«114 баллов»

114 баллов (fb2) - 114 баллов 574K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алиса Васильева

ВАСИЛЬЕВА АЛИСА "114 БАЛЛОВ"

Мои ладони давно вспотели, шея затекла от напряжения, затылок давило. Я старался не терять концентрацию и читать как можно быстрее, но от моих усилий, похоже, становилось только хуже. Смысл вопросов то и дело ускользал, и мне приходилось перечитывать их по нескольку раз. Я давно слышал за спиной шум вращающихся кресел, и это нервировало еще больше. Многие мои одноклассники уже закончили с Финальным тестом и теперь насмешливо осматривали неудачников вроде меня, все еще сражающихся с бесконечными вопросами.

Б или Д? Я наудачу ткнул в ответ Д, надеясь успеть ответить на еще хотя бы один вопрос. «Какой элемент является…» успел прочесть я, когда на экране появилась красная надпись: «Время тестирования закончилось».

Я прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла, чувствуя, как по правому виску течет капля пота. Вот и все. Финальное тестирование — тот момент истины, который определяет судьбу каждого гражданина. В нашем мире твой коэффициент интеллекта решает все — где ты будешь жить, работать, даже с кем сможешь создать семью. Восемьдесят процентов граждан имеют коэффициент интеллекта от 70 до 114 баллов. Они составляют то, что в учебниках толерантно называют «доминирующий класс», и населяют сектор А.

Сектор А — это рабочие всех отраслей и мелкие служащие. В руководители, судьи, офицеры, учителя, журналисты и тому подобное жителям сектора А никогда не попасть. Это прерогатива граждан сектора Б, тех, кто сумел показать на Финальном тестировании результат в 115 баллов и выше.

Ну а если уж гражданин сумел набрать 150 баллов, ему даруется доступ в сектор В — обитель высшего руководства и ученых. Таких гениев меньше процента.

Нашему выпуску несказанно повезло, у нас их целых трое: Тео Фандбир, его двоюродная сестра Франческа и мой лучший друг — Фред Якубовский.

Конечно, Финальный тест не единственная шкала оценки, ему предшествуют еще два: на эмоционально-волевые и творческие характеристики. Сильная воля открывает в секторе А дорогу в мастера и бригадиры, в секторе Б — к высшим армейским и политическим позициям, в секторе С — к Сенату и Капитулу.

У меня с волей все хорошо, 45 из 50. Вторую часть теста, на эмоциональный интеллект, я проходить не стал. Этот коэффициент нужен тем, кто интересуется психологией или педагогикой. Не для меня, как, кстати, и искусство, а жаль. Шкала «Творчество» — это вообще реактивный лифт, но тут у меня полный пролет. А те, у кого по этой шкале высокие баллы, могут оказаться в секторах Б и В и с минимумом по интеллекту. Тем более что все театры, галереи и концертные залы находятся именно там. Считается, что сектору А хватает и кинотеатров со стадионами. Нет, конечно, Центр искусств есть и в секторе А, Сенат настаивает, что искусство должно быть доступно всем, но особой популярностью постановки и выставки не пользуются.

Доктрина справедлива, гуманна, эффективна и проверена временем.

И тем не менее мне очень страшно открывать глаза, и я так и сижу зажмурившись. Подсчет результатов занимает секунды, и я знаю, что моя судьба уже давно на мониторе. Я сотни раз проходил подготовительные тесты, и иллюзий по поводу своих способностей не испытываю. 115 баллов мне удалось набрать только дважды, и это можно считать случайностью. Финальный тест — идеальный инструмент нашей системы, он построен так, что все случайности исключены, его не обманешь.

За спиной уже слышны разговоры и смех. Все обсуждают свои результаты, поздравляют друг друга, шутят. Больше тянуть нельзя — сейчас кто-нибудь, скорее всего Фред, подойдет ко мне. Я открываю глаза.

«Поздравляю Вас! Вы завершили Финальное тестирование. Ваш результат — 114 баллов».

Чуда не произошло. Я собрал всю свою 45-балльную волю в кулак и, сконструировав на лице улыбку, крутанулся в кресле, чтобы быть лицом к классу.

Мой взгляд самовольно нашел Камилу. Я не хотел на нее смотреть, но мои глаза отказывались повиноваться моей вроде как железной воле. Плевать они хотели на 45 баллов. Камила улыбалась, разговаривая с Татьяной. Накручивала на палец кончик своей косы — она часто так делала, и мне этот жест почему-то дико нравился. Я попытался рассмотреть цифры на ее мониторе. То ли 126, то ли 128. Неважно. Мне в любом случае не допрыгнуть. Камила поймала мой взгляд и улыбнулась до того, как я поспешно отвел глаза.

Фреди, мой дружбан, продолжал сидеть в кресле, как и я, рассматривая одноклассников. Похоже, Финальное тестирование достало и его. Обычно невозмутимый, Фред нервно грыз ногти. С чего бы это? С его мозгами сектор В ему был гарантирован.

Я проследил за взглядом Фреда и понял, почему он до сих пор не вертелся у моего кресла. Фред был занят. Делал вид, что не смотрит на Франческу Фандбир, почти ежесекундно то исподтишка поглядывая на нее, то отводя глаза. Боже, как с таким коэффициентом интеллекта можно быть таким идиотом?

Первые признаки маниакальной влюбленности Фред начал проявлять примерно полгода назад. За этот незначительный срок он так и не решился заговорить с Франческой. Я никогда не понимал, что Фред в ней нашел, — Франческа была замкнутой, блеклой, плоской как доска и напрочь лишенной какого-либо шарма. Правда, ее 193 балла по шкале интеллекта и 47 по шкале воли открывали путь и к вершинам науки, и в Капитул с Сенатом, и, даже страшно подумать, в Триумвират, но к сексуальности это не имело никакого отношения. Вот и сейчас Франческа сидела спиной к классу, окружающие ее не интересовали.

В безразличии Франчески не было того презрения к приматам, которое так яростно демонстрировал ее кузен Тео, она скорее всегда была в своих мыслях. Не знаю, о чем она там размышляла, по ту сторону своего безразличия, может, задачки по химии решала или доказывала новые теоремы, но меня ее присутствие всегда напрягало. Хуже Франчески был только Тео. О его 167 баллах на тренировочных тестах знали все. Как и о планах заняться политикой. Члены его семьи присутствуют в Сенате, по-моему, с момента его образования, а если послушать Тео, так, вообще, еще и раньше. Тео был красив, красноречив и, несмотря на весь свой снобизм, а может, и благодаря ему, пользовался популярностью у девчонок. И был капитаном нашей школьной футбольной команды. Это несмотря на то, что лучшим игроком был я. Типа мне не хватает харизматичности, чтобы вести за собой команду, — что-то такое сформулировал наш тренер. Не могу сказать, что я завидую Тео, скорее просто недолюбливаю. Что ж, возможно, сегодня я вижу этого говнюка в последний раз.

— Ну что, господа гении и приматы, собираемся сегодня вечером в «Большом слоне»? — добродушно предложил Тео, вальяжно развалившись в своем кресле. — Гульнем за окончание этого славного учебного заведения?

Отовсюду послышались одобрительные возгласы. Тео встал и, все так же важно неся себя, подошел к сестре. Франческа обернулась к нему. Они тихо перекинулись парой фраз и направились к входу. Франческа была единственной в нашем классе, кого Тео уважал. Второй наш «гений», Фред, его уважением не пользовался.

Хотя у Фреда коэффициент интеллекта тоже был повыше, чем у Тео, Фреди был типичным ботаником. Его воля в районе 25 баллов делала его пригодным исключительно для науки, а Тео как-то заявил, что только интеллект, подкрепленный волей, может достичь истинных вершин.

Помнится, учитель Яцукава тогда моментально опроверг эту сентенцию, заявив, что Тео, в силу своего юного возраста, не понимает принципа эффективного распределения бремени ответственности, лежащего в основе нашего мировоззрения. Только полное принятие своей роли каждым гражданином дает обществу возможность эффективно существовать. Система распределяет каждого туда, где он принесет обществу максимальную пользу, и стоять у станка — это ничуть не меньшее достижение, чем руководить страной. Оценивается не твое положение в обществе, а то, насколько ты эффективен на своем месте. «Не понимать этого — глупость и юношеское позерство, оспаривать это — преступление», — грозно сверкал узкими глазами Яцукава.

Я перестал верить в эту чушь года два назад, когда мне стукнуло четырнадцать и мои первые тренировочные тесты стали регулярно показывать, что я предназначен для сектора А.

Я еще раз украдкой взглянул на Камилу, и она снова поймала мой взгляд, как будто ждала его. И улыбнулась. Девушка на секунду замерла, и мне даже показалось, что она сейчас подойдет ко мне. Сердце предательски забилось. Только не сейчас, когда на мониторе за моей спиной горят фатальные 114 баллов!

Камила неуверенно повернулась в мою сторону, но тут меня спас Фред. Потеряв основной объект своего внимания, он наконец вспомнил о лучшем друге. Фреди ковылял ко мне своей фирменной походкой балеруна, которая придавала его и без того аутсайдерскому образу особый шик завершенности: грудь вперед, подбородок вверх, короткие быстрые аккуратные шаги — так и ждешь, что он вот-вот встанет на носок и закинет ногу за голову или подпрыгнет, сделав в воздухе шпагат. Меня с самого первого класса занимал вопрос, откуда у человека, настолько далекого от хореографии, как Фреди, такая походка.

— Хреново, — прокомментировал Фред, взглянув на мой монитор.

— Ага.

Я был ему вдвойне благодарен: во-первых, за то, что он спас меня от Камилы, которая, увидев, что я уже не один, разочарованно поджала губы и потянулась вслед за Татьяной к выходу, а во-вторых, за то, что он не стал прикидываться, что сектор А — это так же круто, как и любой другой результат. Думаю, большинство из нас не верило в официальную Доктрину, и, хотя уровень жизни и комфорта в секторах практически не отличался, все понимали, что сектор А — это отстой.

— Я лох, — констатировал я, — а ты насколько крут?

— 179, — равнодушно пожал плечами Фред.

— Поздравляю. Ладно, пошли отсюда, что ли.

Класс был уже пуст. Я специально прошел мимо монитора Камилы. 126. Прощай-прощай. Официально браки между гражданами разных секторов не запрещались, но по факту были очень редки. Барьеры невидимы, но очень эффективны.

С завтрашнего дня расстояние меду мной и Камилой начнет увеличиваться. Она будет жить в другом районе, продолжит учебу, потом будет делать карьеру, а я начну двигаться в противоположную сторону — к станку на заводе, барам и нехитрым развлечениям типа футбола и кино. Через несколько лет нам с ней не о чем будет поговорить. Конечно, приложив усилия, я могу оставаться в курсе того, чем она живет, но только-то. Оставаться в курсе ее жизни, а не жить такой же жизнью.

Видимо, мои мысли слишком явно отразились на моем лице, потому что Фред внезапно сильно хлопнул меня по спине и с какой-то истеричной ноткой выдавил:

— Не расстраивайся, чувак! Еще не все потеряно!

Я усмехнулся. Нет, правда забавно, все эти годы это я его подбадривал и утешал. А Финальный тест закончился всего пару минут назад, и вот все уже переменилось. Мы прошли по опустевшему школьному коридору и вышли на улицу. Школа осталась позади и в прямом, и в переносном смысле. Мы молча дошли до автобусной остановки. Каждый думал о своем. Первым появился автобус Фреда, мы с ним живем в разных секторах. Мои родители обитали в секторе Б, родители Фреда — в А. Скоро и это изменится.

— У тебя будет еще один шанс, — шепотом, так, что я его едва расслышал, заявил Фред.

— Ты это о чем? — не понял я.

Фред облизал пересохшие губы и нервно усмехнулся. Он не смотрел на меня, делая вид, что впервые в жизни видит подъехавший автобус и больше ему такого шанса не представится. Просто глаз от тарантаса не мог отвести. Да что это с ним?

— Скоро сам увидишь.

— Не понял. Ты в порядке?

Фред кивнул и нервно усмехнулся.

— В полном, чувак! Ну, мне пора. Увидимся в «Большом слоне»!

Он поспешно впрыгнул в автобус, простоявший на остановке еще добрых полторы минуты. Перенервничал, что ли?

Я не стал дожидаться своего рейса. Ехать домой не хотелось, и я решил прогуляться пару кварталов пешком, чтобы немного остыть. Дома предстояло объявить о своем провале родителям, и мне хотелось оттянуть этот момент. Не то чтоб я боялся столкнуться с их недовольством по поводу моего попадания в сектор А, скорее наоборот. Мои родители свято верят в Доктрину, и мне придется изображать радость по поводу окончания школы и вступления в новую, рабочую жизнь. Они не поймут, что сектор А для меня — это рухнувшие надежды и ощущение собственной ущербности.

Боюсь, даже будут поздравлять.

Я шел по городу, удивляясь, почему ма и па так близоруки. Оба — граждане сектора Б с высокими коэффициентами интеллекта, мама — врач, отец — начальник Департамента службы охраны правопорядка. Я несколько раз заводил дома разговор о том, что сектор А не самая привлекательная судьба, но они каждый раз искренне удивлялись моим странным идеям.

«Сектора сконструированы так, чтобы создавать максимально комфортные условия для своих обитателей, в соответствии с их потребностями. В секторе А больше баров и торговых центров, а в секторе Б — театров и музеев лишь потому, что это соответствует выбору и потребностям их обитателей, — уверенно заявила мама. — Сектора абсолютно равнозначны, но люди чувствуют себя комфортнее среди себе подобных. Вот и все, и не более того». «Выбрось эту чушь из головы, сынок. Мы все счастливы лишь потому, что каждый несет ровно ту ношу, которая ему по силам. Неважно, чем ты занимаешься, — главное, что ты максимально хорошо делаешь то, для чего предназначен», — вторил отец. Они действительно искренне не понимали того, что в школе знал каждый: есть гении и есть приматы. Приматов — восемьдесят процентов населения. Быть приматом, пусть даже суперэффективным приматом, не круто.

Я дошел до галереи современного искусства и остановился. Галерея была всего в двухстах метрах от моего дома, а видеться с родителями по-прежнему не хотелось, хотя я знал, что мама специально поменялась сменой, а отец взял отгул, чтобы поздравить меня сразу после Финального теста. Ноги сами понесли меня ко входу в галерею.

Я не люблю живопись. Когда я начал понимать, что 115-балльный барьер мне не преодолеть, я от отчаяния обошел почти все выставки в городе. Любовь к искусству считалась одной из характерных особенностей граждан сектора Б, и я пытался обнаружить ее у себя. В общем, я осмотрел все картины, скульптуры и инсталляции в городе и понял, что стадионы и боулинг мне действительно ближе. К слову сказать, Фред, который честно таскался со мной потому, что в тот период вообще везде таскался со мной, безостановочно ныл, что его тошнит от всей этой мазни, но с его 179 баллами это было неважно.

Практически не останавливаясь, я прошел несколько пустых залов. Лишь в одном из них на скамеечке перед абстрактным морским пейзажем сидел старичок.

Мне хотелось побыть одному, и я для верности миновал еще пару выставок, несколько раз повернул и, похоже, оказался в зале очень современного искусства — большой светлой комнате с панорамными окнами и колоннами. С картин на меня смотрели, причем именно смотрели, треугольники, ломаные линии и пятна. Нет, я этого никогда не пойму. Мои 114 баллов точно не рассчитаны на такое.

Я медленно обошел всю экспозицию, но из всех работ мне понравилась лишь одна — на ней за частоколом желтых и оранжевых линий, раскинув руки в стороны, кружилась девушка с глазами и улыбкой Камилы. Надо же, даже кисточка косички есть — такой фиолетовый изогнутый сноп в самом углу полотна.

Если не вдумываться, почему улыбка располагается поверх глаз, было даже мило. Я поймал себя на том, что улыбаюсь портрету.

— Ну, вот уж не думала, что ты интересуешься искусством, — услышал я за спиной насмешливый голос.

Я обернулся. Опершись спиной об одну из колонн, прямо на полу сидела Татьяна — моя, теперь уже бывшая, одноклассница. Я никогда ее особо не любил, и все наше общение сводилось к «привет» и «пока».

Татьяна была художницей и всячески старалась подчеркнуть свою принадлежность к богеме — носила кучу украшений, немыслимые длинные юбки, томный скучающий вид. Она дружила с Камилой с первого класса, еще когда была обычной шатенкой в джинсах и футболке, а не жгучей брюнеткой с кольцом в носу и тараканами в голове. Пожалуй, Камила — единственный нормальный элемент в жизни Татьяны.

Должно быть, она уже сидела тут, когда я вошел, но я не заметил ее из-за колонны. Не могу сказать, что был рад видеть Татьяну.

— Не особо, я больше футбол люблю, — ответил я на ее саркастическое замечание.

— А чего тогда тут забыл? — Татьяна и не думала вставать со своего места, и мы перекрикивались сквозь расстояние метров в пятнадцать.

— Иногда люблю посмотреть, что тут нового висит, — соврал я.

Татьяна фыркнула. Я проигнорировал ее и повернулся к картине с танцовщицей.

— Неудачная работа, одна из худших в зале, — прокомментировала Татьяна, бесшумно подойдя сзади, — слабая техника, банальная композиция.

Я раздраженно пожал плечами.

— А мне нравится. Отлично нарисовано.

Про улыбку и косичку Камилы я ей, естественно, говорить не стал.

— Ой, ну надо же! — в голосе девушки появились стервозные нотки. — Думаешь, что набрал баллов на сектор Б и стал экспертом в искусстве? Ничего твои баллы тут, в галерее, не значат!

Я удивленно покосился на Татьяну. Ее щеки пылали, даже несмотря на толстый слой белил. Да что с ними всеми сегодня? Сначала Фред как с ума съехал, теперь еще эта… Может, Финальный тест на них так подействовал?

— Ладно, не кипятись, — примирительно сказал я, — ты права: я в живописи — как свинья в апельсинах. А баллов мне на сектор Б не хватило, так что просто считай, что примату понравилась красивая картинка. Бывай.

Я развернулся и пошел к выходу из зала. Не хватало мне еще истеричных девиц. Татьяна догнала меня.

— Извини! — она схватила меня за рукав и заглянула в глаза. — Слушай, я на нервах, не обращай внимания!

Мне показалось, что Татьяна расслабилась. По крайней мере, она уж не выглядела как готовый взорваться паровой котел.

— Да без проблем.

— Хочешь кофе? Тут отличный кофе варят в местной кофейне, — неожиданно предложила девушка.

Я согласился. Если уж быть честным, кофе мне тоже нравится больше, чем живопись.

Хотя и в кофе я тоже не разбираюсь. Для меня что свежемолотый, что растворимый — все равно. Главное, чтобы был горячим, с большим количеством молока и сахара. Так что то, что заказала нам Татьяна, было для меня горькой гадостью, но я из вежливости сделал довольный вид.

— Так ты правда распределился в сектор А? — спросила Татьяна.

Я кивнул.

— Мне всегда казалось, что ты из умных… то есть… — Татьяна осеклась, виновато посмотрев на меня.

— Я только выгляжу так, — усмехнулся я, — на самом деле всего балла не хватило. 114.

— Вот жесть! — девушка покачала головой.

— А ты?

— А у меня 72 балла.

Я промолчал. Приятно, конечно, что есть кто-то глупее тебя, повышает самооценку. Но почему-то сейчас не сработало.

— Но я распределилась в сектор Б. У меня шкала «Искусство» позволяет, — Татьяна залпом допила свою черную бурду.

Может, предложить ей и свою порцию?

— Поздравляю! — не совсем искренне сказал я.

— С чем? У меня 72 балла! Я буду там самой тупой! Мне даже в секторе А сложновато будет дорогу переходить и цены на продукты в уме складывать!

В глазах Татьяны появились слезы, а в голосе снова послышались истеричные колокольчики. Так вот в чем ее проблема. Я, честно говоря, никогда не задумывался об этой стороне вопроса. Мне захотелось как-то ее утешить.

— Да ну, не парься, — отмахнулся я, — к таким, как ты, общие мерки вообще не применимы. Ты же художник, у вас мозги по-другому устроены, не как у всех. И система это признает, не зря же для вас Финальный тест ничего не определяет.

Татьяна шмыгнула носом.

— А не сможешь цену на пачку кофе посчитать — звони мне, я себе не такой случай калькулятор купил.

Мне удалось заставить ее улыбнуться.

— Тебе хорошо говорить. Ты будешь в секторе А самым умным — твои 114 баллов там потолок! — проворчала она, но уже беззлобно.

— Да вообще круть нереальная. — Я мужественно допил свою бурду, радуясь тому, что Татьяна списала появившуюся при этом на моем лице гримасу отвращения на счет последней фразы.

— Нет, правда, я бы с радостью распределилась в сектор А. Вот только Академия живописи в секторе Б, а мне туда надо.

Я понимающе кивнул.

— Ну и еще хорошо, что Камила будет рядом. Мы договорились поселиться вместе.

Татьяна внимательно посмотрела на меня. Я надеялся, что мои чувства не очень очевидны. Татьяна отвела взгляд.

— Мне жаль, — сказала она, — ты ей тоже нравился.

«Тоже». Все-таки заметила. Но куда больнее резануло слух «нравился» в прошедшем времени.

— Правда нравился. Но она последние месяцы только и говорит, что об университете.

— Да все понятно. Я дурак, но не настолько же.

— Блин, как все дерьмово.

— Ну о чем ты? Завтра начнется новая жизнь, вокруг появятся новые люди, новые цели. А послезавтра мы уже и не вспомним про сегодняшние страхи и печали. Система работает для того, чтобы мы все были счастливы, — повторил я слова отца и сам испугался, как легко они сорвались с моих губ.

Татьяна откинулась на спинку стула, с интересом рассматривая меня.

— А ты прикольный, — сказала она. — И почему мы с тобой никогда раньше вот так не болтали? Я, честно говоря, никак не могла врубиться, что Камила в тебе нашла.

— Я, честно говоря, и сейчас этого не пойму, — улыбнулся я.

Татьяна покачала головой.

— Есть в тебе что-то особенное. Но вот что именно, не ухвачу. Это у меня бывает — иногда смотрю на предмет и вижу, что он выделяется среди других.

— Круто у вас, художников, все устроено.

Я взглянул на часы.

— Ого! Ладно, приятно было поболтать, но мне пора домой. Родаки ждут.

— Ага, — Татьяна продолжала рассматривать меня.

Я положил на стол деньги за кофе и поднялся.

— Придешь сегодня в «Большого слона»?

— Ага. Это как-то связано с твоей манерой общаться, — задумчиво протянула она, видимо, продолжая размышлять о моей «особенности». — Ты случайно не проходил тест на уровень эмоционального интеллекта?

— Это мне еще зачем? — удивился я.

Татьяна пожала плечами. Да, крыша у нее явно пошатывается.

— Ну, до вечера.

— Пока-пока.

Я шел домой. Настроение у меня немного улучшилось. Я размышлял о том, как же глупо мы устроены. Стоит какой-нибудь девчонке сказать, что ты особенный, и вот ты уже всем сердцем веришь ей, несмотря на то что выверенная высокообъективная система отвела тебе место среди серой массы приматов.

И даже несмотря на то, что в голове этой девчонки носятся табуны тараканов размером с лошадей.

Сколько себя помню, моя семья жила в красивом двухэтажном коттедже. В секторе Б вообще преобладают коттеджи, многоквартирные дома составляют примерно четверть всего жилого фонда, и занимают их по большей части молодые граждане.

Строго говоря, мы считались зажиточной семьей даже для нашего сектора — отец дослужился до начальника Департамента правопорядка, а значит, приносит обществу много пользы и несет значительную ответственность. За это система поощряет его высоким уровнем доходов.

Да и мама у меня не подкачала — она на хорошем счету в своей районной больнице, так что средства у нас всегда были.

Система справедлива.

Если я буду усердно работать, то у меня лет через пятнадцать-двадцать тоже может быть коттедж. Конечно, в секторе А этого добиться будет сложнее, и мой дом наверняка будет поменьше и в районе похуже, но все возможно. Это гарантирует Доктрина.

Отец сидел в кресле-качалке на веранде. Ему было уже за пятьдесят, но выглядел он отлично — крепкий, подтянутый, розовощекий и с почти не поредевшей шевелюрой. Правда, у уголков глаз уже появились глубокие морщины, а волосы из смоляно-черных стали серыми, но руки по-прежнему были крепкими.

Отец придавал этому какую-то особую важность — силе своих рук. Даже его любимая присказка была об этом — «Всегда крепко держи судьбу в своих руках, сынок».

Думаю, это даже не присказка, а кредо. И отец действительно крепко держал все, что было важным в его системе ценностей.

— Ну, как успехи? — доброжелательно крикнул он мне, как только я вошел в калитку.

Я помедлил с ответом, пока не дошел до крыльца.

— Нормально. 114 баллов, сектор А.

Если отец и был разочарован, то виду не подал. Я внимательно смотрел на его круглое открытое лицо, стараясь заметить хоть тень сожаления, но нет. Отец был доволен.

— Так, ну и куда ты дальше? Уже решил?

— Нет. Я еще не смотрел список вакансий.

Каждому выпускнику после Финального теста система автоматически высылала список вакансий, доступных с его количеством баллов. Мой список уже должен висеть в моем ящике электронной почты.

— Но ведь наверняка думал о вариантах?

Я присел на перила веранды. Отец явно был настроен на «отцовский разговор», и улизнуть от него в такие моменты было невозможно.

— Я подумывал про службу правопорядка или спасательную службу, — осторожно начал я.

— Достойный выбор! — кивнул отец. — Нам вот в Департаменте позарез нужны толковые парни из сектора А. Профессия полицейского сейчас не так популярна, как в мои годы, теперь молодежь не хочет ответственности.

— Большой ответственности мне и не доверят. Офицером мне с моими баллами не стать, — пожал я плечами.

Отец удивленно посмотрел на меня.

— И что с того? Хороший полицейский вовсе не обязательно офицер. В нашем деле важны опыт, старательность, смелость. Есть у нас такие «старички» из сектора А, которые любых молодых офицеров за пояс заткнут.

— И по-твоему, это справедливо? — вырвалось у меня прежде, чем я успел прикусить язык.

Кустистые брови отца сошлись на переносице.

— Конечно справедливо. Каждому дается тот объем ответственности, с которым он может справиться. Или ты считаешь иначе?

Я промолчал. Тон отца, ставший суровым и сухим, мне совсем не понравился. Наверное, именно так он разговаривает у себя в Департаменте.

— Может быть, тебе кажется, что граждане не равны и система предполагает, что в нашем обществе есть элита, а есть основная масса неудачников?

Отец буравил меня тяжелым взглядом.

— Приматы — так ведь вы называете сектор А?

Я вздрогнул от неожиданности. Никогда не думал, что отец может знать наши словечки, и тем более удивительно было услышать «приматов» из его уст.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

Он вздохнул.

— Да у меня в столе уже пачка донесений об этой вашей дурацкой молодежной моде. И список тех, с кем я должен буду провести профилактическую беседу после получения аттестата зрелости.

Я ошарашенно молчал.

— Тебе известно, что после окончания школы ты становишься полноправным гражданином и начинаешь нести ответственность за все свои действия? И что оспаривание справедливости системы является уголовным преступлением? Я спросил, тебе это известно? — громыхнул отец, так как я продолжал изображать немого.

— Да, — выдавил я.

Я никогда в жизни не видел отца таким и только сейчас понял, как мало я его знаю. Он ведь руководит Департаментом правопорядка. Было бы глупо ожидать, что на службе он такой же, как дома. Вряд ли кто-нибудь, кроме нас с мамой, знает его как добродушного любителя орехового пирога и старых мохнатых тапочек.

— Я был уверен, что моего сына эта модная зараза не затронула. Может быть, я ошибся?

— Может быть, — буркнул я и моментально пожалел о своей смелости.

— Так просвети меня, что тебя не устраивает в системе? — отец стал совсем незнакомым человеком.

Я не узнавал его. Глаза стали жесткими, губы сложились в недобрую усмешку. «Голем» — почему-то мелькнуло у меня в голове.

— Я себя не устраиваю с моими 114 баллами.

— Иными словами, тебе не нравится твое место в обществе? И ты готов ради своих ничем не подкрепленных амбиций раскачивать систему, которая обеспечила счастливую жизнь многим поколениям граждан? Может быть, ты хочешь войти в Триаду и управлять городом? Может, сектор А недостаточно хорош для тебя?

— Нет. Это я недостаточно хорош для сектора Б.

— И что такого есть в этом секторе Б, чего не даст тебе сектор А, идиот? — громыхнул отец.

— Камила.

Это было неправдой. Вернее, не совсем правдой. У меня были претензии к сектору А и помимо отсутствия в нем Камилы, но я озвучил единственный вариант ответа, который мог понять мой отец.

— Камила, — повторил он, как бы не сразу ухватив смысл, — ах, Камила!

Отец расслабился. Голем пропал, и его место в кресле-качалке снова занял привычный мне отец. Похоже, мне удалось его успокоить. Его сын не опасный диссидент и потенциальный преступник, а влюбленный придурок. Все в порядке.

— Камила попала в сектор Б? — уточнил он.

Я кивнул.

— А ты был в нее влюблен?

Это «был», опять в прошедшем времени, снова резануло мне слух. Как будто, недобрав всего один балл, я потерял право любить ее.

— Я и сейчас в нее влюблен, — недовольно поправил я. «Даже несмотря на то, что я примат», — добавил я мысленно.

— Классика. Шерше ля фам, — вздохнул отец. — Если ты ее действительно любишь, борись за нее.

— Как? Что я теперь смогу ей предложить?

Отец задумчиво кивнул, глядя на меня. Мне показалось, что я вижу в его глазах сочувствие. Только жалости мне не хватало.

— Свою любовь. Верность, настойчивость.

Сейчас скажет про мою судьбу в моих руках, понял я.

— Крепко держи свою судьбу в своих руках, — не разочаровал моих ожиданий отец, — есть ведь и смешанные браки. Они чаще распадаются, у них больше проблем, но самые стойкие остаются вместе.

— Это теперь не мне решать.

Отец покачал головой.

— Я понимаю тебя, сынок. Но послушай моего совета — подожди годик-другой, и ты поймешь, что вокруг тебя полно достойных женщин. Выбирать себе пару лучше из себе подобных. Ты обязательно найдешь свою половинку там, куда поместит тебя система.

— Может быть, — не стал спорить я.

— Так и будет. Так что выбирай вакансию, ныряй в новую жизнь с головой, и скоро от твоей хандры не останется и следа.

На этом «отцовский разговор» закончился.

Я с облегчением вошел в дом, обнял маму, коротко сообщил ей о своем распределении и сбежал в свою комнату.

До ужина, праздничный запах которого начал пробиваться ко мне в спальню задолго до шести вечера, я развлекался тем, что распечатал и просматривал список заинтересованных во мне работодателей. Выбор у меня был огромный. 114 баллов открывали в секторе А все двери.

В начале списка шли те вакансии, которые требовали максимальных показателей по всем шкалам: на первых двух страницах меня приглашали к себе два отдела администрации, несколько частей спасательной службы и Департамента правопорядка, энергетики и транспортники, была даже вакансия младшего менеджера индустрии развлечений и младшего специалиста городского архива. Знать бы еще, что это такое. Потом шли примерно полстраницы вакансий сферы услуг.

Остальные двадцать листов можно было не читать — это были вакансии пищевого гиганта «Зеленый треугольник» (комплекс теплиц, животноводческий комплекс и узел переработки), обеспечивающего город едой, и промышленного конгломерата «Горобрпром», выпускающего все, что только может выпускать обрабатывающая промышленность. Изредка среди этого унылого списка попадались вакансии двух торговых сетей города и Горстроя, такие же унылые и скучные.

Я так понимаю, «Зеленый треугольник» и Горобпром трудоустраивали всех. По-моему, у них вообще не было никаких требований к кандидатам, хотя какие особые способности могут понадобиться, чтобы стоять по восемь часов у станка или ежедневно поливать огурцы?

Я подчеркнул вакансии спасательных служб. Нужно будет сдать нормативы физической подготовки, но это не проблема. В качестве бонуса к этим вакансиям прилагалось восьмимесячное обучение и трехмесячная стажировка. Еще вчера я всерьез подумывал о работе полицейского, но после сегодняшнего разговора с отцом с этими фантазиями было покончено.

В шесть часов мама позвала меня в гостиную. Ужин действительно был праздничным — ма запекла курицу и приготовила свой фирменный ореховый торт. Я выслушал поздравление со вступлением в новую жизнь, при этом лицо мамы не выражало ничего, кроме радости за меня. Надеюсь, я тоже выглядел радостным и довольным, под пристальным взглядом отца это оказалось не так уж просто.

Потом мне торжественно вручили традиционный подарок выпускнику — путевку на отдых.

— Я знаю, как тебе не терпится начать трудовую жизнь, но все-таки не торопись, отдохни недельку, — посоветовала мама.

— Подумаю, — соврал я.

На самом деле я уже знал, что выброшу путевку, — родители оплатили мне семь дней в отеле «Шале», в том самом, где мы, сколько себя помню, проводили каждый июль. Прекрасное место, любимый курорт граждан сектора Б. Вот только что мне там теперь делать? Чувствовать себя самым тупым? Не знаю почему, но эта фраза Татьяны крепко засела у меня в голове. Вообще-то, за гражданами разных секторов нет специально закрепленных зон или каких-либо других ограничений. Но по факту они очень редко смешиваются.

Мне кажется, я начал понимать почему.

Я с трудом высидел праздничный час и с облегчением выбрался из дома. Благо предлог у меня был вполне убедительный — прощальная вечеринка с одноклассниками.

Сказать по правде, идти в «Слона» мне тоже не хотелось, и я всерьез подумывал, а не продинамить ли мне это малопривлекательное мероприятие. Я пробродил по городу около часа, прежде чем решил, что бежать от неприятных ситуаций — малодушие, а быть не просто приматом, но еще и трусливым приматом — это, пожалуй, и вовсе позорно.

Так что я пришел в «Большого слона» с опозданием, как раз к тому моменту, когда оставшийся без моего присмотра Фред, что называется, дошел до кондиции. Алкоголь до восемнадцати лет официально запрещен, но в некоторых случаях граждане снисходительно закрывают на этот запрет глаза. Выпускной вечер — как раз один из таких случаев.

Вечеринка была в самом разгаре. Вся наша параллель, шесть классов, в общей сложности около пятисот человек, огромная толпа народа, полностью завладела баром. Было несколько случайных посетителей, но в основном мелькали знакомые лица. Выпускники разбились на компании, заняв почти все столики. Сразу бросились в глаза два стола в центре, рядом с танцполом. Даже не нужно было особо напрягать память, вспоминая, у кого были лучшие результаты, и так было понятно, что за этими столиками — наша элита. Забавно, как все стремились оказаться среди себе подобных.

Я нашел глазами Камилу. Она вежливо улыбалась и терпеливо выслушивала Марка Розенталя из параллельного класса, но по ее виду было понятно, что особого восторга от его общества она не испытывает.

Татьяна сидела по другую руку от Камилы. Вид у нее был угрюмый и отрешенный. Наверное, все еще обдумывает свои перспективы провести остаток жизни в борьбе с комплексом неполноценности.

Я прикинул, стоит ли попытаться присесть за столик Камилы, но уже после секундного размышления забраковал эту идею. За тем же столом царил Тео, и мне вовсе не хотелось становиться мишенью для его насмешек. Тягаться с ним в остроумии я никогда не мог, все-таки мы в разных весовых, а вернее, интеллектуальных категориях, а к лобовому столкновению я сегодня не был готов. Да и, по правде говоря, уверенности в том, что я смогу поставить Тео на место в открытом конфликте, у меня тоже не было.

Очень может быть, что он и так на своем месте. А я на своем.

Фреда не было ни за одним из элитных столов, но я довольно быстро его нашел. Мой друг, в дупель пьяный, скакал как козел по танцплощадке.

«179 баллов», — покачал головой я, глядя, как он сшиб танцующую парочку и теперь пытался подняться. Я протиснулся к танцполу и помог Фреду выбраться оттуда.

— Эрик, дружище! А я уже думал, ты не придешь!

— С чего бы вдруг? — искусно лавируя, я довел Фреда до спокойного места в дальнем углу бара и усадил на диванчик за свободным столом.

— Жизнь — дерьмо! — философски выдал Фреди.

— И не говори, — не стал спорить я. — Воздухом подышать не хочешь? Или проблеваться?

— В метафорическом смысле — да! — с жаром кивнул Фред. — Проблеваться от нашей системы очень даже тянет!

— Я о более тривиальных вещах.

— Вот это в тебе и подкупает. Ты, ты…

Фред задумчиво посмотрел на меня, явно потеряв мысль.

— И как ты ухитрился так ужраться всего за час? — поинтересовался я.

— Я в порядке.

— Да, я вижу. И чего ради?

— А, фигня. Вообще все — фигня.

— Ну, само собой.

— Мальчики, у вас все нормально?

Я вздрогнул.

Камила нашла нас в этом темном углу и теперь с обеспокоенным лицом стояла рядом. Такая красивая — в воздушном кремовом платье, с распущенными волосами. Как сказочная принцесса. И такая же недоступная.

— Все отлично. Просто Фред слегка переоценил свои силы, — улыбнулся я, взяв себя в руки.

— Это точно, — Фред внезапно всхлипнул, — боюсь, я влип.

По лицу Фреда покатились большие быстрые слезы. Я оторопел.

— Так, дружище, тебе срочно нужно освежиться. Пойдем-ка, — я практически поднял его на ноги.

