«Флагелляция в светской жизни»

Флагелляция в светской жизни (fb2) - Флагелляция в светской жизни 2521K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Автор Неизвестен -- Семейные отношения, секс

КНИГА

ДИСЦИПЛИНА

И

ЭРОТИКА

Оглавление

Бархатные губы 5

Бетти 19

Внутренняя дисциплина 26

Возвращение шефа 29

Воспитание девочек 38

Воспитание Елены 40

Воспоминания из детства. 1981 год 57

Девочка и щётка для волос 61

День свадьбы 65

Депрессия 76

Защита диплома 93

И девочки тоже… 98

Игра по настоящему 108

Игра 114

ИСПОВЕДЬ ИДЕАЛЬНОГО МУЖА 119

ИСПОВЕДЬ 124

История мазохистки 132

Кнут и пряник 136

Командировка 141

Комната под лестницей 150

Лайза 161

Леночка 172

Марина Сергеевна 178

Месть жены 183

Мой папа 186

На поиски приключений. 191

Наутро после 198

Наказание 203

Одноклассница 210

Озеро 214

Первая порка в 19лет 222

Первая порка Дашки 225

Письмо 230

Пока меня не будет 233

Порка на двоих 242

Порка от сестры 260

После уроков 262

Потерянный клиент 268

Преступление и наказание 274

ГЛАВА I 276

ГЛАВА II 279

ГЛАВА III 282

ГЛАВА IV 283

ГЛАВА V 285

ПОЧТИ КОНЕЦ 288

Приложитесь в пределах 289

Происшествие в Спанкленде 296

Пуританка 304

Рассказ первокурсницы 314

Романтический ужин 323

Своя игра 331

Сделка 340

Семейная щётка для волос 345

Сигареты = Порка 351

Сон в летнюю ночь … 353

Специфика супружеской жизни 361

Строгая Алиса 378

Студенты 382

Урок для учительницы 395

УТРЕННЕЕ ПРОБУЖДЕНИЕ 418

Чаепитие 426

Чего хочет женщина 434

Шлёпка дочери за двойки 437

Юлия Игоревна 441

Вопрос расстановки приоритетов 449

Вопрос расстановки приоритетов (часть 2) 469

Дисциплинатор (сеанс воспитания на дому) 491

Дисциплинатор (история вторая) 497

Жестокие игры 504

Жестокие игры (часть 2) 520

Прерванное наказание 525

(продолжение рассказа «Прерванное наказание») 533

Воспитание лентяя 550

Воспитательница 558

Воспоминание молодожёнов о порке в детстве 562

Корпоративное воспитание 569

Майк получает урок 580

Мама принимает меры! 591

Порка за подглядывание 604

Порка кузины 611

Порка любимой в субботу 615

Порка мамой подруги 622

Порка на ночь 631

Порка подругой семьи 634

Порка при свидетелях 637

Порка ремнём или как меня наказывала мама 642

Порка секретарши 647

Прыгалки 656

Рука судьбы 665

Справедливое наказание 676

Удовольствие от порки 684

История Нины 691

Остров мен или порка на острове. 722

Бархатные губы

Во время непродолжительного отдыха, русская принцесса по настоянию всего собравшегося общества рассказала, каким именно образом она испытала на себе впервые действенность стимулирующего средства, преодолевающего холодность чувств, а также приятные последствия первого же применения розги к ее заду. Поскольку вся компания великолепно понимала французский, а принцесса владела им в совершенстве, пояснения давались ею именно на этом языке.

Образование я завершила в Англии, — начала она, — куда мои родители, занимавшие видное положение в мире дипломатии, привезли меня в возрасте пятнадцати лет. Тотчас же по прибытии меня вверили попечению миссис Траскотт, руководившей в Лондоне школой-пансионом для молодых девиц, где я быстро подружилась с юными английскими мисс, давно постигшими сладость интимного общения между девушками. Одна из них, мисс Блонд, не раз уединяясь со мной и пытаясь испробовать на мне все очаровательнейшие приемы контакта, так и не достигла успеха, с величайшим удивлением столкнувшись с моей холодностью и полным отсутствием реакции на столь интимные ласки. В пансионе было принято наказывать за мелкие проступки шлепками, а за более серьезные — сечением розгами, которому обязательно должно было предшествовать подготовительное наказание руками, производившееся миссис Траскотт с величайшей суровостью. В один прекрасный день, а это случилось через два месяца после моего приезда, нас с мисс Блонд застали, и начальница приговорила к наказанию розгами у себя в комнате. Нас проводили туда после вечерних классов; на случай сопротивления со стороны провинившихся начальнице оказывали содействие две помощницы, весьма сильные и крепкие вследствие своего возраста.

Мисс Блонд оказалась первой из нас, кем занялась миссис Траскотт. Она положила девушку поперек колен и со всей строгостью звучно отшлепала по обнаженному заду, да так, что кожа по всей поверхности ягодиц стала красной. После этого, связав девушке руки, она велела одной из помощниц поставить ее на ноги и чуть-чуть пригнуть, другая же взяла ее за ноги, а начальница отвесила ей три дюжины ударов розгой. Девушка взвыла уже на первом ударе, задергалась всем телом и стала крутить ягодицами, словно одержимая. Но посреди наказания, с каждым ударом становившимся все более и более суровым, она вдруг затихла, и мне даже показалось, что она сжимала и разжимала ягодицы точно так же, как тогда, когда я пальцем отвечала на ее ласки и наблюдала за тем, как живо на это реагировала она в отличие от меня. И когда порция была выдана сполна, кожа у девушки была такой же красной, как мундир английских конных гвардейцев. Ее отпустили, и теперь ее место должна была занять я.

Несмотря на оказываемое мною сопротивление миссис Траскотт при содействии обеих помощниц все же сумела уложить меня поперек колен; и несмотря на то что я отбивалась как могла, помощницы стянули с меня панталоны и закатали рубашку, тем самым открыв мой зад и любезно предоставив его начальнице, которая крепкой и сильной рукой стала наносить по нему весомые удары, приговаривая по ходу наказания.

"Шлеп-шлеп, — звукоподражательно замечала она, — я заставлю вас позабыть про дурное, отучу вас шалить, шлеп-шлеп, вам надолго запомнится столь целебное наказание!" Шлепки становились вое более и более крепкими, я терпела адские муки, кожа горела, и мне даже показалось, что она вот-вот лопнет под ударами жестоких пальцев, и вдобавок, думала я, это еще не все: если я выдержу эту пытку, без сомнения, это всего лишь начало. А когда начальница устала шлепать меня, помощницы связали мне руки за спиной и уложили лицом вниз на софу, обнаженную от затылка до подвязок; одна из помощниц зажала меня ногами, усевшись на поясницу, точно мужчина в седло, другая схватила меня за ноги, а миссис Траскотт взялась за розги, предупредив, что то, что я выдержала, — всего лишь цветочки по сравнению с тем, что меня еще ждет.

И действительно, первый же удар розги, со свистом опустившейся на мои ягодицы, заставил меня громко вскрикнуть от боли; после второго мне показалось, что с меня сдирают кожу, и я бешено задергалась на диване и взвыла; безжалостный палач считал удары и опускал розгу медленно, но со все большей силой, исторгая из меня душераздирающие вопли; я испытывала муки ада, а наказывавшая меня женщина- монстр еще и приговаривала "Ух" при каждом ударе, вложив в это всю свою ярость; с каждым ударом боль становилась все нестерпимее, и мне даже показалось, что розга кромсает меня на части. Мне было до того страшно, что мой вой перекрывал свист рассекающей воздух розги. Но вот где-то в середине наказания, несмотря на то, что розга ложилась на меня самым безжалостным образом, боль начала слабеть; к тому же огонь, обжигавший иссеченную кожу, стал проникать внутрь, спускаться вниз, и в конце концов я ощутила его спереди, куда не доставала розга, но где мисс Блонд так часто действовала язычком и пальчиком, а я не могла как следует этого оценить, а сейчас низ живота охватил сладкий жар, перешедший в несказанное наслаждение, и я почувствовала, как эти места залила влага; и когда фурия уже кончала наносить мне третью дюжину ударов, я погрузилась в океан страсти и пожалела, что не совершила второго проступка, который бы заставил мстительные розги начать все сначала.

Как только я в тот же самый вечер вновь увиделась с мисс Блонд, я рассказала ей о своих ощущениях. Девушка даже посмеялась, узнав о том, что для меня это было новым и неожиданным, и, рискуя тем, что нас опять могут застать и ягодицы каждой из нас станут объектом гнева миссис Траскотт, она отвела меня в укромный утолок, где попыталась в очередной раз воздействовать на меня при помощи тех самых приемов, которые прежде оказывались безуспешными, и на этот раз результат превзошел все ожидания.

Получилось так, что довольно долго мне не приходилось встречаться с розгой, и я опять мало-помалу возвращалась к прежней холодной бесчувственности, так что мисс Блонд напрасно старалась оживить меня, ибо все ее усилия оказывались тщетными, а возможности — исчерпанными. Но как-то раз я совершила серьезный проступок, и меня опять повели сечь, и вот после наказания руками при первых же ударах розги я вдруг ощутила те же приятные наплывы сладострастия, что и в тот раз, и через полчаса увидевшись с мисс Блонд, я вновь предалась наслаждению.

Когда позднее я вернулась в свою страну, получила возможность осознать, что для нашего холодного северного темперамента требуются возбуждающие средства. Наилучшее и наиболее эффективное из них, поскольку не приносит ни малейшего вреда здоровью и не оставляет после себя ни малейших следов и физических нарушений, если применяется с толком и умом, — это розга.

"Кстати, — проговорила она под конец, — можете убедиться сами",

Произнеся эти слова, она повернулась к нам прекрасным белым задом, где, несмотря на основательную и совсем недавнюю порку, не осталось ни малейших следов воздействия…

На следующий день мисс Пируэт прибыла первой, привезя с собой обернутую в шелк связку березовых розог, заявив нам, что намеревается проверить действие возбуждающего средства, о котором нам поведала русская принцесса. Вскоре приехали и две остальные, имея при себе точно по предварительному сговору пучки розог, ибо они тоже решили произвести испытание расхваленного стимулятора. Принцесса, видя, что они настроены всерьез, взяла слово, чтобы дать им совет.

— Чтобы розга, — предупредила она, — даже при строгом ее применении не портила кожу, следует предварительно производить наказание руками; тогда зад, разогретый подобными манипуляциями, в большей степени подготовлен к розге, и она не будет рвать обработанные при помощи рук кожные покровы, конечно, если порка, сколь бы крепкой она ни была, будет производиться разумно.

Кончита и Долорес разделись. Долорес улеглась в постель на спину, Кончита в обратной позе легла сверху, и таким образом щели каждой из них были подставлены языкам друг друга, причем Кончита выставила поверх лица Долорес свой широкий бархатистый зад, так что могучие и округлые ягодицы расположились наиудобнейшим способом для порки. На меня возложили обязанность подготовить к ней прекрасные полушария при помощи рук; я приблизился с занесенной для удара рукой и, как только оказался рядом с великолепным задом, приступил к серии шлепков, поначалу слабых, почти не оставляющих следов на теле, потом более крепких, когда пальцы стали прочерчивать розовые линии; наконец ряд сильных ударов окрасил обработанную подобным образом кожу в красный цвет, вдобавок шлепки громко резонировали.

И когда кожа побагровела и вздулась, я уступил свое место принцессе и та взялась за розгу, поначалу применяя ее с умеренностью, ритмично, производя больше шума, чем боли, кладя удары вразброс, но затем стала сечь построже. Исчерченные красными полосами ягодицы затрепетали; наконец, когда посыпались более сильные, более режущие удары, зад стал резче подпрыгивать вверх-вниз над самым лицом Долорес; та же обняла зад Кончиты руками, чтобы придерживать щель на уровне губ, из-под которых высовывался розоватый язычок, наполовину погружавшийся в отверстие, где он обрабатывал клитор и облизывал алые губки приотворенного грота. Принцесса обрушила розгу на пышные полушария, которые, извиваясь в сладких мучениях, то подпрыгивали, то раздвигались, то сжимались, возбужденно трепетали, тем самым показывая, что храм любви охвачен радостью. Тут исполнительница прекратила наносить удары; сжавшиеся ягодицы какое-то время призывно покачивались и наконец раздвинулись, демонстрируя в самом низу широко открывшейся промежности маленькую карамельку.

Когда же было решено разъединить подруг, Долорес, поскольку не довела дело до конца, настояла на том, чтобы ей дали возможность продолжать, и ее язычок, так и не покинувший приюта наслаждения, возобновил, охваченный безумным порывом, свои сладострастные прогулки. Я скользнул в постель, чтобы дотронуться пальцами до раскрасневшейся плоти, а затем приложил губы к маленькой черной точечке; ягодицы буквально пылали, и когда мой язык проник внутрь крошечного отверстия и занялся его обработкой, вход туда напоминал дверцу печи, чуть ли не обжегшей мне губы, и вот обе девчонки задергались и затрепетали, повергнутые в бездну безумного наслаждения; причем Кончита — вторично, давая тем самым наглядное доказательство действенности стимулирующего средства.

Теперь настала очередь Долорес попробовать розгу. Раздевшаяся мисс Пируэт уложила Долорес на край постели лицом вниз, оставив ноги на полу, так что она очутилась в согнутом положении, выставив свои могучие полушария, словно два полумесяца, и теперь мне предстояло выдать ей три дюжины звучных шлепков, а когда раскрасневшийся от моих прикосновений зад был уже готов к применению розги, мисс Пируэт улеглась на постель, причем поперек, скользнула под Долорес, остававшуюся в прежнем положении; однако зад при этом несколько приподнялся, ноги более не опирались о пол, а просто свисали с постели. Баядерка обвила зад рукой, чтобы он не прыгал у нее перед ртом, а когда она начала возносить молитвы в храме, Софи, которой было доверено применять весь этот день розги, устроилась позади полушарий и начала действовать. От первых десяти ударов Долорес даже не поморщилась, несмотря на то, что наказание осуществлялось весьма сурово; но уже с одиннадцатого удара ягодицы начали подергиваться, а потом и подпрыгивать от более резких и безжалостных прикосновений; ягодичные мускулы приводили в движение ноги, и Долорес непроизвольно начинала ими дрыгать в воздухе всякий раз, как только розга со свистом ударяла зад, подскакивавший при каждом ударе; и, вся трепеща, она оказывала гроту мисс Пируэт те же услуги, какие получал ее собственный.

А когда полушария покраснели и опухли, принцесса, догадавшись, что приближается момент, когда удары розог станут ненужными и видя, как конвульсивно подергиваются полушария, поскольку розга сделала свое дело, отбросила инструмент, встала на колени подле разгоряченного зада и начала оказывать ему самые нежные знаки внимания, чем сделала наслаждение еще более острым.

Теперь лечь под розги предстояло мисс Пируэт. И вот девушке, которая была еще в полузабытьи, помогли встать, и она повела меня к креслу, а за нею проследовала вся компания; когда я уселся, она улеглась поперек колен, подставив мне под правую руку свой прекрасный зад и попросив действовать безо всякой пощады. Идя навстречу ее желаниям, я устроил ей суровую порку, шлепая крепкой и сильной рукой, при этом систематически ударяя два раза подряд по одному и тому же месту; а когда ее ягодицы были готовы для розги, она поднялась, сверкая глазами от сладострастия, протянула руку к моей ширинке и достала оттуда моего разъяренного мэтра Жака, которым тотчас же решила закусить. Я приспустил штаны, уселся в кресле поудобнее и стал ждать, что будет дальше. Девушка же прыгнула мне на колени, ввела в себя вертел и расселась у меня на ляжках, загнав машину как можно глубже и неподвижно застыв поверх моего жезла.

С розгами в руках Софи стала охаживать ими выставленный крупный зад, но на него, казалось, не действовали даже самые сильные удары, и девушка никак на них не реагировала. Я все время ждал, когда же она начнет скакать и подпрыгивать, но девушка оставалась неподвижной, она словно приклеилась к моему колу. Наконец я почувствовал, что она, похоже, пробудилась; но, вместо того чтобы начать ездить по члену, она стала тереться о мои ляжки, обнимая член в вагине, отчего он то стягивался, то увеличивался в размерах по мере того, как на ягодицы обрушивался очередной удар; принцесса начала сечь вдвое сильнее, инструмент со с свистом опускался на нежную кожу, производя звук словно при ушибе; девушка же продолжала ерзать, перемещаясь по горизонтали, и это движение, почти незаметное для постороннего глаза, оказалось весьма сладостным для моего взятого в плен приапа. Слившись со мной губами, мисс Пируэт покусывала мои губы почти до крови, в то время как под ударами розги, рассекающей ягодицы, ее пульсирующая вагина высасывала из моего дротика все до последней капли, так и не выпуская его из объятий.

Пламя, разожженное принцессой, ярко пылало, и было ясно, что стимулирующее средство более не требуется. Для зрительниц столь соблазнительная картина бурных страстей была весьма поучительна, так что они тотчас же возжаждали испробовать на себе сладость телесных наказаний. Все мигом разделись. Лола, Мина и Лизон растянулись на ковре рядом друге другом, подложив под голову подушку. Бланш, Агнесс и Мерседес улеглись на трех служанках в обратной позиции, чтобы и те и другие смогли взаимно доставить радость при помощи языка, причем у устроившихся сверху прелестные зады расположились по одной линии; Кончита, Долорес и Софи уселись верхом на трех подружек лицом к полушариям, пристроив щель на пояс, так что ягодицы находились у них перед глазами и в пределах досягаемости. Сечение эти трое производили правой рукой, и весьма сильно.

Мисс Пируэт поставила кресло лицом к этим группам и попросила меня туда сесть; затем она подвела ко мне белокурую Сесиль и уложила поперек колен так, что она перегнулась и выставила зад; затем мисс Пируэт сама просунулась мне под ноги и принялась за пушистую кошечку девушки: вытянула шею, выставила вперед губы, высунула язык и стала им действовать наилучшим образом, в то время как я сильно шлепал Сесиль. Я трудился над широким, полным девичьим задом, но, похоже, ей это пришлось не по вкусу, ибо с первых же ударов она громко взвыла. Одновременно три мастерицы порки, к которым я был обращен лицом, завершили подготовительную стадию и перешли от ладоней к розге, которая резко и грубо стала ложиться на нежные покрасневшие тела, что отвлекало мое внимание и от чего зад Сесиль только выиграл, ибо, вместо того чтобы наносить удары, моя рука стала его гладить; так что я совершенно забылся, наблюдая за приятными подергиваниями этих трех сурово наказываемых задов, которые то подпрыгивали, то раздвигались, то сжимались, то подрагивали, те же, кто производил порку, сладострастно ерзали по пояснице наказываемых и нежно терлись, подобно мартовским кошкам, что предвещало свидание с Цитерой. Во исполнение распоряжения мисс Пируэт, заметивши, что я весьма снисходительно обращаюсь с задом Сесиль, я вновь принялся наносить увесистые удары по прелестным ягодицам девушки, которая опять жалобно завыла; я настолько вошел во вкус, что мои удары становились полновеснее, крепче, сильнее, кожа стала опухать, обжигая мне пальцы в момент соприкосновения с нею. По группам, расположившимся передо мной, прошла дрожь, исполнительницы подались вперед, положив руки на пылающую кожу подрумяненных ягодиц, и стали яростно тереться о поясницы своих скакунов, возведя глаза вверх, стиснув зубы, дрожа всей грудью и раскачивая розовые соски. Сесиль умолкла и наравне с ними погрузилась в наслаждение, я же перестал ее шлепать и с трудом ввел указательный палец в сжавшееся отверстие.

Тут группы разъединились; верхние и нижние поменялись местами, а специалистки порки уселись верхом на новеньких и занялись тем, что превращали в розовые три лилейно-белые округлости, принадлежавшие Лизон, Лоле и Мине. Мисс Пируэт заняла у меня на коленях то место, что прежде занимала Сесиль, и попросила как следует выдубить ей кожу, а блондинку — .полакомиться ее бутончиком. "Клик-клак", — послышались глухие звуки ударов, ритмично и шумно опускающихся на нежную кожу; я не щажу мисс Пируэт, ибо, следуя буквально ее рекомендациям, похоже, действую так, что каждый с силой отвешиваемый мною удар как будто раздавливает и разминает кожу, однако она, еще горячая после предыдущего наказания, упруго сопротивляется ударам и возвращается на место, точно резиновый мячик.

Три мастерицы, взявшись за розги, начинают обрабатывать уже покрасневшие места; розги опускаются ритмично, со звучным "флик-флак", сами же исполнительницы сладострастно раскачиваются поверх оседланных поясниц. А Сесиль совершает чудеса в храме любви, ибо вскоре мисс Пируэт заливают волны наслаждения, и она, опередив наших визави, оказывается в объятиях Цитеры.

Когда же она встала на ноги, то заметила, что вся остальная компания пока что находится еще на полпути к намеченной цели. Тогда она повернулась ко мне, увидела, что мой приап в состоянии полнейшей готовности, тотчас же прыгнула ко мне не колени, мигом уселась на него и заскакала, точно одержимая. Затем под предлогом, что не видит зрелища, разворачивающегося за спиной, спрыгнула с седла, развернулась, наклонилась вперед, повернувшись ко мне ягодицами, и жестом предложила взять ее сзади. Нагнувшись к ней, я ввел член в податливую ватину, увлажненную росой, только что ее залившей, и толчком загнал его на полную длину; иногда мой живот стал тереться о ее пылающий зад, я устремился в мир наслаждений и стал действовать с невероятным усердием, опустив голову ей на плечи, чтобы не упустить ничего из разворачивавшихся передо мной живых картин, так и не кончавшихся, ибо девушкам под занавес вдруг захотелось начать по второму разу.

Воодушевленная Сесиль рывком опустилась на колени перед мисс Пируэт и запустила язычок в то самое укромное местечко, которое уже целиком и полностью занял мой огромный инструмент; но каким-то чудом ей удалось туда прокрасться, и на нас нахлынули сладчайшие ощущения от нежнейшего прикосновения ласкающего бархата, одновременно скользящего и по клитору, и по моему жезлу. И мы быстро при его содействии попали на встречу с Цитерой, опередив как минетчиц, так и их истязательниц, все еще размахивавших розгами, погрузившись в океан сладострастия; но вот и они отбросили инструменты в сторону, чтобы без помех отдаться страсти и бешено потереться бедрами, возбужденные сладострастными прикосновениями.

— А до меня очередь все никак не доходит, — проговорила охваченная любовным безумием принцесса, протягивая мне розги. — Посмотрим, пошли ли вам мои уроки впрок! Тогда в полном соответствии с ранее высказанными ею рекомендациями я поставил ее на колени сбоку от кресла, перегнул через подлокотник с таким расчетом, чтобы голова ее уткнулась лицом в сиденье, а прекрасный белоснежный зад оказался передо мной так, чтобы я смог удобно и крепко ее отшлепать. Каждый удар, нанесенный раскрытой ладонью, вдавливался в тело, ни единый уголочек которого не остался у меня без внимания, вся кожа раскраснелась, обжигая мне пальцы, когда я проверял степень ее готовности. А когда обработка рукой завершилась, девушка встала под специально приспущенную трапецию, оперлась руками о перекладину, тем самым приподняв все свои прелести и продемонстрировав великолепные, полные и округлые полушария прелестного карминового оттенка.

Десять девчонок встали перед нею, смешавшись в кучу, и заспорили, кто из них займется ее прелестями и как; в результате две легли на ковер и стали вылизывать ей ступни, еще две забегали губами и язычком по ногам до колен, еще две — от колен и по всей длине ляжек; в центре группы на колени встала Мерседес, чтобы обслуживать грот любви, погрузив нос в гущу руна; а две андалузки встали по бокам, поочередно посасывая обе груди и меняясь ролями. Мисс Пируэт прыгнула на ту же трапецию и, закрепившись коленями, повисла вниз головой, прильнув губами к губам принцессы; а пока десять тружениц на совесть обрабатывали ниву любви каждая на своей делянке, я приложился розгой к прекрасному пурпурному заду, который лишь дернулся при первом ударе и стал бешено извиваться уже на десятом; тут я прервал порку в стал целовать божественные полушария, а потом влез языком меж ягодиц и стал массировать вход, так что девушка обезумела от страсти и предалась любовной дрожи.

— Еще, еще! — громко потребовала девушка, которую явно не устраивал столь быстрый исход дела.

Тогда я снова встал во весь рост и, пустив в ход розгу, продолжил суровое наказание по огромному подрумяненному заду, во время которого десять охваченных страстью девушек любовно трудились по всей длине тела принцессы, с ног до головы. А мисс Пируэт, несмотря на неудобную позу, жаркими ласками распаляла зацелованные взасос губы. Ягодицы же продолжали самым непосредственным и приятным образом реагировать на розгу, и каждый удар, прочерчивающий очередную красную линию, заставлял их то подпрыгивать, то раздвигаться, то сжиматься, то приподниматься, то резко опускаться. Все это вынуждало меня принять одно-единственное немедленное решение. Мэтр Жак был в бешенстве; мне даже показалось, что обычнейшего прикосновения к разгоряченным ягодицам было достаточно, чтобы вызвать у него слезы любви. Передо мной стоял выбор: член или розга, само собой, мне хотелось довести сечение до конца, но в итоге я отбросил в сторону инструмент наказания и подошел с вставшим членом к разгоряченному заду, раздвинул ягодицы, обжигавшие мне пальцы, и нагнулся, чтобы при помощи языка увлажнить края отверстия; затем я приподнялся и приблизился к отверстию, намереваясь самым решительным образом им заняться. Мисс Пируэт, наблюдавшая с высоты за всем происходящим, спрыгнула на пол и решила мне помочь; и когда благодаря ее содействию я занял соответствующее место, она, словно кошка, снова забралась на трапецию и, приняв заведомо неудобную позу, вновь приступила к трудам на ниве сладострастия. Страсть, с которой я действовал в столь уединенном местечке, и огонь, который охватил его окрестности, воздействовали сталь решительным образом на мэтра Жака, что он поторопился воспользоваться столь горящим пленом ради скорейшего и острейшего наслаждения. И стоило мне только очутиться под гостеприимным кровом, как принцесса, трепеща, начала извиваться, охваченная любовным безумием, задрожала всеми частями тела, мускулы ее сжались, анус стянулся, зажав мой член эластичными стенками прохода, где я никак не мог перестать испускать струи горячей жидкости до тех пор, пока не прекратились любовные конвульсии моей партнерши.

Бетти

Как и во все предыдущие дни этих двух недель, Сьюзан и Линн стояли на остановке, когда Бетти приехала на автобусе из Эльмстауна. Две девочки, 13 и 11 лет, жили в это лето у тёти Марты, поскольку их родители уехали по делам. Девочки сделали традицией каждый день проходить милю по просёлочной дороге и встречать любимую двоюродную сестру, приезжающую после целого дня летних классов из Колледжа Графства Ли. 20-летняя девушка, закончив второй курс, решила изучить некоторые предметы в летних классах, чтобы закончить колледж на год раньше. Хотя Бетти была их заметно старше, Сьюзан и Линн намного больше нравилось общаться с ней, чем с её сёстрами. 17-летняя Дебби и 15-летняя Бет были с ними милы, но они считали, что в их возрасте не положено возиться с малышнёй. Они были привлекательнее, чем Бетти, и вели активный образ жизни. Не то чтобы Бетти всегда сидела дома, вовсе нет. Нет, высокая стройная рыжая девушка была занята в проектах, связанных с церковью, и это занимало у неё много времени. Но для двоюродных сестёр у неё время всегда находилось.

— Привет, девчонки! — Бетти улыбнулась, сходя со ступенек автобуса в тот понедельник, прижимая учебники к груди. — Что нового?

Девочки, особенно Линн, были явно возбуждены больше обычного.

— Никогда не догадаешься! — воскликнула Линн. И не дав Бетти ответить, продолжила, — Тётя Марта отшлёпала Дебби и Бет сразу после обеда!

— Это точно! — подтвердила Сьюзи. — Мы не видели, но слышали всё! Тётя Марта отвела их наверх и хлопнула дверью! Бет громко визжала, а потом Дебби! Им явно было очень больно!

Линн закивала:

— Она точно шлёпала щёткой для волос — звуки были именно такие! Готова поспорить, она шлёпала их без штанов!

— Бетти вздохнула и покачала головой. Её сёстры заслуживали порку всё лето, с начала каникул. Всегда спорили, грубили маме. Она знала, что к этому всё и придёт. И двоюродные сёстры попали в точку: мама ВСЕГДА шлёпала щёткой для волос и только по голой попе. Сегодня за ужином её сёстры будут сидеть на мягких подушках.

— Они орали прямо как ты, когда тебя отшлёпали месяц назад, Сьюзан! — с улыбкой подразнила сестру Линн. — Тебя на весь город слышно было!

13-летняя Сьюзен покраснела как свёкла:

— О ч-чём ты говоришь? — пристыжено пробормотала она. Все её старания выглядеть взрослой в глазах Бетти катились в тартарары. — Меня не шлёпали с тех пор, как я была маленькой девочкой…

— Ой, не ври! — перебила её сестра к неудовольствию Сьюзан. Линн повернулась к Бетти и принялась объяснять:

— Не слушай её! Она пришла домой, а мама уже ждала её со щёткой для волос наготове. Прямо там, в гостиной, мама уложила Сьюзан к себе на колени, задрала платье, сняла трусы и отшлёпала её! Видела бы ты, какая у неё была красная попа, когда мама закончила! Я всё видела!

Сьюзан была совершенно убитая.

— Ну, тебя тоже шлёпают! И ты визжишь громче, чем я!

Предчувствуя беду, Бетти положила свободную руку Сьюзан на плечо.

— Всё в порядке, — мягко произнесла она. — Почти всех шлёпают в таком возрасте. Это значит, что мама любит вас, раз наказывает, когда вы делаете что-то не так.

Почти в слезах, Сьюзан посмотрела на неё:

— Наверное. А тётя Марта шлёпает тебя?

— Однажды было такое, — Бетти чувствовала, как покраснела, вспомнив самое болезненное и стыдное воспоминание в своей жизни. В отличие от сестёр, она была идеальным ребёнком и тинэйджером — кроме одного раза. — Когда мне было 12, моя подруга, Джинни Харрелсон, уговорила меня прогулять школу. Мама так отшлёпала меня, что я неделю не могла сидеть.

Бетти покраснела ещё сильнее, когда пытливая Линн спросила, досталось ли ей по голой попе.

— Боюсь, что да, — ответила она, почти шёпотом, — Это был единственный раз, когда меня отшлёпали.

Дебби и Бет не было видно, когда Бетти и девочки пришли домой. Марта весело поздоровалась с ними, когда они пришли на кухню помочь с готовкой ужина.

— Я слышала, мои сестрёнки сегодня попали в переплёт? — спросила Бетти, надевая передник.

— Не то слово, — Марта фыркнула, подумав о сегодняшних событиях. — Мне хватило их дерзкого отношения. Я хорошенько подрумянила им попки. Теперь нескоро ещё они посмеют мне грубить. Сегодня у нас в доме две самые болящие попы в городе.

Действительно, Дебби и Бет лежали сейчас у себя в комнатах на животе и хныкали. Марта в полную силу приложила щётку для волос к их голым попам. Все четыре девичьих ягодицы были ярко-красные и горели огнём. Во время ближайшего ужина они со стыдом сидели на мягких подушках, как Бетти и предсказывала. Печальные сёстры ёрзали и морщились от боли весь ужин — и то же самое повторилось за завтраком.

Следующие несколько недель пролетели незаметно. Поведение Дебби и Бет заметно улучшилось. Они были чрезвычайно вежливы и уважительны и помогали по дому. У Бетти скоро заканчивалась сессия, а Сьюзан и Бет должны были уехать домой через несколько дней. Тётя Хелен собиралась заехать за ними в воскресенье, а в предыдущую пятницу девочки как обычно встретили Бетти на остановке. На этот раз, правда, Бетти угостила их мороженным и лимонадом по пути домой. Она дала им денег для музыкального автомата, и друзья девчонок вели себя с ними как с королями. Сьюзан и Линн чувствовали себя на высоте, и Бетти радовалась, видя, как сияют их лица.

Всё резко изменилось, когда они пришли домой. Дебби и Бет сидели в гостиной с мрачными лицами.

— Что случилось? — спросила Бетти. Они посмотрели на неё, но ничего не сказали.

В комнату вошла тётя Марта. Она подошла к Бетти и спросила:

— Где ты была вчера вечером?

Бетти, которая была чуть выше матери, побледнела.

— Я была в библиотеке, мама, не помнишь?

Рука Марты взметнулась и ударила по щеке Бетти с громким звуком.

— Не ври мне! — закричала она, вызвав мурашки на спине у всех, кто был в комнате. — Миссис Холлингс видела, как ты выходила вчера из дома Билли Крокера!

Тело Бетти обмякло. Её дыхание участилось. Она влипла и осознавала это. Марта запретила ей видеться с Билли из-за его репутации, и одно из самых строгих правил в доме было, что девочки не могут ходить в дом к мальчику без разрешения. А Фрэн Холлингс была женой священника. Не оставалось выхода, кроме как признаться во всём.

— Прости меня, мама, — Бетти прошептала, опустив голову от стыда. Красный отпечаток руки на её щеке болел, и хотелось успокоить боль, но она не смела.

— Сейчас я тебя проучу, — глаза Марты впились в Бетти, а руки она упёрла в бока. — Подымайся в свою комнату, юная леди! Сейчас ты получишь настоящую порку!

Бетти вяло кивнула.

— Да, мэм, — ответила она, смотря на свои туфли. Медленно она вышла из комнаты под взглядами родных и двоюродных сестёр…

Сев на край кровати, Марта похлопала щёткой для волос по бедру. Сдерживая слёзы, Бетти подошла к маме.

— Прости меня, мама, — промямлила она, перед тем как Марта перегнула её через свои колени. Девочка вздохнула от удивления, когда почувствовала, что задняя часть её юбки отправилась наверх почти к самым плечам. Разгневанная мама просунула пальцы под резинку нейлоновых трусиков и стянула их далеко вниз, до самых носков, выставляя напоказ белоснежную попку и бёдра. Этот цвет долго не задержится.

Убедившись, что худая попка дочери ничем не прикрыта и удобно расположена, Марта подняла тяжёлую деревянную щётку для волос и начала пороть Бетти так, чтобы она запомнила это на всю оставшуюся жизнь. Ни один квадратный дюйм попки Бетти, да и верхней части её бёдер, не избежал феерически яростной щётки. Бетти монотонно плакала, ещё задолго до того, когда её попа стала фиолетовой, и начали появляться мокрые ужасные синяки. Болезненные следы покрывали попу девушки. Боль была невыносимой. Бетти барабанила туфлями об пол, что заставило Марту припереть своей ногой обе лодыжки дочери. К окончанию порки 20-летняя девушка была никакой и только сокрушённо рыдала.

Марта помогла Бетти подняться на ноги и велела ей встать в угол, не разрешая надеть трусики.

— Оставь их на месте, и держи руками юбку. Не смей двигаться, пока я не разрешу тебе идти. Я хочу, чтобы ты хорошенько подумала, за что ты была наказана.

Так и не переставая плакать, Бетти стояла лицом в угол. Руками она удерживала юбку, тем самым открывая на обозрение голую, раскрашенную во все цвета, раскалённую попу. Мама посмотрела на измученную попу с заметным удовлетворением проделанной работой. Отшлёпанная девочка теперь будет хорошенько думать, прежде чем врать и не слушаться, в следующий раз.

После тридцати минут в углу Бетти разрешили, наконец, поправить одежду и отправляться в комнату. С огромным трудом она натянула трусики и разгладила юбку на попе.

— Прости меня, мамочка, — прохныкала она, и обняла Марту, прежде чем пошла свою комнату.

Порка, полученная Бетти, была намного больнее тех, что достались её сёстрам. За ужином она не могла сидеть на попе, поэтому она ела стоя, красная от стыда. Сьюзан и Линн смотрели в её полные слёз глаза с сочувствием, даже Дебби и Бет жалели её. Хотя было всего 18:30, и солнце ещё светило, Бетти была только рада, когда мама отправила её в кровать сразу после сладкого. Она отправилась к себе и немедленно принялась тереть руками юбку, успокаивая боль.

Отшлёпанная попа Бетти всё ещё болела в воскресенье, когда тётя Хелен приехала забрать дочерей. Бетти пришлось сидеть, совершенно униженной, на мягкой подушке за обедом.

— Я ошибаюсь, или моя племянница получила по попе? — спросила Хелен, заметив подушку под попой Бетти.

Весь стол уставился на красную от стыда Бетти.

— Отвечай тёте, юная леди, — велела Марта.

— Да, мэм… Я соврала маме и не послушалась её, и за это меня больно отшлёпали по голой попе.

Хелен улыбнулась:

— Я знаю, что попа болит, Бетти, но не расстраивайся. Ты не первая 20-летняя девушка, которую отшлёпала мама, да и не последняя. Вообще-то, кажется, твоей матери был 21 год, когда её отшлёпали — и тоже по голой попе. Не так ли, Марта?

Теперь была очередь Марты покраснеть от стыда…

Внутренняя дисциплина

kin

Здравствуйте, меня зовут Кристина. Когда мне было35 лет, я развелась с мужем, и осталась практически без средств к существованию, на мало оплачиваемой работе. И мне пришлось поселиться к моей сестре Любе. Люба старше меня на три года и она совсем другой человек, нежели я. Понимаете, я чувствую себя ещё молодой я жизнерадостная, и способна на безумные поступки. А сестра вся из себя правильная, для неё существует сотни запретов.

И не удивительно, что как только я переехала к сестре то сразу сдружись с племянницей Светой. Ей 17 лет замечательная девочка. Она сразу поняла, что я люблю «зажигать» как она выражается. Уж не знаю, каким образом, но мне удалось стать своей, в компании её друзей. А ведь я им почти, в матери гожусь. Мне нравилось с ними «тусоватьса» как они выражаются. Среди её друзей даже один мальчик решил, что влюбился в меня. Его зовут Славик, я ему объясняла, что старовата для него, но он оставался при своем мнение. В общем мне нравилось их общество.

Однажды я вернулась с работы и застала такую картину, когда зашла в зал. Люба сидела на диване, а на коленях у неё лежала племянница, с задранной юбкой и спущенными трусиками. Сестра методично шлёпала ладошкой, голую попу племянницы. При каждом шлепке, Света слегка вскрикивала и дёргалась. Но Люба придерживала её за талию. Увидев меня, сестра прекратила экзекуцию. Светочка вскочила и с плачем выскочила из комнаты. Я пошла её успокаивать.

— Светочка успокойся. — Сказала я поглаживая её по голове.

— Зачем она так? Я ведь не маленькая уже. Да я неправа, но она, что не так по попе. Ты поговори с ней пожалуйста. — Плача ответила мне племянница.

Я вышла в зал.

— Как она? — Спросила сестра.

— Плачет. Ей ведь 17 уже, а ты лупишь её как ребёнка. — Ответила я.

— Возраст тут не причём. Должна быть дисциплина внутри самого человека. Если её нет, нужно вбивать через «задние врата». Светка институт прогуливает, мне декан звонил. Вот я ей и дала.

— Откуда ты эту философию взяла? Родители нас не когда не били.

— Из жизни взяла, когда одна с семилетним ребёнком на руках осталась. После того как с мужем «кабелём» развелась. А что родители не били, так зря тебя и сейчас пороть надо.

Мне удалось сверх зарплаты заработать немного денег. И мы со Светкой и её друзьями поехали их тратит, в один не очень дорогой ночной клуб. Откуда мне было знать, чем для меня обернется эта поездка. Там в клубе я познакомилась с мужчиной по имени Алексей. И пошла с ним танцевать. Это вызвало приступ ревности, у влюбленного в меня Славика. Он полез драться к Алексею. Их обоих вывела охрана из клуба. Я вышла за ними на улицу что бы успокоить. Но там драка возобновилась с новой силой. Хотя дракой это назвать было сложно. Просто Алексей избивал Славика. Я вмешалась и стала сумкой бить Алексея по голове. В это время появился отряд ППС, и нас всех троих задержали. «Вытащила» меня из милиции Люба.

Когда мы пришли домой, я села на диван и закрыла глаза. Сестра села рядом.

— Кристина, с таким поведением, тебе приодеться искать другое место жительства. — Заявила мне Люба.

Я не могла поверить, моя родная сестра выгоняет меня на улицу.

— Люба, но у меня почти нет денег. — Чуть не плача сказала я.

— Ты оказываешь плохое влияние на Свету. У тебя нет внутренней дисциплины. — Ответила мне Сестра.

— Я буду вести себя по другому извини. — Я была готова разрыдаться.

— Думаешь, все так просто извинилась и всё? Если бы Светка такое сделала я бы ей так по заднице надавала долго бы помнила. — Тут сестра призадумалась.

— А хотя ладно можешь остаться, но тебе продеться принять определенные правила. Ты ведёшь себя как Светка и я буду обращаться с вами одинаково. То есть за прегрешения буду хорошенько лупить по заднице. Согласна? — Заявила сестра.

— Согласна. — «Выпалила» я даже до конца не поняв на, что согласилась.

— Задирай подол и ложись ко мне на колени. — Приказала сестра.

Отступать мне было не куда. Я подняла подол платья и легла на колени сестры.

Люба спустила с меня трусы и стала шлёпать Сначала я молчала. Но сестричка хорошо умела шлёпать. Вскоре от обжигающих ударов я начала стонать. А Люба методично обрабатывала, мне то одну то другую ягодицу. Я не выдержала и по «детски» закрыла попу руками. Сестра мне сказала что, если я ещё раз закрою попу, или и встану то получу ремнём. И продолжала меня шлёпать. Мне казалась что, это некогда не кончиться. И воли у меня не хватило, я вскочила с колен. После этого мне пришлось идти в комнату сестры, и принести от туда ремень. Я легла лицом вниз на диван и сестра ещё раз десять хлестнула меня кожаной гадкой полоской называемой — ремень. Но на этом наказание не закончилось. Мне было приказано стать в угол и подумать о своём поведение. Я стояла и сгорала от стыда, что меня 35-ю бабу выпороли как девчонку.

Теперь сестра порет меня наравне со Светкой. Я не знаю, что трудней переносить боль или стыд.

Тем более, что если раньше сестра наказывала нас по отдельности. То теперь она порет нас по субботам утром. Одна получает, а вторая смотрит и ждёт своей очереди. Мы со Светой решили, что как только получиться уйдём от Любы. Конечно, внутренняя дисциплина это хорошо, но попы у нас не казенные, да и стыд есть. А сестра совсем разошлась, каждую субботу порет. Когда рукой когда ремнём а последнее время и деревянной щёткой. Так что немного денег подсоберем…

Возвращение шефа

Когда две недели назад шеф объявил о своей командировке, Лара даже обрадовалась — она получала передышку. Наконец-то будут спокойные возвращения домой — без долгого кручения в ванной перед зеркалом, без придирчивого разглядывания своей попы на предмет обнаружения следов порки.

Она работает в Фирме уже почти год, а мужу так и не решилась сказать, что за провинности ее на работе шеф порет. Почти каждый день она слышит в трубке селектора свое альтер-имя — Вера Павловна. Тогда она должна моментально, сняв трусы, нестись в кабинет шефа с первыми попавшимися бумагами — для отвода глаз. Там шеф запирает дверь, долго ей выговаривает, в чем ее вина. Это может быть что угодно — опоздание с обеда, опечатка в тексте, не слишком вежливый ответ по телефону: Затем шеф назначает наказание. Обычно не меньше тридцати ударов ладонью или двадцати ремнем. Как-то летом, когда муж уехал на дачу с детьми, шеф порол ее розгами. Всего десять ударов — следы держались три дня, сидеть было больно.

Но вот пошел уже тринадцатый день, никто не называет ее Верой Павловной, никто не ругает ее за провинности, попа ее давно уже непорота… Лара с тоской посматривает на телефонный аппарат на столе. Мог бы хоть позвонить, спросить отчета… Сегодня не надо торопиться домой — у мужа выходной, так что дети под присмотром. Чем же заняться?

Уже перед самым ее уходом раздался звонок — шеф вернулся! Он пригласил ее в ресторан. Будет ждать через двадцать минут перед выходом из офиса Фирмы. Лара поспешно стянула трусы, поправила косметику, причесалась. Затем — звонок мужу, сказать, что задержится, много срочной работы на складе филиала. Через три минуты надо быть внизу.

— Я увезу тебя в Питер, оформим, как командировку на неделю. Завтра поедем — предупреди мужа и няню, — в ресторане между десертом и кофе шеф порадовал ее этим решением. — Там у нас будет ВСЕ, — многозначительно продолжил он, глядя на нее поверх бокала мартини.

— Только завтра? А что же будет сегодня? Я давно без отчета работаю…

— Отчитаешься… Немного погодя… У меня дома.

Через час в его квартире можно было наблюдать такую сцену… Вера Павловна, распятая на коне для порки, абсолютно нагая. Между ягодиц ее торчит огромный вибратор. Она извивается, стонет. Шеф в строгом костюме, как был в ресторане, выбирает ремни, которыми будет пороть ее за все две недели разлуки. Вера Павловна ждет. На ее лице читается смесь страха с восторгом. Вибратор раскурочивает ее зад и тихонько жужжит. Играет негромкая музыка… Голос шефа возвращает Веру к реальности…

— Итак, для разминки — пятнадцать вот этим, — он подносит к ее лицу широкий солдатский ремень. Вера покорно целует кожу, готовую начать стегать ее попку. — Затем еще двадцать вот этим, — к ее глазам приближается брючный ремень из мягкой кожи, но сплетенный в косичку — мощное орудие. Вера целует его дважды. — Потом будет тридцать поясом от твоего платья, и напоследок полтинник ремнем моей куртки, — шеф подносит к ней указанные пояса — тонкий кожаный от ее платья, широкий массивный, почти что корсет, от новой куртки шефа. Вера прикладывается к каждому, словно в тумане.

Шеф отходит подальше, любуется ее голой попкой, готовой принять его боль.

— Раздвинь ноги шире, — удар! Вера вздрагивает, тихо считает…

— Один, — снова удар, и еще, и еще… Вера считает, мило морща носик от боли — попа отвыкла за две недели. Отсчитана первая порция, теперь передышка. Шеф вынимает из нее вибратор, нежно гладит промежность.

— О, да ты совсем, совсем мокрая… Иди-ка подмойся, — он отвязывает Веру Павловну от коня, она поспешно идет в ванную комнату.

Через пару минут, подмывшись, Вера занимает свое место на коне. Шеф не привязывает ее больше — она сама должна вытерпеть все, что положено. Начинается новая серия порки. Вера снова считает, отмечая каждую полосу в зеркале перед собой. Косичка доставляет ей ужасные мучения, словно ее попку жгут раскаленным железом. Каждый новый удар ложится рядом с предыдущим, принося новую вспышку боли и… облегчения одновременно. Дело в том, что Вера действительно многое натворила, пока шеф был в отъезде. Она тщательно записывала все провинности — таков был приказ, она не могла позволить себе ослушание. Там были и ошибки в документах, и опоздания на работу, и раздражительность с посетителями и особенно — со звонившими. Так что Вера точно знала, что наказание ею заслужено… Двадцатый удар обжигает ее ягодицы, она снова идет подмываться.

Вернувшись, Вера протягивает шефу пояс от платья — такова традиция… если орудие наказания принадлежит самой Вере, она должна поднести его шефу с поклоном. Снова Вера на коне, руками она держит ножки, ноги твердо стоят на полу. В попе снова вибратор — на сей раз почти вдвое толще и длиннее предыдущего. Тридцать раз! Боже, как это вынести достойно?! Ее кожа горит от предыдущих ремней, но шеф неуклонен, а Вера не просит о пощаде — виновата, значит, получит сполна. Она вновь считает удары. Ее попка подпрыгивает навстречу ремню, Вера пытается ее расслабить перед каждым ударом. Все тщетно — боль просто невыносима… Наконец-то отсчитаны тридцать шлепков. Теперь снова в ванную — вместе с вибратором. Больше всего Вере хочется кончить сейчас, но она не посмеет — приказа не было. Снова смыть влагу с половых губ, обтереть повлажневшее тело.

Снова на коня. На сей раз шеф привязал ее крепко — и ноги, и руки, и талию притянул. Значит, бить будет сильно, ОЧЕНЬ сильно… Надо считать. Один. Два. Три… Пауза, шеф переходит, замахивается… Четыре-пять-шесть-семь — удары следуют очередью, практически без перерыва. Из груди ее вырывается крик, терпеть больше нет сил. Хорошо, что он ее привязал, а не то б обязательно вырвалась. На двадцатом ударе из глаз Веры начинают течь слезы. Она продолжает считать сквозь рыдания. К сороковому силы почти оставляют ее, Вера уже только тихонько всхлипывает, не забывая, впрочем, считать последние удары по попе.

Шеф отбросил ремень, смазал кремом ее ягодицы. Она все еще тихо постанывает. Он вынул вибратор из попы, заменил его своим членом. Вера все еще крепко привязана. Она стонет и извивается. Если обойти ее кругом и заглянуть ей в глаза, можно увидеть в них неизбывную похоть. Они вместе кончают, затем шеф отвязывает Веру от коня. Она языком вычищает коня от своих соков оргазма. Затем она топает в ванну.

Уже одетые, они пьют кофе с пирожным. Затем шеф отвозит ее домой — паковать вещи для командировки в Питер.

Вечеринка

Шеф заехал за ней рано утром — Лара едва успела поцеловать детей перед отъездом. Няня будет с детьми всю неделю, пока Вера Павловна будет в плену у своего шефа. Они едут молча, только изредка обмениваются междометиями. Все. С этого момента и на всю неделю она — его пленница, его рабыня. Работы для нее в Питере нет, это простая уловка. Пока шеф будет занят, Вера будет ждать его в номере отеля, привязанная к кровати или батарее. Это она себе так представляет.

В отеле, едва разобрав вещи, шеф отправился по делам. Вера осталась осваиваться. Она позвонила родным, побродила по музеям, зашла в ресторан. Когда вечером шеф вернулся, Вера в тот же миг оказалась привязана. Он привязал ее крепко к креслу в гостиной. Она торчала попой вверх, ожидая, что будет теперь. Но шеф слишком устал, чтобы долго с нею возиться. Он просто высек ее пучком розог, принесенных с собой. Потом они легли спать — каждый в своем номере.

На другое утро шеф привязал Веру к кровати сразу после завтрака. Он дал ей книгу, газету. И ушел по рабочим делам. Когда он пришел на обед, Вера ждала его абсолютно вся мокрая. Шеф трахнул ее просто в попку, потом объявил, что вечером они идут на вечеринку. Вера там будет единственной женщиной. Помнит ли она, что она его рабыня? Да, конечно, она это помнит. На вечеринке она должна будет делать все, что ей прикажут мужчины. Разумеется, традиционный секс исключен — таково условие их давней договоренности. Во избежание недоразумений, ее влагалище будет занято имитатором члена весь вечер. Остальных шеф уже предупредил об этом ограничении.

Итак, вечер. За столом четверо мужчин. Вера обнажена, на сосках — тугие зажимы, к ним прикреплена цепь, конец которой закреплен на браслете шефа. Она размещается под столом. По приказу Хозяина, Вера должна обслужить языком всех мужчин, пока они будут пить и есть. Вера видит, как один из гостей приспустил резинку шортов. Она тут же спешит ему на помощь и вытаскивает на свет божий его орган. Он вяло лежит на яичках. Вера берет его в рот, начинает катать от щеки к щеке. Орган быстро набирает силу, теперь он почти что огромен! Вера руками ласкает яички. Мужчины разговаривают о политике, вдруг один, тот самый, останавливается на полуслове, закрывает глаза. Всем понятно, что с ним происходит, Вера слышит дружный смех. Приподнимается краешек скатерти, один из гостей решил посмотреть, как она там работает. В этот момент член у нее во рту начинает пульсировать, руки мужчины хватают Веру за волосы.

— Да, детка, да!.. Сделай мне хорошо… — поток спермы заполняет ее горло и рот.

Тщательно все облизав и прочистив, Вера помогает мужчине натянуть шорты обратно. Шеф зовет ее к себе. Вера послушно ползет к нему на коленях.

— Ты только что сосала у чужого тебе мужика. За это ты должна быть наказана. Так?

— Да, Хозяин, как скажете.

— И после каждого следующего ты так же будешь наказана, ты поняла?

— Все поняла, Хозяин.

— Ложись на колени, — Вера протягивается через колени шефа, обхватывает руками коленки под его ногами. Шеф отмеряет ладонью тридцать сильных шлепков, отпускает ее.

Вера возвращается снова под стол, где ее ждет уже еще один член для сосания. Новая порция спермы — новая порция порки. На сей раз Вера ложится под другую руку шефа. Снова тридцать ударов. Ее ягодицы пылают, промежность истекает желанием…

Третий член — третья порка. На этот раз шеф берет ракетку от пинг-понга. Тридцать ударов ракеткой — по каждой половинке! Вера кричит без остановки, ведь ее попка вчера была порота розгами, ей ОЧЕНЬ больно… Из глаз ее текут слезы. К концу экзекуции на полу под ее головой образовалась целая лужица слез.

Теперь очередь высосать шефа. Вера старательно, с нежностью, достает его член из штанов. Кладет его в ротик, сосет, осторожно причмокивая. Исподлобья глядя на лицо шефа, Вера видит, что он прикрыл глаза — он доволен… Расправляя язычком каждую складочку его кожи, Вера проникает в маленькую щелочку на головке. Потом запускает язычок под крайнюю плоть, делает пару витков вокруг головки члена… Снова в щелочку. Как хорошо! Шефу нравится, он берет ее голову в свои ладони, не давая ей возможности отстраниться. Она и сама не отпустит его ни за что! Рука Веры сжимает яички, потом рука и язык меняются местами. Теперь ее рот занят мошонкой. Вера катает шарики во рту, как ребенок катает карамельку. Рука ее в это время двигается по стволу. Вера чувствует, как шеф напрягся. Он сейчас кончит. Головка его члена тут же оказывается снова у нее за щекой. Потом в горле. ЗАЛП! Вера глотает поток горячей жидкости, облизывает все орудие, успокаивая его язычком. Теперь можно надеть обратно шорты и отползать…

— Сядь, поешь, — с этими словами шеф пододвигает к столу высокий стул. На таком стуле ноги Веры не будут доставать до пола, следовательно, весь вес тела будет сосредоточен на ягодицах. Вера идет к своей сумке — шеф велел ей взять с собой кое-что. Она приносит игольчатый коврик. Шеф демонстрирует его всем собравшимся. Иглы острые, но не настолько чтобы проколоть Вере кожу. Ей будет очень, очень больно — Вера знает это наверняка.

Шеф легко поднимает ее и сажает на стул. Гости выдыхают вместе с ней. Вера ест очень медленно, шефу не нравится, когда она торопится за столом. Когда она отставила тарелку, шеф наклонился к ней, положил руку ей на колено.

— Откинься назад, разведи свои ноги, — рука шефа влезает в ее попу — прямо внутрь. Один палец, другой, третий… Шеф сильно тянет ее вниз, второй рукой прижимая живот, а значит и попку, к иголкам.

Следующим этапом шеф велел ей встать в центре комнаты на колени и сгруппироваться. Голова Веры Павловны лежит на ковре, руки обнимают колени. Попка высоко поднята вверх, обращена к мужчинам. Шеф рисует маркерами на ее ягодицах мишень, предварительно вставив ей в анус вибратор. Откуда-то появляются дротики. Тонкие, как булавки. Очки в этой игре будут исчисляться ударами плети. Выигравший отвесит ее попе столько ударов, сколько наберет очков. Итак, понеслась…

Вера поначалу вскрикивает. Шеф шлепает ее после каждого вскрика, но вскоре понимает, что молчать она не сможет — боль слишком велика. Тогда шеф просто затыкает ей рот каким-то фруктом, заклеивает скотчем. Игра продолжается. В попку Веры Павловны с расстояния двух метров втыкаются острые длинные дротики. В зеркале она видит свой зад, сплошь утыканный разноцветными иглами. Кто же выиграет? Шеф вытаскивает дротики, разбирает их по цветам, раздает. Один из гостей записывает счет. Следующий тур игры. Снова в Веру летят неумолимые дротики. От боли она не в состоянии видеть — глаза полны слез. Стоны вырываются из ее груди, но игра все еще не окончена…

Наконец, подведен итог. Выиграл гость, которого она сосала вторым. Это сильный восточный мужчина лет сорока с небольшим. На его счету 280 очков. Значит, столько же и ударов. Шеф говорит, что считать ей не надо — рот будет все так же заклеен. Слава Богу! Так, с кляпом, легче. Можно расслабиться и кричать, все равно никого не смутит. Победитель берет в руки плеть. Семь хвостов, бычья кожа. Замах — первый удар обжигает ее ягодицы. Шеф считает…

Когда они вернулись в номер, на Вере буквально не было лица.

— Ты молодец, моя девочка, — шеф ласково погладил ее по головке. — Все выдержала с честью, — поцелуй, — я тобой очень горжусь.

— Ради тебя, только чтобы не опозорить тебя, шеф, — ноги Веры подкашивались от усталости, попка болела и кровоточила. Шеф смазал ее кремом, уложил Веру спать.

— Завтра у твоей попки выходной. Можешь делать, что хочешь, — с этими словами он ушел к себе в номер, а Вера принялась тереть клитор — надо кончить за весь этот день…

Воспитание девочек

Обе мои дочки, когда были маленькими, получали по попе довольно часто. Я растила их одна и делала для них всё, что могла, в том числе воспитывала их, как умела. Так что я частенько шлёпала их, когда другие методы не работали. Сейчас им обеим уже за двадцать, и вроде бы ничего, все у них в порядке, так что, похоже, ничего плохого я им не сделала.

Наказания всегда проходили определённым образом. Вдвоём с мамой на кухне, со спущенными штанами или задранной юбкой, перегнувшись через стул, с трусиками, натянутыми вверх, и собранными между ягодиц. Я отсчитывала по одному удару ремня на год возраста дочери, так что двенадцатилетние получали двенадцать ударов, пятнадцатилетние — пятнадцать ударов, и так далее. Получив свои удары, девочка должна была извиниться за свой проступок.

Когда-то моей младшенькой — не хочу здесь называть ее имя — было шестнадцать. В этом возрасте она была сущим дьяволом. Ее сестра, старшая ее на полтора года, в том возрасте вела себя отлично, а младшая — просто невыносимо. Однажды она получала порку и в конце я ожидала от нее традиционных извинений, но она молчала. Я спросила:

— Тебе нечего мне сказать?

Она помолчала минуту; не плакала, ничего в этом роде; наверное, просто собиралась с мыслями, а потом вдруг произнесла:

— Дура!

Я велела ей забрать свои слова назад, иначе она получит еще ремня. Она еще раз сказала «дура», я ударила ее ремнём.

— Ну?

— Дура.

Еще один шлепок. Спросила ее ещё раз — получила ещё одну «дуру». Ещё один удар. Я знала, что она может закончить в любой момент, просто сказав то, что нужно. Если ей захотелось проверить свою выносливость, мне ничего не оставалось, кроме как ей это устроить.

Я продолжала спрашивать, что она хочет мне сказать, она продолжала отвечать мне «дурой», и каждый раз я больно стегала её ремнём. Ее кожа, обычно бледная и белая, была ярко красной, и мне не верилось, что она хочет продолжать, но, видимо, она хотела, раз продолжала грубить. Я стала раздражаться от этого нахальства, и с каждым разом била все сильнее и сильнее, шлепки были громче, и она от каждого стонала, но все еще не произносила то, что должна была. Остановиться она могла, когда хотела.

— Скажи, что положено, или я всыплю тебе еще десять ударов, очень больных!

Она сжала сиденье стула очень, очень крепко, и повисла долгая пауза. Наконец, она повторила ещё один раз. Дура. Я была уже вне себя от ярости и принялась сечь её совсем нещадно, она вертела попой как могла, но поверьте мне, от моего ремня ей было не увернуться. А ведь она все ещё и держалась за свой стул, хотя больше всего на свете она хотела отпустить руки и защитить ими свою несчастную попу.

Мне самой в детстве доставалось, я знаю, каково это, когда кожа так сильно содрана. Попа вся краснющая, местами становится белой, а последние несколько жгучих ударов оставили полосы, похожие на длинные пчелиные укусы. Когда мне так серьезно влетало от мамы, я любила прикасаться к этим полосам, ужасно чувствительным, но не прикасаться к ним было невозможно. Это как шатающийся зуб, который болит, когда его теребишь языком, но все равно что-то внутри просто заставляет тебя его теребить.

Я замолчала и стала слушать, как моя девочка плачет. Ее попа была вспухшая, красная с белым. Я нежно потрогала её попу на самом опухшем месте. Она отшатнулась. Я прикоснулась ещё раз, и стала медленно гладить, чтобы ей хоть чуть-чуть полегчало.

— Так что?

— Мамочка, прости меня, пожалуйста, — прохныкала она. Похоже, она больше сожалела о том, что наделала во время порки, чем о том, за что её наказали.

Я сказала, что прощаю её, и обняла её, и она выплакалась. Она должна была всё это устроить, ей хотелось узнать, насколько далеко она может зайти и сколько может вытерпеть. Что ж, вытерпела она немало, ведь порю я больно. На то она и порка.

Но сегодня её ожидало новое наказание, которое ещё ни одна из них ни разу не получала. Она должна была просидеть на стуле полчаса. Я понимала, как больно ей сидеть на том, что когда-то называлось попой, но она заслужила эту меру своей выходкой. И это была самая длинная и самая серьезная порка из всех, что я устраивала своим дочерям. Она ведь сама этого просила.

Воспитание Елены

Это произошло два года назад. Не знаю проклинать или благодарить то жаркое лето изменившее мою жизнь раз и навсегда. Одно могу сказать точно, что для любителей всякого рода извращений в этом рассказе делать нечего. Это реальная история, а не пурга больного воображения. Был август. Я не знал чем себя занять. Все разъехались по дачам, cелам и т. д. В общем тоска зеленая. Зачем это все когда родной Киев и без того зеленый и прекрасный в такую пору года. У нас навалом парков и лесопосадок просто в центре города.

И так ближе к делу. Беру мобилку, набираю телефон своего брательника. Как ни как 11 лет за одной партой.

— Здоров братан!

— Здоров Лирик!

— Ну, как оно нечего?

— Хреново, скучно до чертиков, а ведь скоро опять в универ.

— Крепись чувак, мы уже почти на экваторе!

— Эх, по скорей бы уже. Задрало все к …

— Слушай, а давай завтра с утрица на рыбалку к нам в парк!

— Ты че здурел! И на кой хрен мне та рыба. После событий 86-того от нее даже тараканы дохнут.

— Да ты че чувак? Не врубал?! По прохладному литру Черниговского и ради спортивного интереса.

— Ладно братан. Во сколько то пойдем хоть?

— В 6 конечно!

— Ну не гони братан! Спать охота!

— Спать будешь в универе на сопромате и прочей …

— Ладно в 6 так в 6, я к тебе зайду бо ты вечно опаздываешь.

— До встречи ………………………………………………..

Звонок в дверь. Мой друг стоит на пороге с удочками и пластиковыми, слегка запотевшими, бутылками нашего любимого пива.

— Ну что? Помчались?!

— Угу. — заспано я.

Мы шли к любимым пенькам над озером в парке. Пение птиц и прочая летняя живность давала о себе знать с самого утра. Ночью был дождь с грозой. Воздух свеж и разряжен на столько, что давит на грудь и будоражит психику. Вот и озеро. Боже как я люблю этот парк! Ивы свесили свои косы до самой глади воды. Мы сели на пеньки у самой воды. Установив удочки мы стали ждать глядя на папловки. Мой друг постепенно сполз с пенька и задремал. Я, потягивая все еще прохладное пиво, смотрю как солнце становится ярче. Краснота его исчезает на глазах с каждым мгновением. Над озером играет своим спектром радуга. День будет жарким. Испарение утреней росы с трав наполняет тенистые сумраки, под ветвями ив и берез, легким загадочным туманом. В парке никого. Только я и мой друг. Тишину нарушает стук дятла над моею головой. Не знаю по чему, но мне так хорошо, что хочется плакать от счастья, что я живу в таком красивом городе.

Вдруг я вижу, как к нам направляется чия-то фигура. Мы сидим с другом под кронами деревьев так, словно партизаны в засаде. Нас если не присмотреться не видно. Это девушка не высокого роста. Судя по всему ей лет 16–17, от силы 18. Мой взгляд приковала ее мордашка. Милое ангельское личико, лисичий взгляд, белоснежная кожа с румянцами на щечках, сине-зеленые глазки, крошечный ротик с припухшими губками на нем, и наконец ее локоны волос, они просто безупречны как утренний свет, слегка вьющиеся у висков, русого цвета, доходящие чуть дальше затылка и свисавшие локонами наискос от челки до мочки уха, закрывая часть правого глазика и щечки. Если смотреть на ее личико, я дал бы ей не больше 16 лет. Но задорно торчащая небольшая конусовидная грудь из-под голубого тоненького шелкового летнего платичка, которое доходило до самых туфилек на небольшом каблучке, плотно обтягивающие ее изящную талию с неописуемо круглыми и в меру широкими бедрами, говорили, что этой принцессе минимум 17. Я сполз с пенька и продолжал наблюдение с травы. Так было лучше видно. Она шла словно не прикасаясь земли. Как говорится стрела Амура пробила мое юное сердце на вылет. В голове было одно — я ее хочу! Хочу так, как никого ранее. И не только в плане секса, а просто хочу смотреть на это явление с выше, боготворя каждый изгиб ее прекрасного стана. Но что-то было явно не так, она была явно чем-то озабочена и погружена в свои размышления. Слегка наклонив головку, она не спеша шла по направлению наших пеньков. Что, нет, какое чудовище могло огорчить этого ангела, спустившегося с небес в наш грешный мир! О радость моя, почему твои глазки так печальны, что тебя беспокоит, я убью твоего обидчика! Мое сердце забилось так, как будто я выиграл Гран-при вместо Шумахера. Она несла в руке кулек внушительных размеров. Подойдя к нашему логову в метрах 7-ми она остановилась, подняла голову и взглянула вверх на свисающие ивовые прутья над ее эльфическим созданием. Глубоко вздохнув, так что в этот момент ее упругая торчащая своими сосками через тонкую ткань грудь слегка подпрыгнула, она вытащила из кулька складной ножик. Я заметил, что на ней нет бюстгальтера. Признаюсь, что я еще за свою не малую на подвиги жизнь не был так возбужден как сейчас. Она бросила кулек к себе под ноги и смущенно посмотрела по сторонам, словно нашкодивший ребенок, который боится быть застуканным на месте своего «преступления». Убедившись что рядом ни кем и не пахнет, она слегка подпрыгнув ухватилась своей ручкой за ивовый прутик, потянув его на себя, она наклонила ветвь ближе и начал а отрезать ивовые прутья один за другим. Как математик и аналитик, я не мог не заметить вполне явной закономерности в ее действиях, а именно — она выбирала прутья длиной метра полтора — два, не толще мизинца у его основания, и только прямые и гибкие. У меня мелькнуло в голове, что она занимается каким-то ремеслом, плетет корзины или что-то в этом роде. Срезав все прутья этой длины с этой увесистой ветки, она отпустила ее и та улетела вверх. От этого звука чуть не проснулся мой друг, что могло испортить всю идиллию. Затем она осмотрелась вокруг, и увидев такую же ветвь позади ее, развернулась и потянулась за ней приподнявшись на носочки. И в лучах уже довольно высоко поднявшегося солнца я увидел, как оно просвечивает тонкую ткань ее летнего платьица. Ее аккуратненькую, кругленькую, упругинькую, не большую, но при этом оболденно выпуклую и вытонченную попачку обтягивали беленькие, не менее с тонкой ткани (явно шелковые) стринги. Их тоненькая полосачка ткани помещаясь в ложбинку между ее округлостями, так изыскано отчетливо очерчивая ее булочки, что они словно прорезались сквозь летние платьице этой крошки. Я почувствовал, что мои джинсы мне явно тесны, и как по телу от шейного позвоночника до самых пят пробегает томная дрожь. Если на Земле и есть состояние нирваны то я был именно там. Закончив нарезание ивовых прутьев она присела на корточки и стала очищать их от листьев складывая в кулек, что в очередной раз подтвердило мою теорию по поводу ремесла. Сам того не заметив я пересчитал все прутья, их было около 30-ти. Закончив это занятие она взяла кулек и пошла в ту сторону откуда ушла. Я просто сидел и смотрел ей вслед. Она скрылась вдали парка. В этот момент удочку моего друга что-то утащило в озеро, и тот, проснувшись от звука колокольчика, с матом нырнул за ней в озеро. Вылез он весь мокрый, но со щукой на крючке. Он радовался как ребенок, что в этом болоте есть такая рыба. Я его успокоил, что если она там и была, то явно это последний чернобыльский динозавр, и что не плохо будет ей накормить соседских котов, которые по ночам спать мешают. Пошутив мы пошли домой. Всю дорогу взбудораженный друг мне что-то трындел, а я, я думал про нее…..

На следующий день мой друг слег с ангиной, а я всю неделю проторчал как дурак с 6 до 10 утра на этом озере с удочкой, дожидаясь своей красавицы. Была пятница, столица виселица, завтра квалификация Гран-при Монако, а я все по-прежнему здесь, сежу и жду. И о чудо! Идет, все также одета, все также невинна и печальна, хотя и пытается изо всех сил улыбаться и радоваться жизни, но глаза человека врать не умеют. Она подошла, я все также притаился и жду, сам не зная чего и о блин, колокольчик на удочке зазвенел, я в истерике, что делать? Претворюсь спящим, — решил я. На блага рыба видно сорвалась и колокольчик больше не звенел, но я был явно замечен. Сквозь преоткрытые ресницы, прикрывшись рукой я наблюдал за своим эльфом, пришедшим ко мне из моих снов и грез. Увидев, что я сплю непробудным сном, а кроме меня здесь только жабы в озере-болоте, она все так же полезла за своим перочинным ножиком в кулек. Пошарив там рукой она со злостью кинула кулек на траву, и поставив руки в боки задумчиво посмотрела на меня. Не долго думая она пошла в мою сторону. Я чуть не задохнулся от радости, но постарался изображать спящего до последнего. Подойдя ко мне, она наклонилась и потрясся меня за плечо чуть слышно произнесла:

— У тебя кажется рыба клюет.

Я изобразил чуть заспанный фейс и подумал себе — да еще и какая рыбка ты не представляешь, и слегка хриплым сонливым голосом произнес:

— Спасибо.

И типа не обращая на нее особого внимания занялся своей удочкой.

— Я прошу прощения, но я забыла свой ножик дома, а мне необходимо нарезать роз… то есть прутиков разной длины, у тебя случайно нет ничего острого?

— Да вот пожалуйста.

Я протянул ей свой перочинный ножик и улыбнулся. Она взяла его и поблагодарив пошла нарезать свои прутики. Я оставив свои рыбальские снастя, и якобы дожидаясь улова подошел и попытался завязать беседу:

— И не спится тебя в такую рань?

Она невинно по-детски улыбнулась и отрицательно закачала головой, смотря на меня своими очаровательными глазками. Я почувствовал как между нами пробежала кокая-то искорка, когда мы так стояли смотря друг другу в глаза.

— А зачем это тебя?

Показал я рукой на ветви ивы. А она густо покраснев до кончиков ушей сказала:

— А какая разнится?

Затем немного подумав добавила:

— Если тебе это так интересно, то это для декорации, я учусь на… на дизайнера интерьера.

— Хорошо, хорошо, только ты не смущайся, а то ты так покраснела…

А она после этих слов вообще краской залилась.

— Кстати я Лирик.

— А я Лена. А Лирик это прозвище или как?

— А какая разнится?

Сказал я улыбаясь.

— Тебе что не нравится?

— Да нет, что ты, просто необычное имя.

— Лена, знаешь я хотел бы свой старый гараж переделать в фан-клуб формулы-1, ты мне с дизайном не поможешь.

Нечего умнее на ум мне не пришло. Не долго подумав она ответила:

— С удовольствием!

Так завязались наши отношения, мы подружились и позже начали встречаться.

Лена жила, в отличие от моей высотки, за парком под лесом. Там было словно не большое село из старых домиков. Именно в одном из таких и жила моя красавица вместе со своим дедом, это был ее единственный родственник. Время шло быстро и я решил что с поцелуйчиков пора бы заняться ее невинностью, как она утверждала была девственницей.

Однажды на свиданье в воскрисенье, я отважился запустить руку под ее короткую черную юбочку в складочку. Когда я прикоснулся к ее левой половинке, я понял что на ней все те же стринги, а она, вздрогнув, слегка застонала прикусив губку.

— Солнце мое тебя что-то беспокоит?

Она покраснела как тогда в парке.

— Не… не надо сейчас там трогать…

— Прости если ты не хочешь то я не буду.

— Дело не в том что я не хочу.

И на ее глазках показались слезы.

— А в чем милая?

А она разрыдалась у меня на плече. Я попытался ее утишить и по видимому у меня вышло.

— Помнишь те прутья которые я нарезаю по пятницам?

— Да и что с того?

— Так вот это вовсе не для каких-то декораций, я соврала, потому что мне…, мне стыдно…

— Если не хочешь не рассказывай. Только не плач прошу тебя!

— Нет я думаю ты должен знать, это … это, ну в общем это для меня, то есть для… для моей попки. Это розги!

И она разрыдалась вновь.

Я стоял в шоке не зная что и сказать. А она успокоившись спустя несколько минут, взяла меня за руку и сказала пошли, потянув к зарослям в парке. Затем она взглянула мне в глаза и спросила:

— Хочешь знать как мой дед меня воспитывает по субботам?

Я молча смотрел на нее.

— Так слушай: каждую неделю в субботу он подсчитывает все мои провинности за неделю. Я в свою очередь внимательно выслушав его, прошу прощенья становясь перед ним на колени и протягивая ему на двух руках свежевымоченый в рассоле ивовый прут, называю к примеру 30. Это значит, что моей кругленькой попке предстоит выдержать 30 жгучих резок. Сечет он меня обычно на лавке в сарае с небольшой подушкой под низом живота, — и Леночка похлопала себя ручкой по лобковой кости, — для того чтобы как он говорит моя 5-тоя точка повыше была. Во время порки он меня не привязывает и я должна сама удерживать себя под резкой. Если я начну вилять исполосованной попкой, или что еще хуже попытаюсь прикрыться рукой, это повлечет дополнительные «штрафные» прутья, а последние и вовсе начала порки с начала. Я должна четко считать каждый всыпанный моей заднице прут и при этом не сбиться со счета, что также повлечет начало порки заново. А так в общем помимо этого всего, я должна как он говорит вести себя достойно, то есть не орать, не дергаться, можно тихонько стонать, даже повизгивать но не орать и не реветь. За это будут «штрафные». Иногда они составляют вплоть до половины уже всыпанных мне ударов…….. Вот смотри…

И Лена развернувшись ко мне спиной взялась за подол юбочки, и секунду помедлив потащила за него вверх, обнажая моему взору длинные стройные ножки. Вдруг показались ее кругленькие ягодки, которые вскоре и вовсе обнажились перед моим взором прикрытые беленькими тоненькими стрингами, которые лишь придавали им более отчетливую форму, но не как не защищали от моих глаз. Ее кругленькая кокетливо оттопыренная перед мной попачка была исчерчена розовыми и алыми тоненькими полосками слегка вспухшими у краев. Я поменьшей мере насчитал 25 только тех, которые не пересекались и были профессионально опущены на эту белоснежную упругую поверхность юной девушки. Я провел рукой по ее попке, чуть касаясь ее исчерченной ивовыми резками поверхности. Лена чуть заметно вздрогнув издала что-то похожее на стон. Затем она опустив подол юбки развернулась ко мне и увидела как из моих брюк что-то выпирает.

— Тебя возбуждает увиденное?

Мысль о том, как секут этого ангелочка, как она извивается и корчится под резкой, повизгивая и кусая губки, как ее попка вздрагивает перед каждым следующим поцелуем с розгой, заставили мой член встать и запульсировать так сильно, что я чуть не кончил себе в штаны. Подумать только, еще недавно я хотел убить того кто ее обидит, а сейчас готов был все отдать что бы оказаться на месте ее деда.

— Очень, извини я… я не знаю…

Леночка поднесла пальчик к моим губам, давая понять что бы я замолчал.

— Все нормально милый, это видь естественно. Я сама не понимала что со мной такое. До 14 лет все было нормально, а потом перед каждой поркой помимо страха я испытывала стыд, который переходил в томное жжение в моей, … в моей промежности. Я намокала от одной мысли что меня будут сечь. А сейчас когда мне почти 18, я так возбуждаюсь перед поркой что порой кончаю прямо под розгой на лавке! Мне стыдно и больно во время каждой порке, что меня 17 летнею девушку с задранной юбкой и спущенными до колен трусиками секут резкой по голой попке. Но вместе с тем я настолько возбуждаюсь, что порой почти не чувствую боли, а только кончаю и кончаю до потери со знания. Ведь когда секут взрослую девушку, и если она достойно переносит предназначенную ей порку, ее состояние похоже на состояние оргазма: она лежит на лавке с выставленной попкой, уже не детской, а настоящей круглой как у взрослой женщины, ее глаза полу закрыты, взгляд затуманен, она прерывисто глубоко и тяжело дышит периодически вздрагивая при очередном ударе. В этот момент она промежностью трется об поверхность какого-то предмета на котором лежит, слегка поддаваясь вперед при очередном шлепке по приподнятой заднице, что дополнительно стимулирует наступление оргазма. И вообще я считаю, что девушек полезно сечь в любом возрасте, нам это необходимо что бы мы не делали глупостей и чувствовали себя ребенком которого защищают и наказывают при необходимости. Знаешь когда мой дед заметил, что на подушке остался влажный след, он не назначил мне за это «штрафных», а просто поцеловал в щечку, сказав что я уже стала взрослой, но это не значит что меня не надо сечь…. И еще, так как ты мой парень, я считаю что ты имеешь полное право надрать мне задницу как только посчитаешь что я провинилась и была плохой девочкой. Договорились? А то что я после или перед этим люблю поплакать, ты не обращай внимание, у нас у девчонок это словно традиция.

За мгновение мы уже лежали на траве и я сделал Лену женщиной……………………………

Потом наши отношения перешли в иное русло. Мы занимались любовью по несколько раз на день, мы сходили сума, но я ее так не разу и не высек, ведь это надо за дело, а она у меня просто золото. А потом, однажды, у нее прекратились месячные… Она сказала, что дед ее убьет если узнает, засечет на смерть. Я сказал что не засечет, так как мы пойдем и поженимся, а потом поставим его перед фактом. Она со мной согласилась. И вот расписавшись и повенчавшись, я в костюме и Лена в подвенечном платье пришли ставить перед фактом ее деда. Он с порога видно понял что к чему.

— Елена ты уже считаешь что тебе не надо мое благословение для таких вещей?

Лена молча смотрела в пол, как на шкодившая школьница.

— Елена я долго буду ждать?

При этих словах Ленины щечки порозовели.

— Деду но я ведь уже замужем!

Со слезами на глазах произнесла Леночка.

— Вот и хорошо, пусть теперь это сделает твой муж, ведь ты знаешь что заслужила? Я не слышу вас юная леди?

— Да

Тихо сказала Лена, и густо покраснев, взяла меня за руку и повила в сарай. Посреди сарая стояла лавка. В углу в бочонки мокли ивовые резки. Она молча закрыла на засов за нами дверь, подошла к бочонку с резками, выбрала одну из самых длинных, около 2 метров, проверила ее на гибкость посвистев ею в воздухе, и подойдя камне стала на колени.

— Ну вот, я была плохой девочкой и не взяла у деда благословения для нашей свадьбы…. я, ну в общем…, 50.

Тихо сказала она, протягивая мне влажную резку со слезами на глазах. Затем она встала, подошла к скамейки и переложила на нее с подоконника всю туже подушечку. Затем сняла венок с вуалью, подошла камне и повернулась спинкой. Она нервно дышала и ее ямка на горлышке прыгала как у птички загнанной в угол, а грудки, по-прежнему задорно торчавшие, то и дело подрагивали когда она всхлипывала.

— Помоги пожалуйста расстегнуть платье.

Я потянул молнию в низ и помог ей скинуть его с плеч. Белоснежное платье словно проскользило по ее нежному телу и упало на пол. Она стояла в беленьком бюстгальтере, беленьких кружевных шортиках, изящно обтягивающих ее упругую кругленькую попачку, и столь тоненьких что они словно таили на ней, и белоснежных кружевных чулках. Мой член уже давно стоял колом. Вот она долгожданная порка моей любимой Леночки.

— Не хныкай, а то добавлю тебе ивовой каши.

Грозно сказал я, рассматривая резку в своей ладони. Я уже понял, что дед называет ее Еленой, а не Леночкой, только перед наказанием, по этому она его сегодня так и поняла с полуслова. И я решил поиграть с ней.

— Елена, — услышав что я ее так назвал, она по привычки вздрогнула, а ее сочная попка на мгновенье напряглась и тут же расслабилась, значит я попал точно в яблочко!- не заставляй меня ждать!

Она послушно стала на лавку коленями, даже не сняв туфелек на шпильках, и потянула кружевное белье к коленкам, обнажая свою подрагивающею попачку. Затем подтянула под себя подушечку и легла на нее так изящно прогнувшись, что я был готов выкинуть этот прут нафиг и взять ее прямо в этой позе, но я обуздал себя, решив проявить характер. Ее попка некогда ранее не казалась мне более сексуальней чем сейчас, выставленной вот так ею кверху, прогнувшись в спинке. Над ее бедрами были четко видны две ямки. Она вытянулась стрункой на лавочке, протянув руки вперед перед собой и сильно схватившись за лавку. Я свистнул прутиком проверяя его в воздухе, еще и еще, и каждый раз попачка моей милой судорожно сжималась в ожидании удара и торопилась расслабится. Она повернула камне голову и тихо сказала:

— Милый, прошу тебя, когда будешь меня сечь не дергай резкой на себя, а то кожу порежешь, она… она у меня нежная.

Не дожидаясь моего ответа она повернула голову назад и положила ее на лавку лицом в низ. Я увидел как она максимально сжала руками лавку, и при этом максимально постаралась расслабить своей задик. Это было сигналом к началу порки. Снявши пиджак, что бы он не мешал, я свистнул резкой и прочертил на ее попке розовую полосу, четко проходившую через обе половинке в ихней самой выпуклой части. Лена не издала не звука, лишь слегка вздрогнула всем телом.

— Раз.

Сказала она тихим голосом. Так продолжилось до 8-й резки. На ней она сильно прогнулась и резко выдохнула:

— Восемь!

Ее попка покрывалась новыми розовыми полосками, в то время как старые становились ярко красными. Я порол ее размерено, не спеша. Ее дыхание на 10 ударе участилось, стало порывистым и глубоким, и немного позже долгожданное тихое:

— Ммм…, пятнадцать.

Теперь стоны сопровождали каждую резку, и становились с каждым ударом заметно протяжнее. Затем она легонько начала повизгивать:

— Ууу…, двадцать два.

— Ау…, двадцать три!

На двадцать пятом ударе я остановился, и как положено обошел лавку и стал с другой стороны. Любуясь своим деянием. Лена лежала тихо, замерши в ожидании продолжения. Вся ее попка была исчерчена без исключения равномерными полосами, становившимися ярко красными. Как для первого раза вроде не плохо, — подумал я. Затем прикоснулся к ее задику ладошкой, от чего она вздрогнув простонала. Ее попка была все горячая. Она кокетливо поддавала ее на встречу руке. Я ласкал ее иссеченную поверхность, и когда моя ладошка спустилась слишком низко, она сама развела чуть заметно ножки, словно приглашая меня туда. Я с силой шлепнул ее по ее напоротому заду.

— Ау!!! За что?

— Я войду в тебя сейчас пальцем, но за это ты получишь 10 дополнительных розг, ты согласна?

— Я… я…, ну…, да. — тихо сказала она.

Я погладил ее влажные губки, отчего она вся начала извиваться трясь лобком об подушку, которую уже наверно можно было выкручивать. Я ввел в нее палец и сделал несколько поступательных движений в ней, и увидев как она судорожно затряслась быстро вынул его из нее.

— Нет, пожалуйста не останавливайся!

Стонала Леночка в то момент, когда я взял новую резку и с силой стегнул по тому месту, где у нее были эти две сексуальные ямочки на пояснице. Ленку сотряс сильнейший оргазм.

— Аааааааа…., двад-цать … шесть….

Я продолжил порку. Ее попка подпрыгивала от каждого удара, так как они пересекали прежние. На 34 розге она начала взвизгивать на весь сарай и отчаянно подпрыгивать, так что на 39 ударе подушка вылетела из-под нее и упала на пол. И в этот момент она упала животом на скамейку. Через мгновение, она медленно прогнувшись похлещи первого, подняла свою попачку в прежние положение так, словно под ней подушка, а может и выше, еще сексуальнее. Я был приятно удивлен. Зная по ее расказам, что деде не когда не давал ее больше 40 розг, я решил за послушное и достойное повидение моей голубки ограничится еще двумя розгами. Предпоследний удар я нанес по бедрам на изгибе под ее кругляшками. Ленка вильнула попкой в сторону громко простонав и тут же вернула ее на место со словами:

— … сорок.

На ее попке полосы от резок уже пересекались в некоторых местах, и я видел как отчаянно она дергалась в те моменты. Последний удар я нанес поперек всех остальных с оттяжкой на себя. Леночка подскочила как ошпаренная схватившись за напоротый зад, и лишь через секунду смогла завыть. Я нечего не делал, мне было интересно как она себя поведет дальше. Она покорно молча легла обратно, также приподняв попачку изящно прогнувшись в спинке как и раньше. У меня было немое изумление. Я слегка стегнул ее еще раз. Она сквозь стон выдавила:

— Р-а-з…

Тут я не выдержал, отбросил прут, подошел с заде, приподнял ее за бедра, она еще сильней прогнулась и молящим голосом произнесла:

— Да, пожалуйста, прошу возьми! Возьми меня!!!

Я вошел в нее с заде. Это дырочка еще была девственной. Ленка взвизгнула, и продолжала повизгивание после каждого моего толкательного движения, у нее там было так тесно, как тогда в парке в первый раз. Затем я перевернул ее на спину подложив под попачку своей любимой подушку, чтобы было не так больно лежать и вошел в нее. Ее влагалище судорожно сокращалось в отзыв на пульсацию моего члена, и мы закружились в бесконечном танце любви.

P.S для Девушек: Дорогие девушки, на самом деле рассказ мною выдуман от начала до самого конца. Я надеюсь, что среди вас есть те кто хочет попробовать порку и проживает в г. Киеве, но попросту стесняются об этом попросить! Возможно Вы сможете сделать для меня мою мечту реальностью, а я для Вас вашу. Или Вас возможно когда не будь пороли или продолжают пороть. Пожалуйста пишите мне на liriky@mail.ru, я с радостью буду читать ваши письма и даю свое слово про ихнею конфиденциальность. Я обещаю не оставить не одного письма без внимания, и всем ответить. Спасибо!

Лирик

Воспоминания из детства. 1981 год

Курить я начала очень рано — ещё в 14 лет, когда училась в восьмом классе. Зачем? Пыталась доказать окружающим, что я уже взрослая. Думала: «Надоест — брошу». Надоело быстро — к 20 годам. Решила бросить. Не получилось. Затем такая же ситуация повторилась в 22 года, 27 лет, 33 года и 35 лет. Бросила курить я только в 2003 году, почти в 40-летнем возрасте. Теперь, глядя с высоты своих 45 лет на свою молодость, понимаю, какой же я была дурой. На сколько лет я сократила себе жизнь!.. Сейчас я являюсь ярой противницей курения и деру нещадно своих дочерей за это дело. Но тогда…

1981 год. Середина июля. Я, как обычно, в это время жила у своего деда в Омске. Точнее, в саду за несколько километров от города. К сожалению, бабушка умерла в 1955 году, когда даже моей маме было только 11 лет. И вот, всё лето мы с дедом жили на даче. Но как раз в середине июля дедушке пришло печальное письмо: скончался его хороший друг, с которым он воевал ещё во времена Великой Отечественной войны. И дедушка очень долго думал: ехать на похороны или нет. С одной стороны, он хотел проводить друга в последний путь, но с другой, боялся оставить меня одну — мне тогда было всего 16 лет. И тогда он нашёл выход: пока он в отлучке, я поживу у соседей по саду.

То была достаточно приятная по внешности и характеру женщина лет 45. Звали её Марья Петровна. Жила она со своим мужем Петром Александровичем и двумя дочерьми Светой и Людой, 19 и 14 лет соответственно. Марья Петровна, войдя в наше положение, охотно согласилась помочь. Она сказала, что Света завтра ночью уезжает с друзьями в Евпаторию, а Пётр Александрович уезжает на два дня на свадьбу сына лучшего друга. Дедушка поблагодарил женщину, дал ей денег на моё содержание и попросил не спускать с меня глаз. Марья Петровна пообещала, что всё будет хорошо.

На следующее утро дедушка уехал. Я осталась в доме одна. Соседка обещала к полудню подойти ко мне. Она зашла и сказала, что через 15 минут ждёт меня у себя дома на обед. Я, конечно, согласилась, потому что есть хотела, а сама готовить в тех условиях не могла.

Я пришла домой к Марье Петровне. Было очень чисто. Меня накормили борщом и рисом с мясом. Также было предложено ночевать у них, так как ни Петра Александровича, ни Светы отныне дома не будет. Я согласилась и к вечеру пообещала переехать.

Собрав все свои необходимые вещи, я вышла из дома и направилась к Марье Петровне. Остановившись у её веранды, я решила закурить. Наслаждаясь курением, я не заметила, как сзади подошла Марья Петровна и грозно сказала:

— Откуда сигареты, Наташа? Деда значит нету, ты и рада!

Я замерла на месте, не зная, что ответить.

— Ну-ка выкинь сигарету!

Я затянулась последний раз и выбросила сигарету. Марья Петровна схватила меня за руку и потащила в дом. Войдя в дом, я ужаснулась. Сначала я не смогла в это поверить, но затем поняла, что это всё реальность. В двух углах комнаты лицом к стене стояли зарёванные Света и Люда. Платья на девочках были задраны, а трусики спущены до колен. Я взглянула на их попы. На них не было живого места: сплошь кровоподтёки и ссадины. Марья Петровна усмехнулась:

— Смотри, Наташа, Света у нас возомнила себя самой умной и хотела украсть у меня целых 100 рублей. Но ей это не удалось. Вместо крупной суммы денег она получила хорошую порку. 50 ударов розгами — это не шутка! А вот Люда наплевательски отнеслась к просьбе матери, и как результат — 20 ударов! А тебя-то секли когда-нибудь?

— Нет, — ответила я. — Ни разу.

— Не беда! — расхохоталась женщина. — Исправим!

— Что вы имеете в виду? — недоумевала я.

— А вот что! — сказала Марья Петровна и вышла.

Через минуту она вернулась и приволокла с собой козлы для распиливания брёвен.

— Знаешь, Наташ, — сказала она. — Я сама никогда не курила и категорически не приемлю курящих людей. Поэтому я должна приподать тебе урок. Пойми: так будет лучше для тебя.

— Вы что… хотите…

— Да, ты правильно поняла, я хочу тебя выпороть. Ещё раз говорю: хочу не потому что злодейка, а для того, чтобы ты задумалась.

— Да Вы права не имеете… — залепетала я. — Да… да… я же деду расскажу!

— А потом я расскажу Тихону Семёновичу, что ты курила! Твой дед, уезжая, велел мне держать тебя под контролем. Я не хочу расстраивать и подводить твоего дедушку. Поэтому извини, другого выхода у меня нет!

— А если вы выпорете, деду не скажете?

— Если увижу, что ты исправляешься, то так и быть — не расскажу!

— Эх… Я согласна. Что нужно делать?

— Подходи к козлам и перегнись через них. Живот должен быть по центру бревна. Руками упрись в пол.

Я сделала всё, как просила Марья Петровна. Она же тем временем снова куда-то вышла. Через пару минут она вернулась и держала в руке солдатский ремень и острой металлической пряжкой. Признаться честно, я тогда от волнения и страха чуть не потеряла сознание. Но всё же я решила более-менее держать себя в руках.

Марья Петровна подошла ко мне и сказала:

— Всё же это у тебя первая порка, да и ты мне не родич. Так и быть — я тебе дам всего 20 ударов.

С этими словами она схватила меня за талию и спустила мне штаны до колен. Затем тоже самое она проделала с трусиками. Я особо не противилась, так как не хотела, чтобы дед знал о том, что я курю, да и просто считала, что так всё быстрее и лучше закончится.

Я решила перенести это наказание без единого звука. Но, когда Марья Петровна замахнулась и нанесла первый удар, когда ремень со всей силы опустился на мою задницу, я решила засунуть свою гордость куда подальше и завопила: «Ай! Больно! Простите!». И так после каждого удара. Соседка меня не обманула — она нанесла ровно 20 ударов, а затем сказала:

— Ну всё, Наташа, можешь одеться!

Я встала с козлов и пощупала попу. Она полыхала и очень болела. Я напялила трусики и штаны. Марья Петровна подошла ко мне и сказала:

— Отдай мне все свои сигареты!

Я не посмела её ослушаться и послушно отдала пачку.

— Молодец. Ещё раз увижу, что куришь — во-первых, надеру зад так, что мало не покажется, а во-вторых, расскажу деду! Поняла?

— Да поняла, — ответила я. — Простите, пожалуйста.

— Прощаю, — усмехнулась Марья Петровна.

Прошло уже почти 30 лет. Мой дедушка скончался ещё в 1995 году. Из жизни его унесла неизлечимая болезнь мозг. Марья Петровна, насколько мне известно, осталась жить вместе с мужем в Омске, а дочери разъехались по стране. Сама же я очень повзрослела, через 4 года после описываемых действий вышла замуж и прожила счастливо в браке 15 лет, родив 5 дочерей.

Девочка и щётка для волос

Мэнди всегда была худой девочкой со стройной молодой попкой. Ей было двадцать лет, и при росте в 160 сантиметров она весила 50 килограмм. Ей не нравилась её худоба, и она часто мечтала о том, чтобы набрать немного в весе. Пока её подруги жаловались, что их попки слишком большие, Мэнди завидовала тому, как их попки отлично заполняют обтягивающие джинсы.

Однажды она пришла домой из магазина с новыми джинсами и призналась маме, что хотела бы набрать несколько килограмм пониже спины. Её новые джинсы не обтягивали её попку так, как ей этого бы хотелось. Она хотела, чтобы у неё было чем повертеть и что выставить напоказ при игре в боулинг.

Мама улыбнулась и шлёпнула её по очаровательной маленькой попке.

— Не бойся, у тебя попа ещё вырастет. У нас в семье с этим хорошо обстоят дела. Наберешь несколько килограмм и сама удивишься результату. А знаешь, кстати, если у девочки большая попа, то шлёпают её не рукой, а щёткой для волос. Всё ещё хочешь отрастить попу?

Мэнди покраснела и ответила:

— Даже если меня будут шлёпать щёткой для волос, всё равно не хочу быть такой тощей!

С тех пор мама стала помогать Мэнди набирать вес. Она давала ей больше булочек, часто баловала печеньями и поощряла съедать порцию мороженного перед сном. Вскоре благодаря маминым заботам попка дочери выросла весьма заметно.

Мэнди часто измеряла свои бёдра и вставала на весы. Понемногу её попка набрала тот размер, о котором она мечтала. Когда она играла в боулинг, люди с ближайших шести дорожек слева и шести справа заглядывались на неё при каждом её броске. Когда она шла по улице, ей свистели вслед прохожие. Когда она ходила по магазинам, она то и дело останавливалась у зеркала и любовалась собой.

В день рождения, когда ей исполнился 21 год, Мэнди подошла к маме, одетая в прелестную короткую юбку, которая прекрасно облегала её округлую попку, и вручила маме щётку для волос. Мама удивлённо посмотрела на неё и Мэнди объяснила:

— Мама, я всегда хотела, чтобы ты больно отшлёпала меня щёткой для волос. Всю жизнь ты меня шлёпала рукой, и мне было больно, и я всегда начинала вести себя лучше, но я чувствовала, что мне чего-то не хватает. Ты меня не шлёпала с четырнадцати лет, с того раза, когда я выкралась из дома ночью. Я очень хочу, чтобы ты отшлёпала меня за это щёткой для волос прямо сейчас.

Мама поняла по лицу Мэнди, что она действительно очень хочет того, о чём просит. Мэнди была замечательной дочерью и никогда не просила у мамы того, чего та не могла ей дать. Мама посмотрела на щётку, затем на дочку, одетую в короткую юбку. Что ещё ей оставалось делать?

— Ты понимаешь, о чём ты сейчас просишь, Мэнди?

Голос Мэнди звучал как голос маленькой девочки, когда она ответила:

— Да, мама, я прошу тебя наказать меня.

— Хорошо, я накажу тебя так, как наказала бы в твои четырнадцать лет, если бы твоя попка была достаточно большой. Это значит, что я задеру твою юбку и сниму с тебя трусики.

— Да, мама, — Мэнди заёрзала и ощутила покалывания в области попы.

Мама Мэнди села на стул и уложила дочку к себе на колени. Руками Мэнди упёрлась в пол, чтобы удерживать равновесие, а ноги согнула, и её пятки смотрели в потолок. Мама положила руку на широкую юную попку Мэнди и несколько раз шлёпнула. Она принялась разогревать попку дочери через юбку, шлёпая то по одной половинке, то по другой, но не задирая ткани юбки. Потом она остановилась и погладила Мэнди по попе, отмечая, какой милый и крепкий задик у Мэнди под юбкой.

Затем мама подняла юбку и ей открылись бледно-розовые лёгкие трусики. Они едва прикрывали попку Мэнди, и к тому же они сползли к серединке, свидетельствуя о том, что Мэнди сжимала попку. Мама стала нежно гладить по трусикам, чтобы дочка расслабилась. Дождавшись этого, она взяла в правую руку щётку для волос и погладила ей по трусикам Мэнди.

Мэнди крепко схватилась руками за ножки стула и глубоко вдохнула. Она наконец получала то, что так долго заслуживала — порку щёткой для волос. Мама поднялая щётку и опустила её с громким звуком, затем сразу же ещё раз.

— Ааайй! Больно! — выдохнула Мэнди.

— Во время порки должно быть больно! — улыбнулась мама.

После шлепка по одной половинке попы и затем по другой, красные пятна проступили там, где заканчивались трусики, и где раньше была бледно-белая кожа. Маме буквально стало интересно, какой же красивой должно быть стала попка её дочери, и она без особого промедления просунула пальцы под резинку розовых трусиков и стянула их вниз.

— Мамочка, только не по голой попе! — инстинктивно взмолилась Мэнди.

Мама улыбалась, глядя на роскошный зад своей дочери. Наверху виднелсь две очаровательные ямочки. Попка гармонично расширялась, если смотреть вниз от стройной талии, где скомканная юбка покоилась, чтобы не мешать маме делать своё дело. С другой стороны пухленькая попка Мэнди переходила в красивые длинные ноги, на которых сейчас находились её трусики.

Когда мама принялась шлёпать Мэнди по попе щёткой для волос, она поразилась, какой упругой и крепкой стала попка её дочери. Она тряслась только совсем чуть-чуть и только от самых сильных ударов.

Мэнди активно ёрзала у мамы на коленях. Слёзы катились по щекам отшлёпанной девочки, когда мама покрывала сильными ударами её восхитительную попку. Ногами она неистово колотила по полу от боли.

Наконец, мама решила, что скоро пора заканчивать порку. Попка её дочери переливалась красивыми оттенками красного, и поскольку девочку ещё ни разу так сильно не пороли, в нескольких местах образовались маленькие ярко-красные пятнышки.

— Теперь ты получишь 21 удар в честь своего дня рождения. И если будешь храброй девочкой и выдержишь их как следует, я обработаю твою попу лосьоном, чтобы не так болело.

— Да, мамочка, да! — Мэнди подняла голову и стиснула зубы, настроив себя не орать и не визжать.

Двадцать один сильный удар обрушился на попу Мэнди, которая в полной тишине билась ногами об пол. У мамы на глазах попка Мэнди превратилась из красной в малиновую. Не было сомнений, что всю ближайшую неделю Мэнди будет вспоминать эту порку каждый раз, когда будет садиться.

После последнего удара мама послала Мэнди за лосьоном, и Мэнди перебежала в другой конец комнаты и обратно и улеглась к маме на колени. Всё это она сделала со спринтерской скоростью и не надевая трусиков.

Мама принялась растирать лосьон и улыбнулась, услышав как Мэнди заурчала, как только лосьон соприкоснулся с её горящей попкой. Когда мама нанесла уже много лосьона на горячую кожу дочери, она натянула трусики на место и разгладила юбку Мэнди.

Когда они потом стояли и обнимались, в этот трогательный момент, мамина рука опустилась вниз и легонько шлёпнула по попке дочери — чтобы напомнить, что девушка никогда не бывает слишком взрослой, чтобы лежать у мамы на коленях и получать по попе, особенно если та по размеру доросла до щётки для волос.

День свадьбы

Я проснулся невероятно освежённым, как будто и не смыкал глаз. Все чувства мои обострились до предела. Всё вокруг я ощущал необычайно живо, и был словно до краёв налит возбуждением и сладостным предчувствием.

Моя радость была столь велика, что пару минут я даже не мог понять, в чём же причина этого приподнятого настроения, какое стечение обстоятельств так вдохновляет меня. Не то чтобы я забыл о Марии, или о словах её отца на прошлой неделе, но я был просто переполнен восхитительными ощущениями, и мне даже на ум не приходило задаваться вопросом об источнике моего счастья.

Подобно удару волны вернулись воспоминания, заливая меня невыразимым счастьем. Правда, глубоко внутри ворочался червячок беспокойства, навязчивый страх, что приведшие меня к знаменательному дню события происходят только в моём воображении. Судите сами. Мыслимо ли, чтобы я, простой портной, мог жениться на самой прекрасной девушке целого графства, на женщине, стать и изящество которой не имели себе равных — нет, это было просто непостижимо. В ушах моих всё ещё звучали слова её отца, лорда Мэйблери, растроганно произносившего: «Да, сынок, всё верно, я отдаю тебе мою дочь и благословляю вас».

Я встал, подошёл к окну спальни и открыл ставни. Утро только зарождалось, так что небо было ещё полно звёзд, и лишь на востоке появилась бледная полоска. В поместье было тихо, и как ни напрягал я слух, всё, что мне удалось расслышать — кудахтанье кур и далёкую суету прислуги. Потом я услышал позвякивание. Через каменный внутренний двор прямо подо мной медленно прошла дородная прачка, неся тяжёлые вёдра с родниковой водой. Скоро по всему огромному дому должна была закипеть бурная деятельность, и наступающий день обещал невероятным образом изменить мою размеренную жизнь. Я почти обезумел от нетерпения, и мой пыл неудержимо рвался наружу приступами беспокойной энергии.

Я несколько минут ходил из угла в угол, но шагал я широко, и потому не мог сделать больше чем несколько шагов в любом направлении. Внезапно комната показалась мне тесной и душной. С неожиданной для самого себя решимостью я выскочил в коридор.

Вы поймите, что сам я — из рабочего класса. Детство моё прошло в домике, состоявшем из одной комнаты, в предместье. И хотя теперь у меня большой каменный дом в центре, я всё же не часто бываю в таких поместьях, как у моего будущего тестя. Из-за этого ли, или из-за моего беззаботного возбуждения, но через некоторое время я элементарно заблудился. Я оцепенело бродил по молчаливому дому, в нерешительном замешательстве боясь потревожить кого-нибудь из хозяев в этот безбожно ранний час.

Я прошёл мимо множества закрытых дверей и бродил вверх и вниз по лестницам, совершенно сбитый с толку. В конце концов, я остановился, чтобы перевести дух, и попытался привести мысли в порядок. «В этом доме, должно быть, не меньше двух сотен комнат!» — подумал я в благоговейном отчаянии. «Мне потребуется месяц, чтобы найти выход наружу».

И вдруг я что-то услышал. Звук, жуткий стон. Мне показалось, будто кричала от боли женщина. Я заторопился вниз по коридору в направлении источника звука, внимательно прислушиваясь, страстно желая встретить других людей.

Теперь я слышал и другие звуки. Странные, очень похожие на удары кнута. Я пошёл быстрее, почти побежал. Внезапно меня охватила необъяснимая уверенность — я слышал этот женский голос раньше. И с этого момента воспоминания мои начинают путаться.

Помню только, что, задыхаясь, бежал вниз по лестнице, а потом совершенно неожиданно куда-то ввалился, попав, похоже, в винный погреб. И здесь — словно порыв ветра вышиб из меня дух. Казалось, я пропустил мощный удар в живот, так что отшатнулся и упал, слишком ошеломлённый, чтобы заговорить или подвергнуть сомнению то, что видели мои глаза.

Наверное, я сумбурно рассказываю. Но как можно передать, что творилось со мной? Это было, как если бы прямо рядом со мной взорвался пороховой заряд, и через долю секунды тело моё утратило контроль над биологическими процессами. Я превратился просто в массу органической плоти, измельчённой, дрожащей, избитой, моё сердце подскочило к горлу, голова отчаянно разболелась. Я ощутил, как поток крови несётся сквозь моё тело, затопляя кожу лихорадочным жаром. Грудь жгло словно огнём, я не мог дышать, и казалось, тело просто отказывается подчиниться моей воле.

Я был переполнен страхом, возбуждением и бешенством, и ещё я ощущал горячий ток страсти, пульсирующий в моих венах. Самое удивительное, что мужской мой орган моментально пробудился и распух, словно спящий солдат, резко вскакивающий при появлении сержанта. И всё вышеописанное произошло в один миг, едва ли на протяжении удара сердца, пока я стоял на коленях в дверном проёме, слишком ошеломлённый, чтобы шевельнуться.

Меня разрывали противоречивые стремления. Разум советовал — бежать, скрыться до того, как меня заметят. Сердце побуждало броситься вперёд и атаковать этого мужчину-гиганта. И какая-то не укрощённая часть меня, дикий зверь глубоко внутри, жёстко приказывал не двигаться — и молча смотреть, уподобившись жалкому вуайеристу.

В результате я недвижимо застыл на месте, пойманный нерешительностью, и смотрел с беспомощной смесью похоти, гнева и страха, как огромный мужлан, не дальше чем в десяти футах от меня, заносит для нового удара тяжёлый кожаный ремень.

Перед ним, растянутая на шершавой поверхности деревянной бочки, лежала моя наречённая, моя невеста. Она была совершенно обнажена, и её бледная гладкая кожа слабо поблёскивала в неверном свете фонарей. За запястья она была привязана к столбу перед ней, ноги притянуты грубой верёвкой к такому же столбу позади, а её великолепные груди — куда более пышные, чем я мог предполагать ранее, видя их контуры под одеждой — свободно свисали над краем бочки. Большие тёмно-красные соски, затвердевшие от холодного ночного воздуха, выглядели одновременно вульгарно и соблазнительно.

Длинные тёмные волосы Марии спадали ей на спину и свешивались на дальнюю от меня сторону, оставляя прекрасное лицо открытым. Её глаза были красными от слез, и она тихо стонала, отчаянно мыча всякий раз, когда мужчина посылал вниз широкий ремень, с тяжёлым шлепком полосуя её голые ягодицы.

Я содрогнулся, глядя, как её зад после очередного удара на несколько секунд становится белым, а потом кожа снова яростно краснеет. Видеть такое было больно, но вместе с тем — необычайно возбуждающе. Член мой был до невозможности твёрд, вздрагивая и выгибаясь в моих штанах, но я не мог даже пошевелиться, не то что найти для него более подходящее положение. Всё, на что я был способен — смотреть на эти восхитительные ягодицы, близнецы-полусферы крепкой плоти, сводящие меня с ума. Смотреть на дрожь нежного тела при каждом жестоком ударе ремня, словно сдирающем кожу с МОЕЙ спины. Мне казалось, что член мой вот-вот взорвётся от мучений, но двинуться я был по-прежнему не в состоянии.

Я никогда не узнаю, долго ли я простоял на коленях в дверном проёме. То ли минуту, то ли целую жизнь — для меня это было одно и то же. Сколько раз за это время я видел, как великан, сам обнажённый до пояса и истекающий потом, полосует ремнём плоть моей обожаемой невесты? Даже не могу предположить.

Я растворился в этой сцене, прикованный к одному месту, практически загипнотизированный видом порки. Шлепки ремня оглушали, ужасали, и всё же — не могли сравниться с рвущими душу стонами, которые издавала Мария. Низкие гортанные звуки, безнадёжные и неистовые, и вместе с тем — с неким оттенком изысканного достоинства. Как мужественно она переносит порку, с восхищением думал я, глядя на её лицо, словно заострившееся от страданий. Я был отстранён от происходящего, как будто смотрел на ожившую картину, а не на реальность, которую мог изменить. Мой разум даже не задавался вопросом, почему она должна терпеть подобное, и я просто наблюдал.

Но внезапно чары оказались разрушены, как будто со звоном лопнуло и осыпалось незримое стекло. Мучительно выгнувшись, Мария вскинула голову, и наши взгляды встретились. На целый удар сердца мир словно замер, ремень застыл в середине замаха, а мы с Марией не могли вздохнуть и впились глазами друг в друга. Казалось, во вселенной не осталось звуков, и только наши прикованные друг к другу взгляды могли говорить через гнетущую пустоту. Затем это прошло. Ремень закончил свой бесконечный полёт и впился в нижнюю часть её ягодиц, совсем рядом с нежными бёдрами. Мария испустила полный муки крик, который чуть не разорвал мне сердце, а я вскочил на ноги.

В секунду силы вернулись ко мне, и я бросился на здоровяка. Он удивлённо взревел, и, ухватив меня за руку мускулистой лапой, почти оторвал от пола, без труда удерживая на весу. Я был неистов, безрассуден, но это ни к чему не привело. Я высок ростом, но не слишком силён, а детина этот был на голову выше меня. Всё, чего мне удалось добиться — так это только беспомощно шипеть, извиваясь, и злобно проклинать его.

Меня остановил крик Марии: «Алекс, прошу тебя, отпусти его! Отпусти! Всё в порядке».

Я застыл, с изумлением глядя на неё.

— Всё нормально, — повторила она, когда гигант опустил меня на пол. — Он просто выполняет свою работу, Алекс, любовь моя. Не трогай его.

— Но… почему? Что всё это значит? — я справился с собой, хотя и не без труда, и слёзы любви и злости текли по моему лицу.

— Это — всего лишь правосудие, любовь моя. Я заслужила это наказание. Это не так ужасно — и не искалечит меня. Просто причинит боль. Не беспокойся ни о чём. Это всего-навсего порка.

— Не беспокоиться? Да ты что? — заорал я. — Ты должна стать моей женой! А сейчас я обнаруживаю тебя раздетой и выпоротой, будто простую служанку! Ты думаешь, я могу вот так спокойно удалиться и позволить этому продолжаться?

Я упал на колени возле её лица, всматриваясь в глаза моей любимой.

— Да, любовь моя, будущий муж мой, так ты и должен поступить.

Её взгляд обжёг меня яростным напором. Я и не подозревал, что в её хрупком теле может скрываться подобная сила воли, и неожиданно мне стало стыдно. Не знаю почему. В этот момент через меня снова пронёсся поток крови, горячей и полной желания, и мне вдруг нестерпимо захотелось стиснуть Марию в объятиях, сжать в своих ладонях эти груди, впиться губами в эти соски. Я готов был броситься на неё, изнасиловать её, такую, как она была, беспомощную, привязанную к бочке, вжимаясь в горячую и воспалённую кожу её ягодиц. Фактически, осознал я с уколом ужасной вины, я даже предпочитаю, чтобы плоть её была при этом покрытой рубцами и как можно более чувствительной. Я хотел ещё сильнее отхлестать её по ягодицам, а потом пройтись ремнём по её голым бёдрам и лодыжкам. Я хотел шлёпать её по грудям и грубо выкручивать их. Я хотел слышать, как она стонет от боли и удовольствия подо мной, и мечтал, чтобы её страсть победила боль. В мгновенной вспышке я осознал всё это и одновременно ужаснулся и смутился. Что за чудовищем я был? Как мог я желать ей такой боли?

— Я не могу, — прошептал я. — Я не могу позволить делать это с тобой. Можешь ты мне хотя бы объяснить — почему? В каком грехе ты призналась? Почему ты должна подвергаться подобному наказанию?

Мария посмотрела на меня, и я вдруг подумал, что никогда она не была так прекрасна, как в эту минуту. Подумал, глядя в её лицо — горящее и мокрое от слёз, и в её глаза — покрасневшие и широко открытые, полные боли и страха.

— Я делаю это для тебя, — просто сказала она, и глаза её подтвердили, что она говорит правду. — Такова традиция нашей семьи — сечь невесту в ночь перед свадьбой. Это смиряет её гордыню, уничтожает остатки заносчивости, и к тому же — пробуждает её чувственность. Но это должно быть сделано по доброй воле, без применения силы. Это должно быть выбором самой невесты — принять ли вызов и пройти ли через эту боль. Моя мать перенесла это, и её мать — до неё. И так далее, поколение за поколением. Я понимаю цели этого и выгоду, получаемую от этого. Я пошла на это добровольно, Алекс. Таков мой выбор. Это трудно, правда, но я могу думать о тебе, и это помогает мне выдержать боль. А если представить, что это ты сечёшь меня, Алекс, то я могу почти наслаждаться поркой.

Я воззрился на неё в ошеломлённом молчании.

— И ты по доброй воле согласилась на наказание? — уточнил я. Она кивнула, а я тупо продолжал: — Но зачем?

Она рассмеялась, и словно восхитительный серебристый колокольчик зазвенел в этом тоскливом храме боли.

— Ох, Алекс, ты всегда делаешь всё таким запутанным! Это же просто, совсем просто. Ты же не хочешь, чтобы твоя жена была своевольной и непокорной, высокомерной и заносчивой, ведь так? — Я помотал головой. — Разумеется, не хочешь! Но, Алекс, уже моим согласием на это наказание я доказываю любовь к тебе и показываю, что не обладаю ни одной из этих черт. Я люблю тебя, дорогой мой, и я буду делать всё, что ты скажешь. Даже если ты захочешь так же наказывать меня.

— Но я же никогда не просил, чтобы тебя наказывали подобным образом, — торопливо запротестовал я, внезапно вообразив, что мою неосознанную тайная страсть давно заметили все, кроме меня.

— Ты — нет, — строго сказала Мария. — Я предлагаю тебе это как подарок, как доказательство моей преданности тебе перед нашей брачной ночью.

Я вдруг осознал, что этот абсурдный спор ни к чему не приведёт, и решил, что пора брать инициативу в свои руки.

— Ну, а теперь это пора прекратить, — произнёс я тоном, не оставляющим места для возражений. — Я люблю тебя и ценю твой жест, но ты вытерпела достаточно. Всё кончилось.

— Нет, Алекс, нет. Ничего ещё не кончилось. Потому что наказание должно быть исключительно жестоким. Его суровость послужит свидетельством моей верности, моей преданности. И если я не смогу дойти до конца, до самого предела того, что могу вытерпеть, тогда наказания — всё равно что не было.

— И сколько же ударов осталось? — спросил я, поражённый её словами.

Она снова рассмеялась:

— Глупый. Здесь не я веду счёт. Отсчитывает удары тот, у кого в руках ремень. Ему судить, когда наступит мой предел. И порка закончится только тогда, когда Джон скажет об этом. — Она кивнула в сторону огромного мужчины. — Он будут пороть меня до тех пор, пока у меня сохраняются силы терпеть боль.

Я посмотрел на девушку, на которой собирался жениться. Она была необыкновенно красива, и даже сейчас — обнажённая, растянутая меж столбов так, что все её женские секреты оказались выставлены напоказ, с исхлёстанными, побагровевшими ягодицами — выглядела почти непристойно, но казалась странно прекрасной. Она уже перенесла так много, и всё же не боялась новой боли.

Она сказала, что делает это для меня, подумал я, устыдившись. Я никогда не просил её делать что-то вроде этого. Но она пошла на такое добровольно, и внезапно я нашёл её готовность к страданиям невыразимо возбуждающей.

Кроме всего прочего, я хотел видеть, как её наказывают, дико хотел стать свидетелем её мучений. Во внезапной вспышке понимания я увидел, что её страдания способны лишь усилить наше с ней сексуальное удовольствие. Я увидел это так ясно, с такой уверенностью, что нечего было сомневаться — так оно и есть. Словно я знал это всю свою жизнь. И в тот же миг я понял, что принял решение.

После чего сделал шаг назад и жестом предложил экзекутору продолжать наказание.

— Продолжайте порку, — приказал я. — Она пока всего лишь слегка разогрета. А её нужно хорошенько подготовить к первой брачной ночи.

Я заметил, что Мария вздрогнула при этих словах, и в глазах её блеснули слёзы. Но она улыбалась, и я знал, что мы поняли друг друга.

— Я останусь и буду смотреть, — сообщил я мужчине с кнутом. И ощутил какое-то болезненное удовольствие от беспокойного взгляда, которым одарила меня Мария. Разумеется. Ведь её наказание должно было оказаться разом и более приятным, и более унизительным в моём присутствии.

Я расположился на небольшом табурете, который нашёл в углу, и спокойно смотрел, как возобновилась порка. Кожаный ремень был широким и толстым, слуга — силён, удары — быстрыми и тяжёлыми. Мария была совершенно беспомощна, и смотреть на её восхитительную плоть было невообразимо приятно. Я наслаждался каждым мгновением порки, каждым шлепком ремня, каждым вздрагиванием ягодиц, каждой слезинкой, которая скатывалась по гладкой щеке моей невесты. Меня до крайности возбуждали её хриплые стоны, те почти незаметные усилия, предпринимаемые ею, чтобы остаться в гордой неподвижности, и то, как покорно её тело принимает наказание.

Когда её ягодицы равномерно окрасились ярко-красным, а плоть оказалась покрыта сетью потемневших рубцов, я протянул руку и легонько хлопнул ладонью по её заду. Мария взорвалась потоком свежих слёз, и я понял, что она почти на пределе.

— Переходи к её бёдрам, — негромко сказал я слуге, поглаживая длинные чёрные волосы Марии и целуя её в щёку. С наслаждением вглядываясь в её глаза — полные ужаса. — Я хочу узнать, на что она способна.

Депрессия

Оля сидела на кухне, уткнув лицо в сложенные на столе руки. Слезы уже высохли; да и плакать она больше не могла. Должен же быть предел! А тут никакого намека:

Вечером опять звонила мать; на две недели оставила ее в покое и теперь вознаградила себя. Оля как раз вернулась из прогулки по магазинам, ничего не купив. И подошла к телефону, думая, что о ней беспокоится Марина. Но все оказалось совсем плохо: "Шлюха!" было самым мягким из слов, которые она услышала. Мать давно порывалась вернуть ее, но безрезультатно. И это окончательно озлобило Екатерину Николаевну. Она грозила и психбольницей, и милицией, и призывала на голову дочери все напасти. Оля не выдержала и бросила трубку, попросив мать дрожащим голосом забыть о ней.

Увы, Марины все еще не было. Она наговорила на автоответчик сообщение, что может задержаться на работе и явится ночью или утром. А ее присутствие было необходимо, когда явился отец. Он был не то чтобы пьян, но сильно нетрезв; силой вломился в подъезд и едва не вышиб дверь в квартиру. Вопли о материнской заботе перемежались с нецензурной руганью. Оля в конце концов не выдержала и вызвала милицию; отец испугался, но не ушел, пока не подошел наряд. Объясняться он не пожелал и был увезен в отделение как пьяный хулиган. А Марина все не приходила:

Оля, конечно, не могла знать, к чему приведет случайное знакомство на вечеринке. Она пришла к подруге одна и за столом оказалась рядом с высокой молчаливой девушкой года на три старше. Марина поразила ее уверенностью в себе, остротой и независимостью ума, гордостью и силой. Она давно обеспечивала себя сама, удачно вложив полученные от родителей деньги, а на вечеринке встречалась с подругой — пышной барышней по имени Вика, выказывавшей перед Мариной труднообъяснимую робость. Впрочем, Вика вскоре ушла, вся в слезах. А Оля стала собираться домой, утомившись от чрезмерного скопления людей. Марина взялась подвезти ее; по дороге девушки заехали выпить кофе. Оля немного рассказала о себе, чувствуя повышенный интерес новой подруги — о сложностях с родителями, о неудачных поисках работы, о сложностях с парнями.

— Ты немного не права, — заметила Марина. — Ты думаешь, что можешь дать им, а нужно знать, что ты сама в них ищешь? Может, они и не могут этого дать?

Это заставило Олю задуматься. А еще больше — расставание с Мариной, которая неожиданно обняла ее и поцеловала в губы. Потом исчезла, оставив адрес и телефон. Исчезла из жизни, но не из мыслей. Оля постоянно сравнивала подруг — да и друзей — с Мариной, но ни в ком не находила ее совершенств. И как-то раз, чувствуя себя совсем разбитой, позвонила. Оказалось, кстати. Марина собиралась в театр; пригласила и ее. Оле нечем было занять вечер, и в условленный час фольксваген Марины остановился возле ее дома.

Чмокнув ее в щеку, подруга заметила:

— Оля, ты одеваешься с большим вкусом. Но есть случаи, когда надо отступать от традиционного стиля одежды. В театре дама должна приковывать взгляды, рождая не желание, но преклонение. А для этого: Ну, еще успеем:

Она отвезла Олю в приличный магазинчик, в котором была постоянной клиенткой, забрала две заказанных ею коробки и сообщила продавщице:

— Мне хотелось бы, чтобы подруга одела сегодня подходящее ей вечернее платье. Пожалуйста, помогите ей и мне.

Оля пыталась возражать, но эти робкие попытки были тут же пресечены: "Ты оказала мне услугу, согласившись; и это не подарок, а услуга ответная. Пожалуйста, не спорь и не обижай меня; это совершенно излишне". В отдельной кабинке Оле пришлось раздеться в присутствии подруги. Марина скептически осмотрела ее белье и, невзирая на смущение подруги, попросила продавщицу принести подходящее.

— Не стесняйся! — резко шепнула она Ольге. — Здесь так принято. И ты должна чувствовать себя иной — каждой клеточкой тела.

Под ее наблюдением Оля сняла трусики и лифчик, тут же замененные элегантным комплектом и корсетом, затянутым за спиной руками хорошенькой продавщицы, не обращавшей внимание на смущение клиентки. Настал черед чулок и пояска. Расправляя складки, Марина провела рукой по внутренней поверхности ее бедер, заставив Олю глубоко вздохнуть. Потом настал черед темно-синего платья с минимальным вырезом и кокетливой полоски ткани, скрывшей шею. На ногах оказались маленькие туфельки, чудесно гармонировавшие с платьем.

В зеркале Оля узрела красавицу, которой предстояло произвести в театре некоторое (немалое, впрочем) впечатление. В ложе она сидела скромно, потупившись, а Марина познакомила ее с несколькими друзьями, не забывшими похвалить безупречный вкус. Это заставило Ольгу еще больше покраснеть — она ведь боялась спросить, сколько все это стоит.

После театра поужинали в ресторане; было уже очень поздно, а Оля должна была где-то переодеться: не ехать же в новом туалете домой? Пришлось ехать к Марине. В ванной она с некоторым уже сожалением скинула новые вещи. А потом дверь скрипнула; и там стояла Марина: Ее сильные руки быстро преодолели нерешительное сопротивление гости. Почти на руках хозяйка отнесла Олю в роскошную кровать, закрыв губы поцелуем. И восхитительная игра продолжалась до утра, это заставило Олю забыть обо всех встречах с мальчиками. Марина оказалась гораздо искушеннее мужчин; ее страстные губы заставили Олю раздвинуть ноги; а там уже все было мокро: Оргазмы она сосчитать не могла; а утром, проснувшись, увидела рядом Марину, которая принесла им завтрак в постель:

Эту любовь победить Оля оказалась не в силах; сначала она оставалась ночевать у Марины, а потом переехала к ней совсем по просьбе любовницы. И это привело сначала к скандалу, а потом к разрыву с родителями; потом ее уволили с работы — Оля полагала, что там без родителей не обошлось; и Марины не было рядом.

Всего этого оказалось слишком много для двадцатитрехлетней девушки. Ей казалось, что в мире больше ничего и никого нет — только горе и мрак. Вот и все — конец! Лучше прекратить мучения; эта любовь действительно неестественна, а побороть ее Оля не может. Оставался только один выход. И Оля заткнула окно на кухне, плотно закрыла дверь и открыла газ на полную мощность. Она улеглась у плиты и начала дышать, глубже, глубже: Девушке удалось побороть тошноту, сладостная тяжесть охватила ее. Оля потеряла сознание:

Очнулась она в кровати, чувствуя страшное изнеможение и ломоту в теле. Рядом, внимательно наблюдая за ней, сидела Марина, сжимавшая чашку с водой. На ее лице виднелись следы недавних слез. Видно было, что она так и не сняла деловой костюм, в котором приехала, и не ложилась спать уже очень давно.

Марина сразу же поцеловала любовницу:

— Зачем, зачем ты это сделала? Нет, не говори, тебе нельзя этого делать! Доктор приходил, он сказал: Ведь еще немного, и тебя бы не стало! Это все они, твои родители! Какой кошмар!

Оля говорить практически не могла; из горла вырывался только сдавленный хрип. Он попыталась отвернуться, скрыть свой позор, свою неудачу, но и этого не смогла. Любое движение вызывало боль; казалось, что и смерть была бы легчайшим исходом.

Так продолжалось два дня. Все это время Марина не отходила от нее, кормила с ложечки, баюкала, ласкала. Когда она приподняла подругу, подставив "утку", в ее руках проявилась недюжинная сила. Оля испытывала сильнейшее смущение, но встать все равно не могла. Пришлось совершать нехитрую процедуру под влюбленным взглядом Марины. Потом она салфеткой аккуратно вытерла Олю и поцеловала между ног, вызвав жаркую волну во всем теле:

— Тебе пока нельзя возбуждаться, но у нас еще все впереди! Только сейчас я понимаю, как дорожу тобой. Ни с одной женщиной я не была так близка; а все эти проблемы — они только сближают. Скажи, что любишь меня, пожалуйста!

Но Оля была непреклонна; ее решимость не исчезла, а мысль о любви рождала только стыд. Придуманный выход оставался единственным. Она молчала сколько могла, а потом сообщила об этом Марине:

— Я должна умереть! Понимаешь, должна! Все к этому вело: И теперь дальше пути нет. Мне стыдно вспомнить, что мы делали вместе: Но я: не могу об этом забыть: И простить себя не могу: Отпусти меня, Марина; и я навсегда освобожу тебя от забот.

Напрасно Марина умоляла ее передумать, напоминала о своей любви, пыталась убедить, что заботы об Ольге делают ее счастливой — ничего не помогало. И тогда, к исходу второго дня, она решилась на крайние меры:

— Оля, я не могу отпустить тебя — мы предназначены друг для друга. Ты останешься здесь, пока не поправишься, не вернешься к жизни во всех смыслах. И ради этого я сделаю все: Сейчас мне надо уехать, а ты будешь спать и не попытаешься уйти. Я не могу доверять тебе в эту минуту, поэтому прошу — прими эти таблетки. Тогда ты спокойно дождешься меня. И все будет хорошо: доверься мне!

Ольга стиснула зубы, шепча: "Я хочу умереть, я недостойна жизни!". Она действительно чувствовала себя уже умершей, ничтожной и никчемной. Но Марина так не считала. Навалившись на подругу сверху и стараясь не причинить ей боль, она зажала Оле нос и влила в рот воду с растворенным в ней порошком. Пока глаза не закрылись, Оля видела рядом Марину, ожидавшую действия снотворного:

Ее истомленный организм не мог противиться действию лекарства; очнувшись, Оля не знала, вечер на улице, утро или ночь — шторы задернуты, в комнате темно. Усилием воли она приподнялась и упала с кровати; в голове истерически билась одна только мысль: "Закончить все, быстрее, раньше, чем вернется Марина!" На комоде, как она помнила, всегда лежал красивый и достаточно острый нож. Если до него дотянуться:

Она преодолела большую часть расстояния, когда хлопнула входная дверь. Через минуту зажегся свет, на пороге появилась Марина. Она тотчас увидела, куда устремлен взгляд лежащей на полу Оли, подхватила обессилевшую девушку на руки и отнесла на кровать. Затем села рядом и серьезно проговорила:

— Оля, ты не оставляешь мне другого выхода. Я верю в нашу любовь и знаю, что в тебе говорит минутное помрачение. И я докажу это! Но тебе нельзя доверять в таком состоянии. Поэтому я приму более строгие меры. Сначала тебе надо поесть:

Преодолев сопротивление Ольги, Марина накормила подругу и напоила из стакана сладкой микстурой, снова погрузившей девушку в сон. Он был глубок, без сновидений, но оставлял после себя только тяжесть в голове. Пробуждение оказалось резким; но его ожидала Марина. Она поднесла пленнице судно и вновь напоила ее, зажав нос и вынудив раздвинуть зубы.

Сколько это продолжалось, Оля установить не могла, но вряд ли очень долго — три или четыре дня. Марина пичкала ее успокоительными, а отходя от постели, привязывала руки Оли кожаными ремешками к изголовью. Наконец она сочла лечение состоявшимся. Очередная порция питья была, напротив, освежающей. Марина отвязала руки подруги и откинула покрывало:

— Теперь скажи, что ты успокоилась и можешь вернуться к жизни. Все хорошо, все прошло и забыто! Не заставляй меня:

Тут она замолчала и просительно посмотрела на Олю, оставшуюся непреклонной. Любовь к Марине никуда не делась, но стоило вспомнить разговор с матерью:

— Нет, это все равно неправильно. Отпусти меня: Я не хочу жить.

— Но тебе придется! — в голосе Марины появились нотки жестокости. — Ради меня и ради себя: Вставай немедленно!

Поддерживая Олю под руку, она отвела ее в туалет; здесь, невзирая на просительные взгляды, Марина наблюдала за подругой и помогла ей подтереться после процедуры "облегчения". Ванная была уже наполнена; Марина раздела девушку как ребенка и помогла опуститься в воду. Ее ласковые пальцы обследовали каждый сантиметр истощенного тела, особенно задержавшись в низу живота. Оля вздохнула, но ее решение оставалось неизменным:

— Прекрати, Марина! Этим ты мне не поможешь!

Однако та продолжала манипуляции; Оля попыталась вырваться и закричать, но ее рот был тут же закрыт заранее приготовленным кожаным кляпом. Марина не дала ей опомниться, вытащила из ванной и завернула в махровое полотенце. Оля все еще вырывалась, а в коридоре попыталась броситься к двери. Но руки Марины стали по-настоящему железными. Она в полной тишине ухватила любовницу за поясницу и почти отнесла в спальню. Здесь руки Оли были связаны за спиной, а колени тоже стянуты кожаным ремнем.

Беспомощная пленница вынуждена была выслушать то, что говорила Марина:

— Ты обманула мои ожидания! Но от этого моя любовь только сильнее, и я могу ее доказать. Я буду с тобой сурова, но это совершенно необходимо. Отныне за всякое непослушание ты будешь наказана. Я разобралась на время с твоими предками; от наших занятий отвлекать нас никто не будет. А за эту выходку ты должна быть наказана! Ты поняла? Если обещаешь не кричать, я выну кляп.

Оля некоторое время обдумывала услышанное. Подруга, похоже, всерьез занялась ее проблемой и рассчитывала на решение. Ну что ж, днем раньше или позже: Одно движение головой — и кляп был снят, а путы на ногах ослаблены. Марина отвела ее на кухню и накормила. Затем усадила в кресло, успокаивая, как маленького ребенка:

— Ты должна слушаться старших. Я лучше знаю, что тебе необходимо по-настоящему. А сейчас это — наказание. Придется понести его за сегодняшнюю выходку. Иначе прощения не будет. Ну-ка, иди сюда.

Марина медленно, даже нежно уложила ее поперек колен и попросила:

— Теперь скажи: "Я была плохой девочкой. Пожалуйста, Марина, окажи мне эту милость и прости меня".

Оля сжала зубы, но тут пальцы Марины сжали ее сосок, вызывая болезненный стон. Ногти впивались в нежную кожу, а закричать она не могла — рот зажала вторая ладонь. А ласковый голос продолжал:

— Я могу отправить тебя под надзор родителей; а те не преминут воспользоваться услугами врачей. А здесь: Если твое решение останется неизменным, ты будешь свободна исполнить его. После моего лечения ты будешь свободна уйти: Но не сразу. Поверь, тебе необходимо нечто подобное:

Боль, шепот и страх сливались воедино. Оля чувствовала вину перед Мариной. И ей было ужасно стыдно лежать голой на коленях любовницы с раздвинутыми ногами, стоная и ожидая решения своей судьбы. Что ж, еще одно испытание перед концом: Оля послушно повторила требуемую фразу, с трудом шевеля пересохшими губами. Но в ответ получила сильную пощечину:

— Громче, девочка, громче: Я хочу знать, что ты действительно согласна. Не вздумай халтурить, иначе прощения не дождешься.

В глазах Оли стояли слезы, но с третьей попытки ей удалось выдать нечто вполне членораздельное. Марина не спешила приступать к наказанию, поглаживая соблазнительные ягодицы и то и дело касаясь заветной складки, которую она так любила ласкать губами — так недавно, до случившегося срыва. При этом она не забывала успокаивать Олю, как капризничающего ребенка:

— Ты — настоящее сокровище, моя милая. Ты совсем глупенькая еще, потому и волнуешься по пустякам. Через некоторое время ты поймешь, что важны совсем другие вещи. А если кто-то неправ, на него можно не обращать внимания. Или помочь исправиться — как я помогаю тебе:

Она резко шлепнула по правой ягодице Оли; раздавшийся звук один мог свидетельствовать о силе удара. Наказуемая подпрыгнула и взвизгнула от неожиданности.

— Вот это нехорошо, моя маленькая. Лежи-ка смирно! А вздумаешь еще вопить, заткну рот и возьмусь за тебя чем-нибудь более твердым и увесистым. Тебе ведь не привыкать: мама наказывала тебя в детстве.

Оля кивнула, прикрыв глаза. Он вспомнила, как приподнимала короткую юбочку и ремень охаживал ее попку за особо выдающееся непослушание. Тогда она принимала наказание как должное, даже чувствовала после него некое облегчение. Ведь папа всегда гладил ее по голове и прощал за все, а мама на следующий день готовила что-то вкусное. Как давно ее не наказывали!

Марина, видимо, почувствовала перемену в настроении своей жертве. Может, она подметила новое выражение лица, а может, просто расслабились мышцы ягодиц. Как бы то ни было, следующие удары наносились медленнее и несколько мягче. Оля слегка всхлипывала, ее попка сотрясалась, но в целом никаких неудобств она не испытывала. Чувство стыда куда-то ушло (да и к чему стыдиться ее верной подруги и любовницы?), а боль была недостаточно сильной и к тому же возбуждающей. Прикосновения Марины возбудили жар внизу живота. К тому же ее лобок постоянно дергался и терся о мускулистые бедра Марины. Оля чувствовала, как выступают на коже капли пота, как набухает что-то иное, готовое взорваться, расплескавшись: Она уже почти потекла, когда ритм ударов изменился: шлепки вновь стали полновесными, резкими, болезненными. Оля попыталась закусить губу, но один горестный стон все же издала.

Марина не могла его не заметить. Она, не говоря ни слова, заткнула девушке рот ее же собственными трусиками. Ткань продвинулась так далеко, что вытолкнуть ее языком не удавалось. Марина заметила:

— Теперь ты выглядишь просто смешно: щеки раздуло, губы оттопырены. Будешь носить свое грязное бельишко во рту, пока я не выну его. Поняла? — Оля кивнула. — Можешь прикусить их, чтобы не портить за зря губки. А я продолжу:

Она показала жертве длинную линейку, видимо, припасенную заранее. Оля вся сжалась, но нежные поглаживания заставили ее чуть успокоиться. Ягодицы горели и ныли, но это было приятное чувство: она ощущала себя ребенком, о котором заботится старший, которого наказывают с любовью, чтобы впредь оградить от ошибочных поступков. Только это (да еще воспоминания) и успокаивало. Удары линейки оказались более чувствительны. Одним, особенно сильным, Марина рассекла кожу на левой ягодице и сказала будто сама себе:

— Ну что ты будешь делать! Придется твоей попке выглядеть симметричной!

И тут же добавила порез и на другой дольке. Вскоре не осталось места, где ее полушария не ощущали бы последствий порки. А Марина все продолжала, добавляя линейкой все новые и новые красные полоски. Другой рукой она несильно сдерживала дергавшуюся подружку, не надеявшуюся (да и не желавшую) вырваться. И мало-помалу Оля поняла, что возбуждение никуда не делось; подавленное болью, оно теперь вновь вышло на первый план. И порка только добавляла ему остроты. Ее пещерка уже намокла, первая капелька упала на пол: А Марина, отложив линейку, вновь начала орудовать пальцами. Нескольких движений в интимном месте оказалось достаточным, чтобы Оля забилась в оргазме — еще более остром, чем те, которые она получала обычным путем, в постели. Ее стоны выбивались из-под кляпа, но пошевельнуться девушка почти не могла: руки Марины сильно сжимали ее, не давая приподняться. Потом та вытерла пальцами дырочку подруги и, улыбаясь, облизала их, получая искренне удовольствие.

— Видишь, как хорошо вышло! Наказание пойдет тебе на пользу: И оно не последнее. Ведь тебе понравилось, испорченная девчонка?

Оля покраснела как никогда. Ей было очень стыдно. Но: она испытала настоящую радость — не только от оргазма, но и от самой порки. И теперь Марина в ее мире занимала место родителей — место сильной руки, дающей и карающей. Она чувствовала опору, еще недостаточную, но дающую надежду.

Марина отвела послушную Олю в ванную и сделала ей холодный компресс. Затем она решила накормить пленницу. Сидеть та не могла; ела стоя на коленях на полу, причем из рук Марины (запястья Оля должна была скрестить за спиной). Закончилось все новым приемом "лекарства". До кровати Оля дошла с трудом и почти упала на живот, сразу провалившись в сон.

:Теперь доза была небольшой и пробуждение наступило скоро. Но что-то сразу показалось пленнице изменившимся. Она чувствовала странную легкость, имевшую, как оказалось, физическое объяснение. Марина подошла к ней и погладила по голове. Тут-то и обнаружилось, что ее пальцы скользят по гладкой поверхности. Оказалось, что Оля обрита наголо. Это вывело девушку из равновесия; но при попытке вскочить она потревожила недавние шрамы на попке. А Марина сурово прижимала ее обратно к ложу:

— Ты еще не закончила искупать свою вину. И никуда ты отсюда не пойдешь. Я забрала всю одежду. А вот и твои трусики!

На сей раз она не ограничилась тем, что заткнула Оле рот; широкая полоса ткани гарантировала, что та не сможет вытолкнуть комок белья изо рта. Марина весело потрепала девушку по щеке:

— Теперь надо заняться твоим физическим состоянием. Ты много времени провела в постели; будем тренироваться!

Пошатываясь, Оля прошла в гостиную, откуда была вынесена вся мебель. Здесь устроили что-то вроде спортивного уголка. Нагая, чувствующая себя открытой и беззащитной, она была вынуждена проделывать все упражнения, которых требовала Марина. Действительно, некое подобие сил к Оле вернулось, но вместе с этим — и неимоверная усталость. Несколько раза она сбивалась с ритма — в приседаниях, растяжках и наклонах. Всякий раз Марина это хладнокровно отмечала. Потом отвела подругу в ванну и поставила под холодный душ:

— Стой прямо! Это тебя освежит. Не бойся, не простудишься.

Оля не посмела ослушаться и, стиснув зубы, вытерпела холод. Марина тотчас же растерла ее махровым полотенцем и приказала следовать к столу. Она неплохо готовила, но в этот раз превзошла сама себя. Оля ела, как и в прошлый раз, стоя на коленях, из рук подруги. От предыдущей трапезы эта отличалась тем, что завершилась обычным десертом, а не приемом снотворного. Марина приподняла ее подбородок двумя пальцами:

— Теперь перейдем к активной жизни. Ты созрела, чтобы вернуться к ней. Смотри, я ничего для тебя не жалею! Это, конечно, и эгоизм, но прежде всего — любовь. — Она поцеловала подругу. — Неужели ты не хочешь ответить тем же? У тебя есть я, у меня — ты. И этого вполне достаточно. Так?

Оля еле заметно кивнула. Она понимала, чего стоило Марине такое поведение. Но ее, вероятно, всегда влекло к чему-то подобному. И Олю тоже: Ей нравилось быть покорной воле сильной подруги. И нравилось чувствовать себя виноватой, наказанной: Марина удачно выбрала момент. Через несколько минут Оля уже лежала у нее на коленях, приготовившись к наказанию за нерадивость в упражнениях. Теперь ей пришлось еще и считать удары. Марина шлепала несильно, но достаточно уверенно, чтобы дать наказуемой почувствовать свою власть. И Оля опять чувствовала, как загорается незримое пламя у нее между ног.

Неожиданно экзекуция прекратилась. Оля должна была поблагодарить за нее, что и сделала, запинаясь. После этого Марина уложила подругу на кровать, заткнула ей рот и привязала ноги и руки ремешками к стойкам:

— Ты была очень послушной и заслуживаешь поощрения. Оно на первый раз будет значительным. Расслабься и приготовься!

Она продемонстрировала девушке большой пластиковый вибратор, которого Оля раньше не видела. Облизав носик "игрушки", Марина вставила ее в открытую дырочку. Впрочем, никакая посторонняя смазка не требовалась: влаги оказалось вполне достаточно и вибратор вошел легко. Марина слегка пошевелила им внутри и осталась реакцией подруги. Стоны Оля сдержать уже не могла, отдельные звуки доносились из-под кляпа. А когда вибратор был включен:

Марина вышла на несколько минут, а ее пленница переживала самые сладостные мгновения в жизни. Она кончала раз за разом; горящая попка ерзала по постели, и боль от минувшего наказания добавляла возбуждения, усиливая эффект вибратора. Когда хозяйка вернулась, она несколько секунд наслаждалась стонами подруги, а затем вооружилась вибратором меньших размеров. Под ягодицы Оли была подложена небольшая подушка, затем первый вибратор вновь заработал, а второй Марина нежно начала продвигать в задний проход девушки. При этом она вынуждена была прижимать талию Оли к кровати — та слишком явственно двигалась под воздействием "игрушки". Болезненность проникновения в задницу была ничтожна сравнительно с удовольствием. Когда заработали оба приборчика, Оля начисто утратила рассудок. Существовал только экстаз, восторг, выросший из боли, из послушания, радость, пришедшая извне, принесенная возлюбленной.

А потом Марина отвязала ее, выключила вибраторы, но оставила их внутри. Она нежно укрыла Олю одеялом до подбородка и поцеловала в лоб:

— Лежи, моя маленькая. Попытайся успокоиться и уснуть. Не вздумай пошевелиться и вынуть мои подарки. С ними тебе будет куда легче. А потом Марина будет рядом и снова поможет тебе:

Некоторое время после того, как свет погас и дверь закрылась, Оля прислушивалась только к своим ощущениям. Ягодицы и сфинктер ныли; стержни, раздвигавшие оба прохода, причиняли некоторое неудобство. Но одна мысль о пережитом вызывала неземную радость. И ради этого не стоит жить? Ради любви, заботы, экстаза? Как же Марина любит ее! На несколько минут Олю охватило раскаяния. Потом пришла мысль: плотские удовольствия, минутные радости не должны заслонять главного — неестественная любовь не должна продолжаться; она не заслуживает жизни! Но как же Марина?

С этой мыслью Оля погрузилась в беспокойный сон. А потом ей не было времени задумываться. Тренировки и наказания сменялись другими выдумками Марины. Оля получила новый подарок: ее левую лодыжку охватывала железная цепь, ключ к которой Марина носила с собой. В каждой комнате имелись металлические кольца, к которым можно было крепить другой конец цепи. Уходя, Марина оставляла подруге четкие приказы: в той комнате, где Оля находилась, следовало прибраться, вымыть полы, заняться чтением (ее, как маленькую, заставляли учить уроки!). Если ее приковывали в ванной, нужно было стирать; в туалете — вымыть стены и унитаз. Цепь была достаточно длинной, чтобы перемещаться в пределах комнаты. Но не дальше. А звуконепроницаемость стен и окон, крепкие запоры на дверях гарантировали, что пленница никуда не денется. Приходя, Марина тут же контролировала исполнение. И, конечно, обнаруживала недостатки.

Наказание чаще всего откладывалось и совершалось перед сном, чтобы пленница могла обдумать свои прегрешения. Иногда к порке или шлепанию добавлялись более экзотические виды. Марина могла связать пленницу в неудобной позе или просто привязать к постели, вставив вибратор, но не включая его. Оля страстно желала кончить. Иногда, при особенно продолжительных экзекуциях, она достигала оргазма, но чаще ей требовалась дополнительная стимуляция. И Марина это прекрасно понимала. Только при серьезных проступках она лишала Олю права на удовольствие. И даже тогда, оставшись одна, девушка могла мастурбировать — мечтая о наказании, о заботе, о Марине. Подруга почти не ласкала ее, ограничиваясь замечаниями. Она считала, что Оля недостаточно осознала свои заблуждения, и все сильнее окружала ее заботой — и любовью, чтобы стереть мысль о смерти и депрессии.

Оля все больше понимала, как сильно нужна Марине. Вся жизнь подруги рухнет, если некому будет ответить на ее любовь, если ее не будет рядом. И все же — смерть была бы таким простым исходом. Но через пару дней она поняла, что Марина тщательно убирает все, что могло бы стать орудием самоубийства. И мало-помалу мысль эта отошла на второй план: Через десять дней Оля должна была вымыть полы в прихожей. Марина отдала этот приказ и ушла, хлопнув дверью. Набрав воды, Оля приступила к своим обязанностям. И обнаружила, что цепь волочится за ней. Марина забыла приковать ее к кольцу! Теперь она могла повторить свой опыт на кухне. Или просто взять нож: Но Оля вспомнила пережитое — и горе, и радость. Конечно, после порки ей было чудесно. Все же дело не только в этом. Марина верила ей, искренно надеялась на ее поддержку, так заботилась о ней! Могла ли Оля подвести старшую подругу — и возлюбленную? Несколько минут она просидела на полу: А потом взяла тряпку и приступила к мытью. Закончив,

отправилась на кухню и приготовила обед, вытерла пыль во всех комнатах. Встала на колени у двери в прихожей и стала ждать, опустив голову: Марина, видимо, ожидала чего-то подобного. Она могла и забыть о цепи, но всегда предполагала: ничто не вечно, даже ее память. Увидев Олю, она вопросительно посмотрела на подругу, потом обняла ее и заплакала: — Вот и хорошо, умничка! Как же я тебя люблю! — и покрыла поцелуями начавшие отрастать волосы.

Оля тоже заревела в голос; она не могла сдержать себя. В этот момент девушка будто выплакала все свои страдания, возвращаясь к прежнему состоянию влюбленности и счастья. Но теперь ее чувство к Марине обогатилось новыми оттенками. Она оценила всю силу обращенного к ней чувства и ответила на него — как могла: — Я все сделала, Мариночка! Вот только пятна на полу: — Она залилась краской. — Что такое, дорогая? Все позади, все хорошо: Мы вместе и будем вместе всегда! Ты теперь свободна. — Мариночка, я очень виновата. Пожалуйста: И подруга поняла ее без слов — угадала желания и страхи. Ведь если Оля лишится заботы и опеки, она вновь почувствует себя брошенной. Марина, потянув подругу за собой, сняла с вешалки кожаный ремень — лучшее средство от депрессии: С. Бархатов

Защита диплома

Мне захотелось поделиться тем, что когда-то произошло со мной. Сейчас мне 23 года, но история трехлетней давности отложилась в моей памяти на всю оставшуюся жизнь.

Я учился в колледже, на последнем курсе, семестр заканчивался и в недалёком будущем предстояла защита диплома. Учился я неважно и был хорошим лодырем, даже не представлял, как буду вести расчёт своего дипломного задания.

Меня и ещё несколько моих одногруппников прикрепили к преподавателю, Лидии Федоровне, для того, чтобы она могла проводить два раза в неделю консультации по неясным вопросам наших заданий. Ещё раньше она вела у нас занятия по одному из предметов, и была очень строгим преподавателем. На вид ей было около 45 лет, но для своего возраста она неплохо сохранилась: брюнетка, симпатичная, среднего роста, во вьющихся волосах кое-где уже проглядывала седина. Не полная, но и не худая, с аппетитной задницей и стройными ножками Одевалась она не вызывающе и скорее выглядела деловой женщиной. На ее уроках все сидели тише воды, ниже травы, так как запросто можно было вылететь за дверь за плохое поведение или получить плохую оценку.

С самых начальных её уроков я показал себя с плохой стороны, тем самым оказавшись в бедственном положении. Лидия Федоровна постоянно повышала на меня голос, частенько указывала мне на дверь, говорила что я самый плохой студент в группе. А экзамен по её предмету я пересдал только с третьей попытки. Так что, когда я узнал, что Лидия Федоровна будет следить за ходом экономических и арифметических расчётов моего дипломного задания, мне стало дурно.

— Ну вот, ещё одно воплощение счастья! — подумал я.

До сдачи диплома было ещё много времени, целых 2 месяца. Мы с ребятами собирались днём у кого-нибудь на квартире, чтобы вместе, неспешно, всеобщими усилиями решать поставленную задачу, но мозги долго не мучили и всё наше занятие переходило в картёжную игру на деньги. Время шло неумолимо быстро и вот уже оставалось всего две недели до сдачи диплома. Тут уж стало не до карт. Лидия Федоровна стала приглашать нас к себе домой, для занятий, подсказывала, где не так в чертежах, что неправильно в расчётах. В конце концов наступил день защиты диплома и меня записали на вторую половину дня. Лидия Федоровна была назначена главной в экзаменационной комиссии по защите диплома. "Вот она мне всё и припомнит" — невольно подумал я.

Но деваться было некуда и я решил хоть как-то оказать ей должное внимание, купил большой букет красивых роз, привёл себя в полный боевой порядок, сходил в парикмахерскую и долго утюжил свой наряд, чтобы смотреться как ведущий программы "ВЗГЛЯД". За всеми этими процедурами даже не заметил, что опаздываю и когда очутился на месте в колледже, комиссия мне сказала, что я буду сдавать самым последним. Когда пробил мой час защиты, преподаватели вдруг объявили небольшой перерыв. Я стоял в коридоре и дёргался из стороны в сторону. Ребят со мной не было, все были во дворе колледжа и радостные пили водку. Лидия Федоровна неожиданно подошла ко мне вплотную, в коридоре и поправляя мой галстук мягким, ласковым голосом произнесла:

— Не волнуйся ты так, всё будет хорошо.

Подобное внимание она ещё никому не уделяла, а её слова произвели на меня какое-то гипнотическое действие. По всему моему телу прокатилась усыпляющая волна, а в голове закрутилась мысль, что она ко мне неравнодушна. После перерыва было всё довольно быстро, я вошёл в аудиторию, вручил Лидии Федоровне цветы и на отлично защитился, причём это она настояла на том, чтобы мне поставили высший балл.

На другой день мы получили долгожданные дипломы об окончании колледжа. Ребята сказали, что пойдут к Лидии Федоровне домой, с гостинцами, мол, пойдёшь к ней или нет, но сбросится на подарок надо. Я сказал, что не пойду и отдал нужную сумму. На самом деле мне очень хотелось к ней зайти, но только отдельно, без ребят.

Лидия Федоровна жила одна в двухкомнатной квартире, на первом этаже. Купив по дороге бутылку хорошего вина и коробку конфет, я пустился следом за одногруппниками. Потом, как настоящий конспиратор, прождал на втором этаже в подъезде довольно долго, а когда ребята ушли, спустился по лестнице и позвонил в дверь. Дверь открылась и показалась Лидия Федоровна в коротеньком халатике.

— Ну вот, я опять опоздал: А ребята у вас? — отчеканил я.

— Нет, они только что ушли, но я рада тебя видеть, проходи — радостно ответила Лидия Федоровна

Пройдя в комнату, мы удобно устроились рядом друг с другом на диване, разложив перед этим на журнальном столике различные яства и вино. Потом мило беседовали, лениво потягивая коктейль из фужеров. Неожиданно для себя, я сделал неловкое движение и пролил содержимое фужера себе на рубашку.

— Сними её, я застираю, она быстро высохнет. — произнесла Лидия Федоровна

Пришлось подчиниться. Она ненадолго ушла, а когда вернулась сказала, что умеет гадать по руке. В ответ я протянул ей свою ладонь. Она уселась рядом и повернувшись ко мне спиной стала рассматривать мои жизненные линии. Внезапно я почувствовал, что Лидия опустила мою руку на свои горячие бедра. У меня дыхание спёрло от таких событий, но прогнав ненужные мысли, я окончательно осмелел. Обняв её сзади, стал нежно покусывать и ласкать своими губами её нежную шею. Затем решился ещё на один сумасшедший шаг — стал расстёгивать её халат — сопротивления не последовало. Лидия Федоровна стала горячо дышать и встав на колени подмахивала в мою сторону своим задом. Я не стал заставлять себя долго ждать и спустил до колен её влажные трусики. Мне открылась потрясающая картина: белоснежная, сочная попа, в разрезе между половинок которой были густые, чёрные заросли, в которых виднелось что-то розовое и блестящее. Я стал исследовать своими руками эти мягкие, горячие половинки. В ответ послышалось:

— Ущипни их, только посильнее!

Ну, я и ущипнул.

— Ещё так, ну, пожалуйста! — протяжно застонала Лидия Федоровна

Меня словно током ударило, от её слов. Мне самому очень захотелось причинить ей сладкую боль. Больше того, я стал звучно шлёпать эти ароматные ягодицы своей ладонью.

За этими моими действиями последовала ответная реакция — весь Лидин зад и внутренняя часть бёдер стали мокрыми и липкими от вожделения. Немного раздвинув ноги, Лидия высоко поднимала свою попу навстречу ударам. Мне хорошо было видно, что находится у ней между ног — покрасневшая вульва раскрылась как бутон, а её вагина издавала какие-то булькающие звуки. У меня душа в пятки ушла от такого пейзажа, а плоть стала сильно пульсировать, стараясь порвать брюки. Сразу же возникло огромное желание снять ремень со своих брюк и начать настоящую экзекуцию. Я неторопливо стал снимать свой ремень, а Лидия Федоровна, увидав что я хочу делать, с нетерпением вздрагивала всем телом, в ожидании желаемого. Нанося удар за ударом, то поперёк, то вдоль ягодиц, я всё больше входил в роль палача. Окончательно теряя над собой контроль, я стал ещё и приговаривать:

— Это тебе за повышение голоса, а это за пересдачу экзаменов с третьей попытки! Я тебя научу уму-разуму!

Скорее всего, Лидии очень нравилось терпеть от меня такие унижения, и она протяжно заскулила.

— Ну прости меня, мой дорогой, это больше не повторится!!!

Постепенно её попа стала розоветь от ударов и местами уже была багровая, но я не обращал на это никакого внимания, рассудок мой помутился.

— Ну, не надо, прошу тебя, умоляю!!! — завопила Лидия Фёдоровна, виляя своим задом из стороны в сторону от моего ремня, но я продолжал начатое, пока её тело не забилось в агонии.

Разгоряченный я стал быстро освобождаться от своих брюк, они путались в ногах, коленки у меня тряслись и, когда закончил с вознёй, как безумный набросился на Лидию, захватив её сзади. Напор мой был довольно продолжительный, но когда её голосовые связки издали какой-то нечеловеческий крик, тут я не выдержал и брызнул большим количеством спермы в её влагалище. Почувствовав своей вагиной мой бурный поток, Лидия ещё сильнее забилась в экстазе. Мы охали и ахали от удовольствия.

После этого случая Лидия Фёдоровна меня просто достала. Я имея глупость дать свой телефон, от этого по вечера моя трубка просто дымился. Но все равно я оказывал Лидии подобную милость, частенько к ней заходил и преподавал ей уроки хорошего тона. Сейчас Лидия Федоровна живёт с мужчиной, но всё равно изредка мне позванивает.

Евгений

И девочки тоже…

Перевел с английского Правнук маркиза

«От: Директор школы Дипден. Ларчфилд Лейн, графство Беркшир

Кому: мисс Бэт Уиллис, вилла «Сэндаун»

Дорогая мисс Уиллис,

Я был очень разочарован, узнав от мистера Дженкинса, что вчера утром вы прогуляли школьные занятия. Это произошло всего через несколько дней после моего выступления на общешкольном собрании, где я говорил о посещаемости. Ваш поступок кажется мне серьезнейшим нарушением школьной дисциплины. Я настроен самым серьезным образом бороться с подобными нарушениями. Поэтому мне бы хотелось, чтобы вы пришли в мой кабинет сегодня в 18:30. Вы будете наказаны. Обратите внимание, что я намереваюсь применить в отношении вас такие же методы наказания, которые применяются к ученикам мужского пола в подобной ситуации.

А. Тейлор, директор».

Бэт два раза перечитала это письмо и побледнела. Ее руки дрожали. «Такие же методы наказания». Но ведь это… В прошлом году к директору вызвали мальчика из выпускного класса и выпороли тростью, после чего он был отчислен из школы». Но ведь девочку не могут выпороть тростью… Во всяком случае, ей хотелось утешать себя такой мыслью. Не могут — и в этом главное преимущество старшеклассницы престижнейшей школы перед старшеклассником. А если ее отчислят? Ужасная мысль. Какой позор! Страшно представить, как отреагирует на это ее отец.

«Что там у тебя, Бэт?» К ней незаметно подошли две одноклассницы.

«Да так, ерунда. Насчет репетиции спектакля».

«Ты в порядке?» — поинтересовалась одна из девочек.

«Да, а что?»

«Просто ты очень бледная, вот и все. Надеюсь, ты не больна, не хотелось бы подхватить от тебя какую-нибудь заразу!»

Бэт выдавила из себя улыбку:

«Я здорова, можешь не сомневаться».

«Тогда пойдем, пообедаем?»

За обедом она все время молчала, погруженная в свои мысли. Ее могут выгнать! Только за то, что она на несколько часов вырвалась из школы…

Подруги ее не забывали. Когда она вышла из столовой, ее лучшая подружка Салли подошла к ней и заботливо обняла за плечи: «Ты правда в порядке, Бэт? Ты совсем ничего не съела и все время молчишь.»

Бэт не могла дольше держать все в себе:

«Салли, я очень волнуюсь»

«Бэт, что произошло?»

«Прочитай», — она протянула подруге письмо.

«Ой! Что ты натворила?»

«Мне нужно было сделать пару вещей, а за уик-энд я не успела, потому что сначала был матч, а потом репетиции спектакля. Тогда я решила в понедельник пропустить первые пару уроков, а Дженкинс поймал меня, когда я уже возвращалась в школу».

«Ужасно! Он заложил тебя директору?»

«Да. Что директор со мной сделает? Видишь эту строчку о наказании для мальчиков? Меня она пугает. Помнишь Джонса, в прошлом году?»

«Ты имеешь в виду? Нет, это невозможно. Девочку не будут пороть тростью. О, Господи, но ведь он же может отчислить тебя из школы. Что скажут твои родители?»

«Страшно себе представить. Папа просто выйдет из себя»

В это время зазвонил звонок к началу следующего урока.

«Слушай, Бэт, не волнуйся. У тебя хороший повод для извинений — ты занималась школьными делами все выходные напролет. Он тебя просто отругает и все».

«Хотелось бы на это надеяться. Не рассказывай никому, ладно?»

* * *

Этот день казался ей вечным. Два урока математики — очень сложно было сконцентрироваться. Когда она записывала домашнее задание, то подумала, что завтра ее может уже не быть в школе. Что скажет ее папа? Он никогда ей не простит. Какой стыд! Весь год все было так хорошо…

* * *

18:10. Бэт кладет книги в свой шкафчик и медленно направляется в сторону кабинета директора. Она слегка подушилась. Легкий запах хорошей девочки. Чистой девочки. Не наказывайте меня, пожалуйста. Кабинет все ближе. Мимо проходит одноклассница: «Будешь смотреть телевизор перед ужином, Бэт?» «Нет, у меня другие планы».

Господи, как это ужасно. Она стучится в дверь. Ей открывает секретарь директора.

«Я Бэт Уиллис, меня вызывали к директору».

«Заходи, детка. Садись. Он будет с минуты на минуту.»

Как тянется время… 28минут седьмого… Двадцать девять… Директора даже не видно… 34минуты… Это настоящий ад.

Неожиданно открывается дверь. Входит Тейлор. Он выглядит очень злым.

«Заходите, Уиллис».

Она заходит в кабинет, по коже бегают мурашки.

«Закройте дверь за собой и садитесь»

Она садится на деревянный стул с высокой спинкой перед массивным столом директора.

«Объясните свое поведение, пожалуйста»

Она рассказывает о выходных:

«… Мне нужно было кое-что сделать и не было свободного времени, поэтому я пропустила уроки.»

«Вы были на последнем школьном собрании и внимательно слушали мой доклад?»

«Да, сэр»

«Что я говорил?»

«Что прогулы — очень серьезное нарушение дисциплины, сэр, и вы намерены искоренить это явление»

«Я действительно намерен»

«Да, сэр»

«Хорошо, что вы понимаете. Вы знаете, что я делаю с мальчиками, когда хочу преподать им урок, Бэт?»

«Нет, сэр!» Похоже, оправдываются ее наихудшие опасения…

«Я порю их тростью. Сильно. Так сильно, что они не хотят повторения. До настоящего времени мне никогда не приходилось делать это в отношении девочки. Может быть, потому, что мы начали принимать девочек в нашу школу только три года назад. Но в данном случае вы не оставили мне никакого выбора. Вот что я собираюсь с вами сделать, Бэт»

«Нет. сэр. Пожалуйста…»

Дженкинс подошел к шкафу, стоящему у правой от входа стены. Он открыл шкаф и достал трость. Бэт не верилось в происходящее, она буквально трепетала с головы до ног.

Он согнул трость. Она была очень длинной — фута четыре (1,2метра), не меньше.

«Сэр, вы не можете этого сделать»

«Не дерзите. Есть только одна вещь, которая нравится мне еще меньше, чем непослушание. Это когда кто-то не хочет принять назначенное наказание»

«Но вы не можете…»

«Увидим. Встаньте. А теперь снимите трусики и положите их на стол»

Нет…. Это было ужасно.

«НЕМЕДЛЕННО!»

Она засунула трясущиеся руки под юбку и осторожно стянула трусики. Директор подошел к ней поближе.

«Положите их на стол. А теперь, я собираюсь дать вам шесть ударов тростью. Я намерен сделать так, чтобы это было больно. Если вы будете вскакивать или кричать, удар не засчитывается. Вы меня поняли?»

«Да, сэр»

«Встаньте, пожалуйста, за спинку этого стула, поднимите юбку и наклонитесь через стул»

О, Боже! Этого не может быть. Теперь в любой момент этот человек может на нее напасть и причинить ей боль.

«Нет, сэр». Она повернулась и направилась к двери. И даже успела взяться за дверную ручку. Он схватил ее за руку.

«Как вы смеете! Я директор этой школы и я имею право говорить вам, что вы должны делать. Я принимаю решения. Вы будете делать то, что я сказал. А за попытку сбежать я дам вам два дополнительных удара, так что теперь получится восемь. А теперь поднимите юбку и наклонитесь, если не хотите заработать еще».

Из ее голубых глаз по бледному лицу потекли слезы. Бэт начала задирать подол юбки. Ей очень хотелось прикрыться.

«Выше, так чтобы ваша задняя часть была хорошо видна»

Она подтянула материю еще выше. Теперь она была полностью выставлена напоказ — бледная полоска плоти была прямо перед глазами у директора. Как унизительно.

«Перегнитесь через стул»

Бэт наклонилась и взялась руками за сиденье.

«Нет, нет, нет. Встаньте вплотную к стулу, расставьте ноги, прижав их к задним ножкам стула и дотянитесь руками до передних ножек.»

Она наклонилась еще и с трудом достала передние ножки.

«Пониже руки. Ноги прижаты к задним ножкам стула. Прижмитесь крепче, девочка».

Она потянулась еще. Она чувствовала, что выставлена напоказ — этот мужчина может увидеть все.

Он со свистом взмахнул тростью. Какой ужасный звук.

«Восемь ударов. Не вскакивать. И пожалуйста, считайте, сколько вы получили».

Она слышала его шаги. Он немного отошел назад. О, Боже, он собирается бить со всего размаху. Она оглянулась и увидела, как он поднял трость над головой. Шаг вперед, свист трости и — удар! Палка с такой силой опустилась поперек ее ягодиц, что она почти оцепенела. А затем почувствовала боль. Боль началась в том месте, куда попала трость и затем начала опускаться вниз по телу. Все горело, сильнее и сильнее.

«Считай»

«Один, сэр». Она это произнесла с наибольшим достоинством, на какое была способна.

Он снова отступил назад и замер. Теперь это может произойти в любой момент.

«Ааааа…» Невероятно. Выше первого, прямо по центру ее ягодиц. От вспыхнувшей боли перехватило дыхание.

«Не орите. И СЧИТАЙТЕ»

«Два, сэр»

Прошло десять секунд. А может больше? Бэт чувствовала себя бессильной, порабощенной. И опять на нее опустилась трость. На этот раз прямо в то место, где ягодицы переходят в бедра. Она с трудом смогла вынести эту боль.

«Три, сэр». Она помнила, что надо считать.

И еще раз. Гораздо сильнее и немного раньше, чем она ожидала. Она подскочила, схватившись руками за свою попу. Слезы потоками потекли по ее лицу. Он попал прямо посередине между отпечатками двух первых ударов, и вместе с болью в новой полосе ожила боль в старых двух линиях.

«Этот не считается. Нагнитесь»

С чувством стыда и унижения она опять перегнулась через стул и приняла прежнюю позицию.

«Юбку»

Она завела руку назал и подняла юбку выше пояса. Директор опять отступил.

Пауза. Как она выдержит оставшиеся удары?

Свист трости. И прямо по месту предыдущего удара! Она вновь подскочила, схватилась за попу и начала прыгать по комнате, пытаясь унять боль в горящих филейных частях.

«Вы мешаете сама себе, Бэт. Вы по-прежнему на трех ударах и я намерен продолжать, пока вы не получите все восемь. А теперь не тратьте мое время и перегнитесь через стул».

У нее снова потекли слезы. Она нагнулась.

«Руки! Спасибо»

Она чувствовала, что Дженкинс на этот раз встал к ней поближе. Трость мягко прикоснулась к ее ягодицам. Он отвел ее назад, высоко в воздух и с силой опустил. Бэт сжала ножки стула со всей силой, на которую была способна — только бы выдержать красную жаркую боль, горящую в ее ягодицах.

«Четыре, сэр»

Он по-прежнему стоял близко. Опять свист — и удар, намного сильнее, чем любой из предыдущих. Но она выдержала.

«Пять, сэр» Того, что происходило, она не могла представить в самых страшных кошмарах. А еще осталось целых три. Боль была настолько интенсивной, что ей не верилось, что может быть еще больнее. Она должна вытерпеть. Но на этот раз он отошел назад и ударил с размаху.

«Аааа!» Она вскрикнула. И сквозь слезы добавила:

«Шесть»

Она слегка подняла взгляд и попыталась не сводить глаз с деревянного края директорского стола. Сконцентрируйся, Бэт. Игнорируй боль. Но когда следующий удар опустился на ее ягодицы, она не смогла удержать себя. Она опять подскочила, сжимая свои ягодицы, тщетно пытаясь унять боль. Казалось, что ее попа уже не принадлежит ей. Она стала тяжелой, как будто удвоилась в размерах и вся казалась одной большой раной. Чувство того, что Дженкинс смотрит на нее, заставило Бэт принять прежнюю позицию.

«Все еще шесть, сэр».

И опять удар приземлился низко — между нижней частью ягодиц и верхней частью бедер. Она удержалась от крика, а слезы уже текли из ее глаз, не останавливаясь.

Дженкинс заговорил с ней:

«Остался один, мисс. Предположим, что вы сможете его принять нормально, и тогда ваше дисциплинарное взыскание закончится. И я искренне надеюсь, что никогда снова вы не захотите повторить своих нарушений дисциплины».

«Нет, сэр, я не буду»

«Замечательно». Он снова отступил назад. У двери он замер, выжидая. Ждала и она. Она хотела, чтобы он поскорее закончил, поскорее нанес этот финальный удар. Она зажмурилась.

Через несколько секунд все кончилось. Последний удар был непереносимым — она с трудом могла поверить, что что-нибудь может вызвать такую боль. Но она выдержала.

Она взяла свои трусики со стола и стала натягивать их на покрытые царапинами, пульсирующие ягодицы.

А он продолжал читать ей нотации. Она кивала и пыталась слушать, но улавливала только отдельные слова: «нехорошо», «серьезно», «надеюсь, вы сожалеете».

А затем она вышла из двери его кабинета, пытаясь держаться спокойно и с достоинством и не хвататься за горящую огнем попу.

Она пришла в свою комнату и бросилась лицом вниз на кровать и наконец позволила своим рукам делать с попой что угодно, пытаясь хоть как-то облегчить боль. Она не могла отделаться от мыслей о порке тростью. Это было по-варварски, это было ужасно. Но это было эффективно. Она поняла, что теперь никогда не захочет прогуливать занятия. И еще она знала одно. В ближайшие дни она будет не очень комфортно чувствовать себя в сидячем положении.

Игра по настоящему

Привет всем, я хочу поведать вам, один эпизод из богатой и многолетней истории наших интимных развлечений с супругой. Одно из самых любимых утех — наказание. Главное достоинство этой игры — абсолютная реальность, или как модно это сейчас называть — «реалитик-шоу», т. е. полное отсутствие условностей и вымыслов. Всё правда! — обстановка, отношения, мотивы.

В общем- игра по-настоящему, не какого разрыва с действительностью. Просто внутри любой «ячейки» общества (это не обязательно семья) случаются проблемы, которые очень трудно или совсем не возможно решить привычными методами. Мы со многими такими проблемами легко справляемся через секс и порку. И лишь для достижения полной релаксации, на время игры меняются наши характерные образы: Она, из милой, вежливой и терпеливой дамы превращается в строгую, холоднокровную стерву.

Я — из коммуникабельного, самолюбивого мужика в безмолвного, бесправного, тупого раба. Не каких садо-мазо атрибутов — плеток, наручников, кожаного белья и. т. п… Весь реквизит состоит только из тех предметов, которые окружают нас в быту. Если в обыденной жизни всё течет ровно, то меня «воспитывают» по итогам двух недель, каждую вторую пятницу (субботу) вечером. За час начинаю тщательную подготовку:

1) Подготавливаю ремни, реквизит и рассыпаю горох возле батареи.

2) Должен основательно вымыться. Побрить волосы во всех местах (кроме головы конечно)

3) Подготовить лавку, стулья и другие «станки» для предстоящей порки и ремни для фиксации.

4) Убираю квартиру.

Встречаю я супругу обычно в позиции «ждать», по форме «ноль» (позу, форму одежды и правила всего действия определяет и изменяет только она)

Основные, годами отдрессированные рефлексы:

Позиция «ждать»- классическая. На коленях, вертикально к полу, руки за голову.

Позиция «трамплин»- универсальная. На коленях, голова на полу, зад кверху. Эта поза хороша как для ожидания, так и для приёма ударов.

Поза «комета» — (будет описана подробно, чуть позже)

Позиция «на станок»- зависит от конструкции самого «станка». К каждому из них меня

обязательно привязывают.

Форма одежды:

«ноль»- голый.

«один»- без трусов в майке.

«два» — в трусах и майке.

«три»- полная форма одежды

Станки.:

Здесь уже работает фантазия. — Всевозможные комбинации из домашней мебели, бытовой и сантехники, опор, стен, столбов, труб, батарей и т. д… а не даче ещё и деревья с пеньками. (любимые станки: «лавка»- три табуретки вряд, и маленькая подушка для поднятия зада. «столб»- вертикальная фиксация к столбу, колоне или дереву). Все станки заранее придумываю и собираю сам. Если конструкция не нравится моей жене, то тут же получаю 10 ударов линейкой по рукам и немедленно разбираю станок.

По традиции вся «церемония» начинается с осмотра — «теста». В позиции «ждать» мне приказывают встать посредине комнаты, и с ремнем или линейкой в руках совершается дотошный осмотр всех моих «сооружений» и меня самого. В случае обнаружения недостатков они немедленно устраняются, и я тут же получаю порцию ударов по ладоням и ягодицам. Далее следует «тест» чистоты помещения: По команде — «На пол!» я, на голом брюхе проползаю по всей поверхности пола, и все собранные на моем теле соринки в равном количестве соответствует очередной серии ударов ремнем или жесткой обувью..

Во время зачитывания приговора я должен стоять перед ней на коленях и смотреть в низ..

Приговор звучит примерно так: За истекшие две недели вами были допущены следующие провинности:

(все расписано, по дням)

Суббота: 1) Проснулся слишком поздно

2) Два раза повысил голос

3) Не успел приготовить ужин..

4) пришел пьяный домой (тяжкая провинность)

5) не удовлетворил в пастели (самая тяжкая провинность) и..т.д..

На основании вышеперечисленных проступков вам начислено столько-то ударов и столько-то минут ожидания на горохе…

Далее мне дается последнее слово (обычно я говорю, что виноват и прошу меня не жалеть и наказать построже), после чего я немедленно отправляюсь в угол на своё первое длительное ожидание, во время которого супруга неторопливо решает свои личные и домашние дела (переодевается, звонит по телефону, ужинает, смотрит сериал) Если одно из этих дел затягивается, например интересный фильм, то по команде — «Попу ко мне!» я подползаю к её ногам, фиксируюсь в заданной позе и получаю импровизированную порку, в счет которой не входят начисленные удары, после чего снова возвращаюсь «на место».

Такой «ритуал» может повториться несколько раз.

Всё дальнейшие действие делиться как правило на три и более «процедуры». Процедура — это и есть главное наказание, то есть сама порка. Каждая из них определяются различным количеством ударов по возрастающей к последней. Между порками обязательно случается пауза, в ходе которой, я либо отстаиваю свой срок на горохе, в позе «ждать» или «трамплин», либо прислуживаю за женой, выполняя её задания и капризы.

Все должно исполняться точно, быстро и только по команде, иначе зарабатываются «штрафные баллы», которые определяют дополнительное количество ударов. Малейшая моя инициатива и самостоятельность жестоко пресекается. В этом случае баллы удваиваются. Любимое её развлечение — муштровать меня на скорость по смене поз и формы одежды, и после проводить со мною физзарядку. Здесь как обычно я делаю все медленно, неправильно и почти всегда не попадаю в счет, особенно во время приседаний и отжиманий..

А любимая моя «фишка»- делать массаж, вылизывать попу, писю и между пальцев ног. Здесь также легко собрать кучу «касяков» за качество исполнения. Для разнообразия иногда включаются задания «по хозяйству»- мойка полов, посуды, протирка мебели, стирка. Популярный хит из этой «серии»- по форме «ноль» в позе «трамплин», с карандашом в заднице, вымыть в коридоре начисто пол за десять секунд. Или по форме «один» протереть за то же время плательный шкаф сверху донизу, той единственно майкой, не снимая её с себя.

Процесс ожидания (стойка на горохе) зачастую усложняется удержанием различных предметов, в руках, на спине, между ягодиц и ног. Любимое издевательство супруги- толстые книги в руках и маркер в попе. Предмет падает или меняет положение — накидываются штрафные баллы. Для ещё большей остроты сюжета меня со всеми «усложнениями» могут отправить «ждать» на балкон.

В минуты «отдыха» универсальность позы «трамплин» заключается ещё и в том, что является удобной подставкой для ног, пепельницы и косметички, зависимо от решения жены расслабиться, покурить, или заняться своими ногтями до следующей моей порки. Если ей не нравится соСТОЯНИЕ моего члена, то незамедлительно поступает команда: «Дрочить!». Но эвакуляция до конца последней «процедуры» строго запрещена, иначе нет резона продолжать дальше..

Каждая «процедура» начинается только по команде — «К станку!» или «В позу!». Во время главного наказания, я обязан вслух считать удары. Если сбиваюсь, то порка начинается заново. Страсть и правдоподобность акта подчеркивают мои глубоко искренние слезы, стоны, вскрики и мольба о пощаде. Лупить меня можно долго и много, но не в коем случае не до синяков. Поэтому годами отработана техника и сила удара.

За особые провинности экзекуции подвергаются стопы и ладони. Для сего задается специальная позиция (команда): «На колени, грудью на диван. Руки на ягодицы, вверх ладонями. Пятки — сорок пять градусов от пола». Одним словом эта поза называется — «Комета». Здесь самое идеальное орудие — линейка.

Не редко избиение сменяется анальным сексом, где меня насилуют обыкновенным шариковым дезодорантом. Наибольший эффект любой порки достигается во время водных «процедур». «Лавка» под душем — это кульминация!..

В теплые сезоны мы погружаемся в уличный экстрим. Нашими «экспериментальными площадками» становятся ночной двор, пригородный лес, и конечно же дачный участок. Томительные минуты ожидания, крепко привязанного голышом к дереву или к лавке беседки, периодически скрашиваются жестокой поркой, насилием в анус и обливанием водой или шампанским..

В финале, меня отвязывают с последнего станка, отдают приказ собрать и сложить весь «реквизит». Далее ставят в позу «трамплин», и на истерзанное тело набрасывают мокрое полотенце или тряпку. И так еще полчаса я жду своего «прощения»..

Игра

Как говорят врачи, нет ничего извращенного, если "это" приносит высшее наслаждение обоим. Все дело в том, что минувшим летом, в июне, ко мне приезжала на неделю молодая женщина-мазохистка. Мне двадцать девять, она моложе меня на пять лет. В переписке между нами я узнал ее "наклонности" которые она не могла никак осуществить.

Боялась признаться в этом мужу. После того, как я встретил ее на вокзале, мы поехали ко мне. Она не была красива на лицо, да и грудь опущена, но зато я сразу заметил ее тонкую талию, переходящую в широкие бедра и большой округлый зад. Мы выпили с ней у меня дома по чашечке кофе, разговаривая при этом о садо-мазохизме.

Вначале было как-то неудобно начинать. Я не могу поверить, что скоро осуществится моя мечта, и я буду играть роль господина, а она — крепостной. Наконец, я спросил у нее:

— Поиграем?

— Можно, — ответила она, немного смущаясь.

— Тогда раздевайся догола и ложись животом вот на эту подушечку, чтобы твои ягодицы были выше остальных частей тела! — приказал я.

Когда она раздевалась, во мне кипел огонь сладострастия. Вот она снимает трусики, аккуратно повесив их на кресло, и покорно ложится на подушечку.

Раздеваюсь и я, с любопытством поглядывая на ее крепкую, как орех попку. Она, моя крепостная, лежит, распластавшись на кровати. Глаза закрыты, ягодицы слегка подрагивают, ожидая порки. Теперь мы голые и начинается настоящая игра. Я очень хорошо чувствую женщину такого типа, как она. Я знаю грань между сладострастием и болью, и поэтому уверен в себе, что не переиграю.

Я, не спеша, подхожу к ней и провожу рукой по ее спине и ягодицам, которые вздрагивают. — Пороли ли тебя твои прежние хозяева? — спрашиваю я. — Нет. Только давали пощечины и ставили на колени в угол, — отвечает она. — Ничего, ты у меня этому ремеслу быстро научишься!.

В этот момент я хлестнул ее ладонью по заду, сначала не сильно, затем позвонче.

Как бы в судороге она передернулась всем телом, испустив легкий стон.

— Сегодня я тебя проучу хорошенько! Я тебе, стерва, покажу, где раки зимуют!

— Простите, господин! — как бы молит она, поерзывая задом.

Я глажу слегка ее влагалище и анус, приговаривая при этом:

— Сейчас я высеку тебя, как Сидорову козу! Я тебе сейчас повиляю задом, сука!

Она начинает учащенно дышать, слегка приоткрыв рот и закрывая глаза. Она ждет от меня дальнейших действий. Я засовываю ей указательный палец во влагалище, там уже не сухо. Достаю палец и вытираю его марлей. После беру ремень и связываю ей крепко руки, затем другим ремнем — и ноги. Она в ожидании.

— Ну, что ж, начнем! Сейчас я тебе всыплю, ты у меня попляшешь, стерва! — приговариваю я и беру специальный ремень, который хорошо звучит при шлепании, но придает мало боли. (Очень эффектно получается. Такое ощущение, что "жертве" на самом деле очень больно…)

Приказываю сначала поцеловать "служанке" ремень: она это делает очень нежно, будто целует своего любимого. Ее связанные руки при этом вытянуты вперед.

— Так говоришь, что тебя не секли никогда?

— Нет!

В этот момент я вожу ремнем по ее спине и заду.

— Ничего! Ты у меня станешь шелковой! Буду тебя драть каждый день! Я тебе дам, паскуда!..

Я продолжаю гладить ремнем ее зад, медленно водя им по голому телу. Но вдруг резко размахиваюсь и наношу удар по ягодицам. Она ойкнула, вздрогнув. Я нанес еще три удара, но посильней. Она завиляла задом. Пауза.

Легкое постанывание. Еще пять ударов — и снова пауза. Все это время я ругаю ее довольно грубыми словами, возбуждая ее все более и более. Она жаждет наказания — .это видно по ней.

— А теперь молись, стерва! — я наношу десять сильных ударов.

Ее зад стал красным. Затем даю ей снова целовать ремень. Она в порыве целует его. После этого я беру ее за волосы и приказываю взять в рот мой пенис. Она с готовностью выполняет и это. Я хлещу ее ремнем по заднице, которой она виляет в экстазе. Даю десять ударов.

Через минуту развязываю ей ноги, она становится на колени. Разводит ноги в стороны… Я шлепаю ее хлестко ладонью по правому полушарию (пару раз), это возбуждает нас обоих еще сильнее. Затем направляю палец во влагалище. Она водит задом по кругу, прижимаясь к пальцу.

Через минуту ввожу туда свой член.

Она вся трясется и мычит от счастья. При этом я ее оскорбляю, хлещу ладонью по ляжкам. Примерно через каждые пять фрикций я останавливаюсь и замираю. Но она хочет еще, крутится, как юла. Так продолжается пять минут; я то делаю фрикции, то замираю. Она уже кончила несколько раз и хочет еще. Но я достаю пенис и снова берусь за ремень.

Снова пять ударов, и пауза. Она опять целует ремень, прося ее "пощадить". И вновь делаю пять ударов.

Она на седьмом небе, я тоже. Через пять минут у нее снова пара оргазмов (очень оргастичная женщина), а я пока не хочу заканчивать наслаждение, и все повторяется по прежнему кругу. Тогда я испытываю оргазм вместе с ней. (У нее он шестой или седьмой…) Ее зад горит, она ложится на живот, и я покусываю и целую ее задницу, исполосованную до красно-синего оттенка ремнем. Игра закончена…

Как она мне после признались, при сечении она испытывала по оргазму, также по оргазму и при оральном сексе. "Смесь боли и унижения, боли с половым актом — высшее наслаждение для меня!" — призналась она после.

Как-то на третий день наших игр, когда я ее лупил ремнем, она попросила высечь ее розгами, но не сильно. Мы испробовали ивовые прутья. Я сек ей зад связкой в пять розог. Она также была в восторге. "Я от розог больше возбуждаюсь, чем от ремня, т. к. свист прутьев — это более утонченно для меня", — говорила она. Попробовал я ее драть и крапивой. Тогда весь ее зад становится прыщавым.

Прыщи сходят где-то часов через двадцать…

А самое лучшее сочетание: ремень — крапива — розги.

Вот это я понимаю, вот это да! "Кайф неописуемый!" — клянется мне она. После наших с ней игр она становилась обыкновенной, как все женщины. Она была в отличном настроении, поскольку я помогал ей в осуществлении ее эротических фантазий. Я также был счастлив эту неделю. А потом она уехала к себе.

Я думаю, что игры в "наказание" не несут никакого вреда окружающим. (Если, конечно, у людей есть мозги).

Другое дело обстоит, я думаю, с настоящими садистами, которым не нужен акт вообще. Это уже люди другого плана (наподобие Чикатило). А вообще, я так считаю, что читай он книги на эту тему, он не стал бы маньяком. Ведь обычно людей тянет к тому, о чем они мало знают, или о чем запрещает читать закон (запрещал читать).

У всех у нас есть небольшие "сдвиги" в ориентации к сексу, у одних больше, у других — меньше. Обычно маньяк не признается, о чем он думает. Я ведь никакой не маньяк, а просто — мужчина агрессивного типа. Которых миллионы.

Поэтому я и, не боюсь признаться в своих фантазиях. А то, что выше мною описано — это сущая правда, а не вымысел онаниста. Я ищу женщину с садо-мазохистскими наклонностями. Интересно было бы попробовать поменяться ролями (или один день играть господина, а другой — раба). Мазох хорошо написал потому, что сам был таким. Де Сад пишет жестко, слишком грубо для моих фантазий. У него как-то сразу все делается…

ИСПОВЕДЬ ИДЕАЛЬНОГО МУЖА

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ АВТОРА!!

Эта литературное произведение предназначено только для взрослых, поэтому лицам, не достигшим 18 лет, читать его запрещается.

Все события, о которых рассказывается в произведении, являются плодом фантазии, ни в коей степени не отражают действительность и написаны для удовольствия взрослых.

* * *

ИСПОВЕДЬ ИДЕАЛЬНОГО МУЖА

Моя жена поручила мне написать это произведение и сама же придумала название. Она надеется, что многие семейные пары станут намного более счастливыми, если последуют ее примеру или, хотя бы, кое-что возьмут на вооружение.

Я издавал газету, которая пользовалась у населения повышенным спросом. Это приносило мне достаточно высокий доход, плюс еще и уважение, и влияние в различных сферах жизни. Некоторые считали меня завидным женихом, ибо к сорока годам я еще не успел обзавестись семьей. Алла же была начинающей журналисткой, только пытавшейся устроиться в штат какой-нибудь редакции. Мы с ней познакомились на свадьбе моего друга Котика, и так получилось, что у нас завязалась любовная интрижка.

Наши отношения ни к чему не обязывали, но со временем я вдруг почувствовал, что без Аллы мое существование превратится в какое-то постылое времяпрепровождение.

И тогда я ей сделал предложение, будучи твердо уверенным, что молодая девушка с радостью его примет. Но каково же было мое удивление, когда я получил от нее совершенно неожиданный отказ. Точнее, это было условие, которое я воспринял именно как завуалированный отказ. Она заявила, что выйдет замуж только за того, кто будет ей во всем подчиняться.

Из литературы я кое-что уже знал о женском доминировании, и до сих пор у меня не возникало желания испытать подобного рода ощущения в реальной жизни. Однако, убедившись в непреклонности Аллы, я вдруг задал себе вопрос: а почему, собственно, не попробовать? Ведь не каждому выпадает возможность быть в таких, весьма пикантных отношениях с юной красавицей.

Я сказал Алле, что согласен на ее условие, и тогда она провела со мной первую воспитательную беседу. Моя будущая жена сидела на диване, скрестив свои дивные ножки, а я стоял напротив нее словно проштрафившийся школьник.

— Женщины по своей природе более высшие существа, и потому мужчины должны их во всем слушаться. Только в этом случае в мире может воцариться покой, согласие и счастье.

Алла не разрешила мне оспорить этот типично феминистский взгляд на взаимоотношения полов. Развивая свою мысль, она заявила, что собирается регулярно меня наказывать в профилактических целях, а за конкретную провинность меня ждет серьезная экзекуция.

— А теперь спусти брюки и трусы. И, пожалуйста, учти, что, если ты не будешь слушаться, у нас все немедленно закончится, так и не начавшись.

Пришлось повиноваться, хотя и было очень конфузно стоять перед молоденькой девушкой нагишом. Она велела мне лечь поперек ее коленок так, чтобы ноги и руки не касались пола. Вцепившись пальчиками в ягодицы, Алла подвигала меня и зажала между ножками моего естественно возбудившегося дружка. И стала шлепать ладошками по заднице, уча, так сказать, уму-разуму.

Должен признаться, что я получил непередаваемое удовольствие, а последовавшая за этим ночь любви была верхом блаженства.

* * *

Аллочка прочитала то, что я уже написал, и явно осталась недовольной. Это я понял по той порке, которую получил прямо не отходя от письменного стола. Она приказала оставить все как есть, а дальше писать под ее диктовку.

Моя жена твердо верит в необходимость профилактического наказания супруга. Разумеется, она меня наказывает всякий раз, когда я нарушаю одно из ее правил, но Алла предпочитает избегать неприятных ощущений от моего дурного поведения, влекущего за собой ту или иную меру воздействия. Поскольку муж обычно физически более силен, чем его жена, крайне важно, чтобы она постоянно утверждала свою доминирующую позицию в браке. Это во многом устраняет мужской соблазн пренебрегать своими обязанностями и нарушать установленные женой правила. Поэтому каждую субботу утром я получаю обязательную порцию наказания независимо от того, как я себя вел в течение недели. После порки я стою голым в углу обычно около часа, и к моменту возвращения дочки из школы вся процедура заканчивается к нашему обоюдному удовольствию.

Алла считает, что, физически наказывая мужа, женщина проявляет тем самым свою высшую женственность в виде своего полного господства, и поэтому все должно делаться для того, чтобы лишний раз подчеркнуть ее превосходство. Хотя дома Алла всегда ходит в джинсах, для сеанса порки она обязательно надевает платье, но без нижнего белья. После завтрака мы идем в спальню, где она садится на стул и наблюдает, как я раздеваюсь до трусов. Я не должен задавать никаких вопросов, а молча принести ей пластмассовую массажную щетку, заранее замоченные розги и трость — она потом будет решать, чем воспользуется для моей порки. Алла сама спускает с меня трусы и велит мне подвернуть ей подол, чтобы на платье не образовались складки.

Все делается без какой-либо спешки. Я выслушиваю очередную лекцию о том, что женщины являются естественными госпожами мужчин, и что они имеют право на абсолютное повиновение своих мужей и именно этого она ожидает от меня. Моя жена объясняет мне, что, хотя я вел себя удовлетворительно в течение всей прошлой недели, порка, которую я сейчас получу от нее, должна стать гарантией того, что я буду себя хорошо вести и всю будущую неделю. Потом она укладывает меня на свои колени. То, что мне приходится испытать, часто варьируется, но обычно она начинает с десятка сильных ударов тыльной стороной массажной щетки расческой, после чего берет паузу и спрашивает, ценю ли я то, что она делает для меня? После чего возобновляет порку и наносит не менее тридцати сильных ударов.

Боль становится нестерпимой, и я начинаю всхлипывать, буквально ягодицами ощущая, кто хозяин в доме.

Но моя жена не прекращает порки, а переходит к следующему этапу. Убедившись, что я уже не в состоянии больше выдержать, она спрашивает меня о тех нарушениях, которые я совершил вне дома или в ее отсутствие и о которых сразу не признался. За эти годы Алла меня приучила к тому, что я ей никогда не вру и стараюсь ничего не утаивать. Потому что, если она узнает о каком-нибудь моем проступке в ходе порки, то это означает дополнительное наказание более серьезным инструментом. Алла встает и берет бамбуковую трость, а мне приказывает нагнуться и обхватить руками лодыжки. И тогда моим и без того уже израненным ягодицам достается еще, как минимум, пять ударов упругой тростью, но количество ударов варьируется в зависимости ее настроения или тяжести совершенного.

Потом Алла ставит меня в угол, где я должен стоять на коленях, держать руки за головой и ни в коем случае не прикасаться к выпоротому заду. Обычно она сидит в той же комнате, болтает по телефону и внимательно следит, чтобы я не двигался. Иногда мне приходится стоять в углу довольно долго, пока, скажем, она принимает душ. И, хотя в этом случае жена меня оставляет без всякого присмотра, тем не менее, мне даже в голову не приходит нарушать ее приказ не двигаться.

Короче говоря, вся наша семейная жизнь построена на том, что женщины превосходят мужчин. И, честно говоря, этот принцип работает прекрасно.

Я очень редко нуждаюсь в порке в течение недели, и моя жена считает это несомненным достижением.

Я окончательно и бесповоротно принял превосходство жены над собой, и это действительно принесло нам настоящее счастье. Мне кажется, что во время свадебной церемонии женихи должны клясться "любить, уважать и повиноваться", а невесты должны брать на себя обязательство "любить, уважать и исправлять".

ИСПОВЕДЬ

С этим молодым красивым блондином я познакомился на пляже в Пицунде ещё в так называемые перестроечные годы, в бывшем СССР. Рядом на лежаке загорала его симпатичная, стройная жена. Поодаль стена кипарисов и реликтовых сосен, среди них высились белые корпуса "Объединенного пансионата", совсем близко плескалось ласковое море, а на горизонте, чуть сбоку, виднелись горные вершины, покрытые первым сентябрьским снегом. Бархатный сезон! Потом мы встречались в кафе и за шахматной доской, его супруга Светлана казалась мне очень милой, кроткой женщиной. За время отдыха я почти сдружился с ними. Вечером мы обычно коротали время в баре на самом верхнем этаже одного из корпусов пансионата. Однажды в отсутствии супруги он слегка перебрал и задал мне, как тогда показалось, странный вопрос: что я думаю о его жене? Я смутился, но потом сказал, что очень здорово иметь красивую жену с таким добрым характером, как у Светланы.

— Добрым, говоришь? — переспросил он, после чего налил себе ещё один высокий бокал джина с тоником, залпом проглотил содержимое и начал рассказывать весьма необычные вещи. Это было похоже на исповедь…

Не поверишь, первый раз в жизни меня высекли розгами в тридцать девять лет. (В детстве меня никогда не пороли.) Это сделала женщина. Моя вторая жена Светлана. Она приказала мне раздеться догола и лечь на кровать лицом вниз. У меня не было выбора — если бы я отказался, она ушла бы от меня навсегда, она очень ревнивая, а тогда застукала меня с другой бабой.

Короче, она привязала верёвками лодыжки моих ног и запястья рук к углам металлической сетки под матрацем. Потом она выпрямилась, глубоко вздохнула — процедура привязывания её утомила. Она принесла розги с открытой веранды (дело происходило за городом на даче), положила их на журнальный столик, а сама, упершись руками в бока, стала нервно прохаживаться рядом с кроватью. Наверно, сверху я был похож на какую-то странную каракатицу, пристально следящую за манипуляциями красивой женщины. Груди её вызывающе торчали под блузкой из голубого шелка. На ней была короткая развевающаяся юбка, и снизу я мог видеть ее стройные ножки чуть ли не до попы. Если бы не предстоящая экзекуция, я, наверно, захотел бы Светлану, ее длинные ноги меня всегда возбуждали. А так было очень стыдно и страшно. За все три года нашей супружеской жизни я никогда не видел жену столь возбужденной, нервной, её губы подергивались, большие голубые глаза смотрели куда-то мимо меня.

Конечно, вначале я не верил, что она на самом деле будет драть меня розгами; думал, попугает и успокоится. Мой супружеский опыт, со Светланой и с первой женой, подсказывал, что жены отходчивы и почти всегда готовы простить, надо лишь самому сделать первый шаг.

Может быть, в этот момент она ещё колебалась и, стоя надо мной, решала, как вести себя дальше. Но я не успел, я ничего не успел сказать жене. На ее лице промелькнула легкая тень, казалось, она что-то решила для себя. Мгновение спустя Светлана, зло прищурившись, взглянула на моё голое тело и со спокойствием человека, который знает, что делать, стала выбирать розги. В этот момент я понял, что меня действительно высекут. И ничто не поможет избежать порки, и бесполезно просить прощения, раньше надо было думать.

Супруга выбрала три берёзовые розги, подошла к кровати и с размаху влепила по моим ягодицам. С непривычки удар у нее получился неловкий, несильный, я даже не вскрикнул. Наверно, это удивило ее, и следующие четыре раза она постаралась от души, так, что я громко заорал. Она остановилась, может, чтобы передохнуть, или её остановил мой крик.

— Под бабой ты, поди, тоже орал, от удовольствия? — зло бросила она.

Я молчал, и она врезала мне ещё. Она очень быстро научилась сечь розгами, и теперь они вызывающе свистели, прежде чем опуститься на мои ягодицы. От боли и стыда на мои глаза навернулись слезы. Удары сыпались сплошным потоком, я орал после каждого из них. Наконец, улучив паузу, я стал просить пощады. Но это только привело супругу в ярость, она злобно, по матерному выругалась, припомнив мне любовницу, и еще энергичнее продолжила экзекуцию. После этого я уже визжал, как маленький мальчишка, которого секут за школьные провинности. Это в мои-то тридцать девять лет!..

— Милая, ну прости меня! — снова взмолился я после очередной порции. В ответ она осмотрела три берёзовые розги, изрядно обломанные о мою голую попу, потом перевела взгляд на меня.

— Надо почитать Тома Сойера и узнать, как вымачивают розги; может, они тогда не будут так быстро ломаться.

И тут она впервые за всю порку улыбнулась. Было в этой улыбке что-то снисходительное, читалось превосходство красивой женщины над голым, привязанным к кровати, только что выпоротым мужиком. Я уже не чувствовал взгляда жены на меня смотрела просто женщина, и себя я ощущал не мужем, а лишь мужчиной, которого наказали самым позорным и постыдным способом, какой только женщина и может придумать для мужика.

Впрочем, в тот момент наказание еще не закончилось. Видимо, красные поперечные следы от розог на больших белых ягодицах мужика могут довести женщину до экстаза; или орущий под розгами мужик как нельзя лучше возбуждает красивую даму, особенно если она сечёт собственноручно.

Короче, супруга пристально посмотрела на меня, на её губах блуждала то ли улыбка, то ли усмешка; она подошла к журнальному столику, взяла свежие розги, быстро вернулась ко мне, замахнулась и… снова раздался свист трёх берёзовых прутьев.

Этот пучок оказался более крепким — прежде чем розги изломались, я получил три десятка весьма ловких ударов. Каждый из них сопровождался моим истошным криком. Было больно, но гораздо острее, чем боль, я чувствовал стыд. Даже позор от порки. Первой в жизни порки розгами. В тридцать девять лет. Когда секла молодая, очень красивая, стройная женщина в короткой юбке. Здесь примешивалось что-то сексуальное, и потому мой пенис вырос до невообразимых размеров, по крайней мере, мне так казалось.

Когда экзекуция завершилась, и жена развязала верёвки, я попробовал её обнять, попытался расстегнуть голубую блузку. Но супруга решительно меня отстранила.

— Я с только что выпоротым мужиком любовью не занимаюсь, — нахально отчеканила она. Посмотри в зеркало на свою попу.

Зеркало было как раз напротив, Светлана слегка его повернула и довольная ухмыльнулась:

— Розги для мужа — первое средство, чтобы хорошо себя вёл. И запомни: теперь, ежели что, — порка. А не поможет, расскажу по телефону той бабе, как секла тебя за нее. И впредь буду наказывать за провинности розгами. В нашей семье мужа дерут розгами или ремнём, как школьника, понял?! — заключила с нескрываемым наслаждением моя супруга.

Перед следующей поркой Светлана уже не стала объяснять, за что. Правда, бабами тут и не пахло, всё-таки порка — наказание очень поучительное: после тех первых розог я своей жене больше не изменял. Никогда. Но оказалось, что розги мне, ее мужу, положены теперь и за другие провинности. Она сказала только: "Не ребёнок же ты, которому перед тем, как высечь, надо предварительно объяснять причину и целесообразность порки?!"

Вот так, просто и коротко. После чего приказала мне снять штаны, а сама пошла на кухню. "За розгами?" со страхом подумал я. Но из кухни она прошла в другую комнату и там замешкалась.

Почему-то я понимал, что и на этот раз мне, сорокалетнему мужику, порки не избежать. Светлана, если уж что решила, то все намертво, ни за что не сдвинешь. Упрямая.

Не оставалось ничего другого, как раздеваться. Я остался в голубых трикотажных кальсонах, плотно облегающих мою попочку. Лег на диван, выставив ягодицы. Сердце шумно стучало, а пенис опять стал громадным. И тут вошла она. В красивом черном платье, весьма коротком, туфлях на высоком каблуке и с толстым широким ремнем в руках. О, Боже! Эта шикарная дама будем меня наказывать! Пороть ремнём? Перед моими глазами все поплыло.

— Нет, не надо! — стал умолять я.

Но деваться было некуда, я продолжал неподвижно лежать, полуголый, в голубых кальсонах, попочкой вверх. Между тем, дама повесила ремень на стул, вытащила из кармана две ленты и накрепко связала мне руки и ноги. Я не смел сопротивляться так мне было стыдно.

— Сколько можно терпеть столь непослушного мужа, как ты?! — то ли спросила, то ли констатировала Светлана Ивановна. (Почему-то я инстинктивно чувствовал, что во время порки жену надо почтительно называть по имени и отчеству.) — Всё, хватит! Сегодня выпорю тебя, как школьника, ремнём! — заключила супруга.

Впрочем, разговоры ей очень скоро надоели, и она взялась за "дело". Такой жестокой, свирепой порки я и представить себе не мог. Я плакал от стыда и боли. Наверно, это была забавная картинка: рослый мужик, связанный, плачет, когда шикарная дама наказывает его ремнем. Но супруге показалось этого мало. Вероятно, чтобы усилить воспитательный эффект от порки, она на минуту остановилась и спустила кальсоны с моей попы. Было на редкость стыдно, мой пенис начал пульсировать и во время очередных трёх ударов ремнём по ягодицам я кончил. Эти три удара я почти не почувствовал, хотя они были весьма крепкие…

Во время всего рассказа он нервно курил сигарету за сигаретой, в пепельнице осталось с десяток окурков.

— Вот так мы и живём, — сказал он под конец разговора. — Нет, всё-таки женщины — существа удивительные: легко и незаметно она сделала меня своим рабом, но никто из окружающих об этом и не догадывается. Ты первый, кому я всё рассказал, даже не знаю, почему. Хотелось выговориться… к тому же ты ведь медик… может, это клинический случай?

Но мне даже нравится, что у меня такая строгая и экстравагантная жена, — продолжал он, не давая вставить и полслова. — Я ей на 8 марта подарил книгу, знаешь, такое красивое подарочное издание "Хозяйке на заметку". Так Светлана в этой книге написала на обложке: В фильме "Дикая орхидея" шикарная дама порола плетью голого мужчину и приговаривала: ты очень плохой мальчик, ты очень плохой мальчик… С тобой надо поступать точно так же и говорить: ты очень плохой муж.

А в последнем разделе — "На досуге" — нарисовала табличку: "Поведение мужа за неделю". И графы — число; оценка по поведению; примечание. И тут же вписала: "8 марта; неудовлетворительно; следует наказать: порка в спущенных кальсонах — 35 ударов, но поскольку сегодня праздник, то наказание уменьшается до 20 ударов".

Дальше — как обычно. В этот раз я опять чуть было не кончил — так было стыдно получить порку в женский праздник. Ну, а Светлана после порки, еще не развязав меня, дописала в свою книгу, в примечания: "Во время порки муж визжал, как провинившийся школьник начальных классов, и вилял голой попой".

Впрочем, порой её экстравагантность начинает меня пугать, — продолжал он. Как-то Светлана пригрозила, что такого плохого мужа будет наказывать прилюдно: позовёт свою подружку и выпорет меня при ней. Я, конечно, возмутился, а супруга, чтобы поставить меня на место, мечтательно, с расстановкой произнесла:

"Связанного, в спущенных голубых кальсонах, по голой попочке, розгами".

Ну, это уж слишком! Чересчур! Такого стыда я не стерплю! — сказал он и матерно выругался.

Тут к нам подошла Светлана Ивановна. Наш разговор сам собой прервался.

Невольно я взглянул на эту женщину другими глазами, иначе, не так, как раньше. Она заметила, и тотчас в глубине её красивых зелёных глаз загорелся какой-то неведомый, пугающий меня огонь, как у ведьмы, что ли? Она изучающе, пристально посмотрела на меня, как на человека, узнавшего её тайну. Я был почти уверен, что она догадалась, о чём мы только что говорили…

Супруги вскоре попрощались со мной и медленно удалились. Шагов через десять Светлана обернулась. В полумраке бара эта высокая загорелая дама с длинными ногами, слегка прикрытыми короткой юбкой, и в туфлях на шпильке выглядела ослепительно. Её вызывающий, пронзительный взгляд искал меня, на лице застыла надменная улыбка. Я невольно представил плеть в её руках, и мне сделалось очень неуютно…

На следующий день их путёвка заканчивалась, они уезжали. После обеда в пансионате мы попрощались, впрочем, весьма прохладно. По традиции курортных знакомств обменялись московскими телефонами, обещали звонить друг другу. Теперь они выглядели обычной скромной парой, в меру счастливой, в меру отдохнувшей. Вероятно, они любили друг друга. Но не было ничего экстраординарного. От вчерашней ослепительной дамы не осталось и следа. Всё-таки женщины обладают удивительным даром перевоплощения, могут быть такими разными, меняться чуть ли не каждый следующий день; быть одновременно кроткой супругой и властной госпожой, заботливой матерью и суперсексуальной дамой. Быть ЖЕНЩИНОЙ.

* * *

Через пару недель уже в Москве, я позвонил своим новым знакомым. Трубку сняла Светлана. Она была очень радушна, пригласила зайти к ним домой или в офис. Выяснилось, что работают они вместе, а их контора недалеко от моей службы. Я сказал, что заеду после работы.

Когда я пришёл, то увидел, что это издательская фирма. Он был главным редактором эротической газеты для женщин. Светлана служила коммерческим директором в той же редакции. Впрочем, "служила" — не совсем точно сказано, ведь они оба были соучредителями издания. Если кому и служила Светлана Ивановна, так это своему мужу.

В кабинете главреда мы выпили коньяку, Светлана приготовила нам восхитительный чёрный кофе. Мне подарили свежий номер их полупорнографической газеты. Я сидел и рассеянно листал страницы с фотографиями обнажённых женщин и голых мужиков. "Что ж, вполне профессионально, правда, текстов маловато; слегка напоминает порнографический фотоальбом, — подумал я. — Жалко, что снимки не цветные." Эту последнюю фразу я произнёс вслух. Он живо отреагировал и сказал, что с Нового года они планируют делать газету в цвете и объёмом в два раза больше — тридцать две полосы.

Я продолжал листать их газету. Моё внимание привлёк снимок, на котором запечатлена садомазохистская сцена: худенькая женщина секла розгами рослого мускулистого мужика. Внизу был текст под заголовком "Исповедь", содержание очень напоминало рассказ блондина в Пицунде. Он заметил, что я читаю его произведение, немного стушевался, сказал только: "Ты уж извини, что тогда в баре я сделал тебя подопытным кроликом. Надо было проверить, насколько всё это достоверно звучит. Понимаешь, иногда у нас не хватает крутых материалов, вот и приходится самому что-то выдумывать…"

— Да уж, сочинять правдоподобные вещицы ты наловчился, — вставила своё слово Светлана и хитро подмигнула мне. Незаметно для мужа.

История мазохистки

В пять часов вечера, придя с работы, домой, я увидела ремень, аккуратно лежащий на прикроватной тумбочке, и записку с тексом: «Сегодня тебя ждет порка».

Уже пять лет прошло с тех пор, как мой муж ввел в нашу семейную жизнь правило за провинности сечь меня минимум раз в неделю, что, несомненно, пошло мне на пользу. Я стала себя чувствовать более спокойной и уравновешенной. Первый раз это произошло после моего пьяного загула у подруги. Я пришла домой поздно и в состоянии «нестояния».

Муж, не говоря ни слова, уложил меня спать. Утром ужасно раскалывалась голова. Не давало покоя чувство вины, и я отважно, с ремнем в руках, подошла к мужу и попросила его наказать меня, как маленькую непослушную девочку. «Хорошо» — сказал муж и велел мне снять трусики. Он зашторил окна, взял ремень, положил меня на кровать кверху попой и принялся неторопливо пороть.

Было больно, но после порки появилось ощущение нравственного удовлетворения и чувство сладострастного искупления. К тому же экзекуция усилила сексуальное возбуждение, возникшее от предвкушения порки, и когда муж вошел в меня, я была просто на седьмом небе от счастья.

С тех пор, не прошло и недели без порки. Меня всегда особенно волновал и возбуждал момент предвкушения, когда я чувствую, что он хочет выпороть меня.

«Ты капризная и непослушная девочка, я собираюсь вечером наказать тебя за все твои провинности, замочи розги…» — обычно говорит муж и я, испытывая волнительную дрожь во всем теле, бегу срезать ветви ивы, которыми он немилосердно будет стегать мою попу. Мои крики не разжалобят его, напротив, он усилит удары, наслаждаясь видом моего извивающегося тела. Муж любит наблюдать, как моя попа краснеет под ударами розги или ремня, нервы возбуждаются, что выражается в конвульсивных подпрыгиваниях тела.

По заведенному мною ритуалу, каждый раз перед неминуемой поркой, я прошу мужа не сечь меня, обещаю быть послушной, но он остается непреклонным и отвечает: «Ты обещаешь быть послушной? Теперь это не поможет, дорогая. Раздевайся и ложись на кровать». Иногда, он порет, зажав мою голову между ног, так, как когда-то в детстве наказывал меня отец за провинности. Я же, стоя на четвереньках, ощущаю обжигающие удары ремня на попе и слышу голос воспитателя: «Будешь вести себя хорошо»? «Буду». — кричу я, но «ласки» ремня не прекращаются. Боль усиливается. Я уже не могу больше терпеть. Он останавливается ненадолго. И вновь сечет меня.

Боль и наслаждение переплетаются. Может наслаждение дано человеку в утешение боли? Это вечная загадка природы. Одно я знаю точно, что все в человека прекрасно, даже это, непостижимое умом, пристрастие к наказаниям.

В шесть часов вечера вернулся с работы муж с тубусом в руках. Я сразу догадалась, что в тубусе и от этой догадки по телу пробежала нервная дрожь.

«Он хочет высечь меня розгами. Только не это! Во всяком случае, не сегодня».- пронеслись мысли. Муж протянул мне тубус и сказал:

— Достань розги и замочи их, — и стал медленно раздеваться. Я потеряла дар речи и стояла, как вкопанная.

— Но, зачем… Что ты собираешься делать? — с трудом промолвила я.

— Ты, милая моя врунишка, будешь сегодня наказана. За курение.

«О Боже, я забыла очистить пепельницу» — подумала я. Дело в том, что ко мне вчера приходила Ленка, моя подруга. Мы поболтали немного и выкурили по сигаретке, а муж сам не выносил запаха табака и мне строго-настрого запретил курить.

— Но, прости, я больше не буду — пробормотала я.

— Конечно, не будешь, после того, как я тебя хорошенько высеку.

— Нет, ты не будешь меня пороть — я попыталась протестовать.

— Ну что ж, я сам их замочу.

Муж извлек розги и пошел с ними в ванную.

Потом все было, как обычно. Мы поужинали, мило беседуя. Но мысль о том, что мне еще предстоит пережить, преследовала меня. Я заметно волновалась и решила взять его лаской. Села к нему на колени, нежно обняла и ласково проворковала:

— Давай, ты выпорешь меня завтра.

— И завтра тоже, может быть.

— Садюга.

— Иди готовься к порке — строго сказал он.

Я встала и поплелась в спальню. Стянула с себя трусики и села на кровать в ожидании. Минуты тянулись словно часы.

Муж зашел с розгами в руках, грубо взял меня за волосы и наклонил так, что я уперлась руками в кровать.

— Стой так, наркоманка.

Задрал подол домашнего халата и отвесил первый удар прутом. Я завопила от боли. Тут же последовал второй удар. Третий…Время остановилось.

Тело вздрагивало от обжигающих укусов розг. Я извивалась и выла, а он продолжал. В какой-то момент остановился, бросил измочаленные розги на пол и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Я легла на кровать, попа горела, боль стихала и медленно переходила в ощущение наслаждения. Вставать не хотелось. Я словно погрузилась в небытие, во время, когда вокруг тебя ничто не волнует и на душе полное безоблачное спокойствие и блаженство, радость очищения.

Я более всего любила мужа в эти минуты. Он понимал меня, точнее, понимал, что мне экзекуция жизненно необходима и любил меня такую, какая я есть.

Муж вернулся в комнату. Я слезла с кровати, опустилась перед ним на колени, расстегнула ширинку его брюк, извлекла его член и нежно обняла его губами. Я ласково целовала его, стараясь в поцелуях передать мужу всю глубину благодарности за его заботу обо мне. Его член едва помещался в моем ротике.

Он начал двигаться, трахая меня. Потом муж поднял меня с колен и положил на кровать попой кверху и быстрым движением вогнал желанный член в мое, истекающее любовным соком, влагалище. Мы слились воедино.

Кнут и пряник

Мне было 16 лет и как любой парень в этом возрасте я меньше всего думал про учебу и больше про то что у девушек под юбкой. Для поступления в институт на мою специальность требовалось знание французского языка. Зная мою неусидчивость мои предки решили нанять мне репетитора.

На все мои возражения по поводу того что я смоюсь загород как только прозвучит последний звонок, у них был готов ответ как выйти из этой ситуации. И один из выходов был что б репетитор поехал со мной в село. Я подумал что это полный бред и не стал даже думать о том что это по той или иной причине может быть возможным, так как какой уважающий себя человек будет ездить за 25 км для того что б провести урок, или вообще специально будет жить там со мной и терпеть бурчание бабки у которой я обычно снимаю комнату в ее домике. Каково же было мое удивление когда я узнал что нашелся человек готовый туда не-то что ездить преподавать, а даже жить так как родом из этого сила.

Хотя корректнее будет сказать что нашлась. Это была студентка второго курса института куда мне предстояло поступать. И вот я стою на автобусной остановки с рюкзаком на плечах и жду ее. И тут ко мне подходит девушка довольно высокого роста метр 80 против моих тогда метр 70, на вид лет 19, блондиночка с прямыми длильными волосами до талии. Талия у нее была еще та, как говорят осиная. Элегантное белое летние платье доходившее до середины стройного бедра обтягивало набольшего размера грудь, с двумя острыми сосками, которые словно пропечатывались через тонкую ткань. На девушке явно не было и намека на бюстгальтер. Ее платье было подвязано на талии тонким черным дамским пояском, благодаря чему хорошо обтягивало тугую попку девушки. Она представилась, ее звали Таней. Разговорившись я понял что она вовсе не из того сила где я обычно отдыхаю, а из соседнего которое далеко не рядом.

Так что Таня намерена снимать соседнею комнату в этом же домике что и я. Мне неожиданно стало интересно сколько же мои предки ей выложили что она готова тратить деньги на аренду жилья. Тут подъехал автобус и мы запаковались в его переполненный салон. Вовремя поездки толпа прижимала и тиснила со всех сторон, а Таня не раз оказывалась прижата к моей руке своим аппетитным задом. Я почувствовал на нем форму тоненьких стрингов и меня это возбудило. Таня словно поняла что я пользуюсь моментом постаралась отслонится но это у нее не вышло. Наконец мы приехали. Мы быстро нашли нужный адрес и решили побыстрее поселится так как день был жарким, а не подалеку текла речка в которой можно было освежиться. Но какого же было наше изумление когда мы узнали что осталась всего одна свободная комната с двумя кроватями.

Я уже был весьма рад так как думал что мои мучения отменены и Таня уедет домой, но не тут то было. Она спросила не против ли я жить с нею в одной комнате. И тут я представил себе что смогу ее видеть с ее умением подбирать нижнее белье чуть ли не в чем мать родила! Конечно я согласился. Как только мы заселились я понял что Таня мне так просто не даст пялиться нас свой зад и все остальные прелести, так как каждый раз при переодевании меня просили отвернутся. Со временем мы сдружились и не только занимались французским но и ходили вместе на речку, где я мог любоваться ее роскошным телом в довольно откровенном купальнике.

Но тут однажды случилось так что я был сам дома и начал заниматься онанизмом листая порно журнал и не заметил как вошла Таня. Я хотел было что то начать говорить но она меня перебила сказав что все нормально и нечего страшного не произошло. Затем слегка покраснев рассказала что сама этим не раз занималась, а так же про то как ее застукала в 16 лет за этим делом мама и сказала что когда прейдет с роботы будет с ней серьезный разговор. Прейдя с работы мать прочитала ей лекцию на тему сдержанности и ее распущенности после чего сказала принести из ванной щетку для волос. Таня долго возражала что она уже взрослая и что ее уже не наказывали так лет пять. Но под страхом быть лишенной карманных денег на целый месяц она принесла предмет наказания и легла маме на колено предварительно спустив джинсы с трусиками.

Я был поражен этой историей, которая оказалась лишь вступлением к основному разговору. Она предложила мне следующие. Она сама мне будит дрочить и даже сосать но я не имею права это делать сам, если же я ослушаюсь то буду выпорот ее дамским ремешком по попке, а так же это будет применятся ко мне за лень к учебе французского. Я представил ее в роле экзекутора с этим ремнем и меня это завило не на шутку, так что я согласился. После чего она сказала что я буду наказан прямо сейчас за то что дрочил после чего она мне подрочит. Она встала со стула и начала расстегивать свой поясок. Затем сказала мне перевернутся на живот и снимать шорты и то что под ними. Я подчинился и уже лежа на животе видел как она складывает поясок в двое. Все в этом же полупрозрачном платье с этим пояском в руке она была неотразимой.

Я решил вытерпеть порку как настоящий мужчина но уже после 10 удара вопил как ребенок. На неся мне 30 ударов она остановилась и я словно во сне услышал ее строгий голос переворачивайся! Я перевернулся, мой член торчал как кол. Я посмотрел на нее, она была прекрасна. Ее волосы растрепались, на щеках играл румянец, пухлые губки были приоткрыты, она часто дышала, при этом ее грудь еще больше прорезала ткань своими давно затвердевшими сосками. Она заметила мой взгляд у себя на груди, бросила сложенный в двое поясок на кровать рядом со мною и игриво улыбнувшись спросила нравится? При этом она зажала свои соски пальцами через ткань платья, и начала их теребить, то слегка покручивая то просто оттягивая вместе с тканью платья. А если так… и она скрестивши руки на груди скинула со своих нежных плечек бретельки платье и плавно обнажила конусовидную грудь с ярко красными сосками размером с поставленную фасолину.

Ее грудь была идеальна и она это знала.

Она продолжила свою игру с сосками оставив свое платье свободно висеть приоткрывая пару сантиметров ниже пупка.

— Видела это б твоя мама! Ох и получила б ты…

— Покрайней мере я б перенесла эту порку достойно и не визжала б так как ты!

С этими словами она села на край кровати и зажала мой давно окаменевший член в своей ручонке. Она не спеша начала мне дрочить играя при этом своими наманикюренными алыми ноготками с моими яичками. При этом она то игриво смотрела на меня то на мой торчащий колом член. Затем она слегка склонила голову на бачек, так что ее пышные волосы свисли набок закрыв ее лицо и оттянувши крайнюю плоть нагнувшись начала слегка посасывать головку моего члена. После чего снова садилась ровно как гвоздик продолжая дрочить мой член. Я заметил ее великолепную осанку. Как я узнал позже она долгое время занималась бальными танцами и была очень пластичная и гибкая девушка. Каждое ее движение было грациозным, а как она работала язычком ммм….. Ради этого стояло подставить свой зад под ее поясок.

Она то сосала то выравниваясь закусывая нижнюю губку игриво и томно смотрела на меня из под висячих на ее щеке волос не забывая при этом работать рукой. Я почувствовал что скоро кончу и хотел схватить ее рукой за затылок что б помочь себе задав нужный темп, она же убрав мою руку сказала что если это повторится она выпорет меня и оставит на неделю без оргазма со строгими порками за онанизм. Я послушно убрал руку и спросил разрешения поиграть с ее соском как она это дела сама. На что она ответила хорош, но за это после оргазма еще получишь 15 ударов пояском. Я согласился и жадно начал тискать ее сосок в руке, я мял ее грудь которая идеально подходила под мою ладонь, так что я мог сжать ее полностью в своей руке. Затем я больно скрутил ей сосок и начал тянуть на себя.

Таня же не сопротивлялась, она лишь ускорила движения своей руки на моем члене, эти движения стали нервными. Я продолжал мучать ее грудь в то время как второй рукой схватил ее за второй сосок и тоже начал крутить его. Таня глубоко задышала, она резко свила вместе расставленные коленки и плотно сжавши их затряслась в немой судороге, успевши сказать томным голосом при этом что то не члена раздельное вроде а за это сосок еще 15! При этих словах она закатила глаза и впилась в мой член сначала засосом, а потом двумя резкими глубокими заглатывающими движениями довила меня до оргазма. Я спустил ей в рот все до последней капельки. Проглотивши все, она игриво облизнулась смотря из подлобья на меня, ее глаза блестели от чего то сладкого и безумно приятного, что наверняка жгло в ее промежности.

Она встала с кровати на которой остался мокрый след от ее соков, поправила бретельки платья натянувшие его на торчащие соски и потянулась за своим дамским пояском со словами переворачивайся милый…

P. S: Непослушным девчонкам нуждающимся в хорошей порке писать на liriky@mail.ru Этот рассказ был набран на карманном компьютере, поэтому не судите строго.

Командировка

Связанные руки и ноги, наглухо заклеенный рот, глаза закрыты толстым шарфом. Я лежала перед любовником на кровати, а он, жестокий, порол меня плетью из мягкой кожи. Сойдя с самолета, я знала, что наказание будет суровым, но все же решилась на это.

Я позвонила ему лишь спустя два с половиной часа после посадки. И вот уже второй день расплачивалась за это. В перерывах между ударами мы занимались любовью. Обоих возбуждало мое израненное тело, спина и ягодицы, покрытые вздутыми полосми ударов, затянутые поволокой извращенной похоти, глаза. Я с ужасом думала о том, что всего через сутки нам придется прекратить свои игры и заниматься простым сексом, иначе муж может заметить следы моих похождений на теле. Все должно зажить до моего возвращения. С трудом мы дожидались вечеров, когда оба вваливались в его дом после рабочего дня. Там он тотчас раздевал меня и привязывал к ножкам кровати, даже не давая поесть. Я лежала, терпеливо дожидаясь пока он приготовит еду и поужинает. Передохнув часа два, любовник с новыми силами принимался истязать жену другого человека. Осознание греха придавало нашим отношениям дополнительную остроту. Я покорно сносила его издевательства и была благодарна за унижения и боль, которые от него получала. Муж был со мной всегда слишком ласков, и ему приходилось подолгу "разогревать" меня, прежде, чем я возбуждалась для секса. Теперь же я текла постоянно. Начинала течь в тот же миг, когда плеть в первый раз касалась моего тела, а то и раньше, в ожидании, когда я лежала привязанная и представляла все то, что он сделает со мною. Я лежала и трепетала, а он жарил мясо, готовил гарнир, потом ел с аппетитом, читал газету, ложась на диван, смотрел программы новостей. И все это время я не смела вымолвить ни слова, ведь за это он тоже мог наказать меня, правда, не только плетью, меня бы ждало кое-что пострашнее. Однажды я неосторожно спросила его о чем-то, когда лежала вот так же привязанная. Рассвирипевший любовник иссек мои половые губы прутом тонкой проволоки, а потом изнасиловал так, что я не могла ходить после этого целый день. И хотя я очень любила боль, все же не решалась рискнуть и напомнить ему о себе, будучи накрепко связана. Вот и сейчас я вдыхала запахи еды и трепетала от нетерпения.

Наконец-то он вспомнил обо мне. Войдя в спальню, где лежала обнаженная, истекающая похотью женщина, он медленно расстегнул рубашку, потом брюки. Раздевшись, он достал из шкафа шарф и завязал мой рот — соседи не должны слышать криков о помощи. Когда он взял в руки плеть, я застонала и с трудом перевернулась на живот. Первый удар я приняла недвижима, но последующие заставляли содрагаться и выгибаться все мое тело. Я металась по постели, насколько позволяли мне путы. Любовник все хлестал и хлестал меня, каждый раз с новой силой, меняя места ударов. Вскоре на спине и ягодицах не осталось буквально, ни дюйма свободного от алых полос места. Тогда он раздвинул мне ноги и одним толчком оказался в моем заднем проходе. От неожиданности я даже вскрикнула, но тут же принялась с готовностью насаживаться на его стержень, все глубже впуская его в свой зад. Со звериным неистовством я подмахивала тазом навстречу телу мужчины. Когда он излился, я почувствовала прилив нового возбуждения, ибо знала, что за этим последует. Так оно и произошло. Мужчина взял в руки плеть и вновь принялся истязать мою спину и попу, только что принявшую его сперму в себя. Я стонала и извивалась. Я молила Бога, чтобы и завтра и послезавтра продолжалось все то же самое, ведь наступали дни, когда мы могли быть дома круглые сутки, не прерываясь заниматься сексом. Грядут выходные. Я решила дать мужу телеграмму о том, что задерживаюсь. На работе я смогу легко все уладить. Только бы любовник не имел других планов на эти дни:

Мы познакомились несколько месяцев назад. Я так же приехала в их институт в командировку. Поднимаясь как-то в лифте, я оказалась рядом с человеком, от которого исходило какое-то непреодолимое притяжение. Я не могла устоять перед его невидимыми чарами, они словно давили на меня. Мы вместе вышли из лифта и, не сговариваясь, направились в сторону туалетов. В кабинке мужского туалета он наклонил меня к унитазу и, задрав подол платья, резко вошел в меня, совсем не считаясь с моими чувствами и потребностями. Я не помнила, как досидела остаток рабочего дня, но в гостиницу я летела словно на крыльях. Вечером он позвонил мне. В ресторане я снова сгорала от желания, поэтому, едва переступив порог его квартиры, я скинула всю одежду и набросилась на любовника. В тот же вечер, насладившись любовью, он объявил мне о своем правиле. Всегда "вести игру" должен только он. В случае малейшего нарушения, я буду сурово наказана. Тогда я не сразу поняла, что за наказание меня ожидает. И он показал мне наглядный пример. Велев мне встать раком, он отлупил меня по голой попе ремнем. Конечно, мне было больно и стыдно, но главное — непривычно. Я почувствовала прилив вожделения, о чем не замедлила ему сообщить. В ответ мужчина рассмеялся и вновь овладел мною. С тех самых пор, приезжая в этот город в командировку, я сразу же звонила ему. Но не на этот раз. Слишком долго я не была с ним, чтобы позволить себе рисковать остаться небитой — непоротой в этот приезд:

Ночь пролетела почти незаметно, только сильно болели спина и попа от долгих побоев. Но я, легко поднявшись с постели, пошла на кухню, готовить любовнику завтрак. Когда он вышел из ванной, еда уже ждала его на столе. Он велел голой женщине нагнуться и на мгновение опустить сосок груди в чашку с дымящимся кофе. Я, испугавшись, пыталась сопротивляться. Тогда мужчина насильно пригнул меня к столу и сделал то, что задумал увидеть. Он зажал мне рот, чтобы я не кричала во весь голос. Обжегшись, я затряслась всем телом, потом, опустив руку к промежности, обнаружила себя снова мокрой. Мое движение не ускользнуло от глаз любовника. Легко нагнув меня к полу, он просунул свою руку мне между бедер.

— Ну как же тебе не стыдно так течь, — укоризненно покачал он головой. — Это никуда не годится. Иди-ка помойся.

Выйдя из душа, я увидела приготовленные для меня веревки и плеть. На подогнувшихся ногах я прошла снова в спальню и заняла свое место на кровати.

Я все еще лежала привязанная, когда он вернулся домой.

— Я принес для тебя кое-что, — с этими словами мужчина вынул из сумки огромный вибратор. — Ты будешь носить его постоянно. Если я хоть однажды увижу тебя без него, тебе придется многое вытерпеть, поверь мне.

Я захлебнулась от боли и восторга, когда он вогнал ЭТО в мой анус. Потом мужчина разделся и начал меня пороть. Я вся вспотела, у меня уже не было сил даже стонать, а он все хлестал и хлестал мою попу. Я даже не понимала, за что я терплю все это. Я только знала, что мне это ужасно нравится, хотя и доставляет немыслимую боль и нечеловеческие страдания. Когда же он прерывался на секс, я, к своему удивлению, с нетерпением ждала его окончания, чтобы снова предаться упоительной порке. Я отдавалась ей вся. В моем теле не оставалось кусочка, который не реагировал бы на это извращенное наслаждение болью. Всем своим существом я стремилась к плетке, с силой касавшейся моей кожи. Вот уже больше двадцати лет я хранила верность мужу. Никогда даже не помышляя об измене, я заводилась всегда только от длительной ласки. А тут: Мне было стыдно и сладко одновременно. Я не знала, чего больше в моих ощущениях, да это и не было важно. А важным было лишь то, что я лежу сейчас здесь, перед ним, а он — мой строгий покровитель.

Выходные пролетели, как один день. Но в воскресенье вечером я грустно сказала ему, что в четверг должна буду уехать обратно домой, а поэтому следует немедленно прекратить наказания.

— Для чего тебе уезжать к выходным? Почему не остаться до воскресенья?

— В понедельник мне на работу.

— Есть же самолеты!

— Моя командировка была срочной, поэтому мне оплатили полет. А обратно — не станут.

— Господи! Да неужели же я не куплю тебе авиабилет?! Решено, полетишь в воскресенье.

— Отлично! Спасибо, милый. Значит, у нас есть еще четыре дня?

— Ну и что же ты делаешь в кухне? — строго спросил мой любовник.

— Уже бегу на кровать.

К своему удивлению, в эту ночь мы занимались только сексом. И он был нам так сладок, что не хотелось прерываться даже на порку. Правда, к полудню выяснилось, что я во многом была виновата. Например, уходя на работу, я не надела трусы, из-за чего он весь день находился в таком возбуждении, что не мог незаметно встать из-за стола. А я же, как назло, то и дело улыбалась другим мужчинам и закидывала ногу на ногу. Короче, когда мы ехали с работы, прямо в машине, перед светофором, я сползла на пол и принялась вынимать его член из штанов. Он кончил, как раз паркуясь около дома. Войдя в квартиру, он тут же вошел и в меня. И только потом мы обнаружили, что даже не заперли дверь. Сегодня я не ждала. Мы вместе поужинали, а потом он меня наказал.

— Знаешь, что я подумал? Я ведь ни разу не слышал, что ты кричишь в это время. Просишь ли о помощи, жалуешься на боль? Сегодня я не закрою твой рот. Только ты постарайся не привлекать к нам всех соседей, o'k?

— Я постараюсь, любимый. Если хочешь, я могу и сама рассказать, что говорю под ремнем. Я стонаю, говорю, что мне больно, что не смогу этого вынести. Тут же прошу бить сильнее. Умоляю меня пощадить и кричу: "Так меня! Так!"

— Я бы хотел сам все услышать.

Так мы и сделали. Он меня привязал, но рот шарфом не закрыл. Я извивалась и громко стонала. Кричала от боли и плакала от восторга. Просила меня пожалеть, бить сильней, отпустить. Клялась, что ни в чем не виновата, признавалась во всех грехах. Говорила, что больше не выдержу, потом умоляла не останавливаться: Так прошла ночь. Утром он снова меня отымел, и мы отправились на работу.

До четверга мы продолжали все то же занятие. Все было буднично и обычно, но в самый четверг мы решили устроить настоящую оргию. Он позвонил своим старым друзьям, организовал компанию. Я приготовила стол, навела в доме порядок. Когда, наконец, все собрались, начался ужин. Поначалу была некоторая неловкость, так как все понимали, что будет здесь вскоре происходить. Но когда пустых бутылок стало вдвое больше, чем полных, а на тарелках почти ничего не осталось, когда все уже были расслаблены и готовы ко всему, тогда хозяин квартиры включил подходящую музыку и приказал всем дамам оголиться. То, что творилось после этого, я запомню на всю жизнь! В ту ночь всех нас били и имели по несколько человек одновременно. Одну его плеть я выносила легко, но так чтобы сразу четыре: Женщины были предметом их похоти. Мужчины заходили во все наши отверстия, совершенно не стесняясь, били нас по щекам, не говоря уже о ягодицах. Нас за любую провинность наказывали плетьми. В ванне нас обливали горячей водой, потом снова стегали по мокрым телам. Загоняли различные округлые предметы нам в задницы и смотрели, как мы извивались от разрывания поп изнутри. Все танцевали обнаженными под возбуждающую музыку, потом занимались сексом прямо на полу в гостиной.

Наутро гости разошлись по домам и работам, все усталые и довольные. Хозяин велел мне убраться в квартире, а сам прилег отдохнуть до работы, пока было время. Когда же я, все закончив, легла рядом с ним, любовник перевернул меня на коленки и вдруг одним махом вонзился мне в матку! Такой боли я еще не испытывала. Ведь даже когда гинекологи ставят спираль, они делают местный наркоз. А тут такой инструмент и безо всякой подготовки!.. Когда я завизжала, он стукнул меня по спине и продолжил свое восхождение. Вскоре я стала привыкать к новому ощущению. Мне было уже не так больно, но уже становилось приятно просто от того, что любимый мужчина снова весь во мне, да еще в таком потаенном моем уголке. До самого моего отлета в воскресенье вечером такой способ сношения стал нашим постоянным занятием. Командировка моя уже кончилась, а значит, мне не надо было ходить по утрам в институт. Он оставлял меня утром привязанной к ножкам кровати, а сам заходил в час обеда, потом приходил только вечером и отвязывал меня, для начала немножко пошлепав по попе ремнем. Не сильно, так чтобы не оставалось следов, но так чтобы я боли своей не забыла. И после, все ночи мы предавались любви. Он бил меня членом по матке, а я улетала от наслаждения. После каждого раза я облизывала и обсасывала его член, а мужчина вылизывал хорошенько мою промежность от соков.

В воскресенье он посадил меня на самолет, помахал мне во след рукой и поехал в свою опустевшую квартиру.

В первую же ночь муж заметил, что я необычно широка в определенных местах. Конечно, ведь, кроме всех приключений, я вынула тот самый вибратор только сойдя с самолета, в туалете аэровокзала. Вскоре оказалось, что не все метки на моем теле успели зажить, видно, перестарались мужчины в ночь оргии. Муж увидел на моем теле явственный след от удара ремнем или плетью. В конце концов, мне пришлось во многом сознаться. Я рассказала ему о том, что некоторое время назад обнаружила в себе тягу к физической боли, получаемой в связи с сексом. Призналась, что имею любовника, которого, правда, совсем не люблю, а сплю с ним только ради этого извращенного наслаждения. Муж все понял. Молча, он вынул из брюк свой ремень, я замерла в ожидании. Я лежала совершенно голая на нашем супружеском ложе и удивленно смотрела на мужа, которого вдруг увидела в новом свете. Я поняла, что сейчас будет порка. Не такая, как с любовником, но и не телячьи нежности, как все годы совместной нашей жизни. Я перевернулась на живот.

— Ну давай, попробуй! Сам увидишь, мне это понравится!

Он ударил меня в первый раз за все время нашего знакомства. Я улыбнулась ему и просила продолжать.

— Только ты должен говорить мне, за что. Это же ведь наказание, а не просто так.

— Хорошо. Я накажу тебя за измену, за похоть. Ты знаешь, что ты — просто похотливая сучка? "Собака лижет бьющую руку!" — это же про тебя! Ты ведь, наверное, и минет ему делала, когда он хлестал тебя? Скажи, делала, а? Ну! Делала или нет?!

— Делала. Только сначала он порол меня. Порол сильно. И мне было очень больно. А ты?..

— Ладно, ложись.

Я вновь улеглась на живот. Муж снова ударил меня:….

Комната под лестницей

Сегодня 14 мая, 5 часов вечера. Я стою, опираясь на лестничный парапет, и с тоской смотрю на входную дверь. Скоро придет моя мать. Я с ужасом думаю об этом. Что меня ждет?!! От представления того, что она сделает со мной, сердце мое падает, в животе все сжимается, руки и ноги трясутся мелкой дрожью, а мягкое место покалывает тысячами, нет миллиардами острейших иголок! Причина моего животного страха — предстоящее наказание. Безусловно, я его заслужила, плохо написала годовую контрольную по алгебре, хотя и занималась с репетитором. Не понимаю, почему так вышло?

Слышу скрежет ключа в замочной скважине, ну вот и все. Уже совсем скоро я буду визжать от боли в "комнате под лестницей". Я так подозреваю, что раньше там была спальня моих родителей. Это просторная квадратная комната с прекрасным видом из окна, отделана красным деревом, в ней очень тихо и звуки, раздающиеся в этой комнате, не слышны больше ни в одной точке нашего просторного дома. Здесь же есть своя туалетная комната.

Отец мой умер много лет назад, и я его почти не помню — мне было всего 5 лет, когда это случилось. Мы с мамой живем на втором этаже, слуги занимают левое крыло первого этажа. А с этой комнатой я познакомилась, когда пошла в школу, хотя, впрочем, не совсем сразу.

Дело было так: я получила запись в дневнике — не выучила стихотворение, я даже и предположить не могла, чем это мне грозит! Мама, конечно, предупреждала меня, что учиться я должна только на "Отлично", что у меня есть для этого все данные и все условия, что она одна занимается бизнесом, тяжело работает, не устраивает свою личную жизнь — и все это ради меня. От меня же требуется — только отличная учеба и послушание. Присматривала за мной няня, она же и уроки заставляла делать, хотя мама говорила, что я должна быть самостоятельной и ругала няню за то, что она меня заставляет, считала, что я с детства должна надеяться только на себя, и учиться распределять свое время. Вот я и "распределила" — заигралась и забыла! Мать пришла с работы и проверила дневник (она это не забывала делать каждый день). Потом спокойным голосом сказала мне, что я буду сейчас наказана, велела спустить до колен джинсы и трусики и лечь на кровать попой кверху, а сама куда-то вышла. Я, наивное дитя! Так и сделала! Я думала, что это и есть наказание — лежать кверху попой!

Но каково же было мое удивление, когда через несколько минут, мать пришла, а в руках у нее был коричневый ремешок! Она сказала, что на первый раз я получу 20 ударов! В общем, ударить она успела только 1 раз. От страшной, не знакомой боли я взвыла, и быстренько перекатилась на другую сторону и заползла под кровать. Это произошло мгновенно, я сама от себя этого не ожидала! И как она не кричала, не грозила — я до утра не вылазила от туда. Там и спала. От страха не хотела ни есть, ни пить, ни в туалет.

По утрам мать рано уезжала, а мной занималась няня. Няня покормила меня и проводила в школу. Целый день я была мрачнее тучи, очень боялась идти домой, но рассказать подружкам о случившемся — было стыдно. Уроки закончились, и о ужас! За мной приехала мать.

Поговорив с учительницей, она крепко взяла меня за руку и повела к машине. Всю дорогу мы ехали молча. Приехав домой, я, как всегда, переоделась в любимые джинсики, умылась и пошла обедать, пообедала в компании мамы и няни и, думая, что все забылось, пошла делать уроки. Часа через два, когда с уроками было покончено, в мою комнату вошла мать, и спокойным голосом рассказала мне о системе моего воспитания, что за все провинности я буду наказана, а самое лучшее и правильное наказание для детей — это порка, так как "Битье определяет сознание", и, что моя попа, создана специально для этих целей. Если же я буду сопротивляться ей, то все равно буду наказана, но порция наказания будет удвоена или утроена! А если разозлю её, то будет еще и "промывание мозгов".

Потом она велела мне встать на четвереньки, сама встала надо мной, зажала мою голову между своих крепких коленей, расстегнула мои штанишки, стянула их вместе с трусами с моей попки и позвала няню. Няня вошла, и я увидела у неё в руках палку с вишневого дерева. Конечно, я сразу все поняла! Стала плакать и умолять маму не делать этого, но все тщетно. Через пару секунд — вишневый прут начал обжигать мою голую, беззащитную попу страшным огнем. Мать приговаривала — выбьем лень, выбьем лень. А я кричала и молила о пощаде! Меня никто не слышал. Но через некоторое время экзекуция прекратилась. Моя попа пылала, было очень-очень больно и обидно, я плакала и скулила, но отпускать меня никто не собирался. Мама передохнула, и сказала, что это я получила 20 ударов за лень, а теперь будет ещё 20 за вчерашнее сопротивление. Я просто похолодела от ужаса! А вишневый прут опять засвистел с громким хлопаньем опускаясь на мою уже и без того больную попу. Я уже не кричала, это нельзя было назвать криком — это был истошный визг, я визжала и визжала, мой рассудок помутился от этой страшной, жгучей, невыносимой боли. Казалось, что с меня живьем сдирают кожу. Что я больше не выдержу и сейчас умру!! Но я не умерла…

Порка закончилась, и меня плачущую, со спущенными штанами, держащуюся за попу обеими руками, повели в ванную комнату. Няня велела мне лечь на живот на кушетку, я легла, думала, что она сделает мне холодный компресс, думала, что она меня пожалеет, но не тут-то было.

Она стянула с меня болтающиеся джинсы и трусы и заставила встать на четвереньки, я взмолилась и взвыла одновременно! Думала, что меня снова будут пороть.

Но, как оказалось, мне решили "промыть мозги"! Мне стало еще страшнее! Я не могу передать словами свой ужас от неизвестности и боязни боли! В тот же момент в дырочку между половинками моей истерзанной попы вонзилась и плавно проскользнула внутрь короткая толстая палочка, я закричала, больше от страха, чем от боли, а мама с няней засмеялись. В меня потекла теплая вода, я почти не чувствовала её, только распирало в попе и внизу живота, а я плакала от стыда и обиды. Через некоторое время страшно захотелось в туалет. Но мне не разрешали вставать, а в попе все еще торчала эта противная палочка, а няня придерживала её рукой. Наконец мать разрешила мне встать и сходить в туалет.

Это наказание я помнила очень долго.

Я всегда во-время делала уроки, все вызубривала, выучивала. Часами сидела за уроками. Я всегда была в напряжении и страхе. Повторения наказания я не хотела. Так прошло три года. Начальную школу я закончила блестящей отличницей с отличным поведением. Мама была счастлива!

Вот я и в пятом классе. Новые учителя, новые предметы. Первая двойка по английскому языку…

Дома я все честно рассказала маме, и была готова к наказанию. Но в тот вечер наказывать меня она не стала. Я думала, что она изменила свою тактику моего воспитания. Сама я стала очень стараться и скоро получила по английскому четверку и две пятерки!

Неожиданно в нашем доме начался ремонт, как оказалось, в комнате, о существовании которой я не подозревала. Она располагалась под лестницей и дверь её была обита таким же материалом, как и стены, поэтому была не заметной. Через неделю ремонт закончился. Привезли какую-то странную кровать: узкую, выпуклую, с какими-то прорезями и широкими кожаными манжетами. Тогда я думала, что это спортивный тренажер — мама всегда заботилась о своей фигуре.

Еще дня через три меня угораздило получить тройку по математике и знакомство с "комнатой под лестницей" состоялось!

Вечером, после того, как мать поужинала и отдохнула, она позвала меня в новую комнату. Комната была красивой, но мрачной. В середине комнаты стояла странная кровать. Мама объяснила мне, что теперь эта комната будет служить для моего воспитания, то есть наказания. Что кровать эта — для меня. На неё я буду ложиться, руки и ноги будут фиксироваться кожаными манжетами так, что я не смогу двигаться, а попа будет расположена выше остальных частей тела. В общем — очень удобная конструкция, да еще и предусмотрено то, что я буду расти. Вот какую вещь купила моя мама! Она определенно гордилась этим приобретением, как выяснилось, сделанным на заказ! Потом она показала мне деревянный стенд. На нем был целый арсенал орудий наказания! Черный узенький ремешок, рыжий плетеный ремень, солдатский ремень, коричневый ремень с металлическими клепками, красный широкий лакированный ремень с пряжкой в виде льва, желтый толстый плетеный ремень, тоненькие полоски кожи собранные на одном конце в ручку (как я потом узнала — плетка), ремень из грубой толстой ткани защитного цвета.

Потом мы пошли в ванную комнату. Здесь мама показала прозрачное красивое корытце, в котором мокли вишневые прутья из нашего сада — это розги, сказала она.

Затем я увидела кушетку и шкаф возле нее. Шкафчик был стеклянным и то, что я в нем увидела, страшно напугало меня — там на всех полках лежали огромные шприцы! Они были разными: полностью металлические, стеклянные, стеклянные с металлом, у всех у них были огромные наконечники, у некоторых ровные, у некоторых изогнутые. Я просто онемела и оцепенела от страха. Господи! Что меня ждет? Внизу в шкафчике лежали разных размеров и цветов наконечники и шланги "для промывания мозгов".

Затем мама вручила мне красивую папку и велела ознакомиться с её содержимым. Я стала читать:

"4" — 20 ударов ремнем на твой выбор

"3" — 50 ударов черным узеньким ремешком

"2" — 70 ударов желтым толстым плетеным ремнем

"1" — 70 ударов коричневым ремнем с металлическими клепками

"замечание по поведению" — 30 ударов ремнем защитного цвета, "промывание мозгов" из шприца

"замечание по учебе" — 20 ударов розгами, "промывание мозгов" из шприца

"сопротивление наказанию" — двойная порция наказания, большая клизма

"ложь" -60 ударов черным узеньким ремешком, большая клизма, 100 ударов розгами

Контрольные работы и тематические оценивания:

"4" — 60 ударов розгами

"3" — 100 ударов розгами

"2" — 100 ударов розгами

"1" — 100 ударов розгами

Оценки за семестр

"4" — 60 ударов розгами, за каждую

"3" — 100 ударов розгами, за каждую

"2" — 100 ударов розгами, за каждую

"1" — 100 ударов розгами, за каждую

Я поняла, что выбора у меня нет — я должна быть круглой отличницей с идеальным поведением! И твердо решила, что буду очень стараться, что комнату эту, мама сделала для моего устрашения! И я ни в коем случае не буду частой посетительницей этой ужасной комнаты, а может, и вообще не буду! Наивная! Как я заблуждалась! В последующие годы, я испытала на себе все "орудия наказания". Конечно, это было не часто, но все, имеющиеся на стенде ремни и плётка "погуляли" по моей попе. Несколько раз были розги. Должна сказать, что порка любым ремнем — больно, но гораздо милосерднее, чем порка розгой. Розги — это страшно больно!

"Промывание мозгов" из шприца — страшно, унизительно! Но не больно!

В тот день я, естественно, была наказана за все свои "прегрешения". Мне было очень страшно, я хотела по-сопротивляться, и по уговаривать мать, но я испугалась "двойной порции наказания и большой клизмы.

Итак, мать напомнила мне о моих "успехах": 2 по английскому, 4 по английскому, 3 по математике. Если посчитать в сумме, то получалось, что я должна получить:

20 ударов ремнем на свой выбор

50 ударов черным узеньким ремешком

70 ударов желтым толстым плетеным ремнем, всего получается 140 ударов! Я была просто ошеломлена! Как я это выдержу! Неужели моя мама сможет так поступить со мной?!

Из оцепенения меня вывел голос матери. Она сказала, что я должна пройти в комнату и лечь на скамью наказаний.

Я молча повиновалась. К этому времени, я уже много слышала от подруг по школе о системах наказаний в их семьях. Пороли почти всех! Ведь наша школа очень престижная, обучение в ней стоит дорого, и все родители бизнесмены, времени на уговоры детей "учится хорошо" нет. Некоторые девочки даже показывали страшные кровоподтеки! Многих пороли даже няни! Но такой комнаты для наказаний, наверняка, не было ни у кого!

Я легла на эту ужасную кровать. Мать велела мне вытянуть руки вперед и закрепила каждую кожаным манжетом. Потом она закрепила мне ноги под коленями и внизу. Затем подняла мою юбку, стянула трусы, спустила их до колен и пошла за ремнем.

Я чувствовала себя ужасно! Я была настолько беззащитной и не подвижной! Попа моя торчала кверху так, что даже половинки нельзя было сжать (девочки говорили, что если сжимать ягодицы во-время порки, то не так больно).

Мать спросила меня о выборе ремня за "4". Я сказала, что мне все равно. Она выбрала красный широкий лакированный ремень с пряжкой в виде льва. Пощелкала им. Я оцепенела от страха, сердце мое учащенно забилось, я напряглась в ожидании страшной боли, и тихонько заскулила. Ну-ну, рано еще — сказала мать. Потом подошла ко мне, намазала чем-то попу (как потом оказалось — кремом для тела, чтоб не было синяков) и взмахнула красным ремнем, который тут же опустился на мою попу. Шлёп, шлёп, шлёп — сыпались удары. Несмотря на громкий звук, появляющийся при ударе ремня по моей голой попе, было не больно! Я воспряла духом и мужественно выдержала 20 ударов! Даже ни разу не ойкнула.

Мама присела передохнуть. Потом встала, взяла черный узенький ремешок. Пощелкала им над моей попой, но мне уже не было так страшно. Думала, раз ремень узкий, то вообще не будет больно. Но я заблуждалась! Мать взмахнула черным ремнем. Хлоп! Он опустился на мою попу с меньшим шумом, чем красный, но больно "обжег". Хлоп, хлоп, хлоп. Больно! Больно! Мамочка! А-а-а! Ой! Уй! О-о-й! Больно! Больно! Я кричу. Внезапно удары прекратились. 25 — сказала мама. Сейчас передохну, и пойдем дальше. А я заскулила и стала умолять её простить меня и прекратить наказание! Но она и не думала прощать меня, и сказала, что я получу все, причитающееся мне, сполна! И снова взялась за ремень! Хлоп! Хлоп! Хлоп! Больно! Очень больно! Я уже не кричу, а взвизгиваю. Ну наконец-то всё! Никогда в жизни не получу больше "3"! Моей попе о-о-чень больно! Я плачу.

Мать отвязала меня. Я встала. Она спросила меня — не хочу ли я сходить в туалет, так как впереди еще 70 ударов за "2"! Я чуть сознание не потеряла, бросилась перед ней на колени и стала молить о пощаде, говорить о том, что исправила "2" и так далее. Но мать холодно сказала мне — не зли меня, сходи в туалет и возвращайся на прежнее место! А не то пожалеешь!

Долго не хотела я выходить из уборной! Но, увидев там корытце с розгами, на ватных ногах поспешила в комнату. Скуля и плача, легла на эту скамью. Мать снова привязала меня. Снова намазала мне попу и взяла ремень, да, да — желтый плетеный. Я не переставала выть и скулить. И вот, взмах материнской руки с плетеным ремнем — хлоп! Ремень просвистел и шумно хлопнул меня по-попе. Господи! Совсем другая боль! А-а-а! Больно! У-у-у-у-уу-у! И-и-ы-ы-ы-ы! Ой-ой-ой-о-о-о-о!!!!!! Я страшно вою, ору, визжу. Ужасно больно! Как будто живьем отрываются куски кожи с моей несчастной попы! Мне кажется, что на моей попе уже раны. Больно! Больно! Больно! Мамочка, прости! Ненадо!

Вот порка прекращается, но я знаю, что это "перерыв". 50 — сказала мать. Я уже не молю её о пощаде. Знаю что бесполезно! Но она отвязывает меня и велит идти в уборную.

Я плетусь туда. Она входит следом и велит лечь на кушетку, поджав под живот колени. Объясняя мне, что 20 оставшихся ударов решила заменить "промыванием мозгов"! Я плача благодарю её! Но что я вижу! Мать берет огромный, страшный стеклянный шприц из шкафчика! Я опять визжу! Умоляю её не делать мне больно. Она злорадно смеётся! Она набирает в шприц какую-то розовую жидкость из банки. Я вижу ужасный наконечник шприца — конусообразный, длинный и толстый. Я трепещу от страха! Наконец, она подходит ко мне, велит расслабиться. Но пока ничего не происходит, я вся в ожидании чего-то ужасного! Мать намазывает чем-то наконечник. И вот в мою попу вонзается что-то холодное и скользкое! Я кричу — на всякий случай. Мама шлепает меня рукой по попе. Замолчи! Так орать причины нет! Я затихаю. Струя воды быстро наливается в меня. Всё! Я хочу в туалет! Но мама не сразу отпускает меня. Некоторое время она еще держит этот ужасный шприц, не давая наконечнику выскользнуть из моей попки. Я постанываю. Ну вот она вынимает "орудие для промывки мозгов". Слава богу! Я свободна!

С тех пор, как я ни старалась, но "комнату под лестницей" посещать всё же иногда приходилось. Могу сказать, что привыкнуть к этому нельзя! Это было всегда очень больно и очень страшно. Не считая, конечно, наказаний за просто "4". Двойки у меня были всего 2 раза. А так — тройки и замечания, но не часто. Должна сказать, что за 6 лет я посещала эту комнату 25 раз. 15 раз — за четверки. Конечно, система воспитания действовала почти безотказно! В нашем классе большинство были отличницами. Среди всех я была самой блестящей!

Но в 10 классе началась очень трудная алгебра. Справиться было очень сложно. И посыпались тройки, а потом и двойки, я даже единицу умудрилась получить! Можете себе представить! Я, уже взрослая девушка, почти каждый день визжала, лежа голой задницей кверху, под маминым ремнем, а иногда и розгой в "комнате под лестницей"! Моя попа была багрово-синей в черный "горошек" от коричневого ремня с круглыми металлическими заклепками! А когда я получила даже не "4", а "3" за тематическое оценивание, я не сказала маме! За что потом поплатилась: "ложь" — 60 ударов черным узеньким ремешком, большая клизма, 100 ударов розгами. После этого наказания сидеть я могла с большим трудом! Каждое движение причиняло мне боль! Да и "большая клизма" — не то, что не большое "промывание"! Очень не приятная процедура!

Но все тщетно. Оценки по алгебре не улучшались. По остальным предметам у меня все было отлично.

Мама задумалась. Пороть меня перестала. Наняла дорогущего репетитора, и дело постепенно пошло на лад. Мы решали с ним домашние задания, вперед учили темы, зубрили правила. Я очень много занималась. Успех не заставил себя ждать. После месяца занятий я получила "4". Наказания за "4" я не боялась. Это было не больно. Но мама не стала меня пороть, а даже похвалила. В конце концов, я выровнялась, и стала получать только "5"!

И вот сегодня такой конфуз! Я очень боюсь, но все рассказываю маме. Она молчит. Идет принять душ, потом ужинает. Предлагает поесть и мне. Но я не хочу. Моя душа, вернее моя попа трепещет! Сердце замирает!

Я вся в ожидании наказания!

Лайза

Гостиничные бары я всегда терпеть не могла. В них есть что-то, что явно не вызывает у меня желания бывать там. Да и в этот я зашла только ради встречи с боссом. Надеялась, что он, наконец, скажет, что даст мне ту должность, которой я жду вот уже несколько месяцев. С подобными мыслями я и оделась соответствующе. Надела короткое облегающее платье из красного шелка, в нём все мои достоинства особенно заметны. Если наклониться, как надо, то на какой-то момент ему будут видны мои груди. Я улыбнулась сама себе, вспомнив, какие красные кружевные трусики я надела вниз. Они были почти прозрачные, как раз в той степени, что можно догадаться, как хорошо то, что находится под ними, но и не настолько, чтобы терять соблазнительность. О, да, я была готова его встретить!

Было двадцать минут девятого, но он всё ещё не приходил. Это в его стиле: всегда опаздывать и всегда изображать передо мной, будто его время гораздо ценнее чьего-либо ещё. Я хотела этой должности. Я так долго целовала его задницу, что заслужила эту должность. Продолжая сама себя в этом убеждать, я заказала уже второй ромовый коктейль. Стала даже немного психовать, и бармен бросил на меня сочувственный взгляд, словно знал, что мне назначили встречу и не пришли. И вот, когда я, к этому времени порядком уж разозлившись, но пытаясь выглядеть непринуждённо, сидела у стойки и мелкими глотками потягивала свой напиток, в бар вошёл совершенно великолепный парень.

Какой он был, описать трудно. Женщины меня поймут. Будь я там с приятельницей, мы непременно шепнули бы друг дружке, извиваясь и хихикая:

— Боже мой, какой красавчик!

Но я была одна и смотрела на него, затаив дыхание. Открою маленький секрет: при взгляде на этого мужчину я просто намокла. У него был таинственно уверенный в себе вид, но не такой, будто он понимает свою привлекательность и любуется собой, а такой, когда ему всё равно, что о нём думают. Это был высокий загорелый шатен с мускулистой грудью и тёмными пронзительными глазами. На нём были надеты синие облегающие джинсы, а верхнюю часть его тела обтягивала чёрная кожаная куртка.

Я повернулась спиной к незнакомцу и, кажется, смогла побороть своё возбуждение. Сделала вид, что очень увлечена бейсбольным матчем, который показывали по телевизору. Опять стала гадать, соизволит ли показаться здесь мой босс и как долго я ещё должна его ждать. Но мысли всё равно сбивались на того мужчину. Я обратила внимание на его руки. Если б такой рукой, да посильнее шлёпнуть по моей попке, я бы просто оргазм испытала! Ах, да! Я же забыла вам сказать о ещё одном своём маленьком секрете. Ммммм! Обожаю, когда меня шлёпают! Это точно, ничто так меня не возбуждает, как хорошие, сильные шлепки по попе!

Я уже почти что решила уйти, подумав, что мой босс, конечно, гад, когда ощутила буквально рядом с собой близость того мужчины. Почувствовала запах его одеколона. Его голос звучал так сексуально:

— Виски, пожалуйста!

Потом было тёплое дыхание у моего уха, и я услышала шёпот:

— Очень нехорошо, мисс.

Клянусь, я едва не подавилась коктейлем, моё лицо залилось красной краской. Пока он расплачивался за виски, я тщетно пыталась сохранить самообладание. Повернулась к нему, чтобы спросить, что он, чёрт его возьми, имел в виду, и нечаянно толкнула его под руку. Виски, который он держал, опрокинулся и весь вылился спереди на моё красное платье. Я вскрикнула от неожиданности. Холодная жидкость быстро впитывалась в тонкий шелк. Сверху мокрая материя прилипла к груди, да так, что всё сразу стало видно. Мои соски, окаменевшие от холода, отчётливо выделялись под влажным материалом. От смущения я не могла ничего сказать. Бармен быстро дал мне полотенце, а незнакомец сказал:

— Идёмте со мной, помогу вам отмыться.

Я тогда хотела только одного — убраться оттуда, так как, хотя народу в баре было и немного, но все они уставились на меня, и я знаю точно, что их больше всего интересовало!

Он взял меня за локоть и поспешно вывел из бара к лифту. Я старалась прикрыть грудь руками, так, чтобы проходящие мимо не могли увидеть более, чем достаточно. Мы вошли в лифт одни, и он нажал кнопку самого верхнего этажа. Я сказала:

— Спасибо вам, и простите меня за ваш виски.

Он ответил:

— Пожалуйста, ничего страшного.

Мы вышли, и я последовала за ним в его комнату.

— Никогда не думала, что здесь так много этажей, — пробормотала я скорее про себя, чем для него.

Он широко раскрыл дверь в номер и держал её, пока я не вошла. То, куда я попала, не было комнатой. Это был номер люкс, целый особняк на крыше отеля! Поверить невозможно, какой он был шикарный. Там стояли чёрные кожаные диваны, пол был покрыт ковром с длинным ворсом, ещё там находились камин, ванна, гигантских размеров кровать и окно во всю стену. Оно было таким огромным, что, по правде говоря, я с минуту просто стояла с раскрытым ртом. Потом я не смогла удержаться и подошла посмотреть.

Я медленно приближалась к окну, а толстый и мягкий ковёр заглушал звук моих шагов. Затем я опустила глаза и заметила блестящий каштановый стол, на котором были аккуратно разложены какие-то предметы. Только я собралась спросить его, что там лежит, он громко сказал:

— Ты должна взглянуть, вид отсюда совсем другой.

Он стоял рядом с окном и смотрел. Я быстро подошла к нему, посмотрела вниз и ощутила приступ головокружения, глядя на городской пейзаж внизу и мерцающие огни.

— Ты знаешь, а ведь я могу тебе помочь, — как бы между прочим равнодушно произнёс он.

— Что? — переспросила я, испытывая какое-то смущение.

— Это видно… Ты чувствуешь, что плохо поступила, — кивнул он.

— О чём, чёрт тебя возьми, ты говоришь? — спросила я.

Он спокойно ответил:

— Не притворяйся. Ведь ты сейчас больше всего на свете хочешь, чтобы кто-нибудь выпорол тебя по попе, так, чтобы ты кричала и смогла освободиться от своей вины.

Мои мысли путались: откуда он столько обо мне знает? Было похоже, что он умеет читать человеческие мысли. Серьёзно! Как он догадался, что я чувствовала и чего хотела?

— Я знаю женщин, — прервал он вдруг мои размышления.

— Иди сюда, я должен показать тебе то, что лежит на этом столе, — приказал он мне.

Кажется, мои ноги лучше, чем мозг, знали, что надо делать, поскольку я поняла, что безропотно иду к столу. Он показывал мне похожую на весло длинную чёрную деревянную пластину больше чем полсантиметра толщиной. Её широкий конец весь был усеян дырочками. Он сказал:

— Я привёз её из Сингапура.

Положив пластину назад, он поднял со стола щётку с рукояткой из слоновой кости. Верхняя широкая часть щётки была покрыта щетиной.

— Красивая, правда? И эффект от неё тоже прекрасный, — заметил он и мягко похлопал обратной стороной щётки по собственной ладони.

Я почувствовала, как быстро заколотилось моё сердце, и ощутила, что между ног опять стало влажно. Рядом с длинной деревянной пластиной и щёткой на столе лежали тонкие шелковые верёвки. Он погладил их задумчиво:

— Я заметил, что у тебя такие нежные запястья и очаровательные руки. Очень не хотелось бы, чтобы они оказались на пути.

Он повернулся и пристально взглянул на меня, и мне показалось, будто он читает мои самые глубокие и тайные мысли.

— Знаешь, тебе и вправду следовало бы вылезти из этого мокрого платья. Я дам тебе халат, — сказал он и направился к ванной комнате.

К этому времени платье стало уже липким, и я не могла дождаться момента, когда смогу стянуть его с себя. То, что он увидит мою грудь, меня совершенно не беспокоило. В конце концов, он уже увидел так же много, как если бы на мне была надета мокрая тенниска. С усилием я стащила с себя платье через голову, обнажив свою сочную мягкую грудь с твёрдыми розовыми сосками. Так я стояла около минуты. На мне оставались только кружевные трусики и чёрные туфельки на высоких каблуках-шпильках. Он вернулся и протянул мне халат, который я приняла с благодарностью. Моя грудь ощущала на себе его неотрывный взгляд.

Потом он указал на чёрный кожаный диван и спросил, не хочу ли я присесть. Я кивнула и села, просто утонув в мягкой роскоши этого дивана. Мужчина спросил:

— Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?

Я ответила:

— Меня зовут Лайза.

Он кивнул, а затем спросил:

— Ты кого сегодня дожидалась?

Я вкратце объяснила, что ждала своего босса и надеялась получить этим вечером продвижение по службе.

— Пришлось много работать ради этого продвижения, Лайза?

— Да, в определённом смысле, да, — ответила я.

— В определённом смысле?

— Пришлось потрудиться, но не в обычном смысле этого слова.

— Хочешь сказать, ты трахалась с ним?

— Да, если говорить без обиняков, — сказала я и покраснела.

— У него есть семья, жена?

— Гм…

— Тогда понятно, отчего ты чувствуешь себя виноватой. Тебе и вправду следует научиться добиваться своих целей с помощью мозгов, а не женских прелестей.

— Да, я понимаю. Хотела бы, чтобы это было так.

— Хорошо, если тебе нужна моя помощь в этом, тогда лучше начать прямо сейчас.

Я сидела в каком-то нервном и странно возбуждённом состоянии. Он бросил на меня оценивающий взгляд:

— Решение за тобой, Лайза.

У меня началась дрожь в ногах, когда он подошёл к мягкому креслу, взял его и выволок на середину комнаты. Он сел, похлопывая себя по коленям. Качая бёдрами, я медленно приблизилась к нему.

— Сними халат и ложись ко мне на колени, Лайза, — приказал он.

Я потянула за край халата, испытывая чувство благоговейного ужаса и трепета. Халат соскользнул с моих шелковистых плеч на пол, я встряхнула своими каштановыми волосами. Его глаза в вожделением осматривали моё тело. Я увидела, что ему понравились мои красные кружевные трусики. Он снова хлопнул себя по коленке, и я устроилась на его ногах, постаравшись сделать это как можно более грациозно.

Я ощутила на своей попке тепло его ладони. Он легонько потёр мою попу:

— Теперь, Лайза, ты понимаешь, за что тебе полагается порка. Итак, я думаю, что тебе следует вежливо попросить меня, чтобы я тебя выпорол.

— Да, сэр. Выпорите меня!

— Нет, Лайза, плохо.

— Да, сэр. Пожалуйста, я вас очень прошу, выпорите меня по попе. Я очень плохо поступила, и мне, правда, нужна порка.

— Хорошо, Лайза, ты получишь то, о чём просишь.

Лёжа на его коленях, я почувствовала, что рука его поднимается, и поёжилась.

ШЛЁП… ШЛЁП… ШЛЁП. ШЛЁП… ШЛЁП. ШЛЁП. ШЛЁП. ШЛЁП. ШЛЁП. ШЛЁП.

Его рука осыпала мою правую ягодицу, самую упитанную её часть, равномерными сильными шлепками.

Я постанывала, ёрзая у него на коленках. ШЛЁП… ШЛЁП… ШЛЁП… ШЛЁП… ШЛЁП… ШЛЁП… ШЛЁП… ШЛЁП… ШЛЁП… ШЛЁП… Теперь моя левая ягодица начала приобретать ярко-розовый оттенок.

Я заболтала ногами и стала хныкать.

— А сейчас, Лайза, вставай и подойди к кровати.

Я нехотя поднялась и, с горящим задом, приблизилась к кровати. Стала ждать, что будет дальше. Он тоже встал, подошёл к столику, взял с него щётку, веслообразную пластину и тонкие шёлковые верёвки. Я молча тёрла попку руками. Он шагнул в сторону кровати с непреклонным выражением лица.

— Ты очень плохо вела себя, когда спала с женатым мужчиной и старалась получить повышение через то, что у тебя между ногами. Теперь, Лайза, ты узнаешь, что такое самоуважение и что такое наказание, — сказал он, взяв меня за руки и туго связав их верёвками за головой.

В таком положении моя грудь вся выдавалась наружу. Потом он сложил кучу подушек ближе к концу кровати и показал мне, что я должна на них лечь. Когда я это сделала, то почувствовала, как моя сжавшаяся круглая попа оказалась беспомощно выставленной вверх. Находясь в такой позе, я ощущала какую-то неловкость, и в то же время моя щель трепетала от желания.

Он стоял позади меня безо всякого движения, от чего я начала нервничать. Затем, совершенно неожиданно, его пальцы проскользнули под верх моих трусиков и — фить — спустили их вниз через попку и бёдра к коленям. Я застонала:

— Пожалуйста, не снимайте с меня трусики!

Он ответил мне:

— Порка в трусиках — это не порка!

Моё лицо сделалось пунцовым. Я поняла, что он видит всё! Начиная с гладкого выбритого лобка до маленькой розовой влажной щели и голой гладкой тоже розовой попы я была совершенно обнажённой, только высокие "шпильки" остались на ногах. Он взял щётку и стал тереть по моей попке щетиной взад и вперёд. Я застонала от удовольствия, потому что мягкая щетина приятно щекотала попу. Потом он перевернул щётку: ХЛОП… ХЛОП… ХЛОП… ХЛЛОПП.

— АААаааЙ! — вскрикнула я.

ХЛОП… ХЛОПП… ХЛОП… ХЛОП — щётка быстро и сильно шлёпала по моей голой попе.

— ОЙ… пожалуйста… хватит… ОЙ… ОЙ… больно!

— Так и должно быть больно!

ХЛОП… ХЛЛОПП… ХЛОПП… ХЛОПП… ХЛОП…

— Уй… Ой… Ай…!!!

Моя попа начала гореть, я прикусила губу, и в глазах показались слёзы.

— Сейчас, Лайза, тебе бы взглянуть на свою попку. Она такая милая и красная… Восхитительно, просто восхитительно.

Отложив щётку, он взял длинную пластину. Я стонала и умоляла:

— Пожалуйста, хватит! Моя попка просто пылает!

— Нет, Лайза, не хватит. Что, ты думаешь, решила бы жена твоего босса? Она бы посчитала, что этого тебе явно недостаточно!

ТРЕСК… ТРЕСК… ТРЕСК… ТРЕСК. Пластина медленно и равномерно хлестала по моей попе.

— Ой… Ах… ПРЕКРАТИ… ПОЖАЛУЙСТА!!!

Я трясла попкой то вверх, то вниз при каждом ударе по моим уже горящим красным ягодицам. На щеках появились мокрые дорожки слёз. Это была самая сильная порка из тех, что я когда-либо пробовала! ТРЕСК… ТРЕСК… ТРЕСК… ТРЕСК.

— А теперь вставай и становись носом в угол, и подумай, как должна поступать уважающая себя молодая женщина.

— Ах!!!

Я привстала и медленно разогнулась. Посмотрела на него полными слёз глазами, слезла с кровати и с опущенной головой поплелась в угол. Мои руки всё ещё были связаны, так что я не могла даже потереть свою попку! Я уткнулась носом в угол. Пыталась думать, но могла лишь всхлипывать, и все мысли концентрировались вокруг моей красной, полной боли и отчаянного жжения попы! Я услышала, как он взялся за кресло, и поняла, что тот скрип, который дошёл до меня, скорее всего означал то, что он сел. Рискнула бросить взгляд через плечо, и — ШЛЁП!

— Лайза, не смей оборачиваться!

— Ай! — подпрыгнула я и уткнула свой нос обратно в угол.

Казалось, прошли часы, пока он, как я чувствовала, буравил мне глазами спину и, вероятно, заглядывался на мою красную попку. Он не говорил ни слова. Мои трусики всё ещё оставались на коленях и начали причинять мне ужасное неудобство.

Наконец я услышала, что он встал, и ощутила, как прохлада разливается по моему истерзанному маленькому заду. Нежно и медленно он натирал мою попу лосьоном. Он поцеловал меня сзади в шею, и я застонала и затрепетала от наслаждения. Медленно, очень медленно втирал он лосьон. Закончив с лосьоном, он крепко обнял меня сзади. Протянул руку вверх и развязал шелковые верёвки, которые всё ещё опутывали мои запястья, потом повернул меня и крепко прижал к себе. Взяв за руку, он повёл меня назад к огромной кровати, где я провела эту ночь, даровав блаженство ему и блаженствуя сама!

Леночка

Лену сегодня будут пороть. Она это знает, ведь в ее доме давно заведен обычай — если Лена получает двойку, то она должна ко времени, когда придет отец, лежать с голыми ножками (да что ножками — с голой попочкой) на диване рядом с раскрытым дневником и ремнем. Пороли Лену в этой жизни не так уж мало. Училась она, в общем-то, неплохо, но всегда ведь случаются неудачи. В этот раз она была просто так невнимательна на контрольной, все ее ошибки были лишь следствием элементарных описок, просчетов.

Лена знала материал, но во время контрольной думала о том, как классно погуляет на дискотеке с Сашей, как ей приятно с ним танцевать, прижиматься к его телу, а потом целоваться…

Контрольная была вчера, а сегодня результаты выставили в дневник. Да, двоек у Лены уже как пару лет не было, а за двойки всегда была серьезная порка и тут даже Лена осознавала, что это вполне заслужено, где это видано, чтоб она, умная девочка и получала двойки? Растяпа, что же поделать… Конечно не всех за двойки порют, но, наверное, если бы не этот метод, она бы не училась так хорошо… Но черт возьми, ей ведь уже 17 лет! В довершение ко всему, порка — это не только больно, но и так стыдно, скорей бы уже школу закончить… Ну, да ладно — сегодня придется потерпеть, а впредь надо быть менее рассеянной. Отец уже скоро должен прийти, эх-эх-эх…

Лена не спеша снимает юбочку, обнажая свои ноженьки… Бедненькие вы мои! Легкий холодок пробежал по ее коже… Вот он и ремень. Лена взяла его в руки и слегка шлепнула себя по ножке — вот тебе, глупышка, ну почему ты такая растяпа!? Осторожно положив ремень на стульчик, девушка сама потянула вниз трусики. В зеркале была видна ее попка. Беленькая, она выделялась на фоне загорелых ножек. Да, сегодня она будет красненькой! Вот облом же! Лена легла на диван и стала ждать.

Сердечко юной девушки бешено стучало:

— Когда? Вот-вот! Ничего нельзя сделать, что за напасть! Уже скоро… — Лена напоследок погладила попку, а потом ущипнула, — Эх, непослушная, вечно ты меня подводишь, ну и достанется же тебе сегодня…

Мысли Лены были прерваны внезапным звуком ключа и она поняла, что это папа. Он открыл дверь и увидел дочь, лежащей на диване в столь покорной и безобидной позе. Не спеша папа взял в руки дневник.

— Так, двойка по математике. Я вижу ты уже совсем обленилась!

— Нет, папочка, просто я была невнимательной, — жалобно пролепетала Лена, уже явно не надеясь на пощаду.

— Дочь моя, в любом случае ты сама виновата. Не правда ли?

— Да, папочка, но я больше не получу ни одной двойки.

— Может быть, и не получишь, но сегодняшняя порка будет тебе уроком.

С этими словами отец взял ремень, а Лена вся напряглась, со страхом ожидая удара.

— Вот тебе, непослушная девчонка, — первый же удар отца был достаточно сильным.

— Ой!

Лена слегка взвизгнула и на ее белой попке выступила розовая полоска.

— Что ты кричишь? Порка еще не началась! — с этими словами отец принялся еще сильнее стегать Лену. — Вот тебе, гадкая девчонка, получи, получи, получи, еще, еще…

— Ой, ой, больно! — Лена начала делать непроизвольные движения руками и пыталась закрыть попу, за что получила сильный удар по рукам.

— Будешь сопротивляться, получишь дополнительную порцию горячих!

Отец продолжал стегать. Попа покрывалась все новыми полосами, иногда доставалось и ножкам, которые дергались и пяточки то и дело сверкали.

— Ой, не надо, не надо, прости папочка, ой, ой! — Лена старалась сильно не кричать, потому что понимала, что в таком случае ей достанется больше.

— Ты еще все не получила! Получи! Получи!

Ремень опускался на ягодицы бедной девушки все сильнее, и ее попка начала покрываться новым слоем красноты…

Внезапно в дверь позвонили. Отец остановился:

— Странно, кто же это может быть? Лежи так, а я пойду посмотрю.

Лена обрадовалась внезапной передышке, но неужели она не получила сполна? Девушка потрогала попу.

"Какая горячая, бедненькая моя попочка…"

В комнату зашел Саша. Увидев Леночку, лежащую с голой попой на животе, он смутился и поспешно хотел выйти, но отец Лены задержал его. Лена ничего не понимая, схватила какой-то кусок покрывала и накрылась.

— Так вы с Сашей на дискотеку сегодня собирались? Ладно, я отпущу тебя с ним, но сейчас наказание еще не окончено. Что это ты на себя накинула? Живо убери! — с этими словами отец два раза подряд стеганул Лену.

Девушка с трудом сдерживала слезы обиды и стыда. Во время порки она крепилась, но сейчас…

— Папочка, нет!

— Ах нет?! — отец сорвал покрывало, взял ремень и стеганул Лену пряжкой.

Бедная девчонка протяжно взвыла и чуть не скатилась вниз, слезы лились по ее лицу.

— Ладно, пряжкой больше не буду, но это будет тебе наука.

Отец продолжал стегать ремнем.

— Ой, ну папочка, ну миленький, ну не надо!

Саша смотрел на эту сцену. У него было двоякое чувство: с одной стороны ему было жалко Лену, но с другой — вид обнаженного тела, извивающегося под ударами ремня привел Сашу в сумасшедшее возбуждение. Часто на дискотеках, прижимаясь в танце, он трогал эту попу, но через платьице, а ведь ему так хотелось залезть поглубже, дальше…

Похоже, папа Лены заметил Сашин взгляд, а главное то, что выпирало у него из штанов.

— Что, нравится? А ну, давай ты! Расстегивай свой ремень!

Саша, не понимая, что делает, начал расстегивать ремень. Лена лежала и плакала, ей теперь было уже все равно… Сашин ремень был уже папиного, но резиновый в отличие от папиного кожаного.

— Давай же, закончим наказание вместе, я уверен, что теперь эта девчонка не получит ни одной двойки.

Отец стеганул Лену:

— А теперь ты!

Саша посмотрел на Лену, в ее глазах была обида, Саша понимал, что если ударит, то он потеряет Лену навсегда, но желание превозмогло все и Саша слегка шлепнул Лену.

— Сильнее, ты не мужик, что ли? — сильно стеганул отец.

Второй Сашин удар был посильнее, он почувствовал, как дернулось девичье тело.

— Я тебя ненавижу, — крикнула Лена, — ничтожество!

— Ах так?! — и Саша ударил Лену вне очереди.

— Она у нас научится уважать мужчин, — поддержав Сашу, шлепнул отец.

Потом Саша, снова отец, Саша, отец… Лена почувствовала новый приступ боли.

— Папочка, ну прости!

— У Саши проси прощения!

— Сашенька, прости! — Лена уже не понимала, что говорит.

Саше стало чудовищно неудобно и он положил ремень.

— Ладно уж, так и быть, — отец тоже положил ремень, шлепнул Лену рукой по попе. — Одевайся!

Он подозвал Сашу и они вышли из комнаты.

Попа Лены болела и горела. Но это было не главное — она думала о том, каким подлецом оказался Саша. А ведь он ей так нравился!

Девушка осторожно взяла трусики и начала натягивать их на напоротую попку.

"Ох и больно! Да, все, в следующий раз на контрольных буду внимательней… Но Саша-то каков!"

Лена надевала юбку, когда парень вошел в комнату.

— Прости Лена, я не хотел. Так получилось… Понимаешь, я тебя люблю, мы идем сегодня на дискотеку… — с этими словами Саша поцеловал Лену в щечку.

— Я никуда с тобой не пойду, подлец!

— Ну ладно, я пойду сам и ты больше ты меня никогда не увидишь!

Саша вышел, хлопнув дверью.

— Ну и пошел ты! — крикнула ему вдогонку Лена.

И тут ее охватил страх еще больший, чем ожидание порки: неужели она его потеряла? Ну что тут такого, ведь виновата-то она сама. А парень просто очутился в такой ситуации и все-таки он попросил прощения…

Девушка выбежала на балкон:

— Сашка, подожди, я иду с тобой! — крикнула Лена.

— Жду, — крикнул Саша и на его лице выступила улыбка.

— Лена, не задерживайся слишком.

— Не буду, папочка.

Уже через десять минут Лена шла в обнимку с Сашей в сторону дискотеки и прохожие удивлялись, насколько эти люди любят друг друга и радуются жизни.

Вот такая она, загадочная женская натура.

Марина Сергеевна

Стояли теплые сентябрьские дни. Запоздалое бабье лето не спешило уходить. Учебный год только начался. В нашей школе появилась новая учительница английского языка — Марина Сергеевна. Это была молодая (наверное сразу после института) красивая женщина. Не знаю как другие, а я ревновал ее к мужу, подвозившему Марину Сергеевну к школе на шикарном по тем временам автомобиле — белой "Волге".

В тот день английский был последним уроком. Мы собрались около класса, но Марины Сергеевны не было. Она опоздала на десять минут. С любого другого урока мы давно бы сбежали. И никто бы нас не осудил. Но все успели полюбить новую учительницу и терпеливо ждали. Урок состоялся.

Каково же было мое разочарование, когда она вызвала меня к доске и поставила двойку. От обиды я заплакал. Это ее благодарность! Если бы мы ушли, она получила бы хороший выговор от директора. А меня теперь ждет наказание.

После звонка я подошел к ней что бы забрать дневник. Но Марина Сергеевна захотела со мной поговорить.

— Почему ты заплакал? Тебе не стыдно перед одноклассниками? Ты видел усмешки твоей соседки? Нужно уметь владеть своими чувствами.

— А Вы могли бы не ставить двойки после того, как мы тут ждали Вас десять минут. Лучше бы всем классом в кино пошли. А Вас бы премии лишили.

Высказав это, я испугался своих слов. Что теперь будет? Но Марина Сергеевна осталась такой же невозмутимой, как и была.

— Даже если я не права, это не повод для слез. В жизни очень много несправедливости. Ты всякий раз будешь рыдать? Кто станет уважать тебя после этого. Настоящий мужчина принимает удары судьбы с гордостью и улыбкой, даже если знает, что его ждут крупные неприятности.

Мне нечего было терять и я не стал сдерживаться в своих высказываниях.

— Легко Вам учить других. А меня теперь отец выпорет. И Вы могли бы хотя бы из благодарности не ставить сегодня двойки. А насчет ударов судьбы, хотел бы я посмотреть, как бы Вас выпороли за это опоздание на урок, и как бы Вы с гордостью отсчитали себе двадцать ударов. Уверен, двоек по английскому стало бы значительно меньше.

Я ждал грома и молнии. Я уже представлял себе своего отца в школе. От страха подкашивались колени.

Но Марина Сергеевна отреагировала на мои слова очень необычно. Она подошла к двери и заперла ее на замок. Затем вернулась к столу, встала коленями на стул и оперлась локтями о стол.

— Я, в отличие от тебя, сильный человек, и умею отвечать за свои поступки. И сейчас я тебе это докажу. Сними с себя ремень и бей. А я отсчитаю положенные за опоздание двадцать ударов.

С этими словами она задрала юбку. У меня захватило дух. Я впервые видел так близко плохо прикрытую женскую попу. Слишком откровенные трусы почти ничего не скрывали. Я невольно залюбовался красивым изгибом загорелого тела. Ее слова вывели меня из оцепенения:

— Ну хватит уже глазеть. Начинай. У меня мало времени.

Я взмахнул рукой. Мне казалось это сон. Первые удары были очень слабыми. Марина Сергеевна исправно их считала. Но постепенно я стал входить во вкус. Было что-то приятное в этом деле. И вот вместо слова тринадцать я услышал стон.

— Этот удар я повторю. Вы его не сосчитали.

Она покорно кивнула головой и продолжила счет. Голос ее стал совсем тихим. Сквозь прозрачные трусы мне было хорошо видно, как на коже появляются ярко красные рубцы. Мне стало жаль ее. И если бы она потребовала прекращения порки, я бы немедленно остановился. Но Марина Сергеевна сдержала слово и выдержала до конца.

Когда все закончилось, она опустила юбку, разогнулась и несколько минут молча смотрела в одну точку. Но вот наконец она пришла в себя и заговорила:

— Я не освобождаю тебя от этой двойки. Но и ставить пока не буду. Я подожду пока ты превратишься из жалкого хлюпика в мужчину. Тогда ты сам поставишь себе эту двойку, а я под ней распишусь. А пока иди.

Я медленно плелся домой. Противоречивые мысли роились у меня в голове. С одной стороны я радовался отсрочке наказания. Может быть его вообще не будет. Что я дурак, ставить себе двойки в дневник. С другой, мне вдруг захотелось показать себя героем перед этой женщиной. И я не знал, что во мне победит.

А еще, перед глазами постоянно стояла ее почти неприкрытая загорелая попа. И неизведанные ранее желания не давали покоя.

Прошла осень, зима. Наступила долгожданная весна. Светило яркое солнце, все расцветало, настроение было отличное. Мы с друзьями как-то на перемене решили покурить. Для этого спустились в подвал школы. Там мы встретили двоих из старших классов. Они пили водку. Увидев нас, они предложили присоединиться. Тогда я впервые попробовал этот жгучий напиток. Всю компанию застали неожиданно появившиеся физрук с завхозам.

В тот день мне очень крепко досталось. Болтливый физрук разболтал об этом событии. И все в учителя, в том числе и Марина Сергеевна, понимали причину грустного вида нашей компании.

Тогда то я и вспомнил о своем долге. Конечно получить двойку в тот момент было равноценно самоубийству. Но я уже представлял восторженный взгляд этой женщины. Смело и решительно я протянул ей дневник. Марина Сергеевна с одобрением посмотрела на меня и что-то написала в дневнике.

Однако особого восхищения мной я не почувствовал. Это вернуло на землю. Я поплелся домой проклиная себя за этот глупейший поступок.

Дома хотелось уже поскорее получить наказание и удалиться к себе в комнату. Я молча протянул отцу дневник. Он посмотрел его, положил на стол и сказал:

— Пошли скорей обедать. А то я умираю с голоду. Мать таких вкусных котлет нажарила. Давно уже звала. Но мы решили дождаться тебя из школы.

Только после обеда я посмотрел дневник. Поставленная мной двойка была перечеркнута. А рядом Марина Сергеевна написала:

"Исправленному верить. Отметка поставлена ошибочно."

Я успешно закончил школу, затем институт, пошел работать. У меня было много разных подруг. Но я так и не смог забыть свои первые сексуальные фантазии, связанные с Мариной Сергеевной.

И вот однажды на автозаправке я встретил ее. Годы совсем не повлияли на внешний вид этой удивительной женщины. Мы разговорились, и Марина рассказала, что из школы она ушла, с мужем развелась. Сейчас работает переводчиком, много разъезжает по миру.

И вдруг она резко сменила тему:

— А ведь за тобой должок остался. Поехали ко мне, я тебя выпорю за ту двойку.

Мысль о возможности оказаться у нее дома окрылила меня. Я до сих пор удивляюсь, как ни во что не врезался, спеша за ее красивой зеленой "Вольво".

Квартира у Марины оказалась такой же шикарной, как и ее хозяйка. Она велела мне подождать, пока она переоденется в другой комнате и найдет подходящий ремень.

Я ждал тридцать пять минут. Мое терпение кончилось. В душу забрались неприятные подозрения. Я чувствовал себя идиотом.

Но наконец в дверях появилась Марина. На ней был очень милый совсем короткий халатик. А в руках кожаный ремень.

— Прости меня. Я опять опоздала. Сколько ударов я должна отсчитать?

— Столько, сколько минут мне пришлось ждать. Тридцать пять.

Марина легла животом на стол и задрала халат. Под ним ничего не было. Я некоторое время любовался, а затем нанес первый удар. Она слегка застонала.

— Это не в счет. Ты должна считать удары.

Она покорно кивнула.

— Раз, два, три, четыре.

Ее длинные стройные ноги были широко расставлены, и я хорошо видел как то сжимаются то разжимаются пушистые губы.

— Пять, шесть, семь…

Больше я не выдержал, и мой давно уже напряженный член вонзился в это красивое крепкое тело.

Месть жены

Наверное, мужчине гораздо сложнее, чем женщине, признаться, что его возбуждает, когда его кладут на колени, оголяют попу и бьют по ней ладонью, массажной щеткой, или березовой розгой. Но даю гарантию, что таких много. Самого меня в детстве никогда не секли, об этом только слышал или читал. А впервые это случилось со мной через два года после свадьбы, и произошло это следующим образом:

мы были в компании, где я, как обычно, немного пофлиртовал с чужими женщинами. По дороге домой жена молчала, и я полагал, что язык у нее развяжется, как только окажемся в своей квартире. Но на этот раз он развязался сильнее, чем обычно.

— Все, я устала от твоего флирта. Я сто раз тебе об этом говорила, но слова на тебя, как видно, не действуют. Теперь тебя следует наказать по-настоящему. Ты ведешь себя, как дрянной мальчишка, и соответственно с тобой и надо поступать. Может быть, тебя в детстве не пороли, но сейчас ты получишь солидную порцию розог по голой заднице. Может, после этого ты перестанешь кокетничать со всеми без разбора! — заявила она, когда мы пришли домой.

— Ха-ха, — ухмыльнулся я. — Как ты это собираешься делать?

Хоть жена у меня и спортивная, и в хорошей форме, но все же она послабее меня.

— Если ты откажешься понести заслуженное наказание, я лишу тебя доступа к телу на целый месяц. Выбирай сам.

По ее лицу было видно, что она говорит серьезно, и я решил сдаться.

— Хорошо, я согласен — говорю, смущаясь и краснея.

— Отлично, тогда марш в ванную и жди меня там.

Я пошел в ванную, раздумывая над тем, на что я, собственно говоря, согласился. Как это меня, взрослого двадцатисемилетнего мужика, будут пороть розгами, словно мальчишку? Как она собирается это делать? Будет ли это действительно больно? У меня дрожали коленки, а в нижней части живота было странно сосущее чувство от волнения и неизвестности. Минут через десять жена пришла в ванную и села на край ванны.

— Иди сюда! — строго скомандовала она, после чего расстегнула на мне ремень и ширинку, так что брюки сползли на пол. Она решительно взяла меня за руку и заставила лечь животом на колени.

— Сейчас ты получишь так, что запомнишь надолго! — сказав это, она со всей силы принялась шлепать по моей голой и абсолютно беззащитной заднице. Было достаточно больно, но пока еще терпимо.

— Видели бы тебя сейчас твои девочки, перед которыми ты выпендриваешься… Что бы, по-твоему, сказали, если бы узнали, как ты лежишь у меня на коленях и получаешь по голому заду, как нашкодивший мальчишка? Зад у меня начал гореть, и я попытался прикрыть его рукой.

— Убери руку, а то я возьму массажную щетку! — последовала моментальная реакция.

После еще нескольких ударов я все же не выдержал и попытался защититься рукой.

— Принеси щетку! Немедленно! — скомандовала жена. Пришлось тащиться в спальню со спущенными до пола штанами и искать массажную щетку. После чего снова лег поперек ее коленей. Однако на этот раз жена зажала меня намертво, поставив правую ногу так, что она пришлась мне как раз на коленные сгибы, а левой рукой крепко ухватив меня за шею, чтобы я не смог ее поднять. Хлоп… Хлоп… Твердая тыльная сторона щетки, просвистев в воздухе, с силой обрушивалась на мой зад. Теперь удары были такие, что звук их эхом отдавался от стен ванной. Трудно сказать, что труднее было вынести — боль или унижение.

— Теперь ты надолго запомнишь. Обещай, что больше не будешь заниматься этими глупостями. Или хочешь еще пару горяченьких? — спросила жена после очередной серии ударов.

— Обещаю… — простонал я и получил разрешение встать. Жена захихикала, увидев сильнейшую эрекцию, которую вызвала у меня вся эта процедура.

— Ну хватит кнута, пора и пряник попробовать, — засмеялась она, и мы отправились в спальню.

Оказалось, что жена тоже изрядно возбудилась, и все это закончилось множественным оргазмом, во время которого она впилась ногтями в мой горящий зад.

Мой папа

Перед тем как я начну свой рассказ, я должна привести в известность, что этот мужчина не мой настоящий отец. Ему разрешили забрать меня из детского дома, когда мне было семь лет, несмотря на то, что он развелся со своей женой. Он был полицейским, в криминальном отделе. Мой папа был добрым и порядочным человеком. Даже, один раз, когда он допрашивал подозреваемого, тот заметил, что для легавого, он очень приятный человек. Ему было сорок шесть лет, но он, для своего возраста, довольно хорошо выглядел. Он был не высокого роста, спортивного телосложения, имел коричневые, волнистые волосы, и ярко сини глаза.

Так вот: это было в начале лето. Я была ученицей седьмого класса. Невыносимая жара обжигала наш край больше недели. Мне было не до учебы. Предыдущим вечером я договорилась с одноклассницей, что мы утром сделаем вид, как будто идем в школу, как обычно, а по-настоящему пойдем на речку, позагорать и искупаться. Так и получилось. Только в тот же день, директорша школы решила, что я и подруга заболели, и по этому, не пришли в школу. К концу недели, должен был состоятся экзамен по физике, и она позвонила нашем родителям сообщить, что в классе находится материал, который нам надо выучить дома. На счастья моей одноклассницы, директриса, не смогла дозвонится до ее родителей, а вот мне повезло меньше, и мой папа ответил на ее звонок. Когда он понял что я не в школе, он очень сильно изумился, и сразу перезвонил мне, на сотовый. Когда я увидела что мне поступает от него звонок, я поняла, что дело пахнет не ладным, но все равно решила ответить, для того чтобы не ухудшить ситуацию еще больше. Он потребовал узнать, где я. Поначалу, я пыталась ему рассказать, что я в школе, и что скоро у меня начинается урок, но он сказал, что ему позвонила директор, что он знает, что я сегодня не пошла в школу, и чтобы я сказала ему, где я, потому что он волнуется. Поскольку у меня не осталась другого выбора, пришлось сказать. Он приказал нам оставаться на месте, и сообщил, что скоро за нами заедет. Наши сердечки заколотились от испуга и волнения.

Так и было. Не прошло и пятнадцати минут, как он уже был на месте. Мы сели в машину, на заднее сиденье. Папа спросил у моей подруги, как ее зовут, и где она живет. Подруга пожертвовала этой информацией, но стала умалять папу, чтобы нечего не рассказывал ее родителям, а то, по ее словам, они ее убьют. Папа сразу утешил мою подругу и сообщил ей, что он просто довезет ее до дома, а с родителями она уже будет объясняться сама.

После того как она вышла из машины, папа повернул руль, и мы направились в сторону нашего дома. Всю дорогу он молчал. Я пыталась уловить его взгляд в переднем зеркале и понять сердится ли он или нет. Но он строго смотрел вперед, не пытаясь вообще меня разглядывать. Я знала, что он сердится. Не когда при поездке он не был таким молчаливым. Когда мы, наконец, подъехали к нашему зданию, я боялась выйти из машины, не представляя, что меня может ожидать сейчас. Он подошел к задней дверце машины, открыл ее, и приказал мне выйти. "Ты сердишься на меня?", я поинтересовалась. "Я не сержусь, а просто разочарован в тебе. Не знал, что ты способна на такие поступки", он мне ответил огорченным голосом. Папа запер машину, и мы направились к нашей квартире, которая располагалась на втором этаже.

Я шла впереди него, и все думала про себя, что же он для меня замышляет? Он будет на меня кричать? Хотя он никогда не кричит. Или просто скажет, чтобы я больше никогда этого не делала, и продолжит дневные обязанности как обычно? Долго мне гадать не пришлось. Как только мы переступили порог, он приказал мне отправляться в маю комнату, и добавил, что он сейчас подойдет. Я ужасно испугалась. Что же сейчас будет?

Я зашла в комнату, и села на кровать. Не прошло и минуты, как он вошел. "Не достаточно, что ты прогуляла учебный день, ты еще смеешь мне врать?" Стал он меня упрекать, стоя в дверях. Мне было нечего ему ответить. Мне стала очень неловко. Я просто повернула голову в другую сторону, и уперлась взглядом в пол. "Зачем ты это сделала?" Он продолжил. "Тем более, у тебя столь важный экзамен через три дня". Я продолжала смотреть в одну и ту же точку, что и раньше. "Отвечай мне, когда я тебе задаю вопрос!" Он чуть повысил голос. Я повернулась, и меня застал его строгий взгляд, устремленный на меня. "Я обещаю, этого больше никогда не повторится, прости меня", сумела я вымолвить со страху. "Ты права, этого больше никогда не повторится", он подтвердил. "Я лично об этом позабочусь. Ты думаешь, что если ты просишь прощение, ты сразу будешь прощена? Мир так не устроен. Мне тебя придется наказать. Я никогда не представлял что мне придется наказывать взрослую дочь, но ты мне просто не оставила другого выбора. Ты сделала два очень плохих поступка. Первый заключается в том, что ты прогуляла школу, а второй, самый худший, ты меня пыталась обмануть. Я не хочу этого делать, но оставить такое поведение безнаказанным я просто не могу". Наказать? Я начала перерабатывать у себя в подсознании это ужасное слово. Как же он меня накажет? Заставит переписывать одну и ту же фразу пятьдесят раз, так как он меня наказывал, когда я была маленькой? Но папа, опять же, очень много времени для размышления не оставил. Он выдвинул стул, который был задвинут за письменный стол, сел на него, и приказал мне подойти к нему. После того как я повиновалась, он приказал мне лечь к нему на колени животом в низ. Я сразу поняла, что он со мной сейчас будет делать, и мое сердце стало бешено биться в груди. Когда папа заметил, что я замешкалась, он у меня спросил строгим тоном: "Ты сама ляжешь, или мне придется тебя уложить?" Поскольку, большого выбора у меня не было, и мне не хотелось превращать эту ситуацию в более унизительную, чем она уже была, пришлось повиноваться, и лечь папе на колени.

К тому времени, я уже была взрослой и высокой девушкой. Мои руки и ноги соприкасались с полом, тогда, когда я лежала у него на коленях, но это не остановила моего отца отнестись ко мне, как к маленькому ребенку. Сейчас он меня разденет, я все продолжала думать про себя. Я закричу, или буду строить из себя героиню, и терпеть молча? И чем интересно он меня будет бить? Ремень он с себя вроде бы не снимал, или я со страху просто не заметила, как он это сделал?

Но он не стал задирать вверх мое летнее платье, которое было на мне в тот полдень, а просто принялся шлепать меня ладонью, прямо по платью. На мое большое удивление, больно не было. Он бил не сильно. Но за то, было обидно, и очень стыдно, что я себя так плохо повила, и огорчила его. Примерно, после десяти ударов, он приказал мне встать. Стул он задвинул на место, и пообещал скоро зайти ко мне, а пока приказал мне хорошенько обдумать мои сегодняшние поступки.

Когда он вышел из комнаты, я села на свой письменный стол, и стала с грустью смотреть в окно. Попа не болела, но чувствовалось, что меня по ней только что отшлепали. В гостиной зазвонил телефон. Я поняла, что это папин напарник, зовет его, вернутся на работу. Я оказалась права. Когда папа закончил телефонный разговор, он зашел ко мне, и спросил меня, если я в порядке. Я покачала головой, в знак согласия. Он сказал, чтобы я в его отсутствия поела, и перечислил, что есть в холодильнике. Но я так и не смогла выйти из комнаты. Я была очень расстроенной прожитым днем.

Когда сумерки стали покрывать город, я встала со стола, включила настенный светильник, и снова уселась на стол. Через какое-то время, папа вернулся домой. "Настя?" Спросил он с недоумением, когда обнаружил что квартира темная, а меня негде нет. "Я у себя!", ответила я ему, не отрывая глаз от окна. Он вошел в спальню. Увидев, что я сижу в том же самом положении, как и пять часов тому назад, он подошел ко мне, и спросил, поела ли я. Я покрутила головой. У меня не было сил разговаривать, потому что чувствовала, что вот-вот, заплачу. Он вздохнул с огорчением, и присел передо мной, на корточках. "Настенька, не обижайся на меня. Я это все делаю, чтобы ты хорошо училась, и приобрела достойную профессию", он стал меня утешать. "Я не обижаюсь. Я знаю, я это заслужила", ответила я ему. При помощи двух пальцев правой кисти руки, он легонько зацепил мой подбородок, и повернул мою голову так, чтобы я смотрела ему в глаза. "Ты же знаешь, что я тебя люблю, и сделаю все для того чтобы тебе было хорошо". Я уже больше не могла сдерживаться, и слезы полились ручьем у меня из глаз. Он встал с пола, присел рядом со мной на стол, положил мою голову себе на плече, и стал гладить меня по волосам. "Не плач, все уладится, вот увидишь. Ты просто голодная и уставшая", папа продолжил меня утешать. "Я тебя сейчас покормлю, и уложу спать. Завтра утром ты себя почувствуешь лучше".

После ужена, он отвел меня ко мне в спальню, взбил мои подушки, и я упала на кровать, абсолютно обессиленная. "Прости меня"… Вымолвила я из последних сил. Папа, в очередной раз, погладил меня по голове, накрыл одеялом, и сказал: " Я уже обо всем забыл". Затем, он поцеловал меня в лоб, прошептал мне в ухо: "Ты хорошая девочка", пожелал спокойной ночи, и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Через семь лет папа погиб при исполнении должности.

На поиски приключений

Сейчас модно ехать куда угодно. Были бы деньги. Многие пользуются этим, ездят по свету и привозят а сувениры на память и на удивление друзьям. Сергей, художник и скульптор решил, после удачной продажи своих картин, съездить за новыми впечатлениями в Африку.

Выпив стакан водки и завязав глаза, он шилом ткнул в карту Африки. Выбор пал на Малави, маленькую страну внутри континента.

Как оказалось, по приезде, большинство людей здесь жили, а точнее, бедствовали меньше чем на сто долларов в год. Столичный город представлял собой несколько сотен глинобитных хижин под травяными крышами и три магазинчика. Самым большим зданием был двухэтажный дом на городской площади. Там заседала городская администрация и вершил суд совет старейшин. Единственным приличным местом, оборудованным кондиционерами была гостиница для иностранцев.

Именно туда и поехал Сергей, но вот сувенир, который привез он из поездки, поверг его друзей в настоящий шок. Сувениром была хорошенькая маленькая черная женщина, с почти европейскими чертами лица.

— Знакомтесь, — сказал он дома, — это моя черная жемчужина Омалара или, по нашему, Ольга.

Только после большой порции русского напитка он стал рассказывать о своем приключении.

Первое знакомство.

В городе он познакомился с миссис Хилембой и ее семейством. Миссис Хилемба, высокая и весившая килограммов 150, не меньше, негритянка, была матерью пятерых детей, старшей из которых, Омаларе, недавно исполнилось 17 лет. Это была очаровательная негритянская девушка, от взгляда на которую, у Сергея стало сильнее биться сердце. Вот это та натура, о которой он мечтал всю свою жизнь!

Хилемба слыла первой красавицей в стране, так как представление об идеальной красоте здесь основывается на чрезмерной тучности, а для достижения последней девушек кормят как на убой. Ее дочь Омалара не хотела толстеть, из-за чего мать и дочь часто спорили.

Он попросил обеих женщин стать натурщицами. Но Хилембе было некогда: отец семейства был все время на службе, а на ней был дом и дети. Услышав о гонораре, мама позволила дочери позировать.

Выехав на пленер, Омалара надела широкое цветастое платье своего народа и стала у дерева так естественно, как будто занималась позированием всю свою жизнь. Время летело незаметно. В пять часов вечера по местным обычаям наступала сиеста. Омалара, ничуть не стесняясь мужчины, сняла платье и, оставшись совсем обнаженной пошла в воду.

— Не пугайся, — говорила она, — крокодилов в этой реке нет.

Стесняясь своего тела. Сергей тоже вошел в воду. Вода была теплая и почти не освежала. А потом: Какая-то неведомая сила поднесла его к обнаженной девушке. Она не отстранилась и оказалась в его руках. Случилось то, что и должно было случиться между двумя молодыми людьми под горячим солнцем и на зеленой траве.

Суд старейшин.

Их приключение не осталось тайным. Этим же вечером Хилемба о чем-то долго говорила с Омаларой на местном языке.

— Завтра мы пойдем к племенному судье! — сказала она на понятном Сергею французском.

На это Омалара что-то грубо сказала на местном языке. Эта фраза была последней каплей. Мать сердито схватила дочь, потащила вон. Омалара упиралась, с мольбой смотрела на Сергея и что-то говорила на местном диалекте.

— Вы турист, и можете делать что хотите, а девушек за прелюбодеяние у нас судят не так как у вас, в России! — сказала Хилемба, — она свое получит сполна!

Вечером на площади стало собираться народ. К Сергею привязался мальчик-гид, обещавший за несколько центов рассказать, что тут будет происходить.

Из уважения к его цвету кожи, Сергею уступили место в первом ряду, около веревки, которой было огорожено место судопроизводства. Не так далеко от него стояла, миссис Хилемба, а ее дочь Омалара стояла рядом, но по ту сторону веревки. Мужчины в честь праздничного дня одели широкие штаны и рубашки. На женщинах просторные платья из местной яркой ткани. Почти все — босиком.

Осужденные стояли в середине огороженного пространства, около деревянного барьера, безропотно ожидая своей участи. Взрослых после суда старейшин отвозили в тюрьму, детей и подростков возвращали родителям. Сегодня самой старшей была женщина лет тридцати. Среди семерых преступников мужского пола самому младшему было лет четырнадцать. Посреди площади возвышался треножник из бревен. Позади треножника стояли полицейские и "должностные лица" племени. Здесь же стояла бочка со стеблями тростника. Какой-то местный чиновник поднял руку. Толпа затихла.

Самая старшая женщина, толстая и высокая Жинескью, была проведена вперед. Женщина глядела безразлично и как-то вызывающе.

Чиновник громко назвал имя осужденной и нарушение — кража из магазина, где она работала. За это ее сейчас должны были наказать в племени, а потом еще отправить в тюрьму на шесть месяцев. После этого один из старейшин подошел к ней и сказал пару слов на местном наречии, а потом сорвал с женщины тряпку — теперь она стояла перед толпой абсолютно обнаженной.

Служитель провел ее к треножнику и приковал за руки к перекладине. Большое черное женское тело было отлично видно толпе и готово для наказания. Сержант полиции вынул из бочки с водой стебель тростника. Это была прямая, но гибкая палка, заботливо обмотанная шнуром с одного конца, чтобы рука не соскальзывала. Он дважды рассек тростником воздух: свист был неприятным. Сергею вдруг стало холодно. "Что же должна чувствовать приговоренная, — подумал он, — если даже смотреть на подготовку к наказанию так жутко?"

— Ей повезло, — сказал гид, по старым законам ей бы отрубили руку!

Маленький гид рассказал, что первые миссионеры, появившиеся у них, были католические патеры, и они-то и запретили старейшинам казнить и калечить своих подданных. Они же ввели палочную систему наказания. Туземцы отнеслись к этому способу чрезвычайно радушно и ревностно, и активно пользуются им до сих пор.

— Раньше, — мальчик показал на двух мужчин, ждущих очереди, — за грабежи или порчу полей виновного могли и казнить, а теперь они подвергаются основательной порке!

Рассказ мальчика прервал отчаянный крик жертвы. Сержант сделал длинную паузу перед следующим ударом, но произвел его со всего размаха, вызывая визг и корчи у голой негритянки. На этот раз женщина закричала от боли отчаянным высоким голосом. Кто-то в толпе захлопал, чтобы поощрить умение сержанта.

Правонарушители, ожидающие наказания теперь выглядели заметно более напуганными.

Перед каждым следующим ударом сержант секунд пять поглаживал прутом по иссеченному заду женщины и держал паузы. Затем экзекутор бросил использованный тростник на землю.

Тем временем Жинескью отвязали от треножника. Полицейский поднял женщину — она едва могла стоять сама. Платье ей накинули через плечо и она, всхлипывая, полезла в полицейский фургон.

Следующая виновница была проведена на ее место. Это была пятнадцатилетняя девушка, плачущая и умоляющая на своем языке о милосердии. Ее имя и нарушение были зачитаны: она упорно не подчиняется родителям и впервые приговорена к порке. Ей хватит пяти ударов тростником… С юной школьницы сорвали платье и привязали. Девушка кричала, и змеей извивались на привязи. Когда ее отвязали, она упала на землю, продолжая истерически кричать.

Расправа.

Наконец судья огласил приговор Омаларе: за то, что она отдалась туристу и потеряла возможность выйти замуж в племени ее приговорили к восемнадцати ударам. Ее тут же раздели и повели к треножнику. Сергей чуть не задохнулся от волнения. Не смотря на полное отсутствие одежды, она держала красивую головку высоко. С вызывающим выражением она успела взглянуть в сторону матери.

Омалару привязали к треножнику. Мать с удовлетворенным выражением лица стояла, держа одежду дочери в руках. Сержант поднял тростник. Девушка держала ноги строго вместе, чтобы защитить свою скромность. Сержант отвел назад тростник и размахнулся, используя всю свою силу. Свистнув, тростник врезался в плоть Омалары. Ее тело содрогнулось, она дернула обеими привязанными ногами, но не закричала. Сергей увидел безобразно вспухшую полосу. Омалара извивалась несколько мгновений от боли, но затем снова сжала бедра вместе, ожидая следующего удара.

Следующий удар упал на спину. Сопротивление Омалары было сломлено — она заревела во все горло… Сержант проигнорировал все эти чувства — он продолжал методически сечь тростником ее голый зад.

После четырнадцатого удара Омалара перестала кричать, повиснув на привязи. Она, видимо, лишилась чувств от боли. Сержант ухмыльнулся и отступил, сказав что-то на африканском языке старейшине. Тот взял ведро воды и вылил его на голову Омалары. Сержант спокойно ждал, пока девушка приходила в себя. Миссис Хилемба продолжала стоять рядом совершенно бесчувственно: очевидно, она не думала, что ее дочь пострадала достаточно.

Сержант не смягчил силу четырех оставшихся ударов. Омалара снова дико кричала и отчаянно напрягалась… Ее попа была исполосована, в нескольких местах показалась кровь. Сергей вздохнул и пошел прочь. В гостинице он по памяти сделал несколько набросков первобытного судилища. Всю ночь ему снилась Омалара.

В Россию.

На следующий день в гостинице Сергей встретился с миссис Хилембой. Миссис Хилемба сообщила, что Омалара больше не будет с ним работать. Она отдыхает после хорошей порки и уже совсем не хочет ее повторения.

Сергей уехал на сафари в местный национальный парк и увидел их снова через три дня, за день до своего отлета в Европу. В последний день пребывания в стране Сергея пришел в дом к Мисс Хилембе, расплатиться за сеансы позирования. К ним спустилась и Омалара. Сергей увидел, что она не села с ними за стол, а осталась стоять.

— В общем так, — сказал Сергей, — Омалара поедет со мной в Россию. Ей в вашей Африке теперь делать нечего. Замуж ее все равно не возьмут.

Хилемба ничуть не удивилась такому предложению. А ее отец просто сказал: "Сколько?".

Сошлись на трехстах долларах. Разумеется, Сергей брал билет и оформлял паспорт. Затраты с лихвой окупились. Омалара оказалась прекрасной хозяйкой и очень горячей женщиной. Картины, для которых она ему позировала, ему удалось очень удачно продать. Но "Черную жемчужину", где обнаженная Омалара выходит из воды, за несколько минут до того, чтобы принадлежать ему, он продавать отказался.

Второе путешествие в Африку пришлось отложить: сейчас он пишет беременную Омалару на фоне российского пленера. На картину уже есть заказчик.

А. Новиков

Наутро после

Перевод с английского Вовчика

Я похлопала его зад слегка через простыню.

— Время вставать! — напомнила я.

Он пробормотал что-то и стал натягивать на голову подушку. Я схватила эту подушку и отбросила ее в сторону, вне пределов его досягаемости.

— Просыпайся, Бобби, у нас есть кое-какое незаконченное дело.

— Какое дело? — недовольно спросил юноша, открывая один глаз и нахмуриваясь в мою сторону.

— Как скоро мы все забываем! — посетовала я, срывая с него простыню, — или мы просто не желаем подумать хорошенько?

Роберт был все еще в футболке и трусах, в которых я оставила его ночью, когда ушла на свою постель. Он открыл другой глаз и сделал вид озадаченной невинности. Я этот вид проигнорировала, беря в руку тяжелую деревянную щетку. Он должен был хорошо ее помнить — я уже немного использовала ее прежде, когда он капризничал.

— Нееет, — застонал он, снова закрывая простыней зад и удирая от меня на дальнюю сторону кровати.

— Иди сюда, Бобби, — сказала я твердо.

— Э-э-ээ… — потряс он энергично головой.

— Ты хочешь розог?

— Но-о-о…. Мы не можем подождать… до завтра? — заныл он.

— Завтра будет следующий день, — объяснила я. — А сегодня ты получишь то шлепание, которое заслужил вчера вечером. Я должна была отлупить тебя немедленно, но позволили подождать. Теперь перестань уворачиваться хуже младенца — иди сюда и подставь задницу как большой мальчик.

Он нахмурился. Я знал, что ему ненавистно обращение с ним как с ребенком, но он все-таки был на семь лет моложе меня, ему всего исполнилось восемнадцать. И пока он сопротивлялся мне — а я не терплю сопротивления дамам — я не сомневалась, что его надо больно наказывать.

— Мой зад и так уже натерпелся, — стал ныть он снова, но у меня уже лопалось терпение.

— Бобби, ты хорошо знаешь, что ведешь себя подобно маленькому непослушному сорванцу, а значит, заслужил такое шлепание, какое дают маленькому сорванцу.

— Нет, — упрямо сказал он, подтягивая просыню.

— Так! — громко отрезала я, указывая на свои колени. — А ну, иди сюда, на мои колени!

Он дулся:

— Я чувствую себя не совсем хорошо.

— Конечно, кто же хорошо чувствует себя перед хорошей отлупкой! — съязвила я. — Ты же собираешься получать шлепание.

— Не-е-еет, я болен…

Я собрала всю свою волю, несмотря на его сопротивление вытащила своего юного любовника целиком из кровати и дала ему легкую пощечину.

— Что у тебя болит? Отвечай!

— М-м-ммм… Я думаю, у меня лихорадка…

Я знал, что обман легко раскрывается и не собирался давать ему шанс.

— Хорошо, я не буду шлепать, если у тебя лихорадка… Но это надо еще проверить.

Я повернулась к шкафу и открыла верхний ящик. Его глаза сузились с большим подозрением.

— Что ты делаешь? — спросил он осторожно.

Я вынула стеклянный термометр и небольшую банку вазелина.

— Нееееет! — сделал он широкие глаза.

— Ты сказал, что болен, мне нужно измерить тебе температуру… Ляг на животик и сними трусы.

— Никаких трусов! Я не болен, не измеряй мне температуру.

Я не отвечала и открыла вазелин.

— Нееееет, мне уже лучше!

— Значит, ты солгал?

Выражение его лица было кислым. Его рот молча шевелился несколько секунд. Я видела, что он делал выбор и понимал, что достанется ему что-то такое, чего он очень не любит. Я повернула его на живот сама. Трусы были спущены до колен. Я посмотрел на его голые ягодицы — они очень мне понравились еще в первый же вечер, когда я соблазнила его, а потом привязала к кровати и в первый раз отхлестала прутом. Я слегка провела ладонью по его «нижним щекам» и вынув термометр из вазелина, толкнула его между ягодицами Роберта.

— Оу… ох… — сказал он, чувствуя, как термометр трахает его.

— Ты будешь лежать смирно, или тебе надо подогреть зад, чтобы это сделать? — спросила я.

— О, нет, — поспешно ответил он.

— Тогда подержи термометр три минуты.

— Да, мэм, — пробормотал он в подушку.

Я не убирала пальцы с термометра. Пока он лежал, я теребила стеклянную трубку, немного двигала ее взад и вперед, толкала в стороны. Он чувствовал движение внутри себя и вздыхал, но оставался неподвижным. Я наблюдал время по настенным часам. Когда секундная стрелка завершила свой третий круг, я быстро выдернула термометр из его зада.

Он быстро потянул трусы на место и повернул ко мне лицо. Я покачала термометр на свету:

— Хорошие новости, — произнесла я, убирая вазелин и снова беря в руку деревянную щетку, — ты вполне здоров.

— Неужели это означает, что ты правда собираешься шлепать меня? — спросил он как-то жалобно.

— Конечно, именно это я и имела виду. Теперь вставай и иди.

Он надулся и опустил взгляд на простыню. Наконец, мое терпение закончилось.

— Роберт! — взвизгнула я. — Я устала работать над воспитанием у тебя уважения к женщинам! Ты стонешь и продолжаешь вести себя, как четырехгодовалый ребенок! Ты знаешь, что заслужил шлепание — и я больше с тобой не играю. Выметай свой зад из этой кровати, живо!!

Я схватила его за ухо и вытянула из постели, по дороге стянув трусы. Он громко ойкал, спотыкался, но послушно следовал за мной, когда я вела его через кухню в гостиную. Повернув его, я угрожающе сунула щетку под его нос.

— Ты ведешь себя, как непослушный малыш уже два дня!

— Я устал, — заныл он.

— Ну и плохо! Тебе восемнадцать лет, ты сам можешь вычислить время, сколько тебе отдыхать! Если устал, ложись спать раньше, а не смотри телевизор!

И безо всяких слов, бросив его на свои колени, я начала задавать перца тому месту, где недавно были его трусы.

— Я не твоя мать (шлеп!), молодой человек (шлеп!). Тебе (шлеп!) не шесть лет. Ты слишком большой (шлеп!), чтобы списать все на глупость (шлеп!). Виляй попой (шлеп!) и думай над своим поведением (шлеп!).

Он бился и извивался в отчаянных, но напрасных попытках избежать сочных ударов щетки.

— Ты должен начать вести себя как следует (шлеп!), молодой человек (шлеп!), или ты потратишь (шлеп!) ужасную массу времени (шлеп!) над моими коленями (шлеп!), ревя подобно младенцу (шлеп!)…

Слезы лились по его покрасневшему лицу, по мере того как он подпрыгивал вниз и вверх. Выпустив его на минутку, я спросила:

— Я предупредила тебя, Роберт?

— Да, мэм! — восклицал он сквозь слезы, сопя и энергично потирая розовый зад. — Пожалуйста, мэм… Я буду хорошим, я обещаю, пожалуйста, не шлепайте меня больше.

Я с улыбкой потрясла головой:

— Я сожалею, Бобби, но мы даже еще и не начинали…

Наказание

Сегодня суббота. Классический день для порки. Значит, вечером мне предстоит расплачиваться за все прегрешения, накопленные за неделю. Любимый строг, но справедлив, а сегодня мне предстоит признаться в своей нерадивости. Дело в том, что на работе меня направили на курсы повышения квалификации, я училась хорошо, но в связи с праздниками пару раз прогуляла и завалила зачет. Поэтому получу сегодня по первое число, честно сказать, сердце уже заранее уходит в пятки куда-то.

Вот поворачивается ключ в замке: здравствуй, любимый!

— Ну что, рассказывая, моя дорогая, какие у тебя грехи за неделю.

Я рассказываю о своем провале, он мрачнеет: что ж ты меня так опозорила? Придется тебя очень жестко наказать.

— Да, любимый, я понимаю, что виновата, я соглашусь с любым наказанием, которое ты мне назначишь, — губы дрожат, я стараюсь произнести это как можно быстрее. Пусть накажет очень строго и больно, лишь бы собственноручно. Как-то раз он был так сердит, что не стал пороть меня сам, а поручил это сделать двум своим друзьям.

Мне было ужасно стыдно раздеваться перед ними, а потом еще и нестерпимо больно, хотя пороли они слабее, чем он обычно, но от любимой руки и боль совсем другая. А потом он сказал, что дарит им на вечер мою попу. Только ребята захотели двойного проникновения. Он разрешил и это: мне было больно, стыдно, унизительно, я плакала навзрыд, зажатая между двумя молодыми мощными телами. Тут уж он меня простил и пожалел, подошел, посмотрел в мои заплаканные глаза и взял меня за руку. От сознания того, что любимый на меня больше не сердится, я расслабилась и под конец даже получила удовольствия.

Но сейчас об удовольствии не будет и речи, а будет, скорее всего, очень больно.

Я быстренько разделась, зная, что длительная подготовка к порке может только усилить его гнев, и встала на колени, прижавшись грудью к полу, задрав попу вверх и раздвинув ноги. Он взял из шкафа специальный толстый ремень, кожаную плеть, ротанговую розгу, веревку, потом принес из ванной, где всегда стоит ведро с березовыми и ивовыми розгами, два пучка мокрых прутьев. Я с ужасом смотрела на эти приготовления. Потом он мастерским узлом завязал веревку у меня на запястьях, чтобы не пыталась прикрыть попу.

Встал поближе, зажав мою талию между ног, и замахнулся ремнем. Я выдохнула, боль первого удара всегда сильнее, чем ожидаешь. Он, как всегда, порол размеренно, широко замахиваясь, придерживая ремень на покрасневших горячих ягодицах, задевая бедра, особенно чувствительную внутреннюю часть бедра, где-то на пятнадцатом ударе я, постанывая, попыталась от боли свести ноги вместе, но услышала резкий окрик: раздвинь ноги, кто тебе разрешил изменить позицию?

Я старательно и широко развела колени и в наказание получила несколько ошеломляющих ударов ремня между ног, прямо по губкам. Взвыв от боли, плотнее прижалась к полу, вцепившись руками в коврик: только бы не сдвинуть ноги еще раз, тогда уж точно мало не покажется. (Порно видео и порно-ролики по теме рассказа! — прим. ред.)

Попа горела, казалось, что больше мне уже не выдержать, а он все лупил и лупил, приговаривая: будешь знать, как прогуливать.

Наконец любимый остановился и отбросил ремень в сторону, тяжело дыша, я старалась воспользоваться передышкой и немного отдохнуть от боли, прекрасно зная, что это только начало.

— Встань и подойди к креслу!

Я неловко поднялась со связанными и руками и подошла к мягкому креслу с высокой спинкой и деревянными подлокотниками, перегнулась через него.

Любимый развязал мои руки, чтобы тут же привязать их к подлокотникам, ноги прочно примотал к ножкам кресла. Кожа на попе натянулась, попка еще не отошла от предыдущей порки, губки между ног распухли и тоже горели. Любимый взял в руки ротанговую розгу и стоял, откровенно любуясь открывшимся видом.

— У тебя очень красивая киска, если ее выпороть, улыбаясь, сказал он, — пухлая, похожа на мини-попку. Надо почаще ее драть, будет еще пухлее.

Я вздохнула и сразу же судорожно выдохнула, почувствовав, как обожгла мою попу сердитая розга. Она, казалось, была сделана не из ротанга, который собственно является лианой, а из раскаленного металла. Еще один ожог, еще: Вскрик, еще вскрик: любимый, прости меня, я больше никогда не буду.

Почему я всегда это кричу во время порки? Знаю ведь, что все равно не остановится, что розог будет ровно 25, а если плохо вести себя во время порки, например, ругнуться нецензурно, то можно еще и добавки огрести. Один раз таким образом еще 25 огребла.

На десятом ударе захожусь рыданиями, отбросив всякий стыд и первоначальное намерение стойко держаться, какая уж там стойкость, когда раз за разом задницу просто жжет ужасный прут.

Любимый улыбается: ну что такое, дорогая, ревешь, как маленькая девочка?

— Больно! — глотаю слезы.

— Ну, ты уже не маленькая, чтобы так орать, 5 штрафных за такую распущенность. Во время штрафных кричать нельзя, иначе не засчитывается, собираю волю в кулак, начинаю размеренно дышать, чтобы вытерпеть молча эти проклятые штрафные.

— Раз!

Искры из глаз! Аж прямо в рифму получилось, но мне не до поэзии. Надо подготовиться ко второму удару.

— Два!

С шумом выдыхаю воздух, кажется, удалось продержаться уже два удара. Осталось всего три.

На третий стискиваю зубы до хруста. Опять выдох.

— Четыре!

Четвертый пошел легче. Прижимаю голову к обивке кресла.

— Ну и последний погорячее, на закусочку непослушным девочкам, — смеется любимый.

Мне не до смеху, да и куда уж горячее, но оказывается можно и горячее.

— Пять! Закусываю губу до крови. Все. Можно расслабиться.

Мой повелитель дает мне отдохнуть пару минут, я благодарно ему улыбаюсь, пытаюсь расслабить напряженные ягодицы, покрытые красными двойными рубцами, начинающими уже наливаться багрово-синим цветом.

Он берет в руки плеть. Ох уж это ощущение жаркой черной змейки на бедре. После жесткого ротанга мягкая кожаная плетка кажется чуть ли не облегчением, но это только сначала. Удары ложатся на уже изрядно побитую попу один за одним без паузы и боль нарастает. Снова изо всех сил стараюсь не кричать, зная, что любимый не любит моих криков под плеткой, считает недостойным так орать. Мычу, издаю шипящие звуки, кусаю губы, плеть жалит без счета, я не знаю, когда он захочет остановить экзекуцию и от этого еще страшнее. Наконец боль пересиливает, слезы катятся градом, но я еще держусь и не рыдаю, только тихо всхлипываю.

Безжалостная плетка захлестывает бедра, намеренно попадает между ног, обжигает распухшие губки, и тут я уже не могу не кричать. Боль пронзает меня, кажется насквозь и я срываюсь на банальный поросячий визг. Ох как же мне больно и стыдно, что не могу сдержаться, но боль все же пересиливает. Любимый хмурит брови, он недоволен моим визгом и наносит пять заключительных ударов специально по моей раскрытой киске. Визг сменяется бурными рыданиями.

— Ну все, все уже, дорогая, больше плетки не будет, не плачь, — он целует мою измученную попку, пальцами разминает набухшие губки и целует их тоже. Я безвольно повисаю на кресле: кажется, все.

Но не тут-то было. Он отвязывает меня, ставит на колени и спрашивает: ты осознала, ты считаешь, что ты достаточно наказана?

— Любимый, это тебе решать. Ты же знаешь, я приму от тебя любое наказание, — бормочу я сквозь слезы, — мне очень больно, но я согласна на все, что ты мне назначишь. Я знаю, что я виновата и хочу, чтобы ты меня простил.

— Даже если я сейчас захочу добавить тебе уже без вины? Просто так?

— Да, если ты так решишь.

— Хорошо, я хочу, чтобы ты сейчас громко и убедительно попросила меня о дополнительном и очень жестком наказании.

У меня опять сердце опускается куда-то в живот, что-то меня ждет, но я храбро и громко говорю, правда голосок предательски дрожит: да, любимый, ты наказал меня недостаточно, накажи меня еще как следует, не жалей меня.

Он улыбается и ведет меня в спальню к кровати, укладывает на нее, привязывает руки к спинке кровати, потом задирает мои ноги, широко разводит их в стороны и привязывает к той же спинке. Я смотрю на него обездвиженная, испуганная и беззащитная, понимая, что меня ждет дополнительно: он решил сурово выпороть мою киску, так, чтобы я это видела, от этого мне еще страшнее. Любимый берет пучок длинных и тонких березовых розог и наотмашь бьет по исстрадавшейся попе, этот нестрашный с виду веник обжигает и оставляет на натянутой коже ягодиц тонкие просечки, задыхаясь от неожиданной резкой боли, не могу даже вскрикнуть, в это время чувствую второй удар, третий. Все сливается в один болезненный ожог, попа горит огнем, он переходит на внутреннюю сторону бедер, а я перехожу на истошный вой, не в силах больше сдерживаться. Мне кажется, что это продолжается вечность, хотя на самом деле прошло не более 3–4 минут, да и количество ударов не такое уж и большое для меня. Обычно розгами он дает мне около сотни. Потом вдруг экзекуция прерывается, я не сразу замечаю это и все еще вою.

Любимый успокаивает меня, целует, говорит, что осталось совсем немного. Оставляет несколько тоненьких недлинных розог из пучка и говорит, что сейчас будет сечь мою киску, именно такую, разбухшую, подготовленную ремнем и плетью, похожую, как он сказал, на мини-попку. У меня от страха внутри все холодеет, но я тут же согреваясь, почувствовав между ног первый обжигающий удар. Задыхаюсь от боли и страха, снова удар, здесь уже счет, как всегда ровно 25. Сквозь рыдания стараюсь считать про себя, сбиваюсь, от этого плачу еще горше. И вдруг боль прекращается и моя пострадавшая промежность чувствует горячий нежный поцелуй любимого. Меня захлестывает волна благодарности: спасибо, спасибо, мой дорогой, спасибо, что воспитываешь меня.

Я со слезами искренне благодарю его за порку, причем, чем суровее порка, тем горячее моя благодарность. Любимый отвязывает меня, я встаю на колени перед ним и еще раз шепчу, как я ему благодарна, на меня накатывают волны счастья, порка закончилась, любимый больше не сердится. Он делает мне знак подняться, берет с прикроватной тумбочки зажимы для сосков и цепляет мне на грудь остренькие металлические зажимчики с грузиками, он зовет их крокодильчики. Потом цепляет еще по три зажима на свежевыпоротые нижние губки. Я задерживаю дыхание, но после порки эта боль кажется мне приятной. Теперь полчаса я буду ходить в зажимах, такой у нас ритуал после наказания. Я улыбаюсь и обещаю, что следующую неделю буду очень хорошо себя вести и прилежно учиться. Сейчас, когда порка позади, мне уже не страшно, но больше такого не хочется, уж очень было больно. Хотя, если любимый сейчас скажет, что он передумал и наказание не закончено, я отвечу только: хорошо, дорогой, наказывай меня столько, сколько сочтешь нужным!

Одноклассница

Брак мой оказался неудачен. Мы с женой быстро прискучили друг другу. Возможно, из-за того, что у меня не хватило, мужества предложить ей ту единственную, страдательную роль, в которой я мечтал бы увидеть свою любимую девушку, женщину, жену — полуобнаженную, распростертую на лавке, извивающуюся под розгой. Мое воображение прокручивает вновь и вновь, как ленту любимого кинофильма, один и тот же потрясающий эпизод, с которым ничто не может сравниться по силе воздействия.

И я не знаю, то ли это счастье, то ли трагедия, что я в детстве подсмотрел не предназначавшееся для моих глаз зрелище.

Мы жили тогда в Красноярске, я учился в средней школе, ходил в девятый класс и почти открыто был влюблен в свою одноклассницу Надю — скромную темноволосую девушку с длинной, до пояса, косой. Она была высокой, стройной, красивой. Впрочем, всем влюбленным их дамы сердца всегда кажутся идеалом. Не был исключением и я. Надя была девушкой дисциплинированной, тактичной, вежливой. Разговаривала она негромко, слегка потупив взор. Училась хорошо, на 4–5. "Тройки" получала очень редко, но если такое несчастье с ней случалось — переживала так, что на ней лица не было.

И вот однажды, когда нам раздали после проверки контрольные работы, Надя, не стесняясь нас, своих одноклассников, громко разрыдалась — у нее стояла "пара".

— Надьку сегодня драть будут дома. Хочешь посмотреть? — толкнув меня локтем в бок, прошептал в самое ухо сосед по парте. Он знал, что я к Наде неравнодушен.

— А ты откуда знаешь? — вздрогнул я.

— Уж знаю!.. Ее часто дерут — не раз видел. У нее отец — У-у-ух какой строгий! Если Надька 3 получила — значит, наверняка вечером будет порка. А уж за 2 ей сегодня шкуру спустят.

Мы договорившись с соседом встретиться вечером, когда стемнеет, чтобы потом пробраться к Надиному дому и занять "наблюдательную позицию". Едва придя домой, я расписал родителям, какой сегодня интересный фильм идет в кинотеатре и как мне хочется его увидеть. Мама дала деньги на билет и разрешила пойти на вечерний сеанс. Так я смог уйти вечером из дома.

Мы встретились с другом, когда на улице было уже темно, горели редкие фонари, в домах светились окна. Надя жила за несколько кварталов от нас. Ее семья занимала половину большого деревянного дома. Собаки во дворе не было. Мы тихонько проскользнули во двор и осторожно заглянули в окна. Занавесок не было — ведь окна выходили во двор, а не на улицу, и хозяева не видели необходимости опасаться чьих-то чужих взглядов.

Пожалуй, мы пришли слишком рано: вся семья — отец, мать, бабушка, Надя, ее младшие брат и сестра — сидели за столом и ужинали… Разговоров нам не было слышно, да, по-видимому, их за едой и не было: все сидели тихие, сосредоточенные.

На улице было холодно, дул пронизывающий ветер, мы быстро окоченели, а ожидаемое зрелище все не начиналось. После ужина женщины убирали со стола, отнесли в кухню и, очевидно, вымыли там посуду и лишь затем, нераньше чем через час, все вновь собрались в большой комнате. Надю поставили в центре. Она стояла, опустив низко голову и потупив взор, а отец ходил взад-вперед и читал ей нотацию. Минут через десять, когда воспитательная речь закончилась, на сцене произошла смена декораций: мать перенесла от стены на середину комнаты большую деревянную скамью, бабушка куда-то у шла и через минуту вернулась, неся высокую узкую бадью, в которой мокли длинные, толстые розги. Отец выбрал подходящий прут, попробовал его, взмахнув несколько раз в воздухе и, по-видимому, остался доволен. Розга была не менее метра в длину и толщиной в мизинец. От одного ее вида у меня по спине поползли мурашки. Что же в этот момент испытывала Надя?! Ведь предвкушение наказания страшнее самой порки! Мы увидели, как дрожащими, не слушающимися руками Надя спустила до колен рейтузы и панталоны, смешно путаясь в них, добрела до скамьи, высоко задрала платье и легла на скамью на живот, подложив ладони под голову. Мать привязала одним полотенцем Надины ноги к скамье возле щиколоток, другим — ее туловище чуть ниже подмышек. Мы отлично видели белоснежную голую попку, чуть подрагивающую от страха, чудесные, соблазнительные голые девичьи бедра и поясницу. У меня перехватило дыхание от увиденного, а в паху приятно защекотало. Тем временем отец удобно встал сбоку, широко размахнулся и со всей силы ударил Надю розгой. Нам, за окном, не было слышно, кричала ли она. Наверное, кричала. И сильно — потому что мы видели, как резко, несмотря на путы, дернулось ее тело, как вспухла на белоснежных булочках девчоночьих ягодичек кроваво-красная полоса. Отец сек Надю не спеша, с оттяжкой. Рубцы ровно ложились один к одному. Надя извивалась под розгой так, как извивается женщина в экстазе.

Я смотрел во все глаза и увиденное намертво запечатлевалось в моей памяти. Мой "мальчик" в штанах давным давно проснулся, до боли налился кровью и поминутно взбрыкивал. Наказание дошло только до половины, когда я не выдержал, спустил, и по всему телу разлилась приятная истома.

О, какое божественное наслаждение я испытал! Мне не хватало только того, что нельзя было вбежать в комнату, опуститься перед скамьей на колени, прижаться губами к иссеченному Надиному заду и целовать, целовать без конца алые, горящие огнем рубцы.

Мой друг был прав — Надю наказали очень сурово, отец действительно "спустил ей шкуру": она получила неменее сотни розог, и ягодицы, и поясница, и верхняя часть бедер были иссечены в кровь. Я и подумать не мог, что моих одноклассниц так строго наказывают родители. Когда порка закончилась, мать подошла, вытерла тряпочкой кровь, отвязала Надю, она сама поправила одежду, после чего скамью поставили на место, убрали бадью с розгами и все ушли в другую комнату. Вскоре в доме выключили свет. Мы, потрясенные увиденным, молча разошлись по домам.

Этой ночью я спал неспокойно. Вновь и вновь мне снились одни и те же сны — во всех вариантах варьировалась увиденная Надина порка. Причем я ощущал себя не за окном, а в роли Надиного отца. И эта перемена ролей была еще более возбуждающей — я не находил себе; места в постели, на меня волнами, один за другим накатывали оргазмы. Утром трусы были мокрыми и липкими, а половой член болел, как после тяжелой работы.

В классе Надя вела себя как ни в чем не бывало. Ни словом, ни жестом она не подавала виду, что вчера ее жестоко высекли. А я, едва бросив на нее взгляд, сразу же в мельчайших подробностях вспоминал все, чему накануне стал свидетелем.

Потом увиденная сцена порки перестала быть навязчивой, но ее сменили сны и фантазии, в которых действие хотя и развертывалось по-другому, с другими действующими лицами, но обязательно кульминировало таким эпизодом, когда я сек свою возлюбленную.

Моя первая школьная любовь, как это часто бывает в жизни, растаяла, словно дым, едва мы вышли за порог школы. Я не стал добиваться Надиной руки, чувствуя, что мне непременно захочется ее сечь, если мы поженимся. Вскоре она вышла замуж за другого и я ее больше не видел — только в снах, которые продолжают мне сниться. Думая, что другая женщина вытеснит из памяти сладострастно-кровавый образ, я женился на подруге из университета. Она не знала о снедающем меня желании, а я в первую же брачную ночь с ужасом убедился, что могу проявить мужские качества лишь тогда, когда воображаю свою жену лежащей связанной на скамье, с оголенным, исполосованным розгами задом. Мы расстались, когда я почувствовал, что фантазии перестали меня удовлетворять, а на реализацию их в действительности не хватало мужества испросить у жены согласия: я не хотел, чтобы она сочла меня зверем, садистом, ненормальным.

Озеро

На легких волнах играли яркие блики. Блаженно жмурясь, Маринка неспешно плыла вперед, и мутноватая зеленая вода упруго поддавалась уверенным движениям ее сильного тела. Она давно уже потеряла счет времени. Вода была почти, как парное молоко, — спасибо щедрому июльскому солнцу. В такой можно плавать часами. А если даже заноют непривычные к столь длительным упражнениям мышцы — что ж, перевернись на спину и зависни в сладком безвременьи, полностью расслабившись, запрокинув голову и закрыв глаза.

С берега озеро казалось гораздо меньше, чем было на самом деле. Маринка великолепно плавала, полностью оправдывая свое "морское" имя, и частенько одолевала разные водоемы — это было одним из ее излюбленных развлечений. Но правильно оценивать расстояния так и не научилась. Вот и сейчас она плыла уже больше часа, а завлекательная синяя полосочка леса впереди отодвигалась все дальше и дальше, словно дразня ее.

Маринка почти перестала грести и, щурясь, вгляделась в недосягаемый берег, оценивая, сколько времени ей потребуется, чтобы все-таки до него добраться. Как же это все-таки здорово — всматриваться в незнакомый берег, когда, по мере приближения к нему, проявляются все новые и новые детали — словно на фотографии. Потом наконец коснуться самыми кончиками пальцев вытянутых ног ускользающего дна. Проплыть еще немного, снова нащупать дно, чтобы уже уверенно встать на него. А дальше… Можно вылезти на берег, погреться на солнышке, побродить немного по лесу — прежде, чем пускаться в обратный путь. Или даже просто постоять по пояс в воде, с удовольствием переводя дыхание и любуясь то травой и деревьями, то сверкающей озерной гладью, которую — ты знаешь — немногим дано преодолеть вот так, вплавь, без лодки.

Нет, слишком далеко. Будь Маринка одна, она бы — уж будьте уверены — переплыла озеро, хотя бы на это ушло полдня и еще столько же — на возвращение обратно. Но Денис всегда так волнуется, когда она далеко заплывает. Он, правда, тоже неплохо плавает, но быстро устает, замерзает и вылезает на берег — нежиться на солнышке и ждать ее. Она вздохнула, взглянула с сожалением на оставшийся неисследованным берег — и повернула назад. Ее стройное обнаженное тело мягко белело сквозь зеленоватую воду. Озеро находилось вдали от города, так что здесь вполне можно было обойтись без купальника. Маринка чрезвычайно ценила такую возможность.

Возвращение всегда менее увлекательно. Все равно, конечно, приятно, но нет вкуса новизны, азарта первопроходца. Просто есть расстояние — и немалое — которое надо преодолеть. А потом можно будет в сладком изнеможении упасть на горячий белый песок у воды и дремать на солнышке до самого вечера, ведь они с Денисом решили провести здесь несколько дней.

Ф-фух, вот и плакучие ивы, живописно склонившиеся над водой. Маринка напрягла зрение, высматривая мужа. Наверняка он тревожится, все-таки ее не было достаточно долго. Да, вот он, стоит у кромки воды. Ох, похоже, ее снова ждет нагоняй.

Ее ступни коснулись твердого, ребристого от волн песчаного дна. Маринка выпрямилась. Стоя по бедра в воде, преувеличенно аккуратно пригладила мокрые светлые волосы, завившиеся колечками. Понимала, что сейчас ей влетит. И заслуженно! Он ведь так просил ее не заплывать слишком далеко, объяснял, что волнуется за нее, что ему необходимо хотя бы ее видеть. Поддавшись очарованию убаюкивающих озерных волн, она начисто забыла о своем обещании.

Маринке сделалось стыдно. Опустив голову, она медленно вышла на песок и подошла к мужу. Денис молча смотрел на нее. В упор. Ей стало не по себе от этого взгляда. И как-то неуютно от собственной наготы, которая — еще так недавно — была источником радости и возбуждения.

— Прости, пожалуйста, — начала она. — Меня долго не было?

Слова прозвучали неестественно, она сама это чувствовала.

— Почти четыре часа…

Четыре часа! Ей-то казалось, что прошло совсем немного времени. Бедный Денис! Он, должно быть, решил, что она утонула! Будь у них лодка, он мог бы поплыть на поиски, но у их старенькой надувнушки вчера как раз лопнул баллон, да так, что и не починишь. Маринка готова была провалиться сквозь землю.

— Пойдем, — он взял ее за руку.

Маринка безропотно покорилась, целиком поглощенная чувством вины. Денис подвел ее к дереву, растущему неподалеку от их палатки. Велел повернуться к нему лицом и обхватить руками ствол над головой. Похоже, он собирался ее отшлепать. Что ж, она не будет сопротивляться. Охваченная раскаянием, Маринка была готова на все, только бы муж простил ее. Она знала, как сильно он ее любит и могла представить себе, что он должен был чувствовать при мысли, что она, возможно, погибла.

Порывшись в рюкзаке, Денис извлек на свет длинную, прочную веревку и крепко привязал к дереву поднятые Маринкины руки. Конца веревки хватило еще и на то, чтобы, пропустив ее подмышками, накрепко примотать девушку к древесному стволу.

— Не надо привязывать, — слабо запротестовала Маринка. — Если ты хочешь меня выпороть — выпори. Я это полностью заслужила и не стану тебе мешать.

Денис не ответил. Снял ремень и, захлестнув им Маринкины колени, притянул их к дереву. От этого ее попка сразу выпятилась, полностью готовая к воспитательным действиям. Нежные груди и живот девушки прижимались к шершавой коре. Маринка поморщилась.

Осторожно повернув голову, она искоса следила за мужем. Он отошел к иве, чтобы наломать веток. Маринка услышала сочный хруст и немного погодя свист — когда Денис, аккуратно общипав листья, опробовал прут. У нее упало сердце. Конечно же, она виновата, да, но розги — это так больно!

— Ден, — робко окликнула она. — Ну, пожалуйста, не надо прутом. Я действительно больше не буду. Это было в последний раз.

Нет ответа. Только новый хруст ветки, шорох обрываемых листьев и резкий свист, при одном звуке которого мучительно холодеет в животе. Пауза — это Денис выбирает ветку. И опять хруст. Так Маринка насчитала порядка шести или семи прутьев.

Ее начала бить дрожь. Иногда Денис шлепал ее ладонью и, хотя это было лишь эротической игрой, своеобразной острой приправой к сексу, и нравилось им обоим, попке все-таки было больно. А один раз ей пришлось отведать ремня — за то, что поздно вернулась домой, не предупредив о том, что задерживается. И, надо признаться, ощущения были не из приятных. Правда, сразу после порки Маринка с Денисом помирились, и все было прекрасно, но попа даже на следующий день была красная и горела. И сидеть было несколько больно. Прутом же Маринке доставалось до этого лишь пару раз, да и то лишь слегка, в шутку. Но и этого было более, чем достаточно, чтобы полностью отбить у нее охоту когда-либо всерьез испробовать его на своей попке.

Вооружившись до зубов, Денис подошел к жене, со страхом ожидавшей своей участи. Маринка начала всхлипывать.

— Ты сама знаешь, что заслужила это, — сказал он, положив ладонь на гладкую выпуклую попку девушки. — Я тут чуть с ума не сошел. Мне надоело просить, надоело уговаривать. Раз ты отказываешься слушать меня добровольно, розги заставят тебя прислушаться. Возможно, они даже спасут тебе жизнь. Ты без конца рискуешь, вечно испытываешь свои силы. Имей в виду, что чаще всего тонут не те, кто совсем не умеет плавать или плавает плохо. Чаще всего тонут именно хорошие пловцы, чересчур самоуверенные, чтобы соблюдать осторожность. Ты слишком мне дорога, и я не допущу, чтобы ты так глупо рисковала своей жизнью. Я должен заставить тебя остановиться. И сейчас я не буду тебя щадить. Настегаю так, чтобы ты надолго запомнила эту порку. Может быть, ты наконец осознаешь, какую боль причиняешь мне.

Он мягко провел рукой по выставленной попке Маринки. Еще прохладная после купания кожа почти полностью высохла, и лишь отдельные капельки воды блестели на солнце. Денис не спеша выбрал прут, свистнул им в воздухе. Ягодицы девушки испуганно вздрогнули и сжались. Он снова помедлил, ему все-таки было жаль ее. Но она заставила его пережить такой ужас, такую беспомощность! Она-то совсем не заботилась об его чувствах. Денис решительно взмахнул розгой.

Первый удар лег поперек ягодиц, точно по их верхней границе, и тело отозвалось резкой, как выстрел, болью. Маринка изогнулась и замотала головой. На белой шелковистой коже вспыхнула выпуклая пунцовая полоса. Денис подождал, пока девушка успокоится. И стегнул снова. Изо всех сил. Второй рубец набух чуть пониже первого, почти параллельно ему. Маринка дернулась и не смогла полностью подавить стон. Денис снова выждал, давая ей полностью прочувствовать боль от удара, и опять поднял розгу.

После первых пяти ударов, покрывших верхнюю часть попки аккуратными, словно по линейке проведенными красными полосами, он сделал передышку, чтобы сменить прут и зайти с другой стороны.

Новый удар обжег круглые полушария девушки немного пониже предыдущего, и Маринка, до сих пор изо всех сил сдерживавшая крик, заревела уже в голос. Гибкий прут смачно шлепал об ее беззащитный зад, обвивал тело, впечатываясь в кожу, и острая жалящая боль, казалось, заполняла весь мир. Не помня себя, Маринка захлебывалась слезами.

После первого десятка розог попка была уже сплошь покрыта рельефными багровыми рубцами и начала краснеть. Последний удар пришелся прямиком на границе с бедрами. Денис сек со знанием дела.

Он отбросил истрепанный прут и взял новый. Дал девушке чуть-чуть перевести дыхание. Зашел сзади. И начал стегать наискосок — по правой половинке. Теперь каждый новый рубец пересекал несколько старых. Маринка взвыла. Она вертелась и ерзала, пытаясь увернуться от розги, прижималась к стволу дерева, то напрягала ягодицы, то пыталась расслабить их, надеясь этим хоть немного уменьшить боль. Между лопаток выступил пот.

Опять сменив розгу, Денис стал сосредоточенно трудиться над левой половинкой Маринкиного зада. Теперь девушка вопила уже до удара, едва лишь заслышав свист приближающегося к попке прута.

— Хва-тит! Да хва-а-а-тит же! Господи, как же больно!

Увлекшись наказанием, Денис ничего не видел вокруг — лишь прут в своей руке, да исполосованный красный зад, беспомощно крутящийся в панических попытках избежать розги. А между тем за ним уже довольно долгое время с интересом наблюдали с воды байдарочники. Они проплывали мимо в поисках места для стоянки и чуть не уронили весла при виде необычного зрелища: крепкий загорелый парень в шортах самозабвенно нахлестывает прутом отчаянно визжащую голую девчонку, привязанную к дереву. Причем фигурка у девочки умопомрачительная. Один из туристов принялся спешно нашаривать фотоаппарат, но другой схватил его за руку и предостерегающе приложил палец к губам.

Схватив новый прут, Денис зашел слева и начал пороть с оттяжкой, всю душу вкладывая в каждый удар. Маринка выла уже не переставая.

Остановившись, Денис нагнулся, нашаривая очередной прут. Он тяжело дышал. Вытерев пот со лба, он обогнул дерево, чтобы высечь Маринку с другой стороны. Зрителей он по-прежнему не замечал.

— Денис, ну, хватит, ну, не могу я больше, — взмолилась девушка, воспользовавшись короткой передышкой. — О-о-о-ий!

Розга опять принялась за дело. Выдав Маринке очередную порцию горячих очень быстро, не давая перевести дух, Денис отшвырнул прут. Положил ладонь на горячую, густо оплетенную рубцами попку девушки, жалобно сжавшуюся даже от этого ласкового прикосновения.

— Ты ведь знаешь, я никогда не поступил бы с тобой так. Но сегодня ты меня действительно довела! Ладно, надеюсь, этот урок тебе хотя бы запомнится. Сейчас последние пять розог — и все.

— Нет, нет, ну, пожалуйста, хватит!

Раздвинув траву, Денис подобрал последний прут. Посвистел им в воздухе, проверяя гибкость, а больше для того, чтобы потянуть время.

— Не-е-ет! — Маринка заплакала навзрыд.

Денис задумчиво посмотрел на исхлестанную попку, осторожно провел кончиком розги между ее половинок. Примерился. Первые два удара пришлись крест накрест, наискосок. Третий — по границе с бедрами. И два последних — снова крест накрест.

Уронив прут, Денис принялся отвязывать рыдающую девушку. Сообразив, что парень на берегу, похоже, закончил наказывать свою подружку, байдарочники, стараясь не шуметь, подобрали весла и тихонько уплыли, поминутно оглядываясь.

Едва Денис распустил веревки, Маринка обессиленно осела на траву, схватившись обеими руками за выпоротую попку. По щекам, не переставая, катились слезы. Денис опустился рядом с ней на землю, прижал ее голову к своему плечу, гладя по волосам, утешая и убаюкивая.

— Ну, все, все, любимая. Пойми, мне пришлось это сделать. Я так за тебя боялся!

Он нежно обнял девушку за плечи и достал из кармана шортов платок, чтобы вытереть ей слезы. Маринка постепенно затихла, закрыв глаза и прижавшись к нему.

Легкие волны вкрадчиво облизывали мелкий песок дикого пляжа, добела раскаленный солнцем. И тихо, лениво плескались.

Катя Алова

Первая порка в 19лет

Когда мне исполнилось 19 лет, я по объявлению в интернете нашла работу домработницы у одной обеспеченной дамы. Я приехала на собеседование в один из Московских офисов, где меня встретила крупная, хорошо одетая дама лет 45, она представилась Еленой Петровной и сказала, что ей в загородный дом нужна домработница, объяснила мои обязанности: уборка дома, готовка еды, мытьё посуды, стирка и т. п. проживать я буду в том же доме в отдельной комнате(меня это устраивало, потому что я не из Москвы), зарплату мне она назвала довольно высокую, на мой взгляд. После беседы Хозяйка сказала, что если я согласна со всеми условиями, то должна подписать договор, я так обрадовалась предстоящей работе и особенно зарплате, что подписала договор даже не читая.

— Ну, вот и хорошо. Сказала Хозяйка, раз ты согласна то сейчас я тебя и отвезу в мой загородный дом.

Приехав, я увидела большой трех этажный особняк, на территории находилась охрана. Когда мы вошли в дом Хозяйка сказала, что по правилам я обязана сдать на хранение свои документы и мобильный телефон, я сначала хотела возразить, но она показала мне пункт договора в котором это было написано, а договор я сама подписала, деваться было не куда и я отдала документы и телефон подошедшему охраннику. Дальше она провела меня в комнату, в которой мне предстояло жить. Ну вот располагайся и приступай к работе-сказала Хозяйка, рассказав, что я должна делать по порядку. И я приступила к работе, убирала, готовила, стирала, так прошло несколько дней. В один из дней в доме собрались гости, человек 30, женщины и мужчины разных возрастов. Гости расселись в большой столовой за столом стоящим буквой «П», а по середине столовой получилось довольно большое свободное пространство, наверное для танцев. Я начала разносить еду и напитки и в результате одного неловкого движения я опрокинула стакан с соком на одну из дам, её розовое платье было безнадёжно испорчено. Тут дама начала на меня орать, всячески обзывать, я попыталась извинится, но куда там. Из за стола встала Хозяйка и обратившись к гостям сказала, чтоб они успокоились, домработница за этот проступок будет сурово наказана, потом обратившись ко мне она сказала, чтоб я немедленно шла в свою комнату и дожидалась её. В комнате я прождала хозяйку наверное около часа, зайдя в комнату хозяйка жёстким голосом приказала идти за ней и отвела меня обратно в столовую. Зайдя в столовую я увидела, что гости также сидят за столом, только дама на которую я пролила сок сидит уже в другом платье, а посреди комнаты стоит лавка с привязанными к ножкам верёвками, а рядом стоит кадка с розгами. Не ужели меня хотят выпороть розгами — пронеслось у меня в голове, меня никто и некогда не порол, о порки я знаю из книг, да несколько раз видела фильмы со сценами порки. Мои мысли прервал голос Хозяйки:-Ну вот что голубушка раз ты сумела провинится, то должна за это быть наказана, так что давай живо снимай с себя всё и укладывайся на лавку попой к верху, сейчас я тебя за твой проступок пороть буду. Я возмутилась, что не имеете права и т. д., на что хозяйка сказала, ты же сама подписала договор, в нём сказано и по поводу наказаний, если не веришь я могу дать тебе почитать его. Я пожалела, что не прочла договор сразу и поняла, что порки мне не избежать, я только попросила не пороть меня перед гостями. Но Хозяйка железным голосом заявила, что пороть меня будет именно здесь и чтоб не тянула время а по быстрее раздевалась и ложилась на лавку, гости в знак согласия зааплодировали. Я дрожащими руками сняла блузку и юбку, осталась стоять в лифчике и трусиках «стрингах», которые прикрывали только мою писю а попа была совершенно голая, но хозяйка сказала, чтоб я сняла с себя лифчик и трусы и не вздумала прикрываться руками, я сняла с себя всё и осталась совершенно голая, ну вот и хорошо-сказала Хозяйка а теперь ложись на лавку. Я легла на лавку а Хозяйка сразу привязала мои руки и ноги, а также ещё привязала меня и за талию, так что я не могла пошевелится. За твой проступок-начла хозяйка-я тебе назначаю 30ударов розгами, после того как я закончу тебя порть, каждый из гостей может самостоятельно выпороть тебя назначив столько ударов, сколько посчитает нужным и только как все собравшиеся решат, что ты наказана достаточно, ты сможешь уйти в свою комнату. Выбрав один из прутьев Хозяйка со свистом рассекла им воздух, подойдя ко мне она погладила рукой мою попу и говорит: Ах какая белая и гладенькая попа, ну ничего сейчас я её разукрашу хорошенько и с этими словами мою попу обожгло словно огнём, я дико закричала, а порка продолжилась.

Хозяйка порола меня не спеша но очень сильно, старалась не попадать по одному и тому же месту

делая всё новые и новые рубцы на моей попе. Когда она закончила порку, моя попа горела огнём,

а она обратившись к гостям спросила — Кто хочет тоже выпороть эту девку можете приступать. Первая поднялась дама на которую я пролила сок, взяв из кадки розгу и посвистев ей в воздухе, как это делала Хозяйка, дама подошла ко мне и говорит: — Ну сейчас, дрянь, ты у меня узнаешь, как проливать сок на дорогие платья, я тебе назначаю 100ударов. Порола меня дама тоже довольно сильно. меняя розгу после каждых 10ударов, во время порки я орала как резанная, было очень больно. Закончив меня пороть дама пригласила следующего, желающего меня выпороть, но к моему счастью желающих больше не было, только один мужчина предложил Хозяйки, чтоб завтра я их обслуживала абсолютно голой и если будет что-то не так с моей стороны, то он лично выпорет меня кнутом с конюшни, Хозяйка согласилась с предложением мужчины, меня отвязали и я потащилась зализывать раны в свою комнату.

Первая порка Дашки

Это произошло уже довольно давно. Дашка к тому времени уже была привлекательной старшеклассницей с внушительными грудками и безмерно красивой круглой попой. Её довольно смуглая кожа и характерное лицо выдавали соответствующую национальную принадлежность к "народу Книги". Но, несмотря на свою привлекательность, тогда Дашка только начинала прилагать усилия для привлечения внимания противоположного пола.

Сейчас Дашка уже закачивает школу, имея за плечами внушительный опыт половых похождений. Но не это то самое главное, почему её приключения заслуживают столь пристального внимания. Куда интересне то, что по иронии судьбы Дашкиной попке приходилось иногда отвечать за её непослушание в очень пикантных ситуациях.

А первый такой случай выдался в аккурат в конец учебного года. Тогда мы, несколько человек, по приглашению Дашки согласились зайти к ней домой после уроков в последний день учебного года и за чашкой чая обсудить ушедший год и поделиться друг с другом планами на лето. Дашка жила минутах в двадцати ходьбы от школы на двенадцатом этаже. Пока мы в составе пяти-шести человек двигались в ту сторону, Дашка от чего-то решила поделиться с нами довольно-таки внутренними подробностями об их семье. Так как я давно дружил с Дашкиным братом Денисом и всё это знал, мне эти подробности были скучны. Дашкина мама, рослая и крепкая женщина, имела много любовников и часто их меняла. Отец Дашки об этом знал, но предпочитал молчать с целью неразрушения семьи. Вот такой вот он был еврей. Но я знал и о другом. Так как я был хорошо знаком с Дашкой, она рассказывала мне, что самый последний любовник её мамаши ей и самой понравился и она не прочь была с ним сама пофлиртовать. В общем, ему эта идея не особо понравилась, и, когда

похотливая Дашка сняла свои штанишки, выставил её вон с обещаниями рассказать всё маме, когда та вернётся из командировки. Это событие ожидалось через два дня, и Дашка не знала, что от него ожидать.

Дома у Дашки мы просидели недолго, когда входная дверь в её квартиру начала издавать характерные звуки. Это мама Дашки и Дениса, который поехал на пикник со своим классом, параллельном нашему, вернулась из командировки, почему-то раньше запланированного срока. По Дашке было видно, как неприятно было для неё это обстоятельство, ведь ожидался непредсказуемый разговор мамы с неудавшимся партнёром. Так оно и было — первым делом мама поприветствовала нас и пошла в свою комнату звонить. Дашка тоже схватила трубку и по мере продолжения разговора постепенно белела. Внезапно она кинула трубку, и буквально через секунду в комнату, где мы находились, ворвалась её мать, которая, наоборот, выглядела заметно покрасневшей от ярости.

Перед нашим взором предстала удивительная картина. Мама начала кричать на Дашку и сказала ей спустить штаны и лечь, положив попу на мягкий подлокотник дивана. Она вынула из юбки свой декоративный чёрный ремень, спешно сложив его вдвое. Дашка фактически потеряла дар речи и могла только робко просить прощеия и произносить отдельные слова насчёт того, что её раньше так никогда не наказывали и что здесь много её друзей.

В этот момент я понял, как не повезло Дашке с ремнём — тонкий и круглый в разрезе, он скорее был похож на средней толщины гибкий провод и, наверняка, стягал очень больно. Как я понял, перед нами должна была произойти самая первая порка этой юной красавицы — это следовало из того, что произносила Дашка, и что раньше она никогда не рассказывала мне о таких инцидентах.

Я не успел опомниться, как Дашка послушно повиновалась перед нашими глазами указаниям своей мамы. По её лицу мы могли наблюдать, как она напугана гневом матери и, вероятно, пытается сделать так, чтобы не злить её ещё больше. Она уже лежала, как сказала ей мать, нервно оглядываясь в её сторону. Джинсы её были расстёгнуты и спущены, что открывало взору пышную для её возраста гладкую довольно смугловатую задницу. Но было заметно, что прижимая ляжками верх брюк к внешней стороне подлокотника дивана, Дашка всеми силами старается удерживать свои штаны, чтобы они не спали ещё ниже и не продемонстрировали всем нам её девичью письку.

Я посмотрел на других невольных, но, по-моему, даже благодарных за это, зрителей, чтобы завпечатлеть в своей памяти выражения их лиц во время такого душещепательного события. Как и предполагалось, пацаны разинули рты и всецело устремили свои взоры на круглый объект наказаия. Была там и одна девчонка, Валька. Она тоже с неподдельным интересом разглядывала попу своей подруги, но я заметил на её лице ещё и некоторое волнение. Кто знает, может её тоже захотят выпороть! Ведь они то все так и не знали, за что наказывают Дашку.

И в это время, которое после появления матери и отдаче ей своей дочери соответствующих приказов было заполнено её криками и длилось не больше полминуты, мать нанесла первый удар по спешно оголённой Дашкиной попе. Удар был очень резкий и молнеиносный. Сразу после соприкосновения ремня с попой мама приложила усилия для того, чтобы отдёрнуть свой ремень обратно, тем самым причиняя наибольшую боль. Узкий красный одинокий рубец показался на девичьей попе, несмотря на то, что ремень был сложен вдвое. Дашка издала впечатляющий крик, но второй удар последовал незамедлительно. Он был абсолютно идентичен предидущему — такой же быстрый и резкий, оставляющий яркий рубец. Дашка орала от боли, а мама в ярости продолжала наносить всё такие же быстрые и болезненные удары, не оставляя пауз между ударами, насколько это возможно. "Мамочка, прости!" — вопило юное создание, вертя своей очаровательной попой, которой, однако, ни разу не удалось увернуться от всё новых и новых ударов. Где-то после десятого удара штаны, наконец, свалились, а трусы находились посреди ляжек, что уже не могло помешать полному характеру открывшейся картины.

Дашка уже не могла сдерживать себя и старалась раздвинуть ноги, насколько это возожно. Под очаровательной исполосанной попой появилась юная пися, которая, к моему удивлению, уже не казалось девственной, хотя установить это стопроцентно не представлялось возможным. Но мать не обратило на это внимания, приговаривая: "Вот так, опозорю тебя перед всеми, будешь знать!" или "Так тебе, повертись перед мальчиками!". Позже я узнал, что нам всем, находяшимся там, очень понравилось это зелище.

Дашка дрыгала ногами, вертела попой, визжала, выкрикивала матные слова. На это мать заметно усиливала удары, стараясь, однако наносить их параллельно друг другу, чтобы нарисовать аккуратную картину из красных полос. Она била свою дочь без всякого сострадания, невзирая даже на то, что Дашкина попка впервые знакомилась с таким наказанием. Вероятно, она была слишком обижена проделками её дочки и не желала ограничиться приемлимой для такого случая строгостью порки, применяя все свои силы для причинения Дашке невыносимой боли. Это было видно и по Дашке, чья попа подпрыгивала, и которая ревела словно ребёнок, безо всякого достоинства, умоляя мать прекратить.

После минуты экзекуции, что примерно соответствовало 40 ударам, мать стремительно бросила ремень на диван, на который упиралась попой и руками Дашка, и выша из комнаты. Дашка, поняв, что наказание окончено, после того, как я и другой пацан подошли и погладили её попку, попыталась встать, но ещё какое-то время находилась в этом заманчивом положении. Вдруг ей пришло в голову попросить нас полить её попу холодной водой.

"Красивые у тебя прелести" — промолвил я. "Классно тебя лупили" — сказал кто-то из мальчиков. Потом Дашка легла на диван выпячив голую отстёганную попу, которую Валька заботливо накрыла мокрой материей. Но я вскоре эту материю сорвал — так красивее, и Дашка ничего не смогласделать — слишком уж интересное зрелище открывалось, чтобы мальчишки позволили себе его упустить. Мы подвинули стулья и начали расспрашивать её про порку. Не сразу возник вопрос, за что же, всё таки её высекли, но она рассказала всё, как рассказывала мне. "Ну ты даёшь!" — искренне удивилась Валька.

Письмо

Приветик Настенка. Я уже давно не задаю себе вопросов почему Питер, Москва, или даже Ереван, и так далее, список может занять с пол сотни строк… Но не Киев… И все равно я не жалею что родился в Киеве. Потому что в любом другом городе, а я был много где поверь, я бы не смог написать также как в этом городе. Потому что этот город просто создан для поэзии. Каждый его уголок пропитан историей Киевской Руси. Вот времена то были… Домострой…. Покорные девицы вяжущие для себе розги в пучки по пятницам накануне субботы.

А сейчас что? Матриархат и феминизм долбанный наступает по всем фронтам… Но все равно… Выходишь в этот парк, тот самый который описан в моем рассказе "Воспитание Елены", смотришь на эти ивы у воды, там есть совсем старенькие ивы. И думаешь, сколько же они перевидали… сколько женских пальчиков ломало для себя с них прутики, пусть не наманикюреных, без длильных ногтей, но не менее нежных ручек чем в наше время, пусть не таких раскованных и с кучей тараканов в голове, но не менее мокрых девочек от одной мысли что их будут пороть, от мысли "Меня сегодня выпорят", от мысли что бы было если б за этим подсматривал парень с соседской хаты, который ей не безразличен.

Что он бы видел то как она задирает юбочку, спускает пусть не современные сексапильные трусики, а простые панталоны которые носили в те времена. От этих мыслей у нее пробегают мурашки по позвонку, а к груди до самого горла подкатывает слодострасный комочек, который одновременно так приятно щекочет и обжигает и заставляет дыхание замереть, заставляет набухнуть и затвердеть своими острыми сосочками юное тело, а сердце перестать на мгновение биться, что б потом заколотится как после хорошего кросса. А потом это все спускается теплой волной все ниже от горла к груди, по нежным лопаткам скользит к изящной талии, оставляя на спине капельки пота, и доходит до самого сокровенного, где тут же выделяется любовной росой и начинается такой сладкий и мучительный зуд, который может быть удволитворен только чувством полного и глубокого заполнение чем то твердым, теплым и пульсирующим от напряжения..

И вместе с этим чувством другое чувство, чувство боли в иссеченных ягодках, которые вовремя этого всего сжимают крепкие мужские руки. И мысль о том что тебя взрослую только что пороли в этот момент придает тебе дополнительную сексуальность, чувствительность и женственность, потому что только что ты еще была нашкодившей девчонкой, которая с розовыми щечками от стыда и вожделения заголялась перед лавкой, перед своим милым, а сейчас ты уже взрослая и властная женщина, которая не смотря на то что у нее высечен весь зад, и пару полосочек розовеет чуть пониже на стройных ножках, готова свести сума и взять подконтроль любого мужчину лишь одним похотливым взглядом.

И ты это делаешь настолько умело, как опытная путана и настолько при этом краснея и стесняясь как невинная девушка, и все как в первый ваш поцелуй, все как в первый раз. И не какой наигранности, только искренние чувства стыда, в перемежу с болью и желанием… Лишь одна деталь состоящие из красно-розовых полосочек ниже талии свидетельствует о том, что вы уже давно знакомы друг дружке, и о том, что это ангельско-ельфическое создание с невинным взглядом и обалденной фигуркой уже успела заслужить хорошенькую трепку, которую ради тебя любимого перенесла достойно, как леди а не как доярка которую секут в конюшне.

Идешь дальше по парку и видишь березовые рощи. Я всегда задавался вопросом. От чего березовый сок такой сладкий, девственный и слегка соленый…

И лишь спустя много лет открыв себя в «Теме», я понял ответ… Потому что ветки этой самой березы впитывали в себя весь аромат девичьего девственного тела, их пот и слезы, а иногда и капельки крови с рассеченной кожи неопытной грубой рукой. И потом невидимой связью на молекулярном уровни передавали это все дереву, даже если до него были сотни метров и даже километры. Это изменяло его ДНК и привело к тому что сок этой березки становился не просто сладким а еще и… даже не знаю это надо попробовать, понюхать, это надо уметь почувствовать в этом соке, почувствовать то что так не понять обычным подкаблучникам и долбанным феминисткам.

Да, что то меня понесло сегодня. Надеюсь несильно загрузил. Жду письма с твоим фото. И надеюсь ты не против если я опубликую все выше написанное под названием «Письмо», я думаю ты же не одна Настена на весь ваш город. Вроде неплохой рассказик вышел пока тебе письмо писал. Да и еще, вот тебе парочку рассказиков, не знаю какой ты из них читала, поэтому высылаю все 4. До связи…

Лирик 2007 г.

P.S: Из письма своей поклоннице, отвечая на вопрос почему место проживание именно КИЕВ… Дорогие девушки всем отвечу, а тех кто живет в Киеве и не слишком стара возьму на свое воспитание пишите, по прежнему жду Ваших писем. Лирик liriky@mail.ru

Пока меня не будет

"Я договорилась о твоем наказании" сказала Лиза Джону по телефону.

Лиза была далеко, а завтра воскресенье — день его еженедельной порки.

"Я им рассказала, как тебя надо пороть. Мне бы хотелось, чтобы ты представил, будто тебя порю я и безропотно выполнял их приказы как мои собственные.

Это ясно?"

"Да мэм"

"Не опаздывай!" предупредила Лиза.

"Нет, мэм!"

"Ок, молодец. Хороших снов! Люблю тебя!"

"Я тоже тебя люблю" ответил Джон.

По адресу, который дала ему Лиза, располагалось старинное викторианское поместье. Сад был полон роз, солнце отражалось от кремовой краски. Пройдя через сад, Джон поднялся на крыльцо и нервно позвонил в дверь. Через несколько минут ему открыла высокая женщина в туфлях на шпильке, делавшей ее еще выше. На ней была блуза с глубоким вырезом, отороченным кружевом, и короткая юбка. Ее ноги казались невозможно высокими. Ее волосы цвета воронова крыла свободно падали на плечи. Ее глаза были пронзительно голубого цвета.

"Да?"

Внешность женщины так потрясла его, что несколько мгновений Джон не мог произнести ни слова.

"Мне назначено"

"Вам назначено что?"

Сначала Джон подумал, что он, должно быть, ошибся адресом, но ее одежда подсказала ему, что он пришел по адресу.

"Порка, мадам" сказал он.

"Входите", сказала она и закрыла за ним дверь, когда он вошел. Попросив его назваться, она открыла книгу, лежавшую на подставке.

"Ага, вот оно! Вам назначено у Алисии. Прошу следовать за мной".

Он пошел за ней через холл в офис, ее каблучки стучали по твердому дереву паркета. Джон мог видеть, как мускулы ее попы двигались под обтягивающей ее тканью юбки. Привратница села за стол, на котором не было ни бумаг, ни даже телефона. Наверное, именно через такие столы перегибают негодных мальчишек, с трусами, снятыми до лодыжек, чтобы выпороть их тростью, подумал Джон.

Открыв картотеку, женщина нашла нужную папку и положила ее перед собой. Достав из нее два листка, она углубилась в чтение.

"Ваша жена Лиза попросила нас наказать Вас в ее отсутствие. Наказание будет включать в себя строгую порку, во время которой Вы будете обнажены. Вы должны быть готовы к тому, что эта порка причинит Вам боль, после нее могут остаться синяки и рубцы. Во время порки Вас могут привязать к скамье. Будьте любезны, подпишите эту форму, если Вы согласны".

Джон дрожащими пальцами подписал документ.

Женщина взяла подписанный формуляр и положила его обратно в папку, которая затем была обратно заперта в картотеку.

Затем они вернулись в прихожую. Следуя за своей привратницей, Джон поднялся по лестнице темного дерева с резными перилами, покрытой темным ковром. Сперва он вообще не мог ни на что смотреть, кроме ее попы, которая ему очертания которой лишь подчеркивались короткой обтягивающей юбки. К его разочарованию, юбка была слишком длинны, чтобы дать ему рассмотреть ее трусики. Поднявшись, он поднял глаза и с изумлением увидел обнаженную женщину, стоящую на площадке.

Перила заканчивались высоким столбом полированного темного дерева. Запястья женщины были скованы над ее головой наручниками, пристегнутыми к вделанному в столб кольцу. Ее глаза были закрыты шелковыми шорами. Сопровождающая Джона привратница прошла мимо привязанной к столбу женщины абсолютно безразлично, как если бы площадка была пуста. Проходя нее, Джон увидел, что попа и верх бедер женщины были ярко-красными — видно, ее недавно пороли!

Его сопроваждающая, заметив, что Джон отстал, сказала "Она ожидает порки хлыстом. Пожалуйста, следуйте за мной!" Пройдя через холл, она открыла дверь спальни, впустив Джона внутрь и закрыла дверь. Внутри Джон увидел двуспальную кровать, накрытую кружевным одеялом, с большим количеством подушек. На одной стене висели разнообразные кнуты, хлысты, paddles, специальные ремни для порки. Рядом с кроватью стояла корзина для зонтиков, наполненная тростями.

"Разденьтесь до трусов, пожалуйста".

Джон нервно разделся. Ему было очень неуютно снимать с себя одежду, чувствуя на себе ее пристальный взгляд. Аккуратно сложив одежду, он положил ее на кровать, поставив свои ботинки под нее. Но привратница забрала его вещи. "Вы получите их обратно по окончании сессии", сказала она. "Алисия скоро подойдет и накажет Вас" — с этим словами она вышла, заперев за собой дверь.

Джон сел на кровать и стал ждать. Через несколько минут он услышал шлепки кожи по плоти и женские крики. Видимо, женщину на лестнице начали пороть, подумал он.

Еще через несколько минут открылась дверь и вошла женщина. Несколько коротких мгновений, пока дверь была еще открыта, Джон мог слышать звуки порки более отчетливо. Вошедшая была одета в черное кружевное белье. Ее лицо закрывала серая маска совы, заканчивающаяся острым клювом, закрывавшим нос. Нижняя часть ее лица была открыта. Из глазниц птицы выглядывали голубые глаза. Из-под серых перьев на ее плечи ниспадали золотистые волосы.

"Я Алисия" сказала она. "Сегодня я накажу тебя". Глаза Джона бегали от маски к ее полным грудям. Он мог различить неясные очертания ее сосков под черным шелком. Трусики — стринги образовывали черный треугольник между безупречно белыми бедрами. В руках она держала папку. Взглянув в нее, она спросила: "Ты Джон, а жена твоя Лиза?"

"Да, мэм"

Положив папку на ночной столик, Алисия спросила: "Сказала ли тебе жена, что тебя здесь накажут?"

"Да, мэм"

"Вчера я говорила с Лизой. Боюсь, что твое наказание будет включать очень суровую порку" — сказала она, почти сочувственно. "Для таких серьезных наказаний мы предлагаем по желанию наказуемого привязывание к скамье. Если Вы не воспользуетесь этим предложением, но, тем не менее, во время порки будете слишком сильно дергаться или сжимать попу, то мне придется все равно привязать Вас к скамье, но уже назначив дополнительное наказание. Поэтому подумайте, не лучше ли с самого начала попросить, чтобы Вас привязали, дабы избежать дополнительного наказания?"

"Меня не придется привязывать, мэм"

"Ладно, я всегда спрашиваю. Некоторые из моих наказуемых рыдают к концу порки и им трудно лежать спокойно".

Алисия села на кровать. "Будут ли у Вас вопросы перед тем, как мы начнем?"

"Нет, мэм"

"Хорошо". Указав на стену с развешанными paddles и ремнями, она сказала: "Принесите мне легкий paddle с краю". Джон повиновался.

"Спустите трусы и ложитесь ко мне на колени".

Джон смутился, когда почувствовал, как его напряженный член выпирает из трусов. Спустив трусы до середины бедра, он лег ей на колени, его член был при этом прижат к ее напряженному бедру. Но вскоре возбуждение от трения члена о ее бедро было прервано сильным ударом, нанесенным paddle по его заду.

Алисия размеренно порола его, сильно шлепая paddle по заду. Через некоторое время она сделала паузу, давая ему возможность перевести дух. Погладив его попу, она произнесла "Ты был хорошим мальчиком и лежал спокойно!"

Она возобновила его порку, на этот раз уже нанося более сильные удары, каждый из которых заставлял его вскрикивать. В конце экзекуции попа Джона горела.

"Ладно, милый. Вставай и снимай трусики". Он скинул трусы на пол.

Алисия указала ему на кровать, в ногах которой была подставка для колен, наподобие тех, которые используют в церквах. "Встань на колени и ляг грудью на кровать!" приказала она. Он выполнил ее приказание. Подставка под колени была так высока, что его задница оказалась приподнята высоко вверх. Подойдя к корзине для зонтиков, Алисия выбрала ротанговую трость и встала позади него. Джон услышал свист трости и в тот же миг его задницу ожег первый удар. Она порола его очень сильно, положив первый удар в верхней части его попы, а остальные постепенно нанося чуть ниже предыдущего с замечательной точностью. Во время порки Джон орал не переставая.

Потом Алисия устроила Джону краткую передышку, потрогав пальчиками вздувшиеся на его попе рубцы, после которой возобновила порку.

Следующая передышка была дана Джону тогда, когда Алисия меняла ротанговую трость на синтетическую пурпурную, более тяжелую и строгую. Под конец Джон не мог удержаться и сжал ягодицы, заработав тем самым два дополнительных удара, которые Алисия нанесла сильнее остальных.

Закончив с тростью, Алисия убрала ее в корзину и взялась за тяжелую деревянную массажную щетку.

"Вставай, милый. Я хочу, чтобы ты теперь снова лег ко мне на колени".

Когда Джон был уже у нее на коленях, она сказала "Это будет очень болезненная порка, дорогой. Я порю тебя от имени твоей супруги и я бы хотела, чтобы ты думал о ней во время порки".

С этими словами она начала порку щеткой, ударяя попеременно то по одной, то по другой ягодице. С нарастанием боли, он все явственнее и явственнее представлял себе свою жену, на время забыв, что это не она задает ему его воскресную порку. Наконец Алисия велела ему подняться.

"Пожалуйста, подожди меня здесь, я скоро вернусь".

Когда она повернулась к нему спиной и пошла к двери, Джон мог рассмотреть ее круглую попку под черными трусиками.

Он начал неистово тереть свои исхлестанные ягодицы и бедра, с тревогой думая о том, закончено ли на этом его наказание. Через десять минут вернулась Алисия и повела его через холл. Пока они шли, Джон не переставал разглядывать ее задницу. Наконец они достигли темной деревянной двери в конце зала, которую она отворила и посторонилась, пропуская его вперед. Зайдя вслед за ним, она затворила дверь.

В центре комнаты стояла скамья для порки. Сбоку от нее стояла женщина, на которой, как и на Алисии, не было ничего кроме черного кружевного белья. Ее лицо было закрыто маской сокола, ее черные волосы были заплетены во французскую косу. Поверх трусиков на ней был надет черный страпон. Черный дильдо торчал как эрегированный силиконовый член. В правой руке она держала черный хлыст.

"Это Анна" — сказала Алисия. "Она произведет оставшуюся часть наказания, назначенного Вам женой". Подойдя к скамье, Алисия сказала "Подойдите сюда, пожалуйста. Для второй части Вашего наказания я разложу Вас на скамье".

Он лег на колени. Скамья была в виде буквы V, из-за чего его торс и колени оказались внизу, попа в верхней точке примерно на уровне пояса.

"Будьте добры, расставьте ягодицы" — приказала Алисия. Он потянулся назад и растянул свои горящие половинки. В этой позе он чувствовал себя беззащитным, с задницей, выставленной на всеобщее обозрение на скамье для порки. Послышался звук выдвигаемого ящика комода а затем звук натягиваемой резиновой перчатки. Алисия несколько раз вставила ему в попу затянутый в перчатку палец, смазывая его попу лубрикантом.

"Пожалуйста, вытяните руки вперед и возьмитесь за ручки" сказала Алисия снимая перчатки. Затем она привязала его руки, бедра и щиколотки к лавке. Теперь он чувствовал себя еще более уязвимым, привязанный к скамье с выставленной задницей и раздвинутыми ногами.

"Теперь Анна Вас накажет", сказала Алисия и вышла.

Анна погладила его по заду. "Я смотрю, Алисия хорошенько выдрала тебя" сказала она, проводя пальчиком по рубцам и синякам на его заду. "Такая горячая, истерзанная попка!" сказала она с сожалением. "Я должна тебя высечь. Комната звуконепроницаема, так что можешь орать сколько тебе угодно". С этими словами она стегнула его хлыстом. Удар пришелся поперек рубцов, оставленных тростью, и Джона охватил приступ дикой боли. Она продолжала медленно, размеренно и очень сильно пороть его хлыстом. Эта порка казалась ему бесконечной. После двадцатого удара она повесила хлыст на крючок. Джон слышал, как она намазывает дилдо гелем. "Твоя жена попросила, чтобы в конце наказания тебя хорошенько отымели в попку, милый" — сказала Анна. "Поэтому или ты сейчас расслабишься и примешь в себя мой дильдо, или я выдеру тебя хлыстом так, как тебе и не снилось!"

Она прижала кончик дилдо к его анусу. "Давай, милый, расслабь сфинктер и впусти его! Или мне придется выпороть тебя! Давай, двигай на меня свою попку!" Джон попытался расслабиться, но сфинктер упрямо не пускал в себя дилдо. Она встала. "За это ты получишь еще десять ударов!" И вновь хлыст обрушился на задницу Джона. После десятого удара Анна опять ткнула дилдо в анус Джона. Представив, что это была Лиза, трахающая его после порки, Джон двинул зад навстречу ей так сильно, как это позволяли ремни, которыми он был привязан к скамье. Наконец, Анна вошла в его зад. Она начала медленно трахать его, постепенно наращивая темп, шлепая бедрами по его исполосованной заднице. "Ну вот, молодец! Давай, подставляй попку, давай, давай, прими его ради меня!" Она трахала его не меньше пяти минут.

Пока она снимала дилдо, он оставался привязанным к скамье. Подойдя к раковине, она сняла с дилдо презерватив и выкинула его в медицинский мусорный бак. Затем она повесила страпон на стену и вымыла руки.

Подойдя к нему, она сказала "Мне понравилось тебя наказывать". Она погладила его попу "Скоро вернется Алисия".

Через несколько минут вошла Алисия с его вещами. Она отвязала Джона от скамьи и велела ему одеваться. "У меня назначена еще одна порка через несколько минут. Мне понравилось пороть тебя, надеюсь, Лиза опять пришлет тебя к нам, если соберется уезжать. Я ей скажу, что ты терпел свое наказание как хороший мальчик".

С этими словами Алисия ушла. Еще через какое-то время вошла привратница и вывела его из дома.

Когда через два дня Лиза вернулась, следы на его попе, оставленные Анной, были еще видны

Порка на двоих

Саша смолоду увлекался эротической поркой. Но по закону подлости все его бывшее девушки не были сторонницами такого вида развлечений. И вот однажды его направили на летнею практику в небольшое село по близи киевской области. Лето обещало быть очень жарким. Было начало июня. Саша еще долго матюкался по поводу того, что его столичного парня заперли в такую глухомань. Он учился на хирурга, а в селе Дубкино как раз временно нужен был помощник хирургу в местном медпункте. Приехав на место Саша поселился на квартире у какой-то бабки, с которой универом яко бы заранее было договорено. Его смена заканчивалась в 20:00, а потом гуляй Вася.

Саша конечно завидовал тем одногруппникам, которым выпало проходить практику в Киеве, ведь они после своей смены спокойно шли тусоваться на Майдан, или еще куда не будь. Саша уже здорово пожалел что нагрубил декану. Но скучать Сашка не привык, так что с окончанием своей смены он активно изучал местные достопримечательности. Особенно ему нравился небольшой лесок с озерцом в нем. Он стал ежедневно наведываться туда после смены.

Там он и познакомился с Анной. Девушка была самая обыкновенная. Милое личико, раскосые карие глазки, небольшой носик, слегка вспухшие губки, прямые черные волосы до нежных изящных лопаток, стройная фигурка, не большая грудь, с озорно торчащими сосками из под купальника, утонченная талия переходившая в длильные стройные ножки. На первый взгляд настоящий ангелочек, но Сашка как столичный парень этим всем сильно удивлен не был. Единственное, что заставило его действительно отличить эту, на вид 19–20 летнею, девушку от остальных, так это ее раскосые карие глазки, как у девушек с востока, с хитреньким взглядом, даже слегка похотливым. Но самое главное, это плавки которые обтягивали настолько аккуратную, упругую попачку, словно ее выточил скульптор. Саша поймал себя на мысли, что более классной попки он не видел не у одной из девушек до этого. Широкие бедра, длинные ножки, как говорится высоко поставленные, которые заканчивались не большими, но настолько круглыми и выпуклыми полушариями, что даже самые простенькие плавки, которые их не сильно обтягивали, не могли скрыть ихних упругих и вздернутых форм. Под двумя изящными кругляшками, там где они переходили в длильные ножки, даже если ее ножки стояли вместе, образовывалось сердцевидное пространство, подчеркивающие округлость и широкость бедер с вытонченностью талии. Вверху это сердцевидное пространство заканчивалось двумя отчетливо просматриваемыми холмиками половых губок, которые словно вспухли прорезаясь через ткань плавочек. Это говорило про то, что либо эта девушка была на данный момент сильно возбуждена, либо это у нее от черезмерного воздержание. Обычно в ее возрасте если и ходят целками, то активно занимаются рукоблудием. Уведенное говорило за то, что скорее всего, даже если она уже и не девушка, то секса у нее не было уж очень давно.

Саша уже мысленно представил, как эта малышка задрав подол платится, ложится к нему на коленки, для 50 смачных шлепков по выставленной попке, в сексуальных обтягивающих стрингах, за опоздание на свидание. Саша конечно же познакомился с Анной. Они каждый вечер купались в озере, после чего ходили гулять по окрестностям, но всегда ближе пионерского расстояние Анька Сашу не подпускала, а ровно в 22:30 он провожал ее дамой. Так было с неделю или две. Саша узнал, что живет Анна тоже в Киеве, что его сильно обрадовало, а на летние каникулы приезжает проведать деда с бабкой. По рассказам ее дед был старой закалки и держал ее в ежовых рукавицах. У Саши зародилась мысль, что возможно он чистенько работает над Аниной покой за провинности. Эта мысль не давала ему не есть не спать. Он хотел это узнать, но Анна на вопросы типа:

— Чего ты так боишься прейти позже 22:30, ну покричат на тебя и успокоятся.

— Если бы…

— А что?

— Да нет, нечего…

Увиливала от ответа Аня, и после подобных разговоров густо краснела до кончиков ушей. Спустя две недели Сашка таки сломал эту пионерскую дистанцию. Они уже активно целовались и Сашка частенько шарил у Аньки под коротенькой клетчатой юбочкой, мацая ее за прелести. Даже через трусики Ани Сашина рука вся блестела от ее выделений. Она призналась, что еще девочка и до него даже целоваться нормально не умела. Саша этим был приятно удивльон, ведь она уже взрослая девушка.

И вот у Сашки зародился коварный план, умышленно задержать Аньку до 23:00. Когда он ее провожал на пороге уже ждал злой дед, который за ухо уволок Аньку в дом, подгоняя смачными шлепками по заднице. На следующий день все ожидания Саши оправдались. На озеро Анна не пришла, значит это скорее всего что не хочет светить исполосованными прелестями. Под юбку Сашу тоже не пускала дня два-три, и на вопрос почему, лишь густо краснела, а от легкого прикосновения через ткань юбки к попачке, сильно вздрагивала, громко хватая воздух открытым ротиком или томно постанывала прикусывая нижнею губку, как при ласках под юбкой перед волной микро оргазмов.

Заканчивалась Сашина практика и на последок Аня опаздывала домой на часа два.

С: Послезавтра мне прейдется ехать домой.

А: Я приеду в Киев, как только смогу.

С: Слушай, мы уже серьезно задержались, тебе опять влетит?

А: Не в первую…

С: Следы долго видны?

А: А ты откуда знаешь?! — Смутилась Анька и на ее щечках появились румянцы.

С: А то не видно как ты притронутся к себе не даешь после подобных опозданий, а на речке даже юбку не снимаешь.

А: Дня три-читыри. Сидеть спокойно могу на третий день, и то не всегда. — Сказала Аня потирая руками свою попку, словно в предвкушении предстоящего, в то время как ее щеки уже пылали от пожара, словно после десятка подщечен.

Воцарила затяжная пауза, в тот момент когда они подошли к Анькиному дому. На пороге встретил, впрочем как обычно в таких случаях, ее дед.

Д: Ну милая, ты вообще совесть потеряла!

С: Это я ее задержал.

Д: Молодой человек, вам эта юная леди не рассказывала не разу, что ей бывает за непослушание.

С: Нет.

Д: Анна расскажи своему молодому человеку, как ты визжишь на лавке под ивовым прутиком.

А: Деду, ну не надо, пусть он уйдет…

Д: Нет моя милая, я сыт по горло твоими выходками! Если он действительно тебя любит, то будите высечены оба, по 30 прутьев каждому, а если он откажется, ты получишь все 60, и мне плевать сколько ты после этого не сможешь сидеть, ясно! Да и еще, прутья закончились, так что завтра пойдешь с утра за ними, что б до вечера в рассоле вымокли. Ожидание порки заставит вас молодые люди подумать над своим поведением. Всего хорошего. — И дед хлопнув дверью вошел в дом, оставив их на едене.

А: Саша ты не должен… — Саша сделав жест рукой, дал понять что б она замолчала.

С: Завтра вместе пойдем за розгами, встретимся в 7:30 у озера, там много плакучих ив. — И они расстались.

Настало утро. Саша в указанное время ожидал Анну у озера. Без нее он не рискнул преступить к нарезке прутьев, так как понятие не имел как это правильно делается. В его голове кипел пожар. Сегодня перед ним будут пороть эту смачную попку. Ведь он до этого лишь лапал ее под юбкой, но так не разу и не видел ее, так как Анна уж очень стеснительна, а сегодня он не просто увидит все Анины прелести, но и будет свидетелем ее порки. Но самое главное, что и его самого высекут перед ней. Это все заводило Сашу так сильно, что его дружек, если б не плотная ткань джинс, вырвался б наружу. Мысленно он решил, что вынесет свою первую порку в жизни как мужик, и будет себя вести, как можно сексуальней.

Анна решила тоже пофлиртовать воспользовавшись моментом. Она одела розовые тоненькие стринги, спереди через кружева которых просвечивались остатки растительности на ее лобке, выбритого этим утром. Они словно оттеняли и без того тугую, упругую и до безумия аппетитную круглую попку девушки, врезаясь меж ее половинок. Затем последовали белоснежные чулки, с кружевными резинками на верхней части бедер. Коротенькая клетчатоя воздушная юбка, как у школьницы, и коротенький топичек, обтягивающий, уже взбухшие от желание соски, которые отчетливо пропечатывались сквозь тонкую белую ткань, в месте с небольшим ореолом вокруг них. Она сама чуть не кончила от собственной сексуальности, когда надевала туфельки на высокой шпильке перед зеркалом, увидела как при наклоне обнажается часть кружевных резинок на чулке, а если наклонится по ниже, то и часть почти ни чем не прикрытых полушарий ягодиц, которые вырезались из-под тоненькой полоски ткани меж ними, выглядывая из-под подола коротенькой юбочки.

Увидев Аню Саша потерял дар речи. Анна же мысленно уже смерилась, что ей придется сегодня задрать юбку перед ее парнем. От этого было стыдно, так стыдно что пропадал страх перед предстоящей поркой, но вместе с тем возникало томное жжение между ног, там в уже, от одной мысли об о в всем этом, в промокшей ткани трусиков, в ее промежности стучали молоточки, вызывая желание вперемежку со стыдом. Ей и раньше было стыдно, что ее, 19 летнею девушку секут как ребенка, ведь она уже сформировавшаяся девушка со всеми упругими изящными формами. И ей приходится задирать юбку перед дедом. От этого всегда было стыдно и начиная с 13 лет, что-то еще, не обеснимо приятное внутри внизу живота. Но сегодняшнее чувство переплюнуло остальные разы в десятикратном размере. Она вся дрожала от возбуждения, у нее даже был легкий жар. Ее щеки пылали огнем. Всю ночь она представляла себе, как ей придется лечь на лавку в присутствии ее любимого парня, задрать подол коротенькой юбочки, и вопросительно взглянуть на деда, можно ли оставить эту тонкую защиту девичьей стыдливости, в виде розавеньких стрингов. Она представляла как кокетливо выставит, слегка приподняв прогнувшись в спинке, свою и без того выпуклую попачку, как будет сексуально вздрагивать прикусив губку и издавать томные стоны с легким повизгиванием при каждом новом ударе розги, от которой будут взбухать все новые и новые алые полосы на ее беззащитной попке, делая ее еще сексуальней. Нет, она не мазохистка, и даже не когда не увлекалась подобными вещами. Просто это все само по себе безумно возбуждает девушку. А так же и то, что ее парня тоже будут сечь в ее присутствии. С этими мыслями Анна долго мастурбировала перед тем как заснуть. Она кончала и кончала, все новые и новые волны сладострастных оргазмов заставляли ее девичье тело биться в судорогах наслаждения на уже мокрой от ее пота постели. Она выгибалась в спинке и запрокидывая голову назад, громко ловила ротиком воздух, продолжая тереть измученный клитор. Но желание не уходило все равно… Измученная Анна заснула лишь под утро. Ее вульва и клитор продолжали гудеть от напряжения, а из киски ее соки стекали на и без того промокшую простынь от ее пота и выделений.

А: Приветик!

С: Привет!

А: Ну что, преступим?

С: Давай. А какие резать?

А: Длиной метра полтора, гибкие и хлесткие, толщенной чуть меньше мизинца у основания. Затем очищай от листьев и складывай сюда. — Указала Аня на траву у своих ног. И они преступили к нарезки прутьев.

С: Ну, кажись хватит?

А: Сколько у тебя?

С: С двадцаток.

А: У меня где-то также, должно хватить, давай еще чучуть нарежем, что б про запас. Я меньше всего это люблю делать, это ожидание и подготовка хуже самой порки.

Когда Анна подпрыгивала за очередной веткой ивы, ее воздушная юбочка в складочку подлетала, открывая Сашиному взору кружевные резинки чулков. Когда они закончили, Аня знала, что Саша уже изрядно заведен от ее прыжков за ветками и специально нагнулась за уже срезанными прутиками, не згибая коленок, медленно открывая Сашиному взору не только все чулочки, но и часть попки.

С: Классные трусики. Но плохо защищать будут.

А: Какая разнится, все равно их прейдется снять.

С: Но видь они нечего не защищают.

А: Это скорее дело принципа.

С: И когда мне к тебе приходить?

А: В часов шесть. Прутья должны пропитаться в рассоле.

С: Это что б больнее было?

А: Да, и для дезинфекции, иногда кожа лопается если розгу дернуть на себя, это называется порка с оттяжкой.

С: И часто тебя так, с оттяжкой?

А: С семи лет раз или два в неделю, а что?

С: Но ведь ты уже взрослая?

А: Да, но ведь тебе нравится моя попка?

С: Да, но причем туту это?

А: А при том, что порка полезна для девичьей попки, особенно с детства, конечно если пороть с умом. Ведь она стимулирует развитие ее чувственности кожи, упругости, даже влияет на развитие широких бедер у девушки-подростка, благодаря регулярному притоку крови к ягодицам, разбивает целюлит и т. д… Ну и конечно воспитывает девушку покорной и смеренной. Ты ведь рад, что твоя девушка девственница, или как вы парни выражаетесь целка-патриотка в свои 19?

С: Что целка да, а вот что патриотка не очень.

А: Ну вот, это тоже спасибо розге.

С: Знаешь, а я всегда мечтал увидеть как порят девушку, особенно мою любимую, да и еще с такой классной попкой как у тебя. А больше всего мне хочется выпороть тебя собственноручно!

А: Ну-ну милок, остынь. Это успеется. Вот если у нас с тобой дойдет дело до свадьбы то и выпорешь, а после и женщиной сделаешь.

С: Это как выпорешь, в смысле перед самой свадьбой?

А: Это у нас в семье традиционно, жених дает первую воспитательную порку своей невесте.

С: Ты сказала первую?

Да, а затем порет на протяжении всей совместной жизни, когда та провинится. Я не мазохитска и меня это особо не радует, что мою задницу будут драть даже после замужества, хотя я считаю это правильно и справедливо. Жена должна быть послушной девочкой и во всем слушаться мужа, а если что под прутик. Прутик должен быть тоненьким, но не слишком, тогда он не когда не навредит женской попке, а как я уже сказала на оборот полезен, если только в меру. В отличии от ремня, прыгалок, и прочих традиционных предметов воспитание, он не оставляет синяков, а боль гораздо сильнее чем от ремня, уж можешь поверить чем меня только не пороли, даже крапивой! Я сама попросила остановится на розге из ивы. Прутик ивы становится розгой лишь после того как его вымочат в рассоле часов 5. Кстати, не могу сказать, что это не заводит, что-то в этом есть и наверняка довольно сексуально рассматривать на следующий день свою исполосованную попку в зеркале, наказанную любимым. Ну ладно, до вечера, пока.

С: Счастливо!

И они разошлись.

Настал вечер.

Саша собирался к Анне. Он сильно хотел надеть черные брюки с белой рубашкой, но боялся что его не падающий кол, будет торчать из них при Анне, хотя она итак все увидеть.

Сашу на пороге встретила Анна. Она была одета как и сутра в клетчатую юбку с топикам и туфельками на высокой шпильке. Ее голос дрожал. На щеках были румянцы то ли от возбуждения то ли от стыда, хотя скорее всего от того и другого вместе.

А: Идем, все готово. — Сказала она дрожащим срывестым голосом и они вошли внутрь. Узким темным коридором, с слегка затхлым запахом, они вошли в гостиную. Она была светлая, не смотря на то что окна были уже предварительно зашторены. По среди большой комнаты уже стояла выдвинутая на середину деревянная лавка, на которой лежала не большая подушечка. Саша как любитель порки сразу понял ее назначение. Она подкладывалась под низ живота Анны, для того что б приподнять ее попку повыше. Саша бросил невольный взгляд на попку девушки и подумал, что это лишнее, так как она у нее и без того будет приподнята. В комнату вошел дед.

Д: Ну голубчики готовы? — в ответ тишина. Саша посмотрел на Анну. Та будто бы была готова провалится сквозь пол и при этом всем больше всего хотела быть именно тут и сейчас.

Д: Анна, почему до сих пор не принесла розги, анну марш! — Аня вышла из комнаты и вернулась тут же с корытом в руках, в котором мокли длильные ивовые прутья.

Д: Вот и хорошо! Ну, кто будет первым, прошу. — И дед указал рукой на скамейку. Анна уже взялась за подол юбочки и думала направится к лавке, как Саша ее опередил. Щелкнув ремнем на черных брюках, он его расстегнул и потащил молнию ширинки в низ. Трудно описать тот взгляд которым Аня буквально съедала каждое движение Саши. У нее задрожали коленки и по телу прошла томная дрожь. Сашины брюки упали перед лавкой. Из трусов выпирал огромный орган. Он и их спустил. Аня впервые в жизни видела парня голого, да еще и возбужденного.

Д: А тебя заводит то что она тебя видит. — Про хихикал дед, с ехидной улыбкой.

Саша посмотрел на Анну. Она стояла не подвижно с слегка приоткрытым ротиком, ее пухленькие бантиковидные губки были влажными, щеки пунцовыми, она тяжело дышала, от чего ее ямочка на шейке билась как у птички загнанной в угол. Встретившись с Сашей взглядом, она тут же опустила глаза, похлопывая своими длильными слегка загнутыми ресничками, смутившись еще больше прежнего. Она стояла перед ним словно ковыряя носочком туфельки пол согнувши ножку в коленке, сведя руки спереди в замочек и похотливо улыбаясь посмотрела на него из-под черной пряди волос свисавшей челки. Саша лег на лавку. Дед выбрал прут. Посвистел им в воздухе проверяя на гибкость. Сашины ягодицы напряглись и рослабились в такт этому свисту. Аня улыбнулась и подумала: «Точно как у меня в таких случаях». Затем она затаила дыхание, словно это не Сашу будут пороть, а ее.

Д: Ну что готов? — Спросил дед, взглянувши на Анну, котороя наблюдала происходящие во все глаза, словно боясь пропустить малейшею мелочь. Саша лишь кивнул головой в ответ. Дед еще несколько раз проверил прутик в воздухе на гибкость, и начал пороть. Первых пять ударов Саша выдержал молча, лишь свист прута розсекавшего воздух комнаты нарушал тишину и скрип лавочки от легкого вздрагивание Саши всем телом, при каждом новом ударе, оставляющим розовую полосу на белой попке, которая быстро краснела. Анна стоя рядом, при каждом ударе по Сашеной попке, слегка жмурилась незаметно вздрагивая сжимая и раслобляя ягодицы, словно второй не видимый прутик полосует и ее попку вместе с Сашиной. Затем Сашка начел издавать легкие стоны. После двадцатого удара он уже не контролировал себя и громко вскрикивал после каждого удара. Его попка была все иссечена красными полосами, и каждый новый удар был как прикосновение раскольонного железа. Внезапно для него самого все закончилось, когда казалось что конца не будет вообще. Он встал и с трудом натянул трусы с брюками. Развернулся застегивая ремень и взглянул на Аньку. Еще не когда до этого она не казалась ему более прекрасней чем сейчас. Именно такая: смущенная с растрепанными волосами, с похотливым взглядом, ее глаза просто искрились от желание и возбуждение. Но была ее очередь и она была явно смущена и ей было стыдно, что сейчас придется заголятся перед любимым парнем, но как не странно именно это ее так возбуждало, что ее пробирала дрожь, и она поняла, что кончит еще задолго до конца порки, так как так сильно ей еще не хотелось не когда ранее. Она и раньше кончала под розгой, но всегда считала это каким то пороком и старалась об этом не думать. Но это происходило редко и под конец особенно суровой порки. После подобных случаев подушечка на которой она лежала была вся мокрая и дед стыдя ее добавлял десяток горячих. Меньше всего она хотела что б это случилось сегодня, но поняла, что это неизбежно, уж слишком сильно она была возбуждена. Ее соски настолько набухли, что топик уже вовсе не скрывал девичьих прелестей, а лишь предавал сексуальности. Трусики, так те вообще хоть выкручивай. Именно в этот момент Аня поняла, что хочет быть высечена перед своим парнем, это действует сильнее секса, это не передать словами. Ей не было так сильно сладко, когда она наблюдала порку Саши, как сейчас, осознавая то, что должно произойти. Именно в этот момент она поняла, что для девушки естественное желание быть выпоротой своим любимым, ощущать стыд и боль одновременно, которые отдаются внизу живота чувством сильнее всякого множественного оргазма, который она неоднократно испытывала лаская себя в одинокой постели. Она наконец поняла, что нету не «нормальных», не «мазахисток», просто это естественное желание для каждой девушки. Просто не каждая этот дар успела в себе открыть. Даже природа и та позаботилась о том, что б женская попка лучше всего подходила для порки по своему строению и сексуальности, без которой нельзя открыть ее полной красоты. До нее дошло, что девушка создана для послушания, а мужик для ее воспитание. Все это промелькнуло в ее голове за считанные секунды. После этого, холодный пот отошел от ее лба и она лукаво улыбнулась взглянув на Сашину гримасу, затем не спеша, сексуальной походкой покачивая бедрами, как модель на подиуме, направилась к лавке, не дожидаясь дедавого приглашения. Аня подошла к лавке и взялась за подол своей коротенькой юбочки. Саше казалось что его сердце вот-вот остановилось, а в груди что-то волнительно-сладко за щекотало. Он почувствовал как его брюки просто трещат от давления его члена изнутри.

Д: Погоди Анна! Нечего своим задом перед парнями светить. Этот молодой человек доказал что любит тебя, а теперь я считаю что ему стоит пожалеть твою девичью стыдливость, и подождать за дверью.

Саша обломано развернулся и не довольно поплел к двери в коридор с мыслями, что если не увидит то хотя бы услышит как будет петь это милое создание под розгой. Но тут его остановила Аня.

А: Саша постой. — С этими словами она развернулась к нему всем телом, сделав поворот таким быстрым, что ее юбка слегка взлетела в воздух, показав ее деду пикантность белья, которое одела девушка ради такого случая. Дед понял все без слов, так что Аня могла и не продолжать. Аня же в свою очередь заметила, как сильно оттопырились Сашины брюки, и лишь кокетливо улыбнулась ему, поправляя волосики со своих румянцев на щеках.

А: Это не справедливо с твоей стороны! Я ведь видела Сашину порку, почему он не может посмотреть как будут сечь меня?! — Бросила Анна раздраженным голосом деду.

Д: Перебьется, нечего до свадьбы на твои прелести заглядываться, если любит по настоящему то еще успеет, так что и надоест.

С этими словами Саша не согласился, так как не мог понять как такое тело может надоесть, но решил промолчать.

А: Да я согласна, но ты знаешь что мне будет ужасно стыдно при его присутствии во время порки, а ты сам говорил, что стыд это неотьемлимая часть наказания!

Д: Да это так, но ведь дело не в этом, правда! Посмотри на себя, ты ведь уже вся дрожишь от возбуждения. Скажи просто, что хочешь похвастаться своею сексуальною фигуркою, да еще и в такой пикантной ситуации, когда твою юную девичью попку секут розгой.

С: Да это так, и что! Да я хочу что б ты меня высек перед ним, да меня это возбуждает, и я от одной мысли об этом уже вся мокрая еще со вчерашнего вечера.

Д: Заткнитесь, сучка, что ты себе позволяешь!

А: А что, деду, ты меня сечешь в 19 лет, да еще и в присутствии моего парня, не важно в комнате он или все слушает под дверью, и хочешь что б я не кончила под розгой от возбуждения?! Извини но я не фригидная!

Д: Ну что ж раз так, то будь по твоему, пускай смотрит! Но учти, пороть я буду с оттяжкой, и попробуй тока хоть раз прикрыться руками или вильнуть задом! Начну пороть заново, с первого удара, поняла?! Ты меня знаешь! — Ворчливо пробурчал недовольным голосом дед.

А: Да, и еще одно, пусть меня высечет Саша, раз он уже остался. Не волнуйся он знает как пороть и что такое порка с оттяжкой я ему лично поведала на кануне. Ему осталось лишь опробовать свои теоретические знания на практике.

Д: Ну ты малая вовсе оборзела, наверное барзометр вовсе со строя вышел! Ну да ладно, коль уж остался пускай и сечет. Только при одном условии, что раз он не опытен, то ты получишь на десяток прутьев больше назначенного, согласна?

А: Хорошо… — Тихо выдохнув, сказала еле слышно Аня, понимая что это будет не легко.

Саша стоял не просто в шоке, а даже более того. Если на Земле и есть состояние нирваны то он был именно там. Наконец сбылись все его самые сокровенные мечты.

Аня снова развернулась к лавке, и стала на нее на коленки, даже не сняв туфелек на шпильке. Дед понимал то что происходит и решил не делать замечание насчет этого. Затем плавно, не торопясь, Анна потянула за подол юбочки в верх. Ее длильные стройные ножки обнажались сантиметр за сантиметром. Обычно когда она так медлит то получает выговор с дополнительными розгами от деда, но тут он решил дать ей свободу действия и не торопил, а лишь с интересом наблюдал на реакцию Сашки. Вскоре подол юбочки начал открывать кружевные резинки чулков, зачем последовали краюшки попачки, выступавшие выпуклыми полумесяцами из- под краюшка уже почти задранной юбки. Не подымая ее до самого верха, Аня потащила вниз за тоненькие полоски ткани шелковых стрингов, которые обтягивали ее бедра. Она медленно спустила их до коленок. В этот момент ее юбка была полузадрана, открывая лишь часть попки и блестящих от выделений взбухших половых губок, которые буквально съедал голодным взглядом Сашка. Затем Аня легла низом живота на подушечку, после чего высоко, до самой талии, задрала подол юбки, так что даже были видны ее две сексуальные ямочки чуть ниже поясницы над попачкой, и тихо жалобно вздохнула. Аня вытянулась стрункой на лавке, протянув руки в перед, сжимая в ладошках края лавочки она прогнулась в спине, словно приподымая попку над подушкой. Ее аппетитная попка оказалась самым высоким местом. Саше не мог налюбоваться этой картиной, ее изящными и круглыми формами тела. Оно было просто совершенно. Дед подошел к Саше.

Д: Ну, видишь как она перед тобой выстелилась! Всыпь этой похотливой сучке так что б неделю сесть не смогла. — Процедил злобно дед сквозь зубы.

Саша подошел к корытцу с розгами и выбрал самый длильный тоненький и на его взгляд хлесткий прутик. Анна следила за ним взглядом, стараясь этого не выдать, поворачивая лишь зрачки карих глазок выглядывая из-под рассыпанных волос, оставаясь при этом лежать на лавке не подвижно. Затем не проверяя его на гибкость, подойдя к лавке, без предупреждения Саша стегнул им Аньку по торчащей попке, дернув им на себя. Девушка вздрогнула всем телом не издав не звука. Лишь свист розги и алая полоска, которая быстро краснела, на девичьей попке перечертив ее четко на самой выпуклой точке обе половинки, говорили о первом ударе. Через пару секунд, когда Саша полюбовался на деяния рук своих, он стегнул Анну еще, затем еще и еще… Саша порол девчонку не торопясь, со вкусом и оттяжкой. После каждого очередного удара Анька вздрагивала всем телом, но продолжала молчать как партизанка вцепившись в лавку и прикусывая губы до крови. Саша как художник укладывал параллельные полосы на беззащитную, уже изрядно исхлестанную попку девушки. Иногда удары не выходили параллельными и перекрещивали предыдущие. В эти моменты Саша видел как особенно сильно вздрагивает тело девушки, а руки судорожно сжимали края лавки, и начал умышленно ложить розгу поперек предыдущих ударов, стараясь при этом что б она максимально много перечеркнула уже вспухших красных рубцов на попке девушки, которая так смиренно и покорно отдалась в его распоряжение. Лишь на двадцатом ударе Анна прогнулась в спинке, сильно дернулась прикусив нижнею губку и томно резко выдохнула. Это была лишь половина порки. На ее попке полосы от прутьев словно сеткой покрывали всю ею поверхность, так что уже стараться попасть специально по поротому месту накрест не было смысла. Саша деловито опустил розгу, и забыв о присутствии деда, погладил исхлестанную поверхность Аниной попки, отчего та вся просто вздрогнула словно от удара тока, задрожала всем телом, и податливо прогнулась в спинке подавая свою исхлестанную попачку на встречу его руки, незаметно разводя ножки в стороны, словно приглашая его пальцы внутрь мокрого пульсирующего девственного влагалища. Ее дыхание участилось и стало прерывистым. В момент самого прикосновения она чуть слышно простонала толи от боли толи от возбуждения. Дед глядя на это недовольно похмыкал в зажатый кулак, от чего Сашина рука тут же отдернулась назад, а Аня томно вздохнула. Саша обошел лавку с другой стороны и продолжил порку. Анна уже громко стонала при каждом новом ударе, выгибаясь всем телом, подбрасывая попку слегка вверх за прутиком. Она уже вся кипела от желания, и активно терлась лобком об подушку, которая уже и без того была вся мокрая, особенно после того как Анину попку погладил Сашка. Ее ерзанья вскоре стали настолько откровенны, что были замечены как дедом так и Сашкой. На двадцать девятом ударе она начала тихонько повизгивать при каждом последующем ударе. После 39 удара, Аня еле заметно раздвинула ножки в стороны и лукаво взглянула на Сашку слегка повернув голову на бок. В ее взгляде читался стыд, желания и мольба сделать то что она хочет. Саша все понял без слов и последний удар нанес так что кончик прутика хлестнул по мокрой промежности, влага которой только усилило боль прикосновения кончика розги к столь нежному и сокровенному месту девушки. В это момент Анна громко вскрикнула затрясясь в судорожном оргазме и слетев с лавки упала не подвижно на пол на бок, поджав свои длильные ножки в коленках под себя, обхватив их руками. Ее исхлестанная попка была прелестна в этой позе словно спелый персик. Через мгновение ее сотрясли еще несколько беззвучных судорог оргазма, после которых она осталась лежать неподвижно с закрытыми глазами и приоткрытым ротиком жадно ловившем воздух. Дед молча вышел из комнаты, дав понять что б Саша о ней сам позаботился. Саша же подойдя к Анне, поднял ее обессилившее тело на руки и понес в сторону дивана у окна. Положив ее не живот он пошел за тряпкой которую вмокнул в рассол из-под прутьев и слегка выжал после этого, и заботливо начал обтирать пораженные места попки девушки, холодной жгучей материей. Аня же громко стонала от боли вперемежку с жутким возбуждением. В эту ночь она стала женщиной, получившей первую порку от своего любимого и потерявшая девственность за один день…

Лирик

Порка от сестры

Мне было тогда 15лет, а сестре 18, родители уехали отдыхать по путёвке, а меня с сестрой оставили дома и поручили ей следить за моей учёбой и моим поведением.

Когда родители уехали сестра сказала мне, что я должен буду пока не будет родителей беспрекословно слушаться её и ежедневно показывать дневник, а за непослушание и двойки она будет меня пороть(меня как и её родители регулярно пороли, но её не порят уже больше года, а мне всё ещё продолжают пороть, правда ни меня. ни её не пороли в присутствии друг друга) я конечно возмутился и сказал, что у неё ничего не получится, так как она со мной не справится. Она спокойно ответила что когда заслужу порку, тогда и посмотрим, а если что, то когда приедут родители она всё расскажет отцу и уж он выпорет меня как следует. На следующий день я по русскому и математике получил сразу две двойки, придя домой сестра попросила показать ей дневник, и я с усмешкой подал ей дневник,(мне было интересно, что она будет делать) она увидев двойки сказала, что нотации читать мне не будет, а как и обещала выпорет меня, на что я ответил с издёвкой, что у неё не чего не получится и хлопнув дверью убежал гулять. Когда я пришёл домой, то увидел, что к сестре пришли шестеро подружек, они сидели в комнате и заметив меня они поздоровались со мной и сказали чтоб я проходил к ним, как только я зашёл в комнату они схватили меня заломив мне руки, так что я не смог пошевелится. Сестра сказала мне, что раз она сама не сможет со мной справится, то позвала на помощь подружек и сейчас они все будут меня пороть по очереди, с этими словами она стала снимать с меня одежду. Девчонки раздели меня полностью, перегнули через спинку стула, привязав за руки и ноги к ножкам стула. В такой постыдной позе я абсолютно голый с выпяченной попой и разведёнными ногами стоял перед ними. Взяв из шкафа ремень сестра сказала, что раз я не послушался её и не дал ей самой себя выпорть, то теперь я получу во много раз больше и эту порку запомню на всю жизнь, с этими словами она она с силой опустила ремень на мою попу, от неё я получил 30ударов ремнём и каждая из её подружек тоже всыпали мне по 30раз, так как сестра с подружками пороли меня со всей силой и без жалости, то попа моя вся горела после такой порки я орал и плакал во всё горло. Ну что? Спросила она, хватило у нас сил выпороть тебя? Так тебя наверное и отец ещё не порол? Но для тебя наказание ещё не закончилось, сказала она и тут я увидел как в комнату вошла одна из подружек с охапкой ивовых прутьев. А сейчас мы тебя ещё и розгами выпорем сказала сестра. Я был в ужасе, до этого меня только один раз отец порол розгами, тогда он всыпал мне раз 20 и было жутко больно, рубцы на попе после той порки долго не сходили. И тут мои мысли прервал свист розги и жгучая боль на попе, как и в первый раз первой начала порку сестра, во время она говорила подружкам, чтоб они так же как и она пороли меня со всей силой и не забывали по чаще менять розги, девчонки с большим желанием выполнили указания сестры, каждая из них. Как и ремнём так и розгами мне досталось по 30 ударов от каждой. После такой жуткой порки сестра отвязала меня и разрешила встать, девчонки расселись на диване и стульях, а мне абсолютно голому сестра приказала встать перед ними по стойки «смирно», что я, боясь ещё одной порки, сразу же выполнил. Сестра спросила меня согласен ли я теперь до приезда родителей беспрекословно слушаться её и выполнять все её приказания? Я ответил согласием.

После уроков

Перевод с английского Вовчика

«Мисс Ньеучик! — выпалил я, — Я делаю вам серьёзное замечание, вы меня поняли?… Я жду вас сразу после уроков.»

Красная от стыда старшеклассница поморщилась и повернулась на стуле лицом в обратную сторону. Другие ученики тихонько зажужжали — как всегда, когда знали, что кому-то после школы придётся возобновить знакомство с моей розгой. Нэнси поёрзала в явном трауре местом, отчётливо осведомлённом о будущей боли. Я ничего не сказал, угрозы не повторил — и спокойно продолжал мой урок.

Когда прозвонил звонок, Нэнси встала из-за своего стола — медленно, пока прочие ученики выходили. Наблюдение за ней повергло в дрожь моё сердце. Я был захвачен этим зрелищем. Её кожа была великолепной, чистой, как горное озеро. Сине-зелёные глаза излучали энергию и страсть. Вид пухлых грудей мучил меня, выпирая из-под такой консервативной школьной блузы. Мои руки, желавшие поскорее проскользнуть под её платья на эти прелестные бугорки. Я вспоминал прошлый раз, который не забыл. Я не мог забыть изгиба её бедра, взмаха её ягодиц при наказании.

О, это была лисичка, ангел, богиня-подросток! Я любил её мощной страстью, глубоко неучительским чувством. Я едва мог дождаться, пока уроки не закончатся.

День был невыносимо длинным, но наконец три часа прошло. Последний звонок прозвонил — и за десять минут школа опустела, стихла. Я услышал мягкий стук в мою дверь.

«Войдите», — сказал я.

Нэнси Ньеучик вошла. Она была одета, как перед тем: светлая синяя блузка и обтягивающая джинсовая юбка. Она выглядела великолепно. Мои глаза широко раскрылись, когда она заперла изнутри дверь и затем медленно пошла на меня…

«Вы хотели увидеть меня, мистер Бенсен?»

«О, да!» — я едва не плакал от счастья. Наш поцелуй был сладким и всеобъемлющим, он продолжался очень долго. Мы были оба чуть не задохнулись от него.

«Я чуть не упустил тебя», — признался я Нэнси.

«Я умирала от страха, верите? На всех этих уроках…»

«Я тебя понимаю. На других уроках ты, говорят, чаще получаешь плохие оценки, а на моих… Я так долго хотел поиметь тебя, а ты так долго меня игнорировала…»

«В следующей четверти буду провиняться у вас почаще, я обещаю, — засмеялась Нэнси. — Я и вправду могу быть очень непослушной».

Я тоже рассмеялся и поцеловал её снова; на этот раз мои руки потянулись к ней, лаская блузу снаружи. Она не надела накакого бюстгальтера, маленькая негодяйка, так что соски, как ниппели, были твёрже скалы. Я ущипнул их в знак симпатии, и это сделало девочку-подростка красной, заставило застонать. Через минуту её грудь была полуобнаженной, я присосался к ней, а руками заскользил по её гладкой ноге. Я проскользнул до промежности и почувствовал влажность. Она была готова.

«Эй, ты же провинилась, — обрёл я дар речи. — Думаю, есть нечто, что мы должны сделать сначала…»

«O-о-о, — раздался недовольный стон Нэнси. — Пожалуйста, мистер Бенсен, проявите милосердие…»

«А ты хотела прийти и остаться нетронутой? Ты не подумала, что это может привлечь чьё-то внимание?»

После короткой паузы и затем длинного вздоха она согласилась: «Хорошо. Но пожалуйста, сделайте это не очень больно».

Я подошёл к шкафу и взял оттуда заготовленную розгу — толстый, хлёсткий прут берёзы. Он жалил, как дьявол, и двоечница Нэнси знала такой прут слишком хорошо.

Нэнси ждала около моего стола, задирая юбку. Я указал ей, чтобы она нагнулась. Приказание было исполнено, но было очевидно, что девчонка не слишком счастлива от этого.

Для наслаждения её нервозностью я немного погладил промежность в течение нескольких секунд прежде, чем начать её драть. Там всё было влажно и будило дрожь с благоговением.

Вжик! Острый первый укус розги был очень сильным. Нэнси завизжала и завиляла попой, как не может вилять человек. «Ooуууу! Пожалуйста… не так больно!»

«Я должен сечь тебя так, чтобы это было похоже на реальную порку, — сказал я самым прозаичным своим голосом. — Несомненно, твои подруги захотят увидеть следы у тебя на твоём заду».

«Это вы, чтобы я была погорячей! Я знаю, — со слезами на глазах сказала она, — Но мне же правда больно! Я хочу не так, а как-нибудь по — друго-о-ому…»

«Молчи и терпи!» Вжик! «Оооо-о-о-ох!» — Нэнси подпрыгнула с моего стола, дёрнула вниз юбку и заревела. Я быстро поймал её и целуя бегущие по щекам слёзы, зашептал в мягкое ушко, чтобы она потрогала свои трусики — она потрогала, улыбнулась и скоро застонала от удовольствия. Я снова положил её зад на мой стол.

«Положенное наказание я прерываю, — продолжал шептать я. — Сейчас мы погреемся по-другому…»

Прежде, чем она смогла протестовать, я сдёрнул с неё трусики и положил тело девчонки, перекинув через моё колено. Голый зад завилял передо мной, и я звонко шлёпнул его. Она вскрикнула, но потом тихо захихикала от этого сюрприза. Я пошлёпывал всё сильнее, постепенно поднимая её. Тело Нэнси дрожало и тряслось, почти танцевало на моём колене — так она извивалась под моими ладонями.

«Теперь придётся потерпеть ещё, мисс Ньеучек, — прорычал я самым твердым голосом, на всякий случай, чтобы было слышно за дверью. — Вы же знаете, что заслужили это…»

«О-ооо-ох!» — застонала она, виляя бедрами, хотя я уже не трогал её. Она приняла игру. — «Пожалуйста, остановитесь!»

Вместо ответа я снова её шлепнул, стараясь, чтобы получилось громко. Моя рука «смазала», а покручивание ягодиц, ставших розовыми и очень тёплыми, сводило с ума. Кожа была мягкой, задик — круглым. Я мог бы шлёпать её целую ночь, но ладонь уже заболела. Между тем моим ногам было не очень приятно — штаны сопротивлялись желанию. Я остановил экзекуцию, поднял Нэнси на ноги. Она мягко приникла ко мне на секунду, а потом запустила руку между своими ногами.

Трусики Нэнси спустились к щиколоткам, так что она просто перешагнула их. Я сделал вид, что опять хочу согнуть её и протянул руку к розге… В глазах истекающей желанием девчонки появился ужас. Вжик! Я свистнул розгой по воздуху, а она по инерции вскрикнула. Две пурпурных полоски уже украшали её ягодицы, и видно было, как ей не хочется получать прутом ещё.

В этот день я чувствовал себя жестоким и готовым на солидную порцию розги этой ученице, постоянно гуляющей где-то вместо того, чтобы учить уроки. Впрочем, я примерно догадывался, на что уходит у негодяйки время, отведённое на домашние задания — вот и сейчас она на моих глазах грациозно расстегнула юбку, оставшись в блузке. Нэнси снова потерла себя, выгнула спину дугой и сама двинула задом в сторону моей розги. Кремово — белые ягодицы были немного красными и накрест пересечёными красными следами. Я больше не мог терпеть, я сопереживал ей, совершенно забыв о положенных ей за двойку двенадцати ударах. Я расстегнул брюки. Стоя, я приник к выгнутой около стола горячей попке Нэнси и отбросил розгу на пол. Прошло совсем немного времени, как я снова пришёл в себя, удачно кончив. Она благодарно стонала, и я погладил её повлажневшие ягодицы.

Несколько секунд визга Нэнси, а также свой последующий оргазм я воспринял так, как будто не было подготовки к этому длиной в полдня. Впрочем, довольно скоро я захотел её снова, и Нэнси снова закрутила частью, к которой я прижался так, что невозможно было оторвать. Выпоротые ягодицы подмахивали и колыхались под моим весом и чувствовалось, что Нэнси захотела так, что всё готова сделать для меня…

Мы лежали, соприкасаясь нашими телами, восстанавливая дыхание. Нэнси была в полном беспорядке — волосы растрёпанные, обвитые вокруг шеи, грудь вылезла из-под задранной блузки и изящно болталась. Я надеялся, что я выгляжу всё же ближе к уставу школы, но не был тоже в этом уверен.

Наконец, Нэнси поднялась на ноги и начала одеваться. Я наблюдал за ней, не двигаясь. Когда она была готова, я медленно последовал за ней. Мы помогли друг другу принять презентабельный вид, ликвидировав все следы нашей небольшой деятельности. Затем Нэнси сделала шаг к двери, чтобы уйти.

«На следующей неделе?» — прошептал я. Она глотнула и поглядела на меня смущённо, но ответила:

«Когда моя задница заживёт. И не так больно в следующий раз, o’key, мистер учитель?»

«Я боюсь, что вы будете чаще повторять свои правонарушения, — усмехнулся я, — чем ваша задница будет заживать, мисс Ньеучек. Каждая следующая розга должна быть больнее, чем в последний раз. Вы же знаете школьные правила!»

Она кивнула, наклонив голову, чтобы поклониться на прощание. Когда её взгляд снова упал на меня, то улыбка была мягкой и интимной. «Это действительно не такая большая цена, чтобы заплатить за такой кайф, — сказала девчонка, глубоко и с удовольствием вздохнув. — Я никогда не чувствовала себя так здорово.» Её рука потёрла болезненный зад…

«До следующей недели», — попрощался я шёпотом, целуя её.

«До следующей недели», — ответила она, сияя глазами.

Она закрыла дверь за собой, а я устало рухнул за стол. Впереди была целая неделя без любимой, хотя и крайне неприлежной ученицы.

Потерянный клиент

Перевод с английского Вовчика

Пола твёрдо постучала в двери офиса мистера Деккера. Каждый, кто мог увидеть её в этот момент, ни за что никогда не догадался бы, что за уверенным лицом Полы скрывалось такое волнение, какого она никогда не испытывала. «Никогда нельзя показываться людям робкой, — твердила она себе, — я просто вспомню это, перетерплю, и всё».

Она не представляла себя в такой ситуации в течение по крайней мере пяти последних лет. Это было нечто такое, о чём она в общем-то думала, но никогда никому не поверяла своих мыслей. Тем более Пола не могла представить, что подобная вещь должна случиться с ней снова. Пола готовилась быть наказанной — и наказанной телесно. За уик-энд Пола имела много времени, чтобы вспомнить университетские годы и знакомство с мистером Платтом, директором колледжа для девушек имени святой Бернадетты. Последний был твердым авторитарным учителем, который верил в пользу телесных наказаний как средства прежде всего пристыдить ученицу-нарушительницу перед всем колледжем; директор никогда не применял другие методы наказания — всякие там, например, дополнительные уроки или задерживание подопечных в классах.

Пола выглядела зрелой девушкой ещё в школьные дни. Вместе с тем она была ещё очень непосредственна. Деловой мир учил её, что ей нужно набросить на себя вуаль твёрдости, чтобы успешно конкурировать в этом собачьем мире торговли компьютерного программного обеспечения. К своим 23 годам она преуспела, сочетая в себе естественное обаяние и приятную внешность с некоторой сталью в характере. На самом деле она часто чувствовала, что клиенты продолжают вести переговоры только потому, что нравится видеть её красоту — но не красоту девочки в баре, а такое выражение лица и такой изгиб упругого тела, с какими она выходила разве что из гимнастического зала.

Последняя пятница принесла очень много интересного. Клиент пригласил её в перерыве на ленч, где она имела глупость поддаться его обаянию — обычным искусственно скроенным улыбкам очередного командированного. Командированный предложил вместо обеда бокал вина, и она согласилась. Согласилась и на второй. Между тем директор занял своё рабочее место в то время того, когда ещё не все вернулись с ленча. Это было необычно: чаще всего дела имели тенденцию делаться им в пятницу особенно медленно — в связи с приближающимися выходными и от усталости результатами недели. Секретарша Деккера, Элайн, искренне не поняла, зачем Поле было нужно лично войти с этим покупателем к боссу. Девушка говорила себе, что хотела показать своё непревзойдённое мастерство: приехавшего за пакетом баз данных удалось «раскрутить» на полную катушку. На самом деле Пола просто не могла оторваться от этого приятного во всех отношениях мужчины. Она никак не ожидала этого нелепого падения, шума в голове, такой грубой отповеди начальника и удаления в свою комнату…

По прошествии трёх дней — входя в офис и снова вспоминая всё это — она не могла поверить, что была так небрежна. Небрежна, чтобы упустить самого ценного клиента из-за простейшей глупости, трехсот граммов вина, опьянения, падения. Пятничные нотации всё ещё очень свежо и громко звучали в её мыслях — она не переставала поражаться силе голоса мистера Деккера. Пола была потрясена, как быстро она сказала ему, что хочет быть наказанной именно поркой, хотя реальной альтернативой было просто согласиться на урезание жалования и потерю комиссии от этой продажи. Ей не так уж нужны были эти лишние деньги — она могла легко найти себе другую работу с той же зарплатой, но… Пола зашла в кабинет и почувствовала, как кровь приятно прилила к задней стороне её тела: произошло это после первого же взгляда на стол: там лежала хорошо знакомая ей по колледжу гибкая трость.

«Я надеюсь, вы хорошо подготовились для этого, Пола», — пробасил Деккер. Она ничего не сказала, только опустила голову и пристально смотрела на свои туфли. «Я рад, что вы сделали этот смелый выбор. Не буду делать секрета, что вы ещё совсем девчонка, так что мне очень хочется выдрать вас. Как вы знаете, вам предстоит получить шесть раз вот этой тростью по голому заду. Не хочу говорить больше относительно вашей неосторожности, так как знаю, что это больше не повторится. Теперь вы всегда будете соединять в уме вино с теми болью и стыдом, через которые придётся пройти».

Она начала дрожать, но чувствовала, что должна сконцентрироваться на словах Деккера, как это ни трудно сделать. Начальник продолжал: «Есть несколько правил, которые вам нужно помнить. Если вы их забудете — получите дополнительное наказание. Во-первых, вы будете держаться руками за край стола всё это время и производить минимум шума. Ни в коем случае не предпринимайте попыток отскочить от удара или вскочить после него. Во-вторых, вы будете считать удары после их получения. Наконец, вы простоите после наказания столько, сколько я вам скажу. Вы мне поняли?» — Пола кивнула — «Хорошо. Теперь давайте, оголяйтесь и становитесь к этому столу. У вас фигура красивая — не стесняйтесь». Пола медленно прошла в угол комнаты и расстегнула юбку. «Повернитесь ко мне!» — прогремел Деккер. «Да, сэр?», — повиновалась она вполне смиренно. «Юбку можно было бы и оставить! Главное — снять трусики…»

Все её огромное доверие к начальнику появилось с момента входа в кабинет. Незабываемые годы колледжа имели огромное значение — одного вида трости было достаточно, чтобы девушка оказалась полностью под его управлением. Кстати, Пола имела в этот день свой собственный небольшой секретик: плотные белые трусики, на которые теперь падал пристальный взгляд Деккера, были теми же самыми, которые она носила в последний раз, когда наказывалась в колледже. Правда, то последнее наказание было всего лишь слабым пошлёпыванием, но она старательно восстанавливала в памяти боль и жжение, которое потом сопровождало неудобство сидеть.

«Давайте, переходите к столу», — и Пола оказалась стоящей перед столом прежде, чем подумала об этом. — «Спустите ваши трусики до колен». — Она реагировала автоматически. Деккер остановился, чтобы получше рассмотреть белые ягодицы. Подчинённая несомненно была красивой, как он раньше этого не замечал?… «Поворачивайтесь». — Пола почувствовала холод настольного покрытия, соприкасающегося с её теплым телом. Она вытянула руки и ухватилась за противоположную сторону стола. Деккер держал трость в руках и несколько раз свистнул ей по воздуху, соблюдая паузы. Для Полы не была очень уж нов этот звук: она удивилась, как хорошо его запомнила с времени учёбы. Мистер Платт, директор, всегда делал перед поркой так же.

«Ну, помните правила, Пола». — Она сжалась. Деккер отступил на один шаг, поднял трость и мгновенно опустил её с приличной силой в самый центр распростертого на краю стола девичьего зада. Пола реагировала всплеском рук, судорожным сжатием и разжатием ягодиц, а через мгновение — вскриком. Начальник легонько ударил тростью по её локтю: «Я же говорил, не отпускайте стол. Мы начнем снова с первого удара.» — «Ох, нет, не надо, сэр!» — «Надо! Ваше наказание теперь расширяется лишним ударом».

Пола собралась и задержала дыхание. Она поняла, что мистер Деккер не собирается проявлять в отношении неё никакой гибкости, кроме гибкости трости. Несмотря на жгучую боль, она снова согнула спину над столом. Её ожидание показалось подобно целой минуте. Второй удар просвистел и обрушился чуть пониже первого. Ягодицы Полы снова не остались неподвижными, но руки вцепились в стол мёртвой хваткой. Мистер Платт в колледже часто велел обхватывать руками собственные коленки. Потом Пола обнаруживала на коленках синяки.

«Это уже хорошо. Я думаю, мы с вами… с тобой подружимся» — послышались после её визга слова начальника. Третий удар быстро последовал за ними, приласкал ягодицы ещё ниже, почти у самой складки, производя язвительные слёзы в глазах наказываемой. Следующее мгновение ожидания боли заглушило все её мысли. Четвертый удар пришёлся по самому верху её ног. Пола завопила так, словно её разрезали, но через секунду спохватилась и взмолилась при себя, чтобы Деккер не среагировал на слишком громкий крик лишним ударом. Он немедленно сделал это: «Не вопи… А то получишь ещё, маленькая выпивоха!» — но похоже, ему особенно приятно было слышать именно этот вопль. Последовало новое длинное ожидание. Пола не выдержала и внутренне как бы запросила быстрейшего продолжения. Она даже выпятила ягодицы, как бы подставляясь под трость, ища её. Но этот уже желанный удар был очень коварным: трость пересекла две уже вспыхнувших на ягодицах девушки красных полосы и легла наискосок. Боль была невероятной, хуже чем все те розги, которые она получила в школе. Шестой удар оказался сюрпризом: он последовал так быстро за пятым, что казалось, был менее свирепым. А может быть, она уже притерпелась. Пола вспомнила, как она решилась просить именно телесного наказания: она перечитала ещё раз визитную карточку клиента, из-за которого попала в эту ситуацию и подумала, что ей будет что рассказать ему при следующей встрече… Конечно, если он согласится… Конечно, если она вспомнит, куда засунула визитку…

В запасе у Деккера всё ещё было два «штрафных» удара. Финал пришёл после невыносимо томительного ожидания. Эти два удара были снова очень болезненными, «нарисовав» на попе Полы две диагонали. «О-о-о-о! Ну, кажется всё, — подумала она сквозь слёзы, — слава Богу, что не до крови, а так это всего лишь несколько дней неудобства!»

«Вы можете встать», — снова перешёл на «вы» начальник. Неподвижно лежавшая животом на столе Пола поднялась на ноги и повернулась, столкнувшись взглядом с Деккером. «Вытрите ваши глаза вот этим, — весело и даже как-то насмешливо сказал тот, передавая платок, — и можете протереть ваш задик, так как я его неплохо обработал». Благодарная Пола воспользовалась случаем, чтобы умерить боль в ягодицах и смахнуть слёзы с глаз. Несмотря на то, что юбка отсутствовала, а её трусики обвивали в данный момент щиколотки, она не спешила одеться. Мистер Деккер выглядел гораздо приятнее, чем все месяцы до этого.

«Ну что же… Должен поздравить вас с хорошим наказанием. Восемь ударов тростью — очень приличная трёпка. — Деккер опять расплылся в улыбке. — И тем не менее, так как вы обнаружили всё-таки отклонение от правил, которые я вам рассказал…»

У Полы появилось противное школьное чувство — ненависть к поучениям после порки. Разве обязательно нужно теперь мистеру Деккеру всё это говорить? Лучше бы сказал о клиенте. Впрочем, какой клиент… Он исчез из её мыслей ещё до того, как трость завершила свою работу. Теперь хотелось уйти подальше, забиться в туалетную комнату, встать на коленки и выплакаться, держа левую руку между ногами.

«…Но так как вы, дорогая моя девочка, не считали удары, как установлено в правилах, вы возвратитесь сюда два раза в течение двух следующих недель для повторения этого наказания… Довольны? Я вижу, вы на седьмом небе. Погодите, после второго наказания у вас исчезнут все ошибки, а после третьего так возрастёт производительность труда, что можно будет повышать вам жалованье… и приглашать в ресторан… А теперь одевайтесь и уходите, мне же тоже хочется, чёрт возьми, побыть одному!»

Пола не знала, смеяться ей или плакать.

Преступление и наказание

ВВЕДЕНИЕ

8 сентября 2009 года. Посёлок Монетный близ Екатеринбурга. В дачном домике на окраине посёлка проживает Анна Семёнова, женщина, на вид лет 40–45. Живёт она одна, так как детей не имеет, с мужем давно в разводе, а родители уже умерли.

Но сейчас, во время карантина в школе, с Анной живут две её племянницы — Оля и Таня, дочери сестры Анны — Натальи.

Давайте узнаем этих трёх девушек поподробнее:

Семёнова Анна Николаевна:

Дата рождения: 31 октября 1966 года

Физические данные: 163 см, 66 кг, размер груди II

Внешние данные: волосы русые, до плеч; недурна на лицо; упитана в меру

Вредные привычки: курит сигареты, временами выпивает.

Третьякова Ольга Дмитриевна: Дата рождения: 12 декабря 1992 года

(Продолжить)

Физические данные: 168 см, 52 кг, размер груди II

Внешние данные: блондинка, волосы до лопаток; очень симпатична; стройна

Вредные привычки: не имеет

Учёба: учится в 10 классе средней школы; крепкая хорошистка, но прогульщица

Третьякова Татьяна Дмитриевна:

Дата рождения: 3 августа 1995 года

Физические данные: 157 см, 48 кг, размер груди I

Внешние данные: очень длинные каштановые волосы, не особо симпатична, чуть полна

Вредные привычки: не имеет

Учёба: учится в 8 классе средней школы; учится плохо — на "2" и"3"

ГЛАВА I

ВОРОВСТВО

Итак, 8 сентября 2009 года. Приблизительно 15:30. На улице пасмурно, временами моросит дождь. Анна возится в теплице, девочки сидят на втором этаже дома. Таня сидит в аське, Оля лежит на кровати и смотрит в потолок.

В комнате довольно тихо. Внезапно Таня говорит с досадой:

— Блядь, прикинь, опять денег на балансе нет. Вроде первого сентября только сотню положила… Четыре рубля осталось.

— Нехрен столько в аське сидеть, — спокойно, не отрывая взгляд от потолка, ответила Оля. — Сама виновата.

— Бля, не пизди, и так тошно, тут ты ещё…

— Рот заеби, овца, я с тобой спокойно разговариваю!

Оля привстала.

— Ладно, прости… — вздохнув молвила Таня. — Просто заебос как бабки нужны.

— Блядь, да возьми у тётки, вон кошелёк лежит!

— Ты чё, дура что ли? В кошельке она сразу пропалит. Вот бы знать, где она остальные бабки хранит…

Оля призадумалась.

— Хм… Батя бабки в книге прячет. Мож тётя тоже.

— Может быть. Давай поищем!

— Тебе надо, ты и ищи! Тоже мне… Меня не впутывай!

— А ты не пропиздишь никому?

— Бля, нет конечно! Я не красная, тем более сегодня я тебя покрою — завтра ты меня!

— Ну ладно тогда… Я пошла искать!

— Удачи!

Оля снова легла на кровать. В лежачем положении она пробыла минут двадцать, а затем неожиданно резко встала, подошла к стеллажу с книгамии тоже приступила к поиску.

— Чё это ты, помочь решила?! — удивилась Таня.

— Нужна ты мне! — усмехнулась Оля. — Просто я в Бурге недавно магазинчик такой пиздатый присмотрела… Заебок! Там такой ремень здравый кожаный за косарь, джинсы путячие прикупить можно, и блузка шёлковая прикольная продаётся…

— Ну тогда давай! Вдвоём быстрее!

— Ага!

Девушки искали уже больше часа, но всё безрезультатно. Таня предложила закругляться, но Оля вдруг закричала:

— А! Танька, я нашла! Ого! Да тут… целое состояние!

— Ааа… В натуре! Заебос!!!

Оля принялась считать деньги, а Таня всё выглядывала из окна — не идёт ли тётка.

— Ну что? — спросила Оля. — Не видать?

— Да нет, в бане чё-то мутит, спины никак не разогнёт. Как у тебя?

— Щас, подожди, считаю…

— Жду… (после некоторой паузы) — О, вон в сортир пошла! Срать захотела наверное!

— Дак блядь неудивительно! Столько сожрала за обедом! Срать она до-о-о-лго будет!

— Досчитала?

— Да! Здесь 35 тысячных купюр, 11 пятисоток и ещё есть доллары.

— Нееее… Нахуя нам доллары? — удивилась Таня

— Действительно. Если сложить, то получится 40 тысяч 500рублей. Предлагаю не трогать пятисотки, а взять тысячные.

— Не, Ольк, позволь я возьму одну пятисотку, закину на телефон!

— Ну хорошо, забирай. А сколько тысяч берём?

— Да мне трёх хватит! — ответила Таня

Оля, отдав сестре деньги, сказала:

— Ну а я пока возьму семь. Или нет, семь много?

— Бля, да бери сколько надо!

— Ну ладно, возьму пока пять, потом ещё у мамки стяну.

Не успела Оля убрать деньги в карман как за спиной девушек раздался голос тётки:

— Та-а-а-ак! А чем это мы тут занимаемся? А? Девочки?

— Да, да, да, да так, ни-ни-ни-ч-ч-чем! — промямлила Оля очень испуганным голосом

Она убрала книгу за спину…

ГЛАВА II

РАЗБИРАТЕЛЬСТВО

— А что утебя за спиной, Ольга?

— Да так…

— Покажи! — грозно велела Анна

— Тётя Аня…

— Ну быстро!

Оля отдала тётке книгу.

— Та-ак! — усмехнувшись, сказала Анна. — И много взяли?

— Мы… — начала Оля

— Мы не успели взять, тётя Аня! — нашлась Таня

— Хм…Возможно. Но вы же хотели взять денежки, так ведь, девочки?

— Да, потупив головы, — ответили сёстры

— А это ваши денежки?

— Нет.

— Зачем вам деньги? Ольга, вот тебе лично?

— Мне…одежду купить хотела, — уже более хладнокровно ответила Оля

— А у матери с отцом не могла попросить?

— Не дадут…

— А добрая тётушка Аня, твою мать, прямо рокфеллер! — Анна злилась с каждой минутой всё сильнее и сильнее.

— Тётя Аня, простите, мы так больше не будем! — взмолилась Оля

— А ты помолчи, Татьяна! — отрезала Анна. — Хотя нет… Скажи мне, зачем тебе нужны были деньги?

— На телефон положить хотела…

— Ну на такое дело родители точно дали бы денег!

— Они мне неделю назад сотку давали…

— И где сотка?

— Кончилась

— Меньше надо по телефону разговаривать! — заметила Анна

— Она не разговаривает, у неё аська! — сказала Оля.

— Ольга, помолчи, сейчас не с тобой разговариваю!

— Простите, тётя Аня, — сказала Таня и густо покраснела.

Анна усмехнулась:

— Прощу! Обязательно прощу!

— Правда? — обрадовались Таня и Оля

— Правда! — ответила Анна. Вот жопы обеим выдеру и прощу!

Сёстры испуганно переглянулись.

— Что заткнулись-то? Страшно стало? Да-да, я не оговорилась, девочки, я надеру вам обеим задницы! Прямо сейчас! Но не бойтесь — сильно уж усердствовать не буду — вы ведь всё-таки извинились!

Оля более-менее сохраняла спокойствие, тогда как Таня уже чуть ли не ревела. А Анна сказала:

— Я сейчас иду в сарай, девочки. И не вздумайте удрать отсюда! Повторюсь: сильно драть я вас не намерена, но коли убежите — так уж знайте: три шкуры спущу с обеих!

Она ушла, а Оля сказала:

— Да, Танюх… Влипли мы с тобой, вообще пиздец!

— Что делать-то, Оль? Бежать не вариант!

— Мда… Не знаю как ты, а я буду терпеть! Похую вообще!

— Ну тогда… тогда я с тобой! — ответила Таня

— Она идёт?

— Нет, только в сарай вон зашла! Чё-то возится там.

— Может простит? А?

— Да врядли, — уныло сказала Таня

— С чего ты взяла?

— Просто она уже вышла из сарая…

— И что?

— Ремень несёт! Да… хуёво… пизда нам, сестрёнка!

— Да не говори!

Тут хлопнула входная дверь. Это Анна зашла в дом. Она мигом залетела на второй этаж.

— Ну что, девочки-припевочки! Вас хоть пороли когда-нибудь раньше?

— Меня нет, — отозвалась Таня

— И меня тоже, — сказала Оля

— Ну хорошо! Надо же когда-то начинать! Таня, ты первая! А ну живо раздевайся!

— Что-что? — удивилась Таня. — Это зачем ещё?!

— Смешно мне с тебя! Ты что ль думала, что я тебя прям по джинсам пороть буду?

— Ну… да!

— Мда, — усмехнулась Анна. — Давай снимай джинсы, спускай трусы до колен и ложись на кровать! А ну, живо! Жопой вверх ложись!

ГЛАВА III

ПОРКА ТАНИ

Таня, довольно нехотя, сняла джинсы и положила их на стул. Затем девушка спустила трусики до колен и легла на кровать.

Анна проверила карманы джинсов:

— Ах, значит ничего не брали! Ну-ну! Татьяна, отдохни пока, я переговорю с твоей сестрой!

Оля молча отдала Анне деньги из своего кармана.

— Ути какая понятливая! — воскликнула Анна. — Сядь пока на кровать и подожди своей участи!

— Хорошо.

Оля присела, а Анна объявила:

— Татьяна, я подумала и решила: ты должна получиь 20 ударов. Это конечно маловато для твоего проступка, но в качестве первой порки в жизни сойдёт.

Она взяла ремень, свернула его вдвое, а пока подравнивала его по всей длине, сказала:

— Татьяна, маечку подними выше, а то она полжопы закрывает у тебя!

Таня выполнила приказ, а Анна подошла к кровати сбоку, размахнулась и, что есть мочи, опустила ремень на попу племянницы.

Таня взвыла, а Анна снова отвела руку и со всей силы ударила. Женщина после каждого удара задерживала ремень на попе у Тани на 4–5 секунд.

После пятого удара в тех местах, где побывал ремень, стали появляться красные полосы. Следует отметить, что ремень у Анны был настоящий, солдатский, кожаный. Боли он доставлял немало, поэтому Таня с самого первого удара начала биться в истерике.

Время шло, заканчивалась и порка. Анна порола всё сильней и сильней, Таня уже просто захлёбывалась от слёз.

Последний раз опустив ремень на попу племянницы, Анна произнесла:

— Ну что ж, хороша, хороша! Теперь одевайся и марш на кровать! Отдохни пока! Оля, теперьты! Живо сюда!

ГЛАВА IV

ПОРКА ОЛИ

Анна продолжила:

— Ну, Ольга, ты вроде как старшая, поэтому к тебе и подход особый! Снимай кофту и футболку!

Как ни странно, Оля послушно подчинилась тётке. И сама ещё спросила:

— Тётя Аня, а лифон снимать? Ой, ну лифчик то есть?

— Безусловно! Конечно снимай!

Оля сняла лифчик и явила тётке и сестре свои сиськи. Но если Тане не впервой было видеть прелести сестры, то Анна раскрыла рот при виде груди племянницы:

— Ни хера себе! Вот это сиськи! Даже у меня меньше! Ну да сейчас не об этом: снимай джинсы и вообще всё, что там у тея есть!

Оля расстегнула ремень и сняла джинсы, затем спустила колготки и трусики и осталась стоять абсолютно голой.

— Да у тебя ещё и лобок волосатый! Мда… Выросла девочка! Теперь вот что: ремнём тебе не отделаться! Тут нужно… Во!

Анна нашла на полке старые детские прыгалки, срезала ручки с обеих сторон и сказала:

— Вот точто надо! Ольга, теперь подходи ко мне.

Оля подошла, а Анна зажала её голову своими коленями и, не удержавшись, всё же помяла попку Оли.

— Яка смачна жопа, Ольга! Ну-ка колись, откуда пукалка у тебя такая упругая и красивая? А?

— Дак в спортзал ведь хожу, тётя Аня! Вот так и получилось!

— Такую попу и уродовать-то жалко! Но делать нечего: ты провинилась — ты будешь наказана! Моё решение — 30 ударов прыгалками. Больше, чем Татьяне, потому чтоты старшая, да и денег ты больше украла. Это справедливо, не так ли, Ольга?

— Ну в принципе… Более чем, — ответила Оля

— Вот и прекрасно! — сказала Анна. Она обхватила прыгалки посильнее и хлестнула племянниц в первый раз.

— Ай! — воскликнула Оля. — Больно!

— А ты как думала?!

Теперь Анна порола уже очень быстро, так как от прыгалки доставляют неимоверную жгучую боль. Вся порка заняла не более полутора минут. Вся попа Оли была в красных, а порой и в бордовых, полосках шириной не более 5 мм. Но как раз такая порка доставляет гораздо больше боли, чем та же порка ремнём.

— Всё, молодец, Ольга! Можешь одеваться и садись на кровать рядом с сестрой.

Оля спешно вытерла слёзы, оделась и уселась рядом с Таней.

ГЛАВА V

ПОСЛЕ ЭТОГО…

Анна закурила, молча покурила минуты три, затем, сделав пару затягов, выкинула сигарету в окно и сказала:

— Ну-с, милые дамы, что делать будем?

Оля и Таня молчат.

— Ну что ж… Ольга, давай: ответь за себя и сестру: что вы сегодня усвоили, что может быть поняли и в дальнейшем намотаете на ус?

— Тётя Аня, простите нас, пожалуйста! Мы так больше не будем!

— Ну я же сказала: "Выдеру — прощу". Да простила я вас, дорогие мои, что ж с вас взять? Конечно, за ваш проступок следовало бы поставить обеих коленями на горох и крапиву засунуть в трусики, но всё-таки вы как бы осознали свою вину. А я ещё отцу вашему хотела доложить о случившемся!

— Не надо! — взмолилась Таня. — Тётя Аня, я вас умоляю!

— Ладно-ладно, — усмехнулась Анна. — Не буду! И всё же я решительно не понимаю, отчего вы не попросили деньги у меня? Думали, что я вам откажу? Да, возможно, было бы так, но сейчас-то я точно вам ничего не дам! А так хоть был шанс!

Она снова закурила и продолжила:

— А знаете ли вы, милые мои, что за воровство в стародавние времена отрубали руку? А? Не знаете? Вот так вот! Такое отношение было к чужой собственности, такие были нравы, порядки, устои! А вы, как говорил герой Миронова в "Берегись автомобиля", вы замахнулись на самое святое — на Конституцию! Ну конечно, современная молодёжь не знает ни одной статьи из Конституции. А ведь там ясно сказано, что каждый человек имеет право на личную собственность. Вы же сейчас хотели меня грубо говоря обокрасть! Хотя, ладно, предлагаю забыть об этом…

Она потушила сигарету, посмотрела на часы, потом в окно и добавила:

— Эх, уже шестой час! Ладно, господь с вами! Пойду работать. Не вздумайте ещё чего-нибудь натворить! Отдыхайте!

Анна ушла, и сёстры опять остались одни в доме.

— Ну как оно? — с улыбкой спросила Таня

— Ну чё как? Жопа болит, сука, сильно отхуярила!

— Мда, прилично… Смотри, она ремень оставила!

— Да и похуй! Ладно хоть бате не расскажет!

— Ага.

Тут Оля уставилась в одну точку.

— Что с тобой? — спросила Таня

— Да вон тётка сигареты оставила.

— Ну придёт и заберёт, хрен с ними со всеми!

— Неееет! Есть идея получше!

— Что ты задумала?

— Давай покурим!

— Ты чё, мы же не курим!

— Ну попробовать-то надо!

— А если тётка спалит?

— Не спалит! Она сама не замечает сколько курит! И поэтому нам предъявы не будет кидать! Не ссы, Танюха!

— Нет, Оль, я не буду! Мало ли…

— Ну не хочешь, не кури! — ответила Оля

Девушка взяла сигарету в рот, подожгла её зажигалкой и сделала первый затяг. Естесственно, она поначалу закашлялась, но потом вновь стала дышать спокойно.

— Ну как? — спросила Таня

— Да норм. Немного противный вкус, но сойдёт. Будешь?

— Нет, нет, Оль, давай без меня!

— Ну как хочешь!

— Ладно, пойду вниз, телевизор посмотрю!

— Ну давай! Я тут побуду.

Таня ушла…

… Вечер пролетел довольно спокойно. Таня смотрела телевизор, Анна хлопотала по хозяйству. Одна только Оля не знала, чем заняться. Сначала она посидела в аське, затем докурила до конца оставленную тёткой пачку сигарет (в общей сложности Оля выкурила 8 штук), затем разделась, поласкала себя пальчиком, а потом просто увалилась спать. Не было ещё и десяти часов. Таню Анна погнала спать около двенадцати, а сама еле-еле смогла уснуть только в четвёртом часу ночи

ПОЧТИ КОНЕЦ

На следующее утро Оля встала поздно — Анне пришлось будить племянницу в десять часов.

— Доброе утро, тётя Аня, — сказала Оля

— Доброе утро, красавица.

— А где Таня?

— Таня моется. Давай и ты тоже вставай и иди в душ.

Оля встала с кровати. Вчера вечером она моментально отрубилась после того как помастурбировала и поэтому была абсолютно голой. Анна удивилась:

— Ольга, ты всегда спишь голой?

— Ну да, бывает!

— Хотя оно и правильно, — ответила женщина и снова закурила. — Скоро с мужикми спать уже будешь, привыкай!

Пока Оля одевалась, Анна опять спросила:

— Кстати это ты вчера вечером курила?

— Ну… да, — Оля покраснела

— Отлично, — с иронией произнесла Анна.

— Я так понимаю, вы меня снова накажете?

— Да нет, — усмехнулась Анна. — Против курения я ничего не имею. Я ярая сторонница курения с самого детства. Кури на здоровье.

Вот уже и начало июня 2010 года. Хотите знать, что стало с героями дальше? Да в принципе, ничего особенного с девушками не произошло. Следует отметить лишь то, что Оля теперь курит. Правда, нечасто — пару раз в неделю может выкурить 2–3 сигареты. А Анна так и продолжает жить в своём загородном доме в Монетном…

Приложитесь в пределах

Перевод с английского Вовчика

Маргарет Симпсон пошла вниз по узкой дорожке.

Пошарив в своей сумке, она извлекла газету, которая привела ее сюда. В ней было напечатано небольшое объявление: «Дисциплинарные прутья, пригодные для всех детей. Продаются у TH Грэй, 20, Нью Роад, Тинсли».

После долгой, почти в час, поездки через весь город, она прибыла на Нью Роад. Но здесь не было видно ни одного магазина, это была тихая улица жилого района с небольшими домиками.

Маргарет была близка к тому, чтобы удалиться, но в конце концов решила все-таки пройти до конца улицы.

При достижении дома номер 20 она обнаружила, что он был переделан из жилого коттеджа в офисный. Здесь располагались, судя по табличкам, офис известного архитектора, офис какого-то страхового агента, а последняя табличка сообщала: «TH Грэй. Поставки». Это было все.

Маргарет нажала кнопку селектора.

— Алло? — спросил голос.

— Это то место, где… продают школьные прутья?

— Да, на самом деле, — отвечал голос, — пожалуйста, входите.

Бузз! Дверь открылась и Маргарет вошла в здание.

На двери «TH Грэй» висела медная пластина с наименованием. За дверью стоял владелец голоса. Он был довольно старым — около шестидесяти лет. Маргарет подумала, что с таким типом людей она где-то уже сталкивалась…

— Мистер Грэй?

— Да, это я.

— Моя фамилия Симпсон… — начала женщина и запнулась.

— Я понимаю вас, — мистер Грэй мягко прервал ее. — Если вы подождете секунду, подойдет моя жена. Я обычно имею дело с папочками, а она — с мамочками.

Как только он закончил говорить, появилась дама примерно того же возраста. Она шла из глубины магазина.

— Вы хотели бы купить постоянный прут? Идите со мной, пожалуйста.

Дама провела Маргарет через дверь и по нескольким ступенькам ввела во вторую комнату. Она была увешана полками, каждая из которых в свою очередь содержала тонкие, длинные прямоугольные ящики. Стол и пара стульев были единственной мебелью в комнате.

— Итак, дорогая, вам для мальчика или для девочки?

— Для моей дочери, Лоры.

— Хорошо. Насколько взрослая ваша Лора?

— Ей одиннадцать лет.

— Хорошо. Вы ее уже порете в данное время?

— Просто шлепаю рукой, — заторопилась оправдаться Маргарет. — Я ее кладу через колено и шлепаю, но… но в этом возрасте ей нужна более хорошая дисциплина, правда?

— Да, — промолвила миссис Грэй. — Хорошо. Я думаю, вам подойдет модель «прут идеальный». Вы собираетесь использовать его сами?

— Да.

— Это хорошо. Я всегда считала, что девочек должна пороть мама. Они обычно смущены, когда их порет папа. В общем, приведите ее куда-нибудь в хорошее место, где вы останетесь вдвоем, в ее или вашу спальню… Теперь позвольте мне прикинуть… одиннадцать лет, хмммм… Я думаю, тип прута для младших школьников будет самым подходящим для вашей Лоры.

Миссис Грэй перешла к полкам и после некоторого поиска сняла один из зеленых ящиков. Когда она открыла его на столе, внутри оказалась синяя ткань, в которую и был завернут прут. Женщина взяла его в руки и предложила посмотреть Маргарет.

Та была удивлена, насколько невзрачным был прут. Это была чрезвычайно светлая, в три фута длиной, тонкая желтая полоска с традиционным сгибом на конце. Маргарет засомневалась, что этим можно по-настоящему наказать.

— И сколько один такой? — спросила она.

— Десять фунтов, — ответила пожилая дама.

— Десять фунтов? — голос Маргарет звучал недоверчиво. — Да я могла бы купить целый мешок таких прутьев в каком-нибудь саду!

Миссис Трэй оставалась безмятежной.

— Видите ли, моя дорогая, — терпеливо объяснила она, — те прутья будут не такими. Они будут жесткими, негнущимися, ими можно разорвать зад вашей дочери на ремни. А вот этот прут, — она снова взяла свой товар, — из ротанга. Он очень больно жалит, но это и все. Смотрите, как он гибок, — она взяла руками за концы прута и согнула его почти вдвое.

Маргарет опомнилась. Она не хотела нанести ущерба попе своей Лоры. Боль и временное жжение — вот и все, чего она хотела добиться.

— И все же… Это только для младших школьников, — возразила она. — Моя дочь достаточно взрослая… Может быть, что-то потяжелее?

Миссис Грэй энергично потрясла головой.

— Нет, дорогая. Я никогда не рекомендую толстые прутья даже для очень непокорных подростков. Толстые прутья нужны только для наказания взрослых, если они в этом нуждаются…

Маргарет сжалась.

— Не беспокойтесь, — продолжала хозяйка, — он не сломается. И он действительно бьет очень больно. Это самая подходящая вещь для мам, чтобы дочери их слушались. Может быть, вам нужна небольшая демонстрация?:

— Извините…

— Я обычно предлагаю мамочкам, чтобы они сами, прежде чем взяли прут домой, попробовали его. Тогда они хорошо понимают, какая это жесткая принадлежность, которую можно использовать правильно, а можно — совершенно неправильно.

Маргарет была не готова, но внезапно ей подумалось, что это действительно честно — чтобы знать, что почувствует Лора, она должна пройти через это сама. Маргарет почувствовала, что глубоко краснеет. Дама обратила внимание ее затруднение.

— Идите сюда, дорогая, не стесняйтесь. Все мы имели наши зады выпоротыми, правда? Снимите плащ и наклонитесь через спинку одного из тех стульев… Как хорошая девушка.

Ее голос был таким успокаивающим, что Маргарет, едва поняв, что происходит, подчинилась. Она почувствовала, как миссис Грэй задирает ее юбку и как морщинистые руки берутся за пояс ее трусиков.

— О, нет! Я не шлепаю Лору по голому заду.

— Дорогая! Надо непременно начинать делать это! Важно, когда вы порете девочку, видеть штрихи на ее ягодицах. Иначе можно переборщить.

И она сдернула белые трусики Маргарет вплоть до бедер.

— Вы получали прутом в школе?

Маргарет кивнула, и казалось, годы прокрутились обратно, как в кино. Вдруг она увидела себя в возрасте дочери, слушающей бой черных часов на стене кабинета директрисы миссис Эванс. Она вспомнила ужасное чувство в области желудка, возникающее, когда директриса вытаскивала раздвоенный ремень из шкафа. Она вспомнила стыд той ситуации, что ее имя записано в книге наказаний…

— Как ваше имя, дорогая? — спросила миссис Грэй.

— Маргарет.

— Хорошо, Маргарет, я собираюсь дать вам четыре удара прутом. Это среднее количество для среднего нарушения небольшой девочки. Первые удары я буду наносить по заду, а последний — несколько ниже попы, по верхам ваших бедер. Запоминаете?

— Да.

Безо всякого предупреждения Маргарет услышала «с-с-с» прута. В следующий момент боль хлестнула через центр ее ягодиц. Она взвизгнула и обнаружила слезы на лице. Они горячо сочились из глаз.

Миссис Грэй была спокойна.

— Я обычно говорю всем мамам, чтобы они подождали пять-десять секунд между ударами. Это путь продлить наказание, чтобы ребенок имел время подумать о проступке.

«С-с-с». Другой удар.

— Аааааа!

— Что ж, вы имеете привлекательный зад, моя дорогая. — послышался сзади голос миссис Грэй. — Я всегда считала, что девочек легче сечь, чем мальчиков. Они лучше наполнены в этом месте… Мальчики — кожа и кости, да и попасть можно не туда…

«С-с-с». Удар!

Маргарет захныкала, подобно побитому щенку. Она больше не сомневалась в способности этого прута достойно покарать ее дочь. Ожидание, ожидание удара — вот что было ужасным.

«С-с-с». Удар! Удар на очень низком уровне. Рубец вздулся на самом верху женских бедер.

— Вставайте. Надевайте ваши трусики, Маргарет.

Женщина подчинилась, морщась при соприкосновениях ткани трусов с рубцами на ягодицах.

Миссис Грэй предложила ей кусок ткани — вытереть глаза.

— Ну как, больно?

— Конечно, больно, — обиженно протянула Маргарет.

— Вот и хорошо. Я гарантирую, ваша Лора не будет больше непослушной девушкой. Она должна быть наказана сегодня вечером?

— Да.

— Хорошо, выпорите ее легко. Сделайте просто три штриха, но предупредите, что следующий раз она получит шесть раз.

Миссис Грэй положила прут обратно в ящик и начала завертывать его.

— Кстати, — сказала она, не оборачиваясь, — лучше возьмите два прута, моя дорогая. Девочка может испортить или похитить один, а пороть чем-то надо… Вам завернуть два?

— Давайте.

Маргарет уже нащупывала кошелек.

* * *

Лора переместилась. Ей было неудобно. Она сидела в пижаме на крае кровати, все еще прикладывая к глазам платок. Наказание было быстрым и искусно выполненным. Раньше наказание означало тепло материнских колен и шлепки рукой. Теперь запомнилась только жесткая обратная сторона стула и язвительные ласки ротанга. И боль, боль! — беспредельная боль.

Девочка встала и приспустила обратную сторону брюк от пижамы. Ее пальцы нащупали гладкий голый зад, и посреди него — три горячих, параллельных рубца с пробелами. Она уже в который раз удивилась: как это ее мама вдруг стала таким экспертом по порке прутом?

Происшествие в Спанкленде

Перевел Andy Mcdowel

УДАР! СКРЕЖЕТ МЕТАЛЛА!

Судьба ударила меня наотмашь, явившись в образе старенького микроавтобуса. Я прижался к обочине также, как и протаранивший меня негодяй.

Я вышел из машины и осмотрел повреждения. Задний бампер всмятку. Черт побери! Меня «укачало» на круглую сумму. Остается надеяться, что страховка покроет большую часть «проблем». Горько сожалея о судьбе своего бедного бампера, я вдруг почувствовал, что кто-то стоит позади меня.

«Мне так жаль! Это была полностью моя ошибка, сэр. Это все моя невнимательность.»

Обернувшись, я увидел, произнесшего эти слова, водителя машины, виновника происшествия, который оказался женщиной. Очень хорошенькой, с детским личиком и манерами простушки, еще более заметными, в связи с тем беспокойством и раскаянием, которые она в этот момент испытывала. Одета она была в короткое летнее платьице, которое изящно трепетало на ней под дуновением мягкого, прохладного бриза. Моя досада почти испарилась при виде такой красотки, хотя я знал, что пожалею об этом. «Все в порядке. С каждым случается, мисс». Я легко коснулся руками ее обнаженных плеч, успокаивая ее, и почувствовал, как она напряжена.

«Вы можете называть меня Сьюзен. Но все совсем не в порядке! Я правда не должна была терять внимания на дороге, вместо этого я предавалась своим мечтам, разглядывала облака в небе, а не машины, идущие впереди меня. Пожалуйста сэр, я заслуживаю хорошей порки».

Я жил в Спанкленде почти неделю, так что не могу сказать, что был полностью застигнут врасплох ее словами. (Но я точно не был готов к этому!)

Компания, где я работал, решила основать филиал в Спанкленде, и мне поручили управлять им. Я собирался провести здесь по меньшей мере несколько лет и предварительно навел некоторые справки. Жители этой сельской страны все еще чтили старые традиции и придерживались множества странных обычаев. Одним из них было применение телесных наказаний. Кроме средства воспитания закоренелых преступников и непослушных детей, порка применялась здесь при урегулировании гражданских споров. Так, один из давних обычаев Спанкленда, был таким: любой гражданин чувствовавший потребность признать ошибку, принести извинения за совершенный проступок и выразить раскаяние, в качестве надлежащего способа сделать это должен был предложить свой зад для телесного наказания! И они делали это охотно, гордясь своими традициями, усматривая в этом залог национального согласия и примирения. Спанкленд является родиной высказывания: «немного адвокатов и много выпоротых задниц», которое здесь часто употребляется.

Такова была теория вопроса, как я ее себе представлял. Описываемый случай подтверждал теорию и я имел возможность применить ее на практике к прекрасной нарушительнице, стоящей передо мной. Это был первый случай, когда меня просили наказать кого-либо, и я не хотел оскорбить эту молодую леди отказом. Я желал наказать ее как подобает, но был неуверен удастся ли мне это сделать с соблюдением всех правил.

«Мм, но я здесь новичок,» — сообщил я. «Я никогда не делал этого прежде. Мм, не могли бы вы, мисс, подсказать мне, как это лучше сделать?»

«О, конечно!» Сьюзен усмехнулась и, как показалось мне, чуть расслабилась. «Я уже знаю, что Вы иностранец; наш город невелик, а слухом земля полнится. Позвольте мне дать Вам несколько советов».

«Прежде всего, выбор вида наказания полностью принадлежит Вам. Я не имею права что либо говорить об этом, после того как я вас попросила наказать меня. Вы должны наказывать меня не стесняясь, до тех пор, пока не будете уверены в том, что справедливость восторжествовала.»

«Но, я расскажу Вам как поступила бы на вашем месте.» Она опустила глаза вниз. «Я была опрометчива и небрежна и причинила серьезный ущерб вашему автомобилю. Я понимаю, что заслуживаю сурового наказания». Размышляя, она смотрела на меня около минуты. «Я вижу, Вы носите толстый кожаный ремень. Я думаю, сэр, вы должны положить меня лицом вниз на капот вашего автомобиля и хорошенько выпороть меня Вашим ремнем по голой заднице.»

Я был шокирован. «Посреди дороги? Публично?!»

«О, да! Это единственный способ сделать все правильно.» Она слегка покраснела. «Это ужасно стыдно всякий раз, когда я должна выставлять свою попку на всеобщее обозрение, в данном случае ее сможет увидеть любой, кто будет проезжать мимо. Они смогут замедлить ход и рассмотреть мои самые укромные местечки. В таком маленьком городе, как наш, где все знают друг друга, каждый может обратиться с вопросом типа «Как Ваша задница?», причем могут это сделать как сейчас, так и через неделю.

Она взглянула в мои глаза. «Но я должна доказать Вам, что искренне раскаиваюсь в происшедшем. Я твердо уверена в том, что нерадивые водители представляют угрозу себе и другим и должны быть примерно наказаны. Могу ли я делать исключение для себя? К тому же, могло случиться и хуже.»

«Что же может быть хуже?»

Она хихикнула. «Однажды меня ожидала еще большая неприятность. Судите сами, как-то раз я была с друзьями в театре и не смогла сдержать громких едких комментариев по поводу дурного содержания пьесы и глупых костюмов. В конечном счете, меня вывели на сцену, перегнули через табурет и хорошенько выпороли тростью в присутствии 300 зрителей. Надо было видеть какой «театр» я устроила! Причем, я должна была остаться на всеобщем обозрении до конца последнего акта. Я стояла в углу сцены, спиной к залу, при этом мои трусики были спущены на лодыжки и каждый мог наблюдать, как я шевелю своей исхлестанной попкой, если ему в этот момент наскучило представление.

Она машинально потерла рукой свою юбку сзади, будто вспоминая о происшедшем. «Это был единственный случай, когда я находилась в центре внимания, и уверяю Вас, мне бы очень не хотелось его повторения! По сравнению с этим, старая добрая порка ремнем на «месте преступления» — пустяки.»

«М-мм. Это звучит так будто это не первая Ваша «дорожная» порка.

Она сцепила руки за спиной и потупила взгляд. «Мм, да сэр. Это третий несчастный случай произошедший с моим участием в этом году. Вы должны преподать мне урок, который я долго не забуду.»

О чем было говорить после этого? Я сделал жест рукой и Сьюзен, проскользнув мимо меня оказалась перед моим автомобилем. Опершись руками по центру капота, она легла на еще теплый металл. Когда она полностью прижалась животом и грудью к поверхности капота, ее юбка задралась, обнажив бедра и еле прикрытую трусиками попку. Сознавая, что настал «момент истины», я стянул ее трусики вниз до ступней ног. Вид абсолютно круглой обнаженной попки на мгновение ослепил меня. Она выгнула спину, предоставив беззащитную «цель» в полное распоряжение ремня, в то же время, плотно сжав ноги вместе. Это был прекрасный вид: широкие бедра, увенчанные круглыми полушариями, стройные ноги, заканчивающиеся небольшими аккуратными ступнями…

Через несколько секунд разум вернулся ко мне вместе со способностью шевелить руками. Однако, у меня все еще не укладывалось в голове, как я буду наказывать такую красавицу, но выхода не было. Словно разгадав мои сомнения, она произнесла: «Сэр, я заслуживаю основательного наказания. Пожалуйста, не жалейте ремня. Мы, Спанкландцы, привычны к этому.»

Я все еще стоял, как вкопанный. Она повернула голову и, взглянув на меня через плечо, сказала: «Сэр, пожалуйста, думайте о том, что я сделала с Вашей машиной, когда будете расправляться со мной.»

Эти слова вернули меня к действительности. Я вспомнил о происшедшем и состоянии моего бедного автомобиля и решил, что этой леди, какой бы милой она не была, не повредит хорошая доза «лечения» с помощью ремня, это только сделает ее только лучше. Я медленно расстегнул свой ремень. Услышав звон пряжки она вздрогнула. Согнув ремень вдвое, я зажал его между пальцев. Кожа ремня была гладкой, но жесткой и тяжелой.

Ударил без предупреждения. ШЛЕП. Прямо по центру попки, не в полную силу. Толстая красная полоса отпечаталась поперек обеих ягодиц. ШЛЕП. Следующий удар лег в цель. Боль заставила ее на мгновение встать на носочки, но она быстро вернулась в прежнее положение. ШМЯК-ШЛЕП! Я нанес несколько дюжин хороших ударов подряд. Я любовался упругостью ее вздрагивающей под ударами попки. В определенный момент она сначала начала тяжело дышать, а затем после каждого удара коротко вскрикивать «ООХ». Бедра ее задергались, торс начал непроизвольно извиваться под ударами. Казалось, что ее попка колышется в неистовом танце под дуновением мягкого вечернего бриза. Я внезапно остановился и спросил как она себя чувствует.

«Ооох, сэр, это больно, больно! Оооооооох!»

«Вы заслужили ее, не так ли?»

Она немного успокоилась. «Да, сэр.»

«Как думаете, Вы получили достаточно?»

«О да, без сомнения. Я так страдаю.» Она покачала своей покрасневшей попкой, чтобы обратить внимание на следы порки.

Я не был полностью убежден в искренности ее протестов. Я знал, что она житель Спанкленда и, вероятно, ей приходилось испытывать худшее. «Я думаю этого далеко недостаточно, моя девочка. Это было только начало.»

Я продолжил порку, уже в полную силу. Удары моего, сложенного вдвое ремня, стали еще более чувствительными для нее. Она начала всхлипывать и стонать, извиваться и дрыгать ногами.

ШЛЕП! «Ооооох! Боооольно.! ШМЯК! «Ооох, пожалуйста, сэр!» ШЛЕП! «Ооох, сэр, простите, ох!» ШМЯК-ШЛЕП! Я продолжал наказание, она кричала и извивалась под ударами, но я упорно дубасил ее покрасневшую попку. Через некоторое время, проезжавший мимо автомобиль замедлил ход и остановился рядом с нами. Окно опустилось и мужчина, сидевший в машине, начал наблюдать разыгрывавшуюся сцену.

«Красиво работаешь, иностранец!» сказал он. «Сестренка давно напрашивалась и, наконец получила свое. Не прекращай, пока она не взмолится о пощаде. Привет, Сьюзи! Ты останешься здесь до тех пор, пока этот приятный джельтмен хорошенько обработает твою задницу, слышишь?»

Появление брата Сьюзен заставило меня остановиться на минуту и дало ей шанс перевести дух.

«Ооох. Да, Дэн, слышу. Я обещаю.»

Молодой человек уехал, очевидно, нисколько не взволнованный тем, что незнакомец вовсю «жарил» ремнем по заднице его сестры.

«Сьюзен, я могу остановиться прямо сейчас, если Вы не можете больше терпеть,» предложил я, не разделяя строгих взглядов ее брата.

«О, нет сэр!» простонала она. «Я…я хочу чтобы вы продолжали. Не хочу чувствовать себя тряпкой.»

Я продолжил наказание. Когда ремень врезался в ее обнаженные ягодицы, она корчилась и взвизгивала, но о пощаде не просила. В это время еще одна машина проезжала мимо. В ней сидели мужчина и женщина. Машина замедлила ход и они наблюдали происходящее, причем женщина крикнула «браво», обращаясь ко мне. Наконец. Сьюзен дернулась и обмякла, бессильно распластавшись на капоте. Я решил закончить наказание.

«Сьюзен, порка окончена.»

Она тут же сжала в ладонях свою исхлестанную плоть. «Ооох!» только и промолвила она.

«Нет, так не пойдет, Сьюзен. Убери руки, дрянная девчонка.» Она немедленно исполнила приказание, вернув руки на капот автомобиля. «Твоя порка закончена, но наказание нет. Ты будешь стоять так и ветерок будет обдувать твою попку до тех пор, пока я не скажу, а в это время подумай об усвоении преподанного тебе урока!»

«Да, сэр,» простонала она с капота. Я оставил ее подрагивающее, израненное, горящее тело в таком положении еще на 10 минут. Она корчилась и извивалась непроизвольно, резкий бриз, обдувая ее исхлестанную попку, похоже причинял ей страдания.

В конечном итоге, я сказал ей, «все, это конец.» Она медленно поднялась с машины, прижала руки к попке не опустив юбку.

Я думаю, что у ней не было особого желания что-либо говорить мне в этот момент, ее продолжал жечь стыд, но как настоящий Спанкландец, она решила быть им до конца. «Спасибо за порку, сэр,» сказала она. «Вы великолепно выполнили свою работу. Как будто вы родились в Спанкленде.»

«Сьюзен, надеюсь, я не был слишком жесток с Вами?»

«О нет, сэр! Это именно то что мне было нужно. Я буду помнить об этом не меньше недели!» Озорная усмешка озарила ее лицо. «Если это не так, то я нуждаюсь в повторной «сессии» с Вами.»

Я видел что она не в состоянии сейчас вести машину и предложил подвезти ее до дома. Она охотно согласилась. Когда она стала обходить машину, то споткнулась и со стыдом обнаружила, что ее трусики все еще обвиваются вокруг лодыжек. Она быстро стянула их и положила в сумочку. «Моя попка слишком воспалена сейчас для того, чтобы надеть их,» обьяснила она.

Я отвез ее домой. Во время поездки она свернулась калачиком на заднем сиденье, стараясь не задевать попкой никаких твердых предметов.

Когда мы были на месте, она сказала, «Могу я предложить Вам выпить. После тяжелой работы, проделанной Вами, держу пари, что Вы нуждаетесь в этом!» Она подмигнула мне. Я вошел, она закрыла за мной двери, и тогда она…

Но это, уже совсем другая история.

Пуританка

Началось все с того, что в последнее время меня стали преследовать странные

желания.

Я начала подозревать в себе мазохистку. Но боялась, что реализация моих

фантазий, мне не принесет облегчения.

Говорят, у большинства женщин есть такие фантазии, но весь фокус-то в том и

состоит, что хороши они только как фантазии.

Да и как я могла сказать мужу, что хочу, что бы он меня выпорол? Вдруг он

примет меня за сумасшедшую!

Но однажды это случилось.

Я была на день рожденье у подруги, муж не мог туда пойти со мной из-за работы.

Я обещала прийти пораньше, а вместо этого заявилась поздно ночью.

Тихонько я вошла в дом. В гостиной горел свет. Было сильно накурено.

Навстречу вышел муж.

— Ну и где ты была? — чуть не прорычал он.

— Так получилось, — пролепетала я.

— Я чуть сума не сошел. Телефон у них не отвечал, адреса ты не сказала…

— Подумаешь, я же пришла! — набралась я храбрости. — Тем более завтра я дома,

взяла отгул на работе. Так что высплюсь.

— А обо мне ты подумала?

Тут мне в голову пришла шальная мысль спровоцировать его.

— Иди ты, нашелся хозяин. Я тебе не вещь.

Мы с ним никогда так не разговаривали. Его чуть мондражка не хватила. Руки

сжались в кулаки.

— Что, собрался меня ударить? — дальше провоцировала я. — Может, ремнем меня

выпорешь,

как пуритане пороли жен по пятницам? (Как-то я ему вслух читала СПИД-инфо про

пуритан.)

Кстати, сегодня уже пятница, — пьяно хихикнула я. — Только фиг тебе, сил не

хватит!

— Да не мешало бы, — процедил он, — и сил бы тоже хватило, не переживай.

— Тебе? — Я в голос засмеялась. — Рискни здоровьем! Хотела бы я посмотреть как

ты со мной справишься!

Мой хохот разносился по всей комнате. — Мудак! Выпорет, он меня, как же!

Таким я его еще не видела никогда. Мудак! Я-то и дураком его ни разу не

обзывала, впрочем как и он меня.

Он вдруг схватил меня в охапку и потащил в спальню. Там он швырнул меня на

кровать и действительно стал расстегивать ремень.

У меня по телу аж мурашки пробежали. Только что, он меня одетую собирается

бить? Надо было срочно что-то придумать.

— Это раньше, — говорю, — мужья жен на лавку клали, юбку задирали и били, а

сейчас, значит, на двуспальной кровати? — иронизирую я, собравшись в комочек.

Только ты меня ничком не уложишь, не поддамся! Да и не посмеешь ты ударить!

Он остановился. Казалось, в нерешительности, он не знает, что ему делать.

Я сняла поясок с платья, кинула его на пол и попыталась встать. И продолжала в

том же духе:

— Кретин, не брался б уж, не смешил людей!

При этих словах он взвился, кинулся ко мне и схватил меня за воротник. Я

попыталась выдернуть ремень.

А спинка кровати у нас резная деревянная. Муж подхватил с пола поясок,

перевернул меня на живот, сел мне на ягодицы и начал связывать мне руки пояском.

Надо сказать, поясок был шелковый и в суматохе он довольно слабо завязал его.

Одно мое усилие, и он соскользнул бы с моих рук, но я-то не хотела прикладывать

этих усилий!

Наконец, я реализую мои грезы, и проверю, правда ли я такого хотела?

Концы пояса муж привязал к кровати. Я же под ним делала вид, что пытаюсь

скинуть его с себя.

Тут я почувствовала, как он стал задирать мне юбку.

— Кретин, отпусти меня! — завопила я.

Юбка задралась, теперь настала очередь колготок и трусиков.

Я делала вид, что мешаю ему их снять, как могла.

Когда он начал приспускать с меня трусики, я почувствовала, как между ног

прошла жаркая волна.

— Развяжи меня, кретин! — распаляла я его.

В ответ была тишина. Через секунду он справился и с трусиками.

— Хотела нарваться, тогда получай, — наконец сказал он.

Я услышала, как в воздухе свистнул ремень. И долгожданный удар попал мне по

попке. От неожиданности я взвизгнула.

Это как будто подстегнуло его и он опять ударил меня. Я крутилась на кровати,

стараясь подставить под ремень еще не тронутые места. Да и бил он не сильно,

может, просто хотел проучить меня. А сильно я и не хотела.

Возбуждение захватило меня. Из глаз проступили слезы. Уже десяток ударов

испытала я, а мне все еще было мало. При каждом новом ударе я издавала легкий

стон от наслаждения.

Я стала оперлась на колени и стала расставлять ноги, чтобы ремень прошелся и

там. Но он бил меня сбоку, я у меня ничего не вышло.

Похоже такая картинка возбудила его. Он откинул ремень и стал расстегивать

ширинку.

Потом он развернул меня к себе, опустив мои ноги на пол. Лежать я осталась на

животе. И тут почувствовала, как мне в попку упирается его член.

Он даже не снял брюк. Тут я сцепила бедра изо всех сил, стараясь не впустить

его сразу.

— Не пущу… — выдохнула я.

— Пустишь, куда ты денешься!

Но мышцы у меня сильные, для того, чтобы я действительно "пустила" просто так

без моего "разрешения", это еще умудриться надо. Но он это знал и решил

применить другие меры. Руки у меня по-прежнему были связаны. Я по чувствовала,

как он расстегивает на мне пуговицы на застежке впереди. Он вытащил мне из

бюстгальтера грудь и начал тянуть соски в разные стороны, легонько выкручивая их

при этом. Да, он знал мое слабое место. Я застонала от восторга. И опять

почувствовала, как он пытается в меня войти. Но сдаваться я еще не собиралась.

Он тянул соски все сильнее и сильнее. Мой стон перешел чуть не в вой. Я в

буквальном смысле выла от удовольствия. Так он еще не делал никогда. Раньше он

был очень нежен. А сейчас он вдруг резко отпустил соски, но теперь изо всей силы

стал больно мять грудь.

— А-а-а… — чуть не орала я. — Еще…

Другой рукой он переключился на низ.

Всей ладонью, он захватил мое самое сокровенное и опять сжал изо всей силы. Он

тянул половые губы изо всех сил. Тут не то что волна… Это было цунами между

ног. Особенно когда он схватил за клитор и стал выворачивать его, тянуть к тебе,

резко сжимать.

Я почувствовала, что больше не могу и хочу почувствовать его в себе. Я начала

сама ловить его.

— Что, нравится? — услышала я резкий шопот, — только теперь я не дам тебе того,

что ты так хочешь.

Я ощущала прикосновения его члена, да и только. Теперь он дразнил меня, а я

изнемогала от желания.

— Попроси хорошенько, тогда выебу, — проговорил он мне прям в ухо. — Только

хорошенько проси, я же вижу, что ты вся течешь, как сучка.

— По-ожа-алуйста, — прерывисто выдохнула я. — Я хочу…

— Чего? — издевался он.

— Тебя.

— Или хуя? Скажи, сучка!

Он еще никогда не обзывал меня. Даже раньше, если мы и ругались, то никогда не

переходили на мат.

А теперь его словно прорвало.

— Попроси тебя выебать в пизду!

Сил ждать уже не было. Грубые слова не задевали меня в этот момент. Наоборот

распаляли.

И я сказала:

— Выеби меня, выеби посильнее, о-о-о, я не могу больше!

— Скажи, выеби меня как суку!

— Выеби меня как суку! Быстрее!

— В пизду! Повтори!

— Выеби меня в пизду!

Быть может, именно потому что он не видел моего лица, я так легко и смогла

сказать это ему.

Он резко вошел в меня. Я почувствовала член в себе и стала ловить ритм.

А его руки творили чудеса. Одна не покидала груди, а другая не выпускала

клитор, мяла, натягивала его.

— Счас… я тебя… выебу как суку… счас я… тебя выебу, — выдыхал он мне у

ухо.

— О-о-о… А-а-а… — слышал он в ответ. — Сильнее… А-а-а…

Я почувствовала, как на меня волнами что-то наплывает.

Тут он чуть не зарычал и кончил в этот момент. И упал на меня.

Так мы лежали минут пять. Потом он приподнялся. Я искоса взглянула на него.

— Такого "конца" у меня никогда не было, — криво ухмыльнулся он.

Я не знала, как отреагировать. Попросить развязать руки?

Он окинул меня взглядом.

— А попка у тебя еще та… Красненькая как мак…

Тут я решилась, и одним движением высвободила руки и одернула юбку. У него

удивленно приподнялись брови:

— Так ты… — он не договорил.

Я легла на бок и закрыла глаза. Я не знала, что сказать. Потом поднялась.

— Давай стелить, скоро утро, а тебе на работу.

— Мне на работу после обеда. Опять как вчера.

— Все равно нужно выспаться, у меня нет сил.

Мы разделись, откинули покрывало и юркнули под одеяло. Он сам обнял меня.

— Так вот какая ты у меня… Пуританка…

Вскоре я рассказала ему, как все так вышло. Мы перестали стесняться друг друга.

Речь не о теле, а о своих невысказанных мечтах.

А однажды… Но это уже другая история…

Валерия Донских

Рассказ первокурсницы

Это произошло в то время, когда я училась на первом курсе одного из технических ВУЗов. Незадолго перед моей первой сессией мне удалось получить столь желанное место в институтском общежитии. Моей соседкой по двухместной комнате оказалась девушка по имени Ирина. К моему появлению она отнеслась несколько удивленно и, как мне показалось, настороженно. Впрочем, мы быстро разговорились, и я выяснила, что Ира училась уже на пятом курсе, и предстоящая сессия для нее была последней. В душе я позавидовала ей, а она внимательно наблюдала за разгрузкой сумок с моими толстыми учебниками и конспектами. В мои семнадцать лет Ирина казалась мне очень взрослой и умной, и чем-то напоминала молодую, но строгую учительницу. Особенно усиливал это впечатление её голос. Когда она говорила, казалось, что тебя обволакивают каким-то теплым туманом, и хотелось всему верить и со всем соглашаться. Я решила относиться к ней, как к старшей сестре.

В описываемое время я была поглощена учебой, которая не приносила мне радости. Дело в том, что в технический ВУЗ я поступала за компанию со своей подругой, которая неудачно сдала экзамены и не прошла по конкурсу. Я же, к своему удивлению, стала студенткой факультета с математическим уклоном, хотя математику не могла терпеть. Именно этот экзамен в предстоящую сессию меня беспокоил больше всего. В голове гудело от одних названий — пределы, ряды, множества, и еще черт знает чего, что сейчас уже не вспомнить… Ирина наблюдала, как я мучаюсь, и вдруг предложила свою помощь — она, как выяснилось, прекрасно разбиралась во всех этих вопросах. Разумеется, я с радостью согласилась, не зная к чему это все приведет.

Сразу же начался первый урок. Ира действительно оказалась талантливым педагогом. Самые сложные вещи раскрывались с неожиданной стороны, и казались весьма простыми. Но уже через пару часов математика мне надоела, я решила отдохнуть, и сказала об этом Ирине. Та всерьез рассердилась:

— Тебе надо не отдыхать, а работать!

— Да у меня уже голова не соображает…

— Ты просто лентяйка! И ужасно похожа на меня несколько лет назад…

Тут Ирина рассказала свою историю. В школе до седьмого класса она была хронической троечницей, пока у нее не появился новый отчим, поборник отличной учебы. После первой принесенной ею двойки он взялся за ремень, и не выпускал его из рук до самого выпускного вечера.

Вначале Ирина ненавидела и его, и учебу, но потом вошла во вкус, и ей стало интересно учиться все лучше и лучше. Еженедельная порка стала для нее своеобразным стимулятором, без которого невозможно было обойтись. В выпускном классе, когда Ирина шла на золотую медаль, она уже сама просила отчима о наказании, если вдруг в её дневнике появлялась "четверка". Отчим, хотя уже и опасался такого рвения своей падчерицы, тем не менее, послушно брал в руки ремень и шел в ее комнату. Ирина сама ложилась навзничь на кровать и подставляла зад. После процедуры она говорила: "Спасибо, папа" и, потирая покрасневшие места, шла за учебники. В институте учиться было трудней, отчим с ремнем находился далеко, но тем не менее Ира успешно завершала учебу и здесь.

— Тебе бы тоже не помешала хорошая порка, — заявила она мне, — и я бы охотно этим занялась!

Я сперва несколько растерялась, я потом резко ответила, что мои родители меня и пальцем не трогали, что я не верю в эффективность подобных методов, и не хочу, чтобы на мне их испытывали.

— Ну, что ж, тогда иди отдыхай, а я больше не хочу тратить на тебя время! — заявила Ирина и встала из-за стола.

Было уже поздно. Я легла на кровать и попыталась заснуть. Но из головы не шла история Ирины, а своими последними словами она невольно задела меня за живое. Столь резко отвечая ей, я невольно слукавила. Дело в том, что меня всегда возбуждали истории о телесных наказаниях, и я замирала, слушая рассказы школьных подруг о том, как их вчера выдрали за позднее возвращение домой. Сочувственно разглядывая следы от наказаний на их теле, я где-то в душе завидовала тому, что мне было недоступно — своего отца я никак не могла представить с розгой в руках.

Как-то раз, классе в восьмом, случилась такая история. Мы с подругой решили покурить прямо у нее в квартире. Неожиданно с работы вернулась её мать, застав нас с дымящимися сигаретами. Подруга была беспощадно высечена прямо у меня на глазах. Мать хлестала её ремнем по голому заду, та вырывалась и визжала, я же стояла у стены, ожидая своей очереди. Но, к моему разочарованию меня просто отвели к моим родителям, где все ограничилось лекцией о вреде курения. На следующий день мы с подругой завидовали друг другу: она мне — явно, что я так легко отделалась, а я ей — тайно, как вкусившей неведомый мне плод.

И вот теперь Ирина. Неужели она и правда собиралась ВЫПОРОТЬ меня? Быть может все это не всерьез? И что же мне делать дальше? На все эти вопросы я не находила ответа. Представлялось позорное возвращение домой после проваленной сессии. В голову лезли самые невероятные планы — вплоть до того, чтобы соблазнить пожилого профессора математики. Наконец, я уснула, решив: "Будь, что будет".

На следующий день я попыталась засесть за учебники уже без помощи Иры. Она почти не разговаривала со мной, занимаясь своими делами. Несмотря на мой умный вид, ничего из прочитанного не лезло мне в голову — уже первый урок Ирины был как наркотик, после которого строчки из книги становились набором бессмысленных фраз. Наконец нервы мои не выдержали, я отбросила книгу, закрыла лицо руками и заревела. Мой плач уже перешел в рыдания, но Ирина не обращала на меня никакого внимания. Наконец я успокоилась и приняла решение. Выхода не было.

— Ира, я согласна…, - мой голос заметно дрожал.

— Согласна с чем?

— Ты… ты можешь меня наказывать.

Ирина подошла, села рядом за стол, и спокойно посмотрела на меня:

— Ты хорошо подумала? — Я молча кивнула. — Ты будешь делать все, что я скажу? — Я опять кивнула. — И ты согласна пройти через боль и унижение?

— Да.

— Ну, что же, тогда продолжим занятия.

Утирая слезы, я подчинилась. Я отдалась во власть Ирины, и была готова ко всему. Тем не менее, в душе оставалась крохотная надежда:

"Может она просто пошутила", — думала я.

Но зато наши уроки возобновились.

А дело шло не так быстро. Ирина хмурилась, но, видя, что я стараюсь, подробно мне все объясняла. Тем не менее, я чувствовала, что её терпение не безгранично, и со страхом ожидала первого наказания. Когда она задавала мне какой-нибудь вопрос, у меня начинали дрожать коленки, и я думала:

"Сейчас ошибусь, и начнется…"

Но этот страх действовал как стимулятор, и голова работала очень ясно. Я уже начала думать, что все обойдется, как вдруг ЭТО произошло…

Во второй день занятий я запуталась в доказательстве одной мудрёной теоремы. Ирина встала из-за стола, подошла к своему шкафчику, вытащила оттуда какой-то предмет и положила его на стол прямо перед собой. Я невольно вздрогнула, во рту у меня пересохло — это был длинный и тонкий кожаный ремень с блестящей пряжкой. Свернутый в несколько колец, он был похож на готовую ужалить змею, и я смотрела на него c ужасом, как кролик на удава.

— Начни сначала, пожалуйста, — мягко сказала Ирина.

Я попыталась, но все мои мысли спутались, я мямлила что-то совершенно невразумительное. Наконец я опустила голову, замолчала, и думала лишь о том, ЧТО теперь будет. Пауза была недолгой:

— Ты — плохая ученица, и заслужила наказание, — Ирина встала со стула, взяла со стола ремень и жестом указала мне в сторону кровати, — Прошу сюда!

Меня всю затрясло, сердце было готово выскочить из груди. На ватных ногах я подошла к кровати и остановилась, все ещё надеясь на прощение. Но голос Ирины был непреклонен:

— Теперь обнажи ягодицы.

Было очень стыдно и страшно, но одновременно я испытывала какое-то необъяснимое наслаждение, отдаваясь чужой воле. Дрожащими руками я расстегнула халат и начала спускать колготки вместе с трусиками. Когда я стянула их до колен, Ирина остановила меня:

— Достаточно, — она взяла толстое одеяло, свернула его в виде валика, и положила его поперек кровати, — Ложись. За свою лень ты получишь двадцать ударов.

Я легла на живот, обхватила обеими руками подушку и прижала ее к груди. Благодаря валику из одеяла мой зад оказался сильно приподнятым. Уже само положение тела было крайне унизительным, и меня охватила нервная дрожь. Ирина задрала подол моего халата и я ощутила прохладный воздух комнаты, прикоснувшийся к моим обнаженным ягодицам. На обоях была видна тень Ирины от настольной лампы. Она стояла перед кроватью, расправляя ремень и явно не торопилась, давая мне прочувствовать ситуацию. Я отвернулась к стене, и вся дрожала, ожидая первого удара. Мне казалось, что секунды превратились в вечность. Наконец она глубоко вздохнула и сказала:

— Ну, что ж, начнем…

Я увидела как она замахивается, вся сжалась и зажмурила глаза. Ремень просвистел в воздухе, я услышала резкий щелчок и одновременно испытала жгучую боль от удара по ягодицам. Помню, что я закричала, дернулась, и впилась зубами в подушку. Похоже, что я даже на мгновение потеряла сознание. Тут же последовал второй удар, чуть пониже, но не менее болезненный. Я вновь дернулась, вскрикнула, и вывернулась на бок, чуть поджав колени. Вновь просвистел ремень, перехлестнул через правую ягодицу, и щелкнул меня по животу. Боль была ужасной — я взвыла.

— Лежи ровно, дрянная девчонка! — Ирина толкнула меня кулаком в зад, — и учти, что этот раз не засчитан!

Я подчинилась и выпрямилась на кровати. Порка продолжалась… Cил кричать не было — я просто хрипела и царапала ногтями постель, слезы потоком лились у меня из глаз. Моя учительница явно не спешила. Она делала большие паузы, давая мне возможность прочувствовать каждый удар.

Ремень безжалостно впивался в тело и было ужасно больно, но, в то же время, с каждым разом я чувствовала, что поднимаюсь еще на одну ступеньку по какой-то волшебной лестнице. Я поняла, что близка к оргазму. И вот, на десятом или одиннадцатом ударе, кончик ремня каким-то невероятным образом изогнулся и хлестнул меня между ног, задев половые губы (позже я поняла, что Ирина сделала это специально). Я завопила, судорожно сжала ягодицы — боль буквально пронзила меня, но спустя секунду по моему телу вдруг разлилось ощущение необычайного тепла и блаженства, все стало далеким и нереальным, и боли уже не было — я кончила… А Ирина все хлестала и хлестала мое тело, бившееся в конвульсиях. Наконец удары прекратились, и я, как из забытья, услышала её далекий и неожиданно ласковый голос:

— На первый раз с тебя хватит, моя девочка. — Она погладила рукой мою голову, — Я больше не сержусь на тебя. Вставай, я скоро вернусь.

Ирина оделась и вышла из комнаты. Я же еще долго лежала, не в силах пошевелиться, а потом едва сползла с кровати. Мои ягодицы и бедра буквально горели, до середины живота тянулась алая полоса — след от удара. Между ног тоже было больно и влажно. Путаясь в сползших колготках, я подошла к зеркалу, повернулась к нему спиной, и взглянула через плечо. Все тело ниже спины было разрисовано такими же полосами. Они шли поперек тела, накладывались друг на друга и беспорядочно пересекались. И вдруг, глядя на свое заплаканное лицо, я поняла, что не просто готова ТЕРПЕТЬ порку, а что это мне НРАВИТСЯ. Ощущения были странными и противоречивыми.

Вернулась Ирина. Она принесла из аптеки какую-то мазь, и сама смазала мне ею пострадавшие места.

— Не будет синяков, — объяснила она.

Мне доставила удовольствие ее забота, и я поблагодарила её за урок. Она усмехнулась:

— Благодарить будешь потом. Тебя придётся драть еще не раз. A ведь признайся — тебе это понравилось?

Я кивнула. Мы продолжили занятия. Сидение на стуле доставляло болезненные ощущения, но я вдруг обнаружила, что моя голова прояснилась. Ирина оказалась права, и порка действительно принесла некоторую пользу.

Моя подготовка длилась еще две недели. Мы обе вошли во вкус. Ежедневно Ирина, придираясь к чему-нибудь, подвергала меня различным, все более изощренным наказаниям. Можно долго их описывать, для этого не хватит и нескольких страниц. Расскажу лишь о самом запомнившемся.

Если я не долго понимала её объяснений, она заставляла меня раздеваться, и ставила в угол на колени, абсолютно голую. Сама же ходила с ремнем по комнате и читала вслух правила и теоремы. Я должна была их повторять, и если ошибалась, то следовал хлесткий удар кончиком ремня по моему обнаженному заду. Однажды последовало более жесткое наказание: она завязала мне глаза, скрутила сзади руки веревкой, и поставила спиной к стене, c раздвинутыми ногами. Потом взяла длинную деревянную линейку и при каждом неверном ответе била меня то по животу, то по соскам, то по бедрам, то между ног. Не зная куда последует следующий удар, я, прижатая к стене, извивалась и молила о пощаде.

Конечно же, мы не пренебрегали и обычной поркой. Ирина любила заканчивать ею наш рабочий день. Иногда это происходило на кровати или на полу, иногда она перекидывала меня через спинку кресла, так, чтобы кожа на моих ягодицах натягивалась как можно сильнее, или же просто заставляла нагнуться. Один раз она поставила меня на четвереньки, зажала мою голову коленями, и высекла куском электрического провода по голому заду (особенно сильно досталось моей бедной письке).

Моё обучение закончилось достаточно успешно — экзамен я сдала на "отлично". Ира впоследствии сказала мне, что я была у неё не первая по счету "ученица", но зато самая "способная" из всех. Я же благодарила её за то, что она ввела меня в запретный до этого мир, которого я боялась, и к которому одновременно стремилась. Мы с ней стали больше чем подругами, и все свободное время посвящали совместным сексуальным развлечениям. Но, это уже другая тема и другой рассказ.

Катя Мальвина

Романтический ужин

Посвящается Алисе Селезневой,

первой и пока единственной читательнице.

Сегодня на ужин — отбивные. На небольшом кухонном столе наполовину разложены продукты. Наполовину, потому что твои ноги уже привязаны к ножкам, а руки пока свободны. Я поочередно обматываю твои запястья небольшими тряпицами, а сверху веревкой, раза в два толще бельевой, и притягиваю к противоположным ножкам стола. Ты стоишь (лежишь?) распяленная поперек стола… ноги широко разведены в стороны, руки тоже, грудь расплющилась о гладкую поверхность стола, голова выступает за край.

Ты внимательно смотришь за моими манипуляциями и молчишь — еще бы, твой рот пересекает свернутый в жгут платок, завязанный за затылком. Это оставляет тебе полную свободу для стонов и криков, но лишает возможности говорить членораздельно. Позже я его сниму… может быть, но сейчас мне не нужны никакие комментарии, раз уж мы договорились играть по моим правилам.

Ну, вот можно начинать!… Стоп, я замечаю, что край стола слегка врезался в твое тело — сейчас ты этого не замечаешь, но через полчаса…, а я не хочу, что бы тебя что-то отвлекало от того, что буду делать с тобой я! Можно подложить диванную подушечку, но, я знаю — ты ее испачкаешь. Приношу из ванны махровое полотенце, сложив в несколько раз, подкладываю тебе под живот, частично свешивая с края. Теперь все!

Я обхожу стол, что бы полюбоваться полученным натюрмортом с разных ракурсов. Почти обездвиженная, ты все же пытаешься устроиться поудобнее, затем, изогнув шею, вопросительно смотришь через плечо на меня (сразу видно, что ты "сова"). Не торопясь, достаю свой инструмент… кожаный ремень, шириной около 3 см. Он мягкий, но увесистый. Складываю его пополам. Легко рукой поворачиваю твою голову — пора принять основную позицию, шоу начинается. Мне кажется, ты излишне напряжена, спросишь — как тут не напрягаться в такой то позе?… Но, тем не менее, пытаюсь помочь тебе чуть расслабиться. Едва касаясь, провожу вдоль позвоночника ремнем, затем другой рукой по ягодицам, нежно мну (сегодня им не поздоровится), поглаживаю бедра с внутренней стороны.

Отхожу немного назад, мне нужен оперативный простор. Почти без замаха (даже свиста не слышно) шлепаю по вершине правой половинки твоей попки.

Легкий вскрик! Видимо от неожиданности (несмотря на долгое ожидание), поскольку это еще не больно. А ремень то коротковат! Так нормального замаха не получится. Развернув ремень на всю длину, берусь возле пряжки и наматываю на кулак около трети — другое дело!

Замах, легкий свист, смачный шлепок!… Недовольное мычание — удар уже ощутимый, на левой ягодице — чуть розовеющая полоска. Но это даже не начало!

Поддадим жару! Свист, щелчок — ярко розовая полоса, вот это нужный колор! В ответ — взвизгивание, ну прям поросенок.

Уловив силу удара, начинаю поочередно покрывать обе половинки попки диагональными полосами, елочкой. Вхожу в ритм… удар по правой — три-четыре секунды, удар по левой! Во-первых, мне надо прицелиться, чтоб не попасть, ни в центр между половинками, ни выше — по почкам. Но главное, если лупить без пауз, ты не прочувствуешь всех этапов боли, как она вспыхивает, растекается, начинает остывать, и снова вспыхивает…, а не прочувствовав боли — не достигнешь наслаждения…

Выдав каждой ягодице по пять горячих, я останавливаюсь! Ощупываю результаты работы — уже теплее! Глажу тебя по спине, плечам, замечаю на подмышках бисеринки пота, спускаюсь вниз к груди, ласкаю там, где она доступна, интересно, что ощущают твои соски, когда трутся о стол, ведь ты вздрагиваешь при каждом ударе?

Опускаюсь на корточки, смотрю на индикатор — ага, губы набухли и чуть увлажнились.

Ну что ж, продолжим в том же духе. Я вновь принимаюсь хлестать твои ягодицы… по левой, по правой, по левой…, сено, солома… Каждый удар исторгает из тебя громкий стон.

Выдав еще по десять ударов, по каждой ягодице, отчего твоя попка приобрела стойкий розовый цвет, я опять останавливаюсь и делаю пальпаторный осмотр — попка, бедра. Так, мы продвигаемся, но для дальнейших действий мне надо набраться вдохновения.

Я обхожу стол. Как только появляюсь в поле твоего зрения, твои глаза впиваются в меня, я замечаю на лице мокрые дорожки, по которым скатывались слезинки. Что больше в твоих глазах — мольбы, боли, возбуждения?… Я нежно глажу тебя по голове, и осторожно развязываю узел на затылке. Твой рот полон слюны и, как только платок его покидает, ты судорожно начинаешь сглатывать, и все же тонкая струйка срывается с уголка рта на пол. Я встаю прямо перед твоим лицом, недвусмысленно показывая, что от тебя требуется. Мой член подрагивает в каких-то сантиметрах от твоего рта, он напряжен — вся предыдущая сцена возбудила меня до крайности, но дополнительная стимуляция никак не помешает.

Ты высовываешь язык и облизываешь головку. Я немного подаюсь вперед — головка члена проникает в твой приоткрытый рот, ты начинаешь ласкать ее губами и языком. Несмотря на то, что твое тело жестко зафиксировано на столе, вся инициатива в твоих "руках", я стою почти не двигаясь, лишь слегка покачиваясь в такт твоим движениям. Изо всех сил ты вытягиваешь шею, пытаясь заглотить как можно больше напряженной плоти. Все внимание сосредоточено на процессе, сопровождаемом причмокиванием и приглушенными стонами, я замечаю судорожные движения твоей спины и ягодиц — ты пытаешься тереться лобком о край стола.

Возбуждение накатывает на меня нарастающими волнами, я уже давно в фазе плато. Однако не мешало бы добавить в наши забавы немного перчика. Ремень все еще у меня в руке, я протягиваю свободную руку и слегка поглаживаю твои плечи и спину — места, которые собираюсь обработать, отвожу руку с ремнем для замаха. Ты останавливаешься и вопросительно смотришь на меня. Ободряюще улыбнувшись, я опускаю ремень тебе на спину, возле лопатки. Удар слабый — едва ли сильнее первого шлепка по попке.

Убедившись, что на тебя не обрушатся нестерпимые страдания, ты возвращаешься к прерванному занятию с тем же пылом. Чем больше ты возбуждаешься, тем меньше обращаешь внимания на шлепки по спине, плечам и предплечьям, которыми я тебя осыпаю, они хоть и легкие, но кожа от них заметно порозовела.

Заминка, вызванная возобновлением моих упражнений с ремнем, немного остудила меня, да и, отвлекаясь на нанесение ударов, я стал возбуждаться намного медленнее, но все же момент кульминации неудержимо приближается, волны стали накатывать все сильнее и отступать все неохотнее, в висках начинает бухать. Подумалось… "какое это мучение — получать удовольствие, станет ли для тебя удовольствием получать мучения?". Я уже забыл про ремень, до оргазма осталось буквально три секунды, две… я вновь кладу руку тебе на голову и мягко отстраняюсь. Выскользнувший из гостеприимного рта член недовольно топорщится, требуя продолжения, твои губы тоже продолжают совершать непроизвольные движения. Но — торопиться нам некуда.

Платок возвращается на свое законное место, что бы ты ни хотела сказать, с этим придется обождать до окончания нашей игры. Я тоже иду назад, у меня появились кой-какие мысли о том, что делать дальше.

Присев прямо перед недавно обработанными мной ягодицами, любуюсь результатом… два ряда ровных диагональных полосок, равномерно уложенных от поясницы до складочек, визуально отделяющих ноги от "места чуть пониже спины". Эти полоски как будто образуют стрелочки, указывающие вниз, вниз на… огнедышащее жерло, если не вулкана, то гейзера, разверстое меж твоих ног. Твоя куночка тем более напоминает гейзер, исторгая потоки влаги — на подложенном полотенце расплылось большое мокрое пятно.

Что ж, прежде чем обрушить на тебя новый шквал боли можно чуть-чуть приласкать. И я начинаю покрывать поцелуями исхлестанные ягодицы, постепенно спускаюсь ниже на бедра, уделяя особое внимание нежной внутренней стороне. Пока я блуждаю губами вверх-вниз по твоим ляжкам, перед моими глазами маячит истекающая соками куночка. Это зрелище настолько притягательно, что я не могу удержаться — слегка растянув твои губы пальцами, погружаю язык в жаркую влажность. И начинаю продвигаться от задней спайки в глубь, пытаясь как бы расправить кончиком языка обнаруженные там нежные складочки.

Мои действия заставляют твою спину изогнуться дугой, звучит долгий томный стон, переходящий в тихое поскуливание. Спустя несколько минут я понимаю, что ты уже на грани, еще чуть-чуть…, но еще не время — цель моих ласок, не так близка.

Я резко встаю и вновь берусь за ремень, на сей раз, под огонь попадут не ягодицы, а поверхность бедер, только что осыпанная моими поцелуями.

Свист, щелчок, приглушенный вскрик и на твоем правом бедре, чуть ниже попки, загорается розовая полоска. Она идет от задней стороны бедра на внешнюю.

Свист, щелчок, вскрик! Такая же полоска украшает твое левое бедро. В привычном мне (а теперь и тебе) ритме я накладываю по десятку розовых полуколечек, одно ниже другого, на каждое из бедер. Твои поначалу довольно громкие вскрики, переходят в глухие стоны.

Я подхожу к тебе вплотную, и энергично мну ярко розовые половинки, очень уж они мне нравятся, и визуально и на ощупь, а сейчас они еще горячи, как свежеиспеченные булочки! Так и хочется откусить кусочек!

Взяв в руку торчащий как кол член, я направляю его в твою истекающую куночку, там также жарко и влажно как было, когда в ней блуждал мой язык. Мой член свободно проскальзывает во влагалище. Я начинаю "простые" возвратно-поступательные движенья, сначала неторопливо, постепенно увеличивая темп и напор, и вот уже мощными точками я вгоняю член на всю длину, до шлепка бедрами о твою разгоряченную попку, и вновь вытягиваю, так что внутри остается только головка.

В твоем перевозбужденном состоянии, много не надо, и спустя пару минут я чувствую, что ты вновь на грани оргазма. С вслхюпом выскользнув из твоих недр, я вновь хватаюсь за ремень.

Хлесть! С ликующим свистом ремень опускается на внутреннюю сторону бедра в едва ли десятке сантиметров от раскрытых губ. В ответ звучит полноценный вопль, какого сегодня еще не было. Хотя удар и был слабее чем, по ягодицам или внешней стороне бедер, но в таком чувствительном месте эффект несоизмеримый.

Хлесть! Ремень зеркально обжигает другое бедро!

Хлесть!… Хлесть!… Хлесть!… Я наношу серию ударов, почти без привычной паузы, и каждый новый удар ложится чуть ближе к твоей промежности.

Но что это! В твоих криках появились новые обертоны — они слились в единый протяжный стон, тело содрогается в конвульсиях, на последние пару ударов — ноль реакции. Ой, да ты кончаешь…?!

Удивительно! Похоже, что твое тело, доведенное нескончаемым возбуждением до изнеможения, стало трансформировать боль в ощущение удовольствия, и обжигающие ласки ремня довели-таки тебя до оргазма. То есть, конечно, меня это не удивляет, у многих людей, когда возбуждение начинает возрастать, осознание боли снижается до такой степени, что любой сильный стимул, который в обычных условиях оказался бы болезненным, только способствует возбуждению. В общем-то, подобного эффекта я и добивался, потому вполне удовлетворен результатом…, ах да, чуть не забыл!

Вгоняю член в не так давно покинутую пещерку, кажется, что она еще помнит его размер и форму. Буквально в несколько толчков догоняю тебя и, прижавшись сверху к твоему распластанному телу, дожидаюсь ощущения расслабленности и умиротворенности. Судя по сокращениям твоих мышц, твой оргазм все еще продолжается (а может это новый?), но вскоре и ты затихаешь…

* * *

Пора убирать со стола. Я по очереди отвязываю от ножек стола твои ножки, затем руки (порядок отвязки, заставляющий тебя лишние минуты провести в распяленном виде, конечно, не случаен). Ты пытаешься встать прямо, но не тут то было, твое тело так затекло, что самостоятельно ты еще несколько минут не сможешь не только ходить, но и стоять. Подхватываю тебя и порядком намокшее полотенце, все в ванну. Ванна уже наполнена теплой водой, горячая тебе сейчас противопоказана. Только опустив тебя в воду, я замечаю, что платок все еще пересекает твой рот, узелок затянулся слишком туго и своими силами тебе освободиться тяжеловато. Немного повозившись, развязываю узел. Отплевавшись от платка, ты смотришь на меня и тихо говоришь…

— Спасибо…

Интересно, ты меня благодаришь за платок или…, ладно уточнять не будем.

После ванны ты ложишься на кровать розовой попкой вверх. Я достаю мазь и начинаю осторожными движениями втирать ее в части тела, подвергшиеся сегодня экзекуции… ягодицы, бедра, плечи, спинку… Мазь приятно холодит еще горящую кожу, и ты вздыхаешь от удовольствия. Да сидеть завтра тебе будет не очень комфортно, но знали бы твои сослуживцы, что это вызвано напоротой до красноты попкой, и что в конечном итоге, ты от этой порки кончила!

Закончив, я гашу свет и укладываюсь баиньки, все-таки завтра на работу. Тебе, похоже, придется спать с попкой нацеленной к звездам. Но не проходит и минуты, как ты перекатываешься на бочок, и, положив руку мне на грудь, шепчешь на ушко…

— Спасибо…

И теперь уже не возникает сомнений за что. А твоя ручка начинает шаловливо ползти вниз, похоже, этой ночью ты намерена поразить меня своей неутомимостью.

Астана, август 2004 г.

P.S. Интересно было б узнать мнение женской аудитории об этом рассказе, Алисе понравилось;))).

Своя игра

Не помню, что такого я сказала на этот раз. Только в ответ последовала звонкая пощечина, от которой у меня потемнело в глазах и влажным огнем отозвалось между ног. Я неожиданно для себя резко села, почти рухнула, на край кровати, держась рукой за щеку и испуганно, чуть исподлобья, смотря на Него.

Да, мне было страшно, но оттого, что я не знала, что именно будет дальше, что именно родилось в Его бурном, буйном воображении и что из этого Он сейчас реализует, желая наказать дерзкую девчонку, посмевшую употребить одно из тех словечек, что было запрещено произносить в Его доме.

— Детка, — ласково, как ребенку, сказал Он, делая шаг в моем направлении, — Я вижу, за время моего недолгого отсутствия ты совсем отбилась от рук. А что делают с непослушными девочками? — спросил Он так, словно мне и впрямь было лет пять. В моих глазах зажегся огонек неповиновения: что бы Он ни замыслил, я этого сейчас не хочу, я не готова, я не виновата; в конце концов, какая глупость — устанавливать табу на слова!

— Правильно, наказывают, — не внимая моему внутреннему монологу, улыбнулся Он, подойдя почти вплотную ко мне. Я инстинктивно отодвинулась, а потом услышала тот самый звук. О нет… Так вот что Он задумал на этот раз! — звякнула пряжка Его ремня, звякнула так, словно закрылся засов на двери, отделяющей меня от внешнего мира, свободы и спасения.

Я попыталась еще глубже забиться на кровати, спрятаться.

— Ну, детка, неужели ты забыла правила? — с этими словами Он замахнулся и хлестнул меня, долго не примеряясь и не хотя попасть по какому-то определенному месту на моем теле. Попал по правому бедру. На моей молочно-белой коже тут же вспыхнула и загорелась, обжигая, длинная красная полоска. Он усмехнулся, как ни в чем не бывало отвернулся и отошел к окну. Взял с маленького столика бокал с красным вином и отпил из него, наслаждаясь букетом.

Я, как ошпаренная, соскочила с кровати и набросилась на Него со сжатыми кулаками, намереваясь ударить в грудь, или в живот, или в челюсть — мне было все равно куда, лишь бы выплеснуть проснувшуюся злобу и отомстить за ярко-красную саднящую полосу на моем бедре.

Я почти приблизилась к Нему. Почувствовав это, Он резко повернулся и со всей силы оттолкнул меня так, что я упала, больно ударившись о паркетный пол.

— Ты сама напросилась. К тому же, правила есть правила. Извини, дорогая, — улыбка на Его лице стала еще более зловещей и пугающей. Он сделал еще глоток из бокала, а оставшееся вино вдруг выплеснул мне на ажурные трусики:

— Все равно они тебе больше не понадобятся, — произнес Он и, вновь схватившись за ремень, стал хлестать меня им по ногам, по животу…

Я вскрикнула, попыталась увернуться, уползти из-под нескончаемых ударов и тут же получила еще несколько по спине и ягодицам.

— Иди к черту, ты и твои правила, — огрызнулась я, поднимаясь с пола.

— Отлично, дорогуша! Теперь я тебя узнаю, вот только… — он поиграл ремнем в воздухе, — кто разрешил тебе открыть твой очаровательный ротик?

Я попятилась к двери, надеясь успеть за ней скрыться до того, как Он снова замахнется, но не успела: очередной удар пришелся как раз по моим торчащим соскам.

Все, у меня больше не было ни выбора, ни надежды на помилование, ведь мало того, что я стала сопротивляться, так еще и заговорила, когда игра уже началась, и то, что я сказала, было не лучшей частью моего словарного запаса, который я имела право использовать в этой самой игре.

Я побежала на кухню. Собственно, больше мне бежать было некуда. Он меня нагнал на полпути, когда я, неловко споткнувшись о край очередного ковра, упала, и быстро подняться мне не удалось, как я ни старалась.

Я запыхалась и взмокла и дышала часто и шумно. Кроме того, эта прелюдия уже изрядно меня возбудила, и на трусиках, рядом с ярко-красным пятном от французского вина, растекалось еще одно, берущее свое начало в глубинах моего разгоряченного тела.

Я подняла глаза. Мы встретились взглядами. В Его читалось еще более сильное возбуждение и что-то еще, отчего мое сердце в испуге замерло, а вся кровь хлынула вниз живота. Не говоря ни слова, Он наклонился ко мне и, продолжая смотреть в глаза, положил руку мне на живот. У меня перехватило дыхание. Я откинула голову назад и закрыла глаза, страстно желая, чтобы Он изменил себе и своей игре и приласкал меня, ведь мне так этого хотелось!

Я замерла в предвкушении, когда Он оттянул мои трусики. Заметив, как я вся напряглась и задрожала, Он усмехнулся и вдруг грубо дернул ткань, с треском разрывая ее по швам. Я вздрогнула, резко вернувшись в реальность. Зажав бесформенные кружева в кулаке, Он произнес:

— Я же сказал, что они тебе больше не понадобятся…

Легко, как перышко, Он подхватил меня под мышку и потащил на кухню, на разделочный стол. Сопротивление было бесполезно…

Разделочным я называла стол, за которым мы не только завтракали, обедали или ужинали, а предавались и другого рода развлечениям. Он служил нашему чревоугодию во всех его проявлениях. Почему я называла этот предмет мебели именно так, а не иначе, догадаться несложно: в промежутках между трапезами на нем разделывали меня…

Он швырнул меня поперек стола на живот, лицом вниз. Я испытала прилив удовольствия, когда мои напрягшиеся соски прижались к холодной поверхности…

По паре наручников было прикреплено к каждой ножке стола, и теперь Он занимался тем, что пристегивал мои руки к ножкам стола с одной его стороны, а ноги — с другой. Стол был достаточно длинный, так что ноги мои оказались широко раздвинутыми.

— Отлично, — сказал Он, снимая рубашку. — Теперь ответь мне, сколько ты хочешь ударов? Назовешь слишком мало, я скажу тебе свое число, а оно, поверь мне, намного больше того, что ты сможешь вынести.

Каждый раз граница между "мало" и "достаточно" колебалась, так что мне снова и снова приходилось задумываться и выбирать новое число.

— Тридцать, — выдохнула я.

— И ни одного звука, ни одного движения с твоей стороны, иначе я буду вынужден начать все сначала, — кажется, Он остался удовлетворен числом, которое я назвала.

Я ждала. Ноги мои были раздвинуты широко в стороны, так что я чувствовала себя непристойной женщиной перед диким, животным совокуплением.

Гулко тикали часы, забирая секунды, оставшиеся до первого удара…

Наконец послышался звук рассекаемого воздуха. Я зажмурилась и задержала дыхание. Между ног стало еще горячее…

Однако ничего не произошло.

Он расхохотался:

— Ну что ты, детка, не так сразу!

От обиды я чуть не заплакала: мучить меня наказанием — это еще ладно, но мучить отсутствием наказания, когда я его так хочу — это уж слишком.

Но тут Он нанес долгожданный первый удар, совсем несильный, не такой, к какому я мысленно готовилась, от него моей попке стало лишь немного горячо. Я поняла: Он решил сначала подразнить меня, разогреть, поиграть, как кошка с мышкой.

Он снова меня ударил, а потом еще и еще. Если бы я могла, то подавалась бы всем телом навстречу каждому удару. Шлепки были мягкие, легкие, ласковые. Он бил меня медленно, с чувством, словно знакомил ремень с моей попкой, смакуя каждое прикосновение кожи к коже.

После десятого удара Он остановился, положил руку на мои ягодицы и стал нежно массировать их. Внутри у меня бушевало пламя, я мечтала о теплых губах, сомкнувшихся вокруг моих затвердевших сосков, о Его пальцах, исследующих мою возбужденную плоть, проникающих в меня, трахающих меня…

Словно прочитав мои мысли, Он вдруг погрузил в меня палец и стал нежно двигать им внутри. Еще чуть-чуть и я кончу… Как приятно чувствовать эту волну, это надвигающееся, нарастающее наслаждение…

Я застонала.

Он резко убрал свою руку, взял ремень и что есть силы ударил меня.

— Ни одного звука, детка, ни одного. А теперь мне придется начать сначала.

И Он начал, но на этот раз не дразня и не жалея меня, вкладывая душу в каждый удар, с удовольствием наблюдая, как одна за другой вспыхивают новые красные полосы на нежной коже.

Мне было больно. От каждого прикосновения раскаленной пряжки захватывало дух. Ремень жег кожу, насиловал мое тело, раздирая, подчиняя его себе, заставляя меня кусать губы и впиваться ногтями в ладони. Еще удар, — и слеза потекла по моей щеке…

Неожиданно — Он все делал неожиданно, и я никогда не могла предугадать Его следующее действие — Он остановился, отложил ремень в сторону и протянул руку к моему влагалищу, чтобы проверить, мокрая ли я, горячая ли, сильно ли возбуждена. Почувствовав Его пальцы в себе, словно электрический разряд пронзил меня. Я попыталась двигаться навстречу Его руке, но ничего не получилось: я была слишком хорошо зафиксирована. Через мгновение Он убрал руку и провел ей по моей спине: пальцы были горячие, мокрые и скользкие от влаги, которой я истекала…

Вздох отчаяния готов был сорваться с моих губ, но вдруг я почувствовала, как Он снова что-то вводит в меня.

— Это тот самый ремень, которым я тебя наказываю, детка, — последовал ответ на мой незаданный вопрос. — Чувствуешь, какой он жесткий?

Конечно же, я чувствовала. Он вводил ремень нарочито медленно, глубоко, пока тот не упирался в матку, затем вынимал и снова вводил, сводя меня этим с ума и наслаждаясь моей беспомощностью и своей безграничной властью надо мной. Боже, как же я хотела кончить, а еще больше хотела ощутить его член в себе, ощутить, как Он необузданно входит в меня, кричать и извиваться от удовольствия, царапать Его спину и кончить вместе с Ним, чувствуя Его оргазм, слившийся воедино с моим собственным. Еще бы мгновение…

Но он слишком хорошо знал мое тело. Он остановился ровно за секунду до взрыва. А я в бессилье заскрипела зубами.

— Хорошая девочка. Дай же мне теперь тебя попробовать, — у меня внутри от этих слов снова все запылало, уже причиняя мне боль своей незаполненностью. Можно подумать, Ему требовалось мое разрешение! Он прижался губами к моей дырочке и стал жадно ласкать меня языком.

— Девочка, — бормотал Он, доводя меня до невменяемого состояния. — Моя сладкая, — Его пальцы добрались до моего клитора и сжали его; я задохнулась. — Ты пахнешь вином и сексом, — я вся задрожала. — Ты вся течешь… — Если бы Он забылся, на секунду, на долю секунды, я бы кончила…

Но забылась я.

— Да, — прошептала я, — возьми же меня…

Он резко прекратил свои ласки, обошел вокруг стола и встал перед моим лицом.

— Рано, — от очередной пощечины я чуть не кончила.

Я подняла глаза и увидела, что сквозь маску ледяной беспристрастности, выдержки и вкрадчивости прорываются страсть, вожделение и возбуждение, которых было уже не утаить.

Он провел рукой по моей пострадавшей щеке. Я повернула голову, пытаясь губами ухватить Его палец. Вместо этого Он поднес руку к моему носу.

— Чувствуешь?

Я действительно пахла французским вином, собственными соками и желанием секса. Все вместе это образовало пряный, дурманящий, пьянящий букет.

Я изловчилась и облизала Его пальцы. Он помедлил, словно размышляя о чем-то и, придя к какому-то выводу, засунул палец мне в рот. Как же я старалась! Губами, языком я ласкала его, вылизывала, слегка покусывала и снова вылизывала…

Видимо, приняв какое-то окончательное решение, Он нежно вынул пальцы из моего рта, отошел на шаг назад и принялся мучительно медленно расстегивать свои брюки. О да: наконец я увидела то, желание чего совсем лишило меня разума. Мой взгляд стал совершенно похотливым и безумным.

Видя мою реакцию, Он взял член в руку и стал медленно мастурбировать прямо перед моими глазами. Каждое Его движение отзывалось во мне спазмами внизу живота. Хотелось, чтобы Он наконец взял меня и трахал — долго, безостановочно, пока я не кончу пять или шесть раз подряд…

— А теперь, детка, знаешь, что я для тебя приготовил? Открой ротик.

Я с радостью подчинилась. Я почувствовала Его член у себя во рту — большой, упругий, горячий, нетерпеливый, я с благодарностью сосала его, а Он — Он двигался во мне, я видела, что Он закрыл глаза, что Ему хорошо…

— Попробуй только сожми зубы, — убью, — это было следующее, что услышала, а сразу за этим звук удара и сильную боль от жала ремня, но одновременно непередаваемое удовольствие от движений Его члена…

Снова удар — и снова жгучая боль, а вместе с ней наслаждение. Он вынул свой член у меня изо рта и вернулся назад, к моей попке. Еще удар — и стало трудно терпеть эту изматывающую, безжалостную боль… Удары посыпались все чаще и сильнее. Я ужа сбилась со счета, но точно знала, что назначенное мне количество давно миновало. Казалось, время остановилось, а воздух вокруг стал липким и горячим… Он уже в нескольких местах рассек мне кожу до крови и теперь, нарочно попадая по тем же самым местам, причинял ужасные страдания. Однако вместе с ними росло мое возбуждение. Он беспорядочно раздавал удары, попадая и по спине, и по ногам. Я уже не понимала, что происходит, почувствовала только соленый привкус во рту — то ли слезы, то ли кровь от искусанных губ…

В тот момент, когда я, забыв обо всех правилах, собиралась закричать, Он одним сильным движением вошел в меня, и крик боли превратился в крик наслаждения. Через несколько быстрых, глубоких движений я услышала и Его крик. После всего пережитого, мы оба кончили почти сразу…

Он оставался во мне еще несколько минут, а потом сказал:

— Отпусти меня, детка, — я собираюсь принести немного люда для твоей попки.

То, что произошло дальше, было не менее приятно, чем вся игра перед этим. Он отстегнул наручники, перекинул меня через плечо и понес в спальню, держа в другой руке ведерко со льдом. Он сел на кровать, положил меня к себе на колени и засыпал мои ягодицы кубиками льда. Было так хорошо ощущать, как лед тает на моей пылающей коже. Маленький прохладный ручеек стекал между ягодиц во влагалище. Я чувствовала себя то избалованным ребенком, то плохой девчонкой, то хорошей девочкой… С тех пор я никогда настолько сильно не чувствовала себя женщиной.

Ночь 5–6.01.01

Крошка Мю

Сделка

Перевод c английского Е.Б.Аловой

Каролина заехала на дорожку, ведущую к дому, и с удивлением увидела «Джип ирокез» своего мужа. «Что он делает дома в половине третьего?» Она скользнула взглядом по сотовому телефону. Если кто-то пытался связаться с ней, пока ее не было в машине, на аппарате должен светиться номер. Нет, муж не звонил.

Он не ответил, когда она вошла в дом и окликнула его.

Проходя через кухню и столовую, она услышала щелканье клавиш. Дэниел работал за компьютером, но он должен был услышать, когда она позвала его. Что же здесь происходит?

Сидя за компьютером, муж говорил по телефону. «Да, да, я все понимаю». Когда Каролина подошла ближе, он указал ей на стул рядом с собой. «Понимаю… Что ж, ущерб уже нанесен». Каролина уселась и стала ждать.

Повесив, наконец, трубку, Дэниел повернулся к компьютеру и продолжил работу. Каролина попыталась было задать ему обычный в подобных случаях набор вопросов: «Что случилось?», «С кем ты разговаривал?», «Что ты делаешь?». Молчание.

Не дождавшись ответа, Каролина молча посмотрела на монитор. То ли баланс, то ли… какой-то бюджет. Без заголовков непонятно было, что означают столбцы цифр на экране, к какой области бизнеса или бухгалтерии они относятся. Она видела лишь, что муж занят копированием и перетаскиванием рядов данных в незаполненную часть таблицы.

Наконец Дэниел откинулся на спинку стула, но взгляд от монитора так и не оторвал.

— Я сейчас дома, чтобы разобраться с одним делом, и как можно скорее. Это твоя кредитная карточка, счет, который ты открыла два года назад… тайком от меня.

Каролина застыла на месте и в одно мгновение вся покрылась испариной. Лоб заблестел от пота, подмышками стало мокро. Ох, и достанется же ей сейчас! Дэниел между тем продолжал:

— Я узнал об этом почти год назад и был просто взбешен. Ведь ты могла оплачивать хотя бы часть наших расходов! Подумать только, я вкалывал даже по субботам, а ты скрывала, что у тебя есть деньги!

И тут Каролина разозлилась. Чувствуя, как ее загоняют в угол, она начала защищаться:

— Я бы никогда так не поступила, если бы ТЫ НЕ БЫЛ ТАКИМ ДЕСПОТОМ!!!!!

Дэниел издал одобрительный возглас. Это был обычный, неизменный аргумент. Прошло минут двадцать, обстановка разрядилась, и Каролина признала:

— Ну, ладно, ладно, я была неправа, когда завела этот счет. Но, Дэниел, я ведь тоже не могу терпеть, чтобы со мной обходились, как с ребенком. Ты вечно на меня ворчишь, если я что-нибудь покупаю…

— Ладно, придумал, — Дэниел повернулся и вышел, поманив ее за собой.

Он привел ее в спальню.

— В определенной степени, — Дэниел сел на кровать, — я действительно обращался с тобой, как с ребенком. Но я готов пообещать, что больше не буду придираться к тебе.

Каролина догадывалась, что он задумал. Прожив десять лет в браке с Дэниелом, она прекрасно знала, как возбуждает его одна лишь мысль о порке. И все же не могла, хотя и не раз пыталась, примириться с этим странным видом любовной игры. И три года назад заявила, что больше не позволит ему шлепать себя по попе.

— У меня есть план, — объяснял Дэниел. — Ты можешь просмотреть цифры, и увидишь, что прежде всего надо обеспечить наши повседневные расходы… мы вечно спорим об этом… а значит, ты можешь оставить себе твой тайный счет и пользоваться им по своему усмотрению.

Каролина знала, куда он клонит.

— А за это…?

— Раз в месяц, — Дэниел слегка откинулся назад, — ты будешь расплачиваться со мной в соответствии с той суммой, которую ты потратила.

Он молчал целую минуту, затем продолжил:

— Если ты поняла, о чем я, эта сделка выгодна во всех отношениях. Ты ведь не тратоголик… Я имею в виду то, чего ты не делаешь… из опасения… показаться смешной, а я устал от того, что мне лгут и манипулируют мной. В этом же случае ты сама решаешь, сколько и на что тратить… а когда подходит срок… выплачиваешь мне проценты.

У Каролины возникла масса вопросов. Она задавала их, Дэниел отвечал. Когда они все согласовали, и план Дэниела был готов к осуществлению, Каролина решила принять его. Пойти на это ее заставила коробка, хранившаяся в стенном шкафу в спальне. В ней Дэниел держал коллекцию видеозаписей и журналов, посвященных порке, и Каролине неприятно было сознавать, что ее муж остается неудовлетворенным. По крайней мере, теперь он получит то, о чем так мечтал.

И вот, все детали были согласованы, и Каролина вышла из ванной одетая так, как просил Дэниел. На ней не было ничего… кроме коротенькой черной кожаной юбки. Дэниел целый час ворчал, когда она купила ее в прошлом году… но теперь и для юбки нашлась своя роль в их игре.

Дэниел встал в ногах кровати. В руке он держал распечатку банковского счета.

— Ну, что, для начала я поднимаю юбку, верно? — спросила Каролина, повернувшись спиной к мужу и лицом к кровати. — Приступим к выплате процентов?

Дэниел с удовольствием наблюдал, как она тянет вверх и полностью задирает облегающую кожаную юбочку… чтобы обнажить попку.

— Да, десять процентов от суммы, лежащей на счете. На карточке сейчас четыреста двадцать шесть долларов.

В кожаной юбке, задранной на талию, Каролина чувствовала себя очень глупо, но наклонилась и оперлась руками о матрас.

— Значит, ты шлепнешь меня рукой сорок два раза… или ты округлишь до сорока трех?

Дэниел начал шлепать прежде, чем ответил… ШЛЕП! ШЛЕП! ШЛЕП!

— Я собираюсь шлепнуть двадцать один раз… ШЛЕП! ШЛЕП! ШЛЕП!… по каждой половинке… ШЛЕП! ШЛЕП! ШЛЕП!

Сейчас он придавал восхитительный розовый оттенок правому полушарию жены. ШЛЕП! ШЛЕП! ШЛЕП!

Каролина между тем начала пританцовывать.

— О ГОСПОДИ, БОЛЬНО!!! НЕ ТА-А-А-АК СИЛЬНО!!!

Она попыталась было выпрямиться, но левая рука Дэниела легла ей на плечи… и ей пришлось снова нагнуться.

ШЛЕП! ШЛЕП! ШЛЕП! Дэниел сосредоточился на середине правой ягодицы жены. ШЛЕП! ШЛЕП! ШЛЕП! Он старался, чтобы жгучая боль от каждого шлепка была как можно сильнее. ШЛЕП! ШЛЕП! ШЛЕП!

— Теперь стой смирно, — Дэниел дотронулся до нижней части ее спины. — Я прервусь ненадолго, а потом займемся второй половинкой.

Его рука то слегка похлопывала ее по нетронутому левому полушарию, то прогуливалась по горячей и красной правой ягодице.

— Тебе это так идет, дорогая, — приговаривал он, поглаживая Каролину по выставленной попке. — И сейчас можно на ощупь определить, какую из твоих половинок только что нашлепали.

Семейная щётка для волос

Элен достала семейную щётку для волос из ящика стола, где она выделялась среди пластиковых расчёсок. Она держала её и улыбалась, глядя в зеркало на своего сына и невестку. Затем повернулась и произнесла, протягивая им тяжёлую деревянную щётку:

— Алан и Мелоди, вашей дочери недавно исполнилось семь, и я хочу, чтобы у вас было вот это. Алан может объяснить Мелоди, как это используется, не так ли, сынок?

Алан улыбнулся, взял щётку за ручку и несильно хлопнул её тыльной стороной по своей ладони.

— Да, мама, я думаю, Мелоди найдёт ей достойное применение.

Щётка не в первый раз переходила из рук в руки, от поколения к поколению. Её деревянная поверхность была гладкой и ровной, отшлифованная многими голыми попами за долгие годы. Последний раз она применялась к попе Алана, когда ему было четырнадцать. В том возрасте он уже был уверен, что он уже слишком взрослый, чтобы быть отшлёпанным мамой. Но несмотря на это, мама отвела его в свою спальню, сняла с него штаны и доходчиво объяснила, что мальчик, который не выполняет работу по дому и дерзит родителям, не заслуживает ничего другого.

Элен заметила задумчивый взгляд своего сына и улыбнулась:

— Я помню и первое, и последнее свидание этой щётки с моей попой. В первый раз мне было столько, сколько сейчас вашей дочери. Мама наказала меня за враньё. До этого она применяла другие методы воспитания, но у любого ребёнка наступает время, когда его надо просто хорошенько отшлёпать по мягкому месту. Ой, как я сопротивлялась, знали бы вы. Я пришла в ужас, когда мама крепко взяла меня за руку и отвела наверх в мою комнату. Она велела мне сидеть на кровати и ждать, когда она вернётся. Я подумала, что она собирается вымыть мне рот с мылом, но она вернулась с вот этой щёткой. Она сказала: «Элен Бет, мне не хочется этого делать, но ты уже большая девочка, и должна понимать, как это плохо — врать!»

Элен улыбнулась, увидев удивлённое лицо своей невестки, и сказала:

— Мелоди, когда будешь шлёпать дочку этой щёткой, обязательно обсуди с ней, за что именно её наказывают. Затем уложи её к себе на колени, сними с неё трусики и отшлёпай по голой попе. Не начинай шлёпать сильнее или слабее в зависимости от того, как громко она плачет. Шлёпай до тех пор, пока её попа не будет цвета спелой клубники, тогда каждый раз, когда она будет садиться после порки, она будет вспоминать полученный урок. То же самое касается и моего внука, когда он подрастёт, его тоже ждёт щётка. Да и когда они будут совсем большими, наверняка придётся их хоть раз отшлёпать. Без этого никак не обойтись, а, Алан?

Алан покраснел, а потом сказал, улыбнувшись:

— Да, мэм.

Элен продолжила:

— Я помню и последний раз, когда этой щёткой досталось мне по попе. Мне было двадцать лет! Не смейся, Алан, девочки хоть и взрослеют быстрее мальчиков, но за некоторые их проступки, даже когда они учатся в колледже, нет лучше наказания, чем порция щётки. Я уверена, что та порка была ровно то, что нужно, чтобы исправить моё поведение.

Элен повернулась к Мелоди и объяснила:

— Я была прямо как ваша дочь, бойкая и красивая, и я знала это. Вообще, красивым девочкам часто удаётся избежать наказаний, особенно от пап. Потому что они красивые, и знают это. Так что когда мне было двадцать, я была весьма избалованной. Я плохо училась в колледже и не приезжала домой на выходные, хоть и обещала, а когда наконец приехала, мама серьёзно взялась за меня.

Самое удивительное, что папа стоял там и смотрел на это с улыбкой одобрения! Представьте, как я удивилась, когда мама достала эту щётку и сказала, что отшлёпает меня. Я умоляла её и папу, но они были непреклонны. Через мгновенье я лежала у мамы на коленях, и она снимала с меня трусики, как будто мне снова было семь лет!

Я решила для себя, что приму наказание, не заплакав. Но как только эта тяжёлая деревянная штука опустилась, от этой мысли и след простыл.

Я вернулась в колледж с совершенно новым отношением к учёбе и с пониманием, как сильно папа и мама любят меня. Они любят меня настолько сильно, что готовы невыносимо больно отшлёпать меня по попе, если я не буду вести себя как подобает. Вот что я поняла, благодаря этой щётке.

Алан вручил щётку Мелоди, она перевернула её и рассмотрела щетину.

— А что, ей вообще ни разу не причёсывались?!

Мелоди смутилась, когда её муж и свекровь засмеялись в ответ. Все эти разговоры об отшлёпанных попах, с которых снимают даже трусики, вызвали в ней странное ощущение. Оно напомнило ей о её детстве, когда она мечтала, чтобы родители были с ней строже и наказывали её. Она смущённо посмотрела на Элен и произнесла, слегка улыбаясь:

— Может, вы можете обучить меня как шлёпают по попе, потому что со мной-то этого ни разу не бывало.

— Тебя не разу не шлёпали, Мелоди? — Элен отреагировала серьёзнее, чем Мелоди ожидала.

— Нет, хотя я этого определённо заслуживала.

— Я не сомневаюсь! Почему бы нам не исправить это прямо сейчас? Никогда не поздно быть отшлёпанным в первый раз. — Элен приободрила Мелоди улыбкой и забрала щётку у неё из рук. Затем достала табуретку и села на неё. Её лицо было строгим, хотя намёк на улыбку просматривался в уголках глаз.

Мелоди почуствовала, как в животе завязался узел от нервов. По какой-то причине она хотела пройти через это, чтобы стать частью семьи с её традициями и стать ближе к Элен, но другая её часть, боялась, что будет очень больно.

— Я боюсь, я не могу… — Мелоди попыталась пойти на попятный.

Алан взял Мелоди за руку и подвёл к маме.

— Мелоди, ты можешь, и где-то в глубине души ты этого даже хочешь. Ты всегда говорила мне, что завидовала тому, в какой семье я вырос, с её правилами и порядком. Да и подумай о том, как часто ты заслуживала хорошую порку, когда была ребёнком.

— Я обещаю, что потом тебе будет только легче, Мелоди. Так что не заставляй меня ждать, а иначи получишь вдвойне, — Элен засмеялась и похлопала щёткой по своему бедру, подзывая Мелоди.

Это было достаточно убедительно, чтобы Мелоди решилась и легла аккуратно поперек бёдер своей свекрови. Руками она уперлась в пол, а пальцы ног коснулись пола по другую сторону табуретки. Она почувствовала, как любящая рука нежно поглаживает её попу через юбку.

— Мелоди, ты была непослушной девочкой много лет, правильно?

— Да, мэм!

— Ты знаешь, что в нашей семье всех непослушных девочек шлёпают по попе. И твоя голая попа ничем не лучше других.

Элен приподняла шёлковую юбку Мелоди и выставила на всеобщее обозрение её трусики, туго обтягивающие округлую, упругую попку.

— Как это, должно быть, стыдно — лежать вот так и ждать, когда с тебя, непослушной девочки, снимут трусики, — запричитала Элен.

— Ооуу, нет, а точно обязательно надо снимать их? Пожалуйста, не надо. Пожалуйста!

— В этой семье всегда шлёпают по голой попе, юная леди, и эти трусики отправляются на юг.

Элен просунула пальцы под резинку трусиков своей невестки и медленно опустила их чуть ниже ягодиц. Мелоди почувствовала прохладную деревянную щётку, легшую на её голую попу. Она ощутила, как щётка отправилась вверх и приготовилась к удару, туго сжав мышцы своей попки.

— Только самые плохие девочки сжимают попку, ну-ка расслабь её.

Вместо первого резкого удара Мелоди почувствовала нежное успокаивающее прикосновение рукой. Но затем щётка снова взлетела вверх и на этот раз приземлилась на расслабленную попу с оглушающим звуком.

— Оооойй, оооуу! — Мелоди выкрикнула, немного улыбаясь. Но всё же после пятого-шестого ударов она билась ногами об пол, подпрыгивая, а после дюжины шлепков подняла голову и завопила:

— Оу, мама, пожалуйста, хватит. Ау, мама, пожалуйста!

— Ты обещаешь быть хорошей девочкой, Мелоди Джейн?

— Оу, да, мэм, обещаю. Обещаю, я буду хорошей девочкой!

Элен опустила трусики Мелоди ещё немного вниз и уложила её повыше у себя на бёдрах, так чтобы попа Мелоди была максимально выставлена наружу. Все ягодицы были цвета клубники, но благодаря новой позе, перед Элен открылось самое уязвимое, на удивление белого цвета, место, где ягодицы переходят в бёдра. Ещё дюжина шлепков, и Мелоди зарыдала.

Когда Мелоди поднялась на ноги, её обняли и муж, и свекровь. Ей было легко, и она улыбнулась, когда ей во второй раз вручили щётку для волос.

— Теперь ты знаешь, как ей пользоваться, Мелоди?

— Да, мама, знаю.

Мелоди стала частью семьи: она познакомилась с семейной щёткой для волос.

Сигареты = Порка

Маму вызвали в школу. Она была в ужасе, когда узнала, что четырёх девочек, включая меня, на два дня отстраняют от учёбы за курение. Три другие девочки признались, что я украла несколько пачек сигарет из магазина, в котором работала по вечерам. На всем было около 16 лет.

Держите в уме, что это я воспитывалась в германской меннонитской семье, то есть в очень строгой. Меня шлёпали все время, пока я была тинэйджером, и даже пороли ремнём, когда мне было 19, и я училась в колледже.

Мама была так расстроена, что не разговаривала со мной по пути домой. Когда мы пришли, она велела мне позвонить трем другим мамам и Милли (владелице магазина) и пригласить их на чашечку кофе.

Трое из четырех женщин приехали, и мне было велено подавать кофе, в знак извинения за то, что я сделала. Затем мама объявила им, что она сурово меня накажет, и приказала мне идти в гостиную.

Вскоре мама пришла туда же, села на диван, подозвала меня, задрала мою юбку и уложила к себе на колени. Огромная щётка для волос лежала на столе.

Я была ошеломлена, когда мама позвала в гостиную женщин и сообщила им, как именно я буду наказана, попросив их подождать на кухне, в трех метрах от нас. Они видели меня, лежащей у мамы на коленях, одетой только в тонкие трусики.

Когда женщины направились на кухню, мама добавила:

— Мне очень стыдно за то, что произошло, и я хочу, чтобы вы знали, что Черил будет отшлёпана вот этой щёткой для волос и без. . вот этих трусиков.

Произнеся это, еще до того как дамы покинули гостиную, мама стянула с меня трусы. Затем заметила:

— Эти щёчки не будут белыми еще долгое время. . Не говоря уже о том, что будет, когда отец вернется домой.

Я получила самую сильную порку из всех, что мама мне устраивала за 16 лет жизни. Я чуть сознание не потеряла, пока она лупила меня. Сначала я пыталась сдерживаться, зная, что женщины в соседней комнате получают от этого удовольствие, но вскоре рыдала и визжала как маленький ребёнок.

Позже я узнала, что двух моих подружек тоже отшлёпали — а ведь обеих не шлёпали уже много лет, одну вообще с шестилетнего возраста. Еще я весь уик-энд проработала у Милли, которую мама проинструктировала так же шлёпать меня, в случае чего. Это еще одна история…

Отец тоже наказал меня… В общем, до сегодняшнего дня я ни разу сигарету в рот не брала.

Сон в летнюю ночь …

или что может присниться, если долго сидеть в интернете

В приоткрытое окно дул приятный летний ветерок, доносивший шум и запахи близкого леса. В комнате на втором этаже было темно, только мерцающий экран включённого монитора наполнял её призрачным светом, создавая обстановку чего то тайного, и от этого ещё более захватывающего, будоражащего, и притягательного. Забравшись с ногами в компьютерное кресло, у монитора сидела молоденькая девушка, энергично юзая мышь, она вглядывалась в глубину мерцания экрана, что-то рассматривала в интернете. Судя по нервному ёрзанию и слегка прикушенной губке, это «что то» очень захватило её. Нетрудно было догадаться, что содержание просматриваемых сайтов было совсем не предназначено для молоденьких девушек, только — только перешагнувших порог своего шестнадцатилетия … Порно в интернете смотрят все, и девочки тоже, особенно, это интересно делать вот так, в темноте, поздно ночью, что бы родители случайно войдя в комнату, не застали за этим, предосудительным занятием. А подчищать историю, сохранённые или просмотренные файлы она уже давно научилась, для этого достаточно простой программки.

Последним увлечением Кати, полностью захватившим, и державшим её в сладком напряжении вот уже несколько дней, были так называемые spank — сайты. На этих ресурсах содержалась огромная масса контента, где девочек и мальчиков разнообразно пороли, шлёпали, и наказывали строгие мужчины и женщины, различными способами, от собственных рук до экзотических плетей и шлёпалок. Всё это делалось так эротично, что Катерину захватила идея попробовать это на себе. Возможно, так реализовывалось её сексуальное желание, девочка ещё не вступала в интимную близость с мужчиной, но организм, и молодой, горячий темперамент уже во весь голос начинали требовать своё. Просидев за компом почти до утра, Катя почувствовала, что если не встанет и не перейдёт на свой диван, то заснёт прямо тут, за столом. С сожалением, столько всего ещё было не просмотрено и не прочитано, она выключила компьютер, задвинула кресло, и прилегла на диван. Морфей, будто, только и ждал этого, тут же сморил её, и приснился ей сон … чудной, странный, но, очень завлекательный.

— Вставай соня, хватит спать, тебя дела ждут, одеяло настойчиво стащили с девочки, и сильные руки подняли её с кровати.

— Отстань Диля, отмахнулась та, я спать хочу. В комнате прозвучал хлопок пощёчины, мгновенно выведшей Катюшу из состояния дрёмы в реальность. Она шмыгнула носиком от неожиданности, слёзы начали наворачиваться на глаза. Ты чего? Явно не понимая ситуацию, спросила девочка у своей мучительницы.

— У тебя сегодня особый день, «воспитательный», ответила женщина, ты разве забыла? Вставай быстрее, несносная девчонка, умывайся, у нас сегодня очень много дел. Сегодня называй меня тётя Диля, и глаза в пол держи, иначе битая будешь, поняла?

Девочка поняла, сегодня с этой крупной, и неожиданно властной, восточной женщиной, лучше не спорить, иначе будет плохо. Диля, пятидесяти трёх летняя киргизка, работала в доме у родителей Катерины, вела всё их хозяйство, от кухни до уборки, так же занималась девочкой, когда родители не могли в силу своей вечной занятости уделять ей достаточно внимания. Диля оказалась образованной женщиной, в своё время закончившей институт, и отлично говорившей по-русски, тем не менее, старавшейся, на сколько это возможно, придерживаться восточных традиций. До фанатизма у неё это не заходило, в работе не мешало, поэтому, родители девочки смотрели на это скорее, положительно. Когда девочка вернулась в комнату, её ждал первый сюрприз, на уже убранной постели была разложена одежда, не её одежда. Домработница стояла возле окна в Катиной комнате, глядела в сад, потом, повернувшись к вошедшей девочке, и увидев её реакцию на обновки, сказала:

— Сегодня ты наденешь это, и, увидев недоумение на лице девочки, поторопила, одевайся, чего смотришь.

— Но … это же не моё, Кате явно не хотелось одевать чужие вещи, я такое не ношу!

— Одежда новая. Если ты сейчас же не перестанешь мне перечить, и не начнёшь слушаться, я возьму ремень раньше, чем собиралась, предупредила тётя Диля. «Слово палка, понимает даже ишак» — процитировала она восточную мудрость.

Катя не решилась показать характер, и стала одеваться, надев штанишки, платье простого фасона с короткими рукавами, взяла в руки косынку, и задумалась, её она никогда вообще не носила, вот и не решалась повязать её. Увидев, что девочка в лёгком замешательстве, Диля сама подошла, и спорыми движениями закрыв полностью Катины волосы, обернув концы вокруг шеи, повязала ей платок на восточный лад, оставив открытым только раскрасневшееся от смущения, девичье личико. Девочка обернулась, посмотрела на себя в большое зеркало, которое служило дверцами платяного шкафа, где хранились её вещи, и всплеснула руками …

— Я в этом похожа на узбечку, плаксиво сказала Катя, или на таджичку, я как уборщица, наряд и образ, который она приобрела, впечатлили её. Так сильно она себя ещё не меняла, и поэтому, не готова была принять перемены, единственное, что её останавливало, это неожиданная суровость домработницы, и осознание того факта, что она, по той или иной причине, сейчас находится в её власти.

— Ай… глупостей не говори, одёрнула её Диля, ты сейчас выглядишь как милая, приличная девушка, из хорошей семьи, хоть сейчас за калым разговаривать можно, женихи в очередь станут! И работать так удобнее, ничего не пачкается, а работы у тебя сегодня много. И то, как ты всё будешь делать, вечером тебе зачтётся.

— А что зачтётся? Как это?

— Потом узнаешь, вечером. На своей попке почувствуешь. А теперь пошли во двор, пора работать начинать.

Работы действительно оказалось много, особенно, для девочки, которая раньше по дому ничего сложнее уборки вещей в шкаф в своей комнате, ничего не делала. Пришлось подмести двор, вымыть полы во всём доме, долго помогать на кухне, чистить и мыть овощи, потом отмывать посуду, и всё это под строгим взглядом тёти Дили, которая не давала катюше скучать, постоянно находя для неё какое-нибудь занятие. Длинный — предлинный день близился к вечеру, казалось, вся мыслимая работа была переделана, и Катя волей-неволей начинала думать о развязке, тем более, что сказанное Дилей не выходило у неё из головы — «что зачтётся? что она узнает и почувствует? и при чём тут её попа?».

— Чего расселась? отвлёк девочку голос тёти Дили, иди в душ, сегодня работать больше не будем, а потом поднимайся к себе в комнату. Да долго не задерживайся в душе, не заставляй меня ждать.

Тётя, непонимающие глаза девочки поднялись на свою сегодняшнюю мучительницу, а что случилось? Я сделала, что-то не так, ты сердишься?

— Всё так, иды вымойся после работы, и приходи, буду воспитывать тебя.

— Как?

— Не зли меня, несносная девчонка, скоро всё узнаешь, потом благодарить станешь.

Девочка убежала в душ, смутное предвкушение предстоящего заводило её, не смотря на страх и неизвестную ситуацию, она испытывала сильное возбуждение, хотя и до конца сама, по молодости лет, не отдавала себе в этом отчёт. Приём душа не занял много времени, взбодрив тело, и доставил после дневных трудов истинное удовольствие. Катерина вышла из душевой кабины, основательно вытерлась мягким, махровым полотенцем, обвязала другим полотенцем влажные волосы, надела свой банный халатик, с зайчиками, и, собрав всю свою решимость в кулачок, поднялась в свою комнату. Там её уже ждала Диля, в самой комнате появились некотрые изменения, заставившие девочку остолбенеть на входе от неожиданности, до неё начал доходить скрытый смысл ситуации. На валике-подлокотнике её дивана лежала подушка, а на самом диване лежала чёрная, кожаная плётка!!!

— Чего стоишь в дверях, как неродная? Не бойся, заходи, воспитывать тебя буду.

— А … я … девочка в замешательстве не могла выговорить не слова, пощёчина вывела её из этого состояния.

— Не будешь слушаться меня, я тебя сильно выпорю, оборвала её властная киргизка, делай что говорю, не перечь. Девочка только кивнула, смирившись с неизбежным, или только сейчас осознав, что сама в тайне от себя, мечтала попасть в такую ситуацию, она подсознательно хотела, что бы её высекли, но, очень боялась этого желания. Диля велела ей раздеться, разрешив оставить полотенце на голове, так как, Катины волосы всё ещё были влажные. Далее, когда девочка сняла с себя халат, под которым ничего не было надето, тётя Диля, сказала ей — Встань на колени, подай мне плётку, и попроси, что бы я тебя высекла.

Время, как показалось Кате, остановилось, пространство искривилось и эта противоречивая, очень странная ситуация, в которой, как в странном сне (а это на самом деле и был её сон), всё перемешалось и встало с ног на голову. Необычность и запретная, где то, даже противоестественная острота ситуации накрыла её с головой, полностью захватила и растворила в себе, девочке захотелось, отдавшись на волю доселе дремавших в глубинах её юной души, страстей, просто участвовать в этом возбуждающим самые сокровенные чувства и потаённые желания, спектакле, до конца отыграть свою роль … Она аккуратно, будто розу, чей стебелёк усеян острыми шипами, взяла с дивана плеть, сделав короткий шаг, опустилась перед своей воспитательницей на колени, и, опустив головку, глядя в пол, двумя руками протянула этот пугающий предмет смотрящей на неё свысока киргизке-домработнице.

— Тётя Диля, тихим, но, полным распиравшего её возбуждения голосом, сказала Катерина, я прошу вас, высеките меня, пожалуйста. Диля взяла из её рук плеть, посмотрела ещё раз на смиренно стоящую перед ней на коленях, обнажённую девочку, кивнула одобрительно.

— Вставай маленькая, ложись животиком на подушку, ручки вытяни вдоль дивана, и, улыбнувшись, добавила, не бойся, от этого не умирают, тебе только на пользу пойдёт, сразу грешнее мысли из головки уйдут, будешь у меня самой хорошей девочкой.

Катя подошла к подлокотнику дивана, и как было велено, легла на положенную на него сверху, плотную подушку животиком, опустилась грудью на диван, вытянув руки вдоль, почувствовала, как её попка задралась выше головы, а ноги опустившись, коснулись пола. Было очень непривычно, лежать так, с оттопыренной кверху задницей, и ждать начала … Начало, впрочем, не заставило себя долго ждать, как только девочка заняла нужную своей «воспитательнице» позицию на подлокотнике дивана, та, коротко, без замаха хлестнула её по попе плетью. Катюша, вскрикнув от ожидаемой неожиданности, попыталась закрыть больное место руками, что получилось с трудом, из-за её позы.

— Ай! Больно же …

— Лежи смирно, оборвала её строгая киргизка. Руки вдоль дивана вытяни, и терпи, а то, добавлю, мало не покажется.

— Хорошо, тётя Диля, не надо, я буду тихо лежать, жалобно попросила девочка, поняв, и почувствовав, что неподчинение обязательно отразится на её попке.

— Два, продолжив счёт, Диля нанесла следующий удар. Три, четыре, пять … удары плётки с размеренностью метронома падали на нежную девичью задницу, до этого момента не знавшую прикосновения ремня или розги. Наказуемая, напуганная своей строгой воспитательницей, старалась лежать тихо, только вскрикивала, дёргала ножками при каждом ударе, и сжимала в кулачках, слетевшее с головы полотенце.

— Двадцать девять, тридцать … закончила свой счёт тётя Диля, со счётом закончились и удары.

Катя тихо плакала, выпоротая в первый раз попка, несмотря на не сильные удары воспитательницы, очень болела, просто горела огнём. На душе было необычно пусто, наказание вытеснило из головы все её девичьи заботы, мысли, переживания. Под плетью всё это показалось таким далёким, и не столь значительным, как казалось ранее, жизнь в очередной раз изменилась, правда, к этому надо было ещё и привыкнуть. От новых мыслей её, очередной раз за этот день отвлекла тётя Диля, которая подошла к девочке, и аккуратно, даже нежно, погладила её по попе.

— Вставай плакса, ласково сказала она, всё уже закончилось. Попка ещё немножко поболит, зато, теперь ты будешь умненькая и очень послушная, родители порадуются.

Девочка поднялась, встала перед своей воспитательницей, и тут же, заведя руки за спину, начала тереть ладошками «пострадавшую» часть тела. Обнажённая, стоящая перед своей домработницей c распустившимися волосами, и только что выпоротой попкой, Катюша смотрелась очень трогательно.

— Встань опять на колени, поцелуй мою руку, и поблагодари за воспитание, потребовала Диля, и на сегодня закончим.

— Хорошо, тётя Диля. Катя снова, стараясь не потревожить ещё горящую от ударов попу, покорно опустилась на колени и поцеловала протянутую руку с зажатой в ней плетью. Спасибо тётя, за воспитание, я буду послушной. Киргизка, ласково потрепала девочку по щеке, улыбнулась, видимо, довольная прошедшим днём.

— Умница, теперь одевайся, во что захочешь, и спускайся в столовую, я тебе чай приготовлю.

К большому сожалению девочки, на этом сон прервался … Катя проснулась. Ощущения от прошедшего сна были очень острыми, будто бы, это странное событие, действительно произошло с ней только что, даже попка слегка побаливала. Девочка потянулась, встала с дивана, подошла к большому зеркалу, приспустила коротенькие шортики, в которых спала, и посмотрела на попку, естественно, следов от прикосновения плети на ней не было. Она, с оголённой попкой подошла к дивану, ещё сильнее, до колен, приспустила шорты и как во сне, перегнувшись через боковой подлокотник, легла на диван, посмотрела на себя в зеркало. Зрелище было очень эротичным, как на сайтах, что она втихомолку просматривала ночами. «А если бы меня действительно высекли, как во сне, понравилось ли бы мне это?» — спросила себя девочка, лёжа с голой попой на подлокотнике. Неожиданно открылась дверь, и в комнату Катюши зашла Диля …

Специфика супружеской жизни

Возвращаться домой было страшно.… Не то чтобы Катя думала, что муж с ней что-то сделает, хотя он и обещал её выпороть, если она ещё раз выкинет нечто подобное, она не воспринимала его слова всерьез. Просто ей было ужасно стыдно за своё поведение и, кроме того, она знала, что скандала не избежать, а она с детства ненавидит, когда люди кричат особенно на неё.

В принципе у них с мужем были замечательные отношения. Они были женаты вот уже полгода, а до этого встречались ещё около полугода. Он был её первым и единственным мужчиной. И вообще они практически идеально подходили, друг другу за исключением одного Владислав не хотел принимать никакой помощи от Катиных родителей, а она считала их помощь чем-то само собой разумеющимся. Муж оказался на редкость прозорлив и каким-то образом всякий раз узнавал, когда она брала у родителей деньги. Узнавал и закатывал ей скандал, с битьем кулаком по столу, упаковыванием вещей и её угрозами уйти к маме и подать на развод. Правда, заканчивались эти скандалы всегда одним — постелью, в которой они и мирились. В постели ей всё прощалась, да и она сама искренне обещала не брать больше у родителей денег, и Владислав ей верил. Но в последний раз он строго предупредил её:

— Ёщё раз ты меня обманешь, и я тебя выпорю.

— Как выпорешь? — возмутилась Катя, приподнимая голову со взмокшего после занятий любовью плеча мужа.

— Больно, — на полном серьёзе заверил её Лад — твоей же щеткой для волос. Выпорю так, что ты на долго запомнишь.

— Неужели до крови? — без особого интереса уточнила, не поверившая мужу, Катерина

— Нет ну что ты, — даже слегка обиделся супруг, — конечно не до крови, просто отделаю тебя, так что ты потом ещё долго сидеть не сможешь.

Но поскольку после этого он страстно её поцеловал, а потом и занялся с ней любовью, эти слова полностью выбыли у неё из головы. А вот сейчас она почему-то об этом вспомнила и, хотя она и не верила в то, что Лад хотя бы пальцем её тронет, у Кати почему-то затряслись поджилки и в животе противно засосало.

«Нет», — накручивала она сама себя, — «Лад сам во всём виноват, ну, почему он отказывается от помощи папы с мамой. Мало того, что он не принял от них квартиру, которую они подарили нам на свадьбу, и мы вынуждены ютиться в этом двух комнатном склепе, так он еще, и запрещает мне брать у родителей деньги».

Деньги она тратила исключительно на модные шмотки, косметику и дорогие духи к которым она привыкла, живя с родителями. Её ужасно бесило то, что муж отказывался понимать, что не может она ходить в институт в немодной одежде или краситься дешевой косметикой, а зарплаты Лада не хватало на косметику от Диора, к которой она привыкла. Именно по этой причине в нарушение всех своих клятв она в очередной раз взяла деньги у матери и купила на них флакончик супермодных и жутко дорогих духов, которые муж и обнаружил сегодня утром, когда собирался на работу, а она в институт.

— Опять? — грозно спросил он, держа в руках коробочку.

— Что опять? Ну что опять? — тут же огрызнулась Катя, — это всего лишь духи.

— Ты же обещала! — возмутился Лад.

— Ну, милый ну прости меня, пожалуйста, — тут же почувствовала себя виноватой Катя, — я опять не сдержала обещания. Клянусь это в последний раз.

— В отличие от тебя дорогая я всегда держу свои обещания, — сообщил ей супруг.

— Нет, ты не посмеешь! — воскликнула она, тут же вспомнив о каком обещании, идет речь.

— Вечером увидишь, любимая посмею я или нет, — заверил её супруг и ушел на работу.

И вот теперь она уже почти час стоит под окном и не решается идти домой.

— Ну что заблудшая душа ты идешь домой или нет? — раздался у неё за спиной голос мужа.

От неожиданности Катерина даже подпрыгнула.

— Как ты уже дома? — удивилась она.

— Так сегодня же пятница у меня короткий день, — напомнил ей Лад, — пошли домой, я уже дважды обед разогревал.

Катя покорно пошла за ним, коря себя за очередную ложь. Она ни на минуту не забыла о том, что у муже короткий день, а наоборот прекрасно помнила об этом именно поэтому и не шла домой.

Пока она ела, Лад ни разу не упомянул об утреннем происшествии, так что она начала думать, что он либо обо всём забыл, либо простил её. Но после еды Лад отвел её в спальню и со словами:

— Нам нужно серьёзно поговорить, — усадил на кровать.

— Если ты о том, что произошло утром… — начала, было, Катя, но Лад прервал её:

— И не только об этом. Я о твоём систематическом обмане. Когда ты выходила за меня замуж, я тебя предупреждал что не смогу обеспечить тебе тот образ жизни, к котором ты привыкла, но ты твердила с милым рай и в шалаше. Я говорил, что ни копейки не возьму у твоих родителей, ты соглашалась. Ты не умеешь готовить и стирать, не работаешь с этим я ещё готов смириться, но мириться с твоей постоянной ложью я не буду. Поэтому с сегодняшнего дня я берусь за твоё воспитание, тебе только девятнадцать лет так что, думаю для тебя ещё не всё потеряно.

Закончив свою маленькую речь, он вопросительно посмотрел на жену.

— А воспитывать ты меня будешь поркой, я так понимаю? — язвительно уточнила она.

— Совершенно верно, — подтвердил Лад.

— Я, конечно, не смогу сопротивляться, — заметила Катя. Что и говорить, а кроме разницы в возрасте (муж был старше её на восемь лет) у них была ещё существенная разница в росте. Рост Лада не дотягивал одного сантиметра до двух метров, тогда как её собственный составлял всего лишь метр шестьдесят. Так что нет ничего удивительного, что от его слов она вся сжалась и попыталась отползти в дальний угол. Владислав укоризненно посмотрел на неё.

— Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать. Если ты скажешь, нет — то ничего не произойдет.

Катя с сомнением посмотрела на мужа:

— И в чем же подвох?

— Ни в чем, — ответил он, — просто либо ты добровольно соглашаешься принять заслуженное наказания либо я помогу упаковать тебе вещи и отвезу к родителям. А завтра подам заявление о разводе, потому что мне надоело терпеть твои выходки.

Катерина в ужасе посмотрела на него, впервые со времени их знакомства Лад повысил на неё голос.

— Я даю тебе час на размышления, — сказал муж, — после этого ты должна будешь решить остаешься ты или нет. Но учти, если ты решишь остаться, сегодняшнее наказание не будет единственным. Воспитывать я тебя буду регулярно, причем, отвечать ты будешь, за все свои поступки, в том числе и за плохие оценки, у меня нет денег, чтобы оплачивать отметки автоматом.

С этими словами он вышел из комнаты, оставив Катю размышлять над своей тяжкой судьбой.

Первой мыслью, конечно же, было немедленно упаковать вещи и сбежать от этого садиста к папе с мамою. Но потом Катя почему-то вспомнила, как все говорили об их браке, что он долго не протянет. Сама же она в это не верила, ей казалось, что это навсегда. Но даже на свадьбе мама говорила ей, что если у неё что-то не сложиться она всегда сможет вернуться домой. Потом она вспомнила, какой из Лада вышел замечательный муж — нежный, заботливый, внимательный, а ещё он замечательно готовил и очень редко на неё сердился. Точнее вообще никогда за исключением тех случаев, когда она лгала. Так что получается, что она сама во всем виновата.

«Что же это я делаю», — пришла ей в голову мысль, — «сижу и уговариваю себя дать этому извергу себя выпороть».

С другой стороны она прекрасно знала, что Лад никогда не сможет ей сделать по-настоящему больно. Даже в их первый раз, когда она разрыдалась как ребенок, а потом закатила ему настоящую истерику, обзывая его ужасными словами, он всё молча вынес и просил прощения, хотя был ни в чем, ни виноват. И сейчас если он её бросит то, она этого просто не вынесет, потому что никто кроме него не будет её так любить. Да и вообще Лад прав пора научиться нести ответственность за свои поступки. С этой мыслью она и отправилась на поиски мужа.

Долго искать его не пришлось. Он сидел в соседней комнате и смотрел телевизор, так как будто ничего не происходило.

— Ну и какого будет твоё решение? — поинтересовался он.

— Я хочу остаться, — пробормотала она.

— И ты согласна на все мои условия? — уточнил он

— Да, но у меня тоже будет несколько условий, — предупредила она.

— Слушаю, — ответил муж

Катя аккуратно села на край дивана и Лад тут же обнял её и притянул к себе. Устроившись у него на груди поудобней, она тяжело вздохнула и начала:

— Ну, во-первых, ты должен пообещать мне, что никогда не будешь бить меня до крови.

— Об этом и речи быть не может, — заверил её муж нежно целую её волосы.

— Во-вторых, ты никому не должен рассказывать о том, что между нами будет происходить.

— Да за кого ты меня, в конце концов, принимаешь, — возмутился Лад

— Подожди, — попросила Катя, — я всё должна прояснить. В-третьих, ты будешь наказывать меня, — голос её дрогнул на этом слове, — по пятницам, чтобы у меня было время прийти в себя

— Хорошо, — согласился муж, — ещё что-нибудь?

— Да нет, думаю, всё, — ответила она

— Тогда пришла моя очередь выдвигать условия, во-первых, о том, что будет происходить между нами никто не должен ничего знать в первую очередь твои родители. Во-вторых, тебе разрешается плакать, отбиваться и даже кричать, но меня это не остановит, в-третьих, после каждого наказания мы будем заниматься любовью. Согласна?

— Да, — еле слышно прошептала Катя

— Ну, тогда прошли в спальню

Лад поднялся и протянул ей руку. Катя секунду посомневалась, но потом, вспомнив о том что, решила отвечать за свои поступки, вложила свою руку в его.

Они вошли в спальню, где Лад сел на кровать и произнес:

— Перед каждой поркой мы будем оговаривать количество ударов, чтобы ты знала, что тебя ждет, кроме того, ты должна будешь просить меня о наказании и сама приносить мне щетку или ремень.

— Просить..? — она была в ужасе.

— Да, — строго произнес Лад, — начинай.

— Что прямо сейчас?

— Ну не завтра же.

Катя молчала минут пять, ей нужно было собраться с силами. Мало того, что в детстве её никогда не пороли, и она не знала, что её ждет, будет ли это больно и вообще, так ей ещё и самой приходилось просить о наказании. Это было ужасно унизительно и стыдно. Наконец она решилась:

— Лад, накажи меня.

— Плохо, — ответил супруг, — ты должна сказать, как и за что я должен тебя наказать.

Катя тяжело вздохнула:

— Накажи меня, пожалуйста, расческой за то, что я не держала своих обещаний.

— Опять плохо, — сообщил Лад, — ты должна сказать мне, чтобы я отшлёпал тебя по голой попе.

— Как по голой? — решимость принять наказание покидала Катю с каждой секундой разговора

— Послушай, если я немедленно не услышу того, чего хочу, то ты заработаешь пять дополнительных шлепков

Угроза увеличения наказания подействовала, Катя выдавила из себя:

— Лад, пожалуйста, накажи меня, отшлепай меня расческой по голой попе.

— Вот молодец, — похвалил её муж, — теперь снимай юбку и трусики.

Казалось, ничто не может быть унизительней, чем просьба о порке, но оголяться, чтобы быть выпоротой было ещё хуже. Нижняя половина её тела оказалась обнаженной, тогда как сверху на ней оставалась коротенькая маячка.

— Умница, — похвалил её Лад, — теперь подай мне, пожалуйста, свою расческу она лежит на туалетном столике.

На подгибающихся от страха ногах она подошла к столику и взяла с него свою щетку. Она повернулась, чтобы отдать её Ладу, но щетка выпала из дрожащих рук. От этого Катя разразились слезами. Муж до этого сидевший с непроницаемым выражением лица вскочил с кровати и бросился её утешать:

— Ну что ты маленькая! Будет не так уж и больно, вот увидишь. Ты же сама знаешь, что у нас нет другого пути.

Успокоилась Катя ещё не скоро. Наконец придя в себя, она посмотрела на мужа и сказала:

— Ладно, я готова.

— А стоит ли, — засомневался Лад, — думаю, ты и так уже всё поняла.

— Нет, — твердо возразила она, — если ты меня сегодня не накажешь, то тебе придётся сделать это в другой раз. А я совсем не уверена что в следующий раз я буду готова так же как сейчас. Понимаешь, меня в детстве никто не наказывал, поэтому если я сейчас не узнаю, что меня ждет, в другой раз я просто с ума сойду от страха.

— Вот уж не думал что ты у меня такая храбрая, — удивился Лад, — но ты молодец. Обещаю не наказывать тебя в полную силу.

Он поднялся с пола подошел к кровати и сел на неё, затем уложил себе на колени небольшую подушку.

— Это чтобы тебе не было жестко, — пояснил он, — теперь будь любезна, подай мне расческу.

И снова ей пришлось брать в руки орудие своего наказания. Она отдала его Ладу и попыталась, как можно элегантнее устроиться у него на коленях. Муж осторожно передвинул её так, чтобы попка оказалась сумой высокой точкой её тела.

— Ты получишь тридцать ударов, — предупредил он, — и раздвинь, пожалуйста, ноги. Учти, если попытаешься их сдвинуть или прикрыться рукой заработаешь дополнительные удары.

Катерина в ответ только кивнула и сжала зубы.

— И не напрягайся, — попросил Лад, — самой же больнее будет. Лучше расслабь попку.

Он нежно погладил вздрагивающие ягодицы жены и подумал, что она очень храбрая и возможно очень скоро исправиться и перестанет быть такой капризной. Вообще-то он любил её и так сам, не зная за что, но в последнее время она стала абсолютно невыносимой, вынудив его пойти на крайние меры. Думая об этом, он продолжал ласкать ее попку, бедра и то, что было между ними, когда же она совсем расслабилась, взял в руки щетку и нанес первый удар по верхней части правой ягодицы.

Раздалось «ХЛОП», и попку Кати обжег первый удар из положенных тридцати. От неожиданности она взвизгнула. Вначале она не почувствовала ничего, потом легкую боль, и наконец пострадавшему месту стало жарко. Через несколько секунд раздался второй «ХЛОП», на этот раз Лад стукнул её полевой половинке.

Следующие восемь шлепков он разделил пополам между правой и левой ягодичками стараясь не бить по одному и тому же месту дважды. Он наказывал жену отнюдь не в полную силу, хотя вполне ощутимо. Лад делал между шлепками равные интервалы, чтобы Катерина могла приспособиться к ним. Но, похоже, это не помогло, после десятого шлепка она начала хныкать и попыталась свести ноги.

— ХЛОП… накажу… ХОЛП… только… ХЛОП… посмей!

Следующие удары пришлись на середину ягодиц. У Кати появилось ощущение что кто-то развел там костер. Она тратила все силы на то чтобы подавить естественное желание прикрыться рукой или свести ноги. Она начала повизгивать, а к двадцатому шлепку уже откровенно кричала.

— Ай, …ХЛОП… мама… ХЛОП… больно… ХЛОП… не надо… ХЛОП… хватит… ХЛОП… Лад… ХЛОП,… пожалуйста,… ХЛОП… больно… ХЛОП… ой ай… ХЛОП… Лад… ХЛОП.

Когда же всё прекратилось, она этого даже сразу не поняла и продолжала причитать лежа у супруга на коленях. Лад нагнулся и нежно поцеловал каждую из нашлепанных им ягодичек. Последние десять шлепков пришлись на нижнюю часть попки, место, на котором Катя сидит, с расчетом на то, чтобы она подольше помнила наказание.

— Экзекуция окончена, — шутливо объявил он, и помог Катерине встать.

Она подняла на него залитое слезами лицо и отчаянно потирая задик руками, бросилась в его объятья. Второй раз за день Ладу пришлось утешать рыдающую жену. Постепенно его ласки из успокаивающих перешли в разряд возбуждающих. Он очень нежно занялся с женой любовью.

Потом счастливые и взмокшие они лежали в постели и беседовали.

— Я орала как маленький ребёнок, — призналась Катя

— Отнюдь, — возразил Лад, — ты очень мужественно перенесла наказание. Вот только не знаю, как ты отнесешься к следующему.

— Ну, следующее я надеюсь ещё не скоро, — ответила Катя

— Да нет любимая скоро, буквально через несколько минут.

— Что! — Катя даже подскочила, — о чем это ты?

— Я о твоей маленькой лжи сказанной сегодня помнишь, ты сказала, что не помнила что у меня короткий день это ведь не правда

— Неправда, — тяжело вздохнув согласилась Катерина, — и сколько на этот раз?

— Пять шлепков рукой, — успокоил её муж

— Мне опять ложиться к тебе на колени

— Нет, мы это сделаем по-другому. Ложись на меня.

Он помог Кате устроиться на нем, положив её руки себе под спину.

— Раздвинь немного ножки, — попросил он, — и не вздумай сдвигать, а не то заработаешь штрафные шлепки

— Ладно, — согласилась Катя

Владислав нанес первый шлепок с большей силой, чем раньше и постарался своей крупной рукой накрыть как можно большую площадь на её попе.

ШЛЕП Катя подпрыгнула бы, если могла. ШЛЕПП она спрятала лицо на груди у мужа, чтобы было легче терпеть. ШЛЕПП

— Больно! — пискнула она, не поднимая головы

— Терпи, — приказал Лад

ШЛЕПП

— Ай, мамочка!

ШЛЕПП

— Ой, как больно!

— Ну, всё-всё, — успокоил её муж, ласково поглаживая одной рукой её голову, а другой, растирая попку, — больше я тебя сегодня наказывать не буду.

Он аккуратно помог Кате слезть с него, а сам, устроившись у неё за спиной начал покрывать поцелуями порозовевшие после двух порок ягодички. Продолжая ласкать её попку он поставил жену на колени и постепенно переместился к Катиному анусу и маленькой сладкой щелочке… буквально через пару минут Катерина испытала оргазм.

— Теперь можем спать, — объявил муж.

— А ты? — удивилась Катя, супруг был возбужден, доказательство этого не двусмысленно упиралось ей в бедро.

— Я тоже буду спать, — заверил он её.

В этот момент Кате в голову пришла странная мысль, её вдруг захотелось доставить мужу удовольствие, так как он только что доставил ей. Мысль была по истине странной, потому что делала она ему это только два раза и то сразу же после бежала в ванну отплёвываться и чистить зубы. Видимо по этому он после второго раза никогда её об этом не просил. И опять Катерина удивилась, насколько же терпелив был с ней Лад другой на его месте давно бы бросил капризную и истеричную жену, которая ничего не умеет и нашел бы себе нормальную. Она ощутила прилив благодарности к супругу.

Благодарность она выразила, скользнув рукой к низу его живота и нащупав там почти четверть метра возбужденной плоти.

— Ты что? — удивился Владислав.

— Молчи, — шепнула она, — я так хочу.

Сначала не очень уверенно, а потом всё свободнее она стала ласкать его фаллос. Скользя рукой от основания к вершине, она чувствовала, как прерывается дыхание у Лада.

— Ты сама не понимаешь что делаешь, — пробормотал он, когда Катя прикоснулась к возбуждённому члену ртом.

— Что хочу то и делаю, — ответила она, на секунду оторвавшись.

Её возбуждала власть над этим сильным и красивым мужчиной, и когда теплая струя ударила ей в рот, она сама была на грани оргазма. Проглотив всё до последней капли, она немного игриво посмотрела на мужа. Он выглядел уставшим, тяжело дышал, на лбу проступили бисеринки пота, но на губах блуждала довольная улыбка.

— Если бы я знал, что ты на такое способна, то всыпал бы тебе ещё при первой встрече, — пробормотал он, немного придя в себя. Не раскрывая глаз, он подтянул Катю на себя и рукой помог ей кончить…

— Лад, — тихо произнесла она, — я бы ещё хотела попросить у тебя прощение за наш первый раз. Я тогда сама была во всём виновата, а накричала на тебя только от стыда и потому что была испугана.

— Нашла что вспоминать, — искренне удивился он, — я уже всё давно забыл.

— Но я не забыла, — ответила она, — я должна была предупредить тебя, что я девственница. Тогда все прошло бы по-другому.

— Или вообще ничего бы не было, я мог и не решиться на такой шаг, если бы я знал правду, — неожиданно выдал муж.

— Вот это да! — присвистнула, Катя, — значит, я всё правильно сделала.

— Наверно, — согласился супруг, — знаешь, я очень люблю тебя, — тихо произнёс он.

— А я тебя, — ответила она.

* * *

На следующий день попка немного болела при сидении. Но Катя не обращала на это внимание. Она была поразительно счастлива. Поговорив с Ладом на чистоту, она выяснила многое из того, что раньше ей было не понятно. Например, оказалось, что её родители хотели откупить от Лада, предлагая ему деньги, чтобы он её бросил. И вообще очень многого она не знала, или не хотела знать. Ведь каждый раз, когда она заходила к родителям, они накручивали её против Лада, а она и не замечала этого.

Они с мужем решили, что она возьмет на себя часть обязанностей по дому, в частности будет пылесосить и гладить, остальное оставалось на Ладе.

* * *

Через пять месяцев. Катя гладила бельё. Она счастливо насвистывала, поджидая мужа, который вот-вот должен был прийти. Была пятница — день экзекуций, как они её шутливо называли. Сколько порок ей пришлось перенести за последнее время, считать не хотелось, но не мало. Доставалось ей и ремнём и розгами и крапивой и линейкой и щеткой, но чаще всё же рукой. Хотя надо признать, что в последнее время наказания становились всё реже. Лад утверждал, что она начала исправляться. Сессию она окончила на удивление хорошо, в этом была и заслуга Лада, он помогал жене не только вовремя данным шлепком, но и честно делился с ней своими знаниями.

В дверь позвонили. На пороге стояла её мать.

— Мама, — изумилась Катя, — что ты здесь делаешь?

Её мать брезгливо осмотрела стены:

— Боже, и ты здесь живёшь?

— Конечно, и я здесь очень счастлива, — заверила её дочь.

— Счастлива, — возмутилась её мать в этой халупе!?

— Мам это не халупа, а обыкновенная квартира и я здесь действительно очень счастлива.

— Господи да что же этот изверг с тобой делает, что ты согласилась жить в таком месте.

На пороге появился Лад и тоже с интересом, правда, шутливым уставился на нее.

Катя улыбнулась и абсолютно честно ответила:

— Он меня порет.

— Как порет? — опешила мать

— По попе, — развеселилась Катерина, — причем довольно больно. К стати сегодня как раз день наказания.

От неожиданности мать потеряла дар речи, а Лад расхохотался. Её мать подпрыгнула на месте и обернулась.

— Ты, — закричала она. — Это ты довел мою дочь до такого состояния.

— Довел, — согласился он, — и не жалею об этом. А вас если вы захотите уйти, никто задерживать не будет, — любезно намекнул Лад.

— Я уйду, — закричала она, — но я ещё вернусь с твоим отцом.

— Она и впрямь вернётся, — с ложной грустью сказал муж.

— Ну и что, нас с тобой ничто не сможет разлучить, — заверила его Катерина.

* * *

После обеда они немного посмотрели телевизор, а потом отправились в спальню.

— Ну, признавайся что ты успела натворить за эту неделю? — с фальшивой строгостью спросил Лад.

— Да практически ничего, — ответила Катя, — вот только по немецкому за контрольную тройка.

— Тройка? — возмутился Лад, — и чему это у нас приравнивается?

— К десяти шлепкам рукой, — честно ответила Катя, — милый отшлёпай меня, пожалуйста, по голой попке, — игриво попросила она

— Марш на кресло! — приказал Владислав

Это была одна из любимых ими поз. Катя должна была встать на колени на сиденье обитого ватой кресла. Потом нагнуться достаточно хорошо, чтобы мышцы согнутых в коленях ног помогали её попочке выгнуться. Задик её от этого здорово оттопыривалась, и становился прекрасной мишенью.

Быстро сняв с себя брючки и трусики Катерина заняла требуемую позу и раздвинула ноги.

— Ну, преступим.

ШЛЁПП, ШЛЕПП, ШЛЁПП.

— Будешь знать, как приносить плохие оценки, — отчитывал он её.

ШЛЁПП, ШЛЁПП, ШЛЕПП, на попе появились отпечатки его руки.

— Я тебе так всыплю, что ты это на долго запомнишь.

ШЛЁПП, ШЛЁПП, попка порозовела.

— Я тебе задницу-то разрумяню.

ШЛЕПП, ШЛЕПП, всё следы слились в одно розовое пятно.

— Ох, — простонала Катя, сползая с кресла, — у меня на попке теперь яичницу жарить можно. Больно отделал гад.

— Так и бьют больно дорогая, — улыбнулся Лад, — иди сюда, я тебя пожалею.

Она быстро скользнула в его объятия и не добравшись до кровати они занялись любовью на полу.

— Знаешь наверно стоит отменить эти наказания, — задумчиво произнес он много позже.

— Да нет, не стоит, — ответила она, — пускай остаются как сдерживающий фактор.

— Ну, как хочешь, — сказал супруг, — мне лично кажется что ты уже вполне исправилась, но если ты хочешь, то твоё желание для меня закон.

— Наглый ты тип, — фыркнула она.

Но Лад не дал ей договорить закрыв поцелуем рот…

12345

Строгая Алиса

Мне 15 лет. И зовут меня Алиса. У меня каштановые волосы и грудь второго размеры. Мы с родителями живем в загородном коттедже, и поскольку наш дом большой, его раз в три дня приходит убирать девушка лет 20-ти. Она у нас подрабатывает, ведь сами понимаете, за городом работы никакой. Обычно она убирается в отсутствие родителей, пока папа на работе, а мама где-то ходит с подругами по салонам.

Однажды, я как обычно делала уроки, пока не услышала громкий звон. Я вышла в коридор, и увидела, что Катя, так ее звали, разбила огромную дорогущую вазу, которую папа привез из Греции.

Она стояла растерянно и находилась в полном шоке. Ее тонкие пальцы пытались собрать осколки. Ее губы умоляли не рассказывать об этом родителям, ведь ей никогда не расплатится за такую вещь.

— Хм, а ты думаешь, они не заметят?

— Пожалуйста, не говори:

Тут у меня в голове мелькнула одна дерзкая мысль, которая скатилась возбуждающим комочком вниз живота.

— Хорошо, я скажу родителям, что это мамин любимый терьер разбил вазу, играя, но в таком случае я сама накажу тебя: ты согласна?

— Как ты хочешь это сделать, запинаясь спросила она.

— Вопорю тебя, детка. И с этой минуты ты меня должна называть на "Вы"

— Не надо, прошу Вас:

— А у тебя есть выбор?

Альтернативы у нее действительно не было, и Катя уныло согласилась. В ее глазах стоял страх и ненависть, что сейчас маленькая девочка сделает, то что не делали с Катей даже ее родители. Я пригласила ее в свою комнату и заставила полностью раздеться.

— Но зачем это?

— Ты меня хочешь ослушаться? Тогда папа с мамой узнают все:

Она тихо и покорно сняла с себя кофточку, юбку и лифчик. И не решалась стащить трусики, прикрывая одной рукой свою грудь.

— Убери руки от себя, властным тоном приказала я. Я уже совсем включилась в роль и сейчас поняла, что она полностью в моей власти, и я смогу сделать все, что захочу. А значит, у меня исполниться моя давняя фантазия, чтобы мою девственную киску полизала девушка.

Она стащила трусики, и опустила голову вниз. У нее были стройные длинные ножки и небольшая грудь, но с большими сосками. Я приказала ей ложиться на постель животом вниз. Слезы уже подступали к ее глазам. Я дала ей маленькую подушку, чтобы она подложила ее под свою пизденку. Так ее попа оказывалась выше и лучше было видны ее прелести. Я вытащила свой кожаный ремень. Помимо того, что он был достаточно широкий, он был с острыми стразами.

Я взмахнула и ударила. На ее попе остался красный след и пятна от страз. Они были острыми и буквально впивались в нее. Сначала я порола ее медленно, давая боли совсем сойти, но потом стала чаще и чаще. Она не могла сдержать слез и плакала. Я порола ее попку до тех пор, пока она совсем не стала красной, горящей. Катя лежала без сил и глотала слезы. Я, не давая ей опомниться, привязала ее раскинутые ножки, по краям кровати. Она поняла, что произошло и начала кричать, что я делаю, и не достаточно ли я поиздевалась. Я лишь молча ударила ее рукой по ее попе. Она застонала и замолчала.

А я своими пальчиками стала специально грубовато ласкать ее пизденку, чтобы она не потекла.

— Что ты, то есть вы делаете? Не надо, пожалуйста.

— Да ладно тебе, неужели такая шлюшка как ты не даст мне себя трахнут? И я резко вошла двумя пальцами в нее.

Она извивалась от стыда, но ничего поделать не могла. Я взяла бутылку от лака для волос.

— Если ты не будешь сейчас, унижаясь, просить, чтобы тебя трахнули, как последнюю блядь, я тебе вот это всажу в твою нетронутую попу.

— Не надо, не делайте:

Я поднесла это к ее анусу, и была готова впихнуть, порвав ей ее круглую попку.

— Трахните меня пожалуйста, я шлюха, блядь трахни.

Я воткнула ей в пизду, которая сначала разрывалась от большой бутылки, но ей деваться было некуда, и я приказала ей двигаться ему навстречу. Для ее маленькой киски это было слишком, и ей было очень больно. Но это было наказание, и поэтому я Катю не жалела.

— А у тебя ведь не тронутая попка, сучка?

— Дааа:

Я вынула лак и без всякой смазки резко вставила ее попу палец. Она закричала. Тогда я ввела второй и третий. Она вся извивалась. А ее до сих пор красная попа, так меня возбуждала. Тогда я взяла маркер из письменного стола и трахнула ее им. Катерина уже не сопротивлялась, лишь слезы текли по ее лицу.

Я отвязала ее ножки, и я сказала, что осталось последнее и если она все сделает хорошо, я ее отпущу. Я приказала ей встать. Я бесстыдно еще раз рассмотрела ее фигурку и мои руки сами потянулись к ее небольшой груди, я сильно сжимала ее, смотря как на ее боль.

Потом я схватила ее за длинные волосы и поставила на колени, а сама сняла свои шортики с трусиками и села на край кровати.

— А теперь ты мне полижешь сучка, и сделаешь это как следует. Это в твоих же интересах.

В ее глазах загорелась ненависть, и она хотела вырваться и улизнуть, но я крепко ее держала за волосы и насильно пододвинула ее лицо к своей текущей киске и сильно прижала ее.

Она робко поцеловала мой клитор и медленными робкими движениями пыталась что-то сделать, но потом поняла, чтобы ее скорее отпустили, надо работать прилежно. И она стала прекрасно справляться со своей задачей. Я же старалась все крепче прижать ее лицом. Ее язычок бегал от моей щелочки до клитора быстро-быстро, и это сводило с ума. Очень быстро меня затрясло от оргазма.

Я позволила ей одеться, нона прощание сказала, что она должна будет повторить это еще раз, чтобы о разбитой вазе никто не узнал. И чтобы в следующий раз Катя приходила убираться в короткой юбке и без трусиков.

Здесь Катя поняла, что попала в сексуальное рабство меня, маленькой развратной девочки.

Студенты

— Нет, не сдам я этот экзамен, — мрачно констатировала Ася, стоя перед доской объявлений, на которой красовалось расписание сессии.

— Физику-то? — недоуменно переспросил Олег. — Да брось ты, Аська, сдашь ты все. Позаниматься, правда, придется.

— Бесполезно. А если снова экзамен завалю, меня, пожалуй, и вовсе из института вытурят.

— Ну, если вместо занятий пить с подружками пиво или по дискотекам мотаться, тогда уж точно завалишь.

— Да пробовала я уже заниматься, пробовала. Ну, не понимаю я эту физику, хоть убей! Скукотища, сразу засыпать начинаю. А тут как раз звонит кто-нибудь из девчонок, ну, поболтаешь совсем чуть-чуть — а там, глядишь, уже и вечер. Не пойму, куда только время девается! Не-е, с физикой мне кранты.

— У тебя же еще три дня на подготовку. Если поднапрячься…

— Хорошо тебе говорить! Ты-то умеешь не отвлекаться — вон снова сессию сдал досрочно. Ох, ну, что же мне делать? Я бы шпоры написала, так ведь нет: Михалыч их в момент запеленгует.

— Ладно, хватит ныть, — решительно перебил ее Олег. — Пожалуй, ты и вправду сама не сумеешь сдать эту сессию. Придется тебе помочь.

— Ой, правда? — обрадовалась девушка. — Олежек, миленький, помоги! Предки мне голову отгрызут, если уже с первого курса вылечу, они столько денег вгрохали, чтобы я сюда поступила!

— Значит так, — остановил он ее излияния. — Во-первых, на время сессии уедем ко мне на дачу. Вдвоем. Родители мои сейчас на юге, впрочем, дачу они все равно сдают. А в этом сезоне пока не сдали. Так что дом еще три недели будет в нашем распоряжении. Телефона там нет. А ты свой сотовый оставишь дома. Так что собирай книжки-тетрадки, и завтра едем. С утра. Хозяйство я, так уж и быть, полностью возьму на себя, а ты будешь целыми днями учиться. С физикой я тебе помогу. С математикой тоже. И прослежу, чтобы ты не отвлекалась.

* * * * *

Дача Олеговых родителей была не слишком далеко от города. Огромный, хотя и несколько обветшалый деревянный дом посреди просторного, запущенного сада. Не хватало здесь хозяйской руки, это сразу бросалось в глаза. Но, несмотря на явную заброшенность, дом казался на удивление уютным. Тенистый сад надежно защищал от жары. А высокий забор почти полностью скрывал дачу от посторонних глаз. Идеальное место, чтобы уединиться с парнем, который тебе нравится, с удовольствием отметила Ася. Про физику она как-то сразу забыла. Точнее, старалась не вспоминать.

— Эй, давай не терять времени, — поторопил ее Олег. Пока она осматривалась, он успел отпереть дверь и втащить в дом вещи. — Мечтать будешь после экзамена. Давай, распаковывай свой чемодан.

Девушка принялась неохотно выкладывать на стол учебники и тетради. Олег, между тем, деловито развязал рюкзак, быстро раскидал по местам свое имущество и освободил в шкафу полку и пару вешалок.

— Так, ну, ты тут располагайся, а я пойду приготовлю перекусить.

Да-а, вот это парень! Умный, хозяйственный, деловитый. За таким — как за каменной стеной. Ася мечтательно улыбнулась. Она неторопливо закончила раскладывать вещи, переоделась. Не то, чтобы она была такой уж медлительной от природы. Но если каждое законченное дело неумолимо приближает тебя к ненавистному учебнику…

* * * * *

— Пожалуй, я буду заниматься в саду, — рассуждала девушка, с наслаждением прихлебывая горячий чай из зеленой фаянсовой чашки. — Здесь ведь нет комаров? Разложу одеяло на солнышке…

— Ася, — Олег начинал терять терпение, — здесь ведь не пляж!

— Ты же меня сам пригласил, — девушка обиженно надула губы.

— Да. Пригласил. Чтобы подготовить тебя к экзамену. А если готовиться к нему твоим способом — в саду, да на одеяле — то на такую подготовку уйдет два месяца. У нас же всего два дня, не забудь.

— Три дня.

— Ладно, два с половиной, если быть точным. Но все равно — никакого сада. Будешь готовиться в доме. В комнате.

— На веранде, — попыталась она воспротивиться его деспотизму.

— В комнате, — твердо сказал Олег. — На веранде слишком много окон. А отвлекаться тебе нельзя.

— Ну, ладно, ладно, в комнате, — нехотя согласилась девушка. — Ну, ты и зануда! Только зря это все. Я ведь все равно не смогу заставить себя заниматься.

— Ничего, — усмехнулся приятель. — Я тебя заставлю.

— Это как же?

— Я буду давать тебе задания и проверять их.

— А если я не справлюсь с твоими заданиями? — поддразнила его Ася.

— Выпорю, — отрезал Олег.

Ася едва не поперхнулась чаем.

— К-как так — выпорешь?

— Очень просто. Ремнем по попе. По голой попе. Или розгами, если не будешь стараться.

Ого! Оригинальный способ снять трусики с понравившейся девушки. Впрочем, встречаются они уже не первый месяц, давно пора перейти к более близким отношениям.

— У тебя, впрочем, есть выбор, — очень серьезно продолжал Олег. — Хочешь — поезжай в город, занимайся сама. Завалишь сессию — твои проблемы. Ну, а если тебе нужна помощь, изволь принять мои условия. Тогда придется учиться, не поднимая головы. За плохую работу буду наказывать. По-настоящему. Вряд ли тебе это понравится. Но зато — обещаю — экзамен ты сдашь. И не ниже, чем на четверку. Итак?

— Ну, л-ладно, — неуверенно произнесла Ася.

Она все никак не могла понять, что это: шутка, эротическое заигрывание. Не станет же он всерьез пороть ее ремнем за нерадивость.

— Что "ладно"?

— Ладно, я остаюсь.

Все-таки он ей нравился. Не расставаться же, в самом деле, из-за какой-то паршивой физики. И потом… самой ей в жизни не подготовиться к экзамену.

* * * * *

— Так, — Олег перелистал учебник и отметил несколько глав. — На все про все тебе… два часа. Вот здесь ставлю часы, чтобы следила за временем. Вернусь, проверю, что ты усвоила. И помогу, если что непонятно. Да, кстати, за каждый вопрос, на который ты после этого не сможешь ответить верно, тебе полагается шлепок. Для начала — рукой. Все, занимайся.

И ушел. Ася с отвращением склонилась над книгой. Попыталась сосредоточиться. Осилила одну страницу, другую. Взглянула на часы — прошло десять минут. Потом как-то незаметно взгляд ее опять оторвался от книги и скользнул к окну, к дорожке, ведущей от дома к калитке. Березы, росшие по сторонам тропинки, отбрасывали на нее синеватые тени, так, что она казалась полосатой. Из густой листвы яблонь маняще выглядывали зеленые яблоки, правда, еще мелкие.

— Я так и знал! — в дверях стоял возмущенный Олег. — Значит, вместо того, чтобы заниматься, ты собираешься пялиться в окно! А потом будешь жаловаться, что я дал тебе мало времени. Так вот, девушка, за каждую страницу, которую ты не успеешь прочесть в срок, получишь удар ремня. А чтобы ты об этом не забывала… вот. Как захочешь в сад посмотреть — сразу вспомнишь.

Он поставил перед окном стул и повесил на его спинку широкий кожаный ремень.

— Пожалела бы ты свою попку, — посоветовал он и вышел из комнаты, плотно прикрыв дверь.

Асе стало не по себе. Уж очень это все не походило на шутку. Да и… стыдно плохо заниматься, раз уж Олег тратит на нее свое время. Она снова уткнулась в учебник.

На этот раз дело пошло быстрее. Правда, не отвлекаться она все равно не могла. Гибкая полоска кожи, висящая на стуле, словно притягивала ее взгляд. Будто черная змея, которую оставили сторожить Асю. Сейчас она висит неподвижно, но стоит девушке попытаться выйти из комнаты, соскользнет со стула, кинется к ней, вопьется… Ася невольно улыбнулась своей разыгравшейся фантазии. Интересно, очень ли это больно, если стегнуть ремнем? Ее никогда не пороли, а идея Олега, что греха таить, показалась ей не лишенной эротики. Как знать, может быть, после порки они займутся чем-нибудь куда более интересным, чем физика… Ох ты! Опять она замечталась, а надо заниматься. Два часа на исходе.

— Ну, как успехи? Все прочитала?

— Я тут… кое-что не успела…

— Много?

— Восемь страниц.

Ася не поднимала глаз. Фантазировать-то на тему порки можно сколько угодно. А вот на самом деле почувствовать на своей попе ремень ей как-то совсем не хотелось. Неужели Олег выпорет ее прямо сейчас, сразу? Девушке стало жарко.

— Ладно, с этим потом, — невозмутимо сказал парень, удобно устраиваясь в старом кресле напротив окна. — А сейчас покажи, что в учебнике непонятно. Сперва я отвечу на твои вопросы, потом ты на мои.

Минут через сорок проверка знаний закончилась. С опаской поглядывая на Олега, девушка ожидала его решения. Он неспешно просмотрел пометки, которые делал на листе бумаги.

— Ммм… Для начала не так уж плохо. Всего пятнадцать ошибок. Ну, и те самые восемь страниц. Настало время для экзекуции. Ты не находишь?

Ася промямлила что-то невразумительное.

— Сними шорты и трусики, — мягко сказал Олег. — И подойди ко мне.

Пока девушка раздевалась, он не спеша переложил ремень на стол, поверх учебника. Уселся на стул и, улыбаясь, поманил к себе Асю. Оставшись в одном только коротеньком черном топике, едва доходившем до талии, девушка чувствовала, что выглядит донельзя эротично. Слегка покачивая бедрами, она подошла к приятелю и остановилась перед ним. Сейчас она сомневалась, что он действительно станет ее наказывать.

Олег деловито обнял ее за талию и перегнул через свои колени. Странная поза! И чувствуешь себя как-то глупо. Он провел ладонью по ее выставленным ягодицам. Ну, уж попка-то у нее заглядение! Олегу давно пора ею полюбоваться.

— Ай!

Она и не думала, что можно так больно шлепнуть рукой. Сморщившись, Ася попробовала оглянуться. Но в такой позе это было не очень-то легко. А Олег между тем наградил ее вторым шлепком. Девушка заерзала и попыталась подняться. Но Олег только крепче прижал ее к коленям и продолжал методично обрабатывать полушария. После первых ударов на попе проступили четкие отпечатки олеговой пятерни, потом они стали сливаться, и скоро обе половинки девушки покрылись ярко-розовым румянцем. Ася начала всхлипывать.

Всыпав ей десяток шлепков, Олег прервался.

— Вот видишь, — сочувственно сказал он, поглаживая ее горячую попку. — Если бы ты старалась, мне не пришлось бы тебя наказывать. Ты же способная, только лентяйка. А теперь ты знаешь, что тебя ждет, и будешь заниматься прилежнее. Верно?

Ася с готовностью согласилась. Ягодицы отчаянно жгло, и даже учебник не казался таким уж ненавистным в сравнении с этим наказанием. Да что там! Физика замечательная наука, и она, Ася, сейчас же засядет ее учить… ох! только бы он не вспомнил про ремень.

Между тем, передышка закончилась, и новый шлепок еще добавил Асе учебного энтузиазма. Олега, впрочем, это не остановило, и он не успокоился, пока не выдал ей все причитавшееся. Затем он помог ей встать.

Умоляюще глядя на приятеля, Ася принялась тереть руками попку.

— Ну, вот, — задумчиво изрек Олег. — Теперь тебе предстоит знакомство с ремешком.

— Олежек, миленький, я все поняла. Пожалуйста, хватит. Я все выучу, честное слово. Не надо ремнем, я же сидеть не смогу, а мне заниматься надо.

— Ага, подействовало, стало быть, — насмешливо констатировал парень. — Ладно. Сделаем так. Сейчас я даю тебе задание. На два часа. Все, как и в первый раз. Но, помимо этого, ты должна будешь изучить и те страницы, которые задолжала. За то же время. Придется тебе попотеть. Не успеешь — пеняй на себя. Нет, нет, одеваться не надо. Я думаю, тебе лучше изучать физику с голой попой — так она лучше усваивается.

На этот раз Ася действительно старалась. Нашлепанная попка перестала болеть довольно быстро, но девушке вовсе не улыбалось вновь подвергать ее испытаниям. И уж конечно, ее совершенно не вдохновляла возможная встреча попы с ремнем.

* * * * *

— Прекрасно, — Олег расплылся в улыбке. — Всего пять ошибок. Но ты не успела прочесть десять страниц, включая те, что остались с прошлого раза. Видно, придется тебе все-таки отведать ремня.

Шлепки ладонью Ася перенесла легко. Отчасти потому, что это ей было уже не в новинку, отчасти — из-за страха перед более суровым наказанием, которое ее ожидало. Закончив, Олег отвел ее в соседнюю комнату и заставил лечь на диван. Покопавшись в шкафу, извлек толстое шерстяное одеяло и, свернув его валиком, подсунул ей под живот. Принес ремень.

— Да-а, девушка, нет у тебя чувства времени, — приговаривал он, поглаживая ее порозовевшие ягодицы. — Ну, да не горюй. Разовьем. У меня тренажер есть хороший для этого дела.

"Тренажер" Олега Асе совсем не пришелся по вкусу. После первого же удара она взвизгнула и схватилась руками за попку.

— Послушай, так не пойдет, — раздраженно заявил парень. — Если ты будешь мне мешать, я свяжу тебе руки. Ты заслужила десять горячих, и ты их получишь, так или иначе. Так что давай, подставляй попу и лежи смирно.

Асе пришлось подчиниться. Какое-то время она терпела, только постанывала тихонько. Но после седьмого удара взмолилась:

— Оле-е-жек, хва-ай! — тит. Очень больно.

— Так ведь все от тебя зависит, — удивился парень. — Если бы от учебы не отлынивала, мне не пришлось бы угощать тебя ремешком. Это что! Вот завтра будем с тобой задачки решать, так начнем с того, что розог наломаем. Тогда знаешь, как хорошо соображать начнешь!

Раздавленная подобной перспективой, Ася молча вынесла последние три удара. И, когда Олег дал ей новое задание, учебник показался на диво увлекательным чтением. И совсем не таким уж трудным. На сей раз она уложилась в срок и почти с облегчением подставила попу, чтобы получить семь шлепков ладонью — расплату за ошибки. Все-таки это не ремень!

* * * * *

Утром, после завтрака Олег снова велел ей заголиться и повел в сад.

— Хочу загодя наломать розог, — пояснил он, — чтобы потом не отвлекаться, если потребуется пустить их в ход. А тебе полезно сходить со мной. Надо, чтобы ты ясно представляла себе, что тебе предстоит. Нет, березы мы трогать не будем, они уже старые, с них толковых прутьев не наломаешь. А вон те кусты — вполне подходящие.

Он сломал одну из веток и быстро очистил ее от листьев.

— Вот. То, что надо. Видишь, какая гибкая? Отличная розга! Не думаю, что твоему заду так уж хочется испытать ее на себе.

Он посвистел прутом в воздухе и слегка стегнул им по асиным половинкам, на которых уже почти не осталось следов от вчерашней порки. Острая боль заставила девушку подскочить.

— Ой!

— Ну, что ты, это я так, для пробы. А вот если будешь плохо заниматься, тогда действительно попробуешь розги. На вот, держи пока.

Передав прут девушке, он принялся выбирать следующий. Облюбовав подходящую ветку, Олег ломал ее, общипывал листья и вручал Асе. Стоять вот так, с голой попой, помогая заготавливать для себя же розги, было ужасно стыдно. И жутковато. Ладони у девушки вспотели от страха. Когда в руках у нее образовался солидный веник из восьми или девяти прутьев, Олег остановился.

— Окей, думаю, на сегодня нам хватит. Пошли заниматься.

Демонстрация Асе розог привела к ошеломляющим результатам. Никогда в жизни девушка не занималась с таким рвением. Неожиданно ей даже понравилось решать задачки. Прутья Олег поставил в большую вазу и водрузил на стол. Конечно, сказал он, их следовало бы замочить в рассоле, но, в конце концов, он не зверь. Сойдет и без этого.

Целый день он гонял Асю по всем разделам учебника, но, убедившись, что она больше не ленится, наказывать перестал. А ближе к вечеру устроил итоговую контрольную.

— Молодчина, Аська! — радостно заявил Олег. — Из тридцати задач только шесть решила неправильно. А говорила, что в физике ни в зуб ногой. Но уговор дороже денег, так что розги тебе все равно полагаются. По одной за каждую нерешенную задачку. Но ты так старалась, что я, пожалуй, разрешу тебе лечь на диван вместо того, чтобы стоять нагнувшись. Так тебе будет легче терпеть. Подай-ка мне прут, самый длинный.

Устроившись на диване и уже заранее хлюпая носом, Ася в ужасе ждала порки. Олег, впрочем, как и обычно, не торопился. Ласково погладил ее по испуганно вздрагивающей попке, поцеловал в щеку.

— Надеюсь, что это будет последнее наказание, — заметил он, поднимая прут.

— Я тоже… — всхлипнула Ася.

Розга рассекла воздух и немилосердно впилась в ее ягодицы. Ася извивалась под жгучими ударами, судорожно сжимала кулаки, а под конец разревелась. К счастью, порка продолжалась недолго.

Отбросив прут, Олег осторожно погладил девушку по голове.

— Ну, все, все. Теперь можешь отдохнуть. Завтра будем все повторять.

Больше он ее не порол. Впрочем, в этом не было необходимости. Асе за глаза хватило полученных наказаний, и меньше всего ей хотелось снова улечься под розги или ремень. Да и время уже поджимало.

* * * * *

Олег встретил ее у дверей аудитории с огромным букетом цветов.

— Как ты догадался? — изумилась девушка.

— О чем догадался?

— Ну, что я получу "пятерку"?

— Да я просто был в этом уверен. Впрочем, ты и сама ведь знаешь, что ожидало бы тебя в случае более низкой оценки.

Ася невольно поежилась.

* * * * *

— Теперь я все время буду с тобой заниматься, — заявил Олег утром.

Ася приоткрыла глаза и вздохнула. Ну, что он за человек! Даже сейчас думает об учебе. А ведь после такой бурной ночи больше всего на свете хочется просто понежиться в постели, обнимая друг друга.

— Институт ты закончишь с красным дипломом, — не унимался ее возлюбленный.

— Да уж, — пробормотала девушка, — и с красной задницей.

— А вот это зависит уже от тебя. Так какой у нас там следующий экзамен?

Катя Алова

Урок для учительницы

Перевод с английского Вовчика

Двадцатитрехлетняя Линда Чарлтон заканчивала свой первый год в школе Редмонт в качестве учительницы. Ей понравилась преподавать — она думала, что выбор карьеры, сделанный ею, когда она пошла учиться на педагога, был правильным. Молодая и красивая учительница была очень популярна у своих учеников — как мальчишек, так и девчонок. Возможно, ей даже удалось привить им хотя бы минимальную любовь к истории. Более старшие девочки, кроме того, восхищались вкусом, с которым Линда подбирала себе одежду, чтобы подчеркнуть тонкую фигуру. Директор школы, Колин Престон, недавно поблагодарил ее за отличную работу и спросил, желает ли она стать классной дамой у семиклассников на следующий год.

Как только приблизился конец учебного семестра, Линда обнаружила, что значительную часть времени придется затратить на подготовку оценок по истории для всех учеников. Для этого надо было отсортировать все баллы, полученные ими в течение года. Для того, чтобы повозиться с контрольными, она взяла из школы папку, содержащую все баллы учеников и их работы, решив увезти ее домой на один уик-энд. В пятницу, конечно, за контрольные ей садиться не хотелось, а когда наступило субботнее утро, она никак не могла найти папку. Думая, что она все-таки оставила ее в школе, Линда поехала туда, но и там не оказалось злополучной папки. Учительница поняла, что пропажа случилась когда-нибудь по пути домой. Да, документы были потеряны! Некоторое время Линда была в отчаянии и не знала, что делать. Ей не хотелось допустить, чтобы мистер Престон узнал, что его молодая подопечная потеряла такую важную папку — папку, содержащую информацию, с учетом которой выставляются итоговые оценки за год всему классу.

Она пришла домой, успокоилась и попыталась еще раз подумать. У нее возникла довольно хорошая идея — восстановить приблизительно данные по памяти. Линда взяла табель и начала выставлять оценки ученикам, вспоминая свое личное отношение к каждому. Это заняло все выходные, но в понедельник она уже смогла передать директору результаты, чтобы мистер Престон не заподозрил ничего плохого.

На следующий день мистер Престон заглянул в классную комнату, где Линда вела урок, и попросил ее, чтобы она зашла к нему в офис после окончания дневных занятий — в четыре часа. Линда не могла даже предположить, зачем могло быть это приглашение.

После того, как уроки кончились, Линда пришла к кабинету директора. Она так и не постучала, потому что на панели над дверью сиял красный свет, а Линда знала, что это означает — мистер Престон выдавал порцию розог какому-нибудь непослушному ученику.

Только директору и старшим госпожам разрешалось использовать розгу в школе Редмонт, и вообще-то порки производились не очень часто — только как исключительное наказание для худших нарушений школьных правил или за повторение этих нарушений. И все же в течение первого года работы учительницы она видела некоторых только что выпоротых учеников на своих уроках. По большей части, это были мальчики, но также и несколько девушек. Она обратила внимание, как после их визита в кабинет директора они суетились и извивались на своих местах — иногда даже в течение нескольких дней после наказания.

Пока Линда стояла перед дверью, она слышала изнутри слабые звуки наказания. Во-первых, это был тихий свист — по-видимому, это был свист розги по заду школьника. Моментом позже она слышала подавленный визг юной жертвы. Учительнице оставалось только гадать, сколько ударов получил мальчик прежде, чем она приблизилась к двери, и сколько еще он должен вытерпеть… Новый удар вызвал визг боли, слышимый даже через толстую деревянную дверь. Линда криво улыбнулась самой себе. Мистер Престон связался с этим жалким мальчиком, но кто бы ни он был, Линда не сомневалась, что наказание было заслужено и принесет хороший эффект.

Хотя сама Линда девочкой не получала розог, она была убеждена, что они очень эффективны для некоторых девушек — и убедилась она в этом вскоре после своего прибытия в Редмонт. Через пару недель работы она впервые пожаловалась своей коллеге мисс Грин, классной даме, на поведение Джули Хэллам, своей ученицы, ни в какую не хотевшей учить историю.

— О, я не думаю, что вам нужно беспокоиться относительно нее, — ответила мисс Грин, — я думаю, миссис Лонгворт устроит этой молодой леди проблемы для ее зада!

Линда не поняла сначала, что это означает, а потом узнала. Джулия была хорошенько выпорота Мэри Лонгворт, старшей госпожой — по голому заду, подобно мальчикам. Моментально поведение ученицы улучшилось настолько, что Линда Чарлтон ее буквально не узнала.

Линда была отвлечена этими воспоминаниями, но вдруг услышала, что наказание закончено. Она отступила от двери на секунду прежде, чем она открылась. Тринадцатилетний мальчик возник перед ней. Его лицо было искажено болью. Он, очевидно, пытался не плакать, но это ему не удавалось — слезы блестели и медленно сочились по его щекам. Линда узнала его — это был Дерек Ньюман. Вообще-то Линда действительно не была удивлена, что Дерек был послан под розгу: поведение мальчика недавно резко ухудшилось. Фактически было два случая, когда Линда сама чуть не послала Ньюмана для порки к мистеру Престону.

Дерек проковылял, спотыкаясь, в коридор и потянув дверь, закрыл ее за собой. Там он поплелся по коридору, припрыгивая с ноги на ногу и обеими руками тщательно массировал свой болезненный зад через темно-серые школьные брюки. Все еще улыбаясь, Линда постучала и прошла в кабинет мистера Престона. Директор сидел на столе. Линда никогда не видела розги для наказания и посмотрела вокруг офиса, ища тот инструмент, который так действенно учит лентяев и нахалов. Но вокруг не было никакого признака розги или вообще того, что недавно шло наказание.

Мистер Престон посмотрел на историчку с серьезным выражением лица. Линда была удивлена. Она привыкла к директору, одобрительно улыбающемуся ей. Но сейчас она предположила, что он еще не отдохнул после махания розгой по попе Дерека.

— Вы просили, чтобы я зашла, мистер Престон, — напомнила Линда.

— Да, Линда. Вы помните результаты по истории, которые вы подали мне вчера?

— Да, конечно. Там что-нибудь неправильно? Я заполнила форму не так? — Линда все еще не могла понять, почему директор выглядел таким сердитым. Вед незначительная опечатка с результатами не должна расстроить его.

— Нет. Все, кажется, полностью в порядке. Вот почему я так удивился, когда мне передали это! — и мистер Престон вынул папку для бумаг из ящика своего стола.

Линда узнала ту самую папку, которую она потеряла в автобусе.

Мистер Престон продолжал обращаться к шокированной Линде.

— Вот это — истинные результаты. Откуда я их взял? Они обнаружились в школьном автобусе. Но когда я сравнил их с результатами, которые в мне подали, я обнаружил массу различий. Вы поставили Кэти Шир на место лучшей ученицы в течение всего года, но она в действительности была лишь четвертой! Вы переместили Пола Грогана, кто был действительно лучшим, на второе место… Эти результаты, которые вы подали мне — чистый вымысел.

Линда была полностью обескуражена. Сначала она не могла проговорить что-либо совсем, но потом, заикаясь, начала объяснять мистеру Престону, что случилось. Она не намеревалась нарочно изменять результаты, а просто попыталась покрыть потерю по своей неосторожности папки для бумаг.

Директор был очень сердитым. С присущей ему прямотой он сообщил Линде, что после этого эпизода она не может больше работать учителем в Редмонт. Халатность, благодаря которой случилась потеря документов в автобусе, была плохой сама по себе, но в случае, если бы учительница призналась, она отделалась бы просто словесным предупреждением. Но она попыталась обмануть директора! Даже хуже — ученики, отданные под ее попечение, должны были принести домой результаты ее лжи! Это, по мнению мистера Престона, было непростительным.

— Я не позволю вам, мисс Чарлтон, бесцеремонно продолжать столь дурное профессиональное поведение. Я боюсь, что наша школа даст вам такую рекомендацию, которая отпугнет от вас любого будущего потенциального работодателя. Я сожалею. Вы были перспективной учительницей, я думал, что вас ждет успешная карьера. Но теперь ничего этого быть не может — в свете ваших действий…

Бедная Линда ужаснулась. Она только теперь поняла, как ей хочется работать учительницей. И теперь ее карьера должна закончиться в возрасте двадцати трех лет? Если бы ее уволили по подобной статье, то она уже не могла никогда надеяться на получение работы учителя. Более того — в серьезных конторах она вообще должна была бы теперь бороться хоть за какую-то должность — кому же захочется видеть сотрудником виновную в подлоге? Она попросила директора о втором шансе. Но мистер Престон был тверд, как алмаз.

— Мисс Чарлтон, мои руки связаны. Я не могу вытерпеть такую… я бы сказал, оптовую фальсификацию результатов. Я сожалею, что этим должен закончиться ваш путь, но ваши же действия сделали такой конец неизбежным. Я приостанавливаю ваше преподавание; вы не должны возвращаться в школу после сегодняшнего дня до самой пятницы. А в пятницу я выдам вам чек с вашим жалованьем — и до свидания.

— О, нет! — Линда разразилась слезами. — Пожалуйста, мистер Престон, ох, пожалуйста! Может быть, что-то другое? Я знаю, я была… я вела неправильно… я глупая, я знаю, что вы не сможете просто проигнорировать это. Но я действительно не заслуживаю, чтобы разрушилась моя карьера, моя целая жизнь — и все из-за одной маленькой ошибки! Пожалуйста дайте мне другой шанс, пожалуйста! Я буду работать сверхурочное время за бесплатно! Снизьте мне оплату! Сделайте что-нибудь, но позвольте мне сохранить мою работу, пожалуйста!!

Мистер Престон не изменил решение.

— Не имеет смысла все это, Линда. Вы беспокоитесь зря. Потеря бумаг в папке была обычной ошибкой. Но подача фальсифицированных оценок не была ошибкой; это профессиональное преступление. Вы не можете работать бесплатно сверхурочное время или работать за пол-зарплаты, потому что другие учителя тут же обратят внимание и начнут задавать вопросы. Причина неизбежно обнаружится…

Линда собралась уходить. Она попросила прощения, но потерпела неудачу. Она зарыдала сильнее и достала платок, чтобы уйти по крайней мере м некоторым достоинством, но тут у нее в сознании промелькнула ассоциация с встречей пятиминутной давности, когда она увидела Дерека Ньюмана. Она сделала последнее отчаянное заявление.

— Мистер Престон! А что вы сказали бы, если бы наказание осталось между нами? Вы могли бы…

Линда замялась, а потом всхлипнула:

— Могли бы высечь меня… розгой, как только что этого… Ньюмана. Я знаю, я заслужила это. Я должна принять все, что вы скажете, это все было честно. Тогда я могла бы остаться учительницей? Я обещаю Вам, я никогда не сделаю ничего подобного больше!

Мистер Престон подался назад от этого неожиданного предложения. Никогда в его длинной карьере учителя не было такого случая. Поведение молодой учительницы поистине было возмутительным, так что ее следовало бы высечь, но как сделать это со взрослой женщиной?

Наконец он ответил медленно, пытаясь думать о последствиях:

— Это несомненно интересная идея. Я не сомневаюсь, что если бы я хорошенько приложил розгу к вашей заднице, то это составило бы прекрасное наказание за ваше поведение. Вы больше никогда не потеряли бы папку с бумагами. Но это не просто. Вы же не тринадцатилетняя школьница подобно Ньюману. Я буду рисковать собственным местом, соглашаясь на это. Если я соглашусь, а слух об этом просочится персоналу или ученикам — я буду должен все же вас уволить, а самому уйти в отставку. Я должен быть уверен, что вы никому не расскажете, а для этого вы должны получить… настоящее наказание, после которого прикусите язык.

Линда молчала, ожидая конца монолога.

— Вы предложили мне нечто, о чем можно подумать, но не сейчас. Придите ко мне за полчаса до начала уроков завтра утром. Если вы все еще захотите получить розги, я дам вам свой ответ.

Эту ночь она провела в тревожных снах, думая в моменты пробуждения о своей альтернативе. Согласно логике, было совершенно ясно, что лучше розга — если, конечно, порка учительницы может быть допущена. И тем не менее она боялась боли и унижения. Она видела непослушных учеников после определенной дозы розог и знала, что неудобство продолжалось впоследствии не один день. Линда начала беспокоиться, что если ее высекут, она не сможет потом избавиться от рубцов на ягодицах. Хорошо было лишь то, что она не увидит Дэйва, своего друга, до середины августа — у него начиналась летняя квалификационная учеба. Наверное, любые рубцы прошли бы за два месяца.

Линда в страхе гадала, сколько ударов назначит ей мистер Престон, каково будет его решение о том, насколько серьезную порку она заслужила. Она знала, что девушки в школе обычно получали от двух до шести розог, хотя в редких случаях девушкам старше шестого класса, отличавшимся толстыми и крепкими задами, давали по восемь и даже двенадцать ударов. Линда чувствовала, требовался всего один удар — она была уверенной, что даже просто один удар розгой должен ее ранить и погрузить в ужасный стыд. Ее признание своего унижения должно показать, что она признала свою вину и никогда не будет действовать так снова. Но она хорошо знала, что мистер Престон вряд ли согласится на один удар…

И вся эта боль будет иметь огромный смысл? После того, как она будет высечена директором, словно школьница, даже если бы никто не знал об этом — они с ним должны были когда-либо вернуться к прежним отношениям? Бедная Линда представила себе, как будет краснеть каждый раз при встрече с мистером Престоном впоследствии — ведь он и она всегда будут помнить о том, как он драл ее подобно непослушной маленькой девочке! Зная некоторые психологические символы, мисс Чарлтон подумала, что он может понять эту ситуацию как сексуальную…

Несмотря на эти и другие мысли, Линда в конечном счете заснула. На следующее утро она вскочила раньше, чем обычно — с тем, чтобы, чтобы увидеть мистера Престона перед уроками.

В кабинете первой вещью, о которой спросил Колин Престон, было то, хочет ли все еще Линда получить розги как альтернативу увольнению.

— Да, Мистер Престон. Я думала об этом всю ночь. Я знаю, будет больно… но я заслуживаю, чтобы быть наказанной. Я хочу остаться учителем.

— Та-а-ак… В этих необычных обстоятельствах я сделал некоторые приготовления. Я даю вам два письменных соглашения для вашей подписи. Но прежде, чем я отдал их вам, хочу спросить: вы когда-либо получали розги, когда учились в школе?

Заметно смутясь, Линда ответила:

— Нет, в моей школе не было розги. Но я однажды получила от учительницы в гимнастическом зале тапочком по попе, а когда я была непослушной дома, моя мать шлепала меня щеткой для волос.

Мистер Престон улыбнулся:

— Хорошо, Линда. Ваши учительница и мама ничему вас не научили, но это поправимо. Я могу гарантировать вам, что розга является очень серьезным инструментом наказания. В отличие от тапочка и щетки, она существует уже тысячи лет специально для наказания непослушных задов. И в моих руках, по крайней мере, она доставляет столько боли, что ее воспитательный эффект просто замечателен.

Линда представила себе этот эффект и заизвивалась от стыда, стоя перед столом директора, но потом кивнула головой:

— Я знаю, что розга ранит, но мне больше хотелось бы иметь раны, чем отказываться от преподавания.

— Хорошо, Линда. Раз вы понимаете, что это наказание, что мы не играем в игры… — он взял лист бумаги, взял шариковую ручку и передал их Линде. — Вы увидите, что этот документ устанавливает, что вы сделали. В нем вы сообщаете, что вы согласны уволиться. Если то, что я вас выпорол, когда-либо станет известным, вы будете уволены согласно этому документу.

Линда подписала бумагу без комментариев и передала назад. Мистер Престон отдал ей другой лист.

— А вот этот документ, скорее всего, никто никогда не увидит. Просто он нужен на случай, если о вашей порке узнает мир. Я хочу, чтобы всем было ясно, что эти розги были вашей идеей.

Линда взглянула на эту бумагу, прежде чем подписать — и захлопала глазами в ужасе. Она гласила следующее:

«Я, Линда Чарлтон, предлагаю, чтобы мистер Престон, директор школы Редмонт, использовал для меня розгу как дисциплинарное наказание. Тем самым я соглашаюсь, чтобы он шестнадцать раз сильно ударил меня по моему обнаженному заду.

Подпись… Дата…»

— О, пожалуйста, не по обнаженному! И не шестнадцать! Это слишком много, я не смогу выдержать это!

— Я не вхожу в согласование со школьниками или школьницами, — неожиданно резко ответил директор, — сколько ударов им следует получить! И с вами не буду советоваться! Вы будете высечены по голому заду. С одной стороны, чтобы я не прилагал лишних усилий, чтобы произвести необходимый эффект, а главным образом — для того, чтобы вам стало стыдно. Когда я секу учеников, то все знают об этом — мальчики или девочки в классах видят красные полоски друг у друга на ногах или наблюдают друг за другом каждый раз, когда садятся, чтобы увидеть, больно ли им. Этот элемент будет пропущен — не могу же я выставить вас на посмешище. Хорошо, пусть никто не знает, что вы высечены. Но элемент стыда необходим, так что — розги по голому заду.

Линда сглотнула, представив на секунду, как ученики смотрят и видят полоски на ее голых ногах…

— И шестнадцать — это не слишком много, — продолжал директор. — В прошлом году миссис Лонгворт дал девочке Шерил Уоткинс двенадцать ударов розгой за курение и за продажу сигарет младшим девочкам. Она на пять лет моложе вас, ее зад намного меньше по размеру, но ничего, она прекрасно перенесла это наказание. И вы перенесете. А если нет — вы можете предпочесть увольнение после любого количества ударов: после пяти, десяти, даже пятнадцати. Вы должны понять, что ваш единственный способ остаться в этой школе — подставить обнаженный зад под шестнадцать розог. Вы подписываете — или я объявляю о вашем увольнении на совете школы? Он начнется через три минуты!

Линда видела, что споры были бесплодными. Нетвердой рукой она молча подписала свое имя под бумагой. Мистер Престон взял подписанные бумаги и запер их в ящике своего стола.

— Вы придете ко мне в десять часов вечера, — сказал директор учительнице истории. — В это время большинство учеников будет уже в кровати или в комнатах для отдыха на другой стороне школы. Вы скажете всем, что будете работать допоздна.

Девушка кивнула.

— Как только вы войдете в мой кабинет вечером, — твердо сказал Престон, — вы будете вести себя как непослушная школьница, присланная для наказания. Вы будете называть меня только «сэр», как это делают ученики. Любое неуважение — и вы заработаете дополнительные удары.

Линда сделала над собой усилие, чтобы сконцентрироваться на работе в этот день. Она не хотела, чтобы каждый, кто видел ее, что-либо подозревал. По горькому совпадению, ее первым классом в этот день был тот, в котором учился Дерек Ньюман. Мальчик был более подавленным, чем обычно. Он, очевидно, еще не полностью избавился от боли, вызванной последними розгами — он извивался и извивался на своем месте в течение всего урока, пытаясь найти позу, в которой он мог бы посидеть. Линда чувствовала жалость к небольшому бедному задику мальчика, который уже чувствовал то, что она сама должна была почувствовать через несколько часов…

Через двадцать минут Дерек снова заерзал на лавке и сел неудачно. Его перемещение неумышленно закончилось нажатием на наиболее болезненную часть его зада. Он заскрипел зубами от боли, а руки Дерека невольно потянулись к задней части брюк. Лицо выпоротого вчера ученика покраснело. Реакция класса была разной. Более непослушные мальчики, кто сам чувствовал, что такое розга, тоже отнеслись к Дереку с жалостью и сочувствием. Лучшие ученики, наоборот, решили позабавиться над шалуном. Одна девушка, Целия Икр, громко хихикнула и щелкнула пальцами так, чтобы увидел Дерек.

Целия была хорошей ученицей — одной из любимых у Линды, но она не могла допустить ее забав.

— Целия Икр! Встань, девочка!

В смятении Целия встала, ее рот приоткрылся.

— Я вижу, — заговорила Линда, — что ты забыла, как вести себя на уроке. Ты забыла и про то, что непослушных девочек в школе тоже наказывают. Я думаю, ты изменишь свое мнение, когда я пошлю тебя к миссис Лонгворт.

Девчонка задрожала на глазах.

— О нет, мисс Чарлтон! Простите меня! — воскликнула напуганная ученица и сложила руки.

— Хорошо. Я сделаю заключение о твоем поведении в конце урока. А до тех пор постой-ка на своем месте с руками, положенными на голову.

Целия мгновенно подчинилась, не понимая, что это такое нашло на их обычно такую добрую учительницу. Она никогда не имела проблем в школе из-за мисс Чарлтон — не могла же она послать ее для порки розгами…

В конце урока Линда задержала Целию, которая стояла у своего стола, держа руки на голове. Учительница истории сообщила извиняющейся девчушке, что та вообще-то заслужила розги, но ее можно простить. Для этого ученица должна переписать предложение «Неправильно получать удовольствие из неудач других людей!» двести раз. Двести строк должны быть представлены Линде Чарлтон в шесть вечера.

— И если ты не напишешь их или если они не будут написаны достаточно аккуратно, — добавила учительница, — я пошлю тебя к миссис Лонгворт, чтобы ты сама убедилась, как хорошо учит розга.

Целия убежала, а Линда тем временем мучилась, думая, как ее собственный зад будет себя чувствовать, пока ученица пишет строки.

Утро прошло — и Линде захотелось, чтобы время тянулось помедленнее. Она мучилась ожиданием, удивляясь самой себе, что приняла такое смелое решение. В обед в комнате персонала к ней подошла другая учительница, Эмма Валентина. Она хотела сделать замечание насчет Целии Икр. Эмма Валентина была полностью согласна с историчкой, что поведение девушки в последнее время бывает возмутительным, и что порка была бы полезной для Целии.

Поскольку Эмма заговорила на эту тему, Линда решила получить некоторую информацию о предмете, который захватил все ее мысли.

— Колин порет всех мальчиков одной и той же розгой, Эмма? Или Дерек, скажем, получил другим прутом, чем, например, первоклассники?

— О, я забыла, что вы у нас всего год. Это не секрет, Линда. У Колина четыре розги: «младшая», «средняя», «старшая» и «специальная». Первая — для первоклассников, вторая — для третьих-четвертых классов, и так далее.

Линда немного помолчала, думая, с каким мальчиком ее можно было бы сравнить, а потом все же спросила:

— А «специальная» розга?

— Ох! Он ее почти не использует. Колин держит этот прут только для наказания за особенно гнусное поведение… Погодите! Последний старшеклассник, кто получал этой розгой… о-о, это была Шэрил Уоткинс. Она получала этой розгой от Мэри Лонгворт. Я думаю, урок пошел впрок. Теперь она никогда не курит и не выбивается из линеечки, в которую ее загнали. Глупая девушка!…

После того, как уроки кончились, Линда пошла в библиотеку, пытаясь представить дело так, что ей надо поработать. Вскоре она увидела знакомое личико. Целия Икр, которая жила в общежитии школы с пятью другими девушками, тоже пришла после обеда в библиотеку, чтобы переписать заданное ей предложение. Неудачливая девушка писала и писала в мрачной тишине, время от времени косясь на читающую учительницу. Она все еще чувствовала себя удрученной и думала, что мисс Чарлтон понравилось ее унижать. Ей было обидно, что из-за писания этих двухсот строк она пропустила любимые телевизионные программы.

Рука Целии начала болеть от этого постоянно повторяющегося упражнения, но она пересилила себя, чтобы продолжить писать аккуратно. Ученица знала, что мисс Чарлтон была серьезной в своей угрозе послать ее на порку к миссис Лонгворт… Боль в запястье и кисти были предпочтительнее, чем боль от розги в ягодицах!

К пяти вечера двести предложений было написано. Мисс Чарлтон все еще сидела в библиотеке, очевидно, мечтая. Целия встала и прошла к ее столу.

— Я сделала мои строчки, мисс, — сказала она.

Линда испуганно встрепенулась. Она была далеко в мире грез, думая об эффекте приложения к собственным ягодицам длинного гибкого прута. Потребовалась секунда, чтобы возвратиться в действительность и понять, что к ней подошла Целия Икр, тринадцатилетняя ученица, которую так забавлял эффект порки Дерека Ньюмана.

Линда взяла предложенную тетрадь у Целии и проверила упражнение. Строки были выписаны на стандартной школьной бумаге, которая имела пятьдесят строк на странице, чтобы облегчать подсчет количества строк. К несчастью для Целии, предложение, которое продиктовала Линда, не умещалось на одной строке. Вместо четырех ей пришлось использовать восемь листов бумаги. Линда рассмотрела строки тщательно — более тщательно, чем она обычно это делала.

Запись была сначала очень хорошей, но ухудшилась к концу, поскольку девочка устала. Линда определила места, где Целия опустила апостроф не после слова «человек», а на букву «s». Она холодно подчеркнула красным карандашом эти оплошности и сообщила несчастной девушке:

— Тебя ждет офис миссис Лонгворт завтра утром, перед уроками. Я прослежу, как смирно ты будешь сидеть завтра на истории!

Глаза Целии расширились в ужасе. Она вспомнила, что вчера этот хулиган Ньюман перед всеми обнаруживал свою боль, когда садился. Ей казалось ужасным, что завтра она сама получит розгой и будет извиваться за партой от боли. Целию еще никогда не секли, но она знала, что самые смелые девочки вопят, когда возвращаются в спальню от миссис Лонгворт.

Ученица упала на колени посреди библиотеки:

— Мисс Чарлтон!

Линда проявила милосердие к напуганной девчушке. Она подождала несколько секунд, чтобы Целия полностью поверила, что ее ждет розга, а потом сообщила ей, что передумала — за ее прежние заслуги.

— Ты счастливая, Целия. Я послала бы тебя к миссис Лонгворт — ты полностью заслуживаешь розгу. Запомни, это израсходовало все твои поблажки. Следующий раз я сразу пошлю тебя на порку.

И учительница бросила тетрадку с двести раз написанным предложением в мусорный бункер.

Целия, задыхаясь от облегчения, оставила библиотеку. Линда была оставлена один на один с ее мыслями. Каждые несколько минут она смотрела на часы — время никогда не шло так медленно. В половине девятого она сходила туалет, чтобы находиться в безопасности во время порки, несмотря на то, что не ела и едва пила что-либо в течение двадцати четырех часов. Затем она возвратилась к одинокому бдению в библиотеке.

Наконец часы показали без пяти минут десять. Время, чтобы сообщить мистеру Престону о том, что она готова. Линда поставила недочитанную книгу на полку и двинулась к директорскому кабинету. Она пару раз глубоко вздохнула и твердо постучала в дверь.

— Войдите!

Когда она вошла в кабинет, то увидела мистера Престона сидящим за столом. Но на этот раз она не восприняла его, как в предшествующих случаях, коллегой или боссом. Это был просто сердитый директор школы, который собирался сделать ей больно. Ее глаза шарили по кабинету, но она никак не могла увидеть розгу.

Мистер Престон молчал, понуждая Линду говорить первой.

— Вы просили, чтобы я зашла к вам, сэр, — сказала она, помня все свои инструкции.

— Да, Линда. И для какой цели?

— Потому что… что я… должна быть наказана, сэр, — прошептала Линда, чувствуя, что краснеет.

— Правильно, девушка! И что это за наказание?

Линда посмотрела вниз на свои ноги и смущенно пробормотала:

— Шестнадцать ударов розгой, сэр… по моему заду… сэр!

— Очень хорошо, Линда. Поставьте вашу сумочку.

Она бессловесно подчинилась.

Директор поднялся и прошел к большому шкафу в углу комнаты. Он открыл дверь и отступил немного — так, что Линда смогла увидеть четыре прута, о которых говорила Эмма Валентина. Мистер Престон немного замялся, а затем выбрал самую правую розгу. Закрыв дверь шкафа, он повернулся к Линде, удерживая прут горизонтально в обоих руках.

— Это моя специальная розга, — сказал он. — Она не часто бывает использована, но я думаю, что она соответствует данному случаю.

Линда пристально смотрела широко раскрытыми глазами на ужасный инструмент наказания. Он был желтовато-коричневого цвета, свыше трех футов длиной и в треть дюйма толщиной. Учитель согнул прут в своих крепких руках. Несмотря на свою толщину, он оказался неприятно гибким. Престон отпустил одну руку — так, что прут немедленно выпрыгнул обратно со свистом.

— Вы никогда не видели розгу, мисс?

Линда потрясла головой, не веря сама, что не может проговорить ни слова, потому что готова разразиться слезами.

— Хорошо, посмотрите на нее получше. Представьте себе, как она приласкает вашу задницу! Шестнадцать ударов, юная леди, причем так больно, как я смогу. Это не очень приятно, правда?

У Линды перехватило дыхание. Розга была более тяжелой, чем она ожидала, а кроме того, казалась очень гибкой. Учительница истории смогла представить себе ласку, которую подарит этот прут ее округлому заду.

— Что случилось, девушка? Кошка украла ваш язык?

— О, нет, сэр… Простите меня, сэр…

— Прощу, Линда. Поверьте мне! — директор положил розгу на стол и скомандовал: — А теперь снимите вашу юбку и нижнее белье. Положите их аккуратно на моем столе.

Когда она одевалась этим утром, то знала, что вечером ей предстоит раздевание. Она захотела выглядеть интеллектуально и профессионально, а потому выбрала зеленую вельветовую юбку, белые хлопковые трусики и колготки. Она сняла юбку и разложила ее на столе, как было указано.

— Колготки, Линда.

Двадцатитрехлетняя учительница подчинилась, сначала сбросив туфли. Когда и колготки находились на столе, она на мгновение остановилась, смотря на Колина Престона.

— Не тратьте зря время, девушка! Трусики вниз! Положите их на стол.

Линда подчинилась, умышленно не смотря на директора. Она остановилась в полусогнутом положении, ожидая, что порка розгой могла бы начаться, но директор удивил ее приказом:

— Пойдите и встаньте лицом к стене, с руками на ее голове.

Мистер Престон не спешил. Он хотел, чтобы Линда Чарлтон запомнила ее наказание, а для этого нужна была не только боль хорошо высеченного зада, но и долгое время ожидания. Линда должна была постоять у стены в течение некоторого времени — чтобы директор привык бы к ней именно как к непослушной девочке, посланной для порки, а не как к остроумной и очень привлекательной учительнице, с которой он не раз смеялся на вечеринках, с бокалом хереса в руке.

— Стойте, девушка, и не суетитесь. Я хочу, чтобы вы стояли там, держа руки на вашей голове, уткнув нос в стену. Ноги держите плотно вместе, пока я не скажу вам, что пора к столу.

Мистер Престон отрегулировал свое вертящееся кресло, в то время как Линда стояла лицом к стене, думая время от времени, что мужчина средних лет сейчас разглядывает ее незащищенную, голую, белоснежную попу. Фактически она не почувствовала никакого дополнительного унижения, на которое рассчитывал директор.

Линда изучала обои перед своим носом, ее груди уперлись в стену. Нет, это было положительно глупо! Может быть, все это было только частью сексуальной ролевой игры Колина? После нескольких минут Линда, чувствуя глаза директора на своей попе, решила немного раздвинуть ноги и повилять задницей, чтобы увидеть, как он отреагирует. Это было ошибкой. Мистер Престон поднялся с места и сердито подошел к молодой женщине.

— Как вы осмелились! Вы здесь для наказания, а не для стриптиза или танцев! Встаньте смирно, ноги вместе!

Линда выполнила приказ и в следующую секунду почувствовала интенсивную язвительную боль. Это был удар прутом. Она задохнулась от этого сюрприза и тихо вскрикнула. Ее руки непроизвольно оставили волосы и двинулись защищать ягодицы.

— Руки назад — на вашу голову! Как вы осмеливаетесь трогать задницу!

Линда снова подняла руки на голову. Ее ягодицы горели. Она едва могла поверить, что директор вызовет такую боль одним ударом. Линда почувствовала то же самое чувство, как при встрече с материнской щеткой.

— Жалит, Линда?

— Да, сэр, — ответила она угрюмо, чувствуя слезы на веках.

— Хорошо. Пусть это напомнит вам, чтобы вы стояли, пока я не скажу вам, что делать дальше.

Прошла добрая четверть часа, прежде чем мистер Престон поднялся из-за стола и прошел к Линде. Она слышала, как он выдвинул кресло на середину комнаты. Линда дрожала, потому что понимала, к чему идет дело, но держала нос уткнутым в стену.

— Браво, Линда, — сказал он. — А теперь идите сюда, сгибайтесь над креслом. Вы получите шестнадцать ударов розгой на вашей голой заднице.

Линда глубоко вздохнула и пошла к деревянному креслу. Она наклонилась и перегнула через спинку свой зад. Колин восхищался этим зрелищем. Гладкая белизна ее голых ягодиц подчеркивалась покрасневшей полоской от единственного удара. Она сохраняла ноги плотно сжатыми…

Линда оглянулась назад. Мельком она увидела брючины директора, стоящего за ней. Около них она заметила руку, держащую розгу. Потом розга вдруг исчезла из ее вида. Линда сжала руками ножки кресла и закрыла глаза поплотнее. Розга поднялась и со свистом упала вниз.

Свист! Удар!

Первый удар пришелся через центр растянутого зада Линды. Она вскрикнула от внезапной боли и все ее тело охватила судорога. Удар по попе, который она получила пятнадцать минут назад, тоже жалил, но он не шел ни в какое сравнение с этим. Напряжение спало — Линда почувствовала почти облегчение, потому что ЭТО наконец началось.

Свист! Удар!

Второй раз розга приземлилась на три дюйма ниже яркой полосы, оставленной предшествующим ударом — через верхнюю часть бедер Линды. Идея Колина была в том, что первые две полосы должны быть как бы ограничителями. Он решил нанести все последующие четырнадцать ударов между ними и выстроить на попе подчиненной полосу интенсивной боли, которая должна не давать молодой Мисс Чарлтон садиться по крайней мере несколько дней.

Девушка вскрикнула и вся сжалась. Она ждала следующий удар, пытаясь немного облегчить боль тем, что сжимала и разжимала «нижние щеки».

Жужжание! Удар!

Теперь, когда Колин прицелился, он начинал сечь больнее.

Свист! Удар!

Следующий удар он нанес с такой силой, как если бы порол самого отъявленного шестнадцатилетнего негодяя. Конечно, этот негодяй должен был носить брюки и иметь кое-какой предшествующий опыт розог. Линда не имела ни того, ни другого, а потому издала душераздирающий вопль.

— Ааааиееее! Ооооу! Оввввууу!!! — ее попа дугообразно выгнулась, а голова запрокинулась. Волосы взлетели.

Колин наблюдал, стараясь сдерживать эмоциии. Он знал, что зад Линды был уже очень болезненным после первых трех ударов, но понимал, что надо на будущее выбить из нее всякое желание выходить из подчинения, обманывать или хитрить. Он остановился на некоторое время, позволяя девушке перетерпеть боль.

Линда подняла одну щиколотку в неопределенном положении и помахивала попой из стороны в сторону. Она начала рыдать.

Розга заплясала снова в устойчивом ритме.

Удар!

— И-эээээ!!!

Удар!

— Оуууууу!!!

Удар!

— Оуууууу!!!

Удар!

— Йееееуу!!! Оууу!!! Оух!

Восьмой удар заставил молодую блондинку отпустить ножки кресла, вскочить и дико закричать. Она крутилась около спинки, слезы текли по ее лицу. Девушка не имела сейчас понятия ни о чем, кроме боли в ее попе. Она отчаянно массировала зад обеими руками, напрасно пытаясь сжать, уменьшить боль. Учительница совсем не подозревала, какое зрелище она представляла.

— Линда! Ложитесь обратно вниз!

Плачущая учительница не отвечала.

Колин положил розгу на стол и подошел к ней. Он взял ее за плечи и посмотрел на красивое лицо, искаженное болью. Она дрожала в его руках подобно испуганному животному.

— Это ваш выбор, Линда, — сказал он. — Или вы согнетесь обратно над этим креслом и примете остальную часть наказания, как мы договорились, либо мы прекращаем это. Но тогда значит, что вы вытерпели восемь розог впустую. Вам все равно придется покинуть школу… Вы согласны?

Линда попыталась заставить себя подумать логично. У нее не было выбора. Эта порка была как раз тем, что она сама потребовала! Она знала, что это больно, что розга ужасно ранит. Она кивнула. Ее взлохмаченные волосы снова упали вниз. Красная от стыда девушка, не говоря ни слова, медленно перегнулась

УТРЕННЕЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

или Spanking на фоне дождя

— Ты кто? — спросил он скрипучим голосом, ещё не до конца проснувшись. Вопрос был обращён к незнакомке, которая, сидела в кресле напротив его постели.

— NO NAME! — ответила девушка и едва заметно улыбнулась.

На ней был строгий костюм приятного морковного цвета, хотя юбка, пожалуй, слишком коротка. На вид незнакомке было лет двадцать пять, правильные черты лица и жёсткая чёлка иссиня-чёрных волос на лбу. Закинув ногу на ногу, NO NAME курила; рядом с ней на журнальном столике лежали зажигалка, пачка ментоловых сигарет "Salem" и газета рекламных объявлений.

"Может, это сон?" — мысленно спросил он себя.

За окном шёл противный моросящий дождь, какой бывает в Москве в конце сентября. Холодный ветер безвольно кружил водяную пыль, изредка мелкие капли садились на стекло, потом неспешно ползли вниз. Никакой экспрессии.

Девушка тем временем потушила сигарету, встала и вплотную подошла к его кровати.

— Дай мне твои руки! — ласково сказала она.

Он охотно выполнил её просьбу…

Незнакомка долго перебирает его длинные холёные пальцы, гладит их розовые подушечки, нежно трогает запястья. Её короткая юбка шуршит у него над головой, он заглядывается на её стройные ножки, обтянутые колготками телесного цвета, и уже представляет девушку в своих объятиях. Надо лишь протянуть руку. Но он не торопится, старясь продлить томительное ожидание.

Наверно, такое случается лишь во сне, и он с удовольствием закрывает глаза.

В следующее мгновение на его запястьях защёлкиваются наручники. Не дав ему опомниться, девушка хватает его ноги, туго стягивает их широкой лентой у лодыжек, завязывает двойной узел.

— Вот и всё! — удовлетворённо произносит она.

Он молчит не в силах сказать хоть что-либо.

После этого незнакомка не спеша, вытаскивает из сумочки толстую кожаную плеть коричневого цвета, кладёт её на журнальный столик. Подойдя к кровати и картинно выставив на обозрение длинные ноги, чуть прикрытые мини-юбкой, девушка поворачивает его на живот и без тени смущения сдёргивает со своей жертвы трусы. Она оставляет их на рельефных бёдрах "плохого парня" и, отойдя на шаг, любуется созданной картинкой.

Всё происходит в полной тишине, и только дождевые капли наблюдают то, что происходит за стеклом. Как пресыщенные зрители, они лениво ждут продолжения трансакции в формате SM.

Его щёки заливает румянец стыда, голая попа предательски дрожит, ощущая неизбежность наказания. Впрочем, настоящий позор ещё впереди.

— Тебе положено пятьдесят штук, правда, не очень сильных; хотя, твоя толстая попа могла бы выдержать и более основательную порку, — насмешливо произносит обладательница длинных ног. Потом, обаятельно улыбаясь, выдерживает театральную паузу; наконец берёт в руки плеть, широко размахивается и с явным удовольствием резко лупит по его ягодицам.

Это было как ожог. Первый из пятидесяти предстоящих…

Такой свирепой порки он не получал никогда. Стыдно было лишь в самом начале, а потом он забыл про свой позор, забыл о том, что его дерёт молодая красивая девчонка, не думал о её соблазнительных ножках и не пытался заглянуть ей под юбку, хотя теперь, когда она замахивалась это было очень удобно сделать. Он вертел попой, орал и просил пощады после каждого удара. Но NO NAME секла без остановок, размеренно и мощно. Его ягодицы сначала порозовели, затем стали красными. Постепенно отпечатки плети превращали поверхность его попы в некое подобие шкуры жирафа. А сама незнакомка раскраснелась от возбуждения, наверно, плётка давала ей возможность почувствовать себя настоящей госпожой.

Впрочем, наказание длилось недолго, от силы минут пять. После порки NO NAME не задержалась в квартире. Сняла с него наручники, бросила на журнальный столик ключи.

— Это вторые ключи от квартиры. Твоя жена просила занести, — сказала на прощание незнакомка и исчезла так же неожиданно, как и появилась. За окном заунывно шлёпал мелкий осенний дождь; капли на стекле, насладившись SM-сценками, умиротворённо ползли вниз. Никакой экспрессии…

Его жена позвонила по телефону через полчаса. Вообще-то, отношения у них были непростыми, особенно в последний год. Попахивало разводом. Самая обычная история для постсоветской действительности: жена стала зарабатывать на порядок больше, чем муж. Конечно, это дело случая, что ей так повезло с работой, — думал он; только зачем нужна жена, постоянно разъезжающая в командировки по всему свету, тратящая деньги немеряно и без счёту, когда ты сам не знаешь, удастся ли завтра заработать на кусок хлеба?!

— Как дела, милый? как ты? — ворковал голос жены в телефонной трубке.

— У нас идёт дождь, — скупо ответил он.

— А в Адене сегодня ужасная жара, мы решили не работать, и на берегу моря делаем шашлык из черепашьего мяса. Вкусно ужасно, лучше парной говядины. Хотя, конечно, жалко этих морских зверушек размером со взрослого медведя. И очень жаль, что тебя с нами нет.

— Да уж, печально, что я не работаю в вашей безумной конторе. Поди, опять нажрались какого-нибудь эфиопского джина.

— Дорогой, ты же знаешь, здесь сухой закон, арабы спиртное не продают.

— Ну да, я потому и говорю, что купили джибутийского разлива, из-под полы.

— От тебя всегда что-нибудь приятное услышишь… а я вот вспоминала московскую жизнь… кстати, одна моя знакомая, — голос супруги в телефонной трубке слегка задрожал, — обещала навестить тебя сегодня утром…

После долгой паузы он тихо ответил:

— Да, она уже была…

Телефон в квартире стоял на подоконнике, сквозь треск помех на линии жене показалось, что она слышит шум московского дождя. Значит, это было на фоне дождя, — подумалось ей.

— Надеюсь, милый, ты не очень грустишь, пока я торчу здесь. Осталось всего месяц, и я буду дома. Ну всё, целую тебя. Пока.

После телефонного разговора с супругой он сидел в кресле и рассеянно листал газету, забытую незнакомкой. Это было рекламное издание; на первых страницах, как обычно: недвижимость и авто; потом целая полоса формата А3 отводилась под оккультные услуги, где предлагались всяческие гадания, снятие порчи и привороты любимых. Например, мастер любовной магии Анастасия.

АНАСТАСИЯ

Ясновидящая в 5-м поколении

100 % приворот

Мужа надо возвращать жёстким методом.

Я знаю, как это сделать!

Или вот ещё:

ПОТОМСТВЕННАЯ ВЕДЬМА

Маг международного класса

Сильнейшие привороты, результат от 1 дня, гарантия 200%

Уже завтра Ваш любимый приползёт на коленях и будет умолять о прощении.

Авторский метод на основе магии вуду.

Следующие две полосы рекламного чуда посвящались интимным услугам. В рубрике VIP среди множества объявлений выделялся текст в рамке:

Госпожа NO NAME

(25 лет)

ждёт звонка от послушного мужчины, склонного к игровому подчинению.

Вся необходимая атрибутика имеется.

тел. 457-01…

Прочитав это последнее объявление, он со злостью швырнул говёную газетёнку на пол, пошёл в ванную комнату. Включил горячий душ, разделся, стал под

обжигающие безжалостные струи и застыл в безвольном отупении. Струи нещадно хлестали по лицу, колотили в грудь, били в живот, а когда он, не выдержав, повернулся, стали лупить по ягодицам, поверхность которых по-прежнему напоминала шкурку молодого жирафа. Струи, словно продолжая FM spanking, с неизменным ритмом секли его истерзанную попочку. Было больно, но и приятно. Ему вспомнилась незнакомка, её насмешливое лицо, роскошные длинные ноги, чуть прикрытые короткой юбкой, её руки — такие ласковые и жестокие одновременно; он представил, какие у неё восхитительные груди и попочка. Мгновенно его пенис стал громадным, он снова окунулся в spanking и захотел незнакомку до безумия; вообразил, как заглядывает под её юбчонку, представил её шерстистый треугольник внизу живота, размечтался о том, как будет целовать, вообразил, что всё это ему разрешают: и вдруг отчётливо понял, что больше никогда, никогда не сможет забыть эту женщину:

Когда он вернулся в спальню, за окном по-прежнему сыпал противный осенний дождь. Мелкие капли безостановочно садились на гладкую поверхность прозрачного материала, который люди научились делать из обычного песка. Странные вещи иногда происходят в этом мире…

Он включил "Тефаль"; пока вода грелась, нашёл чашку, насыпал в неё две ложки растворимого кофе, уселся за журнальный столик, на котором ещё недавно лежали зажигалка и пачка сигарет госпожи NO NAME. Потом налил в чашку кипятка, сосредоточенно размешал кофе, достал из стоящего рядом мини-бара шоколад "Вдохновение" и, освобождая от фольги, стал поглощать узкие тёмно-коричневые полоски, загадочным образом изготовленные из сахара, какао, орехов и коньяка. Изредка, поглядывая на безрадостную картинку за окном, он отхлёбывал обжигающий губы кофе. Когда n-ая по счёту полоска "Вдохновения" была съедена, он с надеждой заглянул внутрь упаковки, но там было пусто. Впрочем, он не огорчился, а лишь едва заметно улыбнулся.

В Макондо идёт дождь. Наверное, у каждого должно быть своё Макондо…

* * *

Вот и всё, подумал Арик, вставая из-за компьютера. Дурацкий текст придумать — дело нехитрое. Теперь надо решить, куда этот опус нести. Здесь Арик, человек средних лет с растрёпанными прядями чёрных волос, мгновенно прикинул: снобы из "Новой медицинской газеты" на свою литературную страницу, конечно, не возьмут; а вот в "Спид-инфо" или в "Крутом мене" очень может быть, что и напечатают. Точно, надо в "Спид-инфо" отдать, там гонорары больше!..

* * *

И тут включился звук — где-то рядом с окном громко и настойчиво стучал по старой сосне красногрудый дятел. На столе в замызганной комнатушке ветхого дачного дома возвышались горы грязной посуды, небоскрёбами торчали пустые бутылки. Неизбежный закономерный итог прошедшего застолья.

— Ну и перебрал я вчера… Приснится же такое! Почти готовый текст… во всяком случае, на некую

забавную зарисовку уж точно тянет. Надо же, Арик какой-то, SM-секс, госпожа NONAME, "Новая медицинская газета"… Господи, и привидится же такое! — бормочу я, спросонья, лёжа на диване в это холодное и одновременно удушливое утро. — Чёрт! а может, стоит всё ЭТО быстренько записать? Лучше на компьютере, чтобы, как говорится, не испортить чистый лист бумаги. Назвать "УТРЕННЕЕ ПРОБУЖДЕНИЕ" и поместить на Прозу. Ru в раздел "эротика". Сотня читателей и попадание в TOP 20 за 7 дней — обеспечены; а если ещё разместить пару-тройку ссылок на female domina — сайтах, то вообще будет крутой трафик. Наверняка отыщется и бесплатный блюститель нравов & чистоты русского языка, который на Проза. Ru настрочит злобную рецензию; потом можно ответить ему как-нибудь забавно, немного обидно; сконструировать таким образом маленькую виртуальную свару, и твой nickname засветится; глядишь, и прочтут что-нибудь приличное из твоих вещей. Пиар чисто конкретно, к тому же с минимальными усилиями. Впрочем, a man must have a little of craziness to survive, I am sure!.. А Иветте — жене — надо будет дать по шее, чтобы по её милости не снились подобные ужастики. Сколько можно мотаться по командировкам?! Вернётся из Адена, точно схлопочет. А ваще, да ну эту жену, дура она…

Встаю, неуверенно протягиваю руку к начатой бутылке "Агдама" и прямо из горла делаю несколько больших жадных глотков.

Чаепитие

— А еще мы в последнее время увлекаемся спанкингом, — Надя мечтательно улыбнулась.

— Чего? — Антон удивленно поднял брови.

Они уютно сидели в маленькой гостиной, за окном синел зимний вечер. Еще только суббота, впереди выходной, и так сладко пить чай, и неторопливо болтать обо всем на свете, и любоваться нежными лепестками пламени свечей, отбрасывающими неверные отблески на их лица.

Их было четверо — хозяева дома, Надя и Костя, и их друзья: Даша и ее муж Антон. Покрутившись немного вокруг работы, путешествий, общих знакомых и Интернета, разговор, как обычно, плавно соскользнул на эротику.

— Спанкингом, эротической поркой, — терпеливо пояснила Надя.

И тут же заметила, как заблестели глаза Антона. Неужто он тоже этим интересуется? Вот уж никогда бы не подумала. Спокойный, рассудительный, даже чуть нудноватый Антон ну никак не походил на любителя рискованных экспериментов. А Надя никогда не сомневалась, что порка — эксперимент рискованный, легко перестараться, так что попку свою она доверяла только мужу, знала, что Костя никогда не потеряет голову и не нашлепает ее слишком сильно.

— И как это у вас происходит? — Антон аж весь вперед подался от любопытства. — Кто кого порет?

— Ну, Костя по жизни не большой любитель этого дела, хотя и жалко. Он свою попу любит, не хочет, чтобы ее шлепали, так что все шлепки моей достаются.

— И тебе это нравится? Кость, а чем ты ее?

— Рукой, иногда ремешком. Ну, еще линейкой. А иногда, — Костя улыбнулся, — ковриком для мыши, но это для смеха.

— И сильно?

— Да ну что вы, ребята, конечно нет. Так, для баловства, понарошку.

— Мог бы и посильней, — вмешалась Надя, — но боится. А может, ленится, все-таки порка тоже своего рода гимнастика, а Костя больше любит на диване кверху пузом лежать, а не двигаться.

И она потянулась к Костиному животу, угрожающе шевеля пальцами с явным намерением пощекотать. Привычный к подобным штучкам, Костя успел вовремя отодвинуться и фыркнул:

— Нечего тут…

Девушка разочарованно откинулась на спинку стула. Некоторое время молчали.

— Надя, — Антон наклонился к ней через стол, — а хочешь, я тебя отшлепаю?

— Что, прямо сейчас? При всех? — вопрос застал хозяйку дома врасплох.

— Сейчас, сейчас.

Надя растерянно уставилась на Дашу, почему та не возражает.

— Я не против, — словно прочитав ее мысли, ответила та. — Вы же не трахаться собираетесь. К тому же Антон давно мечтает выпороть девушку, только меня как-то не тянет самой это пробовать. А вот посмотреть — посмотрю. Это даже интересно.

Надя беспомощно посмотрела на мужа. Но его тоже явно увлекла эта идея.

— Давайте отодвинем стол, и мы с Дашей сядем так, чтобы все хорошо видеть. Антон, ты чем будешь ее пороть? И в какой позе?

— Для начала отшлепаю рукой, а там посмотрим. А поза… сперва разложу у себя на коленях, потом на диване.

— Отлично, значит, ставим стулья напротив дивана. Давай, Антон, берись за тот край стола.

Надя и оглянуться не успела — а все уже деловито готовятся к ее порке. Ох, стыд-то какой! Одно дело, когда тебя порет муж, и совсем другое, когда приятель, пусть и давно знакомый. Да еще и публично! Однако она ясно видела, что протестовать бесполезно: сама же затеяла разговор о порке, никто за язык не тянул. И зачем она сразу не отказалась, когда Антон задал свой вопрос! Теперь уже поздно! Господи, хоть бы через одежду! Надя почувствовала, что краснеет.

Тем временем Антон уже удобно уселся на диване, а Даша и Костя устроились в “партере”, на стульях напротив дивана, так близко, чтобы видеть порку во всех подробностях. А Надя как-то совершенно случайно оказалась одиноко стоящей посреди комнаты. Ее пробрала дрожь от их изучающих, нетерпеливых взглядов.

— Ну что ж, все готово, — с чуть насмешливой улыбкой сказал Антон. — Снимай юбку.

— Может… через одежду? — от волнения Надя начала запинаться.

Да что же с ней происходит? Ведь не в первый же раз! Или это оттого, что все смотрят?

— Какая же порка через одежду? Давай-давай, раздевайся.

Заведя руки за спину, Надя потянула вниз молнию. Юбка соскользнула к ее ногам, она неловко переступила через нее, подняла, встряхнула, как-то уж особенно аккуратно сложила и повесила на спинку свободного стула.

— Так, теперь колготки и трусики.

Вдруг Надя почувствовала какое-то странное безволие, смешанное со стыдом и все возрастающим страхом. Ее пугала не боль, а именно это жутковатое и сладкое чувство покорности, готовности подчиниться жадным взглядам, скользящим по ее ягодицам, едва прикрытым тонкими, полупрозрачными колготками и трусами. Она чувствовала, как горят ее щеки, и невольно подумала, что скоро так же или еще сильнее будет гореть ее попка. В том, что Антон выпорет ее достаточно ощутимо, Надя не сомневалась.

Она стянула колготки и умоляюще посмотрела на Антона. Он ухмыльнулся и покачал головой. Надя вздохнула и сняла трусики.

— Заверни блузку, чтобы попу не закрывала. И иди сюда, — Антон выразительно похлопал ладонью по коленям.

В комнате было тепло, но Надины ягодицы все равно покрылись мурашками — от одного лишь ощущения, что на них все смотрят. Она медленно приблизилась к Антону и замерла в нерешительности.

— Давай, давай, ложись. Посмотрим, как твоей попке понравится настоящая порка. Костя-то, небось, тебя жалеет.

Надя неловко согнулась и улеглась поперек антоновых колен. Неудобно. И животу жестко, и голова вниз свешивается. А хуже всего это ощущение, что твоя голая попа выставлена кверху, и на нее все смотрят. Но чего же он ждет?

А Антон действительно не спешил начинать порку. Зачем же отказывать себе в удовольствии полюбоваться голой девичьей попкой, лежащей у тебя на коленях, в полной твоей власти. Да и зрителей жалко было бы лишать столь приятного зрелища.

— Ну так вот, — начал он, нежно поглаживая и слегка хватая рукой упругие Надины ягодицы. — Сначала я тебя хорошенько отшлепаю.

— Сколько? — девушка напрасно пыталась скрыть страх и смущение, голос выдавал ее.

— Что сколько? — не понял Антон.

— Сколько ударов я получу?

— Ах, это! Ну, я и сам не знаю. Зачем считать? Я сам по цвету твоей попки увижу, когда пора заканчивать. Ну, что ж, начнем. А то у нас впереди еще долгая программа.

И он убрал свою теплую руку с ее попки, которая тут же сжалась в ожидании удара. Антон с улыбкой наблюдал за ее реакцией. Он немного подождал, держа занесенную руку над попкой, пока та не расслабилась. Тут-то она и получила первый смачный шлепок. Антон шлепал ее медленно, со вкусом, задерживая ладонь на вздрагивающих ягодицах, чтобы усилить ощущения. Надя лежала молча, крепко зажмурив глаза и только подергивалась, когда крепкая рука Антона оставляла очередной красный отпечаток на ее попе. Наконец, парень остановился. То ли рука у него устала, то ли он просто счел, что Надины ягодицы уже приобрели нужный ему оттенок.

— Ну, как впечатления? — как ни в чем не бывало осведомился он у лежащей девушки. — Костя, поди, так тебе попу никогда не подрумянивал.

— О-ох… Может, хватит? А то ощущение такое, будто на задницу горчичники налепили. — Надя повернула голову, стараясь увидеть Дашу с Костей. — Ребята, вам не надоело смотреть? Может, мы лучше чаю попьем?

— Да ты что, такое представление! Где мы еще такое увидим!

— Ты же, Надюша, сама напросилась, — ухмыльнулся Антон. — Не разочаровывай публику. Шлепать я тебя больше не буду, так уж и быть. Но ремешка ты сейчас попробуешь.

— Ой, нет! Уж лучше отшлепай!

— Какая ты эгоистка, Надежда! Не жалко тебе мою руку. Я ведь ее об твою попу совсем отбил. Не-ет, слезай теперь с коленок и ложись на диван.

Стеная и жалуясь на жестокую судьбу, Надя сползла с колен Антона и выпрямилась, машинально растирая ладонями пострадавшее место. Стыда она больше не чувствовала. Антон деловито встал, уступая ей место на диване.

— Погоди, — спохватился вдруг Костя. — Надо под живот подушки подсунуть, чтобы попа сильнее выставилась.

Он ненадолго вышел из комнаты, вернулся с парой довольно внушительных подушек и положил посередине дивана одну на другую. Надя застонала. Антон сделал картинный приглашающий жест.

— Ложись, ложись, не заставляй нас ждать слишком долго, а то твоя попка пострадает еще сильнее.

— Антон, только так, чтобы я потом могла сидеть, — жалобно попросила девушка.

— Сможешь, а как же! У тебя попа крепкая, моя рука до сих пор ноет.

Тяжело вздохнув, Надя улеглась вдоль дивана, подушки заставили ее тело согнуться, так что попка торчала кверху.

— Да, вот еще, чуть не забыл! Костя, одолжи мне какой-нибудь ремешок. А то если я свой сниму, сам без штанов останусь.

— Эх, и классное было бы зрелище, — мечтательно выдохнула Даша.

— Ну, нет, потерпи уж до дома. Хватит с тебя на сегодня зрелищ. Эй, Костя, неси ремень.

— Сейчас принесу, — отозвался Костя. Снова вышел, пошуровал немного в соседней комнате и вернулся с широким кожаным ремнем. — Этот подойдет?

— Вполне. Слушай, а может, ты хочешь сам ее постегать?

— Не-а, мне лень. Я погляжу лучше.

— Давай, Антон, — подала голос Даша. — У тебя хорошо получается.

Антон подошел к Наде и провел кончиком ремня по ее пылающим ягодицам. Девушка напряглась.

— Десять ударов, — объявил он, складывая ремень вдвое. — Сама посчитаешь или ребят попросим?

— Послушай, — взмолилась Надя, испуганно косясь на ремень, — у меня же от попы ничего не останется. Хватит, а?

— Давай, Антон, — повторила Даша. — Мы посчитаем.

Антон размахнулся, и ремень звонко шлепнул по Надиным ягодицам — не слишком сильно, но достаточно, чтобы заставить ее изогнуться от боли и сжать кулаки. Следующий удар пришелся точно на то же место, и Надя тихонько охнула.

— Эй, не будь извергом, — вступилась за нее Даша. — Чего лупишь по одному месту? Попа большая, есть где ремню разгуляться, так что не валяй дурака.

— Ладно, больше не буду.

И он продолжил старательно обрабатывать ремешком Надину попку. Девушка извивалась и ерзала, иногда постанывала, но о прекращении порки больше не просила.

— Десять!

Антон вернул ремень Косте и помог Наде встать. Она сразу же подошла к зеркалу и озабоченно осмотрела ярко-красные полушария. Попка мало что не светилась.

— Если останутся следы…

— Не останутся, не бойся. Я же не так уж сильно тебя порол. — Антон осторожно провел рукой по ее ягодицам. — Видишь, даже полосок не видно.

— На моей попе можно теперь оладьи жарить, — фыркнула девушка, потирая горящие половинки. — Никогда больше не позволю тебе меня выпороть!

— Жаль… — разочарованно протянул Антон.

— Эй, Антон, помоги-ка мне стол обратно придвинуть, — позвал Костя. Надя принялась одеваться.

Через десять минут они опять пили чай и болтали о всякой всячине. Только Надя теперь поневоле смотрела на всех сверху вниз: ведь ей пришлось подложить на стул одну из тех двух подушек, принесенных Костей.

Катя Алова

Чего хочет женщина

Мы заходим ко мне домой, на улице лето и поэтому на тебе только легкое платье, сквозь которое едва заметно просвечивают трусики, на ногах босоножки на высоком каблуке. Ты забыла о том, что я строго запретил тебе являться на свидание в нижнем белье, или не успела переодеться после работы, меня это не интересует, ты нарушила запрет и поэтому сегодня будешь очень жестоко наказана.

Я сажусь в кресло, ты стоишь рядом спиной ко мне. Я приказываю тебе поднять руки за голову и не отпускать их, а сам кладу руку на твое бедро и начинаю медленно гладить тебя, поднимаясь все выше, ты уже сильно возбуждена, тебе нравиться ощущать себя полностью в моей власти. Ты широко раздвигаешь ноги, но высокие каблуки делают эту позу мучительной. Резким движением я срываю с тебя трусики, тонкая материя легко поддается, и вот я держу их в руке, они уже насквозь мокрые, запах от них возбуждает тебя еще больше. Я снимаю с тебя платье и ты остаешься полностью обнаженной. Я опускаю твои руки, завожу их за спину и связываю грубой веревкой, затем плотно завязываю твои глаза и ты полностью теряешь контакт с окружающим миром. Ты беспомощна, это чувство еще пока незнакомо тебе, но оно нравиться, очень нравиться тебе, ты испытываешь невероятное возбуждение.

Я приказаваю тебе опуститься на колени. Ты делаешь это медленно, чтобы не потерять равновесие, я становлюсь перед тобой, беру тебя за подбородок и немного приподнимаю, широко раздвигаю твои бедра и начинаю расстегивать свои джинсы. Ты не видешь того, что происходит, но по звуку молнии сразу все понимаешь. Я слегка приспуспаскую джинсы, мой член уже готов взорваться, но я не спешу, медленно провожу им по твоим губам, твой рот немного приоткравается, я беру тебя за волосы и вставляю член тебе в рот на всю длину. Ты не можешь отвернуться, я наматываю твои волосы на руку и размашистыми движениями начинаю трахать тебя в рот, меняя темп, чтобы не кончить реньше времени. Так длится долго, наконец я не выдержываю и мощным напором кончаю, ты проглатываешь все до капли. Что ж, разминку можно считать удачной, пора переходить к основной части наказания.

Я развязываю тебе руки, затем снова связываю их, но на этот раз спереди. К потолку прикреплен специальный крюк, и я привязываю тебя к нему за руки так, что ты оказываешься с поднятыми вверх руками вытянута в струнку, я снимаю твои босоножки, теперь ты едва касаешься поля пальчиками ног. Твои глаза по прежнему завязаны, зато ты полностью открыта для наказания, каждая клеточка твего тела принадлежит мне. Я достаю кожаную плеть, не очень длинную, ее удары не наносят вреда коже, но причиняют острую боль, поэтому я вставляю тебе в рот кляп в виде шарика, и застегиваю его за головой. Теперь все готово.

Я обхожу вокруг тебя, любуясь зрелищем. Стоять, подвешенной за руки, очень неудобно, и у тебя начинают затекать мышцы, по телу пробегают струйки пота. Я объявляю тебе свое решение, за то, что ты нарушила запрет и пришла на свидание в нижнем белье, ты получишь 50 ударов плетью. Приговор суров, но это твоя первая порка, и ты еще не осознаешь тяжести своего положения. Первый же удар плети, пришедшийся наискось по спине, заставляет тебя резко выгнуться всем телом, ноги отрываются от пола и в комнате повисает твой безмолвный крик. Хорошо, что у тебя во рту кляп, а не то от твоих криков проснулся бы весь дом. Я продолжаю порку, плеть рисует на твоей спине замысловатые рисунки, ты полностью беззащитна перед жалящими ударами, пытаясь увернуться, ты поворачиваешься и плеть впивается в твою грудь, иногда захлестывая между ног. Такие удары ниболее болезненны, и ты стараешься держать тело прямо, опершись пальчиками ног и схватив веревку руками. Тонкие красные полосы переплетаются в красивый узор. Я перехожу на верхнюю часть бедер, здесь твои наиболее чувствительные места, и вот уже твои крики начинают прырываться сквозь кляп, в промежутках между ударами ты пытаешься восстановить дыхание, ты уже потеряла счет ударам и лишь надеяшься, что скоро все закончиться. Наконец, порка остановлена, я развязываю тебе глаза. Ты с благодарностью смотришь на меня, понимая, что на первый раз я не стал наказыывать тебя слишком жестоко, и не вкладывал в удары плети и половины своей силы. Однако, несмотря на это, твоя спина от лопаток и до середины бедер покрыты тонкими красными полосками, которые быстро пройдут. Я не спешу снимать тебя с крюка, подхожу к тебе, обнимаю за талию и начинаю губами ласкать твою грудь, слегка покусывая сосок, я вынимаю кляп у тебя изо рта, и вместе с кляпом наружу выходит глухой стон, в нем смесь боли и наслаждения. Ты скрещиваешь ноги у меня за спиной, насаживая себя на мой член, и мы начинаем двигаться, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, уже не в силах сдерживаться, ты кончаешь, потом еще и потом мы кончаем вместе. Твои бедра соскальзывают вниз, и ты без сил повисаешь на веревке, умоляя меня закончить наказание. Я освобождаю тебя от привязи, без сил ты опускаешься на пол, но наказание еще не закончено…

---------------

P. S. Если в своих тайных желаниях ты хотела бы оказаться на месте героини этого

рассказа и испытать всю палитру острых ощущений, то пиши, может быть, это твой шанс…

Шлёпка дочери за двойки

Я сидела в гостиной белая, как мел. В школе мне опять поставили две двойки — по алгебре и по химии. А мама чётко дала знать, что, если я не начну хорошо учиться, то она меня накажет. Но как? Запретит выходить гулять? Отберёт сотовый? Или не даст сидеть за компьютером?

Но пока мамы не было дома. Живём мы в огромном двухэтажном особняке на окраине Екатеринбурга. Папа развёлся с мамой, когда я была маленькой, и с нами не жил.

Вот во двор въехала машина — это наш водитель Лёва привёз маму с работы. И вот, дверь отворилась, и вошла мама:

— Привет, дочь.

— Привет, мамуль.

Мама подошла ко мне, нежно поцеловала в щёку, мы обнялись.

— Как дела в школе? — спросила она.

— Да так…

— Что, опять плохо? Женя, ну сколько можно? Покажи дневник!

Я нехотя подала маме дневник.

— Так… Почему по алгебре двойка?

— Ну… там… короче у доски была.

— И что?

— Ну там… в общем, учительница сказала график построить.

— А ты, как я понимаю, не построила?

— Нет, я почти правильно построила. Только обосновать ничего не смогла…

— Дак почему, Женя? В чём сложность?

— Да она не объясняет даже…

— И что? Ты должна сама понимать тему. Галина Сергеевна ведь задаёт вам читать учебник, верно?

— Ну… да.

— А ты читаешь?

— Нет…

— Вот-вот! А по химии почему двойка?

— Да всем выставили…

— За что?

— Домашнее задание не сделали…

— А ты почему не сделала?

— Никто не сделал…

— И что с того, Женя? В чём дело? Я тебя не узнаю последнее время, ты очень обленилась! Этом надо положить конец.

Я застыла в оцепенении. Мама крикнула на кухню:

— Рита, будь добра, принеси мне сигареты и пепельницу!

— Сию минуту, Марина Александровна! — ответила служанка.

А мама продолжила:

— Ох, Евгения, расстраиваешь ты меня! Что будем делать?

— Мамочка, прости меня пожалуйста, — промямлила я. — Я постараюсь исправить все двойки!

— Женя, ты безусловно исправишь все оценки. — Тут маме принесли сигареты, и она закурила. — Я знаю как заставить тебя работать.

— Как?

— Сейчас, скоро узнаешь!

Мама присела на диван, а я встала и сказала:

— Слушай, мама, мне уже 17 лет, если я не делаю уроки, значит, нет желания и мне это не надо! Так что позволь мне самой решать, учиться или нет.

Мама засмеялась, спокойно докурила и потушила сигарету, а затем резко встала, грубо схватила меня за руку и поволокла за собой.

— Ай, мама, куда ты меня ведёшь?

— Щас узнаешь!

Она сказала Лёве:

— Лев, сейчас никого не пускай в кабинет до моего распоряжения. Понял?

— Как прикажете, Марина Александровна.

Мама впихнула меня в свой кабинет. Я всё ещё не понимала, что она хочет сделать. Она же тем временем зачем-то выдвинула стул на свободное пространство и села на него.

— Что… ты хочешь сделать? — недоумевала я.

— А ты ещё не поняла? — усмехнулась мама. — Подходи сюда!

Я робко подплелась к матери. Она взяла меня за руку, а дальше произошло то, чего я никак не ожидала — мама резко дёрнула руку вниз и уложила меня к себе на колени:

— Женя, я долго шла к этому. Поначалу я всеми силами пыталась не думать о такой мере наказания, но ты своими поступками, своей ленью, своими двойками просто не оставляешь мне другого выбора!

Я опешила. Мама раньше никогда не шлёпала меня, даже за самые тяжёлые проступки. Но спорить я не решилась, так как лучше не будить лихо, пока оно тихо. Мама была абсолютно спокойна.

Она начала шлёпать меня. Поначалу порка боли не доставляла, так как я была в джинсах. Мама шлёпала очень усердно и отчаянно, и в конце концов шлепки стали причинять мне боль. Сначала было терпимо, а затем боль стала жгучей. До этого мне было просто стыдно, что меня, такую взрослую девушку, мама шлёпает на коленках как пятилетнюю соплячку. А сейчас, когда боль пронзила мою попку, я разревелась.

Мама и не думала заканчивать наказание. Я плакала и извинялась, но маму это не особо волновало — она вошла во вкус и шлёпала уже очень сильно и больно.

Порка продолжалась уже почти десять минут. За всё это время мама ни разу не остановилась. Я не считала шлепки, но по моим прикидкам, их было уже не менее пятисот. Интересно, скоро у мамы устанет рука?

Рука у мамы устала минуты через три. Я захлёбывалась от слёз. Мама, увидев, что у меня истерика, посадила меня нашлёпанной попой к себе на колени и сказала:

— Женечка, дорогая, прости меня пожалуйста… Это всё для твоего же блага…

Она стала целовать меня в щёки, в нос и губы. Я очень крепко обняла её и сказала:

— Мамочка, это я одна виновата, прости меня, я такая дура!

Мама тоже не выдержала и разрыдалась… Мы с ней обнимались и плакали… И, несмотря на то, что от мамы сильно пахло сигаретами, мне хотелось целовать её… И мы целовались…

Юлия Игоревна

Я возвращался вечером домой и уже подходил к своему дому, когда увидел миниатюрную молодую женщину, пытающуюся втащить в подъезд соседнего дома тяжелый чемодан. Я подошел и предложил помощь. Оказалось, что зовут ее Юлия Игоревна, она возвращается из Воронежа, от родителей, которым оставила своих двоих детей на лето. В доме не было лифта и я поднял чемодан на 5-й этаж. У двери квартиры я собрался было попрощаться, но Юлия пригласила меня на чай с малиновым вареньем, которое она привезла от родителей.

Она скинула сандалии и быстро прошлепала босиком на кухню, приглашая меня туда же.

Я зашел в ванную вымыть руки и заметил, что холодный кран не держит. Она сидела на табурете в легком летнем платье, подобрав крепкие загорелые ножки с ухоженными пальчиками. Несмотря на то, что она была матерью двоих детей, ее фигурка вызывала только восхищение. Мы сидели, пили чай с вареньем и разговаривали. Наша беседа текла легко и непринужденно. Оказалось, что Юлия развелась с мужем около года назад и с тех пор живет одна с двумя детьми. Зарабатывает достойно, детей и себя вполне обеспечивает, пусть и без излишеств, но работа и дети совершенно не оставляют времени на личную жизнь. Руководить отделом на работе и быть главой семьи, не пропуская ни одной мелкой проблемы мимо себя… Конечно, она сильная женщина, но иногда так хочется укрыться за надежным мужским плечом. Чтоб он решал, делал, согревал… приказывал, наконец. За разговором незаметно пролетела пара часов, мы уже многое обсудили и успели немало узнать друг о друге. Мы оба чувствовали неловкость от того, что нас сильно влекло друг к другу, но мы были знакомы всего лишь пару часов. Я понял, что если сейчас не возьму ситуацию в свои руки, мы оба проведем эту ночь в одиночестве, каждый в своей квартире, сожалея о своей нерешительности.

Юлия стояла возле раковины и мыла чашки. Я подошел к ней сзади, прижался щекой к ее щеке и положил руки ей на бедра. Она слегка откинула голову назад и замерла, ничего не говоря. Я погладил ей живот, перешел на бедра и неожиданно для Юлии задрал подол платья. Она охнула и попыталась поправить платье, но я крепко взял ее за руку.

— Сегодня я буду ласкать тебя, но с одним условием — ты не должна перечить мне, иначе я накажу тебя! — сказал я.

Она ничего не ответила, лишь сверкнула взглядом, полным вызова, но я уловил в том взгляде

искорку озорства. Я понял, что она принимает правила игры. Моя правая рука проникла ей в трусики. Я погладил ее лобок и двинулся вниз, по влажным лепесткам ее вагины. "Расставь ноги пошире!" — сказал я, она переставила ножки и снова замерла, тяжело дыша и подрагивая от возбуждения. Погладив клитор и губки, я двумя пальцами раздвинул их и нежно помассировал средним пальцем вход во влагалище. "Какая ты мокренькая! Но твоей дырочке придется немного подождать" — прошептал я прямо в ухо Юлии, прижимая к себе буквально затрясшуюся от этих слов женщину. Мой средний палец проник в ее лоно, я погладил внутри и добавил еще один палец. Она молча предавалась моей ласке, лишь слегка покачивая бедрами. Я вынул пальцы из ее влагалища, отошел и сказал: "Сними платье!". Она потупила взгляд и выполнила приказ. "Сними бюстгальтер, я хочу увидеть твои груди!" — продолжал я. Она завела руки за спину, щелкнула застежка, ее крупные мягкие груди, оказавшись на свободе, тяжело колыхнулись и слегка опустились, глядя немного в стороны большими коричневыми сосками. Она смущенно смотрела мне в глаза. Я подошел, сжал и приподнял ее груди, и стал покрывать поцелуями ее лицо, нежно покручивая соски между пальцами.

— А теперь сними трусики и пойдем в ванную!

Покачивая бедрами и пританцовывая босыми ножками, она сняла трусики и отдала их мне. Я сжал их в кулаке и поднес его своему лицу.

— Боже мой, как сладко пахнут трусики, пропитанные твоим нектаром! — сказал я.

Юлия Игоревна стояла в ванне, заколов волосы на затылке, тяжелые груди и небольшой животик женщины выглядели очень соблазнительно, мы жадно целовались, мои руки ласкали ее тело. Крупные половые губки слегка свисали между ее расставленных ног, я нежно мял, щипал, крутил и оттягивал их, Юлия тихонько стонала и двигала бедрами. Я дал ей пососать свой средний палец, она рьяно принялась за мое поручение, но я резко вынул палец из ее рта и быстро вставил глубоко во влагалище, припав своими губами к ее ротику. Женщина буквально взвыла от неожиданности и удовольствия. Немного поласкав ее, я спросил, где она хранит комбинированную грелку.

— Ага, так я тебе и сказала! Ты что, собрался делать мне клизму?! — возмутилась Юлия. — Ну да, конечно, размечтался!

— Что!? — жестко сказал я, положив руку ей на плечо. — Встань лицом к стене, я накажу тебя!

Юлия потупилась и замолчала. Я крепко взял ее за плечи, развернул к себе спиной и потянув за бедра, заставил немного наклониться, оперевшись о стену. Ее попка беззащитно торчала двумя мягкими холмиками. Я стал шлепать ее, сначала медленно, но постепенно увеличивая темп. Юлия только тихонько постанывала. Я бил не очень сильно, мне не хотелось делать больно этой прелестной женщине, но я хотел, чтоб она знала, кто теперь будет решать, каким образом доставить ей удовольствие. Вскоре вся ее попка стала розовой, а сама строптивица всхлипывала и шмыгала носом.

— Вот так, а теперь скажи, где грелка и встань на четвереньки!

Она показала на полку под ванной, опустилась в ванну и встала, как я сказал, продолжая всхлипывать. Я взял грелку, набрал теплой воды, раздвинул ягодицы женщины, смазал анус вазелином, который хранился вместе с грелкой и медленно вставил мизинец ей в анус. Я двигал и вращал пальцем, смазывая задний проход женщины, она постанывала в такт движениям моего пальца. Наконец я вынул палец и вставил наконечник ей в попку. Я освободил клапан и вода стала поступать в прямую кишку. Юлия стала стонать, я массировал ей животик. Вскоре животик заметно увеличился, а Юлия стала жаловаться, что вот-вот не удержится и что ей срочно надо в туалет.

— Потерпи, моя хорошая, еще немного. Это необходимо. Потерпи — приговаривал я, продолжая гладить ее животик.

Подержав ее еще минут пять, я разрешил сходить в туалет. Юлия выскочила из ванной, громко шлепая мокрыми босыми ногами по полу. Минут через пять она вернулась, пошатываясь, на лице блуждала блаженная улыбка. Я снова поставил ее в ванну и повторил процедуру.

Когда Юлия вернулась во второй раз, я стал тщательно мыть ее красивое тело. Я попросил поднять правую ногу и старательно вымыл ее, уделив внимание каждому пальчику, то же сделал и с левой. "Вот так, моя сладкая, теперь ты чистенькая!" — сказал я.

Выключив воду, я тщательно вытер Юлию, завернул ее в полотенце и понес в спальню. Она смотрела мне в глаза, спокойно и доверчиво, как ребенок.

Я положил ее на кровать и тщательно натер все тело душистым маслом. Я погладил ее ладошки и пальчики, нежно помассировал ее руки. Я взял ее левую ступню и стал массировать, разминая подошву, гладя, потягивая и слегка покручивая пальчики. Я целовал и посасывал пальчики ее ног, по одному и по нескольку сразу. Юлия просто таяла от блаженства, она извивалась на кровати от нестерпимого удовольствия, судорожно вздыхая, комкая в руках и царапая ногтями простыню. Наконец, я оставил ее в покое и она замерла, повернувшись на бок, поджав ноги и зажав свою руку между них. Она лежала, закрыв глаза, лаская себя и тихонько мурлыкая. Я любовался возбуждающей картиной с бешенно стучащим сердцем, но не вмешивался.

— Встань на четвереньки! — не выдержав зрелища, приказал я.

Она перевернулась и подняла попку, прижав грудь к кровати. Я раздвинул ее ягодицы и погладил маленькую сморщенную дырочку. Вставив пальцы в рот Юлии, я потребовал как следует пососать и смазать их. Она сосала мои пальцы со сладострастным стоном, пока я другой рукой гладил и мял ее аппетитную попку. Наконец я вынул пальцы изо рта женщины.

— Раздвинь ягодицы руками и держи их так! — сказал я.

Я щедро смазал анус ее же слюной. С легким нажимом я гладил и массировал анус женщины, чувствуя, как он расслабляется. Наконец, я ввел указательный палец. Она застонала, когда я стал разминать сфинктер изнутри. "Мне нравится твоя тугая попочка!" — сказал я. Я ввел второй палец в анус Юлии и стал массировать матку через стенку прямой кишки, большим пальцем придавив ее клитор и поглаживая его. Юлия стонала уже в голос и крутила попкой, играя с моими пальцами так, как ей нравилось. "Ах ты маленькая негодница, кто б мог подумать, что ты так развратна!" — сказал я. Она только сладострастно промычала в ответ. Свободной рукой я мял и крутил ее соски, шлепал ее по попке, вставлял пальцы в рот и она принималась сосать их с каким-то безумным порывом, но я вновь забирал руку и мял мокрыми пальцами ее прекрасные груди. Я покрывал поцелуями ее изящную спинку и шейку. Через несколько минут она кончила и безжизненно рухнула на бок, подогнув ножки к животу. Я вынул пальцы из ее попки, розовое колечко ануса неохотно сомкнулось, но продолжало пульсировать.

Я знал, чего хотел. Я пошел в ванную, тщательно вымыл руки и подровнял и без того короткие ногти. Когда я вернулся, она уже пришла в себя. Она лежала на спине, красивые груди слегка развалились в стороны, а ножки, сведенные вместе, были согнуты в коленях. "Сегодня ты моя, я покажу твоим дырочкам, какая нехорошая девочка их хозяйка!" — сказал я. Я взял ее за лодыжки, поднял их к ее плечам, развел в стороны и привязал к спинке кровати. Связанная и согнутая пополам женщина выглядела весьма беззащитно и возбуждающе, она не отрываясь смотрела на меня, лепестки ее вагины раскрылись, ожидая новой ласки. Я смазал свои руки и половые губки Юлии жирной смазкой и стал, едва прикасаясь, ласкать губки круговыми движениями. Юлия, закрыв глазки, старательно тянула свою вагину к моей ладони, она вся изгибалась, двигались даже гладкие пяточки, привязанные и устремленные в потолок. Ей хотелось, чтоб ласка была более интенсивной, но веревки на щиколотках держали крепко, а я вовремя отодвигал руку и продолжал дразнить ее губки легкими прикосновениями. Я знал, что связанная женщина страдает от такой скупой ласки. Разогрев и раздразнив ее лепесточки, я вставил ей в вагину два пальца и нежно погладил "точку G" несколько раз. Лоно женщины легко расширилось и я постепенно добавил сначала безымянный палец, затем к нему присоединился мизинец. Я держал пальцы вместе и медленно двигал ими в ее влагалище. Юлия выла от наслаждения.

— Вставь в меня руку! Сделай это! Я хочу, чтоб ты отымел меня рукой! — срывающимся голосом просила она.

Добавив смазки, я прижал к ладони большой палец и медленно ввел все пять пальцев до костяшек. Она зашипела, я остановился, внимательно глядя ей в лицо и готовясь вынуть руку обратно, но Юлия, все так же не открывая глаза, немного подвигав бедрами, стала сама медленно и осторожно насаживаться на мою руку короткими возвратно-поступательными движениями. Свободной рукою я непрерывно массировал ее клитор. По мере расслабления мышц влагалища и продвижения вглубь я сгибал пальцы, пока не сложил их в кулак, и вдруг вся моя рука погрузилась в вагину женщины по самое запястье. Она ненадолго замерла, привыкая к новым ощущениям, потом стала едва заметно вращать тазом, играя с моим кулаком. Постепенно ее движения становились все более и более смелыми, я тоже стал осторожно двигать рукой в ее вагине. Я видел, что женщина испытывает очень сильные ощущения и боялся навредить ей. Юлия двигалась непрерывно, всхлипывая, охая и повизгивая, пока я не почувствовал мощное сокращение мышц ее влагалища, которые крепко обхватили мой кулак. Характер ее движений резко изменился и теперь она уже не всхлипывала, а кричала, несильно, но ритмично покачиваясь на согнутой спинке. Внезапно она вся обмякла и затихла, лишь ее поднятые привязанные ножки подрагивали от пережитого. Я с большой осторожностью вынул руку из ее лона и прилег рядом, почти влюбленный в свою красавицу, не знающую границ в чувственных наслаждениях.

Я не мог более держаться. Я обильно смазал член и ввел его в беззащитный анус Юлии. Сначала я двигался осторожно, но вскоре понял, что она хочет довольно жесткого секса и стал буквально драть ее в попку. Она вскрикивала от каждого удара моего члена, ее грудь сильно колыхалась, рукой она ласкала приоткрывшиеся красно-коричневые губки и клитор. В один момент мне показалось, что она кричит не только от удовольствия, но и от боли, я приостановился, но даже не успел спросить, как она прорычала сквозь зубы: "Какого черта! Давай, не останавливайся!". Я отвязал одну ножку, положил себе в рот сразу три пальчика, крепко прижал их языком к небу и продолжил экзекуцию Юлиной попки. Я крепко сжал руками ее грудь и тяжело бился в ее полушария, не забывая языком ласкать подушечки пальцев ее ножки. Вскоре она забилась в агонии и затихла. Я осторожно вынул член из ее ануса, освободил Юлины ножки и положил их на кровать. Женщина лежала на спине, закрыв глаза и шумно дыша. Я легонько гладил ее тело, но она никак не реагировал.

— Совсем замучил ты меня своими удовольствиями… — выдохнула Юлия через некоторое время. — Просто изверг какой-то! — и звонко рассмеялась.

…

Наши встречи нечасты, мы оба очень заняты, но каждая встреча — это наш секретный праздник. Я обожаю эту женщину, сильную и независимую в обществе, но покорную и развратную в моих руках.

Эльвира

Expat

Вопрос расстановки приоритетов

— По-прежнему не жалеешь, что не махнули куда-нибудь на солнце? На те же Канары? — Ричард уложил вторую сумку в багажник машины рядом с чемоданом с колёсиками, — Ей-богу, дешевле вышло бы, и мороки меньше.

— Что решили, то решили, — за неимением канарского солнца, Фиона подставила лицо английскому осеннему солнышку, — девочки хотели опять в «Проект Эдем». А потом, экологический след, поменьше летать надо. Тем более, дешёвые авиалинии вон разоряются одна за другой, ещё застряли бы в каком-нибудь аэропорту.

— Я вот вам устрою экологические следы, юная леди. Сами знаете, на каком месте, — Ричард обнял жену, тихонько хлопнув её по упомянутому месту, туго обтянутому джинсами.

— Тише ты. Услышат. Я и так чёрный мешок с вечера в чемодан уложила, на самое дно, так и то дрожу, что они сунут нос. Кстати, лишняя причина не связываться с самолётами. Анталию не забыл?

Случай с возвращением из Анталии Ричард помнил очень хорошо, хотя с тех пор прошло не то одиннадцать лет, не то двенадцать, они с Фионой ещё и женаты не были. Почему скучающие таможенники решили тогда заглянуть именно в их багаж, он так и не узнал, но вот какая была физиономия у того из них, который вытащил из чёрного мешка многохвостый флоггер, запомнил надолго. Фиона спасла положение, сделав таможеннику глазки и неповторимым жестом умудрившись одновременно и пояснить, для какой части её тела предназначается содержимое мешка, и ясно передать без слов, что её это вполне устраивает. Надо сказать, что ещё тогда, до детей, внешность Фионы представляла собой яркий пример того, что одна из её подруг, модельер по профессии, назвала «классической английской грушевидной фигурой». Таможенник посмотрел на флоггер, на пышные формы своей юной визави, что-то (как клялся потом Ричард) прикинул в уме, потом с непроницаемым профессиональным видом вернул инструмент в мешок, не стал больше ничего оттуда вытаскивать и отпустил молодую пару восвояси… Тогда они были оба молоды, свободны, бесшабашны и даже не очень смутились, и тем более не испугались… но теперь дела обстояли совсем другим образом. Ричард представил, как предметы, живущие в мешке, один за другим оказываются на прилавке на глазах у Карен и Рэйчел… нет, лучше всё, что угодно…

— Анталия — это не ЕС. Европейские рейсы не смотрят, — возразил Ричард скорее для того, чтобы выгнать из воображения разыгрывающуюся там сцену, чем из желания спорить.

— Угу, меня раз из Амстердама аж собаками обнюхивали. Нет уж, обожглись на молоке, будем дуть на холодную воду. Чёрный мешок я не возьму даже на паром Дувр-Кале, не то что на самолёт, так что решай сам, что тебе важнее в отпуске — южное солнце или… что другое. Это, знаешь ли, вопрос рассстановки приоритетов, — и Фиона подмигнула мужу.

Ричард не стал возражать, что, мол, можно обойтись и без чёрного мешка, подручными средствами (что они с Фионой не раз и делали в беспутной и небогатой юности). Всё равно планы были уже составлены. Тем более, Карен и Рэйчел, наконец, появились на крыльце, торжествующе волоча вдвоём собственный светло-лиловый чемоданчик — один на двоих. Вещи пятилетней Рэйчел Фиона уложила туда ещё с вечера, но Карен заявила, что в девять лет достаточно взрослая, чтобы упаковаться сама, и занималась этим весь вечер и всё утро — с перерывами разве что на две передачи по телику, три звонка подругам по недавно выпрошенному (у всех девчонок есть!) сотовому телефону, полчаса прыжков на батуте в саду и другие совсем уж необходимые занятия. Но сейчас, наконец, все были собраны, все сумки уложены в багажник, Рэйчел вернулась в дом за одним забытым предметом, а Карен — за тремя (про два из которых ей напомнил Ричард), Фиона заперла дверь и занесла запасной ключ, а заодно и бумажку с сотовыми телефонами своим и Ричарда — на всякий случай — соседке миссис Эванс…

И вот старенькая красная «Ниссан-Примера» Сандерлендской сборки, мигнув фарами родному переулку, выкатилась из города в сторону автострады, путешествий и приключений — невинных и не очень.

Пока остальные играли то в слова, то в «я вижу», Ричард (освобождённый от этого занятия как водитель) механически рулил по знакомой до одури дороге на юг — для первого дня недельных осенних каникул движение на автостраде было вполне терпимое — и тем временем обдумывал эти предстоящие приключения — и невинные, и не очень. И в основном, надо сказать, последние.

С тех пор, как они переехали в новый дом, некоторых вещей в его жизни стало не хватать ещё сильнее, чем раньше. У нового дома были несомненные преимущества, главным из которых было то, что через два года Карен, а в свой черёд и Рэйчел, попадали на законных основаниях (по месту жительства) в лучшую среднюю школу в городе. Размерами новый дом не уступал старому, проданному — вполне респектабельных размеров гостиная и кухня-столовая на первом этаже, три спальни и ванная на втором, удобства на обоих, стандартная типовая крепость англичанина из средних классов… Но, увы, были и недостатки. Дом был современной постройки, и внутренние стены в нём оказались такими тонкими, что ночью Ричард и Фиона слышали ровное дыхание спящей за стенкой Карен. Англичане укладывают детей рано, часов в восемь, отчасти именно для того, чтобы у родителей было время на взрослую жизнь… но при такой звукоизоляции та разновидность взрослой жизни, которая когда-то и свела Ричарда и Фиону вместе, несколько затруднительна… тем более, что, если честно, в будние дни оба вставали ни свет ни заря и выматывались на работе настолько, что к вечеру и сил не оставалось, а в выходные Карен надо было везти на машине на гимнастику, Рэйчел на репетиции детского театра, а кроме того, в доме непрерывно толпилась целая стая подружек со всей улицы. За весь год поиграть спокойно во взрослые игры удалось считанные разы — то отпросившись с работы к дантисту и уже не вернувшись, то отправив девочек в свою очередь в гости в выходные, то придумав ещё что-нибудь.

И даже в этом случае приходилось слегка нервничать. Капитальная стена, отделявшая дом Ричарда и Фионы от почти симметричного, разве что чуть поменьше, дома миссис Эванс, была, конечно, потолще внутренних, но миссис Эванс, будучи одинокой пенсионеркой, сидела дома почти безвылазно, и к тому же отличалась, как назло, обострённым слухом, поспорить с которым могло бы разве что столь же обострённое любопытство. Она пару раз жаловалась — в мягких выражениях, разумеется, но Фионе всё равно было неловко — даже когда девочки занимались вечером на фортепьяно. И уж тем более не преминула пожаловаться, когда Ричард и Фиона, раз в кои веки оставшись вдвоём, включили громкую музыку. Остаётся только гадать, что подумала бы почтенная леди и что бы она рассказывала потом всей улице, если бы ей удалось подглядеть, чем занимаются под эту музыку за стенкой… благо она увидела бы, как её хорошенькая соседка, перегнувшись через кресло и что есть силы цепляясь руками за его подлокотники, взвизгивает, переступает и дрыгает ногами, сколько позволяют спущенные до колен джинсы и трусики, и отчаянно виляет голым пышным задом, а её муж — интеллигентного вида вежливый очкарик — с неторопливым наслаждением полосует этот, бесстыдно и беззащитно выставленный, зад тоненькой, гибкой тросточкой. Дальнейшие занятия этой пары, повидимому, удивили бы миссис Эванс куда меньше — в конце концов, много лет назад мистер Эванс на свете существовал. Ричард и Фиона принадлежали — и продолжают принадлежать, насколько я знаю — к той разновидности флагеллянтов, для которой спанкинг без последующего секса всё равно, что горчица без мяса… Вы уж извините меня за такое грубоватое сравнение, тем более, вообще-то сравнение не моё, оно из старого английского афоризма, который Ричард ещё на заре семейной жизни процитировал Фионе — «sympathy without relief is like mustard without beef» — «симпатия без облегчения всё равно, что горчица без говядины». Угу, согласилась тогда Фиона, так и есть, просто мы не совсем обычные люди и свою симпатию выражаем не совсем обычным образом. Слово relief (облегчение) английские флагеллянты, кстати, как раз и употребляют традиционно именно в этом значении — секс после экшена.

Ничего особо экстремального такие пары обычно не практикуют (в арсенале Ричарда и Фионы имеется Большая Трость, но уже несколько лет она пылится на шкафу, уступив место самого сурового орудия Малой Тросточке), экзистенциальными вопросами о Власти, Подчинении, Вечности и так далее не задаются (да это и вообще свойственно скорее загадочной русской душе, чем прагматичной натуре англичанина), а просто пытаются по мере сил получить удовольствие от жизни… когда получается.

Последнее время получалось плоховато, так что Ричард очень ждал именно этих каникул. Снятый Фионой коттедж — перестроенный амбар на уединённой ферме — посреди холмов в Корнуолле, вблизи южного побережья и знаменитого «Проекта Эдем» — отвечал его (и Фионы) мечтам идеально. Комната девочек, если верить описаниям коттеджа в яркой рекламной брошюрке, была достаточно близко к их собственной, чтобы те спали спокойно, но через две толстых стены, так что слышно будет не очень громко… И при этом никакой тебе работы, и никакой миссис Эванс и вообще никаких соседей на расстоянии ста метров от коттеджа (или ярдов, для старшего поколения — англичане возраста Ричарда и Фионы мыслят уже в основном метрическими единицами, за вычетом разве что миль и, конечно, пинт. Пинта — это святое: поллитра пива — мало, литр для одной порции — много, а вот пинта — в самый раз).

Правда, по ряду причин, в которые я не хочу вдаваться, получилось так, что из шести ночей каникул коттедж был свободен только на три, и было решено, что по дороге можно заехать, раз уж всё равно ехать на южное побережье, в морской музей в Портсмуте, посмотреть «Викторию» лорда Нельсона. Точнее, об этом попросила Карен, которая по истории только что проходила Трафальгар и слышала, что Портсмут — на южном побережье. А Ричард с энтузиазмом поддержал её, не став объяснять, что южное побережье — большое. В морской музей ему и самому хотелось. Рэйчел не очень-то интересовалась кораблями, так что ей был обещан в порядке компенсации огромный Твайфордский зоопарк и ещё кое-что… так что первые три дня каникул получались не хуже последующих. Фиона, отвечавшая за практическую сторону, намекнула, что она постаралась, чтобы жильё и на эти три дня не исключало приключений.

По мере приближения к лондонской окружной магистрали — М25 — движение стало куда сильнее, а на самой М25 их скорость замедлилась до черепашьего хода (здорово всё-таки, что мы решили не заезжать в Лондон, а только огибаем его, подумал Ричард). До Портсмута добрались ближе к вечеру, все музеи в такое время уже закрыты, так что Ричард, — предвидевший такой поворот событий, — потащил всех гулять по холмам над городом и смотреть вид с высоты и старые укрепления — последние укрепления в Англии, построенные для защиты от возможной атаки французов. А с французами-то спустя пару лет после того заключили союз для Крымской войны против России и больше никогда не воевали, так что строительство оказалось пустой тратой денег… Сами укрепления никому, кроме Ричарда, не были интересны, а Рэйчел даже сказала, что они уродливые и страшные, но девочки с наслаждением размяли ноги, играя в пятнашки на травяных склонах, а Карен даже успела до темноты снять на новый фотоаппарат — свою гордость — целую панораму города, военно-морской базы и гражданского порта, старого замка на въезде и остатков римских фортов в отдалении. Ты с военной базой осторожно, сказал Ричард, сейчас возьмут и арестуют как шпиёнку.

После обеда в итальянском ресторанчике на набережной, настала пора искать отель, где Фиона заказала жильё. Отель оказался не особо шикарным и несколько безликим, но чистым и современным, вполне на свои три звёздочки, а главное, их там и правда ждали: «Да, миссис Дарроби, добро пожаловать, вот ключ от Вашей комнаты, завтрак с семи до…»

Ричард с Фионой переглянулись, одновременно почуяв неладное.

— Простите, — не очень уверенно запротестовала Фиона, — я заказывала две комнаты, две. Одну для взрослых, одну…

— Не знаю, миссис Дарроби. Мне было передано: двое взрослых, двое детей, пять и девять лет, не так ли?

— Так, — вздохнула Фиона.

— По нашим правилам, детям до десяти лет отдельно от родителей спать не полагается, но вы не волнуйтесь, комната семейная и очень удобная, с двухэтажной кроватью для детей.

Услышав про двухэтажную кровать, Карен и Рэйчел немедленно и одновременно подпрыгнули от восторга и затеяли оживлённый спор о том, кто будет спать наверху, а кто внизу. Ричард и Фиона переглянулись ещё раз и обречённо кивнули.

— Ну, юная леди, вы мне за это ответите, — только наполовину пошутил Ричард сдавленным шёпотом, укладывая голову на подушку, — ответите не то чтобы головой, но попкой — точно.

— Что делать, сэр, я понимаю, я заслужила наказание, — таким же шёпотом ответила Фиона, — надо только завтра найти другой отель… До Корнуолла ещё две ночи, да нам ещё две комнаты надо, да ещё во время каникул… но я постараюсь.

И тут же заснула.

Ричард, напротив, ворочался полночи — в голову, как назло (отпуск ведь!), лезли картинки и фантазии одна аппетитнее другой. Фантазии были частью специфические, частью вполне ванильные… но хотя Ричард и Фиона и привыкли в своём картонном особняке заниматься любовью очень тихо, но делать это в одной комнате с детьми всё-таки не хотелось, а к тому же мясо без горчицы, конечно, лучше, чем горчица без мяса, но всё-таки пресновато… Что делать, в конце концов, оставалось ещё пять ночей каникул…

* * *

Как ни странно, с задачей поиска нового жилья Фиона довольно легко справилась после нескольких телефонных звонков утром. Жильё оказалось, правда, в получасе езды, между Портсмутом и Саутгемптоном. Зато это был не отель, а семейный пансион — bed and breakfast — в сельской местности, и хозяева, судя по голосу, были очень гостеприимные. Фиона на радостях немедленно подтвердила сразу две ночи.

Пока взрослые занимались практическими вещами, Карен и Рэйчел спорили, куда ехать сначала (тоже ведь вопрос приоритетов!), и, бросив монетку — орёл или решка, — остановились на Твайфордском зоопарке. Ричард почти приготовился скучать, но оказалось, что все, включая его, провели день великолепно, причём довольно здорово вымотались. Вольеры были огромные, а количество их превысило все ожидания Ричарда, так что в конце концов ему пришлось нести Рэйчел на плечах. Карен щёлкала фотоаппаратом непрерывно, — Ричард даже засомневался, хватит ли ей двух гигабайтов памяти на поездку, — и была очень горда собой — ей удалось заснять тигра в момент колоритного зевка, целующихся (по крайней мере так утверждала Карен) жирафов, плывущих под водой пингвинов (через стеклянную стенку) и даже редкого и застенчивого красного панду, когда тот спустился со своего растущего прямо в вольере дерева. Подвели только лошади П…р…жевальского (произнести эту фамилию никто из семейства Дарроби, разумеется, не смог, но мы-то не англичане), столпившиеся табуном на дальнем конце почти километрового вольера, так что ни механического, ни электронного увеличения не хватило.

Ричард, помня разочарование прошлой ночи, тихонько указал Фионе на краснозадых макак, но та сделала вид, что не поняла тонкого намёка.

Заказанный bed and breakfast, действительно, оказался очаровательным местом, а хозяева — милая пожилая пара, которой помогала младшая дочка лет двадцати — образцом добродушного гостеприимства. Предупредили, правда, что собак в комнаты брать не разрешается, как нельзя и курить, — но собаки у семьи Дарроби не было, и ни Ричард, ни Фиона не курили. У них были другие слабости.

И именно этим слабостям они и позволили себе предаться вечером, после того, как обе девочки заснули без задних ног в своей комнате. Фиона проверила десять раз, что они действительно спят, Ричард убедился, что хозяева живут в отдельном крыле, а постояльцев кроме них нет… и, со знакомым всем советским людям и только некоторым англичанам чувством глубокого удовлетворения, извлёк из чемодана чёрный мешок. Пока он раскладывал девайсы на столе, Фиона отлучилась в ванную — переодеться, да и сходить в туалет перед поркой не мешает, — и появилась в комнате уже в любимом наряде. Короткая серая юбка, белая блузка — намёк, не более чем намёк, на ситуацию «провинившаяся старшеклассница — строгий учитель». Руки сложены перед собой, взгляд потуплен, ни дать ни взять, хорошая, воспитанная, разве что разок оступившаяся, девушка… только в уголках глаз лукавый огонёк.

— Ну что же, юная леди, — начал Ричард, усаживаясь на стул спиной к столу и начиная верить, что отпуск флагеллянтов наконец-то начинается по-настоящему, — когда вы берётесь за организацию важного дела, не пускайте его на самотёк. Вы укоротили наши каникулы на целую ночь.

— Я виновата, сэр… я больше не буду… я сожалею.

— Вы будете сожалеть, юная леди. Вы будете наказаны.

— Но, сэр…

— Никаких разговоров. Вы знаете, за что вы будете наказаны?

— Знаю, сэр. Вы мне только что сказали.

— И вы догадываетесь, КАК вы будете наказаны?

— Да, сэр… догадываюсь.

— Тогда, — Ричард чуть запнулся, — соблаговолите сказать мне, как…

— Меня…. меня выпорют, сэр. Но, сэр, может быть, не надо… это так унизительно… и больно… Я больше не буду, сэр.

— Надеюсь, что после сегодняшнего наказания больше не будете, — нахально соврал Ричард, выдерживая роль, — а теперь приступим. А ну-ка, юная леди, поднимите-ка юбку.

— О, сэр, неужели вы будете наказывать меня по трусикам, — поразительно убедительно запротестовала Фиона, — это так стыдно… я взрослая девушка!

— Вы перебили меня, юная леди, и за это получите добавку. Я не буду наказывать вас по трусикам. Я накажу вас по голой попке. Поднимите юбку и спускайте трусики.

— Но, сэр!!! Но сэр!!!

— Юная леди, счёт пошёл. Если через пять секунд вы не заголитесь, как полагается для порки, я добавлю вам пять ударов. Ещё пять секунд — ещё пять ударов. Пожалейте свою попочку, юная леди, ей и так сейчас достанется хорошенько. Разумеется, вам будет очень стыдно, так и должно быть. Это часть наказания, юная леди, и немаловажная часть. Ну?

Фиона подняла на него притворно-смущённый взгляд, с трудом сдерживая смешинку, но доиграла эту, мягко говоря, пошловатую мизансцену абсолютно безукоризненно. Медленно подойдя к Ричарду, она подняла юбку, заправив её подол за пояс, откуда он немедленно выбился. Трусики под юбкой были самые простые, треугольные, тёмно-синие — пару десятилетий назад такие носили ученицы школ-интернатов. Соблазнительное бельё с кружевами никак не подошло бы к выбранной игре. Взявшись за трусики обеими руками и стыдливо повернувшись к безжалостному экзекутору спиной, Фиона весьма правдоподобно изобразила колебания, чуть приспустила трусики, потом, как будто испугавшись, поддёрнула опять, и только потом спустила окончательно и переступила через них, после чего вновь подняла свалившуюся юбку и застыла в такой позе, ожидая дальнейших распоряжений (упаси Боже провинившуюся юную леди взять инициативу в свои руки!).

Ричард был, разумеется, хорошо знаком с открывшимся ему видом, но каждый раз открывал его для себя заново. Он читал где-то, что не то восемьдесят, не то девяносто процентов англичанок страдают от целлюлита, и было так здорово, что его жена попала в оставшиеся не то десять, не то двадцать. Может быть, помог периодический массаж. Зад у Фионы был (и остаётся!), как уже говорилось, крупный, но безукоризненно округлый и соблазнительный сверх всякой меры. Ричард сглотнул слюну:

— Вот так-то лучше, юная леди. А ну-ка, ложитесь ко мне на колени. Руками и ногами коснитесь пола.

Внушительный зад Фионы поместился на его коленях с большим трудом. Насладившись этим зрелищем секунду-другую, Ричард погладил «поле действия» и тут же, не удержавшись, отвесил по нему весьма увесистый шлепок. Застигнутая врасплох Фиона взвизгнула, но Ричард уже овладел собой и приступил к правильному разогреву. Первые шлепки — в строгой последовательности: один по правой ягодице, один по левой — были почти поцелуями, но от этого «пианиссимо» Ричард уверенным, много раз сыгранным кресчендо перешёл для начала к пиано, потом к меццо-пиано, а затем и к меццо-форте. К этому моменту ахи и всхлипы Фионы из откровенно наигранных начали становиться всё более искренними, а наказываемая часть начала играть свою собственную часть партитуры, дрыгаясь, извиваясь и слегка сползая с колен, так что Ричарду пришлось её поправить, пригрозив юной леди добавкой за попытку сопротивления. К моменту, когда мелодия достигла уровня форте, Ричард решил разнообразить её вариациями и мелизмами, шлёпая несколько раз по одному и тому же месту и заставляя Фиону гадать, куда обрушится следуюшая нота, — но при этом не забывая позаботиться о том, чтобы в среднем вся очаровательная клавиатура была разогрета равномерно, от еле видного следа от резинки трусиков навеху до ямочек внизу, где ягодицы переходят в ноги. Несколько нот «фортиссимо» добавили мелодии драматизма и заставили Фиону брыкаться уже весьма ощутимо… но для настоящей кульминации шлёпки рукой было всё-таки недостаточно.

— Ну, юная леди, это было начало. Пока что я вас шлёпал, а сейчас будет настоящая порка. Не пытайтесь смотреть назад, считайте удары и отвечайте мне, каким инструментом вас порют. Неправильный ответ, как и пропущенный счёт — лишний удар. Вы меня поняли?

— П-п-поняла, сэр.

Ричард пошарил на столе позади себя. Нет, для Малой Тросточки ещё рано, её прибережём на конец… шотландский ремень для ОТК длинноват… а вот это в самый раз.

— Ну, юная леди… готовьте попку!

Звонкий — рукой так никогда не получится — шлепок открыл новую музыкальную фразу.

— Ай! Раз, раз, сэр…. это… ммм… мминуточку, сэр… малый тоуз?

— Неправильно, юная леди. Боль должна быть совсем не такая, как от тоуза. Подумайте ещё раз, а я вас пока… по попке! Вот так-то! Это не считается, это за неправильный ответ, а вот…

— Два!!! Два, сэр… ферула, ферула, сэр, точно ферула.

— Совершенно верно, юная леди, ферула. И этой ферулой я вас по попке… по попке… по по…

— Три, четыре, пять, сэр… Всё ещё ферула…

Ферула — излюбленное орудие католических школ в прошлом — делается из толстой, почти негнущейся кожи и представляет собой нечто среднее между коротким, широким ремнём и узкой кожаной лопаточкой. Некоторые мастера делают её из двух сшитых слоёв кожи, а в конец зашивают монету для веса, но ферула из коллекции Ричарда была однослойная.

Всё равно, если шлёпать ею сильно и долго, то это очень больно — но шлёпать очень уж долго Ричарду почему-то не хотелось… он провёл по горячей, но всё ещё гладкой коже жены ладонью, потом ещё раз, чувствуя, как фантазии прошлой ночи возникают в голове опять… пожалуй, настоящую суровую порку можно отложить на завтра, а сегодня… ну ещё шлепок для порядка…

— Шесть, сэр, опять ферула, сэр, всё, всё, сэр, ведь уже шесть, правда?

Ага, значит, и Фионе тоже уже хочется перейти к следующей стадии… Ричард подсунул руку под бёдра жены и осторожно проверил это предположение, и его догадка была полностью подтверждена.

— Не командуйте тут, юная леди… Что ж, вставайте… и запомните, юная леди…

Что запомните, он не договорил. Фиона поднялась в полный рост с неожиданной для её комплекции атлетической лёгкостью, взглянула на Ричарда с лукавой укоризной, сбросила юбку рядом с ещё валявшимися на полу трусиками и, медленно расстегнув и сняв блузку, осталась переж мужем абсолютно обнажённой. Это тоже была часть ритуала — во время порки Фиона всегда оставалась в блузке (лифчика под ней, правда, не было — мешает — но это детали). Но провинившихся старшеклассниц после порки обычно не трахают, и этим подчёркнутым, похожим на стриптиз раздеванием Фиона проводила чёткую черту, давая и себе, и мужу понять, что игра в провинившуюся юную леди закончена, и можно переходить к занятиям уже вполне взрослым. И если первой частью развлечений заведовал Ричард, то теперь инициатива принадлежала Фионе. Это она подвела Ричарда за руку к кровати, это она прильнула к нему со страстным поцелуем, раздвигая его губы языком, она помогла ему раздеться, она почти толкнула его навзничь на кровать, после чего без долгих проволочек оседлала — причём сидя лицом к ногам Ричарда, подставив его взгляду (и ласкам) горячую, восхитительно розовую свежевыпоротую попку, — и устроила такие скачки, что сам Франки Деттори позавидовал бы. Фиона, может быть, даже предпочла бы, чтобы её лошадка доскакала до последнего барьера немного помедленнее, но Ричард ждал этого момента со слишком большим нетерпением… что ж, это ведь было только начало, ведь у них оставалось ещё целых четыре ночи каникул…

Спустя четверть часа Ричард заставил себя вернуться к столу и собрать в мешок оставшиеся в основном невостребованными девайсы. Кстати, раз уж я повадился делать отступления в каждом втором абзаце, то кто бы мне объяснил, откуда взялись эти слова — «девайс» и «экшен». То есть я понимаю, что они английского происхождения, но я лично ни разу не слышал, и не видел в сети, чтобы английские спанкофилы их употребляли в русском значении. Вместо «девайс» они говорят implement или даже toy, а вместо «экшен» — ну, уж если что говорят, то session, а чаще откровенно говорят, сессия чего именно. Ричард, когда я его спросил за пинтой пива, неуверенно сказал, что значение слов вообще-то понятно, и вроде бы он их где-то слышал в том самом специфическом значении, но где, не помнит… а Фиона столь же неуверенно предположила, что, может быть, это американизмы.

Сам мешок исчез в чемодане, но Ричард, целуя Фиону последний раз на ночь, успел шепнуть: «Не рассчитывайте, что так легко отделались, юная леди. Это была ещё не порка, это так, задаток. Вот завтра я вам всыплю как следует».

«Можно подумать, я возражаю», — сонно пробормотала та. Ричард ещё успел подумать, что ещё пару лет назад их с Фионой без труда хватило бы и на второй раз, и на третий… устаём, черт возьми, выматываемся, жизнь идёт, а отпуска всегда не хватает… и провалился в сон.

* * *

В морском музее Ричард по-настоящему отдохнул душой. В прошлый раз он был тут совсем мальчишкой, и один из главных экспонатов — легендарная каррака «Мэри Роз», флагман флота Генриха Восьмого — был тогда ещё только что поднят со дна пролива Солент и ещё не открыт для публики. Ричард и сейчас вновь почувствовал себя мальчишкой, бегая рядом с Карен от одного экспоната к другому, обсуждая детали конструкции и развитие морского дела от времён Генриха Восьмого до лорда Нельсона. Зато Рэйчел попросилась поскорее выйти из зала «Мэри Роз» — поднятый со дна моря полусгнивший корабль, пропитанный специальным раствором и законсервированный в специальной атмосфере, показался ей не то живым, не то мёртвым огромным телом какого-то морского чудовища.

Нельсонова «Виктория» Ричарда, напротив, слегка разочаровала. В его молодости по кораблю разрешали — по крайней мере так запомнилось Ричарду — лазать поодиночке, но теперь наплыв посетителей был такой, что ходить можно было только с получасовой экскурсией, не отставая от экскурсовода. Когда тот завёл речь о «кошке-девятихвостке», ритуалах и способах её применения, мельком упомянув, что матросов наказывали по спине, а юнг и малолетних мичманов — пониже, Ричард слегка ущипнул Фиону. «Не волнуйся, девушек на корабле не было», — прошипела та ему на ухо. «А откуда ты знаешь, — таким же шёпотом ответил Ричард, — наверняка какая-нибудь пробралась под видом мальчишки. Вот ты бы пробралась, правда? Специально чтобы попробовать…» Тут соседи начали коситься на них, и Ричард заткнулся — но успел заметить, что ещё две или три пары слушают именно эту часть экскурсии с явно повышенным интересом. Всё-таки нашего брата на самом деле гораздо больше, чем кажется, подумал Ричард. Только не все признаются… вопрос расстановки приоритетов…

Оставшуюся часть дня Ричард время от времени пытался довольно удачно насвистывать «What shall we do with a drunken sailor», благо окружающая обстановка давала ему прекрасный предлог делать это, не вызывая подозрений. «Заткнись, — шепнула Фиона, — когда ты последний раз видел меня пьяной? А вот наоборот? Свитчевать будем или как?» (Честно сказать, никто из знакомых Ричарда и Фионы, включая меня, не знает достоверно, свитчи они или нет… если даже и так, то у Ричарда, по меньшей мере, явно сильное верхнее предпочтение, а у Фионы — нижнее.)

Карен впитывала впечатления как губка (морская?), а фотоаппарат продолжал щёлкать с пулемётной скоростью — Карен даже сделала пару фотографий там, где это не разрешалось, и кто-то из смотрителей музея сделал Фионе замечание (хотя, строго говоря, правила нарушила не она). И уж где и Карен, и Рэйчел, и, откровенно говоря, Ричард («Иногда я думаю, что у меня трое детей», — вздохнула Фиона) полностью сошли с ума, так это в сувенирном магазине на выходе из музея… Карен выпросила себе маленькую, но хорошо сделанную модель «Виктории», две книжки про похождения юнги в нельсоновом флоте и пару каких-то мелких подвесок для сотового телефона, с золотистыми корабликами. Рэйчел получила несколько морских звёзд и книжку с силуэтами кораблей разных времён, а Ричард полушутя искал действующую модель «кошки-девятихвостки», но вынужден был ограничиться книгой про морские узлы (никогда не знаешь, где пригодится).

Что купила Фиона, Ричард не заметил.

От обилия впечатлений обе девочки были, пожалуй, слегка перевозбуждены вечером. Карен устроила подобие скандала, заявив, что она слишком взрослая, чтобы идти спать в такую рань, чем слегка позабавила владельцев bed and breakfast. «Она вообще сегодня от рук отбилась, — вздохнула Фиона, — в музее снимала там, где запрещено, и вообще… Не знаю, почему я накупила ей столько сувениров».

В конце концов, Фиона прибегла к откровенному подкупу, пообещав девочкам какао в постель (прелесть маленьких английских гостиниц и семейных пансионов — в каждой комнате всегда есть чайник и бесплатные пакетики с чаем, кофе, какао и печеньем), и разрешив Карен подольше почитать в постели ту самую книгу про похождения юнги. Рэйчел заявила, что тогда пусть Карен читает вслух, ей тоже интересно, но Фиона пролистала книжку и попросила Ричарда почитать младшей дочери на ночь что-нибудь более соответствующее её возрасту (Рэйчел уже читала и сама, но книжка на ночь от папы — вещь особенная).

— Ну, вроде, угомонились, — вздохнула Фиона, когда дело подошло к десяти часам и в крыле у хозяев погас свет.

— Отлично, юная леди. Готовьтесь!

На этот раз Ричард изучил возможности комнаты чуть получше и нашёл отлично подходящее для их планов кресло. Так, кресло сюда, чёрный мешок на стол… насвистывая всё ту же мелодию, Ричард раскладывал девайсы — или как там их правильно называть по-английски — на столе, когда позади него прозвучал голос:

— Юнга Дарроби по вашему приказанию явился, сэр!

Ричард обернулся и чуть не расхохотался. Оказывается, Фиона купила в сувенирном магазине при музее матросскую шапочку и шейный платок, неплохо подходившие к белой блузке. Юбка, правда, к общей картине не подходила, да и формы у Фионы были не те, чтобы принять её за юнгу… ну да ладно.

— Юнга Дарроби! Мне стало известно, что вы девица, и к тому же недисциплинированная и ленивая. Я вынужден наказать вас.

— Сэр, разрешите…

— Не разрешаю. Поднимите эту дурацкую юбку — и снимайте трусики.

— Но сэр, вы же сами говорите, я девушка. Я не могу снять трусики перед мужчиной!

— Вы собираетесь ослушаться приказа, юнга?

— Но сэр, я клянусь вам, я просто не могу снять перед вами трусы. Не могу, честное слово. Вот если я вам докажу, что это невозможно, вы простите мне половину наказания?

Тут она переиграла, или всё та же смешинка в углу глаз её выдала. Ричард бесцеремонным рывком задрал ей юбку, убедился, что никаких трусиков под ней, как и следовало ожидать, не было и в помине, и капитанским жестом указал Фионе на кресло:

— Перегнитесь через кресло, юнга. За ваше бесстыдство и попытку меня обмануть, разогрева ладонью сегодня не будет. Начнём с малого тоуза, потом перейдём к шотландскому ремню, чтобы недалеко двигаться географически, а закончим ваше наказание, как и положено юнге — тростью по голой попе. Выполняйте, юнга.

— Есть, сэр…

Фиона грустно, но достаточно грациозно перегнулась через спинку кресла и, как не раз делала дома, крепко вцепилась в подлокотники. Ричард не отказал себе в удовольствии самому стянуть с неё юбку и опять не удержался от шлепка рукой — один не в счёт.

Малый тоуз был не такой жёсткий, как большой «лохгелли», и не так прикусывал кожу.

Тем более, Ричард помнил, что это всё-таки разогрев, и не очень свирепствовал. Но после двух

дюжин ударов кожа на ягодицах Фионы ощутимо порозовела — к сожалению, розовый цвет получился не такой ровный, как хотелось бы, полоски на нём угадывались, но то ли будет к концу сегодняшней сессии… Фиона уже начинала хныкать, и Ричард решил, не медля, переходить к следующей стадии. Шотландский ремень был новинкой в их коллекции, и Ричарду не терпелось его опробовать. Инструмент был удивительно красивый — из светлокоричневой кожи, два фута длиной — именно так, в футах, ведь это была точная копия настоящего школьного приспособления тех времён, когда в здешних краях не знали других единиц, кроме имперских, и за незнание оных как раз… Дюйм с четвертью шириной (кто не знает, это примерно три сантиметра — к следующему уроку выучить!), а толщиной у «рабочего» конца — в добрую четверть дюйма; даже ферула была, пожалуй, потоньше, хотя и пожёстче. В центре ремня красовалось изящное вытисненное клеймо: «М. Кэмпбелл, Ренфрюшир. Изготовитель». О том, чего именно изготовитель, клеймо стыдливо умалчивало. Рукоятка ремня была потоньше, но и поуже, и в ней имелась дырочка для вешания инструмента на гвоздик. Ричард решил для себя, что последние несколько ударов отвесит Фионе именно этой стороной — интересно, какие следы оставляет эта дырочка, зря, что ли, американцы сверлят дырочки в своих паддлах… Для начала необходимо было аккуратно отмерить расстояние — захлёсты этой штукой могли получиться очень неприятные, — но у Ричарда было достаточно опыта, и первый же удар, не очень сильный, оказался точен, как стрельба нельсоновых канониров — точно посредине ягодиц, кончик чуть не доходит до бедра, всё как надо.

Expat

Вопрос расстановки приоритетов (часть 2)

— Ну, юная леди, вы у меня узнаете, как нарушать флотскую дисциплину, — Ричард отошёл на шаг и влепил второй, более сильный, удар точно по тому же месту, — пять дней не сядете!

Это была явная гипербола, но Ричард где-то читал про такую угрозу. Фиона, похоже, начинала в угрозу верить, потому что хныканье становилось громче. Ричард обошёл кресло с другой стороны и звонко хлестнул ещё разок, вызвав явное, хотя и сдавленное «ай». Нет, всё-таки с левой стороны стоять лучше, под правую руку…

Ричард вернулся в своё прежнее положение, замахнулся, и вдруг остановил руку и прислушался. Хныканье усиливалось, в нём появлялись новые ноты, и именно эти новые ноты смущали Ричарда. Смущали — не то слово…

Хныкала теперь явно не только Фиона… дополнительный источник звука явно находился за дверью, а через секунду к хныканию присоединилось и слабое поскрёбывание… Фиона, прислушавшись и тоже поняв, что происходит, вскочила с кресла, сорвала с себя блузку, вытерла ею глаза, натянула вместо неё ночную рубашку и шмыгнула в постель. Ричард поднял блузку, быстро сунул ремень в ящик тумбочки у кровати и двинулся к двери.

— Стой, идиот! Убери остальное!

Ричард выругался про себя, смахнул оставшиеся девайсы в чёрный мешок, задвинул его пинком под кровать, оглядел комнату ещё раз и открыл дверь, как раз когда ситуация окончательно прояснилась раздавшимся из-за двери сдавленным: «Мам… Пап…»

Заплаканная и очень несчастная Рэйчел стояла на пороге, прижимая к себе плюшевого мишку.

— Кошмар? — с одного взгляда поняла Фиона.

Рэйчел кивнула и начала сбивчиво объяснять что-то про морских чудовищ, про чужую тёмную комнату и про Карен, которая спит и ничего не слышит.

Грудь Фионы неровно и резко поднималась и опускалась — не так легко за несколько секунд превратиться из страстной и грешной флагеллянтки — в маму… Совладав с собой, она поманила Рэйчел, которая, не заставив себя ждать, юркнула в постель, обняв Фиону за шею, торжествующе посмотрела на не очень убеждённого в правильности выбранного курса Ричарда и через несколько секунд заснула.

— Это мы зря, Рич. Зря мы её потащили с собой по затонувшим посудинам, — одними губами выговорила Фиона. — Знаешь, пусть она остаётся тут. Если её переносить, ещё проснётся… а у меня, честно сказать, вся охота пропала… как от холодного душа… В конце концов, у нас ещё три ночи… в Корнуолле, в коттедже, без соседей и без затонувших кораблей…

Ричард молча прислонился лбом к холодному стеклу окна.

* * *

Утром хорошо выспавшаяся (чего никак нельзя было сказать о Ричарде и с большой натяжкой — о Фионе) Рэйчел вела себя как ни в чём ни бывало, зато истерику устроила Карен. Фотоаппарат, её любимый фотоаппарат, её сокровище, её гордость, вместе со всеми отснятыми кадрами — города, зоопарка и музея — отсутствовал в комнате, и Карен не могла вспомнить, был ли он в машине по дороге из музея. Карен рыдала и была безутешна, пока Ричард не решил проверить в машине и не обнаружил его в кармашке сиденья. Карен бросилась к нему на шею, но к завтраку вышла ещё слегка заплаканная. Подававшая завтрак хозяйка даже осведомилась, что не так с юной леди (выражение, при котором Ричард слегка поморщился — эти две стороны его жизни не должны были, не имели права смешиваться, вчерашней ночи ему хватило). Карен, которой было стыдно признаться в своей глупости и паникёрстве, отмолчалась, а Фиона, не вдаваясь в детали, объяснила, что проблема уже решена. Поблагодарив хозяев, выписав чек и сделав хвалебную запись в книге посетителей, двинулись в путь.

День решили устроить неторопливый, тем более, дорога от Хэмпшира до Корнуолла — через весь Дорсет и Девон — неблизкая. Все знают, что Англия вытянута с севера на юг, но на самом деле вдоль её отставленной на юго-запад «ноги» расстояния с востока на запад тоже, по английским меркам, не такие маленькие. Карен заикнулась про Стоунхендж, но он был совсем уж не по дороге. С несколькими остановками (в лесопарке Нью-Форест для прогулки, да в Дорчестере, чтобы посмотреть музей динозавров) как раз и получился день путешествия.

Коттедж нашли не без труда, поколесив с полчаса по типичным для Западной Англии узким старинным дорогам, больше похожим на дефиле или окопы — обочины нет, дорога врыта в землю, по обе стороны склоны и изгороди. Я очень люблю историю про то, как во время войны, во время подготовки к высадке в Нормандии, колонна американской военной техники столкнулась на такой вот западноанглийской одноколейной дороге-дефиле с местным фермером на тракторе. «Давай задний ход! — заорал американский майор на передней машине. — У нас преимущество, мы — колонна Армии Соединённых Штатов и выдвигаемся на учения». «Преимущество-то у вас, может, и есть, — неторопливо ответил фермер, — но вот у моего трактора нет задней передачи». И гордым янки пришлось пятиться чуть не милю…

Зато коттедж, и ферма к которой он прилагался, превзошли все ожидания — хозяйка, представившаяся как Диана, провела гостей по удивительно уютным комнатам, сообщила, что в холодильнике оставлена кое-какие лакомства, включая знаменитые корнуольские взбитые сливки, и пообещала Карен и Рэйчел, что завтра утром они сами пойдут выбирать яйца к завтраку прямо из-под курицы.

А главное, соседей и правда не было. Правда, на ферме работал какой-то насос, но это было даже хорошо — в полной тишине предстоящие занятия уж слишком выделялись бы… После традиционной процедуры укладывания и чтения на ночь, Ричард и Фиона позволили себе по бокалу вина перед горящим камином в гостиной, чтобы настроиться на взрослый лад, потом переглянулись и двинулись в спальню. Кресло здесь было ещё шикарнее, чем в прошом месте… подлокотники только широковаты, может быть, Фионе лучше лечь на кресло, как в фильме «Счастливая долина», чем перегибаться… мешок… вот он… Ричард с расстановкой неторопливо разложил девайсы на столе. Значит, так, на чём нас перебили в прошлый раз… малый тоуз, затем шотландский ремень, потом… Стоп, что-то тут не так. Ричард оглядел разложенные на столе предметы ещё раз, заглянул в мешок и почувствовал, как в животе постепенно возникает и растёт какой-то холодный комок.

— Фиона, — позвал Ричард тихим, каким-то не своим голосом, — Фиона, а где ремень?

В глубине души он уже знал ответ на этот вопрос, но ещё оставалась тень надежды… увы, ненадолго.

— Не знаю, — Фиона появилась на пороге ванной ещё в своей обычной одежде, — ты его последний раз держал в руках… болючая штука, между прочим.

— Ты же сказала мне, что собрала все девайсы утром! Это твоя ответственность!

— Я вытащила мешок из-под кровати и сунула в чемодан. Все девайсы были там.

— Все, кроме ремня! Я положил его в тумбочку, в верхний ящик, когда Рэйчел прервала нас прошлой ночью.

— Значит, там он и остался, — Фиона присела на кровать и закрыла рот рукой, — что будем делать?

— Что, что… — проворчал Ричард, — позвоню им завтра утром и попрошу отправить нам почтой. Мы оставили фамилию и адрес в книге посетителей. Мне стыдиться нечего. Спасибо Максу Мосли, вся страна теперь знает про нашего брата.

— Что она знает? Что мы все грязные старики с фашистскими симпатиями и играем в охранников концлагеря? В специальных подвалах? С нанятыми за деньги профессионалками, которых «Сан» или «Дейли Мейл» назвала проститутками?

— Больше читай таблоиды. Я не Макс Мосли. Я ни к фашизму, ни к автогонкам отношения не имею, в концлагерь и прочие гадости не играю, с профессионалками не вожусь, а играю только с собственной женой. Безопасно, разумно и добровольно.

— Да уж, разумно и добровольно, — Фиона потёрла ягодицы, и вдруг вспомнила что-то и побледнела:

— Рич… слушай, Карен капризничала вчера вечером, я пожаловалась хозяйке, что она плохо вела себя в музее, а сегодня к завтраку она вышла заплаканная и не стала объяснять почему. Ты понимаешь, что подумают хозяева, когда найдут ремень? Если уже не нашли, в чём я сомневаюсь.

— Ну и пусть думают. Они из того поколения, когда это было нормально. Чудаками были те, кто этого не делал.

— Может, и так, а может, и нет. Главное, что сейчас это ненормально. И противозаконно. Вплоть до лишения родительских прав. Хочешь объясняться с социальными работниками? Хочешь, чтобы Карен расспрашивали и осматривали? А чего доброго, и Рэйчел тоже? А Рэйчел я, между прочим, и правда шлёпнула разок месяц назад… не удержалась… Она вполне могла запомнить.

— Шлёпнуть разок ладонью разрешается.

— Ванили разрешается, а нам с тобой ничего не простят, если узнают… И что я нижняя, их не убедит. Социальным работникам только дай ухватиться… такого слона раздуют…

А ведь на самом деле чёрт с ними с законами и социальными работниками, думал Ричард. На самом деле я именно не хочу, чтобы про нас думали, что я или Фиона…

— А главное, девочкам тогда придётся всё рассказывать… — додумал он вслух, — всё. Нет, это невозможно. А что возможно?

— Может, вернуться туда всем вместе, чтобы я могла снять перед ними трусы и показать?

— А там будет что показывать через полтора дня? Ты же у меня тренированная, а Рэйчел нас прервала почти сразу… Раз в жизни жалею, что научился пороть без захлёстов.

— Ну есть синячок… Маленький… когда ты мне два раза по одному месту засадил… Чёрт, ещё и девчонок придётся тащить туда-обратно… а они мне все уши прожужжали про «Проект Эдем». Сколько езды обратно, если без остановок?

— Двести миль с небольшим. Дорога по большей части двухрядная. Часа три с половиной — четыре, как повезёт.

— Значит, в два конца — считай, весь день в машине. И что мы им скажем?

— Ничего мы им не скажем. Я поеду завтра утром один. Скажи им, что это по работе, или что мы забыли… ну не знаю, придумай, что… Ты до «Проекта Эдем» доберёшься без меня?

— Попробую уговорить эту Диану подбросить, вроде, славная тётка. А нет, так такси закажу. Тут где-то десять миль — фунтов двадцать, в два конца сорок… обидно, но снявши голову… дешевле твоего чёртова ремня.

— Это не мой ремень, это наш ремень. Вот заберу его завтра, и напомню тебе…

— Рич, не надо. Не сейчас. И без того… В общем, поезжай и за нас не беспокойся, я отвечаю за девочек. Твоё дело — вызволить ремень и не попасть в историю. Денег только оставь, у меня на такси не хватит. Только добраться — там банкоматы есть.

— О’кей. Выеду отсюда часов в полшестого-шесть, буду там сразу после завтрака. Попробую объяснить… А уж если пойму, что иначе никак, вот тогда придётся и тебя задействовать…

Ричард опустился на кровать рядом с Фионой и очень невесело усмехнулся:

— Хотя между прочим, если даже у тебя следы, так это ничего не доказывает. Может, я совсем монстр и колочу вас обеих, а ты боишься пожаловаться в полицию… Тут не пришлось бы не тебя, а Карен показывать — что у неё следов нет.

— Тогда уж сразу в полицию. Нет уж, Рич, твоя задача сделать так, чтобы Карен ни о чём не знала. Чёрт, а ведь как хорошо всё начиналось…

Действительно, на фоне нынешней ситуации эпизод с первой, упущенной ночью и даже появление Рэйчел посреди экшена казались безобидными, даже комическими происшествиями. А с другой стороны, если бы не недосып, наверняка он и Фиона не забыли бы ремень в тумбочке.

* * *

Ричард, действительно, выехал около полшестого утра, выпив чашку крепкого кофе и попробовав (без особого удовольствия) немного сливок. Он уже почти выезжал на двухрядную магистраль, когда лампочки тревоги на панели начали мигать одна за другой, а педаль газа отказалась слушаться, застыв в отжатом состоянии. По счастью, к этому моменту Ричард как раз выехал из дорог-дефиле и сумел, прежде чем полностью потерять управление, вильнуть к краю дороги в более или менее безопасном месте. Издав характерный shi-пящий звук, Ричард выскочил, ёжась, под моросящий утренний дождь, открыл капот и без труда убедился, что полетел приводной ремень. Запасного, естественно, не было, как не было и уверенности, что Ричард смог бы установить его сам. Ричард вытащил сотовый — и выругался уже покрепче. Он находился в распадке между холмами, и сигнала не было. Пришлось выставить по всем правилам красный отражающий треугольник метрах в пятидесяти позади машины, включить аварийные огни, перелезть, пачкая брюки, через каменную изгородь у края дороги и начинать, продираясь через заросли ежевики и рододендронов, восхождение на один из склонов, засаженный декоративным, не рассчитанным на прогулки леском. К концу восхождения руки и голени немилосердно саднило, на лбу красовалась царапина, а о состоянии брюк и кроссовок лучше было умолчать. Зато здесь был сигнал — слабый, но был. Вежливый оператор службы дорожной помощи записал его номер страховки, записал местонахождение, выяснил, что детей в машине нет, и пообещал помощь в течение часа-полутора. Это был не самый приятный час в жизни Ричарда. Было мокро, холодно, темно и одиноко, спускаться к машине было опасно (вдруг механик будет звонить на подъезде?), а главное, мысли, мысли… Когда ведёшь машину, как-то отвлекаешься, но сейчас волей-неволей мысли крутились вокруг предстоящего дела, объяснений и разговоров. Что им говорить? В чём признаваться, о чём умалчивать?.. Нет, для начала надо выяснить, нашли они ремень или нет… Простите, мы забыли… что забыли? Стоп, сначала же надо доехать…

Впрочем, не всё было плохо. Не прошло и часа, как расцвеченный лампочками, как новогодняя ёлка, фургончик и правда припарковался рядом с его «Примерой». Замёрзший, исцарапанный и промокший Ричард скатился с холма и объяснил механику ситуацию. Тот оказался добродушным и неторопливым малым, говорил с сильным юго-западным акцентом, называл Ричарда не «сэр», а «приятель», и дело, похоже, знал:

— Ну да, приводной ремень полетел, приятель. У тебя дизель, на него нагрузка выше, чем на бензиновом двигателе, что ж меня диспетчеры-то не предупредили, что дизель. Сейчас посмотрю, у меня, вроде, есть запасной нужного размера, но не ручаюсь. Не пришлось бы вызывать подмогу из Плимута….

Чёрт, и тут ремень… Ричард чуть не рассмеялся, хотя смешного было мало. Механик перепробовал три ремня (приводных, а не то, что вы подумали), пока не нашёл нужный, с небольшой помощью Ричарда установил его и укатил, дав Ричарду подписать протокол об успешном ремонте (составление которого заняло у него едва ли не больше времени, чем сам ремонт) и пожелав счастливого пути. К этому времени рассвело окончательно.

Путь был, и правда, если не счастливый, то по крайней мере без дальнейших приключений. Но, увы, поломка задержала его на два часа с лишним, и Ричард — слегка обсохший, но по-прежнему исцарапанный и грязный — появился в так хорошо знакомом bed and breakfast ближе к ланчу, чем к завтраку. Хозяева были дома и удивились меньше, чем можно было ожидать:

— Забыли что-нибудь важное, мистер Дарроби?

Тон вопроса был вполне доброжелательный. Ричард кивнул, изо всех сил стараясь выглядеть не слишком озабоченным, спокойным и уверенным в себе — настоящим верхним, одним словом. Исцарапанные лоб и руки и перепачканные штаны не очень способствовали верхнему настроению. Чёрт, если кто-то решит, что я и правда луплю Фиону и девочек, то вот вам и следы сопротивления домашнему насилию…. Хотя есть свидетель — механик… Ах ты, меня же спросили, надо отвечать:

— Вы знаете, и правда забыли. В ящике тумбочки у кровати. Вы… Вы ничего не находили в тумбочке?

— Кэти убирала комнату. Кэти? Ты ничего не нашла в тумбочке? — обратился хозяин к дочке.

— А я туда и не смотрела, — зевнула Кэти. Если она и была слегка смущена этим упущением, то явно не слишком. Особым трудолюбием она явно не отличалась, но, во всяком случае, и она, и её отец говорили, насколько Ричард мог судить, искренне.

Ричард подавил непрошеную и не очень БРД-шную фантазию, но потом сообразил, что недосмотр Кэти может оказаться для него спасительным.

— Так может быть… можно я тогда поднимусь на минутку и заберу?

— Простите, мистер Дарроби, комната сдана. Вы только-только разминулись с постояльцами. Очень милая семья, вот только полчаса назад уехали.

Полчаса назад! Если бы не дурацкая поломка!!!

— А когда вернутся, не знаете?

— Понятия не имею. У них маленький ребёнок, года два, так что, думаю, не поздно. Они, вроде, что-то говорили про прогулку в Нью-Форест.

— Э, простите… а они вам ничего не говорили, что, мол, чужая вещь в тумбочке?

— Да вроде нет. А?..

Как джентльмен, хозяин не стал напрямую спрашивать, что за вещь, а Ричард сделал вид, что не понял.

— Вообще-то Кэти собиралась прибрать в комнате и поменять полотенца… — вспомнил хозяин.

— Так может быть, я заскочу на секунду, вместе с… юной леди? На одну секунду, только возьму, и всё? А то что мне тут торчать целый день, а дорога неблизкая.

— Вообще-то это не по правилам… но раз уж такое дело… Только для порядка, вы уж скажите, что за вещь-то?

— Эээ… пояс — вдохновенно соврал Ричард и для уверенности сделал вид, что застёгивает пояс (если вытащить быстро и держать осторожно, то никто не увидит разницы — пронеслось у него в голове). — Моя жена им очень дорожит (что в каком-то смысле не было враньём)… подарок… памятная вещь…

— Кэти, принеси мистеру Дарроби его пояс, — дружелюбно кивнул хозяин, — вряд ли там больше одного в тумбочке.

Прежде чем Ричард успел придумать предлог, почему только он может забрать из тумбочки пояс, Кэти скрылась наверху. Ричард с ужасом почувствовал, что густо краснеет, и отвернулся к окну, лихорадочно соображая, что теперь делать.

Кэти вернулась через пять минут, показавшихся Ричарду пятью часами, и с ленивым недоумением сообщила:

— Да нет там никакого пояса. И ничего нет. Пустой ящик. Выдвинутый, между прочим.

— Как нет? — тупо переспросил Ричард. — А вы хорошо смотрели?

Перед его мысленным взором опять совершенно несвоевременным мимолётным видением мелькнула эта ленивая, неторопливая Кэти, разложенная со спущенными трусиками на кресле…. для ускорения трудовой деятельности… БРД есть БРД, но мечтать не запрещено…

— Да чего там смотреть-то, — отрезала Кэти уже с лёгким раздражением, — я ж вам говорю, сэр, ящик выдвинут. Я и в остальных проверила, ничего нет.

Выдвинут… значит, ремень унесли новые постояльцы… и куда они направились — в Нью-форест или прямо в полицейский участок?.. Да нет, они же ничего про нас не знают, они-то не видели заплаканную Карен, и хозяев вроде бы ни о чём не спрашивали, спокойно, это только ремень для порки, не бомба и не пакет с героином, мы не нарушили никаких законов, спокойно…

Ричард заставил себя обернуться к хозяину с самым спокойным и непринуждённым видом, на какой был способен:

— Можно вас попросить о большом одолжении? Я смотаюсь в город на часик-другой, не откажите в любезности, позвоните мне по сотовому, если они вдруг вернутся. Вот номер.

И в самом деле, не торчать же тут весь день на глазах у хозяев, вызывая подозрения и привлекая к себе внимание. Стемнеет часов в пять, а в темноте по лесу, надо полагать, не погуляешь… хотя, скорее всего, они после своей прогулки поедут куда-нибудь обедать… мы бы с Фионой наверняка вернулись бы только когда детей надо укладывать… Чёрт, ну надо же попасть в такую дурацкую ситуацию…

Звонок Фионе немного поднял Ричарду настроение. Дамы его сердца явно проводили день лучше, чем он сам. «Проект Эдем» — знаменитый ботанический сад в двух исполинских оранжереях, пристроенных к краю огромной заброшенной каменоломни — был любимым местом девочек, уже бывавших там пару раз. Карен, чуть не насильно вырвав у Фионы трубку, захлёбываясь, сообщила, что фотоаппарат сначала запотел в тропическом отделе, но потом выправился, и что она сфоткала двух колибри, и что после ланча они пойдут кататься на коньках, потому что рядом с ботаническим садом есть искусственный каток, и что вечером они будут слушать сказки народов мира в бедуинском шатре в субтропическом отделе, и как жалко, что его с ними нет. Голос Фионы был более сдержанный, и, естественно, она должна была думать, что говорит, но, похоже, она вполне верила, что он, Ричард, как и положено верхнему, справится со своей задачей и выйдет победителем. Ричард был бы рад разделить её оптимизм…

Пошлявшись по Саутгемптону пару часов и без всякого аппетита сжевав какой-то бутерброд, Ричард позвонил в bed and breakfast, выяснил, что нет, гости ещё не возвращались, а как вернутся, так ему сразу позвонят… пожалуй, больше беспокоить хозяев не стоит, это становится совсем уж подозрительно. Смотреть достопримечательности не было никакого настроения, книга про морские узлы осталась в Корнуолле. Очень кстати подвернулась лавка букиниста, Ричард провёл в ней минут сорок и вышел нагруженный несколькими книгами, показавшимися интересными. Оставалось доехать до деревни, где находился bed and breakfast, припарковаться у отворота дороги в полумиле от оного, чтобы не отсвечивать, и ждать, листая книги и посматривая на дорогу. Ричард развернул первую же из книг и понял, что странные совпадения на сегодня не кончились. Автор, неизвестная ему писательница с ирландской фамилией, писала про похождения нескольких школьниц в первой половине прошлого века. Стиль был лёгкий, интонация рассказов мягкая и улыбчивая, и Ричард купил книгу, наполовину рассчитывая на Карен — но оказалось, что некоторые эпизоды могут быть интересны скорее ему и Фионе… только не сейчас. Сейчас и думать о таких вещах не хотелось.

Вот так всегда: места вчерашних кровавых трагедий становятся сегодняшними туристскими достопримечательностями, а рассказы о вчерашних гнусностях сегодня с удовольствием перечитывают… такие, как он с Фионой, да и мы с Вами, читатель, подозреваю, не святы…

Начинало темнеть, и Ричард чуть не пропустил момент, когда тёмно-синий «Форд-Фокус»-пикап свернул с дороги в сторону пансиона, и почти сразу же в кармане зазвенел сотовый — хозяин явно увидел подъезжающую машину. Ричард не стал отвечать на звонок, а вместо этого завёл двигатель и оказался у дверей bed and breakfast всего на минуту-другую позже новых постояльцев. Когда он подъезжал, водитель «Фокуса» — симпатичного вида парень лет двадцати пяти, одетый по-спортивному, — как раз выпустил из багажного отделения пикапа огромного золотистого ретривера, пока его белобрысая, такая же спортивная на вид жена или подружка осторожно вынимала из салона детское сиденье с крепко спящим малышом.

Вот он, решающий момент.

— Простите, — Ричард вновь постарался придать голосу непринуждённую интонацию, — если не ошибаюсь, мы снимали комнату до вас. Вы, случайно, не нашли в тумбочке…

— Ах, так это ваш ошейник Софи прихватила утром по ошибке!

Ошейник? Ошейник?! ОШЕЙНИК?!. Ну да, а что ещё могло ему прийти в его ванильную голову?!! Конечно, они собачники, а в его возрасте откуда ему знать, что это на самом деле такое… если специально не интересоваться…

— Видимо, наш, — дипломатично улыбнулся Ричард. — Очень рад, что он нашёлся, он нам, верите ли, дорог как память…

— Рад слышать, что не мы одни нарушаем правила, — несколько смущённо улыбнулся спортсмен, — нам тоже сказали, что тут нельзя собак в комнаты, но Джордж W так скулил вечером внизу, что мы плюнули и взяли его к себе. Буш, фу! Буш, ко мне!

Ретривер, решивший размяться на клумбе, с пристыженным видом потрусил к хозяину.

— Вы уж не выдавайте нас хозяину. Вот он, ошейник ваш, только он у вас сломан, по-моему. Кольца нет. А какой породы ваша собака?

— Моя? Ротвейлер, — назвал первую попавшуюся породу Ричард.

— Серьёзная порода. То-то я гляжу, кожа такая толстая. А как он всё-таки работает, если не секрет? Длинный какой-то, и дырочек мало…

— Правду вам сказать, моя жена лучше знает, как он работает, — честно сказал Ричард. — Спасибо вам огромное.

— Да не за что. Извините, что так получилось. Только уж вы нас не выдавайте, а то у нас тут ещё ночь…

Англичане вообще-то достаточно законопослушный народ, но когда речь заходит о животных…

— И вы нас тоже! — Ричард почувствовал, как комок у него в животе постепенно тает, а с плеч сваливается если не гора, то изрядный холм. Оставалось спрятать вновь обретённую драгоценность, извиниться перед хозяевами за хлопоты, попрощаться, украдкой бросив последний неоднозначный (или как раз однозначный) взгляд на Кэти, и двинуться в сгущавшейся темноте в обратный путь.

Положим, воспитание Кэти — не его забота… но вот для Фионы, тоже недосмотревшей, этот недосмотр явно должен был закончиться капитальной поркой. Капитальнейшей. По всем правилам…. Если я её хоть немножко знаю после тринадцати лет отношений, думал Ричард, то явно у неё самой будет настроение поиграть пожёстче, после таких переживаний да под занавес каникул. Для полной разрядки. Велю ей раздеться догола с самого начала, никаких блузок на этот раз. Пусть перегнётся через кресло — не то, большое, а поменьше — а запястья пристегнуть к подлокотникам, в чёрном мешке есть ремешки… чтоб стоять могла только на цыпочках и не вертелась. Ноги связать вместе. Прочесть нотацию для начала, уже голой и привязанной. Объяснить, что выпорю её на этот раз пребольно — как будто она и так не догадается… А потом, не торопясь, хорошенько отстегаю по голой попе вот этим самым ремнём — без специального разогрева, просто сначала послабее, а уж потом — в полную силу. Хорошенько отстегаю. Хорошенечко. Он тяжёлый, но не такой уж жёсткий, просечек быть не должно. А потом ещё добавить дюжины две тросточкой — думаю, выдержит… слава Богу, опыта хватит, за столько лет научился чувствовать, когда можно, а когда достаточно… две дюжины дожна выдержать, а может, и поболее… там уж посмотрим, в полную ли силу, просечек мы не любим… — но чтоб всю обратную дорогу в машине хорошо чувствовала. Фиона говорит, в этом послевкусии чуть ли не главное удовольствие, вот мы ей послевкусие и устроим… А ведь обратная дорога — это уже послезавтра… Как каникулы летят… Что ж, ещё две ночи есть…

Строго говоря, он и сам был виноват не меньше Фионы, но порют-то ведь не того, кто виноват, а того, кто нижний. И добро бы только в флагеллянтском сообществе…

Перед мысленным взглядом Ричарда уже вставали ярко-красные ягодицы его лучшей половины, когда перед его не мысленным, а обычным взглядом засветилась длинная череда не менее красных тормозных огней, и пришлось и самому ударить по тормозам. Такой пробки Ричард давно не видел за пределами столицы и окрестностей. На обычные дорожные работы не похоже, да и не помню я ничего такого по дороге сюда… похоже, ДТП впереди. Действительно, сзади раздались сирены, и пришлось жаться к краю дороги, пропуская две полицейских машины и «Скорую помощь». Ричард воспользовался этой остановкой, чтобы позвонить Фионе, но тут поток машин, наконец, медленно тронулся, и Ричард быстро попрощался и сунул телефон в карман. Дальнейшие минут сорок были заняты изматывающе медленным, рывками — то двигаешься с черепашьей скоростью, то стоишь — томительным продвижением вперёд. На саму сцену ДТП Ричард постарался особо не смотреть, видел только суету полицейских и дорожных рабочих в ярких люминесцентных жилетах вокруг оттащенных к тому времени в сторону покорёженных машин. Пострадавших уже увезли, конечно. Хочется надеяться, все живы, подумал Ричард — были бы жертвы, нагнали бы больше полицейских… Однако же одна из двух полос ещё отгорожена… Да, все под Богом ходим, и на таком фоне наши собственные неприятности — такая ерунда… Разумеется, подобные мысли мгновенно вылетели у него из головы через три минуты — после того, как машина впереди рванулась вперёд по внезапно освободившейся дороге, и он сам с облегчением сделал то же самое.

Однако ж и эта задержка сделала своё дело, да к тому же уже на подъезде к коттеджу Ричард — в темноте и без штурмана — опять свернул не на ту дорогу-дефиле и проблуждал лишние полчаса.

Когда он появился, девочки давно спали, Фиона одиноко читала перед горящим камином, а перед ней стояли два наполненных бокала вина — Фиона явно не тронула свой, ожидая его приезда. Ричард, конечно, успел позвонить с дороги, но так приятно было показать вновь обретённый ремень с чувством исполненного долга… Ричард пригубил бокал, и тут все переживания, неприятности, труды, задержки и нервы этого длинного бестолкового дня ударили ему в голову одновременно с вином, и стало совершенно очевидно, что ни сил, ни настоящего настроения играть — вторую ночь подряд, хотя и по совсем другим причинам, — нет у него самого.

Фиона, похоже, тоже устала, хотя и приятно — как и следовало ожидать, девочки весь день тянули её каждая в свою сторону, Рэйчел потерялась в джунглях тропической оранжереи, Карен в очередной раз оставила под кактусом фотоаппарат (видимо, гены, вздохнул Ричард), и Фионе пришлось искать его, а на катке все накатались всласть, но и нападались тоже. Взглянув в глаза мужу, Фиона сразу поняла его настроение:

— Пошли лучше спать, Рич. Разбуди меня лучше пораньше утром. Не обязательно ждать вечера — они так набегались, что раньше девяти — полдесятого не встанут. У нас прекрасно хватит времени…

* * *

В полдесятого девочки разбудили их обоих.

Карен, естественно, немедленно пожелала продемонстрировать папе снятые вчера кадры, и рассказать всё-всё про все вчерашние впечатления, и задать кучу неудобных вопросов, и только потом вспомнила, что Диана — хозяйка — предложила утром сводить девочек на экскурсию по ферме.

Ричард воспрял духом, и когда Диана действительно появилась через пять минут после завтрака, без особого труда уговорил её разрешить взрослым от этой экскурсии уклониться, а побыть немного в коттедже вдвоём. Диана бросила ему понимающий, слегка насмешливый взгляд, и, надо сказать, про половину планов Ричарда и Фионы она догадалась правильно. Про вторую половину знать ей было незачем. Подчеркнув голосом, что они вернутся минут через сорок, Диана увела девочек.

Ричард не мог поверить своему счастью. Коттедж был полностью в их с Фионой распоряжении!! Целый коттедж! С полной звукоизоляцией и без соседей… Ричард посмотрел в окошко вслед удаляющимся девочкам, потянулся за чёрным мешком… и тут сотовый телефон, который он вчера вечером сунул в карман в транспортной пробке, не выключив (что было бы самым естественным в данной ситуации) громко зазвонил. Машинально, не думая, Ричард нажал кнопку приёма. Наверняка миссис Эванс звонит, мелькнуло у него в голове, сказать, что дом сгорел. Достойное завершение достойных каникул. А и чёрт с ним, пусть сгорел — получим страховку, построим новый, без картонных перегородок, а с нормальными стенами, как тут.

Это была не миссис Эванс, но это было ненамного лучше. Это был Джефф с работы.

— Джефф, — простонал Ричард, проклиная себя за то, что забыл отключить телефон, — я в отпуске! В отпуске!!! Что там не могло подождать до понедельника?!

Беспокоить человека в отпуске по рабочим делам без самой крайней необходимости у англичан и правда не принято, и Джефф рассыпался в извинениях: «Рич, пять минут, ровно пять минут. Это не столько работа, сколько личная просьба, честное слово. Все сроки летят, с меня голову снимут, а не работает именно твой модуль. Ты наверняка сможешь сразу сказать, в чём дело, а без тебя я день провожусь и не найду».

— Джефф, он работал. Я всё закончил перед отъездом.

— На стенде, сам по себе, работал, а в сборке — звенит.

— Ну, что там звенит, — Ричард посмотрел раздражённо на часы и несколько смущённо на Фиону. Если было в жизни что-то, что Фиона искренне ненавидела, то это была манера приносить работу домой…

Но, уже ответив на звонок, прервать его, оставив явно совершенно отчаявшегося Джеффа, тем более — совсем не мазохиста по натуре, наедине с проблемой, было бы слишком жестоко, и совсем не в том смысле, который мог бы доставить Ричарду удовольствие. Прикрыв рукой трубку, Ричард бросил Фионе «пять минут, клянусь» и начал задавать Джеффу наводящие вопросы… Ага, значит, между платами оставили полтора сантиметра. Ясно, что звенит — я писал в спецификации, не меньше двух! Значит, так, Джефф, проведи вдоль платы пальцем. Я говорю, пальцем проведи, поближе к выходному каскаду. Ага, не звенит. А вот теперь туда, где сейчас твой палец, впаяй конденсатор. Пик на сто. И не забудь в документацию вставить, как будто так и задумано. Всё, с тебя пинта, а лучше две, а сейчас — пока!!!

Ричард выключил телефон, посмотрел на часы, посмотрел на Фиону и, наконец, печально посмотрел в окно, на возвращающихся в сопровождении Дианы очень довольных девочек.

Что ж, оставался последний вечер и последняя ночь перед обратной дорогой… Провести день решили на море, гуляя вдоль скальных обрывов, пытаясь поймать крабов в оставленных отливом лужицах, залезая на развалины старого замка, стерегущего вход в укромную бухточку и даже покатавшись туда-обратно на маленьком пароме через устье реки в тихом городке Фоуи. Есть какое-то странное грустное очарование в маленьких английских приморских городках, особенно в несезон и в не самую хорошую погоду. Почему-то именно здесь, а не на залитых неоновыми огнями помпезных лондонских улицах, явственнее всего бродит призрак старой империи… по крайней мере у меня часто создаётся впечатление, что время в таких городках как будто застыло в каких-то неопределённых двадцатых-тридцатых-пятидесятых годах прошлого века. Кажется, что вот на этих булыжных улочках между белёными домиками с непременными каминными трубами, или вот в этих кабачках с живописными вывесками и колоритными названиями, или на выходе из одного из этих одинаковых белых маленьких отелей, явно знавших лучшие времена и похожих на пожилых обедневших джентльменов, тщательно сохраняющих былые манеры, или вот в этом маленьком уютном кафе с безукоризненно белоснежными скатертями и моделями кораблей на стенах, или вот в этом магазине морских сувениров и редкостей, или вот в этом парке аттракционов у пляжа — тех же аттракционов, на которых катались в детстве ещё родители, если не дедушки с бабушками, Ричарда и Фионы, — где-то здесь вот-вот встретишь героев Агаты Кристи, Дафны Дю Морье, Сомерсета Моэма или Арчибальда Кронина… и кое-кого из моих собственных героев тоже… А уж какие мысли приходят в мою отравленную голову около викторианских школ, похожих на средневековые замки, причём не исторические, а из мрачноватой сказки — об этом я умолчу, с вашего разрешения…К концу дня Фиона явно начала уставать, и Ричард заметил, что она явственно ищет что-то. И нашла — маленькую аптеку на главной площади городка, куда и заскочила на минуту, вернувшись с пластиковым пакетом. Уже садясь в машину, Ричард заглянул в этот пакет и тут же закрыл глаза. Там лежали упаковка «тампаксов» и

две коробки таблеток от головной боли. Самых сильных таблеток, которые можно купить без рецепта. — Я надеялась, что мы успеем вернуться домой, — виновато шепнула Фиона, — поосторожнее на поворотах, Рич… голова раскалывается…****Северная Англия встретила возвращающееся семейство проливным, непрекращающимся дождём. Ричард вцепился в руль, глядя сквозь лихорадочную суету работающих на предельной скорости стеклоочистителей на расплывающиеся габаритные огни машин впереди. Девочки — которые ещё успели утром набегаться вдоволь у моря, после трогательного прощания с курицами, кроликами и коровами, не говоря о самой Диане, — спали вповалку на заднем сиденье, а накачанная таблетками Фиона подрёмывала на переднем. Ну, юная леди, — истинный Верхний сохраняет последее слово за собой, — не думайте, что так легко отделались. Я вот вам устрою весёленькое Рождество… — Рич, — Фиона приоткрыла глаза и посмотрела на мужа с очень странным выражением, — Рич, ты меня убьёшь… я обещала маме, что на Рождество мы гостим у них….Ричард не стал стонать вслух. Вместо этого, простонав про себя, он вдавил педаль газа в пол. На мокрой дороге это не лучший способ вождения — «Примера» дёрнулась вперёд, обгоняя огромный грузовик с прицепом, ехавший в левом ряду. Эти монстры создают вокруг себя странные воздушные потоки, в которые, видно, и попала машина семейства Дарроби — во всяком случае, Ричард с ужасом понял, что их медленно сносит влево — в сторону исполинских колёс грузовика. В плохих фильмах в таких случаях растягивают время, и, честное слово, нечто подобное Ричард и почувствовал. Подавляя инстинктивное желание резко выкрутить руль вправо — верное самоубийство на мокрой дороге на восьмидесяти милях в час — Ричард медленно, очень медленно, выровнял машину — как ему показалось, в самое последнее мгновение перед столкновением. Вытирая лоб, Ричард вспомнил сцену несчастного случая.

Дисциплинатор (сеанс воспитания на дому)

Такой засады Маша от родителей не ожидала, совсем не ожидала! До сегодняшнего случая, так с ней не поступали никогда, за все прожитые ей 16 с половиной лет. Если бы она знала, чем закончится для неё эта суббота, не за что бы не согласилась на просьбу родителей задержаться дома.

Открыв по звонку дверь, Маша увидела не свою подружку, Светку, которая должна была подойти, а незнакомую, взрослую тётку.

— Вы, простите, к кому? — Поинтересовалась Мария, не совсем вежливо поинтересовалась, тётка ей определённо не понравилась.

— Мне назначено, — важным тоном сообщила неприятная дама, — Ерохины здесь проживают?

— Да, это наша квартира, — растерянно, аура тётки как-то сковала Машу.

— Ты, я так полагаю, Мария? Пригласи родителей.

— Па…, Ма, к вам пришли.

Отец, выйдя из комнаты, увидев в дверях женщину, сразу посерьёзнел, подтянулся. Маша не обратила на эту мелочь внимания, а следовало бы, отец был по натуре человек мягкий, и подобное выражение лица ему было не свойственно. Не став держать гостью в дверях, отец предложил ей зайти, принял чёрный, пластиковый тубус, в каких носят всякие бумаги-чертежи и пальто. Раздевшись, дама не показалась Маше меньше, наоборот, деловой брючный костюм, строгая причёска, очки в тонкой оправе и плотная фигура бывшей спортсменки создавали весьма значительное впечатление.

— Вы не предупреждали Марию о моём визите? — Спросила тётка, отец смутился ещё больше.

— Да, нет, не успел, — пробормотал Машин отец.

— Вы не передумали? — мужчина качнул головой, давая понять о неизменности своего решения, женщина кивнула в ответ, — а ваша супруга?

— опять утвердительный кивок.

— Тогда, приступим, пожалуй. Ситуация, как я поняла с ваших слов, запущенна и не терпит промедления.

— Эээ… я не пойму, а что случилось то? — встревоженная, не на шутку (до неё толькотначало доходить странность происходящего), девочка

переводила взгляд то на отца, то снова на строгую даму, — я не поняла?

— Помолчи, — одёрнула её женщина, — сейчас всё поймёшь, и даже прочувствуешь, обещаю. Улыбка, которой дама подкрепила свои слова, бросила Машу в дрожь, в ней было 101 % уверенности в себе.

Взяв под локоток ошарашенную таким заявлением, девочку, женщина направилась в комнату. При предварительной встрече с родителями Марии, детали предстоящей встречи были оговорены и согласованы. Дело предстояло, мягко скажем, щепетильное, мама и папа Маши долго не могли решиться на это, пока на одном из "родительских" и-нэт форумов им не порекомендовали обратиться к специалисту и даже дали е-mail. После того, как Маше стукнуло пятнадцать, девочка, пользуясь мягкостью и нерешительностью своих родителей, совсем отбилась от рук.

Ненасильственные методы и попытки повлиять "по-хорошему" успехов не принесли. Решение воспользоваться услугами профессионального дисциплинатора далось им нелегко, обнаруженные у девочки в кармане таблетки не оставили родителям выбора. — Жена попросила разрешения не участвовать, — виновато произнёс отец, она пока сходит к подруге, у них возникли дела.

— Я не против, так, пожалуй, будет даже лучше. Мы с Марией пообщаемся сами, — согласилась дама, — так сказать, "тет-а-тет".

— Комната в вашем распоряжении, Валерия Николаевна, — если что, я на кухне. Развернувшись на 180 градусов, отец покинул комнату, оставив дочь в распоряжении женщины.

Дама, которую, как поняла Маша, звали, Валерия Николаевна, придирчиво осмотрела обстановку комнаты, потом перевела свой взор на девочку.

— М… да, начнём. Как меня зовут, ты уже знаешь, значит, представляться мне нет нужды. Я дисциплинатор, меня пригласили твои родители, для проведения сеанса общения с трудным подростком — с тобой, с последующим наказанием, которое тебе назначили родители за твои проступки.

— Какое наказание? — Девочка встала, — да я вообще щяс вам такой скандал закачу, вы тут охренеете все.

— Сидеть, — властный голос дисциплинаторши ударил как бичом, — закрой рот, и делай, что велят. И не зли меня, будет только хуже. Научись отвечать за свои поступки. Жаль, что ты не у меня в офисе, ну да ладно, — женщина оглянулась, — вот, это вполне подойдёт, — сказала Валерия Николаевна, выдвигая мягкое, невысокое кресло на середину комнаты. Маша заметила лёгкость, с которой женщина передвинула тяжёлую на её взгляд, мебелину, силёнки этой тётке было явно не занимать.

— Сейчас ты будешь выполнять все мои распоряжении, быстро, и без пререканий, неповиновения я не потерплю. — Стань сюда, — Валерия Николаевна подвела Машу к креслу со стороны спинки, — наклонись, руки сюда, вниз. Маша неохотно, слабо понимая, что и зачем делает, наклонилась. Женщина быстро, с завидной сноровкой связала ей руки плотной полосой эластичного бинта, привязав их к ножкам кресла, тем самым перегнув Машу через спинку кресла сзади.

— Сейчас ноги зафиксируем, — проговорила Валерия Андреевна, привязывая щиколотки девочки к задним ножкам кресла, — и можно начинать.

— Что начинать, что вы вообще со мной делаете. Я сейчас закричу! — Маша почти плакала.

— Обязательно закричишь, и не раз, — обнадёжили девочку. Родители поручили мне наказать тебя, высечь.

— Неет… Вы врёте! — полный сюрреализм ситуации оглушил девочку.

— Сейчас сама всё узнаешь, ты себя просто невозможно вела в последнее время, пользуясь мягкостью папы и мамы. Я помогу твоим родителям, я в этом специалист, поверь. Валерия Николаевна стянула спортивные домашние штанишки вместе с трусиками с Машиной попы, похлопала по сочным, розовым ягодицам девочки, — попка, я смотрю, ни разу не поротоя — исправим.

Женщина щёлкнув пультом, включила стоящий в комнате телевизор, выбрала музыкальный канал, добавила звук. "Кричать бесполезно, подумала девочка, никто меня не услышит".

В чорном тубусе оказались длинные прутья, розги. Вытянув одну из них, дисциплинаторша резко секанула ей по воздуху. Сняла жакет, оставшись в белой рубашке, подошла к зафиксированной жертве, погладив прутом по попке.

— Запомни этот момент, Мария, у тебя начинается новый этап, раз… — прут со свистом рассёк воздух, впился в Машину попу. Поначалу девочка ничего не поняла, а потом пришла жгучая боль, по попе полыхнуло огнём.

— Два, три, — хлёсткие удары падали на попку, девочка задёргалась, выступили слёзы.

— Перестаньте, вы за это ответите! Я в милицию сообщу! — женщина никак не отреагировала на угрозу, методично продолжая наказание.

— Осталось ещё семнадцать ударов, четыре, пять… Но, я могу добавить, добавить?

— Не надо, — Маше совсем не хотелось испытывать свою попку на прочность, она и так, вся горела огнём.

На десятом ударе Валерия Николаевна сделала перерыв, перейдя на другую сторону.

— Простите меня, не надо больше, — попросила девочка, — я не выдержу.

— Выдержишь, двадцать, это немного. Вот недавно я секла одну из жен, богатого, восточного коммерсанта, вот там было немало, три по двадцать.

Девочку пришлось увозить, а тебе что, пару дней попка поболит, и всё, зато сразу послушной девочкой станешь.

За разговорами дисциплинаторша не забывала своё дело, розга раз за разом, размеренно ложилась на попку Марии, заставляя жертву стонать и всхлипывать.

— Девятнадцать, двадцать, всё, наказание завершено. Потерпи, я обработаю твою попу специальным гелем, следов не останется, боль пройдёт через два-три дня. — Выдавив на пальцы немного геля из тюбика, женщина втёрла препарат в повреждённые участки ягодиц. Отвязав Машу, Валерия Николаевна с лёгкостью вернула кресло на прежнее место.

— Минутку внимания, — обратилась она к девочке, — Ты, я надеюсь, поняла, что теперь за плохое поведение придётся отвечать?

— Да, — прошептала Маша, — попа горела, что делало слова этой жестокой женщины очень понятными.

— А теперь, в ванную, и отдыхать. За завтра всё утихнет, и к понедельнику ты сможешь сидеть.

Девочка кое-как натянула трусики, затем штанишки и осторожно, стараясь беречь выпоротую попку, прошла в ванную. Дама уложила свои принадлежности, и тоже направилась к выходу, её работа завершена.

— Как она? — В прихожей ждал отец девочки.

— Отлично, мне кажется, мои услуги вам потребуются ещё очень нескоро, — ответила женщина. Следов и повреждений на коже не останется, не волнуйтесь. Будет нужда в моих услугах, привозите дочь ко мне, в офис, в экстренных случаях, вызывайте на дом. — Отец промолчал.

— До свиданья, — Валерия Николаевна протянула мужчине руку.

— До свиданья.

Женщина ушла, отец тихо присел на тумбочку в прихожей, не сделал ли он ошибку, эта мысль не давала ему покоя. В ванной комнате тихо плакала Маша, не, сколько от боли, сколько от обиды и сознания того, что, в её жизни произошли необратимые перемены.

Дисциплинатор (история вторая)

Девушка в состоянии алкогольного опьянения попадает в аварию, ей предлагают взамен наказания порку…

Как она могла… Надо же было так попасть, хорошо погуляв в клубе, на радостях выпросить у подруги прокатиться на её новеньком «Рено», и при этом, умудриться зацепить этот гадский «Лексус». Полный набор, без прав, да ещё и пьяная за рулём, неприятностей хватит всем, и ей и подруге, которая доверила ей управление своей машиной. В отделении милиции Эля сидела грустная и полная мрачных предчувствий, подруга её ждать не стала, уехала домой на такси. Её задержали до утра, сказали — «Посиди здесь, протрезвеешь, будем протоколы писать», вот она и сидела.

От невесёлых мыслей её отвлёк высокий, южного типа, мужчина в дорогом, чёрном полупальто. «Не иначе, от «Армяни» вещички» — зло подумала девушка.

— Здравствуйте, — поздоровался тот, — вы, Эльмира Набиулина?

— Да, а что вы хотели? Вы следователь? — мужчина заулыбался, отрицательно покачав головой.

— Я адвокат Ибрагима Алишеровича, хозяина той машины, в которую вы так неосторожно сегодня въехали. — Девушка напряглась.

— И что?

— Я хочу предложить вам решение проблемы, которое всех устроит.

— Ни на что я подписываться не буду. — Зло ответила девушка.

— Интим и прочие «прелести» я вам не предлагаю, они не окупят даже покраски повреждённого крыла автомобиля моего клиента — успокоил её адвокат, — но кое на что согласиться придётся, я бы так сказал, в воспитательных целях.

— Что я должна сделать?

— Прежде всего, попросите свою подругу найти кого-нибудь трезвого и с правами, кого мы сможем вписать в протокол, у Ибрагима Алишеровича отличная страховка, она всё покроет, и вашу подругу не лишат прав. Второе, это касается лично вас, вы, по мнению моего клиента, совершили плохой поступок, и должны понести за него определённое наказание.

— И какое? — Появившаяся возможность всё уладить, обрадовала Эльмиру. — Что я должна сделать?

— Вас выпорют, только и всего. — Ошарашил её адвокат.

— Да вы…!!! Да… — На мгновение Эля потеряла дар речи от такого наглого предложения.

— Не волнуйтесь так, вы можете отказаться и оставить всё как есть. Если все-таки согласитесь на предложение моего клиента, наказывать вас будет женщина, мужчин там не будет, будет правда, немножко больно, но, никаких шрамов не останется. Подумайте, у вас есть десять минут, больше времени дать не могу, мне признаться, неохота находиться под утро в милицейском участке.

Мысли понеслись в голове девушки со скоростью курьерского поезда, а вдруг это какие-нибудь извращенцы, маньяки или работорговцы. Но, если она откажется, её могут посадить на пятнадцать суток за управление автомобилем в нетрезвом виде, а подругу лишат прав, да и битый автомобиль стоит дорого, таких денег у неё не было. Даже, родители в Уфе столько не соберут, если только по родственникам, но это такой позор. Взвесив все «за и против», Эля приняла решение согласиться, хотя, сама идея казалась ей очень странной.

— Я согласна. — Сказала она.

— Вот и отлично, вот и хорошо, — адвокат протянул ей визитку, — завтра, во второй половине дня позвоните по этому номеру, и если вы не передумаете, следуйте указаниям, которые вам там дадут.

Через двадцать минут Эльмиру отпустили домой, она поймала такси и поехала на квартиру, которую снимала вместе с подругой, хозяйкой «Рено». Подруга, узнав, что ей удалось как-то решить проблему, немного успокоилась, лишних вопросов задавать не стала, догадавшись, что сейчас это будет лишним.

Наступило утро.

Проснулась девушка поздно, после трёх дня, все ночные приключения уже казались ей дурным сном, но визитка, найденная в кармане брошенных возле кровати джинцев, мгновенно вернула её с небес на землю. Надо было звонить… о том, чтобы просто бросить всё и оставить как есть, не могло быть и речи. Эля взяла телефон и подрагивающими от волнения руками набрала номер с визитки:

— Ало…

— Я слушаю вас.

— Я Эльмира, мне сказал адвокат господина Шарипова позвонить по этому номеру.

— Я поняла, вы можете сегодня подъехать ко мне в кабинет?

— Могу.

— Отлично, записывает адрес.

Собравшись, девушка поехала на приём к «психологу» (так было написано на визитке), по указанному ей адресу. Испытывая некий дискомфорт перед автомобилями (после вчерашнего), Эля выбрала метро, благо, ехать ей было не далеко, несколько станций, с одним переходом на другую ветку. До здания, в котором находился кабинет психолога, она дошла пешком, потратив на это всего пятнадцать минут, переговорив с охранником, она вошла на территорию. Кабинет находился в полуподвале, с торца дома, и имел внушительную, железную дверь. Постояв минуту, внутренне собравшись, девушка вдавила кнопку звонка, дверь, щёлкнув электрозамком, открылась. Спустившись по небольшой лестнице, Эльмира вошла в кабинет психолога, это оказался самый обычный кабинет, ничего мрачного, отталкивающего, никаких ассоциаций с тем делом, по поводу которого она сюда пришла. Убранство кабинета составляли стол, за которым сидела хозяйка комнаты, стул, небольшой, гостевой диванчик, полка с документами и собственно, всё.

— Здравствуйте Эльмира, проходите, присаживайтесь на диван. Вам уже знакомы условия, которые выдвинул вам господин Шарипов?

— Кое-что, — ответила девушка, — его адвокат сказал, что его бос, хочет, чтобы меня наказали.

— Вы правы, господин Шарипов предлагает вам вытерпеть воспитательную порку, шестьдесят ударов широким ремнём по обнажённым ягодицам. После этого вы можете забыть о вашем вчерашнем приключении, вас устраивают такие условия?

— А кто, и где будет меня пороть?

— Высеку вас я, всё для этого есть в соседней комнате, если вы готовы, то подпишите бумагу, подтверждающую, что вы на это идёте добровольно, и, пожалуй, начнём.

Девушка поднялась с дивана, подошла к столу, бегло пробежав глазами лист бумаги с текстом, подписала его. Дама — психолог убрала бумагу в ящик стола, ключом открыла дверь в стене, возле стола, дверь была обшита теми же панелями что и стены и не бросалась в глаза. Жестом пригласила девушку следовать за ней, включила свет, ничего похожего на «пыточные застенки» Эля здесь тоже не обнаружила, всё также как и в первой комнате, мебели не было, только ширма в углу, да в центре комнаты кушетка-трансформер, разложенная на манер тупого, не равнобедренного треугольника.

— Очень рекомендую вам посетить уборную, она за ширмой, одежду можете повесить на вешалку там же.

— А мне всё снимать? Я бы не хотела… — Дама не стала ждать, пока девушка расскажет, чего бы она там не хотела, разу резко оборвала.

— Раздеваться обязательно, бюстгальтер можете оставить, и обувь по желанию, всё остальное на вешалку.

Эльмира решила не сопротивляться, а побыстрее закончить с этим неприятным делом, воспользовалась туалетом, разделась, оставшись в одном чёрном ливчике и туфлях на босу ногу, колготки тоже пришлось снять, вышла из-за ширмы.

— Проходи сюда, — дама указала на кушетку, ложись поудобнее, и не бойся, это не смертельно. Попка потом немножко поболит, и всего-то делов, зато потом умнее будешь, у тебя она вон какая хорошая (девушка обладала красивой попой со слегка широковатыми бёдрами, и округлыми, упругими ягодицами). Тебя уже пороли когда-нибудь?

— Нет, — ответила Эля засмущавшись, — это первый раз.

— Тогда, ложись на кушетку головой вниз, и не будем затягивать.

Уложив девушку на кушетку таким образом, что голова и ноги её были под наклоном к полу, а попа венчала вершину этого треугольника, дама зафиксировала её в таком положении, надев на руки кожаные браслеты, затем, пристегнув их карабинами к ножкам кушетки у изголовья. Широкими ремнями пристегнула спину и ноги на уровне, чуть выше коленок. Потом отошла в первую комнату своего кабинета, вернувшись от туда с широким, толстым куском ремня, стала сбоку кушетки, Эльмира не успела приготовиться, только услышала свист рассекаемого ремнём воздуха, затем смачный шлепок, и только тут до неё дошла боль… Сквозь боль ударов она слышала, голос дамы, один, два, три … девятнадцать, двадцать, и тут удары прекратились.

— Это была только первая серия, дорогуша, — успокоила дама-психолог всхлипывающую девушку, — Осталось ещё два раза по столько.

Попа нестерпимо горела от ударов, несмотря на то, что наносила их женщина, они оказались по-мужски сильными. Экзекуторша поменяла позицию, зайдя с другой стороны кушетки, и начала вторую серию. Звуки шлепков ритмично раздавались по комнате, перемешиваясь с вскриками, и всхлипываниями девушки и ровным, лишённым эмоций, счётом дисциплинаторши.

— Потерпи, осталось совсем чуть-чуть, всего двадцать ударов.

Финальная серия выбила из Эльмиры остатки самообладания, она, уже не сдерживаясь, плакала и кричала. Её попка вся раскраснелась под мастерскими ударами ремня, которые наносила опытная в этих вопросах дама. Прозвучал последний удар, ягодицы в последний раз дёрнулись, напрягаясь, стараясь тем самым противостоять боли, и в комнате воцарилась тишина. Дав полежать девушке ещё десять минут, чтобы успокоиться, дисциплинаторша отстегнула её от кушетки, сняв ремни и браслеты, потом обработав её попку специальным гелем, помогла подняться и повела за ширму, умываться, приводить себя в порядок.

— Ну, вот и всё, Эльмира, теперь вы можете идти, а я позвоню господину Шарипову, сообщу, что вы наказаны и он снимет свои претензии. До свидания, на улице вас уже ждёт оплаченное Ибрагимом Алишеровичем такси.

Девушка молча, не прощаясь, покинула злополучный кабинет «психолога» … в душе её кипела целая буря эмоций, в которых ей ещё только предстояло разобраться…

Жестокие игры

Я давно уже играю со своей женой в эти игры. Я знаю ее без малого пять лет, из них почти год мы женаты. И всегда ее больше всего возбуждала порка перед занятиями сексом.

А сегодня особенный день. Из клуба садомазохистов, где мы с ней давно состоим (собственно, там мы и познакомились) наконец-то прибыл мой заказ: передвижное устройство весом в пару центнеров, которое я по первому впечатлению сразу же окрестил дыбой. На самом же деле это вполне безобидное на вид приспособление, напоминающее гладильную доску, фиксирующуюся с помощью рычагов под любым углом и обитую мягкой тканью. В верхней ее части находился стальной ошейник, защелкивающийся на ключ. Поперек доски расположена еще одна, поменьше, на ее окончаниях были такие же, только поменьше, и закрывались они без ключа. Металл на их внутренних поверхностях был обложен мягкой резиной. Маленькие зажимы для рук могли перемещаться взад-вперед и фиксироваться в любом положении, что сулило большие перспективы в будущем. Внизу дыбы были неподвижные зажимы для ног.

Ребята из клуба помогли мне установить дыбу в нашей спальне, пожелали приятного вечера и ушли. Я остался один. Лариса пока не пришла. По всей видимости, она собиралась сегодня провиниться, чтобы дать мне повод наказать ее. Она и не знала, какой сюрприз ожидает ее дома, потому что заказ я сделал втайне от нее.

Пользуясь случаем, я проверил на собственных руках и ногах все зажимы и убедился, что они прекрасно работают. Чтобы придать нашей комнате романтично-мазохистский вид, я погасил верхний свет, включил оранжевый абажур и отрегулировал яркость, чтобы дыбу окутывал полумрак. Затем расстелил нашу огромную кровать, положил свежую простыню, а поверх одеяла бросил тонкий кожаный ремешок. Я не использовал его все лето: по уговору, в жаркие летние дни я обрабатывал только попку моей благоверной, поскольку она обожала щеголять в платьях с обнаженной спиной и открытыми плечами. Сейчас же на дворе был октябрь и, похоже, дожди зарядили надолго.

Но вот скрежет ключа в замке. Я взглянул на часы — почти полночь — и остался сидеть в спальне. Высокие каблучки торопливо процокали сначала к вешалке, потом на кухне, наконец по винтовой лестнице на второй этаж.

— Милый, ты дома?

Я молчал. Лариса прошла мимо двери в гостиную. Я осторожно вышел из спальни и осторожно прикрыл за собой дверь, но жена все равно услышала. Обернувшись, она бросилась мне на шею и крепко поцеловала.

— Привет!

Наши языки соприкоснулись, но я не дал поцелую зайти слишком далеко.

— Где ты была?

— В гостях.

— Не предупредив меня?

Лариса потупила свои прелестные глазки.

— Извини…

И это все? Маловато для хорошей порки, да еще на новой дыбе.

Думаю, сейчас самое время сделать небольшое лирическое отступление и рассказать о некоторых неписаных правилах, которых надлежит придерживаться в этом доме.

1. Наказания без вины не бывает (Глеб Жеглов, Место встречи изменить нельзя). Вина должна быть явной и бесспорной.

2. Степень наказания определяется степенью вины.

3. Степень вины определяется мною.

4. Лариса имеет право:

а. Отложить наказание на период от одного до семи дней;

б. Предложить заменить наказание потрясающим сексом с выполнением любого моего желания, не связанного с насилием и унижением;

в. Оказывать сопротивление перед поркой;

5. Я оставляю за собой право принять окончательное решение.

6. В рамках вышеуказанных правил я могу вносить небольшие изменения в процесс наказания.

7. Все, что происходит в этом доме, делается только с обоюдного согласия и никого, кроме нас, не касается. Ключевое слово, после произнесения которого игра прекращается — Дездемона.

8. Все эти правила теряют силу при явных доказательствах моей супружеской неверности.

Лариса явно сегодня была настроена поиграть, но не сумела достаточно провиниться, чтобы заслужить хорошую порку. В таком случае она начинала провоцировать меня. Я решил подыграть ей: в недостатке фантазии ее никак нельзя было обвинить.

— Не ходи в спальню, — сказал я ей как можно естественней, — Я схожу в душ, а потом мы зайдем туда вместе. Я приготовил тебе сюрприз.

— Как скажешь, милый, — проворковала Лариса, стягивая блузку. Под ней ничего не было. Хороши гости…

Горячие струи приятно обволокли мое тело. Я старался поддерживать хорошую форму, и приятно было лишний раз взглянуть на себя в зеркало. Я рассматривал себя словно со стороны — мощный безволосый торс с выпуклыми бицепсами, плоский живот, прямая спина — пока не почувствовал эрекцию. Мой предмет заслуженной гордости, достигающий в полной боевой готовность двадцать пять сантиметров в длину и почти пять в окружности, стал медленно распрямляться, и я начал думать о Ларисе. Она у меня просто конфетка. Многолетние занятия гимнастикой не прошли даром: ее тело обладает потрясающей гибкостью, и в первые месяцы нашего знакомства она просто сводила меня с ума в постели, принимая самые невероятные позы. У нее длинные пышные каштановые волосы, зеленовато-карие глаза, чувственный ротик с полными, капризно надутыми губками, сногсшибательная высокая грудь с немного асимметричными сосками, вызывающе торчащими в разные стороны, изящная спина с отлично развитыми мышцами, упругая попка и восхитительные длинные ножки. О, боже…

Я обхватил член рукой, прикрыл глаза, но минуты сладких грез не состоялись из-за хлынувшего на меня потока ледяной воды. От сильнейшего спазма у меня перехватило дыхание, и из горла вырвался только нечленораздельный хрип. Отдернув занавеску, я успел увидеть развевающиеся полы цветастого халата Ларисы. Его обладательница выскочила из ванной, захлопнув за собой дверь.

— Вот я до тебя сейчас доберусь! — прорычал я. Одев трусы и наскоро вытершись, я закрыл воду и подергал дверь ванной. Разумеется, заперто. Если ее сейчас выломать, наказание будет серьезным. Лариса определенно меня на это провоцирует, ведь иначе выйти из ванной нельзя.

За дверью послышался шорох. Ага, эта чертовка здесь! Значит, сейчас будем торговаться.

— Лариса! — Что, милый? — Ты виновата. — Я знаю. — Ты выпускаешь меня, и ограничиваемся десятью ударами. Тут же погас свет. Я инстинктивно закрыл глаза. — Или же я выламываю дверь, и мы вместе дойдем до сотни. Ни звука. Но она рядом. Я немного выждал, после чего налег плечом на дверь. Силы мне не занимать, не зря еще в школе увлекся культуризмом. Дерево заскрипело. — Я открываю, и сходимся на пятидесяти, — донеслось из-за двери. Я немного ослабил напор. — Семьдесят пять и тем, чем выберу я. Сошлись на шестидесяти. Щелкнула задвижка. Лариса стояла на пороге ванной. Халат лежал у ее ног. На ней были только тонкие черные трусики и такой же лифчик. Глазки проказливо смотрели на меня. Я вышел и взял ее за руку. — Ты плохая девочка и сегодня очень плохо вела себя, — сказал я, прижимая ее теплое податливое тело к себе. Она глубоко вздохнула. — Ты будешь наказана. Она не сопротивлялась. Взяв ее за руку, я прошел вместе с ней в спальню. При виде дыбы ее глаза расширились, и она сделала шаг назад, но я, легко преодолев сопротивление, бросил ее на кровать, после чего запер дверь на ключ и положил его на полку. — Раздевайся, — коротко бросил я. Лариса с непритворным ужасом рассматривала стальное чудовище. Я тем временем решил не отказывать себе в дополнительном удовольствии и достал с верхней полки свой любимый крученый хлыст длиной шестьдесят пять сантиметров и несколько раз со свистом рассек им воздух.

Жена все еще лежала на кровати, не отрывая взгляд от дыбы. — Помочь? Это будет стоить еще пять ударов. Она покачала головой и, словно в замедленной стойки, встала. Даже пребывая в полустрессовом состоянии, Лариса не забывала играть: встав перед абажуром в озерцо теплого оранжевого цвета, она грациозно стянула с себя трусики, наклонившись, не сгибая колен, опустила их на пол и переступила через них. Затем завела руки за спину и скинула лифчик. Обхватив себя руками, посмотрела на меня затравленным взглядом. Я неумолимо показал хлыстом на дыбу. — Ложись. Она подчинилась, и я зафиксировал ее голову в ошейнике. Развел руки и по очереди пристегнул их. В последнюю очередь зажал ноги. — Удобно? — Голове жестковато. — Принести подушку? — Просто так? — Еще чего! Пять ударов. Лариса вздохнула, и по всему ее восхитительному молодому телу пробежала сладкая дрожь. — Хорошо. — Итого шестьдесят пять. Я принес ей подушку и подложил под голову. Затем еще раз проверил запоры. Все было в порядке. Наклонившись, я поцеловал ее в губы. Она ответила. — Можешь не сдерживать себя, — сказал я. Это означало, что дополнительного наказания за крики не последует. — Ты тоже… — прошептала она. Я поднес хлыст к ее губам. Это было неотъемлемой частью ритуала. Она поцеловала жесткую резину. Я отрегулировал абажур, чтобы он ярко освещал место наказания, немного изменил угол наклона ее тела, включил видеокамеру в серванте и отступил в тень. Лариса ждала. Я мог ударить ее в любой момент, и она это знала, но видеть меня не могла. Мышцы на ее руках судорожно подергивались, пальцы сжимались и разжимались.

Наконец я размахнулся и ударил. Хлыст со свистом прорезал воздух и с силой опустился на беззащитные ягодицы Ларисы, оставив на них аккуратную розовую полосу, быстро наливающуюся красным. Моя благоверная не издала ни звука, и только изо всех сил сжала кулачки.

Второй удар пришелся на сантиметр ниже первого, оставив такую же аккуратную полосу. Решив проверить, насколько натренирован мой глазомер, я решил сделать на попочке своей любимой жены зебру. Хлыст равномерно поднимался и опускался. Соприкосновение грубой резины и нежной шелковистой кожи Ларисы порождали неповторимый звук, к которому примешивались ее тяжелое прерывистое дыхание и тихие стоны. Она пыталась приспособиться к ритму ударов, но я самым безжалостным образом менял его, не оставляя своей жертве никаких шансов.

После двадцатого удара по всем ягодицам Ларисы пролегло такое же количество ярко-красных полос от моего хлыста. Я провел по месту экзекуции ладонью и неожиданно для самого себя изо всех сил вытянул по нему. Жена взвыла и зашлась в крике, отчаянно пытаясь вырваться, но дыба надежно держала ее.

— А теперь займемся твоей спинкой — зловеще проговорил я, — на ней больше места, есть, где разгуляться, а у меня в запасе еще сорок четыре удара. — Дай мне немного передохнуть, — жалобно взмолилась Лариса. — Это будет стоить дополнительных ударов, милая. — Я не выдержу больше, — захныкала она. — Тогда к чему все эти споры? Тщательно примерившись, я нанес Ларисе хорошо выверенный удар. Хлыст со свистом опустился на ее поясницу, чуть выше едва заметных ямочек над ягодицами. Жена взвизгнула. Больше я не экспериментировал. Мой член торчал, как кол, разрывая штаны, и я вошел в привычный ритм, нанося по одному удару в секунду. На шестнадцатом Лариса уже кричала в полный голос, на двадцать восьмом на ее прелестной спинке выступили капли крови. На тридцать пятом я принял героическое решение помиловать ее. Отстегнув ремни, я швырнул стонущую Ларису на заранее разобранную постель. Вынув из прикроватной тумбочки пару наручников, я быстро приковал ее руки к решетке у изголовья и в мгновение ока сбросил с себя всю одежду. Давно я не испытывал такого возбуждения! Мой кол ворвался в ее теплую и влажную пещерку и я почти тут же взорвался, взвыв от острейшего наслаждения. Извержение продолжалось очень долго: крепко сжав ее бедра и почти оторвав ее прелестную исполосованную попочку от простыни, я все вливал и вливал в нее новые потоки спермы, пока, полностью обессиленный, не приник к ее теплым, слабо подрагивающим грудям.

Так мы пролежали довольно долго. Лариса пошевелилась подо мной и ее пухленькие губки коснулись моего уха. — Тебе понравилось, дорогой? — Да, - ответил я, — Я бы не прочь еще раз отыметь тебя. Она улыбнулась. — Только не так, ладно? Отстегнув наручники, я отправил ее в ванну, а сам сменил простыню, на которой отчетливо виднелись кровавые пятна, и заботливо протер влажной тряпочкой только что прошедшую боевое крещение дыбу, после чего убрал наручники и хлыст и, приготовив вагинальный крем и моток веревки, лег под одеяло. Камера уже была перенацелена на кровать, и я вновь включил ее на запись.

Лариса просидела в ванной довольно долго, приводя себя в порядок. Выйдя абсолютно голой, она прошествовала, словно по подиуму, по коридору в спальню. Остановившись в дверном проеме, она уперлась руками в раму, позволяя мне насладиться изгибами и округлостями ее безукоризненной фигуры. — Сегодня мне придется спать на животе, — укоризненно сказала она. — Отлично, — ответил я и поманил ее к себе. Она подошла и потянула на себя одеяло, открывая мой вновь воспрянувший духом член. Игриво посмотрев на меня, она опустилась на колени и взяла его в свои теплые руки. — Ты будешь нежен со мной? — спросила она, подводя свои губки прямо к распухшей головке. — Если мне понравится, — безжалостно ответил я и, отодвинув подушку, показал ей приготовленный крем и веревку.

Лариса открыла свой ротик и нежно обволокла головку моего члена своими прелестными губками, затем немного протолкнула его вглубь, где за дело взялся ее проворный язычок. Ее руки легли на основание члена, одна над другой, и аккуратно оттянули кожу, чтобы полностью освободить головку. Я закрыл глаза, чтобы полностью сосредоточиться на своих ощущениях, а моя благоверная, слегка постанывая от удовольствия, продолжала то убыстряющимися, то замедляющимися круговыми движениями доставлять мне массу удовольствия.

Тут мне в голову пришла новая мысль, которую я тут же высказал: — Не сможешь довести меня до оргазма ротиком, я возьму тебя в попку. Это было нечестно по отношению к Ларисе: минут двадцать назад я обильно разрядился, а после одного оргазма ей еще ни разу не удавалось заставить меня кончить ротиком. Но Лариса покорно приняла правила игры и даже попыталась совершить невозможное. Ее губы усилили нажим, она буквально высасывала меня, а язычок метался, как сумасшедший. Просунув свой длинный пальчик мне в анус, она пыталась стимулировать его, что принесло бы успех, не успей я перед этим кончить. Но мое возбуждение усилилось. Завелась и Лорочка. Наконец я осторожно отстранил ее и вынул у нее изо рта свой блестящий от ее слюны агрегат. — Ложись на живот, — скомандовал я ей, сбрасывая на пол одеяло. Она повиновалась. На ее спину было страшно смотреть: ярко-алые рубцы пересекали ее во всех направлениях. А вот зебра на попочке выглядела весьма эффектно. Жаль, что повторить это можно будет не раньше, чем через месяц…

Взяв веревку, я крепко привязал ее руки к изголовью кровати. Затем заставил встать ее на корточки, так что ее спинка красиво прогнулась, а ножки зафиксировал как можно шире, так, что Лариса почти села на шпагат. Обе ее распаренные в горячей воде дырочки взволнованно дышали, но меня больше привлекала верхняя.

Анальный секс доставлял мне огромное удовольствие, но я редко баловал себя этим, чтобы задний проход моей возлюбленной сохранял свою узость и трудную проходимость для моего члена. Это причиняло Ларисе дополнительное мучение и наслаждение, а мне, таким образом, тройное наслаждение — ублажать себя в узком, плотно стискивающим со всех сторон мой член туннеле, видеть ее мучения и видеть ее наслаждение мучениями. А если добавить к этому то, что она не видит меня, а у меня свободны обе руки… Какой простор для творчества.

Попка Ларисы была слишком низко, и я подложил под нее несколько подушек. Затем опустил одну секцию нашей кровати, чтобы можно было войти в нее, стоя на полу, нанес на свой член смягчающий крем и наклонившись, шепнул ей на ушко последнюю инструкцию:

— Сдвинешь ножки — я тебя снова отделаю по полной программе.

Лариса только кивнула. Я поцеловал ее и отодвинулся. Медленно проведя членом по ее правому бедру, я задержался около влагалища, несколько раз мазнул кремом ее анус и приставил к нему головку. Лариса инстинктивно отодвинулась, за что я тут же наградил ее звонким шлепком по бедру: — Лежать! Раздвинув ее нижние губки, я одновременно резко вонзил большие пальцы в оба отверстия. Лариса взвыла то ли от боли, то ли от наслаждения (впрочем, на определенном этапе для нее уже не было разницы). Немого пошуровав в ее сокровенных женских уголках, я быстро выдернул их и тут же, не давая анусу принять первоначальный размер, стал вводить в него головку — она у меня, кстати, немаленькая, если Лариса сомкнет колечком свой большой и указательный палец, то пройдет сквозь них с трудом.

Анус Ларисы плотно обхватил головку, не пуская ее дальше. Я положил руки ей на поясницу и потянул на себя, одновременно двинув тазом ей на встречу. Мой член сначала выгнулся дугой, но потом плавно пошел вперед, преодолевая сопротивление узких стенок. Лариса громко застонала, но я был неумолим, и скоро все двадцать пять сантиметров моей напряженной плоти оказались у нее внутри. Нанизанная на мой член, Лариса мертвой хваткой вцепилась в решетку. Ее длинные каштановые волосы, доходящие до лопаток, разметались по плечам. Жаль, что я не поставил перед ей зеркало — так бы мог видеть ее искаженное гримасой боли личико.

Медленно, контролируя свое возбуждение, я начал трахать в зад мою покорную жену. В такой позиции она никогда не помогала мне, предоставляя полную свободу действий, против чего я и не возражал. Мои руки крепко держали ее за талию, а все усиливающиеся удары члена заставляли Ларису подпрыгивать и извиваться подо мной. Сомкнуть ножки она уже не смогла бы: я был слишком близко, и ее бедрам мешали мои. Отпустив ее талию, я запустил пальцы в ее роскошную шевелюру и потянул на себя, заставляя откинуть голову и еще больше прогнуться. Теперь мой член относительно свободно скользил по всей длине ее заднего прохода, и я мог позволить себе увеличить темп. Мне уже становилось трудно контролировать возбуждение, и я позволил ему увлечь себя и довести до конца. Волна неистового наслаждения хлестнула меня по спине от копчика до затылка, и я, навалившись на Ларису и подмяв под себя ее извивающееся тело, содрогнулся в сильнейшем пароксизме страсти, войдя в нее на всю длину. Она протяжно застонала и попыталась высвободиться, но я не слезал с нее, вдавливая в мокрые от ее слез простыни и нежно целуя за ушком и в щечку. Я продолжал двигаться у нее внутри, сбавляя обороты, пока мой красавец не успокоился и поник.

Выйдя из ануса своей жены, я некоторое время любовался на его непривычно расширившийся вход. Скоро он примет первоначальную форму, а сейчас из него сочится моя сперма, смешанная с кремом и… вот чертовка, да она ведь тоже кончила!

Стрелки часов показывали половину третьего ночи, когда мы с Ларисой наконец погасили свет и, нежно обнявшись, заснули, как и подобает добропорядочным супругам.

2

Несколько последующих дней Лариса была не в настроении, и мы занимались традиционным сексом. Из клуба пришло несколько журналов, одна видеокассета и приглашение на оргию — обычная ежемесячная рассылка. На оргию мы не пошли, на видеокассете ничего особого не оказалось — типичная жесткая порнография без выкрутасов, а вот один журнал подтолкнул меня на дельную мысль. Там был подробно описан способ расширения заднего прохода и приспособления его для предметов самых немыслимых размеров. Я подсунул его в тумбочку Ларисы, решив, что она обязательно прочтет эту статью и вопреки моему строгому запрету решит воспользоваться ее советами.

Через пару дней, убедившись, что журнал прочитан, я вскользь сказал, что не прочь еще раз измерить длину ее заднего прохода своим чутким инструментом. А можно и не только им — и показал ей самый большой искусственный член длиной более тридцати сантиметров и раза в полтора толще моего — большего приспособления не было даже в нашем клубе.

Сложнее всего было подловить Ларису за этим занятием. Специально попадаться мне она не собиралась, но мне повезло. Как-то утром, уходя в офис, я забыл дома электронную записную книжку и вернулся. Открыв дверь своим ключом, я стал подниматься в спальню. проходя мимо ванной, я услышал плеск воды — по всей видимости, моя благоверная принимала душ. Но вода не лилась а именно плескалась. Сквозь забликованное стекло я увидел ее неясные очертания — Лариса лежала в ванной, широко расставив ноги в разные стороны.

Неясная догадка осенила меня. Увидев, что дверь незаперта, я тут же распахнул ее. Лариса испуганно вскрикнула и выронила журнал, открытый как раз на странице с пресловутой статьей. В ее намерениях не приходилось сомневаться: на маленьком пластмассовом столике, стоявшем рядом, были аккуратно разложены тюбики со смягчающими кремами, а из ее ануса торчал наполовину введенный черный искусственный член.

— Значит, вот чем мы занимаемся тайком от мужа, — зловеще процедил я. — Ладно. Вернемся к этой теме вечером. И я ушел, оставив мою перепуганную супругу теряться в догадках, какой способ наказания я для нее выберу. В похожих размышлениях провел день и я. По дороге домой я заехал в наш клуб и купил в тамошнем магазинчике изящный набор из пяти плеток: от маленькой, почти игрушечной, до большой черной, раздваивающейся на конце, с переплетенными резиновыми волокнами.

Лариса встретила меня при полном параде. За день она сделала себе новую прическу, маникюр, одела черное облегающее платье с глубоким вырезом, открывающее ее восхитительные ноги до середины бедер. С кухни доносились потрясающие запахи — готовила она прекрасно. Я нежно поцеловал ее в губы и провел рукой по ягодицам, слегка сжав их.

Мы поужинали замечательно приготовленным гусем с яблоками, заев его холодными и горячими закусками и запив мартини. Затем Лариса предложила мне простить ее, пообещав взамен либо стриптиз прямо на столе, либо нашу любимую игру в проститутку и клиента, но я был непреклонен. Сегодня меня посетила дельная мысль, и я решил, воспользовавшись подходящим случаем, воплотить ее в жизнь.

В длинном черном футляре, в котором размещались купленные плетки, я оставил только две — самую большую и средних размеров, всю переплетенную затейливыми узорами из блестящей проволоки (представляете, как можно разрисовать такой плеткой попочку или спинку?). В три оставшихся отделения я положил уже знакомый хлыст, тонкий кожаный ремешок и большой солдатский ремень с массивной стальной пряжкой, который я еще ни разу не пускал в ход (странно, почему?) Делая вид, что обдумываю ее предложения, я наблюдал, как Лариса моет посуду и расставляет ее по полочкам. Ее руки дрожали, и она уронила одну тарелку, которая разлетелась вдребезги.

— Убери это, — сказал я. — Этим ты усугубляешь свое и без того незавидное положение. Я хотел предложить тебе вытянуть жребий, какому наказанию подвергнуться, — и показал приготовленный футляр, где рядом с каждым орудием наказания лежали бумажки с номерами от одного до пяти. — Но ты не оставляешь мне выбора. С этими словами я на двух бумажках нарисовал единицы, а на трех — двойки. Двум плеткам достались единицы, хлысту и двум ремням — двойки. Еще на двух одинаковых бумажках я нарисовал числа 1 и 2 и положил их в блюдо. Затем завязал Ларисе глаза. — Выбирай, — насмешливо сказал я, подводя ее к блюду, — Твоя судьба в твоих руках. Она долго перебирала в руках бумажки, но потом, судорожно дернув плечами, протянула мне 2. — Твой любимый хлыст или ремни, — безжалостно констатировал я. — Теперь перед тобой три бумажки. Тяни. На этот раз Лариса, почти не колеблясь, вытянула 1, соответствующий большому солдатскому ремню. Я потрепал ее по щечке: — Жду тебя в спальне, милая. Заканчивай здесь, раздевайся и поднимайся с спальню. Она пришла через несколько минут в том же платье. За это время я разделся до пояса, оставшись только в штанах, под которыми ничего не было, и расстелил кровать. Дыба стояла в центре комнаты, освещенная ярким светом. Задернув шторы, я кивнул на нее: — Располагайся. Лариса не шевельнулась. Я нахмурился. — Не расслышала? Но эта чертовка не хотела добровольно идти на экзекуцию. Я подошел к ней, а она отступила, затем повернулась и хотела выбежать из спальни, ноя опередил ее, схватив за пышные волосы и затащил назад. Она взвизгнула и стала вырываться. Отпустив волосы, я одним махом стащил с нее платье, перехватил ее за талию и поднял. Перегнувшись у меня через плечо, она стала довольно болезненно колотить меня кулачками по спине. Я швырнул ее через всю комнату на диван. Она со стоном упала. Волосы красивым ореолом легли вокруг ее нежно-розового тела. На ней оставались только узенькие белые трусики.

Подчеркнуто неторопливо я запер дверь спальни на ключ. Лариса тем временем обреченно снимала трусики. Но на дыбу ей идти явно не хотелось. Тогда я придумал альтернативный вариант. — Становись перед изголовьем, — скомандовал я, — Руки на решетку, попочку повыше. Крепкой веревкой я туго скрутил ей запястья и привязал их к решетке. Затем включил видеокамеру, заставил жену встать на колени и пальцем резко вошел в ее анал. Она вздрогнула от неожиданности и отстранилась. — Ты очень плохо себя вела сегодня. Ты плохая девочка, и будешь наказана. — Да… — прошептала Лариса, поникнув головой. — Я намереваюсь нанести тебе двадцать пять ударов этим ремнем. За каждый стон после удара — один дополнительный удар, за крик — два. А потом немного поработаю его пряжкой. Ты будешь считать. Если ошибешься — начнем сначала. Поняла? Она кивнула. Я зашел спереди и протянул ей ремень. Лариса поцеловала его своими припухшими губками. Зайдя сзади, я завязал ей глаза и немного полюбовался на беспомощную, распластанную передо мной женщину. Следы от хлыста на ее спине и ягодицах немного потускнели, приобрели багровый оттенок, но выглядели еще весьма неплохо.

Ремень в длину был больше метра, и я свернул его вдвое. Но так было неудобно. Тогда, зажав пряжку в кулак, я намотал примерно треть ремня на кулак. Оставшаяся часть свободно свисала к полу, и ею я нежно провел по спине Ларисы от лопаток и вдоль позвоночника к самой попочке. Лариса вздрогнула всем телом.

Размахнувшись, я со средней силой вытянул ремнем по ее приподнятым ягодицам. Ни с чем не сравнимый сочный звук музыкой прозвучал в моих ушах. — Один, — послушно сказала Лариса. Местом основного преступления была ее попочка, и я решил задать порку только ей. Лариса, вздрагивая под моим ремнем, прилежно отсчитывала удары, а я по ее прерывающему голосу чувствовал, что скоро она не выдержит. После двенадцатого ее голос дрогнул, и она протяжно вздохнула. — Одно штрафное очко, — безжалостно констатировал я и нанес ей сильный тринадцатый удар. Ремень со свистом рассек воздух и хищно впился в ее плоть, обвившись вокруг ягодиц и достав бедра. Лариса взвизгнула. Теперь стоны сопровождали все удары. Было слышно, как она скрипит зубами, но сдержать себя не может. После двадцать пятого она уже во весь голос кричала, но я был неумолим. Со счета она уже сбилась и я, честно говоря, тоже. Ну и черт с ним. Ремень снова и снова жалил ее нежную кожу. Лариса дергалась, тщетно пытаясь уйти от него, срывающимся голосом умоляла меня о пощаде, но заветного слова не произносила. Слезы капали на смятую простыню, а из местами треснувшей кожи уже сочилась кровь. С садистским наслаждением я метил именно в эти места. — Сидеть ты теперь не сможешь долго, — мстительно процедил я, развернул ремень на всю длину и на прощание со всей силы, на которую был только способен, с разворота хлестнул ее истерзанную попку. Безжалостная резина хищно обвилась вокруг ее очаровательных бедер. Лариса взвизгнула так, что у меня зазвенело в ушах, неистово дернулась, и одна ее рука выскользнула из узла. Но сама она уже была в обмороке.

Продолжение игры с введением нового героя — стальной пряжки — пришлось отложить. Я привел Ларису в чувство, бережно перенес ее на пол, сменил простыни, а затем, положив обратно стонущую и содрогающуюся в беззвучном плаче жену, я очень нежно смазал ее попку антисептическим смягчающим кремом. Все убрав и отключив камеру, я погасил свет, открыл шторы и лег рядом. Лариса лежала на животе рядом, откинув одеяло и подставив свои ноющие ягодицы под тихо шелестящий пропеллер.. — Я все испортила, — прошептала она мне на ухо. — Ты хотел еще позаниматься со мной любовью. — Я хотел помочь тебе в том деле, за которым застал сегодня днем, — ответил я, прижимаясь к ее обнаженному горячему бедру. — Но сегодня ты не в том состоянии… — Завтра в это же время, — прошептала она, прижимаясь ко мне.

Жестокие игры (часть 2)

Но на следующий день Лариса чувствовала себя настолько плохо, что ей даже не пришлось воспользоваться своим правом отложить наказание. Я был серьезно обеспокоен. У нее поднялась температура, а ягодицы распухли и малейшее соприкосновение с одеждой причиняло невыносимую боль.

Мне пришлось вызвать домой нашего доктора из клуба, который долго колдовал над ее попочкой и в конце концов прописал ей множество мазей, примочек, притираний и строгий постельный режим. Два дня Лариса почти не вставала, лежа на животе, болтая в воздухе длинными ножками и читая. Я же взял за правило никогда больше так не заводиться и недоумевал, почему Лариса не остановила меня.

Через несколько дней я заметил, что Лариса снова начинает провоцировать меня. Ничего конкретного, но постоянные мелкие пакости вроде спрятанной электробритвы или выкрученной лампочки в ванной. Она словно приглашала меня сделать то, что собрался. Делая вид, что вроде бы все нормально, я дождался удобного момента и спрятал в своей прикроватной тумбочке тот самый гигантский искусственный член, который всего один раз показал Ларисе, и то издали.

Поздно вечером мы просматривали новый порнографический фильм, где главный герой, здоровенный негр с внушительным достоинством (пожалуй, побольше моего) почему-то использовал только анальные отверстия всех попадавшихся ему под горячую руку (и не только под руку, как вы поняли) женщин, брезгуя прочими. К середине фильма я понял, что Лариса явно намекает мне на свои желания. А она, видимо, решив, что я совершенно непонятливый, еще и прошептала мне на ухо: — Мне кажется, что у него еще больше, чем у тебя. Этого я вытерпеть не мог. Дождавшись конца очередной анальной сцены, я погасил экран и включил заранее поставленную на него видеокамеру. — Что же, милая, придется тебе довольствоваться моим, — проговорил я. Высоко подняв свои восхитительные ножки, сложенные вместе, Лариса сняла трусики и медленно развела их в стороны. Ее щелочка была аккуратно выбрита и блистала девственной чистотой. Без видимых усилий Лариса снова подняла ножки и закинула их за голову. Ее аппетитные бедра, словно сдобные булочки, оказались прямо передо мной. Затем она перевернулась на живот и стала прогибаться под совершенно немыслимым углом. Ее ноги, описав дугу, плавно опустились по обе стороны головы и встали ступнями на простыню. Лариса обхватила их руками и, зафиксировав на одном месте, застыла. Ее дырочки оказались как раз над головой и вместе с ротиком выстроились одна над другой. Лариса приподняла голову и открыла рот. Ее влажный язычок быстро мелькнул между зубками.

Я медленно подошел к замершей жене. Такие трюки она еще не проделывала. Не зная, сколько она продержится в такой позе, я решил поспешить. Сбросив трусы, я взялся за свой член, давно уже стоявший по стойке смирно, и провел им по ее щелочке. Лариса вздохнула и высунула язычок. Некоторое время она старательно облизывала мою головку, но мне быстро стало недостаточно этой ласки, и я вдвинул его в ее щелочку. Это было забавно, ее влагалище словно вновь стало узким и девственным, к тому же Лариса была очень напряжена, и я не смог протолкнуть его больше, чем наполовину. И тогда я ввел палец в ее анус и стал массировать свой член через узкую стенку. Лариса стонала. Ее язычок нежно облизывал мои яички. Почувствовав, что скоро кончу, я вышел из нее и скомандовал: — Ложись на спину головой к изголовью. Руки в стороны, ноги за голову и тоже в стороны как можно шире. Она повиновалась. Я достал две пары наручников и приковал ее руки к решетке. Затем, упрекнув себя в том, что других браслетов в доме нет, зафиксировал ее прелестные ножки так, что ступни оказались прямо над кистями рук, и крепко привязал их к решетке. Под ее очаровательную попочку я положил несколько подушек, так что, стоя на коленях, мой член оказался как раз перед ее неразработанным анусом. — Тебе лучше расслабиться, — зловещим голосом произнес я, прекрасно зная, что это только заставит ее напрячься еще больше. — Представляй, что это тот негр с огромным членом, если мой для тебя слишком мал. Густо намазав крем на два пальца, я медленно ввел их в ее анус. Лариса застонала, прикрыв глаза. Я пошевелил ими, сдвигая и снова раздвигая их, массируя круговыми движениями внутренние стенки везде, где мог достать. Затем обильно нанес крем на свой член, равномерно растерев его по всей поверхности. Лариса с интересом наблюдала за моими приготовлениями.

Просунув одну руку ей под ягодицы, чтобы она не могла отпрянуть, второй рукой я взял свой член. Моя головка приблизилась к ее анусу. Невооруженным глазом было видно, что маленькое отверстие явно не годится для моего гиганта. Но я неумолимо начал вводить свой инструмент. Лариса вскрикнула, закусила губы и стала отодвигаться, но почти не преуспела в этом. Деваться ей было некуда.

Едва я почувствовал, как мою головку плотно обхватили теплые стенки Ларисиного анала, я резко вдыинул мой член почти до конца. Моя жена вытаращила глаза и издала отчаянный крик. Не думаю, что ей было слишком больно: кричала она скорее от неожиданности. Обильно нанесенный крем сделал свое дело, и мой инструмент прошел вовнутрь, не встретив большого сопротивления.

Лариса была полностью в моей власти. Я неторопливо двигал своим разгоряченным членом в ее самых сокровенных глубинах, то вынимая его, то с размаху вгоняя до упора, то почти замирая, то набирая темп энергичными размашистыми движениями. Жена томно постанывала, прикусив губы, а потом начала подмахивать мне. Это была хитрость, она хотела войти со мной в один ритм и заставить кончить, но я сознательно сбивал темп, двигаясь вразнобой и даже останавливаясь.

Пользуясь тем, что ее глаза плотно закрыты, я достал искусственный член, заранее наполненный теплой водой. На его окончании была прикручена самая большая съемная головка, которую мне удалось достать. Вместе с ней этот чудо-агрегат достигал чудовищного размера, который я не поленился измерить — 38 сантиметров.

Продолжая плавно двигаться в нежных теплых глубинах Ларисиной попочки, я провел теплой головкой члена по ее животу от пупочка и ниже. Последовавшую за этим реакцию надо было видеть! Лариса содрогнулась всем телом, увидев, что я держу в руках, и забилась в тщетных попытках освободиться. Я успокоил ее звонким шлепком по бедру. — Замри! Я ограничусь только твоей щелочкой. А если мне не понравится, как ты себя ведешь, я вставлю его в твою попку. Лариса кивнула и замерла, с ужасом наблюдая за моими манипуляциями. А я не спешил. Огромная головка лениво проползла между ее точеных ножек, раздвинув половые губки, затем вернулась и стала круговыми движениями медленно ввинчиваться во влагалище. Мой член прекрасно это чувствовал сквозь узкую стенку и жаждал продолжения. Но судя по исказившемуся в гримасе непритворного ужаса лицу Ларисы и сопротивлению ее мышц, ввести на всю длину это чудо современной техники будет рискованно. Поэтому, оставив его введенным примерно наполовину, я энергично задвигал обеими инструментами, по очереди пронзая Ларису в ее обеих отверстиях. Она стонала, красиво выгибаясь передо мной и звеня наручниками. Наконец все ее прекрасное тело свела сладкая судорога оргазма.

Сзади щелкнула видеокамера, возвестив об окончании съемки. Вот черт! Ну ладно, все равно

большая часть сделанного сегодня успела записаться. А я скромный, зрелище моей задницы вряд ли столь же эротично, как попочка моей жены. Впрочем, кому как. Не вынимая искусственный член, я крепко взялся обеими руками за расслабленные бедра моей любимой женушки и несколькими мощными толчками обильно излился в глубины ее ануса. Затем освободил ее ножки и устало опустился на нее, не выходя из ануса. Искусственный член больно уперся мне в живот, я вынул и отбросил его. Ножки Ларисы тут же обвились вокруг моей поясницы, а ее шаловливые губки запечатлели на моей коже за ухом нежный горячий поцелуй. — Тебе понравилось, дорогой? — прошептала она. — Бесподобно, милая, — ответил я и поймал своими губами ее. — Надо будет как-нибудь повторить, — ответила она чуть позже, когда я полностью освободил ее. — Обязательно, — пообещал я, укутываясь одеялом. Ее рука проползла по моему боку и остановилась на животе. Трусов на мне, разумеется, не было — я всегда сплю обнаженный. Лариса замолчала, затем поцеловала меня сзади в шею и ее рука скользнула ниже. — Я еще тебя хочу, — прошептала она, и ее пальчики начали свой изумительный танец.

Прерванное наказание

Бетти Уоррен испытала смешанные чувства, когда в кабинете ее работодателя Киры Флетчер зазвонил телефон. С одной стороны, звонок прервал весьма неприятную для нее процедуру, и, по всей вероятности, должен был обеспечить ей несколько минут передышки. С другой стороны, она предпочла бы поскорее покончить с этим болезненным делом и убраться из кабинета.

— Что случилось, Марлена? — раздраженно спросила Кира. — Надеюсь, это что-то важное. Ты же знаешь, я не люблю, когда мне мешают укреплять дисциплину среди подчиненных.

И Кира с удовольствием посмотрела на лежащую на ее коленях двадцатидвухлетнюю девушку, особенно на ее обнаженные ягодицы, своим розовым цветом напоминавшие два холма, пламенеющих под лучами летнего солнца. Кире было чем гордиться. Благодаря долгой практике, она стала настоящим специалистом по части шлепанья. Ее рука равномерно поднималась и опускалась в течение пяти минут без перерыва, и по лицу Бетти уже потекли слезы, когда прозвучал звонок.

Марлен, конечно, знала, что, прерывая наказание ради пустяков, она рискует подвергнуть свой драгоценный задик такому же обращению. Поэтому ее голос заметно дрожал, когда она докладывала о звонке Фреда Джонсона, очень важного клиента.

— Добрый день, мистер Джонсон, — вежливо произнесла Кира, переключив телефон. — Чем могу помочь?.. О, нет, что вы, конечно, вы мне не помешали, — и она с улыбкой взглянула на покрасневший зад, распростертый на ее коленях. — Для вас я всегда свободна. У меня тут есть одна небольшая проблема, но я уже добралась до того места, откуда ноги растут. Так что это неважно.

«Здорово», — подумала Бетти. — «Если это неважно, то почему же я здесь лежу, а мое место, откуда ноги растут, такое горячее?»

Прислушиваясь к разговору, Бетти поняла по голосу Киры, что ее попка не будет сегодня единственной наказанной, и что вскоре кое-кто из ее сослуживцев распластается на тех же коленях в той же унизительной позе. Но, по правде говоря, ее сейчас не столько волновали чужие проблемы, сколько ее собственные. Она поерзала на твердых коленях Киры, пытаясь найти более удобную позицию. Но как она ни старалась, чувство жжения в седалищных мышцах никак не проходило, и она снова захотела, чтобы наказание окончилось как можно скорее.

Когда взрослую женщину шлепают, как ребенка, это всегда унизительно, но в данных обстоятельствах Бетти чувствовала себя даже хуже чем обычно. Интересно, удивился бы мистер Джонсон, если бы узнал, что происходит на другом конце телефонного провода? Если бы он каким-то чудом смог увидеть на коленях своей собеседницы обнаженные женские ягодицы ярко-красного цвета? Может быть, он нашел бы это обстоятельство весьма забавным, а, может быть, и нет. Но для Бетти здесь точно не было ничего смешного, ведь Кира сильно огорчилась из-за ошибок, допущенных ей, и теперь вела себя как рассерженная мать семейства, которая застукала свою дочь курящей за гаражом.

Шлепанье само по себе не было чем-то новым для Бетти. Она и семь других женщин, служащих в офисе Киры, включая вышеупомянутую Марлен Роббинс, провели немало болезненных минут «каясь на коленях» по ироничному выражению Киры.

Впрочем, и сама Кира хорошо представляла болезненные ощущения после такого наказания. И она, и ее старшая сестра Таня в детстве частенько оказывались на коленях у родителей. Да и сейчас, несмотря на то, что ей уже исполнилось 28 лет, она время от времени подвергалась такому же обращению. Ее друг, за которого она собиралась выйти замуж через пару месяцев, уже продемонстрировал ей свою выдающуюся технику окрашивания женских ягодиц в ярко-красный цвет.

Последний раз родители наказывали ее, когда она во время Хэллоуина забрызгала дверь соседского гаража краской из баллончика. Ее саму и еще несколько ее школьных подруг полицейские повязали на месте преступления, а затем развезли по домам. Тогда она сполна ощутила, что ее родители совместными усилиями способны превратить девичий зад в этюд в багровых тонах. Некоторое облегчение она испытала только на следующий день в школе, когда увидела, что ее одноклассницы точно так же ерзают на жестких сиденьях.

Отец Киры никогда не подвергал своих подчиненных телесным наказаниям, и Кира часто думала, что в противном случае его дела шли бы гораздо лучше. Когда он вышел на пенсию, то уехал из Нью-Йорка во Флориду, а бизнес передал своей дочери.

Двум работникам-мужчинам очень быстро надоели ее властные замашки, и они уволились. Это дало Кире возможность установить среди оставшихся женщин правило «наказание или увольнение». Так как платила она хорошо, то сотрудницы приняли это правило, рассудив, что за возможность получать такие деньги можно время от времени возвращаться с работы домой с синяками на попке.

Кроме того, им казалось, что как взрослые и ответственные люди они без труда смогут соблюдать все положенные правила по восемь часов в день. Но вскоре они поняли, что, несмотря на возраст и чувство ответственности, они все равно остаются людьми и все равно совершают ошибки. Когда же эти ошибки отражались на бизнесе, то юбки взлетали вверх, трусики съезжали вниз, и попки занимали надлежащую позицию в ожидании лекции по ответственному ведению бизнеса.

Сейчас пришла очередь Бетти заплатить за небрежность в обращении с документами, которая вылилась в потерю драгоценного рабочего времени. Больше всего Кира не любила, когда ее подчиненные зря теряют рабочее время. Поэтому когда Бетти явилась в кабинет начальницы, то разделась до лифчика и трусиков, которые затем опустились до середины бедер, и сейчас с трепетом ожидала окончания наказания.

Стены кабинета были обиты звукопоглощающим материалом, так что заказчики не смогли бы услышать, как наказывают рассеянную молодую женщину. Но все остальные работницы отлично знали, что происходит сейчас за закрытой дверью, и от осознания этого факта симпатичное лицо Бетти полыхало огнем ничуть не слабее, чем ее ягодицы.

Но эти мысли быстро ушли из головы, как только она услышала, что Кира заканчивает телефонный разговор.

— Мне очень жаль, что мы перепутали ваш заказ, мистер Джонсон, — произнесла она официальным тоном. — Мы сейчас же исправим это досадное упущение. И я обещаю, что сотрудница, ответственная за ваш заказ, получит строгий выговор. Такое больше не повторится, уверяю вас.

«Хм, строгий выговор?» — подумала Бетти. — «Да уж. Строжайший выговор по мягкому месту сотрудницы. Это у нас запросто».

— Ну что ж, Бетти, — сказала Кира, мягко поглаживая два красных полушария, беззащитно лежащие на ее коленях. — Скоро твою попку сменит попка Джуди Харрис. Похоже, что у этой молодой леди, так же как и у вас всех, мозги иногда проваливаются глубоко вниз, так что мне приходится заколачивать их обратно. Ну что ж, посмотрим. На чем мы остановились?

При этих словах Бетти заметно вздрогнула.

— Ах, да. Я как раз собиралась заканчивать эту часть наказания. Но, похоже, твои нижние щечки охладились, так что придется еще поработать рукой, и только потом взяться за щетку.

«Ой, ну это просто праздник какой-то», — подумала Бетти, но благоразумно промолчала. Она понимала, что ирония с ее стороны только подольет масла в огонь и не самым лучшим образом скажется на ее несчастной попке. Вспомнив, что Кира настаивает на том, чтобы во время наказания рукой ягодицы были как можно менее напряжены, Бетти постаралась успокоиться и расслабиться. И то, и другое было очень вовремя, потому что уже через секунду крепкая женская ладонь глубоко погрузилась в ее горящую плоть.

— Ой, мисс Флетчер… Хватит, пожалуйста, хватит, — запричитала Бетти. — Ох, мне больно.

— Знаешь что, Бетти, — последовал ответ, — здесь я решаю, когда хватит, а когда нет. Эти симпатичные полушария требуют повышенного внимания. И, заметь, не просто так, а исключительно по причине твоей собственной небрежности. И потом, — в голосе Киры прорезалась ироничная нотка, — раскладывать бумаги по папкам можно и стоя.

«Ей бы в цирке выступать», — подумала Бетти, которая не нашла в этих словах ничего смешного. Ее просьба о том, чтобы отложить наказание на сутки по причине того, что у нее на вечер назначено свидание, была с негодованием отвергнута. Ее проинформировали о том, что назначенное наказание не может быть ни отменено, ни отложено ни по какой причине. Так что свидание ей придется провести стоя.

Пышные, округлые ягодицы Бетти тряслись и подпрыгивали на коленях Киры, подчиняясь ритму боли. Кира с удовольствием смотрела на этот танец, управляемый ее ладонью. Кира была довольно симпатичной женщиной, но она все равно втайне завидовала своим молодым сотрудницам, хотя и старалась проявлять справедливость.

Прошло еще несколько минут, и ладонь Киры значительно углубила красноту на ягодицах Бетти. Но Кире надо было беречь силы для еще одного наказания, поэтому она достала из ящика стола деревянную щетку для волос и приложила ее тыльной поверхностью к пылающим ягодицам прекрасной молодой блондинки. Бетти невольно съежилась от этого прикосновения.

— Мне почему-то кажется, что когда ты оформляла документы, то у тебя на уме был только твой приятель, Бетти. Надеюсь, после этого урока ты поймешь, насколько справедлива старая поговорка: делу — время, потехе — час. Похоже, твои родители этому тебя не учили.

— А вот и ничего подобного. Учили, да еще как, — подумала Бетти, вспомнив о том, как она лежала на коленях у отца, рассматривая узор на ковре, в то время как отцовская рука разукрашивала ее попку. А ее 18-летняя сестра Бонни и по сей день подвергается такому же дисциплинарному воздействию.

Два дня назад Бетти, вернувшись домой с работы, услышала звуки шлепков и юный умоляющий голосок. Дверь в кабинет отца была открыта, и Бетти не смогла преодолеть искушения заглянуть внутрь. Ее глазам открылась вполне предсказуемая картина: изящные ягодицы Бонни, окрашенные в яркий багровый цвет, изгибались и подпрыгивали на отцовских коленях.

Позже Бетти узнала, что Бонни отправили из школы домой после того, как она ударила по лицу одноклассника. Бонни пришлось вытерпеть немало сильных ударов перед тем, как ее отец решил, что с нее достаточно. Кроме того, ее лишили ужина. Она ушла в свою комнату вся в слезах, потирая свой горящий задик, который будет напоминать ей об этом наказании весь следующий день, особенно когда она вздумает присесть.

Бетти знала, что после наказания деревянной щеткой у нее будут те же проблемы на протяжении четырех часов, оставшихся до конца рабочего дня. Кроме того, ей придется отменить свидание, назначенное на вечер. Это ее беспокоило, потому что тот парень, с которым она должна была встретиться, по-настоящему ей нравился.

Но сейчас для Бетти гораздо большую проблему представляли ее израненные, раскалившиеся докрасна ягодицы. Щетка глубоко погружалась в плоть, и Бетти знала, что ее попка будет ныть и гореть в течение долгих, очень долгих часов. Бетти кричала и плакала как ребенок, слезы катились по ее лицу. Но это никак не действовала на Киру. Она продолжала жестко и методично вколачивать щетку сначала в одну половинку, потом в другую, по всей поверхности, вплоть до вершины бедер. Вскоре ягодицы Бетти приобрели темно-красный оттенок и стали похожи на два больших, перезрелых помидора.

— Ой!.. Ой! Не надо! Хватит! — вопила Бетти.

Звуки от столкновения твердой древесины с мягкой плотью и истошные женские вопли сливались в единую симфонию. И продолжалось это ровно до тех пор, пока на ягодицах Бетти не начали формироваться синяки. Только тогда Кира отложила щетку и легонько погладила воспаленные полушария Бетти.

— Ты можешь пройти в мою уборную, — мягко сказала она. — Умойся и помажь поврежденные места кремом. Потом возвращайся на свое рабочее место, а я тем временем займусь другой проблемой.

Трусики все еще висели на бедрах Бетти, когда она с трудом встала с колен своей начальницы и направилась в уборную, сверкая малиновыми ягодицами. Когда она закрыла дверь, то сразу же повернулась спиной к зеркалу и уставилась через плечо на свою измученную попку.

Она знала, что «другая проблема», о которой упомянула Кира, была ни кто иная, как Джуди Харрис, привлекательная девушка с волосами огненно-рыжего цвета. А еще Бетти знала, что округлые ягодицы Джуди скоро будут точно такого же цвета, как и ее волосы.

Джуди появилась в оффисе Кири довольно быстро. К тому времени как Бетти пришла в себя и оделась, ее коллега уже успела ощутить карающую руку правосудия. Выйдя из уборной, Бетти увидела обнаженный женский зад, принимающий первую порцию наказания, на коленях у своей начальницы.

Образ подпрыгивающих и краснеющих на глазах ягодиц Джуди, а также размышления о ее собственном отшлепанном задике никак не выходили из головы Бетти, пока она медленно спускалась по лестнице к своему рабочему месту.

— Ты как, Бет? — Поинтересовалась Лили Тернер при виде своей подруги. — Или лучше не спрашивать?

— Ну, на лошади мне сейчас кататься точно не хочется, — ответила Бетти со слабой усмешкой. — Мне кажется, что мисс Флетчер выбрала себе не ту профессию. Из нее получился бы отличный дубильщик шкур.

— Понимаю, на что ты намекаешь, — сказала Лили с глубоким сочувствием. — После того как я в последний раз зашла к ней кабинет, я потом целую неделю ощущала последствия этого визита. И даже самая мягкая подушка не помогала.

— Когда я уходила, бедняжка Джуди как раз испытывала на себе мастерство мисс Флетчер, — Бетти вздохнула и добавила: — Кажется, она перепутала заказы.

— Ого, вот это Джуди попала, — помрачнела Лили. — Когда на девушку жалуется клиент, то можешь не сомневаться — отдубасят ее по полной программе.

— Ну да, как меня только что, — заметила Бетти, — и, кстати говоря, мне что-то не хочется повторить этот печальный опыт. Так что пойду-ка я работать.

— Мудрое решение, — согласилась Лили.

(продолжение рассказа «Прерванное наказание»)

Смена позиции

Конечно же, Кира никогда не тратила весь свой рабочий день на укрепление дисциплины среди подчиненных. На самом деле, Кира старалась проводить телесные наказания не чаще чем раз в неделю, только для того, чтобы держать сотрудниц в форме.

Серьезно наказывая за ошибки, Кира столь же охотно вознаграждала своих девочек за хорошую работу. Кроме того, за две недели перед Рождеством она вводила мораторий на применение телесных наказаний. И часто проводила корпоративные вечеринки, чтобы показать девочкам, насколько высоко ценится их труд. Подчиненные относились к Кире с определенным уважением и, как ни странно, даже с некоторой симпатией. В конце концов, они сами предпочитали телесное наказание штрафу или увольнению. Они добровольно снимали одежду и добровольно ложились к ней на колени как непослушные дети, а потом старались во время наказания вести себя как взрослые. Но Кира и сама удивлялась, когда видела, с какой покорностью они подставляют свои попки под ее ладонь.

Кире нравилось быть «строгой мамой» для своих подчиненных, но вне офиса она предпочитала отдавать бразды правления своему жениху Лену Уолкеру.

Восхищенный ее способом поддерживать дисциплину среди подчиненных, Лен однажды попробовал на Кире ее же собственный метод. Сидя на заднем сидении машины, он привлек ее к себе, как бы в шутку положил ее на колени и отвесил несколько крепких шлепков по задней части через платье. Лену весьма понравилось то, как Кира ерзала и вздрагивала под ударами. В первый раз он не стал заходить слишком далеко, опасаясь, что она может разозлиться и прервать их отношения. Но, к его большому удивлению, Кира нисколько не обиделась, скорее напротив.

После того, как их отношения стали прочнее, Кира разъяснила свою позицию относительно телесных наказаний, заметив, что по ее мнению, женщина не может быть слишком взрослой для хорошей взбучки, если она эту взбучку заслужила. Затем Кира сообщила Лену, скромно потупив взор, что зачастую она сама заслуживает такого же обращения, как ее сотрудницы.

— Я руковожу своим предприятием с должной суровостью, — сказала она, — но, в отличие от многих современных женщин, я считаю, что мужчина должен быть главой семьи. И что в его обязанности помимо прочего входит вразумление жены всеми возможными способами. Поэтому когда мы поженимся, я не буду возражать, если ты решишь разложить меня на коленях и хорошенько отшлепать, если ты решишь, что мое поведение этого заслуживает.

— Я это запомнил, — сказал Лен и предвкушающе улыбнулся.

Он не стал ждать того момента, когда раздадутся крики «Горько!», и воспользовался своим правом гораздо раньше. Сначала Лен отшлепал свою подругу через платье, потом через трусики. И теперь она с замиранием сердца ждала того дня, когда же он, наконец, решиться стянуть с нее трусики и увидит ее попку во всей красе. И день этот настал.

Самой неприятной привычкой Киры были вечные опоздания на свидания. Она не видела ничего страшного в том, чтобы покрутиться пред зеркалом лишних двадцать — тридцать минут, в то время как потихоньку закипающий Лен ждал ее в машине. Именно это обстоятельство и стало причиной одного из самых жестоких наказаний в ее жизни.

Однажды Лен не выдержал такого отношения и заявил:

— Ну вот, что, моя дорогая. В следующий раз, если ты не поторопишься, я подрумяню твою прелестную попку. И знай, я не шучу.

— Ох, Лен, — кротко ответила она, — я знаю, что мне не хватает собранности. Я постараюсь, обещаю. Если это повторится, то я добровольно отправлюсь к тебе на колени. Но надеюсь, что это все же не понадобится.

Кира хорошенько узнала еще от своих родителей, насколько телесное наказание мобилизует и настраивает на рабочий лад. Да и шутливые шлепки Лена ей нравились. Но при мысли о настоящем наказании ее колени начинали дрожать не хуже, чем у ее несчастных подчиненных перед визитом в кабинет начальницы. Поэтому она старалась собираться на свидания в спринтерском темпе, так что Лену не приходилось ее дожидаться.

Но в один не слишком счастливый для нее день она задержалась в офисе, как раз для того, чтобы отшлепать Сьюзан Дуглас за невежливое обращение с клиентом. В принципе, Кира могла отложить наказание на завтра, но, по прискорбному стечению обстоятельств, весь завтрашний день был расписан буквально по минутам. Так что ей оставалось лишь надеяться на то, что Лен проявит достаточно понимания и уважения к ее нелегким обязанностям. В противном случае Кире придется заплатить по счету тем же способом, что и Сьюзан, и весь следующий день сидеть на мягкой подушке.

Но Кира готова была рискнуть, лишь бы на деле осуществить свой любимый принцип «отложенное наказание все равно, что отмененное». И в этот момент она не заботилась ни о чем, кроме осуществления правосудия на обнаженных ягодицах молодой блондинки. При помощи своей верной щетки для волос она вбила в них немало житейской мудрости. Так несчастная Сьюзан на собственной шкуре прочувствовала, что «во многой мудрости много печали».

Как и опасалась Кира, ее жених не удовлетворился извинениями за опоздание. Мало того, он заявил, что никакие дела не должны мешать их отношениям, и грозно добавил:

— Сегодняшний вечер мы посвятим проблеме должной расстановки приоритетов в личной и общественной жизни. И что-то мне подсказывает, что очень скоро кое-кто здесь почувствует сильное раздражение в области пониже спины.

— Хорошо, дорогой, — испуганно сказала Кира. — Но… Может быть, мы все-таки сходим поужинать? Я была так занята, что пропустила обед.

— Конечно-конечно. Я же не хочу, чтобы ты упала в обморок от истощения во время вечерней процедуры. Но я тебе могу гарантировать, что после этого ужина ты не скоро сможешь присесть, так что наслаждайся, пока есть такая возможность.

По спине Киры побежали мурашки. Она вдруг вспомнила ярко-красные ягодицы Сьюзан на своих коленях. Похоже, обстоятельства складывались так, что и подчиненной, и начальнице придется сегодня спать на животах.

Кира никогда не размышляла столько над проблемами анатомии, как в тот вечер. Когда она думала о том, что вскоре произойдет, ее половинки судорожно сжимались. Лен предупредил ее, что наказание состоится у него дома, чтобы он мог оказать ее задику необходимую медицинскую помощь. Он также предложил ей не выходить на работу на следующий день.

Но Кира мужественно отказалась от этого предложения. Она всегда требовала, чтобы ее подчиненные выходили на работу на следующий день после наказания, и сама собиралась сделать то же самое. Она собиралась пробыть в офисе целый день, хотя и боялась, что ее служащие заподозрят неладное, если увидят свою начальницу сидящей на мягкой подушке. Если они узнают о том, что произошло, то она мигом растеряет весь свой авторитет, поэтому Кира надеялась, что все происшедшее останется в тайне.

— Как тебе здесь нравится, дорогая? — поинтересовался Лен светским тоном.

— Отлично, просто отлично, — ответила она и слабо улыбнулось. Хотя на самом деле она была слишком напугана, чтобы наслаждаться ужином.

Последняя слабая надежда на то, что Лен передумает, рассеялась как туман под лучами солнца, когда они приехали к нему домой. После того, как они вошли, Лен вежливо усадил ее на софу и объяснил, почему он собирается наказать свою будущую жену:

— Я понимаю, что в светских кругах считается очень респектабельным входить в театральный зал после третьего звонка, но что до меня, то я сам не люблю опаздывать и не люблю, когда другие опаздывают. Мои родители учили меня и мою сестру, что все надо делать вовремя. И поэтому, если кто-либо из нас опаздывал к ужину, то отправлялся спать голодным и спал в ту ночь на животе. И запомни: основное требование, которое я предъявляю к своей будущей супруге — это точность.

— Да, дорогой, конечно, дорогой, — смирно бормотала Кира, сопровождая свои слова кивками. Она всегда была строга со своими сотрудницами и требовала от них абсолютного послушания. Но теперь настала пора попробовать себя в другой роли.

— А сейчас ты отправишься в ванную, — продолжил Лен. — Можешь принять душ, если хочешь. Но самое главное — ты должна выйти оттуда, одетая только в нижнее белье.

Она густо покраснела, но все же покорно встала и направилась в ванную. Там она включила душ и разделась.

— Он что же, собирается шлепать меня по голому заду? — подумала она, ступая под брызги воды, и ее руки инстинктивно потянулись к будущей мишени для наказания. Лен еще никогда не шлепал ее по обнаженным ягодицам и она бы предпочла, чтобы этого не случилось до их первой брачной ночи.

При мысли о том, как ее неприкрытый задик будет лежать на его коленях, Кира покраснела еще сильнее. Только сейчас она по-настоящему поняла, как себя чувствуют ее подчиненные в подобных обстоятельствах.

— Ну что ж, надо привыкать, — сказала она про себя, смывая мыло. — Похоже на то, что мне придется провести некоторую часть своей замужней жизни у него на коленях.

Внезапно Кира подумала о том, что она находится в ванной уже несколько минут, а это вряд ли понравится Лену.

— Нет смысла откладывать эту процедуру, — подумала она и вышла из-под душа. Затем она повернулась спиной к зеркалу и посмотрела через плечо на два округлых симметричных полушария, которые скоро окажутся в полной власти Лена.

— А что, очень даже ничего, — пробормотала она с легким смешком. Кира всегда гордилась своим телом и немало работала для того, чтобы держать себя в форме. Она знала, что ее тыльная часть притягивает к себе внимание мужчин, но в этот вечер он предпочла бы остаться незаметной.

Но с другой стороны — она ведь заслужила наказание. Лен предупреждал ее о том, что произойдет, если она опоздает на свидание. Так что сейчас она собиралась мужественно принять то, что ее ожидало.

Кира натянула трусики и лифчик, вышла из ванной и прошла в гостиную, где ее уже ждал Лен. На столе перед ним лежала изящная щетка для волос из палисандра. Щетка выглядела совершенно новой, и Кира с замиранием сердца поняла, что Лен купил щетку специально для такого случая.

Кира надеялось, что Лен разместит ее на столе или на стуле, но он явно собирался разложить ее на своих коленях в «детской» позиции. Она стояла на месте как прикованная до тех пор, пока Лен не похлопал себя по коленям и не поманил ее пальцем.

— Ну что ж, начнем, крошка, — сказал он.

Она медленно подошла и осторожно легла на его колени, свесив голову и ноги, так что ее задик оказался верхней точкой угла, образованного ее напряженным телом. Лен провел рукой по ее трусикам, и у Киры появилась слабая надежда, что он все-таки оставит их на месте. Но этого не произошло, и Кира затрепетала, почувствовав, что лишается последней защиты.

Сердце Киры провалилось вниз, следом за ее трусиками, в то время как Лен не мог отвести взгляда от прекрасно вылепленных округлых ягодиц своей подруги, резко контрастировавших своей белизной со смуглой кожей спины.

Кира чувствовала себя так, как будто поменялась местами с одной из своих подчиненных. Левая рука Лена охватила ее за талию, а правая гладила ее спину и то, что пониже спины.

— Расслабься, — шепнул он. — Когда мы поженимся, я установлю для тебя несколько правил. Несложных правил, не бойся. Я думаю, нам не слишком часто придется повторять эту процедуру. Но, помни, я всегда держу руки на штурвале

«Руки на штурвале. Ну, просто капитан Флинт», — подумала она. Но все мысли разом вылетели из ее головы, когда ладонь Лена опустилась на ее ягодицы. Ее ноги дернулись, трусики съехали с бедер на колени, а на попке появился розовый отпечаток мужской руки. Первый шлепок быстро нагнал второй, а затем они посыпались на ее обнаженную кожу как град.

— Ой!.. Ой!.. Больно!.. О-е-е-й!

Кире на секунду показалось, что она вернулась в детство, когда по ее попке, к которой уже долгие годы не прикасалась крепкая мужская рука, начало распространяться тепло. Кира постаралась расслабиться как можно больше, в точности так, как она всегда требовала от своих подчиненных. Она не хотела создавать Лену неудобства, ведь это, в конце концов, было наказание для ее попки, а не для его ладони. Но воплотить в жизнь это благое намерение оказалось не так-то просто, особенно учитывая волны боли, протекавшие по ее телу.

Когда жар в задней части тела достиг невыносимого уровня, она забыла обо всем, даже о скромности. Она изгибалась и ерзала, пытаясь подставить под удары наименее поврежденные участки кожи, но Лен крепко сжимал ее, и все очевиднее становилось, что это далеко не первый его опыт по части телесного наказания, и далеко не первая пара женских ягодиц лежит на его коленях.

Лен прервался на несколько мгновений, чтобы слегка погладить воспаленную покрасневшую попку, но Кира даже не успела перевести дыхания, как он снова вознес руку над головой и ее ноги снова замолотили воздух, открывая те части ее тела, которые она предпочла бы не показывать.

Но, говоря откровенно, несчастную девушку в эту минуту не слишком волновали вопросы приличия. Гораздо больше ей хотелось знать, когда же суровая длань ее жениха перестанет взмывать ввысь и падать на ее распухшие ягодицы. Но Лен махал рукой с равномерностью автомата и не выказывал никаких признаков усталости. Мало того, даже сквозь застилавшие глаза слезы Кира видела щетку для волос, лежащую на столике, и всем сердцем надеялась на то, что сегодня зловещий инструмент останется без применения.

Но этой надежде так и не суждено было осуществиться. Когда Лен наконец перестал ее шлепать, она распласталась на его коленях, не в силах пошевелиться. И тут Лен протянул руку к столу и взял щетку.

Кира почувствовала, как ее ягодицы сжимаются, а на глаза заранее наворачиваются слезы. Когда щетка глухо врезалась в ее плоть, Кире показалась, что по ее телу пробежал электрический разряд.

— Ооооой!.. Хватит!.. Оуууу!.. Моя попка… Пожалуйста, хватит!

Она взывала к милосердию тонким надрывным голоском, как маленькая девочка. Лен уже начал жалеть свою подругу, но слишком сильным было его желание объяснить ей, кто в доме хозяин.

Итак, он высоко поднимал щетку и резко опускал ее на трепещущую плоть. При этом он не оставлял без внимания и верхушки ее бедер, чтобы она вспоминала о наказании следующие несколько дней каждый раз, когда будет садиться.

Он остановился только, когда на попке и бедрах стали формироваться синяки. Кира лежала на его коленях, не в силах пошевельнутся. Ее огненно-красный задик судорожно сжался, когда Лен вновь поднял руку со щеткой. Но на сей раз он опустил щетку не на женские ягодицы, а на столик.

Лен бережно поднял Киру со своих колен и подвел ее к дивану. Затем он расположился по центру дивана и поместил Киру к себе на колени в уже ставшую привычной позицию, с той только разницей, что ее голова и ноги не болтались в воздухе, а лежали на подушках. В голове Киры промелькнула ужасная мысль об еще одном наказании.

Но Лен всего лишь взял со столика тюбик с кремом, выдавил большую полоску крема себе на ладонь и начал неторопливо, со вкусом втирать крем в горящие ягодицы Киры.

— Надеюсь, мне не придется прибегать к такой операции слишком часто — произнес он, в то время как слезы продолжали течь по ее симпатичному лицу. — А не то, боюсь, большая часть моих доходов будет уходить на покупку крема.

— Ой, мне бы тоже этого не хотелось, — ответила она, глядя на него через плечо со слабой улыбкой.

* * *

Ночью Кире снились не слишком приятные сны, но пробуждение было еще более неприятным. Когда она во сне случайно перевернулась с живота на спину, то немедленно ощутила все последствия вчерашнего наказания. Ей даже на секунду показалось, что ее попку всю ночь продержали в духовке при температуре не ниже 350 градусов. Поэтому, как только ее ягодицы прикоснулись к простыне, она сразу же издала вопль такой силы, что разбудила Лена.

— Что? Что такое? — спросил он, с трудом оторвав голову от подушки.

— А ты что же, не догадываешься? — Ответила Кира с легкой гримасой недовольства. — Это ведь ты вчера за ужином обеспечил мне жаркое из филейных частей.

— Ой, извини, — и на его лице отразилось некоторое подобие раскаяния. — Ты как, в порядке?

— Ну, если не считать некоторого недомогания в задней части туловища, то все просто замечательно. А вообще-то не надо извиняться, это была вполне заслуженная порка. Будем считать, что ты преподал мне урок хороших манер. А ведь именно для этого предназначено наказание, в конце концов.

— Ты у меня ну просто умница! — восторженно сказал Лен и осторожно прикоснулся к ее все еще теплой попке.

— Смотри, как бы мне снова не загордится, — засмеялась она. — Ой, уже полседьмого. А мне надо быть в офисе в восемь. У меня сегодня пропасть работы.

— И как же ты собираешься работать? Стоя? — Спросил он и слегка хихикнул.

— Ну, я всегда держу в своем кабинете несколько подушек для наказанных девушек. Единственная проблема — это добраться до кабинета и никому не попасться на глаза, чтобы никто не видел, как я переваливаюсь с боку на бок на ходу. Если девочки узнают, что их босс ходит по офису с отшлепанной попой, это плохо скажется на моем имидже.

— А как насчет того, чтобы смазать твои чудесные половинки кремом и остаться дома? — предложил Лен.

— Хорошо бы, но дела… дела, — ответила она со вздохом. — А вот предложение насчет крема звучит очень даже неплохо.

Лен выдавил на пораженный участок остатки крема из тюбика и сказал:

— Я приготовлю завтрак, пока ты будешь собираться, и тоже отправлюсь на работу.

Когда он закончил, Кира вылезла из постели, издав при этом душераздирающий стон.

— Да, уж ты умеешь обращаться с женщинами, — пробормотала она, распрямившись.

Когда она вышла в кухню, Лен увидел, что она надела свободное платье, очевидно потому, что не смогла натянуть узкую юбку на распухшие ягодицы

— Черт возьми, Кира! — воскликнул он. — Ты ведь не собираешься идти на работу в таком состоянии.

— А я все-таки пойду, — смело заявила она и добавила со слабой улыбкой: — Ты можешь отобрать у меня способность сидеть, но не можешь отобрать дух героизма, живущий во мне.

— Ну, что ж, — улыбнулся он в ответ, — мы можем проверить справедливость этой теории с помощью еще одной поездки на моем колене.

— Хе-хе, звучит многообещающе, но, боюсь, я сейчас недостаточно хорошо себя чувствую для такого испытания.

— Ну что ж, в таком случае до вечера.

* * *

После двадцатиминутной поездки на машине, во время которой Кира чувствовала себя как на раскаленной сковородке, она прибыла в офис и, к своему удивлению, обнаружила свою секретаршу Марлен Робинс сидящей на своем рабочем месте у входа в кабинет. Марлен сразу же заметила, что ее начальница передвигается с некоторым трудом.

— Что с вами, мисс Флетчер? — сразу встревожилась она.

— Ну, я тут слегка ударилась, но все нормально… да, нормально. У меня много работы, так что, пожалуйста, говори всем, что я занята.

С этими словами она прошла через офис в свой кабинет и закрыла дверь. Но, к ее разочарованию, даже с помощью подушек она никак не могла сосредоточиться на работе.

Несколько минут спустя на столе Марлен зазвенел телефон, и она была срочно вызвана в кабинет Киры.

— Мне очень не хочется этого делать, но я просто вынуждена сообщить тебе одну вещь, которая, как я надеюсь, останется между нами, — сказала Кира. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще в офисе об этом узнал.

— Я буду молчать как рыба, мисс Флетчер, — заверила ее Марлен.

— Я положила на кресло уже две подушки, но все равно не могу сидеть, — начала Кира. — Я вообще не понимаю, как я сюда добралась утром.

— Может быть, мне записать вас на прием к терапевту? — спросила Марлен.

— Врач мне не нужен, — ответила Кира со смешком. — Этот секрет я доверю тебе и только тебе.

Она повернулась, задрала юбку и быстро спустила трусики вниз.

— Боже мой! — воскликнула Марлен при виде багровых ягодиц начальницы. — Что произошло? Кто это сделал?

— Меня отшлепал мой приятель, — ответила Кира. — Надеюсь мне не нужно объяснять, почему бы я не хотела, чтобы эта информация распространилась по офису.

— Да, конечно, я понимаю, — произнесла Марлен, — но знаете что, мисс. Все это выглядит так, как будто ваш друг пытался содрать с вас кожу.

— Ну, это было заслуженное наказание, — возразила Кира. — Да и потом, я сама устраивала наказания ничуть не легче этого. Да, впрочем, ты и сама об этом знаешь.

Марлен кивнула, вспомнив тот день, когда она отправила клиенту письмо, в котором было неправильно напечатано всего одно слово, но это слово полностью меняло смысл послания, и эта ошибка обошлась компании недешево. Начальственная рука и щетка для волос пропечатали в тот день на ягодицах Марлен такое мощное послание, что она потом не могла сидеть до самого конца рабочего дня.

— В любом случае, — продолжила Кира, — я купила крем и хотела использовать его самостоятельно, но, увы, в моем состоянии это не представляется возможным. Тебе не затруднит оказать мне дружескую услугу? А я, чтобы облегчить тебе задачу, лягу животом на стол.

— Хм, помочь-то я помогу. Но мне кажется, что если я сяду на диван, а вы ляжете мне на колени, то вам будет удобней. Кожа не будет так сильно натягиваться.

— Что ж, может быть, ты и права, — сказала Кира с мрачной улыбкой, и ее глаза полыхнули огнем. — Но не пытайся воспользоваться преимуществом своего положения!

— Нет, что вы, что вы, — запротестовала Марлен, садясь на диван.

Кира, с все еще задранным платьем и спущенными трусиками, легла на поджидающие ее колени.

— Ах, какая возможность! — Подумала Марлен с восторгом, разглядывая ягодицы своей начальницы. Ей с трудом удалось сдержать себя и не добавить болезненно воспаленным полушариям еще несколько шлепков. Вместо этого она начала аккуратно втирать крем в поврежденные части тела Киры, уделяя особое внимание промежутку между ягодицами и бедрами как месту, на которое приходится наибольший вес при сидячем положении. Но при этом она старалась не забывать и о середине ягодиц, где располагались несколько жутко выглядящих синяков.

— Ох, как здорово, — протянула Кира, чувствуя, как прохладный крем остужает ее израненную попку. — Тебе, наверное, интересно узнать причину наказания. Так вот, это все результат того, что я опять опоздала на свидание, несмотря на то, что мне было вынесено предупреждение о возможных последствиях такого действия. А ты ведь знаешь, я и сама не люблю, когда другие опаздывают.

— О, да, мисс Флетчер, я в курсе, — ответила Марлен, припомнив другую поездку на Кирином колене, которая излечила ее саму от привычки опаздывать. Да и другие девушки в офисе выучили этот урок схожим невеселым образом.

— Надеюсь, теперь вам лучше, мисс Флетчер, — сказала Марлен, закончив процедуры и вернув трусики начальницы на положенное место.

— Гораздо, ну просто гораздо лучше, — ответила Кира, вставая на ноги.

Она подошла к своему креслу и очень медленно опустила задик на подушку.

— Хотя должна заметить, что у меня все еще такое чувство, как будто я сижу на кактусе, так что, похоже, мне придется еще раз прибегнуть к твоей помощи.

— В любое время, мисс, в любое время, — ответила Марлен, с трудом пряча улыбку.

* * *

Это был самый длинный день в жизни Киры, и она очень обрадовалась возвращению в дом Лена. Он приготовил ужин, который Кира была вынуждена есть стоя, и менее чем час спустя она уже лежала на его коленях в привычной позиции — голой попой кверху. Но на сей раз ее ягодицы подверглись не наказанию, а, наоборот, излечению путем втирания еще одной порции крема.

— Я же тебе говорил: не ходи на работу, — с укоризной произнес Лен, в то время как его пальцы нежно гладили мягкие ягодицы Киры. Для лучшего взаимопонимания он отвесил Кире легкий шлепок, на что та отреагировала громким ойканьем и ерзаньем.

— Да, пожалуй, ты был прав, — признала Кира, успокоившись. — Я все равно толком ничего не сделала. Да и вообще, если бы не Марлен, я не знаю, как бы я пережила сегодняшний день.

— Но когда мы поженимся, я надеюсь, ты продашь свой бизнес и будешь вести хозяйство как примерная жена, — осторожно предположил Лен.

— Ох, но мне так не хочется отходить от дел. И потом — это ведь приносит кой-какую прибыль. Так что, может, лучше тебе стать моим партнером.

— Я не слишком-то разбираюсь в электронике.

— Но ты можешь заниматься отчетностью. Или еще чем-нибудь. — И она со смехом добавила. — А как ты относишься к тому, чтобы заниматься шлепаньем непослушных женских попок? Уж такая работа тебе точно по плечу.

— Звучит, конечно, очень заманчиво, — засмеялся он в ответ. — Но меня интересует только одна непослушная попка. И только о ней одной я хочу заботиться.

— Что-то ты не слишком заботился о ней прошлым вечером, — Кира повернулась к нему и показала язык.

Его брови удивленно поползли вверх.

— Похоже, ты плохо усвоила вчерашний урок послушания. — С этими словами Лен притянул Киру поближе к себе и занес ладонь.

— Ой, тысяча извинений, господин! — закричала она.

— Ну, в любом случае, — сказал Лен со смехом, — у меня хватает забот и дома. Так что в офисе за дисциплину будешь отвечать ты. Ну, а здесь уж будет мой участок.

— Ну что ж, пусть так, — сказала она и грустно вздохнула. — Но все-таки я очень надеюсь, что когда ты снова захочешь утвердить свое превосходство, это произойдет ближе к выходным.

Воспитание лентяя

Ты лентяй! Прогулял весь семестр, а теперь за неделю хочешь все выучить!

— Есть немного, но что поделать — лень сильнее меня.

— Пороть тебя надо, тогда бы ты точно лениться перестал!

— Хаха… Может быть да некому! — в тот момент Виталику показался такой ответ вполне остроумным. Тогда он еще и не подозревал к чему это приведёт.

А началось все с того, что Юлю с 3-го курса — хорошую знакомую Виталика — попросил куратор первого курса подтянуть студента Савельева, так как из-за прогулов он вполне мог завалить сессию и вылететь уже на первом курсе. Юля уже давно знала Виталика, они были практически друзьями, по-этому сразу согласилась. Но после нескольких занятий оказалось, что Виталик не очень то стремится улучшать свои знания и с этим нужно было что-то делать.

— Почему же некому, я могу!

— Очень смешно.

— А кто сказал что я шучу? Тебя когда нибудь пороли родители?

— Нет. К чему все эти разговоры?

— А-а-а… Ну тогда понятно откуда твоя лень берёт свои корни. А надо было! И судя по всему почаще.

— Короче, мы будем заниматься или нет?!

— А смысл? То что я просила выучить ты не выучил, задачи не решил. Не буду я с тобой заниматься и вообще позвоню твоим родителям, пора им уже узнать что их сын лентяй и что его скоро отчислят!

— Ну что ты начинаешь. Подумаешь задачи не решил, в следующий раз решу.

— В следующий раз будет то же самое! С этим нужно что-то делать! — Юля задумалась на несколько секунд.

— В общем вот мои условия: за каждое невыполненное домашнее задание я буду тебя пороть, может быть тогда и победим твою непобедимую лень! Если откажешься — я звоню твоим родителям и пусть они с тобой разбираются, ругают тебя, пальчиком грозят, или как там тебя воспитывали в детстве!

— Ты с ума сошла? Что значит пороть?

— А то и значит! Ты снимаешь штаны, ложишься ко мне на колени или на диван, а я шлепаю тебя по твоему мягкому месту ладошкой, ремнём, прутом или тем, чем сама решу! Доходчиво объяснила?

— Юлька ты что серьёзно?

— Вполне! Решать тебе. Или соглашаешься или иди домой.

Такого поворота событий Виталик никак не ожидал. Юля была привлекательной стройной брюнеткой, и мысль о том чтобы оказаться перед ней голым всплывала несколько раз у Виталика в мозгу, но в тех фантазиях она тоже была голой и занимались они отнюдь не учебой. Если Юля позвонит родителям то можно забыть об обещании отца купить ему машину на 20-летие, даже если удастся сдать сессию.

— Ну допустим я согласен. «Просто буду делать те задачи и все будет нормально» — подумал Виталик.

— Ну если согласен, то начнем прямо сегодня — с этими словами юля подошла к столику возле зеркала и взяла в руки небольшую деревянную щётку для волос.

— Стоп, стоп — попятился Виталик — Давай со следующего раза, этот не считается!

— Нет уж еще как считается, тем более мы уже 4 раза с тобой занимались и ты ни разу не выполнил мои задания, так что порку ты уже точно заслужил. Но на первый раз, так уж и быть, я отшлёпаю тебя как маленького вот этой щёточкой.

— Бред какой то…

— Если ты так считаешь — можешь уходить, а я звоню твоим родителям..

— Ладно, ладно — ради машины можно потерпеть — Я согласен.

— Правильный выбор.

Юля подошла к дивану и села на краешек.

— Подойди ко мне — что-то изменилось в голосе Юли, он стал строже и увереннее. Виталику почему то вспомнилась воспитательница в садике, которая таким же голосом отправляла детей в угол. Он не спеша, не совсем понимая что вообще происходит, подошёл к Юле на расстояние вытянутой руки.

— Снимай штаны и ложись — похлопала Юля себя по коленям.

— Юль, может все таки со следующего раза введём эти правила?

— Я сказала снимай штаны и ложись! Чем дольше ты сомневаешься тем больнее будет твоей попе.

Угроза сработала. Виталик расстегнул штаны, приспустил их до щиколоток и уже собирался улечься к Юле на коленки как она его остановила.

— Стоп! Трусы тоже снимай! Наказывают всегда по голой попе!

— Что? Ты издеваешься? Откуда такие глубокие познания?

— В свое время я частенько получала от матери и видишь — лень повержена и я отличница, и вполне возможно получу красный диплом. Так что ты мне должен ещё спасибо сказать, что я помогаю тебе победить твою лень.

— Спасибо — пробурчал Виталик — Юль давай через трусы, ну пожалуйста!

— Ноешь как ребёнок, похоже не зря я решила наказать тебя как маленького! Ты не стесняйся я тебя видела уже голым не раз в бане когда с родителями были.

«Ну ладно» — подумал Виталик — «Пусть смотрит». Трусы спустились вниз и Виталик быстро улёгся на колени Юли.

— Спешишь как на праздник — улыбнулась старшекурсница.

Белая мальчишеская попа лежала перед ней совсем беззащитная. На самом деле Юле уже приходилось наказывать мальчишек — у неё был младший брат, который часто вёл себя просто ужасно и она как любящая сестра наставляла его на путь истинный перекинув через колено. Но то брат, а это парень с которым она практически дружила, довольно симпатичный, накачанный… Какие-то странные чувства охватили Юлю, описать которые она не могла.

— За то что ты ленился и не делал мои домашние задания я сейчас хорошенько тебя отшлепаю. Если ты опять будешь лениться — в следующий раз я возьму ремень или прут, понятно?

— Угу.

— Вот и хорошо.

С этими словами Юля занесла деревянную щетку над мальчишьей попой и резко опустила её.

— Ау — вскрикнул Виталик от неожиданности.

— Какие мы нежные — шлепнула Юля второй раз чуть повыше.

— Тебя бы так я бы на тебя посмотрел!

— Меня раньше еще и не так, и не один раз — продолжила шлепать Юля по розовеющей попе.

— Айс, ау..

Шлеп, шлеп, шлеп — раз за разом опускалась Юлина рука заставляю попу краснеть все сильнее.

— Чувствуешь как лень уходит?

— Айй. Больно. Юль..

— А будет ещё больнее! Я из тебя отличника сделаю!

— Ааа… Яйс… Юлькаа блиин… — Виталик попытался закрвть попу рукой. Юля перехватила руку и завернула за спину прижав всем весом Виталика к своим коленям

— Что? Не Юлька! Шлеп! А Юлечка! Шлеп! А за блин ещё и по губам получишь в следующий раз — Юля несколько раз со всей силы приложилась щеткой к заднице Виталика.

— Айяймсс… Юуууль… Я больше не буду…Юлечка… — взвыл Виталик.

Попа заметно покраснела и Юля отложила щетку.

— А теперь за то что ты сразу не лег а упрямился как малыш — наказание как для малыша — девушка принялась шлепать по огненно красной заднице рукой.

Для Виталика даже каждый шлепок рукой отзывался мучительной болью в уже напоротой попе. Шлепнув ещё раз 20 Юля остановилась.

— Можешь вставать. Сейчас иди домой и делай все то что я тебе задавала раньше. Завтра покажешь и попробуй только не сделать хоть одно задание! Возьму ремень и накажу уже по взрослому!

Виталик тяжело сопел натягивая джинсы. «По взрослому а это тогда как?» — подумал он но ничего не сказал.

Закрыв за Виталиком дверь Юля села в кресло и выдохнула. Девушка чувствовала себя уставшей но почему то довольной. Она для себя твёрдо решила что эта порка была для Виталика не последней.

«Ведь он такой лентяй» — подумала она перед тем как провалиться в сон.

Автор Сергей Непослушный

Воспитательница

Я стою опустив голову. А она смотрит. Смотрит без злобы… осуждающе, но без злобы.

— Подойди ко мне.

Я стою в нерешительности. Я знаю что сейчас будет. Так было уже не раз и так будет ещё много много раз.

— Ты понимаешь что то что ты сделал очень плохо?

У неё спокойный голос. Она никогда не кричит и не приказывает. Она просто говорит, но от этих слов, таких тихих и спокойных, почти ласковых, легче не становится. Потому что я знаю что сейчас будет.

— Ты понимаешь что я должна тебя наказать?

Я медленно киваю головой.

— Хорошо, тогда не будем тянуть. Снимай штаны и укладывайся.

Она садится на стул посередине комнаты и похлопывает себя по коленям. Она молода, красива и стройна. Мне почти хочется лечь к ней на колени. Почти…

Я медленно расстёгиваю пуговицу и спускаю штаны до колен. Ещё медленнее вниз сползают трусы. Она нежно берёт меня за руку и помогает лечь животом вниз к ней на колени.

Ну вот пути назад нет. Моя голая попа полностью в её власти. Она кладёт руку на то самое место которое через 5 минут будет огненно красным.

— Ты ведь понимаешь что я не хочу делать тебе больно? Но я должна. Чтобы ты больше не делала так и чтобы ты навсегда запомнил что так делать нельзя. И ты запомнишь! Ведь правда?

Я лежу молча в трепетном ожидании первого удара. Её рука у меня на попе, немного поглаживает её… Так нежно… И как такие нежные руки могут доставлять такую боль?

Первый удар, как всегда неожиданный, заставляет меня вздрогнуть. За ним следует второй, третий, четвёртый… Она шлёпает не быстро вкладывая силу в каждый шлепок, давая прочувствовать его в полной мере.

И вот уже пошёл кажется третий десяток… Попу жжет… На глаза наворачиваются слёзы.

— Больно..

— Я знаю. А будет ещё больней..

— Не надо..

— Надо.

Шлепки не прекращаются, попа саднит, хочется плакать, но я не плачу ведь это только начало.

Я начинаю вздрагивать после каждого шлепка. Она немного сильнее прижимает меня к своим коленям продолжая воспитательную работу.

— Терпи! Ты это заслужил!

— Ай… А… Айсс. Ау..

Я уже не могу сдерживаться и тихонько вскрикиваю после каждого удара.

Шлёп… Шлеп… Шлеп…

Она остановилась. Я тяжело дышу. Футболка вся мокрая от пота, по щекам текут слёзы.

Она начинает нежно гладить мою попу… Боль понемногу уходит оставляя после себя тепло.

— Я хочу чтобы ты никогда больше так не делал! Я хочу чтобы ты был послушным, хорошим мальчиком. Сейчас тебе придется ещё немного потерпеть, я должна быть уверена что ты усвоишь этот урок!

Неужели опять? Это ещё не конец.

— Нет пожалуйста я всё понял я больше так не буду ну пожалуйста… — тараторю я пытаясь рукой закрыть попу.

Она берёт мою руку, заворачивает за спину и снова начинает шлёпать.

— В следующий раз ты будешь думать прежде чем что-то сделать. В следующий раз ты вспомнишь эту порку и хорошенько подумаешь перед тем как сделать какую нибудь глупость.

Как же больно. Я реву, обещаю что больше никогда не буду плохо себя вести, обещаю быть хорошим. А она продолжает впечатывать свою ладонь в мою пылающую попу и отчитывать меня спокойным, почти нежным голосом.

Проходит ещё несколько мучительных минут и она останавливается. Помогает мне подняться и отводит меня в угол.

— Постой, успокойся и подумай.

Я стою и думаю.

Что же хуже вытерпеть эту порку или навсегда её лишиться?

Автор Сергей Непослушный

Воспоминание молодожёнов о порке в детстве

Однажды вечером молодожены Джейсон и Дафни завели разговор о том, как их в детстве пороли. Теперь, оглядываясь назад, они находили в тех порках что-то эротическое, возбуждающее (хотя тогда, в детстве, они не видели в этом ничего приятного). Дафни рассказала, что ее всегда наказывали по одному и тому же, раз и навсегда утвержденному распорядку. Все начиналось с того, что ее мама входила в комнату Дафни, «вооруженная» большой щеткой для волос с гладкой тыльной стороной. Ей она и наказывала дочку. Дафни должна была оголить попу, спустив до колен трусики (или трусики и джинсы) и улечься к маме на колени для получения заслуженной порки. Рассказав про несколько полученных ей особо «хороших» порок, Дафни спросила Джейсона — а как драли его, когда он был мальчишкой?

Я провел детство в небольшом пригороде, — начал свой рассказ Джейсон. Это был стандартный район для зажиточной части среднего класса. Там и дома, и порядки в семьях были стандартными. Отцы, большей частью, работали целыми днями, ну а матери были домохозяйками и воспитывали детей. Папы в то время вообще почти не уделяли детям внимания. Даже если кто-нибудь из детишек заслуживал порку, то его секла мать. К слову сказать, большинство тамошних женщин раз в неделю собирались — посидеть в дружеской компании за чашкой кофе и поговорить о том, о сем.

Я уже говорил, что наш пригород разнообразием не отличался, хоть и был довольно хорошим местом. Однообразными были и порядки в семьях — в том числе и телесные наказания детей. Никто из родителей подолгу не раздумывал, пороть или не пороть провинившихся. Если кто-нибудь из детей проявлял непослушание, то он получал от матери порку. Все матери хранили у себя на холодильниках специальные листы, куда заносились все детские проступки. И если туда был записан хоть один твой проступок, то в конце недели, в воскресенье, тебя ждала порка. Драли нас перед сном, около половины девятого. Воскресными летними вечерами, когда все окна были открыты, человек, идущий по улице, мог слышать, как мамы порют голые попы своих непослушных детишек. В то время никто из нас, детей, не находил это странным. Порки были делом абсолютно обычным. В воскресенье вечером, примерно за полчаса до «отбоя», мамы посылали нас умываться и чистить зубы, а провинившихся при этом особо предупреждали, что их ждет порка. Провинившийся, вместо того чтобы как обычно переодеться в пижаму, должен был раздеться до трусов и в таком виде ждать прихода мамы. В девять часов мама отправлялась укладывать детей спать, а кого надо, и сечь. Если в семье было несколько детей, и если более чем один из них заслуживал порку, то первым драли самого младшего, а заканчивали самым старшим. Хуже всего были те случаи, когда и я, и обе мои сестренки разом должны были быть наказаны. Так как я был самым старшим, то меня пороли последним. Дожидаясь своей очереди, я сидел на кровати и слушал, как идет по коридору мама, как открывается и закрывается дверь в комнате сестренки. Немного погодя раздавались удары весла по голой попе и визг сестры, получающей порку. Пороли нас всегда по голой попе. Закончив первую порку, мама шла в комнату к другой сестре. Ее комната находилась рядом с моей, так что я слышал почти все, происходившее там, даже то, как скрипела кровать, когда мама садилась, чтобы спустить с сестренки трусики и уложить ее через колено. Мама никогда не злилась, наказывая нас. Она всегда обстоятельно объясняла, в чем именно мы провинились, и только после этого начинала порку. Рука у нее была тяжелая. Мы все, получая порку, орали. Я слушал, как ревет моя сестра, зная, что скоро и моя голая попка «отведает» весла. Ну а если мы особо «отличались», то мама, закончив порку веслом, приказывала нам перегнуться через спинку кровати и секла ремнем.

Раз мы с сестренкой сильно провинились. Я теперь не припомню, что именно мы натворили, но я хорошо помню, как сидел в одних трусах на кровати и слушал, как получает порку веслом сестра. Я не знал, что нас ожидает еще и сечение ремнем, пока не услышал, как мама велит сестренке перегнуться через спинку кровати. Сестра видимо попыталась, хоть за это и полагалась «добавка», протестовать, но мама громко повторила приказ. Следующим, что я услышал, были щелчки кожаного ремня по сестренкиной голой попе и ее еще более громкий, чем прежде, рев.

По соседству с нами жила очень хорошенькая девочка, моя ровесница, в которую я был даже немного влюблен. Ее звали Дебби. Когда ей исполнилось 13 лет и она вступила в «трудный» подростковый возраст, ее мама стала пороть ее почти каждое воскресенье. Летом я часто прислушивался к доносившимся в открытые окна звонким ударам весла по ее попке. Я воображал, как она лежит на коленях у своей мамы: трусики спущены до колен, а голая попка краснеет под ударами маминого весла. Или, если она проявляла особое непокорство, я мог слушать, как она, перегнувшись через спинку кровати, визжит, получая удары ремнем по уже красным после порки веслом ягодицам. Представляя, это я даже начинал дрочить.

Однажды мы с Дебби сильно провинились, и наши мамы договорились наказать нас одинаково строго. Когда моя мама пришла в мою комнату пороть меня, то принесла сразу и весло и ремень.

Мама спустила с меня трусы, и я улегся к ней на колени, чтобы получить заслуженную порку. Начала она с обычной нотации. Мама Дебби приступила к делу раньше моей, и пока я, голопопый, лежал у мамы на коленях, ожидая начала моей порки, я слушал звуки от ударов весла по голой попке моей подруги и ее плач. Порка Дебби была уже наполовину закончена, корда моя мама тоже приступила к делу и начала драть меня. Когда моя мама закончила порку веслом, я услышал, что Дебби уже секут ремнем, а вскоре и я, перегнувшись через спинку кровати, получал свою порцию ремня. Теперь мы орали уже вдвоем.

Избежать порки было невозможно. Однажды мне пришлось переночевать в гостях у друга. Это было как раз в воскресенье, и я надеялся, что смогу избежать заслуженной порки или, по крайней мере, оттянуть неприятный момент. Но, как я говорил, наши мамы обменивались информацией. И когда в полдевятого мама моего друга отправила нас умываться и переодеваться в пижамы, я узнал, что меня ожидает порка.

Мне было 13 лет, маме друга 34 года. Она была очень привлекательной женщиной, так что мысли о предстоящей порке по голой попе вызывали у меня не только стыд, но и возбуждение. Приготовившись лечь в постель, мы с другом сели на кровать, и он минут пять расспрашивал меня — в чем именно я провинился? Заодно мы пытались угадать — предстоит ли мне еще и порка ремнем или нет?

Вскоре мы получили ответ на этот вопрос. Его мама явилась к нам, захватив и весло, и ремень. Я заметил, что оба «педагогических инструмента» были точно такими же, как те, которыми меня наказывали дома.

Мама друга, решив высечь меня без посторонних глаз, велела ему выйти из комнаты, уселась на кровать и спустила с меня трусики. Я сильно смутился оттого, что у меня началась эрекция, однако мама друга не обратила на это никакого внимания и уложила меня к себе на колени. Через тонкое платье я почувствовал тепло ее тела.

Я, голопопый, со спущенными до колен трусами, лежал нее на коленях, а она громким голосом напоминала мне, в чем я провинился, и за что она сейчас будет меня пороть. Голос у нее был мягче, чем у моей мамы, но нотация ничем не отличалась от тех, что мне читали дома. Да и порола она так же больно. Во время порки я, точно так же как дома, ревел, обещал исправиться и даже называл ее «мамочкой». Затем, получив положенное количество ударов веслом, я перегнулся через спинку кровати, и мама друга высекла меня по оттопыренной попе ремнем.

«Мне хочется выпороть тебя. Так, как это делала твоя мама,» — сказала Дафни.

Перевод Льва Абалкина.

Корпоративное воспитание

И вновь карты не желали выкладываться в нужном порядке. Что за напасть?

Берлин покачала головой и щелкнула «сдать карты». Шефа в этот день в офисе не было, а потому она не слишком беспокоилась. Берлин Кениг проработала в фирме полгода и за это время успела хорошо зарекомендовать себя перед начальством. Она быстро справлялась со своими обязанностями, всегда приходила на работу вовремя, никогда не грубила и почти не допускала ошибок. В общем, ее можно было бы назвать воплощением немецкого порядка, если бы не одно «но» — девушка любила в рабочее время отвлечься и разложить на рабочем компьютере какой-нибудь пасьянс. Конечно она позволяла себе это только закончив работу с документами, но начальник отдела, мистер Салливан, терпеть не мог, когда сотрудники тратили рабочее время в пустую, как ему казалось. И так как сегодня его в офисе не было, Берлин позволила себе развлечься до того, как закончила с документами. Вот только оказалось, что уровень сложности игры ей повышать было еще рано. А снижать его ей было обидно.

Немка еще не подозревала, что неудача в компьютерной игре самая небольшая из неприятностей, ожидавшая ее в этот день. Она так увлеклась, что не заметила, что за ней наблюдают. И не просто наблюдают. Блондинка находилась под прицелом самой настоящей видеокамеры. Встроенной в мобильник. Джулия невольно улыбнулась. Интересно, что скажет мистер Салливан, когда узнает, чем занимается в рабочее время его любимая мисс Кениг, которую он все чаще ставит в пример всем сотрудникам! Джулия чуть слышно фыркнула. Она работала в фирме уже не первый год и всегда была на хорошем счету у начальства. Пока не появилась эта немка. Не то что бы отношение мистера Салливана к Джулии Белл ухудшилось, но место фаворитки она потеряла. А она прощать такого не привыкла. Вот только подобраться к Кениг было непросто. Та, несмотря на цвет волос, была далеко не дура. И вот заветный компромат у Джулии в руках. Девушка довольно улыбнулась. Будь шеф у себя, она отправилась бы к нему незамедлительно, но его сегодня не было. Англичанка положила мобильник на стол. Да, жаль, что мистера Салливана нет именно сегодня! Она задумалась. Как это часто бывает, когда человек добивается своей цели, в ее голове стали бродить мысли, а правильно ли она поступает. Конечно, Берлин заслужила выговор. И чем строже, тем лучше. Вот только становиться из-за своей зависти к немке стукачкой англичанке не хотелось. Во-первых, в коллективах доносчиков не любят, во-вторых, как бы и ей не влетело за то, что она отвлеклась от работы, чтобы запротоколировать преступление коллеги. Джулия убрала телефон и вернулась к документам. Но работа у нее не спорилась. Волей неволей ее мысли возвращались к тому, как поступить с компроматом на Берлин. Взгляд девушки случайно упал на календарь. 15 сентября? А ведь сегодня праздник! Эх, задали же мы этим колбасникам тогда порку!.. И тут Джулия чуть не упала со стула, настолько неожиданной была эта мысль. Она подняла взгляд на коллегу. Та как раз поднялась из-за стола и направилась к кулеру. Наблюдая покачивания немецких бедер, англичанка вдруг поняла, что она собирается сделать.

Берлин закончила работу с документами и посмотрела на часы. Отлично управилась — как раз к обеденному перерыву. Девушка неспешно поднялась из-за стола, но не успела она сделать и пару шагов, как ей на плечо опустилась чья-то рука. Немка обернулась.

— Что такое, Джулия? — улыбнулась она коллеге.

— Да ничего, Берлин, — ответила с улыбкой та, — Как ты думаешь, мистеру Салливану понравится это видео?

— Какое видео?

— Смотри. — Джулия поднесла к лицу Берлин мобильник и запустила записанный сполчаса назад ролик. — Я вот думаю, что понравится.

Немка изменилась в лице и как-то съежилась. Испорченная репутация казалась ей хуже смерти. А уж если в ее лице окажется испорчена репутация всей ее родины… Нет! Уж лучше умереть!

— Прошу тебя… Джулия… — дрожащим голосом начала было она, но англичанка ее прервала.

— Как ты думаешь, Берлин, как нужно поступать с теми, кто нарушает устав фирмы и тратит в пустую драгоценное время? — Джулия не удержалась и на последних словах спародировала голос Салливана.

— Их нужно наказывать. — упавшим голосом ответила немка.

— Верно. Так что пошли со мной. — не дожидаясь ответа англичанка схватила коллегу за руку и потащила в коридор. Дверь в подсобку, как она и ожидала, была незаперта. Втолкнув немку внутрь, англичанка тихонько прикрыла за собой дверь и щелкнула ручкой замка.

— Наконец-то мы одни. — нарушила она повисшую было тишину. — Итак, Берлин, как ты сама сказала, тебя необходимо наказать. — она сделала паузу, ожидая реакцию немки. Та лишь обреченно кивнула.

— Сегодня День Битвы за Британию! — объявила Джулия. — И я, так уж и быть, не стану доносить на тебя мистеру Салливану, хоть он и имеет право знать, чем заняты его сотрудницы в рабочее время. Вместо этого я накажу тебя прямо здесь и сейчас. — она снова сделала паузу, глядя в испуганные глаза Берлин. — И знаешь, как?

— Н-нет…

— Я слышала, у вас, на континенте, телесные наказания не в почете. А вот у нас они все еще пользуются должным уважением. Мы, англичане, знаем, как воспитать в человеке уважение к порядку. — Джулия в очередной раз умолкла, наслаждаясь произведенным эффектом. Ее слова попали в самую точку. Берлин испуганно смотрела на нее, пытаясь понять, всерьез та или шутит. Англичанка была права — Берлин ни разу не пороли и даже не шлепали. Девушка была уверена, что если телесные наказания и сохранились где-нибудь за исключением стран Третьего мира, так разве что в России. Она же шутит! — пронеслась мысль в белокурой голове. Конечно же это шутка!

— Ты шутишь? — неожиданно для Джулии Берлин улыбнулась. Англичанка едва сдержалась чтобы не выругаться. Пропал такой момент! Но если до этого она еще колебалась, то теперь решение было принято. Улыбка немки вынесла приговор ее пышной попе. Джулия скрестила руки на груди. В правой она сжимала канцелярскую линейку.

— Даже не думаю, Берлин! — она постаралась говорить как можно холоднее. — Ложись животом вот на этот стол! — она указала на столик в углу. Немка заколебалась. Она не могла поверить в то, что Джулия действительно собиралась наказать ее. Причем не как-нибудь, а этим древнейшим методом родительской экзекуции.

— Ложись сейчас же, или будет хуже! — не повышая голоса скомандовала Джулия. Берлин заколебалась.

— Или ты сейчас же ложишься на этот стол, или завтра мистер Салливан узнает, чем ты занимаешься в рабочее время. — стараясь говорить спокойно, озвучила англичанка свой ультиматум. Выбора у немки не оставалось. Берлин обреченно вздохнула и подошла к выбранному Джулией лобному месту. По счастью столик поставили тут только вчера, а потому он еще не успел запылиться.

— Снимай юбку. — коротко скомандовала Джулия.

— Ты что? — Берлин опешила.

— Ну не по юбке же я тебя пороть буду. — спокойно ответила англичанка. — Снимай. Или ты знаешь, что будет. Берлин обреченно кивнула и расстегнула застежку своей плотно облегавшей бедра юбки. Под ней оказались розовые кружевные стринги.

— Трусики можешь не снимать. — прокомментировала увиденное Джулия. — Все равно они не защитят твою арийскую задницу.

Сняв юбку, девушка легла наконец на стол, надеясь теперь только на то, что все скоро закончится. Джулия внимательно осмотрела поле воспитательной работы и взмахнула в воздухе линейкой. По пышной попе Берлин пробежала дрожь. Но Джулия не спешила начинать наказание. До конца обеденного перерыва время еще было.

— Как ты, наверно, знаешь, Берлин, Битва за Британию длилась 113 дней и закончилась для твоей родины сокрушительным поражением. И чтобы память об этом дне и о служебном долге навсегда впечатались тебе в память, я высеку тебя этой канцелярской линейкой. Ты получишь ровно 113 ударов по своей немецкой заднице. Если ты вскочишь со стола или еще как-то попытаешься прервать наказание, то мистер Салливан узнает про тебя все. Ты поняла меня?

— Да.

— И еще я хочу чтобы ты считала удары. На английском или на немецком — все равно. Но если собьешься со счета, мне придется начать наказание с начала. Поняла?

— Да.

Джулия занесла руку, и первый звонкий удар обрушился на попу Берлин. Та вздрогнула.

— Айн!

Джулия занесла руку для второго удара и с удовлетворением отметила, как быстро вспыхнула на белоснежной попе алая полоса. Второй удар не заставил себя ждать. Берлин вновь вздрогнула, и из ее груди вырвался крик.

— Цвай! — добавила она тут же. Почти сразу же последовал и третий удар.

— Тебе должно быть стыдно, Берлин! — сопровождая свою речь ударами линейки принялась Джулия отчитывать свою незадачливую коллегу. — Тебя ставят в пример коллегам, а ты тратишь впустую рабочее время! — эта лекция больше была нужна самой Джулии, чтобы завести себя и убедить в собственной правоте. — А раз тебя ставят в пример, ты должна соответствовать! Какое впечатление ты создаешь о себе, о немцах вообще? Не задумывалась?

Берлин поначалу лишь вскрикивала и считала удары, но вскоре принялась ерзать на столе и бить ногами, пытаясь хоть как-то увести ягодицы от жалящей словно оса линейки. Джулия, быстро перехватила обе ее руки и навалилась на коллегу, прижимая ее к крышке стола. Попа у Берлин была уже почти равномерно розовая. Сама же немка уже ревела в голос. Джулия даже подумала было не хватит ли с нее, но тут же без особого труда прогнала эту мысль. И поймала себя на новой — что ей приятно выбивать спесь из этой немецкой зазнайки. Линейка раз за разом опускалась на уже начинающую краснеть попу.

— Фюнф унд фирцих! Джулия! Зекс унд фирцих! Пожалуйста! Зибен унд финцих! Хватит! — взмолилась несчастная немка и забилась, пытаясь вырваться, но англичанка сумела ее удержать.

— Хочешь, чтобы мистер Салливан увидел видеозапись? — не прекращая удары поинтересовалась она.

— Драй унд фюнфцих! Нет! — Берлин вновь забилась, но и на сей раз Джулии удалось ее удержать. Эта попытка вырваться стала последней. Немка выбилась из сил и уже лишь горько плакала под равномерными ударами линейки. К чести для нее со счета она так и не сбилась, но Джулии было даже все равно. Не так у нее много было времени, чтобы пороть коллегу заново, сбейся та со счета. К последнему удару попа немки стала ярко-красной. Джулия занесла руку в последний раз и нанесла удар точно по тому месту, где ягодицы переходят в бедра.

— Будем считать, что ты свое получила. — назидательным тоном обратилась она к рыдающей немке и отпустила ее. Берлин обеими руками ухватилась за свою пылавшую огнем попу и с трудом встала со стола. От ее горделивой осанки не осталось и следа.

— Ничего не хочешь мне сказать? — окликнула ее англичанка.

— Удали видео! — прошипела Берлин сквозь слезы.

— Ах да, чуть не забыла! — Джулия достала мобильник и быстро сфотографировала ярко-красную, местами вспухшую попу Берлин, после чего быстро удалила видео. — Надеюсь, это послужит тебе уроком. — назидательно добавила она. — Одевайся. До конца перерыва осталось минуты две. — англичанка направилась к выходу, но остановившись у двери исподтишка обернулась и усмехнулась, наблюдая, как немка морщится от боли, пытаясь натянуть облегающую юбку на свою свежевыпоротую попу. На мгновение Джулии даже показалось, что Берлин так и пойдет на рабочее место без юбки, но той все же удалось пересилить себя. Охая, ахая и всхлипывая, немка принялась растирать свою несчастную попу, пытаясь хоть как-то унять боль. Джулия довольно улыбнулась и вышла из подсобки.

Остаток рабочего дня она с трудом сдерживала смех, глядя на то, как Берлин ерзает на стуле за своим компьютером.

Майк получает урок

Майк вбежал в дом и сразу направился на кухню, к холодильнику. Из другой комнаты он услышал:

— Майкл, нам надо серьёзно поговорить.

— Мамин голос остудил его пыл. «Серьёзно поговорить» могло означать только одно — он серьёзно влип.

Майк поплёлся в гостиную, где мама ждала его, и сел рядом с ней на диван.

— У меня была беседа с твоей учительницей, мисс Джеймсон, сегодня.

Майк съёжился. Он ОЧЕНЬ серьёзно влип.

— Она говорит, что твои отметки катятся вниз, и если ты не выправишь их, она не сможет поставить тебе удовлетворительную оценку. Что ты можешь сказать по этому поводу?

Майк заёрзал на диване.

— Я просто… я не люблю математику, мам… У меня не получается… а мисс Джеймсон так строго спрашивает… ни у кого в классе нет отличных оценок…

— Майкл, меня не интересуют ничьи оценки кроме твоих. Так вот, мисс Джеймсон говорит, что твои домашние задания сделаны небрежно, а несколько ты просто не сдал. Это правда?!

— Ну да, мам, но…

— Никаких но, молодой человек! Нет абсолютно никаких оправданий, чтобы не делать домашние задания, и ты это знаешь. Я должна сказать, Майкл, я очень разочарована твоим поведением.

Инстинктивно Майк обвёл глазами комнату в поисках ужасной щётки для волос. Мама заметила его взгляд.

— О да, ты определённо заработал свидание со щёткой для своей голой попы… но мисс Джеймсон сказала, что у вас завтра контрольная. Ты уже начал к ней готовиться?

Майк опустил взгляд и помотал головой. Мама вздохнула.

— В таком случае, как бы ни хотелось мне отшлёпать тебя прямо сейчас, я не хочу, чтобы болящая попа отвлекала тебя от учёбы. Так что иди к себе в комнату и готовься к контрольной. Прямо сейчас! Ясно?

Майк энергично закивал:

— Да мама, я всё-всё выучу!

— Обязательно! Но не думай, что отвертелся так запросто, — мама предупредила. — Завтра после школы я, ты и щётка для волос проведём воспитательную беседу. Я понятно говорю?!

Майк снова уставился в пол.

— Да, мама.

— Хорошо, тогда иди. Я тебе принесу бутерброды и молоко попозже.

Майк вошёл к себе в комнату и кинул рюкзак на кровать. Это было несправедливо! Как можно учить что-то, зная, что завтра он будет лежать у мамы на коленях и получать по попе щёткой для волос! Он понимал, что маме не нравится шлёпать его, но она всегда делает это добросовестно.

Он сел и задумался. Может… если он очень хорошо напишет контрольную, мама будет так рада, что забудет о наказании? Это был его единственный шанс. Майк схватил учебник математики и принялся складывать и вычитать дроби.

На следующее утро Майк очень волновался, но когда мисс Джеймсон выдала условия контрольной, он понял, что знает как решать почти все задачи. Когда он добрался до самых сложных из них, он на секунду представил, как большая деревянная щётка для волос лупит и лупит по его попе. Это помогло ему сконцентрироваться, и он решил все сложные задачи.

В конце дня мисс Джеймсон позвала Майка к своему столу.

— Вот это дело, Майкл, — сказала она, вручая ему проверенную контрольную с большой надписью «5+». — Похоже, мой разговор с твоей мамой хорошо повлиял, — понимающе улыбнулась она. — Надеюсь, этот урок ты запомнишь надолго!

Майк покраснел от стыда.

— Да, мисс Джеймсон.

— Хорошо. Класс, можете идти!

Майк добежал до дома на одном дыхании. Ему не терпелось показать контрольную маме. Теперь его просто нельзя было отшлёпать! Он вбежал на кухню и чуть не сбил маму с ног.

— Уфф, Майк, где пожар? — улыбнулась мама.

Майк вручил ей бумажку:

— Смотри, мам! Я всё решил! Всё правильно!

— О, Майк, — мама его обняла. — Это просто здорово! Я ТАК горжусь тобой, Майк! Я знала, что ты справишься! Сейчас я уберу всё в холодильник, и мы поедем праздновать!

Майк улыбнулся до ушей.

— Спасибо, мам! А можно будет поесть пиццу?

Они поехали в пиццерию и отлично провели время. Мама даже дала Майку несколько четвертаков, чтобы он поиграл на игровых автоматах. Майк совсем забыл про наказание. Но когда они ехали домой, неожиданно, мама выключила радио и посмотрела на него.

— Майкл, когда мы приедем домой, я хочу чтобы ты сразу отправился в свою комнату и приготовился к своему наказанию.

— НО МАМА! — Майк вскрикнул от удивления.

— Что, Майкл? Я тебе сказала вчера, что ты получишь порцию щётки для волос за несделанные домашние задания.

— Но у меня пятёрка с плюсом за контрольную!

— Да, Майк, и я очень тобой довольна. Но это только доказывает, что ты можешь учиться на отлично, если будешь прикладывать усилия. Значит, у тебя не проблемы с математическими способностями, а ты просто ленился учиться как следует. И более подходящей причины отшлёпать тебя просто не бывает!

Они заехали во двор, и мама остановила машину.

— Теперь иди к себе в комнату и встань в угол. Когда будешь там стоять, хорошенько подумай над тем, за что тебя наказывают. Всё ясно?

— Да, мама.

— Тогда марш в комнату.

Майк прибежал к себе и упал на кровать. Это было нечестно! Просто несправедливо! Столько учиться, и всё без толку. Его всё равно накажут. Если бы только он не отстал так сильно по математике, и мисс Джеймсон не позвонила маме. Если бы только…

Но было уже поздно. Мамины шаги звучали в коридоре, и Майк поспешно встал в угол, коснувшись носом стены. Если мама увидит, что он её не слушается, то накажет ещё строже!

Мама вошла в комнату, и он услышал, что она выдвинула стул от стола в середину комнаты.

— Так, Майкл, подойди ко мне.

Майк подошёл к стулу и старался не смотреть на щётку для волос, которую мама держала в руках.

— Ты подумал о том, за что тебя сегодня наказывают?

— За то, что не учился, — пробурчал Майк.

— Это всё, до чего ты дошёл? Может быть, тебе надо подольше постоять в углу?

— Нет, мама, — тут же ответил Майк. Он ненавидел стоять в углу почти так же, как и быть отшлёпанным.

— Так что же?

— Ну, за то что… если бы я весь год занимался так же, как вчера вечером, у меня бы были хорошие оценки по математике, и миссис Джеймсон не пришлось бы тебе звонить.

— Правильно, Майк. Это была твоя работа, и ты её не делал. Так?

Майк закивал, глядя на свои кроссовки и на ковёр, который он будет видеть гораздо ближе через минуту-другую.

— У нас обоих есть работа. Знаешь, что будет, если я перестану работать?

Майк помотал головой.

— Меня уволят, и у нас будут большие неприятности. У тебя тоже есть работа — ты ходишь в школу и учишься. И знаешь, что происходит, если ты ленишься и не делаешь свою работу?

Майк почувствовал, как покраснел, и он не мог ничего выговорить.

— Я задала вопрос и жду ответа! Что происходит, если ты не делаешь свою работу?

— Меня шлёпают по попе, — прошептал Майк.

— Правильно. И ровно это сейчас и произойдёт. Снимай штаны.

Дрожащими руками Майк расстегнул пуговицу и молнию на джинсах и спустил их. Они неуклюже упали к кроссовкам. Мама взяла его за руку, подвела к себе с правой стороны и уложила к себе на колени. Она расположила его так, чтобы его попа была наиболее доступна щётке. Затем уверенным движением засунула пальцы под резинку его трусов и стянула их вниз до коленей. Она взяла щётку и положила её холодной тыльной стороной на голую попу мальчика.

— Мне не хочется этого делать, но ты последнее время ведёшь себя так, что без этого не обойтись!

С этими словами она подняла щётку и звонко шлёпнула ей по правой половинке попы. Майк заорал от первого же удара щётки и продолжал кричать, пока мама шлёпала щёткой по его вертящейся голой попе. Она шлёпала методично, двигаясь вверх и вниз вдоль одной половинки, потом вдоль другой. Она ничего не говорила, и в комнате были слышны только удары щётки и крики и плач Майка.

После нескольких минут попа Майка была в агонии, и он плакал навзрыд и умолял маму остановиться. Но мама игнорировала просьбы Майка и продолжала шлёпать с неизменным ритмом по его красной попе.

— Ауу… пожалуйста, мама… хватит… Я буду хорошим, аууу… Обещаю… аййй!!

— Да, Майк, (ШЛЁП) ты будешь вести себя хорошо… некоторое время (ШЛЁП), а потом забудешь (ШЛЁП). Я не хочу шлёпать тебя ещё раз совсем скоро (ШЛЁП). Поэтому я сделаю так (ШЛЁП), чтобы ты запомнил это наказание надолго (ШЛЁП).

Ещё через минуту она стала читать ему нотации, расставляя знаки препинания ударами щётки.

— В следующий раз, когда будут проблемы с учёбой, я хочу, чтобы ты рассказывал мне о них до того, как они выходят из-под контроля (ШЛЁП). Я не хочу узнавать о них от учителей (ШЛЁП)! Тебе понятно? (ШЛЁП)

— Да! — прорыдал Майк.

— И я хочу видеть твоё сделанное домашнее задание каждый вечер (ШЛЁП). Причём сделанное добросовестно, иначе снова окажешься у меня на коленях без штанов (ШЛЁП). Ясно?

— Аууу… даа… ма. ма.

После ещё пяти минут порки, мама знала, что её маленький мальчик вынес столько, сколько в принципе мог выдержать. Его попа была огненно красная и очень горячая на ощупь, а от долгого неудержимого плача Майк начал икать.

— Всё хорошо, Майк, всё в порядке, — успокаивала она его, гладя по попе. Она ждала, когда его плач утихнет, прежде чем заговорить.

— Итак, Майкл, давай разберёмся, чему тебя научил этот урок?

Майк делал всё, чтобы успокоить всхлипывания и слушать внимательно. Мама всегда задавала ему вопросы после порки, и если он отвечал неправильно, то она шлёпала его, попутно объясняя, каков правильный ответ.

— Ты будешь учиться старательнее?

— Да, мама… Я буду… Я обещаю.

— А что будет с домашними заданиями?

— Я буду делать их… каждый вечер, мама… Я обещаю… и буду показывать их тебе. Каждый вечер буду показывать тебе сделанные домашние задания.

— Хорошо, Майкл! А если в классе тебе будет что-то непонятно, что ты будешь делать?

— Я расскажу тебе, мам…

— Вот молодец, Майк. Ты усвоил свой урок сегодня. Твоё наказание закончено. — С этими словами мама положила щётку на пол и посадила его к себе на колени. Хотя он был уже большой, она держала и укачивала его как малыша… и дала ему выплакать слёзы боли и облегчения у себя на плече, шепча ему на ушко слова утешения, и говоря, как она его любит.

Наконец, когда он выплакался, она встала и уложила его в постель, улыбнувшись, когда он мгновенно перевернулся на живот. Ему предстояло ещё несколько ночей спать на животе. Мама помогла ему надеть пижаму, но только верхнюю половину, укрыла его и села рядом на кровать, нежно гладя его по волосам и по спине, пока он не уснул. Она стерла с его лица слёзы и любовалась тем, как её сын спит спокойным и мирным сном мальчика, только что отшлёпанного любящей мамой.

Превод с сайта shlep.wordpress.com

Мама принимает меры!

Порка сына.

Справедливое наказаниеВойдя в свою комнату, где я должен был ждать прихода мамы, я прислушался к разговору, который она вела по телефону.

«Привет, Мэри!.. Что я делаю?… Собираюсь хорошенько отшлепать своего мальчишку… Ничего особенного, просто он совсем отбился от рук, — сказала она. — …Слишком большой? Ну, он тоже это говорил. Впрочем, ты знаешь мое мнение на этот счет.»

Мама рассказывала своей подруге Мэри о том, как именно она собирается наказать меня. Поняв, что предстоящая экзекуция перестала быть секретом для посторонних, я сильно покраснел и стал прислушиваться еще внимательнее, хотя услышанное смущало меня все сильнее и сильнее.

«Как? — переспросила мама. — Ну, ты ведь знаешь, как я это делаю. Уложу его через колено и хорошенько «всыплю» ему щеткой! Хорошенько «всыплю»!.. Не говори глупости, конечно я спущу с него штанишки, и поверь, ему, прежде чем я закончу наказание, придется хорошенько повизжать и подрыгать ногами».

«Ох!» Мне стало совсем плохо. Теперь она рассказала подруге весь сценарий предстоящей экзекуции. Дрожа от страха, я кинулся на кровать и стал ждать неизбежного, а мама, тем временем, заканчивала рассказ об ожидающем меня наказании. Я был совершенно раздавлен случившимся.

Я вспомнил, как все начиналось четверть часа назад:

«Что это ты здесь делаешь!»

Мамин голос «прогремел» у меня над ухом совершенно неожиданно. Когда мама вошла на кухню, я стоял возле открытого холодильника и пил из пакета молоко. Маленькие белые капельки текли по моему подбородку. Я был так «увлечен» этим, что не сразу заметил маму. После окрика, я было попытался поставить пакет на место и сделать вид, будто ничего не случилось, но было уже слишком поздно. Мама смотрела на меня ОЧЕНЬ сердито. Скрестив на груди руки, она равномерно притопывала правой ногой. Немного помолчав, она задала мне вопрос:

«А как давно я шлепала тебя в последний раз?»

Я сильно смутился, по моей спине пробежал холодок. Но сильнее слов на меня подействовал мамин ледяной взгляд. Мы некоторое время помолчали. Я облизывал губы и пытался придумать хоть какое-нибудь оправдание, но в итоге смог только пробормотать «Я не знаю», несмотря на то, что мамин вопрос был риторическим, не требующим ответа. Чувствовал я себя очень нехорошо, как шахматист, которому через один-два хода поставят мат. Мамины глаза пылали гневом. Она подошла поближе, при этом я почувствовал легкий аромат ее духов.

Встав рядом со мной, мама сказала:

«Ну что же, юноша, я сделала два вывода…»

Мама смотрела на меня, как волк на овцу, а я ждал «приговора».

«Первое — ты уже очень давно не получал по попе», — вспомнив полученное несколько месяцев назад шлепание, я начал краснеть. Тогда мама здорово отколотила мою голую оттопыренную попу тяжелой деревянной щеткой для волос. Я понял, какое наказание меня ждет.

«И второе, — она посмотрела на меня еще строже, — того раза было мало!»

Теперь мои надежды избежать наказания окончательно рухнули. Тяжело пыхтя от страха, я ожидал дальнейшего развития событий. А мама завершила свою речь:

«Может быть ты надеешься, что я снова допущу ту же самую ошибку? Ну нет, я это так на оставлю! — уперев руки в бока, она посмотрела на меня еще пристальнее. — Марш в свою комнату, — приказала она, — и жди там, пока я схожу за своей щеткой. Я собираюсь как следует отшлепать твою голую непослушную попу, и, поверь мне, ты запомнишь это шлепание надолго.

«Но, мама, — возразил я, — мне уже почти пятнадцать, я уже слишком большой… Прости меня! Я постараюсь исправиться! Честное слово!» — проскулил я, пытаясь хотя бы потянуть время, но мамин палец жестко указал на дверь:

«Без возражений! Немедленно иди к себе в комнату, или я, в дополнение к щетке, высеку тебя ремнем!»

Только однажды, за то, что намеренно ослушался маминого распоряжения, я получил порку ремнем и с тех пор не имел никакого желания возобновлять знакомство с висевшим у входа в подпол гадким куском кожи.

С опущенной головой я побрел в свою комнату. К сожалению, идти туда было совсем недалеко. Я был похож на осужденного преступника. Телефон зазвонил, когда я проходил через прихожую. Я поднял трубку. Звонила одна из маминых подруг. Я отдал трубку маме, а она, жестом, приказала мне идти к себе в комнату.

«Может быть, — подумал я, — она увлечется разговором и забудет обо мне?»

Вот хлопнула дверь маминой комнаты. Значит, мама закончила разговор и через пару минут займется мной. Я дышал, как после долгого бега, мое сердце бешено колотилось. Я знал, как сильно я буду наказан.

В открытое окно ветер доносил обычные осенние запахи горящих листьев. Это лишний раз напомнило мне, что сейчас кое-какой части моего тела будет очень горячо.

Щелкнул замок на моей двери. Вошла мама, держа в правой руке свою старомодную деревянную щетку, такую большую, что она скорее была похожа на весло. Похлопывая ей по другой ладони, мама подошла к моей кровати и посмотрела на меня сверху вниз. Казалось, ее глаза сверлили меня.

«Сядь!»

Я подчинился.

«Не знаю, что с тобой делать, — сказала раздраженно мама. — Ты снова провинился, и к моему глубокому разочарованию, все прежние выговоры и нагоняи ты пропустил мимо ушей.»

Не смея вставить ни слова, я подавленно молчал. Сопротивляться наказанию я и не думал — моя мама, будучи достаточно крупной женщиной, могла бы без затруднений справиться со мной.

Пытаясь избежать пристального маминого взгляда, я стал смотреть на пол. Мама снова начала притопывать правой ногой.

«Я сказала, что не собираюсь повторять прежние ошибки. Начиная с сегодняшнего дня, я стану тебя наказывать раз в неделю. Раз в неделю, — повторила она. — В течение недели я буду оценивать твое поведение, а по воскресеньям — укладывать тебя через колено и как следует шлепать щеткой по голой попе.»

Я помотал головой и приоткрыл рот, не вполне веря услышанному, а мама, для увеличения произведенного впечатления, помахала щеткой перед моим носом.

спанкинг-fm (16)«Твое поведение будет определять продолжительность и болезненность наказания. И обещаю, снисхождения не жди! Через полгода я заново оценю твое поведение, и если оно не изменится к лучшему, то «воспитательные процедуры» будут продолжены. Ты меня понял?»

От перспективы еженедельных шлепаний у меня защипало глаза и ком подступил к горлу. Все мои выходные на полгода вперед были испорчены.

«Ну хорошо. Вообще-то мне не нравятся подобные методы, но другого выхода я просто не вижу, — вздохнув, мама подошла поближе. — Что ж! Займемся делом!»

Прекратив притопывать, мама скомандовала:

«Встань!»

Я медленно встал с кровати. Мама уселась на мое место и, не глядя на меня, приказала:

«Спускай штаны и трусы!»

Покраснев до предела, я нерешительно начал расстегивать джинсы. Спустив их, я, с еще большим смущением, приспустил трусики, оголив попу.

«Я сказала спустить, а не приспустить!»

Под внимательным взглядом мамы я помертвел, а она просунула пальцы под резинку моих трусов и сдернула их на щиколотки. Я был готов зареветь в любую секунду.

«Ложись ко мне на колени!»

Я улегся на обширные и мягкие мамины бедра. Лежать-то было довольно удобно, но мне предстояла порка!

Мама начала экзекуцию с пяти звонких ударов щеткой то по одной ягодице, то по другой. Их я вытерпел без звука, хотя в этот раз мама шлепала меня сильнее, чем прежде. Однако следующие пять ударов заставили меня завопить.

Мама сопровождала шлепки нотацией:

«С сегодняшнего (Шмяк!) дня (Шмяк!) я надеюсь (Шмяк! Бац! Хлоп! Шмяк!), ты станешь вести себя получше (Шмяк! Хлоп! Шмяк!) или (Шмяк! Хлоп! Шмяк! Хлоп! ШМЯК!) эта щетка (Шмяк! Шмяк! Шмяк!) будет обрабатывать твою (Хлоп!) голую (Шмяк!) попу (ШМЯК!) каждое (Хлоп!) воскресенье (Хлоп! Бац!)».

Этот монолог предшествовал серии очень крепких шлепков. Щетка искала и находила самые чувствительные места на моей попе. Я визжал и просил прощения, но все было бесполезно. Получив несколько десятков ударов, я было попытался прикрыть саднящую попу свободной рукой, но мама просто оттолкнула мою ладонь прочь, причем сделала это так энергично, что сама едва на свалилась с кровати. После этого она заявила, что не может «работать» в таких условиях.

Мама приказала мне встать, встала сама и за руку потащила меня в гостиную. Я, «стреноженный» спущенными джинсами, спотыкаясь и ковыляя, последовал за ней. В гостиной мама отодвинула от стола стул с невысокой спинкой, уселась на него, засучила рукава и приподняла юбку выше колен. Затем она подтащила меня поближе и заставила лечь к ней на левое колено. Правой голенью она прижала обе мои ноги, а левой рукой схватила мое правое запястье и завела мою руку мне за спину, чтобы я не мог прикрывать попу ладошкой. В такой позе я не мог даже пошевелиться, не говоря о каком-либо сопротивлении продолжению наказания. Мне оставалось только вертеть головой, глядя по сторонам зареванными глазами. Напротив нас стоял шкаф с большим, украшенным старинными завитушками, зеркалом. В зеркале отражались очень решительная мама и висящий у нее на колене сынишка, чья голая попа была сильно отшлепана щеткой. И тут мама продолжила порку. Несколько долгих минут комнату оглашали только мои вопли и просьбы о прощении, перемежаемые очень звонкими ударами щетки по моей бедной попе. Щетка снова и снова колотила по моим ягодицам, оставляя на них ярко-красные отпечатки.

Наконец порка была закончена, и я, плача, пошел в свою комнату.

«Ты запомнишь это надолго!» — крикнула мама мне вслед.

Мама была права, я запомнил эту порку надолго. С того времени прошло почти полгода, а я помню все так, как будто это случилось только вчера. Впрочем, та порка была в моей жизни не последней. Я ведь самый обычный подросток, и хотя я и хотел бы никогда больше не оказаться на маминых коленях, мне это удается не всегда. Мне приходится расплачиваться за свои проступки почти каждое воскресенье. Иногда мама наказывает меня сильно, иногда — не очень. Но на этой неделе мое поведение было особо скверным, а завтра — воскресенье!

Порка вожжами и хлыстом за хамство

Я выросла в доме, в котором не было недостатка дисциплины. Чуть ли не каждую неделю я оказывалась у мамы на коленях, чтобы быть отшлёпанной по голой попе. Мама считала, что ребёнок, которого строго не наказывают, не вырастет хорошо воспитанным. В возрасте двенадцати лет я выяснила, что серьёзные наказания запоминаются на всю жизнь.

Я стала иногда грубить маме и отвечать ей невежливо, за что каждый раз оказывалась перекинутой через мамино колено. И однажды мама предупредила меня, что еще одна грубость — и мы с ней отправимся в сарай. Я не поняла, о чем она говорила, но две недели держала это в голове. И все же тот незабываемый день настал.

Мама позвала меня в дом. Я чем-то увлеченно занималась на улице, так что я развернулась и крикнула ей в ответ что-то явно неподходящее для юной леди.

Прежде чем я сообразила, что происходит, мама перебежала через двор, крепко схватила меня и повела за собой в сарай, по дороге объясняя мне, что вряд ли я смогу сидеть на попе в ближайшие две недели. Я заплакала и стала умолять маму не бить меня, обещая быть пай-девочкой отныне.

Только по дороге в сарай я уже получила десять или пятнадцать шлепков по задней части бедер. Мама завела меня в маленькую заднюю комнатку, где хранились лошадиные сёдла и узды, и велела снять шорты и трусики. Я мгновенно все выполнила, не желая злить маму лишний раз.

Мама закрыла дверь, и объявила мне, что сейчас мне будет больнее, чем когда бы то ни было в жизни, и что я могу визжать, сколько захочу — никто меня не услышит. Она повернула меня и перегнула через круглую стойку, на которой лежали сёдла. Затем взяла со стены уздечку и отделила две вожжи — два тонких длинных ремня, предназначенных для моих ягодиц.

— Будешь считать удары. Если я не услышу счета, удар не считается. Если вскочишь, получишь десять ударов вдобавок.

Я уже рыдала. Меня всегда шлёпали быстро и прямо на месте преступления. А сейчас я боялась и не знала, чего ожидать.

Следующее, что я почувствовала — две вожжи с силой обрушились на мои ягодицы. Это был словно ожог. Я выкрикивала: один! два! три!.. и так до десяти.

На одиннадцатом ударе я вскочила и заорала. Мама моментально схватила меня и прижала обратно. Я не увидела как, но она положила вожжи и взяла хлыст. Она всыпала десять ударов поперек бедер, объяснив, что эти удары были не в счёт — за то, что я не смогла улежать смирно.

Она положила хлыст и объявила: “Мы снова на десяти”. И снова вожжи впились в мою кожу. Попу словно подожгли. Мама целилась и по верхней части, и по нижней, и чередовала левую и правую ягодицы. Казалось, что это длится целую вечность.

Я рыдала и умоляла её остановиться, не забывая при этом считать удары. Она всыпала последний десяток как напалм, остановившись на 55, не считая удары хлыстом.

Мама подняла меня и отвела обратно в дом, повелев стоять в углу, пока не вернется отец. Через час он приехал и осмотрел результаты наказания. Потом он привел меня к трем сестрам, и разъяснил им, что происходит с девочками, которые грубят.

Мамино обещание было выполнено — я не могла сидеть две недели. Мне сейчас 35 лет, и я ни разу с того дня не произнесла ни одного грубого слова.

Порка за подглядывание

Телесные наказания были довольно частым событием в моей семье, когда я был ребёнком. Шлёпанья от мамы, обычно деревянной ложкой или щёткой для волос, были довольно болезненными, но не внушали ужаса.

Вот отца, который порол кожаным ремнём, я действительно боялся. По этой причине я чаще совершал сомнительные поступки, когда отец уезжал из города. Странно, но шлёпанье, которое мне запомнилось сильнее всего, было все-таки от мамы. Вот как это произошло.

Когда мне было 13, я был влюблён в привлекательную подругу моей сестры по имени Лори. Но для Лори, которой было 15, как и моей сестре Маргарите, я был лишь Маргаритиным несносным младшим братом. А так как моё влечение к Лори было обречено на отсутствие взаимности, я играл роль несносного младшего брата по полной программе. Я постоянно докучал им, дразнил, в общем, не давал им покоя.

Как-то Лори осталась у нас на ночь и собиралась спать в комнате с Маргаритой. Мысль о том, что соседней комнате находится Лори, возможно, не полностью одетая, сводила меня с ума. Вдруг, поддавшись порыву, я решил попробовать подглядеть за ней. Если повезёт, думал я, я мог бы увидеть хотя бы мельком её груди, так соблазнительно скрытые под тканью блузки.

Мое сердце забилось чаще, когда я подумал, что могу попасться, но если и попадусь, последствия не будут катастрофическими, ведь отец уехал из города.

Я тихо вышел из комнаты со стулом и посмотрел в сторону их комнаты. Были слышны голоса Лори и Марг, и свет был включен. Мы жили в большом старом доме, в котором были вентиляционные окна над высокими дверями. Я прокрался очень медленно по коридору, неся стул, стараясь, чтобы доски паркета не скрипели.

Около двери в комнату я поставил стул и аккуратно вскарабкался на него. Затем, чрезвычайно медленно, чтобы не привлечь внимание девочек резким движением, я стал выпрямляться.

В этот момент отворилась дверь маминой спальни, мама вышла, включила в коридоре свет, который ослепил меня, и спросила:

“И что это, интересно, ты делаешь?”

Ещё до того как я сообразил, что ответить, из своей комнаты выбежали Маргарита и Лори, обе полностью одетые во фланелевые пижамы, и уставились на меня, пока я придумывал какое-нибудь объяснение своему затруднительному положению.

“Он за нами подглядывал!” — завопила Маргарита возмущённо.

“Маленький извращенец”, добавила Лори довольным голосом, наслаждаясь, что я не могу выдать ответную дерзость на этот раз.

“Извините”, пробормотал я, “Я просто хотел спросить кое-что, и хотел проверить, не спят ли они, прежде чем постучать”.

“Ага, как же!” — воскликнула Маргарита, а Лори рассмеялась.

“Стыдоба!” — строго сказала мама. “Как ты только придумал такую выходку?”

“Я больше не буду”, жалостливо извинился я.

“Ты прав, ты больше не будешь, во всяком случае, после того, как я разберусь с тобой! Дай сюда стул. Маргарита, сходи в ванную и принеси мою щётку для волос, ту самую, большую, деревянную.

“Я помогу её найти”, сказала Лори, даже не пытаясь скрыть полное ликование.

Проходя мимо меня, обе девочки победно улыбнулись. Я вынес стул на середину коридора, мама села на него и расправила платье на бёдрах.

“Пожалуйста, мама”, я умолял тихо, чтобы не услышали девочки, рыскающие в ванной, “не здесь, не при девочках. Я умру, если ты отшлёпаешь меня перед Лори”.

“Не умрёшь”, она ответила холодным тоном, “но запомнишь надолго. Хоть я и не могу пороть так же больно как отец, но добиться такого же эффекта я смогу”.

Девочки вернулись, и Маргарита вручила маме щётку, а Лори посмотрела мне в лицо самодовольно, и я почувствовал как покраснел. А затем сценарий вообще стал невероятным. Быть отшлёпанным по тонким хлопковым пижамным штанам в присутствии Лори — это невыносимо унизительно. Но когда мама положила щетку на колени и потянулась к резинке моих штанов, я понял, что она планирует гораздо большее унижение.

“Нет, пожалуйста”, захныкал я, испуганно схватившись за резинку, и слезы покатились по щекам, “только не по голой попе. . только не при девочках!”

“Ну, если ты такой застенчивый”, отчитала меня мама, применив железную логику, “надо думать дважды, прежде чем подглядывать за девочками. Сейчас Лори увидит, что происходит с плохими мальчиками в этом доме, а потом ты перед ней извинишься”.

С этими словами, она свела мои запястья, лишив последней надежды сохранить достоинство, просунула большие пальцы под резинку штанов, и быстрым, решительным движением стянула их до колен. Когда она их отпустила, они упали вниз к лодыжкам, и я ощутил непривычный холодный воздух вокруг нижней половины тела.

Я взглянул на Лори, надеясь обнаружить, что её там на самом деле нет, что это всё мне только кажется, но она там была, едва сдерживая визг восхищения, прикрывая рот рукой, широко раскрыв глаза в несомненном удивлении от такого поворота событий.

Должен признать, что хотя сексуальное воображение у меня было развито не в меру, само тело — не было. У меня не было волос там, и девочки видели все как на ладони. И чтобы окончательно унизить меня, у меня была эрекция.

Мама уложила меня к себе на колени и своей огромной тяжёлой щёткой для волос принялась шлёпать меня, больнее и дольше, чем когда бы то ни было, отчитывая меня все это время, что надо уважать молодых девушек, особенно если я сам стесняюсь показывать свое тело.

В тот раз я показал настоящее шоу — брыкался, ерзал, пытался прикрыться от шлепков руками, ревел и, запинаясь, пытался извиниться и обещал никогда больше так не делать. Под конец я рыдал неудержимо, так что паркетные доски у меня перед носом были мокрые.

Порка при девочкахВ последней стадии моего наказания мне пришлось встать лицом к девочкам и извиниться, прерываясь из-за всхлипываний и икоты. Когда я просил прощения у Лори и смотрел ей в лицо, я увидел лучезарную улыбку, возвещавшую победу над напыщенным, вредным ребенком, которым я и был.

“Я тебя прощаю, Дэррил”, ответила она спокойным, утешающим голосом, “потому что ты поплатился за плохое поведение, и будешь еще платить каждый раз, когда будешь встречать меня на улице, после всего того, что я увидела. Надеюсь, теперь ты наконец-то станешь вежливым со мной и Маргаритой”.

Еще долго после того, как все разошлись, я слышал голоса Лори и Маргариты, хихикающих, очевидно, в деталях вспоминая мое наказание. И пока я пытался успокоить жалящую боль в попе, гладя её руками, лежа на животе, я понял нечто совершенно поразительное. Я понял, что влюблён в Лори больше, чем когда бы то ни было.

Порка кузины

Порка кузиныМой интерес к шлёпанью появился у меня лет четырнадцать назад. Мне было тогда 14, а моей двоюродной сестре Даниэлле — 15. В наших семьях много детей, разница между старшим и младшим — лет пятнадцать. Жили мы все дружно, наши дома располагались на одной улице.

Так что мы часто ходили друг к другу в гости, иногда пользуясь для этого задними дверями домов. В тот день я именно так и вошел в тётин дом, но ещё до того, как я успел окликнуть кого-нибудь, я услышал гневный тетин голос из гостиной. Побоявшись вмешиваться, я собирался по-тихому выйти из дома, но тут кое-что из услышанного привлекло мое внимание.

— Это непростительно, юная леди! Ты будешь наказана. За прогул школы ты заслуживаешь, чтобы тебя хорошенько отшлёпали по попе. Именно этим я сейчас и займусь.

— Не надо, мама, пожалуйста! — заорала Дэни.

Я помедлил и — до сих пор не знаю, что подтолкнуло меня на это — двинулся в сторону гостиной. Через полуоткрытую дверь я видел, что происходит в комнате. Дэни стояла, понурив голову, пока мама отчитывала её.

Дэни была стройной, миниатюрной, ростом 155 сантиметров. Ее тёмные волосы в те годы были длинные, до середины спины. За последний год у меня была возможность наблюдать, как у Дэни появилась роскошная взрослая фигура с округлыми формами. На ней была школьная одежда (которая ей, похоже, в то день не понадобилась) — белая блузка и синий джемпер, и синяя юбка, покрывающая её гладкие бедра примерно на половину, и белые носки.

Внезапно тетя схватила Дэни и нагнула её так, что мне стала видна ее попка. Этот кадр навсегда остался в моей памяти. Дэни выглядела такой хрупкой и беззащитной. Затем, к моему удивлению, тетя задрала её юбку выше талии, и мне представился вид ее белоснежных трусиков, обтягивающих ее миленький задик. Я до этого видел Дэни в купальнике, но сегодняшнее зрелище меня неимоверно возбудило.

Тетя подняла руку и опустила со звонким шлепком на трусики Дэни, на что та хныкнула. Я стоял и не мог двинуться с места. Эта была секунда, с которой начался отсчет моему интересу к шлёпанью.

Шлёп, шлёп, шлёп. Еще три удара, и Дэни стала извиваться, но тётина рука крепко держала её спину, не позволяя Дэни разогнуться. Она попробовала вилять попой, но тетины шлепки приземлялись каждый раз точно в цель.

После пяти шлепков Дэни плакала — я слышал, как она ловила ртом воздух и всхлипывала между ударами. Потом она завизжала:

— Хватит, мама, пожа… пожалуйста. Я больше не могу.

Шлёп.

— Не надо, пожалуйста, я больше не буду прогуливать.

Шлёп.

— Конечно, не будешь, юная леди, — подтвердила тетя. — Осталось еще шесть ударов.

— Что? Это не честно! Пожалуйста, мама, хватит, я не выдержу.

Дэни заскулила. Под её трусиками я видел розоватый румянец. Я засунул руку в карман и инстинктивно начал поглаживать себя. Не знаю, что я находил более возбуждающим — восхитительную попку моей сестры, краснеющую на глазах, или её униженное смирение, с учетом того, что она всегда командовала мной и вела себя заносчиво.

Ещё три шлепка — и с каждым она, казалось, теряла год по взрослости своего поведения. Она даже больше не пыталась избежать ударов. Шлёп, шлёп, шлёп.

— Хватит! Пожалуйста, мамочка, перестань, больно!

Но тётя не останавливалась, и Дэни оставалось только ловить ртом воздух и глотать слёзы.

Теперь она плакала монотонно. Шлёп.

— Оооуууууууу!

Шлёп, шлёп.

— Ааааййййййййй! — заорала она во всю глотку. На двенадцатом ударе тётя остановилась. Но она все ещё держала Дэни вверх попой, хотя сама уселась где-то вне моего обзора.

Я был чрезвычайно возбуждён, глядя на свою кузину, согнувшуюся, повернутую попкой в мою сторону. Я не мог наглядеться на её икры, её бедра, дрожащие от напряжения, ярко алую попку и трусики, влажные от пота.

Смущённый и возбуждённый, я выкрался наружу через заднюю дверь. Моя жизнь изменилась навсегда.

Порка любимой в субботу

В этот день я просыпаюсь первым. Меня даже не тянет поваляться подольше, и я легко встаю, поцеловав тебя в висок, пока ты сворачиваешься клубочком в опустевшей постели. Жужжит кофемолка, и по квартире разносится запах свежесмолотого кофе. Если уж и это тебя не разбудит — тогда я не знаю…

На подносе две дымящиеся чашки и два высоких стакана с соком. А ты еще спишь! Я не Станиславский, но — «не верю»! Ну, ладно-ладно… понимаю. Тебе-то это утро сулит далеко не только кофе в постель. «Доброе утро, солнце мое. Пора вставать». Поставив поднос на столик, я целую тебя, глубоко проникая в мягкие губы. Ты приподнимаешься — и в твоих движениях совершенно не заметно заспанности, что еще раз подтверждает мои предположения. Пока мы поочередно прихлебываем то холодный сок, то горячий кофе я треплю тебя за ухом: «Вставайте, графиня, Вас ждут великие дела».

— Дааа… знаю-знаю, какие такие «дела» меня сейчас дождутся — с вечера замоченные? — Лукаво усмехаясь, тянешь ты.

— Так ведь суббота, мадам.

— И кто только эту субботу выдумал! — Возмущаешься ты.

— Кто, кто — предки выдумали, им и кланяйся. Святой день.

— Это у кого это он святой? — ты искусно тянешь время.

— Как это у кого?!! А субботник откуда?

Но шутки смехом, а я все-таки вытягиваю тебя из постели.

— Только, чур — в душ вместе! — Кто бы спорил… Рыба, она рыба и есть.

Ага, а вот провоцировать меня не надо! Время еще не пришло.

В душ вместе — а вылезать порознь. Пока ты тщательно вытираешься, я приношу из спальни на кухню вазу с торчащими из нее прутиками.

Ты входишь на кухню. Обнаженная, скромно потупившись. На середине кухни — классическая деревянная скамья, и рядом с ней ваза с розгами. Вздыхаешь.

— Я готова.

— Как видишь, я тоже.

— Только, пожалуйста, не очень… я ведь хорошая девочка, — уговариваешь ты меня, опускаясь на колени.

— Хорошая, точно. А всю неделю как себя вела?

— Замечательно! — Возмущенно вскидываешься ты. — Просто как паинька! Как пчёлк-труженик! Да меня, если хочешь знать, вообще пороть не за что!

Я добросовестно (еще бы!) вспоминаю. Вроде, правда — грехов на тебе как-то не числится…

— Ну, не за что — вот и замечательно. Сейчас только напомним, как ведет себя хорошая девочка — чтоб еще на недельку хватило. Как ты думаешь, сколько?

— Нууу… десяточка, наверное, хватит, — задумчиво-просительно произносишь ты.

— Десяточек… — теперь моя очередь задуматься. — Как-то очень кругло. Юбилейно даже, я бы сказал. Давай дюжину?

— Ага… — выдыхаешь ты. — Ну, давай.

Протянув руку, благо ваза недалеко, ты достаешь три прута и протягиваешь мне.

— Высеки меня, пожалуйста, чтобы я не забывала, как надо себя вести, и всегда-всегда была хорошей девочкой.

В этот момент, когда тягостные переговоры уже закончены, голос у тебя становится облегченно-звонкий, почти счастливый. Приняв из твоих протянутых ко мне ладоней розги, я помогаю тебе подняться с колен.

Напутственный поцелуй…

— Ну, ложись.

— О-о-а-х! — От первого удара ты охаешь, как будто окунувшись в холодную воду.

— Больно!! — Это уже третий. Перед вторым ты успеваешь сосредоточиться и перенести его молча.

— Ну да? — Ехидничаю я. — Только начали, а уже больно?

— Ааай.

Пока я перехожу на другую сторону скамьи, ты успеваешь быстро-быстро произнести, как заклинание: «я буду хорошая, (всхлип) я буду слушаться».

— Это хорошо.

— Ой!!!

— Это просто замечательно!

— Аааай.

— А вот это — чтобы ты не забыла своих обещаний.

— Фффффффф….. — шипишь ты, восхитительно дергая ножками. — Забуудешь тут, как же!!!

— Так на неделю же вперед…

— Ааау. Ууааау! — И попа крутится. — Ыыыыыы…

— Ну вот и все, а ты боялась. Даже платье не помялось.

— Агаааа… — подвываешь ты, — еще было бы, чему мяться…

М-да. Мятый костюм Евы — это было бы нечто. Хотя выглаживать тебя мне все равно придется. Парадокс?

Поднимаю свою бедненькую высеченную девочку, сцеловываю слезинки.

— Ну, вот. А теперь посмакуй. В углу. — Мягко подталкиваю я тебя к месту твоего временного проживания. — А через пять минут — оладьи. С яблоками!

— Даа… — хнычешь ты из угла, — выдрал, а теперь оладьями подлизываться будешь?

— Во-первых, мне очень интересно, как это можно «подлизываться оладьями»? А во-вторых… Разговорчики в строю! Точнее — в углу.

Нет, честное слово, этот колорит добавляет оладьям и вкус и аромат. Ссыпаю со сковородки в тарелку первую порцию, и иду за халатом. Накидываю его на тебя и торжественно вывожу из угла: «Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста».

Ты аккуратно усаживаешься на деревянный стул. Я улыбаюсь.

— Ах, ты!.. Всыпал ни в чем не виноватой девушке, да еще издеваешься!!!

— Не издеваюсь. Извини, но на мягкое тебя посадить не получится — у меня вторая порция оладьев на сковородке.

— Мммм. Вкусно…

Пару минут мы уплетаем горячие оладьи с новой порцией свежего кофе. Оладьи тают на глазах. Плохие оладьи — нестойкие.

Так. Щаас… Снимаю с огня сковородку, сажусь, поглаживаю колени.

— Можешь пересаживаться на мягкое.

Ты садишься мне на колени, я залезаю под халатик, и сразу же натыкаюсь на край вспухшего рубца.

— Бедненькая девочка…

— Даа-а, бедненькая. Сам же отстегал, и сам же жалеет, — мурлычешь ты мне в ухо, прикусывая его мочку.

— Тебе оладьев мало?

— Твое счастье, что я свинятину не ем! — Возмущенно отпускаешь ты мое ухо.

Я приподнимаю тебя, распахиваю свой халат, и усаживаю обратно — не забыв задрать полы твоего халатика. Горячая кожа твоих напоротых ягодиц касается моих бедер, и этот жар как будто перетекает в меня.

Кажется, постель мы не убирали?

Порка мамой подруги

История которую я хочу рассказать случилась когда мне было 15. Я дружил с девочкой по имени Кейтлин Чарет. Мы познакомились в средней школе, в 9-м классе. В то время у меня на уме был лишь баскетбол, фильмы ужасов и разные мелкие шалости. Ни о каких романтических отношениях я тогда ещё и не думал, как впрочем и Кейт.

Кейтлин была девочкой-бандиткой с которой можно было весело проводить время. У неё были длинные тёмные вьющиеся волосы, которые она обычно закалывала в хвост. Она не любила возиться с причёской как остальные девчонки. Кейт было очень красивой, со стройной фигурой. Старшие парни постоянно уделяли ей внимание, но Кейт не было до них дела. Это было одной из причин по которой мы стали хорошими друзьями. Нам не были интересны свидания, поцелуи или секс. Но как и любой подросток в моём возрасте я успешно переживал период полового созревания и испытывал сексуальное влечение к девушкам.

Были летние каникулы. Шла вторая неделя июня, когда мы с Кейт влипли в неприятности. Я был в футболке и белых шортах, Кейт же была одета в ярко-жёлтый коротенький сарафан. Мы сидели на корточках и играли возле клумбы её матери. Мне с Кейт удалось достать фейерверки, у близнецов Уилбер. Клумба мамы Кейтлин показалась нам отличным полигоном для испытаний наших мини-бомб.

После двух или трёх взрывов Миссис Чарет выбежала из дома и начала кричать на нас, желая узнать, что, черт возьми мы делаем. Мы поняли, что возможно использовать клумбу у дома Кейт для взрывов было не самой лучшей идеей. Затем мама Кэйтлин заметила мини-бомбы и потребовала чтобы мы рассказали откуда они у нас. Мы ответили что купили их у детей с другого района.

«Вы знаете что это незаконно? За это можно попасть в тюрьму!» — ругала нас мама Кэйтлин. Она забрала наши мини-бомбы выбросила их в мусорное ведро и облила водой из шланга. «Ты знаешь Кэйтлин, что я не допущу чтобы моя дочь нарушала закон! Ты получишь порку, юная леди!»

«Мама нет!» — с ужасом и смущением воскликнула Кейт. Она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что её до сих пор наказывают поркой. И я до сих пор не знал этого. Но я понимал что она чувствует. Самое страшное для подростка, чтобы твои друзья узнали что тебя дома шлёпают. Поэтому я старался держаться подальше от неприятностей.

Миссис Чарет обратила внимание на меня и сказала: «А ты Рендэл немедленно отправляйся домой! Ты уже взрослый и должен понимать что нельзя играть с петардами. Ради Бога, вы учитесь в средней школе! Где ваши мозги? Я позвоню твоим родителям и попрошу чтобы они хорошенько тебя отшлёпали!».

Что бы как то спасти свою задницу, так как мне тоже все ещё перепадало по попе от родителей, я сказал так убедительно как только мог:»Звоните, но вы только зря потратите время! Мои родители не наказывают меня физически. Они только отругают меня и всё.»

Миссис Чарет была так же красива как и её дочь. Она была выше нас с Кейт, но не на много. У неё была стройная фигура и красивая грудь. Одета она была в белую блузку и юбку немного выше колен. Она строго посмотрела на меня, упёрла руки в бока и спросила: «Это правда?»

«Да мэм» — я продолжал лгать. Нельзя было допустить чтобы она позвонила моим родителям.

«Хорошо молодой человек. С этим нужно что-то делать, не так ли? Игры с фейерверком опасны и ты мог попасть в большие неприятности. Но я собираюсь сделать тебе услугу и убедиться что ты больше никогда не влипнешь в такую историю!». Прежде чем я успел понять что происходит она схватила меня за ухо и потащила в дом вместе с Кейт. Я пытался протестовать, но мама Кейт игнорировала меня. Я догадался что сейчас должно произойти. Миссис Чарет собиралась выпороть меня так же как и Кэйтлин. Мне вдруг стало очень неловко и очень стыдно.

Миссис Чарет завела нас в кабинет своего мужа и закрыла дверь. Она провозилась с ручкой пару секунд, затем повернулась и посмотрела на нас. «Кэйтлин, ты первая» — сказала она.

Я стоял и с ужасом наблюдал как она взяла свою дочь за руку и уложила к себе на колени. Затем Миссис Чарет взяла деревянную щетку, которая лежала рядом на столе, задрала Кэйтлин платье, спустила светло-зелёные симпатичные трусики и принялась сильно шлепать Кейт. Щётка громко хлопала опускаясь на её ягодицы. Кейт заплакала от боли после первого же удара и начала извиваться на коленях у матери.

Порка мамой подругиМиссис Чарет ругала её говоря что в 15 лет она должна знать что нельзя играть со спичками и фейерверками. Когда Кейт попыталась прикрыть попу рукой Миссис Чарет схватила её, завернула за спину, и принялась шлёпать ещё сильнее и быстрее. Кэйтлин стала плакать и кричать, жалящая деревянная щетка становилась всё невыносимей. Она мотыляла ногами так, что её трусики съехали с колен на лодыжки. Кейт обещала матери никогда больше так не делать, корчась от боли на её коленях. Я возбудился от этого зрелища, но лишь до того момента как настала моя очередь.

Когда Миссис Чарет наконец отпустила Кейт, та просто продолжала плакать. Девочка громко рыдала и растирала ягодицы не обращая внимания на свою наготу. Её мать отшлепала её очень сильно. Не удивительно, что Кейт в школе вела себя так хорошо и получала высокие оценки. Немного успокоившись Кейт смутилась и попыталась надеть трусики, но Миссис Чарет остановила её. «Оставь трусы на месте» — сказала она подкрепив свои слова шлепком. Испуганная и зарёванная Кейт повиновалась. Миссис Чарет повернулась ко мне. Я испугался! «Теперь твоя очередь Рендэл» — сказала она строго глядя на меня.

Я развернулся и бросился к двери но она была заперта. Миссис Чарет подошла и схватила меня. Я был абсолютно беспомощен. Я всегда думал что мужчины сильнее женщин, я ведь мужчина! Но я не мог ничего поделать. Мисс Чарет с легкостью подняла меня на руки поднесла к стулу на котором только что наказывала свою дочь, села в него и швырнула мое беспомощное тело к себе на колени, сильно шлепнув по попе несколько раз. Затем она приподняла меня, расстегнула мой ремень, ширинку и стянула мои штаны к коленям. Именно в этот момент я понял, что она шлепала мальчишек раньше. Позже Кейт рассказала, что Миссис Чарет частенько наказывает её двоюродных братьев поркой. Лёжа на коленях миссис Чарет я взглянул на Кейт. Она стояла со спущенными до лодыжек трусиками и тёрла все ещё саднящую попу. Моя подруга смотрела на меня с глазами полными слёз. Мне стало ужасно стыдно. Мне было 15 лет, а меня шлёпали перед девочкой из моей школы, и к тому же шлёпала её мать!

«У тебя очень симпатичные трусы Рэндел. У твоей мамы хороший вкус.»

Так как меня с детства учили хорошим манерам я ответил «Спасибо, мэм!». Осознав всю нелепость ситуации я покраснел.

Миссис Чарет усмехнулась: «Очень скоро ты не будешь так вежлив со мной».

Затем она взяла мою правую руку и завела мне за спину. Я догадался что она собирается сделать и не успел крикнуть «Нееет!» как мои трусы были спущены к штанам, обнажая мою попу всё ещё хныкающей Кейт.

«Вы не имеете права!». Я сам готов был разреветься, настолько мне было стыдно.

Порка мальчика «Ещё как имею! Ты плохо вел себя, на территории моего дома, ты играл с фейерверками Рендэл! Это опасно и ты можешь потерять палец или зрение!» Она взяла деревянную щётку. «Ближайшие пару дней ты будешь вспоминать этот урок, когда захочешь присесть. Это я тебе обещаю!» После этих слов она начала шлёпать мою попу деревянной щёткой. Щетка издавала громкий хлопок соприкасаясь с моей попой. Каждый удар обжигал мои ягодицы нестерпимой болью. Сначала я старался не плакать, но когда шлепки градом посыпались на мой пылающий зад, я заорал как пятилетний. По моему красному лицу текли слёзы. И как и Кейт несколькими минутами раньше, я мотылял ногами и пытался освободиться. Но спасения не было. Миссис Чарет порола меня и порола сильно! Я ревел во весь голос и умолял её прекратить, обещая никогда больше не играть с фейерверком. Мне было очень-очень больно.

Казалось прошла целая вечность, пока мама Кейт прекратила пороть меня. Я рыдал и тёр напоротую попу. Мои штаны с трусами слетели во время порки и тепрь валялись посреди комнаты. Но я абсолютно не обращал внимания, на то что стою голым перед двумя женщинами. Единственное что я хотел, так это унять жар полыхающий на моей попе. После того как я успокоился, Миссис Чарет велела нам стать лицом к стене. Мы с Кейт, с голыми попами, стояли рядом целый час.

Ни я ни Кейт ничего не говорили, потому как было очень стыдно. Мы только тихонько плакали вытирая слёзы скатывающиеся по лицу. Нам было стыдно даже смотреть друг на друга. Я думал я умру от унижения.

Когда мама Кейт вернулась она посадила Кейт к себе на колени и обняла её. Она спросила будет ли Кейт теперь хорошо себя вести и Кейтлин ответила: «»Да, мамочка. Прости я была непослушной. Я не буду делать это снова.» Миссис Чарет поцеловала дочь и спустила со своих коленей. Затем она подошла ко мне обняла меня и сказала «Надеюсь ты тоже будешь теперь послушным, Рэндел, и не будешь больше играть с фейерверками.» «Да мэм.» — ответил я. Для меня была не привычна такая нежность после порки. Мои родители никогда не обнимали меня после наказания.

«Ты хороший мальчик Рэндел. Я знаю что больно тебя отшлепала. Но однажды ты ещё скажешь мне спасибо. Лучше уж пусть сейчас болит попа, чем ты останешься инвалидом на всю жизнь если будешь и дальше играть с фейерверками. Я надеюсь ты меня понимаешь.» «Да мэм» — сказал я.

«Можете одеваться и идти играть на улицу, но не вздумайте прикасаться к фейерверкам. Если я увижу ещё раз тебя с фейерверками, Рендал, я сообщу твоим родителям. Не думай что я тебе поверила! Ведь если они узнают что они сделают с тобой?» «Они выпорят меня, мэм». «Сегодня я тебя уже наказала, поэтому твоим родителям мы ничего не скажем, но если ты будешь плохо себя вести, все изменится!»

Когда мы с Кейт были на улице, она сжала кулаки и сказала: «Только попробуй рассказать о том что было кому-нибудь и дам тебе в глаз!»

«Не волнуйся. Я тоже не хочу чтобы кто-то узнал что твоя мама отшлёпала меня. Я же не сумасшедший!»

На этом пожалуй я закончу. Мы до сих пор хорошо общаемся с Кейт и перед тем как писать эту историю я рассказал ей о своих планах. На что она ответила «Надеюсь ты ходишь на занятия по боксу, потому что если ты действительно всё расскажешь в интернете, я приду и побью тебя предатель!»

Надеюсь она пошутила!

Перевод:

Порка на ночь

Это был последний раз, когда меня отшлёпали, хотя моей сестре доставалось ещё много-много раз.

Моя девятилетняя сестра Сьюзи и я жили в соседних комнатах, соединённых дверью. Лето было жарким и влажным, так что дверь мы оставляли открытой, чтобы был хоть какой-нибудь сквозняк.

Нам обоим уже была пора спать, но мы болтали о чем-то, хотя мама велела нам вести себя тихо. Так что когда мы услышали ее шаги вверх по лестнице, было ясно, что мы влипли.

Сначала она зашла в комнату Сьюзи и включила свет. Сьюзи испуганно захныкала, когда мама села на край кровати (который мне был отлично виден через открытую дверь) и стянула с нее одеяло.

Без единого слова мама подняла Сьюзи, уложила её к себе на колени и задрала ее ночнушку намного выше пояса. Из-за жары на Сьюзи больше ничего не было, так что без лишних заминок мама принялась как следует шлёпать Сьюзи.

Я был в пяти метрах и наблюдал за своей ревущей сестрёнкой, за ее маленькими розовеющими ягодицами, трясущимися и пляшущими в такт маминым шлепкам. Но интереснее всего мне было, какое же наказание ожидает меня.

Сьюзи шлёпали по попе, значит, мне предстояло что-то не менее серьёзное, ведь провинились мы с ней в равной мере. Всё же я не думал, что мама меня отшлёпает, потому что так меня не наказывали с возраста Сьюзи.

Когда мама решила, что с Сьюзи довольно, она уложила её, все еще плачущую, обратно в постель и прошла ко мне в комнату. И вдруг велела мне лечь на живот! (Видимо, она решила, что я слишком большой, чтобы лежать у неё на коленях).

порка на кроватиЯ был ошеломлён, но сделал, что велели. Она стянула вниз пижамные штаны, нагнулась над кроватью и отшлёпала меня так же сильно как Сьюзи. Если бы я был в возрасте Сьюзи, от такого наказания подушка была бы вся в слезах, как сейчас у неё. Но в 13 я был достаточно взрослым мальчиком, чтобы не проронить ни звука за всё время.

Когда мама ушла, наказание произвело должный эффект, и мы оба молчали всю ночь. Я лежал и слушал, как всхлипывания Сьюзи затихали и затихали, пока она не заснула. Я не спал. В ягодицах чувствовалась боль, потом она сменилась покалывающими ощущениями.

Через несколько минут и они исчезли, оставив лишь тепло, от которого было приятно. Я вылез из постели и сидел на радиаторе, смотря на ночное небо, а приятное тепло постепенно испарялось, а я хотел, чтобы оно оставалось как можно дольше.

Порка подругой семьи

Когда я был маленьким, родители меня никогда не шлёпали. Они много раз мне грозили, но я тут же начинал вести себя хорошо. А еще я видел, как шлёпали мою сестрёнку, и это было ужасно!

Однажды, когда мне было 12, родителям пришлось уехать из города. Они оставили меня у друга семьи по имени Марджи.

Марджи — одна из самых милых и добрых женщин, которые только бывают. Но я знал, что она шлёпает своих детей, когда они не слушаются. Когда родители оставляли меня, они бегло обсудили с Марджи, что мне позволяется и запрещается делать дома.

Еще они сказали Марджи, что если я буду плохо себя вести, она может делать со мной всё то же, что и со своими детьми, и наказывать, как ей кажется уместным. Я об этом не задумывался, и собирался просто не влипать в неприятности.

Но через день дела пошли на спад. Ее сын Вилли начал хулиганить и бегать по дому, и навязал мне свою шумную игру. Так мы резвились, и в какой-то момент картина упала со стены и стекло, которое её покрывало, разбилось.

Вилли тут же улизнул, а я почему-то так и остался стоять там, понимая, что спрятаться негде. Марджи прибежала в гостиную, посмотрела на картину, затем на меня, и ее лицо стало очень хмурым. Она ни слова не сказала, подошла ко мне, схватила за ухо и повела в другую комнату. Она велела мне ждать её там, у кровати, и сказала, что скоро вернётся.

Марджи вернулась через минуту, и у меня дыхание перехватило, когда я увидел у нее в руке большую щётку для волос. Я попытался ей объяснить, что это Вилли виноват, но язык заплетался, и слова не выговаривались. Взгляд я не мог оторвать от ее щётки.

Она стояла и слушала, скрестив руки на груди и раздражённо постукивая ногой по полу, пока ей не стало очевидно, что никаких дельных оправданий я не произнесу.

Марджи подошла к кровати и села. Она была привлекательная женщина, на ней были обтягивающие джинсы и футболка на лямках. Она подозвала меня к себе и, как только я подошёл, расстегнула на мне джинсы и быстро стянула их вниз. Порка подругой

Я был смертельно унижен тем, что она увидела меня в одних трусах в возрасте 12 лет, но прежде чем я успел опомниться, я уже лежал у неё на коленях, уставившись в пол в десяти сантиметрах от моего носа. И вдруг я почувствовал, что она снимает с меня трусы и холодный воздух обдувает мою голую попу.

Только тогда я осознал, что это мое первое шлёпанье в жизни, и занервничал, смогу я его выдержать или нет. Выбора у меня не было. Без единого слова она принялась шлепать меня по попе щёткой для волос. Я не мог поверить, что это так больно! Я не представлял себе, что вообще бывает так больно! А еще шлепок был такой громкий.

Она начала медленно, ударяя каждый раз по новому участку моей попы, а затем перешла к верхней части бёдер. После тридцати шлепков она стала ударять быстрее и больнее. Я взвизгивал при каждом ударе, а потом, ударов после пятидесяти она стала шлёпать по каждому месту два раза подряд.

К этому моменту я плакал навзрыд и чувствовал себя ужасно из-за того, что плакал как маленький. Наконец, после, наверное, сотни шлепков Марджи остановилась. Она подняла меня на ноги и сказала:

— Джон, тебе может показаться, что я наказала тебя слишком строго, но ты заслужил это. Если ещё когда-нибудь ты провинишься в этом доме, то получишь того же! А теперь марш в комнату и не выходи до ужина.

Я был рад тому, что все закончилось, и быстро ретировался. Часа два я просто лежал на животе, прислушиваясь к боли в нашлёпанной попе. Затем отец Вилли пришёл домой. Я слышал, как Марджи разговаривала с ним о происшествии с картиной.

Я расслышал, что Вилли накажет отец, и очень обрадовался, что мне это не грозит. Позже я был окончательно обрадован, узнав, что фраза “Вилли накажет отец” означала, что Вилли будет выпорот ремнём!

Порка при свидетелях

В большинстве семей, когда я рос, отшлёпать ребенка было самым распространенным способом поддержать дисциплину. Обычно наказания не были особо суровыми. Так что меня регулярно шлёпали и я воспринимал это как естественную часть нормального детства. Конечно, я не получал от этого удовольствия, но никогда и не пытался сопротивляться шлёпанью. Пока не стал тинэйджером.

Когда мне стукнуло 14, я стал воспринимать шлёпанье все с большей и большей неприязнью, так это сильно унижало мое созревающее чувство собственного достоинства, особенно, когда за дело принималась мама.

Каждый раз я качал права, что я слишком большой, чтобы с меня снимать штаны и шлёпать по голой попе щёткой для волос. Я перебрал все возможные аргументы, чтобы убедить ее пересмотреть свои методы.

Я подчеркивал, что наказание по голой попе слишком унизительно с учетом моего физического созревания (мама, я практически мужчина!). Я пытался настоять на «более взрослых» формах дисциплины, или хотя бы чтобы шлёпал меня отец.

К сожалению, этот аргумент отметался тут же; мама отвечала, что именно этот фактор — унижения — они с отцом считали самой эффективной частью шлёпанья. Более того, она говорила, что если я веду себя как маленький, то и шлёпать меня следует как маленького: по голой попе, лёжа у нее на коленях — вне зависимости от моего возраста, зреющего тела и неуместной гордости.

Однажды я неосмотрительно поднял эту тему одним субботним утром, когда мы с мамой были в гостях у маминой подруги миссис Вент. Случилось вот что: мама завела разговор о детях в целом, о том, как сложно их воспитывать, и о том, что отшлёпать ребенка — стопроцентно работающий метод, согласно её опыту.

В скорости разговор дошёл до сравнения методик шлёпанья в наших семьях и до унизительного обсуждения подробного сценария моих наказаний.

Конечно, такая тема для разговора была не внове. В детстве можно было уже привыкнуть к тому, что мама, например, невзначай расскажет кому-нибудь в твоём присутствии, как тебя приучали к горшку. Но этот разговор меня совершенно вывел из себя, и я выпалил что-то дерзкое, чем вызвал гневную перепалку с матерью, а затем, когда миссис Вент вмешалась в разговор — я нагрубил и ей.

К чему это привело? Мама сообщила, что, что бы я ни говорил, я, очевидно, всё ещё веду себя как ребёнок, и заработал себе ещё одно «детское» наказание, которое она не преминет применить, как только мы придём домой. Я, дурачок, заявил, что я уже большой, и не позволю ей это сделать. Тут в спор снова вмешалась миссис Вент.

Она спросила у мамы, зачем ей вдруг понадобилось ждать дома, и если это из-за неё, то маме не стоило беспокоиться: она привычна к виду нашлёпанных голых попок своих дочерей (одиннадцатилетней Тамми и восьмилетней Лизы), и не смутится при виде моей, а если надо — даже поможет!

Мама поблагодарила за её поддержку и сказала, что всё-таки отвезёт меня домой, потому что меня ждёт «свидание со щёткой для волос». Миссис Вент тут же вышла из кухни и через секунду вернулась с большой овальной деревянной щёткой для волос. Она уверила маму, что эта щётка отлично нагревает попы её дочек, причём довольно регулярно, и должна оказаться такой же эффективной с моей. Женщины переглянулись, и мама взяла щётку из рук миссис Вент.

Мама повернулась ко мне и ледяным тоном спросила, что мне больше нравится: тихо вернуться домой и быть отшлёпанным в домашней обстановке или получить по попе прямо там. Со злостью в голосе я ответил: ни то, ни другое, и рванул из кухни.

Минуту спустя я убедился, что в 14 я был еще не такой взрослый, как хотелось бы. Меня схватили и силком уложили к маме на колени, стянули с меня штаны, и мою голую попу мама нещадно шлёпала щёткой для волос миссис Вент.

Хуже того, минуты через четыре, когда я уже забыл, что я якобы взрослый, меня поставили в угол (трусы так и оставались на уровне лодыжек) как малыша, и мама объявила следующую статью моего приговора: мне предстояло выступить «на бис» — получить по голой попе на этот раз от миссис Вент — как только «моя попа немного остынет».

Когда я, ревя, стал угрожать, что буду сопротивляться, мама злым тоном пообещала, что в таком случае я получу ремня от отца, причём не только этим вечером, но и каждым вечером всей следующей недели. Конечно же, я сдался, и через полчаса я открыл для себя то, что Лиза и Тамми так хорошо знали, — что их мама не уступит моей в умении пользоваться щёткой для волос.

Хотя это была последняя моя взбучка от двух женщин сразу, это было не последнее шлёпанье — они продолжались почти до моих 16 лет, хотя и становились всё реже, по мере того как я начинал вести себя взрослее, а не только притворяться взрослым.

Ах, да! Выяснилось, что Лиза и Тамми Вент вернулись домой в самый неподходящий момент и наблюдали оба моих шлёпанья через окно на кухне. А раз они это увидели, то вскоре вся ребятня в округе хохотала над тем, что Скотти, так активно корчащий из себя взрослого, до сих пор получает по голой попе.

И уж конечно в последующие дни я был самым настоящим пай-мальчиком!

Порка ремнём или как меня наказывала мама

Порка мамаЧаще всего мне доставалось просто рукой — два раза или четыре, всегда почему-то четное количество шлепков. А вот для более основательных наказаний мама использовала ремень. Точнее, пять разных ремней. Даже сейчас, спустя много лет, я не спутал бы их ни с какими другими.

Один ремешок был мой собственный — тяжелый и узкий, из черного кожзаменителя. Если мама порола им, бывало очень больно.

Еще два — узкие лакированные пояса от маминых платьев. Один из них был мягким, и наказание им было чисто символическим. Зато другой, тонкий, но, увы, гибкий и тяжелый, по телу хлестал очень чувствительно.

Четвертый ремень тоже принадлежал маме: широкий, кожаный с металлическими украшениями. Мама его считала очень грозным орудием, но только раза два использовала для порки. На самом деле, боль он причинял несильную, больше шума. Разумеется, если бы мне всыпали внешней поверхностью, с металлом, то вмиг разодрали бы всю кожу. Но мама, естественно, порола меня только внутренней стороной, без железяк. Последний ремень вообще использовался только для порки. Его никто не носил, и висел он не с другими ремнями, а в кладовке. Это был старый кожаный ремень с поблекшей пряжкой. Не помню, откуда он взялся.

Если мне случалось серьезно провиниться, мама строго, но спокойно приказывала мне идти с ней. Мы шли в маленькую комнату, где в шкафу висели ремни. И начинался долгий разговор. Не повышая голоса (если меня били, то никогда не кричали), мама выговаривала мне за мою провинность или за лень. Прочитав длинную нотацию, она начинала мне объяснять, что ей-то вовсе не хочется меня наказывать, что ей самой это нелегко, но уже ничего другого не остается, как только выпороть меня. Как правило, помолчав немного, она спрашивала меня, понимаю ли я, что она вынуждена так поступить из-за моего поведения, что иного выхода я ей просто не оставляю. Я реагировал по-разному — когда кивал головой и говорил “угу”, когда просто молчал, когда начинал умолять о прощении.

После этого мама брала меня за руку и вела к шкафу или к кладовке, откуда брала ремень. Иногда же она брала ремень и подходила ко мне сама. Ремень она держала в левой руке. Случалось, что перед поркой мама на час ставила меня в угол и вешала на спинку стула ремень, чтобы я смотрел на него и думал о предстоящей порке. Но чаще она сразу молча подводила меня за руку к софе. Тут были варианты — она или сама снимала с меня штаны, или приказывала мне снять их. Во втором случае предстояло всегда более суровое наказание.

Чаще всего я послушно снимал штаны и говорил: наказывай, только не очень больно. Иногда отказывался, и тогда мама меня обхватывала левой рукой с ремнем, а правой сдергивала штаны, а затем и трусы.

Затем мама говорила, чтобы я лег. Я покорно укладывался на живот, но мама всегда при этом держала меня за плечи, помогая лечь. Потом она задирала мне рубашку с майкой, так что зад становился вовсе голым. Мама складывала ремень вдвое. Пряжкой она не била — пряжкой меня в четырехлетнем возрасте вытянула пару раз бабушка, когда я ее зимой на балконе запер.

Мама левой рукой брала мою правую руку, клала ее на спину пониже лопаток и наваливалась на меня всем своим весом. И порка начиналась.

Первый удар всегда был болезненным. До сих пор помню, как неожиданно вспыхивала в заду жгучая боль, когда ремень опускался с негромким свистом на мои ягодицы, издавая сухой шлепок (или звучный — это зависело от ширины ремня). А потом следовал второй удар, третий. Зад прямо обжигала боль. Где-то после пятого шлепка она уже не отпускала, так и пульсировала, то ослабевая, то вспыхивая с новой силой после удара.

Количество ударов оговаривалось крайне редко. Как правило, мама била без счета. В среднем получалось ударов 5-10. За более серьезные проступки — 20–25. За самые крупные я получал где-то 40–50. Но это было раза два-три, не больше.

Иногда я сразу начинал плакать, иногда умолял о прощении. Случалось, пробовал протестовать. Как правило, после пятого удара я ревмя ревел, извиваясь от боли. Хотя вначале решал сдерживать слезы, и какое-то время старался не вскрикивать. Но потом все равно начинал плакать — скорее от обиды, чем от боли, Но боль брала свое в конце концов. Я начинал дергаться, извиваться всем телом, вихлять наказываемым местом. Мама наваливалась на меня левой рукой еще сильнее, а я ревел, дрыгал ногами, барахтался, высовывал язык, закусывал губы и начинал отчаянно верещать при каждом ударе: ой, не буду, ой, больно, ой, прости, не надо больше! И называл маму мамулей, мамулечкой, мамусей, перебирая все возможные ласковые обращения к ней.

А мама наносила мерные удары, стараясь, чтобы для меня они были как можно чувствительнее. Часто она монотонно приговаривала: Ага, что, больно? Больно? А так — больно? А вот так? А так? Будешь мать слушать? Будешь? Будешь?

Потом неожиданно мама меня отпускала и говорила, чтобы я вставал и одевался. Повесив ремень на место, она вела меня в ванную и помогала умыться. Потом я должен был просить у мамы прощения и обещать исправиться. Обычно я так и делал.

Примерно неделю после порки мы жили душа в душу с мамой. Она на меня не повышала голос, не ругала, всегда прощала мелкие проступки.

Порка секретарши

Место для званого вечера было выбрано хоть и просторное, но очень уютное. Свечи, полумрак, редкие торшеры создают островки тепла. На столах — легкая закуска, шампанское. Почему-то в этот раз был выбран скорее американский стиль праздника — шведский стол, и возможность для гостей разбиться на небольшие группки.

Грета тщательно готовилась к первому корпоративному празднику на новом рабочем месте. Да еще и с холостым, вроде как, начальником. Короткое бежевое платье, светлые туфли, удачно подчеркивающие стройные ноги черные чулки. В отличие от большинства немок, она обладала довольно миниатюрным телосложением, симпатичным личиком и рыжей копной волос. Обозрев себя в зеркало, она пришла в восторг, хотя сторонний наблюдатель счел бы ее внешний вид несколько безвкусным и несколько вульгарным. Взгляды мужчин на улице, прилипавшие к ногам, только добавили ей уверенности в себе. Грета, как многие немецкие женщины, была неплохо образованна, амбициозна, однако ее амбиции были однобоки — она хотела вести праздную жизнь домохозяйки, и желательно не слишком при этом напрягаться. Собственно, именно это и заставило ее устроиться в крупную английскую фирму секретаршей — немецкие зажиточные бюргеры все как один прижимисты, и о служанке, которая возьмет на себя тяжелые работы по дому, можно даже не мечтать.

Девушка взяла бокал шампанского и присела на подлокотник кресла, кокетливо демонстрируя длинные ноги. Дичь, на которую она охотилась, пока отсутствовала… Впрочем, она не скучала, посылая обворожительные улыбки проходящим мимо сотрудникам. Сотрудники, в зависимости от возраста и статуса, либо мило краснели, либо одобрительно пробегали взглядом по округлым коленкам, однако ни один не подошел начать разговор. Наконец дверь в очередной раз отворилась, и все празднующие потянулись почтительно здороваться с начальством. Начальство, настоящий английский джентльмен средних лет, вел под руку женщину в красном.

Поздоровавшись со всеми, Ричард, директор, представил свою спутницу:

— Прошу любить и жаловать — Мэри!

Грета насторожилась. Продолжения вроде «она моя супруга» не последовало, да и Мэри сразу отделилась от спутника, однако подозрительность не проходила. Впрочем… да что она может, сушеная английская вобла? Девушка мельком посмотрелась в темное стекло, облизнула губки и двинулась в атаку на дальний угол комнаты, где Ричард что-то бурно обсуждал с замом по развитию. Подхватив по пути два бокала пунша, она приблизилась к Ричарду и мурлыкающим голосом произнесла:

— Сэр, вы так напряжены… Не угодно ли вам немного расслабится и выпить глоток пунша.

Зам, наблюдающий эту сцену, незаметно покосился на директора. Тот еле заметно кивнул, и менеджер перешел в следующую группку общающихся, оставив начальство наедине с секретаршей.

Грета не заметила переглядываний, томно строя глазки Ричарду, но обрадовалась исчезновению мешавшего сотрудника. Ее не насторожило даже то, что больше никто из празднующих не стал подходить к шефу, а девушки из других отделов о чем-то тихо зашушукались и захихикали. Она стреляла глазками, аккуратно обнажала все большую поверхность бедер и была уверена в успехе — глаза Ричарда уже блестели в теплом желтом свете. Ничего не значащий разговор о погоде и работе перешел на природу, и Ричард предложил пройтись по особняку. Грета уже мысленно отдавала приказы служанке в собственном особняке…

Пройдясь по коридору, директор свернул в одну из комнат. Обстановка была простая — кровать, шкаф, да пару стульев с высокой спинкой. Секретарша сверкнула глазками, грациозно опустилась на кровать… Но тут дверь распахнулась, впустив Мэри. Замок защелкнулся…

Грета вскочила, победно поглядывая на соперницу. Однако Ричард не высказал ни малейшей растерянности, лишь насмешливо поглядывал на свою секретаршу. Смешная девчонка… Неплохая, но молодая и глупая. Неужели она не понимает, что не первая такая умная на его пути? Он взглянул на Мэри, в очередной раз восхитившись ее точеной фигурой, обрисованной длинным платьем, ее уверенностью в себе, ее яркой внешностью, позволяющей носить золотые украшения и не казаться вульгарной — Мэри была настоящей леди. Холодной, уверенной, величественной…

— Дорогая, твой черед. Очередная секретарша, ее зовут Грета. Прошу любить и жаловать…

Добавил:

— Но не жалеть!

Мэри присела на стул и насмешливо посмотрела на онемевшую от возмущения и все еще ничего не понимающую девушку.

Директор подошел к Грете и вдруг ловким движением отправил на колени Мэри. Скомандовал:

— Лежать! Теперь слушай — мне нужна сотрудница, которая будет работать, а не направлять все свои силы на кокетство, ясно тебе? Не ты первая, красавица, к сожалению, моя предыдущая вразумленная секретарша ушла в декрет. Мэри, дорогая, вправь ей мозги.

Холодно улыбаясь, леди в красном потянула на себя подол платья, обнажая подвязки и белые трусы. Грета все еще не верила… Она попыталась злобно ощериться на Мэри, надеясь, что охмуренный ею Ричард вступится за нее и выгонит эту треску вон, но… Тот пригвоздил ее тяжелым взглядом к ненавистным коленям и сообщил:

— Или мы вправляем тебе мозги на место сейчас, дорогуша, или ты уволена.

И вышел.

Мэри спокойно произнесла:

— Ну что, юная леди, у вас есть выбор. Или вы хотите сохранить свое место, и тогда лежите спокойно сейчас, или можете брать расчет.

Грета, скрипнув зубами, промолчала, однако не дернулась.

— Что ж… Думаю, вам нелишне будет узнать, чем отличается немецкое воспитание от английской дисциплины.

Мэри спокойно спустила с девушки трусы, и первый шлепок опустился на зад воспитываемой. Секретарша не дернулась, дав себе слово достойно перенести происходящее и хотя бы так досадить этой грымзе. Правда, ее никогда не шлепали… Но первый шлепок, хоть и был достаточно сильным, был вполне терпимым.

Мэри методично продолжала, сопровождая свои слова резкими шлепками:

— Запомните, леди, в ваши обязанности не входит кокетство с начальством. Вы должны уметь следить за собой. Вы должны уметь сохранять достоинство. Вы должны научиться думать, прежде чем что-либо делать…

Грета уже на втором предложении не удержалась и недоуменно дернулась — оказывается, если не останавливаться, ладонью можно причинить значительные… неудобства заду. К пятому предложению она уже вовсю пыталась увести ягодицы в сторону от карающей руки. Вскакивать она решалась, боясь потерять работу, а когда девушка, не выдержав, попыталась прикрыться правой рукой, Мэри поймала ее за запястье и надежно зафиксировала руку на пояснице. «Вот гадина!» — бродили злобные мысли в рыжей голове. «А сама то как в люди выбралась??!»

Почувствовав, видимо, что воспитуемая не раскаялась, Мэри протянула руку к столу и взяла лежавшую там деревянную расческу.

— А теперь, дорогая, начнем серьезный разговор.

Первый удар впечатался в уже розовые ягодицы. Грета ойкнула от удивления, но попыталась сразу прикусить язычок.

— Запомните, юная леди, что черные чулки или колготки не могут считаться нормальной офисной одеждой. К сожалению, у вас не смогли воспитать вкус в детстве, но я постараюсь это исправить.

Грета уже не только виляла попой, но и хныкала в голос. Мерная речь воспитательницы наконец начала проникать не только в уши, но и в мозг. Уже не думая об оскорблениях, она даже против воли запоминала советы относительно своего внешнего вида и поведения, впечатываемые в ее зад при помощи безобидной вроде бы расчески. Поток хныканий и ойканий перекрывал спокойный голос:

— И наконец, повторяю еще раз для закрепления — учитесь вести себя с достоинством и не надеяться на то, что вы сядете богатому мужу на шею, юная леди!

Расческа пулеметной очередью прошлась по обеим ягодицам поочередно. Грета завыла, забилась, однако строгая воспитательница без труда ее удержала. Орудие наказания вновь увесисто впечаталось в горячий зад.

— Ай! Простите! Простите пожалуйста, я больше не будуууу!

Немка, заливаясь слезами, не сразу сообразила, что шлепки больше не терзают ее измученное седалище. Мэри подняла ее с колен:

Вставайте, дорогая. Надеюсь, вы запомнили урок и станете хорошей работницей. Приведите себя в порядок, здесь рядом есть ванная. И еще… учтите, практически все сотрудницы данной фирмы прошли через подобное.

Грета отпустила наказанное место и остолбенела.

* * *

Через три года молодая успешная сотрудница одной известной английской компании в Германии прощалась с коллегами — ее повысили и перевели в другой филиал. На выходе из офиса ее ждал симпатичный молодой человек. Она счастливо улыбнулась, и чуть искоса посмотрела на входящую в здание девушку в неприлично короткой юбке — Ричард опять искал секретаршу… Грета сочувственно посмотрела вслед девушке, но промолчала — без того урока она вряд ли бы достигла того, что у нее уже было. Однако рука машинально потерла зад…

Прыгалки

Порка скакалкой

Прошлой весной мои хорошие знакомые, уезжая в заграничную командировку, попросили меня взять меня на воспитание и содержание их дочку, Марию. Маша была одноклассницей и подружкой моей Светы, я легко согласилась. Обеим девочкам было по 12 лет. Учебный год уже подходил к концу. Благодаря материальной поддержке светиных родителей я смогла оформить отпуск на все лето, и как только учеба у девочек закончилась, мы перебрались на дачу.

Однажды погода испортилась, стало хмуро и довольно холодно, собирался дождь, но так и не пошел. Гулять девчонки не ходили, весь день просидели дома, и были как-то нехорошо заведены и капризны. Я чувствовала себя неважно и тоже была не в лучшем настроении. Наступил вечер, я уложила девочек, легла сама. Но уснуть мне не удалось — из-за тощей дачной стены доносился шум, визг, смех. Подружки разбушевались не на шутку. То они явно дрались, то почти истерично хохотали над своими ссорами. Я крикнула им раз, другой; результата, разумеется, никакого. Я даже встала, и заглянула к ним в комнату, надеясь успокоить их личным присутствием. Если это и возымело какое-то действие, то скорее отрицательное. Девицы попрыгали в кровати и сделали вид, будто они делают вид, что спят, и мои предупреждения к ним не имеют ни малейшего отношения. Но не успела я закрыть за собой дверь, как началось прежнее безобразие.

Внутри росло какое-то глухое и тяжелое чувство — и раздражение, и чуть ли не зависть к этим юным резвящимся девчонкам. Так я лежала и, наверное, заводила сама себя. И еще эта головная боль! Пока я ходила к этим девицам, я успела зажечь свет. Думала полежать, почитать; ни черта не читалось, конечно. И вдруг…

Мой взгляд упал на валяющиеся на кресле машкины прыгалки. По мне как будто прокатилась горячая волна. И из бессмысленно копившейся злости и раздражения вдруг отлилось четкое и яркое: «Выпороть мерзавок!»

Позже я удивлялась — как подействовала на меня эта мысль. Вместо усталости и раздражения я почувствовала прилив энергии. И неудержимого желания выплеснуть ее… Я встала и постаралась хоть немного успокоиться. Щеки пылали, я нервно ходила из угла в угол, как тигр по клетке. Нет, сил бороться с этим у меня решительно не было. Я схватила прыгалки.

Взяла, и тут же положила, как будто обожглась. Я еще пыталась бороться с обжегшим меня желанием. Но тщетно — меня то охватывал жар, то бросало в дрожь. Прыгалки лежали на полу, как свернувшаяся перед прыжком змея. Я опять подошла к ним, нагнулась. Я была как во сне, как под гипнозом, как будто кто-то действовал за меня: я подняла их и сложила вчетверо. Осмотрела резиновый шнур, погладила его, и вдруг хлестнула себя по ноге. От резкой боли я закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Но боль немножко меня успокоила. Я подошла к зеркалу, оглядела себя, и решительно пошла к двери.

Хотя я и резко отворила дверь, но до того, как я вошла, девчонки успели попрыгать по постелям и с головой накрыться одеялами, так что я даже и не знала, которая где. Но это мне и не было важно. Еле сдерживая свой порыв я подошла к той кровати, где должна была спать Света и потянула одеяло. Лежащая в постели девчонка не пускала его, и хихикая, натягивала на лицо, чтобы не быть узнанной. Так что одеяло само собой сдернулось снизу, открыв ноги, и заголившуюся из-за того, что во время этой возни ночная рубашка довольно высоко задралась, попку. Очень хорошо! Я и не стала бороться, пытаясь узнать, кто передо мной. Наоборот, я завернула одеяло, и даже подоткнула его, чтобы шалунья не могла сопротивляться, повыше задрала рубашку. Пару секунд я любовалась обнаженным телом девочки. За две летних недели она уже успела загореть, и белый треугольник от трусов очень мило смотрелся на машиной — я уже поняла, кто мне попался — тугой попе.

И тут я сильно, резко вытянула по этой бесстыдной заднице прыгалками. Для Маши это было полнейшей неожиданностью. От удара она взвилась чуть не до потолка, мой толчок бросил ее обратно, от неожиданности она не смогла даже заорать, и отчаянный вопль раздался только после того, как прыгалки опустились на нее вторично. Оправившись от шока девчонка начала отчаянно барахтаться, пытаясь выбраться из-под одеяла. В конце концов я не смогла ее удерживать и, вопя и отбиваясь она скатилась на пол.

— Тетя Галя!!! — взмолилась она, — что вы…

— Что я? — почти спокойно парировала я, — я секу непослушную девчонку.

— Тетя Галя, н-не надо… Я…

— Почему же не надо? — Я поддерживала этот невразумительный и, конечно же, совершенно бесполезный разговор, потому что мне самой требовалась передышка.

— Но я же не Ваша дочка?! Вы… Вы не имеете права!..

А вот это она уже зря сказала. Заявление о правах как будто подстегнуло меня.

— Ты не бойся, Светке, — тут я взглянула на дочку, которая с круглыми от страха и удивления глазами, следила за происходящим, — Светке тоже достанется. Но хулиганили-то обе, не могу же я пороть только ее?!

Тут я схватила непослушную девчонку за волосы, задрала свою ночнушку, сунула Машку головой между ног и крепко зажала. От прикосновения разгоряченных щек девочки к нежной коже моих ляжек меня пронзило чувственно-острое наслаждение, подобное глотку ледяной воды в жаркий день.

Я задрала на Маше рубашку, и опять принялась ее сечь. Правда, увидев какие рубцы остались от первых ударов, я старалась умерить свой пыл. Но девчонка, похоже не оценила этого. Она задергалась, пытаясь вырваться, потом присела, надеясь таким образом спрятать свою задницу от прыгалок. Я просунула руку снизу, и обняв ее под живот, приподняла. Продолжая ее лупить, я получала теперь двойное удовольствие, ощущая своим телом каждый ее рывок, каждую судорогу боли. Я с упоением стегала ее исполосованный, вихляющийся зад, что-то приговаривая:

— Права тебе?! Вот тебе права!!! Будешь еще хулиганить? Слушаться будешь, а?!!

Машка попробовала было прикрыть попу рукой, но получив прыгалками по руке, тут же отказалась от этой затеи. По видимому, удар по руке оказался куда более болезненным.

Все, девчонка сдалась. Уже не вырываясь, она и не помышляла о сопротивлении, и только в паузах между ударами, пыталась невразумительно молить о пощаде:

— Буду слушаться!! Не надо больше! Миленькая! Не буду!!

Я упивалась ее воплями, чувствуя, как с каждой секундой во мне растет восхитительное напряжение… И вдруг оно как будто взорвалось!!! Выпустив выпоротую девчонку, я опустилась на ее постель, и, стараясь сдержать стон, обхватила себя руками. От прикосновения своих же рук я вздрогнула, по телу разлилась тепло и истома…

Прийдя в себя я посмотрела на дочку. Теперь я чувствовала себя как голодный, быстро проглотивший тарелку супа, а теперь собирающийся смаковать жаркое. До этого момента Света, тихо как мышка, наблюдала за экзекуцией. Когда же она поняла, что мое внимание переключено на нее, девчонку как прорвало:

— Мамочка… не надо! Я…

Из ее речей можно было понять, что она намерена стать самой лучшей дочерью в мире, если только я откажусь от намерения всыпать ей как следует, удовлетворившись поркой Маши.

— Так значит Машку надо было высечь, а тебя почему-то нет?!! — Возмутилась я. — Хороша подруга! А ну ложись на живот! И задери рубашку!

— Мамочка, ну пожалуйста, — со слезами на глазах захныкала дочурка, — не надо. Я тебя умоляю…

— Никаких «умоляю»! И если сейчас же не ляжешь, так излуплю, что неделю сидеть не сможешь.

Понимая, что порки не избежать, и не желая усугублять вину, напуганная зрелищем наказываемой подруги, Света повернулась на живот. Глядя на меня умоляющим взглядом, всхлипывая, она потянула вверх ночнушку. Я поддернула ее рубашку еще выше, до шеи. В ожидании удара Светка напряглась, зарылась лицом в подушку. Ее попка нервно подрагивала.

Хлесть!!!

— А-а-а-а!!! — Дочь заорала, и так дернулась, что я поняла — смирно лежать она не сможет, даже под страхом самого строгого наказания. Держать же лежащую ничком девочку очень неудобно… Я приказала ей встать на колени, и перегнуться через спинку кровати. Теперь было достаточно придерживать ее за спину или за шею, чтобы лишить возможности вырваться.

Хлесть! Хлесть! Хлесть!!!

Я обратила внимание на то, что Маша уже немного успокоилась, и наблюдает за поркой. На ее лице было выражено нескрываемое удовольствие. Было ли это следствием восстановленной справедливости, или же ей тоже пришлось по вкусу такое зрелище?

Дочка вопила, ерзала, но увернуться от ударов уже не могла. Мне же было очень удобно сечь ее, и вся ее обнаженная фигурка была перед глазами. Светка подпрыгивала от ударов, мотала головой, била ногами, крутила задницей. Мне было очень приятно смотреть на этот «танец», я чувствовала, как знакомое уже напряжение вновь начинает расти, заполнять меня. Я слушала визг и звонкие вопли своей дочери, и ощущала радостный экстаз. Действительно, аппетит приходит во время еды. Я начала пороть дочь в основном потому, что оставить ее безнаказанной после того, как я высекла Машу, было просто несправедливо. Но с каждым ударом мне хотелось сечь ее еще и еще, больнее, любоваться яркими полосами, появляющимися на ее заднице, слушать ее вопли… Еще! Еще!!!

А-а-х!!! — Теперь уже я не смогла удержаться от стона. Взрыв на сей раз был гораздо сильнее и продолжительней. Слава Богу, девочки, кажется, не обратили на это особого внимания.

Светка свернулась на кровати, даже не опустив рубашки, потирала ладонями напоротую попу, и тихонько всхлипывала и подвывала. Маша же поглядывала на нас с новым испугом — не последует ли теперь еще что-нибудь?

Но ее страхи не оправдались. Я чувствовала себя опустошенной, выжатой, и… бесконечно удовлетворенной! Я отправилась в кровать, и засыпая, слушала тихие всхлипывания из-за двери, как дивную музыку.

На следующее утро, когда девочки проснулись и умылись, я велела им снять рубашки и показать мне свои задницы, чтобы я смогла еще полюбоваться плодами своей воспитательной работы. Девчонки густо покраснели, но не смея спорить, быстро скинули ночнушки и повернулись ко мне спиной. Я с удовольствием посмотрела на их кругленькие попки, покрытые четкими, красными и багрово-синими полосами. Любуясь этим зрелищем я твердо решила, что надо будет еще повторить эту процедуру. С одним только отличием: когда я в следующий раз буду их сечь, я не хочу после порки оставаться одна!

Рука судьбы

«Аййй! Мама! Пожалуйста, прости меня!» — пронзительно кричал я, в то время как мамина

ладонь шлёпала по моей тринадцатилетней голой попе, и шлёпала, и шлёпала. Мама крепко

держала левой рукой моё правое запястье, и у меня была возможность только ёрзать и орать,

пока она нашлёпывала, тщательно разогревая каждый квадратный сантиметр моей молодой попы.

Яростно брыкаясь ногами, я пытался высвободить ноги, сдерживаемые джинсами и трусами. Мама стянула их с меня до щиколоток, прежде чем уложить меня к себе на колени для наказания, и теперь они создавали серьёзные неудобства. «Мама! Пожалуйста, хватит! Я обещаю никогда больше не грубить! Аййй! Айй!» — я рыдал от непрекращающихся ударов маминой руки, которые становились всё сильнее и сильнее, по мере того как мамин энтузиазм непрерывно рос. Слёзы свободно катились из моих глаз, потому что жгучая боль от маминой ладони становилась сильнее с каждым ударом, но я знал, что самое худшее было ещё впереди. На кровати рядом с маминым левым бедром лежала пластмассовая щётка для ванной с длинной ручкой, и её черёд скоро должен был наступить. Как я себя в это вовлёк? Я задумался об этом, когда мама прервалась на мгновение, чтобы закатать правый рукав. Закатав рукав, она принялась шлёпать мою покрасневшую голую попу ещё больнее. Она раздухарилась, и мне открывались очень несладкие перспективы.

«Эта комната — свинарник!» — воскликнула мама, уперев руки в бока, притопывая правой ногой. — «Я хочу видеть её чистой, живо!» — потребовала она. Переминаясь с ноги на ногу, я состроил гримасу и заявил: «Ну да, да, хорошо. Не нуди». «Следи за языком» — ответила мама, грозя мне пальцем. — «Ты очень нахально разговариваешь, юноша». Посмотрев вокруг на горы хлама, она сказала, что возьмёт и выкинет всё это в помойку. Тут мой испорченный характер дал о себе знать, и я выпалил: «Только посмей, ты горько пожалеешь!» Тут я сообразил, что перегнул палку, и пожалел о том, что сказал. Но, несмотря на это, я продолжал стоять с упрямой ухмылкой на лице. Мама была шокирована, затем оправилась, указала на кровать и сказала решительно: «Ложись. Сейчас же». Я медлил, и она повторила ещё строже: «Я сказала, ложись». Как якобы послушный сын, я сделал что велели, не очень понимая, чего ожидать. Родители не шлёпали меня с восьми или девяти лет, да и тогда это были только лёгкие шлепки рукой. Папу в детстве били, и он не считал нужным бить меня, а у мамы просто не хватало на это энергии. Будучи поздним ребенком, я просто изводил их своим плохим поведением, а они не знали, что со мной делать. Но вот я улёгся на кровать, и мама шлёпнула меня по джинсам раз шесть, довольно сильно. Через джинсы я этого почти не почувствовал — мама поняла это и ушла из комнаты в слезах. Лёгкое чувство тепла наполняло мою попу, наверное, слегка красную, как и щёки от стыда, когда я смотрел, как мама, выходя из комнаты, плачет. Я хотел побежать за ней и извиниться, но не смог заставить себя это сделать. Дурак, — думал я про себя, — добился своего, придурок. Я почти заплакал. Я не хотел её обидеть, правда. Просто опять мой рот-помойка. Я всё ещё ощущал тепло, оставшееся от маминой руки. Она шлёпала со всей силы, но безрезультатно, и это вывело её из себя не меньше, чем моё поведение. Часть меня хотела бы, чтобы она сняла с меня штаны, прежде чем шлёпать, а другая часть — радовалась, что я легко отделался. Я подумал о своём друге, которого родители шлёпают постоянно, причём щёткой для волос — он рассказывал, как больно она бьёт. Ему бы ни за что не сошло с рук такое поведение! Внезапно я осознал, что причинил маме боль, которую она не заслуживает. Равновесие было нарушено, я должен был его восстановить. В течение получаса я лежал на кровати в сумерках осеннего вечера, составляя план и продумывая, что я скажу. Затем, примерно в полпятого, я глубоко вдохнул и взялся за дело. Выходя из комнаты, я почувствовал запах готовящегося ужина. Жаркое, подумал я, наверное, с подливкой. Мама хорошо готовила, а я этого совсем не ценил. Эта мысль подкрепила мою уверенность, и я продолжил своё путешествие, дойдя до ванной комнаты. На полке над раковиной лежала огромная пластмассовая щётка для ванной. Поскольку мамина расчёска была в форме спирали, эта щётка для ванной была самым подходящим предметом, на мой взгляд. Я взял щётку и оценил её вес. С бешено стучащим сердцем, я представил, как больно она жжёт — и для эксперимента шлёпнул ей по своей ладони. Я был шокирован и звонким хлопком, и жгучей болью. У меня даже возникло желание прервать свою миссию прямо тогда. Но упрямство, которое меня во всё это втянуло, снова взяло вверх, и держа в руках щётку, я отправился в гостиную. Мама сидела на диване и читала журнал. Я подошёл и произнёс неуверенно: «Мама…»

Моя горящая от боли попа раскалялась всё сильнее и сильнее — и по температуре, и по цвету, оттого что мама шлёпала, и шлёпала, и шлёпала, не оставляя ни одного нетронутого участка кожи. Я рыдал в голос и раскаивался в том, на что решился. Мама стала просто другим человеком. Она раньше частенько пугала меня, что купит щётку для волос и надерёт мне попу, но её угрозы никогда не переходили в дело. Теперь же мне доставалось сильнее, чем когда-либо, и я очень сомневался в мудрости своих действий. Накопившееся за годы раздражение всплыло на поверхность, и мягкая и обходительная сорокапятилетняя женщина вдруг стала строгой и очень умелой дисциплинаторшей. Вначале она меня шлёпала осторожно, но сейчас её ладонь яростно обжигала мою попу резкими ударами. Рыдая и умоляя её остановиться, я ёрзал кое-как, пытаясь увернуться. Внезапно мама остановилась и поставила меня на ноги. Затем встала сама, схватила меня за запястье и потянула в ванную. Джинсы и трусы стягивали мои ноги, но я смог перешагнуть или даже выпрыгнуть из них, не переставая плестись за крепко меня держащей мамой. Затащив меня в ванную, она больно шлёпнула меня по попе и объявила решительно: «Тебе нужен урок хороших манер, юноша, и я тебя отучу грубить мне». Я тёр свою раскалённую попу, а по лицу текли слёзы, и из носа текло также свободно. Через пелену слёз я увидел, что мама взяла брусок мыла и усердно его намыливает. Взяв меня за плечо, она велела: «Открывай свой нахальный рот. Может, хорошая порция мыла сможет его вычистить». Сначала я сопротивлялся, но она не потерпела моего отказа, и через мгновение она мыла мой рот — тщательно и не очень церемонясь. Когда мой рот был хорошо намылен, она велела мне держать брусок мыла во рту и стала ругать меня. Снова годы моего плохого поведения дали о себе знать. «Очевидно, что если даже ты сам видишь, что тебе не хватает дисциплины, то значит, я была с тобой всё это время слишком мягка», — здесь она сделала паузу для эффекта. — «С этого дня я не буду больше совершать эту ошибку. Когда мы вернёмся в твою комнату, ты получишь порку, которую запомнишь на всю жизнь. И она будет не последняя. Я буду шлёпать тебя не реже чем раз в неделю в течение шести месяцев, а там мы посмотрим, как ты будешь себя вести». Вынув мыло у меня изо рта, мама отвела меня в мою комнату, села на край кровати и уложила меня к себе на колени. На этот раз, вместо того, чтобы шлёпать меня ладонью, она взяла пластмассовую щётку для ванной. Хорошенько схватив меня, она шлёпнула мою выдранную попу очень больно. Я взвился тут же от невыносимой боли, и сразу почувствовал следующий жалящий удар по другой половинке попы. Вскоре я рыдал и брыкался совершенно дико, а щётка делала свою работу, придавая всё более красный цвет моей юной попе с каждым шлепком. Правой рукой я попытался защитить подожжённую попу, но мама мигом схватила её своей левой рукой, отвела в сторону на безопасное расстояние, и продолжила шлёпать больно и сильно. Плача как дитя, я стал брыкаться так яростно, что, наконец, упал с маминых коленей на пол. Она подняла меня на ноги и поставила у себя между ногами. Затем перегнула меня через левое колено, а правым пригвоздила мои лодыжки к полу. Взяв меня за правое запястье, она отвела его мне за спину и объявила «Я ещё только начала, юноша. Сейчас ты хорошенько получишь.»

«Что это?» — спросила она, опустив журнал и посмотрев мне в глаза. Нервно переминаясь с ноги на ногу, я собрал свою волю в кулак и ответил: «Прости меня за то, что я нагрубил тебе, мама. Я не хотел, правда». Мама перевела взгляд с моего лица на щётку для ванной, которую я держал в руках, и затем обратно. «Да, я недовольна твоим поведением в последнее время» — ответила она спокойно, и после некоторой паузы спросила. — «А это зачем?» Моё сердце бешено застучало, когда я произнёс с трудом: «Я думаю, ты должна отшлёпать меня». Она молчала невозмутимо, и я пробубнил: «В смысле, мне кажется, я заслуживаю этого… И родители Джои шлёпают его за гораздо меньшее. Я не знаю, но может, тебе стоит меня…» Она посмотрела на меня оценивающе, задумалась, принимая решение, и встала. «Я думаю, ты прав». Забрав у меня щётку для ванной, она посмотрела мне в глаза и сказала: «Ты непременно пожалеешь о своём решении, и очень скоро. Но что сделано, то сделано, и пути назад нет. Я тебя отшлёпаю по попе очень больно, юноша» — объявила она, ударив себя по ладони тыльной стороной щётки. — «И тебе придётся несладко. Но я хочу, чтобы ты знал: я горжусь тобой за то, что ты сам меня об этом попросил». Взяв меня за руку, она отвела меня в мою комнату. Я дрожал как листик и мечтал находиться в этот момент где угодно, только не там. Мама задернула занавески, села на край кровати, положила рядом с собой щётку для ванной и подозвала меня поближе. Я покраснел от стыда, когда она стянула с меня джинсы, в ответ на что она улыбнулась и произнесла: «Я всё уже видела, мальчик мой». Она взялась за резинку моих трусов и стянула их вниз к самым щиколоткам, заставляя меня покраснеть пуще прежнего. «Ложись», — велела она. «Я сделаю твою непослушную попу такой же красной как твоё лицо». Холодный воздух, обдувавший попу, был непривычным и добавлял унижения. Я ощутил аромат маминых духов, который вносил дополнительный сюрреализм. Внезапно мамина ладонь шлёпнула мою выставленную напоказ попу, вызвав боль, более сильную, чем я представлял себе. Можете себе представить моё удивление, когда на меня обрушилось ещё несколько шлепков — всё более частых и сильных. Наказание было строже, чем я рассчитывал получить.

Крепко удерживаемый на месте, я ждал всего несколько мгновений, прежде чем пластмассовая щётка продолжила своё путешествие от попы до середины бёдер, обжигая участки кожи, уже хорошенько нашлёпанные. Не имея возможности брыкаться и даже поворачиваться из-за маминой уверенной хватки, я рыдал и выплакивал просьбы о прощении и обещания вести себя хорошо, но мама продолжала шлёпать, шлёпать и шлёпать. Спустя несколько долгих минут, абсолютно измучив мою бедную попу, мама, наконец, остановилась. Поставив меня на ноги, она отвела меня в угол и велела: «Держи руки за спиной, юноша, и думай о своём поведении. Если я приду и увижу, что ты трогаешь попу, ты снова окажешься у меня на коленях, ясно?» Я, не переставая рыдать, покивал головой в ответ, и провел следующие полчаса, чувствуя себя очень, очень жалким мальчишкой.

Стук каблуков по коридору заставил меня задрожать от страха. Звуки затихли, а значит, мама вошла в комнату и идёт по ковру. Я не осмеливался повернуться. Сердце билось яростно, но я ждал. «Повернись» — велела она. Повернувшись, волна адреналина захлестнула меня: я увидел щётку у неё в руках. Я был парализован от страха — мама собирается отшлёпать меня ещё раз! Пожалуйста, только не это! Мама увидела униженный страх в моих глазах, и довольная улыбка промелькнула на её лице. «Теперь ты будешь вести себя хорошо, или мне надо ещё пошлёпать тебя по попе?» — строго спросила она. Я лепетал самые искренние обещания с этого момента вести себя абсолютно идеально, стоя с голой попой и мечтая больше никогда не иметь дело с этой ужасной щёткой для волос. Понимая моё испуганное состояние, мама взмахнула щёткой для эффекта и произнесла: «Это не последняя твоя порка, и лучше веди себя как следует. А теперь переоденься в пижаму и ложись спать. Сегодня останешься без ужина. Может быть, голодный желудок и болящая попа заставят тебя задуматься серьёзно». Я пошёл переодеваться, а она легонько шлёпнула меня по попе, когда я проходил рядом.

Пение сверчков убаюкивало меня, и боль в попе стихала, становясь просто тёплой и не такой уж неприятной. Несмотря ни на что, я чувствовал, что мама любит и заботится обо мне, причём я впервые ощущал это насколько сильно. В будущем мне ещё предстояло не раз повстречаться со щёткой для ванной, но ни одна порка не была такой болезненной и такой важной. Мама стала для меня лучшим другом на всю жизнь.

Перевод с сайта: shlep.wordpress.com

Справедливое наказание

Я и моя сестра-близнец Дженни были хорошо воспитанными детьми, но, конечно же, иногда совершали плохие поступки, за что нас наказывали. Наша мама — добрая, но строгая женщина, так что она не стеснялась отшлёпать нас, если мы выходили из-под контроля.

В большинстве случаев, если ей не нравилось наше поведение, она укладывала нас к себе на колени и больно шлёпала по голой попе. Если же мы совсем выходили из рамок, она снимала с крючка на кухне тяжёлую деревянную доску. Но доска была скорее инструментом запугивания: ни один из нас не получил ей больше двух порок в жизни. Один из этих случаев особенно интересен, потому что я буквально сам попросил, чтобы меня выпороли.

В то лето, когда нам было по девять лет, мой двоюродный брат Джеймс и я выкрали у дяди Теда, папы Джеймса, пачку сигарет. Мы убегали в лес и выкуривали по паре сигарет, кашляя и давясь, но чувствуя себя очень крутыми. Дженни отказывалась в этом участвовать и убеждала нас, что мы заработаем рак, если не прекратим.

Тем летом я на неделю уезжал жить к школьному другу, и так уж получилось, что пачка сигарет, в которой оставалось не больше половины, за день до этого оказалась у меня. Я сообразил, что мама приберется в моей комнате, пока меня не будет, так что спрятать пачку у себя не представлялось возможным. Не придумав ничего лучшего, я пробрался в комнату сестры и запихал пачку ей под матрац. Я собирался её об этом предупредить, но пока собирался в поездку, я об этом успешно забыл.

Вернувшись через неделю, я удивился, обнаружив, что Дженни отказывается со мной разговаривать. Мне доставались только злые взгляды. Когда я спрашивал у неё, что не так, она уходила из комнаты, стараясь при возможности хлопнуть дверью.

Я не мог понять, в чем дело — никакие мозговые штурмы не объяснили, что же я сделал не так. Наконец, я вспомнил про сигареты.

Дженни смотрела телек в гостиной. Я сел рядышком и, пока она демонстративно не вышла, быстро прошептал:

— Мама нашла сигареты? В этом дело?

— Да! — прошипела она, не смотря не меня. — Я тебя ненавижу!

— Ну, прости! — произнес я жалобно. — Я собирался сказать, но…

В этот момент в комнату вошла мама. Мы замолчали на некоторое время.

— Пойдём, — сказал я. Я ушел в свою комнату, и через несколько секунд Дженни последовала за мной.

Войдя в комнату, она сложила руки на груди и уставилась на меня.

— Как ты мог так меня подставить?!

— Ну, Дженни, я собирался тебя предупредить, просто забыл! — Я даже самому себе не казался убедительным. — А что стряслось?

— А ты как думаешь? Мама расстилала мою кровать и нашла сигареты!

— И что ты ей сказала?

— Ничего. Я не заложила вас с Джеймсом.

— И что дальше?

Дженни села на кровать и произнесла удручённо:

— Она меня отшлёпала.

Мне стало очень дурно. Дженни была в полном доверии у родителей — я доставлял им хлопоты намного чаще, чем она. До этого раза ее уже года два не шлёпали. И все из-за меня!

— Дженни, и что, ты меня не выдала? Тебя же отшлёпали вместо меня!

— Вот именно, — выпалила она. — Мама мне по голой попе надавала! Это больно!

— Очень?

— Очень! Это тебе не пара шлепков! Мне стыдно было, а я ведь вообще не виновата!

Она ясно давала понять, что она меня никогда не простит. Для неё это было очень важно. Мы больше никогда не будем друзьями.

Как близнецы мы все время были вместе, и такая ссора была бы для меня трагедией, ведь это я был виноват, что Дженни отшлёпали. Мне было очень тоскливо.

Я пытался как-нибудь выпросить прощения, но ничего не получалось. Наконец, я придумал:

— Если я сознаюсь маме, и она меня отшлёпает, тебе будет легче? Ведь тогда я буду наказан, а с тебя всю вину снимут?

Хотя я очень боялся быть отшлёпанным, это было лучше, чем ссора с Дженни. И я сам понимал, что заслужил быть отшлёпанным, может от этого даже как-то полегчает.

Дженни призадумалась:

— Ну да, отшлёпать тебя точно нужно. Но этого мало. Надо, чтобы тебе досталось сильнее, чем мне. Вот если доской, тогда я тебя прощу.

Доской! Я был ошеломлен. Мне только один раз доставалось доской, когда я украл у одноклассника деньги. Я прекрасно помнил, насколько это больнее, чем когда шлепают рукой.

Но ворочаясь ночью в постели, я решился. Я расскажу маме, что произошло. Она точно решит меня отшлёпать, и если не выберет для этого доску, то я сам попрошу. Я представил себе, как буду лежать у нее на коленях и получать по голой попе тяжеленной доской. Это было ужасно. Но это был единственный выход.

На утро я рассказал обо всем Дженни. Она засомневалась, но я повёл ее за собой. Мы пришли на кухню, где мама готовила ланч.

— Мама! Мне надо тебе кое-что сказать.

— Да, солнышко? — произнесла она с любопытством.

— Это я подложил сигареты Дженни под матрац.

Мама помолчала немного. Посмотрела на нас внимательно и спросила:

— Это правда?

— Да. Это я их курил. Дженни бы ни за что не стала курить. Она сказала, что от этого бывает рак.

— И она была права, молодой человек! Она тебе рассказала, что я ее отшлёпала за сигареты?

— Да. Вот я и решил признаться. Чтобы ты не винила Дженни. Она ничего не делала.

Мама сняла передник.

— Ну ладно. Очень похвально с твоей стороны, Томми, что ты сознался. Я даже горжусь, что ты собрался с силами. Но теперь я должна тебя отшлёпать. Ты это понимаешь? — она выждала паузу. — Пойдём к тебе в комнату.

— Постой, мам! Я не просто курил сигареты. Я еще и втянул Дженни в неприятности. Меня надо наказать сильнее, чем её. — Я глубоко вздохнул и с трудом посмотрел ей в глаза. — Выпори меня доской.

Мама нахмурила брови.

— Томми, я не уверена, что…

— Мама, пожалуйста! Я заслужил.

— Томми, доской будет больнее, чем рукой. Намного больнее. Подумай, чего ты просишь.

— Я долго думал. Правда.

Мама посмотрела на Дженни. Та посмотрела в ответ. Что-то прошло между ними.

Больше ничего не говоря, мама повернулась и сняла доску со стены. С ней она вышла из кухни и пошла в мою комнату.

Дженни мне странно улыбнулась, и мы пошли вслед за ней.

Обычно, когда меня шлёпали, мама закрывала двери, чтобы никто не видел. Но в этот раз она позвала с собой Дженни. Дженни стояла у открытой двери и наблюдала. Мама села на кровать, и я подошел к ней.

Мы все молчали. Я сам снял штаны и трусы и лёг к ней на колени. В моем животе словно был завязан узел, и хотелось в туалет. Слезы уже катились по щекам, так сильно я боялся доски. Но я знал, что поступаю правильно, и я хотел, чтобы Дженни увидела, как меня накажут. Так и произошло.

Справедливое наказание поркойМама положила левую руку мне на спину, и следующее, что я почувствовал, был удар доски по моей голой попе. Я ловил ртом воздух и не мог не начать ворочаться. Мама только посильнее прижала меня и ударила доской ещё раз, так же сильно. После доброй дюжины ударов я рыдал неудержимо, а моя попа пылала огнем. Мама поставила меня на ноги и вышла из комнаты.

Я упал на кровать и стал рыдать в подушку. Порка была болезненнее, чем я мог себе представить. Но несмотря на боль и унижение, я почувствовал, как груз свалился с души. Я был наказан. Я был чист перед Дженни. Я был свободен.

Через некоторое время мой плач утих, и я обнаружил, что Дженни все ещё была в комнате. Она видела, как мама меня выпорола, и как я лежал и плакал после этого. Она подошла к кровати и села на колени рядом со мной. Я почувствовал, как её холодная рука легла на мою пылающую попу.

— Теперь мы квиты, — нежно произнесла она. — Можно снова дружить.

Она вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Я улыбнулся сквозь слёзы. Это было худшее из всех моих наказаний, но оно было единственное, которое я был действительно рад получить.

Удовольствие от порки

Когда мне было лет девять-десять, я был совершенно несносным ребенком, но мама вот уже пару лет меня не шлёпала. Пока не произошла эта история.

Я играл во дворе с другом по имени Черил, а мама разговаривала с соседкой. По улице шла молодая женщина со своим сыном. Она остановилась поболтать с женщинами, а малыш, которому было лет четыре-пять, стал слоняться по двору.

Пока мамы разговаривали, мальчик решил облегчиться. Он спустил штанишки и радостно пописал на стену нашего дома.

Его мама подбежала в ужасе и схватила его. Она притащила его на наше крыльцо, села на ступеньки, уложила его к себе на колени и принялась больно шлёпать.

Штанишки болтались у него на уровне колен. Она удерживала его у себя на коленях и звонко шлёпала его по подрумяненной голой попке прямо перед всеми нами. Он дико визжал и извивался, с него даже слетел ботинок. Ей пришлось схватить его руки и прижать их к спине, чтобы продолжить наказание.

Я смотрел завороженно, как его голые ягодицы плясали под ударами ее уверенной руки и становились все краснее и краснее. Он орал: “Хватит, мамочка, не надо!” и громко плакал.

Я затаил дыхание и понял, что меня возбуждает это зрелище, я хотел, чтобы оно длилось как можно дольше, но, слишком скоро, оно подошло к концу.

Она поставила его на ноги, натянула обратно штанишки и заставила извиниться перед нами. Затем она ушла, волоча за собой все ещё хнычущего ребенка, громко обещая ему ещё и шлёпанье щёткой для волос, когда они придут домой.

Я был шокирован и крайне возбужден увиденным. Я осознал, наблюдая за наказанием, что сам хотел бы быть также унизительно наказанным своей мамой. Я хотел оказаться у мамы на мягких бёдрах, со штанами, спущенными до колен, чтобы она меня старательно шлёпала по маленькой голой попе.

Мама посмотрела на меня очень странно, и я мог поклясться, что она читала в тот момент мои мысли. От этой мысли я покраснел.

Соседка и Черил вскоре отправились по домам, и я вошел в дом вместе с мамой. Она с видом знатока посмотрела на меня и заговорила об отшлёпанном мальчишке и о том, что на меня явно произвело должное впечатление это примерное наказание. Ещё она добавила, что мне, возможно, и самому пойдёт на пользу настоящая дисциплина.

И тут — словно кто-то другой управлял мной — мой рот открылся, и я вслух согласился с ней!

Она застыла в удивлении, а я покраснел как никогда, в ужасе от того, что сам произнёс. И тут слова у меня в голове возник образ, как я без штанов лежу у мамы на коленях и получаю больно по попе.

Я отвернулся в смущении, а она пообещала, что “уложит меня к себе на колени”, если я не начну вести себя хорошо.

Следующие несколько дней я был сам не свой. Мама, похоже, решила, что я просто боюсь быть отшлёпанным, но на самом деле именно моё непреодолимое желание получить по попе занимало все мои мысли. Я мечтал, чтобы она тщательно, долго, больно, старательно, шумно шлёпала меня по голой попе, а я визжал, брыкался и извивался, и мы бы оба выложились по полной!

Через неделю моя мечта сбылась. Я снова стал совершенно невыносимым, и когда мама предупредила меня насчет моего поведения, я её проигнорировал.

Ее терпение лопнуло, и она решилась применить тот метод, который так хорошо на меня подействовал, даже когда был применен не ко мне. Она объявила мне, что “отшлёпает меня так, что я запомню на всю жизнь”, и она была права!

Схватив меня за руку, мама привела меня наверх в свою комнату и там села на кровать. Она расстегнула на мне ремень, спустила джинсы и силой уложила к себе на колени.

Я был одновременно возбужден и испуган. Когда мама стягивала с меня трусы, из-за моего возбуждения резинка не смогла просто пройти, и мне пришлось поёрзать, чтобы мама могла стянуть трусы до колен.

— Ты этого просишь уже долгое время! — произнесла она, пока я ёрзал у нее на бёдрах в ожидании.

Она получше схватила меня и начала шлёпать мою по-детски голенькую попу своей уверенной рукой. Я инстинктивно попытался закрыться руками, но мама схватила меня за запястья и свела их вместе.

Она принялась шлёпать меня сильнее, приземляя руку на каждую половинку медленно и обдуманно. Было намного больнее, чем то, что я помнил с предыдущих шлёпаний. Я начал вопить и извиваться.

— Ай! Ай! Мама! Не надо! — орал я, но она продолжала шлёпать меня. Я начал рыдать. — Мама! Нет! Мама! МАМА!

Через некоторое время я обнаружил приятное ощущение спереди наравне со жгучей болью в нашлёпанной попе. Мой перед терся о мамины бедра, когда я ёрзал и увиливал от ударов, так что шлепки, приземляющиеся на попу, были уже не такими отвратительными.

Ее туалетный столик стоял напротив кровати и видел нас обоих в зеркале. Я видел, что мама нашлёпала мою голую попу до глубокого красного цвета.

Как и то, другое шлёпанье, это закончилось на мой вкус слишком быстро. Мама стала нежно гладить мою ужаленную попку и ругать меня за мое несносное поведение, регулярно расставляя знаки препинания то по одной ягодице, то по другой.

— Да, мама, — отвечал я — Я буду хорошим. — Пока она отчитывала меня, я слёзно извинялся, вскрикивая от боли, когда она продолжала шлёпать меня время от времени. — Аййй! Прости меня, мама! Ооой!

Наконец, она поставила меня на ноги и велела встать в угол. Я натянул штаны и отвернулся, чтобы она не увидела, что я возбуждён.

Она схватила меня, притащила в угол и сдернула штаны обратно вниз, сказав, чтобы я выставил напоказ свою отшлёпанную попу и стоял так, пока она не разрешит мне идти. Все еще хныкая, я стоял там, гладя свою раскалённую попку, и вспоминая мамину любящую дисциплину.

Это было первое из множества восхитительных шлёпаний, которыми я наслаждался в ближайшие несколько лет. Я до сих пор представляю себе в зеркале картину: маленький мальчик, совершенно несносный и разнузданный, получает свое совершенно заслуженное (и весьма желаемое) наказание.

Штанишки стянуты вниз, а трусики натянуты между коленями. Моя непослушная маленькая голая попка по-королевски подрумянена, на обеих половинках красивые отпечатки маминой уверенной правой руки. Я рыдаю от старомодного, жалящего, унизительного шлёпанья у мамы на коленях.

Она была права, говоря про шлёпанье, которое я никогда не забуду. Я не знаю, действительно ли мама прочла мои мысли в тот день, но я чрезвычайно счастлив, что она уложила меня к себе на колени и отшлёпала по голой попе прямо как того малыша во дворе!

Источник: shlep.wordpress.com

История Нины

Истинное значение фразы «Москва слезам не верит» Нина постигла вчера, когда была в срочном порядке уволена с работы, где проработала менеджером почти год. Не помогли ни слезы, ни оправдания, ни попытки исправить ситуацию. Когда по твоей вине два миллиона уходят на арестованный расчетный счет, нет ничего удивительного, что тебя увольняют без выходного пособия, да еще накануне дня выплаты зарплаты. Ситуация, надо сказать, катастрофическая — платить за квартиру нечем, денег осталось только на билет обратно домой, в Краснодар, но это не вариант. Последние деньги были потрачены вчера в салоне красоты на французский педикюр, и вся надежда была на зарплату, которой теперь не будет. Чтобы найти работу, нужно время, а завтра срок уплаты за квартиру — придется съезжать. За все время жизни в Москве — учеба в университете и два года работы — такая ситуация у Нины сложилась впервые.

Оставался один вариант — звонить Ирине Алексеевне, дальней родственнице, с которой Нина почти не общалась — женщине еще не старой, с суровым характером, известной своей приверженностью к строгости. Неприязнь к ней у Нины сохранилась еще с детства, когда Ирина Алексеевна приезжала к ним в гости в Краснодар, и когда Нина, расшалившись, разбила чашку, всерьез удивилась, почему ее не выпороли. Но делать было нечего, и Нина, уняв внутреннюю дрожь, набрала ее номер.

К ее удивлению, Ирина Алексеевна довольно тепло ее поприветствовала, вошла в положение и пригласила к себе пожить на месяц-другой, вскользь упомянув, правда, какие-то правила, которые Нина должна соблюдать, пока пользуется ее гостеприимством. В итоге на следующий день Нина, собрав вещи, ехала к родственнице, радуясь, что все так удачно вышло. Через час она уже звонила в домофон.

Дверь открыла горничная и, взяв у Нины вещи, проводила в комнату Ирины Алексеевны. Немного волнуясь, Нина вошла в кабинет, обставленный антикварной мебелью и обстановкой своей свидетельствующий о зажиточности, даже о богатстве хозяев. Поздоровавшись и поговорив немного на посторонние темы, Нина рассказала хозяйке о неприятностях, которые с ней приключились.

— Нина, ты можешь пожить у меня, пока не найдешь работу и не снимешь квартиру, — сказала Ирины Алексеевна, — но, пока ты будешь тут жить, тебе придется выполнять мои правила, к тому же моя горничная, Наталья, просится на две недели в отпуск, так что временно будешь выполнять и ее обязанности.

— Я согласна.

— Не перебивай, я пока не давала тебе слова, — Ирина Алексеевна сказала эту фразу тем же доброжелательным тоном, но было в ее голосе что-то, не позволяющее ослушаться, — правил достаточно много, Наталья тебе объяснит. Все свои проступки и нарушения ты сама же будешь записывать в блокнот, а по субботам будешь отчитываться передо мной и получать наказание. Вопросы есть?

— Какое наказание? Что вы имеете ввиду? — если бы Нина не сидела в кресле, она бы, наверное, покачнулась от неожиданности.

— Я имею в виду единственно верное наказание, которое может применяться к молодым девушкам — порку по голой попе.

От невероятности происходящего Нина отказывалась верить своим ушам — ее, взрослую девушку двадцати трех лет, предлагали пороть! Это было настолько немыслимо, что она лишилась дара речи. А Ирина Алексеевна тем временем продолжала:

— Если думаешь, что сможешь выполнять все правила идеально и останешься без порки — заблуждаешься, ты точно заслужишь наказание уже через неделю. А первую порку ты уже заслужила тем, что так глупо потеряла работу. Если останешься у меня, — Ирина Алексеевна сделала небольшую паузу. Нина же, к своему удивлению, несмотря на кажущуюся невозможность согласиться на такие невероятные условия, поймала себя на мысли, что на эту меру пойти придется, потому что это единственный выход, и, даже не успев подумать о своих словах, сказала тихо:

— Хорошо.

— Я не сомневалась, что ты согласишься, — Ирина Алексеевна слегка улыбнулась. Вообще, ее тон и выражение лица никак не вязалось со словами, которые она произносила. Она рассуждала о порке взрослой девушки как о чем-то само собой разумеющемся, нормальном. — Иди к Наталье, она тебе расскажет обо всем, а вечером в двадцать ноль ноль будь добра явиться в гостиную для наказания. Первая порка будет не очень болезненной, ее цель — познакомить тебя с позами, в которых ты будешь выпорота, с орудиями наказания. Тебе все понятно?

— Понятно, — Нина на самом деле понимала все не очень хорошо, особенно про позы, но, согласившись один раз, соглашаться дальше казалось не так сложно. Сложнее, казалось бы, было не согласиться.

Время до вечера прошло как в тумане. Наталья, горничная, рассказала о правилах, которые в основном касались временного режима, а также частоты уборки в комнатах и были весьма просты. Нина никак не могла решиться спросить о порке, ей было очень неудобно, что ее будут наказывать и Наталья об этом узнает. Тем не менее она выяснила, что сама Наталья работает за зарплату и порке не подвергается. За свои ошибки она расплачивается вычетами из зарплаты. Когда было без пяти восемь, Наталья сказала:

— Кстати, ты не опоздаешь на наказание? Тебе может достаться больше, чем положено, если задержишься.

Нина, несмотря на неожиданность и стыд от того, что Наталье, оказывается, все известно, торопливо вскочила и прошла в гостиную. Ирина Алексеевна была уже там, следом за Ниной в комнату вошла Наталья.

— Итак, Нина, ты готова к порке?

— Да, — не сказала, а скорее прошептала Нина.

— Тогда начнем. Девушек принято пороть полностью голыми, также допустимо обнажение только ниже пояса, но поскольку это твоя первая порка, раздевайся догола, а ты, Наталья, возьми у Нины одежду и отнеси в шкаф — она ей пока что не понадобится.

Нина, казалось бы со стороны наблюдала за своими руками, расстегивающими пуговицы на кофточке, сгорая от стыда. А Ирина Алексеевна тем временем продолжала:

— В следующий раз, чтобы сэкономить время, будешь раздеваться заранее и приходить сюда голая. И приходить будешь пораньше.

Нина тем временем сняла с себя всю одежду и осталась в трусиках и бюстгальтере.

— Что же ты замешкалась? Раздевайся до конца. А я пока схожу, позову Аркадия Петровича, — и, видя, что Нина застыла, держа в руке бюстгальтер и в спущенных до колен трусиках, Ирина Алексеевна пояснила: — смысл наказания не только в боли от порки, девушка должна также испытать стыд, и чем сильнее стыд, тем лучше запомнится наказание. Поэтому лучше, если порет мужчина, или хотя бы присутствует. Аркадий Петрович — мой сосед, он разделяет мои представления о воспитании девушек и уже предупрежден о твоем сегодняшнем наказании, — с этими словами Ирина Алексеевна вышла, оставив Нину обдумывать предстоящую перспективу. Нина уже в который раз испытала состояние шока от услышанного и даже не заметила, как Наталья собрала всю ее одежду и, взяв у нее из рук бюстгальтер и подобрав с пола трусики вышла. Не успев обдумать происходящее, Нина услышала голоса в коридоре и инстинктивно прикрыла одной рукой лобок, а второй — груди.

С ужасом она увидела, что Ирина Алексеевна вошла в комнату в сопровождении не одного, а двух мужчин — лет пятидесяти, с респектабельной внешностью и седеющей шевелюрой и помладше, спортивного телосложения, с приятной улыбкой посмотревшего на Нину.

— Знакомьтесь, это Нина — моя родственница, — сказала Ирина Алексеевна, как будто не обращая внимания на то, что Нина стояла голая посередине комнаты, вся красная от стыда, стыдливо прикрываясь. — Нина, когда ожидаешь наказания, держи руки по швам. И сними обувь — девушек принято пороть босиком. — Нина скинула домашние туфли и опустила руки, открыв взорам мужчин гладко выбритый лобок и небольшие аккуратные груди. Опустив голову, она еще гуще покраснела от стыда — ее соски, обычно небольшие и не выделяющиеся, порозовели, набухли и теперь стояли, хотя возбуждения Нина не испытывала.

— Знакомься, Нина, это — Аркадий Петрович, — Ирина Алексеевна указала на старшего гостя, — а это Сергей Александрович.

Старший кивнул, а младший, осмотрев Нину и особенно задержавшись взглядом на ее торчащих сосках, подошел и поцеловал ей руку.

— Очень приятно, Нина, можете называть меня просто Сергей. Вы у Ирины Алексеевны надолго? — Сергей начал разговор, как будто не замечая, что Нина стоит перед ним полностью голая в ожидании наказания.

— Пока не знаю, не хотелось бы злоупотреблять гостеприимством, — Нина сама удивилась, что способна поддерживать разговор в таком виде.

— Значит, провинились перед Ириной Алексеевной? Ничего, хорошая порка никому не вредила, — как ни в чем не бывало продолжал Сергей, — кстати, чем вас будут пороть? Ремень, розги, трость?

— Это первая порка, к тому же розги не заготовлены. Я думаю, для начала в основном ремнем и немного тростью, в целях ознакомления, — ответила за Нину Ирина Алексеевна.

— Розог не будет? Сегодня вам повезло, — сказал Сергей, обращаясь к Нине, — а жаль. Я хотел попросить у Ирины Алексеевны разрешения высечь вас розгами — вспомнить былое, так сказать.

— Можете выпороть ее ремнем или тростью, если хотите, только не сильно, это все же первая порка Нины. А я и не знала, что вам нравится пороть, — с лукавой улыбкой сказала Ирина Алексеевна. Нина же немного свыклась с ситуацией, насколько это было возможно, и слушала, как посторонние люди обсуждают, кто и чем ее будет пороть. Шока она больше не испытывала, только глубокий, всеобъемлющий стыд. А Сергей тем временем отвечал:

— Да, знаете ли, первую жену я частенько наказывал. Ей это пошло на пользу, да… Ну да ладно, это к делу сейчас не относится. Кстати, Нина, позвольте сделать вам комплимент — у вас потрясающе красивый педикюр, — перескакивать с темы на тему было, по-видимому, привычкой Сергея.

— Спасибо, — промолвила Нина. Педикюр и правда был красивый — сделан в салоне только вчера, французский, он прекрасно смотрелся на отросших, достаточно длинных ногтях на ногах Нины. Они были отполированы и покрыты бесцветным лаком, а края покрашены белым, визуально удлиняя и без того длинные ногти. Нина обладала красивыми небольшими ступнями с изящными аккуратными пальчиками, и вполне осознавала их красоту, часто замечая взгляды мужчин, прикованные к ним, поэтому педикюр делала регулярно и старалась чаще носить открытую обувь. Сейчас же, услышав комплимент Сергея, она испытала двойственное чувство — во-первых, ей, как женщине, был приятен комплимент (а Сергей был ей симпатичен, она уже поняла это), но, во-вторых, обстоятельства, в которых комплимент был сделан, захлестнул ее в очередной раз волной такого жгучего стыда, что краска вновь залила ее лицо, а соски как будто набухли и стали еще больше.

— Педикюр красивый, но я все же считаю, что немного вульгарен, — подал голос Аркадий Петрович. Мое мнение таково — молодой девушке следует использовать классический, красный лак, если уж она решила покрасить ногти на ногах.

— Аркадий Петрович, я думаю, что, уважая ваше мнение, Нина сменит лак перед наказанием. Не правда ли? — обращаясь к Нине, спросила Ирина Алексеевна. — У тебя есть красный лак или тебе одолжить?

— У меня есть, в моей сумке.

— Тогда пойди и принеси, не мешкай.

Нина, не чувствуя под собой ног, пошла в комнату, где лежала ее сумка. Когда Ирина Алексеевна сказала ей о порке, она думала, что все это будет камерно, интимно и быстро. Теперь же порка превращалась в некое шоу со зрителями и участниками. Однако когда ты полностью голая, причем разделась сама, добровольно, одежда закрыта в шкафу на неопределенное время, отступать уже некуда и Нина, взяв сумку, вернулась в комнату, отведенную для наказания.

— Нина, не заставляй нас ждать. Покрась ногти лаком, который выберет Аркадий Петрович, и приступим к наказанию.

Аркадий Петрович достаточно бесцеремонно взял сумку из рук Нины и, не спросив разрешения, стал извлекать пузырьки с лаком для ногтей — голубой, фиолетовый, черный, розовый.

— Да уж, юное создание… Скажите, вы используете лаки таких цветов для маникюра, или ногти на ногах тоже ими красите?

— На ногах тоже, — растерявшись, ответила Нина, поздно сообразив, что лучше было бы солгать.

— Это свидетельствует о разложении ваших нравов. В начале мне было вас жалко, но сейчас я вижу, что пороть вас надо хорошо и часто, и я с удовольствием посмотрю на ваше сегодняшнее наказание. — Наконец, найдя темно-красный лак, Аркадий Петрович протянул его Нине, — поторопитесь, барышня, не заставляйте нас ждать. — Ирина Алексеевна указала на стул, стоящий посередине комнаты, и Нина, сев на него, принялась стирать лак жидкостью для снятия. Почему-то подумалось, что, если бы вчера не были потрачены деньки на педикюр, который все равно пропадает, она бы протянула еще пару дней и не подвергалась бы сейчас такой стыдной экзекуции. Постаравшись не думать об этом, Нина стерла лак и принялась наносить новый, темно-красный, а Ирина Алексеевна, Наталья и двое мужчин наблюдали за этой сценой, кто безучастно, а кто и с интересом. Сергей, например, не скрывал своего внимания и даже встал с кресла и подошел поближе.

Ирина Алексеевна тем временем достала из небольшого шкафчика дорогой кожаный ремень, не очень широкий, но и не очень узкий, достаточно мягкой кожи, и трость — тонкий деревянный прут с загнутой рукоятью. Сергей тут же подошел и взял трость, с интересом покрутил в руках и несколько раз со свистом взмахнул, отчего голое тело Нины покрылось мурашками.

— Ирина Алексеевна, я воспользуюсь вашим предложением и оставлю тростью несколько следов на прекрасной попе вашей родственницы. Ведь оно еще в силе? — спросил Сергей.

— Конечно, Сергей Александрович, мужская рука все-таки лучше. Нина, ты не возражаешь?

— Нет, — ответила Нина чуть слышно. Возразить она вряд ли смогла бы, хотя все ее существо противилось тому, что ее, обнаженную, будет публично пороть по попе незнакомый мужчина тростью, которая издает такой неприятный свист. Она только что закончила красить ногти и теперь несознательно шевелила пальчиками, ожидая, что будет дальше.

— Итак, Нина, ты готова к наказанию? — спросила Ирина Алексеевна.

— Готова, — ответила Нина.

— Тогда приступим. Для начала ты должна попросить меня, а также Сергея Александровича, чтобы тебя выпороли.

— Как попросить?

— Стоя на коленях. Ты заслужила наказание, и мы оказываем тебе услугу, взявшись тебя выпороть. Об услуге обычно принято просить. Ну?

Нина встала перед Ириной Алексеевной на колени и сказала:

— Ирина Алексеевна, накажите меня, пожалуйста.

— Как наказать?

— Выпорите меня.

— Ты должна попросить четко и внятно. Попробуй снова.

— Ирина Алексеевна, я заслужила наказание — выпорите меня пожалуйста.

— Хорошо, Нина, встань и подай ремень.

Нина поднялась с колен, подошла к столу и взяла в руки ремень. Он оказался мягким на ощупь, хотя и довольно тяжелым.

— Подавать ремень будешь, стоя на коленях, — сказала Ирина Алексеевна, — и имей в виду, этот ремень — только для первой порки, либо для профилактической, когда за тобой не будет никаких нарушений. В таких случаях ты тоже будешь выпорота для профилактики. А для настоящего наказания будет другой ремень, им пороть гораздо больнее. — Ирина Алексеевна взяла из рук стоящей на коленях Нины ремень и продолжила:

— Сейчас я буду тебя пороть в различных позах, чтобы ты поняла и запомнила механизм наказания. Первая поза — стань, наклонись и обопрись руками о стул.

Нина подошла к стулу, на котором только что сидела, делая педикюр, и наклонилась, оперевшись о него руками.

— Ноги расставь пошире, стань на носочки и прогнись получше. Опирайся на локти, а не на ладони.

Нина выполнила требуемое, а Ирина Алексеевна подошла к ней сбоку и, положив ремень на стул прямо перед ее лицом, огладила ладонями выставленные на всеобщее обозрение ягодицы Нины. В нос бросился добротный запах кожи, исходящий от ремня.

— Попа у тебя большая, крепкая, пороть тебя придется от души, — сказала Ирина Алексеевна, массируя ягодицы и бедра Нины, — ладно, начнем. Получишь пять ударов, затем сменим позу. Понятно?

— Да, — ответила Нина.

Ирина Алексеевна взяла ремень, наметила место удара, приложив его к нининой попе и, не сильно размахнувшись, вытянула ее поперек ягодиц. С мгновенным опозданием Нина почувствовала резкий ожог, плавно перешедший в тягучую боль, вполне терпимую, однако. Ирина Алексеевна, выждав паузу, снова размахнулась и ремень ужалил голую беззащитную попу Нины. На этот раз боль показалась сильнее, и Нина переступила несколько раз с ноги на ногу.

— Нина, во время порки ты должна стоять неподвижно. Тебе было приказано стоять на носочках, разве не так?

— Так, простите, пожалуйста.

Нина сама удивилась тому, что попросила прощения, но еще большее удивление вызвало то, что она искренне почувствовала вину за то, что не смогла стоять смирно. Развить эту мысль помешал очередной удар ремня по ягодицам, а затем еще и еще один. Нина, принимая наказание, отбросила все мысли, сконцентрировавшись лишь на том, чтобы стоять ровно и не двигаться.

Пять горячих ударов ремня по ее попе, тем не менее, были отсчитаны, и пришло время менять позу.

— Хорошо, теперь отойди от стула встань так же, наклонись и достань руками пальцы ног. Колени не сгибать, ноги шире… еще шире, вот так.

Нина заняла требуемую позу. Для того, чтобы достать руками пальцы ног, не сгибая колен, пришлось достаточно широко раздвинуть бедра и теперь она чувствовала, что ее ягодицы предательски приоткрылись, а гладко выбритые половые губки оказались выставлены на всеобщее обозрение. Нина инстинктивно сжала мышцы, однако это лишь вызвало реплику со стороны Аркадия Петровича, добавившую в происходящее очередную порцию стыда:

— Неужели вы стесняетесь собственной наготы, юная барышня? Вам что, стыдно?

— Да, — всхлипнув впервые за сегодня, ответила Нина.

— Вот и хорошо, стыд при порке просто необходим. Ну-ка, возьмитесь руками за ягодицы… Давайте-давайте, возьмитесь!

Нина выпрямилась и положила ладони на ягодицы, которые оказались горячими на ощупь.

— Выпрямляться вам не разрешали, милая девушка, — снова подал голос Аркадий Петрович, — наклонитесь и раздвиньте ягодицы. Шире раздвиньте.

Нина, вся не своя от стыда, выполнила приказ, и с ужасом увидела краем глаза, что Аркадий Петрович подошел к ней, а затем почувствовала прикосновение к маленькой дырочке своего ануса. Аркадий Петрович совершенно бесцеремонно ощупывал пальцами самое сокровенное, не пытаясь, впрочем, проникнуть во внутрь.

— Скажите, барышня, вы практикуете анальные игры? Проще говоря, в попу балуетесь?

Вообще говоря, Нина пробовала анальный секс, но сейчас совершенно не знала, как ее ответ повлияет на дальнейший ход наказания, поэтому на всякий случай ответила отрицательно.

— И что, никогда не пробовали? То есть попа у вас девственная?

— Никогда, — снова солгала Нина.

— Мда… Дырочка действительно выглядит аккуратной. Ну-ка, оближите палец, — с этими словами Аркадий Петрович протянул Нине холеную ухоженную руку, от которой исходил тонкий аромат парфюма. Нина, не понимая еще зачем это нужно, все же не нашла в себе сил противиться и чуть приоткрыла губы. Аркадий Петрович тут же погрузил ей в рот средний палец и совершил им несколько движений.

— Оближите получше, тогда вам не будет слишком некомфортно, — заметил он, и, не успела Нина сообразить, что это значит, вынул смоченный слюной палец из ее рта и не спеша вставил на всю длину в задний проход.

— Стойте, не двигайтесь! — услышала Нина, непроизвольно вздрогнув. — Кстати, Ирина Алексеевна ничего вам не рассказывала о пользе имбиря для молодой девушки? — Аркадий Петрович задал вопрос, а его палец между тем двигался в нининой попе, — отвечайте, когда вас спрашивают, ну?

— Не рассказывала, — задыхаясь от стыда, ответила Нина.

— Ирина Алексеевна, как вы считаете, не стоит ли добавить к сегодняшнему наказанию имбирь в попу этой юной даме?

— Не слишком ли это для начала? — задумчиво спросила Ирина Алексеевна?

— Я думаю, можно, — вступил в разговор Сергей.

— Тогда решено, но только после порки, — ответила Ирина Алексеевна, — свежий корень имбиря у меня есть в холодильнике, кто займется изготовлением пробки?

— Я вырежу пробку для этой провинившейся барышни, а вы, милое создание, будете наблюдать за процессом, пока вас будут пороть.

Нина только согласно кивнула, с облегчением вздохнув, так как Аркадий Петрович наконец-то вытащил палец ил ее попы. Наталья, повинуясь указанию хозяйки, вышла за имбирем, а Нина снова взялась руками за большие пальчики на ногах и застыла в ожидании продолжения порки. Ирина Алексеевна, взяв сложенный вдвое ремень, приложила его к нининой попе, выбирая место для удара, коротко взмахнула и Нина, услышав громкий шлепок ремня по собственным ягодицам, почувствовала резкую боль. Ей стоило определенных усилий, чтобы удержаться и не подскочить на месте, так как боль была сильнее, чем при порке нагнувшись.

— Прошу иметь в виду, Нина, что настоящая порка еще не начиналась, — как бы отвечая мыслям Нины, промолвила Ирина Алексеевна и нанесла еще один резкий удар ремнем поперек нининых ягодиц, — ты еще не знакомилась с тростью, а это гораздо более чувствительный инструмент. — вслед за этими словами она, почти не делая пауз между ударами, резко вытянула ремнем по попе еще три раза, отчего Нина, не успев справиться с собой, застонала.

Затем, получив еще пять неспешных ударов, Нина получила возможность немного передохнуть, а заодно понаблюдать, как Аркадий Петрович, выбрав самый крупный корень имбиря, с помощью небольшого ножа придает ему форму анальной пробки. Стоя на коленях, с горячей, только что выпоротой попой, она была вынуждена смотреть, как в руках у Аркадия Петровича из бесформенного корня получается длинный, сантиметров восемь и достаточно толстый предмет, который после порки ей вставят в задний проход, и произойдет это на глазах у всех. Она просто умирала от стыда! Ирина Алексеевна, впрочем, не дала ей достаточно времени на размышления, приказав подняться с колен и подойти к столу.

— Итак, следующая поза, в которой я буду наказывать тебя достаточно часто. Залезай на стол и становись на четвереньки, — Ирина Алексеевна надавила рукой на спину Нины, заставляя ту прогнуться, — попу повыше, в пояснице прогнись, вот так. Ты должна прогнуться так, чтобы касаться сосками стола, не больше и не меньше. И ноги раздвинь пошире.

Наконец Нина заняла требуемую позу и замерла в ожидании порки. Ирина Алексеевна уже привычным движением приложила ремень к ее ягодицам, прицелилась и ударила. Паузы между ударами сократились, и сами удары стали сильнее, так что Нина уже не сдерживала стонов. После особенно чувствительного удара Нина, вздрогнув, навалилась грудью на стол, о чем немедленно получила замечание от Ирины Алексеевны. Пришлось полностью сконцентрировать внимание на грудях — Нина старалась лишь слегка касаться поверхности стола кончиками сосков. Соски небольших аккуратных нининых грудей в течение порки не только не вернулись к нормальным размерам, а наоборот, еще больше увеличились и набухли. Такими большими и длинными они не были никогда, даже во время секса и ласк. Сейчас, когда Нина стояла раком на столе, от каждого удара ремня по ягодицам ее тело содрогалось и соски терлись по поверхности стола, набухая еще больше.

Ремень звонко шлепал по нининой попе, оставляя красные полоски, и наконец после пятнадцатого удара, когда на глазах уже выступили слезы, Нина вновь получила возможность передышки. Перед тем, как встать на колени, Ирина Алексеевна приказала ей подойти к зеркалу, чтобы рассмотреть следы от порки. Судя по ощущениям, Нина думала, что ее ягодицы покрыты рубцами, на деле же оказалось, что следы — это только красные полоски, правда, достаточно яркие.

— Не переживайте, Нина, ваша попа не сильно пострадала, — с улыбкой сказал ей Сергей, — сейчас самое время высечь вас тростью.

— Нина, попроси Сергея Александровича об услуге, — напомнила Ирина Алексеевна.

Стоя на коленях, Нина промолвила:

— Сергей Александрович, прошу вас, выпорите меня — я заслужила наказание.

— С удовольствием, Нина, с удовольствием, — с улыбкой ответил Сергей, — оригинальничать я не буду, поэтому становитесь в ту же позу, с которой все начиналось. Наклоняйтесь и обопритесь о стул, и раздвиньте пошире ноги. У Аркадия Петровича, кажется, уже готова пробка из имбиря для вашей очаровательной попы?

— Да, готова, — ответил Аркадий Петрович, — прошу вас, начинайте, а я в процессе объясню этой милой даме, зачем эта пробка нужна.

Нина встала в нужную позу, прогнулась и покорно подставила Сергею попу. Осознание того, что ее сейчас будет пороть мужчина, который ей симпатичен, ввергало ее в еще больший стыд. Хотя после прошедшей порки, казалось бы, сильнее стыдиться было уже невозможно. Нина с содроганием почувствовала прикосновение трости к горящим от предыдущих ударов ягодицам. Сергей взмахнул рукой, раздался свист и бедную попу Нины пронзила резкая, ни с чем не сравнимая боль. Если до этого она лишь стонала, то теперь сил сдерживаться не было, и Нина тихонько вскрикнула, и на глазах выступили слезы.

— Что же это вы, плачете уже после первого удара? — участливо поинтересовался Сергей, осматривая след от трости, легший поперек ягодиц, — подождите плакать, это только начало, — с этими словами трость взмахнула еще раз, и боль, казалось бы еще более жгучая, пронзила попу. А Аркадий Петрович тем временем подошел к Нине спереди, приподнял заплаканное лицо за подбородок и показал готовое изделие из имбиря, положив его затем перед Ниной на стул.

— Сергей Александрович, пожалуйста, продолжайте порку, а вы, Нина, смотрите на имбирь, слушайте меня внимательно, и постарайтесь не кричать.

Еще один жгучий удар врезался в ягодицы Нины, вызвав очередной вскрик, который она подавила, не дав себе вскрикнуть громко, и получился тихий стон, а Аркадий Петрович продолжал:

— Эта пробка из имбиря, Нина, поможет вам лучше запомнить сегодняшнее наказание. Имбирь вообще хорошее подспорье в воспитании девушек — будучи помещен в задний проход, он вызывает жжение, так что результаты наказания чувствуются не только снаружи, но и внутри. При этом для здоровья он совершенно безвреден.

Сергей тем временем, делая довольно длительные паузы между ударами, продолжал порку, покрывая ягодицы Нины ровными красными полосами, а она слушала эту странную лекцию:

— Когда Сергей Александрович закончит вас пороть, встанете раком на стол и получите эту небольшую пробочку в задний проход, и я думаю, какое-то время постоите в этой позе. У вас будет время подумать о своем поведении, а имбирь в попе не позволит вам забыть, что вы наказаны. Если конечно Ирина Алексеевна не собирается продолжить порку, — Аркадий Петрович выжидательно замолчал.

— Для первого наказания вполне достаточно, — ответила Ирина Алексеевна, — так что, когда Сергей Александрович закончит, попа этой барышни переходит в ваше полное распоряжение.

Нина не могла понять, что хуже — острая боль от жгучих ударов тростью по обнаженным ягодицам или это спокойное обсуждение ее участи. Сам факт того, что она стояла полностью голая в этой постыдной позе, Сергей продолжал ее пороть, отчего на ее бедной попе уже не осталось живого места, а посторонние в общем-то люди решали, как сделать ее наказание еще более стыдным, причинял поистине невозможные муки. Сергей тем временем перенес область ударов пониже, в самый низ ягодиц, на границу с бедрами.

Резкий свист! Деревянный прут впивается в плоть, а затем с мгновенной задержкой — острая, резкая боль, постепенно уменьшающаяся. Сергей, настоящий мастер своего дела, выжидал именно столько времени между ударами, чтобы боль перестала быть резкой, но не затихла совсем, а затем снова — свист, удар трости по ягодицам, стон и уже непрекращающиеся слезы из глаз. Перед глазами на стуле — пробка для попы из имбиря — достаточно толстая, с закругленным концом и неглубокой канавкой у основания. Нина почему-то сразу догадалась, что канавка нужна для того, чтобы пробка держалась в попе и не выпадала. Сергей тем временем нанес особенно болезненный хлесткий удар, от которого у Нины потемнело в глазах и остановился.

— Пятнадцать ударов — хватит, как вы считаете? — поинтересовался Сергей.

— Для начала хватит, — ответила Ирина Алексеевна, — Нина, в перспективе ты будешь сама вслух считать удары. А сейчас ты отчитаешься перед нами, сколько ударов, чем и в какой позе ты получила, заодно и сама получше запомнишь. К тому же, ты должна поблагодарить за наказание меня и Сергея Александровича. Будь добра, стань на колени. Ну?

— Пять ударов ремнем наклонившись над стулом, десять ударов ремнем наклонившись и достав руками пальцы ног, пятнадцать ударов ремнем на столе на четвереньках и пятнадцать ударов тростью наклонившись над стулом.

— Итак, сколько всего?

— Тридцать ударов ремнем и пятнадцать ударов тростью, — Нина сама удивилась тому, что так бойко отвечала, — спасибо вам за порку, Ирина Алексеевна и вам, Сергей.

Назвав Сергея по имени, Нина почему-то покраснела, хотя казалось бы, после происшедшего уже ничего не сможет вогнать ее в краску.

— Наталья, принеси фартук, который я показывала, — обратилась Ирина Алексеевна к горничной, — Нина, как я уже говорила, ты временно будешь исполнять обязанности Натальи, и начнешь сегодня. Горничная не должна ходить голой, поэтому оденешь фартук. Кроме него, из одежды тебе больше сегодня ничего не положено.

— Как? — Нина думала, что с поркой все закончится, но не тут то было.

— Вот так. После порки одежда должна удовлетворять следующим условиям: во-первых, должны быть оголены ягодицы, во-вторых, груди, в-третьих, девушка должна быть босиком. Так что кружевной передник в этом случае просто идеален, а про трусики и бюстгальтер пока можешь забыть. После наказания сделаешь и принесешь нам чаю, а сейчас ты, вернее твоя попа, переходит в распоряжение Аркадия Петровича.

— Итак, барышня, становитесь на стол на четвереньки, — начал Аркадий Петрович. Нина снова оказалась на столе, и снова в этой постыдной позе — раком, высоко подняв попу и прогнувшись. Аркадий Петрович положил ей на поясницу ремень, который использовался для предыдущей порки, и сообщил:

— Ремень не должен упасть, так что не дергайтесь, юная леди. Согните ноги в коленях, — Нина, повинуясь Аркадию Петровичу, согнула ноги так, что ее ступни стали повернуты вверх, а он, взяв второе орудие наказания — трость, положил его на подошвы ног и приказал:

— Согните пальцы ног — будете удерживать ими трость.

Чтобы оставаться в такой позе, удерживая одновременно оба орудия наказания, Нине пришлось полностью сконцентрироваться. Почувствовав прикосновение в районе заднего прохода, Нина непроизвольно сжала попу, за что тут же получила от Аркадия Петровича замечание:

— Расслабьте попу, милая девушка, иначе мне будет трудно ввести вам имбирь. Вот, хорошо, — Нина чувствовала, как пробка из имбиря плавно, но неумолимо продвигается все глубже. Наконец Аркадий Петрович до конца ввел ее в попу и приказал:

— Вот теперь можете сжать.

Нина сжала мышцы, обхватив колечком ануса имбирную пробку, и почувствовала начинающееся жжение в заднем проходе. Жжение становилось все сильнее, и вскоре она уже не могла понять, что доставляет большие страдания — выпоротые горящие ягодицы или имбирь в попе. Вскоре сил удерживать ремень и трость уже не оставалось — сказывалось не только жжение в попе, но и неудобство позы. К счастью, вскоре Аркадий Петрович объявил об окончании:

— Ну что же, барышня, вы можете встать. Кстати, скажите, как ощущения?

— Очень жжет, — ответила Нина, слезая со стола.

— А вот это очень хорошо, по крайней мере вы получше запомните сегодняшнее наказание. Пробка из имбиря пока будет находиться у вас в попе. Ирина Алексеевна, вы, кажется, говорили что-то о чае?

— Проходите в столовую, Нина сейчас оденется и принесет чай, — с этими словами Ирина Алексеевна указала на небольшой кружевной фартук. Нина повязала его, радуясь хоть какой-то одежде, но по сути оказалось, что он практически ничего не закрывает, Сзади было вообще все открыто — и спина, и ягодицы, спереди же небольшой передник прикрывал лобок, затем узкая полоска ткани проходила между грудями, оставляя их голыми, заканчиваясь завязками вокруг шеи. Такая одежда не прикрывала, а лишь подчеркивала наготу. Проходя мимо зеркала, Нина посмотрела на свое отражение. Выглядела она весьма пикантно — попа была сплошь покрыта красными полосами, между ягодиц торчала пробка из имбиря, а миниатюрный фартук делал ее похожей на наказанную служанку.

— Нина, не переживайте — выпоротая попа не портит девушку. Тем более если эта девушка заслужила порку. Кстати, позвольте еще комплимент — для первой порки вы держались неплохо. И да, классический педикюр с красным лаком вам тоже очень идет, — улыбнувшись, заметил Сергей, выходя из комнаты, — надеюсь, на следующее ваше наказание Ирина Алексеевна меня непременно пригласит.

Действительно, в следующую субботу, так и случилось, но это уже другая история.

Остров мен или порка на острове

Хочу рассказать историю, приключившуюся со мной в Южной Америке, где я был в длительной командировке. Страна, где я работал, занимает большой остров в Карибском море, размером с нашу Москву плюс ближнее Подмосковье. Несмотря на небольшие размеры государства оно является весьма богатым на нефть и газ, там немало заводов топливного профиля, на одном из которых работал я, в качестве приглашенного специалиста. Я неплохо владею английским, переводчик мне не был нужен, но местная газовая компания предложила услуги помощника, который должен был облегчить мою адаптацию к местным условиям и обычаям. Я хотел отказаться, но увидев, кого мне предлагают в качестве помощника, охотно согласился.

Это была девушка 25 лет, ее звали Мирабелла. По национальности она была англичанка, из семейства, обосновавшегося на острове еще в период колонизации, но казалось что в ее внешности много испанского — темные волосы, карие глаза, чуть более смуглая кожа, чем у большинства европеек. Это впрочем, было неудивительно — наверняка, в ее предыдущих поколениях происходило смешение кровей разных национальностей, остров-то не столь большой. В любом случае Мирабелла (она попросила называть ее просто — Мира) была не только красивой, но и умной девушкой, с университетским образованием. И я всерьез увлекся ею, благо на родине никакие брачные узы меня не держали.

Так получилось, что жили мы рядом, в коттеджном поселке, прилегающем к заводу, предназначенном для проживания специалистов. Казалось бы, это давало больше возможностей для более близкого знакомства, но увы… Мира благосклонно принимала мои знаки внимания, но дальше легкого флирта дело у нас не шло. Она держала меня на расстоянии, и я полагал, что ей не настолько интересен простой русский инженер, чтобы завязывать с ним какие-то интимные отношения, и общается она со мной лишь по долгу службы.

К тому же Мира почти каждые выходные уезжала из поселка, и у меня возникла мысль, что у нее есть какой-то друг, о котором она не хочет мне говорить. На все мои вопросы она лишь загадочно улыбалась и отвечала что занимается в выходные обшественной деятельностью, а на мои предложения помочь неизменно отвечала отказом. Разумеется, что это был не благородный поступок с моей стороны, но любопытство взяло вверх и я решил в ближайшие выходные проследить за Мирой и узнать куда она ездит.

С раннего утра субботы я не спал и поглядывал на соседний коттедж. Наконец, калитка открылась и Мира выскользнула из нее к своей "Хонде". Выскочив на улицу и поглядев куда она направилась, я махнул рукой проезжавшему такси и приказал водителю-индусу следовать на расстоянии за ней. Мира выехала за город и вскоре свернула вверх в горы. Увидев куда она поехала, водитель сделал озабоченное лицо, и поитересовался — действительно ли я хочу ехать дальше. "Да!" — ответил я, — "а в чем, собственно, проблема?" Водитель пожал плечами и, ничего не ответив, всю дорогу лишь покачивал головой.

Проехав десяток миль мы увидели табличку "Принцесс таун", город Принцессы, стало быть. Но в окружающем пейзаже особо царственного ничего не было. Тот же коктейль из тропической растительности, и выглядывающих из нее небольших домиков. Вдруг Мира замигала поворотником и завернула направо в полукилометре впереди нас, заехав на какую-то огороженную территорию. Я приказал индийцу остановиться и, расплатившись с ним, вышел. Осторожно пройдя по дороге вперед, я увидел что целью Миры было небольшой одноэтажный особняк из желтого камня, еще британской постройки, приятно выделяющийся своей ухоженностью из ряда соседних домов. Перед ним была высокая железная ограда и небольшая парковка, где я увидел машину Миры. Возле ворот была небольшая будка, где дежурила женщина в форме. Она внимательно посмотрела на меня, но я прикинулся праздношатающимся туристом и прошел мимо. Ни таблички, никаких других опозновательных знаков на воротах не было. Но факт наличия привратницы наводил на размышления.

Как только ограда закончилась, снова начались заросли. Я решил попробовать обойти дом с тыла. Моя попытка увенчалась успехом: с боковой и задней стороны ограда была ниже, всего в человеческий рост, ее можно было легко перемахнуть, что я и сделал. Наше исконное российское пренебрежение к оградам и запретам плюс либопытство оказалось сильнее опасения влипнуть в какую-либо историю на охраняемой территории. Осторожно подобравшись к дому сзади, я услышал из поулуоткрытого окна знакомый голос, Мира беседовала с какой-то женщиной.

— Сегодня до обеда посетителей почти не ожидается, — говорила та, — с утра ждет в приемной владелец местного бара, ну да ты его знаешь, он уже у нас бывал. И еще парочка молодых оболтусов из столицы. А вот после обеда должна быть баронесса, у нее для нас много работы.

— Тогда давайте начнем, Мария? — раздался голос Миры, — Пусть заходит первый!

Окно находилось высоко, а мне очень хотелось взглянуть на то, что же будет происходить в комнате. Увидев неподалеку пустой железный бочонок я подтащил его к окну и взгромоздился сверху. Теперь моя голова находилась на уровне подоконника и я мог заглянуть внутрь и разглядеть часть комнаты. Мира сидела за столом в полоборота ко мне. На ней была форма, подобная той, что я уже видел на привратнице — белая блузка с синими погонами и строгая черная юбка, прикрывающая колени. На ногах туфли на высоком каблуке. Мира что-то записывала в лежащий на столе толстый журнал. Раздался звук открываемой двери и на пороге появился мужчина лет 30 в белом костюме. Несмотря на его холеный вид, он явно чувствовал себя весьма неуютно в этой комнате.

— А, это вновь вы, Майкл? — голос Миры прозвучал непривычно резко, с незнакомыми мне до сего момента железными нотками, — Ваше предписание!

Мужчина поежился и протянул Мире небольшой синий листок. Та взглянула на него и усмехнулась.

— Раздевайтесь.

При всей необычности происходящего было забавно наблюдать, как крепкий усатый мужик, заметно нервничая, поспешно стаскивал с себя одежду, оказавшись перед худенькой миниатюрной Мирой сначала в одних трусах, а потом и без них. Как складывал снятую одежду в плетеную корзину, а потом, повернувшись к Мире лицом, смущенно попытался прикрыть руками свое достоинство.

— Руки за спину! — эти слова Миры прозвучали так повелительно и неожиданно громко, что мужчина резко убрал руки, а я… я позорно зашатался на своей шаткой опоре и загремел c бочонка вниз. Загремел в прямом смысле, бочонок с грохотом откатился в сторону, а я очутился на земле. Первое, что я увидел после падения были огромные удивленные глаза Миры, подбежавшей к окну.

— Ты?!.. — только и смогла приизнести она. Потом приложила палец к губам, а второй рукой стала делать недвусмысленные жесты, мол, убирайся прочь! Меня не надо было подгонять и через секунду я уже ломился через заросли к ограде. Но как только я собрался перемахнуть через нее, передо мной возникла фигура привратницы. В руке у нее была небольшая дубинка, как я понял позже, это был электрошокер. Удар по моему плечу был несильным, но я на какие-то секунды потерял сознание от сильного разряда. А когда очнулся, то уже лежал на земле лицом вниз, обе моих руки были выкручены за спину, так что я не мог пошевелиться. Эта женщина-охранница знала свое дело.

Дальнейшее происходило как в тумане: подошли еще две женщины в форме и повели меня через заднее крыльцо в дом, где я очутился в небольшой комнате, с зарешеченным окном, где меня усадили на скамейку у стены. В комнату вошла Мира и с ней еще одна женщина. На лице Миры была написана плохо скрываемая ярость и презрение. Она имела на это полное право, что и говорить. Мало что я выслеживал ее, так еще и не успел вовремя улизнуть…

— Мы должны вызвать полицию, — сказала женщина средних лет, пришедшая с Мирой, — Хоть это и твой знакомый, но порядок есть порядок.

— Если вы не против, Мария, я хотела бы с ним поговорить, — Мира пристально взглянула на меня, — Возможно, он согласится искупить свою вину другим способом.

— Ты думаешь? Это будет необычно для иностранца, но попробуй… — женщины вышли, и я остался наедине с Мирой.

— Извини, — сказал я, путаясь в английских словах — я повел себя как мальчишка, но это потому, что ты мне не безразлична.

— Я бы рада тебя простить, но ты понимаешь, что ты натворил? Ты вторгся в частное охраняемое владение, за это по нашим законам полагается тюремное заключение. Но ты — иностранец, тебя просто вышлют из страны и все. Не думаю, что твоей корпорации понравится такой скандал.

— Да… — возразить мне было нечего, — Я не хотел бы этого. А про какой другой способ ты говорила?

— Ты уже подсмотрел кое-что. Только что ты заглянул в окно дома наказаний, где мы сейчас находимся. И увидел, как я готовила провинившегося к порке.

— Дом наказаний? К порке?! Ты?! Здесь?! — меня поразил не сколько смысл сказанного, сколько то, с каким спокойствием Мира об этом говорила.

— Да, к порке. Видишь ли, у нас в стране не так все просто, как представляется на первый взгляд. Формально у нас республика, но на самом деле страной управляют несколько кланов, к одному из которых относится и моя семья. Среди прочего в нашей собственности заводы по сжижению газа, поэтому я и помогаю тебе, это мое задание от самой баронессы…

— Баронессы? — я вспомнил что уже слышал сегодня этот титул.

— Да, баронессы. Она глава нашего клана. Видишь ли, наш клан — особенный, в нем командуют исключительно женщины. Так повелось с самого начала, его основательницей была знаменитая Мари Блейк. Про нее ходили слухи, что прежде чем стать знатной женщиной, она была отчаянной пираткой. Впрочем, в старой Англии слово "пират" никогда не было оскорбительным, скорее наоборот. Из древней истории нашего клана проистекают его нынешние матриархальные традиции и обычаи.

Я внимательно поглядел на Миру. Точно, пиратка! Не хватает только косынки, золотой серьги, пистолетов и сабли за пазухой. А я-то все думал, кого она мне напоминает?

— Женщины у нас занимают доминирующее положение, за ними последнее слово во всех делах. В каждой нашей семье старшая женщина — хозяйка и судья, ее решение — закон. А Принцесс-таун — что-то вроде столицы нашего клана, который является государством в государстве, со своими законами, подданными, а также системой поощрений и наказаний. Любой подданный клана, нарушивший его правила, может быть подвергнут телесному наказанию.

— Гуманные у вас законы, — попытался пошутить я, — и дамы неплохо устроились…

— Порка может быть назначена не только мужчинам, но и женщинам тоже. Но мужчины нарушают правила куда чаще, — Мира явно не оценила мой юмор и продолжала с серьезным видом: — Обычно наказания происходят в семье, но особо провинившихся хозяйки присылают сюда, поскольку у нас порка гораздо строже, чем дома, да и стыднее. Впрочем, ты уже подсмотрел начало процедуры, и можешь догадаться о чем я говорю.

— И что же натворил этот… которого я видел в окне?

— Хм… как и ты, Майкл поддался женскому очарованию. Продал пиво одной девице из наших, не достигшей совершеннолетия. Дурочка, не могла потерпеть пару месяцев, хотела казаться взрослой. Теперь получит по полной от матери. А Майкла прислали к нам. Теперь у него надолго пропадет желание нарушать закон.

— И ты будешь пороть его? — неизвестно чем я был больше в то время шокирован: то ли ударом электрической дубинки, то ли рассказом Миры.

— Нет, именно его буду пороть не я, a Мария, моя напарница. У ней лучше получаются строгие наказания, я же пока только стажируюсь. Но сильно выпороть, если потребуется, смогу, — она с вызовом посмотрела на меня, — Ну так что? Вызывать полицию? Или ты согласен искупить свою вину, не выходя из этого дома?

— Я… не знаю. Дай мне пять минут подумать.

— Думать надо было раньше. А теперь выбор у тебя небольшой, — Она поднесла к моему носу синий листок, такой же, какой я видел в руках у Майкла, — Или ты отправляешься в полицию, или же с этим предписанием — в мой кабинет. Считай, что я тебя спасаю от больших неприятностей. Так да или нет?

Что мне было делать? Вариант с международным скандалом исключался, значит, оставалось одно — позволить выдрать себя розгами как мальчишку. Признаюсь, тема подчинения и наказания от женщины меня всегда волновала, но лишь в качестве эротической игры, a тут все обещало быть весьма серьезным, и я сомневался, хватит ли у меня сил вытерпеть порку. Но не хотелось показаться трусом перед Мирой, тем более что я был виноват перед ней и мне хотелось заслужить ее прощение. Ладно, будь что будет… Я кивнул, соглашаясь.

— Тогда идем. — Мира вышла из комнаты, я проследовал за ней по коридору, некстати разглядывая сзади ее стройную фигурку в форме. Эх, сколько раз я в мечтах овладевал ее телом… а тут вот как все неожиданно обернулось… Мира проследовала в холл, который, очевидно, служил приемной, с несколькими стоящими у стены стульямм. Она кивнула мне на один из них: — Жди, и не пытайся сбежать.

Присев, я увидел, что напротив меня расположилась молодая парочка, парень и девушка. Очевидно, это были те самые "оболтусы из столицы", про которых упоминала Мария, и они, как и я, ожидали наказания. Видимо, моя выходка с подглядыванием в окно сбила отлаженный конвейер исправительного дома, и их ожидание затянулось. У девицы были глаза, что называется "на мокром месте", парнишка хоть и пытался казаться храбрым, поглаживая свою подругу по руке и шепча ей что-то успокоительное, сам выглядел весьма неуверенно. Впрочем, меня больше заботило мое собственное будущее…

Мира вышла в холл и вынесла мне тот самый синий листок. Ох уж эта английская педантичность… без бумажки и выпороть не представляется возможным. Вот что было отпечатано на нем:

ПРЕДПИСАНИЕ НА ПОРКУ

Выдано: Мирабеллой Диксон, 17 ноября 2002 года

Предписывается: (здесь было вписано мое имя) явиться 18 ноября к 9 часам утра в исправительный дом Принцесс-таун для получения наказания.

Назначено: порка, тридцать ударов ремнем по обнаженным ягодицам.

Причина: незаконное вторжение в частное владение.

Отметка об исполнении: (здесь было оставлено пустое место)

— Это минимальное наказание за такой поступок. Был бы ты подданым клана — тебе бы досталось куда больше. Впрочем… ты это скоро увидишь.

— Кто у нас тут следующий? — Мира поманила пальцем паренька и исчезла с ним за дверью кабинета. Девушка без друга совсем заскучала и, уже не сдерживаясь, в открытую плакала, вытирая слезы белоснежным платочком. Горевать одной ей пришлось недолго, минут через пять она последовала за своим приятелем. "Неужели вся процедура так быстро происходит?" — удивился я. Через закрытые двери кабинета не было слышно ни ударов, ни воплей… Прошло еще какое-то время, и Мира позвала в кабинет меня.

Я вошел за ней и закрыл за собой двери. Это была та самая комната, куда я подглядывал, стоя на предательском бочонке. Она оказалась больше, чем казалось снаружи, в противоположном ее конце находился другой стол, за ним находилась женщина средних лет в белом халате, очевидно, врач или медсестра. Мира забрала у меня предписание и что-то записала в журнал. Очевидно, теперь мое имя навсегда осталось в истории Принцесс-тауна… Затем последовал кинжальный взгляд прямо мне в глаза, от которого я невольно вздрогнул, и команда:

— Раздевайся! Вещи в корзину!

Три из стоящих у стены плетеных корзин уже были уже заполнены одеждой моих товарищей по несчастью. Одну из них сверху украшал кружевной розовый бюстгалтер и трусики того же цвета. Было нетрудно догадаться, кому они принадлежат… Я приступил к заполнению четверой корзины.

Признаюсь, ситуация, когда пришлось в принудительном порядке заголяться перед желанной женщиной, меня не на шутку возбудила. Как это было ни глупо, но у меня возник приступ сильной эрекции, из-за чего я замешкался, снимая трусы. Попытка прикрыться была пресечена уже знакомым окриком Миры:

— Руки за спину! И не сметь закрываться!

Я стоял перед двумя женшинами навытяжку во всей красе, с торчащим "орудием", и ощущал себя полным идиотом. Мой вид вызвал у Миры лишь легкую усмешку, очевидно, ей было не привыкать к такому зрелищу. Ее невозмутимость меня окончательно сразила. Нет, сейчас это была совсем не та девушка, которую я знал до этого. От нее веяло официальностью и строгостью. Обойдя меня сзади, Мира защелкнула на моих запястьях легкие металлические наручники.

Женщина в белом халате подозвала меня к себе и провела небольшой медосмотр: заглянула в рот, измерила давление, прослушала сердце и легкие. Затем мне велено было расставить пошире ноги и наклониться вперед. Я вопросительно посмотрел на Миру, но по ее виду понял, что спорить и дергаться не стоит. Врач натянула на руку латексную перчатку и подошла ко мне сзади. Поддерживая меня одной рукой под живот, другой ощупала мошонку, отчего я вздрогнул, затем провела пальцем по промежности. Через секунду мои ягодицы и спина были обработаны спреем из балончика, тут же я ощутил легкое жжение: очевидно это был какой-то спиртовый раствор. Затем мне велено было выпрямиться и тем же способом была обработана моя грудь и живот.

— Дезинфекция, — пояснила Мира, — Ты готов, можно следовать в зал наказаний!

Она подошла ко мне и взяла меня за ухо, как напроказившего подростка. Я, не имея возможности сопротивляться, послушно наклонил голову и был отконвоирован ею к двери, ведущей в соседнее помещение, сзади за нами шла медсестра. Было не столько больно, сколько стыдно: как от беспомощного положения моего уха в цепких пальцах Миры, так и от ситуации, когда тебя, абсолютно голого, тянут за это самое ухо на порку. В большой комнате, куда мы вошли, леаую от окна стену почти полностью занимало огромное зеркало. Лицом к нему, на коленях, с руками за спиной, стояли в ряд уже знакомые мне Майкл и молодая пара, все абсолютно голые, как и я (если не считать наручников). Мира подтащила меня за ухо к свободному месту и приказала опуститься на колени.

Я оказался на деревянном полу рядом с девушкой, и невольно бросил взгляд на ее отражение в зеркале. В моей памяти навсегда останется ее красное от стыда и слез лицо, которое она старалась спрятать, опустив голову. Увидев мое внимание, она еще больше съежилась от невозможности хоть как-то прикрыть свои маленькие груди с торчащими сосочками и темный треугольник волос между ног. Я смутился и решил не смотреть в ее сторону, чтобы не унижать ее еще больше. Рассматривать в зеркало мужчину и паренька было совершенно неинтересно, удалось лишь заметить, что настроение у них был весьма невеселое. Перед самым носом находилось мое собственное изображение, но оно меня тоже не вдохновило. Остатки эрекции куда-то пропали, и мой вид — на коленях и с завернутыми назад руками, был весьма жалким, как и у всех. Пришлось переключить свое внимание на то, что находилось за моей спиной, но хорошо было видно в зеркале.

У противоположной стены находилась необычная деревянная конструкция. От двух массивных вертикально стоящих брусьев, прикрепленных к потолку и полу, отходила широкая, горизонтально расположенная доска, другой конец которой держался на двух опорах, разведенных под углом в стороны и соединенных посредине перекладиной. На опорах я разглядел несколько медных скоб, вбитых в дерево. Еще три таких же скобы я увидел на перемычке межлу вертикальными брусьями, она находилась примерно в метре над доской. Очевидно, все это сооружение было предназначено для фиксации наказываемых, выглядело оно весьма угрожающе и, судя по потемневшему от времени дереву, использовалось уже не первое десятилетие. Я мысленно окрестил его "станком".

Возле станка на стене были развешены длинные и короткие ремни, плети, тонкие и толстые трости с закругленными ручками и какие-то непонятные предметы, напоминающие доски для разделки овощей, только с дырочками. Даже несведущему человеку нетрудно было догадаться, что все это — орудия наказаний. Вид их не внушал оптимизма… я представил самый скромный из висящих ременей применительно к своей заднице, и по телу пробежали мурашки. Очевидно, подобные чувства испытывали и стоящие рядом со мной на коленях. Я подивился изобретательности женщин-экзекуторов, придумавших штуку с зеркалом — ожидающие своей очереди могли видеть все: и то, как происходит порка других провинившихся, и то, какими орудиями вскоре будут драть их самих, и свою собственную неприкрытую наготу. Чувство стыда и беспомощности до предела усиливало ужас ожидания наказания.

Мира и уже знакомая мне Мария расположились возле стола у окна, медсестра заняла позицию на длинной скамейке, стоящей вдоль стены рядом со станком. В комнату вошли еще две женщины в форме (те, что вели меня в дом — видимо, они исполняли роль охранниц) и встали у входа. Похоже, все было готово к началу процедуры. Мира взяла со стола синий листок и громко объявила имя первой жертвы:

— Майкл Болтон! — Охранницы подошли к Майку, подняли его с колен и поставили перед Мирой. — Вы приговорены к порке за назаконную продажу алкоголя несовершеннолетней Анне Керри. В соответствии с предписанием вам назначено пятьдесят ударов тростью, плюс двадцать предварительных ударов веслом, поскольку вышеуказанный проступок является рецидивом. Вы получите назначенное вам наказание наказание двумя этапами, в один день!

Охранницы подвели Майкла к станку, заставили расставить ноги вдоль опор и наклониться вперед. Майкл покорно подчинялся, даже не пытась упираться. Через пару минут его щиколотки и колени были прикреплены четырмя ремнями к опорам станка, другой, более широкий ремень обхватил его в поясе, притянув туловище к горизонтальной доске. Руки, так и оставшиеся в наручниках, были подтянуты к лопаткам и дополнительно связаны между собой веревкой, свободный конец которой протянули через верхнюю скобу. Майкл был полностю лишен способности двигаться, не говоря уже о том, чтобы сопротивляться. Его порка началась.

Мария сняла со стены большую и, по-видимому, тяжелую доску с дырочками и подошла к станку. Приложив ее к ягодицам Майкла, примерилась, делая широкие движения выпрямленной рукой и одновременно корпусом. Повторила так несколько раз, крутясь на одной ноге, словно разминаясь. Что чувствовал в эти секунды Майкл — можно было только догадываться, но мне хорошо было видно, как сжались его ягодицы. Мария резко размахнулась до предела, затем последовало обратное движение, и мою спину обдало потоком воздуха, а на ягодицы Майкла обрушился первый удар. Звук напоминал не шлепок, нет… скорее это был треск, как от электрического разряда. "Один!" — раздался голос Миры. По упитанному телу Майкла прошла волна от бедер до плечей, он дернулся, но, будучи не в силах вырваться, только громко замычал. Через секунду смятые ягодицы восстановили свою форму, место удара сначала побелело, а потом быстро начало наливаться кровью. Явственно выделялись места, на которые пришлись дырочки в доске — они пострадали меньше других. Но все еще было впереди.

Мария, не давая Майклу долгой передышки, нанесла второй удар. "Два!" Он пришелся целиком на правую часть зада, отчего та заалела больше левой. Это различие было ликвидировано следующим ударом уже по левой половинке. "Три!.." Каждый раз меняя положение опорной ноги, Мария занимала позицию, наиболее удобную для следующего замаха. Казалось, что она плавно и неторопясь танцует страшный для Майкла танец — танец боли. Удар по центру — по левой — по правой, и опять по центру. К двадцатому удару Майкл уже непрерывно выл, лишь слегка меняя тональность и дергаясь после очередного трескучего шлепка. Его зад был алым, как перезревший помидор. Мария, нисколько не ослабевая силу ударов и не обращая внимания на реакцию Майкла, уверенно довела дело до конца. "Двадцать!"

Первый этап наказания для Майкла был закончен — страшно было подумать, что его ждало на втором. Ягодицы начинали приобретать синюшный оттенок, особенно по краям. Медсестра обработала пострадавшее место какой-то мазью, но вряд ли она могла принести большое облегчение. Майкл был отвязан и водворен на свое место у зеркала. По его покрасневшему лицу открыто стекали слезы, скованными за спиной руками он, как мог, ощупывал выпоротое место. Он, хоть и был здесь не впервые, совсем не пытался скрыть свою боль и выглядеть героем. Что уж говорить про нас — меня и молодую парочку… Порка Майкла произвела на нас должное впечатление. Впрочем, трясущаяся от страха девица и ее парень, похоже, уже дождались свой очереди. Очередной синий листок оказался в руках Миры…

— Билл Уайдер и Луиза Карсел! — насмерть перепуганные влюбленные были подняты на ноги и предстали перед ней, — Вы приговорены к порке за сексуальную распущенность. В соответствии с предписанием вам назначено по сорок ударов солеными розгами каждому. А согласно с пожеланием твоей матери, Луиза, вы получите назначенное вам наказание так, как если бы вы совершили настояшее прелюбодеяние, то есть, спиной к спине…

— Неее-е-ет!.. — Билл лишь заметно побледнел, а вот Луиза не выдержала и упала на пол перед Мирой, — Умоляю, только не та-а-ак! Пожалуйста-а-а! Что угодно, только не на спине-е-е! Мы же просто целова-а-ались…

Мира взяла со стола графин и щедро плеснула водой в лицо извивающейся на полу голой девчонке:

— Стыдись! Мало того, что ты позволила обращаться с собой, как со шлюхой, которую можно тискать на улице… Так теперь ты испугалась справедливого возмездия? Ты — член клана, будущая хозяйка, а ведешь себя как последняя плебейка! Твоя мать абсолютно права — такое наказание будет тебе замечательным уроком на будущее. Вытри сопли и прими порку достойно!

То ли холодная вода помогла, то ли слова Миры произвели на девушку отрезвляющее впечатление, но она утихла, поднялась и, не переставая всхлипывать, принялась вытирать лицо брошенным ей полотенцем. Тем временем охранницы привязали ее друга к станку, в такой же позе, как и ранее Майкла, с той разницей, что ноги парня развели еще шире, так, что отчетливо стала видна промежность и болтающаяся мошонка. Помимо этого с него сняли наручники и вытянули вперед руки, зафиксировав их возле столбов.

Затем, сняв наручники с девушки, охранницы помогли ей забраться на станок и… лечь парню на спину, лицом к потолку. Ее прямые ноги были разведены в стороны и двумя узкими ремнями за щиколотки подтянуты к скобам, расположенным в вертикальных столбах. Руки были зафиксированы за головой, там же, где руки парня. После этого талии девушки и ее дружка обхватили широким ремнем и туго его затянули, другой ремень таким же образом закрепили под подмышками. Теперь молодые любовники оказались плотно притянуты друг к другу, спиной к спине. Ягодицы Луизы находились прямо над ягодицами Билла. Благодаря ее широко раздвинутым ногам была видна не только темно-розовая щелка полового органа, но и морщинистое пятнышко ануса.

Более стыдное положение было трудно придумать. Действительно, десять раз подумаешь про такой вариант, прежде чем совершить адюльтер или даже невинный флирт. Но унизительная поза была ничем по сравнению с тем, что последовало дальше. Мира и Мария подошли к станку с двух противоположных сторон. Охранницы поставили между ними большую деревянную бадью, из которой были извлечены два пучка розог. В руке у каждой экзекуторши оказалась внушительная вязанка тонких прутьев неизвестного мне растения. С прутьев стекала жидкость, очевидно это был рассол. Я осознал ужасную вещь — юнцов будут пороть не просто по задам — неизбежно будут затронуты их самые чувствительные интимные места. Тонкие прутики не смогут причинить серьезных травм, но жуткая боль будет гарантирована на все двести процентов.

Мария примерилась к голому заду Луизы, мокрая розга при этом слегка коснулась нежной кожи девушкм, отчего та непроизвольно вздрогнула. С другой стороны станка похожую процедуру прицеливания проделала Мира, розга была у нее в левой руке. Вид у Миры был серьезный, как будто ей предстояло весьма важное и ответственное дело. Женщины кивнули друг другу, и Мария замахнулась для первого удара. Тонкие прутья издали в воздухе противный свист, и пучок розог хлестко стегнул по беззащитной девичьей попке.

Луиза ойкнула, дернулась и на мгновение притихла… "Один!" — провозгласила женщина-охранница. После жесткой порки Майкла первый удар показался мне не таким сильным, даже щадащим. Но через долю секунды Луиза начала издавать нарастающий стон боли: "A-а-а-ааааа-а!", а на ее белых пухлых половинках начали проступать красные полоски от прутьев. Как я потом понял, пучок тонких веточек давал максимальный болезненный эффект не в сам момент удара, а чуть погодя. Поэтому следующий удар, уже со стороны Миры, последовал на сразу, а спустя несколько секунд, для того, чтобы дать девушке возможность хорошо прочувствовать предыдущий. "Два!"

Стон Луизы стал переходить в крик, тело ее напряглось, пытаясь вырваться из оков. Но все, что у ней получилось — это лишь несколько судорожных рывков ногами, что не могло изменить ее положения. Как только она затихла, смирившись с невозможностью освободиться, последовал удар Марии: "Три!" "Оооо-оооо, нет, не надо-о-о!" — с новой силой заголосила бедная девчушка. Ее зад был покрыт четко проявившимися алыми стежками от предыдущих двух ударов, теперь к ним добавилась еще дюжина новых полосок. "Четыре!" — теперь Мира внесла свою лепту, выждав небольшую паузу… "Не-е-ет… простите-е-е!" — вопила Луиза. Но ее никто не слушал…

Порка Луизы продолжалась, пока охранница не выкрикнула: "Двадцать!" К этому моменту попка и промежность девушки были буквально иссечены жгучими розгами, а ведь это была лишь половина ее наказания. Красные стежки начали превращаться в рубцы, некоторые из них слегка кровоточили. По разодранной прутьями коже стекали струйки рассола — Мира и Мария не забывали обмакивать в него розги после каждого удара. Что при этом чувствовала Луиза — можно было только догадываться. Впрочем, догадки и не требовались: ее жуткие вопли, в которых уже не было слышно членораздельных слов, а была только животная мольба о прощении, говорили сами за себя.

Медсестра подошла к станку и обработала иссеченную кожу девушки уже знакомой мне аэрозолью, явно не добавив ей приятных ощущений. Зато теперь у Луизы был небольшой перерыв — наступала очередь ее приятеля. Мысленно поставив себя на его место, я искренне пожалел паренька. Слышать как твоя аозлюбленная кричит от страшной боли, спиной чувствовать ее извивающееся под розгами тело, и не иметь никакой возможности облегчить ее страдания — такое изуверское истязание могли придумать только потомки пиратов. Впрочем, главное испытание было у Билла впереди… прутья уже были извлечены из деревянной бадьи и готовились к скорой встрече с его задом.

Мария и Мира заняли свои позиции и, примерившись к новой цели, начали так же размеренно и не спеша пороть парнишку. "Один!.. Два!.. Три!.. Четыре!.." — разносился эхом по залу голос охранницы. Я же наблюдал за Мирой: как грациозно выгибалась ее фигурка во время очередного замаха, как изящно летела выгнутая свистящая розга в ее руке, как яростно обрушивала она ее на обнаженные ягодицы своей жертвы. Залюбовавшись ею, я на минуту забыл про то, в каком положении я нахожусь, и про то, что вся эта красота и грация через считанные минуты обрушится на меня с той же безжалостной силой. Неожиданно я осознал, что такая — яростная и беспощадная, она стала еще более желанной для меня…

Тем временем бедный Билл уже вовсю дергался и подвывал после каждого хлесткого удара по его заду. Терпение и стойкость парня кончились очень быстро, и теперь он, отбросив всякую гордость и не боясь пасть в глазах своей девушки, скулил как побитый щенок. Впрочем, Луизе было явно не до оценок его поведения, было слышно как она все еще плакала, переживая последствия собственной порки, о которых не давал забыть въевшийся в ранки рассол. Придавленный к скамье телом подруги, и прикрученный ремнями, Билл был еще более беспомощным чем она, единственное что он мог — это пытаться сжимать ягодицы, чтобы защитить яички от залетающих в проиежность кончиков прутьев. Но это мало ему помогало: на сжавшейся мошонке даже через зеркало можно было разглядеть алые отметины от розог.

Вопреки моим ожиданиям, после двадцатого удара порка Билла не прекратилась. Ему даже не дали передышки, несмотря на то, что его подвывания перешли в страстную иольбу о пощаде. Кое-что, впрочем, изменилось: Мира и Мария отступили от станка в стороны на полшага. Если раньше розга равномерно ложилась на обе половинки зада, то теперь удар почти целиком приходился на ближнюю ягодицу, кончики прутьев при этом захлестывали на внутреннюю часть бедра и промежность. Бедный Билл! Вторая часть порки стала для него ужасным испытанием. К набухающим кровавым полоскам на наружной части ягодиц добавлялись и добавлялись новые алые просечки на их внутренней стороне. Несомненно, что и его мошонка и даже анус подвергались еще более хлестким ударам, чем перед этим.

Не удивительно, что Билл стал непрерывно вопить, сначала басом, спустя минуту в крике появилсь жалобные высокие ноты, затем он перешел в тональность дисканта. Тело парня тряслось так, как будто он дрожал от страшного холода, но при этом на нем выступили крупные капли пота. "Двадцать девять!….Тридцать четыре!….Сорок!" К концу порки вопли Билла уже больше напоминали писк, похоже он сорвал голос. Его ягодицы представляли собой ярко-алую вздувшуюся бугристую поверхность, разукрашенную штрихами просечек. По ногам и промежности, перемешиваясь с потом и рвссолом, стекали тоненькие струйки крови, яички были тоже в крови… Зрелище было ужасным, думаю, даже Майкл не пожелал бы быть сейчас на месте Билла.

Тем не менее, для парня все закончилось. После дезинфекции пострадавших мест из аэрозольного балончика его оставили в покое. Несчастная Луиза поняла, что сейчас начнется вторая часть ее мучений и стала умолять о пощаде, говоря что умрет от боли. Добилась она лишь того, что медсестра измерила ей давление и послушала сердце, после чего коротко кивнула головой: можно продолжать. По тому, какие позиции заняли Мира и Мария я понял: интимным местам бедной девушки достанется сейчас не меньше, чем яичкам ее друга. В такой порке было что-то средневеково-жестокое, по принципу "око за око". Дескать, если парочка совершила прелюбодеяние, то должны быть наказаны именно те части тела, которыми любовники согрешили.

Я не стану описывать ужасные подробности второй части наказания Луизы. Признаюсь, я просто не мог на это смотреть, и после первого же удара закрыл глаза. Ксли бы мои руки не были скованы, то я бы охотно заткнул и уши: слушать мерный свист розог на фоне душераздирающих криков несчастной девчушки не было никаких сил. Даже когда все закончилось, от избытка децибел в моих ушах стоял такой звон, как будто бы я был контужен. Я решился взглянуть в зеркало: нежные места бедной Луизы кровоточили, словно обработанные жесткой наждачной бумагой. Стежки и рубцы образовали ужасную паутину покрывшую внутреннюю часть бедер и низ живота девушки. Капельки крови стекали по истерзанным ягодицам на спину ее приятеля. У обоих высеченных рубцы постепенно начали приобретать синюшный оттенок. Очевидно было, что такие следы заживут не скоро.

Пока охранницы освобождали от ремней не перестающую выть Луизу и стонущего Билла, я осознал, что сейчас, скорее всего, будет моя очерель. Так и вышло: как только станок освободился и медсестра за уши вывела хнычущую парочку из зала наказаний, Мира, взяв со стола синий листок, объявила мое имя. Охранницы, поддерживая за руки, подняли меня с колен, и поставили перед ней. Мира оглядела меня с ног до головы, видимо, оценивая то, насколько сильно я испуган. Под ложечкой засосало от страха, но я, невзирая на свой жалкий голый вид, старался не показывать этого.

— Вы приговорены к порке за незаконное вторжение в частное владение. — Мира смотрела на меня строго, но в ее глазах я заметил некое лукавство. — В соответствии с предписанием вам назначено тридцать ударов ремнем по обнаженным ягодицам. Поскольку это ваше первое наказание, то вы, согласно правилам, имеете право выбрать из нас двоих ту, которая приведет его в исполнение.

Мария и Мира выжидающе посмотрели на меня. Нечего сказать, замечательная привелегия для новичков: самому выбирать себе палача. Впрочем, для меня альтернативы не было: если мне суждено сегодня быть выпоротым, то пусть это сделает она…

— Я хотел чтобы это сделала ты… то есть вы, мэм…

Мира слегка улыбнулась и кивнула головой охранницам. Через минуту я был прикручен к станку в той же позе, что и Майкл. Попытался пошевелиться — безуспешно. Руки были подтянуты к лопаткам так, что было невозможно двигать плечами. В поясе тело стягивал ремень, ноги были вплотную притянуты к опорам. Кожа на предполагаемом месте наказания была натянута, я был полностью обездвижен и беззащитен. Краем глаза я увидел, как Мира снимает со стены толстый ремень, примерно полуметровой длины, раздвоенный на конце. Она обошла меня сзади, и через секунду я почувствовал, как холодная кожа прикоснулась к моим ягодицам. Мира примеривалась. Я напрягся в страшном ожидании первого удара…

Мира размахнулась, ремень прошелестел в воздухе и врезался сразу в обе половинки моего зада. Шмяк! По телу словно пробежал электрический разряд — от копчика к голове, попал в мозг и взорвался там яркой вспышкой. "Один!" — услышал я голос Марии. Боже, до чего же больно! Это не рука "госпожи" с легонькой плеточкой, которой та играет в порку, это рука профессиональной экзекуторши, умеющей причинять нешуточное страдание, и то что происходит со мной — это настоящая порка… Нет, я не рассчитывал на снисхождение Миры, но никак не ожидал от нее ТАКОЙ боли.

Пока я разбирался в своих ощущениях, последовал сотрясший мое тело второй удар, чуть пониже. "Два!" Если после первого у меня просто перехватило дыхание, то после второго я начал отчаянно ловить ртом воздух, собирая силы для первого крика. Терпеть такую порку молча не было никакой возможности, и я с небольшим запозланием издал первый вопль и попытался пошевелить ягодицами. Тщетно. "Три!" Я чувствовал как наливается кровью пораженное место, как горят полосы, куда угодили края ремня, но ничего не мог сделать для того, чтобы унять нарастающую боль. Только кричать… Снова свист ремня, удар… "Четыре!" Из глаз брызнули слезы и я, не сдерживая себя, заорал. "Пять!.."

Боль нарастала снежным комом, каждое новое соприкосновение орудия наказания с моим задом вызывало непроизвольные сокращения тела, старающегося увернуться от жалящей полоски кожи. "Шесть!" Я перестал контролировать себя: английские мольбы о прощении и руские матерные ругательства посыпались из меня помимо моей воли, я чувствовал себя попавшим в ловушку животным, которому надо было во что бы то ни стало вырваться, прекратить эту ужасную боль хотя бы на минуту… "Семь!" Удары теперь приходились по уже пострадавшми местам, это усиливало их эффект. "Восемь!…" Тут у меня наступил какой-то провал в памяти. Спустя какое-то время осознание себя вернулось, но в довольно непривычной форме.

Мое сознание словно отделилось от тела, оно было над ним. Наверное, это была какая-то защитная реакция организма на сильную боль. Мое туловище, руки, ноги продолжали бессознательные хаотичные движения, пытаясь вырваться из пут, легкие и голосовые связки издавали нечленораздельные звуки, ягодицы судорожно сокращались после каждого удара, из глаз лились слезы, а вот сознание… Сознание существовало как бы в стороне, оно не чувствовало ни боли, ни страдания, паря в каком-то невесомом белом эфире, словно во сне. Мне на секунду показалось, что это я умираю, стало страшно, я "проснулся", сознание вновь срослось с телом и… я вновь ощутил жуткую боль от ремня. "Двадцать три!"

Не стану описывать, что мне стоило вытерпеть оставшиеся семь ударов. Никому из читающих этот рассказ не пожелаю такого испытания, пусть даже кто-то и заслужил подобной экзекуции. Хорошо фантазировать о старых добрых временах, когда провинившиеся получали узаконенную публичную порку за свои грехи. Иногда даже забавно представить себя на их месте. Но не дай бог никому из таких "мечтателей" ощутить это всерьез и на своей шкуре. Гарантирую, что фантазии на подобные темы пропадут у вас надолго, если не навсегда.

Когда меня отвязывали, я был готов целовать ноги Миры и благодарить за то, что порка прекратилась. Если моментами я и ощущал бессознательную ненависть к своей истязательнице, то к окончанию процедуры она куда-то улетучилась, вероятно потому, что я был попросту обессилен. Во всяком случае, мстить я никому не собирался… Зад мой горел огнем и единственным желанием было хоть немного охладить его. Руки мои были по-прежнему в наручниках, и сделать это было не так просто. К тому же Мира, ухватившись за ухо, потащила меня прочь из зала наказаний. В соседней комнате, с помощью медсестры, все еще приводили себя в порялок Луиза и Билл. Я подумал, что тоже нуждаюсь в медицинской помощи, но Мира повела меня дальше, через приемную и коридор.

Мы вошли в какую-то небольшую, почти пустую, если не считать пары стульев, комнату. Мира заперла дверь и приказала мне встать к левой стене, а сама отодвинула штору, закрывающую стену противоположную. За шторой оказалось большое стекло и в нем я увидел… уже знакомый мне зал наказаний, и то, как охранницы привязывают к станку беднягу Майкла. Очевидно, зеркало, перед которым мы стояли на коленях, было полупрозрачным. "Это комната для зрителей." — пояснила Мира. Она подошла ко мне и ладонью вытерла слезы с моего лица. Такая неожиданная ласка удивила меня, Мира сейчас была вновь та, какой я ее знал до сегодняшнего дня. Что же, интересно, она теперь придумала?

— Мне понравилось тебя пороть, ты молодец, я не думала что ты согласишься на наказание. И я хочу тебя вознаградить, — в ее глазах загорелся дьявольский огонек, — Но, чтобы ты не наделал глупостей, я не стану с тебя снимать наручники, окей?

Ее ладонь скользнула по моей груди и животу, коснулась бедер и, завершив путешествие, обхватила мои яички. Пальцы второй руки защекотали головку пениса. Он воспрял и доаольно быстро принял боевую стойку. Мира плотно прижалась ко мне грудью, ее руки мяли и терзали мое мужское достоинство, причем делали они это довольно грубо. Такое обращение могло бы показаться слишком жестким, но по сравнению с тем, что я испытал от ее рук пять минут назад — это была просто неземная, возбуждающая ласка…

А за стеклом Мария продолжила пороть Майкла. На его распухший и слегка посиневший после первой части наказания зад обрушились удары тонкой гибкой тростью, кажлый из которых оставлял ярко выделяющуюся полоску. Крики бедняги были хорошо слышны даже здесь, в соседней комнате. Ждало ли Майкла после порки вознаграждение подобное моему? Я в этом сомневался.

Мира, между тем, опустилась на колени и начала ласкать мой член губами, не отпуская из цепких пальцев мошонку и играя с яичками, словно с шариками. Я прижался спиной к стене и застонал. Хотелось схватить мою мучительницу, сорвать с нее одежду и изнасиловать прямо здесь, на полу. Но хитрая Мира не зря оставила наручники… Мне оставалось только следовать за ее прихотями. Через пару минут, синхронно с очередным криком Майкла я выстрелил ей в лицо мощной струей накопившейся спермы…

Вот таким был наш первый "секс", если можно его так назвать. Отношения с Мирой после этого дня, разумеется, стали другими.

Какими? Вы слишком любопытны, господа. Как-нибудь в следующий раз…

Оглавление

Бархатные губы Бетти Внутренняя дисциплина Возвращение шефа Воспитание девочек Воспитание Елены Воспоминания из детства. 1981 год Девочка и щётка для волос День свадьбы Депрессия Защита диплома И девочки тоже… Игра по настоящему Игра ИСПОВЕДЬ ИДЕАЛЬНОГО МУЖА ИСПОВЕДЬ История мазохистки Кнут и пряник Командировка Комната под лестницей Лайза Леночка Марина Сергеевна Месть жены Мой папа На поиски приключений Наутро после Наказание Одноклассница Озеро Первая порка в 19лет Первая порка Дашки Письмо Пока меня не будет Порка на двоих Порка от сестры После уроков Потерянный клиент Преступление и наказание ГЛАВА I ГЛАВА II ГЛАВА III ГЛАВА IV ГЛАВА V ПОЧТИ КОНЕЦ Приложитесь в пределах Происшествие в Спанкленде Пуританка Рассказ первокурсницы Романтический ужин Своя игра Сделка Семейная щётка для волос Сигареты = Порка Сон в летнюю ночь … Специфика супружеской жизни Строгая Алиса Студенты Урок для учительницы УТРЕННЕЕ ПРОБУЖДЕНИЕ Чаепитие Чего хочет женщина Шлёпка дочери за двойки Юлия Игоревна Вопрос расстановки приоритетов Вопрос расстановки приоритетов (часть 2) Дисциплинатор (сеанс воспитания на дому) Дисциплинатор (история вторая) Жестокие игры Жестокие игры (часть 2) Прерванное наказание (продолжение рассказа «Прерванное наказание») Воспитание лентяя Воспитательница Воспоминание молодожёнов о порке в детстве Корпоративное воспитание Майк получает урок Мама принимает меры! Порка за подглядывание Порка кузины Порка любимой в субботу Порка мамой подруги Порка на ночь Порка подругой семьи Порка при свидетелях Порка ремнём или как меня наказывала мама Порка секретарши Прыгалки Рука судьбы Справедливое наказание Удовольствие от порки История Нины Остров мен или порка на острове Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg