«Несломленная»

Несломленная (fb2) - Несломленная (Это жизнь, детка - 3) 1276K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Лель

Несломленная Агата Лель

Пролог

Вода такая черная. Манящая.

Перевалившись через перила, облокотилась животом о ледяную металлическую поверхность и, как зачарованная, смотрела вниз. Я не видела своего отражения: мелкий дождь вперемешку со снегом протыкал темную гладь словно миллион иголок, заставляя мелко вибрировать всегда спокойные воды Лейи.

Интересно, здесь можно утонуть? Конечно, да. Особенно когда вокруг ни души, на дворе ночь, ненастная погода, и ты не умеешь плавать.

Босые ноги замёрзли настолько, что уже не чувствовались пальцы. Так можно и обморожение получить… Хотя, не все ли равно, что будет потом?

Ночная рубашка промокла, неприятно прилипнув к телу; тонкий плащ бесполезной тряпкой облепив щиколотки, не спасал ни от холода, ни от дождя. Только сейчас, переведя дыхание и впервые сосредоточившись на чем-то помимо темной ленты брусчатки и мелькающих в беге голых ступней, я поняла, откуда доносились раздражающие щелчки — это стучали зубы. От холода, страха и нервного потрясения.

Я смотрела на мелькающие блики на воде, отбрасываемые тусклым светом фонарей, и как никогда остро ощущала эфемерность своего существования. Какая-то нелепая репетиция собственной жизни. Блеф. Алкоголь туманил разум, искажая реальность. Я стояла и смотрела вниз, так и не решаясь сделать судьбоносный прыжок.

Сзади послышались торопливые шаги, чвакающие в грязно-серой снежной жиже. Это был он. Ссутулившийся, в серой толстовке с надвинутым на глаза капюшоном. Подойдя, сделал резкий рывок в мою сторону.

— Не подходи! — вытянув руку, будто ограждая себя от нежданного гостя, по-немецки прокричала я.

— Александра, что, черт возьми, ты собираешься сделать? — перекрикивая шум дождя, он отошел на шаг назад.

— Убирайся!

— Дай мне всё объяснить! — подался вперёд, и увидев, как решительно я поднялась на каменный выступ, снова отступил. — Пожалуйста. Просто дай объяснить!

— Пошел вон! — сквозь зубы прорычала я, и, перекинув ногу, пошатываясь, села на скользкие перила.

— Чокнутая! Чокнутая дура! Не смей! Не смей, слышишь? — в его глазах застыл страх. Выставив перед собой руки ладонями вперёд, сделал несколько осторожных шагов навстречу. — Давай поговорим, а потом делай что хочешь, хорошо?

— Убирайся отсюда! Я тебя ненавижу!

Прыгай. Прыгай уже. Давай!

— Александра! Сащя! — в ужасе перешёл он на ломаный русский, пытаясь воззвать к благоразумию.

Не смотри на него. Не слушай. Лети.

Расставив руки, будто обнимая небо, я закрыла глаза и, оттолкнувшись ногами, упала вниз.

Часть 1

Тяжело жить в наше время, вы не находите? Сумасшедшее время прогресса, нанотехнологий, генномодифицированных продуктов, клонирования и движения нон-стоп.

Термальная вода, йога, электронные сигареты, пилатес, кислородные коктейли, обвертывание водорослями мёртвого моря. Идеальные дома, идеальный газон, идеальные локоны. Даже старость мы принимаем достойно, с гордо поднятой головой, записываясь на уколы ботокса….

Как скучно мы стали жить. Стандартами, навеянными современной Европой. Подсмотренный быт со страниц глянцевых журналов. Мы хотим быть свободными и псевдораскрепощенными, заталкивая своё настоящее "я" в недра сознания, дабы не выделяться и соответствовать идеальному, придуманному кем-то другим, миру. Ведь гораздо проще влиться в массы, чем доказывать свою самобытность.

Мы в клетке, друзья. В кандалах.

Общество лучше знает, как вам жить, что есть, и с кем спать.

Итак, здравствуйте.

Меня зовут Александра, мне тридцать два года, и я та, кто не хочет жить по этим правилам. Я отщепенец социума. Все вышеперечисленное меня напрягает и отвращает. Я та самобытная облезлая кошка, среди лощёных гламурных гиен. Я сама не знаю чего хочу, поэтому меняю города и страны, в поисках своего идеального мира.

Последний раз я сбежала из Бельгии в Питер, в надежде перечеркнуть прошлое. Начать с чистого листа. Переписать карму. И вы знаете, мне это удалось. Я забыла прошлое, но вляпалась в очередное дерьмо, под названием любовь. Любовь порочная.

Ещё раз здравствуйте. Я та, кого вы презираете.

Я — любовница вашего мужа.

* * *

Начну с небольшой предыстории.

Я родилась в 1981 году, в городе Н., в самой обычной советской семье. Тут мне нечем вас шокировать, простите, никаких травм детства: отец не буянил, не пил и не уходил в загулы, меня никто не растлевал и не использовал мой труд. Я росла в ауре любви и покоя. В меру строгая мама, добродушный папа, заботливая бабушка, брат-оболтус. Я очень хорошо училась, и не доставляла родным абсолютно никаких проблем. Идеальная дочь, внучка, сестра. Тихая, послушная, крайне зажатая отличница. Но, идя в школу, я ежедневно переживала свою личную трагедию — одноклассники меня не то что не любили — меня презирали. Обзывали и обижали. За мой ум, за скромность, за страшный пиджак и юбку ниже колен, за неумение дать сдачи. И за мою внешность. Мне "повезло" родиться рыжей. Мелкие, как у афроамериканки, завитушки, рыжие брови, блеклые ресницы. И веснушки. Адовое количество конопушек, особенно с приходом весны они как с цепи срывались, настоящее буйство! В переходном возрасте они стали покрывать не только моё лицо, но и шею, руки, плечи, грудь… Я ненавидела себя за это, ненавидела отца, подарившего мне эту "солнечную радость" и брата, который нисколько не комплексуя, залихватски зачесывал свой рыжий чуб в причудливый трамплин. Я не была откровенно некрасивой, но я была рыжей, и это было моё самое главное пубертатное горе.

К девятому классу я обзавелась двумя подружками — Ирой и Галей, тоже серыми и неприметными, мечтой — уехать из Н., и своей первой великой любовью — Кириллом Мамоновым. Он сыграл большую роль в моей жизни, жаль, что трагическую.

К нему мы ещё обязательно вернёмся. Позже.

Часть 2

Санкт-Петербург, 2012 год, ноябрь.

Конец ноября. Самый позорный месяц в году. Еще не зима, но уже не осень. Уже не любимое легкое пальто, но еще не шуба… Лёд тонкой корочкой покрыл замерзшие лужи, она ещё не совсем прочная, и неаккуратно наступив — хрум! — нога увязла в ледяной жиже.

— Твою же ты мать! — выругалась я, извлекая новый сапог из недр грязной воды.

Чудесная красная замша потемнела, приобретя неряшливый вид. Marc Jacobs. Шестнадцать тысяч рублей с пятнадцатипроцентной скидкой. Прекрасное утро.

Я шла по проспекту, сжимая в кармане замерзшими пальцами пачку сигарет. Поскорее бы добраться до конторы, и совершить первую за утро живительную затяжку, ведь благодаря тому, что проспала, покурить я так и не успела. А ведь утренняя сигарета это целый ритуал — чашка крепкого кофе, Парламент и что-нибудь из ретро, тихо льющееся из динамиков. Вновь покосилась на сапог. День ещё не начался, но уже все наперекосяк. Мелкая морось, хмурые лица, поникшие плечи прохожих. Да, Питер волшебный город, но не в ноябре и не этим утром. Воспоминания нахлынули сами собой, как волна, как цунами…

Там сейчас такое же серое утро, только на час раньше… В его квартире темно и холодно, радиаторы отключены. Ной просто ненавидит жару. Как и я. Ной. Он сейчас спит.

"Не думай о нём. Не думай о нём! Не. Думай. О. Нём!!!"

Какая же я слабая, дурёха бестолковая…

Впереди показался огромный бизнес-центр, в здании которого я трудилась вот уже три месяца, пребывая на испытательном сроке в компании «Малиновский и сын». Я не знала наверняка, нравилось ли мне там, хотела ли я там остаться… Не знала. Я просто была рада. Рада, что убежала. Мне нравилось, что я теперь свободна, и что далеко от…

— Девушка, простите, вы обронили.

Мужчина в бежевом расстегнутом пальто протягивал мне красную вязаную варежку. Мою. Я похлопала по карманам своей зелёной парки. Так и есть. Потеряла, ворона.

— Спасибо, — сухо поблагодарив, я, даже толком не взглянув на мужчину, забрала свой предмет и побежала вверх по ступенькам. Как ни странно, он последовал за мной.

Ожидая лифт в толчее офисного планктона, я оглядела профиль незнакомца. Серый костюм-тройка, высокий, статный и… рыжий. Я легка улыбнулась. Ещё один "поцелованный солнцем". Не рыжий-рыжий как я, а скорее ржавый блондин. Рыжие ресницы, рыжие брови, рыжая, стильно подстриженная, борода, и россыпь конопушек на переносице. Я взглянула на его руки, сжимающие чёрный кожаный портфель: фаланги пальцев покрывали тонкие рыжие волоски… " Как я тебя понимаю, брат" — мысленно посочувствовала я. С лёгким звоном отворились двери лифта, и человеческая лавина единым потоком влилась в просторную кабину.

* * *

Город Н., 1996 год.

Кирилл. Мамонов. Он здесь.

Сердце словно взбесилось.

Я ещё не видела его, но четко слышала голос в коридоре школы. Его хохот — громогласный и заразительный, я ни с чьим не перепутаю. Как всегда он появился за минуту до звонка.

— Явился не запылился! — презрительно фыркнула Яна, и достала учебник.

Яна была моей одноклассницей и по совместительству соседкой по подъезду. Такой же зубрилкой и отщепенцем, но в отличие от меня, Янка была остра на язык. Правда, когда её никто не слышит.

— Кто явился? — закосив под дурочку, спросила я.

— Кто, кто… Мамонов. Идиот этот. Ненавижу его! — зло произнесла Янка, и уставилась мне прямо в глаза. — А ты?

— Ага. Придурок, — быстро наклонился к портфелю, дабы подруга не заметила, как густо я покраснела.

Я была влюблена в Кирилла с шестого класса, и это было моей огромной тайной! Самой-самой страшной! Мамонов был самым отвратительным и дерзким из всех, кого я знала, но именно его глаза я видела во снах вот уже четыре года. Четыре долбаных года, изо дня в день… Это была моя первая любовь, любовь сильная, но абсолютно безответная. Такой парень, как Кирилл, никогда не посмотрит на такую, как я. Никогда. Я это знала, но ничего не могла поделать со своими проклятыми чувствами.

В прошлом году я задержалась допоздна в библиотеке, и, возвращаясь в сумерках домой через тёмный парк, увидела, как он целовался с Таней Журавлевой, девчонкой из параллельного класса. Спортсменкой и красавицей. Бойкой и наглой. Он трогал ладонями её оформившуюся грудь, и жадно осыпал поцелуями шею, крепко прижав к стене беседки. Тогда это произвело на меня такое сильное впечатление, что я на два дня слегла якобы с простудой. Не ела и не пила. Только плакала. Я прогуляла школу впервые в жизни. Это было огромное потрясение. Даже скоропостижная смерть деда не повлияла на меня так сильно, как увиденная картина в тех весенних сумерках…

— Рыжова, дай инглиш списать, — Мамонов обдал меня амбре из сигарет и мятной жвачки. — Ну, дай, тебе жалко что ли?

Не смея взглянуть ему в глаза, я послушно полезла в сумку.

— Ты дура что ли? Не давай ему ничего! — прошипела Янка, а я, словно загипнотизированная, протянула ему зелёную общую тетрадь, будто ненароком коснувшись пальцами прохладной сухой ладони.

— Пасиб, Рыжова. Человечище! — он сжал моё предплечье, и в три прыжка добрался до своей последней парты.

— О, молоток, Кирюх, где урвал? — накинулись мальчишки, вырывая тетрадь из рук друг у друга.

— Да, Гоблин списать дала, — небрежно отмахнулся он.

Пацаны громко заржали.

Моё предплечье горело огнём, как и пылающие щёки.

Я любила его. Любила!

И да, моя фамилия Рыжова. Вот такая вот ирония.

Часть 3

Санкт-Петербург, 2012 год.

Наскоро выпив кофе, и выкурив по две тонких сигареты, мы с Костей Линьковым, коллегой-айтишником, направились на планерку. Обычно «летучка» проходила раз в неделю в большом конференц-зале, и строго по вторникам, но наш генеральный ввел правило: в последний понедельник месяца собирать весь персонал, а не только директоров, их замов, и замов их замов. Таким образом он хотел ещё больше сплотить коллектив, как бы стирая грань между высшим руководством и сотрудниками среднего звена. Все, включая секретарей и мелких разнорабочих, набивались в помещение, и делали вид, что всё происходящее им очень интересно.

Дмитрий Степанович — грузный лысеющий гендиректор всея корпорации «Малиновский и сын», создал компанию с нуля, и очень этим гордился. Финансы, аудит, консалтинг — сфера, в которой Малиновский достиг больших высот. Услуги «ФАКа» — как негласно прозвали компанию сотрудники, — были одни из самых дорогих и самых востребованных в Петербурге, и кадры Дмитрий Степанович выбирал соответствующие — с хорошим образованием и цепким умом. Лично беседовал с каждым, проверяя испытуемого на вшивость. Кстати, почему «и сын» для всех было тайной покрытой мраком, ведь насколько было известно, никакого сына у Малиновского не было.

Переговариваясь, мы с Костей вошли в конференц-зал. Огромный овальный стол. Серые, синие, чёрные пиджаки. Натянутые улыбки. Идеальные укладки. Запах парфюма. Я моментально почувствовала себя не в своей тарелке, машинально одергивая простое вязаное платье, и поправляя выбившуюся из заколки прядь волос. Какое счастье, что от программистов не требовали этот чопорный дресс-код.

Ближе к руководству теснились экономисты, аналитики, маркетологи, брокеры… Все они считали себя пупом земли, и всерьез полагали, что вся эта финансовая пирамида держится исключительно на их могучих плечах. И никто не задумывался о том, что стоит ушлому хакеру один раз, шутки ради, пошалить в базе данных, и весь их фондовый рынок на какое-то время полетит к чертям собачьим. Мы с Костей любили шутить на эту тему, но разумеется, воплощать свои угрозы в жизнь не собирались.

— А как ты считаешь, если упасть сейчас изобразив какой-нибудь припадок, это поможет избежать скучной часовой лекции о покупке, продаже, удержанию ценных бумаг, обзору биржевых сводок и прочей мути?

— Сомневаюсь, но если решишь попробовать — предупреди, я сниму на телефон, — хохотнул Костя, и галантно пододвинул мне стул. Приземлились мы в хвосте стола, к таким же оборванцам из нашего офиса, дабы не смазывать идеальную картину своим неряшливым видом.

— Ну что, все в сборе? Начнём, пожалуй, — подал голос Дмитрий Степанович, и шепот моментально стих.

На столе, аккуратным рядком стояли маленькие бутылки минеральной воды, и я с жадностью смотрела на живительную жидкость.

— Всё-таки последний стакан виски с колой надо было употребить без виски, — наклонившись к Косте прошептала краешком губ.

— Да-да, только вчера кого-то за уши было не оттянуть: "Костя, ну ради всего святого, живём один раз", — довольно искусно спародировал Линьков, и я хихикнула.

Костя был моим коллегой и хорошим товарищем. Даже нет — Костя был моим другом, хотя мы были знакомы без малого три месяца. Вообще, я не очень люблю людей, тяжело вливаюсь в новые коллективы, подружиться с кем-то всегда было крайне сложно. «Колючка» — так называла меня бабушка, и была абсолютно права. Но с Костей общий язык мы нашли сразу же, как только я переступила порог «ФАКа». Он, жертвуя своим личным временем, методично вводил меня в курс дела, рассказывая о подводных камнях и тонкостях компании. Я была хорошим специалистом в IT области, но опыт никогда не бывает лишним. Да и подводных камней оказалось предостаточно. Испытательный срок, на котором я ещё находилась, подходил к концу, и у меня были большие шансы пополнить штат своей скромной персоной. В принципе, в «Малиновском» меня устраивало всё, особенно зарплата, но постоянный шум и невозможность уединиться были, пожалуй, единственными, по-настоящему раздражающими минусами этой работы.

Наш офис представлял собой большое помещение в современном стиле опенспейс, где не покладая рук буквально бок о бок трудились два десятка сотрудников. Коллеги с утра до вечера переговаривались, обсуждали рабочие вопросы, передавали папки с документами, звенели телефоны, гудели принтеры, сканеры, кулеры… Все это напоминало беспрестанно кишащий улей. Наши с Костей столы стояли напротив, вплотную прижатыми друг к другу, поэтому сам Бог велел завести общие интересы. Днём мы прилежно трудились, а вечерами посещали всевозможные питейные заведения Питера, гуляли по торговым центрам, ходили в кино, и вообще, были не разлей вода.

Вода.

— Кость, пить хочу, умираю, — шепнула я снова.

— Ну давай, рискни, — он хитро улыбнулся.

Состроив скучающую мину, я протянула руку и резко схватив бутылку, спрятала под стол. Секретарша Светочка, мимо которой и муха не пролетит не замеченной, одарила меня презрительным взглядом.

— … и это на четырнадцать процентов повысит доход нашей компании, — проговорил гендиректор. — К тому же, из Германии вернулся Марат Игнатович, наш несменный финансовый аналитик. Кто ещё не знаком, прошу любить и жаловать. У нас серьезные кадровые перестановки, — добавил он уже тише, адресуя уточнение конкретно этому Марату, на которого я не смотрела, выбрав вожделенной целью бутылку «Боржоми». Над столом выросла длинная фигура "ржавого блондина". Он одарил всех мягкой улыбкой, и, раскланявшись, сел на место.

— Марат Игнатович, мы рады вас видеть. Наконец-то все шестерёнки в строю, и механизм заработает с удвоенной силой. Как вам Берлин?

— Дмитрий Степанович, было столько работы, что я не успел ничего рассмотреть. Но пиво они варят однозначно лучше.

Раздался нестройный взрыв смеха. Я тоже улыбалась, думая только о том, как бы незаметно осушить эту чертову бутылку. Планерка продлится минимум час, что ж за мучение-то такое!

Далее, когда лимит шуток о Германии исчерпал себя, и все с серьезными лицами, сведя брови к переносице, принялись обсуждать биржевые сводки, я уже буквально изнемогала от жажды.

— … таким образом, если брать в расчёт последние котировки…

Пфсссссссщщсссс!

Бутылка минералки, выпуская пузырьки газа на свободу, издала характерный звук, обдав при этом брызгами колени Кости, стол, и мои новые многострадальные сапоги. Все, как по команде, уставились на меня, прожигая удивленно-испепеляющим взглядом. Гробовая тишина. Дмитрий Степанович, сдвинув очки на кончик носа, по-совиному замигал маленькими глазками. "Ржавый" прикрыл рот ладонью, явно скрывая улыбку. Я густо покраснела.

— Простите… это… случайно… вышло, — вытирая стол рукавом платья, еле слышно пролепетала я, молясь, чтобы под стулом открылся люк в Нарнию, и убрал, к чертям собачьим, подальше от взглядов этих доморощенных снобов в лаковых ботинках.

* * *

— Хахаха, ну ты жжёшь, Рыжова! Случайно вышло, — угорал Костя, по-дружески положа руку на моё плечо. Как только закончилась планерка, мы пулей выбежали самые первые. Ещё один плюс сидеть в хвосте стола.

— Это провал, Кость, очередной провал! — я удручённо покачала головой, стараясь не смотреть на проходивших мимо свидетелей моего позора.

Секретарша Светочка, высокомерно ухмыльнувшись, прошагала мимо, виляя своей идеальной пятой точкой, обтянутой в сшитую словно по ней чёрную юбку-карандаш. Стук тонких шпилек ее модных туфель звонким эхом вибрировал в ушах.

— Да забей ты, Саш, было даже весело. С кем не бывает, — попытался подбодрить Костя.

— С тобой было такое?

— Со мной? Эм… дай подумать… Нет.

— То-то же! Я — человек-катастрофа.

Что-то бурно обсуждая и активно жестикулируя, мимо прошагали гендиректор, его зам, коммерческий директор, в общем вся "элита" ФАКа. Ржавый, проходя в составе вышеперечисленной коалиции, окинул меня любопытным взглядом и улыбнулся.

— Кость, а кто это? — тихо спросила я, кивнув на удаляющуюся спину финансиста.

— Рыжий что ли? Так это Голубь, финансовый директор, только из командировки вернулся. Ты чем слушала, на планерке же говорили о нем.

— Голубь — это прозвище? Типа, любит подгадить в неожиданный момент?

— Голубь — это просто Голубь, фамилия такая. У тебя слишком бурная фантазия, Рыжова, — гоготнул Костя. — Давай быстренько по кофе, и за работу, — подойдя к автомату, он кинул монеты в прорезь для денег, и те со звоном укатились в недра автомата.

Голубь… ну надо же.

Остановившись у лифта, Ржавый беседовал с Малиновским, и, договорившись о чем-то, мужчины, пожав друг другу руки, разошлись. Проходя мимо меня, Марат Игнатович снова улыбнулся. Слегка, лишь глазами и краешком губ.

— Капучино, как ты любишь, прошу, — протянул напиток Костя.

Бумажный стакан обжигал ладони. Я задумчиво проводила взглядом фигуру в сером. Рыжий. Смешной.

Люблю голубей.

* * *

Следующие несколько недель мы сталкивались со Ржавым то у входа в здание, то в лифте, то в холле. Три этажа бизнес центра принадлежали нашей компании: масса коридоров, кабинетов, закоулков, но почему-то куда бы я не пошла, везде натыкалась на его рыжую шевелюру. Сталкиваясь, мы, безмолвно улыбаясь, расходились по разным сторонам, и я ещё долго ощущала затылком его пронизывающие взгляды. Я не придавала большого значения этим совпадениям, и упорно старалась не замечать его повышенное внимание. Мне не казалось — он абсолютно точно меня будто бы изучал. Не могу сказать, что это было неприятно, но мне было немного неуютно, и, как минимум, странно. Я явно не соответствовала тому типу женщин, которых выбирают такие импозантные мужчины, и не важно в качестве кого: жен, подруг, любовниц. Мужчины, подобные ему, выбирают женщин шикарных, уверенных в себе. С большой грудью, осиной талией и копной платиновых, струящихся по спине волос. Как Светочка. Вот она как никто подходила под данное описание. Но Ржавый почему-то упорно находил глазами именно меня, заставляя тем самым смущаться. Смущаться не как школьницу, я не краснела и не потупляла скромно взор, просто было невдомек: что тебе от меня нужно?

К тому времени я уже давно переросла свои подростковые комплексы, к тридцати, знаете ли, ты волей-неволей учишься принимать себя такой, какая ты есть. В рыжих волосах и веснушках я научилась видеть свою изюминку, в угловатости — некий шарм, в несуразной одежде — свободу, а невезучести — закономерность. Я такая, и я научилась жить в гармонии с собой. У меня просто не было выбора. Хотя нет… был… и тонкий косой шрам на запястье об этом постоянно напоминал. Но, видимо, кому-то "там" было угодно, чтобы я жила… С того дня, когда я увидела поседевшего, за какие-то сутки от горя отца, и бледную, осунувшуюся до неузнаваемости бабушку, именно с того самого дня я перестала быть слабой. И научилась любить себя.

Часть 4

Город Н. 1997 год.

Вообще, я всегда любила учиться. Русский язык, география, история, точные науки — все это давалось мне в необычайной лёгкостью. Не скажу, что мои родители были семи пядей во лбу и это генетическое, скорее, я училась на отлично от безысходности. Ну а чем ещё было заниматься долгими зимними вечерами? Да и летними тоже… Друзей у меня не было, на дискотеки я не ходила, на посиделки во дворе меня никто не приглашал.

Ира с Галей вечно высмеивали ребят, тусующихся вечерами на исписанных непристойными выражениями лавках:

— Сидят, двоечники, портвейн посасывают, и песни матерные горланят. А завтра будут канючить: “Лаврова, дай алгебру списать”, - демонстративно отвернувшись, с презрением фыркнула Галя.

— Ага, они только и умеют, что курить да материться! — поддержала её Ира, взяв крепче подругу под руку.

Наша троица прошла мимо шумной компании и вслед раздался взрыв хохота. Они смеялись над нами. Они всегда смеялись над нами! Клоунессы, заучки, серые мыши, посмешище…

Вернувшись домой, я ещё долго наблюдала за ребятами с балкона.

Они играли на гитаре, дурачились, травили анекдоты, и отпивали вино прямо из бутылки, передавая её по кругу. Такие раскрепощенные, такие беззаботные… Я мечтала быть такой же, как они.

Мечтала, что однажды я буду так же сидеть рядом, и пить вино, взяв бутылку из рук Кирилла…

Я разглядывала его силуэт в опустившихся на город сумерках, с болью наблюдая, как смело он флиртует с девчонками, приобнимая то одну, то другую, и больше всего на свете мечтала оказаться на их месте. Что его руки когда-нибудь окажутся на моей талии.

Я фантазировала, как он убирает прядь волос с моего лица, и чуть наклонившись целует в губы… Мне было стыдно за подобные мысли, я прямо чувствовала как краска равномерно приливала к лицу, но не думать об этом я тоже не могла. Шестнадцать лет, невероятное буйство гормонов… Тогда я всерьёз полагала, что я самый несчастный человек на свете, и что хуже чем сейчас быть просто не может.

Как же сильно я тогда ошибалась.

Часть 5

Санкт-Петербург, 2012 год, декабрь.

— И кто вообще придумал эти дурацкие посиделки в том пафосном ресторане? Собрались бы в конференц-зале, купили шампанского, накромсали бутербродов… Куда душевнее, разве нет? — ворчала я, стоя на шаткой стремянке, сжимая в зубах рулончик скотча.

— Ты с ума сошла? Это же совок какой-то! — возмутился Костя, придерживая меня за ноги. — Бутербродики со шпротами, Пугачёва по первому, Советское шампанское в хрустальных бокалах, и эта… как её, икра заморская…

— …баклажанная! — произнесли мы хором и рассмеялись. Я аккуратно спрыгнула со стремянки и гордо окинула взглядом свою работу.

— Ну, как тебе? Класс?

Над входом в офис красовалась сплошь усыпанная блестками бумажная вывеска “С новым Годом” опутанная паутиной разноцветной мишуры.

— М-да… Прям чувствую от тебя провинциальный запашок, с примесью нафталина и бабушкиной шали, — пошутил Костя, за что получил от меня скотчем по лбу.

— Ничего ты не понимаешь, Линьков! Это же настоящий Новый Год, а не это ваш гламур, который никому не нравится. Белая ёлка с однотонными шарами, нет, ну где это видано? Ерунда какая-то! Так же и с рестораном.

— А вот тут я тоже с тобой поспорю. Раз в год могут и раскошелиться на любимых сотрудников, — парировал Костя, вновь оглядывая проделанную мной работу. — Ну ты же знаешь, что скажет Мадам, когда это увидит…

— Мне вообще все равно. Я на её территорию не лезу, и прошу от неё того же. Легка на помине… — шепнула я, услышав за дверью знакомое цоканье шпилек.

Секретарша Светочка, которую за глаза все называли Мадам, открыла дверь и саркастически ухмыляясь кивнула на вывеску.

— А это что ещё за порнография?

— Ты о своём вырезе?

Мило улыбаясь, я смотрела ей прямо в глаза. Высокомерно вскинув бровь, и ничего не ответив на мою реплику, она, демонстративно отвернувшись, обратилась к корпевшим над компьютерами сотрудникам:

— Напоминаю: послезавтра в восемь вечера корпоративная вечеринка в Моргане. Явка обязательна. И пожалуйста, наденьте что-нибудь… поприличнее, — Светочка презрительно окинула взглядом наши толстовки и рваные джинсы. — И Бога ради, снимите эту пакость, — наманикюренным пальчиком указала на мишуру, и, громко хлопнув дверью, покинула кабинет.

— Я же говорил, Мадам и мишура — из разных эпох.

— Нет, ты видел её буфера? В них же килограмма по три силикона. В каждой! — возмущённо произнесла я, размахивая руками, избавляясь от приторно-сладкого аромата духов секретарши. — И присутствовать на этом бале лицемерия не очень-то и хочется… Ты пойдёшь?

— Конечно. Где ещё я попью халявного «Кристала» и поем чёрной икры?

Послышался шорох, и слово “Годом” сначала отклеилось с одной стороны, и, повисев долю секунды на краешке буквы “М”, вовсе рухнуло на пол, потянув за собой вереницу мишуры.

— Ну что, снимаем? — силясь скрыть улыбку, предложил Костя.

— Размечтался! — я зло обернулась на дверь. — Раскладывай обратно стремянку.

И вот так во всём.

Жизнь научила быть настырной.

* * *

День Х, то есть день корпоративной вечеринки, приходился на субботу, и у меня не было абсолютно никакого желания туда идти. Идти в место, которое тебе не нравится, проводить время с людьми, с которыми его проводить не хочется. Дурацкие условности, и кто их вообще придумал? Благо, там будет Костя и ещё несколько приятных коллег из IT отдела. Что ж, раз избежать не получится, сядем с ребятами за один столик и устроим свою собственную вечеринку.

Докурив сигарету, и затушив её в переполненный пепельнице, я зашла в душную комнату, плотно прикрыв за собой дверь балкона. Так, с чего бы начать? Оглядев критичным взглядом содержимое шкафа, остановила свой выбор на длинном платье изумрудного цвета. Я купила его в Бельгии на прошлое Рождество, но надеть мне его так и не довелось… Тряхнув головой, избавляясь от грустных мыслей, сняла платье с вешалки и приложила к груди, любуясь изображением в зеркале. На меня смотрела невысокая девушка, с веснушками на переносице и

рыжим облаком пушистых волос. Маленькие аккуратные ушки, вздернутый нос, выпирающие ключицы… В уголках глаз появились первые мимические морщинки. Господи, мне уже за тридцать…

— Ну что, будем делать красоту? — задала я вопрос самой себе, и, бросив платье на не застеленный диван, направилась в душ.

* * *

Я вообще какая-то неправильная женщина, все у меня не как у людей. Для того чтобы полностью собраться, мне требуется каких-то двадцать минут. Краситься я не любила, да и не умела толком, с причёсками тоже как-то с юности не заладилось, поэтому бегло проведя тушью по ресницам и уложив волосы муссом, чтобы они легли тугими локонами, а не развевались, как обычно, словно одуванчик на ветру, через полчаса я была уже полностью готова.

Платье сидело как влитое, и хотя я ощущала себя в нём не совсем комфортно, но то, что я увидела в отражении, мне нравилось. Милая. Очень милая девушка, вот какие приходили ассоциации. Не яркая красотка, как Светочка, то тоже вполне себе ничего. И если бы не эти дурацкие веснушки, то даже можно было бы назвать хорошенькой. Хотя, по заверению некоторых мужчин, именно веснушки делали меня особенно привлекательной. И вот пойми их! Вот уж точно: мужчины с Марса, а женщины с Венеры.

Взглянула на старые настенные часы в тяжёлой деревянной оправе — начало восьмого, скоро прибудет Костя, и мы вместе направимся в ресторан. Цены на такси перед праздниками взлетели в три раза, но не на метро же в таком виде ехать! Вскладчину дешевле, да и веселее. Никогда не дружила с мужчинами, отношения с ними у меня вообще складывались как в самой плохой мелодраме, но с Костей всё было иначе. С ним мне было комфортно, уютно, как… ну как в любимой пижаме у камина. Улыбнувшись сравнению, услышала настойчивый звонок в дверь.

— Ты самый пунктуальный мужчина из всех, кого я знаю, Линьков, — приговаривая, открыла дверь, и встретилась с изумленным взглядом друга.

Широко раскрыв глаза, он с интересом осмотрел меня с головы до ног, даже присвистнул, словно не мог поверить, что это действительно его Рыжова. Конечно, ведь кроме джинсов, рубашек, и простеньких платьев, он на мне ничего другого никогда не видел.

— Простите, я, наверное, квартирой ошибся…

— Очень смешно! Проходи. Ты очень вовремя, я уже вызвала такси, — впустила его в дом, запирая дверь на цепочку. В крошечном коридоре моей съёмной однушки было не развернуться.

— Нет, правда, Рыжова, выше всяких похвал! А почему ты всегда так не ходишь?

— Ты издеваешься? В этом? Предоставь эту участь кому-нибудь типа Мадам. Хотя нет, тогда платье должно быть раза в три короче!

Костя хохотнул, поправляя узел криво завязанного галстука. Ему тоже было не совсем комфортно в брюках и пиджаке, но выглядел он, должна признаться — просто потрясающе.

— Ну вот, а говорил, что нет ничего приличного, — перевязывая узел по-другому, похвалила я, — тебе очень идёт, правда. Откуда костюмчик? Только не говори, что остался с выпускного!

— Так заметно? Мне казалось, что я удалил то пятно с плесенью, — поддержал он, и мы рассмеялись.

И так проходил каждый наш день. Он не позволял мне грустить ни единой секунды, за что я была ему безмерно благодарна. Мне определенно повезло с другом.

Из комнаты раздались трели мобильного.

— А вот и такси, — накинув пальто на плечи, и надев черные лодочки на высоком каблуке, взяла с тумбочки золотистый клатч. — Ну что, глубокий вдох и вперёд, покорять гламурные пьедесталы?

Часть 6

* * *

Ресторан был жутко пафосным. Высокие потолки имитирующие звёздное небо, белые скатерти с вышивкой ручной работы, на стенах репродукции картин знаменитых художников, скучная музыка, льющаяся конечно же из дорогущих динамиков…

Я немного иначе представляла новогодний корпоратив. Разве задача данного мероприятия не в том, чтобы людям было весело? Здесь же можно только сидеть сложа руки на коленях, боясь к чему-либо прикоснуться.

Круглые столы были накрыты на шесть персон, и мы с Костей поспешили приземлиться за самый дальний, у огромного панорамного окна.

— Рыжова, твоё место там, — откуда ни возьмись материализовалась Светочка, и указала на столик у барной стойки, где со скучающим лицами уже сидели несколько человек.

— С сотрудниками отдела маркетинга? Да я никого оттуда не знаю! Что за… — поток бранных слов готов был вылиться на обесцвеченную голову секретарши.

— Это не моя идея, поверь, — она выразительно кивнула на именные карточки в виде новогодних шаров. — Если бы я решала с кем делить трапезу, то однозначно выбрала бы иной контингент.

Её брезгливый тон вывел из себя окончательно. Да кем она себя возомнила? Обычная секретарша, принеси-подай, а гонора… Костя с грустью пожал плечами. Его эта новость тоже явно не обрадовала.

Хотелось развернуться и покинуть этот цирк. Что за бред? Кому это вообще в голову пришло? У меня единственный друг в этой компании, и я хотела разделить вечер с ним! Карточки с именами! Где это видано? Они бы ещё клеймо при входе ставили.

— Ты куда? — встрепенулся Костя, схватив за ручку моей маленькой сумочки.

— На кудыкину гору! Не собираюсь участвовать в этом параде петухов и… куриц, — добавила я, многозначительно посмотрев на оголенную спину Мадам.

— Да брось ты в самом деле. Час для приличия посидим, а потом уйдем. Смотри сколько халявы, — взяв тарталетку с икрой, Костя незаметно положил её в рот, — омномном, вкуснятина! Будешь? Давай ещё с собой завернём?

Я против свой воли рассмеялась. Вот что бы я без него делала? Это просто какой-то фонтанирующий сгусток позитивной энергии, а не человек. Для вида закатив недовольно глаза, поплелась к своему столику. Была не была, раз уж все равно пришла, посмотрю, чем ещё удивит Малиновский. Кстати, его самого нигде не было видно.

Музыка стихла, и раздался нарочито веселый голос ведущего с дурацкой бородкой, в голубом, переливающимся блеском пайеток, пиджаке. Его лицо показалось мне смутно знакомым, по-моему, я видела его на одном из развлекательных телеканалов. Выдавая одну за другой заготовленные шутки, презентуя их будто только что придуманные, ведущий из кожи вон лез, чтобы отработать свой гонорар.

Примерно через полтора часа все порядком захмелели.

Мужчины, сняв свои дорогие пиджаки, отплясывали под очередной хит ди-джея Смэша, флиртуя напропалую с холеными дамочками в мини. Народ отпускал двусмысленные шутки, беспрестанно хохоча, и не выпуская из рук бокалы с шампанским. Что Питер, что провинция… по ходу такого рода вечеринки везде проходят по одному и тому же сценарию, стоит только закинуть за воротник.

Костя ушел за сигаретами и куда-то запропастился, и я, сидя в одиночестве за барной стойкой, поглощала третий или четвертый бокал крепленого коктейля, с не самым довольным лицом наблюдая за происходящим.

Вдруг что-то изменилось. Что-то неуловимое, на подсознательном уровне. Так же играла музыка, так же плясали люди, но я отчетливо ощутила нарастающее в воздухе напряжение и лёгкое покалывание где-то в затылке.

— Скучаете? — раздалось возле уха, и, резко обернувшись, я увидела Ржавого.

Часть 7

— Скучаете? — раздалось возле уха, и, резко обернувшись, я увидела Ржавого.

— Вы не против? — кивнул он на соседний стул, и, не дожидаясь ответа, приземлился рядом.

Неопределенно пожав плечами, будто мне безразлично его общество, отвернулась в сторону танцующих, краем глаза наблюдая за соседом.

Сегодня на нем были темно-синие брюки и безукоризненно белая рубашка с небрежно закатанными рукавами. Но что больше всего поразило — это галстук, с крошечными серебристыми оленями из упряжки Санта-Клауса. “Приоделся к празднику”, подумала я, и еле сдержалась, чтобы не засмеяться. Узел фривольного галстука был расслаблен, две верхние пуговицы рубашки расстегнуты, и из выреза торчали курчавые рыжеватые волоски. Сегодня его вид уже не отличался свойственной ему презентабельностью. Прическа потеряла свою идеальность, а бледно-голубые глаза заволокла хмельная поволока. Ржавый был хорошо навеселе. Этот факт здорово расслабил.

— Что пьёте? — наклонившись ближе спросил он, окутав ароматом дорогого парфюма и виски.

— Кровавую Мэри, — чуть приподняла бокал с остатками коктейля.

— Смелый выбор. Любите покрепче?

— «Шипучка» для слабаков, — с вызовом бросила я.

— Большой алкогольный опыт? Часто пьёте?

— Только в свободное от работы время. А вы, как я вижу, тоже не пропагандируете сухой закон, — кивнув на его стакан, с усилием подавила улыбку.

— Ну сегодня же праздник, Александра, Новый Год!

— Вы знаете моё имя? — удивившись, округлила глаза.

— Ну вы же моё тоже знаете. К тому же, я прилежный руководитель, и изучил резюме всех моих подопечных. За вас, — слегка ударив краешком стакана о мой бокал, Ржавый залпом допил содержимое. — Почему именно IT? Необычный для девушки выбор.

— Люблю копаться в электронных мозгах.

— И можете взломать любой сайт?

— Кроме Пентагона. Он хорошо запаролен.

— А мою страничку в Фейсбуке?

— Уже. Ничего интересного.

— Хахаха, да вы опасная женщина! — искренне рассмеялся он, и, подозвав официанта, заказал два коктейля.

Я сама удивлялась своей смелости. Обычно, с незнакомыми людьми, тем более мужчинами, и уж тем более начальством, я была крайне сдержана. Не то, чтобы я стеснялась, скорее просто старалась поменьше болтать языком и побольше слушать, но диалог со Ржавым не доставлял никакого дискомфорта, напротив, меня забавляли его вопросы и задорный смех. Мне нравилось его присутствие рядом. Нравилось на него смотреть, нравилось, как он смотрит на меня: откровенно, но без открытой похоти. Вечер неожиданно перестал быть скучным, и я обрадовалась, что Костя удержал меня от ухода.

— Кстати, поздравляю с окончанием испытательного срока и назначением на должность. Я лично подписывал приказ.

— Серьёзно? Какая честь. И чем я вам теперь обязана?

— Да бросьте. Когда-нибудь сочтемся, — произнес он, и как-то странно посмотрел.

Или мне показалось?

— Денег у меня нет, но в благодарность могу взломать страничку вашей подружки.

Он снова рассмеялся, и так заразительно, что я тоже не сдержала улыбку.

Алкоголь понемногу достигал своей цели: я чувствовала себя расслабленной и раскрепощенной. Скованность куда-то ушла, и наше общение — начальник-подчиненная — уже не казалось каким-то странным или необычным.

— Если честно, я не была уверена, что меня возьмут. Особенно после того позорного случая, ну… на планёрке…

— А, вы про “псщсссс”, - изобразил он шипучий звук, и мы оба зашлись от хохота. — Да, это было что-то! Вы тогда подняли мне настроение на весь день.

Костик так и не появился, да я и думать о нем забыла, беззаботно “воркуя” с Голубем, поглощая при этом коктейль за коктейлем. Я знала, что завтра буду краснеть вспоминая этот вечер, но алкоголь лился рекой, непринуждённая беседа доставляла удовольствие. Ржавый был очень мил, и совсем не походил на того сноба, которым я его видела, сталкиваясь где-нибудь в коридорах компании. К тому же я понимала, что он тоже пьян, и вряд ли завтра вообще обо мне вспомнит. Где он и где я. Серая мышь и орёл. То есть Голубь.

— А вы курите, Александра? — спросил он, извлекая из кармана брюк пачку Мальборо.

— Да, мой друг как раз ушел за сигаретами, и куда-то запропастился.

— Тогда прошу составить мне компанию. Идёмте, здесь очень душно, — поднявшись, он пошел в сторону крытой веранды ресторана, и я, расталкивая разгорячённо танцующих коллег, придерживая подол платья, поплелась за ним.

Сбившись группками, народ дымил сигаретами, громко разговаривая, и ежеминутно заходясь во взрывах смеха. Мы со Ржавым встали у окна, и с наслаждением затянулись вожделенным никотином.

— А вы знаете, я запомнил вас еще в тот день, когда вы потеряли свою перчатку.

— Перчатку? Не помню, — соврала я, смотря на тысячу огоньков ночного города, стараясь скрыть удивление, что он запомнил такую мелочь.

— Да, перчатку. Желтую или оранжевую…

“Красную, и это была варежка!” — захотелось поправить мне, но я вовремя вспомнила, что “забыла” о том случае.

— А еще запомнил, потому что вы рыжая. Это ваш натуральный цвет?

— А ваш? — спросила я, и он, похлопав долю секунды длинными ресницами, опять засмеялся.

— А если серьёзно? Вы никогда не хотели избавиться от этого “подарка” природы? Скажу по секрету, но только вам: меня посещали такие мысли в студенческие годы, но, боюсь, однокурсники из академии меня бы неправильно поняли, — лучезарно улыбнулся он, и сеточка мелких морщин паутинкой окружила глаза.

— А вот я однажды поэкспериментировала. Ещё в школе.

— Вот как? Должно быть жгучая брюнетка?

— Нет… блондинка, — шепнула, будто поведала огромную тайну.

— Вам, наверное, очень шло!

— Нет, это было то ещё убожество. Более того, этот поступок разрушил мою жизнь, — произнесла я, и тут же пожалела о сказанном.

Вот зачем. Зачем портить такой вечер возвращаясь в прошлое? Там нет ничего хорошего. Там только боль, страдания и потери. Но было уже поздно, вихрь воспоминаний снова унёс меня на пятнадцать лет назад…

Часть 8

Город Н., 1997 год. Весна.

Одиннадцатый класс, конец учебного года. Время, когда тысячи выпускников планируют своё светлое будущее. Я ничего не планировала, мой путь был предрешен: наш единственный в городе местный университет, экономический факультет. Не то, чтобы я горела желанием туда поступить, просто этот вуз был в шаговой доступности от дома, и это решало всё.

Уехать куда-то было моей мечтой, но мама даже слышать ничего не желала. «Везде один разврат, молодежь вместо учебы черт-те о чем думает, а в больших городах еще и разбой кругом, людей прямо с улицы крадут, продадут за границу в рабство, в Турцию куда-нибудь», — причитала бабуля, насмотревшись криминальных новостей, и мама, будучи почти в два раза моложе ее, только поддакивала, будто брюзжащая старушка. Вцепилась в меня мертвой хваткой — ни шагу дальше ее юбки. Брата, видите ли, они отпускали через год учиться в Москву, а меня нет! Эти запреты нервировали, и глубоко внутри я бунтовала, правда вслух свое несогласие не высказывала, не принято у нас было перечить старшим. Я уже даже практически смирилась, что сидеть мне дома под их тотальным контролем ещё минимум пять лет.

— А ты куда пойдешь, когда “откинемся” Мамон? — услышала я прокуренный баритон Петьки Селивёрстова с “козырных” последних парт, загаженных жевательной резинкой и исписанных скабрезными словечками.

Петька — хулиган и оболтус, сын местного криминального авторитета, который половину своей жизни провел на зоне. Петька очень гордился своим “крутым” папашей, и постоянно использовал тюремный жаргон.

— На работу устроюсь, к Серёге Белому в гараж, — беспечно бросил Кирилл, раскачиваясь на стуле, закинув ноги на парту. — Маман хотела меня в техникум какой-то определить, но я сразу в отказ. Делать мне больше нечего — два года ещё тарабанить. Мне и школы хватило вот так, — ребром ладони он провел поперек горла.

— А Танюха твоя, слышал, в Москву уезжает. Батёк еёшный вроде местечко тёплое в каком-то инстике подшаманил.

— Пойдёт теперь по рукам баба, — покачивая головой, со знанием дела констатировал Санька Рощин, ещё один бездельник “с последних парт”.

— Э, полегче, вообще-то это тёлка Мамона, — строго пресёк Петька.

— Да какая она мне тёлка… так… было пару раз, и то по пьяни, — сплюнул прямо на пол Кирилл, — пусть валит, туда ей и дорога.

— Ритка с параллельного про тебя спрашивала, может с ней замутишь? Видал, какие у неё бидоны? Во, — Селиверстов изобразил руками два огромных шара в районе груди, и пацаны громко загоготали.

— Не, Ритка стрёмная какая-то, ржет как лошадь, ещё и рыжая. Мне блондинки нравятся, — мечтательно протянул Мамонов.

— Как Танюха, что ли? — подколол Рощин.

— Сказал же — проехали! — замахнувшись сжатым кулаком оборвал его Кирилл, и вдруг замолчал, обернувшись в мою сторону.

Меня будто кипятком облили, сразу кинуло в жар, уши буквально полыхали. Я быстро отвернулась, уткнувшись в учебник.

— Я, может, с Рыжовой замучу. Да, Рыжова? Гулять вечером пойдём? — игривым тоном подкатил он.

Дыхание перехватило, и я, сгорбившись, ещё сильнее вжалась в стул. Надеюсь, они не заметили, что я подслушивала.

Я понимала, что это его предложение погулять всего лишь стёб, но мне было приятно, что Кирилл назвал именно меня, а не какую-то другую девочку. Пробубнив в ответ что-то невнятное, я воздала хвалу небесам, когда прозвенел звонок, и одноклассники единым потоком, с громкими криками повалили в класс.

Весь урок я думала о его словах. “Мне блондинки нравятся”. Бред, бред, безумная идея, бабушка меня убьёт! Но мне так хотелось хоть немного понравиться Кириллу. Хоть самую чуточку. Хотелось, чтобы он наконец-то посмотрел на меня не как на зубрилку-одноклассницу, а как на девушку. Я действительно считала, что если первая сделаю какой-то шаг, это что-то изменит. Глупая влюбленная малолетка.

После уроков, отвязавшись от Ирки с Галькой под предлогом неотложных дел, я забежала в хозяйственный магазин и на последние деньги, отложенные с завтраков, купила две пачки “Блондекса”.

Часть 9

* * *

— Александра, где вы летаете? Александрааа! — услышала я откуда-то издалека. Рядом стоял Ржавый, и помахивая ладонью перед моим лицом, с беспокойством заглядывал в глаза. Вокруг гремела музыка, и легкий морозец из открытого окна обжигал щёки.

— Простите, задумалась. Ох, ёлки! — выругалась я, когда тлеющий фильтр сигареты обжег пальцы. — Так на чем мы остановились?

— На вашем опыте окрашивания в блондинку, — подсказал Голубь.

— А, ну да. В общем, там ничего интересного. Я была уродливой блондинкой, было даже хуже, чем сейчас.

— Ну что вы такое говорите! — возмутился он. — Вы очень привлекательная девушка, и…

— Ах вот ты где, я тебя везде ищу, Рыжова, — откуда-то из толпы материализовался Костя. — Ты представляешь, меня чуть в ментовку не уволокли… Э, здрасьте, — осёкся он, заметив рядом начальство.

— Это Марат Игнатович… ну… ты в курсе, — смутившись, будто нас засекли за чем-то нехорошим, зачем-то представила я Голубя.

Повисла неловкая пауза.

— Я вынужден откланяться, — прервал тишину Ржавый, — спасибо вам, Александра, что составили мне компанию.

Произнеся это, он ретировался, покинув веранду, моментально смешавшись с толпой.

— Ничего себе, а ты времени даром не теряешь, — хмыкнул Костя, доставая сигарету. — Ну так вот, когда я вышел из ресторана…

— Давай потом, Кость, хорошо? Я дико замерзла. И хватит травить организм, — забрав у него сигарету, я за руку потащила недоумевающего Линькова в помещение.

Рыжей шевелюры нигде не было видно. Мне стало немного грустно, сама не знаю почему. Костик рассказывал что-то, оживленно жестикулируя, но я слушала его вполуха, прокручивая в голове недавнюю беседу с Голубем.

Надо же, вот это фамилия! И он оказался очень интересным собеседником. А этот его горящий взгляд, случайные прикосновения… Вдоль позвоночника пробежал хоровод мурашек. Необычный получился вечер.

Так, Рыжова, о чем ты вообще думаешь? Он твой начальник, а ты для него… грязь из под ногтей. Вот и всё. И вообще, все мужики обманщики, думающие только о себе. Все до единого, уж тебе ли это не знать.

* * *

Сразу после корпоративной вечеринки начались длинные праздничные выходные. На Новый Год мне абсолютно было некуда податься, друзей, кроме Костика, у меня в Питере не было, поэтому решено было отмечать праздник в кругу его товарищей ещё со студенческих времен. Лучше так, чем сидеть в одиночестве, обнявшись с бутылкой шампанского и смотреть новогодний "Огонёк".

Как-то мелькнула шальная мысль поехать в Н. и навестить мать, но эту идею я быстро отсекла. Не хотелось ворошить прошлое. Да и чувство гнетущей, липкой вины всё ещё не отпустило. Да теперь уже и не отпустит, наверное. И я до сих пор ее не простила… Вернее, я убеждала себя в обратном, внушала себе, что всё давно если и не забыто, то прочно запечатано в самом дальнем закоулке памяти. Нужно просто жить, идти дальше, оставив тяжёлый груз воспоминаний за спиной, нужно восстановить то, что разрушено. Но в то же время прекрасно понимала, насколько нелепы эти мысли, и как бы сильно я этого не хотела, никогда больше не будет так, как прежде… ведь забыть такое невозможно.

Порой мне казалось, что я родилась для того, чтобы приносить людям несчастье. Мало того, что природа надо мной вволю пошутила, так ещё и фортуна показывала исключительно пятую точку. Мне тридцать один. Ни мужа, ни ребёнка. Самых дорогих и близких я потеряла, родная мать меня ненавидит, хоть и делает вид, что это не так. И во всём виновата одна я! Если бы не тот мой глупый поступок, родные мне люди остались бы живы… Если бы я не была тогда такой доверчивой и глупой. Если бы в ту ночь Кирилл Мамонов… Если бы. Если бы. Видимо, такова моя карма.

Иногда, длинными вечерами новогодних каникул, я ненароком вспоминала Ржавого. Сама не знаю почему, но он никак не хотел уходить из мыслей.

Я вспоминала его голубые глаза, светлые-светлые, будто прозрачные. Вспоминала, как он запрокидывает голову, когда смеётся, так заразительно, что хочется хохотать вместе с ним. Его рыжеватые волоски, торчащие из расстёгнутой рубашки. Да даже дурацкий галстук с оленями так и стоял в глазах.

Я давно вышла из того возраста, когда позволительно предаваться инфантильным фантазиям, но мне хотелось верить, что тогда он подсел ко мне не просто так, а потому что я ему понравилась. Ну хоть чуть-чуть. Самую малость. Я же видела, как он меня рассматривал…

Вздохнув, перевела взгляд на большое настенное зеркало. На меня смотрело маленькое существо в полосатой пижаме и рыжим облаком вместо волос.