— Как вам помочь? — спросила Камила.

— Тут поможет только свежий воздух и сон. Да и то только до утра, потом станет еще хуже. Не волнуйся за Фреда, я его доставлю домой.

— Но ты же вернешься? — с надеждой спросила девушка.

У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Захотелось бросить Фреда тут же под диваном, но духу не хватило. Этот чертов пьянчуга уцепился за меня, как утопающий за соломинку. И дышал в лицо перегаром.

— Вернусь, — пообещал я.

— Вот почему тебе все, а мне ничего? — вдруг заныл Фред.

— Ты это о чем? — поинтересовался я, пытаясь провести его к выходу с наименьшим количеством падений.

— Твоя любовь здесь и будет тебя ждать, а моя — даже не пришла.

Ах вот в чем вселенская трагедия! Я оглядел зал. Ну конечно. За элитными столами Франчески не было. Не было ее и в зале, понял я, иначе Тео непременно приклеился бы к своей гениальной сестрице. Вероятно, Фреди возлагал особые надежды на этот вечер, вот и напился с горя, когда Франческа просто не пришла в бар.

Вот просто взяла и не пришла. И плевать она на всех хотела. Я понял, что завидую такой смелости. Вот что такое интеллект выше 190 баллов. Это свобода от общества с его условностями. Независимость от системы.

Свежий воздух ударил в лицо. Я невольно набрал полные легкие воздуха, радуясь, что вырвался из душной атмосферы бара. С Фреди уличный воздух сыграл злую шутку. Он перегнулся пополам, и его стошнило прямо на тротуар. Я едва успел отскочить.

— Извини, — пробормотал он.

По его осмысленному взгляду я понял, что ему стало лучше.

— Ну, пошли домой, что ли? — предложил я.

— Если хочешь вернуться, я и сам дойду. Меня отпустило, — все еще смущенно сказал Фред.

— Не очень хочу возвращаться прямо сейчас, — честно признался я.

Мне будет проще сказать Камиле, что я пролетел мимо сектора Б в конце вечера, когда можно будет сразу попрощаться и уйти, не мучаясь от неловкой ситуации. Я не стал озвучивать этого Фреду, но он и так все понял.

— Ясно. Ну так пойдем прогуляемся?

Я кивнул. Дом Фреда был в нескольких кварталах от «Слона». Некоторое время мы шли молча.

— Можешь сегодня вообще ничего не говорить Камиле, — сказал вдруг Фред, — у тебя будет еще один шанс.

— Ты это о чем?

Фред уже второй раз за день заводил речь о каком-то шансе.

— Скоро сам узнаешь.

— Так, может, ты мне скажешь? Мы ж вроде как друзья.

Несколько секунд Фред раздумывал.

— Пошли быстрее, — так же неожиданно предложил он, — может, я еще успею кое-что сделать, чтобы ты уж гарантированно не пролетел в следующий раз.

— Да о чем ты? Какой еще следующий раз?

Я понятия не имел, что он несет. Похоже, торкнуло его сильнее, чем я думал.

— Я должен был раньше о тебе подумать, — извиняющимся голосом сказал Фред.

Он несся так, что мне почти пришлось перейти на бег.

— А я думал только о ней. Это я ради нее все устроил.

— Ради Франчески? — уточнил я.

То, что тут была как-то замешана Франческа, — это единственное, что я смог понять из его бреда.

— Ну а ради кого же еще?! Надеюсь, у меня будет хоть пара часов для тебя.

— Спасибо, конечно, за заботу, но я все-таки хотел бы узнать, в чем она заключается.

Фред уже шмыгнул в подъезд. Его семья жила на втором этаже, и дожидаться лифта он не стал. Так и не получив никакого ответа, я вслед за другом взбежал по ступенькам и нагнал его, только когда он возился с ключами.

— Я ничего не скажу тебе, Эрик, — серьезно сказал Фред, — для твоего же блага.

Он толкнул дверь. Я никогда в жизни не видел его таким серьезным.

— Я здорово влип, дружище, и тебе совершенно не стоит в это лезть.

Фред попытался закрыть передо мной дверь, но я успел вставить ногу.

— Да во что лезть-то? Фред, не тупи, мы же друзья! Если у тебя проблемы, давай колись, в чем дело?

— Иди домой, Эрик. Пожалуйста, — как-то устало ответил он.

— Так, мне надоело!

Я резко толкнул дверь плечом так, что тщедушный Фреди отлетел в коридор.

— Выкладывай, что у тебя за проблема?

Я заметил фигуру, отделившуюся от стены в темном коридоре, и подумал, что это отец Фреда. У меня отвисла челюсть, когда мужчина слишком хорошо знакомым мне голосом твердо произнес:

— Иди домой, Эрик.

— Отец? Что ты тут делаешь?

Фред всхлипнул. Из комнаты в коридор вошел еще один человек — в полицейской форме. Он положил руку на плечо Фреду. Тот вжал голову в плечи. На меня он не смотрел. В комнате я заметил мать Фреда. Она выглядела напуганной. Мои мысли заскакали галопом.

— Что происходит? — на этот раз я обратился к отцу.

— Иди домой! — еще резче приказал он.

— Что он натворил?

Отец вздохнул.

— Во всей этой ситуации меня радует только одно. То, что ты этого не знаешь! Марш домой, я больше не стану повторять! Если через секунду ты все еще будешь здесь, начнешь свою взрослую жизнь с посещения участка!

Я понял, что он не шутит. Фред не смотрел на меня. Полицейский подтолкнул его ко входу в комнату, и он послушно пошел. Что, черт возьми, происходит? Чего такого мог натворить Фред, что отец лично приехал за ним среди ночи?

У меня не было никаких идей. В полном недоумении я доехал до дома — о том, чтобы идти после такого в «Слона», не могло быть и речи. Что теперь будет с Фредом?

В окнах дома горел свет — значит, мама еще не ложилась. Или встала после того, как отца вызвали в Департамент. Я нашел ма в гостиной, она смотрела телевизор.

— Боже, Эрик! — увидев меня, ма вскочила и, выключив звук телевизора, подлетела ко мне.

Выглядела она взволнованной и напуганной. Не лучше, чем мать Фреда. Да что такое происходит?

— Скажи мне, что ты ничего не знал! — мама ухватила меня за плечи и тряхнула с такой силой, что я, несмотря на двадцатисантиметровое преимущество в росте, едва устоял на ногах.

— Чего не знал? Да о чем вы все?

— Скажи мне правду! — выкрикнула ма в полный голос.

Она никогда не кричала на меня, даже в детстве. Я смотрел в ее испуганные голубые глаза, с каждой секундой проникаясь ее страхом.

— Да какую правду? Я вообще не понимаю, что происходит! Отец только что забрал Фреда! Прямо из дома! Этот идиот что-то натворил и загремел в участок прямо с выпускного вечера!

— Ох, Эрик, — ма обняла меня, — ты ведь не помогал ему? Я знаю, что у тебя были все эти глупые юношеские идеи, но ведь ты не помогал ему?

Мне было неуютно в ее объятиях, но я не решился отстраниться.

— Если тебе станет легче, то я вообще узнал о его неприятностях только сегодня вечером. И понятия не имею, что именно он сделал, — проворчал я.

Мама наконец выпустила меня из объятий и выключила звук телика.

Новости. Бесстрастная, похожая на андроида, ведущая вела выпуск, идущий под грифом «Экстренные новости».

— Как заявил представитель Департамента правопорядка, на данный момент уже с высокой степенью точности можно сказать, что программа, написанная Фредом Якубовским, изменила результаты Финальных тестов двадцати семи выпускников со всего города. Также Департамент правопорядка утверждает, что Якубовский действовал один и из хулиганских побуждений. Сенатор Джордж Фандбир назвал поступок Фреда Якубовского недопустимым попранием правопорядка и общественных ценностей. Сенатор также призвал Департамент правопорядка и Департамент образования назвать и наказать сотрудников, ответственных за то, что подобное вопиющее нарушение стало возможным.

Я стоял, разинув рот от удивления. А дальше становилось только хуже.

— Напомню, — продолжала диктор, — что массовая фальсификация результатов Финального теста вскрылась после того, как сенатор Джордж Фандбир и верховный судья Майкл Фандбир обратились в Департамент правопорядка с требованием перепроверить результаты тестирования. Сенатор и судья заподозрили фальсификацию в связи с низким результатом в 114 баллов, полученным дочерью судьи Фандбира — Франческой Фандбир. На предварительных тестах девушка набирала не менее 190 баллов. Подобный результат Финального тестирования насторожил и директора школы — Августа Штолле.

«Фред, но зачем? Зачем тебе это могло понадобиться?»

Я не мог придумать ни одного правдоподобного объяснения. Фред говорил, что сделал что-то ради Франчески, но занижать ее результаты? Это притом что о гениальности Фандбир известно всем! А еще двадцать шесть работ он зачем хакнул? За компанию?

— Директор Штолле уже заявил, что все двадцать семь выпускников, ставших жертвами хулиганской выходки Фреда Якубовского, получат возможность пересдать тест. Директора остальных школ поддержали его.

У меня на лбу выступил пот. Второй шанс. Так вот о чем говорил Фред! Выходит, моя работа оказалась среди тех двадцати семи, которые он зачем-то взломал.

— Все выпускники, набравшие 114 баллов (напомню, что тесты именно с таким результатом имеют следы взлома вредоносной программой), — как будто отвечая на мой мысленный вопрос, затараторила дикторша, — пройдут Финальный тест повторно.

— Я понятия не имею, зачем Фред это сделал, — на всякий случай сказал я маме, — извини, я пойду спать. Дурдом сегодня просто какой-то.

Я сбежал в свою комнату, надеясь там спокойно поразмыслить над произошедшим, но в голову ничего не лезло. И я, как это ни удивительно, почти мгновенно заснул.

Весь следующий день прошел как в тумане. Отец сразу после завтрака забрал меня в участок, где я несколько часов с перерывами на чай и обед отвечал на вопросы о Фреде, его характере, высказываниях и душевном состоянии в последние несколько месяцев.

«Нет, я не заметил в нем ничего странного, Фред вел себя нормально. Ну, может, слегка эксцентрично, но это из-за влюбленности. Он был тайно влюблен в Франческу Фандбир. Нет, они не общались. Могу ли я это заявлять с полной уверенностью? Пожалуй, да. Фред сказал бы мне, я же его лучший друг. Нет, про взлом финальных работ Фред мне не говорил. Я не знаю почему. Других друзей, кроме меня, у него не было. Нет, Фред никогда не высказывал никаких идей о несправедливости Доктрины. Он был доволен и своим уровнем баллов, и перспективами распределения».

И так по кругу в разной последовательности и в разных формулировках. На выходе из участка караулили журналисты, но отец заслонил меня от камер и почти втолкнул в такси. До дома я добрался выжатый как лимон, но, как выяснилось, самый сложный разговор поджидал меня именно там.

— У нас гостья, — загадочно подмигнула мне мама, как только я переступил порог.

— Да? — без всякого энтузиазма отозвался я. — И кто же?

— Привет, Эрик.

От этого голоса у меня, как обычно, перехватило дыхание.

— Привет, Камила. — «От черт!» — Извини, я обещал вчера вернуться в «Слона», но так все закрутилось…

— Так, я пойду собираться, мне сегодня в вечернюю смену, — ма тактично исчезла.

— Я понимаю, не извиняйся, — улыбнулась Камила, — от такого кто угодно ошалеет.

— Я ошалело выгляжу, да?

— Есть немного.

Какая же у нее улыбка! Я вспомнил вчерашнюю картину из галереи. Надо будет обязательно сходить посмотреть на нее еще раз. А пока я изо всех глаз смотрел на настоящую Камилу, стараясь запомнить ее до мельчайших подробностей. Длинные серые ресницы, тонкая шея, кисточка светлой косы.

— Хочешь, пойдем в мою комнату?

— Давай.

Камила присела на мой стул, единственный в комнате, а я, за неимением другого выбора, плюхнулся на кровать. Хорошо хоть, ма застелила ее. Но я все равно чувствовал себя неловко. Моя комната — это моя реальность, мой мир, а Камила сюда никак не вписывалась. Она принадлежала к миру моих фантазий и оказаться на моем расшатавшемся, залитом кофе стуле никак не могла. Я молчал, не зная, о чем говорить. Камила тоже молчала, видимо, подыскивая слова.

Внизу хлопнула дверь — ма ушла на работу.

Взгляд Камилы упал на список вакансий, которые я просматривал вчера перед ужином.

— Выбрал что-нибудь конкретное? — спросила она.

— Пока нет. А ты?

— Я давно уже. Всегда хотела стать журналистом.

— Классно, — я заставил себя улыбнуться, — сектор Б, значит.

Ну вот и прозвучало то, о чем, собственно, вся и речь.

— Но ведь ты завтра будешь пересдавать тест. Фред ведь взломал твою работу, твою фамилию называли по телевизору, так что, может быть, ты тоже попадешь в Б, — быстро заговорила Камила.

Теперь, когда главная проблема была озвучена, слова словно рвались из нее.

— То есть то, что ты попал в сектор А, — это неплохо, — спохватилась она, — просто я имею в виду, что, если ты сможешь набрать 115 баллов, мы окажемся в одном секторе и…

Камила вспыхнула от собственной откровенности.

Я должен это сказать.

— Вряд ли я смогу. Судя по подготовительным тестам, 114 баллов — мой потолок, сектор Б не для таких, как я.

— Ерунда. Совсем неважно, сколько у тебя баллов…

— Для меня это важно, — перебил я ее, — важно с тех пор, как я понял, что люблю тебя и хочу быть с тобой.

И как только я это смог сказать?

Камила, словно бабочка, вспорхнула со своего места. Ее руки обвили мою шею, и я почувствовал вкус ее губ.

«Этого просто не может быть», — успел подумать я. А мое тело отвечало на близость Камилы, заглушив все мысли и сомнения.

То, что это был первый раз только для меня, я понял позже, а тогда ничего не имело значения — только девушка в моих руках.

Камила, которая должна была остаться мечтой, но каким-то непостижимым образом все-таки оказалась в моей жизни.

И когда мы после лежали обнявшись, ощущение счастья было абсолютным.

— Я приду завтра на твое повторное тестирование, — нарушила тишину Камила.

— Приходи.

В тот момент я искренне верил, что смогу все изменить.

У меня есть второй шанс, и я его не упущу.

Повторное тестирование проходило совсем не так, как первое. Репортеров вокруг школы было больше, чем учеников, пересдающих тест. Хорошо хоть, местом тестирования выбрали нашу школу, думаю, тем, кто приехал из первой и третьей школ, было еще больше не по себе. Вообще-то, считалось, что школа в Городе одна, вроде как из соображений равенства всех граждан, не прошедших тестирование, но территориально она делилась на три комплекса, в каждом из которых был свой директор.

Но нервничали все. Из наших пересдающих было семеро. Кристину и Франческу, девчонок из нашего класса, я знал хорошо. Петер из параллели играл со мной в футбольной команде. Еще троих — двух девушек и парня — я знал только на уровне «видел в школе».

Остальные были из других школ. Все с любопытством посматривали друг на друга. Кроме Франчески. Ей, как и всегда, окружающие были глубоко безразличны. Наверное, мысленные уравнения, которые она решала сегодня, оказались чрезвычайно интересными, потому что она ни на кого из нас даже не взглянула.

Я все пытался понять, чего такого Фред в ней нашел, что у него из-за нее так снесло крышу. Никогда, наверное, не пойму. Да и чего он хотел добиться своей глупой выходкой? Привлечь ее внимание? Ну привлек. А заодно и внимание всего Города. Да, эффектно, слов нет. Придурок.

Нас завели в тот же класс, что и позавчера, но на этот раз на тестировании присутствовали преподаватели. «Директора», — поправил я себя, обратив внимание на бейджи. Наш директор Штолле и еще две дамы-директрисы, возглавляющие остальные школы. Четвертый наблюдатель — очень пожилая женщина в джинсах песочного цвета и пиджаке без всяких бейджей — расположилась у окна за небольшим столиком, который, вероятно, ради нее и принесли. Раньше его в этом классе не было.

По тому, как обращались к ней директора и как напряженно они держались, было очевидно, что эта старуха в джинсах и пиджаке тут главная.

— Итак, уважаемые выпускники, сегодня вы пройдете Финальное тестирование повторно, — объявил нам директор Штолле, когда мы расположились перед мониторами. — На данный момент установлено, что вредоносная программа Фреда Якубовского взломала ваши работы, не внося никаких изменений, но тем не менее, во избежание недоразумений, вы все пройдете тестирование еще раз.

— То есть Якубовский просто взломал наши работы, никак не повлияв на результаты? — озвучил Петер возникший у всех нас вопрос.

— На данный момент специалисты по информационной безопасности склоняются к этому варианту, — неожиданно заговорила старушка у окна, — но сейчас это не имеет значения. Вы просто пройдете тест заново. Только и всего.

Ее голос оказался очень спокойным и уверенным. Она вроде бы сказала то же самое, что и директор Штолле, но мы все почему-то сразу успокоились.

— Да, — директор Штолле прокашлялся, — и, так как ситуация нештатная, на тестировании сегодня будут присутствовать наблюдатели: директор школы номер один Мария Кариш, директор школы номер три Эми Чан, я и советник Александра Май.

Советник Май! Я с вновь вспыхнувшим интересом посмотрел на пожилую женщину. Александра Май входила в Триумвират более тридцати лет и всего несколько лет назад ушла в отставку. Я помню, как ее с почестями провожали на пенсию. Вот, значит, кого занесло на наш Финальный тест. Неслабо Фред всех напряг. Мы коллективно вытаращились на советника, даже Франческа. По классу пробежал удивленный шумок.

Пожилая женщина доброжелательно улыбнулась.

— Я начинала свой профессиональный путь в Департаменте образования, и ваша внештатная ситуация дала мне повод выбраться из своего огорода и поразмять старые кости. Не нужно воспринимать мой визит сколь-нибудь серьезно, лучше сконцентрируйтесь на тесте, — снова очень спокойно и уверенно произнесла она.

Май даже не повышала голоса, но ее было прекрасно слышно. И мы снова успокоились. Как это у нее получается?

— Ну что ж, пожалуй, начнем. Приступайте! — объявил о начале тестирования Штолле.

Я повернулся к своему монитору.

Сегодня моей уверенности в том, что я все могу, сильно поубавилось, но я все еще был полон надежд. Мне ведь и нужен-то всего один балл. Передо мной замелькали вопросы и варианты ответов.

Где-то через сорок минут с момента начала теста я услышал голос Штолле:

— Вы закончили, Фандбир?

— Да.

— Хорошо. Пожалуйста, дождитесь, пока и остальные завершат свои работы.

Я мельком взглянул на обратный отсчет. Еще час двадцать, а Франческа уже разобралась с тестом! Хорошо, блин, быть гением. Но у меня не было времени отвлекаться на зависть и досаду.

Мне нужен был один дополнительный балл.

«Время тестирования закончилось» загорелось на экране внезапно. На этот раз я не стал тянуть с результатом.

«Поздравляю Вас! Вы завершили Финальное тестирование. Ваш результат — 114 баллов».

У меня появилось чувство дежавю. Я поймал себя на том, что не дышу, и через силу втянул воздух. Столько надежд, и все насмарку!

Я почувствовал, что весь киплю от злости на идиота Фреда. Зачем он нас всех в это втянул? Чего ради?!

— Что ж, поздравляю вас! Вы все подтвердили свои предыдущие результаты. Якубовский действительно лишь взломал работы, ничего в них не меняя, — раздался спокойный голос советника Май.

Я слушал вполуха. Возле школы меня ждала Камила, и я искал слова, которыми скажу ей, что провалил и свой второй шанс.

— Но Франческа! — почти истерично выкрикнул директор Штолле. — Вы ведь закончили тест почти на полтора часа раньше отведенного срока!

Это вернуло меня в реальность. Я от удивления даже забыл о Камиле. И Франческа провалила тест? В смысле, конечно, не провалила, Финальный тест невозможно провалить. Но Франческа не набрала даже 115 баллов?

А ведь советник Май сказала нам об этом еще до начала тестирования — Фред ничего не менял ни в одной из работ, мы просто не обратили на это внимания.

— У вас же было полно времени! — Штолле взял себя в руки, но его голос по-прежнему выдавал волнение.

— Я сделала все, что могла, — очень спокойно ответила Франческа.

— Но вы же попадаете в сектор А!

— Это соответствует моим способностям и желаниям. Я еще вчера выбрала в качестве будущего места работы «Зеленый треугольник». Работа в теплице столь же необходима обществу, сколько и работа в Капитуле.

Я подумал, что впервые слышу от Франчески столько слов в настоящем живом диалоге. Доклады и ответы на уроках не в счет.

Мы все пораженно смотрели на Франческу. У меня в голове не укладывалось, как человек, имеющий возможность попасть в Триумвират, может предпочесть теплицы «Зеленого треугольника». Видимо, Штолле был поражен не меньше моего.

— Да, но… — растерянно начал он.

— Довольно. Тестирование завершено, прошу всех разойтись по домам, — Александра Май поднялась со своего места. — Еще раз поздравляю вас!

Франческа встала и, как ни в чем не бывало, вышла из класса. Остальные остались сидеть. Было видно, что все пытаются осмыслить произошедшее. Мы молча переглядывались.

— Прошу всех разойтись по домам. Немедленно! — на этот раз Май слегка повысила голос, и ее фраза прозвучала как приказ.

Никто не осмелился ослушаться.

— Ни фига себе, — выпалил Петер, как только мы оказались в коридоре.

— Зачем она это сделала? — спросила рыжеволосая девушка, кажется, из третьей школы.

Ответить ей никто не успел.

— По домам, молодые люди, по домам! — в коридор вышла директор Кариш. — Нечего тут задерживаться.

— Я еще раз прошу всех разойтись. Вам будет проще попасть домой до того, как я объявлю прессе результаты повторного тестирования. До моей пресс-конференции, которая состоится через час, репортерам запрещено задавать вам вопросы. — Май тоже вышла из класса.

Репортеры! Ну конечно! Так вот почему советник так торопится отправить нас домой. Мне не хотелось говорить о своих «успехах» даже с Камилой, а что касается публичных заявлений, то меня от самой мысли бросило в дрожь. Насколько я мог судить, все стоящие в коридоре выпускники разделяли мое мнение.

Мы разошлись. Быстро и ни о чем больше не разговаривая. Тонким ручейком спустились по ступенькам мимо расступившихся перед нами репортеров и, стараясь не реагировать на вспышки фотоаппаратов, разбежались по улочкам. Никто даже не задержался у школы, чтобы дождаться автобуса. Я был прав — говорить о своих 114 баллах не хотел никто из нас. Лучше пройти квартал пешком.

Я высмотрел на углу школы Камилу и махнул ей рукой. Она нагнала меня через сотню метров, и мы пошли рядом.

— Не вышло, да? — спросила она.

Я кивнул.

Камила взяла меня за руку.

— Мне жаль.

Я снова кивнул, когда вдруг понял, что злюсь. Злюсь на Камилу. Еще вчера я сказал бы, что это невозможно, но сейчас явно ощущал, как в груди зашевелилась змея гнева, стискивая ребра и поднимаясь все выше.

Я, черт побери, не хочу ее жалости! Я такой, какой я есть!

— Ерунда, — сказал я резко, — не о чем жалеть.

— Да, но я уеду. Уже послезавтра, — тихо проговорила Камила. — Я не могу не поехать в университет. Пойми это, пожалуйста, — я всю жизнь об этом мечтала.

— Ну и поезжай. А я пойду своей дорогой.

Мне не хотелось обижать Камилу, но мои слова прозвучали еще резче. Я ничего не мог поделать с собой.

— Мне очень жаль, — снова сказала Камила.

— Да перестань ты меня жалеть! — выкрикнул я, вырвав руку из ее ладони. — Я не какой-нибудь убогий калека!

Камила испуганно отшатнулась.

— Эрик, я не хотела… Ты не так понял, — пролепетала она.

— Это ты не поняла. Вообще ничего во мне не поняла! И вряд ли когда-нибудь поймешь. Так что действительно будет лучше, если мы разойдемся сейчас. Ты иди в свой университет, я пойду на «Зеленый треугольник».

Камила выглядела ошарашенной. Сказать по правде, я и себя удивил — и так некстати проклюнувшейся злостью, и тем, что отталкиваю девушку, о которой мечтал несколько лет и с которой вчера лишился девственности, и, уж конечно, этим невесть откуда всплывшим «Зеленым треугольником».

Мы стояли посреди оживленной улицы, и на нас уже стали оборачиваться.

— Я понимаю, что ты расстроен. Давай как-нибудь потом по-человечески попрощаемся, — примирительно предложила она.

Я угрюмо кивнул.

— Извини. Я слетел с катушек. Как-то много всего навалилось за последние несколько дней.

— Ничего, я понимаю.

«Черта с два», — подумал я.

— Давай действительно я позвоню тебе завтра.

— Хорошо.

Мы натянуто улыбнулись друг другу на прощание, прекрасно понимая, что больше не увидимся.

Я ускорил шаг. Мне не хотелось пропустить пресс-конференцию советника Май. Удивительно, но всю дорогу домой я думал не о прекрасной и нежной Камиле, которую потерял после единственного свидания, а о нелюдимой и плоской Франческе, которая по собственной воле решила похоронить свои 193 балла в теплицах «Зеленого треугольника». К счастью, ма была на дежурстве, и я спокойно расположился в гостиной перед большим телевизором.

Пресс-коференция началась ровно в 16 часов. Советник Май не потрудилась переодеться и была все в тех же джинсах и пиджаке, что и на Финальном тестировании. И она все так же улыбалась и была все так же спокойна.

— Прежде всего, я хотела бы сообщить, что все двадцать семь выпускников, пересдававших Финальный тест сегодня, подтвердили свои результаты в 114 баллов. Таким образом, выводы службы безопасности о том, что Фред Якубовский лишь взломал работы, никак не повлияв на результаты, подтвердились.

— А что теперь будет с Якубовским? — прозвучал первый вопрос репортеров.

— После завершения расследования он предстанет перед судом. Я не стану пытаться предугадать решение суда, могу лишь напомнить, что наказание за подобное преступление предусматривает полную изоляцию от общества на срок от одного до семи лет. Лично я надеюсь, что суд проявит снисхождение к молодому человеку.

«Семь лет изоляции! — присвистнул я. — Ну ты и доигрался, Фред!»

— Известно ли уже, каковы были мотивы Якубовского?

— Но как же Франческа Фандбир? Ее результат тоже подтвердился?

Два вопроса прозвучали одновременно. Видимо, кто-то из репортеров быстро сопоставил нестыковку в словах Май по поводу подтвердившихся результатов и выкрикнул вне очереди.

Я прямо физически почувствовал, как все затаили дыхание, осознав смысл вопроса. Советник спокойно улыбнулась.

— Давайте я буду отвечать на вопросы в том порядке, в котором они были заданы. Итак, по поводу мотивов преступления: к сожалению, пока мотивов поступка Фреда Якубовского установить не удалось. Он утверждает, что затеял все исключительно с целью продемонстрировать уязвимость системы.

— Давайте вернемся к Франческе Фандбир! Ведь на предварительных тестированиях она набирала более 190 баллов? Это же именно несоответствие ее результатов привлекло внимание к тестированию? — настойчиво повторил репортер, задавший вопрос про Франческу.

— Все верно. Фандбир также подтвердила результат, полученный на первом тестировании.

— Но разве не странно, что девочка, набиравшая на предварительных тестированиях высшие баллы, вдруг ухудшает свой результат до среднестатистического? Может быть, имела место очередная информационная атака? — не унимался репортер.

— Я уверена, что никакой повторной атаки не было. Наши специалисты уделили защите системы гораздо более пристальное внимание, чем в прошлый раз.

Я снова удивился сдержанности Май. Пул репортеров гудел, как рассерженный улей.

— Но как тогда вы объясните такой результат?

— Франческа по собственной инициативе закончила тестирование на полтора часа раньше отведенного срока. Как и в первый раз.

Гул на несколько секунд замер, а потом взорвался десятками голосов.

— Вы хотите сказать, Фандбир нарочно ухудшила свои результаты?

— Франческа Фандбир намеренно отказалась от распределения в сектор В?

— Зачем она это сделала?

— Франческа Фандбир никак не комментирует свой поступок. По поводу того, преднамеренные ли ее действия или нет, я не могу дать точного ответа. Хочу напомнить, что этот инцидент не уникален. Случаи снижения результатов Финального тестирования по сравнению с предварительными тестами имели место и раньше, хотя они никогда не были столь кардинальными.

— И что теперь будет с Фандбир? Вы защищаете ей результат в 114 баллов? Даже если она специально занизила его?

— Конечно. У нас есть правила оценки и распределения выпускников, которые мы не собираемся нарушать. Что же касается будущего Франчески, после тестирования она заявила, что хотела бы получить работу на «Зеленом треугольнике». Вероятно, она распределится именно туда.

Даже опытным и прожженным репортерам понадобилось не менее минуты, чтобы переварить услышанное.

— Но она же могла претендовать на членство в Триумвирате! Общество теряет потенциального правителя!

— Зато приобретает работника сельскохозяйственного сектора. Что, как мы все знаем, ничуть не менее полезно обществу. Надеюсь, мне не нужно цитировать Доктрину? — улыбнулась Май.

Ее слова прозвучали если и не как угроза, то как минимум предостережение. Советник дала понять, что дискуссия свернула на скользкую тропу оспаривания Доктрины.

— Но, госпожа Май, как вы сами относитесь к поступку Фандбир? Я имею в виду в случае, если она специально так поступила? — осторожно спросила репортер крупнейшей газеты Города.

— Я еще раз хочу повторить, что преднамеренность действий Фандбир — это не факт, это всего лишь один из возможных вариантов. Если же Франческа действительно намеренно занизила свои баллы, то где-то на уровне эмоций я могу ее понять.

По рядам репортеров пронесся вздох изумления.

— Я, как и Франческа, люблю садоводство. Но возможность покопаться в земле появилась у меня только после отставки. Кстати, нужно изучить корреляцию между интеллектом от 190 баллов и тягой к фермерству, — улыбнулась советник.

Шутка немного разрядила обстановку, но улыбки репортеров были все равно натянутыми.

— Повторю, если Франческа специально ушла от распределения в сектор В, в чем-то я могу ее понять. Понять, но не принять ее поступок, — мягкий голос Май приобрел металлический отзвук, — высокий интеллект налагает высокую ответственность. Наша обязанность — служить Городу там, где мы можем принести ему наибольшую пользу. Если Франческа Фандбир намеренно уклонилась от обязанности нести ответственность соразмерно своему интеллекту — она обокрала наше общество.

В студии воцарилась мертвая тишина.

— Однако повторюсь: преднамеренность действий Фандбир не является доказанным фактом. Ну и на этом, если больше вопросов нет, я завершаю пресс-конференцию.

В задумчивости я поднялся к себе в комнату и плюхнулся на кровать.

Сразу нахлынули воспоминания о вчерашнем вечере. Камила. Зачем я так повел себя с ней? Чертов Фред! Еще два дня назад, до его глупой выходки, жизнь была простой и понятной. Может, в моем случае, не очень перспективной, но все равно простой и понятной. А что теперь? Еще и Франческа с ее мечтами об овощеводстве.

Я потянулся за списком вакансий. Пробежал глазами предложения «Зеленого треугольника».

«Работник теплицы» — одиннадцать вакансий. Наверное, именно об этой работе и говорила Франческа. И почему она выбрала агрохолдинг? Неужели действительно любит растения? Может, они нравятся ей больше, чем люди, потому что молчат? Забавно. Я бы многое отдал, чтобы иметь перспективы, которые были у Франчески, а она добровольно согласилась играть мою роль. Как очень метко выразился один из репортеров — среднестатистического гражданина. Вот только разница между нами в том, что у нее был выбор, а у меня — нет. Хотя, если подумать, ну какой у нее был выбор? 193 балла — это, по сути, такая же ловушка, как и мои 114. Все предрешено: ты обременен ответственностью перед обществом, неси ее в секторе В, даже если ты и не хочешь власти, даже если твоя мечта — выращивать помидоры.

У меня даже дух перехватило от такой мысли. Вот почему Франческа это сделала — она просто послала к черту всю систему! Отказалась играть по их правилам, пошла по тому пути, который выбрала сама.

Я вскочил с постели и включил компьютер. Конечно, в моем случае это не выбор, это, скорее, иллюзия выбора, но хоть что-то.

Даже себе не могу внятно объяснить, почему я это сделал, но я выбрал первое, что попалось мне на открытой странице списка вакансий.

«Водитель погрузчика на склад № 14, агрохолдинг „Зеленый треугольник“. Минимальные требования к коэффициенту интеллекта — 82 балла, допуск по состоянию здоровья уровня А».

Мое письмо-отклик ушло.

Водитель погрузчика? Я перечитал описание вакансии — погрузка-разгрузка, перемещение товара по складу, работа по учету товара. Вакансия предполагала неделю обучения и неделю стажировки. Что ж, довольно быстро стану полноценным специалистом. К тому моменту, когда Камила закончит свой университет, уже буду знать весь склад № 14 вдоль и поперек.

При мысли о Камиле на душе опять заскребли кошки, но насладиться депрессивным самокопанием мне не удалось — пришла ма и, вскользь поинтересовавшись результатом моего теста, сообщила, что у нас сегодня важный гость из папиных коллег и мне придется помогать ей с уборкой и готовкой. Насколько я понял, какая-то шишка с работы отца неожиданно напросилась на ужин, и отец не смог отказать. Ма была в панике. Конечно, ей и раньше приходилось принимать гостей высокого ранга, но никогда в такой спешке. Даже как-то обидно, но мое тестирование интересовало ее куда меньше предстоящего мероприятия. Она только кивнула, услышав, что я подтвердил свой результат, и сказала что-то вроде:

— Ну вот и славно! Пропылесосишь в гостиной?

Может быть, она права, и именно так и следует относиться ко всему этому? Сколько я себя помню, они с отцом всегда поддерживали Доктрину, и, по-моему, совершенно искренне. Уверен, что, если бы я набрал 200 баллов, ма точно так же отправила бы меня пылесосить. По-моему, только я сам считал свое распределение разочарованием. Мои родители мной искренне гордились.

Скажу честно, это очень грело. Я даже им завидовал — это же здорово так верить в официальную идеологию. Если бы не мои дурацкие сомнения — я сейчас был бы абсолютно доволен жизнью и собирался бы в «Шале». А потом, наверное, пошел бы в спасатели. От последней мысли снова стало неуютно.

Может, еще не поздно отозвать отклик на водителя погрузчика? Стоит ли жечь мосты, если даже мне самому непонятны собственные мотивы? Интересно, есть ли механизмы по смене профессии? Я никогда раньше об этом не слышал и даже не задумывался. Считалось, что выбор ты делаешь один раз.

— Эрик, ты закончил с гостиной? Разбери обувь в коридоре! — донесся до меня голос ма.

Вот мне бы ее проблемы!

— Эрик, ты меня слышишь? — ма в фартуке и в муке вышла из кухни.

— Уже бегу! Не волнуйся, коридор будет как с картинки каталога мебели. И кому только приспичило нас объесть? — проворчал я.

Ма улыбнулась.

— Ты же понимаешь, отец не может отказать руководству. И кстати, он просил, чтобы ты тоже непременно присутствовал.

— Это еще зачем? — удивился я, но ма уже исчезла на кухне.

Ценой титанических усилий мы все успели. К 19:30 я, переодевшись в темный костюм и белую рубашку, сидел за накрытым столом, приготовившись любезно улыбаться и вежливо молчать. Ма, тоже при параде, открыла дверь, хотя у отца и был свой ключ.

Скажу честно, я был удивлен снова увидеть советника Май. Хотя потом, поразмыслив, я понял, что, если бы у меня было хоть немного больше баллов, я бы непременно предсказал ее визит.

Май была все в тех же джинсах и пиджаке, что и на экзамене. Наш торжественный ужин она явно воспринимала куда буднишнее, чем моя семья. Я вежливо поздоровался и сидел тихо, жуя тушеную форель с овощами, пока шел традиционный обмен любезностями. Настоящий разговор, ради которого советник почтила наш дом своим присутствием, начался только к ореховому пирогу.

К моему удивлению, меня не только не отправили прочь, советник обратилась напрямую ко мне, дав понять, что я должен остаться.

— Да, Эрик, поздравляю тебя со вступлением во взрослую жизнь! — начала она издалека, но нам всем сразу стало понятно, что Май наконец перешла к интересующей ее теме.

— Спасибо, госпожа советник.

— Жаль, что твой лучший друг попал в такие неприятности. Фред ведь был твоим лучшим другом?

— Он и сейчас мой лучший друг, — брякнул я.

— Эрик! — угрожающе громыхнул отец.

Мне стало неприятно, но я его понимал. С такими людьми, как советник Май, не шутят. Однако я все еще ощущал то появившееся после экзамена желание действовать вопреки всему.

— Я осуждаю Фреда, но не собираюсь отрекаться от него.

За столом повисла тяжелая тишина.

— Очень похвально, — ответила Май, внимательно посмотрев на меня.

Я впервые встретился с ней взглядом, и мне показалось, что ее серые глаза видят меня насквозь.

— Это прекрасно, что, даже признавая, что твой друг совершил ошибку, ты готов поддержать его. Для этого и нужны друзья.

Май говорила просто, но очень убедительно. Интересно, можно ли верить тому, что она говорит? Мне хотелось ей верить.

— Но ведь Якубовский совершил преступление, — осторожно заметила мама.

— Конечно. Он будет осужден и понесет наказание, после которого сможет вернуться в общество полноправным гражданином. И ему понадобится поддержка. Так что, Эрик, тут нечего опасаться — ты ведешь себя как хороший друг, и не более того.

— Я не знал, что он замышляет, — сорвалось у меня с языка, и я сразу пожалел об этом.

Прозвучало так, как будто я оправдываюсь или заискиваю.

— Верю. Тем более что этот факт доподлинно установлен следствием, — кивнула Май. — К тому же следить за подобными вещами и не входило в твои обязанности. А вот Штолле может поплатиться должностью за столь вопиющую халатность.

— Вы полагаете, советник, что директор Штолле будет уволен из-за случая с Якубовским? — спросил отец.

— Да черт с ним, с Якубовским. Это мелочь, — махнула рукой Май. — А вот за выходку Фандбир Штолле точно ждут неприятности. Тут еще в придачу выяснилось, что она систематически занижала результаты своих промежуточных тестов.

— Занижала предварительные тесты? Боюсь, я не понимаю, советник, — нахмурился отец.

Май подложила себе еще один кусок пирога.

— Самый высокий балл, 198, Франческа набрала в пятнадцать лет. Потом результаты стали снижаться, и на последних тестах были в районе 192–193 баллов. Это весьма странная динамика. Она должна была демонстрировать восходящий тренд.

— И вы полагаете, Фандбир уже несколько лет специально обманывает систему оценки? Но какой в этом смысл?

Советник пожала плечами.

— Но может быть, это просто индивидуальная особенность? Ведь так бывает, что человек выходит на пик, а потом вдруг наступает регресс? — предположила мама.

— Бывает, — согласилась советник Май, — но я не убеждена.

— То есть Штолле виноват в том, что мы потеряли потенциального члена Триумвирата? — уточнил отец.

— Это в лучшем случае, — туманно ответила Александра Май, — тут все будет зависеть от мотивов Фандбир.

— Не понимаю, зачем она пошла на такое? — покачала головой мама.

— Может, ей просто нравится возиться с землей?

Мое предположение явно позабавило советника. Губы Май растянулись в ироничной улыбке.

— Вполне возможно. У каждого есть те или иные склонности. Вот ты, я уверена, очень любишь порядок. Наверняка систематизировать вещи и раскладывать их по местам — твое любимое занятие.

— Да не сказал бы, — возразил я, пытаясь понять, с чего вдруг Май сделала такой странный вывод.

— О, порядок — это не про нашего Эрика, — рассмеялась мама, — он даже свою комнату убирает раз в полгода.

— Правда? Но ты же предпочел для себя вакансию водителя погрузчика на одном из складов «Зеленого треугольника». Вот я и подумала, что это любовь к порядку повлияла на твой выбор, — Май даже не стала изображать удивление, она насмехалась.

Я прикусил губу. Перед приходом к нам на ужин она навела справки о том, какую вакансию я выбрал. Зачем? Зачем чиновник такого ранга интересуется обычным выпускником?

— Ты хочешь работать на складе? — в голосе отца было искреннее удивление.

— Это хорошая профессия, — тихо сказал я.

— Но я надеялся, что ты решишь взять на себя больше ответственности. Сообразно твоим способностям.

Я впервые в жизни почувствовал, что отец мной разочарован. Его нисколько не огорчал тот факт, что я мозгами не вышел, но он был так явно расстроен моим отказом взвалить на себя максимально доступную мне ответственность, что я снова разозлился.

— В рамках своего сектора гражданину разрешено выбрать любую работу, в соответствии со своими склонностями и желаниями, — процитировал я инструкцию для выпускников, — я не сделал ничего предосудительного. А что касается моих способностей, я думаю, ты их переоцениваешь! — сказал я уже громче.

— У тебя 114 баллов! Ты мог бы стать полицейским!

— Но не офицером.

— Да какая разница! — громыхнул отец, слишком поздно осознав, что последнюю фразу произнес не я, а советник Май.

Он весь залился краской, а мама стала бледной, как скатерть.

Я с горечью подумал, что интеллект — это все в этом мире. Май знает меня меньше часа, а уже поняла про меня даже то, в чем я сам еще до конца-то не разобрался.

— Советник, прошу простить мою вспыльчивость, — сделав глубокий вдох, начал отец. Было видно, что он тщательно подбирает слова.

Май милостиво улыбнулась, демонстрируя, что она нисколько не обижена этой нелепой оплошностью.

— Доктрина гласит: неважно, что ты делаешь, — главное, что ты делаешь это максимально эффективно для общества, — начал отец.

— Вот именно! — перебила его Май. — Именно это мы все, я имею в виду официальных лиц, и будем говорить завтра.

— Боюсь, я опять не совсем понимаю, — нахмурился отец.

— Неважно, какую вакансию в рамках своего сектора выбрал выпускник, — главное, чтобы он приносил на своем месте максимальную пользу обществу. Это наша официальная позиция по поводу того, что двадцать два из двадцати семи выпускников, пересдавших сегодня Финальный экзамен, за последние несколько часов подали заявки на вакансии начального уровня в чертов «Зеленый треугольник».

Все это Май произнесла настолько спокойно, что только из-за концовки ее фразы я понял, насколько она раздражена. Двадцать два человека? А я-то думал, я такой один.

— И никакой связи между действиями Якубовского и случившимся сегодня нет, — с нажимом добавила советник Май, — это достоверно установлено следствием. Более того, выходку Франчески нам тоже придется проигнорировать. Своим демаршем она явно планировала привлечь к себе внимание, ей это удалось, но мы не будем ей подыгрывать и делать из нее символ молодежного протеста. Хочет в теплицы — пожалуйста, пусть идет, через несколько недель пресса сама потеряет к ней интерес.

— Но это же… — начал было отец.

— Под мою ответственность. У меня есть полномочия на единоличное принятие такого решения, — отрезала Май.

Отец открыл рот, собираясь что-то спросить, но под взглядом советника молча закрыл его. Как рыба. Я вообще изображал планктон. Что-то как-то многовато откровений для одного ужина.

— И не стоит злиться на сына, Марк. Он в данной ситуации всего лишь жертва нашей халатности и беспечности. И, боюсь, далеко не единственная и не самая серьезная.

— С чего вы взяли? Я сам принял решение! — не выдержал я.

— Эрик! — предостерегающе прикрикнул на меня отец.

— Ничего, — отмахнулась от него Май, — мальчика можно понять. Уверена, что каждый из тех приграничных выпускников, которые завтра пополнят ряды «Треугольника», считает точно так же.

— Приграничных? — не понял я.

— Не знал этого термина? Тех, кто находится в одном-двух баллах от следующего сектора. Самая проблемная и неустойчивая категория. Нам стоило давно выработать какие-нибудь механизмы контроля, — вздохнула Май, — теперь придется тушить уже вспыхнувший пожар.

— Советник, при всем уважении, мне кажется, вы немного преувеличиваете опасность инцидента, — возразил отец, — это всего лишь два десятка выпускников. Какую угрозу они могут представлять? Тем более работая в агрохолдинге?

— Эти два десятка выпускников, уважаемый директор Департамента правопорядка Скрам, злы, недовольны своей судьбой и организованны.

— Да-да, организованны, — подтвердила Май в ответ на удивленный взгляд отца. — Давайте предположим худшее — что Франческа не зря устроила это шоу, и, помимо прочего, ей было нужно, чтобы они все увидели и запомнили друг друга. Они уже организованная ячейка, хотя еще и не подозревают об этом. Как, например, ваш сын.

Отец нахмурился. Я, боюсь не очень успешно, старался не выдавать изумления.

— И, что еще хуже, с завтрашнего дня, уважаемый директор Департамента правопорядка, эти два десятка выпускников станут неотъемлемой частью крупнейшего стратегического объекта, насчитывающего, если мне не изменяет память, шестьдесят тысяч рабочих.

Брови отца сошлись еще плотнее.

Я с трудом удержал челюсть, пытавшуюся отвалиться.

— И, как я уже сказала, благодаря поднятой в прессе шумихе, мы не можем предпринять никаких кардинальных шагов. Если, конечно, хотим сохранить хотя бы видимость приличий. Так что, в свете всего вышесказанного, уважаемый директор Департамента правопорядка, мне отнюдь не кажется, что я преувеличиваю.

— У вас уже есть план действий? — мрачно спросил отец.

— Я его уже реализую, — ответила Май.

— Зачем Франческа это делает? Вы же не можете не иметь никаких предположений? — спросил я, прекрасно понимая, что мои слова звучат дерзко.

Но не спросить я просто не мог, услышанное сегодня перевернуло весь мой мир.

На этот раз отец промолчал по поводу моей несдержанности. Мама вообще уже давно сидела так тихо, как будто ее и не было за столом.

— Зачем? — Май тяжело вздохнула. — Хотелось бы мне знать это наверняка. К сожалению, я не телепат и не пророк. Однако если забыть об отсутствии фактов и включить фантазию, могу предположить, например, что Франческа хочет власти. По себе знаю, что власть куда привлекательнее теплицы с огурцами.

— Но она и так могла бы со временем править Городом! С ее интеллектом система гарантирует ей попадание в Триумвират.

— Могла бы. Возможно, что-то из озвученных тобой условий ее не устраивает.

— Как это? — не понял я.

— Может быть, Фандбир не устраивает «со временем», может быть, «Триумвират».

— Вы полагаете, Фандбир хочет пойти против самих основ системы? — таким мрачным отца я никогда не видел.

Май рассмеялась.

— Нет, Марк. Это моя неудачная шутка, не более того, мы ведь говорим всего лишь о девочке, пусть и способной. На самом деле я подозреваю банальный юношеский бунт, который, по недосмотру директора Штолле, может иметь не самые приятные последствия.

Я растерялся. Только что, как мне казалось, я был свидетелем зарождающегося, невиданного Городом революционного движения, и вдруг — юношеский бунт. Это у них в секторе В такие шутки?

— Ох, вы посмотрите, сколько времени! — воскликнула вдруг Май. — Как же я злоупотребила вашим гостеприимством! Позвольте поблагодарить вас за приятное общество и вкуснейший ужин.

Советник как-то внезапно засобиралась. Я оторопело сидел, кивая, когда требовалось, и пытаясь собрать в кучку разбегающиеся мысли. Буквально через десять минут отец уже вышел провожать Май.

— У меня нет никаких сомнений в вашей объективности, директор. Уверена, что в отношении Эрика расследование было проведено безо всякой оглядки на ваше родство. Я отражу это в своем заключении, — услышали мы голос Май.

Ну вот, значит, зачем она приходила. Проверить отца. И ей хватило для этого обычной светской беседы? Или все-таки не совсем обычной? Так Май шутила по поводу замыслов Франчески или нет?

Я поднялся. Хотелось оказаться в своей комнате, чтобы хоть как-то все осмыслить.

— Эрик! — мама поймала меня за руку и заглянула мне в глаза.

Я понял, что она напугана. Куда сильнее, чем тогда, когда ждала меня после новостей об аресте Фреда.

— Ты чего, ма? Тут-то я точно ни при чем, — попытался успокоить ее я.

Она покачала головой.

— Эрик, сынок, — ма прикусила губу так, что я испугался, не пойдет ли кровь, — сынок, ради твоего же блага пообещай мне, что забудешь все, что слышал сегодня вечером!

— Ма, ну я же не маленький! Я прекрасно понимаю, что все сказанное — это конфиденциально, по работе отца. Я не такой тупой, я не стану об этом ни с кем трепаться.

— Нет, ты не понимаешь, — ма снова нервно покачала головой, — дало совсем не в этом. Забудь все ее слова! Просто забудь и не вспоминай никогда!

Мама так сжала мою руку, что я чуть не вскрикнул от боли.

— Мам, успокойся! Это все ерунда, Май же сама сказала! Да я и не помню уже половины! Конечно забуду! Не волнуйся.

Мама кивнула и обняла меня.

— Хорошо. Иди к себе.

Уже поднимаясь по лестнице, я заметил, что отец стоит у двери гостиной. Неужели он слышал наш разговор с ма? И не вмешался?

Я закрыл за собой дверь и сел перед компьютером. Голова просто раскалывалась. Фред, пересдача теста, Франческа, «Зеленый треугольник», Май. Какой кавардак!

Зачем советник вообще все это рассказала? Хотела посмотреть на мою реакцию? Или на реакцию отца? Она вообще сказала хоть слово правды? Тут я могу только гадать. Май когда-то была членом Триумвирата, а значит, ее умственные способности далеко за пределами моих скромных возможностей.

За всеми этими размышлениями я даже не сразу заметил, что мне пришло письмо. Мигал красный флажок «важное сообщение».

Я щелкнул мышкой и открыл файл.

Пришел ответ на мой запрос вакансии. В срок от трех до двадцати дней меня приглашали явиться в департамент кадров «Зеленого треугольника» для оформления на работу.

О предположениях, высказанных Май в тот вечер, я вспомнил только через двенадцать месяцев, когда ее прогнозы вдруг начали сбываться.

Этот первый год своей взрослой жизни я прожил отшельником. Хотя раньше я был довольно общительным, после переезда в сектор А мне хотелось молчать. Мое двойное тестирование, в котором я так и не сумел набрать заветный балл, казалось мне позорным фиаско, чем-то вроде клейма, правда о котором непременно всплывет, стоит мне сказать хоть одно лишнее слово.

Дурь, конечно. Но я проникся.

С коллегами я свел контакты к необходимому минимуму вежливости, а когда прошел стажировку и поднакатал опыта, стал брать как можно больше ночных смен и сверхурочных в выходные. Помимо уединения, которое я вдруг так начал ценить, ночные смены и сверхурочка приносили больше денег. Я даже завел счет и стал копить. Без всякой цели, просто так, на будущее. Тем более что никаких особых трат у меня не было, потребности сами собой свелись примерно к четверти зарплаты.

С жильем мне несказанно повезло.

Я буквально за день нашел муниципальную квартиру, которая как нельзя лучше подходила моему настрою. Большущая комната-кухня с собственным санузлом и старенькой мебелью на окраине сектора А. Фотографии в каталоге сдаваемой Городом недвижимости позволяли оценить простор, который меня и подкупил. Непонятно откуда в комплекте с тягой к одиночеству я обнаружил в себе потребность в личном пространстве. Сама мысль о соседе по комнате была неприятна. Хотелось тишины и пустоты вокруг. А вид из окна на бескрайний пустырь и вовсе развеял мои и так незначительные сомнения.

Мое новое жилище находилось почти в часе езды на метро от противоположного пригорода, где располагались территории агрохолдинга, и именно поэтому было такое дешевое, несмотря на свои тридцать два метра площади.

За аналогичные деньги в районе «Треугольника» можно было снять разве что комнату метров в пятнадцать, и то напополам с соседом. Это и понятно — «Треугольник» давал работу большому количеству народа с невысоким доходом, и спрос на дешевое жилье тут был бешеный.

Конечно, комфорта было поменьше, чем в родительском доме, но все выпускники, вне зависимости от сектора, начинают примерно с таких условий. Доктрина считает это справедливым. Доходы граждан начинают дифференцироваться позже. Что-то типа «от каждого — по способностям, каждому — по потребностям».

Свою экономическую эффективность Доктрина доказала давно, Город забыл о нищете и безработице поколения назад. Так что я считаю, что ради общего блага можно пару лет пожить и в спартанских условиях.

Я решил, что час пути до «Треугольника» — это мелочь. Тем более что, работая в ночные смены, я никогда не попадал в час пик. В дороге я читал, дополнительно отгородившись от мира плеером. Скачивал и проглатывал все подряд, без разбора.

За весь год такого существования произошло всего несколько событий, но и они были отголоском моей прежней жизни, новая же жизнь оказалась абсолютно бесплодной. Наверное, потому, что мне совершенно не хотелось ее проживать.

Первый раз мое прошлое напомнило о себе странной посылкой, которую мне передала мама во время семейного ужина.

Поначалу я ездил к родителям раз в месяц, потом стал появляться у них раз в два месяца. Мне было сложно придумывать что-нибудь о моих трудовых буднях, которые ничем не отличались друг от друга, а никакой личной жизни у меня не было. Так что я в основном слушал рассказы мамы о ее работе и подругах, да изредка отец вставлял пару фраз о своих делах. Мы очень быстро стали тяготить друг друга.

Так вот, после первого же семейного ужина мама вручила мне прямоугольную посылку, завернутую в плотную бумагу, на которой было написано мое имя. По ее словам, посылку оставили на крыльце.

Я вскрыл пакет уже дома.

Это оказалась та самая картина из галереи, на которой кружилась Камила. Несколько секунд я вертел картину в руках, пытаясь понять, как она могла оказаться на крыльце у моих родителей.

Я поймал взглядом улыбку Камилы, и в груди резко закололо — как будто мне в сердце воткнули раскаленную вилку. А я-то думал, что все прошло, что я это пережил.

Я ведь так ей и не перезвонил.

Я бросил картину под стол, где она провалялась несколько дней, прежде чем я смог заставить себя снова достать ее.

Секрет появления посылки раскрылся просто — к обратной стороне картины была приклеена записка. Обычный блокнотный листок, сложенный пополам.

«Привет, Эрик!

Дарю тебе свою картину, раз уж она так тебе понравилась (экспозиция была временной и больше в галерее ты мою мазню не увидишь). Ты угадал, это действительно Камила, так что можешь гордиться своим пониманием живописи.

Кстати, будет время — забегай в гости. Я живу на Парковой 7, квартира 134. Ну, или звони, мой номер есть в справочнике.

Татьяна».

Вот, значит, как. Мне даже и в голову не приходило, что картина могла принадлежать Татьяне, которая в такой странной манере изобразила подругу.

Я не стал ей звонить даже для того, чтобы поблагодарить за подарок.

Ну, я знаю, я козел.

Но в тот период мне хотелось полностью порвать с прошлым, напоминавшим мне о жизни в секторе Б, я даже к родителям-то заставлял себя ходить через силу.

Картину я повесил напротив кровати, и она стала единственным украшением моего пустого жилища.

Смотреть на нее было больно, в этом-то и был весь смысл.

Уличный фонарь у моего окна прекрасно освещал стену с портретом, и, вне зависимости от того, в какую смену я работал, улыбка Камилы была и тем, что я видел, просыпаясь, и тем, с чем я засыпал.

Новой мебелью я за год так и не обзавелся. Мне вполне хватало имевшихся в моем распоряжении узкой кровати, небольшого шкафа и стола со стулом в кухонной зоне. От прежних жильцов мне также достались коричневатые выцветшие занавески, грязно-оливковое покрывало и практически лысый зеленый прикроватный коврик. Конечно, всю обстановку можно было легко поменять, моя зарплата с лихвой позволяла подобные траты, но квартира мне нравилась именно такой — пустой и неживой. Я отлично вписался в ее интерьер и философию.

В июле Фреду вынесли приговор — четыре года изоляции. Я надеялся, что судья ограничится минимальным сроком наказания в один год, но Фреду не повезло, он схлопотал вчетверо больше.

Почти сразу после приговора я позвонил матери Фреда и спросил, смогу ли я с ним увидеться. Разговор получился очень коротким и скомканным — мама Фреда явно боролась с рыданиями, и я постарался как можно скорее повесить трубку. Тем более что увидеть Фреди она мне не разрешила — ему дали всего восемь часовых свиданий на весь срок, и я, понятное дело, не мог рассчитывать ни на одно из них.

Так прошел мой год. А потом я получил два приглашения на встречу выпускников.

Первое пришло в середине апреля. Мой бывший класс приглашал меня в «Большого слона». В тот же день после смены я впервые за много месяцев подошел к большому зеркалу в раздевалке.

Я изменился гораздо сильнее, чем мог себе представить. И дело было не только в десятке сброшенных килограммов, хотя потерю веса я давно ощущал по ставшей просторной одежде. Худеть я начал сразу после переезда и начала работы — лишившись маминой опеки, ел я, по сути, один раз в день — в столовой склада, дома же ограничивался кофе и пиццей по выходным. К тому же выяснилось, что далеко не все грузы разгружались при помощи погрузчика. Довольно ощутимые объемы приходилось перетаскивать вручную. Я, в отличие от своих коллег, ничего не имел против мешков, ящиков и палет. Напротив, мозоли на руках и боль в мышцах доставляли мне какое-то противоестественное удовольствие. Вроде как заставляли почувствовать, что я все-таки живой. Других ощущений в моей жизни не было.

Так что за год я здорово потерял в весе и стал жилистее. Но все-таки самые разительные изменения касались не моей фигуры. Из зеркала на меня теперь смотрел молодой мужчина с резкими чертами лица и неприятным взглядом. Год назад, встретив такого на улице, я, пожалуй, перешел бы на другую сторону.

Так что вопрос по поводу того, идти ли на встречу выпускников, отпал сам собой. Показаться на глаза Камиле в таком виде я не мог.

«Пусть прошлая жизнь остается в прошлом, — объяснил я ее портрету. — Того меня, который был раньше, уже нет. Лучше я останусь в твоей памяти мальчишкой, у которого были планы и надежды, чем призраком склада № 14».

А вот второе приглашение стало для меня сюрпризом. Моя бывшая одноклассница, Кристина Горщ, приглашала меня на вечеринку для тех, кто пересдавал Финальный тест по вине Фреда. Эта вечеринка планировалась у Кристины дома, и, в случае согласия присоединиться, каждый из гостей должен был принести с собой что-нибудь к столу. Судя по адресу, Кристина жила совсем рядом с «Треугольником».

Вспомнились слова Май о том, что двадцать два из двадцати семи выпускников с показателем 114 баллов распределились в агрохолдинг.

Интересно, Кристина приглашала всех или только коллег по Треугольнику? И зачем мы ей понадобились? Это приглашение я тоже выбросил в электронную корзину.

Но любопытство уже протиснулось в мою раковину, которую я так заботливо создавал весь этот год, и не давало покоя. Как они теперь выглядят, те, кто пошел той же дорогой, что и я? Как живут? А Франческа? Придет ли она?

Помучавшись несколько дней, я списался с Кристиной и спросил, что именно мне принести с собой. Ответ пришел буквально через несколько минут. Кристина прислала мне тысячу поцелуев и список продуктов из пяти пунктов. Ничего особенного, очень демократично и бюджетно — бутылку красного вина, полкило сыра, две пачки салфеток, по килограмму яблок и апельсинов.

На следующий день я подошел к своему бригадиру и попросил поменять мне график. Моя ночная смена совпала с вечеринкой.

— Двадцать седьмого числа? Это через четыре дня? Ага, не проблема, найду кого-нибудь, — буркнул бригадир Михно, не поднимая глаз от своих бумаг.

На столе в его каморке, где он проводил по нескольку часов, составляя наши схемы работы, считая часы, выработку и оплату, всегда царил невероятный бардак. Не знаю почему, но складской компьютерной системой Михно пользоваться не любил, больше доверяя своим бесконечным бумажкам. Я поражался, как человек, держащий в образцовом порядке свой сектор склада, может так захламить собственный рабочий стол. Хотя, конечно, этот молчаливый, крупный, как медведь, мужик лет пятидесяти пяти гораздо уместнее смотрелся за своим погрузчиком, чем за письменным столом.

— Случилось чего? — внезапно спросил он, когда я уже собрался уходить, решив, что разговор окончен.

— Нет. Просто меня тут на вечеринку пригласили.

Михно уставился на меня, как на непромаркированный контейнер.

— Встреча выпускников, — объяснил я, не вдаваясь в подробности.

— Ага, — Михно кивнул, — это правильно. Обязательно сходи, тебе не помешает с людьми пообщаться.

Я промолчал.

— И вот еще, — снова остановил меня он, когда я во второй раз повернулся, чтобы уйти, — я тебе собираюсь премию квартальную выписать. За хорошую работу.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Это я к тому, что купи себе что-нибудь из нормальной одежды, — ошарашил меня бригадир.

Видимо, недоумение отчетливо отразилось на моем лице, потому что Михно тяжело вздохнул и жестом указал на заваленный бумагами стул.

— Сядь, Эрик.

Я поднял пачку документов, сел на пыльный стул и, не найдя свободного места, куда бы пристроить бумаги, положил их себе на колени.

— Вот что, парень. Не обижайся, но выглядишь ты паршиво, одежда вон вся на тебе висит, — со свойственной ему прямотой заявил отец-бригадир, — а бабы этого не любят.

Я не нашелся что ответить. Последняя часть фразы меня нокаутировала. Мне с огромным трудом удалось удержаться от приступа хохота, который рвался наружу. Два мужика в рабочих комбинезонах сидят в забитой бумагами каморке и разговаривают «за жизнь».

— Бабы любят, чтобы без вычуров, но аккуратно. Это я про правильных баб, на которых стоит тратить время и силы, — продолжал излагать мне житейскую мудрость Михно. — А тебе баба нужна.

— Я как-то про женщин пока серьезно не думал, — выдавил я.

— Зря. Парень ты толковый, работящий, но непутевый. Я к тебе присматриваюсь и, скажу честно, тобой доволен. Соображаешь быстро, работаешь хорошо, не хнычешь, не отлыниваешь. Вот только нелюдимость твоя — это минус.

— Это мое дело.

— Твое, — согласился Михно, — такая дурь лечится просто: найди себе хорошую девчонку, чтобы было о ком заботиться и чтоб и о тебе заботились.

— Это мое дело, — сказал я жестче.

— Твое, твое, — снова согласился бригадир, — и жизнь твоя. Вот и не порть ее. Купи себе что-нибудь по размеру и топай на свою вечеринку, сменщика я тебе подберу. И раз уж мы с тобой разоткровенничались, у нас через годик-другой главный кладовщик на пенсию собирается. Начальник склада попросил ему замену подобрать, я тебя порекомендую.

— Тс-с! — шикнул на меня Михно, когда я попытался возразить. — У нас на складе толковых парней не вагон, выбирать особо не из кого. А из сектора Б на эту должность, во-первых, калачом не заманишь, а во-вторых, новичка без знания склада брать не хочется. Уже пару раз обожглись. Так что походишь на стажировку месяц-другой, посмотришь, что к чему, и подумаешь, прежде чем отказываться. И давай пулей отсюда, вон у дверей уже очередь из вас, оглоедов, выстроилась. А мне еще всю информацию в эту проклятущую систему забивать.

Михно с такой ненавистью зыркнул на свой компьютер, что я поспешил поскорее убраться.

Я решил не воспринимать разговор с бригадиром всерьез, но новые джинсы и свитер все-таки купил. Раз уж даже такие далекие от эстетики и гламура личности, как Михно, считают, что я выгляжу паршиво, пожалуй, не стоит портить людям вечеринку своим одичавшим видом.

Купив все, что требовалось по списку Кристины, я, даже немного нервничая с непривычки, поехал на встречу.

Как я и ожидал, Кристина жила в типовой серой многоэтажке с унылыми и не очень чистыми подъездами. Двадцать седьмой этаж — высоковато забралась. Дверь мне открыла сама Кристина. Она практически не изменилась, все та же девчонка, только стала гораздо ярче краситься. А может, этот боевой раскрас на ее треугольной мордашке с острым носом был приурочен к сегодняшнему событию. Поверх яркой блузы на Кристине был красный фартук в белый горошек. Ну жуть.

— Привет! Ты к нам? Входи! — весело прощебетала она.

— Привет, Кристинка! Я Эрик, — с улыбкой добавил я, когда стало очевидно, что она меня не узнала.

На разноцветном лице Кристины мелькнул испуг, но она моментально взяла себя в руки.

— Ну конечно, я сразу узнала! — солгала она, обняв меня и чмокнув в щеку. — Просто ты немного похудел! Тебе идет! Проходи! Не разувайся.

Кристина втащила меня в комнату, где было уже очень много народу.

— Ребята, у нас девятнадцатый гость! Это Эрик, мы с ним учились в одном классе! — радостно сообщила присутствующим Кристина.

Вокруг раздались одобрительные приветствия. Я улыбался и кивал, рассматривая лица. Удивительно, но я их всех помнил.

Кристина забрала у меня пакет с продуктами и исчезла на кухне. Негромко играла музыка.

— Привет, братан! — хлопнул меня по плечу Петр. — Ну ты изменился! Я бы тебя на улице не узнал!

Класс. Значит, со мной все гораздо хуже, чем я думал. Ни моя одноклассница, ни мой приятель по футбольной команде не смогли опознать меня без подсказки.

— А ты все тот же, — улыбнулся я.

— Ага. Ты где теперь?

— Четырнадцатый склад.

— На «Треугольнике»? — уточнил Петр.

Я кивнул.

— Забавно. Кристина говорит, почти все, кто пересдавал тест, оказались на «Треугольнике». Это она придумала собрать нас. Она работает в департаменте кадров агрохолдинга, у нее есть доступ ко всем нашим личным делам.

— Понятно. — Я смотрел на людей вокруг, вспоминая слова Май, услышанные в день пересдачи Финального теста.

Значит, только те, кто пошел на «Треугольник». Двадцать два выпускника из двадцати семи. Жертвы халатности.

— Вон она, — сказал Петр.

— Что? — не понял я.

— Франческа, — Петр кивнул в сторону окна, — ты ведь ее высматриваешь.

Я усмехнулся.

— Это так очевидно?

— Ну конечно. По большому счету, мы все тут из-за нее.

— Пожалуй, — согласился я, рассматривая девушку.

Бог ты мой, она превзошла даже меня. Франческа сидела на подоконнике, глядя в темноту за окном двадцать седьмого этажа. Она вообще не сочла нужным утруждаться выбором туалета для вечеринки и пришла в рабочем комбинезоне болотного цвета. Ее светлые волосы были коротко подстрижены, а на лице не было и намека на косметику.

Рядом с Франческой стояла девушка из нашей школы, по-моему, ее звали Нелл, и какой-то тощий долговязый парень, не из наших. Нелл с парнем увлеченно беседовали, время от времени безуспешно пытаясь втянуть в разговор Франческу. Самым странным было то, что и Нелл, и парень тоже были в рабочих комбинезонах. Что, так трудно было переодеться после смены?

— Ребята, хватайте бутерброды! — Кристина с большим подносом возникла возле нас. — Сейчас я к вам присоединюсь! Страсть как хочется поболтать со всеми!

Кристина и еще несколько девушек принесли из кухни тарелки со всякой снедью и раскладывали их на отодвинутом к стене столе. Мы с Петром подошли, чтобы помочь. Я узнал еще одну девчонку из нашей школы. Как же ее зовут?

— Линда, пошли поболтаем с ребятами! — позвала ее Кристина.

Да, точно, Линда.

Обе девушки присоединились к нам. Все присутствующие разбились на небольшие группы, видимо, болтая с теми, с кем учились. Нелл потянула Франческу к нам, парень в комбинезоне, махнув рукой другой группе, тоже увязался за ними. Откуда-то возник еще один наш бывший одноклассник, я его даже не заметил в людной комнате. Сэм. Вот как его звали.

— Как я рада всех вас видеть! — сияла улыбкой Кристина. — Я, даже когда получила от вас письма-подтверждения, не была уверена, что все придут. Некоторые из вас ведь такие домоседы!

— Да я б не сказал, — возразил Сэм.

— Ну, Кристина точно не тебя имела в виду, — рассмеялась Линда, — ты-то как раз на встрече выпускников за двоих зажигал.

Вечер выпускников! Точно! Они же наверняка там были.

— Так, братан, — ухмыльнулся Петр, — надеюсь, сегодня тебя не нужно будет на себе тащить домой. У меня другие планы.

Сэм отмахнулся.

— Скучные вы личности, коллеги!

— А вас почему не было? Ну, Франческа и раньше-то вечеринки недолюбливала, но вы-то, Нелл, Эрик? — не унималась Кристина.

— У меня ночная смена выпала, не смог поменяться, — соврал я.

— А мы не пошли, потому что это — не наше, — с вызовом заявила Нелл.

— В каком смысле? — опешила Кристина.

— Мы не такие, как они. Мы сами по себе, — подал голос долговязый парень в комбинезоне, приблудившийся к нашей группе.

— Это Пик, мы с ним работаем в одной теплице, — представила его Нелл. — И мы все не пошли встречаться с бывшими одноклассниками, потому что нас с ними больше ничего не связывает. Мы другие, не такие, как они, что бы там ни утверждала Доктрина. Нам нет места в их мире. И поэтому мы здесь! Среди своих!

Сказано все это было с вызовом, громче, чем нужно, — в общем, было ясно, что Нелл готовилась к этой фразе. Вполне возможно, что и пришла сюда только ради нее.

Голоса в комнате стихли, все слышали выступление Нелл. Мне было интересно, как ребята отреагируют, но в переполненной комнате повисло неловкое молчание. Кристина смущенно оглянулась, растерянно улыбаясь.

Я прекрасно понимал, что происходит: будь Нелл одна, ее бы даже никто и слушать не стал, все просто бы посмеялись и отмахнулись, но рядом с ней, как немой сфинкс, стояла Франческа. Та самая Франческа, которая, я уверен, все именно так и считали, знает что-то, о чем мы, простые смертные, и не догадываемся. Что-то о жизни и о нас самих в этой жизни. И вот сейчас все пытались переварить озвученный Нелл кусок мудрости, который явно попахивал преступным вольнодумством.

Пауза затягивалась. Ну что за манера портить людям вечеринку? На Кристинку, нервно кусающую губы, было жалко смотреть. Я взял со стола бутылку вина, набрал в легкие побольше воздуха, широко улыбнулся, на ходу вспоминая, как это делается, и громко произнес:

— А я предлагаю за это выпить! За то, что у нас всегда есть право выбора!

— Ха, ты не понял, — фыркнула Нелл, — это не про право выбора, а как раз про его отсутствие.

Но ее фраза потонула в общем одобрительном гуле. Ко мне со всех сторон потянулись пластиковые стаканчики, и я принялся разливать вино. Рядом Петр открыл вторую бутылку.

Внезапно я понял, что окружен людьми, которые смотрят на меня в ожидании тоста.

Как же хорошо мне было в одиночестве своей квартиры. И как я ухитрился на ровном месте стать звездой вечера?

— Ну, за наше право выбора!

— Тогда уж за систему, которая бы дала нам свободу выбора, — на этот раз влез Пик из теплиц.

Вот ведь неугомонные идиоты. Решили поиграть в преступников-анархистов и заодно подставить всех присутствующих? Нет уж, испортить мою первую за год вечеринку я им не дам.

— Окей, Пик, — снова изобразил я доброжелательного простофилю, — давайте выпьем за Доктрину, которая гарантирует нам свободу!

Нелл собиралась возразить, но тут неожиданно Франческа подняла свой стаканчик.

— За нас, которые это понимают! — произнесла она, заслужив изумленные взгляды Нелл и Пика.

Под кислый вкус дешевого вина я попытался вникнуть в смысл ее фразы, читая на лицах вокруг те же вопросы, что крутились и в моей голове. Что мы все тут затеваем? Наш светоч мудрости вроде как только что признала, что Доктрину мы поддерживаем и против системы не выступаем. Или что? Вино кончилось раньше, чем я успел прийти к какому-то выводу.

Франческа занялась изучением ассортимента бутербродов, Нелл и Пик, внезапно лишившись почвы под ногами, притихли, и все остальные потихоньку вернулись к своим компаниям.

— Так где вы теперь, ребята? — спросила Линда.

— Я вожу погрузчик на складе, — отозвался я, с удивлением поймав на себе внимательный взгляд Франчески.

Я что, интереснее бутербродов с сыром?

— А я в службе безопасности. Скука несусветная. Каждый день одно и то же. И перспектив никаких. Хотя кому я рассказываю про скуку и бесперспективность. Эрик на складе, трое в теплицах ковыряются, Криська и Линда бумажки перекладывают, — рассмеялся Петр.

— Вовсе нет, мы по клавишам стучим, нет у нас никаких бумажек, — отозвалась Кристина, — но в целом ты прав.

Я вежливо улыбнулся, хотя шутка мне не понравилась. Задело. Как выяснилось, не меня одного. Нелл снова оживилась.

— У нас в теплицах вовсе не так скучно, как может показаться. Сейчас вот мы работаем над проектом по модернизации оросительной системы.

— Вы с Пиком придумали новую поливалку? — не удержался я.

— Типа того, — скорчила гримасу Нелл. — А ты чем можешь похвастаться?

— А зачем мне хвастаться? — пожал я плечами. — Вожу контейнеры, тягаю палеты — поддерживаю на складе порядок, одним словом.

— Ну-ну, не скромничай, — подтолкнула меня локтем Кристина, — я видела твое личное дело. У тебя отличные шансы попасть в кладовщики. Твой бригадир прислал служебную записку на стажировку для тебя.

— Ух ты! Я сейчас умру от зависти! Всего год работаешь — и уже стажировка на такую должность! — присвистнул Петр. — А я еще лет пятнадцать на своей должности сидеть буду!

— Да ерунда. Просто бригадиру не из кого выбирать было, вот он и двигает меня.

— Правильный выбор вакансии. Минимальная конкуренция дает максимальные шансы на повышение, — прокомментировала Франческа.

Все снова затихли. Что, теперь так и будет? Немая тишина после любой реплики нашего оракула? Меня это разозлило.

— Ну я-то об этом не думал, можно сказать, наобум работу выбрал. А вот ты наверняка все учла, выбирая теплицы. Там-то уж точно конкуренция минимальная. А с твоим интеллектом и вовсе никакая. Скоро мы тебя увидим директором тепличного комплекса?

— Во-первых, — спокойно ответила Франческа, — мой уровень интеллекта 114, и я не могу претендовать на руководящую должность такого уровня.

— Но это же несправедливо! — горячо выкрикнул Пик, но Франческа движением руки велела ему замолчать.

— Во-вторых, меня больше интересует производство удобрений, и, в-третьих, я полностью довольна своим местом в системе.

Пик несколько раз молча открыл и закрыл рот. Нелл выглядела совершенно сбитой с толку, но ей хватало ума молчать.

— У нас припозднившиеся гости! Это Марта и Лиз! — громко объявил какой-то очкарик в яркой голубой рубашке и с конским хвостом тонких светлых волос.

Я был очень рад, что наш разговор прервали. Развивать тему не хотелось.

Значит, все. Двадцать один человек, считая опоздавших девушек. Никто не пропустил нашу особую вечеринку.

— Позвольте похитить у вас нашу прекрасную Кристину! — очкарик подошел к нам и взял Кристину под руку. — Дорогая, ты пренебрегаешь обязанностями хозяйки!

— Народ, знакомьтесь: это Влад. Мой жених, — Кристина вся сияла от гордости.

Посыпались поздравления и восторги. Влад потащил Кристину в свою группу, Пик тоже последовал за ним, видимо, они вместе учились, Франческа вернулась к своему подоконнику, Петр пригласил Линду потанцевать. Нелл, поколебавшись несколько секунд, присоединилась к Пику.

Я остался один. Съел бутерброд.

Меньше чем через час вечеринка вошла в обычное для таких мероприятий русло. Все перемешались, начали формироваться группы по интересам. Я потанцевал с двумя девушками из других школ, ни одну из них не впечатлил, помолчал в компании, обсуждавшей футбол (сам-то я последний матч смотрел еще до переезда), проиграл партию в «Час-пик» и выпил не меньше бутылки вина. Время от времени я бросал взгляд на окно, где сидела Франческа, и каждый раз ловил ее ответный взгляд. Похоже, она за мной наблюдала. И чем я ее заинтересовал?

Я подумывал над тем, не попытать ли удачи с еще какой-нибудь девушкой, но выбор остался не слишком богатый. Две меня уже вежливо отшили, связываться с Нелл или, упаси боже, Франческой, естественно, не хотелось, окольцованная Кристина отпадала, от Линды не отходил Петр, симпатичная блондинка обнималась с шустрым красавцем, который обставил всех в настолке, еще три девушки пропали на кухне или в ванной. Так что если и подкатывать, то к кудрявой рыжей тихоне с огромным носом, не пользовавшейся особой популярностью. Наверняка она была из тех, кого Михно называл «правильными девушками». Особого рвения я не чувствовал, так что нужно было либо забить на эту затею, либо выпить еще бутылку.

— Вот ты где, — Кристина обхватила меня за плечи, обдав ароматом своего слишком агрессивного парфюма, — а тобой на встрече наших одноклассников кое-кто очень интересовался.

— И кто же?

— Угадай. Одна явно влюбленная девушка.

Спьяну трудно прятать эмоции, но я приложил максимум усилий, чтобы Кристина не заметила, как у моих ног вдруг открылась головокружительная бездна. Может быть, я все-таки зря не пошел? Ведь не просто так Камила обо мне спрашивала?

— И как она? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

— Такая же чокнутая, как и в школе. Представляешь, эта сумасшедшая решила распределиться в сектор А, несмотря на свои баллы по творчеству. Работает в каком-то бюро помощником оформителя.

Я с трудом вынырнул из опьянения, не сразу поняв, о чем вообще говорит Кристина. Конечно, на трезвую голову я бы все понял гораздо быстрее. Сектор А? Баллы по творчеству?

— Камила? Распределились в сектор А? — переспросил я.

Кристина с жалостью глянула на меня.

— О господи, — вздохнула она, покачав головой, — как у тебя, оказывается, все непросто. Забудь лучше о Камиле. Она учится в своем университете и встречается с каким-то молодым юристом. В общем, вы не пара.

В груди все сжалось от разочарования и обиды, и я мгновенно протрезвел.

— Татьяна, — дошло до меня наконец, — Татьяна выбрала сектор А и спрашивала обо мне.

— Ага, — кивнула Кристина.

— Ну, тут никакой романтики нет, — усмехнулся я, уже взяв себя в руки, — у Татьяны просто какой-то бзик на тему заботы обо мне. Неизвестной природы.

Кристина снова вздохнула.

— Эрик, не тупи. Этот бзик неизвестной природы называется любовью, уж поверь моему опыту. И не смотри на меня так, я сама удивилась. Нет, не тому, что тобой интересуется девушка, — рассмеялась Кристина, поняв, что ее фраза прозвучала двусмысленно, — а тому, что это именно Татьяна. В общем, послушай меня, позвони ей. Я пришлю тебе на почту ее телефон.

Домой я вернулся в паршивом настроении.

— У Камилы все хорошо, она счастлива и весела, — сообщил я ее портрету, ложась спать.

Хотя Кристина и прислала мне номер телефона уже на следующее утро, я не стал звонить Татьяне.

Ну зачем это мне?

Мне потом еще долго сыпались всякие сообщения от бывших одноклассников, но я сразу бросал их в корзину. И это мне тоже ни к чему.

Я все-таки пошел на эту стажировку. Ломало по-страшному, весь мой «устричный» ночной ритм жизни рассыпался. Работа предполагала приемку и выдачу товара, планирование распределения его по складу, выписку нарядов на погрузку-разгрузку для бригад (теперь я понял, откуда берутся эти желтые листки, по которым я раньше развозил контейнеры), инвентаризации и бесконечную возню с постоянно висящей складской системой.

Самюэль Локс, старик-кладовщик, на место которого искали замену, был настоящим атлантом — держал на себе всю эту скрипящую неповоротливую махину.

— Если хочешь когда-нибудь получить эту должность, сразу пойми, что твой рабочий день начинается на час раньше и заканчивается на час позже, чем у остальных, — сказал он мне в первый день.

Я просто кивнул, не став объяснять ему, что вообще не желаю получить его должность и буду счастлив вернуться к своим ночным сменам на погрузчике, как только закончатся три месяца стажировки. В том, что я вернусь на погрузчик, у меня сомнений не было. Нас, стажеров-претендентов, было четверо, и, похоже, перспектива «сделать карьеру» не прельщала только меня.

Честно говоря, я ставил на парня из администрации, он один был из сектора Б, и с его 120 баллами у него было преимущество перед остальными, но он написал заявление на отказ от стажировки через неделю работы.

— Не боги горшки обжигают, — насмешливо прошамкал Самюэль, комментируя первую потерю на нашей понедельничной планерке. — не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что должность моя не сахар, а совсем даже наоборот. А то, что вы все еще тут сидите, так это только потому, что вы тупее нашего администраторского дезертира.

Вторую потерю — девушку Лию лет двадцати пяти — мы понесли в конце первого месяца: у нее случилась истерика прямо на рабочем месте, когда в ее смену наша складская система дала сбой, потеряв данные за последние две недели и спровоцировав коллапс с участием двух сотен груженых машин.

Самюэль, с нашей помощью разгребавший эту кашу до трех часов утра, пытался утешить девушку, уверяя, что ее вины в ЧП нет — система дает сбои регулярно, но Лия все равно ушла.

К слову сказать, на следующий день нам прислали пару специалистов из айти, которые восстановили данные за час с небольшим и, посетовав на нашу криворукость, приведшую к сбою, вернулись в свой отдел.

Третьего стажера Дика Матернета, такого же, как и я, водителя погрузчика, Самюэль отослал сам. Я не стал интересоваться причинами, и Самюэль о них не распространялся, но по тому, как зол был старик, я понял, что он поймал Дика на чем-то серьезном.

— Похоже, ты остался один, — сказал мне кладовщик следующим утром.

Мы, как и требовал Самюэль, пришли на работу на час раньше начала смены, и вокруг было относительно тихо, работали не больше двух дюжин человек.

— Жаль, что Лия ушла. Она отлично подходила для этой должности.

— Жаль, — согласился Самюэль, — но раз ушла, значит, не подходила. Не умеет она сохранять холодную голову, когда это необходимо, нет в ней здорового пофигизма. А ты вот умеешь. Придется делать кладовщика из тебя. Ты, я так понял, домой по вечерам не торопишься?

— Не особо.

— Вот и славно. Разберешься, куда делись из базы позиции, которые мы заводили вчера?

Я вздохнул и после пяти часов, когда поток машин стал редеть, засел в офисе Самюэля. Наша складская система была настоящим монстром с десятками вкладок, подкаталогов и очень скверным нравом — мы теряли данные с упорной периодичностью. При этом программисты из сектора Б утверждали, что система работает безупречно и вся проблема в нашей безалаберности.

Возможно, в чем-то они были правы. Впервые за два месяца своей работы с системой я открыл инструкцию и принялся ее штудировать.

Когда около восьми вечера Самюэль заглянул в свой кабинет, я осилил примерно десятую часть мануала. Продираться сквозь технические моменты было сложно. Я то и дело терял логику действий и возвращался к предыдущей странице. Это невероятно раздражало. Но тем не менее выяснилось, что программисты были правы: наша складская система была настоящим шедевром — она предоставляла такие возможности, о которых я и не догадывался.

— Инструкцию читаешь, да? — шеф одобрительно хлопнул меня по плечу. — Молодец, дерзай! Я в свое время об нее все мозги сломал. Видел бы ты, сколько времени у меня занимает задать один запрос. А с отчетами вообще беда — у меня ни разу не получилось двух одинаковых.

— А кто еще пользуется этой системой? — уточнил я.

— Все бригадиры, операционисты, отдел внешней логистики, снабжение, ремонтники тоже кое-что вносят, ну и начальство, — перечислил Самюэль.

— Ясно.

Я просидел за изучением системы еще несколько часов, поняв к полуночи одну простую, но важную вещь: несмотря на свою высокую эффективность, а может быть, как раз и вследствие ее, система была для меня слишком сложна. И это притом что я со своими 114 баллами был на нашем складе самым умным. Система работала хорошо, это мы, пользователи, регулярно отправляли ее в нокаут. Забавно, что все, от Михно до приходящих по аварийным вызовам программистов, озвучивали эту проблему, но не замечали ее.

Я рассказал о своих выводах Самюэлю.

— То есть ты считаешь, что программеры наворотили такого, что простым людям не осилить? — уточнил старик.

У меня в голове вертелось что-то вроде «мы слишком тупые, чтобы работать с таким сложным инструментом». Взгляд шефа был явно лучше.

— А ты ведь прав, пожалуй, — Самюэль пожевал губу. — Они ведь бесконечно что-то доделывают, модернизируют. И зачем мне все эти вкладки, отчеты, запросы и модули, если я и половины из них не понимаю?

— Многие бригадиры вообще все на бумажках записывают, — я вспомнил каморку Михно, утопающую в документах. — Систему надо урезать и упрощать.

— Я поговорю с начальником склада о твоей инициативе, — пообещал старик. — Ты прав: с этим надо что-то делать.

Фраза «твоей инициативе» мне сразу не понравилась, но о том, к чему приводит проявление этой самой инициативы, я узнал только на следующий день, когда Самюэль нашел меня на приемке у главного терминала. Он был оживлен и весел.

— Так, сейчас примешь последний контейнер и передашь машину мне, — велел он.

— Что за срочность? — удивился я.

Самюэль придерживался мнения, что, когда за какое-нибудь дело отвечают двое, за него не отвечает никто. Поэтому его желание отправить меня куда-то до того, как я поставлю свою подпись под разгрузочным талоном уже начатой партии, меня даже слегка напугало.

— Иди в отдел информатизации, — глаза Самюэля возбужденно сверкали. — Я доложил директору о твоем предложении, и он одобрил.

— Что одобрил?

— Твою инициативу по упрощению складской системы. Начальник отдела информатизации уже в курсе, тебя там ждут через час. Директор включил тебя в рабочую группу.

— Но я-то тут при чем? Я в программировании как свинья в апельсинах, — попытался увильнуть я.

— Ну, изложишь, чего нам от них нужно. Заодно и проследишь, чтобы эти умники опять чего-нибудь не наворотили.

Я выругался про себя. Ну вот зачем мне это было нужно?

— Давай, парень, хорошо себя покажешь — и можешь считать, моя должность у тебя в кармане.

А вот еще и это мне на кой? Сидел себе спокойно на складе — и на тебе.

До этого я был в административном крыле агрохолдинга всего один раз — когда приходил оформляться на работу. Я надеялся увидеть Петера, но пропуск мне выдал какой-то незнакомый хмурый тип — видимо, не совпали смены. А может, Петер вообще не выдает пропуска — служба безопасности у «Треугольника» будет даже побольше нашего склада.

Зато я встретил Влада — очкастого жениха Кристины. Вернее, это его прислали встретить меня на проходной.

— Ну ты даешь! — выпалил он вместо приветствия. — Так это, значит, ты и есть тот молодой перспективный сотрудник, который подверг жесткой критике юзабельность складской системы? Айтишники только об этом и говорят, даже нам, техобслуживанию, интересно стало.

Я в очередной раз мысленно выругался. Ну вот зачем я это все заварил?

— Работать неудобно, — ответил я.

— Их главный рвет и мечет. Он складскую систему лично курировал, а ваш завскладом надавил на него через зама агрохолдинга по логистике, — поделился информацией Влад.

— Человек от главного логиста уже пришел, только тебя и ждут. Имей в виду — сейчас главный айтишник будет на тебя ехать ржавым танком — он свое детище в обиду не даст.

В общем, в отдел информатизации я вошел готовый к неприятностям.

Надо сказать, что я совсем иначе представлял себе место работы айтишников — думал, это что-то вроде большой комнаты, набитой полоумными гениями в растянутых свитерах и с бесконечными стаканчиками кофе на захламленных столах.

Комната действительно была большой, но на этом все совпадения реальности с моим воображением заканчивались. В отделе царил идеальный порядок. Примерно три десятка неброско одетых людей сидели за аккуратными компьютерными столами в небольших, похожих на аквариумы ячейках, огороженных прозрачными панелями. Судя по внимательным взглядам, которыми меня наградили по пути к кабинету начальника, располагавшемуся в другом конце комнаты, о моей «жесткой критике» работы их шефа они уже были наслышаны.

— Давай жми. Мы в тебя верим, — прошептал мне Влад у двери в довольно большой «аквариум» с табличкой: «Начальник отдела информатизации Сергей Дядькин».

Времени уточнять, во что это они там верят, не было.

— Спасибо за доверие, — буркнул я.

Так как стены «аквариума» были прозрачными, а меня уже ждали, стучать я не стал.

— А вот и наш герой-новатор, — прокомментировал мое появление хозяин кабинета — сухой лысоватый мужчина лет сорока пяти в синих джинсах и голубой рубашке.

«Его глаза в молодости, наверное, были такими же яркими, как джинсы, но теперь выцвели и стали под цвет рубашки», — непонятно почему пришло мне в голову.

Вообще-то, сейчас меня куда больше должно было волновать, что глаза эти были колючими, злыми и умными.

В кабинете нашлось всего три стула, которые уже были заняты. Справа от Сергея Дядькина, листая что-то в своем планшете, сидела женщина примерно его возраста, немного полная, с заметными вкраплениями седины в волосах, одетая в мешковатые брюки и рубашку, — я решил, что она тоже айтишник. Женщина слева была совершенно другой — стройная, ухоженная, в строгой узкой юбке и на каблуках. Мне всегда было сложно угадывать возраст таких женщин — ей могло быть и двадцать семь, и сорок семь.

«Она, скорее всего, и есть человек от главного логиста», — решил я.

Четвертого стула в кабинете не было, и сеть мне не предложили.

— Ну что, молодой человек, мы вас слушаем, — Дядькин поправил лежащие перед ним на столе пластиковые файлы, — какие именно у вас претензии к функционированию складской системы? И я, и госпожа Смит, которая специально, чтобы вас послушать, пришла из департамента логистики, — айтишник кивнул в сторону красотки в юбке, — и мой помощник — Марта Хофман, — кивок в противоположную сторону, — мы все во внимании.

— Система слишком сложная, — сказал я.

— Она и должна быть такой, — пожал плечами Дядькин, — в ней реализована масса функций. Что конкретно не устраивает? Может быть, в системе замечены какие-нибудь ошибки? Или сбои?

— Да она регулярно слетает, — ответил я, уже поняв, что услышу дальше.

— И чья же в этом вина?

— Системы. Она слишком сложная.

— А вот по моим данным, система тут ни при чем, — Дядькин взял один из лежащих перед ним листов и передал даме из департамента логистики. — Судя по логам, сбои системы регулярно провоцируют сами операторы.

Смит со скучающим видом просмотрела распечатку и отложила лист.

— Понятно, — протянула она.

На меня Смит даже не взглянула. Похоже, ее маникюр занимал ее куда больше моей скромной персоны. Маникюр, надо сказать, действительно был хорош.

— Так что претензии нужно предъявлять не к системе, а к вашей собственной безалаберности. Ума не приложу, что вы там делаете, что программа регулярно глючит, — подвел своеобразный итог Дядькин.

— Мы делаем ошибки. Потому что система слишком сложная, — упрямо повторил я.

— Молодой человек, я же вам сказал: система в порядке, — повысил голос главный айтишник, — и обсуждать тут больше нечего.

Он вопросительно взглянул на Смит, и та, также не глядя на меня, кивнула.

— Можешь идти, собрание закончено, — сказал мне Дядькин.

Разум подсказывал, что действительно надо просто развернуться и идти — назад, к своему складу, погрузчику, тишине и спокойствию ночных смен. В конце концов, эти люди умнее меня.

И я уже повернулся к двери, когда услышал брошенное мне в спину:

— Только время потратили из-за этого дурака. Мозгов у них там совсем нет.

Я резко развернулся к Смит, и она впервые за всю нашу встречу подняла на меня глаза.

— Вот в этом все и дело. Удивительно, что вы, со своим интеллектом, не понимаете такой простой вещи!

— Чего я не понимаю? — она подняла аккуратную бровь.

«Пожалуй, все-таки ей сорок семь», — решил я, встретившись взглядом с тяжелыми зелеными глазами.

— Что мы там, на складе, просто слишком тупые для этой системы! — выпалил я. — Мы при всем желании не можем разобраться, как с ней работать. Я читал инструкцию раз пять и все равно ориентируюсь в ней очень условно. Конечно, вы тут, в айти, не понимаете, в чем проблема, у вас в отделе просто нет таких приматов, как я и мои коллеги!

— Какой злой мальчик, — снова с издевкой протянула Смит. — Любопытно.

Дядькин, нахмурившись, откинулся на спинку кресла.

— Продолжай, — сказал он.

Я хрипло рассмеялся.

— Что продолжать? Еще раз повторить, что я слишком тупой, чтобы работать с вашей программой? Поймите, я вам не ровня. В свободное от борьбы с системой время я вожу погрузчик. Перемещаю контейнеры из точки А в точку Б. И точку А, и точку Б мне определяет мой бригадир. И записывает все это на листе бумаги, потому что он тоже раньше был таким же водителем погрузчика, как я.

— У них по складу средний коэффициент интеллекта 78 баллов, — впервые заговорила вторая женщина, подняв глаза от планшета, из которого, видимо, и почерпнула информацию.

Брови Дядькина сошлись еще ближе.

— Но в любом случае они же просто пользователи. Тут особых способностей не надо.

— Знаешь, Сергей, у меня два сына, — возразила Марта, — у одного 130 баллов, у второго 87. Поверь мне, они все воспринимают по-разному. Может, парень и прав. Может, мы слишком много от них хотим.

Повисла пауза.

— Хорошо, — нарушила тишину Смит, — мы поняли суть поднятой тобой проблемы. Я признаю, что вопрос заслуживает внимания и обсуждения. Спасибо тебе, и можешь идти. Мы разберемся с этим вопросом.

Вот тут уж действительно было самое время разворачиваться и топать на склад. Но меня уже несло.

— Я хотел бы остаться частью рабочей группы, — не веря своим ушам, заявил я.

Дядькин согласно кивнул, погруженный в какие-то свои мысли, но Смит его не поддержала.

— Думаю, это ни к чему.

Я до скрипа сжал зубы.

— Госпожа Хофман, можно вас попросить назвать средний коэффициент интеллекта по «Зеленому треугольнику», — обратился я к помощнице Дядькина.

Женщина смерила меня задумчивым взглядом.

— Я уже полюбопытствовала. 92, — ответила она.

— А на «Треугольнике» работает шестьдесят тысяч человек, — повторил я услышанную когда-то от советника Май мысль, — и подавляющее большинство из них — такие, как я. Можно даже смело сказать, что «Треугольник» — это и есть мы. Если что, я буду на складе.

В наступившей снова тишине я вышел и на ватных ногах зашагал к проходной.

Я остался частью рабочей группы.

Хофман позвонила мне и пригласила в айти-отдел тем же вечером. Проклиная очередную проявленную инициативу, я вместо следующего дня стажировки на складе поплелся туда. Все познается в сравнении. Теперь даже ненавистное обучение у главного кладовщика казалось таким приятным и родным. Но поздно. Надо было раньше головой думать.

В мои обязанности входило строить запросы и отчеты в системе, имитируя обычную работу на складе, а специально написанная Дядькиным программка фиксировала, сколько времени я убил на очередную операцию и сколько ошибок при этом сделал. А еще Дядькин засадил меня читать мануал и потребовал отмечать все места, которые мне приходилось перечитывать более двух раз. Я злорадно изрисовал жизнерадостным оранжевым маркером две трети инструкции.

В общем, я был подопытной мартышкой. Окружающие же, по какой-то неведомой причине, считали меня революционером. Понял я это с самого утра.

Снова встречавший меня у проходной Влад так восторженно сверкнул на меня очками, что я даже зажмурился. И сразу сообразил, что опять во что-то вляпался.

— Наши все уже в курсе, Кристинка вчера не слезала с телефона, — заговорщицким шепотом сообщил он. — Ты молодец, брат! Мы все за тебя! Ты все правильно вчера им высказал!

— Ты сейчас о чем? — с тоской спросил я.

— Ну, про то, что «Зеленый треугольник» — это мы. Только ты осторожнее, к главному приходили из Безопасности, не лезь на рожон.

Я не нашелся что ответить, но твердо пообещал себе вообще больше никуда не лезть, а любой появившийся в поле зрения рожон обходить по широкой дуге.

По правде говоря, я здорово перетрусил. Мне совершенно не хотелось доказывать Безопасности, что я не верблюд. Стоит Дядькину написать на меня отрицательную характеристику, и я потом полгода буду ходить под пристальным вниманием компетентных сотрудников. И то, это если мне очень повезет.

Больше всего я опасался обеда в столовой, боялся, что кто-нибудь из айтишников начнет развивать за столом тему моей личной революции в рамках их отдела, но Дядькин, как выяснилось, не зря сидел в кресле начальника. Если уж мне с моими 114 баллами это пришло в голову, он просто обязан был предвидеть и предотвратить брожение умов и несварение желудков своих подчиненных.

В первый же день главный айтишник настоятельно зазвал меня за свой стол, где я молча и просидел в компании с ним и Хофман все четыре дня существования нашей рабочей группы. Да, именно так. Айти-отдел справился с проблемой, годами отравлявшей жизнь склада, за четыре дня.

И то в последний день мы просто ждали Смит из логистики.

— Вот что, Скрам, — нарушил молчание во время нашего последнего совместного обеда Дядькин, — я так понял, парень ты незлой и трудолюбивый, и все, чего ты хотел, — наладить работу своих коллег.

Хофман согласно кивала в такт словам шефа.

Даже до меня дошло, что Дядькин сейчас не просто рассуждает о своих наблюдениях за более примитивной формой жизни.

— Работать тяжело было, — осторожно сказал я, — вот мы и обратились к вам за помощью.

— Верно, — согласился мужчина, — отлично сформулировал. Вот так всем и говори.

Его помощница снова кивнула.

— Обычный производственный вопрос, — добавила она.

— Что же еще? — как можно искреннее спросил я.

Дядькин отхлебнул яблочного сока, задумчиво рассматривая меня.

— Ничего более. И для твоего же блага, поверь в это.

— Я верю.

— Молодец, — вздохнул главный айтишник.

Неужели он действительно напишет Безопасности, извините за тавтологию, безопасный для меня отчет? Удивительно. А казался вредным желчным сухарем. Ни фига я, оказывается, не понимаю в людях.

— И лучше бы тебе больше не мозолить глаза Смит. Скажем ей, что твоя часть работы закончилась, и мы тебя отпустили, — предложила Хофман, вопросительно взглянув на Дядькина.

— Да уж, пусть лучше идет себе от греха подальше.

Несмотря на данное себе обещание не нарываться на неприятности, до зуда в ладонях захотелось запротестовать. Одного воспоминания об этой мерзкой самодовольной дамочке хватило, чтобы я растерял все свое благоразумие. Я отчетливо понял, что все эти дни ждал нашей новой встречи, чтобы утереть ей нос новой складской программой. А тут получается, что я просто трусливо сбегу.

— Нет, ты это видела? — возмущенно обратился Дядькин к сидящей рядом с нами женщине. — Ты этот взгляд видела? Мы с тобой тут из кожи вон лезем, проявляем чудеса фантазии, чтобы написать на этого щенка неразумного положительную характеристику, а он на нас волком смотрит! Ну и кто из нас троих тут самый недалекий? Да мы все трое форменные идиоты! И я со своими 180 баллами — самый главный!

Мне стало стыдно.

— Извините, я не прав, — пробормотал я, — и спасибо за помощь.

— Чтобы после обеда я тебя в своем отделе больше не видел. И желательно, чтобы я тебя вообще никогда больше не видел, — проворчал Дядькин.

— Не порть себе жизнь, Эрик, — добавила Марта Хофман.

— Я буду считать удачей, если он перестанет портить жизнь хотя бы нам с тобой, — съязвил главный айтишник, — а непреодолимая тяга к неприятностям у него на лбу написана, такое не лечится.

В общем, Смит я не дождался и тихо сбежал, как трусливая дворняжка. Про волчий взгляд Дядькин наверняка специально ввернул, чтобы меня поддеть.

И тем не менее настроение улучшалось с каждым метром, отдалявшим меня от отдела айти. Я ехал домой, радуясь, что завтра вернусь на склад. Идеально было бы снова сесть за погрузчик, желательно в ночную смену, отгородившись от всего бесконечными полутемными рядами и плеером, но моя стажировка еще не закончилась. Ладно, приемка и распределение товара тоже неплохо.

Я заподозрил очередную засаду еще по пути от проходной к раздевалке. Когда взрослые мужики вдруг начинают тебе улыбаться и перешептываться у тебя за спиной, тут даже 114 баллов хватает, чтобы почуять подвох.

В общем, когда я вошел в центральный ангар, там был, боюсь, весь склад. Эти клоуны построились в две шеренги и встретили меня дружными аплодисментами своих больших ручищ. Ладно хоть, поздравительных плакатов не повесили.

Я и раньше удостаивался аплодисментов: наша школьная команда трижды завоевывала титул чемпиона Города, пару раз овации устраивали лично мне за особо удачные голы, но тогда-то было за что. А сейчас я брел вдоль нескончаемого ликующего живого коридора туда, где сияло неподдельной радостью лицо Самюэля, и хотел провалиться сквозь землю.

Я стал героем дня за то, что недельку поработал мартышкой в айти-отделе.

Казалось, до Самюэля идти добрый километр. Я и не предполагал, какая это толпа народа — наш склад.

Справа кто-то хлопнул меня по плечу. Михно и ребята с моей смены. И их принесло. Пришлось изобразить улыбку.

Я почувствовал злость. Вот они, средние по складу 78 баллов, в действии. Самюэль, как же ты это позволил? Сразу вспомнился Дядькин с его сколько? 180? Насколько же быстро он сориентировался в ситуации и подавил волнения в своем отделе, не дав им даже толком появиться. А мы тут вляпались по полной. Завтра все присутствующие будут иметь беседу со службой безопасности. И главное, ради чего?

— Молодец, Эрик, — громыхнул Самюэль, когда я до него, наконец, дополз, — ты им всем показал!

Вокруг раздались одобрительные крики. Я видел перед собой восторженные возбужденные лица. Ни у кого ни тени опасения в глазах.

О боже. Я здесь что, реально самый умный? Надо же что-то срочно делать, а то эта толпа идиотов сейчас себе выроет братскую могилу.

— Я бы хотел сказать пару слов всем присутствующим, — выдавил я, кривя душой от начала до конца.

Я вообще предпочел бы не видеть никого из присутствующих, а при мысли о публичном выступлении меня отчетливо мутило.

Самюэль засиял еще больше, хотя я был уверен, что это невозможно. Зачем нам с таким сияющим кладовщиком вертолетный маяк?

Моей импровизированной трибуной стала крыша оперативно подогнанного погрузчика. С высоты своего помоста я смотрел на собравшихся в ангаре людей, пытаясь понять, что я к ним чувствую.

Симпатию? Родство? Солидарность?

Черта с два. Я ощущал только раздражение. Неужели они не понимают, что система уже взяла их на контроль? Всех и каждого, кто пришел в этот ангар. Неужели они не чувствуют ни капли страха?

Но сейчас было неподходящее время поддаваться гневу. Пора хоть кому-то включить мозги. Я заговорил. Удивительно, но мой голос не дрожал.

— Сегодня у нашего склада важный день! Мы получили для работы новую складскую систему!

Меня заглушил одобрительный шум толпы: подбадривающий свист, аплодисменты, гул.

— Пусть знают наших!

— Мы им еще покажем!

— Молодец, Эрик! Накрутил им хвоста!

— Так их, яйцеголовых!

Яйцеголовых? Потрясающе. Они уже и специальное слово придумали. Худшие предположения оправдались. Мои, чтоб они провалились, коллеги радовались, что их герою, те есть мне, удалось отстоять наши интересы в споре с представителями сектора Б. Притом что и спора-то никакого не было.

Плевать они хотели на результат моей работы и другие несущественные мелочи, главное — «мы им показали». И ладно бы вокруг были одни малолетние недоумки, как на вечеринке Кристины. Куда там. Нет, молодежи, конечно, тоже хватало, но полно и солидных отцов семейств. Вот зачем им это?

Шум постепенно стих. Все снова смотрели на меня. Сейчас эти люди реагировали как один организм, подпитывая друг друга эмоциями, которых никогда не проявляли в обычной жизни.

«Вот поэтому они и не боятся, — понял я, — они ощущают себя эдаким могучим гигантом». Снова вспомнились сказанные больше года назад слова Май о том, что на «Зеленом треугольнике» шестьдесят тысяч человек. Это, безусловно, сила, которая может многое. Например, перевернуть лодку, в которой мы все плывем.

И эта сила ждала от меня откровений. Вот как я стал голосом этого обреченного путча? И все-таки я решил попытаться спасти ситуацию.

— А значит, теперь мы будем зарабатывать больше, а наша работа станет проще! — с энтузиазмом, которого абсолютно не ощущал, выкрикнул я.

Растерянные, но заинтересованные лица. От меня ждали явно не этого, но и про волшебные перспективы готовы были послушать.

— Сейчас склад теряет до тридцати процентов прибыли из-за собственных ошибок и их последствий. Благодаря новой системе мы сможем этого избежать! Уже к концу года все наладим!

Я широко улыбнулся, стараясь не думать о том, что несу взятый с потолка бред о том, в чем абсолютно не разбираюсь.

— Отдел айти помог нам, снабдив хорошим инструментом, теперь давайте и мы хорошенько поработаем для общества. Доктрина гарантирует нам вознаграждение за труд, так пусть наш вклад будет максимальным! Увеличим производительность труда на тридцать процентов к концу года, и наше вознаграждение вырастет соответственно!

Меня поддержали нестройными аплодисментами. Я нес полную пургу, лишь бы отвлечь собравшихся от собственно причины их появления здесь, и мне удалось завладеть их вниманием.

Что мне еще сказать?

— Зарплату повысят, да? — крикнул из толпы кто-то.

Я уцепился за этот вопрос, и меня понесло.

— Конечно повысят! Лучше работаем — больше зарабатываем! Доктрина гарантирует это! Доктрина справедлива и эффективна! Так покажем всем, что заслуживаем большего! Покажем это, прежде всего самим себе! Мы можем!

Гул одобрения стал стройнее и громче. Похоже, идея заработать прибавку к зарплате отвлекла моих революционно настроенных коллег от царившего в их головах бреда.

Да и говорил я эту чушь так уверенно, что сам себе поражался, но это были еще цветочки. У меня в голове что-то щелкнуло, и я услышал, как произношу слова, которых никогда не собирался повторять.

— Наша судьба — в наших руках, и мы крепко ее держим! Так давайте это сделаем! Улучшим нашу работу на тридцать процентов! Все в наших руках! Каждый из нас может больше!

— Все в наших руках!

— Даешь зарплату на тридцать процентов выше!

Теперь крики поддержки доносились уже со всех сторон. Я незаметно для себя тоже перешел на крик.

— Мы сделаем это! Ради нашего Города, ради нас самих, ради справедливости Доктрины! Слава Доктрине!

— Слава Доктрине! — послышалось в ответ.

Вот как? Ладно, не важно.

— Заработаем больше денег! Покажем лучшее, что мы можем!

Я еще много чего кричал. В основном восхвалял Доктрину, обещал золотые горы и призывал взять свою судьбу в свои руки. Я был как пьяный.

Когда я, наконец, угомонился, все вокруг дружелюбно улыбались, возбужденно переговаривались и радовались, словно сегодня праздник какой-то.

Все, пора сворачивать этот балаган. Я спрыгнул с погрузчика.

— Но достичь наших целей мы сможем, только если закончим трепаться и примемся за работу! — крикнул я, уже оказавшись на земле. — Так что все расходимся по рабочим местам! Чтобы чего-то добиться, надо поработать руками, а не языком!

Меня уже не удивило, что все послушались. Под смешки и шутки народ стал расходиться.

— Молодец, Эрик, хорошо выступил, — похвалил меня Самюэль. — Народ, конечно, немного другого ждал, но так тоже сойдет.

— А чего ждал народ? Что я затяну удавку, которую они нам всем накинули на шею? — со злостью ответил я. — Думаете, Безопасность спустит нам этот митинг?

Самюэль удивленно взглянул на меня.

— А что они сделают? Ты видел, сколько нас? Думаешь, они сунулись бы в этот ангар? Да за нас поднялся бы весь «Треугольник». Тут мы хозяева и можем говорить все, что нам вздумается. Не трусь, малой, — усмехнулся кладовщик, хлопнув меня по спине, — пойдем лучше заступать в смену, задержались уже.

Я промолчал. Значит, вот как. Они не такие уж идиоты, они прекрасно понимали, что делали, собравшись тут. Это была вполне осознанная демонстрация силы. И Самюэль отчего-то уверен, что весь «Треугольник» поддержит эту акцию.

Похоже, я что-то пропустил. И скорее всего, не за неделю отсутствия на складе, а за полтора года моей добровольной изоляции от внешнего мира.

И все-таки я не верил, что Безопасность оставит это без внимания.

И оказался прав. Просто, как выяснилось (хотя что уж тут «выяснилось», мы это и так всегда знали), они умнее нас.

Никто не штурмовал ангар, к чему такие глупости! Никого даже не забрали в участок. Просто, как я понял из перешептываний в столовой на следующий день, каждого участника нашего митинга вечером посетила пара сотрудников Безопасности.

Насколько я смог составить себе картину, в кругу семьи, без поддержки соратников, наши бунтари чувствовали себя не настолько уверенно, и двусмысленный вопрос о том, сочувствуют ли они идеям, способным поставить под угрозу благополучие их близких, многих заставил задуматься.

Лично меня заставил задуматься тот факт, что мое скромное жилище никто не навестил.

Самюэль нашел меня во второй половине дня и выглядел мрачным, как никогда.

— К тебе вчера приходили? — осведомился он.

— Нет.

— Ясно. Значит, пришли сегодня. Давай топай к начальнику склада, говорят, у него там какая-то шишка из Безопасности с утра сидит. Тебя вызвали.

Да что ж такое. Хотя сам виноват, конечно.

— Извини. Похоже, мы тебя действительно втянули в неприятности, — буркнул в спину Самюэль. — Проклятые яйцеголовые!

Ничему человека жизнь не учит.

По правде говоря, особого страха я не испытывал. Не думаю, что из-за меня у родителей будут какие-то проблемы, мы уже полгода не виделись. Да и так понятно, что отец «моих» революционных взглядов не разделяет. Я их сам не разделяю.

Ну влепят мне выговор, отменят мою стажировку. Вот сделайте одолжение! Верните мне мои ночные смены и мой погрузчик.

В администрации склада я не был никогда и, честно говоря, предпочел бы и не бывать. Начальство выбрало местом своего обитания компактное трехэтажное здание посреди компактного милого парка. Я вообще только сегодня узнал, что на территории склада есть парк. Сегодняшний день, боюсь, вообще станет для меня днем открытий.

Шагая по тенистой аллейке, я размышлял, почему ко всем «революционерам» пришли домой, а меня вызвали к начальству. Не могут же они серьезно думать, что я тут главный зачинщик? Хотя со стороны как раз, пожалуй, могло так показаться.

Нет, если бы меня считали главным подстрекателем, я бы уже давно сидел в Департаменте правопорядка или каком-нибудь особом подразделении Безопасности.

Может, просто никто не захотел тащиться на те выселки, где я обитаю? — улыбнула неуместная мысль. Нашел время скалиться.

Меня уже ждали. На проходной я даже рта не успел раскрыть, а бдительная администраторша скомандовала мне:

— На второй этаж, налево, последняя дверь по коридору.

— Я Эрик Скрам, — на всякий случай представился я.

Женщина наградила меня угрюмым взглядом.

— К начальнику склада, Скрам, маршрут повторить? — осведомилась она.

— Спасибо, я запомнил.

Я потопал по бурому ковру, зачем-то уложенному на ступени лестницы, гадая, то ли радоваться такой внезапной известности, то ли впасть в панику.

Но все-таки я спокойно иду себе сам, ненавязчивые молчаливые сотрудники Безопасности меня не сопровождают. Может, я напридумывал себе всяких страхов?

Последняя дверь слева по коридору привела меня в просторное светлое помещение, где в красивом старомодном интерьере обнаружилась красивая молодая секретарша.

Всего несколько секунд спустя я оказался в кабинете начальника склада. Меня и тут ждали.

Я как будто попал в сказку про великана. Вся мебель в кабинете была массивной, если не сказать огромной.

Пожилая седовласая женщина сидела в слишком большом для нее кожаном кресле, больше похожем на трон. Хозяина кресла и всего кабинета она потеснила на придвинутый к огромному столу стул. Тоже большой, хотя и не такой впечатляющий, как кресло.

В общем-то, габариты начальника склада оправдывали такую гигантоманию — он оказался крупным, под два метра ростом, широкоплечим быком с тяжелой челюстью и взглядом. Выглядел он лет на сорок пять.

— Привет, Эрик, давно не виделись, — поприветствовала меня советник Май, давая понять, что она меня помнит и, в отличие от меня, нисколько не удивлена встрече.

— Здравствуйте.

— Присаживайся, — пробасил начальник склада, кивнув на свободный стул напротив.

Я взгромоздился на очередной реквизит из фильма про великанов и, не решив, на кого из двоих присутствующих лучше смотреть, уставился на столешницу. Она была из молочного дуба.

Некоторое время в кабинете царило молчание. Начальство молча изучало меня, я изучал стол.

— Чудесно вчера выступил, зажигательно, — заговорил начальник склада, — я под большим впечатлением.

Мне пришлось поднять на него глаза. Голос мужчины был до того невыразительным, что я не смог определить, была ли в нем ирония.

— Жаль, что твои баллы не позволят тебе пойти в политику. Или, наоборот, хорошо, что не позволят? — он взглянул на Май.

— Думаю, скорее жаль, — усмехнулась советник. — Константин Леонидович прав — чудесная речь с крыши погрузчика. Лучшее в данном жанре, что мне доводилось слышать за много лет.

Они, ясное дело, были в курсе. Глупо было бы думать, что наша стачка могла обойтись без агентов или камер.

Я молчал. Что мне им сказать? Что я не знаю, как так вышло, что я возглавил движение против Доктрины?

— Боюсь, такая пламенная вовлеченность в дело процветания нашего склада не должна остаться без соответствующего стимулирования.

Я снова уставился на Константина. Леонидовича, вроде. Его манера речи ставила меня в тупик. Вся фраза просто кричала о том, что он издевается, а тон оставался совершенно размеренным и серьезным.

Мне пришлось напомнить себе, что этот человек — руководитель довольно высокого уровня, а потому, несмотря на его обманчивую внешность увальня, дураком быть никак не может.

— Я поддерживаю предложение госпожи советника назначить тебя руководителем проекта по повышению эффективности работы склада. С интересом понаблюдаю, как ты будешь воплощать в жизнь свои вчерашние обещания.

— Мои обещания? — выдавил я.

Вот к этому я совершенно не готовился. Что, опять? Я же не далее как на прошлой неделе обещал себе никогда больше не проявлять никаких инициатив и спокойно дожить свой век за рулем погрузчика.

— Ну конечно твои. Я-то работникам склада никакой прибавки к зарплате не обещал. Так что дерзай. Хотя, если позволишь мне, человеку с опытом, высказать свое мнение, рискну предположить, что заявленные тобой тридцать процентов — несбыточные фантазии. В лучшем случае вы добьетесь девяти-десяти процентов. Но скорее всего, будет иметь место временный пик эффективности на уровне шести-восьми процентов, а через месяца три все вернется к прежним показателям.

— Не стоит недооценивать энтузиазм молодости, Константин, — вмешалась Май, — пусть попробует, наберется опыта. Складу ведь нужны такие активные и сознательные молодые специалисты. Тем более столь лояльно настроенные к Доктрине.

Две пары глаз внимательно рассматривали меня. Я собирался придерживаться первоначальной линии поведения и молчать, но что-то заставило меня заговорить.

— Я правда считаю Доктрину справедливой, — я поймал взгляд Константина.

Не знаю почему, но отвечать я решил именно ему, а не Май.

И серая железная глыба вдруг раскололась, ответив мне тяжелым вздохом. Вполне себе человеческим.

— Это хорошо. Особенно на фоне происходящих последний год событий.

Вот тут я снова прикусил язык. Значит, что-то действительно происходит, и, похоже, только я благодаря своей мизантропии не в курсе. Все-таки надо было хоть как-то интересоваться происходящим вокруг.

— Мы даем тебе карт-бланш, Эрик. У тебя есть идеи — воплощай их, — сказала Май.

— Вот так просто, да? — не сдержался я. — У девятнадцатилетнего мальчишки из сектора А появилась идея, и начальник склада в паре с советником Триумвирата решают сразу вручить ему собственный проект?

— А что тебя удивляет? Мы прислушиваемся к мнению специалистов начального уровня и даем шанс любому проявить себя. Согласно Доктрине, между прочим. И пусть все увидят, к чему это приведет, — Константин снова заговорил в своей манере — вроде и ровно, и точно издеваясь.

— То есть вы хотите, чтобы я теперь публично облажался, чтобы все поняли, что нам, приматам, лучше не лезть в высокие материи? — терять мне было нечего, и я решил говорить прямо.

— Ты права — он находка, — бросил Константин Май, продемонстрировав таким фамильярным обращением, что они с советником давно и близко знакомы, и снова повернулся ко мне.

— Не совсем так. Я буду рад, если твоя затея принесет пользу складу — это ведь мой склад. С другой стороны, если ты действительно облажаешься, то и плакать я не буду. Так что можешь даже рассчитывать на мою поддержку. Это что касается моей сферы ответственности. Госпожа Май также полагает, что подобный шаг является верным с точки зрения пропаганды, но это за пределами моих скромных умственных возможностей, так что в эту сферу я не лезу. И тебе не советую, — чуть повысил голос Константин, видя, что я собираюсь возразить.

— Я не собираюсь участвовать ни в каких пропагандистских штуках, — все-таки сказал я.

Константин рассмеялся.

— Да, действительно находка!

— Тебе и не надо ни в чем участвовать, просто займись тем, чем хотел. Это автоматически снизит градус напряженности и недовольства среди твоих коллег. Вот и все, — произнесла Май.

Я уже видел такой фокус год назад. Май говорила простыми словами о сложных вещах, и ей почему-то хотелось верить.

Мне сегодня даже хватило ума на то, чтобы не признаться в своих истинных желаниях и мотивах. А может, как раз ум тут был ни при чем. В моем случае недостаток последнего я взял за правило компенсировать упрямством.

В общем, я впрягся в очередную собственную инициативу.

Мой прежний мир, который я так заботливо выстраивал и защищал предыдущие полтора года, рухнул под натиском реального мира. Хотя это не совсем верно. Скорее, мой панцирь не исчез совсем, а сжался до границ моей души.

Да, теперь я с утра до вечера общался с людьми, с тоской попрощался с мечтой вернуться к ночным сменам и с головой окунулся в работу, но это была только внешняя часть меня. Свои мысли и чувства я еще надежнее спрятал за своим теперь уже внутренним щитом. Никого не хотелось подпускать к себе ближе, чем это было необходимо по работе. И так все слишком близко.

Внешний мир не оставил мне даже моих книг. По дороге на работу и с работы я читал специальную литературу, которой меня щедро снабжал Константин.

Надолго сосредоточиться на этой нудоте было нереально, поэтому я стал замечать то, что происходит вокруг меня. Первое, что меня поразило, — это количество людей, которые взяли моду ездить в метро в рабочей одежде.

Каждый раз в вагоне можно было насчитать не менее пяти человек в робе или комбинезонах. Неужели так трудно переодеться? Хотя, похоже, они все-таки переодевались, их одежда была чистой, что с рабочей формой бывает только в начале смены. Может, это действительно такая мода?

«Вот бы порадовались Нелл и ее ненормальный парень», — подумал я, когда впервые заметил таких фриков. И только через несколько дней до меня дошло, насколько я был близок к истине.

Так как я теперь работал в дневные смены, ел в столовой, постоянно общался с коллегами и вообще, наконец, впервые за полтора года открыл глаза, происходящие перемены стало невозможно не заметить.

Я так понял, ношение рабочей одежды вне «Треугольника» — это типа протест. Количество таких протестующих пугало. Комбинезоны то и дело попадались мне на глаза в метро и даже в моем богом забытом районе.

Какой-то долговязый парень из этих «революционеров» как-то подошел ко мне на проходной и довольно громко произнес:

— Ты все правильно сказал, брат. Город — это мы. И мы должны крепко держать его в руках. Я теперь себе это каждый день повторяю.

«Мы должны держать Город в своих руках?» — когда это я такое говорил? Я был абсолютно уверен, что не мог такого ляпнуть.

— А я себе хочу такую татушку сделать, — похвасталась девушка в комбинезоне справа от меня, — и твое имя тоже набью.

Она мне кокетливо улыбнулась. Да вы что, все тут с ума посходили? Я испуганно огляделся. Мы шли в сплошном потоке людей, и нас слышало не меньше сотни человек. Одобрительные кивки, улыбки.

— Наша судьба в наших руках! Я сказал, что мы должны держать свою судьбу в своих руках, — сообщил я тому парню, что первым заговорил со мной.

— Согласен, брат! На все сто!

Он даже не понял разницы.

— Мы с тобой, Эрик, — услышал я откуда-то сзади.

Вот уж спасибо! Только можно я никого не поведу ни к каким революционным вершинам? С чего они вообще взяли, что я разделяю их бредовые взгляды? Да ладно бы просто разделяю, как так вышло, что меня считают чуть ли не голосом революции?

Я заставил себя прикусить язык. И так уже доболтался. Что бы я ни сказал, мои слова все равно поймут превратно. Лучше молчать. Говорить только о работе. Вообще не лезть в этот повстанческий лепет.

Но это оказалось не так уж и просто. Такое впечатление, что пока я не замечал это подпольное движение, оно вроде как не замечало меня. Но стоило мне заметить его присутствие, как и оно мгновенно обнаружило меня.

И взяло в оборот. Теперь в метро и на улицах мне все время попадались на глаза дурацкие надписи в духе Нелл и компании. Да и, что там скрывать, в моем собственном духе: «Город — это мы» и «Мы должны держать Город в своих руках» встречалось ничуть не реже, чем «Наш Город А», «Голос сектору А», «А, б, в» и, шедевр, от которого у меня вообще зубы сводит — «Один Город — один сектор».

Ладно, можно сделать вид, что я по-прежнему не вижу этих фактов вандализма. Граффити вообще не самый мой любимый вид искусства. Гораздо сложнее прикидываться, что я принимаю агитационные листовки в своем шкафчике для одежды за рекламный спам. Этот трюк требовал определенной сноровки, ведь выбросить эту дрянь в ближайшую урну — не самая блестящая идея. Приходилось тащить очередную листовку домой и жечь над унитазом. Цирк.

Я, кстати, ознакомился с содержанием нескольких из них. Печатала всю эту красоту какая-то организация, называвшая себя «Голос». Теперь, когда я узнал название, мне стали понятны многие обрывки разговоров, которые я слышал то тут то там. Листовки у них были, что называется, креативные.

«Чего ты хочешь? А теперь поразмысли, почему ты никогда раньше не слышал этого вопроса?» Если честно, то зацепило.

Вторая листовка тоже была довольно лаконичной — «Власть представителям секторА». Это меня отрезвило. Что мы будем делать на руководящих должностях? Совершать ошибки? Придумывать нелепые и непродуманные законы? Каким же надо быть бараном, чтобы рваться к власти, не годясь для этого. Ответственность — это бремя. И чтобы эффективно его нести, нужно обладать соответствующими данными.

У меня вот, например, нужных мозгов для моей новой должности не было, и снова с точностью повторилось все то, что уже было в отделе айти. С первого же дня как-то сложилось так, что я в основном воплощал в реальность идеи Константина.

Бегал по всему складу, обучал людей работе с новой системой, выслушивал их жалобы и пожелания, проверял их отчеты, исправлял их ошибки и разгребался с непредвиденными ситуациями, которых, как оказалось, случалось по дюжине на дню.

В общем, просто мальчик на побегушках. Не скажу, что это было плохо, — до большей части того, что говорил мой шеф, я сам бы не додумался, просто непонятно, зачем я тут вообще был нужен, если Константин и так знал, что надо делать.

Я задал ему этот вопрос после первого месячного отчета, показавшего, что по заданным Константином показателям эффективность работы склада повысилась на восемь процентов. И это, кстати, после месяца моей беспрерывной беготни и просто каторжной работы. До опрометчиво обещанных мной тридцати процентов было как до Луны.

— А что тебя беспокоит? — Константин уперся в меня своим асфальтовым взглядом. — Хочешь больше полномочий и свободы?

— Да нет, не в том дело. Просто зачем я тут нужен? Почему вы раньше не занялись всеми этими изменениями, если и так знали, что нужно делать?

Я надеялся, что мои слова не звучали как детский лепет. Судя по тому, что Константин мне сразу об этом не заявил, все же нет.

— Не было проводника. Идеи и теории хороши, но для их воплощения нужен соответствующий человек, которого у меня не было.

— И чего же во мне такого соответствующего? — полюбопытствовал я.

— Энтузиазм, напористость, умение вести за собой других. И все это притом что в сложившейся непростой ситуации основная масса рабочих тебе доверяет, потому что ты — один из них. — Константин покачал головой. — Поверить не могу — «один из них», я уже и сам мыслю такими категориями. Как за какой-то там год эта дрянь так пустила корни?

Я опять вернулся к своей проверенной тактике — молчать, как только разговор переходит на скользкие темы.

— И что меня еще больше удивляет — как ты смог не вляпаться в это? Так веришь в Доктрину? — Константин буравил меня взглядом, и я понял, что отмолчаться не удастся.

— Я вообще узнал про все это движение с месяц назад, — признался я. — Я до этого полтора года в ночные смены проработал, ни с кем толком не общался, живу один. Вроде как проспал все это время, открыл глаза — а тут такое.

— Ты серьезно? — я впервые увидел на обычно непроницаемом лице Константина какие-то эмоции.

Он был искренне удивлен.

— Да как-то не хотелось ни с кем общаться, — пожал я плечами.

— Интересно почему?

Про Камилу я ему говорить не стал, но все-таки выдал себя с головой. При мысли о Камиле мой взгляд непроизвольно метнулся к стоящей у Константина на столе фотографии женщины с двумя детьми, в которых безошибочно угадывались тяжелые отцовские черты. Не представляю себе как, но в моем шефе мирно уживаются примерный семьянин и любитель молоденьких красивых секретарш.

Он ухмыльнулся. Хорошо хоть комментировать не стал.

— Как найдешь время, будь добр, займись седьмым ангаром, — сказал он, чтобы перевести тему.

Я поморщился. Седьмой ангар и примыкающий к нему седьмой рефрижератор были традиционной свалкой.

Складская система учета — это хорошо, сплошная фиксация грузов на всем протяжении маршрута — тоже хорошо, но любой работник склада скажет вам, что всегда есть грузы, которые попали на склад неизвестно как, неизвестно от кого и неизвестно для кого. И на каждом складе есть место, где хранятся такие потеряшки. У нас это седьмой ангар. Страшное место. Про рефрижератор я вообще молчу.

Константин уже не в первый раз заговаривал о том, что надо бы ликвидировать этот бардак и ввести в работу, по сути, простаивающий ангар. Я был с ним полностью согласен. Вот только по поводу того, что заняться этим должен именно я, у меня были возражения. Если бы были еще и аргументы, я бы наверняка попытался соскочить. А так пришлось ввязаться.

И все-таки я не помчался в седьмой ангар, под разными предлогами откладывая эту неприятную работу до самой пятницы. И даже в пятницу я заставил себя отправиться к злополучной свалке в самом конце рабочего дня, когда склад практически опустел. Понятно, что практически — это не полностью. Мы работаем и в ночь, и в выходные, но поток грузов, а значит, и количество рабочих, падает в это время в разы.

Так что в седьмом ангаре я был один.

Сразу бросился в глаза веселенький оранжевый контейнер с консервированными овощами. Я вчера сам три часа пытался выяснить, откуда он у нас взялся. Вот теперь стоит тут.

Я ненавижу консервы и заморозку — именно они составляют большую часть обитателей седьмого ангара и его рефрижератора. Быстропортящиеся продукты мы списываем сразу по истечении срока годности, а этих «долгожителей» приходится хранить годами. Вдруг кто хватится или мы каким-то чудом найдем хозяина? Иногда так бывает, когда торговые сети возвращают нам отправленный по ошибке груз шампиньонов и требуют все-таки найти и прислать их две тонны брокколи.

Мой план был прост. Для начала я собирался завести реестр всего того, что мы тут храним, и избавиться от просрочки. Уверен, в рефрижераторе такого добра хоть отбавляй.

Но все-таки рефрижератор для пятничного вечера — это перебор, и я решил начать с ангара.

Дальние ряды представляли собой настоящее преступление против складской системы — контейнеры, палеты и ящики стояли вперемешку и походили на проигранную партию в тетрис с причудливыми дырами и коридорами, куда можно было протиснуться, только проявив чудеса акробатики и недюжинное любопытство. Похоже, грузы просто бездумно распихивали, не заботясь даже о том, чтобы была видна маркировка.

Ругаясь, я сходил за погрузчиком.

Несколько часов работы пролетели незаметно, но мне удалось разгрести самый проблемный коридор. Я прихватил свой планшет и начал составлять реестр.

Пришлось вскрывать два непромаркированных контейнера и бесчисленное количество неопознанных ящиков.

Открыв очередной такой «сюрприз» — обычный деревянный ящик, в которых, как правило, привозят свежие овощи, я обнаружил тщательно упакованные бутылки с какой-то бесцветной жидкостью. Алкоголь, что ли? А это-то у нас тут откуда? Хранением спиртосодержащих напитков занимался специальный склад при единственном в городе винзаводе, и я за время своей работы не припомню, чтобы к нам завозили что-то подобное.

Странно как-то — без этикеток, с необычными крышками. Больше похоже на недоделку, чем на готовый продукт. Да и вид у содержимого ящика был не очень фабричный — в качестве упаковочного материала использовались какие-то непрезентабельные тряпки. Я слышал, что алкоголь можно производить самостоятельно, но подобное каралось законом — Город давно установил монополию на производство спиртного.

Этого мне еще не хватало. По-хорошему, надо было вызвать сотрудников Департамента правопорядка и сдать ящик, правила я знал. Но я сомневался.

Ведь ящик тут спрятал кто-то из наших, складских. Для того чтобы решиться нарушить закон и гнать самогон, нужно быть полным придурком. Как Фред.

Вот именно мысль о Фреде меня и остановила. Я на его примере понял, что стать преступником можно чисто по глупости, а заплатить за это придется все равно по полной. Стараясь отодвинуть принятие решения, я нашел еще два таких же ящика. Сковырнув ломом крышку первого из них и рассчитывая увидеть все те же бутылки, я чуть не завыл от злости. В остальных ящиках оказались чертовы листовки!

Мало того, что хозяин этого барахла гонит самогон, так он еще и играет в революционера! За это можно оказаться в изоляции лет на двадцать!

Я уже понял, что просто не смогу набрать номер Департамента правопорядка. Перед глазами стоял Фред. Хотя какое там, это уже даже не компетенция Департамента правопорядка, это работа отдела безопасности. А этим-то как вообще позвонить? Или все равно надо оповещать Департамент, а те сами передадут куда следует? Или, может, в телефонном справочнике есть номер отдела безопасности? Интересно, на какую букву? На О или на Б?

Я позволил своим мыслям скакать по всяким глупым вопросам, чтобы не думать о главном. Моя обязанность как гражданина — заявить о преступлении. Можно сколько угодно убеждать себя, что дальше заработает система и я не буду нести ответственности за печальную судьбу революционера-самогонщика, но поверить в это я не мог.

И я просто сбежал. Убрал ящики подальше с глаз и смылся из седьмого ангара. К сожалению, так же легко убрать ящики из своей головы у меня не получилось. Я думал о проклятых бутылках и листовках все выходные, и решил, что, пожалуй, стоит сказать Константину. Это его склад, вот пусть и разбирается.

В понедельник утром я прямиком из раздевалки отправился в седьмой ангар и обнаружил, что все три ящика пропали. В первый момент мне даже захотелось убедить себя, что их никогда и не было, но это уже верх трусости.

Кстати, ситуация для хозяина ящиков стала только хуже. Горе-преступник сам сузил круг подозреваемых с практически любого сотрудника склада до тех, кто был в смене в эти выходные.

Сколько у нас там средний коэффициент интеллекта по складу? Вот-вот.

С тяжелым сердцем я побрел к Константину, но он отреагировал куда беспечнее, чем я рассчитывал. Правда, я умолчал о листовках.

— Ящик самогона? — переспросил он, взглянув на меня своим насмешливым взглядом.

Я кивнул.

— Вот олухи! Ладно, забей. Больше они на территории склада эту дрянь хранить не будут, побоятся. Видишь, как хорошо, что ты взялся за седьмой ангар! Продолжай в том же духе.

Вот и все. Константин за минуту обдумал ситуацию и принял решение. А я мучился с этим два дня. Ну почему мне не достались такие мозги, как у него?

Я поплелся работать. И все-таки эти чертовы ящики не давали мне покоя. Я завернул в небольшую каморку у приемного терминала, которая теперь служила моим личным кабинетом, и выудил из нашей новой суперэффективной системы фамилии тех, кто был на складе в выходные.

Пик Чейн попался мне на глаза в первой десятке.

Я почему-то ни секунды не сомневался, что это тот самый Пик — дружок Нелл из теплиц, член нашего клуба «114».

Вот только что он тут делает? Надоело конструировать суперполивалку? Или он тут с особой миссией — задурить головы нашим складским работягам?

А ведь точно. Наверняка именно за этим Пик сюда и перевелся. Я так сжал челюсти, что даже услышал, как скрипят мои собственные зубы. Еще пара щелчков по клавиатуре — и я узнал, что и сегодня Пик на месте. Это же надо, этот урод, оказывается, работает на 14-м складе, где я провел свой тихий и, как я теперь понимаю, счастливый год. Перевелся Пик к нам в отсек овощебазы фасовщиком примерно в то время, когда я отправился стажироваться, поэтому мы и не пересеклись.

Когда я несся в сторону родного склада, у меня из ушей пар валил. Нравятся им с Нелл и Франческой их бредовые идеи — вот пусть их у себя в теплицах и взращивают. Нечего тащить эту гадость на мой склад!

Двадцатиминутная пробежка только распалила меня. Пик попался мне на фоне зеленых кочанов капусты, которые их бригада, человек двадцать, все молодые мужчины, перефасовывала из сеток в целлофан. Он ничуть не изменился — такая же тощая жердь, как и в предыдущую нашу встречу, даже комбез на нем, по-моему, остался тем же, так что я без труда узнал юного революционера.

Я подошел к нему вплотную, мне не хотелось, чтобы нас слышали.

— Привет, Пик. Надо поговорить!

Парень близоруко сощурился.

— А, привет, Эрик! Чем обязан твоему визиту? Ты, говорят, теперь большая шишка? — он специально говорил гораздо громче, чем нужно, и остальные фасовщики, и так привлеченные моим появлением, стали на нас оборачиваться.

Раздражение внутри меня росло.

— Вопрос есть. О седьмом ангаре. Пошли отойдем.

Пик испугался. Я отчетливо это понял. Такой нервный блеск в глазах и мелкие морщинки в уголках век. Но, к моему удивлению, с места он не сдвинулся. Мы так и продолжали стоять, как два тополя в окружении кочанов капусты.

— А у меня от своих секретов нет, — почти выкрикнул Пик.

Я огляделся. Никто уже не работал. Некоторые подошли поближе, чтобы лучше слышать, хотя, боюсь, нас и так было слышно на весь ангар.

Значит, тут все в курсе. Красота. Я повернулся к Пику.

— От своих? Это мы тебе свои? Да черта с два! Своих не подставляют!

Пик опешил.

— Ты о чем это?

Теперь уже все присутствующие бросили работу и потянулись к нам.

— О том, что найди твой идиотский тайник кто-нибудь другой, и проблемы были бы у всего склада! Думаете, этот «свой» сознался бы? Да сейчас! Трясли бы всех подряд, и неизвестно, что бы вытрясли! — обратился я к остальным.

— Это наше дело, мы знаем, чем рискуем и ради чего! — все так же с вызовом возразил Пик.

— Это правда! Так что вали отсюда подобру-поздорову! — бросил кто-то из парней.

Остальные одобрительно закивали. Мне стало очень неуютно среди двадцати агрессивно настроенных мужчин. Я обвел их всех взглядом — только один лет примерно тридцати, остальные моего возраста. Они держались уверенно, понимали, что их больше, и им казалось, что я должен испугаться.

Мне тоже так казалось, но страха я почему-то не чувствовал. Только гнев.

— Может, и так. Но остальных подставлять вы не будете, — сказал я Пику. — Ты завтра же напишешь заявление о переводе. Чтобы тебя уже на следующей неделе не было на складе! И это касается любого, кто хочет мешать нам тут работать! — я обратился ко всем присутствующим.

Теперь лица были больше хмурыми, чем уверенными. Ну хорошо хоть, начали думать.

— А то что? Донесешь? — зло спросил Пик.

— Нет, не донесу, — процедил я сквозь зубы. — Мне не нужна ничья помощь, чтобы выбросить такой мусор, как ты, с моего склада!

— Да пошел ты, начальник, — он ухмыльнулся.

И тут мое терпение лопнуло. Правый кулак вылетел вперед так быстро, что я не успел толком понять, что делаю. На ногах Пик устоял, но, судя по количеству крови, нос я ему сломал. Пик взревел и кинулся на меня. Хотя, конечно, кинулся — это сильно сказано. Драться он не умел совершенно. Еще два моих точных удара, и поверженный Пик упал в капусту. У меня даже дыхание не сбилось.

Никто из его соратников не двинулся с места, чтобы помочь, и это искренне радовало.

— Возвращайтесь к работе, — сказал я им, — представление окончено.

— Давайте, парни, работать, и так кучу времени потеряли, — хлопнул в ладоши тот фасовщик, что казался постарше остальных, и я с благодарностью кивнул ему.

Поглядывая на валяющегося Пика и как-то нехотя, все тем не менее стали возвращаться к своим делам.

И только идя к двери ангара, я почувствовал, что у меня трясутся колени. И что на меня нашло? Чуть ли не каждый день обещаю себе ни во что не лезть и регулярно вляпываюсь во всякие истории.

У выхода из ангара я столкнулся с Михно и молодым пареньком из фасовщиков. Выходит, кто-то все-таки включил мозги и побежал за подмогой. Лицо у парнишки было испуганным, а у Михно — злым и решительным. Его моржовые усы воинственно топорщились на багровом от быстрого бега лице.

— Что? — выдохнул он, увидев меня.

— Все в порядке. Небольшое производственное совещание, — ответил я.

— А, — хмуро отозвался Михно, — отсовещались уже?

Я кивнул.

— Давай за работу! — Михно подтолкнул фасовщика в спину, практически зашвырнув того в ангар.

Мы отошли подальше от злополучной овощебазы.

— Так что? — спросил Михно снова, когда мы остались одни.

— Пик Чейн хранил в седьмом ангаре агитационные листовки. И самопальный алкоголь. Большинство фасовщиков были в курсе, хотя, думаю, не все, — я не видел смыла скрывать что-либо от Михно, хотя непосредственно за эту бригаду он и не отвечал.

Михно смачно выругался.

— Я доложил об алкоголе начальству, про листовки говорить не буду.

— А может, и следовало бы, — проворчал Михно, — заразу надо выкорчевывать.

От его слов у меня словно гора с плеч свалилась. Мне уже начало казаться, что я единственный гражданин сектора А, не одобряющий происходящего.

— Люди как взбесились все, особенно молодежь. И притом ведь у многих в других секторах родители, братья, сестры. Что ж они, совсем мозги потеряли? — с горячностью продолжил Михно, и я понял, что он уже давно ждал случая выговориться. — Я вон недавно говорю одному такому: «Ты чего, дурак, у тебя же брат в секторе Б!», а он отвечает: «Нет у меня братьев!» Ну вот точно словно взбесились! Зараза это какая-то.

Я молчал, не зная, что сказать. Как вообще я мог всего этого не замечать?

— А ты молодец, Эрик. Ты все правильно делаешь, мы тебя поддерживаем.

Я не рискнул спросить, кто такие эти «мы» и сколько их. Меня вообще в последнее время очень напрягает, что все видят во мне кого-то офигенно крутого, но совершенно мне незнакомого.

И тут, словно в подтверждение слов Михно, у ангара показалась группа моих бывших коллег с погрузчиков — с десяток мужчин. Они торопливо шагали к нам с ломиками, ручками от тележек и другими железяками в руках.

Да что ж это такое? А я-то думал, что уже ничему не удивлюсь.

— Кавалерия прискакала, — ухмыльнулся Михно.

— Работать! Без вас справились! — гаркнул он приближающейся бригаде, но его не послушали.

Наверное, потому, что бригадир при этом лыбился до ушей. Каждому из прибывшей компании хотелось непременно хлопнуть меня по спине, пожать мне руку и сказать что-нибудь из серии:

— Так держать, брат!

— Мы с тобой!

— Ты только свисни!

Я кивал, улыбался и молчал. Это, конечно, здорово, что есть люди, готовые прийти на помощь, но ощущение, что я — самозванец, которого все принимают за какого-то героя, усиливалось.

Вырваться от них мне удалось не сразу. Я хотел побыть один, чтобы обдумать произошедшее, но где там. В моей каморке, куда я заглянул в надежде спрятаться ото всех, сидела секретарша Константина. Эта красотка в белой блузке с фигурными пуговицами и всем остальным смотрелась за моим обшарпанным столом настолько неуместно, насколько это только возможно.

— Шеф хочет немедленно тебя видеть. Вот послал караулить, — сообщила она, не дав мне и рта раскрыть. — Вот прямо-прямо сейчас и иди.

— Ясно.

Я опять влип.

Константин выглядел так же, как три часа назад, когда я вышел от него. Огромная серая гаргулья в своем кресле-троне.

— Скажу сразу, я все одобряю. Отличная речь, правильная тактика, да и бить всегда надо первым, — сказал он безо всяких вступлений, стоило мне опуститься на стул напротив него.

У меня отвисла челюсть. Как он узнал? Да еще и в таких подробностях? Это ведь было каких-то полтора часа назад!

— Единственная поправка, о которой мне бы хотелось, чтобы ты помнил, — тут Константин впервые на моей памяти по-настоящему улыбнулся, так, что стали видны зубы, — это все-таки не твой, а мой склад.

И вообще, это была никакая не улыбка, а самый настоящий оскал, чтобы продемонстрировать клыки, не иначе.

— Но в контексте все прозвучало органично, хвалю, — продолжил он, видя, что я впал в ступор и опять по привычке молчу. — Не хочешь, кстати, пройти стажировку у нас в отделе безопасности? У тебя талант.

В отделе безопасности? Смысл слов Константина доходил до меня очень медленно. Ну почему я такой тупой? Ведь мог бы давно догадаться, что человеку с такими характеристиками просто нечего больше делать на складе! Теперь, когда меня буквально ткнули в это носом, пришло понимание, что по-другому и быть не могло. На «Треугольнике» проблемы, и Безопасность внедряет своих людей.

— Ну так что насчет стажировки? Подтянешь рукопашный бой, поднатаскаешься в других полезных навыках.

— Нет, спасибо. У меня 114 баллов, таких не берут в отдел, — выдавил я.

В Безопасность мне совершенно не хотелось. Да и стажировок до конца жизни хватит.

— Это можно уладить. Хотя Май будет против, — Константин задумчиво поскреб квадратный подбородок. — Ладно, после подумаем. А теперь по поводу инцидента. Ты, конечно, молодец, все неплохо вышло, только давай на будущее без самодеятельности и импровизаций.

Я кивнул и в который раз мысленно пообещал себе больше ни-ни.

— С Чейном мы прокололись. Наш человек, естественно, крутился возле него, но о ящиках не знал.

Ясно. В бригаде Пика был агент Безопасности. Оперативно отчитался, пока я общался с Михно и компанией.

— Пика теперь арестуют? — спросил я хмуро.

— Нет, конечно. Во-первых, мы его будем куда внимательнее пасти, а во-вторых, твою репутацию героя без страха и упрека теперь портить нельзя.

Эта последняя фраза мне не понравилась. Выходило, что я вроде как работаю на Безопасность. Но и арест Пика после нашей драки был бы хуже не придумаешь.

— Сейчас мы с тобой первым делом активно займемся седьмым ангаром. Сделай мне к вечеру расписание, чтобы каждый сотрудник за ближайшую неделю поработал там не меньше часа.

Константин так резко сменил тему, что я даже опешил. Вроде как только что говорили о важных вещах, и вот на тебе — опять седьмой ангар.

— Эрик, ты меня слушаешь? — нахмурился он.

— Да. Седьмой ангар, график. Только зачем снимать всех на час? Эффективнее будет задействовать меньше народу посменно — часов по восемь, а то и просто сформировать бригаду, которая за неделю все разгребет, — возразил я.

— Эффективность меня сейчас волнует меньше всего. Считай, что у нас тимбилдинг в рамках всего склада. Каждый должен почувствовать свою личную причастность к этой важнейшей задаче и к ее выдающимся результатам. Руководить балаганом будешь ты. Мне надо, чтобы ты пообщался с каждым работником.

— О чем? — кисло спросил я.

— Да о чем хочешь! Главное, будь там с ними. Можешь толкнуть еще парочку речей о тридцатипроцентном повышении эффективности, которого мы добьемся после возвращения в эксплуатацию седьмого ангара, у тебя такие вещи отлично получаются.

— Мы не достигнем таких показателей, — это мне уже было очевидно, — дополнительный ангар выведет нас разве что к десяти процентам.

— Растешь на глазах, — в своей раздражающей манере «похвалил» шеф, — но только в сложившейся ситуации это неважно. Объявим, что тридцать процентов, как ты и обещал, а потом широко отпразднуем нашу общую победу.

— Зачем? — механически спросил я, хотя уже и сам начал все понимать.

— Мне надо чем-то отвлечь народ.

— Но ведь это будет ложь. Почему не сказать им правду о десяти процентах?

— Потому, что ты уже озвучил, что будет гораздо больше, и теперь даже такой неплохой результат, что мы имеем, будет восприниматься как поражение. Нам тут нужен новый герой, кто-то, кого мы сможем противопоставить пропаганде ашников. Май считает, что пора нам перехватить инициативу.

«Ашники». И для этого уже слово придумали.

— Я не хочу. Найдите кого-нибудь другого.

— Вот как? — Константин откинулся в кресле, глядя на меня с высоты своего роста. — А ты куда?

— Что? — не понял я.

— Куда ты денешься от этой заразы? Город у нас всего один. Думаешь, тебя это не коснется?

— Пусть этим занимается кто-нибудь более подходящий. Наверняка ведь у вас есть ребята и поумнее и поспособнее меня! Я простой гражданин сектора А!

— Вот всегда вы так. Подавай вам, ашникам, право выбора и ответственность, а как только доходит до дела — в кусты. Разруливайте, яйцеголовые, сами все то, что мы тут наворотили, а то нам памперс пора менять.

Я вспыхнул.

— Я не боюсь ответственности. Я просто не хочу быть вашей марионеткой!

— Эрик, я бы и рад заменить тебя кем-нибудь из своего сектора, ну или хотя бы из сектора Б, но так уж вышло, что именно ты обладаешь набором уникальных характеристик, делающих тебя идеальным кандидатом на эту роль. Никто тебя не просит становиться нашим агентом, просто делай то, что делал до этого, а я по мере своих скромных способностей тебя подстрахую.

— Ты правда из сектора В? — во всей тираде Константина меня больше всего впечатлило именно это.

Честно говоря, я думал, что он бэшник. Уж очень не вязался такой коэффициент интеллекта с его гориллообразной внешностью и повадками.

— Правда. 181 балл, если тебе это так важно. Другие свои размеры сообщить?

Я проигнорировал очередной подкол.

— И ты сидишь на складе? Все настолько серьезно?

— Да, Эрик. Все серьезно. Меня не просто так сюда прислали.

Я подумал о словах Михно, о своих собственных опасениях, о прогнозах Май, в конце концов.

— Ладно. Но я просто буду делать свою работу, — согласился я.

— Хороший мальчик, — опять съехидничал шеф. — Вот и начинай, хочу увидеть расписание к вечеру.

Я с удивлением и каким-то разочарованием наблюдал за тем, как все идет точно по плану Константина. Мы, вопреки здравому смыслу, общими усилиями всего склада расчистили злополучный ангар, организовав вывоз бесхозных товаров в торговые сети по специальному наряду.

Еще за две недели седьмой ангар был введен в эксплуатацию.

Вы когда-нибудь видели что-либо более нелепое, чем склад, украшенный шариками и гирляндами? Мы и это сделали. Людям понравилось. Под сидр и закуски.

Ну а потом началась самая позорная часть нашего представления.

Константин выступил перед всем складом и торжественно поздравил нас с невероятным успехом, которого удалось достичь благодаря нашим общим сплоченным действиям. Были объявлены невероятные цифры и озвучены бонусы, сорвавшие оглушительные аплодисменты, а затем последовала процедура награждения почетными грамотами особо отличившихся. Я не знаю, как Константин их отбирал, наверняка у него была какая-то особая умная система. Мне было все равно. Мне было стыдно за все это.

Я плохо помню, как поднимался на сцену за такой вот грамотой в позолоченной рамочке, что-то даже говорил. Аплодисменты в мою честь не смолкали минут пять.

Поразительно, но люди правда были счастливы.

Грамоту я потом подарил родителям, они порадовались. Не знаю, в курсе ли был отец, что мой непосредственный начальник — сотрудник отдела безопасности, я не спрашивал. Но они с мамой реально мной гордились.

С церемонии я сбежал, не дожидаясь ее окончания, и спрятался в своей квартирке с видом на пустырь. Как же тут было хорошо.

Но поделать уже ничего было нельзя. Я стал звездой.

Единственное, чего так и не смог от меня добиться Константин, это общения с прессой.

После «ошеломительного успеха», достигнутого нашим складом, журналисты присылали мне, как формальному лидеру этой великой затеи, приглашения на интервью пачками, а когда стало понятно, что я не отвечу, подкарауливали меня у дома и у «Треугольника».

Я научился вычислять фигуры папарацци, они, по правде говоря, сильно выделялись на фоне наших работяг, и молча пробегал мимо. Только их мне не хватало.

В тот вечер я заметил невысокую женскую фигуру за проходной и даже в сумерках сразу понял, что это по мою душу. Ну не одеваются так в секторе А — джинсы, бежевый плащик до колена, берет. И главное — шарфик. Лучше бы сразу пришла с табличкой: «Я журналист».

Я совершил обманный маневр, свернув так, чтобы нас разделил поток выходящих с «Треугольника» людей, но женщина оказалась настойчивой и бросилась меня догонять сквозь толпу.

Я ускорил шаг. Не будет же она бежать за мной до метро?

Похоже, будет. Я остановился, дожидаясь ее.

— Я не даю интервью! — сказал я, когда она приблизилась, и осекся, впервые взглянув на нее повнимательнее.

— Даже мне? — Камила улыбнулась.

Она очень сильно изменилась. Я даже не мог понять, что стало другим. Прическа? Да, конечно. Ее косы, которую я так отчетливо помнил, не было. Теперь волосы стали короткими, по-моему, это называется каре, и вроде челку раньше Камила не носила. Но дело, конечно, было не только в этом.

Я помнил красивую романтичную девушку, а теперь передо мной стояла просто нереальная молодая женщина. Уверенная, сексуальная, элегантная, как из другого мира.

Она и была из другого мира.

И я ее хотел.

Камила кокетливо прикусила губу.

— Эрик, не стой как столб. Я десять раз переодевалась, чтоб тебе понравиться, — рассмеялась она.

И говорила она теперь как-то иначе. И пахло от нее чем-то волшебным.

— Ты потрясающе выглядишь. Просто я никак не рассчитывал тебя увидеть. Ты тут какими судьбами?

Камила удивленно подняла бровь.

— Ну ты же сам сказал — за интервью.

Так. Мой мозг, временно вышедший из строя, со скрипом заработал. Интервью? Камила? У меня?

Ах да, она же будущий журналист. А я — герой месяца на складе агрохолдинга.

— Что, правда, что ли? — вот и все, что я смог сформулировать.

— Ну да. Ты не обиделся?

— С чего бы?

Теоретически мог бы, если бы надеялся, что Камила могла прийти повидать меня просто так. Но я же не дурак. 114 баллов — это почти не дурак.

— Ну так что? Ты дашь мне интервью? Это бы здорово помогло моей карьере.

— Угу. Конечно.

Я думаю, я пообещал бы свергнуть Триумвират, если бы от этого зависело, задержится ли Камила рядом со мной еще на немного.

От ее улыбки у меня перехватило дыхание.

— Эрик, ты прелесть. Посидим в каком-нибудь кафе?

Я понятия не имел, какие кафе есть у нас в секторе А, и Камила, беззлобно подтрунив надо мной, потащила меня в какое-то заведение в своем секторе. Я только там вспомнил, что сегодня выгляжу, как обычно, хреново — свой парадный вариант одежды я, естественно, не доставал из шкафа с того самого вечера выпускников. Хорошо хоть побрился сегодня утром, а то в последнее время я и на это нередко забиваю.

Но тем не менее на меня оборачивались. Сначала я думал, что это Камила привлекает внимание, она же просто королева красоты, а потом услышал, как девушка, дернув за рукав своего спутника и кивнув в мою сторону, прошептала: «Смотри, смотри!» А парень, который принес нам кофе, вытаращился на меня, словно я был по меньшей мере двуглавым грифоном. Потому что обычный грифон вряд ли вызвал бы такой интерес.

— Я так дико выгляжу? — спросил я Камилу, когда официант отошел.

— Ты выглядишь как на всех своих фото в газетах.

— Каких еще фото? Я же не давал интервью! — опешил я.

— Но это же не значит, что тебя никто не фотографировал, — рассмеялась она. — Ты что, совсем газет не читаешь? Да ты уже просто легенда.

— Что, и тут тоже? Я имею в виду сектор Б? На черта я вам тут сдался?

— Ну как это? Ты же тот самый парень из сектора А, который на все имеет собственное мнение, не боится его отстаивать и ведет за собой весь свой коллектив.

Я мысленно взвыл.

— Ну, давай, рассказывай, — Камила положила на стол диктофон. — Не возражаешь?

Я помотал головой.

— Когда ты почувствовал, что должен стать лидером? — спросила она. — Что заставило тебя взвалить на себя ответственность за эффективность целого склада?

О боже! Ну о чем она?

— Камила, все было совсем не так, — осторожно начал я.

Она ободряюще кивнула.

— А как?

— Я просто оказался в нужном месте в нужное время. Сначала с этой складской системой, потом с ангаром, который мы решили разобрать. Это всего-навсего рабочие моменты, которые почему-то возвели в ранг подвигов. И никуда никого я вести не собираюсь. Мне хорошо и там, где я есть, — подбирать слова было чрезвычайно трудно.

Глядя на Камилу, мне хотелось думать совсем не о проклятом складе с его эффективностью.

— Но ведь ты добился повышения зарплаты для рабочих? — а вот Камилу, к сожалению, интересовал именно склад.

— Зарплату повысили автоматически, соразмерно повышению эффективности труда, — выдал я фразу, сформулированную на эту тему Константином еще на том собрании, где я обзавелся золоченой рамочкой. — Это же Доктрина.

Камила как-то странно на меня посмотрела.

— Верно. Все в соответствии с Доктриной, да?

Она почему-то резко нажала на кнопку «Стоп» диктофона прежде, чем я успел ответить.

— Конечно в соответствии, — озадаченно пробормотал я. — Лучше работаем — больше зарабатываем. Так что все в наших руках.

— Извини, я просто… — Камила выглядела смущенной и раздосадованной.

— Подумала, что я сейчас начну нести эти революционные бредни? — я помог ей договорить то, что она побоялась озвучить.

— Типа того. Но это классная фраза получилась, давай еще раз.

Камила снова включила диктофон, и я послушно все повторил. Потом она помучила меня вопросами о моих несуществующих хобби и увлечениях, поинтересовалась отсутствующей личной жизнью и заставила в подробностях пересказать, как я подарил родителям, живущим в секторе Б, свою почетную грамоту. Вместе с рамочкой.

— Спасибо, Эрик. Ты даже не представляешь, как мне помог. Твое интервью — эксклюзивный материал, его обязательно поставят в номер! Студенты-стажеры типа меня об этом и мечтать не могут!

Она искренне радовалась, ее глаза светились, а на щеках появился румянец.

В голову лезли всякие непристойные мысли. И воспоминания.

Если я сейчас ничего не скажу, Камила снова исчезнет из моей жизни. Может, опять на пару лет, может, навсегда.

Но ведь это я, скотина такая, ей не перезвонил. «И сейчас делаешь примерно то же самое, — ехидно сообщил мне мой внутренний голос, почему-то напомнив интонациями Константина. — Что ты там обычно вещаешь в своих выступлениях? Наша судьба в наших руках?»

— Может, мы с тобой еще как-нибудь встретимся? — выпалил я совершенно ни к месту.

Камила удивилась гораздо меньше, чем я рассчитывал. По-моему, она ждала этого вопроса. Точно ждала, потому что ответ ее прозвучал совершенно спокойно и ровно. Так бывает, если подготовить фразу заранее.

— Эрик, понимаешь, я сейчас живу с одним человеком.

— Ясно, — я резко откинулся на спинку своего стула.

Вот и все. Просто и ясно. А ты боялся.

— Правда, у нас с ним трудности, мы, скорее всего, скоро разбежимся, — добавила Камила, дав мне время прочувствовать ее первое сообщение.

— Ага.

Больше ничего придумать я не мог. Мне показалось, что спросить о сроках этого события будет как-то неуместно. Или прокатит?

Камила надула губы. Похоже, она считала, что я туплю. Я продолжил этим заниматься. Надо было что-то говорить, но я молчал.

— Ты будешь на встрече выпускников в этом году? Мы могли бы там увидеться, — попыталась она спасти ситуацию.

Точно. Встреча выпускников через месяц. Может, они уже успеют к этому времени разбежаться?

— Обязательно приду, — пообещал я.

— Вот и здорово! — Камила улыбнулась. — В прошлый раз было так весело! Жаль, что ты не пришел.

Месяц. Я увижу ее через месяц.

— Правда, я полвечера отбивалась от Тео Фандбира, который пытался рассказать мне, как будущему представителю свободной прессы, все свои теории заговора, но все равно было круто. Уверена, в этот раз ты, как один из лидеров доминирующего класса, станешь его жертвой. Так что я на тебя рассчитываю, — Камила весело щебетала о всякой ерунде.

— И что за теорию придумал Тео? — спросил я, просто чтобы разговор продолжался.

Мне ужасно не хотелось отпускать Камилу.

— О, ты не поверишь. Тео изменился, пожалуй, даже больше, чем ты. Отпустил бороду, перестал стричься и заделался ярым сторонником Доктрины. Я так поняла, он увлекся социологией, и у него слегка поехала крыша. Он заявил, что его не устраивает нынешний состав Триумвирата. Мол, слишком рискованная комбинация личностей стоит во главе Города.

— Звучит примерно как «меня не устраивает, что небо такое синее», — рассмеялся я.

— Вот-вот. Он вбил себе в голову, что наша школа — рассадник революционной заразы, мол, в других учебных заведениях никому и в голову не приходило сомневаться в гуманности и справедливости Доктрины.

— Да он сам эти сомнения и излагал. Как сейчас помню, все пять последних лет высмеивал приматов, — возмутился я.

— Я тоже ему об этом напомнила. И знаешь, что он сказал? Что это все была наша школа, а вырвавшись оттуда, он прозрел. Тео даже какое-то исследование провел на эту тему. Представляешь, он наисследовал, что наша школа — источник революционного Зла.

Камила рассмеялась, и я тоже заставил себя улыбнуться, хотя услышанное вовсе не показалось мне забавным. Надо же, какое совпадение — мы во главе с Франческой переместились на «Треугольник», и проблемы начались там.

Да ну их всех к черту. Не хватало еще портить себе вечер мыслями о ненормальных Фандбирах.

Камила продолжала щебетать, рассказывая о других наших одноклассниках, а я молча слушал ее, просто наслаждаясь звучанием ее голоса. Мы попрощались около одиннадцати, и Камила попросила не провожать ее. Ну, само собой, она ведь еще в паре.

В моей квартире фонарь по-прежнему освещал ее портрет. Я с час провалялся в кровати, пытаясь заснуть, но от назойливо скачущих в голове мыслей сон никак не шел.

Возможно, через месяц Камила уже будет свободна, и в этот раз я сделаю все, чтобы не упустить ее. Удивительно, но теперь я чувствовал себя гораздо увереннее. Такое впечатление, что я и сам поверил во все эти лозунги, которые повторял своим коллегам. Конечно, у меня получится. Я ничем не хуже того парня из сектора Б, с которым Камила встречается сейчас. А если про деньги, то зарабатываю я наверняка ненамного меньше.

А может даже и… Я вспомнил о прибавке к своей зарплате за «руководство проектом по эффективности», бонусы, которые в последнее время сыпались на мой счет, да и сам счет, на котором я ежемесячно оставлял нетронутой большую часть зарплаты.

Мне стало настолько интересно, что я встал и устроил среди ночи ревизию своих финансов. Размер моего счета впечатлял: надо же, сколько я ухитрился скопить всего за полтора года. Но это ерунда. Поинтересовавшись своей текущей зарплатой, я испытал легкий шок. Константин, как выяснилось, очень высоко оценил мои сомнительные усилия, почти вчетверо выше моей предыдущей ставки. И это не считая бонусов.

Интересно, сколько я буду зарабатывать, если все-таки получу обещанную мне должность Самюэля? Сколько бы там ни было, в любом случае обычным молодым ребятам из сектора Б работать до таких доходов лет пятнадцать-двадцать. Потом, правда, у них есть шанс зарабатывать и побольше, но пока я вне конкуренции.

«Интересно, Камила об этом задумывалась?» — чиркнула неприятная мысль, но я ее сразу отогнал. Да какая разница!

Камила укоризненно посмотрела на меня с портрета.

Я снова лег и провалялся еще час. Мысли в голову лезли всякие. В три часа ночи я снова сел за компьютер и решил почитать про биографии членов нынешнего Триумвирата. Время для подобного чтива самое подходящее. Чем, скажите на милость, еще заняться?

Если коротко, то правящий Триумвират уже несколько лет состоит только из мужчин. Такое случается, бывали и чисто женские Триумвираты. Ну так вот, в теперешний входят Дитер Кох, Евгений Калиновский и Маркус Сальвадоре. Все с интеллектом выше 200. Кох — известный математик и выдающийся шахматист, Калиновский — писатель-гуманист, даже я читал пару его книжек в мой прошлогодний затворнический период, Сальвадоре — социолог, автор какого-то немыслимого количества работ.

И чего рискованного Тео разглядел в этой компании? Как я ни бился, никаких зацепок разглядеть не смог. Может, правда, мозгов не хватает.

К утру я наконец уснул. И снилась мне, что не может не радовать, Камила, а не Триумвират в полном составе.

Проснулся я разбитым, недовольным и с единственной мыслью — поскорее снова ее увидеть. Месяц — это невыносимо долго.

Мое желание исполнилось. Мы с Камилой увиделись уже через неделю, правда, при таких обстоятельствах, которых я никогда не желал.

О том, что в новостях, за неимением раньше такого понятия, назвали актом устрашения, я услышал примерно через неделю в кабинете Константина. Я в тот вечер задержался почти до девяти и был очень удивлен, когда запыхавшийся сотрудник нашей службы безопасности нашел меня за обходом одного из ангаров и потребовал немедленно бежать к шефу.

Что Константин делает в такое время на работе? Он, будучи человеком семейным, редко задерживался дольше семи. Это потом я узнал, что шеф в тот вечер специально вернулся.

У него в приемной, несмотря на поздний час, были какие-то незнакомые люди, молчаливые и угрюмые. Стоило мне появиться, как меня сразу отправили в кабинет.

Константин был не один, по правую руку от него сидел сухой высокий мужчина лет сорока с орлиным носом и цепкими глазами. Напряжение ощущалось просто физически.

— Это Эрик Скрам, — представил меня шеф.

Похоже, мне личность его гостя знать не полагалось. Тот кивнул.

— Эрик, десятого февраля, в пятницу, ты во время разбора заброшенного ангара номер семь обнаружил в нем ящик с бутылками. Верно? — спросил Константин, глядя на меня своим тяжелым серым взглядом.

— Да, — подтвердил я. — Я, правда, не помню, какого точно числа это было, но могу проверить.

— Я уже проверил, десятого февраля, — отмахнулся Константин. — Соответственно, в понедельник, тринадцатого февраля, ты сообщил об этом мне, но ящика в ангаре уже не было.

Я кивнул.

— Ты сказал, что в бутылках был алкоголь. Верно?

— Да. Самодельный алкоголь, — снова подтвердил я, гадая, что же тут происходит.

— Почему ты решил, что в бутылках самогон? — спросил Константин.

— Ну, не знаю, — я пожал плечами, — а что еще это могло быть? Бутылки без этикеток, прозрачная жидкость. Но, честно говоря, я не проверял.

Мне впервые пришло в голову, что в бутылках могло быть что угодно — от воды до бытового растворителя, а я, совершенно не разобравшись, бросился обвинять Пика.

— Я не вскрывал бутылки, может, это был и не алкоголь, — честно признался я.

— Маслянистая бесцветная жидкость, бутылки тщательно упакованы? — впервые заговорил гость Константина.

Голос у него оказался скрипучим и неприятным.

— Упакованы они действительно были очень тщательно, — вспомнил я, — полно тряпок было напихано. А вот насчет маслянистости не скажу — я не взбалтывал бутылки.

— Это хорошо. А то взлетели бы вы на воздух всем складом, — мрачно заметил носатый.

— Почему? Что это было? — я посмотрел на Константина.

— Есть серьезные подозрения, что нитроглицерин, — ответил тот.

— Нитроглицерин?

Я помнил из курса химии, что это что-то такое из древних рудных промыслов, что взрывается. У меня вспотели ладони.

— Как такое опасное вещество могло оказаться на нашем складе? Откуда оно к нам приехало?

— Помниться, ты решил, что ящик принадлежит Пику Чейну. Почему? — и взгляд, и голос Константина стали еще тяжелее.

— Я подумал, что он продает самогон, чтобы заработать денег на печать своих дурацких листовок, — я прикусил язык, вспомнив, что про листовки Константину не говорил, — и Пик как раз выходил в смену в выходные, мог забрать ящик. Но раз это был нитроглицерин, то, может, я и ошибся. Зачем Пику могла понадобиться такая дрянь?

— Несколько часов назад в секторе Б взорвали художественную галерею, там проходило открытие выставки. Как раз при помощи нитроглицерина взорвали. Погибли десятки человек, сотни раненых. Как ты, наверное, понимаешь, все граждане секторов Б и В.

— Погибли? Но кто это сделал? Зачем? — услышанное у меня просто в голове не укладывалось.

— Вероятно, это «Голос» провел акт устрашения, — проскрипел носатый гость.

Нет. Такого просто не может быть. Чтобы кто-то решился убить ни в чем не повинных людей просто так? Ради каких-то там идей? И чего они этим хотят добиться?

— Думаю, очень скоро мы услышим их комментарии, — словно прочитал мои мысли Константин.

Пик? Они думают, это сделал Пик, — дошло до меня. У меня перехватило дыхание. Если это действительно был Чейн, то случившееся — моя вина. Если бы я только обратился в Департамент в пятницу, как и было положено! Десятки людей!

— Сядь! — приказал мне Константин, и я почувствовал, что мои ноги и вправду подгибаются.

Вероятно, и выглядел я хреново. Я послушно опустился на один из гигантских стульев.

— Мне и в голову не приходило, что это могло быть, — пролепетал я.

— Расслабься, ты тут вообще ни при чем. Это не пришло в голову даже мне, хотя думать о таких вещах — моя обязанность, — зло процедил Константин. — В понедельник, когда ты выяснял отношения с Чейном, он подтвердил, что ящик принадлежал ему?

Я задумался. Вроде бы. Но…

— Там были еще ящики с листовками. Может, Пик имел в виду только их? — мне не хотелось верить, что человек, которого я знал, с которым разговаривал, мог такое сделать.

— Значит, в ангаре номер семь в пятницу были еще и ящики с листовками, и к понедельнику они все пропали? — уточнил носатый.

— Да.

Конечно, так выходило, что все ящики принадлежали одному человеку, но мне все равно не хотелось в это верить.

— Ну что ж, ситуация мне в целом понятна, — обратился мужчина к Константину.

— Я не знал, — смотреть на Константина было тяжело.

— И не должен был, и даже не мог догадаться. Это моя зона ответственности и моя вина. Ты понял?

— Если бы я позвонил в Департамент в пятницу…

— Мы все совершаем ошибки, — перебил меня Константин, — и ты сейчас же выбросишь все это из головы. Завтра ты в отгуле до обеда, выспись. А потом ты мне нужен в работоспособном состоянии.

— Мне не нужен отгул, — замотал я головой.

— Все завтра в отгуле до обеда. Склад на всякий случай будут обыскивать, и с вашей территорией за ночь не справиться, — объяснил носатый.

— Чейна уже арестовали? — спросил я.

В конце концов, сомневаться в том, что этот человек из Безопасности, было глупо.

— Ищем, — коротко бросил он.

— А Франческу? — мне показалось абсолютно логичным спросить об этом, но мой вопрос удивил обоих моих собеседников.

— Тебе что-то известно о связи Фандбир и «Голоса»? — спросил Константин.

Теперь удивился и я. Мне это всегда казалось просто очевидным. Хотя, если подумать, ничего конкретного я никогда не слышал.

— Но ведь именно с нее все началось. Этот ее поступок на пересдаче экзамена, и ее 114 баллов после 195 на тренировочных тестах, — попытался объяснить я.

— Никаких улик о связях Франчески Фандбир с подпольем у нас нет, — сказал носатый безопасник, — удивительно, но факт.

Столько странностей за один вечер просто не помещалось у меня в голове.

— Можешь идти, — отправил меня прочь Константин, и я поехал домой.

В раздевалке, достав телефон, я обнаружил СМС от ма, в котором она сообщала, что с ней и отцом все в порядке.

Тут до меня впервые дошло, что среди тех погибших легко могли оказаться и мои родители, это ведь их сектор!

Я впервые со дня рождения отца два месяца назад позвонил ма. Что ж это такое творится?

То, что произошедшее стало шоком для всего Города, было заметно невооруженным глазом. В метро пассажиров было мало, но они заговаривали друг с другом, обсуждая случившееся. Поразительно, но по пути до своего пригорода я успел наслушаться всякого. Да, по большей части все были оглушены и подавлены, но фраза «Ну и что, это же сектор Б» прозвучала трижды.

Люди, вы что, взбесились?

Я с облегчением выскочил из метро. Слушать все эти разговоры было физически больно.

Я мог это предотвратить. Боль в груди отбивала ритм моих шагов.

Вот при таких обстоятельствах я и увидел Камилу на три недели раньше оговоренного срока. Я нашел ее на лестничной площадке у своей квартиры. Она сидела на полу, прислонившись спиной к двери и пряча мокрое лицо в ладонях.

— Камила, ты что? — я поднял ее, удивляясь, как мало в ней веса.

— Ты слышал об этом? — всхлипнула она. — Ты слышал?

Ее руки обвились вокруг моей шеи, и я прижал ее покрепче к себе.

— Слышал.

Боль слегка отступила, не ушла совсем, но затаилась.

— Ты в порядке? Тебя ведь там не было? — спросил я.

А ведь и Камила тоже из сектора Б! У меня от запоздалого испуга свело желудок. И ведь я мог все это предотвратить, если бы только не побоялся сдать этого придурка Пика в Департамент правопорядка!

— Я не пошла. Понимаешь, не пошла! — Камила подняла лицо, и я увидел, как по ее лицу катятся быстрые слезы. — У меня был пригласительный билет, но я не пошла туда!

— Ну вот и хорошо. Это же здорово, что ты решила не ходить на эту выставку, — я попытался снова обнять ее, но Камила уперлась мне в грудь руками.

Она пыталась что-то сказать, но ее губы дрожали, и слова никак не хотели складываться.

— Я отдала свой билет Тане, — наконец проговорила она, — ты представляешь? Я отдала ей этот чертов билет! И она… Я звонила ее маме…

Дальше рыдания снова заглушили слова.

Татьяна. Нет. Только не это. Из-за меня. Я онемел, и мы некоторое время так неподвижно простояли у двери. Была единственная мысль: «Из-за меня». Хотелось просто лечь на пол и никогда больше не вставать. Но Камила продолжала рыдать, нужно было как-то ей помочь.

И поэтому я с огромным трудом открыл дверь — ключ никак не хотел оказываться в скважине, перенес Камилу в квартиру, даже смог заварить чай. Камила сидела на единственном стуле, я стоял у стены.

Мне понадобились две чашки чая и вся моя смелость, чтобы рассказать Камиле, как все было на самом деле.

— Значит, мы оба виноваты в смерти Тани, — сказала она, когда я закончил.

— Ты не могла предугадать такого, — возразил я.

— Ты тоже. Ни один нормальный человек не мог бы такого предугадать!

В эту ночь Камила осталась у меня. За оставшиеся часы до утра мы трижды занимались любовью. Это было какое-то наваждение. Мы просто не могли оторваться друг от друга. Как будто мир за пределами старенькой кровати перестал существовать

Но утро все-таки наступило, прогнав морок. Будильник, как обычно, прозвенел в 6:30, разбудив нас и чувство неловкости.

В дневном свете все было другим. Не таким простым и очевидным, как ночью. Казалось, Камила впервые увидела мою более чем скромную квартиру. Да что там, я сам вроде как впервые ее увидел. Надо было все-таки купить второй стул.

Камила избегала смотреть на меня, она вообще очень торопилась уйти.

— Мне пора на работу. Нет, не надо кофе. Извини. Я позвоню. Не провожай, пожалуйста.

Она исчезла, словно ее никогда и не было в моей квартире.

Остался только портрет на стене. Камила то ли не заметила его, то ли сделала вид, что не заметила.

Замысловатое переплетение цветов и линий с кисточкой косы и улыбкой. Портрет девушки, которую я любил, нарисованный девушкой, которая любила меня.

В общем, смотреть на картину не было никаких сил, и я ее снял. Я больше не смогу вернуть ее на место. Надо придумать, что сделать с портретом. Может, отвезти родителям Татьяны?

Я влил в себя две чашки кофе, почитал новости. В основном про взрыв. Пика все еще искали, зато задержали других лидеров «Голоса». Сплошь знакомые имена. Кристина, Влад, Сэм, Петр. Из нашего клуба «114» не хватало всего троих. Меня, Пика и Франчески.

Как это вообще возможно? Почему Безопасность упорно не замечает очевидный источник проблемы? Это же Франческа, без вариантов! Да ни у кого другого не хватило бы мозгов, чтобы меньше чем за два года раскачать такой маховик!

Против Франчески нет никаких улик? Так, вроде, сказал Константин? Да, она очень умна, вполне возможно, Франческа действительно не оставляет следов. Я вспомнил, как она вела себя на нашей встрече выпускников — сама Франческа говорила только правильные вещи, а все ее лозунги озвучивали Нелл и Пик. Но в Безопасности не могут не понимать, что проблема именно в ней. Хотя, конечно, не понимать того, что она дочь и племянница Верховного судьи и одного из самых влиятельных членов Сената, они тоже не могут.

Вот как вообще такая абсурдная ситуация могла сложиться?

Я еще раз перечитал список фамилий задержанных. Поверить не могу. Только я, Пик и Франческа.

Думать об этом не хотелось. Пусть в Безопасности сами разбираются, они там умные.

Еще в новостях было полно фотографий и историй о тех, кто погиб вчера в галерее. Большинство погибших действительно были из сектора Б и В, из наших была только Татьяна. Снова кольнуло в груди.

Я мог это предотвратить.

Возле разрушенного здания люди стихийно устроили что-то вроде стены памяти — несли на место трагедии фотографии погибших, цветы, какие-то игрушки.

Я вдруг понял, что делать с картиной. Татьяна была из нашего сектора. Нам тоже следует почтить ее помять.

Не дожидаясь начала послеобеденной смены, я собрался и поехал на «Треугольник». По дороге купил букет белых роз и таких маленьких разноцветных свечек. Наверное, Татьяне они бы понравились, она любила яркие вещицы.

На проходной агрохолдинга было пустынно, до начала обеденной смены оставалось еще не меньше часа, и я беспрепятственно разместил на одной из стен картину, разложил под ней свечки и цветы.

Один из охранников подошел ко мне поинтересоваться, что это такое я делаю, выслушал мою историю, по-моему, вполне искренне посочувствовал. Но доложил о происходящем начальству. Пока начальство переваривало услышанное, охранник вернулся ко мне и посоветовал установить плакат с несколькими словами о Татьяне. Похоже, посочувствовал он действительно искренне.

Его коллеги раздобыли кусок картона и маркер, и я вывел: «Татьяна Синтина, сектор А. Друг и художник. Погибла вчера в галерее». Подумал и добавил: «Я мог это предотвратить».

Как раз к концу моих оформительских усилий начальство сообщило на проходную, что картину и все остальное можно оставить, и меня отпустили.

Я был рад сбежать на склад, потому что к проходной уже потянулись люди.

Я заперся в своей каморке и заставил себя два часа подряд заниматься отчетами, чтобы отвлечься от всего этого. Ну а потом меня нашли. Я опять зачем-то срочно понадобился Константину.

Мне хватило ума понять, что обсуждать мы будем мой плакат.

— Ты чертов гений, — сообщил мне с порога Константин. — Май разослала по всему «Треугольнику» примерную речь, которую сегодня руководители должны произнести перед своими рабочими, но лично тебе доверили сказать, что захочешь.

— Ничего не захочу! — зло ответил я. — Я вообще ничего не хочу никому говорить! Не желаю я играть в ваши игры! И это, как ты сам сказал, не мой склад, а твой!

— Если постараешься, будет твоим, — спокойно ответил Константин, никак не отреагировав на мою явную грубость.

— Ты о чем? — не понял я.

Константин поморщился, похоже, раздумывая, стоит ли отвечать мне, но все же заговорил.

— В подробности я сейчас вдаваться не буду, Май лучше подберет слова, скажу только, что в свете последних событий перед тобой открываются потрясающие для гражданина сектора А перспективы.

— Чего?

Гримаса на лице Константина стала еще отчетливее.

— У нас намечается политический кризис. Пока это закрытая информация.

— Из-за акта устрашения? — спросил я, хотя из-за чего же еще.

Но я ошибся в своих предположениях.

— Не только. Сенат сейчас на закрытом заседании, которое, вероятно, закончится вотумом недоверия Триумвирату. После Сенат обсудит, стоит ли обнародовать причину отставки действующего Триумвирата. И, — тут обычно непроницаемое лицо шефа буквально перекосило, — если Сенат придет к выводу, что принцип гласности важнее национальной безопасности, ошибка Триумвирата будет предана огласке.

— Я, наверное, слишком тупой, чтобы понять, о чем ты вообще говоришь и как это связано со мной и моим выступлением перед рабочими, — честно признался я.

Константин молчал с полминуты.

— Давай так. Ты действительно сожалеешь, что не остановил тогда Чейна? — спросил он.

— Конечно, — ответил я, размышляя, в чем тут может быть подвох.

— Хорошо. Вот теперь у тебя есть возможность исправить эту ошибку. Расскажи остальным о том, что произошло, и о том, что ты думаешь по этому поводу. Просто для того, чтобы другие не повторяли твоих ошибок.

Ну вот и ловушка. Вроде как и все правильно, но и явно неспроста.

— А зачем это Безопасности? — я решил, что лучше спросить прямо, чем еще час блуждать вокруг да около.

— Затем, что около пятнадцати процентов сектора А положительно оценивают действия Чейна. Еще тридцать процентов пока не определились со своей позицией. В основном это те, у кого нет родственников в других секторах. И вот им ты поможешь с этой самой позицией определиться.

Я не поверил своим ушам. Они что, все с ума посходили? Или Константин мне зачем-то врет? Хотя, если подумать, я и сам много чего слышал в метро и на улицах.

— А если Сенат из чувства справедливости все-таки решит нас всех подставить, колеблющихся станет еще больше, — мрачно добавил Константин, — так что окажи Городу услугу, и Город тебя не забудет.

Чего же такого натворил Триумвират?

— Состав нынешнего Триумвирата всегда казался мне слишком рисковым, — выдал я за свои соображения мысли Тео.

Константин уставился на меня, как на седьмое чудо света.

— Даже в секторе А это понимают, — вздохнул он, — но теперь уж что говорить. Так ты выступишь сегодня? Смена специально для этого будет сокращена на час.

— Я не знаю, что сказать, — пробубнил я.

— Просто расскажи об этой Татьяне, — посоветовал Константин, — и о том, как нашел те ящики.

Мои щеки вспыхнули.

— Я не смогу всем об этом рассказать. О том, что Татьяна погибла из-за меня.

К счастью, шеф не стал наставать.

— Ну, не сможешь так и не надо. Скажешь, что скажешь. Май хочет лично пообщаться с тобой. Думаю, она на тебя выйдет, когда закончится это безумие с импичментом. Она сейчас в Сенате.

Думать еще и о Май не получалось. Я до конца смены спрятался в одном из ангаров, сидел там и все думал, что я скажу. Что я вообще понимаю в происходящем, чтобы еще и говорить об этом другим людям?

Звонок, возвещающий о конце смены, действительно прозвенел на час раньше. Учитывая, что мы сегодня и начали-то с обеда, проработали, считай, всего ничего. Ни к селу ни к городу появилась мысль о том, что завтра заколеблемся разгребать караван из прибывших грузов, который уже наверняка заблокировал все терминалы.

Все собрались в нашем огромном актовом зале с громадными экранами. Здесь мы совсем недавно праздновали наши успехи в работе.

Меня сразу проводили в первый ряд, откуда я слушал Константина, дожидаясь своей очереди. Мне было так сложно сконцентрироваться, что я вычленял только отдельные фразы из его речи. О страшном преступлении, унесшем жизни наших сограждан, о нашей скорби и соболезновании семьям погибших. Он был краток и позвал меня на сцену уже минут через десять.

Мне не хотелось идти, не хотелось ничего говорить, не хотелось смотреть в зал. Лица были разными. Неужели это правда? Пятнадцать процентов этих людей поддерживают Пика? Я попытался мысленно отделить от зала эту часть. Получалась внушительная толпа народу. А ведь это только склад, да и то только основная смена, без учета тех, кто придет в ночь.

Я так и не придумал, что сказать. Фразы получались корявыми и рваными.

— Вчера в галерее погибла моя одноклассница Татьяна. Она жила на Парковой улице и любила рисовать. Это ее картина висит теперь у нас на проходной.

Вот и все. Кто-то кивал моим словам, кто-то откровенно скучал, желая, чтобы моя речь поскорее закончилась и можно было идти домой. В принципе, больше мне нечего было им сказать. Разве что…

— Я видел эти чертовы ящики с листовками и взрывчаткой у нас на складе. Я не знал, что в них, но я их видел. Как и многие из вас. Я мог спасти Татьяне жизнь, но я ничего не сделал. Я позволил Пику убить ее, хотя мог это предотвратить. Как и любой из нас.

Вот теперь точно все. Я сошел со сцены и в полной тишине прошел по проходу к двери. Зал у нас немаленький, так что шел я долго. И все это время вокруг висела абсолютная тишина. Я физически чувствовал на себе взгляды всех присутствующих. Я боялся, что если обернусь, то увижу, как меня продолжают транслировать на большом экране.

Я практически сбежал, метнувшись из зала прямиком на проходную. Мне опять хотелось закрыться в своей квартире и никого-никого не видеть.

И я всерьез обдумывал, а не перевестись ли мне со склада куда-нибудь? Подальше от затей Константина и Май. И просто работать, как раньше. И не знать ничего о «Голосе», актах устрашения и ошибках Триумвирата. Вот только, похоже, нигде теперь от всего этого не спрячешься.

Я попробовал позвонить Камиле. И еще раз пять. Она не ответила и не перезвонила.

Стоит ли говорить, что назавтра я в очередной раз стал героем дня?

Я увидел свою рожу в газетах еще при входе в метро. Прямо на титульном листе с обещанием большой статьи на развороте. Как из моей двухминутной речи можно сделать такую огромную статью? Читать это совершенно не хотелось. Я надел капюшон толстовки и забился в угол вагона.

На «Треугольнике», само собой, спрятаться не получилось. Там меня все узнавали, даже в капюшоне. И пока я рассматривал ту гору игрушек, цветов и свечек, которая, несмотря на ранний час, уже выросла под картиной Татьяны, не меньше дюжины человек подошли ко мне, чтобы выразить сочувствие или сообщить мне, что они со мной. Где со мной? Или мы что, куда-то идем? Да не звал я никого и никуда. Самому бы понять, куда меня несет.

Вот как у Константина это получается? Вроде бы и действую, и говорю сам, но всегда выходит так, как запланировал он.

К счастью, работы было много, вчерашний день нам аукнулся. Я носился между терминалами и ангарами, пытаясь восстановить нормальный режим. Что особо напрягало, мои коллеги воспринимали мое появление с каким-то болезненным энтузиазмом. Это, конечно, радует, когда твои указания выполняют быстро и толково, но можно как-нибудь без всех этих многозначительных взглядов, кивков и попыток хлопнуть меня по спине? Еще пару дней — и у меня на спине появятся два горба, как у верблюда.

Я злился, кипел, но молчал. Да и что я мог сказать? Будьте любезны, перестаньте быть такими любезными?

К моему огромному облегчению, сегодня я Константину не понадобился. Похоже, его вообще большую часть дня не было на складе.

Когда я покидал «Треугольник» на три часа позже окончания смены, цветы под картиной занимали уже всю проходную. И откуда-то появилась фотография Татьяны, ее повесили рядом.

Это все правильно, конечно, но почему у меня появилось ощущение, словно я в театре? От странных мыслей меня отвлекло появление на проходной новых людей. Прибывала ночная смена. Краем глаза я заметил знакомую фигуру — болотного цвета комбинезон, короткие светлые волосы. Надо же. За столько лет я ни разу не столкнулся с Франческой — и на тебе.

Людей за вертушкой было уже достаточно много, и она, похоже, меня не заметила.

Я совершенно ничего не планировал, просто поддался какому-то спонтанному импульсу — ноги сами понесли меня за Франческой.

Теоретически я представлял себе, что работники теплиц едут от проходной до своего комплекса на автобусах, но впервые оказался у их выхода. Несколько обычных автобусов, какие развозят пассажиров и по городу, стояли вереницей с открытыми дверями. «Теплицы 1», «Теплицы 2» — прочитал я таблички на ближайших из них. Франческа вошла во второй.

Чувствуя себя идиотом, я последовал за ней. Правда, предпочел воспользоваться другой дверью, чтобы не столкнуться нос к носу с Фандбир. Это оказалось излишним — Франческа заняла место у окна и совершенно не интересовалась другими пассажирами, которых набралось не больше дюжины.

Всю дорогу до теплиц я думал, зачем я вообще влез в этот автобус. Поговорить с Франческой? Но о чем? О том, что я знаю о ее роли в «Голосе»? И что? Никаких доказательств у меня нет, их нет даже у Безопасности. Что я ей скажу?

Самым правильным было бы остаться в автобусе и вернуться на нем же на проходную. Но я все-таки вышел у теплиц.

Тут все было не так, как на складе. Люди тонкими ручейками сразу разошлись в разные стороны к многочисленным непонятным мне постройкам. Я последовал за Франческой, и уже скоро передо мной осталась только ее фигура. Мы шли к одинокому высокому зданию, когда вдруг Франческа обернулась. Несмотря на сумерки, она меня сразу узнала.

— Ты по работе или по поводу взрыва? — спросила она вместо приветствия.

Ну вот и начали разговор. А я-то все никак не мог придумать, что бы такое сформулировать.

Кричать не хотелось, и я подошел ближе. Франческа теперь стояла в паре метров от меня.

— Я знаю, что это ты все затеяла, — сказал я.

— Что затеяла?

— Этот «Голос» и взрыв. Вообще все.

— Ты ошибаешься. Я тут ни при чем.

И все. Никаких оправданий. «Ты ошибаешься» — и точка. И что теперь? Что еще я могу сказать?

— Пик сам не решился бы на такое, да и не додумался бы. Это была твоя идея с нитроглицерином, — выдал я свой единственный довод.

Франческа поморщилась. Она присела и, запустив пальцы в рыхлую почву, подняла ком земли.

— На, держи доказательство моей непричастности, — девушка протянула мне руку.

Я непроизвольно протянул руку в ответ и получил полную ладонь этой самой грязи. Я сжал пальцы, но ничего, кроме земли, у меня в руке не было.

— Что это? — спросил я.

— Перевозить тринитроглицерин — это не отвага, это глупость. Он взрывается от малейшего удара. Но чтобы его стабилизировать, достаточно просто добавить в него земли, которой, как видишь, тут в достатке. При этом взрывчатые свойства он сохранит. Так что я в этом идиотизме не участвовала.

— Что, правда? — только и смог спросить я.

— Правда, Скрам. И с «Голосом» то же самое. Нашему строю не помогут реформы, Город увяз в Доктрине, как в болоте. Для того чтобы началось искусственно остановленное развитие, нашему обществу нужно шоковое потрясение. Так что бредовые идеи «Голоса» я тоже не поддерживаю. Они опасны и бесполезны, как и их нитроглицерин. В них тоже стоит добавить немного грязи.

Голос Франчески был ровным и спокойным.

Я ей сразу поверил. Но как же? Ведь этого просто не может быть! Не могли же Пик и Нелл сами все это придумать? Или могли? Мысли у меня в голове перемешались.

— Извини, мне нужно работать. Так что если ты больше ничего не хочешь обсудить, то я пойду.

Я понял, что она сейчас уйдет. А я так ничего и не узнал.

— Я не верю, что Нелл, Пик и остальные сами создали «Голос». Не может группа подростков из сектора А самостоятельно додуматься ни до чего подобного! Им нужен лидер с мозгами!

И тут Франческа рассмеялась. Мне кажется, я впервые слышал ее смех.

— Кто бы мог подумать, что у тебя всего 114 баллов. Хотя это не интеллект, это что-то другое. Интуиция, может быть, — Франческа покачала головой. — Ты какой-то особенный, что-то в тебе есть.

Я проглотил застрявший в горле комок. Почти два года назад что-то подобное мне уже говорила Татьяна.

— Я пришла примерно к таким же выводам. Правда, я опиралась на анализ фактов. Так вот, я уверена, что ты прав: «Голос» самодостаточен, — многозначительно произнесла Франческа.

Сказать ей, что я ни черта не понял? К счастью, она решила развить тему.

— Для того чтобы так быстро организовать нечто подобное, одного интеллекта мало. Нужны ресурсы. Это с одной стороны. И неправдоподобно благоприятная среда с другой.

Вот теперь, пожалуй, пора признаваться.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Откуда у создателей «Голоса» ресурсы и что еще за среда? — я очень надеялся, что Франческе не надоест болтать с приматом.

— Вот представь себе, что «Голос» — это сорняк, — все-таки решила растолковать мне она.

Я кивнул. Это просто. Сорняк представить я могу.

— Это очень яркий сорняк, причем единственный на идеальной грядке. И прет он так, словно за ним специально ухаживают, и подкармливают, и поливают его. Да еще и вокруг него натянута бечевка, чтобы кто-нибудь случайно не вырвал.

Я снова кивнул, хотя с такой картинкой справиться стало уже сложнее.

— Вот так я вижу «Голос».

— Но зачем ухаживать за сорняком и охранять его? — ход мыслей Франчески был для меня полной загадкой.

Черта с два у нее 114 баллов.

— Может, просто любопытно, что вырастет из сорняка, — пожала она плечами.

— Это называется глупостью, — хмыкнул я.

— Это называется экспериментом, — возразила Франческа.

— Взорвать людей — это эксперимент?

— Нет. Вот тут как раз и начинается самое интересное, — Франческа улыбнулась.

Даже в наступивших сумерках я видел, как сверкают ее глаза. С них как будто спала вечная пелена, отделявшая Франческу от всего мира. И мне совершенно не нравилось то, что я теперь видел в ее глазах. Ум, конечно. Но то ли интеллект за 200 баллов выглядит так пугающе, то ли это чистой воды безумие.

— Мутации.

— Ага, — это я так поддержал разговор, потому что ничего более осмысленного сформулировать не удавалось.

— Контролируемые и неконтролируемые.

От глаз Франчески можно было сигареты прикуривать.

— Пик — мутация? Случайный эффект эксперимента? Но чьего?

— Пик — ерунда. Они вырастили гораздо более опасную разновидность сорняка. И самое забавное, что еще даже не подозревают об этом.

Все. Я окончательно перестал ее понимать, но Франческа как раз глянула на часы.

— Ладно, Эрик. Было очень интересно с тобой поболтать, но теперь мне действительно пора. Удобрения сами себя не смешают. В моей работе пунктуальность очень важна.

— Ну, удачи.

Я поплелся назад к автобусу.

По-моему, Франческа сбрендила. Это бы многое объяснило, да? Например, то, почему она решила завалить тест. Или ее идеи по поводу того, что «Голос» — это чей-то эксперимент. Ну кто и зачем может проводить опыты на целом Городе? Даже Триумвират не имеет такой власти.

Наконец-то у меня в голове щелкнуло, и до меня дошло, что именно мне говорили умные люди. Сначала Тео в пересказе Камиллы, потом Константин, потом Франческа.

Я стоял у теплиц, ждал автобуса и отказывался верить, что наш Триумвират, лучшие люди Города, мог санкционировать социальный эксперимент, который привел к появлению «Голоса» и Пика. Хотя, если подумать, аргументов в пользу этой теории было множество. Триумвират, состоящий из любителя шахмат, писателя и социолога-теоретика, в плане склонности к играм очень рискованный. Такие люди, пожалуй, действительно могли заиграться. И ведь Безопасность имела все возможности без проблем раздавить сорняк недовольства Доктриной давным-давно. Май предсказывала такое развитие событий уже через несколько часов после нашего повторного теста. Константин и его коллеги появились на «Треугольнике» сразу же после нашего туда распределения. За активными членами «Голоса» наблюдали, хотя почему только за членами «Голоса»? Наблюдали даже за мной, хотя я вообще все проспал. И арестовали всех, кроме меня и Франчески, буквально за полдня.

Вот теперь, когда мне все буквально разжевали, я понял, что «Голосу» изо всех сил подыгрывали.

Вот только я никак не мог придумать ни одной веской причины, зачем Триумвирату это могло быть нужно. Должна же у их эксперимента быть какая-то конкретная цель?

Мы в секторе А узнаем об этом, только если Сенат, как выразился Константин, поступится безопасностью ради гласности. И, хотя меня и распирало любопытство, я совершенно не был уверен, что хочу этого.

Потому что в Городе творилось что-то очень нехорошее.

За наступившие выходные я посмотрел больше новостей, чем за всю предыдущую жизнь. То, что казалось незыблемым, разваливалось на глазах. Сектор А бурлил, расползаясь по всему Городу, — люди пикетировали администрацию и Сенат, устраивали демонстрации с абсолютно дикими и противоречивыми плакатами. Кто-то требовал власть нашему сектору, кто-то — отставки Триумвирата и роспуска Сената, некоторым не нравилось, что Пик Чейн до сих пор не арестован, а некоторым вообще хотелось отмены Финального теста и равных возможностей для всех.

Департамент безопасности вывел на улицы весь личный состав: им пока удавалось удерживать ситуацию под контролем, но было понятно, что в любой момент могут начаться беспорядки. Мне даже позвонила ма и попросила не выходить на улицу. Я и не собирался. Сидел дома и ел пиццу из морозилки.

Поймал себя на том, что сожрал пятую еще до наступления вечера субботы. Съел бы, пожалуй, и больше, но тут за мной приехали.

Я думал, так бывает только в кино.

У меня на пороге нарисовались похожие на Константина серьезные парни в костюмах, правда, без солнцезащитных очков, вечер все-таки, и, показав удостоверения службы безопасности, пригласили проехать с ними.

Лица у них были непроницаемыми и с мимикой кирпича, но, похоже, я их несколько удивил тем, что не стал ни задавать вопросов, ни выражать какого-либо беспокойства. А что я могу сделать?

Я один из тех, кто пересдавал злополучный тест. Всех остальных уже забрали. Франческа тоже сейчас, наверное, едет куда-то в черном тонированном автомобиле.

Никто не мешал мне смотреть в окно, и вскоре я с некоторым удивлением обнаружил, что мы въехали в сектор В. Я никогда не был в этой обители самых умных людей Города. Не знаю даже, что я ожидал там увидеть, может, дворцы или огромные виллы, но, честно говоря, сектор В меня несколько разочаровал. По сути, это был утопающий в зелени пригород с небольшими домиками, пожалуй, почти такими же, к которым я привык в секторе Б. Единственным отличием был размер придомовых территорий. Тут дома стояли настолько далеко друг от друга, что их жителей и соседями назвать-то язык не поворачивался. Кое-где владения разных хозяев были разделены символическим заборчиком, кое-где — нет. При этом шансов случайно столкнутся в этих парках или на лугах практически не было. Плотность населения сектора наглядно демонстрировала, какой незначительный процент граждан Города составляли жители с уровнем интеллекта выше 150 баллов.

Фред мог бы жить тут. Думаю, ему бы понравилось. Место Франчески тоже было здесь. Вот на счет нее не уверен, что она бы вписалась. По-моему, Франческа везде будет белой вороной.

Мне стоило бы думать о том, куда и зачем меня везут, но голова была совершенно пустой. В конце концов, я в секторе В. До чего бы я ни додумался, местным жителям это покажется примитивной ерундой.

Но даже мне было ясно, что везут меня не в штаб-квартиру отдела безопасности — мы ехали сквозь жилой район, и никаких административных зданий здесь не было. Нам навстречу попалась такая же черная тонированная машина, и буквально через несколько минут мы припарковались у аккуратного домика, утопающего в цветах.

Один из моих сопровождающих довел меня до двери, которую открыла лично советник Май.

Положа руку на сердце, не могу сказать, что я удивился. Где-то в глубине души я этого ждал, и довольно давно.

— Входи, Эрик, рада тебя видеть, — улыбнулась женщина, словно я просто заскочил в гости.

Никто из агентов за нами не последовал, и мы вдвоем прошли в небольшую уютную гостиную. Май кивнула на одно из двух кресел у небольшого деревянного столика, на котором стояли две использованные чашки.

— У меня сегодня день визитов, — пояснила Май, убирая посуду. — Завтра будет еще более сложный день, и нужно успеть поговорить с огромным количеством людей. Пью чай с самого утра практически без перерывов.

Я вежливо улыбнулся. Видимо, машина, попавшаяся нам навстречу, как раз увозила предыдущего посетителя Май.

— Чай, печенье? — предложила советник.

— Нет, спасибо. Я с самого утра ем пиццу, мне уже хватит.

По опыту зная, как проходят беседы с Май, печенек совершенно не хотелось. Я почему-то был абсолютно уверен, что наше очередное неформальное общение опять перевернет мой мир с ног на голову.

— Не буду ходить вокруг да около, у меня к тебе деловое предложение, — сразу заявила Май, едва опустившись в кресло напротив меня.

— Завтра будет объявлено и об отставке Триумвирата, и о поимке Пика Чейна, и об обвинении некоторых лидеров «Голоса» в преступлениях против Доктрины.

Каждый новый пункт из перечисленных Май казался мне чем-то вроде сенсации века, но она говорила так, словно зачитывала список покупок.

— После этого мы ожидаем некоторой дестабилизации обстановки в секторе А, — продолжала женщина, — и считаем необходимым принять меры по снижению социальной напряженности. Будет выдвинута идея создания Наблюдательного комитета из граждан сектора А, который будет работать в Сенате. В течение нескольких дней Сенат обсудит эту инициативу и поддержит ее. В качестве председателя Наблюдательного комитета мне бы хотелось видеть тебя.

Я моргнул, пытаясь проснуться, но это был не сон. Май действительно обсуждала со мной политические вопросы и предлагала стать членом Сената. Ну хорошо, пусть не обсуждала, а просто информировала и предлагала не сенатское кресло, а какой-то комитет, но все равно на реальность было непохоже.

— А почему меня? — я спросил просто, чтобы потянуть время.

Мне, даже с моими 114 баллами, и так уже стало понятно, что они давно готовили этот проект со мной в главной роли, просто у меня не хватало мозгов этого заметить.

— Во-первых, тебя поддержит сектор А, у тебя прекрасная репутация, во-вторых, твой куратор довольно высокого мнения о твоих качествах…

— Мой куратор? — не понял я.

Хотя мог бы.

— Константин Леонидович, — спокойно пояснила Май. — Ну и в-третьих, ты единственный из всей группы «114» оказался обладателем уникального качества, делающего тебя чрезвычайно эффективным.

Группа «114». Приплыли. А я так надеялся, что Франческа ошибается в своих теориях.

— Значит, это все-таки был эксперимент Триумвирата? Мы, «Голос», акт устрашения? — вырвалось у меня.

Май резко откинулась в кресле, но уже через мгновение взяла себя в руки. На ее губах вновь заиграла доброжелательная улыбка.

— Не стану тебе врать, ты мне не поверишь, раз располагаешь такой информацией, — сказала она, — хотя, признаю, твоя осведомленность несколько осложняет мою сегодняшнюю задачу.

Я промолчал. Тактика «в любой непонятной ситуации молчи» в последнее время давала отличные результаты.

— Константину не стоило делиться с тобой этими сведениями, — продолжила советник, видя, что я молчу, — боюсь, этот промах будет дорого ему стоить.

Ловко она меня подловила. Если я и дальше буду молчать, то подставлю Константина. Он не самый приятный человек, но никогда не подличал со мной.

— Это не Константин, — сказал я после минутного колебания.

— Ха! Неужели ты разговорил Франческу? Вот ведь детишки! На двадцать минут вас без присмотра оставили, а вы уже успели сговориться.

С каждым ее словом я все отчетливее осознавал, как был слеп. Конечно, они за мной следили. И конечно, были в курсе всей моей жизни.

— Не бери в голову, — Май словно прочитала мои мысли. — Конечно, мы следим за всем вашим клубом «114». Если бы мы начали это раньше, Пик не совершил бы этого безумия. Согласен?

Я кивнул. Конечно согласен. Май всегда умела так подобрать слова, что возразить было нечего. И все-таки я не смог промолчать.

— Вы же сами это затеяли — весь этот эксперимент. Пик — всего лишь побочный продукт ваших опытов! Акт устрашения — это ваша вина!

— Да. Наша.

Впервые за все время нашего общения голос Май изменился. Как-то лишился своей обычной силы и напора, что ли.

— И моя лично.

Я несколько раз моргнул. Передо мной сидела печальная старушка с усталыми потухшими глазами.

— Я лично была наблюдателем этого проекта. И хотя я несколько раз рекомендовала Триумвирату прервать эксперимент, мне следовало быть более настойчивой. Возможно даже, я должна была еще полгода назад, когда появились первые тревожные знаки, поставить в известность Сенат. Но я этого не сделала, доверившись мнению Триумвирата, и теперь мы имеем то, что имеем.

Вот вам и обратная сторона большой ответственности. Сложные дилеммы, трудные решения. Оказывается, даже такие гении, как Май, делают ошибки. И пожинают их плоды. Вот уж не уверен, что хочу быть гражданином сектора В. Может, мне действительно повезло, что я родился для доминирующего класса?

— Но зачем это вообще было нужно? В чем была суть эксперимента? — спросил я.

Май откинулась в кресле и устало прикрыла глаза.

— Триумвират усомнился в гуманности Доктрины. Их мучил вопрос о том, насколько разделение граждан на три категории соответствует принципу гуманности и не стоит ли начать реформы по отмене обязательной оценки интеллекта.

— Что?

Я был готов услышать все что угодно, только не это. Триумвират, трое мудрейших людей Города, поставили под сомнение Доктрину?

— А ты думал, эта идея могла родиться в секторе А? — Май грустно усмехнулась. — Исключено, Эрик. Доктрина сама заботится о своей безопасности, структурируя общество таким образом, что зарождение потенциально опасных идей в секторе А исключается.

Кровь бросилась мне в лицо.

— Ясно, мы слишком тупые, чтобы это придумать. Я, честно говоря, и сейчас не понимаю, в чем фишка. Зачем допускать к власти тех, кто априори хуже подходит для этого? Зачем обществу ошибки и низкая эффективность на должностях, требующих максимальной ответственности?

— Потому что оценка человека исключительно с точки зрения его полезности для общества негуманна.

— Но почему? Ведь Доктрина доказала свою экономическую эффективность! Когда каждый делает ту работу, для которой больше всего подходит, выигрывает все общество! — то, с каким жаром я доказывал правоту Доктрины, меня удивило, но Май, похоже, не находила это сколь-нибудь странным.

— Экономическая эффективность и гуманность не одно и то же. Дискуссии на эту тему ведутся в секторе В уже не первое десятилетие.

— И нынешний Триумвират решил проверить свои теории на практике?

— Верно, — вздохнула Май. — Для моделирования была выбрана ваша школа, среди учеников которой постепенно насаждались идеи несправедливости Доктрины. Затем модель была перенесена на «Зеленый треугольник». Эксперимент был контролируемым и дал весьма обнадеживающий результат, но потом Пик слетел с катушек.

— И какой же обнадеживающий результат дал ваш эксперимент? — мне не удалось скрыть сарказма в голосе.

Вот интересно, ради чего эти умники затеяли такую опасную и сложную игру?

— Мы получили тебя, — спокойно ответила Май.

— Меня? — вот уж не думал, что еще смогу сегодня удивляться.

— Твоя модель нового лидера для сектора А выглядит очень многообещающей. Правильные установки, верное смещение фокуса, — советник на секунду замолчала, поняв, что я не понимаю ее слов.

— Из всей экспериментальной группы выпускников, которым была внушена идея об ущербности попадания в сектор А, только ты обвинил в таком распределении себя, остальные обвинили систему, — пояснила она. — В дальнейшем твоя линия поведения позволила повысить не только твою собственную эффективность, но и эффективность ячейки, с которой ты взаимодействовал.

Я молчал, с трудом переваривая услышанное.

— Честно говоря, именно из-за успеха твоей модели я и не свернула эксперимент несколько месяцев назад.

— Но это все не я! Вы вели меня с самого начала! — мелькнувшая у меня мысль заставила меня перебить Май. — Все началось с того разговора после тестирования…

— Эрик, я поговорила тогда со всеми выпускниками, — на этот раз советник перебила меня. — И конечно, мы тебе помогли, иначе твой путь занял бы намного больше времени. Но результат того стоил, у тебя огромный потенциал. И поэтому я сейчас прошу тебя обдумать мое предложение по поводу комитета. У тебя есть шанс помочь Городу, и взять на себя эту ответственность — твоя обязанность. Уже потому, что такая ответственность тебе по плечу.

И вот опять я не знал, что возразить. Все вроде бы было складно, но на душе скребли кошки.

— Я не могу сейчас вам ответить! Я понятия не имею, как руководить комитетом…

— Мы поможем, — спокойно прервала мое нытье Май.

— Но неужели вы думаете, что вам удастся погасить ту волну, которая поднялась, таким простым шагом? — снова попытался я.

— Об этом не волнуйся. Я завтра развалю весь этот карточный домик, — советник снова устало прикрыла глаза. — И я не требую ответа прямо сейчас. У тебя есть в запасе несколько дней, я хочу, чтобы твое решение было взвешенным.

На этом наш длинный разговор закончился.

У меня было время подумать, но почему-то, глядя на ночь за темными стеклами автомобиля, я не мог отделаться от мысли, что все в моей жизни предрешено. Что бы я ни сделал, это каким-то мистическим образом станет именно тем, чего от меня хочет Май.

Домой я вернулся глубокой ночью и опять долго ворочался в постели, путаясь в своих мыслях и сомнениях. Мне нужно было с кем-нибудь посоветоваться.

Советчик нашелся примерно к девяти утра воскресенья.

Второй звонок в дверь за сутки — рекорд моего гостеприимства. Я с трудом разлепил глаза, натянул джинсы и поплелся встречать незваного гостя. Надеюсь, это не парни из Безопасности. Я еще не успел по ним соскучиться.

Но это оказалась Камила. Несмотря на воскресное утро, бодрая, улыбчивая и прекрасная. Я был уверен, что после той ночи она не вернется. Что я так и останусь для нее ошибкой и парнем из другой истории.

— Привет.

— Привет, — Камила улыбнулась, — меня просили кое-что тебе передать.

Она взмахнула какой-то большой папкой, которую держала в руках.

— Мама Тани отдает тебе часть ее рисунков. Она очень благодарна за то, что ты организовал стену памяти.

В груди резко закололо. Ну за что так?

— Эрик, — Камила протянула ко мне руку, — ты в порядке?

Я кивнул. В каком, к черту, порядке? Я же практически убил Татьяну.

— Ты какой-то бледный.

— Не выспался просто, — я взял папку, которая словно обожгла мне руки.

— Может, зайдешь? — предложил я, ни на что особо не надеясь.

— Ну вообще-то, я принесла тебе горячие блинчики из кафешки, потому что на завтрак у тебя наверняка ничего нет, — Камила лукаво сверкнула глазами, — впустишь?

— У меня есть замороженная пицца, — не придумал ничего более умного я.

Сердце колотилось так, что я сам себя не слышал.

Камила рассмеялась, проскользнув мимо меня в квартиру.

— Я думал, ты больше не придешь, — я решился произнести эту фразу только минут через двадцать, глядя, как Камила пытается сервировать стол теми посудными уродцами, что проживали на моей кухне.

— Ты не отвечала на мои звонки.

— Мне нужно было время подумать. Столько всего навалилось, — Камила не обернулась, продолжая отмывать чашку, которую я обычно просто заливал новой порцией кофе.

— И? Ты придешь еще?

Камила все-таки отложила чашку — все равно ее не отмыть, и обернулась ко мне. Я сидел всего в метре от нее и прекрасно видел ее глаза и улыбку.

— Я могу и вовсе не уходить.

Это просто не могло быть правдой. Почему на меня валится столько чудес?

— Ты хочешь остаться со мной? Здесь? В секторе А? — я как будто слышал себя со стороны, потому что все это просто не могло происходить на самом деле.

Камила подошла ближе, и я поднялся на ноги, давая ей возможность обнять меня.

— Я хочу остаться с тобой.

Я подхватил ее на руки, идти до кровати было всего ничего.

— Но вот квартиру и мебель, если ты не против, мы сменим, — рассмеялась Камила, когда мое ложе жалобно скрипнуло под нашим весом.

Я был не против. Мне было наплевать на все, кроме девушки в моих руках.

Принесенные к завтраку блинчики стали обедом.

Я даже не пытался собраться с мыслями по поводу вчерашнего разговора с Май, просто сидел рядом с Камилой, запивал блины чаем и слушал ее болтовню. Но Май сама ворвалась в мой, казалось, надежно изолированный мирок.

— Я включу новости? — Камила потянулась к моему компьютеру. — Там на улицах черт знает что творится.

Я не стал возражать, но неприятное чувство, что сейчас все опять станет сложно, зажужжало в моем сознании, как навязчивая муха. Полуденные новости вышли с пометкой «Экстренный выпуск». Все прямо как тогда, два года назад.

Только теперь новости были на порядок круче. Да ладно на порядок, добавьте не меньше пяти нолей.

Сначала бесстрастный диктор сообщил, что Сенат ожидаемо принял отставку Триумвирата, сложившего полномочия в связи с ошибочным курсом их социальной политики.

«Ошибочный курс», вот как это называется. Я бы, может, и позлорадствовал на эту тему, но тут мне, а со мной и всему Городу, сообщили, что временным чрезвычайным канцлером Города назначена советник Александра Май.

Я вчера говорил с канцлером, которая до избрания нового Триумвирата будет единоличным правителем Города. Да о таких вещах рассказывают внукам.

Не успел я переварить услышанное, как на меня свалилась информация об аресте Пика, который к тому же уже успел признать свою вину в акте устрашения и проходит комиссию, которая оценит его психическое здоровье.

Видимо, чтобы граждане могли хоть немного перевести дух, большая пресс-конференция чрезвычайного канцлера Май была назначена на четыре часа дня.

Я повернулся к Камиле.

— Я только вчера говорил с Май, а сегодня она канцлер. Представляешь?

— С ума сойти. Но слухи о том, что ее кандидатура обсуждается, ходили уже несколько дней.

Что-то в ответе Камилы меня насторожило, но в голове был такой винегрет, что я просто не придал этому значения.

— А про Пика слышала? Не хватало еще, чтобы его признали невменяемым и освободили от ответственности!

— Ну, у нас многие считают, что так будет лучше, — пожала плечами Камила, — наш главред недавно высказал мнение, что, если Чейна поймают, его непременно выставят психом, чтобы показать остальным, что человек в своем уме просто не мог совершить такого ужасного преступления.

Я не нашел, что возразить. Пожалуй, это была неплохая мысль. Где-то за грудиной зашевелились щупальца какого-то неприятного чувства. Камила здесь, со мной, в секторе А. Но невидимая стена между нами прямо на глазах обрастала кирпичиками. Я за пару фраз выяснил, что сектор Б мыслит совершенно не так, как мы. Они умнее.

Ну и что с того? Я мысленно взорвал эту стену к чертовой матери. Камила здесь, со мной. А то, что она умнее меня, я переживу.

— Пиццу? — предложил я. — Как раз успеем разогреть и съесть парочку до выступления Май.

Я занялся несложной готовкой, думая о том, что сейчас весь Город сидит по домам и с полной кашей в головах ждет пресс-конференцию нового канцлера. Май все разъяснит и разложит по полочкам, в этом я не сомневался. У нее просто талант произносить речи. Стоит мне услышать ее голос, и все сложное становится простым.

Я поделился своими мыслями с Камилой.

— Мне кажется, Май сумеет взять ситуацию под контроль. Она просто гений общения.

— Это точно. Когда говоришь с ней, невозможно придумать ни одного контраргумента, приходится со всем соглашаться, — отозвалась Камила.

И тут у меня в голове щелкнуло, я вспомнил, что меня царапнуло, когда я сказал Камиле о своей вчерашней встрече с Май. Она совершенно не удивилась и не заинтересовалась моими словами. Как будто для гражданина сектора А это вполне нормально — беседовать с советником Триумвирата.

Мелькнувшая у меня догадка оказалась настолько мерзкой, что я в первый момент отшвырнул ее от себя, как чумную крысу.

Но она вернулась.

Я аккуратно положил пиццу на стол и посмотрел Камиле в глаза. Мне совершенно не хотелось слышать ответ на вопрос, который я собирался задать. Но иначе нельзя.

— Май говорила с тобой вчера?

Камила вздрогнула и залилась краской, выдав себя с головой.

— Обо мне? — этого уже можно было и не спрашивать, потому что ну о ком еще.

— Эрик, послушай, все не так, как кажется. Я все равно думала тебе позвонить, Май лишь подстегнула события. Сказала, что тебе сейчас понадобится совет и поддержка.

Как же мне хотелось в это верить, но что-то внутри уже сломалось. И плевать, что Май решила приставить ко мне няньку, гораздо хуже, что Камила на это согласилась.

— Я был бы тебе нужен, если бы оставался простым водителем погрузчика?

— В том-то и дело, что ты не простой водитель погрузчика! Ты просто не мог бы им быть! В тебе есть что-то, что сделало тебя особенным!

А я не знал, сколько во мне злости. Вообще даже не догадывался, что она сидит во мне и ждет. Я никогда в жизни не испытывал таких вспышек ярости. Зато теперь я понял, почему их называют именно вспышками — на несколько секунд все вокруг стало ослепительно-белым, до рези в глазах. Я развернулся и изо всех сил всадил кулак в стену. Боль мгновенно отрезвила. Удивлюсь, если я не сломал пару костей.

Камила испуганно смотрела на меня.

— Ничего во мне нет. Это они сделали меня особенным, потому что им нужен был такой, как я.

Камила примирительно подняла ладони.

— Как скажешь.

Она соскочила со стула и принялась собирать свои вещи.

— Знаешь, я, пожалуй, пойду.

Я ее не удерживал. Мне хотелось остаться в одиночестве. Рука болела.

Пресс-конференцию Май я слушал словно в тумане. После этого нереального дня с Камилой, который оказался подделкой, я впал в какое-то полусонное состояние. Вроде бы и слышу и понимаю все, но сил реагировать нет. А иначе я бы удивлялся с первой по последнюю секунду выступления канцлера, которая, кстати, похоже, была все в том же пиджаке, что и два года назад.

Она рассказала Городу, что не верит во вменяемость Пика, но не хочет делать никаких официальных заявлений до выводов специальной комиссии.

Но это были еще цветочки. Далее Май сообщила, что расследование в отношении лидеров «Голоса» привело к неожиданным результатам и потребовало повторного открытия дела двухлетней давности. Как ни прискорбно это признавать, но Фреду Якубовскому все же удалось дважды обмануть систему. По предварительному сговору с радикально настроенными молодыми людьми из своей школы он изменил их результаты тестирования таким образом, что пятеро молодых людей с результатами от 147 до 160 баллов получили распределение в сектор А с целью ведения деятельности против Доктрины.

Если бы был в состоянии удивляться, я бы, наверное, умер от удивления. Но мне было все равно. Кристина, Нелл, Петр, Сэм и Линда, те самые «сообщники» Фреда с заниженными баллами, обвинялись в создании «Голоса». Остальные признавались жертвами их деятельности.

Этого не было. Я учился с ними, Фред был моим лучшим другом. Этого не было. Но все прозвучало так, что я почти поверил. Но этого не было.

Мои мозги шевелились очень медленно.

«Я развалю „Голос“, как карточный домик», — сказала вчера Май.

И она это сделала. Даже я понимал, что будет дальше.

С минуты на минуту до наших «подпольщиков» дойдет, что все это время их водили за нос детишки из секторов Б и В. Пузырь лопнет. В головах образуется вакуум. И этот вакуум заполнят слова госпожи чрезвычайного канцлера Александры Май.

А она доступно и складно говорила о необходимости социальных реформ, о представительстве сектора А в Сенате, о том самом Наблюдательном комитете, который мне предстояло возглавить.

Я выключил компьютер и долго сидел, глядя, как за окном постепенно темнеет.

Я думал о том, что скажу Май. Ее предложение может вынести меня на такую высоту, о которой я и мечтать не мог, но осознавать, что я всего лишь марионетка в руках кукловода, пусть и потрясающе искусного, было противно. Да, Май делает благое дело, она спасает Город от смуты и беспорядков, но как-то не слишком чистоплотно. Или политика и не бывает чистой?

Могу ли я не быть марионеткой? И что тогда? Отказаться от всего и вернуться на склад? Состариться за погрузчиком?

И прав ли я, отказываясь помогать своему Городу всеми доступными мне способами?

Забавно. Два года назад я так хотел получить свободу выбора, и вот она у меня была. А я понятия не имел, что с ней делать.

Потому что мне банально не хватало на это мозгов. Потому что сектор А не для таких сложных решений.

За окном уже стояли сумерки, а я так никуда и не продвинулся в своих размышлениях

На глаза попался конверт с рисунками Татьяны, и я сходил за ним. Пачка рисунков все в том же стиле — безумные геометрические фигуры и линии с лицами. Я машинально переворачивал листы, поражаясь, как можно видеть мир таким причудливым образом.

Один из рисунков заставил меня напрячься. На нем было что-то вроде спирали с лицом, из раскрытого рта которого выходила еще одна спираль. Кольца этих спиралей заполняли весь лист. Рисунок вызывал неприятные ощущения, пугал и отталкивал. Хотелось как можно скорее перевернуть его, но мое внимание привлекла одна интересная деталь — песочный пиджак с карманами.

Татьяна зачем-то нарисовала портрет Май. Может, видела советника по телевизору, может, даже общалась лично. Май обронила, что поговорила со многими из моей школы, и Татьяна, отказавшись от сектора Б, вполне могла ее заинтересовать.

Я рассматривал портрет. Эти кольца, выходящие изо рта Май, наверное, ее слова. Она оплетает ими все вокруг. Ее голос — ее оружие.

Ее голос.

Я глубоко вздохнул, но мне все равно не хватало воздуха.

— Эрик, как можно быть таким тупым? Это же лежало на поверхности с самого начала! Ее «Голос»!

Мы ведь все всегда знали, что Нелл и компания не сами додумались до своих идей. Да даже Фред полез в это дерьмо не самостоятельно. Мы интуитивно понимали, что у «Голоса» был лидер из совершенно другой интеллектуальной категории. Просто мы все думали, что это Франческа!

Я напряг все свои немногочисленные извилины. Со скрипом, но у меня в голове выстраивалась картина происходящего.

Май признала, что с самого начала была наблюдателем в проекте Триумвирата. Что ей стоило подтолкнуть события в определенном направлении? В направлении, которое приведет ее к власти? Май наверняка войдет в новый Триумвират, а то и придумает какую-нибудь комбинацию, которая позволит ей обойтись без соправителей.

Я внезапно даже увидел что-то типа озарения. Новая Доктрина — Триумвират, состоящий из представителей от каждого сектора. Вроде бы честно и справедливо. Вот только это буду я и еще одна марионетка из сектора Б. Мне потребовались годы и подсказка Татьяны, чтобы увидеть, что происходит у меня под носом. Триумвиратом мы будем только на словах. Притом что и слова — оружие Май.

Я отшвырнул пачку рисунков. Умылся холодной водой, чтобы хоть как-то прийти в себя. Чувство озарения схлынуло, и уже десять минут спустя я не был уверен в том, что буквально только что казалось мне очевидным. Май управляет «Голосом»? Хочет узурпировать власть? Может, мне стоит податься в писатели-фантасты?

Почему я вдруг решил, что мы на пару с Татьяной раскрыли злодейку, которую не смогли разглядеть лучшие умы Города? Да и сказать на сто процентов, что рисунок Татьяны означал именно то, что я на нем разглядел, было нельзя.

Я мерил шагами свою комнату и к полуночи понял только одно — мне нужен советчик с мозгами. Кто-то, кто сможет объективно оценить мою безумную теорию.

Кандидатуру отца я отмел. Да, он из сектора Б, но его профессиональный опыт мог бы быть очень полезным. Но я никогда не прощу себе, если втяну его в это.

Константин с его аналитическим умом и 181 баллом отлично подошел бы, но он первым делом сдаст меня Май.

На этом кандидатуры в советчики закончились.

И в понедельник я принял предложение Май.

Конечно, лично я с ней больше не виделся, просто кивнул в ответ на вопрос Константина. И все. Закрутилось.

Все произошло именно так, как Май и обещала. Я вообще ничего не делал, просто как будто смотрел фильм о незнакомом везучем парне со склада.

Примерно месяц после выступления Май все вокруг: и на телевидении, и в столовой, и даже в метро — только и говорили о Наблюдательном комитете. Организовывались какие-то собрания, формировались списки. Я бы никуда не пошел, но на одно из собраний меня специально пригласили. И, вот сюрприз, Самюэль предложил выдвинуть в состав комитета мою кандидатуру. Я так понял, что-то вроде представителя от нашего склада. Меня поддержали единогласно. Я опять произнес речь. Особо напрягаться я не стал и повторил наши обычные лозунги про эффективность и честный труд. Добавил только, что мы научим нашим принципам не только весь агрохолдинг, но и весь Город. Прошло на ура.

В газетах написали, что Эрик Скрам пообещал повторить экономический успех склада в масштабах всего Города. Когда я такое говорил? Но и это прошло на ура.

Я попал в состав комитета, и меня, опять сюрприз, несмотря на возраст, предложили избрать его председателем. Просто пьеса. Откуда-то возникали люди, вносившие нужные Май предложения, а потом, отыграв свою роль, исчезали со сцены.

Все это время я добросовестно пытался работать, чем приводил всех в умиление. А для меня это было единственной возможностью не думать о происходящем и, что еще страшнее, о будущем.

Я носился по складу, терроризировал всех подряд, требуя пунктуальности и добросовестности, проверял, перепроверял и до рези в глазах сидел над нашей системой. И вот в один из таких моментов на экране с отчетом возникло окошко, прямо поверх таблицы.

Я машинально щелкнул мышкой, пытаясь от него избавиться, но оно меня проигнорировало. Зато решило пообщаться при помощи надписи:

«Сегодня в 18:30 в парке Труда у озера».

Я потер глаза. Раньше система такого не делала. Я вообще сомневаюсь, что в ней была заложена возможность чата. И тем не менее вот он был. Надпись исчезла и ее сменила другая:

«Эрик, нажми клавишу 1».

Ну, чтобы мой собеседник понял, что я прочел его сообщение. Поколебавшись, я нажал единицу, и только потом до меня дошло, что не я знаю, как выглядит мой собеседник. Как я найду его в парке? Или он сам меня найдет?

Я взглянул на часы — смена заканчивалась. Чтобы успеть в парк к 18:30, нужно было уходить незамедлительно. По дороге я ломал голову над тем, что происходит. Со мной заговорила складская система, у которой и функции-то такой не было. Как это вообще возможно?

Погода стояла отличная, и в парке было полно народу, но своего таинственного собеседника я узнал сразу.

У озера кормил уток начальник отдела айти агрохолдинга. Был бы я поумнее, мог бы догадаться и пораньше. Сергей Дядькин как раз тот человек, который может заставить нашу систему хоть полонез плясать.

Я подошел к нему. Сергей размял в руке хлеб и бросил крошки широкой дугой. Толстые утки и присоединившиеся к ним голуби мгновенно окружили нас плотным кольцом.

— Привет, Скрам. Мои поздравления с новой должностью, — начал разговор Сергей.

— Спасибо, — осторожно ответил я.

У меня не было ни одной мысли, о чем может пойти разговор.

— Ты теперь птица высокого полета, будешь заседать в Сенате, представлять целый сектор, — Дядькин насмешливо зыркнул на меня из-под своих очков.

Я поморщился.

— Тяжеловатая ноша для меня, если честно. Мне все время кажется, что я откусил больше, чем смогу проглотить. Чего умного я могу сказать сенаторам?

У меня сохранились хорошие воспоминания об этом колючем, но достойном человеке, и я не видел смысла врать ему.

Дядькин задумчиво кивнул, словно размышляя о чем-то своем.

— Это твое дело, что им говорить. А я вот решил рассказать тебе кое-что о том, что знаю я. Раз уж ты залетел так высоко и целый сектор в твоих руках.

Я хотел было возразить, что ни разу нет — ни о какой реальной власти речи не идет, но было видно, что Сергею непросто далось решение поговорить со мной и сейчас он приводит аргументы не для меня, а для себя. Так что я просто кивнул.

Дядькин снова подбросил уткам крошек и, как мне показалось, насмешливо скривился в сторону мужчины, стоявшего чуть поодаль от нас. Кажется, я видел его в метро. У меня мелькнула мысль, что он мог следить за мной, но теперь нас в любом случае разделяла живая полоса из птиц.

— Я, знаешь ли, любопытен, — начал Сергей, — люблю информацию. Любую, особенно скрытую. Добывать информацию — это, можно сказать, мое хобби.

У меня округлились глаза. Шеф айтишников «Зеленого треугольника» — хакер-любитель?

— Ничего такого, — рассмеялся на мою гримасу Дядькин, — просто собираю информацию, разную, ради развлечения. Поэтому и сижу в агрохолдинге, а не где-нибудь повыше. Не всем нравится мое хобби.

В стороны снова полетели крошки.

— Так вот, «Треугольником» я интересуюсь особо, люблю знать все о месте, где провожу большую часть жизни. И мне не нравится, что за последние два года очень много должностей на агрохолдинге заняли личности с неправдоподобно высоким уровнем доступа к информации.

— Что? — не понял я.

Сергей наградил меня красноречивым взглядом.

— Если ты хочешь понять, не работает ли человек на Безопасность, самый простой способ — выяснить, какой уровень доступа ко всем базам данных он имеет.

— Понятно.

Логично, конечно, вот только сам бы я до этого не додумался.

— Но это мелочи. Еще меньше мне нравятся всякие прослушки по всему агрохолдингу. Но и это ерунда по сравнению с модернизацией системы вентиляции.

Система вентиляции оказалась за гранью моих умственных способностей.

— А что за проблема с вентиляцией? — уточнил я.

— Насколько я понял, ее слегка переделали. Я, конечно, не специалист по коммуникациям, но, на мой взгляд, теперь по ней вполне можно пускать газ, — Сергей с такой силой бросил крошки, что голуби разлетелись, а утки осуждающе загоготали.

— Какой газ? — тихо спросил я.

— Не знаю, не выяснял. Но явно не веселящий. Может, конечно, «Голос» и представляет угрозу, но я в любом случае против того, чтобы превращать корпуса с людьми в газовые мышеловки. И против того, чтобы «Треугольником», да и всем Городом руководили люди, способные такой приказ отдать.

Я не мог поверить в услышанное. Таращился на уток. Безопасность приняла меры на случай захвата «Голосом» «Треугольника»? Газ в вентиляции? Мог бы Константин или кто-то из его коллег в случае необходимости применить такое средство? Конечно мог. За этим их и прислали.

— Я подумал, что тебе, как лидеру сектора А, стоит об этом знать, — добавил Сергей, не глядя на меня.

Он тоже рассматривал уток.

Мне в голову пришла шальная мысль.

— Сергей, послушай, у меня к тебе одна странная просьба.

— Ну?

Особого энтузиазма на лице Дядькина не было, но он вообще никогда не проявлял положительных эмоций.

— У меня есть подозрение, что «Голосом» руководили из сектора В. Возможно, лично канцлер Май, — я выпалил это на одном дыхании, ожидая, что Сергей вот-вот рассмеется.

Но он просто кивнул.

— Скажи, можно ли как-нибудь отследить, общалась ли она с ребятами из «Голоса»? — решился я.

Дядькин очень внимательно посмотрел на меня, словно снова решая, стоит ли делиться со мной информацией.

— Я интересовался этой шайкой придурков, — все-таки заговорил он, — отслеживал их контакты. Было много звонков и писем из сектора В, но отследить отправителя мне ни разу не удалось: не мой уровень. Следы после каждого контакта заметались очень тщательно, так что доказательств у меня никаких.

— Ясно. У меня тоже только догадки.

— Накануне акта дурости Чейну звонили из сектора В, — Дядькин бросил уткам последние крошки.

— Ты думаешь…

— Я ничего не думаю, — перебил меня айтишник, — у меня слишком мало данных для выводов.

Сергей отряхнул руки и спрятал в карман пакет от хлеба.

— Было приятно с тобой поболтать. Надеюсь, мы нескоро с тобой снова встретимся, раз уж тебе не хватило ума последовать моему совету и сидеть тихо. Да и мне, как оказалось, ума на это не хватило, — мужчина усмехнулся и, не попрощавшись, зашагал прочь.

Я окончательно понял, что наша Доктрина — одно из величайших достижений Города. Таким, как я, точно не место в Сенате, у меня теперь было полно информации, из которой я просто не мог сделать никаких разумных выводов. Мне банально не хватало ума.

Я до ночи просидел на скамейке, пытаясь решить для себя: Май — абсолютное зло, или я просто не вижу всего ее плана? Может, где-то там, за поворотом ее очередной интриги, находится такое благо для Города, которое мне и не снилось?

Ну, хорошо. Даже если представить, что Май — узурпатор, что дальше? Что я могу сделать против нее? У меня нет ни доказательств, ни сторонников. Она избавится от меня щелчком пальцев, а я даже не пойму, что со мной случилось.

Я опять осознал, что мне нужен советчик. Снова подумал об отце и Константине. Нет, конечно, ни один из них не подойдет.

Да и вообще, если подумать, никто из сектора В не пойдет против Май. Нужно быть самоубийцей, чтобы ввязаться в борьбу с ней. Или безумцем.

Вот тут я и подумал о Франческе. Она уже помогла мне, поделившись мыслями о том, что «Голос» — это эксперимент сектора В. Поверит ли она моим подозрениям про Май?

Я понятия не имел, где живет Франческа, а учитывая, что все «наши» теперь за решеткой, и спросить не у кого. Можно, конечно, попробовать завтра выяснить адрес или хотя бы телефон Франчески в отделе кадров.

Во мне все ходило ходуном, я не мог успокоиться. Ждать до завтра казалось немыслимым, и я двинулся назад, к «Треугольнику». Если мне немного повезет, я найду Франческу в теплицах. Она любит ночные смены.

Мне как раз хватало времени, чтобы попасть на автобусы, развозившие людей в зеленый сектор. Я заметил Франческу на том же месте, что и в прошлый раз, а она, как и тогда, смотрела только в окно.

У меня вообще появилось чувство, что мы специально повторяем ту нашу предыдущую встречу. Словно разыгрываем пьесу. Франческа и обернулась ко мне в том же месте, что и в прошлый раз.

— Привет, Эрик. Ты опять пришел поболтать со мной?

— Привет.

Теперь вблизи я видел, что Франческа сильно изменилась. Она выглядела хуже, чем обычно, ее комбинезон был грязным, а сальные волосы собраны в неряшливый пучок. Создавалось впечатление, словно она совсем перестала следить за собой. Может, Франческа боится? Может, Май поговорила и с ней? Зря я все-таки упомянул Фандбир в разговоре с канцлером.

— У тебя все в порядке? — спросил я на всякий случай.

— Конечно. Так чего ты хотел?

Глаза Франчески как-то странно бегали. Ее взгляд скакал от меня к другим объектам вокруг.

— Мне нужен был твой совет, — осторожно начал я, уже сомневаясь в своей затее.

Похоже, у Франчески какие-то проблемы, если она вообще в себе.

— По поводу удобрений? Если да, то пожалуйста, я в этом спец, — рассмеялась девушка.

Смех у нее был нервным и чересчур громким. Она явно чего-то боится. Нет у меня никакого права втягивать ее в то дерьмо, в котором я сам увяз по уши.

— Хотел поболтать о политике, но теперь думаю, что это неважно, — сказал я.

— Это и правда неважно, — согласилась Франческа, — а хочешь, покажу кое-что действительно важное?

Ее предложение сбило меня с толку. Но еще более странной показалась перемена ее поведения — голос Франчески стал ровным, а сама она как будто успокоилась. Действительно боялась говорить о политике? Вообще, на Франческу это было мало похоже, но что я на самом деле о ней знаю?

— Так что? Пойдем смотреть действительно важные вещи? — повторила она.

— Ну давай.

— Отлично, — Франческа вроде даже пришла в хорошее расположение духа, — оно того стоит, тебе понравится. Только дай мне минут тридцать, надо кое-что сделать, я все-таки на работе.

— Не вопрос.

Что бы это ни было, времени у меня вагон. Дома меня никто не ждет, могу даже вообще не возвращаться. Вздремну пару часов у себя в будке.

Франческа утопала к какому-то строению метрах в трехстах. Не знаю, что это, но я окрестил постройку водонапорной башней.

У «Треугольника» было свое водохранилище, и, если я правильно ориентируюсь, располагалось оно где-то неподалеку. Раз теплицы и поля здесь, вода тоже должна быть рядом.

Так что это сооружение вполне могло быть какой-нибудь водокачкой. Хотя я в этих делах понимаю еще меньше, чем в политике. Надо будет спросить Франческу, когда она вернется, раз уж обсуждать Май она отказалась.

Фандбир задержалась. Я сидел и смотрел в звездное небо не меньше часа. Не самое плохое занятие. Надо будет как-нибудь повторить.

Наконец Франческа появилась.

— Бежим, скоро начнется! — теперь в ее голосе сквозило возбуждение.

— Что начнется?

— Увидишь!

Франческа счастливо улыбалась.

— Ладно. Куда бежать?

— За мной!

Чувствуя себя полным идиотом, я последовал за Франческой. Впереди сверкали стеклами огромные теплицы, и я понял, что мы направляемся туда. Зачем только бегом? Что, помидоры разбегутся?

Франческа открыла дверь ближайшей теплицы, пропуская меня вперед.

Она была права — зрелище действительно поражало. Я никогда в жизни не видел такого буйства зелени — теплица была не меньше нашего склада. Вдруг наверху что-то зашипело, и Франческа радостно выкрикнула:

— Вот сейчас!

Я не сразу понял, что произошло. На нас полилась вода. Видимо, включилась система полива. Франческа расхохоталась.

— Вот что важно! А не их политика!

Конечно, это было по-своему красиво и завораживающее. Но я не настолько люблю овощи, чтобы бегать вдоль их рядов в насквозь промокшей одежде и хлюпая набравшими воду кроссовками. Это действительно надо быть фанатиком сельского хозяйства, как Франческа.

Но расстраивать Фандбир мне не хотелось, так что я смиренно мок и улыбался. Мои мучения продлились минут пятнадцать, прежде чем Франческа выпустила меня из этой западни.

— Круто, — сказал я, ежась от холода.

В промокшей одежде перепад температуры по сравнению с теплицей ощущался очень явственно.

— Так о чем ты хотел посоветоваться? — неожиданно спросила Франческа.

А я думал, мы это проехали.

— Теперь безопасно. Если на тебе и были жучки, вода сделала свое дело, — добавила она, и я снова почувствовал себя приматом. — Извини, но техническими средствами безопасности я не располагаю.

Могли ли на мне быть жучки? А черт его знает.

— Спасибо, что подстраховалась, — буркнул я.

— Так что тебя на этот раз мучит?

Теперь Франческа была абсолютно нормальной. Ну как нормальной — обычной Франческой. То, что с нее стекала вода, принимать в расчет не стоило.

— Знаешь, мне пришло в голову, что Май могла с самого начала направлять «Голос» так, чтобы в итоге прийти к власти. Понимаю, это звучит бредово…

— Да не сказала бы. Как по мне, вполне правдоподобно звучит, — возразила Франческа. У меня как камень с души свалился. Хоть кто-то разделяет мои невероятные идеи.

— Только это неважно, у власти она все равно не удержится, — добавила Фандбир.

— А мне, наоборот, кажется, что ее не сбросить. У меня нет никаких доказательств ее вины, а она офигенно ловко ухитряется дергать за ниточки всех окружающих.

— Тебе и не нужны никакие улики против нее. У тебя же есть голос. Неужели ты до сих пор этого не понял? — мне показалось, что Франческа смотрит на меня с сожалением.

— Я не имею к «Голосу» никакого отношения. Говорю же, они — игрушка Май.

— Я не об этом.

— А о чем? — мне опять не хватало мозгов, чтобы понять ее слова.

— Ладно, забей. И это тоже неважно.

— Но Май узурпатор!

— Это ненадолго. Скоро власть перейдет к доминирующему классу. Я давно над этим работаю. Только это секрет, договорились?

Я уставился на Франческу. Неужели я так ошибся? Неужели она все-таки часть «Голоса»?

— Ты ведь не собираешься ничего взрывать? — спросил я.

Франческа рассмеялась.

— Конечно нет. Пик был глупцом, скорее всего, спровоцированным Май. Я — не Пик.

Вот это-то и пугает. Даже страшно представить, что может натворить Франческа с ее мозгами и воображением.

— Доктрина должна уйти в прошлое. Ее экономическая эффективность законсервировала наше общество, остановив всякое развитие. Ради прогресса нам нужны трудности и катастрофы, ошибки и противоречия. Людям необходимо конкурировать друг с другом, мечтать и разочаровываться. Я думаю об этом лет с десяти. Мне кажется, даже эксперимент Триумвирата здесь ни при чем. Проблема развития общества волновала меня всегда.

Я слушал Франческу, понимая, что мы принадлежим к разным видам. Меня в десять лет волновали велосипед и футбол.

— Но ты точно не собираешься никого убивать? — снова спросил я.

— Насилие — глупость. Я собираюсь выступить против экономической составляющей нашей Доктрины. Остальное произойдет само собой.

— Как выступить? Предложить какой-то новый путь?

— Вот именно! Необходимый новый путь! У тебя хорошо получается подбирать слова, — глаза Франчески сияли, как у кошки.

— И когда ты это планируешь?

— Мне нужно совсем немного времени. Можно сказать, все уже началось. Пара дней — самое большее.

Класс.

Я почувствовал, что ужасно хочу спать. Даже несмотря на то, что мои зубы выстукивали барабанную дробь.

— Кстати, хочу дать тебе совет — пока все не началось, держись в тени. Волна поднимется такая, что тебя вполне может вынести на самый верх. И пойми наконец, что тебе не нужны никакие доказательства — они сами дали тебе голос, — Франческа втолковывала мне что-то, словно я был трехлетним ребенком, но я ее по-прежнему не понимал.

О чем она? О моем праве голоса в Сенате? Что может один мой голос против всех сенаторов?

— Ладно. Приятно было поболтать.

— Мне тоже, — улыбнулась Франческа, — желаю удачи. Лови волну, все в твоих руках.

В ее последней фразе мне послышалась издевка.

Возвращаться домой было поздно. Я развесил одежду в своей каморке и улегся спать на нескольких мешках, взятых со склада.

Пусть Франческа предложит свой новый экономический путь. Какая в этом может быть беда? Тем более что и тут я тоже ни черта не понимаю.

И все-таки что-то в поведении Франчески меня очень напрягло. Теперь Фандбир уже не казалась такой безобидной, какой я считал ее, узнав о ее непричастности к «Голосу». Вспомнились ее слова о том, что Триумвират своим экспериментом вырастил монстра. Почему она считает себя монстром? Что за волну собирается поднять?

Я всерьез размышлял о том, стоит ли сообщить обо всем Константину. Когда я в последний раз промолчал о преступлении против Доктрины, Пик взорвал галерею. Да, Франческа пообещала никого не убивать, и тем не менее.

Честно говоря, меня остановила только мысль о газе в вентиляции. Этим людям я тоже не доверял.

Весь следующий день я хотел спать, а денек выдался напряженным. Назавтра мне предстояло впервые посетить Сенат в новой должности.

К счастью, мое председательство в комитете не предполагало ежедневного посещения Сената. Я всего-то должен буду являться туда раз в неделю, для того чтобы озвучить идеи комитета, если таковые будут иметься, в чем лично я сильно сомневаюсь. Откуда бы им взяться?

Также предполагалось, что еще один день в неделю я буду тратить на собрание самого комитета, где мы будем обсуждать законопроекты и другие действия Сената.

Бред. Что мы вообще понимаем в законодательстве? Я вот, честно говоря, вообще ни одного закона не читал. Боюсь, теперь этому придет конец.

Предстоящее событие очень напрягало. Во-первых, мне пришлось купить костюм. Во-вторых, канцлер Май лично позвонила мне и с ее вечным доброжелательным энтузиазмом сообщила, что от меня ожидают очередной речи. И хотя я уже привык нести всякую чушь перед коллегами по складу, на этот раз все планировалось гораздо круче.

Я так понял, это будет трансляция моего выступления в Сенате на весь Город.

К счастью, Май тактично намекнула, что, поскольку у меня пока нет опыта таких публичных речей, она готова предоставить мне примерный план выступления. Я искренне поблагодарил. По крайней мере, не придется ничего выдумывать. Все уже выдумали за меня.

О моих беседах с Дядькиным и Франческой никто не сказал ни слова. Скорее всего, в начавшейся суете ни у кого просто не было времени на мои глупые выходки.

Примерно к полудню Константин выгнал меня со склада, отправив домой отсыпаться и учить текст выступления. Я не стал спорить, честно говоря, коленки слегка подкашивались. В метро я ознакомился с тем, что завтра предстояло вещать с высокой трибуны. Поразительно: они даже слова подобрали те, которые я обычно использую.

Как выяснилось, говорить я буду кратко, но эмоционально. Поведаю об успехах моего склада, о гибели моей подруги Татьяны, о том, что мне трудно не осуждать Триумвират, поблагодарю Сенат и канцлера за возможность, предоставленную гражданам моего сектора, но выражу надежду, что это не предел влияния доминирующего класса на общественную жизнь Города.

Последнее «мое» высказывание поразило своей наглостью. Май хочет, чтобы я такое озвучил? Считает, что сектор А меня единодушно поддержит, а остальные сектора это проглотят? Причин не доверять выводам канцлера у меня не было, что пугало.

Неужели я не ошибся, и Май действительно готовит почву для создания Триумвирата из представителей разных секторов? И завтра я вобью первый гвоздь в гроб Доктрины?

Как же это ужасно, что такие решения выпали на мою долю. Я не подхожу для этой роли, я не гений с двумя сотнями баллов. Я просто не понимаю, что будет правильным, а что приведет к катастрофе. Меня, скорее всего, и выбрали-то как раз поэтому.

Я опять не мог заснуть, мечась в сомнениях, а не сбежать ли мне от всего этого. Просто не пойти завтра никуда. И что дальше? Константин прав. Куда я от всего этого спрячусь?

Из-за проклятой бессонницы я снова собрал рисунки Татьяны и принялся их бездумно пересматривать. Кошмарный портрет Май я перелистнул зажмурившись. Как Татьяна вообще с этим жила? С талантом так видеть людей?

В пачке мне попалось сразу несколько портретов, в которых угадывались мои собственные черты. Не могу сказать, что Татьяна мне польстила. Какой-то грустный квадрат с непропорционально большими глазами и ладонями. Ну, насколько пропорции глаз и ладоней вообще применимы к квадратам. Узнал я именно свои глаза.

А потом мне попалась еще одна жуть в багровых тонах. Какая-то маленькая изломанная фигура в нижнем углу листа, из которой тянулись наверх острые щупальца. Вроде бы ничего больше, но впечатление создавалось пугающее. Какой-то мифический кракен, способный утянуть на дно любой корабль.

Кого, интересно, Татьяна так видела? Что за монстр? Я принялся внимательно рассматривать рисунок. Татьяна всегда прорисовывала какие-то детали внешности или одежды своих моделей. На портрете Камилы это была кисточка косы, у Май — ее пиджак, у меня — глаза.

Тонкая фигура, напоминающая изломанную линию, и длинные переплетающиеся светлые щупальца во весь лист. Никаких подсказок. Ну как так?

Я отбросил листок. Может, я просто не знаю этого человека.

И тут, как бы в насмешку, рисунок щупалец сложился в две буквы Ф.

Нет. Не может этого быть. Франческа Фандбир?

Кракен с рисунка пугал. Сомнения в том, стоило ли рассказать о Франческе Константину, вспыхнули с новой силой. Что, если она действительно кракен?

Несколько раз я даже брался за телефон. И что я скажу Константину, вытащив его из супружеской или, что еще хуже, чужой постели? Что я на ночь глядя испугался картинки?

Уснул я только к утру. Вторая подряд бессонная ночь взвинтила мои нервы до предела.

При дневном свете кракен уже не пугал, и идея позвонить Константину казалась полным ребячеством.

Я выпил кофе, еще раз перечитал «свои» тезисы, надел костюм и стал дожидаться машины. Я мог бы доехать до здания Сената и на метро, но Константин, кода я вчера озвучил ему эту идею, скорчил гримасу и велел не выпендриваться.

Сенат оказался гораздо проще, чем я себе его представлял. Честно говоря, мне в воображении виделось что-то наподобие Дворца искусств — мрамор, фрески, бархат, паркет и позолота. Ничего подобного, хотя Сенат и занимал здание старого дворца того периода, когда о Доктрине даже не слышали.

Интерьеры Сената были суперсовременными: автоматическая система идентификации, быстрые бесшумные лифты, видеопанели, транслирующие происходящее в зале заседаний и в Городе, информационные терминалы, и везде сплошной светлый пластик. Отвлекаться от работы просто не на что.

Приветливая девушка встретила меня у дверей и проводила до моего места в зале. Одинокий столик с креслом в первом ряду у трибуны спикера и стола президиума, но все-таки на отшибе. Остальные кресла стояли рядами, так, что сенаторы сидели рядом друг с другом.

Я сел, внезапно почувствовав себя гораздо более одиноким, чем в моей квартирке у пустыря.

Прям как диковинная зверушка в зоопарке. Меня с интересом рассматривали, но, стоит отдать сенаторам должное, дружелюбно приветствовали кивками и улыбками. Я угрюмо кивал в ответ. Лучшие умы Города и я.

Скорее бы все началось и закончилось.

Большие электронные часы показали 9:00, но президиум за своим столом так и не появился. По реакции сенаторов я понял, что это не нормальное явление. Примерно через двадцать минут к трибуне спикера подошел какой-то мужчина.

— Господа, у нас непредвиденная ситуация. Повестка дня сегодня будет изменена, заседание пройдет в закрытом режиме. Мы с минуты на минуту ожидаем приезда министра сельского хозяйства, который выступит с экстренным заявлением. Далее последует доклад директора отдела безопасности, мы также ожидаем приезда в Сенат чрезвычайного канцлера и членов Капитула.

По залу прошла волна шума.

— Терпение, господа, никакой дополнительной информацией я не располагаю.

Что такое у нас еще случилось? В глубине души я знал ответ на этот вопрос. Франческа говорила о нескольких днях на реализацию своего плана. Похоже, время вышло.

Министр сельского хозяйства Грин, он же директор «Зеленого треугольника», прибыл примерно к десяти часам. По его виду было понятно, что у нас стряслось что-то очень серьезное.

У меня перед глазами стоял нарисованный Татьяной кракен.

Некоторое время министр одиноко сидел за столом президиума, пока к нему не присоединились Май, мужчина, чем-то неуловимо похожий на Константина, которого я определил для себя как директора отдела безопасности, и благообразный старик — спикер Сената.

По кивку Май министр сельского хозяйства обреченно поднялся на трибуну, вытер платком мокрое от пота лицо и оглядел зал потухшим взглядом.

Вокруг царила мертвая тишина.

— Господа, сегодня ночью на «Зеленом треугольнике» произошло ЧП.

Министр залпом выпил стакан воды и с трудом продолжил, вымучивая каждое слово.

— Недавно модернизированная система орошения дала сбой.

Длинная пауза.

— Вернее, мы подозреваем саботаж.

Снова пауза.

— По предварительным данным, в систему орошения было добавлено вещество, приведшее к гибели всего, что подверглось обработке.

Очередная пауза.

— В результате технического сбоя, который мы также считаем саботажем…

Тяжелый вздох, прекрасно слышимый в гробовой тишине зала.

— Обработке сегодня ночью вне графика подверглись все наши поля и теплицы.

Еще один стакан воды. Я тоже почувствовал, что мое горло пересохло. Все поля «Треугольника»? Как? Это же просто невозможно!

Жажда сковала горло обручем. Пазл сложился в картину. Я опять позволил этому произойти — я же все знал, как и тогда с Пиком, Франческа ведь все мне показала и рассказала, но мне опять не хватило ума понять, что именно я знаю.

Мне нужно было просто позвонить Константину.

— То есть, если коротко, мы потеряли весь наш урожай на полях и в теплицах, — фраза прозвучала как приговор.

Тишина разом превратилась в гул множества голосов, который тем не менее смолк, когда министр снова заговорил.

— Но это, боюсь, не самое страшное.

Господи, что у нас еще-то случилось? Небо частично обвалилось?

— Мы взяли на анализ образцы почвы. Если выяснится, что эта стерва отравила почву, мы столкнемся с куда более тяжелыми последствиями.

Они знают, что это Франческа. Если бы только я предупредил их!

— Вы знаете, кто это сделал?

— Городу грозит голод?

Вопросы сыпались на министра со всех сторон, но он на них даже не реагировал. Было очевидно, что он и на ногах держится из последних сил.

— На вопросы ответят директор Йохансон и госпожа канцлер, — повысил голос спикер.

Главный безопасник директор Йохансон сменил на трибуне совершенно расклеившегося министра. Он гораздо лучше держал себя в руках.

— У нас есть единственный подозреваемый — техник тепличного комплекса Франческа Фандбир, — начал он.

По движению голов и взглядов сенаторов, устремившихся к пустому месту в третьем ряду, я понял, что сенатор Фандбир сегодня отсутствует. Вероятно, он был уже в курсе произошедшего.

— Ее задержали? — раздался выкрик из зала.

— Ищем и скоро найдем, — голос директора был абсолютно бесцветным и лишенным всяких интонаций.

— Преступление готовилось тщательно и долгое время. Фандбир через своих друзей имела отношение к модернизации оросительной системы, а также непосредственно занималась работой с удобрениями, под видом которых она и ввела это пока неизвестное вещество, — продолжал он. — К сожалению, «Треугольник» слишком поздно сообщил нам о произошедшем, в результате чего было допущено несколько фатальных ошибок.

— Мы не знали, что это такое! Отправить людей по домам казалось разумным! — почти взвизгнул министр сельского хозяйства.

Мне это тоже показалось разумным. Если на полях делать нечего, зачем держать на «Треугольнике» толпу народа?

Директор Йохансон ничем не выдал своего раздражения, его речь была все такой же размеренной.

— Вся утренняя смена теплично-полевого сектора «Треугольника» видела, что произошло с урожаем. Поверьте мне, картина там очень эффектная — выглядит все как экологическая катастрофа. Сейчас эти люди уже дома, слухи распространяются со скоростью лесного пожара, и в ближайшие часы мы ожидаем начала паники. Торговые сети уже фиксируют всплеск спроса на продовольственные товары. Мы также считаем вероятным, что люди начнут самовольно покидать свои рабочие места. При худшем варианте развития событий возможные массовые беспорядки. Наши особые подразделения и силы Департамента правопорядка уже готовы выйти на улицы. В ближайший час необходимо принять решение об объявлении режима чрезвычайной ситуации, возможно, потребуется ввести комендантский час.

— Городу угрожает голод? — снова спросил кто-то.

Директор вопросительно обернулся на Май.

— Нет, — уверенно ответила она, — Город располагает стратегическими запасами продовольствия и финансовыми резервами, которые позволят импортировать все необходимое. Но мы определенно столкнемся с экономическими трудностями. Если же выяснится, что «Треугольник» потерял свои поля, нам гарантирован экономический кризис. И крайне напряженная социальная ситуация.

Сенат безмолвствовал.

— Буквально только что мне сообщили, что тело, найденное в водохранилище, опознано, — произнес директор Йохансон, убирая свой телефон, — это труп Франчески Фандбир.

Как же ты это увидела, Татьяна? Я не мог избавиться от видения — багровый кракен идет ко дну. И тащит за собой весь Город.

Новый экономический путь, мать ее!

— Я прошу Сенат в срочном порядке вынести на голосование введение режима ЧС, комендантского часа и разрешение на применение для поддержания порядка специальных средств, в том числе и летальных, — продолжил Йохансон.

По залу пробежал ропот.

— Вы должны понять, что в случае массовых выступлений мы не удержим сектор А водометами и слезоточивым газом. Их слишком много, — в голосе директора впервые появились эмоции.

Это было раздражение.

— Вы говорите о гражданах нашего Города, — раздался откуда-то из-за моей спины решительный властный голос.

— Эти граждане могут уничтожить наш Город! — возразил Йохансон.

— То, что вы предлагаете, уничтожит его наверняка! — на этот раз голос был женским.

Надо же. Сенат не повелся на предложение главного безопасника. Ну, по крайней мере, не в едином порыве.

Май вышла к трибуне, сменив за ней Йохансона. Сейчас начнется. Она их убедит.

— Господа, мы сейчас должны прежде всего думать о том, как смягчить последствия произошедшего. То, что я собираюсь предложить, идет вразрез с принципом гласности, но, как и в прошлый раз, я прошу вас проявить мудрость. На кону само существование Города. Сектор А не готов принять информацию об очередном успешном акте устрашения, мы пожнем бурю и неконтролируемое количество подобных попыток, не говоря уже о резонансе, который это сейчас вызовет. Я не прошу скрыть эту информацию навсегда, мое предложение — засекретить дело Фандбир на семь-десять лет. Лучшим вариантом сейчас будет сообщить общественности, что причиной гибели урожая стал технический сбой в системе орошения.

Даже я поверил, что это действительно лучший вариант.

— Я также поддерживаю предложение директора Йохансона ввести ЧС и комендантский час. Полагаю, давать разрешение на применение летального оружия преждевременно, но прошу рассмотреть возможность наделения меня полномочиями единоличного принятия такого решения на период действия режима ЧС. Как бы мне ни хотелось избежать бремени такой ответственности, ситуация может потребовать очень быстрого реагирования. Конечно, необходимо четко прописать условия, при которых я смогу отдать такой приказ. На этом я буду настаивать.

Неужели они на это купятся? Я огляделся. Сенаторы, лучшие умы Города. Да, они готовы поддержать Май. Не все, не безоговорочно, но тем не менее.

Я впервые в жизни понял, что дело ведь может быть и не в интеллекте. А в чем? В готовности взять на себя ответственность? В храбрости? В какой-нибудь эфемерной силе духа? Черт его знает. Мне не понять, я слишком тупой.

А Май продолжала.

— Я прошу немедленно анонсировать пресс-конференцию. Пусть граждане лучше ожидают трансляцию, чем сметают все с полок магазинов. Министр Грин выступит с сообщением о техническом сбое на «Треугольнике» и сообщит о том, что в Городе нет недостатка продовольствия. Затем выступит Эрик Скрам.

Все взгляды устремились ко мне. Я этого не ожидал. То, что Май хочет остаться в тени, отдав на растерзание репортерам несчастного Грина, — понятно, сама она выступит потом, когда ситуация хоть как-то стабилизируется. Тем или иным способом. Но при чем тут я?

— Почему я? — мой голос прозвучал незнакомо.

Злость в нем превратилась в металл.

— У тебя огромный рейтинг доверия в секторе А. Тебе удастся успокоить людей, тебе они поверят, — Май очень мягко улыбнулась мне, — только у тебя есть шанс спасти наш Город от беспорядков. Я помогу с текстом речи.

Ясно. Все ясно. Наконец-то мне все понятно о том, кто я и какую роль играю. Для этого они меня и создали. Только для этого.

— Я сделаю все, чтобы спасти наш Город.

Что все-таки случилось с моим голосом? Я сам его не узнавал. Но, похоже, никого больше это не волновало. Мои слова поддержали аплодисментами.

— Я была уверена, что ты не подведешь, — кивнула мне Май.

Следующий час своей жизни я не помню вообще. Передо мной положили лист с новой речью, в которой я должен был убеждать сектор А, что мы преодолеем все трудности, что мы проявим самые лучшие черты нашего характера, что мы выстоим и станем сильнее. Буквы сливались в черных змей.

«Они вырастили монстра», — что-то такое сказала Франческа в нашу последнюю встречу. Теперь я сомневался, что она имела в виду себя. Все равно сумасшедшая.

Трансляция началась. Ее вели прямо из Сената. Так как большинство граждан были еще на рабочих местах, их собрали в актовых залах их предприятий, остальные стекались к экранам на площадях и в торговых центрах.

На больших мониторах в зале заседаний я видел тысячи людей. И совсем скоро они увидят меня. Я хотел бы рассказать им обо всем, что знаю, но я ничего не могу доказать.

Я даже не могу четко сформулировать, что именно я думаю по поводу происходящего. Мысли, как обычно, разбегались во все стороны.

Я практически не слушал выступление министра Грина. Он что-то мямлил, совсем расклеившись. Я смотрел на лица слушающих его людей, камеры транслировали поочередно разные залы, в какой-то момент я даже узнал зал на «Треугольнике».

Люди ему не верили.

Какой у меня остается выбор?

Если я не успокою их сейчас, они действительно побегут опустошать магазины, товаров в любом случае не хватит на всех желающих, и беспорядки обязательно начнутся. И Май отдаст приказ.

Министр закончил свою невнятную речь, и я пошел к трибуне. Пиджак я снял, мне было жарко даже в одной рубашке.

Я шел, и меня приветствовали аплодисментами. И в зале, и на экранах.

Мой сектор мне верил, а мне нечего было им сказать. У меня не было ни одной улики, ни одного аргумента против Май.

Я остановился за трибуной. Вот я и в Сенате. И меня слушает мой Город.

Я вдруг понял, что забыл листок с речью на столе. Придется говорить самому. Если бы я только мог уличить Май.

«Тебе не нужны никакие улики, у тебя есть голос», — вспомнились мне слова Франчески.

«У тебя огромный рейтинг доверия в секторе А», — сказала сегодня канцлер.

И я понял, что мой голос — это сейчас единственное, что у меня есть. И что волна действительно поднимется. И к черту все глупости с доказательствами и аргументами. Это работает совершенно иначе.

Я взглянул в камеру и выкрикнул:

— Если они прервут трансляцию, значит, они пытаются меня заткнуть! Я обвиняю канцлера Май в узурпации власти и предательстве нашей Доктрины!

Экраны выхватывали тысячи лиц, напрягшихся от моих слов. По залу пробежала волна ропота, я видел заострившиеся скулы Май. Йохансон явно принимал какое-то решение. Вот будет смешно, если он меня сейчас застрелит.

Я вскинул правую руку вверх, призывая расшумевшихся сенаторов замолчать. И к моему огромному удивлению, люди на экранах все как один повторили мой жест.

Ничего Йохансон мне не сделает, понял я. Город их просто сметет.

И я продолжил говорить, понятия не имея, к чему это приведет.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg