Сергей Самаров След Сокола. Новый курс – на Руян 786 год Книга третья. Том второй Роман
© Самаров Сергей Васильевич, 2016 год
Глава первая
Чем больше людей продвигается в воинской колонне, тем медленнее эта колонна перемещается. Эту известную прописную истину князь-воевода Дражко знал уже давно, с тех самых пор, когда впервые сел в седло и возглавил первый свой полк. Было это еще в земле лужицких сербов, когда в результате заговора бояре убили отца Дражко, и будущий князь-воевода со своим полком спасал мать, вывозя ее к сестре, матери князя Годослава. Большой полк продвигался медленно. И Дражко, не имея боевого опыта, взяв с собой только три сотни, прорывался через поля и леса через земли союзных восставшим изменникам лютичей. Пробился, проведя два победоносных боя, оставил мать уже в княжестве бодричей, и вернулся к своему полку, чтобы и его вывести. И вывел. С тяжелыми боями, медленно, но все же вывел. От полка к тому времени осталась только половина. Половина уже могла продвигаться быстрее и незаметнее. Это, малое количество воев, их и спасло, еще тогда понял Дражко.
Именно потому он взял из своей сотни сопровождения только десяток стрельцов, которые имели легкое вооружение и легкую броню, и именно с ними отправился назад в Кореницу. И приказал остаткам своего сопровождения, куда входила полусотня конников и три десятка стрельцов, поскольку один десяток был отправлен в Кореницу раньше, по возможности быстро следовать ускоренным походным маршем в том же направлении, что и он. Сам же с десятком стрельцов сразу погнал коней. По времени года дорога была и не пыльной, и не грязной – зимних дождей давно не было, и потому маленькая группа могла поддерживать достаточно высокую скорость. И даже ветер, который пришел совсем недавно вместе с легкой поземкой, и старался иссечь лицо, не сильно мешал. Ветер дул с полуночной стороны, и был откровенно сырым, неприятным. Наверное, человеку, передвигающемуся пешком, причем, неторопливо, без напряжения, ветер и был бы излишне неприятен. А конникам, которые постоянно в напряженном движении, несмотря на то, что передвигаются сидя, ветер был не так и страшен, хотя он соединял в противодвижении собственную силу и скорость всадников, тем не менее, напряженная скачка не давала возможности замерзнуть даже на ветру. От быстрой скачки тело напрягалось, кровь начинала бегать по венам, и это согревало. Только лицо страдало – краснело от ветра.
Несколько раз князь-воевода на скаку прикладывал руку к груди, где у него в кармане под кольчугой был спрятан флакон с противоядием, полученным от жалтонеса Рунальда для князя Войномира. Карман на груди был не глубоким, и князь-воевода Дражко опасался потерять ту драгоценность, которая заставила его так торопиться. Хорошо еще, что тяжелая кольчуга сидела на нем плотно, и придавливала карман, не позволяя флакону перемещаться.
Одновременно с князем-воеводой торопилась и ночь. Темнота встала уже тогда, когда дорога вывела всадников к крепости Руйгард. И, даже при всей своей торопливости, Дражко не забыл, что он является еще и воеводой княжества, следовательно, отвечает за боеспособность всех полков, в том числе и на острове. Как эта безопасность соблюдается ночью, в условиях плохой видимости, Дражко не знал. Но узнал. Уже неподалеку от поворота дороги, когда следовало свернуть направо, чтобы ехать дальше в Кореницу, или налево, чтобы попасть в Руйгард, маленькому отряду князя-воеводы встретился конный патруль.
– Кто едет? Стоять! – раздался голос из темноты.
Дражко натянул повод, только замедляя бег коня, но не останавливая его полностью.
– Князь-воевода Дражко! – пришлось представиться в темноту.
И только после этого с двух сторон дороги, и с третьей стороны, спереди, выехало три десятка конников-копьеносцев. Копья у всех были, кстати, опущены в боевое положение, и готовы были к атаке, хотя для копейной атаки, конечно, требовалась скорость, а набрать скорость они не успели бы. Но многие славянские копейщики пользовались вместо скорости хорошо отработанным мощным ударом, наносимым рукой. Славянские копья были не такими длинными, как, например, свейские, и рука справлялась с ними, хотя тоже, конечно, не каждая. Обычно копейщики тренировали одну руку, которая развивалась сильнее. Второй, которая держала щит, такой мощи не требовалось.
– Здрав будь, князь-воевода, – басовитым голосом с характерной морской хрипотцой, присущей многим жителям Руяна, сказал, видимо, немолодой вой из тех, что приближались с дороги. – Я десятник Пребыша из ночной стражи крепости. Верно ли – это ты, князь-воевода?
Десятник подъехал ближе, чтобы внимательнее рассмотреть Дражко. Он, в самом деле, был немолод, но еще крепок, и, похоже, весьма силен. Князя-воеводу узнать было не трудно, тем более, тому, кто видел его хотя бы раз.
– Я помню тебя, Пребыша, – сказал Дражко. – Ты приводил три с лишним года назад мне полусотню копейщиков с острова.
– Да, княже, – сказал десятник. – Извини, что задержали тебя. Следуй своим путем… Эй, там, освободите князю-воеводе дорогу.
Топот копыт впереди показал, что приказание десятника выполняется.
– Так всю ночь по дороге и ездите? – задал Дражко естественный вопрос.
– А как же, княже… Держать стражу на дороге куда как дешевле, чем стены у Ральсвика возводить. Да и нет таких стен, которые штурмом не взять. Стены, говорят, не спасение, если беда придет…
– Много ли таких групп?
– Четыре.
– Что-то нам только одна ваша и встретилась!
– А мы вас давно уже ведем. И окружили со всех сторон. Все четыре группы здесь. Больше сотни воев. Сила немалая.
– Это хорошо. Мы вас второпях и не заметили. А скажи-ка мне, Пребыша, тут другой десяток должен бы недавно проскакать…
– Их тоже останавливали. Только еще светло было. Дневная стража останавливала. Мне только сказали про них. Часа два уж, почитай, прошло. Дальше поскакали. Там одни стрельцы, мне сказали…
– Да. Со мной тоже одни стрельцы.
– Ночной дорогой от стрельцов толку мало. Ночью копейщики нужны или меченосцы.
– Наверное, ты в чем-то прав, десятник. Только мне нужна была не защита, а быстрые ноги коней. Для меня сейчас это важнее.
– Тогда, княже, скачи… Мы тебе не мешаем. А что все в Кореницу сегодня направляются? И все в ночь…
– А еще кто? – спросил Дражко.
– Еще дюжина воев проскакала в дневную стражу. Сказали, боярин вызвал. Это где-то за час до твоего десятка стрельцов.
– Завтра там заседание боярского совета, – подтвердил Дражко. – Бояр там много понаехало. И еще, думается, за ночь понаедет. Оружные вои скакали?
– В полном облачении. Из них два стрельца. У других простые луки у всех. При полном доспехе. Как на сечу поехали. И не больно спешили, не как вы… Да, к утру, все одно на месте будут. Тут дорога одна, не заблудишься.
– А к какому боярину? Кто их вызвал?
– Если и сказали, мне не передали. Наверное, и не сказали.
– Ладно. Несите дозор… – сказал князь-воевода, и ударил коня пятками. Благородное животное сдерживалось только натянутыми удилами. И, когда Дражко отпустил натяг узды, резко сорвалось с места.
Дорога была свободна. Десяток стрельцов сопровождения устремился за князем-воеводой.
Дражко скакал, и думал о том, кто из бояр и с какой целью мог вызвать десяток полностью вооруженных воев в Кореницу. В принципе, в этом страшного ничего не просматривалось. Только другой вопрос возникал: в Кореницу ли действительно ехали эти вои?
Но разрешить этот вопрос можно было только тогда, когда Дражко сам в Кореницу прибудет. Хотя, возможно, разрешить придется раньше. Это Дражко тоже предвидел, и потому напряженно всматривался не только в дорогу под копытами коня, но и дальше…
* * *
Дорога если и утомляла, то только своей монотонностью. Ночь была темной. Видно почти ничего не было. И потому гнать лошадей во всю прыть возможности не было. Легко было зазеваться, и с дороги куда-нибудь в болото улететь. Болота только легким ледком скованы. Выбираться потом долго, если вообще можно выбраться, а то угодишь, чего доброго, в топь…
Изредка виднелся где-то в стороне огонек. Вероятно, там находилось какое-то небольшое селение. Больших селений здесь не было, как хорошо знал Дражко. Смерды живут в землянках. Они и окон не имеют. И не жгут ночами огни. Незачем им это. А свет может гореть только в окне какого-то достаточно зажиточного дома. В сельской местности не было той строгости с ночным тушением огней. Здесь люди если и боялись пожара, то за себя сами отвечали, и потому могли жечь или свечи, или масляный светильник, когда в этом потребность была, и желание.
И только князь-воевода подумал об этом, как его нос уловил отчетливый запах гари, приносимый ветром откуда-то с дороги. Но ветер был сильным, и мог принести запах издалека. Огня видно нигде не было. А запах был такой, словно пахло горелым маслом. А тут как раз и луна из-за туч выглянула, большая, хотя и не полная. До полнолуния оставалась еще, пожалуй, целая поладеница[1]. Дражко подогнал коня, поскольку луна давала возможность лучше видеть дорогу впереди. И даже относительно далеко.
Однако у стрельцов сопровождения, что не отставали от князя-воеводы, зрение все же было лучше, чем у Дражко. И они видели привычно дальше. Десятник стрельцов Распута подогнал своего рыжего скакуну, и, поравнявшись с Дражко, показал рукой вперед. Лошади быстро преодолевали расстояния. Теперь уже, пока рука десятника поднималась и опускалась, и князь-воевода что-то непонятное впереди увидел. И слегка подтянул повод коня. При этом не забыл уже привычным движением ощупать себе грудь. Флакон с противоядием был на месте.
Распута еще раз рукой махнул. Стрельцы сопровождения увидели движение руки своего десятника, и тут же обогнали князя-воеводу. Мгновение только и прошло, а уже у каждого в руках был лук, и стрела была наложена на тетиву. Остановиться никто не пожелал. Дальше двигались по-прежнему быстро, но уже не на полной скорости. Где-то в стороне и чуть позади заржала вдруг лошадь. Дражко повернулся на звук, и только тогда остановился. Остановились и стрельцы, и только Распута, позвав за собой одного из них, двинулся вперед, вытягивая голову, чтобы лучше видеть.
Дражко прислушался.
– Кто-то к нам скачет. Догоняет, кажется… – сказал один из стрельцов.
– Нет, со стороны скачет…
Заржал конь под самим Дражко. Что-то почувствовал. Коню сразу же ответил прежний лошадиный голос. А через несколько мгновений в темноте стало заметно движение. Еще две лошади стрельцов призывно заржали. И только после этого на дорогу позади группы выскочил каурый конь, и несколькими радостными скачками приблизился к всадникам. Кони – существа табунные, не любят одиночества. Тем более, в ночи.
– Конь из нашей сотни, – сказал молодой конопатый стрелец, и шмыгнул курносым носом. – К нашим коням, как к своим прибежал. Это из того десятка, что с Квашней поехали. Точно, я узнал его. Радош, кажется, парня звали. Усы еще у него, как стрелы были, в стороны торчали. Тонкие и длинные. Точно, его конь…
– Почему «звали»? – спросил Дражко. – Почему «были»? Может, просто привал стрельцы устроили, и конь убежал…
Стрелец показал на круп коня перед седлом. Круп был обильно полит кровью, хотя сам конь не выглядел раненым.
– Привяжите коня на повод, – распорядился князь-воевода. – Едем. Вперед!
Впереди, кстати, уже видно было десятника и стрельца, что с ним поехал. Они возвращались. Встреча произошла через двадцать шагов.
– Что там?
– Костер был у дороги. Прогорел уже. Дрова маслом политы. Оттого и запах.
– Маслом? – переспросил Дражко. – Зачем в костер масло лить? Разжечь не могли?
– Мы так делали, когда засаду устраивали, – рассказал Распута. – Зажигали костер у дороги. Двое у костра. Ждали людей. Они подъезжали, останавливались, заводили обычный разговор. В это время плескали в костер масло, чтобы ярче пламя было. Приехавших было лучше видно. И их расстреливали. Так и здесь…
– Квашня? – спросил напрямую князь-воевода.
– Нет. Мы дальше проехали. Там два тела на дороге. Наши стрельцы. И рядом с дорогой шесть тел. Все убиты стрелами. Квашню с десятком, наверное, встретили, двоих подстрелили… – Троих… – поправил себя сотник, глядя на коня, привязанного к луке седла, – остальные прорвались, и через плечо в темноту отстреливались. Шестерых положили, других не увидели. Спрятались, должно, хорошо. В темени что не спрятаться…
– Рассказываешь, как сам все видел, Распута… – сказал Дражко.
– Видел – не видел, а Квашня прорвался, и с ним осталось семь человек. Это восемь стрел. Двое, значит, не стреляли. Наши стрельцы промахиваться не умеют. Не в кого было стрелять. Я так, княже, думаю… Засада это была. На твоего посыльного. Нам у Руйгарда стража говорила, что дюжина воев проехала. Это они, стало быть, и были. Шесть тел… Вои в полном вооружении. Один из них стрелец… А там два стрельца было. Они наших и убили…
– Едем, – распорядился Дражко.
– Поехать-то никогда не поздно, – раздумчиво сказал Распута. – Только ты, княже, не обижайся уж, мы все под глазом Семаргла ходим. И никто не знает, когда Семаргл над ним склонится. Если мы по важному делу коней загоняем, ты уж, княже, скажи нам, что делать, если стрела из темноты в тебя угодит. И вдруг Квашня тоже не доехал… И его поручение тоже передай… Хоть один из нас доберется, выполнит.
Князь-воевода, готовый уже погнать коня, снова натянул повод. Вообще-то стрельцы – это простые вои, и делиться с простыми воями ими информацией как-то всегда считалось ненормальным, даже слегка унизительным. Тем не менее, дело было настолько важным, что выполнить его было необходимо при любых обстоятельствах. И Дражко решился. И, остановившись в кругу стрельцов, все рассказал. И похлопал себя по груди, где под кольчугой хранился флакон. И о поручении к Квашне тоже сказал. Стрельцы выслушали князя молча. Но они от откровений князя-воеводы тоже доверием к нему прониклись.
– Будь уверен, княже, – сказал десятник Распута. – Хоть один из нас в живых останется, довезет до князя Войномира противоядие.
И как раз в этот момент откуда-то из темноты прилетела стрела, и ударила в спину курносого молодого стрельца, что чужого коня опознал. Наконечник стрелы вышел через грудь. Кровь ручьем хлынула изо рта, и стрелец упал на шею своему коню. Седло и стремена его еще держали, но держали они только мертвое тело. Другие стрельцы среагировали сразу. Стрельцы умеют по направлению чужой стрелы просчитать место, откуда стреляли. Луки были еще у всех в руках. И десяток стрел даже без команды одновременно сорвался с луков. Все были направлены в одну сторону. И что-то стрельцы, в отличие от князя-воеводы, услышали, потому что сразу трое по знаку десятника устремились с дороги в сторону, на ходу еще по стреле вытаскивая, чтобы быть готовыми к следующему выстрелу. Все сильно пригибались к гривам своих лошадей. Сам десятник и остальные стрельцы сразу соскочили с седел, и встали, прикрывшись конями. Это же с небольшим опозданием сделал и Дражко. Но стрел из темноты больше не прилетало. Только там, куда поскакали трое стрельцов, звякнул металл о металл, и звук этот, всем хорошо знакомый, подсказал, что кто-то нанес удар мечом. Еще через мгновение звук повторился.
Трое стрельцов вернулись вскоре. С собой никого не привели. Коротко, как о чем-то обыденном, доложили:
– Их там четверо было. Двоих сразу стрелами свалило, когда мы отсюда стреляли. По три стрелы в каждом. Двое осталось. Стрелец и вой. Пешие. У ихнего стрельца стрел не было. Кончились, видимо, или тул потерял. Скорее, потерял, когда прятался от десятка Квашни. С собой у него тула не было. Последнюю стрелу в нас послал. У воя простой лук. Стрелец пытался его стрелой стрелять, но коротка оказалась, под ноги моему коню упала. Они за мечи схватились, пришлось и нам. С коня бить сподручнее…
Пленного для допроса взять, значит, не удалось. Хотя князь-воевода и не просил об этом. Просто не успел, так быстро стрельцы ускакали в темноту.
– Где-то еще двое, значит, бродят, – вслух подумал десятник Распута.
– С лошадьми, должно быть, где-то вдалеке стоят, морды зажимают, чтоб лошади не заржали. Боятся, что их обнаружат.
Распута посмотрел на Дражко.
– Искать не будем, – решил князь-воевода. – Некогда. Найдем – не найдем в темноте… Знаем ведь, только по какую сторону от дороги…
Вся группа уже сидела в седлах.
– Вперед! – распорядился Дражко.
Кони с места взяли в карьер. Путь еще предстояло преодолеть немалый…
* * *
До въездных ворот Коренице добрались без происшествий. Подскакали сразу за каким-то небольшим отрядом – десяток конников сопровождали носилки, несомые четырьмя крепкими парнями без доспехов. Видимо, кто-то из бояр прибыл на заседание боярского совета или просто потому временно переселился в Кореницу, что здесь обосновался князь, рядом с которым бояре и стремились держаться… Князь-воевода своим званием пользоваться не стал, чтобы не создавать сумятицу при въезде, и придержал коня, давая возможность носилкам и их сопровождению зайти в город. А сам остановился уже под сводом ворот, не доехав пять шагов до захаба, кивнул вою в светлых доспехах. Вой, узнав Дражко, быстро приблизился.
– Кто тут у вас командует?
– Сотник Магнус Бычья Кость.
– Зови быстро…
Вой убежал во внутреннее помещение, и почти сразу оттуда выскочил высокий, худощавый и жилистый вой в очень длинной, ниже колен кольчуге. Если такому высокому вою кольчуга была длинной, то обычному человеку она была бы до пят. Вой был одноглазый. Один глаз прикрывала светлая повязка. Он подскочил к князю-воеводе, и замер перед его конем.
– Я – сотник Магнус, княже-воевода. Командую ночной сменой. Ты заметил какой-то непорядок в охране? Вели наказать меня или исправить непорядок.
– Нет, сотник, Успокойся. Непорядка я не заметил. Я спросить хотел. Перед собой я послал одиннадцать стрельцов, которые попали в засаду, где потеряли троих. Значит, их осталось восемь человек. Должны были сразу проехать к князю Войномиру. Были такие? Добрались?
Сотник явно почувствовал облегчение, когда узнал, что у князя-воеводы нет претензий к охране ворот. Это было заметно уже по одному тому, как Магнус расслабился.
– Проехали, княже. Уж пару часов, как проехали. А то и раньше… Стрелец Квашня. Мой названный брат, проехал. И с ним семь стрельцов. У одного лошадь ранена, но не сильно. Про засаду ничего не говорили.
– Куда проехали? Видел?
Сотник не задумывался с ответами, не тянул время. В нем сразу чувствовался человек военный и деловой.
– Квашня сказал, сразу к князю во Дворец. В ту сторону и поскакали. Я им пароль[2] для ночной стражи сказал. Иначе не пропустят. У нас с этим, когда князь в городе, строго. Ночная стража у каждой рогатки стоит[3]. Но тебе, княже, пароль не нужен. Тебя в Коренице всякий вой по усам узнает. Назовешь себя, и проедешь.
– Надеюсь, что узнают. Только вот еще что мне скажи. Между группой Квашни и нами, никто не проезжал? Из той засады, что на Квашню выставлялась, пятеро осталось. Троих мы уничтожили. Два человека живыми во тьму улизнули. Могли нас обогнать, могут и позже приехать. Вои в полном боевом облачении. Не было никого?
– Недавно двое на взмыленных лошадях приехали. К боярину Пламену, сказали, из Арконы прискакали. В полном вооружении. Непонятно только, почему через наши ворота. Если из Арконы, могли бы и через закатные проехать. Так ближе. Хотя, дом боярина у восходной стены. Может, просто не хотели через город ехать. Улицы все на ночь перегорожены. Вокруг стен, пусть и дальше, но быстрее, пожалуй, получится.
– Спасибо, что все знаешь. Но смотри внимательно. Может, еще двое приедут. Спрашивай все. Я утром пришлю к тебе человека. Ему расскажешь.
– Я службу знаю, княже. Все расспрошу, – пообещал сотник Магнус.
– А как тебе Квашня названным братом стал?
– Так я из рабов вышел. Меня вагры привезли со свейских земель. Там младшим ярлом в семействе ярлов был. Но мне тогда было четырнадцать лет, хотя оружие в руках я уже держал. Восемь лет в рабах проходил. На десятый год меня хозяин отцу Квашни подарил, в Свентану. Не знаю даже, за какие услуги. А тот меня, как сыновей держал, и воспитывал вместе с ними. Хотя я годков на десять постарше его сыновей был. Стрелецкому делу учить уже не стал, сказал, что поздно уже по годам. Но в дружину городскую отправил, когда мои десять лет рабства кончились[4]. А перед этим оженил. Там я сначала десятником стал, потом, после того, как ты данов разбил три с половиной года назад, воевода Полкан и сотником сделал. А потом уже я на Руян перебрался. Здесь у меня родной брат объявился. Кормчим у боярина Колльбьерна служит. Свою лодку в Ральсвике держит. С боярской дружиной в набеги плавает. Меня с собой звал, но я уж к городской службе привык. Море меня не манит.
– На родину не тянет? – поинтересовался Дражко.
– А кто меня там ждет? Кому я там нужен? Родителей давно на погребальный костер вознесли. Здесь и брат, и семья. Да и свыкся уже.
– А вот скажи мне такую вещь, может знаешь…
– Слушаю, княже…
– Боярин Колльбьерн сдает внаем стрельцов. Недавно три сотни кому-то сдавал. Должны были вернуться. Вернулись уже?
– Колльбьерн в Руйгарде живет. А стрельцов своих в Ральсвике держит. Ко мне оттуда вести не каждый день приходят. Ничего сказать не могу, княже. А что за интерес у тебя до стрельцов боярина?
– Думаю вот, нанять на важное дело.
– Поход, княже, замыслил? Так у нас говорят в народе. Если сам Дражко приехал, знать, быть походу.
– И куда меня в поход отправить хотят?
– Как всегда ты делаешь… Кто княжеству угрожает, на того сам первым и идешь походом.
– А кто нам сейчас угрожает?
– Слухи ходят, лютичи на границе полки собирают. Так торговые люди говорят.
Князь-воевода усмехнулся.
– Ладно. Неси свою службу, как раньше нес. Люди всегда лучше меня знают, куда и когда я в поход собираюсь. Так уж издавна повелось. И почему-то потом оказывается, что они были правы, и я, в самом деле, именно туда походом и вынужден отправиться. Наверное, есть в этом своя правда, только к ней тоже привыкнуть следует. Лютичи, говоришь… Ну, это не впервой…
Дражко тронул коня пятками, стрельцы десятка Распуты тронулись за ним. Но сам князь воевода, хотя только что высказывался на эту тему, продолжал думать о ней с удивлением. У него в голове только-только еще начали появляться мысли о предотвращении нашествия лютичей, еще ни с кем, даже с Войномиром этими мыслями не делился, а в народе об этом уже говорят. Может, народная мысль и толкает воев в поход…
* * *
Князю-воеводе пароль для проезда по городу, и правда, был не нужен. Несмотря на темноту, что стояла на узких улицах города, около каждого поста с расставленными поперек улицы «рогатками», горели факелы, рукояткой вбитые в кучи с песком. Когда Дражко с сопровождением приближался, кто-то выходил, князя-воеводу сразу узнавали, следовала команда, рогатки раздвигали, и маленький отряд следовал дальше – в сторону Дворца. И, чем ближе к Дворцу князя, тем чаще стояли посты. Система эта была давно продумана, и соблюдалась неукоснительно на протяжение многих лет.
Задержались только на небольшой площади перед храмом Яровита, где сегодня должна была пройти торжественная служба. Несмотря на ночной час, там уже толпился народ, стояло трое носилок с телами умерших, и близко к входу были выставлены детские люльки с грудными детьми[5]. Дражко бросил по монетке на рушники, расстеленные перед каждыми носилками, и, не слезая с коня, заглянул в каждую детскую люльку. Все дети на свежем воздухе крепко спали, и князь-воевода поехал дальше. Он знал, что здесь происходит, и потому вопросов не задавал.
Так и доехали до Дворца. Еще на подъезде князь-воевода увидел свет в окнах второго этажа правого крыла. На первом этаже около входа масляные светильники горели всегда, и этому удивляться не стоило. Судя по слабой интенсивности света на втором этаже, там горели свечи. Дражко оставил стрельцов сопровождения у дворовых ворот, а сам проехал к парадному крыльцу, где его встретил сам бургграф воевода Славер, услышавший, видимо, цокот лошадиных копыт по деревянной мостовой. На Руяне, в отличие от Рарога, мостовые еще не начали выкладывать обтесанными камнем, предпочитая по-старинке дерево…
Глава вторая
– Здрав будь, княже… – Славер приложил руку в кольчужной рукавице в груди, и едва заметно поклонился, причем поклон больше совершала голова, тогда как плечи оставались, практически, на месте.
– Здрав будь и ты, воевода, – ответил Дражко, опираясь при подъеме на крыльцо на большущий с витой резьбой столб-опору. – Вижу, света в окнах много. Князь Войномир не спит?
– Пять минут назад еще сидел в рабочей горнице, какие-то записи делал. Готовится к завтрашнему совету. До этого, как ты уехал, все над бумагами сидел, что бояре принесли, разбирал. Что-то выписывал, переписывал. Не княжеским, мне кажется, делом занялся. Как дьяк какой-то. Впрочем, это не моего ума дело…
В голосе бургграфа слышалось непонимание и осуждение. Славер, видимо, предполагал, что князь должен только полки в сечу водить, как водил их когда-то в Бьярмии, где не был правителем территории, где от него не требовалось больше ничего, только военные походы. И воевода не совсем понимал, что такое правитель острова, как и правитель княжества. Сам Дражко помнил, что еще его отец не любил сидеть с бумагами, не любил вникать в тонкости, и тем вызвал недовольство и в народе, и среди бояр, и в своей дружине, которой, в результате, не хватало средств. А результатом этой нелюбви стало смешение князя с княжения. Когда князь-воевода видел за бумагами князя Годослава, он, не наученный собственным отцом, только жалел его, не умея помочь, и облегчить участь правителя. Но часть этой участи князь Годослав взвалил на своего племянника. И Войномир, кажется, взялся за дело с усердием. То есть, делал то, что сам князь-воевода делать не умел. Значит, и помочь в этом деле не мог.
Но помочь он мог в ином. Дражко хорошо понимал, что бояре привычно говорят одно, а делать будут совершенно другое, и всегда будут стараться сохранить свои возможности к обогащению, и не остановятся ни перед чем, даже перед физическим уничтожением князя, который пытается навести порядок. Где есть порядок, там меньше возможности для воровства. Потому бояре и не хотят установления порядка.
– Воевода, с утра пораньше, перед сменой стражи, навести ворота, через которые мы въезжали. Там есть такой одноглазый сотник стражи Магнус Бычья Кость. Найди его, и скажи, что прибыл от меня. Он скажет тебе, приезжал ли кто-то еще в город после нас.
– А до вас?
– Это он уже все рассказал.
– Прибыл стрелец Квашня, сказал, что от тебя со срочным донесением к князю Войномиру. Я хотел передать донесение, он сказал, что оно устное. Я провел его, хотел присутствовать, но княже приказал мне выйти. Он этого стрельца хорошо знает. Ты присылал его?
– Да. Как Войномир к моему донесению отнесся?
– Этого я не знаю. Только приказал мне вынести из его комнаты кувшин с водой, и вылить, а взамен самому, непременно самому, набрать воды из колодца, и поставить к нему в комнату. Никого при этом в комнату не пускать.
– Это правильное решение. Значит, внял моим словам…
– А что происходит?
Князь-воевода посмотрел на трех воев дворцовой стражи, и двух воев полка Славера, что стояли у бургграфа за спиной, и откровенно поворачивали головы, чтобы лучше слышать, о чем ведут разговор князь воевода княжества бодричей и бургграф и воевода острова Руян. Дражко не увидел в этом ничего удивительного и страшного, просто людям интересно было знать, и они желали узнать. Но им все сообщать он не хотел. И потому просто взял воеводу под руку, и потянул к двери. И только за порогом сказал негромким шепотом:
– Ты же с детства Войномира воспитывал…
– С тех пор, как он перешел на мужскую половину дома[6]. С первого дня. Я в его руку еще деревянный меч вкладывал, и учил первым правильным ударам с любой, кстати, руки. Войномир тогда все старался левой рукой делать, как многие дети. Я сначала стал переучивать его на владение правой рукой, а потом решил, что хорошо получится, если он одинаково будет владеть двумя. А от щита он уже потом сам отказался, и стал двумя мечами сразу вооружаться.
– Значит, на тебя можно положиться. Позаботься о князе, воевода. Мне сообщили, что какие-то люди добыли страшный змеиный яд, желая отравить Войномира. Нескольких капель хватит, чтобы самый сильный и крепкий здоровьем мужчина умер за одну ночь. Но мне же передали противоядие, которое князь Войномир должен принимать по каплям каждый день. Тогда никакой яд не будет в состоянии его сломить. Пойдем к Войномиру, я все ему обскажу, а ты тоже слушай. Князь может к этому отнестись легко и равнодушно. Но на тебя я возлагаю ответственность за его безопасность. Ты готов?
– Я отрублю сначала руку с ядом, а потом и голову любому, кто посягнет на его жизнь! – в твердой ярости, слегка подрагивая от нее, сказал Славер, и сжал кисть так, что на дощатый пол посыпались кольчужные кольца рукавицы.
И Дражко ни на мгновение не усомнился, что Славер так и поступит…
* * *
Князь-воевода Дражко и князь Войномир сидели в рабочей комнате Войномира. Как и опасался Дражко, Войномир достаточно легковесно отнесся к предупреждению. Хотя бы внешне не хотел показать, что принимает угрозу всерьез. И князю-воеводе никак не удавалось заставить Войномира быть по этому поводу серьезным. Как раз в э то время, невзирая на ночное время, в сопровождении бургграфа Славера пришел волхв Ставр. Послушав пару минут разговор двух князей, волхв выступил вперед, и, чувствуя, что Дражко требуется авторитетная поддержка, сказал тоном, который не терпит возражений:
– Поговаривают, что яд для князя с жалтонеса потребовала сама дочь верховного жреца храма Свентовита в Арконе Ведана. Уже это говорит о многом. А то, что она погибла при этом – тоже что-то значит, только пока еще никто не может сказать, что этот факт значит. А может он означать непричастность к покушениям волхва Вандала. Хотя внешне все сводится к тому, чтобы указать на него. Но, насколько я знаю Вандала, он не смог бы Веданой пожертвовать ради своих далеко идущих целей. Не приказал бы убивать ее, и послал бы за ложкой вагров не Ведану, а любую другую из своих лодок. И доверенных людей у него много. Некоторых, наверное, и убить было бы не жалко. Если кто-то и хотел таким образом «подставить» Вандала, то, на мой взгляд, доказал обратное. Хотя может быть все, и утверждать категорично я не буду ничего. Меня там не было, и моих разведчиков не было. Иначе мы поймали бы убийцу. Но там были стрельцы Веданы. Стояли неподалеку, на причале. И я не верю, чтобы стрельцы не сумели определить, откуда прилетела стрела. Да еще так точно ударила в голову Ведане, и не задела Рунальда. Это должен быть очень хороший стрелец, что так посылает стрелу. Или расстояние должно быть небольшим. Почему, по какой причине стрельцы не смогли определить, откуда стреляли?
– По какой причине? – переспросил князь Войномир.
– Почему? – в тон ему задал вопрос князь-воевода Дражко.
– Я думаю, только по одной – им приказали. Кто кроме самой Веданы может дать такой категоричный приказ?
– Кто?
– Кто? – спросил и воевода Славер, стоящий тут же.
– Только Вандал. Любого другого стрельцы за такой приказ убили бы.
– Это значит, что яд понадобился самому Вандалу? – спросил Дражко.
– Сам Вандал захотел меня отравить! – не спросил, а утвердительно сказал князь Войномир. – Ему есть, что терять. А смертью Веданы он хотел только прикрыться?
– Вот здесь-то и находится тот тонкий момент, который меня смущает, – сказал Ставр, сердито пошевеливая тяжелым посохом, более длинным, чем он сам.
– Не тяни. Говори яснее, – потребовал князь-воевода.
– Слишком уж многое показывает на Вандала. Чересчур много. И потому я в сомнениях.
– И на какой почве твои сомнения топчутся? – поинтересовался князь-воевода.
– После того, как стрела пробила голову Веданы, на поиски стрелка отправили экипажи пяти лодок, которые прочесывали полуостров и все побережье. Но никаких следов найти не смогли. Видели только, как быстрая лодья под прямым парусом вышла из бухты, но кто-то сказал, что она вышла раньше, до выстрела. Никто этого утверждения ни подтвердить, ни опровергнуть не смог. И совершенно пропал из вида человек, которому Ведана, по словам жалтонеса, передала склянку с ядом. Если он пропал оттуда, он мог только на этой лодье уплыть. Значит, лодья уплыла после выстрела. Выйти из порта этот человек никак не мог. Выход там только один – в город, и у ворот, как полагается, стоит привратная стража. И человека этого никто не запомнил, хотя смутно вспоминали после рассказа жалтонеса, что видели такого рядом с Веданой. Разговаривали они в стороне от всех. Естественно, серьезно допросили и жалтонеса Рунальда.
– Мне он про допрос ничего не рассказывал, – перебил разведчика Дражко.
– Он – человек скромный. И посчитал это малозначительным фактом. Рунальд вообще человек со странностями. Я его знаю больше двадцати лет, и он всегда такой. Тем не менее, допрос был. Но допросили жалтонеса не сразу, а только по завершению поисков стрельца, убившего Ведану. Не нашли, и тогда, вспомнив про свидетеля, к жалтонесу подступили. Рассказ Рунальда всех сильно смутил. У Веданы никогда не было мужа, и ей некого было отравливать. И вообще использовать яд – это совсем не в ее характере. Она, как говорил сам воспитатель Веданы, в таком совершенстве владела мечом, и, всегда вспыльчивая, без сомнения выхватывала его, и ни в каких ядах не нуждалась. Рунальда назвали лжецом, и хотели просто так, за одно только вранье повесить, но Вандал услышал вдруг, что Ведана обещала утром отпустить лодью с жалтонесом и воеводой Веславом, о котором верховный волхв многажды слышал, и заочно уважал. Может быть, они даже встречались раньше. Князь Бравлин второй, насколько мне известно, дважды навещал Вандала в его храме. И не исключаю, что с Бравлином на остров приплывал и воевода Веслав. А тут еще слово Веданы… Это для Вандала было, как последняя воля погибшей. И он запретил Рунальда трогать. И приказал утром, как и сказала Ведана, отпустить на ветер…
– Но почему только утром? – переспросил князь Войномир. – Чтобы успеть доставить яд в Кореницу? Чтобы никто не помешал? Мне такое решение кажется, по меньшей мере, странным…
– Да, – согласился Ставр. – Оно может таким выглядеть. Но я представляю себе растерянность Вандала, потерявшего самого значимого для него человека в мире, единственного значимого для него человека. Ему сказали, что Ведана обещала отпустить лодью утром, и он повторил это слово в слово, не задумываясь. Такое тоже могло быть в момент растерянности. Вандал уже не молод, и подобный удар ему перенести тяжело. Потому он и повторил услышанные слова, не вдумываясь в смысл.
– Так все-таки, Ставр, – князь-воевода спрашивал командира княжеских разведчиков так, словно тот обязан был знать все. – Это дело Вандала или нет?
– Я пока ничего сказать не могу. Не могу ни обвинить старика, ни оправдать.
Дражко пожал плечами. Даже с некоторым раздражением пожал. И в тоне его голоса слышалось раздражение и недоворльство:
– У меня начинает складываться мнение, что ты подружился со старым волхвом… И пытаешься его защищать, – сказал Дражко.
Ставр промолчал.
– Я прав? – князь-воевода повысил голос.
– Я защищаю только интересы княжества бодричей, и больше ничьи, – спокойно ответил командир разведчиков. А возводить на человека напраслину, даже если он тебе, княже, и не нравится, я привычки не имею. Короче говоря, я пока не вижу никаких доказательств вины волхва Вандала. И не могу сказать, кто покушался на жизнь князя Войномира ни по дороге на остров, ни здесь, на острове. Подозрения никогда не могут быть доказательствами. И обвинения я смогу выдвинуть только тогда, когда сам смогу убедиться в чьей-то вине.
Дражко знал характер командира княжеских разведчиков. Волхв Ставр был неуступчивым, и всегда свое мнение отстаивал. И потому князь-воевода спор не продолжил.
– Я могу предложить тебе еще один вариант для поиска. Из Ральсвика я послал с предупреждением князю Войномиру одиннадцать стрельцов. Один гонец, которого княже знал лично, и должен был поверить, что тот прискакал от меня, и десяток стрельцов в его сопровождение. Они попали в засаду. Прорвались, подстрелив шесть воев противника. Потом шестеро оставшихся стреляли из темноты в меня и мое сопровождение. Был убит стрелец. Мое сопровождение убило четверых. Двое сбежали. Могли приехать после нас, могли обогнать нас, если хорошо знают здешние дороги. Перед нами в Кореницу приехало двое воев. Сказали страже, что к боярину Пламену гонцы из Арконы. Время уже к утру близится. Не стесняйся, Ставр, разбуди Пламена, спроси, что за весть принесли ему гонцы, и верно ли они к нему прибыли. А ты, Славер, отправляйся к полуденным воротам, как я тебя и просил, найди одноглазого сотника Магнуса Бычья Кость, и спроси, кто после нас приезжал. Он знает, что ты приехать должен, следит за прибывшими.
Воевода с волхвом приложили руки каждый к своей груди, развернулись, и вышли. Дражко выглянул в коридор, и позвал часового.
– Прикажи принести нам с князем Войномиром меда. Две баклажки побольше.
Пока мед не принесли, князь-воевода прошел в свою комнату, чтобы переодеться и хотя бы смыть дорожную пыль с рук и с лица. А когда вернулся в рабочую княжескую горницу, увидел, что Войномир опять над бумагами склонился, что что-то выписывает на другой лист бумаги. А потом делает писалом прорезы на восковой дощечке, словно кратко отмечает что-то самое важное.
Тут и мед принесли. Дворовый человек не знал, куда поставить деревянный резной поднос, потому что стол был завален свитками бересты и бумажными листами. Войномир молча показал на скамью рядом со столом. Дворовый человек поставил, поклонился, и молча вышел. Сам князь Войномир к меду даже притронуться губами не пожелал.
– Что не пьешь? – спросил князь-воевода, поднимая объемный жбан, как кружку.
– Не в том дело. У меня голова так устроена, когда нужно ей работать, я от хмельного отказываюсь. Иначе соображаю хуже. Что-то забываю. К тому же, княже, ты сам не велел мне ничего, кроме воды пить. Если хочешь, и не боишься, можешь за меня выпить. Жбаны не помечены, который тебе, который мне. Не угадаешь, в каком может быть отрава.
Дражко никогда трусом не был, от хмельного меда не отказался, и, когда он поставил пустую баклажку на скамью, усы его довольно зашевелились.
– Слышал я, что мед способен любую отраву убить. Не зря вои им раны покрывают[7].
– Я тебе не мешаю? – спросил Войномир, давая тонкий намек.
– Устал я что-то… – признался князь-воевода, намек принимая и понимая. – Если разрешишь, княже, я пойду к себе в комнату, отдохну, не раздеваясь. Только меч отстегну. А как кто-то с вестями прибудет, Ставр или Славер, или еще кто-то, сразу пошли за мной.
– Обещаю…
У Войномира у самого слипались глаза, но он упорно вникал в документы, принесенные боярами, и находил в них все новые и новые несоответствия. Данные одних документов не сходились с другими. Например, портовые регистрировали прибытие одного количества кораблей, а таможенные документы показывали, что таможенный сбор был взять только с каждого, по сути дела, десятого. Да и портовые платежи, судя по документам, взимались за пользование причалом через одного, только со второго корабля, а то и с третьего. Все сводилось к тому, что бояре, отвечая каждый за свой собственный участок, не сводили документы в единую систему, и не понимали, что любая попытка такого приведения сразу покажет их отношение к своей работе. Правда, еще предстояло точно узнать, кто воровал деньги из казны – сам боярин или дьяк, посаженный боярином на ответственное место. Каждый дьяк служил непосредственно боярину, ответственному за ту или иную сферу жизни острова, и боярином же ставился. Крушить всех направо и налево князь Войномир тоже не собирался. Тем не менее, в голове у него возникала некая путаница, разобраться в которой он сам не мог. Требовалась помощь более опытного в делах князя-воеводы Дражко. Но беспокоить уставшего князя Войномир не хотел. Однако тут вернулись одновременно и бургграф воевода Славер, и командир княжеских разведчиков волхв Ставр. Поднимать Дражко требовалось в любом случае. Что и сделал по просьбе своего князя воевода Славер, негромко постучав в дверь.
– Иду, – сразу отозвался князь-воевода.
И вышел почти сразу. Ему потребовалось время, единственно, чтобы прицепить к поясу меч, без которого Дражко, как сам говорил, чувствовал себя почти легковесным танцором с ярмарки.
Славер уже входил в рабочую горницу князя Войномира, и Дражко тремя быстрыми шагами догнал его, чтобы не открывать дверь снова. Короткого времени князю-воеводе хватило, чтобы отдохнуть, и выглядеть свежим, хотя он даже умыться не успел. Но задранные кверху кончики широких усов говорили о том, что Дражко в прекрасном настроении.
– Значит, пока я спал, новостей не было? – удовлетворенно спросил князь-воевода.
– Только прибыли, княже, – объяснил Ставр. – С воеводой у крыльца встретились. С разных сторон приехали.
– Докладывайте… – потребовал князь Войномир, отрывая уставшие глаза от своих бумаг, кажется, с радостью, потому что уже устал от такого занятия.
– Что там за два воя к боярину Пламену прибыли? – спросил Дражко Ставра. – Можно было проверить, откуда они прибыли?
– Я самого боярина разбудить, как ты просил, не постеснялся, – объяснил волхв. – Мы с ним коротко знакомы[8] с давних пор. Еще с похода против данов семнадцатилетней давности. Боярин тогда просто воеводой был. Боярское звание ему после этого похода Годослав, который только-только стол отца занял, и пожаловал. За отличие в быстрых рейдах. Надо сказать, он заслужил. Со своим полком за четыре дня в семи битвах участвовал. И везде его полк отличился. Тогда же, кажется, в его полку мать Веданы сотником была. Совсем молодым сотником.
– Вот так и начинаешь узнавать людей – нечаянно, – то ли проворчал, то ли просто с усмешкой констатировал князь-воевода. – Столько, казалось бы, знаю Ставра, а никогда не слышал, чтобы у него руянские бояре в друзьях значились. Так, чего доброго, скоро нечаянно выяснится, что Ставр запросто вход к королю Готфриду. Просто по старинной дружбе заглядывает данского пива выпить. Впрочем, молчу, памятуя, что наш волхв только воду пьет…
Волхв промолчал. Но Войномир поторопил его:
– Продолжай, Ставр. Мне еще нужно подготовиться к разговору на заседании боярского совета. А времени остается мало. Рассказывай…
– Разбудил я, значит, боярина Пламена. Он недовольный ко мне вышел. Я и посочувствовал, что поспать ему сегодня ночью не дают. То я, то гонцы из Арконы… Он сильно удивился, и сказал, что не было гонцов. Своего гонца он к Вандалу послал, но тот должен вернуться только к обеду. А из Арконы гонца не было. Вечером только с боярским обозом несколько бочонков гасконского[9] белого вина привезли. Но вино не для боярина. Его заказывал у Пламена верховный волхв Яровита Духослав. Сказал, что для службы ему нужно. Правда, просил красное вино, а ему привезли белое. Но это не большая беда. А больше из Арконы никого не было. Я и объявил тогда, что два воя проезжали через ворота, и сказали, что гонцами из Арконы к боярину Пламену посланы. Боярин своих стражников позвал. Спросил. Никаких гонцов, говорят, не было.
– Куда же они делись? – спросил Дражко. – Мне сотник привратной стражи точно сказал, что два воя в полном снаряжении к боярину Пламену отправились. Он им даже пароль ночной сообщил. Может, где по дороге сгинули?
– Сгинули… – согласился волхв Ставр. – Вернее, не к дому боярина поехали, а в другой дом. Я так изначально и предполагал. От дома боярина до полуденных ворот княжеский Дворец стоит прямо посредине. Я, когда возвращался, у каждых рогаток с ночной городской стражей разговаривал. И все подтвердилось. Не проезжал никто ночью к дому боярина Пламена. А вот, как встретился у княжеского крыльца с воеводой, попросил его послать человека до ворот, чтобы со стражниками поговорил. До куда эти двое доехали…
– Я Волынца послал, сотника с тремя воями, – подтвердил бургграф Славер. – От своего имени велел все расспросить. Городская стража теперь в мое подчинение передана. Мне они ответ дадут. А спросить Волынец сумеет.
– Он сумеет, у него язык правильно подвешен, – согласился князь Войномир. – И соображает хорошо. У меня тут насчет Волынца планы созревать стали. Сильно возражать будешь, воевода, если я его из полка заберу? Хочу его способностями к грамоте воспользоваться. Он же у нас не только читать-писать, но и считать хорошо обучен…
– Твоя воля, княже, поклонился бургграф Славер. – Тебе виднее, кто чем заниматься должен. А грамотный человек должен занимать место грамотного человека. Неграмотных сотников у нас много. Найдем, кем заменить.
– Вот и хорошо. А у тебя, Славер, какие новости?
– Нашел я сотника Магнуса у ворот. Расспросил. Он ждал человека от князя-воеводы. сказал. Никто больше не приезжал. Только боярские носилки пронесли с шестью воями охраны. Боярин Лютогнев этот – рядом с воротами дом имеет. Туда и вошли. Им даже пароль для стражи не сообщали, поскольку до рогатом им даже дойти не пришлось. Лютогнев прибыл на заседание боярского совета. Сотник Магнус сказал, что сам Лютогнев величина небольшая, стар уже, а важничает, как воевода. Но полк свой имеет малый, даже без стрельцов – в полусотню конников и три десятка пехотинцев. Даже не конных. Вот и все, что я узнать сумел. Осталось только сотника Волынца дождаться.
– Ладно. Как Волынец прибудет, пошли его ко мне. А сейчас идите, отдыхайте. Тебе, Славер, утром на совете надо быть свежим и грозным. Приготовься, – распорядился Войномир. – Идите. Нам с князем-воеводой еще кое-что обсудить требуется…
– И распорядись, Славер, чтобы меду нам принесли, – подсказал Дражко. – Меня без меда в сон клонит… Это хуже, чем клонит от меда. Непривычно как-то…
* * *
Когда дверь за вышедшими закрылась, князь Войномир потер лицо руками, пробуждая себя после ночной работы, и прислушался, дожидаясь, когда в коридоре стихнут шаги воеводы и бургграфа Славера. Волхв Ставр всегда ходил бесшумно, и его шагов слышно не было ни при удалении от рабочей горницы князи, ни при приближении к двери. Это Войномир уже знал, хотя со Ставром был знаком только недавно, да и то лишь поверхностно.
– Тебя что-то беспокоит, княже? – спросил Дражко, покручивая ус в ожидании хмельного меда. Его привычки все знали, и простой сладкий мед по его требованию никогда не приносили.
– Не могу понять ситуацию, княже, и некому объяснить ее, кроме тебя. Потому тебя и хочу попытать своими вопросами.
– Спрашивай. Ситуация здесь такая, что без хмельного меда не разберешь. Но я все же попытаюсь тебе ответить, если смогу.
– Мы с тобой вчера со многими из бояр поговорили. Спрашивали их, что сделать требуется, чтобы на острове жизнь иной стала, чтобы остров всему остальному княжеству надежной опоройявился. И ведь, насколько я умею понимать людей, все честно и правильно говорили. Говорили то, что мы еще в Рароге с князем Годославом обсуждали. Что остров станет иначе жить, когда купцы к нам поплывут, а не от нас прятаться будут, когда местные лодьи и драккары станут княжеским флотом, а не разбойничьим. И все одинаково на волхва Вандала жаловались, как на главного разбойника Руяна. Послушаешь бояр, впечатление такое складывается, что, не стань Вандала, вся жизнь на Руяне иначе бы потекла…
– Да, все так говорили, кроме боярина Пламена, – согласился Дражко. – Оно и понятно, поскольку Пламен у верховного волхва храма Свентовита то ли служит, то ли просто с Вандалом дружит. Хотя вообще-то бояре должны служить только своему князю. Дал князь Пламену боярское звание, вот и должен князю служить, а не волхву, а не то звание и отобрать не долго. Да еще и вместе с головой.
– Я не знаю, чем боярин Пламен в боярском совете занимается, от него никаких документов представлено мне не было…
– Кажется, он просто считается одним из товарищей боярина Береста, и замещает его в каких-то вопросах. Но это точно ты только завтра узнаешь, когда тебе всех бояр поименно представлять будут. Но что тебя смущает?
– Да вот, просидел ночь я над бумагами, и вижу, что говорят бояре одно, а делают другое. То ли они сами, то ли дьяки по их приказу, то ли вообще одни дьяки без приказа. Я, конечно, допускаю, что бояре в лени своей просто не проверяют то, что им дьяки пишут. Похоже на то, что они в бумаги, которые мне передали, даже не заглядывали. Но, если все это воруют дьяки, то они уже давно стали несравненно богаче своих бояр.
– Говори конкретнее. Что в этих бумагах не так? Карать за воровство следует жестко и строго. Без жалости… Иначе продолжать будут втихомолку.
– Вот вчера разговаривали мы с боярином Мниславом. Он у нас за таможню в боярском совете отвечает. Помнишь, как жаловался боярин? Не заходят к нам почти суда купеческие. Не с кого, значит, и пошлину брать. Посмотрел я бумаги, которые Мнислав принес. Все так и есть, мелочь какая-то княжеской казне полагается. Немного моей казне, намного казне Годослава. А потом посмотрел бумаги того худенького боярина, остроносого…
– Милятина…
– Да, боярина Милятина. Он отвечает за работу порта. И у него каждая чужая лодка, что в порт заходит, отмечена. А потом с бумагами таможни сверил. И получается, что пошлину брали где с каждой второй лодки, где с каждой третьей, а где и с десятой. А остальные что же? Бесплатно к нам приплывают? Да и у самого Милятина в бумагах путаница. За пользование причалом с лодки тоже обязан деньги брать. И тоже не со всех отмечено, хотя бралось, думаю, со всех. Правда, там и траты есть. И большие. На строительство новых причалов, на ремонт старых… И оплачено, представляешь, княже, больше, чем с судов получено. Это как? Не из собственного же боярского кармана?
– А просто. Пишется одна сумма, а отдается совсем другая, – спокойно объяснил князь-воевода. – Вот для того тебя твой дядюшка и послал сюда, чтобы ты разобрался. Сразу вешать и боярина и дьяка я лично не советую. Воруют, конечно, и тот и другой, но кто больше ворует – никто не скажет. И не разберешь, кого из них вешать следует. На мой вкус, надо послать на заседание боярского совета сотню стрельцов, чтобы вошли в зал, и всех бояр там перестреляли. Только мой вкус никогда не был идеальным. Потому княже Годослав и не меня сюда поставил, а тебя. Есть мысли какие-то, как исправить?
– Есть мысли… Хочу своего человека поставить, как в совете Славера, и в порту. Чтобы каждая приплывающая лодка на учете была. Сначала только в порту Ральсвика, куда большинство и приплывает, потом и в других портах. А когда мой человек будет считать, станет ясно, сколько таможня должна.
– Это дело, – согласился князь-воевода. – А что касается ремонта причалов, то сразу тебе подскажу, что там не все так просто. Каждый ремесленный квартал в Ральсвике имеет собственный причал, и сам его строил, и сам его в порядке содержит. В ведение боярина Милятина входит только несколько мелких общественных причалов, и тех, где стоят лодки местных викингов. Хотя лодки викингов чаще просто на рейде стоят или на берег вытащены. За место на берегу они тоже что-то платят портовому дьяку. Мне так Ставр объяснял. Будут вопросы, обратись к нему. Он своих разведчиков поставит по местам, они все отследят, и все узнают. Их у него здесь около десятка, кажется. Идет кто-то… Мед, наверное, несут…
По коридору раздавались гулкие в ночи шаги.
– Может, сотник мой уже вернулся – Волынец…
– И сотнику пора, и мед уже два раза пора принести…
Глава третья
В дверь негромко, даже словно с каким-то стеснением постучали.
– Открыто. Входи… – отозвался на стук князь Войномир.
Дверь открылась. Сначала мягкой неслышной походкой вошел дворовый человек из дворцовой прислуги, и принес поднос с двумя жбанами меда. Тот самый человек, что уже приносил мед раньше. И потому он уже не спрашивал, куда поставить поднос, сразу устроив его на широкой скамье у стола. А следом за дворовым человеком в рабочую горницу, так же неслышно, вошел волхв Ставр, а за ним, уже тяжелой поступью воя, которую и было слышно в рабочей горнице, перешагнул порог и сотник Волынец.
Дворовый человек вышел до того, как дверь закрылась. Хорошо понимал свое место на общественной лестнице. Ставр высунулся в коридор, и проследил, как тот выйдет за наружные двери, где находился пост охраны, через который просто так никого не пропускали, тем более, в темное время суток. Порядок установил Славер, он же и сказал, кого можно пускать, кого вообще нельзя, о чьем приходе требуется предварительный доклад.
– Не люблю, когда под дверью подслушивают, – объяснил волхв свое поведение князьям. – А здесь, кажется, это принято. Не от предательства, а просто от любопытства. Узнать новости желают, потому что их самих спрашивают, что новый князь делает, как строить жизнь людей на острове думает? Кто во Дворце служит, всегда считаются самыми осведомленными. Они и стараются такими быть. Это не порок, хотя подслушивание и наказуемо. Я так и сказал вечером дворцовому управителю Вешняку, чтобы он своим людям передал. Кто попадется под дверью, того на правеж… Надеюсь, подействовало. Со страхом посматривают…
– А вчера кто-то подслушивал?
– Сначала сам Вешняк, потом глашатного Славер застал. Хотя сам говорит, что с глашатным могло и показаться. Выговаривать не стал. Только мне сказал, а я Вешняку выговорил. Не обессудь, княже, что распоряжаться начал в твоем Дворце.
Войномир молча кивнул, соглашаясь с необходимостью таких действий, и, словно бы, разрешение волхву этим дал на подобные строгости в дальнейшем.
– Рассказывай, – волхв несильно подтолкнул Волынца посохом в бок.
– Вот такое дело… – начал Волынец. – Последняя стража, что пропускала этих воев, на улице перед городской площадью. Оттуда четыре улицы идут. На каждой стоят рогатки, и стража. Ни на одном из постов этих воев не видели. Но между площадью и постами стражи четыре боярских дома. Вои могли войти к любые из четырех ворот. Одни из этих ворот – двора, где живет боярин Улич, человек из Арконы, член боярского совета от Арконы. От Арконы кроме двух бояр только сам верховный волхв Вандал в совет входит.
– Старый Улич… – усмехнулся князь-воевода Дражко. – Я думал, он давно уже умер. Он еще пару лет назад даже по своему дому ходить не мог. Его по пути в столовую дворовые люди под руки поддерживали. Ему уже больше века давно. Неужели он на боярский совет приехал? Помнится, мне говорили, что он уже ничего и не слышит…
– Да. Это он. Но я проверил, княже, – сообщил Волынец. – Улич прибыл последним. Незадолго до того, как меня воевода послал на поиск. Это и привратная стража подтвердила.
– Ты уже и до ворот добрался? – удивился Дражко.
– У моего коня, княже, быстрые ноги… – скромно ответил сотник. – А что ты, княже, так на меня смотришь? Не веришь?
– Отчего же… Верю. Просто смотрю, и кажется мне, что встречались мы с тобой где-то. Не в тот раз, когда ты нас с князем Войномиром на дороге встретил, а еще раньше. Лицо знакомое. Или похож на кого-то…
– Скорее, похож, – подтвердил Волынец. – Я в ваших краях человек новый. А если бы мы встречались, я бы тебя, княже, признал обязательно.
– Ну-ну, ладно. Пусть так будет. А как ты узнал о приезде Улича?
– Увидел… Свет на всех трех этажах горит. Везде свечи не жалеют. Бояре это любят. Не смотрят, что дорого. Считают, что, чем больше света, тем человек больше значит. Друг перед другом так вот «светятся». И дым из каминных труб. Только-только, видно, затопили. Для утренней топки еще рано. Да и к чему все камины в доме сразу топить! Если только дом промерзлый, давно не топленый. Я привязал коня, чтобы копытами не стучал, подошел потихоньку к воротам. За воротами голоса. Издалека их слышно, только вот издалека не разберешь, что говорят. Пришлось подойти. Дворовые люди разговаривают, не стесняясь. Обсуждают, ляжет боярин спать или не ляжет. Если ляжет, его утром будет не поднять. А не поднимешь на боярский совет или на службу в храме, будет слуг на правеж отправлять. Не поверит, что добудиться не смогли, скажет, сами проспали. Если не ляжет, тогда трудно его будет после боярского совета разбудить. Придется сонного в носилки переносить, и так домой отправлять. Я так понял, что было уже подобное. А по разговору и понял, что только приехали. Поскакал к воротам, там подтвердили. Но я допускаю, что те двое воев, что раньше приехали, как раз в дом боярина Улича явились. Он мог с дороги пару человек наперед себя послать. Хотя тут тоже сомнение есть.
– Какое? – спросил князь Войномир. – В чем сомнение?
– Если бы они раньше боярина явились, они уже успели бы дом протопить, чтобы боярин в тепло сразу приехал. Обычно так и делается. Потому и допускаю, что они не к Уличу прибыли, а в другой дом. Из трех других боярских домов только в доме боярина Тишислава кто-то есть. В двух других никто пока не живет. Не приехали еще хозяева, хотя дворовые люди ходят, дом уже протапливают. Хозяев к утру ждут. Но те не спешат. Они в боярский совет не входят.
– С чего взял, что не приехали? – спросил Дражко. – Может, спят спокойно… Ночь на дворе.
– Все одинаково, княже. Как в первый раз. Через ворота слушал.
– И что у нас получается? – спросил Войномир. – Они могли только к Тишиславу приехать? Я вообще такого боярина не знаю, и, кажется, даже не слышал о нем. Чем у нас в совете Тишислав занимается?
– Вместе с Мниславом заведует таможенными сборами. Мнислав главный, Тишислав помогает, но и сам хочет главным стать. Доносы на Мнислава Годославу пишет. Себя при этом не называет, никак доносы не подписывает, но Годослав приказал Ставру, помнится, – князь посмотрел на волхва-разведчика, – допытаться, кто пишет. И Ставр узнал…
– Узнал, – коротко подтвердил командир разведчиков. – Если писал не сам, то других людей заставлял. И подписываться заставлял других. Чтобы, якобы, многие на Мнислава жаловались. Хитрый лис этот Тишислав. Хитрый и трусливый. Такие могут только исподтишка в спину ударить, и подлости от него ждать можно. Хотя, при его трусости, эта подлость не может быть решающей и кардинальной. Он очень боится ответственности.
– Могли к нему приехать люди, которые в стрельца Квашню, а потом князя-воеводу стреляли? – не пожелал отвлекаться на другие вопросы князь Войномир. – Тишислав заинтересован в отсутствии управления?
– Заинтересован, – согласился Дражко. – Сильно заинтересован. Не меньше того же Мнислава, под которого он подкапывает. Значит, могли и к нему неудавшиеся убийцы пожаловать. Больше в этом месте не к кому…
– Есть к кому, – сказал сотник Волынец так конкретно, словно знал что-то категоричное.
Все повернули к нему головы.
– Там, прямо на площади, стоит самое большое среди других здание – храм Яровита. Я говорил с женщиной, что безвестных умерших к костру готовит. Она как раз в храме была, и не видела никого, но, когда вышла, слышала, как кто-то верхом торопливо подскакал, и сразу в ворота. Когда женщина вышла, ворота были уже закрыты. А ворота тяжелые, чтобы их быстро закрыть, нужно очень торопиться. Она не видела, сколько было всадников, но уверена, что несколько человек. Может, два, может, даже больше. Женское ухо неопытное. Не различает по звуку, сколько копыт стучат – обычное дело, и винить ее здесь не в чем. Но я, поговорив с ней, дальше искать стал. Пытался с младшими волхвами у ворот пообщаться, так там на меня чуть драться не бросились. Я уж руку на кряж[10] положил, тогда только отстали. А то ведь и побить могли. Простого человека, с улицы, не воя, вполне могли бы побить за лишний интерес… Почему они никого туда не подпускают? Почему прячут что-то? И даже говорить на эту тему не хотят…
– Почему? – вопросительно поднял брови Дражко.
– Потому что им есть, что скрывать…
– Возможно… У тебя все, сотник? – спросил князь Войномир.
– Все, княже…
– Тогда можешь идти. Прими мою благодарность за службу. Ты хорошо справился. Отдыхай, и будь готов по первому моему зову явиться. У меня скоро будет для тебя дело. И будь готов после службы в храме вместе со Славером сопровождать меня на заседание боярского совета. Ты там будешь нужен.
Волынец приложил руку к груди, поклонился, и вышел…
– Мы тебе нужны, княже? – спросил Дражко.
– Есть какие-то соображения по поводу тех двух воев?
Князь-воевода допил мед из отставленной было второй баклажки.
– Я так думаю, что они одинаково могли заявиться и в дом боярина Тишислава, и в храм к волхву Духославу.
– Волхв Духослав показался мне наиболее лояльно к нам настроенным человеком из всех, с кем мы здесь встречались. Кроме слуг, естественно. По крайней мере, все советы, которые он нам давал, были дельными. И еще мне показалось, что он очень боится волхва Вандала. Боится враждовать с ним. По отдельным репликам я бы подумал, что он и мне советует быть с Вандалом осторожнее. А что о Духославе скажет Ставр?
Командир разведчиков только посохом пошевелил вместо ответа. Такая форма разговора была, видимо, хорошо знакома Дражко. И потому князь-воевода сказал, как перевел с чужого языка понятными для Войномира Словами:
– Он ничего про волхва сказать не может, но, если ты его попросишь, он узнает.
– Я попрошу его… – словно Ставр здесь не присутствовал, сказал Войномир. – А у самого Ставра нет для нас сообщений?
– Есть, – твердо сказал волхв.
– Говори, – потребовал Дражко.
– Ко мне несколько минут назад прискакал гонец из Обенро[11]. Туда по приказу Готфрида приплыло еще двадцать свейских и пятнадцать норвегских драккаров. Команды сразу высадились, и ушли одной колонной в закатную сторону. Я напомню, что в порту уже стояло одиннадцать норвегских и семнадцать свейских лодок. Тоже без команды, которая ушла к Готфриду в сторону Хедебю. Сейчас на каждой лодке осталось по пять человек охраны, и больше никого. Сейчас там шесть с лишним десятков лодок – целый флот. Мои разведчики опасаются, что, по возвращению команды, этот флот отправится в сторону Руяна. Сейчас лодки стоят плотно одна к другой, и будут хорошо гореть, если найдется смельчак…
– Я понял, Ставр. Это хорошее сообщение. Поблагодари от меня своего разведчика. Мы с князем Войномиром подумаем, что предпринять.
Это прозвучало так, будто князь-воевода отправляет волхва из рабочей горницы. Но Ставр уходить не спешил, и только перебросил свой блинный и тяжелый посох из руки в руку. Дражко все понял по его взгляду.
– Есть еще новости?
– Есть, – Ставр говорил ровным голосом, и его лицо при этом совершенно ничего не выражало, словно он не умел ни осуждать, ни хвалить.
– Говори.
Волхв мрачно посмотрел на князя-воеводу Дражко, потом перевел взгляд на князя Войномира, словно проверяя из на возможность принять неприятное сообщение. Убедился, что и один, и другой в состоянии собой управлять, и только после этого сказал:
– В Венедине[12] уже собралось три тысячи ратников-лютичей. Стоят лагерем под городом. Живут не в палатках, а в срубах, где домовая торговля идет[13]. Палатками не хотят себя выдавать. От людей прячутся, стараются без надобности не выходить. Ждут прибытия двух пятисотенных стрелецких полков с франкской границы. Стрельцы, предположительно, прибудут через Поладеницу. После этого лютичи планируют сразу начать поход на Штржелово. В Штржелово у нас войска почти нет. Только городская стража. Не более пяти сотен. И три десятка стрельцов. Городских стен там тоже нет. Город, вероятно, будет взят с ходу. Если, конечно, лютичи подойдут к нему. А Руян тогда будет отрезан от княжества. Но в Штржелово лютичи надеются захватить и даже планируют это сделать, большое количество лодок и паромы, и с ходу переправиться на остров.
– Ты верную фразу сказал, Ставр, – сердито пошевелил Дражко усами, – «Если, конечно, лютичи подойдут к нему». Стрельцов у них пока нет. Значит, у нас в запасе целая Поладеница. Слышишь, княже…
Князь-воевода повернулся к Войномиру.
– Но, то ли от жадности неуемной, то ли от недоумия, наши противники сами дают князю Войномиру возможность установить на Руяне порядок.
– Это как? – не понял сам Войномир.
– С моря готов выступить на нас Готфрид со своим флотом. Оставим пока в стороне вопрос о том, сумеет Готфрид или не сумеет победить Годослава и графа Оливье. А с суши готовятся к выступлению лютичи. В условиях угрозы существованию княжества, князь имеет право объявить осадное положение, и принять на себя всю полноту власти. Объявить княжескую власть единственной! Любой ослушник в это время должен рассматриваться, как предатель интересов княжества, и отправлен на виселицу. И все, кто имеет в своем распоряжении дружины, обязан предоставить их в распоряжение князя. На моей памяти такое однажды случалось в княжестве бодричей, когда отец Годослава воевал одновременно с ваграми, с лютичами, с саксами и с данами. И вынужден был объявить осадное положение. Иначе с бояр было невозможно вытребовать их дружины. Нескольких бояр тогда пришлось повесить, несколько сбежали к врагу, хотя дружины их навечно перешли в подчинение князя. Мера эта – осадное положение – жесткая, но иногда необходимая.
– Но этот закон касается всего княжества, – напомнил Ставр. – Имеет ли право удельный князь острова пользоваться этим законом?
– А разве Войномир не правитель острова? – удивился Дражко. – Я, со своей стороны, как соправитель Годослава, готов взять на себя согласие с таким решением. И уверен при этом, что сам князь Годослав меня поддержит. Мера эта считается чрезвычайной, и применяется не часто. Но применялась же… Значит, может примениться и теперь!
– Часто она применяется в отдельных приграничных городах, – напомнил волхв. – Трижды по указу князя Годослава применялась в Свентане, когда город был в осаде. Наверное, и здесь можно, но нужен, я думаю, указ князя бодричей. Как другая мера, возможно провести народное собрание. По закону решение собрания имеет больший вес, чем княжеский указ. Но даст ли собрание желаемый результат? Это еще вопрос. Влияние бояр слишком велико. Князя Войномира на острове еще плохо знают. И люди побоятся предоставить ему всю полноту власти. Решение Годослава будет самым верным шагом.
– Достаточно будет и решения самого князя острова и соправителя княжества бодричей! – взял Дражко на себя смелость. – Я решаю! Я – соправитель Годослава! А решение самого Годослава мы получим в дополнение. Согласен со мной, Войномир? Не побоишься взять на себя все полноту власти? Только имей ввиду, что в случае поражения виноват во всем будешь только ты, и тебя сместят уже решением того же народного собрания, которое можно организовать за несколько дней. Согласен?
– Я в своих силах уверен, и ответственности не боюсь, – Войномир даже встал из-за стола – Но кто и как доставит весть об этом моему дядюшке, и его подтверждение на Руян?
– Вероятно, только я, – принял решение князь-воевода. – И только я смогу объяснить ему необходимость такой редкой меры.
– Ты покинешь меня в такой трудный момент?
– Я вынужден это сделать, и уже много раз говорил тебе об этом. Я собирался уехать сразу после заседания боярского совета.
– Но раньше, когда ты это говорил, еще ничего не было известно ни о флоте Готфрида, к которому, думаю, готовы присоединить и данские лодки, ни об армии лютичей, которые, я слышал, в сече тоже стоят немалого.
– Лютичи – такие же, как мы сами, люди. И даже характером с нами слегка похожи. С ними ты будешь драться, как дрался во главе варягов-русов со словенами. Сразу предупреждаю, что лютичи не создают отдельные стрелецкие дружины. Считают это неправильным. Объясни им, что они ошибаются. А меня ждет Годослав. При этом, по пути к Годославу, я хочу взять на себя уничтожение флота Готфрида.
Волхв Ставр в удивлении поднял брови, и даже свой тяжелый посох снова перебросил из левой руки в правую.
– Княже, ты мои мысли читаешь?
– Я твои слова услышал. «Лодки плотно стоят, и будут хорошо гореть, если найдется смельчак…» Смельчаков я найду, а наши лодки поведу сам. Конечно, место кормчего не займу, я не умею с кормилом справляться. Но все остальное я умею. И сразу оттуда, когда дело сделаю, и лишу данов флота, отправлюсь к Годославу. Он должен меня ждать. А мой брат Войномир тем временем плотно займется лютичами. Не мне его учить, как предупреждать нападение противника. Он эту науку хорошо освоил в Бьярмии. Не будем, Ставр, мешать Войномиру. Ему нужно подготовиться к боярскому совету. Пойдем…
Князь-воевода первым покинул рабочую горницу князя. Ставр устремился за ним своими широкими шагами. В каждом из этих шагов длинноного волхва было больше двух шагов человека нормального роста.
Перед дверью в свою спальную светлицу Дражко обернулся, и сделал рукой приглашающий жест. Ставр молча, и никак не показывая удивления, вошел вслед за князем-воеводой.
– Я видел, что ты посматривал внимательно и на князя Войномира, и на сотника Волынца. Что скажешь?
– Братья, – коротко и категорично ответил волхв.
– Почему так решил?
– Лицом братья могут быть не похожи, хотя общие черты обычно им присущи, но ухо всегда показывает родство. Сама форма уха. Уши у них полностью одинаковы. И глаза тоже. Разрез глаз, взгляд. Такое только у братьев бывает. Хотя, может быть, братья только по одному из родителей. Скорее, по отцу.
– Почему, именно по отцу?
– Мальчики обычно бывают больше похожи на мать, девочки наследуют черты лица отца, – объяснил командир разведчиков. – Потому схожесть есть только в отдельных чертах, а не во всем лице. Иначе они были бы больше схожи.
– Годослав говорил, что Войномир очень на его сестру похож. На свою мать. Не наше, конечно, это дело, но ты, Ставр, присмотри за этим сотником. Чтобы неприятность нашего князя не постигла. Князь, видимо, знает, и опекает Волынца. А Волынец, если и знает, то молчит. К Войномиру в родственники не набивается. Ладно. Это дело даже не второе по важности, и не третье. А нам следует заниматься первым. Первое у нас – боярский совет…
– Это второе. Первое у нас – служба в храме Яровита.
– Ты будешь там?
– Конечно.
– Помнишь, что я тебе говорил о безопасности князя?
– Его будут везде окружать мои люди. И в виде нищих, и в виде простых горожан, и в виде стражников. Только вот на заседании боярского совета… Моих людей туда не пустят, даже если они боярами вырядятся.
– Там рядом с ним будем и я, и ты, и Славер, и Войномир…
* * *
Князь-воевода вернулся в рабочую горницу князя Войномира, когда пора уже было выходить, чтобы не опоздать на службу в храм Яровита. Хотя без князя служба все равно начаться не должна была. Но и появиться князь должен был последним. Не он должен ждать. Ждать должны его. Это закон всех владетельных особ.
– Я готов, – сообщил Войномир, взял со стола, и сунул в карман только один свиток бересты, куда он наносил писалом свои пометки.
– Ты так и пойдешь, в чем приехал? – спросил Дражко.
– Я пока не обзавелся большим гардеробом. Думал, просто багряный плащ на плечи накинуть. Это все принадлежности моего княжеского гардероба. Да что я рассказываю, при тебе же мне в Рароге дядюшка этот плащ подарил, а у меня самого даже в Бьярмии ничего особенного не было. Тоже багряный плащ – от отца достался, и все. Но я тот плащ с собой возможности взять не имел. Я же ехал, как пленник Гостомысла. А в Бьярмии у меня имелось только все, что для сечи необходимо. Правда, оружия выбор был большой. Я трофеи собирал. Люблю хорошее оружие. И всякое необычное. Всегда ищу, чем можно свои дружины дополнительно вооружить. В этот вот раз мне Воевода Славер привез хозарские щиты. Конечно, они дороже в изготовлении, чем наши простые, но удобны для отражения удара. Меч знатного воя и простого тоже в цене разнятся. И кого-то можно щитами на манер хозарских вооружать. Здесь подумать надо, стоит ли связываться.
– Покажи мне, вместе подумаем. А пока пойдем, я одну свою парадную кольчугу тебе уступлю. По размеру, мне сдается, она подойдет.
– Сейчас Славер с Волынцом придут. Славер те хозарские щиты принесет. Я попросил посмотреть. Может, сгодятся для наших…
– Пока переоблачишься…
Они перешли коридор, зашли в спальную светлицу Дражко. Князь-воевода открыл крышку большого сундука, оттуда вытащил тяжелый кожаный мешок, и протянул Войномиру.
– Примеряй. Мне она слегка длинновата, на твой рост, думаю, впору будет.
Князь вытащил кольчугу. Это, конечно, была кольчуга не боевая, а праздничная, которую было бы в бою жалко изувечить. Сами кольца с внешней стороны были позолочены, а изнутри для контраста чернены. На груди кольчуги были нашиты стальные поперечные пластины, образующие встроенный бехтерец. Такие же пластины, только более широкие, были нашиты со спины. И все пластины, что спереди, что на спине, были красиво изузорены растительным орнаментом, но орнамент этот был не славянским.
– Откуда такая? – облачившись в доспех, и пошевеливая плечами, словно проверяя, насколько он в состоянии в этой кольчуге руками управлять, спросил Войномир.
– Доспех знатного аварского воина. Из аварского похода короля Карла Каролинга. Вот, тут еще… – Дражко вытащил из мешка золоченый и богато украшенный шлем с подшлемником из тонкого белого войлока, и наручи[14], разукрашенные в стиле кольчужного бехтерца. Сами наручи были из многослойной толстой кожи, к которой крепились стальные черненые пластины, с нанесенным на чернение золотым рисунком. На руку они надевались плотно, и туго зашнуровывались с внутренней стороны. Князь Войномир быстро облачился, и в таком вооружении выглядел празднично, вот только шлем для его крупной головы оказался маловатым, и потому князь отложил его в сторону, предпочитая держать голову непокрытой.
– Шапки подходящей, какой-нибудь, собольей у тебя не найдется? – спросил Дражко, убирая шлем в мешок.
– Я шапки с раннего детства не ношу. Привык: или в шлеме, или с непокрытой головой. Да и перед кем рядиться! Не на свадьбу идем. И без шапки можно[15].
Войномир встряхнул копной длинных русых волос, вполне заменяющих ему шапку.
– Пойду плащ возьму…
Едва он вернулся уже в багряном княжеском плаще, и закрыл за собой дверь, как в коридоре послышались шаги. Пришлось дверь снова открыть, чтобы пришедшие не стучали в рабочую горницу, где никого уже не было.
В открытую дверь, повинуясь жесту князя-воеводы, вошли бургграф воевода Славер, сотник Волынец, не понимающий, зачем он нужен на заседании боярского совета, и командир разведчиков волхв Ставр. Славер с Волынцом принесли пару небольших щитов, внешне достаточно легких, хотя и обвешанных металлическим усилением. Но, возможно, щиты сами по себе легкими не были, и только в сильных руках воев казались такими. Но Славер, в дополнение к щиту, принес и посконный[16] мешок, не показывая еще, что в этом мешке находится.
Первый щит взял в руки князь-воевода, сразу продел левую руку в ременные петли, сжал, стал рассматривать. Сами петли крепились не как обычно, жестко к основанию щита, что позволяло вою управлять щитом без проблем, а к деревянным дощечкам. Эти дощечки, в свою очередь, крепились к шарниру, который позволял щиту быть подвижным на руке, и смещаться на целый вершок в одну, и в другую сторону.
– При ударе копьем или мечом, – объяснил сотник Волынец, щит смещается, и оружие соскальзывает в сторону. Правда, это хозарам не очень помогло, когда мы их атаковали, Но им тогда уже ничто помочь не могло. Их была только неполная сотня против нашего полка…
Войномир вертел в руках, рассматривая, второй щит.
– Я вообще не понимаю, зачем такое нужно. Во-первых, щит теряет управляемость, во-вторых, чтобы сделать это приспособление, нужно дополнительное время и дополнительные затраты, то есть, щит становится слишком дорогим, в третьих, когда вой с детства обучается пользоваться щитом правильно, он сам выполняет то, что делает этот щит, и не теряет управления схваткой. Мне такой щит откровенно не по душе…
– Мне тоже, – князь-воевода положил на пол второй щит. – К своим мы больше привычны. А что там еще в мешке?
Воевода Славер сделал загадочное лицо, и вытащил из мешка простую длинную рубаху из посконной ткани. Но поверху рубаха была по кругу обшита обыкновенным морским пеньковым канатом[17]. Следом за рубахой из мешка показалась точно такая же обшитая канатом шапка.
– Ну и что? – спросил князь Войномир.
Он сам, как и все другие, многократно видели такой «доспех» самых бедных воев, которые не имели возможности заиметь доспех металлический. Смерды, когда вставали на защиту своих земель от какого-то внешнего нашествия, одевали такие же доспехи, и вооружались при этом своими же сельскохозяйственными орудиями, чаще всего, вилами, косами, и цепами.
– А вот наш сотник Волынец ночью подсмотрел, что за щиты у двух боярских воев…
– Рассказывай, сотник, – потребовал князь-воевода.
– Я не просто подсмотрел, я даже спросил… Это не щиты воев. Для сечи они слишком тяжелы. Эти щиты навешивают на борта драккаров, чтобы они гребцов прикрывали от стрельцов. Сам щит двойной, деревянный. А в середине точно такой же канат накручен. Вои говорят, что в этом щите даже стрелы наших стрельцов вязнут. И копье его не пробивает. Втыкается так, что его не вытащишь. Гребец высовывается, и обрубает копье топором.
– И что? – спросил князь Войномир.
– Я просто подумал, что вся тяжесть морского щита от толстых досок. Борт драккара пробить стрелой легче, чем щит. На борту доски тоньше. Но стрелу держат не доски, а пенька, канат. Он упругий. А если середину делать из каната, можно разной толщины, а верхний и нижний слои из тонких досок.
– Я понял… – задумался князь Войномир. – Но это необходимо будет сначала испытать. Конопли на Руяне выращивается достаточно. Даже даны и свеи у нас покупают. И ненамного меньше, чем зерна. Будем думать. Будем пробовать. А теперь – пора идти на службу.
– Только сначала – неприятная, как сказал жалтонес Рунальд, процедура. Налейте князю стакан воды.
Дражко вытащил из нагрудного кармана под кольчугой полученную от Рунальда склянку. Горлышко было узкое, и противоядие из него так и капало по капле в подставленный сотником Волынцом стакан с водой.
– Строго пять капель. Ни больше, ни меньше… Десять дней, брат княже, придется потерпеть. Я уеду, Славер будет за тобой присматривать, чтобы не забывал, – князь-воевода заметил, как Войномир заранее морщится, даже не попробовав противоядие, имеющее довольно едкий запах, разлившийся по всей светлице. – Твоя жизнь сейчас – не твоя собственность. И ответственность ты несешь перед своим дядей князем Годославом за весь остров. Потому о своей жизни заботиться ты просто обязан, если дядюшку подвести не хочешь…
Глава четвертая
Утром, еще в темноте, князь Бравлин Второй послал за князем-посадником Гостомыслом сотника стрельцов Русалко, который оказался во дворе дома, где Бравлин обосновался. Гостомысл поспешил на зов, и пришел сразу после возвращения к князю сотника стрельцов. У Бравлина с утра уже, если не с ночи, сидело несколько вагров, из которых Гостомысл хорошо знал только княжеского секретаря сотника Зарубу, а остальных раньше лишь видел мельком. На столе у Бравлина располагалось что-то непонятное. На большом деревянном щите два человека выкладывали из глины нечто, что изначально было князю-посаднику не совсем понятно. И, только присмотревшись, Гостомысл начал узнавать очертания Ильмень-моря и Волхова, покрашенные в голубой цвет. И берега были уже покрашены. Только в зеленый цвет. Глина изображала, судя по всему, почти все княжество без Бьярмии, и захватывало большую часть княжества варягов-русов. По крайней мере, хорошо узнавалось русло Ловати, Полисти, и многих других рек и речушек полуденной стороны Ильмень-моря, и многочисленных прибрежных озер, соединенных с Ильмень-морем протоками или не соединенных. Только в том месте, где должна стоять сама столица соседнего княжества – Руса, были наложены кучей какие-то оструганные щепки. Люди, что работали с глиной, часто заглядывали в свитки бересты, которые лежали тут же на скамье. Иногда они обращались за советом к какому-то немолодому вагру, который шепотом что-то им объяснял. Этого немногословного вагра Гостомысл уже несколько раз видел, но тот появлялся в окружении Бравлина не часто. И от этого человека всегда сильно пахло костром, как от охотника. Потому, наверное, князь-посадник и принимал его за одного из княжеских охотников, который со своей артелью добывает в окрестных лесах мясо для строителей. Но сейчас немолодой вагр держался явно, не как охотник. Когда людям, что лепили из глины уменьшенные окрестности, было непонятно что-то даже после объяснений, вагр копался в разных свитках, находил нужный, и показывал. Гостомысл догадался, что свитки эти – работа немолодого вагра-разведчика. Он собирал все данные о местности, зарисовывал писалом на бересте, а сейчас два человека выкладывали все это в глине. Такого чуда Гостомысл еще никогда не видел. И, всегда внимательный к окружающим князь Бравлин, заметил удивление князя-посадника.
– Это, княже, лепная карта окрестностей. Бывают карты рисованные, реже бывают лепные. С лепной ориентироваться легче. Все видно. Нам с тобой так будет проще делами заниматься. Но я тебя не для этого хотел видеть. Пойдем в соседнюю горницу. Не будем людям мешать работать. Дело у них ответственное, ошибки допустить нельзя.
Гостомыслу не нужно было повторять, и разъяснять, что не столько они мешают людям работать, сколько люди эти не должны слышать то, что желает Бравлин сказать Гостомыслу. И потому без задержки двинулся вслед за князем.
В соседней горнице было плохо протоплено или печь уже почти остыла, но там было светло от множества зажженных лучин. В этой горнице располагалась большая библиотека князя Бравлина, которую последний вывез из Старгорода вместе с другим имуществом сразу, до того, как Карл отдал город на разграбление своему войску. Известно, что дома правителей грабят в первую очередь, потому что там обычно бывает, чем поживиться. Сейчас книги Бравлина во множестве были вытащены из нескольких привезенных сундуков, и стопками были выложены вдоль стен. Не меньше десятка книг лежало на столе. Две из них были раскрыты. Но князь-посадник Гостомысл, сам не большой любитель чтения, хотя человек, конечно, грамотный, и даже знающий несколько языков разных народов, к книгам Бравлина не притрагивался, и просто сел на скамью против княжеского кресла, наверное, единственного предмета мебели, привезенного князем из своей прежней столицы. Бравлин сел в любимое кресло, где ему всегда было удобно.
– Как показал себя сотник Русалко при расположении засек на дороге? – сразу спросил Бравлин. – Или ты, княже, там сам командовал?
– Ни я не командовал, ни Русалко. Работные люди сами знали, как засеки делать. Они, скорее, нами командовали, и нам позицию выбирали. Позицию для стрельцов на елках. И мне такую же позицию, как наблюдателю.
– Пока наш вал не готов, и стены тоже не готовы, я надумал поставить засеки и с других сторон. Чтобы хотя бы от нашествия хозар оберечься. Что по этому поводу думаешь?
– Я уже видел, насколько засеки непроходимы. Тем более, для конного войска. А у хозар, в основном, конница. Они же степняки по духу своему. Говорят, в седло садятся раньше, чем ходить научатся. Я считаю, что это их сдержит. Конница всегда любит идти широкой лавой. А если их заставить вытянуться длинной колонной, их можно будет на части рвать, и уничтожать. Они привыкли количеством брать. А на узкой дороге количество своей роли сыграть не сможет.
– Вот это я и хотел услышать. Только вот еще что мне подскажи. С какой стороны нам следует ждать хозар с наибольшей вероятностью?
– Обычно они идут сначала на кривичей, где бывает, чем поживиться, а потом уже на нас выходят. Могут просто пройти через земли кривичей, их города не трогая, и сразу на нас. Так уже бывало при батюшке моем. Со свежими силами пришли. Княже Буривой тогда одно крыло возглавил, словенское, а воевода Первонег второе – варяжское. У Первонега на хозар всегда меч отточен. Он сам из Мурома родом, где его отец воеводой когда-то был, и в сече с хозарами пал. За отца им мстит. Мы тогда с ними, помнится, сошлись в поле, но поле тоже с двух сторон лесами и оврагами было огорожено, и хозарская конница там быстро пройти не смогла, хотя пыталась обхват сделать. Но их в лесу варяжские стрельцы, по приказу Первонега выставленные, остановили. А в поле только равные числом полки сойтись могли. Простора для хозар мало было, маневр сделать сложно. Там мы их порубили. Я сам там копьем ранен был. Мне щит вместе с плечом пробили. И кольчуга удара не выдержала. Но не о том я вспоминаю, княже… Рана заросла, а опасность для княжества осталась. Иногда, бывает, что хозары дальше Полоцка проходят. Под самый под Изборск. Но крепость не обкладывают. Только окрест все жгут и вырезают. До Пскова, впрочем, не доходят. К нам поворачивают. От нас им отходить удобнее. Не мимо городов кривичей, где сильные дружины стоят и в Полоцке, и в Смоленске. Там с хозарами драться умеют. А через наши земли они чаще просто отступают, к городам не подходя. И мы их не преследуем. Ни мы, ни русы. Один раз только как-то было на моей памяти, когда собрали войско двух княжеств, и не пустили хозар, чем свои деревеньки спасли. А так, обычно, просто их пропускаем.
– Значит, закатную дорогу следует засеками огородить, – предположил князь Бравлин. – Я вообще-то так и думал.
Но князь-посадник Гостомысл продолжил:
– Закатную огораживать стоит. А еще, помню, хотя тогда я еще ребенком несмышленым был, да, точно, еще на женской половине жил, помню, тогда брат мой Вадимир только-только на свет появился, с рук его еще не спускали, а я и на коня еще не садился, хозары с полуденной стороны приходили. Тоже от Смоленска и Полоцка, но не кругом шли, не по открытым местам, а лесами и реками. Подробности потом уже, взрослым услышал. На лодках через волоки прошли, и по реке сплавились. По Ловати и по Полисти сразу – с двух сторон. С устья Полисти по мелководью верхами прошли. До самой Русы. И город обложили. Там, под стенами, когда батюшка мой дружину привел, и сошлись полки. Варяги из города вышли. Хотя могли стрельцов на стенах оставить, и оттуда сверху сечу обстреливать, своих воев поддерживать, и хозарам маневра не давать. Больше толку было бы. Сеча-то прямо под стенами проходила. Так батюшка Буривой потом рассудил. Но тогда несогласованность какая-то в действиях случилась. Потому воев полегло много. Помню, много погребальных костров было. Носилки за носилками на Перынь возносили. Мы с матушкой со стены на это смотрели. Она Вадимира на руках держала. А я с полатей через тын смотрел. Это все оттого получилось, что одного командира не было. Батюшка мой еще молодым был. Варягов вывел старый князь Здравень, отец нынешнего. Он тогда уже совсем дряхлым был. А князю Буривою из-за его молодости довериться побоялся. Но сам никогда и не воевал до того. Воинских утех не знал. И даже полки поставил неразумно. Оттого и варягов, и словен полегло много. До сих пор помню женский плач. А с какой стороны в этот раз хозар ждать – знать не могу. Хозары и сами, думаю, не знают. Но на реке засеки не поставишь, хотя дерева можно и в реку сбросить. Только совсем реки все одно не перекроешь. Особенно Ловать. Она широкая. Да и лодок там плавает много. В одну, и в другую сторону. У варягов города там, городищи и крепостицы. Их от Русы никто отрезать не будет. Лесные дороги тоже есть, но короткие. Ими хозары не пойдут. Побоятся по незнанию. Если разведчиков пустят, те отсоветуют. Никуда эти дороги не приведут. Разве что, прямиком в Бьярмию угонят. Но хозары туда не метят. Они тепло любят.
– А что кривичи?
– Шесть лет назад весной они от хозар отбились. Те изначально Смоленск стороной обошли, считая, что Полоцк укреплен слабее, но полочане крепко меч держать умеют, и хозары обратно в сторону Мурома повернули – почти прямиком в восходную сторону. Не решились после больших потерь ни под Смоленском проходить, ни в наши земли соваться. Под Полоцком их остановили, у нас просто добили бы. И под Смоленском тоже к встрече подготовились. Да и мы под Полоцк к соседям большой полк посылали. Брат мой старший Всеволод полк водил…
– А Муром?…
– А Муром уже много лет кагану[18] дань платит. Все местные племена собирают, и мурома, и мещера, и всякие мелкие, кто там отдельными от своих племен общинами поблизости живет. Там и черемисы[19], и меря[20] и мордва свои селения держат. Народы там перемешались. Только толку от этой дани мало. Она не спасает от набегов, и никак не защищает. Сам каган народ свой в поход не поднимает, конечно. Но, как какой-то новый хан силу наберет, мадьяр[21], касогов[22] и ясов[23] наймет, и в поход отправляется, и Муром в очередной раз сжигает. Мурому просто не дают возможности на ноги подняться. Ему бы лет десять выстоять без набегов, тогда можно было бы новые стены отстроить, хорошую дружину собрать. Тогда им хозары не страшны будут. Но им этого времени не дают. Людей постоянно в рабство угоняют. Населения почти не осталось. Остались только те, кто никому не нужен – бедные старики. Город слаб. С одной стороны его Ока прикрывает, а с трех сторон стены полуразрушены, и на восстановление нет ни средств, ни сил. И помочь им никто не берется. Все за себя боятся. А теперь, я слышал, каган прислал туда и наместника своего, который и следит чтобы стены не восстанавливали, и дружину разрешает держать строго ограниченную, которая не в состоянии город защитить. Беда для народа муромского.
– По пути от Мурома до Русы сильные города имеются? Племен там, я знаю, много, а города? Такие, что могут за себя постоять?
Князь Бравлин спрашивал, как допрашивал, сурово, в мыслях своих собранный.
– Не совсем по пути, только чуть в стороне. Ростов город сильный. Племена меря его построили. Ихний князь Ростислав. От него и город прозвался. К нему хозары тоже часто подступают. Меря – народ мирный, но за свое стоять готов. Так хозарам ни разу пока и не дался. И в поле хорошо держались, и город отстояли.
– А меря муроме помогать не берется?
– У них постоянной своей дружины-то почти нет. У одного князя небольшая. Только на случай войны ополчение и собирают. А княжеская дружина, слышал я, свой город только и держит. На все княжество у дружины сил не хватает. То от хозар отбиться, то от булгар. Хотя князь ростовский, поговаривают, с булгарами дружбу водит.
– А булгары что?
– Булгары сами кагану дань платят. А мелкие князьки на булгар в набеги не ходят. Слишком те сильны. Сложно с ними драться. И зачем, если можно тех, кто послабее ограбить. Чаще всего хозары на киевских полян ходят. Те тоже дань платят, но их все равно жгут и грабят. И полян, и северян, и буртасов[24], и мордву.
– Я постарался запомнить, что ты сказал, но плохо знаю географию тех мест, и потому мне сложно ориентироваться. Но твои слова я постараюсь запомнить.
– Если нужно будет, княже, спрашивай заново, я еще раз расскажу.
– Я разговор к другому веду. У меня к тебе, княже, дело такое… – со вздохом оценив высказанное Гостомыслом, вывел князь Бравлин свое мнение. – С закатной стороны мы засеки поставим, и летом, если боги силы даруют, у дороги пару крепостиц новых возведем. А вот полуденная сторона, и та, что между полуднем и восходом, меня беспокоят. Там засеки везде не поставишь. Слишком большое пространство придется перекрывать. Новые стены быстрее возвести, чем эти стороны перекрыть для прохода. Но что-то предпринимать все равно нужно. Вот я и надумал… Сам я уже не молод, чтобы в такие дальние края без беды ездить. И так после переселения из Старгорода здоровье прежнее найти не могу…
Гостомысл внимательно посмотрел на собеседника, и тут только заметил, как сильно тот изменился даже со времени войны с франками. Голова и борода стали почти полностью седыми. И только регулярная привычка аккуратно стричь голову и бороду не давали Бравлину Второму превратиться в старика. Да еще княжеская осанка. Широкоплечий, высокий, статный – он еще старался таким и остаться. Но в глазах уже не стало былого блеска, и твердой уверенности в себе. Но сказать это открыто князь-посадник не решился, не желая обижать князя Бравлина. Однако, и лгать тоже не хотелось. Бравлин ложь почувствует.
– Много тебе, княже, испытаний за последнее время выпало. Этого кто только не знает. Не каждый молодой и здоровый человек все это без ущерба для себя вынесет. А ты выносишь с честью. Я вот, молодой, кажется, сил и здоровья полный. А тебе, порой, завидую. Ясности ума твоего, умению найти правильное решение.
Гостомысл не льстил, хотя он, в действительности, был человеком не завистливым. Просто князь-посадник своими словами желал поддержать князя Бравлина.
– Не в том дело, – покачал князь головой. – Возраст уже всерьез сказывается. Годы, как на голову каменной птицей вдруг упали. Не чувствовал ничего, не чувствовал, а потом вдруг, сразу как-то понял, что уже и меч не так крепко держу в руке, пальцы уже ослабли, хватка не та. Пока еще годы мои прожитые не так сильно давят, чтобы невтерпеж было, но уже усталость начинаю ощущать. А дела нам предстоит сделать большие, на которые много сил потребуется. И нельзя при этом о своем думать, когда на нас ответственность за народы наши. Без тебя, без помощи твоей, я не справлюсь. И потому, чтобы обезопасить Новгород на будущее, я хочу тебя отправить в дальнюю поездку. Навести Ростов и Муром, оттуда в Смоленск и в Полоцк наведайся. Поговори с тамошними князьями. Какая от нас помощь им нужна? Здесь жадничать нельзя никак. Чем сильнее они станут, тем надежнее будет у нас защита с полуденной стороны. Деньгами мы пока не богаты, и, наверное, не скоро разбогатеем. А вот пленников свейских частью можем и им передать на работы. Не много, но пару-тройку сотен сможем. И нам самим с кормлением легче будет. А то я уже жалеть начал, что так много свеев в плен захватили. Не учел, что промерзшим и уставшим людям еды больше требуется, чтобы восстановить силы. А тут и зима, как назло, крепчать начала.
– Как велишь, княже. Сам я никогда в тех местах не бывал. Но дорогу найду. Я бы с собой, с твоего разрешения, сотню Русалко вместе с самим сотником взял. И полусотню конников во главе с сотником Бобрыней. Этого мне хватит. На такую дружину и внимания пристального не обратят, за угрозу никто не примет, но и напасть не решатся. А все же для защиты сила тоже немалая.
– Пусть так. Я вообще-то думал Русалко послать смотреть, как засеки делаются. Но там, думаю, и без него управятся, коль ты говоришь, не он возведением их на полуночной стороне руководил. Бери с собой, кого пожелаешь. Когда поедешь? Как быстро сможешь собраться?
– Мои сборы не долгие. Запас на дорогу собрать, да воям приготовиться.
– Хорошо. Иди, готовься. Я Русалко сам предупрежу, пусть сотню в поход собирает. Через два часа будешь готов?
– Через час. Пусть Русалко, как воев соберет, вместе с Бобрыней ко мне подъезжает. Я выйду встретить…
* * *
Небольшое войско выехало из ворот Людиного конца уже вскоре. Гостомысл с двумя сотниками по бокам остановился, и с седла посмотрел, как идут работы. С дальнего берега Ильмень-моря на санях возили большие камни, которые устанавливались и «сваривались» разведенной горячей водой известью вперемешку с береговым песком в основании будущего городского вала. Сам вал уже начали насыпать. Мерзлую землю долбили кайлами пленные свеи. Они же и отвозили ее в санях к месту строительства вала, они же специальными, сшитыми по приказу Бравлина крепкими заплечными мешками и поднимали землю на высоту, где ссыпали и утрамбовывали землю другие пленники. Работа была не из легких. Особенно она казалась невыносимой для людей, которые в своей жизни умели только мечом, копьем и щитом работать. Всякий иной труд для свейских воинов казался оскорбительным. Но десятники, назначенные из числа знающих свейский язык словен и вагров, внимательно следили кто и как работает. От приложенных усилий зависело количество пищи, которую пленники получали. Тела свеев потели, и испускали на морозе пар. И потому им даже приготовили сменную одежду. Славяне всегда мягко относились к рабам, и проявляли о них заботу.
Долго рассматривать работы по устройству городского вала Гостомысл не стал. У него были свои дела, и время терять не стоило. Да и увидеть пока можно было мало что. И потому князь-посадник уже вскоре тронул коня пятками.
– Я по взглядам вижу, как свеи боятся наших стрельцов, – констатировал сотник Русалко. – На простых воев совсем не так смотрят. Хоть на пехоту, хоть на конников. А на стрельцов – со страхом и злобой. Уважают наши стрелы…
– Большинство из них на Волхове стрелами и побили, – сказал сотник Бобрыня, поддерживая сотника стрельцов. – Не одни стрельцы с луками вышли. Как Бравлин и приказал, каждый вой луком вооружился. А там от берега до льда расстояние было такое, что никто не промахнется. Рыбу на несколько лет вперед накормим утопленниками. А волков лесных теми, которых у берега положили. А те, что спаслись, пусть рады будут, что им работу дали, и за работу кормят. Всегда лучше, чтобы человека кормили, чем самому человеку кормом стать.
Князь-посадник внешне никак не отреагировал на эти рассуждения. Тем не менее, про себя отметил, что среди новгородцев все еще живет ощущение победителей. Эта победа над небывало большим для последних лет войском свеев была, конечно, событием неординарным. Более того, событием, подоспевшим очень вовремя. То есть, тем самым действием, что помогло князю Бравлину Второму однозначно стать главой двух объединенных народов, как раньше он был главой только одного. Победа позволила подняться авторитету князя сразу на небывалую высоту. Ведь он не где-то в отдаленной Бьярмии победил врага, с которым боролся за земли, не очень-то и важные для жителей столицы словен. Он почти под городскими стенами встретил и уничтожил врага беспощадного, жестокого, который грозил новгородцам новыми бедами в дополнение к тем, что уже пришли к ним. И люди были довольны, что выбрали такого князя. Даже те, кто сомневался в Бравлине, кто считал его чужим, не могли не чувствовать к нему благодарности за спасение людей и свободы горожан. И сотники Русалко с Бобрыней, по сути своей, представители средних городских слоев, отражали своими словами общее мнение, хотя, был уверен Гостомысл, оба они, позволь им князь, на вече держали бы другую сторону, и требовали бы выбора Гостомысла.
Начало пути лежало через земли варягов-русов, но неприятностей с их стороны сейчас, после совместной победы над свеями, которой все еще жили жители двух городов, ожидать не стоило. Тем более, даже в глубинных территориях княжества русов уже наверняка знали о совместном походе против идущих в нашествие свеев. Следовательно, в словенах варяги видели сейчас близких союзников. Наверняка знали и понимали то, что это было именно нашествие, а не небольшой обычный набег с желанием просто пограбить, и унести то, что плохо лежит и вообще находится без пригляда, как часто случается с полуденной стороны, когда мелкие ватажки то хозар, то булгар отправлялись в набеги. Справедливости ради стоило заметить, что в набеги ходили не только полуденные соседи. Как обстояли дела у варягов, князь-посадник Гостомысл не знал, хотя предположить мог, хорошо зная современный себе мир. Но из Славена, практически, каждое лето на лодках, одинаково пригодных к плаванию и по рекам, и по морю, на, так называемых, ушкуях отправлялись куда-то ватажки лихих людей, которых так и звали по имени лодок – ушкуйниками. Чаще всего ушкуйники посещали как раз Булгарию, сильное ханство на большой реке Итиль[25]. В богатых городах и поселениях булгар ушкуйникам было, чем поживиться. Единственное, чем отличались набеги ушкуйников от набегов самих булгар и хозар, ушкуйники никогда не захватывали в рабство людей. А хозары и булгары угоняли их на невольничьи рынки целыми караванами, оставляя на месте только стариков и старух. Угоняли, в основном, женщин и детей, предпочитая мужчин убивать на месте, потому что мужчины считались опасным товаром. Кроме тех случаев, когда торговцы людьми получали специальный заказ на мужчин, требовавшихся для выполнения каких-то особо тяжелых работ.
Но в булгарское ханство Гостомысл в эту поездку наведываться не намеревался, значит, и беспокоится о возможной встрече с булгарами не стоило. Да и зимнюю поездку княжеского отряда трудно было спутать с летним набегом разбойников-ушкуйников, всегда предпочитающими лодки любому другому способу передвижения. Тем не менее, только в землях варягов-русов передвигались без соблюдения повышенных мер осторожности.
В Русу Гостомысл с сопровождающими заезжать не стал. Не такое было время, чтобы просить разрешение у князя Здравеня на проезд через варяжские земли. Да и тянулись земли княжества русов не столько глубоко, сколько широко, от берегов Ильмень-моря до Бьярмии, где крепостицы варягов стояли вперемешку с крепостицами словен. Пересечь землю соседнего княжества Гостомысл намеревался в течение одного дня. Начало пути шло по льду Ловати, самой большой и самой удобной для прохождения реки, в низовьях своих порогов не имеющей, но везде скованной прочным крепким льдом. На Ловати было расположено множество крепостиц, охраняющих подступы к Русе, там же располагалось и несколько городищ, Русе подчиненных, и управляемых воеводами, но Гостомысл заранее посылал пару человек вперед, чтобы гарнизон крепостиц и охрана городищ были предупреждены о проезде полуторасотенного отряда, и не волновались, и не жгли сигнальные костры. Тем более, этот отряд к Русе не приближался, а, наоборот, от нее удалялся. Тем не менее, варяги в крепостицах ворота закрывали, выставляли на стены стрельцов с приготовленными луками, и, хотя за ворота вежливо выходило несколько воев, старших по званию в небольших гарнизонах, это настороженности не отменяло. Только в первой крепости один из людей за воротами, направив коня к берегу и почти выехав на лед, узнав Гостомысла, обратился к нему:
– Дозволь полюбопытствовать, княже…
– Спрашивай, любопытствуй, – кивнул князь-посадник.
– Говорят, наши вои вместе с вашими знатно свеев на Волхове побили…
– Хорошо побили. Надолго, думаю, отучили в наши земли ходить.
– А много ли свеев было?
– Пять тысяч конницы, да четыре тысячи пехоты.
– Ого… И всех побили?
– Нет. Четывре тысячи в плен взяли. Две тысячи к нам в город, две тысячи к вам. Будут отрабатывать затраты…
– Моя воля, я бы всех их перевешал. Работать свеи не любит и не умеют. Только воровать и грабить. Толку от них мало будет.
– Вот, кто хорошо работать не захочет, того и повесим, – отозвался Гостомысл, и, прекращая разговор, тронул коня пятками, снова выезжая во главу отряда.
Но еще в светлое время в одной из последних по порядку крепостиц разведчиков, посланных к воротам, предупредили, что чуть дальше, за поворотом реки земля варягов-русов кончается, и начинается земля племени меря. От местных жителей неприятностей ждать не следует, они люди мирные, хотя обижать их тоже никому не советуется, но недалеко находятся земли булгар. А булгары одинаково ходят что в летние, что в зимние походы – снега и мороза не боятся, поскольку в этих краях выросли, и привыкли. Сами меря крепостиц не строят, но стрела может вылететь из любого куста, даже из болотной кочки. Прятаться и маскироваться они большие мастера.
– Как зыряне… – отметил Гостомысл, вспоминая спокойные, как теперь казалось, времена войны за Бьярмию, когда все заботы лежали на плечах князя Буривоя, а его сыновья только частично старались отца от забот разгрузить, и что-то на себя брали. Брали, и погибали, как погибли два старших брата Гостомысла, как потом, замещая самого нынешнего князя-посадника, погиб младший брат Вадимир. – Зыряне – народ охотой живущий, их сами их боги научили маскироваться. Так, бывало, что заляжет зырянин на дороге, ты конем по нему проедешь, и не заметишь. А сам он терпеть копыта будет. Только конь заволнуется. Тогда и смотри, на кого копыто наступило. Рассказывали как-то, одному зырянину, разведчику князя Войномира, конь на лицо наступил, а он перетерпел, ни пискнул.
– Вот-вот, я слышал, что и меря такие же, – согласился Космина, стрелец, что ездил в разведку, и разговаривал с варягами в крайней их крепостице. – Сам с ними не встречался, только от варягов о них и слышал. Они с меря часто торгуют. И даже вместе дальние обозы с рухлядью[26] отправляют. И в Словен, бывает, наведывались. А уж в торговле, говорят, не обманывают. Крашеную белку за соболя, как ляхи, не продают. Но у ляхов лучше вообще ничего и никогда не покупать. Я, помню, как-то подвязался с обозом в охрану. Так, случилось…
Гостомысл поднял руку, останавливая долгое и быстрое словоизлияние стрельца. Тот был, конечно, в сотне Русалко самым возрастным, следовательно, обладал самым большим жизненным опытом. Но, если бы говорил поменьше, как сам Русалко судил, стал бы незаменимым в сотне разведчиком, который все видит и все слышит, и с людьми разговаривать умеет. Любого «разведет» на долгий разговор с подробностями, и сумеет выпытать то, что выпытать требуется. Может быть, как раз потому, что так поговорить любит. И люди, чтобы стрельца остановить, сами говорить начинают. Порой даже больше его самого. И Космина ловко этим пользуется.
– Ты спросил дорогу, где нам поворачивать? – поинтересовался сотник Русалко у разведчика. Сотник посылал Космину, в том числе, и за этим.
Космина согласно кивнул.
– Сказали, сразу за деревней, что на реке встретится. Там у меря спросить следует. Их земля здесь узким рукавом идет. А если прямо по руслу подниматься, там уже будет земля кривичей. Кто хочет, может по Ловати до волоков подниматься, и дальше двинуть, того прямиком дорога на Полоцк выведет.
– Туда мы позже двинемся, – сказал Гостомысл. – Пока нам в коренные земли меря нужно.
В коренных землях племени меря стоял город Ростов. Не такой старый, как Руса и Славен, но, как говорили, крепкий. Там и дружина княжеская была. Ростов поставил Ростислав, сейчас там правит его сын Изявлад. С ним Гостомыслу и надо было повидаться, и об общих делах поговорить, как то надумал князь Бравлин…
Глава пятая
Деревня народа меря была, по сути дела, даже не деревней, а небольшой крепостицей, которую при необходимости взять штурмом, впрочем, можно было бы и теми малыми силами, которыми располагал князь-посадник Гостомысл. Небольшая деревенька стояла на утесе прямо над Ловатью. Со стороны реки никак не прикрытая, хотя обрыв был таким, что коннику по нему подняться было бы невозможно. Однако для пешего воя подъем труда не представлял, тем более, прямо в обрыве была вырыта лестница, которую чистили зимой, и посыпали речным песком. Но с трех других сторон деревню отгораживал от окружающего леса только тын высотой с человеческий рост, перебраться через который можно было без труда – просто с седла перепрыгнуть… Это все было видно издали, со льда Ловати.
– Космина! – позвал Русалко.
Стрелец-разведчик тут же оказался рядом.
– Поднимись по лестнице, поговори с теми воями, что наверху сидят.
– Что спросить?
– Дорогу на Ростов, – объяснил князь-посадник. – Посольство к ихнему князю Изявладу. Лучше будет, если проводника дадут. На ночлег к ним напроситься хотим. Договорись. Русалко, а где ты воев увидел?
– Воев не видел, – признался сотник стрельцов, кивая разведчику, чтобы тот поторопился, – но концы копий несколько раз над лестницей мелькали.
Космина заспешил вверх по лестнице.
– Да, они там уже давно. За нами следят, – согласился сотник Бобрыня. – Я тоже копья видел. Только где у них въезд на берег?
– Если есть пристань, должен быть и въезд, – согласился Гостомысл.
Пристань стояла чуть выше по течению, наполовину на берегу, наполовину вмерзшая в речной лед. Рядом с пристанью на том же берегу на боку лежали две большие лодки. На зиму лодки обычно на берег вытаскивали, чтобы их льдом не раздавило. Лодки делаются из досок, а не из бревен, как пристань. А вода силу имеет такую, что, замерзая, даже камни ломает. Лодки берегли. Да и пристань, как обычно бывает, каждую весну, видимо, ремонтировали. Но это было проще, чем вытаскивать на берег такое тяжелое сооружение.
Въезд на берег только слегка просматривался под снегом, ссыпающимся всю зиму с обрыва. Он вел от пристани вокруг утеса. Гостомысл просто из любопытства, да еще и из-за позднего времени, решил в деревеньку заехать, где возможно было переночевать, и потому направил лошадь прямо в снег, выехал со льда реки на берег, и двинулся по летней дороге. Сопровождение молча направилось вслед за князем-посадником. Лошади вязли в сугробах почти по самое брюхо, но, послушные воле всадников, выбирались, и поднимались дальше…
* * *
Деревенька племени меря оказалось даже не деревенькой в привычном понимании этого слова, а целым поселением с не менее, чем сорока домами-землянками. Поселениями меря называют большие деревни, не занятые сельским хозяйством. Это князь-посадник быстро понял. С седла, когда смотришь окрест, не было видно ни одного обработанного поля. Значит, здесь жили не простые смерды-земледельцы, а, скорее всего, рыбаки, охотники и ремесленники. Отряду Гостомысла при походе по льду Ловати встречались неподалеку длинные узкие проруби, в которые рыбаки, видимо, запускали невод. Значит, река кормила людей.
Навстречу Гостомыслу вышел стрелец Космина, окруженный шестью десятками местных жителей, облаченных в доспех из посконных рубах, обшитых по кругу толстой пеньковой веревкой, и в таких же шапках, отчего вои казались чрезвычайно головастыми. Но князь-посадник хорошо знал, что такой доспех порой защищает не хуже стального. Только у одного из встречающих на голове был кольчужный капюшон, одетый на традиционный войлочный, точно такого же размера. И именно этот вой был вооружен настоящим мечом. У остальных были только копья, щиты и тяжелый длинные дубинки с короткой цепью на конце. На другом конце цепи или металлический шар с шипами, или просто толстая тяжелая деревяшка. Это были обычные боевые цепы. Но каждый из местных воев носил за плечом налучье с простым коротким луком, а на поясе небольшой тул с десятком стрел. Для дистанционного боя такой лук не годился, но для стрельбы с утеса сверху вниз или же просто с близкого расстояния и он представлял опасность.
Других дорог, кроме русла реки, к поселению не вело. Только узкие тропинки уходили, разветвляясь, в окружающий лес. По этим тропинкам, видимо, поселяне ходили по дрова и на охоту. А по льду был проложен санный путь, и это говорило о том, что поселяне живут и зимой не оторванной от мира жизнью. Причем, санный путь проходил укатанный и вниз, и вверх по течению – и в сторону земли варягов-русов, и в земли полочан-кривичей[27], а то и дальше, в земли полочан-смолян. Значит, местные меря с другими княжествами активно общаются.
Наличие готовых к бою воев в таком большом количестве уже говорило о том, что местные меря о своей безопасности заботятся, живут настороже, и, видимо, держат на реке часовых. Об этом можно было бы и раньше догадаться, увидев на льду не присыпанную снегом лыжню. Часовые-меря, очевидно, бегали на лыжах, и бегали несравненно быстрее конной колонны. Иначе вои не смогли бы вовремя подготовиться к встрече предполагаемого неприятеля.
Но в этот раз пришел не неприятель. Народ в поселении меря был, видимо, первозданно-доверчивый и гостеприимный, и, даже не зная лично князя-посадника Гостомысла, пришельцев встретили с радостью, несмотря на то, что было их намного больше, нежели воев в самом поседении. Для самого Гостомысла сразу отвели единственный в поселении дом, где располагался со своей семьей местный староста, он же и воевода. Это был тот человек, что носил на голове кольчужный капюшон, и был вооружен мечом. Дом старосты был двухэтажный, что слегка удивляло, поскольку вокруг стояли только землянки, и даже одноэтажных домов в поселении не было. К моменту подъезда князя вся семья хозяина уже перебралась на прохладный первый этаж, предоставив Гостомыслу второй в полное распоряжение. Впрочем, князь-посадник забрал с собой и двух сотников – Русалко и Бобрыню, чтобы не скучать в одиночестве. Остальных воев, и стрельцов, и конников, разместили в своих землянках поселяне. Но землянок на всех не хватало, и потому старались устроиться по несколько человек в каждой. В каждой небогатой семье всегда находилось, чем гостей угостить. Впрочем, у воев был с собой запас провизии, и они тоже угощали хозяев, стараясь не вводить тех в лишние расходы. Семьи все были многодетные, и детей тоже требовалось кормить постоянно.
Как и предполагал князь-посадник, поселяне меря промышляли рыбной ловлей и пушной охотой, потому и стол у них состоял, в основном, из разнообразных рыбных блюд, которые ели с пареной репой, выращенной, видимо, на огородах, расположенных рядом с тыном с внешней стороны поселения. Сказать, что новгородцы после своей вынужденной городской диеты были голодными, тоже было нельзя. Тем не менее, угощению хозяев они были рады, и, согласно обычаю, не обижали хозяев отказом от пищи. Если ешь и пьешь в чужом доме, значит, хозяевам доверяешь, и не желаешь им зла, и никогда не поднимешь на них руку, как и они на тебя. Этот славянский обычай был, видимо, распространен широко, и у народа меря тоже был известен и применялся.
Гостомысл и его два сотника сидели за столом с местным старостой Идаричем, средних лет мужчиной, находящимся, видимо, в самом расцвете своей физической силы, если можно было силу оценивать по стати и ширине развернутых плеч.
– А что тебе, княже, наш Изявлад понадобился? – произнес все же староста вопрос, который, видимо, давно у него на языке вертелся. Гостомысл видел, что его желают о чем-то спросить, но спросить стесняются.
Славянским языком староста владел свободно, зря что ли поселение со своими землями уходило рукавом в земли славянские, но все же некий отдаленный акцент был слышен. Все слова произносились словно бы с легким удивлением.
– Меня послал наш князь Бравлин Второй. Он желает заключить с князем народа меря и со всем вашим народом союз по защите общими силами наших земель от хозарского нашествия.
– Да. От хозар всегда беду ждем… – согласился Идарич. – А вместе всегда отбиться проще. Дело нужное. Только князья нас не спросят, как быть. По крайней мере, наш князь нас спрашивать не будет. Нам уже мурома предлагали рати объединить, но наш Изявлад сказал, что у него в Ростове стены надежные, и он за стенами от любого врага отсидится. А за чужие стены гибнуть свою дружину не пошлет. Это у нас здесь, в поселении, таких стен нет. Нам отсиживаться негде, остается только в лодки сесть, и бежать, когда хозары или булгары подступают. Пожгут дома наши, и все. Мы себе новые землянки выкопаем. Потому кроме землянок в поселении всего один дом – мой. В прошлый раз от булгар бежали, я сам свой дом, первым запалил. Кто-то по моему примеру свои землянки сжег вместе с имуществом. А взять с нас больше нечего. Но и землянки тоже жалко. Их с собой не унесешь. И запасы в каждом доме есть. Их тоже все в бегство не захватишь. Лодки у нас скромные. Только-только всех людей вмещают. Каждый с собой в бегство один мешок берет, и все. Мы еще три года назад князю Изявладу жаловались на свою участь. Так он говорит, бросайте землянки, в Сарское городище[28] переселяйтесь. Там будете рыбу в Неро[29] ловить, ростовцев кормить. Землянки себе и там построить сможете – невелика сложность. А за городскими стенами выжить проще. Никак всех меря собрался в один город собрать. А мы ведь не одну рыбу едим. Мы же все до одного, почитай, охотники и бортники[30]…
С этими словами Идарич распахнул дверцы настенного ларя, и вытащил пару больших берестяных жбанов, судя по запаху, со сладким не хмельным медом. Поставил на стол и кружки, тоже берестяные, разукрашенные выжженной резьбой.
– Значит, князь ваш с соседями дружбу водить не хочет? – напрямую спросил Гостомысл. – И в помощи соседям отказывает?
– А кто ж за самого князя ответить может… – уклонился староста от прямого ответа. – Попробуй… Договоришься, мы все рады будем. Все нам вместе жить и выживать станет легче…
* * *
Вечерний разговор со старостой поселения Идаричем настроения князю-посаднику не добавил. Гостомысл слышал уже про такие случаи, когда князья, уверенные в собственных стенах, не желали приходить на помощь один другому, и, в результате, и те и другие становились жертвой нашествия. Причин здесь могло быть много. И самовлюбленность, как самая частая. Уверенность в своих силах. Часто нерасчетливая уверенность. И неприязненные отношения с соседями. Бывает, что и обида на соседей. Но при общей беде про обиды забывать следует. Что бы получилось, если бы словене обиделись на русов, и не стали их звать в сечу против свеев? Свеи, наслышные о пожаре, на это, похоже, и рассчитывали. И вообще князья потому и могут правильно управлять своими народами, что обязаны личные обиды и амбиции отставлять в сторону, когда дело доходит до важных событий. Конечно, если князь Изявлад излишне самоуверен и самовлюблен, с ним трудно будет договориться. Но попытаться все же стоит. Гостомысл не знал, какие отношения между Ростовом и Муромом. Между Новгородом и Муромом отношения были одни. Новгородский воевода Первонег был сыном бывшего муромского воеводы. Но между Ростовом и Новгородом, который раньше был Славеном, вообще никаких отношений не было. И отношения эти требовалось установить. Желательно, добрососедские отношения. Делить двум княжествам было нечего. Княжество народа меря имело общую границу с Новгородским княжеством, проходящую по руслу верховьев реки Итиля, по другим многочисленным здесь рекам. И никаких земельных споров, насколько знал Гостомысл, между словенами, а, тем более, новгородцами, с одной стороны, и меря, никогда не возникало[31]. Это кривичи порой говорили, что земля, где поставлен град Ростов, когда-то принадлежала им. Тем не менее, кривичи на сам Ростов не претендуют. Когда-то, да, эти земли были окраинными владениями кривичей, как и муромская земля. Отдаленной и необжитой окраиной, где живут непонятные кривичам племена. Но четкой границы между кривичами и племенем меря проведено никогда не было. И те, и другие, если уходили на окраину, селились там, где придется и где приглянется, и потому претензии той и другой стороны выглядели равнозначными и равносильными. Так поселение меря, в котором провел ночь князь-посадник Новгорода со своим сопровождением, вклинивалось между племенами варягов-русов и кривичей. И ни те, ни другие ничего против этого поселения не имели.
Так же, как князь Бравлин Второй и сам князь-посадник Гостомысл ничего не имели против тех поселений меря, что располагались порой на левом берегу Итиля. А левый берег считался словенским. Точно так же несколько деревенек словен, насколько знал Гостомысл, выбрали себе место на правом берегу, и там же выращивали на полях лен. Это можно было бы считать и нарушением границы, но не таким грубым, чтобы вызвать споры. И потому Гостомысл рассчитывал суметь договориться с князем Изявладом о совместной деятельности ради соблюдения совместных интересов…
* * *
В путь отправились еще в темноте, хотя дни уже становились длиннее, светало раньше, чем несколько дней назад, следовательно, и продолжительность нахождения в дороге увеличивалась, хотя была еще далека от летней. Но, памятуя, что ему предстоит длительное путешествие, князь-посадник торопился, и потому предпочел не задерживаться. И даже, предвидя обязательную задержку, решил обойти стороной важный город своего княжества Торжок. Там, решая какие-то местные проблемы, можно было бы на несколько дней застрять.
Староста Идарич, как и обещал, выделил проводника, который должен довести отряд Гостомысла до другого поселения меря, и договориться о том, чтобы его сменили, а сам он должен был оттуда вернуться в одиночестве. У проводника было непривычное и труднопроизносимое для славян имя Казце, но, при этом, имя легко запоминалось. Проводнику предложили одну из «заводных»[32] лошадей отряда, но он отказался, отдав предпочтение широким лыжам и легкому высушенному шесту, которым толкался при движении. Так проводнику было привычнее передвигаться. Кроме того, староста предупредил, что дорога будет полностью заснежена. По ней в этом году еще никто не передвигался кроме пары лыжников, и потому лошадям там будет трудно. И это была еще одна причина, чтобы выйти пораньше.
К моменту выезда из поселения кто-то из местных заботливо распахнул одну из створок плетеных из лозняка ворот. И даже снег за воротами расчистили, чтобы лошади хотя бы первые шаги совершали не в сугробах. Но привычные боевые кони отряда были хорошо обучены, и не боялись снежной целины. Первым двинулся проводник Казце. Его широкие лыжи, подбитые по нижней поверхности бобровым мехом, который отталкивает влагу, и потому не замерзает на морозе, и при этом не позволяет лыжам скатываться, когда приходится подниматься на какую-то горку, совершенно не проваливались в снег, оставляя поверху только легкие ровные углубления. Легкий еловый шест, пробивая снег, показывал, что настоящих сугробов здесь нет, и лошадям осиливать такой путь вполне по силам. И конники смело двинулись вслед за проводником, который время от времени корректировал направление движения через лес, и ориентировался при этом, как было заметно, на толщину снега, стремясь ехать там, где толщина снежного покрова минимальная. Заботился, то есть, чтобы лошади не выбивались из сил, выбираясь из глубоких сугробов.
Всадники между собой почти не разговаривали, словно это не их кони, а сами они пробирались через снежную целину, и опасались сбить дыхание. Тот, кто часто сидит в седле, знает это ощущение. Конь и всадник так хорошо понимают и чувствуют друг друга, что неосознанно стараются один другому помогать. Подобные же ощущения происходят тогда, когда конь под всадником начинает уставать. Одновременно и всадник чувствует собственную усталость, устраивается на отдых, якобы, для себя, хотя, в действительности, это есть отдых для коня. Так это все и проходило. Отряд двигался неуклонно вперед, безостановочно, и в этом движении встретил рассвет.
Определить дорогу, не зная ее хорошо, было сложно. Князь-посадник Гостомысл думал, что сам не сумел бы здесь сориентироваться, если бы староста Идарич не послал с ними проводника. Конечно, можно было бы двигаться просто по направлению, не имея дороги, и тогда отряд, в любом случае, вышел бы на берег Итиля, где имеется немало поселений и деревень и меря, и словен. Но там проводника пришлось бы искать в любом случае, потому что сам город Ростов лежит не на берегу Итиля, а на берегу озера Неро.
Но самостоятельный проход в направлении Итиля был чреват тем, что отряд мог увязнуть в глубоком лесном снегу. Определить под снегом дорогу человеку, с этой дорогой незнакомому, было, практически, невозможно. Но Казце шел уверенно, ничуть не сомневаясь. Он просто знал эту дорогу, и, скорее всего, многократно уже проходил. Сам же князь-посадник, хотя и искал взглядом приметы, которые должны были бы показать, что здесь между деревьев дорога извивается, ничего не находил. Не было ни срубленных деревьев, мешающих чьему-то проезду, ничего такого, что роднило бы эту дорогу с той лесной дорогой, где словене вместе с ваграми и с варягами-русами совсем недавно устраивали засаду на свеев. И хотя староста Идарич предупреждал, что за зиму по дороге пара человек уже проходила на лыжах, сейчас следов лыж тоже видно не было. Снег зимой редкостью не бывает. И, скорее всего, давно уже скрыл следы прошедших здесь когда-то лыж. Так, осиливая сложный путь, отряд и сам не заметил, что время уже приближалось к привалу. И сотник Бобрыня напомнил об этом князю-посаднику.
– Объявляй! – разрешил Гостомысл…
* * *
Послеобеденный отдых не затянулся. Торопил всех проводник Казце, который намеревался сегодня же назад вернуться, невзирая на то, что темнота в зимнее время наступает рано. Казце не боялся ни темноты, ни волков, которые выли где-то в стороне. Наверное, он был привычен к таким звукам в лесу, зря что ли носил за плечом налучье с луком и тул со стрелами на поясе. Правда, нож в ножнах у проводника был костяной, и опасный только острием, но никак не лезвием. На этот нож Казце накалывал куски жареной кабанятины из запасов новгородцев, но вот разрезать своим ножом большой кусок не мог. Против волков, если они на человека нападут, этот нож мог стать только колющим оружием, и не больше. А колющее оружие обычно используется только один раз. Нанести второй колющий удар человек, как правило, не успевает. Да и само костяное лезвие было такой толщины, что, вогнав его в одного волка, едва ли сможешь сразу вытащить из тела, чтобы снова использовать.
Посмотрев на нож проводника, Русалко встал у костра, где подогревали мясо, снял с пояса свои ножны с ножом, и протянул Казце.
– Возьми. Это подарок от меня. Недавно еще этот нож принадлежал свейскому конунгу, и входил в пару с его мечом. Клинок там хороший, острый. Только точить его нужно долго и старательно. Тяжело точится – сталь твердая. Тебе такое оружие сгодится…
Нож был длиной с целый локоть. Казце с радостью принял подарок, и рассматривал оружие восхищенным взглядом.
– А ты разрешишь его на черенок насадить? – спросил проводник сотника.
– Я уже не могу разрешать тебе или не разрешать. Это твой нож. Делай с ним, что хочешь. Только не понимаю, зачем такой нож сажать на черенок.
– Рогатина будет. Ведмедя добывать.
Русалко улыбнулся.
– Спроси нашего князя, как его отец добывал ведмедя. Целые праздники для этого устраивали… Мы все это много раз видели.
– Как? – любопытный меря повернулся к Гостомыслу. Он был, видимо, заядлым охотником.
– Просто, – объяснил князь-посадник. – Люди ловили ведмедя, и в цепях приводили его к моему отцу. Перед ним цепи отпускали, и разбегались, кто куда может. Отец выходил, бил ведмедя кулаком в грудь, и убивал.
Проводник усердно закивал головой.
– Я слышал про такого человека. Про него сказки у нас рассказывают. Его звали князь Буривой. Так, кажется.
– Да. Это был мой отец! – сказал Гостомысл с гордостью.
– Ты – сын Буривоя! – воскликнул Казце.
– Да, – слегка удивился князь-посадник.
– Значит, это не сказки? Значит, Буривой на самом деле был?
– Конечно. Он умер только в начале этой зимы. А осенью, на моей свадьбе, убил своего последнего ведмедя.
– Как он умер?
– Его отравили… – неохотно признался Гостомысл. – Хозары отравили. Через своего человека, которому батюшка доверял…
Князь-посадник не захотел рассказывать, что отравила князя жена его брата, сначала просто дочь хозаритянской рабыни, а потом княжна Велибора. Хотя это и не было тайной, тем не менее, Гостомыслу казалось, что рассказ об этом бросает тень на всю его семью. Кроме того, он сам себя назвал воспитателем сына Вадимира и Велиборы Вадима. Значит, обвинения в адрес матери могли бы и на плечи ребенка тяжким грузом давить, хотя он сам во время преступления еще и не родился на свет. А Гостомысл такого не желал. Ребенок не мог отвечать за свою мать, какой бы она ни была. А Гостомысл хотел вырастить из племянника настоящего новгородца.
– Такого человека нельзя было одолеть в бою, – сказал проводник с непонятной словенам гордостью, словно князь Буривой принадлежал к племени меря. Но, скорее всего, Казце просто возгордился, что познакомился с сыном прославленного князя. – Его только предатель мог отравить. Что же ты в нашем поселении не сказал, чей ты сын! Мы бы тебя до самого Ростова на носилках несли…
– Я привык, чтобы меня конь носил, – скромно ответил князь-посадник. А в носилках я только один раз передвигался, когда тот же человек, что отца отравил, направил и в меня отравленную стрелу. Не сам, но уговорил другого человека, который мне служил. Я был без памяти, и меня в чужих краях несли в носилках к человеку, который меня спас и вылечил.
Казце решительно встал, и расправил крепкие плечи:
– Лошади отдохнули. Нам пора идти. До следующего поселения осталось меньше, чем мы прошли…
* * *
И снова потянулся долгий однообразный путь по снежной целине. Первым опять шел проводник Казце, казалось, не чувствующий усталости. Но лошади за ним успевали без напряжения. Наверное, потому, что Казце умело выбирал путь с наиболее мелким снежным покрытием.
Скоро отряд вышел на берег реки.
– Это Итиль? – спросил Русалко проводника.
– Нет. До Итиля вы дойдете только завтра. Это река Пола. Завтра утром вы перейдете еще реку Цна, которую ниже по течению зовут Мста, а завтра к вечеру, если боги позволят, сойдете на лед Итиля…
Гостомысл ничего не сказал. Он был далек от знания географии этих мест, но подумал, что получилось бы не очень забавно, если бы его отряд двинулся по льду Полы, думая, что это Итиль, и вышел бы в итоге на лед Ильмень-моря. А еще смешнее получилось бы, если бы отряд пошел по льду Мсты. Тогда он прямиком угодил бы в Новгород, и вернулся, не посетил ни Ростова, ни Мурома. Князь Бравлин не слишком обрадовался бы такому скорому возвращению князя-посадника. Гостомысл не любил выглядеть смешным, и потому ничего не сказал своим сопровождающим о собственных мыслях. Но, видимо, такие же мысли посетили и Русалко с Бобрыней. Это Гостомысл понял по улыбкам, играющим в их глазах. Им подобное казалось просто забавным провалом миссии, но не более.
Но фраза о том, что боги позволят или не позволят быстро добраться до русла Итиля, была, видимо, совсем не случайной. Это князь-посадник понял по поведению проводника. Да и сами слова, которыми эта фраза была произнесена, в завершающей своей стадии были раздумчиво-растянутыми, словно Казце что-то не договорил. Но не договорил не умышленно, а только по непониманию ситуации.
– Сойдем на лед, княже… – отчего-то с напряженным ожиданием в голосе, словно предвещая что-то, что там, внизу должно проясниться, позвал проводник, показывая на пологий, покрытый снегом спуск к реке.
Казце вдруг почти подпрыгнул, и лыжи его заскользили по склону, все ускоряя и ускоряя спуск. В отдельных местах проводник красиво наклонял тело, и делал виражи, объезжая отдельные препятствия. При этом ловко подправлял направление спуска шестом.
Коням этот спуск дался чуть ли не более тяжело, чем вся предыдущая дорога. На склоне снег был более глубоким, и тонкие ноги скакунов проваливались глубоко. Но сильные умные животные не суетились, и выбирались из снежных оков мощными прыжками. Таким образом, не быстро, но все же спуск был преодолен. Казце ждал конников уже на льду. Но смотрел он не на князя Гостомысла, который к нему приближался, и не на другой берег, куда следовало двигаться отряду, а куда-то вперед по руслу реки. При этом проводник широко раздувал и без того широкие и слегка растопыренные ноздри своего носа, принюхиваясь к ветру, который потоком шел по реке, и нес легкую поземку.
– Что там? – спросил Гостомысл, и сам попытался уловить носом какие-то запахи. Справа от князя-посадника сотник Бобрыня, тоже обладатель чуткого носа, громко потянул воздух.
– Однако, там горит что-то, княже… И сильно горит…
Русалко тоже попытался уловить запахи, но только плечами пожал. У него нюх был не настолько чуткий.
Казце повернулся к князю-посаднику. Он слышал слова Бобрыни, и подтвердил их.
– Горит, княже…
– Что горит? – строго спросил Гостомысл. – Что там есть?
– Там, за поворотом берега, поселение меря. Большое. Почти сотня домов, если не больше. Они горят… Их, никак кто-то пожег…
– Кто мог среди зимы пожечь поселение? Да еще такое большое…
– Булгары могут по льду подойти. До нас далеко. К нам в поселение только хозары по реке ходят. А сюда булгары наведываются. Хозары, конечно, здесь тоже бывают, но только летом. Посмотреть надо бы. Может, помощь требуется… Ты, княже, время зря не теряй, прямиком на тот берег со своими людьми поднимайся, сначала вдоль мелкой речки иди, она через лес вас выведет. Речка мелкая, как ручей, до дна промерзает. А там уже запах дыма почуете. И на деревню выйдите. Небольшая деревня, но там дальше путь покажут. А я посмотрю, что здесь. Людей в беде оставлять нельзя…
– А мы что тебе, не люди? – грубо спросил сотник Бобрыня.
– Так вы не в беде. Вы дойдете. Тут рядом уже…
– Я не про то… – огрызнулся сотник. – Нечто мы в беде никому помочь не сможем. Княже!
Гостомысл решился. Он решился еще раньше, сразу, как только Казце сказал про возможный набег булгар. Но Бобрыня князя опередил.
– Вперед! Веди нас, Казце… Где поселение? Там?
Князь-посадник показал рукой. Теперь стало видно густые клубы черного дыма, что поднимался из-за поворота реки. Раньше, видимо, дым скрывало высоким и мощным утесом, а теперь ветер, переменившись, поднял дым выше.
На льду ветер не давал снегу залежаться, постоянно трамбовал его, и сдувал излишки. Потому по реке можно было пустить коней вскачь. Проводник на лыжах не успевал за всадниками. Но, когда полторы сотни подскакали к повороту реки, и остановились, не желая сразу показывать всю свою силу на открытом пространстве, проводник вдруг неожиданно оказался рядом с Гостомыслом, вынырнув откуда-то под шеей его коня.
– Вы здесь подождите. Я посмотрю… – и показал своим шестом на утес, куда намеревался, видимо, подняться сбоку.
– Как, ты не отстал от нас? – удивился князь-посадник, рассматривая проводника, который даже не запыхался, хотя слегка запыхались даже лошади. Гостомысл видел, как Казце быстро спускался по склону берега, но там было понятно, там он мог с лошадью в скорости поспорить. Но не на ровном же месте…
– А он, княже, за хвост моего коня ухватился, – объяснил сотник Русалко. – И как на санях доехал. Молодец, соображает…
Красивый игреневый[33] конь под сотником Русалко был из тех, что были привезены из Вагрии – трофейный, захваченный словенами в бою у франков. Сильный и высокий, с необычайно длинными гривой и хвостом. Гостомысл видел, что франкские рыцари любят таких коней. Они не слишком быстры, зато выносливы и сильны, и без натуги носят тяжелых франков, закованных в доспехи. Сами франки, слышал Гостомысл от князя Бравлина, называли этих коней фризами[34]. На коня сотника Русалко всегда обращали внимание. И в Новгороде, и в Русе. Но вот оказалось, что необыкновенно длинный хвост благородного животного может оказаться не только предметом красоты, но и весьма полезным вспомогательным средством передвижения.
Новгородцы остались перед поворотом, а их проводник, сняв лыжи, стал взбираться на высокий крутой берег. А, взобравшись, как было видно снизу, сразу лег в снег. Но лыжи свои Казце из рук не выпустил. При подъеме он опирался на них. А вскоре, уже успев нацепить лыжи на ноги, спрыгнул с обрыва, и сразу начал спуск. Но этот склон был настолько крут, что скорость оказалась чрезвычайно высокой. И проводник не сумел остановиться рядом с отрядом всадников, а проехал далеко дальше в сторону середины реки. Русалко пришлось пустить коня вскачь, чтобы догнать Казце, и всем продемонстрировать еще раз способ передвижения ловкого меря…
Глава шестая
– Что там? – спросил Гостомысл, едва проводник оказался рядом.
– Горит все…
– Булгары?
– Не знаю. Далеко. Около трех сотен конников, как мне показалось. Но шапки, кажется, с лисьими хвостами. Такие булгары носят. Людей к веревке привязали, к реке ведут. Но что-то мне не все понятно в этом.
– Что не понятно?
– Обычно булгары забирают на продажу женщин и детей. Мужчин убивают. Здесь, смотрю, больше мужчин ведут. Эти, связанные, уже ближе ко мне тянутся. Их я рассмотрел. Женщин мало, детей вообще не видно. Но я тоже долго не разглядывал. Любоваться нечем. К вам поспешил. Может, детей с женщинами отдельно повели? Не знаю.
– А чем местные мужчины занимаются? Как у вас, тоже рыбу ловят?
– Нет. Здесь место не рыбное. Река с гнилью. Мужики больше лес рубят. И строят. Плотники. Дома рубят. Хотя и рыбаки тоже есть. Плотников кормить надо. Вот и ловят. Река на пропитание наловить разрешает. Но не на продажу.
– Почти понятно. Кому-то плотники понадобились. Заказ… Бобрыня!
Как всегда бывало, когда требовалось действовать, Гостомысл соображал и говорил быстро, сразу отдавая выверенные приказы.
– Я здесь.
– Возьми свою полусотню, устрой разгон, выскочи из-за утеса, чтобы они тебя заметили, и притормози. Испугайся, и в бега подайся. Замани их сюда…
– Их три сотни… – предупредил Казце. – Не справимся.
– Русалко, расставляй стрельцов. Ближе к берегу. Под обрыв. Надо людей от неволи спасать. Будь их хоть пять сотен. Русалко справится!
Последние слова Гостомысла уже были адресованы проводнику, который выразил сомнение в способности новгородцев устоять против в два раза более сильного противника.
– Ведмедя, княже? Кулаком? – спросил Казце.
– Ведмедя! Кулаком! – подтвердил Гостомысл.
Русалко уже выстраивал свою сотню пятью рядами под утесом. В каждый ряд встало по два десятка конных стрельцов. У каждого в руке было зажато по три стрелы. Видимо, сотник посчитал, что этого должно хватить, и дал такую команду. Князь-посадник в командование стрельцами не вмешивался. Русалко свое дело сам знал хорошо, и даже лучше князя умел расставить своих стрельцов, зная кто и на что способен.
Сотник Бобрыня тем временем свою полусотню уже разогнал прямо посреди русла. Лед, покрытый только небольшим снежным покровом, к тому же достаточно жестким, спрессованным ветром, позволял набрать достаточно высокую скорость. Полусотня выскочила из-за скалы, но очень долго не могла остановиться и развернуться. Князь-посадник выпрыгнул из седла, бросил повод, и сделал три десятка шагов вперед. Одиночного пешего воя издали труднее различить на снегу, в отличие от всадника. Тем более, он привстал на одно колено, и так наблюдал за происходящим. К Гостомыслу приблизился, и встал рядом проводник Казце. На оба колена сразу встал, понимая, зачем князь прячется. Оба стояли рядом с первым рядом стрельцов, пока еще рассматривающими свои луки, и неторопливо разминающими плечи.
Вдалеке видны были вои в шапках с хвостами, хотя трудно было разобрать, лисьи это хвосты или еще какие-то. Проводник, похоже, ошибся в подсчетах. Там было никак не меньше четырех сотен, как определил Гостомысл. Но среди них было около сотни в шлемах, как у славян, и в кольчугах. Князь-посадник издали подумал бы, что это славяне. Пленники были привязаны к одной общей веревке. Всех пленников уже вывели на лед реки. И именно кто-то из них увидел, видимо, приближение полусотни Бобрыни, потому что закричал в надежде на помощь сначала один, потом и все вместе закричали. Вои, что напали на поселение, резко осадили коней, и встали строем. Но это был не боевой, а походный строй. Сотня, что походила вооружением на славян, тоже выстроилась на льду. Командовал всем действом человек в длинном черном плаще, сидящий на рыжем коне. Этот человек закричал что-то, и махнул рукой, посылая свою конницу вперед.
Бобрыня тоже все это наблюдал. Он неторопливо развернул свою полусотню, и медленно стал набирать скорость, тогда как преследователи мчались во всю силу своих лошадей, на ходу разворачиваясь в атакующую лаву.
– Русалко! – позвал Гостомысл.
Мощный конь сотника стрельцов тут же остановился рядом.
– Там человек на рыжем коне, который нападением командует. Он мне нужен. Добудь его живым. Достанешь коня? – Гостомысл посмотрел на стрелу, уже зажатую между пальцами сотника. Князь-посадник вспомнил, как Русалко убивал коней под свейским конунгом, не позволяя тому убежать, и желал повторения.
– Далековато. Но я попробую.
Рядом с тем человеком, что гарцевал на рыжем тонконогом коне, остался только десяток воев. Из этого можно было сделать вывод, что человек это не простой, и держит при себе охрану. Может себе такое позволить.
– Действуй… Вспомни свеев. Тоже река. Так же – бей…
Русалко отъехал к своей сотне, дал какие-то команды. Подождал какого-то одному ему ведомого момента, потом сам натянул свой большой лук.
Преследователи уже не сомневались в том, что они догонят полусотню Бобрыни. И разогнались так, что не могли остановиться. И даже поворот реки могли бы проскочить по инерции. Но не успели, потому что раздался звонкий характерный треск – это послышались удары тетив по защитным дощечкам на левой руке каждого стрельца. Но треск этот не стал единичным явлением, и продолжился почти без перерыва. Проводник Казце никогда и предположить не мог увидеть такое зрелище. Он опомниться не успел, а все преследователи вдруг превратились только в коней. Так Казце показалось. Будто бы и не люди это были в шапках с лисьими хвостами, а какие-то оборотни. И только через мгновение проводник сообразил, что стрелы новгородских стрельцов просто выбили преследователей из седел. А сотник Бобрыня остановил свою не успевшую разогнаться полусотню, снова развернул, и послал воев ловить коней.
Тем временем и сам сотник Русалко послал стрелу, которая выбила из седла одного из воев, окружающих человека в черном плаще. Расстояние все же для точного прицеливания было великоватым. Не все, что глаз видит, может точно поразить стрела. А посылать стрелы наугад, просто в некую массу, стрельцы не привыкли. Русалко дал команду, и сразу послал коня вперед. За ним устремился только один десяток. Человек в черном плаще не понял, видимо, что произошло с его отрядом. Он видел только приближение десятка стрельцов, и без сомнения свой десяток повел навстречу. Но уже на более короткой дистанции, когда можно было различить бородатые лица противников, Русалко дал резкую и громкою односложную команду:
– Бей!
Лошади не стали бежать медленнее, но луки поднялись, стрелы сорвались, и человек в черном плаще вдруг обнаружил себя в одиночестве, лежащим лицом в снегу. Все его окружение было перебито, и конь его со стрелой в груди лежал за спиной, через которую всадник перелетел. И в этом полете его черный плащ распустился хвостом какой-то страшной птицы. Но полет продолжился недолго. Однако сдаваться вой не пожелал. Он резко вскочил, выхватил меч, и поднял его над головой, словно пригрозил. Русалко убрал лук, и тоже обнажил меч, что достался ему после захвата конунга Эйстейна Оборотня. Но опробовать новое оружие сотник стрельцов не успел. Кто-то из недавних пленников человека в черном плаще сам освободился от веревки, с веревкой же в руках подскочил к своему пленителю сзади, и набросил тому на шею петлю. И после этого передал конец своей веревки другим пленникам, и что-то крикнул. Те, еще не успев собственные шеи от другой веревки освободить, дружно побежали по льду, и поволокли за собой человека в черном плаще. И бежали при этом так быстро, что Русалко даже коня гнать не стал, он уже увидел, что у этого человека голова свесилась набок, как у мертвой птицы. Значит, петля сломала ему шею, и, если не задушила, то все равно убила. Но, в отличие от полета с убитого коня, внизу хвост птицы не распушался, а только жалко волокся по снегу.
Русалко убрал меч в ножны, и поднял руку, приглашая к себе князя-посадника Гостомысла и всех остальных. Сам он стоял уже в окружении снимающих со своих шей веревки людей. Многие, освободившись, сразу пустились бежать в сторону горящих и дымящих зданий поселения, надеялись, наверное, хоть что-то в своих домах спасти от пламени. Но многие остались на льду, и что-то говорили на незнакомом сотнику стрельцов языке.
В отряде сопровождения Гостомысла больше не было коня с таким длинным хвостом, как конь Русалко, и проводник Казце не рискнул ухватиться за более короткий хвост другого коня, опасаясь, что при скачке конь лягнет его. И потому новгородцы прискакали раньше, чем приехал лыжник. Но освобожденные пленники, похоже, плохо говорили на славянском языке, а языка меря никто из воев не знал. Видимо, в этом поселении имели меньший контакт со славянами, чем в том, что посетил отряд раньше. Хотя земля эта была заселена на другом берегу, преимущественно, славянскими поселениями, но эти поселения были редкими, и далеко отстояли одно от другого. И только один разведчик стрельцов Космина, некоторое время прислушиваясь, все же нашел кого-то, кто выкрикивал славянские слова благодарности. Но пока Космина что-то расспрашивал несостоявшегося раба, подоспел и Казце, который начал быстрые расспросы, хотя сразу объяснять все князю-посаднику не стал. Но потом, завершив расспросы, с опущенной головой и мрачным выражением лица все же подошел к Гостомыслу.
– Не вели, княже, казнить за нехорошую весть…
– Говори, – потребовал Гостомысл.
Казце кивнул в сторону так и лежащего с петлей на шее человеку в черном плаще.
– Нам сильно не повезло, княже. Это – воевода Жань.
– Мне это имя, признаюсь, ничего не говорит, – усмехнулся Гостомысл. – А что касается того, кому сильно повезло, кому не очень, а кому вообще – нет, то, на мой взгляд, этого воеводу Женя трудно считать любимчиком судьбы.
– Жань – воевода князя Изавлада. Он прибыл сюда с наемным отрядом булгар. Послал его сам князь Изявлад, чтобы пригнал на городские работы местных плотников. Это обычные действия нашего князя. Он никогда не нанимает работников. Он их просто захватывает в рабство из своего же народа, и заставляет несколько лет работать на него бесплатно, только за то, что он их кормит. Да и кормит-то так, что добрая четверть, говорят, с голода умирает. Сам Изявлад говорит, что это такой налог, за то, что он защищает поселения от набегов врагов. Но на деле он никогда при набеге за городские стены со своей дружиной не выходит. За стенами отсиживается. У Ростова стены высоки. А Изявлад решил их еще выше нарастить. Ему нужны плотники-строители. Вот он и решил целое поселение плотников в рабство забрать.
– Своих же людей – в рабство? – удивился князь-посадник, ранее с подобным не встречавшийся. – А сами люди куда смотрят? Нечто плотницкий топор для боя непригоден? Наши плотники только черенок на топоре меняют, длинный и прямой ставят, и с теми же топорами в сечу идут. У них каждый удар выверен. Один удар, и врага больше нет.
– А что сделаешь, когда княжеская дружина вместе с булгарами налетает, никого не спрашивает, селение сжигает, а людей угоняет. Да и рука у многих против своего же князя не поднимается. Мы же народ по природе своей мирный. Так богами задумано – волхвы нас учат. Не все, конечно, волхвов слушать хотят. Но многие слушают, верят им.
– Я видел, как вы, мирные, приготовились мой отряд встречать… – усмехнулся Гостомысл.
– Так, то – чужой отряд шел. А здесь свой князь…
– Попался бы он мне под горячую руку, перестал бы князем быть, – сказал сотник Бобрыня. – Как можно свои же поселения жечь!
Проводник Казце посмотрел на сотника с испугом, ожидая, видимо, что князь-посадник резко осадит сотника своей дружины, соблюдая княжескую солидарность. Но Гостомысл задумался, глядя, как по берегу поднимаются, опустив печальные головы, к своим сгоревшим домам местные жители.
Наконец Гостомысл что-то осмыслил, и спросил проводника:
– И что, так и собирается ваш народ в рабстве у своего князя жить?
– В минулую осень старосты разных поселений собирались, советовались, как дальше жить. Терпение у всех кончается. Но не всем так вот помощь приходит, как здесь. Так ни до чего и не договорились. Со своей земли нам податься некуда.
– А вы с землей вместе подайтесь, – подсказал сотник Русалко.
– Это как? – не понял Казце.
– А просто. Перейдите всем селением под руку князя Бравлина! – неожиданно для себя предложил вдруг князь Гостомысл. Еще мгновение подумал, и направил коня на берег, чтобы посмотреть на погорельцев в их селении. – Поехали, Казце. С людьми там поговорим. Мне есть, что им сказать…
Проводник, кажется, воодушевился словами князя-посадника, и, поскольку сам он за конем подниматься в гору не успевал, а сотник Русалко направился вслед за Гостомыслом, Казце снова ухватился за хвост игреневого коня, и, таким образом, не отстал.
Как всякое селение, и это имело свою небольшую площадь, где обычно происходили сходы общины. Правда, раньше площадь окружали дома, а теперь только обгорелые остовы. Обычно площади окружены самыми богатыми домами. Но такие грабят и сжигают в первую очередь. Там, в окружении этих остовов и собрался народ. И высокий, сухощавый, но все же широкоплечий мужчина средних лет говорил всем что-то на своем языке. Русалко узнал того человека, который набросил петлю на шею княжескому воеводе Жаню, а потом дал команду другим пленникам тащить веревку. Среди толпы появились и женщины, и дети, но многие из них были еще привязаны к одной общей длинной веревке.
Гостомысл спросил Казце.
– А женщины с детьми что? С ними что произошло?
Проводник обратился к местным жителям. Ему объяснили. Казце, скрипнув зубами от злости, перевел:
– Женщин и детей воевода Жань отдал за работу княжеским булгарам. Просто подарил, словно вещь из своего кармана вытащил. Их, булгар, у князя Изявлада больше тысячи служит. Постоянно людей в рабство угоняют. Караванами отправляют к себе, в Булгар. Этих только связали, отогнать не успели. Увидишь, княже, Изявлада, скажи ему, что у народа терпение не вечное. Мы его предупреждаем. Так люди говорят. Вон, староста местный говорит от лица всего народа, что больше княжескую дружину они в свое поселение не пустят. С топорами и вилами встретят, пусть даже их сам Изявлад приведет.
– Этому Изявладу следовало бы с Буривоем встретиться, – сказал Бобрыня. – Все бы одним ударом решилось. Наш Буривой за своих людей всегда стоял. Да и чужую правду уважал.
Это был небольшой перебор, но Гостомыслу все равно было приятно такое слышать.
– Да, Изявлад внешне на ведмедя похож, – согласился Казце. – Даже походка такая же косолапая. И глаза медвежьи.
– Меня батюшка тоже учил медведей кулаком бить, – сердито заметил Гостомысл. – Правда, я еще не пробовал. Но попробовать, видимо, придется… Казце! Спроси людей, хотят ли они перейти под руку князя словен и вагров Бравлина Второго[35], который защитит их от любого нашествия, как защитил свой город, разбив и уничтожив девять тысяч свеев, не потеряв ни одного своего воя убитым. Были только ушибленные. Но ушибы быстро забываются. И четыре тысячи свеев в плен захватил.
Проводник вышел на середину площади, встал рядом с высоким старостой, и начал громко говорить, иногда показывая рукой на реку. Видимо, напоминал о происшедшем, и о побоище булгар и княжеских дружинников новгородцами. Община, собравшаяся вокруг, одобрительно загудела. Наверное, проводник обладал даром красноречивого и убедительного оратора. Говорил он долго, время от времени меняя интонации. Гостомысл несколько раз услышал произнесенное имя князя Буривоя и свое имя. А потом прозвучало и имя князя Бравлина. Значит, вопрос о переходе под новгородскую руку был поставлен. С разных сторон прозвучали встречные вопросы. Но отвечать на них, очевидно, предстояло Гостомыслу. Это он понял, считая, что так и быть должно, и выехал вперед, остановив коня рядом с проводником Казце, и местным старостой. Основное опасение поселян сводилось к тому, что, попав в новое княжество, они останутся в том же положении, и меря не видели причины переходить из рабства в рабство. Пришлось князю-посаднику объяснять отношение славян к рабству вообще, и к рабству своего народа, которое, в принципе, в княжестве не допускалось. Даже смерды в новгородских землях жили свободными людьми, и никто не имел право заставить их работать на себя. Даже за деньги. Тем более, бесплатно. Существовали работы, которые все делали сообща, на общее благо. Но отказ от таких работ у славян считался позором, и желающих покрыть себя позором в общинах не находилось. В ответ меря сообщили, что и у них бывают общественные работы, в которых участвуют все, и никто не требует за это плату. И они не видели в подобных отношениях ничего странного. Иначе было не выжить.
Был произнесен и естественный вопрос, который был у всех в головах, но произнести который долго никто не решался. Сможет ли новгородское княжество, находящееся так далеко, защитить отдаленные поселения?
– Другой берег реки – это уже наша коренная земля, – объяснил Гостомысл. Далеко ли от вас до ближайшей крепостицы?
Князю ответили. Проводник перевел:
– На другой берег переправиться, и час пешком по берегу. Крепостица прямо на утесе стоит. Гарнизон – три десятка воев и десяток стрельцов. Только стены свои и смогут защитить. А вот в помощь поселению выйти – сил у них не хватит. Конечно, тут и до Торжка недалеко. Если только оттуда подмога придет. Но пока она еще придет…
– А сможете вы у себя крепостицу возвести? Топоры у вас не затупились?
Князь-посадник даже без перевода понял, что возгласы из собрания раздаются одобрительные. Построить крепостицу меря брались быстро. Даже зимой. А уж летом под углы камни подведут. Так объяснил Казце. И через полторы Поладеницы, если надо, крепостица стоять будет.
– Тогда я вам оставлю для начала два десятка воев, они свяжутся с крепостицей на другом берегу, и установят друг для друга сигналы.
– Не мало будет – два десятка? – прозвучал вопрос.
– Больше оставить не смогу. У самого людей мало. А мне путь долгий предстоит. Кроме того, плотники – разве плохие вои? Плотники словен в военную пору черенки топоров меняют на длинные, которые всегда в запасе у них есть, а в сече топором бьют точнее самого опытного воя. За себя, за свою свободу, вы сами тоже должны драться. Своих жен и детей защищать обязаны, как всякие мужчины. Или не сможете создать свою дружину? Тогда пусть Казце вам объяснит, как в их поселении дружина создавалась…
Толпа загудела. Казце перевел следующий вопрос, который, наверное, задавался чаще других, и звучал с разных сторон небольшой площади.
– А оружие, княже, нам дашь?
Годослав понял, к чему этот вопрос задается.
– Нечто я с собой для вас оружие привез? Вон, на льду много оружия осталось. Берите. На всех хватит. И булгары там лежат, и княжеские дружинники. Там и доспех, и оружие. И коней их вам оставлю.
Меря – народ совестливый. Считали, что не они булгар и дружинников перебили, значит, оружие и доспехи не им и принадлежат, как и кони. Не все так к чужому относятся, хорошо знал Гостомысл. Но уважать стал меря еще и за совестливость…
* * *
На постой решено было остаться в этом поселении, но часовых на ночь сотник Бобрыня выставлял парных, местного лыжника и своего воя. Правда, в поселении после пожара уцелело всего несколько домов, и в них на ночь собрали всех детей. В домах и шагу ступить было него, не наступив на чью-то руку или ногу. Сами плотники уже приступили к строительству землянок. Копали землю, рубили срубы. Всю ночь слышался стук топоров. Если в первом поселении меря было больше землянок, и всего один дом, то в этом, несравненно большем, землянок изначально почти не было. Здесь стояли добротные дома, кое-где и в два этажа. Но к утру, когда князь-посадник Гостомысл вышел из палатки в поселение, он увидел уже множество готовых землянок, над которыми вился дым – печей в землянках не ставили, в отличии от землянок в Новгороде, предпочитая топить «по-черному», выпуская дым через отверстия в крыше. А ночь самому Гостомыслу, как и все его сотникам и воям, пришлось провести в высокой конической палатке. Эти палатки передали на весь отряд князя-посадника вои-вагры. Каждая палатка была оборудована небольшой компактной металлической печью, которая и грела, и давала возможность приготовить горячую еду. Сама печка для перевозки укладывалась в кожаный мешок, и перевозилась переметной сумой на крупе «заводной» лошади, вместе с самой палаткой и запасом пропитания. Князь Бравлин гордился, что его вои имеют такие палатки, обеспечивающие и тепло, и определенные удобства в военном походе. Гордость князя была понятна. Он сам, лично пробовал жить в такой же палатке, и сам додумывал, что нужно сделать, чтобы воям поход давался легче. Палатки в армиях известны еще со времен Древней Греции, и король франков Карл Каролинг всю свою многочисленную армию держал в палаточных лагерях. Но у франков в палатках не было печек, и потому им плохо давались зимние походы. Бывали случаи, слышал Бравлин, франки засыпали благополучно, но не просыпались, замерзнув во сне. Особенно часто это случалось в горах Северной Италии во время самого начала Лангобардского похода против короля Дезидерия в семьсот семьдесят четвертом году, когда Карл потерял от морозов десятую часть своей армии. Бравлин же, живущий в более морозных широтах, подсмотрел, как устроены печи у викингов на драккарах, и приказал своим кузнецам во множестве готовить такие же, только меньшего размера, чтобы в палатке места много не занимали, но помещение грели, легко разбирались, и перевозились на крупе лошади. И теперь словене, слившись с ваграми в одно племя, тоже пользовались плодом инженерного ума князя Бравлина Второго. И были ему за это благодарны. Бравлин вообще внес в жизнь словен много нового, что существовало в его племени, и теперь перешло к словенам. А что хорошего было своего у словен, то получали себе и вагры. Так, вагры сразу, вместе со строительством города, начали строить и ремесленные цехи. Причем, такие, о деятельности которых словене раньше и не знали. Например, появились мастерские стеклодувов, и стеклянная посуда быстро нашла себе место в разросшемся городе из землянок. Появились и кирпичные мастерские, что делали из глины кирпичи для строительства сначала только фундаментов под дома. Но, как обещал Бравлин, со временем, когда таких мастерских станет больше, и дома начнут возводить из кирпичей, и городские стены тоже.
В поселении меря же об этом пока и не думали. Одновременно со строительством землянок местные жители занимались и скорбным делом. Обычаи не позволяли меря оставлять на льду тела убитых. Считалось, как объяснил проводник, что не сожженный убитый в виде духа будет жить там, где его настигла смерть, и мстить другим людям, живым, преследуя их. И потому всех, и булгар, и княжеских дружинников вместе с воеводой Жанем притащили на берег, разоблачили, разделили между собой доспехи и оружие, а самих убитых складывали на большие костры, и сжигали. Этим скорбным делом заведовал проводник и переводчик Казце, у которого нашлось немало помощников, в основном, из молодых меря, еще не получивших полномочий мастеров-плотников, и потому не занятых в ночном строительстве. По настоянию того же Казце, кто-то из молодых погорельцев сбегал на лыжах в лес, срубил молодую безлистную по сезону осинку, и вбил кол в спину мертвому воеводе Жаню.
– Слухи ходят, что Жань кровь младенцев пил, чтобы молодым оставаться. А ему же уже за семь десятков, – рассказал сам проводник князю-посаднику, объясняя необходимость странного действа.
Гостомысл удивился не самому действу, а внешнему виду убитого воеводы, лицо которого все еще сохраняло живую свежесть. Внешне он дал бы воеводе Ростова не больше сорока лет, но, только после того, как в тело вбили осиновый кол, лицо резко покрылось множеством морщин, словно естественный возрастной вид приобрело.
Новгородцы были менее суеверны, чем меря. Они сжигали тела только своих погибших, оказывая им почет и уважение. А тела свеев, тех, кого не унесла река в прорубях, оставили на льду Волхова. Снег стает, все равно унесет. По новгородским поверьям, унесет их к родным свейским берегам. И пусть там свейские духи живут, пусть тамошних жителей пугают и изводят, чтобы больше никто не надумал на славянские земли приходить.
Конечно, это тоже было суеверием. Но люди всегда склонны чужие обычаи считать суевериями, а свои воспринимать за правильные. Так человеческое общество всегда, во все века, минувшие и нынешние, устроено.
С телами убитых молодые меря справлялись сами. Проводник Казце, уже облаченный в чуть великоватую ему красиво разукрашенную пластинчатую кольчугу, вместо своей заячьей шапки водрузивший на голову шапку с лисьим хвостом и с металлическим перекрестьем поверху, снятой с какого-то убитого булгарина, опоясавшийся широким поясом, и прицепивший к поясу широкий односторонний кривой меч в ножнах, и оттого сначала плохо узнаваемый, увязался за князем-посадником, как только тот из палатки вышел. Все показывал и объяснял ему. В том числе, и показал место, где будет крепостица стоять. И даже начертил пальцем на снегу чертеж крепостицы с внутренними помещениями-казармами и конюшнями рассчитанными, как он сказал, на пять сотен конных воев. На вопрос Гостомысла, зачем нужна такая большая крепостица, Казце резонно ответил, что, если подступит враг, жители поселения за высокими стенами спрячутся до времени, когда подмога подоспеет. За стенами можно долго отсиживаться, и отстреливаться. Особенно, если есть запас воды и провизии. Но поселенческие меря не случайно выбрали под сооружение крепостицы конкретное место. Они знали, что там под землей речка пробегает, значит, можно внутри крепостицы и пару колодцев вырыть. И погреба для хранения продуктов, когда ближе к подземной воде расположены, лучше хранят летом прохладу, а зимой тепло.
Против такой предусмотрительности Гостомысл возражать не стал. По этому же принципу стоил крепости и крепостицы когда-то сам князь Буривой, если оборонительные сооружения находились вблизи города или поселения. Городов в Бьярмии почти не было, были только поселения. Но возле самого крупного города, который так и назывался – Бьярмия, была построена большая крепость Карела, в которой население города всегда могло найти защиту. Но и у самого города стены были укреплены и защищены на возможность длительной осады. Не зря варяжский князь Войномир долго кружил вокруг города, и искал к нему подступы. Искал, пока сам в плен не попал. По тому же принципу, что Бьярмия с Карелой, строился город Ладога и крепость с таким же названием. Только там крепость находилась, по сути дела, в самом городе, и была чем-то средним между крепостью и кременцом. Но, если бы не выдержали городские стены, в крепости всегда можно было укрыться горожанам. Места хватало на всех.
– Кто план крепости составлял? – только поинтересовался Гостомысл.
– Староста Зоря. У него опыт есть. Он две крепостицы князю Изявладу возводил. Обе, говорит, без платы. Просто угоняли из поселения, и в работы. В Ростове и сейчас три десятка местных плотников трудятся. Зоря боится, как бы они не пострадали за то, что здесь дружину княжескую перебили. Но пока слух до Ростова доберется…
– А у них топоров в руках нет? – спросил князь-посадник.
Это уже походило на совет. И Казце признался:
– Вот Зоря и хотел спросить у тебя разрешения. Человека к ним надумал послать. Чтобы топоры на длинный черен пересадили, прорубились через дружины, и вместе с другими по домам отправились.
Гостомысл только плечами пожал.
– А я-то здесь при чем. Считает нужным, пусть посылает. Его люди…
– Еще вопрос Зори. Ты, княже, поедешь к Изявладу? Может, Зоря с тобой своего человека отправит? Проводником, дескать…
– Теперь, думаю, мне там делать уже совсем нечего. Меня стрелами встретят. Мне теперь дорога только напрямую в Муром лежит. Далеко это?
– Далече. Дальше, чем до Ростова, почитай, вдвое. Но если Зорю попросить, он тебе проводника даст. Есть у него мужчина из самого Мурома. Дорогу покажет.
– А ты?
– А что я?
– Дорогу показать… Я уж как-то попривык к тебе.
– Я в Муроме не бывал никогда. И дорогу не знаю. Да и домой мне пора. Нам тоже, чаю, след у себя крепостицу возводить. Поменьше, конечно, здешней, но, хотя бы, как те, что у варягов на реке стоят, надо, княже. Изявлад может и до нас добраться, хотя раньше к нам не ходил…
* * *
Завтракали здесь же, среди своих палаток и в палатках. В поселении почти все припасы погорели. Местные жители захватили припасы перебитой княжеской дружины и дружины княжеских булгар, благо, те везли с собой целых три воза – не иначе, по дороге обирали встречные поселения, чтобы в город доставить и продать ростовцам[36]. На какое-то время местным жителям этого могло хватить, а дальше уже видно будет. Выручат охота и рыбалка. И потому новгородцы обходились тем, что везли с собой. Разогревали на печках замерзшую пареную репу, прямо на костре, предварительно на нож или на меч насадив, грели уже жареную кабанятину. Хлеба с собой взяли вдоволь, должно было хватить почти на весь длительный путь. А если не хватит, рассчитывали прикупить уже в земле кривичей, где поселения не такие бедные, как в земле меря. В тех поселениях и торги могут быть. И даже должны быть обязательно. В малых поселениях торгов не бывает, и из малых поселяне обычно ездят в крупные, чтобы там необходимое подкупить. Или что-то свое продать. А миновать земли кривичей никак не получится. Обязательно придется через земли сначала смоленских кривичей идти, потом через земли кривичей полоцких.
Сразу после завтрака начали собираться в путь. Староста Зоря привел низкорослого крепкоплечего и внешне неуклюжего мужичка с широкой и длинной, до пояса, бородой-лопатой, который не подобрал, видимо, по своей фигуре кольчугу, и прямо поверх толстого армяка, перепоясанного кушаком, нацепил на грудь пластинчатый стальной нагрудник с чернением. Но с простенькой своей шапкой из верблюжьей шерсти, только по краю обшитой линялым заячьим мехом, не расстался. Однако, и шлем на его голову подобрать было, видимо, трудно. Голова соответствовала не росту, а ширине плеч, на которые можно было, казалось, лошадь взвалить. К кушаку мужичок привесил все-таки меч в ножнах, который постоянно норовил зацепиться ему за ноги, и мешал ходить. Но главное, что отметил в мужичке князь-посадник – необыкновенная хитреца в глазах, отличающая его от простоватых и добрых местных меря.
– Это Кля, ваш проводник. Он три года назад из Мурома от хозар убежал, и к нам пристал.
– Не из самого Мурома, – признался Кля. – Из недалекой деревеньки, что под Муромом. Но я домой и в прошлую зиму уже ходил. И до того наведывался. Дорогу знаю. Прямиком проведу, не глядя в сторону Ростова. Дорогой, которой летом не пройти. Летом кругом болота и топи, увязнуть и совсем сгинуть недолго.
– А что дома-то у тебя? – поинтересовался Гостомысл. – Остался у тебя кто? И стены есть?
– Дома жена, трое детей. Помогаю, чем смогу.
Мужичок Кля пришел со своими лыжами, похожими на лыжи Казце, и со своим шестом, более тяжелым, сходим с доброй оглоблей. Но шест этот в его руках казался соломинкой. Так легко Кля им управлялся.
– На лыжах пойдешь или коня тебе дать? – спросил сотник Бобрыня.
– Могу и на лыжах, могу и верхом. На коне-то, оно, конечно, сподручнее. Так поскорее выйдет ехать. И устатку меньше…
Прощание было не долгим. Князь посадник дал последние наставления Казце, что сказать своему старосте Идаричу. Сам Идарич показался Гостомыслу разумным и здравомыслящим человеком, и не таким горячим, как староста Зоря. Идарич пять раз подумает перед тем, как петлю кому-то на шею набросить. Но, поскольку Казце рассказывал о сборище старост разных поселений меря, значит, сборище это снова будет. Идарич был тем человеком, который сможет старост собрать у себя в отдаленном от княжеского пригляда поселении. И там надо будет что-то решать. И решение это мог бы направить этот самый Идарич. Однако и самого Идарича тоже следовало направить. Напрямую с ним пока поговорить невозможно. Но через проводника можно и передать все необходимое. А, если будет необходимость, пусть старосты сообща гонца шлют в Новгород. Не застанет там гонец самого Гостомысла, пусть к князю Бравлину Второму пробивается. Пусть скажет, что так князь-посадник велел. После этого обязательно пропустят. И что нужно гонцу будет, пусть спросит. Бравлин поймет, потому что будет в курсе всех событий. А чтобы держать князя Бравлина в курсе уже произошедших событий, требовалось гонца послать уже в Новгород. Конечно, лучше всех справился бы с такой задачей сотник Русалко. Но сотник стрельцов был еще нужен Гостомыслу в такой дальней поездке, поскольку неизвестно где и какая опасность поджидает отряд впереди. А сотня без сотника – это не войско, а толпа. Да и как советником в трудных вопросах Гостомысл Русалко дорожил. И потому князь-посадник выбрал в гонцы человека уже проверенного – стрельца Космину. Он и сообразительный, и с памятью своей дружит, и, что сказать, всегда найдет. Немножко многословный, но Бравлин сумеет заставить Космина говорить только то, что говорить нужно. И выпытает то, что Космина сказать забудет.
Пока князь-посадник объяснял Космину, что следует передать Бравлину, а передать следовало много, уже почти рассвело. Потом пришлось еще дождаться, когда Космина вместе с Казце отправится в обратный путь. Казце, как договорились, доведет стрельца до своего поселения, а дальше разведчик уже один пойдет по руслу Ловати, не сворачивая со льда. Заблудиться там невозможно. И вообще в землях варягов-русов опасности встретиться не должно бы, да и сам Космина такой человек, что сумеет из любой переделки выкрутиться.
И только тогда, когда всадник с лыжником скрылись за утесом на повороте реки, князь-посадник Гостомысл развернул своего коня. Его вои уже стояли строем, и только ждали команду. В первом ряду, вместе с Русалко и Бобрыней, сидел на коне низкорослый и широкоплечий проводник Кля, готовый и даже рвущийся побыстрее тронуться в путь. Он и без оказии намеревался семью навестить, а тут и оказия такая подвернулась…
Глава седьмая
От площади до дворца было пятьсот шагов, в обратную сторону, понятно, столько же. А дальше необходимо было только площадь перейти – еще пятьдесят шагов. Седлать коней для себя и своей свиты князь Войномир не велел, хотя бы отсутствием лени он хотел отделить себя от бояр как можно дальше. Пусть это и внешняя форма, тем не менее, она в глаза бросается. Но бургграф воевода Славер взял для охраны и для солидности охрану из полусотни стрельцов, что прибыли вместе с князьями на остров, и полусотни своих воев. Эта сотня конным строем взяла князя и его сопровождающих в прямоугольное окружение, причем, стрельцы, согласно приказу бургграфа, сразу вытащили луки из налучья, и наложили на тетиву по одной стреле, показывая свою готовность произвести при необходимости выстрел без промедления. А о быстроте, с которой славянские стрельцы действуют, складывали сказки. Это служило предостережением тому, кто задумал бы недоброе. И таким строем все двинулись в сторону храма, перед которым вои остановились, и расступились, рассредоточиваясь полукругом по площади, пропуская Войномира с Дражко, Славером, Волынцом и Ставром к дверям храма Яровита. Бояре совета, как доложили Войномиру, были там уже в полном составе, ждали только прибытия самого князя, чтобы начать службу, и потому стрельцы никого постороннего на службу не допускали. Вообще-то это было вопреки обычаю, потому что на праздничную службу приходили все желающие. Но в Коренице было еще два храма, и желающих вежливо, только замахиваясь острием копья, но никого не подколов, отправляли туда. Тот же обычай говорил, когда служба проходила при участии князя, посторонних на нее не допускали из-за мер безопасности. Впрочем, так было только в Арконе, где княжеские службы всегда раньше и проходили. Но Славер решил, что и здесь должно быть все так же, как там, и передал свои распоряжения верховному волхву храма Яровита.
Таким образом, выход Войномира показался всем и торжественным, и грозным. Что могут стрелы стрельцов, в городе понимали, кажется, все, как все знали, какое малое время требуется стрельцу на прицеливание. В сложной обстановке стрелец вообще не прицеливается, как обычно. То есть, он не оттягивает правой рукой тетиву с наложенной на нее стрелой в сторону глаза, а эту тетиву просто держит у глаза, как и стрелу, и выбрасывает вперед, в сторону цели, только левую руку вместе с луком, словно пальцем в кого-то показывая. Это сокращало время прицеливания втрое, хотя, конечно, влияло на саму прицельность. И такая охрана пугала бояр, не входящих в боярский совет, и потому оставшихся на улице, и их людей, изначально пожелавших отстоять службу в этом храме. И никто не решился возразить, когда его не пропускали, и направляли в другой храм. Стараниями бояр слух о том, что новый князь будет творить власть жесткую и даже жестокую, разлетелся быстро, и многих заставил содрогнуться, и подумать о своем неясном будущем, темно связанным с мутным прошлым. Это было как раз то, что требовалось князю Войномиру, и что он просил обеспечить бургграфа и воеводу Славера. Славер впечатление умел создавать. Внешние атрибуты и общее настроение, по мнению князя, должны были сыграть свою немаловажную роль в наведении порядка на Руяне…
* * *
Верховный волхв храма Яровита, видимо, предупрежденный храмовой прислугой, состоящей из молодых волхвов, встретил князя Войномира и его сопровождение в небольшом притворе позади тяжелых входных дверей, которые кто-то мог бы назвать и настоящими крепостными воротами. Волхв по случаю праздника был в белом облачении, вышитом золотыми и зелеными нитками, которыми обозначался традиционный растительный орнамент. Удар тяжелого посоха в пол был произведен волхвом одновременно с легким поклоном. Но это был поклон вежливости, а не подобострастия. Точно таким же поклоном ответили волхву Духославу и вошедшие. Но удар посоха в пол был, видимо, и сигналом, который распахнул сдвоенные двери главного, внутреннего входа в храмовое святилище. Войномир ожидал увидеть за дверью молодых волхвов, которые дверные створки и распахивали. К удивлению князя, за дверьми никого не было, и двери распахнулись словно бы сами собой, управляемые только мыслью верховного волхва, и повиновались удару посоха в пол. Конечно, Войномир был только человеком своего времени, и верил в то, что в храмах могут твориться чудеса. И это открывание дверей он отнес к первому из чудес. И не сомневался, что ему сегодня предстоит встретиться с еще несколькими. Служба для того и проводится, чтобы произвести впечатление на людей, на ней присутствующих. И это впечатление впоследствии будут связывать с именем верховного волхва Яровита. И сам Духослав, и князь Войномир хорошо знали, что любая маленькая деталь потом обрастает слухами, и несуществующими подробностями, в которые все начинают верить, как в свершившийся и всеми видимый факт. И из таких мелочей потом складывается общее большое впечатление, дающее характеристику верховному волхву и его храму на многие годы вперед.
Войномир никогда прежде не был на службе в храме Свентовита в Арконе, но был уверен, что и в том храме маленькие чудеса творятся каждый праздник. Сейчас, в отсутствие князя, наверное, они не такие впечатляющие, как бывали раньше. Да и настроение у верховного волхва храма Свентовита должно быть не праздничным. Тем не менее, Вандал чем-то привязывает к себе множество людей. Причем, людей, прошедших и сухопутные и морские сражения, и многажды встречавшихся со смертью. Этих людей бывает трудно удивить и запугать, но Вандалу это удается на протяжение многих лет. А теперь верховный волхв Яровита пытается отобрать у Вандала первенство. Значит, предположил князь, будет творить какие-то невиданные чудеса. Сам верховный волхв Свентовита об этом, надо полагать, хорошо осведомлен, и, в свою очередь, даже в отсутствие на службе князя острова, постарается сделать что-то такое, о чем будут долго говорить…
Войномир со свитой стоял перед распахнутыми дверьми, и пожелал войти в них, но почувствовал, что князь-воевода придержал его за рукав, и остановился. Видимо, и сам Духослав желание князя войти в святилище уловил, и потому поспешил войти первым. Согласно законам бодричей, все храмы княжества обладают правами экстерриториальности, то есть, де-факто[37] не являются абсолютной территорией княжества. А это значит, что на территории храмов правит не князь, а верховный жрец. Духослав был в этом храме хозяином, и потому прошел в святилище первым, и этим неуважения к Войномиру, согласно закону, никак не проявил.
И только после этого Дражко, лучше знающий, как себя в храмах вести, подтолкнул Войномира под тот же локоть. У себя на родине князь Войномир, конечно, посещал капища, и участвовал в службах и праздничных, и будничных, проводимых перед каким-то важным мероприятием, например, перед важной битвой. Но восточные славяне не строили храмов. И в капищах были свои обычаи, как и боги, слегка отличные от обычаев и от богов западного славянства, хотя во многом выполняющие те же самые функции.
Князь со свитой вошел в большое святилище, в котором вообще не было окон, тем не менее, освещение откуда-то сверху проникало достаточное, чтобы все хорошо видеть, и различать. По крайней мере, то, что находится недалеко. И только углы святилища и дальние стены казались затемненными.
Первое, что бросилось в глаза князю Войномиру, это целая толпа бояр, с частью которых он уже успел познакомиться и даже поговорить. Все они стояли в большой нише боковой стены. В стене напротив находилась другая ниша, но там стояло несколько волхвов с факелами в руках. За их спинами находились какие-то носилки, стоящие на скамьях. У восточных славян так ставят только носилки с умершими, но здесь были, видимо, какие-то свои обычаи и правила. Все-таки храм отличался от капища и внешне, должен был отличаться и службами. Причем, что Войномира удивило, почти все молодые волхвы были вооружены. Доспехов не имели, но на поясе носили мечи в ножнах, а около ног держали не обычные круглые, какие носят вои, а овальные, вытянутые, и сильно зауженные книзу щиты. А на главной стене святилища висел громадный размерами, но точно такой же вытянутый, формой напоминающий перевернутую каплю, щит, весь покрытый золотыми, видимо, тонкими пластинами с какой-то сложной мелкой, и потому издали неразличимой чеканкой.
Привычный к тому, что в капищах всегда стоят во множестве деревянные истуканы, и наслышанный про такого же истукана в главном храме Арконы, где идол Свентовита имеет четыре лица[38], князь Войномир поискал глазами истукана и здесь. Но в этом храме истукана не было, хотя сама площадь и высота святилища, казалось бы, просто просили поставить истукана в центре. Это слегка удивило князя. Он не понимал, кому здесь возносятся молитвы.
Князь-воевода, добровольно взяв на себя роль учителя и проводника, опять потянул Войномира за локоть, предлагая войти в нишу, и остановиться спиной к боярам, лицом к святилищу. При этом князья подставили боярам свою спину, что само по себе в данной ситуации было не лучшим вариантом соблюдения безопасности. Но между ними и боярами встали, расправив широкие плечи, волхв Ставр, бургграф воевода Славер и сотник Волынец. И это казалось Дражко надежной защитой, несмотря на то, что защита эта тоже стояла спиной к боярам. Но бояре находились в глубине ниши, в нескольких шагах. А гулкие полы храма каждый шаг фиксировали звуком. Да и смелости боярам для открытого нападения на князя, скорее всего, не хватило бы. В храм заходить с оружием, как считалось, мог только сам князь и его ближайшее окружение. Да еще сами волхвы. Всем остальным иметь оружие запрещалось под страхом смерти. Но пронести под одеждой кинжал, когда знаешь, что тебя никто не посмеет обыскать, было делом не сложным. И потому между собственной спиной, лишенной глаз, и людьми, ждущими гнева и наказания князя Войномира, возможно даже, смертельного наказания, выставление своих надежных охранников, выглядело естественной мерой. В принципе, Дражко не верил, что кто-то из бояр лично сможет поднять на князя руку, хотя были среди них и люди достаточно строптивого и даже решительного нрава. Но такие люди как раз наименее склонны к нанесению удара исподтишка. Опасность представляли те, кто будет действовать чужими руками или так, чтобы остаться незамеченным и ненаказуемым. Боярам есть, что терять. А терять они ничего не желают. Ни жизнь, ни богатство, ни возможность продолжать обогащаться за счет княжеской казны, которую они попросту обворовывают, становясь даже богаче своего князя. И страх, который уже нагнал на бояр Войномир, может сделать их решительными. И даже может их, всегда разобщенных, всегда один другому завидующих, собрать воедино для сопротивления Войномиру и его мерам.
Дражко стоял рядом с молодым князем острова, и старательно прислушивался, стараясь осознать и прочувствовать происходящее у себя за спиной. Словно бы мысли бояр пытался прочитать. Еще при входе в нишу князь-воевода коротким взглядом воина посмотрел, и запомнил, кто и где стоит. На добрых полшага впереди всех находился представитель Арконы боярин Пламен, который казался Дражко наиболее опасным для всех. Но опасным в открытой борьбе. Подлости от Пламена ждать было трудно. Рядом с Пламеном, чуть отступив в глубину, расположился с закрытыми глазами столетний боярин Улич. Удивление вызывало уже то, что Улич на своих ногах стоит. От него опасности ожидать вообще не стоило. Он, скорее всего, даже и не понимал, что на Руян приехал новый владетельный князь. Мысленно Дражко оценивал и других бояр, стоящих в полумраке ниши. И потому мало присматривался к праздничной службе. Князь Войномир, для которого такая служба была в диковинку, напротив, бояр, словно бы и не заметил, и все свое внимание сосредоточил на верховном жреце Яровита, который обходя все святилище вдоль стен, завершал уже третий полный круг, что-то бормоча себе под нос, очевидно, праздничные молитвы, отдаленно похожие не песни, в каждом из четырех углов припадая на оба колена и вознося руки и лицо кверху. То ли ему подпевая, то ли что-то самостоятельное выводя, пели в нише напротив и младшие волхвы. Последний круг Духослав завершил перед висящим на стене щитом, приблизился к нему, и поклонился.
– А где сам Яровит? – шепотом через плечо поинтересовался Войномир у князя-воеводы.
– Он – везде. И в воздухе, и в стенах, и в тебе, и во мне, и в Духославе. И в каждом здесь присутствующем. Яровит вездесущ и всемогущ. Как человек не может существовать без солнечного света, так же не может существовать без Яровита.
– А истукана здесь нет?
Вопрос был не праздным. Как всякому язычнику, князю хотелось видеть бога осязаемым.
– Есть, но он спрятан в нише за щитом, – внятным шепотом ответил Дражко. – Я сам его ни разу не видел, но говорят, что он из чистого золота сделан. И щит его защищает. К щиту прикасаться никто не имеет права, даже верховный волхв, а к истукану даже прикасаться опасно. Кто прикоснется, того ждет скорая ужасная смерть. Потому его и защищают щитом. Прикосновение к щиту считается опасным действием, тревожащим Яровита. Только когда враг подступает под стены города, щит снимается со стены храма, и младшие волхвы проносят его вокруг городских стен. Верховный волхв идет впереди, и гимны Яровиту поет. А на щите – глаз Бога. Он все видит, и тогда защищает Кореницу и весь остров. И взглядом своего глаза способен испепелить врага. Для этого щит требуется поднять на стену. Насколько я знаю, этого еще ни разу не делалось. Надеюсь, Яровит вообще никогда не допустит врагов до городских стен. А вообще щит снимали только однажды во время войны с данами. Даны после этого отступили, даже не попытавшись ни одни городские ворота разбить, хотя имели с собой стенобитные машины, и даже камни для них привезли. Правда, еще говорят, их спугнул большой сильный полк из Арконы, что подходил под стены. Вандал своих викингов прислал. А потом дан разбили в большой сече. Боярин Пламен, что полк по приказу Вандала привел, тогда войском командовал. Он в те времена еще и боярином не был, только воеводой. Это было еще до того, как я в княжество приехал. И я знаю об этом только из рассказов. И кто знает, то ли Пламен данов напугал, то ли Яровит. Кто как говорит…
Князь Войномир слушал князя-воеводу, а сам наблюдал за службой. Духослав тем временем трижды ложился ниц пред щитом, и трижды вставал, не переставая творить молитвы. Только теперь уже не просто шептал их, а говорил членораздельно и почти громко, и только величина святилища не позволяла князьям разобрать слова.
– О чем, интересно, он Яровита молит? – спросил Войномир, недовольный тем, что не может понять слов молитвы волхва.
– Как положено перед заседанием боярского совета – о наделении советников разумом на благо острова. Когда круги по храму накручивал, молил за камень Алатырь, покровитель Руяна. Сегодня праздник этого камня. Сейчас за боярские головы молится. Потом нас всех позовет. Наш Яровит ведь не только бог воинов, но еще и бог Ярило, значит, и плодородие тоже он отвечает, а через две Поладеницы весна наступает, скоро пахари в поля выйдут. Духослав будет при всех молить Яровита о пахарях, чтобы никто не помешал им землю обработать. А позже, двадцать шестого Белояра[39], в день Китовраса[40] и истины, будет новая служба. Духослав будет просить Яровита даровать пахарям богатый урожай. Пойдем, волхв посох поднял – зовет всех. Нужно будет встать у него за спиной. Сейчас ты в службе будешь участие принимать.
При последних словах, произнесенных уже громче, Дражко бросил короткий взгляд через плечо на сопровождающих. Они поняли, что он обратился, в том числе, к ним, И даже особенно к ним, и ни на шаг не отстали, все так же разделяя двух князей и бояр своими спинами, готовые в любое мгновение развернуться, и выхватить мечи. Волхв Ставр меч никогда не носил, но, как говорили, его длинный и тяжелый посох много раз позволял ему отбивать и копейную, и мечную атаку, которые в жизни разведчика всегда допустимы, несмотря на волховской сан. И вообще Ставр никогда смирением не отличался, хотя обычно старался казаться беспристрастным, и даже маловнимательным.
Все присутствующие на службе, и князья с окружением, и бояре, прошли вперед, и остановились за спиной волхва, который снова лег перед щитом ниц, и не переставая твердил какую-то невнятную песнь-молитву. И только молодые волхвы в нише противоположной стены задернули занавеску, отделяясь от святилища, и не вышли. Но петь там не перестали. А когда волхв встал, и поднял руки кверху, оставив на полу свой посох, откуда-то с потолка раздался вдруг голос, невозможный для человека. Человеку, чтобы голос стал таким могучим и громким, требовалось бы кричать изо всех сил. А этот голос был спокойным и мощным, властным, и убеждающим, и даже эхо от него гуляло под высоким потолком:
– Я бог твой, я тот, который одевает поля муравою и листвием леса; в моей власти – плоды нив и дерев, приплод стад и все, что служит в пользу человека: все это даю чтущим меня, и отнимаю от отвергающих меня[41]…
Князь Войномир смотрел не в потолок, с которого раздавался, казалось, голос, а в щит, обшитый листовым золотом. В центре щита, на месте обычного умбона на золоте было вычеканено изображение солнца, и в центре солнечного круга располагался глаз. Войномиру казалось, что глаз этот смотрит прямо на него, но не испепеляет, а дает силы, вдохновляет.
Волхв опять упал ниц перед щитом. При этом звучно ударился лбом о пол, но, кажется, сам этого не заметил. Крепкий, наверное, лоб имел. И даже язык себе при ударе не прикусил. Прошептал еще одну молитву, после чего поднялся, шагнул под щит, где был установлен низкий столик, на котором лежал мех с вином, поднял с пола лежащее здесь же копье, и проколол мех. Здесь же, на том же столике стояла подставка под большой, окованный черненым серебром рог, Духослав взял рог двумя руками, подставил под струю, бегущую их меха, и наполнил до края. После чего поднял рог перед собой, и, перешагнув через свой посох, двинулся прямо к Войномиру.
– Это освещенное Яровитом вино, княже, если бог посчитает тебя достойным власти, даст тебе и всему княжеству силы противостоять всем невзгодам.
– А если не посчитает? – спросил Дражко.
– Такого случая я не слышал. Но, если не посчитает, то, скорее всего, убьет. Не вином, так другим способом. Нам неизвестны все способы бога. Выпей все до последней капли, княже. Так мне сам Яровит приказал. Я только его слова передаю, своего не прибавляю. Это важный шаг твоего княжения. Будь дружен с Яровитом, и он не отвернется от тебя. Обычно вино в этот праздник пьется во искупление князем греха пьянства его подданными. А сегодня день особый. Сегодня во мне слова Яровита прозвучали. Пей, княже…
Войномир коротко глянул на князя-воеводу, но тот только плечами пожал. Дражко не знал, как вести себя князю в этой ситуации, хотя сам же предупреждал его недавно об угрозе отравления. Но отказать жрецу, если тот, в самом деле, передавал наставление бога Яровита, было нельзя. И Войномир принял рог, поднес ко рту, и выпил вино все до последней капли. И вернул волхву пустой рог уже перевернутым.
А сам князь-воевода в это время смотрел в глаза волхва, и увидел в этих глазах коротко промелькнувший испуг. Это Дражко не понравилось, но он никак своего недовольства не показал. И, более того, когда волхв Духослав вернул рог в специальную подставку, князь-воевода шагнул вперед, и положил на тот же низкий столик небольшой мешочек, в котором звякнули серебряные монеты. Следом за Дражко ту же процедуру выполнил Войномир, а потом и каждый из бояр. И только столетний боярин Улич промахнулся, и уронил свой кошель на пол рядом со столом. Но наклониться, и поднять его сил у старца не было, и он вернулся на свое место. А большой мешочек быстро и ловко поднял, и положил на стол сам верховный волхв Яровита…
* * *
По дороге обратно во Дворец князь Войномир услышал за спиной, как сотник Волынец сказал, обращаясь к бургграфу Славеру:
– Когда бог говорить начал, я на щит смотрел. Прямо в глаз, что на солнце. И мне казалось, что глаз прямо на меня одного смотрит. Это только мне показалось, или он каждого так видит? Объяснит мне это кто-то?
– Это старый волховской фокус, – объяснил волхв Ставр. – Если у изображения глаза зрачок изобразить строго по центру, то, где бы ты ни стоял, хоть вообще сбоку, всегда будет казаться, что глаз на тебя смотрит. Так во всех храмах глаза рисуются, если там нужны вообще глаза.
– Как тебе вино на вкус показалось? – спросил Дражко князя Войномира.
– Слишком много туда кладут пряностей. Я вообще-то вина не любитель. Если уж нужно что-то пить, то мед предпочитаю. Но, если есть необходимость, могу и к вину приложиться. А лучше бы, на мой вкус, сбитень…
– Сильно ни с каким напитком не усердствуй. Хорошо, что ты выпил перед этим пять капель противоядия жалтонеса Рунальда…
– Ты думаешь… – обеспокоился Войномир.
– Я начинаю думать, когда у меня есть факты. Пока их у меня нет.
– Вино с пряностями? – переспросил волхв Ставр.
– Да. И пряностей больше, чем в прянике. Мне такое не нравится.
– Вообще-то это вино должно быть без пряностей. Пряности кладут в красные вина. А белые должны быть просто кислыми. Но лучше спросить у боярина Пламена. Бочонки белого вина Духослав выпросил у него. Сказал, что специально для службы. Я же, кажется, об этом докладывал после разговора с Пламеном.
Оба князя и сопровождающие их как раз поднялась на крыльцо Дворца. Вои сопровождения свернули к воротам, чтобы заехать в дворцовый двор. Дражко оглянулся, и увидел, как целой толпой в сторону дворца пешком идут бояре-советники. Увидели, что князь не пользуется носилками, и тоже от своих отказались.
– Ставр, – строго попросил князь-воевода. – Пригласи к нам для разговора своего приятеля боярина Пламена. Не говори, какие у нас к нему вопросы. Просто скажи, что князья требуют. В рабочую горницу. Мы там будем…
Вообще-то князь Войномир планировал сразу из храма пройти в левое крыло дворца, где все уже было подготовлено для заседания боярского совета. И даже захватил с собой свои записи. Но этикет требовал того, чтобы князь в зале появлялся последним, когда все бояре уже рассядутся по своим местам. Не князь должен ждать бояр, а бояре князя. И потому Войномир не возразил. Тем более, Дражко желал что-то выяснить у боярина Пламена.
В рабочей горнице находился дворцовый служка, менял свечи в подсвечниках. Пришлось дождаться, когда служка уйдет, и только после этого князь Войномир спросил у Дражко:
– Я так понимаю, что тебя слишком волнует это вино в храме!
– Волнует, – согласился князь-воевода. – Как ты себя чувствуешь?
– После вина?
– После вина…
– У меня голова крепкая. И кислым вином мне голову не прошибешь.
– А отравленным?
– Ты думаешь, значит…
– Я только недавно сказал, что думать начинаю, когда у меня есть факты. До этого я могу только размышлять о возможностях. Но у нас есть хорошая возможность проверить действия некоторых лиц. Сейчас вернется Ставр, и я попрошу его кое о чем. Если он сможет это сделать здесь, вдали от Рарога, то я все объясню. Если не сможет, тогда и говорить не о чем.
Дражко выглянул за дверь, и окликнул стражника, охраняющего вход на этаж.
– Попроси кого-нибудь меда нам принести. На всех, на пятерых.
– У нас будет еще шестой, – напомнил Войномир о приходе Пламена.
– Боярин будет пятым. Ставр не пьет ничего, кроме ключевой воды.
В коридоре послышались шаги. Слышно было, как идет один человек, и ступает достаточно крепко, не стесняясь своей походки, и не таясь. Дражко сделал безошибочный вывод, что идет боярин Пламен с волхвом Ставром, но шагов Ставра, как всегда, не было слышно.
Так все и оказалось. После короткого стука в дверь и приглашения Ставр первым переступил порог, а за ним, такой же высокий, как волхв, только большой и сильный, статный, вошел арконский боярин Пламен.
– Звал, княже? – обратился боярин к сидящему за своим столом Войномиру.
– Я звал, – сказал Дражко.
– Слушаю тебя, князь-воевода, Пламен приложил руку к груди, и вежливо поклонился. Именно вежливо, но не более. Подобострастия в его лице не было никакого.
Дражко нравилось, как Пламен держал себя. Арконский боярин чувствовал свой вес в обществе, этому весу старался соответствовать, и вел себя достойно, ни перед кем не заискивал, но и не пытался возгордиться, как другие бояре, только-только получившие какую-то небольшую должность на острове. И хотя сам Пламен каких-то денежных должностей в боярском совете не имел, и только иногда заменял, если тот вдруг заболеет или будет в отъезде боярина Береста, тем не менее, авторитет в местном обществе имел большой, и слово Пламена ценилось. При этом Дражко понимал, что ценится слово боярина во многом еще и потому, что тот представляет в боярском совете верховного волхва храма Свентовита в Арконе Вандала. И авторитет самого верховного волхва распространяется и на Пламена. Но даже просто, как человека, не чуждого воинской жилки, некогда хорошего воеводы Арконы, Пламена можно было уважать. Он на своем теле носил, наверное, множество шрамов от чужого оружия, и зарабатывал эти шрамы не во время набегов на чужие города, а защищая свой остров или свое княжество. По крайней мере, два не тяжелых ранения Пламен получил, как помнил Дражко, находясь под общим командованием самого князя-воеводы.
– Вопрос простой, боярин. Ты тоже, наверное, слышал уже многократно про мою знаменитую жажду. Тут Ставр обмолвился, что тебе пришло несколько бочек гасконского вина…
– Не бочек, княже, а только бочонков. Маленьких бочонков. Гасконское вино всегда держат или в мехах, или в маленьких бочонках. В больших бочках его не бывает.
– Это не важно. Дело в том, что я вино с пряностями люблю. Хотел попросить тебя продать, как ты говоришь, бочонок. Хотя бы один.
– Должен тебя временно огорчить, княже. У меня все бочонки купил верховный волхв Яровита Духослав. Сказал, что ему для службы необходимо. Только сразу хочу тебя предупредить и о том, что это вино без пряностей. Это белое вино. Гасконцы не кладут пряности в белое вино. Только в красное. В белое вино пряности добавляют фризы, и подают его к соленой в пряностях рыбе. Просто так, без рыбы в пряностях, белое вино с пряностями даже фризы не употребляют.
– Белое? – непритворно удивился князь-воевода. – Я вообще думал, что в Гаскони делают только красное вино. Мне однажды делали такой подарок. Очень мне понравилось. Ну, извини, боярин, что обеспокоил. Что там совет? Собирается?
– Ждут только Духослава. Все остальные уже в сборе. Сразу после службы пришли за тобой следом. Как Духослав появится, пришлем приглашение… Я могу быть свободен?
– Да, иди, боярин… – согласился Дражко.
Пламен круто повернулся, хотел выйти, даже дверь раскрыл, но поймал взгляд волхва Ставра, и остановился, повернулся к княжескому столу.
– Я спросить хотел… Сегодня на службе странность такая была, что я смутился. Но решил потом, что чего-то я могу не понимать, и не решился по такому пустяку князя Войномира беспокоить. Может, просто недоразумение…
– Говори, – разрешил Войномир.
– Княже, я не в первый раз посещаю праздничные службы в храме Яровита. По обычаю, когда верховный волхв храма поднимает рог с вином, он отдает его князю или воеводе острова, чтобы тот выпил только половину, а вторую половину оставил самому Духославу. Так всегда было. Только из рога Свентовита вино выпивает один человек, но это не князь, а сам верховный волхв храма Свентовита. Во всех других храмах содержимое священного рога делится на двоих. Так обычаем заведено. Ты, княже, просто не знал, что должен оставить половину?
– Мне волхв Духослав велел. Строго сказал, чтобы все до последней капли выпил. А ему, как он сказал, велел эти слова произнести сам Яровит.
– Да, – согласился боярин Пламен. – Такое бывает, когда боги вкладывают какие-то слова в уста волхвов. Правда ведь, Ставр?
Ставр неопределенно пожал плечами.
– Это, я думаю, зависит от того, насколько конкретный волхв близок к богу. Если волхв, как я, например, увязает в человеческих делах и заботах, боги ничего ему не говорят. Но я точно знаю, что с богами часто общаются отшельные волхвы. Оттого у них и видение человеческих судеб открывается. Хотя такое видение не только одним отшельным волхвам дается. Есть в деревне под Кореницей старуха слепая, если не умерла еще. Все про всех знает…
– Она еще в прошлом годе была вознесена на погребальный костер, – сказал боярин Пламен. – К этой мудрой старухе даже сам волхв Вандал наведывался. Она много чего ему говорила. И даже про гибель Веданы предупреждала. Только Вандал верить не хотел в такую вот гибель. Где-то в бою, в сече, как ее мать, когда в мой полк входила – это пусть, но не от глупой, неизвестно откуда прилетевшей стрелы. Не так бесславно…
– Жалко, – сказал князь-воевода. – А то нам многое хотелось бы спросить. А еще, Ставр, есть, у кого спросить о нашей жизни?
– Власко[42] мог бы сказать, но он в Рароге остался. Остается только сам волхв Духослав. Ему многое дано. Многое знает. Хотя тоже, конечно, не все…
– Да, – вспомнил Дражко, – когда мы только-только прибыли в Кореницу, обеспокоенные засадой, в которую попали не доезжая Штржелово, мы спрашивали у Духослава, что за женщина командовала стрельцами, что устроили нам засаду. Мы подозревали, что это Ведана, извини уж, боярин. Думалось, что волхв Вандал послал стрельцов и воев, чтобы не допустить нас на остров, где он желал бы стать хозяином.
– Княже, как можно так вот повторять глупые сплетни про Вандала! Поверь мне, он того не достоин. Вандал любит и свой остров, и свой народ. И никогда ничего не предпримет против уважаемой им княжеской воли. И только злые языки стремятся его опорочить в глазах твоих, и в глазах князя Войномира.
– Плохой бы из тебя был боярин Арконы, если бы ты за верховного волхва Свентовита не заступался. Но я с тобой спорить не буду. Я же сказал, «извини уж, боярин». И еще раз это повторяю. Но, если мы так думали, значит, мы так думали, и это уже не вернуть, от этого уже не отказаться. И мы в этой вот рабочей горнице князя задали вопрос Духославу. Он не сказал нам, что это была за женщина, что воями командовала, но сообщил, что это не Ведана. А Ведана на тот момент была жива и здорова, и отправились, по словам Духослава, на своем быстром драккаре на перехват чужой лодки, что плыла мимо мыса Арконы. Духослав сказал честно, что видел, и никак не хотел бросить тень на Вандала, хотя я слышал, что они не ладят. Однако, что делала в тот момент Ведана, он увидел точно. Что было дальше, мы знаем уже с твоих, боярин, слов. Она захватила лодку с жалтонесом Рунальдом и раненым воеводой Веславом, привела ее на буксире в порт Арконы, а потом и сама погибла. Правда, про ее гибель Духослав ничего не сказал. Этого ему, видеть, похоже, было не дано.
– Духославу дано многое, – согласился Ставр. – Но видеть все и про всех не дано никому. Видящим многие видения приходят в иносказательной форме. И они часто просто неправильно сами трактуют то, что увидят. Так мне Власко объяснял. Он тоже многое видит. Иногда в прямом видении, но чаще в иносказательном. И тогда долго раздумывает, прежде, чем дать совет.
– Власко я верю, – кивнул князь-воевода. – Он дважды предостерегал меня. И оба раза я не послушался. И дважды чуть не погиб из-за своего неверия[43]. Но теперь буду верить ему всегда.
В коридоре снова послышались шаги. На сей раз легкие и аккуратные. После стука в дверь заглянул глашатный Драган, и сообщил, не переступая порог:
– Княже, боярский совет в сборе. Волхв Духослав явился. Еще ищут боярина Пламена, но я вижу, что он здесь…
– Иди, боярин, – послал Дражко Пламена в большой зал к другим боярам. – Драган, мы скоро будем. Пусть ждут.
Боярин с Арконы ушел вместе с глашатным, Дражко выглянул за дверь, проверил, нет ли кого-то в коридоре, и после этого строго посмотрел на волхва Ставра.
– Ставр, мне нужно это вино… Пока Духослав на совете, может быть…
– В храме младшие волхвы делают уборку. Я добуду ночью…
– Во дворе храма ночью бегают собаки, – предупредил Волынец, который ночью ездил по темному городу, в том числе, и мимо храма. – Меня облаяли…
– Для собак у меня есть живой волк, – усмехнулся Ставр, и непонятно было, что его слова означают.
– Зачем тебе это вино? – спросил князя-воеводу Войномир.
– А зачем портить хорошее светлое вино пряностями? Не скажешь мне случаем?
– Не знаю. Может быть, у Яровита вкус такой…
– Вообще-то пряности отбивают запах и меняют вкус… – Дражко сердито глянул на дверь. – Но мед нам так и не торопятся принести. Мне такая неторопливость слуг не нравится… Вот для меда пряности всегда подходят. А для вина – не всегда…
Глава восьмая
Зал во дворце, что выделили и специально оборудовали для заседаний боярского совета, находился в левом крыле на втором же этаже. Чтобы попасть туда, не было необходимости даже на лестницу выходить. Просто пройти мимо выхода на лестницу, миновать широкие двери, и войти в зал. Неподалеку от дверей уже сделали подиум, на котором установили два кресла, обитых красным бархатом. Естественно, кресла предназначались для князя Войномира, как главного административного лица Руяна, и князя-воеводы Дражко, как соправителя княжества бодричей, которого князь Годослав наградил равными себе полномочиями. Одесную[44] стену от княжеских кресел были расположены большие застекленные окна, выходящие во двор. Местный климат позволял держать во Дворце такие большие окна. Ошую[45], вдоль всей противоположной стены в два ряда были установлены скамьи для бояр. Две скамьи были поставлены против подиума с креслами – для самых знатных советников и самых влиятельных членов боярского совета, которые имеют право разговаривать на совете с князем от своего имени, тогда как другие, простые члены совета, могли разговаривать только со знатными членами совета, но не с самим князем, если только он сам не спросит кого-то или не задаст вопрос на конкретную тему. Сейчас против княжеских кресел сидели бояре Берест, Пламен, Мнислав, Милятин и старейшина совета Улич, и рядом с ними устроился волхв Духослав, как обычно, смотрящий в пол перед собой.
У двери в левое крыло по приказанию Славера был выставлен сдвоенный пост стражи. Там же, рядом со стражниками, стоял глашатный Драган, готовый к выполнению своих прямых обязанностей. А по лестнице как раз поднимался дворцовый слуга с подносом. Нес мед в рабочую горницу князя Войномира. Дражко слугу заметил сразу, остановил, и один за другим опустошил два жбана из пяти.
– Остальные в мою комнату отнеси… – приказал князь-воевода. – У меня от разговоров с боярами всегда горло пересыхает…
Слуга послушно понес поднос. Стражник сразу в княжеское крыло его не пропустил, но позвал другого стражника, и тот отправился вместе со слугой. Славер навел во Дворце образцовый порядок, что не мог не заметить князь-воевода. Сам Войномир пока объяснял глашатному, как представлять боярскому совету Славера и Волынца. Объяснял едва слышно. И итог этого объяснения Дражко только услышал из-за двери, когда Драган вошел в зал совета, ударил посохом в пол, и громогласно объявил:
– Ближайшие помощники и доверенные лица князя Войномира бургграф и воевода Руяна Славер и тысяцкий Волынец!
Что Волынец, едва успев побыть сотником, стал уже тысяцким, то есть, вплотную приблизился к званию воеводы, Дражко еще не знал. Не знал этого, судя по удивленному лицу, и бургграф Славер, и даже для самого новоиспеченного тысяцкого такое повышение стало новостью. Тем не менее, времени на выражение удивления не было, и оба шагнули за порог, прошли в зал, и сели на скамьи против княжеских кресел, там, где сидели важные члены совета.
Князь Войномир оглянулся, отыскивая глазами Ставра, чтобы спросить, как представлять совету его, но Ставра уже не оказалось рядом.
– А где наш волхв-разведчик? – поинтересовался Войномир.
Дражко только плечами передернул, и даже удивления не показал.
– Ставр приходит, когда в нем есть необходимость, и уходит, чтобы добыть какие-то сведения, ни у кого не спросив разрешения. Так он себя еще у твоего дядюшки поставил. К этому тебе нужно привыкнуть. Я сам уже давно привык. Но зря он исчез. Я думал попросить у него какое-то снадобье, чтобы ты себя плохо почувствовал. Да вот, незадача, все на людях мы были. При всех не спросить было. Но ты сам можешь разыграть болезнь?
– Это нужно?
– Если кто-то яд добыл, и не побоялся убить такого свидетеля, как Ведана, а было, я думаю, именно так, то тебе, скорее всего, яд уже дали. И только твое противоядие тебя спасает. Спасибо жалтонесу. Но про противоядие твой убийца не знает. И надеется, что яд сработает. Я буду следить за лицами бояр, когда тебе «станет плохо». Ты только совсем не падай. Просто пошатывайся, иногда выскакивай. Проси, чтобы молока принесли…
– С ядом?
– Ты противоядие выпил. Яд не подействует.
– Ты уверен, брат?
Князь-воевода предполагал, что противоядие тоже вкусом не мед не похоже, и действует на человека иначе. И, видимо, это действие Войномир ощущал на себе.
– Я ни в чем не уверен. Но надо на что-то одно полагаться. Если хотят отравить, будут пытаться. И твое поведение спровоцирует их на опрометчивые поступки. Я вынужден буду уехать. Славера и Ставра я предупредил. Они будут внимательны.
– Тебе обязательно уезжать так скоро?
– Мне нужно уничтожить те лодки, что стоят в Обенро. Прямо в порт войти, и там их сжечь, пока они без полной команды. Охрана вывести их на чистую воду от пожара не сможет. И сделать это следует обязательно. Во-первых, я так вселю беспокойство в норвегов и свеев, что пошли воевать против Годослава, во-вторых, предотвращу нападение этого флота на Руян. Им не на чем будет плыть сюда. И морской набег не состоится. А ты тем временем атакуешь лютичей в Венедине. Пойдем, бояре могут подождать, но зачем заставлять ждать глашатного…
– Заходить будем по одному?
Дражко вопросом даже возмутился.
– Разве мы бояре? Разве будем делить первенство? Пойдем вместе. Драган, объявляй!
* * *
Громовой голос, которым глашатный объявлял прибытие князей, совсем не походил на обычный его голос. Разве что, отдельные нотки произношения можно было уловить. Но князю-воеводе Дражко этот голос показался отчего-то очень знакомым. И, уже переступив порог зала совета, Дражко обернулся к глашатному, и тихо спросил:
– Сколько тебе Духослав платит за то, что ты от имени бога вещаешь?
Драган растерялся, и чуть язык себе от растерянности не откусил. Но князь-воевода понял, что попал в точку. Он умел заставить людей служить себе. И потому добавил так же тихо:
– После завершения совета зайди ко мне в комнату, поговорим.
Глашатный согласно кивнул. Значит, признался.
И Дражко поспешил за Войномиром. Войдя в зал заседания, осмотрелся, не стараясь скрыть свою неприязнь. Это было странное чувство, похожее на брезгливость. Как неприятно бывает взять в руки паука, точно так же князю-воеводе часто неприятно было общаться с боярами. Не со всеми, но с некоторыми он уж точно испытывал похожее чувство.
Дражко давно, много лет был уже знаком с большинством из собравшихся в этом зале, хотя и не относился к ним ко всем с одинаковым неодобрением. Само слово «боярин» обычно слегка раздражало князя-воеводу. Он хорошо помнил, что именно бояре свергли с княжеского стола лужицких сербов его отца, в результате чего отец погиб, а сам Дражко, тогда еще не полководец, а просто юный вой, подающий надежды неординарностью мыслей, спасая мать, вынужден был бежать с малой дружиной к ее сестре, тогда жене князя бодричей, отца Годослава. Позже бояре пытались и в княжестве бодричей свергнуть князя, в результате чего сам князь-воевода получил удар кинжалом от наемного убийцы[46]. Во всех случаях бояре были основой смуты и помехой в установлении прочной государственной власти. А себя они всегда считают основой любого княжества, хотя заботятся чаще всего не о княжестве, а о себе. Дражко не возводил это понимание бояр в абсолют, потому что и бояре могли быть разными, как и все люди. Тем не менее, недоверие к этому сословию чувствовал подспудное, и этого не скрывал.
Князь Войномир уже взошел на подиум. И, чтобы не заставлять молодого владетеля острова садиться первым, Дражко вынужден был поторопиться. Последним обычно заходит самое важное лицо. Дражко не хотел показать собственную важность, хотя он считался соправителем княжества бодричей в целом, а просто подчеркивал значение для Руяна его нового князя. Это было небольшой, но все же существенной поддержкой Войномиру. Таким образом, князья сели в свои кресла одновременно, и паритет усилиями князя-воеводы был соблюден. И вообще Дражко присутствовал на этом совете только с одной официальной целью – подтверждая полномочия князя Войномира. Решать что-то он не должен был. И мог только утвердить решения самого Войномира, если бы они были излишне резкими, и требовали бы утверждения верховной власти княжества. Изначально думалось, что Дражко будет представлять Войномира совету, но молодой князь уже сам познакомился с большинством влиятельных бояр, и в представлении необходимости не было.
Первым, как тому и положено быть, говорил глава боярского совета боярин Берест. Это была обязательная вступительная часть. Берест уже знал, что после него боярским советом будет руководить другой человек, сидящий рядом с ним. И потому не только представлял Войномиру, как и полагалось, членов боярского совета, как тех, которых сам князь еще не знал, так и тех, с кем уже успел познакомиться, но, одновременно, представлял их и бургграфу Славеру, их новому руководителю. Славер, согласно указу нового князя, одновременно являлся и воеводой острова, то есть, держал в своих руках и гражданскую, и военную власть. Самому Бересту одновременно таких полномочий никогда не давалось, и это уже говорило о том, насколько князь Войномир доверяет бургграфу. Сразу после представления слово полагалось сказать князю Войномиру. И он сказал, коротко и ясно:
– Я благодарю членов совета за службу на благо княжества. Каждый служил в меру своих сил и… И в соответствии со своей совестью. Но нарушений в службе я уже нашел немало. Княжеская казна беспощадно разграблялсь. Порядка в службе не было никакого. Налоги, в лучшем случае, собирались лишь частично. В худшем случае, разворовывались. Первоначально я хотел навести жесткий порядок, и для острастки повесить несколько десятков самых вороватых. Однако обстоятельства не позволяют мне тратить время на поиск виновных, а наказывать невиновных я не привык. Но и воровство требуется прекратить. И для наведения порядка, по совету князя-воеводы Дражко, я решил ввести на острове новую должность. И назначаю главным администратором Руяна своего преданного тысяцкого Волынца, которому будет подчинены все службы острова – портовые, пошлинные, торговые, кроме военных. Каждая служба будет отчитываться перед ним. Сколько кораблей вошло в порт, сколько обложено пошлиной, какая это пошлина, торговая или причальная, куда ушла пошлина. Главный администратор Волынец отчитывается только перед бургграфом Славером, а бургграф держит отчет передо мной. Все служилые дьяки переходят под командование главного администратора. Ему же в подчинение переходит городская стража, за исключением стражи привратной, которая остается частью городской дружины, и подчиняется своему воеводе, а городской воевода подчиняется бургграфу воеводе Славеру. Я все понятно объяснил?
– Не совсем понятно, княже… – за всех ответил боярин Мнислав, и пошевелил своим крючковатым, мягко говоря, носом. – У меня два важных вопроса… Дозволь поинтересоваться?
– Спрашивай.
– А какие функции тогда остаются за членами боярского совета. Вот раньше пошлина из порта поступала служилым дьякам, от них шла ко мне. Часть я передавал в казну острова, часть в казну князя Годослава. А что я должен буду теперь делать?
– Что везде делают боярские советы? Во всех других княжествах? – сердито и даже с возмущением напористо спросил князь-воевода Дражко. – Я, конечно, могу сказать, что ничего не делают, только дают бесполезные советы, и мешают князьям. И это будет правда. Но есть у боярских советов и еще одна функция, о которой бояре постоянно забывают. Они должны готовить для князя законы, идущие на благо княжества. И, если князь законы утвердит, если только согласится с ними, бояре должны следить за их выполнением. Я достаточно ясно ответил, Мнислав?
– Да, княже, я благодарен тебе за ответ, – Мнислав приложил руку к груди и поклонился. – Но тогда получается, что у меня и у боярина Тишислава забираются наши должности ответственных за таможенные сборы?
– А зачем острову такие должности? – спросил Войномир прямо. – Чтобы сборы оседали в еще одном кармане? Все служилые дьяки переходят под начало тысяцкого Волынца. И будут перед ним отчитываться, а он только передо бургграфом Славером, который, в свою очередь, будет держать ответ передо мной.
– Как сможет один человек отвечать за все, за что раньше боярский совет отвечал, – стоял на своем Мнислав. – Да разве один человек со всем этим справится?
– Волынец справится. Надо будет, наберет себе грамотных помощников. Но ты хотел, боярин, два вопроса задать… Я слушаю тебя. Вопрос слушаю, а не возражения против своих действий. Есть тебе, что спросить?
– Есть именно вопрос. Ты, княже, что-то сказал про нехватку времени. С чем это связано? Мне кажется, что такие резкие перемены в жизни острова, которые ты задумал, плохо отразятся на делах жителей. Может быть, торопиться не стоит. Может, следует все это внедрять постепенно, с толком, с разумом.
– Ты, боярин, обвиняешь своего князя в отсутствии разума? – прямо спросил Дражко.
– Что ты, князь-воевода, чтобы я… Я просто призываю не торопиться…
– Если не торопиться, и разбираться отдельно с каждой службой, – сказал князь Войномир, то придется повесить почти всех служилых дьяков, и кое-кого из бояр. Иначе порядка не будет. Но на такой разбор у меня времени не отпущено. Над нами висит сразу две войны, и мы должны быстро действовать во всем…
– Две войны? – переспросил боярин Берест, голосом показывая свое удивление. – Я слышал, что лютичи собирают свои дружины в Венедине. Но кто сказал, что эти дружины желают напасть на нас!
– Они собираются уже через одну Поладеницу захватить Штржелово, – жестко сообщил князь-воевода Дражко. – Но и это не все…
– И еще, – встав в полный свой немалый рост, сказал боярин Пламен, – свейские и норвегские лодки большой флотилией собрались в Оренбо, и ждут, когда с ними соединится данский флот, чтобы вместе напасть на Руян. До этого, правда, король Готфрид планирует отобрать у нашего князя Годослава город и бухту Хедебю. И я не думаю, что Годослав даже с помощью франков сможет защитить город. Данам есть, за что драться. Без этого города они будут отрезаны от материка. А Годославу Хедебю нужен не больше, чем франкам, которые его и подарили нашему княжеству за ненадобностью. К тому же там живет подлый и предательский народ – нордальбинги, предавшие в свое время всех, с кем вступали в союз, и самого Готфрида, и Бравлина, и Карла Каролинга. Предадут они и Годослава. А это значит, что большой флот викингов будет готов ударить по Руяну всей своей мощью…
– У тебя, боярин, откуда такие данные? – спросил Дражко. – Данные верные. Я только спрашиваю, откуда?
– От погибшей Веданы. Давно уже пришли эти данные. Она намеревалась сжечь весь флот, пока он там стоит, пока даны не объединились со свеями и норвегами. Так ей приказал верховный жрец храма Свентовита Вандал. И Ведана готовила свой флот. И даже план разработала. Но не успела. Стрела неизвестно предателя оборвала ее жизнь. И теперь нужно найти человека, который ее заменит.
– Найдем… – князь Войномир резко встал, но пошатнулся, и не сел обратно в кресло, а упал в него. Лицо князя исказилось гримасой боли. Бояре зашептались.
– Что с тобой, княже? – спросил Дражко.
– Наверное, просто устал… – ответил Войномир. Я не спал уже две ночи. Разбирался с отчетами бояр, и думал, как поступить. – Что-то меня ноги совсем не держат. Но я отосплюсь, и все будет в порядке. Наверное, пора совет завершать. Только напоследок, в свете того, что только что было сказано об опасности, которая острову угрожает, я хочу сказать несколько важных вещей. Самое главное. Данной мне моим дядей князем Годославом властью, и поддерживаемый властью соправителя моего дяди князя-воеводы Дражко, я объявляю на острове осадное положение. А это значит, что все боярские дружины острова поступают в мое распоряжение уже к завтрашнему утру. С полным снаряжением и запасом провианта, как и полагается. Этот указ касается не только боярских дружин, но и дружин храмовых. Сбор объявляется на площади у храма Яровита с первыми лучами рассвета. Или даже до этого… Кто из бояр воспротивится моему указу, будет считаться предателем, и место такому на виселице. А теперь я не спрашиваю согласия боярского совета. Осадное положение я уже объявил. Я только спрашиваю, кто не согласен? Кто противится?
Боярский совет, сначала вроде бы загудевший, словно улей, вдруг стих.
– Решение принято! – громогласно провозгласил князь-воевода Дражко… Молока князю Войномиру! Побольше… Большую кринку… Парного…
* * *
Князя Войномира выводили из зала заседаний боярского совета бургграф Славер и тысяцкий Волынец. У самого Войномира даже глаза не открывались. Последние его заявления, видимо, потребовали больших эмоций, и отняли у молодого князя слишком много сил. Князь-воевода Дражко шел сбоку, и обеспокоенно поглядывал на молодого князя острова. Настолько обеспокоенно, что у Дражко даже усы смотрели концами не в потолок, как обычно, а в пол. И все бояре заметили эту обеспокоенность, как заметили, куда смотрят кончики усов князя-воеводы.
Так, вчетвером, и перешли в другое крыло. Стражник у двери, повинуясь кивку Дражко, плотно прикрыл дверь. И только после этого Войномир встал прочнее на ноги, и отодвинул движением рук Славера и Волынца, не знающих о разговоре Войномира и Дражко, и не понимающих, что с князем случилось. Но оба знали историю с ядом, и могли предположить, что отравление произошло.
– Так, с тобой все нормально, брат? – спросил Дражко.
– Слава богам. Их заботами и старанием жалтонеса Рунальда, я, кажется, могу на ногах стоять твердо, да и руки, думается, силы не потеряли, – князь улыбнулся.
– Но вид ты сделал хороший, – признал князь-воевода. – Даже я слегка испугался.
Так дошли они до двери рабочей горницы князя, вошли внутрь, и Войномир уселся в свое привычное кресло. Остальные расселись по скамьям.
– Правда, некоторая слабость в теле все же есть, – пожаловался таки князь. – Наверное, яд я все же принял, и теперь противоядие в моем теле борется с ним. И оттого есть слабость. И словно бы жар небольшой. Ты следил за боярами и жрецом?
– Конечно. Впечатление такое, что все бояре были бы довольны, случись отравление. Кроме нескольких. Как ни странно, беспокойство было только на лицах Пламена и Мнислава. Хотя Мнислав, я думаю, от твоих перемен пострадает больше всех.
– А Духослав?
– Вот здесь самое интересное… Ты вообще помнишь его взгляд?
– Очень смутно. Но взгляд он обычно в пол упирает, словно на посох, на него опирается. А когда глаза поднимает, кажется, что до середины в его голову заглядываешь.
– Вот-вот, согласился Дражко. Я думаю, он потому и смотрит постоянно в пол, что глаза его выдают. Когда тебе, княже, «стало плохо», Духослав взгляд от пола оторвал, и на тебя посмотрел. Только я помню его взгляд, когда ты с ним знакомился. Да, тогда казалось, что в глубину головы заглядываешь. Но я и в храме во время службы за его глазами смотрел. Когда он вино тебе подносил. И тоже надеялся глубину в глазах увидеть…
– Я, признаться, тогда в глаза ему, если и смотрел, но мало что помню. Но он взглядом словно бы подчинял меня. Я сделал бы все, что он прикажет. Тем более, приказывает он именем Яровита. А голос Яровита мы все слышали. Это был не человеческий голос…
– Это, кстати, был голос твоего глашатного. Он в храме Яровита вещает то, что ему прикажет Духослав. Скоро Драган сам ко мне придет, и покается. Тогда я подробности расскажу. Я так думаю, что он говорит что-то в морской раструб. Есть такие на лодках, чтобы переговариваться посреди моря, и шум волн перекрикивать. Голос многократно усиливает. А у Драгана голос и без того внушительный, даже без усиления. А с усилением… И говорить не стоит. Но не будем пока о нем. Он сам все расскажет. Поговорим лучше о Духославе.
– Так что – его глаза в храме?
– Там были не глаза. Там были черные ямы с пустотой внутри. Я это отчетливо почувствовал. Ощутил пустоту. Черную и пугающую. Но тогда, в храме, я слушал его слова, и сам словно в каком-то тумане находился. Может быть, чары в его голосе какие-то были. Мне, помнится, Ставр о подобных вещах рассказывал. Я не все понимал четко, и был неспособен ни к какому действию. Как в полусне куда-то по течению плыл. Однако, тогда же, вместе со всем этим, я видел в его глазах и испуг. Он сам боялся того, что делает. А вот недавно, на совете, когда Духослав глаза поднял, у него взгляд был тот же самый, что в храме. Одна лишь черная глубокая пустота. Только слов он никаких не говорил, и потому, наверное, я его чарам не поддался, и мог бы просто выхватить меч, и отрубить волхву голову. Думаю, это следует сделать, но чуть позже. Сейчас есть только подозрения. Но подозрения, вызванные странным взглядом – это даже не подозрения. Так можно было бы половину населения острова перебить. Мало ли чей взгляд мне не нравится. Посмотрим, что нам расскажет волхв Ставр, когда вернется из храма Яровита. Ставр знает, какие доказательства могут стать убедительными, и найдет их. Он умеет…
В коридоре раздались шаги.
– Это явно не Ставр. И не Драган, – констатировал князь-воевода.
В дверь постучали, и, после разрешения, вошел боярин Пламен. Выглядел он серьезным и сосредоточенным. Но, если пришел без приглашения, значит, имел сообщить что-то важное.
– Как твое самочувствие, княже? – в голосе боярина слышалась естественна заботливость, и не было никакого злорадства, как не было и рисованности.
– Спасибо, боярин. Мне уже лучше. Я выпил жбан меда, и этого хватило. Мед мне всегда помогает.
Дражко, словно что-то вспомнив, быстро вышел за дверь под удивленными взглядами присутствующих, но вернулся уже через несколько мгновения, и принес поднос с тремя полными, и двумя пустыми жбанами хмельного меда. Поставил, как раньше ставил слуга, на скамью, поскольку стол был завален свитками бересты, бумагами, восковыми и свинцовыми дощечками[47] для записей. Ставить поднос на княжеские записи князь-воевода не стал – поднос был тяжелым, и мог легко бересту раздавить.
– Угощайся, боярин, медом… – Дражко вел себя, как гостеприимный хозяин.
– Я вообще ничего хмельного, княже, не употребляю, – возразил боярин. – И даже вино мне привозят только для перепродажи. Но я потому пришел, что получил сообщение из Арконы. Сразу же после боярского совета. Человек меня внизу дожидался. И поспешил сразу к князю.
Мнислав вытащил из своего широкого рукава, где имелись, видимо, карманы, берестяной свиток, и показал, не разворачивая.
– От Вандала? – спросил Войномир.
– Да. От верховного волхва храма Свентовита Вандала. Верховный волхв рассчитывал, что его гонец успеет до начала сегодняшнего заседания, и написал мне советы по устройству закона и порядка на Руяне, что я должен был передать князю Войномиру. Но под гонцом пала лошадь, и, пока он искал себе новую… Короче говоря, опоздал. Впрочем, это не так и важно.
– Отчего же… – не согласился князь-воевода. – Нам с князем Войномиром интересно узнать, что рекомендует нам такой важный для всего руянского общества человек, как волхв Вандал.
Боярин Пламен положил свиток на стол перед Войномиром, предоставляя возможность самому князю прочитать, но при этом не замедлил и предложить короткий пересказ:
– Это перестало быть важным, потому что волхв Вандал рекомендует князю острова сделать то, что князь и сам, без совета, решил сделать. То есть, поставить своих надежных людей над боярами, чтобы все финансовые потоки шли не через руки воров, а только через княжескую казну. Кого рекомендовал Вандал на такую должность – это не особенно и важно…
– Отчего же… – тем же словом опять возразил князь-воевода. – Нам интересно мнение Вандала. Я думаю, он рекомендовал тебя. Так?
– Так, княже. Но, если князь Войномир располагает своими людьми, кто же будет возражать. Я всегда предпочитал больше мечом и копьем действовать, чем решать хозяйственные вопросы. И в седле я себя чувствую лучше, чем в кресле за столом. И это несмотря на мои годы. Все-таки, шесть с лишним десятков лет уже эту землю топчу.
– Твое воинское умение мы ценим, боярин, – мягко сказал Войномир. – Но меня интересует важный вопрос. Я знаю, что у верховного волхва храма Свентовита сильная дружина. И мой указ об осадном положении на острове распространяется, в том числе, и на Аркону. Могу я рассчитывать на дружина Вандала?
– Я уже отправил гонца, княже. Но, в любом случае, дружина с Арконы не успеет прибыть к завтрашнему утру. Только сегодня ближе к вечеру гонец доставит сообщение Вандалу. Ночью, сразу, собрать дружину и отправить ее в поход трудно. Я думаю, выступить она сможет только утром. По моим подсчетам, Аркона в состоянии сейчас выставить более двух тысяч пехотинцев и конников, и больше трех сотен стрельцов. Собирать в дружину викингов еще сложнее. Из них тоже можно сформировать двухтысячный полк, но это получится, в лучшем случае, только к завтрашнему вечеру. Викинги, что наши, что из Ральсвика, что свейские, что данские, что любые другие очень не любят дисциплину. Если есть необходимость в викингах, я отправлю еще одного гонца, и Вандал отправит викингов на лодках в Ральсвик. Послезавтра утром полк викингов может быть там. Это сократит время.
– Князь Войномир намеревается завтра до обеда выступить против лютичей, и разбить их полки, пока к тем не присоединились стрельцы, идущие от границы в франками. Времени осталось мало. Я так думаю, если дружина из Арконы прибудет послезавтра к вечеру, ее следует посадить на коней, и отправить вдогонку за остальными в сторону Штржелово.
– А еще лучше будет посадить дружину на корабли, и отправить морем в Штржелово, – рассудил свежим умом князь Войномир. – Так они прибудут на место, возможно, даже раньше нас, и будут там дожидаться. И суда после высадки в Штржелово не отпускать, чтобы они смогли переправить одновременно всю мою дружину. Хотя, я вполне допускаю, что смогу обойтись и без полка из Арконы. Все зависит от того, что я увижу перед собой завтра утром, что бояре мне дадут. По моим замыслам и привычкам, мне нужны, в первую очередь, стрельцы. Стрельцов, как я понимаю, я здесь наберу. Значит, не стоит и гонять туда-сюда арконскую дружину. А, что касается полка викингов…
– То его следует собрать, – сказал Дражко, – и передать в распоряжение князя-воеводы для морского похода.
– Для морского похода? – переспросил боярин Пламен.
– Ты сам сегодня говорил о флоте свеев и норвегов в Обенро. И я собрался сделать с этим флотом то же самое, что хотела Ведана. Собирался и планировал, еще даже не предполагая о существовании намерения Веданы.
– Кстати, относительно Веданы… – боярин Пламен покопался в другом рукаве, и вытащил еще одну берестяную грамоту. – Это еще одно послание верховного волхва Вандала. Ведана погибла, не оставив потомства. Но она вела активный образ жизни, и совершила множество удачных походов. После ее смерти остались значительные средства. Когда-то между Веданой и Вандалом заходил разговор об этих средствах. И Ведана, понимая, насколько опасную жизнь она ведет, сказала Вандалу, что после ее смерти все ее состояние должно пойти на нужды княжества. Только тогда не был решен вопрос, на нужды княжества бодричей или островного княжества. И Вандал оставляет решение этого вопроса на князе острова.
– Насколько велики эти средства? – спросил князь-воевода.
– Весьма даже… Это целый большой сундук, набитый золотом, серебром и драгоценными камнями. Весь остров вместе с Арконой сможет дать такой доход не менее, чем за десять лет. Так посчитал Вандал. И он готов отправить в Кореницу этот сундук, а в качестве охраны выступит дружина Арконы.
– Не надо отправлять, – решил Войномир. – Пусть Вандал доверит сундук Дражко, а князь-воевода отвезет его князю Годославу. У моего дядюшки сейчас трудные времена. Он очень нуждается в средствах. А у меня пока острой недостачи в средствах нет.
– Это не княжеское… Это королевское решение… – Пламен поклонился князю Войномиру с уважением и почтением. – Я всегда буду рад служить такому князю…
Глава девятая
Волхв Ставр вернулся посреди ночи, хмурый, и внешне недовольный. Это было заметно даже на его обычно бесстрастном лице, где, как правило, трудно было рассмотреть хоть какое-то проявление эмоций. Сразу прошел в комнату к бургграфу Славеру, разбудил воеводу, ничего не объясняя, а от него вместе они поднялись на второй этаж в крыло, где располагались князья. Конечно, Ставр мог бы и не поднимать воеводу, как не стал будить тысяцкого Волынца, устроившегося в комнате через коридор. Но одного Ставра стражники-варяги ночью могли бы и не пропустить на этаж, поскольку не все стражники знали в лицо командира разведчиков Годослава. Такое уже случалось, и волхв не желал терять время на возвращение на первый этаж. Природная расчетливая рациональность предпочла перестраховаться, и сразу поднять человека, которому подчиняются дворцовые посты стражи. А их Славер расставил немало, и не только внутри Дворца, но и по периметру на улице и во дворе, и даже на крышу посадил стрельцов, которые контролировали всю улицу вправо и влево от самого здания. И даже высказывал Войномиру желание купить здания соседние, чтобы усилить необходимую, как ему казалось, безопасность среди ненадежной местной знати.
На втором этаже бургграф с разведчиком сначала зашли в князю-воеводе, который утром должен был отправиться в Аркону, чтобы оттуда на лодках викингов отплыть в быстрый рейд к датским берегам, а потом с полком тех же викингов присоединиться к князю Годославу и к графу Оливье в окрестностях Хедебю. Лодки к приезду Дражко в Арконе должны были подготовить. Об этом позаботился боярин Пламен, отправив несколько гонцов в свой город. Одновременно и к верховному волхву храма Свентовита Вандалу, мнение о котором после беседы с боярином Пламеном начало меняться в лучшую сторону, и к отдельным кормчим, которые готовились к этому походу еще вместе с Веданой. К князю-воеводе Ставр со Славером постучали потому, что из-под его двери виднелся слабый свет нескольких свечей. Это значило, что Дражко не спал, потому что он не любил спать со светом. Ставр это хорошо знал.
Дражко, собирающий в дорогу вещи в большой мешок, увидев Ставра, сразу понял, откуда тот пришел, и потому без расспросов стукнул кулаком в стену, отделяющую его спальную светлицу от такой же комнаты князя Войномира. Это было обговоренным заранее приглашением, которым Войномир, легко проснувшийся, сразу и воспользовался, без стука войдя в приоткрытую специально для него дверь. На Войномире не было кольчуги, и поверх нижней одежды, в которой спал, он набросил только багряный княжеский плащ.
Князь Войномир тоже знал, куда отправился Ставр, и ждал его возвращения, как ждал его Дражко. Войдя в спальную горницу князя-воеводы, Войномир помотал головой, прогоняя остатки сна, и сел на скамью, привалившись спиной к деревянной стене.
– Ведай… – убедившись, что и князь Руянский готов слушать, сразу потребовал князь-воевода у волхва.
– Вечером во дворе храма жгли большой погребальный костер… Несколько костров жгли…
– Да, – сказал Дражко. – Я прошлой ночью видел перед храмом носилки с несколькими покойниками. В храме, как полагается на праздник, сжигают бездомных умерших.
– И не только бездомных, – коротко сообщил Ставр.
– А что, – поинтересовался Войномир. – Здесь могылы[48] насыпают прямо во дворах?
– Здесь вообще не насыпают холмов, княже, – мягко объяснил Ставр, понимающий причину удивления князя. – По крайней мере, последние два сотни лет. Только особо знатным людям. У простых людей похороны проще. Здесь пепел распускают по ветру. Часто пепел костра увозят на побережье, чтобы с молитвой развеять над морем. Это делается по желанию родных, способных такую процедуру оплатить. А если хоронят моряка, то его укладывают в лодку, а лодку поджигают в открытом море. Здесь такие обычаи. Я понимаю, что в Русе и в Бьярмии все не так, но если ты когда-нибудь попадешь в закатные страны, скажем, страну франков, как тебе, княже, говорят, напророчили, ты увидишь, что там вообще тела не сжигают, а закапывают в землю. А есть страны, где покойников препарируют и сушат, и так сохраняют для потомства. Сколько существует народов, столько есть и обычаев. Но разговор не об обычаях, а о том, кого сжигали вечером в храме…
– Кого сжигали? – в напряжении спросил Дражко, хорошо знающий волхва Ставра, и помнящий, что обычно малоразговорчивый Ставр иногда тоже бывает многословным. Но становится таким, когда припасает напоследок какое-то важное сообщение. Значит, и сейчас Ставр узнал что-то интересное, что припас, как самое важное сообщение.
– Женщину, чьи носилки стояли в нише в храме в почетном окружении младших волхвов, которые сутки напролет в несколько смен непрестанно пели над ней погребальные молитвы. Во время торжественной службы в присутствии князя и боярского совета ритуал не прерывался. Я узнал носилки. Видел их во время службы в той нише, что была против нас. Их последними и вознесли на костер. И костер был отдельным. В общем костре сжигали только тела безвестных умерших. А с отдельного кострища пепел собрали в глиняный горшок, чтобы развеять над морем. Так я полагаю, хотя могу и ошибаться, поскольку мне этого никто не сообщал. А теперь и сообщить будет, я опасаюсь, некому.
– То есть? – переспросил Славер.
– Старый волхв Духослав ничего не скажет. Просто не захочет сказать, что это была за женщина… Но меня кто-то спрашивал про нее. Честно говоря, не очень помню кто, но под описание она вполне подходит…
Ставр откровенно хитрил, строя из себя простачка, закатывал взгляд к потолку, словно вспоминая, и это чувствовали оба князя.
Дражко уже начал понимать.
– Женщина стройная, с длинными распущенными черными волосами[49], в длинной кольчуге с разрезом спереди, руки тонкие, едва ли смогут меч удержать…
– В кольчуге на погребальный костер возносят только мужчин-воев, погибших в бою, – возразил Ставр. – А руки прикрываются погребальным саваном. Сжигать ее в кольчуге даже верховный волхв храма Яровита не решится. Это грубое нарушение обычаев. Но щитами носилки были украшены. Теми самыми щитами, надо полагать, на которых ее и несли. Это все похоронные атрибуты, и против этого возражений быть не может.
– Кто же она? – коротко и зло спросил князь Войномир. – На похоронах присутствовали родственники?
– Нет. Только волхв Духослав стоял перед кострищем на коленях.
– На колени перед кострищем становятся только самые близкие родственники, – сказал князь-воевода Дражко. – Остальные стоят в стороне.
Ставр на это ничего не ответил. Ему негде было взять такие данные.
– А откуда пришла весть, что Ведана – дочь, а не воспитанница Вандала? – спросил вдруг Войномир. – Может, кто-то специально такой слух пустил, чтобы свой грех прикрыть? Вор обычно громче всех кричит: «Держи вора!».
– И такое может быть, – согласился Ставр. – Весть о Ведане пришла с острова. Это я точно знаю. Но чей язык первым эту весть пустил, определить сейчас невозможно. Этой вести лет, пожалуй, пятнадцать, если не больше.
– Надо захватить парочку младших волхвов, и допросить, – решился бургграф Славер. – В конце-то концов, мы ищем преступницу, которая устроила засаду на князя Руянского и на соправителя всего княжества бодричей. Это значимая причина. И мы имеем право допросить волхвов. Я сам буду допрашивать, и заставлю их рассказать.
Славер говорил зло и упрямо. Он готов был всех уничтожить, кто покусится на его воспитанника. А слова у воеводы с делом обычно не расходились. Он никогда не был болтуном, склонным к простым угрозам.
– Едва ли они уже смогут что-то сказать… – лениво возразил Ставр.
Дражко знал командира разведчиков лучше всех других в этой комнате, и понимал, что волхв что-то важное еще не сообщил. И потому просто потребовал:
– Говори! Не томи душу!
– Меня послали узнать насчет вина. Все остальное я увидел только попутно. Но я нашел отдельно стоящий бочонок. В закрытой комнате, ключ от которой был раньше только у старого Духослава. Настоящий ключ и сейчас, наверное, только у него. Но Духослав разрешил младшим волхвам, которые хоронили женщину, устроить тризну. И позволил им взять один из бочонков на общий стол. Они взяли, только временно оставили его в коридоре. А какой-то посторонний человек, что открыл комнату с другим, предположительно, отравленным вином, подменил бочонок.
– А как он открыл комнату? – спросил Дражко.
Ставр вытащил из-за пояса толстый кованый гвоздь, загнутой на конце крючком.
– Вот этой штукой. Это не сложно, если обладаешь умением. Таким образом…
– Таким образом… – повторил князь Войномир.
– Таким образом, если к утру, или, возможно, к обеду, все младшие волхвы храма Яровита будут живы, мы возводим напраслину на верховного волхва храма Яровита. Чему лично я буду только рад. Это будет значить, что вино не отравлено, просто Духослав переборщил со специями, желая угодить князю, вкус которого он не знает. Или просто старался угодить Яровиту, который так впечатляюще говорит в его храме…
Последние слова были произнесены с откровенным сарказмом. Ставр, сам волхв, знал, видимо, храмовые чудеса лучше других.
– Впечатляюще говорит не Яровит, – мрачно возразил князь-воевода Дражко, сарказм не разобравший. – Впечатляюще говорит княжеский глашатный Драган. И говорит не просто в воздух. Говорит, выучив сказанные ему слова, в морской рупор, через который кормчие обычно общаются в море. Но Драган сообщил не только это. позавчера, когда он вечером приходил в храм, какой-то человек в пыльной и мокрой, похоже, от пота и дождя, одежде передавал в руки Духослава некую склянку. Духослав отдал за это мешочек с золотом. Драган хорошо отличает звон золотых монет от звона серебряных, я сам проверял. И глашатный по звуку определил, что монеты были золотые. Вчера же утром глашатный застал, еще в темноте, волхва в той самой отдельной комнатенке, где и стоял бочонок с вином. Волхв переливал в мех содержимое склянки, которую получил вечером. А потом наливал в мех вино из бочонка. Но Драган у нас парень сообразительный. Он и вечером спрятался, поскольку знает, что за золото, бывает, людей убивают, спрятался и утром. Там, где золото присутствует, добра не жди. Там лучше меньше видеть и ничего не слышать. Я лично считаю, что это мудро. Драган удалился, и зашел к Духославу позже. Но вечером, когда он уходил, встретил у дверей храма стрельца на лошади. И вторая лошадь, тоже стрелецкая, стояла рядом – налучье приторочено к седлу сзади, а тул спереди. Но Драган у нас человек с острым взглядом, и заметил, что налучье приторочено с правой стороны, а тул с левой. А это бывает, когда стрелец левша. Драган говорит, что сам не понимая зачем, он спрятался за дверью, и видел, как вышел из храма тот человек, что обменял склянку на мешочек с золотом, сел на коня, и стрельцы ускакали не в сторону городских ворот, а по улице в глубину города. Видимо, в какой-то из боярских домов. Определить дом Драган не мог. Во-первых, у него не было коня, чтобы успеть за чужими конями, во-вторых, его могли бы заметить, в-третьих, его ждал Духослав.
– Глашатный, выходит, знал, что меня пытаются отравить? – возмутился Войномир.
– На службе в храме он стоял в комнате наверху, где ему ничего не слышно и не видно, – неожиданно Ставр показал, что он узнал гораздо больше, чем сообщил. – Но, когда нужно говорить от имени Яровита, волхв наступает на нужную доску пола, что я заметил еще во время службы – Духослав в сторону шагнул, освобождается шнур, и в комнате наверху падает колокольчик. Сразу после этого в расширяющееся колоколом отверстие Драган должен говорить в рупор заранее выученные слова. Это только мелкий приработок молодого человека, и не больше. Он ничего не ведал ни про яд, ни про человека, которому рог дадут. Обычно вино из рога пьет и сам верховный волхв. Не суди его строго, княже. Он не держал в голове злого умысла. Но сумел много нужного увидеть. И поможет найти убийц Веданы. По крайней мере, сможет опознать их среди других, когда мы ему многих стрельцов покажем. В частности, одного сотника-левшу. Но это потом…
– Так что же? – спросил князь-воевода. – Я должен дожидаться, когда все волхвы в храме проснутся, потом пересчитать их по пальцам… И только тогда узнать, все ли проснулись? А то и до обеда ждать? Но я должен выехать до рассвета! Меня ждут в Арконе лодки…
– И я должен завтра как можно раньше выступить, – сказал князь Войномир. – Я не могу ждать. Если я задержусь, весть о походе, который я объявил, может достигнуть ушей лютичей в Венедине. Желающие помешать моему походу здесь обязательно найдутся. И тогда лютичи приготовятся для встречи. А я не намеревался штурмовать городские стены.
– Я надеюсь, что бургграф Славер останется здесь, со мной, – сказал Ставр. – Если только Славер не будет занят в княжеском походе. Но тогда мне всегда сможет помочь Волынец, в распоряжении которого городская стража. Мы справимся со своей задачей. Если будут новости, сразу пошлем весть князю Войномиру в армию, а князю Дражко, скорее всего, напрямую в ставку Годослава. Если новости будут ранними, сможем послать вдогонку за князем-воеводой гонца. Волынец, конечно, своего коня никому не доверит, но у нас тоже есть гонцы на быстрых конях. Кстати, княже, ты в курсе, что князь Годослав отозвал часть войск с полуночной границы к себе в Хедебю. Воевода Полкан вынужден был отправить половину своих пехотинцев и всех стрельцов.
– Всех стрельцов? – удивился князь-воевода. – А с чем же сам Полкан остался?
– Таков был приказ Годослава, – развел Ставр руки. – Но Полкану полки, кажется, и без надобности. У него и без стрельцов хватит сил выбить данов под командованием Трафальбрасса, что вдоль границы туда-сюда бегают. Трафальбрасс знает это, и сам не полезет.
– Не говори… Герцог не так прост, как ты думаешь. Он всегда знает, где его не ждут, и именно там ударит. Так уже многажды случалось. А где видел, что ждут, отступал, как три с половиной года назад под Свентаной[50]. Но это, тем более, говорит о том, что мне надо спешить… Мой удар по Обенро и силы Трафальбрасса оттянет от границы. Герцог побоится оказаться между двух огней. Между мной и Полканом, и сам двинется к своему королю. Не на помощь, а за спасением. Готфрид тоже хорошо своего родственника знает, и потому не оставил ему больших сил.
– Тогда тебе, княже, выспаться следует, – сделал вывод Ставр.
– А то я еще не выспался, – Дражко фыркнул в усы. – Выспался, и уже встал, чтобы к утру собраться. Сейчас, думаю, и князь Руянский собираться начнет. Надо думать, скоро боярские дружины на площади перед храмом начнут толкаться. Площадь там маловата. Сразу по осмотруих следует, я думаю, за ворота отправлять.
– Да, я тоже об этом думал, – согласился Войномир. – Славер, ты мое поручение выполнил?
– Конечно, княже. Я такого не забываю. Я послал на это тысяцкого Волынца. Он сам пожелал. Если что, от его Ветра ни один гонец не уйдет, но к сегодняшнему вечеру я приказал ему вернуться, чтобы быть в городе в отсутствие князя.
– А что за поручение, дозволь спросить? – поинтересовался Дражко.
Славер ничего не сказал. Но сам Войномир объяснил:
– Еще вчера, сразу после заседания совета, я попросил Славера выставить посты на дороге в сторону материка. Три поста между Кореницей и Руйгардом, два поста между Руйгардом и Ральсвиком, и два поста между Руйгардом и переправой. По десять воев на каждом посту. Подумал, что обязательно найдется среди бояр добрый человек, что пошлет гонца к лютичам. А мне хочется прийти к ним названным гостем.
– Одобряю, княже, твои превентивные меры. Но не слишком ли большие посты ставишь? Ты разбрасываешь людей, которые тебе будут нужны.
– Подумалось, что не все боярские дружины сейчас в Коренице. Бояре могут гонцов за дружинами отправить. Тогда с гонцом пара воев поедет, и убедится. Потому на постах лишние.
– О паре таких гонцов мне еще вечером доложили, – подтвердил бургграф Славер. – Бояре вызывали дружины в Кореницу. Боярин Колльбьерн послал одного гонца за своими тремя сотнями стрельцов, что в Ральсвике стоят, а второго за двумя сотнями дружины в Гарц.
– Да, боярин предупреждал, что две сотни из Гарца могут не успеть к утру. Тогда они присоединятся в самом Гарце, когда полки будут мимо проезжать, – сообщил князь Войномир. – И потому я приказал особо следить за гонцом в Гарц. Он может пожелать и дальше поехать, в Штржелово или напрямую в Венедин. С большим полком я за одиночным гонцом не угонюсь…
– Там, на последней линии, и будет тысяцкий Волынец со своими людьми караулить, – объяснил Славер. – Перед самой переправой. В случае чего, я дал ему полномочия движение с Руяна на переправе перекрыть. Пусть приезжают, но никто не смеет уезжать. Даже самые знатные бояре. И такой же приказ отправил в Ральсвик сотнику портовой стражи Арнульфу, хотя с ним не знаком. Приказал запретить выход всех лодок из порта. Даже купеческих. До завтрашнего утра.
– Я с Арнульфом знаком, – подсказал Дражко. – Мне он показался толковым сотником. А что с Арконой?
– В Аркону гонца боярин Пламен отправил. Напрямую верховному волхву храма Свентовита. Вандалу там никто противиться не посмеет. Порт закроют до отбытия из него лодок с князем-воеводой.
– Молодец, бургграф, обо всем позаботился, – похвалил Славера князь-воевода.
– Это не я. Это князь Войномир приказал. Сам все в подробностях, как обычно, продумал. Я только выполнил приказ. У нас так еще в Бьярмии было заведено. Князь все высчитает, скажет мне, а я делаю. Никогда промахов не было. Там, в Бьярмии, тоже ненадежных людей хватало. Зыряне служить готовы были всем, кто платит. И сразу на две стороны могли сведения давать. Приходилось пресекать.
Дражко улыбнулся Войномиру.
– А у меня вот никогда так не получается. Одно надумываю, а потом десять раз передумываю. А когда время до дела доходит, совсем другое предпринимаю. Все спонтанно, все на одном наитии.
– Судя по тому, что ты уже сделал, княже, у тебя прекрасное наитие… – не остался в долгу князь Руянский…
* * *
Князь-воевода Дражко попрощался с князем Войномиром в коридоре дворцового крыла. Мужчины не любят долгих проводов, и при расставании обходятся одним рукопожатием, и парой слов с пожеланием удачи. Так два князя и расстались, пожелав один другому удачи в предстоящем походе. Князь-воевода выпил на дорогу очередной жбан меда, чтобы не мерзнуть на ветру, встряхнул усами, и направился к выходу. Возле крыльца дворовый человек уже держал под уздцы его коня, а рядом выстроилась сотня сопровождения – та самая, что сопровождала до Коренице двух князей. Теперь должна была сопровождать только одного. Дражко ударил коня пятками, и тот резво взял с места, но уже на ближайшем углу пришлось повод натянуть. Там к сотне князя-воеводы присоединилась сотня дружинников боярина Пламена. Сам боярин был здесь же, и дожидался Дражко. Так, конь-о-конь[51], они и доехали до городских ворот, ненадолго задерживаясь только около рогаток, перегораживающих улицу, но вся стража узнавала Дражко по единственным и неповторимым усам, и пропускала его без расспросов. Но в этот раз Кореницу князь с боярином покидали не через те ворота, через которые князья в столицу острова въезжали. Князь-воевода, как человек, на плечах которого лежит забота о безопасности всего княжества, и здесь придержал коня, чтобы присмотреться к привратным укреплениям. И нашел их, видимо, надежными, иначе обязательно что-то высказал бы сотнику привратной стражи.
Миновав захаб, а потом и барбикан[52], резко, но не гоня коней во всю прыть, двинулись по подмерзшей и жесткой дороге. До начала весны оставалось немного. Зима в этом году была необычайно теплой, но это вовсе не говорило, что и весна будет теплее обычной весны. Казалось, чем ближе весна, тем больше серчала уходящая зима, и грозилась заморозками. Но такая дорога для езды была удобнее раскисшей и скользко-грязной. И дорогу ни князь-воевода, ни боярин не ругали. Утренняя темнота, особенно густая перед рассветом, когда уже не видно звезд и луну на небе, не располагала к разговорам, и потому скакали молча.
Князь-воевода Дражко не опасался боярина Пламена. Он знал его давно, да и волхв Ставр многажды готовил, что Пламену следует верить. А Ставр никогда на памяти Дражко в людях не ошибался. И своим прямодушием Пламен был симпатичен князю-воеводе. Наверное, боярину следовало доверять. При этом сам Дражко хорошо понимал, что честные и прямодушные люди легко становятся управляемыми игрушками в руках людей хитрых. А именно так Дражко со всех сторон и характеризовали верховного волхва храма Свентовита в Арконе Вандала. Князь-воевода дважды или трижды до этого встречался с самим Вандалом, но так и не сумел составить о нем определенного мнения, потому что ни разу не удалось поговорить с ним один на один. А с боярами из боярского совета Вандал вел себя, как хозяин со слугами, не упуская случая сказать что-то недоброе, и подчеркнуть разницу между ними и собой. Да, выглядел Вандал суровым и властным, авторитетным и даже авторитарным человеком, но это был еще не повод, чтобы считать его врагом. Авторитарные люди тоже часто знают свое место, и волхв должен понимать разницу между собой и князем. Хотя бы разницу происхождения. Дражко допускал, что кто-то специально распускает слухи, на которых и держится слава Вандала, как человека алчного, хищного, мечтающего о полноте власти над островом. Тем не менее, когда у Годослава наступали самые тяжелые времена, именно Вандал несколько раз присылал и свои полки, и деньги, в которых Годослав постоянно нуждался. Отношения князя и Вандала несколько испортились, когда Годослав вынужден был принять христианство. Но и верховный волхв храма Свентовита должен был понимать, что это была вынужденная мера, спасшая тогда княжество от разорительного и даже уничтожающего похода франков против бодричей. Тогда шла война с королем Дании Готфридом. И выдержать одновременно вторую войну, да еще с покорителем почти всей Европы, княжество было не в состоянии. Принятие христианства – это была жертва Годослава ради своих людей. Он – принял христианство. Внешне это выглядело добровольным принятием. Но его подданные остались при этом в вере своих отцов. А если бы Годослав не сумел договориться с королем франков Карлом Каролингом, то и весь народ вынуждено, силой, обратили бы в христианство, как делали это с соседними саксами. Правда, саксы, как люди практичные, изображали смирение и покорность, соглашались ходит на службы в католические храмы, которые во множестве понастроили в их землях. Но после этих посещений храмов отправлялись в свои священные рощи, и там проводили языческие службы своим старым богам. Так саксы избегали гонений, и сохраняли своих богов…
Князь-воевода ехал в Аркону, не будучи еще полностью уверен в том, что с Вандалом ему удастся найти общий язык. И все при этом зависело вовсе не от Дражко, который, несмотря на внешнюю простоватость, был человеком достаточно хитрым и даже хитроумным. Умел притворяться, умел и говорить то, что от него желали услышать. Но всегда при этом преследовал свои цели. В данном случае, понимал князь-воевода, ему притворяться не придется, поскольку он едет в Аркону, как представитель князя Годослава и князя Руянского одновременно. Один, старший, князь бодричей, поморян, руян, вагров и нордальбингов. И верховный волхв храма Свентовита в Арконе тоже является его подданным. И сам город Аркона принадлежит Годославу, а не Вандалу, хотя влияние Вандала там, наверное, более мощное, чем влияние Годослава. Все это относится одинаково и к князю Войномиру, младшему князю, и даже родственнику Годослава. Все, кроме того, что в подданных у Войномира числятся только руяне и поморяне из Штржелово. Но и Аркона принадлежит, как дяде, так и племяннику, а не Вандалу, который привык уже за многие годы, когда на Руяне не было князя, чувствовать себя в Арконе главной величиной. И теперь князь-воевода при встрече с Вандалом должен как-то мягко, чтобы не вызвать противодействия, объяснить верховному волхву, что хозяин в городе вовсе не он. При этом следует выбрать какую-то золотую середину в поведении. Нельзя действовать грубой силой, как нельзя и показывать неуверенность в своем праве. По большому счету, как официальному соправителю княжества, Аркона принадлежала и Дражко тоже. И князь-воевода, понимая сложность задачи, которую ему предстоит решить, хотя изначально собирался сам возглавить поход на лютичей, а Войномира отправить в Аркону, решил переиграть ситуацию, и поменять роли. Войномир казался Дражко слишком молодым и прямолинейным, не способным на адекватное ситуации поведение. И самую сложную, на свой взгляд, часть работу по восстановлению на Руяне порядка, князь-воевода возложил на себя. И по дороге к переправе через залив обдумывал, как следует себя вести с Вандалом. При этом Дражко надеялся, что боярин Пламен сможет стать ему помощником, своеобразным мостом, который будет в состоянии удержать если не дружественные, то хотя бы деловые отношения. Но, чтобы так использовать боярина, следовало и его подготовить к этому.
Рассвет в это утро не торопился. Скорее всего, виной тому была близость моря, в котором стоял не густой, но все же туман. На расстояние, примерно, человеческого роста отходя от поверхности воды, туман медленно удалялся от берегов, освобождая все большее и большее пространство. Туман, видимо, и помешал паромщику увидеть, что на берег прибыл большой отряд. А паром находился в это время на другом берегу. Всадники остановились. Ни князь-воевода, ни боярин Пламен, не покинули седел, как это сделали простые вои, уставшие от скачки, и решившие размять ноги. Только Пламен сделал рукой знак одному из своих воев сопровождения, тот быстро подскочил к своему седлу, снял с него крутой, сильно изогнутый винтом рог дикого тура, и протрубил трижды призывный сигнал. Туман далеко унес звук, и на другом берегу пролива его должны были услышать. Обычно славяне пользовались берестяными рожками, имеющим совсем иное звучание. Но Дражко видел и такие музыкальные инструменты. В частности, такими пользовались франки, рядом с которыми князю-воеводе пришлось уже несколько раз воевать. Звук славянского берестяного рожка был несравненно более слабым и тонким, хотя и более музыкальным, более нежным. Но такой звук до противоположного берега достиг бы едва ли.
Так и стояли, дожидаясь парома.
– Как Вандал перенес гибель Веданы? – поинтересовался Дражко у боярина. – Тебе ничего не передавали?
– Передавали. Говорят, сильно переживал. Но хоронить ее не пошел. Наверное, плохо себя чувствовал.
– В море сжигали?
Обычно подобная церемония выглядит очень печально и торжественно. Для сжигания человека вместе с лодкой выбиралось всегда только вечернее время. Вместе с погребальной лодкой на воду спускались и другие, которые уважительно сопровождали погребальную, и не возвращались в порт, пока та лодка не сгорит окончательно, и море не поглотит в своем необъятном чреве останки и человека, и лодки.
– Да. Так обычно с кормчими поступают. Ведана же была кормчим. Лодку загружают хворостом, поливают земляной смолой[53], в центр ставят носилки, поджигают, и толкают лодку подальше от берега. Чем дальше уплывет, тем лучше, считается, убитого примет море. Ведана уплыла далеко. Дальше, чем обычно уплывают такие лодки.
– А ее мать? – вспомнил вдруг Дражко.
– Она была сотником в моей дружине. И давно уже погибла. Ее вознесли, как воя, на костер на земле. Вандал разрешил сжечь ее в кольчуге, как мужчину.
– Так кто был отцом Веданы? Все говорят, что сам верховный волхв.
– Люди любят поговорить о том, чего не знают. Ведана считала, что не знает своего отца, хотя мечтала с ним встретиться. Только он сам не знал, что это его дочь, и много раз грозился покарать Ведану. Как после смерти отца многажды грозился точно так же его признанный сын, ее брат, который тоже о родстве не знает. Из тех, кто это знал имя отца, остались только я и Вандал. Он воспитывал Ведану, как дочь. Оттого, наверное, и разговоры пошли. Она сама много раз его об этом спрашивала, и он честно говорил ей, что он только воспитатель.
– Он воспитал жесткого и безжалостного воя, но не молодую женщину, – оценил Дражко заботу волхва-воспитателя.
– Как умел, так и воспитывал. Ведана стала повторением своей матери, когда та была молодой и свободной. Это потом она изменилась, после того, как Вандал выкупил ее из данского плена. Стала тихой и замкнутой. Даже злой. Настрадалась. Но могу тебе, княже, одно сказать – Ведана была совсем не таким страшным зверем, как о ней рассказывают. Характером, конечно, в молодую мать пошла – вспыльчивая, и, чуть что, сразу за меч хваталась. А отвагой в отца. Ее отец, как говорили, страха не ведал ни в какой сече, и тем прославился. Сын его не такой. Сына я лучше знаю – он более коварный и злой, чем отважный, хотя трусом его тоже не назовешь. А Ведана отвагой в отца пошла. И в мать. Так, во время датского похода, когда она в глубину датской территории углубилась, осталась с тремя сотнями в поле. Всего у нее было, кстати, только семь сотен. Но четыре сотни пошли другой дорогой. А с берега, из города, встретить наших руян, вышло две тысячи конных данов. Вои Веданы были на уставших конях, вооружены, как моряки, без тяжелых доспехов. Только бежать и смогли бы. Тяжелая конница даже за уставшими конями не смогла бы угнаться. А Ведана повела свои сотни в атаку. Даны все видели, и решили, что это только авангард большой армии, и сами бросились в бегство. А потом и прибрежный город сдали на милость победителей. Ведана пообещала запретить грабеж, если город откупится. Они откупились, и она увела свои сотни. Даны до сих пор считают, что она тогда привела целую армию. И на всю эту армию выплачивали отступные. Как она запросила. На шесть тысяч воев. Вот такая она была…
– Именно – была… Но зачем ей мог понадобиться яд? И что за человек был, которому она яд передала. Яд предназначался князю Войномиру.
– Я думаю, что история с ядом – плод фантазии жалтонеса Рунальда.
– Не берусь говорить точно, но я сам общался с Рунальдом. Он не показался мне лжецом. Он, конечно, человек со странностями. Тем не менее, его странности терпели и римский папа, у которого он служил, и князь Бравлин Второй, человек очень даже не глупый, и в людях толк знающий. Терпел, и пользовался услугами Рунальда.
– Сейчас уже едва ли откроется тайна с этим убийством, – со вздохом сказал боярин. – И был ли яд, мы тоже не узнаем.
– Откроется, – уверенно сказал князь-воевода. – Узнаем. Возможно, уже открылась. И мне везут весть об этом, – Дражко повернулся в сторону приближающегося топота копыт. Из тумана стрелой вылетел конный стрелец, увидел на берегу раздуваемые ветром усы воеводы, и направил коня к нему. Говорить начал с седла:
– С донесением от бургграфа Славера. Дозволь говорить, княже…
Глава десятая
Проводник Кля шел не на лыжах, и потому был достаточно далеко от дороги, тем не менее, он каким-то непонятным Гостомыслу нюхом или просто взглядом опытного человека-лесовика чувствовал, где толщина снега будет мешать лошадям передвигаться, где позволяет им идти без натуги, и не уставать. Чтобы подобное чувство обрести, требуется многие годы прожить в лесу. Кля этим чувством обладал. И потому верхом вел отряд точно так же, как до него вел меря Казце. Только Казце от лошади отказался, чтобы лучше снег чувствовать, а мурома Кля чувствовал его и с седла. Гостомысл старался держаться поближе к проводнику, чтобы иметь возможность что-то спросить про обстановку в городе. Рядом с князем-посадником ехали, как обычно сотники Бобрыня и Русалко.
– У меня только что мысль возникла, – хватился вдруг Гостомысл. – Мы же не проверили, может, кто-то из дружины воеводы Жаня или кто-то из отряда булгар убежал. Тогда можно ждать, наверное, возвращения княжеской дружины с большими силами. И местные мужики просто не смогут им противостоять.
Едущий впереди Кля обернулся.
– Ты, княже, просто не знаешь князя Изявлада. Он никогда не придет к своим на помощь. Что могут ему передать, даже если кто-то убежал. Скажут, что пришла какая-то дружина, всех перебила… А у него силы были посланы в поселение немалые. Эти силы перебить – тоже не просто. Изявлад никогда не встречался с такой убойной мощью, как сотня стрельцов. Я сам впервые увидел это в действии, и у меня чуть глаза от удивления не лопнули, честное слово. А Изявлад подумает, что идет какое-то большое нашествие. Он давно боится, что его княжество присоединят к себе или русы, или словене, или кривичи, или даже те самые булгары, которые ему служат, власть в городе захватят, а его в подвале закроют. Князь всех боится. Особенно тех, кто к нему ближе. И единственное, на что он решится, это запереть ворота, и не будет никого пускать. Ни в город, ни из города. Будет готовиться к отражению штурма. Еще когда его отец князь Ростислав правил, булгары подходили большим полком, пытались Ростов штурмом взять, но без стенобитных машин не смогли. Изявлад тогда мальчишкой был, по стенам с детским мечом бегал, грозил булгарам. Грозить он уже тогда умел. С тех пор всем только и грозит. А как до дела доходит, сразу за стены прячется, и нос свой из терема не высовывает. Двери у него в тереме железными полосами окованы, на окнах стальные решетки. Да и у города стены крепкие. Трижды Ростов отбивался от хозар, дважды от булгар. Тогда, говорят, княжеские наемные булгары со своими люто дрались. Князя не предали. Потому он на них в сече и полагается. Но при этом сам их боится. Ему предсказание какое-то было, что его же служилые люди его и убьют. А князь в предсказания верит. Сейчас, если ему весть принесли, сидит в своем тереме, и всю дружину на стены послал. Воевода Жень погиб. Другого такого послушного изверга у Изявлада нет. Другим он не слишком верит. И гонцов, думаю, погнал по граничным крепостицам, чтобы все снимались, крепостицы жгли, и в Ростов к князю бежали. Вон – уже жгут… – показал Кля рукой на далекий лес, за которым что-то сильно горело. Дым шел широким столбом, и поднимался в небо высоко.
– Может, сигнальная крепостица знак другим подает? – предположил Русалко. – Нас заметили, и сигналят…
– Слишком велик сигнал, несуразно угрозе… – не согласился Бобрыня, который значительную часть своей службы провел в сигнальных крепостицах, и понимал, какой там может быть дым, как он градируется согласно величине угрозы. – Это, точно, крепостицу подожгли. Самому поджигать приходилось, знаю, что говорю. И знаю, когда земляная смола по стенам разлита, а не в бочке с соломой на вышке зажжена[54].
– Не рано ли? – выразил свое сомнение Гостомысл. – Вчера только дружину Жаня перебили. Только-только весть до Ростова дойти должна.
– Не-ет… – не согласился Кля. – Со страха беглец будет без передыху лошадь гнать. В середине ночи должен был добраться до городских стен. И сразу гонцы в разные стороны полетели. Как раз к утру должны успеть. А рассвет уж давно минул. Пока собрались, пока жен с детьми на санях с пожитками усаживали, самое время жечь подошло…
– А больших крепостиц поблизости нет? – спросил Русалко. – А то нарвемся не готовыми на большую дружину. Конечно, и не особо страшно, но все ж лучше настороже быть. Может, разведчиков вперед выставим? Что скажешь, проводник?
– От десяти до тридцати воев в каждой крепостице. Всего крепостиц по пути на Ростов семь штук. Дожидаться одна дружина другую не будут. Никогда не дожидаются. Им вообще Изявлад запрещает друг с другом общаться. Он всегда специально ставит рядом служить людей из разных мест, чтоб не сговорились против него. А нам вообще путь в сторону лежит. Первую крепостицу поблизости обошли, вот эту, что горит. Вторую обойдем дальше в стороне. А дальше все останутся там, где мы даже дым не увидим. И вообще, как я думаю, беглец мог не в Ростов ускакать, а сразу в крепостицу. А гарнизону, может, заранее приказ такой дан – крепостицу в случае чего сжечь, и в Ростов отправляться. С нами они никак не встретятся. В Ростов после пересечения Итиля след ошую идти. А в муромскую да в мещерскую сторону – прямо. Разойдемся обязательно. Разве что, Изявлад велит и полуденные с закатными крепостицы пожечь… Но кто тогда его будет о хозарах предупреждать. Не решится, думаю… А мы эти крепостицы полуденные ночью минем. Стороной обойдем. Я обходил уже многажды раз.
– Ну, если так, едем смело. Далеко ли до Итиля? – поинтересовался Гостомысл.
– Завтра перед обедом на лед выйдем. Да Итиль здесь мал. Где берег пологий, там и не заметишь, как перейдешь. Только по стуку копыт лед под снегом и определишь.
Тем же порядком продвигались дальше, соблюдая быструю, но не утомительную рысь. Дневной привал устраивали на открытом месте. Растопили печи, но палатки не ставили. Палатки поставили только на ночной привал, который устроили в лесу. Не забыли и часовых выставить по периметру. Утром, после завтрака, отряд быстро втянулся в привычный по прошлому дню ритм передвижения. Примерно перед обедом Гостомысл, как и предупреждал проводник, по стуку копыт определил под снегом лед.
– Итиль? – спросил князь-посадник.
– Итиль, – кивнул Кля. – Дальше только через Клязьму перейдем, и там уж напрямую до Мурома дорога будет. Но Клязьма еще меньше Итиля. Только там берега круче. Придется место для спуска и для подъема искать. А как поднимемся, недалеко и дорога будет. Только я обычно этой дорогой не хожу. Она людная. Я зимником через болота – напрямую. Мы как пойдем?
– Напрямую быстрее?
– Быстрее-то оно быстрее. Только, если задуматься, куда торопиться. Все одно до Мурома добираться, а потом там ночевать. Может, и не на один день останешься, княже. Молодой князь Вячерад гостей любит. Он даже недругов, если с честью приходят, хорошо принимает. А если хорошую весть ему принесешь, точно надолго застрянешь. Если, конечно, ему хозары не прикажут тебя прогнать. Они в Муроме хозяевами себя чувствуют. А по большой дороге ехать спокойнее. Там и обозы ходят, и стража ездит…
– Чья стража?
– И Муромская, и вятичи дорогу берегут. Дорога торговая. Вятичи по ней и в Муром на торг ездят, и дальше, в Ростов и в Булгар. А мне с вами спокойнее. С вами меня не тронут. Я вас в Муроме оставлю, а сам дальше двину, к семье. Там уж зимними тропами пойду. А то и раньше сверну. Вам уже не заблуждать будет. И я быстрее до дома доберусь.
– А кто тебя тронуть может? – поинтересовался сотник Русалко.
– Хозары за мою голову награду объявили. Вдруг, стража заработать захочет. Там, в Муроме, сидит хозарский посвдник-наглядай. Следит, чтобы дань полностью платили. Ему и отвезут, чтоб расплатился. Хозары когда пришли как-то летом в наши края, меня в проводники взяли до города. Я их прямиком в топь завел, да там и бросил. Сам домой вернулся, собрал, что успел, жену с детьми в телегу усадил, да отправил к своей матушке. Там до сих пор и живут. А хозары, что из топи спаслись, вернулись, мой дом спалили. А до жены с детьми не добрались. Не сказали им, где искать. Якобы, не знает никто. Мне тогда воевода муромский Заяц велел куда-нибудь в ростовские земли бежать. Вот я и осел у меря.
– А много хозар в топи сгубил? – поинтересовался Бобрыня.
– Сам я не смотрел. Говорят, три сотни. Всего их четыре сотни шло. Выбралась только одна. Знать, остальные сгинули вместе с лошадьми. В наших болотах летом без проводника никак не пройти. Только дорогой… Дорогу бы перекрыть, хозарам бы пути не было. Только как ее перекроешь, если она главная от вятичей до Булгара. Все племена пользуются, все ее сторожат…
– А деревни вдоль дороги строите?
– По-разному. Вдоль дороги тоже, но мало. Кто хочет от набегов подальше спрятаться, за болота уходит. Или в сами болота.
– Нечто там жить можно? – удивился Бобрыня. – И дома не подмывает?
– У нас дома на сваях ставят или вообще на деревьях.
– Как это – дома на деревьях? – не понял Русалко.
– А просто… Выбираешь дуб покрепче, ищешь две толстые ветки, чтоб близко по высоте были. Между ними настил настилаешь, а потом уже и стены возводишь. Дуб – он прочно стоит. В самый ветер не пошевелится, и сам от ветра прикроет. Так вот и живем. Но всегда недалеко от чистых холмов. Если холмы заросшие, люди их выжигают, и поля на холмах устраивают. Хозары такие холмы знают, но в болота, что вокруг холмов, соваться не решаются. Холмы специально так ищутся, чтобы вокруг не просто болота были, а топи. И ничего, живем. Привычные… У соседей наших, у мещеры, тоже целые деревни посредь болот, да и вятичам это не в диковинку. Мы в болотах и родились, и выросли. Мы – привычные[55]…
– Дети-то у тебя большие уже? – спросил Русалко.
– Старший сын скоро взрослый меч в руки возьмет. А пока только с луком балуется. Лук, конечно, не такой, как у тебя. С таким ему не справиться. Но стреляет хорошо. Его часто проезжие купцы в проводники нанимают. Все подкормка семье…
Итиль был в верховьях не широкий. И оба берега представляли собой только замерзшие болота. Не было обрывов, и потому река никак не задержала продвижение. Кля направление движения то ли хорошо знал, то ли наитием ощущал. Скорее, второе, потому что отряду приходилось много петлять, выбирая более проходимую дорогу, тем не менее, несколько раз кони все же попадали на глубокий снег, который преодолевался с трудом. Хорошо, что такие участки были непродолжительными, и потом снова можно было ехать по снегу неглубокому. Местность представляла собой заболоченные леса, и только зимнее время делало эти места проходимыми, как уже объяснял проводник. Так добрались до небольшой внешне речки, на берегу которой стояла достаточно крепкая крепостица. Судя по размерам самой крепостицы, гарнизон там должен был состоять не менее, чем из пяти десятков воев.
– Муромское княжество? – спросил Гостомысл проводника.
– Нет. Это последний рубеж смоленских кривичей, хотя сами кривичи живут дальше в закатную сторону. Здесь поселения голяди и вятичей. Вятичи больше в лесах живут, голядь на болотах, как и мурома.
– А гарнизон в крепостице – кто?
– Смоляне. В самом Смоленске ни на вятичей, ни на голядь сильно не надеятся. Голядь испокон веков воевать не любит, смиренный народ. Даже за себя не слишком стоят. Вятичи повоевать могут, упертые, но в княжестве кривичей вятичей не много. Они в основном полуденнее живут. И там частью под хозарами ходят, частью под булгарами. А вятичи-родственники и там, и там, и здесь живут. Потому смоляне вятичам тоже не слишком верят. Предпочитают свои проверенные гарнизоны держать.
Время подходило к обеденному.
– Русалко! Навести крепостицу. Объясни, кто и куда проезжает. Мы под их стенами от ветра спрячемся. Привал устроим. Пусть не беспокоятся. Вежливо поговори. Словно разрешения спрашиваешь? Если будут возражать, мы в лесочке невдалеке встанем.
– Понял, княже… – согласно кивнул сотник, резко развернул коня, и пустился вскачь в сторону крепостицы. Даже издали на открытом пространстве хорошо было вино, как приоткрылись ворота, и навстречу одиночному всаднику выехало трое воев. Переговоры длились не долго. Вскоре Русалко, прямо в присутствии смолян, поднял руку в приглашении.
– Вперед! – дал команду князь-посадник.
Колонна свернула в сторону крепостицы, и скоро выехала на укатанную санями и копытами коней дорогу. Три воя из крепостицы вместе с Русалко дожидались прибытия колонны. Главный из них, имеющий на голове шлем, местами покрытый обожженной голубой эмалью, местами золотой насечкой, направил коня навстречу Гостомыслу, и остановился перед князем-посадником в пяти шагах.
– Здрав будь, княже, – сказал всадник. – Тебя приветствует смоленский воевода Франкошня. – Я рад встретить в нашей земле прославленного сына прославленного отца. Я был хорошо знаком с Буривоем, и радуюсь возможности познакомиться с его сыном.
Гостомысл тоже многократно слышал про этого человека, и рад был встретиться с ним вживую. Франкошня прославился во многих битвах и с хозарами, которые просто опасались выходить в поле против смоленского войска, когда им командовал воевода Франкошня, и против соседей с закатной стороны – ливов, ляхов, латгалов, которые всегда претендовали на полоцкую землю, а полочане были ближайшими родственниками смолян, и смоляне всегда спешили к ним на помощь. Воевода прославился стремительными рейдами, нападениями с тех сторон, откуда его не ждали. Так, во время одной из битв с хозарами, Франкошня выставил далеко в стороне засадный конный полк, который в разгар сечи атаковал ставку хозарских ханов, и уничтожил ее, решив, таким образом, исход всей битвы, поскольку войска хозар лишились всякого управления, и дрались, кто как хотел. И только бежали с поля все вместе. Этот же воевода придумал целый ряд защитных приспособлений, останавливающих первый, самый опасный удар хозарской и любой другой конницы. Об одном таком приспособлении Гостомыслу рассказывали. Смоленские пехотинцы выкладывали перед своими рядами, своего рода, звенья забора, составленного из прочных и острых кольев. Колья привязывали к поперечинам, за которые крепились веревки. Передние ряды пехоты стояли, прикрывшись щитами, словно ждали удара разогнавшихся копьеносцев врага. Но перед самым носом у лошадей, когда уже не было возможности из остановить, задние ряды пехоты тянули на себя веревки, и вдруг поднимались под острым углом звенья забора. Колья втыкались лошадям в грудь и в ноги. Передние ряды конницы валились, задние натыкались на упавших, и тоже падали. И тут уже пехотинцы добивали упавших. А остальные конники теряли разгон, и утрачивали все сметающую силу первого копейного удара конницы, который обычно пробивал и раскалывал ряды пехоты противника, разламывая строй не отдельные группы, которые с трудом сопротивлялись.
– Здрав быть и ты, Франкошня. Я многажды слышал о тебе, как о большом полководце и стратеге, и помню, с каким уважением о тебе отзывался мой батюшка Буривой. Я тоже рад познакомиться с тобой не с чужих слов, а в настоящем времени. Но как ты оказался в таких далеких от Смоленска краях?
– Я в сопровождении сотни конников объезжаю свои подчиненные крепостицы, и проверяю их готовность к встрече с противником. А какой ветер привел сюда тебя, княже?
– Я по просьбе князя словен и вагров Бравлина Второго отправился в долгую поездку по соседям, с желанием навестить Ростов, Муром, Смоленск и Полоцк, чтобы обговорить возможность совместных действий по отражению хозарского нашествия, обещанного на нынешнюю весну и лето. И думал застать тебя в Смоленске.
– Решающий голос у нас принадлежит, как ты, наверное, знаешь, князю Судибору, но твои предложения готов выслушать и я, чтобы доложить их своему князю. Тогда он встретит тебя уже с готовым решением твоих вопросов, и, возможно, подготовит для тебя ряд встречных предложений. У меня же сейчас только два вопроса возникло в голове. Первый… Почему не ты стал приемником своего отца на княжестве. Вопрос, возможно, не самый вежливый, но в народе многое говорят о разброде, что произошел в вашем городе. Правда ли это?
– Ты уже слышал, скорее всего, что Славен сгорел почти полностью. Только один Людин конец остался целым, а это лишь шестая часть старого города.
– Да, до нас донесли такие вести.
– Я в это время был далеко в закатных странах, где в земле вагров меня лечили после ранения отравленной стрелой. Но это не то, о чем я хочу рассказывать. Я хочу рассказать только, что вагры в то время вели войну с королем франков Карлом Каролингом. Война длилась уже двадцать шесть лет. Маленькое княжество сумело противостоять гигантскому общеевропейскому монстру так долго, что уже само по себе вызывает удивление и уважение. Сопровождающие меня сотня воев и сотня стрельцов успели встать на сторону вагров. Особо отличился сотник стрельцов Русалко, с которым ты только что познакомился. Я же был в полном беспамятстве в самые тяжелые для княжества вагров времена. Но князь Бравлин проявлял обо мне заботу, даже тогда, когда все его надежды отстоять княжество рухнули. Однако встать на ноги я сумел позже. И тогда же предложил Бравлину гостеприимство в своем княжестве. От имени отца предложил, не зная еще, что отец умер, а мой младший брат погиб. Не зная еще, что сам лишился крыши над головой, потому что Славен был сожжен. Бравлин сумел договориться с королем Карлом, и тот выпустил самого князя с большей частью его народа.
– Странное решение короля… – вставил реплику воевода Смоленска.
– Ничего странного. Даже остатки княжества вагров в глазах Карла представляли угрозу его тылам. Король собрался начать большой поход против аваров, и желал обезопасить свои тылы. И уход Бравлина вместе с народом стал лучшим выходом из положения. А король подарил земли княжества вагров вместе с эдилингией нордальбингов князю бодричей Годославу, своему союзнику. Я же повел народ вагров вместе с князем в свои земли. И только по дороге узнал, что случилось с отцом, с братом и со Славеном. Мне было это трудно перенести, и поддержал меня конечно же князь Бравлин Второй. Он вывез с собой своих опытных строителей и большую часть своего закаленного в постоянных походах войска. И пообещал отстроить новый город, и защитить его вместе со словенами. Сейчас город строится. И защитить его против нашествия свеев Бравлин сумел.
– Но он отнял у тебя княжение…
– Это не так. Наши ближайшие соседи – варяги-русы – стремились стать единственной силой на берегах Ильмень-моря, не понимая, что слабые соседи будут нуждаться в защите, а сильные сами смогут защитить. Они и пытались стравить меня с Бравлином, и словен с ваграми. Мы узнали об этом. И сумели с Бравлином договориться. В итоге он стал князем, а я – князем-посадником. И доказали русам, что сильное княжество иметь под боком хотя и опасно, но в то же время и выгодно. Когда конунг Эйстейн Оборотень привел в нашу землю, пока еще не построены стены Нового города, свою девятитысячную армию, мы взяли в помощь от Русы только две тысячи воев, и полностью уничтожили свеев, захвати в плен самого конунга и четыре тысячи его воев, которые сейчас сооружают наш городской вал.
– Значит, Славен снова жив?
– Он еще живее. Он – многократно сильнее! Только он называется уже не Славен, а Новгород. И княжество наше теперь называется Новгородским. Я ответил на твой вопрос, воевода?
– Вполне, княже. И с откровением, которого я, признаюсь, не ждал. Обычно князья дерутся друг с другом за свою власть. Вы с князем Бравлином подали хороший пример другим. Я расскажу об этом своему князю, который обеспокоен судьбой нашего полуночного соседа. Наш князь понимает: чем сосед сильнее, тем нам живется спокойнее. Сильные соседи – добрые соседи. Это так же точно, как в отношение людей. Сильные люди – добрые люди. Я рад, что встретил тебя, и узнал правду из первых уст. Теперь не буду верить всяким досужим болтунам.
Гостомысл всегда смущался, когда его хвалили в глаза, и потому задал свой вопрос:
– У тебя, я слышал, было два вопроса? Попробую и на второй ответить, как на первый.
– Ты назвал города, которые собираешься посетить. И сейчас едешь, как я понимаю по направлению, из Ростова. Для нашего княжества отношения с князем Изявладом и воеводой Жанем всегда оставались и остаются сложными. Удалось ли тебе наладить отношения с Ростовом?
Гостомысл начал отвечать, не раздумывая над ответом. То, что он со своим отрядом сделал в прибрежном поселении меря, не являлось преступлением, хотя и могло осложнить отношения с Ростовом. Более того, князь-посадник уже начал сам усложнять эти отношения, призывая народ меря переходить под руку Новгорода:
– Вопрос достаточно прямо задан, и я отвечу на него тоже прямо. Я считаю, что Ростовское княжество в том виде, в котором оно существует сейчас, не имеет права быть!
– Это, княже, серьезное заявление. Ты, я вижу, недобро пообщался с князем Изявладом.
– Я с ним вообще не виделся. Видел только его воеводу Жаня. Но Жань теперь убит. Убит своим же народом. И меря вбили ему в спину осиновый кол. Знаешь, что это за примета?
– Слышал, – ответил Франкошня, ожидая продолжения рассказа.
Гостомысл рассказал, что произошло в большом поселении у реки. И, не скрывая своих чувств, сообщил о своем обращении к народу меря через жителей этого поселения.
– Меря всегда были народом терпеливым и трудолюбивым. Их много живет в наших землях. Для меня не новость, что у Изявлада служат наемники из булгар. Ими легче управлять, чем своим народом. И они пойдет на любую подлость по приказанию того, кто им платит. Но своих людей превращать в рабов – это уже чересчур. Я думаю, княже, что ты поступил правильно. Хотя твое воззвание к народу меря одобрить не могу. Тем не менее, могу тебя заверить, что ты только напрасно потратил бы время, навестив князя Изавлада. Он не откажется от помощи, если это не будет ему стоить слишком дорого, Но Изявлад не желает брать на себя никаких обязательств, и союзником он может стать слишком ненадежным. Те же хозары, если заплатят ему, он вместе с их войском пойдет на любого соседа. В Муроме тебя ждет совсем другая картина. Правда, тамошний князь Вячерад молод, ему еще и двадцати лет, кажется, нет, но он чистосердечен, и сильно страдает от своей зависимости. И поддержка у него сильная. Вернее, у тебя будет сильная поддержка, при посещении Мурома. Воевода княжества Заяц. И боевой, и смелый, и сметливый. Мне лично с ним общаться всегда было легко. Я думаю, у тебя получится договориться о союзе с Вячерадом. А потом мы ждем тебя у себя в Смоленске. Князь Судибор, я думаю, всегда будет рад заключению союза. А я постараюсь его соответствующим образом подготовить. А пока можешь располагаться в нашей крепости. Там есть, где устроиться, и есть возможность согреться. Я сейчас уеду дальше со своей сотней. И тебе останутся натопленные помещения. Я прикажу, чтобы твоему отряду открыли ворота.
– Не надо, воевода. Мы остановимся только на короткий обед, и к вечеру планируем до Мурома добраться. Чем холоднее будет, тем раньше мои вои в дорогу соберутся. Мы только от ветра стеной крепостицы прикроемся, пообедаем, и отправимся дальше Сам, наверное, знаешь. Когда разнежишься в тепле, очень трудно бывает в холодный путь отправляться.
– Это так. Согласен.
– Так и моим воям. Пусть уже лучше перетерпят. Мороз не крепкий…
* * *
Ветер дул восходный, был он сырым и колючим. Все понимали, что ехать дальше придется, подставляя лица этому ветру. Но всех воев от ветра спасали усы и бороды. А проводника Кля его родная борода грела от горла до пупка. Сотник Русалко даже не удержался, и пошутил над проводником:
– Тебе бороду след под рубаху засовывать. Все теплее будет…
– Не-а… – то ли пошутил, то ли всерьез ответил Кля. – Я пробовал. Мороз по бороде в живот уходит. И внутри все холодит. Когда борода снаружи – теплее.
Что возразить на такой ответ, Русалко не нашел.
Обедали быстро. Князь-посадник попросил, чтобы вои поторопились, чтобы засветло добраться до Мурома. Вообще-то прибытие в темное время суток ничем особым и не грозило, кроме дополнительных вопросов перед закрытыми воротами. Так было заведено в Славена, так было заведено в Русе, так поступали стражники у ворот Людиного конца в остатках Славена. В Муроме могло быть по-другому, но все же прибывших в светлое время всегда встречают с меньшим подозрением. Кроме того, Гостомысл думал и о проводнике, которому пришлось бы уйти в ночь через болота. Сколько отряд ни ехал через поля и леса, волчий вой раздавался постоянно с разных концов. Наверное, ночной путь представлял какую-то опасность, хотя Кля выглядел человеком, которого, во-первых, трудно запугать, во-вторых, всегда знающего, что он делает.
В середине обеда, когда уже и мясо было подогрето и разрезано, ворота крепостицы распахнулись полностью, и оттуда выехала смоленская сотня. Воевода Франкошня осадил коня неподалеку от костра, где сидел на сброшенном на снег конском седле Гостомысл. Князь-посадник отставил в сторону глиняную миску с нарезанными кусками мяса, и подошел к воеводе. Положил руку на шею игривого тонконогого вороного коня. Конь раздул ноздри, принюхиваясь к человеку, но он уже сегодня с Гостомыслом встречался, и потому не обеспокоился, позволил себя потрепать по заплетенной косичками тугой и жесткой гриве.
– Княже, еще что-то велишь передать князю Судибору?
– Судибор знает, что хозары весной в набег собираются?
– Конечно. С лета еще знает. Летом они мимо нас прошли на Полоцк. Князь послал меня с конной дружиной по следам хозар полочанам в помощь. Полочанам помощь особо и не нужна была. Они сами подраться горазды. И я себе другое дело выбрал. Я полностью отрезал и сжег все хозарские обозы. Даже отдельный обоз, что им стрелы для сечи вез. И пленников больше двух сотен захватил. Пленников отправил князю Судибору. Он их в общественные работы городскому посаднику отдал. Чистят сейчас наши улицы от снега, и про себя ругаются. Люто не любят работать. А что князь Бравлин с пленными свеями сделал? Те тоже работники никакие. Только грабить и убивать – все, что они умеют. У меня у самого был раб-свей. Я его через три года работы выгнал. Домой отправил. Только кормить его… А толку от него мало… Ничего делать и не умел, и не хотел. Только говорил с гордостью, что он знаменитый мечник. Мой сотник дал ему меч, выпустил против него молодого воя. Так тот этого знаменитого мечника быстро без оружия оставил. Свей потом жаловался, что меч ему дали плохой, славянский. Он к такому, дескать, не привык. Тогда сотник ему вместо меча в руки метлу сунул. Но толку от этого не было. Свей и с метлой управлялся плохо. Еле шевелился…
– У нас сначала то же самое было. Потом изменилось. Бравлин дал каждому пленнику норму выработки на день. Сделает, получает полное кормление. Не сделает, кормление меньше. Сразу работать стали с желанием.
– Да. Это мудро, – согласился Франкошня. – Так что передать князю Судибору?
– Чтобы стены укреплял. Но еще много зависит от успеха моей поездки в Муром. Если сумею хорошо договориться, мы будем одну линию обороны продумывать. Я князю все сам и расскажу. А пока только поклон от меня и от князя Бравлина.
– Предупредить тебя хочу, княже. Там, в Муроме, сидит в своем тереме, который он шатром зовет, посадник хозарский. Хозары запрещают князю Вячераду с соседними князьями общаться. Боятся, что князья вместе против них соберутся. Посадника этого зовут хан Полей. Человек он очень жадный. Если дать ему мешочек с серебром, он твой отряд и тебя не заметит…
Глава одиннадцатая
Дорога до Мурома показалась короче, чем обещал проводник Кля. Наверное, потому, что отряд Гостомысла торопился. Всем воям уже надоело ловить лицом ветер, и жмуриться от секущего лицо влажного снежка, что время от времени начинал падать, и так получалось, что снег всегда летел в лицо, в какую бы сторону не ехал отряд. Всем воям хотелось хотя бы ночь провести в тепле добротного бревенчатого дома, а не в палатке. Конечно, палатка от мороза тоже спасала, позволяла согреться после дороги, да и печка тепла давала много. Но это тепло выходило из отверстия вверху быстро, металл легко остывал, и к утру все промерзали, и грелись только во время завтрака у костров, и после завтрака сидя на конях. И это все при том, что зима нынешняя выдалась на редкость теплая, и никого не донимала морозами. Тем не менее, человеку свойственно тянуться к теплу хотя бы потому, что мороз представляет собой угрозу. Вот вои отряда и подгоняли коней, сами того, порой, не замечая. А князь-посадник и сотники подстраивались под общий ритм движения. Да и сами они желали попасть в Муром как можно быстрее. Когда пересекли по льду речку Клязьму, и поднялись на крутой берег, проводник Кля показал направление:
– Туда, к дороге. А я, если княже позволит, вас покину, и на лыжи встану. К семье отправлюсь. Мне отсюда по прямой линии через болота намного ближе, чем из города. Как раз к ночи доберусь.
– Почему на лыжах? А нечто тебе конь не нужен? – хитро щуря глаза, спросил сотник Бобрыня, воплощая то, о чем раньше говорил с ним князь. – Конь в любом хозяйстве, как я знаю, сгодиться может.
– Оставь коня себе… – согласно добавил князь Годослав. – Это тебе за работу. И за те три сотни хозар, что ты в топи оставил. Каждый из этих хозар – спасенная жизнь твоих или наших одноплеменников. А, может быть, и не одна жизнь… Конь человеку – всегда подмога. Хочешь, сам в седле держись, хочешь, сыну оставь. Хочешь, продай, и деньги жене оставь. На твое усмотрение. А на лыжах еще успеешь набегаться.
Конь, которого изначально выделили для Кля, был из тех трофейных булгарских коней, что были пойманы на льду сотником Бобрыней. Большинство коней осталось в поселении меря, но несколько самых внешне резвых новгородцы взяли себе. Но такая оплата за работу проводника была настолько высока, что Кля растерялся, не имея сил отказаться, и не знал, как благодарить Гостомысла и сотников. Они его состояние видели, и потому решили прервать прощание. Гостомысл махнул рукой, и отряд направился в сторону дороги. И на нее выехали всем составом уже вскоре. И кони сразу пошли резвее, чувствуя под копытами не рыхлую снежную целину, а утрамбованный снег. Да и запах города они ощущали, и этот запах манил чутких животных возможностью отдохнуть в тепле. Хоть город, хоть деревню, хоть одиноко стоящий у дороги дом лошади всегда ощущают заранее, и торопятся туда.
Так, по дороге, и двинулись, не теряя строя, быстрой рысью в сторону Мурома, обгоняя целые торговые обозы и отдельные сани. Но особо и обгонять было некого, поскольку обозов было не много. По пути до городских стен отряду трижды встречались конные патрули стражи. Но, после короткого разговора, который Гостомысл вел голосом человека, который не терпел возражений, их пропускали. И только последний перед городом, уже четвертый патруль, взялся проводить посольство к князю. Изначально этот патруль ехал из города, но вместе с новгородцами поехал в обратную сторону. Это желание было вызвано, ясно, не услужливостью стражников, которые вообще, скорее всего, не понимали, что такое услужливость. А чем именно вызвано, было непонятно. Если это было недоверие, то резонным было бы послать гонца в сторону города, чтобы предупредить о приближении даже такого небольшого отряда. Какая-то ясность пришла, когда отряд вместе с патрулем стражи приблизился к воротам. Правда, сам Муром стало видно раньше, чем городские ворота. Город стоял на множественных холмах, и возвышался над стенами. Навстречу отряду гостей вышел сотник в сопровождении полутора десятков воев. Агрессивности никто не проявлял. Сотник выслушал десятника патрульной стражи, они о чем-то пошептались, и сотник смело подошел прямо к Гостомыслу, и даже, без смущения, положил руку в кольчужной рукавице на шею княжескому коню.
– Извини, княже, но тебе, как я думаю, лучше въехать в город через другие ворота. Если ты, конечно, не желаешь навестить сначала хозарского посадника хана Полея. Его люди стоят рядом с рогаткой по дороге от ворот к княжескому терему, и проводят тебя к посаднику, хочешь ты или не хочешь. Так им хан Полей приказал.
– Он что, хозяин в вашем городе? – недовольно спросил сотник Русалко.
– Не хозяин, но ведет себя так…
– А если я прикажу своим воям перебить хозар? – с улыбкой спросил князь-посадник.
– Дело было бы сделано хорошее и полезное. Только пока не желательно такое. Это принесет нам всем в Муроме много неприятностей. Так какой дорогой ты поедешь, княже?
– Только чтобы вам не приносить неприятностей… – согласился Гостомысл на объезд, и провернул коня на объездную дорогу, идущую под стенами города.
– Десятник, княже, тебя проводит… Только в терем Вячерада ближе будет в другую сторону ехать. Через другие ворота. Через те, что на берег Оки выходят. Терем неподалеку от тех ворот, – сотник городской стражи показал рукой.
Пришлось Гостомыслу еще раз коня повернуть. Теперь уже в обратную сторону.
Весь патруль с новгородским отрядом не поехал, только один десятник. Из чего Гостомысл сделал заключение, что до других ворот недалеко. Так и оказалось.
– А летом к князю, значит, можно на лодке приплыть? И хозары не увидят? – спросил он десятника.
– Летом хозары прямо на пристани сидят, и считают, что на лодках привезли. Размер ежегодной дани зависит от заработка города.
– Прочно они вам на шею сели! – оценил ситуацию сотник Бобрыня. – Пора уже сбрасывать. Или так легче живется? Набегов нет…
– Куда они, набеги, денутся. Дань платим кагану, а всякие мелкие ханы сами набеги устраивают. Чаще город стороной обходят, а иногда и город грабят.
– А этот что же?… Посадник хозарский… Хан Полей…
– А что он сделает. Его мелкие ханы не слишком и слушают. У него своих воев только сотня. Да еще пять десятков человек в разных службах. Его терем, конечно, не трогают. А остальных грабят. А у нас княжеская дружина по количеству воев ограниченная. Хозары не разрешают князю больше пяти сотен держать.
– Собрали бы где-то рядом, в лесу… – подсказал Гостомысл.
Десятник посмотрел на него внимательно.
– Ты, княже, с нашим воеводой Зайцем еще, случаем, не встречался?
– Нет. Только слышал о нем.
– От кого?
– Смоленский воевода Франкошня рассказывал. Хорошо отзывался. И не только он один. А что? Чем тебе Заяц не угодил?
– Говоришь ты словами воеводы. Про дружину в лесу. Но с Зайцем ты обязательно встретишься. И узнаешь его сразу. Его трудно не узнать. Дал бы уж князь воеводе волю… Нет уже у нас терпения. Мы, мурома, народ испокон веку терпеливый, но всякому терпению предел есть. Князю Вячераду легче живется. Когда город грабят, его терем не трогают. Хан Полей к нему свою стражу выставляет. Хозары своих видят на крыльце, и не лезут туда. Бояре некоторые тоже хозар себе в охрану взяли. На тот же случай. А как простым людям?
– Нечто ты думаешь, князю за свой народ не больно? – по-лошадиному фыркнул носом сотник Русалко. – Сами князю больше жалуйтесь, сами его мысли направляйте, тогда и он думать будет правильно.
– А то мы не направляем… А князь одно говорит: мы – народ малый, и помочь нам никто не хочет. Он сам в прошлом годе ездил в Ростов к князю Изявладу. Изявлад согласился помочь против хозар, но только в том случае, если наш Вячерад согласится на объединение в одно княжество Ростова и Мурома, а сам от княжения откажется. То есть, подарит город Изявладу. Нам воевода Заяц рассказывал. А мы все знаем, как людям в Ростовском княжестве живется…
– Это и мы знаем, – вздохнул Бобрыня. – Потому часть меря и решили под руку Новгорода отложиться.
– Уже решили?
– Уже… – за свершившийся факт выдал Бобрыня только еще предполагаемые события.
– А Новгород – это…
– Это то, что раньше Славеном называлось.
– Словене…
– Были одни словене. А теперь два народа объединилось – словене и вагры. С закатной стороны пришли вместе со своим князем Бравлином, – объяснил Гостомысл. – И Бравлин стал одним князем над Новгородом.
– А Буривой где же? – до десятника муромской стражи, видимо, еще не дошли все слухи, что обычно быстро все племена обегают.
– Батюшка мой, князь Буривой, умер еще в начале зимы. А князя Бравлина вместе с его народом я в нашу землю и привел. Теперь наши народы породнились, и нет разницы, словенин ты или вагр. Мы хотим взять под свою защиту народ меря. И с вашим князем поговорить о совместной защите от хозарских набегов.
– Если так, княже, я вас до самого княжеского терема провожу, – обрадовался десятник, голосом показывая свою надежды и уважение к новгородской миссии.
– Только ты никому не рассказывай, зачем мы приехали, – напомнил Русалко. – А то у вашего хозарина Полея, наверняка, по всему городу уши развешаны…
– Это у нас все знают. И потому мы больше молчим. Даже о том, о чем душа болит, не говорим открыто.
– А что ваш воевода? Делает что-то? – поинтересовался Гостомысл.
– Он сам тебе все расскажет, княже. Ты с ним обязательно у князя Вячерада встретишься…
* * *
Десятник сам поговорил с привратной стражей. Отряд Гостомысла здесь уже ждали. Видимо, от других ворот коротким путем прискакал всадник, и привез приказ сотника городской стражи. Внутренняя дорога всегда бывает короче внешней.
Сам город был похож на все славянские деревянные города[56], и отличался, разве что, тем, что здесь во многих местах стены были порушены, и зияли черными обгорелыми проломами, которые хозары, как говорили стражники, не разрешали князю заделывать, как и ограничивали княжескую дружину. Такой кабальный договор навязали захватчики молодому неопытному князю. Они, видимо, желали всегда иметь доступа в город, чтобы при желании разграбить его в очередной раз, и не встретить серьезного сопротивления. И не позволяли Мурому хоть слегка усилиться. А воспротивиться этому у князя Вячерада, видимо, не хватало ни сил, ни воли. Оставалось только надеяться на помощь со стороны, но князь уже один раз попробовал обратиться за помощью, и хорошего из этого ничего не получилось.
Изнутри вдоль стен шла обязательная и почти во всех славянских городах кольцевая дорога, выложенная бревнами лиственницы, которая от влаги приобретает прочность камня, и отличается от камня только тем, что, подсохшая, горит. Но деревянная мостовая не соединяла сам город со стенами, чтобы, в случае пожара, огонь не перекинулся со стен на город, и, наоборот, с города на городские стены. Впрочем, когда стены находились в таком плачевном состоянии, это уже и значения не имело. Но дорогу горожане держали в образцовом состоянии, постоянно обновляли отслужившие свой срок бревна. И не только в кольцевой дороге, но и на внутренних узких улочках, в которые отряд сразу и углубился.
Сначала миновали целые ряды торговых лавок, уже закрытых на ночь, и въехали в квартал с массивными, в два и три этажа теремами. Вокруг каждого терема располагался большой двор с хозяйственными постройками. Все было так же, как было когда-то в сгоревшем Славене, и Гостомысла даже посетила легкая грусть о том, что Бравлин построит другой город, непохожий на милый сердцу многих горожан Славен. Дорога вела в гору, на холм, на самой вершине которой стоял большой терем. Князь-посадник почему-то сразу решил, что этот терем княжеский. Так оно и оказалось. От ворот, еще когда отряд только-только въезжал в Муром, был послан стражник, который, видимо, и предупредил самого князя Вячерада, и тот дал распоряжение о встрече. И сам вышел встречать гостей на высокое, с резными витыми колоннами крыльцо, выходящее, в отличие от других теремов, на улицу. И само крыльцо, и все стены вокруг него были покрыты тонким деревянным резным узором, что уже само по себе говорило – крыльцо это парадное. Князь Вячерад был молод, светел лицом, высок ростом и худощав. Гостомысл сам был сложен так же, только в дополнение к своей худощавой высокой фигуре имел еще и широкие плечи воя, привычного к ношению доспеха. Вячерад плечи имел узкие, руки длинные и слабые, но голову крупную, нелепо смотрящуюся на тонкой шее.
Спустившись с крыльца, князь шагнул в сторону Гостомысла, сразу определив в нем равного себе, и протянул обе руки для приветствия. Гостомысл заранее, за несколько шагов выпрыгнул из седла, и тоже протянул обе руки для приветствия.
– Здрав будь, княже! Мир твоему дому, – как гость, Гостомысл первым произнес приветственные слова.
– И ты будь здрав, княже, – тихим и мягким голосом ответил Вячерад. Впечатление складывалось такое, что князь не может говорить громче и решительнее. – Не буду спрашивать у тебя на крыльце, что привело тебя в мой дом, чтобы не отвадить тебя от своего гостеприимства[57]. Гости у меня бывают так редко, что я всегда несравненно рад каждому. А уж принять в своем тереме знаменитого сына знаменитого Буривоя буду рад всегда! Проходи в терем, княже. Я приказал приготовить ужин по случаю твоего неожиданного появления. О твоих людях тоже позаботятся. Пусть вои заезжают в дворовые ворота. Там их примут, устроят на ужин и на отдых, поставят в теплую конюшню и накормят коней. А ты, княже, зови тех, кого хочешь взять с собой на княжеский ужин, и проходи смелее. Можешь чувствовать себя, как у себя дома, и ничем не смущайся.
Гостомысл отдал приказание своей дружине, сделал знак двум своим сотникам, и в их сопровождении поднялся на крыльцо. Сам князь Вячерад поднимался рядом. Следом за ним тяжело ступал немолодой вой в простых доспехах с умным проницательным взглядом, и раздвоенной, как у зайца, верхней губой. Раздвоение губы не скрывали даже достаточно густые усы. Гостомысл догадался, что это и есть воевода княжества Заяц, и понял, откуда у воеводы такая кличка, превратившаяся, видимо, со временем в имя собственное. А появилась кличка, скорее всего, в детстве, когда усы еще не прикрывали губу. Возможно, это был даже какой-то детский мощный шрам, так повредивший лицо, но Гостомысл слышал, что иногда у людей бывает некая болезнь, так и называемая, заячьей губой. Но это роли не играло. Судя по всему, губа никак не мешала этому человеку быть сильным, мужественным, умным, и проницательным, о чем сразу говорили его глаза и крепко сбитая фигура.
Внутренняя широкая лестница отличалась от тех, что ставят в своих домах словене. По такой широкой лестнице можно кавалерийской колонне передвигаться, а люди могут обходиться и более узкими. Но всякий народ строит свои дома по-своему. Так, все вместе, и поднялись до рабочих покоев князя Вячерада…
* * *
Пока готовили ужин в княжеской столовой, Вячерад хотел, видимо, поговорить о причине визита, хотя, скорее всего, ему уже это передали. Князь-посадник видел, как что-то шептал на ухо князю десятник внешнего караула, а воеводе Зайцу одновременно с этим так же на ухо делал доклад сотник городской стражи, с другой стороны прибывший к княжескому терему одновременно с новгородцами. И, пока поднимались по лестнице, и князь Вячерад, и воевода Заяц, выглядели задумчивыми. Тема предстоящего разговора интересовала и того, и другого, хотя оба они видели, возможно, разные пути и разные варианты решения вопроса. Но вопрос требовалось решить быстро, поскольку Вячерад находился под присмотром хозарского посадника. Да и сам Гостомысл не собирался надолго задерживаться в этом городе. От ужина, естественно, отказываться не планировал, думал здесь же и переночевать, а потом поискать проводника, если в этом будет необходимость. Но, скорее всего, необходимости такой уже не возникнет. Наезженная дорога и без проводника выведет к Смоленску, до которого три с половиной дня пути.
В рабочем покое Вячерад сел за стол, заваленный книгами, придвинул поближе к краю все три стоящие на столе светеца с уже зажженными лучинами, чтобы свет падал на гостей, а сам князь оставался в тени. Причем, стальные кованные светецы имели круглые впалые бронзовые шлифованные зеркала, чтобы свет направлялся только в одну нужную сторону.
– Воевода! Гости с дороги наморозились. Прикажи подать горячей скрыпун[58] с медом.
Заяц стремительно вскочил, и выглянул за дверь, и при этом сбил дверью с ног человека, который пытался за дверью подслушивать. По довольному взгляду князя Вячерада Гостомысл догадался, что такой приказ воеводе был отдан не случайно, и воевода Заяц не случайно бросился к двери так стремительно. А за дверью Заяц молча и без раздумий дал увесистого пинка человеку, который потирал ушибленный лоб, и передал ему приказание князя. Тот убежал вприпрыжку, понимая, что, в связи с приездом гостей, легко отделался.
– У нас здесь такая обстановка… – извиняющимся тоном сказал Вячерад, оценив понимающий взгляд Гостомысла. – Следует соблюдать осторожность при каждом слове. Я готов выслушать тебя, княже, пока мы в таком узком кругу. Мой воевода проследит, чтобы с той стороны никто к двери не подошел. Завтра у меня спросят, зачем ты приезжал. Что мне лучше ответить людям хозарского посадника?
– А у тебя в княжестве, брат, разве все деревья срублены?
– Не понял… – нахмурился князь Мурома, видимо, не большой любитель загадки разгадывать. И вообще не имеющий склонности к иносказательности, несмотря на обилие прочитанных или только читаемых книг на его столе.
– А что тут непонятного. Прикажи за излишнее любопытство повесить этих людей, и весь ответ. Хотя, если ты так дорожишь дружбой с этим ханом Полеем, можешь сказать, что я заехал к тебе переночевать проездом в Смоленск. Обычное дело. Можешь еще добавить, что в Смоленск я еду, чтобы договориться с кривичами о совместном, похоже, на эту весну намеченном походе в хозарские города, которые мы намереваемся пожечь, и сравнять с землей, чтобы они больше не поднялись. Еще можешь добавить, что у меня дома был недавно в гостях купец из Персии, который обещал нынешней же весной большой персидский поход на Хозарию. Удара с двух сторон они не выдержат ни при каких условиях. Персы и без того их сильно потрепали около двадцати лет назад, а теперь отнимут у них весь Кавказ за обман ихнего кагана[59], а мы отнимем все низовье Итиля. Пусть готовятся… Хан Полей наверняка сразу отправит гонцов к своему кагану. Пусть отправляет. А ты, княже, как гонцы отбудут, повесь и хана, и его приспешников в своих владениях.
– Вот спасибо на добром совете, – с порога сказал воевода Заяц. – Но – тихо. Скрыпун несут… Я прослежу, чтобы человек ушел. Помогу ему уйти…
Воевода красноречиво пошевелил ногой в тяжелом сапоге с металлическим усилением над пальцами. Удар такого сапога может размозжить человеку кости, если не попадет в особо мягкое место.
Дворовый человек вошел, покосился на сапог воеводы, который уже опробовал, поставил на стол между книгами узкий и длинный расписной деревянный поднос с глиняной посудой тонкой лепной, а не гончарной работы. Посуда была покрашена белой краской и украшена тоже лепными цветами, раскрашенными в разные летние цвета. Лощеная белая поверхность сильно блестела, и отблески пламени лучин игриво отражались на боковинах плошек двух видов – побольше, и небольших. Дворовый человек хорошо умел считать, и принес каждому из присутствующих по паре плошек. Скрыпун находился в крупной глиняной крынке с крышкой, чтобы не остыл. Дворовому человеку позволили разлить напиток по более крупным плошкам. В небольших плошках был разлит сладкий густой и пахучий дикий мед. Там же лежали плоские деревянные палочки. В Муроме еще не пользовались деревянными ложками, но для тягучего меда годились и простые палочки. Там более, вои не были сластенами. На отдельной глиняной тарелке лежал, дыша теплом, горячий знаменитый муромский калач[60], видимо, только-только вытащенный из печи.
– Угощайтесь, – предложил князь, ставя перед собой две плошки, и отламывая кусок калача. – А ты иди… Иди… – отослал он дворового человека, который посматривал на гостей с ожиданием и надеждой, словно хотел, чтобы его пригласили здесь же присесть, хотя на себя он плошки не принес.
Но приказ князя все же выполнить пришлось, хотя и со вздохом. Нога воеводы Зайца шевелилась все настойчивее. Это могло напугать любого. Однако, дворовый человек покинул рабочий покой ненадолго. О его приближении снова сообщил воевода Заяц, так и не покинувший свой пост на пороге.
– Опять бежит. Калача, похоже, просит. Есть у меня для него калач… – воевода показал уже не ногу, а свой тяжеловатый даже внешне кулак.
– Может, весть какая… – предположил князь Вячерад.
Дворовый человек запыхался от бега по коридору.
– Княже, гонец прискакал. Спрашивает князя Гостомысла. Велишь впустить?
– Ко мне гонец? – удивился князь-посадник, и посмотрел на Вячерада. – Не беда ли какая дома стряслась? Разрешишь, княже?
– Я уже сказал, чтобы ты себя чувствовал здесь, как у себя дома, в своем тереме… Зови…
Дворовый человек снова убежал. И уже вскоре в дверь вошел, слегка стесняясь присутствия незнакомых людей, хитроглазый Космина – разведчик из сотни Русалко, посланный князем в качестве гонца к князю Бравлину. Космина оказался не только сообразительным, но и быстрым. Успел и в Новгород, видимо, наведаться, и Гостомысла догнать.
– Извини, княже. Я выйду поговорить с гонцом, – уважительно приложил Гостомысл руку к груди. – При всех гонец говорить, вижу, стесняется…
Гостомысл, слегка обеспокоенный, встал. Космина вышел первым. Воевода Заяц стыдливо прикрыл дверь изнутри, чтобы не подумали, будто он подслушивает, как только что делал это княжеский дворовый человек.
– Быстро ты обернулся! Случилось что в Новгороде? Рассказывай!
– Я до Новгорода, княже, не добрался. Раньше князя Бравлина с малой дружиной встретил. А вестей – полная шапка. Во-первых, самое важное… В Русе умер старый князь Здравень. Объелся на ночь, говорят, из-за стола подняться не смог, и прямо за столом умер. А наследников мужского пола не оставил. У него только пять дочерей. Там, в Русе, сразу, уже на следующее утро собрали вече, чтобы нового князя выбрать. Но выбрать не смогли…
– А что так быстро? Людей собрать с разных концов княжества, чать, не успели.
– Это так, княже… Посадник Ворошила поторопился. Он сам хотел князем стать. И боялся, что варяги из Бьярмии приедут, и решат звать на возврат князя Войномира. Потому и спешил. От Бьярмии в городе только князь Астарата с малым полком оказался. Сам стать князем Русы не пожелал, решил, что слишком стар для беспокойного поста, но против Ворошилы сильно высказался, и полк его против был, и Ворошила посадником так и остался. Решили они там пока без князя жить, чтобы посадник делами управлял. Ворошила, получается, все ж власти своей не потерял. Называться будет не князем, но править городом будет, практически, он сам. Один. Собрали они посадский совет. А тут к ним на совет приезжает князь Бравлин. И предлагает княжества объединить под своей рукой. Сказал, что сил у него сейчас хватит, чтобы силой своего добиться. Но он не хочет силой. Может вообще просто сжечь Русу в отместку за разор Славена, но и этого не хочет, потому что весной ожидается нашествие хозар, а против хозар крепкие стены нужны и объединенное войско. Сказал, что объединенное войско уже хорошо себя показало, когда свеи пришли. И с хозарами след так же выступать. Долго он с посадским советом ругался. Объединения они никак не хотели. Но части своего княже наш добился. Взял на себя до будущего лета командование объединенными дружинами словен, русов и вагров, чтобы подготовиться к хозарскому походу. И воеводу Блажена из дружины погнал, чтоб не мешался под ногами. И князю Астарате тоже велел дома с женой сидеть, хотя все знают, что Астарата от жены всю жизнь на войну сбегает. Но Астарата решил в Бьярмию поехать, и обещал оттуда большой полк в помощь Бравлину прислать. В самой Бьярмии сейчас спокойно. Можно людей снимать. А Бравлин, чтобы время не терять, пока лед позволяет, поехал с малой дружиной готовность крепостиц на Ловати проверять. Там на льду мы с ним и встретились. Между двух крайних крепостиц как раз.
– Ну, это новость не самая плохая, – отметил Гостомысл. – Тебе за такую новость большой жбан хмельного меда полагается.
– Остальные новости не хуже, княже… – попроси для меня сразу три жбана. Пусть принесут, пока я сказывать буду.
Гостомысл согласно кивнул, открыл дверь в рабочий покой князя, и попросил воеводу Зайца обеспокоиться промывкой горла гонца. Заяц пошел по коридору к выходу, и отдал приказание тому же, похоже, дворовому человеку. К такому выводу пришел Гостомысл, видя, как поднялась для пинка нелегкая нога воеводы. На кого она поднялась, увидеть из-за сумрака не удалось, но можно было догадаться. После этого воевода вернулся в княжеский рабочий покой, а Космина продолжил свой доклад Гостомыслу:
– Вторая новость не хуже первой, как я сказал. В замок конунга Эйстейна Оборотня доставили его письмо. Выкуп за конунга обещают привезти уже вскоре. Все в полном объеме, как князь Бравлин и требовал. И выкуп, и штраф за нарушение договора. Конунг у нас пока камни на городской вал таскает. Очень ему эта работа, слышал я, не нравится. И он второе письмо к жене послал с требованием поторопиться. Сам писать не умеет. За него написали, он только перстень свой приложил к печати, и отправил с купцами.
– Хорошая новость, – согласился князь-посадник. – Второй жбан ты заработал. Зарабатывай и третий.
– За третью новость мне бы следовало два жбана просить, княже, но, боюсь, с четырех жбанов свалюсь. А вдруг тебе утром захочется меня снова к Бравлину послать…
– Думаешь? Ну, говори…
– Свеи пленные работают хорошо, но жалуются на тяжелую жизнь постоянно. Не привыкли их руки к человеческой работе. Вот князь Бравлин, чтобы не мучились, и предложил им сменить десятилетний срок рабства на пятилетний, но тогда они должны сами выбрать из своих рядов полторы тысячи лучший воев, которым Бравлин даст доспехи и оружие, чтобы они воевали там, где им прикажут. Но чтобы помнили: это полторы тысячи будут ответственны за всех остальных, кто на строительстве останется. Любой случай неповиновения или, чего хуже – предательства, и полторы тысячи будут уничтожены стрельцами, как на Волхове, а все остальные будут за них срок отбывать. Полный срок. Велел выбирать самых надежных, которые не только меч с алебардой знают, но и честь свою высоко держат. Свеи согласились, говорят, с большой радостью. Князь Бравлин меня и отправил с вестью, если, скажем, князю Мурома нужна такая полуторатысячная дружина, дружина сразу выступит в поход. Но это все, княже, на твое усмотрение и на усмотрение местного князя. Если посчитаешь, что не след сюда свеев посылать, Бравлин не пошлет. А твои действия с народом меря Бравлин полностью одобрил. Будет необходимость, он в Торжок дополнительную дружину отправит, чтобы Ростов припугнуть. Уже думал, чтобы воевода Военег свой полк из Карелы в Торжок перевел, если ты, конечно, возражать не будешь. Князь Бравлин много раз это повторял – «Если ты, княже, возражать не будешь». Он, я заметил, твоим мнением дорожит…
На лесть князь-посадник был не падким. Постарался просто не услышать льстивые слова гонца, словно они и сказаны не были. Хотя и понимал, что князь Бравлин может так говорить хотя бы для того, чтобы показать простым людям, простым воям, что два князя дружат и друг к другу относятся уважительно. Тогда это было правильным действием.
– Да. Такая весть два жбана меда стоит без сомнения, – улыбнулся князь-посадник. – Но ты верно посчитал, что утром тебе в обратный путь отправляться. Раз уж ты дорогу знаешь, тебе и скакать. В поддержку Русалко тебе десяток стрельцов даст, чтобы дорогой ничего не случилось.
– Что, княже, прикажешь сказать Бравлину?
– Утром, перед дорогой, и скажу. А пока иди во двор, где вся дружина. Устраивайся со всеми, отдыхай. Мед тебе прямо туда принесут. Да, вон, уже несут. Забирай поднос с собой…
* * *
Гостомысл вернулся в рабочий покой Вячерада, и по его светлому лицу все поняли, что вести пришли хорошие. Неприятностей ждали, конечно, сотники Русалко и Бобрыня. Князя Вячерада и воеводу Зайца чужие неприятности касались мало. Но и они заулыбались, видя улыбающееся лицо князя-посадника и его светящиеся синие глаза.
– Вижу, радостные вести ты получил, брат-княже… – оценил вид Гостомысла князь Мурома.
– Думаю, и для тебя они тоже будут радостными. И для воеводы твоего, – князь-посадник посмотрел на Зайца. – Он, я слышал, не балует хозар любовью.
– От кого ты мог такое услышать, только-только прибыв в наш город? – встречно спросил воевода. – Я человек скромный, и не тешу себя надеждой на широкую известность.
– Проводник, который вел нас из земли народа меря до Мурома, рассказывал. Он с тобой слегка знаком, как сам он сказал.
– Кто такой? Если он меня знает, это его не говорит, что я его тоже знаю. Как его зовут?
– Его зовут Кля, – сообщил Гостомысл. – Мне он понравился. Хороший, мне показалось, человек. И землю свою муромскую любит.
– Кля был сотником в моей дружине. Поехал в деревню семью навестить, и с хозарами сильно не поладил… Я попросил его до лучших времен спрятаться где-нибудь у меря.
– Ты, надеюсь, не скажешь о нем плохого?
– Нет. Только хорошее. Добрый был рубака. Всадника мечом до седла разрубал.
– Он о тебе тоже говорил только хорошо. Кроме того, о тебе хорошо говорил воевода Смоленска Франкошня. Сообщил, что на тебя можно положиться. И еще мне известно, что ты думаешь где-то в лесу, в стороне от города, собрать сильную дружину.
Воевода переглянулся с князем Вячерадом.
– Меня можете не опасаться, – усмехнулся Гостомысл. – Ни я, ни мои сотники хозарам не служат. Мы даже приехали сюда для того, чтобы вам помочь от хозар избавиться. Лучшие времена, о которых ты, воевода, только что говорил, уже близко.
– Чем помочь? – напрямую спросил Вячерад. – Словами? Этого мало. Вот если бы дружиной… Хотя бы сотен пять в помощь прислали…
– Три раза по пять… – твердо сказал, как пообещал, князь-посадник. – Если сможете принять, полторы тысячи свейских воев выступят вам в помощь сразу, как только мой гонец доберется до князя Бравлина. Это примерно три дня. И с теми полутора тысячами я думаю, что смогу попросить у князя Бравлина еще пятьсот рабочих-свеев для восстановления стен Мурома. Это уже будет на твое усмотрение, брат-княже… Хочешь, используй их, как рабочих, хочешь, дай им доспех и оружие, и пусть стены защищают. Они все были воями. Это наши пленники. В рабство они и их товарищи попали, согласно нашим обычаям, на десять лет. Но князь Бравлин мудро решил вдвое сократить им срок рабства, если они будут хорошо воевать там, где им прикажут. Но первое же неисполнение приказа, или, скажем, первое предательство – и срок рабства у них и у всех оставшихся рабов-свеев возрастает вдвое, против прежнего. И потому сами свеи формировали свою дружину. Отбирают только тех, кто никогда честью не поступится, и не предаст товарищей. Возьмешь, княже такой богатый подарок от князя Новгорода[61]?
Князь Вячерад, казалось, дар речи потерял, и чтобы снова его обрести, ему пришлось налить себе еще одну плошку скрипуна, и выпить даже без меда, не заметив, что скрыпун слишком горячий. Выручил Вячерада воевода Заяц, первым победивший свою радость.
– Да нечто от такого подарка отказывается кто!..
Глава двенадцатая
Князь Вячерад предупредил, что за ужином в столовом зале будут присутствовать бояре, и даже те, которые ведут дружбу с ханом Полеем. Дружбой, по справедливости, это назвать было трудно. Это скорее походило на тихое предательство своего города, своего народа, и подлое заискивание перед врагом. Тем не менее, у Вячерада не было официальных причин отказывать этим боярам в гостеприимстве, когда он приглашает других, на которых может хотя бы частично положиться. Это пока было даже опасно. Возникнут подозрения, что собираются заговорщики, не желающие, чтобы суть их заговора дошла до хана Полея. Хотя князь стремился от такой опасности избавиться, и надеялся на это. Гостомысл подобные меры понимал, и не осуждал. Как можно осуждать человека, который ищет способы избавить себя, свою семью и свой народ от тяжелой участи. Один человек в состоянии меч поднять, другой бывает в состоянии схватки избежать. Каждый действует в соответствии со своим характером и своими умениями. Но при этом радовало, что Вячерад не избегает поисков возможности освобождения из-под ига. Следовательно, все нужное требовалось обговорить заранее, в рабочих покоях, до торжественного ужина. И потому воевода Заяц опять встал на пороге рядом с приоткрытой дверью в рабочий покой князя, и так, обезопасив себя от подслушивания, все заранее обговорили в подробностях. И не просто поделились информацией и ее обсудили. Но даже распределили, кто и что должен сказать во время ужина, чтобы нужная информация дошла до хозарского посадника вовремя. И чтобы он отправил гонцов хоть в прежнюю столицу Хозарии город и крепость Семендер, хоть в новую столицу Итиль[62]. А как только гонцы удалятся на безопасное расстояние, откуда не будут ничего видеть и слышать, и появится информация, что они не вернутся, городские ворота наглухо закроются, чтобы больше никого не выпустить. Выставятся посты и в проломах городских стен, чтобы и там никто не сумел проскользнуть ни внутрь, ни наружу. А городская стража вместе с воеводой Зайцем проводит новгородскую дружину к терему хана Полея. Сотники Русалко и Бобрыня гарантировали, что их вои будут готовы к атаке на терем, и авторитетом хозар не смутятся. И более серьезных авторитетов, бывало, бивали. Все новгородцы, в отличие от местной дружины, не испытали горечь тяжелого поражения и унижения, что может сломить воинский дух, прошли множество сеч и сражений, не теряются в сложной обстановке, и не дрогнут даже тогда, когда угроза нависнет над ними.
Ситуацию улучшало то, что хан Полей боялся жить в деревянном городе, имеющим склонность к пожарам. Он даже слышал, что Муром несколько раз выгорал почти полностью. И потому купил два соседних двора вместе с домами, дома снес, а свой двор расширил так, чтобы огонь, в случае городского пожара, до его дома не добрался. Но это же давало гарантию того, что, в случае пожара в доме хана, огонь не распространится на город. Эти обстоятельства рассказал опытный воевода Заяц, давно уже, неизвестно – с согласия князя или без оного, продумывавший возможность атаки на Полея и его людей.
– Хозарские вои живут в отдельной казарме, чуть в стороне от ханского терема, – продолжил воевода Заяц рассказ о том, как устроена система обороны места ханского проживания. – Там два длинных пристроя – казарма и конюшня. Конюшня чуть в стороне. Будет гореть казарма, огонь на конюшню не перекинется. Потому коней надо постараться захватить для нашей дружины. Территория двора охраняется. По всему периметру дворового забора с внутренней стороны ездят конные разъезды. Забор обычный – остроконечный тын на голову, иногда даже на две головы выше человеческого роста.
– То есть, с седла весь двор все равно просматривается? – уточнил сотник Русалко.
– С седла – да. И не только с седла. Даже с улицы, что на холм восходит. Там расстояние – семьдесят саженей[63]. Я специально посылал людей незаметно измерить.
– Вот это хорошо. Это важно, – оценил слова воеводы сотник Русалко. – C такой дистанции мои стрельцы не промахиваются.
– Но, если мимо забора едешь группой, конные разъезды поднимают луки со стрелами, угрожают, хотя не стреляют. Просто провожают на прицеле. На ночь выставляется по три разъезда. В каждом по три человека. Караул у ворот – по десять воев в ночной смене, и по пять в дневной. Заступают на всю ночь. Только друг друга сменяют. На улице рядом с воротами ставится рогатка – перегораживает проезд от главных городских ворот к княжескому терему. Кто едет, того перехватывает стража у ворот, допрашивает. Если есть подозрения, даже ночью ведут к хану. Он всегда ложится под утро, и спит до полудня.
– Всадника со двора до какого уровня видно? – Русалко продолжал расспросы.
– Не могу сказать. Не был там. Двор выстелен дерном. Только дорожки бревенчатые. Как и дорога. Скорее всего, на одном уровне с улицей. Как видно с улицы, так же должно быть видно и со двора.
– Лук в опущенной руке видно будет?
– Только, если руку поднимешь.
– А если едет сильная дружина? – поинтересовался Гостомысл. – Как они могут увести кого-то на допрос? Кто им даст? Их просто перебьют…
– Пока не били… – ответил князь Вячерад.
– К сожалению, – добавил воевода Заяц. – Но у нас сильные дружины по ночам не ездят. У нас и днем сильных дружин не найти.
– Однако всему в этом мире когда-то обязательный конец приходит, – провозгласил неизбежное князь-посадник.
– Глашатный идет… – предупредил воевода, который так и стоял одной ногой в покое, другой в коридоре, чтобы видеть всех, кто к покою приближается.
– Бояре собрались, похоже, – предположил Вячерад. – Глашатный идет нас приглашать…
– Надо идти, если это начало большого дела, – согласился Гостомысл…
* * *
Дело, в действительности, было большим и всеобщим. Оно, во-первых, обещало свободу и независимость от грабителей-хозар целому народу мурома, который должен был осознать свое право на защиту, и научиться взаимодействовать с соседями, и несло независимость и понимание торжества справедливости целому городу Мурому. И, во-вторых, обеспечивало раннее предупреждение о нашествии для полуночных и закатных соседей муромы – меря, русов, словен с ваграми и кривичей. Но, как часто случается, большое дело начиналось с малого. Не с боя и какой-то отчаянной решающей сечи, не с воинского подвига. В данном случае просто требовалось провести во время торжественного ужина правильный разговор, сказать правильные слова. Причем, разговор этот должен был быть не прямым, то есть, слова не должны были быть обращены к хозарам или к тем, кто хозарам прислуживает. Иначе этим словам могли бы просто не поверить. Слова должны быть случайными, слегка загадочными, дающими возможность разыграться воображению. Такому поверят. И донесениям соглядателей, причем, не одного соглядателя, а нескольких, хан Полей поверит. А хану, в свою очередь, поверят те, кто послал его сюда, те, к кому он обязан будет срочно отослать гонцов. То есть, выполнить ту работу, во многом, ради которой он здесь и сидел.
И все прошло предельно гладко. Воевода Заяц при этом правильно расставил своих людей, которые перехватили боярских гонцов в терем хана Полея уже на обратном пути, когда они грязное боярское дело сделали. Тихо перехватили. Просто, без разговоров, подходили городские стражники, которые обязаны были в такое время к каждому прохожему подойти, и задать вопрос. Но стражники вопрос не задавали. Просто били человека сзади по затылку, перебрасывали поперек крупа коня, и отвозили к воеводе на конюшню, где почти вежливо просили объяснить, кто из бояр и с каким поручением посылал своих людей к хозарам. С кем-то пришлось про вежливость подзабыть, но настолько верных боярам людей, что готовы были язык себе откусить, но ничего не сказать, не нашлось. Потом похожая недобрая та самая участь постигала и нескольких бояр, покидавших княжеский званый по случаю приезда гостей ужин. Шестеро бояр выходили из столовой во время самого ужина, шептались со своими людьми, что было сразу же отмечено заранее предупрежденной стражей. Эти бояре послали семерых посыльных, не подозревая, что дают последнее приказание своим людям в этой жизни. До утра этим шестерым приготовили глубокие, холодные и сырые погреба. Наутро их ждала виселица. А нищая, стараниями хозар, княжеская казна после таких мер получала средства даже для ремонта стен достаточные, поскольку дома и имущество предателей традиционно становились собственностью князя. Законной собственностью. Естественно, и боярская дружина переходила на службу в княжескую дружину, за одну только ночь больше, чем вдвое увеличив численность воев. Правда, воевода Заяц смотр новым дружинам обещал дать только утром после рассвета. Ночью он был занят более серьезным делом. Повел вместе с сотниками привратной и городской стражи дружину новгородцев к терему хана Полея. Вся дружина сразу выезжать в пределы видимости караульных не стала, чтобы не поднять в хозарском стане тревогу. Действовать решили аккуратно и, по возможности, тихо. И при этом стремительно, как умели это делать стрельцы сотни Русалко и конники полусотни Военега. Основные силы сотни стрельцов остались за углом, на улице, которая не просматривалась от ворот двора терема хана Полея[64] в том числе, и потому, что она находилась по другую сторону холма, из которых весь город и состоял. Вместе со стрельцами остались и основные силы пяти десятков конницы сотника Бобрыни, усиленные таким же количеством воев княжеской дружины Мурома. На всем пути от них до двора хана были сняты рогатки. Стояли молча, как в засаде, и даже хорошо обученные лошади не ржали. Но при этом вся дружина готова была по команде погнать коней вскачь, и за короткое мгновение оказаться на нужном месте.
Сами сотник Русалко с сотником Бобрыней, взяв с собой пятерых самых надежных стрельцов и двух воев Бобрыни, когда-то сопровождавших Гостомысла в княжество вагров – рослого силача Телепеня и не такого рослого, но тоже сильного физически Рачуйко, который руками лошадиные подковы разгибал в полоску, под руководством воеводы Зайца поехали прямо в сторону рогатки на дороге, где в специальных глиняных держателях были установлены два горящих факела. Еще десяток стрельцов Русалко остановился на самом углу, пользуясь тем, что там место было высокое, и оттуда просматривалось почти все пространство двора хана Полея. Стрельцы этого десятка спешиваться не стали, и потому вообще смотрели за ханский тын сверху. Искать цели им долго не требовалось. Двор был вытянут вдоль дороги прямоугольником. Там во множестве горели вставленные в глиняные держатели факелы, больше освещающие охрану во дворе и воздух над двором, чем улицу. Когда группа с сотниками и воеводой появилась против забора, по другую его сторону сразу встали сначала две группы из трех конных хозар, а потом к ним присоединилась и третья такая же группа. Все хозары подняли луки, держа наготове стрелы, но тетиву не натягивали. И натянуть ее они не успели. Новгородские стрельцы на углу только и ждали момента, когда все три внутренних караула будут видны. Стрелы сорвались с луков почти одновременно, и сразу выбили из седел всех девятерых хозар. Раненых эти длинные стрелы никогда не оставляли, поэтому никто звука издать не успел. Единственными звуками в ночи были удары тетивы в защитную плашку на левой руке стрельцов, и с этим звуком сливался звук удара наконечника стрелы, пробивающего доспех. А потом еще звук падающих наземь тел. Но двор был покрыт снегом, и звук падения тел не был громким.
Группа под руководством воеводы Зайца все это видела прекрасно, но никто не показал ни восторга, ни радости, потому что из караульной будки у ворот вышли два высоких хозарина, и от света факелов стали всматриваться в темноту улицы, откуда раздавался стук лошадиных копыт по деревянной мостовой. Видели всадников, приближающихся их темноты, хозары плохо. Но, поскольку стук копыт был неторопливым и внешне мирным, караульные вышли даже без оружия, если не считать кривых мечей, висящих у каждого на поясе. Еще один хозарин высунулся из двери, посмотрел в темноту, громко зевнул, и сразу спрятался, не увидев никакой опасности. Но опасность приблизилась неторопливо, и при этом уверенно.
– Кто и куда? – на языке мурома спросил один из стражников, уже ухватившись за конец рогатки, чтобы сдвинуть ее и освободить дорогу.
Воевода тихим шепотом перевел вопрос сотникам-новгородцам.
– Мы это… И сюда, кажется… – ответил Русалко, а сотник Бобрыня сделал короткий знак рукой. Телепень и Рачуйко только чуть подогнали своих коней, остановились против стражников, синхронно протянули руки, и через мгновение хозары бессильно мотали в воздухе ногами, оторванными от земли, но не могли произнести ни звука. Сильные пальцы сдавливали им горло, а мощные руки просто приподняли, оторвав от земли. Тут невовремя вышло из двери еще два хозарина, еще не понимающих и не видящих, что происходит. Глаза спросонья были полузакрыты. Один из них даже с хрустом потянулся, широко раскинув руки, и оба тут же получили по стреле в грудь. Но внутри оставалось еще шестеро караульных хозар. Воевода Заяц первым выхватил меч, и выпрыгнул из седла, за ним и все остальные. Хозары спокойно спали в своей будке. И проснулись только тогда, когда веревки захватили их руки в петлю. Но каждый проснувшийся сразу же засыпал снова, получив удар по голове крыжом меча. Если не засыпал, то следовал повторный удар. Если и после него не засыпал в действительности, то делал вид, что благополучно заснул, чтобы не ударили в третий раз. Сотник Русалко вышел на улицу, и дал в берестяной рожок короткий сигнал. Вои Телепень и Рачуйко уже распахивали настежь ворота ханского двора. Топот копыт почти двух сотен коней зазвучал в ночи громко, но никого, похоже, раньше времени не разбудил. А когда этот топот услышали в казарме, и хозары частью выскочили из нее наружу, стрельцы уже ждали противника с подготовленными луками. Выскочивших было не больше десятка. Остальные или показаться не спешили, или еще не проснулись. Но оставлять их там тоже было нельзя, потому что у хозар лук всегда является ходовым оружием. И хотя он сравниться по убойной силе со сложным славянским луком не может, тем не менее, в состоянии кого-то стрелой поразить. Тем более, дистанция была небольшой. Чтобы выгнать хозар на открытое место, и чтобы это место дополнительно осветить, в ход пошли горящие стрелы. Десятка таких стрел, обмотанных пучками подожженной промасленной соломы, вполне хватило, чтобы казарма занялась пламенем.
Русалко дал еще одну короткую команду, и точно такие же горящие стрелы полетели в сторону ханского терема. Все остальное было сделано просто и стремительно. Люди выбегали раздетыми и из казармы, и из терема. Выбегали, и падали под стрелами. Когда уже и выбегать перестали, воевода Заяц с полусотней своих дружинников ворвался в ханский терем, и через несколько мгновений вынужден был выйти. Все вои сильно кашляли, наглотавшись дыма. Но вытащили во двор довольно высокого и стройного, хотя не молодого человека в богатых одеждах, и сундук, на который человека сразу посадили посреди двора.
Воевода объяснил новгородским сотникам:
– Там дышать невозможно. А этот… Сам хан Полей… Вытащил на первый этаж сундук с наворованным добром, и на нем сидел, кашлял. Сдохнуть готов был, но сундук отдавать не хотел. Я бы и не взял этот ящик, если бы хан так за него не цеплялся…
* * *
Хана и часть из его слуг, на которых горожане показали, как на своих обидчиков, повесили на деревьях, стоящих за городскими воротами прямо рядом с дорогой. Еще полтора десятка хозар попало в рабство к мурома, которые жили по своим обычаям, не по славянским, и рабство признавали пожизненным. Если только хозяева раба не проявят милость, и не даруют ему свободу… Князь Вячерад это охарактеризовал так:
– Они многих наших людей в рабство угоняли. Навсегда… Несправедливо было бы отпустить их просто так. Пусть почувствуют, что такое рабство. Может, и до других вестью дойдет…
Такое малое количество рабов объяснялось убойной силой новгородских луков и точностью стрельбы стрельцов. Убитых хозар сожгли в общем костре на берегу Оки за пределами города, а пепел, чтобы не насыпать погребальный холм, просто забросали землей. Посчитали, что хозары не стоят хорошего отношения[65].
С рассветом стрелец Космина в сопровождении выделенных сотником Русалко десятка стрельцов ускакал в Новгород, чтобы вскоре уже в обратный путь двинуться, в путь более медленный, и привести в Муром две тысячи свейских пленников, из которых полторы тысячи получили доспехи и оружие, а пять сотен топоры и лопаты с кайлами. Князю Вячераду предстояло решить, как использовать эти пять сотен. Но одно ему Гостомысл посоветовал твердо?
– Свеев, чтобы друг с другом не общались, следует, думаю, в разные дружины по сотням распределить. И в сече держать на разных флангах. Но в целом их на мелкие части они разделять не следует. Они обычно строй умеют хорошо держать, плотно, и смогут хозарскую конницу остановить. Да и сами копейщики массированной атакой сильно бьют.
По другому совету новгородского князя-посадника Гостомысла князь Мурома Вячерад отправил и своего гонца в Смоленск с рассказом о произошедших в Муроме изменениях. Сам Гостомысл взял на себя миссию договориться с воеводой Франкошней и князем Смоленска Судибором о взаимодействии смоленской и муромской дружин при нападении врага. В предполагаемую систему взаимодействия должны входить и новгородцы, и русы, но всю систему Гостомысл просто еще не успел продумать, и потому решил, что продумает ее по дороге в Смоленск. Но для согласования действий со Смоленском придется возвращаться в Муром или нужно будет отправить в Муром Франкошеню, поскольку путь самого Гостомысла лежал дальше в закатную сторону – по направлению к следующему большому городу, что должен был встать в единый строй защиты от многочисленных орд хозар – в Полоцк. Такая цепь городов образовала бы единую цепь обороны, прорвав которую, хозары сразу попадали бы в окружение.
В самом Муроме вдруг стало необычайно шумно и многолюдно. Это даже князь Вячерад отметил. Сказал Гостомыслу:
– Радость в людях чувствуется. Жить стали без оглядки на хозар. Даже говорят между собой, слышу, громче!
Из леса пришла создаваемая втайне от всех новая дружина воеводы Зайца. Там, среди воев, въезжающих в город, Гостомысл увидел знакомую фигуру на знакомом коне. Человека с такой бородой во всей муромской земле всего одного, наверное, и можно было найти. Князь показал на человека сотнику Русалко.
– Кля! Сотник Кля! – позвал Русалко громко, понимая, что князю кричать не гоже, а сотнику можно без стеснения.
Кля обернулся, и покинул строй колонны. Подъехал с уважением и выраженным почтением перед Гостомыслом. И даже шапку с лисьим хвостом снял, ухватившись за этот самый хвост. Но в шапке он, скорее всего, и не нуждался. Толстые и густые, во все стороны торчащие волосы Кля могли греть голову лучше любой шапки.
– Здрав будь, княже! Прими поклон от всего народа мурома за помощь в нашем освобождении. Я еще, когда только вызвался проводить тебя в Муром, подумал, что ты не просто так приедешь. Обязательно поможешь. Как поселянам-меря помог, так и народу мурома. Даже жене о своих думах сказал. Так она меня сразу в лесную дружину и послала. Из леса, говорит, до дома путь ближе. А вдруг князю Гостомыслу, говорит, сила людская понадобится. Так и оказалось. Сила пока не понадобилась, но дружина в город вернулась. Будет кому при надобности стены защищать. И уже все хлебнули хозарского пригляда. Больше под него не попадем. Лучше на стенах рядами ляжем! Да еще говорят, что ты, княже, присылаешь к нам два тысячи наемных свеев. Тогда уж, если это точно, мы стены отстоять от всех сумеем. Подремонтируем до весны, и все…
– Надеюсь, что будет у вас время и летом стены доделать, – негромко подсказал Годослав. – Летом работа лучше ладится. Мы с князем Вячерадом припугнули хозар, и они теперь могут ни весной, ни летом в этом году не пожаловать. Будут свои города укреплять, нас с одной стороны, персов с другой ждать. А нам и вам это на руку. Вы подправите свои стены, дружину пополните, обучите. Мы в Новгороде новые стены поставим, и город отстроим. Так и будем жить… Ладно, Кля, поторопись, твоя сотня уже в город вошла.
Кля обернулся, посмотрел, потом еще раз поклонился, вскочил в седло, и погнал коня к городским воротам…
* * *
Сразу покидать Муром князь-посадник Гостомысл не планировал. Он хотел дождаться возвращения своего гонца, который должен был привести к воеводе Зайцу свейскую дружину и пять сотен рабочих. Для этого требовалось выждать, по расчетам Гостомысла, не меньше, чем целую Поладеницу. В действительности срок оказался на пару дней большим, и князь-посадник уже истосковался по седлу и заснеженному пути, в который уже успел втянуться. Но эта задержка дала Гостомыслу возможность присмотреться, как князь Вячерад по-новому организовывает жизнь города. Началось все с распределения боярских городских владений, перешедших в княжескую казну. Уже в первый день без пригляда хозар начался для молодого Вячерада беспокойно. Один за другим стали приезжать к нему бояре. Другие, не те, что стали предателями, и завершили свою жизнь на деревьях с петлей на шее, радуя серых ворон и громадных черных воронов, которых слеталась масса. Но другие бояре, не лояльные хозарам, приезжали засвидетельствовать свою верность князю, а заодно просили и вознаграждения за верность – желали поделить между собой владения опальных бояр, семьям которых Вячерад выделил по одному загородному имению, а все остальные имения тоже перевел в княжескую казну. Но Вячерад был непривычно для бояр тверд, хотя жадности не проявлял. Он понимал, что на ремонт городских стен и на содержание дружины ему потребуются большие деньги. И потому сообщил, что часть боярских владений будет продавать с торгов, но только часть. А остальное, что надобного городу, оставит в городской казне. Лучший из городских боярских домов был передан в распоряжение воеводы Зайца, и назывался теперь приказным теремом. Опальных бояр было шестеро, и каждый имел в своем распоряжении по несколько домов. Так, следующий дом находился рядом с новой резиденцией воеводы, и назвался теперь ружейной казной. Там собирался арсенал оружия, туда же решили переместить ремесленные мастерские стрелочников, чтобы они постоянно обновляли запас стрел для стрельцов, а потом и часть кузнец вместе с мастерами, которые изготавливали оружие. Оружие выковать под силу не каждому кузнецу. В ружейной казне поместили только кузницы специалистов по оружию, которым сразу было дано множество заказов. В первую очередь, памятуя, что хозары славятся своей конницей, отковывали во множестве «чеснок»[66], который способен был любую конницу оставить без коней. Гостомысл рассматривал эти изделия, и только головой качал. Славяне знали этот способ борьбы с конницей, но, жалея лошадей, пользовались «чесноком» редко.
Все переезды и необходимое строительство на новом месте оплачивалось из княжеской казны. На первое время того пополнения, что пришло из сундука хана Полея, должно было бы хватить.
Большой бывший боярский дом рядом с главной площадью Мурома стал называться земским теремом. Туда князь посадил все городское управление, в том числе, и своего только что назначенного посадника, обязанного отчитываться перед Вячерадом по всем вопросам хозяйственной и финансовой жизни города. И, как обязательный атрибут жизни города, Вячерад отдал несколько боярских домов под осадные терема. То есть, в этих теремах, случись осада города неприятелем, должны помещаться живущие неподалеку помещики и вотченники со своими людьми и своим имуществом. Они же должны держать в городе постоянно запасы провианта, и даже посевное зерно, которое могут забирать только на период сева.
Это стремление к наведению порядка сильно заинтересовало князя-посадника Гостомысла как раз потому, что все эти действия относились к прерогативе посадника, назначенного Вячерадом только-только.
– Посадник молод, – объяснил князь. – Мой ровесник. Он энергичен и умен, но не всегда знает, что сделать необходимо. Но сейчас важнее найти человека верного, который в любом деле будет помощником. А научиться управлять и делать нужные дела он со временем сумеет.
Чтобы кони не застоялись, князь-посадник вместе со своей дружиной совершал ежедневные объезды города вокруг стен. Смотрел, как ведутся работы по восстановлению этих стен. Иногда давал дельные советы. На двенедцатый день ожидания, как раз в то время, когда новгородцы находились рядом с воротами, откуда шел выезд в сторону пристани, прискакал вой из привратной стражи.
– Княже! Большая колонна свеев подошла к городу. Мы остановили из у ворот, и послали за князем Вячерадом и воеводой Зайцем. Они приказали тебя найти. Приедешь?
– К каким воротам?
– К главным. С дороги…
– Едем…
Сотники Русалко и Бобрыня слышали сообщение, понимали, что Гостомысл непременно туда направится, и сами, не дожидаясь приказа, начали разворачивать свою колонну в противоход изначальному движению.
Свеев заметили издали. Гостомысл легко определил, что в колонне было около тысячи всадников с тяжелыми копьями, то есть, привычная свейская тяжелая конница, чем-то схожая по тактике боя с сарматскими катафракториями[67]. Разница состояла лишь в том, что сарматы презирали щит, и копье держали двумя руками. А свеи все же свою жизнь уважали, щитом прикрывались, и копье предпочитали держать одной рукой, и копье при этом предпочитали иметь более короткое и легкое. Тем не менее, свейская конница всегда считалась одной из сильнейших в мире. Гостомысл сразу обратил внимание, что на большинстве воев, прибывших в Муром, доспехи свейские, и оружие тоже не славянское. Значит, это во многом – трофеи. Но трофеи с места разгрома свеев разрешено было взять простым воям, чтобы продать кузнецам. А кто-то эти доспехи выкупил. Позволить себе такое без ущерба для тех же кузнецов мог только один человек – князь Бравлин. Но Бравлин никогда не спросит потраченных денег с князя Вячерада. А деньги эти, наверняка, не из городской, а из княжеской казны. И говорило это, в первую очередь, о том, какое значение придает князь Бравлин укреплению полуденных рубежей княжества. А то, что Космина сообщил о заказе на оружие, так это, видимо, были мечи, щиты и наконечники для стрел. Легкие наконечники, для обычных стрел, которыми простые вои стреляют. Со сложными стрелецкими луками свеи тоже справиться не могли, хотя внешне казались людьми крупными и сильными. Но там нужна была особая, собственная тренированность.
А треть свейской колонны составляли пехотинцы, посаженные на коней для быстроты передвижения. У пехотинца и щит не такой, как у копьеносцев – толще, тяжелее, и намного больше по площади, и копья более короткие. Обычно пехота предназначается для того, чтобы в плотном строю с сомкнутыми щитами встречать конницу противника, выдерживать первый мощный удар, а потом, разомкнув свои ряды, смешаться с конниками, и наносить удары лошадям в живот, чтобы конников сбить наземь. Там они уже не представляют той опасности, что на коне[68]. А если всадник еще и в тяжелом вооружении, он, порой, самостоятельно и на ноги подняться не может. А на земле, в пешем бою, пехотинцы доказывали, что их не зря иногда зовут меченосцами. Мечами все они, как правило, владели хорошо, и конники, лишившись коня, в этом случае лишались преимущества верхнего удара. А, порой, и вообще лишались преимущества.
Стрелецкий разведчик Космина сам на себя взял выполнение роли десятника, и отдал распоряжение десятку стрельцов, выделенных ему в сопровождение сотником Русалко, отправив их в общий строй сотни, едва завидев приближающуюся новгородскую колонну с Гостомыслом во главе. А сам смело подъехал прямо к князю посаднику и развернул коня, чтобы поехать рядом с Гостомыслом.
– Есть, что сообщить? – спросил князь-посадник.
– Конечно, княже. Бравлин передал…
– Говори…
Космина посмотрел за плечо на сотников Русалко и Бобрыню, но то ли решил, что они все равно ничего не услышат, то ли посчитал, что может и при них говорить.
– В Новгороде больших новостей нет. Князь Бравлин очень доволен будет, если тебе, княже, в самом деле удасться оттянуть нашествие хозар на будущий год. Но и в Новгороде и в Русе пустят среди торговых людей нужный слух. Хозарских купцов там не много, тем не менее, они все догляд творят. Один уже наведовался к старшине кузнечного квартала Русы, спрашивал, кто сделал большой заказ на оружие. Старшина, как его и обучили, сказал, что заказ поступил от князя Бравлина, за что получил целую горсть серебряных монет. Как орехов насыпал… Видимо, авансом. Потому что купец попросил сделать перечень заказа Бравлина, и назвал другого купца-хозарина, которому перечень следует передать, и передавать новые перечни после поступления новых заказов от Бравлина. Но первый заказ был настоящим. Оружие предназначалось для полка свеев, что ушли сюда, в Муром. Но князь все равно не обманул. Это оружие для встречи хозар предназначено. И новый заказ готовится. Для переправки в крепостицы в земле меря. Туда княже Бравлин отправляет полк варягов из Бьярмии. Полк в Торжке встанет. Две тысячи воев. Командовать ими будет воевода Далята.
– Конечно, Далята – это не князь Войномир и даже не воевода Славер, но все равно лучше, чем князь Астарата, или воевода Блажен, – констатировал Гостомысл. – Вещай дальше…
– В Новгород к князю Бравлину приехали пять гонцов. Даже, скорее, не гонцы, а просители-переговорщики. Это старосты четырех поселений и воевода одного городищи ростовского княжества. Старосты и воеводы собирались где-то там группами, кто к кому ближе живет, обсуждали свое положение, и, согласно твоему, княже, совету, обратились к князю Бравлину с просьбой о присоединении народа меря к новгородским владениям. От самого Ростова пока никого нет, но старосты говорят, что за князем Изявладом большая часть дружины не пойдет. А сейчас, после смерти Жаня, Изявлад вообще назначил воеводой княжества булгарина. Это вызвало в народе и в дружине большой ропот. Если другие городища и поселения поднимутся, а они, как говорят старосты, поднимутся, Ростов поднимется тоже, и Изявлада изгонит. Он в Ростове вече отменил своим указом. Но народ потребует вече. И дружина, говорят, потребует. Тогда и Изявладу и власти булгар в Ростове конец придет. Приехали только первые. Готовы от имени своих поселений присягу верности Новгороду принести. За ними, говорят, другие потянутся один за другим. Княже Бравлин шутя ругается – столько времени у него отнимут… Выбрали бы сразу нового князя, один князь присягнул бы, и этого хватило. А тут столько людей принимать…
– В этом Бравлин прав. Княжеская присяга всегда вернее, да одна она и законами нашими предусмотрена. Когда в Ростове нового князя выберут, все равно новому князю присягать придется. Но, видимо, без присяги старост в этот раз тоже не обойтись. Иначе этих старост другие поселения не поддержат.
– Да, княже, князь Бравлин то же самое говорит.
– Когда полк Даляты прибыть на место должен?
– Он уже должен был выступить. Напрямую из Бьярмии, не заходя в Русу. Прямиком им куда как короче добираться.
– Ладно. Я подумаю, что воеводе Даляте написать. Отправлю к нему гонца с наставлениями. А где пять сотен работных свеев потеряли?
– Едут с провожатым. Санями. А гонца к Даляте… Да уж… Без наставлений Далята долго соображать будет, что ему делать, и печку в доме истопить забудет. Гонцом, княже, опять меня пошлешь?
– Посмотрим. Я хотел еще обстановку в Смоленске узнать, а потом уже советы Даляте давать. А то мы все от хозар опасности ждем, а булгары не намного лучше. Зря что ли они когда-то составляли с хозарами одно государство[69]… Да и сейчас они в состоянии друг другу помогать. А это значит, что булгар нельзя терять из внимания. Как, впрочем, и Муром…
Глава тринадцатая
Гонец, догнавший князя-воеводу и боярина Пламена, лицом был Дражко знаком, хотя имя его из памяти или полностью выпало, или было вообще неизвестно. Скорее, второе. Дражко помнил по имени многих своих воев, но этот был, судя по красному щиту, из варягов Войномира, которые лицом могли уже и примелькаться, потому что многие из них выставлялись в качестве стражи во Дворце, но никогда князю-воеводе не представлялись. Просто необходимости такой не возникало. Попросить стражника принести мед можно было, и не спрашивая имени.
– Говори, – потребовал Дражко. – С чем прибыл?
Гонец должен был принести устную весть, понимал князь-воевода. Хотя сам князь Войномир человек грамотный, он знает, что Дражко не любит ни читать, ни писать. И должен был прислать такого, который умеет сказать.
– Князь сообщил, что в храме Яровита произошло несчастье…
– Да, я ждал этого, – Дражко посмотрел на серьезного и нахмуренного боярина Пламена. – Говори дальше…
– Двенадцать младших волхвов храма устроили тризну по женщине, которую сожгли накануне. Волхв дал им бочонок вина, присланного боярином Пламеном. И все младшие волхвы к утру умерли. Верховный волхв обвиняет боярина в том, что он дал бочонок отравленного вина. Но князь Войномир приказал заковать волхва самого в цепи, и посадить в подвал, местонахождение которого никому не открыл. Некоторые бояре высказывали возмущение действиями князя, и князь их повесил. Бургграф Славер разослал по городу переодетых стражников. Какие-то люди ходят среди торговых, в основном, рядов и среди викингов, и настраивают людей против князя. Несколько человек удалось схватить. Их сейчас допрашивают. След знать, кто их послал. Но в городе больше говорят о волхве Вандале и боярине Пламене, считая, что это их действия. Говорят, что Вандал через Пламена договорились с князем Войномиром, чтобы уничтожить на острове всех влиятельных людей. Тогда князю никто не будет мешать творить беззакония.
– Так что, говорят, что я прислал отравленное вино! – с хохотом возмутился боярин Пламен так, словно его обвинитель не сидел где-то в подвале, а стоял перед ним. – Ну, Духослав… За свои слова отвечать полагается… И волхвам, и боярам…
– А что за женщину возносили на костер, уже известно? – поинтересовался Дражко, думая, что гонец забыл что-то сказать.
– Этого мне не говорили, княже. Так, только краем уха слышал, что какую-то знатную горожанку из торговых людей.
– И волхв Духослав стоял перед носилками на коленях?
– Об этом я не слышал, – признался гонец.
– Княже, – просительно, хотя и решительно, сказал боярин Пламен. – Я вынужден буду тебя покинуть. Надеюсь, что ты не думаешь, что я отравил это вино?
– Я не думаю так, боярин. Я тебе верю. Но, помимо всего этого, я знаю, кто его отравил. Только мне пока не известно, кто привез яд из Арконы в Кореницу. Но подозреваю, что это было два стрельца, скорее всего, из полка боярина Колльбьерна. Один взял склянку из рук Веданы, второй застрелил ее прямо на лодке вагров, как только первый отошел. Но позже один из этих людей передал склянку из рук в руки Духославу. И верховный волхв Яровита отравил вино в одном из бочонков, которые ты ему продал. Вино предназначалось Войномиру. Но ему же жалтонес Рунальд сделал противоядие, и его отрава не взяла. Оплачивал все это действо тот же человек, что организовывал засаду на нас с князем Войномиром. Человек он решительный и безжалостный. И времени зря не теряет. Не удалась засада, прибегнул к яду. С ядом не выйдет, еще что-нибудь придумает, пока его не определят. Хотя его, возможно, уже определили. Хотелось бы мне, чтобы это был Духослав. Тогда не придется еще кого-то искать. Впрочем, ты собираешься в Кореницу. Там тебе все в подробностях объяснит волхв Ставр. Я здесь далеко от всех событий, и многого не знаю. Ты узнаешь раньше.
Гонец внимательно слушал этот разговор. И добавил несколько слов к тому, что сказал ранее, в добавление к словам Дражко:
– Это меня не просили передавать. Но князь Войномиром с бургграфом воеводой Славером утром давали смотр боярским дружинам. Тогда же несколько бояр были повешены. После смотра княже пригласил к себе во дворец нескольких сотников и десятников из боярских дружин. И там приказал арестовать двоих стрельцов – сотника и десятника. Они из полка повешенного боярина Колльбьерна. Я тогда не стоял на посту, и уже готовился уехать с сообщением, когда мне сказали, что на них показал глашатный Драган. У сотника нашли с собой мешочек с золотыми монетами. Золото у стрельцов в таком количестве – это необычное богатство. Если бы серебро, на это не стоило бы обращать внимания. А золото в таком количестве могут получить только за какие-то очень сложные поручения или великие заслуги.
– Я понял тебя, гонец, – сказал князь-воевода, снова поворачиваясь к Пламену. – Ты собрался покинуть меня, боярин?
– Да. Я хотел бы вернуться в Кореницу, чтобы снять с себя обвинения в таком подлом деле, как отравление. И помочь в наказании отравителей.
– Да поможет тебе в этом Яровит, которого его верховный волхв Духослав предал и обманул. Как пытается обмануть и других. Надеюсь, у князя Войномира достаточно жесткая рука, и он с твоей помощью сумеет покарать виновных. Поезжай. Я перескажу случившееся Вандалу. Он поймет, почему ты не приехал со мной. Я и сам бы вернулся с удовольствием. Но княжеская служба не терпит промедления. Надеюсь, Вандал даст мне в помощники дельного человека.
– Надеюсь, он приставит к тебе моего сына. Сын молод, но все в Арконе знает. Кроме того, он прекрасно владеет кормилом. И, как отец, попрошу тебя, княже, побереги для меня Кьярваля. Он сын от первой моей жены, утонувшей в шторм вместе с лодкой, по национальности она была свейкой из земли Сконе. Отсюда у сына и свейское имя. От второй жены у меня только дочери.
– Твой сын большой и сильный? И добрый, как все большие…
– Да, несмотря на молодость. Ты видел его?
– За него говорит его имя[70]…
– Имя он носит не зря. Пусть Кьярваль возьмет тебя на свою лодку. Это моя просьба, княже. Передай ее Вандалу. Надеюсь, он отнесется к ней с уважением.
– Обязательно передам, боярин. Жалко, что ты покидаешь меня. Я не успел задать тебе множество важных вопросов, которые хотел задать по пути.
– Какие, например? – боярин Пламен посмотрел на паром, который приблизился к берегу, и уткнулся в причал. Он не рвался на этот разговор, тем не менее, считая себя компетентным в определенных вопросах, был, наверное, одним из немногих, кто мог бы удовлетворить любопытство князя-воеводы Дражко.
– Например, почему в Арконе распоряжается волхв, пусть и верховный волхв Свентовита, а не княжеские люди. И даже не люди членов боярского совета острова. Это самый простой вопрос из приготовленных мной. Почему? Как так получилось?
– Наверное, сказывается авторитет. Сначала в Арконе сидели боярские дьяки. Потом как-то раз они начали лишнее спрашивать с самого верховного волхва. Он, в ответ на это, решил проверить, как они работают. Воспользовался правом члена боярского совета. Оказалось, воруют беззастенчиво. Им в карман и боярам уходит больше, чем князю Годославу. Дьякам подчинялась стража порта. И они считали, что никто их тронуть не посмеет, а бояре все равно за них заступятся. Но Вандал просто сам пошел в порт с моей дружиной, и сразу, не дожидаясь разбирательства, перевешал всех дьяков. Портовая стража вступиться не посмела. Волхв действовал именем Свентовита. А потом он посадил в порту своих людей. И все сборы с порта полностью перечислялись в казну боярского совета. Совет, в свою очередь, отправлял деньги Годославу.
– Ты уверен, что совет отправлял?
– Все финансы сходились в руках боярина Береста. У меня нет оснований сомневаться в его бесчестности. Я всегда относился к Бересту с уважением.
– Тем не менее, до князя доходили только жалкие крохи. И он вынужден был просить деньги под проценты у того же верховного волхва Вандала.
– Тебе лучше обратиться с финансовым вопросом напрямую к самому Вандалу. Я в эти вопросы не вникал. Слышал только отдельные разговоры. От самого, кстати, Вандала.
– Разговоры – о чем?
– Несколько раз Вандал получал от князя письма с просьбой дать ему денег в долг под проценты. Но верховный волхв хорошо знает, что храм не имеет право давать деньги под проценты. Боги запрещают это. Просто так давать не возбраняется, без процентов. И сама вера предков тоже категорически не позволяет это делать. Но у Вандала средства тоже ограничены. А письма поступали, как специально, когда он начинал что-то строить. То маяк на мысе для проходящих судов, который, кстати, так и не достроен из-за недостатка средств, то стены в Арконе ремонтировал. И Вандал пересылал эти письма в боярский совет напрямую Бересту. Я сам однажды отвозил такое письмо. И Берест обещал уважить просьбу Годослава, и дать беспроцентный кредит.
– Вот и начинают всплывать интересные факты… Выходит, боярин Берест заставлял князя платить проценты на деньги, которые, по идее, князю и принадлежали. Но я вижу, ты нервничаешь, боярин…
– Да. Мысли сами собой возвращаются к обвинению в мой адрес. Хочу быстрее в обратный путь отправиться. Может, князь Войномир еще не выступил на лютичей… Хорошо бы мне его застать. С развитием таких событий он может и отложить поход. А ты переправляйся через пролив. Дальше дорога пойдет прямо до крепостицы, а там тебе покажут. Да что я тебе говорю, ты же бывал в Арконе. И еще… Я отправлю человека, он тебя опередит, и предупредит о твоем приезде. Будут вопросы, расскажи все Вандалу. Все свои сомнения. Он человек понимающий, хотя и суровый. Но он любит честность. С ним нельзя лукавить…
– Со мной тоже, я тоже этого не приемлю.
– И хорошо. Мне кажется, у тебя получится разговор с Вандалом. Вы с ним чем-то отдаленно похожи. Может быть, решительностью… Манерой поведения… Не знаю. Не скажу точно.
Только еще выезжая из Рарога, князь-воевода, как и князь Войномир, уже наслушались разговоров о том, что на Руяне творится беспорядок и беспредел. И виной всему, практически, захвативший на острове власть верховный волхв храма Свентовита Вандал. И оба князя были настроены на борьбу именно с Вандалом. Теперь боярин Пламен желал показать все по-другому. Боярину в данном случае верить хотелось. Он сам казался человеком прямым и открытым, не как другие бояре. Но это значило бы, одновременно, что и Вандалу следовало верить. Но это решать так вот, умозрительно, было невозможно.
– Я не буду тебя, боярин, задерживать. Тем более, меня самого уже ждет паром, две мои полусотни уже успели загрузиться. Но если ты не застанешь в Коренице Войномира, лучше поспеши за ним. В городе без князя будет беспокойно. Войномир разворошил это осиное гнездо, и оно теперь кружит вокруг дворца, в надежде ужалить. Гонец, когда уедет Войномир, кто останется в городе?
– Я слышал, что тысяцкий Волынец с подчиненной ему стражей. А бургграф Славер планирует, как воевода княжества, отправиться с князем в поход. Князь хотел оставить в городе волхва Ставра, но тот неожиданно куда-то пропал, и его не могут найти.
– Пора и Войномиру привыкать. Это обычная манера Ставра – неожиданно пропадать, и еще более неожиданно появляться. Но появляется он, нельзя не отдать ему должное, всегда в самое необходимое время. Когда Войномир отправляется?
– Я слишком мало значу, чтобы мне это сообщали, княже. Не могу знать.
– Тогда поезжай с боярином вместе. Если князь уже отбыл, отведи боярина к тысяцкому. Они одно дело делают. И сумеют договориться.
Князь-воевода пожал Пламену крепкую, хотя и немолодую руку, вскочил в седло, и в несколько скачков быстрого коня оказался на пароме.
– Отчаливай! – прозвучала громкая команда, которую отдал кто-то невидимый с берега. Возможно, даже сам боярин Пламен скомандовал…
* * *
Другой берег пролива словно бы был в другом конце земли. Паром выплыл из тумана, и показал полностью чистый и хорошо просматриваемый берег, даже без малейших признаков тумана. Где-то громко, словно ругаясь, прокричала птица.
– Квашня! – позвал князь-воевода молодого стрельца.
– Здесь я, княже, – Квашня оказался рядом.
– Что за птица кричала? Птица или человек?
– Княже, в наших лесах морские птицы не летают. Я местных даже по внешнему виду не различаю, по голосам, тем более, не знаю. Но человеку так, мне кажется, не прокричать.
– Кричат так княже, бывает, и люди, – за стрельца сказал паромщик, стоящий неподалеку, и отдающий приказания своим гребцам. Не совсем так, но похоже. Сейчас, похоже, волнения на море птицы ждут. Перед волнением они всегда так кричат.
– Шторм будет?
– Нет, не шторм. Перед штормом у меня всегда спина болит. А перед волнением голова. Вот сегодня, поднялся едва-едва. Затылок, кажется, вот-вот лопнет… Значит, просто волнение придет. Это уже проверено годами. Не подводит примета. Да у нас так каждую, почитай, весну. Как весна, так волнение…
Паром ткнулся в пружинящие доски пристани, и соединение получилось мягким. Видимо, здесь так было принято доски на каждой пристани и причале выставлять. Дражко уже видел подобную пружинящую установку на причале в Ральсвике. Хотя и допускал, что так причалы делают не только на Руяне. Сам человек сугубо сухопутный, князь-воевода имел мало понятий о том, как устроены лодки и причалы. Тем не менее, готов был в плавание отправиться, и выполнить то, что задумал, опираясь на опыт и знания тех, кто постоянно плавает. Но до этого ему необходимо было сначала до самой Арконы добраться. Но здесь, на другой стороне пролива, полным хозяином был верховный волхв храма Свентовита Вандал. По разговорам, которые дошли до князя-воеводы Дражко, дороги поблизости от Арконы были относительно безопасны. Об относительной безопасности, а не о полной, князь-воевода судил, исходя из того, что то ли воспитанница, то ли дочь Вандала, воительница и кормчий Ведана, была убита в самой Арконе. Это значило, что и Аркона не безопасна, и даже там кто-то не пожелал считаться с властью якобы всесильного волхва. Впрочем, воину и водителю полков было не привыкать находиться в опасном положении. И Дражко тени сомнений не испытывал, подгоняя пятками своего крепкого, высокого и тонконогого коня, верного спутника во многих поездках и сечах.
Дорога долго шла через пустынную местность, и привела сначала к большой деревянной крепостице на высоком каменном основании, стоящей недалеко от морского берега. На вышке крепостицы видно было четырех наблюдателей, один из которых быстро спустился, видимо, для доклада кому-то. Но эта крепостица больше наблюдала не за сухопутной дорогой, а за побережьем. И к дороге, чтобы поговорить с князем-воеводой, вышло только три воя, сопровождающие своего сотника в шлеме, украшенном двумя большими крыльями какой-то морской птицы. Похоже, Дражко здесь ждали. Должно быть, гонец, посланный боярином Пламеном, сюда тоже заглядывал, и предупредил сотника гарнизона о проезде князя-воеводы. Местные вои уважали, похоже, не только его усы и сан. Это было заметно по их позам. Все четверо спешились, наклонили головы, и одинаково уважительно, и даже синхронно, словно отработанным движением, приложили к груди правую руку. Дражко остановил коня против них.
– Здрав будь, князь-воевода, – сказал сотник. – Прими приветствие наше. Службу нашу проверять будешь?
– Тебя как зовут, сотник?
– Родители мои Горяем меня прозвали. Имени я своего не менял, поскольку стыдиться мне его нечего. Так и до сих пор зовут – Горяй-сотник.
Сотник понимал, что Дражко по должности положено проверять, как в крепостице идет служба, насколько надежна сама крепостица в случае появления врага. В последний свой приезд на остров Дражко уже бывал здесь, и все проверял, вплоть до того, чем кормят воев, и остался доволен. В этот раз и особой необходимости в проверке не было, как не было и свободного времени для такой проверки.
– Лодки ваши в готовности стоят?
Дражко знал, что под обрывом на песчаном берегу стоят четыре быстроходные лодки, команды которых постоянно находятся в крепостице, и ждут сигнала с вышки. Чужие лодки, которые покажутся наблюдателям подозрительными, местные моряки быстро догоняли, и проверяли. Мимо крепостицы шел морской путь в бухту Ральсвика, где, конечно, имелась своя охрана, тем не менее, свой главный торговый порт руяне предпочитали держать под сильным надзором.
– Где и положено, княже – не берегу, к воде поближе. Команды всегда готовы спустить их на воду. Все лодки в порядке, без течи, веслами и парусом снабжены. Команда вооружена. Я все сам третьего дня проверял, когда на пост заступал.
– А сам откуда?
– Как и все, понятно, с Арконы.
– Далеко ль отсюда до Арконы еще?
– Мы как раз на половине пути стоим от парома до Арконы.
Князь-воевода это и сам хорошо знал, поскольку этой дорогой уже пользовался. Но спросил, для поддержания разговора. Сам он уедет, и этого сотника забудет. А вот сотник долго еще будет вспоминать, и детям своим рассказывать станет, как князь-воевода с ним уважительно разговаривал, и вопросы задавал.
– Ну, если ты сам все проверил, а тебе здесь службу нести, то мне и смотреть нечего. А в Арконе меня Вандал дожидается. Поспешу. Спасибо, сотник, за подсказку…
Сотник еще раз поклонился. Но без подобострастия, с уважением к себе. Такое поведение всегда нравилось Дражко. Если человек сам себя уважает, он, обычно, и честь свою ценит, а человек, который свою честь ценит, никогда предателем не станет.
Дражко тронул коня. Отряд сопровождения двинулся следом за князем-воеводой. Дальше дорога уходила правее, отдаляясь от моря, но приближая к конечной точке пути…
* * *
Стены Арконы показались издали, когда до них было еще ехать и ехать – настолько они были высоки и крепки, что всегда впечатляли даже такого опытного воина, как князь-воевода, видевший на своем веку немало городских и крепостных стен. А дальше, над высокими стенами, возвышался стоящий на холме в отдалении храм Свентовита. Храм, как еще раньше видел Дражко, был расположен дальше, в дальнем от дороги конце города. И имел не слишком высокие стены, особенно заднюю стену, в шаге от которой начинался громадный, в три сотни локтей обрыв, по которому невозможно было подняться ни конному, ни пешему. Прямо под обрывом располагался не широкий, в десять шагов песчаный пляж, а за ним мелкое море, подплыть по которому вплотную к мысу Аркона могли только легкие мелкие лодки, но никак не те, что боролись с тяжелыми упругими волнами полуночных морей. Чуть правее храма высилась каменная башня недостроенного маяка. Маяк этот, по замыслу, предупреждающий идущие в темноте суда об опасности столкновения с берегом, начали строить недавно по приказу верховного волхва Вандала. Но более привычным к деревянному строительству рукам трудно давалась каменная кладка, хотя камней в окрестностях было много. Тем не менее, башня была заметна уже издалека. Когда Дражко в последний раз был здесь, о башне только вели разговор. Строительство маяка было вызвано тем обстоятельством, что частенько ночью чужие лодки, плохо знающие эти моря, попадали на прибрежные мели, и разбивались волнами. Спасать экипажи приходилось жителям Арконы. Но проще было бы поставить маяк, тогда и спасать никого не пришлось бы, решил Вандал.
Сам город Аркона располагал только небольшой, мало защищенной от моря бухтой, где стояли лишь местные лодки, хотя многие даже в бухту не входили, а постоянно держались вытащенными в стороне на песчаном берегу. И потому, из-за отсутствия удобного причала, Аркона не могла стать торговым центром всего острова. Купцам необходима была просторная бухта, защищающая и от врагов, и от бурь, которые в этих широтах редкостью не были, особенно в холодное время года. И купеческие лодки ходили, в основном, не заходя в Аркону, по целой цепи заливов, в бухту Ральсвика, где их ждали и удобные для разгрузки-загрузки товара причалы, и удобное место для самих торгов. И даже гужевым транспортом купеческие лодки обеспечивали местные возчики. Никого искать не приходилось. Если бы не слава разбойничьего острова, Руян смог бы стать притягательным для торговых людей местом. И этот вопрос тоже предстояло обсудить князю-воеводе Дражко на встрече с Вандалом, если будет на то время. И, пока колонна приближалась к Арконе, Дражко мысленно выстраивал предстоящий разговор.
Но любая дорога куда-то приводит, и где-то заканчивается. И, когда стало видно уже, как дорога подходит к городским воротам, князь-воевода, глядя вдаль, заметил, как створки ворот распахнулись, и из города быстро стал вытекать ручеек конных воев. Конечно, князь-воевода не подумал, что его небольшой отряд может быть атакован дружиной Арконы. Тем не менее, он смотрел внимательно, и насчитал примерно три конные сотни. И эти три сотни устремились по дороге навстречу сотне сопровождения Дражко. Если бы они замыслили недоброе, то, наверняка, пошли бы тремя колоннами. Одна в лобовую атаку, две – в обхват. А когда передовые вои центральной колонны приблизились, князь-воевода рассмотрел всадника, что эти три сотни возглавлял. Первым скакал человек в рысьей шкуре наподобие той, что когда-то носил сам князь-воевода Дражко. Шкура эта имела отверстие для головы так, чтобы сама кошачья голова висела на груди, свесив уши с кисточками, и одевалась поверх доспеха. Только на поясе шкуру стягивал ремень, на котором всадник не носил меч. А меч висел у него за левым плечом, как носят моряки-викинги, откуда его всегда удобнее выхватить. И сам меч у всадника, как помнил князь-воевода, был несравненно короче обычного меча пехотинца. Таким мечом удобно было рубиться при столкновении двух лодок, когда оснастка лодок мешает размахнуться для мощного полновесного удара. Издали размеры меча за спиной всадника различить было невозможно. Но в этом и надобности не было. На голове у воя был рогатый скандинавский шлем. Дражко даже показалось, что он видит, как всадник улыбается на скаку, показывая выбитые в какой-то схватке зубы. Это быт типичный представитель викингов Руяна сотник Оскол, хорошо знакомый князю-воеводе по нескольким совместных походам. Тот самый Оскол, чью голову в мешке с кровью требовал принести себе король данов Готфрид Скъелдунг. Король сильно обиделся на Оскола за то, что во время нашествия данов на земли бодричей сотник Оскол, взяв с собой пять сотен таких же, как он сам отъявленных, бесстрашных, и не имеющих авторитетов бойцов, «прогулялся» по территории самой Дании, оставляя за собой только голую выжженную землю. В том числе, разграбил два небольших города, и уничтожил замки двух конунгов. То есть, сделал в Дании то же самое, что даны делали в княжестве бодричей. Данам это сильно не понравилось. Недовольство вылилось на короля, и породило у того ярость. Впрочем, сотник наплевал на ярость Готфрида, и продолжал жить, как жил раньше, ничего не меняя, и ни от кого не прячась, совершал набеги, куда ему думалось, и, в том числе, и в Данию.
Ожидать нападение со стороны Оскола князь-воевода тем более не мог. Они друг к другу, несмотря на значительную разницу в положении, относились с неизменным уважением. Так все и произошло. Сотник Оскол, подскакав, остановился, и приложил руку к грудь.
– Здрав будь, княже. Верховный волхв храма Свентовита Вандал послал меня встретить тебя, и препроводить в храм.
А князь-воевода приблизился к сотнику, и протянул руку для рукопожатия. Для Оскола это была, конечно, большая честь.
– Здрав будь и ты, Оскол. Пока на Руяне есть такие вои, как ты, я уверен, острову нечего бояться вражеского нашествия…
– Благодарю тебя, княже, за добрые слова в мой адрес, и за твою память о моих малых заслугах перед княжеством…
Но договорить сотник не успел. Откуда-то с дороги, сзади, послышался топот копыт, сопровождаемый невнятными выкриками из стоя колонны. Оскол и Дражко одновременно посмотрели в ту сторону. Колонну обогнул рядом с дорогой всадник в доспехах и в рогатом шлеме, и упал из седла прямо под копыта коня князя-воеводы. Кольчуга на всаднике была прорублена на плече, из щита, что прикрывал его спину, торчало три стрелы. И, даже при том, что это были не длинные и тяжелые стрелецкие стрелы, а стрелы простых воев, одна из них, видимо, пробила щит, вошла глубоко, и ранила всадника. С мехового плаща на круп лошади натекло много крови.
Оскол быстро выпрыгнул из седла, встал на колени, приподнял, и посадил спиной к своим ногам неизвестного всадника.
– Корило! – позвал Оскол, узнавший, видимо, во всаднике знакомого. – Корило, очнись. Что случилось? Где боярин?
Сотник поднял голову, и посмотрел на князя-воеводу.
– Это Корило, десятник из полка боярина Пламена.
Десятник все же нашел в себе силы открыть глаза, и блуждающим взглядом нашел Дражко.
– Княже… На нас напали на обратном пути. Уже неподалеку от Кореницы. Мы пытались пробиться в город, но их было вдвое больше, чем нас. Боярин послал меня к тебе. Предупредить… Он боится, что в городе боярский мятеж… А боярские полки и вся княжеская дружина ушли с Войномиром. Боярин Пламен боится, что они предадут князя… Сам Пламен окружен вместе со своими людьми. Их уже захватывали, когда я прорубился через строй, и ускакал. За мной послали погоню. Едва-едва ушел…
И голова Корило бессильно упала на грудь. Раненый потерял сознание. А, может быть, собрал все последние силы, чтобы передать князю-воеводе сообщение. Но только успел сказать, что сказал, как силы оставили его. Сотник Оскол приложил пальцы к горлу десятника с левой стороны. Удовлетворенно кивнул:
– Жив.
И тут же обернулся к воям, приехавшим с ним вместе.
– Что смотрите! Быстро! Связать два плаща. Уложить раненого, и доставить в храм! Только аккуратно, чтобы его не трясло.
Помогать воям отправлять раненого Дражко не стал. Он от полученного сообщения не то, чтобы растерялся, но просто не мог сразу сообразить, что ему предпринять. Ощущение было такое, что ему одному срочно требовалось быть одновременно в трех местах – сжечь вражеский флот в Обенро, подавить мятеж в Коренице, и помочь князю Войномиру справиться с полками в походе на лютичей. Но из этих трех дел, проходящих одно от другого достаточно далеко, Дражко был в состоянии выполнить только одно. Только вот какое именно, он пока определить не мог сам.
Требовался совет. Однако посоветоваться в Арконе о таких вещах можно было только с верховным волхвом храма Свентовита. С одной стороны – это даже хорошо, поскольку сразу получилась бы проверка лояльности Вандала княжеской власти. С другой стороны, Вандал не должен был ощутить беспомощности князя-воеводы, не должен был понять его слабость, которой можно было бы воспользоваться впоследствии. Но при этом Дражко держал в голове и сильный козырь, который имел возможность использовать. Козырь этот – боярин Пламен, ярый приверженец волхва Вандала, можно сказать, его ближайший подручный во многих делах. И отказаться от помощи боярину – это значит предать своего человека. Мог Вандал пойти на такое? Этого князь-воевода не знал. Хотя, согласно слухам, Вандал за своих людей всегда горой встает.
Но тогда, если бы верховный волхв храма Свентовита решился вступить в конфликт на острове, было бы возможно силами Вандала подавить боярский мятеж. Тем более, как уже раньше замечал Дражко, Вандал боярский совет активно недолюбливал, и всячески демонстрировал это. И, если бы получилось так, что Вандал взял на себя дело подавления боярского мятежа, то у князя-воеводы одной заботой стало бы меньше. Хотя и из двух выбрать ту, что важнее для княжества, было сложно. Дражко почти не знал, каков в сложной ситуации князь Войномир. Сумеет ли он справиться с противником, имея полки, готовые подняться против него? Для молодого князя это было серьезным испытанием. С другой стороны на этих весах находилась помощь, которую Дражко мог бы оказать своими действиями и князю Годославу, и острову Руян. Поразмыслив, князь-воевода все же решил, что второе дело важнее первого, которое может и должен решить Войномир самостоятельно. Это будет его проверкой. Сумеет ли он прожить и победить не просто в состоянии войн с различными противникам, что, в принципе, доступно многим, доступно и князю Войномиру, как говорила его предыдущая жизнь, но и победить интриги. А это, второе, иногда оказывается не по силам самым известным военачальникам.
Раненого увезли, натянув два связанных плаща между лошадьми, и уложив его в этот импровизированный гамак. Везли не быстро, чтобы не трясти, но безостановочно, без задержек. Князь-воевода, приняв решение, смотрел перед собой сурово.
– Как здоровье старого Вандала? – спросил Дражко сотника.
– Да дадут боги и тебе, и всем нам такое здоровье, как у верховного волхва нашего великого храма. Вандал с нетерпением ждет тебя. Он и так хотел принимать какое-то срочное решение, а теперь, после приезда десятника Корило, захочет этого тем более. Но без тебя принять его не решается. Чтобы Вандал выступил, ему необходимо подкрепление своих будущих действий княжеским авторитетом.
Князь-воевода насторожился.
– Я не совсем понял, Оскол… А чем было вызвано желание Вандала предпринять какие-то действия? До приезда этого десятника он же ничего не знал, что творится в Коренице.
– Ты забываешь, что боярин Пламен прислал своего гонца, который многое рассказал. И еще не знаешь результаты расследования, которое учинил верховный жрец после смерти Веданы. А эти результаты многое говорят…
– Да, я еще слишком мало знаю, – согласился Дражко. – Так поехали быстрее к верховному волхву. Наши люди не потеряются в дороге. Хотя… У меня появилась одна мысль. Я возьму с собой одного молодого стрельца…
– Твоя воля, княже. Но стрельцов у нас много. Если тебе нужен хороший стрелец, я сам найду тебе самого лучшего. Пусть и не молодого, но такого, что ни одному молодому не уступит. Есть у меня такие даже в сотне.
Дражко отрицательно помотал усами.
– Мне нужен не сам стрелец, а его родственные связи.
– Твоя воля, княже…
Дражко обернулся, ища кого-то глазами.
– Квашня!
Молодой стрелец тут же оказался рядом, но вынырнул совсем с другой стороны.
– Едешь со мной. Конь у тебя быстрый. Не отставай.
Дражко сделал знак сотнику Осколу, и втроем всадники стремительно понеслись к городским воротам. Сотня сопровождения Дражко и три сотни встречающих продолжали путь в том же темпе, что и раньше. Не тормозя, но и не загоняя коней…
Глава четырнадцатая
Проблемы, с которыми пришлось столкнуться князю Войномиру на Руяне, не шли ни в какое сравнение с теми, что казались ему чрезвычайно сложными в княжескую бытность во время войны в Бьярмии. Причем, как казалось самому молодому правителю острова, основная сложность состояла в том, что приходилось одновременно решать совершенно разные и по уровню знаний, и по уровню важности дела. И предполагаемый стремительный поход на готовящихся к войне лютичей по своей необходимости и обязательности обещал Войномиру словно бы отдушину, словно бы глоток чистого воздуха человеку, задыхающемуся в чужом алчном зловонии. Радовало в этом походе то, что невозможно было его отложить. Хотя утро перед выступлением было чрезвычайно хлопотным и насыщенным событиями.
Было еще темно, хотя светать стало уже намного раньше, нежели еще пару поладениц назад. Князь Войномир мало обращал внимания на то, светло на улице или темно, и всегда просыпался приблизительно в одно и то же время – в середине часа Заурнице[71]. А, если просыпался, то считал невозможным для себя дольше нежиться на мягкой перине, будучи укрытым второй такой же легкой пуховой периной. И сразу поднимался, звонил в колокольчик, и требовал, чтобы ему принесли свежую холодную воду для умывания. Однако, в это утро, когда дворовый человек ушел за водой к колодцу, и Войномир ждал, разминая плечи и руки, и наносил воздуху быстрые и мощные удары мечом, в дверь постучали, и стучал явно не дворовый человек, потому что перед этим в коридоре слышались тяжелые шаги.
– Открыто… – сказал Войномир. – Заходи, кто там…
Вошли бургграф Славер и волхв Ставр.
Князь уже привык к тому, что Ставр всегда появляется с новостями. И потому сразу спросил:
– Случилось что?
– Случилось, чего я и ждал.
– Что именно?
– В храме Яровита… Двенадцать молодых волхвов утром не встали на обязательную молитву. Ночью слышали из их клетей крики. К утру все уже окоченели и сразу посинели, словно несколько дней пролежали. Как раз те волхвы, что участвовали в тризне после похорон женщины.
– То есть, они пили то самое вино, которым угостил меня Духослав?
– Только они не пили перед этим противоядие, которое для них жалтонес Рунальд приготовить забыл, – жестко сказал Ставр.
– Понятно. Значит, это верховный волхв Яровита… Человек, с глубиной глаз до середины головы… Человек, который постоянно смотрит в пол… Добрый и видящий… Честно хвалящий своих врагов… Никого не обвиняющий… И даже защищающий иногда… Но скажи мне, Ставр, как он не смог увидеть то, что ждет его?
– Это вообще редко кому удается увидеть. Хотя отдельные люди это тоже умеют. Но здесь вопрос следует ставить иначе. Будущее – всегда имеет множество вариантов, множество планов. И зачастую конкретные события зависят от пустяка. Например, на какую половицу ты ступил, когда встал утром со спальной скамьи. Человек может поступить и так, и так, и это повлечет за собой могучие изменения в будущем. Незыблемыми остаются только глобальные процессы. Например, судьба государства, судьба княжества. Хотя и там есть варианты, которые что-то могут продвинуть вперед, что-то отодвинуть, чему-то конкретному помешать. Там не менее, это потом в любом случае воплотится. Но сейчас речь не об этом.
– Славер! Возьми стражников, приведи ко мне этого волхва.
– Не надо, княже… Духослав уже начал поднимать большой скандал. Он попытался обвинить боярина Пламена в том, что тот прислал ему отравленное вино. Много людей, в том числе, и бояре из боярского совета, слышали эти слова. К некоторым боярам он с утра разослал своих гонцов, некоторые сами к нему явились. О чем договаривались, я не знаю, но бояре ведут себя так, словно над ними нет власти князя. Я думаю, твое вчерашнее поведение на боярском совете, когда ты «почувствовал себя плохо», сказалось, и Духослав всех бояр убеждает, что ты сегодня не проснешься. И они в это верят, и потому становятся смелее.
– Тем более, место Духославу – в самом сыром и темном подвале, – решительно стоял на своем князь Войномир. – Иначе он разожжет на острове междоусобицу. И как раз в то время, когда враг рядом.
– Междоусобицы обычно и происходят в то время, когда враг рядом. Но Духослав имеет на многих бояр сильное влияние. И нехорошо получится, если ты, княже, закроешь волхва в своем подвале, сам уедешь драться с лютичами, а какие-то люди нападут на дом, и отобьют Духослава. Есть у меня мнение, что он уже знает, что его яд на тебя не подействовал, и именно того и добивается. Хочет стравить тебя, и бояр, которые и без того уже сильно напуганы. А от напуганного врага легко ждать подлого удара. Бояре ждут активных действий от Духослава, он ждет активных действий от них. И я не знаю, кто из них решится сделать первый шаг, когда убедится, что ты жив и здоров, княже. И потому я, предварительно проведя целую ночь в храме, и кое-что там изучив, выбрал время, когда Духослав останется один, и попросил его пройти в тот самый, как ты, княже, говоришь, сырой и темный подвал. Только подвал этот находится в самом храме. Он настолько глубок и глух, что никаких звуков оттуда наверху не слышно. Ключи от входа в подвал почему-то оказались только у меня, – Ставр снова показал свой загнутый гвоздь, который показывал накануне, – и у самого верховного волхва. Но теперь у него этих ключей нет, и выйти он не сможет. А искать его там будут только в самую последнюю очередь. В тот подвал люди не спускались уже много лет. Да и то, начнут искать, если кто-нибудь подскажет. Я оставил ему воду и хлеб на три дня. Он не много ест. Сумеет протянуть. Через три дня я его навещу. А ты, княже, когда вернешься, решишь, что с Духославом делать.
Князь Войномир посмотрел на бургграфа, словно пожелал мнением поинтересоваться. Славер взгляд понял.
– Может быть, в этом есть правда, – согласился с волхвом воевода. – Нам сейчас главное с лютичами совладать. Тогда многое встанет на свои места. И бояре испугаются. Победителей всегда боятся. И победа эта должна быть безоговорочной.
– Пусть будет так, – согласился и князь. Ему как раз принесли воду для умывания, и разговор, который не следовало вести в присутствии дворового человека, прервался. Войномир снял рубаху, обнажив по пояс сильное молодое тело воина, причем, тело, еще не украшенное множественными шрамами, как обычно у воинов бывает, как у того же воеводы Славера. Умывание много времени не заняло. Войномир начал облачаться в доспехи, знаком отправив дворового человека за дверь. – Сейчас мне необходимо посмотреть все силы, которые бояре выделили мне для похода. Одним своим полком, я опасаюсь, нам с лютичами не совладать. У нас мало стрельцов. Собираться дружины будут как раз перед храмом, потом буду отправлять их за ворота. К обеду я планирую выступить.
– Да, княже, мы выступим… – согласился бургграф. – Даже если не все дружины проверить успеем, все равно следует выступать. У нас время ограничено.
– Ты со мной думаешь отправиться?
– Конечно, княже…
– Я вообще-то планировал оставить тебя вместе с Волынцом в городе. Волынец должен вот-вот вернуться. Вдвоем с вашей решительностью вы сумеете удержать порядок.
– Волынец, как вернется, один справится. А тебе я буду в походе необходим.
– Да. Ты был рядом со мной почти всегда. А когда тебя не оказалось рядом, я попал в беду, если мое пленение можно считать бедой, что привела меня сюда. Ладно, тогда собирайся. Пойдем давать смотр дружинам. Я не уверен, что они все в отличном состоянии, но хотя бы вооружены должны быть все. А потом я спрошу с бояр за состояние их дружин. Резко спрошу, и потребую исправить, что можно исправить сразу. Они наверняка там же присутствовать будут. Обычно бояре друг перед другом дружинами хвастаются. Хорошо бы и здесь похвастались.
– У меня к тебе просьба, княже, – обратился к Войномиру Ставр.
– Слушаю.
– После смотра пригласи к себе сотников стрельцов и самых опытных из их же десятников. Я хотел бы на них посмотреть.
– Зачем тебе на них смотреть? – не понял князь.
– Я не один. Я вместе с глашатным Драганом посмотрю.
Войномир понял.
– Стрельцы?
– Да.
– Тогда я сотников и десятников позову, чтобы с ними, якобы, посоветоваться, – согласился князь. – Спрошу, справятся ли они с задачей, как с ней справлялись мои стрельцы в Бьярмии.
Войномир двинулся к выходу. Ставр остался во Дворце, бургграф Славер пошел за князем. На улице перед дворцом уже выстроилась дружина Войномира, приведенная Славером из земли русов. Князь опытным взглядом сразу приметило, что не хватает двух сотен стрельцов. На его вопрос Славер ответил коротко:
– По крышам вокруг площади сидят.
Уточнять, с согласия хозяев были заняты крыши или нет, Войномир не стал. Это и значения не имело. В любом случае, Славер уже поступил так, как посчитал нужным. И, если разместил стрельцов на крышах вопреки воле хозяев, то хозяева при этом оказались под надежным запором – это обязательное правило, и обретут свободу они только тогда, когда это будет возможно. Наверное, стрельцы сидели и на крыше храма Яровита, но там хозяин и без того был надежно закрыт. Бургграф свое дело знал хорошо.
Но на площадь Славер взял с собой только две полусотни – стрельцов и пехоту на конях, поскольку в тесном пространстве площади от конных копейщиков толку было бы мало. Копейщикам всегда требуется разгон для нанесения удара. Пехота же может воевать там, где ее поставят. А копейщиков бургграф разместил тремя колоннами в улицах, выходящих на площадь. Так, чтобы и с площади было видно их, в любую минуту готовых погнать коней в атаку.
Князь Войномир своей охраной никак не озабочивался. Понимал, что Славер свое дело знает лучше даже самого князя, и любое вмешательство будет только во вред. Просто поехал к площади вместе со Славером в окружении двух полусотен – конные пехотинцы впереди и по бокам, стрельцы позади. У каждого лук в руке, и по пять стрел зажато между пальцами. Стрельцы слегка отставали потому, что им необходима дистанция для стрельбы. В упор стрелять тоже можно, но малоудобно. На ближней дистанции мечи пехотинцев могут оказаться более полезными.
На площади уже выстроилось два боярских полка. Чтобы князю было удобнее смотреть, и лучше видеть, Славер приказал зажечь четыре факела. Факельщики из дворовых людей княжеского Дворца стояли по бокам от Войномира, и повторяли все его передвижения по площади. На боковых улицах, готовые выйти на площадь, собрались другие боярские полки. Ждали только, когда князь закончит смотр первым, и отправит из по дороге за ворота.
Сами бояре, чьи дружины Войномир осматривал, были тут же. На князя посматривали с недоумением во взглядах. Ждали, похоже, что Войномир не встанет, даже если жив. А его появление на площади было для бояр ударом, который они переносили с трудом, и в растерянности. И, вопреки ожиданиям князя, бояре, действительно, желали друг перед другом похвастать силой своих полков, и вооружили воев прекрасно. По крайней мере, два первых полка смотрелись превосходно. Придраться было не к чему, кроме, разве что, численности. Полки казались меньше, чем Войномир ожидал. Наверное, те, что ждали своей очереди, должны быть еще меньше. Так подумалось Войномиру.
Первым, как было и должно было быть положено по положению в обществе, свой полк представлял боярин Берест. Угрюмые и тяжеловесные, как сам боярин, вои прочно сидели в седлах и крепко сжимало в руках оружие, показывая его Войномиру по первому требованию. Помимо обязательных мечей, каждый вой был в дополнение вооружен или чеканом[72] или боевым кистенем[73]. Это не могло не порадовать князя Войномира, поскольку уже одно вооружение говорило об опытности этого полка. Боярин Берест удостоился похвалы, и расцвел всем лицом, радуясь, что так угодил князю, известному, как знаток войны. Так расцвел, что даже забыл растерянность свою прятать.
– А всю ли свою дружину привел, боярин? – спросил бургграф Славер. – Что-то мне сдается, что маловато здесь людей. Князь не любит обманщиков. Я ведь проверять буду…
– Что ты, что ты, воевода, – испуганно начал оправдываться Боярин. – Оставил только охрану дому, себе и семье, да дворовых людей. Они ж вообще кроме палки оружия в руки отродясь не брали. Какой от них толк в походе. С коня свалятся. Дворовых, правда, у меня много. От этого отрекаться не стану. Но они князю не помощники…
– А оружия запас у тебя имеется? – спросил князь.
– Конечно, княже, конечно. Как твой дядюшка князь наш Годослав приказал, чтобы каждому боярскому дому держать запас оружия на случай войны, чтобы вооружить простых жителей острова, так и запас сделали. И оружие, и доспехи. Коней, правда, мало, да и те больше рабочие, а не боевые. Но при необходимости и они сгодятся.
– Ладно, боярин, – завершил разговор князь Войномир. – отправляй свой полк на дорогу. Пусть за воротами ждут.
– Спрашивали, а долго ли ждать придется?
– Сразу с наступлением часа Подани[74] выеду. Пообедать успеют. Пусть костры жгут, чтобы не замерзнуть. Да и еду готовят.
Следующим на площади уже стоял полк боярина Колльбьерна. Этот полк состоял из двух с небольшим сотен стрельцов, и сотни конных копейщиков.
– Боярин! – Войномир подозвал Колльбьерна ближе. – Мне говорили, что у тебя три с половиной сотни стрельцов. А здесь чуть больше двух сотен. Где остальные?
– Прости, княже. У меня раньше было три с половиной сотни. Я сдавал их внаем, обычно, частями. Стрельцы требовались на все лодки… В последний раз у меня попросили все три сотни сразу. Люди собирали большую, и, что главное, короткую экспедицию…
– Кто собирал? Ты знаешь этих людей?
– Нет. Но это дело обычное. Свои дела, когда они касаются набегов, люди не открывают. Иначе, пока до места доберешься, там уже и приготовятся к встрече, и всю добычу увезут подальше, чтобы припрятать. Потому я особого любопытства и не проявлял. Пришли мужчина и женщина. Заплатили задаток. Я стрельцов отправил. У меня тогда в наличии только три сотни было. Пять десятков я до того раздал по разным лодкам. А чтобы все три сотни разом, это редкость большая. Но в походе было потеряно семь десятков стрельцов. За них со мной тоже расплатились, как и за вернувшихся. Сейчас у меня две сотни, и три десятка. Жду, когда еще пять десятков вернутся из дальнего похода, и доберу третью сотню до полной.
– Хорошо, боярин. Ты слышал, наверное, про методы войны, которые я использую…
– Конечно, княже. Все знают, что стрельцы у тебя являются особой ударной силой, как и у князя-воеводы Дражко.
– Потому я так твоими стрельцами интересуюсь. В нынешнем походе стрельцам тоже отведена особая роль. И потому сейчас, как смотр закончится, выведи свой полк за ворота, а сотников и десятников стрельцов пришли мне во Дворец. Я объясню им их задачу. Посоветоваться с ними хочу. Это необходимо для утверждения моих планов.
– Я понял, княже. Я сделаю.
Колльбьерн, как показалось князю, был напуган несравненно больше, чем боярин Берест. Или просто хуже владел собой…
* * *
Смотр войск растянулся надолго. Полки были разными и по размерам, и по вооружению, и по снабжению не только доспехами, но даже продуктами питания. Один из бояр, не являющихся членом боярского совета, и не слышавший раньше угроз князя Войномира, вообще отправил, по сути дела, дружину и плохо вооруженную, и без продуктов питания. Хотя, как быстро выяснил бургграф Славер, загодя составивший списки, этот боярин был не из бедных. Тут же в боярский дом была отправлена большая группа стражников, которая привезла прямо на площадь две телеги – одну с оружием и защитной броней, кольчугами и прочим, вторая с продуктами питания на несколько дней.
Боярин, из дома которого привезли для его же людей все это, попробовал возмутиться:
– Да как можно, княже, бояр грабить! На нас же весь остров держится…
– А твои люди должны в поход голодными идти?
– Война всегда воев кормит. Нужно только сказать им, где их пропитание лежит, и люди бегом за ним побегут.
– С дубинами против мечей? И все полягут безоружными и голодными…
– Не бояр же голодными оставлять, княже…
– Славер! Боярин сейчас сыт. Повесить его, пока не проголодался. Не то он долго будет меня учить воевать…
Стражники, в отсутствие Волынца, отправившегося перекрыть все возможности сообщения людей в Коренице с материком, перешедшие в подчинение бургграфа, быстро завернули боярину руки за спину, и повели к ближайшему дереву. Боярская дружина даже не пошевелилась, чтобы защитить своего кормильца и хозяина.
– Оружия с брони всем хватило? – спросил Войномир.
– Трети не хватило, княже, – сообщил боярский сотник.
– Как тебя зовут? – поинтересовался князь.
– Сотник Прозор, княже…
– На твою ответственность, Прозор. Отправляйся с полком в боярский двор, где вы стояли, собирайте все оружие и все доспехи, продуктов питания на всех на три дня, не забудь прокормление для лошадей, и снова сюда, на площадь! Я еще раз проверю состояние полка. И еще – сам проследи, чтобы беспорядка в доме никто не творил. Этот дом теперь – моя собственность. Семью боярина обижать не разрешай. Просто предупреди, что боярин уехал на дерево ворон кормить. Пусть семья в любое загородное имение по выбору сегодня же уезжает. Остальные имения и городской дом уходят в казну. А ваш полк с этого дня становится княжеской дружиной, командовать вами, и содержать вас буду я. Сам проследи, чтобы все вооружились и снарядились для дальнего похода. Без боярина проверять я буду так же строго, как и при нем. Отправляйтесь…
Бургграф Славер шагнул к Войномиру из-за спины, и негромко сообщил:
– Еще три боярских полка, княже, что ждали своей очереди на площадь выйти, развернулись, и с боярами вместе быстро по домам отправились. Довооружаться и припасы получать. Бояре накормить ворон не торопятся.
Но на площадь уже вступил самый большой, наверное, из всех выступающих, полк боярина Мнислава. Здесь было не менее восьми сотен воев, из которых было четыре сотни стрельцов. Имея в своем распоряжении такое количество стрельцов, князь Войномир вполне мог бы рассчитывать на успешное завершение похода, действия в котором он уже просчитал в голове…
* * *
Войномир не зря считался опытным полководцем, несмотря на достаточно молодой возраст. Он сразу почувствовал, что во многих полках что-то обстоит не так. Не относятся к нему вои боярских дружин, как к своему командующему, как к своему князю. И только после того, как Войномир приказал повесить одного из бояр, полк которого послал на довооружение, что-то среди воев изменилось. Словно бы обстановка в воздухе возникла другая. Однако эта обстановка касалась только прибывших на смотр боярских дружин, но не касалась самих бояр. Здесь картина выглядела прямо противоположной. Сначала бояре встали толпой в стороне. И только те, чьи полки проходили смотр, подходили к князю. Однако в их поведении чувствовался какой-то вызов, пограничный отчаянию. И даже уверенность в том, что князь будет ими побежден и сломлен. На чем эта уверенность основывалась, сказать было трудно. Но обстановку заметил не только один князь Войномир, но и бургграф Славер, который начал разговаривать с боярами намеренно грубо, чтобы своей волей поколебать их уверенность. Однако помогло не это. Когда князь Войномир разговаривал с боярином Мниславом, откуда-то со стороны послышались гулкие удары и еще какие-то не совсем понятные звуки.
– Что там случилось, Славер? – спросил князь.
– Сейчас разберусь… – воевода убежал в сторону звуков. Войномир, вглядываясь в темноту за светом факелов, мог видеть только то, что происходит рядом. Но князь не успел даже с места сойти, когда увидел бегущего к нему Славера.
– Шестеро стрельцов упало с крыши храма.
– Чьи стрельцы? – поинтересовался князь, помня, что на крышу храма Славер отправил стрельцов-варягов.
– У каждого в груди по стреле. Люди говорят, что это стрельцы боярина Колльбьерна. Сейчас с дороги прибудут сотники и десятники стрельцов боярина. Пусть они опознают. Стража уже поскакала им навстречу, поторопят.
– Что эти стрельцы делали на крыше?
– Выбрали место, откуда хотели стрелять в тебя, княже.
– А где сам боярин Колльбьерн?
– Я приставил к нему четырех стражников. Стоят пока под деревом с повешенным боярином. Там обстановка соответствующая – думать помогает.
Из темноты к свету факелов подошла вся стоящая до этого в стороне боярская группа. Видимо, решили, что пора вмешаться, и переломить ход событий в свою пользу.
– Дозволь спросить, княже… – обратился к Войномиру боярин Мнислав, когда остальные бояре приблизились, и встали за его спиной.
– Попробуй. Если посчитаю нужным, я отвечу тебе.
– Очень прошу тебя, княже, посчитай это нужным, и скажи мне, на каком основании ты арестовал волхва Духослава?
– На этот вопрос, тем более, сказанный тоном вызова, я мог бы и не посчитать нужным отвечать. Тем не менее, я отвечу. Только вопросом на вопрос. А кто тебе сказал такую глупость, боярин? Я арестовал волхва? Я мог бы его сразу повесить, конечно. И, если бы я приказал его арестовать, Духослава уже повесили бы прямо против его храма…
Боярин Мнислав почесал рукавицей свой обвислый нос, и позволил себе не дослушать Войномира до конца. А это уже была грубость по отношению к князю. Мнислав откровенно активизировал какие-то действия. Видимо, присутствие рядом родной дружины вдыхало в боярина смелость или какие-то другие факторы срабатывали, но он откровенно шел на обострение.
– Значит, ты не хочешь сознаваться, что запер верховного волхва Яровита в подвале своего Дворца? Но Духослав не просто волхв – он верховный волхв главного храма в Коренице. И мы, члены боярской думы княжества, считаем, что твоя светская власть не должна распространяться на власть духовную. Ты пытаешься взять на себя слишком много функций…
– Мне мою власть даровал мой дядя, князь бодричей Годослав, – спокойно возразил Войномир, и посмотрел на бургграфа Славера. Славер не головой кивнул, а только одобряюще мигнул глазами, давая князю знак. – Но эта власть, как ты, боярин, верно заметил, светская. А в прерогативу светской власти входит суд над уголовными преступниками. Когда я вернусь из похода, я буду судить волхва Духослава, и, скорее всего, повешу его за попытку отравления своего князя, и нечаянное отравление своих волхвов. Возможно, и за другие преступления, счет которым уже открыт.
– Значит, ты все-таки арестовал Духослава… – с укором сказал боярин Мнислав.
– Я не люблю повторять, и не люблю, когда мне не верят. Духослава я не арестовывал, и в моем доме его нет. А тех, кто разговаривает со мной в таком тоне, как ты, боярин, я обычно наказываю. И наказание мое может быть суровым. И даже немедленным.
Мнислав усмехнулся себе под крючковатый нос, сделал шаг назад, и оглянулся на строй своего полка, словно пожелал показать, откуда он готов получить поддержку. Момент наступил решающий, и вся ситуация зависела от решительности Войномира и Славера, с одной стороны, и бояр, с другой.
Князю, конечно, зазорно обнажать меч против дружины, которую он получил в подчинение. Но требовалось что-то делать, и требовалось делать немедленно.
– Мнислав, тебя разве не было вчера на боярском совете? – спросил Войномир так громко, что его слышали простые вои в строю.
– Я был там, княже, – криво усмехнулся боярин Мнислав.
– Тогда ты, наверное, или оглох, или совсем ум потерял, если не слышал или не понял, что я объявил на острове осадное положение. Своей волей, но с согласия соправителя княжества князя-воеводы Дражко. А это значит, что любое сопротивление моей власти будет жестоко подавлено. Любое! Даже малейшее! Я не позволю тебе в таком вызывающем тоне разговаривать с собой. Стража, повесьте этого боярина рядом с первым…
Стражники шагнули из темноты, и взяли боярина Мнислава под руки. Тот испуганно оглянулся на свой полк. Несколько сотников стояло впереди воев. И все слышали слова князя об объявлении осадного положения на острове. А проявить неповиновение во время осадного положения – это уже значило автоматически стать мятежником, против которого будет все княжество бодричей. На это не каждый готов был решиться, хотя видно было, что сотники сомневались, и стояли не прямо, а словно бы готовы были побежать за своим боярином.
Но тут напряжение ситуации перевел на себя боярин Берест. Он шагнул вперед решительно, и встал прямо против Войномира.
– Я тоже обвиняю тебя, княже, в превышении полномочий. Можешь и меня повесить. И всех остальных бояр.
– Ну, всех можно не вешать, – выступил вперед Славер. – В этом городе слишком мало деревьев. Кое-кого придется просто застрелить. Я не думал, Берест, что ты тоже входишь в заговор вместе с отъявленными убийцами Духославом, Колльбьерном и Мниславом. И только сейчас догадался, с чего вдруг Мнислав так поспешил, что стал перечить князю. Просто он услышал слова, что сейчас с дороги вернутся сотники и десятники стрельцов полка Колльбьерна. Они наверняка опознают в убитых на крыше стрельцах своих товарищей. Тогда вина Колльбьерна будет доказана, и Мнислав побоялся, что Колльбьерн скажет что-то лишнее пред смертью. Если ты по незнанию дела дерзишь князю, то отойти, боярин Берест. А если ты состоишь с убийцами в одной компании, умри.
– Ты хочешь убить меня? – не пугаясь смерти, спросил пожилой боярин.
– Ты не уходишь. Значит, ты вместе с ними…
В руке боярина Береста вдруг оказался длинный нож, вытащенный из широкого рукава. Сам он был не молод, но еще крепок телом и нанести удар не готовому к этому человеку мог вполне. И он шагнул в сторону бургграфа, поднял руку в размахе, но тут же сразу с десяток стрел пробило его тело и голову. Боярин Берест упал сразу, убитый многократно. И больше никто из бояр не посмел выступить против Войномира со Славером, потому что убийственные стрелы летели неизвестно откуда. Сначала сбили с крыши храма шестерых стрельцов, на которых заговорщики возлагали надежду, теперь изрешетили боярина Береста. Строй полка боярина Мнислава тоже замер, не вступая в конфликт. Никто не пожелал получить стрелу в грудь, как никто не пожелал быть повешенным. Два боярина, стоящие чуть в стороне с закрученными за спину руками, ожидали, видимо, другого. Они ожидали помощи и от группы бояр, и от боярских дружин. Но против решительности князя никто выступить не сумел. Да и летящие неизвестно откуда стрелы не советовали это делать.
– Повесить Мнислава… – распорядился Славер. – И Колльбьерна на соседней ветке.
Он посмотрел на бояр. Нос Мнислава теперь обвис, в самом деле, ниже подбородка. И сильно дрожал вместе с губами. Боярин желал что-то еще сказать, на группу бояр посмотрел, даже на свой полк бросил взгляд, но понял, что помощи ему ждать неоткуда…
* * *
Только когда все стрелецкие сотники и десятники собрались во Дворце в том же зале, где минувшим днем заседали бояре, князь Войномир увидел воочию, какими реально большими силами стрельцов он обладает.
– Сотники отойдите в одну сторону, десятники в другую, – распорядился князь, и тут же подсчитал. Оказалось, в его распоряжении было двенадцать сотен стрельцов. Если учесть еще и две сотни стрельцов-варягов, то всего выходило четырнадцать сотен. С таким большим стрелецким войском Войномир еще ни разу не воевал. Просто не было у него никогда стольких стрельцов. Но что эти сотни были в состоянии сделать в бою, предположить было можно без труда. Как раз, когда князь закончил подсчеты, он услышал за дверью голос Славера. Потом дверь приоткрылась, и в зал заглянул волхв Ставр. А из-за его плеча выглядывал глашатный Драган. Значит, необходимости тянуть попусту время уже не было, и Войномир стал просто объяснять стрельцам задачу, которую он перед ними ставил в этом походе. По сути дела, стрельцы должны были сами, без поддержки остальной части войска, победить противника. Сложность состояла в том, чтобы не тратить стрелы понапрасну, и не стрелять всем одновременно в одного человека. Во избежание этого, Войномир когда-то придумал систему, применяемую в варяжских полках. И сейчас рассказал стрельцам об этой системе. Это все было не традиционным способом ведения боевых действий, но способ этот выбирается князем, и не простым сотникам с десятниками спорить с ним. Само это объяснение задачи было лишним. Обычно полководцы не объясняют подчиненным, что и для чего делают. Никогда не объяснял раньше и сам Войномир. Но в этот раз пришлось.
– Понимаете, что от вас требуется? – в завершение, спросил князь.
– Понимаем, княже, – за всех ответил один из сотников.
– Справитесь?
Загудели все собравшиеся. Загудели согласно, утвердительно.
– Тогда я вас не задерживаю.
Сотники с десятниками стали выходить. Князь пошел к выходу последним. И успел увидеть, как двоих уводит стража в противоположное крыло. Но уводит не грубо, а вроде бы добровольно. И Волхв Ставр спрашивает что-то у этой пары стрельцов прямо на ходу, вроде бы даже руками что-то показывая. Следом пошел и сам князь Войномир.
Голоса слышались из княжеской рабочей горницы. Князь открыл дверь. Два стрельца, уже обезоруженные, стояли у стены.
– Они, княже, готовы все рассказать, если ты пообещаешь не отсылать их верховному волхву храма Свентовита в Арконе Вандалу. Вандал будет их живьем поджаривать на медленном огне, даже если они сразу скажут, кто просил их убить Ведану и для чего…
Только волхв Ставр договорил, как в коридоре послышались быстрые шаги, и кто-то постучал в дверь. Войномир, поскольку стоял рядом, не посчитал для себя какие-то простейшие действия зазорными, сам дверь и открыл. За порогом стоял тысяцкий Волынец с раскрасневшимся от ветра лицом. Видимо, его конь Ветер долго скакал против ветра.
– Ты вовремя прибыл, – сказал князь. – Есть новости?
– Есть, княже. Но местные новости все же, я думаю, важнее. Мне только что рассказал Славен, как проходил смотр войска на площади. Пусть бояре будут счастливы, что меня там не было. Не то повешенных было бы больше.
– Что так?
– Советую тебе, княже, пока дело не остыло, повесить еще трех бояр, которые посылали гонцов к лютичам. Гонцов везут за мной стражники. Я сначала с ними ехал, но потом увидел, что опаздываю, и погнал Ветра. Стража еще едет. Будут, думаю, только к вечеру.
– Скажи бургграфу. Пусть разберется с предателями.
– Я уже сказал, княже. Он разбирается.
– А пока вот и тебе предмет для разбирательства, – князь Войномир кивком показал на двух стрельцов у стены. – Это одна из твоих нынешних обязанностей. У меня времени осталось мало – пора ехать. Всю полноту власти доверяю тебе. К моему приезду в городе должно быть спокойно. Делай все, что найдешь нужным. У тебя есть от меня все полномочия…
Глава пятнадцатая
Князя-воеводу Дражко и сотника Оскола даже на мгновение не задержали в воротах. Просто при их приближении распахнули на всю ширину одну воротную створку, и створка эта оказалась настолько широка, что они смогли проехать в ворота рядом один с другим. Едущий на два корпуса лошади позади стрелец Квашня тоже без остановки и без вопросов проскакал следом. Привратные стражники, видимо, давно наблюдали за всадниками, и видели, что все трое составляют одну небольшую кавалькаду. Но в городе пришлось скорость все же сбросить. Хотя стук копыт по деревянной мостовой звучал отчетливо, на улицах Арконы все же было много людей, и легко было кого-то потоптать конем.
Дражко и сам знал, в какую сторону им ехать, но арконский сотник все равно подогнал своего коня, чтобы ехать первым, словно желал дорогу показать. Возражать князь-воевода не стал, и повод не отпустил. А стрелец нагнал князя-воеводу, и поехал рядом, вертя головой во все стороны.
– А город-то, княже, еще больше Коренице…
– По крайней мере, людей здесь живет больше, – ответил Дражко. Но разговаривать на скаку было неудобно, и потому дальше ехали молча. И только перед мостом, ведущим в громадный храм Свентовита, когда пришлось спешиться всем троим, князь-воевода спросил у стрельца.
– Ты в хороших отношениях со своим братом?
– Мы давно уже не виделись.
– Я не про родного говорю, а про названного. Про одноглазого Магнуса Бычья Кость. Не забыл такого?
– Магнус… – Квашня добро улыбнулся. – С ним трудно быть в плохих отношениях. Он только с виду свирепый, а по жизни – добрячок. С ним недавно виделись. А что нужно, княже?
– Нужно, чтобы Магнус пропустил небольшой отряд в Кореницу, где начался, кажется, боярский мятеж. Князя Войномира в городе нет. Пойдет твой брат на такое?
– Против князя, точно скажу, никогда не пошел бы. Да и я просить не стал бы, поскольку сам не пошел бы. А против бояр – должен пойти. Бояр ни народ, ни стража не любят. Их даже собственные дружины не любят. А почему отряд только небольшой? Чтобы подавить мятеж, надо большой отряд заводить.
– Приближение большого отряда будет заметно. Сначала следует обстановку разузнать. В городе осталась стража и тысяцкий Волынец. Я думаю, они должны оборонять княжеский Дворец. Тысяцкий человек сообразительный. Он уже должен был узнать, я думаю, и силы мятежников, и кто мятеж возглавляет, и все остальное.
– Я понял, княже. Я готов к Магнусу поехать.
Разговор на этом завершился, потому что ворота храма распахнулись, вышло четыре молодых очень высоких жреца, у которых обычные жрецовские рубахи были непривычно перехвачены военным широким поясом, а не тонким витым шнуром с набором различных оберегов. А на поясе у каждого висел тяжелый меч в ножнах. Князь-воевода видел жрецов в таком облачении еще в Свентане, когда даны подступали к городу, и храм Свентовита тогда пообещал в случае необходимости выставить свою рать. А сам князь-воевода тогда же припугнул данского герцога Трафальбрасса тем, что храм выставит рать из покойников, которые умерли еще несколько веков назад, и не боятся ни стрелы, ни копья, ни меча, зато сами убивают живых людей. А те, чью кровь они попьют, потом нападают на своих же, и выпивают их кровь. И такие нападения потом становятся эпидемией.
Дражко тогда знал, что он рассказывает сказки про вурдалаков, тем не менее, герцога, который не ведал страха в бою, припугнул тогда основательно. Драться с восставшими покойниками никто не хочет. И это, возможно, тогда поколебало данов, и задержало нашествие, что позволило князю-воеводе подготовиться к войне, несмотря на собственное ранение от кинжала наемного убийцы, и мятеж бояр[75]. Тогда, как и на Руяне, тоже был мятеж. И тоже угрожали нашествием даны. Но в тот раз Дражко вышел из трудного положения с честью и славой. Сейчас все трудности легли на плечи молодого князя Войномира, но князь-воевода верил, что тот справится. Когда-то и он сам был молодым, и прошел через трудности мятежа, который отнял у него отца, а его лишил княжения в народе лужицких сербов. Но он в той ситуации выжил, и сумел восстановиться. К сожалению, не на княжеском столе, тем не менее, достиг определенного статуса, как полководец. Пока Войномир показал себя хорошим начинающим полководцем у себя дома, и ему еще предстоит стать хорошим правителем, в меру жестким, и понимающим ситуацию. И задатки этого он уже продемонстрировал. И Войномир может и должен победить бояр. Тем более, если помощь князю окажет со своими силами и своим влиянием, и со своей всем известной волей Вандал, верховный волхв храма Свентовита Арконы…
* * *
Волхвы открыли ворота, но смотрели они отстраненно, не на сотника Оскола, не на князя-воеводу и уж конечно не на стрельца Квашню. Просто смотрели перед собой, куда-то в город, который располагался уровнем ниже. Сотник Оскол спешился, и повел коня за собой на поводу. Так же сделал и князь-воевода, а за ними и стрелец Квашня, считая, что здесь такие правила. До этого князь воевода дважды бывал в храме Свентовита, но оба раза приходил в него пешком, и не знал, разрешено ли ему верхом въезжать на эту закрытую территорию. В княжестве не было таких законов, как в королевстве франков, где некоторые видные вельможи обладали правом въезда верхом даже в свои христианские храмы. Когда Дражко впервые услышал об этом, он возмутился, и сказал, что это неуважение к богам. Тогда его поправили, сказали, что у христиан один бог. Но никто не возразил против «неуважения». Так, уважая чужого бога, Дражко просто не мог с неуважением относиться к своим богам. Он мог себе позволить неуважение к служителям этих богов – волхвам, но волхвы были только люди, и ничто человеческое было им не чуждо. Значит, и спрашивать с них требовалось только, как с людей. Спрос с волхвов никоим образом не касался спроса с богов. Это была истина, которую не все хотели понимать, и которой противились больше всего сами волхвы. По крайней мере, большинство из них, утверждая, что они на свое место самими богами и поставлены. Волхвы хотели себя видеть не ответственными перед людьми, заявляя, что они ответственны только перед богами. И, в то же время, от людей требовали ответственности и человеческого, и божьего суда. То есть, говоря попросту, волхвы желали поставить себя в особое положение, что, конечно, никак не могло соответствовать реалиям. За человеческие поступки волхвы должны были отвечать, точно так же, как все остальные люди, перед человеческим судом. А вот за проступки духовные пусть отвечают перед судом высшим. Так будет справедливо. Так будет по Прави. Хорошо будет, если князь Войномир поймет это, и не постесняется принять какие-то резкие и жесткие меры против волхва-отравителя Духослава.
Но поддержать Войномира в этом все равно кто-то должен. Кто-то авторитетный. Поскольку, действовать авторитетом своих усов Дражко в данной ситуации возможности не имел, лучшим вариантом поддержки для князя Войномира он видел вступление в дело верховного волхва храма Свентовита Вандала. Служитель богов может выступить судьей не только в религиозном вопросе. Вообще отдельного закона о суде над волхвами в княжестве не существует. Есть княжеский указ о том, что территория храмов является самостоятельной территорией, и княжество на эту территорию не претендует. Указ этот Годослав написал тогда, когда в Свентане, большом и важном городе, возник спор между местным воеводой и жрецами храма Свентовита во главе с авторитетным верховным волхвом храма Колопасом. Дело было в том, что одна из стен города являлась одновременно и стеной храма. Воевода заботился о безопасности города, считая, что эта стена – слабое место Свентаны, и потому желающий возвести новую стену на месте старой, не имеющей даже бойниц, и поставить на нее своих воев. Но стена была с двух сторон изузорена священными смысловыми резными рисунками, которым было несколько сотен лет, и волхвы желали оставить стену себе. Решение вопроса потребовало вмешательства князя Годослава, который сам приехал в Свентану, побывал на месте, и распорядился рядом со старой стеной храма на выделенные из княжеской, а не из городской казны деньги, построить новую стену в десятке шагов от стены храма. После такого решения и верховный волхв храма Свентовита в Свентане тоже выделил немалые средства от лица храма на то, чтобы стена была сильной и мощной, и даже помог рабочими, направив на строительство младших волхвов. В результате, стена была построена, и не в десяти шагах от храма, как предлагал Годослав, а в ста. Это позволило тесному городу расшириться, и построить еще несколько городских кварталов. А перенос стены так далеко обосновывался еще и условиями рельефа местности, позволяя городу запустить на свою территорию часть небольшой речки, способной во время осады снабжать горожан водой. Чтобы подобных споров не возникало в дальнейшем, князь Годослав и запретил своим указом претендовать на территорию, принадлежащую храмам. Претендовать можно только на деятельность волхвов, на их поступки или, говоря точнее, проступки. Впрочем, об этом, последнем, в указе ничего не было сказано. Но не было и закона, освобождающего волхвов от ответственности, и запрещающих их преследование за нарушение других законов.
При этом князь-воевода, намереваясь обратиться за помощью к верховному волхву Вандалу, слегка опасался, что сыграет свою роль и пресловутая цеховая солидарность. Вандал может подумать, что если князь протянет руки к верховному волхву Духославу, то, через какое-то время может и к нему самому руки протянуть. Против этого говорило только два факта. Первый – Вандал чувствовал себя в Арконе очень уверенно, и его авторитет на острове был слишком силен, чтобы волхв чего-то опасался. Хотя, изначально отправляясь на остров, князь-воевода Дражко и князь Войномир настраивались именно на противоборство с Вандалом, ожидая, что другие волхвы Руяна должны стать им помощниками. Но Вандал этого не знает, и лучше будет, если он не узнает никогда. Второе – верховный волк Духослав по сути дела, боролся с Вандалом за верховный авторитет. И потому Вандал может не признать здесь принцип цеховой солидарности, и решит покончить с соперником с помощью официальной власти. И еще князь-воевода держал про запас, как сам он считал, очень мощный аргумент. Боярин Пламен считался самым важным союзником и помощником Вандала во всех его делах. А Вандал, как говорили, всегда стоял горой за людей своего клана. И уже одно то, что мятежные бояре захватили в плен Пламена, может заставить верховного волхва храма Свентовита отбросить в стороны все соображения, и отправиться во главе полков в Кореницу. Или хотя бы полки туда отправить. Наверняка, у главного лица в таком воинственном городе, как Аркона, найдутся люди, способные полки возглавить. Это не такая великая война, где требуется талант большого полководца. Пока требовалось хотя бы подойти под стены Кореницы, и встать там лагерем, показывая угрозу. А через несколько дней вернется и князь Войномир, который пожелает войти в свой Дворец. И не в каком ином качестве, кроме победителя, сделать этого не захочет. Дражко ничуть не сомневался, что Войномир, даже если часть боярских полков откажется ему повиноваться, даже с одними силами Арконы и с оставшейся частью своих полков, в том числе, и варяжским полком из Русы, сумеет навести порядок, и порадовать ворон…
* * *
За воротами храма приехавших никто не встретил. Но сотник Оскол, лучше знающий местные порядки, хлопнул в ладоши, и тут же откуда-то сбоку из-за стен, составленных из тонких стволов сосны, вышло три младших волхва, и приняли под уздцы конец у всех троих приезжих.
Сотник Оскол что-то тихо сказал одному из младших волхвов, тот передал другому повод лошади Оскола, и молча взял под руку стрельца Квашню, уводя его во внутренние помещения. Понятно, что стрельцу незачем было встречаться с верховных волхвом, даже при том, что самому Квашне это, возможно, было бы и интересно. Но Оскол сделал знак князю-воеводе, и повел Дражко сначала по какому-то длинному коридору, потом, в конце коридора, свернул на лестницу, и поднялся на второй этаж, окружающий зал для служб по всему периметру. Там тоже был длинный коридор, завершившийся поворотом налево, еще один длинный коридор, но второй коридор они даже до конца не прошли, и сотник постучал в одну из многочисленных дверей. Дверь открылась сразу. За ней стоял волхв гигантского роста, с обнаженным мечом в руке. Дражко с удовольствием осмотрел сверху до низу и обратно мощную фигуру великана, улыбнулся своим мыслям, и последовал за Осколом по лестнице вниз, снова на первый этаж. Видимо, в помещение, занимаемое верховным волхвом Вандалом, можно было попасть только через второй этаж.
Лестница вывела князя-воеводу и сотника в большой зал с окнами, за которыми видно было только бревна тына, но этот зал имел множество дверей. Там Дражко с Осколом остановились, и сотник молча сделал жест рукой, требуя спокойно подождать. Но ждать пришлось не долго. Скоро одна из дверей открылась, и вышел верховный вождь храма Свентовита. Был он намного более седым, чем запомнился князю-воеводе по прошлой встрече, имевшей место около шести лет назад. Но Дражко догадался, что особенно поседел Вандал, возможно, в последние дни. После смерти своей воспитанницы. Говорили, что Вандала эта смерть сильно «подкосила». Однако сам князь-воевода не сказал бы так. Вандал был по-прежнему силен и крепок, а седина в голове только придавала ему возвышенную благородность. И очень шла его спокойному и властному взгляду.
– Здравствуй будь, Вандал! – как гость, Дражко первым сказал приветствие.
– И ты, здравствуй будь, княже, – ответил верховный волхв, и Дражко не мог не отметить уважительность его тона. Все-таки Вандал видел разницу между волхвом, даже верховным, и князем-воеводой княжества, к тому же соправителем князя Годослава. – Я знаю, что привело тебя ко мне, и готов тебе содействовать. Только я удивлен, что ты прибыл один. Дозволь мне спросить, где боярин Пламен? Он прислал ко мне гонца, обещая прибыть вместе с тобой.
– Значит ты, Вандал, не все знаешь… Ты выслушал только первого гонца, посланного еще из Коренице. А гонец к тебе был послан и второй, который вместе со мной переплыл пролив на пароме. Но он, по чьей-то недоброй воле, видимо, сгинул в пути, и не довез до тебя слов боярина.
– Говори… – нахмурился Вандал. – Я вижу, что прибыл ты с недоброй вестью. Но я в проследнее время получаю множество недобрый вестей. И уже начинаю привыкать к ним. Говори…
– Да, Вандал. Вести мои не назовешь добрыми. Но я буду рассказывать по порядку, не зная, что тебе уже известно. Мы сначала отправились в Аркону вместе с боярином Пламеном. Князь Войномир в этот же день должен был выступить в поход против лютичей, которые собираются в Венедине с целью напасть на остров. Чтобы собрать себе войско, князь Войномир объявил на Руяне осадное положение. Это позволило ему забрать под свою команду боярские дружины. Около пролива нас догнал первый гонец. От князя Войномира. Сообщение князя напрямую касается тебя, Вандал, и твоей воспитанницы Веданы…
Верховный волхв и без того выглядел суровым, а после этих слов помрачнел еще больше.
– Я слушаю.
– Боярин Пламен не верил в историю, рассказанную жалтонесом Рунальдом, который плыл из Вагрии. Пламен считал, что Ведана никак не связана с ядом. Ей некого было отравливать.
– Я тоже сначала так считал.
– Но я сам встречался с Рунальдом, когда он приплыл в Ральсвик. Рунальд рассказал ту же самую историю, тебе уже известную, и тогда же понял, что отравить желают князя Войномира, племянника Годослава. И дал мне склянку с противоядием. Его следует пить каплями каждое утро, растворив в воде, тогда яд не подействует. Перед службой в храме Яровита я заставил князя выпить противоядие. А после службы Духослав, якобы, выполняя волю Яровита, ему сказанную самим богом, велел Войномиру выпить все вино из рога со стены, хотя по правилам, как мне сказал бояринПламен, князь должен выпить только половину, а вторую половину оставить волхву. Войномир выпил, но противоядие помогло, и яд не подействовал. А накануне вечером княжеский глашатный Драган, который вещает в храме от имени Яровита, видел, как какой-то стрелец передал Духославу склянку, и взамен получил мешочек с золотыми монетами. Очень большая сумма. За пустяки золотом не платят. Драган это понял, спрятался, и отследил выход стрельца. На улице первого ждал верхом второй стрелец. И вместе они удалились…
– Добавлю к твоим словам то, что узнало учиненное мной следствие, – прервал князя Вандал. – Два стрельца из полка боярина Колльбьерна, сотник и десятник, приезжали в Аркону, где останавливались в доме у родственников сотника.
– Это, должно быть, и есть те самые стрельцы, которых видел Драган.
– Похоже… Уехали они вечером того дня, когда была убита Ведана. Уехали сразу после того, как в доме внезапно умерла в страшных судорогах собака. Я так думаю, что они на собаке испытывали действие яда. Когда была убита Ведана, того и другого видели в порту. По описанию сотник походит на человека, который взял у Веданы склянку с ядом. Остался неразрешенным вопрос о том, зачем Ведане это было нужно. Но у меня есть предположения… В последнее время она очень сильно всем надоедала с вопросом, кто был ее отцом. Очень хотела узнать. Не знаю, сообщили ей или нет, скорее, просто пообещали, иначе жалтонес с той лодки слышал бы разговор. Но ради этого она могла бы поступить так. Ведана была порывистым человеком, и могла потакать своим желаниям, хотя я сказал уже ей однажды, что отец ее давно умер, и у нее остался только брат по отцу. Но она могла пожелать встретиться и с братом. А во что вылилась бы эта встреча, я не знаю. Но хорошего она не принесла бы…
– Могу я тебя спросить, кто был ее отцом?
– Отца ты не знал. Но ты хорошо знаком с братом.
– И кто он?
– Пойдем… Теперь это уже не имеет значения… – сказал Вандал, и направился к двери, из которой недавно вышел.
Перед дверью остановился, и сообщил:
– Это комната Веданы. Там стоит портрет, который рисовал заезжий италиец-художник. Но закончить портрет он не успел. После смерти Веданы я расплатился с ним, и он уплыл на первой же попавшейся лодке. Посмотри, княже. Может, сам поймешь? Они очень похожи с братом.
Вандал толкнул дверь кулаком, и посторонился, пропуская князя-воеводу.
Дражко вошел, и сразу оказался перед портретом. На него смотрела с портрета женщина лет тридцати с небольшим, имеющая спокойный, и, в то же время, властный взгляд. Собранные под берестяным кольцом русые волосы были густыми и длинными. Руки были нарисованы на холсте только углем, но даже очертания рук говорили, что кисти у Веданы были по-мужски сильными, способными к управлению оружием. На кисти Дражко обратил внимание только потому, что они были нарисованы не краской. А лицо казалось поразительно знакомым. Но узнать князь-воевода никого не сумел, хотя перебрал в голове много знакомых лиц.
– Она – дочь конунга Трафальбрасса и сестра герцога Сигурда[76]. Мать Веданы была сотником, и попала в плен к конунгу. А после плена родила Ведану. Она хотела убить дочь, видя в ней память насилия над собой, и с этим пришла ко мне. Сказала, что не может на дочь даже смотреть. Тогда я забрал ребенка на воспитание. А мать ее скоро погибла в бою. Теперь ты понимаешь, почему я не мог сообщить Ведане, кто ее отец и кто ее брат? Ведана помнила нелюбовь к себе матери. Детская память цепкая. Это мы думаем, что дети мало что могут помнить, а они все видят и помнят. Даже то, что происходило с ними, когда они находились в утробе матери. Как было открыть Ведане, что ее брат – ее враг? Она пожелала бы отомстить за мать. И это могло бы кончиться трагедией более значимой, чем та, что произошла. Для острова, для всего княжества значимой. Король Готфрид ценил своего родственника, и пожелал бы за него отомстить. Ты увидел портрет. Я твое любопытство удовлетворил, княже?
– Вполне, волхв.
– Я слышал, у тебя были подозрения против Веданы…
– Недалеко от Штржелово на нас с князем Войномиром была выставлена на дороге засада. Кто-то не хотел допустить нас на остров. Командовала засадой женщина. Не так много на острове женщин-воев. И Ведана была самой знаменитой из них. Потому я и подумал, в первую очередь, на нее. Но у той женщины были черные распущенные по плечам волосы. И сама она была высокой и худощавой.
– Только я один знаю пятерых женщин-воительниц на Руяне… – холодно сказал Вандал. – Любая из них могла устроить засаду. Мне трудно сказать, кто это был?
– Эта женщина сделала все настолько неумело, что мы определили засаду, и ушли с дороги в лес. А она со своим отрядом желала ударить нас в спину. В итоге вышла на засаду в тумане тогда, когда должны были выйти мы. И стрельцы расстреляли ее и ее воев. Ее принесли на остров на щитах. А потом, по мнению Ставра, которого ты хорошо знаешь, сожгли в храме Яровита.
– Ставр обычно говорит то, что точно знает.
– Я тоже верю ему. Но все дальнейшее, это продолжение моего уже начатого рассказа.
– Я слушаю…
– Утром, придя в храм Яровита до начала службы, тот же глашатный Драган застал момент, когда Духослав выливает содержимое полученной вечером от стрельца склянки в бочонок с вином, только-только купленный им у боярина Пламена. Драган был далек от всяческих политических интриг, и ничего не знал о яде, что взяли у жалтонеса Рунальда. Он молод, и вообще старается ни в какие интриги не ввязываться. И не понимал сути действий Духослава. Тем не менее, сообразил спрятаться и в этот раз. А все, что он видел, рассказал мне, когда я узнал его голос в голосе Яровита, прозвучавший под сводами храма в конце службы. И сразу сознался. И рассказал все. Как потом оказалось, он уже успел все это же рассказать и Ставру. Ставр умудрился облазить весь храм Яровита. Даже посмотрел, как сжигают на костре женщину, что организовала на нас засаду. И увидел, что Духослав стоит перед костром на коленях.
– Значит, он признался в отцовстве? На колени перед костром может только отец встать.
– Я признания не слышал.
– Официально у него была воспитанница, бедная сирота, которую он воспитывал, как я Ведану, и в том же духе. Впрочем, это сейчас не самое главное. Продолжай рассказ…
– Ставр, как ты знаешь, очень ловкий человек…
– Да, я слышал об этом, хотя сам с его ловкостью не сталкивался. Говорят, княже Годослав не может без него обходиться.
– Ставр организовал князю такую систему разведки, что она работает даже тогда, когда самого Ставра рядом нет. Пока Ставр находится на Руяне, Годославу помогают помощники Ставра. Но и на Руяне Ставр оказался очень полезным. Во время посещения храма он сумел подслушать разрешение Духослава младшим волхвам, которые были заняты в сожжении тела неизвестной женщины – пока будем называть ее так, пока не знаем точно, что это дочь верховного волхва храма Яровита – устроить тризну, и взять один из бочонков вина, закупленных Духославом у боярина Пламена. Духослав сам выкатил из кладовой в коридор этот бочонок. А другой бочонок, с отравленным вином, находился в это время в комнате, закрытой на замок. И ключ от замка имелся только у одного верховного волхва храма. Но Ставр сумел загнутым гвоздем открыть замок, и поменять бочки местами. В итоге все двенадцать младших волхвов умерли ночью в страшных муках. Говорят, они даже кричали, но им никто не помог. Противоядие было только у князя Войномира, да его и не хватило бы на всех. Утром Духослав обнаружил скорченные тела, и заявил боярам, что боярин Пламен хотел отравить его и его младших жрецов по настоянию верховного жреца храма Свентовита в Арконе. По твоему, то есть, настоянию. Кончилось это для Духослава плохо. Его упрятали в самую глубокую темницу города, где холодно и сыро, и никто не знает, где эта темница находится.
– Могу подсказать, – спокойно сказал Вандал. – Самая глубокая темница в Коренице находится в самом храме Яровита. Правда, ею раньше очень редко пользовались…
– Спасибо, волхв, я буду знать, хотя спасать оттуда Духослава не намереваюсь. Но я продолжу свой рассказ. В то же утро на площади, прямо рядом с храмом Яровита князь Войномир давал смотр боярским дружинам, которые он взял под свое командование в связи с осадным положением. Бояре, видимо, надеялись на помощь своих дружин, и попытались прямо там восстать на князя. Нескольких бояр Войномир приказал повесить…
– Кого конкретно?
– Мне сообщили только про боярина Колльбьерна. Кто другие, я не знаю.
– Жалко. Колльбьерна я хотел бы допросить. У меня на службе есть хороший свей Торстейн, умеющий снимать с человека кожу по кусочку, по лоскутку. Какой-нибудь гребец с лодки в состоянии боль перетерпеть, умереть, но ничего не сказать, а бояре не приучены такие пытки выдерживать. Колльбьерн мог бы многое рассказать Торстейну.
– Войномир торопился на встречу с лютичами, пока те не получили подкрепления. И с боярскими дружинами выступил в поход. Но эти дружины предельно ненадежны, и могут ослушаться, и даже выступить против самого князя. Потому у меня есть опасения. Тогда же, сразу после смотра, думаю, по настоянию Ставра, Войномир пригласил к себе во дворец всех сотников и десятников стрельцов. Я не знаю, что он им там говорил, и как объяснил свое приглашение. Но на выходе были арестованы сотник и десятник, которых узнал глашатный Драган. Но, как я понимаю ситуацию, после отбытия Войномира, бояре начали мятеж, и захватили Кореницу. Боярин Пламен желал вернуться туда, чтобы потребовать ответа с волхва Духослава. Меня уже встретил Оскол под стенами Арконы, когда прискакал весь израненный десятник из дружины Пламена. Бояре, видимо, не все свои дружины передали князю. С ними и захватили город. И захватили в плен самого боярина Пламена. И потому я вынужден обратиться к тебе, Вандал. Ты же не можешь бросить в беде своего верного человека. А сам я вынужден отправиться в плавание на Обенро. Ты знаешь об этом…
– Да, знаю. Я понял тебя. И приготовил все для твоего плавания. Мне самому сан верховного волхва не позволяет возглавить дружину, которую следует отправить в Кореницу, но я туда все равно чуть позже приеду. А пока я отправлю туда сына боярина Пламена. Кьярваль молод, но хороший вой и умелый кормчий. Он сумеет справиться. А за отца он пойдет даже в пламя. Но хватит ли сил нашей дружины, чтобы штурмовать такой сильный город?
– Его не нужно будет штурмовать. Я отправлю с дружиной своего стрельца Квашню. Его названный брат служит сотником городской стражи на главных городских воротах. В городе остался тысяцкий Волынец, которому подчиняется вся городская стража. Нужно будет пройти в город, связаться с Волынцом, и вместе со стражей захватить мятежников. А там и сам князь Войномир, дадут боги, вовремя вернется. Если основная часть войска не будет ему подчиняться, у него есть большой и сильный, многократно испытанный варяжский полк. Эти прошли с ним много походов, и не предадут своего князя…
Глава шестнадцатая
Сразу после прибытия свейского полка в Муром князю-посаднику Гостомыслу можно было ехать по своему запланированному маршруту дальше – в Смоленск. И новгородцы Муром покинули уже следующим утром, с рассветом. Собрались еще в темноте, и отправились, как только стало нормально видно дорогу.
Теперь ехали уже не снежной целиной, где лошадям было негде поскальзываться, хотя и сложно было переставлять ноги, а плотной, хорошо укатанной и утоптанной дорогой, которая всем своим протяжением и вела к необходимой цели – по направлению к Смоленску. Но в минувшую зиму и, особенно, в первые дни весны была сильная оттепель. Дорога подтаяла, и местами, особенно в низинках, образовалась неприкрытая снегом наледь. Это затрудняло передвижение и снижало скорость. С утра дорога была еще почти пустой, но скоро, после преодоления половины пути до ближайшего поселения, уже и быстрое передвижение стало слегка затруднительным из-за загруженности единственной дороги. И трудно было сказать, где передвигаться получиться быстрее – дорогой или снежной целиной. Но, поскольку у Гостомысла не было теперь проводника, который нюхом определял толщину снежного покрова, отряд все же ехал дорогой. Князь-посадник Гостомысл смотрел вперед, и не переставал удивляться, как быстро разбегаются по окрестностям хорошие вести. Совсем недавно он ехал этой же дорогой, только в другую сторону, и тогда дорога была даже на треть не заполнена, в сравнение с новым положением. Сейчас же обоз двигался за обозом. Одиночные сани тащились за другими такими же одиночными санями. Ехали и в одиночестве – с товаром на торжище, и целыми семьями – за покупками. У многих вдруг возникла надобность посетить торговые ряды или для продажи чего-то, или для покупки. Да и в самом Муроме было заметно значительное оживление на торговых площадях. И в самом городе, и за его стенами на берегу Оки, где тоже стояли торговые ряды.
Удивляться здесь было нечему. Если раньше вся торговля в городе была под контролем хозар, которые могли войти в любой из торговых рядов, взять то, что им понравится, и уйти, в лучшем случае, не расплатившись. А то могли и ножом, и мечом ударить в ответ на простой возмущенный взгляд. И никакая городская стража их не пугала. Они могли и на стражу напасть, считая себя хозяевами всего в городе. Но теперь уже торговцы чувствовали себя на торжищах хозяевами своего товара. Весть эта быстро облетела торговые площади всех окрестностей, и в большой для этих мест город погнали свои обозы купцы и простые поселяне. А это уже само по себе значило, что Муром задышал полной грудью, и вообще начал оживать.
Гостомыслу было радостно, что к такому процветанию Мурома приложил руку и он, и князь-посадник почти счастливо улыбался и яркому весеннему солнышку, и этим людям, спешащим по своим делам в Муром. При этом сам князь-посадник не прислушивался к тому, что происходило вокруг. Но голос сотника Русалко заставил Гостомысла натянуть повод.
– Зовут, княже…
– Кто зовет? – не понял Гостомысл.
– С задних рядов. Просят остановиться. Сейчас передадут по колонне, что там…
Слова перелетали от одного ряда к другому. В результате, уже скоро и сам Гостомысл услышал их:
– Гонец из Мурома к князю Гостомыслу!
Появление гонца из города, который князь-посадник только несколько часов назад покинул, показалось странным.
– Что там могло случиться такое экстрасрочное! – князь сердито натянул повод. Он не любил, как и все нормальные люди, когда в период хорошего настроения внезапно поступает какая-то дурная весть, хотя так случается часто. Хорошие вести всегда чередуются с неприятными. Тем не менее, дурная шла весть или хорошая, требовалось остановить колонну и дождаться, когда гонец доскачет от последних рядов до передовых. Тем более, колонна не была слишком длинной – меньше полутора сотен воев ехало по три человека в ряд. Только встречные возы и обозы мешали гонцу скакать во всю прыть лошади. Но гонец и в самом деле показался вскоре. Гостомысл узнал крепко сидящего в седле сотника Кля с развевающийся над обеими плечами раздвоенной бородой.
Сотник подскакал к князю, и лихо, как бродячий акробат-скоморох, спрыгнул с коня. Только что перевернуться в воздухе забыл. А так сходство было бы полное.
– Здравствуй будь, Кля, – сказал князь, пока сотник переводил дыхание. – Что там такое срочное стряслось?
– Посольство из Ростова едет. А наперед гонец от князя Изявлада прискакал. Со словами от посольства, чтобы наш Вячерад загодя продумать ответ смог. Изявлад торопится.
– И что? Тебя князь послал?
– Воевода Заяц к князю вызвал. Сказал, что я угодил тебе в деле, потому и хочет меня послать. Все незнакомому гонцу хуже верится…
– Да ты дело говори, дело… – поторопил сотника Бобрыня. – Мы тебе верим…
– А дело такое, что Изявлад возмущен и озлоблен: мало того, что неизвестно кто перебил часть его дружины, еще и часть его людей решила отложиться от Ростовского княжества, и присягнуть княжеству словен. Он собирает поход по своим мятежным поселениям, чтобы отступников покарать, пока словене не подоспели. Через три-четыре дня будет готов выступить. Ему в помощь большой полк придет из Булгара. Гонец сказал, обещали тысячу конников дать. И ростовский князь приглашает князя Вячерада участвовать в своем карательном походе. Это на случай, если и поселения народа Мурома пожелают отложиться к другому князю. Чтобы урок преподать, и пресечь в корне желание в будущем повторить подобное. И стоящих в Муроме хозар тоже приглашает, обещает им отдать половину непокорных в рабство. А вторую половину булгарам пообещал. Изявладу еще, видимо, не поторопились доложить, что хозары наши ворон кормят. Гонцу сказали, что хозары уехали со своим посольством в Смоленск. А насчет общего похода наш князь пообещал подумать, посоветоваться, и дать ответ ростовскому посольству.
– И что Вячерад – решил уже? – поинтересовался Русалко.
– Вячерад спрашивает, как ему быть…
– С Ростовом ему ссориться не хочется… – сделал вывод Гостомысл.
– А кому захочется с ближними соседями ссориться… – философски ответил Кля. – Если хозары придут, Изявлад со своими булгарами может в спину ударить. Сами булгары давно уже под хозарами ходят. И дань поболе муромской платят. Наш князь удара в спину боится. К тому же от Булгара до нас несравненно ближе, чем до Ростова. Просто наш князь с булгарами не дружит. Но ударить на нас по приказу хозар булгаре могут всегда.
– А что Заяц говорит?
– А Заяц говорит то же самое, что и я говорю.
– А что ты говоришь? Мы еще не услышали.
– А я говорю: в ответ на опасения нашего князя, нужно Изявладу, извини уж, княже, руки обломать, чтобы он в спину не ударил. И булгарам объяснить кое-что, чтобы не совались к нам, иначе мы сами к ним сунемся.
– Мудро ты вместе со своим воеводой мыслишь! – оценил мнение Кля сотник Русалко. – Лучшая защита – нападение, как древние говорили.
Гостомысл молча соображал, прикидывая, что следует в такой ситуации предпринять. И решение принял достаточно быстро.
– Когда ростовское посольство прибудет?
– Не раньше вечера.
– А гонец ихний, где сейчас?
– В гостевом доме поместили. В княжеском дворе…
– Понятно. Нам туда возвращаться, значит, невозможно. А у воеводы в новом приказном тереме место для нашей дружины найдется?
– Места там много. И конюшня теплая, сухая. Возвращаешься, княже?
– Возвращаюсь. Скачи назад, скажи Вячераду, чтобы перед вечером отправился навестить в новом тереме воеводу. Посмотреть, как тот устроился. Там мы с ним и поговорим…
* * *
Гостомысл просто развернул колонну в обратную сторону, и сам обогнал ее. Те, что раньше ехали впереди, оказались позади. Только сам князь-посадник да два его сотника переместились в новое начало колонны.
– Никак, погода испортилась, вернуться заставила… – пошутил сотник привратной стражи, уже знающий новгородцев в лицо.
– Такая погода подступила, что и тебе глаза залепила, и ты нас не видел, если кто посторонний спрашивать будет. Особенно ростовских шпионов опасайся, они обязательно будут… – ответил сотнику стражи сотник стрельцов Русалко. – Скажешь, выехать – выехали, сам видел. А чтобы вернулись – ни-ни…
– Ростовские меря к нам лезут… – зло сказал сотник стражи. – А за ними и булгары двинут… От одной нечисти, с помощью богов, избавились, другая тут, как тут. Да так всегда бывает.
– Отобьетесь… – предсказал сотник Бобрыня. – Вам не впервой. С помощью богов…
– И с помощью словен… – добавил стоящий тут же десятник стражи.
Гостомысл в разговор со стражей не вступал. Он был углублен в свои мысли, и соображал, правильно ли поступил, что вернулся. Вообще-то в планы князя-посадника и князя Бравлина не входило такое кардинальное вмешательство в дела ростовского княжества. Но оставить на произвол судьбы тех меря, что решили к словенам примкнуть Гостомысл тоже не мог. Он ведь сам толкнул их на этот путь. А если сейчас поможет, то и другие меря последуют тому же примеру. И это будет не война княжества против княжества. Это будет не захват одного народа другим. Это будет добровольный союз. А справиться одновременно с дружиной князя Изявлада и тысячей булгарской концы поселения меря не смогут. Построить себе крепостицы они еще ни при каких условиях не успели. И оружия, кроме жителей одного поселения, которых недавно и спасли новгородцы, не имеют. А одними топорами, деревянными вилами да цепами защититься от хорошо вооруженных и обученных конных полков трудно. И в поселении на границе с русами, там, где сидит старостой Идарич, доспехи из пеньки не спасут от ударов булгарского копья. Конечно, время пока такое, что сугробы вокруг многих поселений не позволят разогнаться коннице. Тем не менее, ни в одном поселении не наберется и половины войска, которое против них выступает. Значит, падет в бою, отстаивая свою землянку, и не пожелав стать рабом у булгар, недавний проводник новгородцев Казце, который так уважал князя Буривоя и его знаменитый кулак, убивающий медведя.
Нет, оставаться в стороне от всего этого дела Гостомысл не смог бы, даже если бы князь Вячерад отказался выступить против князя Изявлада. Конечно, князь Вячерад легко поддается любому влиянию, на что ростовский князь и рассчитывал. Но, если он уже ступил на тропу самостоятельности и независимости, на тропу союза со славянами, то должен этой тропой идти и дальше, и не сворачивать неведомо куда на середине дороги.
Гостомысл провел свой отряд сначала вдоль городских стен, чтобы всем горожанам не показываться на глаза, потом по одной из радиальных улиц поднялся на середину ближнего холма до двора приказного терема. Там их уже ждали, при виде колонны загодя распахнули ворота, и Гостомысл ударил каблуками в бока коня, посылая того вскачь. Колонна быстро заехала во двор, и скрылась за высоким тыном, конечно, не прикрывающим конника, но пешего человека прячущего полностью. И потому во дворе все быстро спешились. Ворота быстро закрылись. Как оказалось, командовал приемом новгородцев сотник Кля. Он сразу сообразил, что лучше будет, если Гостомысла и его людей будет видеть как можно меньше горожан, хотя полностью сохранить тайну возвращения новгородцев, естественно, было невозможно – глаза зрячим людям не закроешь, и рот всем говорящим не зашьешь. Сам Кля и распоряжался в приказном дворе. Распорядился насчет конюшни, и выделил место для расположения стрельцов и конников. Поскольку новгородцы завтракали перед выездом, готовить на них стали только обед.
Как раз к обеду пришел и воевода Заяц, словно специально подгадывал. Однако, Гостомысл понял, что это было совпадением, потому что воевода, только задав несколько вопросов о намерениях князя-посадника, за стол сесть отказался, и уехал, чтобы доложить новгородское мнение князю Вячераду.
По большому счету, это было даже не мнение, а уже настоящий план на целую небольшую войну. Чтобы этот план воплотить в жизнь, Гостомыслу для начала требовался надежный, сообразительный и быстрый гонец. На такую роль вполне подходил сотник Кля. Гонцу этому требовалось стремительно добраться до новгородского города Торжка, куда вот-вот должна прибыть дружина варягов из Бьярмии под командованием воеводы Даляты. Может быть, и уже прибыла. До Торжка путь на треть дольше, чем до Ростова. И потому гонцу следует спешить, а потом уже спешить воеводе со своим полком. Такой приказ не спешное движение Гостомысл дал категорично. Но передвигаться полку Даляты следовало не в Муром, а в сторону самого Ростова, под которым следует стать осадным лагерем, перекрыв все ворота и возможность движения в город и из города. Одновременно Далята должен отправить с Кля две сотни стрельцов. Сотник Кля приведет их в то самое поселение, где он от хозар прятался, и передаст под командование старосты Зори. Чтобы Кля не вызвал у Даляты подозрений, и не решаясь доверить свои планы бересте, Гостомысл решил послать с гонцом десяток конников из полусотни Бобрыни. Эти и защитить гонца в пути смогут, и подтвердят, что Кля послан именно князем-посадником Гостомыслом. Одновременно воевода Заяц получил заказ еще на двух гонцов, одному из которых предстояло идти дальше всех – до поселения народа меря на Ловати, найти там или старосту Идарича, или просто человека по имени Казце, который к тому моменту уже не будет проводником. По мнению Годослава, эти люди могли организовать сопротивление не только своими силами, но и силами других поселений, определенных к разору. Гонцу пришлось объяснить ситуацию. Идарич или Казце должны разослать гонцов по всем поселениям, которые решили отложиться от Ростова к Новгороду, с призывом всем вооруженными быть в готовности отстоять свои дома. При этом старост поселений необходимо было предупредить, что, возможно, среди их окружения есть предатель, который шлет информацию князю Изявладу, и любого человека, что будет удаляться от ополчения поселений, следовало перехватывать, и допрашивать. Иначе Изявлад может заподозрить ловушку, отказаться от похода, и укрыться за ростовскими стенами. Мысль о предателе пришла к князю-посаднику сразу, как только сотник Кля рассказал ему суть вопроса. Ведь официально никто ростовскому князю не объявлял об отложении. Однако, он знал даже какие конкретно поселения отложились. И потому, рассказывая заранее о своих планах, мог на предательство нарваться и сам князь Гостомысл. Значит, выкладывать все планы через гонцов было невозможно. Дело придется делать на месте самому.
Гостомысл решил объединить местные силы народа меря со своими. Причем, нельзя было позволить Изявладу опередить себя. Второй гонец должен был отправиться в само поселение на реке Пола, как самое близкое к Ростову, и предупредить о ситуации старосту Зорю. Зоря должен был подготовить свое мужское население к бою, а женщин и детей отправить в словенскую крепостицу на другом берегу реки. Сам Гостомысл обещал прибыть на место уже вскоре.
Эти приготовления и долгие разговоры с гонцами, которых Заяц вызвал почти сразу, и прислал к князю-посаднику с приказом точно исполнить все, что велит Гостомысл, как оказалось, заняли много времени, и Гостомысл даже не заметил, как начало темнеть. Догадался выглянуть в окно только тогда, когда ему доложили, что в терем прибыли воевода Заяц и князь Вячерад.
Князь вошел в горницу стремительно, и Гостомысла порадовал его бодрый и энергичный вид, так не похожий на вид того князя, который встречал новгородцев в первый раз. Не походил Вячерад на человека сомневающегося и мятущегося в сомнениях. Кажется, новгородский князь-посадник своей энергией зарядил и князя Мурома. Да еще воевода Заяц добавил своей воинственности. По крайней мере, Вячерад прицепил к поясу меч в ножнах, и вместо княжеской соболиной шапки надел на голову шлем с металлическими позолоченными крыльями совы. Здесь, в городе, этот меч был Вячераду, по большому счету, не нужен. Не слыл Вячерад в своем народе человеком воинственным. Тем не менее, вооружившись, князь, кажется, почувствовал вкус к мужским занятиям, и возжелал воинской славы. Такое стремление Гостомыслом было воспринято, как хороший знак.
Вячерад сразу сел, и приступил к делу.
– Мне воевода рассказал, что ты задумал. Если все так получится, это будет большой победой, и на многие годы отодвинет от нас всякие угрозы. Я с удовольствием присоединюсь к твоему предприятию со всеми силами, которые смогу собрать. Что от меня требуется?
– Ростовское посольство уже прибыло?
– Пока еще нет. Но ждем вскоре.
– Ты, княже, должен будешь снять с пояса меч, и показать им себя мягким и уступчивым человеком. Я не думаю, что тебе это будет трудно.
Вячерад улыбнулся.
– Думаю, у меня это получится.
– Разговаривать с посольством тебе следует мягко и согласно. При этом не забудь пожаловаться, что дружина у тебя ограничена договором с хозарами, но ты все равно со своей дружиной готов выйти в помощь Ростовскому княжеству. При этом главное, что ты, княже, должен сделать, это узнать маршрут, которым пойдет дружина Изявлада и булгарский конный полк. Я предполагаю, что они двинутся по реке Пола. Эта река пограничная. На словенский берег выйти Изявлад едва ли решится. Там стоят крепкие крепостицы, которые с наскоку взять невозможно, не имея стенобитных машин. А стрельцы со стен могут доставить нападающим много неприятностей. Короче говоря, мне необходимо будет знать маршрут их передвижения. От тебя, княже, вопросы могут быть вызваны тем, что ты не знаешь еще, где соединиться с ратью Изавлада. И никак не упоминай в разговоре свейский полк. Если до Изявлада уже дошли слухи, скажи, что этот полк – наемники хозар. В Муроме только однодневный отдых устроили, подрались на торгах с местными людьми, а потом отбыли дальше. Куда – тебе это не известно. Хан Полей отослал, и все. Главное, пожаловаться на свеев не забудь. Это будет звучать естественнее.
– Мы сделаем это, княже… – пообещал за князя воевода Заяц. – Извини за вопрос, но куда ты хочешь свейский полк отправить?
– Думаю, с собой его взять. Посмотреть хочу, как они будут мои команды выполнять. Чтобы потом дать вам какие-то советы. Большинство из них вашего языка не знают, но простые славянские слова успели выучить. Так мне мои вои, что свеев сюда привели, рассказали. Вам в будущем тоже придется говорить с ними на славянском.
– Это для нас, княже, не сложно, – заверил князь Вячерад. – Славянским языком в наших землях все, практически, владеют, даже дети малые. А как иначе, когда соседи – славяне. И словене, и русы, и кривичи… Но нам, пожалуй, пора возвращаться. Посольство должно вот-вот прибыть.
– Если не прибыли, я пока гонца ихнего попытаю, – сообщил Заяц. – Тоже что-то знать может. А он, мне показалось, любитель прихвастнуть. Такие всегда говорят больше, чем знают. Но из большого малое выудить легче, чем из малого большое. Вот и буду выуживать.
– А где сейчас свейский полк стоит?
– Мы их из города, в самом деле, убрали подальше, чтобы людей не смущать. Поместили пока в работной деревеньке у лесорубов с закатной стороны от города. Там их никто не видит, значит, и разговоров нет. Дорога туда не доходит, только тропа через замерзшие болота. Лишних глаз вокруг деревеньки нет. Сотник Кля лично ездил, проверял. Сказывал, что хорошо свеи устроились. Сами довольны. И с помощью лесорубов начали казарму себе сроить. Потом намереваются и конюшню возвести. Говорят, если их отзовет князь Бравлин, кому-то другому строения достанутся. Все одно – польза будет Тут уж и возразить нечего.
– Надеюсь, не сильно разленились на отдыхе, – вслух подумал Гостомысл. – Для дружинника долго без сечи сидеть – тоже не полезно… И свеев это касаемо… Одно дело – строить, совсем другое – жизнью рисковать.
Князь Вячерад встал, и зацепился ногой за ножны своего длинного меча. Не привык князь с оружием ходить. Встал и воевода Заяц, и даже князя своего под локоть поддержал, чтобы тот еще раз в ножнах не запутался, и не упал. Вышли они вместе…
* * *
Осталось только дожидаться, когда вернется в свои покои воевода Заяц с князем Вячерадом или без него, и расскажет все, что удастся узнать. Ожидание всегда растягивает время. Так и в этот раз было. Гостомысл мерил широкими шагами горницу от стены до стены так долго, что ноги устали вышагивать и разворачиваться. Чтобы убить время, князь-посадник решил сходить посмотреть, как устроены вои его отряда и лошади. Осмотр начал с конюшни. Конюшня была в меру теплая, имела три печи, расположенные на равном удалении одна от другой в этом длинном помещении. Погода на улице позволяла топить не сильно. Одного раза в день лошадям вполне хватало. Словене своих лошадей к этому времени уже почистили, а местные конюхи их накормили. Из конюшни князь прошел в казарму – точно такое же здание, как конюшня, только труд над этим зданием было больше. Люди в тепле нуждались больше, чем лошади.
Раньше нынешний приказной двор принадлежал, видимо, какому-то богатому боярину, который держал когда-то, когда хозар в городе не было, свою сильную дружину. С тех времен казарма и сохранилась. Времени с момента перехода помещений в ведомство воеводы прошло совсем немного, и ремонт в казарме провести еще не успели. Тем не менее, жить в казарме было возможно. Вои привыкли и к более тяжелым условиям проживания в походе, и потому никто не жаловался. Тем более, в казарме была и своя пекарня, и своя кухня. И стрельцы, и конные вои одинаково рады были такому устройству. После палаток даже такая казарма считалась большим удобством. Только давать возможность отряду ночевать здесь князь-посадник изначально не намеревался. Пока вои спали, Гостомысл при своем появлении никого будить не разрешил, и просто прошел между раздельными нишами, каждая из которых предназначалась на четверых воев, убедился, что здесь все в порядке, и снова отправился в свое помещение. И вовремя, потому что не успел князь-посадник подняться на крыльцо, как ворота раскрылись, и запустили во двор воеводу Зайца, который прибыл, видимо, с ответами на вопросы, которые задавал Гостомысл.
Вместе с воеводой они прошли в горницу, отведенную князю-посаднику. Князь сразу сел за стол, воевода остался стоять, понимая свое социальное положение даже перед чужим князем. Кроме того, так выражалось и подчеркивалось уважение к человеку, там много сделавшему за несколько дней для освобождения княжества от хозарского ига.
– Рассказывай… – потребовал Гостомысл.
Вместо рассказа воевода вытащил из кармана широкий берестяной свиток. Развернул, и положил на стол перед князем-посадником. Чтобы береста не сворачивалась в свиток снова, воеводе пришлось бересту растопыренными пальцами поддерживать – свиток ссохся, и постоянно норовил свернуться.
– Это для тебя, княже. Специально князь Вячерад срисовал с того, что ему послы ростовские передали. Здесь все речки, и все поселения меря отмечены. Те самые, которые уничтожить планируется. Информация у Изявлада полная. Думаю, ты правильно определил, что среди старост, которые к словенам обратились, был предатель. Или не среди старост, а среди их сопровождающих. Но этот предатель – не конюх, человек он знающий, и много важной информации Изявладу передал. Вплоть до численности воев в каждом поселении, и вооружении. Могу только одно сказать, что предатель не из свиты старосты Зори. Иначе Изявлад уже знал бы о тебе, как ты его дружину уничтожил. А так он даже не понимает, кто осмелился на его дружину и на его булгар напасть. Подозревает, что сами поселяне их перебили с чьей-то помощью. И помощь эту он видит от словенских, то есть, новгородских крепостиц на другом берегу реки. Но нападать на крепостицы сам не решается. Вот они, смотри, княже, словенские крепостицы – вот и вот… – ткнул воевода пальцем в бересту, но для этого ему пришлось свиток отпустить, и тот свернулся в трубку. Тогда Гостомысл сам свиток расправил, и сам же пальцами прижал углы, чтобы помочь воеводе показывать. – Неподалеку от словенских крепостиц будут выставлены засады, чтобы гарнизон не вышел в помощь поселянам. Гарнизоны в крепостицах небольшие, и для засад много людей не требуется. А вот маршрут, которым ростовское войско пойдет. Здесь княже наш постарался, и нескольких всадников выцарапал. Будут стараться по рекам передвигаться, по льду, где это возможно. Булгарской коннице так удобнее, а Изявлад желает булгарам сильно угодить. Начнут они с самого дальнего поселения. Опасаются, что ближние, если с них начнут, сумеют гонца послать, остальные снимутся с места, и к словенам уйдут. Или просто словен на помощь позовут. Там, в самой дальнем поселении, говорят, главный злодей сидит, который всех других старост и подговаривал на отделение…
– Староста Идарич… – уточнил Гостомысл, уже разобравшийся с рисунком местности.
– Да. Кажется, так его и называли. Точно, Идарич…
– Хороший человек этот главный злодей. Я с ним знаком. Так о чем послы договорились с князем Вячерадом?
– Мы взяли на себя обязательство тысячный полк выставить, чем ростовских послов сильно удивили. Они на меньшее рассчитывали. Встретимся с ними на половине дороги к дальней крепостице. Уже в земле кривичей. Там есть два поселения меря, которые отложение от князя не поддержали. Но и их Изявлад планирует на обратном пути отдать на разграбление булгарам. В качестве оплаты труда. Кстати, Вячерад сильно интересовался, зачем в этом не слишком сложном похоже нужны мы. Внятного ответа князь не получил, но и он, и я поняли, что совместный поход двух соседних княжеств выглядит солиднее для тех же словен и кривичей. И никто из соседей не надумает прийти к поселянам на помощь. Против двух княжеств воевать – не против одного, не каждый решится выступить.
– Что-то у нас в моду вошли зимние походы… – проворчал Гостомысл. – Тысячу воев вы с князем наберете. В этом я уверен. Но где вам взять тысячу коней? Да и фуража у вас, насколько мне известно, мало.
– У нас половина полка из пехотинцев. Они на лыжах пойдут. Мы так всегда при необходимости делаем. Длинный ремень к седлу крепим, и лошадь лыжника тащит. А там, где снег сильный, лошадь в обход пойдет, а лыжник прямо по снегу пробежит. Это отработано, княже, не переживай, отставших у нас не бывает. И нас вообще народ такой – семижильный.
– Это хорошо. Ты поведешь?
– Князь сам рвался, но потом решили, что ему лучше в Муроме остаться. А с полками я отправлюсь.
– Так оно лучше будет. Твоя задача простая. Когда с Изявладом соединитесь… Конница всегда будет идти впереди пехоты. Не гони своих лыжников, растягивай общую ростовскую колонну. Всегда твои полки должны быть замыкающими. Я пока не могу сказать, где засаду устрою. А когда устрою, ты увидишь и услышишь. Мы нападем на передовые полки Ростова. И ты должен будешь по ростовским полкам ударить сзади. Главное, не дай булгарской коннице уйти. Но об этом мои стрельцы позаботятся. Кто ростовские и булгарские полки поведет?
– Воевода Жань убит во время мятежа. На булгарских воевод Изявлад не надеется. Они без присмотра в сторону могут свернуть, и пойдут туда, где можно взять больше добычи, а не туда, куда следует. И потому Ростовский князь решил сам поход возглавить. Это он против чужих полков из-за стен выходить боится. А против безоружных поселян идет без сомнения.
– Тогда мы все, кажется, обговорили. Когда полки из Ростова выступят?
– Планируют через три дня.
– Да. Самое удобное время. Как раз – ростовские полки уйдут, а полк варягов воеводы Даляты под Ростов подойдет. И я подготовиться успею. Свеи не сильно быстро передвигаются. Прикажи, воевода, свеев вызывать из их деревеньки. В полной готовности к походу.
– Полную готовность я им здесь уже обеспечу. И питанием, и фуражом. В деревне этого нет. Или туда на санях отправлю. Послы утром уезжают. С рассветом. Я сейчас гонца к свеям погоню, чтобы прибыли через час после рассвета. Раньше рискованно. Могут с полами встретиться.
– Хорошо. Как послы уедут, вели посты с рогатками на дороге выставить. Чтобы не нашелся кто продажный, не поехал в Ростов с докладом.
– Дорога торговая. Обозов много идет.
– И обозников пускать никак нельзя.
– Это в Ростове заметят. Заподозрить неладное могут.
– Тогда как поступить? Шпионов пускать нельзя.
– Я велю слух в торговых рядах пустить, что нанятые хозарами свеи всем полком куда-то отправляются, а нам приказано их фуражом обеспечить, потому они к городу подойдут. Но в город их пускать, скажу, князь Вячерад не разрешил. Шибко буйные, много беспорядка творят. А все слухи и шпионские донесения всегда из торговых рядов растут. Это сомнений не вызовет. Тем более, о хозарах и свеях мы уже посольству сообщали. Только твой маленький полк увидеть смогут. Но ты не говори, откуда полк. Тебя пока только стража знает. Страже я приказ дам. Пусть говорят, что ты из Смоленска, от воеводы Франкошни с посольством. Конечно, если есть шпионы, они много чего в Ростов наговорят, чтобы платили щедрее. Но вся информация будет противоречивой. Наверняка кто-то уже докладывал Изявладу, что у нас хозар перебили. Но Изявлад не поверил. Он сам хозар и булгар побаивается, считает, и мы так же должны. Он не знает, что мы в союз против хозар вошли. Надеюсь, и против булгар этот союз будет точно так же работать…
– Будет работать. Я уже думал об этом. Булгар вообще можно на корню от набегов отучать. Самим набеги на них учинять. В закатных странах и у скандинавов есть викинги, а у нас в Новгороде есть ушкуйники. Ничуть викингам не уступят. Такие же разбойники. Если им за счет казны большую дружину собрать, они по всему Итилю страха нагонят такого, что булгары про набеги вспоминать не будут. Будут думать, как свои города сохранить. Как и другие народы полуденной стороны. Кто там еще на Итиле водится…
– Буртасы сильный народ. Во времена наших дедов и дедов наших дедов всегда в наши земли в набеги ходили. Сейчас сами под хозарами и булгарами живут, дань и тем, и другим платят. Едва-едва выживают. Им уже не до набегов…
– Вот и с булгарами следует так же поступить. Чтобы им не до набегов было. Это еще батюшка мой, покойный князь Буривой учил: если не хочешь, чтобы твои земли разоряли, нападай первым, и разоряй земли того, кто на тебя напасть мог бы. После разорения сосед не скоро на ноги поднимется. Потому батюшка и посылал брата моего в поход вместе с кривичами на Нево-реку, где свеи город строить начинали, чтобы оттуда набеги на нас творить. Город сожгли, свеев прогнали, чудь и водь – это племена местные, вооружили, крепостицы им поставили, чтобы свеев сдерживали. Теперь свеи только с большим обходом приходят, уже уставшие. Или в боях потрепанные. Чудь и водь хотя и мирные народы, сами никогда не нападают, но отпор дать могут, чтобы свои дома и детей сберечь. Будем и мы так же действовать, как батюшка мой завещал.
– Я чувствую, что союзник к нам пришел сильный и надежный… – заявил воевода Заяц, с уважением взглянув в глаза князю-посаднику Гостомыслу. – Я пока беру на себя обеспечение свейского полка запасами фуража на десять дней. Думаю, через десять дней полк, если вообще вернется, вернется в свою деревню. Управишься ты, княже, за десять дней?
– Если боги позволят, я управлюсь быстрее. Но ты сам будешь в этом не посторонним наблюдателем, и потому сам узнаешь, когда все завершится. Только вот беда… Я отправил сотника Кля гонцом. И мне нужен новый проводник. Такой же опытный.
– Другого такого найти трудно. Но, слышал я, Кля многому научил своего сына. Я пошлю за ним в деревню. Он, говорят, так же хорошо чувствует снег, как отец. Если даже не лучше. Тебе же, княже, именно это нужно?
– И это тоже. Но, главное, проводник не должен завести нас туда, откуда мы не сумеем выбраться, как Кля завел хозар. И чтобы он знал, как нам дойти до Ловати, чтобы посетить нужное нам поселение.
– На Ловать можно выйти прямиком, нужно дойти почти до самого Смоленска, а потом свернуть, переправиться по льду через Днепр, и следующая большая река как раз и будет Ловать. Только вы на реку так попадете намного выше селения. Но по льду идти будет легче. Я думаю, если время терять не будете, через два – три дня будете на месте.
– Мы не будем терять время, – пообещал Гостомысл. – Дни стали намного длиннее. А по льду мы сможем идти даже в темноте. Но к тебе еще одна просьба. Пришли ростовскому гонцу побольше хмельного меда, потом зайди поговорить. Узнай, сколько Изявлад войска выставит.
– Хорошо, гонца я прямо сейчас и навещу. Меда я ему еще раньше послал. Он его очень уважает. А Кля-младший догонит вас по дороге. Его еще найти надо, потом ему до города добраться, меня выслушать, а потом уж за вами вдогонку. Еще… Забыл сообщить. Прискакал гонец из крепостицы. Завтра должны прибыть пять сотен свейский рабочих с инструментами. Князь думает их вооружить в наше отсутствие, и на стены поставить. Но оружия у нас мало. Я сказал, чтобы вооружал, сколько сможет. А остальные пусть срочно стены восстанавливают.
– Наверное, правильное решение. Но оружием и я помочь не могу. Просто нечем…
Хотя новые планы вызывали и новые трудности, такое положение вещей было больше по душе князю-посаднику Гостомыслу, чем бесцельное времяпровождение в чужом ему городе или чем простой переезд из города в город. Деятельная натура Гостомысла требовала событий, в которых он хотел быть участником, а не наблюдателем. И он получал то, чего искал…
Глава семнадцатая
Хотя князь-посадник сначала намеревался выступить в ночь, однако он вынужден был дать своему намерзшемуся на зимних ночевках отряду возможность всю ночь провести в теплой казарме. Приходилось дожидаться прибытия свейского полка. Сам Гостомысл легко переносил все трудности зимнего похода. Он с раннего детства приучился быть с отцом, а отец его не любил сидеть не месте, хотя последние дни своей жизни, говорят, был прикован ранением к скамье, Не ложился, но и встать с нее тоже не мог, даже опираясь руками о стол. Но и стол этот иногда ломал пополам ударом кулака. Это когда надоедало чувствовать свою беспомощность. Сила пропала ногах, а руки все еще оставались руками Буривоя.
Любой зимний поход от летнего отличается существенно. В первую очередь, наличием морозов. Гостомысл, еще будучи молодым княжичем, уже много раз слышал о том, что в закатных странах, где и зимы настоящей, по сути дела, не бывает, в зимнее время боевые действия вообще не ведутся. И там вои, случается, замерзают насмерть даже тогда, когда снег, падая на землю, сразу же тает. На славянских просторах такая погода даже настоящей зимней не считается. Славяне никогда не были так изнежены, как их закатные соседи, и свои привычные морозы воспринимали, как естественное жизненное состояние. И научились их преодолевать. И потому не считали зимние боевые действия чем-то из ряда вон выходящим. Конечно, они тоже предпочитали воевать в теплые времена года, тем не менее, и зимы не страшились[77], как и ближайшие соседи славян, финно-угорские народы, выросшие и живущие в том же климате. И племена меря, мурома, весь, водь и другие тоже предпринимали зимние походы, считая их естественными. Вот свеи, появившись рядом с Новгородом зимой, считали себя героями, потому что предприняли такой поход, пусть и завершившийся полным их разгромом и пленением. Но сейчас, став рабами славян, они вынуждены были жить по славянским правилам даже с том случае, когда им вернули оружие и доспехи. Все же свеи были воинами всегда, и, как воинам и положено, щепетильно относились к понятию собственной чести. Обещали служить, и служили. И утром, сразу после завтрака, к князю Гостомыслу прискакал гонец от воеводы Зайца с сообщением, что через полчаса свейский полк соберется у закатных ворот города. И хорошо было бы полку там не застревать, не привлекать к себе внимания. Заяц просил князя-посадника поставить свейской дружине задачу, дать маршрут, и отправить в нужном направлении. Сложность положения была в том, что Гостомысл сам еще не определился с направлением движения. Он плохо знал местность, и даже рисунок на бересте, принесенный воеводой от своего князя, ничего конкретно не подсказал. И потому Гостомысл намеревался отправиться по предполагаемому маршруту навстречу ростовским полкам, и на месте выбрать удобную позицию для засады и последующей битвы, хотя, судя по количеству участников, битва не должна быть большой. Ростовский князь Изявлад выставлял от силы три с половиной тысячи воев вместе с булгарами. Намного меньше было в объединенном войске князя-посадника Гостомысла и воеводы Зайца. При этом Заяц будет идти позади ростовской дружины, и атакует ее с тыла, что будет для князя Изявлада неожиданным, и потому, возможно, губительным. К тому же Гостомысл рассчитывал на ополчение поселян народа меря.
Получив сообщение гонца, Гостомысл приказал сотникам Русалко и Бобрыне проверить готовность полка к длительному маршу, а потом выводить своих воев за ворота, и догонять его по дороге, а сам поскакал за ворота раньше. И хорошо, что поторопился. К воротам попал как раз к моменту, когда последний отряд свейского полка прибыл на место. Это были две сотни пехотинцев, посаженных на коней. Как Гостомыслу объяснили, по приказу воеводы Зайца в деревеньку был доставлен фураж для лошадей, что необходим в длительном походе. И последние две сотни пехотинцев вьючили заводных лошадей, которые идут следом, и загрузили сани, которые смогли найти. И действительно, сразу за последними сотнями потянулся вьючный караван, нагруженный мешками с фуражом. По форме мешков князь-посадник догадался, что в них спрессованное пластами и скрученное в рулоны сено. Он уже видел, что таким сеном здесь кормят лошадей в бывших боярских конюшнях, перешедших в ведение воеводы Зайца. Наверное, боярские запасы и пошли на корм лошадям свейского полка. Там же, замыкая колонну, ходко передвигалось пятеро саней, груженных мешками. Видимо, Заяц прислал и ячмень, который считается более питательным, чем овес, только требует обычно запарки горячей водой. На самом последнем возу были уложены большие мешки с морковью. Воевода даже об этом позаботился, что не мог не отметить про себя Гостомысл. Если он так о лошадях чужого ему свейского отряда заботится, то как же он заботится о своих воях! Заяц вызывал у Гостомысла все больше и больше уважения…
* * *
В свейском полку был свой командир – младший конунг Адальстейн. Он сразу, пока Русалко с Бобрыней не догнали свейский полк, пристроился рядом с князем-посадником во главе колонны.
– Куда выступаем, княже? – с сильным акцентом, коверкая славянские слова, но все же понятно спросил младший конунг.
– Пока идем дорогой. Дальше я покажу, где повернуть.
– Повернуть с дороги? – не понял Адальстейн.
– Да.
– Значит, мы пойдем напрямую по снегу?
– А сюда вы как шли? По облакам?
– По снегу, княже…
– Значит, ходить умеете…
Разведчик стрельцов Космина, который и привел свеев в Муром, жаловался Гостомыслу, что в дороге свеи капризные. Не любят долгих маршей, быстро устают, и любят поныть. Не ведут себя, как мужчины. И потому князь-посадник сразу решил быть со свеями суровым.
– Мой полк очень устал по пути в Муром, – пожаловался конунг.
– Я думал, мне прислали полк мужчин, а не женщин, – коротко ответил Гостомысл. – Времени на отдых у твоего полка было больше, чем достаточно. Тебе приказ, конунг. Кто будет отставать и ныть в пути, подбивать остальных на отдых – сразу повесь такого воя. Остальные останавливаться не захотят. Нам необходимо совершить быстрый переход.
Конунг приказ понял, и нахмурился. То ли от приказа, то ли от упрека в недостаточной мужественности. И даже слегка отстал от Гостомысла, придержав коня, якобы, чтобы передать приказ князя хевдингам[78] своего полка… Но и самому князю-посаднику так ехать было удобнее. Однако скоро новгородская дружина во главе с двумя сотниками догнала Гостомысла, и заняла место между ним и свейским полком. Конунг Адальстейн, таким образом, оказался от князя-посадника еще дальше, и нытье своих подчиненных вынужден был слушать сам.
Примерно с наступлением часа Обестина[79] Гостомысл услышал справа от своей дружины лошадиный топот. Обернувшись, князь-посадник увидел коренастого широкоплечего парня верхом на низкорослой лошади, что обгонял новгородцев. Но по торчащим из-под шапки в разные стороны тугим рыжеватым волосам, Гостомысл сходство уловил. Если бы этому пареньку приклеить длинную раздвоенную бороду, это был бы Кля. Вернее, это был бы сотник Кля, а пока это был, вероятно, Кля-младший. Так и оказалось. Поравнявшись с князем, паренек потянул за веревочный повод, и его лошаденка стала резко тормозить. Паренек уважительно снял шапку, прижал к груди, и обратился к Гостомыслу, видимо, по стати признав в нем князя-посадника:
– Простите, люди добрые, если ошибся. Я ищу князя Гостомысла.
– Уже нашел. Я – Гостомысл. А ты, как я понимаю, Кля-младший.
– Да, княже. Воевода Заяц меня прислал в проводники взамен отца. Отец в другую сторону поехал. Я должен его заменить.
– Я знаю, – перебил князь-посадник. – Твоего отца в другую сторону я послал. Надеюсь, что ты тоже будешь хорошим проводником. А вот лошаденка-то твоя дальнюю дорогу выдержит?
Кля-младший самодовольно ухмыльнулся.
– Она работяга. Не молода, но еще крепка. Может, шибко и не быстра, но усталости не знает. И послушна. Мы с ней друг к другу привыкли. Не беспокойся, княже. Не падет и не отстанет. С характером животинка.
– Тогда пристраивайся рядом. Это будет твое постоянное место в строю. Привыкай. Долго вместе будем ехать. Я теперь, можно сказать, за тебя перед твоим отцом ответственен. Куда едем, знаешь?
– Воевода Заяц сказал, что на Ловать надо вас вывести. Я с отцом три года тому как ходил туда. Дорогу помню.
– Ну, значит, не заблудимся, если нас с хозарами не спутаешь, и в болота не заведешь.
– В такую пору по болотам можно ходить. Болота смерзлись до дна. Хотя морозов сильных не было, но они мелкие. Все одно промерзают…
– Когда поворачивать будем?
– С дороги-то? Да дня через полтора – два и свернем. Зависит от того, как быстро пойдем…
* * *
Чтобы создать запас времени на случай, если где-то придется его потерять, князь-посадник решил в первый день пути обойтись без обеда. Так и шли конной колонной.
Чуткость и нюх торгового люда поражали князя-посадника. Только недавно, помнил Годослав, он восхищался тем, что вся дорога заполнена обозами и санями, а теперь радовался, что обозы встречались редко, а одиночные сани вообще почти полностью пропали с дороги. Торговые люди чувствовали начало какого-то воинского движения, и предпочитали переждать. Но с какой же скоростью распространялись среди торговых людей разных городов и народов все вести – это удивляло. Ведь обозу, чтобы собраться, чтобы в путь тронуться, необходимо было немалое время. И, если обоз тронулся, свернуть с пути ему уже сложно, как и совсем остановиться или назад вернуться. Не могло же так случиться, что вести о решении князей провести небольшую войну появлялись раньше, чем сами князья такое решение принимали. Реального объяснения отсутствию обозов на дороге Гостомысл не видел. Можно было говорить только о нюхе торговых людей, который заставил их отложить выезд на дорогу.
Но свободной дороге следовало не столько удивляться, сколько радоваться, хотя одно другому совершенно не мешало. И колонна шла ходкой рысью, утаптывая рыхлое, подтаявшее покрытие дороги. Слегка слепило глаза отражающееся в снегу солнце. Но оно же и радовало, поднимало настроение. В такую погоду путешествовать было приятно. Это в разгар зимы солнечный день и чистое небо обещали усиление мороза, весной же они несли тепло и внутрь каждого человека вносили обязательное ощущение ожидания перемены к лучшему. Так каждой весной бывает.
Настроение соответствовало погоде. И потому, когда командир свейского полка младший конунг Адальстейн обогнав новгородский строй, догнал князя-посадника, Гостомысл, заранее зная, с каким вопросом обратится к нему младший конунг, спросил вполне добродушно, не в пример тому, как говорил со свеем утром:
– Что тебе, конунг? Что-то спросить хочешь?
– Мой полк интересуется, скоро ли будет остановка на обед? – Адальстейн, все еще помня утренний разговор, спрашивал настороженно, ожидая услышать в ответ грубую речь с угрозой повешения. И потому улыбке князя-посадника сильно удивился.
– Мои сотники посоветовали мне создать запас времени, и идти сегодня без обеда. Возможно, и завтра тоже. Лишнее время нам может понадобиться. Любая задержка в пути может оказаться губительной, что уже доказал своим примером конунг Эйстейн Одноглазый.
Конунг согласно кивнул, не имея слов для возражения. Напоминание о том походе, где мощный свейский полк был полностью разбит, прозвучало вовремя. Тогда свеи не слишком торопились, уверенные, что все равно успеют. И поплатились за это кто жизнью, кто пленением и рабством. Адельстейн свое поражения хорошо помнил. Другие конунги, даже многие из младших, сумели внести за себя выкуп, и отправились домой, хотя и без оружия, с торговыми обозами, как простолюдины, устроившись кто возчиком, кто просто конюхом, и только редко кому везло попасть в охрану. За Адельстейна платить было некому и нечего, и он, пусть с оружием и на коне, но вынужден был теперь пять лет воевать за чужие интересы. А это автоматически значило, что стоило привыкать к тем правилам войны, что приняты среди славян. И к холодным зимним походам тоже стоило уже привыкать.
Конунг молча вернулся к своему полку, угрюмый, несмотря не такую радующую душу погоду.
Вечерний привал тоже был устроен значительно позже обычного. Ехали, пока было видно дорогу. Могли бы, честно говоря, и дальше ехать, потому что ночь пришла светлая, звездная, но Гостомысл решил, что людей и лошадей лучше иметь свежими, и ни к чему им уставать в походе до того, как полки вступили в битву.
Палатки у свеев были. Не было только печек в палатках. И потому они дольше сидели у костров, и не спешили ложиться спать. Но даже по форме палаток Гостомысл понял, что они пришли в свейский полк из арсенала князя Бравлина. Бравлин вообще, как понял Гостомысл, отличается заботливостью к своим людям, даже, если эти люди – вчерашние враги. Это было то качество, которого не доставало самому князю Буривою, и чему Буривой детей своих не учил. У князя Буривоя были свои методы. Он предпочитал все тягости похода переносить вместе со своими дружинами. И спал, и ел все то же самое, что и его вои. Этому он сыновей научил. И только в сече выделялся среди других тем, что рассылал приказы отдельным полкам. Но дрался с противником, как и все, заражая других своей боевой свирепостью. И даже всегда прорывался туда, где было сложнее всего, где его вои терпели наибольший урон.
На второй день пути, примерно в середине дня, князь-посадник Гостомысл понял, почему дорога опустела. И виной всему было вовсе не обостренная чуткость торговых людей. Только-только полки Гостомысла миновали большую придорожную деревню, как Русалко поднял руку, показывая пальцем вдаль.
– Скачет кто-то нам навстречу.
Гостомысл сразу увидел всадника, и по блеснувшему на солнце шлему понял, что это вооруженный вой. И вой откровенно спешил, гнал коня, не жалея ни его, ни своих сил. Князь-посадник остановился. За ним остановилась и вся колонна. Вой приблизился, и спрыгнул с коня.
– Дозвольте спросить, с кем я дело имею? Впрочем, княже, я видел тебя. Я был вместе с воеводой Франкошней, когда ты мимо нашей крепостицы проходил. Ты – князь Гостомысл из Славена?
– Из Новгорода. Так наш город теперь зовется, – поправил воя князь-посадник. – Куда ты так коня гонишь? Ты – смолянин?
– Да, княже. Десятник Красимил, из городской дружины. Меня воевода Франкошня послал гонцом в Муром. К тебе, если ты там еще, и к князю Вячераду с воеводой Зайцем.
– Никого ты можешь там не застать. Хотя, князь, возможно, и на месте. А что случилось?
– Особо ничего страшного. Просто по округе рыщет конный отряд – шесть сотен хозар. Франкошня подозревает, что это разведка перед нашествием. Хозары обещали же нынешней весной пожаловать в наши края. А пока только разведчиков отправили. Они всегда так. Сам наш воевода с тысячей воев выехал их перехватить, если найдет. Но их еще найти надо. Они на месте никого не ждут.
Гостомысл думал не долго, и принял конкретное решение.
– Передайте по строю. Конунга Адальстейна ко мне!
Все молча ждали, когда конунг появится. Даже гонцу вопросов пока не задавали. Но Адальстейн прискакал быстро.
– Слушаю тебя, княже…
– Вот что, конунг. Тут нас соседи предупредили, – Гостомысл кивнул на гонца смолян, – что поблизости разведка хозарская появилась. Шесть сотен. А мы город оставили почти без защиты. Там сейчас одна стража, и воеводы нет. Должны сегодня прибыть пять сотен твоих соотечественников, но они без оружия, только с рабочим инструментом. И в городе оружия не много. Сейчас раздели свой полк, и пусть пехотинцы быстрым маршем возвращаются. Назначь к ним командира. Князь Вячерад, вероятно, в городе. Пусть твои пять сотен пехотинцев поступают в его распоряжение. Гонец до князя раньше доберется. Предупредит. Вячерад будет вас ждать. Все! Время не теряй. Фураж, что пехота везла, забери с собой. Их в городе снабдят. Отправляй…
Князь-посадник после этих слов отвернул коня в сторону гонца. Конунг понял, что разговор с ним окончен, и погнал коня к своему полку.
– А ты, гонец, продолжай путь в Муром, предупреди князя, и сообщи, что я отправил на его стены пятьсот свейских пехотинцев. Пусть примет их, и расставит на участки, где стены еще не восстановлены. Там обязательно усиление требуется. И скажи, что я постараюсь вернуться быстрее. Не забудь предупредить, что идет только хозарская разведка. Но хозары еще не знают о судьбе хана Полея, и могут пожелать к нему наведаться. Встретить их следует достойно, чтобы память оставить.
– А что с ханом Полеем, дозволь спросить, княже? – полюбопытствовал гонец.
– До вас весть никак не дошла? – удивился Гостомысл, знающий, как быстро все новости проходят путь от города к городу. Впрочем, разборка с хозарами в самом Муроме не афишировалась.
– Уехал Полей… – сказал сотник стрельцов Русалко. – До ближайшей от городских стен березы. Решил с нее ворон покормить…
Гонец все понял.
– Хорошее дело. Всем хозарам там место. Берез в наших краях на всех хватит. Что-то от тебя, княже, воеводе нашему Франкошне передать требуется?
– Пожелания удачи. Я скоро буду в Смоленске. Тогда с воеводой и поговорим…
* * *
Дальнейшее передвижение по дороге прошло без приключений и любопытных встреч. А скоро, как сообщил проводник Кля-младший, подошло и время с дороги сворачивать прямиком в лес, что к дороге примыкал.
– Этот лес шириной в сто шагов, – сообщил Кля-младший. – Только в лесу снег глубокий. Дальше везде путь легче будет.
И он первым пустил свою неказистую с виду лошадку прямиком в сугробы. Лошадь сначала провалилась чуть не по грудь, но быстро выбралась, совершив три довольно резвых для ее внешнего вида скачка. И спокойно начала торить тропу в глубоком снегу. Гостомысл поехал вторым. Новгородская рать не отстала. Таким образом, свейский полк попал на уже почти утоптанную дорогу, по которой можно было спокойно скакать. Но, поскольку передовой отряд во главе с князем продвигался не быстро, и свеи вперед не рвались, и никого не торопили.
Но Кля-младший оказался прав. Лес был, в самом деле, не широким. А за лесом снег был не таким высоким. К тому же проводник вывел колонну на лед какого-то то ли большого ручья, то ли узкой в истоках реки, и повел по льду, где снег вообще был утрамбованным и плотным, и даже позволял передвигаться рысью, хотя и не быстрой. Так и поехали, хотя передвижение по льду ручья было не долгим. Ручей впадал в ручку, а речка, по словам проводника, вела в другую сторону, потом текла параллельно Ловати, и впадала в ту же Ловать далеко внизу, много ниже поселения меря, которое требовалось посетить.
Пришлось полкам лед покинуть, и перейти на снежную целину. Но воевода Заяц был прав, когда говорил, что Кля-младший, возможно, лучше отца чувствует глубину снега. Проводник повел колонну так, что ноги коней в сугробы проваливались лишь так, что можно было даже верхнюю линию копыт различить. По сути дела, и вовсе не проваливались. Правда, с наступлением теплых дней снежный наст намок, осел и уплотнился, что тоже помогало передвижению, да и сугробов больших уже видно не было. А свежий снег не шел уже давно. Но ехать то ли по погоде, то ли по умению проводника, было не трудно, и полки, новгородский и свейский, продвигались быстро. Правда, несколько раз путь пересекался снова полосами леса, где снег лежал глубокий и первозданный, но эти полосы, к счастью воев и лошадей, всегда были узкими, и преодолевались быстро. Даже князь-посадник Гостомысл не мог не отметить:
– Хорошо идем. Быстро…
– Быстро… Обычно большие колонны медленнее идут. С такой скоростью завтра утром на Ловать выйдем, – пообещал Кля-младший.
Ночевали рядом с только что преодоленным лесным языком. Место выбрал Гостомысл, чтобы лесок прикрывал дружину от ветра, что поднялся к вечеру, и дул в спину и только чуть-чуть сбоку. Ветер был сырым и тягучим, впитавшим в себя талость снега с больших, видимо, пространств Хуже было бы, если бы такой ветер дул в лицо. А так получалось, что ветер всех только подгонял. Думали, что ветер принесет на следующий день изменение погоды. Плохо было бы, если бы он принес снег. Но утром оказалось, что ветер принес только моросящий дождь, неприятный, но все же терпимый. Только одежда под дождем мокла, и оттого всем было холодно. Однако это ощущение холода требовало движения, и давало желание быстрее добраться до поселения. Наскоро позавтракав, колонна двинулась дальше сразу, как только отступила темнота. Как и обещал Кля-младший, скоро рать вышла на берег.
– Ловать! – сообщил проводник.
Однако, берег был крутой, и не давал возможности спуститься на лед. Пришлось искать более удобный спуск. Спуск нашелся, но он был засыпал глубоким снегом, упавшим с обрыва. Решили другой спуск не искать, потому что поиски тоже в глубоком снегу проходили, и начали спускаться в этом месте. Глубокий снег задержал колонну надолго. Тем не менее, небольшое расстояние было преодолено успешно. А дальше пошли по льду вниз по течению. Колонна свеев и раньше, когда проходили льдом маленькой реки, чувствовала себя неуверенно. Точно так же было на Ловати. Ряды рассредоточивались, чтобы не продавить лед своей тяжестью. И напрасно Годослав убеждал младшего конунга Адальстейна, что Ловать – это не Волхов, изобилующий порогами и быстрым течением. Здесь лед крепкий. Страх, пережитый во время побоища на Волхове, был сильнее свейского мужества. Тем не менее, полки уверенно преодолевали поворот за поворотом реки. И скоро оказались под берегом, на котором и стояло нужное поселение. Дружина Гостомысла уже этой зимой преодолевала подъем на берег. Преодолела и в этот раз. Правда, на берегу их уже ждали, и не так, как в прошлый раз, не во всеоружии. Сверху за отрядом, видимо, наблюдали, и узнали Гостомысла. Первым князя-посадника встретил бывший проводник новгородцев Казце, и с уважением пожал протянутую ему Гостомыслом руку.
– Я рад снова видеть тебя, сын Буривоя, в нашем поселении, – из-за плеча Казце громко сказал староста Идарич. – А мы только вчера утром проводили в дорогу твоего посланца, прибывшего с предупреждением.
На голове Идарича был все тот же кольчужный капюшон, что и в момент первой встречи. На поясе висел все тот же меч. Впечатление было такое, что это была парадная одежда старосты. Или он просто желал выглядеть более воинственным.
– Не будем обсуждать дела на ходу, – предложил князь-посадник. – Нам завтра всем выступать в поход. И нам, и вам, надеюсь, тоже. Мои люди промокли и промерзли. Хорошо бы им обогреться и просушить одежду. Займись сначала этим. А потом выберем самую большую комнату, ты соберешь всех своих воев, я обращусь к ним, и тогда мы вместе решим, что нам предпринять.
Идарич согласно кивнул.
– Проходи, княже, в мой дом. Ты знаешь его. Я пока остальных размещу. Сегодня вас намного больше, чем в первый раз. Да ничего, мы к тесноте привычные.
Гостомысл вместе с Русалко, Бобрыней и младшим конунгом Адальстейном прошли в дом старосты и местного воеводы, единственный дом в поселении, состоящем из землянок. К тому же дом двухэтажный. В дверях их встретила знакомая уже хозяйка, которая слабыми шлепками разгоняла из дома четверых детей, которым пришлось одеваться уже на ходу.
– Туда… – показала хозяйка в сторону не слишком широкой лестницы, не имеющей перил даже при излишней крутизне. А наверху был на дверной проем, а только люк, всегда, кажется, открытый. Перил не было, но при подъеме можно было держаться за более высокие ступеньки, только вот спуск по этой лестнице был затруднителен, особенно в темноте, в чем сам Гостомысл еще раньше убедился. – На второй этаж. Я сейчас меду принесу, чтоб всем согреться…
Но раньше, чем хозяйка принесла мед, на второй этаж дома старосты поднялись сам Идарич в окружении семи воев, среди которых был и Казце.
– Нам Казце рассказывал, как ты, княжич, заманил булгар в засаду, и перебил так быстро, что они даже остановиться не успели, – начал Идарич разговор.
– Это не я перебил, это мои стрельцы под руководством своего сотника, – Гостомысл положил руку на плечо Русалко. – А заманил булгар в засаду сотник Бобрыня со своей полусотней воев, – князь-посадник положил вторую руку на плечо сотнику Бобрыне. Мое дело было маленькое – только приказ отдать. А уж они сами действовали правильно. Булгары думали, что вот-вот догонят полусотню Бобрыни, которая была на уставших конях. А сотник булгар вывел своих воев прямо под стрелы – бей, если хочешь…
Гостомысл, конечно, скромничал, и все это понимали. От того, какое решение принимает командир, напрямую зависит возможность его подчиненных достичь успеха. И, видимо, Казце уже много раз пересказывал всем, кто его слушал, что именно князь-посадник Новгорода там, на реке, и принял решение, именно он придумал, как заманить противника под разящие стрелы сотни Русалко, и как все было воплощено в жизнь.
– Мы вот и думаем, как нам противостоять Изявладу… Какую бы хитрую засаду устроить, чтобы раз и навсегда от него избавиться…
– Я для того и прибыл к вам к первым, чтобы вместе эту засаду устроить. Князь Изявлад должен был сегодня выступить из Ростова. Думаю, что с утра выступил вместе с булгарами. И пойдет прямиком к вам…
– К нам он, княже, скорее всего, к последним наведается. Сначала силы потратит на других поселениях, где людей побольше, и где сопротивляться будут основательно. Вот мы и думаем, с какими силами он сюда подойдет? Что у него останется?
– Ваше поселение самое дальнее от Ростова?
– Самое, что ни на есть, дальнее, княже. В какую сторону ни посмотри…
– Вот с вас он и решил начать, чтобы потом ближе к дому двигаться.
– Какой ему в этом резон? – не понял Идарич.
– Резон, как мне кажется, самый простой. Расплачиваться с булгарами деньгами Изявлад не желает. То ли денег мало, то ли просто жадный. Он решил расплачиваться невольниками, которых можно в своих поселениях захватить. И поселения наказать, чтобы другим неповадно было, и расплатиться. Вашими, то есть, женами и детьми. А гнать их с одного конца княжества в другой, а потом обратно – кажется князю сложным. И потому он хочет гнать невольников только в один конец. От дальнего поселения до границы с Булгарией. Может, булгары его так надоумили, я не знаю. Но вот план его похода…
Гостомысл вытащил из широкого рукава, где у него находился карман, берестяной свиток, и положил на стол. Как раз снизу поднялась жена Идарича с подносом, уставленным множеством узоренных берестяных баклажек с медом. Гостомысл еще в прошлый визит в поселение отметил, что меря в берестяную посудину вкладывают внутреннюю, прочно сшитую из кожи, которая жидкость не пропускает. Зачем это делалось, он не понял. Береста тоже жидкость не пропускает. Подумал, что узоренную посуду берегут, и не желают ее лишний раз пачкать. Под молчаливые взгляды мужчин статная, под стать мужу, женщина поставила поднос на стол, и тут же вышла. Староста развернул свиток, руки других меря расставили по углам тяжелые баклажки, чтобы береста не скручивалась. Все склонились над рисунком, вычерченным писалом в руке князя Вячерада.
– А здесь отмечено только пять поселений… – сказал Идарич. – А отложилось от Ростова восемь. Только откуда князь про эти пять знает? Именно про эти. Ему же мы еще ничего не сообщали. Все пятеро старост ездили к Бравлину на поклон. Еще трое вот только-только готовятся поехать. Их в рисунке нет. Откуда Изявлад о нас знает? Мне это очень интересно.
– Это как раз то, о чем вас должен был предупредить мой гонец. Он предупредил?
– Предупредил, но очень невнятно, как о возможности – я так понял гонца.
– Я так думаю, что среди вас, тех, кто к князю Бравлину ездил, был предатель, – сделал свой вывод князь-посадник. – У князя Изявлада слишком много информации. Он знает даже имена тех, кто ездил в Новгород, знает все, о чем там говорили.
Идарич посмотрел серьезно.
– От каждого поселения было по два человека. Со мной ездил Казце. С другими старостами – их доверенные люди. Кто-то из них сделал донос. Не старосты же… Старостам резона нет урон поселению терпеть… И что теперь, когда думаем, что есть предатель?
– Теперь самое сложное, – сказал Гостомысл. – Я надумал собрать ополчение из всех пяти поселений. И сразу же подумал о предателе, которого мы не знаем, и понял, что Изявлад, в случае, если предатель прорвется, будет знать каждый наш шаг. И от этой мысли отказался. И даже гонцов послал только в два поселения. Сюда, и к старосте Зоре. Туда же, к Зоре, должны вскоре подойти две стрелецкие сотни варяжского полка. И потому сейчас давайте думать вместе, что мы сможем предпринять, и хватит ли у нас сил, чтобы ростовские полки и булгар встретить…
Глава восемнадцатая
Между тем хмельной мед пил и согревался пока один младший конунг Адальстейн. Он все равно улавливал в разговоре только отдельные слова, но не понимал смысла. Свеи, в том числе, и конунг, запомнили только отдельные распространенные воинские команды, и бытовые слова, в основном, касающиеся еды или работы, которую они недавно выполняли на возведении вала вокруг Новгорода. Другие гости, промокшие и замерзшие не меньше, пока к баклажкам не притрагивались. Слишком серьезный велся разговор, а хмельной мед все же затуманивает голову и заставляет мысли плавать в этом тумане.
Идарич смотрел на Гостомысла озабоченно и с ожиданием.
– Сколько всего войска у Ростова? – спросил стоящий чуть в стороне от стола скромный Казце. Он хорошо понимал разницу не только между собой и князем Гостомыслом, но даже между собой и сотниками, прибывшими с князем, между собой и своим поселковым старостой. Эту, последнюю, разницу, подчеркивал даже дом старосты, единственный дом во всем поселении, стоящий башней среди землянок. – Им тоже лишних воев искать негде. Наш народ, я слышал, в дружину идти отказывается, потому и почти вся дружина у него наемная.
– Вместе с булгарской конницей три с половиной тысячи, – сообщил князь-посадник. – Это, как я считаю, достаточно много для такой операции, которую Изявлад задумал. Непростительно много. Но он, я слышал, большой храбростью не отличается, и предпочитает, чтобы его охраняли многие вои. Хотя я не уверен, что многие вои смогут спрятать его от стрелы того же сотника Русалко. Никто из наемников не захочет себя вместо такого князя под стрелу подставлять. Они не для того к нему нанимаются, а только для того, чтобы почти законно грабить.
– А у тебя, княже? – поинтересовался Идарич. – У тебя сколько войска?
– У меня полторы сотни новгородцев, которые, на мой взгляд, стоят тысячи, по крайней мере, три сотни булгар и сотню ростовской дружины они уничтожили быстрее, чем те сообразили, что их ждет уничтожение. Была бы там тысяча, они и тысячу уничтожили бы. Кроме того, есть тысяча конных свейских копейщиков, пришедшие сейчас со мной. Есть еще пятьсот конников из Мурома, и пятьсот лыжников-пехотинцев оттуда же. Два последних полка под командованием муромского опытного воеводы Зайца. Они идут в войске Изяслава, и атакуют его сзади, когда начнем атаку мы. Эта тысячу муромцев я не вносил в общее число войска Изявлада. Есть еще, как я уже сказал, две сотни стрельцов-русов, они должны нас ждать в поселении на реке Пола. Пока они входят в подчинение старосты Зори.
– У меня вопрос возник, который просить прояснения. Почему ты, княже, выбрал только наши два поселения? – спросил Идарич. – Почему именно эти поселения, стоящие в разных концах маршрута движения войска Изявлада.
– В ваших людях я как-то не сомневался… Тебя, Идарич, знаю, Казце – знаю… Вы не могли предать. А у Зори… Там, как Казце уже рассказывал, мои стрельцы отличились. И Изявлад об этом не знает. Если бы предатель был оттуда, ростовский князь знал бы, кто виновник вашего отложения.
– Он и так это знает, – с нехорошей усмешкой сказал Идарич. – Он сам, князь наш бывший, и есть виновник… От него и уходим к Бравлину. С надеждой уходим, с верой в лучшее. Всем людям свойственно искать лучшее. И народ меря в этом не будет исключением.
– С этим нельзя не согласиться, – кивнул головой Гостомысл. – Но именно я позвал и вас, и жителей того поселения отложиться к новгородскому княжеству. Но до Изявлада это не дошло. Значит, там, у старосты Зори, тоже предателя нет. Так я посчитал.
– Да, наверное, тем людям можно верить. И я им верю. Но, в любом случае, сил у нас набирается слишком мало, чтобы князю Ростова противостоять. И в три оставшиеся поселения обратиться нельзя. Опасность от одного, но нельзя, получается, ни в одно обратиться. Мы не знаем, где предатель. Было бы время в запасе, могли бы поочередно для по три караулить. Принести весть, и караулить. Предатель пошел бы к Изявладу навстречу. И семью свою куда-то отправил бы, зная, что ждет поселение. Но времени нам боги не отпустили. У булгар быстрые лошади. Если они сегодня вышли, значит, через несколько дней будут здесь.
– А еще три поселения, которые пока не отложились официально? – спросил Русалко. – Их же Изявлад тоже постарается уничтожить. Только чуть позже. В три обратиться нельзя, а в три другие – необходимо. Они тоже жить желают, значит, и защищать себя будут.
– А ведь точно, – схватился за голову Идарич. – Как я сразу не сообразил! Они и размерами нам не чета, по триста воев выставить смогут. Шлю тотчас туда гонцов… Не будешь, княже, возражать, если я на тебя сошлюсь? На помощь со стороны Новгорода…
– Для того я и прибыл. И помощь эта не будет обманом. И союзники Новгорода с нами. Союзники из Мурома. Они тоже обращались к Изявладу по поводу объединения сил против хозар. Изявлад, обычно за стенами Ростова прячущийся, в помощи отказал. Видимо, советники ему так подсказали. В советниках у него булгары. А булгары сами под хозарами живут.
– Что гонцы сказать должны? Просить, чтобы дружины сюда прислали?
– Конечно – сюда, – Гостомысл все же взял в руки одну баклажку с медом, и медленно выпил до дна, как пил его отец. Пристрастия к хмельному меду Гостомысл никогда не имел. Может быть, потому, что князь Буривой выпивал меда много, и после этого часто становился необузданным и диким. Но Гостомысл промок и промерз, а мед был тем средством, которое в состоянии и согреть, и предохранить от болезни. Иначе, если князь-посадник заболеет, кто поведет дружину в бой? Может получиться та же история, что с самим Буривоем, который сидел в крепости Карела, пил мед, но из-за болезни, вызванной ранением, не мог сесть в седло.
– Много соберется. Но в тесноте, не на погребальном костре. Поместимся…
– А я, с твоего разрешения, Идарич, пошлю с поручением к старосте Зоре своего доверенного человека, – князь-посадник посмотрел на Казце, показывая, кого он называет своим доверенным человеком.
– У меня есть много толковых людей. Казце может понадобиться нам в походе, – попробовал возразить староста, сам привыкший на Казце во многом полагаться.
– Именно для этого я и собираюсь его послать. Чтобы он помог нам в походе. Там такой только и нужен. Я в Казце верю.
– Если так настаиваешь, то отправляй, – согласился Идарич, и стал торопливо спускаться по крутой лестнице, не имеющей перил. Торопился отправить гонцов…
А Гостомысл воспользовался тем, что весь второй этаж представлял собой одну большую горницу, имеющую вместо комнат только спальные отделения, отгороженные занавесками, отозвал Казце к окну, и стал объяснять своему бывшему проводнику задачу:
– Как быстро сможешь добраться до старосты Зори?
– Если один, да еще на коне, да совсем без сна – а это я могу, если надо для дела…
– Очень надо.
– Тогда через двое суток буду там. Коня, княже, выделишь? Хорошего, выносливого…
– Выделю. Сам выберешь…
– За двое суток доберусь…
– Тогда, значит, дело такое… Сложное дело. Доходишь до поселения, рассказываешь все старосте Зоре. Он вкратце уже знает, поскольку я к нему гонца отсылал. Пусть пересаживает топоры на длинные рукоятки. Да у них, помнится, и без топоров теперь и оружия, и доспеха хватает. И кони есть. Пусть Зоря выставит посты. Смотри сюда вот, в бересту…
Годослав развернул перед Казце бересту, которую забрал со стола.
– Вот здесь отмечен маршрут, которым пойдет Изявлад. Поселение он хочет с другой стороны обойти, чтобы выше по течению на лед выйти. На реке, боится, заметят его. Потому решил стороной двинуть.
– Там трудно пройти, – со знанием дела сообщил Казце. – Низины. В низинах снег глубокий намело. Кони проваливаться будут. А снег сейчас сырой, тяжелый и вязкий…
– Значит, одно из двух. Или будет через снега пробиваться, или попробует еще дальше стороной обойти. Пусть Зоря выставит посты, и наблюдает, куда пойдет войско. А тебе, Казце, поручение особое. Ты тоже с постами будь. Проберись в самый конец войска Изавлада. Там завершающим должен идти полк воеводы Зайца из Мурома. Пятьсот конников, пятьсот пехотинцев на лыжах. Лыжников сразу определишь, не ошибешься. К ним и обратись. Найди Зайца. Предупреди, что одновременно с нашей атакой будет еще одна атака Изявлада сзади или сбоку. А Зоря, как только Изявлад пройдет, пусть со своей дружиной двинется следом. Лучше пусть заходит сбоку. С собой пусть возьмет те две сотни стрельцов, что приведет к нему сотник Кля. И стрельцов предупреди особо, чтобы не перебили муромский полк. Объясни им, где муромцы идут. Вообще стрельцам посоветуй за булгарами охотиться. Надо навсегда отучить их в наши земли ходить. Еще поставь Зорю в известность, что полк русов под командованием воеводы Даляты стоит под Ростовом. Еще, наверное, не стоит, но вот-вот туда подойдет. Когда ты до Зори доберешься, Далята уже будет под Ростовом. У Даляты было три тысячи воев, но двести стрельцов я к старосте Зоре отослал. Значит, чуть меньше трех тысяч. Хватит этого, чтобы Изавлада, если прорвется живым, в Ростов не впустить?
– Должно хватить…
– Если Изявлад от нас уйдет, и все же прорвется, пусть Зоря его преследует, и прижимает к полкам Даляты.
– Я понял, княже. Разреши ехать?
– На чем?
– Ты коня обещал…
– Русалко!
– Я здесь, княже, – сотник подскочил сразу.
– Выйди с Казце, и найди ему коня, какой ему понравится. Для такого важного дела я и своего бы отдал, но он у меня старый, устает быстро. А ты, Казце, сразу и выезжай, чтобы время не тянуть… Путь долгий…
* * *
Первым прямо перед обедом, прибыл полк в четыреста с небольшим воев из самого дальнего поселения. Наверное, потому и торопились, что расположены были дальше всех. Состав по численности был хорошим, только вот вооружение для серьезной сечи не годилось. Простенькие мечи, которые от удара, бывает, гнутся, имелись у многих, копья имелись почти у всех, хотя не каждое копье имело стальной наконечник, многие были из заостренной кости, которая металлический доспех не пробьет, а помимо этого все захватили с собой и деревянные вилы или цепы для молотьбы зерна. Многие имели луки, но луки эти были больше для охоты приспособлены, чем для боя. И доспех у пришедших был такой же, как у воев самого старосты Идарича – на холщевые рубахи нашита по кругу пеньковая веревка. Вместо стальных шлемов шапка с такой же веревкой. Только у некоторых на шапке стальные полосы крест-накрест. Но оружия и доспеха для пополнения рати взять было негде. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Впрочем, такое войско было легким в маневре, и Гостомысл знал, как ополчение использовать, как недостаток обратить в преимущество. Только для этого следовало сначала найти подходящее место, а потом проявить и военную хитрость.
Староста Идарич не успел еще распределить первое войско по землянкам, как, почти одновременно, прибыли еще два полка, от двух оставшихся поселений. Возглавлялись полки, естественно, старостами, которые являлись, одновременно, и воеводами. Последний, самый большой полк, в шесть сотен на конях, привел немолодой, но высокий и широкоплечий, видимо, очень сильный староста Мусокий, который сразу же решил поговорить с князем-посадником без посторонних ушей.
Отошли в сторону, к невысокому тыну, огораживающему поселение. Мусокий на всякий случай даже за тын заглянул – не сидит ли там кто, не подслушивает ли, не подсматривает ли. Благо, рост старосте позволял сделать это, не напрягаясь.
– Я бы, княже, и еще две сотни людей привел. Поселение у нас большое. Но вот беда, не так давно приезжал к нам воевода Жань, когда еще жив был, с ним две сотни дружины, и сотня булгар. Нагрянули ночью, уже под утро. Мы еще подняться не успели. И часовых тогда еще не выставляли. И угнали у нас двести самых лучших плотников и лесорубов. А недавно пришел один из них – Надей. Как дошел, не знаю. Еле живой. Уходил крепким мужиком, а вернулся – смотреть страшно. Родные дети сразу не признали. Говорит, лес валили, его деревом придавило. Так его и велели в лесу умирать бросить. А он выбрался, и домой пришел. Рассказывал, как их там, в Ростове, держат. Голодом и работой убивают. И в самом городе народ Изявладом сильно недоволен. Там тоже люду не сладко живется. Вот Надей и говорит, что в Ростове подневольные работные люди готовы за топоры взяться, и горожане им помогут, чтобы Изявлада изгнать. Я и подумал, княже, а что ежели и Ростов перейдет под руку Новгорода? Примет Бравлин?
Гостомысл задумался ненадолго. Он, конечно, не уполномочен такие важные решения принимать. Это сугубая прерогатива князя-правителя, а вовсе не князя-посадника. Тем не менее, не воспользоваться моментом было бы просто непростительно.
– А где сейчас твой Надей?
– Со мной. В дружине пришел. Сил у него еще мало, но злости на княжескую дружину и на булгар много, внутри кипит, через край хлещет.
– Веди его ко мне.
Мусокий широким шагом пошел к своим дружинникам, и скоро вернулся с таким же высоким, только неимоверно худым человеком, обладающим обжигающим ледяным взглядом.
– Ты – Надей?
– Я, княже…
– Скажи-ка мне, Надей, а сможешь ты назад в Ростов незаметно вернуться, чтобы со своими товарищами поговорить?
– В город меня не пустят. В лесу встретиться смогу. Там охраны мало, всех усмотреть не могут. Да и сидит охрана больше у костра, дорогу из леса караулит, чтоб не ушел кто.
– А если кто уйдет?
– Они там такие долго на нас записывают, что все поселение потом не расплатится. Ежели кто уйдет, приедут с поселения долг требовать. Семью в рабство продадут.
– А за что долг набегает?
– Говорят, за еду голодную, за содержание в холоде. За воду. За все… Чтобы за труд свой оплаты не просили. Там, в Ростове, такие порядки. И в городе весь народ Изявладу должен. На всех долговые расписки имеет. И попробуй откажись…
– Вот-вот, о том и речь. Не сегодня – завтра под Ростовом в отсутствие дружины князя Изявлада встанет трехтысячных полк варягов-русов под командованием воеводы Даляты. А взялись бы плотники за топоры, если подсказать им, да открыли бы ворота русам? Как думаешь, может получиться?
– Если людям ростовским поддержку пообещать, защиту от Изявлада и его булгар, город ворота откроет. И без плотников, сами горожане откроют.
– Но кто-то им должен эту весть принести. Сможешь пробраться?
– Ради такого дела, княже, обязательно проберусь.
– А я ему десяток воев в сопровождение дам, – добавил староста Мусокий. – Вместе и идти легче, и безопасней.
– Вот и добро…
* * *
Выступили уже со следующим рассветом, когда подсчитали наличные силы, определились с задачами для каждого полка. Собираясь в путь, князь-посадник увидел, что сотник стрельцов Русалко сел на своего старого рыжего коня, до того идущего заводным вместе с другими заводными конями позади строя.
– А что твой игреневый, никак захромал? – удивился Гостомысл, памятуя, как еще недавно Русалко красовался на своем игреневом красавце перед девицами поселения.
– Нет, княже, с игреневым вчера еще все в порядке было. Он вообще крепконогий, никогда не спотыкается. Порода такая, под тяжелых рыцарей-франков специально выведена.
– А что тогда на старого пересел?
– Ты же сказал, чтоб Казце коня себе выбрал лучшего. Он и выбрал моего игреневого.
– И ты отдал? – удивился князь-посадник.
– Для-ради пользы дела, княже…
Колонну выстраивал сам Гостомысл. Передовым отрядом пустил дружину старосты Идарича, за ним дружину Мусокого, которая должна была выдвигаться вперед тремя частями поочередно. Необходимость в этом была очевидной. Снег был сырым, вязким и труднопроходимым, передовой отряд, по сути дела, тропил тропу для всего войска. Естественно было ожидать, что передовые вои от такого пути будут уставать, и непроизвольно замедлять скорость всей колонны, и их требуется менять. Следом за третьей частью дружины Мусокого поочередно выходили на передовую линию два других полка ополчения, разделенные надвое. А потом выходить вперед снова подходила очередь дружины Идарича. За ополченцами двигались новгородцы во главе с князем Гостомыслом, а замыкали колонну конные свейские копейщики. Замыкающим, естественно, идти было проще всего. Дорога была уже утоптана. На вопрос Идарича, почему князь-посадник не пошлет вперед свеев, как рабов, труд которых по своему определению должен быть тяжелым, Гостомысл ответил просто:
– Когда подойдет время встречи с противником, свейский полк примет главный удар на себя. Им нужны будут свежие силы…
Идарич возражать на это не стал. Только поинтересовался, почему Гостомысл не высылает вперед дальнюю и ближнюю разведки.
– Зачем людей зря утомлять? Рано еще разведку выставлять. Думаю, на третий день пути уже пора будет…
И на это возражений у старосты не нашлось. Идарич сам предполагал, что войско князя Изявлада не сможет передвигаться очень быстро. Стимула у них такого нет. Да и тропу торить булгары не любители. А путь их не всегда по льду рек проходит.
Дни стояли солнечные, небо было чистым и ясным. Солнечный свет, отражаясь от снега, резал глаза. Такой погодой недовольны были только стрельцы сотни Русалко. Когда свет глаза режет, прицеливаться бывает трудно. Но, к удовольствию стрельцов, уже на второй день пути стали стягиваться облака, закрывающие медленно темнеющее небо. А к концу того же второго дня, к всеобщему неудовольствию, заморосил дождь. Дождь делал снежный наст совсем рыхлым, липким, и это еще сильнее затрудняло передвижение. Правда, когда Идарич, в соответствии с берестяным свитком, привезенным Гостомыслом, свернул на лед какой-то небольшой речки, двигаясь навстречу ростовскому войску, там идти стало проще даже в сырой одежде. На ночной стоянке Гостомысл приказал жечь большие костры, чтобы вои имели возможность просушить одежду. По подсчетам князя-посадника, до ростовского войска было еще далеко, и запах дыма не мог никого насторожить. А вот само ростовское войско, если попало под дождь, костры жечь не будет, опасаясь оказаться замеченным из поселений, мимо которых оно идет, даже при том, что эти поселения пока не подлежали усмирению. Но всем известно, как быстро разносятся окрест все вести. Появление княжеской дружины на этой оконечности Ростовского княжества должно взволновать и насторожить всех. И этот факт радовал. Сырость одежды добавляет усталость, и подрывает здоровье. Особенно, в утомительном марше, когда нет возможности обсушиться и согреться.
На третий день с самого утра, еще до наступления светлого времени, по обоим берегам речки ушла вперед лыжная разведка. Конная, составленная из стрельцов, ушла еще раньше по льду реки. И по окончанию часа Обестина, когда Гостомысл думал объявить обеденный привал, конная разведка вернулась. Возглавлял разведку, естественно, опытный разведчик Космина. Он и доложил князю-посаднику:
– Нашлись они, княже… Нашлись…
– Где идут?
– Стоянку устраивают. Там, впереди, то ли озеро, то ли пруд, то ли просто болота разлились. Ростовские с речки на лед вышли, осмотрелись, и на берег вернулись. Собираются на обед встать. Сейчас уже, наверное, дальше двинулись. Час минул[80]…
– Присмотрелся к местности? Где встретить их можно?
Гостомысл перед отправкой конной разведки растолковывал Космине, какое место ему желательно найти для встречи ростовской рати.
– Есть, княже, место. Озерцо небольшое, куда наша речка впадает. Не то, большое, где Изявлад встал, а ближе. И, вроде бы как, не вытянутое, а почти круглое. Есть, где свейский полк развернуть. И берега, где речка в озерцо впадает, лесистые.
Космина пальцем нарисовал на снегу очертания реки и озерца.
– Выступаем! – дал команду князь-посадник. Обед будет после победы. А если суждено нам здесь костьми лечь, то обед нам и ни к чему…
Двинулись на сближение с противником стремительно, и не только потому, что после победы был обещан обед. Однако вскоре колонна вынуждена была остановиться. Вернулась с докладом лыжная разведка, которая должна была контролировать фланги. Доклад разведки радовал. Те, что шли по левому берегу речки, столкнулись с дружиной под руководством старосты Зори. А привел их всех Казце. Сам Казце пока еще возвращаться не надумал, хотел прийти к землякам после окончания сражения. Но пока просил передать Гостомыслу, что он встречался с воеводой Зайцем, и вместе они обсудили обстановку. Заяц и посоветовал стрельцам и дружине Зори разделиться, и идти чуть впереди ростовских полков, чтобы в нужный момент атаковать их с флангов. Вторая группа лыжных разведчиков шла по правому берегу. И там наткнулась на две сотни варяжских конных стрельцов, готовых к атаке ростовской дружины. Их староста Зоря, по совету воеводы Зайца, другим берегом направил. Гостомысл тут же отправил обе группы разведчиков назад, чтобы передали всем поставленную задачу, и рассказал им о своем плане.
После ухода разведчиков князь-посадник произвел перестановку в своей колонне. Теперь колонна стала намного шире, и заняла всю ширину ручки. Иначе говоря, передвижение началось сразу тремя колоннами. В центре шли свеи, уже начавшие привыкать к тому, что лед их выдерживает, по бокам от свеев выдвигались колонны ополченцев народа меря. Перед выходом на лед круглого озерца обе колонны ополчения свернули на берега, где заняли позицию по опушке леса. В лесу, в сугробах и в тесноте среди деревьев и кустов более легкие и подвижные ополченцы представляли угрозу для тяжелых дружинников из Ростова, которым в лесу и в сугробах передвигаться было бы трудно.
Перед выходом на лед князь-посадник Гостомысл долго объяснял младшему конунгу Адальстейну задачу, которую предстояло выполнить свейскому конному полку. Плохое знание языка вынудило конунга позвать другого свея, по имени Альвгейр, который относительно неплохо владел славянским, и мог выступить переводчиком. Кажется, понимание было достигнуто. И Гостомысл заставил Адальстейна дважды повторить то, что полку требовалось сделать. После чего свеи выехали на лед, построились привычным «кабаном»[81], и стали ждать приближения ростовских полков. Но главное состояло в том, чтобы они смогли вовремя и правильно организованно отступить. Отступить туда, куда отступать требовалось, где булгар и ростовцев уже поджидали ополченцы, протоптавшие тропы для лошадей отступающих свеев, и приготовившие стволы для перекрытия этих троп, чтобы отсечь преследователей, заставить их искать пути обхода, где легко увязнуть в заснеженном лесу, в котором их будут бить из-за каждого дерева и с каждого дерева. Даже не бить, а добивать. Чтобы свейский полк не ошибся, Гостомысл поставил во главе его пять десятков своих копейщиков, предварительно тщательно проинструктировав сотника Бобрыню. Новгородцы, конечно, стояли не в первых рядах «кабана». Они не привыкли к такому строю. Но, когда «кабан» увязнет в многочисленных полках Изавлада, новгородцы вынужденно вступят в сечу. Но Бобрыня не должен дать всем перемешаться со всеми. И потому рядом с ним постоянно находился свейский трубач, который должен был в медный рог по команде Бобрыни протрубить сигнал к нужному отступлению.
Все уже началось, и вернуть назад или исправить уже ничего было невозможно…
* * *
Ждать появления ростовских полков пришлось долго. Видимо, они сильно задержались с обедом. Не иначе, князь Изявлад кормил своих наемников не в пример тому, как кормил рабочих на строительстве городских стен. Но оно и к лучшему. Сытый воин и воевать не хочет, и шевелится лениво. Но, наконец, противник появился. Он вышел со льда речки на лед круглого озера походной колонной, возглавляемой закованной в металл тяжелой конной дружиной князя Изявлада. И сразу передовые рады колонны остановились – они неожиданно увидели свейского «кабана», то есть, то, что встретить здесь никак не рассчитывали. Расстояние между свейским полком и полком противника было чуть больше поприща[82]. Сейчас главное было в том, чтобы выдержали нервы у свеев, и они не начали длительный преждевременный разгон для проведения атаки. Тогда столкновение полков произойдет на середине озера, и стрельцы сотни Русалко с берега не смогут помочь свеям. А кроме сотни Русалко на том же берегу, только ближе к берегу Изявлада, находилось еще две сотни варяжских стрельцов. Но князь Изявлад снова демонстрировал свою известную нерешительность, и нежелание двигаться с места. Так два войска и стояли бы друг против друга, если бы не булгары, никогда не отличающиеся терпением. Они на глазок оценили силы свейского полка, как равные себе. Хотя бы по численности равные. Или даже меньшие, как оно и было в действительности. А в собственных силах булгары всегда неумно не сомневались, что часто их и губило. И, не думая о последствиях, гордые в своей самоуверенности, обойдя с двух сторон застрявшую княжескую дружину, устремились в атаку. Скорее всего, подумал Гостомысл, булгары не послушались приказа Изявлада, утопая в собственной жажде боя и надежды на победу. И тут же заколебалась и княжеская конная дружина. Но команда, видимо, все же прозвучала. Изявлад увидел, что противников не много. Или кто-то подсказал ему. Да и что это за противник, расстояние понять не давало. Если есть противник, необходимо его атаковать, когда силы это сделать позволяют. И дружина тоже двинулась вперед мощной тяжелой лавой. На месте осталась только пехота. Но ее, вместе с конной сотней личной охраны князя Ростова, полукругом начали охватывать подошедшие сзади муромские конники и лыжники, которых количественно было столько же, сколько ростовцев.
Стоя на высоком берегу, на утесе, князь-посадник видел, что кони булгар, и уж, тем более, кони тяжелой конной дружины Ростова, слишком рано начали быстрый аллюр. При приближении к свеям эти кони устанут, и мощность конного удара снизится вдвое. А младший конунг Адальстейн демонстрировал завидную выдержку и хладнокровие, присущие свейской армии. Совсем недавно князь Бравлин, хорошо свеев знающий, и много против них воевавший, выбрал для себя лучший вариант боя – неожиданная атака тогда, когда свеи к бою не готовы. Вот тогда их психика не выдержала. Свеи не могут выдерживать неожиданностей и нестандартного мышления. Об этом Гостомыслу когда-то говорил старший брат Володислав, много со свеями воевавший. А в нынешнем положении, когда все ясно и понятно, когда есть время на осмысление и обдумывание своих действий, они проявляют свои лучшие качества, и демонстрируют завидную организованность. Одновременно, наблюдая за приближением булгар и ростовцев, князь-посадник бросал взгляды и на противостоящий берег озера. Конечно, этот берег был от него далеко, и точно разобрать что-то было невозможно. Тем не менее, Гостомысл сумел различить там движение конницы, и понял, что полк старосты Зори проскакал вперед, сначала думая помочь свейскому полку, но кто-то, знающий ситуацию и силы ополчения, подсказал им, что, скорее всего, атакующих просто заманивают в ловушку. Подсказать это мог только один человек – Казце. И тогда Зоря решил вернуться к остаткам армии Изявлада, которая осталась примерно в равном количестве против муромского полка. Пожелал помочь муромчанам. Но для этого нельзя было выходить на лед озера, и показать себя раньше времени. Изявлад может рвануть вслед за своим конным полком, и укрыться среди многочисленных воев.
На утесе справа от князя и чуть позади негромко пропел берестяной рожок. Это сотник Русалко дал свою команду. Звуки, с которыми тетивы бьют по защитным щиткам, едва доносились до князя. Но сразу же надо льдом полетели стрелы. С такого расстояния стрелять прицельно по конкретным воям было невозможно. Но булгары, соединив две колонны в одну широкую, представляли собой реку скачущей конницы. Там куда не стреляй, стрела все равно найдет, в кого попасть. Сами булгарские командиры, видимо, не ощутили мощь этого стрелецкого удара. Но со стороны хорошо было видно, как редеет конный булгарский полк, как оставляет за собой на льду след из человеческих и лошадиных тел, потому что стрелы при такой неприцельной стрельбе попадали и в лошадей. Точно такому же мощному удару тут же подвергся и полк княжеской конной дружины. Однако и этих обстрел не остановил. А стрелы летели без перерыва, одна за другой, и даже странно было, что они не сталкиваются в воздухе, где стоял убийственный свист, кажущийся не прекращающимся. Возможно, даже сталкивались, но с утеса, где стоял князь Гостомысл, этого видно не было. Однако, стрельцов было слишком мало, чтобы нанести решающий урон противнику. Если в полку булгар была только тысяча всадников, то в княжеской дружине было не менее полутора тысяч. Но в это же время с берега, поддерживая сотню Русалко, начали посылать свои стрелы и стрельцы-русы. Они как раз подоспели вовремя. Теперь обстрел стал массированным, и конники уже чувствовали урон. Командиры заметили, как редеют их колонны. И прозвучал, видимо, приказ. Конница развернулась в лаву. Сначала булгары рассредоточились для веерной атаки, за ними этот же маневр выполнила княжеская тяжелая конница. Конники понимали, что для них столкновение с конницей противника, когда все перемешается, и люди, и кони – несет единственный вариант спасения от стрел. Тогда трудно будет стрелять выборочно, и массированный обстрел станет тоже невозможным.
Младший конунг Адальстейн, по мнению Гостомысла, правильно выбрал момент, когда следовало начать разгон своих коней. Для копейщиков разгон коней имеет важное значение. Он определяет силу первого, решающего удара, и смятение, которое этот удар вносит в ряды противника. Свейский полк двинулся, со стороны посмотреть, сначала медленно, но быстро набирал скорость. И набрал ее как раз тогда, когда кони булгар и княжеской дружины уже начали ее активно терять. «Кабан» нанес свой удар мощно, как настоящий дикий и яростный вепрь, разорвал и разметал булгар, которые оказались впереди ростовской дружины, и сразу разделил надвое, чтобы потом подмять под себя раздвигающим строй противника клином. Атака была выполнена классически. Полк булгар почти полностью полег в этом столкновении, хотя и часть свеев тоже потеряла копья, и не могла продолжать атаку на княжескую конницу в том же темпе и с тем же успехом.
Тем не менее, второе столкновение тоже произошло. И было оно громкозвучным, поскольку столкнулись две металлические массы, даже сами по себе отвергающие тишину. А уж при столкновении – тем более. Копья ломались и терялись и с той, и с другой стороны. В ход пошли мечи. Свеи были готовы к этому бою, и дрались хорошо, но численное преимущество противника сказывалось. Кроме того, остатки булгарского полка пытались атаковать с одного, правда, фланга. На другом фланге они оказались между свеями и стрельцами, и стрельцы снова доказали, что какие-то три сотни булгар для трех сотен стрельцов противником не являются.
Медный рог протрубил вовремя. Значит, сотник Бобрыня дал горнисту команду, и тот подал сигнал. Но и после этого сигнала свеи не убегали, они именно отступали, планомерно оставляя участок льда за участком, и часто меняя передовые ряды, которые находились в гуще схватки. Всем драться одновременно было невозможно. Но смена рядов позволяла постоянно вступать в сечу свежим силам, и совершать планомерное отступление.
Гостомысл видел, как свеи вошли на лед реки, и разделились на два потока. Один ушел в лес левого берега, другой в лес правого. Ростовская дружина с остатками булгар неразумно, в пылу и азарте боя, тоже полезла в лес. Их запустили поглубже, но лес сразу и поглотил их. Ополченцам, может быть, нечем было бы драться на открытом пространстве, но лес и глубокие сугробы силы не просто уравнивали, они давали ополчению преимущество в подвижности, а, значит, и в возможности нанесения удара. Кроме того, с такой дистанции можно было успешно использовать луки ополчения меря. Здесь они становились смертельным оружием. И, помимо всего прочего, здесь уже существовало преимущество и в численности, поскольку и свейский полк развернулся. Правда, преимущество это было небольшое, но, понимая, что ополченцы дерутся не просто за свою жизнь, а за свои дома, за своих жен и детей, за будущее своих детей, и потому одержимы бесстрашным отчаянием, князь-посадник не сомневался, чем эта лесная битва закончится. И стал смотреть на другой конец озера. Там к муромскому полку, обойдя озеро по берегу, присоединился полк старосты Зори. И вместе они атаковали остатки дружины князя Изявлада. А с берега на лед уже спустились стрельцы сотни Русалко, и завершали спуск с крутого берега две сотни стрельцов-варягов. И сразу, не дожидаясь объединения сил, кто спустился, пускал коня вскачь, чтобы помочь муромчанам.
Глава девятнадцатая
Князь Войномир всегда любил быстрые марши во главе крепких полков. Они его будоражили и собирали в сильный единый кулак его волю и дарованные богами таланты. И, возглавив только-только сформированное и еще не опробованное в боевых действиях войско, Войномир, что называется, погнал коней. Причем, в буквальном смысле. Если они с князем-воеводой во главе одного только варяжского неполного полка на дорогу от парома до Кореницы затратили чуть ли не целый день, хотя шли вполне приличной рысью, то на путь от Кореницы до паромного причала ушло времени почти вдвое меньше. Присоединив к себе по дороге еще два, грубо говоря, с половиной полка, поскольку собранные в Ральсвике викинги не могли, скорее всего, считаться полноценным полком, князь Войномир прибыл в Штржелово в самом начале ночи. Обошел стороной город, чтобы никого не разбудить из тех, кто в состоянии предупредить лютичей, а такие люди в портовом городе наверняка должны были быть, если лютичи готовились захватить Штржелово, то обязательно наводнили город шпионами, и без сомнения двинулся в соседнее княжество. Граница между двумя славянскими княжествами существовала, естественно, весьма условная. И считалась по городам: один ближайший город принадлежал одному княжеству, другой город – другому. А то, что между ними можно было бы разделить по какой-то реке, как это чаще всего и бывает. Но здесь реки не было. Были только многочисленные ручьи, выбегающие из лесной чащи, пересекающие дорогу, и убегающие точно в такую же чащу с противоположной стороны. Эти ручьи каждый год меняли русло, и стать пограничными никак не могли. И никто не заботился о разграничении, считая это не самым важным вопросом. Таким образом, вся рать князя Войномира без проблем добралась до окрестностей Венедина. Сам князь в этих местах не бывал, и потому вел рать проводник Просо из викингов Ральсвика, хорошо эти места знающий, поскольку участвовал в нескольких набегах на земли лютичей. Этот же проводник подсказал, где за городскими стенами идет домовая торговля, где в готовых срубах поместилось три тысячи воев-лютичей. Но туда, где проходят большие дороги, Войномир пока показываться не собирался. И выбрал место для краткосрочного лагеря на большой поляне среди леса. Сам расстелил багряный плащ, и сел под деревом.
Когда вся рать собралась вместе, князь созвал к себе воевод и сотников. Они пришли притихшие, опасливые, помнящие расправу над боярами на площади перед храмом. Если с боярами князь поступает так безжалостно, то чего же от него простым воям ждать – такой вопрос отчетливо был написан на их лицах. Но с ними взаимодействовать Войномир активно и не планировал. У него на эту короткую войну был другой замысел. Он только опросил всех о количестве стрельцов в каждом полку, и затребовал их всех к себе немедленно. Причем, говорил без угроз, почти уважительно, чем воевод и сотников слегка успокоил. Вместе со стрельцами-варягами набралось четырнадцать полных сотен. Этого с избытком хватало для выполнения задуманного. И даже, скорее всего, не стоило избыток использовать. Стрелы могли сгодиться в будущем. И потому пятерым стрелецким сотникам Войномир приказал располагаться на отдых всем составом вместе с войском. Ему, согласно его подсчетам, хватало девяти сотен, которые князь приказал расположить рядом со своей временной ставкой вокруг поляны, чтобы были под рукой. В самом деле, этим стрельцам из девяти сотен придется пустить по три – четыре стрелы, и все будет кончено. При той скорости, с которой славянские стрельцы посылают стрелы, противник опомниться не успеет, как будет уничтожен полностью.
Князь отпустил воевод и сотников, чьи полки стояли в лесных зарослях неподалеку от поляны. Сотня за сотней стали стягиваться к Войномиру стрельцы. Он приказал им пока расположиться неподалеку, и отдыхать, но быть готовыми по первому зову отправиться в путь. Причем, пешими.
– Славер!
Без своего преданного воеводы князь обойтись не мог, решив и здесь отвести бургграфу главную роль. Воевода быстро оказался рядом.
– Слушаю, княже…
– Доспехи снимай. И оружие тоже. Хотя, меч можешь оставить.
Не спрашивая, зачем это нужно, Славер выполнил приказание.
– Вот. Теперь ты и за торгового человека сойдешь. Или тебе удобнее будет выдавать себя за доверенного важной персоны? Например, какого-нибудь боярина…
– Лучше за доверенного. Торговать я не умею. Торговаться, то есть, не умею… Плачу всегда, сколько спросят, и не пробую выгадать. Торговцы не такие…
– Тоже хорошо.
Войномир вытащил из кармана два небольших мешочка с золотыми монетами, которые звонко звякнули. Протянул воеводе.
– Положи в карман. Расплачиваться будешь, не скупись. Ты – доверенный человек важного лица и богача. Но излишне щедрым тоже быть не стоит. Сорить деньгами не нужно.
– А что вообще нужно?
– По дороге объясню… Просо!
Викинг-проводник вскочил на ноги. Он спал неподалеку прямо в жухлой траве, даже не присыпанной снегом. Просто бросил на землю плащ, и лег спать, не снимая ни доспехи, ни оружие, ни даже шлем.
– Проснулся? Тогда веди нас под стены. К домовой торговле.
Идти втроем в чужом княжестве среди ночи, как посчитал Славер, было опасно. Он пожелал было взять с собой хотя бы десяток воев, но Войномир запретил категорически.
– Идем, воевода… Ночь не бесконечна, а нам еще многое сделать надо…
* * *
Шли около часа, совершали какие-то обходы. Но, в итоге, вышли на пригорок, где залегли в прошлогодней высокой траве. Луна светила молодая и яркая. И за пригорком, неподалеку от городских ворот и дороги, ведущей к воротам, были видны свежие сосновые срубы, собранные вполне добротно в виде готовых домов, имеющих даже кровельные стропила, но не имеющих самой кровли.
– Смотри, Славер! Твоя первая задача – расставить стрельцов так, чтобы они без проблем перебили всю местную дружину. Вокруг этой самой домовой торговле пусть залягут, и ждут момента. Расставишь стрельцов, возвращаешься в лагерь, садишься на лошадь, и уже после рассвета едешь сюда. Ты – доверенное лицо важного боярина, который желает построить в Штржелово целый квартал. Ты приехал за большой покупкой. Оптовый покупатель. Вокруг тебя все вертеться там будут. Сразу, первый попавшийся сруб не бери. Походи, посмотри. Выбирай покрупнее, посолиднее. Потребуй краску с кистью, чтобы нужные срубы отмечать. И присмотрись, в каких устроилась дружина лютичей. Эти и отмечай. Но не только, чтоб подозрения не вызвать. Там, я вижу, только одни дома-терема. Ты, Славер, закажи еще срубить пару конюшен. Лошадей так на полсотни каждую. Можно даже одну на сотню лошадей. И оставь задаток. Твое единственное условие – доставка до Штржелово местным транспортом. То есть, плотники-домовики должны сами тебе срубы доставить, и собрать на месте, которое ты им покажешь. И первые срубы должны быть доставлены срочно. Прямо сегодня. Это обязательное условие. Так твой боярин приказал. А то он передумать может. И так вокруг него целая артель плотников из Гарца вертится. Услуги предлагает. Но те только срубы продают. А собирать не хотят. А ты хочешь, чтобы одни и те же люди все сделали. И мелочи всякие не забывай. Например, чтобы кровлю на дома тоже эти же люди сделали. Или прислали кого-то. Но расчет ты будешь вести с одним человеком. И чтобы плотники из Гарца не влезли, надо раньше успеть. Сегодня же отправить. И собрать быстро. Об этом говори особо. Тогда подозрений не будет. Задаток серьезный. С таким не играют, и не обманывают. Тебе поверят. И выселят дружину из своих срубов. А когда те на открытое место выйдут, стрельцы уже будут готовы…
– И всех перещелкают, – за князя закончил проводник Просо, довольный княжеской хитростью, позволяющей так легко уничтожить целое войско извечных врагов и соперников во всех делах, что в военных, что в политических.
– Не торопись. Щелкать будут чуть позже. Сначала к городским воротам выйдут наши викинги. Тремя группами. Их не примут за врагов. Их слишком мало, да и трехтысячная дружина рядом стоит. И так – заехали шальные деньги пропить… Кто им запретит… Просо приведет свой полк и они в нужный момент захватят ворота. А все полки будут стоять в лесу, рядом. Как только викинги подойдут к воротам, и дадут сигнал, стрельцы начинают уничтожение дружины. А вся моя рать после этого через захваченные ворота входит в город. Город я отдаю воям до вечера. Только пусть телеги не везут с добром. Только то, что на коня позади седла поместится. И быстро уходим. У меня много дел в Коренице. Будем торопиться. Славер, Просо, все понятно?
– Что ж не понять, княже. Только на день город отдавать – срок малый. Города обычно на три дня дружине отдают…
– Я же сказал, что у меня срочные дела в Коренице…
– Твоя воля, княже… – за всех согласился Славер…
* * *
Все так и пошло, как Войномир задумал, и он сам был уверен в том, что у него всегда и все получается потому, что его задумки воплощает в жизнь именно воевода и бургграф Славер…
Славер увел девять сотен стрельцов, и сам расставил их по местам, завершив это дело до рассвета. Пришлось поторопиться, потому что стрельцов было много, а каждого требовалось не просто поставить, но поставить в укрытое место. Причем, это место должно давать стрельцу обзор, и, одновременно, скрывать от чужого обзора. Как только пришел рассвет, как обычно, в городе распахнулись ворота, перед которыми уже столпились и люди, и телеги, и целые обозы телег. И там, рядом с распахнутыми створками, замерла суровая привратная стража, запуская без проверки всех желающих посетить Венедин, и лишь изредка задавая кому-то мало что значащие вопросы. Впрочем, издали казалось, что стража даже не слушает ответы, что вполне походило на реальность. На площадке за воротами, где шла домовая торговля, посетители вообще бывают редко, и пока там только сидели у костра артели плотников, да иногда от костра к костру проходил кто-то из воев-лютичей, кому сильно надоело сидеть безвылазно в срубе. Тем более, на свежий воздух манило солнце, которое светило по-весеннему ярко.
Потом откуда-то появилась кавалькада из двенадцати всадников. Тот, что внешне выглядел одетым наиболее просто, ехал впереди, посматривая по сторонам. Среди всадников в кавалькаде было четыре воя в доспехах. Только сразу трудно было определить, кого они охраняют.
С дороги хорошо просматривался только край домового торга. И кавалькада замерла у поворота, не зная, в какую сторону ей двигаться. Потом тот из всадников, что был наиболее просто одет, дал команду, и ближайший к нему вой ударил коня пятками, и поскакал к воротам. Привратная стража тоже увидела эту кавалькаду, и просто рассматривала ее. Посланный приблизился, что-то спросил у стражников, причем, спросил, высоко держа голову, и с откровенным пренебрежением, как со стражей разговаривают только знатные люди. Один из стражников шагнул вперед, что-то объясняя, и показал рукой на угол городской стены. Причем рука очерчивала в воздухе округлые указания. Всадник кивнул, бросил стражнику серебряную монетку, и вернулся к кавалькаде. Только после этого вся кавалькада свернула с дороги, и направилась к площадке с домовой торговлей.
Бригады плотников поднялись от своих костров, почувствовав возможность что-то продать. Несколько плотников стали разговаривать один с другим возле отдельных срубов, размахивая руками и показывая с подробными, видимо, объяснениями. Неумело разыгрывали продавца и покупателя, чтобы новый покупатель посчитал, что от клиентов здесь отбоя нет. Новый покупатель выглядел солидно, несмотря на то, что на людях его сопровождения одежда была более богатая, чем на нем самом. Но распоряжался всем именно этот человек. Люди из сопровождения только иногда что-то подсказывали и показывали. Спешившись, разбрелись среди срубов. А этот даже седла не покинул. Разговаривал, гордо подняв подбородок, украшенный аккуратно подстриженной бородой с проседью. По требованию этого человека принесли глиняный горшок с краской. Этой краской отмечали отдельные срубы. Потом человек вытащил из кармана два мешочка, звякнул золотом, и отдал одному из старшин плотников один из них. Поговорили, и человек без сомнений отдал и второй мешочек. Видно было, что с золотом он расстается легко, привычно. Это, одновременно, могло означать и бескорыстие человека, и его богатство, в сравнении с которым уплаченные суммы ничего не значили. Потом пошел новый разговор. Старшина плотников показывал на городские ворота, обещая, видимо, оттуда пригнать гужевые подводы, а покупатель махал рукой в сторону дороги на Штржелово, объясняя, куда доставить срубы. На том вроде бы и договорились. Кавалькада двинулась в обратную дорогу, и город даже не посетила. А плотники стали собирать инструменты, чтобы начать разбирать срубы. Из срубов выгоняли на открытое место воев. Вои, как казалось издали, ругались. Но они тоже понимали, что такой большой заказ к плотникам может поступить только раз в десять, а то и в двадцать лет, и плотники упускать свою выгоду не захотят.
Старшина плотников послал человека в город. Тот выпряг лошадь из телеги, и взобрался на нее верхом прямо так, без седла, только подстелив на хребет войлочную попону, не пристегнутую понизу, из-за чего рисковал сам вместе с попоной съехать с крупа на скаку. Но, видимо, человек был привычен к такому способу езды, и быстро доскакал до ворот, ответив почти на ходу на вопросы стражников. Через непродолжительное время к воротам подъехала группа вооруженных людей, в которых без труда узнавались морские разбойники – викинги. Их тоже что-то спросили, но без пристрастия, потому что ссориться с викингами даже строгая и заносчивая привратная стража не хотела. Следующие две группы викингов прибыли к городским воротам одна за другой как раз тогда, когда из ворот начали выезжать в большом количестве длинные гужевые телеги на шести колесах, по три с каждой стороны – специальные для перевозки длинных бревен. Караван телег занимал почти всю дорогу, и возчики принимали в сторону, чтобы не ругаться с викингами. Вообще викинги из Штржелово порой наведывались в Венедин. И каждый раз их приезд отмечался пьяным разгулом и массовыми драками. Потому стражники посматривали на викингов косо. Но тоже задираться не желали. Опасались.
Викинги проехали в город. Караван гужевых телег из города выехал, и приблизился к площадке домовой торговли, всех воев к тому времени уже из срубов выгнали на поляну, где они выстроились пешим строем, поскольку своих лошадей держали в городе, где разместился и их воевода. Послали за воеводой, который приехал уже вскоре, привез пять палаток, велел поставить их, а сам снова в город ускакал, видимо, искать еще палатки для своего трехтысячного полка. И не подумал даже, что поляна, где полк построился, была настолько невелика, что палатки на всех здесь просто не поместились бы.
Но тут началось что-то странное. Сначала, видимо, прозвучала команда, и полк начал было расходиться, однако только строй успел нарушиться, как вои один за другим стали падать там же, где стояли. И в воздухе встал страшный свист. Те, кто был знаком с этим свистом, хорошо знали, что он несет смерть. А стрелы летели одна за другой, и некуда было на поляне от них спрятаться. Какая-то группа попыталась вернуться назад, и думала бегом добраться до срубов, пусть даже и полуразобранных на тот момент. Но стрелы всегда летают быстрее, чем бегает самый быстрый человек. Никто добраться до срубов не успел. Это был даже не бой. Это было побоище! И очень короткое побоище.
И, почти одновременно с уничтожением трехтысячного полка лютичей, послышался шум возле ворот. Викинги выкатились из ворот большой группой, выгоняя перед собой пытающихся сопротивляться стражников с внутренней стороны ворот, тут же добили и их, и внешнюю стражу, и вернулись в город. А с ближайших лесистых холмов тремя потоками в сторону городских ворот устремились вооруженные всадники. Ворваться в распахнутые ворота колонны могли только по одной, но это, видимо, было заранее обговорено, и была установлена очередность, которая соблюдалась строго. А еще через час город запылал с разных концов…
* * *
Поставленную перед собой задачу князь Войномир выполнил полностью, выполнил блестяще, и даже в определенной степени удовлетворил боярские дружины, разрешив им принять участие в разграблении захваченного города. Пусть не на три дня, как обычно делалось, а только на день, но, при старании, и одного дня хватило, чтобы разжиться чужим добром. Естественно, десятая часть добычи в этом случае была выделена в княжескую казну. Дележ вои собирались проводить там же, под стенами города, но князь воспротивился.
– Мне необходимо срочно вернуться в Кореницу. Может быть, еще некоторых бояр потребуется повесить… – это было напоминанием о том, что Войномир не терпит ослушания. И не потерпит его даже от воев, только-только принесших ему большую победу. – Там десятину и принесете во дворец.
– А своим боярам? – спросил сотник в лисьей шкуре, обмотанной вокруг шлема так, чтобы хвост свисал с плеча. – Им что-то полагается?
– А они в походе участвовали? – встречно спросил Славер. – Остров объявлен на осадном положении. Все полки острова во время осадного положения переходят под командование князя острова. Вся добыча похода принадлежит князю. Но князь решил обойтись только десятиной в свою пользу, и десятиной в пользу князя Годослава. Все остальное, что вы на меч или на копье взяли, принадлежит вам. Кроме захваченного оружия и доспехов. Это все необходимо сдать в княжеский арсенал.
– А с храмами как? – снова спросил тот же сотник. – всегда десятину хамам отдавали.
– Если у тебя десять жен, можешь отдать одну на забаву волхвам. Если жена одна, отдай добытое на войне ей. Она всему найдет применение.
– А если жены нет? – со смехом спросил викинг Просо. Он чувствовал себя достаточно вольно, как приближенный к князю человек, потому что во время подготовки находился при нем.
– Если жены нет, надо было жену в чужом городе захватывать. Хотя бы чужую… – пошутил Славер. – А если не захватил, твое дело, как добром распорядиться. Хоть нищим раздай, хоть раздари прохожим, хоть пропей…
Войномир осмотрел коней сотников, стоящих впереди строя. У сотника с лисьей шкурой на шлеме конь внешне показался самым быстроногим.
– Скажи-ка, сотник, конь твой хорош?
– Никак, княже, приглянулся он тебе? Забрать хочешь? Так он тебя не повезет…
– Это почему?
– Я его с жеребеночка воспитываю. Он чужого человека к себе не подпускает. Один цыган со мной на заклад[83] пошел. Нет, говорит, коня, который меня не послушает! В седло ловко взлетел. Только мой Ветер так задом бить умеет, что никто в седле не удержится. Ветер его сразу сбросил, да копытом ему плечо сломал. Лягаться любит… Самого затоптал бы со злости, не вмешайся я вовремя…
– Ветром коня зовут?
– Ветром, княже…
– Тысяцкого Волынца знаешь?
– Видел.
– Коня его видел?
– Видел. Хороший конь.
– Самый быстрый конь на острове из всех, которых я знаю. И тоже Ветром зовут.
– Насчет быстроты я бы поспорил с тысяцким… Ты, княже, еще мало наших коней знаешь. А мой Ветер вообще не наш. Я жеребенка захватил в набеге, когда в Севилью плавали. В конюшне самого халифа взял.
Сотник, видимо, любил прихвастнуть или просто не знал многих вещей.
– Халиф вообще-то не в Севилье сидит, а в Дамаске. Но это не важно.
– Все равно конюшня была в поместье какого-то басурманского вельможи.
– Я же говорю, это не важно. Важно другое. Быстр твой Ветер?
– Быстр, княже.
– Тогда тебе и быть гонцом в боярский совет. Скачи, как можешь, быстро, и доложи, что я возвращаюсь с полной победой и без потерь… И в мой Дворец загляни. Даже до того, как в боярский совет поедешь. Расскажи все тысяцкому Волынцу. Чтоб не беспокоился. Все понял, сотник?
– Понял, княже.
– Зовут тебя как?
– Сотник Журавль…
– Ладно. Лети, Журавль… Я запомнил твое имя. И коня твоего запомнил. Хорошо служить будешь, я и это запомню… Ты из какой дружины? Какому боярину служишь?
– Служил. Боярину Мниславу. Его уж нет среди бояр…
– Значит, теперь в мою дружину входишь. Подчиняешься мне и воеводе бургграфу Славеру… Поезжай, покажи, как быстр твой Ветер…
* * *
Обратный путь в Кореницу был более триумфальным, чем он бывал в той же Бьярмии, когда возвращение князя Войномира из похода замечали только такие же вои, как и те, что в походе участвовали. Вои, конечно же, всегда радуются победе своих товарищей, но выражают это относительно сдержанно. Здесь же дружину князя встречали, в основном, мирные жители, сами не знающие воинских утех, и потому особенно радостные, что все обошлось без них и без их страданий и трудностей. Ведь любое вторжение неприятеля в страну всегда чревато разорением тех, в первую очередь, слоев населения, которые не способны за себя постоять.
В Штржелово князь Войномир вернулся довольно быстро. Уже к утру следующего дня. Правда, он умышленно, чтобы поднять свой авторитет в противостоянии боярам, что сделал по твердому настоянию Славера, а не по собственному желанию, двинулся не в обход, не прямиком в порт к переправе, а через центр города, пусть и невеликого по населению, но важного своей значимостью. Эта же значимость заставила князя всерьез задуматься о необходимости создания укреплений вокруг города. Как сам он легко, простым «изъездом» захватил Венедин, точно так же лютичи, когда придут в себя от дерзкого опережающего нападения, когда вернут спокойствие своим ратям, смогут захватить Штржелово. Это сделать пока еще несравненно проще, чем захватить Венедин. Но, главное, что хотел иметь в своем распоряжении князь Войномир – это разветвленная разведывательная сеть в земле лютичей. Чтобы он узнавал о подготовке любой рати к походу раньше, чем эта рать будет готова в поход выступить. Но этим делом должен заниматься, естественно, не сам князь острова, а командир разведчиков княжества бодричей Ставр. Он и умеет это делать лучше, и вообще это его прямая обязанность. И наверняка какая-то разведывательная сеть у Ставра в этих землях есть, поскольку именно он принес Войномиру весть о подготовке лютичей к походу на Руян. И даже сообщил, откуда идут, и когда прибудут стрельцы, усиливающие рать вторжения. Конечно, Руян всегда умел, и всегда сумеет за себя постоять. Не зря он считается островом сорвиголов и других отчаянных людей, викингов и пиратов. Но даже та трехтысячная рать, что сконцентрировалась в Венедине, могла нанести много вреда бодричам и руянам. По крайней мере, захватить и разрушить Штржелово этой рати было вполне по силам. Заодно сжечь и паром, и лодки, которые не успеют отплыть, что, конечно же, будет ударом не только по Штржелово, но и по самому Руяну. А для захвата острова трем тысячам воев не хватило бы даже поддержки опоздавшей тысячи стрельцов. Хотя вои лютичи были отменные и прославленные. Это все знали. И не их вина, что перебили их вот так, не допустив до сечи, где они всегда дерутся отчаянно, не ведая страха и уныния.
Жители Штржелово высыпали на улицу, несмотря на ранний час и только-только отступившую темноту. Захват Венедина произошел меньше суток назад. Но жители Штржелово уже все прекрасно знали, и даже знали в подробностях, как обычно бывает в таких случаях, существенно преувеличивающих успех, и делающих вполне обыденные вещи геройскими. Князю уже доложили, что в народе говорят об уничтожении одним ударом семитысячного войска лютичей, хотя там на той поляне, семь тысяч даже не смогли бы поместить свой строй.
Войномир предположил, что постарался разнести вести о победе проехавший раньше сотник Журавль, и даже беззлобно ругнулся на сотника:
– Вместо того, чтобы быстрее скакать, этот гонец рассказывает всем о ратных победах…
– Не суди строго, княже, – спокойно возразил воевода Славер. – Может, сотник и ни при чем. Вести всегда бегают очень быстро. Я сам многажды удивлялся, как они распространяются. И даже с подробностями, которых в действительности и не было, и даже быть не могло. Но это все сейчас в твою пользу. Люди в Штржелово уже знают, как ты бояр повесил. Мне никто не говорил про это, но я уверен, что они знают. И относились к этому по-разному, как всегда бывает. Кто-то одобрял, кто-то возмущался. Но теперь все за тебя. После такой быстрой победы ты слывешь защитником и спасителей руян. И хоть всех бояр скопом перевешай, никто тебе слова не скажет. И везде тебя будут встречать радостно. Только ты тоже не хмурься. Народ любит своего князя, и любит, когда князь любит свой народ. Улыбайся чаще…
Войномир тут же советом воспользовался, и широко улыбнулся трем стоящим у дороги девицам. Люди вокруг сразу зашептались, а девицы покраснели, и опустили взгляды в землю.
Славер даже закряхтел от удовольствия:
– Ну, вот… Ты одной улыбкой столько счастья девицам принес, что сам не представляешь. Даже если за ними приданного нет, они теперь самыми желанными невестами в Штржелово станут. Как же, их сам князь заметил! Улыбайся, княже… Все хорошо! У тебя все хорошо! И люди должны видеть это. Тогда и у них все будет хорошо…
Тем временем войсковая колонна добралась уже до парома. Для переправы, даже без дополнительной просьбы, был подогнан к причалу и второй паром, и множество лодок стояли с трапами, готовые переправить всадников и их коней. Таким образом, на другом берегу пролива Войномиру не пришлось дожидаться, когда переправится все войско. Оно переправилось одновременно почти целиком, как переправлялось, отправляясь в сторону Венедина.
Дальше на пути лежала крепость Гарц, которую Войномиру тоже пришлось проехать насквозь – в одни ворота въехать, в противоположные выехать. И всю дорогу по территории крепости рядом с Войномиром ехал воевода местного стражного полка Искр, князь из много десятков лет как захудавшего и обедневшего рода, но честный служака, достойный, как говорили, лучшей участи. Однако Искр был уже стар, и по возрасту не привлекался к исполнению серьезных, ответственных дел. Уже прощаясь с Войномиром за выездными воротами крепости, Искр не удержался, и спросил своим слабым, негромким голосом:
– Скажи мне, княже, правду ли в народе молвят, что ты многих знатных бояр в Коренице перевешал? И, если правда, к чему это привести может? И как нам, вдалеке от столицы живущим, к боярам относиться?
– Как относились, так и относитесь, – ответил Войномир. – А повесить я приказал не бояр, но воров и предателей, что казну княжескую обворовывали, и свою власть хотели выше княжеской поставить. Здесь я разницы не вижу, боярин ли это, дьяк или простой викинг на службе. Провинился, получи по заслугам. Если, воевода, увидишь, что боярин ворует, и ты можешь его повесить. Ты сам – князь, и бояре тебе при встрече в пояс кланяться должны.
Все это слышали здесь же присутствующие сотники и десятники стражного полка крепости. И Войномир услышал, как они зашептались и начали переглядываться. Князь острова, как поняли стражники, дал их воеводе полномочия наводить порядок, по которому все на Руяне давно уже соскучились. И готовы были помочь в этом и старому Искру, и князю Войномиру.
Продумывая свое возвращение, Войномир думал вернуться в Кореницу во второй половине дня. Но эти встречи задерживали его, заставляя менять быструю рысь коней на медленную торжественную поступь. И если в Гарце задержка была не существенной, то уже в Руйгарде пришлось задержаться больше, чем на час, чтобы уважить народ, приготовивший торжественный прием. Князь прекрасно видел разницу между приемом, который при приезде хотели устроить им с князем-воеводой Дражко бояре в Штржелово, и этим приемом. Руйгард все-таки был не только крепостью, прикрывающей с суши не имеющий стен большой портовый Ральсвик. Руйгард и сам был городом с достаточно немалым населением. Да и с окрестных поселений и деревень, как сообщили князю, народ приехал. Народ выражал радость, и презреть это было бы в высшей степени неразумно. Князь Войномир вздыхал тяжко, но подчинялся воеводе Славеру, в который уже раз повторяющему ему старую прописную истину:
– Это княжеская участь, княже. Сам по себе князь может ничего не значить. Любого князя создает народное мнение. И не только князя – вообще, любого правителя. Поэтому о народном мнении все правители заботятся не меньше, чем о ратных успехах…
Глава двадцатая
Отправление полка из Арконы в Кореницу князь-воевода так и не увидел. Даже не сумел познакомиться с сыном боярина Пламена, которому верховный волхв храма Свентовита в Арконе Вандал решил поручить срочно полк собрать. Единственная помощь Дражко в этой экспедиции вылилась в оставление в храме своего стрельца Квашни, который вызвался договориться с братом об открытии ворот. А Вандал, отправив младшего волхва за Кьярвалем, самого Дражко направил в сопровождении сотника Оскола в порт, где экспедиция была уже готова к отправке. И обещал прислать за ними следом носилки с сундуком Веданы для князя Годослава. Сундук передавался через Дражко в надежде, что князь-воевода сумеет его сохранить, и доставить в целостности и сохранности под достаточной охраной. Дражко в глаза еще сундук не видел, и не представлял, какие могут быть в нем ценности. Ключ от сундука Вандал сразу передал князю-воеводе, не сомневаясь в его честности.
Отправлять флот требовалось как можно скорее, хотя море волновалось. Верховный волхв храма Свентовита все же предупредил:
– Мои стражники поймали человека, который передал данскому купцу бересту с перечнем сил, которые я тебе передаю. Шпиона повесили на одном дереве с купцом. Но, кто знает, может быть, шпион был не один, как и купец. Все точные данные могли уже уйти. И даны могут успеть выставить тебе, княже, навстречу свой флот. В морских сражениях даны сильны своей организованностью, хотя при встречах один на один или даже пять на пять предпочитают с нашими лодками не драться. Впрочем, в сухопутных битвах они тоже не детей в сечу ведут. Это ты сам хорошо знаешь. Но тебе требуется отплыть как можно раньше, чтобы успеть выполнить дело. По моим подсчетам, сразу собраться даны не успеют. А если и соберутся, то тебя встретить не успеют. Нет у них достаточных сил. Такие силы сразу не соберешь. Про сундук они ничего не знают, слава Свентовиту. Иначе много набежало бы викингов со своими лодками. В самом крайнем случае, как я думаю, они смогут захватить высадившие тебя лодки, когда те будут возвращаться. Но, мой тебе совет, князь-воевода… Если они все же флот соберут, если сможешь встретить данов в открытом море, и будет возможность их обойти, не стесняйся показать им корму твоей лодки. Иначе можешь основную свою задачу не выполнить, да и сундук князю Годославу не доставишь. А он, слышал я, сильно в средствах нуждается.
– Но наши лодки будут возвращаться почти беззащитными…
– Да. Потому я и боюсь, что даны нападут на них, и захватят. Команда там будет предельно мала, грести будет некому, а даны пойдут и под парусом, и с веслами. От них не уйти…
– Извини, Вандал, я на месте решу, как поступить… Давать захватить данам лодки – это почти то же самое, что отказаться от сожжения флота в Обенро. Они смогут нашими лодками воспользоваться, и напасть на Руян.
– Мы здесь отобьемся. Не впервой. А ты поезжай…
Несмотря на торопливость волхва, теперь уже Дражко с Осколом не так спешили, и не гнали коней, пугая людей громким топотом копыт по деревянной мостовой. Кстати, Дражко, привычный к тому, что бревенчатая дорога, всегда бугристая и жестко-звучная, удивился, что мостовая в Арконе достаточно ровная, и не гремит на всю улицу. На что Оскол ответил:
– Мы здесь на ветру живем. Когда ветер с острова, это обычно летом бывает, сильную пыль несет. Она между бревнами садится. Когда ветер с моря, туман и сырость с дождем несет, пыль мокнет, уплотняется.
– Муссоны… – почти почувствовав себя бывалым моряком, вспомнил Дражко морское слово, которое от кого-то слышал.
– Нет. Муссон – это наоборот. Муссон летом дует с моря, а зимой с материка. И муссоны всегда устойчивые. А у нас ветра переменные. За один день все поменяться может. С утра в одну сторону дует, потом с противоположной налетает. Но когда копыта не так громко стучат, мне лично нравится больше.
– Мне тоже, – согласился князь-воевода.
Так они и скакали в сторону порта.
Эта дорога за счет большого количества поверхностной пыли смягчала звук, когда кони не спешили, и не били с размахом в скачке копытами по бревнам. И потому люди на улицах не спешили расступиться, и освободить дорогу князю-воеводе и сотнику. Но в этот раз они скакали в порт не так быстро во многом еще и потому, что князю-воеводе требовалось еще дождаться появления своего полка сопровождения, который он намеревался забрать с собой в морской поход, а потом и в сухопутный стремительный, как думалось, переход в сторону Хедебю, где находилась ставка князя Годослава. Силы, конечно, этот полк сопровождения представлял собой не слишком большие в сравнение с теми силами, которые выделил волхв Вандал из Арконы. Но в том войске Дражко не знал никого, кроме сотника Оскола. А он привык к положению, когда его окружают знакомые лица, на которых он всегда может положиться. Конечно, и Вандал, надо думать, проявил ответственность в подборе войска для такого похода. Причем, позаботился о том, чтобы на лодках были и настоящие стопроцентные моряки, и викинги, которые являлись одновременно и моряками, и воями. Викинги должны были после уничтожения вражеского флота уйти дальше вместе с Дражко. А морякам была поставлена задача после высадки войск на берег на одних парусах, без гребцов, поскольку гребцами всегда были простые вои, вернуться в Аркону, чтобы свой флот сохранить, и не позволить противнику захватить его.
Сотник Оскол хорошо знал, что Дражко никогда не принимал участия в морских набегах, и не имеет опыта плавания. И потому князю-воеводе требуется многое объяснять. Именно для того волхв Вандал и прикрепил к Дражко сотника, чтобы тот всегда мог помочь и подсказать. Лодок набралось множество, и одна закрывала другую так, что сосчитать их было сложно. Здесь были и славянские лодьи, имеющие более широкий парус, чем драккары, и потому более быстроходные на ветру, кроме того, за счет округлости своего корпуса, лодьи были более маневренны и легче управлялись. Среди лодей находилось и множество настоящих драккаров, отличающихся быстрым набором скорости. Конструкция корпуса позволяла им это. Были и снеккары[84], и даже четыре кнорра[85]. Как раз к приходу князя-воеводы с сотником на один из кнорров завершали загрузку овец и связанных в ногах кур – питание для флота Дражко.
– На одном кнорре фураж для лошадей, – объяснил сотник Оскол, на другой, как видишь, пропитание для людей, на двух оставшихся – бочки с земляной смолой и хворост. К пожару мы приготовились заранее.
– Сколько всего лодок?
– Сорок вместе с кноррами.
– А людей?
– Две тысячи, и еще три сотни.
– Еще и моя сотня подошла. Вон они, у причала стоят.
– Да. Место для нее приготовлено. Поплывут вместе с тобой и со мной. Значит, всего будет две тысячи и четыре сотни воев. Сейчас наша лодья подойдет к соседнему причалу. Нас уже увидели, и спускают за борт весла. Кстати, твои дружинники грести смогут?
– Думаю, что смогут. А что, других гребцов нет?
– Хотя наша лодья и большая, количество людей она может взять тоже ограниченное. Нужно или воев на весла сажать, или разделять их по полусотням, и отправлять на другие лодки, а вместо них брать простых гребцов. Но простые гребцы у нас тоже вои…
– А людей побольше взять невозможно? В тесноте, говорят, не в обиде…
– Тогда придется свиней выгрузить. Или корм для них выбросить.
– Каких свиней?
– Живых. Которых в клетках везем. И мешки с кормом на клетках.
– Зачем везем?
– А чем будем людей кормить в пути? Мясо протухнет. Приходится живых свиней загружать, и в море забивать. Есть, конечно, и бочки с солониной, и соленая рыба, но одна и та же еда надоедает. Я раз был в долгом плавании, когда одной солониной и селедкой кормились. Под конец, как и все, считал уже, что лучше голодным остаться, чем снова солонину есть.
– Понял суть ограничений. Научатся, значит, мои вои и грести, если нужно. Да и путь нам лежит недалекий. Мозоли натрут, а сорвать их не успеют. Да у них у всех руки мечами и копьями натружены. На таких руках мозоли редко бывают. Мужчины крепкие и сильные.
Проверить силу рук воев удалось сразу же. Восемь носильщиков принесли на носилках сундук. Прямо на причал доставили. Но у самого сундука было только четывре ручки. Вышли четверо гребцов, взялись за ручки, сняли сундук с носилок, но долго переводили дыхание перед тем, как занести его в лодку. Сундук был большой и чрезвычайно тяжелый.
Дражко сделал знак своим воям. Вышли четверо, причем, не самых крупных внешне. Приноровились, подняли, и занесли. Сотник Оскол показал, куда сундук поставить. Князь- воевода сразу выделил четырех воев в охрану княжеской казны.
Спор между сотником и князем-воеводой случился только по поводу стрельцов. Дражко, как привык делать на суше, хотел всех стрельцов собрать в несколько ударных стрелецких лодок, а Оскол стоял на том, что на простых лодках хватит и по десятку стрельцов. Викинги привыкли воевать так. В итоге, когда вместе посчитали количество верховых копейщиков, пехотинцев и стрельцов, оказалось, что стрельцов хватает и по десять человек на каждую лодку поместить, и все равно придется полностью отдать им пять лодок из сорока. Причем, Дражко настоял на том, чтобы стрельцам были выделены самые быстроходные лодьи. Каждая сторона осталась довольна…
Загрузка судов продолжалась, и скоро была завершена.
– В ночь выплываем? – спросил князь-воевода.
Оскол плечами пожал.
– В море, княже, что день, что ночь – все одно. Звезды всегда те же самые. Они путь покажут без ошибки.
Тем не менее, бухту покинули еще на свету. Князь-воевода Дражко сначала чувствовал себя неуверенно на ногах из-за болтанки весеннего беспокойного моря, и потому долго не покидал трюма. Тем более, в ночное время. Но, проснувшись, как обычно, рано, все же поднялся на палубу лодьи, и принялся ходить взад- вперед по корме, привыкая держаться на поверхности, которая постоянно норовит или просто наклониться, или же вообще сбросить тебя на бок. И сам ощутил, что скоро уже начал стоять и ходить уверенно, только ноги при движении расставлял шире обычного. Так было легче…
* * *
Дражко плохо знал географию морского побережья, хотя и достаточно хорошо ориентировался на суше. В этом ничего удивительного не было, потому что те самые прославленные викинги-кормчие, прекрасно знающие все порты Европы, порой понятия не имели, какому королевству или княжеству принадлежит только что разграбленный и сожженный город. Князь-воевода вообще считал, что он должен будет высадиться в Обенро, а дальше идти пешком, куда поведут его проводники, хорошо знающие местность. О наличии трех таких проводников из народа нордальбингов, переселившихся на Руян, заранее позаботился боярин Пламен, и сообщил об этом князю-воеводе. Но в разговоре с сотником Осколом, когда стал об этих самых проводниках-нордальбингах спрашивать, Дражко нечаянно для себя услышал новость. После того, как будет сожжен свейско-норвежский флот, и воинам будет отдан на откупление, согласно обычаям, на три дня город, стоящий, по сути дела, без защиты, потому что он не имеет стены со стороны моря. Да и защищать его некому. Городскую стражу можно рассматривать только, как средство для поимки мелких уличных воришек, но не больше Но руянские суда останутся на месте, и будут ждать, когда войско снова погрузится. Изначальный план разрабатывала под себя Ведана. Она планировала сразу, после разграбления Обенро возвратиться в Аркону, но теперь сам Вандал внес в этот план коррективы. Оказывается, Хедебю стоит в нескольких часах морского пути от Обенро, и суда готовы обеспечить князю-воеводе вместе с войсками доставку туда. Не в сам город, но хотя бы до входа в фьорд Шлей. Там, на входе в длинный и узкий фьорд, стоит на мысу поселение нордальбингов. Мирные они или нет, данов поддерживают или против них воюют – не известно. Но, даже если они поддерживают Готфрида, связываться с сильным высадившимся войском руян нордальбинги не захотят, и просто запрутся внутри своих стен, и никому не покажутся на глаза. Согласно слухам, Готфрид в Хедебю, расположенный в самой глубине фьорда, не вошел – занявшие стены бодричи отбили его силами стрельцов, и король встал станом неподалеку, ожидая подкреплений и подвоза осадных орудий, чтобы начать боевые действия против армии князя Годослава, а потом и осаду города. Сам Годослав тоже пока ждет подкрепления от франков и от Дражко, хотя и не предполагает, с какой стороны князь-воевода намерен заявиться. Скорее всего, ждет, что Дражко пройдет через все княжество бодричей, через Вагрию, недавно вошедшую в это княжество, и дальше через земли нордальбингов до самой столицы эделинги. Хотя от Обенро существует прямая и удобная сухопутная дорога на Хедебю, но на той дороги стоят три сильные каменные крепости, перекрывающие проход. Однако, своих гонцов, которые будут посланы из Обенро, в этих крепостях не задержат. А они сообщат и Готфриду, и всему войску об уничтожении флота и сожжении города Обенро. Это должно вызвать панику. А как же – противник в тылах. Противник сжигает их суда и дома! Войско и удар будет ждать с тыла… Гонцы попадут к королю примерно в одно время с появлением князя-воеводы в лагере Годослава. Если раньше, то ненадолго. Но, скорее всего, они будут отправлены только тогда, когда разграбление города завершится, и победители сядут на свои лодки. Чтобы уже все данные королю донести. Выставлять посты для перехвата гонцов князь-воевода не пожелал. Готфрид должен знать, что за спиной у него неспокойно, и должен нервничать. Одна из воюющих сторон в этот момент почувствует воодушевление, вторая может впасть в панику. В это время лучше всего и атаковать данов. Хорошо бы, подоспел вовремя франкский полк под командованием графа Оливье. Тогда появилась бы возможность не просто отогнать Готфрида с позиций перед Хедебю, но и разбить его. Хотя даны тоже понимают, насколько для них важно владение этим городом. Для них это единственная возможная связь с материковой Европой посуху. Может быть, владение городом даже более важно, чем захват того же Руяна, который Готфрид постоянно планировал, но никак не мог предпринять. Все эти размышления не давали князю-воеводе скучать во время плавания.
В середине дня с передового корабля подняли тревогу. С мачты увидели впереди чужие паруса. Кормчий передового драккара спрашивал князя-воеводу, что предпринять.
– А что можно предпринять? – поинтересовался Дражко у Аскеля, своего кормчего.
Аскель, немолодой свей, родившийся в Арконе, и считающий себя руянцем, поднял жестяной рупор, и спросил, много ли лодок впереди. Ответ было слышно всем: ненамного больше, чем арконских. Лодки данские. Щитов на мачтах нет[86]. Но, может, еще нас не увидели.
Тогда только кормчий, поймав взгляд князя-воеводы, ждущего ответа, пожал волосатыми плечами.
– Все, что захочешь, княже… Можно круто развернуться, и в Аркону вернуться.
– Отпадает. Что еще?
– Можно свернуть в сторону берега. Весь берег рядом усыпан фьордами, в которых легко спрятаться. Хотя, если заметят, будут преследовать, в конце концов, найдут…
– Отпадает. Что еще?
– Можно поднять на мачты красные щиты… – за Аскеля, не решившегося на такой совет, сказал сотник Оскол.
Дражко молча взял из рук своего кормчего рупор, передал Осколу, и сказал твердо:
– Прикажи поднять на мачты красные щиты. Всем готовиться к бою. Лодьи со стрельцами выходят на первую позицию…
Встречный данский флот тоже заметил флот руян. И красные щиты сразу же украсили мачты данских драккаров и снеккаров. Лодки стремительно сближались, и те и другие на ходу выстраиваясь в три четкие линии, чтобы следовать строго за идущей впереди. Точно так же в три ряда перестроились и руяне. В каждом ряду первой шла лодья со стрельцами. Дражко потребовал своей лодье место сразу за тремя первыми лодьями со стрельцами. Аскель быстро выполнил команду, и перестроился. Таким образом, лодья с князем-воеводой стала второй в среднем ряду, который опережал другие ряды на пару корпусов. Еще две стрелецкие лодки, выполняя собственный маневр, нарушили стройное построение, и шли между рядами других лодок. Морское сражение теперь стало неизбежностью. Ни один из флотов не пожелал отступать…
* * *
Князь-воевода Дражко, не знавший в своей жизни ни одного морского сражения, но слепо верящий в ударную мощь стрельцов, жаждал битвы, как жаждал ее, видимо, и командир данского флота, специально вышедший на перехват руян, как того и опасался верховный волхв храма Свентовита Вандал.
Сам князь-воевода Дражко нашел себе место на носу лодьи. Он увидел, как некоторые вои, что поднялись из трюма на палубу, перевешивают меч с пояса себе за плечо, откуда его обычно легко выхватить. Тот же сотник Оскол постоянно носил меч за плечом[87]. И князь-воевода тоже перевесил свой меч. Попробовал, как тот выхватывается, и остался доволен, Хотя подумывал о том, что пользоваться мечом ему сегодня не придется. По крайней мере, надеялся на это. Дражко надеялся, что исход сражения, как часто бывало в его практике, решат стрельцы, имеющие самое мощное оружие в современном им мире, и потому не имеющие себе равных при бое на дистанции.
Первые лодки стремительно сближались. Даны приподнялись над вывешенными на борта щитами, рассматривая противника, и готовили луки. Но у них были простые луки, а славянский лук стреляет на дистанцию почти в два раза более дальнюю. И даны не успели сообразить, какую оплошность они допустили, относясь к противнику, как к равному себе – а с передовой славянской лодьи со свистом полетели стрелы. Ни одна стрела не пробила борт или щит на борту. Все или нашли себе цели над бортом, или пролетели к борту противоположному, где гребцы встали на свои скамьи, чтобы тоже увидеть противника. Не обошла стороной общая участь и кормчего, стоящего с веслом в руках на кормовой надстройке. В него попало сразу несколько стрел, просто выбив его за корму, и драккар, потеряв управление, сразу свернул в сторону, угодив в середину корабельного строя руян, где ему на борт моментально были наброшены абордажные крюки, и притянули к ближайшей лодке. Несколько человек не подставившихся сразу под стрелы стрельцов, были тут же добиты мечами и топорами.
Второй драккар еще не успел понять, что произошло с первым, и продолжал быстрое движение, как и все идущие за ним в три стройных ряда. И все три передовых драккара повторили участь первого. И только после этого следующие драккары стали тормозить веслами. Но гребцы-воины были прикрыты только навешанными на борт щитами, которые в состоянии спасти от стрелы простого лука, но сложный славянский лук пробивает их насквозь, как тонкую бумагу, и стрела пролетает дальше. Что тут же и было доказано. При этом сами даны еще не имели возможности ответить стрельбой из своих луков. То есть, они попытались ответить, но ни одна из стрел не долетела до передовых лодей. Однако даны всегда отличались упорством, граничащим с упрямством. Они только что чувствовали себя силой, которой должны бояться эти руяне, плывущие в их сторону. Хотя бы численности их лодок должны бояться. А тут стало происходить что-то непонятное. И даны попытались «сломать» непонятное. Однако перестроиться, и придумать что-то новое они не могли. Они только и умели, что вклиниться в среду чужих лодок, и идти на абордаж, устраивая схватки на чужих бортах. Это была обычная тактика и всех викингов вообще, и данов в частности. Однако, в данной ситуации, тактика не срабатывала как раз за счет идущих первыми лодей со стрельцами. Когда данские драккары и снеккары прорывались между рядами славянских лодок, на них уже не оставалось, практически, бойцов, способных поднять меч, не говоря уже о том, чтобы организовать абордажную атаку.
Однако кораблей у данов оставалось все еще больше. И они не могли поверить, что все будет так же происходить и дальше. Встречное движение продолжалось с тем же результатом. К противодействию лодок, несущих такое больше количество стрельцов, даны не привыкли, и не умели с этим бороться. Они, конечно, встречались со славянскими стрельцами, но обычно, как и хотел сделать сотник Оскол, на каждой лодке было не больше десяти стрельцов. Десять стрельцов, естественно, тоже в состоянии нанести большой урон, но не катастрофический. А здесь урон наносился именно катастрофический. Но, скорее всего, командующий флотом данов находился на одном из первых драккаров, и погиб раньше других. И потому некому было дать команду к изменению тактики. Да и изменять ее даны не умели. И морское сражение превратилось в скучное морское побоище. И только дважды руяне воспользовались рупором, когда стрельцы с передовых лодей сообщали, что у них кончаются стрелы. Тут же добавили хода две другие лодьи со стрельцами, и сменили две ведущие. Однако стрел хватило на всех, поскольку стрельцы не любили стрелять наугад, просто в ту сторону, куда следовало стрелять. Но тут и Дражко пришло время воспользоваться тем же рупором, и он дал команду идущим в строю своим лодкам, тем, что захватывали и топили оставшиеся без команд лодки данов, собирать стрелы. Конечно, восполнить запас основательно таким образом было невозможно. Практика показывала, что только около четверти всех потраченных стрел удается потом восстановить. Чаще всего, не удается восстановить наконечники, и их следует специально заказывать кузнецам. Но даже сохранившиеся древки тоже имели ценность. Стрельцы всегда возят с собой и запас оперения для стрел, и запас наконечников. Их можно насадить и на старые древки[88]. Тем не менее, около десяти последних драккаров, уже понимающих свое поражение, сумело избежать губительного обстрела – на них, видимо, стрел не хватило. Но эти драккары разделились. Шесть из них сменили курс, и резко двинулись в сторону недалекого берега, надеясь успеть уйти от погони, бросить свои лодки на берегу, и спастись, спрятавшись где-то на твердой земле. Но четыре драккара отважно решили погибнуть, и вошли в строй славянских лодок, где были тут же зажаты с двух сторон, и захвачены с боем, в котором князь-воевода участия не принял, поскольку абордаж был произведен за кормой его лодьи.
– Да, много стрельцов – это сила… – сказал сотник Оскол, стоя рядом с князем-воеводой на носу, откуда все хорошо просматривалось. – Беру свои слова назад, княже. А недовольством своим я даже поперхнулся. Честное слово воина! Прими мое восхищение. Для моря твоя тактика боя нова, но ты доказал, что полководец на земле на море становится флотоводцем[89]. Такой большой и безоговорочной победы, да еще, практически, без людских потерь, и без потери лодок мы не видели давно.
– Следуем прежним курсом, – со сдержанным морским хладнокровием ответил князь-воевода…
* * *
Весь последующий путь прошел без происшествий. Плыли до конца дня, плыли ночь, плыли весь следующий день. И только однажды где-то вдали показались паруса чужих лодок, но расстояние не позволило определить, что это были за лодки. Сами же чужие лодки тоже заметили большой руянский флот, и поторопились сменить курс.
– Это купцы, – каким-то невообразимым способом определив принадлежность лодок, сообщил сотник Оскол.
– Откуда знаешь?
Определить осадку, которую дает загруженность, с такого расстояния было невозможно. Сам князь-воевода даже национальность судна не смог бы понять.
– Как-то идут так… Стараются волну резать. Военные лодки на волну не смотрят, и качки не боятся. Это у купцов товар может с места сдвинуться. И парус не зарифленный. Под полным ветром идут. Значит, домой торопятся. Скорее всего, свеи из земли Сконе…
– Я тоже так думаю, – согласился кормчий Аскель, оказавшийся рядом. На корме с веслом в руках стоял его помощник. – В добрые времена они к нам часто приплывали. Торговать. Сейчас редко, кто осмелится. Хотя свеи чаще других нас навещают. За зерном в Ральсвик плавают.
Дражко ничего не сказал, но про себя подумал, что теперь, после победы над флотом данов, купеческие суда будут посещать Руян чаще.
К нужным берегам приблизились глубокой ночью. Но определить, куда конкретно приплыли, было сложно. Небо было покрыто низкими тучами, грозилось непогодой, и видимость была весьма даже скверной.
– Как в такую ночь определить, где мы находимся? – спросил Дражко своего кормчего.
– Там, куда плыли, княже… – коротко сказал Аскель.
– А как определяешь? Звезд-то не разглядеть…
Много раз плавал в этих местах. Сам, княже, объяснить не могу, но как-то чувствую. Это, словно у себя дома, где ночью в дверь постучат, и идешь к двери с закрытыми глазами. Как рассветет, увидим бухту с лодками и у причала, и на берегу тоже, и за ними город. Обычно все морские города пахнут тухлой рыбой. Рыбаки ту рыбу, что не нравится, на берегу бросают. А в Обенро всегда цветами пахнет. Здесь цветов много выращивают. Специальные зимние огороды[90] стоят.
Дражко потянул носом, но запаха не уловил. Наверное, у Аскеля нос был не только более крупным, но и более чувствительным, хотя и сломанным почти точно так, как у самого Дражко. Тогда, когда князю-воеводе сломали нос, его голову спасло только накрестье шлема, закрывающее переносицу. В общей сече Дражко тогда нанес удар мечом, обернулся, и получил от рослого лютича удар кистенем в голову. Если бы не выдержало накрестье, составляющее часть полумаски, нос мог бы через затылок вылезти. Но удар был нанесет не силовой, не с размахом, а отмашистый, не из-за плеча идущий, а то груди, когда рука за плечо возвращается. И, пока рука возвращалась за это плечо, сам князь-воевода, несмотря на частичную потерю сознания, успел нанести мощный удар мечом, разрубивший и наплечник, и кольчугу, и само плечо, за которое тяжелый кистень сразу и упал. Накрестье же шлема Дражко прогнулось, вдавилось в нос, из которого сразу потекла кровь, но Дражко тогда из боя не вышел, и в запале даже боли не почувствовал. При каких обстоятельствах сломали нос кормчему Аскелю, спрашивать не хотелось. Но его нос сохранил способность остро чувствовать запахи, тогда как нос Дражко эта способность во многом потерял.
Теперь осталось дождаться рассвета, который должен был прийти из-за спины, то есть, из-за кормы. Сотник Оскол, как опытный пират, поделился своими опасениями:
– Обычно в таких городах первыми поднимаются рыбаки. Они еще до рассвета в море выходят, чтобы с рассветом начать лов. Вот-вот выходить начнут. С берега они нас еще не увидят – темно. Но мимо нас пройти никак не могут. Обязательно наткнутся. Нам, главное, не упустить их, не дать возможность тревогу поднять, иначе задача наша станет намного сложнее.
– А что нам, собственно говоря, их тревога? – не согласился Дражко. – Нам, главное, суда сжечь. И сразу с рассветом мы это сделаем. Вход в бухту мы перекрыли. Убежать лодки не смогут.
– Сейчас, пока они у причала, одну подожги, все остальные загорятся. А иначе лови их потом по бухте… Время терять не хочется.
С этим трудно было не согласиться. И Дражко стал прислушиваться.
Шум пришел сначала с одной стороны, потом с другой. Потом эти звуки несколько раз повторялись. Оскол слушал так же внимательно, как и князь-воевода, и одобрительно кивал при этом, показывая удовлетворение.
– Хорошо работают. По звукам и не поймешь, что происходит. Но я слышал по звукам, что уже девять лодок захватили. А там все просто делается…
– Как делается? – поинтересовался Дражко, пытаясь воспринять новую для него науку военных действий на море.
– Рыбаки не знают о нашем присутствии. Они не таятся. Плывут, и разговаривают. Показывают, где находятся. Потом из темноты выплывает драккар или лодья, пару раз, как я слышал, рыбацкие лодки просто надвое переламывали, а рыбаков баграми вылавливали. А в остальных случаях пробивали дно сразу несколькими копьями. Рыбаки сами на борот лезут. Вода холодная, в ней долго не поплаваешь…
– А на нас что же никто не выплыл? – поинтересовался Дражко. – Или рыбаки видят, где их ждут? – пошутил Дражко. – Услужливые?
– Все лодки по плану Веданы работают. Она тогда еще назначила пятнадцать лодок, которые выход из бухты перекроют. Они и перекрыли. А нам задача встать дальше. Чтоб с рассветом быстро к причалу выйти. На кноррах уже все должны были приготовить.
– Что подготовить?
– Паклю в земляной смоле… И глиняные горшки с самой смолой.
– А это зачем?
– А их бросают на драккары, горшки бьются, смола растекается. А потом факел бросают. Вот и нет лодки…
– Смолы-то хватит?
– Две больших бочки с собой взяли.
Дражко внезапно пришла в голову интересная мысль.
– А как бросаете горшки? Руками?
– А как еще их бросишь? Тут у нас был один здоровенный кормчий. Так он умудрялся такие горшки с помощью пращи бросать. Специальную пращу себе сделал с широкой лентой, и бросал. Потом бросил это дело.
– Почему?
– Факел издалека бросать трудно. Все равно подплывать надо.
– Можно что-то придумать… – сказал Дражко, сам не зная, что предрекает пути развития артиллерии. Но князь-воевода не обладал инженерным складом ума, и потому не мог придумать вариант бросания горящих факелов. Горящая стрела – это другое дело. Но горящая стрела и сама поджигает лодку, причем, на большом расстоянии. Конечно, земляная смола, разлитая из разбитого горшка, обещает большой огонь, который будет невозможно сразу потушить, и в этом плюс. Но вообще-то это дело требовалось бы обдумать. Как опытный военный, князь-воевода видел здесь перспективу создания нового оружия. Сам он о таком оружии пока не слышал, хотя оно давно уже существовало[91], и думал, где бы найти человека, который сумеет его мысли воплотить в дела. Такой человек среди знакомых Дражко был – это ученый аббат Алкуин, близкий сподвижник Карла Каролинга, короля франков. Но делиться своими мыслями с Алкуином – это, значит, дополнительно вооружать короля Карла, с которым, возможно, придется через какое-то время воевать. Был еще один человек – временами друг, временами противник, но человек, всегда уважаемый князем-воеводой – князь вагров Бравлин Второй. Но сейчас Бравлин вместе со своими ваграми был далеко, и обратиться к нему возможности не было. А те из вагров, что остались на месте, а это примерно десятая часть всего народа, стали подданными Годослава. Но они, в отличие от своего князя, ничем помочь Дражко не смогут…
Глава двадцать первая
Рассвет пришел, как обычно, задолго до того, как выглянуло из-за моря солнце. Но был он, как показалось князю-воеводе, более ранним, чем на твердой земле. Но это значения не имело. Как только рассвело достаточно, Дражко дал отмашку человеку с медным рогом, и тот протрубил негромкий сигнал, который, впрочем, по воде разносился достаточно далеко, и был, скорее всего, слышен даже на лодках, стоящих к причала. Но расстояние до лодок было такое, что позволяло работать стрельцам. И они заранее были поставлены в боевую позицию, и за ними были закреплены отдельные участки. На лодках было оставлено в качестве охраны и экипажа в среднем по пять человек на каждой. Дражко посчитал лодки, и счет этот не сошелся с числом, которое ему было доложено раньше. Значит, в Обенро высадилось дополнительное подкрепление, и подкрепление это, скорее всего, выступило в помощь королю Готфриду, потому что на самих лодках воев не было видно. Лодок было несравнимо больше, чем ожидалось. И даже на берегу стояло их около двух десятков, вытащенных на песок, со снятыми с носа изображениями страшных драконов[92]. Сняты драконы были и с части лодок у причалов. Князь-воевода из этого сделал вывод, что это данские суда. А свеи и норвеги не считали данских духов своими, и потому со своих лодок резных чудищ не сняли. В самом деле, даны много раз совершали набеги и в земли свеев, и в земли норвегов. И даже отвоевали часть территории, обязав конунгов, чьи земли и вообще владения лежали на отвоеванной земле, присягнуть Готфриду и являться на первый его вызов со своей дружиной. Так что, обида и у свеев, и у норвегов на данов была устойчивая. И они едва ли могут стать отчаянными союзниками, способными на подвиги. А это уже значит, что уничтожение лодок пошатнет устойчивое пока положение короля Готфрида, и часть соседей пожелает срочно вернуться домой, опасаясь за свои семьи и дома, по которым смогут ударить руяне. Хорошо, если до войска Готфрида дойдет и слух об уничтожении князем-воеводой совместно с руянским флотом большого флота Дании. Ведь Готфрид сильно на этот флот рассчитывал, рассчитывал, что флот не допустит нападения на Обенро, и не пустит в тылы королевской армии полки во главе с князем-воеводой Дражко, которого Готфрид обоснованно опасался, поскольку Дражко уже много раз бивал данов, причем, каждый раз по-разному, и даны не знали, как и куда князь-воевода ударит в этот раз.
Дражко в который уже раз размышлял, правильно ли он сделает, если не пойдет сухопутной дорогой от Обенро, а высадится на мысе у фьорда Шлей, совсем неподалеку от Хедебю. И не находил такое решение единственно правильным. Что сам Дражко сделал бы на месте Готфрида, окажись в его положении. Он обязательно постарался бы заманить противника в ловушку, окружить, и разбить, пока тот не соединился с князем Годославом и с большим франкским полком под командованием прославленного военачальника франков графа Оливье. На сухопутном пути к Хедебю стоят три крепости данов. Дражко с войском пропустили бы в середину, и заперли бы на дороге. И там держали бы до прихода самого короля с мощными силами. Это вполне возможный вариант действий, хотя тоже вызывает сомнения. Как правило, в таких небольших крепостях при дорогах гарнизон бывает не сильным, и едва ли в состоянии справиться с полком Дражко. Но Готфрид, наверняка, начал уже, скорее всего, стягивание сил в сторону дороги, возможно, усилил гарнизон крепостей. У него уже был вариант, если он знал о намерениях князя-воеводы Дражко напасть с флотом на Обенро, устроить засаду в самом городе. Но тогда получилось бы, что пришлось бы оголить линию противостояния с Годославом, и Годослав мог бы пойти в преследование за войсками Готфрида в саму Данию. Это в том случае, если Годослав успел соединиться с франкским полком графа Оливье. И Готфрид в этом случае попадал бы со своей армией, по сути дела, в окружение. С одной стороны Годослав с Оливье, с другой – Дражко с викингами. И потому Готфрид послал навстречу Дражко свой флот. Король Дании был уверен в силах собственного флота, даже собранного наспех. Если так, тогда он, не сомневаясь, что Дражко вместе с его армией потопят, и в Обенро он не придет, с позиций, конечно, не снимется. Хотя, когда гонцы доложат ему, что князь-воевода прошел, и сжег лодки, и разорил Обенро, Готфрид выставит силы на дороге, чтобы блокировать князя-воеводу. Но это уже значило, что он опять оголит линию противостояния с Годославом.
Дражко, к сожалению, не владел оперативной информацией. Ему откровенно не хватало разведчика Ставра с его подсказками. А люди Ставра, которые работали здесь и полностью его замещали находились не с Дражко, а рядом с Годославом. И потому князь-воевода не мог принять однозначного решения по правильности своего выбора…
* * *
Дражко слышал, что существует такая болезнь – пиромания. Знал, что пироманы – это люди, которые получают удовольствие от поджогов. Но сам он такой болезнью не страдал, и потому только со стороны наблюдал, как поджигают свейские, норвежские и данские лодки. Причем, даже то, что сушились на берегу в ожидании возвращения хозяев из похода. На некоторых лодках вскакивали люди. Их сразу же поражали стрелы. С некоторых лодок люди выскакивали, и пытались перебежать берег, чтобы найти спасение в городе. Но эти люди убегали вооруженными, следовательно, они могли потом причинить вред. И на них тоже стрел не жалели, хотя стрел у стрельцов было катастрофически мало.
Люди из передовых лодок, что поджигали драккары на береговом песке, закончив свою работу, сразу же, не дожидаясь высадки остальных, бросились в город. Но очень быстро с других лодок тоже высадились команды, и тоже устремились туда же. Однако, к удивлению князя-воеводы, который наблюдал в своей жизни захват многих городов, Обенро почему-то сразу не украсили многочисленные дымы. И вообще обычного шума и визга, присущего штурму города, было не слышно даже с ближайших улиц. Это показалось странным. Город не успел еще проснуться что ли, не успел заплакать горькими слезами отчаяния и бессилия? Но его же так активно должны были будить. Хотя бы на ближайших к порту улицах…
Ясность пришла вскоре. Сначала с улиц стали выходить викинги-руяне, с оружием в руках, но непонятно спокойные, потом, по их пятам, проследовала целая толпа важных и необычайно прилично одетых горожан, похоже, возглавляемая местными чиновниками. Дражко сразу же потребовал от Аскеля, чтобы лодка воткнулась носом в пляж, и ему спустили трап, чтобы не спрыгивать в песок перед этой толпой – князю это как-то не пристало. Вся толпа местных людей шла, видимо, по указке викингов-руян, непосредственно к лодье с Дражко. И все глаза были устремлены в эту сторону.
Князь-воевода спустился на песок. На борту выстроились стрельцы с наложенными на луки стрелами, и готовы были обеспечить князю-воеводе защиту от любого непредвиденного случая. Знатным горожанам должно быть понятно, что они не имеют в такой ситуации даже права поднять руку и нос себе почесать. На поднятие руки стрела сразу сорвется с тетивы.
Люди приблизились к остановившемуся князю. Вперед выступил человек в белом кружевном воротнике, прикрывающим его узкие хилые плечи, никогда, видимо, не ведающие тяжести кольчуги. Человек начал говорить на своем языке. Один из викингов взялся быть толмачом, хотя Дражко данским языком немного владел, и понимал слова, обращенные к нему. Тем не менее, разговаривать предпочел через переводчика. Тем более, переводчик сам был, похоже, данном, только поселившимся на Руян, и живущим среди славян. И он мог правильно перевести то, что Дражко мог бы воспринять не точно. Князь-воевода слушал.
Человек в кружевном воротнике назвался бургомистром, и принес от имени городского совета просьбу не грабить и не жечь город, за что пообещал заплатить выкуп. Сумма, которую предложил бургомистр, значительно превышала, как понял Дражко, ту, что смогли бы заработать на грабеже викинги. Им эта сумма тоже была озвучена, и именно потому они слегка присмирели. Бургомистр тоже понимал, что сумма откупа очень высока. И сразу объяснил эту сумму не тем, что город очень богат, напротив, по его словам основную часть населения составляли бедные рыбаки, хотя рыбаков в это утро в море отправилось, как князь-воевода сам видел, не много. И такое количество не может составлять основную часть населения, хотя резонным было предположить, что в море решили выйти только самые отважные, знающие, что флот руян может показаться рядом, а остальным их деловые обстоятельства давали возможность переждать трудное время. Это Дражко понял. А бургомистр продолжал. С рыбаков взять много невозможно, поскольку у них просто нет многого. Тем не менее, городской совет предлагает большой откуп для того, чтобы потом не тратиться на восстановление разрушений в городе. А разрушения в случае продолжения грабежа будут обязательно. Обязательно какая-то часть города сгорит, какая-то часть жителей, что решат защищать свое имущество, будет убита.
Резон и расчетливость в словах бургомистра просматривались правильные. И сам князь-воевода не был кровожадным человеком, имеющим такую же склонность к насилию, как викинги самих данов, которые на чужой земле больше разрушают, чем берут себе, стремясь внушить страх в мирных людей.
Дражко посмотрел на стоящих неподалеку викингов. По их виду, и уже по тому, что грабеж был остановлен ими же самими, князь-воевода понял, что они на откуп согласны.
– Если вы такие покорные, зачем тогда вы отправили гонцов к своему королю? – все же спросил Дражко.
– Мы не хотим, чтобы король потом разорил наш город за то, что мы не сообщили ему о вашем нападении, – прозвучало признание.
В этом тоже был определенный резон. Зная обычную алчность и злобность Готфрида, Дражко вполне допускал и такой вариант. И даже предвидел, что Готфрид пожелает наказать Обенро за то, что город не оказал руянам сопротивления, как и за то, что город выплатил откуп. Хотя, по большому счету, горожане должны были бы спросить с короля на то, что он не защитил город. Так говорил простой закон справедливости.
– Несите откуп, – согласился князь-воевода. – И послушайтесь моего совета… Когда мы отбудем отсюда, сожгите несколько домов в городе, выбейте побольше окон, выбросьте на дороги побольше старой сломанной мебели.
– Зачем? – спросил бургомистр. – Зачем нам имитировать разграбление города?
– Чтобы конунг Готфрид[93] в самом деле не разграбил вас…
Ответ бургомистра весьма даже удовлетворил.
– Позволь, княже, нам достать сундук с серебром…
– Откуда достать?
– Сундук рядом с берегом на затопленной лодке. Спрятан на случай, если ты не согласишься на откуп, – бургомистр смотрел хитро, и Дражко подумал, что и здесь он не проявляет честности. Если бы сейчас Дражко вдруг объявил прибрежную зону своей территорией, и пожелал бы сам вытащить сундук, он мог бы и не найти его, не зная места.
– Доставайте…
Князь воевода повернулся, чтобы подняться на свою лодью, но тут увидел возле трапа какого-то мелкого остроносого человечка, со связанными руками, окруженного четырьмя викингами с пиками в боевом положении.
– Сфирка! – обрадовался князь-воевода, увидев первого помощника волхва Ставра. – Как ты здесь? Почему связан?
– К тебе, княже, прорваться хотел, – объяснил вой охраны. – Сначала один, вооруженный, в песке лежал, спрятался, закопался, потом вылез, и нас просил, чтобы отвели. Мы и связали на всякий случай. Мало ли…
– Спасибо. Правильно себя вели. Как и следовало. Развяжите его. И – ко мне в лодью…
Дражко поднялся по трапу, и сразу спустился в трюм. Сфирка, как только у него на руках разрезали узел, сбросил веревку, и бегом догнал Дражко, когда тот сел на свою привычную бочку с селедкой под кормовой надстройкой.
Сфирка подошел.
– Час назад только думал, как мне не хватает Ставра и всей вашей команды…
– Чаще думай о нас, княже, мы рядом окажемся, – скромно объяснил Сфирка.
– Рассказывай, что хотел. Зачем ко мне прорывался…
– Лют-пращник прискакал сегодня ночью. Помнишь такого, княже?
– Помню. Молодой такой, на мальчишку похож…
– Он и есть молодой. Седеть еще не собирается.
– Откуда прискакал?
– От князя Годослава.
– Ну и… Какие новости?
– В помощь князю Годославу пришел с большим конным рыцарским полком граф Оливье. Очень большой полк франков. Полторы дружины Годослава. Пока стоят против войска Готфрида. Готовятся, ведут разведку. Готфрид долго не решался на сражение с Годославом. Его все отговаривали, хотя войск у него было больше. А теперь король двоих из своих советников повесил. Сейчас у Годослава сил намного больше, чем у самого Готфрида. Сейчас, тем более, король на сражение не решится. Он сильно надеялся на свой флот. Думал, что флот тебя потопит. А ты прорвался как-то…
– Не просто прорвался, Сфирка, а его флот потопил. И сам ни одной лодки не потерял. И могу сегодня отплыть в фьорд Шлей, чтобы под Хедебю высадиться… Стой-стой! А если… Есть у тебя, Сфирка, возможность послать гонца к князю?
– Есть. Лют доскачет… – Сфирка говорил без сомнения.
– Одного перехватить могут. Скакать надо через данскую территорию Опасно. Нужно хотя бы троих. Разными дорогами.
– И троих найду. Что передать нужно?
– Для Годослава… Я выступаю сухопутной дорогой от Обенро до Хедебю. Король оголит часть своего фронта, отправит кого-то мне навстречу. Может быть, даже сам снимется. В это время можно будет его атаковать. Только момент пропустить нельзя. Разведка должна сработать. Нужно плотно сесть королю на хребет. У меня сил мало, и у стрельцов почти не осталось стрел. Но удержать Готфрида на дороге полностью мы сможем. Пусть увязнет, в это время князь с графом подоспеют, и хорошо его ударят. Эту весть пусть Лют везет… И еще для Годослава весть… Я со своей лодьей отправлю на мыс около фьорда Шлей сундук с деньгами князю из Арконы. Позже расскажу самому князю, что это за средства, но средства большие, которые сильно его дела, как я надеюсь, поправят. Там и серебро, и золото, и драгоценные камни. Князь Войномир взять часть на нужды острова отказался. Решил, что Годославу это будет сейчас нужнее. Пусть князь встретит. В сопровождение сундука я выделю полсотни конников и полсотни стрельцов. Годослав пусть воев встретит сильным полком. На такой сундук много охотников найтись может. Все понятно?
– Понятно, княже.
Сфирка увидел стоящий неподалеку сундук, шагнул к нему, потянул за ручку – и не смог даже от настила оторвать. И только головой на это покачал. Дражко продолжил:
– Два других гонца пусть постараются попасться в руки к данам. Эти пусть просто передадут, что я пошел сухопутной дорогой, и готовлюсь атаковать короля с тыла. Гонцов посылай никчемушных, кого не жалко. Даны их после допроса повесят обязательно…
– Есть у меня три человека на примете, которых не повесят. Специально с ними отношения поддерживаю, чтобы при случае через них какую-то обманку королю сбросить. Вот из них двоих и пошлю. Хорошо бы, княже, с письмом от тебя.
– Дело говоришь. Сейчас письма напишу. А Лют пусть словами передаст. Годослав его знает, поверит на слово. Надеюсь, Лют прорвется. Он хитрый и скользкий, как змей. Я помню, как отправлял его к Годославу в Хаммабург во время турнира.
– Пиши, княже… А насчет стрел… Решить можно… В Обенро много стрелочных мастерских. Ремесленники здесь толковые. Если заплатишь, они нужные стрелы за ночь сделают. Длинные, для наших стрельцов. И кузнецы наконечники откуют.
– Времени мало.
– Сколько успеют… Все одно… Стрельцы у нас стреляют по принципу: одна стрела – один убитый… Значит, многим другим воям жизни спасут до того, как придется за мечи и топоры взяться. Каждая лишняя стрела – это спасенная жизнь.
– Хорошо! Беги, Сфирка, найди мне бургомистра. Тащи его сюда. Заказ я оплачу. Я пока письма напишу. К королю Готфриду, получается… Аскель!
– Здесь я, княже…
Кормчий отозвался со своего места на корме, он обычно находился возле своего кормила. Его с князем только доски настила разделяли.
– У тебя бумага и чернила есть?
– Чернила есть, а бумагу, княже, не держу.
– Зачем тогда чернила?
– А я на досках заметки о пути ставлю.
– А береста имеется?
– Береста есть, только обрезками, чтобы печку растапливать.
Но Дражко и здесь выход нашел.
– Неси чернила и две маленькие доски… Мне пару писем написать нужно. Срочно…
Написание писем на досках потребовало от Дражко больших усилий. Вернувшийся Сфирка терпеливо ждал, стоя неподалеку. И только когда письма были готовы, принял их из рук князя-воеводы, и доложил:
– Бургомистр со старшинами стрелочного и кузнечного цехов ждут у трапа, княже. А я пошел. Будут новости, вели пускать к тебе.
– Иди. Поторопи гонцов. Да, вот… Подскажи еще… Может, Люта на лодке доставить? Под Хедебю его и высадят.
– Так быстрее, и вернее будет. Там уж он точно до князя дойдет. Некому остановить будет.
– Оскол. Найди лодку, чтобы гонца к князю отправить.
– Понял, княже, – согласился сотник. – Самую быструю отправим…
Сотник Оскол давно был знаком со Сфиркой, и лодью они покинули вместе. Следом за ними спустился с трапа и князь-воевода. Переговоры с бургомистром много времени не заняли. Старшины ремесленных цехов в такое сложное время были откровенно рады большому заказу. Тем более, Дражко обещал за скорость оплатить по двойной цене. Для образца старшине стрелочного цеха десятник стрельцов с лодьи Аскеля выделил пять стрел. Нужно было делать стрелы не меньшей длины. Больший размер допускался, но тогда требовалось делать облегченные наконечники. Чтобы не путаться, лучше такие же. К этим славяне привычные.
Расстались, договорившись. Ремесленники и бургомистр были довольны тем, что князь не сказал, против кого эти стрелы будут использованы. А сам Дражко радовался, что у него не спросили об этом. Когда люди меньше знают, они меньше нервничают, и ни у одной из сторон не возникает причины для осложнения отношений…
* * *
Утром следующего дня, с самого рассвета сотники стрельцов отправились получать заказ. Им же князь-воевода, никогда не любящий с деньгами связываться, выдал нужные суммы для оплаты труда ремесленников. К моменту возвращения сотников полк Дражко уже полностью высадился на берег сам, и вывел коней. Только свой старый полк сопровождения, состоящий из полусотни стрельцов и полусотни конных копейщиков, князь-воевода с собой не взял. Эта сотня должна была высадиться, как и предполагалось раньше, на мысе у входа в фьорд Шлей, и оттуда своим ходом доставить в ставку князя Годослава сундук с лодки. Ключ от сундука князь-воевода оставил у себя, сам так ни разу в сундук и не заглянув. Но не из-за отсутствия любопытства, а просто по природной корректности. Дражко не любил считать чужие деньги, и всерьез не воспринимал свое назначение соправителем княжества, принимая это за временную вынужденную необходимость в момент, который уже прошел. А, если не воспринимал, то эти деньги шли в княжескую казну, которая ему не принадлежала. Да так, по сути дела, все и было в действительности, а не только в восприятии Дражко. Все финансовые и хозяйственные вопросы все равно решал только один князь Годослав.
Забрав с лодьи свои вещи и оружие, князь-воевода попросил, чтобы сотник Оскол вытащил ему уже привычную небольшую бочку с соленой сельдью, сел на нее, и стал смотреть, как стаскивают и сталкивают на воду большую лодку Аскеля. Это удалось быстро. Заскрипели уключины, лодка развернулась, и двинулась по пути, который уже должна была завершить легкая быстроходная лодка, еще вечером унесшая в том же направлении разведчика и гонца Люта-пращника.
Сотники стрельцов показали князю новые стрелы. Даны для чего-то свои стрелы красили ягодным соком, но, в целом, они вполне годились для славянских сложных луков. Здесь главное было в том, чтобы длина соответствовала глубине растяжки тетивы, и наконечник был сбалансирован с длиной самой стрелы. Стрел привезли четыре воза. Ровно столько, сколько стрелочники Обенро взялись изготовить. Даны умеют соотносить время с работой. Больше сделать они просто не успели бы, и даже не брались на случай, если получится. Но и сделанные стрелы стрелецкие сотни устраивали. Это существенно повысило боеспособность всей маленькой армии Дражко.
* * *
Чем князь-воевода всегда славился, так это умением рассчитать время, и распределить во времени события. Он уже рассчитал, и потому не торопил свою армию, давая ей возможность качественно подготовиться к походу. По представлениям и подсчетам князя-воеводы, лодка с гонцом уже должна была высадить Люта-пращника рано утром, и Лют должен был уже вскоре встретиться с князем Годославом, обрисовать ему ситуацию, и князь начнет готовить свою большую армию к выступлению. Князь бодричей всегда прислушивается к мнению князя-воеводы, и уж, если понимает ситуацию, если понимает, что Дражко с малой армией ввяжется в битву с силами Готфрида, то Годослав никогда не оставит его в такой сложной ситуации, и обязательно придет на выручку.
С данами-проводниками, что должны были провожать Дражко и его полк викингов сухопутной дорогой от Обенро до Хедебю, князь-воевода несколько раз поговорил и со всеми вместе, и с каждым по отдельности, и примерно представлял, где находятся те три крепости, что эту дорогу в Европу контролируют. Расположены они неподалеку друг от друга на дорожном перевале, чтобы, в случае чего, один гарнизон мог помочь другому. До крепостей примерно полтора дня пути. Проводники не знали, какой гарнизон стоит в этих крепостях. Но большим он по своему определению быть не мог. Для уточнения этого Дражко допросил, снова через переводчика, командира городской стражи Обенро, который раньше, как сказали, служил в армии Готфрида, и был выгнан оттуда, когда потерял в сражении ногу. Сейчас инвалид-стражник ходил на одной ноге и на деревянном протезе, и затаил обиду на своего короля. Его слова подтвердили мнение князя-воеводы. Гарнизон, согласно обычаям эпохи, должен быть в состоянии в течение нескольких дней отражать штурм врага, полагаясь на крепость стен и ворот, и дождаться подхода основных сил. Значит, гарнизон не в состоянии выполнять сухопутные операции по преследованию и атакам на противника. Тем более, король забрал из гарнизонов многих крепостей часть воев в свою армию. Возможно, и из крепостей на дороге тоже. Но крепостей на дороге три, и, объединившись, их гарнизоны могут представлять определенную угрозу. Значит, с этой угрозой предстоит считаться, но не более. Не стоит ее опасаться, и из-за этого отказываться от главного дела, готового вылиться в полный разгром войска короля данов и помогающих ему дружин других скандинавских стран.
Гонцы из Обенро, отправленные к Готфриду сразу, как только загорелись лодки у причала, прибудут к королю только в то же время, когда Лют прибудет к Годославу. Они будут иметь возможность передвигаться быстрее самого небольшого конного полка, поскольку одиночные всадники всегда передвигаются быстрее. К тому же они будут иметь возможность менять коней в крепостях. Но сухопутная дорога более длинная, чем морская. А у Готфрида большая, при этом, малоорганизованная армия, поскольку в ней слишком много викингов, которые не любят, когда им указывают. Тем более, значительная часть этих викингов свейского и норвежского происхождения, и не питают пиетета перед Готфридом, хотя и побаиваются его. Весть о сожжении лодок вызовет у свеев и норвегов на некоторое время панику, дезорганизует их, и они, возможно, даже пожелают выйти из подчинения короля данов, что в самой армии может вызвать разброд, вплоть до вооруженного противостояния. Вполне вероятно, что свеи и норвеги захотят уйти домой, хотя, не имея больше лодок, они сделать это сразу не смогут. Разве что, захватят какие-то лодки данов, что тоже будет равносильно мятежу против короля. Чтобы навести в армии порядок, Готфрид кого-то повесит, кого-то, по своему обыкновению, отравит, угостив вином со своего стола, и всех устрашит. Но на все это уйдет немало времени. И выступить навстречу Дражко король сможет не раньше, чем к обеду следующего дня. Еще сутки ему понадобятся, чтобы дойти до средней из своих крепостей. Примерно там же будет к тому моменту находиться и князь-воевода Дражко, который дорогу королю перекроет. Проводники гарантировали, что возможность перекрыть дорогу велика, поскольку та идет через скалы, где легко устроить засаду, и даже малыми силами сдерживать силы более существенные. Нужно только правильно организовать оборону.
Возьмет Готфрид с собой все наличные силы или только часть своей армии – это, по мнению князя-воеводы Дражко, значения не имеет. Готфрид в любом случае обречен на жестокое поражение. Он пойдет уничтожать дружину Дражко до того, как столкнется с основными войсками бодричей, возглавляемыми самим Годославом. Сделать это постарается незаметно для стоящего против него князя бодричей. Если пойдет всей армией – армия застрянет на дороге, и ей трудно будет одновременно атаковать дружину князя-воеводы и отбиваться от наседающих сзади бодричей и франков. Армия у Готфрида слишком большая, она растянется далеко по дороге. А скалы вокруг этой самой дороги кончаются рядом со второй крепостью. Дальше уже идет прибрежная равнина, плавно спускающаяся к морю. И там, на равнине, бодричи с франками, пользуясь своей небывалой ранее численностью, смогут атаковать данов с трех сторон, разрывая их колонну на части, и уничтожая. А если Годослава поддержит дружина нордальбингов, не пустившая Готфрида в свой город, тогда королю данов вообще спастись можно будет только бегством. Если Готфрид, понимая, что основной его противник все же Годослав, часть войска оставит на позиции под Хедебю, даже для того, чтобы просто скрыть свое выступление в тылы, а сам со второй частью пойдет против Дражко, это для него еще хуже. Годослав вместе с графом Оливье разобьют его по частям. Могут даже так поступить, что Годослав, прорвав линию обороны в поле, двинется вдогонку за Готфридом, а франки в это время атакуют оставшихся на позициях данов. В любом случае это будет гарантировать разгром армии Готфрида. И не скоро король Дании сможет собрать новую достаточно большую армию, которая позволит ему совершить второй такой же поход.[94]
Князь-воевода назначил выступление своего полка на послеобеденное время. Это полностью соответствовало его расчетам затраченного времени и скорости передвижения всех сторон…
Эпилог
Князя Войномира сердила и утомляла каждая задержка, но задержек этих было множество. Больше всего времени было потеряно в Ральсвике. Там пришлось даже за стол, выставленный на воинском причале, сесть, и выпить меда вместе с сотником портовой стражи Арнульфом. Но на этой задержке, точно так же, как и на других, настоял бургграф Славер, взявший на себя задачу по формированию в народе образа князя. Славер был уверен, что народ должен своего князя любить так же, как ненавидит бояр, и придумывал все новые и новые варианты общения с простыми людьми. Войномир подчинялся. Он же попутно исполнял свои обязанности, и за столом завел с Арнульфом деловую беседу, которую сам князь Войномир слушал, позевывая, и невнимательно.
– Короче говоря, сотник, князь жалует тебе полномочия вешать портовых дьяков за каждый случай воровства. Даже за мешок соломы… Просто за обман можешь награждать их плетьми. Прилюдная экзекуция. У всех на глазах, и чтобы кожа пониже спины была в клочьях…
Сотник посмотрел на Войномира. Тот согласно кивнул:
– Жалую такие полномочия.
– Но, княже, все дьяки у нас боярами поставлены. Бояре прибегут за них заступаться…
– Вешай и бояр! Жалую… – твердо сказал князь. – Скоро сюда тысяцкий Волынец приедет. Я его поставил за порядком в порту присмотреть. Ты помоги ему, сотник… Подскажи, что надо. Где, например, веревку для бояр найти покрепче, а то бояре все больше животастые…
– Сделаю, княже… С порядком мы совсем иначе заживем…
На выезде из порта улицу запрудила толпа людей. Под ноги княжескому коню бросали первые появившиеся полевые цветы. Такая встреча князю нравилась больше, чем застолье. По крайней мере, не требовалось слушать разговоры, в которых он мало что понимал. Проезжая через толпу, Войномир наклонился с седла, взял подмышки мальчишку лет семи – восьми, и посадил перед собой на коня. И сам услышал, как довольно загудела толпа горожан. Мальчишка, судя по одежде, был из простых людей. И Войномир довез его до самого выезда из города.
– Домой дорогу сам найдешь? – спросил малыша.
– А вон за нами, княже, мамка моя бежит. Потерять боится. Да я и сам дошел бы… Не маленький…
Войномир поставил мальчишку босыми ногами на землю. Деревянная мостовая уже закончилась. В такое время года ходить босиком, как князю показалось, рано. Тем более, такому малышу. Легко застудиться.
– А ты что же босиком?
– Да, княже, у нас с братом одни сапоги на двоих. Сегодня его день в сапогах ходить, завтра я пойду, – невозмутимо объяснил мальчишка, привыкший к своему положению.
Князь похлопал себя по карманам, но денег там не нашел, и обернулся к Славеру. Воевода взгляд понял, вытащил из своего кармана несколько серебряных монет, подозвал женщину, что шла за ними, и уже протянула руки к мальчику, чтобы к себе ребенка прижать.
– Возьми, женщина, и купи сыну сапоги. Князь приказывает. Негоже ребенку в такую погоду босиком бегать…
Женщина начала благодарить, невнятно бормоча под нос, что за такие деньги можно десять пар сапог купить, однако от денег не отказалась. На это у нее просто сил не хватило. Славер ее слушать не стал. Войномир уже удалялся, и бургграф тоже погнал коня.
Теперь им предстояло проехать мимо Руйгарда, который они уже посетили, а дальше не только городов, но даже больших селений на пути не было, и можно было спокойно добираться до Коренице…
* * *
В дороге, сразу после выступления полка, Дражко тоже не гнал коней. Он поглядывал на небо, определяя время суток. И так ориентировался. Рядом с дорогой попалось несколько данских деревень. Викинги не могли оставить их не сожженными. Это было бы абсолютно против правил войны того времени. На чужой территории обязательно требовалось оставлять выжженную землю, чтобы армия противника не смогла получить ни фураж лошадям, ни продукты питания для людей, ни пополнение численного состава, И князь-воевода, будучи только производным своего времени, никак не препятствовал своим воям.
Так шли до наступления темноты. Утром поднялись тоже еще в темноте, собрали лагерь достаточно быстро, викинги вообще тем и отличались от обычных боярских дружин, что были легки на подъем и быстры в сборах. Они спали без палаток на шкурах, которые носили на себе поверх доспеха. В бою эти шкуры часто служили не только дополнительным доспехом, но и, своего рода, оружием. Дражко сам много раз наблюдал в сече, как викинги расправленными звериными шкурами принимают удар копья так, чтобы древко застряло в шкуре, и резким движением в сторону отбрасывают острие от себя, обезоруживая на какое-то время противника, чье копье застряло в шкуре. В других ситуациях шкура служила тем же, чем служила сеть ретиарию[95] в древнеримском цирке. Когда противник замахивался топором, шкура могла накрыть одновременно и заведенный за плечо топор, и голову противника. Легко накрывала она и меч, а зачастую сама, намотанная в несколько слоев на руку, служила щитом, смягчающим и отбивающим удар меча.
Дружина викингов в этот раз двинулась гораздо быстрее, чем накануне. Князь-воевода рассчитывал время так, чтобы подойти к первой крепости с наступлением темноты. Беда была в том, что он сам лично ни разу этой дорогой не пользовался, и не знал расстояний, и потому был вынужден опираться на подсказки трех проводников, каждый из которых тоже давно уже не бывал в здешних краях. И потом Дражко решил отменить остановку на обед. Пройти мимо крепости раньше времени было бы нормальным. Гарнизон, скорее всего, все равно не смог бы выйти, и как-то помешать продвижению колонны. Нор, если бы вышел, то был бы быстро уничтожен стрельцами. А когда первая крепость была уже видна, оказалось, что можно было бы так и не торопиться, и дать возможность воям пообедать. Однако вернуть назад половину дня никто не умел, и потому викинги двинулись мимо крепости, стоящей в ста пятидесяти шагах от дороги. Во избежание излишнего интереса, князь-воевода выставил прямо против крепости сотню стрельцов с поднятыми луками. И когда, сразу по прибытию сотни на место, на стене поднялось в бойницы полтора десятка человек, чтобы погрозить руянам кулаками и оружием, стрелы легко уронили их со стены. Падали даны не вперед, не под стены, а внутрь крепости, или на саму стену, или на деревянные полати, на которых обычно и стоят защитники. Одновременно из ворот выехали три конных рыцаря, с презрением рассматривали руян, и обменивались мнением, жестикулировали. Стрелы довольно легко сняли рыцарей с седел.
Сама крепость была каменная, высокая, и пытаться захватить ее было сложно, если вообще возможно было это сделать без камнеметательных баллист, способных разбить ворота. Но за воротами обязательно, в соответствиями с архитектурными порядками тех времен, находился захаб, в котором, как правило, нападающие и несут самые большие потери. Игра не стоила свеч. Выход армии короля Готфрида из окружения крепость предотвратить не сможет. А именно это было и нужно князю-воеводе. Нескольких стрел хватило, чтобы погасить боевой пыл данов. Больше не из ворот, не на стене, никто не попытался продемонстрировать верность своему королю.
Колонна прошла дальше в сторону второй крепости. Однако память, видимо, подвела проводников. И скалы, среди которых дорога и проходила, завершились раньше, чем руяне увидели крепостные башни. И тогда Дражко, никогда не упирающийся в свои предыдущие решения, решил остановиться. И даже слегка назад отойти, где скалы были выше, и, местами, даже представляли собой вертикальные стены по обе стороны дороги. Запереть данское войско в таком коридоре было не слишком и сложно, даже имея такие ограниченные силы, как у князя-воеводы Дражко. К тому же, скалы давали преимущество тому, кто первым займет здесь позицию. Была возможность группам стрельцов совершить большой обход, чтобы занять позицию прямо на скалах, и иметь способность расстреливать данов сверху. Благо, после пополнения арсенала, стрел должно было хватить надолго.
Дражко выслал вперед по дороге дальнюю и ближнюю разведки, и приказал остальным воям сначала натаскать из расщелин скал и с обочины камни, чтобы частично перегородить дорогу между двух занятых стрельцами противостоящих громадных монолитных скал, а потом уже устраиваться на отдых. Хотелось надеяться, что отдых этот может продлиться до утра, хотя Дражко вполне понимал, что Готфрид тоже человек достаточно умный и опытный, и понимает, что сила славянского войска в его стрельцах. А в темноте ночного прохода между скалами не очень хорошо видно, в кого стрелять, и стрельцы, таким образом, теряют свое преимущество дальнего боя. К тому же погода Дании была явно на стороне данов. Луну и звезды было не видно, а низкие тучи грозились, похоже, снегом. И потому князь-воевода расположил за каменным бастионом, который соорудили его вои поперек дороги, сотню стрельцов, объяснив им, что стрелять следует на уровне груди всадника. Конечно, стрельцы не привыкли стрелять в темноту. Они обычно любят видеть цель, которую желают поразить. Но здесь иначе поступить было невозможно. Первая полусотня расположилась сразу за камнями, частью к ним вплотную, и должна была после первых стрел присесть, чтобы дать возможность стрелять второй полусотне, расположившейся стоя. Подумав, Дражко выставил позади второй полусотни еще и третью, которая должна была безостановочно стрелять над головами своих воев, не покидая седел. Скоро вернулись разведчики. И дальняя разведка, и ближняя сразу. Они встретились с разведкой данов, послали два десятка стрел, и отступили, потому что к данам вышел и гарнизон средней крепости – не менее полутора сотен воев. А разведчиков было всего два десятка. В каждом десятке по пять стрельцов. Но первые потери понесли даны, и это уже радовало.
Разведка данов не пошла в преследование, опасаясь того, что ее заманивают в засаду. Даны хорошо знали эту дорогу, все-таки, родная территория, и, что было для них непривычно и странно, Дражко подступал как раз из глубины этой территории. Но знание дороги, понимание того, как легко на этой дороге устроить засаду, остановили опытных разведчиков Готфрида, и, по сути дела, спасло их. Но разведка руян свое дело сделала, и вовремя предупредила основную часть войска о приближении армии данов.
Однако, Готфрид то ли по непонятной причине не спешил воспользоваться темным временем суток, то ли был еще далеко от этого места. Все же большая армия не может передвигаться так же быстро, как конная разведка. Руяне-викинги ждали и жаждали отчаянной схватки. Но Готфрид подступил уже ближе к утру, незадолго до рассвета.
Услышали приближение противника руяне, конечно, раньше, чем смогли его увидеть. Обычно любое большое войско хорошо слышно в ночи по шелестению кольчуг и звону доспехов[96]. А когда дорога становится коридором со стенами, такой звук слышно издалека. По звуку можно было подумать, что армию данов уже близко. Однако, ее появления пришлось еще долго ждать. Стрельцы, изначально подготовив, и даже подняв перед собой луки, опустили их до нужного момента. Рука и во время стрельбы устанет, зачем же утомлять ее раньше времени…
Вместе со всеми ждал и сам князь-воевода. Он сидел на коне, и посматривал не столько на впереди лежащую дорогу, сколько на свое войско, на готовность бойцов вступить в схватку. По обе стороны дороги, прижавшись к скалам, стояло по сотни викингов, готовых занять позицию на камнях, когда стрельцы эту позицию по команде князя-воеводы покинут. Оружие было уже в руках. Кто предпочитал работать копьем, кто считал, что он большего успеха добивается с мечом в руках, но большинство предпочитало боевые двуручные топоры-бродаксы на длинной ручке. Топоры были узкими в обухе, и широкими в остро отточенном лезвии. Каждый удар этого оружия был смертельным, рассекал и шлемы, и кольчуги, и цельнометаллические доспехи, прорубал щит, как тонкую дощечку. А опытные вои наносили удар бродаксом по щиту так, что он разрубал щит, и перерубал держащую его руку. Конечно, такие же топоры были на вооружении и данов. И потому схватка обещала быть кровавой. Тем более, данская армия из-за узости дороги никак не могла бы использовать свое численное преимущество, что обычно и обеспечивало им победу над бодричами. Но теперь в рать бодричей входили и вагры, не ушедшие вслед за своим князем из земли предков, и нордальбинги, известные своим упрямством и, как ни странно это звучит, расчетливостью в бою. Да и большой полк франков, соединившись с Годославом, ставил короля Готфрида в непривычное положение более слабого. А теперь, стараниями князя-воеводы Дражко, еще и окруженного. Это был большой удар по самолюбию всегда самодовольного правителя Южной Дании – еще бы, Готфрида окружили на его собственной территории! – это был и политический удар по его репутации, и сильный козырь в руках его противников, тоже претендующих на власть в Дании. Одновременно это был удар и по лютичам с лужицкими сербами, обычными противниками Годослава и Дражко. Годослав, сумев победить, продемонстрировал бы свою силу и существенную помощь короля Карла Каролинга. Это показывало бы опасным соседям, как трудно им придется, если они вздумают ввязаться в обострение отношений с княжеством бодричей.
Конечно, короля Готфрида эти соображения о лютичах и сорбах[97] касались мало. Но о том, что касалось его самого, он, несомненно, много думал. Тем не менее, выход у короля данов был только один – прорваться через заслон на дороге, который выставил ему князь-воевода Дражко, поскольку по численности здесь находилось самое слабое звено армии бодричей, хотя во главе войска руян стоял сам князь-воевода Дражко, прославленный своими победами и в войнах Годослава, и в войнах франкского короля Карла Каролинга. И даны двинулись вперед. Первыми, как обычно, готовились нанести удар конные копейщики. Именно они и составляли авангард армии данов. Руяне подготовились к встречи, и с нетерпением ждали команды. Команда прозвучала. Даже две. По отмашке князя-воеводы обе команды дал берестяной рожок стрельцов. Луки поднялись в боевую позицию. Стрелы легли на свое место. Натянулись тетивы…
* * *
Объединенное войско булгар и ростовцев, только недавно такое внешне сильное и самоуверенное в своей безнаказанности, готовое к уничтожению поселений мирных людей только за то, что они хотят жить, перестало существовать. Однако считать эту победу полной было сложно, поскольку с небольшим отрядом – меньше сотни воев, сумел прорваться, и умчаться в обратную сторону, сам князь Изявлад.
Больше всего горевал по этому поводу крепкорукий вой народа меря Казце.
– Жалко! Как жалко! А то я хотел испытать на нем силу своего кулака. Думал, смогу я, как князь Буревой делал, ударом кулака в грудь Изявлада убить? Столько злости в душе на него накопилось. За все обиды меря рассчитаться думал…
Меря ловили коней булгар и ростовских дружинников, снимали с убитых доспехи, сразу примеряя на себя. Если не подходили или казались малоудобными, искали другие. Благо, выбор был богатым. На удивление спокойно вели себя свеи. Они понесли самые большие потери из всех полков, поскольку на себя приняли первый удар, и нанесли встречный. Но, благодаря стрельцам, этот первый удар неприятеля значительно смягчился, иначе потери могли бы быть несравненно более тяжкими. Но свеи умели за себя постоять, хотя и булгары тоже всегда считались неплохими воями, и многих булгар навсегда лишили возможности идти в бой. Свеи, пользуясь тем, что снег в лесу, где булгар добивали, уже был утоптан, наносили оттуда дров, и готовили большой общий погребальный костер, чтобы отправить своих убитых прямиком в Вальгаллу[98]. Князь-посадник Гостомысл наблюдал все с высокого утеса, когда к нему приехал воевода Заяц.
– Княже, а где пятьсот свейских пехотинцев?
– Я отправил их в Муром на стены. Мне сообщили, что в округе появился шестисотенный отряд хозар. Я решил, что мы сами справимся, и посчитал, что лучше будет, если эти свеи укрепят городскую дружину Мурома.
– Спасибо тебе, княже, за заботу о нашем городе. Но я впервые узнаю от тебя о хозарах. Где есть шесть сотен, там же, рядом, может быть еще несколько раз по шесть сотен. Хозары обычно ходят несколькими отрядами разными дорогами. Разреши мне, княже, в этом случае отправиться сразу домой на защиту города.
– Дождись, когда свеи сожгут своих убитых, забирай их полк, и отправляйся вместе с ними. Думаю, что я заеду к вам вскоре. Ты оставишь мне Кля-младшего?
– Да, конечно, княже. Мы будем рады встретить тебя. А много ли у свеев потерь?
– Около полусотни убитыми, столько же ранеными. Но полк хорошо показал себя. Они стойкие вои, и разгром, который устроил им князь Бравлин, не сломил их дух полностью. Просто я еще раз убедился, что Бравлин умеет совмещать человеческие способности с окружающим миром. Это не каждому дано, но он сумел это сделать хорошо – использовал слабый лет и берега реки.
– Я слышал, что с твоей помощью…
– Моя работа была скромной, – ответил Гостомысл. – Скорее, у сотника Русалко больше заслуг в той победе.
– Кто-то едет сюда, княже… – воевода показал пальцем на человека, который по льду реки прискакал к воям, еще не покинувшим лед озера, оттуда ему показали на утес, где сидел в седле князь-посадник, и всадник сразу поскакал в сторону утеса. Это был какой-то гонец к князю-посаднику, не иначе.
Воевода Заяц, хотя только что собирался побыстрее уехать со своей дружиной в Муром, задержался, надеясь услышать какие-то новости. А новости могли быть как хорошими, так и плохими. Плохие новости Заяц ждал из своего города. Он предполагал, что хозар в округе больше, чем несколько сотен, и они могут Муром обложить. Следовало собрать свейский полк, который уже завершил сожжение тел павший в бою, и ничто больше этот полк на месте не задерживало. Следовало и свою дружину собрать, где тоже есть павшие. Но об их сожжении позаботятся люди из народа меря, близкие мурома по обычаям и даже по языку. У мурома тоже есть погибшие, и немало, поскольку веревочный доспех защищает хуже металлического, да и оружия у меря настоящего не было. Зато теперь появится и оружие, и доспех.
Воевода выехал к самому краю, и рукой показал гонцу, с какой стороны лучше на утес заехать. Пришлось тому круг сделать, и подняться.
– Здрав будь, княже.
– И ты здрав будь. Сказывай, с чем приехал? И кто такой вообще?
– Я из людей старосты Зори, поселянин местный. На работы был забран в Ростов.
– Стало быть, из Ростова вести?
– Из Ростова, стало быть, княже.
– Сказывай…
– Ростовские меря поднялись вместе с работными людьми. Стены заняли. Решили Изявлада, если вернется, в город не пускать. А тут и полк русов подошел. Воевода Далята пришел. Мы его сразу в город запустили. А потом и гонец от поселян прибыл, подбивать нас, чтобы мы поднялись. А мы и без гонца поднялись. Я не один скакал. Троих нас отправили, все с одного селения. Мы уже знали, что где-то здесь сеча предстоит. А потом встретили двух булгар-беглецов. С поля боя утекли. Сказали, что разбиты. Их мы убили. У нас на топорах черенки длинные насажены. Для боя годятся. Двинулись было дальше, а потом видим, вдалеке, большой отряд скачет. Мы в лес с реки спрятались. Но узнали Изявлада. Он с сотней скакал. Торопился. Понятно стало, что с поля боя. Бросил всех, и убежал. С сотней нам бы не справиться, потому на лед не вышли. А потом еще одного встретили. Один убежал. Дружинник ростовский. Он и подтвердил, что князь убежать успел. Только охрана с ним. Дружинника мы тоже зарубили. Посоветовались, и решили так, что я дальше поеду, а двое товарищей моих назад вернутся, и князя в пути обогнать попробуют. Скажут, чтоб в город его запустили, а там захватили.
– А что вы, нового князя выбирать будете? – спросил Гостомысл.
– Мы бы тебя хотели князем позвать, но ты же не пойдешь?
– Не пойду. У меня в Новгороде дел много.
– Наверное, будут нового князя искать. Или выберут, или позовут кого со стороны. Я не знаю, это не моего ума дело. Туда, на вече, горожане соберутся, народ, бояре, и старосты поселений. Они и будут решать.
– Ладно, плотник… Спасибо тебе за весть добрую. Поезжай к себе в поселение. Чать, жена там и дети…
– Ждут, княже… Я уж ради дела прямиком проскакал, не заезжая. Люди на крутизне стояли, на реку смотрели, вестей ждали. Я им только рукой помахал, и проскакал мимо. И мои, должно, там были…
– Ну, так скачи домой…
* * *
Дорога от Ральсвика до Кореницы, в самом деле, была безостановочной. В стороне от нее встречались и деревеньки, и поселения, люди выходили к околице, прикладывали руку ко лбу козырьком, смотрели в сторону воинской колонны, но выйти к дороге не торопились. Правда, изредка издали приветственно махали руками. Это значило, что весть о победе над лютичами уже дошла сюда. Войномир прекрасно понимал, что он спас этот край от нашествия. По крайней мере, так говорили люди, простые руяне, которые от всякого нашествия страдают всегда в первую очередь. А местные поселяне не выходят приветствовать князя Войномира напрямую к дороге не потому, что не уважают, а от противоположного чувства – осознают разницу между своим положением и княжеским, и потому стесняются. Сельские жители всегда более застенчивы, чем городские, и сдержаны в проявлении своих чувств. Тем не менее, князю было приятно, что даже так далеко от Штржелово уже знают, что случилось под Венедином. Наверное, и до Кореницы весть уже дошла, как обычно бывает, обросшая несуществующими подробностями. Наверняка дошла весть, и покоробила многих из бояр.
Что там весть будет воспринята по-разному, Войномир не сомневался. Многие из знатных бояр желали бы поражения молодому князю острова даже при том, что под рукой Войномира находились их собственные дружины. Дружины всегда можно собрать новые, можно и вооружить их, а победа Войномира существенно понимает его авторитет среди населения острова, и даже те самые дружины, что ушли в поход с князем, могут боярам больше не подчиняться. Или будут подчиняться только в тех пределах, которые не выходят за рамки противостояния княжеской власти. То есть, дружинники бояр будут после этого ставить Войномира выше, чем человек, который их непосредственно содержит, поит и кормит. Такое положение многим окажется не по душе. С другой стороны простые люди острова и даже те из бояр, кто не променял высокую честь на кошелек, молниеносной и полной победе князя над извечно враждебным соседом, причем, соседом сильным, будут только рады, как рады будут ей все викинги, тоже бояр недолюбливающие.
Войномир не знал, как обстоят дела у князя-воеводы Дражко, но понимал, что Аркону и вообще пределы острова Дражко уже покинул. О чем сумел Дражко договориться с верховным волхвом храма Свентовита в Арконе, оставалось неизвестным. Однако, сейчас, когда угроза с полуденной стороны миновала, Войномиру предстояло договариваться как-то в Вандалом. И взаимодействие с ним во многом зависит от того, как Дражко с Вандалом поговорили, как они расстались, кем расстались – врагами или друзьями? Но здесь даже дружба не обязательна. Здесь хорошо бы было просто заиметь союзника. При этом князь вполне отдавал себе отчет в том, что бояре попытаются оказать на Вандала давление. Если князь посмел тронуть верховного волхва храма Яровита, будут они внушать Вандалу, что князь и до верховных волхвов других храмов скоро доберется. То есть, они будут пытаться стравить Войномира с Вандалом, как раньше пытались стравить его с князем Годославом. И результатом этих действий стало уже то, что Войномир и князь-воевода Дражко прибыли на остров с предвзятым мнением о духовной власти Арконы, которая стремится стать и государственной властью. Пока это не подтвердилось. Пока Вандал ведет себя, как мудрый политик и союзник и Годослава, и Войномира. Но, вполне возможно, что бояре хотя бы частично своего добьются. Плести интриги они умеют. А вот князь Войномир не умеет их разгадывать. И в этом он видел свой большой минус, как правителя. Тем не менее, желания навести на острове порядок, князь не потерял. И готов был продолжать в одиночестве то, что они начали вместе с Дражко…
* * *
Темная масса данской конницы на дороге приближалась. Теперь войско Готфрида было уже не только слышно, но и видно. А князь-воевода умышленно выбрал такое место для засады, где издали, глядя в темноту сверху вниз, рассмотреть камни, перегораживающие дорогу, сложно. За спинами руян был поворот дороги, и темная скала не позволяла вырисовать на своем фоне хоть какой-нибудь силуэт, будь это человек или нагромождение камней. А за спинами данов, наоборот, была долгая прямая дорога, к тому же поднимающаяся на небольшую возвышенность, на перевал, за которым она спускается в сторону моря. И темную массу воинской колонны было хорошо видно. Березовые рожки были хорошо слышны в засаде. Но они не были слышны в данской колонне. Во-первых, расстояние не позволяло, во-вторых, рожки звучали не громко и слегка гнусаво, и забивались, должно быть, громыханием доспехов. Первый сигнал березового рожка давал команду подготовиться. Второй сигнал – стрелять. Тетивы дружно ударили по защитным щиткам на левой руке каждого из стрельцов. С места стрельбы, наверное, и не должно быть слышно свиста стрел. И там, куда стрелы попадают, слышно, скорее всего, только звук, с которым стрела пробивает доспехи. И этот звякающий удар было слышно даже в засаде. Стрелы летели и летели, летели и из-за камней засады, летели из заднего ряда стрельцов, летели и из конного ряда стрельцов, летели и с засады наверху, на скалах, где звук рожка было тоже слышно, и колонна данов сразу и резко уменьшилась в росте почти вдвое. То есть, кони потеряли всадников. После такого массированного удара передовые даны попытались отступить, но у них позади находилась вся колонна, и подпирала передовых. Развернуться еще было можно, но отступить не получалось – дорога оказалась слишком узкой. И те, кто хотел отступить, вместо того, чтобы получить стрелу в грудь, получали ее в спину. Но кто-то опытный дал громкую команду-подсказку на своем языке. Дражко не разобрал слов, но понял, что даны стали поголовно спешиваться, и прикрываться конями. В какой-то момент это спасло авангард, но, впрочем, ненадолго.
– Коней! Коней бей! – прозвучала команда кого-то из сотников. – Простыми луками… Бей коней, гони их…
Вперед выступили викинги, имеющие луки. Простой лук на всегда пробивает броню тяжелого всадника. Не всегда пробивает щит. И, если стрела попадает в лошадь, то часто просто ранит ее, причиняет сильную боль. Это, видимо, было в данной ситуации и необходимо. Полетели стрелы викингов. Заржали раненые лошади. Они чувствовали, откуда идет опасность, и стремились убежать от нее. А потому разворачивались, и, сбивая все и всех, пробивались сквозь строй назад, откуда пришли. И жажда жизни была в животных настолько велика, что придавала им бешеные силы. Лошади без всадников сбивали с ног и людей, и лошадей под всадниками. И сдвигали всю напирающую колонну. Более того, как людей, когда их охватывает паника, подчиняет себе стадный инстинкт – побежит с поля боя первый, за ним устремятся и все остальные, точно так же и у лошадей. Только у животных инстинкты развиты несравненно сильнее, чем у людей. В итоге всадники никак не могли удержать своих лошадей, рвущихся подальше от разящей смерти, да и, честно говоря, не слишком усердно пытались это сделать, потому что и людям жить хочется не меньше, чем лошадям. В итоге на дороге создалось такое столпотворение, что в нем, в этой давке, погибло, возможно, не намного меньше данов, чем от стрел стрельцов.
Даны отступили. Причем, отступили достаточно далеко, чуть ли не до срединной крепости. Был ли среди этого войска сам король Готфрид, сказать трудно. Готфрид вполне мог направить на уничтожение дружины Дражко кого-то из своих военачальников, которых поголовно сделал герцогами и графами. А сам мог остаться на месте, чтобы держать оборону против Годослава и графа Оливье. Скорее всего, подумал князь-воевода Дражко, дело обстояло именно так, потому что в присутствии своего сурового и даже жестокого короля войско не посмело бы так позорно отступить. Впрочем, когда человек хочет жить, он не смотрит, присутствует рядом король или кто-то другой. Он просто убегает, спасаясь, как лошадь, повинуясь только собственному инстинкту самосохранения. Однако, этот инстинкт, бывает, спасает целые армии.
Даны долго не показывались на дороге. Это беспокоило Дражко, и он послал сотника Оскола разыскать проводников, которых князь-воевода уже опрашивал. Оскол поторопился, и нашел проводников почти сразу. Привел их к Дражко. Главный вопрос, который князя-воеводу интересовал – можно ли эту часть дороги обойти стороной, и выйти на скалы сбоку.
– Можно, – прямо сказал младший из проводников, тогда как два старших отрицательно замотали головами. – Мы в детстве здесь ходили. Только для такого обхода трое суток требуется. Придется со скалы на скалу перебираться. В темноте это вообще невозможно…
– А просто скалы обойти, чтобы в Обенро без дороги попасть?
– Только по берегу. А отсюда до берега полтора дня пути. Да и к берегу нужно сворачивать от последней крепости. А потом еще день до Обенро добираться.
– Нас, то есть, они обойти не смогут, и во фланг не ударят…
– Если только трое суток не пожалеют для этого.
– Но улизнуть от нас, когда в спину им ударят князь Годослав с графом Оливье, могут…
– Если только у последней крепости свернут. От первой с той стороны…
– А мы перекрыть им дорогу никакой возможности не имеем…
– Не имеем, княже… Нам тоже следует до последней крепости добираться, а там сворачивать. А как сейчас туда добраться? Все ноги переломаем… – проводник кивнул на дорогу по ту сторону каменного завала. – Да и дорога дальше скалами не так защищена…
Если не переломать ноги на камнях, то на телах убитых и раненых людей и лошадей без ног точно можно остаться. Выход был один – только ждать, и полагаться на уязвленную гордость короля Готфрида. Готфрид, наверняка, в ярости от того, что его войско не смогло пройти выставленную Дражко засаду. В ярости, если он сам присутствует в войске. Или будет в ярости, когда ему доложат об этом, то есть, если он остался против позиций бодричей и франков с остатками своей армии. Когда Готфрид бывает в ярости, его боятся больше, чем смерти. А ярость в такой ситуации – обязательное чувство. Это же унижение королевского достоинства, имея две с небольшим тысячи в своем распоряжении, князь-воевода удержал на дороге силы, превосходящие его не менее, чем втрое. Впрочем, подсчитать действительные силы данов мешала темнота. Но колонна, идущая по дороге, казалась бесконечной. Тем не менее, и бесконечная колонна сумела развернуться, и ускоренным маршем двинуться в обратный путь. Вернее, ее развернули стрелы руян. Стрелы противника, и собственные кони.
Теперь оставалось только ждать…
Выдвигаться вперед, теряя удобную позицию, Дражко даже не думал. Это было бы сродни самоубийству. Отходить со всеми своими силами в сторону Обенро, чтобы там попытаться запереть Готфрида – другой путь к самоубийству, поскольку берег более-менее широк, отлог и пустынен, и там нет возможности сделать каменный барьер, как на этой дороге. Высылать вперед разведку тоже смысла не имело. Даны отошли недалеко. И, если они ринутся в новую атаку, разведка может застрять на том самом пространстве дороги, что завалено телами. Это и стрельцам помешает стрелять по приближающимся данам, и данам даст возможность подойти близко, прикрываясь отрядом разведки руян.
Но ждать пришлось не долго. Металлический звук снова пришел с дороги. И князь-воевода сделал вывод, что король Готфрид присутствует в отряде. По крайней мере, если не лично, то в виде страха, который он внушает даже своим бесстрашным военачальникам.
Даны двинулись в атаку, прикрывшись, видимо, сомкнутыми щитами…
* * *
Темнело стремительно. И в темноте, когда князь Войномир рассчитывал увидеть впереди на фоне неба высокие стены Кореницы, в темноте около самого подъема к привратному барбикану, неожиданно для себя увидел задние ряды достаточно большой рати. Что-то в городе было не в порядке. Возможно, какой-то новый враг подступил к столице острова. В принципе, сделать это было не слишком сложно. Следовало только высадиться на берег не в людных местах, а там, где это было бы незаметно, и быстрым маршем добраться до города. Тогда на острове не успеют поднять тревогу, и собрать силы самозащиты. Но для такого смелого действия требовалось знать, что князь с войсками город покинул. Это тоже возможно, благодаря предательству бояр.
Первой мыслью Войномира была естественная – даны грозили нашествием, и это нашествие состоялось. И войска свои они сконцентрировали только около ворот, поскольку штурмовать крутые стены холма, а потом еще и высокие городские стены было бесполезным занятием. Но в город противник не вошел. Иначе город сейчас горел бы. Значит, стража бдит внимательно. Хотя войска в городе не много.
Князь уже думал объявить тревогу, и послать свои полки в атаку, но его смутили некоторые обстоятельства. Он не видел лагеря этого войска. Если город не горит, значит, взять его «извозом» не смогли. Тогда чужая рать должна была бы лагерь устроить в поле у дороги. Может быть, рать только-только подошла? И вообще, противник ли это? Перед атакой следовало бы разобраться, чтобы не перебить своих. Те же мысли, видимо, посетили и воеводу Славера.
– Надо разведку послать… – решил воевода.
– Распорядись…
Оказалось, Славер, хорошо знающий свое дело, пока Войномир раздумывал и соображал, уже распорядился. Разведчики выехали четырьмя маленькими группами, чтобы с разных сторон рассмотреть непонятное войско. Войномир жестом показал своему передовому отряду, чтобы тот отошел назад, пока его не заметили.
Но ждать пришлось не долго. Одна из групп вскоре примчалась вскачь, причем, вместе с разведчиками скакало несколько незнакомых воев. Один из них, внешне очень большой и молодой, на несколько лет моложе самого князя Войномира, о чем говорила только-только пробивающаяся борода, спешился, подошел к князю, которого сразу выделил по багряному плащу, приложил руку к медвежьей шкуре, покрывающей его доспехи, и представился сильным и весомым, хотя и ломким баском:
– Здрав будь, княже. Я – кормчий Кьярваль, сын боярина Пламена, прислан из Арконы в помощь тебе и своему отцу князем-воеводой Дражко и верховным волхвом Вандалом.
– Мне нужна помощь? – удивился Войномир, но тут же все понял.
Дражко хорошо знал, что Войномир уже должен быть в походе. И не послал бы полк из Арконы, понимая, что он князя догнать не сможет. Кроме того, боярин Пламен уехал из Коренице вместе с Дражко. Но до Арконы, судя по словам Кьярваля, не доехал. Иначе, зачем бы посылать боярину помощь. Но, если помощь Пламену понадобилась, значит, в Коренице не все в порядке.
– Что случилось в Коренице? – спросил Славер.
– Видимо, боярский мятеж, – объяснил кормчий. Мой отец выехал из Кореницы вместе с кня-ем-воеводой, но около переправы их догнал гонец. Сказал, что отца обвиняют в том, что он продал Духославу отравленное вино. Отец решил вернуться, а Дражко продолжил путь. Около Арконы их догнал десятник из отцовского полка, и сообщил, что отцовский полк под стенами Кореницы угодил в засаду, почти все вои перебиты, а самого его захватили в плен. Отец успел послать десятника. Тот был ранен несколькими стрелами, но от погони ушел, доскакал до Арконы, сообщил. А уже здесь, княже, мы встретили твоего гонца, он сообщил нам о твоей победе и скором возвращении. Мы послали в город десяток воев на разведку, а сами тебя ждать стали. Тебе решать, как быть.
– Послали в город разведку? – переспросил бургграф Славер. – А как они прошли в город? Ворота закрыты…
– В привратной страже служит одноглазый сотник Магнус Бычья Кость. Сводный брат стрельца Квашни. Князь-воевода отпустил стрельца с нами, чтобы он договорился с братом, и пропустил наших людей к тысяцкому Волынцу. Магнус пропустил и нашу разведку, и сотника Журавля, которого ты послал, княже… Он тоже поехал к тысяцкому.
– А что, меня, стало быть, этот сотник стражи не пропустит? – усмехнулся Войномир.
– Думаю, пропустит…
– Только сначала в город войду я, – решил Славер, – и расставлю вдоль твоего пути, княже, своих стрельцов. Ты уже недавно убедился, что это не лишнее.
– Поехали… – князь сделал знак рукой, показывая направление.
Но, не успели они доехать до барбикана, как за воротами послышался шум, ворота распахнулись настежь, и оттуда с радостным шумом выехала большая группа всадников. Впереди всех ехали боярин Пламен и тысяцкий Волынец на своем знаменитом Ветре. Позади Волынца, на другом коне с таким же именем, ехал сотник стрельцов Журавль, посланный Войномиром в Кореницу гонцом. Следом ехали вперемежку и викинги полка Арконы, и вои городской стражи, и вои привратной стражи. Шумели все.
– Здрав будь, княже-победитель! – провозгласил боярин.
– Здрав будь и ты, пленник заговорщиков.
– Я, княже, в плену не долго был. Едва в город въехали, тысяцкий приказал городской страже перебить мою охрану, а потом мы вместе с ним повесили заговорщиков. Их, кстати, не все бояре поддержали. Большинство было на твоей стороне. А сейчас, после твоей победы, вообще никто против тебя слова сказать не посмеет.
– Принимай, княже, свою столицу в целостности и порядке, – сказал тысяцкий Волынец.
За спиной Волынца, сидя в седле высокой костлявой лошади, невозмутимо смотрел на князя волхв Ставр. Войномир догадался, что командир княжеских разведчиков тоже приложил руку к тому, чтобы порядок в городе был восстановлен так быстро…
* * *
Князь-посадник Гостомысл въехал в «Красные ворота»[99] Ростова во главе всего вооружившегося и экипировавшегося, севшего на хороших боевых коней войска народа меря. Недавние спутники Гостомысла – свеи и мурома – обогнали его, и быстрым маршем отправились на стены Мурома, защищать город от возможной атаки появившихся поблизости хозар. Навстречу войску победителей недавно попался гонец князя Вячерада, сообщивший, что хозары сконцентрировались на главное дороге. Их уже около полутора тысяч, но такое же по силе войско во главе со смоленским воеводой Франкошней уже прибыло в Муром, и там ждут только возвращения воеводы Зайца, чтобы совместными силами атаковать и уничтожить хозар. Сил у муромского войска теперь хватало. Князю-посаднику можно было пока и не вмешиваться. Даже лучше было, если он останется в стороне. Муромчанам пора учиться самим взаимодействовать с ближайшими соседями, со смолянами. Тем более, в Смоленске такой толковый воевода. Из этих соображений сам Гостомысл не спешил, и передвигался медленно. Перед этим он собрал старост всех поселений меря, что оказались в его войске. По пути к ним добавилось еще несколько старост, и все вместе они уехали в Ростов раньше князя-посадника, чтобы успеть сделать то, что следовало сделать, и чему научил их Гостомысл. И вот теперь его встречали торжественно и радостно. Сразу за воротами, на бревенчатом настиле улицы стояла группа пеших бояр и видных жителей Ростова рядом с которыми сидел на коне в окружении десятка своих воев воевода русов Далята. Далята, как уже знал Гостомысл, поступил очень ловко, запустив в ворота князя Изявлада, и ворота закрыв. Дружина не захотела за князя драться. Ее просто разоружили, а самого Изявлада схватили. И это тоже было праздником для Ростова.
Все улицы, ведущие от ворот к центру города, были запружены народом – и горожанами, и селянами. Две сотни стрельцов, что Далята выслал в помощь Гостомыслу, вернулись вместе с князем-посадником в распоряжение воеводы, и готовы были выполнять команды своего прежнего командира, но пока остались за стенами, чтобы не создавать лишнюю толчею на узких улицах. А дружина народа меря входила в город. А как иначе – это же их родная столица. Дружина не просто входила, она входила победительницей, и ощущая свой авторитет.
Гостомысл остановил коня перед встречающими. Но седла не покинул, выслушивая их. Так он показывал разницу между собой и ростовцами. Необходимая вещь, которой его учил еще отец. Люди шагнули князю навстречу. Немолодой и весьма объемный боярин с кудрявой и неровной, слово бы клочками выщипанной бородой выступил было вперед, и пытался что-то сказать, сильно заикаясь, да, к тому же, кажется, на своем языке. Его отодвинул в сторону стоящий тут же староста Зоря. Весьма невежливо, без почтения взял двумя руками за плечи со спины, и отодвинул. Кисть руки у старосты была обмотана тряпкой, как при ушибе – это не боевое ранение, и после сечи с булгарами и с князем Изявладом рука у Зори была не повреждена. А у боярина, как только что заметил Гостомысл, на челюсти сбоку, не прикрытая полностью бородой, присутствовала синяя шишка величиной с пару крупных лесных орехов. Видимо, потому боярин и не мог говорить членораздельно. Догадаться было не трудно: обсуждение дальнейшей судьбы города было достаточно горячим, и обсуждены были разные варианты. Но, судя по встрече, победила со своим однозначным и выгодным княжеству мнением нужная сторона.
– Дозволь, княже, слово молвить, – внятно, на славянском языке произнес староста Зоря.
– Слушаю тебя, Зоря, – показал Гостомысл, что знает старосту по имени, что всегда вызывает восторг у простых жителей. Просиял лицом и Зоря. И даже плечи расправил шире. Его авторитет только что был всенародно подкреплен.
– Обращаемся к тебе, княже, как к представителю князя Бравлина с просьбой.
Зоря остановился, и осмотрелся, словно желал увидеть всеобщую поддержку своим словам. Ростовцы вокруг него стояли плотной толпой, и ждали, когда староста произнесет такие важные для них слова.
– Слушаю-слушаю, продолжай… – поторопил князь-посадник.
Он знал, какие слова произнесет Зоря. И приготовил на них ответ.
Но эти же слова должны были услышать еще и ростовцы, потому что ответ напрямую касался их. И даже больше, чем старосту поселения, которое уже отложилось к Новгороду.
Ради именно этих слов, произнесенных прилюдно, Зоря вместе с другими старостами и был послан Гостомыслом в Ростов заранее. Старосты должны были на своем примере показать, чего стоит дружба с новгородцами, а на примере князя Изявлада, к чему приводит дружба с булгарами, и предательство собственного народа. Новгород не просто защитил отложившиеся к нему поселения меря, он еще и уничтожил с помощью союзников и княжескую дружину Ростова, и булгарскую дружину. Пусть Новгород и не близко, но близко Торжок, близко союзники Новгорода – Муром и Смоленск. Помощь оттуда всегда может подойти. Видимо, все в Ростове уже знали, что произошло в Муроме. И это только лишний раз подтверждало, насколько важно держаться за новгородскую дружбу.
– Прими княже, наш народ вместе с градом Ростовом в свое княжество. Будь нам и отцом, и матерью, и защитником, и спасителем. И мы будем по первому твоему зову вставать на защиту новгородских земель. В сем клятву кладем всенародно, и принимаем главенство над собой новгородских князей.
Гостомысл нечаянно посмотрел на воеводу Даляту. Тот не шевелился в седле, но лицо его выражало явное недовольство. Далята, как помнил Гостомысл, не приезжал из Бьярмии на вече в Русу. Там Бьярмию представлял старый князь Астарата. Но и Далята должен хорошо знать, что Руса не захотела объединения с Новгородом. Однако Новгород нашел, с кем объединиться. И тем значительно усилился в дополнение к тому, что усилился после переселения в земли словен вагров. Кроме того, Здесь имело значение еще одно событие. Как знал Гостомысл, именно Далята привел из Бьярмии полки, которые под командованием воеводы Славера сожгли Славен. Значит, считал себя причастным к этому действу. Наверное, и в самой Бьярмии Далята под командованием князя Войномира участвовал в каких-то сражениях, когда словене во главе с Буривоем терпели поражение. И Далята продолжал чувствовать силу Русы большей, чем сила Новгорода, хотя Новгород при Бравлине, если быть объективным, становился несравненно сильнее Славена при Буривое. А Руса без князя Войномира и без воеводы Славера стала намного слабее, чем была еще совсем недавно. И дальнейшее усиление Новгорода было Даляте откровенно не по душе. Это было написано в его хмуром взгляде. Но, чтобы прочитать этот взгляд, следовало обладать знанием, которым обладал Гостомысл. Однако ростовцы этими знаниями не обладали, и не могли узнать ничего, что помешало бы им уважительно и с надеждой относиться к Новгороду.
Однако, ростовцы ждали, что ответит Гостомысл старосте Зоре.
– Я, к сожалению, не уполномочен официально давать вам согласие князя Бравлина. Я специально приехал сюда, чтобы попытаться договориться с Ростовом и народом меря о возможности союза в той или иной форме. К сожалению, даже поговорить с князем Изявладом не удалось, но я надеюсь что союз с народом и с городом у нас получится прочный. В поддержку вашей безопасности я оставлю на время в городе воеводу Даляту с полком. Если булгары пожелают вмешаться в вашу жизнь, то Далята, как человек опытный, сумеет дать им отпор. Но князь Бравлин, когда получит известие о вашем желании, я думаю, выразит свое согласие, и пришлет к вам в город если не князя, то своего наместника или воеводу, который будет вам всем, надеюсь, по душе, и будет соблюдать интересы народа меря и жителей Ростова. Я сам попрошу князя Бравлина, чтобы он прислал человека заботливого, на которого вы всегда сможете положиться. И договорюсь с князем, что, в случае возникновения непонимания между народом меря и наместником князя за горожанами и другими меря остается право обратиться к князю с просьбой или наместника сменить, или утвердить вашу собственную кандидатуру. Может, вы сможете сами выбрать себе человека, которого все уважаете и цените, которому все доверяете…
Гостомысл сразу заметил, как зашевелились, и стали переглядываться вышедшие встречать его бояре. И понял, что любому наместнику придется бороться не только с внешним врагом, но и с внутренними интригами. И потому добавил, желая остудить боярский пыл:
– При этом я считаю, что выбрать вы вправе не по благородству происхождения, а по человеческим качествам. Того, кого особенно уважаете, даже самого простого по происхождению человека. Из практики я сам знаю, что бояре лишь изредка могут быть неплохими советчиками, но в правители их допускать нельзя, иначе жди беды. Но, каким ни будь ваш выбор, князь Бравлин будет его уважать, это я вам могу обещать…
Гостомысл приложил руку к груди, и наклонил голову, словно народу Ростова поклонился.
– Проезжай, княже, вперед. Терем Изявлада в твоем распоряжении. Там и договорим, – за народ ответил староста Зоря.
– Вы письмо князю Бравлину подготовили?
– Конечно. На буковой дощечке вырезали. Эй, там… Освободите князю Гостомыслу дорогу… Он в княжеском тереме остановится.
– А куда самого князя дели?
– Сидит, в цепи закованный, в самом сыром подвале, где раньше несогласных держал. А караулить его взялись родственники убиенных князем людей. Посадили его на хлеб и воду, даже меда не дают. Пусть, говорят, поймет, как сам людей держал…
– Долго ли так выдержит?
– Долго в том подвале у князя ни один человек не выдерживал. Не выдержит и он сам…
– Смотрите, не упустите его. Иначе наберет наемников, придет город назад забирать…
– Чтобы наемников набрать, деньги нужны. А откуда они у беглеца найдутся!
– В долг наймет. Пообещает рабами из своего народа расплатиться. Обычное дело.
– Тогда, тем более, не выпустим…
* * *
Сомкнутые щиты пешего войска – вовсе не спасение от славянских стрел. Пора бы уже данам это понять давно. Тем не менее, они привыкли к своим большим щитам, и считали их надежной защитой. Большой круглый щит в плотном строю четвертью своей площади прикрывает щит соседа справа, а сосед слева прикрывает срединный щит четвертью своего. Однако стрела сложного лука пробивает эти щиты даже там, где они сдвоены, хотя иногда там и застревают. И князь-воевода сам был свидетелем сечи, когда стрельцы специально посылали первую стрелу в сдвоенные участки щитов, стреляя не в полный натяг тетивы. Сковывали их попарно, а то и по три. А второй стрелой, пущенной прицельно ближе к центру, щит пробивали, и убивали воя, что за этим щитом прятался. В итоге сосед не мог удержать на одной руке два тяжелых скованных краями щита, и ронял их. Так открывали целый ряд пехоты, и уничтожали.
Рассвет только грозился осветлить небо, но на самой дороге было еще темно. И вести в темноте такую прицельную стрельбу было сложно. Поэтому били наугад, и по шуму и стонам понимали, что ломали строй данов. Однако, на место убитого тут же вставал кто-то из задних рядов, Задние ряды при этом прикрывали поднятыми щитами головы и плечи, и даны неуклонно приближались. Видимо, обыкновенной сечи избежать не удалось бы ни при каких обстоятельствах. Колонна данов была слишком длинной. Стрельцы со скал тоже стреляли не переставая, но и они не могли остановить эту черную реку. Реку остановить может только встречная скала. И князь-воевода Дражко такую скалу готов был выставить поперек дороги. Скала эта называлась вои-руяне…
Когда приближающуюся колонну свеев стало видно, Дражко перевесил меч за плечо, сам забрался на каменную баррикаду, и кивнул сотнику Осколу:
– Давай сюда первую сотню…
Передвижение колонны данов замедлилось. Они вышли на участок дороги, усеянный трупами людей и лошадей. И спотыкались в темноте. Стрельцы продолжали посылать стрелы в эту темную массу, но поток не становился менее мощным. Наверное, будь над дорогой больше света, даны ужаснулись бы своим потерям. И от этого могли бы отступить. Но пока они ничего не видели, перешагивали через трупы, наступали на них, и шли дальше. А скоро и побежали, продолжая спотыкаться, а иногда и падать, разрушая свой плотный строй, и открывая проломы, в которые тут же влетали стрелы.
– Стрельцы! Отступили! – спокойно и громко крикнул Дражко.
Его слова тут же повторил на своем языке березовый рожок, и только после этого стрельцы стремительно сдвинулись назад, уступая место на камнях уже готовым к схватке арконским викингам, большинство из которых, презрев щиты, пользовалось двуручными топорами – бродаксами, хотя встречались вои и с мечами, и с пиками, и с боевыми молотами-кистенями. Позицию викинги заняли на самом гребне. Даны подошли вплотную, и, поднимая щиты, полезли, спотыкаясь, на камни. Первый удар провели одновременно, по команду. Викинги с Руяна обрушили свое оружие на противника, сразу свалив весь первый ряд. Пока вперед выдвигался ряд второй, защитники баррикады успели снова поднять оружие. И так, удар следовал за ударом, а под каменной баррикадой с внешней ее стороны уже скопилась куча тел убитых и раненых данов. Идти по телам было мягче и легче, чем по камням, беда была только в том, что при ударе по щиту тем же самым бродаксом наступающий дан лишался и щита, и руки, которая оказывалась, в лучшем случае, разрубленной. Раненый падал. На него пытались наступить, он начинал шевелиться, и ронял своих товарищей. Товарищи падали на него, и образовывалась многоэтажная куча тел, которая самим данам сильно мешала. А тут еще стрельцы с верхних скал сообразили, что березовый рожок отозвал только нижних стрельцов, и начали осыпать наступающих стрелами. Таким образом, каменная баррикада за счет человеческих тел расширилась втрое. Но стала иметь более пологий спуск. С одной стороны, стрельцы сверху здорово помогали защитникам, с другой стороны, стрелы сразу убивали, тогда как рукопашное оружие оставляло больше раненых, которые мешали своим же прорвать оборону баррикады. А по убитым даны смело шли вперед, ничуть не стесняясь того, что ступают по телам своих товарищей. А сзади передовых подпирали новые и новые ряды. После нескольких идущих волнами атак викинги сменились следующим рядом. Просто отошли на отдых. Узость дороги позволяла производить смены часто, и отбиваться успешно даже теми малыми силами, что были в наличии у Дражко. Тем не менее, после рукопашного боя первая смена защитников потеряла одного убитым, и троих ранеными. Во второй смене уже было трое убитых, и один раненый. Вместе с третьей сменой на камни забрался и сам князь-воевода. Он имел настолько быстрые руки, что ни один дан не успевал закрыться щитом, если Дражко наносил удар не по нему, а, например, по шлему. При этом князь-воевода пользовался тем, что у него были очень сильные кисти рук. Это позволяло показывать сначала одно направление удара, а потом, без остановки, менять направление движения лезвия длинного меча, и наносить удар в незащищенное место. При этом князь-воевода удачно орудовал и щитом, не только отбивая чужие удары, но и нанося свои удары средством защиты. Он легко убирал своим щитом щит противника, просто надавив на него, и бил мечом. У Дражко не было такого же меча, как у князя Годослава, заказавшего себе настоящий клинок из харлужной[100] стали, и он пользовался обыкновенным, хотя и очень длинным мечом каролингского типа, правда, сделанным в знаменитой германской мастерской кузнеца Ульфберта[101]. Но этот меч, в отличии от меча князя Годослава, не позволял наносить колющие удары. Впрочем, князь-воевода и не был обучен такие удары наносить. Но его быстрые, не знающие усталости руки, наносили такое количество ударов рубящих, что перед ним быстро образовалось пустое пространство. К тому же даны, возможно, узнали князя-воеводу по знаменитым усам, и не находилось желающих помериться силами со знаменитым славянским воем и полководцем. А если и находился такой смельчак, то быстро падал. В итоге Дражко даже перелез за верхнюю кромку каменной баррикады, чтобы продолжить бой перед ней. Викинги не оставили своего предводителя, и даны начали отступать. Но сзади их подпирали, подталкивали, а на такой неустойчивой поверхности, как человеческие тела, залитые кровью, трудно бывает удержаться на ногах, в результате чего в данской колонне образовалась свалка, а свалка всегда бывает первопричиной паники. И паника на колонну напала. Колонна побежала. И тут же сотник Оскол, занявший место наблюдателя на гребне баррикады, дал команду стрельцам. Стрельцы вернулись, и принялись посылать стрелы над головами князя-воеводы и других викингов, прогоняющих данскую колонну. Однако тут что-то произошло вверху, там, откуда река данов вытекала. Там послышались крики, колонна встала, и опять сдвинулась в сторону баррикады, но на незначительное расстояние. Князь-воевода остановился, и прислушался. И сквозь крики и вопли отчетливо разобрал звук боевого рыцарского рога, который многажды слышал в то время, когда по приказанию князя Годослава участвовал со своим полком в войне против баварского герцога Тассилона и поддерживающих его аваров. А это значило, что данская колонна наверху атакована подоспевшим князем Годославом и графом Оливье.
– Отходим. За камни… Сейчас попрут…
Дражко с викингами вернулся, а стрельцы продолжали стрелять. Уже начало активно светать. И стало видно дорогу, устланную телами в несколько слоев…
К удивлению князя-воеводы, колонна данов не попыталась прорваться через баррикаду, посчитав, что здесь ее ждет смерть. Но смерть шла и с другой стороны. Утро позволило увидеть, что какое-то движение происходит в другом конце колонны. И это движение плавно перетекает все ниже и ниже.
Князь-воевода с удивлением увидел, как прославленные воины короля Готфрида бросают оружие, снимают с головы рогатые шлемы, и становятся на колени вдоль всей дороги.
Даны сдались на милость победителя…
* * *
Князь Годослав потрепал за плечи, приветствуя своего двоюродного брата князя-воеводу Дражко. И, казалось, насмотреться не может на него.
– Я боялся, что у тебя мало сил, чтобы удержать дорогу.
– Сил хватило, княже. Дорога не широка.
– Сразу хочу спросить, что там на Руяне делается? Как мой племянник? Я за него чувствую ответственность.
– Справляется. У него трезвый ум и жесткая рука. Думаю, он сможет навести такой порядок, что купеческие корабли начнут ходить новым курсом – на Руян.
– Да, ко мне, как мне передали, прибыл гонец от Ставра с Руяна. Я гонца еще не видел. Но мне передали, что Ставр сам прибудет завтра к вечеру.
– Если Ставр может себе позволить оставить князя Войномира, значит, там все в порядке. Иначе Ставр не уехал бы. Здесь много его помощников, и они справляются. Даже мне помогли. А где сам Готфрид, княже?
– Мы с графом на удивление легко выбили его с позиции. Он отступил, и у крепости вместе с остатками войска свернул с дороги. Не захотел с тобой встречаться. Ту часть войска, что атаковала твою позицию, Готфрид попросту бросил. Потому они и сдались. И правильно, что он не полез сюда. Здесь бы мы его додавили. Сразу с двух сторон.
– Я бы только держал его, а давили бы вы с графом… – Дражко проявил скромность.
– Граф Оливье, кстати, тоже сильно за тебя беспокоился…
Благородный пэр королевства франков сидел в седле, сняв шлем. Он не знал славянского языка, только отдельные слова понимал. Но слово «беспокойство», видимо, накануне звучало так часто, что граф его запомнил. А теперь оно прозвучало вместе с его именем. Оливье снял латную перчатку, наклонился, и протянул Дражко руку для рукопожатия.
– Да, принц[102], я беспокоился за тебя, как за друга… – сказал он на языке франков, которым Дражко слегка владел.
– Дорога очень узкая, с двух сторон скалы. Это не Ронсеваль[103]… Нам было легче, чем вам когда-то с маркграфом Хроутландом…
Примечания
1
Поладеница – название недели в древнеславянском календаре. Поладеница считалась богиней. Состояла из девяти дней. Они несли числовую форма, и назывались: Понедельникъ, Вторникъ, Тритейникъ, Четверикъ, Пятница, Шестица, Седьмица, Осьмица, Неделя. Славянский месяц состоял из сорока дней. Славянские сутки состояли из шестнадцати часов.
(обратно)2
Существование паролей имеет давнюю традицию. Использование паролей в Древнем Риме описывает еще древнегреческий историк Полибий (201 г до н. э.). Тогда в качестве пароля использовались дощечки с написанным условным словом. Позже это слово стало передаваться устно.
(обратно)3
В средневековых городах улицы на ночь перегораживались рогатками, мешающими проезду и проходу. Неподалеку от рогатки обычно располагалась и городская стража.
(обратно)4
Срок рабства у славян длился только десять лет. После этого раб имел право домой отправиться, но мог остаться и в доме, где содержался, если семья не была против. Так раб становился членом общины. И никого не интересовала его изначальная национальность.
(обратно)5
В дни крупных языческих праздников перед храмами выставлялись носилки с умершими безвестными или бездомными людьми, собиралась милостыня на погребение. Там же выставлялись детские люльки с сиротами, чтобы бездетные родители могли взять на воспитание ребенка. Обычай был одинаково распространен и у западных, и у восточных славян, хотя восточные славяне не строили храмов, предпочитая особняком стоящие капища. Позже этот обычай перешел и в христианское славянское общество, и сохранялся у восточных славян, в частности, на Руси вплоть до семнадцатого века.
(обратно)6
Мальчики в славянских семьях в пять лет переводились с женской половины дома на мужскую, тогда и начиналось их воинское воспитание, тогда в их руку вкладывался первый детский, сначала деревянный, меч. В богатых и знатных домах воспитанием занимались отдельные воспитатели. В домах попроще – отец и старшие братья, если они были, дядья и родственники, склонные к военному делу. Так начинался путь от ребенка к мужчине. Воспитание обычно было достаточно суровым. Даже в Древней Спарте, которая славилась мужественными людьми, процесс инициализации мужчины начинался только с семи лет.
(обратно)7
Славяне издавна, отправляясь в поход, брали с собой небольшую глиняную посудинку с медом и несколько листов бересты, пропитанной льняным маслом. Медом полностью покрывали рану, а сверху бересту накладывали. Береста, если она была не промаслена, сильно иссушала кожу вокруг раны, вплоть до потрескивания, и мешала заживлению. А мед являлся сильным антибактериальным, как сейчас говорят, и консервирующим средством. И очень способствовал заживлению.
(обратно)8
«Коротко знакомы» (устаревшее) – дружны.
(обратно)9
Гасконь – пиренейская провинция королевства франков.
(обратно)10
Кряж – рукоятка меча.
(обратно)11
Обенро – портовый город на восточном побережье южной Дании. Важный порт. В письменных источниках начинает упоминаться с XII века, как уже развитый и укрепленный портовый город. Но основан был, несомненно, на несколько веков раньше, поскольку ко времени упоминания в письменных источниках имел уже развитую инфраструктуру, порт и сеть дорог.
(обратно)12
Венедин – город-крепость княжества лютичей, ближайший город лютичей к острову Руян. Ныне называется Вендорфом.
(обратно)13
Домовая торговля – славянские города часто строились только из дерева, и потому вероятность пожаров в них была чрезвычайно высока. Но уже в древности в славянских городах были созданы пожарные команды. Причем, пожарные команды редко пользовались при тушении пожаров водой. Обычно пожарники были вооружены инструментом, который позволял им очень быстро разбирать деревянные строения рядом с горящим, чтобы не дать возможности пожару распространиться. На примере деревянной Москвы об это рассказывал немецкий путешественник Адам Олеарий: «Водою здесь никогда не тушат, а зато немедленно ломают ближайшие к пожару дома, чтобы огонь потерял свою силу и погас. Для этой надобности каждый солдат и стражник ночью должен иметь при себе топор». Но, если сгорал какой-то дом, хозяева всегда могли пойти на домовой торг, что обычно располагался рядом с городом (в деревянной Москве это был Лубяной торг на Трубе, как тогда называлась Трубная площадь), по другую сторону городских укреплений, выбрать то, что им нравится, а плотники сами разбирали строение, доставляли по адресу, и очень быстро снова собирали. Точно такие же торги существовали во многих деревянных городах, как у восточных славян, так и у западных.
(обратно)14
Наручи – часть доспеха воина, защищающая руку от локтя до кисти.
(обратно)15
Согласно славянским обычаям, на свадьбе без шапки мог находиться только один человек – жених. Человек без шапки – хозяин дома. Без шапки он в постель с женой ложится. И снять на свадьбе шапку – значит, показать свои претензии на свадебное ложе молодоженов. А обычай снимать шапки при входе в дом появился позже, и пришел с запада, от рыцарства. Рыцарь, снимая шлем, показывал этим, что он не опасается хозяина. Позже, с принятием христианства, в каждом доме появились иконы, и человек обнажал голову не перед хозяином дома, а перед иконами. Слившись воедино, эти два обычая укрепились, и стали повсеместными даже во времена огульного атеизма. Обычай простолюдинов снимать шапки перед знатью имеет более ранние корни, и показывал покорность. Простолюдин словно бы показывал, что готов подставить под удар свою голову. Тот, кто шапку не снял, мог считаться человеком дерзким, не уважающим власть.
(обратно)16
Посконная ткань, грубая ткань, вырабатываемая из стеблей конопли.
(обратно)17
Пенька – волокно конопли, из которого плели пеньковые канаты. Этот промысел повсеместно известен еще со времен древнего Вавилона. У славян конопляное волокно было одним из основных статей экспорта.
(обратно)18
Каган – титул правителя Хозарии. Сам титул имеет, предположительно, тюркские корни. Историки расходятся во мнении о точном его происхождении. Наиболее вероятным переводом считается «хан ханов». После уничтожения Хозарии и завоевания хозарских земель князем Святославом Игоревичем, Святослав принял на себя титул кагана, который впоследствии носили и его потомки, киевские князья. Титул кагана не имеет никакого отношения к иудаистскому вероисповеданию части хозар, и распространенная еврейская фамилия Коган (Каган) произошла не от названия титула, точно так же, как не менее распространенная ирландская фамилия Коган. Еврейская фамилия происходит от слова «коэн», обозначающее человека, принадлежащего к сословию священников, а ирландская фамилия происходит от валлийского личного имени Коаган – тоскливый, и является составной частью многих клановых имен.
(обратно)19
Черемисы – марийцы.
(обратно)20
Меря – древний финно-угорский народ, проживающий в верховьях Волги на территориях современных Ярославской, Ивановской, Владимирской, части Московской и части Костромской областей. Предполагается, что народность меря была ассимилирована восточными славянами.
(обратно)21
Мадьяры в то время были ближайшими соседями хазарского каганата с запада, и сами находились в физическом и экономическом подчинении хазар. И только ближе к концу девятого века они перекочевали еще западнее, не территорию современной Болгарии, а потом и еще западнее, на территорию современной Венгрии, завершив свое долгое переселение с Северного Урала.
(обратно)22
Касоги – то же самое, что адыги, адыгейцы. Племена адыгов (касогов), являлись частью многонационального населения Хазарского каганата.
(обратно)23
Ясы – аланы, предки современных осетин. Отличались воинственностью. Владения ясов граничили на Кавказе с Хазарским каганатом, ясы часто воевали с хазарами, но охотно служили в армии каганата наемниками.
(обратно)24
Буртасы – большое племенное объединение, этническая принадлежность которого до сих пор остается спорной. Проживали буртасы по обеим берегам Волги от современных Сызрани до Волгограда. Занимались земледелием, скотоводством, бортничеством, торговали мехами. В седьмом веке северные владения буртасов были завоеваны пришедшими с южных степей булгарами. В восьмом веке буртасы могли порой выставить десятитысячное войско, что по тем временам считалось большой силой, и это войско совершало набеги на Волжско-Камскую Булгарию и на других соседей. Но с конца седьмого века сами буртасы находились под властью хозар, и платили им дань. В десятом веке перешли под влияние Руси. В одиннадцатом веке, предположительно, были ассимилированы половцами. С этого времени исторический след такого большого племенного объединения теряется.
(обратно)25
Итиль – средневековое название Волги. До этого Волгу называли река Ра (солнечная, светлая река). Название Волга более позднее. По одной из версий название происходит от слова Булга, как раз по имени Булгарского ханства. Но есть и другие версии названия реки – от марийского слова Волгыдо (светлая), а марийцы считаются первыми поселенцами на волжских берегах или от финно-угорского слова Valkea (светлая, белая). Но наиболее вероятной считается версия происхождения от древнеславянского Vьlga, что означает волглый, волога, влага, то есть, вода или даже Большая вода.
(обратно)26
Рухлядь – пушнина, шкурки ценных зверей.
(обратно)27
Кривичи привычно делили себя на кривичей-полочан со столицей в Полоцке, на кривичей-смолян со столицей в Смоленске, и кривичей-псковитян со столицей в Пскове. Причем, кривичи-псковичи чаще соотносили себя с новгородскими словенами, чем с собственно кривичами, и даже признавали свое подчиненное положение перед Новгородом, а в какое-то время своей истории даже входили составной частью в Новгородскую республику.
(обратно)28
Сарское городище – племенной центр меря, известный с начала седьмого века. На месте этого городища был построен город Ростов. Меря еще долгое время звали Ростов исконным именем – Сарским городищем.
(обратно)29
Неро – озеро, на берегу которого и стоит город Ростов.
(обратно)30
Бортники – собиратели меда диких пчел. Давний развитый промысел в Восточной Европе. Мед диких пчел ценился в несколько раз выше меда пчел, живущих в ульях. Происходит от древнеславянского слова «борть» – дупло дерева.
(обратно)31
Ростово-Суздальское княжество, которое будет претендовать на земли восточнее новгородского княжества, было создано позднее описываемых событий.
(обратно)32
«Заводная» лошадь – запасная, обычно ведомая привязанной поводом к задней луке седла, «заведенная за основную».
(обратно)33
Игреневая масть лошади – вороной или гнедой конь с белой длинной гривой и белым хвостом, часто имел на ногах длинный волосяной покров тоже белого цвета – сапожки. Позже к игреневой масти стали относить и лошадей со светло-серыми гривой и хвостом.
(обратно)34
Фризы – порода лошадей, выведенная на территории современной Голландии в средние века специально для того, чтобы эти лошади носили тяжелых рыцарей. Отличались длинными кудрявыми гривами и хвостами до земли. Чаще всего фризы были вороной (черной) масти. И лишь изредка встречались игреневые, которые особо ценились. Цена такого рыцарского коня равнялась цене двух средней величины деревень вместе со смердами и землей. Столько же стоил и полный комплект рыцарских доспехов.
(обратно)35
В «Повести временных лет» город Ростов упоминается в записи за 862 год, как принадлежащий Рюрику город, где живут меря. Когда город перешел во владение Новгорода – истории неизвестно. Потому автор предлагает свою версию этого перехода. Но Рюрику город достался уже большим и развитым, с собственной инфраструктурой, следовательно, резонно предположить, что Ростов до этого существовал хотя бы пару веков. И известно имя основателя города, который и дал ему свое имя – князь Ростислав. Ростислав, сокращенно – Рост.
(обратно)36
Жители Ростова Великого зовут себя ростовцами, в отличие от жителей Ростова-на-Дону, которые зовут себя ростовчанами.
(обратно)37
Де-факто (латинск.) – фактически.
(обратно)38
Согласно описанию Самсона Грамматика, средневекового датского хрониста, посещавшего службу в храме Свентовита в Арконе.
(обратно)39
Двадцать шестое Белояра – пятнадцатое апреля по современному календарю.
(обратно)40
Китоврас – мифическое существо из древнеславянских апокрифов. Изображался, как кентавр с крыльями. В разных ипостасях присутствует в различных верованиях и мифах. Считался учителем многих известных исторических и мифических личностей. У кельтов он же был друидом (волхвом) Мерлином, служившим у короля Артура, в Древней Греции он был кентавром Хироном, учителем Геракла. В Иране он назывался Кондорвом, в Индии он был Гандхарвой у раджи Викрамадитьи. У славян Китоврас помогает смелым и разумных, даже хитроумным мужчинам, занятым работами на земле, а его жена Заря-Заревица, она же Русалка, покровительствует женщинам. В праздник Китовраса в славянских храмах пробивали копьем мех с вином или даже живого волка, что означало борьбу с грехом, в том числе, и с пьянством. Волхв, ведущий службу, выпивал половину вина, вторую половину отдавал князю. Таким образом, они брали на себя часть чужого греха, и обещали с пьянством бороться.
(обратно)41
Текст слов Яровита и описание службы даны по рукописи Герборда, немецкого монаха, хрониста и биографа епископа Отто Первого Бумбергского. Герборду удалось поприсутствовать на службе в храме Яровита, и описать саму службу.
(обратно)42
Власко – мальчик, которому дано многое видеть в воде, которую он использует для получения информации. Герой первой и второй книг «След Сокола».
(обратно)43
Действие первой и второй книги «След Сокола».
(обратно)44
Одесную (старослав.) – справа, производное от слова десница (правая рука)
(обратно)45
Ошую (старослав.) – по левую сторону, производное от слова шуй (левая сторона)
(обратно)46
Действие первой книги «След Сокола».
(обратно)47
Восковые и свинцовые дощечки – дощечки для письма, в первом случае, покрывались слоем воска, и использовались, как временные. Свинцовые дощечки считались более серьезным материалом. Считалось, что на них, как и на буковых дощечках, следует вырезать только то, что требуется для длительного хранения. Свинцовые дощечки в современной археологии – явление не редкое, хотя свинец, как оказалось, временем уничтожается более сильно, чем древесина бука.
(обратно)48
Могыла – погребальный холм, насыпаемый на месте сгорания домовины (деревянного сруба без окон), в которую ставят носилки. Отсюда произошло слово «могила», и остался обычай сооружать могильный холмик.
(обратно)49
Распущенные волосы у славянских женщин вообще не принято было носить. Это считалось неприличным. На Руяне, где перемешались обычаи многих народов, такое, видимо, допускалось. Но не покрывать волосы могла только незамужняя женщина. Замужнюю законы приличия заставляли волосы закрывать. Современные древним славянам западные писатели рассказывали об этом обычае так: жених набрасывал на голову невесты покрывало, и с этого момента делался ее мужем и господином. Если женщина выходила с непокрытой головой, она показывала, что у нее нет мужа или муж изгнал ее. Платок на голову у славян назывался «повой» или «убрус». В русском просторечье до сих пор сохранилось выражение «до повоя», то есть, «до замужества».
(обратно)50
Действие первой книги «След Сокола». Свентана – важный стратегический пункт, город-крепость бодричей в месте, где сходились границы собственно бодричей, вагров и данов. Был известен своим храмом Свентовита, отчего и произошло название города. Хотя некоторые историки пытаются на основании этого названия доказать, что Свентану основали шведы – «свеи». Однако уже тогда, когда Свентана была в полном расцвете, в самой Швеции существовал всего один единственный город – Сигтуна. Шведы очень поздно начали строить города не только в сравнение с Западной Европой, но даже в сравнение с восточнославянскими княжествами. Не случайно они звали земли восточных славян Гардарикой, то есть, Страной Городов.
Современное название Свентаны – Швентанфельд.
(обратно)51
Конь-о-конь – близко, рядом, когда кони идут бок о бок, не опережая один другого.
(обратно)52
Захаб и барбикан – крепостные оборонительные сооружения.
(обратно)53
Земляная смола – нефть. Сама нефть известна человечеству уже в течение восьми тысяч лет. В древнем Вавилоне при строительстве городских стен и дворцов широко применяли нефтяной битум, время от времени целыми большими лужами появляющийся на поверхности земли. Под лужами битума обычно располагалась нефть. Такие лужи звали колодцами. Добычу нефти из колодца неподалеку от имения царя Дария в Ардерикке, селении на побережье Евфрата, описывает еще Герадот. Древние египтяне использовали нефть для освещения зданий и для бальзамирования тел. Древние славяне и соседствующие с ними угро-финские племена использовали нефть для лечения болей в суставах и для других нужд. Скандинавы пропитывали нефтью борта своих драккаров и паруса, чтобы они отталкивали воду. Некоторые ученые предполагают, что миф о Прометее рассказывает об открытии Прометеем месторождений нефти на Кавказе. Но это только околонаучная, малодоказательная версия.
(обратно)54
Наивысший знак угрозы подается самым сильным сигналом. В бочку с соломой заливают нефть, и поджигают. Дым от нефти – черный, от соломы – белый. Эти два дыма друг с другом не мешаются, а поднимаются характерными и узнаваемыми перевитыми полосами. Правда, качество сигнала часто зависит от ветра, но знающие люди умеют сигнал читать и в ветер.
(обратно)55
Видимо, из обычая строить дома на деревьях и родился сюжет об Илье Муромце и Сольвье-разбойнике, который на дубе сидел, и свистел. Свистом мурома, вятичи и мещера общались между собой, предупреждали друг друга об опасности.
(обратно)56
Первые каменные хоромы в Муроме начали строить только в шестнадцатом веке при Иоанне Грозном, когда царь Иоанн Четвертый концентрировал в Муроме свои войска перед походом на Казань.
(обратно)57
Древний славянский обычай. Нельзя спрашивать у гостя причину визита, не запустив его в дом. Это уже означало бы отказ в гостеприимстве.
(обратно)58
Скрыпун (старославянкск.) – так у славян и у угро-финов назывался в старину иван-чай узколистный, кипрей, который пили вприкуску с медом и для согревания, и для профилактики различных заболеваний, и для лечения. Считался лучшим средством для лечения ангины и других заболеваний. Приготавливался особым способом ферментирования и сушки в тени. В будущем будет носить название копорского чая, и станет значительной статьей российского экспорта в страны Европы.
(обратно)59
В 737 году арабский полководец Марван ибн Мухаммад (будущий халиф) вторгся в Хазарию во главе армии в 150 000 бойцов одновременно с двух направлений – через Дербент и Дарьял, разгромил хазарскую армию, и взял штурмом хазарскую столицу Семендер. Каган бежал в глубину своих владений. В погоне за ним арабы дошли до «Славянской реки» (или Итиля, как звали тогда Волгу, или Дона. Каган запросил мира. Арабы мир обещали, но поставили категоричное условие – каган должен отречься от иудаизма и принять ислам. Каган пообещал это в письменном договоре, но не выполнил обещания. А арабы из-за внутренних разногласий в Халифате вынуждены были уйти с Кавказа. Вскоре на смену династии Омейядов в Халифате пришла к власти менее воинственная династия Абассидов, которая отказалась от дальнейшей экспансии на север, сосредоточившись на войне с Византией.
(обратно)60
Калач – у восточных и южных славян обычно – белый хлеб из муки высокого качества помола, испеченный в форме витого кольца. У западных славян так назывался любой обрядовый хлеб, в том числе, и свадебный каравай. В центральной и северной России в более поздние времена начали выпекать калачи в виде гири с витой ручкой. В летописных источниках о знаменитых муромских калачах начинают писать с четырнадцатого века. Но тогда выпечка калачей уже имела промышленное значение. До этого была предметом хозяйского угощения. Муромский калач изображен на картине Б.Кустодиева «Купчиха, пьющая чай».
(обратно)61
В восьмом веке в землях Восточной Европы даже большие города обычно выставляли дружину около десяти тысяч воинов. И это считалось большим полком. Таким образом полторы тысячи воинов могло стать существенным усилением дружины Мурома. По поводу численности населения городов того времени точных данных не существует. По мнению Карамзина население Новгорода в целом даже в четырнадцатом веке не превышало десять тысяч человек, хотя это мнение другие историки отвергают, поскольку, согласно конкретным источникам, только во время эпидемии черной чумы в том же четырнадцатом веке в Новгороде умерло десять тысяч человек. Но, в любом случае, собрать такое войско, как, скажем, арабы для нашествия на Хазарию, города Восточной Европы не могли. В том же четырнадцатом веке Дмитрий Иванович Донской сумел собрать со многих русских княжеств войско, по разным источникам, от сорока до семидесяти тысяч, которые противостояли ста пятидесяти тысячам войск Мамая.
(обратно)62
Раньше столица Хазарии размещалась в городе Семендер (Самандар, неподалеку от Дербента) на территории современного Дагестана, тогда входящего в состав Хазарии. Позже, после нескольких неудачных войн с арабским халифатом и входящими в него персами столица была сдвинута на север, в более безопасные места. Так возник город Итиль в низовьях Волги, которая тогда тоже называлась Итиль. Город Итиль быстро стал развиваться, и превратился в крупный ремесленный, политический и торговый центр.
(обратно)63
Семьдесят саженей – по современным мерам длины, немногим более ста метров.
(обратно)64
Изначально Муром был построен, как Москва, по радиальному принципу. То есть, улицы расходились от центра к городским стенам, как прямые лучи. И только в восемнадцатом веке по приказу Екатерины Второй был составлен новый генеральный план города, предусматривающий иную планировку. Но воплощать план в жизнь начали спустя несколько десятилетий после смерти царицы Екатерины. Тогда многие каменные дома начали строить так, что они попросту перекрывали радиальные улицы, вынуждая горожан тоже перестраивать свои дома и дворы, чтобы они вписывались в новый генеральный план.
(обратно)65
По одной из исторических версий это место до позднего средневековья сохраняло название Хозарского берега. По другой версии, на этом берегу при нескольких осадах Мурома находились ставки хозарских ханов. Что их привлекало на это конкретное место, сказать не берется никто. В восемнадцатом веке Хозарский берег вошел в состав растущего города, и стал его кварталами.
(обратно)66
«Чеснок» – рогульки железные, помётные или подмётные каракули, триболы, триволы, существовали и другие названия этого простейшего, и эффективного средства борьбы с конницей противника. Четыре острых обрезка металлического прута спаивали между собой так, чтобы при простом выбрасывании в поле три шипа служили опорой, а четвертый торчал вверх острием. Каждый шип был длиной чуть больше вершка (около пяти сантиметров в современном измерении). Кони просто «убивали» себе ноги, наступая на «чеснок», и не могли скакать не только быстро, но вообще не могли ступить на копыто.
(обратно)67
Катафрактарии – ударная сила тяжелой сарматской конницы. Закованные в сталь конники несли необыкновенно длинное копье. Причем, только сарматские всадники держали копье двумя руками – левой направляли удар, а правой само копье удерживали. При этом презирали щиты. Древние авторы пишут, что удар такой конницы не могла выдержать ни одна пехота мира.
(обратно)68
Эта тактика борьбы с галльской конницей разработал Юлий Цезарь. Против конницы он выставлял сакских щитоносцев, которые выдерживали первый мощный удар конных копейщиков, а потом своим национальным оружием – скрамасаксами, двуручными ножами, которые сами саксы считали мечами, вспарывали животы лошадям галлов.
(обратно)69
Хазария в восьмом веке представляла собой остатки некогда могучего западно-тюркского каганата. Шестнадцатилетняя межплеменная война ослабила мощное государственное образование тюрков, и позволила китайской династии Тан расколоть каганат на восточный и западный тюркские каганаты. При этом китайская династия пыталась управлять и западным каганатом через своих ставленников из среды верховных каганов, оставшихся на востоке. В седьмом веке восточный тюркский каганат, покорный Китаю, напал на западный, и подчинил его себе. Но подчинение длилось не долго. После освобождения в западном каганате начались собственные межплеменные междоусобицы, в результате чего государство распалось. Из него выделилось самостоятельное государство хазарский каганат, и сильное племя булгар во главе с ханом Курбатом ушло в Среднее Поволжье, где создало собственное государство Булгар. После смерти хана Курбата между его наследниками началась новая междоусобная борьба. В результате чего часть булгар во главе с ханом Аспарухом ушла за Дунай, где ассимилировалась с местными славянами, но сохранила свое имя в названии государства – Болгария, а на ослабленную Волжскую Булгарию напала Хазария, и подчинила ее себе. Именно тогда, после победы над булгарами, правитель Хазарии принял титул кагана (хан ханов).
(обратно)70
Кьярваль (др. шведск.) – милый кит.
(обратно)71
Середина часа Заурнице – примерно начало шестого часа утра в современном исчислении времени. Наши предки сутки делили на шестнадцать часов, по полтора современных часа в каждом. В итоге, в сутках было тоже 24 часа по современному исчислению времени. День у славян начинался (в зимнее время) с наступлением вечера, с шестнадцатого часа. А вообще время исчислялось так: 1-й час – Паобед (начало нового дня) – 19.30–21.00. 2 – Вечир (появление звездной росы на Небесах) – 21.00–22.30. 3 – Ничь (нечетное время трех Лун) – 22.30–24.00. 4 – Поличь (полный путь Лун) – 24.00 – 1.30. 5 – Заутра (звездное утешение росы) – 1.30 – 3.00. 6 – Заура (звездное сияние, заря) – 3.00 – 4.30. 7 – Заурнице (окончание звездного сияния) – 4.30 – 6.00. 8 – Настя (утренняя заря) – 6.00 – 7.30. 9 – Сваор (восход Солнца) – 7.30 – 9.00. 10 – Утрось (успокоение росы) – 9.00–10.30. 11 – Поутрось (путь собирания успокоенной росы) – 10.30–12.00. 12 – Обестина (обедня, совместное собрание) – 12.00–13.30. 13 – Обед, или обесть (трапеза), 13.30–15.00. 14 – Подани (отдых после трапезы) – 15.00–16.30. 15 – Утдайни (время окончания деяний) – 16.30–18.00. 16 – Поудани (завершенный день) – 18.00–19.30. В летнее время все переносилось на современный час позже.
(обратно)72
Чекан – вид холодного оружия, своего рода, боевой топор, имеющий вместо лезвия длинный острый клюв, пробивающий при сильном ударе цельнометаллический доспех и проникающий острием между звеньями кольчуги. Применялся одинаково и пехотинцами, и конниками.
(обратно)73
Боевой кистень – разновидность боевого молота (в средневековой Германии назывался моргенштерн). На прочном черенке крепилась цепь (или несколько цепей), соединяющие сам черенок с ударной частью, гирей (или гирями, как правило, не более, чем тремя), обычно усиленными острыми шипами, способными насквозь пробить броню или щит, и достичь человеческого тела. Кистень, в отличие от того же меча, считался особо опасным оружием, потому что неумелая рука порой могла поразить и самого владельца кистеня, и соседей по строю. Кистень требовал особого подхода при подготовке воя, и постоянной тренировки, и в бой с ним ходили только особо умелые вои.
(обратно)74
Время Подани (послеобеденного отдыха) – по современному времяисчислению – 13 часов 30 минут, то, что в Южной Европе и Южной Америке называется сиестой.
(обратно)75
Действие первой книги «След Сокола».
(обратно)76
Герцог Трафальбрасс, по прозвищу Сигурд – действующее лицо первой книги «След Сокола», датский полководец и рыцарь.
(обратно)77
Это относится не только к северным славянам. Так, князь Киевский Владимир Мономах несколькими веками позже провел первую в мировой военной истории операцию силами своего спецназа, когда, ожидая летнего нашествия половцев, кони которых зимой не могли преодолевать заснеженную степь, поставил зимой свою пешую рать на лыжи, прошел через степь, и массированно атаковал зимовья не ожидающих такого половцев, на корню вырезая их. Таким образом, Владимир Мономах уничтожил половецкую угрозу Киевской Руси. Это вошло в аналоги русской военной истории. Но более мелкие операции в зимнее время славянами проводились постоянно, хотя история не отмечала их, считая не заслуживающими особого внимания, поскольку для самих славян такой образ действий был вполне естественным.
(обратно)78
Хёвдинг – в современном понимании, сержант, командир малого подразделения. В качестве отличительной черты хевдингу делались на зубах специальные зарубки, что считалось весьма престижным. В мирное время хевдинги обеспечивали охрану мирного населения там, где войско квартировалось, за что местные жители оплачивали содержание войска.
(обратно)79
Час Обестина – по славянскому времяисчислению равняется десяти часам, тридцати минутам в современном времяисчислении.
(обратно)80
Славянский час равняется полутора часам в современном времяисчислении.
(обратно)81
Построение «кабаном», иногда называлось построением «свиньей» – один из древних магических воинских культов, к тому времени уже избавившийся от, собственно, магии, превратившись просто в воинскую традицию. Войско выстраивалось тупым клином, который и становился центром атаки. При взгляде сверху такая атака напоминала атаку свирепого дикого кабана.
(обратно)82
Поприще – мера длины, то же самое, что верста. О том, что «верста» и «поприще» выражают одно и то же число, свидетельствуют различные источники: в Ипатьевской летописи сообщается, что в 1167 г. смоляне начали встречать князя Ростислава за 300 поприщ от города, а в Воскресенском списке летописи – за 300 верст. Верста упоминается в летописях еще за 1097 год. Она содержала в себе 750 сажень. Академик Б.Рыбаков уточняет длину сажени – 1,52 метра. Следовательно, верста или поприще составляла 1140 метров. Однако, существовали и другие значения сажени и поприща. Как и другие меры измерения расстояний. В том числе, и достаточно экзотические. Например, «вержение камня» – расстояние, которое пролетит камень, брошенный мужской рукой. Тяжесть камня при этом нам неизвестна. Или «перестрел» – расстояние полета стрелы лука. Или даже «рев быка» – расстояние, с которого слышно ревущего быка. Одним из основных источников для изучения древних славянских мер длины служит рукопись «Хождение игумена Даниила в Святую землю», где подробно разбираются многие меры длины, а также есть возможность сравнить измерения игумена Даниила с измерениями современными инструментами.
(обратно)83
На заклад – на спор, на пари под «заклад». Как правило, «закладом» была денежная сумма.
(обратно)84
Снеккар – малый драккар, имеющий команду менее шестидесяти человек.
(обратно)85
Кнорр – скандинавское большое грузовое судно. Имело команду в тридцать – сорок человек, но вмещало, по современным меркам, около сорока тонн груза, из-за чего имело большую осадку. Использовалось, в основном, купцами для перевозки объемного или просто тяжелого товара. В военных операциях использовалось, как грузовое транспортное судно.
(обратно)86
Викинги, идущие в атаку, вывешивали на мачту красный щит. Если хотели вести переговоры, вывешивали щит белый.
(обратно)87
Об обычае викингов, которых она знала по гвардии норманов своего отца, носить меч за плечом, писала византийская писательница Анна Комнина, дочь императора Алексея Комнина. За другим плечом они обычно носили бродакс – свой большой боевой двуручный топор, иногда называемый «Боевой ведьмой» или «Волком раны».
(обратно)88
Если создание сложных славянских луков считалось искусством – лук делался опытным мастером сразу для нескольких поколений стрельцов, часто, как меч, имел имя собственное, и передавался, как боевая реликвия, то изготовление стрелочниками стрел было у славян целой большой и доходной отраслью ремесленничества, поскольку стрелы, как правило, в большинстве своем, отстреливались безвозвратно.
(обратно)89
Спустя несколько веков эту истину доказал сухопутный офицер граф Алексей Орлов, поставленный указом Екатерины Второй командующим русским флотом. Не зная тактики морских сражений, Алексей Орлов малыми силами полностью уничтожил в Чесменской бухте мощный турецкий флот под командованием капудан-паши Хасан-бея.
(обратно)90
Зимние огороды – теплицы, оранжереи. Начали строиться в эпоху Древнего Рима. В Северной Европе появились с изобретением промышленного производства стекла.
(обратно)91
Речь идет о «греческом огне». Появлением «греческого огня» считается 424 год дол н. э., когда в сухопутном сражении у Делии, когда древнегреческими воинами из полого бревна под давлением сжатого воздуха вылетала струя пламени. Позже использование «греческого огня» было зарегистрировано при обороне острова Родос в 190 году до н. э. Собственно, тот «греческий огонь», который мы знаем, был изобретен греческим инженерам Каллиником в ливанском городе Баальбеке в 673 году. Заслуга инженера состояла в том, что он придумал медную трубу, стреляющую горящим составом из сырой нефти, серы и масла, которую изобретатель назвал «сифоном». Сжатый воздух в трубу нагнетался приспособлением наподобие кузнечных мехов. Каллиник предложил свое изобретение византийскому императору Константину Четвертому, ведущему войну с арабами. И уже через год изобретение инженера было опробовано в действии во время морского сражения при Киликии. Сифоны с «греческим огнем были установлены на судах византийского флота – дромонах, и сожгли арабский флот.»
Некоторые исследователи русских летописей говорят, что «греческий огонь» использовался русичами и половцами при осаде и защите крепостей, имел на вооружении и использовал его и Тамерлан. Рецепт изготовления «греческого огня» был утерян только в шестнадцатом веке в связи с широким употреблением более мощного оружия и боеприпасов на основе пороха.
В середине девятнадцатого века стало известно, что аналоги «греческого огня» широко применялись в Древнем Китае еще в начале первого тысячелетия до н. э.
(обратно)92
Дракон на носу драккара, как считали викинги, во-первых, был призван устрашить врага, во-вторых, отпугивал злых демонов и духов в местах набега, не позволял им отправиться вместе с нападавшими на их лодке домой к викингам. Но, возвращаясь в свои бухты, викинги драконьи головы с носов драккаров снимали, чтобы не злить духов, близких себе и своему селению, своих невидимых защитников.
(обратно)93
Конунг Готфрид – в действительности, Готфрид был просто конунгом, и сам себе присвоил королевский титул, который не признавался множеством других конунгов, особенно в Центральной и Северной Дании. И свою королевскую власть Готфрид сумел распространить только на Южную Данию. Конунгом короля называли тогда, когда хотели унизить. У себя в Южной Дании Готфрид за такое величание своей персоны ввел смертную казнь.
(обратно)94
Это произойдет через восемь лет. Тогда Готфрид высадит морской десант, атакует Слиесторп, как франки официально звали Хедебю, одновременно и с моря и с суши, и захватит. Для этого ему придется долго всеми средствами привлекать на свою сторону население города и вообще всей эдилингии нордальбингов, которое пожелает обрести независимость или стать частью Дании. Но разногласия по этому вопросу – независимость или часть Дании, в состав которой они некогда входили – сыграет в истории саксов-нордальбингов плохую службу. Армия нордальбингов разделится на два враждующих лагеря. Один останется у Готфрида, а второй пойдет воевать против бодричей и остатков племени вагров, поскольку и земли вагров, и Нордальбингию король Карл подарил князю бодричей Годославу. Князь-воевода Дражко разобьет и почти полностью уничтожит армию нордальбингов в поле под Свентаной.
(обратно)95
Ретиарий – гладиатор в Древнем Риме, изображающий собой рыбака. Вооружение ретиария состояло из сети, которую он набрасывал на противника, трезубца и кинжала. А весь доспех сводился к наручам и наплечнику на левой руке. Обычно ретиарий выступал против секутора, гладиатора, вооруженного мечом, и имеющего полный защитный доспех. Ретиарий обычно был красиво сложен, быстр и подвижен.
(обратно)96
Даже пластинчатый доспех обычно крепится только с одного конца, а второй болтается свободно. Это создает металлической пластине некоторую эластичность, которая не мешает воину двигаться, и не сковывает его настолько, что ему бывает трудно нанести удар. И потому, особенно у конников, доспехи всегда звенят и шелестят, и передвижение войска можно услышать издалека.
(обратно)97
Сорбы – то же самое, что лужицкие сербы.
(обратно)98
Вальгалла – царство мертвых в мифологии скандинавов. Души убитых в бою воинов Валькирии забирают с земли, и уносят в Вальгаллу к посмертным кострам.
(обратно)99
Обычно только одни городские ворота в древнерусских городах считались главными. И назывались они или «Красными» или «Золотыми». Как правило, эти ворота в дополнение ко всему были и самыми красивыми среди других ворот города. Иногда делались каменными даже в ту пору, когда стены были большей частью деревянными, как и весь город.
(обратно)100
Харлужная сталь – попросту – харлуг, славянский аналог булатной стали, только, в отличие от стали дамасскского или хоросанского производства, славянский булат не отливался в болванку, которую потом расковывали на клинки. Славянские кузнецы чередовали заготовки из простой и углеродистой стали, разогревали их, перекручивали в разогретом виде, и так расковывали. Харлужные мечи ничем не уступали настоящим булатным. Цена харлужного меча равнялась его весу в золотом эквиваленте.
(обратно)101
Мечи Ульфберта – знаменитое оружие, произведенное в Германии в сети мастерских кузнеца Ульфберта. Специалисты предполагают, что центр производства этих мечей находился где-то на среднем Рейне между Майнцем и Бонном. Мастерские, производившие знаменитые мечи, принадлежали, видимо, целому семейству, о чем говорит тот факт, что выпускались они на протяжении нескольких сот лет. В клинках этой фирмы содержалось углерода на четверть больше, чем в обычных клинках, что придавало им особые свойства. Популярность этих мечей была такова, что король франков Карл Каролинг и его потомки пять раз выпускали указы с запретом вывозить за пределы королевства мечи и кольчуги, изготовленные в кузнецах Ульфберта. Тем не менее, эти указы не действовали, а контрабанда оружием процветала. Эти мечи пользовались популярностью даже на Руси. Так, мечи Ульфберта были найдены при раскопках Старой Ладоги.
(обратно)102
Княжеский титул в странах Западной Европы звучал, как «принц».
(обратно)103
Согласно французскому эпосу, маркграф Бретонской марки Роланд (Хроутланд) и граф Оливье возглавляли арьергард армии короля Карла при отступлении из Испании. Там их ограниченное войско перекрыв Ронсевальское ущелье остановило нашествие сарацин. Эпическая поэма «Песнь о Роланде» занимает во французской литературе такое же место, как в русской «Слово о полку Игореве».
(обратно)
Комментарии к книге «След Сокола. Книга третья. Том второй. Новый курс – на Руян», Сергей Васильевич Самаров
Всего 0 комментариев