— Рыжова, Рыжова. Нифига ты не повзрослела, — произнесла я вслух, и кинула в отражение плюшевого мишку. — Ну ничего, куплю себе щенка, и буду коротать старость с ним. А что: ест меньше чем мужик, ещё и носки не разбрасывает. Вот Ной вечно… — осеклась.

Снова я о нём вспомнила. Ну почему нельзя стереть прошлое, как старый ненужный файл? Щелчок "мышки" — и нет ничего. Ни разочарований, ни предательств, ни глупых ошибок. Закинуть в "корзину", удалить со всех дисков.

Отец, бабушка, мои шрамы на запястье, Кирилл, Ной и…

Нет, прошлое никогда меня не покинет. Никогда.

Часть 10

Санкт — Петербург, 2013 год, январь.

Новогодние выходные пролетели как и положено выходным — очень быстро. Даже у меня, которая практически безвылазно просидела дома. Спасибо Косте, который не давал мне зачахнуть, ежедневно навещая и вытаскивая на прогулки. А ещё он буквально завалил меня сладостями.

— Ешь-ешь, Рыжова, у меня отец в кондитерке работает, у нас эти конфеты уже девать некуда. Присылает ящиками, хоть соли.

Так что пришла я на работу раздобревшая на целых три кило, которые придется теперь мучительно скидывать не меньше месяца. За удовольствие нужно платить.

— Сейчас быстро на планёрку, а потом по кофейку? С конфетами, — подмигнул он, галантно открывая передо мной дверь конференц-зала.

- Ты точно решил превратить меня в бегемота, — улыбнулась я.

Хотя сегодня был не последний понедельник месяца, общая планёрка все же намечалась. Подвести итоги старого года и обсудить планы на новый.

Зайдя в кабинет, поймала себя на мысли, что ищу глазами Ржавого. Уже почти все собрались, но его место оставалось сиротливо пустым. Настроение сразу же испортилось. Сегодня я проснулась раньше обычного, чтобы погладить новое платье, купленное на праздничной распродаже, и даже накрасилась. А его нет…

Костя опять что-то болтал, но я слушала его рассеяно, вполуха, прислушиваясь к шагам в холле. Шаги Ржавого я уже научилась различать — он ступает легко, но уверенно. Не семенит, как коммерческий — вечно потеющий коротышка, и не чеканит шаг будто на плацу — как Давид из технического. Марат ходит плавно, даже грациозно, будто хищник.

— Здравствуйте, простите за опоздание, — раздалось у двери, и сердце, подпрыгнув, припустилось галопом.

Бледно-розовая рубашка, в сочетании с темным пиджаком, невероятно ему шла. Он подстригся и посвежел, по-моему, даже загорел. К своему стыду почувствовала, что немного покраснела.

Я смотрела на него в упор, надеясь, что он меня заметит. И он заметил: его взгляд, слегка мазнув по присутствующим, остановился на мне чуть дольше положенного. Холодные льдинки, будто совсем ни одной эмоции, пустота. Слегка улыбнулась, в надежде увидеть хоть какую-то реакцию, но он не ответил на мою улыбку и отвел глаза. Настроение моментально испортилось, и я мысленно послала его к чёрту. Всё-таки он сноб! А я идиотка.

Еле дождавшись окончания мучительной летучки, пулей выбежала из конференц-зала, проигнорировав Костю с его кофе и сигаретами.

Ну вот как можно быть такой дурой? Ничему меня жизнь не учит.

Наступает такое разочарование, когда ты нафантазируешь себе что-то относительно понравившегося человека, а он ни сном ни духом, и даже пальцем не шевелит, чтобы оправдать твои надежды. И не в нем разочарование — в себе. Потому что годы идут, а ума не прибавляется.

Так, без настроения, я просидела до конца рабочего дня, продолжая игнорировать Костю, ссылаясь на большую занятость, чем заметно его расстраивала.

Мне было приятно его внимание, но только вот никак не могла взять в толк: почему он так носится со мной, как с писаной торбой, хотя я тот ещё подарочек. Возможно, нас сближало то, что мы оба программисты, оба не совсем молоды и оба отчаянно одиноки. Мне казалось странным, что такой общительный и симпатичный Костя до сих пор не нашёл себе пассию. Девчонкам из офиса он нравился, но он не принимал их флирт всерьез, отшучиваясь в своей обычной манере.

Я знала о том, что в прошлом он пережил какую-то любовную драму, но почему-то была уверена, что его проблемы ничто по сравнению с тем, что довелось пережить мне. О своей прошлой жизни я предпочитала молчать, как и он. И это, видимо, нас тоже сближало. Демоны прошлого.

Вдруг — за пятнадцать минут до конца рабочего дня — на рабочую почту пришло сообщение. Не подписано от кого, но с адреса нашей компании. Немало удивившись, кликнула "мышкой" по конверту:

“Александра, это Марат Игнатович. Зайдите ко мне перед уходом, будьте любезны”.

Снова ощутила бешеное биение сердца. Он хочет меня видеть! Но что ему нужно? Может, на вечеринке я что-то сделала не то, и он решил меня уволить?

— Рыжова, может в пиццерию забежим и по пивку? — из-за монитора показалась въерошенная голова Кости.

Сколько я его знаю, его прическа всегда выглядит так, будто он только что встал с постели.

— Ты это… у входа меня подожди, хорошо? — попросила рассеянно я, накидывая пальто и заматывая шарф.

— А ты куда это?

— Любопытной Варваре сам знаешь что. Жди, я скоро, — выключив компьютер и прихватив сумку, выбежала из офиса.

Переведя дыхание у двери с вывеской “Голубь М.И”, заглянула в приемную. Место секретарши пустовало. Пройдя мимо ее стола, тихонько постучала в дверь кабинета начальника, и, не дождавшись ответа, робко заглянула:

— Марат Игнатович, вызывали?

— Да-да, прошу вас, — ответил Ржавый, не отрывая взгляд от монитора.

Войдя, я аккуратно прикрыла за собой дверь. Он что-то печатал, а я стояла напротив, переминаясь с ноги на ногу, и совершенно не понимая, что же здесь делаю.

— Присаживайтесь, — кивнул он на кожаное кресло напротив, и я приземлилась на краешек.

Чувствовала я себя неуютно. Одно дело общаться подшофе, в неформальной обстановке, когда он в галстуке с оленями, и совсем другое, сидеть вот так, напротив, в его кабинете. Ещё острее ощутила, как глупы были мысли относительно того, что я ему приглянулась тогда на вечеринке.

Мне было жарко в зимнем пальто, ситуация раздражала, но я послушно сидела, дожидаясь, когда же он наконец прояснит, зачем я здесь.

— Простите, отвечал на важное письмо, — сказал Голубь, и, захлопнув ноутбук, уставился мне прямо в глаза.

Вдруг, совершенно неожиданно, широко улыбнулся, чем ошарашил ещё больше.

— Александра…

— Марат Игнатович…

Произнесли мы одновременно, и немного смутились.

— Александра, я… хотел бы извиниться за тот вечер в ресторане. Я немного выпил, плюс в зале было очень душно, возможно, я вёл себя не очень корректно…

— Нет-нет, что вы. Вы вели себя очень прилично, — поторопилась уверить его я, — в отличие от меня, наверное. Но вы правы, там было так душно…

— Да, очень душно, — утвердительно закивал он.

Повисла неловкая пауза. Я кусала губу и теребила бахрому своего вязаного шарфа.

— Эмм… это всё? Я могу идти?

— А… ну, в общем, да, идите, конечно. Конец рабочего дня, у вас, должно быть, куча планов.

— Видели бы вы эту кучу… — пробубнила я.

— Что, простите? — округлил глаза он.

— Я… имею в виду, что мне совершенно некуда торопиться. Я живу одна в съемной квартире, никто меня не ждёт. У меня даже собаки нет. Ну там, чтобы кормить её, выгуливать, причёсывать, или… что там делают с собаками… Господи, что я несу, — закрыв лицо ладонью, почувствовала, как залилась пурпурной краской.

Я услышала, как он рассмеялся, и всю скованность как рукой сняло. Я даже выдохнула от облегчения. Вот вечно я так: когда волнуюсь — несу всякую несвязную чушь.

— Вы знаете, у меня тоже никогда не было собаки, и я тоже понятия не имею, что там с ними нужно делать, — с улыбкой произнес он. — Значит, вы никуда не спешите?

— Нет, никуда.

— Может быть, в таком случае, вы не откажетесь составить мне компанию и поужинать в одном очень милом ресторанчике?

— Ну… да… почему бы и нет, — улыбнулась, не веря собственным ушам.

— Тогда подождите у входа, хорошо? Мне нужно здесь кое-что закончить.

— Может, у парковки?

— Замечательно, ещё лучше. Я скоро.

Выйдя из кабинета, я продолжала переваривать услышанное.

Что всё это значит? Зачем он пригласил меня в ресторан? Почему именно меня? Нет, я была рада, конечно, но всё это так неожиданно…

Выйдя на улицу, у входа увидела перетаптывающегося Костю, согревающего дыханием ладони. Его шапку-ушанку засыпало снегом, было чертовски холодно.

— Ну наконец-то! Я себе тут всё отморозил, ты где пропадала?! Я передумал, не пиво, а что-нибудь покрепче.

— Кость, ты это… езжай домой. У меня появились кое-какие планы.

— Что за планы? — удивился он. — Двадцать минут назад…

— Иди, Кость, говорю же тебе. Потом расскажу, — подталкивая его в спину в сторону автобусной остановки, теряла терпение я.

Мне совершенно не хотелось, чтобы Костя увидел нас вместе с Голубем. Линьков, конечно, не сплетник, но как пить дать устроит допрос с пристрастием. А мне пока что даже нечего ему ответить. Я сама не знаю, что за чертовщина происходит.

Кое-как проводив горе-товарища домой, я, утопая в навалившем в одночасье глубоком снегу, пошла в сторону автомобильной парковки.

Ржавый появился через несколько минут, и мы, погрузившись в тёплый салон его BMW, помчались по Невскому в неизвестном направлении.

Часть 11

Ресторан был маленьким и довольно дорогим. С претензией на домашний уют — даже камин присутствовал. Но мне в нем не было уютно.

Заняв уединенный столик у окна, мы, как два школьника на первом свидании, с наигранным энтузиазмом уставились в меню. Я не видела, что там написано, я незаметно подсматривала за ним, и размышляла, что же это значит. Разумеется, во всем этом есть какой-то подвох. Вот только какой? Зачем он позвал меня сюда?

Может он хочет меня расположить, чтобы я стучала на кого-то из сотрудников? Или ему ещё что-то нужно? Но от меня пользы, как от козла молока. Не секса же он со мной хочет, в конце концов! Даже смешно стало от подобных крамольных мыслей.

После его утреннего взгляда на планёрке, ледяного, будто бездушного, я запретила себе думать о нем в каком-либо ином ключе, кроме как о начальнике. Он твой босс. Точка. А то, что сердце при виде него бьётся, словно пойманная птица в клетке — это всё ерунда. Перебешусь, не впервой.

— Белого, да? — услышала я голос Ржавого и вздрогнула.

Возле столика с блокнотом в руках стоял молодой официант, и они оба выжидательно уставились на меня.

В недоумении, я в ответ уставилась на Марата Игнатовича.

— Вино. Я заказал белое, вы не против? — повторил он, и я согласно кивнула.

Принесли какой-то салат со сложным названием, но мне кусок в горло не лез, зато вино я поглощала с завидным аппетитом. Голубь пытался поддерживать разговор, но сегодня собеседник из меня был так себе. Я действительно не могла понять, какого чёрта мы здесь делаем.

— Хороший ресторан, правда? — спросил он, отправив в рот подцепленную на вилку креветку.

— Да, здесь… мило, — согласилась, окидывая взглядом помещение. — Но если честно, мне ближе забегаловки попроще. Что-то типа "Картошки" или КФС. Это же расточительство — отваливать по восемьсот рублей за две былинки салатного листа, и три штуки за всего лишь одну бутылку вина.

Ржавый, заразительно, как умеет только он, захохотал, и паутинка мелких морщинок снова окружила его небесно-голубые глаза.

— Ну а что такого я сказала? Извините, но я столько не зарабатываю!

— То есть, вы хотите сказать, что наша компания вам мало платит? — не прекращая улыбаться, с деланым возмущением спросил он.

— Не мало. Но можно и побольше, — без обиняков ответила я. — Извините ещё раз, но мне кажется, что подобные заведения посещают одни снобы.

— То есть, теперь вы хотите сказать, что я сноб?

— Я ничего не хочу сказать, так как дорожу своим рабочим местом. И вообще, вы хоть раз бывали в "Картошке", например? Там подают отличные бургеры, а пиво после восьми с десятипроцентной скидкой.

Он снова рассмеялся, закрыв лицо ладонью.

— Вы просто чудо, Александра!

— Простите?

— А покажите мне вашу "Картошку", — вдруг предложил он.

— Вы серьёзно? — округлила глаза.

— Более чем. Почему бы не попробовать что-то другое? Люблю эксперименты, — он положил на стол несколько купюр и поднялся с места, потарапливая: — Идёмте, Александра, идёмте.

Я абсолютно ничего не понимала, но идея уйти из этого пафосного заведения в привычную для меня среду мне определенно понравилась.

Была не была. Не я это предложила.

* * *

В спорт-баре “Бочонок” было не протолкнуться.

В основном заведение было заполонено студентами и разнорабочими мелких контор. Я специально выбрала это место, — сотрудники нашей компании в такие забегаловки не ходят, Костя живёт в другом районе, так что столкнуться с ним здесь — шанс, практически равный нулю.

Мне тут нравилось. Никогда не скучно, не дорого, и очень просто затеряться в толпе.

Вырвав, практически с боем, единственный освободившийся столик в виде бочки, мы со Ржавым приземлились на деревянные лавки, бросив рядом верхнюю одежду. Было очень шумно, транслировали футбольный матч, и толпа оголтелых фанатов за соседним столиком поливали игроков на чём свет стоит, абсолютно не стесняясь в выражениях. По обрывкам фраз я поняла, что играют «наши» с «теми кривоногими».

В воздухе витал запах пива, сигарет, картошки-фри и чеснока.

— Ну как вам? Уверена, что ничего подобного вы раньше не видели, — перекрикивая шум голосов и рёв из огромной плазмы, обратилась я к Голубю.

— Заблуждаетесь, Александра. Не поверите, но когда-то я тоже был студентом, — скидывая пиджак, и подворачивая рукава рубашки, произнес он. — Ну что, где ваше хвалёное пиво со скидкой?

Мы просидели в “Бочонке” до самого закрытия, и это был поистине прекрасный вечер.

Мы болтали, перебивая друг друга, травя разные байки и хохоча до упаду. Я сильно захмелела, и мне уже не казалась странной наша встреча — тире — свидание. Ну и что, что он мой босс, а я его подчинённая, какая разница, главное, нам интересно вдвоём, к чёрту условности.

Мне было весело, легко, рядом с ним я не думала о плохом, не вспоминала прошлое. За одно это мне хотелось сказать ему спасибо.

Выйдя в числе последних из бара, мы, шатающейся походкой направились к его автомобилю, припаркованному за углом.

— Вы знаете, мне кажется, садиться за руль сейчас не самая лучшая идея, — задумался он, остановившись у припорошенного снегом BMW. — Вы далеко живёте?

— На Заводской.

— Так это же совсем рядом! Я просто обязан вас проводить. Может немного прогуляемся? — предложил Ржавый, обаятельно улыбаясь.

Крупные снежинки, кружась, невесомо ложились на его волосы и плечи. Протянув ладонь, он не оставил мне выбора.

— А давайте! — с легкостью согласилась я и взяла его под руку. Тесно прижавшись друг к другу, мы пошли по ночному проспекту.

Часть 12

— Проходите, проходите. Отказ не принимается, — открыла я дверь в свою маленькую квартирку. — Только по очереди, здесь тесно. Выпьете чаю, согреетесь, и через час будете как огурчик.

— Не хочется доставлять вам неудобства… Но вы правы. Если честно, я жутко замёрз, — стряхнув с плеч капли подтаявшего снега, Ржавый снял пальто.

Торопливо размотав длинный шарф и скинув обувь, забежала в единственную жилую комнату, которая служила мне одновременно гостиной, спальней, и кабинетом, и, щёлкнув выключателем, принялась судорожно убирать раскиданные повсюду вещи.

— Извините, я не ждала гостей, — убирая с дивана пижаму и поправляя покрывало, смущенно пробормотала я. — Ко мне вообще редко кто заходит. Костик иногда, а больше я в Питере никого не знаю. Вы присаживайтесь, — указала на старенькую продавленную тахту. — Пойду чайник поставлю.

— Костик — это ваш друг? — услышала из соседней комнаты, наливая воду из под крана.

— Да, друг. В смысле, действительно друг. Мы дружим, а не… ну вы поняли. Вы его знаете, Линьков Костя, он тоже работает у Малиновского, — занесла в комнату две пустые чашки, вазочку со слегка засохшим печеньем и остатками «линьковских» конфет, и присела рядом с ним.

— Если честно, что-то не припоминаю такого.

— А говорили, что изучаете резюме каждого своего сотрудника, — не удержалась-таки от шпильки.

— Я немного соврал. Я изучил только ваше, — пристально глядя честными глазами, он перестал улыбаться.

— А почему… только моё? — пролепетала, сразу же смутившись.

— Потому что вы мне понравились, Александра, — серьёзно произнес он, и взял меня за руку.

Прикосновение его теплой ладони словно обожгло, заставив чуть вздрогнуть от переизбытка нахлынувших эмоций. Я не успела ничего понять, проанализировать, как вдруг он придвинулся ближе, и потянулся к моим губам. В этот момент противно засвистел чайник.

— Я… я сейчас. Там… чайник, — пробормотала запинаясь, и на ватных ногах побрела в кухню.

Облокотившись о стол я никак не могла не могла прийти в себя. Кружилась голова, тело сотрясала мелкая дрожь. То ли от алкоголя, то ли от его неожиданного признания. Ну конечно виновато второе!

Мне показалось, или он действительно хотел меня поцеловать?

Мы пьяны, в этом всё дело! Тряхнув головой, провела рукой по волосам. Налив воды, осушила стакан целиком, понемногу обретая способность мыслить четко.

Конечно виноват алкоголь! Напился, напоил меня, и решил воспользоваться ситуацией. Самый обычный мужик, с самыми примитивными потребностями. Записала его чуть ли не в небожители, дурочка, а он такой же, как все. Сейчас пойду в комнату и укажу ему на дверь. С меня хватило в жизни испытаний, быть очередной игрушкой я не намерена. Услышав скрип половицы заметно вздрогнула и обернулась. Голубь стоял в дверном проёме, облокотившись плечом о косяк.

— С вами всё в порядке? Вы так быстро убежали.

— Да… нет. Да, то есть. Голова чуть закружилась. Уже прошло, — отвернувшись, чтобы не смотреть на его манящие губы, полезла в шкаф за чаем, неосторожно задев коробку с рафинадом. Кубики хаотично посыпались на стол.

Какая же ты неуклюжая! Соберись!

Раздражённо собирая в горсть сахар, и засовывая его обратно в коробку, проклинала себя на чем свет стоит.

Ну что ты как девчонка, ей Богу! Будто никогда не целовалась с мужчиной, да тут даже не было никакого поцелуя, а ты уже дрожишь как осиновый лист.

— Вы какой будете ча… — ощутив его руки на своей талии я осеклась. Он стоял сзади, преграждая мне путь к отступлению. Тут же почувствовала его чуть влажные губы на своей шее.

Зарылся лицом в волосы, жадно вдохнул. Прижавшись сильнее, вероломно исследовал руками мое вмиг обмякшее тело, оставляя от прикосновений обжигающие дорожки. Непроизвольно, сама того не желая, закрыла глаза, откинув голову ему на грудь. Руки и ноги стали ватными, а низ живота предательски сжался в тугой ком.

У меня не было мужчины целый год, и я соскучилась по нежности, мне хотелось вновь почувствовать себя желанной. Почувствовать себя женщиной. Но ведь я давала себе слово, клялась больше никогда не верить мужчинам, почему же сейчас веду себя как тряпка?

— Послушайте… — слабо сопротивляясь хрипло произнесла я, но он, не дав договорить, резко меня развернул, и, закрыв рот поцелуем, прижал к стене. С грохотом полетели на пол поварёшки, прихватки и полотенца. Нехотя оторвавшись от ласк, он окинул расфокусированным взглядом творившийся бардак, и, молча подхватив меня она руки, понес в комнату.

В ту ночь я всё-таки нарушила свою клятву.

* * *

На следующий день я летела на работу словно на крыльях. Я радовалась выпавшему снегу, хмурым лицам в метро, я готова была расцеловать каждого встречного, подарив ему кусочек своего счастья.

Мне было немного страшно, от того, как быстро это всё началось, и что так же быстро всё может закончиться. Я ужасно боялась, но в то же время была ужасно счастлива. Мы провели прекрасную ночь, он ушёл под утро, так и не попив чай.

Я чувствовала, что ледышка внутри меня, там, где у других находится сердце, начинает потихоньку таять. Мне хотелось верить словам, которые он шептал, его жарким поцелуям. Я устала быть обманутой и одинокой. Мне хотелось начать дышать полной грудью и позволить себе быть счастливой.

Встретив его у лифта, я чуть не оглохла от биения сердца, улыбка так и расплылась от уха до уха. Он как всегда безукоризнен, в сером костюме и галстуке в тон. Я еле сдерживала себя, чтобы не подбежать, и не обнять его что есть силы, но понимала, что сейчас этого делать нельзя.

Казалось, что он меня совсем не замечает, болтая с коллегами и не удостаивая даже взглядом мою сгорающую от шквала эмоций персону.

Зайдя в лифт, встала позади него практически впритык. Вдыхала его аромат, разглядывала затылок, мочки ушей и шею, которуя я целовала всего лишь несколько часов назад. А теперь стою здесь, и будто бы не было ничего…

Мне очень хотелось похулиганить, ущипнув его за пятую точку пока никто не видит, или что-нибудь в этом духе, но, во-первых, у меня бы на подобное смелости никогда не хватило, а во-вторых, мы всё-таки находились в людном месте. Да и вообще, может он уже пожалел о случившемся… Эта мысль неприятно царапнула. Если судить по его каменному лицу, так оно и было. Прекрасное настроение как ветром сдуло, даже слезы подступили.

Выходя, он обернулся, и официальным тоном попросил зайти к нему в кабинет. На негнущихся ногах я поплелась следом, совершенно не зная чего ожидать.

Закрыв дверь на ключ, он, ничего не говоря, как голодный зверь набросился с поцелуями, снова и снова вознося мою израненную душу на седьмое небо.

— Тебе пора, иначе это будет выглядеть слишком подозрительно, — прошептал он, и мы как школьники захихикали. — Юбку поправь. И убери эту улыбку, она выдаст нас с потрохами.

— Увидимся после работы? — зачесывая волосы ладонью, спросила я.

— Да, думаю, увидимся. Иди. Иначе ты останешься тут надолго.

С самым серьёзным лицом я вышла из кабинета, и столкнулась в приемной с Мадам, которая даже обернулась, провожая любопытным взглядом.

Неужели я так плохо шифруюсь?

— Что это с тобой? — вместо приветствия первым делом спросил Костя.

— А что со мной? — поинтересовалась, силясь скрыть дурацкую улыбку и распухшие губы.

— Не знаю. Какая-то ты… довольная.

— Не довольная — плохо, довольная — тоже плохо. Тебя не поймёшь. И вообще, не отвлекай, у меня работы много, — отмахнулась, сев за компьютер, демонстративно уткнувшись в клавиатуру.

Я была счастлива, и мне не хотелось отвечать ни на какие дурацкие вопросы. Даже Косте. Даже самой себе. Пусть будет как будет.

Вот так просто, меньше чем за сутки, я умудрилась по уши влюбиться.

Часть 13

Следующие две недели мы встречались почти каждый день.

Выходили порознь с работы, чтобы никто из сотрудников не догадался — слухи нам были ни к чему. Да, в какой-то степени мне хотелось, чтобы о нашем романе узнали все, — особенно женщины нашей компании, — но Марат был крайне осторожен.

Да, Марат, не Ржавый — дурацкие прозвища в прошлом. Он — мой любимый мужчина.

— Ты же знаешь устав нашей фирмы — никаких интрижек на рабочем месте. Это может плохо сказаться на моей карьере. Да и на твоей тоже. Уверен, тебя ждет большое будущее, — напоминал он ежедневно, как бы между прочим.

Я слабо в это верила, выше штатного программиста мне не суждено было прыгнуть, но я принимала его условия. В конце концов, он был прав. Расстраивал только тот факт, что Мадам теперь прислуживала Марату, став его личной секретаршей. Приходилось быть ещё аккуратнее, потому что эта дамочка следила в оба за всем происходящим в "ФАКе"

Машину он предусмотрительно ставил теперь не на стоянке для сотрудников, а за углом здания на платной — так было безопаснее, и вероятность того, что кто-то из коллег мог заметить меня, садящуюся в авто начальника, была сведена к минимуму.

Эта скрытность подстегивала, придавая некую перчинку отношениям, но в то же время расстраивала. Ведем себя как любовники, вечно прячемся от кого-то, заметаем следы. Как-то это было… неправильно. Внутри копался червячок сомнений, но я была настолько счастлива рядом с ним, что моментально обо всем забывала. Знают о нашем романе люди, не знают — разве есть разница?

Сценарий наших свиданий тоже был примитивно прост: мы катались немного по городу, потом ужинали в каком-нибудь неприметном заведении, а затем ехали ко мне. После полуночи он неизменно уезжал. Я не просила его остаться, но тонко об этом намекала. Но либо настолько тонко, что он не понимал мои намеки, либо понимал и просто игнорировал.

Не было у нас прогулок под луной, охапок цветов, билетов в кино на последний ряд, и вообще не было какой-либо романтики. Зато было кое-что другое. У нас была невероятная химия. Прежде никогда мне не приходилось испытывать ничего подобного.

Похвастаться огромным опытом на любовном фронте я не могла, но Марат определённо был самым лучшим любовником в моей жизни. Он был страстным, горячим и совершенно неутомимым. Рядом с ним я раскрывалась как женщина, и выжатая как лимон после близости, готова была смотреть сквозь пальцы и на отсутствие романтики, и на его скрытность. Его нежелание говорить о себе, меня тоже немного настораживало. Нет, он рассказывал что-то о своем детстве, студенческом прошлом, но почему-то упорно избегал разговоров о настоящем.

“Ничего интересного: дом — работа, работа — дом. Ты”.

На мой вопрос, заданный в первый же день — есть ли у него кто-то, он ответил лаконичное: «Все сложно». Ну а у кого сейчас просто, подумала я, и прекратила задавать вопросы. Я не лезла ему под кожу, боясь спугнуть напором. Я влюбилась как кошка.

* * *

Город Н., 1997, май.

Близился последний звонок.

Я уверенно шла на золотую медаль, единственная в этом выпуске, и все учителя возлагали на меня большие надежды, мечтая украсить школьную доску почета ещё одним отличником.

Не скажу, что получить красную корочку аттестата было самоцелью, скорее, это было что-то само собой разумеющееся, выбитое на подкорке. Я очень хорошо училась, любой предмет давался мне необычайно легко: я запросто выводила сложные химические формулы, чертила параллелограммы, учила стихотворения и без ошибок писала изложение.

Я где-то читала (а читала я очень много!), что серые клетки передаются генетически, но мои родители, положа руку на сердце, были средних умственных способностей, брат вообще лоботряс, а бабушка по папиной линии даже не окончила девять классов. В сорок первом, когда началась война, ей было двенадцать лет, и чтобы не угодить под безжалостный каток геноцида, она с родными была вынуждена бросить всё и бежать из оккупированной нацистами Варшавы. То, что моя бабушка еврейка — долгое время было тайной за семью печатями, почему-то она этого очень стыдилась и строго-настрого запрещала об этом кому-либо распространяться.

Единственным действительно умным человеком в нашей родне был брат отца — дядя Жора, он же Гоша, он же Гога — шутили мы внутри семьи. Такой же огненно-рыжий как и папа, но в остальном полная его противоположность. Дядя Жора жил в Москве, работал в НИИ, вечно писал какие-то диссертации, ездил за границу, а однажды его даже показывали по телевизору, когда вручали какую-то важную награду за вклад в развитие науки. Бабушка очень им гордилась, постоянно хвасталась перед соседками очередными достижениями и при каждом удобном случае сравнивала дядю с отцом, только и слышали от нее: «а вот Жора мой, а вот Жора бы». Не знаю по какой причине, но мама его сильно недолюбливала, слышать ничего о нем не хотела, пресекая любые упоминания даже просто его имени, поэтому дядя Жора был не частым гостем в нашем доме. Все считали, что мне передался дядюшкин генетический код, и я не знала, радоваться мне этому или плакать. Возможно, будь я разгильдяйкой и двоечницей, жизнь сложилась бы иначе… Но она сложилась как сложилась, поэтому дело оставалось за малым — сдать выпускные экзамены, но я так усердно к ним готовилась, что была уверена, что всё пройдёт без сучка и задоринки.

Две пачки “Блондекса” лежали нетронутыми в письменном столе, спрятанные за горой учебников. Если бабуля увидит, я получу нагоняй каких свет не видывал, а мне очень не хотелось ссориться с близкими. Вернее, я вообще с ними никогда не ссорилась и не шла наперекор. Но, даже не смотря на то, что мой бунт против устоявшихся в семье правил грозил обернуться настоящей катастрофой, идею перекраситься в блондинку я не оставила. Я изменюсь, кардинально, и Кирилл обязательно меня заметит!

С волнением достала краску и в сотый раз повертела в руках. Послезавтра последний звонок, тогда-то я и решусь на этот шаг.

Часть 14

Двадцать пятого мая был прекрасный погожий день.

Облачившись в школьную форму и кружевной фартук, повязав пышными бантами две пока ещё рыжих косы, я отправилась на линейку.

Стоя в одном ряду с до чёртиков надоевшими одноклассниками, выслушивая речь директрисы и щурясь от совсем уже по-летнему палящего солнца, я очень волновалась, но совсем не потому что заканчиваю школу — она стояла мне поперек горла, а из-за того, что ожидалось после этого официоза. Голова побаливала от нервного напряжения, даже ладони вспотели. Но это мой шанс. Или сегодня, или никогда.

Закрывшись после торжественной части в кабинете биологии, и откупорив шампанское, Рощин разливал всем сладкое шипучее пойло по чайным чашкам.

— Свобода, товарищи! Наконец-то избавились от этой кабалы под названием школа! — запрыгнув на парту проорал он.

— Урааа! — поддержал класс, и все принялись расплескивая чокаться кружками, залпом опрокидывая налитое.

Я как всегда сидела в стороне, на подоконнике у раскрытого окна, одиноко наблюдая за этим праздником жизни. Никто не обращал на меня абсолютно никакого внимания. Врочем, как всегда.

— Так, все деньги сдали? Кто ещё не сдал — гоните. Сегодня в пять часов отправляемся на турбазу, автобус соберет всех у школы, — подняла над головой конверт с деньгами Абрамова — гиперответсвенная староста класса.

— Да все давно уже сдали, поехали уже за бухлом! — вмешался Селивёрстов, выдергивая у нее из рук конверт.

— Я не сдала. Вот, — я спрыгнула с подоконника, и подойдя, протянула Петьке две смятые купюры.

— Рыжова! Ты тоже что ли поедешь? — изумилась Абрамова. — Ну ваще, сегодня дождь с лягушками пойдёт.

Все дружно заржали.

— Да ладно вам, изверги, Рыжова что, не человек что ли? Пусть съездит, посмотрит как отрывается современная молодежь. Затусим сегодня, Рыжова? — задергался под воображаемую музыку Мамонов, и, подойдя в танцевальных па, приобнял меня за талию.

Сердце будто в пятки упало и, кажется, совсем перестало биться. Залившись краской, я робко убрала его руку.

— Я подойду к пяти, — опустив голову, я пулей выскочила из кабинета. Через секунду оттуда раздался взрыв смеха. Ржут над серой мышью, забитой отличницей Рыжовой. Я слышала этот смех столько раз, но до сих пор не выработала иммунитет.

Мне было страшно, за все одиннадцать лет я ни разу не выбиралась никуда вместе с классом, но я должна была решиться на этот шаг. Это мой единственный шанс сблизиться с Кириллом и доказать всем, что я чего-то стою.

Часть 15

Прибежав домой и закрывшись в ванной, я дрожащими руками открыла коробку с краской. Тщательно изучив инструкцию развела порошок и, недолго думая, нанесла голубоватую смесь на волосы. Назад дороги нет!

К счастью, сегодня был будний день, родители ещё не вернулись с работы, брат как всегда где-то шлялся, а бабушка до вечера будет пропадать на даче, так что я была предоставлена самой себе. Если бы они только видели, что я сейчас делаю, такой бы шум подняли! Потом-то они увидят, конечно, но это же будет потом.

Выждав нужное количество времени, опустила голову под струю воды, и тщательно намыливая шампунь, принялась смывать реагент.

Проведя полотенцем по запотевшему зеркалу, я уставилась на свое отражение и не узнала сама себя: из ярко-рыжих волосы превратились в бледно-желтые. Местами пряди не прокрасились, и медные проплешины выглядывали то тут, то там. Это был мой первый опыт окрашивания, и я понятия не имела, как должно быть, но решив, что всё идёт по плану, взяла мамин фен.

В сухом виде волосы выглядели уже лучше: непрокрашенные куски стали менее заметны, и хоть платиновой блондинкой я не стала, все равно была безумно довольна результатом. Мне казалось, что я кардинально преобразилась, и конечно же в лучшую сторону. Наконец-то я избавилась от так ненавистных мне рыжих волос! Столько лет я мечтала об этом! Да, оттенок немного желтоватый, но самое главное, что не рыжий.

Зачесав пережженую шевелюру в высокий хвост, я сделала то, что не делала до этого никогда — я решила накраситься. Своей косметики у меня, конечно, не было, и я, недолго думая, решила воспользоваться мамиными запасами.

Черная тканевая косметичка стояла на тумбочке трюмо, сколько я себя помнила, она всегда там находилась, но раньше не представляла для меня никакого интереса. Я видела, как красится мама, и примерно знала, что там к чему. Разберусь как-нибудь.

Неумело повоевав с тушью, кое-как накрасила ресницы, но решив, что этого мало, добавила на веки голубых теней. Подумав ещё немного, неуверенными движениями, огромной, чуть растрёпанной кисточкой, нанесла на скулы румяна. Придирчиво изучив свое отражение осталась полностью довольна увиденным. Вот, совсем другое дело! Я больше не была похожа на себя прежнюю, на меня смотрела другая девушка, гораздо более симпатичная и уверенная в себе. Надев любимую голубую футболку и заграничные джинсы-клеш — подарок дяди Жоры, осталась от себя в полном восторге. Глаза сияли лихорадочным блеском, на щеках проступил румянец.

Посмотрев на часы, ужаснулась — время поджимает, с минуту на минуту вернутся родители, в таком виде меня точно никуда не отпустят, и вместо турбазы с Кириллом меня ожидает скандал!

Наспех достав из комода блокнот и ручку, бегло черкнула записку: “Я на турбазе с классом, мы остаемся там с ночевкой. Не волнуйтесь.” Взяв сумку, тихо выскользнула из квартиры. Главное, не столкнуться к кем-нибудь из соседок возле подъезда, тогда новость о моем преображении долетит до родителей быстрее, чем я успею сесть в автобус.

Это был ещё один мой безумный поступок. Я ушла без спроса, ещё и с ночевкой! Впервые! Уму непостижимо! Даже боялась представить, как мне потом влетит. Мама начнет причитать и охать, что же теперь скажут соседи, у отца заиграют желваки, а бабушка возьмется за корвалол. Но в моей крови кипел адреналин, и всё мне тогда было нипочём.

Появившись к пяти часам у назначенного места, я произвела настоящий фурор.

Ещё только подходя к школе, увидела своих одноклассниц, в коротких шортах и разноцветных футболках кислотных расцветок. Они сбились в плотную кучу, а заметив меня притихли, и без стеснения уставились во все глаза.

— Рыжова! Это ты что ли? Да тебя прям не узнать! — ахнула Сысоева.

— Ага, ни дать ни взять — Мэрилин Монро, — поддержала Тимохина, и девчонки сдержанно захихикали.

— Гляньте, она ещё и глаза накрасила, — заметила Абрамова, и, осматривая с ног до головы, с видом знатока обошла меня, словно совершая круг почета.

— Наверное, Саша решила соблазнить кого-то из наших мальчишек. Можешь поделиться, мы никому, — доверительно подмигнула Сысоева, и девчонки дружно закивали, показывая своё одобрение.

Я смущённо улыбалась, в душе желая расцарапать лица этим двуличным курицам. Как же они мне все надоели! Если бы не Кирилл, ноги бы моей тут не было, но объект моего вожделения был здесь: в темных джинсах и светлой майке он стоял поодаль в кругу мальчишек, не обращая на меня абсолютно никакого внимания.

Но это пока. Уверена, что как только он меня заметит, то по достоинству оценит преображение. Ведь я пошла на это только ради него, стала блондинкой, как ему нравится!

Я покорно ждала хотя бы его молчаливого одобрения, но он будто специально меня в упор не замечал. Демонстративно повернувшись спиной, он так и стоял будто прирос к месту, заставляя меня дергаться и нервничать. То и дело поправляя то волосы, то футболку, я соверлила взглядом его затылок, мысленно умоляя обернуться.

Ирина Борисовна — молоденькая русичка, только в прошлом году окончившая институт, и Дмитрий Васильевич — сорокалетний холостой физрук, стояли в сторонке и мило беседовали. Только слепой не видел, что этот прохвост на что-то рассчитывает, явно подкатывая к вчерашней студентке. Эта парочка должна была присматривать за нами на турбазе, но, похоже, присматривать нужно было за ними самими, настолько явным был их флирт. Русичка хохотала, жеманно закатывая глаза, а физрук, как павлин распустивший хвост, буквально атаковал ее своим навязчивым вниманием.

К школе подъехал старенький пазик, и все неорганизованной гурьбой кинулись занимать лучшие места. Я топталась на месте, в надежде, что Кирилл меня наконец увидит, но он так и не взглянул в мою сторону: обняв за талию Журавлёву из параллельного, галантно помог забраться той в автобус. Та самая Журавлева. Красавица-блондинка, которой было откровенно наплевать на Кирилла, и это видели все, кроме него самого. Конечно, я понимала, что он в ней нашёл, но меня злило и возмущало то, что он тратил время на неё, не замечая никого вокруг. Не замечая, как смотрю на него я!

Я ехала на одиночном переднем сидении сразу за водителем, и смотрела на пролетающие за окном посадки. Самые бойкие заняли места в хвосте, и уже «без палева» распивали водку, перелив ее в бутылки из-под лимонада, подкрасив апельсиновым Юпи. Журавлева расселась на коленях у Кирилла, они о чём-то шептались, воркуя прямо как голубки, доводя меня этим самым до порога отчаяния. Я периодически оглядывалась на них, надеясь, что тоже делаю это без палева.

На ее месте должна быть я! Я влюблена в него уже несколько лет, а не она, ей вообще на него наплевать! Все в школе знали, что Журавлёва флиртует с каждым встречным, только вот Кирилл все равно бегал за ней преданной собачкой. Свет клином на ней сошёлся что ли!

Аккуратно смахнула набежавшие слёзы и отвернулась. Нельзя реветь на глазах у всех, да ещё и тушь растечется, та ещё буду красотка. Ну ничего, пусть воркуют, на турбазе всё обязательно изменится.

Часть 16

Увы, на турбазе ничего не изменилось.

Едва причалив на место, все, сбившись в группы по интересам, сразу разбежались кто куда, и я снова осталась одна. Ира с Галей отдыхать не поехали — их родители не отпустили, поэтому "веселиться" я должна была в гордом одиночестве.

Кирилл и Таня, выйдя из автобуса, взявшись за руки направились куда-то в сторону леса. И меньше всего мне хотелось думать, зачем они туда пошли. Меня он так и не увидел. А может и увидел, но не обратил должного внимания. Не знаю, чего именно я ждала: «вау, Рыжова, какая ты красотка, будь моей!» — это бы в идеале, конечно, но я понимала, что это из разряда несбыточного, но хотя бы одарить оценивающим взглядом он мог. Все мои старания были тщетны, эта Журавлёва его будто загипнотизировала.

Устроившись в беседке у реки, присев на деревянную лавку и обняв колени руками, я наблюдала, как девчонки плескаются в еще не успевшей прогреться на майском солнце воде. Они визжали и хохотали, радуясь прекрасному, уже практически летнему, дню. Радуясь окончанию школы. Меня же не радовало ничего. Кирилла не было, стало быть и моё нахождение здесь теряло всякий смысл.

Он появился, когда на поселок опустились густые сумерки. Увидев вдалеке неясный силуэт выходящий из леса, я сразу же узнала в нём Кирилла. Хотя лица видно не было, но его походку я ни с чьей не перепутаю.

Журавлевой рядом с ним не было, зато в его руках я заметила початую бутылку водки: он нетвердой походкой приближался к костру, отпивая алкоголь прямо из горла. Он был чем-то сильно расстроен, даже разозлён, пристально наблюдая за ним несколько лет, я до мелочей изучила его повадки.

Я была счастлива, что он появился, хоть и так поздно, и всеми силами старалась не думать о том, где он был, что делал, и куда подевалась его пассия. Вариант, что она полезла купаться и внезапно утонула, меня бы вполне устроил. Я улыбнулась собственным мыслям, и вздрогнула, заметив, что он, сделав крюк, обойдя компанию у костра, направился прямиком в мою сторону. Во рту моментально пересохло, и тело как будто окаменело, живот скрутил спазм. Я сидела на берегу реки совсем одна, не может быть ошибки — Кирилл идёт ко мне!

— Кто это тут? — заплетающимся языком спросил он, и, подойдя ближе, чуть наклонился, подслеповато щурясь. — Рыжова? Это ты что ли?

— Как видишь, — пролепетала чуть слышно, не зная при этом, куда деть глаза и руки.

Я столько ждала этого момента, столько раз представляла, и оказалась к нему абсолютно не готова.

— А я думаю: вроде ты, а вроде и нет. Тебя не узнать. Что это ты с собой сделала?

Я была уверена, что он сейчас развернется и уйдет, но вместо этого он, покачиваясь, сел рядом на траву.

— Тебе понравилось? — то ли от его близости, то ли устав от многолетнего молчания, осмелела я.

— Ну слушай, да, ничего так, — одобрительно кивнув, открутил крышку от бутылки. — Будешь?

— Нет, спасибо, я не пью.

— А я вот пью, — чуть заплетаясь сказал он, и приложился к горлышку.

Впервые за столько лет мы оказались вдвоем, да ещё в такой обстановке. Я и Кирилл. Разве не об этом я мечтала? Разве не ради этого я сейчас здесь? Так почему сижу и веду себя как идиотка? Второго такого шанса может и не быть!

— А вообще, давай, — передумала я.

Искренне удивившись, он протянул мне бутылку, я сделала большой глоток и тут же зашлась в непрерывном удушающем кашле.

Горло обожгло огнем, никогда до этого я не пила ничего крепче глотка вина на праздники. Из глаз брызнули слёзы, задышала быстро-быстро, размахивая при этом руками у лица.

— Ты что, никогда водку не пила что ли? — наблюдая за этой картиной, расхохотался Мамонов.

Я отрицательно помотала головой.

— Ну и правильно. Тогда закурить я тебе тоже не предлагаю, — чиркнув пластиковой зажигалкой, жадно затянулся.

В его словах не было насмешки или презрения, и мне показалось, что вот сейчас передо мной сидит настоящий Кирилл. Совсем не такой, каким он кажется остальным. Будто наконец снял маску крутого парня, и предстал именно таким, какой он есть на самом деле: добрый и совсем не нахальный.

— А почему ты не идёшь к ним? — кивнула в сторону костра, у которого резвилась большая толпа.

— Не хочу. Надоели эти рожи, — нахмурив брови, сделал большой глоток, и я, сама от себя не ожидая, снова взяла у него бутылку и опять отхлебнула. В этот раз я почти не закашлялась. По телу моментально разлилось приятное тепло.

В воздухе витал запах дыма и жареного мяса, блики луны отражались в спокойной речной воде, а до ушей доносился отдаленный смех и нестройные трели цикад. Мы сидели бок о бок, передавая друг другу бутылку и отпивая из нее по очереди, все как я и мечтала, подсматривая за ребятами во дворе. Нет, было даже лучше, чем в мечтах — мы находились с ним вдвоем. Не было ненавистной Журавлевой и придурков-пацанов из класса. Только я и он.

Я ждала, что он меня обнимет, но он просто сидел рядом, опустив голову, погруженный в свои мысли. Но я была рада и этому. Ещё вчера подобный вечер был за гранью моих самых смелых фантазий!

Алкоголь ударил в голову, я почувствовала, как быстро запьянела.

— А где Таня? — нарушила тишину я.

— Не знаю, — коротко отрезал он, смотря куда-то вдаль на водную гладь.

— Вы поссорились?

— В очередной раз. По пальцам можно посчитать дни, когда мы не ссорились. От баб одни проблемы! Пусть валит в свою Москву и трахается там со столичными мажорами, — зло сплюнул он, и я увидела, как напряглись его скулы и заиграли желваки. — Все знают, что она давно не целка, вся школа знает! Так какого черта ломаться и строить из себя неприступную Деву Марию?

— Она просто не любит тебя, Кирилл, — прошептала тихо-тихо, но он услышал.

— Чего говоришь? Не любит? — он повернулся ко мне и уставился прямо в глаза. — То есть их она любила, и поэтому давала, а меня нет, и поэтому “выкуси, Мамонов”? И что такое любовь, кто знает? Может ты знаешь, Рыжова, и расскажешь мне, что же такое эта твоя сраная любовь?

Он практически кричал. Я вжала голову в плечи, опасаясь его агрессивного тона.

— Извини, — смягчившись, произнес он, и протянул бутылку. Мы молча выпили по глотку, и он снова закурил.

— Да, я знаю, что такое любовь, — набравшись смелости, проговорила четко и громко.

Выпуская дым, Мамонов удивлённо вскинул бровь, застыв в немом вопросе.

— Любовь — это когда ты не спишь ночами, потому что постоянно думаешь о нём, а если засыпаешь, то видишь во сне только его. Когда ты идёшь на уроки только ради того, чтобы встретиться с ним. Когда умом понимаешь, что вы никогда не будете вместе, а сердцу плевать, оно хочет верить в обратное.

— Вот как, — криво усмехнулся Кирилл, — и кто же этот герой твоих ночных грёз?

Я подняла на него взгляд, и улыбка постепенно сошла с его лица. Мы смотрели друг на друга, пристально, молча. В воздухе витало напряжение, окружив нас тугим кольцом, с каждой секундой сжимающегося все туже.

Вдруг, совершенно неожиданно, он обхватил ладонями мое лицо и притянув ближе, поцеловал. Жадно, страстно, по-настоящему.

От него пахло водкой и табаком, а губы были влажными и холодными. Это был мой первый поцелуй, и он произошел с парнем, которого я любила долгих четыре года… Стоит ли говорить, что я не только его не оттолкнула, а наоборот, прильнула, ощущая себя птенцом под его надежным большим крылом.

Его руки гуляли по моей спине, настойчиво пробираясь под футболку и кружевной бюстгальтер. Дотронувшись до груди, испустил протяжный вздох, и стиснул в объятиях ещё сильнее.

Я сама не поняла, как мы очутились в высоких зарослях камыша.

Навалившись сверху, он достаточно грубо положил меня на редкую сырую траву. Скорее даже не положил, а кинул. Не прекращая целовать, а на деле заталкивать язык глубже в рот, он проворно стянул с меня майку, а затем штаны. Услышав лязганье пряжки его ремня на мгновение мне стало страшно. Я представляла все совершенно не так! Это неправильно! Всё должно быть совсем иначе!

Ощутив прикосновение его прохладных бедер к коже моих ног, промелькнула мысль, что пора это прекратить, я даже попыталась его оттолкнуть, но потом ощутила резкую боль и поняла, что уже слишком поздно…

— Ты это… извини, если что не так… — промямлил он, застегивая ширинку на джинсах и надевая через голову толстовку. Избегая смотреть в глаза, торопливо натянул кроссовки. — Я… я сейчас вернусь, хорошо? Пойду принесу тебе плед, ты вся дрожишь. Там в палатке есть, я видел. Я… сейчас…

Через пару минут хруст веток от его быстрых шагов окончательно стих. Я сидела обнаженная на холодной земле, судорожно дрожала, прикрываясь своей тонкой, порванной по шву, футболкой…

Я понимала, что сейчас произошло, и сгорала от стыда. Слёзы душили, застряв царапающим комком поперек горла, но глаза оставались сухими. Что же я сейчас натворила! Господи, что натворила!

Сильно мутило. Я боялась, что сейчас меня стошнит прямо на голые ноги, но сил подняться не было, из меня будто вытащили скелет, оставив одну оболочку.

Сейчас вернётся Кирилл и принесёт одеяло. Сейчас…

Я сидела, и, ёжась от холода, ждала его возвращения.

Он так и не пришел.

Часть 17

Санкт-Петербург, 2013 год, февраль.

Отношения с Маратом длились уже месяц. Этот мужчина заполнил пустоту в моём сердце, оживил, казалось бы, уже давно выпотрошенную душу.

Я устала от одиночества, и мне так отчаянно хотелось быть любимой!

Месяц — не так уж и много, но для меня этот месяц был глотком свежего воздуха в моей пресной жизни. Я влюбилась, я порхала и не замечала ничего вокруг, в отличии от Кости. Он-то сразу заметил произошедшие во мне изменения, как внешние, так и внутренние, и с особой тщательностью допытывался, кто же этот мужчина, который так запросто сумел вскружить мне голову. Я лишь загадочно улыбалась, отвечая, что это не его дело. Но Костя, видимо, думал иначе.

Утром четырнадцатого февраля я проснулась в отличном настроении, наконец-то этот праздник и для меня стал не пустым звуком. Скользнув взглядом по коробочке в виде сердца, улыбнулась: вчера я пробегала мимо ювелирного в торговом центре, и совершенно случайно на глаза попались прекрасные запонки от Рикардо Понти, и пусть их цена кусалась — на эту сумму я могла бы безбедно прожить целый месяц — но более идеального подарка представить было сложно: черный оникс, обрамленный каймой из белого золота, с крошечным бриллиантом по центру. Не могла налюбоваться этой красотой!

Вообще, мне никогда не нравились подобные праздники, все эти плюшевые зайцы, сердечки и ангелочки вызывали только раздражение, а улыбчивые парочки в метро приводили в уныние. Но это было раньше, со взрослой угрюмой Рыжовой, которая привыкла к одиночеству и пощечинам судьбы. Сегодня же я ощущала себя подростком, у которого будущее словно чистый лист, а прошлое осталось где-то совсем далеко, в пыльных закоулках памяти, возвращаться к которым совсем не хотелось.

Может быть, этот год принесет мне наконец долгожданное счастье?

С этими радостными мыслями я ехала на работу, ловя себя на том, что продолжаю глупо улыбаться, глядя в заиндевевшее окно маршрутки.

Забежав в бизнес-центр, отряхивая по пути налипший снег, я в последнюю секунду протиснулась в переполненный лифт, размышляя, под каким бы предлогом наведаться в кабинет к Голубю и вручить с такой любовью выбранный презент.

А может, лучше вечером? Нет, до вечера я точно не дотерплю!

Краем глаза заглянула в приоткрытую сумку: красная бархатная коробочка в фирменном пакете Понти дожидалась своего часа. Я уже представляла, как надену на него эти запонки, а потом сниму… вместе с рубашкой. Сердце застучало чаще, а в животе будто стая бабочек вспорхнула. Так было всегда, стоило только подумать о Марате.

Расстёгивая по пути куртку и разматывая длинный шарф, забежала в офис и, добравшись до своего рабочего места, буквально застыла: Костя, сгорбившись, сидел за моим компьютером, просматривая мою почту.

— Какого хрена..? — выругалась, отобрав у него беспроводную мышку и закрыв браузер.

Манипуляция заняла всего пару секунд, но я успела заметить, что забыла вчера удалить сообщения от Марата, и как раз-таки их читал Костя. Вот черт!

— Кто-то вчера перепил и перепутал своё место с моим?

— Ты хоть понимаешь, что ты творишь? — громким шепотом прошипел Костя и посмотрел по сторонам.

Остальные сотрудники готовились к началу рабочего дня и не обращали на нас совершенно никакого внимания. Все давно привыкли, что мы постоянно шушукаемся, и даже перестали отпускать шутки по поводу нашей дружбы, смирившись, что «тили-тесто, жених и невеста» — явно не о нас.

— Я не понимаю, о чем ты, — немного нервно бросила я, и подойдя к гардеробу, рывком скинула куртку. Попытка повесить ее на плечики провалилась, и, разозлившись, просто бросила несчастную парку в шкаф. Немного переигрывая с невозмутимостью, как будто ни в чем не бывало вернулась к Линькову.

— Бог мой, Рыжова, прекрати строить из себя дурочку, все ты понимаешь! Я о твоих… — он ещё раз огляделся и понизил тон, — я твоих шашнях с Голубем. Ты в своём уме?

— Во-первых, какой херасимы ты лазил по моей почте, а во-вторых, моя личная жизнь тебя не касается, понятно?

Ну вот, нагрубила. Так, соберись!

Вдох, выдох… Не позволяй этому недоразумению испортить твоё прекрасное настроение. Жаль, конечно, что Линьков обо всем узнал, но рано или поздно это все равно бы случилось, в конце концов правда в любом случае когда-то откроется, шила в мешке не утаишь.

— Я бы не лез в твою жизнь, не будь он начальником. И в твой компьютер я заглянул ради твоего же блага. У меня давно появились подозрения, цветешь и пахнешь, в кабинет к нему без конца бегаешь. Ты не читала устав фирмы? Или забыла, с каким трудом тебе досталось это место?

— Да мне плевать, понятно? Класть я хотела на эту фирму с ее уставом! Поменяла не одну работу, попрощаюсь и с этой, если понадобится.

— Я думал, что тебе нравится у Малиновского… — растеряв свой пыл, то ли с упрёком, то ли с разочарованием произнес Костя.

— Кость, послушай, — я придвинула соседний стул и села рядом, — я влюбилась, понимаешь? — уже миролюбиво шепотом продолжила я, взяв его ладони в свои. — У меня просто крышу сносит, это что-то… что-то невероятное! Волшебное! Я как будто попала в сказку! Я даже рада, что ты наконец всё узнал, теперь я могу поделиться с тобой своим счастьем! А я самая-самая-самая счастливая!

— Подожди, то есть ты и Голубь… — медленно произнес Костя, как будто до него только что стало доходить.

— Ага, — быстро закивала и глупо хихикнула. — Помнишь вечеринку в "Моргане"? А потом ещё после праздничных выходных, в первый рабочий день я попросила тебя подождать меня на улице, мы тогда ещё в бар собирались, помнишь? Ты ещё замерз и сказал… Короче, не важно. У нас с Маратом роман, — выпалила я, смотря на Костю, ожидая реплик радости. Костя же смотрел с застывшим, будто каменным лицом. — Ну, Кость, ты чего? Ты не рад за меня, что ли?

Он медленно вытащил свои руки из моих ладоней и поднялся.

— Саш, Голубь женат. Не могу поверить, что тебе и на это плевать.

— Нет, этого не может быть. Ты что-то путаешь, — уверенно опровергла я, продолжая улыбаться. Но его слова словно камнем с размаху больно ударили по грудной клетке.

— Саш. Голубь. Женат. — Чеканя каждое слово, повторил Костя. — Странно, что ты до сих пор об этом не знаешь, учитывая, насколько вы… близки, — в его тоне послышались плохо скрываемые нотки неприязни.

Из меня будто выкачали воздух. Словно уменьшившись в размере, я сидела затаив дыхание, пристально смотря на Линькова. И продолжала улыбаться. Улыбка как приклеенная прилипла к лицу, хотя в глазах предательски щипало.

— Нет, Кость, он не может быть женат. Он же… — осеклась, силясь подобрать нужное слово. — Он же со мной… Мы вместе. У нас роман!

— Спроси у него сама, если не веришь.

Достав смятую пачку сигарет из заднего кармана потертых джинс и лавируя между рабочими столами коллег, он вышел из офиса, а я осталась сидеть на том же месте, смотря на захлопнутую им дверь из матового стекла.

Марат женат.

Как-то сами собой все кусочки пазла встали на свои места. Это же так очевидно! Он женат! Почему, почему я не догадалась об этом раньше? Почему? Как можно быть настолько слепой?!

Вот так бывает, раз! — с глаз будто падают шоры, и ты начинаешь видеть мир таким, какой он есть на самом деле. Его скрытность, звонки "по работе" шепотом в соседней комнате, его желание ночевать только у себя дома…

Резко поднявшись, уронила сумку. Красная коробка выпала и раскрылась: одна запонка, сверкнув бриллиантом, закатилась под стол. Мне хотелось растоптать эту коробку, разбить стекляшки и выкинуть все к чертям собачьим в мусорное ведро, отправив туда же следом свою душу, покалеченную очередным ударом. Но вместо этого я встала на колени, нашла потерянную запонку и, смахнув пылинку, любовно отправила подарок на своё законное место.

Девять утра. Голубь уже пришел.

* * *

— Марат Игнатович, можно? — заглянув в кабинет без стука и приветствия, спросила я.

Гладко выбритый, с аккуратно зачесанными волосами, он сидел во главе своего рабочего стола, и явно удивился, увидев меня в такой ранний час.

— Подождите за дверью, я занят, — официальным тоном отчеканил он и перевел взгляд на толстого лысеющего мужчину в сером костюме, сидевшего по правую руку.

— Простите, но это очень срочно.

Неслыханная дерзость. Толстяк оторвался от бумаг и поднял на меня заплывшие глазки, пристально разглядывая поверх дорогих очков в тонкой золотой оправе.

— Рыжова, ты совсем с ума сошла? — услышала шипение Светочки и почувствовала, как меня буквально затаскивают в приемную за рукав платья. — Извините, — заглянув в кабинет, быстро буркнула Мадам и захлопнула дверь.

В руках она держала бумажный стакан кофе, горячие капли которого звонко стучали, отскакивая от ее стильных лодочек.

— Ай, все из-за тебя! — поставив стакан на стол, она принялась дуть на обожженную руку. — Совсем умом тронулась, у Марата Игнатовича важный посетитель!

— Когда он освободится?

Я не испытывала ни малейшего угрызения совести по поводу ее травм. Более того — поделом!

— А я откуда знаю? И впредь, для особенно недалёких: если меня нет на месте, заходить сюда нельзя! Теперь я его секретарша, все вопросы к начальству — строго через меня!

— Да пошла ты, — бросила я, и не оборачиваясь вышла из приемной в холл бизнес-центра.

— Чокнутая. Деревенщина! — услышала вслед.

Да и плевать, что там кудахчет эта перегидрольная истеричка, мне нужно увидеть Марата. Сейчас!

Смахнув с кожаного дивана оставленный кем-то каталог, я, сжимая в руках красную коробочку, принялась терпеливо ждать у дверей кабинета.

Часть 18

Город Н. 1997 год, июнь.

Больно. Очень больно.

Я лежала, свернувшись калачиком на незастеленной кровати, в сотый раз обводя глазами витиеватый рисунок на настенном ковре.

В детстве я часто болела, и неделями валяясь с температурой, от нечего делать часами могла разглядывать причудливые завитушки, представляя, что это волшебный мир невиданных зверей, таящихся то в страшном лесу, то в замке короля, то в подземелье. Отчетливо различала волка в кустах, заячьи уши и даже трехглавого дракона. Сейчас же я видела перед собой потёртые уродливые закорючки. Детство кончилось.

— Сашенька, может всё-таки чайку? С ромашкой. Я оладий напекла, — немного приоткрыв дверь комнаты, с надеждой спросила бабуля.

Несколько седых локонов трогательно выбились из-под убранных в пучок волос. В глазах — тревога. Я видела, как сильно переживают родные мое подавленное состояние, особенно бабушка, но ничего не могла с собой поделать: делать вид, что ничего не случилось, я тоже не могла.

— Спасибо, ба, не хочу, — вяло поблагодарила, через силу выдавив слабую улыбку.

— Я оставлю здесь, может позже покушаешь. Нельзя так, Саша, нельзя! Так и заболеть недолго! Совсем исхудала, вон, глазюки одни остались, — причитая, поставила поднос на письменный стол.

По комнате разнёсся аромат свежеиспечённых оладий. Раньше я их так любила, с чаем и медом, или вишнёвым вареньем. Воспоминания вызвали приступ тошноты.

— Забери, ба, я не буду, — попросила, уткнувшись лицом в подушку.

— Саша, доченька, расскажи, что случилось, совсем мы с отцом извелись.

Я ощутила прикосновение теплой сухой ладони на своем плече, и мне очень захотелось сбросить ее руку, но через силу сдержалась.

— Прошу тебя — иди! Я не хочу есть, и чай не хочу. Ничего не случилось, дайте мне просто побыть одной!

— Тогда хоть окно открой, темно как в подвале, совсем дышать нечем.

Подойдя к окну, она резко отодвинула плотно прикрытые ночные шторы, впустив в комнату солнечные лучи. Свет больно ударил по глазам, и я, зажмурившись, накрылась с головой одеялом.

— Я просила тебя это делать? Почему нельзя просто оставить меня в покое? Я так многого хочу? Почему вы все вечно меня достаете, поучаете, лезете в мою жизнь? Уходи отсюда, и чай свой дурацкий забери!

Резко скинув одеяло и поднявшись, я схватила поднос, и, расплескивая чай, всучила его бабушке, довольно грубо выпроводив из комнаты.

Закрывшись на расшатанный шпингалет, по стеночке сползла на пол. Кружилась голова. Стайка мелких, хаотично суетящихся мошек, как залпы салюта промелькнули перед глазами. Я не помнила, когда ела в последний раз, когда выходила на свежий воздух. Не надо было так резко вставать, так и в обморок упасть не долго.

— Опять ничего не взяла? — услышала за закрытой дверью приглушённый голос матери.

— Ничего. Прогнала, чуть ли не взашей выкинула, — всхлипнула бабушка. — Накапай-ка мне, Тамара, корвалола, что-то сердце опять прихватило.

— Нужно что-то делать, — всегда мягкий и спокойный тон отца приобрел тревожные нотки. — Тома, позвони одноклассникам, узнай, что там случилось у них на этой турбазе.

— Да звонила я, Серёжа! Абрамовой Лере, Ане Сысоевой — молчат как партизаны. Ничего не видели и не слышали.

— Ну как ничего не видели? Девчонка ни жива ни мертва вернулась. Белая как полотно. Может мальчик какой обидел… Ой, ой, ой, Тамара, не приведи Бог, — запричитала бабушка, характерно постукивая баночкой сердечных капель о край стакана.

— Я завтра на заводе с Ольгой Мамоновой поговорю, ее сын, Коля, по-моему, с нашей Сашкой в одном классе учится, может он что знает, — воодушевился отец.

«Кирилл, папа» — мысленно поправила я и горько усмехнулась. «Поговори, посмотрим, что он расскажет".

Отойдя от двери, задержала взгляд на своем отражении в большом настенном зеркале.

На меня смотрело тощее привидение в мятой белой ночнушке. Огромные круги под глазами, веснушки на бледном лице выделялись особенно ярко, как будто капли крови на снегу. Волосы растрёпаны: рыжие корни уже пробились, уродуя грязно-желтую паклю. Я не причесывалась, не ела, не гуляла. Затворник. Призрак. Я была им всегда, но сейчас стала не только еще острее себя им чувствовать, но и выглядеть.

Месяц назад Кирилл Мамонов разбил мою жизнь. Растоптал чувства, надругался над телом.

Так и не дождавшись его тогда, я, ёжась от холода, пришла к общему костру, а он, равнодушно единожды мазнув взглядом, переключил свое внимание на появившуюся Журавлёву. Ничего не сказал он и на утро, когда мы все вместе возвращались домой на автобусе. Он просто сделал вид, что ничего этой ночью не было. Он смеялся и радовался жизни, когда как я в ту ночь умерла. Тепличный ребенок, выросший под крылом мамы и бабушки, оставшийся со своим позором один на один. Признаться родным в произошедшем означало убить их.

Я не помню, как сдавала экзамены, отвечая что-то на автомате, так же на автомате принимая поздравления и забирая свою медаль. Мне было абсолютно все равно, что будет со мной дальше, и едва получив аттестат, я закрылась дома и впала в затяжную депрессию.

Часть 19

--

— …да-да, я буду ждать вашего звонка, Федор Михайлович, — вздрогнула я, услышав голос Голубя.

Он в сопровождении важного гостя вышел из кабинета, и, пожав друг другу руки, посетитель направился к лифту, а Марат будто ненароком оказался возле меня.

Дождавшись когда металлические двери сомкнуться за мясистой спиной «серого пиджака», Голубь огляделся по сторонам, и, убедившись, что рядом нет посторонних глаз, за предплечье поднял меня с дивана и довольно грубо затащил в кабинет.

— Ты с ума сошла? Мы же договаривались — никаких спонтанных визитов! Вот чувствую: не ровен час — подведёшь меня под монастырь, — громким шепотом прошипел он, закрывая за собой дверь.

— Мне нужно с тобой серьезно поговорить, — проговорила уверенно и четко, всеми силами стараясь сохранять спокойствие.

— Саша, ради всего святого, мы же сотню раз обсуждали, в какое время ко мне можно приходить и как это нужно делать! А если бы Светлана что-то заподозрила? Пришлось под каким-то нелепым предлогом отправить ее в бухгалтерию, чтобы поговорить без свидетелей, — уже более спокойным тоном продолжил он, и взяв меня за талию притянул ближе. — Ладно, извини, что набросился. Ночь практически не спал, да и утро выдалось тяжёлым.

— Почему ты не сказал, что женат? — глядя прямо ему в глаза, без предисловий выпалила я.

Внутри теплилась надежда, что он сейчас рассмеётся и скажет, что это не правда. Но он не рассмеялся. Вместо этого он убрал руки и, немного смутившись, взял с кофейного столика бутылку воды.

— Ты не спрашивала.

— Спрашивала! — повысила голос, теряя контроль. — Я задавала вопрос, свободен ли ты, ты ответил, что все сложно.

— Но это так и есть!

— Ты женат! Какое, к чертям собачьим, «сложно»? Разве не об этом ты должен был сказать в первую очередь, прежде чем лезть в мою кровать? — теперь я уже действительно кричала.

Он быстро подошёл к двери, открыл и, выглянув наружу, снова ее захлопнул.

— Успокойся! — немного встряхнув за плечи, он с силой усадил меня в кожаное офисное кресло. — Мы взрослые люди, ни к чему закатывать сцены. Особенно здесь, особенно так громко. Нас могут услышать!

— Ты издеваешься? Тебя волнует только долбаная конспирация и больше ничего! Я бы ни за что не закрутила с тобой роман, зная, что ты не свободен.

— Я не собирался крутить с тобой роман.

— Что? — я попыталась встать, но он положил руку на мое плечо, не давая тем самым пошевелиться. — То есть, ты просто хотел один раз со мной переспать, а потом выкинуть как ненужную вещь?

— Я вообще не собирался спать с тобой! — раздражённо выпалил он и, открыв выдвижной ящик стола, достал золотистый портсигар. — Я знал, что когда-нибудь этот разговор всё-таки случится, — выбив одну сигарету, прикурил от настольной зажигалки в виде чернильницы.

Я смотрела на него округлившимися глазами, понимая, что запуталась окончательно.

— А зачем тогда… Зачем ты вообще пригласил меня в ресторан? Зачем это всё было нужно?

— Я… не знаю, — совершенно искренне пожал плечами, и, затягиваясь, начал медленно мерить шагами кабинет. — Идея пригласить тебя поужинать возникла совершенно внезапно. Тогда, на вечеринке в «Моргане», ты показалась мне… необычной. Просто понравилась как человек, и я подумал, что было бы не плохо нам снова встретиться, посидеть где-нибудь, выпить, в этом же нет ничего такого… Клянусь, у меня и в мыслях не было…

— Врешь! Ты с самого начала знал, что трахнешь меня! — перебила, не дослушав это нелепое враньё.

— Не с самого, — уточнил он, и мне захотелось влепить ему пощечину.

Вдруг поймала себя на мысли, что больше не испытываю жалости к себе, только злость. Злость на него! Глаза метали молнии, хотелось встать и поколотить его как следует.

— Ладно, хорошо, — затушив окурок сдался он. — Да, я захотел тебя как женщину, но просто на уровне инстинктов, совершенно не рассчитывая заходить так далеко. Я действительно думал, что мы поужинаем и разойдемся. Но потом ты напоила меня пивом в той забегаловке…

- Значит это я виновата в твоей супружеской неверности? — вспылила, буквально задыхаясь от негодования.

— Мы оба виноваты. То есть… — он вздохнул, и встав на колени возле моих ног, положил ладони на мои обтянутые черным нейлоном бедра. — Я знаю, что выставляю себя не в самом лучшем свете, заводя отношения на стороне. Я грязный подонок, изменник, гореть мне в аду… но видит Бог, я этого не планировал. Мой брак никогда не был идеальным и уже давно висит на волоске. Вечные напряги с женой, ссоры, скандалы, я так устал от этого всего, и тут появляешься ты и у меня буквально сносит крышу! Если раньше я не рассчитывал ни на что серьезное, то сейчас не хочу отпускать тебя. И не отпущу! Ты просто сводишь меня с ума, и ты теперь моя, понятно? — он протянул руку намереваясь провести по моей щеке, но я перехватила его ладонь и оттолкнув, встала.

— Хватит! Не хочу ничего слушать! Твои оправдания звучат настолько жалко… Ты просто обязан был сразу рассказать о жене.

— И что бы это изменило?

— Всё! Это изменило бы всё! Я не встречаюсь с несвободными мужчинами, с меня хватило прошлых ошибок.

— Как сцена из дешёвой мелодрамы, ей Богу… — он поднялся и попытался меня остановить, но я уже нервно дёргала ручку двери, и та никак не хотела поддаваться.

— Без этого дверь не откроется, — на вытянутой руке Марат двумя пальцами держал маленький ключ. Он улыбался. Создалось ощущение, что вся эта ситуация его только забавляет. У меня только что рухнула жизнь, а ему смешно.

Внезапно я растеряла весь свой боевой настрой. Вновь чувство злости уступило место жалости к себе.

— Открой, пожалуйста, дверь, мне нужно работать… — прошептала отворачиваясь, чтобы он не видел навернувшихся слёз.

— Ну-ну, ты чего? — поменявшись в лице, Голубь подошел ближе и попытался обнять, но я тут же отстранилась.

— Мой брак ничего не меняет, пойми. Жена, это… просто жена. Мы много лет вместе, чувства давно угасли…

— …и ты решил подкинуть дровишек в тлеющее пепелище, найдя наивную дурочку для развлечений, — закончила за него и горько усмехнулась. — Опять на те же грабли, жизнь ничему меня не учит.

— Прошу тебя, давай встретимся вечером, поговорим обо всем в спокойной обстановке. Дай мне шанс просто всё объяснить! — проникновенно заглядывая в глаза, сложил руки в умоляюще жесте.

Закусив губу, на долю секунды заколебалась. Выглядел он настолько искренне, что я уже была готова поддаться… Но…

— Нет. Открой дверь, мне надо идти работать.

— Один разговор. Пожалуйста, — он не отрываясь смотрел таким взглядом, что ещё вчера я бы непременно растаяла. Но не сейчас. Хватит быть тряпкой!

— Дай мне пройти, — не смотря на него, сквозь зубы процедила я.

Он протянул ключ. Вставив его в замочную скважину и, повернув два раза, обернулась. — Это тебе, — положив в его ладонь красную коробочку, вышла из кабинета.

Секретарша, отложив пилку для ногтей, удивлённым взглядом проводила мою стремительно удаляющуюся фигуру.

Мир снова рухнул. Уже в который раз за мою гребанную жизнь. Меня снова предали, снова обманули. Судьба удивительным образом идёт по спирали, по одному и тому же сценарию. А может карма здесь не причем, и я одна во всём виновата? Сколько раз говорила себе, что нужно быть умнее, нужно усваивать уроки, быть более жёсткой, но как? Как? Если так хочется быть любимой, найти достойного мужчину, и обрести, наконец, своё собственное счастье, не отнимая его у других!

Почему именно я? На мне где-то написано: бей меня, я всё стерплю?

Забежав в офис я, не глядя на Костю, быстро села, спрятавшись за монитор. Я не держала на него зла и даже была благодарна за то, что он открыл мне глаза, но сейчас не хотела никого видеть.

«Прости, я не хочу тебя терять», — прочитала всплывшее окно сообщения в углу монитора.

«Удалить сообщение? Заблокировать пользователя?» — запросила бездушная программа, и оба раза нажала утвердительно.

Вот было бы и в жизни так просто, раз! — и удалить из памяти ненужный файл под названием «Несчастная любовь».

Хотя, любовь ли? С моей стороны да, имела глупость впустить этого человека в свое сердце. Дура!

Взгляд упал на маленькую открытку прикреплённую к лотку для хранения бумаг. Два серебристых голубка, мило воркующих где-то на площади в Венеции. Я купила ее в переходе, тогда мне показался забавным символизм. Резко сорвав картинку яростно ее смяла и отправила в корзину для бумаг. Ненавижу голубей! Ненавижу!

Ещё утром я летала от счастья, планируя дальнейшую жизнь исключительно в ярких красках, а сейчас мне снова по крупицам нужно собирать свое в очередной раз разбитое сердце.

Часть 20

Город Н., 1997 год, июль.

— На, возьми, — озираясь по сторонам, Галька плюхнулась рядом на лавочку и кинула в мою сумку продолговатую коробку.

— Спасибо, я… сама бы не смогла…

— Да ладно, меня в этом районе все равно никто не знает, — беспечно махнула рукой подруга, и открыла шоколадный брикет. — Будешь?

— Нет, спасибо, — от одного лишь вида шоколада мне стало дурно.

Ярко светило солнце, мы сидели на скамейке в парке и смотрели на мерно покачивающихся на гладкой поверхности озера уток.

— А это точно не прикол? — многозначительно кивнула на сумку Галя, с аппетитом откусывая мороженое.

— Если бы, — невесело усмехнулась я. — Только пожалуйста — никому, как договаривались.

— Ну конечно, я же не стукачка, — обиделась подруга. — Но… когда, как? И, самое главное, кто? Расскажи!

Глаза горели в предвкушении детальных подробностей, чуть ли руки не потирала.

— Надеюсь, это не Борин? — подозрительно нахмурилась Лаврова.

Я мысленно обрадовалась, что Борин — тайная любовь Гальки из параллельного класса — тут ни при чём. Она за своё даже в драку кинется — Галька такая. Вроде скромная, но, как говорится, в тихом омуте…

— Галь, давай потом, ладно? Плохо себя чувствую, — поднялась, повесив сумку на плечо. — Я пойду.

— Ну давай, — нехотя согласилась она.

Борясь с головокружением, медленно побрела по тропинке к автобусной остановке.

— Са-а-ш!

— А? — обернулась я.

— Ну тебе хоть понравилось? — Галька хихикнула и подмигнула.

— Пока, Галь!

— Обязательно потом расскажи! — услышала вслед.

Как бы я хотела вот так же сидеть на скамейке, болтать ногами и поедать пломбир на палочке. Легко и беззаботно.

Казалось, что все это осталось для меня в совсем далёком прошлом. Все мои терзания по поводу непризнанности среди одноклассников, проблемы неразделённой любви, ненавистные рыжие волосы и веснушки показались сейчас такой мелочью, по сравнению с тем, что лежало сейчас в сумке. От этой маленькой коробочки зависела вся моя дальнейшая жизнь.

Забежав домой, отмахнувшись от бабушки с её блинами, я закрылась в ванной, и, присев на край корзины для белья, дрожащими руками достала коробку. Совсем скоро всё разрешится.

Всё будет хорошо. Непременно. Все изменения в организме связаны с пережитым стрессом, а тошнота от нервного истощения. Ещё бы: целый месяц безвылазно сидеть дома, ничего не есть и не спать толком, такое кого хочешь доканает. Не нужно даже было ничего покупать. Да и не может быть такого после первого раза, я же читала в "CoolGirl".

Я даже практически выдохнула, впервые за последние две недели, но, опустив глаза на крошечный кусочек бумаги, мертвецки побледнела — тест показал две полоски.

Я беременна.

Часть 21

Санкт- Петербург, 2013 год, февраль.

Дни тянулись невыносимо долго. Без Марата жизнь будто потеряла всякий смысл, превратившись в бесконечный день сурка. Мы не общались уже целую неделю. Не целовались, не трогали друг друга… Это было похоже на пытку!

Утром, после бессонных ночей полных раздумий, я на автомате вставала и ехала на работу, и весь день как загнанный зверёк сидела на своем рабочем месте, со всех сторон обложившись кипой бумаг, дабы спрятаться от раздражающих коллег. И кто только придумал эти дурацкие офисы-муравейники?

Выходить из кабинета никуда не хотелось: даже перекус брала из дома, или покупала хот-дог в забегаловке за углом, лишь бы не столкнуться где-нибудь в коридоре с источником своей душевной боли. И как назло, стоило только высунуть нос дальше офиса, так сразу же Голубь вырисовывался из-за какого-нибудь поворота.

Иногда я даже подумывала уволиться к чертям собачьим, лишь бы оградить себя от этих мучительных встреч. А иногда наоборот, хотела плюнуть на гордость и принципы, бросившись ему на шею. И пусть все увидят — гори всё синим пламенем!

И когда я только успела так сильно к нему привязаться?

Виновником всех бед я считала исключительно себя: нужно было хоть иногда снимать розовые очки и оглядываться по сторонам, замечая очевидное. Выходные он был всегда занят, ночи проводил только дома, телефон отключал, в общем стандартные замашки человека, чье рыльце в пушку.

Временами думала о его жене, какая она… почему он изменял ей со мной… Но искать о ней какую-либо информацию я себе запретила, боясь сделать этим только больнее. Уверена, что его жена длинноногая красотка, уж точно не ровня мне.

Иногда я жалела, что не согласилась поговорить с ним тогда и обсудить сложившуюся ситуацию. Хотя, что тут можно сказать? Как оправдать его поступок? Он женат, и даже не удосужился рассказать об этом! Неужели он на полном серьёзе считал, что правда никогда не откроется, и я так и буду пребывать в наивном неведении? Нет, нам не о чем больше разговаривать! Его жена никуда не рассосётся, и если продолжать эти утопические отношения, то только в унизительном статусе любовников, на что я категорически не согласна. Это путь в никуда. Как бы не было больно это признавать.

Костя, как верный товарищ, в очередной раз подставил плечо в трудную минуту. Он не осуждал и не учил жизни, за что я была ему безмерно благодарна. "Эх, Рыжова, Рыжова, и не живётся тебе спокойно. Четвертый десяток, а всё туда же, никак не уймёшься, всё ищешь приключений на пятую точку"- качал головой Линьков, в прямом и переносном смысле утирая мне слёзы.

Он просто рядом, не посягая на мои секреты, позволяя делиться только тем, что я сама считала нужным рассказать. В этом мы были похожи — Костя и сам оставался закрытой книгой. Этакий заводила с печальным взглядом. Верный друг, хороший человек, но почему-то как и я он был очень одинок. Что скрывалось в его душе, какую боль пришлось пережить ему в прошлом — этого я не знала, и исповеди не требовала, считая, что всему свое время, и если он захочет, то сам обо всем расскажет.

Поставив перед собой цель непременно вытащить меня из депрессии, на сегодняшний вечер Костя запланировал просмотр какой-то дурацкой комедии. Мне было всё равно, лишь бы не оставаться одной.

Решив хоть как-то отвлечься до его прихода, надумала испечь пиццу, но, заглянув в духовку, поняла, что это была не самая лучшая моя идея: тесто подогрело, а начинка не пропеклась. Господи, если я даже с тестом не могу справиться, что тогда говорить о собственной жизни?

Открыв форточку, и разгоняя едкий дым полотенцем, попыталась достать противень из недр духовки, но попытка увенчалась только ожогом на запястье.

— Вот черт! — выругалась, поставив руку под струю холодной воды.

Нужно позвонить Линькову, иначе мы рискуем остаться без ужина.

Только собравшись отыскать среди хаоса завалявшийся где-то телефон, как в дверь настойчиво позвонили.

— Что-то ты рано, я ждала тебя к восьми, — забрасывая мокрое полотенце на плечо, открыла дверь.

На пороге стоял Марат.

На опушке капюшона его черного пуховика блестели капли растаявшего снега, а рыжие волосы в свете коридорной лампочки обрамлял золотистый ареол, чем-то напоминающий нимб. Чёртов святоша. Но каким же он показался тогда красивым.

— Что тебе нужно? — скрестив руки на груди, строго поинтересовалась я.

— Мне кажется, что нам пора поговорить.

— Тебе кажется.

— Я могу войти? Просто здесь… не очень удобно, — скосил глаза на фигуру за спиной.

Грузная соседка из квартиры напротив, в огромной лисьей шапке и каракулевом пальто, поставив на пол большие пакеты из Ашана, нарочито медленно открывала входную дверь, наблюдая за развернувшейся перед взором сценой.

Немного подумав, сделала шаг назад, пропуская гостя в крошечный коридор.

— Я слушаю, — стараясь придать голосу более бесстрастный тон, я сверлила его взглядом, боясь выдать истинные чувства. Растянутые на коленях домашние штаны и застиранная футболка совсем не придавали уверенности. Вот сколько раз говорила себе: выкинь это барахло! Нет же, надо было надеть именно сегодня!

— Ты кого-то ждёшь? Извини, если помешал твоим планам.

— Ближе к делу: что тебе нужно? Мне казалось, что мы все сказали друг другу.

— Тебе казалось, — повторил он мои же слова и обезоруживающе улыбнулся. — Я разденусь, хорошо?

Ничего не ответив, я развернулась и зашла в комнату. Закусив губу, улыбалась как последняя дурочка, слушая как щелкают застежки его куртки.

Я была счастлива его видеть. Счастлива настолько, что хотелось заплакать. Если бы могла, то с удовольствием надавала бы себе по щекам, за свое малодушие и мягкотелость.

Осталось только поднять передние лапки и лизнуть хозяину тапок. Браво, Рыжова, не надолго же тебя хватило.

— Судя по аромату из кухни, ты точно кого-то ждёшь, — Марат зашёл в комнату и по-хозяйски опустился в кресло.

Так непривычно было видеть его в сером свитере с горлом и джинсах. Я знала наизусть все его деловые костюмы, но никогда не видела его таким домашним. Вот она — участь любовницы.

— Я готовила пиццу, — стерев улыбку ответила я, стараясь держать марку обиженной женщины.

— Ты? Пиццу? Бог мой, Саша, в последний раз ты сожгла чайник, когда решила вскипятить воды, мне страшно представить, что там произошло с бедной пиццей. Судя по запаху, ничего хорошего, — он прикрыл рот ладонью, чтобы не рассмеяться. — Извини.

— Уверена, что твоя жена готовит лучше и у нее ничего не пригорает, — не удержалась всё-таки от шпильки, о чём тут же пожалела. Ни к чему начинать разговор с сарказма. — Так зачем ты пришел? — поспешно сменила тему.

— Я соскучился, — просто ответил он, и мне захотелось раствориться в его словах. Всю мою спесь как рукой сняло. Я смотрела на него не мигая, и даже будто не дыша, не зная, что же предпринять.

— Иди ко мне, — протянул руки, приглашая к себе на колени. — Иди, я же вижу, что ты хочешь.

Я колебалась всего секунду, и вот уже сижу сверху, обвив его поясницу ногами, ощущая босыми ступнями мягкий кашемир дорогого свитера. Положив голову на его грудь, я вдыхала знакомый аромат, перебирая руками мягкие рыжие пряди. Я очень его любила, сама не понимая, за что… И я простила его. Простила, едва увидев на пороге своей квартиры.

Срывая по пути одежду, мы как-то добрались до разложенного дивана. Осыпая поцелуями мою обнаженную грудь, он нетерпеливо запустил руку в трусики. Трусики в разноцветный горошек. Когда же я выкину все эти тряпки, и превращусь наконец в сексуальную женщину, оставив образ подростка-переростка в прошлом?

— Я так скучал по тебе, — прошептал он на ухо, избавляя от остатков одежды. Когда мы были готовы перейти к самому главному, раздался звонок в дверь.

— Это твой гость? — отстраняясь, хрипло спросил Марат.

— Похоже на то… — посмотрела на часы. Костя. Твою мать! Звонки стали ещё настойчивее, и похоже, не собирались прекращаться. — Придется открыть. Я сейчас, — подняв с пола сброшенную футболку, накинула ее на голое тело. Та едва прикрывала пятую точку, но тогда это меня мало волновало. Открыв входную дверь, на меня чуть ли не упал Костя.

— Рыжова, ты чего так долго открываешь? Я уже собирался дверь ломать!

— А ломать-то зачем?

— Да мало ли. Судя по состоянию последних дней, ты способна на что угодно. Кто знает, что придет в эту рыжую сумасбродную голову. На, держи, у тебя ж в холодильнике сто процентов мышь повесилась, — протянул пакет из продуктового, заходя в прихожую. — И хорошо, что только она…

— Спасибо, но… Кость, я это… не одна, — замялась, немного покраснев.

— Не одна? — переспросил он, и только сейчас заметил во что я одета.

Посмотрел на мои голые ноги, затем перевел взгляд на мужские ботинки у порога, потом снова на меня.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — резко развернувшись, уверенно покинул квартиру.

— Кость! Кость! Подожди! — босиком выбежала за ним на лестничную клетку, столкнувшись с той же соседкой, вознамерившейся выносить мусор на ночь глядя. Скривившись, она задержала презрительный взгляд на моих обнаженных бедрах. Ну вот, теперь все в доме будут думать, что я проститутка, принимающая мужиков табунами.

Звук торопливых шагов Кости становился все тише. Грохнула стальная подъездная дверь. Как же по-дурацки всё вышло! Игнорируя соседку, вернулась в дом.

— Кто это был? Я слышал мужской голос, — Голубь стоял у окна в одних джинсах и курил.

— Неужели ты ревнуешь? — улыбнулась, прильнув к его широкой теплой спине.

— Конечно. Узнаю — ему несдобровать, — шутливо пригрозил Марат. — Так кто мой конкурент?

— Тогда не скажу, иначе ты его уволишь.

Затушив окурок он обернулся, и, подняв меня на руки, мягко опустил на диван.

— Мне очень тебя не хватало. Я думал о тебе каждый день, каждую ночь… Просто с ума сходил… — шептал он, целуя по очереди каждый мой пальчик. — А это что?

— Обожглась о духовку, пустяки, уже не болит.

— Я об этом… — провел пальцем по белым полоскам на запястье.

— А, это… Ошибки молодости. Тоже уже отболело, — я улыбнулась и обвила рукой его шею, убирая с глаз долой старые шрамы и плохие воспоминания.

Мне не хотелось думать сейчас о грустном. Я хотела совсем другого.

Часть 22

Город Н., 1997 год, июль.

— Где Сашка? — услышала взволнованный голос матери из-за неплотно закрытой двери спальни.

Она тяжело дышала, будто только что преодолела марафон. Послышался лязг брошенных на журнальный столик ключей.

Взглянула на настенные часы — половина четвертого, что-то рано она вернулась, рабочий день ещё не закончен.

Сердце обречённо ёкнуло — она знает.

— В комнате у себя закрылась, где ж ей ещё быть. Как сыч сидит, — отозвалась бабушка с кухни, закрывая шумевшую воду. — А что случилось, Тамара?

Проигнорировав вопрос, мама уверенно зашагала в сторону моей комнаты. Я знала о чем пойдет разговор и, приготовившись обороняться, внутренне сжалась.

Бесцеремонно зайдя в мою комнату и плотно закрыв за собой дверь, облокотилась о нее спиной, будто опасаясь, что я сбегу.

— Это правда? — вперила в меня взгляд полный надежды, отчаяния и злобы. — Отвечай! То, что рассказала мать Гали — это правда?

Я сидела в углу кровати, подобрав к груди колени и молчала. Все происходящее последний месяц было настолько за гранью моей обыденной жизни, что я до сих пор испытывала шоковое состояние.

Чуть больше месяца назад мир перевернулся с ног на голову, а вчера просто рухнул и рассыпался колючими осколками прямо под ноги. Я не испытывала больше боли и страха. Только шок.

Я не питала больших иллюзий на счёт того, что Галька никому не разболтает про тест. Может, так даже лучше, сама бы я никогда не решилась начать этот разговор.

— Отвечай, кому я сказала! — голос матери перешёл на крик. — Это правда?

— Да, — честно ответила я, глядя ей прямо в глаза.

Скрывать было бессмысленно, все равно рано или поздно она бы обо всем узнала.

Мама издала звук, похожий то ли на всхлип, то ли на стон и взялась рукой за сердце.

— Маам, — испуганно дернулась я, но движением другой руки она приказала мне оставаться на месте.

Помассировав грудную клетку, мама медленно отошла от двери и осторожно, опираясь на подлокотник, опустилась в кресло. Повисла гробовая тишина. Я слышала только тиканье часов и стук собственного сердца.

Бабушка выключила телевизор, уверена, что сейчас она подслушивает у двери.

— Пожалуйста, скажи, что это ваш с Галей розыгрыш, — подняв на меня умоляющий взгляд, попросила мать.

Я молчала опустив глаза, вжавшись спиной в разноцветный ковёр.

— И? Что? Что там? — теряя терпение снова повысила она голос.

Я вылезла из своего убежища и, открыв ящик письменного стола, достала из тома Толстого «Война и мир» спрятанный тест. Так же, не произнося ни слова, положила его ей на колени.

Мама взяла тонкий кусочек бумаги в руки и, близоруко сощурившись, поднесла его ближе к глазам.

— И что это значит? Я не понимаю этих современных новомодных штучек, так ты… беременна или нет?

В этот момент открылась дверь и в комнату буквально влетела возмущенная раскрасневшаяся бабушка.

— Да что ты такое говоришь-то, Тамара! Побойся Бога, она ребенок совсем!

— Мария Иосифовна, выйдите из комнаты, у нас с дочерью серьезный разговор! — приказным тоном указала на дверь мать.

— Сейчас Серёженька с работы вернётся и тогда…

— Выйдете. Из. Комнаты! — чеканя каждое слово прокричала она, и бабушка, приговаривая что-то невнятное, обиженно вышла, оставив дверь приоткрытой. Мама, нервно ее захлопнув, защелкнула для верности шпингалет.

Мама не была чрезмерно злой или властной женщиной, но все решения в доме приходилось принимать ей самой. Отец с бабушкой были людьми слишком мягкими и нерешительными, с податливым характером, им проще было идти за кем-то, чем что-то решать самим. Я целиком и полностью пошла в их «породу», Рыжовых, любила часто повторять мать, — "такая же бесхребетная".

— Я жду ответа! — прожигая взглядом, строго проговорила она.

— Да, я жду ребенка, — собрав всю волю в кулак и, стараясь, чтобы голос не дрожал, подтвердила ее худшие опасения.

— О, Господи! Боже мой, Боже мой… — прикрыв рот ладонью в полголоса запричитала мать и, на подкосившихся ногах, снова опустилась в кресло.

Часть 23

Я стояла напротив и молча смотрела на мать, до сих пор не осознавая, что это все происходит в действительности. Казалось, что сейчас я перевернусь на другой бок, проснусь и посмеюсь над нелепостью такого дурацкого сна. Это просто не может происходить со мной!

— Почему Галина мама в курсе твоих проблем, а я, твоя родная мать, последняя узнаю это буквально из-под палки?

— Галька должна была молчать, но разболтала, предательница. У нас был уговор…

— Кто он? Когда это произошло? — не дослушав, перебила она.

— Прости, но этого я не скажу.

Лицо матери буквально перекосило от такой неслыханной дерзости. Ее молчаливая дочь заговорила. И как заговорила!

Я и сама немного опешила от собственной смелости. Но это как-то приободрило, придало сил.

Вчера я испытала огромный шок, увидев две полоски на тесте, но у меня была целая ночь чтобы хорошенько обо всем подумать. И я приняла решение, после которого стало немного легче.

Я не знала, что будет дальше, не знала, как отреагируют на это событие родители, поддержат ли меня или выгонят из дома взашей.

Репутация семьи была для матери превыше всего и «что соседи скажут» — самым важным в жизни. Меня воспитывали, чтобы «соседи завидовали, какая девочка прилежная», я должна была учиться, чтобы «соседи ставили в пример своим детям», я должна была жить так, чтобы «перед соседями не было стыдно». Примерная семья, у которых все всегда хорошо, и тут словно взрыв бомбы такая сенсационная новость — несовершеннолетняя дочка Рыжовых принесла в подоле…

Я догадывалась, что просто мне не будет точно, не знала, ожидать ли мне поддержки хоть от кого-нибудь, мысли сумбурно путались, но твёрдо я была уверена только в двух вещах: что никогда и никому не расскажу кто отец этого ребенка и что ребенка я непременно оставлю.

— Что ты сказала? Повтори! — надеясь, что просто ослышалась, потребовала мать.

— Я ничего не скажу, — терпеливо повторила я, стойко выдерживая гнёт её тяжёлого взгляда.

— Да как ты разговариваешь с матерью?! — опешив от моих слов закричала она. — Что значит не скажешь?

— Не скажу. Это не имеет никакого значения.

— Чтоо? — буквально взревела она. — Ты вообще в своём уме говорить такое? Я узнаю, что моя дочь-школьница нагуляла живот, значит, вместо того, чтобы учиться, ты путалась неизвестно с кем! А, может, ты сама не знаешь, кто папаша?

— Мама! — с обидой прокричала я, и глаза наполнились слезами.

— А если знаешь, почему не скажешь? — не прекращала допытываться она.

— Потому что это не важно!

— Для кого не важно? Для тебя не важно? У тебя на носу поступление в ВУЗ, хорошая перспективная профессия в будущем. Вот о чем тебе сейчас нужно думать в первую очередь, а не бегать по консультациям и пелёнки потом стирать!

Её прищуренный, полный презрения взгляд, буквально метал молнии. Никогда прежде я не видела её такой: злой, агрессивной, теряющей всякий контроль. Будто не мать вовсе, а совсем чужая, незнакомая мне женщина.

— Может, ты считаешь, что быть матерью-одиночкой большое счастье? — продолжила добивать она. — А потом ты захочешь выйти замуж, и кому ты будешь нужна с нагулянным по малолетству ребенком? Думаешь, нормальный парень примет тебя с распростёртыми объятиями? Нет! Порядочным мужчинам и женщина нужна порядочная! Или ты хочешь родить, а затем повесить эту обузу на наши с папой шеи? Нам ещё вас с братом поднимать, бабушка вечно болеет, на лекарства и квартплату работаем…

— Я тоже на работу устроюсь… — растеряв всю решительность, неуверенно прошептала я.

— Куда? На работу? Не смеши! Кто и где тебя ждёт? Образования нет, опыта никакого. На завод наш пойдешь уборщицей? С твоими мозгами тебе нужно учиться и ещё раз учиться, чтобы как отец… — она осеклась и на какое-то время замолчала, тяжело дыша, скосив глаза в пол, лишь бы только не смотреть на свою блудную дочь.

— Да ты шагу без маминой юбки никогда ступить не могла… и тут… такое. Боже мой. Боже мой! Когда, в какой момент мы тебя упустили… — причитала, покачивая головой, уткнувшись лицом в ладони. — В шестнадцать лет забеременеть неизвестно от кого… А… может, тебя… изнасиловали? — подняв заплаканные глаза, спросила как будто с надеждой.

— Никто меня не насиловал… — устало произнесла я и отвернулась к окну.

Ещё недавно было солнечно, сейчас же набежали черные тучи, грозясь обрушиться проливным дождём. Прям картина моей жизни.

— Какой позор! Какой позор! Пришла беда откуда не ждали. Что теперь скажут соседи?

— А тебя только и волнуют твои соседи, на меня плевать! Да тебе вообще на всех плевать! — прошипела сквозь зубы, глотая слёзы.

Вдруг правую щеку будто обожгло, лишь через некоторое время до меня дошло, что это была пощёчина. Сильная, с размаху, оставляющая пылающе-алый след.

— Будем считать, что я этого не слышала, — на удивление спокойно проговорила она, и, одёргивая юбку, поднялась с кресла. — Завтра позвоню куда нужно.

— Куда нужно — это куда? — прижав ладонь к саднящей щеке насторожилась я. — Учти, на аборт я не пойду. Даже не надейся.

— Тебя никто не спрашивает. Потом ещё спасибо скажешь, что не позволила тебе, дурочке, жизнь сломать.

Развернувшись, она подошла к двери и, открыв шпингалет, вышла из комнаты.

Взявшись ладонями за абсолютно плоский живот, я медленно села на край кровати, смотря в одну точку и прокручивая в голове её последние слова.

Слова, которые я буду часто вспоминать даже спустя долгие годы.

Часть 24

Санкт-Петербург, 2013 год, март.

Наступила весна, но Питер этот факт упорно проигнорировал.

Грязно-серые кучи утрамбованного снега «украшали» каждый двор: утром — противная мелкая морось, вечером — снегопад, ночью — заморозки. Чертыхаясь, приходилось пробираться от подъезда к остановке чуть ли не ползком, поскальзываясь на каждом шагу.

Люди, по самые уши завернувшись в шарфы, с унылыми лицами вяло сновали по нечищеным тротуарам, мечтая наконец пробудиться от зимнего анабиоза. Уже хотелось скинуть с себя надоевший ворох одежды, расправив крылья навстречу весеннему солнышку.

— Хочешь, на следующие выходные съездим куда-нибудь за город, снимем домик с баней…

— Спрашиваешь? Конечно хочу! — радостно отозвалась я, уткнувшись лицом в обнаженную грудь Марата. Волоски щекотали нос: хотелось чихнуть и засмеяться одновременно.

Мы лежали накрывшись по пояс одеялом. Он почесывал мою обнаженную спину, лениво вырисовывая пальцами витиеватые узоры, так нежно, что хотелось мурчать от удовольствия.

После того как я узнала, что он женат, наши отношения стали другого формата, более открытыми, раскрепощенными и, как бы это парадоксально не звучало, — мы стали ближе. Его главный секрет был раскрыт, стена недосказанности рухнула. Теперь я знала, кто ему звонит, когда он, украдкой, краем глаза, смотрит на экран телефона, а потом, сбрасывая вызов, небрежно бросает аппарат в карман. Знала, где он пропадает в выходные и с кем проводит вечера, когда не был рядом со мной. Он был с ней.

Мне было больно представлять их вместе, больно думать о том, как он целует ее перед сном, как они занимаются любовью, а утром пьют вместе кофе под выпуск свежих новостей. Было настолько больно, что я запретила себе это представлять. Мне хотелось думать, что раз я её не видела, значит никакой жены просто не существует. Конечно, женское любопытство неоднократно подстрекало залезть в сеть и все разузнать о своей сопернице, но каждый раз я мысленно била себя по рукам, запрещая это делать. Ведь когда я её увижу, её до сих пор фантомный образ приобретет оболочку, оболочку красивую, в этом я была более чем уверена. Тягаться с реальной женщиной мне будет не под силу. Мне было стыдно перед самой собой, стыдно перед ней, перед Костей, за то, что сплю с женатым мужчиной, но я не просто с ним спала — я его любила. И в своих глазах это звучало как веское оправдание.

Я — любовница. Я сплю с женатым боссом, факт — который пришлось принять. Отказаться от него и наших отношений мне пока что не под силу. Я достойна презрения и порицания, но увы, любовь слепа.

— А… как мы поедем? То есть, ты сможешь провести выходные не дома? — я приподнялась на локте, пытаясь убрать с лица навязчиво спадающую непослушную прядь.

— А мне кто-то может запретить это сделать? — спросил он и любовно заправил волосы мне за ухо.

— Ты прекрасно знаешь о ком я, — градус настроения резко упал до ноля. — Я о той, о которой мы договорились не упоминать.

— А зачем упоминаешь, раз договорились?

— Я и не упоминала, а лишь просто спросила, сможешь ли ты уехать на выходные, — прядь снова выпала. Разозлившись, взяла со столика резинку и убрала волосы в хвост. — Извини, но я не хочу потом в последний момент услышать, что все отменяется, потому что у тебя появились другие планы. Ваши совместные планы. С женой, — добавила язвительно.

— Перестань! Какой смысл переливать из пустого в порожнее. Хотя, в том, как ты злишься, что-то определенно есть, — откинув одеяло, он резко, как ягуар, одним прыжком оказался сверху и, захватив мои ладони в цепкий замок своих рук, прижал запястья к подушке, полностью меня обездвижев.

— Пусти, нет настроения играть.

— У меня тоже, — прошептал на ухо, слегка покусывая мочку. — Играть мне точно сейчас не хочется.

У нас был умопомрачительный секс, и это было главным звеном этих недоотношений.

Я всегда считала себя посредственностью: первый сексуальный опыт привил большие комплексы, на борьбу с которыми я потратила несколько лет, и только Марату удалось окончательно освободить меня от скорлупы. Он помог побороть мою зажатость и неуверенность в себе. Рядом с ним я превращалась совсем в другого человека и была безмерно благодарна за то, что у него получилось меня раскрыть.

Где-то внутри, периодически, свербило: прекращай это всё, Рыжова, эти отношения приведут в никуда и совсем скоро ты останешься у разбитого корыта. Будешь снова зализывать раны и паковать чемоданы для очередного побега. Умом-то я это понимала, а вот сердцем… Сердце снова тянулось в объятия рыжего магнита.

Я старалась не думать о моральной стороне нашей связи: адюльтеры порицались всегда, во все времена, любовниц вполне заслуженно закидывают камнями и сыпят в их сторону проклятиями. А уж если увести мужчину из семьи с ребенком… упаси Бог! Но у Марата нет никаких детей… по крайней мере я на это надеялась. Да и не собирается он от жены уходить, расфантазировалась, дурочка наивная. Хотя, кто знает, вдруг… Мечтать же не вредно.

На работе мы все так же шифровались, даже стали ещё осторожнее, ибо мне стало казаться, что Мадам о чем-то догадывается. Видела я ее хитрые взгляды, даже не хитрые, а презрительные, с толикой какой-то жалости что ли. Смотрела на меня как на букашку, которую вот-вот раздавят. Рассказала о своих опасениях Марату, а он только отмахнулся и посоветовал не брать в голову, но при этом попросил без крайней необходимости в кабинет в нему не наведываться, и перестал писать на рабочую почту — на всякий случай.

С Костей с того злополучного дня, после сцены в коридоре, отношения заметно испортились. Нет, мы общались, вместе ходили в курилку и иногда пили кофе, но между нами пробежал явный холодок, беседы стали какими-то натянутыми, «о погоде». Он ни разу не спросил про мои отношения с Голубем, хотя прекрасно знал, что мы вместе. Было грустно, что Костя во мне разочаровался, он-то считал что я белая и пушистая, а я с женатым сплю, как оказалось.

Пару дней назад, в обеденный перерыв, спустились на первый этаж в кафе-бар бизнес-центра, с нами увязалась Ленка Меркулова, и пока Линьков ушел за добавкой, Ленка в лоб спросила, что у нас с ним. Мол, раньше постоянно вместе ходили, как птички-неразлучники, а сейчас чаще он отдельно, я отдельно.

— Поругались что ли? — Меркулова, причмокивая, смаковала ванильный пломбир из прозрачной креманки.

Я бы посоветовала ей не налегать на сладкое, так как в своём сером, обтягивающем фигуру платье, она стала похожа на гусеницу, но мы не было настолько близкими подругами, чтобы отвешивать подобные «комплименты».

— Ничего мы не ругались, с чего ты это взяла?

— Да просто Костя грустный какой-то ходит в последнее время. А он к тебе подкатывал вообще? По-моему, ты ему нравишься.

Я даже поперхнулась.

— Я — Линькову? С ума сошла? Мы просто друзья, не более.

Я нравлюсь Косте? Вот уж чушь несусветная. Никогда не рассматривала его никак иначе, чем просто друг. Да и он меня, конечно.

— Это хорошо, — улыбнулась Меркулова и, облизав ложку, понизила голос до шепота. — Хочу его в клуб пригласить, как думаешь, пойдет?

— Костю пригласить? — я немного растерялась. — Ну… он клубы как-то не очень, но попробуй. А он тебе нравится что ли?

— Да, Костя классный, сразу как пришла в ФАК на него глаз положила. Но потом ты нарисовалась, он с тобой стал ошиваться, ну я и подумала, что у вас шуры-муры, — подмигнула Ленка и, заметив направляющегося к нам Костю, незаметно извлекла из сумочки пудреницу.

Меркулова и Линьков? Как неожиданно. Признаюсь честно, это ее признание немного вывело меня из равновесия. Это не ревность, нет, но Костя… это же Костя, не могу представить его в отношениях с кем-то. Он же волк-одиночка, сам по себе. Ленка, конечно, молоденькая, на лицо симпатичная, но вряд ли Костю такая зацепит. Слишком лёгкая, слишком нараспашку — как открытая книга, а Костя, не смотря на всю кажущуюся безбашенность и временами придурковатость, любит ребусы посложнее. Он из тех, кого внутренняя составляющая женщины интересует гораздо больше, чем внешняя. Ну о чем с Ленкой разговаривать? О тряпках и Доме-2?

Вдруг, совершенно неожиданно, поймала себя на мысли, что рассматриваю Меркулову немного предвзято. С чего бы это вдруг… Да и вообще, откуда я знаю, может Линькову как раз лёгкость и нужна.

Костя подошёл к столику, водрузив на него поднос с напитками.

Темные, почти черные волосы, как всегда в «творческом беспорядке» — как сам называл свою прическу Линьков. Трехдневная щетина, чуть покрасневшие веки — черта, которая с потрохами выдает фанатика-программиста. Нос у Кости прямой, можно сказать идеальный, губы пухлые, выразительно изогнуты… А ведь Костя красивый. Такая настоящая мужская красота, странно, что я раньше этого не замечала…

Впервые в его присутствии в смущении опустила глаза. Бред какой-то, о чем я только думаю! Костя мне как брат, и думать о нем в каком-то оценивающем ключе — считай инцест.

— Ты чего это улыбаешься? — вывел из размышлений голос Линькова, и я даже вздрогнула от неожиданности, вдруг уставившись на его губы.

— Анекдот вспомнила, — огрызнулась я и остервенело разорвала упаковку бутерброда.

Ленка снова мне подмигнула, мол, у нас теперь есть общая маленькая тайна и, изменившись в лице, повернулась к Косте. Прям-таки вся расцвела.

— Коость, а ты завтра вечером что делаешь?

— Не знаю, у меня такой огромный выбор, что я пока не решил: остаться дома или всё-таки остаться дома. Ты бы что выбрала?

Ленка искренне рассмеялась. Звонко, заливисто.

Ну вот, он ее уже смешит, хороший знак. Для Ленки, разумеется.

— А я вот в «Парус» хочу сходить, там завтра дискотека девяностых, — жеманно накручивая на палец локон, прощебетала она.

— Ленка, так ты в девяностых ещё под стол пешком ходила, — по-доброму хохотнул Костя.

— Ну и что, мне песни нравятся, со смыслом, — не растерялась Меркулова, обворожительно улыбнувшись. — Не хочешь мне компанию составить?

Я стрельнула взглядом на Костю, размышляя, как же он умудрится ее корректно послать, чтобы не обидеть.

— А давай сходим, — обнажив свои тридцать два, неожиданно согласился он.

Моё лицо удивлённо вытянулось, а Ленка аж взвизгнула от радости.

Меня задело его согласие. И совсем не потому что я его приревновала, а потому что, как оказалось, вообще не разбираюсь в мужиках.

Ну, наверное, только поэтому… Нет, определенно только!

Как-то расхотелось с ними сидеть, будто третьей лишней себя почувствовала.

— Ну ладно, воркуйте, голубки, у меня дела, — поднялась, забрав гамбургер с собой. — В кабинете доем.

Тщетно прождав какое-то время, специально долго копаясь, в надежде, что они заметят моё намерение их покинуть и попрощаются, я так и ушла не солоно хлебавши. Они были так увлечены беседой, что даже не обратили внимания на мой уход.

Вот тебе и пустышка Меркулова! Не скажу, что одобряю выбор Кости, но если она ему нравится, то я буду за него только рада.

Часть 25

Город Н., 1997 год, июль.

В нашей семье с давних пор укоренился ежевечерний ритуал: в семь часов все домочадцы полным составом собирались за ужином. Всё чин по чину: первое, второе и долгое чаепитие с очередной бабушкиной выпечкой. Это традиция, которую мы никогда не нарушали — есть настроение, нет его — изволь явиться к столу. Лишь в исключительных случаях позволялось поужинать в своей комнате, когда болеешь, например. Не скажу, что мне не нравились наши посиделки, иногда было даже весело, особенно в день зарплаты, когда отец приходил немного подшофе. В такие моменты у него было прекрасное настроение, он травил разные байки из своей юности, и пусть я слышала их уже раз сто, все равно было смешно.

В наших ужинах меня раздражала эта нелепая, никому не нужная слепая дань традиции: хочешь, не хочешь — надо и всё. Надо явиться вовремя, надо попробовать каждое блюдо. А ещё надо улыбаться и вести непринуждённую беседу, рассказывать, что произошло «интересненького» за день.

Они издеваются, что ли? Что может произойти интересненького у меня, чья жизнь — это унылый день сурка? Особенно шутки бабушки о том, не появился ли у меня «ухажер», заставляли чувствовать себя крайне неуютно. Я сразу же вспоминала Мамонова и заливалась краской. Хотя зачем она это спрашивала — непонятно. Если бы у меня в шестнадцать лет появился ухажёр, бабушку бы первую инфаркт стукнул.

Вовке позволялось намного больше вольностей: тот запросто мог не явиться к назначенному времени, прогуляв священное действо, или, накидав котлет с картошкой в тарелку, удрать в свою комнату, потому что у него «важные дела». Мама ворчала, но спускала с рук все его выходки. И это меня тоже раздражало! Может, я тоже хочу закрыться в комнате с книгой! Но на меня ее доброжелательность не распространялась. Ко мне она вообще относилась гораздо строже: «Ты старше, с тебя спрос больше». А ничего, что мы с братом погодки? Мне шестнадцать, ему пятнадцать, тоже мне великая разница! И любила она, казалось, Вовку сильнее, меньше к нему с претензиями приставала, в меня же как клещами вцепилась — всё-всё должно быть идеальным! Зато отец и бабушка всегда были за меня горой, что, несомненно, радовало. В общем, эти ужины были делом привычным, отработанным до мелочей, но в последнее время все пошло наперекосяк. С тех пор, как… в общем, с последнего звонка все изменилось. Я часто оставалась в своей комнате — не было ни сил ни желания показываться на глаза родным, иначе сразу же начинались заискивающие взгляды и потом, следом, осторожные вопросы, на которые отвечать мне совсем не хотелось.

После позавчерашнего разговора с матерью я больше ее не видела и не слышала — она заперлась в своей спальне, сидела тихо, как мышка, и до самой ночи оттуда не показалась. Утром ушла на работу и, вернувшись позже обычного, снова прошмыгнула в комнату и закрылась. Даже на ужин не вышла, чего за всю жизнь практически не бывало.

Я злилась на нее, за то, что она, родная мать, даже не попыталась меня понять. Набросилась с осуждениями, верещала про соседей и позор, — ни капли сочувствия и женской солидарности, ещё и пощечину влепила. Но вот парадокс — я так боялась того, что она все узнает, но как только все открылось, на душе стало легче. Будто тяжёлый груз скинула. Разговор состоялся, назад дороги нет. Теперь это уже не только моя тайна.

Я очень надеялась, что она передумала звонить «кому нужно», и молчала эти дни потому что свыкалась с мыслью, что ее дочь беременна. В то же время у меня поджилки тряслись — настолько мне было страшно. Страшно, что придется носить ребенка, рожать, потом как-то воспитывать… Я совсем не была готова к этому всему.

Ночью, в полудрёме, мелькнула шальная мысль, что может быть она всё-таки права, и мне ещё рано становиться матерью, но тут же укорила себя за подобные размышления: всю жизнь меня учили нести ответ за свои поступки, натворила дел — расхлёбывай. К тому же ребенок не виноват, что его мать оказалась такой наивной дурой, а отец… а отца просто нет. И не будет.

Я не винила Кирилла в произошедшем — только себя.

Конечно, может быть было бы легче свалить ответственность на кого-то другого, на Мамонова, на судьбу, на неопытность, на алкоголь — но что это даст? Кроме того, что я прекратила бы заниматься самоедством, ничего бы не изменилось. Ребенок уже есть и не важно, кто виноват.

Хотела ли я этого ребенка? Нет. Ответ жестокий, но это была правда.

Я его не хотела, не планировала и ещё не успела проникнуться какими-то чувствами, материнский инстинкт не проснулся. Да и откуда ему взяться, когда я сама по сути ребенек! Но, не смотря на это всё, я не имела права лишать своего малыша жизни. Я твердо решила родить и сделать все что в моих силах, чтобы воспитать этого мальчика или девочку достойным человеком. Я понятия не имела, как справлюсь в одиночку, но была уверена, что справлюсь. Я должна! Не я первая, не я последняя. Мама тоже родила меня достаточно рано — в восемнадцать, правда у нее был папа, у меня же нет никого…

Меня распирало все эти дни поговорить с матерью, но я не знала как подступиться, с чего начать. Сегодня была суббота, все сидели дома, забившись по своим комнатам как по норам, благо квартира у нас большая — четырёхкомнатная, заслуга деда — директора городского Культиваторного завода. Сумел выбить в свое время заслуженные метры. Он и дяде Жоре в Москве как-то умудрился однушку организовать в Печатниках, когда тот только поступать уехал. Молодец был дед, строгий — но добрый. Всю жизнь работал, крутился как белка в колесе, всё для детей, внуков, все переживания держал в себе — «негоже мужику сопли распускать», вот сердце и не выдержало — инфаркт… даже до приемного покоя не успели довезти. Без него в доме сразу пусто стало, бабушка быстро сдала, болячка за болячкой полезли, лет на десять моментально постарела. Привыкла всю жизнь с дедом как у Христа за пазухой — ни дня не работала. «Я, — говорит, — в войну натерпелась, заслужила». А дед будто не натерпелся. Он, между прочим, воевал, Берлин брал, а бабушка только бегала по городам и весям, прячась от фашистов. Нет, и ей досталось, конечно, но ведь не сравнить же…

Дед и после смерти продолжал бабушку и всех нас вдовесок обеспечивать: всю жизнь откладывал деньги на книжку, создавая подушку безопасности, знал, что случись что, мы все без него пропадем… Нельзя так говорить, но хорошо, что он не дожил до этого дня, не узнает о моем позоре…

Ближе к семи вечера услышала скрип двери родительской спальни и шарканье домашних тапок отца, а рядом семенящие шаги матери. Пошли отдавать повинность — время ужина. Есть я не хотела совсем: постоянная тошнота напрочь убивала аппетит, но мне нужно было посмотреть на реакцию мамы, я была уверена, что по ее взгляду сразу всё пойму.

Тихо выскользнув из своей комнаты, последовала за родителями.

Часть 26

Сегодня на кухне был аншлаг — собрались все, даже Вовка соизволил прискакать на аромат запечённой утки с яблоками.

Бабушка расстаралась на славу: и картошка дольками, и голубцы, и маринованные огурчики. Даже супницу с борщом зачем-то в центр стола поставила — хотя у нас первое сроду никто на ужин не ел.

Увидев, что все подтягиваются к столу, бабушка заметно воодушевилась, принялась с наигранным весельем что-то щебетать, порхая при этом от холодильника к плите, продолжая расставлять на полосатую скатерть разносолы.

— По какому случаю такая поляна? Пап, тебе премию что ли дали? — Вовка потянулся за аккуратно разложенными на тарелке кусочками колбасы, за что сразу же получил по рукам.

— Сначала горячее! Что за привычка такая — кусочничать! — ворчала бабушка, раскладывая приборы.

Конечно, она ожидала, что мама тут же ее поддержит, да и отец начнет как всегда читать нотации о правильном питании, но бабулин выпад, к ее заметному разочарованию, остался незамеченным.

Рассевшись по своим местам все молча приступили к еде.

За столом непривычно стояла гнетущая тишина, нарушаемая лишь лязгом столовых приборов и Вовкиным бескультурьем.

— Не чавкай! — сделала замечание бабушка, бросив быстрый взгляд на мать, но та с отсутствующим видом апатично ковырялась в тарелке.

Я тоже на нее периодически посматривала, ожидая увидеть хоть какую-то реакцию, но та упорно меня игнорировала.

— А чего все тухлые такие? Кто-то умер? — набив полный рот, «разрядил» обстановку брат, за что получил шутливый подзатыльник от отца.

— Закрой рот и ешь.

— А как же я буду есть, если рот закрою? — хохотнул Вовка, и отец добродушно улыбнулся.

Никто ничего не знает. Мать никому не рассказала. А бабушка, если и подслушивала тогда у двери, то главного не расслышала. Если бы все стало известно, тут бы такое началось… А напряженные все, потому что в последние дни обстановка в доме накаленная, и отец за мать переживал, было видно, с какой заботой он предлагал ей то кусочек хлеба, то солонку подаст. Гадает, наверное, что стряслось, но виду не подаёт, не хочет ещё больше расстраивать. И бабушку жаль, все ее труды оказались напрасными — шикарный ужин никто не оценил. Никто, кроме Вовки, конечно, тому все нипочём.

Уж не знаю, как матери это удалось, какими благами пришлось умасливать, но шквал сплетен от Галькиной мамашки удалось предотвратить.

Все знают тётю Люсю — та еще балаболка, тепленькая водичка никогда не задержится, всё передаст и от себя ещё добавит, для остроты сюжета. «Ей бы сериалы бразильские писать», — шутила бабушка, и выражение было прямо в яблочко. Мне это затишье было только на руку, не хватало ещё, чтобы соседи за спиной начали раньше времени шушукаться. Вот когда живот вырастет, тогда…

Впервые за последние дни, а может даже недели, проснулось некое подобие аппетита, и я с удовольствием поглощала соленые огурцы.

Заметив, как недобро, исподлобья, медленно пережёвывая пищу, на меня посмотрела мать, ужинать я сразу же перехотела. Отложив надкусанный огурец, отвернулась к окну. Небо снова заволокло тучами. Ветер порывами набрасывался на кроны деревьев, и те беспомощно мотылялись туда-сюда. Давно не было такого пасмурного лета…

Мельком взглянула на мать — смотрела на меня в упор. Зло, с прищуром. "Шалава, раздвигающая ноги перед первым встречным", — вот что читалось в ее глазах. До меня вдруг дошло, что звонить «кому надо» она не передумала. И скорее всего уже позвонила. Если бы она смирилась и приняла мое положение, то поделилась бы с отцом, но тот точно ни сном ни духом.

Я прекрасно понимала, что молчит она далеко не из добрых побуждений и отнюдь не из-за нежелания очернять доброе имя дочки-отличницы, она молчала, потому что не хотела выставить извергом себя, так как знала наверняка, что отец костьми ляжет, но не позволит сделать аборт. Она хотела сделать все по-тихому.

Аппетит пропал напрочь, и сразу же вернулась надоедливая тошнота. Отодвинув стул, встала из-за стола.

— Спасибо, ба. Я к себе.

— Да ты и не съела ничего, как птичка поклевала! Сережа, ты-то почему бездействуешь? Тает девчонка на глазах! Может ее Пашкевичу показать? Пал Семёныч у него гастрит двадцатилетний вылечил. Нужно номер Пашкевича найти, был у меня где-то в записной книжке, — запричитала бабушка, выйдя следом за мной из кухни и, отодвинув ящик трюмо, начала шуршать чеками и квитанциями в поисках блокнота.

Зайдя в свою комнату, я прямо в одежде легла на застеленную покрывалом кровать.

— Сережа, а может Жоре позвонить? У них там в Москве доктора куда лучше наших, отвезем Сашку, пока каникулы? Тем более, он давно в гости зовёт, — сквозь неплотно закрытую дверь услышала я воодушевленное предложение бабули.

«Отвезем», — как сумку какую-то или котенка. Стало противно от собственных мыслей. Бабушка ни в чем не виновата, она хочет как лучше… но почему же так гадко на душе? Накрывшись краем покрывала, отвернулась к стене.

— Можно и позвонить, — отозвался отец с кухни, судя по голосу, он что-то жевал. — Да и вообще, Гошка давно к нам не приезжал. Года три-четыре, да, мам? Может, его к нам на недельку позовём? На рыбалку съездим, на нашей Усманке, мужики говорят, воттакенные караси развелись.

— А меня возьмёте? Я тоже на рыбалку хочу! С ночёвкой давайте! — перебивая, влез Вовка.

— Ну что за глупости вы несёте? — нервно отозвалась мать. — Какие караси? Какая ночевка? И вообще, что за привычка такая — чуть что, звонить этому своему Жоре!? — передразнила интонацию бабушки мама. — Как будто без него мы тут не справимся. Сидит он там в своей столице, книжки умные пишет и пусть дальше сидит. Куда уж нам, провинциалам, до него. Женился бы лучше и в чужие семьи не лез!

— Так он вроде и не лезет… — растерялся отец.

— Жора мой сын, такой же, как и Серёжа! — по гнусавому тону бабули стало ясно, что та обиделась, и слезы опасно близко. — И сколько добра он нам сделал! Вовку, вон, в институт пристроить обещался, общежитие выбить…

— Это вам он сын, а мне он никто! — не унималась мать. — И подачки нам его не нужны, мало их что ли, институтов? Без него поступим. Если хотите — приглашайте, только, чур, без меня! — дверь родительской спальни громко хлопнула. Бабушка начала всхлипывать.

Собственно, этим всегда и заканчивалось, стоило кому-то дома упомянуть дядю Жору. Патологическая нелюбовь матери к родному брату отца не имела границ, причем абсолютно беспочвенно.

Всхлипы в гостиной перешли в рыдания. Каждый раз одно и то же, как же мне это всё надоело! Натянув покрывало на голову, закрыла глаза. Веки налились свинцом, не хотелось больше ни о чем думать.

Казалось, что я поспала всего несколько минут, как вдруг почувствовала, как кто-то трясет меня за плечо. С трудом разлепив веки, увидела перед собой лицо матери. В слабом утреннем свете ее кожа выглядела мертвецки бледной. Темные круги под глазами красноречиво говорили о бессонной ночи.

— Вставай, нам через полчаса выходить.

— Куда? — хрипло спросила я, с трудом принимая вертикальное положение.

Проигнорировав мой вопрос, она молча вышла из комнаты.

Часть 27

Санкт-Петербург, 2013 год, март.

На следующие выходные мы с Маратом всё-таки сумели выбраться за город, где нас ждал чудесный отель на берегу реки, с баней, бильярдом и небольшим уютным ресторанчиком в старинном русском стиле.

Если честно, мне было всё равно, куда ехать, самым важным для меня было просто побыть вдвоем. В питерской однушке это плохо представлялось возможным, где то и дело отвлекали надоедливые звонки, вопли трёх погодок за стенкой и визг сигнализаций под окнами.

Любопытная соседка в лисьей шапке попадалась на глаза все чаще, она будто что-то заподозрила, каждый раз провожая нашу парочку презрительным прищуром, заставляя чувствовать себя чуть ли не преступницей. Марата это напрягало, и он всерьёз стал предлагать сменить мне место жительства, ну или встречаться в гостинице.

— В гостинице? Я тебе что, шлюха какая-то? Может ты мне ещё деньги после секса на столике оставлять будешь? — совершенно справедливо возмущалась я.

Мне и так приходилось смиряться с позорным клеймом любовницы, так ещё и встречи сделать в классическом стиле «левака»? Нет, это совершенно точно не входило в мои планы. Дома, по крайней мере, я чувствовала себя увереннее, это была пусть не моя собственная, но хотя бы временно моя территория. А любопытных соседей везде хватает.

Баню я никогда не любила, с трудом выносила жару, и находиться в парной более одной минуты было для меня настоящим испытанием, но чего только не сделаешь ради любимого мужчины. Пройдя семь кругов ада в виде пыточной камеры парилки, я наконец-то заняла удобный диван возле бассейна, раскрасневшаяся, с прилипшими ко лбу волосами — та ещё красотка. Марат в одном полотенце обернутом вокруг бедер, лежал рядом, примостив голову на моих коленях и, казалось, дремал.

— А что ты сказал… ей?

— Кому — ей? — не открывая глаз, лениво уточнил он.

— Ты прекрасно знаешь, о ком я. О твоей жене. Что ты ей сказал? Что едешь в командировку, в гости к родителям, ночуешь у друга?

— Ты действительно хочешь это знать?

— Не знаю…

— А зачем тогда спрашиваешь?

Сама невозмутимость, даже веки не дрогнули. Я же внутренне вся напряглась, вот зачем я опять поднимаю эту тему? Мазохисткой никогда не была, щекотать нервишки тоже не в моем стиле. Всякий раз обещаю себе не начинать этот неприятный разговор, и постоянно черти разжигают.

Но что больше всего возмущало, это то, как он себя вёл. Обычно мужчины как? Заводят шашни на стороне, вешают лапшу о том, что вот-вот бросят жену, что это вовсе не интрижка, а вполне себе серьезный роман, и что любимая женщина именно она, а не законная супруга. Обычная песня. Марат же рушил все стереотипы. Он вёл себя так, будто все происходящее норма. Будто так быть и должно. Не оправдывался, не давал обещаний, не осыпал «завтраками». Его всё устраивало. Как бы горько мне не было это признавать, но он не хотел ничего менять. У него карьера, хороший заработок, жена, любовница… Что ещё нужно для счастья?

Он часто говорил, как хорошо ему со мной в постели, и ни разу, что я нужна ему как спутница жизни. Я понимала, что сама согласилась с его неозвученными правилами, изначально приняв такой формат отношений. Возможно, если бы я сразу поставила какие-то условия и рамки, то вполне вероятно… Хотя, что я несу, какие рамки… Я вцепилась в него, будто он последний шанс в моей жизни и боялась сказать лишнего. Просто боялась, что он развернется и уйдет.

Я влюбилась и хотела быть нужной, тешила себя иллюзией душевной близости, отрицая, что пока нас связывает только отменный секс и мои сильные чувства.

Само собой мне льстило, что такой мужчина вообще обратил на меня внимание, хотя какой с этого прок, если я даже не могу им ни перед кем похвастаться? Не могу выложить совместную фотографию в соцсети, познакомить с друзьями. Полная конспирация. И будущее… с ним я не могла ничего загадывать на завтрашний день, потому что совместного завтра могло и не быть. Замкнутый круг. Я старалась не думать об этом, дабы не зарываться в пучину мыслей ещё глубже, прекрасно зная, чем это все может обернуться. Просто делала вид, что все прекрасно, не признаваясь даже самой себе, что прекрасного не так уж и много.

Я смотрела на его обнаженный торс: широкая грудь, с тонкими рыжеватыми волосками, мерно поднималась и опускалась — он спал. Во сне он выглядел моложе, черты лица разглаживались, придавая выражению почти мальчишеский вид. Я аккуратно перебирала руками его влажные пряди, коснулась подушечками пальцев линии бровей, изгиба губ. Он не был красив в классическом понимании этого слова, но он был очень мужественен: сильные руки, жилистые предплечья, крепкий торс, волевой подбородок с небольшой ямочкой, высокие скулы. Этот мужчина источал силу и уверенность, и именно это меня в нем подкупило. И вроде бы он был со мной, но все равно оставался недосягаем — как вершина Эвереста, оттого притягивал ещё сильнее.

Я никогда не умела выбирать мужчин, может быть, «благодаря» первому печальному опыту, может, просто притягивала не тех, а может они были «теми», но не для меня. Все мои отношения рано или поздно заканчивались крахом. Скорее всего, так будет и в этот раз, но видит Бог, как же сильно я этого не хотела! Марат был тем мужчиной, за которого стоило побороться.

Мои мысли прервала тихая вибрация. Айфон последней модели лежал рядом на диване экраном вниз и беззвучно жужжал. Я не хотела брать трубку, не в моих правилах копаться в чужих гаджетах, но какой-то внутренний порыв заставил это сделать. Быстро схватив телефон, я чуть не выронила его, поймав буквально на лету, и неловким движением нажала кнопку ответа.

— Алло? Алло? Марат? — раздался писклявый женский голос. — Маратик? Ты чего молчишь, алло! Кооть?

Меня охватила паника. Стрельнула взглядом на Марата — тот мирно спал. Что же делать? Отвечать и мило беседовать с соперницей в мои планы точно не входило. Вот черт! Теперь он решит, что я копалась в его телефоне!

Взглянула на экран, и сердце неприятно сжалось: с него на меня смотрела миловидная блондинка, с чрезмерно пухлыми губами. Это она. Его жена. Контакт был подписан просто — Вита. Я не знала, как зовут жену Голубя, но конечно это она, кто же ещё. Вита на том конце что-то непрерывно щебетала, пискляво растягивая: «Марааат, Марааат, заяя". Нажав сброс, я быстро удалила вызов и, брезгливо морщась, положила телефон на прежнее место.

Возникло огромное желание снова его взять и досконально исследовать: посмотреть фотографии, записную книжку, смс, добраться до почты, но я не стала этого делать, решив, что это ниже моего достоинства. Я и так знаю, что он женат, какую ещё информацию я хочу там найти?

Внезапно пришло осознание, что он никогда не станет моим, от таких женщин как эта Вита — будто с обложки журнала — не уходят.

Аккуратно, чтобы не разбудить Марата, поднялась с дивана и быстро направилась наверх, в номер. Очень хотелось заплакать, но я лучше в три узла завяжусь, чем покажу при нем свою слабость. Не хочу, чтобы он проснулся и увидел меня такой. Закрывшись в комнате, обессилено рухнула на кровать.

Вечер был безнадежно испорчен.

Часть 28

Город Н., 1997 год, июль.

— Я кому сказала, сядь! — сквозь зубы прошипела мама, стреляя глазами по сторонам, стараясь привлекать как можно меньше внимания.

Железной хваткой сдавив плечо, она буквально пригвоздила меня к обшарпанному, обтянутому бордовым кожзамом, сиденью. Было ужасно душно — воздух хоть ножом режь. На часах ранее утро, но жара уже стояла неимоверная: ноги прилипали к скамейке, оставляя на обивке влажные следы. Очередной спазм скрутил желудок.

— Я плохо себя чувствую, мне нужно на воздух…

— Потерпишь. Скоро подойдёт Нина Георгиевна, сказала здесь ждать, — процедила мать, окинув меня ледяным взглядом.

Я устало откинулась назад, прислонившись спиной к прохладной, выкрашенной бледно-желтой краской стене. Глотнула теплого лимонада, который предусмотрительно взяла с собой. Противно, но лучше чем ничего.

Напротив, по обе стороны от двери кабинета номер двенадцать, висели два выцветших плаката с оторванными уголками: слева — схаматическое изображение репродуктивных органов женщины, а справа — молодая пара с ребенком на руках, и ниже небрежная надпись красным маркером: «Материнство — это счастье».

В этой женской консультации я была впервые. Хотя почему «в этой» — я вообще впервые была в подобном месте.

Обшарпанная, с облупившимся фасадом, двухэтажка сталинских времён находилась у черта на куличках — в Озерках, на самой окраине города, в Богом забытом районе. Плелись мы туда без малого полтора часа, в разбитом пазике, внутри которого меня дико укачивало и постоянно тошнило от отвратительной вони — смесь бензина и прогорклого масла. Я понимала, почему мы забурились в такую даль: здесь с наименьшей вероятностью можно встретить кого-то из знакомых, и тут работала какая-то Нина Георгиевна, которая обещала меня «посмотреть», как нехотя пояснила на мои расспросы мать.

Мне не нравилась вся эта история с осмотром, я, как-то интуитивно, чувствуя подвох, попыталась отлынить от поездки, но не вышло. Да и хочешь не хочешь, но рано или поздно все равно нужно показаться врачу: определить срок, может быть, какие-то витамины пропишет.

На днях я купила книгу «Все о беременности и родах» и, видя, как исподлобья на меня смотрела продавец, попросила завернуть в яркую бумагу, будто это подарок. Я не обиделась на девушку за прилавком: я всегда выглядела моложе, а сейчас, похудевшая и бледная, едва тянула на четырнадцать.

Дома за один вечер прочитала всю книгу от корки до корки, и хоть мне было по-прежнему страшно, но вид картинок с младенцами немного придал уверенности, что все будет хорошо. Новорожденные такие славные… И, в конце концов, не отправят же меня на аборт насильно, всё-таки, какой бы злой и рассерженной мама не была, но это моя мать, а матери никогда не сделают своему ребенку плохо — еще одна истина, которую я почерпнула из книги.

Тошнота постепенно отступила, и я огляделась по сторонам.

Длинный коридор с порванным, местами затёртым линолеумом, двери, выкрашенные белой краской, ряд разномастных скамеек у стены.

Свет люминесцентных ламп давил на глаза. Одна, прямо над головой, постоянно мигала, издавая при этом неприятное жужжание.

На соседней лавочке сидела девушка в клетчатом платье, поглаживая одной рукой огромный живот, а во второй держа открытую книгу. Совсем молоденькая, может года на три меня старше. На безымянном пальце блестело тонкое золотое колечко. Взглянув на часы, она захлопнула томик Есенина и, аккуратно поднявшись, направилась к кабинету. Уже закрывая за собой дверь, девушка посмотрела на меня и улыбнулась.

— Тома, привет, — из-за угла проявилась молодая женщина, примерно ровесница мамы, в тонком белом халате, с черными волосами, завязанными в тугой пучок на затылке. Мать нервно подскочила, чуть не уронив при этом сумку, и натянуто улыбнулась.

— Ниночка, как давно мы не виделись, здравствуй! Так рада тебя видеть!

Какое тошнотворное лицемерие.

— Какие дела, рассказывай, — мазнув по мне быстрым взглядом, Ниночка взяла маму под руку, и они медленно побрели в конец коридора.

Момент, когда закончились любезности, и начался разговор «по делу», я уловила сразу. Обе перестали улыбаться и по очереди бросали на меня короткие взгляды, при этом шушукаясь, наклоняясь ближе друг к другу.

Мне было стыдно и противно одновременно, так, наверное, чувствовали бы себя экспонаты в кунсткамере, будь они живы и имей разум.

Когда Ниночка взглянула на меня в очередной раз, я отчётливо уловила в ее глазах презрение, даже брезгливость. Не знаю, что там рассказала ей мать, но преподнесла она всё явно не в выгодном для меня свете.

Скрипнула дверь двенадцатого кабинета и, заслонив собой весь проем, огромной глыбой выкатилась тучная женщина с крупной родинкой на щеке, в больничном халате не первой свежести. К моему ужасу, тётка уставилась прямо на меня.

— Чего сидишь? Приём уже начался. Или вас всех отдельно приглашать надо? Может ещё за ручку проводить?

Я вцепилась в край лавки и в панике обернулась на мать.

— Лариса, это ко мне. Подготовь девочку к осмотру, — бросила Нина Георгиевна и, снова как ни в чем не бывало, вернулась к разговору.

— Пойдем, — окинув меня уничижительным взглядом, тётка кивком головы пригласила в кабинет.

Ещё раз обернувшись на мать, но не дождавшись какой-либо помощи, я на ватных ногах послушно побрела за врачом.

Часть 29

Зайдя внутрь, я немного расслабилась, обычный кабинет: два стола, соединённые буквой «т», с кипой каких-то беспорядочно наваленных папок и тетрадей, металлическая ширма, кушетка, застеленная зелёной тканью, чем-то напоминающей резину, шкаф, правда почему-то без одной дверцы. Оттуда, чуть не вываливаясь, торчали те же самые папки, что и на столе. У стены висела раковина, куда тонкой струйкой непрерывно бежала вода. Кафельный пол из хаотично разложенных белых и оранжевых плиток. Местами плитки были сколоты, а кое-где их и вовсе не хватало. Кабинет представлял собой жалкое зрелище, но в целом все оказалось не так страшно.

— Чего стоишь? Садись, — приказным тоном прогнусавила тётка, прожигая меня презрительным взглядом, спустив очки в тонкой оправе на кончик большого носа картошкой.

Подойдя к столу, где словно судья восседала врачиха, я робко присела напротив.

— Имя? — гаркнула она.

— Саша. Саша Рыжова.

— Не мямли. Ещё раз, не слышу ничего.

— Рыжова Александра… Сергеевна, — ответила я, голосом, более походящим на жалкий мышиный писк.

Тётка что-то пробурчала, и с недовольным лицом принялась копаться в бумагах.

Над ее верхней губой торчали длинные черные волоски. Точно такие же то тут, то там покрывали внушительного размера второй подбородок. «Суслова Лариса Ивановна — акушер», — прочитала я на карточке, пришпиленной булавкой к заляпанному чем-то жирным халату.

— Нет карты твоей, ты записывалась? — перелистывая тетради с одинаковыми картонными корочками, спросила она.

— Я… я с мамой пришла, — пролепетала я, оглядываясь на дверь.

Лариса Ивановна перестала ковыряться в тетрадях и сощурила глаза, жирно проведенные голубыми тенями.

— А, это ты та залётная? А я и смотрю, что-то больно молодая, — хрипло хохотнула она, и я моментально вспыхнула. Казалось, что краска залила не только лицо, но и всё тело до самых пят.

— Тебе шестнадцать-то хоть есть?

— Есть, — слова царапали гортань, и я молилась только об одном — не разрыдаться при этой мерзопакостной мегере.

— Ещё раз имя назови, в детскую пока оформим, а там разберёмся, — процедила акушерка, и я назвала полные данные с датой рождения.

— Когда были последние месячные?

— Я не помню…

— А кто должен помнить? Я? — раздражённо уставилась, возмущённо приподняв брови.

Снова этот презрительный взгляд. Где же мама! Мне так нужна ее поддержка…

— В мае, пятнадцатого числа… по-моему.

— Так, в мае, значит, угу, — пробубнила она, бегло записывая. — С каких лет половую жизнь ведёшь?

— Я не веду половую жизнь! — прошипела сквозь зубы и насупилась.

Да как она смеет вообще подобные вопросы задавать?

Ларису Ивановну, похоже, мой ответ только развеселил. Обнажив непропорционально мелкие относительно лица зубы, она отложила ручку и, сцепив пальцы в замок, положила мясистые локти на стол. Слегка склонив голову на бок, неприятно хихикнула.

— А ребёночек тогда откуда, по-твоему? Уж не ветром ли надуло? Или, может, от святого духа? Приходите все такие невинные, глазки в пол. А у самих ни грамма стыда!

Я буквально задохнулась от возмущения. Да кто она такая вообще? Расселась тут, и считает, что ей можно вот так запросто высмеивать человека, его чувства. Делать выводы совершенно ничего не зная! Ни на минуту больше здесь не останусь!

Резко подскочив, опрокинув при этом стул, я ринулась к выходу, столкнувшись в дверях с Ниной Георгиевной.

— Тише, тише! Куда это мы так спешим? Пойдем, никто тебя тут не съест, — мягко, с улыбкой произнесла она и, приобняв за плечо, завела обратно в кабинет. — Лариса Ивановна, совсем запугали девчонку?

— Да их запугаешь, куда уж. Побежала как угорелая, глаза вытрескала, — кряхтя и постанывая, акушерка натужно наклонилась и вернула стул в обратное положение.

— Это Лариса Ивановна так шутит, — ласково произнесла Нина Георгиевна, и я невольно прониклась к ней доверием. — Иди за ширмочку, раздевайся, сейчас мы тебя посмотрим. Заметив мой растерянный вид, добавила: — Иди, иди, никто тебя тут не увидит, не волнуйся.

— Стеснительная какая, ты погляди. Как с мальчишками екшаться, так вся скромность у них быстро куда-то улетучивается, — пробрюзжала акушерка.

— Ну ладно вам, не смущайте девочку, — добродушно «отругала» Нина Георгиевна.

Зайдя за ширму, буквально обомлела: передо мной стояло металлическое кресло, больше похожее на электрический стул, только ремней, чтоб удерживать буйных пациентов, не хватало. Рядом на столе в стеклянной колбе, подсвеченной голубоватым светом, лежали ужасного вида инструменты: какие-то щипцы, зажимы… Точно пыточная камера!

Вздохнув и с усилием проглотив сухой ком, расстегнула юбку. Пока я раздевалась, толстуха травила какие-то байки и громогласно хохотала.

— Ты готова? — спросила Нина Георгиевна и, надевая латексные перчатки, заглянула ко мне.

Я стояла скрестив ноги, прикрыв наготу руками.

— Саша! А полностью-то раздеваться зачем?! — ахнула врач.

— Она догола, что ли, разделась? Вот артистка! — ещё громче загоготала толстуха, издавая булькающие звуки.

Бросив взгляд на сложенные аккуратной стопкой вещи, я схватила лифчик и отвернулась.

— Вы же сказали раздеться! — казалось, что большего унижения я не испытывала никогда в жизни.

— Полностью не надо, всю я тебя осматривать не буду, для этого есть другие доктора, — сдерживая смех, врачиха включила лампу у кресла.

Надев футболку, я снова повернулась к Нине Георгиевне.

— А где моя мама?

— Она за дверью ждёт. Хочешь, чтобы она вошла?

Само обаяние. Я никак не могла понять: она на самом деле такая или просто прикидывается добренькой. Может, её мать попросила быть со мной помягче? На фоне мегеры с бородавкой эта была сущим ангелом.

— Не надо, — отрицательно махнула головой я и подошла к креслу. Не хватало ещё, чтобы мать тоже видела этот позор.

— Садись. Руки на грудь, ноги вот сюда поставь.

Выполнив ее указания, я зажмурилась. Не хочу ничего видеть, как будто это происходит не со мной. Внезапно ощутила, как что-то холодное проникло мне «туда», и низ живота отозвался острой болью. Непроизвольно вздрогнула.

— Больно? — спросила Нина Георгиевна.

— Да, — закусив губу, выдавила я.

— Матка… — запнулась, — …увеличена… придатки спокойные… Лариса Ивановна, загляните в седьмой кабинет, нам нужно УЗИ сделать.

— Да там по записи же, — недовольно отозвалась акушерка, но судя по звуку жалостно скрипнувшего стула, всё-таки нехотя поднялась.

— Ничего, думаю, Ирина Владимировна нас по блату пропустит, да? — взглянула на меня и улыбнулась. Почему-то в этот раз ее улыбка показалась мне вымученной.

Через несколько минут вернулась толстуха, и я, уже полностью одетая, последовала за Ниной Георгиевной.

Выйдя из кабинета, увидела подскочившую со скамейки при нашем появлении мать. В руках она теребила кожаную ручку своей дамской сумки и выглядела необычно растерянной, даже испуганной, будто ее за чем-то нехорошим застали. Ничего не говоря и не останавливаясь, мы просто прошли мимо неё в конец коридора.

Я ничего не понимала, все это было для меня впервые, но где-то на интуитивном уровне поняла, что что-то идёт не так. Как бы ни старалась Нина Георгиевна за улыбкой спрятать свои мысли, но ее встревоженный взгляд и образовавшаяся складка меж сдвинутых бровей говорили красноречивее показной бодрости.

Зайдя в полутемный кабинет, с окнами зашторенными плотными занавесками, мне приказали снова раздеться и лечь на кушетку рядом с аппаратом, похожим на компьютер.

Вживую я компьютер видела лишь однажды, в гостях у дяди Жоры в Москве, и этот был очень похож, только больше, с множеством трубок, кнопок и каких-то датчиков. В этой убогой дыре такой аппарат смотрелся как пришелец из другой галактики. Манипуляции, именуемые УЗИ, молоденькая врачиха проводила очень долго, периодически хмурясь и цокая языком. Нина Георгиевна заглядывала ей через плечо, смотря в монитор, и они о чем-то тихо перешептывались.

— Все нормально? — осмелилась задать вопрос я, и тоже попыталась заглянуть в экран.

— Все хорошо, не волнуйся, — отмахнулась узистка, продолжая тихо сыпать медицинскимм терминами. Нина Георгиевна, молча слушая, задумчиво кивала головой.

Та же тревожная складка, тот же взгляд. Я хотела бы задать больше вопросов, но прекрасно понимала, что отвечать мне на них сейчас никто не будет.

Потом я быстро оделась, и мы пошли обратно в двенадцатый кабинет. Мама уже стояла у двери, переминаясь с ноги на ногу.

— Подожди здесь, — тоном, не терпящим возражений, Нина Георгиевна кивнула на лавку, а сама пригласила маму пройти в кабинет.

Что происходит вообще? Почему мне ничего не говорят? Смутная тревога перерастала в панику.

Я огляделась по сторонам.

Рядом никого не было, лишь дальше по коридору дожидались своей очереди две женщины. Недолго думая, я наклонилась и припала ухом к замочной скважине…

Часть 30

Я огляделась по сторонам. Рядом никого не было, лишь дальше по коридору дожидались своей очереди две женщины. Недолго думая, наклонилась и припала ухом к замочной скважине.

Голос врача был едва слышен, но благодаря царившей в коридоре тишине, слова были вполне различимы:

— … при однорогой матке возможен, но, Тамара, как врач, я обязана предупредить, что это большой риск. Вообще, можно назвать чудом, что ей удалось забеременеть с подобной аномалией органа. Если бы плод прикрепился в рудиментном роге, однозначно пришлось бы делать экстренное прерывание, но в данном случае положительный исход достаточно высок и прогнозы благоприятные. Девочка молодая, организм крепкий. Да, придется провести много времени в стационаре, но при тщательном наблюдении и правильно подобранной терапии она вполне способна выносить и родить здорового ребенка. Стопроцентную гарантию я дать, конечно, не могу, зачастую подобная беременность заканчивается выкидышем, но в моей практике были и счастливые исключения. Хирургическое прерывание без крайних на то показаний при таком диагнозе очень нежелательно. Скорее всего, это негативно отразится на здоровье девочки, и в будущем, в лучшем, если так можно выразиться, случае грозит для неё привычной невынашиваемостью, а в худшем, и, к сожалению, наиболее вероятном…

— А что это ты тут делаешь? Подслушиваешь?

Я резко подскочила и, выпрямившись, оказалась лицом к лицу с мегерой. Ее прищуренный взгляд метал молнии, казалось, двинься она на меня сейчас, то как "Титаник" раздавит своей внушительной массой. Я снова залилась пунцовой краской.

— Я не подслушивала!

— А что же ты тогда делала? И не стыдно же врать старшим! Что за молодежь сейчас пошла, — распахнув дверь, Лариса Ивановна скрылась в кабинете.

Плевать на толстуху, сейчас меня больше волновало, что имела в виду Нина Георгиевна.

Со мной что-то не в порядке? Я больна? Почему она говорила о прерывании? Голова шла кругом, стоять вот так и гадать было совершенно невыносимо. Ещё раз оглядевшись и не заметив на горизонте никого из врачей, я хотела снова попытаться подслушать, но стоило мне только наклониться, как дверь неожиданно открылась, заставив меня отскочить на добрых полметра.

— Ну, пойдем? — Нина Георгиевна снова улыбалась как ни в чем не бывало. Но то ли мне показалось, то ли она действительно смотрела с жалостью. Мать вышла следом и, не глядя на меня, опустив голову, засеменила куда-то в сторону выхода.

— Идём, — слегка похлопав по пояснице, поторопила меня Нина Георгиевна.

??? — А куда мы идём? — следуя за врачихой, поинтересовалась я. Вопрос она проигнорировала, заворачивая в отсек с табличкой «стационар».

Пройдя по затемнённому коридору мимо нескольких кабинетов, таблички на которых я не читала, мы вошли в самый дальний.

Снова кресло, стол с металлическими лотками и неизвестными инструментами, кушетка, стойка капельницы. Но если в двенадцатом кабинете была разруха, здесь же создавалось ощущение стерильности. Пол и стены были выложены белой плиткой, все на своем месте, ничего лишнего.

— Зачем мы сюда пришли? — в лоб спросила я, краем глаза поглядывая на дверь, будто готовя для себя путь к отступлению.

— Саш, присядь, — кивнула на кушетку Нина Георгиевна и, присев на краешек, постучала ладонью на место рядом с собой.

Опустившись на прохладный, темно-коричневый дерматин, я выжидательно уставилась в ее серые глаза.

— Сейчас я буду вынуждена сделать тебе прерывание беременности методом вакуум-аспирации. Не волнуйся, больно не будет, тебе сделают анестезию, ты будешь спать и совсем ничего не почувствуешь, — мягко проговорила она, поглаживая рукой по тыльной стороне моей ладони.

Её слова ударили словно обухом по голове. Стало трудно дышать, во рту появился металлический привкус. Я попыталась встать, но ноги стали будто чужими и совсем не слушались.

— Но… почему? Зачем? Я хочу родить его! Я не хочу аборт! Это мама попросила вас? Отвечайте!

— Успокойся, пожалуйста, сядь!

Я даже не заметила, как всё-таки встала и пятилась назад к выходу, глотая слезы.

— У тебя не совсем обычная беременность и, сохраняя ее, ты сильно рискуешь своим здоровьем.

— Вы всё врете! — прокричала я, потеряв над собой всякий контроль. — Я все слышала, в кабинете вы говорили совсем другое!

— А тебя не учили, что подслушивать нехорошо? — тон Нины Георгиевны тоже изменился: из мягкой понимающей женщины она превратилась в обычного бездушного медицинского работника, которого абсолютно не волнуют чувства пациента. — Врач здесь я, и мне лучше известно, что нужно делать! Строение твоей матки не как у всех женщин, ты просто элементарно не сможешь выносить этого ребенка! Посмотри, какая ты худенькая. Плюс юный возраст. Не каждой взрослой женщине это было бы под силу, с таким-то диагнозом. Да и зачем тебе обуза в шестнадцать лет? Соберись и прими как данность! Сейчас придет анестезиолог и сделает тебе укол. Пока раздевайся. Надень вот это, — она протянула какой-то белый свёрток.

Машинально забрала прямоугольник накрахмаленной ткани и отрешённо побрела за уже знакомую ширму. Все происходило будто во сне, казалось, что мир рухнул.

Именно в ту минуту я осознала, что хотела этого ребенка. Мысленно я уже приняла его и даже немножко полюбила, и сейчас его у меня отнимут.

Я не знала, верить мне врачу или нет. Может, это мать попросила мне это сказать, а может, на самом деле со мной что-то не так. Тогда, в кабинете, Нина Георгиевна называла какие-то диагнозы, сложные медицинские термины, я понятия не имела, что они означают. Но так же она говорила про риски прерывания, я точно это слышала, тогда зачем я здесь?

Далее всё происходило будто во сне: кресло, укол, лязг инструментов… Чёрное покрывало сна.

Очнулась я уже в другой палате, накрытая клетчатым одеялом.

В окно светило солнце, и я не могла понять — это все этот же день или уже следующий? Сколько я проспала? Аккуратно приподняла край одеяла: я лежала в той же больничной рубашке, на подоле засохла маленькая капля крови.

Низ живота немного тянул, и гудела голова, будто внутри гулял ветер, но на удивление, в целом физическое самочувствие было нормальным, даже тошнота прошла. Услышав шаги за дверью, я снова накрылась одеялом и сделала вид, что сплю.

Судя по стуку каблуков, в кабинет вошли двое.

— Что-то долго она в отключке…

Голос я узнала: это была анестезиолог, сделавшая мне укол снотворного.

— Ты сколько ей Пропофола ввела?

Мегера. Ее гнусавость я узнаю из миллиона.

— Да как положено я ввела. Да ты только глянь на нее — кожа да кости, поэтому и отходит плохо, — немного взволнованно проговорила девушка и прохладной ладонью обхватила мое запястье. — Пульс в норме, просто спит.

— Буди давай. Скоро вторая смена приходит, у них полный стационар, койки нужны, — прогундосила толстуха. — Нагуляют ребенка, а потом на аборты бегают, как к себе домой.

— Да она, вроде, аборт не хотела, мать вроде как настояла. Даже зная про последствия, все равно рискнула. И не побоялась же…

— Да мать сама еще девчонка, чуть тебя старше, подруга Нинки нашей. Ума нет, и дочка такая же. Мне Нинка рассказывала, какая Тамара эта шаболда в молодости была, мужиков перебирала, да по койкам со всеми прыгала. Родила, едва восемнадцать исполнилось. Короче, тут есть в кого, яблочко об яблоньки, — ехидно заключила акушерка.

— Жалко девчонку. А если детей больше не будет? В ее случае аборт считай приговор.

— Да брось ты, Юлька, нагнетать. Ну не будет и не будет. У меня вот нет, и ничего, хорошо живу, хлеб жую. Боря мой детей не хотел, тоже на аборты гонял, а потом ушел к бабе с двумя спиногрызами… Вспомнила старого козла, чтоб его! Э, красавица, вставай давай, — Лариса Ивановна грубо потрясла меня за предплечье.

— Да пусть полежит ещё чуток, минут через двадцать зайду, пойдем.

— Ну пойдем. У меня перерыв как раз, может, чайку?

Дверь закрылась, и я осталась в полной тишине. Лишь сквозь приоткрытое окно доносился шелест листвы и отдаленный шум машин. Накрывшись с головой одеялом, я судорожно зарыдала.

Часть 31

* * *

Всю дорогу до дома мы обе молчали.

Я сидела в автобусе, прислонившись лбом к разогретому на палящем солнце стеклу, и старалась смотреть четко в окно, дабы не встречаться глазами с матерью. Она расположилась напротив, делая вид, что тоже любуется унылым пейзажем, периодически бросая на меня взволнованные взгляды.

Возможно, ей тоже было непросто тогда, но мне было плевать на ее чувства. Её душу никто не растаптывал и ребенка не отбирал. То, что лицемерная врачиха плясала под ее дудку, было более чем очевидно: уходя, я видела, как мать положила в карман Нины Георгиевны конверт. Явно не с благодарственным письмом. Продажная шкура. Готова пойти на всё ради бумажек, и класть она хотела на то, что они пропитаны чужими слезами и поломанными судьбами.

Наверное, это прозвучит странно, но слова толстухи, подслушанные в палате, шокировали меня даже сильнее, чем факт состоявшегося аборта.

Собственная мать так запросто подвергает риску здоровье своего ребёнка — разве это нормально? Хладнокровно отправила на аборт, зная, что детей я больше иметь не смогу! Где же он, материнский инстинкт, о котором так красиво писали в книге? Очередная ложь? Выходит, что так, ведь ей всегда было плевать на меня и мои чувства, для нее гораздо важнее собственные интересы и то, что скажут люди. Нет ребенка — нет проблем, нет косых взглядов и шёпота за спиной. Честь семьи не запятнана. А что там будет со мной дальше — ей всё равно!

Сосед справа — неопрятного вида дед — постоянно задевал меня на каждом повороте, упираясь худым локтем в бок. От него разило перегаром и немытым телом. Ещё сегодня утром на меня накатила бы тошнота от подобных ароматов, но сейчас я не чувствовала абсолютно ничего. Я была пустая внутри. Без ребенка, без души, без чувств. «В ее случае аборт считай приговор» — так вроде бы сказала та медсестра? А зачем тогда вообще жить, для чего? Детей больше не будет, родная мать не любит, одноклассники смеются, друзей у меня нет — была подруга, да и та предала. Кирилл… ему тем более все равно, я для него всегда была пустым местом.

Это презрение, с каким смотрела толстуха в консультации, этот позор… Разве такое можно когда-нибудь забыть? И кто вернёт мне моего ребенка?

Закрывшись в комнате, я пыталась жалеть себя, пыталась выдавить хоть одну слезинку, но из меня будто вытащили все живое, эмоции атрофировались, остались одни рефлексы: дышать, моргать, шевелить руками и ногами.

Как сомнамбула я ходила из угла в угол по своей когда-то любимой комнате, смотрела на развешанные на стене фотографии с семейных торжеств, на любимые книги, заполнявшие полки, милые сердцу безделушки, и понимала, что всё это мне стало безразлично. Жизнь никогда не будет прежней. Там, в стерильном кабинете на окраине города, наступила эта точка невозврата.

Решение пришло словно ниоткуда. Как глоток свежего воздуха, как избавление.

Впервые за долгое время груз безысходности в моей голове как будто исчез.

Резким движением раздвинув тяжёлые занавески, я открыла окно. Небо заволокло грозовыми тучами. Тревожные клубы тёмно-синих, почти чёрных туч. Душный город заполнила свежесть, предшествующая ливню. Обилие озона вскружило голову, и я испытала что-то близкое к эйфории, граничащее с безумием. Ведь всё так просто!

Я смотрела в раскрытое настежь окно: дом напротив, гаражи, палисадник. Такая знакомая до боли картина, но я разглядывала всё как будто впервые, впитывая каждую деталь, будто это самое важное в жизни.

Деревья, кирпичная стена высотки, красные занавески в окне напротив, старая, проржавевшая «копейка» у обочины…

Миловидная девушка с длинными блондинистыми волосами снова сидит на лавочке со своим ухажёром, прячась от любопытных глаз в тени раскидистой акации. Я не знала, кто они, но вот уже долгое время наблюдала из окна за их трепетными отношениями. Интересно, они поженятся? Жаль, что я этого так и не узнаю…

Ещё раз окинула взглядом комнату. Может, прибраться? Хотя, пусть все останется так, как есть.

Выйдя в прихожую, я вдохнула знакомые ароматы дома, в котором прошло моё детство… Тихо закрылась в ванной, разделась, легла, ощутив телом прохладную эмаль, включила горячую воду. Закрыв глаза, я подумала об отце, вспомнила его волнистую рыжую шевелюру, мягкий голос… Поймет ли он мой поступок, простит ли… И бабушка. Какая бы она не была — ворчливая, чрезмерно надоедливая, но она всегда меня по-настоящему любила…

Вовка… останется ли он таким же разгильдяем? Или наконец возьмётся за ум? Уедет ли учиться в Москву? Какой будет его будущая жена?

Достроит ли отец баню на даче?

Почему-то вспомнила Гальку. Ответит ли ей Санька Борин взаимностью? Хотелось бы верить. Галька хоть и предательница, но всё-таки подруга.

Узнает ли Кирилл, что у нас был ребенок? Каким бы он был, если бы родился… И кто будет поливать мой кактус на подоконнике? Так много вопросов. Спасибо, мама, что ответов на них я так и не узнаю.

Не нужно ни о чем думать. Не бойся.

Дрожащими пальцами я взяла бритву отца.

Часть 32

Санкт-Петербург, 2013 год, май.

— Вишневый чизкейк, круассан с шоколадом и два кофе, прошу, — флегматично перечислил угрюмый официант, всеми силами стараясь демонстрировать радушие.

— Ты же говорила, что весной худеть будешь, — улыбнулся Костя и забрал свою чашку, пододвинув мне блюдца с десертом.

— А ты вроде курить бросаешь, — кивнула на пепельницу со смятым окурком.

— То-то ты злая такая, вот где собака зарыта. Неделю уже?

— Почти две, — поправила я, завистливо стреляя глазами на открытую пачку "Честера".

— Бьешь все рекорды — полмесяца без никотина. А чего это тебя, Рыжова, на ЗОЖ потянуло? В офисе уже шушукаются. Ты, случайно, не того? — он обрисовал ладонями округлившийся живот.

— А ты давно таким любопытным стал? Сплетни бабские собираешь. С Меркуловой переобщался? — разозлилась я и сделала большой глоток кофе. — Ай, обожглась, из-за тебя!

— Ну не злись, на вот лучше плед накинь, ветер сильный, простудишься ещё, — Костя поднялся и галантно накинул мне на плечи плед в красно-коричневую клетку. — Вид какой красивый, да?

А вид действительно был красивый.

Ресторан на воде с говорящим названием «Семь ветров» пришвартовался на Университетской набережной, открывая перед собой обзор на Институт живописи и архитектуры имени Ильи Репина и Румянцевский садик. Мы заняли столик на открытой палубе, любуясь красотами северной столицы.

Город благоухал и дышал весной, хотя для мая было довольно прохладно. Мне, как человеку выросшему на юге, было сложно принять столь резкую перемену климата, даже несмотря на то, что уже был выработан некий иммунитет к неприветливой погоде: до Питера я целых два года жила в Брюсселе, где из-за влажных морских ветров часто было пасмурно и дождливо… А ещё туманно… Ну вот, только этих воспоминаний мне сейчас не хватало.

Тряхнув головой, прогоняя назойливые мысли, зябко поежилась.

— Ну так что там у тебя? — прервал мои размышления Костя, отпивая пышную молочную шапку с капучино.

— Где — там?

— С бойфрендом твоим, — скривил он не совсем приятную гримасу.

— А, нормально, — махнула рукой, не желая продолжать эту тему.

Вообще, между нами как-то по умолчанию установилось негласное правило не обсуждать мой роман, но иногда у Кости всё-таки проскальзывали вопросы, пронизанные саркастическими нотками. Он был против наших с Голубем отношений, но то и понятно, я бы тоже не одобрила шуры-муры друга с замужней женщиной. Тем более начальницей. Так что его можно было понять.

— Так к чему вы пришли в итоге? — не унимался Линьков.

— А мы разве куда-то шли?

— Не ёрничай. Ты понимаешь, о чем я.

— Обязательно обсуждать это сейчас? Когда у меня относительно хорошее настроение? — зло накинулась я.

— Так, всё, не психуй, полегче, — в примирительном жесте поднял руки Линьков. — Ты как шашни свои закрутила, совсем с катушек сошла, какая муха тебя укусила? Или правильнее сказать — голубь клюнул не в то место?

— Твой юмор уровня «аншлаг» уже действует на нервы.

— Зачем ты это все терпишь? — смотря в глаза, прямо спросил он, невольно надавливая на больное.

— Ну ты же как-то терпишь Меркулову.

— Если бы я не знал тебя так хорошо, то непременно бы решил, что это ревность.

— Ещё чего! Вот она, мамзель, легка на помине.

Стуча высокими каблуками по деревянному трапу, торопливо семенила улыбчивая Ленка. Изумрудное платье чуть выше колен опасно обтягивало далеко не идеальные формы. Так нарочито подчёркивать свои минусы — это, несомненно, талант. Джинсовая курточка, будто снятая с подростка, пестрила разноцветными бабочками, вышитыми из бисера.

— Привет-привет, классная сегодня погодка, да? — смачно поцеловав Костю в губы, оставив размазанный след алой помады, Ленка бросила увесистую сумку на свободное место. — Я сейчас, носик припудрю, — хихикнула она и, подмигнув, убежала в дамскую комнату.

— Её-то ты нафига сюда притащил? — недовольно сдвинув брови, проворчала я.

— Вообще-то, я с ней первой договорился о встрече, а потом позвонила ты, пришлось подкорректировать планы.

— Сказал бы сразу, не стала бы мешать вашей идиллии.

Сама не знаю почему, но Ленка ужасно меня раздражала, причем до того, как она буквально нахрапом заграбастала моего единственного друга, мне было на неё параллельно. Нет, Ленка не была плохим человеком, действительно искренне симпатизировала Косте, даже вроде как «подвлюбилась» — как выразилась она сама как-то в курилке, но всё, буквально всё меня в ней бесило: от неиссякаемо фонтанирующей жизнерадостности до ужасного гардероба. Нет, я, конечно, тоже была далека от иконы стиля, но эти её пайетки, пластиковые браслетики и разноцветные футболки с мультяшными принтами… Это же ужас!

— Только не говори, что у вас всё серьезно. Меркулова, она же, блин, глупенькая! Девчонка на побегушках, принеси-подай. Что ты в ней нашел?

— А зачем мне её ум? Мы с ней как бы и не кроссворды разгадываем, когда встречаемся. Она веселая, с ней не скучно. Да, иногда её бывает слишком много, болтает без умолку, в такие моменты я отключаю мозг и периферийным зрением наблюдаю за матчем, — немного грустно улыбнулся он и достал сигарету.

Тут как бы я должна была посочувствовать Ленке, хотя бы чисто из женской солидарности, но почему-то не испытала ничего подобного. Скорее даже наоборот — его слова принесли мне некое моральное удовлетворение.

— Да уж, не похоже на идеальные отношения.

— Идеальных и не существует. Просто в определенный отрезок времени мы находим кого-то, чтобы заполнить пустоту, вот здесь, — театрально произнес он, и похлопал себя по грудной клетке. — Не помню, кто сказал, но он был чертовски прав.

— Что за чушь! А как же любовь?

— Вот любовь как раз и есть чушь, и мне ее в своё время хватило выше крыши. Сначала ты теряешь голову, отдаешь себя человеку без остатка, а она в итоге хлопает дверью и уходит к другому, и плевать хотела на твои высокие чувства. Или вот взять тебя: до одури влюблена в своего большого босса, но что-то незаметно, чтобы он это ценил.

Я уже хотела возразить, встать на защиту своих каких-никаких, но всё-таки отношений, но в этот момент как ураган подлетела Меркулова, сбивая с ног своим плещущим через край оптимизмом.

— А чего вы тут заказали себе? Пироженки ели?! Я тоже хочу! Где меню?

Пододвинув лёгкое плетёное кресло ближе к Косте, она начала с энтузиазмом листать расписанное золотыми буквами меню.

— Ладно, оставлю вас, пожалуй. Угощайся, — поставила перед Меркуловой свою тарелку с нетронутым чизкейком.

— А сама чего? На диете? Я вот тоже все хочу, хочу… но кусочек торта хочу больше, — Ленка весело рассмеялась и взяла чайную ложку.

— Ладно, в понедельник увидимся, — положив плед на кресло и закинув ручку сумки через плечо, направилась к выходу.

— Пока, — провожая каким-то опечаленным взглядом, махнул на прощание Костя.

Будешь тут печалиться, когда того и гляди попадешь под каток меркуловского жизнелюбия, столько поросячьего восторга, аж повеситься хочется.

Вообще, я понимала Линькова, ну, за что он выбрал Ленку. Она лёгкая. Она всегда всем довольна. Сто процентов не выносит мозг и в рот заглядывает, каждое слово ловит, не достаёт расспросами. Не грузит, одним словом. Поучиться бы у нее этому пофигизму.

Сегодня была суббота, пять часов вечера, и мне абсолютно некуда было податься.

Хотела провести время с другом, да куда там: сидеть и слушать пересказ какого-нибудь ток-шоу было бы выше моих сил. Да и неуютно мне как-то с ними третьей…

Дойдя до сквера и отыскав свободную скамейку, достала телефон. Руки так и чесались набрать Марату, но это было не самой лучшей идеей: сегодня у него семейные посиделки с родителями жены, и вот это удручало больше всего.

Было очень больно представлять, как он проводит время со своей размалёванной Витой. Конечно, он не раз говорил, что их брак носит чисто формальный характер, чувств давно нет, но уходить, однако, почему-то до сих не спешил. Четыре месяца топчемся на одном месте, ни на шаг не продвинулись. И что-то мне подсказывало, что так дальше и будет продолжаться.

Очень хотелось закурить, руки так и тянулись к дежурной пачке "Парламента", спрятанной в карман сумки «на всякий случай», но я тут же мысленно отчитала себя за столь неразумное желание. Нельзя курить, пока не узнаю наверняка. Пока точно не буду знать, что я не… Я не могла даже мысленно произнести это слово, настолько это казалось нереальным.

Внутри уже который день нарастало волнение, как в школьные годы перед экзаменом: а если вдруг всё-таки оно…

Сегодня ровно две недели задержки, тошнит от разных запахов, и грудь как-то болезненно наряжена. Глупо, конечно, надеяться на чудо, с моим-то списком диагнозов, но ведь чудо же иногда всё-таки случается…

С Маратом мы никогда не предохранялись, я сказала ему, что пью противозачаточные и точно не забеременею. Да, обманывать нехорошо, но обманом это можно было назвать с натяжкой, ведь забеременеть с диагнозом стопроцентное «вторичное бесплодие» с тележкой осложнений, было, мягко говоря, затруднительно.

Я долго ходила по врачам, пытаясь разузнать что-то о своем пороке, именуемом «однорогая матка». Оказалось, что случай у меня крайне запущенный — внутриутробная аномалия развития органа, мне "посчастливилось" родиться с этим редким диагнозом, плюс сказались последствия кустарного аборта, выполненного без каких-либо предварительных анализов. В общем, врачи и в России, и в Брюсселе лишь развели руками. Даже процедура ЭКО не светит. Профессор Бёрг сказал, что помочь мне сможет только чудо. А кто знает, может сейчас оно и есть? То самое чудо?

Призрачная надежда так и не отпускала меня все эти годы после приговора докторов. Было время, когда я, изводимая бесконечным чувством вины перед нарождённым ребенком и страхом бездетного будущего, глотала антидепрессанты и пыталась забыться в череде отношений с мужчинами, которых использовала с одной целью — в надежде забеременеть. Но тщетно. Было невозможно, просто невыносимо признать, что я никогда не стану матерью. Да я и до сих пор отказывалась в это верить.

Я перечитала, наверное, миллион тематических статей в научных журналах и тысячи постов на женских форумах, и точно знала — невозможное всё-таки возможно!

Интересно, как отреагирует Марат, если я всё-таки жду ребенка? Обрадуется ли он… Да, для начала нужно узнать наверняка и только потом уже размышлять.

Умом я понимала, что нужно купить тест на беременность: пять минут, и моим терзаниям «да или нет» придет конец. Но пойти и купить эту чёртову коробку было выше моих сил. А вдруг всё-таки нет? Так я хотя бы ещё потешу себя иллюзией…

Неожиданно в руках зазвонил телефон, и я вздрогнула, чуть не выронив аппарат на газон.

Мама.

Взглядом гипнотизировала эти простые четыре буквы, два слога, знакомые всем с детства, и никак не могла пересилить себя и ответить.

Она никогда не звонила мне первая, даже в день рождения. Прошло шестнадцать лет, как я покинула Н., и за все эти годы мать набирала мне лишь дважды… Сердце болезненно сжалось в предчувствии беды.

— Алло…

Треск в трубке, лёгкое дыхание. Сдержанный всхлип.

— Жора… умер. Приезжай.

Часть 33

Город Н., 2013 год, май.

— Ушёл… даже попрощаться не успели, — еле слышно произнесла мать, не отрываясь смотря потухшим взглядом на деревянный крест, возвышающийся над небольшим холмом свежевырытой земли.

Аккуратными рядками лежали букеты подвявших гвоздик, несколько венков с траурными лентами и, в центре, помещенное в простую деревянную рамочку — небольшое черно-белое фото тридцатилетней давности, с которого на нас озорно взирали лучистые глаза дяди Жоры.

Фотографию я сразу же узнала: раньше она стояла на комоде в комнате бабушки.

Кривая ухмылка, рыжие вихры, прилежно зачесанные на бок, и пышные усы моды времен восьмидесятых, смотрящиеся ужасно нелепо на столь молодом лице.

Рядом с могилой дяди три слегка запущенных, поросших сорняками надгробия, смотреть на которые я избегала. Склеп Рыжовых. Здесь сейчас могла находиться и я… От одной только мысли стало физически нехорошо.

В субботу, после звонка матери, я сразу же набрала Марату и, взяв недельный отпуск за свой счёт, вечером прыгнула в поезд, и уже ранним утром прибыла в Н. Встреча с матерью прошла сухо и немногословно, впрочем, ничего другого я не ожидала.

Остановившись в гостинице недалеко от дома — оставаться в квартире я категорически не хотела, да мне никто и не предложил, — я сразу приступила к делам, связанными с похоронами. Дядя завещал быть погребенным именно в Н., на родине, рядом с близкими людьми, поэтому урну с прахом прислали чартерным рейсе прямиком из Тель-Авива, где у него проходила научная конференция, во время которой случился сердечный приступ.

Сами похороны прошли тихо: я с матерью, несколько друзей и коллег дяди, прилетевших из Москвы, да горстка соседей — все те, кто пожелал проводить его в последний путь. Жены у дяди не было, детей тоже, он так и не связал себя узами брака, «полностью принадлежал науке» — постоянно повторяла бабушка, хотя сама всю жизнь в втайне переживала, что ее любимый сын прозябает в одиночестве. Я любила дядю Жору, именно он помог мне в трудный момент: сначала с работой в Москве, потом обустроиться в Бельгии. Да, в итоге ни там ни там у меня ничего не сложилось, но это была только моя вина, он хотя бы пытался помочь, в отличии от остальных членов моей «семьи».

На кладбище было тихо, лишь легкий ветерок играл в листве тонких берёз, раскинувших своих молодые побеги в таком печальном месте, несущем людям лишь горе и скорбь.

Похоронив дядю, немногочисленный народ молчаливо разошелся, и мы остались с матерью вдвоем.

Мы сидели рядом на скамейке внутри ограды и молчали. Последний раз я видела её пять лет назад на свадьбе брата, и с тех пор она сильно изменилась: сгорбленная, облаченная во все чёрное фигура; черная косынка покрывала каштановые, тронутые сединой волосы, несколько прядей выбились и неряшливо свисали вдоль лица. В уголках глаз залегли глубокие морщины, тусклая кожа, больше похожая на пергамент, была бледной и будто неживой. Но больше всего пугал взгляд. Взгляд одинокого, абсолютно несчастного и потерянного человека. За те два дня, что я находилась в Н., мы впервые остались наедине. Я не знала, о чем с ней говорить, будто это совершенно чужой человек, будто между нами были не какие-то сантиметры, а расстояние в долгих шестнадцать лет.

— А где Вовка? Почему его не было на похоронах? — спросила я, нарушив гнетущую тишину.

— А, — мать махнула рукой, вложив в движение всю боль неоправданных надежд. — На очередных заработках где-то. Связался с какой-то шайкой. Мало ему условного срока.

— С Дианой все так же?

— Из дома выгнала, требует развод, с ребенком видеться не дает. А я ему говорила, не крутиться с этой девчонкой, но разве он мать когда-нибудь слушал…

И снова она его оправдывает. Я давно вышла из того возраста, когда завидуешь младшему брату, потому что мама любит его больше, чем тебя. Но я до сих пор искренне не могла понять: почему меня она всю жизнь держала в ежовых рукавицах, тыкая носом как котенка за малейший проступок, тем временем спуская с рук серьезные провинности сына. А ведь я была послушной, хорошо училась, не перечила старшим, когда как Вовка был настоящим сорвиголовой.

В институт — опять-таки благодаря стараниям дяди Жоры — он все же поступил, и практически сразу бросил, не отучившись и года. Наслушался сказок столичных мажоров, захотелось лёгких денег и красивой жизни. Сначала решил организовать бизнес с какими-то шапочными знакомыми, набрал кредитов, в итоге те благополучно скрылись со всей наличностью, оставив горе-бизнесмена с кучей долгов и проблемами с законом. Тогда он получил административное наказание в виде крупного штрафа, который, кстати говоря, за него выплачивала мать.

Казалось бы, мотай на ус, но нет, моего брата жизнь ничему не учит, через пару лет снова по проторенной дорожке: опять сомнительный бизнес, огромный займ, мошенничество, суд. Повезло — если так можно выразиться в данном случае — что отделался условным сроком. Потом ещё плакался мне в трубку, что «эти уроды», его, в кавычках, друзья-подельники, проворачивали за спиной какие-то махинации, подведя бедного Вову под статью. Кинули "кидалово". Удивительно, как быстро срабатывает закон бумеранга. Таким фантастическим болваном может быть только мой брат. Но, как говорится — в семье не без урода, а если брать нашу — то не без двух.

Вопросы мои иссякли, и я снова замолчала. Общих тем, кроме непутёвого Вовки, у нас больше не было, а ворошить прошлое, вспоминая былые дни, не хотелось.

Мать, сведя брови к переносице, сосредоточенно смотрела перед собой и о чем-то размышляла, не обращая на меня абсолютно никакого внимания, будто меня здесь и нет вовсе. Мне не было больно или обидно, и, скорее всего, я даже заслужила подобное к себе отношение. Нет, определенно заслужила. Если бы я тогда не поступила как эгоистка, думающая только о себе, все могло бы быть иначе…

С тянущей болью в груди, отгоняя от себя навязчивые воспоминания и прогрызающее нутро чувство вины, я осмелилась взглянуть на надгробия самых близких для меня людей. Надо бы приехать, оградку покрасить, сорняки прополоть, пока отпуск не закончился… Это самое меньшее, что я могла для них сделать.

— Я любила его… — еле слышно произнесла мать, но я вздрогнула от звука ее голоса, словно от оглушительного выстрела.

— Кого? Папу?

— Нет. Жору, — не отрывая взгляда от фото, спокойно проговорила она.

В недоумении уставилась на мать, решив, что ослышалась, или ещё что похуже: вдруг она решила так нелепо пошутить? Но её лицо было абсолютно бесстрастным, ни намека на иронию. Мне стало немного не по себе: что она несёт?

— В каком смысле «любила»? Ты же всю жизнь терпеть его не могла!

— Я любила его. Любила больше тридцати лет…

Её неожиданное признание в буквальном смысле ввело меня в ступор. Я могла ожидать от нее чего угодно, но только не этого.

С самого раннего детства я знала, что темы, касающиеся дяди Жоры, в нашем доме — табу. Её раздражало даже одно лишь упоминание его имени. Какая тут может быть любовь?

— А ещё, я думаю, что пришло время рассказать тебе правду, — вздохнув, продолжила она.

Внутренне я вся напряглась, где-то на подсознательном уровне не желая ничего слышать. Не нужна мне никакая правда. Зачем доламывать мою и так уже поломанную жизнь. Пусть все останется так как есть, пожалуйста! Ничего не говори!

— Дядя Жора твой отец, — тихо промолвила мать и опустила глаза.

Часть 34

— Дядя Жора твой отец, — тихо промолвила мать и отвернулась.

Сказала настолько буднично, будто поведала о том, что на завтра обещают дождь.

Тело пробрала мелкая дрожь, и я инстинктивно потянулась в карман сумки за сигаретами.

— Нет, это не правда.

— Это правда. — Ни грамма эмоций. Холодная, как сталь.

Я никак не могла переварить услышанное. Мельком взглянула на памятник отца, испытав при этом чувство глубокой вины за то, что если душа действительно существует и она сейчас здесь, ей приходится это слушать. Потом перевела взгляд на застывшую ухмылку дяди Жоры. Два брата. Оба огненно-рыжие. Меня осенило. Будто удар в солнечное сплетение. Стало трудно дышать, сухой ком застрял в горле, мешая произнести хоть слово.

— Прости. Может быть, я должна была рассказать тебе раньше, но… я не могла, — будто откуда-то издалека услышала голос матери, только сейчас заметив, как пристально она на меня смотрит.

— Но зачем ты рассказала мне это сейчас? Зачем? — стараясь унять дрожь в руках, крепко сжала подол тёмно-синего платья. — Это все равно уже ничего не изменит!

— Я больше не могу с этим жить. К тому же, каждый человек имеет право знать, кто его родители. Прости…

— А Вовка? — выпалила, глядя ей в глаза, не скрывая нарастающей ярости. — Вовка тоже его сын?

— Нет, отец Вовы — Серёжа.

Не выдержав напряжения, я встала и, подойдя к краю ограды, отвернулась.

Она не может с этим жить. Просто прекрасно! Сейчас она исповедовалась, сняла груз с души, и ей плевать, как теперь с этим буду жить я!

Стало противно от всего происходящего. Какая отвратительная сцена, и где — на кладбище! Была бы дверь, я бы ей непременно хлопнула и ушла. Но здесь, среди последнего пристанища ушедших людей, было неуместно устраивать концерт, разыгрывая обманутую и оскорбленную дочь. Хотя бы из уважения к отцу.

— Я понимаю твои чувства… — начала мать, но я, резко развернувшись, не дала ей договорить.

— Ни черта ты не понимаешь! И никогда не понимала. И не поймёшь.

Схватив сумку, быстро пошла по заросшей тропинке, минуя аккуратные ряды памятников.

* * *

Вечером, немного остыв, приняв горячий душ и два бокала вина, я, уже в пижаме, сидела на балконе своего гостиничного номера.

На город опускались сумерки, мягкие лучи садящегося солнца приятно грели плечи. Мне нравился открывающийся вид. В нем не было ничего особенного: напротив — дешёвая забегаловка, возле входа столпились молодые парни лет восемнадцати, распивали пиво прямо из бутылок и громогласно хохотали, кадря проходящих мимо девчонок. Слева — проезжая часть с мелькающими изредка автомобилями эконом-класса; справа — небольшой сквер с зеленеющей, немного неряшливой живой изгородью.

Я любила свой город. Любила его провинциальность, его отсталость от бешеного ритма мегаполисов, его покосившиеся автобусные остановки и неказистые, с претензией на роскошь, заведения. Маленький мирок, законсервированные девяностые. Я любила Н., но знала, что никогда сюда не вернусь. Этот город принес мне слишком много боли и разочарований.

Курить хотелось просто невыносимо, но я держалась. Пить тоже не следовало, но тут я просто не могла себя контролировать — иначе бы меня просто разорвало, нужно было срочно успокоиться. Не каждый день ты узнаешь, что человек, которого ты тридцать два года считала отцом, тебе вовсе не отец. А твой настоящий отец — твой родной дядя. Уму непостижимо. Все это напоминало сцену из дешёвой мыльной оперы.

Мне было бы гораздо проще, если бы она сказала, что не знает, кто он, мой био-папаша, что перепихнулась с кем-то по пьяни или что-то в этом роде. Но родной дядя! Человек, которого ты трепетно любила и уважала, но только как брата своего отца, и вдруг такое…

Но больше волновало меня сейчас другое: знал ли об этом папа? Очень надеялась, что нет. Папа был замечательным, самым лучшим, и он не заслужил такого предательства по отношению к себе. Я не знала, что у них троих там произошло более тридцати лет назад, но что бы там ни было, мать должна была или поставить меня в известность ещё много лет назад, или забрать эту тайну с собой в могилу. Какой теперь прок от этой правды, когда ни одного ни второго нет в живых?

Неожиданный стук в дверь прервал размышления. Я никого не ждала, странно. Прошлёпав босиком по клетчатому линолеуму, прильнула к глазку — разбит. Узнаю родной Н. Открыв дверь, увидела перед собой мать. Она переоделась, сменив траурное платье на джинсы и свободную тунику. Волосы аккуратно зачесаны в ровный пучок, перевязанный на затылке черным платком, концы которого лежали на плечах.

— Как ты меня нашла?

— Ты сказала, что остановилась рядом. В нашем районе только одна гостиница, так что выбор невелик, — слегка улыбаясь, ответила она.

— Кто тебя сюда пустил?

Выглянула в коридор. Пусто. Ни души.

— Это тебе не столица, здесь все друг друга знают. Так и будем стоять в дверях?

Неохотно посторонилась, пропуская мать в свое временное пристанище.

Номер был совсем маленьким: кровать по центру, рядом расшатанная тумбочка, небольшой шкаф для одежды, кофейный столик и два кресла, на одно из которых она присела.

— Извини, чаю не предлагаю — у меня его нет.

— Ты садись, нам нужно поговорить, — кивнула мать на соседнее кресло.

Немного помешкав, я всё-таки выполнила её указание. Послушная девочка Саша.

— Что ещё ты хочешь мне сказать? Может быть то, что Вовка всё-таки не мой брат, и его нам подбросили цыгане? Или что бабушка вовсе не была моей бабушкой — а советской разведчицей, потерявшей память? А может, раскроешь глаза на то, что вообще вся моя прошлая жизнь лишь иллюзия, и на самом деле я нахожусь сейчас в дурдоме? Давай, мама — жги! — нервы совсем разошлись, и я чувствовала, как молниеносно завожусь.

— А ты изменилась, — констатировала мать, внимательно меня изучая. — Сейчас ты напоминаешь меня в молодости.

— Не думаю, что между нами есть что-то общее. Я совсем другая! — не выдержав её пристального взгляда, подошла к окну, повернувшись к ней спиной. Не хочу её даже видеть!

Облокотившись о подоконник, попыталась привести дыхание в порядок.

— Я действительно понимаю твои чувства, — мягко проговорила она, — узнать такое в любом возрасте испытание, но тогда, будучи школьницей, ты ещё не была готова к подобному. Правда бы ранила тебя.

— Она и сейчас меня ранила, — процедила сквозь зубы.

— Твой папа тебя очень любил…

— Какой из пап? У меня же их больше, чем у всех нормальных людей. И вообще, — резко повернулась, — мне противно думать о том, что ты наставляла отцу рога с его же братом! Господи, мама, это же низко!

— Всё было совсем не так, я не изменяла твоему отцу. Никогда. Ни разу, — спокойно произнесла она и постучала ладонью по подлокотнику соседнего кресла. — Присядь, пожалуйста, пришло время тебе всё узнать…

Часть 35

Город Н., 1980 год, август.

Женское общежитие швейного техникума.

— Девчонки, девчонки, посмотрите, какую Гена кассету достал! — прямо с порога возбуждённо протараторила запыхавшаяся Зойка, бережно извлекая из сумки прямоугольный пластиковый контейнер.

— Ну-ка, дай я заценю, — Алла бесцеремонно выхватила кассету. — Ого, Бони-М! Молодец твой Генка, любой дефицит достанет! И-и-раа, И-ир, магнитофон принеси! — приоткрыв входную дверь прокричала Алла.

— Упекут когда-нибудь Золотухина твоего, как злостного фарцовщика, — сидя на подоконнике, аккуратно выводя стрелки на глазах, подначила Надя Соловьёва. — Будешь потом ему передачки носить в места не столь отдаленные.

— А ты не завидуй! Тебе Генка от ворот поворот дал, вот ты и злишься, — хихикнула Зоя. — Обещал ещё джинсы импортные достать в следующем месяце, — гордо добавила она.

— Заводи шарманку! — Алла поставила на стол новёхонький кассетный магнитофон «Электроника — 302» — ещё один подгон Золотухина. Включив веселую заграничную мелодию, Зоя и Алла задорно пустились в пляс, при этом громко подпевая, коверкая незнакомые нерусские слова.

— Тамар, это случайно не твой академик столичный нарисовался? Сигналит вон под окном, — Надя, отложив тушь, выглянула в раскрытое окно.

Тамара выключила утюг и, подбежав к подруге, высунула голову на улицу:

— Жорик, я сейчас! Подожди минуточку! — отослав воздушный поцелуй, девушка вернулась к разложенному на кровати платью, продолжая торопливо доглаживать.

— На свидание идете? — оценив кавалера в соседнее окно, спросила Алла.

— Ага. В кино пригласил, на «Москва слезам не верит».

— А откуда это у бедных студентов нынче деньги на «Жигули»? — не отрывая взгляда от объекта на улице, поинтересовалась Надя.

— Почему это «бедного»? У Томкиного жениха отец знаешь кто? Замдиректора Культиваторного завода! Да и сам Жора, между прочим, не в техникуме каком-то учится, а престижном университете! — просветила Зоя, гордясь, что знает такие подробности. — Томка даже на каникулы домой не поехала из-за него.

— И что, у вас прям всё серьёзно так? — сощурила глаза Соловьёва.

— Конечно серьезно! — загадочно улыбаясь, закусила губу Тома.

Как же ей хотелось похвастаться перед подругами, просто сил нет! А может, всё-таки сказать? Вот у Надьки лицо вытянется!

— Девчонки, я в Москву скоро жить уеду! — не выдержала Тамара.

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь вокалом Бобби Фаррелла.

— Да ладно? Серьезно? Это он тебя позвал? — ахнула Зоя.

— Ну… пока ещё не позвал. Но скоро обязательно позовет! — улыбнулась Тома, смотря на реакцию подруг.

И если Богатова и Пономарёва вроде бы искренне порадовались за подругу, то Соловьеву аж перекосило от этой новости. Конечно, ведь только у неё же должно быть всё самое лучшее. И модные новинки появляться у первой, и завидные женихи. Но не тут-то было!

— Жора в следующем году университет заканчивает, на практику потом собирается, — продолжила Тома и, выдержав театральную паузу, добавила: — В Германию поедет.

— И ты с ним? — так и раскрыла рот Алла.

— Ну и я, наверное.

— И где же ты такого принца на белом коне подцепила? — не унималась Надя.

— Где подцепила, там больше нет! — хохотнула Тамара, но желание похвалиться всё-таки пересилило. — На танцах познакомились полтора месяца назад, когда я на пересдачу приезжала. Он как меня увидел — сразу влюбился! В этот же вечер предложил встречаться, прям как в кино: встал на одно колено, руку поцеловал. А как он меня балует, где мы с ним только не были: и в цирке, и за городом на даче у них с ночёвкой, и даже в театр ходили. Завтра утром он на учёбу обратно в Москву уезжает, так что у нас сегодня последнее свидание, вот, готовлюсь как следует. Платье по такому случаю сшила. Ну как? — Тамара покрутилась перед подругами, демонстрируя светло-жёлтый сарафан, идеально сидевший на точёной фигурке.

— А он замуж тебя уже позвал? — спросила Зойка, застегивая «молнию» на спине Томиного наряда.

— Ну пока ещё нет, — неохотно ответила Тамара.

Подобные вопросы начали ей надоедать. Вот пристали! Когда замуж, когда в Москву. Всё им знать надо, любопытные какие!

— Ну всё понятно тогда, — спрыгнула с подоконника Надя. — Если ещё не позвал, значит уже и не позовёт.

— Это почему это? — сузила глаза Зоя, откровенно злясь на вредную соседку по комнате.

— А потому это. Сначала надо, чтоб замуж позвал, а потом уже на дачу с ночёвкой ехать, — довольно ухмыльнувшись, Соловьёва вышла из комнаты.

— Не расстраивайся ты, Том, эта Надька противная такая, — поторопилась поддержать Зоя.

— Ага. И завистливая, — добавила Алла. — Генка Зойкин на неё даже не смотрит, ты замуж скоро выходишь, в Германию уедешь. Я красивая, у меня этих женихов хоть отбавляй! А у Надьки что? Да ничего! Вот она и психует!

— Да я и не расстраиваюсь. Буду я ещё всяких дур слушать! Вернулась от родителей на нашу голову, лучше б в деревне своей дальше оставалась. Как хорошо без неё всё лето было.

Конечно Тамара обиделась, но вида не подала. Не дождутся! Жора её любит. Хоть он этого никогда не говорил, но она же чувствовала! Если бы не любил, не проводил бы с ней столько времени, не водил в кино, не дарил цветы. А как он на неё смотрит, как жадно целует… И она его любит! Любит, как никого и никогда! Самое ценное ему подарила, доверилась… И в Германию она с ним обязательно поедет!

Да и вообще, не будет она забивать голову Надькиными глупыми словами, уж лучше подумает, как преподнести Жоре одну очень радостную новость, после которой он точно позовет её замуж и заберёт в Москву. Она прямо предвкушала, как расскажет ему обо всём. Вот он обрадуется!

— Ну ладно, я побежала, — улыбнувшись своим мыслям, девушка нанесла на ложбинку между грудей капельку «Красной Москвы» и, счастливая, ушла на свидание.

Часть 36

Ласковое солнце светило в окно, озаряя небольшую комнату общежития. Отодвинув тюль и раскрыв створки, Зоя, вдохнув утренней свежести, сладко потянулась.

— Ой, девчонки, как на занятия-то послезавтра неохота, да? Вот и лето пролетело.

— А я даже ещё сумки не разобрала. Два дня назад от мамки вернулась и всё лень, — зевнула Алла и, обув тапочки, лениво поднялась с кровати. — Пойду очередь в душ, что ли, займу.

— Я за тобой! — крикнула ей вслед Зоя и обернулась на дальнюю кровать у стены, где свернувшись калачиком, укрывшись с головой, лежала Тамара.

— То-ом? Ты спишь? Тебе очередь занять? — подойдя ближе, она тронула подругу за плечо. Из-под одеяла раздался тихий всхлип. — Том? Том, ты чего? Ты плачешь, что ли? — откинув одеяло, она увидела заплаканное лицо девушки. — Тамар! Да что случилось-то?

Ничего не ответив, Тамара закрыла лицо ладонями и разрыдалась ещё сильнее.

Зоя подбежала к двери и, выглянув в коридор, увидела болтающую с соседками Аллу.

— Аллка, а ну иди сюда!

— Ну чего тебе? Сейчас мою очередь займут, — недовольно проворчала Пономарёва, нехотя подходя к подруге.

— Там Томка чего-то в слезах вся. Я спрашивала, что стряслось, она молчит, — пожала плечами Зоя.

— Ну пойдем, спросим, что там у неё приключилось.

Зайдя в комнату, девочки присели на край Томиной кровати.

— Давай, рассказывай. Чего ревёшь? С женихом поругалась? — без предисловий задала прямой вопрос Алла.

Тамара отрицательно покачала головой.

— Он что, обидел тебя? Ударил? — округлив глаза, прикрыла рот ладошкой Зоя.

Тамара молча качала головой, буквально сотрясаясь в рыданиях. Алла принесла стакан воды и валерьянку. Убрав волосы с мокрого лица, и взяв стакан, Тамара села и, стуча зубами о стекло, выпила лекарство.

— Рассказывай, пока Надька с базара не пришла, а то при ней не поговорить нормально. Разнесёт потом по всей общаге.

— Ж-жора меня броосиил… — заикаясь, пробормотала девушка и разразилась новым потоком слёз.

— Подумаешь, тоже мне — трагедия! Я уж решила, что что-то страшное произошло! — махнув рукой, облегченно выдохнула Алла.

— А это разве не страшное? — Тома уставилась на нее опухшими глазами.

— Да у тебя этих Жор ещё знаешь, сколько будет? Ни один мужик не заслуживает женских слез!

— А я Тому понимаю. Если бы меня Генка бросил — я бы точно с ума сошла, — грустно вздохнула Зоя, за что удостоилась гневного взгляда Пономаревой, мол, нашла, чем утешить.

— Девочки, я ребёнка жду, — потупив взгляд в пол, тихо произнесла Тамара.

— Вот те раз! — только и смогла вымолвить Алла, растеряв весь боевой настрой. Зоя, не придумав, что сказать, закусила губу и принялась молча поглаживать Тому по спине.

— Так он что, из-за ребенка тебя, что ли, кинул? Вот он козёл несчастный! А мне морда его сразу не понравилась, только расстраивать тебя не хотела, поэтому молчала. Может это, подговорим наших мальчишек, они найдут его и хорошенько отдубасят! — разошлась Алла, даже с кровати встала, грозя кулаком невидимому обидчику.

— Да не знает он ничего о ребёнке, — шмыгнув носом, сказала Тамара, теребя подол накрахмаленной ночной рубашки.

— Как не знает? А почему не сказала? — всплеснула руками Богатова.

— Я сама только вчера узнала. Хотела ему вечером на свидании после кино рассказать, думала, что он обрадуется, замуж позовёт… Дура!

— А он? Он-то что?

— А он, как мы из кинотеатра вышли, первый разговор завёл. Сказал, что завтра уезжает в Москву, и на этом наши отношения закончатся. Что ему было приятно проводить со мной время, что я милая девушка, но… он меня не любит, — закрыв лицо руками, Тамара снова заплакала. — Говорил, что это просто летний роман, ничего больше, и он не хочет, чтобы я строила какие-то иллюзии, ждала его. Сказал, что я заслуживаю парня лучше, чем он.

— И правильно сказал! Правильно! Конечно заслуживаешь лучшего, а он просто подлец! — глаза Аллы сверкали яростью. — Но я не поняла, почему ты так и не рассказала ему о беременности?

— Он меня не любит, Алла! Не любит! Я не нужна ему! После этих слов я просто убежала, даже не дослушав. Видеть его больше не хочу! — прокричала Тамара, то и дело утирая слезы.

— А может, всё-таки стоило рассказать… — тихо проговорила Зоя.

— Нет! Если не любит — пусть катится в свою Москву! Ни за что не стану унижаться!

— И это тоже верно! — поддержала подругу Алла, снова присаживаясь рядом. — Что теперь будешь делать? Ну… с… — она многозначительно кивнула на Томин живот.

— Я не знаю, — обречённо вздохнула девушка. — Но если мама просечёт — то точно прибьет!

— Ты же не думаешь… — испуганно начала Зоя.

— Не знаю… Мне всего семнадцать, делают ли… У меня подруга, Нина, в медицинском учится, может, спросить у неё… — все трое поняли, о чем речь и заметно поникли.

— Значит так, — ударила ладонями по коленям Алла, — эти мысли ты сразу брось. Ребенок ни в чём не виноват. Будем рожать!

— Ты с ума сошла? — ужаснулась Тамара. — Как рожать? Одной, в чужом городе? К матери в деревню я точно не поеду — заклюёт, лучше сразу в петлю! И позора не оберёшься, как соседям в глаза смотреть буду — уехала учиться и вернулась побитой собакой обратно, да ещё с пузом! Нет! Никогда! Лучше я аборт сделаю!

— Не надо никаких абортов. Мы нового папашку твоему ребёнку найдем, — заговорчески подмигнула Алла, заметно повеселев.

— Как это — нового? — округлила глаза Тома. — Кому я беременная сдалась?

— Так ему совсем не обязательно знать, что ты ребёнка ждёшь. Ой, Томка, всему тебя учить надо! Смотри: знакомишься с каким-нибудь симпатичным парнем, из политехнического, например, соблазняешь его, туда-сюда, он влюбляется в тебя без памяти, а потом доказывай, кто там отец. К моменту родов тебе уже восемнадцать исполнится, распишетесь без проблем. Сестра моя старшая, Ритка, так и сделала. Сейчас живут счастливо, и Коля ее ни сном ни духом.

— Всё у тебя так просто, Аллка, — вздохнула Тома.

— А что тут сложного? Тут, моя дорогая, выбирай сама — или матерью-одиночкой оставаться или найти хорошую партию для себя и отца ребенку.

— Но я Жору люблю…

— Забудь ты своего Жору уже! Он бросил тебя, просто воспользовался! Нет, если бы не ребенок, можно было бы немного пострадать, но у тебя нет на это времени. Беременность всего девять месяцев длится. Думай, Тамара. Я бы на твоём месте так и поступила.

— Ну вообще, Том, Алла дело говорит, — поддержала Пономарёву Зоя. — Лишать ребенка жизни нельзя, но и без отца растить очень тяжело. Меня мамка одна на ноги поднимала, знаю, о чём говорю.

— Вот видишь, даже Зойка «за». — Алла взяла ладони Тамары в свои: — О себе думай в первую очередь и о своём будущем.

— Ну, допустим, ты права, но где я так быстро парня найду? — немного помявшись, согласилась Тамара.

— Ой, тоже мне проблема! На танцы сходим, на тебя мальчишки внимания всегда обращают. Хотя… — озадаченно запнулась Алла.

— Что? — в один голос спросили девочки.

— Жора же твой как апельсин рыжий.

— И что? — удивлённо вскинула бровь Тамара. — При чём тут это?

— А при том! А если ребенок такой же рыжий родится, как потом быть? Нас четверо у матери и все черноволосые как один — в батю, он у меня цыганских кровей. Колька Риткин вот блондин белокожий, а сын у них родился чёрненький и смугленький, ну прям один в один папаша вылитый. Настоящий папаша, Рустам звать. Ритка с ним в Анапе на каникулах крутила — и вот, подарочек с югов привезла. Хорошо, что Колясик вовремя подвернулся. — Аллка хихикнула. — Ну тут к Ритке претензий у него не было — бати нашего гены значит, потому тёмненький, а против науки не попрешь… У тебя в роду рыжие есть?

— Нет.

— Жаль, — Алла закусила губу и задумалась.

— А может, Томку с Генкиным другом познакомить? Учится с ним на потоке один рыжий, вместе гуляли пару раз, — оживилась Зоя. — Серёжа зовут, как же его… Рыбин, что ли. А, нет, не Рыбин — Рыжов.

— Как ты сказала? Рыжов? — не поверив своим ушам, переспросила Тамара.

— Да, точно Рыжов. Мы ещё смеялись, как фамилия ему подходит. Том, ты чего побледнела? — забеспокоилась Зоя. — Токсикоз? — шёпотом добавила она.

— Наверное, — еле слышно прошептала девушка и потянулась за стаканом воды.

Этого просто не может быть. Нет, Тома знала, что у Жоры есть брат, но что он учится вместе с Генкой, парнем Зои…

— Значит решили! Ты, Зой, сбегай на вахту, позвони фарцовщику своему, пусть ищет рыжего, вечером устраиваете свиданку на четверых. Погуляете, поболтаете, а там, глядишь, всё сладится у них с Томкой. — Алла озорно улыбнулась. — Как прекрасно все складывается, ну просто идеально! Не переживай ты так, Томка, всё хорошо будет.

--

— … в итоге Гена нас с Серёжей тем вечером познакомил, ну и… сладилось. Теперь ты знаешь всё, — закончила длинный рассказ мать.

За окном уже наступила ночь, гостиничный номер освещал лишь маленький ночник, стоявший на прикроватной тумбочке. Я сидела на кровати, поджав ноги по-турецки, в молчаливом шоке переваривая услышанное.

Часть 37

--

— … в итоге Гена нас с Серёжей тем вечером познакомил, ну и… сладилось. Теперь ты знаешь всё, — закончила длинный рассказ мать.

За окном уже наступила ночь, гостиничный номер освещал лишь маленький ночник, стоявший на прикроватной тумбочке. Я сидела на кровати, поджав ноги по-турецки, переваривая услышанное.

— Выходит, ты просто цинично воспользовалась наивностью отца? Обманула его ради своей выгоды? Разве можно так играть человеческими судьбами?

— Я была молода, растеряна и напугана. Я не знала, как поступить, не знала, что будет со мной дальше. Когда я впервые увидела Серёжу, то поразилась, насколько они похожи с Жорой внешне, но такие разные внутри. Жора был властным, умел очаровывать и обладал невероятной мужской энергетикой, а Серёжа… он был мягким, очень добрым, заботливым. Я прониклась к нему симпатией и благодарностью за такое тёплое отношение, но… так и не смогла полюбить… Как ни старалась, всё было тщетно. В моем сердце прочно поселился другой человек, которому я была глубоко безразлична. Который предал меня, бросил! — в спокойном до этого тоне матери засквозили яростные нотки.

Почувствовав, что переходит грань, она ненадолго замолчала, приводя эмоции в порядок.

- Тем не менее я понимала, что жизнь на этом не закончилась, и нужно идти дальше, — уже спокойно продолжила мать. — Когда я рассказала Серёже о беременности, он буквально порхал от счастья, сразу же предложил расписаться. План Аллы сработал, — она невесело усмехнулась.

— И он ничего не заподозрил? Его совсем не смутило, что его дочь родилась якобы «недоношенной»?

— Нет. По крайней мере никак не дал мне это понять. Очень ждал твоего появления, купил кроватку, коляску, гладил пелёнки… Переживал, что беременность проходит тяжело. В отличии от него, его мать отнеслась ко мне с большой осторожностью. Её смущало, что у нас с Серёжей только начались отношения, и тут сразу, как снег на голову, новость о скором прибавлении… До самого твоего появления её терзали сомнения, и хоть она этого никогда не озвучивала, я постоянно это ощущала: по осторожным вопросам, косым взглядам. Она подозревала, что ребёнок не от Серёжи. Но когда ты родилась, она заметно выдохнула. Такая же солнечно-рыжая, как отец… И тут Алла была права, как в воду глядела.

— А как отреагировал на весь этот фарс дядя Жора? Ведь в какой-то момент вам всё-таки пришлось встретиться лицом к лицу. Неужели он ни о чем не догадался?

— Не буду обманывать, я ждала этой встречи. Ждала дня, когда снова загляну в его глаза. Ведь несмотря ни на что, я никак не могла выкинуть его из головы и продолжала любить. Внутри теплилась надежда, что когда он приедет и снова увидит меня, то может быть, осознает, какую ошибку совершил. Может быть, мы сможем начать все заново…

— Что? — вскипела я. — То есть, если бы дядя Жора снова дал тебе зелёный свет, ты бы вот так запросто бросила отца?

— Да. Тогда я бы так поступила, — нисколько не смущаясь своих откровений, она смотрела мне прямо в глаза. — Жора прилетел утренним рейсом в день нашей с Серёжей свадьбы, тогда он ещё не знал, кто именно избранница его брата. Когда он вошёл в заводскую столовую, где проходило торжество, то буквально застыл на месте. Он просто не мог поверить своим глазам. Но далее он сделал то, что поставило окончательную точку и разрушило все мои призрачные надежды на наше с ним воссоединение. Подойдя, Жора протянул руку и представился, как будто видит меня впервые. Не знаю, может, он щадил чувства брата, может, таким образом хотел избавить себя от лишних расспросов и ушёл от необходимости лгать. В общем, нам удалось скрыть от всех, что когда-то мы были знакомы. Мы оба решили, что так будет лучше.

— Ты так и не сказала ему, что ждёшь от него ребенка?

— Нет. Но я думаю, что он подозревал это. Жора никогда не был дураком.

— Не то, что отец… — горько усмехнулась я.

— Если ты считаешь, что я хорошо устроилась и нисколько не мучилась угрызениями совести — то ты ошибаешься! Несколько раз я порывалась рассказать всё Серёже и уйти, но мне было некуда: без жилья, образования, опыта работы, ещё и с маленьким ребенком на руках. К тому же очень скоро я забеременела снова. В конце концов я оставила эту затею с побегом и попыталась принять положение вещей как данность. Попыталась строить свою жизнь без Жоры…

— Безответная любовь, вынужденный брак, нелюбимый мужчина и незапланированная дочь, которая разрушила твою жизнь… Теперь я хотя бы понимаю, за что ты меня так ненавидишь…

— Я тебя не ненавижу, не смей так говорить! — перебила мать, впервые за весь вечер повысив голос. — Да, когда-то я по глупости винила тебя в своих бедах. Я думала, что если бы тогда не послушала подруг и сделала аборт, то жизнь могла бы сложиться иначе. Этот поступок не вернул бы мне Жору, но, возможно, я встретила бы другого мужчину, которого полюбила. И мне не пришлось бы каждый день ложиться в одну постель с человеком, к которому у меня не было никаких чувств, кроме благодарности…

— Вот пожалуйста, только избавь меня от подробностей! — вспылила я. — Лучше бы ты действительно сделала аборт, тогда бы мне не пришлось одну половину жизни чувствовать себя изгоем, а другую — зализывать раны.

— Я люблю тебя и всегда любила! Именно поэтому была с тобой так строга, неужели сейчас, будучи уже взрослой женщиной, ты этого не понимаешь? Я хотела для тебя лучшей жизни, хотела, чтобы ты не совершила тех же ошибок, что я в молодости. Когда я узнала, что ты ждёшь ребёнка, то будто вернулась на шестнадцать лет назад. Я вспомнила себя! С твоим появлением мне пришлось распрощаться с мечтой о высшем образовании, со своими друзьями, с планами на будущее. Я только сидела дома бок о бок со свекровью и стирала пелёнки. Я не хотела для тебя такой же судьбы, именно поэтому приняла тогда такое решение. Оно далось мне нелегко, но я думала, что всё делаю правильно, и что потом ты ещё скажешь мне за это спасибо.

— А я и говорю: спасибо, мама, что разрушила мою жизнь.

Резко поднявшись, я подошла к подоконнику и, отыскав в сумке пачку сигарет, нервно затянулась, смотря в окно на ночной город.

— Ты имеешь полное право меня ненавидеть, но никто не мог предугадать подобных последствий, — ощутив у себя на плече её руку, я тут же рывком её сбросила.

— Всё ты знала, не нужно врать! Врачиха обо всём тебя предупредила, говорила, что аборт чреват бесплодием, я подслушивала тогда у кабинета. Ты знала и всё равно дала добро! Не нужно было лезть в мою жизнь и решать за меня! Ты даже не поинтересовалась, чего хочу я! Я, а не ты! Шестнадцать грёбанных лет я жила с огромным чувством вины, оно не покидало меня ни на одну чёртову минуту. Я жрала пачками антидепрессанты, обвиняя себя в смерти отца и бабушки, а ведь это не я была виновата, а ты! — повернулась к матери и обвиняюще прижала указательный палец к её груди.

— Я? Это ты пыталась убить себя! — закричала она. — Если бы ты не совершила тогда того глупого поступка в ванной, никто бы не узнал про ребёнка. Жили бы дальше тихо и мирно! А мне пришлось рассказать им правду, ты не оставила мне выбора. И эта правда их подкосила. Они тоже обвиняли во всем меня: и в том, что отвела тебя на аборт, и в том, что ты чуть не умерла, якобы по моей вине. День за днём я слышала упрёки в свой адрес. Отец сорвался и начал пить, у бабушки стало совсем плохо с сердцем. Жизнь превратилась в ад! Из-за тебя! Это ты виновата в их смерти!

— Если бы не твой эгоизм, скрываемый под личиной благодетели, я бы никогда не взяла в руки ту бритву! — сквозь зубы процедила я.

Мы стояли молча друг напротив друга, прожигая ненавидящими взглядами. Две одинокие несчастные женщины с поломанными судьбами.

— Уходи, — тихо сказала я и отвернулась.

— Поехали домой. Нам больше нечего делить, — устало промолвила мать. — Я сполна расплатилась за все свои грехи.

— Уходи! — с нажимом повторила я.

Только после того, как услышала щелчок замка закрывающейся двери, я наконец отошла от окна и обессилено рухнула на кровать.

Я рыдала в голос, не стесняясь того, что меня могут услышать.

Я жалела себя. За свою никчёмную жизнь, за непутёвую любовь, за череду трагических событий, преследовавших повсюду. Жалела своего нерождённого ребенка, которому сейчас было бы целых шестнадцать лет. Своего отца, который от горя допился до чёртиков, и пьяным сев за руль, улетел в овраг. Свою бабушку, которая заслуживала спокойную старость, а не подобные встряски с её слабым сердцем. Жалела дядю Жору. Я не могла винить его ни в чём, ведь насильно мил не будешь. Я даже жалела мать, судьба которой тоже не была лёгкой…

Я плакала и, казалось, что вместе со слезами из меня потихоньку выходит все то невыстраданное, что я держала в себе долгие годы. Так я и уснула, в слезах, перебирая в памяти вереницу лиц, событий и прожитых лет.

Часть 38

Неприятно пиликающий звук доносился откуда-то издалека, бесцеремонно выдергивая из цепких лап тревожного сна. Не открывая глаз, нащупала телефон на прикроватной тумбочке и не глядя отклонила вызов. Не хочу никого слышать, голова раскалывается.

Я не помнила, как вчера отключилась, но зато в памяти хорошо отложились обрывки кошмарного сна: похороны деда, чёрная одежда, угрюмые лица, горсти влажной земли, с грохотом падающие на крышку гроба. Потом кабинет врача и окровавленные по локоть руки тучной акушерки; дядя Жора, ещё совсем молодой, с большими пышными усами, и моя мать рядом с орущим младенцем на руках. Но самым жутким видением, от которого сердце до сих пор бешено колотилось, была несущаяся по пустынной трассе старенькая "Волга" отца. Его сосредоточенный взгляд и побелевшие костяшки пальцев, крепко обхватывающих руль. Пропасть обрыва была пугающе близко, но вместо того, чтобы нажать тормоз, он со всей силы утопил в пол педаль газа… и этот страшный крик: «Я сам это сделал» — тонущий в чернеющей пустоте…

На самом деле я была даже благодарна неизвестному звонившему, прервавшему столь страшное видение.

Перевернувшись на другой бок, я застонала — болела каждая косточка затекшего от неудобного положения тела. Очень хотелось пить и принять душ, но подняться с кровати не было сил. Ужасная ночь, чувствовала я себя совершенно разбитой.

Незатейливая мелодия ожившего мобильника вновь прорезала тишину. Не открывая глаз, нехотя поднесла аппарат к уху.

— Рыжова, ты там жива? Пропала, молчишь уже два дня, ни слуху от тебя, ни духу, телефон отключила, — вместо приветствия принялся встревоженно отчитывать Костя.

— Судя по самочувствию, я где-то на полпути в ад, — разлепив сухие губы, хрипло ответила я, свободной рукой потянувшись за бутылкой «Пино Грижджио», которую, как помнится, оставила вчера на полу возле кровати. Пустая. Вот черт! Я даже не помнила, как допила вино.

— Как всё прошло? — немного убавив бодрости в голосе, поинтересовался Линьков.

— На похоронах, знаешь ли, веселого мало: ни тебе аниматоров, ни диджеев с клоунами, ни стриптизёрш.

— А как прошла встреча с мамой?

— Всё нормально.

Больше говорить ничего не хотелось. Как-то я поделилась с ним в общих чертах, что мы с матерью не общаемся вот уже много лет, но в подробности не посвящала. Во-первых, не хотелось ворошить прошлое, вспоминая то, что вот уже шестнадцать лет тщетно пыталась забыть, а во-вторых, он сам не особо раскрывался, намеренно не обсуждая свою личную жизнь.

— Ну а как там дела… на работе? — спрашивать напрямую про Марата было неудобно, но Костя слишком хорошо меня знал.

— Не волнуйся, твой большой босс жив, здоров и так же хорошо упитан. Передать от тебя привет?

— Спасибо, как-нибудь сама.

Перекинувшись ещё несколькими ничего не значащими фразами, мы с Костей распрощались. Мне было приятно, что он позвонил, хоть кому-то я была не безразлична. Марат не набрал ни разу, пока я находилась в Н. Внутри снова неприятно царапнуло, как и каждый раз, стоило мне только о нём вспомнить. Но самообман — сильная штука, когда любишь, то готов закрывать глаза на многое. Даже на такое очевидное равнодушие.

Мысленно я оправдывала его все эти дни: что он занят, что у него много работы, неотложных дел, деловых встреч. Оправдывала, заталкивая вглубь сознания неоном мигающую действительность — ему наплевать. Я решила об этом не думать, дабы окончательно не вогнать себя в депрессию, а в свете последних открывшихся фактов до нее оставались считанные шаги.

Мучаясь угрызением совести, опустила в пластиковое ведро пустую бутылку.

Нельзя было столько пить! Ведь пока ничего не известно наверняка. Так бездумно и эгоистично с моей стороны, а вдруг я всё-таки беременна?

Проходя мимо окна, взглянула на подоконник: смятые, скуренные до фильтра сигареты неопрятной кучей переполняли пепельницу. Нет, дальше так продолжаться не может. Сегодня же куплю тест и поставлю точку в своем неведении.

Приняв бодрящий душ и выпив на балконе чашку крепкого кофе, надела любимый лёгкий сарафан в мелкий горошек и, выйдя из гостиницы, направилась прямиком на автобусную остановку. Если тут ничего не изменилось за эти годы — а тут ничего не изменилось — то большой магазин стройматериалов находился совсем рядом, на Советской. Нужно купить краску, кисти, грабли, и привести в приличный вид могилки родных, раз уж брату и матери нет до этого никакого дела.

Как я и думала, магазин стоял там же, где и двадцать лет назад, правда претерпел некий «апгрейд»: здание обшили сайдингом, прикрепив на фасад разномастные рекламные щиты. Зайдя в аптеку и купив тест, следом посетила строительный отдел. Закупившись всем нужным и забрав увесистые пакеты с товаром, поняла, что добираться своим ходом с таким грузом не лучшая идея, поэтому, выбравшись на улицу, подошла к припаркованной у тротуара синей "Део-Нексии" с включенной шашечкой «Такси» на крыше. Не без труда открыв заднюю дверь, погрузила пакеты на сиденье, забравшись следом в салон.

— На Юго-западное кладбище, пожалуйста.

— Дверь сильнее захлопните, а то замок заедает, — не оборачиваясь пробасил водитель, заводя тарахтящий мотор.

Внутри будто что-то взорвалось, заставив сердце колотиться с бешеной скоростью.

Этот голос. Даже если бы прошло пятьдесят лет, а не шестнадцать, я все равно бы его узнала. Это его голос!

Короткостриженный тёмный затылок, на шее татуировка: лапа какого-то животного, выглядывающая из-под воротника чёрной футболки. Бросила взгляд на прикреплённое к лобовому стеклу зеркалу — прищуренные карие глаза смотрели вперёд, на дорогу. Его глаза.

Это он. Кирилл Мамонов.

Часть 39

Я бросила взгляд на прикреплённое к лобовому стеклу зеркалу — прищуренные карие глаза смотрели вперёд, на дорогу. Его глаза.

Это он, Кирилл Мамонов.

По телу пробежала мелкая дрожь, горло будто стальным кольцом сдавило.

Кирилл. Моя первая любовь и виновник главной в жизни трагедии. Четыре года я его любила — и потом столько же пыталась забыть. Я не видела его с той злосчастной весны девяносто седьмого года, и вот сейчас он здесь, на расстоянии вытянутой руки. Возникла нелепая мысль попросить остановиться, выйти из машины и, не оборачиваясь, убежать куда глаза глядят, но я вовремя осознала, насколько это было бы глупо.

«Ты давно не тот испуганный и неуверенный в себе подросток, бери себя в руки, Рыжова. Заговори с ним, пусть он тебя увидит. Да, в сногсшибательную красотку ты не превратилась, но от той угловатой тощей девчонки не осталось и следа. Ты сильно изменилась и внешне, и внутренне. Он должен знать, какая ты стала. Обратись к нему, скажи что-нибудь, ну же».

Внутренний монолог так ни к чему и не привёл, я продолжала сидеть молча, не отрываясь смотря в его карие глаза через маленький прямоугольник зеркала, всё ещё не веря, что эта встреча состоялась.

Конечно же, я сотню раз представляла себе этот момент. Сколько всего я высказывала ему в своих фантазиях: я ругала его, обвиняла и даже била по щекам, а сейчас сижу на заднем сидении его авто и не могу вымолвить ни слова.

Остановившись на светофоре, он включил магнитолу. Из потрескивающего динамика где-то за спиной донёсся чуть гнусавый голос певицы Рианны. Ну наконец-то, а то эта тишина становилась просто невыносимой!

И тут он на меня посмотрел. Будто ножом полоснул по живому.

Я заметно вздрогнула, мысленно ругая себя за реакцию. Кирилл отвёл глаза, и не успела я выдохнуть, как он тут же уставился обратно, прожигая взглядом через зеркальное отражение.

— Мы знакомы? Кажется, что мы с вами где-то встречались. Я вас уже подвозил?

— Возможно, — ответила я, решив, что если он меня не вспомнит, значит так тому и быть.

— Нет, мы определено где-то состыковывались… Вот только где и когда…

И тут он меня узнал. Глаза его округлились.

— Рыжова? Сашка? Это ты, что ли?

— Ну как видишь, — подтвердила, ловя его изумлённый взгляд.

— Тебя прям не узнать, ты очень изменилась, — он обернулся, одаривая теплой улыбкой, от которой сердце помимо воли сжалось в тиски. В одиннадцатом классе я отдала бы многое за эту улыбку.

— Ты тоже изменился, — ответила я — и не солгала.

Он очень возмужал. Из длинного угловатого мальчишки, каким я его запомнила, превратился в мужчину. Рукава футболки обтягивали крепкие плечи, на висках серебрились несколько седых волос. Бросила быстрый взгляд на его правую руку — кольца не было. Почему-то это меня обрадовало, за что я тут же себя одёрнула. Какая тебе разница вообще — есть у него кольцо, нет его.

— А ты здесь разве живёшь? Вроде говорили, что ты в Нижний учиться уехала, — прервал он мои размышления.

— Да, училась там, потом жила какое-то время, работала, затем в Бельгию переехала.

— Ого, — искренне удивился он. — Это ты сейчас там обитаешь?

— Нет, сейчас в Питере, приехала сюда на несколько дней… по делам.

— Помотало тебя.

— Ну, если можно так сказать… — уклончиво ответила я. — «Из-за тебя, между прочим, помотало», — продолжила мысленно.

— А на кладбище к кому?

«Да у меня там целый склеп, и в смерти двоих ты, кстати, тоже косвенно виноват», — хотелось ответить мне, но вместо этого выдала лаконичное: — К отцу.

Впереди показались кованые кладбищенские ворота. Остановившись возле входа, Мамонов вышел из машины, открыл дверцу с моей стороны, и галантно подал руку помогая выбраться, ещё и сумки мои достал.

— Когда обратно уезжаешь? — облокотился о капот, вынимая из кармана обтягивающих джинс пачку дешёвых сигарет.

— Завтра. Работа не ждёт, — стараясь не выдавать явный интерес, я наконец-то смогла осмотреть его с ног до головы.

Если мальчишкой Кирилл был хорошеньким и даже слегка смазливым, то сейчас его лицо хоть и не утратило былой привлекательности, но выглядело уставшим и немного одутловатым, будто недавно он вышел из хорошего запоя. Над ремнем свисал небольшой пивной живот, на левом предплечье какая-то дурацкая, абсолютно безвкусная татуировка. Потрёпанный — вот самое точное слово, идеально подходившее его виду, хотя, судя по тому, как уверенно он держался, было понятно, что он до сих пор считает себя «первым парнем на деревне».

Он молча курил, блуждая по мне изучающим взглядом, то и дело останавливаясь то на ногах, то на вырезе платья. Мне было слегка неуютно ощущать себя экспонатом, и в то же время его интерес будоражил.

Удивительно, но сегодняшний Мамонов был совсем не в моем вкусе, но одно то, что это тот самый недоступный Мамонов, по которому я когда-то сходила с ума в школьные годы, заставляло испытывать удовольствие от таких его откровенных взглядов.

— Ни с кем из наших не общаешься? — щелчком стряхнув пепел в траву, поинтересовался он.

— Нет, как-то не сложилась дружба на века.

«Наших». Стая озлобленных подростков, от которых я слышала одни лишь насмешки и издёвки.

— Ладно, мне пора. Сколько там накапало? — кивнула через открытое окно на мигающий счётчик.

— Обижаешь, — улыбнулся он. — Рад был снова встретиться.

Я улыбнулась в ответ и, ничего не говоря, откыв тяжёлые ворота, скрылась за ограждением. Кирилл так и стоял, провожая немного растерянным взглядом, пока я не растворилась в лабиринте памятников.

Странное чувство. Я была и рада и не рада нашей встрече. Может быть, потому что так неожиданно и не вовремя. Может быть, потому что не сказала ему всего того, что хотела сказать. Хотя, что тут говорить. Было бы как-то глупо и по-детски ворошить сейчас прошлое, вспоминая былые обиды, да и кладбище точно не место для выяснений отношений.

Несколько часов я убирала мусор, срезала под корень сорную траву, собирала старые пожухлые цветы, протирала памятники. Я никуда не торопилась, полностью отдаваясь процессу и чувствуя себя удивительно умиротворённо. Аккуратно водя кистью по металлическим прутьям, то и дело возвращалась мыслями к сегодняшней встрече.

Далёкая обида, словно пробирающийся сквозь тернистый путь зверь, разрывая когтистыми лапами преграду из целых шестнадцати лет, так и норовила выбраться наружу.

«Он предал тебя, воспользовался. Все твои беды произошли из-за него. Именно он явился катализатором, после чего все пошло наперекосяк».

Я пыталась внушить себе, что должна, просто обязана испытывать к нему негатив, но, в конце концов, вынуждена была признать, что ничего подобного в моей душе нет. Нет злости, ненависти или отвращения. Обида — да, за несбывшуюся мечту, за разбитое сердце, за первый неудачный сексуальный опыт, который повлек за собой вереницу трагических событий. Но как бы мне не хотелось выставить его ответственным за все мои беды, я не могла не признавать очевидного: он не принуждал меня и не насиловал в тот вечер, я сама на всё согласилась. Он не говорил о чувствах, ничего не обещал, и уж точно он не был виноват в том, что не оправдал моих надежд. Просто я была влюблена, а он нет. И, пожалуй, это была его единственная вина.

Да, он воспользовался моей наивностью, исчез в ту ночь, оставив совсем одну. Недостойный поступок, но был совсем молодой, практически ребенок, как и я, глупо было требовать от него ответственности и взвешенных решений. По крайней мере он не разболтал никому о нашей связи, а хотя мог бы, и одно это уже делало его не таким уж и плохим.

Закончив уборку, я, удовлетворенная проделанной работой, собрала инвентарь и, думая о своём, медленно побрела к выходу. Каково же было моё удивление, когда увидела у ворот припаркованную «Нексию».

— Я просто подумал, что было бы неплохо отвезти тебя обратно, — забрав из моих рук пакет и поставив его в багажник, открыл переднюю дверь, приглашая садиться.

Немного недоумевая, я всё-таки села, ощутив в салоне стойкий аромат приторного мужского одеколона. Ещё я заметила, что он переоделся, сменив футболку на лёгкую светлую рубашку с коротким рукавом.

— А это вот, тебе, — он обернулся назад и извлёк откуда-то букет мелких розочек в дешёвой шелестящей обёртке. Заметив мой удивлённый взгляд добавил: — По-дружески.

«Тоже мне — друг, самому не смешно?». Но букет всё-таки взяла.

Слава Богу, дожив до тридцати двух лет, я более-менее научилась разбираться в мужчинах, по крайней мере подкат от дружеского жеста отличить могла. Сейчас Мамон определённо подкатывал.

Пока мы ехали, я искоса посматривала на его профиль и думала о том, что если бы кто-то сказал мне шестнадцать лет назад, что сам Мамонов будет подбивать ко мне клинья, я бы сочла того человека сумасшедшим.

Приоделся, надушился, на цветочки раскошелился… Как жизнь, однако, всё расставляет на свои места.

— Может, в ресторан заедем, поболтаем? Сто лет же не виделись, — нарушил он неловкую тишину.

Немного подумав, я решила, что почему бы и нет, по крайней мере я ничего не теряю. Да и что греха таить, мне действительно льстило его внимание. Как целебный бальзам на израненную душу.

— Лучше на Комсомольскую набережную, со школы там не была.

— Ну на набережную, так на набережную, — широко улыбнулся он.

Повернув налево в сторону проспекта Мира, мы, под аккопонемент мэтра Стинга поехали к реке Усманка.

Часть 40

На набережной не изменилось ровным счётом ничего. Даже старый покосившийся парапет, оберегавший от падения в воду потерявших бдительность зевак, остался таким же старым и покосившимся. Милый добрый Н. был очарователен своим постоянством. Огромное количество навесных замков, облепивших как гроздья винограда несчастный забор, так и норовили своей тяжестью вывернуть с корнем хлипкую конструкцию, утянув за собой кого-нибудь в воду. И кто вообще придумал эту традицию: вешать замок, а ключ выбрасывать в реку? Интересно, принесло ли это хоть кому-нибудь счастье и спасло ли хоть чей-то брак?

— Я не знал, тёмное ты любишь или светлое, поэтому взял и то и то, — Кирилл поставил на перила четыре бутылки «Клинского», положив рядом пачку сухариков "Три корочки".

Смотря на эту «поляну», я не смогла сдержать улыбку.

Нет, я вовсе не любила пафос и дорогие заведения, но даже для меня это было перебором. Хотя… почему бы и нет. Подобные маленькие глупости скрашивают жизнь. В подростковом возрасте я этот этап миновала, вот сейчас самое время наверстать упущенное.

Взяв бутылку светлого, Кирилл ударом ладони ловко сбил крышку о край забора. Перевернувшись в воздухе, та с тихим всплеском утонула в тёмной глади воды. Отдав мне бутылку, он провернул то же самое со второй.

— А ты профи, смотрю, — одобрила я его работу и, облокотившись на свой страх и риск об ограждение, сделала глоток тёплого пенистого напитка.

— Ну да, — искренне обрадовался похвале Мамонов, притулившись рядом. — Мы с пацанами тут часто зависаем. Санёк Рощин, Ванька Брыкалов, помнишь их? Петька Селивёрстов с нами тоже гудел, но недавно упекли, за разбой. В Самаре сидит.

Помнится, отец Селивёрстового был крутым местным авторитетом, полжизни оставившим на зоне. И сынок теперь туда же. Яблочко от яблоньки. И поделом, Петька мне никогда не нравился.

Мы стояли, пили дешевое пиво и смотрели на до боли знакомый вид, открывавшийся с Комсомольской набережной.

Вдали, прямо над водой, проходил длинный железнодорожный мост. Бесконечный состав разномастных грузовых вагонов проносился мимо, издавая длинные тревожные гудки. Солнце уже садилось, оставляя на воде розово-рыжие блики.

Я и Кирилл Мамонов. Было в этом что-то сюрреалистическое, и в то же время казалось, будто нет в этом ничего необычного. Просто я и Мамонов.

— А Толяна Звягинцева помнишь? За последней партой сидел, чесноком от него вечно воняло? На заводе нашем работает, на Топольковой женился, четверых настругали и пятого ждут, прикинь? — продолжил он, гоготнув. — Сысоева Нелька в Москву укатила, Абрамова вообще за турка замуж вышла. Говорят, мудохает он ее там по-черному…

Я хотела поинтересоваться, куда укатила Журавлёва — ещё одна виновница моих подростковых страданий — но решила оставить любопытство при себе.

— Миха Хавлин совсем спился, три раза уже кодировался, и всё до первого срыва, — поведал Кирилл, тем временем допивая пиво.

Шустро он, и десяти минут не прошло.

— Галька Лаврова в гастрономе на Кольцовской работает…

— Галька? — переспросила, заинтересовавшись.

— Ну да, вы ж вроде с ней дружили? Не общаетесь?

— Да как-то нет… — уклончиво ответила я. Незачем ему знать подробности разрыва нашей дружбы.

— Растолстела она так. Два раза в разводе, двое пацанов. Помню, клеилась ко мне на выпускном, вроде скромница такая в школе ходила, а винишко понюхала, сразу в штаны полезла, — усмехнулся Кирилл, откупоривая вторую бутылку.

— Лаврова? Ты ничего не путаешь? — не поверив услышанному, округлила глаза.

— Ну да. Тебя ж не было на выпускном? Все девчонки наклюкались и такое шоу устроили, Мальцева вообще стриптиз танцевала, всё вплоть до трусов сняла. Жаль, что тогда мобильников с камерой не было, было бы угарно выложить на "Ютуб", — прыснул со смеху он, разбрызгивая янтарные капли.

Новость о выходке Лавровой неприятно удивила. Хоть я никогда и не говорила с ней о своей симпатии к Мамонову, но она обо всем догадывалась и частенько подкалывала, заставляя меня тем самым густо краснеть. Она же неустанно повторяла, что Мамонов такой отвратительный, такой мерзкий и невоспитанный, что будь он последним парнем на земле, она бы на него даже не посмотрела. А на деле вон оно что… Раскрылась подружка спустя столько лет.

— Кстати, она, ну, Лаврова, рассказывала потом, что ты вроде как беременная была… — вдруг посерьёзнев, сказал Кирилл, избегая смотреть в глаза.

— Когда рассказывала? — я всеми силами старалась не выдать дрожь в голосе.

— Да летом как-то, не помню. После выпускного она с Сысоевой скорешилась и вроде как к нам в компанию затесалась, ну вот тогда и сказала. Предкам своим ещё зачем-то доложила. А когда её мать рассказала об этом твоей, то твоя матери Лавровой свою премию отдала, чтоб та язык за зубами держала. Галька хвалилась ещё потом, что ей то ли золотые сережки купили, то ли кольцо. Побрякушку какую-то, короче.

Я не могла поверить его словам. Вернее, я ему верила, но мне очень хотелось, чтобы это было неправдой. Я же считала ее подругой. Лучшей подругой. Единственной! Как же хорошо, что я так и не рассказала ей про свою любовь к Кириллу, она бы и про это наверняка разболтала. Такая же, как мамаша-сплетница, далеко не ушла. А я ещё переживала тогда, что подругу потеряла.

— Чушь это. Придумала она всё, не была я беременна, — теперь уже я избегала его глаз.

— Ну я так и думал. — В голосе послышалось облегчение.

Некоторое время мы стояли молча, отпивая пиво и размышляя каждый о своём.

— Саш, ты это, не держи на меня зла, ладно? Я тогда малой был, ещё и бухой в хлам. Ну тогда… на турбазе…

— Да оба хороши. Что вспоминать теперь, — крепче сжала бутылку. Смотреть на него сейчас было выше моих сил.

— Да не надо мне было вообще к тебе подходить. Я молодой озабоченный был, по синей лавочке лез под каждую юбку. Ну как под каждую… мне тогда девчонки популярные нравились, зачётные, чтоб пацаны заценить могли. Хотелось выглядеть крутым.

— А тут чпокнул лохушку Рыжову, о которой пацанам рассказать западло. А я и думаю, что это ты тогда никому не растрепал об этом. Чуть ли не в благородные рыцари записала. А все оказалось куда прозаичнее, — горько усмехнулась я.

— Ну не такая уж ты была и лохушка…

— Брось, Мамонов, врать — не твоё.

— Ну сейчас ты точно красотка. И это чистая правда, — он посмотрел на меня осоловелым взглядом прожженного казановы.

— Спасибо. Где ты был шестнадцать лет назад со своим комплиментом.

Вынуждена была признать, что даже в таком чуть потрёпанном виде он был очарователен. А может, это говорило пиво на голодный желудок.

— Есть у тебя сейчас кто? — спросил, закурив.

— Да так… Вроде есть. А вроде как и нет.

— Женат, что ли? — догадался он.

Я молча кивнула.

Так, пора завязывать с алкоголем. Наговорю лишнего, потом буду жалеть.

— Ну а ты сам как? Семья? Дети? — упоминание о детях отозвалось тягучей болью.

— Да тоже черт-те что: то сходимся с Танькой, то расходимся, — разочаровано махнул рукой Кирилл. — Когда пособачимся, сына настраивает, что папа — козёл.

— Танька? Журавлёва?

— Десять лет уже как Мамонова, — поправил он.

Ну дела. Никогда бы не подумала, что Мамонов такой однолюб. Признаться, услышав её имя, испытала некое подобие ревности.

— Изменяет мне, прикинь? Три раза уже ловил. Какого черта прощал — сам не знаю. Привычка, мать её… Но теперь точно решили развестись, документы уже подали. Месяц у матери живу, к этой шкуре больше ни ногой! Больно мне надо рогатым оленем ходить.

— А сам будто не изменяешь! — шутливо пихнула его локтем в бок.

— Не, я не такой, — засмеялся он.

Вторая бутылка пива пошла как по маслу. Хорошо так, легко. Обещала же себе пока не пить! Хотя, это ж пиво, что там от него будет.

— А ты совсем другая стала, — оценивающе окинул захмелевшим взглядом. — С такой тобой я точно бы тогда замутил.

— Ну да, с Гоблином мутить совсем стрёмно было. Ты ж популярных выбирал, — не удержалась от шпильки. — Ладно, чего теперь, кто старое помянет…

— Слушай, а может, в кафе забежим? Горючее закончилось, — он со звоном опустил пустую бутылку в урну. Туда же полетела смятая пачка от сухариков. — Тут за углом, на проспекте, Михалыч забегаловку открыл. Не шик, конечно, но посидеть можно. Ты в Германии своей небось, только по крутым ресторанам ходила.

— В Бельгии, — поправила я.

Кто такой Михалыч? А и всё равно.

— Веди в свое кафе, пока не передумала.

Я взяла Кирилла под руку, и мы пошли вдоль по набережной. Я и Мамонов. Как всё-таки непредсказуема жизнь.

Просидев в забегаловке «У Михалыча» до полуночи, закинувшись ещё порцией горячительного, — а Мамонов так вообще поглощал спиртное как в последний раз, — я решила, что пора закругляться. Завтра утром поезд в Петербург, мои странные каникулы в Н. подошли к концу, пора возвращаться к реалиям. А может, вот сейчас, здесь, и есть мои реалии? — размышляла я, слушая попутно болтовню Мамонова, вызвавшегося проводить до гостиницы. Машину он бросил у набережной: «Меня и мою тачку тут каждая собака знает, никто не тронет». Такое возможно только в Н.

— Не пригласишь? — кивнул Кирилл куда-то неопределенно вверх, на темнеющие окна номеров гостиницы.

— Зачем это? — сощурила глаза.

— Ну… ещё поболтаем… маленько…

— Не наболтался?

— Да брось ты, я ж ничё такого не имел в виду… Чаю попьем, ну или там… ещё чего-нибудь… — смутился Мамонов.

Картина маслом — где Мамонов, а где смущение.

— Ладно, пойдем, — пожала плечами. Я тоже не имела в виду ничего «такого».

Миновав любопытный взгляд молоденькой девушки у стойки регистрации — та аж привстала — мы поднялись в номер.

Часть 41

Переступив порог номера, я осознала всю нелепость ситуации. Зачем он здесь? На чай какой-то напросился… У меня же нет никакого чая.

Да, сегодня я захотела потешить свою самооценку, доказать и себе и ему, что чего-то стою и могу нравиться мужчинам. Что я больше не та забитая зубрилка из прошлого. Доказала. Потешила. Зачем было тащить его сюда? Вроде бы давно уже не ребенок и должна понимать, что имеет в виду мужчина, напрашиваясь к девушке «на чай».

Мамонов огляделся и, потоптавшись у двери, как-то неуверенно приземлился в кресло.

— Хороший номер.

— Не «Савой», но жить можно.

— Не что? — переспросил он. Я махнула рукой, мол, проехали.

— Можно заказать напитки в номер, — подняла трубку телефона с допотопным круглым диском. — Ты что будешь?

— Я буду это… — он поднялся и, аккуратно забрав из моих рук трубку, неожиданно крепко обхватил за талию, впившись в губы жадным поцелуем.

В первые секунды я ответила на его ласку, скорее даже не от желания, а из-за шока. В голове пронеслась тысяча мыслей, тело начало предательски откликаться, реагируя на его со знанием дела порхающие руки… По спине… чуть ниже, и вот его рука, скользнув по голому бедру, уже настойчиво проникает под платье…

Расстёгивая пряжку его ремня, я без конца повторяла про себя: «Это Мамонов! Твою мать, это же Мамонов! Тот самый! И он тебя хочет! Заверши уже этот чёртов гештальт, ни о чем не думай».

Он довольно грубо положил меня на кровать, буквально толкнул и, навалившись сверху, продолжил целовать. Шея, грудь, живот…

— Сейчас, — прохрипел он и, резко отпрянув, поднял свои джинсы, вытряхивая содержимое карманов. На пол со звоном полетели монеты, ключи, мобильник…

Кирилл стоял ко мне спиной, в одних черных боксерах. На лопатке красовался в хищном оскале то ли тигр, то ли гепард. Так вот чья это лапа торчала на шее.

Отыскав нужное среди разбросанного барахла, он снова набросился на меня с поцелуями, небрежно бросив коробку «Дюрекса» на соседнюю подушку. И в этот момент раздался звонок. Трели из «Мортал Комбат» пропиликали раз, другой, третий…

— Алло! — рявкнул он, нашарив наконец аппарат где-то под кроватью.

— Ты опять с очередной шлюхой? Не отпирайся! Мне позвонили и обо всём доложили! В этот раз не постеснялся в гостиницу её притащить, скотина?! В машине трахаться больше не комильфо? — раздалось на том конце.

Кирилл со злостью убрал телефон от уха, разъярённо разыскивая кнопку выключения громкой связи.

— Не ори, полоумная, дома поговорим! — сбросив вызов, отбросил смартфон в сторону.

— Разводитесь, говоришь? Вместе давно не живёте. Угу. Вижу, — улыбаясь подколола я, надевая через голову платье.

Что удивительно, никакой злости не было, скорее даже испытала облегчение, что не случилось непоправимого, о чём я бы потом точно пожалела.

— Извини, х#рня вышла, — буркнул Кирилл, неохотно продевая ноги в штанины.

— Иди, а то жена мозг вынесет, — подала ему рубашку, затем ключи. Засунула в задний карман его джинсов презервативы.

— Правда прости. Ты не подумай, что я просто хотел тебя… ну… — замялся. — Короче, ты мне по серьёзке понравилась. Жалко, что скоро уезжаешь. Может быть, у нас что-нибудь и вышло…

— Не вышло бы, Мамонов. Иди уже, — поторопила, похлопывая растерянного казанову по спине. Нехотя надел кроссовки и, выйдя за дверь, замялся.

— Телефончик оставишь?

— Пока, Кирилл.

Захлопнув дверь, села на смятые простыни. Опять женатый. Проклятье на мне что ли какое-то? Печать вечной любовницы? На надо было звать его сюда. Не надо было вообще этого ничего. Он же мне не нужен, а вдруг семью разбила…

Неожиданно осознала, что плевать мне на его семью. Пусть лучше сейчас Журавлёва от него уходит, ведь он так и будет по девочкам бегать, пока бегается. Горбатого могила исправит.

Вспомнила Марата, и то, что он не звонил мне вот уже несколько дней. Ни разу. Потому что был со своей женой. Потому что он тоже плевать хотел. На меня.

Не разрешала себе плакать, но слёзы полились сами собой. Что ж за судьба у меня такая непутёвая? Нельзя так больше жить. Нужно что-то менять. Сейчас. Чтобы потом не было поздно.

Часть 42

Утро началось хуже не бывает: проснулась от тянущей боли внизу живота, грудь болезненно набухла. Опять пролет. Глупо было даже надеяться.

Выбросив нераспечатанную пачку с тестом, заказала кофе в номер. Вчерашняя администратор постаралась на славу: судя по любопытному взгляду девушки, доставившей завтрак, о моём ночном госте знал весь персонал гостиницы. Впрочем, не удивительно — город маленький, все всех знают, всем всё интересно. Кроме как сплетни собирать, заняться здесь больше нечем. По-любому, эта регистраторша и позвонила Журавлёвой. Да и плевать, пусть Мамонов сам расхлёбывает эту кашу, я не замужем, делаю что хочу, с меня взятки гладки.

Долго раздумывала, позвонить ли матери перед отъездом, и в конце концов решила, что всё-таки стоит. Нужно попрощаться по-человечески, неизвестно, когда снова увидимся.

Только взяла телефон в руки, как тот зазвонил.

Мать.

— Слушаю.

За окном накрапывал дождь. Чёрные тучи заволокли небо, вдалеке на горизонте, сверкнула молния.

— Ты… ещё не уехала?

Голос матери звучал очень тихо, с какими-то помехами, как будто она была далеко-далеко, на другом континенте, а не через несколько домов.

— Пока нет. Но сегодня собираюсь, поезд через два часа.

Бабах! Гром.

— Со мной тут из Москвы связались, доверенное лицо твоего… дяди Жоры, в общем, он оставил тебе наследство. Квартира, автомобиль, какие-то сбережения…

— Мне оставил? — не поверила своим ушам. — Ты же говорила, что он же ничего не знал!

— Я говорила, что не рассказывала ему о тебе. Но он, видимо, сам обо всём догадался. Это было не так сложно. Жора… был очень проницательным. И умным. Этим ты пошла в него…

В её голосе было столько печали, столько боли, что мне даже стало её немного жаль. И жаль отца. Она никогда не говорила о нём с такой же теплотой.

— Лев Дмитриевич, ну, звонивший, оставил свои координаты, свяжись с ним, когда приедешь в Петербург.

— Хорошо.

Мы обе замолчали. Дождь нещадно молотил по подоконнику. Струйки воды стекали по стеклу, как будто сама природа оплакивала мой отъезд из Н.

— Мам… — голос надломился, слова давались чрезвычайно тяжело. — Давай всё забудем… не хочу уезжать вот так.

Тишина. Глубокий вздох.

— Ты когда-нибудь простишь меня за… тот поступок?

— Давай просто забудем, — повторилась я. Я не могла обещать того, что вряд ли когда-нибудь выполню.

Попрощавшись, отключила телефон. На душе стало немного легче. Мы пока в самом начале пути к примирению. И первый шаг уже сделан.

Весть о вдруг свалившемся на голову наследстве повергла в небольшое смятение. Если он знал о том, что я его дочь, и поэтому оставил всё имущество мне, то это был такой способ откупиться, замолить грешки? Или просто все переписал на племянницу, потому что больше некому… Остались два дня отпуска, нужно связаться с этим Львом и всё выяснить.

Собрав свои малочисленные вещи в небольшой чемодан, покинула номер.

У стойки стояла та же администратор. Когда я вышла из лифта, та болтала с какой-то сотрудницей, судя по стоявшему рядом пластиковому ведру со шваброй — горничной. Увидев меня, обе замолчали.

— Надеюсь, вам у нас понравилось. Приезжайте ещё, — забирая ключ, наигранно расплылась в улыбке регистраторша.

— Спасибо, уж лучше вы к нам, — не прощаясь, направилась к выходу, услышав за спиной ехидное: «Да она…», что "она" я не расслышала, но что-то мне подсказывало, что это к лучшему.

Зайдя в своё купе, села у окна. Хорошо, что пока никого нет, можно спокойно подумать в одиночестве.

На перроне, под огромным красным зонтом стояла молодая девушка, бесперестанно утирая слёзы. Улыбалась кому-то, махала, и снова навзрыд. Провожает кого-то, любимого мужчину, наверное…

Странная получилась поездка, эмоционально тяжёлая. Похороны, встреча с матерью спустя столько лет, её неожиданное откровение…

Всё-таки она была права: пятнадцать-двадцать лет назад правда о настоящем отце могла меня сильно ранить. Не знаю, как бы я пережила тогда подобную весть. Сейчас я приняла это просто как факт, в моём сердце и душе ничего не изменилось: отец остался отцом, дядя — дядей.

Дядю Жору я ни в чём не винила: он, как и Кирилл мне когда-то, ничего не обещал матери. То, что она себе нафантазировала скорую свадьбу и переезд — это были исключительно её девичьи мечты. И я не имела морального права считать ни Кирилла, ни дядю Жору подлецами, так как ни один ни второй не знали о том, что скоро станут отцами. Своих детей они не бросали.

Встреча с Мамоновым получилась такой неожиданной, спонтанной. Наконец-то я узнала ответы на вопросы, мучавшие долгие годы. Как-то всё само встало на свои места.

Раскрыл глаза на когда-то лучшую подругу, а ещё потом этот нелепый неудавшийся секс… Как же хорошо, что ничего в итоге не случилось. Думаю, сейчас я бы об этом сильно жалела. А может, и нет… кто знает. Надеюсь, он сумеет снова уболтать Журавлёву — десять лет же как-то убалтывал. Я искренне не желала ему зла и давно за все простила.

Уже сегодня вечером я вернусь в свою прежнюю жизнь, которая, казалось, осталась в далёком прошлом. Наконец-то увижу Костю, поймала себя на мысли, что ужасно соскучилась по его шуткам. Увижу Марата. И поговорю. Обязательно. Так дальше продолжаться не может. Именно здесь, в Н. я это окончательно осознала.

Часть 43

Санкт-Петербург, 2013 год, май.

Уехала из Н. — шел дождь, приехала в Питер — то же самое.

Добравшись на перекладных до своего района, прошлась пешком пару кварталов, одной рукой таща за собой чемодан на колесиках, а другой держа над головой большой зонт.

Прогулка проветрила мозги и отрезвила мысли. Я многое поняла и на многое посмотрела будто со стороны.

Я любила Марата. По крайней мере, мне так казалось. Если смотреть с позиции, что человека любят за что-то, то любить Марата мне было не за что. Разве только за отменный секс и, пожалуй, на этом всё.

Он не осыпал меня комплиментами, подарками и цветами, не стремился удивить, чем-то порадовать, не обсуждал насущные проблемы. Я была для него чем-то вроде отдушины: встретиться после работы, выпить вместе, заняться любовью. Игрушка антистресс. Самое ужасное, что я всё осознавала, но не могла разорвать эти утопические отношения. Даже тот же Мамонов выглядел человечнее в своих загулах налево, по крайней мере он пытался быть обходительным, цветочки вон принёс, красоткой назвал. А Марат будто стена. Единственное, на чём он часто делал акцент — это на прекрасную совместимость в постели. Вроде как тоже комплимент, но такой, после которого не хочется цвести и пахнуть, ведь переспав со мной, он всё равно каждый раз возвращается к ней. К той, с фотки. Вита. Даже имя у неё дурацкое!

Я честно старалась смотреть трезво на наши с ним отношения. И у меня даже немного получалось. Если в январе я была влюблена на всю голову, не видела и не слышала ничего вокруг — для меня существовал только он, то сейчас, несколько месяцев спустя, узнав правду о его браке и увидев, что ничего в наших отношениях не меняется, да и вряд ли изменится, я начала приходить в себя. Меня по-прежнему тянуло к нему, но в то же время я осознавала, что так больше нельзя. Нам нужно обо всем поговорить, оттягивать момент казни — это делать себе только хуже.

Зайдя наконец в свою квартиру, промокшая и продрогшая, поняла, насколько сильно устала. И морально, и физически. Не снимая обувь, прошла в единственную комнату, легла навзничь на скрипучий разложенный диван. Прогулялась, называется, все кости ломят. Зато не пришлось вызывать такси, сэкономила несколько сотен.

Вспомнила о наследстве. Дядя Жора хорошо зарабатывал, имел большую трёхкомнатную квартиру на Тверской, неплохой автомобиль и, я более чем уверена, внушительный счёт в банке. Если ничего не изменилось, и незадолго до своей кончины он не проиграл всё где-нибудь в казино, то скоро я стану вполне себе зажиточной женщиной. Даже смогу уйти от Малиновского. Найду другую работу, с меньшей зарплатой, зато подальше от Марата, ведь если мы расстанемся, я не смогу находиться с ним бок о бок, это однозначно.

Вдруг подумала о Косте. Ведь если я уйду из ФАКа, то, скорее всего, наша дружба прекратится. Меркулова вцепилась в него не на шутку, такие как она не мытьем так катаньем своего добиваются. Хоть она и строит из себя мисс дружелюбность, но я более чем уверена, что наша дружба с Костей ей поперёк горла. Сейчас мы можем саободно общаться на работе, а как быть потом? От мысли, что из моей жизни исчезнет Линьков, стало нехорошо. Он единственный человек, с которым мне комфортно. В любой жизненной ситуации он всегда рядом и обязательно поддержит. Невыносимо захотелось ему позвонить, услышать знакомый голос.

— Алло, Кость?

На том конце послышались громкие крики, доносящиеся из кинопроектора.

— Алло, Рыжова? Ты уже вернулась? — шепотом спросил он.

— Да, только что. А чего так тихо? Ты в засаде?

— Типа того, смотрю «Сумерки». Сейчас, — на том конце раздались какое-то шуршание и через минуту он заговорил уже нормальным тоном. — Спасибо, Рыжова, ты буквально спасла меня.

— От чего? Попал под каток обаяния Роберта Паттинсона?

— Мне эта сага поперек горла, сама знаешь. Но у Ленки сегодня слёт фанатов этой мути, буквально на аркане меня затащила!

Я хохотнула и немного позавидовала Ленке. У нее есть парень, и она может таскать его за собой, куда пожелает. У них нормальные, полноценные отношения, все как у людей, не то, что у меня…

— Ладно, не буду тебя отвлекать, а то все самое интересное пропустишь.

— А ты чего хотела-то? Что-то срочное?

— Нет. Все в порядке, развлекайся, — нажав на сброс, снова легла, смотря в одну точку на потолке.

Неприятно, что он сейчас с ней. Неприятно и всё! Нет, это не ревность, конечно, просто досадно — убеждала себя, отмахиваясь от ехидного внутреннего голоса, который убеждал в обратном. "А что же ещё, если не ревность? Тебя бесит Меркулова, потому что ты элементарно ревнуешь!". Так навязчиво эта мысль засела, что даже разозлилась. Сейчас есть проблемы поважнее, а ты скисла, потому что Линьков с Меркуловой развлекается. Лучше набери Марату, вот с кем тебе действительно пора поговорить.

Звонить Марату и хотелось и не хотелось одновременно. Я знала, что стоит мне его увидеть, прикоснуться к теплой коже, потрогать мягкий шелк волос, как сразу же растеряю всю решимость. Он как никто другой умел действовать на меня гипнотически. Увижу, растекусь как желе, и снова все разговоры спущу на тормозах. Нет, нужно позвонить, нужно!

Набрала номер.

— Привет. Можешь сейчас говорить? — когда ты любовница, приходится осторожничать.

— Да, я на громкой, с работы еду. Ты уже в Питере?

Так и думала, услышала голос и сразу растаяла.

— Да. Заедешь? — затаила дыхание в ожидании ответа.

— Буду минут через двадцать.

Едва успела принять душ, как Голубь уже стучал в дверь. Громко, решительно.

В моей убогой квартирке он смотрелся как пришелец с другой галактики: сшитый на заказ костюм, дизайнерская обувь, дорогие часы.

Что ты здесь делаешь? Зачем я тебе? Почему я? — рвались из души невысказанные вопросы.

— Отлично выглядишь. Тебе очень идёт это… э… полотенце, — лукаво улыбнулся он, небрежно сбрасывая пиджак.

Крепко обняв за талию, приподнял над полом и страстно поцеловал в губы. Как умеет только он. Поцелуи, от которых сносит крышу, от которых хочется умереть и заново родиться.

— Я скучал по тебе, — прошептал на ухо.

Вдоль позвоночника пробежала стая мурашек. Нельзя расслабляться, бери себя в руки!

— Так сильно скучал, что даже ни разу не позвонил?

— На работе завал, полный цейтнот, извини, котик, — убрав мои мокрые волосы с шеи, пробежался быстрой дорожкой мелких поцелуев от мочки уха до груди.

— Марат, подожди, нам нужно поговорить, — мягко отстранившись, направилась в кухню, выкроив пару минут на прийти в себя. — Будешь чай?

— Я бы выпил чего-нибудь покрепче, но за рулём, скоро уезжать.

— Дома тоже цейтнот? Жена наседает?

— По-моему, кто-то вернулся не в духе, — констатировал он, появившись в дверном проёме. — Что у тебя там стряслось?

Да много чего! Настолько много, что так просто и не расскажешь. И, что самое ужасное, я не хотела делиться с ним личным, да и вряд ли ему это интересно.

— Я вообще-то на похороны ездила, если ты не забыл, — неаккуратно взяв чайник, плеснула кипятком себе на ногу.

— Дай я.

Разлив воду по кружкам и бросив в каждую по чайному пакетику, Марат сел на табурет и, сцепив пальцы в замок, уставился в немом вопросе.

Какой же он красивый. Холёный. Голубые глаза улыбались, несмотря на серьёзное выражение лица.

— Я устала… — выдохнула я, заняв стул напротив.

— Ну так у тебя выходные впереди, отдохни, наберись…

— Я устала от всего этого! — перебила, повысив голос.

Подошла к окну, повернувшись к нему спиной. Так легче. Смотреть в его глаза просто невыносимо.

— От чего «этого»? Не говори загадками!

— От твоего равнодушия. Устала прятаться, будто преступники. Устала от твоего брака, и думать, что ты трахаешь её, когда уезжаешь от меня, я тоже устала! Всё, не хочу так больше. И не могу. Это неправильно, это грязно, в конце концов!

Высказала. Назад дороги нет.

— Я же сотню раз говорил тебе, что мой брак — просто штамп в паспорте, я давно не люблю жену.

— А кого любишь? Не меня ли? — обернулась, вперив в него взгляд, полный ярости и отчаяния в одном флаконе. — Если ваш брак просто формальность, зачем ты живёшь с ней? Что тебя держит?

— Там всё сложнее, чем ты думаешь. Нельзя вот так просто уйти в одночасье от человека, с которым ты прожил практически десять лет. Десять, Саша! Это не пустой звук. К тому же, нас связывают некие юридические моменты, на которые нельзя просто взять и наплевать. Мне нужно время чтобы всё подготовить, поговорить, чтобы она спокойно дала развод, не вставляя палки в колеса. А она может, ты просто её не знаешь!

— То есть, ты сейчас открыто заявляешь, что наша связь обречена? Сколько тебе нужно времени, чтобы решить все проблемы? Год? Пять лет? Десять? — точка кипения достигла своего пика, я готова была рвать и метать.

— Зачем ты давишь на меня?! Не год, но и в одночасье такие вопросы не решаются. Что ты хочешь от меня услышать? Буду ли я с тобой? Да! Когда? На этот вопрос я не могу тебе ответить. Просто верь мне, пожалуйста, — невзирая на сопротивления, крепко обнял. — Я обязательно всё скоро улажу, обещаю.

Страстный поцелуй предотвратил все возражения, которые я готова была излить ещё минуту назад. Рядом с ним я превращалась в податливую куклу, марионетку в руках искусного кукловода. Я поверила ему. Он впервые сказал о том, что хочет быть со мной. Может, он наконец осознал, что я нужна ему не просто как любовница? Если так, то я готова дать ему ещё один шанс, и если ему нужно время — я его тоже дам. Лишь бы он был только моим. Я устала делить его с кем-то ещё.

На пол полетело сорванное полотенце, его рубашка, брюки… Он снова подавил мою волю, заставив подчиниться.

Часть 44

Санкт-Петербург, июнь, 2013.

Месяц спустя.

— Сашка, скидываемся по штуке, у Иванчук сегодня день рождения, — сунула под нос тощий конверт Меркулова.

Я нехотя нашарила кошелёк в безразмерной сумке.

— Кто такой Иванчук?

— Такая! — поправила Ленка. — Инесса, кадровичка. После нового года устроилась.

Вспомнила. Длинноногая брюнетка с писклявым голосом, подруга Мадам. Такая же пафосная и до ужаса противная особа.

— Сегодня за полчаса до окончания рабочего дня зовёт всех к себе в отдел. На тортик, с коньячком, — легкомысленно хихикнув, Ленка отправила Косте воздушный поцелуй и пошла дальше собирать дань.

— Ты пойдешь? — выглянул из-за монитора Линьков.

— Делать мне больше нечего. Я этих двух кумушек на дух не перевариваю.

— Да ладно тебе, пойдём. Ты и так особняком вечно ото всех, пора вливаться в коллектив. Из начальства сегодня всё равно никого практически, все по отпускам разъехались. Да и те, кто остались, раньше уйдут — пятница как-никак.

— Не хочу, даже не зови. Вон, Меркулову свою в охапку бери, она всегда "за".

Та стояла поодаль и бросала на нас не самые добрые взгляды. Ясно как белый день, что её напрягает наша с Костей дружба, да и я сама в принципе. Хотя, ревновать ко мне — это так же глупо, как к стулу, например.

— Мне Ленки и после работы хватает, — заартачился Костя. — Короче, ничего не знаю, сегодня ты моя, и не увильнёшь.

— Звучит как угроза, — я искренне рассмеялась. — Ладно, уболтал. Заодно на ужине сэкономлю.

— Ты же без пяти минут миллионерша. Не думал, что ты, Рыжова, такая скряга.

— Ну во-первых, наследство я ещё не получила, только через несколько месяцев, а во-вторых, до него ещё нужно дожить. Хозяйка аренду за квартиру подняла, а вот зарплату мне повысить забыли.

— Тоже мне печаль! Большой босс решит все твои проблемы, только обратись.

— А вот это уже обидно.

— Ладно, извини, — явно смутившись, Костя поспешил сменить тему.

Мы с Голубем вместе уже полгода, а Линьков все никак не может смириться с нашим романом. При каждом удобном случае пытается его подколоть, задевая тем самым и меня тоже. Я понимаю, что ничего хорошего в связи с женатым нет, но мы ведь с Костей друзья, а друзья должны терпеть выбор друг друга. Я же терплю Меркулову, которая, прицепившись как банный лист, ходит вечно за нами следом? Терплю!

Ближе к шести часам приглашенные на банкет гуськом вышли из офиса, направившись на этаж ниже, в отдел кадровой службы.

Застолье оказалось так себе: нарезанный тонюсенькими колечками сервелат на пластиковых тарелках, кусочки сыра, фрукты, горка оливок.

Иванчук, нацепив фальшивую улыбку, приняв раздобревший конверт из рук Ленки, радушным жестом пригласила разделить с ней «поляну». Голодный народ с кислыми минами принялся жевать сухпаёк, одаривая Инессу стандартными поздравлениями. Когда из-под полы нарисовался коньяк, все разом повеселели. Разлив горячительное по кофейным чашкам и приняв на грудь порцию-другую, недавно поникшие коллеги заметно раскрепостились, травя различные байки и хохоча над ещё недавно не смешными шутками.

Светочка что-то шептала на ухо имениннице, и обе, противно хихикая, периодически бросали на меня любопытные взгляды. Мёдом не корми, дай сплетни пособирать. На душе неприятно царапнуло: а вдруг они что-то прознали про нашу связь с Маратом. Хотя, это маловероятно, на работе мы практически не общаемся, выходим порознь.

Вспомнив о Марате, мне вдруг захотелось срочно его увидеть. Прямо сейчас.

Возможно, сказался выпитый коньяк, возможно, просто соскучилась, ведь мы не виделись целую неделю — он уезжал в командировку и вернулся только сегодня. Всё руководство разбежалось по домам, но Голубь ещё точно был здесь: его черный, переливающийся на солнце БМВ стоял на парковке.

Линькова как всегда оккупировала Ленка, и решив, что моё отсутствие больше никого не огорчит — а Меркулову уж точно обрадует — я надумала по-тихому удрать с этой скучной вечеринки. Незаметно выскользнув из кабинета, я огляделась по сторонам и, убедившись что на горизонте никого, быстро направилась к лифту. Главное, чтобы никто ничего не заподозрил, иначе вопросов не избежать.

Нажав нужный этаж, наблюдая за сменой загорающихся цифр, услышала позади торопливый стук шпилек о вымытый только что кафель. Без сомнений, это торопилась Мадам.

— Рыжова, прокатимся вместе? — она встала рядом, обдав приторным ароматом дорогих духов.

Проигнорировав её вопрос, я лишь натянуто улыбнулась.

— А ты куда вообще? Рабочий день уже закончен.

— Домой, — буркнула первое, что пришло в голову.

— Домой? Наверх? — вскинула брови Мадам.

В этот момент двери лифта плавно распахнулись, и я сделала шаг внутрь, понимая, что убегать сейчас было бы нелепо. Что-нибудь придумаю. Ведь если я еду наверх, то совсем не обязательно, что я еду к нему.

Зайдя следом, секретарша выбрала нужный этаж. Лифт плавно тронулся и вдруг неожиданно остановился.

— Это ещё что за новости?! — проворчала я, судорожно нажимая на все подряд кнопки.

Застрять в лифте вообще мало приятного, а в подобной компании — вдвойне.

— Не паникуй, сейчас все сделают. Или ты куда-то спешишь? — скривилась в усмешке Мадам, облокотившись о зеркальную стену.

— С каких это пор отчитываться перед тобой входит в мою служебную обязанность? — ощетинилась я, мельком взглянув на своё отражение: щеки горят, глаза бегают. Ни дать ни взять застукали на месте преступления.

— Если думаешь, что тут все кругом слепые, то ты сильно ошибаешься.

— Не понимаю, о чем ты.

Играй в невозмутимость, за руку тебя никто не ловил!

— Ой, да брось, вот не надо только сейчас строить из себя святого агнеца. Если у кого-то в компании куриные мозги, и они не видят ничего дальше своего носа, то я, в отличии от остальных, замечаю всё. Скажи ещё, что не крутишь шашни с Маратом.

Щеки вспыхнули с тройной силой, выдавая с потрохами. Значит, она в курсе. Бросила быстрый взгляд на красный огонек камеры видеонаблюдения.

— Они снимают без звука, — неприкрыто веселясь, успокоила Светочка.

— Не твоё дело, с кем я шашни кручу, за собой следи, — место смущения занял гнев. Да какое она имеет право лезть в мою личную жизнь?!

— Нет, скажи, ты совсем дурочка или как? Неужели ты всерьез считаешь, что такой мужчина как Марат, бросит жену ради оборванки вроде тебя? — брезгливо сморщив нос, Мадам окинула меня презрительным взглядом. — Ты для него очередное развлечение, не более. Глупая беспринципная провинциалка.

— А ты, я смотрю, больше всех знаешь. Или Марат Игнатович тебе исповедуется? — негодуя, вскинулась я.

— Игнатович! Ха-ха, да прекрати ты уже, тошно слушать. Думаешь, ты у него одна такая? Ну любит мужик смазливых непритязательных девиц. Есть грешок. Покорных таких, всё терпящих, ни на что не претендующих, на подарки не разводящих. Вроде тебя. Лапшу на уши повесит, немного поразвлекается и обратно под бок к жене. И волки сыты, и овцы целы. Ведь он-то не дурак, знает, что ты и тебе подобные семью не разобьют, кишка тонка.

— А кто разобьет? Ты и подобные тебе? — отпираться нет смысла, она точно в курсе и специально выводит на эмоции. Нельзя поддаваться на провокации!

— Я себе цену знаю, и жалкие подачки в виде завявшего веника и быстрого перепихона в мотеле меня не устраивают. Мне или всё, или ничего. И Марату это прекрасно известно, — как вишенку на торт добавила она, бросая на меня победные взгляды.

Внутри неприятно похолодело. Её слова липкими щупальцами проникали в подкорку, звонким набатом отбивая: она не врёт. У них что-то было. Или даже есть сейчас. От мысли, что он спит с нами обеими по очереди, стало ужасно противно.

— Дам я тебе совет, Рыжова, хоть ты его и не заслуживаешь: оставь в покое Марата, прекрати бегать за ним как хвост, всё равно в конце концов он тебя кинет. Ты у него не первая и далеко не последняя, уверяю. Он никогда не уйдет от жены, там все прочно забетонировано. Проверено.

— Засунь свои советы куда подальше, не нуждаюсь. И как мне жить — разберусь сама. Чёртов лифт, — скрывая дрожь в голосе, я вновь нервно забарабанила по кнопкам.

Мадам, бесцеремонно оттолкнув меня от панели, нажала какую-то комбинацию, после чего лифт с лёгким гудением взмыл вверх. Криво усмехаясь, она прожигала меня взглядом до тех пор, пока двери плавно не открылись на девятом этаже. В этот момент из кабинета вышел Марат и сильно удивился, увидев нас обеих.

Избегая его взгляда, я выбежала из лифта и, толкнув проходившую мимо уборщицу, ринулась вниз по служебной лестнице. Нужно отсюда уходить! Сейчас же!

Уже спустившись вниз, я, тяжело дыша, остановилась в холле первого этажа. Моя сумка! Она осталась наверху! Да и чёрт бы с ней, но там ключи от квартиры. Нужно позвонить Косте. Постучав по карманам поняла, что телефон оставила там же. Придётся снова возвращаться. Вызывать лифт я не стала, боясь столкнуться с Маратом, поэтому снова пошла пешком, на автомате преодолевая пролёты, думая только о том, чтобы поскорее покинуть пределы этой злосчастной компании.

— Рыжова? Ты куда исчезла? Что случилось, на тебе лица нет, — поймал меня за руку Линьков, встревоженно заглядывая в глаза.

— Ничего не случилось, пусти, — я вырвалась и, хлопнув дверью, снова кинулась к лестнице.

Выйдя на улицу, пошла пешком, выбрав дорогу дворами. Нужно пройтись, побыть в одиночестве, остыть и привести мысли в порядок.

Она не врала. Связь со мной у Марата далеко не первая, возможно, у него даже есть параллельно кто-то ещё. Надо было сразу обо всём догадаться и не быть такой наивной дурой! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, насколько для него все несерьезно. Эти вечные: «я занят», «у меня работа», «прости, я забыл позвонить»… Да, мне тяжело было смириться с тем, что он женат, но скрепя сердце я это приняла, потому что любила, потому что надеялась, что он со мной не только из-за постели и чувствует хоть что-то. Ведь совсем недавно он говорил, что хочет быть со мной, просил немного времени, и я дала ему это время! Дала! Надеялась до последнего, хотя в глубине души всегда понимала, что мы никогда не будем вместе. Почему я позволяю так с собой обращаться? Почему?

Телефон разрывался от звонков и смс. То Костя, то Марат. Отвечать мне сейчас никому из них не хотелось, тем более второму. Нельзя, наговорю на эмоциях глупостей, о чём потом горько пожалею.

А… может, она всё-таки всё придумала? Секретарша. Называть её по имени язык не поворачивался. Она способна, на лице написано, что сделать подлость для неё раз плюнуть. Разнюхала о нашем романе, подсмотрела, подслушала, может в почте рылась, уж не знаю, как она там узнала. Конечно, её задело, что Марат выбрал меня, а не её — раскрасавицу, вот и решила сделать гадость — подловила в лифте и придумала всё это, чтобы меня позлить.

Как бы я не пыталась внушить себе, что это неправда, я прекрасно осознавала, что хватаюсь за нашу взаимную нелюбовь с Мадам, как за соломинку. Она сказала правду. Точка. Зачем я опять ищу ему оправдание?

Телефон снова зазвонил. Костя.

Вдруг поняла, что отчаянно хочу поговорить с кем-то. Кроме Кости у меня больше не было человека, кому можно было бы поплакаться в жилетку и излить душу. Он самая родная и близкая мне душа в этом равнодушном городе.

— Алло?

— Рыжова! Что, мать твою, происходит? Почему ты убежала? Голубь тебя искал. Вы поругались?

— Давай не по телефону.

— Еду к тебе, — коротко бросил он и отключился.

Часть 45

— Алло?

— Рыжова, что, мать твою, происходит? Почему ты убежала? Голубь тебя искал. Вы поругались?

— Давай не по телефону.

— Еду к тебе, — коротко бросил он и отключился.

* * *

— За что он так со мной, Кость? Я настолько страшная и никчёмная? Почему он мной пользуется, как захочет и, главное — почему я это позволяю? Почему не пошлю ко всем чертям?

Мы сидели на полу, облокотившись спиной о диван, смотря на зашторенное плотными занавесками окно. Между нами на старом вытертом ковре стояла початая бутылка дешёвого вина.

— Потому что ты любишь его, это же очевидно. Когда человек любит, то часто ведёт себя, как полный болван. Прощает измену, откровенно наплевательское отношение. Согласен на любую роль, лишь бы просто быть рядом, — задумчиво произнес Костя.

— Ты прав. Будто на глазах шоры, и ты смотришь только в одну точку, не замечая ничего вокруг, — грустно согласилась я. — А знаешь, что самое ужасное во всей этой ситуации? Ведь это произошло не впервые! Я уже обжигалась, однажды меня жестоко предали. И вот, спустя всего лишь год, я снова наступила на те же грабли!

Взяв бутылку, сделала несколько больших глотков. Не хотела ворошить то, что так долго и упорно старалась забыть, но слова против воли сами рвались наружу. Тяжкий груз прошлого нестерпимо давил, заставляя поделиться наболевшим.

— Когда я приехала в Бельгию, то была совершенно подавлена: новая работа, другой язык, иной менталитет. Всё другое, только я осталась прежней, и принять новую действительность оказалось труднее, чем я думала. Да, я сама захотела сменить обстановку, никто меня не заставлял: всё пыталась убежать от проблем, наивно полагая, что в другой стране что-то изменится к лучшему. Личная жизнь тогда совсем не клеилась, ничего серьёзного, лишь череда коротких отношений без чувств, только бы просто не выть от гнетущего одиночества. Каждый новый мужчина был лишь очередной провальной попыткой построить что-то настоящее, и я всерьез задумывалась о том, что уже вряд ли смогу полюбить кого-то… А потом появился Ной… — запнулась, погружаясь в пучину воспоминаний. Костя тактично молчал, позволяя собраться с мыслями. Я ощущала его поддержку, его тёплое плечо, и была благодарна за то, что он просто рядом. Здесь и сейчас. Всегда, когда был так необходим.

Я никому не рассказывала раньше об этом отрезке своей жизни, но чувствовала, что Костя именно тот, кому я могу довериться, не боясь быть осмеянной или непонятой.

- Мы познакомились на выставке современного искусства в Генте, куда меня совершенно случайно затащила коллега по работе. Он был старше меня на десять лет, но выглядел и вел себя совсем как подросток: лёгкий, свободный, раскрепощённый. Не обремененный грузом прошлого, не признающий рамок и каких-либо границ. Он писал дурацкие картины, которые никто не покупал, и был при этом абсолютно счастлив. Наши отношения начались стремительно — той же ночью я уже осталась у него, а через несколько дней перевезла свои вещи, поселившись среди хаоса палитр, кистей и мольбертов. Я была с ним самой собой, никаких масок и лицемерия. С ним не нужно было делать вид, что ты любишь то, что на самом деле терпеть не можешь, не нужно было притворяться, переступать через себя, лишь бы угодить. Я думала, что вот оно — наконец-то я встретила мужчину своей мечты. Я действительно влюбилась в него, такого странного и непостоянного, с кучей чокнутых тараканов в голове, которые своей чокнутостью переплюнули даже моих. И мне казалось, что он тоже влюблен. Всё было прекрасно ровно четыре месяца, а потом из штатов вернулась его жена…

— Жена? — изумлённо прервал рассказ Линьков.

— Да, самая что ни на есть законная. Вернулась однажды ночью и, войдя в спальню, где мы только что занимались любовью, просто попросила меня собрать свои вещи и уйти из её дома. Из их общего с Ноем дома.

— Но как такое вообще возможно? Ты совсем не подозревала о её существовании?

— Нет. Иногда натыкалась на женские вещи: косметика, какая-то одежда, но думала, что их оставила кто-то из его бывших подружек, которых до меня было великое множество. А вышло, что пока я фантазировала о нашем с ним совместном будущем, его жена работала в Чикаго…

* * *

Бельгия, провинция Восточная Фландрия, Гент.

2011 год, декабрь.

Прикрыв одеялом обнаженную грудь, я сонно уставилась на появившуюся откуда ни возьмись женщину в нашей с Ноем квартире.

Яркий свет резал глаза, щурясь и часто моргая, я пыталась рассмотреть незнакомку: высокая блондинка, с вплетёнными в волосы разноцветными нитями, пухлые губы, раскосые глаза. Вязаное платье цвета хаки едва прикрывало колени, открывая длинные стройные ноги. Бросив большой рюкзак на пол рядом с кроватью, она устало опустилась на кресло-мешок.

— Я же просила, чтобы в моё отсутствие ты не водил в наш дом шлюх, — спокойно произнесла она по-немецки, расстегивая молнию высоких сапог.

— Александра не шлюха, — поправил Ной и, лениво выбравшись из кровати, не стесняясь наготы прошёл в душ. Я сидела неподвижно, с изумлением наблюдая за представшей перед глазами картиной.

Блондинка, вытянув ноги, смотрела на меня с нескрываемым любопытством.

— Александра… — протянула она, будто пробуя имя на вкус. — Ирландка?

— Она русская, — ответил Ной, открывая воду.

— Русская. Какая экзотика. Вы это ищете? — она подняла с пола мою кружевную сорочку и бросила, попав смятым шелком в лицо.

Я отвернулась спиной и надела ночную рубашку, но под тяжёлым гнётом её холодных зелёных глаз, буквально прожигающих затылок, я по-прежнему ощущала себя голой.

Голова нещадно гудела: всего пару часов назад мы вернулись с вечеринки, где немного перебрали с алкоголем. Потом долго занимались любовью и едва уснули, как появилась она. Но кто это? Эту женщину я видела впервые. Почему она ведёт себя здесь, как хозяйка?

Выключив воду, Ной вышел из душа, на ходу оборачивая вокруг бёдер полотенце. Зачесав мокрые волосы ладонью, подошёл к барной стойке и плеснул в стакан виски.

— Александра, познакомься, это Женевьева, моя жена, — спокойно, даже буднично, бросил он, опрокинув залпом напиток.

Какая нелепость! Что за дурацкий, совсем не смешной розыгрыш?

— Это шутка?

— К сожалению для вас — нет, — ответила за него Женевьева. Её лицо оставалось абсолютно бесстрастным, ни одной эмоции.

— Ной! Что здесь, черт возьми, происходит? — раздражённо прошипела сквозь зубы, отказываясь верить услышанному.

— Прости, я должен был предупредить тебя, наверное… — он налил ещё, со звоном бросив в стакан несколько кубиков льда.

— Наверное? Поверить не могу! Ты женат, и даже не удосужился рассказать об этом маленьком недоразумении немного раньше? Четыре месяца назад, например!

— Извини. Так вышло.

— Так вышло? — теряя контроль, перешла с немецкого на русский. Руки сотрясала мелкая дрожь, слова и мысли путались, хотелось просто бросить всё и убежать. Куда угодно, лишь бы подальше от него. — Я полюбила тебя, а ты говоришь "так вышло"? Мы жили под одной крышей, я стирала твои шмотки, готовила завтраки, мы делили одну постель, а ты всё это время был женат?

— Александра, дай мне объяснить…

— Пошёл к чёрту! Ненавижу тебя, понял? Пошёл к чёрту!

Я выбежала из дома практически в чём была: босиком, в одной ночной рубашке, накинув тонкий плащ, который на автомате схватила на выходе.

Шёл дождь со снегом, черноту ночи освещали лишь уличные фонари. Редкие загулявшиеся прохожие недоумёнными взглядами провожали мою стремглав несущуюся фигуру. Они смотрели на меня, будто на сумасшедшую. А именно такой я себя тогда и ощущала. Алкоголь туманил разум, и я не могла трезво оценивать ситуацию, в голове пульсировала одна мысль: он передал меня! Предал! Использовал. Снова. Опять!

Я бежала и бежала, не разбирая дороги, не оглядываясь назад и ни о чём не думая. Остановившись на мосту Святого Михаила, я, тяжело дыша, наклонилась вниз, вцепившись руками в перила. Подошвы нестерпимо жгло — местами ноги совсем потеряли чувствительность, а я, будто ничего не замечая, просто стояла и смотрела на чёрную воду Леи, лениво протекающей под каменным сводом старого моста. Она будто меня звала, маня в свои ледяные объятия… Я смотрела только туда, вниз, не замечая открывшейся взору прекрасной панорамы, ради которой в Гент круглогодично съезжались тысячи туристов. Обычно на мосту всегда были люди, даже ночью, но тогда из-за отвратительной погоды улица была как никогда пуста. Будто знак!

Я смотрела на воду и думала только о том, что мне нужно сделать этот шаг, ведь больше меня здесь ничего не держало. Нет ребёнка, близких людей, и любимого теперь тоже нет! Зачем жить? Ради чего?

Сделай это, — говорила я себе. — Ты не умеешь плавать, вода ледяная, вокруг ни души. Сделай! Всё будет быстро. Умереть здесь почти благословение.

Это было какое-то наваждение. Никогда ни до ни после я не испытывала ничего подобного.

Словно во сне я поднялась на кирпичный выступ, потом на второй… Когда позади раздались торопливые шаги, а затем голос Ноя, я прыгнула…

* * *

— Ты не сделала этого… — отказываясь верить услышанному, тихо произнес Костя.

— Сделала, — избегая его глаз, прошептала я. — В последнюю минуту Ной схватил меня за капюшон плаща. Только поэтому я здесь…

— Господи, ты сумасшедшая, ты знаешь это? — Костя придвинулся ближе и крепко обнял.

Я прильнула к его груди и тихо всхлипывала, а он, покачивая словно ребёнка, гладил меня по голове, приговаривая, что всё будет хорошо. Мне было так спокойно, так тепло в его объятиях. А потом меня будто прорвало. Я рассказала ему всё. О Мамонове, поступке матери, аборте, шрамах на запастье, бесплодии, дяде Жоре… Я даже рассказала ему о том, что чуть малодушно не переспала с Кириллом в той ночью в гостинице…

Раньше мне казалось, что будет тяжело вот так раскрыться перед кем-то. Практически невозможно. Это же сродни тому, что отдать кому-то сокровенную часть себя. Но нет. Делясь с Костей, рассказывая секрет за секретом, я будто бы скидывая по камню, избавляла себя от непосильного груза. Даже дышать стало легче.

Он просто слушал, молча, не перебивая. В темноте я плохо различала его лицо, но чувствовала, насколько он впечатлён моим откровением. Возможно, я стала неприятна ему после этого… И пусть. Я больше не могла молчать.

— Прости, что тебе пришлось слушать это всё, — промокнув рукавом вновь набежавшие слезы, уткнулась носом в мягкую ткань его клетчатой рубашки. — Я полная дура, да? Я достойна презрения…

— Не говори так, ты сильная, слышишь? — он взял меня за плечи и, отстранив от себя, немного встряхнул, будто приводя в чувства. — Ты сильнее многих, из всех, кого я знаю. И достойнее. Ты прекрасная женщина, самая лучшая…

Наши лица были совсем рядом, друг напротив друга. Было темно, я не видела его глаз, но чувствовала, что они заглядывают мне прямо в душу. А потом что-то изменилось. Воздух будто наэлектризовался. Его дыхание стало чаще, руки с плеч плавно опустились на поясницу. Мягко, но требовательно, он притянул меня к себе и варварски, не спрашивая разрешения, поцеловал. Требовательно, страстно, горячо.

Его губы исследовали мои губы, затем шею, грудь, живот… Я чувствовала исходящий от его тела жар, и не могла поверить, что этот высокий, идеально сложенный парень, так жадно целующий меня сейчас, и есть Костя. Мой Костя, которого долгое время я считала просто другом. Сейчас же, когда жалкое препятствие в виде одежды было сорвано, когда желание накрыло с головой, позволяя без стеснения отдаваться ему вновь и вновь прямо на полу, я понимала, что хочу его как мужчину…

Эта ночь перевернула мою жизнь, став той точкой невозврата, разделившей настоящее на до и после.

Часть 46

Проснувшись рано утром, я долго не открывала глаза, боясь встретиться взглядом с Костей. Бог мой, мы же переспали! Мы занимались любовью. Я и Костя.

Мне было стыдно, и в то же время внутри переполняло чувство какой-то почти детской радости, когда ты в предвкушении чего-то большого и желанного.

Его ладонь по-хозяйски покоилась на моём обнажённом бедре, размеренное дыхание приносило невероятное умиротворение. Такое тёплое забытое чувство, когда всё хорошо и всё на своих местах. Я больше не могла воспринимать его как просто коллегу и товарища, вчера мы перешли тот Рубикон, который долгое время мешал нам миновать черту дружбы. Вчера мы вместе шагнули в сторону чего-то большего. И что теперь с этим делать, я абсолютно не знала.

— Ты спишь? — тихо спросил он.

— Нет, — ответила, так и не открывая глаз. Как же всё-таки стыдно!

— Может, выпьем кофе?

— Хорошая идея, пойду приготовлю, — переигрывая, с энтузиазмом поддержала я, намереваясь подняться.

— Лежи, я сам.

Ладонь скользнула по ноге — будто обожгла. Уткнувшись мягкими губами мне в щеку, он ловко спрыгнул с дивана и, надев на голое тело джинсы, ушел хозяйничать в кухню.

Я была безумно благодарна ему за это кратковременное одиночество, мне нужно немного прийти в себя. Побыть одной.

Не отыскав поблизости никакой подходящей одежды, я быстро пробежала в ванную, испытывая небольшую робость, что Костя в соседней комнате, а я тут расхаживаю в чём мать родила. Закрылась изнутри, включила воду. В зеркальном отражении на меня смотрела совсем другая девушка: глаза горят каким-то лихорадочным блеском, щёки пылают, улыбка до ушей.

Что со мной? Откуда взялся этот подростковый стыд? Как будто я шестнадцатилетняя девчонка, впервые переспавшая с мужчиной. Ну подумаешь — секс, мы уже взрослые люди, а взрослые люди иногда делают это просто по дружбе. Да, и такое бывает. Вспомнила его ладонь на бедре, горячие прикосновения… низ живота предательски заныл. Какая уж тут дружба!

Никогда бы не подумала, что такое вообще возможно, что одна ночь может перевернуть всё. И как теперь со всем этим быть? Я ещё не разобралась в своих отношениях с Маратом, а Костя… у него же Меркулова! Подумала о Ленке и стало не по себе. Они же встречаются, и она искренне к нему привязалась. Получается, что я влезла в их отношения! И как мне теперь смотреть ей в глаза? И, главное, что думает Костя?

Приняв душ и накинув лёгкий халат, я не без волнения вошла в кухню. Несколько месяцев нашего общения словно сошли на нет. Как будто мы недавно познакомились и только-только начали узнавать друг друга.

— Рыжова, так нельзя! Твой холодильник абсолютно пустой! Пришлось сбегать вниз, в магазинчик за углом, пока ты там отмокала, — лучезарно улыбаясь, он извлекал из пакета молоко, масло, яйца, сыр, хлеб. — Кстати, соседка бальзаковского возраста из квартиры напротив так на меня смотрела. По-моему, я ей приглянулся.

Соседка давно записала меня в прожжённые проститутки, я уже перестала переживать по этому поводу.

Костя, как заправский повар, приготовил омлет, следом играючи накромсал лёгкий салат, даже кофе сварил, разговаривая при этом как ни в чём не бывало. На какие-то совершенно отвлеченные темы, как будто и не было ничего. Я не знала, радоваться мне этому или огорчаться. Может, для него этот секс вовсе не был чем-то особенным? Помутнение рассудка, не более. Я так страдала, заливаясь слезами из-за горьких воспоминаний, вот он и утешил.

Начинать волнующую тему первой я не хотела, но и оставаться в подвешенном состоянии не могла. Но Костя имел удивительную способность — чувствовать меня на каком-то интуитивном уровне. Без слов.

— Сегодня поговорю с Ленкой, — сказал он, намазывая масло на хлеб.

— О чём?

— Поставлю точку в наших отношениях.

— Но она любит тебя, для неё это станет ударом… — промямлила я, еще острее осознавая, что же мы вчера натворили.

— Но я не люблю её. И бoльшим ударом для неё станет, если я продолжу эти отношения, которые никогда не перерастут во что-то большее, — спокойно произнес он и мягко взял меня за руку. — Я никогда ничего ей не обещал, поэтому не считай меня последним подонком. Я бы расстался с ней в любом случае, независимо от сегодняшней ночи.

При одном только упоминании из его уст о прошлой ночи я почувствовала, как залилась краской.

— Ешь, а то остынет, — подбодрив улыбкой, он принялся с аппетитом уминать омлет.

Мне же кусок не лез в горло, мысли путались, не давая ни на чём сосредоточиться. Слишком много всего произошло за последнее время.

— Кость, послушай, я ещё не знаю… ну, что у нас с Маратом, всё так сложно. Я хочу порвать наши отношения, но для начала мне нужно с ним поговорить, выяснить… некие моменты…

— Я не тороплю тебя. Если ты думаешь, что теперь мне что-то должна — то это не так. Я захотел быть с тобой, потому что люблю тебя. Но ты не обязана отвечать мне тем же из жалости, или благодарности, или руководствуясь ещё какими-либо эмоциями помимо чувств.

Я уставилась на него, не в силах поверить в услышанное. Любит? Костя меня любит?

— Не смотри на меня так, — засмеялся он, чем немного разрядил обстановку, — а то у тебя такое лицо, будто тебе не в любви признались, а зачитали смертный приговор. Я давно и безнадежно влюблен, Рыжова, но разве тебе было до меня хоть какое-то дело, с твоими вечными страданиями по большому боссу.

Он говорил это без всякой злобы, с любовью заглядывая в глаза. Провел ладонью по щеке, убрал выбившуюся прядь волос, нежно, практически невесомо поцеловал в висок.

— Я попрошу только об одном: будь со мной честна. Хочешь быть с ним, любишь его — будь с ним, хочешь быть со мной — давай пробовать. Только пожалуйста, не морочь мне голову, свою женщину я делить ни с кем не буду. Или он, или я. Третьего не дано.

— С ним я не буду точно… — ошарашенно пробормотала я, поражённая его решительностью. Он открылся для меня с новой, абсолютно другой стороны. Костя, весельчак и балагур, вдруг стал уверенным в себе мужчиной. Спокойным, сосредоточенным, знающим себе цену. Невероятное преображение. Я смотрела на "нового" Костю, ощущая как трепетно бьётся сердце и как остро тело отзывается на его прикосновения. Прикрыв глаза, положила голову на его плечо, ощущая что-то близкое к эйфории.

— Кстати, я не говорил тебе об этом, но раньше я тоже был женат…

— Господи, только не это! — распахнув глаза, я всплеснула руками, испытывая дежавю.

— Был! Мы в разводе вот уже два года, — уточнил он, и я облегчённо выдохнула. — А ещё у меня есть сын, Арсений, и скоро ему исполняется три.

Новость о ребенке удивила меня даже больше, чем его недавнее признание в любви. Ребёнок. У Кости есть ребёнок…

— У тебя… есть сын? Но почему ты никогда не говорил о нём? Ни разу!

— Это острая для меня тема и до сих пор больная. Не хотел грузить тебя своими проблемами, — из веселого он моментально стал мрачнее тучи, напряжённо заходили желваки. Он немного поковырялся вилкой в недоеденном омлете, но вскоре бросил приборы на стол, так ничего больше не съев. Взяв с подоконника пачку сигарет, открыл настежь окно.

— С Ингой — бывшей женой — мы познакомились семь лет назад. Какое-то время встречались, потом стали жить вместе, поженились. Родился Арсений. Всё как у всех, ничего особенного. Первое время было немного сложно, вечная нехватка денег: то одно нужно, то другое, памперсы, смеси, бутылочки… Я вкалывал как проклятый, чтобы обеспечить свою семью и, в первую очередь, сына. Брал подработку на дом, ночами писал программы, бегая то и дело к кроватке проснувшегося Арсения, а утром уезжал к Малиновскому. И так по кругу, превратился в ходячего зомби, у которого вместо мозгов уже был набор символов. А Инге хотелось гулять, ходить в клубы, на вечеринки, она вечно была недовольна, что в свой единственный выходной я хотел элементарно выспаться, а не сопровождать её по кабакам и караоке. Едва сыну исполнилось полгода, как она скинула его своей матери и практически перестала появляться дома. Не помогали ни уговоры, ни взывание к совести, ни бесплодные попытки пробудить материнский инстинкт — все было бесполезно, разгульная жизнь поглотила ее с головой: пьянки, подружки, бесконечное веселье. А потом она познакомилась с Давидом — мелкой сошкой одной наркогруппировки… В общем, это стало началом конца.

Кем стал этот Давид жене Кости — я спрашивать не стала, это было и так понятно. Давид разбил семью Кости, я лезу в семью Марата… Чем я тогда лучше?

— Я бы не винил её, — продолжил, — может, я правда был хреновым мужем, и от меня стоило уйти. Люди сходятся, расходятся — бывает. Но она бросила ребёнка, понимаешь? Бросила! Этого я не мог никак понять и простить, — его голос надломился, было видно, как он изо всех сил старается держать себя в руках, чтобы не сорваться. — Отдать мне Сеню она категорически отказалась, всячески препятствуя нашим встречам. Мне присудили какие-то несчастные часы два раза в неделю, но она лишила меня и их, отправив мать и ребенка куда-то к родственникам в Краснодарский край, чтобы спокойно жить в родительской квартире со своей новой любовью. Господи, ты бы видела, во что они превратили эту квартиру — притон наркоманов! Она сама вечно под кайфом, нигде не работает, просто прожигает жизнь, забив на сына, бросив его практически на произвол судьбы — мамаша у неё тоже не дура закинуть за воротник, вечно перебивалась с копейки на копейку. Каждый месяц я перечисляю алименты, даже свыше того, но куда идут эти деньги? Уверен, что на очередную дозу.

— Почему ты не подашь на неё в суд? Ведь если она ведёт аморальный образ жизни, то ребенка тебе обязательно отдадут!

— Ты думаешь, я не пробовал? После того, как я пригрозил ей лишением родительских прав, она сказала, что у меня этих прав нет вовсе, что Арсений… не мой сын, — он запнулся, с яростью затушив окурок.

— Господи, Кость… Это же чистой воды блеф! А ДНК, ведь можно сдать тест…

— Он. Мой. Сын! — сквозь зубы отчеканил Костя, не желая ничего слушать. — И мне не нужен никакой ДНК, чтобы это знать. Он мой, и всегда будет моим, плевать мне на тесты!

Я не знала, что тут можно сказать, какие слова подобрать, чтобы утешить и как-то поддержать. У меня не было детей, я не могла представить ту боль, которую испытываешь, когда переживаешь за судьбу своего ребенка. Подойдя, я просто обняла его, положив голову на плечо.

— Всё нормально, я справлюсь. Что-нибудь обязательно придумаю и сына заберу, — он обнял меня в ответ и, приподняв за подбородок, заглянул в глаза. — Ну вот. Говорил же, что не буду парить своими проблемами, а уже запарил.

В комнате раздалась трель мобильного телефона.

— Это мой, я сейчас, — мягко освободившись из объятий, он вышел из кухни.

Вернулся через несколько минут уже полностью одетым, застёгивая пуговицы клетчатой рубашки.

— Это Ленка. Мы договорились с ней встретиться, ты не против?

— Я? Нет, нет, конечно! Ты можешь делать всё, что хочешь.

— Ты не подумай — это не свидание, ничего такого. Скажу ей всё прямо сейчас, не вижу смысла оттягивать.

Я вышла проводить его в коридор и, наблюдая за тем, как он обувается, поняла, что не хочу, чтобы он уходил. В голове мелькнула мысль, что вдруг она его как-то удержит, вдруг они останутся вместе… Думать об этом было неприятно. Даже не так — эта мысль меня ужаснула. И в то же время я не имела пока никакого морального права требовать от него чего-либо. Я сама ещё не разобралась в перипетиях своей жизни и ещё ни в чём не была уверена. Но как собака на сене всё равно хотела, чтобы он порвал с Меркуловой.

— Надеюсь, Ленка тебя не убьет, — грустно пошутила я.

- Не убьет, у меня теперь двойной стимул, чтобы жить, — поцеловав меня в губы, Костя скрылся за дверью.

Я осталась одна в пустой прихожей. Жизнь снова перевернулась с ног на голову.

Часть 47

В понедельник я шла на работу как на плаху. В первую очередь, конечно, из-за Марата. Мы не разговаривали с вечера пятницы, его звонки я упорно игнорировала. Уж не знаю, что там ему рассказала Мадам после того, как я убежала, едва выйдя из лифта, но судя по количеству смс с просьбой взять трубку, он явно был чем-то обеспокоен. Наверное, впервые за полгода наших отношений. Не буду скрывать, что я испытывала внутреннее ликование и была рада, что он хоть на малую толику ощутил себя в моей тарелке.

Встречаться с секретаршей тоже не горела желанием: ловить ее презрительные взгляды было выше моих сил. Она всегда была мне крайне неприятна, а после её излияний в лифте антипатия возросла в геометрической прогрессии.

Ну и, наконец, Меркулова. Костя поговорил с ней, и честно рассказал о своих чувствах ко мне. Говорит, она рвала и метала, поливая нас обоих на чем свет стоит, моментально растеряв всю свою доброжелательность. Даже фарфоровый чайник в сердцах разбила, грохнув в ярости о кафельный пол кафе.

Как женщина я её понимала, и мне правда было её искренне жаль. В её глазах я — разлучница, разрушившая их отношения.

Пройдя через холл первого этажа бизнес-центра, я, убедившись, что поблизости нет Марата, быстро заскочила в лифт, слившись с общей массой людей. Конечно, я понимала, что разговора всё равно не избежать, но только не сейчас, нужно собраться и морально подготовиться.

Войдя в офис, сразу же ощутила на себе пристальный взгляд Меркуловой: он буквально излучал ненависть, пронзая ядовитыми стрелами. Она стояла возле принтера и снимала копии, машинально складывая тёплые листы в большую стопку на краю стола. Стараясь на неё не смотреть, я быстро подошла к своему рабочему месту. Неужели сцены удастся миновать? Но нет. Выключив аппарат, она целенаправленно двинулась в мою сторону.

Выглядела она, мягко говоря, не очень: мятая юбка, покрасневшие веки, волосы небрежно убраны в кривой хвост.

— Явилась, — сказала, будто выплюнула. — А чего не вместе пришли? Или вы ещё не делите одно гнездышко на двоих, пока только трахаетесь, когда придётся?

Говорила она специально как можно громче, чтобы привлечь всеобщее внимание. И ей это удалось — несколько человек притихли и, не скрывая любопытства, повернули головы в нашу сторону.

— Пожалуйста, говори тише, зачем выносить сор из избы, — прошипела сквозь зубы.

Только бесплатного концерта мне здесь не хватало. Среди глазеющих была Иванчук, вот чёрт! Начало рабочего дня через десять минут, почему она торчит здесь, а не в своём офисе? Теперь точно донесет всё секретарше в самых грязных подробностях.

— То есть, по-твоему, я должна скрыть от всех, что ты у меня мужика украла? — буквально прокричала Ленка. — Ты, наверное, думала, что я поплачу в уголочке, да и благословлю вашу пару? Не будет этого, поняла? Я вам обоим житья не дам, учти! Строила из себя овечку, блеяла: «мы с Костей просто друзья», а сама ему в трусы залезла! Вот ты дрянь!

Я сама не поняла, как оказалась на полу. Одним прыжком сбив с ног, Меркулова вцепилась в мои волосы, осыпая попутно проклятиями, вперемешку с отборным матом. Я отбивалась как могла, пытаясь сбросить её с себя, но мои усилия были тщетны: та вцепилась что есть силы, щедро одаривая тумаками.

Вокруг сгрудились девчонки из отдела, все охали-ахали, но никто даже не попытался нас разнять. По-моему, кто-то даже снимал потасовку на телефон.

— Ты совсем чокнутая? Отцепись от неё! — Костя подоспел вовремя: ещё бы чуть-чуть, и Меркулова своими длинными ногтями угодила бы мне прямо в глаз.

Кое-как оттащив Ленку, не прекращающую кидаться и материться, Костя отвёл её в противоположный конец офиса, чтобы дать немного остыть, но она не унималась — влепила пощечину и ему. На помощь подоспели парни из технического, которых кто-то соизволил-таки позвать. Три взрослых мужика не могли удержать разъярённую, словно фурию, Меркулову, так и норовящую снова кинуться на амбразуру.

Такого унижения я не испытывала уже давно. Натянуто улыбаясь коллегам, мол, ничего страшного — бывает, я аккуратно поднялась, прикрывая рукой разбитое колено. Подол юбки был оторван, небрежно свисая почти до пола. Волосы торчали в разные стороны, и, судя по солёному привкусу во рту, губа была разбита.

— Что здесь происходит? — в кабинет вошёл Марат, и все моментально притихли. Даже телефоны перестали звонить, будто почувствовав накаленную обстановку.

Начальство в нашем офисе было редкими гостями, а особенно Голубь, которому здесь вообще делать было нечего. Кадровики, маркетологи — да, забегали, но не финансисты.

Расступившись, сотрудники организовали живой коридор, выставив меня на всеобщее обозрение.

— Вы с ума тут все посходили? Почему никто не работает? — гаркнул он, и народ моментально рассосался по своим рабочим местам.

— Рыжова, Меркулова, ко мне в кабинет! Живо! — пылая от ярости, он развернулся и покинул офис.

Бросая на меня испепеляющие взгляды, Ленка, гордо задрав голову, просеменила мимо, сверкая огромной дырой на чёрных капроновых чулках.

— Мы с тобой ещё не закончили, — прошипела чуть слышно, скрываясь за дверью.

— Ты в порядке? Боже мой, прости, я и подумать не мог, что она такой неадекват, — с сожалением прошептал Костя, любовно прикладывая к разбитой губе ледяную банку пепси, предусмотрительно завернутую в платок.

— Всё нормально, заслужила, — вымученно улыбнулась я и поморщилась. Хорошо она приложилась, дури как у мужика. — Пойду на ковёр.

Пригладив ладонью волосы и подобрав оторванный подол, вышла следом за Ленкой, спиной ощущая два десятка любопытных глаз. Ещё бы — не каждый день можно наблюдать подобные концерты. Теперь месяц будут мусолить, добавляя от себя новые пикантные подробности.

Отражение в зеркале лифта повергло в шок: щека расцарапана, на скуле кровоподтёки, тушь размазалась.

Выйдя на девятом этаже, столкнулась с Мадам, болтавшей в холле по мобильному телефону. «Вот она, легка на помине, хорошо её толстуха отделала», — услышала краем уха её противный хохот.

Как я и думала, радио «Иванчук» работает без перебоев.

Пройдя пустую приемную, без стука вошла в кабинет Марата. Он стоял у панорамного окна, повернувшись ко входу спиной, опустив руки в карманы брюк. Меркулова, сложив ладони на коленях, сидела на диване для посетителей, скромно опустив глаза как провинившаяся школьница. Увидев меня, сразу же изменилась в лице и показала кулак, но тут же приняла исходное положение, разыгрывая несчастную жертву. Мир потерял великую актрису.

Постояв ещё немного, будто изучая открывающиеся красоты, Марат в конце концов медленно повернулся и, лениво подойдя к своему столу, приземлился в своё шикарное кожаное кресло.

— Итак, мне хотелось бы знать, что между вами произошло?

— Марат Игнатович, этого больше не повторится, — не поднимая головы, жалобно проскулила Меркулова.

Я стояла рядом с её восседающей персоной, и предпочла промолчать. Не я это начала и оправдываться не собиралась.

— Так что вы не поделили? — спросил он довольно миролюбиво, вертя в руках позолоченный «Паркер». Было ясно, что эмоции схлынули, и сейчас эта ситуация его больше забавляла, нежели злила.

Ленка зло посмотрела на меня, дожидаясь хоть какой-то реакции, но я просто молчала, пристально наблюдая за Маратом. Плевать мне на эту потасовку, у нас с ним свои счёты, и это меня волновало куда больше разгневанной Ленки и разбитой губы.

— Так из-за чего подрались? — повторил он.

— Это личное, — промямлила Меркулова, поняв, что я говорить ничего не собираюсь.

— Ну а всё-таки? — не унимался Марат. — Не каждый день дерутся две молодые хорошенькие девушки. Должна быть веская причина, чтобы наброситься друг на друга на рабочем месте, за такое ведь можно и премии лишиться. Подобные склоки портят моральный облик компании. А если бы в этот момент в холле находились посетители? Вы так кричали, что вас, наверное, даже на парковке было слышно!

— Эта… Рыжова отбила у меня парня! — сквозь зубы выдавила Меркулова, бросая на меня ненавистные взгляды. Того и гляди снова в драку кинется.

— Вот как? Парня, значит? Интересно.

Он заметно оживился. Поставив локти на стол и сложив ладони домиком, долго и с любопытством разглядывал нас обеих.

— И кто же этот счастливчик?

— Марат Игнатович, лишайте премии, можете даже уволить, больше я ничего не скажу! — гордо задрав подбородок, твёрдо отчеканила Ленка.

— Так, ладно, позже разберёмся. Меркулова, вы можете идти. Приведите себя в порядок и приступайте к работе. А вы, Александра, задержитесь.

Окинув меня победоносным взглядом — в надежде, что сейчас по мою душу ожидается разнос — Ленка, специально задев плечом, ретировалась из кабинета.

Подойдя к двери, Марат выглянул в приёмную и, убедившись, что поблизости нет посторонних ушей, закрыл дверь на ключ.

Часть 48

— Ну и? Может, бъяснишь, что за концерт вы там устроили? Почему моя секретарша вместо рабочих обязанностей, занимается тем, что разносит сплетни о дерущихся сотрудницах?

— А это ты у неё сам спроси. Она же ведь твоя ручная собачонка, — специально надавив на «твоя», ехидно бросила я.

— Что за тон? Когда я уезжал в командировку, всё было нормально, а потом тебя будто подменили. Убежала, на звонки не отвечаешь. Какая муха тебя укусила?

— Мог бы приехать и узнать, раз так сильно волновался!

— У меня была такая мысль, но на эти выходные скопилось столько неотложных дел…

— Брось. Надоело слушать эти бредни! Надоело снимать лапшу с ушей изо дня в день вот уже полгода. Всё тебе известно, более чем уверена, что доложили в мельчайших подробностях. Наверное, ещё хихикаешь над дурой Рыжовой на пару со своей «принеси-подай», — кивнула на дверь. — Я просто поражаюсь, как так вышло, что я не заметила, что помимо меня и жены, ты трахаешь еще и эту безмозглую куклу? Не многовато ли для одного? А может, я ещё не всех знаю? Сколько у тебя нас, наивных дурочек?

Он взял меня за предплечье и увёл подальше от двери. Усадив на небольшой диван, достал аптечку.

— Послушай, я не знаю, о чём вы говорили со Светланой, какую "страшную правду" она рассказала, но уверяю, что всё это бред сивой кобылы!

— Но…

— Сейчас я говорю!

Перечить отпало всякое желание. Намочив ватный диск перекисью, он с видом заправского эскулапа прижал его к ссадине на моей губе.

— Хочешь знать правду? Пожалуйста. Мне скрывать нечего, — выбросив использованный диск, взял из коробки другой. — Придя в компанию, Дронова сразу положила на меня глаз. Начала флиртовать, предлагать провести вместе вечер. Я не давал никакой реакции, мягко объяснял, что женат, что какая-либо связь исключена. Её это безусловно задело, но попыток сблизиться она не оставила. Знаешь же ваши женские уловки: декольте, томные взгляды, не вовремя упавший карандаш… Пришлось сказать открыто, что как женщина она мне абсолютно неинтересна. Разумеется, это стало ударом по её самолюбию, именно тогда она затаила обиду и просто ждала удобного момента, чтобы отомстить. И нашла. Её оружием стала ты. Уж не знаю, как она разнюхала о нашем с тобой романе, но принялась шантажировать, что расскажет всё моей жене, но в первую очередь тебе: будто у меня куча любовниц, что наш роман несерьёзен, и скоро я тебя обязательно брошу. Ведь я прав? Так всё и было?

— Вообще-то, она посоветовала мне первой тебя бросить… — растеряно промямлила я, осознавая, что такое вполне в духе этой стервы.

Сплетни, интриги, шантаж, в этой грязи она как рыба в воде. Конечно, она негодует, правильно сказал Марат — уязвлено женское самолюбие: её — красавицу, босс отшил, а меня, серую и никчёмную — как она сама выражается — выбрал. Какой же я была дурой! Так глупо попасться на её дешёвую уловку! Специально подловила, когда никого не было рядом, надавила на больное. И ведь я ей поверила, сразу же, даже не поговорив с ним, не выслушав своего мужчину!

— Прости меня… Мне стыдно, что я как всегда поспешно сделала выводы, и ни в чем не разобравшись, спустила на тебя всех собак, — виновато прошептала я.

— Вот и умница, — погладив по голове, поцеловал в висок. — Ты мне небезразлична, иначе я бы давно бросил тебя, такую капризулю!

С благодарностью уткнувшись в его ультрамодный пиджак, облегчённо выдохнула. Как же хорошо, что всё так удачно разрешилось. А я накручивала!

— Извини, что снова затрагиваю эту тему, но ты же поговоришь со своей женой, верно?

— Конечно. Скоро улажу все юридические моменты и сразу же попрошу развод. Ты ведь не хочешь, чтобы я остался без копейки? Не думаю, что буду нужен тебе с дырой в кармане.

— Ты будешь нужен мне любым, не говори глупостей! Ты же знаешь, что деньги для меня вовсе не главное.

— Конечно знаю! Именно поэтому я тебя и выбрал. Умная, красивая, не меркантильная. В наше время такие женщины как ты — одна на миллион, — обрабатывая скулу, нахваливал Марат. — А о каком парне говорила эта… как ее там, забыл уже… а, Меркулова? Вот ни на минуту тебя оставить нельзя, уже кого-то успела подцепить! — пожурил, расплывшись в улыбке, легко касаясь губами ссадины.

Его вопрос словно молотом по голове ударил: Костя!

Как теперь быть с ним? Мы провели вместе замечательные выходные: занимались любовью, гуляли, даже сделали небольшую перестановку в комнате. Мы были словно одно целое, давно мне не было так легко и спокойно рядом с мужчиной. За эти дни он полностью раскрылся, рассказал о самом сокровенном, признался в чувствах, а я сейчас веду себя как последняя сволочь. Предаю его! Из-за меня он бросил Ленку, перечеркнул всё, лишь бы быть со мной. Какой он был счастливый, радовался как ребёнок, что теперь его жизнь обрела краски, которые после предательства жены давно поблекли. Он поверил, что я намереваюсь окончательно порвать с Маратом. Да я и сама в это верила! Я действительно хотела закончить эти отношения и попробовать начать жизнь заново… С чистого листа, вместе с Костей. И что теперь? Как мне выпутаться из этого треугольника? А если быть точнее — четырех: списывать со счетов жену Марата было рано.

— Что с тобой? Такое чувство, что я целую мумию, а не живую женщину… Ты так побледнела, все хорошо? — с тревогой спросил Марат.

— Наверное, это сказался стресс. Не каждый день приходится получать по голове, — выдавила, натянуто улыбаясь.

— Так, езжай-ка ты домой, отдохни. Сейчас вызову такси.

— Нет-нет, не стоит… — запротестовала я, но он уже набирал номер.

Может, это и к лучшему. Мне нужно побыть сейчас одной и обо всём подумать. Как теперь смотреть в глаза Косте? Как сказать ему, что между нами больше ничего не будет? И хочу ли я этого? Господи, как я запуталась…

Зайдя обратно в офис, я готова была провалиться сквозь землю, лишь бы не смотреть на Линькова. Разумеется, встречи избежать не получилось: едва увидев меня у входа, он тут же бросил все дела и взволнованно пошёл навстречу. Переживал, мало ли, что там на уме у Меркуловой, запросто набросится снова и глазом не моргнет.

— Всё в порядке? На тебе лица нет, — не привлекая внимания, тихо спросил он.

Хотя, не привлечь внимания было сложно — все сразу же уставились на нас, побросав свои компьютеры и документы. Ещё бы, не часто в скучной офисной жизни разворачиваются такие итальянские страсти.

— Всё хорошо, Кость, не волнуйся.

Боже, как же стыдно! Если бы можно было сгореть со стыда — от меня давно бы осталась лишь горстка пепла.

— Куда-то уходишь? — нахмурился, наблюдая, как я вешаю сумку через плечо.

— Да… поеду домой. Голова раскалывается.

Торопливо покинула офис, лишь бы избавить себя от липких взглядов коллег. И подальше от Кости. Но он последовал за мной. Задержав у лифта, взял за руку.

— Саш, точно все хорошо? — смотрел в глаза, а будто в душу заглядывал.

Опустил взгляд на пылающие губы, которые только что целовал другой. Я могла провести кого угодно — коллег, Марата, себя, но не Костю.

— Ты снова с ним, да?

Закусив губу, осмелилась не отвести глаз. Как же я ненавидела себя в этот момент!

Он всё понял без слов. Сначала отпустил ладонь, даже не отпустил — будто бессильно выронил, а потом резко развернулся и пошел обратно в офис.

— Кость, пожалуйста, давай поговорим!

Даже не обернулся.

Лифт с лёгким гудением приехал на этаж. Машинально зашла внутрь, машинально кивнула охраннику на выходе из бизнес-центра.

На улице было тепло, светило солнце, а на сердце будто черная дыра, ничего не приносило радость.

Почему же так? Только что Марат, мужчина, к которому давно чувства, сказал, что хочет быть со мной, что думает о разводе, тогда почему так тошно? Почему хочется упасть ничком прямо здесь и на глазах у всех рыдать в голос?

Вспомнила ссутулившуюся фигуру Кости, уходящую прочь… Его выворачивающий душу взгляд у лифта. Эти воспоминания будто лезвием по сердцу.

Впервые встретила человека, способного так красноречиво говорить о главном, ничего не произнося. Вообще впервые встретила такого человека. Доброго, искреннего, настоящего…

Ещё несколько дней назад Костя был мне просто другом, но в эти выходные всё изменилось. Он стал мне близок. Близок настолько, как никто другой до него. Тогда зачем я снова дала шанс Марату?

Дала шанс. Стало смешно. Это он дал шанс мне! Всё всегда было по его, всё, как он хочет, и не иначе. Почему я постоянно выбираю мужчин, с которыми приходится страдать? Разве это нормально? Будто я сама не разрешаю себе быть просто счастливой. Без обмана, скелетов в шкафу, предательств, измен, жён… Судьба великодушно дала мне шанс всё исправить, подарила мужчину, который действительно любит, который готов заботиться и оберегать, готов подарить тепло.

Сегодня я могла начать жизнь заново, оставив всю грязь позади, но снова выбрала болото, которое рано или поздно затащит меня на своё зловонное чёрное дно.

Часть 49

Я не спала всю ночь, гипнотизируя телефон и уговаривая себя, что поступила правильно. Что чувства к Косте я просто придумала, ведь до него никто не был ко мне так добр и не дарил столько ласки. Оттаяла, позволила себе быть слабой в его руках. Я внушала себе, что это просто благодарность, но никак не что-то большее. Повторяла словно мантру, что люблю Марата и именно он тот, кто мне действительно нужен. Но глядя на безмолвный экран телефона, я мечтала увидеть входящий совсем не от него…

Я запуталась и была совершенно несчастна. Много, очень много раз я думала о том, что совершила большую ошибку и выбрала не того мужчину…

Так и не сомкнув глаз, в тяжких раздумьях дождалась утра. Не позавтракав — только проглотив две чашки крепкого кофе — без настроения поплелась на работу. Лишь бы эта сумасшедшая снова не взбунтовалась, повторения вчерашнего крайне не хотелось. Нижняя губа распухла, скулу украшала покрывшаяся тонкой корочкой ссадина. Пыталась замазать тональным кремом, но в итоге сделала только хуже. Стыдно людям на глаза показываться!

Марата видеть тоже не было никакого желания. Подспудно я винила его во всех своих проблемах. Вроде бы надо радоваться, что эта профурсетка всё сочинила, а вот что-то не радовалось… В голове был только Костя. Чувство вины гложило не переставая. И не только вины — чувство допущенного промаха, судьбоносной ошибки, никак не желало оставлять, преследуя по пятам. Я шла на работу и хотела увидеть только Костю. Хотела и боялась одновременно. Нам обязательно нужно было поговорить, нельзя разрушать всё, опираясь только на одни взгляды, пусть даже на такие красноречивые.

"То, что он так посмотрел, ещё ни о чём не говорит" — уговаривала я себя. — "А телефон отключил… просто потому, что обиделся. Да, обиделся и решил таким образом это мне показать, знал же, что я обязательно позвоню. Сегодня увидимся на работе и обязательно всё обсудим. Без эмоций и с холодной головой".

Но на работе он не появился. Без объяснения причин, просто не вышел, никого не предупредив. Я сломала телефон, пытаясь ему дозвониться. Безрезультатно. Девчонки пробовали со своих номеров — то же самое. "Абонент не отвечает или временно недоступен…"

Меркулова, хоть и не тронула меня, но весь день шипела вслед проклятья, будто змея из засады. Мне было не до неё: попсихует и перебесится. Может даже снова навалить, если от этого станет легче. Меня волновал только Костя и его отсутствие. Он не был из тех, кто вот так безалаберно забивает на работу. Чувство тревоги нарастало с каждым часом… Вечером он так и не включил телефон, как и ночью. На следующий день на работу он снова не вышел. Тревога перерастала в панику.

Промыкавшись уже третью ночь без сна, в пять утра я натянула джинсы, толстовку и вызвала такси. Не могла больше сидеть в одиночестве и прокручивать в голове одну и ту же мысль. Сердце набатом отбивало: с ним что-то случилось! Он не мог вот так просто взять и исчезнуть, никого не предупредив!

Поплутав на синей "Пятнашке" по ещё не проснувшемуся Фрунзенскому району и отыскав, наконец, нужную улицу, мы с водителем — весельчаком кавказской наружности — принялись искать нужный дом. Номера я не знала, только лишь то, что это серая пятиэтажка. На улице Мгинской таких было с десяток.

Я всего однажды была у Кости дома и, конечно, ни черта не запомнила: подъезд с красным козырьком, детская площадка напротив, зелёная входная дверь — вот и вся информация. Останавливались буквально у каждого дома, внимательно разыскивая глазами перечисленные приметы, и вот, наконец, к своей великой радости, увидела смутно знакомую кирпичную сталинку. Ну наконец-то!

Обойдя по очереди все подъезды, звоня в домофон и представляясь то почтальоном, то курьером, я оббегала все этажи, в надежде найти зелёную дверь его съемной однушки. В последнем, пятом подъезде, когда уже практически опустились руки, и я была в шаге от признания того, что моя затея — вслепую искать иголку в стоге сена — провалилась, я вдруг увидела ту самую дверь.

Это определенно его квартира! Вот, и надписи на стене те же!

Безумно обрадовавшись, надавила на звонок, прислушалась: внутри раздались слабые трели — и больше ничего. Тишина.

Снова набрала его номер: "абонент выключен или вне зоны действия сети…".

Не выдержав, начала стучать, грохая кулаком о деревянную дверь, и звонить одновременно. Он должен быть дома, где же ещё ему быть?

Скрипнула дверь напротив. Предусмотрительно оставив накинутой цепочку, в небольшом проёме появилась седая голова заспанной старушки:

— Ты чего тут хулиганишь? А ну кыш отседа! Сейчас милицию вызову! — беззубо прошелестела она и, причитая, громко захлопнула дверь.

Из уважения к старости не послала её ко всем чертям, продолжила стучать ещё громче. И тут меня осенило. Вот я дура! Он не дома, он у Меркуловой! Поэтому телефон отключен, поэтому не открывает… Идиотка, придумала себе, что он там страдает без тебя! Такая вот у него любовь, даже не поговорили, как он снова вцепился за прежнюю юбку! То-то она так хитро улыбалась вчера…

Накрутив себя по полной программе, уже было собралась уйти, как вдруг услышала хриплое:

— Кто там?

Я настолько настроила себя, что он кувыркается с этой неадекватной, что буквально потерялась, не сразу сообразив, что ответить.

— Кость, открой. Это я, Рыжова.

— Чего тебе? — не открывая, уже громче спросил он.

Его голос, искаженный эхом бетонных стен, показался совсем чужим. Каким-то надтрестнутым, не живым.

А действительно, чего мне? Так и сказать, что я, как истеричка билась к тебе двое суток по телефону и, не получив ответа, помчалась на всех пара?х в твой Богом забытый район, битый час искала твою квартиру, чтобы убедиться, что ты с горя не наложил на себя руки? Размечталась! Я явно не из тех, из-за кого стреляются на дуэли, и уж точно не та, из-за кого сиганут в Неву.

— Я просто… хотела с тобой поговорить, объяснить… — оправдания звучали жалко, но это было единственное, что я могла произнести в тот момент.

Он ничего не ответил. Несколько минут стояла тишина, мне даже показалось, что он ушёл. Только собралась позвонить снова, как раздался скрежет ключа, и дверь со скрипом распахнулась…

Часть 50

Ничего не говоря, не приглашая войти, Костя развернулся и, покачиваясь, пошёл в кухню, оставив меня топтаться на пороге. Немного подумав, вошла — сейчас не время для укора в отсутствии манер.

В комнате было тесно, маленькую прихожую почти целиком занимал огромный шкаф советских времён. Явственно ощущался стойкий запах перегара. Пройдя следом за ним, нерешительно остановилась в дверях и ужаснулась: в кухне творился полный бедлам. Всюду были разбросаны пустые пивные бутылки, окурки плавали в недопитом содержимом гранёного стакана, колбасные шкурки валялись прямо на полу… Чистюля Костя — и такой хаос!

С подоконника спрыгнул ухоженный чёрный кот и, подойдя ближе, осторожно обнюхал мои кроссовки.

Костя, согнувшись, сидел за столом, и безуспешно пытался прикурить. Выглядел он плачевно: волосы всклокочены, щетина на одутловатом лице не придавала брутальности, а скорее говорила о запущенности, под глазами залегли тени. Он вообще спал эти дни? Или только пил?

— Что за праздник? — в надежде разрядить обстановку, кивнула на недопитую водку.

Он медленно, будто желая убедиться, что ему не послышалось, поднял на меня глаза и угрюмо отчеканил:

— У меня вся жизнь — праздник. Разве не видно?

— Кость, я волновалась за тебя… — смахнув со стула крошки, осторожно присела напротив. — Ты не брал трубку, и я решила убедиться…

— … что я ещё не сдох? — перебил он.

— Ну зачем ты так… Я правда волновалась, вдруг что-то случилось…

— Случилось. И что дальше? — взгляд исподлобья. Полный презрения и боли. — Какая тебе вообще разница? Иди к нему. Чего расселась? Иди! — повысил голос, указав на дверь.

Я вздрогнула, но осталась сидеть на месте.

— Впервые вижу тебя в таком состоянии…

— Может, потому что я впервые в таком состоянии?

Взяв бутылку, плеснул содержимое в не совсем чистый стакан. Я с ужасом наблюдала за происходящим и просто не могла поверить, что это Костя. Позитивный Костя, который всегда держал себя в руках, никогда не позволяя ни грамма лишнего.

— Знаешь, что я тебе скажу? На твоём месте я бы тоже выбрал его. Хорошая тачка, квартирка явно не съёмная, куча бабла, престиж и уважение на работе. Большой босс. Мечта! — невесело усмехнулся. — Ну а то, что женат, это же не страшно. Не сотрётся. На то он и большой, на всех хватит. Да, Рыжова?

Было до слёз больно и обидно слышать подобное. Не выслушал, сам сделал выводы, сам обиделся. «Прям как и ты» — шепнул внутренний голос. Раздувать из мухи слона, придумывать проблемы на пустом месте — это я практиковала с завидным совершенством. Хотя сейчас Костя не заблуждался, и слон действительно был слоном.

— Я знаешь чего понять не могу, — продолжил, пьяно запинаясь, — какого хрена в жизни так происходит? Встречаешь человека, относишься со всей душой, а что получаешь взамен? Ни хрена не получаешь! Тебя ни во что не ставят! Пока я вкалывал на двух работах, чтобы мой сын ни в чем не нуждался, бывшая за спиной со своим мажором крутила. Приходила обдолбанная от него, и со мной в одну постель ложилась… — подавив гримасу отвращения, протяжно выдохнул. — Ведь я ничего ей не сделал плохого, спокойно подал на развод, без всяких скандалов, а хотя мог навалить по щам за то, что рогоносцем ходил. Нет, хотел по-человечески разойтись, ради сына, а чем она мне отплатила? Увезла ребенка, что теперь не подобраться. Сама по тусовкам, вечно под кайфом, а ребенок с бабкой неизвестно где…

Костя снова взял бутылку и, пролив добрую половину, кое-как наполнил стакан.

Удручающая картина. Сердце кровью обливалось при виде его такого.

— Кость, пожалуйста, больше не стоит пить, на тебя смотреть больно…

— Больно — не смотри, — выпив содержимое, с громким стуком ударил тяжелым дном стакана о стол. Потянувшись за заветренным куском сыра, задел локтём пустую бутылку. Та, не удержав равновесия, упала, позвякивая, быстро покатилась по заляпанной скатерти и через секунду вдребезги разлетелась, ударившись о кафельный пол. Кот тут же подбежал, обнюхивая осколки. Костя даже глазом не повёл. Думал о чем-то своём, медленно выдыхая дым скуренной уже практически до фильтра сигареты.

Надо было что-то сказать, извиниться, попытаться объяснить, оправдаться наконец, но слова застряли где-то в горле — невозможно было произнести ни звука.

— А ведь я влюбился в тебя, как последний кретин, — нарушил он гнетущую тишину. — Сразу же, как только в офис вошла. Зарекался ведь впредь больше не впускать никого в душу, фильтровать чувства, и все к чертям собачьим, стоило тебя только увидеть. Никогда не думал, что так вообще бывает: смотришь на человека и понимаешь — моё! Ты колючая вся такая поначалу была, помнишь, как послала, когда предложил проводить в первый день? «Губу закатай, я сюда не романиться пришла», — лицо его чуть посветлело. Улыбнулся, а в глазах боль. — Сразу понял, что просто с тобой не будет, решил не давить, не брать напором, друг — значит пока только друг. Сам после развода не быстро отошёл. А надо было давить, наверное. Брать нахрапом. Хорошие парни мало кому нравятся, а вот если ты подонок, изменяющий жене, то да, на таких сразу вешаются. Прямо нарасхват. Парадокс. Я-то думал, что ты не такая… Все вы такие! — сказал, словно камнем бросил. Смотрел прямо в глаза, обвиняюще, зло. — Он же использует тебя, неужели ты настолько слепая?

— Всё намного сложнее, чем ты думаешь… Не нужны мне его деньги, квартиры и прочее, плевать я хотела! Просто… у меня к нему любовь… есть… Была…

Почему-то эти слова о любви самой показались фальшивыми. Как будто клещами вытянула, и отклика в душе никакого, просто слова.

— Тогда зачем говорила, что с ним всё кончено? Зачем подпустила меня к себе? Из жалости? Видела же, что я по тебе сохну! Когда ты замутила с этим… — запнулся, подбирая слово, — … я попробовал тебя забыть, отстраниться, попытался построить что-то с Ленкой, думал, что с глаз долой и из сердца вон. Как бы не так! Мне так хреново не было даже после измены жены. Потому что мог от нее подлость ожидать — натура такая, а тебе я верил! Какими ты глазами смотрела в ту ночь, что ты мне тогда говорила… Ну невозможно же врать настолько искусно! Я видел, что небезразличен тебе, действительно думал, что с ним точка… А ты снова к нему побежала, стоило ему только пальцем поманить.

— Но ты мне правда небезразличен! — пролепетала настолько жалко, что самой стало противно.

— Да ладно? — чуть приподняв бровь, криво усмехнулся. — Его ты любишь, я небезразличен. Разберись уже, чего и кого ты на самом деле хочешь.

Его слова, как пощёчины, больно ударяли, оставляя жгучий след. Самое ужасное, что он был прав, прав во всём.

Через силу взяв себя в руки, попыталась исправить ситуацию, донести ему то, что творится на душе:

— Пожалуйста, дай мне немного времени. Я запуталась! Раньше я искренне верила, что испытываю к Марату не просто привязанность, а что-то большее. Именно он помог мне прийти в себя после тяжёлого разрыва с Ноем, вернул уверенность, что я могу нравиться мужчинам, могу быть желанной. Но в прошлую пятницу всё изменилось… После той ночи ты… стал мне гораздо ближе. Я поняла, что к тебе у меня тоже проснулись чувства, которым я пока не могу дать определение. Ты мне очень нужен, очень! Прошу тебя, не руби с плеча. Ты даже не представляешь, что у меня сейчас происходит внутри…

— Не драматизируй. "Чувства!". Смешно даже слушать. И если тебе нужно время — ради Бога, у тебя его полно.

— Ты это о чём? — на душе неприятно заскребло.

— О том, что я в эти игры больше не играю. Сходитесь-расходитесь, спускай с рук все его загулы, бегай за ним как собачонка — мне теперь плевать, — небрежно махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

— Кость, прошу тебя…

— Уходи.

— Кость…

— Уходи!!!

Глаза пылали гневом, обидой, разочарованием. Как мне хотелось подойти, стиснуть его в объятиях, найти те нужные слова, что хоть как-то оправдали бы мой поступок. Моё предательство. Но я ничего не сделала. Я просто развернулась и ушла.

Часть 51

Обняв подушку, прорыдала весь вечер.

Я корила себя за малодушие и патологическую неспособность принимать правильные решения. За свою мягкотелость. За то, что позволяю Марату так собой манипулировать. Ведь когда я поднималась к нему в кабинет в то утро понедельника, то была тверда в намерении разорвать эти отношения. Так почему же передумала? Почему так запросто поверила каждому его слову?

Да, он нашел хорошее оправдание, ловко обвинив во всем ревнивую секретаршу, но внутренний голос подсказывал, что он солгал, а я просто захотела поверить, потому что так проще. Потому что так не придется ничего менять, и пусть поезд дальше катится по ржавым рельсам по проторенной дороге.

Я очень испугалась, что из-за своей нерешительности потеряю Костю, остро ощутив, как сильно он мне необходим. Эта необъяснимая тяга к нему проснулась так внезапно и с каждой минутой становилась только сильнее.

Я много раз порывалась набрать его номер, но одергивала себя, понимая, что ему нужно время, чтобы остыть. Пусть подумает, протрезвеет. Завтра он придёт на работу, и я обязательно найду возможность с ним поговорить. Он всё поймет.

Но на работе он так и не появился. Когда утром в пятницу я вошла в офис и увидела его осиротевший пустой стол, ноги буквально подкосились. Исчезли все его вещи: блокноты, наушники, именная кружка, которую я подарила на день его рождения в октябре.

— Рита, а что с Линьковым? Он приходил, что ли? — обратилась к проходящей мимо коллеге, стараясь придать голосу будничный тон.

— Да, сегодня рано совсем пришел, часов в восемь, собрал свои безделушки. Оля из отдела кадров сказала, что они уже начали искать ему замену.

— Как замену?

— Ну вот так. Он же уволился.

— Уволился? — я не могла поверить своим ушам! Как, когда…

— Ага, написал по собственному. Уж не знаю, как только его Малиновский без двухнедельной отработки отпустил, — пожала плечами Рита и пошла дальше по своим делам, обнимая кипу папок-скоросшивателей.

Мир будто бы рухнул. Бессильно опустившись на стул, уставилась в одну точку.

Он ушёл. Из-за меня.

Сняв со спинки стула сумку, начала судорожно искать среди кучи барахла телефон и, не найдя, неаккуратно вывалила содержимое на стол. На пол посыпались монеты, помада, жевательная резинка «Орбит». Телефон. Вот он. Набрав номер, услышала привычное «абонент не отвечает». Покидав все мелочи обратно в сумку, резко сорвалась и пошла к выходу.

— Саш, ты куда это? Рабочий день через пятнадцать минут начинается! — взглянув на часы, возмутилась Рита.

— Голова болит, в аптеку, прикрой, ладно?

Через час (будь прокляты эти пробки!) уже стучала в его зелёную дверь. Только бы он был дома!

Услышав поворот ключа, облегчённо выдохнула. Дверь распахнулась. На пороге стояла тучная женщина в аляпистом платье и жёлтых резиновых перчатках до локтей. Подмышками расплылись мокрые круги, лоб покрывала испарина. Судя по суровому взгляду, она явно была чем-то недовольна.

— Вы по поводу квартиры? Я вас в одиннадцать ждала.

— Мне бы… с Костей поговорить… — робко проронила я, пытаясь заглянуть в комнату за её могучие плечи.

— Он съехал. И оставил бардак, между прочим. А мне теперь — пенсионерке на группе — убирай! А казалось бы — какой мальчик хороший, всегда вовремя платил, цветы поливал, даже розетки починил… — разошлась тётка, довольная, что нашла свободные уши.

— А куда он съехал, не знаете? — перебила, не дождавшись окончания тирады.

— Не знаю и знать не хочу! — обиженно пробурчала, сжав губы. — Так вы снимать будете? Недорого беру.

Но я её уже не слушала, торопливо сбегая вниз по ступенькам.

Часть 52

Вот куда он делся? Как сквозь землю провалился. Тишина по всем фронтам. В отделе кадров ничего не добилась, пыталась связаться с его друзьями через соцсети — никто ничего не знает. Может, обманывали, конечно, но не разыскивать же всех, приставляя к виску дуло пистолета, с требованием раскрыть правду.

Даже возникала мысль, уж не Марата ли это рук дело — уволил, когда узнал, из-за кого произошел весь этот сыр-бор с Меркуловой. Потом решила, что накидываю на себя пуха — не будет Марат такой ерундой заниматься. Он слишком знает себе цену, чтобы ревновать к подчинённому. Да и вряд ли я ему настолько нужна, чтобы вообще ревновать…

Осознание действительности становилось все яснее, как будто пелена с глаз начала сходить. Отмотала назад пленку наших отношений и поняла, что построены они были исключительно на его интересах. Встречались, когда хотел он и где он хотел, позвонить и написать лишний раз я не могла, для каждого действия своё четко отведенное время. Сама не заметила, как стала узницей в его цепких руках. Накатывало неимоверное отчаяние, что я своим безрассудным поступком навсегда потеряла человека, который на самом деле важен и нужен.

Где же ты, Костя?

Прошла ещё неделя, а в своих поисках я не продвинулась ни на шаг.

Видя, с какой кислой миной я прихожу на работу, как ежедневно узнаю через коллег, не объявился ли вдруг Линьков, Меркулова буквально ликовала.

«Меня кинул, но и её тоже. Так ей и надо» — услышала сегодня в обеденный перерыв её нарочито громкий победный смешок. Ликовала.

Отделившись от всех за самым дальним столиком, я безуспешно пыталась затолкнуть в себя кусок пирога. Но как всегда ограничилась только кофе. Аппетит пропал напрочь, похудела настолько, что юбка того и гляди свалится с костлявых бёдер. Зазвонил телефон, и я моментально извлекла аппарат из кармана. Теперь я даже в душ ходила с ним в обнимку, боясь пропустить звонок от Кости. Но это был не он, а Марат. Сбросив вызов, огляделась по сторонам — не наблюдает ли он откуда-нибудь из-за угла. Не хочу с ним говорить, и видеть тоже.

Позавчера, когда я отклонила его предложение встретиться после работы, обосновав отказ тем, что сейчас у меня большие проблемы и нет никакого желания развлекаться, он обиделся и даже не поинтересовался, что же стряслось, не предложил свою помощь. Эгоист! Свои интересы ставит превыше всего. Разве так поступают любящие мужчины?

Долго у меня это кипело, а вчера вечером разозлилась и высказала всё, что думаю, в длинном подробном письме, которое отправила ему на электронную почту. Выплеснула всё: о нём, о себе, о наших недоотношениях. Хотелось бы сказать всё это ему лично, глядя в бесстыжие глаза, но решила, что письмом всё-таки надёжнее, ведь при личной встрече я по обыкновению начинаю теряться и лепетать какую-то бессвязную чушь, а там, в бездушных буквах составленных в слова, оставила рассудок холодным и написала то, что давно наболело. Пусть знает всё. Если решит, что балласт в виде меня ему больше не нужен, значит, так тому и быть. Я безумно устала! Да и не хочу уже больше ничего — все мысли только о Косте…

Как только Марат прочитает письмо, я с ним сразу же порву. Это уже бесповоротно!

Вдруг телефон снова ожил в руках, оповещая о входящем сообщении. Наверное, снова Марат. Скользнув взглядом по экрану, увидела незнакомый номер.

«Нам нужно встретиться и поговорить. Приходи сегодня в 19:00 в кафе «ДольчеВита».

Сердце подпрыгнуло. Это Костя! Это точно он! Просто сменил номер, ведь тот уже две недели не отвечает. Из груди вырвался вздох облегчения. Слава Богу, нашёлся, и с ним все в порядке!

Руки кинулись нажать кнопку вызова и поговорить с ним сию минуту, немедленно, но в последнюю секунду передумала. Если бы он хотел услышать меня сейчас, то позвонил бы сам. Нужно дождаться вечера, и там, глядя в глаза друг другу, откровенно поговорить. Он всё поймёт! Обязательно! Это же Костя, мы же всегда были на одной волне…

Отпросившись с работы пораньше, прибежала домой, и как никогда тщательно принялась готовиться к этой встрече — захотелось сегодня быть особенно красивой.

Да, Костя видел меня разной: и больной, и не накрашенной, тонной штукатурки провести его не получится, но всё равно захотелось произвести впечатление.

Целый час крутилась перед зеркалом, примеряя наряды и тщательно нанося макияж. Как девчонка перед первым свиданием, даже улыбка с лица не сходила. Предстоял тяжёлый разговор, но почему-то я была уверена, что он поймет меня и простит. Ведь по сути, после ночи с ним, с Маратом у меня ничего не было, даже поцелуев. Ну, только если не считать тех, что были в его в кабинете после потасовки с Меркуловой, и о которых я уже сильно пожалела…

Боясь опоздать ко времени, вызвала такси — так надёжнее. Довольно быстро добравшись до проспекта Шаумяна, расплатилась с водителем и вошла в симпатичный просторный зал кафе.

Оглядев малочисленных присутствующих и убедившись, что Костя ещё не подошёл, заняла столик у окна. Приветливый официант принес меню. Есть по обыкновению совершенно не хотелось. Заказав ради приличия чашку чая, принялась гипнотизировать дверь, каждый раз вздрагивая, когда та открывалась. Вошла молодая парочка, за ними серьезный мужчина в строгом костюме с ноутбуком в руках, затем две женщины, громко хохоча и обсуждая какого-то Рауля. Кости всё не было. Телефон я предусмотрительно положила на стол, но он предательски молчал.

В семь двадцать я уже начала немного нервничать. Чай закончился, официант забрал чашку и вежливо поинтересовался: «может, закажете что-то ещё?». Я отрицательно покачала головой. В его глазах так и читалось: "проваливай тогда, не занимай место", но вместо этих слов он улыбнулся и с дежурным «обращайтесь», наконец-то убрался.

Где же Костя? Почему его всё ещё нет? Может, пробки? Вполне вероятно. Мог бы и позвонить тогда ради приличия. А может, всё-таки позвонить самой?

Дверь снова открылась, и на пороге появилась женщина — слегка за тридцать, в широком платье кремового цвета. Данный фасон идеально подчеркивал круглый живот. Месяцев семь-восемь — моментально оценила я, стараясь игнорировать щемящий укол в груди. Так происходило каждый раз, когда взгляд задерживался на беременной женщине. Неосознанно.

Покрутив головой, осматривая помещение, женщина вдруг остановила взгляд на мне, и целенаправленно пошла в мою сторону. Несмотря на большой живот, двигалась она с грацией кошки, гордо держа осанку. Подошла ближе, окутав ароматом «Шанель».

— Александра?

Я кивнула, абсолютно недоумевая, кто же это может быть. Совершенно точно, что я видела её впервые. Такую красотку сложно забыть.

Не спрашивая разрешения, поставив маленькую лаковую сумочку на свободное место, женщина села напротив, при этом оценивающе меня разглядывая.

Она смотрела на меня, а я на неё: черные, как смоль, волосы шёлковым каскадом струились по плечам и роскошной груди, выдающиеся очертания которой не могло скрыть ни одно платье. Пухлые губы с вызывающей красной помадой, прямой нос. Настолько идеальной формы, что закрались сомнения, что такой точно не могла подарить мать-природа, а скорее опытный пластический хирург. Зелёные миндалевидные глаза смотрели с насмешкой, даже неким пренебрежением.

— Так вот ты какая… — ухмыльнулась, даже не думая отводить взгляд.

Острые ноготки, окрашенные красным лаком, постукивали о дубовую столешницу.

Я совершенно растерялась, решив, что она скорее всего меня с кем-то перепутала. Хотя, она же назвала меня по имени…

— А вы, простите, кто? Мы разве знакомы?

— Знакомы. — Смешок. — Меня зовут Илона. Илона Голубь, в девичестве Малиновская. Думаю, эти фамилии тебе о чем-то говорят?

Меня будто наотмашь ударили. Голубь. Малиновская. Элементы пазла вихрем крутились в голове, пока что не выстраивая четкой картины.

С подобострастной улыбкой появился прежний официант, но Илона отправила его одним лишь небрежным движением руки. Избавилась, как от надоедливой мухи.

— Ну, что же ты так побледнела? — сдерживая улыбку, она сложила длинные пальцы в замок. — Да, ты не ослышалась. Малиновский, тот самый, на кого ты работаешь — мой отец. А Марат мой муж. Ну а ты, как я понимаю, его верная подстилка.

Часть 53

Я смотрела на неё, стараясь переварить услышанное.

Нет, я, конечно, знала, что он женат, но всегда думала, что его жена — Вита, та блондинка, что звонила ему в сауне. Я же видела её фото в его телефоне! Её противное протяжное: "Ко-оть" — до сих пор стояло в ушах. Если Вита не его жена, то кто же тогда?

И живот этой Илоны… Господи, ей же вот-вот рожать! Получается, когда начались наши отношения с Маратом, она уже была в положении…

— Вижу, как ты удивлена. Понимаю, что выглядит это немного странно: жена встречается с любовницей мужа и даже не пытается выцарапать ей глаза. Я могла бы, конечно, но сама видишь… — она выразительно кивнула на свой живот. — Да и ногти с корнем обломаю, если буду на каждую его потаскушку кидаться.

Я была настолько оглушена услышанным, что даже не отреагировала на оскорбление. Говорила она настолько спокойно, что всё это больше походило на розыгрыш, дурацкую шутку, чем правду.

— Да-да, не удивляйся, мне известно о всех его загулах. Такой вот он человек — ему всё мало и мало. Ну ты, наверное, не хуже меня знаешь, какой он горячий.

— Зачем вы меня сюда позвали? Как вы вообще узнали бо мне? — задала вопрос, немного отойдя от шока.

Неужели он сам набрался наглости и рассказал о нашем романе?!

— Это было просто, ты же сама отправила ему электронное письмо, где подробно описала вашу связь, мне даже не пришлось ничего искать и додумывать. В другое время я бы не стала даже мараться об это всё, но совсем скоро на свет появится наш сын, которого мы ждали целых восемь лет, и мне бы хотелось, чтобы это радостное событие мы встретили только втроём. Третья не ты, разумеется.

— Илона, я хочу чтобы вы знали, что начиная отношения с Маратом, я понятия не имела, что он женат. Этот факт вскрылся гораздо позже. И уж тем более я не знала, что у него скоро будет ребенок, — я не хотела, чтобы мои слова звучали как жалкое оправдание, но была просто обязана рассказать, как все было на самом деле.

— Ну разумеется не знала. Зачем ему посвящать тебя в такие детали, ты же для него просто временное развлечение, не более, как и все предыдущие. Увы, я выбрала полигамного мужчину. И я его люблю. И уж точно не позволю кому-либо разрушить наш брак.

— Если бы я знала сразу, то никогда…

— Но потом же узнала, но продолжила кувыркаться с моим мужем, — в ее прежде спокойном голосе проскочили агрессивные нотки. — Я привыкла, что время от времени он бегает по легкодоступным девочкам, и бороться с этим уже просто бесполезно. Только угроза, что отец выпрет со свистом из компании, оставив ни с чем, могла на время унять его непреодолимую тягу к «прекрасному». Но сейчас у папы большие проблемы со здоровьем, и я не хочу тревожить его такими пустяками, как ты!

— Никто не давал вам права меня оскорблять! — повысив тон, вскинулась я. — Я бы никогда не стала продолжать эти отношения, если бы не появились чувства, переступить через которые я просто не могла!

Чуть откинув голову назад, она рассмеялась, обнажив ровные белые зубы.

— Чувства! Не смеши! Марат хорошо упакован и достаточно щедр, не делай вид, что тебе это неизвестно. Сколько раз я находила чеки на кольца, шубы и заграничные путёвки — не счесть.

— Он никогда не тратил на меня больших денег и бриллиантами не осыпал, — сквозь зубы отчеканила я.

— Тогда ты не только наивная, а ещё и дура. Да и он хорош, заводить шашни буквально под носом у отца! Сначала эта секретарша, потом ты… Нет, я не вчера родилась и хорошо знаю мужчин, они все одинаковые — мозг отключается, когда просыпается похоть. Могу понять — девять месяцев воздержания не каждый выдержит, а тем более, если речь идёт о моём муже, для которого секс дороже воздуха, но ваши встречи уж слишком затянулись, пора это прекращать. После рождения ребенка я больше не допущу подобной грязи. В общем, я настоятельно прошу тебя самоустраниться. Ты прямо сегодня сообщаешь Марату, что ставишь точку. Извини, захомутать богатого простофилю в этот раз не получилось. Ведь вы же только ради этого и тащитесь в большие города из своих захолустных провинций, — брезгливо сморщившись, Илона щёлкнула золотистым замком сумки и извлекла кошелек из крокодиловой кожи. — В виде моральной компенсации за разбитые мечты и как гарант того, что ты действительно испаришься, готова помочь материально, — на стол легла увесистая пачка пятитысячных купюр. — Только учти — доить меня у тебя не получится. Если этого окажется мало, и ты вдруг захочешь ещё, мне придётся принять другие меры. Не совсем законные, но зато безотказно действующие.

Я долго и терпеливо слушала её монолог, но это уже перешло все грани! Угрозы. Эти деньги… Откупается, как от дешёвой шлюхи. За кого она меня держит? Сидит вся такая тошнотворно-идеальная и считает, что имеет право унижать незнакомого человека?! Кто дал ей это право?

Резко отодвинув стул, я поднялась и взяла деньги.

— Да, я начала спать с вашим мужем, потому что не знала, что он женат. Потому что мне казалось, что полюбила его, и действительно считала, что у нас может быть какое-то будущее. Так сильно я никогда не заблуждалась! Я очень сильно пожалела, что когда-то связалась с таким человеком, как Марат. Он никого не любит, кроме себя. И никогда не полюбит. Идите вы с вашими деньгами и вашим мужем куда подальше. Вы стоите друг друга, — разжав руку, бросила купюры прямо в её хорошенькое лицо.

Те, словно опавшие листья посыпались на её грудь, колени, под ноги и, кружась, разлетелись по чёрному кафельному полу кафе.

Обомлевший бармен у стойки застыл с полуоткрытым ртом, как и наблюдавшие эту картину посетители. Все притихли в немом молчании. Шокированные официанты переглядывались, не понимая, что же им предпринять. Не говоря больше ни слова, я забрала свою сумку и вышла из прохладного помещения на душную улицу.

Солнечные лучи вмиг пригрели чуть озябшие плечи. Закрыла глаза, не замечая струящихся слёз. Глубоко вдохнула запах пыли, речной воды и едва уловимый аромат гортензий.

Я долго боролась за него, но проиграв, чувствовала себя победительницей.

Теперь уже точно всё. Я снова свободна. Как жаль, что я опоздала. Совсем немного…

Эпилог

Три месяца спустя.

Город Н, октябрь, 2013.

Осень в Н. особенная, нигде такой нет. Уютная, тёплая и практически без дождей. Ковёр из опавших кленовых листьев, приятно шурша, мягко пружинил под ногами. И хоть дорога от завода до дома занимала всего лишь двадцать минут, хотелось идти и идти, закутавшись плотнее в тёплый шарф и засунув руки поглубже в карманы, щурясь от лучей заходящего солнца. Я училась жить заново и у меня это вроде бы даже получалось.

После той встречи в кафе с женой Марата, я ни секунды не сомневалась в том, что делать дальше. На следующий день я уволилась с работы, а ещё через два съехала с квартиры. С двумя чемоданами вещей и тяжёлым грузом совершенных ошибок, села в купе поезда «Санкт-Петербург — Н». В городе на Неве меня больше ничто не держало. И никто. Я снова сбежала.

Странно, я всегда твёрдо была уверена, что никогда не вернусь в Н., и вот сейчас я здесь, иду по засыпанной листвой аллее. Я не думала долго, куда уехать, я просто купила билет туда, куда все рано или поздно возвращаются хотя бы мыслями — домой. Нет смысла убегать куда-то ещё, снова начинать жизнь с нуля. Ведь от себя не убежишь, и я знала это как никто.

Н. встретил меня радушно, и уже через неделю казалось, что я никогда не покидала его пределы.

Сняла квартиру недалеко от работы, завела кошку, чтобы не коротать долгие вечера в одиночестве, устроилась на завод, на котором когда-то работал мой дед, мать и отец. Все возвращается на круги своя. Это удивительно, но именно Н. подарил то душевное равновесие, которого мне так не хватало. Мой дом здесь. Мне потребовались долгие шестнадцать лет, чтобы это понять.

К ногам прикатился полосатый мяч. Раскрасневшийся мальчишка лет пяти-шести, в шапке набекрень, осторожно направился в мою сторону, посматривая исподлобья, с некой долей недоверия, как смотрят все дети его возраста. Размахнувшись, от души пнула по мячу, и тот, переворачиваясь в воздухе, полетел в горстку разновозрастных ребятишек, собравшихся гурьбой на небольшом футбольном поле. Благодарно улыбнувшись, мальчишка дал дёру. На душе стало чуточку теплее. Жизнь продолжается.

Миновав аллею, привычно свернула направо, обогнув здание новомодного банка. Лаконичная зелёная вывеска зазывала взять ипотеку под небывало низкий процент. Много лет назад на этом месте стояла полуразвалившаяся заброшенная столовая. Будучи маленькой любила наблюдать с балкона родительской спальни, как дворовые мальчишки прыгали по проржавевшей крыше, так и норовя провалиться в проломанные временем и вандалами пробоины. Теперь это здание стало просто не узнать. Время идёт, жизнь потихоньку меняется.

Перейдя дорогу, сердце уже привычно ёкнуло: напротив серой стеной возвышался дом моего детства. Выкрашенные разными цветами наличники окон, выстиранное бельё на верёвках… здесь будто даже воздух становился другим: более теплым, с ароматом бабушкиной выпечки и сонной осени… На кухне горел свет. Я представила, как мама сидит там сейчас за столом с вышитой скатертью, потягивая травяной чай. Совсем одна, в стенах огромной четырёхкомнатной квартиры. В тишине. Каждый раз я порывалась свернуть, постучать в знакомую дверь… и каждый раз проходила мимо. После моего возвращения мы виделись лишь однажды, и как бы я не хотела попробовать сделать ещё один шаг навстречу, пока не могла себя пересилить.

Может быть, пройдёт ещё немного времени и тогда… Может быть. Любая рана в конце концов затягивается…

Свет потух. Черная глазница окна слилась с десятками ещё точно таких же.

Музыка в плеере закончилась, а я шла по тротуару, даже этого не замечая, погруженная в свои мысли. Резкий сигнал заставил буквально подпрыгнуть на месте. Мамонов, проезжая мимо, помахал рукой в мутное окно своей старенькой «Нексии». Улыбнулась против своей воли, вспомнив инцидент в гостинице. Да уж, сюжет как из плохой комедии. Но, судя по фото в социальной сети, где Кирилл гордо приобнимает за располневшую талию любовь всей своей жизни — Журавлёву — всё у них хорошо. Милые бранятся — только тешатся. Да и не было у нас тогда ничего…

В кармане завибрировал мобильный. Сняв тонкие вязаные перчатки, достала аппарат. Лаврова.

— Привет, Саня, ты уже дома?

— Почти, скоро подхожу…

— Слушай, мне тут риелтор знакомая позвонила: на Путиловской, через дорогу от твоего дома, поняла, да, продается квартира. Двухкомнатная, небольшая, с хорошим ремонтом, встроенной кухней. Всё как ты хотела, в общем. Там пока мужик живёт, ещё не съехал, но уже на чемоданах. Одинокий мужик, кстати, и не старый — всего пятьдесят лет…

— Галь, ближе к делу, — с улыбкой перебила я.

— Вот не хочешь ты судьбу свою заново строить! Свет клином что ли на нём у тебя сошёлся…

— Галь, я сейчас трубку положу!

— Ладно, короче: отдаёт задарма совсем, уезжает куда-то в Израиль на ПМЖ к новому году, поэтому решение нужно принимать как можно скорее. Олька, ну, риелтор, попридержит для тебя квартиру, если захочешь. Ну там хатка реально загляденье! Ты когда в наследство вступаешь?

— Через пару недель.

— Ну вот, отлично! Оперативно продашь дядькину трёшку в Москве, и купишь здесь, как хотела. Ну что, договариваться с Олькой? Работа рядом, парк, и от меня недалеко, будем друг к другу на чай бегать. С коньячком, — хихикнула подруга, совсем как подросток.

— А давай! — воодушевилась я, проникнувшись Галькиным энтузиазмом. — Можно уже сегодня после восьми сходить посмотреть. Идёт?

— Идёт! Сейчас позвоню и договорюсь.

Распрощавшись, сбросила вызов. Оперативно она. Только недавно о своих планах рассказала, как она мне уже и квартиру нашла, и замуж выдала в придачу. Просто идея фикс меня кому-нибудь пристроить: «Негоже такой красотке сопли распускать! Найдём тебе мужика, и получше всяких там питерских мажоров».

Вспомнила Гальку и на душе стало теплее. Вот так бывает: в школе дружили, потом жизнь развела, а спустя столько лет снова сблизила. Немного постаревших, с ворохом проблем и жизненных неурядиц, одиноких… а в душе все равно всё те же шестнадцать. Конечно, я её за всё простила. Мы были глупыми детьми, домашними девочками, взращенными бабушками-наседками. Да и на что обижаться? На то, чтоб взболтнула она что-то там когда-то. Нет, всё давно в прошлом, а прошлое нужно отпускать. Сейчас Галька единственный человек в этом городе, с кем мне было по-настоящему комфортно.

Мысль о подвернувшейся квартире подняла настроение. Хорошо, если понравится, останется дело за малым: получить наследство от дяди Жоры. Именно дяди, не иначе. Не могла я принять мысль, что он мой родной отец, ну вот никак.

В июне ездила в Москву, чтобы уладить вопрос с наследством, Лев Дмитриевич — старый товарищ дяди Жоры и его доверенное лицо — передал мне кое-какие личные вещи дяди, отправленные посылкой из Тель-Авива: одежда, МакБук, швейцарские часы, ещё какие-то мелочи, но самым главным открытием для меня стал потрёпанный кожаный бумажник. Нет, не хрустящие купюры, а чёрно-белая фотография в потайном кармашке портмоне. На нём маленькая девочка, лет пяти: две кривые косички, насупленный взгляд, тонкие ножки в собранных на коленях колготках. Я.

Он знал. Знал, и молчал все эти годы.

Меня это и тронуло, и задело, и заставило задуматься одновременно. Каково ему было знать, что я его дочь, и при этом молчать? Делать вид, что он радушный дядя, неизменно присылающий на каждый праздник дорогие подарки: и Барби у меня первой в классе появилась, и приставка "Денди" и тетрис. Вёз из заграницы дорогие шмотки, которые я и надеть-то никуда не могла, потому что никуда дальше школы и городской библиотеки из дома не выходила… А отец… Неужели, он тоже знал… К сожалению, ответов на эти вопросы я так никогда не узнаю.

Я была благодарна дяде Жоре за наследство, и даже не знала, куда мне девать теперь столько денег. Много ли нам с Боней надо? Вкусный ужин, плед, телевизор и пара десятков личных метров. Может, я и купила бы квартиру больше, только вот зачем? Для кого? Ни мужа, ни детей. Только пыль в пустующих комнатах собирать…

Подумывала Галькиным детям помогать: школьная форма, игрушки, секции — стоит всё дорого, а где деньги ей взять? Двое сыновей от разных мужей, алиментов ни от одного ни от второго, она, бедняжка, с копейки на копейку перебивается, в магазине платят всего ничего. Институт она из-за первого мужа бросила — всё мечтал её домохозяйкой сделать — теперь вот не берут никуда без образования. Жалко мальчишек… А Галька и человек хороший, и подруга, не заслуживает она такой жизни.

Обычно я всё в себе держу, не люблю наизнанку душу выворачивать, а как с ней встретились, меня точно прорвало: и про аборт ей рассказала, и про Ноя, и про Марата… Ох, и ругалась она на него, какими только словами не называла! Женская солидарность. Да, он заслужил, понимаю, но на себя я была зла ещё больше, и мысленно называла себя похуже, чем она его.

Как можно было быть настолько непроходимой дурой? Не видеть очевидного, повестись на придуманную самой же собой сказку про любовь. А на деле не было никакой сказки, и любви тоже не было. Затмил разум его статус — как же, начальник и обратил на меня своё драгоценное внимание! Химия ещё эта, будь она неладна! По сути, нас и связывала только одна постель, ничего больше. Почему я не замечала ничего раньше? Где были мои мозги? Надо было бросить его сразу как только узнала о том, что он женат, не пришлось бы потом слушать унизительные вещи от секретарши-подстилки, не было бы этой встречи с женой… А как она на меня смотрела тогда в кафе… как на какую-то уличную девку, брезгливо, с презрением. Может, я и заслужила, конечно, в её глазах я — разрушительница семьи, хотя, по сути, я была всего лишь его жертвой, одной из… Сколько у него было нас, идиоток? Я, Светочка, Вита эта… Даже жаль немного Илону: я-то уехала, а она осталась с ним, и что-то мне подсказывает, что рождение ребёнка ничего не изменит.

Даже не знала, что так вообще бывает, все чувства как отрезало. Ничего в душе, пустота… Хотелось забыть всё как страшный и нелепый сон, зарыть воспоминания, стереть из памяти даже его имя.

Я уехала не попрощавшись. Не хотела больше его ни видеть, ни слышать. Ходить на сторону от беременной жены — это просто верх цинизма. Врать про развод, про остывшие чувства… Такой человек никогда не полюбит никого сильнее, чем себя самого. Скатертью дорога! Страница жизни под названием «Марат» была перевернута. Он появился в моей жизни неожиданно, стихийно, так же из неё и исчез. Я жалела лишь об одном — что он не сгинул из неё ранее, до тех пор, пока я не совершила ещё одну, самую фатальную ошибку в своей судьбе…

Мобильный в кармане снова ожил. Взяла трубку и взглянув на незнакомый номер, сердце учащенно забилось.

— Алло?

— Здравствуйте, с вами говорит представитель компании «Красота — залог здоровья», сейчас у нас проходит акция…

Не дослушав, выключила телефон, бросив его на дно сумки.

Глупо, наверное, так реагировать на каждый неизвестный номер. Столько месяцев прошло, как он не звонит, но я каждый раз с надеждой беру трубку, мечтая услышать знакомый тембр…

Костя. Щемящее чувство тоски вновь наполнило душу. Говорят, что время лечит. Врут. В моём случае время играет против меня, заставляя с каждым днём всё больше и больше осознавать, какую глупость я совершила. Из-за своей беспросветной тупости, псевдочувств к человеку, который этого не ценил, я упустила мужчину, который меня действительно любил. Любил по-настоящему, ничего не требуя взамен, любил такую, какая я есть: со всеми заскоками и недостатками, всю такую резкую и неприветливую, с дурацким вкусом и чувством юмора. Он как ангел-хранитель всегда был рядом, подставляя крепкое плечо в любой трудной ситуации. Почему я не замечала ничего раньше? Почему любые знаки внимания принимала за дружескую поддержку? Хотя, ответ лежал на поверхности: я настолько была ослеплена Маратом, что не видела ничего дальше своего носа. Мне было не до Кости и его чувств. Отмотать бы плёнку назад, и вернуть прошлое…

Но самое главное, что терзало меня вот уже несколько месяцев: почему я отпустила Костю? Не надо мне было его слушать и уходить тогда утром, надо было донести до него то, что чувствую. Запереть его дома, приковать к себе, в конце концов! Я не могла простить себя за боль, которую ему причинила, фактически предав. Он открыл мне свою душу, а я в нее плюнула. Как же я себя винила! А ещё, я только лишь в тридцать два года поняла, что такое настоящая любовь. Поняла, только лишь когда её потеряла.

Когда Костя исчез — исчез в прямом и переносном смысле из моей жизни — сознание будто перевернулось. Я поняла, как сильно он был мне дорог, и как же сильно мне его не хватает… Вот уже несколько месяцев сердце не оставляло чувство щемящей тоски. Хоть волком вой.

А ведь я искала его. Где только могла. Прошерстила все социальные сети, буквально умоляла расколоться общих знакомых. Искала его родственников — безрезультатно. Даже переступила через собственную гордость — позвонила Меркуловой, в надежде, что она может быть в курсе. Конечно, ничего она мне не сказала, ещё и дурой обозвала. Да и не знала она ничего, с чего бы вдруг Костя стал с ней откровенничать.

Никто ничего не знал. Был человек и как в воду канул.

Интуиция подсказывала, что он жив, здоров, просто скрылся с глаз долой, оборвав разом все нити. Я сама так делала не раз. Может, уехал к сыну… Знать бы ещё куда уехал, я бы за ним пешком хоть на край света…

Многое бы я сейчас отдала, чтобы увидеть его, да что там — просто услышать, просто знать, что всё хорошо.

Видимо, не могу я быть счастливой, не моё это. Судьба соблаговолила, дала мне шанс, а я его благополучно профукала. В душе теплилась надежда, что когда-нибудь он даст о себе знать, хотя бы коротким сообщением.

Мимо прошел высокий парень, в надвинутом на глаза капюшоне. Резкие движения, размашистый шаг. Сердце забилось пойманной птицей:

— Костя!

Парень оглянулся и торопливо скрылся с глаз.

Когда же я перестану искать его черты в каждом прохожем? Нет Кости здесь и быть не может! Всё, хватит сходить с ума. Нужно переключиться на что-то другое. На новую квартиру, например. Через час встречаемся с Галей и идём на Путиловскую. Там потом дотошная возня с документами, затем ремонт, а там и Новый год не за горами… Жизнь идёт, нужно как-то подстраиваться под её ритм. Былого не вернёшь, и карму не перепишешь.

На город опускались сумерки. Сегодня моя прогулка от работы до дома заняла чуть больше времени, чем обычно. Нос замёрз и, наверное, покраснел. Как и уши. Но подобные прогулки отрезвляли, внося ясность в сумбур мыслей. Иногда надо вот так пройтись и подумать, да и спешить мне всё равно было некуда. Сидеть в одиночестве листая телеканалы — то ещё развлечение.

Впереди показался мой дом. Панельная пятиэтажка, такая же, как и десятки других. В соседских окнах уютно горел свет, заставляя тем самым чувствовать себя ещё более одинокой. Моё окно черным прямоугольником угрюмо выделялось среди всех, как и я сама по жизни, собственно. Отщепенец социума.

Шмыгнула носом. Вот ещё, не хватало только заболеть, даже за лекарствами сходить будет некому. Сейчас выпью чаю с малиной, приму горячую ванну… Нашарив в кармане жидкую связку ключей, направилась к своему подъезду. На лавочке, спиной ко мне, сидела одинокая сгорбленная фигура в кожаной куртке. Мужчина. Широкие плечи, тёмные, немного растрёпанные волосы… Сердце снова подпрыгнуло! Да что же это такое? Теперь это на самом деле больше напоминает сумасшествие. Хватит уже!

Подойдя ближе, остановилась как вкопанная, ключи, звякнув, плюхнулись в засохшую грязь.

На лавочке сидел Костя.

Услышав приближающиеся шаги, поднял голову, расцепил сложенные в замок пальцы, медленно выпрямился. Карие глаза смотрели немного устало, но по-прежнему тепло.

— Кость… Это… ты, — всплеснула руками, продолжая стоять на месте. В глазах защипало. — Это ты… — повторила, будто убеждая себя, что это не сон. Губы задрожали, две горячие дорожки стекли по щекам.

Он встал и, подойдя ближе, крепко обнял.

Какой же он большой. Тёплый. Родной. Уткнулась носом в прохладную кожу куртки, вдохнула знакомый запах.

— Кость… Костя… Пожалуйста, прости меня, дуру! Я искала тебя, я так долго тебя искала… Ты пропал и я не знала, что думать, что делать, без тебя… Прости меня… пожалуйста, я всё осознала… Я так… я так тебя люблю, не исчезай больше… — шептала бессвязно, всхлипывая и размазывая слёзы.

— Мне пришлось уехать… Извини… — шепнул куда-то в макушку.

— Да-да, я понимаю, понимаю, ты всё правильно сделал. Тебе нужно было выдохнуть, подумать… — поторопилась ответить я, вцепившись в него мёртвой хваткой.

— Рыжова, ты мне куртку порвёшь… Никуда я не убегу, — улыбаясь сказал он, и я разразилась новым потоком счастливых слёз.

Костя, мой Костя. Как же сильно мне его не хватало!

На детской площадке, через дорогу от дома, резвились дети; мамочки, покачивая коляски, с любопытством посматривали на нас, наблюдая за представшей перед взором картиной. Но мне было всё равно. Пусть смотрят!

— Но… как же ты меня нашёл? — подняла на него заплаканное, но бессовестно счастливое лицо.

— Кто ищет, тот всегда найдёт, — мягко ответил он, поглаживая мои растрёпанные на осеннем ветру волосы. — Куда я без тебя… Никуда. Пробовал — ни черта не вышло. Ты меня заколдовала, наверное. Недаром раньше рыжих сжигали на костре.

Я засмеялась сквозь слёзы, хлюпая носом, нисколько не заботясь о размазанной туши.

Какой же я была дурой, что когда-то отпустила его!

Я обнимала его, крепко-крепко, всё ещё не веря, что это не сон, и он действительно здесь — живой и невидимой. Рядом со мной.

— В то утро, после нашего разговора, когда ты ушла, мне позвонили из полиции…

— Из полиции?

Улыбка сошла с лица, я разволновалась ни на шутку. Неужели он что-то успел натворить, пока был пьян. Может, подрался? Он что, сидел всё это время? Тысяча предположений промелькнули в голове за какую-то долю секунды.

— Но зачем позвонили, почему?

— Моя бывшая жена, вместе со своим сожителем, уснули в припаркованной машине у какого-то задрипанного ночного клуба на окраине города. Оба были под кайфом, и задохнулись от угарного газа. Их обнаружили только спустя сутки…

— Какой ужас… — печально выдохнула я, не зная, как ещё на это реагировать.

— Мой телефон нашли в её записной книжке и пригласили на опознание. Зрелище не из приятных… Дома, среди её документов, отыскал адрес родственников, и тем же вечером вылетел в Краснодар, чтобы забрать Арсения. Еле отыскал эту заброшенную деревню. Туда даже транспорт не ходит, элементарно нет продуктового магазина, не говоря уже о детских садах, школах и кружках… И эта покосившаяся лачуга кишащяя крысами… Видела бы ты, в каких условиях его содержала её мамаша-алкоголичка… Грязный, худой, полуголодный… — Костя стиснул зубы, на лице заходили желваки.

Я видела, сколько боли ему приносят эти воспоминания, у самой сердце разрывалось на части, стоило только это всё представить.

— Господи, бедный ребёнок! Какой кошмар ему пришлось пережить! Где же он сейчас? — отпрянула, с тревогой заглядывая в глаза Кости.

— Он здесь. Со мной.

Он улыбнулся и, разомкнув объятия, повернулся в сторону детской площадки.

— Арсений!

Маленький мальчик, в синей куртке и смешной шапке с динозавром, резво скатился с горки, и, подняв с земли какую-то корзину, нерешительно засеменил в нашу сторону.

— Стесняется… — шепнул Костя.

Взгляд буквально лучился любовью. Никогда не видела его таким счастливым и умиротворённым. Глаза вновь защипали, предчувствуя приближение слёз.

— Не бойся, иди сюда, — подбодрил Костя, обращаясь к сыну и подал мальчику руку.

Маленькая ладошка буквально утонула в крепком мужском кулаке. Ребёнок, прижавшись к ноге отца, с любопытством смотрел на меня снизу вверх, улыбаясь одним лишь краешком губ.

Какой же он крошечный и беззащитный! Круглые чёрные глазки изучали меня с недетской серьёзностью, будто решая, можно ли мне доверять. Подняв взгляд на Костю, а затем снова посмотрев на меня, улыбнулся уже чуть смелее.

Я подошла чуть ближе и присела рядом на корточки:

— Привет. А как тебя зовут?

— Арсений, — произнёс мальчик, и снова стрельнул глазами на папу, словно ища поддержки. Костя улыбался, и ребёнок заметно расслабился. — А тебя как зовут?

— А меня зовут Саша.

— Саша? — округлил глаза Сеня. — Так ведь только мальчиков зовут!

— Не только, — улыбнулась я. — А что это у тебя там? — кивнула на корзину. — Пирожки для бабушки, как в "Красной шапочке"?

— У меня нет больше бабушки, она плохая! — серьёзно ответил он и приоткрыл крышку корзины. Оттуда на меня смотрели напуганные жёлтые глазищи уже знакомого чёрного кота. — Его зовут Барсик. Папа сказал, что мы теперь будем жить все вместе.

В горле застрял тугой ком. Горячие слёзы хлынули наружу, но я тут же смахнула их рукавом куртки.

— Ему нужна миска и лоток. У тебя есть? — любопытно прищурясь, спросил он.

— Нет. Но мы обязательно купим. Обязательно! И лоток, и миску, и много вкусного корма. А ещё, у Барсика будет подружка.

— Правда? — обрадовался мальчик. — У тебя тоже есть кот? Вот нам будет весело! Пап, ты слышал, у нас теперь будет целых два кота! Вот это да!

Я взглянула на Костю: нежно смотрит то на сына, то на меня, гордая улыбка не сходит с лица, глаза блестят. Я же рыдала не переставая, всхлипывая и утирая сырость рукавом.

— А почему ты плачешь? Тебе плохо? — бровки нахмурены, шапка сползла на бок, оголив одно ухо.

— Мне очень, очень хорошо. Иди ко мне, — раскрыв объятия, подозвала Арсения, и крепко обняла, роняя счастливые слёзы в смешную шапку с динозавром.

Оглавление

Пролог

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4

Часть 5

Часть 6

Часть 7

Часть 8

Часть 9

Часть 10

Часть 11

Часть 12

Часть 13

Часть 14

Часть 15

Часть 16

Часть 17

Часть 18

Часть 19

Часть 20

Часть 21

Часть 22

Часть 23

Часть 24

Часть 25

Часть 26

Часть 27

Часть 28

Часть 29

Часть 30

Часть 31

Часть 32

Часть 33

Часть 34

Часть 35

Часть 36

Часть 37

Часть 38

Часть 39

Часть 40

Часть 41

Часть 42

Часть 43

Часть 44

Часть 45

Часть 46

Часть 47

Часть 48

Часть 49

Часть 50

Часть 51

Часть 52

Часть 53

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg