«Светлые аллеи (сборник)»

Светлые аллеи (сборник) (fb2) - Светлые аллеи (сборник) 1181K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Анатольевич Ладченко

Владимир Ладченко Светлые аллеи

Сборник

Светлые аллеи

Возвращение к истокам

Человек я впечатлительный и эта впечатлительность впечатляет. Меня всю дорогу преследуют житейские бури. Для людей стойких — это лёгкий освежающий ветерок, придающий пикантность и обаяние их жизни. Для меня жестокий смерч, помноженный на цунами, после которых я долго не могу внятно думать о чем-нибудь другом. Я до сердцебиения ненавижу какие-то переезды, изменения в судьбе. И наверно поэтому жизнь моя, вопреки усилиям, состоит из одних злополучных переездов и изменений в непонятную сторону. Я сменил уйму адресов и квартир, жил с различными гражданками в браке и без, восторгался их вторичными половыми признаками, гладил по голове чужих детей, но благодаря сволочному характеру нигде не приживался. Жизнь давала очередной пендель и, подталкиваемый ненавистью, я уходил дальше, дальше. Туда, где меня еще не знали. Но все эти передвижения с чемоданом по пересеченной дорогами и домами местности носили узкий местечковый характер. Я менял города и населённые пункты, иногда жил в пунктах и ненаселённых, но границ области не пересекал.

И вот однажды дура-судьба забросила меня снова жить на родину. Так называемую малую родину-район города, где я родился, вырос и отчасти перерос. Где была зарыта моя пуповина. Человек я не сентиментальный, поэтому лет 20 сюда не заглядывал, меня и не тянуло, и вот как блудный сын появился. Болел я в ту пору гриппом и поэтому вопреки традиции вместо слёз на моем лице блестели сопли.

«Это хорошо, — светло думалось мне, — вернусь к истокам. Успокоятся нервы, нормализуется сон и аппетит (станет меньше). Поживу, отдышусь, судьба моя утихомириться и будет мне счастье, простое обывательское тихое счастье без всех этих мексиканских выкрутасов.» Закинув чемодан в комнату, я первым делом совершил экспресс-экскурсию по родной, но уже малознакомой улице. И естественно впечатлился. Всё было каким-то маленьким и плюгавеньким до отвращения. Дом, где я родился (родился-то я в роддоме, но так говорится) выглядел, как после удачного миномётного обстрела. Был он убог, непригляден и весь потрескался, как переспелый арбуз. А может трещины оттого, что его распирало от возмущения — почему не сносят? Весь его вид прямо-таки взывал о сломе. Высоко на стене всё также красовалась идиотская жестяная табличка, белой краской гласившая:

«В этом доме все школьники учатся на хорошо и отлично». В мою бытность здесь жили одни двоечники и активные лоботрясы, но лживая табличка и тогда висела. Какой мудак её повесил? Сейчас у дома была такая аура, что дети в нём жить просто не могли, одни старики и старухи доживали отпущенное. Я хотел постоять ещё, может быть даже всплакнуть, но вышла какая-то баба с помоями и мне пришлось уйти.

Всё было не так. И особенно потрясла меня дорога — главная транспортная артерия нашего района. В детстве она казалась просторным проспектом, этаким скоростным хай-веем, по которому я так любил гонять на своём задроченном велосипеде. А на деле это была неряшливая, синусоидальная, а местами трамплинами просёлочная дорога без всяких примесей асфальта. Но я готов поклясться, что раньше на ней был асфальт, а сейчас его почему-то нет. Да и тротуары куда-то подевались. Вот она абберация памяти! Обескураженный, я обошёл клуб, построенный в натужном сталинском стиле; огромную двухэтажную баню, оказавшуюся почему-то одноэтажным приземистым домиком; магазины, похожие на сельпо на чабанской точке, покурил на берегу обмелевшей реки и от чего-то загрустил. Всё было мрачно, сиро и непоправимо. Район напоминал обанкротившегося человека. Обанкротившегося давно и навсегда. И даже не пытающегося это скрыть от общественности. А может это казалось из-за стоящего на улицах, как в халтурном фильме ужасов, тумана.

Встречались и местные жители. Поседевшие от скуки старики и старухи с молочными бидончиками, гнусного шелудивого вида мужики с опухшими прожжёнными лицами, усыпляюще одетые женщины, некрасивые и невкусные и все почему-то с синяком под левым глазом. Впрочем, попадались с синяком мужчины. Детей я так и не увидел. Резервация для стариков и неудачников.

Каждый мужик монотонно спрашивал закурить, а после с надрывом 20 копеек, аргументируя это тем, что «болеет, как собака» Чем они болеют, они не уточняли. Лишь один, наиболее продвинутый, спросил полтинник и на лекарство. Я хотел ему дать, но он почему-то упал и больше не поднимался.

У очередного магазина я встретил одноклассника Саньку. Одет он был в стиле «разоблачённый диверсант», стоял на костылях и тоже «болел, как собака». Я купил ему «красненькую» и мы с ним немного посидели на заснеженной лавке. Он рассказывал, время от времени, как к материнской груди, припадая к горлышку бутылки, а я его слушал. Все мои ровесники еще до 40 лет безвозвратно умерли от водки. Кто отсюда уехал, те живы. Кто остался, тот умер. Видимо плохая геомагнитная зона.

— Беги отсюда. Хочешь жить, беги! Жопу в горсть и мелкими скачками! — на прощание сказал он мне.

И я, собрав чемодан, позорно бежал со своей родины. Бежал всё дальше и дальше, прячась от пугающей жизни.

Телевизор сломался

У меня сломался телевизор. На одном канале всё мельтешило, на другом всё двоилось. Третий не показывал вообще. При первом же удобном случае я зашёл в бюро по гарантийному ремонту. За столом приёма заказов сидел мужик в промасленной кепке, но при галстуке и листал порнографический журнал.

— Вот, — сказал я, стараясь держаться за панибрата, — телевизор сломался.

— Что с ним? — нехотя поинтересовался мужик.

— Мельтешит и двоится, — по-военному чётко, чтобы не утомлять, доложил я.

Мужик задумался. Думая, закурил. Потом его лицо озарила какая-то догадка и он спросил.

А ты его не пробовал трезвым смотреть?

Эта простая мысль мне как-то не приходила в голову.

Не пробовал, — честно сказал я.

— А ты попробуй. У меня один раз точно так же было. Так что проверь трезвым. Если не поможет, завтра приходи.

Проверить трезвым у меня не получилось. Не метеор же я в конце концов. Пришёл я только через неделю. Мужик был на месте, только вместо кепки на голове у него лежал необмятый хабзайцевский беретик.

— Ну, как успехи? — узнавая меня, спросил он.

Вы знаете, не совсем, — сказал я — Трезвым тоже мельтешит и двоится.

Ко всему прочему и цвета пропали.

Цвета — это плохо, — мужик осуждающе посмотрел на меня.

Он опять закурил и, уставившись в стол, нервно забарабанил по нему пальцами.

— А телевизор не «Радуга» случайно?

— По-моему «Радуга» — начал вспоминать я — А какая разница?

— Эх ты, голова садовая! — воодушевляясь, мужик ударил беретиком по столу — Пойми, если телек твой «Радуга» — тогда всё понятно. Ведь уже четыре дня дождя нет, вот оно и вышло.

— Простите, не улавливаю.

— Не улавливает он, — весело и снисходительно покачал головой мужик и объяснил, как двоечнику: — На радуге когда цвета появляются? Правильно, после дождя. Когда дождик будет, тогда и цвета будут. Так что, иди домой, жди осадков и постарайся трезвым.

Несколько ошарашенный от услышанного я направился домой ждать дождя. Как по заказу к вечеру с неба закапало. Скептически улыбаясь, я включил телевизор. На экране начал медленно появляться цвет. «Чертовщина какая-то» — подумал я. И стараясь сохранять хладнокровие, взял зонтик и пошёл в ларёк.

Весёленькое дело

Жара огненным утюгом придавила наш маленький хитромудрый город. Солнце в небе нерушимо, как жар-птица, сидящая на яйцах. Женщины ходят в топиках, с развратно оголёнными таинственными пупками, в этих плотно обтекающих ноги джинсах. В них они выглядят обнажённее, чем без них. Ты сгораешь, а разденешь — ничего особенного, те же складки, те же прыщи. Одежда пудрит мозги.

Вот ещё одна прошла, воинственно размахивая задницей. Провожаю её ощупывающим взглядом. Куда интересно они ходят? И, главное, качество лица заметить буквально не успеваешь. Пока смотришь на чуть припухлый обаятельный животик, потом взглядом тонкого ценителя толстых жоп любуешься последней, она уже прошла, оставив тебя с мечтой. То есть ни с чем.

«Сегодня же кого-нибудь изнасилую,» — твёрдо решил я. И вечером, когда жара стала не так пристальна, я, тоскуя по этим мягким животам, снял с карточки последнюю деньгу и по компасу, который был в штанах, пошёл за проституткой. Но, увы, моей звезды как обычно не было на небосклоне. Все весёлые девчонки оказались в разъездах. Поздно я появился. В машине сидела только одна, похожая на переболевшую менингитом слониху, да ещё ко всему хорошо беременная. Так сказать экзотика на любителя. Она гнусно улыбалась сложной постменингитной улыбкой и курила вонючую самокрутку. Само собой в дупелину пьяная. Может быть где-то в глухих и диких деревнях Нечерноземья она бы и имела благодаря мясистой внешности какой-то сомнительный успех, но только не здесь.

«Чёрт знает что! — страстно и уныло подумал я — и вот это у нас называется сервис. Да я её даже в голодный год за ведро пельменей не соглашусь.» Боже, как я был самонадеян!

Стараясь поскорее забыть единодушное остроумие циничных таксистов, я с опущенной гривой поплёлся домой. От расстройства пошёл на предыдущую квартиру, совершенно забыв, что уже снимаю новую.

Дойдя до 7-го этажа, пришлось разворачиваться и идти в противоположный конец города. Но торопиться мне уже было некуда. Я, экономя каждый шаг, шёл в сумерках по медленно остывающим, как сваренная картошка в мундире, улицам и размышлял бог весть о чём. Хихикали звёзды, искал себе местечко отдохнуть ветер, с театральным надрывом светила толстомордая луна, а я стоял и пил прохладное, как лоб покойника, пиво и выпил две кружки. Пиво-то я в принципе терпеть не могу, а пил его из чувства садомазохизма. Типа, пусть мне будет хуже. Но мне стало почему-то лучше и, слегка воскреснув, я продолжил свой путь.

А на квартире у нас еще не спали. На затараканенной и замусоренной кухне сидели, склоняясь, как над шахматной доской, над бутылкой коньяка мой сожитель Андрей и — о Иисус! — та самая беременная и больная кретинизмом проститутка. Это было настолько невероятно, что я испугался. И когда мой сожитель успел? Чертовщина и булгаковщина какая-то.

Красиво драпируясь в свои семейные трусы, Андрей уже весело засыпал. Проститутка была голой, как сабля. Чудовищные жопные мышцы могли свести с ума любого впечатлительного человека. Как два повешенных за государственную измену декабриста, безвольно висели её натруженные и понурые груди. Туго натянутый живот был липким от лимонадов, слюней и спермы. Делать нечего. Вздыхая, как нищий, я обнял её за могучие плечи и, помогая переставлять чугунного литья ноги, повёл в спальню. Знать судьба. Всю ночь я, как воробей на баобабе, прыгал на ней и изгалялся. Периодически просыпался Андрей и, пугая стариков-соседей, задушевно пел на луну свои грозные вурдалачьи песни без слов. Впрочем, мелодия в них тоже отсутствовала.

Всё было как всегда, но к утру Моте(проститутку звали Матильдой) что-то стало плохо. Когда бутылку самопального коньяка мешаешь с литром палёной водки, это бывает. Я вызвал «скорую» и одел на неё ажурную проф-одежду. Причесал, умыл. Приехал врач, похожий на потного ангела смерти, бегло осмотрел Мотю в спальне и вдруг её повезли в больницу. Сопровождающим как самого трезвого взяли меня. Всю дорогу Мотя канючила у меня деньги и грозилась. Заплатили, мол, за час, а она всю ночь проработала, не смыкая ног. Я ей цинично пытался доказать, что 6 половых актов в среднем по 10 минут и дают в результате искомый час, за который мы ей честно и заплатили, а остальное время прошло в питие и беседах. Но Мотя капризничала, пускала, как бешенная собака, слюни и с восторгом кричала врачу, что её не обманешь. Врач интересовался, почём у неё минет, а водитель, у которого не было денег, его отговаривал. Вообщем ехали весело, только в конце Мотя опять начала страстно стонать и своими стонами и блеваниям напомнила нам, куда мы едем.

В больнице её сразу куда-то увели, а мне сказали, чтобы я ждал. Чего ждать, я так и не понял. Через минут двадцать ко мне, ослепляя халатом, подошла непонятная старуха со злыми морщинами, видимо нянечка, и, равнодушно улыбаясь, сообщила:

— Поздравляю, у вас девочка. Вес 3 с половиной литра, то есть килограмма.

И она стала намекать на бутылку. Теряя от неожиданности сознание, я ей дал. Потом вышел на улицу, где с корточек поднимался новый день, а солнечные лучи уже рикошетили от витрин, и пронзительно подумал: «Вот, новый человек на земле родился!» И вдруг заплакал от жалости и горя. С пьяным со мной иногда такое бывает.

Почуяв ослабевшего человека, рядом со мной из утреннего воздуха материализовался нищий, босоногий, как Лев Толстой. Его изощренные лохмотья дышали поэзией, а сам он дышал перегаром настолько густым, что об него можно было запросто стукаться лбом. Объятый скорбным ужасом похмелья, он поглядел на меня красным собачьим глазом и, называя братом, заученно попросил 20 копеек. Я дал денег и ему, и на душе немного отпустило.

Слеза комсомолки

Встречал я как-то с одной комсомолкой один рассвет. Рассвет завяз где-то в тучах и опаздывал. Жгуче светила луна. Как электрические столбы гудели ноги. Бесновались комары и комарихи и всей камарильей злобно нападали на нас. И безумно хотелось лечь и поспать. А ей было всё нипочём. Женщины, особенно нерожалые, чрезвычайно выносливы на встречах рассвета.

— Ты меня любишь? — выпытывала она у меня.

А я не знал, люблю её или нет. Если в человеке тебе нравится только его сиськи — это не повод для любви. Я сделал неопределённое, многовариантное лицо. Вроде как стесняюсь.

— Ну хоть немножко? — не успокаивалась эта комсомолка.

А я не знал, как можно любить немножко. Это всё равно, что немножко умереть или немножко забеременеть. Однако осторожно сказал:

— Ну если только немножко.

Она о чём-то задумалась, что было для меня непривычно. Мне не нравятся задумавшиеся девушки, обычно после этого они приходят к верным выводам относительно меня. И пиши пропало. И пока она не пришла ни к каким выводам, я опять полез к ней под юбку. «Хоть руку погрею»-утешал я себя. Дело в том, что она была девственницей, чрезвычайно этим гордилась и всё боялась продешевить. Она ждала солидного обмена: девственность на успешный брак. Это был её единственный козырь в этой жизни.

Так что уламывать комсомолку было бесполезно — за ночь я в этом убедился. Шесть часов пыхтения и сизифовых усилий и даже до трусов не добрался. И после этого еще интересуется: «Ты меня любишь?» За что любить?

Комсомолка опять шустро сдвинула тёплые коленки и заученно, как попугай, сказала — После свадьбы, после свадьбы.

Чувствовалось, что я был не первый и видимо не последний, кому она это говорит. Руку я, конечно, не убрал, но всё же остановил. Пусть попривыкнет к её присутствию, рефлекс выработается, а потом когда она успокоится и потеряет бдительность, двину руку дальше на неосвоенные территории. И так по квадратному сантиметру, завоёвывая её тело ниже пояса, доберусь до главного. Эту тактику медленного проникновения я применял всю ночь и на каждой лавке, но успехи ошеломляли своим отсутствием. Я понимал, что тактика ошибочна, но другой не имел. Не признаваться же ей в любви. Честнее изнасиловать.

Выше пояса дела продвигались успешней — на её груди скоро будут мозоли, а что толку?

Я закурил левой рукой и стал смотреть в её бездонные свинячьи глазки — тушь от поцелуев обсыпалась и обнажились реденькие и чахлые реснички. Фигурировали также незначительный носик, развесистые щёки, в беспорядке расставленные зубы. «Сука ты, сука» — нецензурно подумал я и, отставив сигарету, снова полез целоваться, синхронно начав поползновения под юбкой. Но она была начеку и ко всему больно укусила меня за язык, а, укусив, довольно захихикала. Вдруг мне это всё надоело до смерти и я понял, что пора прощаться. То есть я понял это давно, ещё до свидания, но сейчас особенно отчётливо.

— Ну ладно, я пойду, — вздохнув, сказал я.

— А что рассвет встречать не будем? — поразилась она.

Вот так вот начитаются люди глупых книжек, насмотрятся лживых лирических комедий и начинают тоже вести себя по железной схеме, как зомби. А жизнь эти схемы с Принцами безжалостно и неумолимо разбивает. И Золушки остаются Золушками. А Принцессы на горошине вымерли ещё при царе Горохе. И вокруг нас живые и поэтому очень несовершенные люди. Идеализм — это медленное самоубийство. Мне стало грустно. «Таких идиоток убивать надо. — подумал я — Чтобы не мучились.» А ей сказал:

— Нет, любимая, рассвет мы встречать не будем.

Я торопливо и невнимательно проводил её до общежития, чмокнул в рот. Она занервничала, что-то шло не так, как в кино и стихах Асадова. Но мне было уже наплевать.

Я шел домой по призрачным серым улицам и чувствовал себя полным неудачником. Свинцовые яйца на каждый шаг отзывались болью, подтверждая, что я — неудачник. По пути мне встретился рассвет, но я сделал вид, что его не заметил.

Через год я случайно увидел её. Она была всё ещё не замужем, но уже на сносях. Отцветшая такая. Куда что девалось.

— Привет, — сказал я.

Она заулыбалась. Причём искренне. Мне женщины редко так улыбаются. Обычно сразу смеются.

Мы поболтали о том, о сём. Учёбу и комсомольскую деятельность она забросила и собиралась возвращаться в деревню, поближе к сметане, а то здесь ни жилья, ни денег и вообще никого. Кто её так ловко запузатил, я спрашивать не стал. Видимо, тот, кто сказал ей «люблю».

— Мама-то знает? — поинтересовался я.

Она только горько вздохнула.

— Ну ничего — утешал я — На то и мама, чтобы прощать. А там родишь, осмотришься и выйдешь замуж за комбайнёра. Комбайнёры — надёжные ребята, не чета городским. Коровку заведёте, он сена наворует и заживёте с ним. И будет тебе счастье.

— Хорошо бы комбайнёра — стеснительно сказала она и кокетливо поправила натянутый, как тетива живот. На её ресничку, как улитка выползла одинокая слезинка. Я её вытер мизинцем. Она спросила про мои дела. Я ей что-то наврал в восторженных тонах.

— Ой, болтун! — засмеялась она.

Я поглядел, как она, неся живот, как флаг, перешла улицу и словно камушек в воду булькнула в толпу на той стороне. И вдруг подумал — хорошо, что я — неудачник. Можно людям честно глядеть в глаза.

Ностальжи

И где ты босоногое детство? Когда деревья были большими и вообще ещё были. Впереди нищенская пенсия и опять же босоногая старость. Я здесь, конечно, фигурально. Босым ходить наверно не будешь, но как знать, как знать.

В остросюжетной фазе отрочества — задрочества я не понимал этот опасный, как бритва мир и ужасно мучился, как будто переносил на ногах роды. Сейчас немного понял, но от этого мучаюсь ещё больше. Правда не так остро, но зато более непрерывно что ли. Более всеобъемлюще. В детстве я полагал, что никогда не умру, это не про меня. А сейчас думаю, отчего я не умер в детстве, ведь шансы были.

А как насыщенно и вдохновенно жилось! Каждый день прятки, штандр и казаки — разбойники. Мы отращивали себе великолепные цыпки, играли с девчонками в медосмотры (эта игра была моей любимой), со свирепым садизмом дразнили местных олигофренов Колю и Серёжу, ловили на уду простодушную рыбу… А ещё мы играли в войну, но на душе у нас был мир. И как изумительно мечталось о складном ножике! Хотя, конечно, школа и отравляла нашу счастливую до неприличия жизнь. Там нас учили уму-разуму, учили несвободе. Что такое в сущности педагогика, как не изуверская лженаука превращения счастливых детей в несчастных взрослых? Что?

Но детство упылило, как красный мячик. Оно оказалось стремительным, как понос, и коротким, как юбка путаны. Оно, как вспышка молнии, после которой мрак. И могучая гармония жизни кончилась — началось половое созревание и половое перезревание. И этими прыщами выложена дорога в ад. И уже не слышишь волнующей мелодии жизни, дыхания флейты не слышишь. Вокруг одна угрюмая какофония и невнятный диссонанс, в которых главенствуют почему-то настойчивое хрюканье, звуки метеоризма и страстные простуженные выкрики «Моё!» Грустно, братья и сёстры! И ты уже матерый самец человека. Своя норка, куда приводишь понравившихся самочек, этих вероломных и ушлых исчадий, посещаешь водопой, протекающий в пивнушке, участвуешь в выборах вожаков, а также состоишь в какой-нибудь стае таких же козлов, как и ты. И вокруг единодушное двоедушие и это цементирует ряды.

А детям всего этого не нужно. Мир для них просторный, ласковый и с искрами, как июньское утро в лугах. Правда он и сейчас напоминает утро, но уже утро в борделе, когда все иссякли и всё противно, и от разочарования под глазами синие круги. И уже не смотришь на мир ребячьими глазами художника. Вернее смотришь, но уже злобными прищуренными гляделками художника-баталиста. Это — враги, здесь наши. Врагов к ногтю, своих к награде.

И ностальгия по детству неотступна, как качественная болезнь. Одна надежда, что в старости, если конечно аккуратно, без этой роскоши безбашенных поступков дожить, детство возвратится. И вот тогда-то от тебя отвернутся все.

Эх, дорогие братья и сёстры..!

О, спорт!

Со спортом у меня отношения так и не сложились, как я их не складывал. Они скорее вычитались. Посудите сами, ни бегать не могу, ни прыгать, ни упражнения на бревне сделать. А учителя физкультуры меня ненавидели с первого взгляда на мою вызывающе антиспортивную внешность — иллюстрацию к брошюре «Рахит у детей и его течение». Потом начинались веселые старты и я в полном блеске оправдывал их худшие ожидания — уверенно плёлся в самом хвосте.

Не понимаю я физкультуры. Смысла не понимаю. Бегать, прыгать, приседать — безрезультатно расходовать свою и так небольшую энергию в непонятных целях. Все говорят — гиподинамия. Это сколько денег нужно иметь, чтобы она была? Ведь постоянно крутишься, шустришь — какая гиподинамия?

Многое приходит в голову, много воспоминаний, как дерьмо всплывает в памяти… Как год не ходил на физкультуру, потому что тяжело болел. Такая была у меня справка. Учитель физкультуры, видя мой постоянно жизнерадостный вид, полагал, что я умелый симулянт и что с такой счастливой мордой люди не болеют. И что вы думаете? Через 25 лет выяснилось, что моя болезнь была врачебной ошибкой докторов — вредителей и я в то время был здоров, как гладиатор. И учитель-то оказался прав! Ан прошлого уже не вернёшь. И хотя давно уже этот педагог безобразно спился и в отношении меня было ещё много всевозможных ошибок, а вот поди ж ты, всё вспоминается этот далёкий и глупый случай.

Или построение. Прекрасный осенний денёк. Всюду солнце, ликующая свежесть и курлычат, направляясь отдыхать на юг, перелетные птицы.

Но всегда находился в предыдущем школьном выпуске один, не побоюсь этого слова, гандон, которому было больше всех надо и который писал учителю физкультуры из армии. Смысл письма — хорошо вы нас гоняли на физ-ре, Илья Ильич, но мало. Побольше надо. В армии, мол, это удивительно как пригодится. Добрейший Илья Ильич гордо зачитывал письмо перед строем, сморкался и говорил:

— Так что, ребята вместо пяти кругов сегодня восемь.

И мы, высунув языки и давая себе страшную клятву начистить этому писуну рыло, бежали восемь кругов. Стоит ли говорить, что всех дальше язык был высунут у меня.

С омерзением вспоминаю, как я бежал лыжный кросс… Я в принципе и до этого бежал этот кросс. Но тогда всё было замечательно. Идёшь на лыжах, идёшь, чувствуешь — слегка утомился. Заехал за куст, выкурил сигаретку, а потом срезал лыжный круг наполовину. Но с этими срезаниями я все-таки погорячился и поэтому пришёл к финишу с результатом мастера спорта и даже не вспотел. Награды мне, конечно, не дали, а поставили двойку. И вот я и ещё 4 залётчика вроде меня бежали этот кросс повторно. Чтобы мы не срезали углы, вокруг были выставлены дозорные из школьных жополизов. А уже весна, а на трассе уже частично не снег, а чернозёмы. И ты на лыжах по этим чернозёмам прокладываешь, как трактор, первую борозду. Тяжело шли. Одного снега вдоль трассы я наверно съел килограмма два. Прямо жор напал. Как я не умер на дистанции, до сих пор не пойму. Уцелел просто чудом.

Игра ещё такая спортивная есть. Футбол называется. Участвовал пару раз. Странная она какая-то. Там главное метко пинуть мяч и забить пресловутый гол. Я долго и истово носился по полю, но мяч ко мне не попадал. И я этому тихо радовался. Если бы он попал ко мне, то обнаружилось бы моё полное бессилие его укротить и стреножить. Он такой небольшой и отскакивающий под произвольными углами. Для моих бестолковых ног, у которых плохая связь с головой, задача архисложная. Я уже надеялся, что всё закончится благополучно — мяч сам по себе, я сам по себе и мы с ним так и не пересечёмся. Однако пересеклись. К концу первого тайма мяч всё — таки попал ко мне. И даже не ко мне, а в меня. Защитник противника изо всей своей огнедышащей силы вдарил по мячу, а в двух метрах от него суетился, изображая активность и волю к победе, я. И прямо в мой неумный лоб. Очки прыснули в разные стороны, но и они не смягчили удара. Я лежал в глубоком нокауте. Меня взволнованно обступили со всех сторон. Одни предлагали сделать мне искусственное дыхание, но не знали куда.

Более прагматичные предлагали оказать не первую, а последнюю помощь, т. е. добить. Всё равно, мол, не жилец. Наконец мне обрызгали лицо водой из лужи и за ногу отволокли в сторонку, где я лежал и медленно приходил в себя. И даже не приходил, а приползал.

Хоккей мне нравился больше. Это более прыткая и юркая игра. Шмыг, шмыг и гол. Но моя спортивная карьера складывалась очень трудно.

Меня преследовали травмы. Как это у Хэмингуея написано: «По ком звонит колокол? Колокол звонит по тебе». По твою смуглую душу. А куда летит шайба? Правильно. Тоже к тебе. В этот момент ты падаешь, коньки чрезвычайно скользкие, поднимаешь своё доверчивое лицо и тут шайба и прилетает. Искры из глаз такие, что хоть прикуривай. Всё это, конечно, расшатывало мои нервы, не говоря уже о зубах. Но как спортивная оздоровительная игра хоккей очень хорош. Эти броски, когда они не в мою сторону, обводки, скоростные комбинации… Но потом меня стали больше интересовать комбинации женские и я ушёл из большого и малого хоккеев. Тем более мне всё труднее было найти дураков, которые бы взяли меня в свою команду. Кому охота проигрывать?

Боксом я принципиально не занимался. Ехать на секцию через весь город, чтобы там тебе набили морду? Ты выйди вечером из подъезда, зайди в подворотню и получишь то же самое. И ехать никуда не надо. В лёгкой атлетике я также бесповоротно разочаровался после того, как она разочаровалась во мне. И, кстати, ничего лёгкого я в ней так и не обнаружил. Про лыжи я уже рассказывал. Про волейбол тоже, а если нет, не беда — там тоже не получилось. Единственная игра, в которой я мало-мальски преуспел — это шахматы. Однажды я даже выиграл у мастера спорта. Вот так. Мы тоже не лыком шиты. Правда, как потом выяснилось, у мастера спорта по самбо. Ах, если бы я знал это раньше!

Я бы конечно тогда не стал воровать с доски ту злополучную ладью… Но зато теперь я умею безошибочно предугадывать сырую погоду благодаря вывихнутой во время того шахматного поединка ноге.

В общем как я не дружил со спортом, спорт со мной дружить категорически отказывался. Но сдаваться не в моих правилах. Сейчас я занимаюсь спортивной охотой и спортивным браконьерством. Правда, что здесь спортивного, я ещё не выяснил. Но сам процесс мне нравится. Особенно привалы с приёмом допинга. На охоте тоже соревнуешься, только со зверями, а также с грубыми животными, которых называют егерями и лесничими. Нужно добыть зверя и при этом не попасться самому. Но травматизм, конечно, существует. Например, охота на медведя. Как уже отмечалось правее и выше, бегаю я из ног вон плохо, а на охоте на медведя, если промахнешься, быстрый бег по пересечённой местности — незаменимая вещь. В общем сходил я на медведя, а потом целых три месяца ходил только на «утку». Но даже когда медведь ломал и мял меня, как падшую женщину, я не утратил присущего мне удивительного мужества и хладнокровия и продолжал бороться. Резко провёл ему один удушающий приём. Штаны, правда, потом пришлось выбрасывать, но медведь стал ощутимо задыхаться. Носом он дышать не мог, а рот его был занят… Тут к счастью слезли с деревьев другие охотники и застрелили зверюгу, а потом мёртвого добили прикладами.

В основном же я охочусь на зайцев, из-за мяса. Но в последнее время не хожу. Стыдно. С деньгами стало полегче и вопрос с питанием потерял свою остроту. А убивать зайцев просто ради терпкой романтики убийства как-то неловко. Поэтому не хожу. Пускай живут. Если и мне на земле нашлось место, то им и подавно найдётся. Так что бога ради. Тем более что бегают они лучше меня. Спортивные такие.

Анджело

Люди без чувства юмора будут наверно смеяться, но я почему-то убеждён, что если человека, как какого-нибудь породистого графа, посадить лет этак на 25 в одиночку и ограничить культурную программу в этой одиночке до нуля, то даже и в этом форс-мажорном случае он может написать о своей жизни в камере увлекательный роман. Я не имею здесь ввиду полубезумного Ленина, который «вечерял» в камере чернильницами. Я про другое. Сюжет, навскидку, о своей например верной и трепетной дружбе с пауками, живущими в каземате. О милых солнечных лучах, раз в день простреливающих камеру. Или о клопах там, вшах. Чем не тема? Если, допустим, писать о вшах, то сюжет можно в прямом смысле брать из головы — их непосредственной среды обитания.

Так что при наличии таланта и выкованной воли можно начирикать. А при наличии связей даже и издать. Найти своего благодарного и близорукого читателя. Или чужого найти — всё равно.

Я, конечно, в одиночке не сижу, а живу, увы, среди так называемых людей и скажу откровенно — они не менее интересны пытливому взору, чем пауки и мокрицы. Особенно в период размножения и брачных игр. И вокруг столько невероятных и загадочно — порочных людей, что возникает даже оторопь, как от кислого яблока. Как о них не написать? Умрут ведь и никто не вспомнит их особинку. А сколько красивых до жути женщин с натруженными половыми органами? А сколько «синих чулков», погибающих от одиночества?

Взять ту же работу, которая сама по себе до изумления противна, но соратники — то, соратники! О каждом можно, не задумываясь, накропать повесть, а о некоторых даже небольшой роман. Я, правда, не пробовал, но нутром чую, что можно. Роман ведь не штаны — материала хватит. Один из нас отчаянный рассказчик, очернитель реальности правдой. И каждая его история, как сказка с «жили — были» начинается с роковых слов «нахуярился я один раз». И дальше следует фейерверк апокалиптических и неизбежных событий. Другой с точностью до градуса предсказывает, как пифия, погоду. К ненастью и измороси у него нездоровится левой ноге, к вёдро у парня свербит, тянет и топырит правую… Когда же грядёт неустойчивая погода, у него, как вы уже догадались, ломят и отнимаются яйца. Такой вот своеобразный барометр.

Или взять Анджело… О Анджело! Утешение моего сердца, летящее на общипанных, но белых крыльях утра!

Этот смуглоликий итальянец из пропахшей зноем и не нашей эрой далёкой Сардинии. Ему уже 54 года, но несмотря на это, он сохранил гибкость ящерицы, юношескую стать и крепкий разум ребёнка. Время не отчеканило на его лице морщин, а в голове извилин. Как он жил, что годы не оставили на нём своих печальных улик?

Жизнь, крупно говоря, театр и даже балаганное представление и у каждого из нас, как у актёров и шутов есть своё незримое амплуа, которому мы, как ни бесимся, а покорны. Нас окружают пылкие импотенты и тоскливые дятлы, роскошные идиотки и горькие мечтатели, вдумчивые дегенераты и скромные сволочи, восторженные простофили и ненасытные мозгоклюи, гнойные доброжелатели и кипучие лентяи, волки в овечьей шкуре и овцы в волчьей, честные «давалки» и нечестные «бралки», Спинозы стоеросовые и породистые выродки… Одним словом, всех не перечесть. Амплуа Анджело я понял относительно быстро. Этот тип людей я для себя обозначаю как «неувядаемый долбоёб». Конечно, ни один живой человек не укладывается в мёртвую схему, но всё же…

Выпивка и женщины — вот его главные ориентиры в ласковой, но беспощадной действительности. Энергия Анджело кипуча, как шампанское и неиссякаема, как человеческие беды. Я никогда не видел его уставшим. Английского и русского он знать не знает, но как — то общаемся, понимаем друг — друга по выражению лица. Ключевые слова «джаги-джаги» и «чупа-чупс». Кто говорит ему это «джаги-джаги», что значит волшебное «потрахаться», или «чупа-чупс», что значит милый его сердцу оральный секс, сразу становиться для Анджело верным другом.

Блокнотик Анджело, как с похмелья опух от телефонов проституток и различных кокоток. С проститутками, пропахшими, как ямщики, водкой Анджело легче — те работают по тарифу и ты просто берешь их некрасивое тело в прокат. С так называемыми порядочными женщинами всё безнадёжней. Кроме своего тела они ещё пытаются всучить вам свою мерзкую душу и называют всё это истасканным по постельным пружинам словом «любовь». Они потаённо циничны, сказочно хитры и ненасытны, как больной селитёром. Они ведут себя, как лошадиные барышники и не дай бог вам попасть в их руки.

А стоило пообщаться с Анджело 5 минут (проницательным хватало и 5 секунд), как все понимали — такого лоха грех не использовать. И у порядочных женщин обнаруживалась масса проблем — нечем кормить детей, неудачи с жильём, вусмерть больная мама и т. д. и т. п. И Анджело «раскручивали», как юлу. А он был доверчив и относился к людям, как говорится «с восторгом первой любви». Так что, кто угодно мог внушить Анджело что угодно. Кроме того, эти женщины постоянно воровали его мобильные телефоны, деньги и документы. И у Анджело отнималась нижняя челюсть от наших чистосердечных волчьих нравов. Обворовывали его и люди незнакомые. Когда Анджело появлялся на местном рыке, карманники бежали к нему гурьбой — кто первый успеет.

А однажды в ночном ресторане к Анджело подошла щепетильная девушка в белых носочках и очках, с томиком Гегеля под мышкой. Она попросила у Анджело телефон, мол нужно позвонить умирающему папе. Анджело растрогался, как старый еврей на пасху и дал. Стоит ли говорить, что больше ни своего телефона, ни этой девушки он не видел.

И в лексиконе Анджело кроме «джаги-джаги» и «чупа-чупс» появилось ещё одно слово «али — баба», что значит вор.

Опошляя шантажом чистые и отчасти целомудренные отношения с клиентом — пользователем, не упускали своего и проститутки. Проплатит Анджело, как честный человек, за окаянную ночь, полную земных восторгов, с продажным телом, а у прокуренной путаны утром появляется татарский блеск в свинцовых от бесстыдства очах и она заявляет — давай мол ещё 100 $, а то пойду в милицию и накатаю на тебя, что ты меня, напоив, изнасиловал туда — то и туда — то. А для Анджело проблемы с милицией — это лишение визы и самолётами, пароходами и поездами депортация в родные пределы. И он, испуганно ругаясь, платил.

Анджело в сущности был большой ребёнок, хотя и с увесистой пиписькой. И ещё, что отличало его от ребёнка, так это ослепительная, как свет звезды, и какая — то даже праздничная тупость во всём, что касалось работы. Эта тупость была фундаментальна и чиста, как храм и ничто, вроде проблесков логического разума не оскверняло её. Она была изумительна в своей первозданности и даже внушала лёгкое уважение. Анджело и фамилию носил под стать уму, что говорило о том, что малокровный интеллекту него наследственное. Сеньор Мелони. Если перевести с певучего итальянского на шипящий, как автобусная дверь, русский, то это означало Сеньор Дыня. В принципе нормальная крестьянская фамилия, но как не крути, овощ есть овощ.

Впервые я догадался (хотя и раньше несмелые предпосылки были) с каким светильником разума имею дело, когда, отработав неделю, Анджело, заседлав свой кургузый нос дальнозоркими очками (единственная дань возрасту), воззрился на компьютер и гордо признался, что он всё прекрасно, хотя и не совсем понял — и схему завода и процессы парообразования и возврат конденсата, даже одну формулу… Единственное, что он никак не может понять, в чём основная загвоздка — это как переводить килограммы в тонны и наоборот. Он, мол, привык работать с тоннами, а тут всё в килограммах, и по логике между ними должна существовать какая — то связь и зависимость. Или он ошибается? Килограммы и тонны каждые сами по себе? «Дуру включает» — пришла ко мне ошалелая мысль, но я заблуждался. Анджело был простодушней папуаса. И как он мог «включить дуру», если она у него никогда не выключалась?

— Ну как? — промямлил я — Как обычно, делишь на тыщу и получаешь тонны.

— Нет, — с лучезарностью в голосе сказал Анджело — ты мне формулу напиши.

Всё ещё отказываясь верить, я нацарапал ему на листочке «1 т = 1000 kg». На следующий день история повторилась — Анджело успешно потерял листочек, а его голова по устройству напоминало сито и не могла удержать никакой мелкой информации.

Шесть недель Анджело работал, сидел за компьютером, тупо вдохновлялся над схемами, стараясь что — то запомнить и внедрить в хилую память, а потом уезжал отдыхать и релаксировать в свою Сардинию. И всё. Чем он там занимался и что пил неизвестно, но за это короткое время он всё, чему учился здесь, до малейших подробностей благополучно забывал. И по приезду он опять учил с нуля, потому что в его голове было снова безмятежно — чистое и невозделанное поле. И даже вековая целина, ликующая цветами.

Но потом он даже в Сардинию перестал ездить, видимо не к кому. Жена выставила под зад коленом, дети большенькие, друзья отвернулись, как от неудачника… На отдыхающую вахту Анджело оставался здесь у нас, заинтригованный дешевизной шлюх и алкоголя.

А как он охотился на зайцев! Когда мы ехали багровыми вечерами на работу по пропахшей одиночеством степи, на одном и том же повороте всегда мистическим образом сидел заяц и делал вид, что его не видно. Нам молодым был по барабану этот заяц. Мы бы и на жирафа не обратили внимания. Но только не Анджело… Изловить зайца была его горячечная мечта и даже дело чести. Завидя сидящего зверя, Анджело со стоном хватал шофёра за рукав. Шофёр как копытом, бил ногой по тормозам. Таясь, с судорогами азарта на лице, Анджело вылезал из «газели» и на вкрадчивых шпионских цыпочках начинал подкрадываться к грызуну, заранее вытянув для поимки руку. Заяц, недоумевая от этих наивных помыслов, естественно убегал. Тогда Анджело стал возить с собою камни, но попасть было невозможно. «Порка мадонна!» — горестно стонал Анджело, поражённый в самое сердце стрелой неудачи. На работе он нашёл поясной фотопортрет зайца в Интернете, долго его разглядывал. Размышлял. И наконец его осенило. Потом он гордо поделился своим зоологическим открытием. Он понял, что благодаря врождённому косоглазию, заяц видит только то, что по бокам, а что перед его носом нет. Поэтому надо подходить к нему спереди, где он не видит, и просто брать его за уши. И Анджело горячо, пенясь гневом, защищал свою революционную теорию от нашего смеха.

И даже поделился ею с нашим боссом, тоже итальянцем. Хотел, видимо, козырнуть своей смышленостью. Босс, услышав такие новости, надолго загрустил, а потом распорядился не оставлять Анджело на пульте управления одного, а только со старшем — как бы он не натворил бед.

Со своими задатками Анджело лучше всего было лежать под сухим и страстным солнцем Сардинии в тени апельсинового дерева, в белой праздничной рубахе, с весёлой жопастой девкой, с бурдюком вина и верной гитарой. И распрягая душу от скрипучей телеги невзгод, перемежать выпивку, песни и интимные близости. Жить здоровой человеческой жизнью без этих адских излишеств типа работы, нехватки денег, выволочек начальства. Каких-то липких интриг…

Впрочем и у Анджело иногда случались кратковременные, как порыв ветра, плохие настроения. Но надолго зафиксироваться на этом состоянии он просто не мог физически. В такие минуту Анджело начинал бурчать себе под нос. Что то про своего соотечественника Джан-Франко, который методом большого кнута безуспешно пытался его чему-то научить. А также про одного зловредного серба, который его постоянно «закладывал» начальству.

Правда Джан-Франко уже четыре месяца как уволился из нашей шараги, но в мозгу Анджело сей факт ещё не успел запечатлится и поэтому он об этом постоянно забывал, а может помнил, просто всё не мог успокоится. Ну а насчёт серба Анджело как в воду глядел. Именно этот серб, как Иуда Христа, в последствии продал Анджело и ему пришлось уезжать в Сардинию навсегда.

А так Анджело глядел на мир просто. Все люди у него делились на «фашисто», «комунисто», «мафиози» и «педерасто». Себя он относил к борцам за независимость Сардинии. Примерно раз в месяц он смотрел по телевизору новости, после этого очень любил поговорить о геополитике, о соотношении сил на международной арене, о других берегах. Во всём этом он ни черта не смыслил. К алкоголю Анджело относился тоже безрассудно. Так к шоколадным конфеткам относятся дети. Сидим, допустим, в кафе, разливаем водку. Анджело свою рюмку, не дав поверхности успокоится, молниеносно выпивает. Тут тост, а у Анджело уже неналито. И ему наливали снова. А когда жажда пронзала его пятки, он поступал совсем бесхитростно — приводя в трепет других посетителей, Анджело брал со стола бутылку и раскрутив её против часовой, пил водку прямо из горлышка.

Все очень любили Анджело, его открытое солнечное сердце. Да и как его не любить — всегда что — то поёт, никому не делает и даже не планирует зла, никаких даже мелких камушков за благородной душой. Когда ты с Анджело, мир становился интересным, как порнографический журнал и отчасти сказочным. И даже каким-то нежным. И Анджело глядел на этот мир без этих взрослых предвзятостей и популярных извращений — «жизнь не удалась», «как жить дальше», «я так одинок». У детей таких грустных мыслей никогда не бывает. Это потом с ростом воспитанности начинается. А Анджело застрял в силу неизвестных причин на отметке 5 лет. Все его ровесники давно обзавелись сытыми животиками, мудрыми лысинами и респектабельными хроническими болезнями. Эти уроды давно остепенились на милость приличиям, жизнь их укротила. А Анджело, казалось, только начинает жить и в его груди ещё полыхали все зори этого мира, созданного для любви, улыбок и танцев вприсядку.

Я редко завидую людям, но Анджело я завидовал. А как ещё прикажете относится к единственному нормальному человеку среди моих знакомых. Нормальному — значит счастливому.

Самый красивый

Когда я, вынашивая планы поужинать, возвращался из магазина, то увидел Серёгу. Он шёл встречным курсом, погруженный в курение сигареты. Завязался слабый разговор. Я уже хотел прощаться, никакие разговоры не заменят ужин, как Серёга неожиданно замялся и со значением посмотрел на меня.

— Слушай, — он замялся ещё больше — Хочу тебя с одной бабой познакомить. Медичка. Одна. С квартирой.

— Сильно страшная? — понуро поинтересовался я.

Серёга подумал и ответил, что не сильно. Но описал её очень конкретно.

— Она так, ничего… — сказал он. Это «ничего» звучало очень весомо. И он даже что — то нарисовал руками в воздухе. Охват рук мне не понравился.

— Толстая что ли?

— Да нет, худая. Чёрненькая такая.

С медичками я уже сталкивался. Буквально на днях. Самые циничные бабы.

— А муж ничего, ругаться не будет? — продолжал кокетничать я.

— Какой муж? Говорю же, незамужем. И не была. Но очень мечтает.

От этой новости у меня почему — то заныли зубы.

— Вряд ли я ей понравлюсь, — с лицемерным равнодушием сказал я — Сам подумай. Морда кирпича просит. Ни денег, ни жилья. Говорю разную чушь. Такой поворот событий Серёге видимо в голову не приходил. Он взглянул на меня новыми глазами.

— Не знаю — сказал он менее уверенно — Пострижёшься, я тебе пиджак кожаный дам. Будешь побольше молчать. Без этих анекдотов.

Стишок какой — нибудь знаешь?

— Нет, — сказал я.

— Выучи — настоятельно посоветовал Серёга — Она книжки любит.

Он вдруг истолковал мои сомнения по — своему.

— Но ты не думай — я её не трахал. А то ещё подумаешь.

— Да я не думаю — сказал я.

— Но она ничего — тупо повторил Серёга — Я бы её с удовольствием вместо жены… Подруга её.

— Запретный плод сладок — подтвердил я.

— Вообщем — оптимистично подытожил он — Хочу тебя женить. Таким тоном обычно говорят, хочу тебя убить. Мол, ничего страшного.

Мы стали прощаться. Я обещал ему звякнуть.

— А ты что, всё с малолетками зависаешь? — вдруг спросил Серёга. По игривому тону я понял, что речь, видимо, шла о малолетках женского пола. Но я уже недели две ни с кем не зависал. А последняя малолетка у меня случилась ещё в институте. Кто — то его неверно информировал. Однако, чтобы не огорчать, я сказал:

— Да, всё с ними. Прямо не знаю, куда деваться.

Но Серёга огорчился.

— Эх, — провозгласил он — Хорошо быть холостым.

С этими знаменательными словами он погрузился в подъехавший автобус. А я погрузился в невеселые думы. Какая — то баба в этом городе озверела от одиночества. Даже, если я ей не буду слишком отвратителен, ничего хорошего это не предвещало. Одинокие люди крайне редко находят общий язык. Только в кино. Других они боятся. Внешний мир их пугает и они уходят от него опять в свой внутренний. Хотя по идее должно быть наоборот.

Но тем не менее после некоторых утрясок и согласований эта встреча в верхах состоялась. Я пошёл на нее, надеясь неизвестно на что. Она видимо надеялась на то же самое. Я прифрантился, принёс литр водки, коробку конфет и всю дорогу, то есть встречу молчал, чтобы не вспугнуть. Я часто жалею, что сказал лишнее, но ни разу не жалел, что промолчал, даже если промолчал лишнее. «Ну а что она?» — спросите вы. Она была ни то ни сё. Как впрочем и я. Ко всему, она оказалась не медиком, а библиотекарем при больнице. Выводы делайте сами. В её глазах при виде меня разлилось целое море скепсиса, она даже откровенно покрутила носом. Так что в прозорливости ей нельзя было отказать. Весь её облик говорил «Я так и знала».

Захмелевший Серёга пытался втянуть меня в общий разговор.

— А знаете, как он любит читать! — старался он воодушевить присутствующих, расхваливая меня, как залежалый товар — Как любит поэзию! Коля, прочитай нам своё любимое стихотворение! Ну то, помнишь…

Эта ситуация мне слишком напомнила детские утренники, где меня заставляли читать стишки, видимо сработал рефлекс и я автоматически прочел:

— Наша Таня громко плачет, Уронила в речку мячик…

Ну и там дальше. Про то, что мячики не тонут.

Наступила неловкая пауза, потом всё с натугой заулыбались.

— Это ваше любимое? — спросила она.

— Да, — гордо ответил я. Терять мне было нечего.

— Хороший вкус — с сатирическими интонациями рассмеялась она. Двух зубов у неё не хватало.

После моего выступления все почему — то захотели выпить. Видимо это был катарсис, только с отрицательным знаком.

Дармовая водка пьётся на удивление хорошо и скоро мой литр исчез в небытие. Но всё же он оказал ощутимое влияние на присутствующих. Особенно на библиотекаршу. Она раскраснелась и обмахивалась платочком. Глаза её мало — помалу начали блистать, губы сквернословить и глядела она на меня уже более осмысленно. Море скепсиса постепенно высыхало и осталась так, лужица. «Нормально», — подумал я и, поняв что нужно, сбегал ещё за водкой.

Дело кончилось тем, что я пошёл её смеющуюся и пьяную провожать и трахнул прямо в палисадничке. Чтобы сделать ей приятное и создать хотя бы минимально романтическую обстановку, я выбрал место под берёзкой. Хотя не исключено, что это было другое растение — темнота так обманчива. Во время прелюдии к таинству траханья она путала меня с каким — то Никодимом, но я давно не обращаю внимания на такие мелочи. Потом она как — то странно притихла. Когда я закончил свои нехитрые мужские дела, я понял причину. Короче, мне пришлось её будить. Но на такие мелочи я тоже давно не обращаю внимания, хотя, не скрою, я ожидал, что она с большим энтузиазмом откликнется на мой любовный пыл. Но делать нечего, под моим руководством она надела трусы, я довёл её до квартиры и сдал на руки какой — то старухе, видимо матери.

А через два дня, узнав в справочной телефон, я ей позвонил. Она долго не могла понять, кто ей звонит, а когда поняла, сразу взяла визгливый тон.

— Ну что ты мне звонишь?! Я же сказала Сергею! И вообще за кого меня принимают? За дуру? Тебе что, Сергей не говорил?

— Ничего он мне не говорил, — растерялся я.

— Я же ему сказала, что ты не в моём вкусе. Что ты на любителя. Понял, придурок? И оставь меня в покое!

Всего я ожидал, но только не этого. Этого тона. Этой брезгливой агрессивности и непонятной ненависти. На такие мелочи я до сих пор не могу привыкнуть не обращать внимания. Что я ей сделал? Ну не нравлюсь, сказала бы культурно. Я человек смекалистый, понял бы. И я ей позвонил всего один раз, а у неё такая истерика, как будто я её преследую пол года.

Тем не менее я глупо промямлил:

— А как же палисадничек? А как же берёзка?

— Какой ещё палисадничек? — злобно удивилась она — Какая ещё берёзка? Саксаул недоделанный! Ты лучше в зеркало на себя посмотри! — и с этими словами моя библиотекарша гневно бросила трубку. И чему их там в библиотеках учат?

Полчаса я лежал в полнейшей прострации. Почему — то пахло палёным. Видимо это обида жгла душу. И вдруг я догадался об одной вещи. Я понял, что она ни хрена не помнит, что было в палисадничке. Алкогольный склероз. В принципе это ничего не меняло. Тем не менее я немного взбодрился, восстал с одра и подошёл по её совету к зеркалу. Всмотрелся в знакомые черты и сказал своему отражению:

— Всё равно мне папа говорил, что я самый красивый. К вечеру стало легче. «Ничего, — утешал я себя, — боженька её накажет».

А через полгода я узнал, что она вышла замуж. Серега рассказал. Там оказывается случилась целая история. Библиотекарша, как выяснил Серёга у жены, была не такой уж невинной овечкой, а скорее игривой козочкой. Вообщем, всё это время она имела любовника, бывшего прапорщика, разжалованного за пьянство. Я ещё удивился-это сколько надо пить, чтобы тебя выгнали из армии и за пьянство. Но дело не в этом. Встречались они, встречались и как не применяли контрацепцию, библиотекарша неожиданно «залетела». И на старуху бывает проруха. С прапорщиком её родственники провели воспитательную работу, пообещали машину и он, скрепя сердцем и проклиная китайские презервативы, дал согласие на свадьбу. И Серёга начал рассказывать, как на этой свадьбе ему злые люди набили морду.

— Подожди, — прервал я описание драки, — а мужа не Никодимом зовут?

— А ты откуда знаешь? — удивился Серёга.

— Да так, — сказал я и ощутил холод в груди, как будто там рассасывалась мятная конфетка.

Прошли годы. Я время не засекал, но пять лет точно прошло. И однажды в магазине я её встретил. Она меня, конечно, не узнала, хотя в силу ряда экономических причин на мне была та же одежда, что и в тот вечер, пять лет назад. Я же её узнал сразу, хотя она и сильно раздобрела. Из худенькой, угловатой девушки она превратилась в толстую кругловатую бабу. Библиотекарша стояла в очереди в бакалею, а рядом с нею тёрся и держался за подол небольшой ребёнок мужского пола. Я зашёл с другой стороны и поглядел ему в лицо. Мальчонка был довольно страшненький и худосочный, совсем как я на детских фотографиях. И такое же беспомощное выражения лица. В ушах у меня зазвенело. Странно, как другие не слышали этого звона. Мальчонка тем временем отпустил мамкину юбку, уверенно прошлёпал сандаликами к отделу игрушек и стал разглядывать гоночные машинки. Повинуясь какому — то порыву, я приблизился к нему, погладил по нежной белобрысой голове и, пока он не успел испугаться моего вида, сказал ему на ухо:

— Всё равно ты самый красивый, сынок.

Погладил его ещё раз и вышел.

Больная тема

Я плохо переношу боль. Низкий болевой порог, знаете. Где-то в области отрицательных значений. Всем хорошо, а мне почему — то больно. А может причина — полнейшее отсутствие мужественности. Не знаю. А тут у меня от прожитых лет начали портиться и разрушаться зубы и их нужно было как — то лечить и реставрировать, а то улыбка уже стала неприличной и вызывала у людей оторопь и грусть.

Ходил я к стоматологу Паше — молодому симпатичному специалисту. Парень он в целом был очень неплохой, если не принимать во внимание профессию. Мы с ним даже слегка подружились и часто болтали о том, о сём. Но ремесло незримо разрушало его личность.

— A-а, пришёл, — говорил он на правах друга и потирал руки — Ну садись, садись — продолжал он таким тоном, как будто приглашал за праздничный стол.

Я сердечным содроганием усаживался в кресло и мысленно прощался со своей глупой жизнью. Везучие умирают под ножом хирурга, а я умру под сверлом дантиста.

— В туалет сходил? — с суровостью спрашивал Паша — он всё боялся, что я обоссу ему зубоврачебное кресло.

— Сходил. И по маленькому и по большому. — уныло докладывал я.

— Завещание написал? — уже в шутку продолжал он — Сейчас мы из тебя Павку Корчагина будем лепить. Будем тебя учить разговаривать по — китайски. Ну клади голову.

Я клал свою пропащую голову на приспособление на спинке кресла — слегка модернизированную плаху.

Паша начинал бренчать своими орудиями пыток, наконец выбирал самого зловещего вида инструмент и вертел им перед моим взопревшим носом.

— Сейчас я тебя кончать буду. — предвкушая, говорил он — Вот этой штучкой. Как засуну глубоко— глубоко.

Ему нравилось пугать меня и забавляться моим страхом. Чтобы не огорчать человека, я делал вид, что верил. Вернее наоборот. Я ему безусловно верил, но делал вид, что принимаю его слова за мягкий юмор.

Он начинал что-то сверлить во мне. Мои мозги дребезжали. Потом с надеждой спрашивал:

— Ну как, больно?

— Пока нет, — говорил я.

— Да? — удивлялся он и удваивал усилия.

Наконец становилось больно. Я начинал покрикивать. У Паши улучшалось настроение и он вполголоса напевал песню про какую-то Кончиту.

— Да, плохие у тебя зубы — иногда сообщал он мне.

— Отчего же они плохие? — спрашивал я.

— Не ухаживаешь. Не чистишь.

— Не, я каждый день зубы чищу — обижался я.

— Люди чище жопу вытирают, чем ты зубы чистишь, — неодобрительно говорил Паша и приказывал — Клади голову.

Я клал и пытка продолжалась. Пока я сидел в застенках кабинета, очередь в коридоре, слыша мои тарзаньи вопли, потихоньку рассасывалась в пространстве. Только однажды остался один старичок.

Я удивился, мне прямо захотелось пожать его мужественную руку.

— Вы смелый человек — сказал я ему, шепелявя после наркоза.

— Ась? — спросил старичок, приставив ладошку к безжизненному уху.

Я только сплюнул кровью.

Фронт работ между тем ширился. Паша трудился, как стахановец. Он дёргал, удалял нервы, потом снова дергал, снова удалял нервы. Одним словом, развил в моём рту бешенную деятельность. Я здорово мучался, так как анестезия меня почти не брала. Зубы изымались один за одним и мне уже становилось трудно мельчить ими пищу. И конца и края этому не было видно. А я ведь зашёл сюда просто поставить пломбу! Но как говорится — стоит коготку попасть, то и всей птичке пропасть. Я презирал себя за своё малодушие и трусость и уходил от Паши, чувствуя себя выродком и говном рода человеческого. Но всё равно мне было очень больно. Другие пациенты боль как-то не чувствовали. Для них основной проблемой являлось то, что после зубного два часа нельзя было есть. А я чувствовал, а может не умел терпеть. Меня очень угнетало, что я так отличаюсь от других людей. Я даже начал немного сомневаться в себе.

— А если завтра война? А если в партизаны? Ведь всех поголовно выдашь — с горечью говорил мне Паша.

— Конечно, — уверенно отвечал я и мне почему-то не было стыдно. Ну выдам и выдам. Да и в партизанах мне делать нечего.

В перерывах мы с ним разговаривали о жизни, то есть о женщинах. Либидо у Паши было довольно вычурное. Ему нравились исключительно зеленоглазые шатенки и ещё условие, чтобы на заднице не было прыщей. Если хоть один прыщик, то всё — у него ничего не получалось. На блондинок у него вообще не стоял. С большими оговорками он допускал секс и с брюнетками. И главная оговорка, чтобы брюнетка была покрашена под шатенку. Я не удивился, когда понял, что с такими причудливыми запросами трахался он по большим праздникам.

Романтизм, особенно в сексе, никогда до добра не доводит. Сам же я старался помалкивать. У меня либидо было примитивное до убогости и более адаптированное к случайным и неслучайным связям. То есть, кто давал, тому и спасибо. В жизни я очень неприхотлив, особенно в сексе. Не разбалован, как некоторые.

Тем не менее мы с ним пару раз ходили на блядки. Но как-то неудачно.

В первый раз девки не пришли. Во второй раз вместо двух пришла одна, но с чирием на жопе. Паша был очень расстроен.

Зная моё отношение к боли, он всё пытался познакомить меня со знакомой садомазохисткой, которая приходила на свидания с плёткой. Я вежливо отказывался. Паша огорчался и говорил:

— Зря, зря. Она бы из тебя дурь выбила.

А лечение всё продолжалось. Особенно туго мне пришлось, когда Паша обтачивал зубы под коронки. Появилась мудрая мысль — бежать. Попроситься на перекур и бежать, но многоопытный Паша позвонил на проходную завода, обрисовал меня и сказал: «Не выпускать». Я корчился в кресле и извивался как червяк и им же себя чувствовал.

Наконец в один прекрасный день всё закончилось. После трёх примерок и обтачиваний Паша поставил мне в рот ядовито-жёлтые коронки. Четыре месяца ада остались за кормой. Хотя ещё пару недель зубы под коронками у меня немыслимо болели от горяче-холодной пищи. Но это уже мелочь. У меня было такое ощущение, что я сделал главное дело всей жизни, после которого можно умереть. Но, конечно, умирать я не собирался, иначе вся эта затея с мостами и коронками теряла малейшие проблески смысла.

С такими зубами я мог идти по жизни, если не смеясь, то хотя бы улыбаясь другим.

И ещё. Теперь я не верю ни в Зой Космодемьянских, ни в Олегов Кошевых, ни в других героев застенков. Я даже не верю, что эти люди существовали. Это мифы. Не рассчитан нормальный человек на такое. Толковые пытки выдержать невозможно.

Представьте, что в зад вам вставили электрический паяльник, включили 220 и он стал у вас там что-то паять и лудить. Представили? Взахлёб расскажете и расположение пулемётов и где деньги лежат. И всё что вас не спросят. Человек ведь не железный. Человек ведь.

Убить старушку

— Наслышан о твоих проблемах — сказал Сергей и вгрызся в куриную ляжку.

— Каких? — проблем у меня было, как у всякого нормального человека, много и я хотел уточнить.

— Ну, насчёт жилья, — уточнил Сергей.

— A-а, — вспомнил я. Об этой проблеме я как-то уже успел позабыть, так как она казалось мне не решаемой.

Сергей посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но сказал нейтральное:

— Ты что пиво не пьешь?

— Да я вообще не пью. Я же говорил. По идейным соображениям.

— Извини, я об этом постоянно забываю, — он вытер губы и закурил — Так вот, есть тема. Существует одна баба одинокая с квартирами. Могу познакомить.

Я заинтересовался:

— Она ничего? Какая из себя?

— Нормальная женщина…

— Причём здесь женщина? — разозлился я — Я про квартиру спрашиваю.

— Квартирка бодрая — заверил Сергей — И потом я не сказал «квартира», я сказал «квартиры». Одно и трёхкомнатная. Но, понимаешь, надо жениться.

— И сколько лет?

— Квартирки, говорю, бодрые. Можно сказать, новые. В немецком исполнении.

— Да нет, женщине сколько лет?

— Женщине? — удивился Сергей. — Тебе что, жильё нужно или женщина? Какая разница с такими квартирками? Нормальная, говорю тебе, женщина. Конечно, постарше тебя. Одинокая. Подруги все умерли.

— От старости? — с сарказмом поинтересовался я.

— От одиночества — с надрывом сказал Сергей и добавил — Да ты не переживай. Ты на ней просто женишься и всё.

— Что значит и «всё»? — тревожно спросил я.

Сергей потушил окурок, испил пива и устало посмотрел на меня.

— Всё — это всё — наконец объяснил он. — Ты с ней расписываешься. Пока она расписывается — она живёт.

— Как, убийство?! — ужаснулся я.

— Да какое убийство! — оскорбился Сергей. — Кто сказал убийство? Просто несчастный случай.

— А какая разница? — не понял я.

— За это не сажают.

Официантка принесла ещё водки. Сергей дождался, когда она уцокает каблуками, и заговорщицки нагнулся ко мне:

— И всё это нужно закончить в загсе. На хрен тебе эта канитель со свадьбой. Сколько бабок на неё уйдёт. Конечно, похороны тебе влетят в копеечку, но всё равно дешевле, чем свадьба плюс похороны. Так вот. Объясняю на пальцах. В нашем загсе на лестнице всего три ступеньки. — Он показал мне три пальца — Тебе нужно пройти всего две. — Сергей убрал один палец — Понимаешь, две!

— Я что-то не совсем… — признался я.

Сергей тяжело и прерывисто вздохнул, как репетитор, бьющийся с учеником-балбесом.

— Вы расписываетесь. Пока она расписывается — она живёт. Потом ты, обезумев от счастья, берёшь её на руки, проходишь с ней две ступени и аккуратно роняешь эту старуху на асфальт. Естественно, головкой вниз. А косточки у неё на черепе слабые. Много ли ей надо? Немного. И всё — ты счастливый вдовец.

Я похолодел и сказал:

— Нет, я не смогу.

— Да она не очень тяжёлая. Я уже эту информацию пробил. 85 с половиной килограммов. Да и нести тебе её всего две ступени. Понимаешь, всего две — Сергей вновь пустил в ход свои пальцы.

— Нет, я бросить не смогу.

— Порепетируешь. Сделаем чучело и порепетируешь. Главное, чтобы было естественно. Взял и уронил. Случается, люди бутылку водки роняют, а тут старушка.

Мне стало не по себе. В лёгком приступе паранойи я огляделся. Вокруг за столиками сидели пьяные люди и тоже что-то обсуждали. И было такое ощущение, что все они планируют чьи-то убийства. Сделалось страшно, но и как-то легче и отрадней — что мы не хуже других и тоже планируем.

Пока я оглядывался и приходил в себя, Сергей дуплетом выпил две рюмки, отдышался и вернулся к недоеденной курице. Чтобы как-то успокоить кипящие мозги, я закурил. Когда от курицы остались кости и незначительные фрагменты резиновых сухожилий, Сергей заметил моё задумавшееся состояние.

— Да не бзди ты! Всё получится, — сказал он — и у тебя образуются две квартиры. Но сразу предупреждаю — однокомнатная мне. За знакомство со старухой, да и вообще за разработку. А ты будешь жить в трёхкомнатной. Блядей наведёшь. Телевизор купишь. Хотя нет, телевизор у тебя уже будет.

Я не знал, что ему ответить.

— А родственники…? — вдруг спохватился я. — Ведь родственники тоже будут претендовать.

— С детьми разбирайся сам — лицо Сергея посуровело — Но думаю, проблем не будет — лицо также быстро разгладилось — На хрен им эти квартиры? Сын — директор рынка. Дочка — народный судья. Сам понимаешь они мульёнами ворочают. Они и мызгаться не будут из-за этих квартир. Ты, главное, на похоронах побольше плачь, чтобы они тебе поверили. Если поверят, квартирки твои. Плакать-то умеешь?

— В детстве было — сказал я — Но я попробую.

— На кладбище нужно не пробовать, там нужно будет плакать — веско сказал Сергей — Если не будешь там плакать, плакать начнёшь потом, когда облом будет. Ну ничего, порепетируем. На крайний случай луковицу в платок засунешь и будешь ею глаза вытирать.

Он выпил ещё водки. Я отдал ему свою курицу. Пусть насыщается. А сам постарался перевести разговор с криминальной темы на более обывательскую.

— Как семья, как дети? — спросил я.

— Что дети! — уныло ответил Сергей — Дети есть дети. Растут негодяями.

И как у меня только член встал, когда я их делал. Старшенький уже по карманам лазит.

— В автобусах? — спросил я.

— Да нет, пока только в моих. С жены пример берёт. Если бы в автобусах, я бы слова не сказал. А он идёт по пути наименьшего сопротивления. Крысятничает. Не знаю, кто из него вырастет.

Я знал, кто вырастет, но конечно не сказал.

Сергей допил остатки и стал прощаться. Я догадывался, куда он торопится. Одна из его любовниц на днях выходила замуж, и он хотел её трахнуть непременно в фате и подвенечном платье. Такое нездоровое желание. А может и наоборот здоровое — опорочить и изгадить непорочное. Не знаю. Он выпросил у меня на такси и ушёл. Я, чтобы его не обидеть, обещал подумать на счет старушки.

— А что здесь думать? — удивился Сергей — Ну ты, брат, даёшь!

Всю ночь мне снились престарелые седенькие женщины. Хохотал какой-то толстомордый старик и показывал свой паспорт на имя Родиона Раскольникова. «Это наш директор рынка» — с гордостью говорила одна из старушек и кокетливо поправляла топор, торчащий из головы. В общем снилась какая-то мутная чертовщина. Уж на что я привык к кошмарам, но после этого сна проснулся обескураженным.

С работы я позвонил Сергею.

— Да, — печально отозвался он.

— Ты чего дома? — удивился я.

— Болею — объяснил Сергей — С животом что-то. Дрищу как не знаю кто. Хрен поймёшь, с чем они пиво бодяжат. Наверно от стирального порошка.

— Я на счёт той бабы с квартирками — начал я — Так вот…

— Забудь, — бесцветно перебил Сергей. — Всё отменяется. Умерла она оказывается. Вчера девять дней было.

— От одиночества? — с надеждой спросил я.

— Да нет, не от одиночества, а от того что люди вокруг. В общем тёмная история. Толи алкогольное отравление, толи какой-то тимуровец помог старому человеку. Я так думаю, что это всё-таки дети постарались.

Ходит такая тема. А то она всё замуж пыталась выйти, дура. Вот они и подстраховались.

— Так они же, сам говорил, мульёнами ворочают, — не поверилось мне.

— Ну и что. От жизни надо брать всё. Вот они и взяли. И правильно я считаю сделали. Кто не ценит малого — тот не достоин большего, — мудро сказал Сергей, помолчал, к чему-то прислушиваясь, и вдруг оживился. — Ну извини, мне бежать надо.

— Куда бежать? — спросил я.

— Всё туда же — нервно сказал Сергей — Говорю, же понос. Опять вставило. Да, и ещё. Ты не знаешь, кто мне в карман зубочистки и перец из кафе положил?

— Сам же и положил — сказал я — Ты ещё хотел солонку украсть, но я тебя отговорил.

— Да? — не очень-то и удивился Сергей — Бывает же такое, — и дал телефону отбой.

Я тоже положил трубку и задумался. Мысли были нехорошие и о нехорошем.

А недели через три я узнал, что это был всего лишь розыгрыш. И только идиот вроде меня мог во всё это поверить. Единственной задачей Сергея было «раскрутить» меня на посещение кафе, вот он и придумал…И понос, как мне кажется, был ему ниспослан богом в виде наказания. А представляете, что он сделает за убийство?

Курослепов

Есть у меня один знакомый. Чтобы не бросить на вас тень, назовём его фамилией Курослепов. Псевдонимом назовём. Но настоящая его фамилия Козорезов. Но это между строк.

Что мне про него сказать, чтобы вас не обидеть? Мужик как мужик. Жёны ещё с ним любили разводиться. И что они в нём находили хорошего, что разводились? Я вот со своей уже 15 лет мучаюсь, а она всё не уходит. А вчерась и говорит… Но это так между строк…

Так вот. Курослепов, он же герой моего рассказа. Раз сидим с ним на лавке. Времени вагон. Весна и птички. Коты за кошками преследуют. И почти целая бутылка.

Курослепов и говорит:

— А ты, Вася, собак любишь?

— Нет, — отвечаю, — Злые они. — и шрамы на ноге показал.

А он говорит:

— А я люблю! — потом вздохнул и говорит: — Давно это было. С лучком помню…

И после этих роковых слов что-то нам жрать изо всех сил захотелось. Соки в животе пошли. А из пожрать у нас кусок хлеба. Но правда с солью. Но соль — не сало, много не съешь.

Курослепов и говорит:

— Пошли ко мне. Картошки хоть пожарим. В мундире.

— А жена не заругает? — спрашиваю.

А он:

— Так я же развёлся.

Стали мы у него картошку жарить. Ищем, ищем, а картошки-то и нет. Курослепов нервничает:

— Я же, говорит, отлично помню. Вот здесь, говорит, четыре штуки лежало. С глазками. Картофель сорта «Элка».

А потом говорит:

— Тьфу ты, ёлки-палки! Я и забыл. Когда с женой разводились, имущество делили — картошка ей досталась. А мне соль.

Закуски фактически нет. А я без неё не могу. Обратный процесс начинается. Но с другой стороны выпить невероятно охота.

Я говорю:

— Может чего в холодильнике есть?

— Может и есть, — говорит Курослепов. — Но сам холодильник полностью отсутствует. Бартер на деньги. Когда я с похмелья, у меня цены на всё предельны снижены.

Кое-как, давясь и закусывая солью, допили. И как говорится, «нехватка дров». Пошли за водкой ещё.

Я говорю:

— Давай вместо двух возьмём одну бутылку и что-нибудь пожрать. Хлеба там, семечек каких.

— Это несерьёзно — отвечает Курослепов — Я тебя может быть в последний раз уважаю, а ты себя так малодушно ведёшь. Такие детские фантазии в голове.

Выходим из магазина, а тут какая то собачка бежит с грустными глазами. В сторону помойки. Хвостик туда-сюда. Но плюгавенькая, кила на три. Курослепов собачке той говорит: «Куть-куть», приласкал её, да так лаская и поглаживая, шею ей нечаянно и свернул.

— Боже мой! — говорит — Какое ужасное несчастье! Какой я неосторожный!

Но отдышался немного и успокоился. Говорит:

— Хорошая смерть. Лёгкая. В любящих руках. Она нам ещё «спасибо» скажет: Сели опять у Курослепова, тем более вставать уже не можем. И не чокаясь. Каштанку поминаем. А бульон в кастрюльке вкусно бурлит. Тем более с солью. А вечером за водкой ещё раз бегали.

В общем, хорошо провели время. Активно. А собачка та у меня по сию пору в глазах стоит. Особенно, когда жрать хочется. Но это между строк.

Деловой человек

Я вышел из дома чудесным весенним утром. Только в апреле случаются такие утра, гулкие как бубен и прозрачные навылет. Самое время для надежд и свершений. И у меня впереди была уйма дел и всё нужно успеть. Я даже записал в блокнотике, что нужно сделать и свершить. Так поступают все деловые энергичные люди, знающие себе цену, и мне хотелось на них походить.

Первым и подчёркнутым пунктом стояло «Люба». Пометка «срочно».

Пока муж не вернулся с работы — он у неё работал каким-то вахтовым методом и оторванным от дома — отсюда частые разлуки. И вот я решил навестить его тоскующую супругу, пока он завтра не приехал. Нащупывая в кармане презервативы, я подошёл к знакомому подъезду. И мужа Любы действительно не было дома, то есть в квартире — он стоял возле подъезда и о чём-то курил с двумя мужиками. Наверно рассказывал про свой вахтовый метод. Слава богу, он меня не знал. Но отступать было подозрительно — я со случайным видом поднялся на пятый этаж, постоял там минуту и спустился вниз, будто бы к кому-то заходил, но не застал дома. На меня не обратили внимания, но всё же посмотрели. А муж Любы вдруг яростно зачесал лоб, где обычно у нормальных мужей находятся рога. Видимо долетели какие-то мои флюиды. Я зашёл за угол, вытер платочком лоб и пощупал сердце. Оно билось, как у зайца — быстро и трусливо. Так оно бьётся у всех, кто ворует чужое или наставляет другим рога. «В этот день Штирлиц был как никогда близок к провалу» — с приятной хрипотцой Ефима Копеляна сказал мне внутренний голос. Я представил свой провал и у меня заранее заныли все зубы.

«Что ж, облом, — подумал я, — а в целом всё получилось очень удачно. Могло быть и хуже». Я посмотрел в свой блокнотик и поехал через весь город к другу Валере. Посоветоваться насчёт того кобелька и вообще уточнить некоторые вопросы. Валера был спецом по охотничьим собакам, а мне предлагали купить пса охотничьей породы. А то я однажды уже покупал гончего кобелька, а он вырос и оказался таксой. И к тому же неожиданно ощенился. «Только бы Валера был дома», — думал я, трясясь в автобусе и обозревая окраины. Валера оказался дома, но дверь открыла жена и сказала:

— Иди полюбуйся!

С таким видом, как будто речь шла о цветущей сакуре. Я полюбовался. Валера пьяный лежал на диване, погружённый в алкогольную кому, и на нём играли в догонялки дети. У его открытого рта восторженно кружили счастливые мухи. Стояла страшная вонь.

— Семь дней уже так — поделилась жена, когда мы пили чай на кухне — Я больше не могу. Хоть из дома беги.

Я узнавал Валеру, он был во всём максималистом, особенно в запоях. Почему— то они длились у него ровно десять дней. Тютелька в тютельку. Такое развитое чувство времени у человека.

— А ты не беги, — сказал я — Через три дня он поправится и наберёт форму.

— Хоть ты уж с ним не пей, — попросила жена, когда я надевал ботинки.

— Хорошо, — соврал я, дал ей немного денег и ушёл.

Пломбировать зуб идти было ещё рано и я с часок побродил по городу. Когда я бродил, меня обрызгала грязью новорусская иномарка, а после, подкравшись сзади, чуть не задавил трамвай. Ходить по городу без денег было неинтересно и я сел на лавочку отдохнуть. Но лавочка стояла в аккурат под деревом, а в аккурат с дерева гадили птицы и своим капанием омрачали мне весь отдых.

У стоматолога меня ждал очередной облом — сломалась бормашина.

Какой то хомут полетел. Настроение у меня улучшилось.

— Но дёргать то можно, — убеждал меня трудолюбивый стоматолог по имени Женя.

— Давай я тебе чего-нибудь выдерну. Вот хотя бы этот сверху. Могу даже сделать скидку.

Я испугался.

— Ну вот ещё, — сказал я ему — Много вас таких. И вообще неправильно.

— Что неправильно?

— Ты говоришь, выдерну чего-нибудь, а надо выдерну кого-нибудь. Зуб это кто-то, а не что-то. Он же одушевлённый.

Мы с Женей немного поспорили по этому поводу, но он меня не убедил.

— А ты чего весь такой? В каких то пятнах… — спросил Женя.

— Грачи прилетели, — объяснил я, и мы попрощались.

Я ещё с часок побродил по городу, хотя ноги продолжали уставать. И меня опять забрызгала машина, только на этот раз с другого бока.

Теперь я был обрызган грязью более равномерно. И что самое обидное — окатил «Запорожец». Но почему обидно? Значит новым русским по статусу можно обрызгивать прохожих, а «Запорожцу» нельзя?

Получается дискриминация «Запорожцев». Я был за равноправие во всём, поэтому одёрнул себя и перестал обижаться.

Кое как дождавшись шести часов, я поехал на следующий конец города. Поехал к Пете, который был уже полгода должен мне энную сумму в тысячу рублей. Жил он широко в отличии от меня и я злился, чего он тянет с отдачей. «Только бы всё срослось, только бы получилось», — нервно думал я, а то от бесконечных обломов меня уже начинало мутить.

Но, конечно, не получилось ничего. За десять минут до назначенной встречи Петя благоразумно ушёл. Я разговаривал с тёщей и она смотрела на меня, как на злодея и душегубца. Как Раскольников на старуху-процентщицу. Чувствовалось, что её сдерживало лишь то, что я физически сильнее, а иначе быть беде.

Я знал, что у Пети всегда есть деньги и неплохие, просто он идёт на принцип. Занимать другим и возвращать долги он считал неприличным и даже безнравственным. Сам же занимал с большим удовольствием и талантом.

Странное дело, сколько я не читал книг, не разговаривал с другими людьми — везде, кто приходит требовать долг считается негодяем, а кто долги не отдаёт и спускает кредиторов с лестницы — замечательный человек, достойный подражания. А дело обстоит как раз наоборот, как и все наоборот в этом мире.

Размышляя таким образом, я проехал свою остановку. Пришлось идти назад. Между тем ощутимо вечерело и с неба уже светили наиболее продвинутые звёзды. Я чувствовал себя побитой собакой.

«А не взять ли мне бутылочку? Этакую полулитровую, симпатичную бутылочку», — устало подумал я. На деньги, которые не истратил на зубную пломбу. Иногда я позволял себе бутылочку. И довольно частенько. И здесь меня ждала последняя на сегодня неудача.

Последняя, самая обидная капля.

Когда я зашёл в магазин, продавщица, увидев меня, радостно закричала:

— А портвейн только-только кончился! — и почему-то показала в мою сторону пальцем.

Видимо, ей было приятно сообщать людям дурные известия. На меня все обернулись, даже кошка, сидевшая возле прилавка. В заляпанном грязью и птицами плаще я выглядел безобразно и был в своём безобразии неотразим. Кто-то хихикнул.

— Да нет, — сухо сказал я продавщице — Мне буханку хлеба.

На улице я остановился у фонаря и, засунув ненужную буханку под мышку, закурил. Немного постоял и понял, что с утра до вечера впустую гонял воздух и самого себя. Как вчера и позавчера. «Ну ничего, завтра будет новый день и всё получится, — с оптимизмом подумал я. Но почему-то испытал не оптимизм, а тоскливый ужас. И с этим неутихающим ужасом в груди я поплёлся домой. А блокнотик выкинул по дороге в канаву.

Лёгкая измена

Узнав, жена заявила, что убьёт себя, меня и её, эту крашенную сучку. Глаза её сверкали, халатик во время движения развевался, как боевое знамя. Я пытался её образумить.

— Послушай, птичка, — сказал я ласково, — как ты сначала убьешь себя, а потом нас? Ведь ты же будешь мёртвая и убить нас уже просто не сможешь. По логике ты сначала должна убить нас и только потом в заключительной стадии себя. Так сказать, на десерт.

— Всё равно убью! — не понимала жена — И себя и вас!

И я прожил с этой тупицей семь лет!

— Как же ты собираешься нас убивать? — с сарказмом спросил я — Убить — это ведь не борщ сварить, хотя ты и этого не умеешь. Тут необходимы планирование, железные нервы, обеспечение алиби. Ты что, телевизор не смотришь? Ведь каждый вечер показывают, как грамотно и культурно убивать.

— А я вас киллеру закажу! — вспомнила телевизор жена.

— Ха-ха-ха — сказал я — И где ты его найдёшь? И потом у тебя нет денег.

А это всё дорогое удовольствие.

— Тебе же обещали на днях заплатить за книгу. Плюс твоя получка и отпускные. А если не хватит, заложим в ломбард твой компьютер.

Она так и сказала «заложим», как будто мы это будем делать вместе. Тут уже взбесился я. Пашешь, как слон день и ночь, приносишь деньги домой, чтобы тебя же на них заказали киллеру. Удивительное бесстыдство! Мои глазки тоже засверкали. И я тоже заходил по комнате.

— Ты даже меня без моей помощи убить не можешь! — гремел мой голос — Всю жизнь на чужой шее! Палец об палец! Дура!

Жена наконец заплакала и закрылась в спальне.

А через месяц мы развелись. Лучше бы она меня бы убила.

Дома

Сижу дома, потому что мои единственные носки в стирке и ещё не высохли. От нечего делать долго и с отвращением читаю Александру Маринину. Плодовитейшая баба — накатала столько романов и при минимуме вдохновения. «Устраиваются же люди» — завистливо думаю я и мечтаю о том, что когда-нибудь тоже стану работоголиком и принесу, если не людям, то хотя бы себе какую — то пользу. Вздыхая, я сажусь у окна. Оно заменяет мне телевизор. Только из-за грязи нечёткое изображение. А от двойных рам плохой звук. Но картинка всё равно интересная, потому что снаружи кануны очередной весны. Тепла ещё мало, но у снега уже какой-то озирающийся вид, как будто ему крикнули: «Шухер!». По асфальту ходят сексапильные девушки и отроковицы и чём-то оживлённо матерятся. Все они ещё нецелованные.

Я имею ввиду — мною. И нецелованными скорее всего и останутся. Это грустно, особенно весной и особенно ранней, когда такие счастливые сны. Всю жизнь ищу тургеневскую девушку и не нахожу её. Наверно потому, что ищу её среди девушек по вызову. А сейчас кончились деньги. Хотя бальзаковский возраст тоже хорош. Наверно. Надо попробовать в целях экономии. Я уже стал думать о старушках и размышлять о проблемах геронтологии в сексе, но тут меня перебил чайник. Увидев, что я отвернулся, он начал подло плеваться кипятком и паром и всё в мою сторону. «Ах ты гад!» — сурово говорю я, беру тряпку и, как тореадор с этой красной тряпкой бесстрашно иду на него и неуловимым движением хватаю сзади. Среагировать и обжечь меня он не успевает и, поняв, кто здесь главный, чайник перестаёт плеваться и только в бессильной злобе клокочет. Пью чай с баранкой и смотрю на носки — когда же мой гардероб высохнет. Они в дырках, так что должны сохнуть быстрее целых. Сегодня хороший день — никто не приходит. Спокойнее как-то. В прочем, хорошие дни продолжаются уже целую неделю. Когда в доме нет денег, аура у входной двери ощутимо меняется, люди это чувствуют и не стучат — зачем им чужие проблемы.

Вдруг я замечаю, что я уже не один. Из-за шкафа наконец выглядывает мышка. Она здесь живёт и мы с ней друзья. Что-то она сегодня припозднилась. Наверно сидела у себя в норке и тоже мечтала о чём-нибудь несбыточном. Она очень милая и деликатная. Безобидная какая-то. Нехорошо их не любить, подло. Много ли она съест, а всё бесплатное окно в природу. Жаль, что у меня нет детей, а то бы я им через это окно привил любовь ко всему живому. И они бы может быть выпросили себе хомячка и не выросли бы хищниками. Были бы милыми и деликатными, как эта мышка. Не делали бы некому подлостей. Я, улыбаясь, смотрю, как мышка суетится возле хлебной корки и вдруг понимаю, что время-то уже к ужину. Я напяливаю слегка влажные носки, одеваюсь и иду по делам. Все дела заключаются в покупке буханки хлеба. Через пять минут я, освободившись, возвращаюсь назад. Ледок, как монпансье вкусно хрустит под ногами. Небо уже загадочно и звёздно и скоро, ориентируюсь по этим звёздам, к нам прилетят грачи и другие птицы. С их пением жизнь повеселеет. Наступит лето и я буду ходить за грибами, купаться и загорать. Ободрённый этими проектами, я прибавляю шаги и ни о чём не думаю — ноги, как лошади, сами приведут меня к дому. Впереди ещё целый вечер наедине с собой. И третья в компании — мышка. Красота!

Чёрная кошка

Раньше я не то чтобы верил в суеверные приметы, но уважал. Лучше лишний раз подстраховаться. Этот случай поставил на них решительный крест. Глупости всё это от упадка духовных сил. Оккультизм, мракобесие и абскурантство. Или оттого, что жизнь скучная, люди верят во всё это. Не знаю. Не уточнял. Это их проблемы.

История эта началась утром, а вечером была предыстория. Вечером и частично ночью я писал свой знаменитый рассказ «Девушка без адреса» — о девушке-бомжихе. Рассказ этот знаменит тем, что его отвергли в 19-ти редакциях. Насколько я знаю, это рекорд по СНГ. Его бы отвергли ещё, но я больше не посылал, потому, что он потерялся при переезде. Была ещё вторая часть: «Женщина без адреса», но она оказалась менее удачной.

Так вот я писал-писал этот рассказ и чего-то разволновался. Такая судьба! Как Флобер про свою Бовари, я мог сказать, девушка без адреса — это я. Расчувствовался я и от этих чувств надрался, как и эта девушка во время эпизода «оргия в подвале». Только в ларёк три раза бегал. Так что проснулся я утром с грандиознейшей головной болью. Трудно было пошевелить даже ушами. Одеяло давило грудь. Свои очки я отыскал в унитазе, слава богу, что не смыл. Я прополоскал лицо, допил остатки и, проклиная всё, пошёл на работу. Но когда я открывал дверь, чтобы выйти наружу, в квартиру вдруг прошмыгнула самого зловещего вида чёрная кошка. Она хрипло мяукнула и рысцой скрылась в комнате. «Ах ты, паскуда!» — чертыхнулся я, вытащил за хвост эту божью тварь из-под шкафа и за шкирку вынес. Кошка не сопротивлялась и выглядела довольно безвольно. Я выкинул её на лестницу, погрозил ей кулаком и запер дверь на два оборота.

Хотя я обходил кочки, каждый шаг вызывал в голове болезненный резонанс. С похмелья было такое ощущение, что с минуты на минуту у меня начнётся агония. Было страшно переходить улицу и всё время казалось, что сейчас набежит кто-то сзади и ударит тяжёлым по темечку.

Алкоголики меня поймут.

Кое-как я отработал день. А эта кошка всё не шла из головы. Я вспоминал её всепроникающий взгляд и чувствовал, что это какой-то знак и не хороший. Я даже не стал похмеляться. Так, самую малость.

А вечером меня дома ждал жуткий сюрприз. Когда я открыл дверь, кошка снова находилась в квартире!!!

Она лупала своими потусторонними глазищами и они пульсировали и излучали свет иных миров. Я автоматически выкинул кошку на лестницу и только потом испугался. Испугался сильно. Я не знал, что и думать, и думать ли вообще. Потом пришла спокойная и простая мысль: «Так вот ты какая, белая горячка. Ну здравствуй, подруга». С моим нездоровым образом жизни этого следовало ожидать. Вспомнились глупые стихи анонимного автора, посвящённые мне и когда-то опубликованные в стенгазете.

Беззаботно пил парнишка Водку, пиво и вино, Но пришла парнишке крышка — Опустился он на дно.

Рядом со стихами в качестве аккомпанемента шла мерзкая карикатура. На ней я был не брит, с расстегнутой ширинкой, а вместо носа свиное рыло, из которого текли сопли. Я стоял в дружескую обнимку с огромной бутылкой водки и глупо и счастливо улыбался. Такой вот дружеский шарж.

Нельзя сказать, что я от этих стихов испытал катарсис, но в память они врезались. И вот сбылось — белая горячка!

Кажется, я заплакал. Поплакав, я закурил и пошёл на кухню за пепельницей. И в коридорчике чуть не убился. Чуть не убился, потому что чуть не упал. А чуть не упал, потому что поскользнулся. А поскользнулся потому, что на полу нагадила кошка. А раз она нагадила, значит была реальной! Такая вот логическая цепочка. Нигде не слышал, чтобы гадили приведения или галлюцинации. Они в этом плане безобидны. В этом плане нужно бояться живых. Несмотря на отвратительный запах, я повеселел, вытер линолеум, а испорченные носки выкинул в форточку. Но объяснений не находил. Как? Как она могла очутиться здесь? Этаж четвёртый, балкон закрыт… Я снова попытался мыслить логически, но по логике вещей опять получалось, что у меня белая горячка.

И тут меня как ударило! Я часто слышал дурацкие истории про ведьм, оборачивающимися кошками. Потом этой кошке типа отрубают лапу, приходят, а ведьма типа без ноги. Одним словом, полный бред. А может и не бред? Нагадила-то кошка как человек! Если брать по объёму. Значит, ведьма. Судя по объёму, миниатюрная такая ведьмочка с расстроенным животом.

Всю ночь меня мучили кошмары, погони и пытки. Всю ночь я от кого-то прятался и убегал и даже проснулся запыхавшимся.

На работе я рассказал обо всём мастеру. Он обожал такие истории и даже покупал газеты на эту тему.

— Это знамение — сразу сказал он — Или умрёт кто-то из родственников или кто-то из тебя.

Родственников у меня отродясь не было. Это отпадало. Оставался я сам.

— А может просто дом сгорит? — с надеждой спросил я.

— Может, — не стал скрывать горькой правды мастер — И наверно сгорит. Так что застрахуй квартиру.

— Сам ты застрахуй! Откуда у меня квартира? — сказал я — Ты лучше скажи, что мне делать?

И мастер мне посоветовал не впадать в отчаяние, а собрать землю с семи могил, осветить её в храме, а когда войдёт кошка или женщина в чёрном, бросить её под ноги. Обязательно поможет. И это говорил человек, имеющий высшее образование и опыт руководящей работы! Я сделал вид, что поверил, а после обеда отпросился. Сказал, что хочу смотаться на кладбище. Мастер с радостью отпустил и даже занял на автобус денег. И на эти деньги я хорошо пострелял в тире. А потом, чтобы успокоить страх, зашёл в пивную.

Вечером ко мне пришёл хозяин квартиры.

— Опять пьяный? — сказал он обидчиво. Было видно, что он не против того, что я пьяный, а против того, что он трезвый. — А ещё кошку завёл. Кто у тебя за ней ухаживать будет?

— Какую кошку? — я навострил уши.

— Ну эту… — и он рассказал, что вчера приходил ко мне за долотом и впустил чёрную кошку, которая просилась в дверь. Он думал, она — моя…

Вот так счастливо разрешилась эта тайна. Я вышел из мрака суеверия ещё более духовно возмужавшим и окрепшим и с тех пор не верю ни в какие приметы. Хотя без них скучновато, но я старался это компенсировать выпивкой. Освобождение от неё ещё было впереди.

Чунга-чанга

(Попытка фельетона)

Мир — это джунгли. Без кокосов и бананов, лишь повсеместно растёт хрен. Закон — тайга. Непрерывно идёт, переходя на бег, естественный отбор. Но выглядит он неестественно. Самые сильные наверху — устроились в ветвях власти. Такие экземпляры дятлов встречаются! Слабые внизу. Это материально вынужденные вегетарианцы питаются корешками и вершками со своих огородиков и, завидуя, грозят кулаками верхним. Но так, чтобы они не видели. Всё тихо — мирно. Иногда всплески радости, когда сверху кто-нибудь падает.

Все делятся на хищников и травоядных, на лохов и кидал. Но в принципе, в каждом из нас живёт хищник и травоядное. А потом с возрастом по логике остаётся один хищник и кости травоядного.

Травоядные делятся на интеллигентов в широком смысле (то есть и без очков тоже) и психически нездоровых в узком. Но те и те вблизи неотличимы. Хищники вообще не делятся — их кредо не деление, а отнимание и сложение у себя в амбарчике. И всё это на фоне разговоров о своей чистой совести. Когда человек начинает говорить о своей кристальной совести и просто исключительной порядочности — держите карманы! Это «кидала», хищник. Санитар, которого природа послала за вами. Сначала приласкают, покормят с рук, а потом «дзынь» ножичком!

Есть, конечно, суды. Судьи есть, нотариус. И всё по закону. Закону больших чисел. А вернее, сумм. Кто больше дал, тот и прав. Всем весело и хорошо, и Магадан в конце концов тоже город. Фуфайку получите по прибытии.

По ночам вылетают «ночные бабочки». С неописуемыми крыльями. Вернее, бабочки — капустницы. Всю ночь летают в поисках «капусты». Паразитируют, откладывают яйца мандавошек, опыляют клофелином… И очень рентабельно. Кусок мыла — затраты на средство производства. Средство производства всегда с собой. Живи и работай. А с первыми лучами солнца сложат крылышки и до вечера спрячутся в толпе.

Повсюду рыщут и разнюхивают стервятники в погонах и многоликие своры шакалов с папками. У них «корочки». И не на обед как у вас, а в кармане. Они при исполнении и уполномочены. Общаться с ними очень накладно. Всё так устроено, что не нарушить невозможно. Ты виноват уже в том, что у тебя есть деньги. Прощай, последние штаны. Их любимые слова «штраф» и «конфискация». И ещё «пройдёмте». Тарифная сетка взяток.

Но на них можно жаловаться. Бога ради! Но только им самим. А с клеветниками у них разговор особый. И этим разговором всё и ограничивается.

И всё по Конституции. Но Конституция — это не закон. Это — реклама. А вся власть — рекламное агентство самой себя. У них ветви власти, у нас же сучья. И не только жизнь.

Но кажется есть утешение. Есть! Радиоволна приятно овевают наши лица. Телевизор есть в каждом доме. Правда, не у каждого есть дом. От газет и журналов пестрит в голове.

СМИ! Но увы, их цель— размазать картинку. Столько деталей, что не ухватываешь суть.

Один канал работает на одного хищника, другой канал на другого. И они воюют и спорят друг с другом, кто из этих хищников более травоядный. Какой-то бред.

СМИ — это клизма для мозгов. После неё обильный словесный понос и ни одной исконно своей мысли. Очищение от своего «я». И вот ты уже исправный гражданин, хотя и недовольно бурчишь. Но это разрешается. Главное, что в нужный момент ты скажешь «да».

Так что, мир — это джунгли. И человек недалеко ушёл от животных. А некоторые никуда и не уходили.

А начнёшь бороться против джунглей — сразу нарушишь их закон и окажешься в другом месте. И потом поймёшь, что мир — это не только джунгли, но ещё и бескрайняя тундра, которая окружает твой лагерь. И больше ничего. Такая вот Чунга-чанга с отрицательным знаком.

Удачи

Лежу ночью и что-то не спится — прошедшую жизнь вспоминаю. И что-то одни досадные и позорные неудачи на память приходят. Приходят и в голове толпятся, смеются нагло в лицо. Не разгонишь. Было же, думаю, в моей маловразумительной и в целом крайне неудачной жизни что-то хорошее. И даже светлое. Не одни же подляны. Не всё же время мордой об асфальт. Стал вспоминать хорошее. Удачи на жизненном пути. Долго вспоминал. Наконец вспомнил несколько удач. Как Инга меня однажды в темноте с Петькой спутала и я этим быстренько воспользовался. Как мне однажды кассирша лишнюю тыщу рублей по ошибке передала. Или этой весной удача улыбнулась. Выбил в магазине пачку вареников, а продавщица, разгорячённая наплывом в винно-водочный отдел, мне манты дала, а они в три раза дороже. И больше никакие удачи не вспоминаются. Но всё равно, я несколько воспрял духом. Оптимизм дошёл до мозга костей. Но чем больше я размышлял, тем горше мне делалось. Что же это получается? Все мои удачи случались из-за того, что кто-то ошибся. То Инга, то кассирша, то в магазине. А если бы не ошиблись, то и удач-то никаких не было. Значит неудачи в жизни запрограммированы, а удачи из-за того, что где-то сбой. Я так расстроился от этого факта, что так и не уснул, а только курил и грустно ходил по комнате.

Но с тех пор я, когда совершаю ошибку или очередную глупость, стараюсь сильно не огорчаться. Может из-за этого у кого-то случалась удача и ему будет, что вспомнить, как и мне ночью.

Письмецо из осени

Пинком распахнув дверь, как-то резко вернулась в мой мир осень.

Только вчера в рубашках, а сегодня снежинки. Птицы собирают чемоданы. Отпускники их распаковывают. Линяют в красно-жёлтый цвет деревья. И трупы листьев под ногами. На улицах больше небритых людей. Но после обеда трогательно и бессильно светит солнце. И даже не солнце, а солнышко. Сейчас оно кажется застенчивым и безобидным, его прямо хочется погладить, но как я проклинал его летом! Как оно мешало жить!

А осень уже во всём. Даже в мясных отделах рынков пахнет грибами. Суетятся с мешками дачники. Они просыпаются весной, а на зиму снова уходят в спячку, свернувшись калачиком около своих телевизоров. Школьные каникулы кончились и ребятишек опять мордуют в школах. И опять ремнём за двойки. И опять одно ухо больше другого. Изверги!

На каждом столбе предвыборные листовки с фотографиями. Но выходящие из берегов лица кандидатов противоречат тому, что в них написано. Ну не могут быть у человека с таким лицом такие мысли! Бездарная клоунада, но шутки хорошие. Например «От твоего выбора зависит всё!». Не знаю, как вам, а мне симпатично.

Температура за бортом неумолимо падает. Все потихоньку одевают тёплые одёжки и женщины из-за них теряют свой блеск и свою невероятность. Идёт что-то бесполое, обходя свинцовые лужи. Выдаёт лишь косметика и подлая походка. О, женщины! Их хитрожопость меня даже умиляет. И как они целомудренны! И почему-то только со мной.

Всю жизнь притворяюсь, что в них есть что-то интересное, кроме их тела. И нет, не нахожу. Но вернёмся в октябрь.

Когда ноги мокрые, а кашель сухой. Когда начинается демисезонные обострения сюжета наших болезней. Вялотекущая шизофрения начинает течь более бодро и энергично. И может утечь совсем. Открываются язвы, поднимают змеиную голову бронхиты и плевриты, не дремлет спутник жизни — геморрой. А когда ничего не болит, чувствуешь себя не в своей тарелке. Самое умное — не обращать внимания. Наши организмы справятся! А если не справятся, то справятся поминки. Только и всего.

А медицина наша ещё хромает. На все четыре копыта хромает. А какие очереди! И почему-то самые большие у патологоанатома. Чем больше лечат, тем больше у него очередь. Но многие начинают заниматься самолечением и всё это заканчивается белой горячкой. Грустно. Много грустного осенью. Грустная пора свадеб — расплат за летние грехи. Инстинкт продолжения рода оказывается сильнее инстинкта самосохранения. Едет кавалькада неимоверных машин и беспрерывно по просьбе жениха сигналит. Смысла этого я не понимаю. Ну окрутили тебя, захомутали и остался ты в дураках — но зачем же афишировать?

И ещё у всех появляется идея — фикс — щупать батареи. «У нас дали», «У нас нет», «А у нас прорвало», «А у меня чирей», «Ложиться спать, а у мужа 38 с половиной. Да нет, не сантиметра, а градуса». Этими разговорами заполняется наша жизнь. Но как не заполняется, всё равно кажется пустой. Осенью это чувствуется особенно ярко. Тем более наши гундосые футболисты опять облажались. Им уже и деньги дают и допинг, а всё равно не получается у них в кубках. Менталитет видно не тот. Хорошо пинать у нас умеют не мяч, а только другого человека. И на этой тревожной и фальшивой ноте позвольте мне свое послание завершить — заканчивается листочек, на котором пишу. И чтобы взять другой, нужно вставать с дивана. А это сами понимаете… Так что прощайте.

Здоровый образ жизни

Лично я «за» здоровый образ жизни, а вообще против. Что это за образ такой, прости господи? Только работай и ешь. Как лошадь. А по утрам ещё и бегай. Трусцой или галопом. Цок, цок, цок. Тьфу! А лучше возьмёшь бутылочку и такие горизонты вокруг. Даже в небе. Совсем другая картинка. Эпоха возрождения души. И главное не распитие, а разговоры во время. Столько единомышленников и соратников, готовых стать подельниками. Все милые, приятные люди, хотя и в наколках. И женские морды становятся лицами. И ожирение этим лицам даже к лицу. И вот вы уже не Вася Петров, а Дон Жуан с небольшим намёком на Дон Кихота. А также Лобачевский и Есенин. И даже Эйнштейн, хотя по паспорту русский и идиот с детства. И всё ещё впереди. Что-то типа счастья. Небольшого такого огромного счастья. Ведь вы его заслужили всей своей несуразной жизнью. Сколько же можно против ветра. Ну не может всё просто так закончиться смертью! Должно же количество бед перейти в какое-то качество. Ну не может быть так и с вами. Таким единственным среди этого террариума!

Но жизнь продолжает удивлять. Оказывается может. И выясняется это сразу по пробуждении. Головная боль во всём организме. И хочется в туалет, а зачем, оформить для себя не можешь. Ощущение жажды и какого-то тупого стыда.

И опять начинаешь с теплотой думать о здоровом образе жизни. И опять лично «за», хотя вообще против. Он же ничего не даёт этот образ, кроме здоровья и хороших анализов. А здоровье без счастья, хотя бы и пьяного, зачем оно? Это хорошо для лошади. А вы же пока не лошадь. А загнанных людей пока не пристреливают. И иногда об этом невероятно жалеешь.

Автобусное знакомство

Мы ехали с товарищем Геной в автобусе. Даже сидели.

— Да, симпатичное лицо, — вдруг сказал Гена.

Мне стало приятно. Наконец-то заметили. Бывают такие лица, вроде бы и страшненькие, но одновременно симпатичные. Я давно это подозревал за своим лицом. И вот наконец это стали замечать и окружающие. Лучше поздно, чем никогда. Я погладил лицо рукой и сказал как можно пресыщенней:

— Я знаю.

Гена поморщился.

— Да не твоя морда. Вон девушка напротив.

И от этих слов моё лицо сразу превратилось в привычную морду. Я посмотрел напротив — действительно там сидела девушка. В мини-юбке сидела. А её декольте напоминала витрину. Вот что, мол, у нас сегодня в ассортименте. Её потрясающие ляжки облагораживали драное автобусное сиденье. И такие трогательные груди, которые хотелось потрогать. Впрочем ляжки тоже хотелось, но груди как-то сильнее. Но в её лице было что-то хищное и острое, потребительское что-то, хотя оставалось место и для симпатичности.

«Проститутка наверно», — подумал я. Когда я вижу красивую девушку, я всегда так думаю и становится как-то легче переносить, что она не твоя. Проституток у нас в городе неимоверное количество, и я всё надеюсь, что это количество выльётся в какое — то снижение цен. Ан, нет, не происходит. Законы рынка здесь как-то пробуксовывают. Ни весенних скидок, ни дешевых распродаж.

— Ну как? — с видом победителя сказал Гена.

— Ничего, — согласился я.

— Ну тогда иди, — сказал Гена — Иди. Видишь, как глазами стрижёт. Ты же любишь чёрненьких.

— А ты чего?

— У меня этого добра навалом, — отмахнулся Гена — У меня за тебя душа болит.

— Да ну, — засомневался я — С моей то мордой. Да и не умею я как-то.

— А чего здесь уметь! — удивился Гена — Подойди, скажи, так, мол, и так. Разрешите вам впендюрить. Иди, не будь дураком.

— Как, говоришь? — спросил я — Разрешите вам впендюрить?

— Да, — сказал Гена — Иди.

От этого «впендюрить» мне стало как-то всё равно и я пошёл. Но заявить ей так сразу в лоб «разрешите вам впендюрить» я, конечно, не решился. Не идиот же я в конце концов. У меня были свои элегантные методы.

— Извините, милая девушка, — начал я, присаживаясь рядом, — У вас случайно верёвочки не найдётся?

— Какой верёвочки? — как и положено удивилась она. Голос у неё был сиплый, но приятный.

— Знакомство с вами завязать, — сказал я дальше по своему методу — Меня Севой зовут. А вас?

Краем глаза я видел, что Гена делает мне ободряющие, хотя и неприличные знаки.

Девушка рассмеялась и сказала:

— Надя.

Пахло от неё очень вкусно. Портвейн не портвейн. Скорее всего вермут. И вблизи её груди выглядели ещё трогательнее. Я прямо еле сдержался. Но надо было что-то говорить ещё и, хотя уже был вечер, я сказал банальное:

— А что вы делаете сегодня вечером? Может как-нибудь встретимся?

— Вообще-то сегодня вечером я замужем — ответила Надя. И по моему как-то грустно.

Я перестал пялиться на её близкие ляжки и сказал:

— Я, конечно, сочувствую, но это — не оправдание.

— Тебе хорошо говорить. Ты не замужем — вздохнула Надя.

— Я не только не замужем, но даже не женат, — осветил я своё семейное положение и начал освещать её — А муж — не шкаф. Его можно отодвинуть на время в сторонку.

— Мой муж знаешь какой «шкаф»? — сказала Надя — Греко-римской борьбой занимается.

«Угрожает», — подумал я, но не отступил, хотя в голове мелькнул кадр-ужастик — я в руках мускулистого мужа и с уже перекрученной шеей.

— Я знаю, — сказал я — Зовут его Ваней, а фамилия Поддубный. Но всё же давай как-нибудь встретимся. Пока он борется.

— А зачем? — тоном дореволюционной курсистки спросила Надя и даже целомудренно поправила юбку.

Такие вопросы меня всегда убивают. А зачем? И всё теряет смысл. — Как фамилия? — Иванов. — А зачем? И всё. Крыть нечем.

— Вопрос конечно идиотский, — не стал скрывать я — но я отвечу. Пообщаемся. Познакомимся друг с другом поближе.

Я прямо сделал нажим на это «поближе», чтобы она поняла.

— Нет, — сказала Надя окрепшим вдруг голосом — Я мужа люблю.

Против этого «люблю» я был бессилен. Если сталкиваешься с этим фактом, то нужно отойти в сторонку и не лезть с грязными ногами.

— Значит никак?

— Значит никак.

— Ну что ж, приятно было не познакомиться, — глупо сказал я и, по инерции улыбаясь, вернулся к Гене.

— Ну чё? — спросил он.

— Ничё. Она мужа любит.

— И ты поверил! А про впендюрить говорил?

— Нет.

— Идиот! — восхищённо сказал Гена — Самое главное и не сказал.

— Иди сам, если такой умный — обиделся я.

— Учишь вас, учишь, — расстроено сказал Гена и молодым, пружинящим барсом пошёл к Наде. Красивый он был этот Гена, обаятельный. И одет хорошо.

О чём он с ней толковал, я не знаю, но через одну остановку они вышли вместе. Гена ещё мне махнул рукой, а Надя даже не посмотрела.

Они вышли, а я поехал в автобусе дальше. Как всегда один. И как всегда до конца.

Рудольф

Алкоголики — народ тертый и от этого несколько обшарпанный. На фоне всеобщего безволия и несомненной расслабленности населения на них приятно отдыхает глаз. Эти люди имеют цель — выпить, и идут к этой цели по всем правилам. А точнее по седым головам этих правил. И как работают фантазия и смекалка, когда самому не хочется! Отношения с водкой интимнее отношений с женщинами. Один пьёт суровыми запоями, другой понемногу, но каждый световой день. Один любит плотно закусить, другой считает это глупым вложением денег. Ну сами поразмышляйте — пьёшь, чтобы опьянеть, а закусывать, чтобы не опьянеть. И всё это одновременно. Действительно глупо. Третьим нужны компании и разговор с рукопожатиями, четвёртый и самого себя считает более, чем достаточной компанией. А в России отношение человека к водке — это его судьба. Добиваются успеха не те, кто умнее и талантливей, а тот, кто меньше пьёт. А меньше всего пьют обычно разные сволочи и дегенераты. И поэтому именно они делают карьеры, стоят у руля и ветрил, уводят из конюшен чужих жён. Зачем женщине такое трудное счастье житья с алкашом, когда есть более уютные варианты? И ещё, я почему-то убеждён: пьёт человек и в каких литражах или не пьёт вообще, зависит от обмена веществ в структурах его организма, а сила воли здесь, увы, абсолютно ни причём.

Так вот. Значился у меня некоторое время в соседях один пьюха по имени Рудольф. Человек неуёмного прохиндейства и его энергия кипучим прибоем разбивала все хлипкие рамки приличий. Классифицировался он как интеллигент, носил обманчивые очки и занимался литературным трудом. Труд этот заключается в написании стихов, до четырёх погонных метров в день, издавании в собственном издательстве каких-то газет.

В общем Рудольф, как таракан, шуршал в этой жизни и что-то делал.

А потом начинал потихоньку пить, попивать, да добра пропивать. Затем снова следовала завязка и светлый энергичный период, после него опять болезненный срыв и так он жил по кругу, как живут большинство людей.

Каждое исцеление от алкоголизма у Рудольфа ознаменовывалось новой женитьбой. И это немудрено, потому что он всегда женился на врачихах-наркологах. Какая врачиха его вылечит, он на той и женился. Рудольф посвящал новой жене небольшой стихотворный циклик и всё шло прекрасно года три-четыре. Пока в городе не появилась новая незамужняя врачиха. Рудольф заочно начинал тосковать по этому прекрасному далёко и как в дальнее плаванье уходил в запой. Через месяца четыре он шёл к этой врачевательнице на приём, она его быстро приводила в норму и Рудольф в благодарность за спасённую жизнь быстро на ней женился. На внешность и возраст Рудольф не обращал внимания — он был выше этого. Такое вот у человека несуразное либидо.

На терапевтах, окулистах или гельминтологах Рудольф например не женился никогда, хотя эти врачихи его тоже лечили.

Поэт в моём понимании — это человек не от мира сего, неудачник с издёрганными нервами, с душою нежной, как женский клитор. Рудольф был не такой и наверно поэтому стихи он писал абсолютно постные и пресные, как щи в монастыре. Что-то там о заводской проходной, о красном знамени, о любви к родному краю, о дружбе народов, об угнетении негров за океаном, об атомной бомбе в коварных капиталистических руках… И не чувствовалось в стихах ни вкуса, ни дыхания — одна мёртвая словесная плоть. Честно скажу, не каждый так мог написать, чтобы ни одной удачной строчки — тут чувствовалась прирождённая бездарность. Но раньше кропание стихов считалось очень престижным, как например сейчас «Мерседес», вот Рудольф этим и занимался.

Показывал свои стихи он и знатокам. Однажды неизвестным образом Рудольф попал в Переделкино и пил там водку в поэтической среде. Из известных участвовали Белла Ахмадулина и Евтушенко. Ещё молодые и все во славе. И Рудольф, как говорят злые языки, был у них на побегушках за алкоголем.

И Ахмадулина ему ужасно понравилась, как женщина понравилась. В то время она всем нравилась.

— Белла, — замирая от предчувствий, спросил Рудольф, — а вы от алкоголизма не лечите?

— Нет, — удивилась Белла и пошутила, — но по утрам я иногда занимаюсь самолечением.

— Жаль, — поскучнел и встал с колен Рудольф и она ему стала нравиться меньше.

Но всё же он ей дал почитать свои вирши. Белла прочитала полтора и закрыла тетрадку. Яйцо ведь не нужно есть целиком, чтобы понять, что оно тухлое. Потом обернулась к столу:

— Ребята, водка у нас есть? — спросила она.

— Убывает, — хором доложили поэты — нужно бежать.

А бежать, кроме Рудольфа было видимо некому. Не Евтушенко же побежит, его же в магазине разорвут на автографы и процесс покупки затянется. И поэтому Белла была очень тактична.

— Рудик, ты пишешь стихи, и это уже огромное счастье, — сказала эта царственная женщина.

И после этого Рудольф рысцой побежал в магазин. Закат резал глаза и несмотря на огромное счастье, он чувствовал себя несчастным. Такая женщина, а от алкоголизма не лечит.

Но основной доход Рудольфу приносили конечно не стихи, а небольшое издательство. В этом издательстве он выпускал семейно-педагогическую газету, писал в ней передовицы, в которых давал советы, как сохранить и преумножить семью и как вести себя с партнёрами по браку. Я знал четыре супружеские пары, которые выписывали эту газету. Стоит ли говорить, что все они распались. Ну и конечно, своя рука — владыка, Рудольф издавал у себя свои поэтические сборники и как-то ухитрялся их сбывать. Эти сборники продавались везде, даже в банях. И это довольно мудро. Человек например покупает стихи Рудольфа, читает их и ему после этого хочется как-то помыться и очиститься, а он уже находиться в бане. Бери билет и мойся. Очень удобно.

Но жулик Рудольф был гениальным. Он и меня однажды объегорил, да так ловко, что я догадался об этом только через полгода. Как все жулики он внушал к себе ощутимое доверие. Всегда при галстуке, правота в глазах и бледность, как у чиновника высокого ранга. Побритые щёчки, лёгкая лысоватость. Это всё как-то внушало.

Пил я с ним всего два раза и это было что-то.

Первый раз мы с ним даже не пили, а так, похмелялись. Я шёл с майского утра за красненькой, а Рудольф сидел у подъезда полумёртвый «с махмура» и не участвующий в этом мире.

В двух шагах от него с нечеловеческими звуками сношались кошки, а Рудольф даже не мог поднять для пинка ногу. На все вопросы он тупо молчал и только отхаркивался. Мы в один подход раздавили среди цветущих кустов мою бутылочку и встал бесперспективный вопрос — что делать дальше? В принципе, что делать дальше, мы знали, не знали только на какие шиши. Дружное отсутствие денег (две копейки не в счёт) как всегда пыталось перечеркнуть громадье наших планов. Но после яблочного винца Рудольф частично воскрес, его глаза наконец увидели солнце, пробило и слух. Он ещё раз отхаркался и, как Моисей евреям, сказал мне: — Пошли. Я знаю куда идти. А водка в те времена устойчиво стоила 3,62. И это 3,62 было как заклинание. Стоило сказать эти цифры и люди начинали мечтательно и стеснительно улыбаться.

И мы пошли. Рудольф, брезгливо обходя токующих голубей, привёл меня в центральный гастроном и, оставив у конфетного отдела, уверенно направился к винному. Там трудилась его знакомая продавщица по имени Люба, этакая бой-баба, как и все продавщицы водки и вина.

Здравствуй Люба, — внятно сказал Рудольф с мягкой улыбкой и поправил галстук.

Люба сразу упёрла руки в свои висячие, как сады Семирамиды, бока и, сощурив наваксенные глазки, страстно задышала:

— A-а, явился? Что, деньги принёс? Ах, опять не принёс? Ни стыда ни совести. Отвороти харю, бесстыжая она у тебя. Отвороти! У-у, глаза собачьи! Тьфу на тебя!

По её приветливому тону чувствовалось, что Рудольф должен ей немало и уже обманывал не раз. А по кинетической силе и искренности плевка, чувствовалось, что и не два. Старушки с бидончиками у молочного отдела сладко внимали скандалу.

Но Рудольфа всё это нисколько не смутило. Встряхнув платочком, как фокусник, он протёр им заплёванные очки и лицо.

— А вот харкаться не хорошо, — дружелюбно сказал он — А ещё передовик советской торговли. Ты вот харкаешься, а я ведь к тебе по делу.

— Ой не надо мне от тебя никакой статьи в газете! Ой, не надо — гордо заявила Люба.

— Ну статья-то почти готова. И деньги, эти 14 рублей я тебе верну.

— 15! — сказала Люба.

— Ну 15, — не стал спорить Рудольф. — Но мне сейчас не хватает на бутылку всего две копейки. Всего две, понимаешь? А 3,60 у меня есть — и он со значением потрогал свой карман.

«Какие 3,60? — изумился я — Что он несёт? У нас с ним всего по копейке на брата».

Сначала Люба была ни в какую. Видимо из принципа. Но Рудольф был настойчивым, и постепенно её уболтал, без конца показывая два пальца.

— Ну ладно уж — махнула она пухлой дланью. — Иди уж пробивай. Действительно, чего уж тут из-за двух копеек-то.

И Рудольф пошёл к кассе и, конечно, никаких денег у него не было.

— Бутылочку водки с собой — доверительно сказал он кассирше.

— А деньги-то где? — оторопела кассирша, разглядывая пустое блюдце.

— А я с Любой договорился, — тихо объяснил Рудольф.

— Люба! — заорала кассирша через весь зал — Очкастый с тобой договаривался?

— Договаривался, договаривался… — подтвердила отходчивая Люба — Пробивай!

И кассирша пробила чек, мы его у Любы обналичили и с изумрудной бутылкой водки вышли на сверкающую маем улицу.

— Учись, пока я жив, — сдержанно посоветовал Рудольф.

Я, потрясённый простотой обмана, молчал.

Но не всё в его жизни было так безоблачно. Вторая выпивка это подтвердила.

Мы с ним случайно встретились в центре, а была зима и мы из-за озверелого мороза стали как-то пить, чтобы как-то согреться. Сначала пили в студии звукозаписи у моих друзей, потом в опорном пункте милиции с ментами — уже знакомыми Рудольфа. Помню, между ментами разгорелся спор — брать или не брать взятки? И даже не так. Все были за то, чтобы брать взятки. Спорили о том, хорошо это или плохо? Все считали, что это хорошо и даже полезно, и майор, и капитан и два лейтенанта. Против был только один сержант — племянник майора, малый с бандитской внешностью, только что из деревни переведённый в город.

— Дурак ты, парень! — кипятился капитан. — В милиции таким не место!

— Да я тебя, падлу… За идеалы! — пытался расстегнуть кобуру майор и застрелить сержанта на правах родного дяди. Лейтенанты его вяло отговаривали. Все были вусмерть пьяные. Потом и у Рудольфа что-то перемкнуло и он стал убеждать ментов, что он — вор и «обнёс» уже две квартиры в 4-ом микрорайоне. Менты тоже убеждали Рудольфа, что 4-ый микрорайон — это Промышленный райотдел, а значит не их, а какого-то Федюкова, и так этому Федюкову, козлу и надо.

— Давайте лучше выпьем за первую любовь, — сказал наконец майор, разглядывая на свет бутылку.

Мы немедля выпили и майор сунул мне в ладонь кусочек сала с прилипшей газеткой. Я стал её отлипать.

— Ешь с бумажкой, сынок — сказал майор и объяснил — С бумажкой оно сытнее.

— Да? — удивился я и съел с бумажкой.

Потом мы снова оказались с Рудольфом на улице на визжащем снегу, среди непонятных городских огней. Идти домой он категорически не хотел.

— Такой серьёзный мороз! Нам просто необходимо выпить ещё — убеждал он меня и счастливо смеялся.

— Так ведь деньги… — ежась, начал я.

— Найдём! — заверил Рудольф.

И он повёл меня в ресторан «Колос», самое бомондное место нашего города. По словам Рудольфа, его там знает каждая собака и каждый будет безумно рад его видеть. Настолько безумно, что с удовольствием подкинет нам деньжат или даже пригласит за свой столик. Одним словом, говорил что-то нереальное.

Мы открыли тяжёлую стеклянную дверь и вошли. У гардероба, искрящегося норкой и соболями, сидел и грыз ногти заслуженный швейцар. Сверху бухала музыка, молодецкий голос пел про город Одессу и преступно пахло шашлыками. Мне даже показалось, что я слышу счастливое чавканье.

А Рудольф достал свой неизменный платочек и начал протирать запотевшие очки и это их спасло. Сверху сошёл какой-то лоснящийся, разгорячённый мясной пищей мужчина и, задумчиво расстегивая ширинку, направился в сторону туалета. И вдруг, увидя Рудольфа, остановился. Лицо его озарила изумлённая улыбка и он действительно очень обрадовался.

— Рудольф Иванович! Вот так встреча! — ликующе закричал мужчина. С этими словами он подошёл к нам и с восторгом два раза ударил Рудольфа по морде. Глаза Рудольфа подёрнулись туманцем.

Я тоже оторопел. «Эй! Эй! Чего вы там?» — закричал швейцар.

— Ничего, всё в порядке, дядя Миша — сказал мужчина и, пообещав — сейчас поссу и продолжим, — он ушёл в туалет.

Тут вышли ещё два мужика с продажными барышнями и тоже обрадовались встрече с Рудольфом, и тоже дали ему по многострадальной морде.

— Деньги где?! — трясли они Рудольфа, как осеннюю яблоню.

— Не успел я… Машина сломалась — хнычаще объяснил он.

Мы со швейцаром их кое-как оттащили, хотя барышни советовали оторвать Рудольфу яйца. А одна из них даже пыталась это осуществить.

— Пошли отсюда — сказал я — А то щас этот, из туалета выйдет.

И мы ушли восвояси. Дорогой молчали. Я из деликатности, Рудольф из-за стыда.

А потом я услышал, что Рудольфа положили в психушку.

И это была не тривиальная и обыденная белая горячка — профессиональная болезнь алкоголиков, а что-то похуже. Оттуда он выписался с инвалидностью II группы.

Последний раз я его видел на хоккее с мячом. Культивируется такая интересная игра в нашем городе. Стояла оглушительная оттепель, а Рудольф пришёл на хоккей в чабанском полушубке и тяжёлых сторожевых валенках — видимо не мог осмыслить погоду.

Он смотрел на меня кротким взглядом больного на голову человека. Заторможенный такой, с равнодушными, как у святого, глазами.

Началась игра, начались финты и пробросы мяча. Рудольф вёл себя неадекватно. Он не впопад вскрикивал и тихо радовался, когда нашим ребятам забивали гол. К концу первого тайма выяснилось, что перепутав формы, он болеет за команду противника.

— Наши же синие! — сказал я ему.

— А я думал белые, — застенчиво ответил Рудольф.

Я старался не лезть к нему в душу, но невоспитанность пересилила.

— Ну и как там в психушке? — спросил я.

— Нормально. Только главврач — псих — печально отозвался Рудольф.

— Кормят-то хорошо?

— Да, таблеток много — неопределённо отвечал Рудольф.

Мы поговорили ещё. Все врачихи — наркологи бросили его, переключившись на более цветущих мужчин, а у Рудольфа, как я догадался, кроме носков уже ничего не стояло. Жил он под присмотром мамы.

Не пил, не курил, стихов не писал. И от всех дел в связи с болезнью отошёл. Его газету о семейных отношениях ушлые люди перепрограммировали в порнографический вестник, поющий гимны блуду.

Издательство закрылось. Обо всём этом Рудольф рассказывал равнодушно, как о жизни на Марсе. И выглядел он, как огурчик, то есть как овощ. Ни мысли, ни страсти — ничего. Врачи ли его залечили, а может сказались многочисленные кодирования и антиалкогольные гипнозы? Не знаю.

Наконец игра закончилась. Наши ребята позорно проиграли задолго до финального свистка. Вточь-вточь как Рудольф.

Больше я его не видел.

Тестирование

Устраивался я однажды на престижную работу. Работа что-то там с газом. СН4. Голубое топливо и разрешение на его отпуск. И главное, работа была денежная — на ней буквально все получали взятки. Я узнавал.

— Пройдите тестирование — сказали мне в конторе.

Повторяя в уме пределы взрываемости метана и марки газоанализаторов, я вступил в светлый кабинет. Сидел мордатый мужик в галстуке. Вид глубоко пьющий. Но глаза очень сильные.

— Здравствуйте — сказал я, изображая улыбку и коммуникабельность.

— Здоров — буркнул мужик, ковыряясь в бумагах на столе. В это время по селектору женский секретаршечий голос взволнованно сказал:

— Вадим Вадимыч! Здесь Обезьянков. Просит вас оказать ему содействие во врезке в газопровод, что на Пролетарской. Говорит, что срочно.

Было слышно, как сам Обезьянков ей подсказывает.

Вадим Вадимыч нахмурился и без эмоций сказал:

— Скажи Обезьянкову, что я могу оказать содействие только по врезке ему по шее. И с большим удовольствием. Так и скажи.

Он щёлкнул тумблером и помассировал правую руку, как будто действительно собирался врезать неведомому Обезьянкину по шее. И с большим удовольствием.

«Круто» — подумал я и подобрал живот.

Вадим Вадимыч пошелестел ещё бумагами, оглядел меня и наконец задал вопрос:

— Как называется яйцо, из которого не вылупился цыплёнок?

Я оторопел. Причём здесь газ, пределы его взрываемости? Что за яйца? А потом обожгло. Намёк на моё ветеринарное образование! Мол, знай своё место. Догадались, что второй диплом купленный! Я собрал волю в кулак, заперебирал мозгами. Так как же называется яйцо, из которого не вылупился цыпленок? И сразу вспомнил — «болтун»!

— «Болтун»! — радостно сказал я, — Яйцо, из которого не вылупился цыплёнок, называется «болтун»!

— Болтун, — согласился Вадим Вадимыч. И посмотрел мне прямо в душу. Посмотрев, поморщился и спросил:

— А ты не такой?

— Нет, — как можно твёрже соврал я и убрал с лица улыбку. Помолчали. Наконец он что-то отметил у себя ручкой и сказал:

— Ну ладно, иди.

На этом странное тестирование закончилось.

Через день я пришёл узнавать его результаты.

На мраморном крылечке конторы лицом к тротуару стоял, тяжело согнувшись, Вадим Вадимыч и как-то обыденно, никого не стесняясь, блевал в урну. Его сильные глаза слезились и он их вытирал ладошками. Рядом под утренним солнцем со скучающим видом курил его шофёр. Ходили люди.

— Ну как там насчёт меня? Что решили? — спросил я, когда Вадим Вадимыч закончил и несколько перевёл дух.

— A-а, ты… — он мутно оглядел меня и сказал — С тобой плохо. Врать надо меньше и, глядишь бы, всё обошлось. Остался бы свободным и счастливым человеком. И на своём месте. Не лез бы в это дерьмо. А ты наврал. Так что завтра тебе с утра на работу. Иди оформляйся. Постой! — он остановил меня — Ты у кого диплом покупал? У Гоги?

— Да — совершенно забыв что я — не болтун, сказал я — У Гоги.

— Так же «штука»?

— Полторы.

— Вот гад! — неодобрительно сказал Вадим Вадимыч и пошёл к машине.

Даже со спины он был очень умный и сильный.

«А ведь он прав. Зачем лезть в дерьмо?» — вдруг подумал я, тоже покурил на крылечке, развернулся и пошёл домой.

Светлые аллеи

Когда свечерело и светило спиной упало за утыканный мерзкими и нелепыми домами горизонт и землю обуяла благословенная ночь, специально созданная для глупостей, я протёр тряпицей штиблеты и, содрогаясь, пошёл. Ответственный квартиросъёмщик Прохор, у которого я арендовал комнатёнку, смотрел на меня с завистливым неодобрением. Он был ещё не старый, но уже какой-то оцепеневший в своих взглядах на жизнь. Мир в сущности состоит из серости и оттенков, но у Прохора было чёрно-белое, как у собаки, зрение. Это плохо, это хорошо. Это чёрное, это белое и никаких середин. Копить деньгу-белое, тратить на шлюх-чёрное. Он, как старьёвщик мог оценить любое явление и вынести свой цветовой вердикт. Я же в этих делах совершенно запутался, уже не различал ни добра, ни зла и поэтому завидовал Прохору, категоричности его православно-серийного ума, его чёткой картине мира и окрестностей.

Я в протёртых тряпицей штиблетах долго ходил по сказочно-жёлтым от электричества улицам. Я чувствовал себя аквариумной рыбёшкой на дне океана, а мимо проплывали разные промысловые рыбы. Как всегда в толпе чувство одиночества и никчемности скрутило меня и, чтобы побороть отчаяние от бессмысленности жизни, я сел на лавку и покурил одну от другой. А вечер был тёплый и какой-то равнодушный. Люди ходили парами, компашками, в одиночку не было никого. Они обнимались, смеялись, но почему-то чувствовалось — они при деле. Какие-то цели, какие-то устремления. Что мне оставалось? Я сделал вид, что я тоже при деле и пошёл на «пятак». Пошёл наискось, срезая угол, как тать меж потухших домов, по теряющейся в темноте и таинственностях тропинке. Крики пьяных и женский визг создавали ночную гармонию, и хотелось не отставать.

И вот наконец загульный, созданный для ночного беззакония пресловутый «пятак». Жрицы любви стояли у магазина и смолили сигары, как моряки на пирсе. Одна в «вусмерть» обдолбленная, а может пьяная, измученная своей молодостью, но уже похожая на постаревшую жабу. Другая с фигурой Карлсона и красной забубенного цвета мордой.

И ещё одна хрупкая, в джинсиках с симпатичным кукольным личиком. Я, дурак, всегда оцениваю женщину по лицу, то есть не комплексно, да и джинсы облагораживают фигуры. Лучше бы я взял ту, красномордую. Рядом еще крутился седой, как смерть старик в жениховском прикиде. Белая рубаха, венчальные брюки на ремешке, ботинки горят. Я сначала подумал, что это какой-то «представитель» от милицейской мафии, курировавшей эту отрасль народного хозяйства в нашем городе. Ан нет, оказалось тоже клиент. Может вдовец, а может ему как коршуну надоело клевать тухлое бабкино тело, не знаю. Но ехать со стариком никто не хотел. Всё это я понял не сразу. Происходило какое-то сложное броуновское движение, подчиненное незримому порядку, все конспиративно обменивались информацией, делали какие-то знаки — вообщем жизнь кипела. Наконец всё согласовалось, ко мне подошла моя с кукольным личиком, взяла деньги и отнесла к находившейся по-паучьи в глубоких потёмках «мамаше». Она как кукловод была за кадром и только дёргала за нитки. Серый дирижёр этой симфонии разврата.

Проститутку звали Асель. Я бы не удивился, если бы её звали Ассоль. От этого мира всего можно ожидать. А судьба человека отчасти запрограммирована в его имени. И гороскопы здесь ни при чём. У меня была одна знакомая по фамилии Головач. Добротная украинская фамилия, но родители без злого умысла назвали её Леной и испортили этим всю жизнь. Лена Головач — это нормально. А если наоборот?

Головач Лена или Голова Члена. Такой вот грустный подводный камень.

И может быть из-за этого она, из-за этих пошлых прибауток и спилась. Подломило это ее самоуважение.

Пока я размышлял о подобных превратностях судьбы, такси, стуча днищем о кочки, подъехало к моему дому. Прохор по своему обычаю сидел, как сыч, в темной зале и смотрел в мутный телевизор. Но штаны он все-таки надел.

Мы прошли мимо и заперлись в моей комнатушке.

— А это кто? — испугавшись, что придется работать с двумя, спросила Асель.

— Да это хозяин. Дряхлый старичок. Не обращай внимания. — сказал я, хотя мы с Прохором были почти ровесники.

Потом я посмотрел на часы. Начинался секс на время, ограниченное одним часом. Чем больше раз, тем ниже их цена. И по-моему поговорку «делу — время, потехе — час» придумали нищие пользователи проституток. Конечно, благороднее взять женщину на всю ночь, чтобы с чувством, с перекурами, с водкой, но бедность, проклятая бедность заставляла уподобляться меня кролику…

И падали мои два носка со стуком на пол. Частично раздевшись, стал я раздевать и Асель. Моему взору открылось ее белье — балахонистые, абсолютно асексуальные трусы, напрочь убивавшие всякую фантазию, и толстый пуленепробиваемый лифчик. Дальше она при свете раздеваться отказывалась. Детский сад, да и только. Я уже по белью понял, что Асель — не профессионалка, а случайный в этом деле человек. И действительно работала она всего лишь третий день. Я, взывая к ее профессиональной гордости, все же раздел ее и во мне все понурилось. Изможденное и неухоженное тело, вся задница была закидана чирьями, видимо от авитаминоза и недоедания, пустые, вытекшие груди — весь вид Асель взывал к милосердию и импотенции. Шрамы какие-то, постродовая растянутость живота… Я привык, что у проституток некрасивые тела и конечно же без тайны, но такого я еще не видел. Сонечка Мармеладова в экстремальном варианте. Но вспомнив о загубленных деньгах, я отбросил малодушие и, сконцентрировав свою неприхотливость, мужественно приступил к делу. И мужества мне понадобилось много. Ей со мной, со старым развратником пришлось тоже тяжело. Но лицо Асель было бесстыдно красиво, как у ангела, запутавшегося крыльями в электрических проводах, и именно им я и вдохновлялся. Она даже пыталась стонать, чтобы мне было приятно, но искренности явно недоставало. Во время первого антракта мы немного поболтали и вот что выяснилось. Асель была из далекого, находящегося на самом краю географии нищего аула. По-русски разговаривала плохо. К ее 23 годам она уже три раза испытала сомнительную радость материнства. Муж, как настоящий джигит, сидел за конокрадство.

Четыре месяца назад ей сделали кесарево сечение (богу — богово, беременным — кесарево) и из-за болей работать она могла только в христианской позе. В перерывах между клиентами она бегала кормить грудью последнего ребенка. О миньете и других азах своего ремесла у Асель были лишь тусклые теоретические познания.

В проститутки редко идут действительно из-за нищеты. И вообще я считаю, что проституция — это даже не профессия, а скорее состояние души. Просто каждому хочется сладко кушать при минимуме физических затрат. Легкие деньги. На максимум моральных затрат сейчас как-то не принято обращать внимания. От шелеста купюр отнимается ум. Достойнее конечно наживать геморрой где-нибудь на стройке или заводе, пусть и за мизер, потихоньку превращаясь в лошадь. Но человек идет в сексиндустрию, журналистику, политику, где можно продать свое тело или убеждения и потихоньку превращается в козла. Так что выбор в этой жизни небогатый. Но он есть. И это самое главное.

Но если без бабушкиных предрассудков женская проституция — это нужная, творческая работа, приносящая, если не тебе, то другим людям удовлетворение. Работа, в которой главное — самоотдача. Так что ни одной несчастной я среди путан не видел. Асель была первая.

К этому бизнесу у неё не было внешних данных. Мало того, не было данных и внутренних. Состояния души не было. Тут действительно фигурировала нищета, свинцовая и беспощадная. Стремя малыми детьми в чужом городе и без жилья. Тут поневоле задумаешься, что можно продать, чтобы выжить.

По всей логике русской классической литературы я, как порядочный человек, должен был провести с Асель лицемерно-воспитательную работу, убедить её в пагубности выбранного жизненного пути, и она, душевно перековавшаяся, прозреет и, обливаясь светлыми слезами «а ля Мария-Магдалина», пойдёт палимая светом электрических фонарей начинать новую, тяжёлую, но праведную жизнь. Но человек я непорядочный. И, увы, а может к счастью, слова ничего не стоят. А работу я её предложить не мог и поэтому ничего не сказал.

Вместо слов мы шныряли в ванную и обратно через комнату, в которой, выпучив глаза, сидел перед своим другом-телевизором окаменевший от моей прыти Прохор. В конце концов я уговорил Асель принять со мной ванну, когда мол ещё помоешься. И я помыл её, как ребёнка прохоровским шампунем, подбрил ей лобок, чтобы он как-то выглядел в духе современной порнографии и, хотя мой оплаченный час уже кончился, под шумок вставил ей последнюю палку. Асель глядела на меня так, как будто впервые видела впервые при свете голого мужчину. Но не исключено, что так и было на самом деле.

Потом мы оделись и я посадил её на такси. На прощание я ей глупо пожелал удачи. Она не ответила — моё время уже кончилось, я был всего лишь один из восьми мужчин, которых ей предстояло в среднем ублажить за ночь. И каждый со своими запросами, каждый считает себя уникальным, что, конечно, не правда. Пьяные и вонючие, как барсуки… Эх да что говорить.

Назавтра я по неизвестной причине болел, что со мной бывает удивительно редко. Полнейшее отсутствие сил и духа. Прохор, потрясённый до основ, расставлял своё «чёрное» и «белое». Он что-то недовольно бурчал о блядстве, говорил о пользе брака, хотя свою жену горячо и беззаветно ненавидел и дрался с ней через день. Он с утра принес из магазина литр хлорки и продезинфицировал свою квартиру, конечно ванну, а узнав, что Асель справляла нужду, ещё и унитаз. Но даже это не могло развеселить меня.

Это была моя последняя проститутка. Видимо, идея себя изжила. Пора было сообразно возрасту переквалифицироваться на толстых тёток, глупых как северные олени. А купать их в лжи и комплиментах оказалось довольно легко, хотя, конечно, невероятно противно.

Охотник Михей

Знавал я одного старого охотника. Революционного мышления был человек. Чувствовал он природу-матушку. И все её пресловутые загадки для него были, что семечки.

— Вот ты, паря, видал когда-нибудь ружейный выстрел в потёмках? Ну вроде ночью, среди звёзд — хитро спросил он за нашим первым охотничьим костром.

Я насторожился.

— Ну видал — это глупо было отрицать.

— А ты не заметил такую непонятную вещь? Сначала видишь огонь из дула, а только потом, опосля слышишь выстрел.

— Ну заметил, — и это было глупо отрицать.

— А знаешь почему?

— То есть как почему? — удивился я и во мне взыграло высшее образование — Скорость света выше скорости звука. Вот поэтому. Сначала мы видим явление, а потом слышим. Все просто.

— А вот и нет — торжествующе поглядел он на меня — Дурак ты, паря. Идиот. Скоростя — то одинаковые! Просто глаза у нас и где находятся? Впереди они находятся. А уши на восемь сантиметров несколько сзади.

И даже особняком стоят. Расстояние до глаз и ушей разное. Вот из-за этого. Сначало для глаз доходит и только опосля до ушей. Понял теперь?

— Понял — ошарашено сказал я.

«Удивительный человек»— подумал я и стал к нему приглядываться. Звали его Михей. А точнее Михаил Тихонович. Благодаря отсутствию образования он имел оригинальный, недеформированный просвещением ум и даже задатки ученого, будущего нобелевского лауреата. Газет он не читал даже в туалетах, телевидение презирал и не жил его обманом. Из всех изданных книг он осилил только одну «Принц и Нищий» и часто на неё авторитетно ссылался.

— А вот Лев Толстой в своей книге «Принц и Нищий» писал… И он присваивал Льву Николаевичу самые несуразные высказывания. На всё Михей имел своё собственное, независящее от общественного мнение. И только электричество иногда ставило его в тупик.

— Я вот понимаю, ток идёт по проводам. С горки-то он побежит, а на горку как? Ведь не осилит. Или инерция такая сильная? Ведь осиливает же. Я хотел объяснить ему, но потом с ужасом понял, что и сам этого не понимаю. Как ток идёт вниз — это понятно. Сила тяжести и всё такое. А как на верх? Стоит только задуматься и все летело к черту. Непонятно ничего.

В ботанике Михей — тоже разбирался слабо.

— Представляешь, — жизнерадостно рассказывал он мне. — В этом году посадил я на своём огородике 9 ведёр картошки. Как пасху отгуляли, так и посадил. А осенью выкопал 10 ведёр. Представляешь?

Я вспомнил свой дачный агрономический опыт и сказал, что это нормально. У меня бывало и хуже.

— Нормально-то нормально — согласился Михей — И всё равно непонятно.

— Что непонятно?

— Откуда ещё одно ведро взялось? Ведь девять сажал!

Нынешнее поколение ему не нравилось. Слабаки.

— Эх не тот мужик нынче пошёл. — озабоченно рассусоливал он — Хилый пошёл. И жратва не та и загазованная экология. Пестициды. Раньше-то как было. Выйдет мужик рано утречком на крыльцо, пёрнет — крыльцо шатается. А сейчас выйдет на крыльцо, пёрнул и сам упал. Эх!

Женщин Михей обожал и восхищался ими, как подросток. В районе второй бутылки он всегда рассказывал о своей любовнице, продавщице сельпо.

— Она, понимаешь, в постели, как Валерий Чкалов «мёртвую петлю» делает. Она, понимаешь ты, как трансформатор!

— Как трансформатор? — не понял я — «Гудит» что-ли?

— При чём здесь гудит?! Она у меня может быть вообще не пьет, кроме красненького. Просто у неё три входа и все рабочие. Трансформатор и есть. И шкурка у неё очень нежная. Пальцем проведёшь — след остаётся. Отзывчивая женщина. И ест мало.

— А жена? — глупо спросил я.

— Жена? — смутился он — Жена дома. Моё ружьё чистит.

Был Михей феерически ленив и как-то болезненно беззаботен. Изба же его стояла подпёртой колом, двор смахивал на пустырь. А на деревне мужики его считали чуть ли не придурком, бабы же, особенно замужние, стеснительно отмалчивались. На охоте Михей преображался, а после неё снова мутировал. Стрелял он метко и всегда навскидку. Но всё это были детские игры. Настоящая охота начиналась, когда Михей накручивал на своё ружьё лазерный прицел и браконьерскую автоматную вставочку. И его «вертикалка» превращалась в убойную нарезную винтовку. Стоило какому-нибудь романтически настроенному лосю высунуть голову из леса, чтобы полюбоваться луговым пейзажем, как его цветущую жизнь обрывала автоматная пуля.

Но охотником был Михей не кровожадным и всегда расстраивался, если уходил подранок.

— Погибнет теперь зазря — сокрушённо сплёвывал он и начинал матерно упрекать меня за некорректный выстрел. Некорректный выстрел — это когда стреляешь, но шансов убить очень мало.

Из животных Михей почему-то больше всего уважал зайцев. Лебедей — этих суперзвёзд фауны ненавидел.

— Хищная птица, нехорошая, — хмуро объяснял он — только гнёзда в округе зорит. А у гусей верность посильнее будет. И стрелять этих белобрысых нельзя, вот они и обнаглели. Чуть не на голову гадят. Ну и что ж, что они красивые, ты в суть смотри. И меж людей так. Если человек красивый, то все к нему навстречу. Особенно баб касается.

Жопу выпятит, титьки вперёд-красивая. И все перед ней вприсядку. А красивые обычно людишки дерьмовые. Несправедливо. Всё для них. А ты в суть смотри! То ли дело заяц. Зла никому не делает, все ему норовят сделать. А плачет, как дитя малое. И никому его не жалко, потому что мордой не вышел.

Этим Михей намекал на свою не слишком счастливую внешность. И ещё я понимал, что Верка — одна симпатичная вдова ему снова отказала и по-прежнему спит с агрономом.

Умер Михей во сне. Как и жил, легко и беззаботно. Утром стали будить, глядь, а вместо самого Михея лежит чугунный труп. Говорили, сердце. Похоронили его обыденно и как-то лихорадочно. Закопали и всё. Так ещё сажают картошку или зарывают в землю улику.

Мне хотелось сказать всем этим бессовестным бабам: «Что же вы не плачете? Ведь он спал с вами, старался! Ведь умер хороший человек.

Это очень серьезно», но, конечно, ничего не сказал.

Больше я в тех местах старался не охотиться. Как без хозяина?

Карточный домик

Был у нас на работе когда-то мастер. Человек довольно своеобычный. Можно сказать, большой оригинал. Взять хотя — бы такой факт, что он считал, что работа и особенно труд приносит человеку радость и удовлетворение. И всячески пропагандировал эту ересь. Что общего между работой и радостью? Этого мы уразуметь никак не могли. Ненавидящие друг друга понятия.

Начиналось это с утра.

— Вот, ребята, — говорил он — там на углу мазут нужно убрать. Эти трубы тоже. Длинные у ворот сложите, а короткие на металлолом. Всю территорию подмести и песочком, чтобы порядок был. Вот увидите, потом же самим приятней будет, когда чистенько.

Приятного мы в этом абсолютно ничего не находили. Нам приятно было сидеть в тенёчке и ничего не делать. В нашей бригаде все были страшные лентяи и через одного алкоголики. Но работали мы за троих. Иногда и за двоих. Это было не трудно, потому что нас было девять человек. Из них четыре татарина и один обрусевший еврей. Остальные объевреившиеся русские. Так что дураков не держали.

Разбирались инструменты, некоторые даже надевали рукавицы и ждали, когда мастер уйдет. Потом мы продолжали прерванный перекур, доставались карты и нарды, кто-то шёл за бутылкой…Так продолжалось час и два. Мы вели уходящие в бесконечность разговоры, а если было не слишком жарко, то даже и спорили.

Первым не выдерживал почему-то я и неуверенно говорил:

— Давайте поработаем что ли… Хоть вид создать.

На меня смотрели, как на идиота и морщились, как будто я сказал что-то неприличное.

— Совсем немного, — говорил я менее категорично.

Все цокали языками и состязались в остроумии. Я начинал оправдываться:

— А чего я такого сказал?

— Сиди, — говорили мне, — И не порть людям.

Климат в коллективе у нас был очень здоровым. Трения случались, только когда обнаруживалось, что кто-то мухлюет в карты. Или незаметно испортил воздух. В последнем случае чаще всего почему-то думали на меня. Наверно потому, что у меня всегда виноватый вид. Одним словом, меня как-то вычисляли.

В 11 часов мы оставляли рабочее место и устало шли пить чай.

Чаёвничали долго, делились конфетками. Нигде я не пил больше такого вкусного чая и в такой хорошей компании, как во время этого технического перерыва. Ещё к нам присоединялась уборщица. Довольно приятная женщина даже сквозь халат. Но за ней никто не ухлёстывал. Это выглядело бы как инцест и осквернение нашего коллектива.

А потом наступал обед. И там уже, глядишь, и домой.

Так продолжалось день за днём. Тёплое солнце и зелёная трава. И привкус счастья.

Но наступила осень и нам прислали другого мастера. Раньше он жил в Мордовии и вот приехал пожить к нам. Гнусный это был человек. Закладывал начальству, ввёл КТУ, обнюхивал, сеял раздор и главное — заставлял работать. Он, унижая недоверием, часами стоял над душой и нудно давал указания пальцем. Все стали почему-то нервными, начались ругань и распри, двое сразу ушли в длительный запой. Потом я соблазнил уборщицу и наш коллектив развалился. Первым уволился еврей, потом четыре татарина, по статье турнули меня… Наш карточный домик рассыпался, как будто его и не было. Попал под ураган эпохи. Еврей эмигрировал, татары спекулируют на рынке, я спился, а уборщица вышла замуж за мастера.

Вот и всё. Оттого светлого времени остались только ностальгия и привычка ничего не делать. Даже для себя. «Сиди и не порть людям».

История любви

Историю эту прямо неохота рассказывать. Тем более повествователь из меня никудышный. Но я постараюсь без мата, усложню, так сказать, себе творческую задачу. И сжато постараюсь, без пейзажей и натюрмортов. В общем постараюсь. История эта о любви, которую погубил аппетит, о коварстве и обмане, и хеппи-энде, который так и не состоялся.

Буранной зимой в наш рабочий посёлок вернулся из мест заключения Серёга Леонов. Он часто так уже возвращался, раза четыре. И числился по милицейскому ведомству, как дерзкий рецидивист, не вставший на путь обыкновенной скучной жизни. А парень так неплохой, хотя тюрьма и наложила гадкий отпечаток на его чистую душу. И садился-то он всегда как-то несуразно и глупо. То, будучи в гостях, у хозяев женскую шубу унесёт, то начнёт из своего незарегистрированного верного друга — обреза на улице по пустым бутылкам стрелять. И всё это, конечно, по пьяной лавочке. Позволю себе экстравагантный каламбурчик — по пьяной лавочке сел на скамью подсудимых. Это всё про Серёгу.

Так вот, «откинулся» Серёга и стал жить у старушки-мамы, радуя эту маму своей опорой на старости лет. Ну и начал, естественно, сразу пить водку. Ослабить чтобы узел на душе. А потом, когда мама перестала радоваться и его выгнала, передислоцировался к своему самому-самому другу Васе Запромётову, бывшим тем самым сапогом, который создавал Серёге пару.

А на клубной новогодней ёлке Вася познакомил его со своей одноклассницей Любой. Бывшей, конечно, одноклассницей. Люба жила неподалёку, имела дом и хозяйство в лице пяти курей и сторожевой собаки. Одинокая женщина. И Серёга одинокий. И вот эти два одиночества слились в одно. А Серёга четыре года тосковал без женщины, довольствуясь неизвестно кем, и поэтому ночью показал себя с очень хорошей стороны. Буквально рвал и метал. Люба даже устала от его впрыскиваний.

Вот так они познакомились, утром похмелились и Люба повела его к себе домой, чтобы жить с ним незарегистрированной жизнью.

— Проходи, — сказала она Серёге, — Знакомься это Тобик.

Тобик был здоровенным таким кобелём и сидел на железной цепи.

— Тубик? — не расслышал Серёга.

— Тобик, — повторила Люба и приказала, — Тобик, дай лапу!

Серёга представившись, поздоровался с собакой, и она ему сразу как-то приглянулась. И он долго её гладил и даже щупал бока.

— Тобик, говоришь, — трепал он кобеля за шерстяную шею и счастливо смеялся. Хотя ничего смешного или счастливого не было.

Днём он ещё несколько раз выходил на двор и по дороге в уборную и оттуда останавливался у собачьей будки и с этим Тобиком чуть ли не целовался. Такая сильная привязанность к животному миру.

— Ты что, собак любишь? — даже спросила Люба.

— Да я их обожаю, — с непонятной радостью сказал Серёга, посадил Любу к себе на колени и опять полез в её женские места.

И вот зажили они счастливо, но не сказать чтобы долго. Потому что праздники через день кончились и в понедельник Люба ушла к себе в литейный цех на работу. А к Серёге зашёл погостить Вася. Поздравить с началом серьёзной благоустроенной жизни.

Они умяли на ура принесённую бутылку и вышли покурить во двор. Долго глядели на Тобика.

— Ну как? — спросил довольный Серёга.

— Хороша — признался Вася.

И дело кончилось тем, что они по своей зековской привычке «заколбасили», то есть съели вслед за бутылкой и Тобика. Я специально это место без подробностей, потому что неприятно. Хотя в доме еще оставались тарелка «оливье» и винегрет, они съели собаку. Такой вот неожиданный кулинарный поворот событий. Вместо Тобика стало 20 килограммов питательного легкоусвояемого мяса. Ну всё-то они, конечно, не съели, часть унёс на хранение Вася, часть продали по соседям под видом колхозной баранины.

Люба пришла уже в потёмках.

— А Тобик где? — удивилась она.

— Да понимаешь, — честно объяснил Серёга, — спустил его с цепи, чтобы погулял. А он через забор перемахнул и на улицу ускакал, — и успокоил — Да не переживай! Нагуляется и придёт.

Хотя забор был два метра, Люба почему-то поверила.

А утречком, когда рассвело, она в окрестностях уборной увидела капельку крови. Всего одну. Серёга с Васей, как и всякие уважающие себя преступники, оставили улику. Если бы не оставлялись улики, жизнь была бы намного скучнее из-за отсутствия детективов и интересных фильмов про следователей. Вот они и оставили. Люба разворошила накиданный снег и увидела под ним ещё больше крови. И такая знакомая шерсть… Она безусловно всё поняла, тем более на ужин было отбивное из бараньих косточек. Она ела Тобика! Люба тяжело задышала и решительно пошла к дому. И через 10 минут Серёги в доме уже не было.

Я неоднократно пытался перенести её монолог на бумагу, но как-то не получилось. Слишком нецензурно насыщенно. А если другими словами, то теряется вся прелесть и дыхание. Пусть каждый представит сам, что она говорила.

И попёрся Серёга опять к корешу Васе. И рассказал ему, что их злодеяние раскрылось. Они заварили чифира, позавтракали мясом, а после обеда Серёга загрустил окончательно. Как говорится, с любимыми не расставайтесь. Даже старая подшивка журнала «Крокодил» не могла осилить этот упадок духа. После Любы у Васи уже не импонировало. Ну что такое есть Вася? Безработный тунеядец и алкоголик со склонностью к жиганству. Ни денег, ни уюта и холодные крысиные углы. Блатхата она и есть блатхата. А с Любой он — номинальный хозяин, имеет достаток в лице пяти курей, спит не в одиночку, а с женским существом и даже платёжеспособен в пределах сигарет.

И на следующий день Серёга послал Васю на разведку. Узнать, как она, может уже остыла, может уже скучает без его впрыскиваний.

И Вася пошёл. Но, опасаясь, с порога прикинулся этаким дурачком с мороза. Такая круглолицая непосредственность.

— А Серёга где? — спросил он, задушевно улыбаясь. Пришёл, мол, друг с визитом.

— Где, где? Он не у тебя разве? — злобно удивилась Люба.

— Не-е, не заходил. Я его с субботы не видел. Как вы ушли…

И Люба опять поверила. Женщины любят верить мужским словам.

— Выгнала я его. И на порог не пущу. Он такое, гад, сотворил…

И Люба рассказала всё Васе. Вася сначала делал круглые глаза и отказывался верить. Чтобы Серёга и такое..! Потом с трудом, но поверил и всё равно как-то не до конца. И главным образом его интересовало, как таких людей земля носит?! И была ли у них мать и другие родственники?! Он так вошёл в образ, что был возмущён больше Любы.

— Вася! — заявила Люба — Вася Запромётов! У меня на него душа горит. За Тобика горит, за мою родную собачку. Я ведь его вот с такого кутёнка молоком выкармливала. Он, знаешь, какой умный был! Даже палку приносил. Команду «ко мне» знал. Лапой здоровался. А я его ела, — тут Люба промокнула глаза. Потом её кулаки сжались.

— Вася, набей ему бесстыжую морду. Ты ведь в пионерах всегда меня защищал. А я в долгу не останусь. Я тебе литр прямо сразу поставлю.

— Литр? — заинтриговался Вася и расправил плечи. Сглатывая, прошёлся по комнате. И подумав, пообещал подумать. Он выпросил в виде аванса у Любы стаканчик, выплеснул его к себе в рот и, неопределённо обнадёжив, распрощался до скорого.

Всю дорогу восвояси Вася опять думал, даже устал с непривычки, но мыслей было не густо, всего одна, но какая— литр!

— Вмазать хочешь? — даже не сняв валенки, спросил он Серёгу.

— Хочу, — признался Серёга и внутри у него заныла и завибрировала алкогольная струна. Как дребезжит в буфете, когда по улице проезжает самосвал.

— Но будет немного больно, — предупредил Вася и объяснил ситуацию. Ситуация Серёге не понравилась. Ничего в ней хорошего, кроме литра не было. И они стали с Васей кумекать мозгами. А два мозга — это не одни мозги. И эта интеллектуальная атака принесла свои плоды. И устроили они небольшую такую инсценировочку, свой домашний театр. С помощью помады, варенья и табачного пепла лицу Серёги придали поверженный и побитый вид. Синяки, запёкшаяся кровь, а за щекой жёванная бумага, чтобы оттопыривалось. Передние зубы залепили смолой, как будто выбиты. А голову в районе лба обмотали белым бинтом, сквозь который проступало варенье. Так что вид получился жутковатый. Человеческий полуфабрикат, а не Серёга.

И как стемнело, он пошёл к любиному дому и постучал в светящееся окошко. Занавеска отодвинулась и показалась Люба в своём байковом халатике. Серёга снял шапку, приник побоями к стеклу и заорал текст.

— Сука! Из-за тебя… Ты натравила! Видишь как! Из-за тебя! Весь ливер отбили… Тварь, паскуда…

Люба ахнула и от ужасной картинки закрыла рот рукой. А Серёга для закрепления эффекта покричал ещё немного, пообзывался, погрозил кулаком и ушёл, оставив Любу в трансе.

Через два часа Вася гордо прошествовал в Любину калитку за вознаграждением.

— Ты чего же, ирод, наделал! — накинулась на него Люба, — Я же тебя просила его просто побить, а ты изувечил. Инвалидом сделал. Киллер паршивый!

— Я же как лучше… — оправдывался Вася, — За Тобика… Качество прежде всего.

Люба отдала Васе две бутылки и, сокрушаясь, сказала:

— Мне его так теперь жалко. Прямо вот тут стоит, — она показала где, — Если увидишь, скажи, что коль захочет, пусть возвращается. Если простит, конечно.

— Хорошо, — пообещал Вася, — Если увижу.

Серёгу он, конечно, увидел. Трудно человека не увидеть, если с ним за одним столом пьешь водку. Они пили, смеялись над Любой и негодяйски закусывали собачим мясом. Перед Серёгой вновь открывались блестящие перспективы совместного проживания. И Серёга после литра хотел сразу возвращаться к Любе, чтобы опять совместно проживать.

— Ты что, дурак? — сказал Вася — У тебя же синяков нет. Она врубится.

И был прав. Поэтому Любе любовной запиской сообщили следующее.

Что Серёга зла, мол, на неё не держит, такой он добрый и безобидный человек с большой буквы. Что очень раскаивается из-за Тобика и что чувство его к Любе не остыло, а даже наоборот набирает температуру. Но придёт он через недельку, когда сойдут побои, а сейчас стесняется. Боится, что в таком виде Люба его разлюбит.

Дело перестало пахнуть керосином и респектабельно запахло хеппи-эндом. Но когда пьешь водку, хеппи-эндов почему-то не случается. Не приживаются они чего-то в наших родных местах. И в этой истории хеппи-энд не прижился.

Серёге бы недельку отсидеться у Васи, а не шарахаться в нахрюканом виде по улице и переулку. А тут Люба как раз с работы идёт, сапожками по снегу хрустит. И нос к носу.

— Серёженька! — радостно заголосила Люба и повисла на шее.

— Люба! — не стал отрицать очевидный факт Серёга и тоже повис на шее.

Наконец их шеи устали и они оторвались друг от друга. Люба по привычке всплакнула. Серёга тоже взволнованно высморкался.

— Сильно он тебя? Сильно? — спохватилась Люба — Бедненький ты мой.

И она потащила Серёгу к фонарному столбу и на свету посмотрела. Очень удивилась Люба. Ни синяков, ни шрамов и голова не пробита. Не лицо, а новенький рубль.

— Чего-то я не пойму — растерялась Люба — Как же так? А я из-за этого ночей не сплю. Как последняя дура…

Но последней дурой она не была и поэтому догадалась. Тут бы и Шерлок Холмс догадался. Её опять обманули. И опять мужчина.

Как гордая, знающая себе определённую цену женщина она влепила Серёге пощёчину. Красиво и не больно. Но казаться гордой уже не хватало сил. Она плакала. Серёга шёл за ней до самого дома и что-то говорил, но бесполезно.

Проспавшись, он понял размеры. Это было — всё! И, действительно, обратно Люба его уже не приняла.

А через год вышла замуж за одного вдовца. Он, правда, тоже только освободился из тюрьмы, где сидел за убийство супруги. Но зажили они хорошо. Конечно, в узких пределах нашей действительности.

Серёга же к лету опять загремел на нары. Он попался на квартирной краже. Вася отделался сильным испугом. Но лучше бы его тоже посадили, потому что через полгода он сгорел во время летаргического сна с непотушенной сигаретой.

А Люба завела себе нового кавказского кобелька и назвала его тоже Тобиком.

Так что жизнь неумолимо продолжается. Хотя уже ничем не удивляет.

Первый блин

В силу своего болезненного пристрастия к графоманству я часто посещал всевозможные редакции газет и журналов. Не брезговал и издательствами. Но в силу слабости моих нетленных произведений печатался я довольно сдержанно и как-то урывками.

С лестницы меня, правда, не спускали, до этого не доходило, но всё равно, нет, хорошего мало. Придёшь бывало по молодости, весь такой наивнолицый и краснеющий, идиот идиотом. В кабинете сидит заведующий отделом культуры. И чувствую — разбудил. Он смотрит со сдержанной злобой. Ему полгода до пенсии, а тут прямо с утра спать мешают.

Я заранее начинаю стесняться.

— Вот говорю, — стихи принёс.

Заведующий окончательно скучнеет и свет в его глазах выключается.

— Да? — неопределённо говорит он — И про что стихи?

Стихи у меня безотказные, как винтовка Мосина, про варение или правильнее варку стали. Отсутствие таланта я старался компенсировать наличием социальной темы и восклицательными знаками. А в годы социалистического реализма стихи про варку стали, особенно мартеновским способом, очень ценились и считались чрезвычайно нужными народу для роста его общей культуры. Сейчас я понимаю, что соцреализм — это было огромное зло, погубившее талант многим талантливым людям. Не говоря уже о бездарных. И от него в истории литературы остались только пшик и зловоние. Он принёс много вреда. Но, правда, мой талант он не убил, потому что таланта у меня как такового в принципе не было, а имелись лишь воля и усидчивость, помноженные на небольшие способности к подражанию.

— Так про что стихи? — горько вздыхает заведующий, не зная как от меня отделаться.

— Про завод, — гордо отвечаю я и выкладываю козырного туза — Про литейный цех и ударную плавку.

Но моего туза заведующий бьёт шестёркой.

— Да? — с облегчением говорит он — Если про завод, то вам нужно в отдел промышленности. Вторая дверь направо.

И как я сейчас понимаю, он был абсолютно прав, так как к литературе мои стихи не имели ни малейшего отношения.

Впрочем, всё это я выдумал. Вернее это всё было, только не со мной.

Сам я сколько ни пытался писать в духе времени и в струю, ориентируясь на коньюктуры последнего съезда, у меня как-то не получалось и из рассказов вылезало совсем не то, что нужно. Видимо, действительно, таланта не хватало. Или исторического оптимизма. Не знаю.

Но, конечно по редакциям на своём веку я пошатался не мало. Даже в Москве из-за этого побывал — есть такой городок в России. Но особенно мне запомнился самый первый поход в редакцию.

Был я в ту пору юн и глуп и вспоминать себя тогдашнего мне прямо стыдно. Сейчас я, правда, постарел и глупость сменилась осторожной боязливостью, которые в народе принято называть жизненным опытом. Одним словом, недалеко ушёл. И вот однажды мой слабый интеллект, усиленный очками, сыграл со мной злую шутку — я написал сатирические стихи. Стихи — это значит не один, а несколько. Поэт — сатирик, так сказать. В них я бесстрашно и с размахом язвил глаголом и существительными алкоголиков, тунеядцев, пьяных сантехников и бюрократов. Но больше напирал на алкоголиков. Очень благодатная тема. Можно резвиться и резвиться. А сатирические стихи — это самый дегенеративный жанр литературы. Ниже — только надписи на заборах. Занятие для дебилов и пожилых неудачников. В них не требуется ни поэтического таланта, ни особого чувства юмора. Этим они меня и подкупили и я их написал. Прочитал по пьянке друзьям, друзья по пьянке одобрили, тем более что пили за мой счёт. И наслушавшись их лживых восторгов, я решил отнести стихи в редакцию. Газета у нас в городе существовала одна. Так что выбор у меня был не богатый, вернее его вообще не было. Идти одному было страшно и слишком волнительно. Орган обкома партии — это вам не шутки-прибаутки. Но тут вмешалась движущая сила всей нашей жизни — зависть. Один из приятелей, в полной мере оценив бездарность моих вершей, заявил, что он напишет не хуже, а даже лучше.

Я был слишком утомлён пьяными дифирамбами и тоном слона, на которого гавкает Моська, сказал:

— Попробуй. Говорить все могут.

И он попробовал. И на следующий вечеринке, начавшейся почему-то с утра, он прочитал свое творение. Стоял декабрь и он написал этакий новогодний положительный фельетон, ни о чём и в никуда, но с хорошими шутками. И в кругу друзей моя литературная звезда, не успев толком разгореться, сразу закатилась и потухла. Тем более пили за его счёт. Да, у него было написано лучше. Причём гораздо. Я чувствовал себя оскорблённым в лучших чувствах к саму себе, но признал своё безоговорочное поражение. И возникла идея пойти в редакцию вместе, чтобы веселее.

Договорились на понедельник. Редакция тогда располагалась в крыле огромного антикварного здания, выстроенного одним купцом. Его внуков расстреляли и здание перешло расстрелявшему их народу. Я как обычно по своей дурной привычке не опаздывать пришёл загодя. А в те годы в нашем городке была мода ходить в полушубках, поскольку дублёнок ещё не изобрели. Женщины от них почему-то прямо млели. И вот в экземпляр такого полушубка, правда слегка почиканного молью, я и был облачён. Вид очень приличный, хотя женщины и не таяли. Обращали слишком много внимания на морду.

Стоял я, стоял ожидаючи приятеля и чего-то замёрз. Прямо заиндевел.

На улице с утра крутила метель на фоне ощутимого мороза. И тогда я зашёл в огромный вестибюль, что находился на первом этаже, погреться. Вестибюль был пустынен, только у единственной батареи крутился какой-то гнусного бичёвского вида гражданин в фуфайке. Завидя меня, он как-то засмущался, засуетился и испуганно исчез в воздухе. Я стал на его место, жадно приник задом к батареи и стал оттаивать. И даже облокотился для удобства на мраморный подоконник. Скоро появился мой приятель с фельетоном и мы, подбадривая и призывая друг друга не бздеть, с лёгким страхом поднялись на второй этаж, где собственно и теснилась редакция. Нашли отдел культуры, постучали. За столом сидел и одновременно о чём-то думал человек лет 30-ти в свитере. Свитер был мужественный, из верблюжьей шерсти. Такие в кино почему-то носят геологи и альпинисты и ещё носила творческая интеллигенция с шестидесятых по восьмидесятые годы. Но лицо у заведующего, прямо скажем, подкачало. Лицо с таким же успехом могло принадлежать какой-нибудь пожилой бабе. Скопческое лицо, хотя и волевое.

Начал говорить мой приятель. Заведующий отнёсся к нам сдержанно, но с участием. Как и нужно относиться к другим людям. Молодец. Он, не улыбаясь, прочитал новогодний фельетон и кивнул: «Приемлимо».

Потом вник в мои стихи. Выникнул он назад слегка потрясённый.

— Ну это я не знаю, — наконец растерянно сказал он — Это вряд ли.

Он вздохнул:

— Ваши?

— Да, — я отлепил зад от стула.

Заведующий, почёсывая за ухом, внимательно посмотрел на меня, причём смотрел не в лицо, а куда-то в бок и ниже. И как-то слишком внимательно.

— А чего у вас всё про водку да про пьянство? — вдруг в самый корень заинтересовался он.

Я несколько смешался. Сказать ему правду, что очень хорошо знаю эту проблему изнутри, я конечно не мог. Но говорить что-то было надо и я сказал:

— Пьёт народ — и дальше с лёгким надрывом объяснил — Не могу молчать.

— Да, да — очень грустно сказал заведующий, соболезнующее как-то, — Как я вас понимаю!

В глазах его была почему-то испуганная жалость.

Мы оставили свои рукописи. Фельетон прошёл, стихи взяли условно. Что нам понравилось больше всего, это то, что к нам отнеслись всерьёз. Это было приятно. Ты не какой-нибудь нищий студиоз, а творческая единица, приобщившаяся к великой тайне под названием литература. Из кабинета я вышел почему-то счастливым.

Но моё счастье продолжалось секунд пятнадцать. Я понимаю, счастье длинным не бывает, но не настолько же!

На лестнице мой литературный соратник посмотрел на меня и вдруг, нелитературно выругавшись, схватился за голову, вернее за шапку.

— В чём это ты?!

— Что? Где? — всполошился я.

— Да вот на рукаве! И здесь тоже…

Мы сообща осмотрели мой полушубок и единогласно пришли в ужас. Полушубок был в блевотине. И рукав и весь перед уделан.

— Ты с кем вчера нажрался? — ревниво спросил мой приятель.

— Ни с кем — растерялся я и тут меня осенило — Это всё бич! Он там блевал, а я его спугнул!

Я рассказал ему о встрече в вестибюле.

— А я чувствую бормотухой и перегаром в кабинете прёт, а это же от тебя. — утешал меня приятель.

— Что еще и запах есть? — окончательно побледнел я.

Тут я понял, почему заведующий вёл со мной такие странные разговоры. Потом я понял, за кого он меня принял. Хронический, несмотря на юные годы, алкоголик, измазанный в собственной блевотине и, видимо, с утра уже пьяный, припёрся в редакцию и принёс стихи о вреде алкоголизма, написанные во время приступа белой горячки. В этом было что-то сюрреалистическое. От ощущения стыда у меня ослабли ноги. Мне очень хотелось проснуться, или заснуть, одним словом уйти в другую реальность.

Но конец у этой истории оказался счастливый. Во всяком случае для меня. Когда я неверными руками открыл новогодний номер газеты — там стояли три моих стишка. А фельетона не было. Фельетон перебили. Пришёл один старый пердун — постоянный автор и принёс свою юмореску про Деда-Мороза, скучную как солома. Опубликовали почему-то её.

Но переживал я очень долго. Впечатлительный я был, как курсистка. Но потом один знакомый сказал мне, что настоящий мужчина должен быть слегка неряшлив. Или ширинка там расстегнута. Или рукав в говне. Не знаю, где он это вычитал, но я почему-то успокоился.

А след во мне эта история всё же оставила. Порой, когда я хочу кого-то осуждать или злословить, то вдруг вспоминаю этот случай, думаю, у меня же самого может рукав испачкан и затыкаюсь. И вся прелесть общения с другими испорчена. Не буду врать, что это случается часто, но иногда проскальзывает. Если бы я об этом помнил всегда, то говорить с другими людьми было бы просто не о чем.

Эпистолярии

Письма ко мне приходят крайне редко. Отмирающий жанр общения меж людей. Телефоны и компьютеры убили белые листочки с неграмотными каракулями. И это невероятно жаль. Получать новости не сразу, а с недельной оттяжкой — в этом есть своя прелесть. Опять же индивидуальный слог, замирание, с которым разрываешь конвертик…

Эх, да что говорить.

В этом году я получил целых два письма. Одно от Ивана Петровича, который сейчас лежит в психушке и успешно лечит голову от шизофрении. Второе полуписьмо-полузаписка от Стёпы, недавно мужественно умершего от водки. Но это письмецо, видимо написанное в приступе белой горячки и довольно неразборчивое из-за дрожания руки состоит из страницы скучного мата и тяжёлых оскорблений в мой адрес из-за ста рублей, которые я по рассеянности задолжал покойному. Так что привести его здесь я прямо не осмеливаюсь, хотя женщинам оно бы понравилось — отличный повод показать свою стыдливость и повозмущаться.

Пришло ко мне и третье письмо. От некого Аркадия. Но несколько раз прочитавши его, я сообразил, что оно попало ко мне по ошибке, так как адресуется не мне, а какой-то неизвестной Марусе. По слухам до меня квартиру снимали две девушки-проститутки и этим всё легко объясняется. Я до сих пор нахожу в самых неожиданных местах использованные презервативы. Жаль, что я не застал этих работящих девушек. И хотя говорится, что чужие письма читать нельзя, это только говорится. Я вот прочитал и понял, что можно. Прочитайте и вы. Итак, два письма.

I

Здравствуй, дорогой друг!

Вот пишу при чахоточном свете из окна тебе это послание, хотя и знаю, что ты больше бы обрадовался посылке. В первых строках своего письма спешу сообщить тебе, что ты— всё же редкий подлец и ещё более редкая сволочь. А эта твоя история с Анной Ивановной просто омерзительна, другого слова не подберу. Да были ли у тебя отец и мать? Да любишь ли ты горячо свою родину (деревня Козлиный Умёт Самарской губернии)?

Пойти с женщиной в лес и не изнасиловать её? И даже не попытаться соблазнить? Не каждый на такое решиться. Но ты ничтоже сумнящее решился и даже не подумал об оскорбленной в худших чувствах бедной женщине, которая после два дня проплакала у меня на диване и даже прогрызла в нём дырку. Мне прикажешь её насиловать? Эту трепетную и неизбалованную девушку, эту старую мымру? С томиком стихов этого тяжёлого, хотя и гениального придурка А.А.Блока. Нет, у каждой дружбы есть своё «от сих до сих». А ты даже не сыграл с ней в карты на раздевание, хотя в карты вы с ней играли! Не предложил ей дружеского минета! У приличных людей такого не принято. Стыдно, братец!

Впрочем, бог с ней с Анной Ивановной. Уехала она. Уехала куда-то на Чукотку, лечить оленеводов от простатита. Единственное, что она умеет в этой жизни.

А так у меня всё хорошо, но не совсем. Вернее всё не хорошо, но тоже не совсем. В сущности жизнь моя угрюма и заунывна до оскомины, как песня дутара. Пуста и бессмысленна, как заупокойная молитва. И не с кем поделиться братскими горестями, некому оросить горькими соплями худое плечо. И ни в одном русском селении, да и в нерусском тоже нет женщины, на чью прохладную от полумрака грудь можно уронить свою скупую слезу, не говоря уже об обильной сперме. Вокруг только одноразовые вертихвостки и вырвиглазки. И идёт горлом тоска. И свёртывается кровь от предыдущей и предстоящей действительности. От вчерашнего завтра. Привычный ужас охватывает меня…

Извини, что-то я разогнался. Хватит, довольно о трагичном! Давай поговорим о чём-нибудь более весёлом. Например о печальном, то есть о тебе. Ты пишешь, что дошёл до ручки. Радуйся! Другие смалодушничали, а ты дошёл. Ты также пишешь, что весь мир против тебя. Какая чушь! Ты как обычно идеализируешь действительность. Этот весь мир не против тебя, а он к тебе абсолютно равнодушен и не исключено, что даже не замечает тебя. Ты, твои потуги ему по барабану. А что может быть справедливей и объективней равнодушия? То-то. Ещё ты говоришь, что окончательно запутался с женщинами и теперь даже лечишься у одного сантехника. А это уже, батенька, ни в какие ворота не лезет! Ведь женщины для того и созданы, чтобы с ними окончательно запутываться. А также, чтобы потом от них лечиться.

Не запутываются с женщинами только импотенты. А для функционирующего мужчины состояние запутанности — рабочее. Так что на женщин — не сметь! Ты лучше вспомни, сколько в них хорошего и даже пикантного. Вспомни их симпатичные попки. Вспомни! Старушечьи и Анны Ивановны не в счёт. Какой полёт мысли, какие изгибы, какая конкретика! Что может быть красивее женской попки, этого фаркопчика, и этих малых и больших еще не целованных губ, молчаливо говорящих о многом. И как пересыхают при виде их твои губы! Конечно, не спорю, стоит этому божьему созданию открыть свой благословенный и усиленный помадой ротик и начать говорить и, как водится, такую тяжёлую билеберду, что-то там о любви и прочей мерзости, что хочется встать с неё и уйти, не одеваясь, куда глаза глядят. Хочется как-то заткнуть этот серый фонтан косноязычия. Я давно понял, что рот у женщины создан богом лишь для поцелуев и минетов, а человеческая речь у него второстепенная функция, с помощью которой женщина обычно говорит, что у неё болит голова и ей не до поцелуев и минетов.

Я всё надеюсь, что с течением веков речевые функции у женщин мало-помалу атрофируются и она наконец станет идеальной. А пока приходится слушать. Напиши, как ты поступаешь в подобных случаях? Может бьёшь в морду? С тебя станется. А ведь это не выход. Вернее, выход, но неэстетично.

Последняя моя любовница — одна похожая на мешок урюка таджичка. Она была толста, страстна и щегольски усата.

И главное достоинство — она почти не говорила по-русски и от этого казалось такой одухотворённый. Я блаженствовал, пел какие-то песни и, далеко засунув палец, щекотал ей пупок. Но потом о наших пылких встречах узнал её жених, жених-ветеран уже с десятилетним стажем и мне пришлось с ней расстаться, чтобы не омрачать их светлую любовь своими похоронами.

Я знаю, что твоё хобби — безуспешное соблазнение молоденьких девок. Мой тебе горячий совет — остепенись! Вспомни, что тебе уже за 40 (все, кроме тебя это помнят) и переключайся-ка ты, братец, на нацменьшинства. Они неприхотливы, не испорчены сытостью, наивны и, главное, доступны, потому что ты, белобрысый мой, для них тоже экзотика. Конечно, я понимаю, насекомые, не знавшие дезодоранта подмышки, кудлатые лобки и всё такое, но уверяю тебя, попробовать стоит. Что-то настоящее и простое, без этой европейской лживости и приторного лицемерия. Более гигиенично для души.

Так что сейчас я живу безлошадным. Жизнь моя одинока и оттого спокойна. А что может быть лучше покоя! Бывает я по неделе не вижу ни одного человека. Но, конечно, иногда приходится надевать очки и кого-то видеть. Ведь некоторые отсталые представители рода человеческого ко мне всё же заходят. И всё что-то просят и всё что-то «дай». Обычно деньги в долг, то есть без возврата. Пользуются моей глупостью, называя её добротой. Кроме денег от меня людям абсолютно ничего не нужно. Абсолютно. И это немного успокаивает. Вот и ты, братец, в своём невразумительном письме тоже нахально просишь каких-то денег. Хотя не вернул мне три прежних долга и из-за этого чувствуешь себя обиженным на меня. Так что шиш с маслом, дорогой друг! Не обессудь. Мне надоело быть хорошим парнем, буду теперь жестоковыйным и плохим.

И на этой минорной ноте позволь мне закончить своё письмецо и откланяться. Преодолевая брезгливость, всё же целую тебя и того же желаю тебе, но только с женщинами. А пьяным ко мне больше не приходи.

Твой — мой — их друг Ваня.

II

Здравствуй, Маруся!

Как дела? Как твоё суициидально-бодрое настроение? Как проходит твоя жизнь? Быстро? Только ни слова о муже. Этом пингвине, который окромя рыбной ловли на динамит не имеет ощутимых интересов. И как ты могла променять меня, истового интеллигента на этого обитателя костюма, пропахшего водкой и рыбьей слизью? Как? Или на простынях что-то особенное? Не верю. Ты вспомни мою лютость и моложавость в этих делах. Вспомнила? Как говорится, мал да удал. Ведь размер, как пишут врачи, не имеет решающего значения. Правда, пишут врачи только мужского пола, но тем не менее.

А так у меня всё нормально. Жизнь моя по— прежнему плюгава и даже твой отъезд плюгавость эту не смог нарушить. Но я честно стараюсь быть счастливым. Хотя организаторских способностей явно не хватает. Стараюсь организовать маленькое счастье из того что есть. Выспался? Это замечательно! Холерой не болею? Грандиозно! Ведь некоторые болеют. Опять же глистов у меня к примеру нет. Этой братвы. А вот так, нет! Недавно проверялся. Чем не предпосылка для счастья? Глаза как-то видят, ноги куда-то ходят, а если сильно напугать, то и бегают. Желудок не болит, в голове болеть нечему. Живи и радуйся. Или плачь и умирай. Вот к примеру сегодня весь день идёт дождь. Вроде бы уже и кончиться ему пора, а он тужиться и идёт. Такой вот вреднючий дождик. А я и на это с оптимизмом. Для зерновых ведь хорошо! Как попрут, комбайном не остановишь. Ну и что, что ноги промокли, зато кашель стал сухим! Так что всё нормально. И с одиночеством можно справиться. Главное, чтобы никто не крутился под ногами и не мешал. Ведь каждый достоин счастья. Но счастливы почему-то только недостойные. А теперь о главном.

Если бы ты знала, как мне тебя не хватает! Как ломит яйца по вечерам! Какие мысли носятся по промежности! Слов нет, без тебя моя жизнь стала просторной. Но потом я понял, что этот простор есть ничто иное, как злая пустота. Не нужна мне эта дикая свобода до тощего горизонта. Хочется каких-то рамок, чтобы потом можно было с ними бороться и протестовать. Нужны какие-то правила игры. Так что отрави мужа рыбой и возвращайся! И мы с тобой заживём как прежде, ругаясь и любя. И учитывая прежние наши ошибки, начнём совершать новые, совсем-совсем другие. Может в возможности этих ошибок и есть главная прелесть жизни. Возвращайся! Беременной, прокажённой, любой — главное возвращайся! А квартиру я на тебя так и быть отпишу, как ты хотела. Пёс с ней, с квартиркой!

Обнимаю, целую, ну и там дальше.

Всё ещё твой Аркадий. Среда 2005 год.

Модное течение

У нас в городе одно очень модное течение среди молодёжи появилось. Прямо истерия какая-то. Шапки у людей с голов снимать. Милиция, конечно, не очень довольна, проводит разъяснительную работу, но к каждой ведь шапке милиционера или сигнализацию, выведенную на пульт, не поставишь. Это одного провода только сколько уйдёт! Так что приходится терпеть этот конфликт отцов и быстробегающих детей.

Мой друг Вася с этими пресловутыми шапками уже замучался. Хоть панамку носи. Была у него сначала норковая с ушами. Он её летом у одного пьющего алкоголика купил. Что сказать? Богатая шапка, аж искрится. Прямо импозантный министерский вид. Ну купил и купил. А тут после осени зима неожиданно нагрянула. Мороз нажимает. Снег хлопьями. Стал Вася свою норку надевать. Неделю одевал. Я ему говорю:

— Сымут её у тебя. Помоложе бы я был, сам бы снял за милое сердце. А так другие сымут. Обидно, знаменитая шапка.

А он:

— Пусть попробуют. У меня первый разряд по спринту. Не то что, у тебя вторая группа. А если кому врежу, тому мало не покажется. Ему уже вообще ничего не покажется. Я этим кулаком у себя в деревне годовалых свиней бил. Я может специально жду, когда у меня её снимать начнут. Ух и отведу душу! Брызги полетят!

Но долго ждать Васе не пришлось. Это вам не автобус. Идёт он назавтра вечером со своего завода с тем, что за день наворовал, дышит после загазованности в цехе полной грудью и вдруг..! Всё так резко! Какая-то тень сбоку мелькнула и ветерок прошмыгнул по голове. Вася цоп за голову — норки нет, одна причёска, а впереди уже бежит гад в болонье с его ненаглядной шапкой. «Дождался»! — радостно подумал Вася. Поставил на время к стене сумку с ворованными электродами и в погоню! Хоть и подошвы у него скользкие, но нагнал быстро. А гад, чувствуя что ему не уйти, что сейчас поймают и изуродуют ногами, кричит Васе крысиным голосом:

— Да на свою шапку! Подавись! — и в сторону её кидает. Вася сразу к своей норке кинулся, а гад тоже сразу в подворотню и ушёл заборами. Вася рад, конечно, что свой гардероб отбил, но с другой стороны лёгкая горечь, что вора не поймал, что брызг не получилось. Отдышался он малость, стал шапку на голову надевать, а она чего-то не лезет. Не понял Вася, к фонарю подошёл, батюшки, а у него в руках вместо его норки неизвестная шапка — «пидорка», которые солдаты — первогодки носят. А внутри написано хлоркой «Приходько. И III рота». И такая сморщенная и маленькая, что только на коленку натянуть можно. Подменили! И концов не найдёшь. Утёк преступник. Расстроился Вася до последнего сердца, со злости чуть фонарь не погнул. Пошёл за своей сумкой с электродами, приходит, а сумку уже тоже спёрли, только вмятина на снегу и осталась. Стоит Вася, как последний обалдуй, без шапки и без сумки и лицо красное. А вокруг, как на пейзажах Левитана ни одного человека, кто спёр неизвестно. «Караул!» — кричать некому.

Что делать? Стал Вася ходить в предыдущей шапке. Из мускусной крысы ондатры. Ещё очень приличная шапка. Высокая такая, представительная, но, конечно, уже не норка. Искру уже не даёт. А Вася, между прочим, красавец — мужчина. Гусар, можно сказать. И усы и походка и обаянием и перегаром дышит. Только вместо шампанского водку предпочитал. И разговор с женщинами у него был принципиальный и короткий. Чуть какая понравилась — сразу в койку. Поматрасит и бросит. И вот идёт он через месяц в час ночи от одной такой понравившейся женщины, дышит после матрасной пыли полной грудью и вспоминает, как было в койке. А на улице гололёд. Правда, в нашем городе зимой всегда гололёд, но в тот день было что-то особенное. Шёл Вася по этому гололеду, шёл и, увлёкшись матраснокоечными воспоминаниями, поскользнулся на целлофановом пакете и брякнулся. Чувствует, боль адская, а одна нога заскучала и, отвернувшись, куда-то в сторону глядит. Одним словом перелом ножной кости. И опять вокруг пустынная улица. Сидит недееспособный Вася в центре города, как на необитаемом острове, курит и ждёт какого-нибудь припозднившегося путника, чтобы через него «скорую» вызвать. Через минут пять смотрит, идут два мужика по дороге, о чём-то беседуют. Вася им с тротуара обрадовано кричит: Сюда, мол, товарищи, сюда! Подошли они к Васе. Люди приличные, не прожжённые какие-то, в галстуках.

Вася им и говорит:

— Вызовите, пожалуйста скорую помощь, мужики. А то ногу сломал, а народу никого.

Они поглядели, действительно народу никого. Ночь. Взяли они да и сняли с Васи шапку из мускусной крысы ондатры и, о чём-то беседуя, дальше себе пошли. Обзывал их Вася, обзывал да всё без толку — не вернулись. Сидит Вася дальше, звёзды через слёзы разглядывает. Уже задница от холода щемить начала. Нога, как чурбан. Через полчаса смотрит, ещё двое идут. Вася им старую песню про ногу и скорую помощь. Эти двое оказались хорошими людьми. Вот эти-то двое, дай бог им здоровья, скорую помощь для Васи и вызвали. Но я их не идеализирую, потому что дублёнку с Васи они, конечно сняли. Не без этого. Хорошие они-то хорошие, но не до такой же степени. Впрочем, Вася даже замёрзнуть не успел, как «скорая помощь» приехала.

Так что всё закончилось, я считаю хорошо. А о том, как у Васи там в травмпункте югославские ботинки с носками украли, я как-нибудь в другой раз расскажу.

Театральная история

Сам я не большой любитель театра. В смысле люблю, но редко случается. И зритель неприхотливый. Что показывают, то и нравится. Хотя, к сожалению, катарсис у меня бывает только в буфете. Но несмотря на это, театр у меня ассоциируется с сердечным трепетом, Пасхой и каким-то волшебством. Простые люди, а как перевоплощаются! И вообще я считаю правильным, что актёров раньше хоронили за оградой кладбища. Потому, что настоящий актёр — это не совсем человек. В нём что-то от бога или от дьявола, что в принципе одно и тоже. В нем что-то неземное, хотя он как и все безобразно пьёт, курит, ест и дерьма в нём столько же, как и в любом человеке. Но внутри неразгадываемая загадка. Он должен быть слабохарактерным и как можно меньше своего «я». Быть аморфным и текучим, как воск, чтобы принять другую форму, сыграть другого человека. Тяжёлая профессия. Когда долго живёшь жизнью других людей, собственное «я» мало-помалу атрофируется и исчезает.

Но всё это лирика и словесное рукоблудие, а факты таковы. Был у меня в числе полудрузей один парень, который когда-то служил в театре. Имя он носил Иннокентий. Человек это был абсолютно одинокий и никому не нужный. Несчастный в принципе, хотя он ни разу не жаловался. А может Кеша просто вопреки фактам не чувствовал себя несчастным. Все его старались как-нибудь облапошить и относились чисто потребительски. Приласкать, а одинокие на ласку очень отзывчивы, использовать в своих узких материалистических целях, а потом забыть. Из-за этого Кеша развил в себе привычку к эгоизму, равнодушию и старался думать только о своей персоне. Такой защитный окрас, но получалось это у него плохо и даже отвратительно. Тем более, что Кеша перебарщивал, как любой человек, который берётся за не своё дело. Женщины его активно не любили за некрасивую внешность, а так же за привычку к тяжёлым заумным разговорам, которыми он пытался их соблазнить, и к своим телам не допускали даже за хорошую выпивку. «В чём дело?» — спросил я у одной местной Мессалины, известной своим блудом. «Да понимаешь, — объяснила она — пил этот Кеша у меня однажды чай, городил разную ерунду, а когда ушёл, одной ложечки хватились. Потом она, правда, нашлась. Я её, оказывается, сама в стол положила, но неприятный осадок остался. Да и страшненький он. Непонятный какой-то».

Но несмотря на всё это, Кеша жил полнокровной, пусть и никому ненужной жизнью — изучал языки, освоил несколько видов спорта, музицировал, уверенно обходя все правильные ноты, на баяне, собирал библиотеку — общем целый букет увлечений, чтобы заполнить вакуум своего бытия. Но и этого ему показалось мало, и он пошёл играть в театре, чтобы хоть на сцене лапать по ходу пьесы артисток. Он почему-то думал, что все идут работать в театр только по этой причине. Правда, актёр Кеша был бездарный. И даже во вторых и третьих ролях его бездарность впечатляла. Но особенно блистательно не удался ему дебют. Хотя об этом никто не знает. Он рассказал только мне.

К очередному юбилею Советской власти ставили в театре спектакль по мотивам книги Фадеева «Молодая гвардия». Кино уже было и вот решили ещё спектакль для полного счастья поставить. Спектакль о наших героических и юных подпольщиках, которые действовали и всячески гадили в тылу врага. И Кеша дебютировал в нём в роли фашиста с винтовкой. В общем в роли конвоира.

Главным режиссером в ту пору был один грек по имени Василь Захарыч. Человек с тёмным прошлым и светлым настоящим. Оцените хотя бы такой фактик — театральный диплом ему был выдан в 42-ом или в 43-ем году в городе Одессе, когда там стояли немцы. Но человек творческий и неимоверный бабник. Он перетрахал всю труппу, вернее её прекрасную половину. Даже пожилые билетёрши не избежали своей женской участи. Василь Захарыч говорил, что это ему нужно для творчества. Впрочем, тут он лукавил. Всё знали, что творческий процесс в нём начинался только после бутылки водки, которая обычно выпивалась за завтраком.

Василь Захарыч долго и честно мучался с Кешей, в полной мере, оценил его артистический антиталант и, чтобы не обидеть человека, скрепя сердцем доверил ему роль конвоира. Он понимал, что театру Кеша не нужен, но выгнать его мешал тот досадный факт, что они оба болели за московский «Спартак» и частенько смаковали каждого игрока и каждый забитый мяч. И на этой шизофренической почве слегка сблизились.

Сцена, в которой так позорно дебютировал Кеша, содержала в себе следующую ахинею. Нашего избитого, замордованного пытками молоденького подпольщика (артист Кранкль) под руки притаскивают на допрос. Фашист — офицер, как человек военнообязанный, задаёт ему наводящие вопросы: «А ну скажи, руссише швайн, то-то и то-то». Наш подпольщик на всё тупо отвечает: «Не скажу» и «Накось выкуси!» Офицер, как человек не железный, потихоньку заводится и начинает нервничать: «Будешь говорить, сука, или будешь молчать?!» Но подпольщик говорит, что он будет молчать, на то он и подпольщик. Офицеру ничего не остаётся делать, как бить нашего паренька перчаткой по лицу, на что наш паренёк, метко захаркивает кровью поганую фашистскую морду. Конвоиры, видя такое неуважение к старшему по званию, валят подпольщика на пол и, обступив, колотят прикладами. Но и невзирая на это наш подпольщик молчит и только мужественно стонет. Его бьют, а он невзирает. В общем сплошной лубочный сюрреализм. Нормальный человек такого к себе отношения прикладами не вынесет. Мне кажется, на войне всё было гораздо проще и во много раз страшнее, чем нам показывает искусство.

А сцена заканчивалась тем, что нашего подпольщика, обессилевшего от своего героизма, под звуки восторженных аплодисментов публики волокут, как мешок с картошкой за кулисы. Такая вот мужественная, навевающая патриотический энтузиазм картина.

На репетициях и прогонах всё прошло нормально. И вот наступила премьера. Кеше выдали обмундирование, кирзачи, шинельку и деревянное ружьё. Со всего города пригнали студентов и в зале был создан аншлаг. Ожидали секретаря обкома. Василь Захарыч с утра вошёл в творческое состояние и, чтобы из него не выйти, каждые полчаса бегал в буфет. За кулисами царила деловитая истерия — атрибут всех премьер. И ровно в 18 00 спектакль начался. И всё шло по началу гладко. Как клеили листовки, как читали «Правду», как пели «Интернационал» на Седьмое ноября… Но потом гестапо, аресты, пытки и вот Кешина сцена. Исполнителю роли подпольщика артисту Кранклю перевалило уже крепко за тридцать, но он, побрившись опасной бритвой, сумел перевоплотится в безусого юношу. Артист Кранкль был областной знаменитостью — актёр, бард и поэт. Можно сказать, Высоцкий местного значения. Но ещё более знаменит он был тем, что являлся единственным официальным гомосексуалистом в нашем заштатном городке и его почему-то за это не сажали. Любимец всех женщин и любитель мужчин.

И вот его, загримированного под истязуемого подпольщика, приволокли на допрос. На все задаваемые вопросы Кранкль довольно толково отвечал, как и положено по тексту «нет» или «не скажу». Вот его ударили перчаткой по лицу, он в ответ плюнул и попал, вот его свалили и в праздничном свете софитов стали бить прикладами. Вернее, показывать, что бьют, а сами понарошку. Некоторые комсомолки в публике плакали от идеологического экстаза. Мне их по-человечески жаль. И тут всё и случилось. Плавный ход постановки и сгустившуюся тишину зала вдруг разорвал какой-то поросячий визг. Этот нечеловеческий по обертонам звук исторгался из груди артиста Кранкля. Вместо того, чтобы мужественно стонать, он визжал и выл, как последняя баба. С перевоплощением было покончено и в спектакле наконец появились правдивые ноты.

Василь Захарыч от этих незапланированных звуков, грубо говоря, охренел. Катастрофически протрезвев, он даже выпал из своего творческого состояния. Ругаясь по— гречески, Василь Захарыч помчался из зала за кулисы. Ему было от чего ругаться. Весь идеологический пафос спектакля пошёл коту под хвост. Раздались шумок и политически близорукое хихиканье. Секретарь обкома протёр платочком лысину и что-то сказал своим клевретам.

Наконец визжащего и плачущего артиста Кранкля догадались унести с подмостков. Первые ряды ошарашено слышали, как несгибаемый подпольщик в промежутках между охами и плачем сдавленно матерился.

Вид у артиста Кранкля был такой, как будто он действительно только что побывал в гестапо. Поведённая куда-то в сторону уха разломанная челюсть и набрякшие губы. Сквернословя, шепелявя и стеная, он плевался кровью. Плевки падали в раковину со странным стуком.

Стучали вылетавшие изо рта зубы. Потом Кранкля, всячески ругая, в основном педерастом, увели дяди в штатском.

Было понятно, что кто-то из конвоиров бил прикладом от всей души и всерьёз. Надо ли говорить, что этот кто-то был Кеша? Он так глубоко вошёл в роль фашистского стервятника, что забыл, что всё понарошку и честно выполнил свой долг перед Рейхом. По его словам, он даже думать стал по-немецки, тем более язык этот Кеша в данный момент изучал.

И самое невероятное, что сколько ни выясняли, кто выбил Кранклю пять зубов и сорвал спектакль, так и не выяснили. Все конвоиры говорили: «Да вы что! Как можно!» И у Кеши неожиданно хватило ума отпираться вместе со всеми. Сам Кранкль ничего сказать не мог, потому что кроме искр из глаз ему ничего увидеть не удалось.

Но тем не менее через месяц Кешу из театра всё-таки выперли, несмотря на то, что их общий с Василием Захарычем любимец «Спартак» стал чемпионом. Выперли после того, какой на репетиции, снова войдя глубоко в образ, пытался вступить в половую связь с заслуженной артисткой Мухиной и сам глубоко в неё войти. Хотя по сценарию должен всего навсего обнять её за плечи и просто говорить ей о своей чистой любви и будущих полётах в космос. На лифчике Кешу остановили. У Василия Захарыча язык не повернулся сказать: «Не верю!», так всё было органично и естественно. Но что у него пытались увести бабу, этого он стерпеть не мог и Кешу уволили за профнепригодность. Хотя после этих двух случаях я сильно сомневаюсь в его бездарности. И ещё я думаю, что слишком Кеша относился ко всему всерьёз. Мы относимся к жизни, как к театру, а он наоборот, даже к театру относился как к жизни. Ему не хватало легкомыслия и цинизма. Сами понимаете, что такому человеку в нашей жизни ловить нечего. Видимо, однажды понял это и Кеша. И на излёте Советской власти, когда она уже потеряла свою убойную силу, он неожиданно для всех подстригся в монахи. Такая вот кардинальная смена причёски. А может имя Иннокентий от слова «инок»? Что с ним случилось дальше и случилось ли что-нибудь вообще, я не знаю. Надеюсь, всё нормально. Может хоть там Кеша прижился, может хоть там нашёл своих.

Девица

Была у меня знакомая девица. Конечно, ничего особенного, но сердцу не прикажешь — я её терпеть не мог. И все же раза два по четыре раза между нами кое-что было. Потом вдруг узнаю — у неё вышло замуж. У иных не выходит, а у неё вышло. За милиционера замуж. У меня почему-то все знакомые девицы выходят за милиционеров. Просто чумовое поветрие какое-то. Хорошая профессия кстати — тут тебе и взятки, и проститутки бесплатно. Опять же можно любому морду набить и ничего тебе за это не будет. Ну может посмотрят укоризненно недолго и всё.

— Ну и как — спрашиваю её при случайной встрече ночью у себя на квартире — замужество?

Она говорит:

— Замечательно.

«Врёт, — думаю, — если замечательно».

Потом родила эта девица парочку сыновей. В целях экономии времени сразу двоих родила. Милиционер был рад до смерти, даже стрелял из пистолета в луну около роддома. Один сын, со слов девицы, был от меня. Такой вот каприз женской логики.

Но долго жизнь хорошей не бывает. Через два года этот милиционер вдруг ни с того ни с сего стал гулять с подозреваемыми женщинами, и проводить с ними следственные и другие эксперименты. Начались отлучки на ночь, типа он на оперативную засаду (знаем мы эти ночные засады!), следы помады на голове и головке. Одним словом — успешная попытка измены. Я её утешал как мог, но не часто, тем более меня жена тоже подозревает.

Наконец после ряда безобразных сцен и потасовок табуретками они развелись. Девица оттяпала квартиру, добилась алиментов и начала поднимать сыновей. Сыновья поднимались плохо. Они росли хулиганами и ворами, (что вы хотите — милицейские гены). Потом старшенького на много посадили, а младшенький (мои гены!) как-то перебесился, духовно переродился и стал перерождаться материально. Из-за половой неразборчивости у него завелась семья и он стал нормальным работающим парнем с мозолями на всём теле. А жена его стала плодоносить, а в урожайные годы приносила до двух детей с одной утробы.

Как пули в степи свистели годы. Тихой сапой подкралась старость и мы потихоньку стали умирать. Умерла от тройного подбородка моя знакомая девица, из-за растраты застрелился её милиционер, околела от невзгод моя горячо нелюбимая жена, и даже сам я потом безобразно умер от одной остросюжетной болезни, так и не узнав окончания этой изнурительной в своей нескончаемости истории. Истории, конечно, глупой, как и суждено меж людьми.

Нищий

На базаре ко мне подошёл какой-то основательно ободранный жизнью субъект и радостно сказал:

— Не узнаёшь?

Я вгляделся. Щетина и похмельные деформации скрывали черты лица. Синей фигушкой торчал бугристый нос.

— Нет.

— Мы же с тобой в детсад вместе ходили — сказал нищий и сделал попытку меня обнять.

Я отстранился. Странные люди. Мне тридцать восемь лет, а они помнят о детсадах.

— Да, да, — однако сказал я — кажется припоминаю. Вы..? — я сделал паузу.

— Николай — он пожал мне руку — А я тебя не сразу узнал. Думаю, ты — не ты. Пригляделся — ты. А помнишь ты раз, когда зарядку делали, прямо в строю обосрался? Я помню.

Нищий начинал меня раздражать и я спросил:

— Вы в какой детсад ходили?

— В «Алёнушку», что на ремзаводе.

— А я в № 7. И в городе Тбилиси.

— Значит ошибся — легко согласился нищий и перешёл к конкретике, — У тебя пятёрки не будет?

Я дал.

— Спасибо, Слава, — сказал он и исчез в толпе.

— Кто это? — спросила жена.

— Это же Колька, который за тобой в детсаду ухлёстывал. — Не помнишь?

— Не помню — сказала жена, а, когда мы покупали сардельки, добавила, — А он совсем не изменился

Культпоход в театр

В среду у меня неожиданно образовался выходной и я пошёл с моим ребёнком Наташей в театр. На проблемный спектакль «Приключение Буратино». Это я специально, что бы мой ребёнок Наташа хватнул культурки и развивался в нужном направлении и правильном духе.

Чтобы он как-то встретился с прекрасным. Есть из носа я её уже отучил, теперь вот театр. «Пусть почувствует запах кулис, пусть проникнется высоким искусством. Сам я — бестолочь и сплошное бескультурье, не нужно чтобы ребёнок шёл по моим стопам» — так примерно думал я, волнуясь за дальнейшую судьбу дочери. Её будущее виделось мне в оптимистических мажорных тонах с павлиньими оттенками. Вот она среди бутонов и роз играет на белом рояле и не одним, как я, а всеми десятью пальцами. Весенним ручейком журчит музыка. Вокруг в любовном трансе увиваются благородные принцы, за оградой толпятся их белые кони. Хлопают пробки шампанского. Нет мух. На столе колбаса и вдоволь сала. Виноград и бананы. «Позвольте» и «только после вас» доминируют над матом. Вот приблизительно такая симпатичная картинка. Конечно, это всё родительская блажь и такого некогда не будет и не предвидится. Реальная задача — чтобы она не выросла хабалкой, умела краснеть, не понимала матерных анекдотов… Была девушкой как и положено быть девушке — без перегара, без оттянутых нелюбимыми руками грудей и с чистой гордостью. В общем, некоторые меня поймут.

Мы вышли загодя. Автобус, разбрызгивая солнечные лучи, домчал нас до нужной остановки, и мы слегка возбуждённые близостью прекрасного подошли к театру. Но храм искусства был почему-то закрыт. И витала такая аура, что закрыт он давно. Мы обошли его по периметру, дёргая каждую дверь. Всё на замке. Я понял, что пир духа не состоится.

Наконец из одной двери появились какие-то строительные мужики с носилками и стали с отвращением месить в них раствор. Солнце светило не слабо и они были вымокшими от пота.

Я спросил у них на счёт спектакля.

— Не, — уверенно сказал, что постарше — театра сегодня не будет.

Все ушли на пиво.

— Как на пиво? — растерялся я — Ведь в газетах было. Сегодня в 12 часов спектакль.

— Ихний Буратино, говорят, забухал. А без него никак, — с мрачной завистью сказал, что помладше и принялся закидывать раствором оголившийся угол.

Мне стало обидно. Хоть бы повесили объявление, что всё отменяется. Но обидно мне было не из-за этого. Я бы понял, если бы запил Карабас-Барабас — ему по статусу положено. Или Дуремар с котом Базилио. Это тоже можно понять. Но Буратино..! Главный положительный герой, на которого я равнялся в раннем детстве. Я представил себе Буратино, пропивающего свою курточку. С носом из красного дерева. Продажную любовь лисы Алисы. Папу Карло, названивающего в вытрезвитель. Как Буратино долбят бок стамеской, чтобы вшить «торпеду»… Я поделился своими мыслями с ребёнком, но сочувствия не нашёл.

— Ты уже вообще, — сказала Наташа — Это артист пьяный, а Буратино всегда трезвый. Он же маленький. Ты чего, книгу не читал?

Я спохватился. Действительно… Навоображал бы весть чего. Я купил ей мороженого. Мы потолкались по базару и весело истратили театральные деньги на разные вкусности и вкусные разности для ребёнка. От лимонада по нарастающей до свиного шашлыка. И вообще с восторгом провели время. А потом, как пишут в газетах, усталые, но довольные мы вернулись домой.

С тех пор мой ребёнок стал заядлым театралом.

— Театр я обожаю — говорила она — Особенно, когда спектакль отменяется.

Пасха

Весна. И уже без сосулек. Скоро Пасха. Но в бога верить мне как-то лень. Тут и в себя не веришь. Они говорят, не согрешишь — не покаешься. Получил от жизни удовольствие — значит нужно каяться. Удовольствие — это значит нехорошо. Что-то не так у них. В голове не срастается. Они суют мне правильные журнальчики и говорят — тебе надо о душе подумать. А чего о ней думать? Об этой отбивной котлете. И кто её видел? С таким же успехом можно думать, есть ли жизнь на Марсе?

Ну Иисус. Ну Христос. Ну суперзвезда он. А церковь его Фан-клуб. А я то здесь причём? Хотя сам Христос меня невероятно волнует. Вся его короткая жизнь. Вехи биографии. Постараюсь по фактам. Был незаконнорожденным от проезжего молодца. Хотя молва приписывает авторство богу и твердит про непорочное зачатие. Но мы-то с вами взрослые люди. А незаконнорожденный в те годы — это комплекс на всю жизнь. Тем более родился в хлеву. Служба акушерства тогда была поставлена плохо. Жил в бедной рабочей семье — отчим трудился плотником, несмотря на пенсионный возраст. Трудное послевоенное детство. Абсурдная по своей бесчеловечности выходка царя Ирода. Отвратительная из-за пятого пункта анкета. Потом он стал бомжом и скитался неизвестно где. Вернулся налегке, даже без смены нижнего белья. Но оказалось, главное он принес внутри себя. Начал проповедовать. Показывал чудеса и фокусы. Наконец, признание и шумный успех. Гастролировал по всему Израилю. Морально перековывал грешников и проституток. Подавал пример. 33 года, а он уже завязал с женщинами. Потом его негодяйски прибили гвоздями к кресту. Свой же соратник и заложил за смешную сумму, даже и налом. Так трагически, хотя и логично, закончилась его карьера. Что сказать? До слез симпатичная личность. Прожил жизнь настоящего поэта. За каждое слово отвечал своей судьбой. И погиб за идею. За всех нас. Я абсолютно уверен, что родись он сейчас, его бы тоже убили. Люди остались прежними.

Что сделали с его именем после смерти — это другой вопрос. Будь он жив, он бы не одобрил. Он был скромный. Не тянул одеяло на себя. После смерти его просто используют умные люди. И столько «бабок» наварили. И еще наварят.

Религия — это опиум, а я предпочитаю водку. Хотя, божьи заповеди все ставят по полочкам. Сразу видно, кто есть кто. И верующий не тот, кто тусуется в церкви, а кто живет по ним. Я тоже стараюсь жить по ним, но не получается — слишком многие в мини-юбках. И Пасху я люблю. Во-первых, работать — грех. Во-вторых — весна.

Тяжело ему, наверно, было умирать весной…

Шутка

На моей совести довольно много самых разнообразных грехов. Человек я энергичный и разносторонний. Но я расскажу об одном, может быть самом страшном. Как из-за меня один человек бросил пить.

Работал я тогда в одной шарашке по выработке пара. Стояли паровые котлы и мы их всячески обслуживали. Одним словом, энергетика — газ, вода и пар. Конечно, ничем, кроме тупости и лени я там себя не проявил, но дело не в этом.

Был у нас в цеху один наставник. Наш старшой — дядя Гоша. Фронтовик с боевыми орденами. И мы — относительная молодёжь кочегарили под его началом. Дядя Гоша представлял из себя жердевидного жилистого мужчину с кранообразным носом, похожего на Григория Мелехова в старости. Полуседой бобрик, косматые брови и ноздри. Пьяным я его никогда не видел, слегка выпивши он был всегда. А это большая разница. С нами он, держа дистанцию, не употреблял, а с кем непонятно. Человек это был по-фронтовому нервный, любил обличать. Стоило дяде Гоше дня три не попить и он начинал дудеть в свою дуду. Что мы все, дескать, вокруг него алкоголики и он единственный здесь правильный и хороший человек. Как нас только земля носит! «У-у, троцкисты!» — говорил он нам и осуждающе попеременно шевелил бровями. Пьяниц в этот период дядя Гоша люто ненавидел.

Единственное, что искупало его ненависть— это то, что более более трёх дней его трезвый период не длился, как дядя Гоша не старался, и его мания величия бесследно проходила.

Работали мы, работали, а в 12 часов наконец наступал обед. Единственное время, когда мне на работе нравилось. Каждый доставал свой тормозок и всё складывалось в общий котёл. По цеху плыл впечатляющий запах. Дядя Гоша начинал дёргать носом.

— Пойдёмте кушать, — говорили мы ему.

Но он отнекивался и с лживым смирением говорил:

— Спасибо, ребята. Вы — молодёжь, а я уж как-нибудь по стариковски… Один. В уголке. Чтобы вам не мешать.

И он действительно со своей жратвой садился где-нибудь в уголке, подальше от нас и мрачно кушал, пережёвывая пищу железными мостами. Я за ним краем глаза наблюдал. Ритуал был одинаков. Дядя Гоша доставал из сумки свой неизменный термос, пил из крышки чай и потом степенно брался за ложку. Однажды мне это показалось странным. Нормальные люди сначала едят, а только после чаёвничают. Смутная догадка зашевелилась в моей голове. И в ближайшую смену я её проверил. Когда дядя Гоша ушёл списывать мазутные цистерны на четвертый пост, я заглянул в его сумку. Открыл термос и понюхал. Что и говорить, я учуял родной запах — вместо чая там была водка! Граммов 500. «Ах ты, старый хрен, — подумал я — мы, значит, алкаши, а сам-то ты кто?». Мне вообще не нравилось, когда пьют без меня. И я решил подшутить. Не скажу, что это была удачная шутка, но тем не менее шутка. Я аккуратно слил водку в другую посудину, а в термос налил из водопроводного крана простой воды. И всё поставил на место.

Наступил обед. Мы навострив ложки, стали кушать. Дядя Гоша как всегда сел на отшибе. Я, предвкушая потеху, фиксировал его действия. Вот дядя Гоша налил себе в крышку, выпил и привычно потянулся за хлебом. Но рука его застыла в воздухе. На лице появилась гримаса брезгливого изумления. Он задумчиво пожевал своими лошадиными губами, заглянул носом в термос, налил ещё. Отхлебнул, а потом выплюнул на пол, как будто хватнул цикуты. Выплеснул из крышки и долго сидел, тупо глядя перед собой в пространство. К еде дядя Гоша так и не притронулся и всё нервно сложил обратно. В глазах его стояла немая, как Герасим, боль.

Чтобы не расколоться, я ушел в раздевалку и там катался по полу и дико хохотал, восхищенный собой и своим остроумием.

Гонял дядя Гоша нас в тот день как никогда. Придирался и обличал, называя тупицами и шайкой выродков и дармоедов. Из-за пустяка полаялся с начальником цеха, довёл до лживых слёз уборщицу… Одним словом, сошёл с резьбы. Лишь один я знал, какая муха его укусила. И в какой-то момент испугался. Как бы чего не вышло. Я не ожидал, что он так тяжело перенесёт отсутствие любимого напитка. И вечером, воспользовавшись его отлучкой, я от греха подальше снова вернул водку на прежнее место, т. е. в термос. И даже ни капельки не выпил, хотя хотелось здорово.

На следующую смену дядя Гоша пришёл небритый и сутулый, с остановившимся взглядом запавших глаз. Одна его щека периодически дёргалась. Нос потерял свои энергичные очертания и висел пожёванной сарделькой. Был он в тот день тих, тактичен и как-то душевно надломлен. Даже называл нас сынками. В общем сам не свой. Как будто потерял в жизни самое дорогое.

Он часто, уединившись, курил и о чём-то размышлял. И видимо не о приятном. Перед обедом он отозвал меня в сторонку.

— Юра, поди сюда.

«Догадался!» — пронзила мне пятки мысль и я затрепетал.

А дядя Гоша достал из сумки термос и налил в крышку. Протянул мне.

— Выпей.

Я послушно выпил. Он тоскливо следил за моими глотательными движениями.

— Что это? — с какой-то надеждой тихо спросил он.

— Водка, — отдышавшись, уверенно классифицировал я и на всякий случай спрятал глаза.

— Водка, значит, — горько вздохнул дядя Гоша и обречённо добавил, — А я — всё…

И в этом «всё» чувствовалась такая безысходность, что мне стало не по себе.

— Что всё?

— Не отличаю, — сказал он и вдруг его небритый подбородок задрожал, а щека дёрнулась сильнее обычного.

Я изобразил недоумение.

— Водку от воды не отличаю — с надрывом объяснил дядя Гоша и затравленно констатировал, — Допился…

Он мне рассказал, что жена ему на каждую смену наливает в термос поллитру. Так он её приучил за долгие супружеские годы. А прошлую смену ему вдруг показалось, что в термосе была вода. Он так расстроился, что с порога устроил жене скандал. А как на грех дома были её родственники. Пять человек из деревни во главе с шурином.

Они все попробовали из термоса, некоторые по два раза, и единогласно признали, что это — водка. Но дядя Гоша им не поверил, ему казалось, его разыгрывают, договорились против него. И он потребовал независимой экспертизы. Но и независимые эксперты из соседей, допив остатки, тоже определили, что в термосе была водка. Правда, мало.

Дядя Гоша чувствовал себя полнейшим идиотом. И судя по взглядам, окружающие думали так же. И дядя Гоша окончательно сник. Обличать самого себя ему никогда не приходило в голову. А родственники из деревни, в частности шурин припомнили ему и другие его выходки. Жена, вместо того чтобы защищать, возглавляла критику и называла иродом и кровососом. А дяде Гоше и ответить было нечего. Да и что может ответить на критику человек, не отличающий воду от водки? Кому интересно его мнение? Уже три дня его мучает бессонница. Никакого аппетита и упадок душевных сил. И по ночам ему опять начало сниться взятие Берлина.

— Только ты никому не рассказывай — попросил дядя Гоша, — А то и здесь засмеют. Знаешь, какие люди… Нехорошие есть.

Я знал. И один из этих людей в лице меня стоял перед ним.

А через неделю дядя Гоша взял отпуск за свой счёт и куда-то уехал. Как потом выяснилось, уехал лечиться от алкоголизма. Каким-то передовым методом. Вернулся он излечённым и тем не менее грустным. И уже никого не обличал. А где-то через год дядя Гоша умер — сгорел от рака. Так называемая саркома.

И меня порой изнуряет мысль, что если бы дядя Гоша пил себе и дальше, ничего бы такого с ним не случилось. А тут организм не выдержал стресса.

По логике экстаза

— Твой солепсизм меня пугает, — сказал Виталя — и по логике экстаза…

— Слушай, — перебил я его — чего ты всё время умничаешь? Узнал новое слово и начинаешь им тыкать. Грузишь этим словом всех. Что такое солипсизм?

— Ну это… Как бы это… — замялся Виталя.

— Не знаешь! — с удовольствием понял я.

— Ну не знаю — гордо согласился Виталя.

— А логике экстаза?

— Как бы тебе объяснить… Ну ты знаешь, что такое логика?

— Ну.

— А экстаз?

— Ну.

— И вот если взять экстаз и логику вместе, то получится логика экстаза.

— И этого ты не знаешь, — торжествуя, сказал я — А теперь без этих всех солипсизмов скажи человеческим языком, что ты хочешь. Просто и понятно.

— Ты мне когда долг вернёшь? — краснея, сказал Виталя, — Обещал ведь до первого.

«Зря я это всё начал», — подумал я. И вздохнув сказал:

— Твой солипсизм меня пугает. А по логике экстаза визуализация перманентности не подлежит, как ни лонгируй. Тем более ментальная оболочка ни к чёрту. Я ясно излагаю?

— Ясно, — сказал Виталя, — так бы сразу и сказал. Зайду через неделю.

И он ушёл ни с чем. По логике моей получки.

Рассказ, присланный «самотёком»

Компьютер уже в каждом доме. Особенно, если дом многоэтажный. Но я сейчас не про это. Я про другое, что волнует. Ведь на каждом шагу реклама. На ней люди счастливы и простые, как дважды два. Я их называю поколение «четыре».

Смотришь по телику — человек купил себе пепси-колу и от баб уже нет отбоя. Все окружающие его любят и целуют. Счастье по цене пепси-колы. От ящика водки куда меньший эффект. Ну я купил себе этой пепси-колы, ну выпил на остановке, чтобы все видели, ну сходил два раза в туалет. А где же обещанное счастье? Где окружающие с поцелуями и дружбой? Нету. Да ещё менты — что это вы в общественном месте оправляетесь?

Или «пожуй эту жевательную резинку и успех в жизни обеспечен». Ну пожевал, ну упаковку, ну пломбы выпали. — а где успехи? Только все спрашивают — ты чего, с похмелья?

Шарики заходят за эти рекламные ролики.

А ведь реклама — это бессовестная попытка залезть в твой карман. При социализме рекламировали партию и Ленина — лезли в душу. А сейчас уже лезут в самое святое — в карман. За это в принципе морду бить надо. Но нужна конкретика. Клички, явки, квартиры. Кто именно, где работает, где ночует, чтобы выловить и набить. И опять нету. Все улыбаются и все ни причём. У всех железное алиби и правота в глазах.

Но с другой стороны, если дальше думать, всё на свете — реклама. Любая информация — это в принципе реклама. Слушаешь в курилке — все что-то рекламируют. Обычно себя. Всё «я» да «я». Мини-юбки, бикини — тоже реклама, порождающая спрос на носителя. Правда, после сорока — это уже антиреклама. Побрился — уже рекламируешь. Наодеколонился? — Уже рекламная компания — ведь на самом деле ты пахнешь другим.

Скажу больше и даже лишнее. И этот рассказ — тоже реклама. Реклама моих ночных озарений и дневных мыслей. Но некоторые хихикающие негодяи, с кем я не здороваюсь, говорят, что этот рассказ — всего лишь диагноз.

И ты с ними, пожалуйста не здоровайся, любезный моему сердцу читатель. Не надо их рекламировать.

Хеппи-энд

В начале восьмидесятых, на вечерней заре советской власти я, будучи ещё молодым и приятном в общении человеком, написал одну повесть. Небольшую такую, страничек на 100, чтобы не утомлять читателя.

Сюжет был довольно прост, но извилист. Главный герой, немолодой уже паренёк лет под сорок работал на кондитерской фабрике и делал торты. Был, грубо говоря, тортопёком. Всё шло в целом удачно, но вдруг жизнь его в одночасье развалилась. Бросила жена, не поняли дети, зато поняли взрослые и осудили. Он потерял в жизни всякие смысловые ориентиры, не знал ради чего и с кем ему жить дальше. Тем более лирическая героиня буфетчица Люба его отшила и уехала на комсомольскую стройку в поисках будущего мужа. Идея существования главного героя себя изжила, он начинает метаться, нервничать, а в пьяном виде буянить и на всех залупаться. И в конце концов погибает. Погибает от неосторожного обращения с вооружённым преступником. Вооружённый преступник шёл у меня в повести вторым планом. Причём погибает, не спасая там какую-то старушку или народное социалистическое добро, а просто так, бессмысленно, бесполезно и глупо. Очень трагический конец. Вот такая простая, незатейливая повесть. И назвал я её тоже просто и не затейливо: «Отперделся наш кондитер». Это чтобы сделать приятное редакторам, чтобы им было что вычёркивать — они это любят.

Я отнёс своё нетленное произведение в редакцию и стал ждать. Наконец меня пригласили. Моей повестью занимался некий Синицкий. Я нашёл его в буфете, где он поедал пирожки с ливером. Это был мой ровесник, сутулый очкарик с карикатурно — еврейской внешностью. Он даже слегка картавил. Но глаза почему-то имел синие. Я представился, съел за компанию два его пирожка и мы разговорились. Он смотрел на меня доброжелательно — равнодушным взглядом. И я вдруг понял, что этот парень в глубинном смысле умнее меня, знает о жизни то, чего я не знаю и может быть не узнаю никогда. Я стал держаться с ним скромнее, хотя это и было для меня оскорбительно.

В кабинете Синицкий достал мою рукопись и рутинно начал:

— Прочитал вашу повесть. Что сказать…

Что он скажет, я знал наперёд. «Что, мол, хороший язык, талантливо и перспективно, но хромает сюжет, много секса и идеологически не выдержанно. Парторганизация вообще не упомянута, мало рабочего класса и главное — нет здорового исторического оптимизма. Чуждая безысходность и даже язык в целом не спасает. Так что, заходите ещё. Будем с нетерпением ждать». Такую примерно белиберду я уже слышал десятки раз и в последнее время даже привык не расстраиваться.

Но Синицкий меня удивил своей конкретностью и краткостью.

— Что сказать… Повесть ничего. И название симпатичное, хотя конечно его не пропустят. Единственное, что мне не нравится — отвратительный конец. Какой-то сусальный и счастливый. Хеппи-энд. Мне кажется конец тут нужен более трагичный. Он замолчал и равнодушно посмотрел на меня.

— Позвольте, — опешил я — Героя в конце убивают из обреза и очень подробно. Вы что, не читали? Куда же трагичней?

Синицкий вздохнул и посмотрел на стену, где висел безвкусный плакат, рекламирующий коммунистическую партию. Что он там увидел, неизвестно, но он вдруг сказал со скрытым надрывом:

— Меня все не понимают. Поймите хоть вы…

Он замолчал, успокаиваясь, и устало продолжил:

— Давайте па рассуждаем логически.

— Давайте, — согласился я. Что-то, а порассуждать я очень любил.

— Герой потерял в жизни все ориентиры. Так?

— Так.

— Люба его бросила. Так?

— Так.

— Он не знает для чего ему жить. Жизнь его превращается в ад. Так?

— Так.

— И вот этот ад наконец обрывается. Герой погибает. Это для него избавление. Конец всем мукам. Счастливый конец. Хеппи-энд. Так?

Я не ответил и потрясённо молчал. В таком ракурсе ситуация гляделась по-новому. Синицкий был похоже прав.

— Чего же делать-то? — глупо спросил я.

— А пусть герой остаётся жить дальше своей бессмысленной и никому не нужной жизнью. Это очень страшно. Вот это и будет настоящая трагедия — просто сказал Синицкий.

— А как же название? — им я очень дорожил.

— А название смените — махнул рукой Синицкий.

С тем я и ушёл. Буквально за неделю я переделал конец. Переделывалось легко. Материал не упирался. Так всегда бывает, когда переделываешь правильно. И снова отнёс рукопись.

Синицкий многому меня научил, продолжая смотреть равнодушными глазами. Было видно, что на меня ему плевать, главное для него — повесть, а я лишь инструмент, чтобы сделать её лучше. Главное — литература, а не личные отношения. Мне это было приятно.

В редакции он бился за меня, как лев. Я даже не думал, что он так настырен. И бился он даже не за меня, а за повесть, вернее за искусство.

Но повесть так и не опубликовали и она затерялась в пыли веков. А через десять лет оказалась по детски наивной. Потерялся из вида и Синицкий.

Шли годы. Бурь порыв мятежный прошёл. Развитой социализм сменился капитализмом с измождённым человеческим лицом и лошадиными гениталиями. И я стал немолодым уже, побитым жизнью и молью пареньком. И со мной происходит та же ситуация, что и с тем кондитером. Как накаркал. А хеппи-энда в ней всё нет и нет. Это вам жизнь, а не литература. Синицкий бы меня понял.

Плохо о хорошем или хорошо о плохом

Хорошо там, где нас нет. Ух, как хорошо! А приезжаешь туда, где тебя не было, та же картина маслом и без хлеба. Только тона помрачнее. Потому, что ты уже здесь, и хорошо там, откуда ты приехал. Отсюда болезненная тяга к странствиям, перемене прописки и гражданства.

Хорошо, говорят, быть женатым. Уют, мол, глаженные брюки… Ну женился. И ничего хорошего. Уют нам только снится. Потому, что я уже здесь. А хорошо среди холостяков, где меня уже нет. Развёлся теперь и думаю, а в браке-то было хорошо, тем более гарантированный ужин с котлеткой.

Всё это наводит на печальные мысли. Выделю самую печальную. Хорошо не там, где нас нет, а плохо там, где мы есть. Поэтому не надо метаться и скакать, как сайгак перед случкой. Живи, где живёшь, живи с кем живёшь и не думай о хорошем — там тебя нет. Ты в нём не предусмотрен.

С другой стороны всё это — ненаучный пессимизм, живительные источники которого безволие, пофигизм и страх неудач. И лучше не думать в эту сторону вообще. А если думать, то так: хорошо не там, где нас нет, а там где мы есть. А хорошего там, где нас нет, просто не существует. Это всё зловредные выдумки газет и телевидения. Ловкий пиар. И как не крути, на Земле, где мы всё-таки есть, всё-таки хорошо. Главное — не увязать в глобальных мелочах типа долгов и жены стервозы. Хотя эти досадные мелочи и доминируют над главным, но главные здесь не они. И вообще хорошо, что мы есть!

Соседка

У меня есть соседка Люба. Хорошая девушка. И очень красивая, а личная жизнь не складывается. Хотя спрос большой. Сначала к ней дантист какой-то ходил с вечно покусанными руками и улыбкой «Мы из Голливуда!» Его я боялся — это у меня с детства сердцебиения и ужас перед врачами. Дошло до секса, оказался садистом — ему хотелось, чтобы Люба кричала. Издержки профессии. Потом был один ди-джей из ночного клуба. Всегда в чёрных очках. Видимо дневной свет основательно действовал ему на нервы. Такой продвинутый парень, который любил поспорить со мной о Ницше. Кто это такой, я не знал, но тем не менее в спорах охотно участвовал. Мне не жалко. Слово «диджей» звучало для меня таинственно и как-то слишком конкретно. Диджей и всё.

— Что это за профессия такая диджей? — спросил я однажды у Любы — Что он у тебя на работе делает?

— На проигрывателе играет — гордо объяснила она.

— Как это? Типа шарманщика что-ли?

— Да нет, на пластинках. Вот придёт и спросишь.

Но симпатичный ди-джей больше не пришёл. Этого продвинутого парня задвинули обратно одни гады. Кому-то он наступил на ногу из местных «авторитетов». Жизнь коротка, мафия бессмертна. Подвела неуёмная привычка спорить со всеми о Ницше. И диджей на случайных попутках исчез из жизни Любы.

Через две недели Люба нашла утешение в Грише из первого подъезда. Этот печатался в газетах и тоже носил очки. Специализировался он на длинных поэмах с прологами. Но не чурался и мелких форм. Я его не любил. Слишком он был румяный и благополучный для настоящего поэта. А стихи своей гладкостью и оптимизмом напоминали фильм «Трактористы». Каждое утро он клал в Любин почтовый ящик конверт с олимпийской символикой — пухлый плод своих ночных досугов. В графе «кому» Гриша писал «Моей Музе». Я заносил эти конверты Любе и спрашивал: «Ну что новенького пишут?». Но Люба только молчала и глупо улыбалась. Хотя улыбаться можно только глупо. Ни разу не встречал такого выражения как «умно улыбался». Когда у человека хорошее настроение, он глупеет.

Но потом они чего-то повздорили. Люба и этот Гриша. Не поделили свою огромную любовь. Все дни Гриша ходил мимо окон загадочный, как японский кроссворд и как-то хищно ухмылялся. А через неделю в местной газете появилось стихотворение, которое так и называлось «Злодейке Л.» Пересказывать его не буду. Скажу лишь, что начиналось оно словами «Погиб поэт…», Любу сравнивали с ехидной, фигурировали слова «шалашовка», «шельма» и «шушера» — все на букву «ш». В стихах было что-то змеиное.

Люба пришла ко мне вся в слезах. Плакала она просто и беззащитно — как плачут маленькие дети.

— А письма — то какие хорошие писал! — курлыкала она на моём плече раненной птицей.

Я вытащил из конверта и прочёл одно. В начале шли стихи, написанные каким-то круглым и самодовольным почерком. Буковки были мордастенькие, как и сам Гриша.

Каждый день я нежаден на ласку, Постоянно тебя целовал. Вспоминал я день нашей встречи, На которой тебя обнимал. Полюбили друг друга мы с взгляда И теперь будем вечно любить Мы друг друга с этой минуты. Нам счастливых дней не забыть.

«Крепенько», — подумал я. Потом видимо поэтическое вдохновение оставило певца и труженик пера перешёл на прозу.

«Любимая, — прочёл я, — когда на голубых газонах вселенной расцветают белые хризантемы звёзд, так хочется плакать и верить, что на свете существуют добро и любовь, хочется раздавать прохожим карманные деньги…».

Было такое ощущение, что я это уже где-то читал. Дежавю. Особенно возмутила меня последняя строчка про прохожих.

— Дура! — сказал я — И ты поверила? Откуда у него могут быть карманные деньги?! Откуда?

— Поверила! Ой, поверила… — ещё горше зарыдала Люба.

Я не понимаю, когда обманывают женщин, тем более Любу. Весь бурля, я надел пиджак и, чувствуя себя Дантесом, пошёл бить Грише его одухотворённую поэзией морду. Чтобы ему было, что потом писать. На моё счастье мне не открыли.

Вечером я купил бутылку «Кагора», сала, помыл полы и позвал Любу.

— Слушай, а выходи за меня замуж, — сказал я ей, когда она повернулась спиной и жарила сало.

Люба вздрогнула и её красивые глаза стали как никогда похожи на две крупные ягоды смородины, которую я очень любил в детстве. Наверное в них читалось «И ты Брут?». Но может я ошибаюсь. Всё было в какой-то романтической дымке или это начинало пригорать сало.

— Ты худой — наконец сказала Люба.

— А я поправлюсь, — пообещал я — Дело наживное. Вот видишь сало купил. И ещё куплю.

— А стихов писать не будешь?

— Нет, стихов я писать не буду. От них у меня изжога — твёрдо сказал я — Какие стихи, я и пишу-то с ошибками. И потом, у меня не будет времени. Я буду поправляться. Нагуливать вес.

— Я подумаю, — сказала Люба, хотя я понял, что она уже подумала.

Мы съели сало, выпили «Кагор» и больше она ко мне не заходила.

Тёмная сторона медали

Мой стол ломился от бутылки водки и банки кильки в томате. Почему-то говорили о проблемах брака.

— В разводе всегда виноваты двое — авторитетно заявил Виталя.

— Конечно. Жена и тёща, — чтобы сделать ему приятное, подтвердил я.

Теперь мне можно помолчать и спокойно покурить — после развода жена и тёща были его идеей фикс. Я не ошибся. Говорил Виталя долго и искренне. Я так никогда не говорю. Жестикулируя вилкой, делился наболевшим. Мне даже надоело слушать этот скучный мат. Особенно он напирал на то, что они зажили его новые валенки и какие-то особые кусачки, без которых он как без рук. Про валенки мне было неинтересно, и я направил его искренность в более сюжетное русло.

— Никогда не думал, что вы разведётесь, — лицемерно сказал я — И вроде жена неплохая. Никогда не гуляла…

— Кто не гуляла!? — возмутился Виталя — Она не гуляла? — он злобно рассмеялся и прибавил звук, и весь стал похож на громкоговоритель.

— Ты в этом месте поподробней. Я просто хочу понять, — попросил я.

Он начал поподробней. Я то осуждающе, то восхищённо цокал языком и, пьянея, думал: «Какой это чистый и ранимый человек. И как по — скотски с ним обошлась жизнь. Как трудно ему в этом подлом мире!»

Я смутно помнил, что, когда он уходил, мы даже обнимались.

На следующий день я получил долгожданные деньги и пошёл на рынок за продуктами потребления. И там неожиданно встретил Виталину экс-супругу Любу. Она о чём-то ругалась с продавщицей кофточек. Люба узнала меня и мы с ней разговорились. И конечно о разводе. Она сначала вроде крепилась, но потом тоже перешла на мат. Чистый и ранимый человек Виталя оказался чудовищем, жуликом и импотентом.

Но тут чего-то не сходилось, так как потом Люба пожаловалась, что он перетрахал весь их подъезд.

— И сколько этажей? — спросил я.

— Двенадцать — с горечью сказала Люба.

Однако, — завистливо подумал я. — Ай да Виталя.

— Как женились, так с чемоданчиком к нам пришёл. Как разъезжались, так грузовую машину нанимал — и Люба промокнула глаза платочком.

Она мне много ещё чего рассказала. Я только ахал. Какая это прекрасная и гордая женщина — потрясённо думал я. Меня душили спазмы умиления. Просто Мадонна наших дней. Я так зауважал Любу, что даже совсем забыл предложить ей как-нибудь встретится у меня вечерком. Из головы прямо вылетело. Тем более Виталя вчера сказал, что стоит ей тронуть зад, как перед сразу слабеет. Такая интересная зависимость.

Лишь дома я несколько остыл и задумался. Что за чёрт! Слушаешь Виталю — он прав. Слушаешь Любу — она права. А ведь так быть просто не может. По логике не может. Выходило, что я тоже прав. Так кто же тогда виноват?

«Мы все хорошо устроились, — наконец подумал я — Все правы и виноватых не найдёшь».

И, поняв, что меня найдут, я успокоился и сел обедать. И как всегда с хорошим аппетитом — два часа пролетели незаметно…

Объявление

В обеденный перерыв после чая я раскрыл местную газету объявлений. Объявления были на любой вкус. Попадались довольно забавные. «Торговый Дом «Петров и деверь», например. Я представил себе этого Петрова и его деверя, их дом и рассмеялся. Или такое «Утеряна вставная челюсть «Голливуд». Тоже смешно. А вот «Японский йог Фудзияка Хераюки исправит вашу осанку». В этой фамилии чувствовалось что-то очень мужское. Хераюки! Да ещё и Фудзияка. Что-то задиристое и бесшабашное, как шампанское. А в конце шла рубрика «Знакомства» — самое интересное. Хотя правильнее бы её назвать «Сделки». Кто-то действительно озверел от одиночества, кто-то ищет содержанку, другие хотят подороже продать свою молодую красоту. Вдовы искали дармовую рабсилу для своей дачи. Типа «познакомлюсь с мужчиной, любящим приусадебное хозяйство и огородничество. О себе: дача 20 соток». Ищется новая лошадь вместо павшей.

А в самом конце стояло совсем коротенькое объявление, которое ударило меня прямо в сердце своей безыскусностью и величием. Я даже прочитал его в слух, чтобы другие тоже оценили. Эту сдержанную силу.

— Слушайте! «Мужчина познакомится с женщиной для встреч на её территории. Немного о себе: 30 лет, 25 см.»

— Двадцать пять чего? — не расслышал Зиновий Саныч.

— Сантиметров двадцать пять, — мрачно сказал Петя.

Наступила пауза. Каждый наверно подумал, как бы выглядело его такое объявление.

— И он считает, что это «немного»? — удивился Зиновий Саныч.

— Да нет, тут написано «немного о себе». Немного типа о себе, — сказал я, складывая газетку.

— Да, цифра оскорбительная, — заметил Зиновий Саныч.

— А я считаю, что это неправильно, — сказал Бушуев и как всегда выдал на гора очередную глупость, — Тут главное не длина, а состояние души.

— Заткнись, а? — попросил Петя — И без тебя тошно.

— Может опечатка? — предположил я, хотя знал что, это не так.

— А чё, — сказал Бушуев, — ещё и больше бывают. Вот, говорят у Петра I был… Говорят, даже горбатых лечил.

Петя внимательно посмотрел на Бушуева, хотел что-то сказать, но только махнул рукой.

— А чего ты расстраиваешься? Ты же не виноват! — сказал Бушуев.

— Ты это о чём? — начал нехорошо бледнеть Петя.

— Здрасьте! Нуты же сам мне рассказывал… — растерялся Бушуев.

— Заткнись, гад! — сдерживаясь из последних сил, сказал Петя.

— Да хорош вам… — поморщился Зиновий Саныч — Пойдёмте лучше покурим.

— Ты же бросаешь?! — удивился я.

— Ага, бросишь тут, — недовольно сказал Зиновий Саныч, и они втроём ушли в курилку.

— «Да, — зло подумал я, — Зиновий Саныч — светлая голова, кандидат наук. Бушуев философские стихи пишет, печатался в стенгазете. Петя в одиночку уже трёх медведей на овсах взял. А тут у человека 25 сантиметров и они перед ним полное дерьмо. А этот человек может быть абсолютный ноль и ничтожество, но докажи это женщинам. И будь ты трижды Эйнштейном или Эйзенштейном… Дикая несправедливость». И я вдруг решил позвонить этому фрукту. Послушать его голос.

Четыре раза было занято, потом соединили.

— Да, — затравленно сказал мужской голос на том конце.

— Я по объявлению. Насчёт знакомства. Хочу уточнить некоторые цифры, — сказал я.

— Уже и мужики звонят! — с горьким восторгом сказал голос и заверещал — Нет его! И больше не звоните сюда. В больнице он!

— Извините ради бога, а что с ним? — говорил я певуче, как по моему мнению должны говорить «голубые».

— В психбольнице! Его каждую весну «прокалывают», — ответили мне и дали отбой.

Я поцеловал телефонную трубку и рассмеялся. Мир снова заиграл и заискрился, и я передумал вечером брать с горя бутылку. Возьму, решил я, с радости.

И, расплёскивая эту радость вокруг, я помчался в курилку.

Развели у дороги костёр…

Мы с ней случайно познакомились на набережной. Дул приятный тонизирующий ветерок. Играли в догонялки зелёные волны. И мы гуляли туда-сюда. Она меня расспрашивала, видимо заинтересовалась. Я отвечал ей правду, потому что она была как всегда некрасива. Впрочем они обе были некрасивы: и правда и девушка. Но девушка меньше. Внешность ей приходилось компенсировать богатым духовным миром.

— А ты любишь читать? — спросила она.

Я замялся и ответил неопределённо:

— Да как сказать… Скажем так, умею.

Она погрустнела, но продолжала надеяться:

— А музыка?

— Что музыка?

— Тоже умеешь?

— На бубне, — сказал я, — И немного пою.

— Поёшь? — обрадовалась она — Из опер?

— Нет, — сказал я, — из фольклора. Частушки. Типа «жили мы на хуторе, все списки перепутали…»

Я вдруг испугался, что она попросит спеть, и предупредил:

— Сейчас я правда не в форме.

— А что такое? — обеспокоилась она.

— Трезвый, — объяснил я.

— A-а. А живопись любишь?

— Нет, живопись нет, — сразу сказал я, — Карикатуру ещё понимаю, плакаты там, а живопись уже никак. Чем больше похоже на фотографию, тем для меня живопись лучше.

— Это неправильно, — сказала она.

— Я знаю, — сказал я.

— А откуда у тебя этот шрам на лбу? — спросила она — Аппендицит?

— Нет, это после спецназа — ответил я.

— Ты в спецназе служил? — зауважала она — Группа «Альфа»?

— Нет, спецназ меня однажды забирал.

— Давай где-нибудь присядем, — сказала она — Что-то у меня голова закружилась.

Мы сели на лавочку. Я закурил.

— Ты что же и в тюрьме сидел? — опасливо спросила она.

— Сидел, но это в другой раз, — признался я — И совсем немного. Месяца два.

— А потом?

— А потом сбежал, — легко ответил я.

Она отодвинулась и вытерла носик.

— А сидел за что?

— За побег, сказал я.

— Я что-то не понимаю, — она потрогала лоб.

— А что тут понимать? — сказал я — Дезертировал из части и посадили.

— Дедовщина?

— Да нет, просто надоела несвобода. И чтобы других не убивать. Помолчали.

— А у тебя хобби есть?

Я подумал и сказал:

— Ты знаешь, наверно, есть. Люблю ничего не делать.

— И даже марки…?

— Что марки?

— Даже марки не собирал?

— Одно время я собирал пустые бутылки. Правда, недолго. А марки нет. Как-то не получилось с марками.

— А природу любишь?

— Это люблю. Когда-то я работал сторожем в морге и у меня там даже живой уголок был. Свинка была, правда, морская, и ёжики, муж и жена.

— Живой уголок в морге? — с сомнением сказала она.

— Ну да, — сказал я, удивляясь её сомнению.

— Ты женат? — наконец спросила она о самом насущном.

— Нет, не женат.

— Ещё или уже?

— Уже.

— А из-за чего?

— Она меня не любила.

— Я её понимаю, — вдруг сказала она.

— Я тоже, — вздохнул я и встал. — Пойдём я тебе мороженное куплю.

Мы съели по мороженному. Ела она красиво. Я как всегда.

— Не чавкай, — даже попросила она.

Я смотрел на её куриную грудь, несуразные ноги и думал, что надо прощаться. Ничего я её дать не мог, да и не хотел. И мне от неё ничего не было нужно. Нет никакой основы для продолжения. Но почему-то не уходил.

Зажглись фонари. В ресторане «Поплавок» уже настраивали электрическую бас-гитару для вечерней музыки. Стали подтягиваться девушки для своего вечернего бизнеса.

— А хочешь — сказал я, — пойдём ко мне? Тут через квартал.

— Я не могу так сразу, — подумав, сказала она и даже потупилась.

— Извини, — с облегчением сказал я.

Я провёл её мимо хихикающих проституток на автобусную остановку. Дал ей свой домашний телефон. Она дала мне свой. Пообещали перезваниваться.

Что сказать, её телефон оказался вымышленным. Впрочем, как и мой.

Главное-спокойствие!

— Ты чего такой весь помятый? Как из задницы вылез, — спросила жена, оглядывая меня перед выходом и морщась.

— Каков поп, таков и приход, — ответил я, чтобы отвязаться.

Жена по глупости сначала восприняла это за комплимент, потом за шутку, а когда мы вышли из подъезда, она поняла, что это — тяжёлое оскорбление.

— Ты на что намекаешь? Что я плохая хозяйка?

— Я ни на что не намекаю, — сдержанно сказал я — Просто пословица такая.

— Нет, намекаешь! Ты всё специально. Чтобы все видели! Твои измятые брюки… Ходишь, демонстрируешь. Вот какая плохая у меня жена. Ты специально меня позоришь. Специально! За что ты меня так ненавидишь, за что?! Как это подло…

Она напоминала мне бестолковую дворняжку, которая долго лает после того, как над головой пролетела муха. Чем так орать, лучше бы действительно погладила мне брюки.

Я молчал и старался сохранять спокойствие. И даже не старался, оно как-то само сохранялось.

В гости мы естественно не пошли и вернулись домой. Жена ещё немного повизжала о своей загубленной жизни, потом заговорила нормальным человеческим голосом. Перешла, так сказать, к главному.

— Если бы ты знал, как я тебя ненавижу.

Господи, как я ей верил! Искренность меня всегда подкупает. Надо было что-то ответить и я сказал:

— Это твои проблемы.

— Как я мечтаю, чтобы ты быстрее сдох. О как я об этом мечтаю! — продолжала она развивать дальше.

Это было что-то новое в её репертуаре. И даже пугающее. Тем более таким тихим, задумчивым голосом. Количество переходило в качество. Я даже не нашёлся, что сказать и сидел потрясённый. Тут по радио добрый женский голос сказал: «Московское время тринадцать часов», и я вдруг отчётливо понял, что это пришло время разводиться. Нельзя так её мучить своим существованием. Грех. Надо уйти…

* * *

… Когда нас развели, я вышел на судейское крылечко и закурил, оглядывая небо и треснувший мир вокруг. О мои наглаженные брюки начала тереться какая-то доверчивая кошка. Это меня доконало. Я посмотрел вниз на животное, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Но было бесполезно. Спокойствие превращалось в тупую свинцовую апатию.

Я знал, что это надолго.

Совет да любовь

Ко мне раз соседка пришла. Не дадите ли мне, говорит, вашу мясорубку? Буквально ненадолго. А соседка безмужняя. И халатику неё застёгнут не на все пуговицы. Макияж наложен и не кучей, а равномерно. И ноги параллельные до красивости. Я говорю: «Да вы проходите». Угостил её водкой. Разговорились. Потом помолчали. Незаметно дело дошло до поцелуев. А после короткой остановки на пуговицах пошло ещё дальше. Финишировали мы одновременно. Дал я ей потом мясорубку. Гляжу, а она опять халатик расстегивает. Я говорю: «В чём дело?». А она: «Мне ещё две луковицы и соль надо».

Через месяц за два стула она вышла за меня замуж. И я до сих пор не жалею. Чего эти стулья жалеть?

Приворот

Мишаня сел на кухонную табуретку и, закурив, стал вполголоса петь песню про чёрного ворона и про то, как он вьется. И всё это грустно как-то.

— Ты Чапаева из себя не строй, — сказал я. — Случилось что? Давай колись.

Он неопределённо махнул рукой в пространство. «Или премии лишили или опять баба не дала» — подумал я. Меня бабы отшивают на каждом шагу, но я в этих делах чересчур даже закалён и отношусь к неудачам как привычной рутине. Для Мишани же это всегда как микроинсульт и он долго приходит в себя, потому, что любит по— настоящему. Но западал он почему-то только на разных стерв и пожилых лахудр. А если всё это соединялось в одном лице, а точнее морде, он становился сам не свой от страсти и испытывал неизъяснимые трепет и наслаждение. Эти бабы его с волчьей безжалостностью обирали, а потом порожняком пускали в свободное плавание, да так ловко, что Мишаня ещё и чувствовал себя виноватым и даже ходил за это извиняться. Нельзя сказать, что он был дураком, но и не сказать этого тоже нельзя. Я его жалел и почему-то завидовал — таким идиотом мне уже никогда не быть. Годы сделали дело.

Через полчаса и две сигареты, кстати, моих, он, исполнив ещё «Догорай, моя лучина», наконец рассказал о своих проблемах.

Проблемах с одной пожилой техничкой, которую он безоглядно любил уже полгода. В общем какой-то детский лепет с мелкими вкраплениями секса. Я кстати знал эту стерву. Окружающие её почему-то терпеть не могли. Любил один Мишаня. Уже одно это вызывало во мне восхищение. Ему надо было как-то помочь. И я начал издалека:

— Ты, наверно, не знаешь, — как бы слегка смущаясь, сказал я — у меня бабка была цыганка. По отчиму. Только это, конечно, между нами.

Хотя я из-за белобрысости был похож на цыгана меньше, чем на папуаса, Мишаня мне безусловно поверил.

— Так вот, я могу поворожить и она к тебе вернётся — как можно буднечнее добавил я.

— А ты умеешь? Хватит врать-то! — скептически заулыбался Мишаня, но глаза его уже сияли верой.

Я не стал убеждать и равнодушно пожал плечами:

— Не хочешь, не надо. Дело хозяйское.

— Нет, постой! Серьёзно что ли?

И всё закончилось тем, что я после некоторых его уговоров и моих ломаний согласился ему поворожить. Как говорится, «снять сглаз и повесить на уши».

Мишаня добыл из своего пустого бумажника фото своей немолодой возлюбленной и долго на него глядел пригорюнившимися глазами.

Потом с этим фото я закрылся в спальне. Там я, лёжа на диване в темноте выкурил сигаретку, досчитал до ста, три раза с удовольствием плюнул в фотографию и вернулся.

— Все, готово! — доложил я — Слушай сюда внимательно. Пока с ней не встречайся. Выдержи характер. А в среду, но не в эту среду, а в следующую, подойди к ней, поговори и увидишь, что будет.

— А что будет-то? — радостно напрягся Мишаня.

— Я же говорю, увидишь. Но только в среду…

Мишаня пришёл через две недели, вернее прилетел на крыльях оглашённого счастья. Принёс бутылку водки. Долго благодарил. Отворачивая свитер, показывал на шее засосы. Рассказывал взахлёб и по два раза:

— Пришёл к ней в среду. Другой совсем человек. Прямо на шею накинулась! Прямо медовый месяц! Отчего это? И почему в среду? Прихожу в среду, а она… Другой человек прямо. Даже минет сделала…

Мишаня прямо шатался от своего счастья.

«Потому что у тебя в четверг получка, болван, поэтому и в среду» — хотел сказать я, но сказал совсем другое. Какую-то фигню.

— Я же говорю, бабка — цыганка передала… Всё дело в астрале. Канал был забит. Энергетика ауры не доходила.

Когда Мишаня вприпрыжку ушёл, я грустно налил себе рюмочку и вдруг почувствовал себя безумно старым и каким-то изъятым из обращения.

Но потом выпил рюмочку и это чувство отошло. Правда, совсем недалеко.

Председатель

Была у меня когда-то дача. Жена по глупой жадности купила. Но я на ней как-то сразу надорвался и дальше дело не пошло. Кое-как потом продали.

И был в нашем кооперативе председатель. Боевой мужик. На отчётно-перевыборном собрании он прямо блистал. Его доклад вызывал оторопь восхищения. Перед нами стоял Павка Корчагин наших дней, правда довольно упитанный. Такой боевой братишка. Как он, не жалея времени и сил, радел о нас, которые это не ценят. Не спал ночами, не ел обедами… Своя дача из-за этого быльём поросла. Прямо горел на своём священном посту. Даже инфаркт и желтуху от этого перенёс.

Говорил он это не в лоб, а намёками. Закоулками подводил к этой магистральной мысли. Что он де святой человек и кости положит за народное и дачное дело. И весь его загорелый облик подтверждал это, а глаза были удивительно честными, как у отличника народного образования. Ему даже хлопали. Правда я не хлопал. Не потому, что не хотел, а потому, что кровавые мозоли не давали. Болели очень.

Потом была ревизия и выяснилось, что он несусветный ворюга. Разворовал страшную уйму наших денежек. У меня был шок. Если ему нельзя верить, такому человеку, то кому же можно?

Осенью опять состоялось собрание и выдвинули нового председателя. Кристального человека. Его уполномочили и доверили самое святое — печать и кассу. С тем и разошлись на зимовку.

А весной выяснилась страшная вещь. Все провода электричества за зиму сняли безработные злоумышленники и мы остались без света. Дачи разграбили и частично сожгли. Много домиков просто разобрали на кирпич. Нанятый новым председателем сторож ничего толком объяснит не мог, так как по его словам с октября по март месяц включительно находился в небольшом запое. Говорил, что это у него каждый год. Ещё с комсомола.

Мне как обычно не повезло. Как я не мечтал, мою дачу не разобрали, не сожгли и даже не выломали дверь. Я как-то надеялся, что добрые люди её сожгут, и моя дачная эпопея благополучно закончится. Вкалывай теперь.

И это было не всё. Весной вовремя не укрепили дамбу и нас затопило половодьем. Некоторые дачники на своих участках успешно ловили сетями рыбу. Вымокли все косточковые культуры. Потом начались проблемы с поливом. То кабель не тот, то мотор сгорел из-за фазы, то угнали понтон. И мы до июля месяца поливали всё на руках. А много ли ведёрком польешь? Чудовищные предпосылки для геморроя.

Председатель бегал, как угорелый, утирая лицо грязной майкой. Но дело не шло. Наконец наладили полив, но тут отключили за долги электрический ток. И договориться не удавалось.

Дачники грозили председателю мотыгами, старухи впадали в истерику.

К августу наш председатель как ни крепился, а всё же поседел и часто безпричинно плакал. Такой совестливый человек. А неприятности нарастали. От керосиновых ламп и пьяных окурков сгорели ещё три дачи. Свирепствовали медведка и колорадский жук. У сторожа сдвинулись внутренние часы и его зимний запой начался летом. Два пенсионера насмерть отравились несвежим спиртом. Участились случаи воровства из земли овощей и картошки. Толпами бродили бичи. Без вести пропадали куры. Всё шло наперекосяк.

И честного председателя, всячески при этом обзывая, сняли. Дела он сдавал, как побитая собака.

Поставили старого. Того Павку Корчагина и несусветного ворюгу. Он сначала кокетничал и отказывался. Говорил, смущаясь: «Я наверно воровать буду…» «Воруй! — убеждали его дачники — Главное чтобы полив был». Ему дали карт-бланш на всё. Он оживился и в конце, жестикулируя кепкой, даже выступил с небольшой программной речью. Её квинтэссенцией было: «Смотрите у меня!».

Ему опять хлопали. Расходились оживлённые и довольные. Каждый старался пожать председателю его павкокорчагинскую мужественную руку. Приглашали на самогонку и гуся…

А что было дальше, я не знаю — наконец нашлась семья идиотов, которая купила мою дачу.

Спился

Мы сидели с Васей в гадюшнике и с аппетитом приканчивали третью бутылку. Выпили мы уже много и поэтому хотелось ещё.

— Да, жалко Сухова, — думая о чём-то своём, вдруг сказал Вася и нервно закурил.

— А чё жалко-то? — не понял я.

— Спился чувачок, — грустно сказал Вася и, скорбно помолчав, пояснил — Видел его недавно. Трясётся весь. Фуфайка прожженная. Ужас. А какие руки золотые были. У меня до сих пор этажерка его стоит. Давай за него.

— Давай, — поддержал я И мы допили.

Васю развезло, особенно в коленках, и я кое-как допёр его домой.

На следующий день ближе к вечеру, скитаясь в поисках пяти рублей у хлебного магазина, я встретил Сухова. Он смотрел на меня с какой-то тревожной жалостью. Как смотрят на человека, у которого рак, а он не знает.

— Ты чего? — спросил я.

— Да сегодня с Васькой утром похмелились. Еле до дома потом его дотащил. Он говорит — ты спился совсем. А я гляжу, ты ещё ничего, — рассказал простодушный Сухов.

— Врёт он всё, этот Васька, — от возмущения у меня даже прошла голова.

— Козёл! Пусть за собой сморит.

— А что такое?

— Что, что… Спился Васька на нет, вот тебе и что, — зло сказал я.

И, жалея своего безвременно спившегося товарища, мы пошли к Маньке, у которой был не очень вонючий украинский спирт, и она торговала им через форточку.

Антишумахер

Я— нетипичный мужчина. А может типичный немужчина. Не знаю. Но я абсолютно равнодушен к машинам и авто. У меня к ним даже врождённая и хроническая антипатия, перешедшая позднее в открытую форму.

Даже в глубоком детстве я не играл в машинки, а предпочитал им куклы. Но, увы, играл я с ними не так, как играют девчонки. Мои задатки и наклонности выяснились очень рано — я любил раздевать куклы, а освободив от одежд, придавать им различные двусмысленные и пикантные позы. Это мне нравилось, да и сейчас нравится. Правда с кукол я переключился на живых женщин, но сути дела это не меняет.

Так что в марках машин я разбираюсь на уровне «легковая», «грузовая» и автобус. Ну и, конечно, трактор. А от слов «жиклёр», «карбюратор» и «искру не даёт» меня охватывает тоска и бессилие. На человека, разбирающегося в анатомии автомобиля, во всех его железных кишках и требухе, одним движением пальца нащупывающем его эрогенные места, я смотрю, как на бога. То есть с подозрением, потому что уверен, что разобраться в этом невозможно. А человек этот, как и бог — обыкновенный шарлатан и жулик. Шофёр из меня, естественно, тоже никакой. Сами посудите — реакция, как у бегемота. Пока дойдёт что и как. А также отсутствие глазомера и даже ухомера.

Ко всему фантастическая рассеянность и реальная тупость. Всё это создаёт определённые трудности при езде и остановах. Поэтому я старался с машинами не общаться.

Но однажды злое копыто судьбы наступило мне на мою мозоль. После смерти одного родственника мне досталось в наследство консервная банка под названием «Москвич». А всех москвичей я не любил ещё с армии. Если бы я знал, что он мне достанется в наследство, я бы отправил этого своего родственника загодя в самый лучший санаторий, сводил бы его к хорошему ветеринару или врачу… Главное, чтобы он жил, жил и жил. Но тем не менее это случилось и этот «Москвич» был в моей судьбе. И хорошо, что был, в смысле, что уже прошло.

Начал я ходить на курсы шоферов, начались самые страшные полгода в моей жизни. Знаки и правила я освоил на удивление быстро. Но вождение…

Когда я впервые уселся за руль, инструктор внимательно оглядел меня и, вздохнув, спросил: — Передачи-то переключать умеешь?

— Умею, — гордо ответил я, думая, что он имеет виду телевизор. Первый там канал, второй…

Но он оказывается говорил о других передачах, о которых я даже не слыхивал.

Сильно он со мной намучился. Начинался урок и первым делом мы заезжали в винно-водочный, где инструктор брал себе бутылку. Трезвым он ездить со мной откровенно боялся. На сильные ощущения он оказался слаб в коленках. Но и водка не всегда помогала, к концу занятия порой приходилось закупать ещё и валидол.

Так что права мне пришлось просто купить. И потом начать потихоньку ездить самому и я безумно боялся кого-нибудь задавить. Содрогаясь от омерзения, со змеином клубком тоскливого ужаса в животе я усаживался за руль, долго водя ручкой, нащупывал нужную передачи и наконец рывками выезжал на улицы родного города. И улицы преображались — на них становилось оживлённее и веселее. Видимо, чтобы подбодрить меня, водители других машин начинали мне активно сигналить. Некоторые даже приветственно махать рукой. Я только не понимал одного — почему эти руки сжаты в кулак? Я ехал по городу и моя машина была похожа на молнию — очень часто она ударяла в дерево. Как таёжный охотник-промысловик, я оставлял на своём пути зарубки.

Когда я возвращался домой, меня спрашивали…

— Ну и как сегодня?

— Нормально, — уныло докладывал я и начинал перечислять — Четыре раза назвали козлом, пять раз идиотом и по одному разу долбоёбом и пидорасом. Ну и так по мелочи. Нет, сегодня не били. Так что сегодня нормально. Кстати, почём сейчас новое крыло?

— Дерево?

— И ещё столб.

Да и машинка мне досталась та ещё. Повадки у неё были, как у хорошей собаки — стоило её оказаться на улице, как она начинала резвиться, искать контакта с другими машинами… Ну что было хуже всего, она как собака старалась не пропускать ни одного столба. Завидя столб, она сразу через все преграды устремлялась к нему. Собаки справляют у столбов нужду, а зачем это нужно машине, я так и не понял. От меня требовалось все мои умения и воля, чтобы её переубедить с помощью баранки и тормозов. Но, увы, порой машина оказывалась у столба быстрее, чем я успевал это заметить. Может она хотела покончить свою жизнь самоубийством? Как знать…

И ещё она иногда вредничала и отказывалась заводиться. По хорошему машина не понимала. Приходилось вылазить наружу и пинать её по баллону, желательно при этом сквернословя. Часто это помогало.

Но вообще-то моя машина была мужского рода — «Москвич». И он мне достался уже пожилым, с целым букетом болезней. Страдал старческой прожорливостью бензина, недержанием масла, пониженной кислотностью аккумулятора, метеоризмом (постоянно попёрдывал), шизоидным типом зажигания, развалом, причём полнейшим, задних колёс, нервным тиком передней фары, параличом генератора и грыжей одного колеса. Ко всему повышенная потливость стёкол, лишай на заднем сидении и ларингит звукового сигнала. Но несмотря на старость у «Москвича» ещё случались ночные поллюции — ночью непроизвольно спускал один из баллонов.

Машина была цвета морской волны. Но после этих встреч со столбами поверхность машины скоро стала походить на морскую волну не только цветом, но и формой. Такое небольшое волнение на поверхности. И однажды, как водится, случился девятый вал. По рассеянности я проехал на ручном тормозе от дома до первого красного светофора. Жму на тормоза, а тормоза уже перегорели. Что мне оставалось делать?

Среди машин, скучавших перед красным светом, я выбрал на глазок, какая подешевле, чтобы потом поменьше платить, и врезался в неё. В общим сэкономил.

В конце концов я продал «Москвич», вернее что от него осталось на запчасти. Став опять пешеходом, я испытал неимоверное облегчение и из пивной не выходил до закрытия. Помнится на радостях даже блевал.

Так закончилась моя позорная шоферская эпопея. И я считаю, что легко отделался и, конечно, моему ангелу-хранителю пришлось попотеть в то время. Не исключено, что он даже поседел.

В общем не люблю я автомобили. И боюсь только одного. Что когда-нибудь один из них в отместку за мою нелюбовь меня задавит. И мы будем в расчёте.

Вот так

Вот так проживёшь с одной женой всю жизнь и ничего толком не видел. Ничего не испытал, кроме скуки. И становишься жёноненавистником. Чего-то не хватает. Слишком всё без изменений, изо дня в год. Потом вдруг — бац! И внезапный, как укус слепня, развод. Живёшь в одиночку. Завихряются события. Начинаются любовные романы и повести. И опять чего-то не хватает. Слишком всё с изменениями. Хочется покоя и чистых неодорированных носков. Определённости в завтрашнем дне и сегодняшней ночи. И так пока снова не женишься на ком-нибудь голубоглазом. А что будет дальше, смотрите выше. Или вокруг.

Одиночество навсегда

Первое на что я обратил внимание, когда впервые увидел Настю — это была, извините за искренность, её жопа. И я даже не обратил внимания, внимание как-то само обратилось. Попробовало бы оно не обратиться.

На такую жопу, как на улыбку Моны Лизы можно было смотреть бесконечно. Вы не поверите, но она жила отдельной от своей обладательницы, но не хозяйки жизнью. Жизнью сложной, может быть даже духовной. Она то без видимых причин вдруг кокетливо вздрагивала, то по ней пробегала какая-то мятежная волна, то пока Настя не видит, она вопреки законам инерции уходила куда-то в бок. Иногда, когда было весёлое настроение, ягодицы играли, как будто их подкидывал жонглёр. Хотел бы я быть этим жонглёром. И чувствовалось в ней что-то эпическое. Она была энергетическим центром этого мира.

На это творение природы можно было молиться и называть себя жопопоклонником. И это без всяческих педерастических мотивов.

Один мой знакомый, но тем не менее талантливый поэт после ночи, проведённой с любимой, выразился в стихах так: что когда он держит задницу этой любимой (секс сзади), то ему кажется, что у него в руках весь земной шар. По-моему сильный образ, а поэт — счастливый человек, если чувствует такое. Не знаю, что он написал бы, если бы подержал за задницу Настю. Наверно почувствовал бы в руках вселенную.

Но если говорить начистоту эротического в ней было не больше обычного. Иной наливной или слегка курдючного вида провисший зад раскрепощал мою фантазию больше.

Но вернёмся к знакомству с Настей. Главное я уже отметил. Потом по мне, как акварельной кисточкой мазнули её большие серые глаза с красивыми ресничками. И я сразу как-то понял, что это были глаза одинокого человека. Несмотря на козырную внешность и на безусловную востребованность мужчинами — одинокого. И ещё. В глазах одиноких людей обычно присутствует и мелькает горечь и усталость. В её же глазах ни горечи, ни тем более усталости не наблюдалось.

Обыкновенный ищущий любви или партнёра взгляд, какой бывает у собак, когда они потеряются.

И мне Настя сразу как-то приглянулась. Когда я узнал её поближе, то понравилась ещё больше. Хотя красавицей, откалиброванной в сознании телевидением и порножурналами, она не была. Просто миленькая внешность. И мы с Настей вместе работали. И даже не вместе, а в одной фирме. Я простым работягой, она переводчицей на самом верху. Фирма была иностранной и поэтому переводить с английского на русский и обратно приходилось много. Видел я её, только когда нас возили в столовую. Пять минут туда и столько же обратно. И я на Настю постоянно смотрел. Любовался. Её очень красивой, кошачьей грации шеей. Чуть одутловатым лицом. Ищущими глазами. Искала она, конечно, не меня. Но заметив мои угрюмые взгляды, стала на них отвечать.

Тренировала свою неотразимость. Я же, возомнив о себе, предложил её как-нибудь встретиться. На что я надеялся неизвестно. Её окружали красивые молодые самцы. И каждый с непристойным предложением. Впрочем, как и я. Изящные, умненькие и денежные иностранцы с такими же предложениями, спрятанными под улыбку. И объективно говоря, по внешним данным я должен быть последним, с кем бы ей захотелось встречаться. Но тем не менее. В ответ она сказала, чтобы я перезвонил — здесь неудобно разговаривать. Я перезвонил, нёс всякую белиберду, а она ответила, что ничего не получится, что главное для неё — работа. Я сначала не понял, а потом узнал, что служебные романы здесь сурово карались и заканчивались увольнением одного из участников. Ещё позже я догадался, что таким элегантным способом меня просто отшили. Её голосок в трубке был удивительно блядским. Это её «да, слушаю» с несколькими придыханиями — было что-то. Но не грубо, а прозрачно — как оргазм феи. И я пересиливая себя, чтобы не выглядеть окончательно нелепым и смешным, перестал на неё смотреть. Не боец я по натуре.

Потом мне сказали, что она из столицы и раньше работала на радио — вела какую-то ночную эротическую передачу и голос — это профессиональное.

Есть такая игра у женщин. Показать доступность, спровоцировать мужчину на какие-то начальные действия, а потом сказать: «Что вы себе позволяете, голубчик?» и мужчина чувствует себя растерянным идиотом.

Я видел, что так же как со мной, она переглядывается и с другими. Но тоже без конкретного результата. И не я один обжёгся — много нас. Но тем не менее было обидно.

Работали у нас и ещё женщины, абсолютно нормальные сучки — напряжённая половая жизнь, пиво, шашлыки, покупка машин и квартир. Сгусток ума и воли. А Настя была одна, несмотря на свою уникальную жопу. Я чувствовал, что у неё какая-то проблема в интимной сфере, но дальше фригидности мои дедуктивные способности идти отказывались.

Потом произошла реорганизация фирмы и всех переводчиц и делопроизводителей перевели к нам, и я стал видеть Настю чаще. И вообще встал в тупик. Оцените следующее. Несмотря на работу в эротической передаче, она услышав какую-нибудь пошлость или двусмысленность, краснела, как маленькая девочка. И это в тридцать лет. Она вообще была единственным человеком в нашей фирме, который мог краснеть и не от водки. Но никто, кроме меня, это не ценил. Принципиально не ругалась матом. Тоже тревожный фактик. А ведь была когда-то замужем, но ничему не научилась.

Другие продвинутые по службе женщины нас работяг сторонились и в принципе считали вонюче-портяночным быдлом. Настя видела в нас равных и всегда шла на разговорный контакт, который мы мечтали сменить на половой. И вообще она была удивительно простая и коммуникабельная. И это не та простота, граничащая с дебильностью, как у многих, а какая-то другая. Человек очень закрытый, но простой.

Она никогда не тянула одеяло на себя, не жаловалась на тяготы человечьей жизни. И говорила о людях только хорошее. В ней было мало женского кокетства, но много женственности. Если суммировать, то она выглядела белой вороной. А белых ворон стараются уничтожить. Это особенность животных и, естественно, людей. Не специально, конечно, а на подсознательном уровне. Непохожий значит опасный. Значит «ату его!». Тем более в женском коллективе. А тут ещё сменили босса и прислали нового — человека с хемингуеевской внешностью и красивыми, но пустыми глазами. Он оказался идиотом и тяжёлым параноиком. Видимо сказалась хемингуеевская внешность.

Прессинг желающих пристроить в красивом теле свой член мужчин, новый босс и, главное, прищуренное отношение других женщин — всё это наслоилось и сказалось. И Настя уволилась. Видимо не могла уже терпеть. Как птичка устала жить в холодном пространстве с нехваткой кислорода и улетела в другие края. Я об этом узнал слишком поздно и даже не успел попрощаться.

А через полгода после её отъезда мы узнали, что она была инфицирована СПИДом. Вот и всё. И при чём здесь жопа?

В дверь позвонили

В дверь позвонили. Кратко так, дзинь и всё. Петрович спрятал колбасу в холодильник; хлеб, подумав, оставил и пошел открывать.

— Здоров! — сказал стоящий у порога Сысоев. Сказал как-то смущённо и заискивающе. В глазах неуверенность.

«Деньги пришёл занимать»-зажёгся в голове у Петровича сигнал тревоги.

— О, кого я вижу! — однако мужественно сказал он и посторонился, пропуская Сысоева на свои 52 приватизированных квадратных метра.

Пока Сысоев возился со шнурками, Петрович, глядя сверху на его голову с двумя макушками, пересиливая себя, сказал:

— Проходи, щас чайку попьём.

И ему внезапно захотелось ударить по этим двум макушкам чем-нибудь тяжёленьким и железным. Но он был воспитанным человеком.

Через минуту Сысоев сидел, сложа ручки, на кухне, молчал и улыбался, чтобы Петрович расслабился.

— Чего это у тебя здесь колбасой пахнет? — спросил вдруг он, принюхиваясь.

Петровича передёрнуло.

— Да это с улицы. Колбасный цех за углом — объяснил он и открыл форточку.

— А-а — сказал Сысоев. — Вкусно.

Петрович разлил по чашкам бледный и уже испитой чай.

«Даст, если чаем угощает. Главное не сразу, главное не спугнуть» — думал Сысоев.

Пили молча. За стеной громко учились на пианино.

— Хороший чай, — душевно сказал Сысоев — только заварки мало.

Он был плохим дипломатом.

— Откуда, Стёпа, заварка? Остатнее допиваем, — начал жаловаться на бедность Петрович и, честно глядя в глаза Сысоеву, подумал: «А вот хрен ты у меня, чего получишь».

Сысоев что-то почувствовал, да и слова про заварку его не обнадёжили, и он повёл разговор про разное. Минут десять болтали о том, о сём. И Петрович уже стал подумывать, что он ошибся в Сысоеве — тот просто так пришёл. Мой друг дружески зашёл меня проведать, а я уже бог весть чего подумал, успокаивал себя Петрович, прихлюпывая чай. Но тут Сысоев зачерпнул полную ложку варенья, потом ещё одну пополнее, и у Петровича понурилось внутри — за деньгами пришёл! — и он совершенно ник месту сказал:

— Вот, Стёпа, так и живём. С копейки на копейку.

Сысоев перестал рассказывать о том, какие лещи ловятся на Анисином озере, и он мстя зачерпнул ещё одну ложку. Аж на стол наляпал. «Сволочь, — думал Сысоев, сплёвывая косточки, — вчера деньги получил, а теперь с копейки на копейку».

А Петрович развивал:

— Ботинки вот на зиму нужны и фиг чего укупишь. Чрезвычайно стеснённо живём материально.

Сысоев хотел сказать: «А на какие шиши ты мягкий уголок купил, паскуда?» Но естественно не сказал.

— Вчерась вот бабки получил, долги раздал и осталось хрен да маненько. — распалялся Петрович. Говорил он так искренне, что ему даже стало жалко себя.

Сысоев сочувственно кивал и вдруг, даже отказавшись покурить, стал прощаться.

— А ты чего приходил — то? — спросил Петрович, изображая рассеянность и недоумение, когда Сысоев вторично возился со шнурками. Он глядел на две макушки Сысоева и сейчас ему хотелось их погладить. Сысоев молчал и только угрюмо сопел.

— Может ложечку дать для обуви? — был до конца гостеприимным Петрович.

— Да не, я так — отказался Сысоев.

— Такты заходи, если что. Когда с деньгами там трудно или проблемы какие, — частил Петрович. У него было такое чувство, что Сысоев на него обиделся.

Сысоев запнулся и, набычившись, выдавил:

— Не займёшь двести? Во нужно.

Стыд волновал его волосы.

— Отчего же не занять? — неожиданно для себя сказал Петрович и почувствовал, что-то тяжёлое спадает с его души — Сразу бы сказал. Всё стесняешься. А то одного варенья на двадцать рублей съел.

— На неделю. Максимум до четверга, но я постараюсь пораньше, — говорил Сысоев, а сам думал, пошутил Петрович про варенье или всерьёз…

Больше они не дружили.

Ангелы

Ангелы пропели утро и я проснулся. И не знал для чего. Прошлёпал в другую комнату, пнул кота, посмотрел на термометр. За окном опять слякоть и гнилая оттепель. Сел пить чай. Кот не унимался со своим «мяу». Дал ему хлеба. Он понюхал, понурился и скрылся. «Так тебе и надо подлецу» — зловредно подумал я и сел читать книгу, чтобы убить время, а заодно и жизнь. Книга была про одного честного мента. Одним словом, фантастическая. Как он расследовал и оказался умнее всех. Как он страстно перестреливался с преступниками и даже душил руками. Как на него бабы вешались, а он на них «тьфу». И был он красивый и сильный. К обеду книга закончилась. Было такое ощущение, что давали конфетку, а съел кусок дерьма. Это я фигурально. Конфетки мне никто не давал давно. И уже не даст. Конфетки нужно брать. Они достаются красивым и сильным. И в целом мир устроен для них. Остальные статисты, которых можно и не учитывать. Когда я почувствовал себя окончательно слабым и некрасивым, неожиданно позвонила Она и говорила неожиданно уступчивым голосом. Ночевал я у Неё. И во время ночёвки чувствовал себя красивым и сильным. Но ангелы утром не пели.

Бешенный

Все люди разные. Каждый наособинку. Но всех я охватить не в состоянии, поэтому расскажу только об одном. Человеке по фамилии Голубев. Вася Голубев. Тихий, слегка заморенный и гундосый мужчина.

И очень спокойный. Его изба гореть будет, а он и шагу не прибавит. Так что очень спокойный. Кличка — Бешенный. Потому что Вася трезвый и пьяный — это как лёд и пар. Состав один, но качества противоположны. Кто учил физику за пятый класс, тот меня поймёт.

А пьяный Вася был несуразный драчун. Чуть что сразу лез щупать кулаком морду. И это всё несмотря на тщедушный и озябший вид. Как любая гулянка, он безошибочно выбирал в компании самого здорового и, набрав определённый градус, находил повод — не так сидишь, не так сморкаешься, на какие шиши такую счастливую морду наел? — и лез драться. И естественно получал. Но сильно Васе не навешивали, потому что за достойного соперника не считали. И я ему навешивал. Однажды мы пили на троих с нашим местным долгожителем шестидесятилетним Михеичем. И за не— имением лучшего образца Вася прыгнул на меня с вилкой.

С одной стороны это симпатично, когда человек старается не обижать слабых, но с другой… Ведь даже когда всё было культурно и с жёнами, детьми всякими — Вася портил всем праздник. И нельзя было расслабиться. Того и гляди налетит.

Все знали, если Вася пришёл с женой — будет скандальчик. Хозяйки переживали за хрусталь и сервизы, мужики что покрепче начинали озираться. Они, то есть мужики всячески заискивали перед Васей, втирались в доверие и дружбу, но Вася оставался непреклонным — он выбирал самого здорового и начинал драку. И ему начинали навешивать. Одним словом, после бутылки водки у Васи что-то перемыкало. И открывался клапан для мочи в голову.

И постепенно Васю с супругой перестали приглашать на всё торжественные мероприятия и посиделки. Кому нужны проблемы? Васиной половине Вере, обожающей веселье и танцы, этот апартеид не понравился и она подвигла Васю лечиться от алкоголя. И он послушно закодировался на три года. И всё пошло прекрасно. Во время застолья Вася вёл себя очень лояльно, накладывал женщинам салаты, пел вместе со всеми песню про капитана, который был приветлив и приглашал в каюту доверчивых пассажирок…

С мужчинами Вася больше молчал и непритязательно улыбался. Очень тихий и спокойный. Про его кодировку все давно забыли. Ну не пьёт человек и не пьёт. Мало ли какие бывают неприятности в жизни. Но Вася помнил.

И на именинах Свистунова кое— что случилось. Сначала процесс шёл по старой схеме. Все, как дрозды, расселись по местам и налили по первой, чтобы поздравить и закусить.

— А мне почему не налили? — вдруг спросил Вася.

— Такты же не пьёшь! — удивились все.

— Да нет, — сказал Вася, весь светясь таинственным светом — ошибочка. Вчера моя кодировка закончилась и я уже пью.

Наступила неловкая пауза. Жена Вера побледнела. Но что делать, люди — не звери, и Васе налили. Отзвучал тост, все чокнулись и выпили. И Вася тоже выпил, закусил маринованным валуем, пожевал губами и вдруг со словами: «А чего зря время терять?» встал и ударил кулаком сидящего слева бухгалтера Аникеева, очень дородного мужчину, в лицо. С правой в торец и ударил. Аникеев изумлённо хрюкнул и брякнулся со стула. Представьте себе его состояние — сидишь, выпил водки, жуёшь колбасу, жизнь прекрасна и вдруг получаешь в бубен. Как и положено, женщины завизжали, мужчины оттащили от бухгалтера счастливого Васю…

Вот такой случай. Три года человек ждал и дождался. Так что не отчаивайтесь. Будет и на вашей улице праздник.

Рассказ вокзального незнакомца

— … После того, как жена пыталась нанять для меня киллера, я понял, что пора разводиться. После раздела нажитого имущества, которым руководила жена, мне достались чемодан с носильным барахлом, деньги на троллейбус и указание больше здесь не появляться. Тёща на радостях даже поцеловала меня.

Родственников у меня отродясь не было и я пошёл, куда глаза глядят. Было немного смешно, что меня так облапошили. Но комедия заканчивалась и начиналась драма. С одним действующим лицом и без зрителей. Мой стартовый капитал для новой жизни ограничивался пинком под зад. А без жилья, без денег и с моей неординарной внешностью трудно что-либо добиться.

Три дня я ночевал на вокзале и его антисанитарных окрестностях, а потом чудом снял комнату у одной бабки. Но скоро я заметил, что эта бабка имеет на меня какие-то сексуальные виды. Внешность её я описывать не буду, а то мой рассказ получится слишком трагическим. Скажу только, что она была косая на один или два глаза, лысовата и с каким-то слипшимся обоссаным лицом. Пришлось признаться ей, когда она в очередной раз запёрлась ко мне ночью в одной сорочке, что я — гомосексуалист и импотент. А чтобы было наверняка, я изобразил смущение и, взяв с неё клятву о неразглашении, наплёл ей, что ко всему прочему я ещё и фригидный гермафродит. Бабка ушла потрясённая и долго плакала в своей девичьей светелке.

Жизнь налаживалась. Я слегка помогал бабке по хозяйству, а, когда не было настроения, то объявлял, что у меня болезненные месячные и весь день валялся на диване. Но через две недели бабка, вернувшись с базара, застукала меня с одной десятиклассницей, на которую я угрохал последние деньги. От негодования у неё даже исчезло косоглазие и разлиплось лицо. Крик её у меня до сих пор стоит в ушах. Смысл крика сводился к тому, что разврата и не с ней она в своём доме не потерпит, так как женщина набожная и целомудренная.

После этого я «зайцем» приехал в этот город. Даже не побрился. Два дня ем в впроголодь. Как спартанец, не меняю бельё. Зачем приехал? — спросите вы. По слухам я здесь когда-то родился. Буквально где-то здесь. А на родине и бомжевать приятней. Да и хочется предостеречь других, чтобы больше здесь не рождались. Всех их ждёт незавидная судьба. У меня тухлые перспективы и блестящие возможности их осуществить. К примеру…

… Но тут к сожалению объявили мою посадку и я так и не дослушал его до конца. А было бы крайне любопытно. Крайне. Тем более, что я родился здесь и ехал в его город жениться.

Свидание

— Расскажи мне что-нибудь о себе, — попросила она, когда мы остались одни.

— Когда меня в первом бою контузило… — начал я врать мужественным голосом.

— Нет, нет, не это. Что-нибудь другое.

Я стал вспоминать, что у меня было другого в жизни. Но всё было неинтересно, хотя вот…

— Когда я во второй раз заболел менингитом… — опять начал я.

— Не надо. — мягко попросила она — Это я уже поняла.

— Ещё меня в детстве собака укусила — похвастался я и уточнил — В детдоме.

— Ты что, детдомовский?

— Нет, у меня мама там поварихой работала, а я к ней приходил.

— Воровала наверно.

— Кто?

— Твоя мама.

— Не без этого. А ещё меня в школе на второй год однажды оставили. По ошибке.

— Как понять по ошибке?

— Фамилии перепутали. Я Ладыгин, он Ладогин, вот и перепутали. Но к счастью, через год всё выяснилось. Директора ещё сняли.

— А в роддоме с тобой ничего не случилось? — она внимательно посмотрела на меня.

— Случилось. В роддоме я родился. Почувствовал вкус к жизни.

Она взглянула на часы и вздохнула:

— У тебя водка хотя бы есть?

— Нет. Водку я дома не держу. Вернее она сама не держится. Но я сбегаю. И сбегал.

— За что пьём? — спросила она. — За брудершафт, — сказал я.

— На брудершафт, — поправила она. Мы выпили и поцеловались.

— А почему у тебя так мало зубов спереди? — наконец заметила она.

— Годы — туманно ответил я.

— А я думала, выбили.

— Половину выбили, половину годы.

— Кто выбил? Хулиганы?

— Да нет. Хоккей смотрел в Лужниках и шайба попала. Щелчок Фетисова. Помолчали.

— Ну как ты? — спросила она. — Третий ведь час сидим.

— Ты знаешь, что-то виагра не действует. — пожаловался я — Наверно просроченная.

— Ты даже с виагрой не можешь. То же мне «вулкан» — упрекнула она и стала одеваться.

Больше я её домой не приводил. Только зря виагру переводить.

Маньяк

У нас тут в районе сексуальный маньяк объявился. Безвредный такой, в смысле не калечил. Главное — не сопротивляться. А то он и насиловать не будет.

И изнасиловал он таким макаром человек пять. В основном женщин. Пошли о нём хорошие отзывы. Тем более никто не забеременел. Но с шестой женщиной вышла небольшая неувязка. Шестой оказалась Вера Семёновна Крыльцова и во время насилования она впервые за 20 лет своей счастливой супружеской жизни испытала иностранное слово «оргазм». Весть распространилась, и муж Крыльцовой Степан Игнатьевич ходил, как оплёванный. На него показывали головой и хихикали.

Степан Игнатьевич не спал два дня и решил отомстить. Сбрил он усы, достал светленький парик и в мини-юбке, цветастом полушалке и женских лёгких штиблетах начал прогуливаться в качестве приманки у забора. Там, где обитал и любил вечерами насиловать и доводить до оргазма доверчивых женщин этот маньяк-маньячище. Ноги у Степана Игнатьевича, прямо скажем, были не очень параллельные, грубо говоря, кривые. Кривизна усугублялась волосатостью и венозными прожилками. Лифчик с двумя антоновскими яблоками постоянно норовил сползти к животу. Талия как таковая отсутствовала. Зад был плоский, как будто по нему долго били совковой лопатой. Одним словом, дамочка не ахти. Вся надежда была на половую беспринципность и неприхотливость маньяка.

Так вот ходил с накрашенными губами Степан Игнатьевич два дня вечерами у забора. Выкурил за это время 2 пачки «Примы», запив их литром водки — никто не насилует. На третий день Степан Игнатьевич совсем было разуверился в своей затее. Даже одним яблоком из лифчика с горя закусил. Ко всему мужики пристают: «Девушка, как вас зовут?». И так идут за Степаном Игнатьевич до первого фонаря. А при свете увидят лицо и фигуру, говорят: «Ах, извините, я вас с другой спутал».

И вот на этот третий день в 11 с четвертью, когда Степан Игнатьевич, закусив и вторым яблоком, собрался уже идти домой, подходит к нему здоровенный рыжий мужчина и, оглядываясь, заявляет:

— Я, гражданка, сексуальный маньяк. Зовут меня Витя. Пройдёмте ненадолго в кусты.

Смотрит Степан Игнатьевич на маньяка и чувствует— не сладить ему с ним. И говорит: «Позвольте, как в кусты?».

Но эти слова он говорит уже на весу, потому, что маньяк, подняв его за шкирку, уже нёс на ложе своей болезненной страсти.

На ложе Степан Игнатьевич стал отбиваться и целомудренно сдвигать коленки. Насильник опешил:

— Я не понял, гражданка. Так мы будем насиловаться или только глазки строить? Потом же мне сами «спасибо» скажите, — и дёрг юбку. Показались ядовито-синие семейные трусы Степана Игнатьевича.

Маньяк опешил вторично:

— Так вы часом не пидаросом будете? Значит, заезжий Егорка в шоколадный цех. Ах ты, голубая твоя морда! — он пнул Степана Игнатьевича и, потеряв к нему сексуальный интерес, стал застёгивать ширинку.

Степан Игнатьевич сказал ему в спину:

— Гад ты! Всю жизнь мне испортил. Убить тебя мало.

Но насильник этих грубостей уже не слышал, так как ушёл насиловать следующую женщину.

А Степан Игнатьевич отряхнулся, подтянул юбку и тоже выбрался из кустов. Сел у дороги и, шмыгая носом, закурил. Он наверно и сейчас там курит.

Про Крючкова

Солнечный прибой уносил остатки зимы. Внятно и обещающе пахло весенним небом. В подъездах праздновали коты. Апрель был звонким, как цыганский бубен.

Жена Крючкова каждое утро намакияживалась так, как будто собиралась не на работу, а на подиум. Через день мыла голову. Обесцветилась в солнечную блондинку. Глаза излучали. У Крючкова заныло. В ухо задышали подозрения. На жену стал смотреть пристально. Анализировал и хронометрировал её распорядок дня. Изыскивал улики в карманах и сумочке. Первым брал телефонную трубку. Но всё было ровно. Презумпция невинности. «Показалось» — внушил себе Крючков и отогнал прочь. А через неделю внезапно, как ожог:

— Серёжа, нам надо поговорить…

Оказывается они давно любят друг друга. Что-то феерическое. А лгать у неё больше нету сил.

Грузчики со слипшимися от похмелья лицами под руководством жены выносили узлы и мебель. Крючков сидел на кухне с бутылкой и не помогал из принципа. Наконец один. Никнущее отупение. Как будто голова набита сухими тряпками. И никаких мыслительных шевелений.

По инерции привычки жил. Два раза приводил с работы безмужнюю бухгалтершу. Но не понравилась. Главным образом бухгалтерше.

Через три месяца жена вернулась. Всхлипывала крокодильими слезами. Суетились глаза. Без косметики. Лишь немного припудрен синяк. Фигурировали слова «ошибка», «затмение», «если можешь». Крючков сидел пустой и равнодушный. Хотя можно было торжествовать и изгаляться. Ставить ногу на грудь.

С улицы в окно дышало зноем. Пахли прокисшие макароны. Жёлтые обои резали глаза. Крючков прочно молчал. Он не понимал. Жена, заголяя знакомое платье, стала показывать другие ушибы. Штиль в Крючкове сменился легким бризом. Подняли голову гормоны. «Ёлки-палки» — сказал он мокрым от жалости голосом. Остальное делали дрожащие руки.

Назавтра грузчики в мокрых от пота футболках заносили мебель. Гулко перекликались в подъезде. У жены нарочно мини-юбка и отменные велосипедистские ноги. Счастлива. Когда нагибается, грузчики замирают, как в стоп— кадре.

Крючков же сидел на кухне с бутылкой. Наполнялся вином, как водой ванна. Внутри была апатия и страшная усталость. «Ну и что, — тупо думал Крючков, держа тёплый стакан — Ну и что».

Оглашено светило солнце. Было очень жарко. Было как в аду.

Жизнь на двух страницах

Любовь! Так называемая. И сразу кинжальный холодок счастья под сердцем. И меркнет разум, но свечение глаз. Когда ничего не жалко. И готов даже жизнь… А она: «Я не готова к серьёзным отношениям». Но вы согласны и на несерьёзные. Лишь бы обладать этим телом, лишь бы как-то участвовать в нём. Но она не готова и к несерьёзным. Она вообще к вам не готова. И не может вот так сразу, без ЗАГСа. А вы безумствуете, вы сгораете и ваши мечты чернеют от копоти. Сколько идиотских слов и поступков! Как вас перехлёстывает! И вот, наконец, свершилось! Она осталась! Что не могли сделать букеты, подарки и стихи, сделал обыкновенный стакан обыкновенной водки. Изобретение учёного Менделеева, дай бог ему здоровья. И вы от счастья ничего не помните. Но что-то много. Восемь или десять раз.

Да, вы счастливы, счастливы до неприличия. Вы прямо купаетесь в океане счастья. «Как прекрасен этот мир» — думаете вы и щипаете себя, неужели правда? Но постепенно море счастья начинает мелеть.

Проходит два месяца и вы спускаетесь с её тела на грешную землю. И вдруг замечаете, что у вашей любимой кривые ноги. Не совсем, но кривые. И грудь как-то не так. И у неё нет слуха, но есть привычка постоянно петь. А вы в школьном ансамбле два раза играли и вам это слушать непереносимо. И если вы у неё второй, откуда такая опытность? Что это, врождённый женский рефлекс? А когда она не накрашена, её прелесть настолько своеобразна, что перестаёт быть таковой. И такое обилие родинок в самых неожиданных местах.

А потом вас забривают в солдаты и она клянётся ждать. Клянется не на библии, а на вашей груди, где обычно и лгут. А в армии долго и вы уже не тот. Энтузиазм к жизни благополучно издох, как внутриклеточная канарейка. В глубине души надежда и страх, что она вас не дождётся. Однако дождалась, то есть не забеременела и не вышла за другого. Это потом вы узнаете про этих армян, торгующих урюком, и рестораны. А раз дождалась, значит свадьба, значит Мендельсон. И вот и всё — течение вашей жизни определилось на всю оставшуюся. И многое в ней будет. И крепко будет. И смерти, и лёгкие, разлетающиеся как пух деньги, и с хлеба на макароны, часы счастья и месяцы наоборот, и ваши и её остервенелые измены, и вшивание в чресла антиалкогольной торпеды, которая прошла мимо… И сын ваш не воскрес…

И вот наконец через столько лет развод, как избавление от привычного. Вы думаете — это начало, а это оказывается сплошной конец. А она быстро нашла себе другого. И не того, с кем встречалась, а другого. А вы ни с кем. Когда было нельзя, у вас был веер любовниц. Сложил этот веер и ничего не видно. А сейчас, когда можно и полное право, вам никого не хочется. Вам хочется её. Её кривых ног, её родинок, её пения без единой в цель ноты. И память, как золотопромывочная машина. Она пропускает плохое и задерживает крупинки золота. Какой вы были и есть дурак!

А запои набирают силу и все неимоверней. Близится что-то ужасное. Но вы, как всегда, обманываете самого себя и вам почему-то верят. И белая горячка совсем не страшно, даже освежает нервы. И путь вниз легок и безопасен. Романтика собирания пустых бутылок, никнущее отупение. И вам уже за сорок. Самый цветущий возраст для «бомжа». От алкогольного слабоумия вы начинаете любить жизнь безответной и безответственной любовью. А «Уч-кудук— три колодца» — это песенка оказывается о селении бомжей. И наконец на вашу безответную любовь от жизни приходит ответ и вы, как полагается, умираете под забором и под градусом, никому не нужный, кроме смерти. И вас с энтузиазмом хоронят. И она приедет на ваш последний праздник с пятаками на глазах. Гладкая, в ореоле косметики и духов и всё такая же красивая. Она посмотрит на ваш безобразный труп опустившегося человека и горько заплачет о ком-то другом. И всё. Жизнь, перелистнув вас, бездумным и равнодушным потоком покатится себе дальше. К новым зимам и веснам. К новым кубкам УЕФА. А у вашей суженной будут ещё интересные встречи и яркие оргазмы.

Любила ли она вас? А вы её? Этого не знает никто. Даже вы сами. Это просто так говорится — любовь. Словесный лейбл. Но если на джинсах нет лейбла, они от этого не перестают быть джинсами.

Тетрадь

Я не знаю, кто до меня снимал эту квартирку. А люди болтают разное. Одни говорят, что снимал некий Пал Борисыч, человек с бородавкой и при очках, другие, что грузчик из горпищеторга по фамилии Клюв. Одни говорят, что он был русский, другие, что не русский, а наоборот интеллигент. Спрашивал я и у хозяина квартиры. Но хозяин — тяжёлый алкоголик с непреходящей амнезией, и у меня сложилось впечатление, что этого жильца он как-то не запомнил. Он вообще был убеждён, что до меня здесь жила одинокая женщина — филолог, но она ему не дала и ему пришлось её выгнать. Соседи же ни о какой женщине слыхом не слыхивали. Одним словом, хрен поймёшь. Тайна, покрытая склерозом. Так вот, после этого неизвестного жильца остались кой-какие вещи. Ничего в принципе особенного в смысле продать — обыкновенный хлам. Пара сказочно пустых — детективов «на крови». Учебник английского. Самоучитель хирурга. Порнографический журнал почему-то на румынском языке и с десяток цветных фото какой-то женщины лет сорока. Женщина была ни то ни сё, с короткой обесцвеченной причёской, улыбка, приторно-блядовитое выражение лица. Но фотографии были сделаны не где-нибудь, а в Венеции. Каналы, «таксующие» гондольеры, соборы, архитектура, площадь, где она кормит булкой группу голубей… Видно, что женщину сфотографировали во время занятий туризмом. Интимных фото этой женщины не было. И ещё после жильца осталась тетрадка. Обыкновенная общая тетрадка, выпускаемая промышленностью для старшеклассников и студентов. Я сам в таких в молодые годы писал. И в этой тетрадке неряшливым танцующим «цыганочку» почерком были сделаны записи. При первом же досуге я их прочитал и они мне показались забавными. Я — не психиатр, а скорее наоборот, но думаю для этой отрасли медицины записи представляют определённый интерес. Дневник не дневник, эссе не эссе, так серединка на половинку. И всё как-то отрывочно. Впрочём, повторяю, я не специалист. И ещё мне не понравился весь этот надрыв. Все живут — страдают, но никто из этого театра трагедии не делает, как сей неизвестный графоман. А может он действительно болен, не знаю. И тем не менее я взял на себя наглость предложить эти полоумные и полуумные записки более широкому кругу, чтобы не я один их читал.

Так сказать, открыть миру, а может быть даже и позору… Ведь стыдно так не любить жизнь.

* * *

Что-то мне сегодня взгрустнулось. Что-то коротнуло на душе. И вроде день солнечный и какой-то полнокровный, весь пропитанный воздухом и шуршанием юбок. И деньжата кой-какие есть. И крышей над головой до конца месяца наделён. И с питанием обстановка радует (целая кастрюля рожков и кусок твёрдого непрокусываемого сала). Все предпосылки для счастья, а вот поди ж ты! На счастье никаких даже тонких намёков.

Сосёт что-то прожорливое изнутри и какая-то абсолютная усталость по-хозяйски села на грудь и задумчиво закурила. Это надолго. Видимо устал бороться, искать, ничего не нашёл и сдался. Сдался на милость самому себе. Когда мне становится по— настоящему невмоготу, я иду в магазин, покупаю японские кроссворды и их разгадываю, чтобы забыться. И весь запас отрицательной мозговой энергии вместо нехороших заунывных думок утекает в это занятие и вроде легче.

Иногда приходят какие-то люди. Но общение нагнетает тоску, тем более жизненные интересы у нас в противофазе. И на их целеустремлённом фоне я выгляжу довольно ущербно. Как молодой месяц. А выглядеть, как молодой месяц в мои набежавшие годы уже нелепо и глупо. Но я стараюсь держаться, держаться за окружающую пустоту. Стараюсь быть непроницаемым, как китаец. Мол, всё хорошо. И местами великолепно. Улыбка «Мы из Голливуда» и просчитанные на калькуляторе поступки. И не надо к жизни так тяжело относится. Это всего лишь жизнь. Прочь Достоевского! Я его, правда, не читал, но чувствую на расстоянии. «Прочитал роман «Идиот». Критику признаю правильной». Старая шутка. И вообще надо почаще шутить. Применяя чувство юмора. А чувства юмора уже нет. Оно стало чувством сатиры. Это плохо. В основе чувства сатиры обычно лежит обыкновенная зависть. Мышиного такого света с небольшими искрами осторожного гнева. Так что притворяться у меня не получается.

Как в поворот не вписываешься в жизнь. Отсюда грусть. А оттуда смех, чавканье и визг лёгких женщин. И ты посередине. Туда доступа нет. Да и большого желания тоже. Идёшь сюда, где грусть. И сидишь наедине с этой грустью. Вдвоём веселее. Главное, чтобы грусть знала своё место. Не я её, а она моя. А может придёт ко мне весна и я её отпущу, как весною отпускают птицу. И она рассеется в сыром воздухе. И мне опять станет немного грустно. А когда грустно немного тог жить весело, то жить можно. Но это всё сказки для слабонервных. А я уже сильнонервный и давно не надеюсь на лучшее. Мой верхний предел — надежда, что хуже уже не будет. Или хуже пока не будет.

Как говорят по телевизору казённые оптимисты: «Всё только начинается». Но как равнодушно показывает жизнь: «Всё только заканчивается».

Так что, что-то взгрустнулось. Ощущение, как у Буратино после похорон папы Карло. Твоя Мальвина давно уже замужем, друг Пьеро честно и безвозвратно спился, а Карабас-Барабас побрился и стал народным депутатом. А ты сидишь в холодной каморке и считаешь свои годовые кольца. Как последний дурак пересчитываешь обиды и позоры…

Глупый, поседевший Буратино безуспешно разгадывает японский кроссворд, который называется жизнью.

* * *

Как человек я для общения с другими людьми абсолютно непригоден.

Или свинцовое молчание. Ни слова через губу. Или острые приступы истерической говорливости. Никому это не нравится. Но главная проблема — я всё вижу в чёрном свете. А много ли увидишь в этой черноте? Такой беспросветный и даже обжигающий цинизм. Такой вот геморройный характер при отсутствии геморроя и характера. Когда я начинаю освещать какой-то предмет, то все краски его потухают и с него осыпается шелуха обаяния. Неприятности — я к ним равнодушен — для меня нормальны. Хорошие новости вызывают ощущение близкой катастрофы. Исходя из этого счастливым я никогда не буду. Я не верю ни в любовь, ни в дружбу, ни в бога, ни в громкие слова, особенно громким голосом. В жизни я исповедую принцип невмешательства в свою жизнь. Одним словом, плохи мои дела.

Как-то одна женщина призналась мне в любви. Это оказалось настолько для меня необычно и странно, что я струсил и уехал в другой город. Там я начал карьеру Дон-Жуана и в результате сразу несколько женщин ответили на мои чувства — они признались, что терпеть меня не могут. И только после этого я почувствовал себя в своей тарелке.

Или вот на днях ко мне припёрся один и объявил, что у него через неделю свадьба. Я кинулся его утешать. Что, мол, не надо предаваться отчаянию, мол, чего в жизни не бывает. Самое смешное, я говорил от чистого сердца. После этого одним врагом у меня стало больше. Оказывается этот провинциальный идиот ждал от меня поздравлений.

Но к людям я отношусь, как это и не глупо, хорошо. Мой девиз: Нет плохих людей, есть плохие обстоятельства. И нет на свете человека, которого бы я ненавидел, кроме самого себя. Видимо не способен я на такие сильные и светлые чувства. Вот так и живу в дыму неудач, непрошенным и бесстыдным гостем на этой земле. И никого мне не жалко, кроме детей, этих крох и малюток. Детские плач и смех будоражат мне сердце. А больше в этом мире нет ничего интересного.

* * *

Странные люди — эти женщины. Никак к ним не могу привыкнуть. Так ни к одной и не привык. Живу безлошадным. С одной стороны — это хорошо. Свобода до самого горизонта. С другой стороны — самому готовить и стирать. И самое ужасное — есть то, что ты приготовил и носить то, что ты постирал. А в кулинарии я — дуб. Изящно лавирую между трёх блюд — яичницы, омлета и бутербродов, но как они лавируют — приплываешь к язве желудка. А гладить? Ни руки, ни мозг с этим не справляются. А двое стрелок на брюках, говорят не модно. Хотя и оригинально. А я не оригинальничаю, просто жизнь такая.

Ну думаешь, надо жениться. Чтобы не одному, а дуэтом куковать. Что-нибудь скромненькое и со вкусом. Иными словами дешево и сердито. Но где женщины, там дёшево не получается. К проституткам я из принципа не хожу — слишком дорого. Что у них за ночь, то у меня за месяц. Думаешь — возьму кого-нибудь с работы — пусть кривоногая и с брюшком, но дешевле. Потом подсчитываешь, оказывается не дешевле.

И проститутка молчит. А эта говорит, не переставая. И всё о своих материальных проблемах и о том, какая она удивительная женщина. Удивительная в прекрасном смысле. И ещё болезненная мания — выйти замуж. И она предлагает мне руку и сердце. Она хуже проститутки — та требует за своё тело лишь деньги, эта ещё и свободу. И как она целомудренна со мной. Даже слово «минет» не слышала. Но я знаю, на работе её трахают все кому не лень. И даже кому лень. Она думает, раз я новенький, то не в курсе. Просто брачная аферистка. Я бы её понял, если бы я ей нравился, но я ей абсолютно безразличен. Я это знаю.

Тогда зачем всё это? Загадка.

Приводишь другую. Ну думаешь, будет самое то. А получается то же самое. Только претензии больше. И всё ужасные дуры. Один раз журналистку привёл. Вся из себя. Такая вся раскрепощенная. Только что из богемы. Ночью разговорились и я понял — дура насмерть. А может они и не дуры, а просто другие. Как знать…

* * *

Проснулся я в самом наипоганейшем настроении. Такое настроение наверно было у одного паренька по фамилии Адольф Гитлер в первых числах мая 1945 года. У меня тоже крушение по всем фронтам и оборона прорвана в клочья. Не жизнь, а хождение по граблям. Я выпил кофе, чтобы поднять вольтаж, подстегнул себя сигаретой, но ощущение отвратительности осталось. Как — будто кто-то, пока я спал, измазал душу дерьмом. Не хотелось ни жить, ни работать. Правда, работать мне никогда не хотелось, но всё равно это казалось обидным.

Всю жизнь я отличаюсь от других людей. Сильно отличаюсь. И не в лучшую сторону. Изменить себя не удаётся, люди почему-то тоже не меняются — отсюда антагонизм. Отсюда противофаза. Жертва самого себя. Но неужели человек создан для того, чтобы родиться, накопить на машину, наворовать на коттедж, отдохнуть от воровства на Канарах и умереть?

Я ещё подымил на люстру. И решил проветриться, то есть прогуляться. Может поможет, хотя знал, что нет. А по улицам шагали куда-то целеустремлённые, крепкозадые люди и ветерок почтительно овевал их благополучные лица. Некоторые шли парами, некоторые по-сталински тройками. Некоторые смеялись. Знающие и сильные. Они видели что-то впереди — какую-то материальную цель. Они знали, что делают. Они знали, что им нужно…

И тут я испугался. И, погибая от зависти, быстро вернулся в свою конуру. Долго лежал на диване и потрясённо смотрел в потолок.

Смотрел долго, пока потолок не начал тоже смотреть на меня. Страх и безнадёжность, как две змеи слились в обычный клубок. Я таким, как все люди не был и никогда не буду. Таким как они. А притворяться противно, да и не умею. С каждым днём эта пропасть росла. И видимо настало благословенное время, когда я уже просто не могу её преодолеть. Час «X» настал. Видимо это непоправимо и навсегда. Золушки остаются Золушками, потому что надеются на фею, а не на себя. Надо довольствоваться тем, чего нет. Я с этим миром на ножах и хватит заискивать и ходить к нему на поклон. Какой я есть, такой я есть. У них своя свадьба, у меня своя. Просто у них веселее и многолюдней. И столы побогаче. И морды пошире. А у меня лысый столик на одного. Ну и что? Ещё неизвестно, что лучше. Буду радоваться тому, что есть, пока оно есть. Но сил радоваться у меня уже нет. Всю силу воли я уже разбазарил. Ослаб и уморился от депрессий.

Я ещё выкурил одну штучку и лёг спать, чтобы этот день побыстрей прошёл. Да и жизнь тоже. Иногда я жалею, что в сутках всего 24 часа, а не меньше. Во сне хорошо. Во сне мама. А пока я сплю, может что-нибудь изменится. Или в мире или во мне. И будет мне счастье. Я улыбнулся человеческой глупости и, как Цезарь, когда его убивали, накрыл голову. Чтобы никого, только я. Ку-ку, придурок.

Свадьба

… Вот он волнующий день. Врачи сказали: «Вы бы ещё через месяц пришли» и пожалте в ЗАГС, регистрироваться и одаривать друг друга кольцами. Глупейший и циничный, нужно сказать, церемониал. Одно слово «брачующиеся» чего стоит. Но что делать? Наспех выпивается вместе с пузырьками, входящими в прейскурант, бутылка шампанского, фотограф — эта улыбчивая скотина, требует добавки, потому что у него какая-то особенная плёнка. Друг с радость платит, поскольку деньги не его. Невесту подташнивает, и она счастлива. У жениха же такое чувство, что ему снится кошмарный сон и он никак не может проснуться.

А в кафе «Солнышко» на столах цветут сирени и стоит культурная пища. Вокруг мягко, как барсы перед прыжком, прохаживаются разнопёрые гости и, попирая пыльными сандалиями свежевымытые полы, покашливают в кулачки: «Где же молодые? Пора бы и за стол». Они все еще такие скромные, как синий платочек, и приличные, как опыление цветов. И вся подлость, глухое и тёмное, что неминуемо присутствует в каждой отдельной человеческой единице, в них ещё спит и не выглядывает наружу, поскольку все пока трезвые. Впрочем это касается и хорошего.

А молодые тем временем едут, как исторически сложилось, с бубенцами по городу. У жениха чёрный костюм и такие же мысли. Он вдруг с каким-то грустным чувством отмечает, что подруга невесты, несмотря на прыщи, всё же гораздо симпатичнее его уже жены и завидует, не сказать по-хорошему, другу. А друг, бабник во всём, ласково и умело потихоньку подбивает под подружку клинья. И та похоже очень даже и не против.

Да и вообще жениху всегда трудно. Всех глупее на свадьбе будет выглядеть именно он. Жених измучен предсвадебными хлопотами и еле таскает ноги. Ко всему у него вот-вот лопнет голова. Вчера он безобразно и жадно напился с друзьями своего белобрысого детства — иначе бы просто не выдержали нервы пережить весь этот дурдом. И самое тяжёлое ещё впереди. Но всё должно получиться. Главное, чтобы отец на свадьбе не хватил лишку и не стал бы как обычно квасить морды окружающим. Кроме того, жених узнал нечто ужасное. Значит, кроме Артура, милиционера — кинолога и левого крайнего, был ещё какой-то Гога. А ему клялась, что это случилось с ней только однажды, и она сильно сопротивлялась. Жених вытирает платочком обильный похмельный пот и начинает, фантазируя, смотреть на открытые колени подружки. И ему становится совсем невмоготу.

Наконец приехали. Наконец сели. Вперёд выступает тамада.

Кривоносый, с зубами из нержавеющего феррума мужчина в соку и с гармошкой под мышкой. Он в белой с хрустом рубашке и брюках с вонючим, сделанным под кожу ремешком. Он волнуется. Сегодня его день. Тамада отводит жениха в сторону и объясняет, что когда он делает рукой так, то нужно вставать и кланяться теще. Вообще-то он давно знает эту стерву, и её убить мало, но жених это сделает потом, а сегодня нужно кланяться. Жених уныло кивает и протискивается на своё рабочее место. Проходя, он задевает грудь подруги и горько думает: «У неё и сиськи лучше!».

Стол впечатляет, особенно натощак. Огурцы, помидоры, восемь уток в зелени. Само собой колбасы, языки и прочий натюрморт из салатов. Всё это приятно оживляют, если можно так сказать, два молочных поросёнка с пучками петрушки во рту. Такую молочную кухню любят все. В закатном солнце играют весёлые блики от бутылок. Водка стоит открытая, чтобы избежать кражи. Но гости опытные и некоторые принесли пробки, так что воровство будет.

Вначале наливают мушкетёрскими дозами. Первые три тоста гости бодро и молча кушают и ухаживают друг за другом. Следуют тосты за родителей. Обе мамы согласованно вытирают слёзы. Отцы более сдержанны. Они помнят о своих несметных долгах. Да и кадровый состав гостей их печалит — много молодёжи, которая лишнего не подарит.

Тут перекур. Гости условно разделяются на три нестройные кучки: со стороны невесты, со стороны жениха и группа с огнеупорными лицами со стороны неизвестно кого. Потом обнаруживаются общие знакомые и кучки постепенно перемешиваются. Симпатия между другом и подругой нарастает, это видно невооружённым взглядом. Уже слышны шутливые намёки: вот, мол, ещё одна хорошая пара, вот и ещё будет свадьба. Друг делает вид, что у него угадали самое сокровенное желание, и принимает личину целомудренной стыдливости. Подруга краснеет чистосердечно. «А что, чем не жених» — весело думает она. Хотя в первый день ей пить нельзя, она при заботливом содействии друга хлопнула четыре рюмки, и эти мысли ей простительны. У друга планы иные, нехорошие планы: «Накачать её и к Пашке. Гадом буду, если не трахну».

Тут на крыльце опять блестят железные зубы, и тамада говорит бессмертную фразу: «Дорогие гости и сватья, просим к столу!». После шестого тоста начинаются первые пьяные и кончаются последние трезвые. Оживление нарастает. Мужчины чувствуют себя молодцами, женщины роковыми красавицами.

Наступает самый щекотливый и меркантильный на свадьбе момент. Тамада голосом Левитана, болеющего насморком, опять говорит: «Дорогие гости и сватья!» — и призывает присутствующих поддержать молодых деньгами. Он глубоко заинтересован — ему ещё не заплатили. Рядом с тамадой материализуется краснощёкая Матрёна с подносом и подбадривающее смотрит на гостей. Многие стыдливо дарят в конвертиках без обратного адреса, но тамада своё дело знает туго — конвертики он вскрывает и безжалостно называет сумму. Некоторым приходится краснеть. Процедура затягивается, потому что малое количество денег стараются компенсировать большим количеством слов.

Потом приходит черёд танцев и начинается борьба. Борьба между гармошкой тамады, к которой тяготеет старшее поколение, и магнитофон дискжокея Гарика. Гарик — очень сутулый и по-юношески румяный блондин в замшевом пиджачке с оторванными пуговицами, смотрит на тамаду исключительно исподлобья. В кармане у него вилка, и он чувствует себя, как Фани Каплан на заводе Михельсона. Но тамада не снимает гармошку с плеч, даже когда уходит в туалет, и проткнуть её вилкой нет никакой возможности.

В танцах наблюдается полное смещение стилей. Кто-то танцует лезгинку, кто-то пляшет балет, кто-то предпочитает раскачиваться на стуле. Пыль стоит столбом. Все шатаются и смеются от пьяного счастья. Самый трезвый тамада — он опытной рукой ведёт свадьбу к её безобразному апогею. И вообще ему не нравятся свадьбы без драк. Несолидно как-то.

Через два часа свадьба наконец начинает сбавлять обороты. Молодых в это время увозят, старых уводят, Гарика уносят. На некоторых тарелках вместо закуски лежат головы гостей. Остаются только ближайшие родственники. Они, обливаясь потом, поют «Эх мороз — мороз». Поют так, что в дверях дребезжит засов, а в коридоре начинает искрить выключатель. Всё мирно и без поножовщины. Слегка разочарованный тамада сидит в углу и налегает на водку, а то его уже мутит от минералки.

А друг, поддерживая ослабевшую подругу, ведёт её среди городских огней к Паше, чтобы разделить с ней свой холостяцкий ночной досуг. Бедняга, он не знает, что это ещё та штучка, и что с ней он проваландается до самого утра с нулевым результатом.

Синий чулок

Лица у всех разные. Особенно у меня. В общем кому как повезёт или как не повезёт. Лотерея на генно-хромосомном уровне, которая определяет всю жизнь. У мужчин это не так откровенно и выпукло. Пониженную внешность можно сбалансировать повышенным умом или энергичностью. Существуют ещё деньги, которыми можно компенсировать если не всё, то многое. Одним словом есть лазейки и обходные пути через огороды.

Но у женщин, у этих божьих созданий дьявола внешность действительно определяет судьбу. Если женщина не вышла лицом, то увы, не выйдет и замуж. Или она будет нарасхват, все перед ней будут плясать кобелём, от мужчин широко попрёт халява и она этим будет пылко пользоваться. Или придётся делать маскировочный вид, что ты — синий чулок, что тебе больно-то и не нужны все эти грязные мужские рацпредложения.

Познакомился я однажды с таким синеньким скромным чулочком. Что сказать, чулок как чулок. Страшненькая, кургузая, лицо, будто блохи покусали, ножки кривые, как сабельки и глаза с дурцой. Ну и конечно имидж недотроги. И ещё обидчивая до ужаса. В этой жизни она ничего не умела, только обижаться, что мол все её не так любят, все под неё интригуют и хотят унизит, вытерев об неё ноги. Хотя и среди красивых и востребованных женщин лентяек и неумех хватает. Я вообще заметил, что если ноги у женщины растут из ушей, то руки фигурально выражаясь, растут из жопы. Но это так, к слову. И ещё я заметил, что у уродин, да и у уродов, обычно повышенная самооценка своей тусклой внешности, что говорит о том, что человек продолжает надеяться. Вдруг объявится некий холостой Принц и вдруг полюбит и вдруг ее. Такой же переоценкой своих масштабов страдала и эта Надя, синий заштопанный чулок.

Но сами понимаете, сердце — не камень, когда член наоборот, вот я и привёл её вечерком к себе. «Ничего, — самонадеянно думал я — бог увидит, каких каракатиц я трахаю, смилостивится, может даже по — стариковски всплакнёт и даст мне красивую жену». В общем, я тоже надеялся. Конечно, ничего бог мне не дал, все это были сельские фантазии.

Ну а дальше всё шло по старой схеме, выкованной в веках. Непрерывно тостируя, я быстренько влил в неё бутыль болгарского вина, чтобы она не гримасничала и сильно не кобенилась своим целомудрием. И ровно в 2200, поставив лёгонькую иностранную музыку (Кстати под идеологически выдержанную музыку советских композиторов, той же Пахмутовой, женщины соблазняются не так охотно, а под класичесскую отказываются соблазняться вообще. Не знаю, чем это объяснится пригласил Надюшу на танец и приступил к делу. Руки действовали автоматически и через минуту синий чулок затрещал по всем швам и из него попёрло такое! Надюша начала визгливо хохотать, как полоумная, и пускать счастливые пузыри. И выражение лица у неё стало мечтательно-идиотское. То есть идиотское выражение у Надюши было всегда, а тут ещё добавилась какая-то мечтательность. Такие лица обычно бывают у местных дурачков, которые ходят по улицам в обносках и показывают воробьям фигушки.

«Клиент созрел и просится на травку» — почувствовал я и, частично раздев, перетащил её на койку. Может я сильно задел её головой об косяк, не знаю… Но и на койке она крутилась, как волчок, а в движущуюся цель членом очень трудно попасть. Наконец, вспомнив свой охотничий опыт, я выбрал верное упреждение и пригвоздил её к кровати. Но лучше бы я этого не делал… Видимо ей сильно вставило и она проявила себя во всём объеме. И этот объём мне запомнился надолго. Мало того, что Надюша всего меня перекусала и перецарапала, она ещё вывихнула мне два пальца (один указательный, другой на ноге) а потом своими страстными руками чуть насмерть не придушила моего «гуся». Я всё про член. После членовредительства она с легкостью необыкновенной разорвала на тряпки мою последнюю майку, а также железный браслет часов. А его и плоскогубцами хрен разогнёшь! Смеяться она уже перестала и начала просто ржать, как хорошая лошадь. Иго-го да и-го-го. И всё это с лучезарной идиотской улыбкой. Дальше мой слог бессилен. Помню она обняла меня за горло так, что я начал как-то слабеть. И во мне наконец сработал инстинкт самосохранения своего инстинкта размножения — я оторвал от себя её судорожные пальцы и, решительно перевернув, пристроился сзади.

Стало полегче — достать она меня уже не могла и только щелкала зубами. О, если бы только щёлкала! Не прерывая щёлканья и конского ржания, она нешуточно билась головой о стену, прогрызла хозяйскую подушку и принялась за электрический провод, который вёл к ночнику — я еле успел выдернуть его из розетки. Как нас не поубивало током, просто не понимаю.

Когда всё закончилось, я закурил и огляделся. Вокруг, создавая новогоднее настроение, медленно летал куриный пух из подушки, проводок она своими крокодильими зубами отгрызла начисто, начинали кровоточить царапины и укусы, а рядом в корчах и слезах лежала она и требовала «продолжения банкета».

Такая вот состоялась встреча «синего чулка» с «дырявым носком». Дырявый носок — это я.

И ещё меня бесила её милая привычка в технических перерывах целовать моего «гуся» и приговаривать «ух ты мой маленький!». Против поцелуев я, пожалуй, ничего и всецело «за», но эти слова выглядели как-то двусмысленно. И даже оскорбительно. И хотя я понимал, что она так говорит в другом смысле и даже вовсе без смысла, мне это было неприятно.

Я ещё ночи четыре возделывал её бешенное лоно своим оралом, а потом испугался, как бы оно не начало плодоносить, и слинял. С тех пор я люблю женщин с тихими культурными оргазмами, без этого экстрима и разрушений.

И вообще мне в этой жизни удивительно везёт на уродин. Как-то так получается. Вернее, не получается. Красивые разобраны более продвинутыми и приятными самцами и мне остаются те, кем брезгуют другие. И они наверно так же думают про меня. И всё происходит на обочине большой сексуальной жизни.

Но я не жалуюсь. Ведь каждому, даже самому завалящему человеческому обмылку, невзирая на внешность, хочется какого-то подобия счастья, какой-то неземной или земной любви. А ассортимент жизни скуден и убог.

Так что, перефразируя одного хорошего поэта, можно сказать — трахать такие женские экземпляры пошло, а не трахать подло. Вот я и трахаю.

Ноги

Нет, дорогие взрослые и дети, неправильно мы как-то живём. Неправильно кайфуем от жизни. А в жизни надо радоваться малому. Даже отсутствию этого малого. Не говоря уже о большом. Ну вот, я уже и запутался в мыслях. Поясню свои запутавшиеся мысли примером.

Есть у меня один знакомый — Паша. Чрезвычайный и разнузданный алкоголик, прочно брошенный всеми жёнами и даже друзьями, ленивый по слабохарактерности человек. В принципе не плохой, но, конечно, не строитель коммунизма. Одним словом, не боец. Да и ко всему жить ему мешало отсутствие ниже колена одной из его ног. Оттяпали ему ногу кровожадные хирурги после одного ДТП. Переходил Паша пьяным шагом улицу и столкнулся с КАМАЗом. Увернуться он, конечно, не успел. Я КАМАЗ имею ввиду, и случилось это ДТП. Так что жил Паша позабытым на бренную и оскорбительно маленькую пенсию. Причём треть пенсии уходило на ВТЭК — любознательные врачи его каждый год осматривали, чтобы узнать, не выросла ли за отчётный период у Паши новая нога и естественно требовали за это денег. Но новая нога, как ни парадоксально, почему-то не вырастала и Паша ходил при помощи протезов и так приноровился в этой ходьбе, что инвалида в нём сразу и не углядишь. Так, человек слегка хромает со скрипом и больше ничего не заметно на фоне того, что Паша выпимши. Одним словом, последователь героя Маресьева в пьющем варианте.

Как я уже говорил, пенсия была эфемерна. Её хватало на один хороший запой, да и то не в полную силу. Так и просятся слова хроники:

«Недавно товарищ Паша, находящийся в рабочем запое, с визитом доброй воли посетил Маньку Косую. Осмотрел новый самогонный аппарат и другие Манькины достопримечательности. Состоялся праздничный четырёхдневный ужин. Возложены венки. И несмотря на злобный происки участкового Петухова и акции протеста манькиного сожителя Кирпича визит прошёл в тёплой дружественной (а один раз ночью и любовной) атмосфере».

Но это так, неуместные и малохудожественные шутки, а без этих шуток действительность пугала. Денег нет, воровать стесняешься, ко всему болеешь, особенно по утрам, алкоголизмом.

И вот однажды пропил с большим энтузиазмом Паша свою несуразную пенсию и просыпается с бодунища. Не с бодуна, а именно с бодунища. Когда жить нет сил. Что такое чувство похмелья объяснять не буду. Оставим описание ужасов Стивену Кингу. Кто знает, тому не надо. Кто не знает, тому лучше и не знать.

А за окошком беспощадная зима. Было бы лето, можно пропить что-нибудь с огородика, грибов, наконец, собрать и продать городским. А тут оказывается зима. Жил же Паша на самой окраине, в затоне, то есть у реки. И вот лежит он мёртвым, но всё же мыслящим бревном, о стопаре — другом грезит. И вдруг вспоминает, что нога у него одна — единственная.

А если она одна… И тут его озаряет, как Эйнштейна. И вот что Паша придумал. Залез он по лестнице на крышу летней кухни, куда он закидывал износившиеся протезы, нашёл в снегу получше и обул его. Или надел, не знаю как правильно. А тот, что носил, оставил дома.

Тепло и фундаментально оделся, на ноги валенки и пошёл. И скоро он с интересующимся видом кропотливо прогуливался по белому льду реки. А на льду, как грачи на оттаявшей помойке, сидели, нахохлившись, рыболовы, приехавшие из города порыбалить. И у каждого были свои рыболовные секреты, благодаря которым рыба ни у кого не клевала. Но Паша не интересовался клёвом, он, как зверь в засаде ждал, когда кто-нибудь начнет бить лунку. Не высверливать буром, а именно бить пешнёй. Есть такая острая хреновина наподобие лома. И рано или поздно такой субъект находился. Тут рядом с ним невзначай оказывался Паша. Если лёд долбил человек ещё приятных молодых лет, Паша чертыхался и говорил:

— Ну кто так, ёлки, долбит?! А кромку кто будет делать? Эх, молодежь! Давай покажу.

Если долболёдчик или если хотите лёдодолбщик был каким-нибудь старичком — ветераном, Паша предлагал ему тимуровскую помощь. Отдохни, мол, папаша. Дай-кось я поработаю, погреюсь.

Главное было добраться до пешни. И вот Паша брал в свои вибрирующие руки инструмент и, преодолевая инерцию похмелья, делал несколько молодецких ударов, а потом, как бы промахнувшись изо всех сил вонзал пешню в ногу. В ногу, которой уже не было. Основная сложность для него, как он признавался, состояла в том, чтобы с похмелья не перепутать здоровую конечность с отсутствующей и не лишиться последней ноги. Пешня своим жалом пронзала валенок, пробивала деревяшку протеза и уходила в лёд. В сосредоточенно-рыболовной тишине раздавался дикий рёв. А глотка у Паши была посильнее ослиной. Сбегались взволнованные люди и с ужасом смотрели на прикнопленную ко льду ногу. Находились добровольцы для оказания первой помощи. Но Паша, стеная, как роженица, запрещал выдёргивать пешню, аргументируя тем, что если выдернуть, то он изойдёт кровью.

Тут среди любопытных выныривал Вася, работавший в паре с Пашей, и авторитетно говорил:

— Водки надо! Стакана два. А то болевой шок. Умереть может, — и бросал кличь, — Мужики, у кого есть?

Серьёзный рыбак без бутылки — другой на лёд не выходит. У каждого с собой было «для сугрева». Главное в зимней, да и не только в зимней рыбалке не поймать рыбу, а ощущение «сугрева». Паше наливали. Он сразу прекращал кричание типа «ноженька, моя ноженька!», страстно выпивал и, отдышавшись, говорил «Ещё! А то сейчас сердце заглохнет». И ему наливали ещё. Когда Пашу наконец бережно, как хрустальную вазу укладывали на лёд, он уже порой начинал петь песни. Люди снимали с Паши валенок, приготавливаясь в отвратительному виду крови, но под валенком видели только какие-то непонятные щепочки и расколотый протез. И никакой крови.

— Чего же ты орал, падла? — спрашивали Пашу.

— Батюшки, а я — то и забыл — у меня же это нога деревянная. После Афгана деревянная — изображал Паша рассеянность — испугался сильно. Со страху забыл.

— Нуты жук! — восхищённо говорили рыбаки и начинали смеяться. После стресса всегда на смех тянет. Не тянуло только тех, чью водку Паша вылакал. Под этот смех ему частенько наливали ещё. А Паша был человек стеснительный, но негордый. Нахрюкивался естественно, но голова уже не болела.

Так что в любой, самый наиговенной ситуации есть свои плюсы и есть своя прелесть. Надо их просто изыскать и использовать. Короче, смотреть на всё с оптимизмом. Особенно на свой пессимизм. Даже с одной ногой. Даже как я с двумя. Ну вот, я и опять запутался, но надеюсь, вы поняли мою мысль.

Разговорчик

— Хороший человек Иван Петрович. Тактичный, образованный.

— Жмот каких поискать. Всю жизнь курить стрелял, а недавно «Мерседес» себе купил.

— И Виталий Кузмич очень приличный человек. Обходительный, вежливый, два языка знает. Всегда готов помочь ближнему.

— Алкоголик чистейшей воды. И бабник тот ещё. Вспомни хотя бы историю с Мордаковой. Сделал двойняшек и в кусты. И как таких только земля носит…

— Совершенно справедливо. Самое ценное в нём на мой взгляд — это совестливость и доброта. Это его роднит с Голубцовым. Вот уж кристальная душа!

— Голубцов? Ха-ха. Дебил и шизофреник. И слюни постоянно текут. А дети у него в спецшколе учатся для умственно отсталых. Но и там, говорят, не блещут.

— А Парасюк что за человище! Глыба, гигант. На всё пойдёт ради идеи.

— Пойдёт, не спорю. Но только идея одна у него. Чего бы где украсть.

Это же он с вашего «Запорожца» на той неделе зеркало свинтил. И брезенту строителей он срезал. А Егорова за это премии лишили. Очень проворный на руку товарищ.

— Но особо выделяется Петрунько. Когда я его вижу, меня душат спазмы умиления. Какой он стеснительный, скромный. Прямо красная девица.

— Точно подметили. Красная девица и есть. Гомосексуалист и извращенец. Вы знаете, что он Стрекопытову предлагал? А я знаю.

— Тамара Васильевна…

— Подстилка для начальства.

— Сергея Игоревича я просто боготворю за…

— Козёл тряпочный.

— И вас я очень уважаю как истинного…

— Плохо ты меня знаешь.

— Вот поговорил с вами и на душе полегче стало. Когда вокруг такие люди, начинаешь даже себя уважать. Спасибо вам за всё, дорогой вы мой человек. Всего вам хорошего и доброго.

— Да пошёл ты в задницу, ублюдок!

— До свидания. Кланяйтесь супруге.

— Этой проститутке? И не подумаю.

— Это вы точно подметили. Проститутка и есть.

— Что?!!

Студентка

Участвовал я как-то раз в одной компашке. Лёгкая выпивка, тяжёлые с притопами танцы. Компания была как компания — два славных тракториста с надёжными тракторными понятиями о жизни, две пронзительно-пошлых продавщицы, жизнерадостных и необъятных, как СССР и студентка с либидопомрачительной фигурой. Студентка звалась Оксаной, говорила разные грубости и сама же от них краснела. Мне такие люди симпатичны.

Компания эта, к слову сказать, была чисто дружеской, без сексуальной составляющей. То есть не посидеть, а потом полежать, а просто посидеть. Неестественная какая-то. И только у меня имелись обильные и смелые до безнадёжности планы на этот счёт, а когда у меня такие планы (а они у меня всегда) я становлюсь мрачным и зажатым, как слесарные тиски, и планы, конечно, рушатся. После этого я ощущаю себя человеком с альтернативным пониманием действительности, а, попросту говоря, дураком. А моё самолюбие на некоторое время трансформируется в самоненависть.

И вообще среди людей, знающих как жить, я чувствую себя инородным телом и даже каким-то выродком. Хуже всего, что и эти люди это чувствуют и в их светлые ряды мне никогда не удается надолго влиться, как я не стараюсь.

Так и здесь. Они даже отдыхали, как будто работали. По графику. Две рюмки водки молчком, танцы, две рюмки водки, танцы. Потом как водится начались анекдоты. Анекдоты какие-то тупые и приземистые. Мужья — рогоносцы, тещи, алкоголики и, конечно, чукчи. Мой анекдот никто не понял. И я потух окончательно. И ещё мне было обидно, что студентка смеется больше всех. Краснеет и смеётся.

— А вы что такой мрачный? — вдруг обратилась она ко мне — С чувством юмора проблемы? Или в органах работаете? Весь серьёзный. Встретишь такого в переулке и не отмашешься, — и она мило покраснела.

Я понял, что меня в чём-то упрекают.

— Да нет, — сказал я виновато — я сейчас вообще не работаю.

А мрачный по привычке. Просто, Оксана, раньше я подрабатывал — писал юмористические рассказы. Конечно, ничего я на них не заработал, а привычка быть мрачным так и осталась. Это у меня профессиональное. Не обращайте внимание.

— Юмористические? Как Райкин? — удивилась она — А по тебе не скажешь, что ты весёлый. Ведь там чувство юмора надо.

Я её заверил, что для написания смешного никакого чувства юмора в принципе и не нужно. Просто пиши правду и будет смешно.

— А, что действительно Жванецкий еврей? — спросила Оксана.

— Ну да.

— Бедненький.

Я рассмеялся. Все удивились.

— А хотите я вам дам сюжет для юмора? Оборжешься — неожиданно предложила она. — У меня подруга есть, Любка. Дура такая. Однажды в прошлом году она пьяная шла, шла и в говно рукой наступила, — и, краснея, пояснила — У подъезда кто-то насрал. Любка потом ещё от глистов лечилась.

Все рассмеялись и с какой-то укоризной посмотрели на меня, как будто этот кто-то был я. А у меня и такой привычки нет — срать около подъездов. Я смешался и сказал:

— Это не я. Я всего два месяца как здесь живу. Так что у меня железное алиби.

— В говно наступишь — это к деньгам, — вдруг сказал один из трактористов с такой уверенностью, что чувствовалось, что он не раз испытал это на себе.

Тема оказалась неожиданно всем близка. Хотя что же здесь неожиданного? Все мы ежедневно с этим сталкиваемся. Если не с деньгами, то с дерьмом точно.

Пока все сыпали случаями и примерами, я смотрел на нежное от молодости лицо Оксаны, на её курносую грудь под чёрной футболкой, на милую родинку на ещё неоплывшем по-бабьи предплечье, и чувствовал что у меня поднимается что-то в груди. От других хорошеньких женщин у меня обычно поднимается ниже, а с Оксаной всё было как-то по-другому. И почему-то хотелось всплакнуть.

А потом я пошёл её провожать. Молодецки светила полнокровная луна в окружении звёздочек и звёзд, ненавязчиво дул лёгкий ветерок и всё выглядело нестерпимо красиво, а от аромата звёзд кружилось в голове. Именно в такие ночи поэты пишут артериальной кровью самые сокровенные мысли на тему дерзновенной любви и занимаются самообманом. Люди по— практичнее в такие ночи просто занимаются любовью. И я попытался быть практичным человеком.

— А пошли ко мне в гости — неожиданно для себя сказал я — Чаю взбаламутим, попьём. У меня коврижки есть. Я вот в этом доме живу.

Звёзды насторожились и, волнуясь, замигали чаще. Луне же было всё равно.

— Пошли — легко согласилась Оксана. И я вдруг понял, что ничего не получится. Если бы я был ей хоть немного симпатичен, она бы для соблюдения приличий слегка поломалась, чтобы составить о себе красивое впечатление. А я для неё, видимо, пустое место, без всяких половых признаков. Но на счёт признаков я ошибался.

— А ты меня там не изнасилуешь? — спохватившись, спросила она.

Увы, это был вопрос, а не просьба. И вопрос, кстати, глупый. В любом случае тебе ответят «нет».

— Даже не надейся, — заверил я её. — Я бы, конечно, может и с удовольствием, но из меня насильник, как из Муму собака Баскервилей. Энергетика слабая.

В подъезде горел свет. Я шёл сзади и перед глазами, рукой достать, перекатывалась и играла её обаятельная до слёз попка. Нежно просачивалась линия трусиков и можно было сойти с ума.

Потом мы пили на кухне купеческий чай. Она вела себя просто и без лживого кокетства. На праздношатающихся тараканов, Оксана не обращала никакого внимания. И наконец перестала притворяться и грубить.

Когда я передвинул свою табуретку поближе к ней и уже планировал с чего начать, она вдруг стала рассказывать о своей скорой свадьбе. Выходила замуж за шофёра — дальнобойщика.

— Такты беременная? — догадался я, почему она весь вечер не пила.

— Ну да. Ведь замуж же — как о само-собой разумеющемся сказала она — А у тебя есть невеста?

— Нету.

— Что вообще никого?

Я хотел скрыть перед ней свою моральную неуравновешенность, а, проще говоря, ебливость, а потом подумал, что терять мне в общем-то и нечего. В принципе жизнь у меня складывается так, что мне всегда нечего терять. А это очень тяжело, когда тебе всю жизнь нечего терять.

— Ну как никого… Есть ряд женщин… — неохотно сказал я — Хотя, знаешь, Оксана, когда у человека много женщин — это значит, что у него в сущности нет никого.

— Бедненький, — улыбнулась Оксана.

Мы разговаривали с ней, как две старые подружки. Делились своими секретами. И ситуация стремилась не туда. Лучше бы мы обменялись секретами половых желёз. Такими секретами я готов был обмениваться с Оксаной всю жизнь. Но когда глаза женщины светятся по другому человеку, нужно быть большим пошляком, чтобы предложить ей подобное. А так как пошляком я был небольшим, у меня хватило интуиции к ней не приставать. И я до сих пор об этом жалею.

Но чаепитие — вещь недолгая и мы снова вышли в ночь под августовский звездопад. Оксана взяла меня под руку и от неё пахло прибоем и пением птиц. Я не знаю, как называются эти духи. Наверное, молодость. А звезды пикировали так часто, что у меня не хватало желаний. Впрочем, ни одно из них так и не претворилось, потому что все они были про Оксану. Дорогой я ещё думал о том, что мне не везёт на хороших девушек. Что ж, будем довольствоваться теми, на кого везёт. Шлюхи так шлюхи. Хотя, если раздеть шлюху и хорошую девушку, то разницы никакой и нет. Все дело в иллюзиях.

У подъезда, не дав ей увернуться, я поцеловал Оксану в душистую щёку и, соблюдая гордость, мол не больно-то и хотелось, с мнимым равнодушием распрощался. А после пошёл к одной из своих женщин. На звёзды я не обращал внимания.

Сейчас у Оксаны все хорошо. Счастливый брак, дети, строится дом. Недавно я её встретил. Она была такой же красивой. Только чуть поправилась и чуть морщинки. Даже завязавшийся на её теле жирок был мне симпатичен и мил. Оксана что-то спросила у меня про личную жизнь.

— Ну так, есть ряд женщин… — туманно ответил я.

— Ты такой же не пришей — рукав — с печальным удивлением сказала она.

И она тоже осталась такая же. Так же говорила грубости, правда уже не краснела. Но я не стал Оксане этого говорить.

Мясорубка

Народная мудрость гласит — один весенний день год кормит. А с женщинами бывает знаете как? Один безрассудный весенний денёк и сам будешь после год её кормить. А то и все два-три. Пока не разведешься. Аккуратнее здесь надо. Соблазнять соблазняй, но только тело, а душу не трогай. А то она тяжело и хронически тебя полюбит, а тебе ей и ответить нечем и будут напряжённые минуты. Слёзы, упрёки, подозрения, а у тебя нет никакого, даже простенького алиби. Отвязаться не просто. Начнёшь отвязываться, а там уже гордиев узел внушительных размеров. Но наконец тебя выгнали и ты счастливый с узлом уже не гордиевым, а своим перебираешься на новою съёмную квартиру. А тут весна, можно сказать даже март и всё по новой…

А все женщины — это красиво ходячие мясорубки. Перекрутят любого. И их вероломство отточено веками. У каждой Принцессы навыки кардинала Ришелье. Это как в сказке про Красную Шапочку. Она вся наив и в кудряшках, бабушка, она же тёща вся болеет и всё не умрёт и они настолько беззащитны, что судьба Волка очевидна. И потом вашим же детям будут рассказывать про вас страшные сказки. А кто отсутствует, тот и не прав. Поэтому сдержаннее надо с доверием и эйфорией. Пришёл, отложил семя и ушёл в командировку. Доставил ей ночную радость, и пока она собирается с мыслями, вам лучше собираться к другой.

Мужчины играют по правилам, женщины без правил и не играют, а всерьёз. Для мужчины главное — кровать, для женщины мебельные гарнитуры. Мужчина великодушен и ведёт борьбу до первой крови. У соперницы появилась кровь, значит ты победил. Это он так думает самонадеянно и дальше своего члена ничего не видит. А для женщины потеря невинности — это только старт. И когда всё пойдёт по-взрослому, на уровне судьбы, то крови не будет вообще. И мужчину ткнут носом в этот занимательный факт и со слезой скажут: «Задержка! Уже второй месяц…» И чувствовавший себя победителем мужчина поймёт, что он проиграл. И он начнёт вести себя тоже, как баба. О дочери беззакония!

О сыны шакальства и трусости!

И запомните, чем выше ваша получка, тем вернее она забеременеет. Это физиологический закон природы. Это вам любой врач подтвердит.

— У тебя же там спиралька стояла! Как же так? — горестно изумляетесь вы, сдерживая истерику.

— А так бывает, что и со спиралькой, — радостно утверждает она.

Вы плохо представляете себе, что такое спиралька и как с ней бывает. У вас в голове крутится слово «аборт», а у неё уже ничего не крутится, а все по полочкам.

И вы задаёте бессмертный вопрос:

— А почему ты думаешь, что это от меня?

В лучшем случае она вам даст мелодраматическую пощёчину, в худшем заплачет. Так что не стоит его задавать. Правды вы всё равно, слава богу, не узнаете. Но этим вопросом вы начинаете культивировать в своей будущей жене свой будущий имидж козла. Вам это надо?

Но вот вы помирились и она, анестезируя слова лаской и поцелуями, спрашивает:

— А почему ты так боишься брака?

Вы вздрагиваете, как от укуса слепня. Рефлекс ещё срабатывает. Лицо у вас сосредоточенное, как у человека, справляющего одновременно малую и большую нужду, причём с большой нуждой такие же проблемы. И наконец вытаскиваете вялый аргумент.

— А жить-то где будем?

— А я уже договорилась — щебечет она и тащит вас показать вам будущую квартирку.

«Эта же хрень на всю жизнь». — прозорливо чувствуете вы. Да, на всю.

И умрёте вы с ней не в один день, как обещают, а вы — первый. И мясорубка набирает обороты.

Если вы ещё буксуете и ищете лазейки, к вам приходит её папа и имеет с вами так называемый мужской разговор. Папу понять можно — ему главное сплавить дочку. Правда, мне один раз попался приличный папа. Он пришёл ко мне с бутылкой и с порога сказал:

— Беги, сынок!

И я убежал на попутном поезде.

Брак, как сказал поэт, вещь негуманная. Спать вместе и нюхать по ночам продукты бздения друг друга? Нет уж, увольте. Но на другом конце одинокая старость. На другом конце — некому будет хоронить. И никто не подаст в последнюю минуту стакан воды, не говоря уж о стакане водки. И за этот будущий стакан приходится класть всю жизнь.

Одна одинокая пожилая женщина мне сказала такую вещь:

— Я живу, как королева, но хоронить меня будут, как собаку. А замужние живут, как собаки, но хоронить их будут, как королев. И что лучше?

И действительно, что? Или рука об руку, пиписька об пипиську и вместе по жизни. Или один и без никому.

Но, конечно, и в браке случаются упоительные минуты. Например, когда изменяешь. Ведь верность — это путь к неврозу и моральному изнурению. Но рано или поздно вас вычисляют и опять слёзы, упрёки и подозрения, что вы счастливы где-то на стороне. Ведь так нельзя, нужно быть несчастными вместе.

Мясорубка крутится.

Формула успеха сегодня

Жить надо просто. Деньги, еда, секс. Больше человеку ничего не нужно. Начинаешь всё усложнять — ни денег, ни еды, ни секса и всеобщее «тьфу» от окружающих. Тот, кто хочет большой любви, лишается даже маленького секса. А проблемы жилья? Диапазон широк, от навороченного коттеджа по нисходящей до неблагоустроенного колодца, хотя и в центре. Имеешь коттедж, начинаешь усложнять, как-то верить даже людям, запои всё концентрированней и оказываешься в колодце. И опять всеобщее «тьфу».

Прозрачнее надо. Это — плохо, это — хорошо… Убыток — плохо. Прибыль — хорошо. Что не прибыль и не убыток — это философия. На неё «тьфу»!

И не надо таких слов «добро», «зло». Есть понятие деньги. Что приносит деньги — «добро», что уносит «зло». Прозрачнее надо. Попроще как-то. Без этих замахов. Какие идеалы, если на свете существует колбаса? А ведь у вас семья. Кормить её надо. Той же колбасой надо. А вы тут со своими идеалами, но без колбасы. Но с идеалами. Но уже без семьи.

Попроще надо. И поуверенней. Ближе к природе. А в природе самые счастливые — амёбы. Но только не делиться, как они. Быть попроще и не делиться. И тогда успех просто неизбежен.

Вровень с эпохой

Идёт поголовная глобализация. Буквально ходят по дворам и глобализируют. И наша экономика уже выглядит козявкой. Особенно в евро.

На компьютерах все. Все в мониторы уставились. А мы в валенках и на счетах. Но перемены есть. Печать их освещает. Телевидение пропагандирует. Но всё равно мы пока на счетах. Вместо сотовых — нарочный с пакетом. Отстали мы как-то. Все цивилизации вон уже где. А мы пока здесь. И наше сырьё оскудевает. Оскудевают недра. И рыба уже даже на динамит не клюёт. Потому что, это уже не вода, а непрозрачная жидкость со сложной (Менделеев не осилит) химической формулой. И с папиросой не подходи.

У них всё цветёт. А пахнет у нас. Даже через насморк. И не только перегаром. Мы — дураки с оскудевающими недрами. И наши осторожные успехи типа — «а хуже не стало!» на их сияющем фоне уже не разглядеть. Микроскоп нужен. А из техники у нас только счёты. И «кто виноват?» уже не актуально. И «что делать?» уже проходили. Остаётся только работать и контактировать с ними.

Я понимаю, противно. Я понимаю, если начнём работать, то потеряем остатки национального самоуважения. Язык потеряем. Останутся разрозненные английские слова, скреплённые нашим матом. Внедрится группенсекс. Цены на проституток лягут тяжёлым бременем на семейный бюджет. Начнётся их культура и вытеснит наши традиции и рафинированное бескультурье. Кино их уже началось. Откуда вы думаете такое количество идиотов?

Но что делать? Нас прижали к канатам. Деваться нам некуда. Надо работать. Для себя работать. А иначе придётся работать на них. У них это называется сотрудничество. У нас татаро-монгольское иго.

Куда не посмотришь, везде грабли, на которые мы уже наступали. Мы только работать не пробовали. Надо попробовать.

Марья Захаровна

Сначала я хотел назвать этот рассказ «Как я построил тёщу», но это мне показалось слишком претензеционно и самонадеянно. Выспренно как-то. Да и вообще строить я никого не собирался, а просто так получилось.

Человек я издёрганный и нервный, но тихий. Да и характер сложно-шизофренического типа. Затурканная внешность. И ничего у меня в жизни не получается. Одним словом, профессиональный мудак. И, тем не менее с этим отрицательным букетом я однажды умудрился жениться. Идея с самого начала была фуфловая и неестественная, со скоропостижным концом, но всё же года три я носил почётное и глупое звание мужа. А потом был разжалован. О своей жене Лизе и о её сложной внешности я тут распространяться не буду. Какую бог дал жену, с такой и жил по мере сил и неприхотливости. Обычно женщины меня как-то сразу обманывали, а Лиза нет, она была не такая. Вот я на ней и женился по её вялой инициативе. Лиза оказалась умнее и обманула меня не сразу, а потом, когда я расслабился, меня обуяло доверие и она переписала на себя мою квартиру. После этого мне собрали чемодан, дали денег на автобус и тепло попрощались. Она меня до сих пор по-звериному ненавидит. Я не знаю за что, но видимо женское сердце не обманешь. Что-то во мне есть такое.

Так вот у этой Лизы была тёща, то есть её мама. Жила она, слава богу, далеко, но однажды приехала к нам погостить на всё лето. У Лизы имелись также 4 старших сестры и все были замужем. И все неудачно, так как жили с тёщей в одном городе.

Лиза старалась не рассказывать мне о своей маме. Так, отрывочные сведения. Но и эти сведения приводили меня в сладкий трепет ужаса. Судите сами — загнала в гроб трёх мужей, в перерывах между мужьями посадила двух сожителей, занималась на коммерческой основе оккультизмом и ведьмачеством, экстрасенс, ясновидящая и всё такое. Она всячески терроризировала окружающих, плела гнусные интриги, учила других жить ненавидя. А зятья для неё были самым лакомым кусочком. Она их просто сживала со свету, наводила на них порчу, а также обожала на досуге с ними драться. А там ребята были покрепче меня, двое даже работали рэкетирами. Приезжал один свояк и за бутылкой рассказал все эти неправдоподобные ужасы. Показывал шрамы на лбу. «Сковородкой меня упредила» — горько объяснил он и, расчувствовавшись, выпил сразу две рюмки.

Одним словом, женщина-монстр, дочурка Франкенштейна. Когда я узнал, что она к нам приезжает, я почувствовал лёгкую дурноту и липкость под мышками. Драться я не умел, тем более с женщинами, и тёща наверняка во мне будет разочарована. Скандалить и ругаться у меня тоже как-то не получалось. В экстрасенсов, подобных ей, я категорически не верил. Участь моя была очевидна. Но я надеялся, что всё это ненадолго. Приедет, осмотрится, увидит, что достойного противника нет, заскучает и уедет. Но предчувствия сжимали мою слабую грудь.

Несмотря на всё это, я старался держаться таким жизнерадостным идиотом, которому всё нипочём.

— Ничего, — бодро сказал я Лизе — встретим старушку. Всё ж таки божья тварь.

— Смотри у меня — сурово сказала Лиза и дала мне фотографию, чтобы я опознал тёщу на вокзале. Я посмотрел на снимок и понял, что ошибся насчёт старушки. С фото на меня смотрело полнокровное судя по диаметру лицо с некрасивыми и малоприятными чертами. Особенно выделялись глаза — маленькие и безусловно злые. Они обозревали мир с подозревающим прищуром. Такой прищур обыкновенно бывает у пожилых параноиков. Прибавьте к этому самодовольную посадку головы и чрезвычайно волевой подбородок.

«Боже мой..!» — подумал я и, стараясь не смотреть на пивные, направился на вокзал. Через час я уже неискренне обнимал тёщу и мужественно ей улыбался. После некоторого раздумья она поцеловала меня в щёку. Это была рослая и очень крепкая, моложавая тётка с выражением лица «вижу, что подлец, но пока живи». Весовые категории у нас не совпадали. И фотография сказала правду. Действительно не лицо, а действительно морда. Но несмотря на это, как я заметил, она ощущала себя редкой красавицей. Видимо, это у них семейное. Взять ту же Лизу… И я догадался почему тёща, невзирая на внешность, имеет такой неадекватный успех у мужчин. Главное не кто ты есть, а кем ты себя ощущаешь. Ощущаешь себя красивым — будешь казаться красивым. Ощущаешь себя бедным — будешь всю жизнь бедным. Ну и так далее.

И ещё. Во время обнимания и братания с тёщей я вдруг понял, что намертво забыл её имя. Мамой я её естественно называть не собирался. У меня уже была когда-то мама и другой быть не могло. Тем более, такой. Я истерично рылся в памяти, но в голове крутилось почему-то только Настасья Филипповна из Достоевского.

Это мне не понравилось. На вокзале я, извинившись, позвонил из таксофона жене.

— Марья Захаровна, придурок! — сказала Лиза. Чувствовалось, что она тоже здорово волнуется. Обычно она меня так не называла.

Мы погрузили багаж в одно из стоящих под парами такси и, объезжая курей и пионеров, поехали по пыльным, навеки уснувшим улицам.

Марья Захаровна дорогой молчала и брезгливо присматривалась ко мне — видимо размышляла с чего начать. Вид у неё был такой царственный и нездешний, что шофёр перестал шутить и в его глазах появилось что-то холуйское. Я же буйно фантазировал о том, как вдруг из переулка вылетает гружёный кирпичом самосвал и под руководством пьяного водителя врезается в наш правый бок, где сидит Марья Захаровна, а мы с таксистом отделываемся лёгкими ушибами. Марья Захаровна же отделывается лёгкой смертью. Когда я в своих мечтаниях дошёл до сцены похорон, мы подъехали к дому.

Потом началась кутерьма, радостные ахи-вздохи. Мы разбирали вещи, отделяя зёрна от плевел, то есть подарки нам от тёщиного барахла, пили чай и купались в лживой семейной идиллии. Мы общались уже три часа, но ничего умного за это время Мария Захаровна не сказала, а может и не могла. Несла како-то тяжёлый бабский бред, перемежая его главными обличениями окружающих. «Дура насмерть» — с облегчением понял я.

Отдохнув, Марья Захаровна решила узнать меня, как экстрасенс, поближе, то есть составить гороскоп и проверить мою ауру. Она верила этому безоговорочно, а гороскопы был её конёк. Марья Захаровна долго с сумеречным и таинственным видом водила в опасной близости от меня своими волшебными руками и часто сокрушенно цокала языком. Задевала также наводящие вопросы:

— Провалы в памяти бывают?

— Нет, — неуверенно ответил я, вспомнив, как забыл её имя на вокзале.

— А ночной энурез часто случается? — не успокаивалась она.

Я знал, что ночной энурез — это, когда ссышься ночью, и сказал:

— Нет.

— Значит не часто?

— Нет — это значит никогда.

— Никогда? Странно. Очень странно, — она пожевала губами — Такую ауру я видела только однажды. У моего второго мужа и знаете когда? Когда забирала его из морга. Такая аура бывает только у упырей и вурдалаков.

Час от часу не легче. Оказывается, я — вурдалак. Что-то очень сказочное и нехорошее. Я начинал понимать, почему зятья так любили с ней драться.

— Но самое страшное, — торжествующе развивала она — канал у тебя забит.

Мочеполовой? — испугался я.

— Нет, канал связи с космосом. И он даже не забит, а его нет совсем. А это считай, что инвалид. Человек отличается от животного именно этим каналом. Выводы делайте сами.

Лиза сделала и смотрела на меня расширенными от ужаса глазами. Злые глазки Марьи Захаровны тоже недоумевали. Я сидел в каком-то ступоре. Конечно я подозревал, что отличаюсь от других, но не до такой же степени!

Перешли к моему гороскопу. Марья Захаровна взяла мои исходные данные и порылась в своей пухлой тетради. И вдруг побледнела, как пельмень.

— Батюшки! — хрипло прошептала она — Один к одному. Как у Лаврентия Палыча. Даже час рождении совпадет.

— Какого Лаврентия Палыча? — спросила моя смышленая жена.

— Как у Лаврентия Палыча Берии, — тускло ответила Марья Захаровна и, нетвёрдо ступая, ушла работать в спальню. Не было её долго, лишь один раз она попросила принести валидол.

Вернулась Марья Захаровна совершенно потрясённая. Прочитала вслух мой до нелепости чудовищный гороскоп. И что-то в её отношении ко мне изменилось. Смотрела Марья Захаровна на меня уже как-то подобострастно и даже несколько по-собачьи — мол, что прикажите.

— А я-то всё гляжу, кого он мне напоминает. И характер-то точь — вточь. Такой же сексуальный маньяк. Постоянно на баб зыркает. Иногда мне кажется, любого зарежет и не задумается — убивалась Лиза. Марья Захаровна, хотя и делала скорбный вид, чувствовала себя как олимпийский чемпион после финиша.

Потом мы в связи с наступившей ночью легли спать. На Лизу, чтобы не выглядеть окончательным сексуальным маньяком, в этот день я не посягнул. Поэтому мне не спалось. В голову, пользуясь темнотой, отпихивая друг друга, лезли крупнокалиберные жуткие мысли. А какие ещё мысли могут лезть, когда узнаёшь, что ты вурдалак и животное, а Берия по сравнению с тобой просто монастырский одуванчик!

Но на утро все ночные прозрения позабылись (вот они провалы в памяти!). Марья Захаровна же проснулась не в духе, долго не вставала и звала Лизу. И Лиза мне сказала по секрету, что ей был вещий сон. Что я, мол, хочу её убить и гонялся для этого за ней всю ночь. Но к счастью не догнал. После вчерашнего мне это показалось пустячком.

Марья Захаровна между тем немного воспряла и пред завтраком медитировала на юго-восточные темы, а потом, тряся ляжками и другими своими полужидкими атрибутами, прыгала через скакалку. Но даже спортивный костюм не мог оспортивить её фигуру. Годы сделали своё чёрное дело.

Наконец мы сели завтракать. Я старался не чавкать.

И тут нужно сказать, что в то лето мы с Лизой ощущали дикую нехватку денег. Лиза по складу своей сложности души никогда в жизни не работала и была ленива до изнеможения.

— Помой полы, птичка, — иногда страстно просил я её.

— Да помою! Какие ещё мои годы, — беззаботно отвечала Лиза. Сначала я думал, что она это так шутит, но, прожив с ней, понял, что она говорит абсолютно серьёзно. Я же работал на одном вонючем заводике, но получку там платили с полугодовой задержкой. Поэтому питались мы в основном рыбой и грибами, благо жили недалеко от реки и леса и я там промышлял в поисках калорий. Кормить Марью Захаровну пустой вермишелью мне было стыдно, на что-либо иное не хватало средств и я решил угостить её грибами. Всё ж таки считаются деликатесом. Не у нас, конечно, а во Франции например. И ещё мне хотелось реабилитироваться за вчерашнее впечатление. Показать ей, что я способен не только насиловать, убивать и пить кровь, но и заниматься таким достойным делом, как сбор грибов.

И я сказал за завтраком:

— А давайте Марья Захаровна, я за грибами сегодня схожу. Это такая вкуснятина! — и ещё подмигнул, дурак.

Тут я, конечно, лукавил. Если есть грибы каждый день, как ели мы, ничего вкусного в них нет. Особенно, если их приготовит Лиза.

Услышав моё предложение, Марья Захаровна уронила чайную ложку и почему-то вся одеревенела. На неё напал небольшой столбняк и она ответила сухим промокашечьим голосом:

— Миша, я не ем грибов, — а потом неожиданно заплакала.

Я растерялся и пытался её как-то приголубить и успокоить.

— Ничего, ничего, Миша… Я всё понимаю. Но честно скажу, не ожидала. Вот так сразу… На второй день… Не ожидала — бормотала она в ответ.

«Вот и верь после этого людям, — чертыхался я — наговорили, бог знает что, а она безобиднейший человек. Затравили её зятья. А она услышала доброе слово и расплакалась. Отвыкла от хорошего обращения».

Но к вечеру меня как ударило — я вдруг понял причину её слез. Она решила, что я хочу отравить её грибами! Знаете эти незатейливые анекдоты?

— Отчего тёща умерла?

— Да грибами отравилась.

— А отчего вся в синяках?

— Да есть, сука, не хотела.

Вот видимо из-за этих анекдотов она и решила. «Боже мой, какая дура!» — восхитился я. Мне было смешно и отчего-то стыдно.

По утрам Марья Захаровна больше не медитировала и не прыгала через скакалку. Она достала из чемодана какую-то заплесневелую иконку с портретом худого мужчины и каждое утро горячо молилась. Стала она пуглива, часто вздрагивала и старалась не оставаться со мной наедине.

А тут ещё как назло вечером по телевизору крутили один американский фильм. Боевичок. И там участвовал один парень — культурный такой и скромный. По имени Кевин. И Лиза первой заметила, что он похож на меня.

— Смотрите, маманька, как он на Мишу похож — сказала она Марье Захаровне— Костюм Мишкин почистить и не отличишь.

Марья Захаровна по-рыбьи посмотрела на меня, сравнила с телевизором и нехотя тоже отметила большое сходство. Я несколько приосанился, мол, знай наших. Но в конце фильма выяснилось, что несмотря на скромность, культуру и трезвый образ жизни, этот Кевин оказался именно тем серийным душителем, которого искала вся полиция города.

Я сидел, как оплёванный. Сказать мне было нечего. Лиза ненатурально смеялась. Марья Захаровна опять впала в лёгкий столбняк и долго о чём-то размышляла, механически посасывая валидол. С этого дня она стала молиться и перед сном, а свою комнату закрывать изнутри ножкой стула.

Буквально через день, во вторник у нас во дворе изнасиловали какую-то пьяную тётку. Но как ни бегали с фонарями, ночного насильника из темноты вычленить не удалось. Он как будто растворился. Я в это время работал во вторую смену и вернулся только утром.

— Чего это, Миша, у тебя щека расцарапана? — с зябкими придыханиями спросила Марья Захаровна.

— Травматизм на работе, — объяснил я — Вагранка отлетела.

— Ты знаешь, Миша, Чикатило-то поймали, — вкрадчиво продолжала она.

— Ну и что? — я не понимал в какую сторону она клонит.

— И тебя поймают! — вдруг провозгласила она и попыталась сжаться, но меньше не стала.

Я хотел по своему обычаю рассмеяться, но тут меня лягнул мелкий бес, и вместо этого я сделал бессовестное лицо и с криминальной хрипотцой сказал:

— Но вы надеюсь, Марья Захаровна, будете молчать? Зачем травмировать Лизу сиротством?

И оставив Марью Захаровну с выпученными глазами, я, чтобы не расхохотаться, вышел.

Получилось, глупо, но Марья Захаровна вечером неожиданно объявила, что уезжает домой. Хватит, мол, погостила. Лиза скулила и просила остаться. Марья Захаровна была неприклонной. Домой! На меня она старалась не смотреть.

Провожал её я и чемоданы казались лёгкими. Паровоз я, конечно, не целовал, но эйфория присутствовала. На перроне мы уже не обнимались. Марья Захаровна сухо попрощалась, а когда оказалась в вагоне и почувствовала себя в безопасности, сказала в открытое окошко:

— Убийца!

В её голосе была страшная для меня убеждённость.

— Да, да, я в курсе, — вдруг неожиданно для себя грустно согласился я. Почему я так сказал и сам не знаю. Может, чтобы её не разочаровывать.

Словно испугавшись моих слов, паровоз заголосил, вагоны тронулись и убыстрились и вот поезд уехал, увозя Марью Захаровну в другие миры.

Я купил сигарет и пошёл домой, стараясь не наступать на асфальтные трещины. Было чего-то жаль и погрустнело как-то. Лучше бы она со мной дралась каждый день. — всё— таки здоровое проявление энергии, простые радости бытия, чем вот так. Я привык всю жизнь быть в роли жертвы, а тут неожиданно оказался в роли палача и эта роль мне не шибко понравилась.

А через восемь месяцев в феврале Марью Захаровну убили в тёмном переулке. Трубой по голове и всё. Видимо прельстились её шубой. Ни преступников, ни хотя бы шубы так и не нашли.

А у меня было железное алиби.

В завязке

Живёшь среди алкоголиков. Вокруг одни они. А я и сам раньше был адептом этого дела, а потом как-то прошло и стало неинтересно. Разочаровался как-то. Водка — это обман и ничего кроме обмана.

А непьющему трудно. Я и не сразу-то понял. А по первой честно ходил по гостям. Бегал, как самый трезвый за второй и третьей. Сколько раз бегал. А потом надоело. Надоело слушать эти душные пьяные разговоры. Смысл разговоров один — «Какие мы замечательные ребята!» Особенно, если собрались неудачники. Врут и себе и друг другу. Надоело смотреть, как человек пронзительно глупеет и разрушается от водки. Как слетает его красивая обёртка и высовывается похрюкивающее мурло. Редко когда высунется личико ребёнка. А женщины! Сидит такая божья хризантема, распустив лепесточки и шипы. Оттопыривает наточенный мизинчик, шуршит, как мышка шоколадкой и реснички так стыдливо скрещивает. Юбчонку на колени натягивает, чтобы чего не подумали. Золушка, Крошечка-Хаврошечка и Мать Тереза в одном стакане. Но несколько водок и начинаются метаморфозы. И начинает удивлять. Мать Тереза куда-то испаряется и остаётся мать-перемать, визгливый голос и в глазах: «Я не против». Отвратительно конечно, но что делать? Ведь громадная экономия времени. Трезвую её будешь совращать полгода, а это дорого и долго, да и результат под большим вопросительным знаком. А здесь один вечер, две бутылки и три раза за ночь. Ну ещё колбасу для романтизма можно нарезать. Но это я считаю уже извращением.

И замечаешь, что секса без водки у нас просто не существует. Особенно с кем-то новым. Здесь вам не Америка, здесь климат иной… А с пол-литрой тебя все мужики встречают с распростёртыми руками, а женщины с распростертыми ногами. А так хочется чего-нибудь ещё не заплёванного.

Да и не любят непьющих. «A-а, здоровей нас хочешь быть?!» или «Странный вы какой-то. Полгода у нас работаете и постоянно на работе трезвый. До каких пор!».

А в компаниях вообще беда.

— Чего отказываешься-то? Ты не думай, спирт хороший, без дихлофоса.

— Да, подшился не вовремя, — вру я, чтобы не объяснять, что не пью по идейным соображениям.

И люди довольны. Я хуже их. Я — алкоголик, а они ещё не лечились.

Но самое надёжное, чтобы отстали — это шокотерапия. На вопрос:

— А вы почему не пьёте? Своим несуразным поведением отравляете праздничный аппетит и жажду присутствующих — нужно самым обыденным тоном ответить:

— Извините, от гонореи лечусь. Нельзя мне — и почесать где-нибудь в паху. И всё. Этого достаточно. Мужчины на вас будут смотреть с уважением и рассказывать на кухне аналогичные приключения из своей половой жизни. Единственный минус — никого не удастся закадрить. А после танцев с вами, женщины будут бегать мыть с хлоркой руки.

И обидно, никто не верит, что можно бросить самому, без врачей и медсестёр. На голом энтузиазме. И что это невероятно легко. Я их понимаю. Продолжать пить всё же легче. Да и зачем уродоваться, чего-то добиваться в жизни и себе, когда выпил и такое ощущение, что уже всего добился.

И ещё одна нехорошая деталька. Постепенно к моему дому заросла народная тропа и осталась только стежка, по которой хожу я один. Дружба — это вместе пить водку и, размазывая сопли, делиться наболевшим. Обниматься и брататься. А какая с вами дружба? Да и как подружится с человеком, не выпив с ним литра три-четыре? В голове никак не укладывается. Ни штабелями, ни на попа. И главное, какой смысл идти к вам в гости? И с чем? Чай попить и с женой можно.

Но самое тухлое — это праздники, особенно хронические типа Нового Года. Вы везде чувствуете себя лишним. И время растягивается, как баян. Все веселятся, а вам с ними скучнее, чем одному. Вся страна в запое, а вы почему-то нет. И чувствуешь себя птицей — ощипанной белой вороной или гадким утёнком, который вырос и превратился не в лебедя, а в гадкую утку. И внутренний голос вкрадчиво говорит: «Да накати рюмочку. Чего ты, как не знаю, кто?», но тут подключается другой, ещё более внутренний голос и тихо спрашивает в мозжечок: «А блевать?» Вы вздрагиваете и запиваете страх прежних ощущений лимонадом. Лучше 100 лет одиночества, чем одно утро похмелья.

Так что бросить пить — это не подвиг. Подвиг — жить непьющим. За это орден нужно давать. Или хотя бы грамоту от производства. А в некрологе написать: «Вёл здоровый образ подобия жизни».

Встреча

В банке, где я платил за нагоревшее электричество, ко мне подошёл мужик, худой такой и равнодушно одетый, и сказал:

— Здорово! Не узнаёшь?

Я пожал его костлявую руку, вгляделся в морщины и обрадовался:

— Васька! Ёлки-палки! Здорово! Помнишь наш гвардейский дисциплинарный батальон?

Мужик слегка чертыхнулся.

— Да нет, какой ещё Васька! — он снял с головы шапку и заулыбался, как для фотографии, — А так узнаёшь? Ну?

Эта апостольская лысина мне показалась смутно знакомой.

— А так Петя, — менее уверенно сказал я и уточнил — ЛТП, восьмидесятый год?

— Да нет же, я — Санька! — нервно сказал незнакомец и с надеждой спросил: — Узнаёшь Саньку?

— A-а, Санька! — наконец узнал я — Санька Пиночет! Век воли не видать. Два года на одних нарах… — и я шутливо пропел: — «Есть в Павлодаре маленькая зона…»

— Да нет, я — Санька Плужников — уже менее радостно и вздыхая сказал мужик — Мы с тобой в школе за одной партой сидели. Ну ещё Наталья Михайловна нашей классной была.

Было видно, что он уже жалел, что подошёл.

— A-а, Плуг! — снова обрадовался я. Мы вторично обменялись рукопожатиями и начали обмениваться впечатлениями о прожитой жизни.

В школе Плуг был отличником, но несмотря на это всё-таки выбился в люди и сейчас, по его словам, заведовал кафедрой кукурузоводства. Профессор ботаники с уклоном в агрономию. Женат, нажил машину, тёщу и детей. В общем всё нормально.

— Ну а ты как? — осторожно, как бы извиняясь за своё благополучие, спросил он.

Я рассказал, как я. Особо хвалиться было нечем, но и врать не хотелось. Работаю скупщиком краденного. Работа нервная, но нравится. Неженат, но имею две семьи. Также имею судимости и приводы в милицию. Воспитал троих детей. Двое из них уже сидят, третий под следствием. В свободное время изобретаю вечный двигатель.

— Это ты зря, — поморщился Санька.

— Что зря?

— Ну двигатель-то, — сказал Санька, — Бесполезно.

Всё остальное в моей жизни ему понравилось.

Мы зашли в кафешку и, как клопа раздавили бутылочку. Потом другую. Вспоминали прошлое.

Из нашего класса, кроме Саньки, никто ничего не добился. Многих уже похоронила водка. Наши некогда цветущие одноклассницы превратились в преждевременно постаревших и больных тёток, на которых встанет только у геронтофила. А когда заканчивали школу, жизнь им виделась в лазоревых тонах и все поголовно мечтали стать артистками. Грустно всё это как-то.

— А я долго в этой жизни не мог найти себя — захмелев, рассказывал я. — Столько профессий перепробовал, пока своё место не нашёл. И «медвежатником» работал и домушником. «Щипачом» два года. С «каталами» весь Крым исколесил, но всё не то. Наконец нашёл себя. Сейчас чувствую, что нужен людям. Прямо нарасхват. И, главное, жить интересно. За сыновей не стыдно — на зоне хвалят.

— А у меня жизнь не удалась — вдруг скорбно сказал Санька — Сорок лет, а уже не живу, а существую. Работу свою ненавижу, жену презираю, детей жалко. И главное, всё надоело. Всё не имеет никакого смысла. Всё до омерзения нормально. Так, имитирую, что живу. Впереди серость, мрак и приличные похороны. И все люди сволочи. Хватают ртом и жопой, противно смотреть. Так что у меня полнейший тупик. Хочу что-то изменить в жизни, но чтобы ни делал, понимаю, что делаю это, чтобы всё осталось по-старому. И самое смешное — окружающие мне завидуют. Жизнь, мол, удалась. Блестящая карьера. Из Америки не вылазию. Идиоты! И это блядство повсюду, все как и я имитируют, что счастливы. Да любой бомж счастливей всего этого ублюдочного среднего класса! Одни выродки и шакалы. Уж я-то насмотрелся.

Он горько сплюнул под стол и признался:

— Устал я, исстрадался. Радости хочу. Ах нет, вся религия, вся классическая литература внушает нам, что, мол, страдать это — хорошо, это замечательно. Чушь собачья! Человек создан для радости и света.

Ты меня понимаешь?

— Понимаю — слегка приврал я и, подумав, добавил — и ты пойми одну вещь. Чем человек умнее, тем он несчастней. А умный интеллигент — это вообще могила. Так что неси свой крест. Неси и помни, что интеллектуал — это всегда безволие, лень, пониженная самооценка и отвращение к жизни.

— Откуда ты всё это знаешь? — выпучил глаза Санька.

— В психушке лежал, — скупо объяснил я — когда от зоны косил. Там и нахватался.

Мы расплатились и вышли на морозный воздух. Назревали сумерки. На помойку пикировали вороны, птицы с устойчивой психикой. Саньке бы такую.

Я посмотрел на него. Прощаться мне с ним не хотелось. И было как-то неудобно, что у меня всё хорошо, а у человека жизнь не удалась.

— Слушай, Саньк, — сказал я — вечер какой хороший, давай проституток что ли возьмём. У меня копейки есть. Хоть узнаешь, как настоящие профессионалки сосут.

— Давай, — печально и равнодушно согласился Санька.

Мы взяли двух падших девушек и поехали с ними ко мне на дачу.

Это единственное, что я мог для него сделать.

Охотничья рапсодия

Знаете ли вы, что такое утиная охота? Утро, 6 часов, сырые потёмки и какая-то скукожившаяся от похмельного синдрома личность сидит в камышах. Это — вы, человек с ружьём, как сосиска перетянутый патронташем. Левый сапог пропускает. Вы мелко шевелите мокрыми пальцами и сквернословите. Ружьё и мат по самому ничтожному поводу — главные признаки охотника. Да, и ещё перегар — тоже признак. Боже, как болит голова! Вы закуриваете в рукав и вам становится окончательно плохо. Но чу, где-то просвистели крыльями утки. Вы беспомощно крутите головой. Ни хрена не видно. Но вокруг уже во всю бабахают. Утки плюхаются в воду где-то совсем рядом и злорадно крякают. Сволочи! Вы прикидываете сколько угрохали на патроны, бензин и водку и сколько можно было купить на эти деньги домашних уток, горько вздыхаете и… Вздох застревает у вас в горле — по камышам идёт, хлюпая, ломая и сопя какой-то крупный зверь. «Кабан!» — холодеете вы. Бежать к ближайшему дереву глупо и очень далеко, да и не пробежите вы эти четыре километра. Губы шепчут что-то православное, и это помогает. Кабан останавливается рядом, хрюкает, закуривает папиросу и страдая, говорит:

— Василий, у тебя стакан есть?

Хотя вас зовут Колей, вы радостно скручиваете крышку термоса.

— Видал я такую охоту в гробу, — развивает дальше голос, — Послушали этого гондона. Говорил же вам, надо на Коровьи Разливы ехать. Там её тьма.

Вы соглашаетесь и поэтому пьёте первым. Стоять становится веселее. Начинает светать. Начинают лететь и вы наготове. Вот, летят! Но нет, высоко. Ещё! Но нет, поздно. Ещё! И вы наконец стреляете в угон. Утка, умерев, падает. «Ура!» — шепотом радуетесь вы, но тут из камышей выныривает собачка охотничьего покроя, хватает вашу утку и также быстро исчезает. «Стой! Куда?» — кричите вы, но собачка уже убежала к хозяину. Всё, больше не летят. Через два часа вы злой, хлюпая сапогом, бредёте к лагерю похмеляться.

Вас уже ждут. Все с утками, вы как всегда. Забавная эта вещь — охота. Особенно, когда много водки. Пьёте по-окопному, из кружек. Голова проходит, но появляется слабость в ногах. Когда слабость доходит до рук, вы на локтях следуете в палатку.

Между 5-ю и 6-ю часами вечера вы опять сидите в этих камышах на вечерней зорьке. Выглядите вы, как огурчик. Такой же зелёный от пищевого отравления литром водки. И сразу же на вас налетают четыре утки. Теперь уже не промахнётесь. Вы прицеливаетесь — уток становится две. Открываете глаз — четыре. Но вас не остановить и вы красивым дуплетом стреляете в «звезду по имени Солнце». И видимо попадаете — солнце начинает плавно садится. А утки налетают со всех сторон. Вы отстреливаетесь до последнего патрона, но они, судя по всему, в бронежилетах. Обычно последний патрон оставляют для себя. Вам от горя и отчаяния хочется это сделать. Но вы целуете ружьё, креститесь и посылаете последний патрон в утку. И… Есть ещё бог на свете — утка грянула на землю. Вы подбираете тёплый, окровавленный комок со слипшимися перьями и вам становится мутно и нехорошо, как после всякого убийства. «Зачем?» — думаете вы и даёте себе слово, что на охоту больше не ногой. И детям своим накажите. В самом деле. Вы-интеллигентный человек при очках, аккуратно платите за свет и все алименты и вдруг такие кровожадные инстинкты. Нет, так нельзя.

Но пройдёт ровно год и те же инстинкты перевесят вашу интеллигентность с очками. И вы опять будете стоять с ружьём в камышах, опять будет болеть голова и также будут лететь на зарю утки.

Как Свекловичный за счастьем ходил

Июль-месяц. В. Свекловичный скучный, как яйцо вкрутую, с понурой шеей стоял под деревом раскидистой породы и ждал автобус. Погоды держались до удивления жаркие, и глупое солнце, исходя калориями, стекало вниз тяжело и равнодушно. Итак В. Свекловичный стоял на остановке, утирая с лица платочком вчетверо скользкие продукты потовыделения, и с тихим омерзением чувствовал, как по брюху, щекотно скрадываясь, ползут капли того же происхождения, а сорочка всё теснее и обширней прилипает к спине. В голове у Свекловичного было нехорошо и мутно от жары и сигареты, которую он некстати закурил. Закурил назло. Пусть будет хуже. Последний месяц жизнь Свекловичного упорно происходила обратно пропорционально задуманному, и от этого он тихо зверел. Ко всем своим фатальностям и перегрузкам Свекловичный уже много дней и ночей не любил женщин и теперь, нервничая и расстраиваясь, неподвижным пугающим прищуром смотрел на голые спины, коварно просвечивающиеся платья, декольте и другие женские места. Смотрел и, чувствуя всё возрастающий напор тоски, безуспешно давил в себе обольстившееся воображение.

С разлитой по лицу безнадёжностью он поднялся в подпыливший автобус, внутри которого пахло горячим утюгом, отметил компостёром талон и глаза его упёрлись в журнальную вырезку, приделанную изолентой к стеклу. На ней, спекулируя кордебалетной стройностью ног и зажигательно улыбаясь какая-то квалифицированная женщина рекламировала самое нижнее бельё. Свекловичный беспомощно огляделся и, стиснув челюсть, пробрался на заднюю площадку. Здесь было посвободней. Он оглядел публику и от неожиданности замер.

Рядом с ним оказалась довольно чудная блондинка в псевдорусском сарафане и с гладкими напедикюренными ногами. С открытых плеч незнакомки в плотину бюстгальтера низвергались молодые цветущие груди и казалось, плотина готова вот-вот прорваться. Свекловичный проглотил слюну и подобрался.

Портили соседку только обручальное кольцо, фигурирующее на правой руке; да некая мужская единица, расположившаяся рядом и смотрящая на блондинку ленивыми и скучными глазами мужа. От мужчины наносило удушающим запахом тройного одеколона, сквозь который застенчиво пробивался запашок какой-то горюче-смазочной дряни. «Шофёр, наверное», — досадуя на его присутствие решил Свекловичный и сделал нечаянный шаг в сторону, чтобы точнее оценить попутчицу. Блондинка (к слову сказать, искусственная) среагировала на Свекловичного довольно чутко; расправив своя притягательные плечи, она эффектно подала грудью, да так лихо, что Свекловичный даже узрел трогательную родинку во влажной ложбинке. У него взмыло сердце и проявилось некоторое волнение в штанах. Недолго думая, он подморгнул, потом сделал томный анфас и заимел результат — по лицу соседки прошмыгнула сиюминутная тень улыбки.

— Ну, Любаня, я долго не задержусь. Туда и обратно, — неожиданно и вдруг сказал мужчина, искательно потрогал у красавицы плечо и, оглянувшись, вышел вон на остановке «Вторая база».

«Вот оно!» — ударила Свекловичного немедленная мысль, а сердце — вещун сказало: «Тук-тук». Скроив ажурную улыбку и упорно подмигивая, он принялся высверливать обладательницу напедикюренных ног огнём медовых глаз. За тяжёлыми, оснащёнными косметикой ресницами соседки (Любани, как уже мысленно уже называл Свекловичный) заплескались искорки легкомыслия и смеха. Когда Свекловичный отрядил четвёртое подмигивание, и в его голове заготовилась неотразимая фраза «Девушка, а вы тоже в этом автобусе едете?», Любаня (будем и мы её так называть), побойчев лицом, кокетливо фыркнула в две ноздри и смеющимся голосом весело и легко спросила:

— Ну чего уставился? Контуженный, что ли?

Сбитый со своих приготовлений Свекловичный по неизвестной причине застыдился:

— A-а… Почему контуженный? — скомканным баритоном начал он, но тут же оборвал себя и воодушевлённо подтвердил?: Да! Да! Контуженный! Как только тебя увидел, — и зря добавил: — Солнце моё!

Так наши герои перешли на «ты».

— Охо-хо! Новый анекдот, — констатировала Любаня и, оглядев пылающего, как свадебный бант, Свекловичного, пришла к выводу: — Видали мы таких.

Но глаза её смотрели хитро и весело, совсем без строгости.

«Снимается», — почувствовал Свекловичный, с умилением отмечая распространявшуюся над верхней губой многообещающую усатость, и, сияя кобелиным взором, приступил:

— Тебя как зовут? Меня Васей, а тебя?

— Люба, — отрекомендовалась Любаня.

— Очень приятно, — Свекловичный растекся улыбкой и предпринял попытку обаяния, отчего в его лице появилось что=то распутное. — И где же, Люба, тебя можно увидеть, кроме как в автобусе? — задал он каверзно-наводящий вопрос. — Дома, — игриво ответила Любаня. «Домой приглашает!..» — содрогнулся от удачи Свекловичный. В голове, как блохи, запрыгали радостные и смелые мысли с картинками, и он с замиранием погладил прохладное женское плечо.

— Ну-ка руки! — дёрнулась Любаня.

— Что руки? — прикинулся Свекловичный.

— А ничего… Сам знаешь. Смотри, какой конкретный.

«Ах ты чёрт. Резко начал», — осудил себя Свекловичный и благонравно убрал руку за спину.

Автобус миновал площадь, Любаня глянула в окно и сообщила:

— Я сейчас выхожу. Пропусти.

— Мне тоже здесь, — успокоил Свекловичный.

Двери отворились, и они вышли на живой от жары асфальт. В небе всё так же насижено томилось солнце, в бочках закипало пиво, остервенелые люди, задыхаясь, грубо стучали потными кулаками по автоматам с газированной водой, — близился конец света.

— Ну, Василий Алибабаевич, — скучнея, сказала Любаня, — мне сюда, — и она махнула тонкой рукой в перспективу дороги.

— Почему Алибабаевич? — стало обидно Свекловичному.

— Так просто. В кино было, — улыбнулась Любаня, но на этот раз улыбка до глаз не дошла.

— Я тебя провожу, — заторопился Свекловичный. — Мне как раз в ту степь.

— Это ещё зачем?

— Потом узнаешь, — загадочно пообещал Свекловичный.

— Ну пошли, если такой настырный, — вздохнула Любаня.

И они пошли. Фортуна приятствовала Свекловичному. — в пути случился винный магазинчик, где он приобрёл штуку «Пшеничной», а на закуску за неимением жевательной резинки. Любане же объяснил:

— День рождения у меня сегодня. Двадцать стукнуло.

— Так уж и двадцать, — усмехнулась она.

— Ну двадцать девять, — убавил себе четыре года Свекловичный. — А отметить не с кем. Недавно я здесь… Две недели как… Хожу как дурак, никого не знаю. До того одиноко бывает, ты не представляешь себе. Особенно когда…

— Ну вот я и пришла, — оглядываясь, перебила Любаня.

Они стояли под слепящим солнцем у стандартной многотиражной пятиэтажки. Свекловичный хотел досказать, как ему бывает погано и одиноко, но тут заметил, что среди антисанитарии палисадника, шокируя бесстыдством, драный пожилой барбос, выпучив безумные глаза, совокуплялся с белой собачкой. Любаня со странной ухмылкой отвернулась и попрощалась. Сказала:

— До свиданья.

— А с кем же я буду сегодня день рождения отмечать? — грустно спросил Свекловичный и, пытаясь и Любаню заразить своим энтузиазмом, озарился: — Идея! А давай с тобой и отметим. Может, у тебя? Посидим… Поокаем… А?

… Сидели на кухне. Любаня пила мало, и почти всю бутылку Свекловичный убрал единолично. Разговор не клеился, и Свекловичный начал рассказывать академические анекдоты «про чукчу» и другие смешные разности. Ободрённый положительной реакцией Любани, он осторожно положил руку на её спину. Она не отстранилась. «Пора», — решил Свекловичный и незаметно вытер о брючину ладошку.

— Пора, — сказала Любаня, — сейчас муж вернётся. Так что…

— А как же я? — поняв, что вытер руку зря, пожалел себя Свекловичный и полез с поцелуем.

— Подожди, — мягко освободилась она. — Знаешь, что? У меня соседка в ночную, а ключ мне оставляет. Давай там посидишь, а я попозже приду.

… Любани не было долго. Раскиселившийся от водки Свекловичный сначала мечтал мечту о любаниных грудях и прочих нежностях её, распалился, но потом мысли его перекинулись на третье, замедлили ход, и он непроизвольно уснул. Когда Свекловичный очнулся, вокруг уже не просматривалось ни зги и было, наверно, заполночь, а из прихожей небольшим прелюдом к предстоящей большой человеческой любви слышался звук отворяемой двери. Проворно вскочив, он пружинисто и неслышно, как балерун, побежал на звук. Ориентируясь по светлому пятну платья, Свекловичный обнял вздрогнувшую Любаню сзади, всосался в раскрывшиеся губы и начал в темноте с восторгом обрывать её груди. Любаня поначалу дёргалась и вырывалась, но потом обмякла и стала взаимной. Свекловичный с кряхтеньем поднял на руки оказавшуюся на удивление тяжёлой Любаню и с тёплой нежностью подумал: «В теле, собака». Задевая ношей об углы и опрокидывая стулья, он втащил её в спальню, и они упали на мягкое и прохладное дивана. Шепча лазоревые слова, Свекловичный начал лихорадочно путаться в пуговках, застёжках и крючочках. Наконец, эта мелкая галантерея кончилась, и пролился сладкий любовный пот.

— Ты кто? — изменившимся счастливым голосом прошептала Любаня, когда Свекловичный благодарно прижался рядом.

— Как кто? — удивился Свекловичный, — Вася. Или забыла?

— Какой Вася? — заинтересовалась Любаня и потянулась за поцелуем.

— Из автобуса, — цепенея от страшной догадки, промолвил Свекловичный и сел. Это была не Любаня, а какая-то другая женщина.

— И давно ты меня любишь? — женщина обняла Свекловичного.

— Давно, — сдавленно признался Свекловичный и тоже обнял.

В ответ он услышал тихие женские слёзы и почувствовал себя окончательной скотиной, но одновременно щекотало приятное: в минувшей жизни он не помнил, чтобы из-за него когда-нибудь плакали. Свекловичному стало душно и невмоготу и как-будто кто-то другой сказал за него:

— А хочешь, давай поженимся?

Будем здоровы!

К сорока годам все начинают думать о здоровье. Начинают щупать бока, тревожно прислушиваться и находить симптомы. Расспрашивают об анатомии: «А селезёнка где находится? А геморрой где? А холестерин?» Некоторые садятся на диету. Смысла в этих диетах я не вижу. Только умрёшь издёрганный и голодный. Другие ограничивают себя в курении — собирают силы для решительного запоя. Или вообще думают бросить курить. Конечно, бросить трудно, думать легко. И изводит мысль, а может ещё рано? Торгуются, торгуются с самим собой и в итоге бросают курить только тогда, когда в принципе можно уже и не бросать. — слишком поздно.

С водкой та же картина. Тем более статейки встречаются. «типа алкоголь в малых дозах полезен». И типа что-то улучшает. И выходит, что вы буквально каждый день ведёте здоровый образ жизни. Каждый день делаете полезное для здоровья дело. А ведь там написано «в малых дозах». Я понимаю, для вас малая доза — это до литра. А в статейках про другое — две ложки и всё. И получается, что алкоголь в малых дозах не только полезен, но и абсолютно бесполезен.

Есть ещё утренняя зарядка и гимнастика. Что ж, дело хорошее. Хотя и с гантелями. Хотя я и не пробовал. В самом деле, позорно отступает гиподинамия. Возрастает энергетика, улучшается гидравлика мочеполовой оросительной системы. Буквально бьешь копытами. В глазах огонь и какая-то осмысленность. Так что, это — путь. Стиснуть зубы на горле своей лени и делать зарядку. Не знаешь прямо с какого понедельника начать. И в какой вторник закончить. Тут сила воли нужна. Железная, как гантели. Хотя я это вам советую, но всё таки не рекомендую. Судите сами. Все люди ещё спят, а вы уже с утра смертельно уставший.

О здоровье у нас начинают заботиться за два часа до агонии. И заботятся как-то причудливо. Например, человек умял накануне 3 бутылки водки и сидит теперь страдает. Предлагаю ему от головы анальгин, всего одну таблетку. «Да ты что! — бледнеет он — анальгин плохо на сердце влияет». Полтора литра не влияет, а таблетка влияет. Идиотизм!

А чтобы улыбка сияла здоровьем, зубы у нас не чистят, а вставляют. С кариесом борются только щипцами. Да чего там говорить. Тем более здесь.

Жутко вспомнить, что мы делали со своим здоровьем, когда были здоровыми. А ведь со здоровьем не шутят. Без него тем более. Теперь мы бережно перебираем жалкие остатки, протираем тряпочкой, разглядываем на свет. Но здоровье — это не церковь XVI века — его полностью не отреставрируешь. Даже таблетками и укрепляющими клизмами. И тут два пути. Или беречь эти остатки микстурами и диваном или укреплять нагрузками. Пусть здоровья мало, буквально на два больничных, но чтобы это «мало» было железным. Или поликлиника или стадион. Выбирайте что вам ближе. И на каком автобусе. А то ведь есть ещё и третий путь. Под названием — кладбище. А на Новодевичьем или Ваганьковском вас не похоронят. А на другие спешить глупо. Не советую. И даже не рекомендую.

Не путать!

Меня всю жизнь принимают за другого. И с кем-то путают. И это уже давно.

Проститутки отказываются со мной идти, потому что по виду я им кажусь сексуальным маньяком и дальнейшим убийцей. На работе считают идиотом, хотя с небольшими оговорками типа «заставь дурака богу молиться» признают исполнительность. За кого меня принимают в семье, мне вообще говорить очень тяжело и поэтому не буду. Женщины, которых я пытаюсь соблазнить, соблазняться почему-то категорически отказываются. Они считают, что я их безнадёжно люблю чистой платонической любовью и не сегодня-завтра наложу из-за этого на себя руки. И даже хвалятся этим на каждом углу. Меня опять с кем-то путают. Отчего? Ни одной из них я в любви не объяснялся. Моя цель всего лишь переспать и смыться. Всё неверно меня воспринимают. Я всего два раза в жизни предлагал кому-то выйти за меня замуж. Один раз в юности, другой раз в старшей группе детсада. Тем не менее уже четырежды женат. И всё жёны утверждают, что идти за меня они не хотели, а это я их уговорил. Меня опять с кем-то спутали.

Мне стыдно об этом писать, но умолчать не могу, иначе картина будет не полной.

Иду, например, по базару в самый базарный день. Толпа, шум, карманники и не протолкнуться. Вдруг из всей огромной толпы окликают одного меня. Торговка моющими.

— Молодой человек, вот вы, в очках, можно вас на минутку? «Молодой человек» в моём возрасте звучит приятно, хотя и несколько притянуто за уши.

— Слушаю вас — говорю вежливо.

— Вот, купите — отвечает эта подлая баба — туалетную бумагу.

Мне стало обидно.

— А почему именно я? Чего вы меня-то? Вон сколько людей. Почему я?

— У вас, — говорит, — лицо такое… В смысле хорошее.

А причём здесь лицо? Какая связь с туалетной бумагой? И это что, комплимент или оскорбление? За кого меня принимают? Непонятно.

Но и это ещё цветочки. Расскажу о ягодках.

У нас в одном месте нашего цветущего города канализация постоянно протекает, а потом не утекает и стоит лужами. И запашок соответствующий. Как в общественной и необщественной уборной. Когда идёшь пешком, он нарастает как бы постепенно и его как бы не замечаешь. На автобусе другое дело. Автобус вылетает из поворота, жмёт на железку и как палкой по ноздрям такое амбре. Пассажиры и пассажирки начинают крутить носами и возмущенно переглядываться.

Кто, мол, испортил воздух? Какая паскуда? Так вот люди переглядываются, переглядываются и вдруг почему-то всё взгляды начинают кончаться на мне. Я, как дурак краснею. В глазах пассажиров широкий спектр чувств от брезгливости до благородного негодования. Особенно врезалась в душу одна старушка, которая сказала, качая морщинистой головой:

— Эх, сынок, сынок…

Родственники жены считают, что я перетрахал ползавода, где тружусь, отдавая предпочтение пожилым уборщицам. На самом заводе считают, что я очень верный муж, что объясняется импотенцией. А я ни то и не другое. Меня опять с кем-то путают.

Мне хочется, чтобы меня оставили в покое. Я — это я, плохой ли, хороший, но я. И не надо меня ни с кем путать! Вот так!

Когда я, дрожа от негодования, дописывал этот рассказ, мне вдруг в голову пришла одна мысль. Хотя куда она ещё могла придти? А вдруг меня ни с кем не путают?! И мне стало страшно. И тут ещё старушечий голос неизвестно откуда:

— Эх, сынок, сынок…

Парень из нашего города

Есть ли загробный мир, нет ли его я к счастью не знаю. Родишься ты ещё раз после смерти или нет? Но этот вопрос не принципиальный. Ну родился ты ещё раз, а о своих прошлых рождениях ты абсолютно ничего не помнишь. Так, иногда дежавю промелькнёт и скроется, и снова тихо.

В общем никакой существенной разницы. И главное вопрос: если загробный мир где-то там или где-то здесь существует и имеет какое-то место, то стоит ли в него верить? А то один человек поверил и попал в круговерть событий.

Человека этого звали Петей. Парень как парень. Но стоит с ним выпить чего-нибудь покрепче и поболтать о времени и о себе, то обнаруживалось, что он — тоскливый дятел. Просто овощ. Ни ярких мыслей, ни даже блеклой фантазии, а один какой-то злобный примитивизм. Разговоры на уровне, кто про него что сказал и как он за это ему ответит. Такой склад небогатого ума наблюдается обычно у пожилых глупых баб. Или начнёт разглагольствовать о том, какой он хороший и правильный человек. И всё это намёками. Все, мол, скоты, а он хороший. Или как все девки к нему клеятся, а он ни в какую. Хотя я точно знал, что всё было наоборот. Он ко всем девкам клеился, а они ни в какую. А когда трезвый Петя был парень как парень. И глаза с некоторым умом, и трудолюбивый, и читать умел, хотя ни разу на моей памяти этим умением не пользовался. Жена, правда, ещё его бросила и сошлась с одним паралитиком. Может из-за Петиной тоскливости, а может из-за внешности. А внешностью Петя походил на молодого Гитлера, только без этих фирменных усиков. Переразвитая нижняя челюсть, чёлочку в сторону глаза и голова, напоминающая мяч для спортивной игры регби. Такой вот каприз природы. Наверно всё это действовало на подсознание окружающих, у кого оно было. Коммунисты к примеру у нас в цеху его не любили.

И были у Пети две квартирки, доставшиеся от склеивших ласты родственников. Одну он сдавал, в другой жил сам. И вообще одним везёт на наследства, другим — шиш. Я знавал человека, который с успехом пропил три квартиры и «Фольксваген», доставшиеся ему с разных сторон. У другого, если кто умрёт, то приходится его хоронить за свой счёт, а из наследства лишь неоднократно обоссанный матрац.

А Пете везло на такие дела. Буквально, пёрла масть. И тут для полного счастья внезапно умирает его родственник дядя Паня, малый лет 70 от роду. Одинокий старик. И даже не старик, а пожилой мужчина, крепкий жизнерадостный человек, работавший до последнего дня. Но обнял кондратий и всё — был симпатичный человек, а стало 90 килограмм тухнущего мяса. И его робкие планы жениться, и задушевные спевки в украинском народном хоре, и мотоциклетные с ветерком выезды на рыбалку и даже сало с горилкой — всё осталось в прошлом, а настоящее и будущее не наступило.

Родня дяди Пани под видом детей жила на Украине, а здесь кроме Пети никого. Впрочем Пете он, строго говоря, роднёй и не доводился. Бывший муж умершей тётки. Так что, по крови они не пересекались ни под каким углом, однако своеобразно общались. То Петя к нему в гости придёт денег занять. То он к Пете нагрянет, чтобы деньги вернуть, а Пети нет дома. Вобщем общались.

Завещания дядя Паня после себя не оставил. Видимо даже не догадывался, что он когда-нибудь умрёт. А вот поди ж ты — умер. А может просто психологический бзик — пока не сочинишь завещания, не умрёшь. Не знаю. Я к примеру тоже ещё не написал завещания. Стыдно писать, так как, кроме тёплых стелек, нечего оставить товарищам потомкам. А дяде Пане было что. Ой, было! Вся квартира ломилась от добра, что объяснялось его кулацкими генами и хохляцкой бережливостью. Но с товарищами потомками существовали отдельные проблемы. Дети, хотя Петя отбил им телеграммки, даже не ответили. Так что хоронили дядю Паню за счет производства и за Петин счёт. Из-за этого безутешней Пети не было никого. А похороны удались на славу. Всё было достойно и по— человечески. Даже усопший лежал с каким-то довольным и загадочно — лучезарным видом.

Похоронил Петя с энтузиазмом своего дядю, а на следующую после погребения ночь дядя Паня Пете во сне и пришёл. Не успели закопать, а он уже соскучился. Поговорили они хорошо и задушевно. В основном почему-то о рыбалке. А потом Петя вдруг вспомнил, что дядя Паня-то мёртвый, но почему-то не испугался.

— Ну и как там? — спросил он.

— Ничего, Петенька, доехал хорошо — сладко ответил дядя Паня.

— Куда доехал? — не понял Петя.

— Да на эти курсы, будь они неладны — сказал дяд Паня с бесшабашной улыбкой.

Петя хотел спросить:

— А ты не за мной, дядя Паня, пришёл?

Но вдруг испугался и не спросил. Вернее спросил, но про другое, более насущное:

— Дядя Паня, а можно я твою резиновую лодку возьму?

— Бери, — легко разрешил дядя, хотя при жизни не давал ни под каким видом — Всё бери.

— Всё? — с приятным ужасом спросил Петя.

— Всё! Всё забирай, — жизнерадостно подтвердил дядя Паня, — Для тебя, Петенька, ничего не жалко.

— И телевизор? — не верил выпавшему счастью Петя.

— И телевизор бери. Чего на него глядеть? И компьютер, — кивал седой головой дядя, хотя компьютера у него отродясь не было.

— Спасибо — прочувственно сказал Петя.

— Пи-пи-пи… — вместо «пожалуйста» вдруг ответил дядя. Но оказалось, это говорит не дядя Паня, а просто сработал будильник. И Петя от этого «пи-пи» проснулся и долго лежал, лаская себя мечтами.

Весь день Петя ходил с одухотворёнными наживой глазами и от нахлынувших приятных чувств ходил в мелкую припрыжку. «Чего ты такой весёлый? — даже поинтересовались на работе, — День рождения что-ли?» «Лучше,» — ответил Петя и расхохотался. Ему хотелось петь и танцевать и даже обнимать незнакомых людей. Такое карнавальное настроение. Ну а вечером он взялся за дело. Чтобы не травмировать соседей, он приходил на квартиру дяди Пани по-темну, часиков уже в десять и занимался экспроприацией. Кажется, так называется. И успевал ежедневно сделать две ходки, благо жил неподалёку. Рюкзачок с мелочёвкой за спиной, санки с габаритным грузом вёл на поводу сзади. Но как Петя ни старался не травмировать соседей, они всё равно травмировались, видя как уплывает добро, на которое они тоже имели здоровые стяжательские виды.

Типа, приедут родственники, продадут квартиру, а вещи раздадут им. Вслух это, конечно, не говорилось. Вслух говорилось другое: Что им, де, чужой копейки не надо, но находятся фактические шакалы (Это — Петя), которые и при жизни обирали старика, а после смерти и подавно. Охренели до полной бессознательности. И соседи дали объявление, что, дескать, разыскиваются родственники Воронько Пантелея Романыча в связи открывшимся наследством. Петю это объявление взбесило — ах, так, и он утроил усилия. Вывозил на саночках всё, что мог. Машину среди бела дня он подогнать не решался. Приходилось на саночках, как курочка по зёрнышку, без свойственного Пете размаха. Пыхтел он так два месяца. Последнее, что Петя вывез от дяди было громадное, похожее на осьминога, домашнее растение столетник. После этого он выкрутил все лампочки и с лёгкой грустью запер пустую квартиру. В ней осталась только крупная мебель (стенка, хмурый старушечий комодик, диван и расшатанный обедами кухонный стол). И все. Следы сапог не считаются. А в Петину квартиру теперь было приятно зайти, хотя и трудно. Так было всё плотно заставлено.

Через месяц по объявлению приехали радостные родственники (а Петины телеграммы до них не дошли, что потом трактовалось, как злой умысел со стороны нашего героя) Но когда они увидели, что осталось в квартире, их радость сильно поутихла.

И вскоре состоялся суд. Можно сказать, Петин бенефис. И как он не напирал на то, что была устная договорённость на передачу имущества, суд этого не учёл. Какая ещё может быть договоренность во сне, да ещё с умершим человеком? Кто это может подтвердить? Адвокат в перерывах называл Петю идиотом и призывал помалкивать в тряпочку. Но Петя тупо стоял на своём. Восторженно давали убийственные показания и обличали его пальцем соседи дяди Пани. Откуда-то выплыли мутные сведения о взятке, которую Петя дал в БТИ, пытаясь незаконно приватизировать дядину квартиру. А об этом даже я — автор, придумавший этот рассказ, не догадывался. В общем дали Петру Геннадьевичу Кулебякину три года плюс конфискация, что тоже огромный минус.

Так что на данный момент Петя, как зверь в клетке, сидит за решёткой, делает себе малохудожественные наколки и обживает новый быт. А по ночам плачет, вспоминая быт старый. И есть у него среди прочих одна мечта. Чтобы к нему во сне опять пришёл дядя Паня. Уж он ему тогда выскажет! Уж он ему тогда набьет! Но дядя Паня во сне благоразумно не показывается. Дураков и на том свете нет.

Новогоднее

Единственное чудо, которое может произойти в новогоднюю ночь — это, что ты не напьешься к 11 часам. Но, увы, чудес на свете не бывает.

Приходит также пьяный до изнеможения Дед — Мороз с пожилой и толстожопой Снегурочкой, годящейся ему в матери. Борода у старика съехала на ухо. Её белый цвет приятно оживляют вкрапления винегрета. Мешок уже полупустой, но и из-за него Деда-Мороза заносит.

— И где тут у вас туалет? — первым делом озабоченно говорит Снегурочка, судорожно притопывая красными сапогами. Сказка сразу кончается.

— Как детишек зовут? А то листочек, блядь, потерялся — шепчет Дед-Мороз.

Вы говорите. Дети испуганно жмутся к жене и таращат глаза. Дед-Мороз, издавая улыбку, усталым басом декламирует дежурный стишок и дарит хрустящие целлофаном подарки. В это время из туалета под торжественную увертюру ниспадающей воды появляется повеселевшая дура-Снегурочка и, не разобравшись, сипло кричит:

— Дед-Мороз! Палыч! Иттиттвою мать, пляши!

— Падла! — злобно шепчет Дед-Мороз и из последних сил делает попытку танца. Дети визжат от счастья.

Потом вы отводите сказочный дуэт на кухню и наливаете.

— Не могу, Колян! — прижимает руку к красной со звездами груди Дед-Мороз. — Ещё три адреса. Хлобыстюк вообще на седьмом этаже живёт без лифта. А Гуськова аж за переездом. Боюсь, не дойду. Замёрзну где-нибудь в сугробах. Анекдот будет. Дед-Мороз и замёрз! Не могу!

А Снегурочка может. После подлых уговоров выпивает и Дед-Мороз, занюхивает бородой, в неё же сморкается и, сокрушаясь, выговаривает Снегурочке:

— Гертруда Васильевна, внученька, если ещё раз крикнешь «Пляши», я тебя в детдом сдам. А то нашла Рудольфа Нуриева. Я же не железный. Весь день на морозе. Тем более после вчерашнего гриппа.

Снегурочка молчит и, сердито сопя, закусывает салатом, потом закуривает и они уходят, едва не забыв мешок.

Какую-то ахинею несёт президент. Бьют куранты. Нужно загадывать желание. Я с опаской прислушиваюсь к себе — так и есть, никаких желаний. Только желание выпить ещё. Я выпиваю и моё загаданное желание блестяще исполняется в первые же секунды Нового Года. Вот это сервис!

Хороший это всё-таки праздник. С ёлкой.

Итак, они звались Татьяной

Страшной зимой прошлого года, когда на лету замерзали птицы, ангелы и самолёты, а остальные замерзали на ходу, я по мужской жадности встречался сразу с тремя женщинами. Я был, как волк, который всегда кусает больше, чем может проглотить. Подробно описывать внешность этих женщин я не буду — это займёт слишком много ругательств. Хотя одна из них была довольно симпатична, но, увы, была, десять лет или 50 килограммов тому назад. Сейчас она превратилась в сгусток прогорклого целлюлита и могла вдохновить только людоеда или тренера по борьбе сумо. Ко всему она крепко закладывала за декольте. Видимо, ей не хватало удовольствий в жизни, а удовольствия, которые ей приносил я, как любовник, были сомнительны. Облик двух других, как я уже докладывал, был довольно специфичен, проблематичен и даже безнадёжен. Их поезда ушли, и они, не сумев пройти фейс-контроль, на них так и не попали. Знаете, такая негромкая некрасота, которая погубит мир. Так что, моё самолюбие, когда я с ними спал, тосковало. Секс с ними был для меня мучителен и неизбежен. Но их было легче трахать, чем слушать. Глупость, помножённая на самоуважение, даёт чудовищный результат и рождает монстров. Конечно, что касается своей глупости, я им мог бы дать сто очков вперёд— ведь я был старше и опытнее по этой части. Но я хотя бы понимал, что бестолков и не очень умён и поэтому прятался за молчаливостью. Молчаливость — это как окопчик, защищающий окружающих от меня. Да и человек я — грустящий. А глупость грустного человека не так очевидна, как весёлого.

Вы можете меня спросить, что же ты, дурачина, на них ночевал? Что ж, спрашивайте. Воля ваша. Я и сам об этом довольно долго думал и наконец пришёл к выводу, что не знаю этого. Просто живу по солдатскому принципу — ни от чего и ни от кого не отказываться. Тем более, что своей территории я не имел. И я не донжуан, который соблазняет автоматически и, не тревожась, живёт по принципу «будет день, будет и пися». Так что любовью здесь и не пахло. Я об них не тужил. А пахло здесь блудом — самым здоровым проявлением нездоровой человеческой натуры. И ещё моей половой невзыскательностью.

По странной прихоти случайного они все носили одно имя — Татьяна. Чтобы их как-то различать в голове, я называл их просто — Разведёнка, Вековуха и Шнобель, она же Безутешная вдова, она же Вдова утешившаяся.

Но три женщины — это много. Я сразу понял, что для меня это чересчур. Давал о себе знать возраст, я ведь уже не мальчик. И дело было не в потенции, при разумном планировании и экономии её ещё хватало. Дело в моей куриной памяти, а, доступней говоря, в склерозе. Склероз — это такое состояние отсутствия памяти, когда ненужное помнишь, а нужное забываешь. Он у меня в принципе с детства этот склероз. Рассеянный я очень, как сапёр после того, как он наступил на мину. Вот он шёл, наступил и рассеялся.

А запутаться в географиях их эрогенных мест, позах, в которых они любят, чтобы их употребляли и в ещё десятках нюансов было не мудрено.

Судите сами. Одна была мазохисткой и обожала, когда её щипали и что-то ей выкручивали, а потом опять вкручивали на место. С ней всё должно быть грубо и размашисто, с матом, угрозами, кулаками под нос и криками. Только так её можно расшевелить. Поцелуи же у неё вызывали омерзение. Я напрягал свои слабые садистские наклонности и тонкие руки, а она требовала, — Сильнее! Представь что ты меня ненавидишь!

А мне и представлять было не надо. В эти минуты я её действительно ненавидел. Не понимаю я садомазохизма. Убей бог, не понимаю.

Вторая родом из деревни, произошла от сохи и коровы, и эти её деревенские корни высасывали из меня все соки. Где сельская разнузданность нравов в банях и в прочих увеселительных местах, которую воспел Толстой? Не было такого. А было вот что. Глубокие поцелуи с лаской языком её кариесного рта, лёгкие поглаживания через сорочку титек и предплечий, а за ниже пояса — по рукам! А потом пресная христианская поза в непроницаемой тьме. Сорочку она, конечно, не снимала. И было неясное ощущение, что водишь членом в кастрюльке с тёплой водой. Трение, как явление физики практически отсутствовало. Такая вот у неё была широкая анатомия этого органа. Голой я её видел только на младенческих фотографиях, но даже и на них она, ещё ничего не соображая, всё же старалась прикрыться. Такая болезненная стыдливость, переходящая все границы человеческого бесстыдства. Однажды мы упражнялись с ней при свете. Солнце ведь не электричество — его не выключишь. Но и тогда, кроме её трепещущих и потрескавшихся пяток, выглядывающих из длиннополой сорочки, мне увидеть ничего не удалось. Оргазмы у неё были тихими, как у мышки, а у меня же редкими, как у слона.

А третья склонялась ко всему экстремальному и вообще была великим реформатором в постели. Чем неприличнее, тем оно лучше. Разные мази для укрепления ствола члена, подбадривающие таблетки, фаллоимитаторы, вибраторы и другие сексигрушки с приводом занимали целый комод. Высокотехнологический секс 21-го века. Это может шло в ногу со временем, но наступало на мои романтические мозоли. Никакой душевной теплоты и теплоотдачи. Да и 120 килограмм биомассы — это солидный вес даже для бегемота, не говоря уже о женщине. Я в ней буквально утопал. Ну да, ляжешь на неё и чувствуешь, что погружаешься. А меня она использовала, как живую игрушку. И ещё её здорово бесило, что меня нельзя было выключить в нужный момент. А трезвая, человек как человек, даже с высшим образованием, как Надежда Крупская.

Ну а я же всё постоянно путал. Приходишь к мазохистке и начинаешь её поглаживать за плечи и глубоко, во весь язык целовать, лаская зубы, а она почему-то лежит, как бревно, безучастная и недовольная. И говорит: «Что с тобой?» А со мной забывчивость. Но бывало и похуже. Попадаешь к той, что из деревни, и, спутав с экстремалкой, производишь над ней в потёмках бурное анальное надругательство, только экскременты летят в разные стороны. Ну и потом конечно скандал, надутые губы и разные меткие сравнения сквозь сопли и слёзы. А утром мне приходилось вести её в церковь, чтобы она замолила этот тяжкий грех и, усугубив его раскаянием, даже исповедалась. А батюшка, её духовник или как его там по — церковному, однажды пригрозил, что набьет мне бесстыжую морду. Прихожанок, мол, калечу. Они, мол, после меня даже сесть по-человечески не могут. А я разве виноват, если рассеянность такая?

Одним словом, получался сплошной бардак. Я путался в расположении комнат и выключателей, в их биографиях, забывал, как зовут их золотушных детей… Особенно обижалась Вековуха, у которой детей не было вообще.

Спрашиваешь, выздоровела ли от гриппа её мама? И как у неё вообще с самочувствием? А она смотрит на тебя, как на придурка и говорит, что её мама уже 15 лет как умерла чахоткой и довольно бестактно с моей стороны… И пошло и поехало. Другой, проявляя дружелюбие и участие, говоришь, купила ли она дочери то голубенькое платьице, что предлагали на работе? А она начинает злиться и безответственно заявляет, что у неё два сына, и вообще я в последнее время какой-то странный. Или одна из них начинает жаловаться на судьбу в лице мужчин, пересказывать свои идиотские сны. А я такого терпеть не могу и чтобы отвязаться, сразу предполагаю, что это последствия психологической травмы, когда в детстве её укусила за жопу злая собака, а позднее туда же изнасиловал добрый отчим. Тут выясняется, что её никто не кусал и никакого отчима у неё отродясь не было, а изнасиловали её два милиционера и в прошлом году. Неужели я не помню?

Моя голова шла кругом, вернее треугольником. Я рассказывал анекдоты и какие-то свои худосочные мысли, способные заинтересовать разве что психиатра, по три раза одной и ни разу двум остальным. Или услышу от Вековухи какую-то историю и через неделю, забыв источник, под большим секретом ей же её и пересказываю. Стоит ли удивляться, что все они считали меня слегка чокнутым малым.

Подводил и слух. У разведёнки был прокуренный голос с постоянными отхаркиваниями. У двух других писклявые, не отличишь. Я поднимаю трубку и сквозь треск и шуршание космоса слышу:

— Привет! Это тебе Таня по телефону звонит. (Дура! А по чему же ещё можно звонить?) Приходи быстрее! Мои у бабки. До 5-ти вечера я буду одна. И не забудь, что ты обещал. Хи-хи.

Я быстро говорю: — Да! И прямо быстро так начинаю собираться. Выхожу из дома и вдруг думаю: а куда собственно идти-то? И что я собственно обещал? И главное кому? Кто звонил Вдова или Вековуха? Скорее всего Вековуха. А у Вдовы и бабки вроде нет. Ну, конечно, Вековуха! Я лечу на крыльях вожделения к Вековухе, а у неё полон дом толстомордых гостей из деревни и она спрашивает:

— А что случилось?

Надо было оказывается ехать со своей эрекцией к Вдове.

Чтобы как-то снизить эту неразбериху и упорядочить её, я разорился на блокнотик и всё туда записал. Стало полегче. Вот некоторые выдержки этих горестных заметок:

1) По гороскопу Рыба, но любит раком. Увлекается здоровым образом жизни, благодаря чему постоянно болеет. Читает в подлиннике А.Маринину и Д.Донцову. Обожает психологию. Характер невыдержанный и хаотический. Эрогенные места — спина и левая грудь (наматывать на руку). Два сына Толик и Витёк. Толиктот, что косой. Белое вино, конфеты с коричневой начинкой. Кромешная дура. Полнейшее отсутствие логики в поступках и мыслях. Скандал — форма её существования. Успокаивается когда говоришь с ней о её болезнях (прочитать справочник фельдшера);

2) По происхождению Козерог. Зомбирована своим гороскопом. Обожает рассказы о сложных родственных отношениях, о том, кто из её родственников и как умер. Собирает в голове самые гнусные подробности из жизни звёзд и знаменитостей. Верит в бога, бог в неё, судя по всему, нет. Ужин проблематичен, чай вволю. Очень ранима, но ещё более живуча. Помнит все сериалы. Характер мерзопакостный. Бред отношений. Считает, что все мужчины от неё без ума, но стесняются сказать, прикрываясь рвотным рефлексом. Гипертония и геморрой (после меня?) Любит беспричинно плакать на луну. Пение матерных частушек — признак хорошего настроения. Дача — 12 соток (расстаться до дачного сезона);

3) Созвездие — в ночь с Девы на Весы. Тащится от мистики и от какой-то Блаватской (узнать кто такая и чем занимается). Видения (белая горячка?). Умна. Любит занимательные истории (не занимать!)

Приходить с водкой. Не поддаваться на предложение изгнать из меня дьявола. Жаловаться, что сглазили. Верить, что она — колдунья и меня приворожила. Сын и дочь. Дочь та, что с косичками. Зверский аппетит. Отвлечь от еды способна только водка. Спать с края (лучше упасть, чем умереть раздавленным) Эрогенное место — щекотание членом под третьим и четвёртым подбородком. Секс в пупок проблематичен (пока?).

Конечно, записи мои были более обширны и даже энциклопедичны. Вплоть до дня рождения детей, кличек котов, хомячков и попугаев, дней критических, историй болезни и результатов вскрытий умерших родственников и т. д. и т. п. Перед свиданием я листал заветный блокнотик и освежал свою дырявую память. Стало полегче.

Но неумолимо, как конец света, приближалось 8-ое Марта. День, когда женщины ведут себя особенно нагло и разнузданно. День, когда у каждой женщины мания величия и даже мания преследования мужчины, чтобы получить с него подарок. И я решил поступить мудро, то есть трусливо. Дней за 10 до праздника поссориться со всеми, а дней через 10 после дать задний ход и помириться. Этим я бы сэкономил кучу денег. А тему для ссоры найти не проблема. Например, меня тяжело оскорбил словами её говорящий попугай. Или я или он! Выбирай! И хлопнуть дверью. Но я как обычно остался в дураках, где и пребывал до этого. Перед мужским днём 23 февраля они все дружно со мной разругались, а перед 8-ым Марта стали нежны и уступчивы и начали мирный процесс. Слишком поздно я всё это понял. Так или иначе мне пришлось дарить им по склянке пахнущих Парижем духов, живые цветы, стоящие как живая корова, и ставить каждой праздничную «палку», а после, считая копейки, сидеть на хлебе и воде и набираться сил. Иисус Христос ходил по воде, попробовал бы он на ней посидеть. Ещё я им наговорил столько лжи в виде комплиментов, что знаю точно — в рай я уже не попаду.

Чем всё это закончится, одному богу известно, но то что хорошим это закончиться не может, известно даже мне. Сегодня 1-ое апреля — день дураков. Можно сказать, мои именины и мой профессиональный праздник и нужно что-то решать. Решать нужно что-то. А что решать? Видимо пришло время для моей старости. И первый её звоночек, когда спишь уже не с теми, кто тебе нравится, а с теми, кто ещё соглашается с тобой спать. Как сказал поэт «к старому разврата больше нет». А старый — это я. И я разглядываю свои глубокие, достающие до самого сердца залысины, эти блядские морщины, полученные за выслугу лет, свои невразумительные, обесцвеченные временем глазки… И понимаю — я и эти Татьяны друг друга стоим. Они мне может даже переплачивают. И не надо обманывать себя. Достаточно того, что тебя обманывают другие. В голову приходят самые леденящие мысли о жизненном дефолте, но я им не открываю. Тут на моё счастье звонит телефон. Так и есть, одна из них.

— Еду, — обречённо говорю я в трубку и начинаю безуспешно искать чистые трусы. Потом выхожу на улицу и размышляю, кто же мне звонил?

Книжный вопрос

В нашу библиотеку я принципиально не хожу. Вернее меня туда принципиально не пускают. Книги, мол, ворую. Ну ворую, ну и что? Если есть смысл воровать что-то в этом бренном мирке, то это безусловно книги. Не деньги же мне воровать в конце концов. Пошляков и без меня хватает. Так что, что-то почитать мне приходится брать у друзей. Но вкусы у нас не совпадают. Один собирает фантастику, другой исторические. И то и другое я терпеть не могу. Мне нужны душевность и красоты языка. Правда нужна. А в этих исторических книгах больше фантастики, чем у Герберта Уэллса. Что там было много веков назад, никто толком не знает. Одни домыслы и инсинуации. А может лучше и не знать, чтобы не разочаровываться в предках. Зачем знать, что Клеопатра, судя по всему, была обыкновенной шлюхой на доверии. А пресловутый Пётр I был страшным ссыкуном и всего на всего инициативным идиотом. Ему бы хорошего психиатра, электрошок… Глядишь бы и не убивал сына и других людей, хотя после этого его вряд ли считали великим. И стал бы он обыкновенным лояльным царьком, которого свергают все кому не лень. Но это так, к слову, а к делу я сообщу тебе, неизвестный читатель, следующее. Этот рассказ тоже пойдёт о психиатрии. Психиатрия — вещь безусловно полезная и надеюсь, не только для психиатров в денежном плане, но и для пациентов. Хотя это вряд ли. Ну живёт человек в другом мире, значит там ему интересней. Зачем мешать?

Так вот. Взял я одного друга почитать книгу. Хотя «читать» — неверное слово, потому что она вся состояла из таблиц, диаграмм, тестов и называлась «Практическая психодиагностика». Синенькая такая, на 600 страниц с гаком. А название внушало трепет и уважение.

— А это что? — увидев её, спросил я у друга.

— Книга, — объяснил друг.

А я и сам видел, что это не канарейка.

— Про чё? — поинтересовался я.

Друг странно вздохнул:

— Почитай, узнаешь.

Ну я и взял почитать и узнал. И до сих пор нахожусь под впечатлением. Ничто, что я читал до этого, не вызывало такой ужас. Даже антиалкогольный указ от 1985 года. Даже «Вий» Гоголя на что страшно написано и то не сравнить. До этого я как-то не копался в своей психике и считал себя флегматиком истерического типа. Звучит несколько странно, но в самую точку. Или легкомысленный тугодум — тоже ко мне подходит. А тут я заполнил несколько таблиц и тестов, а после заглянул в итоги. Даже любовные записки (2 штуки за всю жизнь) не читал я с таким волнением. И выяснилось следующее. Если отбросить шелуху научных терминов, то оказалось, что я полусумасшедший. И от сумасшествия меня отделяет очень тонюсенькая грань и, узнав об этом, я эту грань едва не переступил. Все показатели у меня были или несуразно завышены или стремились к нулю. За какой тест я бы не взялся. И по уровню тревожности и депрессивным состояниям я набрал огромное количество баллов. А с ригидностью и социальным фрустированием дело было вообще швах. Правда, я не знал, что это такое, но сердце подсказывало, что что-то отвратительное. Ко всему у меня был 100 %-ый невроз, наложенный на тяжёлое умственное расстройство. Единственное, чего у меня не наблюдалось, так это субъективного одиночества, от которого я мучился всю жизнь. Одним словом по каждому тесту выходило что я — чокнутый на всю голову и редкий выродок. И моё место в закрытой психушке. Амбулаторным лечением не обойдёшься. Так всё запущенно. Не сказать, чтобы я сильно расстроился — что-то подобное в глубине души я ожидал, но напился в тот вечер я здорово. На следующий день я подсунул книгу соседу по комнате Сергею. Это был жизнерадостный, румяный от переизбытка спермы парень, абсолютно нормальный. Такой, знаете, весь из себя морально устойчивый. В городах такие люди уже не произрастают, только в сельской местности. Но я рассудил: «Не одному же мне пропадать» и дал.

Сергей заинтриговался и тоже стал заполнять тесты. Через полчаса он спросил:

— А что такое экстраверсия?

— Ну как бы тебе это объяснить? — мягко сказал я — В переводе с научного это значит ёбнутый. А что?

— Да так, ничего — сказал Сергей и как-то увял.

Он меня ещё спрашивал про разные непонятные термины. Хотя я их тоже не знал, но объяснял с удовольствием, оперируя понятиями «шизофрения», «слабоумие», «органическое поражение мозга» и «склонность к педерастии». Наконец Сергей весь бледный, какой-то душевно надломленный и не исключено, что в нескольких местах, вернул книгу, сухо поблагодарил и куда-то ушёл. Вернулся он поздно вусмерть пьяный, долго сидел на кухне, плача и распевая пессимистические народные песни о своей погубленной жизни. Больше я его румяным не видел. Виноватый взгляд, неуверенная походка… И ещё. Больше он никогда и никого не обзывал педерастом. Такая вот деталька.

Человек я кровожадный и поэтому, поразмыслив, всучил книгу Остапчуку, который страдал тяжёлыми запоями. Всё было рассчитано: он в запой, я работаю сверхурочно вместо него и получаю по двойному тарифу. Но Остапчук, честно говоря, не оправдал возложенных на него надежд. Видимо невнимательно читал. В общем он смалодушничал и в запой не ушёл, отделался всего лишь нервным тиком в левом глазу. Раз в минуту он стал подмигивать неизвестно кому. Первыми на работе его тик заметили женщины и начали возмущаться, что этот Остапчук, несмотря на пожилые годы, им проходу не даёт. И две из них, которые возмущались больше всех, назначили ему свидание. Порознь, конечно. И обе не устояли. Этот гад Остапчук ходил героем, у которого сегодня именины, останавливал всех знакомых и подробно рассказывал, что было и куда. Желающим показывал засосы. Для этого ему приходилось расстёгивать ширинку. «Как кончил, у неё чуть голова не оторвалась!»-хвалилась эта счастливая скотина. Я неискренне улыбался и грыз на себе локти.

Перед выходными меня отозвал в сторонку наш шеф Василий Петрович.

— Слушай, у тебя какая-то книжка есть по психологии. Дай полистать.

Я дал, тем более там были тесты и для руководителей. А руководитель Василий Петрович был ещё тот. Приторный интелегентишка, мямля и соплежуй, как и все гундосые люди. Ни решительности, ни лидерства, даже материться не умел. Из него руководитель, как из экскаватора вор — карманник. Я представил, как он будет читать и мне заранее стало смешно.

И всё действительно закончилось забавно, хотя и не для меня. Короче, на следующей неделе мою скромную персону уволили. И ещё Остапчука.

— Давно хотел от вас избавиться, балласт, знаете, но всё как-то не решался, — объяснил Василий Петрович.

— А теперь решились? — спросил я.

— А теперь решился — решительно сказал Василий Петрович.

— Книгу-то верните. Чужая, — попросил я.

— Да, да, — покраснел Василий Петрович, — Вот. Спасибо.

Я взял злополучную «Практическую психодиагностику» в руки и вдруг понял, почему нацисты в Германии сжигали книги, а при Сталине за них расстреливали. От страха. И с этими мыслями я пошёл собирать вещички.

Апрельские тезисы

И вот наконец наступила весна. Долго она наступала. Мы все глаза проглядели, все жданки прождали, а она шлялась неизвестно где и неизвестно с кем. Наверно с каким-нибудь молодым антициклоном. А мы один на один с зимой — этой властной старухой в белом салопе и с недобрыми глазами.

Уже начало апреля, а сугробам хоть бы хны — лежат себе уверенные и обильные, в непринуждённых позах, нежатся, гады, на морозе. А на них в свою очередь лежит отпечаток вечности. Но грачи прилетели, врать не буду. Прилетели грачи, а может быть пришли откуда-то с южных курортных морей. Потому что летающими я их никогда не видел, а только сидящими на отогретых обочинах и чем-то закусывающими в мёртвой траве. Чёрные, блестящие, нагуталиненные — ничего не скажешь, и прохаживаются, заложив руки, задумчивой министерской походкой. Местные вороны на их фоне выглядят провинциально и как-то по-плебейски. А эти только что из-за границы — загорелые, надменные, повидавшие. Я не удивлюсь, если по ночам, когда их никто не видит, они, как капиталисты на плохой карикатуре, курят сигары.

Весны нет, но небо отчаянно намекает — хрустяще-синее, пронзающие предчувствиями тона и невнятный аромат, аромат весны, пробивающийся сквозь свинцовое амбре помоек. Этот аромат что-то предвещает, безусловно хорошее и, странно, такое настроение, как будто выпал первый снег. Какое-то шевеление в природе, в штанах и в изъеденной, как кариесный зуб, душе. Но несмотря на небо, как в аэродинамической трубе дует и обжигает холодом проникновенный ветер, в два весенних ручья текут сопли и больше ручьёв нигде не видно.

А весна произошла резко, как перелом ноги. Проснулись утром, а ночью тихо, без перестрелок и цокота копыт она заняла наш город. А зима позорно и без боя отступила. Сразу +15°. Всюду собачьи любовные оргии. Они очаровательны. Молодежь, обнявшись. Всюду тяжело перемигиваются на солнце лужи, весело бегут свой спринт ручьи. Хочется надеть сапоги и весь день ходить и мерить эти великолепные лужи. Но нельзя — ты уже взрослый.

У людей дикие и смущённые, как у выигравшего в лотерею человека, лица. Половина населения ходит по инерции в зимних шубах и потеет подмышками, другая уже перестроилась — что-то лёгкое и нараспашку — и дрожит. Но женщины уже слегка обнажились, а значит похорошели и уже с расчётливостью шахматиста этим пользуются.

А синоптики опять уныло обещают половодье. Они каждый год, как попугаи, твердят о катастрофическом наводнении. Впору покупай гвозди и молоток и начинай строить ковчег. Но каждый год скучная засуха. И всё равно ежегодно по весеннему городу бегают возбуждённые дачники и, чтобы не было так безотрадно жить, запугивают друг друга. Каждому хочется стать жертвой стихии и переложить на неё ответственность.

— Будет восемь метров подъёма!

— Да что вы! Десять! Все десять метров!

Врут, конечно. Если будет десять метров, наш городишко, как дерьмо в унитазе, смоет. А мне всё равно. Смоет и смоет. Никакой недвижимости у меня в этом городе нет и не предвидится. А есть только весна. Для счастливой жизни этого более, чем достаточно.

Про Олега Фомича

Я, знаете ли, во все эти гадания, хиромантии и сглазы не верю. Но сейчас поколебался. И сильно поколебался. Просто не знаю, что и думать. Ведь на глазах всё было. Впрочем, начну по порядку.

Был у меня в соседях на даче один сосед. Олег Фомич звали. Пенсионер уже, но человек неуёмный. Постоянно какие-то безумные идеи и вселенские прожекты. То по методу агронома-селекционера Мичурина новый сорт яблок вывел. И назвал его Фомичёвка — I. Намёк, что ещё, мол, продолжение будет. Ничего, я пробовал. Сами размером со сливу, а по вкусу обёртку от «сникерса» напоминают. Аромат такой же. Другой раз, когда наводнение наши дачи на всё лето затопило, он у себя на участке морскую капусту разводил. Ради «капусты», конечно. Машину соли высыпал и разводил. Правда, не вышло у него — всё бабочка-капустница съела. Но чем симпатичен сам факт. Человек не сидел, сложа руки и ноги, а активно боролся с произволом стихии. Противостоял, так сказать.

А в эту весну у него новая причуда. Лошадь себе на даче завёл. Соху из железок смастерил и стал дачу на своём Росинанте пахать. И мне тоже вспахал. Но уже правда за деньги. И вообще от желающих отбоя не было. Но тут весна как-то незаметно прошла и надобность в лошади отпала. Так, иной раз кто возьмёт её за бутылкой в город сгонять. Потом её же кормить надо. Она ему за лето все сливы и вишни так обгрызла, что к осени на участке одни яблоки остались. Да и те конские. И вообще ни помидор, ни перчика сладкого. Да тут ещё цыганка по нашему дачному посёлку ходила. Обострите внимание. Ходила эта цыганка со своими цыганятами и, пользуясь суеверием дачников, им гадала. Я, повторяюсь, в эти дела не верю, а Олег Фомич, как истинный человек из гущи народа, верил. Ну и зазвал её к себе. И эта злополучная цыганка ему и сказала: «Примешь ты смерть от коня своего». Взяла деньги и была как таковая такова. Перепугался Олег Фомич от предсказания, тем более Пушкина в школе проходил. Думал, думал, да и сдал лошадь свою на мясокомбинат от греха подальше. Сдал и успокоился. Повеселел даже несколько, с молодыми женщинами в купальниках прибаутками шутить стал, щипаться с ними. А оказалось рано человек радовался и щипался. Скоро все шутки и прибаутки кончились. Через месяц купил Олег Фомич на базаре местную консерву с тушёной кониной, скушал её с аппетитом у себя на даче и утром уже был, несмотря на лето, холодный. Одним словом, врезал дуба. Как потом выяснилось, от острого пищевого отравления организма. За ночь человек отсюда туда перекинулся.

И тут вдова, истекая слезами, про ту цыганку вспомнила. Мы сопоставили факты и пришли в трепет.

Вот такое совпадение в пространстве и времени. Так что я не знаю верить или не верить. Жизнь, когда касается смерти, полна загадок.

Дело всей жизни

Не люблю я отдыхать, да и не умею. Такой уж у меня склад погубленной и измученной отсутствием страстей души. А люблю я, братцы мои, и виртуозно умею это — просто ничего не делать. Вы скажете, что это одно и тоже, но я не согласен с этим до головокружения. Между отдыхом и ничегонеделаньем огромная дистанция. Хотя это две стороны одной медали. Ведь отдых подразумевает, что ты как-то до него где-то трудился и даже работал и как-то где-то от этого устал. Измученность во всём организме, гудят ноги и руки, на женщин смотришь пустыми глазами. Вывод один — нужно поберечь и отдохнуть самого себя. Очухаться от трудовых свершений, а потом снова взяться за постромки. Ничегонеделание — другое. Оно подразумевает, что до процесса ничегонеделанья ты тоже ничего не делал. Улавливаете разницу? Конечно некоторым людям — трудоголикам это покажется трудным, но кому сейчас легко? Да и кто такой собственно трудоголик? Это человек, испытывающий страх перед своим свободным временем. У него, прости господи, воображение пингвина, ему не хватает фантазии и ума, чтобы структуруизировать свободное время. Полнейшее ничтожество. То ли дело я. Сидишь себе у окошка, смотришь на припорошенный снегом пейзаж, пересекаемый воронами, на вкрапления людей и собак, пьешь чай или кофе, закусывая его сигаретой и ни хрена ничего не делаешь. Мысли в голове себя не обнаруживают. Такой вольготный и просторный денёк. И я ценю каждую минуту, поэтому третий месяц не включаю телевизор, потому что он убивает моё время. Грех ему это, грех.

А вокруг кипит жизнь и каждый стремится снять с этого кипения свой, а если повезёт то и чужой «навар». Отпихивание локтями чужих коленок, удары между ног, а также между рук и даже между ушей. Всё это присутствует и имеет быть. Присутствует на фоне симпатичных улыбок и чистенькой вежливости. Не спорю — это нормально. Естественный отбор — это вам не накось-выкусь. Но мне это почему-то противно до омерзения. Идти куда-то по головам — не по мне. И ещё. Ничего не делать приятно и в кайф, когда ты ещё что-то можешь делать. Когда надо, а не буду. Когда привкус незаконности. Протест такой против жизни в сидячей и лежачей форме. А когда ты уже рухлядь на двух ногах и на пенсии в ничегонеделании нет того горения и смака. Сидишь себе пришибленной своим возрастом собакой и мусолишь воспоминания.

Сейчас за безделье хотя бы не сажают. А когда правила КПСС — муму и чёрная совесть нашей эпохи — даже занимательная статейка была в УКа — срок за тунеядство. Кто не работает — того едят. Если ничего не делаешь, значит о чём-то думаешь. А любые мысли рано или поздно становятся антисоветскими. Теперь лентяем легче — появилась капиталистическая безработица, что для многих явилось избавлением.

И вообще я считаю что лень — это самое продуктивное качество на свете. Все, надрывая становую жилу, таскают на руках, головах и спинах, но находится расслабленный умник, которому это лень и он придумывает колесо. Другой ленивый гений придумывает и присобачивает к этому колесу моторчик и получается отличная мотовозка для катания с ветерком блядей и перевозки народнохозяйственных грузов. И производительность труда вырастает до катастрофического затоваривания. Недаром многие вещи изобретены во сне, а сон — это, можно сказать, вершина ничегонеделанья.

Но, конечно, не всё так просто. И у безделья есть свои минусы и труд тоже может приносить незамутнённую геморроем радость. И не только в день получки. Что есть получка? Так, эфемерность. Сел поужинать в каком-нибудь кабаке, а к завтраку получка уже кончилась. Нет её. И шлюхи, как вампиры куда-то исчезли при первых лучах солнца.

Нет, труд и сам по себе может приносить удовлетворения. Пусть и не половое (не все же работают путанами), но удовлетворение. Такая знаете приятная усталость, как после похорон тёщи. Чувствуешь себя человеком. Поишачил и чувствуешь. Коммунизма теперь уже точно не будет, так что труд — суровая необходимость и даже необходимая суровость. Да и надо же чем-нибудь заполнить пустоты жизни. Но конечно дозировано так, чтобы тебя до пенсии хватило.

С другой стороны труд помогает забыться. Безделье помогает быть забытым. И хотя безделье — это начало всего, но увы, в том числе и конца. Потому что бездельничать надо уметь, совершенствоваться в этом деле и постоянно учится. И даже иметь определённые задатки. Дилетантам здесь не место. Для неискушенного, неподготовленного человека ничегонеделанье опасно, как бритва. Разрушается воля, дрябнет мускул, начинается остервенелый алкоголизм и курение необычных папиросок. Так что если не пробовали, даже не начинайте. Плодотворное безделье — это удел избранных. Я к этому безделью может шёл всю жизнь, а до этого работал на двух-трёх работах как Папа Карло и Папа Римский вместе взятые. Пчёлы отдыхали. Но всё время чувствовал, что это не моё. И вот наконец я нашёл себя. Чего и вам от всего моего изношенного сердца желаю.

Перышки у птички

(Афоризмы и стихи)

1. Афоризмы

Оркестр играл из-под палки дирижера.

С грехом пополам обычно живут безгрешные.

При нынешней продолжительности жизни старческое слабоумие скоро будет побеждено.

С миру по нитке и на полную катушку.

Мужской стриптиз-бар «Покажись, сынку!»

Если женщина не вышла лицом, то не выйдет и замуж.

Нашел свою половину? Теперь отбей её у её половины.

У мужчин крайняя плоть часто мечтает о плоти бескрайней.

Если у вас отбили жену, радуйтесь, что не печень.

Возможности человека ограничены только терпением других людей.

Точность — вежливость королей и хамство кредиторов.

При Ленине: «Земля крестьянам!», при Сталине: «Земля пухом крестьянам!»

Если вы верите в нашу медицину, то вам надо лечиться.

Когда — нибудь публичные дома всё-таки вытеснят публичные библиотеки.

Импотенция — это когда притяжение земли сильнее тяги к женщине.

Самые щедрые те, у кого ничего нет.

Ничто так не скрашивает одиночество, как отсутствие людей.

Оптимизм — это всегда недостаток информации.

Юношеские стихи — это половое созревание, выраженное в поэтической форме.

Разврат — это то, чем занимаются другие.

Порядочность — это всего лишь боязнь угрызений совести.

Юбилей женщины — это когда «желаю Вас» сменяется на «желаю Вам».

Прогульщиков наказывали рублем. Остальные получали в валюте.

Краткосрочная командировка в жизнь.

Знаете ли Вы, что мужчины, родившиеся в год Кролика, достигают оргазма быстрее?

Поматрасил и бросил.

Зимнее моржевание — лучший способ закалки организма после зимнего бомжевания.

Люди рождаются в рубашке. Коты в мешке.

Возраст женщины прямо пропорционален весу ее косметички.

У женщины на первом месте стоит семья. У мужчины на первом месте стоит в холодильнике.

Дети — это утешение в старости после испорченной ими молодости.

Во время свиданий у женщин часто опоздания. После свиданий — задержки.

Было ли голодание лечебным, может определить только патологоанатом. Преставился во всей красе.

Сотри случайные черты и ты увидишь неслучайные.

Настоящий интеллигент никогда не будет разговаривать с дамами языком, которым он пишет в туалетах.

Нашедшие место под солнцем часто чувствуют себя солнцем.

Проституция — это платная экскурсия по эрогенным местам.

Курс молодого бойца — в самоволку!

Тому, кто открывает людям глаза, часто их закрывают.

Пусть первым бросит в меня камень тот, кто успеет раньше меня.

Сказка о добром молодце с хорошим концом.

Когда дорожает жизнь, дешевеют принципы.

Если вам уже стыдно, то можно и не краснеть.

Журнал «Мир приключений на свою задницу».

Этого художника по мазку узнавали только врачи-венерологи.

В юности подтянутая фигура, в старости — подтянутое лицо.

Как ни стирай случайные черты, они тебя стирают быстрее.

Одни думают в меру своей испорченности, другие просто в меру.

Телефон, как и туалет — в нужный момент всегда занято.

Ничто так не стимулирует почтовый роман, как посылки.

Ревность — это предчувствие чужой любви.

У наших женщин функцию паранджи выполняет косметика.

Часто уверенность в завтрашнем дне появляется, когда чувствуешь, что хуже уже не будет.

Не все ходят на работу как на праздник. Некоторые как на работу.

Что двойные виски против тройного одеколона!

Что такое настоящая дружба узнаешь только на лесоповале. Это — бензопила.

Дорога ложка к новым ботинкам.

Плохих людей поминают шампанским.

Любовь рано или поздно заканчивается. Или расставанием или свадьбой.

Педогогика — это наука превращения счастливых детей в несчастливых взрослых.

Главное таинство нашего брака — куда жена девает деньги.

Как ни «качайся» в спортзале, а в рюмочных качаться приятней.

Импотент— это тот, у которого на женщину может подняться только рука.

Научиться говорить гораздо легче, чем научиться молчать.

Я всегда говорю одну правду. Но иногда другую.

«И вечный бой» — вздыхала приемщица посуды.

И вечный бой, а герл нам только снится.

Ничто так не выдает возраст женщины, как паспорт.

Человечество расстается со своим прошлым и скоро деревьев совсем не останется.

Крысы, бегущие с корабля, обычно первыми успевают на бал.

Без суда не вынешь красную рыбку из пруда.

Люди, называющие вещи своими именами, обычно изъясняются матом.

И все равно американская культура не сравниться с нашим бескультурьем.

Старость — это курсы выживания. И обычно из ума.

К сожалению, не все приходящие к человеку мысли, приходят в голову.

К непонятым часто приходят с понятыми.

Иные находят себя только, когда становятся потерянными для общества.

Ну что Вы! Это не стоит благодарности. Это стоит денег.

Тот, кто честно зарабатывает свой хлеб, обычно им одним и питается.

Как долго приходиться копаться в себе, прежде чем отыщешь глубокие чувства.

Врач старается не навредить пациенту. Патологоанатом врачу.

С годами больше узнаешь себя. И почему-то в других.

Что делать! Данайцев, приносящих дары, боятся. Не приносящих, не любят.

Венец — жизни конец.

Движение — это жизнь. Покой — счастливая жизнь.

Мат — это тоже русский язык. Только богаче.

Каждая семья несчастлива, по-моему.

В жизни всегда есть место вместо подвига.

Что естественно, то не безобразно. У нас же, что безобразно, то естественно.

Когда вокруг бардак, главное определиться, кто ты; клиент или обслуживающий персонал.

«Яблоко» от лошади недалеко падает.

Все чаще и чаще аппетит приходит вместо еды.

Любите книгу — источник близорукости!

Дорога ложка дегтя к бочке меда.

Посадил дед репку, чтобы «иметь капусту».

Человеческие возможности безграничны, но где взять столько денег?

Консервы «Последний завтрак туриста».

Вредные привычки, как бумеранг. Сколько не бросай, всегда возвращается.

Низы не хотят, верхи не могут — революционная ситуация в хоровом коллективе.

Скандал Б. Клинтона с М.Левински оказался все-таки высосанным. Хотя и не из пальца.

Скорость реформ измеряется гордиевыми узлами.

Ничто так не ограничивает способности, как удовлетворение потребностей.

Гуманное отношение к человеку сменилось туманным.

Все течёт, все изменяет.

Молодость — это когда все еще впереди. Старость — это когда впереди уже все.

Любовь держится не только на взаимности, но и на взаимозаменяемости.

Как не переписывай завещание, а завещать нечего.

Сильным достается все. Слабым тоже достается.

Молодые все могут, но ничего не умеют. Старые все умеют, но ничего не могут.

Какую же надо иметь внешность, чтобы тебя полюбили за содержание!.

Каждый живет по способности взять у другого по потребности.

Человек привыкает ко всему. Даже к хорошему.

Чем больше думаешь над своей судьбой, тем яснее понимаешь, что она не твоя.

А сколько мужчин ушло домой и не вернулось.

Как твои родители поступили с тобой, так и твои дети с тобой поступят.

Если вы недолюбливаете свою жену, ничего страшного — сосед долюбит.

Чтобы увидеть светлое будущее, за свет надо платить уже сегодня.

Идеи, несущие свет людям, так и называют несусветным.

В спорах рождается истина, в согласии дети.

Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы предохранялось.

Ах, если бы я так часто менял перчатки, как меняю женщин!

Менял женщин как перчатки — парами.

Зяма! Крестьянин торжествует?

Мат — это стратегический словарный запас нации.

В человеке все должно быть прекрасно. И лицо и одежда и заплаты на ней.

Раз в месяц у женщин бывают критические дни и спокойные ночи.

Реклама — двигатель торговли. Налоги — тормоза.

Как часто наши недостатки являются продолжением нашего достатка.

Смысл жизни настолько прост, что его можно объяснить тремя пальцами.

«Какой-то он неотесанный» — говорили о Буратино.

Женщины настолько ветренны, что даже ураганы называют только женскими именами.

В жизни за все приходиться платить, а за то, что достается бесплатно еще и переплачивать.

О благосостоянии населения можно судить по длине выбрасываемых окурков.

От любви до ненависти — один шаг до загса.

Когда все встанет на свои места, многие сядут.

Атеизм — это вера в себя.

После того, как он попал в плохую компанию, компания стала еще хуже.

Вор — это такая профессия, когда работающего не застать на рабочем месте.

Я не чернорубашечник. Просто постираться лень.

Приснилась бессонница.

Свобода зашла так далеко, что исчезла из вида.

Хотите, чтобы прислушивались к вашему мнению? Тогда поддакивайте.

Это сладкое слово «Горько!»

Будьте благодарны судьбе за то, что она еще есть.

И пустыня может быть миражом.

Что не лезет ни в какие ворота, обычно и лезет в голову.

Не было бы счастья, мы бы не чувствовали себя несчастными.

Иногда хочется отдать всего себя людям, но чаще забрать всего себя у людей.

Пока одни ограничивают себя, другие ограничивают своё.

Человек не так далеко ушел от обезьяны, как обезьяне хотелось бы.

Талант обычно замечают из-за пробивных способностей.

Приняли присягу сразу у белого флага.

Козлов, пушенных в огород, почему-то любят больше.

Не ошибусь, если ничего не скажу.

Боязно ходить по ночам. Вдруг кого-нибудь ограбишь.

Его слушали, открыв рот — так зевали.

Лень — есть высшая форма чувства самосохранения.

Глаза боятся, а ноги делают.

Как часто в голову лезут разные мысли и как редко пролазят.

Машина — не роскошь, а средства, средства и средства.

Скромность украшает людей, нескромность сближает.

Город Хлеб— Соль — Илецк.

Еврей — это обрезок человека.

У меня уйма друзей. И все по несчастью.

Лебединая пенсия.

Девиз реанимации — а ну дыхни!

Периодическая система запоев больного Менделеева.

Любовь не купишь, но поторговаться можно.

Молодой ее можно назвать лишь с большой подтяжкой.

Он плохо кончил — умер от оргазма.

Путь алкоголика: сначала «водка — это вещь!», потом любая вещь — это водка.

Перед богатыми я всегда снимаю шляпу. Может, подадут.

Женщина нам дана во искупление грехов, которые мы с ней совершаем.

Ничто так не вредно для аппетита, как то, что полезно для здоровья.

Мало ли что может прийти в голову? Оказывается мало.

Дерутся воробьи — конское яблоко раздора.

Любить по-русски, это значит пьяным.

Я не понимал поговорки «если бабе 45, баба — ягодка опять», пока не узнал, что арбуз — это тоже ягода.

В жизни всегда есть место подвигу ради места под солнцем.

Чем шире горизонт, тем легче заблудиться.

Старость — это когда завтрашний день приносит меньше, чем уносит.

Каины по разуму.

Где тонко, туда и рвутся.

Пока один в лес, другие к нему по дрова.

Если девушка уже не краснеет, значит созрела.

Иные находят себя, только потеряв достоинство.

Старших у нас уважают только по званию.

Докапываясь до истины, главное — не зарываться.

Хорошо думалось ему только о плохом.

Кукушка кладет свои яйца в чужое гнездо. Дон — Жуан в чужую постель.

Вся жизнь — театр и часто без буфета.

При свободомыслии не знаешь, что и думать.

Некролог часто похож на пропуск в рай.

Свобода совести: хочешь — имей, хочешь — нет.

Теща — всегда долгожитель.

Так хочется тишины, нарушаемой лишь нежным шелестом денег.

Соблюдайте диету! Помните, путь к сердцу мужчины лежит через ваш желудок.

Отсутствие денег мужчины любят заменять комплиментами.

Ни от чего так не клонит ко сну, как от звенящего будильника.

В России гостей часто встречают только хлебом и солью.

Жизнь, как театр, — главное происходит за кулисами.

В стране все больше развивается конкуренция. Особенно среди нищих.

Если архитектура — застывшая музыка, то барак — застывшая частушка.

Купите мужу «Виагры» — сделайте себе подарок!

Еврей в России больше, чем поэт.

О мертвых или ничего или хорошо. О живых или ничего или плохо.

Чем хуже муж исполняет супружеский долг, тем чаще его вызывают на бис.

Чем выше чувства, тем ниже шансы.

За верхними эшелонами власти стоят составы преступления.

Пограничное состояние между сном и бодрствованием называется рабочим днем.

Семья без урода считается не полной.

На безрыбье хлеб всему голова.

Как не крути, а когда нибудь докрутишься.

К сожалению, есть хочется сильнее, чем похудеть.

А какой сейчас подъем в падении нравов!

Голод — это аппетит, перешедший в хроническую форму.

Вечные слава и кондратий героям!

Постепенно чувство долга перешло в чувства долгов.

Русская женщина вхожа только в горящие избы.

Кто на короткой ноге с начальством, босыми не ходят.

Хочешь выглядеть умным? Не выглядывай.

Если хочешь что-то скрыть — выскажись.

Ничто так не делает свежим наше дыхание, как отсутствие зубов.

Сколько гостей не корми, а они все равно все съедят.

Если кажется, что веришь в бога — крестись.

На свете счастья нет, но есть покой и водка…

Сексбомба с венерической болезнью — это уже бактериологическое оружие.

Чем меньше женщину мы любим, тем больше в браке уже с ней.

Гармоничный брак — это когда любовь, а потом и ненависть супругов взаимны.

Объявление: В нашей поликлинике вы можете проверить свою грамотность у окулиста.

Большому кораблю — большие крысы.

У русских и американцев много общего. И все оно почему-то в Америке.

Борясь со злом, выбирают меньшее.

Самое приятное в браке — это месяц после свадьбы и месяц после развода.

Взяточников у нас сажают. И обычно в президиум.

У нее были такие ноги, что все просили руку.

Русские делятся на новых русских и русских. Американцы на белых и черных. А евреи никогда не делятся.

Молодец среди овец — зоофил.

Как отличить настоящие французские духи от подделки? После настоящих утром не болеешь.

У семи его нянек уже по ребенку.

Почувствовал второе дыхание. Причем в затылок.

Присаживаться перед дорожкой — традиция, пошедшая от нюхателей кокаина.

Одни женщины хорошеют с каждым днем, другие с каждой рюмкой.

Телевидение — это окно в мир, которого нет.

Есть люди, на которых земля держится. Другие моются чаще.

Стоит немного подумать, как понимаешь, что думать надо больше.

Жал на всю предстательную железку.

Ничто так не сохраняет здоровье, как перекур.

Среди женщин встречаются персики. Среди мужчин тоже попадаются фрукты.

Женщина — это тайна, покрытая кем-то.

Как долго приходится торговаться, прежде чем реализуешь себя!

Если в первом действии на сцене висит ружье, то в антракте лучше уйти.

Ничто так не изменяет наши планы, как лень.

Стойкая оловянная солдатка.

Чем ниже чувства, тем они поверхностей.

Отольет кошка мышкины слезы.

Ничто так не меняет взгляд на вещи, как их отсутствие.

Долги, как чужие дети — растут незаметно.

Любовь — это когда к другому испытываешь счастье.

Деньги — вода. Фальшивые деньги — хлеб и вода.

При эстафете поколений палку не передают, а кидают.

Жизненный опыт — это когда глупости совершаешь, хорошо подумав.

Я вас любил так искренне, так часто…

Человек человеку друг, товарищ, а иногда и женщина.

Деньги — вода. А также колбаса, водка и многое другое.

Зов плоти в старости сменяется частыми позывами.

— Что за булыжники вы продаете?

— Это черновики великого Родена.

Киллер — работоголик.

Алкоголики — все те, кто пьет больше тебя.

Баба с возу — и ей же, кобыле, легче.

Верный муж — это тот, кто изменяет жене без удовольствия.

Умирающие от жажды завидуют утопающим.

Сеять разумное, доброе, вечное легче, чем пахать.

Книги учат нас тому, что туалетная бумага мягче.

Точность — вежливость королей. Неточность — киллера.

Самый лучший знак внимания — денежный.

Друг, оставь покурить, а в ответ ни шиша.

Не красна юрта углами, а красна диаметром.

Труд облагораживает человека. Нормы убивают.

В жизни все не случайно, кроме самой жизни.

У каждой женщины свой секрет. А также железы внутренней секреции.

Постепенно чувство локтя среди людей сменяется чувством колена.

Помни! Пока ты овладеваешь знаниями, другие овладевают женщинами.

Приходится твердо стоять на своем, чтобы мягко сидеть на чужом.

Что мы можем противопоставить западному экономическому сиянию? Только северное.

Потерпевшая сторона медали.

Многие стараются жить на пределе своих возможностей. Правда, минимальном.

Удача в жизни — половина успеха. Две удачи — это уже успех.

Увы, но самым ярким событием в жизни часто оказывается смерть.

И все-таки жизнь не так плоха, как кажется. Она еще хуже.

Брак — это умение заботиться о том, кого ненавидишь.

Даже комплекс неполноценности у него был неполный.

Как ни ограничивай себя, а других ограничивать приятней.

«Новый русский» — это винтик, который «раскрутился».

Я — не волшебник. Я только лечусь.

Здоровье — это когда в аптеку заходишь только за презервативами.

Голубь — символ мира. Курица — благополучия.

Сколько же надо иметь денег, чтобы жить честно!

Завязал с наркотиками. И завязал все глубже.

Думай, когда думаешь, что думаешь.

В гостях хорошо, а в публичном доме лучше.

«Люблю пить из горлышка» — признавался вампир.

Без хлеба не сытно, без водки невкусно.

Новый музыкальный фильм: «Серенада Чуйской долины».

Объявление: Хотите похудеть? Мы знаем как. Правительство.

«Спешите видеть!» — девиз врачей — окулистов.

На Украине сало уже не еда, а религия.

Все, что не делается, все к лучшему. Вот у нас и ничего не делается.

В борьбе противоположностей часто побеждает сходство.

Барак — это барокко в переводе на русский.

У нас каждый второй готов стать третьим.

Жизнь — это кино с титрами из двух дат.

Согрешив, обычно раскаиваешься. Раскаиваешься, что не сделал это раньше.

Добродетели вознаграждаются на небе, грехи на земле.

Брак — это чаще всего взаимность без любви.

Жена оставляла желать лучшую.

Что лучше любовь без взаимности или взаимность без любви?

Часто мы путаем долгожителей с долгоумирающими.

Слабые мешаются под ногами. Сильные над головой.

Что непорочно, то непрочно.

Какую грусть навевает ветер в карманах!

Не паникуйте раньше времени! Паникуйте вовремя.

С мира по нитке и ты марионетка.

Часто правда — это всего лишь имидж лжи.

Гни свою линию до последней черты!

И у неприличия существуют свои рамки.

Неприятности выбивают из колеи. Удачи вбивают.

В молодости чувствуют нехватку времени. В старости его хватку.

Минута молчания — знак согласия.

Женщины так не постоянны! То нравятся, то не нравятся.

Когда перестает биться сердце, начинают биться наследники.

Каждая басня — это мораль, а каждая мораль — это басня.

Эх, почему сейчас не угоняют людей в Германию!

Дорого яичко к половому акту.

Самый лучший дезодорант — безделье.

Долгожителю было 130 лет, но выглядел он старше.

Как отличить истинную ложь от наглой правды?

Плывешь ты в жизни по течению или против — пункт назначения один.

Семья для мужчины — тыл. Главное вовремя избавляться от партизан.

Жизненные трудности формируют характер, легкости — живот.

В женщине главное — формы тела. В мужчине — формат бумажника.

Красивые женские формы всегда найдут себе содержание.

Если вы не помните как ложились спать, то утро вам запомнить надолго.

Шапки Мономаха на ворах не горят.

Депутаты — это неприкосновенный запас прокуратуры.

Был бы человек, а некролог найдется.

И у стариков организм может работать как часы. Но только как песочные.

Будьте справедливы к людям — не любите никого!

Многих неприятностей можно избежать, если умереть.

Познавая самого себя, часто кроме стыда ничего не испытываешь.

Чем слаще грех, тем горше его отсутствие.

Мало знать свое дело, нужно его еще и не делать.

Когда у человека все есть — он потерял всё.

Преувеличение своих возможностей называется мечтою.

Ничто так не укрепляет здоровье, как отсутствие болезней.

Часто добродетель говорит лишь о плохом здоровье.

Иппохондрик — это человек, родившийся не с той ноги.

Нет предела человеческих невозможностей.

Человек — конечная стадия вырождения обезьяны.

Как много людей не оставляет после себя ничего, кроме хорошего впечатления.

Рай от ада отличается тем, что он бывает только после смерти.

Кто не «шурупит», остается «винтиком».

Петр I прорубил окно в Европу. И с тех пор мы поем у этого окна серенады.

Болезни — это налог на вредные привычки.

Успешно стирается грань между городом и деревней в нашем городе.

Самые счастливые браки — фиктивные.

Шлюхами земля полнится.

Люди бывают всякие. Особенно в Чернобыле.

Дети — это цветы жизни. Старики — гербарий.

Девиз женщины: бороться, искать, найти и отдаваться.

Гвардия удирает, но не сдается.

Не так страшен долг, как его проценты.

Наркоман, как и священник, живет своим приходом.

В России две беды: дураки и дороги, по которым первые приходят к власти.

Честное слово сейчас дают только жулики.

У меня жена и дети. Больше я зла никому не делал.

Каждая женщина в своей жизни должна заставить мужа посадить дерево, построить дом и вырастить сына.

Старалась нравиться, потому что нравилось стараться.

Максимум усилий — это минимум, что требует жизнь.

Хуже нет, когда государственные мужи начинают исполнять свой супружеский долг.

В жизни, как в фотографии, легче себя проявить в негативе.

Иметь чувство собственного достоинства лучше всего помогает богатое воображение.

Какая может быть полиция нравов при нынешних нравах полиции.

Что может быть объективней равнодушия?

Как часто приходиться притворяться самим собой!

Кому на Руси жить хорошо, те уже живут за границей.

Мы все ссучились понемногу…

Вел здоровый образ и подобие жизни.

Отсутствие симптомов — признак смерти.

Чтобы не влачить жалкое существование, люди тащут все остальное.

Любовь — это часть твоего себялюбия, перенесенного на другого.

Цель оправдывает средства, особенно если они — цель.

Лучше 100 раз увидеть, чем один раз испытать.

Страховые компании страхуют нас от несчастных случаев, налоговая инспекция — от счастливых.

Смерть — это тоже игра в жмурки.

Повторенье — мать плагиата.

Наши цены вас приятно удавят.

Такое впечатление, что некоторые люди еще не произошли от обезьяны.

В жизни многое зависит от везения. Остальное зависит от невезения.

Сотрем грань между нашим городом и потемкинской деревней!

Ничто так не разделяет людей, как черта бедности.

В стране наблюдались единичные случаи массового голода.

Корея — страна утренней свежести. Россия — утреннего перегара.

Ничто так не заставляет пораскинуть мозгами как контрольный выстрел.

Со здоровьем не шутят. Без здоровья тем более.

Капля никотина убивает лошадь. Капля спермы рождает.

Познакомлюсь с мужчиной для создания семьи. Где ты, мой единственный и неповторимый? Возможны варианты.

Был так ничтожен, что даже комплекс неполноценности оказался манией величия.

Ничто так не заставляет забыть о мелких неприятностей, как крупные.

Щедрый любовник жены — ваши рога изобилия.

Как часто сила любви зависит от слабости зрения!

Память — это собирание компромата на себя.

У некоторых даже выражение лица нецензурное.

Экономьте время — не живите долго.

И ничтожества не знают себе равных.

Худшее сочетание людей — это сочетание браком.

На то и суфлер в будке, чтобы актер не дремал.

И все — таки фонограмма постепенно вытеснит суфлеров.

Прожиточный минимум — это максимум многих.

Красным фонарям — зеленый свет!

И все — таки любить женщин стоит! И стоит довольно дорого.

С годами избранником сердца становится валидол.

У каждой матки — своя правда.

А кто задумывался над тем, как церковь оскорбляет чувства атеистов!

Книга «Самоучитель хирурга».

Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке! А по двое.

Ищу себе любовницу. Рассмотрю во всех вариантах.

Мастер — золотые руки, а ведь начинал с простого онанизма!

Ничто так не сужает кругозор, как оптический прицел.

Удачно дебютировал лебединой песней.

Найти подкову — к счастью. А если у себя на ноге?

Каждый человек — кузнец своего счастья. Окружающие — наковальня.

Какой русский не любит быстрой езды без билета!

Женщины, почтите мужа минутой молчания! Пока он жив.

Как часто семейное счастье мешает счастью в личной жизни.

Минута молчания… А в это время могла быть ваша реклама.

Как заразительно смеются больные гриппом!

Вначале было слово, но раньше удар молотком по пальцу.

Настоящий джентльмен всегда уступит даме место у себя на коленях.

Лишь имея долги, понимаешь, как тесен мир.

Детей приносит аист, остальных нелегкая.

Собака лает, ноги уносят.

Одежда — одна из форм существования материи.

На голову садиться легче безголовому.

Одна паршивая овца всю дубленку портит.

Старайтесь быть выше пороков. С высоты легче выбирать.

Обидно: судьба ласкает одних, а половой акт совершает над другими.

Каждого ясновидящего природа нейтрализует слабослышащими.

Чернобыльская поговорка: одна голова хорошо, а две хуже.

Несерьезные люди занимаются разными глупостями. Серьезные — одной.

Жизнь — это награда за нехорошее поведение наших родителей.

Слова — это косметика мысли.

Умение скрывать свои мысли еще называется воспитанностью.

Когда в споре рождается истина, возникает вопрос об отцовстве.

А как подают тем, кто когда — то подавал надежды!

Преступление у нас практически ничем не отличается от наказания.

Если вы не понимаете современной музыки, значит, у вас есть музыкальный слух.

Головокружение от успехов в лечебном голодании.

Поэзия — вся езда в незнаемое. Проза — ходьба в известное.

Любовь зла — может и не прийти.

Апостол Андрей был рыбаком и поэтому его свидетельствам о Христе верить вообще нельзя.

И все — таки бог есть. Иначе откуда столько атеистов?

Джентльмен всегда проводит даму до такси и посадит на автобус.

30 лет и 3 года просидел Илья Муромец на печи. А потом лег.

Начало сказки: получил дед в «репу». Стала «репа» большая, пребольшая.

Чем отличается секс от любви? В сексе люди более разборчивы.

Если вам не спиться ночью, спивайтесь днем.

Не сори деньгами — «мусор» появится.

Жизнь — это не только один праздник. А иногда и два.

Дешево продам Родину. Есть дома, хозпостройки, бани, зеленые насаждения…

Продам квартиру в хорошем районе. Рядом роддом, детсад, школа, завод, больница, кладбище.

Обменяю квартиру в «хрущовке» на какое — нибудь жилье.

Присядем перед дорогой — здесь хорошо подают.

Всем смертям назло взять и не родиться.

Верная Рука — друг индейцев — онанистов.

В нашей психбольнице есть своя палата лордов.

Жри в корень!

А как в последнее время расширились рамки приличия!

Сколько людей, столько и сомнений.

Родные стены непонимания.

Через 9 месяцев после Нового Года Дед — Мороз стал прадедушкой.

Сколько веревочке не виться, а сматываться надо.

Фигу маслом не испортишь.

В окрестностях дома престарелых водились немые кукушки.

Чтобы вечером хотелось идти с работы домой, нужно как минимум ходить на работу.

Сколько лет капитализм, а в народе еще сильны веселые настроения.

Если чего — нибудь по — настоящему хотеть, то когда — нибудь обязательно перехочется.

Рыцари Круглого накрытого стола.

Опытная няня ищет работу. Кружка своя.

В районе рынка был утерян бумажник с крупной суммой денег. Нашедшего поздравляю.

Ликвидация безграмотности у нас проходила одновременно с ликвидацией шибко грамотных.

Табличка «Памятник старины. Охраняется от государства».

Курение сокращает жизнь и рабочий день.

Дедка за репку, бабка за дедку, внучка за «бабки»…

Одни умеют работать, другие зарабатывать.

Дураков налоги любят.

Демократы… Страшно близки они от народа.

Оральный секс так засасывает.

Часто выдержка вина зависит от выдержки его хозяина.

Не так страшна жена, как себя малюет.

И постоянный любовник бывает переменного тока.

В ветвях власти у нас такие дятлы сидят!

Маленькие дети — маленькие проблемы. Большие дети — опять маленькие дети.

Чем больше доят народ, тем больше сливок общества.

Начал жизнь с чистого больничного листа.

Худшие опасения на лучшее оправдались.

Лучше опередить события, чем в них участвовать.

Ангельский характер — это уже чертовщина.

Непроходимые дураки — лучшая защита страны.

Хотите развеяться? Наш крематорий к вашим услугам.

Пора бы уже приставать к тихой пристани, а я все к девушкам.

Место над солнцем лучше всего находят сорняки.

Ничто так не портит отношения, как общение.

Будет и на нашей улице черный день!

Все болезни отступают перед смертью.

Именно тех, кого можно взять голыми руками, обычно держат в ежовых рукавицах.

Рано или поздно возвращаешься домой, а нужно возвращаться вовремя.

Если дело правое, то враг будет.

Материя бесконечна, если вовремя ставить заплаты.

Говори, да не договаривайся!

Самая широкая дорога — это бездорожье.

Что стоят те, кто делает погоду перед теми, кто делает непогоду?

Как гостей не принимай, а дома у них лучше.

Деньги — это вода. И пот.

Деньги, как вода. А я как верблюд.

И на Марсе будут яблони цвести! И на Венере будут венерические заболевания!

С женщинами нужно расставаться легко. Подошел, послала и иди себе дальше.

Хорошо, когда похоронят и не забудут. Плохо, когда забудут и не похоронят.

Книга? Лучше подарок.

Меняю чемодан денег на портфель министра.

Это раньше выходили из народа. Сейчас эвакуируются.

Как много евреев вышло из русского народа!

Хорошая жизнь не за горами, а за бугром.

Если селедка под шубой на столе — то это еда. Если в магазине — то это воровство.

Мужчина должен построить дом, вырастить сына… Если сын — дуб, то дерево можно и не сажать.

Бандитская «стрелка» — это разговор, во время которого друг друга перебивают.

Ничто не цениться так дешево и не обходится так дорого, как зарплата.

Для многих буква закона остается китайским иероглифом.

Не так опасно нарушить закон, как правило.

С запахом тухлых яиц сравним только запах потных.

Если деньги зло, то глупо выбирать из двух зол меньшее.

Одни топчутся на одном месте, другие маршируют.

На всякого мудреца довольно пресноты.

Труд облагораживает человека, если, конечно, человек выживает.

Можно ли считать мнение личным, если его разделяешь с другими?

Прежде чем уйти в себя подумай, кому ты там нужен?

Работа доставляет тем большее удовольствие, чем ее меньшее.

Не так трудно изобрести вечный двигатель, как обеспечить его работой. Работал до потери сознания выполненного долга.

Россией заправляют обрусевшие евреи и объевреившиеся русские.

Мечтаешь о большой и чистой любви, а приходит маленькая и грязная.

Занозы в пятку тоже передаются половым путем.

Лучший подход к людям — сзади.

Как не держи себя в руках, а женщину держать приятней.

И дольше века длиться день, если он рабочий.

Чем больше в шутке доля истины, тем шутка неуместней.

Мысль вылетела из головы, не вписавшись в поворот извилины.

Пора бы уже и просеять умное, доброе, вечное.

В России исторически сложилась нескладуха.

Человек новой деформации.

Женщина может засидеться в девках. Мужчина залежаться.

Имеющие все часто не принадлежат себе.

Если не выдавливать из себя раба, он может выдавить вас.

Красную шапочку теперь называют Волчьей.

Всего больше соратников, когда ничего не делаешь.

Каждой форме протеста свое содержание под стражей.

В милиции битие зачастую определяет сознание в преступлении.

Лучше разменять последнюю десятку, чем седьмой десяток.

Муловидная брюнетка.

Дурные примеры поразительны.

Матомный ускоритель.

Так часто соображал на троих, что потерял способность спариваться.

Копии царя Соломона.

Женская дружба — до нового платья.

Поскользнулся. Упал. Очнулся. Вытрезвитель.

Как много доноров спермы приходится на одну девушку!

Поэзия — это дизайн слов.

Что делать? Надувные женщины рвутся, ненадувные — ломаются.

Жизнь нужно прожить так, чтобы не умереть, как Николай Островский.

Человек с «рыжьем».

Представляете, как кукушка ненавидит долгожителей!

Если в бумажнике мужчины фотография тещи, значит, он идет к киллеру.

Сначала время лечит, потом убивает.

Язык — это орган, с помощью которого мы молчим.

Неудачники оставляют желать лучшего, счастливчики худшего.

Так хочется иногда начать новую жизнь, да не в ком.

Ничто так не стимулирует радость материнства, как алименты.

Девушка гостиничного типа.

Самой эффективной в современной педагогике является не система Макаренко, а система «Макаров».

Был знаменем партии. Потому и трепался.

Открытые места мужчин возбуждают женщин. Особенно возбуждает открытый бумажник.

Вошь гордилась своим рабоче-крестьянским происхождением. Одноразовая жизнь.

Он вышел из народа и только потом из КПСС.

Пошел на техосмотр, но осмотрел и этих.

В Америке он пристрастился к фильмам ужасов. Очень скучал по России.

Состояние экологии у нас на столько плохое, что даже поганки и те бледные.

— Вы моете руки перед едой?

— Все реже и реже.

Торгово — закусочная деятельность.

Певица с хорошими «фанерами».

Еврейская пословица «Слезами гою не поможешь».

Пожелание: Семь литров тебе под кильку.

Извечный крестьянский вопрос: Что жрать?

На этой неделе вам благоприятствуют все планеты, кроме той, на которой вы живете.

Приходиться жить, чтобы как-то убить время.

Родителей не выбирают. Лишь поэтому у меня есть дети.

Если вас мучают кошмары, постарайтесь заснуть.

Мы умираем — просто некуда деться.

Часто семейный круг состоит из семи кругов.

Ты еще поговори со мной, мама!

Так порой захочешь женской ласки, но жена следит за каждым шагом.

Хотите начать новую жизнь? Опять вы за старое…

Брак — это долгосрочная аренда женского тела с постоянным требованием оплаты.

Ничто так не вызывает жажду, как рюмочка для аппетита.

Питание может быть сбалансированным и на грани голода.

Что можно ждать от будущего с таким прошлым?

Как только добиваешься своего, так понимаешь, что это — чужое.

Как бьют кремлевские курсанты!

Перст судьбы бывает и в виде кукиша.

Лучшая смерть от оргазма. И желательно своего.

В жизни можно привыкнуть ко всему. Даже к себе.

Достиг дна? Тут тебе и крышка!

Как ни думай о себе, а получается хорошо.

Что величие духа против низости души?

Хотя здоровье не купишь, расплачиваться им можно.

Грязное имя — это у нас фамильное.

Все взаимосвязано: в одном месте появляются морщины, в другом сглаживаются извилины.

Нам уже нечего беречь, кроме своих цепей.

Самое болезненное в жизни — когда не больно везет.

Чем меньше прав — тем больше обязанностей.

Диалог с женой называется монологом.

Потом добро всегда победит зло, благодаря которому было нажито.

Лучше умереть стоя, чем жить по колено…

Не только труд, но и лень может быть титанической.

Остроумие — самый дешевый способ наживания врагов.

Право на труд — самая тяжелая обязанность.

Правда, как дерьмо — всегда всплывает.

Как часто запретные плоды достаются разным фруктам!

Сколько в жизни еще не сделано! А сколько еще предстоит не сделать!

Уже в каждом доме есть компьютер. Особенно — если дом многоэтажный.

От инфаркта обычно бегают те, кто раньше бежал к нему.

Смех продлевает жизнь. Вам это нужно?

Аппетит приходит и уходит, а голод остается.

На каждый указательный палец есть своя фига.

Словосочетание «чувство глубокого удовлетворения», судя по всему, придумала женщина.

Кроме кукишей, ничего своими руками делать не мог.

Молодость — это время, чтобы испортить себе старость.

Седина в бороду, патологоанатом за ребро.

Прожил жизнь, а вспомнить нечем.

Не согрешишь — потом покаешься.

Не верьте сплетням, ибо они — правда.

Путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Из сердца — через рога.

Мыть руки перед едой так же глупо, как ноги перед ходьбой.

Рогатым жить не запретишь.

Когда у мужчины остаются силы лишь на одну женщину — он женится.

Если зависть не удается скрыть, ее называют восхищением.

Своя ноша не тянет. Даже на рубль.

Наркокурьерский поезд.

Становящиеся на путь истины порой закрывают ей дорогу.

Любимая, кто у нас родился? И как учится?

Сейчас мало печатают стихов о Родине, потому что нецензурное печатать нельзя.

После такого обеда я, как честный человек, обязан на ней жениться.

Реклама — движущаяся сила торговли и переключения каналов телевизора.

Диетолог — это человек, который кормится тем, что учит голодать других.

Если хотите выиграть в лотерею — организуйте ее.

Налоги — это прививка от бешеных денег.

По традиции невеста до свадьбы должна быть девушкой, а жених идиотом.

Рожденный ползать идет в разведку.

Жил на широкую босую ногу.

Отступление нашей армии прошло «на ура».

Рыбу и птицу едят руками, но можно и ртом.

Молчание — золото. Помалкивание — алмаз.

От нечаянной подлости нет никакого удовольствия.

За неимением лучшего порой приходится довольствоваться хорошим.

Что делать, если Родина-Мать зовет, а мама не пускает?

Поминки — начало забвения.

О том, что он рогат, муж узнает последним. Жена первой.

Не боги ночные горшки наполняют.

Слова «женская верность» правдивы только по отдельности.

У иного все радости жизни — чужие смерти.

Чувство собственного достоинства сменилось чувством, что продешевил.

Седая голова часто похожа на белый флаг.

Постепенно узники совести сменились ее умниками.

Чем больше отдаешь себя людям, тем больше от них достается.

Коктейль из страха и старости называется мудростью.

Кроме врагов за свою жизнь ничего не нажил.

Когда нет другого выхода, мы способны и на добрые дела.

Женщина — ввагонезажатая.

Дорога — русскоколейка.

Новый русский начал с малого. А потом купил и Большой театр.

Забор прописных истин.

Юные мечтают проснуться наутро знаменитыми, старые просто проснуться.

Дрочит пулеметчик на синий платочек.

Как наши суженые расширяются с годами!

Ничто так не портит лицо женщины, как кривые ноги.

Сексбомба, снятая с вооружения.

Глупость дана людям, чтобы лучше понимать друг друга.

Если чешется нос — к выпивке, если ладонь — к деньгам, если затылок — к контрольному выстрелу.

Раз смотрит царь зверей, а в его свите новый охотник.

Если на Западе в туалетах чисто — это цивилизация. Если в России — голод.

Одни живут своим умом, другие чужой глупостью.

Милый, я вижу, что это получка. Я спрашиваю, где деньги?

Иногда жалеешь, что в сутках всего 24 часа. А не меньше.

Вода начинает превращаться в пар после 100°. Деньги после 40°.

Если вас узнают на улице — это популярность. Если на кладбище — слава.

Аппетитная женщина. Все жрет и жрет.

Спутники жизни часто оказываются метеорами.

Мужское счастье — полный желудок и пустая мошонка.

Какая польза от диеты? Только умрешь голодным.

Когда муж шатается, брак расшатывается.

Беременность не так бросается в глаза, если у женщины есть муж.

Счастливый брак — это когда трения между супругами происходят только во время интима.

Худший вариант жены — верная нимфоманка.

Человек создан для счастья, как страус для полета.

О том, что семейная жизнь не удалась, обычно узнаешь от соседей.

Одним светлая память, другим светлый склероз.

Как часто нашу биографию помнит только участковый!

Столько Ньютонов, что яблоку упасть негде.

К старому разврата больше нет.

Деньги, как реостат — уменьшают сопротивление жизни.

Конституция — это не закон, а всего лишь реклама государства.

Когда дураки переведутся, не придется ли их издавать?

Искусственному интеллекту мы можем противопоставить только природную глупость.

Без связи ты — марионетка в руках судьбы.

Его личный магнетизм притягивал к себе только несчастья.

О покойниках или ничего или «Хорошо!»

Пусть на лопатках, но не на лопате…

Контрольная моча в голову.

Если будешь облаком в штанах, останешься без штанов.

Этот мир не изменить. И я настолько глуп, что понял это.

Часто уважением пользуются в корыстных целях.

В старости мы начинаем инсценировать жизнь.

Некоторые лишь в движении ощущают покой.

Глупость женщин вошла в поговорку. Глупость мужчин стоит на месте.

Раньше были женщины: посмотрит — рублем одарит. А сейчас, пока ей рубли не подаришь, она на тебя и смотреть не будет.

Как много загнувшихся среди несгибаемых!

Пустыня — это лоно природы после эпиляции.

Родина сказала «Надо!», народ попросил «Есть!»

Композитор — это человек, превращающий нотные знаки в денежные.

Все мы ходим за Жар-птицей. А потом довольствуемся уткой под кроватью.

У людей две проблемы — перенаселение и одиночество.

Лучше быть рабом страстей, чем хозяином импотенции.

Часто домашний очаг превращается в пекло.

В разводе всегда виноваты двое: жена и теща.

И все же телевидение не заменит газет. Попробуйте подтереться телевизором.

Отсутствие темперамента еще называется целомудрием.

Задние мысли почему то всегда приходят первыми.

Чем больше узнаешь женщин, тем больше платишь алиментов.

Возлюбил ближнего своего? Теперь держись от него подальше.

Как не прикидывайся дураком, а все равно выглядишь идиотом.

Достаточно одной медкомиссии, чтобы стать больным.

Кроме чувства юмора к нему не испытывали никаких чувств.

Рога тоже обмывают.

Когда не просят денег — это подкупает.

Тело — это всего лишь тара для души.

Если вы считаете, что некрасивых женщин нет, значит, вы не женаты.

Человеческие возможности безграничны, но где взять столько денег?

Время разбрасывать камни. Время вставлять стекла.

Англичане уходят, не прощаясь. Русские — не заплатив.

Увы, но Принцессы на горошине были при Царе-горохе.

Если девушка созрела, жди паденья.

Объявление: Продам яйцо Фаберже. Левое.

У нас трудовая деятельность имеет смысл, если приносит нетрудовые доходы.

С раннего детства привык к тяжелому труду. Других вредных привычек не имею.

«Муму» — рассказ-утопия.

Люди стали умирать чаще, но все равно не больше одного раза.

И вечный бой, а плен нам только снится.

За первопроходцами обычно идут проходимцы.

Когда вокруг одни ангелы — это уже не человеческие условия.

Во всем мире наблюдается растущая потребность непотребного.

В мелькающие мысли трудно прицелиться.

И, в конце концов, геморрой — это тоже спутник жизни.

За такие деньги вас ни одна женщина по головке не погладит.

Не копайтесь в чужом грязном белье! Имейте свое.

Еще один виток инфляции вокруг нашей шеи.

В последний путь нас провожают, когда мы уже отбыли.

Хорошая была война. Прямо мировая.

В человеке все должно быть прекрасно. И лицо и одежда… Но это мысли.

Лишь бараны думают, что люди — овцы.

Деньги — самое надежное алиби.

Богатство — это когда мечты сменяются фантазиями.

Сколько не говори «халва», а водка все равно вкусней.

Ради денег мужчина готов на много. Женщина на многих.

Хуже смерти может быть только жизнь.

На каждую душу населения у нас пока приходится всего одно тело.

Трудно понять мужчин, которые понимают женщин.

Что платье идет женщине, иногда понимаешь после того, как она его снимет.

Продажная любовь тоже бывает с первого взгляда.

Старость — это когда знакомые лица встречаются все чаще на кладбище.

В каждом из нас частичка черта. Взять хотя бы рога.

О медовом месяце: как хороши, как свежи были позы!

Повелителей не судят.

Брут познается в беде.

Ничто так не отбивает желание, как его исполнение.

Пока мы далеки от истины, мы в безопасности.

Как часто мы находим утешение лишь в носовом платке.

С годами замечаешь, что в жизни, кроме женских, есть еще и другие прелести.

В жизни только и успеваешь, что постареть.

Настроиться на лучшее часто мешает то, что худшее уже настроилось на нас.

Мал золотник, да нету.

Не успеешь вспомнить, как хочется забыть.

Лишь с возрастом понимаешь, что из всех женщин любить нужно было только маму.

Человека надо ценить не за то, что он сделал, а за то, что не сделал.

Когда дело сделано, появляются помощники.

Что фамильные ценности против именного оружия?

Долго ли коротко так будут носить юбки?

Ничто так не мешает развитию наших способностей, как их отсутствие.

Скупая еврейская слеза.

Объявление на юрфаке: Незнание законов не освобождает от сдачи экзамена.

Ветер в карманах не бывает попутным.

Ничто так не мешает наслаждаться жизнью, как сама жизнь.

Согласен влачить жалкое существование, да некуда.

Признание плагиатора: — Не моего ума дело.

Молитва склеротика: — Дай Бог памяти!

Замкнутый круг: трудности формируют характер, а характер — новые трудности.

Все можно простить, кроме успеха.

Резвый образ жизни.

Как дорого приходиться платить за то, что тебя купили!

Похмелье — это тренировка смерти.

Одиночество — это когда пусто не вокруг, а внутри.

Все болезни начинаются со здоровья.

Упрямо не хотел быть ослом.

ЧП. Вчера в городской водопровод из-за ошибки попал спирт.

Есть человеческие жертвы.

Горе от неприятности отличается только калибром.

К врачу-кардиологу тоже идут по зову сердца.

Последние не смеются.

От былого величия часто остаются лишь истории болезни.

Талант всегда пробьет себе дорогу в последний путь.

Часто именно шуты чувствуют себя королями.

Любовь сначала окрыляет, потом окольцовывает.

Каждому запретному плоду свое время.

Труднее всего перебить того, кто молчит.

Как не заблуждайся, а надо возвращаться домой.

Роль первой скрипки часто играют литавры.

В каждом оазисе свой мираж.

Что голос совести против урчания желудка?

Наследников на похоронах можно было узнать по счастливым лицам. Хороший некролог-это все, чем награждается добродетель.

Связь поколений чаще всего олицетворяют алименты.

Искусство требует жертв. Особенно боевое.

Что тебя преследуют неудачи, замечаешь, когда они тебя уже настигли.

Не передавайте чужих сплетен, пока не убедитесь что они — вранье.

Даже злые умыслы не оправдывают добрых поступков.

В жизни сначала трудности роста, потом рост трудностей.

Если правительство объявит голодание лечебным, то многие проблемы будут решены.

Радуйся хотя бы тому, что умеешь радоваться.

Назвался груздем, полезай в кузов. А я поеду в кабине.

Брался за ум? Вымой руки.

Интеллигенты чаще всего проигрывают по разбитым очкам.

Безумству храбрых поем частушки.

Если тебя ударили по одной щеке, подставь другого.

Молодость — это счастливая пора, когда чувствуешь себя несчастным.

Те, кто хлопают ушами, обычно хлопают и в ладоши.

О мемуарном сборнике: том престарелых.

Смерть тоже жизненно необходима.

Клептомания — это тоже профессиональная болезнь.

Чаще всего именно дятлы чувствуют себя важной птицей.

Глупо заниматься самокритикой, когда вокруг столько людей.

Добро должно быть с кулаками. И с середняками.

По крайней мере, зло всегда делают искренне.

Время от времени бывают моменты.

Когда все вокруг против, становишься согласным на все.

Сколько бы можно было сделать в жизни, если бы не работать!

Буря в пустыне из-за стакана воды.

Сначала думай о людях, потом о себе. Особенно, если думаешь плохо.

Учиться, учиться и учиться… Лишь бы не работать.

Как не приукрашивай правду, а ложь всегда красивей.

Иного сколько не учи, а он все равно умнее.

Если чувство юмора усилить завистью, то получится чувство сатиры.

Если бьет — значит любит бить.

Порядок вещей таков — чем меньше вещей, тем больше порядка.

Не пойман — не вор, а удачливый бизнесмен.

Хорошо смеется тот, кто смеется не над нами.

Умеющие себя подать обычно все и забирают.

Денежные суммы — вот слагаемые успеха!

От оргазма редко умирают. Обычно рождаются.

Лечишься по утрам, лечишься, а алкоголизм все не проходит.

Корабли выпускаем дерьмо, а они все равно тонут.

Яблоки тяжелые потому, что в них много железа.

Книга оставляла гнетущие впечатление, усиливающееся после прочтения.

Романтика собирания пустых бутылок.

Принимал посильное участие в своей жизни.

Каждый день узнаешь о себе от жены что-то новое.

Талант мы чаще всего размениваем на способности.

Ее все знали с хорошенькой стороны.

И дружба может быть без взаимности.

На каждого простака достаточно мудрецов.

Чего только в жизни не бывает, когда ничего нет.

Религия слишком скучна, чтобы быть верной.

Человек — терновый венец природы.

Самое трудное в любви — переход от слов к телу.

Мечты — это ностальгия по будущему.

Кто пытается спасти человечество, того уже не спасти.

Если у вас нет выбора, значит вы на верном пути.

Правдолюбивы обычно те, кто не знает всей правды.

Жизнелюбие — это один из видов садомазохизма.

Если вы не узнаете знакомого, значит богатым будет. Если он не узнает вас — значит уже стал.

Ничто так не укорачивает любовь, как взаимность.

Любовь с первого взгляда — это когда нравится косметика.

Она ответила на мои чувства. И довольно грубо.

Чтобы плод стал сладким, его объявляют запретным.

С чего бы это Робинзон Крузо назвал дикаря женским именем?

И все — таки гласность победит демократию.

Одни надеются на свои силы, другие на чужие слабости.

Не льстите себе! Для этого есть начальство.

Критика снизу вниз и падает.

Все познается в сравнении не в нашу пользу.

От ностальгии лучше всего излечивает склероз.

В каждой истине есть доля шутки.

У гласности громкая глотка и глухие уши.

Зарывай свой талант, пока из-за него не зарыли тебя.

А он, мятежный, просит бури, как будто в буре алкоголь.

Критика снизу — один из видов поддержки масс.

Отдай всего себя людям и тебя поимеют.

Если между супругами мир, значит кто-то уже победил.

Проснулись знаменитыми? Теперь можно выспаться.

Смелого пуля боится, потому что она— дура.

Порою узнаванию на улице мы обязаны не славе, а появлению фоторобота.

Импотенция — это еще не конец. Кастрация — это уже не конец.

Скромность других украшает человека.

Лучший способ обратить на себя внимание других, это не обращать внимания на них.

Кому нечего есть, тот будет работать без обеда.

Не бойтесь быть трусливым!

Счастье в России часто измеряется шириной морды.

Иной, лишь попав в клетку, чувствует себя вольной птицей.

Светит месяц, светит ясный… за хулиганство.

Если тебя где-то и ждут, то это в засаде.

Не спрашивай: «кто последний?» Последний — ты.

Не успеешь привыкнуть к одним неприятностям, как надо делать другие.

Бывает дни, когда опустишь руки и скажешь: «Я не сдаюсь!»

После свадьбы вздохи на скамейке сменяются зеванием на диване.

Жены часто находят себя в отсутствии мужа.

И сомнения должны быть уверенными.

Бедность не привлекает людей главным образом, потому что она — не порок.

Ничто так не настораживает, как доброжелательность.

Увы, но желудок больше потребительской корзины.

Многие женщины готовы жить на коленях, если это колени мужчин.

Сколько нужно лгать себе, чтобы верить жене!

Дело идет к тому, что скоро любой стыд будет считаться ложным.

Узнав, что рогат, отбросил копыта.

Все мы немного лошади, когда дело доходит до выпивки.

И безделье требует навыков.

И все — таки жизнь интересна. Столько разных неудач!

Если у тебя есть друзья, значит тебя с кем-то путают.

Чем меньше думаешь, тем больше единомышленников.

Встал не с той нагим.

Отсутствие врагов говорит лишь о вашей некоммуникабельности.

Сколько нас не хвалят, а мы все равно лучше!

Если не знаете чем насолить, оставайтесь обедать.

Жить с женой в согласии, можно лишь только соглашаясь.

Человечество исчерпало себя. И только в глупости оно еще может совершенствоваться.

В конце медового месяца не бывает авралов.

Как много приходится говорить, когда нечего сказать.

Здоровый дух обычно держат в черном теле.

Сколько нужно здоровья, чтобы заработать денег на платную медицину!

Труд, как и все страдания, облагораживает человека.

Кто остается сам собой, часто сам с собой и остается.

С хорошими локтями все по плечу.

У каждого свои взгляды на чужие.

Зарылся в свой талант.

Судьба мужчины в его руках. Судьба женщины в ее ногах.

Незнание закона отнимает все удовольствие от его нарушения.

Не так страшно нарушить закон, как правило.

Объявление: Выведу в вашем доме тараканов. Абсолютно новый вид.

Армия — хорошая школа. Тыл — элитная.

Все мы энтузиасты не своего дела.

Чем больше лет, тем дольше зимы.

В военкомате была проблема лишнего белого билетика.

Детей воспитывал по Макаренко — сдавал в детдом.

Сколько грипп не лечи, а он все равно пройдет.

А может смерть есть воскресенье из живых?

Алкоголь в малых дозах не только полезен, но и бесполезен.

Берегите здоровье! Реже ходите к врачам.

Как часто счастливы мы редко.

Человек — это звучит гордо. Молодой человек — приятно.

Налоговую декларацию украшает скромность.

В старости мы расплачиваемся за то, за что в молодости платили.

Одни считают, что деньги — зло. Другие их просто считают.

Сколько мужа не корми, он все равно на других смотрит.

Легок на поминках.

В наше время делятся только амебы.

Вырытая другому яма — ваш лучший окоп.

Легче сажать, чем сеять умное, доброе, вечное.

Дружба порой перерастает в знакомство.

Как жизнеутверждающи бракованные презервативы!

Бытие определяет сознание. Отсутствие сознания определяет врач.

Брак — это когда инстинкт размножения побеждает инстинкт самосохранения.

Его состояние оценивалось однозначной цифрой.

Всему хорошему в себе я обязан книге. Всему хорошему на себе — сберкнижке.

Поступок Брута можно расценивать и как дружескую критику.

Светлое будущее — это уже пережиток прошлого.

Пришел в сознание? Определись с бытием.

Правда — это злокачественная форма лжи.

Еще за квартал до театра люди предлагали лишний билетик.

Если какой-то закон не нарушается, значит он не действует.

Все большим спросом пользуются те, кто пользуется без спроса.

Могила — лучшее укрытие от невзгод.

Охрана природы сейчас такая, что шкуры всех неубитых медведей уже поделены.

Легкомысленный тугодум.

Делиться по справедливости люди могут только с горем пополам.

Чем больше пьешь до дна, тем быстрее крышка.

Недотрога оказалась немного тронутой.

Медведи делили мясо неубитого охотника.

Обещания правительства уже прошли испытания временем.

Пока ты рассчитываешь на плечо друга, он рассчитывает на твою шею.

Часто Геростаты считают себя Прометеями.

При отсутствии гласности затыкают рот. При гласности — уши.

Легкая смерть всегда подарок. Или судьбы или врагов.

Жена может простить мужу все, кроме своей измены.

А все-таки в городе больше миражей, чем в пустыне.

Все закричали «Горько!» и командир поцеловал знамя.

У кого круче корешки, тому и вершки.

Ему было на все наплевать, но он плюнул и на это.

Носите женщин на руках — так их легче поставить на место.

Хочешь быть счастливым? Ну, будем…

Если кто и действительно пострадал за свои взгляды, то это Медуза Горгона.

Ходьба по инстанциям всегда навстречу инфаркту.

Некоторые из кожи лезут только ради того, чтобы с них шкуру не сняли.

Даже в себя уходил с черного входа.

Жить без нее не мог. После свадьбы выяснилось, что с нею тоже.

Считал, что пятна на Солнце бросают тень на всю Солнечную Систему.

В зоопарке царь зверей не лев, а директор.

Чем бы дитя не тешилось, лишь бы родители не плакали.

Голос рассудка часто заглушается последним криком моды.

Дурак набитый не кажется дураком, если набит цитатами.

Если трудности не удается преодолеть, то их остается только презирать.

Болезнь легче предупредить, что будешь ее лечить.

Всего труднее сработаться с тем, кто заставляет работать.

Денег нам не занимать — не у кого.

День Парижской коммуналки.

С годами в сексе у мужчин все большая нагрузка ложится на глаза.

Счастье — это когда исполняются ваши желания. Горе — когда они исполнились.

День рождения — это день, когда без всякого объявления войны начинается твоя жизнь.

Самое тяжелое воспоминание — это когда не можешь вспомнить.

Когда жизнь складывается хорошо, она занимает меньше места.

Проводили политику открытых дверей. В эти же двери.

Там, где кончаются деньги, начинается нравственность.

И каждая собака считает себя твоим другом.

Разлуку со своими детьми тяжелее всего переносить в доме престарелых.

Цените врагов! Они единственные не оставят вас в трудную минуту.

Благодаря кошмарным снам лучше адаптируешься к действительности.

Можно ли разменять на мелочи, если гроша ломаного не стоишь?

Не стоит строить воздушных замков при современном загрязнении воздуха.

За двумя зайцами погонишься — самого поймают.

Утопающих в роскоши спасает налоговая полиция.

У лжи короткие ноги, да и в тех правды нет.

Никогда не проходил мимо хулиганства. Старался пробегать.

Остаться у разбитого корыта не так уж плохо: предметы в стиле «ретро» сейчас ценятся.

Некоторые люди не так глупы, как кажутся с первого взгляда. На самом деле они еще глупее.

Гипнотизер внушал все, кроме доверия.

Глупость — это, когда, не подумав, поступаешь умнее, чем подумав.

В разговоре с начальством свой критический склад ума лучше держать на замке.

Любил перегибать палку через чужую шею.

Какую только чушь не приходиться городить, чтобы оградить себя от неприятностей.

Иную женщину и хочется поносить на руках, но как ее увидишь — руки опускаются.

Медвежьи услуги обычно оказываются ослами.

Что русскому вечером польза, то немцу утром смерть.

Его грыз червь сомнения — есть ли у него глисты?

С годами гордое одиночество обычно превращается в негордое.

За свои вопросы часто приходиться отвечать.

Пока одни добиваются всего, другие перебиваются оставшимся.

Ничто так не обедняет жизнь, как отсутствие денег.

Лучшие задние умы бьются над спасением России.

Не можешь бросить человека в трудную минуту? Дождись легкой.

Если женщина согласна за вас замуж, значит вас любит. Если не согласна, значит жалеет.

Жизнь, как наркотик — быстро привыкаешь.

Чистота помыслов отдавала хлоркой.

Мужчины любят женщин за их формы, женщины мужчин за свое содержание.

Пока аист не клюнет, мужик не женится.

Иллюзии мешают жить, но помогают выжить.

Борьба за выживание начинается с выживанием других.

Все мы — Прометеи, только вместо орла — водка.

Назвался груздем — подтверди документом.

Чем сильнее человеку наступают на горло, тем громче он подпевает.

Переход от слов к делу порой отнимает столько сил, что их не остается на дело.

С ним поступили бесчеловечно, но по-людски.

Хотел отдать всего себя людям, но никак не мог решить за что.

Скажи мне, кто твой друг, и я тебе о нем такое порасскажу.

Самый лучший отзыв о нем: «Он уже хороший».

Порой, чтобы не сломать себе шею, приходится надевать на нее хомут.

Нашедшие место под солнцем, часто перестают видеть звезды.

Фильм был захватывающим из-за обилия отталкивающего.

Собраться с мыслями чаще всего мешает их отсутствие.

И лавровые венки способны оставлять занозы.

Не так трудно взяться за ум, как его нащупать.

Повар умудрялся греть руки даже на холодных закусках.

Его не брала никакая болезнь. Брезговала.

Какой смысл писать лебединую песню, если не успеешь получить за нее гонорар?

Как часто полоса неудач оказывается длиннее человеческой жизни!

И на Парнасе есть свои Сизифы.

Слово — это оружие, но часто только на словах.

Подхалима угнетало чувство собственного достоинства.

Праздник, который всего с тобой, лучше чувствуется, когда есть с собой.

Со дня вступления в брак приговор вступает в силу.

Лица, находящиеся при исполнении супружеских обязанностей, неприкосновенны.

Когда за спиной опыт, крыльев за ней уже не бывает.

В работе проститутки главное — самоотдача.

Одной ногой в могиле стоят обычно лежа.

В трудную минуту Родина — мать зовет. Когда все нормально — посылает.

Если вам негде ночевать, значит вечер продолжается.

Накладывая себе, выкладывайся до конца.

Если правда на твоей стороне, значит ты — один.

Могильная ограда нашла героя.

Он долго крепился и наконец окреп.

Люди ко мне относятся с неослабевающим невниманием.

Борьба за птичьи права человека.

Телевизор — это окно в мир, закрытое рекламным щитом.

Из червячка сомнения порой вырастает удав.

За свои поступки приходиться отвечать. Особенно за хорошие.

После того, как он родился под счастливой звездой, звезда почувствовала себя несчастной.

Женщины не оставляют меня в трудную минуту. И обычно ночевать.

Надпись на седьмом небе: Здесь был Вася.

Увы, но истину «не боги горшки обжигают» лучше всего понимаешь после покупки горшков.

Одни уходят в работу с головой, другие без.

Часто именно птичьи права мешают нам взлететь.

Иные, обжегшись на молоке, и в ус не дуют.

Яблоко, съеденное Адамом и Евой, было, судя по всему яблоком раздора.

Не сейте разумное, доброе, вечное на нервной почве.

Человеку, называющему вещи своими именами, самому лучше иметь псевдоним.

Когда ты последний, только и остается, что смеяться над первыми.

Выбрать из двух зол меньшее обычно мешает то, что большее уже выбрало нас.

Все средства хороши, особенно когда их нет.

Ремень гибкий, а какой из него рычаг воспитания!

Женившись, три мушкетера превратились в трех толстяков.

Иной, если и несет свой крест, то сразу на рынок.

Она была нежная и удивительная, а он еще хлеще…

Непримиримые часто остаются непремируемыми.

Одни мысли выбрасываешь из головы, другие из головы выбрасываются сами.

Оставил след в литературе? Теперь оставляй второй.

Совпадение желаний и возможностей обычно бывает совпадением.

Некоторых даже на эшафот несут на руках.

Смириться со своей судьбой легче, если судьба счастливая.

Не пойман — значит не ловили.

Как часто мы смиряемся с чужими несчастьями!

Помогать — это глагол уже прошедшего времени.

Правда — это ложь, которая нас устраивает.

Вшивые всегда в поиске.

Если у вас нет ничего лишнего — значит нет самого необходимого.

В беременных женщинах есть что-то от мужчины.

Неудачник — это тот, кому нечем заплатить за удачу.

В анатомическом театре каждый день премьеры.

Когда женщины не стреляют по вас глазами — это убивает.

Если живешь по средствам, то и жизнь посредственная.

Заморить червячка сомнения.

Чтобы жить своим умом, нужно иметь хотя бы его прожиточный минимум.

Человек, конечно, создан для счастья, но он птица не того полета.

Иные, если и могут украсить общество, то лишь своим отсутствием.

Идеи, лежащие на поверхности, зачастую мешают докопаться до истины.

И совмещенный санузел может стать гордиевым.

Не плюй в колодец — пригодится, когда «бичом» станешь.

Лучшей партией шахматиста оказалась свадебная.

Одно наказание с этими преступлениями!

Жениться лучше поздно, чем навсегда.

Мемуары дворника: «Дороги, которые мы убираем».

Какими только именами не назовешь вещи, чтобы их сделать своими.

Порой стоит только заиметь свою точку зрения, так тут же лишаешься точки опоры.

Что не говорите, а у одноглазых всего одна точка зрения.

Порхающие по жизни редко взлетают.

Окружающая среда постепенно становится окруженной.

Мода обычно берет нас криком.

Чтобы жить припеваючи, часто приходится жить подпеваючи.

Именно в увеселительных местах плачут наши денежки.

Даже дураков работа любит безответной любовью.

Дом, семья, работа — звенья одной цепи, на которой сидишь.

Ради женщины мужчина готов на все. Особенно на секс.

Увы, но от перемены мест хранения сумма заначки не меняется.

Отношение к смешанному браку зависит от того, с чем он смешан.

Бедность — не порок, а гораздо хуже.

Не надо делать из денег культа! Он уже сделан.

Не так часто восстают из пепла, как восставших превращают в пепел.

Чем больше ишачишь, тем лучше понимаешь, что ты — осел.

Хочешь найти себя? Ищи виноватого.

Что ты себя недооцениваешь, часто понимаешь тогда, когда тебя купили.

Всего точнее наши желания совпадают с нашими невозможностями.

Крепче всего держат язык за выбитыми зубами.

За мыльными пузырями часто не видишь миражей.

Останки мужа опознали по рогам.

Лучше чувствовать себя пупом земли, чем задним проходом.

— На меня надышаться не могут, — хвасталась печать.

Когда не вязал лыка, вил из жены веревки.

Слово «счастье» всегда в прошедшем времени.

Не пожелай жены ближнему своему.

Брак по любви к расчету.

Зарыл свой талант на черный день.

Умение быстро оценить обстановку — профессиональное качество скупщика мебели.

Целесообразно ли обмениваться мнениями, если они одинаковые?

Почему бы не топтаться на одном месте, если место теплое.

Ничто так не задевает, как выдающиеся способности ближнего.

Сто раз о нем услышал такое, что и одного раза увидеть не захотел.

Деньги приходят и уходят, а долги остаются.

Слово — не воробей, но права у него птичьи.

Если вам навязывают свое мнение, значит хотят от него избавиться.

Впервые испытал чувство полета, когда вылетал в трубу.

Фортуна никогда не поворачивалась к нему спиной — боялась.

В спорах рождается истина. Жаль только, что у каждого из спорящих своя.

О пауке-неудачнике: И мухи не обидит.

Чудаки украшают мир наших психбольниц.

Разгрузочный день лучше всего провести на железнодорожной станции.

Минутным слабостям — почасовую оплату!

Порой ничто так не убивает надежду, как уверенность в завтрашнем дне.

В молодости женщины для мужчины — слабость.

В старости — бессилие.

Коммерческая тайна следствия.

Талант всегда пробьет дорогу для бездарей.

Некоторые привыкают к птичьему молоку с молоком матери.

А жизнь — не девушка, чтобы нравиться.

Друзья зачастую нам нужны, чтобы нажить врагов.

В неравную схватку с врагом следует вступать, когда вас больше.

В казнокрадстве многих возмущает главным образом то, что воруют не они.

Жизнь человеку дается при рождении и не дается при жизни.

Тупость — это перевернувшийся острый ум.

Воспитанные люди умеют скрывать чувства к самому себе.

Многие военные, если и равняются на знамя, то только цветом носа.

Жену забрали за супружеские долги мужа.

Иной так умеет себя поставить, что его не снимешь.

Воспользовавшись тем, что в нем спит гений, пропил и его одежду.

Если не держишь нос по ветру, то держи карман шире.

Как часто из зерен истины мелят чепуху.

Не обливайте других грязью — вдруг она лечебная?

Если бы все говорили то, что думают, то сколько бы людей замолчало!

Чем теплее местечко, тем прохладнее жизнь.

— С таким не пропадешь — говорили о плохом иллюзионисте.

На худсовете ломали комедию начинающего автора.

Нашел место под солнцем и после этого не просыхал.

Чтобы почувствовать почву под ногами, иному нужно опуститься на дно.

Новое — это хорошо забытое старое. Плохо забытое старое — это уже плагиат.

К сожалению, второе дыхание порой приходит тогда, когда уже требуется искусственное.

Лучшее доказательство любви — вещественное.

Читая чужие мысли, можно испортить свой вкус.

Уже не человек ждет милости от природы, а природа от него.

Именно ручной труд чаще всего кажется диким.

А сколько яблок упало, так и не найдя своих Ньютонов!

Как власть ни поворачивается к народу, а все получается задом.

Часть суши, окруженная подливой, стоит как остров.

У нас не все потеряно. Многое и пропито.

Прогноз — хуже уже еще не будет.

Первое, чему учит нас жизнь — это плакать.

Муж и жена — одна сатана, но рога у мужа.

Черта бедности толще ее самой.

Обидно уходить в мир иной, не успев нагадить в этом.

Состав семьи — это состав, который тянешь всю жизнь.

Чистая совесть — спокойный сон. Правда, натощак.

Не лезьте людям в душу! Вам что, их карманов мало?

И при Сталине люди говорили все. Правда, только на допросах.

Русские — великая нация. Китайцы — великоватая.

Когда человек ничего не имеет, он хотя бы должен иметь что-то против.

От многих заблуждений нас спасают иллюзии.

Только вегетарианцы любят животных бескорыстно.

Всему хорошему в себе я обязан и признателен.

Продам оригинальный отпугиватель комаров. Калибр 12.

Объявление: Врач-гинеколог снимет помещение со смотровой ямой.

Странный человек: думает одно, а говорит то же.

Мало просто плыть по течению, нужно еще показать хорошее время.

Знание — сила, незнание — спокойный сон.

Иногда новаторство состоит в том, чтобы все оставить по-старому.

Так долго находился на мели, что стал считать себя маяком.

В нем спал гений. И бодрствовал дурак.

Круг интересов некоторых умещается в замочной скважине.

Если и отдавать всего себя людям, то только на поруки.

Часто наши достоинства— всего лишь недостатки наших соседей.

Труд иных облагораживает настолько, что они начинают им гнушаться.

Как правило, вещи по вкусу оказываются не по карману.

Самое пугающее в посещении зубного врача то, что после этого два часа нельзя есть.

Рукописи не горят. Их просто теряют в редакциях.

Стоит ли вариться в собственном соку, если не будет навара?

Крылья за спиной нередко мешают нести свой крест.

— Деньги на бочку! — требовал Диоген.

Хочешь, чтобы о тебе помнили? Займи деньги.

Пригрел Зеленого Змия на груди.

Все идет к тому, что рамки приличия скоро станут черными.

При платной медицине врачебной тайной является и то, что пациент здоров.

Если у вас все хорошо, значит будет еще хуже.

Когда болеет теща, зять надеется на лучшее.

Не имеющих кулаков раскулачат первыми.

Не каждый моралист — дурак, но каждый дурак — моралист.

Безработица для некоторых явилась спасением.

Есть кадры, которые решают все. Но как найти такого кадра?

Слезами радости чужому горю не поможешь.

Не плачь, девчонка, — солдат не вернется.

Когда жизнь становится лучше, некоторые чувствуют себя обманутыми.

Рабочая неделя — это медленная смерть, а выходной — воскресенье.

Рабочее время и убить не жалко.

Ничто так не подчеркивает достоинство человека, как черная рамка.

Наши женщины ни в чем не уступают нашим мужчинам и всегда уступают ихним.

Чем больше грешишь, тем больший грех — жаловаться.

Если у вас еще не все потеряно, то теряйте дальше.

Не все золото, что у других.

Когда влюбляешься без памяти, обычно забываешь жениться.

А сколько женщин кормится своей грудью!

Путь был так усыпан розами, что пришлось идти в обход.

Чем больше пороха у мужчин, чем больше пистонов у женщин.

Не так страшна красная книга для животного, как красная книжечка для человека.

Всегда найдется женщина, которую ищешь.

Чувство свободы состоит в умении не замечать клетку.

Наконец-то единодушие в людях сменилось двоедушием.

Часто единственный выход из лабиринта — это вход в другой лабиринт.

Стоит ли копаться в себе, если никто не роет навстречу?

В жизни всегда есть то, чего нет у тебя.

Ничто так не обезличивает, как отсутствие маски.

Каждый святой когда-то был грешником, но не ценил это.

Во время выборов народ у нас использует в качестве количества.

Религия — опиум. Безверие — тоже приятно.

Умение резать правду-матку — признак тупости.

Отсутствие еды — это ли не пища для размышлений!

Хороших людей конечно больше чем плохих, но последние берут уменьем.

Когда душа уходит в пятки, приходиться ходить на цыпочках.

Буря в стакане чаще всего бывает после стакана.

Краткость — сестра таланта и мачеха гонорара.

Теснота — яблоку раздора негде упасть.

От пьяной лавочки к скамье подсудимых!

Работа — не волк, но ее боятся.

Плоха та жаба, что не мечтает стать Царевной-лягушкой.

На почве ревности родятся только яблоки раздора.

Когда человека долго носят на руках, он становится невыносимым.

Мужское начало — это не только конец.

Свою бездарность тоже нужно развивать.

Своя смирительная рубашка ближе к телу.

Попал в избранное общество? Теперь можешь избираться.

Все народы равны перед американским народом.

Наконец правительство повернулось лицом к народу. Народ отпрянул в ужасе.

На красивых женятся из-за их внешности, на некрасивых — из-за своей.

Хорошенько подумай, прежде чем задуматься.

За больным ухаживают, пока он не встанет с постели. За женщиной — пока не ляжет.

Жениться на женщине из-за ее внешности все равно, что покупать товар из-за упаковки.

Загнанным лошадям дают каплю никотина.

Идя по головам, обходите лысых!

Женщины ищут того, кто бы их одел. Мужчины ищут ту, кого бы он раздел.

Враг — это тот, кто оценивал тебя верно.

Народ все ждет, когда с политической сцены скажут: «Кушать подано».

Если женщина ошиблась в вас, значит вы в ней не ошиблись.

Трезво смотрит на вещи тот, кто смотрит за вещами.

Можно ли считать счастливчиком родившегося в смирительной рубашке?

Пьяному море по колено, но канава — с головой.

Все-таки это две большие разницы: когда деньги не пахнут, и когда деньгами не пахнет.

Иные с кем поведутся, с тем и наберутся.

Камни за пазухой позволяют иным держать грудь колесом.

Чувство долга редко переходит в страсть.

Если гора родила мышь, значит она ходила к Магомету.

Козлами отпущения обычно становятся овцы.

Тягу к знаниям у ребенка обычно заменяют ременной передачей.

«Мягко стелют, да жестко спать» — изречение Принцессы на горошине.

Когда он вышел в люди, люди спрятались.

Будьте дураком! Часто это самое умное.

Угрызения совести угрызениями, но зачем же съедать совесть всю?

Хотел уйти в себя, но услышал «Занято!»

В торговле, как и в дружбе, главное — выручка.

И волки сыты и овцы целы. Лишь пастуха нет.

Не все в этом мире продается. Многое уже продано.

Лучше уж ложная скромность, чем лживая.

Мат — это тоже русский язык, только богаче.

Только с появлением мата люди поняли, что слово — это оружие.

Многие выглядят скромными лишь потому, что нечем похвастаться.

Не столько мы питаем надежды, сколько они нас.

Когда власть распоясывается, народу приходится затягивать пояса.

Иной довольствуется в жизни не тем, что есть, а тем уже, что он ест.

Деньги — зло, но без них нельзя обзавестись добром.

Трудно быть в гуще жизни и не выпасть в осадок.

Требуется муха на вакантную должность слона.

Нередко конфликт легче всего исчерпывается рюмками.

Как сложно жить, не усложняя себе жизнь!

В иную голову мысли если и приходят, то только справить нужду.

Красиво жить красиво уже не запретишь.

День рождения — это поминки по году жизни.

Велика Россия, а пообедать не у кого.

Обычно чемоданы собираются быстрее, чем улики.

Чтобы овладеть женщиной, не обязательно жениться. Попробуйте сначала по-хорошему.

Все более жизненными становятся смертные грехи.

Хорошим качеством недалеких людей является то, что они всегда под рукой.

Принц разбудил Спящую царевну главным образом для того, чтобы с ней переспать.

Каждый из нас узник своего воздушного замка.

Глоток свободы желательно чем-нибудь закусывать.

У нас такое прошлое, что жалеешь будущее.

Всего быстрее человек привыкает к тому, от чего надо отвыкать.

Пока солдаты не проснулись, любимый город может спать спокойно.

Склероз часто помогает жить только настоящим.

Если у вас плохо с математикой, женитесь по любви.

Ангелы среди нас обычно на птичьих правах.

Часто именно в стоячем болоте все пускается на самотек.

А будет ли когда-нибудь восстание рабов вещей?

Даже когда пускаешь пыль в глаза, не нужно распыляться.

Как часто всадники без головы оказываются на коне.

Стоит ли проглатывать обиду, если вы ее не переварите?

Именно у дураков ума хватает на все.

Любовь с первого взгляда была до гроба.

Если вам некому вырыть яму, то это— верх одиночества.

Сфера деятельности зависит от радиуса знакомств.

Как много масок приходится сменить, прежде чем найдешь свое лицо!

Сказка П.Бажова в современном пересказе называлась «Огневушка-потаскушка».

Если третьего не дано, пьют на двоих.

— А король-то голый! — сказала королева, войдя в спальню.

Скромность украшает человека, а если ее нет, приходится приукрашивать себя самому.

Держал нос по ветру в голове начальства.

Сделки с совестью никогда не бывают в пользу совести.

Когда дело в шляпе, по шапке не дают.

Пней обычно стараются куда-нибудь сплавить.

Сколько времени обычно занимают жалобы на его нехватку!

Мы редко оставляем след в истории, чаще история в нас.

Не выделяйтесь своей скромностью — это нескромно.

И над теми, кто делает погодку, могут сгуститься тучи.

Много достоинств — это уже недостаток.

И генеалогическое дерево может быть липой.

Все в этом мире преходяще. Лишь дураки вечны.

Если ваша песенка спета, начинайте подпевать другим.

Когда чей-то талант раскрывается, в него легче плюнуть.

Его творчество корнями уходило в чужие произведения.

Больше дела, меньше мавров!

Чтобы доказать, что он — не верблюд, пил каждый день.

Любовь к самому себе почему-то всегда возникает с первого взгляда.

Никто так хорошо не относится к своим хозяевам, как рабы вещей.

Иного хлебом не корми, а дай на диете посидеть.

Если истину избили, значит было за что.

Что действительно всегда дается с трудом, так это мозоли.

Нужно ли развивать свои способности, если уже способен на все. Демократия — мать беспорядка.

Всю жизнь сплю с женщинами и только к старости начал высыпаться.

Хозяйке на заметку: если хотите чтобы ваши колготки носились дольше, их нужно реже надевать.

Увы, перед здоровьем наша медицина пока бессильна.

Как часто мы черпаем силы в своей глупости!

Если на некоторые вещи закрывать глаза, эти вещи украдут.

Иногда хочется рыбку съесть, да присаживаться противно.

Сколько волка не корми, а он все равно не вкусный.

У нас вниманием окружают только начальство и заключенных.

Идея, овладевшая массами, часто компенсирует отсутствие мыслей.

Сначала с деньгами обращаешься легкомысленно, а потом просто мысленно.

На худшее надейся, а сам не плошай.

При дележе шкуры неубитого медведя были убитые.

Дорога ложка к обеду в руках гостей.

Сколько веревочке не виться, а концы будут в воде.

Именно до недалеких ничего не доходит.

Заблудшие овцы часто собираются в стаю.

Не так страшен грех, как его огласка.

Горб — это грудь колесом, но наничку.

Был ярко выраженной серой личностью.

Если уж даже деньги — зло, то что можно назвать добром?

Избитые истины самые живучие.

Если рыцарь скупой, то это не на час.

Заику понимали с полуслова.

Глухой человек всегда с громким именем.

Так сумел себя поставить, что его не могли снять.

Его талант раскрылся и все увидели, как он мал.

Женщины любят слепо, потому что любят ушами.

Лучше один раз подсмотреть, чем сто раз подслушать.

За светлое будущее можно уже пить, не чокаясь.

Судя по всему, жители Земли не будут жить долго и счастливо, но умрут в один день.

Сухой закон и ничего, кроме сухого!

Все в жизни дается с трудом. Но часто труд дается один.

Как не умничай, а дураком помрешь!

Труд сделал из обезьяны человека с большим трудом.

В мафии чувствуешь себя пуговицей: будешь отрываться от коллектива — пришьют.

Для счастья нужно очень мало. И желательно у других.

Поделись своим горем и в мире станет больше радости.

Не так страшна организованная преступность, как преступная неорганизованность.

Секс считается неповторимым, если повторять больше не хочется.

В нашем отделении милиции вы можете круглогодично оформить себе подписку о невыезде.

Чем меньше ты — рыцарь, тем больше у тебя дам.

Отсутствие ума по уважительной причине.

Часто тон задают поющие под чужую дудку.

Его не могли раскусить — боялись отравиться.

Лишь умный знает, что он — дурак.

Как часто для творческой обстановки не хватает мебели.

Нет совести? Значит можешь ею торговать.

Интересно, открыл бы Ньютон свой закон, если вместо яблока ему на голову упал бы кирпич?

В наше время человек, если рыцарь, то обычно печального образа.

Грешно смеяться над больными, а над здоровыми опасно.

Никто так не любит витать в облаках, как рожденные ползать.

Футбольная «стенка» из пяти предметов.

Как окрыляют чужие падения!

Покажи мне свой паспорт и я скажу, кто ты.

Идти по поводу все-таки лучше, чем сидеть на привязи.

На нет и стыда нет.

Подкаблучники не выкаблучиваются.

Фобии — это ступеньки, по которых сходят с ума.

Если истина родилась не в споре, она считается незаконнорожденной.

Конный милиционер. Лошадь за старшего.

У нас в семье равные права. И у жены и у тещи.

Такое бытие, что лучше не приходить в сознание.

Вот какова ты, бабья доля, при разделе имущества!

Мужчины, будьте осторожны! От женщин бывают дети.

Сейчас интеллигенция не идет в народ, потому что у народа нет денег.

Мужчины идут к своей цели по головам. Женщины по рукам.

Что можно взять с нищего народа? Правительство над этим думает.

Чужие взгляды у людей часто совпадают.

Каждый обустраивающий Россию начинает со своей жилплощади.

Мы сами себе устраиваем жизнь, которая нас не устраивает.

Рано или поздно правда всплывает. И обычно кверху брюхом.

За женщин пьют стоя. За свободу — сидя.

Бескорыстно любят только деньги.

Открыл глаза общественности, чтобы пускать в них пыль.

Баба-Яга — это постаревшая Золушка, которая так и не встретила своего принца.

Объявление: Требуются непьющие специалисты для работы в условиях пустыни.

С домами терпимости у нас пока терпимо.

Всех денег не заработать. Приходится еще и воровать.

— А как у вас здесь с мафией?

— Бывает «наездами».

Уклад жизни чаще всего зависит от оклада.

Нужно жить с народом. И желательно американским.

Если полиция не связывается с мафией, значит она с ней уже связана.

Человек — это вообще не звучит.

В борьбе с коррупцией часто побеждает дружба.

У каждого государственного мужа свои заначки от государства.

Книга «Три мушкетера и собака».

Русский народ всегда мирился с трудностями вместо того, чтобы с ними бороться.

После смерти все люди становятся земляками.

Примета: если вам дорогу перебежала черная кошка, значит вы куда-то идете.

Эстафетная палочка Коха.

Женщины любят сильных, благородных, умных. Короче, не мужчин.

Если за тобой никто не стоит — ты последний.

Бог знает, чем можно заразиться, когда целуешь знамя.

Жизнь — не сахар. Сахар дороже.

Если жизнь кажется медом, то это кажется.

Сколько нужно плыть по течению, прежде чем начнешь утопать в роскоши!

Матерщинников женщины любят вянущими ушами.

Таланта у него не отнимешь. Нету.

Диван, как русская национальная идея.

В борьбе за права человека главное — не ошибаться в выборе человека.

Мемуары нужно писать не тогда, когда ты еще помнишь, а когда еще тебя помнят.

Самые безопасные самолеты — это те, которые не могут взлететь.

Чужая душа — потемки, своя — потемкинская деревня.

Некоторые начинают выдавливать из себя по капле раба после того, как выжмут из него все соки.

Борьба за перераспределение денег еще называется борьбой за свободу.

Все люди равны. А чему, неизвестно.

Кто не идет с нами в ногу, пусть идет в задницу.

Крысы бегут не только, когда тонет корабль, но и когда всплывает правда.

Продам швейную машинку Зингера. Обращаться с 8-ми до 17 часов, когда Зингер на работе.

Кровная лесть.

Скажи мне сантехник, когда же вода?

Магазин «Кожвенгалантерея».

В Израиле разговаривают на идиш, а у нас все больше на «идешь ты»…

Остался, в чем мать родила — в рубашке.

Первый блин комой.

С врагами у меня разговор короткий: «Сдаюсь!»

Песня: Рюмашки спрятались…

О, загадочная русская душа! И главное загадка — в чем она еще держится?

Король и его притворные.

Ножницы между ценами и зарплатой подбираются к самому горлу.

Привалило счастьем вдруг…

Каждой твари по харе.

Родился я в зажиточной крестьянской семье, и когда мои родители умерли с голода…

Человек может вынести все. Особенно через проходную.

Как часто отсутствие ума компенсируют своим присутствием!

Постепенно способные на многое вытесняются способными на все.

Одни мечтают о высоких материях, другие о дорогих.

Жизнь — это один из способов убить время.

Саперам на заметку: После взрыва может кружиться голова. Иногда в воздухе.

Основу плавучести корабля, судя по всему, составляют крысы. Потерявших совесть обычно ждет денежная компенсация.

Всего больше приходится работать тем, на ком природа отдыхает.

Наш капитализм успел загнить до того, как мы его начали строить.

Единственным нашим демократическим завоеванием оказалось право быть бедным.

В первую брачную ночь некоторые начинают мечтать о последней.

У нас негодяев всегда хватало, чтобы хватать порядочных.

Порядком может надоесть и беспорядок.

Семейный подряд по производству детей.

Таланта у него не отнимешь. Все остальное можно.

И погнали нас по этапу реформ…

Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за мучительно прожитые годы.

Из объяснительной бригадира электриков по поводу аварии: «Загудели, заиграли провода. Мы такого не видали никогда».

Стиль одежды: разоблаченный диверсант.

Экономический обжор.

Если враг не сдается, то на хрен он нам сдался!

Если курортный роман заканчивается свадьбой, то он превращается в роман-эпопею.

Ответ из редакции: Мы получили вашу повесть и приносим извинения за ее содержание.

Человек человеку брат, товарищ и вдруг…

Коварно-денежные отношения.

Брань между городом и деревней.

Брюзжит Бардо.

Не так часто горе от ума, как ум от горя.

Старый Брут лучше новых двух.

Лорд — хранитель центральной и местной печати.

Ретрополитен.

Город озеленяли кустарными методами.

Бредназначение.

Бочки — матери.

Правила этикеток.

Вспоминание пробки: «Вхожу это я, значит, в штопор!» Нора головного мозга.

Американские Горки Ленина.

Человек и загон.

На каждую барышню свой барышник.

С кем вы художники непечатного слова?

Волка ноги кормят и лучше всего бараньи.

Годы застоя. Надпись на самиздатовском сборнике: «При перепечатке ссылка обязательна».

В блокнот атеиста: «бога нет».

Благотворительный фонд в пользу учредителей.

Многие так и проживают свою жизнь никем не узнанными.

Одни мечтают о пути, усеянном розами, другие — об усеянном маком.

А ведь кто-то снимает пенки и со сливок общества.

Тот, кто пытается достучаться до других людей, может достукаться.

Семейный стаж мужчины можно определить по годовым кольцам на спиле рогов.

Современная попса — это песни протеста против русского языка.

Брак начинается с сожительства и заканчивается сосуществованием.

Самая большая ложь на свете называется женской косметикой.

Религия — вера. Атеизм — знание.

В жизни чего только нет и часто самого необходимого.

Заблудшие овцы быстро нагуливают вес.

Лишь Адам не ходил налево.

Нечистая совесть — страшные сны. Чистая — страшная жизнь.

Когда кругом одна ложь, иногда хочется другую.

Русские сказки обычно со страшным концом — все заканчивается свадьбой.

Заглотконтора.

Смело, товарищи, в ногу… Но лучше в голову, чтобы наверняка.

Кипел, кипел наш разум возмущенный… Так весь и выкипел.

Скупой и склеротик платят дважды.

Дело мастера — напиться.

Раньше экранизировали классику, теперь статьи уголовного кодекса.

Табличка: «По газонам не ходить. Мины».

И долго буду я любезен..?

Углупление рыночных отношений.

Кратк. — сестр. тал.

Почему часовые распространены среди мужчин, а месячные — среди женщин?

Телевизор потерянного поколения.

Экологическое: Чуден Днепр при тихой погоде. Да и пахнет от него чудно.

Брак — это когда двое людей, любящих себя, делают вид, что любят друг друга.

Подонок гуляет, казак молодой.

Горе от ума…, чести и совести нашей эпохи.

В прекрасной половине человечества встречаются и женщины.

Если мужчина не предохраняется, у него может завестись жена.

Жена — это наиболее прекрасная половина мужчины. Вдова — наиболее живучая.

Когда жена заводится, муж глохнет.

В прекрасные мгновенья главное не останавливать себя.

Чем хуже у человека вкус, тем лучше аппетит.

Сын полка мечтал о капитанской дочке.

Пиррова победа над собой.

Не все находится в руках человека. Многое в голове.

Что любовь окрыляет, многие женщины понимают после того, как «залетели».

В семье царили мир и согласие на развод.

Счастливый брак — это умение растягивать медовый месяц.

Вас обвели вокруг пальца? Чем не экскурсия.

Потребности человека часто зависят от кругозора.

Из двух зол обычно выбирают то, которое по средствам.

Сейчас такие цены, что любая свадьба оказывается золотой.

Как часто изюминка женщины — клубничка.

Если ваша жизнь серая, знайте — она мимикрирует под вас. Первопроходимец российского бизнеса.

Выдавать желаемое за действительность — типичный пример неравного брака.

Кадры решают все. И чаще всего кроссворды.

Цунами, торнадо, ураганы и смерчи… А кто посчитал, сколько человеческих жизней унесли сквозняки?!

Фигура высшего эпатажа.

Состояние больного стабилизировалось — он умер.

Талант контрабандиста не знал границ.

Шерше ля фа, ми, ре, до…

Первое упоминание о евреях на Руси мы находим в сказке о Чуде-юде. Дурак в пределах разумного.

Всех больше точек опоры у рожденных ползать.

Как часто наша сладкая жизнь заканчивается после криков «Горько!» Смерть — это праздник с пятаками на глазах.

Вот так вот ищешь правду, и тебя находят.

Как ни воспитывай детей, а получается от противного.

И все-таки люди с дурным глазом приносят меньше вреда, чем люди с дурной головой.

Не так зла любовь, как козлы, которых любят.

Помните, что у вас всегда есть шанс им не воспользоваться.

Когда в долгах, как в шелках, то и сам, как шелковый.

Морщины — это материализовавшееся неизгладимое впечатление от жизни.

Когда неприятности позади, жди удара в спину.

Кадры решают все и остаются за кадром.

Тактичный человек всегда подслеповат.

Женщина обводит мужчину вокруг пальца до тех пор, пока на пальце не появится обручальное кольцо.

Жена — это хранительница семейного очага напряженности.

В того, у кого по колено, влюбляются по уши.

Сидящие на мели первыми протягивают руку утопающим в роскоши. Говорить нужно правду, а не то, что думаешь.

Одних женщины любят ушами, других краем уха.

Единственную женщину лучше иметь во множественном числе.

Брак — источник детей. Особенно брак в презервативе.

Понос — это когда по-большому не ходят, а бегают.

Песня — когда слова кладут на музыку. Рэп — это когда на слова и музыку просто кладут.

Жизненный опыт еще называют пессимизмом.

Часы — это такая штука, с помощью которой мы опаздываем.

Ложь — это истина в первой инстанции.

Будьте осторожны! В жизни всегда есть место подвигу.

Как часто мы обманываем сами себя и нам верят.

Как быстро угловатые девушки превращаются в кругловатых баб!

В чрезвычайных ситуациях у нас в первую очередь спасают водку и детей.

Хорошее настроение — это компенсация за недостаток ума.

Я с оптимизмом гляжу в будущее. Вдвоем не так страшно.

Демократия — это когда того, кто тебя будет грабить, ты выбираешь сам.

У нас перепития событий обычно возникают после перепития.

Родители плохому не научат. Так что приходится учиться самому.

Профессиональный мудак.

Каждому своё: у одних стоит член, у других носки.

Киллер-застрельщик кап. соревнования.

Каждый мужчина мечтает, чтобы его пенису пришлось туго.

Если об этом не пишут в газетах, то это правда.

Одностишья

(Незаконченные стишки)

А с ней бы я пошел в ночное… А в карты мне везет. Вот проиграл жену… Ты так поела или в положении? Как незаметно мы заметно постарели… Ах, с кем мне переспать бы эту зиму? Как совместить приятное с полезным и в прицеле? И дослужившись так до рядового… Так, каждый день фиксируя обиды… Здоровье есть прелюдия к болезни. Он больше мамки любит свою папку. Как хорошо растет на даче геморрой! Лишь только полюбил, тут муж заходит. А на горячее гостям предложим чай. Накал страстей прошел, но тело расширялось. На вас пишу, чего же боле? А дети педагогике — помеха. Бывал я счастлив иногда и трезвый. Мой рейтинг не высок, но очень длинен… Тот киллер начал брать работу на дом. А трупы украшают поле брани. Как огрубел я среди женщин! А верность есть нагрузка к счастью брака. Вот так оденешь женщину глазами… Когда ограбят под покровом государства. Зачем вы, девочки, друг друга любите? Он плохо кончил — умер от оргазма. Жизнь коротка, но это длинная история… Когда жена войдет в привычку… Детей я зачинал на голом месте. Ты не стращай меня своим духовным миром! Вот так произойдешь от обезьяны… Как трудно мне хранить неверность мужу! Москва! Я узнаю твои ломбарды. А деньги для меня, как откровенье. Как неприятен аппетит гостей… А мы в запой как в плаванье уходим. Как умирать? Ведь никакого опыта. Как постепенно зубы удалились… Как тесен мир, особенно в паху. А дело мастера — напиться. О, как вампиры делают миньеты! Я как копейка берегу последний рубль. Как много посторонних среди близких! Гляжу в озера… «Синий» я. За деньги нам приходиться платить. Я счастлив с ней, но водка дорожает… Скорей бы спать. Побыть самим собою. Лежу я как-то раз под образами… Когда промочишь ноги или горло… Он не болел, но все-таки не выжил. Опять не вышло из меня работоголика. Такая дура, что не выставить, не вставить… Она по-своему красива и я, по-моему, красив. Он обосрался от приказа «К бою!» Бывает, что напьешься до склероза… Уж поседел. Когда же бес в ребро? Здоровья у меня всего на три больничных. Он медитировал и левою рукою… А все же жаль, что ничего не жаль мне! Теперь я даже Родине не изменяю… Нас часто предают. Последний раз земле. Ходил я на медведя, а после год «на утку»… Расслабься, парень, ты же на работе. Поесть бы щас из потребительской корзины. И никому, кроме налоговой, не нужен… Давай присядем у разбитого корыта. Всю жизнь бездействовал по обстановке. Весь день — деньской и ночь — ночную… Пел соловей и как накаркал… Я так измотан от «мотай отсюда». От целомудрия осталось половина… Когда возьмут за жопу годы… С боями вышел я из окружающей среды. Брожу всю жизнь, никак не выйду из народа. А жены не прощают нам свою измену. Профнепригодность мужа очевидна… А рогоносцы, он народ горячий… С тобой не доживу до старости бездетным. Ты — стрекоза. Я — муравей. Уж жду какую зиму… Ты извини, я думал секс на время. Как быстро тело стало телесами… Как часто нас судьба хранит под гнетом! Осень жизни. Опадают зубы… Он принял эту пулю близко к сердцу. Ты промолчала? Ну — ка повтори! И рейтинг их растет как метастазы. В тот вечер был я в апоплексическом ударе. А президенту нас из резидентов. Я очень умный, но со словорем. Секс не со мной? Какой разврат! Как целомудренны все женщины со мною… Недомогал, но все же домогался. Мультфильм смотрел и слезы навернулись. Пришел склероз, как избавленье… Полез на столб ради презренного металла. В обед слегка перекусил он карамелькой. И деньги есть и «воронок» к подъезду. А смерть со мной уже запанибрата… Потом на ней женился понемногу. И все же жизнь так отнимает время! Сыграй, шарманщик, что-нибудь из Шнитке… А по зубам не хочешь, стоматолог? О, женский бюст влечет меня с пеленок. Жена сбежала вместе с марафонцем. Загадочна и ноги буквой «икс». Ты огради, козел, меня от оскорблений! Пришла я девушкой на первое свиданье… Наш секс с тобой был спринт с одним фальстартом. Я — режиссер. Снимаю в Голливуде угол. Как выделяется твой орган выделенья! А дуракам везет. Я — исключенье. Ужель вся жизнь пройдет под фонограмму? Как за прополкой быстро пролетело лето! А он — герой не моего либидо. Возьмемся за руки, друзья! Я расскажу вам про армреслинг. Давай поженимся, пореже чтоб встречаться. Как нагло женщины ведут себя 8-го марта! Как много «челноков» и мало кто на веслах! На водку налегал, пока не лег совсем. Где денег взять на вредные привычки? А юбилеи — репетиция поминок… А если не умру, то без меня начните… Пусть спустит муж по лестнице пожарной… Но счастье есть лишь умирание желаний. Как исхудали наши тараканы… Когда поставят к стенке перед фактом… У нас бомжи, у них красивше — хиппи. На зоне он имел крутую тачку. Вредны запоры нам, хоть это очень круто. Хочу поздравить вас и вас же пожелать… Я жив — здоров. Врагу не пожелаю. Ты рот закрой — микробы залетают. В циничной форме предложил ей сердце. Сорвалась сделка с совестью. Обидно. Отмычка — это ключ к успеху! Зачем болеть мне? Я уже на группе… Раз с проституткой в клофелиновом угаре… Жена верна, но это из-за лени… Итак, она звалась виагрой… Еще не угасли желанья… где тут у вас туалет? Такие хари и все с харизмой. Да, ревновал меня к столбу. Да, Столб — это фамилия. А на сафари мы добыли утку. А человек доходит без доходов. Довольно вяло умирает для старушки. Ты не замай, варнак, мой имидж и харизму! А на мечту опять пришла мне похоронка. Жаль, счастье в браке разделить мне не с кем. А женщины лишь стимул размноженья. — Куда с лопатой прешься, как на праздник! О сад камней! Зачем ты в почках? Меня ты поцелуешь только в лоб. Дают подъемные таблетками «виагры». Продажа Родины? А НДС уплачен? Ты письма не пиши. Подробности посылкой. А ты опять рожаешь от другого… Я замужем всегда стесняюсь… Я не люблю, когда меня вперед ногами… Жил в шалаше с одною шалашовкой… А от «ерша» я становлюсь ершистым. Бикини я на ней и не заметил. Марина — ты тайна, покрытая м…раком

Цикл «Случай с Коржуевым»

Однажды Коржуев узнал, что смех продлевает жизнь. Больше анекдотов он никому не рассказывал.

Однажды на бале-маскараде к Коржуеву подошли двое в масках и отняли у него все деньги.

Однажды Коржуев побывал в стриптиз — баре и под легкую музыку пропил с себя всю одежду.

— Как у тебя с деньгами? — спросили Коржуева.

— С деньгами у меня хорошо. Вот без денег плохо — ответил Коржуев.

Коржуев любил пить за друзей. Придет бывало к друзьям, когда их нет дома, да и выпьет за них всю их водку.

Однажды Коржуев увидел на экскурсии церковь, построенную без единого гвоздя. «Все на шурупах»-, догадался Коржуев.

Однажды Коржуева спросили, сколько будет дважды два?

— Четыре, — и здесь не растерялся Коржуев.

Однажды Коржуев рассматривал порнографический журнал. «Ведь могут, могут, когда захотят», — подумал Коржуев.

Однажды Коржуев увидел в музее череп мамонта. «И так, братцы, мне вдруг захотелось борща с головизной», — делился потом он впечатлениями.

Однажды Коржуев встретил на улице тещу и не узнал ее. «Богатой будет», — расстроился Коржуев.

Коржуев в своей жизни построил дом, вырастил дерево и посадил сына. Однажды Коржуев весь в мыле скакал на лошади.

Кстати, Коржуев был пять раз женат и всегда очень удачно.

Однажды у Коржуева выросли крылья. «Это что-то новенькое, — подумал Коржуев, — а то все рога да рога».

Однажды Коржуев спал с женщиной и переспал ее.

Однажды Коржуев купил соковыжималку. «Давно березового сока не пил» — объяснил он.

Однажды Коржуев поймал на рыбалке золотую рыбку. «Зря я ее на зуб пробывал. Боялся, что фальшивая», — сокрушался потом Коржуев.

Однажды Коржуев отравился не свежей рыбой. «Цианистого калия не было», — объяснил Коржуев, когда его откачали.

Я на работе никогда не сплю, — с гордостью говорил Коржуев, — А в молодости я на работе не спал еще больше.

Мистика: стоило Коржуеву прочитать книгу о Робинзоне Крузо, как в пятницу к нему приехала теща.

Когда у Коржуева родился восьмой ребенок, он назвал его Могиканином. «Может последним будет». объяснил Коржуев.

Однажды Коржуев пошел в поликлинику. «Медицина бессильна» — понял он, когда ему и здесь не дали больничный.

Коржуев весной посадил 10 ведер картошки. Осенью выкопал 11.

Откуда взялось лишнее ведро картошки, Коржуев до сих пор не понял.

Однажды Коржуев попал на необитаемый остров. Он каждый день бросал в море бутылки с записками, в которых был сигнал SOS. Но каждое утро на катере к нему приплывал почтальон и говорил:

— А вам писем нет.

Однажды Коржуев так крепко отметил день Военно-Морского флота, что его штормило.

А я животных люблю, — признавался Коржуев, — особенно свинину.

Однажды Коржуев купил немецкую овчарку с родственниками в Германии и стал добиваться выезда.

В день выборов Коржуев долго голосовал, но его так никто и не подвез.

Однажды к Коржуеву подошла на улице лошадь и попросила закурить.

Нельзя, — сказал Коржуев, — Никотин — яд.

Ну хоть капельку! — взмолилась лошадь.

Коржуеву все советовали жениться, но он купил себе надувную женщину и продолжал тянуть резину.

Однажды Коржуев решил искупать жену в шампанском, но она никак не умещалась в бутылку.

Дети Коржуеву доставляли удовольствие только во время зачатия.

Однажды Коржуев разбил бутылку водки. После этого, чтобы с ним не случилось, он говорил «Бывало и хуже».

Коржуев всегда кидал окурки в урну. Вот и сегодня он пришел на избирательный участок.

На похоронах Коржуева было много народу. И у всех радостные лица.

Однажды Коржуева отправили на хлебоуборку. И так как он был электриком, то работал на току.

Однажды на голову Коржуева упал использованный презерватив. «Вот и летай после этого самолетами Аэрофлота» — подумал Коржуев.

У Коржуева жил попугай какаду. Но однажды на него упал кусок шифера. Теперь у Кожуева волнистый попугайчик.

Однажды собака Коржуева попала под трамвай.

Ну и как она? — спрашивали Коржуева.

Все нормально — отвечал Коржуев. — Спит без задних ног.

Однажды жена Коржуева отбилась от рук. От ног отбиться не сумела.

Однажды Коржуев бежал марафон. Пробежал он в общем неплохо, только тяжело переносилось длительное половое воздержание.

Однажды у Коржуева умер дедушка и ничего ему не завещал. Но Коржуев и тут оказался хитрее — он умер еще раньше.

В молодости Коржуев работал в цирке шпагоглотателем. «Там я язву желудка и заработал» — рассказывал Коржуев сыновьям.

Однажды Коржуев был в Италии и увидел Пизанскую башню. «И здесь тоже пьют», — с огорчением подумал Коржуев.

Однажды Коржуев перебежал дорогу черной кошке. Через полчаса кошку задавило машиной.

«И вообще я — противник всякого насилия, — любил говорить Коржуев, — а если кто не согласен с этим, то я ведь могу и по морде дать».

Однажды Коржуев пошел в лес за грибами, а там медведь. «Ну и как?» — спрашивали его потом. «A-а, чепуха, — отвечал Коржуев, — обделался легким испугом».

Все у меня как-то не так — говорил Коржуев — Завтрак в постели, секс на столе…

А какое у вас хобби? — спросили однажды Коржуева. «И как только догадались?» — удивлялся потом Коржуев.

Читал как-то Коржуев газету. Читал, читал, да так всю и прочитал.

Однажды Коржуев служил в армии и попал в больницу. Больше его к пушке близко не подпускали.

В 41-ом году Коржуев пошел добровольцем на фронт. А жил он во Владивостоке. Пока дошел, война и закончилась.

Однажды Коржуев попал в психбольницу. «Народ там нормальный, — после рассказывал он, — только главврач— псих».

Когда у Коржуева жена родила негритенка, он понял, что мавр сделал свое дело.

Однажды Коржуева укусила собака. «Ну, ты мне за это еще ответишь», — сказал Коржуев и стал учить собаку говорить.

Однажды Коржуев по дороге в город загнал двух лошадей. Вместе с телегой.

«А говорят, что плохо живем» — сказал Коржуев, когда в его моче обнаружили сахар.

2. Неоперившийся Пегас

(Стишки)

* * *

Человек из дома вышел, Но упал кирпич тут с крыши. И в чем кирпич тот обвинять? Он тоже вышел погулять.

* * *

В небесах и та не зря Занимается заря. А я лежу и маюсь — Ничем не занимаюсь.

Оленьке в день рождения.

Я просто вас желаю. Того и пожелаю. И парфюмеров бравых рать… Все вышли из «Шанели номер 5» Он женским чарам неподвластен, Устойчив, словно клей «момент». Король — буян бубновой масти. Поэт. Художник. Импотент.

* * *

Я назначу тебе свидание. В районе где-то девяти. Только ты смотри без опозданий! Куда тебе удобней не прийти?

* * *

А с женским полом робок я, стесняюсь. Где надо в глаз, я только матюкаюсь.

* * *

В даму с собачкой влюбился на юге, Но как всегда со мною незадачка. Льну к ней. Она с меня сдирает брюки… Увы, не дама, а ее собачка.

* * *

Оттого, что я с Севера что ли И всего лишь неделю на воле, Не дала ты мне при луне, Шаганэ, ты моя, Шаганэ… Ветер, ветер, ты могуч! Ты проветри мой онуч.

* * *

Нецензурное.

Он стоял в фуфайке ватной И с лопатою в руке. Говорил хоть непонятно, Но на русском языке.

* * *

Эпитафия туристу.

Есть такая рыба — пирания. Почему не сказали заранее?

* * *

Он целовал ее в уста И эрогенные места. Точнее в губы алые, А также в губы малые.

* * *

Два раза было счастье слаще морса: Когда женился. И когда развелся.

Хеопс.

Плакал он в голос, слезы не тая: И никто не узнает, где могилка моя!

* * *

Пузырь вдруг лопнул мыльный, Теперь кусаю локти. Я думал — у ней крылья, А оказалось, когти.

* * *

Ехал на ярмарку ухарь-купец, Доехал до таможни, тут ему п…ц!

* * *

Народ и партия едины! Вот присосалась-то, блядина…

* * *

А сутенер сказал, злобясь И глядя на клиента темя: Эй, кто тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!

* * *

Любимая пахнет Парижем, Своим любовником рыжим. И конским возбудителем как бы… (Четыре капли на ведро воды).

* * *

Ты «виагрой» меня не мучай И не спрашивай сколько мне лет…

* * *

А в вендиспансере допрашивали рьяно… Итак, она звалась Татьяной…?

Из японской поэзии.

Я столик заказал с женою в ресторане. Второй уж месяц жду, когда сколотят.

* * *

А бабы любят подлецов и тунеядцов… Пора, пора определяться.

* * *

Хоть и красива ты, вся из телес тугих, Тебя я не люблю. Но меньше, чем других.

* * *

Здоровья нет и липнут все болячки. То триппер, то вдруг белая горячка…

* * *

Быть может эпохи веленья, А может Запада тлетворные пути… Есть женщины в русских селеньях, Но девушки там не найти.

* * *

Ах, если бы не менингит, Ах, если бы удача, Ах, если б знал, где клад зарыт, То жизнь прошла б иначе.

* * *

Пусть на тебе природа отдыхает, Не смей, мой друг, природу хаять. Но это дело не спускай! В отместку тоже на природе отдыхай.

Ларисе.

Мне в этом мире ты одна нужна! Все думы о тебе и я уже на грани. Одна лишь ты, красива и нежна… Хотя, конечно, можно и деньгами.

* * *

Мы идем на маскарадный бал. Наряжусь я клоуном в беретике. А супругу мою, чтоб никто не узнал, Поведу туда без косметики.

* * *

Я думал, что брак наш будет иной, А не эта фигня. Все меньше кричишь подо мной И все больше кричишь на меня.

* * *

Все в мире исковеркано. Черные мазки. Висит самоубийца эмблемою тоски.

* * *

Не понять все ж мне времени бурного. Я — дурак. Но в пределах разумного.

* * *

А за стеною пир горой, Кому — то морду бьют там. Как не хватает мне порой Семейного уюта!

* * *

Пусть восхищением память увенчана, Посмертная слава — глупый момент. Все равно, что красивая женщина, Когда ты уже импотент.

* * *

Не жизнь — сплошное кровопийство. А так вы разве стали бы… Чем хорошо самоубийство? Не нужно придумывать алиби.

* * *

Года идут. Не те порывы. Все чаще «майна», реже «вира».

* * *

Ориентиры померкли. Евроофис, биде… Раньше каялись в церкви, а теперь в УВД.

* * *

Ах, ножки! И какая же милее? Та правая? Иль эта, что левее? Нет, обе хороши, как у богини Вздохнув, я выбираю между ними.

Марусе.

Пусть ноги кривые, в венах, Но все же глядишь сиреной. Я ж не Одиссей, Маруся. Ноги вверх! Сдаюся…

* * *

Мы жили по соседству, Встречались просто так… Беременность возникла Сама не знаю как.

* * *

И снова обращение к народу: Все как один! Сплотим ряды! Тогда пройдем легко огонь и воду И заживем… без света и воды. Жена должна быть суженной, Черт вас всех побери! Красивою снаружи, Беременной внутри.

* * *

Мысли на ветру.

Люблю я ветер! С ним мы братья. В душе рояль звучит и дудки. Готов часами наблюдать я, Как женщинам он поднимает юбки.

Женские ножки.

(Наблюдение)

Между первой и второй промежуток небольшой.

* * *

О, скольких я красавиц знал И просто дам приятных! Но все ж жене не изменял! Причем неоднократно.

* * *

Процесс в суде недолго длился. Вставало солнце. Я садился.

* * *

Кроха сын пришел к отцу И спросила кроха: Что такое хорошо, Если все так плохо?

* * *

Налицо интересные сдвиги. Изменяется жизнь на корню. И сегодня читающий книги, Увы, не читает меню.

* * *

Берясь за вилку, плачу я — Опять яичница — обед безбрачия.

* * *

С похмелья чертика увидя, Я испугался — стал как мел. Не знаю, был в каком я виде, Но чертик тоже побледнел.

В больнице.

Главврач мою умерил прыть: «Крепись, браток. Он будет жить».

* * *

В еде — и то не удивительно — Разделение естественное. Хлеб — это имя существительное, Сало — имя существенное.

* * *

Водка, стрессы, жизнь — дурдом, Комплексуем перманентно. Сексуальным большинством Скоро станут импотенты.

* * *

Ох и времечко нынче дошлое Что же в нем обрящем мы? Наследие проклятого прошлого — Проклятое настоящее.

* * *

Дыряв карман! Прощай, мои мечты. И тщетно кровь бушует в венах. У девушек небесной красоты Астрономические цены.

* * *

С женой мы в гипсе и не рады утру — Закралась опечатка в «Кама — сутру».

* * *

Бывало в жизни разно… Порой и без оргазма.

* * *

Эх, знать твои бы эрогенные места, А тут приходится с листа…

* * *

Прекрасна жизнь! Меня любя, Семья хранит, жена лелеет… Вот так я ловко разыграл себя Однажды утром первого апреля.

* * *

Я понял истину простую, Хотя по жизни идиот — Кто мыслит — только существует. Соображает кто — живет.

* * *

Как свекровь? Жива — здорова? Умерла в хорошем смысле слова.

* * *

Горю от страсти. Звезды как из лейки. Жарко обниму, хоть с виду хил… Любовь не только вздохи на скамейке, Но еще и выдохи.

* * *

Девичьи слезы капали в подушку. Наврал в три короба. Изобразил порыв. Потом уединился с ней в избушке. Потом сбежал подлец! Не заплатив.

* * *

Готовим похороны спешно. Кончина N прошла успешно. Убил кто-то деда лопатою. Арестованы все конопатые.

* * *

И всюду докука И быт наш неласков. Жизнь — сложная штука. Жаль только не «баксов».

* * *

И днем и в полночной мгле Я верю в тебя, мой милый. Мы оставим свой след на земле! Хоть в виде заросшей могилы.

* * *

Отстал от жизни друг мой Петя Лежит в гробу и тих и светел.

* * *

Снова май беспризорный! Лобзания средь первой зелени. Ах, весна! Эрогенная зона, Растянутая во времени.

* * *

Я милую узнаю по походке Одна нога и рваные колготки.

* * *

Финал у нас один. Без всяких «или». Что наша жизнь? Игра. Игра «на вылет».

* * *

У нас с женой три сына. Такая вот фигня. Два сына очень умных, а третий от меня.

* * *

А жизни богатейшая палитра У русских измеряется в поллитрах.

* * *

Ну нет, мы в этой жизни не мышонки. Пускай пуста мошна, зато полны мошонки.

* * *

Напился пьян и быть болезни. Ведь слышал я — кефир полезней.

* * *

Ну что так вдова завывает? Ну умер. Ну с кем не бывает.

* * *

Глянешь вокруг. Вот это кино! Впрочем, какое значение.

* * *

Жизнь — это объективное говно, Данное нам в ощущении.

* * *

Порядочный и честный, не предаст вовек. Как право, старомоден этот человек.

* * *

Шумит Арагва подо мною: Я изнасилованья не скрою!!!

* * *

Мой некролог из слез и из печали… Да что ж вы, гады, раньше — то молчали?

* * *

Перемены, как по лбу коленом. В тишине поплачу над собой. Раньше нравилась девушка в белом, А теперь я и сам «голубой».

* * *

А в сексе все просто. Я зря опасался. Упал и отжался. Упал и отжался.

* * *

Реклама водки.

Я волком вы выгрыз алкоголизм, К водке почтения нету. К любым чертям с матерями катись Любая водка, но эту…

Осенний дождь

Промок до нитки я под ним, Зато мой кашель стал сухим!

* * *

Весна и солнечный прибой. Шесть соток дачи. Геморрой.

* * *

Жизнь прожить не трудно, Если беспробудно…

* * *

Трудно жизнь понять и вникнуть, Но оставил опыт след. К одиночеству можно привыкнуть К людям — нет.

* * *

Педагогика. У меня есть мнение, Что сколько с ремнем не потей, В воспитании главное — терпение! И прежде всего детей.

* * *

Шеренга нищих. Похмеляются устало. Рубли считают на исходе дня. И в том строю есть промежуток малый, Быть может это— место для меня.

* * *

Непостоянно все. Вон даже доллар к йене… Года идут. Пора платить по факту. И сердце, что склонялося к измене, Увы, теперь склоняется к инфаркту.

* * *

Я моложавый и красивый. Но эта водка! Это пиво!

* * *

На свете все просто. Я так не играю. Увы, примитивен прекрасный пол. Ты — нищий, так женщины нос задирают. Есть деньги — они задирают подол.

* * *

От водки сразу раздвоилось зрение. Она подействовала молнией. Я помню чудное мгновенье, А больше ни хрена не помню я.

* * *

Сатира — она вроде клизм. Пишу при отсутствии дара. Так я отражаю жизнь, Вернее ее удары.

* * *

Дорога в церковь не моя дорога. И пускай я циник и свинья, Но почему я должен верить в бога, Если бог не верует в меня?

* * *

Чернобыль — ты горя обитель, Испытание духа… Ну здравствуй, местный житель! Голова, три уха.

* * *

Ты не один. Себе не лги. Есть связь с людьми — твои долги.

* * *

Живет моя отрада! Узнать бы только с кем.

О пищевых отравлениях.

Где стол был явств, Там гроб стоит.

* * *

Жена! Как много в этом звуке От артналета и «базуки»…

* * *

А на обед ни каши, ни рагу… Один желудок в собственном соку.

* * *

Нет, надо б жизнь прожить мне поиначе, А то лежу в гробу — никто не плачет.

* * *

Устал влачить несчастий вьюк, Но раз иду и вдруг удача! Упал на голову утюг И повезло…Был не горячий.

* * *

Готов поспорить лично. Кто Марксом искушен? Материя — вторична… Первичное — фасон.

* * *

Нищета. Небритость. Бледность. И мечта — хоть просто бедность.

* * *

Мечту мечтаю о Париже, Но винноводочный поближе.

* * *

Открыть, чтоб тайны мирозданья, Любите книгу, что источник знанья. А мне б попроще, без мудрых затей… Люблю я женщин — источник детей.

* * *

Наверное, я уже старый, Раз водку считаю отравой.

* * *

Опухло все. Наверно свинка. Не застегну уже ширинку.

* * *

Без любви твоей пропадаю я Уж конец мне скоро: Э, Ю, Я.

* * *

Наколка на руке гласила: «Клава», А на другой, что не забудет мать. И это, вдуматься, довольно здраво. Всегда есть перед сном, что почитать.

* * *

Всю жизнь я решаю проблему. Вопрос не доверить судьбе. Быть верным жене? Вот дилемма. Иль верным остаться себе?

* * *

В запоях, конечно, жутко, Но как светлы промежутки!

* * *

Весна. Любовь. В сей раз всерьез. Сосульки тают с крыши. Кричит в потемках паровоз — Он тоже самку ищет.

* * *

Куда не плюнь — везде порнуха! Какая гадость… Ну-ка, ну-ка… Я диск кручу. Вечерний звон. Как много дам приводит он.

* * *

Зла любовь. Душой скорбя, Полюбил я и себя. Банк закрыт. На дверях объявление: «Извините, у нас ограбление».

* * *

О, ухаживания сладкий дурман… Но есть люди другие в корне. Изнасилование — тоже роман, Правда, в очень стремительной форме.

* * *

В кармане пусто и весь актив Вчера начатый презерватив.

Стриптизерше Лене.

Я пью неделю. Ночь ли, день ли… Нам в этой жизни не сойтись с тобой никак. Ты в ресторане раздеваешься за деньги. Я раздеваюсь в вытрезвителе за так.

* * *

Да, группенсекс такая штука. Однажды лебедь, рак и щука…

* * *

«Человек!» — звучало гордо В ресторане. От пьяной морды.

* * *

У меня товарищ был, Но меня он позабыл. Вот такой товарищ. Умер, понимаешь.

Карты.

Мне не везло упорно. И на кону ботинки. Ведь карты были порно, А козыри — блондинки.

* * *

Пусть брак — волшебный сон, Но женщина — не крепость. Рогатый муж смешон. Муж без рогов — нелепость.

* * *

Платить придется алименты За те любви прекрасные моменты.

* * *

Элегия.

Пускай ты выпита другим И мне досталась, мне досталась Пустая ты. Но без щербин. За рубль сдам, а рубль — не малость.

* * *

Нет продыху, нет вздоху… Повстречал я Раю. Я от любви к ней сохну, Но не просыхаю.

* * *

Нас имеет и имеет… Хороша потенция! Алименты государства — перед смертью пенсия.

* * *

У женской у породы Уж так испокон. Пойми! Волк — санитар природы. Жена — санитар семьи.

* * *

Россия! Путь твой в тумане. И выползает сволочь. Вот пробил час испытаний! … На Сахалине полночь.

* * *

Мечты о славе, почестях, Но не везет, зараза! Да, награждали триппером. Медалью же ни разу.

Объяснительная.

Часы отстали. Я опоздал на работу. Накрылась премия, а может две. И вот пишу я шефу — идиоту О времени и о себе.

* * *

А жены делятся, между прочим, На жен, что верные и не очень. Мужья ж поделены все 100% На тех, что неверны и импотентов.

* * *

Я голой один раз видал Наташу. Один раз в бане, тысячу во сне. Кто говорит, что воздержание не страшно, Тот ничего не знает обо мне.

* * *

В ВУЗ не попасть без денежных вливаний, Любите деньги — источник знаний!

* * *

А пьют у нас невероятно — Лишь в дым Отечество нам сладко и приятно.

* * *

И вроде ведь только начали, А жизни осталась малость.

* * *

Пришла уж вторая молодость. Она же и первая старость.

* * *

Пионер — всем ребятам пример. Скаут — всем ребятам нокаут.

* * *

Ведь было что — то феерическое, А оказалось венерическое. Я думал, ты чиста морально, Но вышло как-то все анально.

Виагра.

Однажды в студеную зимнюю пору, Когда не в шутку занемог, Гляжу, поднимается медленно в гору И лучше выдумать не мог.

* * *

Похороны. Слезы. Алые цветы. Подожди немного. Отдохнешь и ты.

* * *

Поэма о Ленине.

Шла эстафета поколений, Но тут родился лысый Ленин. (далее 828 строк изъято цензурой)  Прогрессивный паралич… Так и умер наш Ильич.

* * *

О мужчинах.

Нежные взгляды и знаки внимания, После апатия — знак вынимания.

* * *

Когда за титьки не хватают, То мне чего — то не хватает.

* * *

Не пылит дорога, Не дрожат листы. Подожди немного, Зима скоро кончится.

* * *

Шумел камыш, деревья гнулись И не клевало с самого утра…

* * *

Однажды средь шумного бала Стоял я, разинув хлебало…

Доброму молодцу.

А с женщинами ты, гой еси, Не верь, не бойся и проси!

* * *

Когда — нибудь мой тесть сыграет в ящик. Всего лишь раз. Хотелось бы почаще.

* * *

Когда я ем — Я глух и нем. Когда я пью — Я дизелю.

Другу Коле.

Товарищ, верь! Взойдет она На Эверест, та альпинистка. Без мужа там она, одна, Ботинки жмут и путь не близкий. Но средь откосов и орлов, Клевавших печень Прометею, Без лишних матершиных слов. Она взойдет. Пот вытрет с шеи. Напишет краской где-нибудь, Что так, мол, так «Была здесь Маша» И вдруг поймет простую суть, Что на вершине очень страшно. И спустится она назад, Где бабья доля, варка, стирка, Зануда — муж и будней чад, Свекровь и дочка ее Ирка. Внизу уж ждут друзья толпой. Цветы, гостинцы, чахохбили… …Зачем она спустилась, Коль? Зря за нее с тобой мы пили.

* * *

Поэт писал стихи в квартире, Тренировался киллер в тире, Искал клиентов сутенер, Цыгане штопали шатер Еврей готовил документы, Любви счастливые моменты, Чабан в горах на склоне лет, Рука с наколкой: «Счастья нет», Рыдал у клумбы алкоголик — «Жизнь на Земле» — рекламный ролик.

* * *

Симптом № 1.

Хочу я стать диким зверем, Жить в чаще, а может в норе. Во всем полагаться на Брема И выть на луну в январе. Хочу я стать бабочкой — молью, Чтоб жить среди меха в тепле. Съесть чью — то дубленку с подбоем — Оставить свой след на земле. Хочу я стать розой на грядке, Пьянить ароматом людей, Чтоб юноша, грезя о гадком, Сорвал бы меня для блядей Хочу я стать птицею гордой Не знать земной суеты И, видя людские головы, Какать на них с высоты Наверное, я с приветом. Пора показаться врачу. Хочу стать всем сущим, при этом Самим быть собой не хочу.

* * *

Я теперь никому не верю, Да и мне не верит никто. Я печален, как озеро Неро, И нелеп, как пигмей в пальто. Только женщины воду мутят. То не дам, то опять не дам. И они не Орнелла Мути, Да и я не Жан Клод Ван — Дамм. Счастья мелки и страсти мелки. Мы живем другим на беду И летят об стену тарелки «Во семейном уютном кругу» Мне пиратским бы жить разбоем, Да беда, я в коленках слаб. И ползет таракан по обоям, Зная мой пофигистский нрав.

От первого лица.

Мое сегодня день рождения. Стара проблема: как же жить? С лица с не общим выраженьем Ведь воду, говорят, не пить. А скоро старость и болезни, А скоро яма метр на два. И жизнь становится все пресней, Кружит с похмелья голова. Я день и ночь не различаю, Пишу стихи и этим горд И часто с грустью отмечаю — Все меньше лиц, все больше морд. И я иду в печали светлой Среди чуть выпавших снегов. И слышу за спиной нередко «Вот это морда у него!»

* * *

Я сидел в ресторане «Колос» И задумчиво грыз мосол. Ты взглянула, откинув волосы, И сказала: «Что смотришь, козел?» И мосол мне тут стал невкусен, Сердцу больно стучаться в груди. Я влюбился, как мальчик безусый. Не измерить моей любви. Эти губы и этот носик, В тонких пальцах дымится «Опал». Так идет ей прическа «под ослика» — Я со стула чуть не упал. Я же это не просто на ночь. Я до гроба. Я очень всерьез. За такую как ты за дамочку Жизнь отдать для меня не вопрос. Я уверен, меня ты приветишь И полюбишь, любовь ведь зла. Мы поженимся. Будут дети… И ответишь тогда за козла. Цыганка мне гадала по ромашке И нагадала гадостей букет. Задавлен буду, мол, малолитражкой, Жить буду нищим с корочкой в обед. Что женщины в упор меня не любят, Что и друзья не выдержат, уйдут. Ни у кого на сердце не убудет, Когда меня к могилке понесут. Не верю я цыганке той проклятой! Ромашке верю, а цыганке нет. Я шел домой веселый, злой, поддатый. Меня ждала там корка на обед.

Песнь о сале.

Люблю я сало странною любовью. Ее не победит рассудок мой Ах, сало, с чесночком да солью Приносит мне и счастье и покой. Вот я поел и сытая отрыжка Сорвалась с уст. А вот еще одна… За центнер вес мой и уже одышка Всегда со мной, как верная жена. О, Сало, ты одна моя отрада! Тобой затмятся гречка с колбасой. Блаженству белому душа смиренно рада. Все за тебя. Лишь был бы шмат большой. Я с придыханьем говорю о сале. Хохлы и те его боготворят И словно в душу иноверцы мне насрали Тем, что от сала нос свой воротят. ….А вечером, когда уже стемнеет, Когда на небе месяца топор, Ищу я деву, что нежней лилеи, Чтоб завести с ней сальный разговор…

Оглавление

Светлые аллеи

  Возвращение к истокам

  Телевизор сломался

  Весёленькое дело

  Слеза комсомолки

  Ностальжи

  О, спорт!

  Анджело

  Самый красивый

  Больная тема

  Убить старушку

  Курослепов

  Деловой человек

  Лёгкая измена

  Дома

  Чёрная кошка

  Чунга-чанга

  Удачи

  Письмецо из осени

  Здоровый образ жизни

  Автобусное знакомство

  Рудольф

  Тестирование

  Светлые аллеи

  Охотник Михей

  Карточный домик

  История любви

  Первый блин

  Эпистолярии

  Модное течение

  Театральная история

  Девица

  Нищий

  Культпоход в театр

  Пасха

  Шутка

  По логике экстаза

  Рассказ, присланный «самотёком»

  Хеппи-энд

  Плохо о хорошем или хорошо о плохом

  Соседка

  Тёмная сторона медали

  Объявление

  Развели у дороги костёр…

  Главное-спокойствие!

  Совет да любовь

  Приворот

  Председатель

  Спился

  Антишумахер

  Вот так

  Одиночество навсегда

  В дверь позвонили

  Ангелы

  Бешенный

  Рассказ вокзального незнакомца

  Свидание

  Маньяк

  Про Крючкова

  Жизнь на двух страницах

  Тетрадь

  Свадьба

  Синий чулок

  Ноги

  Разговорчик

  Студентка

  Мясорубка

  Формула успеха сегодня

  Вровень с эпохой

  Марья Захаровна

  В завязке

  Встреча

  Охотничья рапсодия

  Как Свекловичный за счастьем ходил

  Будем здоровы!

  Не путать!

  Парень из нашего города

  Новогоднее

  Итак, они звались Татьяной

  Книжный вопрос

  Апрельские тезисы

  Про Олега Фомича

  Дело всей жизни

Перышки у птички

  1. Афоризмы

    Одностишья

    Цикл «Случай с Коржуевым»

  2. Неоперившийся Пегас Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg