«4891»

4891 (fb2) - 4891 (WOWилонская Башня - 3) 1388K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ярослав Викторович Зуев

Ярослав Зуев WOWИЛОНСКАЯ БАШНЯ Трилогия Книга третья 4891

Винсенту.

Мне тебя не хватает, старичок…

Словарь терминов, утвержденных к употреблению Комитетом по соблюдению норм политкорректности при ООО (Организации Объединенных Отсеков)

Жильцы

Наглосаксы — жильцы, исторически проживающие в Пентхаусе, самой высокой части Башни. Сегодня соседствуют с дальними родичами — факельщиками (чаще mother-факельщиками или мазерфакелами), объявившими себя Спасателями Пентхауса и всего Западного Крыла, которому они призваны нести свет и дыхательную смесь именем своей покровительницы, великой богини-матери Мамы Гуантанамамы, чья исполинская статуя с факелом украшает парадный вход в их отсек.

Нигролы — реже рубероиды или баклажаны — обитатели Черных Отсеков, часто становящиеся нелегальными мигрантами, когда они, посредством заброшенных вентшахт и при помощи иных ухищрений, проникают на другие, лежащие выше этажи, включая даже Пентхаус. Что делается внутри Черных Отсеков, точно неизвестно, остальные жильцы опасаются проникать туда без вооруженной охраны из опасений перед каннибальскими наклонностями нигролов, которые, по всей видимости, являются элементом Черной легенды. Однако общепризнано: условия проживания там действительно мрачные…

Нигроло-наглосаксы — чаще просто наглонигролы — натурализованные в Пентхаусе рубероиды, чьи предки родом из Черных Отсеков. Будучи прописанными в Западном Крыле на законных основаниях, играют в волейбол, боксируют и слушают rap. Словом, бьют баклуши, сидя на пособиях.

Обетованцы — жильцы т.н. Обетованной квартиры (реже — Обетованской квартиры), которую кое-кто из них до сих пор позиционирует как Чердак Архитектора. Находятся на привилегированном положении в Башне как потомки жильцов, составивших Начертание, а также, жертвы Холокастинга.

Арафатники — соседи Обетованцев по квартире, проживающие в ней незаконно, поскольку выписаны оттуда как де-юре, так и де-факто.

Шавармщики — (реже — турки) — дальние родственники арафатников, славящиеся искусством приготовления в турках самого ароматного кофе в Доме, откуда, собственно, и пошло их самоназвание.

Хургадяне — близкие родичи арафатников. Сегодня их этаж больше всего известен своими недорогими соляриями, куда из Собора с Кур1нем проложены чартерные лифты. А ведь были времена, когда он служил нашему Дому цоколем. Соответственно, культура древних хургадян является достоянием всей жилищной общественности, откуда ученые, расшифровавшие их иероглифическую настенную письменность, черпают уникальную информацию о первых застройщиках.

Задувальцы, реже Душмены или просто ДУхи — обитатели крайне запущенного помещения за Дувалом — слепленной из камней и глины стеной. Отдаленные родичи арафатников и шавармщиков. Культивируют опиоидные пептиды, в чем не знают себе равных, за что, собственно, и прозваны ДУхами.

Швабры — обитатели этажа швабр, прозваны так за традиционную пунктуальность, педантичный аккуратизм и зеркальную чистоту помещений. На этаже швабров, а он входит в Западное Крыло, всегда поддерживался образцовый порядок. В прежние времена славились также тем, что умели делать вещи, которые никогда не ломались. Некоторое время жили порознь, разделенные сдвинутыми шкафами. В тот непростой период звались швабрами-бундесами и швабрами-хоннекерами…

Лапшисты, лягушатники, маслины — жильцы небольших комфортабельных квартирок Западного крыла, на сегодняшний день, не обладают политическим весом, фактически, являясь рахитами и, если верить пропагандистам на службе у Опричнины, выступают заложниками агрессивного курса мазерфакелов.

Бени и люксусы — жильцы элитной части Западного крыла, искусные цветоводы, чьи теплицы с роскошными тюльпанами славятся на весь Дом.

Пшики — жильцы маленькой квартирки, затесавшейся между бывшим ССанкордоном бывшего Красноблока и Западным крылом. Известны сварливым характером и необоснованными амбициями.

Чайники — таинственные обитатели необъятного Подвала, их руками сделано все, чем сегодня пользуются в Доме. Упомянуты в пророческом романе Герберта Уэллса «Машина времени» под именем морлоков…

Катаны — обитатели специфического отсека, ранее отличавшиеся природной свирепостью, помноженной на пугающую сентиментальность. После специальной операции пожарных команд Пентхауса по принудительной установке аппарата с пончиками, исправились, полюбив джаз и сделав большие успехи в сфере обслуживания населения. В честности, преуспели на поприще катания суши.

Вьетвамцы — отважные жильцы обширной полутемной подсобки, вплотную прилегающей к Подвалу и, таким образом, ближайшие соседи чайников. Отказались потреблять излишки скопившихся в Пентхаусе пищевых концентратов, за что подверглись жестоким репрессиям со стороны мазерфакелов, но сумели временно одолеть их, сплотившись под руководством выдающегося управдома Хочумины, отставного сапера.

ТайцЫ — с ударением на «Ы» — обитатели экзотического отсека, специализирующиеся на организации отдыха состоятельных жильцов с других этажей.

Жильцы-бойцы (стройбаны) — обобщенное наименование жильцов Красноблока, доверившихся учению Основоположников. Разговорная форма, обозначающая жильца-бойца — стройбан.

Карийцы — весьма многочисленные обитатели Неприсоединившихся этажей, в прошлом создавшие великую культуру. Ныне рассматриваются членами Биллиардного клуба, как вероятная замена чайникам на случай гипотетического затопления Подвала.

Монументальные сооружения, резонансные явления общественного характера и формы самоорганизации жильцов

Западное крыло — наиболее благоустроенная часть Дома. Практически во всех его квартирах — кондиционированный воздух. Служит основанием для Пентхауса.

Пентхаус — сооружение, являющееся высшей отметкой Башни, возведено на крыше Западного Крыла. Отделено от низлежащих этажей бассейном Атлантик, у кромки которого установлена величественная фигура Праматери обитателей Пентхауса богини Мамы Гуантанамамы с факелом, символизирующим просвещение и успех. В незапамятные времена среди жильцов бытовало заблуждение религиозного характера, согласно которому на крыше Пентхауса находится Чердак Архитектора или, реже, Благой Чердак. С научной точки зрения, Ч.А. рассматривается сегодня как аллегория, символизирующая улучшенные жилищные условия. Некоторые исследователи вопроса склонны отождествлять ЧА с известным фразеологизмом Мечта Мазерфакела, однако, по всей видимости, подобный подход является упрощением. Верхняя часть Пентхауса — одно из самых охраняемых режимных помещений Западного Крыла, где находятся Воздухогенераторы Межэтажного Воздушного Фонда — сложнейшие машины замкнутого цикла, обеспечивающие жильцов всего Дома дыхательной смесью, а также — Федеральный Резервуар, являющийся самым крупным хранилищем сжиженного кислорода на случай одновременного отказа систем жизнеобеспечения. Бессменным главой Федерального Резервуара на протяжении многих лет является авторитетнейший специалист по воздухономике Бан Шалом Наизнанку, наделенный правом администрировать списки пользователей и банить юзеров за флуд.

Красный Блок — или сокращенно — Красноблок — группа сильноукрепленных и полностью автономных помещений и отсеков, жильцы которых, объявив себя бойцами стройотрядов (сокращенно — стройбанами), отвергли саму идею Чердака Архитектора как мракобесие, чтобы в сжатые сроки, предположительно, всего за несколько ударных трехлеток, возвести альтернативную Западному Крылу конструкцию со своим Светлым Чердаком на крыше. Ныне Красноблок перекрашен и демилитаризован в ходе приветствовавшегося в Западном крыле косметического ремонта, известного, как Перекраска. Находится в сильном запустении.

Энергетические установки ПОЛЫНЬ, типа Клара Целка — последний стратегический оборонный проект Красноблока, курировавшийся Кликой агрессивных военруков, второй по влиятельности управленческой структурой, оспаривавшей влияние у самого Комитета жильцов-соглядатаев.

Балластные шахты — см. ниже по тексту.

Великая Чайная Перегородка — руины монументального сооружения, созданного предками современных чайников в незапамятные времена, когда они только застолбили за собой Подвал. Ныне признана одним из Семи Чудес Дома.

Заколоченная лоджия — неотапливаемое сооружение в северной части Дома, куда, согласно голословным утверждениям одного чудом выжившего там диссидента, в массовом порядке отправляли других диссидентов, если их сброс в Балластные шахты признавался нежелательным в текущий момент. Само существование Лоджии долгое время категорически отрицалось соглядатаями

ССанКордон или Стальной Санитарный Кордон — особопрочная воздухо и звуконепроницаемая внутридомовая переборка, возведенная по указанию Комитета жильцов-соглядатаев вдоль границ Красноблока в эпоху Холодной возни, разгоревшейся межу ним и Западным крылом, чтобы воспрепятствовать проникновению миазмов повального разложения.

Совбез ООО — Совет Безопасности Организации Объединенных Отсеков — авторитетнейший орган по поддержанию правопорядка на этажах. В настоящее время Секретариатом ООО руководит лауреат Шнобелевской премии Дома Кофеман Банан.

Корпорация RAND — секретная лаборатория на территории Пентхауса, ученые которой разработали Универсум желаний — специальную методику, гарантирующую Альцгеймерономику от рецессий путем обеспечения органичного баланса между Предложением и Спросом, причем, во всех аспектах бытия.

RANDOM — еще одно ноу-хау лаборатории RAND, представляющее собой комплекс мер по ограничению негативных эффектов от т.н. «ошибки номером» посредством организации ЕГП — Единого Говорильного Пространства, объединившего юзеров, унифицированных согласно принципам, декларируемым Универсумом желаний. Являет собой один из признаков наступления NEW AGE…

Содружество Непродыхаемых Газенвагенов — реже — Содружество Непросыхаемых Газенвагенов — форма самоорганизации жильцов национальных квартир после распила лицевого счета Красноблока.

Собор (СОБР), Мятежный аппендикс и Кур1нь — коммунальные квартиры, организационно входящие в Содружество Непродыхаемых Газенвагенов. Преимущественно, населены СОБРами (особопутятами), бацьками и курцами, приходящимися друг другу близкими родственниками. Все они — потомки многочисленных в прошлом сидней.

Застеночное пространство — слабо изученные территории за пределами Дома.

Шнобелевская премия — самая престижная премия Дома, учрежденная филантропом и меценатом по фамилии Шнобель. С тех пор авторитетный Шнобелевский комитет ежегодно разыскивает соискателей для ее вручения. Основной критерий отбора — аномально длинный нос. К слову, в Эпоху Голодной возни Ш.П. по литературе был награжден автор провокационного опуса «Заколоченный балкон — соглядатайский загон», из которого потрясенная общественность Западного крыла узнала о существовании Заколоченной лоджии. До этого слухи о ней решительно отметались как фейк…

Холодно-Голодная возня — непростой период в истории Дома, когда управдомы Западного крыла пыталась заморить обитателей Красноблока голодом и холодом, последовательно отрезав их от систем отопления, водоснабжения и подачи дыхательной смеси, а те, в ответ, грозились подорвать Пентхаус с помощью Кладовок Возмездия. Возня окончилась Разрядкой межэтажной напряженности, предшествовавшей Перекраске.

Семипузырщина — форма олигархического правления Содружеством Непросыхаемых Газенвагенов, возникшая при легендарном воздушном пузыре Баобабском, объединившем под своим влиянием шестерых могущественных пузырей: Михаила Армагеддонского по кличке Ходор (поговаривали, он получил погоняло от братвы из-за любимой книжки про приключения лордов Старков на дальнем Севере, которую читал в промежутках между бандитскими стрелками), Отмывайского, Офшорского, Киллерова, Арахиса Фримэна (поднимавшего даже на песке целыми дюнами) и Чупа-Кабры, специализировавшегося на электроэнергетике и приватизационных лохотронах.

Опричнина — одиозная авторитарно-авторитетная (и, поэтому, местами, раритетная) форма правления Собором (далее по тексту — СОБРом), явившаяся на смену Семипузырщине как способ самосохранения бывших стройбанов от вопиющего произвола последней. Отмечена еще большим произволом с явственным Бонапартизмом в виде оголтелого Шпилизма и лихорадочного поиска нацпредателей на фоне поступательного восстановления Красноблока в его прежних стенах путем принудительного возвращения отторгнутых по ходу Перекраски и последовавшей за нею Перестановки кровных квадратных метров, которые, по мысли Опричнины, только вкупе составляют Большой Метафизический Сакрал Херсонесского типа (не путать с Великим Шухером).

Особопутейцы, реже — особопутята — последователи Гелия Дупы, в последнее время, комплектование рядов особопутят по добровольческому принципу заменено на мобилизационный.

Тимуровцы — реже тимуриды — санитары из бригад неотложной скорой помощи страдающим асфиксией стройбанам, обученные в Пентхаусе приемам Шоковой терапии. В подавляющем большинстве — попавшие под сокращение в ходе Перекраски соглядатаи-дознаватели из опер-сексотской и следственной ячеек КЖС.

ОбрыгалоффЪ — ликероводочный бренд, пользующийся устойчивым спросом как в СНГ, так и за его пределами.

Интифада (Газават, Джихад) — противоправные действия, предпринятые против обетованцев бригадами мучеников под началом великого лидера арафатского джамаата Арафата-Джихада с целью отчуждения части Обетованской квартиры.

Greenhouse и The House Reservation Union — влиятельные природоохранные организации Западного крыла, поставившее себе задачу выкрасить максимальное число перегородок в полезный для здоровья зеленый цвет, получив при этом как можно больше зелени или «гринов». Также, борются с глобальным потеплением в Доме.

«Standard Air» — компания, управляющая нагнетающими вентиляторами. Основана известным на все Западное крыло меценатом и филантропом Горным Лесорубом, коренным обитателем Пентхауса из влиятельного тотема Цимес, членов которого воздухом не пои, а только дай оказать хоть кому-нибудь бескорыстную помощь с отсрочкой платежа.

Novus Ordo Domus — Новый Домопорядок — понятие из конспирологии, которая признана одной из лженаук. По всей видимости, не несет никакого тайного смысла…

KIFE | NEWS — телеканал, основанный тремя выдающимися философами современности, ВоFFкой Соловьем, Дмитрием Кислотой и АрхиМамонтом для переосмысления места Собора в Доме и придания ему соответствующего ментальной этажности статуса. Стоит на Особом Пути…

Прохор не Гей (в оригинале Prohor & Gay) — влиятельная компания из Пентхауса, специализирующаяся на производстве средств гигиены.

КЖС — аббревиатура словосочетания Комитет жильцов-соглядатаев, как звалась самая влиятельная структура при жилкоме Красноблока. Первоначальное название КЖС — Чрезвычайка.

Федеральное Бюро Находок — разведывательное сообщество Пентхауса, члены которого играючи находят, кого угодно, где бы этот кто-то не прятался.

Геронтобюро — высший руководящий орган Красноблока, куда принимали лишь впавших в старческий маразм жильцов.

Самодур всех Самоуправов — почетный титул, носившийся избиравшимися на пожизненный срок управдомами Отсека Сидней со времен управдома Гороха. На полном серьезе считались наместниками Архитектора в Доме.

Большой сачок — уникальная методика похудения, изобретенная для чайников выдающимся руководителем КПП (Коммунистической партии Подвала) по прозвищу Великий Рулевой.

Грамшианская революция — одна из первых цветных революций, организованных пожарными спецслужбами против управдома Кур1ня Бучмы, которого в Пентхаусе заподозрил в том, что он шибко грамотный и умеет брать % на калькуляторе.

Breaking Bad — культовый сериал, снятый кинематографистами Пентхауса и послуживший приквелом нашей Грамшианской революции. В роли управдома Бучмы блестяще выступил выдающийся химик Уолтер-Гейт.

Персоналии

Джон Шпицджеральд Вкиноиди — последний легендарный управдом Пентхауса, избранный вопреки воле членов Биллиардного клуба. Убит во время просмотра мыльной оперы «Dallas».

Махатма Гадя — выдающийся лидер Неприсоединившихся жильцов, кариец по происхождению. Стал знаменит благодаря потрепанному сари, которое демонстративно проносил всю жизнь, не снимая, пока не был убит производителями текстиля.

Маргарет Туча по прозвищу Железная Домомучительница — харизматичная личность, управдом наглосаксонской части Пентхауса. Почетный член элитного Биллиардного клуба, куда входят самые влиятельные воздушные пузыри, т.е. жильцы, скопившие внушающие трепет воздушные состояния. Известна своим участием в Перекраске — косметическом ремонте, затеянном последним управдомом Красноблока Консенсусом, в помощь которому ею была отправлена бригада Вольных штукатуров.

Рональд Альцгеймер — управдом мазерфакелов и большой друг Маргарет Тучи, разглядевший в Красноблоке Отсеки зла. Рональду Альцгеймеру также приписывается создание Альцгеймерономики, о которой — ниже…

Збигнев Небздинский — этнический пшик. Крупный игрок из авторитетного Биллиардного клуба, инициировавший выделение крупных средств разработчикам системы искусственных домотрясений НАХРАП, с помощью которой планировалось отколоть Красноблок от других конструкции серией точечных толчков. Также является автором бестселлера «Оксигенная эра».

Генри Кислый — авторитетный член Биллиардного клуба, востребованный и в Пентхаусе, и в Красноблоке.

Фрейди Шломо Крюгер — выдающийся ученый Западного крыла, специалист по дешифровке психологических ребусов, порожденных подавленными сексуальными паттернами жильцов и, в этом качестве — Отец Психоанализа.

Заддам Хуйцам — одиозный руководитель с этажа шавармщиков. Долгое время, используя военную хитрость, строил из себя союзника агрессивных военруков Красноблока и пожарных Пентхауса одновременно. Был, в конце концов, свергнут мазерфакелами после резонансного террористического акта врага Дома № 1 Ясамы с Усамы Неладена в ходе войсковой операции «ФРИДОМ ХУЙЦАМ» и, вместе с одиозным лидером задувальцев, Вазирстаном ибн Талибаном, отправлен к Маме Гуантанамаме.

Талибан ибн Вазирстан — см. выше.

Ясама с Усама Неладен — террорист и враг Дома № 1, ухитрившийся подорвать гордость Пентхауса — два величественных бутиковых эскалатора, вошедших в историю под именем Консьюмеров-Близнецов. Не удовлетворившись этим, поклялся снести Дом до фундамента. Роль Ясамы в кино была исполнена блистательным комиком Сашей Мишей Ребе Давидом Акбаром Бароном.

Основоположники — корифеи Мраксизма — товарищи Карл Мракс, Фридрих Эндшпиль и Ульян Вабанк — создатели теории, по которой планировалось возвести благоустроенную башню, альтернативную Западному крылу и превосходящую ее по всем параметрам, включая этажность и критерии обитания.

Железный Фаллос Дрезинский — первый и самый знаменитый руководитель Чрезвычайки. Весьма почитаем чрезвычайниками и их наследниками — опричниками Собора, как гуманист, велевший устраивать массовые чаепития выявленных противников режима перед отправкой в Балластные шахты.

Отец и Учитель стройбанов — одиозный руководитель Красноблока. Властолюбец, узурпировавший полномочия единоличного управдома с целью организации террористического Домостроя путем запугивания стройбанов ужасами Заколоченной лоджии. Отгородился от Западного крыла и неконструктивной критики Стальным Санитарным кордоном или, сокращенно, ССанкордоном имени тов. Дрезинского, чтобы нарушать за ним общегражданские права стройбанов. За пределами Красноблока, особенно в Пентхаусе, более всего известен как B.B. — Большой Брат, приквел не понятого там же гениального фильма режиссера Алексея Балабанова.

Товарищ Андроид — еще один одиозный руководитель Красноблока и Комитета жильцов-соглядатаев. Видный борец с инакомыслием и другими мыслительными процессами посредством помещения жильцов в стиральную машину с последующим отбеливанием, полосканием и отжимом.

Замяткин-Загладкин — последний востоковед Красноблока, разжалованный в агрономы из-за диссоциативного расстройства идентичности, которым он страдал.

Кемп и Дэвид — выдающиеся ученые Пентхауса, сумевшие вывести конфликт между обетованцами и мучениками Арафата-Джихада на принципиально новый уровень.

Великий Рулевой — амбициозный чайник, основавший КПП — Коммунистическую партию Подвала, чтобы им рулить. Приобрел широкую известность угрозами спровоцировать обрушение всего Дома по разработанной им методике Big Jump, якобы превосходившей, согласно пересчету на тротиловый эквивалент, совокупную ударную мощь Кладовок Возмездия Пентхауса и Красноблока. Также знаменит провозглашенной им Культурной революцией и так называемым Большим Сачком, когда каждому чайнику планировалось выдать по сачку, чтобы ловил и ел саранчу. В этом качестве прославился как выдающийся диетолог и специалист по похуданию.

Прожженный Монетарист Милтон — знаменитый воздуховед из Пентхауса, лауреат Шнобелевской премии по воздухономике. Главный консультант при совете директоров Федерального Резервуара воздуха, автор Количественной теории воздуха, согласно которой количество воздуха, нагнетаемого в любое, отдельно взятое помещение, напрямую определяет объем работ, выполняемых его жильцами, а также, усредненную частоту их дыхания, пульс и артериальное давление. КТВ известна также как Фундаментальная Формула Обмена. Также прославился, как создатель принципиально нового направления в медицине и экономике: ОКСИГЕНОТЕРАПИИ. Автор нашумевших трудов: «The Role of Air Policy» и «Air and economic development», которые стали настоящими бестселлерами.

Патрик Зюзя — культовый писатель Западного крыла, автор шедеврального романа «Нюхач».

Велосипедист без головы — знаменитый приключенческий роман писателя из Пентхауса Майна Ридера.

Арафат-Джихад — выдающийся деятель арафатского джамаата. Мученик Газавата и большой муршид.

Консенсус — последний управдом Красноблока, объявивший себя Прорабом Перекраски — общественного движения стройбанов, организованного с целью косметического ремонта помещений.

Яков Лев — правая рука Прораба Перекраски, предположительно — ставленник секты Вольных штукатуров…

Давидовичи — бывшие работники идеологической ячейки Комитета жильцов-соглядатаев, назначенные Консенсусом младшими малярами и свергнувшие своего патрона под предлогом того, что он, изменив светлым идеалам Перекраски, сделался ее тормозом и даже лелеял реваншистские планы по ребилдингу Красного Голиафа. Сразив его, Давидовичи объявили себя потомками легендарного Давида, заодно учредив СНГ.

Борис Баобабский — самый влиятельный из семи пузырей Семипузырщины, фактически управлявший Содружеством Непродыхаемых Газенвагенов.

Братья Леманы — отчаянные храбрецы из Тотема Цимес, которые, заступив в ночную вахту у Воздухогенерирующих машин Федерального Резервуара, легли костьми, пытаясь обеспечить дыхсмесью обитателей самых удаленных этажей. Очернение трудового подвига братьев Леманов злыми языками, пытающимися обвинить их в провоцировании Воздушного кризиса, категорически недопустимо…

Мальтузианская катастрофа — гипотетическое событие в недалеком будущем, предсказанное из недалекого прошлого ученым наглосаксом по фамилии Мальтус. Согласно Мальтусу, суть события состояла в суровой необходимости хорошенько отмальтузить бомжей, чтобы не посягали на чужое имущество.

Культ Карго (иногда Карги) — комплекс мер по выводу Кур1ня из кризиса, разработанный Головой и командой привлеченных им реформаторов, набранных из числа самых приближенных ему кумовьев.

Гелий Дупа — выдающийся ученый из СОБРа, адепт двуединого Особого пути, по которому предстоит пройти стройбанам. Дупе с Опричниной — на Мальорку, остальным лохам — на Голгофу. Также приобрел известность благодаря своей инициативе переименовать СОБРов, курцов и бацьков — в особопутейцев или особопутят…

Пилюля Латунская — выдающийся борец с попытками Опричнины восстановить Домострой через технологию Особого пути. Знаменита огненным хаером, который никогда не расчесывает назло Опричнине.

Тимур Объегоркин-Голый — председатель совета отряда тимуридов и Главный шоковый терапевт бывшего Красноблока. Автор знаменитого фразеологизма: стройбан стройбану — ликантроп, с которого на квадратных метрах бывшего Красноблока началось внедрение рыночных механизмов…

Джеффри Скунс — учитель Тимура Объегоркина-Голого, ведущий специалист Межэтажного Воздушного Фонда по приватизации воздушного пространства и безнадежным долгам.

Ухогорлоносор — упоминаемый Начертанием легендарный управдом, по профессии: отоларинголог, который, орудуя, рука об руку с двумя другими лорами-садистами, анестезиологом Гвалтасаром и интерном Наболитом, организовал массовое удаление миндалин при малейшем подозрении на тонзиллит, пока не добился своей потаенной цели, изгнав обетованцев из Обетованной квартиры.

Энтузиаст — один из самых почитаемых пророков Начертания. Ассоциируется частью ученых с великим управдомом обетованцев мудрецом Салабоном, писавшим философские труды под этим псевдонимом.

Управдом Салабон — один из самых выдающихся управдомов Обетованной квартиры. Апологеты многочисленных конспирологических теорий считают его (безосновательно, кстати) одним из первых Сиамских хитрецов.

Герметик Тригонометрист — синкретическое божество, продукт слияния языческих культов древних хургадян (имеется в виду бог-просветитель Этот) и античных маслинов, хоть они и жили гораздо позже. ГТ почитался алхимиками Мрачного Средидомья как величайший мудрец, основатель знаменитой Герметической философии и автор фундаментального домогонического трактата «Кислородная скрижаль».

Хасан ибн Саббака — часто — Старец с Антресоли — исторический персонаж, один из самых выдающихся арафатников и муршид — т.е. — знаток мудрости древних суффиксов.

Бисквит — прославленный кулинар с этажа лягушатников, провозгласивший себя шеф-поваром, чтобы возглавить восстание, поднятое сторонниками традиционной кухни из лягушек против засилья сетей фаст-фуд, от которых пытался отгородиться знаменитой Капитальной блокадой… Кончил дни в просмоленной бочке, поставленной на якорь в бассейне Атлантик.

Шпиль Грубый — зловещий управдом отсека швабров и фанат минифутбольного клуба Шавке-04, пытавшийся осуществить рейдерский захват Пентхауса. Учредил у себя на этаже новую форму самоорганизации жильцов, так называемую Тысячелетнюю Рейку, признанную впоследствии преступной шайкой.

Френки Деланно-Резвый и Уинстон Шершень, герцог Кент — мудрые управдомы Пентхауса, союзники по Антишпилевской коалиции.

Иван Сусанин — почитаемый сиднями великий герой, совершивший бессмертный подвиг, когда он, прикинувшись потерявшим правильную ориентацию жильцом, привел Гей-парад пшиков из Западного крыла в каптерку, где наши дружинники отмечали День ВДВ…

Управдом Эхнатон — прогрессивный управдом Отсека древних хургадян, выступал за монотеизм и Синайский выбор, пытаясь развеять в головах соплеменников скопившуюся там Хургадянскую мглу…

Моше, он же — Моисей — выдающийся деятель 1-й Обетованской репатриации. По легенде, получил трансфер и ордер на заселение Обетованной квартиры из рук самого Архитектора после выборов, проигранных им одиозному руководителю Отсека древних хургадян силовику и реакционеру Беркуто-Птаху, организовавшему вброс в урны для голосования нескольких тонн избирательных бюллетеней из фальшивой глины. Будучи преемником Эхнатона, ратовал за Синайские ценности и против маргинального мракобесия.

Беркуто-Птах — жрец реакционного культа кровожадного языческого идола ОМОНа-Ра, чьих одиозных последователей в историографии Дома принято звать Омоно-Рашистами. Выступал за Таможенный Союз с Ливийской пустыней, где нет ничего, кроме песка. Преследовал Моше, объявленного им 5-й Колонной из Луксора.

Понятия эзотерического, метафизического и религиозного толка

Архитектор — мифический персонаж, якобы составивший Генплан Дома, а также Великую Смету на производство работ. Существование Архитектора категорически отрицается жильцами-атеистами.

ГИП — Главный инженер проекта. Согласно ортодоксальным теологическим воззрениям — Демиург или тот, кто составил Генеральный план, то есть, напрямую ассоциируется с Архитектором, выступая одной из ипостасей Святой Тройки. Выражение Во имя Архитектора, ГИПа и Спасателя Ссудного Дня — по сей день является широко употребимым.

Подрывник — реже — брехун и черный пиарщик — по религиозно-мифологическим представлениям, бытующим в религиях обетованского корня — главный противник Архитектора и высшее олицетворение сил зла, толкающих Дом и его жильцов к погибели.

Люминофор, он же Осветитель, реже — Прожектер — один из ближайших помощников Архитектора и его возлюбленный подрядчик, позже совершенно разложившийся морально и уволенный без выходного пособия по уголовной статье. Ассоциируется частью жильцов с Подрывником. Другие, в частности, гностики, напротив, убеждены, будто Прожектер пал невинной жертвой заговора, затеянного самозванцем ГИПом против Архитектора…

Чердак Архитектора — мифическое, сопряженное с Башней пространство метафизического характера, которое, в соответствии с теософскими представлениями обетованцев, записанными в Начертании, будет унаследовано самыми кроткими жильцами после принудительной выписки злостных нарушителей Правил Внутреннего Распорядка. Иногда рассматривается как гипотетическое помещение класса люкс, куда Спасатель по возвращении в Башню заберет праведных жильцов, чтобы переждать с ними Апоколлапсис Ссудного Дня.

Апоколлапсис Ссудного Дня — некое отдаленное во времени событие, которое, как следует из Начертания, должно наступить с приходом Лже-Спасателя — Коллектора Ссудного Дня, известного также под именем Терминатор. Считается, Коллектор Ссудного Дня выведет из строя Воздухогенераторы МВФ и попытается разово взыскать с жильцов долги за потребленную дыхательную смесь по неправедному суду, но падет в борьбе со Спасателем, после чего для каждого уцелевшего жильца будет открыта неограниченная кредитная линия.

Начертание — универсальный свод правил поведения, позднее положенных в основу большинства уставов внутреннего распорядка. Религиозные жильцы приписывают авторство Начертания самому Архитектору. Привилегированное положение Обетованцев не раз навлекало на них неприятности, когда отдельные группы жильцов предпринимали усилия, направленные на отчуждение Обетованной квартиры. Считается, первое такое событие произошло по вине амбициозного управдома Ухогорлоносора, осуществившего в отношении обетованцев противоправные действия, которые можно смело квалифицировать как злостное рейдерство…

Прораб Кхерам — мифический персонаж, предположительно — доверенный сотрудник Архитектора, получивший указание, где именно установить краеугольный камень. Согласно не афишируемым представлениям членов законспирированной секты Вольных штукатуров — был злодейски убит Тремя неизвестными киллерами на этапе возведения нулевого цикла.

Спасатель — согласно Начертанию — возлюбленный сын и правопреемник Архитектора, уже принесенный им в жертву ради искупления долгов, понаделанных несознательными обывателями в предшествующие исторические эпохи.

Антиспасатель — он же — Лже-Спасатель, Коллектор Ссудного дня и Терминатор — легендарный персонаж, который, как явствует из обетованского Начертания, явится в Дом накануне Ссудного дня с целью предъявления к оплате такого количества векселей, что, объявленные банкротами жильцы в массовом порядке сядут в долговую яму.

Грааль — легендарная шкатулка с завещанием, по которому Спасатель, якобы отписал Обетованную квартиру кяфирам.

Вольные штукатуры — предположительно — законспирированная секта Западного крыла, члены которой, являясь интеллектуалами и занимая ответственные посты в Организации Объединенных Отсеков, Межэтажном Воздушном Фонде и других важных структурах жизнеобеспечения Дома, поставили своей целью поиски составленной самим Архитектором Сметы, переданной им Великому прорабу Кхераму, позднее ликвидированному тремя неизвестными. По легенде, незадолго до гибели, почувствовавший слежку Кхерам успел перенести Смету на стену, заклеив для маскировки куском обоев. Срывать обои под видом штукатурных работ — обычное для Вольных штукатуров занятие…

Сиамские хитрецы — мифическая ячейка жильцов, якобы скрытно управляющих Вольными штукатурами и, через них, остальными жильцами. По всей видимости, вообще не существуют, а изобретены великим писателем Дома Умберто Эхо, большим любителем розыгрышей с применением акустических систем для создания волнующих аудиоэффектов.

Нежильцы в серо-зеленом — загадочный парафизический феномен полтергейстного характера, непризнанный официальной наукой, однако наводящий ужас на обывателей, среди которых преобладают телеманы. В их среде бытует стойкое поверье, согласно которому Нежильцы — действующие под прикрытием агенты спецслужб, вовлеченные в операцию по сокрытию фактов тайного вторжения, высадившихся на крыше Дома пришельцев. Нежильцов в серо-зеленом камуфляже не стоит путать с коричневорубашечниками. У них все же разные униформа и методы…

Озимый Рис и Изыди — прославленная чета древних богов хургадянского пантеона, символы вечной жизни.

Хроник, Понт и Зверс-Гомовержец — вымышленные персонажи, фигурируют в религиозных легендах и мифах древних маслинов, являющихся культурным наследием Западного крыла и всего Дома в целом.

I. Великий Прораб Кхерам

Мир достаточно велик, чтобы удовлетворить нужды любого человека, но слишком мал, чтобы удовлетворить людскую жадность…

Махатма Ганди

Дом был огромен и очень стар. Никто толком не знал, кто, когда и зачем заложил первые камни в его исполинский фундамент. Мнения высказывались самые разные, впрочем, в последнее время — все реже. Большую часть жильцов куда больше интересовали перипетии, разыгрывавшиеся в тысячах Кривоговорящих зеркал с тех пор, как их повесили в каждой каморке. В prime-time жильцы собирались у них, чтобы поглядеть на самих себя и вволю насмеяться над своим убожеством. Понятия не имею, что интересного они в этом находили? Реалити-шоу так и называлось — «Дом-2», жильцы были без ума от своих отражений, буквально угорали от них, хотите, верьте, хотите нет. Мне в принципе, все равно. Рита однажды обмолвилась, что, дескать, «Дом-2» запустили специально, чтобы мы поменьше таращились на стены и не дай Архитектор, не ломали голов, откуда они взялись и что за ними? Стены как стены, эдакая банальность, есть, и очень хорошо, значит, не задохнемся в агрессивной застеночной среде. Давно согласованы с бюро технической инвентаризации, служат верно, трещин нет, значит, и никаких вопросов тоже.

Конечно, прежде, до Перекраски, когда в Красном Блоке еще водились ученые, ими выдвигались разнообразные гипотезы происхождения Дома. Строго научные, политически выверенные и без всякой мистики, если, конечно, не считать мистикой Мраксизм Основоположников с его Светлым Чердаком, где от каждого возьмут по способностям, а воздадут — по придаткам. Или прямо по бейцам, как хихикала Рита.

Формулируя выводы касаемо того, откуда все-таки взялся Дом, ученые Красноблока постоянно оглядывались на идеологов из Патриотической ячейки при Комитете жильцов-соглядатаев. И немудрено, ведь от того, благоволят ли они к вам, тогда зависело буквально все, начиная с числа квадратных метров персональной жилплощади в казарме улучшенной планировки, и заканчивая прикрепительными талонами к ближайшему закрытому распределителю, где отоваривали шпротами, кислющим карийским кофе PELE и дыхсмесью сверх лимитированных норм. Понятно, отчего профессора фильтровали базар, а стройбаны с головой делили сказанное ими надвое. Ну и не забывали делать поправку на искусственный ветер. Он у нас дул, куда ему велела партия соглядатаев. Тем не менее, это было все же лучше, чем вообще ничего…

Так вот, я вычитал в одной из старых книг, после Перекраски их сдавали в макулатуру пачками, ученые Красноблока склонялись к тому, что некогда, в весьма отдаленный геологический период, на месте нашего Дома стоял другой, еще более старый и громоздкий. Пока не обрушился в момент. Отчего, оставалось только гадать. Среди гипотетических причин катастрофы, самой вероятной считался взрыв метана из-за утечки на одной из кухонь. Мол, какой-то балбес не довернул кран, или молоко убежало, а кому-то приспичило закурить. Места общественного пользования из-за халатности обслуживающего персонала не были снабжены штатными газоанализаторами, вытяжки оказались забиты мусором. Ну и, как говорится, хотя никто не хотел умирать, а пришлось. Бабахнуло так, что несущие конструкции сложились, чему невольно поспособствовали обитатели VIP-квартир, злоупотреблявшие перепланировками. Работники эксплуатационных контор брали на лапу, закрывая на факты нарушений глаза. В итоге — их закрыли все, единоразово. На беззастенчивом взяточничестве чинуш Протодома наши ученые делали особый акцент. Дескать, не будь отношения между протожильцами построены на корыстолюбии и хищнической эксплуатации трудящихся — он бы, возможно, до сих пор стоял…

В качестве сопутствующих факторов, сделавших обрушение неминуемым, ученые допускали губительное воздействие атмосферы. Мол, в эпоху Протодома она была в разы плотнее нынешней, отчего нещадно давила на внешние стены. Надо было поддерживать компенсирующее давление внутри отсеков, а протожильцы не желали тратиться на обновление парка компрессоров и КИП, поскольку это не сулило немедленных барышей. В итоге…

Далее следовало пространное отступление о десяти страницах, написанных, чтобы угодить всесильным жильцам-соглядатаям. Смысл его сводился к тому, что в Красноблоке авария такого масштаба в принципе невозможна. Помнится, я плюнул после первого абзаца и остальное пролистал.

Как бы там ни было, Протодом рухнул. Одновременное падение миллионов тонн гранита и бетона, сдобренного перекрученной арматурой, спровоцировало новый взрыв, еще более разрушительный. Именно его ученые назвали Большим. Он повлек колоссальный пожар, оплавивший хаотическое нагромождение конструкций. Остыв, они послужили цоколем нашему Дому. Ему, естественно, только предстояло быть возведенным в весьма отдаленной исторической перспективе. Сначала чудом уцелевшим при катастрофе протожильцам или протопогорельцам, бывало, их звали и так, предстояло пережить долгую свирепую зиму, известную как Ледниковый период. Тучи пепла сформировались в тяжелые свинцовые облака, укрыв небосклон до самого горизонта. Руины погрузились в сумрак. Ударили лютые морозы, пепелище замело многометровыми сугробами, как саваном. Спасаясь от дикой стужи, погорельцы нашли убежище в лабиринтах разветвленных пещер, образовавшихся вследствие обвала. Кое-где внутри еще сохранилось живительное тепло.

Однако морозы были лишь малой толикой выпавших на долю погорельцев бед. Пожар сделал нижние слои атмосферы непригодными для дыхания. Чтобы не задохнуться, протожильцам довелось карабкаться все выше по руинам, одновременно, тщательно изолируя обжитые пещеры от отравленного внешнего мира. Это был марафон наперегонки со смертью, но, как говорят, нет худа без добра. Нечеловеческие усилия не позволили нашим предкам одичать.

Помню, Отец, когда я поделился с ним почерпнутой в книге информацией, заметил с кривой ухмылкой, что, теперь-то ему стало ясно, отчего Дом вышел таким кривым. Раз у него в фундаменте — пепелище. Понятно, Отец подтрунивал надо мной, поскольку знал о гипотезе Большого Взрыва по халатности и без меня. Как никак, он был дипломированным специалистом, настоящим технарем. Всю жизнь протрубил на энергетических установках ПОЛЫНЬ. В свободное от службы время — много читал, в основном — научно-популярные книги. Других в Красноблоке все равно не печатали, сочинения идеологов КЖС — не в счет.

— Не веришь в Теорию Большого Взрыва по халатности?! — его реакция уязвила меня.

— Не удивлюсь, если комитетчики выдумали ее специально, как лишний повод закручивать гайки. Ты даже не представляешь себе, сколько народу эти гнусные упыри сгноили в Заколоченной лоджии, огульно обвинив в этой самой халатности. На вот, полюбуйся, что пишут… — с этими словами Отец бросил на стол еженедельный буклетик «Рупора Перекраски», развернутый им на странице со статьей главного маляра Якова Льва, где со вкусом расписывались ужасы красного Домостроя, от которого мы с недавних пор решительно открещивались. Иллюстрации, имплантированные в текст, впечатляли. На старых фото из недавно рассекреченного архива Комитета, свирепого вида соглядатаи брали на карандаш инакомыслящих. Отточенные острия грифелей выглядели жуткими кольями, вызывая оторопь. На перекошенных лицах диссидентов застыл неподдельный страх. Одно радовало: снимки черно-белые, сделаны давно, при суровом управдоме Иосифе Стылом, почтительно прозванном Отцом и Учителем стройбанов.

— Кто же, по-твоему, соорудил Дом? — кисло осведомился я, отодвигая от себя брошюру. Изуверские порядки, установленные в свое время Большим Братом или B.B., как почившего тирана до сих пор, не без содрогания, величали в Пентхаусе, с началом Перекраски разрешалось критиковать. Критиканство даже поощрялось бывшими соглядатаями, стремившимися свалить на окаянного B.B. все шишки, чтобы самим остаться белыми и пушистыми. Раздувавшаяся комитетчиками истерия быстро приелась. Меня же куда больше занимало, кто все-таки заложил первый камень в фундамент Дома.

— Архитектор, — без особой уверенности произнес Отец и как-то странно покосился на меня поверх очков. Как будто ему было стыдно за такие слова.

— Ты это всерьез?!

Признаться, я, помнится, опешил. Подумал, Красноблоку точно хана, раз нечто подобное взбрело на ум технарю, им же полагалось быть твердыми атеистами. Остальным стройбанам, разумеется, тоже, но технарям — в самую первую очередь. Ведь именно они считались главной движущей силой научно-технического прогресса, теми самыми, смазанными маслом колесиками и винтиками, маховиками, шестернями и зубчатыми передачами, самоотверженными усилиями которых, мы гнали этаж за этажом ударными темпами. Забирались все выше и выше, точно, как в строевой песне ополченцев, вплоть до Светлого Чердака, назло Пентхаусу, чтоб он обосрался от зависти. Так было завещано Основоположниками, Корифеями Мраксизма, товарищами Карлом Мраксом и Фридрихом Эндшпилем. Утвержденная ими, строго выверенная научными методами Смета, решительно отвергала веру в Архитектора, расценивая ее как религиозный предрассудок, спекулируя которым, попы давно обустроили себе персональный чердак повышенного уровня комфортности.

Наш, красивенный крупноблочный красноблочный Чердачище, был не чета поповским химерам. Целые поколения стройбанов, подталкиваемые в спины соглядатаями, каждый Архитекторов день лепили его из реального бетона м-500, чтобы он, наконец-то, засиял над нашими головами в видавших виды строительных касках. Не в этой героической трехлетке, так в следующей, подбадривали себя стройбаны. И крепились, как им было велено Основоположниками, чтобы в один прекрасный день, перерезав ленточку, ступить туда и получить по потребностям. И возлюбоваться, и отдышаться, и ахнуть, и полакомиться дефицитной колбасой не по талонам. В этом залитом ослепительным искусственным светом сотен тысяч электрических ламп Храме Труда не было места чадящим лампадкам в засиженных мухами оконных проемах, завешенных темными иконами с ликом Архитектора, они не вписывались туда чисто технологически. Они были бы там неуместны до смешного.

Только не выгорело ничего, потому-то и началась Перекраска. Многие из маляров заговорили о воинствующем атеизме и гордыне, сгубивших Красный проект. И еще, что пора возвращаться к истокам. Может и так, но, когда Отец, неожиданно для меня, впервые помянул Архитектора, его слова прозвучали реквиемом всему, что было прежде.

Как лично я относился к Архитектору тогда? Да никак, по большому счету. Я о нем просто не думал, такие мысли мне не докучали. Попы представлялись мне шарлатанами вроде странствующих факиров, только циничнее. Когда фокусник делает вид, будто глотает факел, вам продают невинную визуальную иллюзию, а не лгут про спасение души. В обоих случаях, целью манипуляции служат ваши кровные баллоны со сжатым воздухом, которые планируется облегчить. Жаль, если после этих слов кто-то вообразит, будто я не уважаю домовые религии. Отнюдь, я ценю их как важную часть культуры, созданной бесчисленными поколениями. Но, не более того. Отец сам приложил руку, чтобы сложилось именно так, иначе, зачем было подкидывать мне научно-популярные книги?

Помню, в одной из них, снабженной великолепными иллюстрациями, занимательно описывались верования древних хургадян. Это сейчас их этаж больше известен своими недорогими соляриями, куда из Собора с Кур1нем проложены чартерные лифты. А ведь были времена, он служил нашему Дому цоколем. Соответственно, из сложенных хургадянами легенд, можно почерпнуть кучу полезной информации о самых первых стройках и застройщиках.

Так вот, хургадяне верили, будто наш Дом появился из первобытного Хаоса. Как по мне, тут их точка зрения не противоречит Теории Большого Взрыва по халатности, сформулированной учеными много позже. Чем, как не Хаосом, были руины Протодома, когда рвануло? Едва унялся пожар, пережившим его обитателям довелось искать убежище среди дымящихся руин, спасаясь от лютых холодов, об этом я уже говорил. Легко представить, как истово они молились долгожданному Солнцу-Ра, чтобы, наконец показалось из-за туч. Как бы не так, дым пожарищ не пустил его живительные лучи, и тогда погорельцы выдумали себе богов. Покровителя свежего воздуха Шу и его супругу, кошку Тефнут. Что сказать, ценность воздуха для поддержания жизни не нуждается в комментариях. Что до кошки, то это животное до сих пор символизирует очаг. Пускаете его через порог, и невдомек, откуда взялся этот древний обычай. Кстати, именно после изобретения Шу с Тефнут погорельцы осознали себя полноценными древними хургадянами, взяв вопросы обеспечения жизнедеятельности в собственные руки. А что для этого требовалось в первую очередь? Ответ очевиден: укреплять жилища, возводя надежные потолки и стены, за которыми они чувствовали себя в относительной безопасности.

Сразу после взрыва доля кислорода в атмосфере резко упала, а отравляющих веществ, наоборот, прибавилось. Причем, динамика этого процесса оказалась удручающей в силу ряда естественных причин. Концентрация ядовитых газов неуклонно росла, пригодный для жизни воздух вытеснялся ими все выше, принуждая жильцов браться за кельмы и строить этаж за этажом. В погоне за кислородом. Неудивительно, что новыми божествами хургадян стали Нут и Геб, покровители потолка и квадратных метров соответственно. Логично, не так ли? Отголоском тех вполне реальных и весьма драматических событий служит грустный миф о Солнце-Ра, навсегда покинувшем Дом вместе с воздухом Шу. Хургадянам бы точно несдобровать, если бы не легендарный просветитель по имени Этот, научивший их складывать прочные кирпичные стены и конопатить щели для обеспечения полной герметичности. Этот — пожалуй, самый прославленный персонаж хургадянского пантеона, перекочевал оттуда к жившим гораздо позже античным маслинам, став для них величайшим мудрецом Герметиком Тригонометристом, отцом знаменитой Герметической философской школы и автором домогонического трактата «Кислородная скрижаль».

Следующая пара богов, появившихся у хургадян на замену навечно закатившемуся Солнцу — это широко известные Озимый Рис и его супруга Изыди, символы вечного возрождения, божественные ипостаси жизненных циклов. Попробуйте-ка возродиться вне Дома, и десяти минут там протянете. За внешними стенами — нечем дышать. А в Доме — пожалуйста.

Появление Изыди и Озимого Риса — еще одно косвенное доказательство в пользу того, что хургадянам удалось оседлать ситуацию, после чего жизнь в закупоренных наглухо отсеках наладилась, и процесс, как выражался незабвенный управдом Консенсус, со скрипом, но все же пошел.

Кстати, чтобы потом уже не возвращаться к этому: у античных маслинов, позаимствовавших у хургадян просветителя Этого, превращенного ими в мудреца Герметика Тригонометриста, имелись аналогичные представления касаемо предыстории Дома. Их божественные покровители, правда, звались иначе, но, в остальном, были — как под кальку. Тот же Хаос на заре Домоздания, месиво огня, камней и пара, откуда, чуть позже вышла красавица Гея с ее исчислявшимися в квадратных ступнях обворожительными площадями. Покровитель воздуха титан Уран, водопроводчик Понт и титан Хроник, олицетворявший немилосердное время, которого всегда хронически не хватает. Лишнее свидетельство в пользу жесточайшего цейтнота, вынудившего первых строителей Дома вкалывать в три смены. По-видимому, из-за катастрофического ухудшения окружающей среды, усугубленного понтами, которые кидал безответственный титан Понт, пока титан Хроник не поставил его на счетчик, спровоцировав титаномахию или титаномахач, как выразились бы современные посткрасноблочные бандиты.

Ну и будет об этом. Я только хотел подчеркнуть, как много завуалированной информации несут эпические сказания старины, и как ценны они для историков с этнографами. При правильном подходе эти источники — уникальные кладези познаний. Но воображать, будто Озимый Рис, Изыди, Хроник, Гея и все прочие, включая яростного Зверса-Гомовержца, чья нетерпимость в отношении секс-меньшинств отображает господствовавшие в то суровое время сексуальные паттерны, были реальными историческими персонажами? Извините, но это столь же нелепо, как всерьез заводить разговоры об Архитекторе и его Смете. Ладно, когда подобную муть несут безграмотные бабуленции, извлеченные отпрысками из медвежьих углов, ради парочки лишних квадратных метров, выхлопотанных в жилкоме. Но, чтобы об Архитекторе заговорил технарь, да еще, столь вдохновенно…

— Только не надо путать каких-то выдуманных античными маслинами и, оттого, нелепых титанов с Архитектором, — очень серьезно возразил мне Отец.

— А какая между ними принципиальная разница?

— Большая, — заверил он, глядя в стол. — Она состоит в том, что маслины выдумали своих богов из первобытного страха перед могуществом стихий. Из осознания собственного бессилия перед неумолимой мощью дикой природы. А Архитектор, наоборот, сотворил всех нас, включая и стихии, и античных маслинов, вместе с их нелепыми фантазиями…

— Кто же, в таком случае, сотворил его самого? — сразу же спросил я.

— Никто, — отвечал Отец. — Он же Абсолют и был всегда.

— А зачем ему понадобилось нас творить? — не унимался я.

— Откуда мне знать? Не даром сказано в Начертании пророком Энтузиастом: непостижимы замыслы Архитектора. Известно только, это было сделано им по доброй воле и всего за шесть суток.

— За шесть суток? Но как?

— Словом, — буркнул Отец, покосился на меня и сразу же отвел глаза, будто устыдившись сказанного.

— Каким словом? — все же спросил я.

— Тем, что записали в Генплан и Великую Смету к нему.

Я с кислой миной напомнил Отцу, что слышал только о смете Основоположников Красноблока:

— Нам о ней в школе рассказывали. Все уши прожужжали. А других мы не проходили. Еще помню, транспаранты повсюду висели: СМЕТА ОСНОВОПОЛОЖНИКОВ ПРАВИЛЬНАЯ, ПОТОМУ ЧТО ОНА ВЕРНА. Или: РЕШЕНИЯ ДОМКОМА — В ЖИЗНЬ…

— Смета Основоположников — дерьмо на постном масле! — с неожиданной яростью вырвалось у Отца. — На их убогие каракули — туалетной бумаги жалко! Из-за их безответственной мазни мы теперь в дерьмище сидим по самые уши, гуманитарную помощь из Западного Крыла выпрашиваем, как обетованцы — Манку Небесную. А Смета Архитектора — совсем другое дело. Она о том, как весь Дом обустроить в Идеале. Верх совершенства и научной мысли, короче говоря!

Не скрывая сомнений, я выразительно оглядел нашу унылую лачугу, где мы ютились, пока он обслуживал установки ПОЛЫНЬ.

— Исполнители — говно! — фыркнул Отец. — Вот и весь сказ. И потом: Смету-то похитили…

Естественно, я поинтересовался, кто и у кого. И тогда он рассказал мне о Великом Прорабе Кхераме. По словам Отца, то был искуснейший мастер, какого Архитектор смог найти через рекрутинговые агентства, чтобы назначить старшим над всеми своими стройбанами. Кроме того, Архитектор, дескать, лично указал Кхераму место, где следует заложить в фундамент Краеугольный камень…

— Кхерам? — переспросил я. — Впервые слышу это имя…

— Ясно, что впервые, — не удивился Отец. — Я о нем тоже недавно узнал. «Спасибо» соглядатаям, это они запретили читать Начертание, где упоминается этот искусный зодчий. Лезли из кожи вон, лишь бы выпятить значение сметы Основоположников, а об остальных проектах — ни гу-гу. Хотя, если разобраться здраво: куда Мраксу с Эндшпилем до Кхерама! Он заложил фундамент всего Дома. А мы чего добились, осваивая их дурацкую смету? Выгнали от силы полторы сотни этажей, половина из которых с такими низкими потолками, что спину не разогнуть! Очковтиратели долбанные…

Раньше бы Отца за столь опрометчивые слова мигом бы прижали к ногтю, не посмотрев, что он прав. Даже наоборот, именно за сермяжную правду и прижучили бы. Потолки в отсеках Красноблока действительно не блистали высотой, не поймешь, то ли норы, то ли бункеры какие-то. Считалось, такие помещения удобнее оборонять при внезапном нападении вероятного противника. Перегораживать баррикадами, минными полями и так далее. Кроме того, подразумевалось: минимизация — следствие экономии народных средств. Каждый кубометр бетона на счету. О приписках, понятно, помалкивали.

— Расскажи мне о Кхераме, — попросил я. Отец с готовностью согласился, хотя давно перевалило за полночь. Он вообще любил засиживаться допоздна, особенно, если выпадала возможность поболтать. Перекраска была в разгаре, и тошнотворные гудки, которыми стройбанов призывали на смену в мастерские, отменили к всеобщей радости. Установки ПОЛЫНЬ, где трудился Отец, работали в пол силы. Воздуха же, напротив, хватало на всех: воодушевленные Перекраской, домкомы Западного крыла нагнетали его к нам, сколько влезет, лишь бы бывшие стройбаны не бросили малярных кистей. По наивности мы решили, так будет всегда. Никому из нас и в голову не пришло уточнить, в чем смысл непривычного уху словосочетания «рекламная акция», и что означает значок «*», за которым следовал столь убористый текст, что не разберешь без лупы.

Я заварил чай из древесной трухи. Мы устроились у кухонного столика, над которым молоденькая соседка по коммуналке недавно пришпилила настенный календарь с физиономией солиста популярного поп-квартета «Кислотный Май». Отец еще посмеивался над ней, утверждая, будто термин поп-музыкант произошел от наименования места, посредством которого выдумываются попсовые шлягеры.

— Кхерам был любимцем Архитектора, — сказал он, отхлебнув из номерной алюминиевой кружки, полагавшейся каждому стройбану до Перекраски. — И у него был при себе Генплан, так что, не сомневайся даже, Кхерам сделал бы все как надо, согласно ОСТам, ГОСТам и ТУ. Но, они даже нулевой этаж закончить не успели. Трое прикидывавшихся разнорабочими киллеров подстерегли Прораба в обеденный перерыв, когда остальные стройбаны сидели в столовке, дали ему подножку и столкнули в бетономешалку. Тела Кхерама так и не нашли…

— Зачем кому-то могло понадобиться сотворить такую жестокость?! — ахнул я, поймав себя на нелепой мысли об Основоположниках Красноблока, товарищах Мраксе, Эндшпиле и Вабанке, которых тоже было трое. Наверное, Основоположники с удовольствием утопили Кхерама в цементе из профессиональной зависти, если бы не жили гораздо позже него…

— Допустим, убийцы хотели любой ценой заполучить проектную документацию, — предположил Отец. — По-хорошему Кхерам не отдал, вот они его и огрели лопатой по темени…

— Значит, их подослали конкуренты? — вставил я, представив обнесенную высоким забором стройплощадку альтернативного мегадома, заложенного в двух шагах от нашего. Воображаемая картина была заведомо бредовой, ежу известно, никаких обитаемых строений поблизости нет, это аксиома, занесенная во все учебники физики.

— Или кто-то умышленно пошел на теракт, чтобы саботировать строительные работы. И добился своего. Без Кхерама все пошло наперекосяк…

— Но как же Архитектор?! — всполошился я.

— А что Архитектор? — не понял Отец.

— Как же он допустил, чтобы с его протеже так жестко обошлись? Всемогущий он или нет?!

— Допустим, Архитектор решил испытать жильцов на вшивость? — предположил Отец. — Составил план, выдал лопаты, кельмы и прочий инструмент. Стройте. В Начертаниях сказано: его помыслы были безупречны, а замысел восхитителен. Кто не уберег Прораба? Стройбаны! Ну и пеняйте на себя…

— Жестоко…

— Но, не удивлюсь, если Архитектор не мог вмешаться. Он же Абсолют, а не какой-то там титан вроде Хроника или Зверса Гомовержца. У него и рук-то нет…

— Как же он Смету без рук нарисовал?! — воскликнул я, окончательно запутавшись.

— Он ее не рисовал. Промыслил. Поэтому, вполне может статься, у Кхерама не было при себе чертежей, зазря его те трое зашибли. Архитектор вдохнул в Прораба невыразимо прекрасную Идею. Понял теперь?

— Не совсем, — сознался я.

— Вспомни, как в школе ты выращивал саженец из фасоли. Воткнул в почву и поставил горшок под лампу. Лучи света сделали все остальное, и она ожила, став стручком. Усек?

— Кругом-бегом, — неуверенно пробормотал я.

— Так вышло и с Кхерамом. Животворный свет Архитектора упал на него и сделал Прорабом. Но, согласись, когда вызрело твое зернышко, любой мог запросто сломать черенок. Или заслонить от света картонкой… — Отставив пустую чашку, Отец поднялся. — Ладно, пошли спать, Генка. Поздно уже…

— Идем, — согласился я, отодвигая табурет. — Но у меня последний вопрос.

— Валяй.

— Если замысел Архитектора был безукоризненным, а его творения получились идеальными, откуда тогда мокрушники взялись? Вряд ли Архитектор стал бы создавать убийц. Тем более, силой мысли…

Отец растерянно уставился на меня, и я понял, что нескоро дождусь ответа. Так и вышло. Он просто переадресовал мой вопрос. — Тебе стоит расспросить об этом Михаила Электроновича…

— Дядю Мишу?! Ему-то откуда знать?!

Отец, молча пожав плечами, поковылял из кухни. Мне показалось, что-то расстроило его. Вряд ли, подумалось мне, мой интерес в отношении промысла Архитектора, или драматическая участь Кхерама, как-никак, это была всего лишь легенда. Может, его посетила какая-то неприятная мысль, совсем не связанная с нашим разговором? Перекраска уничтожила большинство красноблочных мастерских, где ковали оружие победы. Установки ПОЛЫНЬ пока работали, но не на полную мощность, как я уже сказал. Персонал лихорадило, ходили упорные слухи о грядущих сокращениях. Технари стали не востребованы, мести коридоры — самое лучшее, что им светило. Где уж тут радоваться…

— Пойдем, сынок, утро вечера мудренее, — позвал уже из дверей Отец. Кивнув, я тоже вышел из кухни, не позабыв вырубить свет.

* * *

Дядя Миша с Отцом были закадычными приятелями, к тому же коллегами. Много лет проработали бок о бок на установках ПОЛЫНЬ. До Перекраски эти громоздкие агрегаты считались секретными оборонными объектами, проект курировала Клика агрессивных военруков, соперничавшая по влиянию с самим КЖС. Соответственно, Отец не распространялся, чем занят на службе. Прививкой от досужих разговорчиков служила суровая подписка о неразглашении, ее нарушение каралось отправкой в Заколоченную лоджию, откуда возвращались не всегда и не все. Поэтому, даже сам термин ПОЛЫНЬ употребляли неохотно, с опаской и шепотом. Практически все, кроме Риты. Дочь Михаила Электроновича или дяди Миши, как я привык его звать, не смущали ни чересчур бдительные соглядатаи, ни не в меру свирепые военруки. Она вообще была девчонка не из пугливых. К тому же, пока мы были детьми, взрослые смотрели на наши шалости сквозь пальцы, и мы без особых проблем превратили громадные цеха режимного предприятия в грандиозную игровую площадку.

Размеры установок ПОЛЫНЬ поражали воображение. Они бы ни за что не влезли на стандартный этаж. Поэтому, когда согласовывали проект, под их нужды отвели колоссальный цех, снеся добрый десяток перекрытий, откуда заблаговременно отселили жильцов. Готов поспорить, во всем Красноблоке не нашлось бы сопоставимого по габаритам помещения, где потолки, когда гасли прожектора, сразу же терялись во мгле, будто открытое небо, а дышалось, как в номенклатурном раю. Мы с Ритой беззастенчиво пользовались выпавшей нам свободой, причем, привыкли воспринимать ее как данность. Нам, двум счастливым отпрыскам технарей, не довелось чахнуть в тесноте казарм, и это было прекрасно.

Конечно, цеха охранялись нарядами спецдружинников, но они не слишком-то нам докучали. Тем паче, что мы ориентировались на местности ничуть не хуже их, вдобавок, разведали потайные ходы, технологические отдушины и трещины в стенах, позволявшие проникать, куда угодно. И мы пробирались, у нас была уйма времени. Ведь мы жили неподалеку, в модуле, отведенном для семей обслуживающего персонала. Он тоже охранялся, посторонних к нам не пускали. Мы же, повторяю, шастали где угодно, и это было так здорово, что мне, повзрослевшему, не описать. И пробовать нечего…

Итак, мы с Ритой с детства были друзья — не разлей вода, тут можете поверить мне на слово. Было еще одно обстоятельство, сблизившее нас, правда, оно было печальным. Мы оба не ведали слова «мама». То есть, оно, конечно же, было известно нам, но, ни мне, ни Рите, не выпало произносить его по адресу. Этого счастья мы были лишены, так уж распорядилась судьба. Одинаково безжалостная к нам обоим, она еще во младенчестве превратила нас в наполовину сирот. О своей маме я вообще ничего не знал, Отец никогда не заикался о ней, эта тема была у нас дома под негласным табу, причины появления которого мне до сих пор не известны. Мама Риты сгорела от послеродовой горячки, когда малышке, которой она подарила жизнь, не исполнилось и недели. То же тупое Провидение, слепое и бездушное, как я думал тогда, разлучило нас с Ритой, когда мы подросли, а дружеские чувства, испытываемые нами друг другу, стали перерастать в нечто неизмеримо большее. Но…

Но, Судьба и тут распорядилась иначе. Рита уехала из Красноблока. Разумеется, не одна, с отцом, мы были еще слишком молоды, чтобы принимать самостоятельные решения. Их отъезд застал меня врасплох. Мой отец тоже ничего не знал, он был искренен со мной, когда советовал расспросить дядю Мишу об Архитекторе. Этого тоже не случилось. Буквально на следующий день после памятного разговора на кухне, Рита огорошила меня, сказав, что они эмигрируют в Западное крыло. Я сказал: огорошила? Это не то слово, конечно. Рита меня убила. Хотя, чего уж там, с их стороны, это было логичное решение. Наверное, к тому все шло, если я бы слепцом, то сам виноват, и нечего пенять на злой рок.

Как я уже говорил, Перекраска нивелировала ценность профессии инженер. Технари сплошь и рядом теряли работу. Финансирование установок ПОЛЫНЬ тоже было урезано до минимума. Персоналу, избалованному относительно сытными временами, давно не выдавали продуктовых пайков. Воздушные надбавки полностью отменили. Правда, в просторных цехах по-прежнему дышалось легко и свободно, чего нельзя было сказать об остальных помещениях Красноблока, где, с отменой централизованного воздухоснабжения, участились случаи смерти от удушья. Это в Красноблоке, представьте себе! Ведь мы столько лет гордились тем, что избавились от нищих. Спасибо высоким потолкам, благодаря ним персонал установок ПОЛЫНЬ, на первых порах, не испытывал дефицита воздуха. И не страдал от недоедания, правду сказать, нас здорово выручали грибы, произраставшие на пустырях у цехов в неимоверных количествах.

— Сегодня они есть, но кто поручится за завтрашний день? — сказал Михаил Электронович, в расстройстве чувств ожесточенно протирая очки, когда мы с Отцом пришли, чтобы проводить их с Ритой к лифту. — И потом, я все же, высококлассный инженер, а не грибник. Мне еще нескоро на пенсию, и я не желаю питаться одними грибами… — Он словно оправдывался перед нами за свое дезертирство. Как будто мы считали его таковым. Разве ж он был виноват в том, что Перекраска обернулась именно так, а не иначе, как все мы мечтали. Наверное, дядя Миша корил себя за то, что бросает нас на произвол судьбы. Как будто нам было бы легче пропадать всем вместе.

— Ты прав, старик, -кивнул Отец. Вид у него был совсем растерянным. — Тут ловить нечего, согласен с тобой…

Отцу действительно, было нечего возразить. Даже если бы он захотел. Одними грибами сыт не будешь. Все шло к тому, что они оба скоро останутся без работы и, соответственно, жилья. Ведь ПОЛЫНИ, как это принято говорить, были — системообразующим предприятием. В последнее время начальство все чаще заводило разговоры о том, что установки безнадежно устарели, чересчур затратные и висят на плечах нашей молодой, еще толком неоперившейся демократии неподъемным грузом, как гиря на ногах. Что ПОЛЫНИ — тяжелое наследие Домостроя, а их дальнейшая эксплуатация — нецелесообразна с экономической стороны. Что энергию куда выгоднее покупать в Подвале у чайников, где, кстати, наши ПОЛЫНИ с удовольствием возьмут по частям, как лом. По демпинговой цене, зато с заманчивым откатом, как предполагал Отец. Я слушал его вполуха, раздавленный горем, обрушившимся на меня. Михаил Электронович поддакнул Отцу, сказав, что ничего хорошего здесь больше точно не будет, Перекраска это ясно дала понять. И еще, что он не желает деградировать, и едет туда, где востребованы его квалифицированные мозги. И, разумеется, где ему не будет страшно за Риту. Она, тем временем, поплыла у меня в глазах. Увидела мое состояние и тоже расплакалась, хоть до того храбрилась, пытаясь шутить и смеяться. То был ее давний рецепт. А тут уткнулась мне в плечо и разревелась, как маленькая. Ее слезы промочили мне рубашку, которую я больше никогда не стирал. Снял тем же вечером и спрятал в шкаф. Чтобы сохранить их, единственное, что у меня осталось.

Затем, подвывая электромоторами, прибыл скоростной лифт, и дядя Миша, пожав руку Отцу и потрепав по плечу меня, шагнул к дверям, увлекая Риту за собой. Настал самый тяжелый момент, но мне помог пережить его охранник, грубо оттолкнувший меня в грудь рукояткой штатной саперной лопатки. Лифт считался режимным объектом и имел экстерриториальный статус. Разумеется, к нему не подпускали стройбанов без пропусков. Я привстал на цыпочки, чтобы в последний раз коснутся взглядом ее макушки, мелькнувшей за плечами дюжих дружинников. Минута, и тяжелые створки автоматических дверей сомкнулись с мелодичным электронным звонком, прозвучавшим для меня тоскливым погребальным звоном.

— Пойдем домой, сынок, — вздохнул Отец, обнимая меня за плечи. — Не расстраивайся ты так. Как обустроятся, пошлют о себе весточку…

И Рита, и Михаил Электронович обещали это нам. И наверняка сдержали бы слово. Если бы было, куда писать. Но писать им стало решительно некуда. Почему? Начальству не пришлось убеждать стройбанов разбирать громоздкие металлоемкие установки ПОЛЫНЬ на лом для последующей перепродажи чайникам. ПОЛЫНИ себя сами разобрали. Буквально через пару дней после тягостной сцены расставания у лифта, в цехах прогремел чудовищный взрыв. Такой запредельной силы, что, как я читал много позже в каком-то околонаучном журнале, зашкалило сейсмографы, установленные в лабораториях далекого Западного крыла, а, на самом верху, в элитных апартаментах Пентхауса, полы с потолками ходили ходуном, а со стен сыпались картины и плоские телевизоры. В эпицентре все было куда страшнее. Цеха сложились, как карточный домик, похоронив взорвавшиеся установки и персонал, работавший в ночную смену. Отца не стало, он не вернулся домой. Ему не довелось махать метлой в коридорах, как он опасался, ожидая сокращения. Он навсегда под завалами. Его тела так и не нашли. Никто особо и не искал. Ядовитый дым, клубившийся над руинами, оказался смертельно опасным, всего одного вздоха было достаточно, чтобы превратить жильца в нежильца. Уцелевших при аварии срочно эвакуировали. Нас вывезли в казармы, где и без того было душно и тесно. Для меня началась новая жизнь. Невеселая и очень нелегкая. Отчего я не последовал за Ритой, раз уж никто и ничто больше не держало меня в Красноблоке? Ответ простой: Я физически не мог позволить себе этого. Путь наверх, к квартирам Западного крыла, преграждал ЕвроПериметр, непроницаемая переборка, построенная западниками по последнему слову науки и техники после того, как мы, стройбаны, в порядке борьбы с пережитками красноблочного Домостроя, сами разрушили свой ССанКордон. Старую, но все еще надежную внутридомовую стену, сложенную в эпоху Холодной возни, чтобы, как твердили соглядатаи из Идеологической ячейки, не дать милитаристам Пентхауса выморозить нас путем отключения батарей отопления, будто каких-то тараканов. И, чтобы уберечь от тлетворных веяний, соглядатаи из Санитарно-гигиенической ячейки Комитета частенько озвучивали и этот повод. Дескать, процессы морального разложения за стеной зашли слишком далеко, и тамошним обитателям уже не помочь, а нам их гнилостные бактерии ни к чему. Пускай себе разлагаются, учили политинформаторы, наш долг — строить новые этажи. И мы строили, не задавая лишних вопросов.

II. Полный Консенсус

В любых текущих условиях, допускающих желательное изменение, первый этап заключается в «размораживании» ситуации. Размораживание поведения или привычек оказывается чрезвычайно сложным, в особенности, если они существовали в течение долгого времени. Размораживание облегчается в периоды кризиса или катарсиса, которые могут разрушить ограничения, в рамках которых действовали существующие системы убеждений.

Курт Левин. «Перспектива времени и моральный дух»

Когнитивный диссонанс (от лат. cognitiо — познание и dissonantia — отсутствие гармонии) — состояние психического дискомфорта индивида, вызванное столкновением в его сознании конфликтующих представлений, идей, верований, ценностей и эмоциональных реакций.

Когда началась Перекраска, разговорчики о зловонных миазмах, просачивающихся из Западного крыла, прекратились, как по команде свыше, вслед за чем ССанКордон разобрали по кирпичику. То есть, сперва его вроде не планировали сносить, а хотели выкрасить в веселенькие тона, во что-нибудь жизнеутверждающее, размалевав цветочками, незабудками и лютиками, чтобы не отпугивал туристов непрезентабельным видом, а, наоборот, зазывал. ССанКордон, кто бы спорил, и вправду, не блистал. Грязно-бурая, вся в зловещего вида потеках кладка, выщербленная и перекосившаяся за долгую и непростую историю Красноблока, производила отталкивающее, гнетущее впечатление, напоминая известную мрачную стену, к которой лягушатники поставили своих коммунаров. Собственно, он так и задумывался чрезвычайниками, чтобы внушать страх уже на дальних подступах к Красноблоку. Чтобы враждебно настроенные жильцы, разнообразные критиканы и просто провокаторы, не совались к нам со своими дурацкими советами, а, сунувшись, проглатывали язык. Вдобавок, внешняя часть стены использовалась идеологами как агитплощадка. Нанесенные здесь лозунги в человеческий рост, призывали стройбанов Западного крыла воссоединиться со своими красноблочными собратьями, чтобы, дружно взявшись за лопаты, достроить-таки распрекрасный Светлый чердак. Тут же, буквами чутка пожиже, сообщалось о суровой ответственности, которая неизбежно постигнет диверсантов и вредителей, надумавших сыпануть нам в подшипники песок. Внутренняя поверхность ССанКордона пестрела предупредительными табличками, адресованными стройбанам. Для начала, им категорически возбранялось прислоняться к стене. Разумеется, это все абсолютно никуда не годилось, если уж мы сделали упор на межэтажный туризм. Экзотика, спору нет, манит экстрима, но наши красноблочные граффити выглядели чересчур реалистично даже для них. Ведь с чего, собственно, началась Перекраска? Догадались? С политики Открытых Дверей, провозглашенной последним управдомом Красноблока. Он, видите ли, ничего не мог поделать со своей гостеприимной натурой.

— Заходите, гости дорогие, и берите, что криво лежит, тем более, что у нас практически все криво лежит, и ничего этого нам не жаль, уж такие мы хлебосольные жильцы! — заявил, сверкая глазами, этот придурок на собрании ассоциированных членов Организации Объединенных Отсеков, стоило ему только вскарабкаться на трибуну. Уму непостижимо, как такого болтуна вообще допустили в управдомы, куда только соглядатаи смотрели? Он же на дух не переносил символический для всего нашего Блока красный цвет. Видите ли, в детстве его бросила мать, якобы, втрескавшаяся по уши в пожарного и укатившая с ним на штатном противопожарном самокате. Мало того, этот пожарный, чтобы он сгорел, еще и ухитрился снабдить будущего управдома похожим на след от ожога родимым пятном радикального красного цвета. И, сколько бедолага не тер впоследствии отметину пемзой, а, бывало, и обломком кирпича, она лишь прибавляла в цвете. Из-за этого проклятущего пятна его нещадно дразнили все, кому только не лень, обзывая Меченым. Бедняга так привык к обидному прозвищу, что почти позабыл настоящее имя, а оно у него было красивым и современным. Будущего управдома звали Консенсусом…

Подвергаясь непрестанным издевкам, Консенсус возненавидел красный цвет, который, вместо законной гордости за героические свершения стройбанов, вызывал у него аллергию, не поддающуюся лечению диазолином, даже если глотать таблетки пачками. Копившиеся годами обиды взывали к отмщению. Шанс представился, когда его избрали генеральным секретарем Геронтобюро — высшего руководящего органа Красноблока, куда принимали лишь впавших в старческий маразм жильцов. Консенсус мастерски симулировал симптомы, одновременно подделав дату рождения в учетной карточке стройбана. А когда соглядатаи хватились подвоха, стало уже поздно.

— Хватит с нас этого давленного буряка на стенах! Сколько можно пичкать стройбанов борщом?! Может, мы марципанов хотим?! Или пиццу с лазаньей! Что скажете, товарищи, как вам бефстроганов на обед?! — каждое утро надрывался Меченый, едва заделавшись управдомом. Против мегафона, при помощи которого он компостировал нам мозги, были бессильны самые плотные ватные тампоны в ушах. Еще бы, ведь аппарат был импортным, его изготовили в Пентхаусе по спецзаказу для легендарной Маргарет Тучи.

Неужто не слыхали о такой? Тогда я в двух словах расскажу. Были времена, ее в Доме каждый таракан знал в лицо. И, кстати, боялся, куда сильнее дихлофоса. И не зря. Туча была хмурой, сварливой и не в меру заносчивой мужеподобной женщиной с вечно недовольной длинноносой физиономией. И такую вот ведьму наглосаксы умудрились выбрать себе в управдомы… Трагическая оплошность с их стороны. Но они же не знали, с кем имеют дело. От них ведь утаили тот факт, что Туча, уважительно прозванная впоследствии Железной Домомучительницей, страдала серьезнейшим расстройством психики. Она мучилась неизлечимой формой мизандрии, иначе говоря, на дух не переносила мужчин. Даже на педиков смотрела с прищуром, все же, физиологически они оставались самцами с соответствующими гендерными признаками.

Отвращение и брезгливый ужас, испытываемые Тучей к представителям сильного пола, отягчались тем обстоятельством, что она сама принадлежала к нему, будучи трансвеститом, поднявшим мятеж против брюк. Чем всю жизнь штаны на подтяжках таскать, лучше этими подтяжками удавиться, вот какими были ее мотивы еще на заре полового созревания.

Дальше — хуже. Мучительные поиски гендерной идентичности и неутолимая страсть рядиться в чулки, привели будущую Домомучительницу в один из замызганных пабов на окраине Пентхауса, где проводили свой незамысловатый досуг суровые наглосаксонские шахтеры. Это были грубые мужланы, неотесанные здоровяки на подпитке, с сизыми небритыми скулами и мозолистыми ладонями, черные от угольной пыли, провонявшиеся табаком и дешевым виски. А чего еще от них было ждать, ведь бытие определяет сознание, не так ли?

Оттрубив в забое в поте лица, вместо того, чтобы спекулировать воздушными депозитами на Forex, как это делали остальные, приличные наглосаксы, шахтеры заваливали шумной компанией в паб. Сваливали заступы с отбойными молотками в углу, и дудлили слегка разбавленный элем виски, горланя свои дурацкие пошлые песенки под аккомпанемент непристойно визгливых волынок. Словом, вели себя, как последняя дрянь.

Что же привело Тучу в этот кошмарный паб? Что взволновало ее сверх всякой меры, лишив сна и отдаваясь нервной дрожью в кривых ногах, ежевечерне подвергаемых ею болезненной эпиляции? Драматическая ошибка, иначе не скажешь. Насосавшись эля, шахтеры пускались в пляс, натянув цветастые шотландские юбки прямо поверх перепачканных сажей комбинезонов. Юбки!!! Это было невероятно! Это опьянило и оглушило ее.

Я обязательно должна попасть туда, — зареклась она и сдержала слово. Как и следовало ожидать, результаты оказались совсем не те, на которые она рассчитывала перед туалетным столиком, когда клеила накладные ресницы, а затем пудрила длинный нос. Сначала шахтеры сильно смутились, но, когда до них, наконец, дошло…

Не будет преувеличением сказать: именно ошеломляющий финал столь чудесного начинания, превратил Тучу в Домомучительницу, толкнув в по-рыбьи холодные объятия лезбофеминисток. Это случилось сразу после того, как с нее сняли последние гипсы.

— Грязные вонючие животные!!! — то бледнея, то заливаясь пунцом, шипела Туча с ненавистью, до крови кусая тонкие, будто лезвия бритвы, губы, зубными имплантатами превосходной работы. На них ей тоже довелось раскошелиться из-за шахтеров. Отныне, она была у негодяев в долгу, а свои долги Туча выплачивала с педантичностью киношных Ланистеров.

— Мерзопакостные потные самцы!!! — хором повторяли за нею феминистки. Они были от Тучи без ума, с лету избрали председателем своего дурацкого клуба, а потом, и управдомом наглосаксов. Никто из обывателей ни полслова поперек не посмел сказать из страха, что немедленно оскопят. Феминистки играючи бы провели такое решение через суд, операция приравнивалась ими к косметической…

Возглавив наглосаксонскую часть Пентхауса, Маргарет Туча взялась за своих обидчиков засучив рукава. Расправа была ужасной. Сначала у шахтеров отобрали волынки, чтобы не нарушали общественного спокойствия по ночам. Затем им запретили ношение юбок под предлогом завуалированного оскорбления лезбофеминисток. Следующим был опечатан их любимый паб, вскоре там открыли музей геноцида против сексуальных меньшинств. Распитие обожаемого работягами солодового виски приравняли к уголовному преступлению. Наконец, шахту, последнее прибежище шахтеров, заполнили водой. Мстительная Домомучительница подсчитала, что Пентхаусу вполне хватает угля, добываемого в Подвале чайниками. Бузить не имело смысла. Оставшимся безработными шахтерам предложили переучиться на визажистов. А кому не нравится — согласиться на процедуру эфтаназии, не забыв предварительно записаться в программу донорства органов.

— У нас здесь реальный либеральный рынок, а не какой-то вшивый социализм! — как с цепи сорвалась Туча, напутствуя чудом уцелевших шахтеров. — В Красноблок валите, если кому-то что-то не нравится. Пошли вон!!!

Тот печальный факт, что Туча, чисто мимоходом, вспомнила о существовании Красноблока, стал для него роковым. Покончив с обидчиками, Домомучительница томилась от безделья, решительно не представляя, чем себя занять. Короткая карательная экспедиция с поголовным истреблением крошечного отсека фолклендцев, имевших неосторожность провозгласить себя мальвинцами, особо не порадовала. Все кончилось слишком быстро. А вот неоглядный Красноблок, где, как вскоре выяснилось, пряталось множество шахтеров, был прямо-таки непочатым краем работы.

— Ну, держитесь, мужланы, я иду к вам, — думала Домомучительница, до крови раня ладони длинными искусственными ногтями.

Правда, чтобы хорошенько прищучить красноблочных шахтеров, ей, для начала, предстояло придумать, как снести непрошибаемый ССанКордон, построенный соглядатаями в незапамятную эпоху Большого Брата В.В., Отца и Учителя стройбанов. К счастью для Тучи, Большой Брат давно превратился в нежильца. Геронтобюро возглавлял молодой и наивный Консенсус.

Тряпка и лошара, — сразу же догадалась Туча, решив, что ей не составит ровно никакого труда убедить свою жертву, что Красноблок остро нуждается в проветривании.

Так и вышло. Консенсуса пригласили принять участие в турнире, организованном влиятельным Биллиардным клубом, и он был весьма польщен. Тут-то Туча и взяла недотепу в оборот, искушая потрясающими перспективами межэтажного туризма, если его в Красноблоке развить с умом.

— Места у вас на-редкость живописные, аж дух захватывает, — ворковала Туча, отведя очарованного ею Консенсуса в сторонку, а он — то, краснел, то, бледнел, шел ненавистными ему бурыми пятнами и млел до трепета. — Только надо все двери нараспашку открыть, чтобы ваши казармы, как следует, проветрились. А то — портянками воняют. Ну и в подобающий вид привести. Навести марафет, как говорится…

— Перестроить?! — вытаращился на нее Консенсус в сильнейшем смятении, при всей своей наивности сообразив: попробуй, отремонтируй сотни, если не тысячи казарм, бункеров, замаскированных наблюдательных постов и командных пунктов, отлитых предыдущими поколениями стройбанов из сверхпрочного бетона марки М-1000, усиленного стальными шпалами, скрещенными в виде ежей рельсами и витой арматурой толщиной в палец.

— Хотя бы перекрасить, уже будет толк, — недолго думая, отвечала Туча. — Слышали такое понятие: косметический ремонт? Кое-где отштукатурим, чтобы потеки в глаза не бросали, стены оживим плакатами с попсой…

— Нету у нас никакой попсы, — озадаченно протянул Консенсус. — У нас вместо нее — строевые песни. Ну вот, например: И от Подвала до Нигрольских этажей, наши дружинники — всех сильней…

— Хватит, хватит! — аж передернуло Тучу. — Фи, какое гнусное мужланство. Но, позвольте, милейший Консенсус, как же вы танцуете?

— Нету у нас никаких танцев, — отвечал Консенсус, зардевшись.

— Запрещены?! — Домомучительница вскинула бровь домиком.

— Не поощряются, — уклонился от прямого ответа Консенсус. — У нас вместо них — марш-броски по лестницам. То вверх, то вниз, то вверх, то вниз, то вверх…

— Прекратите паясничать! — одернула его Туча, морща длинный, похожий на флюгер нос.

— Да и штукатуры в Красноблоке отродясь не водились, — развел руками Консенсус. — У нас камнетесы одни. Жестянщики, в самом крайнем случае…

— Плакаты с попсой мы вам пришлем в рамках гуманитарной помощи, — заверила Туча. — Она вам скоро понадобится, уверяю вас. А у нас старых плакатов с попсой все равно, завалом, девать некуда, валяются по подсобкам, плесневеют. А о штукатурах — тем более не беспокойся, Mon Cher Ami…

— Как же мне не беспокоиться? — спросил Консенсус, с благодарностью глядя на Домомучительницу, ибо никто никогда не называл его другом. Тем паче, дорогим.

— Я в Красноблок своих вольных штукатуров командирую, — обещала Туча. — У меня на примете есть толковая бригада шабашников, они по своему усмотрению, что надо, подправят и недорого возьмут…

— И процесс пойдет? — умиленно хлопнув ресницами, осведомился последний управдом Красноблока.

— Еще как пойдет, мой милый Консенсус, — заверила Туча, поглаживая его по щеке. — Я тебе слово Домомучительницы даю…

— Тогда ладно, — буквально расцвел Консенсус. Ну и пошло, поехало, с ее «легкой» руки…

* * *

— Поддержим Перекраску, товарищи жильцы! — надрывался Консенсус в дареный мегафон. — Довольно нам страдать и мучаться, глаза, понимаешь, свербит от этого противного красного цвета, хоть к окулисту беги! Сколько ж можно над жильцами изгаляться?! Толком ведь не вспомним уже, как радуга выглядит…

Это диковинное атмосферное явление, упоминавшееся им довольно часто для пиара, завораживало. Чудовищно хотелось посмотреть на радугу хоть одним глазком, какая она? Поговаривали, после влажной уборки в хорошо проветренных помещениях Пентхауса ее наблюдают частенько, и там ею никого не удивишь. Привычное, короче, дело, обыденность. Ради этой радуги многие из нас были готовы выйти на субботник, чтобы прибраться в отсеках. С влажностью же у нас никогда не было особых проблем, постоянно потолки протекали. Но Консенсус разочаровал нас, сказав, что и речи ни о какой радуге не идет, не разглядишь, мол, ее, пока стены кирпичные, вдобавок, густо измазаны суриком. Освещение, опять же, не то, что толку от ламп, чей свет с трудом пробивается через толстое армированное стекло колпаков, специально предназначенных, чтобы о них рикошетили метательные снаряды.

— Ничего, ничего, товарищи, — подбадривал нас Консенсус, когда мы повесили носы. — Скоро прибудут вольные штукатуры, наведут марафет. Вы пока, чтобы времени не терять, красный сурик соскребайте…

Конечно, не все радовались затеянному Консенсусом ремонту. Многие стройбаны, особенно, ветераны с ортодоксами, встретили его новации в штыки, принявшись лихорадочно искать возражения в фундаментальных трудах Основоположников, откуда они, по привычке, дергали цитаты на все случаи жизни. И, к своему ужасу, не нашли ни одного подходящего изречения. Оказалось, Основоположники не предусмотрели, что кому-то взбредет на ум перекрашивать стены. Красный сурик был единственной краской, производившейся в Красноблоке. Кто ж знал, что доброхоты из Западного крыла подкинут возомнившим себя малярами реформаторам целый контейнер импортной краски «POKKURILLA»? Ортодоксам не оставалось ничего другого, как напомнить новоиспеченному управдому и его дружкам, если он, вдруг, забыл, что красный цвет у наших стен не для понту, а несет в себе глубокий сакральный смысл. Дескать, означает, в полном соответствии с задумкой Основоположников, нашу непоколебимую решимость, не считаясь с потерями и последствиями, гнать этажи вплоть до Светлого Чердака, даже если все подступы к нему будут забрызганы кровью и мозгами.

— С собственными чердаками сначала разберитесь, маразматики старые, у вас с ними конкретные нелады! — не стал церемониться с заартачившимися ортодоксами Консенсус. — Мало мы, по-вашему, наворотили этажей?! И что, где ваш Светлый Чердак?! Показался?! Да его в упор не видать!!

Идея, запущенная Консенсусом с трибуны, как раз и состояла в том, что строительство, в общем и целом, завершено и, таким образом, Светлый Чердак, обещанный Основоположниками, где-то все же построен. Только его теперь сложно отыскать, слишком много строительного мусора оставили после себя стройбаны. Следовательно, надо обратить свои пламенные взоры внутрь казарм, хорошенько прибраться в отсеках, и он покажется. Еще предлагалось проветриться, для этого Консенсус провозгласил Политику Открытых Дверей.

— А то закисли без воздуха, окоростились, бурым мхом, можно сказать, поросли! Прямо какой-то Застой Воздуха в отсеках образовался, товарищи… — напирал на оппонентов Консенсус, давая понять, что, бродя по сильнозагазованным казармам в расчете нашарить Светлый Чердак наощупь, мы только даром теряем время. Звучало весьма убедительно. В принципе, в его словах имелась толика истины…

Я неплохо помню этот самый Застой Воздуха. Никто из стройбанов не напрягался, как, к примеру, при Большом Брате В.В. Строили себе — ни шатко, ни валко, вполуха слушая вялые призывы соглядатаев. Отлынивали от стройки, как только могли. Об обязательных некогда физзарядках, совмещавшиеся с политинформациями, промолчу. Торжественные мероприятия беззастенчиво сачковали. Даже самые важные, проводившиеся в Центральном Актовом Зале, его также гордо звали Колонным. Кстати, знаете, почему? Не из-за мраморных колонн, как вы подумали, их там не было отродясь. Просто стройбаны маршировали там колоннами, пока дисциплина не упала до полного наплевательства. Это когда соглядатаи окончательно плюнули на стройбанов, поскольку задолбались их понукать. Мол, стен не ковыряют, и ладно.

Воздух, централизованно подававшийся в отсеки, отдавал затхлостью и мазутом, системы вентиляции работали в пол силы. Тем не менее, его хватало всем, кто не сильно напрягался. Не спорю, атмосфера была спертой, чего уж там. Ее периодически разряжали. С этой целью у старших по этажам имелись выдававшиеся под роспись трофейные калийные патроны, доставшиеся нашим военрукам от швабров, когда коричневорубашечники Шпиля Грубого получили от них по мозгам. Шпиль надеялся с помощью калийных патронов перехитрить Пентхаус, снабжавший дыхсмесью Западное крыло. Вообразил, будто калийные патроны помогут, когда ему перекроют кислород. Затея оказалась такой же бредовой, как все прочие начинания Шпиля. Пока Спасатели Пентхауса отсиживались за своим бассейном, наши ополченцы вломились к швабрам и навешали им грандиозных люлей. А ящики с калийными патронами конфисковали, надо же было у швабров хоть что-то забрать. Подумали, вдруг пригодятся. Так и вышло в Застой Воздуха, хоть, положа руку на сердце, скажу: толку от патронов было негусто, атмосферу они освежали так себе.

* * *

Когда Перекраска набрала темп, Консенсус провозгласил себя ее Прорабом. Не удивлюсь, что это засланные наглосаксонской Тучей Вольные штукатуры подбили его на этот неоднозначный шаг. Заполучив новую должность, Консенсус стал балагурить втрое больше прежнего, расписывая, как же вольно задышится и в Красноблоке, и в Западном крыле, и даже на Неприсоединившихся этажах, если только устроить такой себе сквознячок. Мы слушали этого трепача, развесив уши, зачарованные великолепием открывшихся перспектив. О, это было чудо, магия слова. Но не подумайте, будто Консенсус был волшебником или хотя бы иллюзионистом, как Анатолий Кошмаровский или Алан Чувак. Мы сами хотели обмануться, вот в чем тонкость. Наверное, слишком долго просидели взаперти, и одна мысль об открытых дверях пьянила, как выдержанное вино…

— Только ССанКордон, как атавизм, снесем, и все, считайте: дело в шляпе, товарищи. А если кто из вас за красный цвет опасается, то зря. Не исчезнет он никогда, как светлые идеи Основоположников, товарищей Мракса, Эндшпиля и Вабанка. Они давно по всему Дому распространились, разом с кумачом. Взять хотя бы товарищей с этажа бенилюксусов, перед которыми я на днях выступал, очень, знаете ли, душевно меня приняли. Так вот они, чтобы вы знали, наш красный цвет уважают не меньше крэга, у них целый коридор красных фонарей. Жильцов оттуда калачом не выманишь. Зона отдыха, я б сказал, причем, красиво отдыхают, нам бы так. Меня туда тоже приглашали, достойно все, и девушки опрятные, а не засранки какие-то. Эй, Рая, ну-ка, стой, ты куда?!!

— А то ведь как получается, — вел дальше Консенсус, безнадежно махнув рукой. — Я с визитами дружбы с этажа на этаж мотаюсь, в мыле, можно сказать, за плюрализм агитирую, а мне обыватели, даже из сочувствующих нашему святому делу квартир, вопросы неудобные задают. Что это, говорят, за пристрастие у вас такое нездоровое к кумачу? Чем перед вами розовый с голубым провинились? Мало того, что рожи хмурые, так еще бурое все, прям какой-то этюд в багровых тонах из рассказа одного наглосаксонского товарища. А из каких соображений у нас все стены свеклой перепачканы, язык не поворачивается сказать в приличном обществе…

Агитируя нас дружно взяться за малярные кисти, Консенсус твердил, что его позицию разделяют самые авторитетные жильцы, включая управдомов Западного крыла и прочих важных птиц из Биллиардного клуба. Куда его, дескать, недавно кооптировали по рекомендации Домомучительницы Тучи и ее верного друга Рональда Альцгеймера из попечительного совета Пентхауса, с которым Консенсус, кстати, тоже на короткой ноге. И, что ему скоро подарят именной кий, чтобы он, наравне с другими членами клуба, гонял шары. И еще, что он уволится с поста Прораба и укатит в Пентхаус первым же лифтом, если мы ему во всем не доверимся.

— У меня в Западном крыле такой рейтинг сейчас, ого-ого какой здоровенный, товарищи. Управляющим — куда хошь, возьмут, с руками оторвут, и резюме отправлять не надо…

Не знаю, был ли Консенсус искренен, когда вешал нам лапшу. Сомневаюсь. Мы доверились ему, как он просил. Более того, взялись за малярные кисти с огоньком. Кумач у стройбанов давно в печенках сидел. Да и не помнили многие, откуда он взялся вообще. Зато стройбанам до рвоты осточертели грубые брезентовые робы, которые им приходилось таскать каждый день по уставу вместе с касками, кирзой и заступами. Воздух, которым мы дышали на трудовых постах, вечно отдавал какой-то гадостью, от нее мы кашляли и терли глаза. Как тут было не аплодировать капитальному проветриванию? Радовало так же решение Консенсуса отменить торжественные марши, в Застой их круглосуточно крутили по радио, и они нам порядком осточертели.

Появилось телевидение. Настоящее! Целых две развлекательных передачи. Первая называлась «До и после получки», она имела явный культурологический уклон, неудивительно, раз ее вел выдающийся культуролог. Он не давил на зрителей, как это делали выступавшие перед нами идеологи и сексоты, вообще, по большей части, молчал. Молча демонстрировал слайды, на которых в высшей степени культурные жильцы культурно проводили культурный досуг, танцуя в свое удовольствие и ужиная при романтических свечах. Под диковинную деликатесную закусь, имевшую малого общего с плавлеными сырками «Дружба», эти люди потягивали изысканные вина, смакуя их по глотку, это было неслыханно, нет бы, залпом, раз. А Молчаливый не спешил комментировать, предоставляя нам возможность сделать собственные выводы. Нам было ясно одно: фотографировали точно не в казармах, а в апартаментах Западного крыла, где, как оказалось, проживает изнеженная, но вполне приличная публика, а не зубастые империалистические маньяки, как вдалбливали на политзанятиях военруки. Что еще сказать? Молчание Молчаливого было весьма многозначительно. Полковник позднее утверждал, будто то была новейшая технология манипуляции сознанием, известная в узких кругах как «Молчание ягнятам».

Программа «Вздох» была принципиально иной. Ее ведущие, смешливые, симпатичные молодые жильцы, вчерашние активисты Ячейки Дружбы между этажами, беспечно балагурили в прямом эфире, всем своим видом давая понять: им дышится легко и свободно, чего они и нам, рядовым стройбанам, желают. Парни буквально упивались свежайшим кондиционированным воздухом. Их беззаботная радость лучилась с экрана, и мне, сгорбившемуся по противоположную сторону его, казалось, а ведь поистине так. Веет озоном, я чувствую…

Обе передачи, работая по-разному, имели тождественный лейтмотив, сводившийся к тому, что за ССанКордоном все просто изумительно. Там полным-полно всяческих благ, а обитатели столь щедры, что с радостью поделятся ими с нами. Это была кучерявая ложь. Их вымышленное изобилием напрямую зависело от нас. Чтобы оно у них на самом деле настало, нам надлежало принять позу «на низкий старт», густо смазав цензурируемые в хентай места вазелином. А еще, понаделать пробоин в ССанКордоне, разделявшем их и нас. Иначе, как им было нас облагодетельствовать?

Воодушевленные щедрыми посулами стройбаны схватились за заступы, это было не впервой, и барьер пал под их неистовыми ударами. Стальные турникеты противотанковые ежи из рельса отправились на лом вместе с километрами ржавой колючки. Энтузиазм, охвативший стройбанов, зашкаливал, и Консенсусу пришлось осаживать самых ретивых в любимый мегафон:

— Полегче, товарищи, сбросьте темп! Следите, вашу мать, за дыханием! А то, с непривычки, опьянеете! Полноценная закись азота, это вам не хухры-мухры. Тут адаптация понадобится…

— Во, дают, — шепнул на ухо Прорабу его первый заместитель Яков Лев, наблюдавший за развитием событий в бинокль. — Вчера пернуть боялись, без оглядки на Комитет, а сегодня — поди, как раздухарились. Того и гляди, в приступе декомпрессионной асфиксии попадают. Если б они так строили, как ломают, нам бы Перекраску не пришлось начинать…

— Эйфория… — задумчиво пробормотал Консенсус.

Сейчас мне ясно: нас хладнокровно провели. Но и пусть, подлая брехня прорезалась в будущем, зато настоящее было прекрасным. Какое-то время мы с западниками дышали в унисон. Стройбаны с упоением крушили ССанКордон. С умилением наблюдавшие за процессом западники ввели моду на символику, от которой мы отказались в добровольном порядке. Модели из Playboy щеголяли в телогрейках ополченцев на голое тело и ушанках военруков с рубиновыми звездочками на лбу, кирзе и чулках на подтяжках. Чудной симбиоз сулил издателям приличные барыши.

Правда, эйфория быстро пошла на спад, а, наивные надежды на то, что, объединив воздушные пространства, мы заживем по-братски, дыша на всю грудь и не озираясь на соглядатаев, рассыпались прахом. Хорошо, что это случилось не сразу.

— Перемен, требуют наши сердца!! — пел один сухощавый чернявый паренек, пока мы расшатывали кладку, а потом плясали на обломках как безумцы, смеясь, обнимаясь и срывая опостылевшие нашивки стройбанов. Перемен… Эти его слова до сих пор иногда звучат у меня в голове…

Наворотив порядком дыр, измочаленные, зато с чувством честно выполненного долга, мы поздним вечером разошлись по казармам. Все с нетерпением ждали, когда же спертая, пропахшая ружейным маслом и нестиранными портянками атмосфера выветрится из кубриков и боевых постов, уступив место чудесному кондиционированному воздуху Пентхауса, обещанному Консенсусом и Яковом Львом. На удивление, к утру стало только хуже, ни малейшего намека на сквозняк. Мы недоумевали, пока Консенсус не разъяснил: брешей, что мы пробили, недостаточно. Поутру, выстроившись в походные колонны, мы снова поспешили к стене, а худенький паренек опять запел про грядущие перемены.

Так продолжалось дня три, если не дольше. Мы валились с ног, наши сердца ухали, а вены пульсировали, точно, как в песне этого похожего на чайника гитариста, она полюбилась нам с тех пор. А затем наступили ПЕРЕМЕНЫ. Но, совсем не те, на какие мы рассчитывали…

* * *

Едва осела поднятая падением здоровущего фрагмента ССанКордона пыль, как нашим взорам представилась новехонькая, с иголочки стена, она уходила и налево, и направо, от пола и до потолка, возвышаясь параллельно ССанКордону, который мы столь энергично снесли. Мы уставились на нее в недоумении, побросав заступы и прикусив языки. Из-за стены не доносилось ни звука. Должно быть, обитатели Западного крыла, в свою очередь, затаили дыхание, наблюдая за нашей реакцией в телекамеры. Ими оказался напичкан каждый метр, больше было только датчиков движения, автоматически включавших сирены сигнализации и прожектора. Представившийся нам монолит был ни чета разрушенному нами ССанКордону, поражая воображение новизной заложенных в него технологических решений. Это была непрошибаемая цитадель, ни трещинки, ни скола, сколько хватало глаз. Идеальная поверхность, обтянутая матами на уровне голов для нашей же безопасности. Ломать подобную красоту у нас не поднялась бы кирка, тем паче, густо прикрученные повсюду яркие информационные таблички призывали нас воздержаться от этого, предупреждая о суровой ответственности за порчу частной собственности. Ближайшая из них гласила:

ВНИМАНИЕ!

ЕВРОПЕРИМЕТР!

НЕ ЗАСТУПАТЬ ЗА БЕЛУЮ ПОЛОСУ!

Чуть дальше я прочел:

ОСТАНОВИТЬСЯ! ПОКАЗАТЬ ПУСТЫЕ ЛАДОНИ!

И далее, с тремя восклицательными знаками:

МЕДЛЕННО РАЗВЕРНУТЬ ПРИГЛАШЕНИЕ ОТ МЕСЬЕ ШЕНГЕНА!

ДЕРЖАТЬ ПОВЕРНУТЫМ К БЛИЖАЙШЕМУ ОБЪЕКТИВУ!

ИЗБЕГАТЬ РЕЗКИХ ДВИЖЕНИЙ И НЕПРИСТОЙНЫХ ЖЕСТОВ!

ВЕДЕТСЯ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЕ!

ВАС НАКАЖУТ!!!

А у самого пола виднелось обнадеживающее:

СПАСАТЕЛЬ ЛЮБИТ ВАС!

ВОТ И ИДИТЕ К НЕМУ…

Даже у самых отчаянных из нас опустились руки. Заступившую нам путь твердыню было не снести даже тяжелым вооружением из арсенала Клики агрессивных военруков. Поговаривали, у них имелся таран на колесиках, бывший телеграфный столб с заточенным топорами острием, припрятанный в тайной кладовке Возмездия на случай, если пожарные Пентхауса прокатят нас по договору об Ограничении Стратегических Вооружений-2. Ломать ЕВРОПЕРИМЕТР нашими корявыми, сильно затупившимися кирками было бессмысленно, и мы не стали. Да у нас и сил не оставалось никаких. Неужто нам не рады? Вот вопрос, которым задавались мы. Но он был нам не по зубам…

Чумазые и убитые, мы оглянулись, в надежде, что Консенсус объяснят нам, что за фигня. Он запросто мог, учитывая его язык без костей. Но, его как ветром сдуло с капитанского мостика. Прораб Перекраски исчез.

Куда, никто толком не знал. Одни говорили, Консенсуса самого провели, и он, раскаявшись, постригся в ченцы, посвятив остаток дней зубрежке Начертания и служению Архитектору в монастырской келье, на хлебе и воде. Другие твердили: Консенсус — двойной агент, его предательство было вопросом времени.

Разрозненными группами, в подавленном молчании, понурив присыпанные строительной пылью головы, мы разбрелись по казармам. Стали ждать, что будет дальше. С неделю вообще ничего не происходило. Затем по радио передали коротенькое сообщение Временного домкома: Консенсус отстранен, пост Прораба Перекраски упразднен, Меченый управдом разжалован и выслан в Пентхаус, катать шары в Биллиардном клубе до скончания времен, такова его суровая расплата за содеянное. Опустевшая трибуна переходит под полный контроль Давидовичей…

Кто они такие — мы знали не понаслышке, поэтому, смена власти прошла безболезненно.

* * *

Иначе — и быть не могло. Ведь Давидовичи были не какими-то там залетными казачками или агентами влияния Пентхауса, внедренными к нам вездесущей обетованской разведкой FoSSad. Нет, это были наши, местные жильцы, стопроцентные стройбаны, кровь от крови, плоть от плоти Красноблока. Ранее все трое честно служили в Комитете соглядатаев по идеологической и оперативно-сексотской частям, впоследствии горячо поддержали провозглашенный Консенсусом Курс на Перекраску, за что были произведены в младшие маляры. Теперь же, по их собственным словам, они переросли и Перекраску, и ее Прораба, который, в итоге, стал пятым колесом телеги и переклинившим тормозом реформ. Более того, Давидовичи обвинили Консенсуса в измене светлым перекрасочным идеалам и малярному процессу в целом. По их словам, он деградировал прямо у них на глазах, проникшись пагубными реваншистскими помыслами под влиянием одиозных агрессивных военруков, лелеявших планы по возрождению Кошмарного Красного Голиафа. Представьте себе, каков подлец, ахали Давидовичи, позиционировавшие себя как троих чудо-богатырей, отдаленных потомков легендарного обетованского героя Давида, сокрушившего ужасного филистимлянского Голиафа, о чем в самом Начертании есть.

— Красный Голиаф не пройдет! — торжественно клялись Давидовичи разинувшим рты стройбанам, и раз за разом пожинали овации. Кстати, именно с тех пор, пережив неслыханный триумф, Давидовичи себя иначе, как Давидовичами, не звали ни разу, хотя прежде у всех троих были обычные для стройбанов имена. Еще ими делались прозрачные намеки, из которых было резонно заключить: всесильные управдомы Пентхауса и покровители свергнутого Консенсуса, а именно, Маргарет Туча и Рональд Альцгеймер, отныне на их, Давидовичей, стороне, поскольку они всегда на стороне Давидовичей, кем бы эти Давидовичи ни были. Нам, простым стройбанам, было трудно понять, о чем тут речь, но, похоже, Давидовичи знали что-то такое, о чем не догадывались все остальные. Потому что им действительно сошло с рук смещение Консенсуса, а ведь они провернули это дельце не по-рыцарски, мягко говоря. Если верить слухам, вероломно подкравшись к последнему Управдому Красноблока со спины, когда тот в замешательстве разглядывал Периметр, что лишний раз доказывает непричастность Прораба Перекраски к возведению этой дискриминационной стены, Давидовичи вывернули ему на голову последнее из оставшихся ведер с нитроэмалью. Именно это событие, кстати, послужило логичным финалом Перекраски. Консенсус, выкрикнув что-то про предательство какого-то Брутто, а может, и Нетто, из-под ведра было не разобрать, потерял ориентацию, оступился и выпал из руководящей обоймы. Подхватился на ноги далеко внизу и, прихрамывая, вслепую припустил прочь. И не в Биллиардный клуб, как нам рассказывали, а к гостеприимным швабрам, давно симпатизировавшим ему, где со временем трудоустроился лектором Малярного мастерства. Лекции, между прочим, ему довелось читать по азбуке Брайля, с него так и не сняли ведра, намертво приклеившегося к родимому пятну. Это было ужасно.

Дав Консенсусу мощного пинка, Давидовичи заперлись с радиотелефоном в ватерклозете на территории Мятежного Аппендикса, о нем я чуть позже расскажу, и сделали пару важных звонков Маргарет Туче и Рональду Альцгеймеру. Доложили: ни Консенсуса, ни краски больше нет, все, как договаривались. Соответственно, конец Перекраске. Туча с Альцгеймером дали добро на переход к очередному этапу преобразований.

— Начинаем Перестановку, господа и панове, — сообщили нам Давидовичи с трибуны, откуда совсем недавно распинался Консенсус. Им было тесновато, и ее пришлось распилить на троих.

— Что еще за Перестановка?! — недоумевали дезориентированные стройбаны. — Нам и Перекраски за глаза!

На что Давидовичи, не моргнув глазом, отвечали, что Перестановка является органичным продолжением Перекраски, которая, в общем и целом завершена. Унизительный свекольный цвет изничтожен примерно на шестидесяти процентах несущих стен и сорока процентах внутриотсечных переборок, около восьми десятых оконных проемов очищены от кумачовых плакатов, включая портреты Основоположников, отправленные в утиль после процедуры всенародного оплевывания, введенной специально для нас Комитетом по люстрациям Пентхауса. Надо, дескать, люстрировать, и крепко люстрировать хотя бы парочку самых одиозных домостроевцев. Основоположники сгодятся, тотчас нашлись Давидовичи. В Пентхаусе отвечали, что вполне.

Следом за трибуной Давидовичи распилили лицевой счет Красноблока, ранее считавшийся Единым и Неделимым. Так в злую годину всеобщего распила родилось Содружество Непродыхаемых Газенвагенов, иначе говоря: Собор, Мятежный Аппендикс и Кур1нь — по-прежнему братские, но, отныне, независимые коммунальные квартиры. Давидовичи назначили себя их первыми управдомами. С ними никто не спорил, стройбаны были слишком деморализованы, чтобы качать права. Да и не было у стройбанов отродясь никаких прав, кроме священного права пасть смертью храбрых за Красноблок, но оно — не в счет.

— Мы в самом начале долгого и многотрудного пути, — распинались перед нами Давидовичи. — Причем, избранного всенародно, так как предыдущий путь мы вместе признали долбанным красным тупиком. — Амбициозные стройки века заморожены до состояния вечной мерзлоты, и это хорошо. Это знак того, что мы, отказавшись от опрометчивого проекта альтернативной башни, снабженной собственным Светлым чердаком, готовы добровольно прилепиться к Западному крылу, пускай даже на правах голимой пристройки…

— Так ведь западники сами от нас отгородилось своим Периметром! — подал голос кто-то самый смелый и сообразительный.

— Они не отгораживались, не надо гнать, — замахали руками Давидовичи. — ЕвроПериметр нельзя воспринимать как недружественный шаг. Напротив, это шаг навстречу.

— Как так? — удивились мы. Тут они пустились в сбивчивые и путаные пояснения, из которых следовало: постройка ЕвроПериметра — вынужденная мера, к тому же, влетевшая западникам в глоточек. А виноваты в том, что они здорово потратились, мы — стройбаны…

— Опять стройбаны?! — аж задохнулись наши.

— Не надо было ССанКордон без оглядки разбирать, — пояснили Давидовичи. — Тогда надобность в ЕвроПериметре отпала бы. Ибо, как бы не был отвратителен ваш Кордон в глазах либерально мыслящих обитателей Западного крыла, сколько бы диссидентов к нему не поставили бы без суда и следствия палачи-чрезвычайники за долгую и страшную историю Красноблока, но, простояв без малого полвека, ССанКордон постепенно превратился в один из ключевых элементов несущей конструкции Дома в целом. Его, короче, нельзя было взять и сломать, даже если вам очень хотелось. Вот западникам и пришлось в авральном порядке строить новую стену на замену старой, что вы разрушили. Чтобы избежать перегрузок и, не дай, Архитектор, обрушений.

— Радуйтесь еще, что с вас, дураков, полную стоимость ЕвроПериметра решили пока не взыскивать, — добавили Давидовичи с самым серьезным видом. Мы, понятно, вздохнули с облегчением, подумав: хотя бы с этим-то повезло.

Далее выяснилось: ЕвроПериметр спроектировал выдающийся инженер месье Шенген, достойный наследник великого месье Эйфеля. Он же в Еврозоне отвечает за ТБ. И, таким образом, именно месье Шенгену решать, кого из стройбанов пускать в Западное крыло, а кто — пока обойдется. Ибо, разжевывал свою позицию Шенген, если бывшие стройбаны, разумеется, из самых благих побуждений, ринутся массово брататься со швабрами, лягушатниками, лапшистами и прочими жителями Западного крыла, появится риск смещения центра тяжести Дома, что чревато самыми катастрофическими последствиями. Именно чтобы не допустить перекосов, перегрузов и других косяков, Европериметр оборудован надежными турникетами, а также декомпрессионными камерами шлюзового типа, разработанными, чтобы избежать разрушительного воздействия перепада давлений. Или гидравлического удара, как выражался сам Шенген. По тем же соображениям, им были введены жестко лимитированные квоты для мечтающих попасть в Западное крыло стройбанов.

— Пускать, разумеется, будем, но маленькими порциями, — обещал Шенген с рекламных буклетов, распространявшихся по специальной программе Европериметризации. — Для начала, мы могли бы принять партию выдержавших face-control девиц. Пожалуй, мы даже возьмемся обеспечить этих отважных первопроходчиц комфортабельными рабочими местами в коридорах красных фонарей на этаже бенилюксусов. Привычный девушкам свет не выключается там круглыми сутками. Это позволит им быстрее адаптироваться к условиям свободного рынка…

Понятия не имею, о чем шла речь, не интересовался этим вопросом, но от желающих участвовать в объявленной Шенгеном гуманитарной программе не было отбоя. В итоге, вдобавок к Коридору красных фонарей у бенилюксусов, были построены аналогичные коридоры в других отсеках Западного крыла. Когда и они были переполнены, квоты стали жестче даже для девушек, благополучно прошедших фейс-контроль. Что же до всех прочих, кто не вышел ни полом, ни фейсом, Шенген требовал показать заправленный кислородом тысячелитровый индивидуальный баллон, вмурованный в стену по месту постоянной прописки. Он служил месье Шенгену чем-то вроде гарантии солидности намерений. Шенген подсчитал: ни один стройбан, обладающий таким баснословным состоянием на правах частной собственности, ни за какие коврижки не пустится в бега, как только очутится внутри Европериметра.

Мне не светило скопить столько воздуха до самой старости, даже, если б совсем перестал дышать. Кстати, что скоро перестану, были шансы. Я ведь, как назло, потерял работу. Стыдно, конечно, жаловаться. Ведь в ту пору несладко приходилось всем, за исключением, разве что, самих Давидовичей, да многочисленных членов их семей, организовавших нечто вроде убогой пародии на Биллиардный клуб местного разлива, плавно переходящий в воровской общак. Конечно, если верить Давидовичам на слово, чего скоро не позволяли себе даже самые доверчивые стройбаны, у нас в Кур1не все было тип-топ. Пожалуй, в частном случае Давидовичей, это действительно соответствовало истине, чего никак нельзя сказать об остальных. Причем, чем радужнее становились перспективы, рисуемые перед нами управдомами, тем туже мы затягивали пояса.

Заливая про чудесные апартаменты с бассейнами и сплит-системами, куда нас в самом скором времени отселят из провонявшихся портянками казарм, Давидовичи буквально пританцовывали на месте, сгорая от нетерпения приступить к распилу ранее числившихся на балансе Красноблока площадей. Прежде, до раздела Единого и Неделимого Лицевого Счета, они формально принадлежали всем стройбанам в равных долях, и, таким образом, были ничейными. Положение следовало немедленно исправить, это Давидовичи понимали хорошо, но, сперва, им надлежало чем-то занять стройбанов. Пока те не начали задавать неудобных вопросов. Короче, жильцов новоиспеченных Национальных квартир надо было срочно чем-то отвлечь. Смотавшись для консультаций в Пентхаус, где Давидовичей инструктировал сам Джеффри Скунс, ведущий спец Межэтажного Воздушного Фонда по безнадежным долгам, они, по возвращении, предложили жильцам заняться поисками национальных лиц, утраченных в результате длительной красноблочной оккупации. Жильцы купились, и давай искать. Тут-то и выяснилось, что пресловутые лица стерты. Лица стерты, краски тусклы, то ли люди, то ли куклы, пел еще в домостроевские времена известный рокер Макар Андреевич. И, допелся. Оказалось, так и есть: нацлица фактически напрочь отсутствуют у большинства стройбанов. Затесаны под интернациональный стандарт. Это ужасное открытие на первых порах так потрясло Давидовичей, что они, сгоряча, чуть не начали дорисовывать недостающие фрагменты лиц с помощью утилиты Adobe Photoshop. Это оказалось слишком хлопотно и, к тому же, дорого, за лицензионное ПО правообладатели драли не по-детски. В результате, похерив идею широкого использования графических редакторов, Давидовичи отдали предпочтение бюджетному варианту, предложив жильцам собственноручно искать виновников отсутствия у них национальных лиц. Вот тут-то и попали под раздачу учителя соборного наречия, использовавшегося в Красноблоке для нужд межнационального общения. Случалось, разъяренные стройбаны чинили над ними самосуд, отлавливали, лупили по лицам и требовали вернуть им нацлица. Как будто учителя были хоть в чем-то виноваты…

К счастью, в Кур1не обошлось без эксцессов. Правда, выпущенные из зубных кабинетов КЖС патриотически-настроенные историки, превратившиеся в истериков стараниями изуверов-дантистов в штанах с синими лампасами, доказывали общественности, будто бытующее в Соборе наречие является набором животных звуков, исторгавшихся на заре Домоздания сексуально фрустрированными пещерными медведями с целью завоевания симпатий фригидных медведиц, но бывшие стройбаны прислушивались к ним в пол уха. Не до изысков им стало. Даже когда наречие вывели из обихода, а бывших учителей переименовали в зоологов, снабдив так называемыми медвежьими билетами, это не вызвало общественного резонанса. Главным образом потому, что у нас не было общества, и резонансу негде было разгуляться. Тем не менее, я поздравил себя с тем, что по совету Отца не подался в лингвисты, была у меня такая идея. Еще я мечтал стать историком Дома, но эту затею Отец тоже отверг. Ему, видите ли, хотелось, чтобы я последовал по его стопам и сделался технарем. Даром, что меня с детства мутило от техники.

— Ну и пускай тошнит, — бывало, вздыхал Отец. — У нас в Красноблоке быть технарем — единственный способ сохранить лицо и, соответственно, совесть — относительно чистой…

В конце концов, я уступил. Вскоре после этого Красноблок развалился, а Отец погиб при взрыве ПОЛЫНЕЙ. Я очутился на улице, как, впрочем, и большинство других стройбанов, так что — нечего мне жаловаться. Все хлебали по полной…

* * *

Мне надлежало срочно искать работу. От этого теперь напрямую зависела жизнь. Шутки кончились разом с Перекраской. Почему? Да потому, что домкомы Западного крыла свернули «рекламную акцию» по поставке к нам в казармы гуманитарной дыхсмеси, мотивировав свое решение тем, что, раз уж Красноблок исчез, то и качать, по большому счету, некуда.

К тому времени отечественные установки, мешавшие нашу паршивенькую местную дыхсмесь, которая централизованно подавалась в казармы, распределяясь в равных долях посредством кранов, торчавших из потолков, приказали долго жить. Давидовичи упразднили их в рамках борьбы с постыдной красноблочной уравниловкой. Отныне каждому стройбану предстояло самому заботиться о том, чем дышать, и что жевать. В остававшиеся от Красноблока репродукторы, по ним раньше транслировали торжественные марши, было объявлено: забудьте о халяве, товарищи, возьмитесь за голову и засучите рукава.

Первые два пожелания были исполнены нами без проволочек. Халява канула в прошлое вместе с изречениями Основоположников о равенстве и братстве, это мы уже поняли к тому времени. Ну а за головы взялись, когда появились первые шоковые терапевты. Засучить рукавов почти никто не успел. Зато у терапевтов они были заранее засучены.

III. Стройбан стройбану — ликантроп

Стресс — есть полезная реакция, помогающая организму выжить…

Ганс Селье, эндокринолог, директор Международного института стресса.

Как я уже говорил, Перестановка стала органичным продолжением Перекраски, о чем было во всеуслышание объявлено Давидовичами. Но, перед тем, как к ней приступать, руководство наметило меры по радикальному сокращению числа прописанных в бывшем Красноблоке стройбанов. Это делалось, чтобы обуздать безработицу, свирепствовавшую в казармах из-за массового закрытия мастерских. Надо было что-то с этим делать? Разумеется, надо. Создавать новые рабочие места? Каким образом, если мы заморозили все наши стройки, прилепившись к Западному крылу на правах паршивой пристройки? Пускать проблемы на самотек было бы безответственно. Адекватным ответом вызовам, перед которыми очутилось Содружество Непродыхаемых Газенвагенов, стала Шоковая терапия.

Оперативно, как ополчение на подступах к Собору, некогда остановившее швабров Шпиля Грубого в шаге от наших главных тогдашних святынь, были сформированы бригады по оказанию скорой неотложной помощи тем стройбанам, кто нуждался в ней в самую первую очередь. В шоковые терапевты охотно брали попавших под сокращение оперативников Комитета жильцов-соглядатаев, так как они были физически развиты и закалены в аморальном плане. Их наскоро обучали приемчикам неотложной помощи, и бросали в бой, в депрессивные казармы и коридоры. Бывшие стройбаны сразу же прозвали этих решительных ребят тимуридами или тимуровцами, от имени председателя совета их отряда главного шокового терапевта СНГ Тимура Объегоркина-Голого. Зловещая была личность, доложу я вам, вспомню — вздрогну. Некоторые, счастливо пережившие то времечко стройбаны впоследствии оправдывали Голого, утверждая, будто он был по характеру добряком, просто ему спускали разнарядку из Пентхауса, где указывалось, сколько стройбанов надлежит подлечить в отчетном квартале, и он плакал, когда брал под козырек. Может и так, тут мнения сильно разнятся. Полковник, например, говорит, у Голых в роду по мужской линии всегда хватало психов, страдавших вспышками маниакальной мизантропии, зачастую перераставшей в натуральную ликантропию. Синяки, укусы и рваные раны — самое малое, что грозило тем беднягам, кто попадался Голым, когда у тех начиналось сезонное обострение. Порой, дело принимало столь серьезный оборот, что в окрестностях родового гнезда Голых пустели целые коридоры. Соседи массово бежали на другие этажи, не хотели, чтобы их растерзали. Родной дед главного шокового терапевта, даже фамилию поменял на Объегоркина, безуспешно пытаясь отделаться от ликантропической кармы. Не помогло. Ликантропия снова проявилась уже в третьем поколении, причем, в тяжелейшей форме.

Объявив устаревшие лозунги про равенство и братство дырявой ширмой, за которой насквозь прогнивший жильцененавистнический красноблочный Домострой скрывал свое полное моральные банкротство, Тимур Объегоркин-Голый провозгласил, что отныне и навеки вечные:

СТРОЙБАН СТРОЙБАНУ — ЛИКАНТРОП

В соответствии с этим мессиджем его подопечные из отряда тимуровцев начали шнырять по всему Содружеству Непросыхаемых Газенвагенов, тыча мощными электрошокерами в тех, у кого не было сил от них сбежать. Доходяг в отсеках хватало. У нас давно кончились запасы припасенного агрессивными военруками провианта, воздух был на исходе, и многие стройбаны еле ползали, как сонные мухи, готовые впасть в долгую зимнюю спячку. Они становились легкой добычей для тимуровцев, после оказания неотложной помощи, спячка становилась вечностью. Жертв было так много, что шоковые терапевты валились с ног. Но оно того стоило. Им платили сдельно.

Поначалу стало только хуже. Жизнь в казармах, и при Домострое весьма условно соответствовавшая этому понятию, превратилась в ад. Кроме опасности схлопотать удар током из-за угла, дышать сделалось совершенно нечем. Пряно-горьковатый смрад паленого мяса стоял буквально повсюду, некоторых, еще державшихся на ногах стройбанов, мутило. Они падали на колени. Тимуровцы только того и ждали. Тотчас набрасывались со всех сторон. Сыпались искры, вопли быстро обрывались, лишь изредка переходя в хрипы. Шутка ли дело, получить разряд в несколько тысяч вольт!

Тимур Объегоркин-Голый, часто появляясь в Криво-говорящих зеркалах, выступал с обнадеживающими заявлениями, обещая, все скоро наладится, только надо еще самую чуточку перетерпеть.

— Шоковая терапия пошла нам на пользу! — распинался Голый перед камерами. — Она заставила бывших стройбанов взбодриться, заново почувствовать вкус жизни. Это оздоровление, господа. Моя методика работает. Довольно с нас убогого Красноблочного Общака, угнетавшего в порабощенных жильцах индивидуальность наравне с духом свободного предпринимательства, выражающемся в нестерпимой жажде дышать за троих, а то и десятерых!

Еще одним популярным лозунгом того периода стало его изречение:

ШАРЕ — НЕТ!

КАЖДОМУ ЖИЛЬЦУ — ПО ИНДИВИДУАЛЬНОМУ ЗАГУБНИКУ!

— И, я вам торжественную клятву тимуровца даю, судари мои с сударушками: мы не свернем с намеченного пути, пока поголовно не превратимся в ликантропов до самого последнего стройбана! — потрясал холеными кулачками Голый, а его потная круглая физиономия лучилась непреклонной решимостью. Глядя в его гнусную харю скопца, я нисколько не сомневался, сам главный шоковый терапевт давно уже прошел все стадии перевоплощения в оборотня.

Поразительный нюанс. На первых порах, изнывавшие от жесточайшей гипоксии стройбаны, не пропускали ни одного публичного спича этого злобного евнуха, жадно глотая каждое слово, сыпавшееся из пухлого рта оратора. Если это был самогипноз, он имел устойчивый перверсивный привкус. Это было нечто вроде коллективной «сексуальной девиации», когда участники группового садомазохистского сеанса с элементами аутоасфиксиофилии, получают утонченное удовольствие по обе стороны экрана. Впрочем, вряд ли сам Тимур Объегоркин-Голый страдал от духоты…

Справедливости ради скажу: одновременно с введением неотложной помощи ослабшим стройбанам, шоковые терапевты организовали адресную поддержку малодышащих, которых тоже развелось немало. Помощь заключалась в том, что их поддерживали под руки по пути к Балластным шахтам, чтобы не спотыкались и не ошиблись, ненароком, адресом. Мера назрела давно, многие малодышащие почти не передвигались своим ходом, и народным дружинникам по охране общественного порядка, широко привлекавшимся к этой миссии, зачастую приходилось тащить малодышащих на собственном горбу. Кстати, примерно в это время из словосочетания народный дружинник исчезло прилагательное, его признали чересчур домостроевским. Чуть позже дружинников переименовали в насиловиков…

В быту переживших Шоковую терапию стройбанов тоже настали перемены. Но не те, о которых пел чернявый гитарист, когда стройбаны ломали ССанКордон. Централизованное воздухоснабжение казарм отключили. Атмосфера в отсеках быстро наполнилась углекислотой. Это еще больше упростило задачу шоковых терапевтов по очистке бывшего Красноблока от уродливых пережитков порочного прошлого. Уцелевшие стройбаны обзавелись переносными кислородными баллонами, мы таскали их на перевязи за спиной. Баллон можно было подзарядить у ближайшего терминала-загубника, их наспех обустроили на каждом этаже. Не бесплатно, разумеется, а за купоны, которые предстояло добыть любой ценой.

Мне крупно повезло. Я мог себе позволить такую роскошь, поскольку стал челноком.

* * *

Кстати, если уж на то пошло, в те весьма непростые времена бурного торжества Ликантропии над другими ценностями, пробиться из технарей в челноки считалось недюжинным карьерным ростом. Спору нет: стать налоговиком или насиловиком из ячейки борьбы с незаконным оборотом конопли в целях защиты ее законного оборота, было куда кучерявее, но для этого требовалась крепкая волосатая лапа. У меня ее не было отродясь. Откуда…

— Челнок так челнок, сказал себе я. Нефиг перебирать харчами…

Кто такие челноки, наверняка спросите вы, и, как они связаны с челноками, бороздящими просторы Бассейна Атлантик, посреди которого вздымается неприступная громада Пентхауса? Отвечаю без обиняков: к водоплавающим челнокам те, каким заделался я, не имеют ровно никакого отношения. Наши челноки — это такие удачливые бывшие стройбаны, курсировавшие между Содружеством Непродыхаемых Газенвагенов и Неприсоединившимися этажами с целью извлечения максимально возможной прибыли от мелкооптовой торговли всяческим барахлом.

После бегства Консенсуса в драматически финале Перекраски, обитателям Неприсоединившихся этажей оставалось тихо возрадоваться, что они не присоединились к нам, когда мы настойчиво звали их ПРИСОЕДИНЯТЬСЯ, иначе бы тоже остались без портков. Но, неприсоединившиеся не злорадствовали, чего не скажешь о самодовольных индюках из Западного крыла. И не кривили душой, рассыпаясь в лживых насквозь соболезнованиях. Наоборот, неприсоединившиеся жильцы нам искренне сочувствовали и охотно шли навстречу во всем, что касалось налаживания взаимовыгодного сотрудничества. Оно, главным образом, состояло в том, чтобы выменивать у неприсоединившихся дефицитный импортный ширпотреб на неприкосновенные стратегические запасы агрессивных военруков, сделанные на случай полной изоляции, которой нам грозился Рональд Альцгеймер, объявивший Красноблок Отсеком Зла. Предполагалось, нам доведется долго питаться спагетти из варенных портупей.

Предвидя такой вот нешуточный оборот, агрессивные военруки решили запастись портупеями впрок и методично забивали стратегические кладовки всякой всячиной. Баллонами со сжатым воздухом, топорами, гвоздями и прочей нехитрой снедью, чтобы пересидеть бойкот. К концу Перекраски неприкосновенных запасов скопилось столько, что даже Давидовичам оказалось не по зубам их все украсть. Кое-какие крохи перепали нам, простым стройбанам. Для челноков они стали находкой.

На удивление, обшитые стальными пластинами броневатники ополченцев, каски, шапки ушанки, валенки и другое воинское снаряжение со складов, оказались востребованы на Неприсоединившихся этажах. Ума не приложу, куда они потом весь этот хлам сбывали, но, как говорится, факты — штука упрямая. За одну прорезиненную робу дружинника войск химзащиты, способную выдержать прямое попадание снаряда, начиненного концентрированной серной кислотой, можно было играючи выторговать целый мешок хлопчатобумажных футболок, причем, с походом. Или полтора мешка трусов отменного качества, у нас на них был ураганный спрос. А взамен пары грубых кирзовых сапог с подбитыми гвоздями подошвами, неприсоединившиеся отваливали до пяти пар великолепных войлочных тапок. Вы даже не представляете, какое то было блаженство для любого стройбана, обуть их вместо сапог с портянками, которые полагалось таскать по уставу раньше. В тапочках ты буквально парил, готовый вознестись к потолку, а то и выпорхнуть за пределы Дома.

Аллегория, конечно. Я уже говорил и не поленюсь повторить: ни стройбанам, ни всем прочим жильцам, за Внешними стенами, абсолютно нечего делать. Там, в так называемом Застеночном пространстве, любого из нас ожидает немедленная смерть из-за плотных, перенасыщенных ядом туч, губительных для всего живого. Поэтому и построены сверхпрочные, исстари священные для любого жильца. Сам бесноватый Шпиль Грубый, параноик и поджигатель, не посмел посягнуть на них. А ведь сколько пакостей натворил во внутренних отсеках, не перечесть…

Ну и Подрывник с ним. Я только хотел сказать, что нисколько не стыжусь своей работы, хоть и не оправдал надежд, возлагавшихся на меня Отцом, он-то видел во мне технаря. С другой стороны, ничего удивительного, мы же оба — родом из Красноблока. Отец и в отношении себя, как он сам рассказывал, лелеял весьма честолюбивые планы, пока был маленьким. Мечтал, представьте себе, сделаться настоящим крановщиком. Но, не вышло, в итоге, довелось умерить аппетиты. Кто такие крановщики? Сейчас расскажу.

* * *

Долгое время эта профессия была самой почитаемой у молодых стройбанов, многие юноши бредили ей, еще не достигнув призывного возраста. Выше котировались разве что верхолазы, но с ними — отдельная история, которой я поделюсь позже. Что же до крановщиков, то про них даже песню сложили и крутили по радио десять раз на дню. Она так и называлась: «Марш крановщиков». Некоторые ее куплеты до сих пор сидят у меня в голове. Ну вот, например:

Не кочегары мы, не плотники-на, Но сожалений горьких нет, Как нет! А мы крановщики-высотники-на, И с высоты вам шлем привет. Трепал нам кудри ветер высоты, И целовали облака Слегка. На высоту такую, милая, ты Уж не посмотришь свысока…

По-моему, он звучал как-то так. Про облака, целующие кудри лишь слегка, как я понял впоследствии из рассказов Отца, было самое оно. В точку. Хотя, на поверку все обстояло далеко не так бравурно, как придумал сидевший на сдельной зарплате поэт-песенник. Но об этом предпочитали не болтать из опасений перед соглядатаями. На их участие в процессе работы крановщика недвусмысленно намекалось прямо по тексту, о них был следующий куплет, предлагавший «пройтись со мной» под угрозой «покинуть в неизвестности стройплощадку». Родившимся в Красноблоке стройбанам не требовалось разжевывать дважды, что на самом деле означала фраза «Пройдемте-ка». Но, она не отвадила Отца от страстного стремления стать крановщиком, ведь он был юн и наивен.

— Многие мои сверстники этим бредили, — рассказывал Отец, и его лицо сразу же молодело, как часто случается, стоит только стройбану вспомнить юность. — После потасовки со швабрами нам довелось делать капитальный ремонт в тех помещениях, куда прорвались эти пакостники. Уму непостижимо, сколько всего они успели у нас испаскудить. Мы-то привыкли считать швабров культурными, воспитанными жильцами, как-никак, они же из Западного крыла. Никому из нас и в голову не приходило, что швабры станут выкручивать водопроводные краны и срывать унитазы с раковинами. А они — даже кафель в туалетах сбивали, чтобы увезти к себе на этаж. Ну и кто они после этого, если не фашисты? Все плафоны в коридорах содрали, голых лампочек — и тех не оставили… — Отец вздохнул, наверное, такая дикость до сих пор не укладывалась у него в голове, хоть он и стал ей свидетелем. — В общем, нам многое пришлось восстанавливать или вообще мастерить заново, так что ребята со строительными специальностями были нарасхват. Одновременно мы начали возводить новые этажи. Жильцов, после того, как мы дали прикурить швабрам прямо у них дома, охватил такой подъем, такой трудовой энтузиазм, что мы просто не могли сидеть, сложа руки. Строили и строили без передыха! А кто на стройке нужнее всех?! Кто самый незаменимый? Правильно: крановщик. Вот эта профессия и стала самой престижной, оттеснив на задний план даже ССанкордонников, как сокращенно звали Стражей ССанКордона при Отце и Учителе стройбанов. Конечно, были еще верхолазы-внебашенники, но их отряд в ту пору только начали формировать, и попасть туда было нереально. Во внебашенники, знаешь, какой конкурс был?! Сто пятьдесят молодых стройбанов на место, почти как сегодня в налоговые казаки! Для начала, требовалось железное здоровье, вдобавок, безупречная биография. И чтобы к родственникам у соглядатаев не было претензий, Комитет их до десятого колена проверял. Крановщиков, правда, тоже проверяли, но все же, не так въедливо. Вот я и решил попробовать, вдруг возьмут. Романтика… — Отец улыбнулся, но улыбка получилась грустной. — Жильцы-идеологи как раз начали компанию, она так и называлась: «ВСЕ В КРАНОВЩИКИ». Почти в каждом оконном проеме, там, где раньше висели плакаты «ВСЕ В ОПОЛЧЕНЦЫ», а до них — лампадки под портретами Архитектора, повесили новые пламенные призывы. Я их как сейчас помню, яркие такие, заманчивые, до сих пор перед глазами стоят. Строительные краны поддоны с кирпичом ввысь поднимают и на кромку крыши кладут. Над ними алая заря Новой Эры поднимается, а на заднем плане — остроконечный шпиль с рубиновой звездой. Это, понятно, преувеличение было, чистая фантазия иллюстратора. Ведь верхолазы-внебашенники, которым предстояло прикрепить звезду на крыше, тогда только проходили интенсивную подготовку. Но, кто из нас о таких мелочах думал…

Однако и с курсами крановщиков, куда Отец подал заявление с просьбой о зачислении в курсанты, оказалось не так радужно, как он надеялся. Выяснилось, что кандидаты в крановщики проходят не менее суровый отбор. Для начала, соискателям предстояло сдать тест на сообразительность, только наоборот. К немалому удивлению Отца, в курсанты принимали тех, кто был начисто лишен любопытства. Поскольку свои наработки в этой области психологии отсутствовали напрочь, Комитет соглядатаев загодя послал шпионов в Западное крыло, чтобы раздобыли лучшие тамошние методики. Впрочем, тесты на коэффициент IQ были лишь первой экзаменационной ступенькой, его, кстати, в Красноблоке сразу переименовали, назвав тестом на ПУ: Показатель Устойчивости. Уцелевшим после тщательного отсева абитуриентам надлежало заполнить отпечатанную на тридцати трех страницах анкету — следующий тест касался благонадежности, и это понятно. Ведь каждый допущенный к работам на открытом воздухе крановщик получал теоретический шанс улизнуть из Красноблока, перебравшись по стреле в Западное крыло. Поговаривали, такие досадные инциденты изредка случались, если в ряды крановщиков просачивался ренегат с генетическими наклонностями к предательству. Такой жилец мог даже не знать, что ему хочется сбежать и вел себя, как честный боец. Пока у него внутри самопроизвольно не срабатывал скрытный механизм, подлец задавал стрекача, и больше его в казармах не видели. Именно поэтому анкеты абитуриентов проходили дотошную проверку в идеологической и оперативно-сексотской ячейках Комитета. Одно мало-мальски сомнительное пятнышко в биографии любого из родственников, и кандидата безжалостно отсеивали.

— Тут-то мне и настала труба, — вздохнул Отец, горестно качая головой. — Я это сразу понял. Из-за твоей бабушки…

Так я узнал о бабушке. До Перекраски Отец никогда не заводил о ней разговоров из опасений, что я потом нечаянно проболтаюсь. И лишь на склоне лет, когда соглядатаи плюнули на идеологию ради коммерции, поведал мне эту печальную семейную историю. Как оказалось, когда пьяные швабры вломились в Красноблок, бабушку угораздило замешкаться в предбаннике. Насколько я понимаю, как раз где-то там же попал в переплет и папа Михаила Электроновича, торговавший в коридоре шнурками. Как знать, быть может, бабушка потому и замешкалась, что покупала у него эти самые шнурки и, таким образом, в некотором смысле, судьбы наших с Ритой семей переплелись гораздо раньше, чем мы узнали друг друга. Зверски отлупив дедушку Электрона ногами в яловых сапогах от злости — шнурки им были точно ни к чему, швабры, горланя воинственные гимны нибелунгов, потащили его с собой. Бабушку не тронули, и она осталась во временно оккупированном коридоре. Это был крайне неосмотрительный поступок с ее стороны. Радио Красноблока уже объявило его в опасности. В таких случаях все без исключения стройбаны, вне зависимости от пола и возраста, приравнивались к ополченцам срочной службы и считались мобилизованными в Клику агрессивных военруков. Ну а ополченцам совершенно недвусмысленно прописывалось Уставом, как поступать в подобных ситуациях. Попав в окружение враждебных жильцов, ополченцу полагалось незамедлительно искать ближайший угол и биться о него головой до полного прекращения жизнедеятельности. Жильцы-бойцы в плен не сдаются, плакаты, акцентировавшие внимание на этом неопровержимом факте, были густо развешаны в казармах, примыкавших к входной двери. И хотя бабушка впоследствии плакала, каялась и клялась, что просто не нашла вышеобозначенного угла, поскольку швабры переколотили все люстры, соглядатаи ей, разумеется, не поверили. Это еще счастье, они не обвинили ее, будто штопала швабрам носки, пока те околачивались в Красноблоке. Или, хуже того, что на пару с ними портила какие-нибудь наши вечные ценности. При объявлении Красноблока в опасности они автоматически приравнивались к скоропортящимся продуктам. Тогда бы бабушке точно несдобровать, загудела бы, как миленькая, в Балласт. А так, отделалась легким испугом, получила всего пять лет исправработ по уборке снега в Заколоченной лоджии…

— Если бы только всплыло, что моя мама побывала в Заколоченной лоджии, само существование которой нашими категорически отрицалось, мне бы не то, что рычагов строительного крана, метлы бы не доверили. Поэтому я сознательно провалил тест на Показатель Устойчивости. Меня сняли с дистанции, как чересчур любознательного…

— Это ведь тоже могло навредить?

— Мне повезло: любознательных брали в технари. Там любознательность тоже не приветствовалась, конечно, однако хотя бы не считалась пороком. Так я стал инженером по эксплуатации энергетических установок ПОЛЫНЬ…

— Жалеешь, что не получилось пробиться крановщики? — спросил я.

Отец долго размышлял, прежде чем ответить. Наконец, покачал головой Отец.

— Нет, — сказал он в конце концов. — Видишь ли, поступая в крановщики, я мечтал стать членом особой касты, одним из тех счастливчиков, кому выпала честь увидеть наш Дом сверху, с высоты птичьего полета…

— Птицы погибли из-за ядовитой окружающей среды у поверхности еще в прошлую геологическую эпоху, — напомнил я, припомнив уроки природоведения в школе.

— Выражение-то осталось, — отмахнулся Отец. — Оно всегда очаровывало меня, сынок. С высоты птичьего полета, красиво звучит. Конечно, крановщикам строжайше возбранялось делиться впечатлениями о том, как там, снаружи. Они давали подписку о неразглашении, за ее нарушение сурово карали. Но в моих глазах это обстоятельство только добавляло профессии притягательности. У тайны — особое обаяние, согласись. Если за одни только разговорчики о подписке, самое меньшее, отправляли к спецдантисту, уж, наверное, за внешними стенами было, на что поглядеть. Однако, едва став абитуриентом, я случайно выяснил, крановщики ровным счетом ничего не видят…

— Как это?! — удивился я.

— Сами крановщики, понятно, держали рот на замке, памятуя о подписке, — ухмыльнулся Отец. — Но мне крупно повезло, куратор нашего взвода однажды разоткровенничался со мной. Он был тертый калач, дважды Геморрой Труда, столько смен за рычагами крана отсидел, что считать задолбался. В других обстоятельствах, я бы из него лишнего слова клещами не вытащил, но был День Крановщика, считавшийся одним из самых торжественных праздников Красноблока, и наш куратор расслабился. Крепко выпил, я притащил в казарму канистру с самогоном. Твоя бабушка припасла ее на черный день. Как будто после Заколоченной лоджии не понимала, что в Красноблоке он давно настал. Или даже никогда не кончался…

* * *

— Сынок, — заявил крановщик, разделавшись примерно с третью канистры. — Ты нихуя не врубаешься в ситуацию. Первое, блядь, что ты можешь смело выкинуть к ебаной матери в Балласт, так это свои зыркалы. Как крановщику, они тебе нахуй не понадобятся. Будешь вкалывать вслепую, как крот,

— А как же рычаги? — ужаснулся я.

— Наощупь нашаришь, какие проблемы? Ты не бзди, наблатыкаешься. Главное — выполняй команды с земли, которые через наушники слышишь, и в ус не дуй.

— Представь мое потрясение, когда я это услышал, — продолжал отец. Было непохоже, что он врет, да и зачем. Оказалось, всякий раз перед рабочей сменой соглядатаи из КЖС напяливали ему на голову специальный колпак с прорезями для рта и ушей, чтобы не задохнуться и слушать рацию. Кабина крана была герметичной, а запас дыхательной смеси в баллоне подобран так, чтобы по притыку хватило на смену, плюс минус пару минут. Я, конечно, спросил, нельзя ли было снять колпак. Или хотя бы сдвинуть на затылок.

— Ты че, пиздаватый?! — взбеленился он, — как же его нахуй сдвинешь, если его на клею сажали, прямо на лысину, так что с волосами можешь тоже попрощаться, их тебе теперь до самой пенсии брить, а там уж вряд ли вырастут, даже если доживешь. Еще — под подбородком ремешок, специально для сильно любопытных, которые человеческого языка не понимают. А на ремешке целых три сургучных печати, как говорится, на хитрую жопу — болт с винтом, — хрипло рассмеявшись, куратор сделал большой глоток из канистры, обтер влажные от самогона губы мозолистой ладонью.

— Печати? Какие печати?!

— Известно, какие, сынок, — продолжая щериться, отвечал ветеран. — Первой ячейки КЖС, а также Идеологической и Оперативно-сексотской. Вот так вкалываешь как фафик, в поте лица, не видать ни рожна, воздуха — в обрез, так еще и трясись всю смену, чтобы ненароком эти ебаные печати не сковырнуть! А они, чтоб ты въехал, и сами, того и гляди, рассыпаться могли. Сургуч-то из старых запасов был, колкий до опиздинения, трофейный, его наши ополченцы с швабрского этажа привезли. Только соглядатаям было на это насрать. Не уберег печатей — пеняй на себя. Вылезаешь, бывало, из кабины, ни рук, ни ног, ни жопы не чувствуешь, а все равно колотишься, не дай Архитектор, какая закавыка с печатями. Как смена кончилась, соглядатаи на них, каждый в свою лупу таращились. И, чуть что не так…

— Ну и ну, — пробормотал Отец. И, поскольку ветеран-крановщик уже основательно захмелел, решился на следующий вопрос. Спросил, как же, в таком случае некоторым из крановщиков по слухам все же удалось сбежать в Западное крыло. Ведь, если на голову приклеен идиотский колпак, кабина герметизирована и заколочена гвоздями, а баллон с дыхательной смесью приварен к полу и его не выкорчуешь, попробуй, сбеги.

— Ну, во-первых, на высоте воздух не такой ядовитый, как внизу, — сказал ветеран, поглаживая канистру. — Сам-то я им дышать не пробовал, не к спеху мне было, из любимого Блока тикать. Но кореша рассказывали, было дело. Это раз. Кроме того, бегуны, ебать их в корму, специально тренировались задерживать дыхание. Типа как ныряльщики в глубоком бассейне. Выдавит, бывало, такая гнида ногами лист ДВП, который в кабине вместо стекла полагался, встанет на карачки, да как задаст стрекача прямо по стреле. Рискованно, конечно, с верхотуры ебанешься, костей не соберешь, но бегуны и на это были согласны, лишь бы в Западное крыло съебать…

— И много крановщиков таким макаром слиняло? — продолжал допытываться Отец.

— А ты как думал? — поморщился ветеран. — Иначе, с чего бы Комитету в каждую кабину по соглядатаю сажать?! Это прикинь, как непросто было! Кабины в двухместные пришлось переделывать. И баллоны побольше ставить, чтобы на двоих кислорода хватило…

— Скажите, а соглядатаям тоже крепили на голову колпак?

— Естественно, что крепили, — оживился ветеран. — Чем они лучше других жильцов?!

Неожиданно он насторожился и, как показалось Отцу, протрезвел.

— Че-то я не понял, курсант, — проскрипел он, поедая Отца красными слезящимися глазками. — Тебе вообще какой до этого интерес?

— Да никакого, — пробормотал Отец, сообразив, что слегка увлекся.

— Никакого?! — подозрительно прищурился крановщик. — Непохоже. Что-то ты дохуя вопросов задаешь!

— Да я просто интересуюсь, — пролепетал Отец, нутром почувствовав: запахло керосином.

— Просто интересуешься, блядь?! — прорычал ветеран, силясь встать. — Ты сюда учиться на крановщика пришел, ебаный урод, или вопросы пиздаватые задавать?! Пиздуй, блядь, к тесту на тупость готовься, то есть, на устойчивость, я хотел сказать! Дай-ка я только сперва фамилию твою запишу…

К счастью, всплеск активности истощил последние силы куратора, голова крановщика покачнулась, будто туда под давлением подали жидкий чугун. Еще одно мучительное мгновение, и лоб ветерана уткнулся в клеенку, которой был застлан стол. Через минуту он уже храпел. На следующий день Отец без труда завалил тест на устойчивость и, таким образом, избавил себя от необходимости заполнять анкету. А чуть позже подался в технари, где ее не спрашивали. А зачем? Технари вкалывали во внутренних отсеках, на приличном расстоянии от крыши и ССанКордона. Им просто некуда было бежать…

— Много позже, когда мы с Михаилом Электроновичем трудились в цеху ПОЛЫНЕЙ, потребность в крановщиках отпала, — сказал мне в завершение того разговора Отец. — На смену кранам пришла новая, так называемая кессонная технология. Крышу начали поднимать на мощных гидравлических домкратах. Приподнимут на пару сантиметров, заложат щель кессонами, выгонят слой кирпича. Опять приподнимут. И никого за пределы Красноблока посылать не надо, чтобы потом дрожать: сбежит, не сбежит…

* * *

Как я уже говорил, после аварии на ПОЛЫНЯХ насиловики расследовали обстоятельства этого драматического происшествия. Наверное, подозревали теракт. К счастью, подозрения не оправдались, и было официально признано: взрывы случились из-за грубых просчетов, допущенных проектировщиками агрегатов. В итоге, погибших технарей из эксплуатационного персонала признали невинными жертвами аварии, назначив их ближайшим родственникам компенсацию. Обязались выдать по столитровому баллону сжатой дыхсмеси. Раструбили на все СНГ. Потом, как уже вошло в привычку, переиграли, выдали вполовину меньше. И все равно, это был по-царски щедрый жест. Ведь, если бы погибших при катастрофе технарей признали ее виновниками, родственников вполне могли обязать оплачивать понесенные этажом убытки из собственных кислородных запасов. При таких раскладах мне можно было смело вешаться. Поэтому каждый из нас не стал бухтеть, получив вдвое меньше обещанного, хотя мы прекрасно понимали: начальство откатило себе ровно половину дыхсмеси. Ну, откатило, и пускай, не сговариваясь, думали мы. В ту пору — все откатывали, кому было что откатить. Остальные приучились закрывать на факты откатов глаза. Откатывают, шкуры, и ладно, половина причитающегося — все же гораздо лучше, чем вообще ничего.

— И двадцать пять литров — тоже весьма кучеряво… — это мне недвусмысленно и весьма доходчиво дал понять следователь, занимавшийся делом Отца. Проблема заключалась в том, что Отец исчез, а для получения выплаты требовалось предъявить тело.

— Нету тела — нету дела, — искоса поглядев на меня, буркнул следователь. А затем прозрачно намекнул, что ему не составит большого труда пересмотреть вышеобозначенное дело. Переквалифицировать, по его дословному выражению, объявив испарившегося при аварии технаря умышленно слинявшим через Европериметр в Западное крыло.

— Может, у тебя есть доказательства, что пострадавший героически погиб, а не дезертировал с поста, бросив своих товарищей? — холодно осведомился следователь, дав понять: хотя Красноблок и перекрасили в Содружество Непродыхаемых Газенвагенов, уголовную статью за самовольное оставление казарм никто не отменял.

— Кроме того, есть еще статья за незаконное проникновение в Еврозону, — добавил следователь и принялся грызть кончик шариковой ручки, которой заполнял соответствующие бумаги. Я прекратил тупить, понял, чего он хочет, и сцедил ровно половину своего пятидесятилитрового баллона. Следователь был доволен. Мы расстались почти что друзьями. Он нацарапал мне свой номер телефона и сказал, чтобы я обращался в любое время, если что. То есть, если подвернется новое дельце. Я и не подумал обидеться на него за это. Он ведь просто зарабатывал на жизнь, только и всего. Молча расписался в ведомости, взвалил баллон на спину и потащил в казарму, где получил временную прописку. Ничего личного, как выражаются практичные мазерфакелы. Баллона, полученного мной за Отца, хватило, чтобы начать собственный челночный бизнес…

Думаю, Отец бы порадовался за меня. В конце концов, быть челноком — далеко не худшее занятие. Кстати, в нем действительно оказались свои прелести, о существовании которых я раньше не подозревал. Недаром говорят, нет худа без добра. Я всю жизнь мечтал побывать на экзотических этажах. Далеко бы я ушел, если бы не Перекраска? До нее рядовые стройбаны получали шанс переступить Госпорог лишь в составе боевых колонн, когда члены Геронтобюро, ненадолго стряхнув амнезию, вспоминали об интернациональном долге перед угнетенной общественностью с Неприсоединившихся этажей, чтобы она, вдобавок, стала побитой. Новоявленным интернационалистам было не до красот, зачастую общественность отчаянно сопротивлялась. Зато, в качестве мирного челнока, я играючи совмещал приятное с полезным, побывав в таких местах, о каких прежде не смел даже мечтать.

Например, посетил сказочный отсек хургадян. Тот самый, которым на заре Домоздания правили волшебник Озимый Рис и его возлюбленная, фея Изыди. Понятно, к хургадянам меня привели дела. Их тапки вдвое дешевле тех, которые шьют шавармщики. Они в последнее время совсем обнаглели. Обтяпав выгодное дельце, я не отказал себе в удовольствии, выкроил время и прогулялся по древним коридорам, где явственно ощущается дыхание столетий. То есть, свободного воздуха там кропаль, из Пентхауса туда дыхсмесь почти не качают, поскольку хургадянам за нее нечем платить, а в долг им больше не дают. В итоге, приходится довольствоваться той, что привозят с собой зажиточные туристы. Зато в кислородной маске можно бродить, где угодно, никакой толчеи, главное, чтобы бедуины не отобрали баллон. Такое, к сожалению, иногда случается. Но я все же рискнул, оно того стоило: своими ладонями коснуться кладки, уложенной самим Прорабом Кхерамом незадолго до трагического конца в бетономешалке. Я едва не лишился чувств, разглядывая древние иероглифы, изображающие диковинных зверей, им же — цены нет. А они там — повсюду. Хургадяне говорят, раньше иероглифов было еще больше, пока в отсек не повадились ездить Вольные штукатуры из Пентхауса, искать припрятанную под штукатуркой Смету Архитектора. Перепортили не один квадратный метр. Якобы, укатили ни с чем, но доподлинно, разумеется, неизвестно…

Бродя гулкими переулками, я думал о великом Моше, который когда-то, в незапамятные времена, повел за собой толпы репатриантов, искать обещанную ему самим Архитектором Обетованную квартиру, на которую ему, якобы, выдали Ордер. Это было прямо где-то здесь, значит, их стопы в сандалиях касались тех же затертых веками камней в полу. Мне даже не верилось в такое. Потом мои мысли невольно уносились к Рите, чего, вообще-то, следовало ожидать, я ведь любил ее по-прежнему. Кроме того, она ведь тоже была обетованкой, как и Моше. Я, кстати, не задумывался об этом раньше, в Красноблоке об этом не принято было говорить, по Уставу Внутренней службы мы все считать равноправными стройбанами, так, по крайней мере, явствовало из изречений членов Геронтобюро, отображенных на кумачовых агитплакатах. При этом, в Учетной карточке стройбана зачем-то была графа с национальностью, но об этой неувязочке тоже не принято было болтать. Могли наказать. Я, впрочем, не думал об этом не из страха, что возьмут на карандаш. Мне просто не приходило в голову. И лишь много позже, уже после того, как Рита с дядей Мишей выехали на ПМЖ в Пентхаус, Полковник, наверное, чтобы меня поддеть, брякнул однажды:

— Они ж обетованцы, ты что, не знал? Кто б их иначе через Европериметр пропустил? Вдумайся в название стенки, баклан! Думаешь, оно с нихуя взялось?! Просто так?! Сейчас, блядь…

— Я предпочел отмолчаться. Ввязываться в споры с пьяными персонажами вроде Полковника — бессмысленное, к тому же, небезопасное занятие. Сейчас сами поймете, почему. Я вкратце расскажу вам об этом старом маразматике и пропойце.

* * *

Как отставной военрук, он побывал во множестве «горячих» отсеков. ПОУЧАСТВОВАЛ, как любят выражаться сами участники — нюхнувшие аромата портянок военруки, придавая своим рубленным физиономиям выражение скорбной многозначительности. В их глазах этот глагол — ПОУЧАСТВОВАЛ — дорогого стоит. И может, кстати, влететь в копеечку тому, у кого есть сомнения в его отношении. Разумеется, выраженные вслух. И, Архитектор вас сохрани, искать в их УЧАСТИИ смысл, тот уж точно — жди беды. УЧАСТИЕ обыкновенно сопровождается глаголами НАЕБАЛИ и ОБМАНУЛИ, они придают ему благородную жертвенность. И не мешают своим операторам считать всех, не пожелавших быть НАЕБАННЫМИ или хотя бы ОБМАНУТЫМИ, ЕБАНЫМИ УКЛОНИСТАМИ.

Да, так вот, Полковник, без преувеличения, ПОУЧАСТВОВАЛ, пройдя долгий и многотрудный ратный путь от рядового ополченца до военрука, а, завершив его по выходу в отставку, трудоустроился вертухаем в Проект ПОЛЫНЬ, следить, чтобы на режимный объект не прокрались посторонние или вообще, шпионы. Ему для этого выдали вертушку, у которой он и бдел, проверяя пропуска. Правда, ему все равно не удалось сберечь установки от катастрофы, когда они взорвались.

Оставшись без дел после аварии, Полковник сидел на бобах, проклиная куцую пенсию и Консенсуса с его ДОЛБАННОЙ Перекраской, которая сгубила Красноблок и, следом за ним, НЕПОБЕДИМУЮ и ЛЕГЕНДАРНУЮ Клику агрессивных военруков. Еще больше ругательств исторгалось им по адресу Давидовичей и учрежденного ими Содружества Непросыхаемых Газенвагенов.

— ПРОСРАЛИ БЛОК РОДНОЙ, ПИДАРЮГИ ЕБАНЫЕ! — бесился Полковник и пил, пил, пил.

Когда началась Шоковая Терапия, его дважды, если не трижды, ловили и волокли к Балластным шахтам. Будучи на подпитке, Полковник казался терапевтом легкой добычей. Обманчивое впечатление, он был тертый калач. Чудесным образом трезвея всякий раз у самой Черты, закаленный ветеран расшвыривал терапевтов с помощью приемов рукопашного боя, которыми овладел, когда служил в ДЕСАНТУРЕ, после чего, матерясь, скрывался в ближайшей подворотне. Я думаю, он мог не бежать. Получив достойный отпор, терапевты теряли к нему интерес, отправляясь на поиски более покладистых пациентов.

Чуть позже Полковнику крупно повезло, ему подвернулась работенка. И не где-нибудь, у Подрывника на куличках, а у швабров, безуспешно пытавшихся демонтировать монорельс, некогда проложенный нашими военруками для переброски резервов на случай, если бы Холодная возня переросла в горячую стадию. Нельзя сказать, будто швабры фанатели от затеи военруков и раньше, но благоразумно помалкивали: в их квартире квартировал наш ограниченный контингент. Точнее, на половине квартиры, ее тогда разделили шкафами-берлинерами.

Я сейчас поясню, о чем речь. После умиротворения ультрас Шпиля Грубого силами наших доблестных ополченцев, швабры долгое время жили порознь, отгородившись друг от друга выстроенными в ряд шкафами. Высокими такими, под самый потолок. Сверху поклеили обои, чтобы подчеркнуть: размежевание — всерьез и надолго, возврата к прошлому — не предвидится. Щели, конечно, оставались, но их регулярно конопатили газетами «Правда», чтобы избежать шпионских происков и исков в несанкционированном отборе кислорода. Смысл в том, что западные и восточные швабры черпали дыхсмесь из разных источников. Тем, что проживали на стороне Западного крыла, их, чтобы не путаться, именовали бундесами, качали воздух пожарные расчеты Пентхауса. Это делалось при помощи толстых прорезиненных шлангов конструкции какого-то Маршала. Соответственно, на половине бундесов, хозяйничали мазерфакелы с факелами, отчего перерасход кислорода там был чудовищным.

Швабры-хонекеры или, ласкательно, ханыки, как их, чисто по-братски, звали у нас, снабжались кислородом из красноблочных запасов. Централизованно и под строгим надзором военруков и соглядатаев. В период Холодной возни, военруки с пожарными, бывало, переругивались через стену, ее звукоизоляция оставляла желать лучшего. И это при том, что шкафы-берлинеры были, по сути, частью непрошибаемого во всех остальных местах ССанКордона. Периодически высказывались идеи заменить их на силикатный кирпич, но до практического воплощения не дошло. Как пояснил мне сам Полковник, в первую очередь, этого не хотели именно наши военруки. Чтобы не загромождать направление главного удара, говорил он. Если б мазерфакелы, вдруг, поперли, мы бы им шкафы на головы опрокинули, и до самого Пентхауса подсрачниками гнали, с глубокими охватами флангов, ясен красен…

Так было вплоть до затеянной Консенсусом Перекраски, кончившейся Перестановкой, когда предводительствуемые Давидовичами бывшие стройбаны отгородились друг от дружки обломками ССанКордона, организовав СНГ — Содружество Непродыхаемых Газенвагенов. Что сказать, пример оказался заразительным. Под сильным впечатлением от нашей Перестановки, швабры очень скоро затеяли свою.

— PERESTANOVKA, YA!!! — с довольными физиономиями восклицали они, сдвигая свои берлинские шкафы обратно к стенкам. И давай брататься, угощая друг друга баварскими сосисками и подливая в стаканы Jagermeister. Пить шнапс после Шпиля Грубого сделалось у швабров неприличным вне зависимости от того, бундесами они себя ощущали или ханыками…

За швабрами потянулись лягушатники с лапшистами, за ними бени с люксусами и так, вплоть до жижек и пшиков. В итоге создалось обширнейшее пространство Еврозоны…

Из-за исчезновения сотен перегородок катастрофически возросла нагрузка на несущие стены, отчего Дом дал осадку на западный бок. Еще неизвестно, чем бы все кончилось, спасибо месье Шенгену, не оплошал. Быстро сделал расчеты, спроектировал и возвел ЕвроПериметр на замену ССанКордону. Спас нас от крупных неприятностей.

Как только Красноблока не стало, а швабры убрали берлинские шкафы, встал вопрос, как быть с монорельсом, оставшимся от наших военруков. В итоге, его решили разобрать, как не соответствующий экологическим нормам механизм. Он, к слову, и был таким. Устрашающе прожорливым по части киловатт, их у нас никогда не считали, вдобавок, чудовищно шумным, из-за него, бывало, швабры полночи не смыкали глаз, что негативно сказывалось на демографии. Однако, демонтировать конструкцию оказалось непросто. Сами швабры, порядком разленившиеся и отвыкшие от физического труда, не желали пачкать рук. Турки, которых они приютили у себя на этаже, чтобы те варили им кофе в турках, откуда, собственно, и пошло самоназвание этих бедняг, против старого монорельса оказались бессильны. Швабрам не оставалось ничего другого, как обратиться за содействием к бывшим военрукам, дескать, кто строил, тому и ломать сподручнее. Расценки за работу установили швабрские, нежадные, от желающих — не было отбоя. Полковник прошел суровый кастинг, заявив на собеседовании эйчарам:

— Как свои пять пальцев эту хреновину знаю. Лично по ней начинку для межэтажных баллистических лифтов с разделяющимися боеголовками возил…

И убыл в Западное крыло, получив рабочую визу, подписанную самим месье Шенгеном, представьте себе. А, по возвращении в Содружество Непросыхаемых Газенвагенов, огорошил меня, заявив, что пересекся нечаянно с Михаилом Электроновичем.

С тех пор, как они с Ритой переехали в Западное крыло, минуло года три, а то и больше.

— С дядей Мишей?! — я не поверил ушам.

— С ним, мля, — отвечал Полковник, подливая нам в стаканы шнапс, которым он разжился у швабров. — Только никакой он теперь не дядя Миша, и даже не Михаил Электронович, чтобы ты знал, Геша…

— Как это?! — не поверил я.

— Молча! — рявкнул Полковник и, единым махом, осушил стакан. — Это он у нас, хамелеон еханный, Михаилом Электроновичем прикидывался, а теперь окрас вместе с хозяевами поменял. И зовут этого Иуду продажного — ребе Моше.

— Как?!

— Уши с утра не мыл?! — напустился на меня Полковник. Я подумал: он напился и врет от зависти. Полковник, сколько его помню, регулярно закладывал за воротник, а, разбогатев на импортную дыхсмесь, честно уплаченную швабрами по условиям контракта до последней марки, вообще не просыхал. Мало ли, что у пьяного на уме, подумалось мне. У Полковника в голове и на трезвую голову, конь не валялся. Кроме того, они с Михаилом Электроновичем недолюбливали друг друга еще, когда работали на установках ПОЛЫНЬ. Помню, дядя Миша жаловался Отцу, будто Полковник его умышленно третирует:

— В лицо меня знает, урод, а все равно, всякий раз, пропуск требует! И глазищами своими нездоровыми сверлит, как будто знает обо мне нечто такое, о чем я сам не догадываюсь. Харя комитетская! Палач! Сразу видать, пока в отставку не вышел, инакомыслящих к спецдантистам таскал, нервы вытягивать, без новокаина…

— Тише ты! — шикнул на приятеля Отец, приложив указательный палец к губам. — Хочешь, чтобы соглядатаи на карандаш взяли?!

Стоило Отцу упомянуть карандаш, как они, словно по команде, втянули головы в плечи. Никому из них явно не улыбалось ненароком очутиться верхом на нем. Я же, случайно подслушавший их разговор подросток, впервые испытал то, что психологи зовут когнитивным диссонансом. Лица взрослых мужчин стали пепельными, они явно испугались. Но нас же с самого младенчества, буквально с яслей учили: честному стройбану в Красноблоке бояться некого, он тут, почитай, как у Основоположников Мраксизма за пазухой. Песня такая была строевая на эту тему:

От Собора, и до самых до окраин, От одной стены и до другой, Наш стройбан шагает как хозяин, По казарме милой, дорогой…

Мы эти куплеты заучивали наизусть. Они ни у кого из нас не вызывали сомнений, по крайней мере, в детском саду и начальной школе. Представить себе, что дяде Мише воткнут карандаш, сами догадаетесь, куда, и не контрики какие-то, поймав по противоположную сторону ССанКордона, а НАШИ — было немыслимо. И уж тем паче, я не мог поверить, будто НАШИ просверлят добрейшему дяде Мише зуб, и не запломбируют, чтобы лез на стену в воспитательных целях, а не слушал исподтишка запрещенное радио вроде ГОЛОСА ПЕНТХАУСА, невнятно бубнившее издали про воображаемые злодеяния стоматологов опер-сексотской ячейки. Слов, правда, было почти не разобрать, голоса ведущих доносились глухо, с превеликим трудом пробиваясь сквозь армированную толстыми металлическими прутьями кладку из силикатного кирпича.

Получалось, дядя Миша — плохой, раз опасается НАШИХ? ПАПА РИТЫ — ПЛОХОЙ?! Да ну ладно!

Хотя, если уж быть откровенным до конца, кое-какие намеки насчет того, что далеко не все у нас в Красноблоке чисто да гладко, как утверждали воспитатели, имели место. Например, подобное умозаключение следовало из популярного шлягера «Если кто-то кое-где у нас порой», про героические будни надзирателей за охраной общественного порядка. Раз уж эту песню сложили, получалось, эти «кто-то» у нас «кое-где» как-то порой проявляют себя, правда, не понять, насколько часто. Ну и что? Дядя Миша то тут при чем?

* * *

— Твой дядя Миша теперь никакой не Миша, а Моше бен Эхнатон, млять, и не подходи, какой важный! — заявил мне Полковник, вытрясая последние капли шнапса в граненый стакан. — Мы с ним у швабров буквально нос к носу столкнулись в коридоре, так он, паразит, хотел мимо незаметно прошмыгнуть. Точно, как когда я на вахте у рулетки стоял, а ему, видите ли, было в падло документ предъявить. Чуяло мое сердце вражину. Мишаня, говорю, ты, что ли?! Опять аусвайс дома забыл?! А он, паскуда, нос воротит, типа, я вас не знаю. Я ему: ты шнобель не задирай, как-никак, земляки, млять…

Глядя на раскрасневшуюся физиономию Полковника, я подумал, что, пожалуй, поступил бы на месте дяди Миши точно так же.

— Думаешь, твоего любимого дядю ибн Михельсона швабры заставили свои грязные портки полоскать?! Как бы не так, держите карманы шире. Он теперь цельный ребе, весь на понтах, такой деловой, едва сдержался, чтоб в хайло не зарядить, чисто по старой памяти. Жирно устроился, морда хитросракая, катается как сыр в масле! — все больше распалялся Полковник, пока не перешел на крик, что для военруков, кстати, было в порядке вещей. — Статус беженца себе в канцелярии выхлопотал, на том основании, прикинь, что его папаше швабры при бесноватом Шпиле нос расквасили, когда он шнурки у входной двери пулял! Жаль, что швабры ему башку не отвернули, тем паче, что торговля с рук у нас была строжайше запрещена, между прочим…

Эту историю я слышал в интерпретации Риты, она, естественно, сильно разнилась с той, которую излагал Полковник. По словам Риты, ее родной дед, Электрон Адамович, будучи дружинником, стоял на вахте у входных дверей, когда швабры, находившиеся в состоянии, порочащем достоинство жильца, вероломно снесли их с петель. Ворвались в Красноблок, дико вопя и размахивая подручными средствами, включая бейсбольные биты и кухонные молотки, из чего нашим сразу же стало ясно: дебош на нашей территории затевался давно и был обстоятельно продуман. Электрон Адамович, не растерявшись, первым принял удар, заступив им дорогу с багром, который успел сорвать с пожарного щита. И сдерживал толпу хулиганов около получаса, пока на подмогу не подоспели поднятые по тревоге ополченцы. Рита очень гордилась подвигом деда, и я ее прекрасно понимал.

— Говорю тебе, Электрошка всучивал в районе боевых действий шнурки! — еще сильнее развопился Полковник. — Дгужинником он был, оказывается! Как же, сейчас. Попался под горячую руку, схлопотал по репе. А Мишка все переврал, и давай швабрам на совесть давить. Дескать, вы теперь предо мной, как прямым потомком жертвы, в неоплатном долгу, предкам своим спасибо скажите, не надо было хайль Шпиль орать на каждом углу. Швабры решили не связываться, прописали его у себя, благоустроенную квартирку за счет жилтоварищества выделили, с встроенной кухней, душевой кабиной и сплит-системой, на минуточку. Живет там теперь Мишаня, и горя не знает, на полном пансионе, сосиски, гнида хитровыебанная, за бесплатно жрет, а швабры с него еще и пылинки сдувают. Уметь надо, блядь…

Выплеснув на меня порцию негатива, Полковник отправился на поиски чего-нибудь спиртного, чтобы, по его выражению, прополоскать рот. Свой шнапс он к тому времени допил. Я же отправился паковать сумку, ранним утром мне было идти за новой партией тапок. Челнока, как известно, ноги кормят.

Тем вечером, лежа на койке в казарме, я долго не мог уснуть, снова думая о Рите. Это была первая весточка о ней с тех пор, как они с дядей Мишей перебрались в Западное крыло. По словам Полковника, у нее все было хорошо. Большего я у Архитектора и не просил никогда для нас…

Обетованка… — думал я, смакуя это слово на вкус.

— Их одних в Западное крыло за красивые зенки пускают, остальным, млять, от ворот поворот и еще коленом по копчику от этого пидара Шенгена, — гавкал у меня в голове нетрезвый голос Полковника.

Ну и что, что Обетованка, — думалось мне. — Так ведь только лучше, это многое объясняет…

Мы выросли с Ритой в одном песочнике, об этом я уже говорил. Порой мне казалось, я знаю свою подружку, как облупленную. Это было, разумеется, не так. Иногда я ее не понимал. В Рите всегда крылась какая-то загадка, и я был бессилен ее разгадать. Быть может, то была печаль ее карих глаз? Я не знал ответа, но не сомневался, именно эта ее черта по-особенному очаровывает меня. Завораживает. Пьянит. Наверное, то был отголосок Древней Тайны, передавшейся ей в генах от пращуров, частичка крови, что текла в жилах самого пророка Моше. Вот и ее папу звали так же…

Короче, зря Полковник выводил Михаила Электроновича на чистую воду. Ничего у него не вышло. Превратившись в обетованку, Рита стала еще желанней для меня. А, заинтересовавшись историей ее предков, я узнал для себя много нового. В частности, что им частенько перепадало от других жильцов еще со времен самовлюбленного и деспотичного управдома Ухогорлоносора, отобравшего у обетованцев их Обетованную квартиру прежде, чем они успели ее толком обжить. Правда, Ухогорлоносор недолго радовался, чуть позже деспота схватили и швырнули в Балласт, где ему, к слову, было самое место. Это событие лишь утвердило нерушимую веру обетованцев в особые планы Архитектора в отношении них. Жильцы соседних квартир были под таким впечатлением от веры обетованцев, что сами скоро приобщились к ней, переняв у них Начертание — самую важную книгу из всех, что когда-либо издавались в Доме.

Начертание уважали все, кроме фашиствующих античных лапшистов. Преисполнившись самой черной завистью из-за того, что именно обетованцы считаются избранниками Архитектора, лапшисты напали на них. Снова выселили из квартиры и разогнали по всему Дому. Так началось великое и, в равной степени драматическое рассеивание обетованцев по отсекам. Часть из них забрела в Западное крыло. Кое-кто даже утвердился в Пентхаусе. Одни обетованцы попали в Подвал. Другие — в мрачные отсеки нигролов, где их, понятное дело, тотчас сожрали. Третьи — в Красноблок, причем, до того, как чрезвычайники выкрасили его суриком, разбавленным кровью, но это уже — отдельная история…

* * *

За что я еще люблю свою работу? За то, что не сижу взаперти, чем уже, кажется, хвастал. Я — всегда в пути, лично столько тапок стоптал, что давно потерял им счет.

Дорога — это новые знакомства. Навру, если скажу, будто они все, без исключения, из приятных. Одни насиловики из коридорно-постовой службы чего стоят. Так и тянет назвать их подколодными вместо коридорных. И, тем не менее, жизнь убедила меня: большинство жильцов — хорошие. А если и поступают плохо — то не от хорошей жизни, а из-за стесненных обстоятельств и не осознавая: от каждого плохого поступка жизнь, в целом, становится только хуже, даже если вы в данном конкретном случае и поимели какие-то дивиденды.

В общем, не даром говорят: самое главное сокровище Дома — его жильцы. Вне зависимости от цвета кожи и исповедуемой ими религии. Взять хотя бы Муллу. Он — мой главный деловой партнер с этажа арафатников. Честный, порядочный человек. И ума — не занимать. Навидался всякого — на десятерых хватит. Что еще важнее: пришел в итоге к правильным выводам. А то ведь, многим, как говорится, хоть кол на голове теши…

IV. Мюриды Хасана ибн Саббаки

Если у мюрида нет муршида, его муршидом рано или поздно станет шайтан…

Хасан ибн Саббах

Мы сблизились, поскольку Мулла в совершенстве знал наречие СОБРов. Очень удобно изъясняться не одними жестами, когда ведешь дела. Три четверти бед, обрушивающихся на Дом и его обитателей с удручающим постоянством, происходят не по злому умыслу, а из-за банального недопонимания между жильцами.

Короче, мы с Муллой быстро нашли общий язык. Наше сотрудничество оказалось взаимовыгодным. Запасы отменных арафаток всех цветов радуги в подсобках Муллы оказались поистине бездонными. Ассортимент был столь широк, что я нарадоваться не мог, теряясь в догадках, откуда же взялось такое сказочное изобилие. Кроме того, Мулла досконально разбирался в амуниции, хранившейся на складах нашими военруками и заранее знал, что заказать, чтобы не залежалось. Торговля шла бойко, конкуренты исходили черной завистью. Наше маленькое предприятие работало четко, как собранные швейцарами знаменитые механические часы.

Позже, когда мы сдружились, и он разоткровенничался, выяснилось: все его поразительные навыки, пришедшиеся нам весьма кстати — родом из Красноблока. Как и арафатки. Их, оказывается, произвели по заказу наших агрессивных военруков. Отсюда — и восхитительное качество…

— Конечно, когда какая-нибудь ваша мастерская КРАСНАЯ ТЕКСТИЛЬЩИЦА имени Фридриха Эндшпиля шлепала ширпотреб вроде носков для внутреннего потребления, они расползались после первой же стирки. Но, когда агрессивные военруки размещали там же оборонный заказ, с качеством все обстояло как надо…

— Кому надо?! — слегка ошалев, спросил я.

— Мученикам пролетарского Джихада, — тихо пояснил Мулла. — Их еще звали мюридами. Должны же они были что-то носить? Какой мюрид — без арафатки, а? Что им, было, голышом бессмертные подвиги совершать? Так они же не бесстыдные феминистки из поп-группы Pussy Riot, чтобы сверкать ягодицами на публике…

— Наши агрессивные военруки обмундировывали мучеников Джихада?! — не поверил я.

— Пролетарского Джихада, — поправил меня Мулла. — Поверь, я знаю, о чем говорю. Ведь я и сам — военрук второго ранга, специальную подготовку у вас прошел, — чуть покраснев от смущения, добавил Мулла. Едва не выпустив из рук пиалу с зеленым чаем, я расплескал половину ее содержимого себе на колени.

— Вижу, ты удивлен, мой друг? — усмехнулся Мулла, протягивая мне хлопчатобумажную салфетку. — Скажи, ты знаешь, что кроется за словом мюрид?

— Не совсем, — я решил уклониться от прямого ответа, хотя кое-какие мысли у меня имелись. Но, как говорят — Восток — дело тонкое. Неприсоединившихся этажей это касается в первую очередь. Они лежат в самой восточной части Дома. И переборки здесь порой такие тонкие, что только громко чихни.

— Быть может, тебе, Гена-ага, больше знакомо понятие хашишин? Так мюридов прозвали кафиры из Западного крыла, нагрянувшие к нам на этаж по пожарным лестницам, чтобы защитить какой-то воображаемый гроб, замурованный в одну из стен Обетованной квартиры. Наши жильцы сразу поняли, разговоры про Спасателя — лишь предлог, чтобы оправдать бесчинства и грабежи. Даже с виду кафиры были — натуральные скины, кресты, велосипедные цепи, кастеты…

— Скины хотели обидеть обетованцев?! — всполошился я, тотчас подумав о Рите. С тех пор, как Полковник открыл мне глаза на ее национальность, я стал весьма болезненно воспринимать любые попытки наехать на этих многострадальных жильцов.

— От скинов досталось и обетованцам, и арафатникам, — заверил меня Мулла. — В ту пору они мирно уживались под одной крышей, и еще сильнее сплотились, когда кафиры свалились им прямо на головы. Это было естественно, ведь скины одинаково презирали и первых, и вторых. Страшно рассказывать, что они творили у нас в отсеках, науськиваемые своими свирепыми вожаками, ухитрившимися внушить остальным кафирам, будто именно обетованцы замучили Спасателя, который принес себя в жертву ради искупления наших безнадежных долгов за уже израсходованный воздух. Вот из-за кого у нас в Западном крыле нечем дышать! — орали они, тыча пальцами в обетованцев. Что потом началось, не опишешь в словах. Особенно, когда прошел слух, будто обетованцы спрятали Грааль Спасателя под одним из висевших на стене ковров…

— Грааль?

— Легендарную шкатулку с завещанием, по которому он, якобы, отписал Обетованную квартиру кафирам. Разумеется, то был развод для лохов. Но скины были не в том градусе, чтобы прислушаться к голосу разума. Полчаса не прошло, как все ковры были содраны со стен, а сами стены пестрели множеством дыр от перфораторов…

— Ужас какой-то…

— А, вдобавок идиотизм, — подхватил Мулла. — Ибо в сурах четко сказано: милостивый Архитектор забрал Спасателя из Дому до того, как злобный лапшист по имени Понт в Латах проткнул ему сердце копьем. И никакого завещания Спасатель не писал. Искупив долги, он покинул отсеки, чтобы поглядеть со стороны, как облагодетельствованные им жильцы распорядятся налоговыми каникулами. А они, как тебе известно, снова организовали непрозрачную ипотеку…

— Да уж… — уронил я.

— За это Спасатель их наказал…

— Страшным судом?

— Нет, Гена-ага, до этого тогда не дошло. Но, Спасатель послал на нечестивцев отважных мюридов, неумолимых мстителей Джихада. Они обрушились на кафиров, когда те, согнувшись под тяжестью ковров, скатертей, сервизов и другой добычи, награбленной у обетованцев с арафатниками, возвращались в Западное крыло. Руки кафиров были заняты барахлом, пожарные лестницы, по которым они карабкались, были крутыми и тесными. Мюриды — разили без промаха…

— Ты назвал мюридов хашининами, мой друг, — напомнил я. — Почему? Насколько мне известно, этот термин означает курильщика гашиша. Неужели мюриды употребляли наркотики?

— Так думают ваши историки, — отвечал Мулла. — Это ложь, выдуманная самими кафирами, боявшимися мюридов до поноса. Им было не понять, отчего их доблестные противники не боятся смерти. Сами кафиры не могли похвастать храбростью, ведь они верили в Спасателя лишь на словах, цепенея от животного ужаса при одной мысли о Балластных шахтах. Мюриды же, напротив, жаждали смерти, будучи свято убеждены: она — всего лишь шаг, отделяющий их от вечного блаженства, уготованного каждому мученику Джихада на Светлом чердаке в обществе прекрасных полногрудых гейш. Надо было кафирам найти хоть какое-то оправдание своему безверию? Вот они и убедили себя, будто мюриды потому такие отважные, что под кайфом. Черный пиар, дорогой мой Гена-ага, кафиры уже тогда овладели этим подлым искусством в совершенстве…

— Значит, мюриды не курили гашиш? — переспросил я, недоверчиво прищурившись. — Мне говорили обратное…

— Кто? — насторожился Мулла. Я чуть не брякнул, Полковник, но, вовремя спохватившись, попридержал язык, подумав: эту историю Мулле знать ни к чему. Вам — могу рассказать. У Муллы вряд ли получится нас подслушать…

* * *

Много лет назад, будучи совсем молоденьким гвардии-ополченцем с двумя крохотными латунными звездочками на погонах, Полковнику довелось слазить через глинобитный Душменский дувал для оказания прятавшимся за ним задувальцам бескорыстной интернациональной помощи. Полез он, разумеется, не по своей воле, а по приказу Геронтобюро Красноблока, чьи приказы не подлежали обсуждению, а были обязательны для всех без исключения членов Клики агрессивных военруков. Впрочем, руководство, отправившее Полковника через дувал в составе ограниченного контингента ополченцев, не имело в виду ничего дурного. Наоборот. У нас прошел невнятный слушок, будто у ютившихся там задувальцев или душменов, как их чаще звали у нас, случился страшный неурожай маковой соломки, и они — буквально пухнут от голода. Вот и решили помочь, причем, даром, из чисто альтруистских соображений. Откормить их хоть немножко, уж больно душмены отощали.

— Были кадры, которые вообще за удочкой прятались, — невесело усмехнулся Полковник, когда рассказывал мне, как было дело. — И костями гремели при ходьбе — хер уснешь. Как нам было на такое вопиющее, млять, безобразие, глаза закрывать, мы ж были не лягушатники какие-нибудь, или бени с люксусами из Западного крыла, которым все, кроме самих себя, по бую, а воспитанные в духе братской взаимопомощи стройбаны…

В общем, наши поскребли по сусекам, поскольку к тому времени сами отнюдь не жировали, собрали в посылки всякую снедь, главным образом, макароны с тушенкой, не пожадничали, хоть пришлось от себя отрывать. Стали решать, как доставить продукты в сжатые сроки. Выбор пал на парашютистов-десантников…

— Это и понятно, — вздохнул ветеран. — Наших парашютистов специально готовили, чтобы в любую точку Дома мгновенно спускаться на парашютах. Не учли, что Западное крыло, чтоб ему погореть, вымахает вдвое выше нашего Красноблока…

Как явствует уже из названия, самым важным элементом экипировки десантников были компактные парашюты. Считалось, открыв их, десантники через шахты лифтов свободно спланируют на любой этаж, куда ткнут пальцем военвралы, а уж там, как говорится, будут действовать по межэтажной обстановке, умело орудуя складными саперными лопатками. Поэтому, когда соглядатаи через свою агентуру добыли секретные сведения об истинной этажности Западного крыла, высшие военруки из агрессивной клики чуть не впали в кому. По всему выходило: чтобы попасть в тот же Пентхаус, десантникам надо учиться не планировать, а воспарять вверх по шахтам, как каким-нибудь мотылькам или москитам. Сгоряча их думали снабдить небольшими индивидуальными моторчиками, как у Карлсона из известной детской книжки, но идея оказалась слишком дорогостоящей и трудно исполнимой с технической стороны. Еще была мысль установить на дне шахт могучие пропеллеры, способные превратить сами шахты в пневмопроводы и, когда понадобится, задуть контингент десантников на любую требуемую высоту. Частые перебои с электричеством поставили на этой затее крест. На испытаниях, в случае аварийной остановки пропеллеров, десантники падали прямо на лопасти. В общем, отряды парашютистов чуть не расформировали, и когда возникла надобность в срочном порядке отправить продуктовые пайки в отсек к душменам, военруки углядели в ней неоценимый шанс оправдать свои зарплаты. Словом, каждому десантнику вручили по ящику с продуктами и, недолго думая, столкнули в ближайшую шахту.

Дальше начались проблемы. Для начала душмены категорически отказались хавать наши консервы, поскольку, как выяснилось гораздо позже, агенты влияния из Пентхауса внушили им, будто они — из поросятины.

— Уперлись рогом, и ни в какую, — сетовал спустя много лет Полковник. — Мы их и Духами потом прозвали за то, что не переносили наше сало на дух. А у меня приказ, накормить, паразитов, и точка. Ничего не попишешь, надо выполнять. Опять же, больно было глядеть на этих дистрофиков. Ну, что, давай ловить и силком консервами пичкать. Поймаем, бывало, у дувала чумазого дурагона, скрутим по рукам, по ногам его же чалмой, штык-ножом зубы разожмем, и ложку за ложкой, ложку за ложкой, ложку, блядь, за ложкой! И каждый раз на кадык еще дави, чтоб не сплюнул. Откуда ж мне было знать, что они все обдолбанные в корень и одним опиумом питаются, как пчелки цветочным нектаром. Дескать, диета у них такая…

Диета, упомянутая Полковником, действительно существовала. Ее составил выдающийся врач-диетолог Збигнев Небздинский, помощник управдома Пентхауса Джимми Кратера по кулинарным вопросам, с детства люто ненавидевший Красноблок из-за нашей знаменитой армейской тушенки из сухпайков, которая, по его твердому убеждению, была самым некошерным блюдом во всем Доме.

К сожалению, духи поверили брехливому Небздинскому, а не нашим десантникам, которые хотели им добра. Вопя от ужаса, они разбежались, кто куда по полям опийного мака, он рос за Дувалом необычайно густо. Нашим ничего не оставалось, как преследовать этих кретинов.

Продираться через заросли мака с тяжеленными ящиками консервов в руках оказалось весьма непросто. Вдобавок, душмены, оправившись от первого потрясения, начали отказывать отчаянное сопротивление, отбиваясь от наших всеми подручными средствами, включая обоюдоострые скребки, использовавшиеся ими для сбора урожая опиоидных пептидов. Целая партия таких скребков была доставлена через Дувал Спасателями Мамы Гуантанамамы по личному распоряжению негодяя Небздинского.

— Никогда прежде такой хрени не видал, — признался Полковник. — Мы с мужиками, сперва вообще ничего понять не могли. Духи носятся между грядками, как угорелые, аж голова кружиться начинает, если долго смотреть. Взопреют, облипнут пыльцой, и давай с себя эту дрянь скребками стирать. Сотрут с кожи мацанку, подсушат, тогда крутят папиросы. Укурятся ими, и снова в бега. Мы у них, конечно, скребки позабирали, от греха подальше, чтобы эти остолопы не поранились. Так Небздинский, гандон, им новые, еще более острые скребки прислал. Ну ни падло он после этого?

Постепенно, невинная миротворческая акция переросла в затяжной вооруженный конфликт. Даже просто переловить всех хаотически метавшихся по опиумным плантациям духов оказалось весьма проблематично. Во-первых, духов было ничуть не меньше, чем десантников. Во-вторых, они прекрасно ориентировались на пересеченной местности и легко путали следы. А потом еще и нападали на заблудившихся десантников со спины. Кроме того, тулупы и валенки, выданные нашим десантникам перед десантированием, сильно затрудняли движения. Наконец, наша автоматизированная навигационная система «Колобок», считавшаяся адекватной альтернативой Global Positioning System, принятой на вооружение отрядами Спасателей Мамы Гуантанамамы, на практике оказалась весьма уязвимой. Уж не знаю, на каких принципах работали разработанные в Пентхаусе мудреные навигаторы, но у нас все было предельно просто, что, кстати, считалось залогом успеха. Каждому мобильному взводу парашютистов, перед отправкой на задание, выдавали моток с леской. Ее противоположный конец был привязан к мачте, установленной на крыше Красноблока верхолазами-внебашенниками. Сбившись с пути, наши начинали выбирать ранее вытравленную леску, пока она не приводила их к своим. Однако, стоило духам перекусить леску плоскогубцами, и парашютистам оставалось уповать лишь на свойственную всем стройбанам находчивость. Им это часто приходилось делать, когда духи, выследив наших по элементам «Колобка», устраивали засаду. Нападали они всегда по подлому, исподтишка.

Чтобы хоть как-то утихомирить сорвавшихся с цепи торчков, сжав в медвежьих объятиях по методу известного востоковеда Замяткина-Заглдкина, руководству Красноблока довелось задействовать все имеющиеся силы, а их накануне Перекраски оставалось — кот наплакал. Для восполнения стремительно таявших ресурсов соглядатаи и профсоюзные активисты начали по всему Блоку массовый отлов котов, с преданием их мучениям для сбора остродефицитных слез. За это мы сразу же подверглись обструкции со стороны влиятельных природоохранных организаций Западного крыла. Среди них особенно выделялись напористостью две: Greenhouse и The House Reservation Union. Активисты Greenhouse своей первостепенной задачей видели накопить как можно больше «гринов». Их коллеги, тоже не безразличные к «гринам» (что это, я расскажу чуть позже), поставили себе целью превратить в резервации любые помещения за пределами Западного крыла. На удивление, к неформальным защитникам природы сразу же подключилась вся Идеологическая машина Пентхауса. Это был чудовищно большой агрегат, давно не помещавшийся в Западном крыле и поневоле вынесенный за его пределы.

Воспользовавшись представившимся поводом позудеть, обслуживающий персонал этого гигантского сооружения, а безразмерные недра Машины буквально кишели журналистами, редакторами, корреспондентами, собкорами, членкорами, грантопожирателями, челядью Пена-клубов и прочими трюмными паразитами, принялся с утра до ночи честить Красноблок, на чем свет стоит. Выражений никто из них не подбирал, некоторые эпитеты, употребляемые ими в отношении нас, имели ярко выраженную негативную направленность. Красноблок обвиняли в самых страшных грехах, начиная с первородного, хотя вряд ли, он был к нему причастен.

Я был маленьким, но отчетливо помню истошные вопли, периодически доносившиеся из-за стены в виде проклятий, обещавших Красноблоку скорое крушение и распад. Звукоизоляционные маты укладывали в ССанКордон еще при Большом Брате, Отце и Учителе стройбанов, со временем они прохудились, частично были трачены молью, короче, оставляли желать лучшего. Да и попробуй, заглуши целый хор профессионально поставленных теноров, вещающий из мощных колонок, расставленных вдоль всей обветшавшей стены. Сколько децибел выдавали динамики на пике мощности, не скажу, но, бывало, у нас шаталась кладка, регулярно заплевывавшаяся с противоположной стороны активистами Greenhouse из Пентхауса.

Политики Западного крыла тоже не преминули возможности попиариться. Особенно отличился на этом поприще обворожительный Рональд Альцгеймер, бессменный участник театрализованных капустников, чья популярность у мазерфакелов стала такой большой, что они избрали этого клоуна своим управдомом. И, не прогадали, кстати. С тех пор Альцгеймер регулярно устраивал ток-шоу, в исступлении дергая колючку наших ограждений и обзывая Красноблок Fucking Evil Empire.

— Это ж до какой запредельной низости надо дойти, чтобы пичкать свободолюбивых, вольных духом духов своим вонючим пушечным салом! — орал Альцгеймер, стоя под стеной у самого Госпорога. Его правая рука до боли сжимала мегафон. Левая покоилась на осиной талии Железной Домомучительницы Маргарет Тучи. И, хотя Туча, как известно, страдала тяжелейшей формой мизандрии, то есть, до рвоты ненавидела самцов, ей довелось запастись терпением. Уж очень фотогеничен оказался их тандем в тысячах вспышек сновавших повсюду корреспондентов. Картина двух управдомов, обнявшихся на линии противостояния Западного Добра кровожадному Домостроевскому Злу, глубоко потрясла воображение современников. Позже ее обыгрывали множество раз. Думаете, откуда еще взялась знаменитая киношная сцена на носу «Титаника»? Кто-то до сих пор полагает, ее выдумал режиссер Камертон? Дудки.

Конечно, соглядатаи, отвечавшие за идеологический фронт, не могли игнорировать злобных выпадов у самых дверей. Осторожно выглянув из бойниц, чтобы не долетели плевки, они попытались оправдаться, упирая на тот факт, что, дескать, не знали о кулинарных предпочтениях душменов. Выглядело это жалко, слушать никто не стал. Тогда соглядатаи сделали новый ход, заявив, что не могли спокойно взирать, как прямо у нас под боком выращивают дурь. Это оказалось непростительной ошибкой, маковую соломку они тронули зря.

Особенно болезненно реагировали бени и люксусы, чьи теплицы с тюльпанами славятся на весь Дом. Будучи цветоводами, бени с люксусами приняли проблемы душменов близко к сердцу, решительно потребовав у наших военруков, чтобы немедленно убрали свои грязные кирзовые сапожищи с трогательных зеленых ростков.

— Вы их сажали?! Тогда по какому праву топчете?!

Бени с люксусами явились на манифестацию с продетыми в петлицы алыми тюльпанами, удачно подчеркнувшими их солидарность с цветоводами за далеким Дувалом, чьи чудесные маковые плантации гибнут под рифлеными подошвами красных оккупантов.

— Грязные красномордые мужланы! — не унималась Маргарет Туча. Когда же к митингующим присоединился Збигнев Небздинский и стал раздавать всем желающим по понюшке отличного опийного мака, чтобы прониклись, что именно стоит на кону, нашим вообще стало нечем крыть. Соглядатаи молча задраили ставни, а нам, стройбанам, раздали по специально заготовленной для таких случаев тряпочке, чтобы было, куда молчать. Конечно, можно было напомнить критиканам из Пентхауса их собственные преступления, учиненные именем Мамы Гуантанамамы в подсобке гордых вьетвамцев только за то, что те категорически отказались жевать гуманитарные пищевые концентраты мазерфакелов, оставшись верными собственноручно выращенному рису.

— Нама не нада ваша консянтрата! — вежливо отнекивались вьетвамцы, сопровождая отказ поклонами. — Спасибо, не нада. У нас тута нету гуманитарный катастрофа…

— Нету гуманитарной катастрофы? — ничуть не смутились мазерфакелы. — Окей, это мы мигом исправим…

И исправили. Вломившись в чужую квартиру, мазерфакелы устроили гордым вьетвамцам геноцид с элементами инцеста. У них, видите ли, был расчет, что вьетвамцам рано или поздно понравится. В том, что привыкание перерастет в зависимость, и к вьетвамцам можно будет организовывать точно такие секс-туры, как к живущим по соседству тайцАм, мазерфакелов убедил авторитетный психоаналоаналитик Фрейди Шломо Крюгер, чье мнение никто тогда не подвергал сомнению. Но, даже он облажался. Опомнившись от первого стресса, героический вьетвамский Вьетконг дал достойный ответ спесивому Кинг-Конгу по пинг-понгу. В панике побросав факелы, агрессоры кинулись наутек, громкими воплями призывая на помощь свою покровительницу Маму Гуантанамаму. Но она в тот раз не пришла.

По идее, идеологи Красноблока со свойственной им прямотой, могли бы напомнить Альцгеймеру с Тучей об этой постыдной истории. По крайней мере, сослаться на нее, а то и пристыдить. К сожалению, надавить Альцгеймеру с Тучей на совесть было невозможно даже дистанционно из-за придуманных ими же двойных стандартов. Стоило любому нашему идеологу нащупать приличный рычаг, как точка опоры проваливалась куда-то. Далее работала чистая физика.

* * *

— Скажи, Гена-ага, известно ли тебе, что означает слово мюрид? — спросил Мулла, и я вздрогнул, стряхнув наваждение. Пока витал за глинобитным душменским Дувалом среди роскошных плантаций опийного мака, которые Полковнику так и не удалось вытоптать до состояния стандартного армейского плаца, гостеприимный хозяин наполнил мою пиалу свежей порцией душистого чая.

— Нет, мне это неизвестно, — признался я.

— Мюрид — это синоним слова искатель…

— Искатель?

Это показалось мне странным. В Красноблоке так звали молодых особо сознательных стройбанов. Высказывались надежды: они наконец-то найдут Светлый Чердак Основоположников, овеянный мечтами старших поколений подвижников, чья героическая ноша оказалась запредельно нелегка и надорвала им пупки.

— Или поисковик, — добавил Мулла. — Можно сказать и так.

— Что же искали мюриды? — удивился я.

— Путь к состоянию Хакика… — отвечал Мулла, и глазом не моргнув. Признаться, мне мало что сказала эта фраза. На ум пришел крамольный образ курильщика опиатов, прикорнувшего у попыхивающего кальяна.

— Состояние Хакика означает постижение Истины, — лицо Муллы стало многозначительным. — Его можно достичь, лишь растворившись в Абсолюте…

— В Абсолюте? — недоверчиво переспросил я, невольно подумав о марке престижной водки, которую гнали в одной из квартирок Западного крыла. Прописанные там белобрысые пьянчуги сосали спиртное наравне со стройбанами. После того, как мы разрушили ССанКордон, «Абсолют» стали доставлять к нам ящиками, забивая грузовые лифты под потолки и проскакивая таможенные площадки, не останавливаясь. Стоила импортная водка много дороже нашей сивухи. Вопреки высокой цене, ее прямо у лифтов расхватывали те из стройбанов, кто мечтал преуспеть в коммерции. И дело было отнюдь не в качестве продукта, хотя оно было высоким, тут соглашусь. Среди стройбанов бытовало поверье: регулярно принимая «Абсолют» перед сном, от стакана и выше, можно инфернальным путем подглядеть серые схемы ухода от налогов, превратившие Рабиновича в Абрамовича. Или наоборот, Абрамовича в Рабиновича, не помню уже толком. Главное было — пробиться в воздушные пузыри.

В расчете на видения с откровениями, новоиспеченные коммерсанты глотали «Абсолют» аки водицу. Не помню, чтобы хоть кому-то из них беспробудное пьянство принесло деловой успех. Хотя, от кого-то слышал когда-то, якобы, один паренек, приняв на грудь три литровых флакона «Абсолюта», видел загадочное мерцание Северного сияния, не покидая казармы, через толщу бетонных перекрытий. Не уверен, правда, были ли достигнутое им измененное состояние сознания Просветлением…

— Хакика достигается путем растворения в Абсолюте, — со спокойным достоинством повторил Мулла. И тут же продолжил: — Это была древняя практика, Гена-ага. Ее разрабатывали мудрецы из законспирированной секты суффиксов. Суффиксы были затворниками, они проводили в уединении долгие годы, медитируя в полумраке закупоренных чуланов, где никто не смел беспокоить их. Мудрецы сами давали о себе знать, стуча по двери. Как правило, это случалось, когда у суффиксов заканчивался гашиш, — Мулла испытующе поглядел на меня. Я не сумел удержаться и расплылся в улыбке. Тотчас исправился, сказал:

— Прости…

— Тебе не в чем извиняться, Гена-ага, все так. Курение опиума было неотъемлемой частью сложного магического ритуала, посредством которого душа мудреца обретала способность свободно перемещаться с этажа на этаж, минуя перекрытия и запертые двери. Нередкими были случаи, когда наиболее тренированным суффиксам удавалось проникать за Внешние стены…

— А тело? — заворожено осведомился я.

— Тело оставалось в чулане и мало чем отличалось от мертвого. Пульс — не прощупывался, зеркало, поднесенное к устам, не запотевало…

— Просто не верится, — пробормотал я.

— Тем не менее, это так, — заверил меня Мулла. — Хотя подробности до нас не дошли, суффиксы предпочитали не хвастать своими достижениями.

— То есть, убедительных доказательств нет?

— Нет, — подтвердил мою догадку Мулла. — Зато сохранилось достаточно много сведений о невероятных успехах, достигнутых мюридами, когда их наставником стал Хасан ибн Саббака по прозвищу Старец с Антресоли, где он упорно скрывался от глаз жильцов на протяжении многих дет. Хасан был одним из мудрейших суффиксов своего времени, а то и самым лучшим из них. Да, пожалуй, ибн Саббаке не было равных. Правда, его не слишком занимала теория. Больше всего прочего Старца занимал чисто практический аспект духовидческих практик…

— Это как? — спросил я.

— Старец решил превратить обученных им мюридов в смертельное оружие, — поморщившись, пояснил Мулла. — Его мотивы целиком понятны. Он жил в тот трагический период истории, когда кафиры и, в особенности, худшие из них, шайтаны скины, словно взбесившись, захватили Обетованную квартиру. Воинственные вопли, исторгавшиеся ими, помноженные на отчаянные крики застигнутых врасплох жертв произвола, достигли его ушей, когда достопочтимый ибн Саббака медитировал, лежа у себя на Антресоли. Они были столь пронзительными, что вывели Старца из состояния Хакика, в котором он пребывал, испытывая неописуемое блаженство.

— Что за нахрен?! — воскликнул мудрец из мудрецов, столь бесцеремонно оторванный от Абсолюта. Ярость, охватившая его, когда он вник в существо проблемы, не знала границ. Старец поклялся Абсолюту и самому себе, что не успокоится, пока кафиры не будут с позором выдворены восвояси. С этой целью он спустился с Антресоли и взялся за усиленную подготовку мюридов, пообещав, что вскоре они сделаются грозой рядовых кафиров и даже самых продвинутых скинов. Для этого его ученикам предстояло полностью утратить страх перед смертью. Это не сложно устроить, если убедить призванного в мюриды жильца, будто его жизнь — не стоит выеденного яйца в сравнении с наградой, обещанной ему после смерти. Причем, чем мучительнее смерть — тем больше дивидендов впоследствии. При таком подходе биологическая смерть — не страшнее визита к зубному. Перетерпел и гуляй…

Я поморщился, поскольку боялся спецдантистов с детства.

— Конечно, — продолжал, между тем, Мулла, — сначала рекруты ибн Саббаки проходили обычную подготовку по методикам, мало отличающимся от углубленного курса молодого бойца. Учились искусству маскировки, осваивали технику рукопашного боя, причем, в их умелых руках, любой, самый невинный предмет, какая-нибудь вилка или осколок чайного блюдца, становились орудием убийства кафиров. Что еще сказать? Мюридов натаскивали на совесть, каждый приобретенный навык оттачивался ими, как дамасский клинок, и не было предела совершенству, достигавшемуся ими самоотверженным трудом. Однако ключевым элементом подготовки мюрида было вовсе не фехтование кухонными приборами…

— А что? — спросил я, хотя уже догадался. В горле запершило от предвкушения.

— Путешествие за Внешние стены, — сказал Мулла, понизив голос. — Без него даже такому убедительному жильцу, каким был ибн Саббака, вряд ли удалось бы убедить мюридов в своей правоте. Как выражались у вас в Красноблоке, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать, не так ли?

— Это когда мы смотрели телепередачи Сенкевича? Как же, помню, конечно…

— Но, чтобы молодые послушники обучились этому самому важному искусству в той же мере, в какой им владел достопочтенный ибн Саббака, потребовались бы годы невероятных усилий. Столько времени у них в запасе не было, ведь кафиры безраздельно хозяйничали в отсеках. Именно поэтому Старец прибег к гашишу. Курение опиатов погружало мюридов в сладкие грезы. Нити, удерживавшие душу в теле, ослабевали, и она была готова выпорхнуть наружу, чтобы в обществе прекрасных гурий испытать вожделенное слияние с Абсолютом, достигнув состояния Хакика по ускоренной программе. Наподобие вашей методики взлет-посадка, по которой готовили летунов. Но с применением сильнодействующих химических препаратов.

— То есть, этот ваш мудрец использовал опиум в качестве катализатора?

— Скорее, как допинг, глотаемый спортсменами, чтобы, проведя арбитров, добиться запредельных результатов. Судьи, обслуживающие спортивные мероприятия, такие же жильцы, как и все, и это иногда удается. Но не Высший Судья, да будет благословенно имя его. Абсолюта нельзя обмануть, если только он сам не захочет быть обманутым. Наверное, ему пришлась не по вкусу находчивость ибн Саббаки, ибо он послал Старцу первое испытание.

— В чем оно состояло?

— Старец правильно рассчитал: единожды побывав в Райских кущах среди гурий, его мюриды станут думать лишь о том, как бы поскорее вернуться туда навечно. И, соответственно, пойдут на все, лишь бы ускорить процесс. Он не ожидал, что мюриды, заброшенные к гейшам в кущи для демонстрации гарантированных им преференций, начнут массово дезертировать. То есть, станут невозвращенцами, используя вашу прежнюю домостроевскую терминологию.

— Подобные казусы частенько приключались с нашими туристами, — на этот раз я улыбнулся в открытую, не таясь. Попав в Западное крыло и убедившись, что там не так страшно, как уверяли идеологи, они, зачастую, просто отставали от группы…

Нахмурившись, Мулла одарил меня неодобрительным взглядом.

— Тут разве что внешнее сходство, — проворчал он.

— Как же ибн Саббака разрешил проблему? — спросил я, решив не заострять, поскольку, на мой взгляд, тут Мулла был явно неправ.

— Старец долго размышлял над возникшей дилеммой. Пока не понял, что неопытному искателю никак не обойтись без поводыря, чтобы и до гурий сопроводил, и о билетах в обратный путь напомнил. Такой опытный жилец звался муршидом. Муршиды были суффиксами, как и ибн Саббака, только пониже рангом…

— У нас в Красноблоке по тому же пути пошли, — не выдержал я. — К каждой группе туристов приставили по соглядатаю из оперативно-сексотской ячейки, чтобы, при необходимости, напомнил о долге стройбана…

Мина на лице Муллы сделалась откровенно кислой, но он воздержался от комментариев.

— Так или иначе, Гена-ага, схема, которую принял на вооружение ибн Саббака, сводилась к тому, что сначала мюрид в сопровождении наставника-муршида совершал ознакомительный экскурс по райским кущам, убеждался, что все без обмана. Затем муршид возвращал ученика в Дом, чтобы тот сделал последний решительный шаг к слиянию с Абсолютом. Чтобы заслужил это право, пристукнув максимальное количество поганых кафиров, прежде, чем самому пасть смертью мученика Джихада…

— А где была гарантия, что после этого он отправлялся в Кущи, а не в Балласт? — спросил я. И сразу ощутил, как напрягся мой собеседник.

— Думаю, каждый мюрид в итоге получал по вере его, — глядя куда-то в бок, буркнул Мулла. — Тут есть другой аспект, на который тебе стоит обратить внимание. Невидимая связь, устанавливавшаяся между муршидом и мюридом по ходу ознакомительного путешествия в Кущи, сохранялась по возвращении в казармы. И, таким образом, муршид имел возможность буквально в ручном режиме контролировать действия своего подопечного, направленные на свершение подвига. Учитель словно видел глазами послушника, управляя им дистанционно при необходимости.

— Как оператор — ракетой?! — воскликнул я.

— Вроде того, — согласился Мулла.

* * *

Мы допили чай. Мулла запалил кальян, протянул мне один из костяных мундштуков. Сделал глубокую затяжку. Опустил веки. Выпустил ароматный дым через ноздри. Обернулся ко мне.

— На нашу беду, один из ваших военруков узнал об опытах Хасана ибн Саббаки. Хуже того, возомнил, будто сумеет возродить древнее искусство дистанционного управления мюридами, сделавшись новым Старцем с Антресоли. Звали этого самоуверенного индюка — Замяткин-Загладкин…

Мулла выдержал паузу. Я воспользовался ей, вспомнил об упомянутом им Пролетарском Джихаде, звании военрука, которое он, как оказалось, носил. И, разумеется, об арафатках, на которые мой деловой партнер был столь неправдоподобно богат, сшитых по приказу агрессивных военруков в мастерской КРАСНАЯ ТЕКСТИЛЬЩИЦА, где на время выполнения заказа пришлось остановить другие производственные линии, включая те, что делали портянки…

— Замяткин-Загладкин был востоковедом в чине военврала, — начал Мулла. — Ты, наверняка, удивишься: откуда в Красноблоке взялся этот тип, набравшийся наглости назначить себя муршидом, постигшим древнюю мудрость суффиксов? Уверяю тебя, Замяткин-Загладкин не постигал ее, поскольку был неисправимым неучем, привыкшим делать любое дело лишь бы как, на тяп-ляп, спустя рукава. Порочные наклонности проявились у него с раннего детства, говорят, у будущего востоковеда случались припадки падучей, стоило воспитателям детского сада закатать рукава его распашонки. Положение вашего будущего Востоковеда усугублялось высоким социальным статусом его родителей. Ведь он был отпрыском двух знаменитых номенклатурных династий. Его предки по матери — Замяткины — на протяжении нескольких поколений посвящали себя укреплению дружбы между жильцами с Неприсоединившимися этажами. Слыхал, наверное, об Индо-Пакистанском инциденте с сотнями жертв? А о конфликте между вьетвамцами и красными химерами, из-за которого Подвал чуть не объявил ядреную войну Красноблоку? Это была работа Замяткиных. Я привел тебе далеко не самые яркие примеры их деятельности…

— Ничего себе, миротворцы… — протянул я.

— Да, не все складывалось у династии Замяткиных гладко, тут ты прав. Тем не менее, руководство высоко ценило их, не без оснований опасаясь: стоит заменить Замяткиных кем-то еще — станет только хуже. К тому же, Замяткины выработали универсальную методику, позволявшую им разруливать конфликтные ситуации, а ты знаешь, какая взрывоопасная ситуация на Неприсоединившихся этажах. У нас не воздух — а натуральная гремучая смесь, одна искра и…

— В чем именно состояла их методика? — спросил я.

— В том, чтобы заминать шероховатости в зародыше.

— Как заминать?

— Применяя грубую силу. Если конкретнее: с помощью медвежьих объятий. Это был вид боевых единоборств, больше известный как боевое самбо. По заданию Замяткиных его создали опытнейшие инструктора-рукопашники Красноблока, отобрав самые эффективные захваты, удушения и болевые приемы из арсенала дзюдо, джиу-джитсу и классической маслино-лапшистской борьбы. Результаты превзошли ожидания. Один подготовленный самбист-разрядник мог, причем, не сильно напрягаясь, замять в дружеских медвежьих объятиях жильцов небольшого этажа, удерживая их либо до кондиции, либо, пока не прибудут подкрепления. Ваша сборная по боевому самбо участвовала во многих показательных выступлениях. Зрелище, дорогой мой Гена-ага, было не для слабонервных.

— А вот по отцу, — продолжал Мулла, — ваш будущий востоковед происходил из славного рода Загладкиных, они считались западниками, поскольку их первейшие задачи по линии ячейки глубинной разведки состояли в заглаживании шероховатостей, по части создания которых управдомы Красноблока были непревзойденными мастерами. Сначала говорили, потом думали. Последнее, кстати, случалось не всегда. Помнишь, наверное, как, крепко осерчав на Пентхаус за бойкот, объявленный запершемуся в Кладовке Свободы Команданте, секретарь Геронтобюро Никита Прыщев грозился отправить в Западное крыло самонаводящийся межотсечный баллистический лифт с разделяющимися динамитными шашками? Именно Загладкину-старшему удалось тогда загладить разгоравшийся скандал, убедив обделавшуюся общественность, что речь велась о новогодних фейерверках для сирот, недополучающих житейских радостей из-за санкций, введенных против Команданте персонально.

— Добиваетесь, чтобы он из Кладовки Свободы выписался, воду с газом отключили. А сироты-то тут причем?! Их за что в темноте держать?! — вопрошал Загладкин-старший с трибуны ассамблеи Организации Объединенных Отсеков. — И кто вы после этого, если не милитаристы долбанные?

— И, поверь, Гена-ага, после таких слов милитаристам действительно нечем стало крыть, а Загладкину-старшему присвоили звание Героя Красноблока. Он потом еще не раз проявлял свою недюжинную находчивость, заглаживая другие, казалось бы, безнадежные ситуации. Например, когда все тот же Прыщев, впав в ярость на заседании Совбеза ООО, разулся и швырнул оба ботинка в голову одному очень влиятельному наглосаксу, посмевшему критиковать Домострой, Загладкин-старший превзошел самого себя. Ухитрился выдать эту чисто хулиганскую выходку за не совсем удачную, из-за чрезмерной природной эмоциональности, демонстрацию успехов ваших обувщиков. Правда, ботинки Прыщева произвели на общественность Западного крыла отталкивающее впечатление, поскольку были штатными кирзовыми сапогами с грубо отхваченными садовыми ножницами голенищами. Но так получилось даже удачнее: обыватели Западного крыла вообразили, будто стройбанам совершенно нечего носить, и они просят о помощи таким вот экзотическим способом. Охваченные порывом благотворительности, жильцы Западного крыла выслали в адрес Красноблока посылку с гуманитарной помощью…

— Туфли от Гуччи?

— Нет, Гена-ага, наверное, в последний момент, в обывателях взыграла прижимистость, и они сбагрили вам обноски, которыми давно не пользовались. Испанские сапоги, долго пылившиеся в кладовке с тех пор, как инквизиторам законодательно запретили примерять их на еретиках. Загладкин-старший побаивался, как бы Прыщев снова не учинил истерику, но и тут обошлось. На удивление, управдом был доволен, как паровоз. Сказал, что обует одного зарвавшегося академика диссидента, который, дескать, в последнее время, слишком много болтает не по теме. А Замяткина -старшего опять наградили. На этот раз, он удостоился звания Геморроя Труда. Затем его командировали в Пентхаус, на передовую идеологического фронта, где он проторчал безвыездно много лет. Там-то с ним и приключилась беда. Он сделался западником…

— Он же им и так был?

— Ты прав, дорогой Гена-ага. Как западнику, Загладкину-старшему вменялось в должностные обязанности всячески критиковать Западное крыло. Однако, постепенно привыкнув к товарному изобилию, комфорту, свежему воздуху и неправдоподобно чистым сортирам, он стал западником в том смысле, что полюбил Западное крыло гораздо сильнее родных казарм. А позже, отозванный обратно в Красноблок, так скучал по нему, что передал это чувство через гены своему единственному отпрыску — Замяткину-Загладкину. Понимаешь, на какие муки было обречено это дитя с самого рождения? Тем более, что у Замяткина-Загладкина, с его-то происхождением, изначально было всего два пути. Он мог стать либо Востоковедом, либо Западником. Все. Точка. Родители ни за что не позволили бы ему пойти в разнорабочие. Профессии полотера, плиточника или докера тоже были исключены. Конечно, имелись призрачные шансы на то, что, обуреваемое столь разнонаправленными страстями неоперившееся дитя вырастет универсальным солдатом партии соглядатаев, способным одинаково четко исполнять любые задачи, выступая, по обстоятельствам, то Востоковедом, то Западником, то владеющим медвежьими объятиями боевым самбистом с чудовищной силы хватом. Наверное, такие надежды лелеяли в отношении своего первенца счастливые папа и мама. Но, не сложилось. Постоянные колебания между Востоком и Западом травмировали Замяткина-Загладкина с ранних лет. Подростком — его буквально рвало на части. Юношей он оказался подвержен синдрому диссоциативного расстройства идентичности. Болезнь протекала в тяжелой форме…

— Чему, простите, подвержен? — переспросил я.

— Он страдал раздвоением личности, — коротко пояснил Мулла. — Одна из его эго-проекций, ощущавшая себя стопроцентным Загладкиным, то есть, Западником до мозга костей, тяготела к заглаживанию ситуаций и декларируемым Пентхаусом демократическим ценностям. Другая же, идентифицировавшая себя как Замяткина, испытывала сильнейшую потребность мять оппонентов в дружеских объятиях до потери пульса. Болезнь обострилась, когда терзаемый внутренними противоречиями юноша принял, по достижении совершеннолетия, двойную фамилию: Замяткин-Загладкин. Резонно предположить, заболевание приобрело необратимый характер, когда он, проходя стажировку в Западном крыле, куда, кстати, посылали далеко не каждого студента престижного факультета Межэтажных отношений, сначала пристрастился к марихуане…

— Кто из них пристрастился? — уточнил я, поскольку симптомы диссоциативного расстройства идентичности, столь убедительно описанные Муллой, не шли у меня из головы.

— Вероятно, все же Загладкин, — подумав, отвечал Мулла, — хоть информация об этом периоде жизни будущего Востоковеда слишком скудна, чтобы судить о клинике. Мы ведь не знаем, как часто личностные состояния приходили на смену друг другу. Быть может, восхищение западным образом жизни, которое испытывал Загладкин, и, в особенности, товарное изобилие, приводившее его в состояние экстаза, нанесли столь жестокий урон паттерну Замяткина, что, в значительной мере, разрушили его. Почти все время, отведенное руководством на стажировку, Загладкин провел в суперлавках, зачарованно глядя на переполненные полки и грустно вздыхая. Это стало тяжелейшим испытанием для Замяткина. В качестве защитной реакции, пострадавший вполне мог прибегнуть к психоделикам. То есть, умышленно подтолкнуть Загладкина к наркоте. На уровне подсознания, понятно…

— И они начали курить травку, — резюмировал я.

— Я бы даже сказал, попали в сильнейшую зависимость от марихуаны. Что крайне затруднило их положение по окончании стажировки, когда им довелось, с пеной у рта, лихорадочно искать замену психотропным веществам. Ведь внутри Красноблока с марихуаной была напряженка, достать ее было крайне сложно. Соглядатаи не дремали, справедливо полагая наркозависимость опасной альтернативой культивировавшейся ими пламенной любви к идеям Основоположников Мраксизма. К тому же, у соглядатаев появилась оперативная информация, из которой следовало: в отдельных случаях, наркотические препараты используются жильцами для «расширения границ сознания», а это, в их глазах, приравнивалось к тягчайшим преступлениям, направленным на незаконное проникновение через ССанКордон. В Комитете всерьез опасались, что против такого способа бегства никакие бдительные ссанкордонники не помогут, разом со сторожевыми псами. Закинулся веществами, и отчалил. И, все, ищи, свищи. В общем, у Загладкина-Замяткина началась ломка. Отчаявшись разжиться травкой, еле живой, он начал поедать мухоморы. Массово. Их в Красноблоке всегда было полно…

— Это из-за того, что водопроводные трубы вечно подтекают, — вставил я. — Их никто не хочет менять. Латки ставят, а новые трубы списывают и бегом в металлолом…

— Чуть позже, после нескольких серьезных отравлений, поскольку действовать пришлось наобум, методом проб и ошибок, Загладкин-Замяткин научился приготавливать мухоморный морс со спорами на свежеотжатом соку. Неизвестно, чье личностное состояние нахимичило, но состав вышел — святых выноси. Первая же кружка морса отправила эго Загладкина далеко за те самые «границы», неприкосновенностью которых так пеклись соглядатаи. Как только Загладкин залип, контроль над телом на весьма продолжительный временной промежуток получил Замяткин. Надо сказать, он находился в крайне неуравновешенном состоянии. Буйные восторги, охватывавшие Загладкина в Западном крыле при виде дармового жидкого мыла в общественных сортирах и зеркал, которые почему-то никто не бил, довели Замяткина буквально до ручки. Еще в командировке он подбивал свое alter ego расколотить для начала парочку раковин, на худой случай, хотя бы помочиться мимо писсуара, но Загладкин был неумолим. Теперь, наконец-то перехватив инициативу, Замяткин поклялся взять реванш. Больше всего прочего его страшила перспектива снова очутиться в ненавистном ему Пентхаусе. Соответственно, оставшись в одиночестве, Замяткин принялся лихорадочно размышлять, чтобы такого предложить Ячейке Дружбы между Неприсоединившимися этажами, чтобы гарантировать себе должность Востоковеда и укатить куда подальше от Западного крыла. Место, к слову, как раз стало вакантным, предыдущий Востоковед пропал без вести в неспокойных отсеках нигролов, взявшись доставить объявленным младшими братьями Красноблока каннибалам партию консервов, — по лицу Муллы скользнула еле заметная улыбка. — Предположительно, забыл прихватить с собой консервный ключ, хотя, не удивлюсь, если братья просто предпочли свежатину…

— Ужас…

— После этого прискорбного инцидента никто из соискателей не спешил в Востоковеды, так что место, скорее всего, никуда бы не делось, но Замяткин решил подстраховаться. Тут-то он и вспомнил о доблестных мюридах и их наставниках, овладевших мудростью суффиксов. Наверное, какую-то книжку прочел. Наскоро переосмыслив опыт последователей Хасана ибн Саббаки, новоиспеченный востоковед накатал рацпредложение и рванул с ним в Комитет…

— Что же такого сногсшибательного предложил соглядатаям Замяткин?

— Возродить старинные практики суффиксов. Только по обновленной методике и под патронажем межэтажной ячейки соглядатаев…

— Зачем ему это понадобилось? — удивился я. — Неужели хотел раствориться в «Абсолюте», как это умели суффиксы, проникая за Внешние стены?

— Думаю, Замяткин преследовал сразу несколько целей, — осторожно сказал Мулла. — Задача, которую он намеревался решить, была, таким образом, триединой. Ты верно подметил: Замяткин не планировал лично достичь благословенного состояния Хакика. Но, он задумал навечно погрузить в «Абсолют» свое alter ego и, таким образом, навсегда избавиться от двойника. Гениально, не так ли? Загладкин перестал бы его доставать, и он вылечился бы от мучительного недуга. Кроме того, соглядатаи никогда не узнали бы о существовании Загладкина с его унизительным низкопоклонством перед Пентхаусом. Сам знаешь, что за него у вас полагалось…

— Срок в Заколоченной лоджии.

— Правильно. Еще один нюанс. Чтобы Загладкин словил зачетный баян, Замяткину предстояло дудлить мухоморный морс без просыху. Если бы он лакал его тайком, соглядатаи рано или поздно схватили бы его за руку, это был вопрос времени. Убедив соглядатаев, что практики суффиксов пойдут Красноблоку на пользу, Замяткин мог хлестать морс ведрами и совершенно в открытую на правах главного муршида.

— На кой соглядатаям понадобился муршид?! — изумился я.

— Как это? Чтобы руководить мюридами.

— Зачем?!

— Для организации Пролетарского Джихада, разумеется!

— Против кого?! — еще больше удивился я.

— Против обетованцев, — отвечал Мулла неохотно.

— Чем они-то вам не угодили?!

— Они выписали нас из Обетованной квартиры, объявив наши квадратные метры своими…

— Обетованцы?! Но вы же всегда жили с ними — душа в душу?!

— Вопрос не по адресу, — сильно помрачнев, сказал Мулла. — Но я тебе отвечу, раз ты спросил. Они сказали — им самим места мало. И что они, как любимые жильцы Архитектора, претендуют на улучшенные условия проживания. Мол, всегда были такими, просто не хвастались, пока их Шпиль Грубый едва не отхолокостил по полной программе. Всем известно, кто прислал Шпиля в Дом для великого испытания на вшивость, сказали нам обетованцы. Его прислал Подрывник. Или даже темный владыка Люминофор, сверженный Архитектором в бездну, но, по-прежнему засылающий оттуда казачков. Еще обетованцы говорили: после того, как Шпиль кинулся именно на них, у остальных жильцов практически поголовно открылись глаза на предмет того, кто именно — избранники Архитектора. Кто — его истинные любимцы, и у кого, соответственно, неоспоримые имущественные права на Дом. У нас, сказали обетованцы нам самым безапелляционным тоном. И это — не обсуждается, арафатники. Короче — давайте, выметайтесь. Нас, говорили обетованцы, теперь в любую квартиру свободно пускают, не успеешь на этаж заглянуть, как тебе сразу: шалом, прошу за стол, садитесь, пожалуйста. Или на кровать. Да куда угодно еще. Ну и, наконец, что, если нам, арафатникам, хоть что-то не нравится, то, нет проблем. Один звонок лучшим пожарным Пентхауса, и они здесь. А у пожарных — разговор короткий, огнетушитель в зад, мешок спайдермена на голову, и к маме Гуантанамаме на допрос. И попробуй, докажи ей, что не дромедар…

— И вы не пытались договориться?

— С кем?! С Гуантанамамой?! — Мулла горько усмехнулся.

— С обетованцами…

— Говорю тебе, они вытолкали нас взашей. А от тех, кто приковал себя наручниками к батареям, отгородились пуленепробиваемыми стенками. Ты даже не представляешь, какие за ними сложились кошмарные условия. Жара такая, что потом истекаешь, даже когда пить нечего. Воздуха нет. Еды нет. Теснота неописуемая, рукою не пошевелишь. И еще песок, который вечно скрипит на зубах. Жуть…

— Что-то не верится, что обетованцы учинили над вами эдакий беспредел на ровном месте, — холодно заметил я. — Они — приличные люди…

— Твое право — верить или нет, — еще холоднее отвечал Мулла. — Мы им ничего не сделали.

— Так-таки ничего?

— Ну, может, десяток скрепок в замочные скважины сунули. Разве это достаточный повод для геноцида, который они устроили нам? И потом, мы же не по своей воле старались. Нам ваш востоковед так велел. Думаешь, сильно он нашего мнения спрашивал? Сказал: ребята, поступаете в мое полное распоряжение. У меня есть план. Пускай обетованцы — сами из квартиры выкатываются. Раз уж им так повсюду рады. Что мы сделать-то могли? Связываться с Красноблоком в ту пору никто не отваживался. Ваши агрессивные военруки, кого хочешь, своими ядреными лифтами с отделяющимися ступенями жарили, без оглядки на Совбез ООО. К тому же, у вас была дыхсмесь собственного производства, а нам нечем было дышать. Замяткин (он, кстати, к тому времени, перестал подписываться двойной фамилией, видимо, Загладкин окончательно сомлел), обещал нам: не подкачаем, закачаем, сколько надо, и еще втрое, нет проблем. Приспособим под эти нужды старый пожарный гидрант, который еще наглосаксы поставили, залатаем шланги скотчем, и вперед. Кто б от такого щедрого дара отказался, да еще в нашем бедственном положении? Тем более, что шайтан пухлыми устами Замяткина обещал: как только мы дадим добро, нам тотчас официально присвоят статус Младших Братьев.

— С ним будете — как за каменной стеной, к которой раньше коммунаров ставили, — важно пояснял Востоковед, промокая взопревшую на жаре физиономию, одутловатую из-за злоупотребления мухоморами. — Мы братьев в беде не бросаем. Не водится за нами такого. Все затраты по снабжению воздухом на себя возьмем, причем, на безвозмездной основе. Даром! Я ясно выражаюсь? А вы в курсе дела, что за чудесная у нас в Красноблоке дыхсмесь? Живительная просто субстанция. Дышишь, и не нарадуешься…

Тут, кстати, Замяткин не юродствовал. Еще Отец мне однажды рассказывал, что дыхсмесь, поступавшая Младшим Братьям, по качеству на порядок превосходила ту, что шла на внутренние нужды Красноблока.

— Пять дополнительных степеней очистки, включая сложные экструдеры-пылеулавливатели, угольные фильтры и ионизаторы, — чуть ли не с гордостью сообщил Отец. — Дорогое удовольствие, спору нет, очень кучеряво выходит, по себестоимости, но, ничего не попишешь, большая политика. Ведь именно по составу нашей дыхсмеси младшие братья судят о нас, стройбанах…

— А мы сами, получается, должны низкосортную дрянь глотать?

— Ну, мы-то о себе и так все знаем, — сказал Отец и смутился, сообразив, что брякнул лишнего.

* * *

— И это — только начало! — с апломбом распинался перед арафатниками Замяткин. — Дальше — вообще будете, как сыры в масле, кататься! Возьмем вас на квартучет, пришлем наших стройбанов, они вам по-быстрому щели сатенгипсом замажут, поклеят кумачовые обои, чтобы все, как у нас. Плюс: о безнадежных долгах перед Межэтажным Воздушным Фондом, которые вам мазерфакелы нарисовали за поставленную дыхсмесь, можете смело забыть.

— И вы — поверили? — спросил я Муллу.

— Но мы же не знали, что ваш Востоковед додумается задувать к нам вместе с воздухом споры красных мухоморов… — развел руками мой друг. — Замяткин надеялся, его регулярное употребление укрепит в нас пролетарский дух, привив неизбывную любовь к красному цвету, который для нас, арафатников, всегда был наделен особым сакральным смыслом. На последнее обстоятельство обратил внимание сам Арафат-Джихад, доблестный управдом нашего маленького свободолюбивого джамаата и великий воин. Побывав у вас в гостях по приглашению Никиты Прыщева, где его приняли как дорогого младшего брата, Арафат-Джихад, по возвращению, призвал нас во всем довериться Замяткину. Как мы могли отказать ему? Тем более, что Арафат-Джихад уверял: стройбаны — никакие не кафиры, между ними и арафатниками — много общего. Их исполинская Красная башня, которую они строят назло Пентхаусу, угодна Архитектору, твердил Арафат, иначе бы не вознеслась так высоко. Еще он говорил, будто она — ни чета Западному крылу, тут чисто внешнее сходство. В фундаменте Пентхауса — высококлассный цемент и прагматичный расчет, в то время как громадина Красноблока зиждется на Вере, почти столь же неистовой, как та, что испытываем мы. И, что каждое перекрытие Красной башни окроплено кровью мучеников вашего Джихада, бившихся с кафирами с отвагой настоящих красных мюридов, а на ее непознаваемой крыше — собственный рай, чьи двери распахнуты перед праведниками: ударниками труда. И пускай на вашем Светлом чердаке нет пышногрудых гурий, потчующих праведников пахлавой и халвой, зато там маршируют пионеры, услаждая взоры салютами, это тоже круто. Тамошние звенящие ручьи перегорожены плотинами ГЭС, вместо диковинных, усыпанных сладчайшими плодами рощ, высятся частоколами опоры ЛЭП, а жужжание миллионов киловатт в проводах заменяет соловьиные трели. Ну и что с того, сказал нам Арафат-Джихад. Архитектор дарует ту награду, которая желанна стройбанам, только и всего. У наших гурий — широкие женственные бедра и мягкие животы, у милых им ударниц — суровые лица и серпы, зажатые в ладонях вместо щербета. Ужас, конечно, но о вкусах, как говорится, не спорят. Давайте, не будем. Нам нужен конструктив.

— Мы согласились, — продолжил Мулла, — тем более, что Арафат-Джихад был во многом прав. Разве ваших Основоположников, достопочтимых старцев Карла Мракса, Фридриха Эндшпиля и Ульяна Вабанка, нельзя уподобить мудрым муршидам? Разве они не намекали вам, что самый совершенный, самый комфортабельный Чердак, возведенный с помощью могучих механизмов, не сделается воистину Светлым, пока его строители не обретут просветленного состояния души, чтобы залить помещения сиянием, которое будет исходить от них — его строителей? По-моему, именно это имели в виду Основоположники, иначе — трудно представить реализацию провозглашенного ими принципа «от каждого по способностям, каждому по потребностям» с чисто практической точки зрения…

Кивнув, я вскользь заметил, что, после Перекраски, этот завет Основоположников был реализован точечно в отношении небольшой группы бывших стройбанов, чьи гипертрофированные потребности оказались с лихвой удовлетворены за счет остальных.

— Порой мне кажется, что именно в удовлетворении их нездоровых аппетитов и состояла главная цель Перекраски. Правда, ее, по понятным причинам, не афишировали…

По губам Муллы скользнула презрительная улыбка.

— Ты говоришь о ваших живчиках, которым удалось обжать соседей? Разве остальные стройбаны не завидовали им, мечтая очутиться на их месте, чтобы, в свою очередь, заполучить все?

— Ну, допустим… — пробормотал я.

— Перекраска была вашим испытанием, Генка-ага. Архитектор, да будет благословенно его непроизносимое имя, хотел показать вам, чем вы станете заниматься на Светлом чердаке, когда соглядатаи перестанут держать вас на мушке. И вы понеслись приватизировать его, каждый хотел оформить недвижимость на себя. вое имя В крайнем случае, на подставных лиц, чтобы не платить налоги. У Абрамовича это получилось лучше, чем у остальных, но, поверь, на его месте вполне мог оказаться Рабинович, не в том суть. Вы не выдержали испытания, ниспосланного вам Всевышним, как, впрочем, и мы, достопочтимый, ибо нашим испытанием был ваш Востоковед Замяткин-Загладкин, присланный вами к нам по воле Архитектора. Он велел нам сформировать бригаду мучеников Джихада, и мы отправили туда наших самых отважных юношей, учиться быть мюридами. Я был молод и силен, как бык, и тоже очутился среди будущих мучеников. Замяткин лично тренировал нас. Ты спрашиваешь, как? Сейчас расскажу. Нас готовили очень серьезно. Натаскивали, чтобы превратить в несгибаемых бойцов. Как в физическом, так и в моральном планах. Мы учились рукопашному бою без правил, кололи лбами кирпичи, прыгали через костер. Разбившись на пары, молотили друг друга в спаррингах. Безжалостно. До изнеможения. Затем, без передышки, нас гнали в кинозал, где заставляли часами смотреть на отбросы общества, оккупировавшие Пентхаус. Это было похлеще боев без правил. Многие кадры занозами застревали в голове, и, хотя с тех пор минула прорва лет, а голова давно стала седой, я помню их в мельчайших деталях. Один из роликов был снят скрытой камерой на корпоративе. Отвратительное зрелище безусых офис-менеджеров, пожирающих жирные отбивные из богопротивной свинины, по сей день тревожит мой сон, заставляя оборачиваться неизбывным кошмаром. Многих наших рвало, такая безобразная была эта картина. Омерзительнее нее были лишь слайды с феминистками, спаси нас Архитектор от этих исчадий ада, бесовских дочерей Шайтана и Мамы Гуантанамамы. Дорого бы дал, чтобы отправить их обратно к ней. Одетые в безобразные стринги, феминистки истязали праведников, имевших неосторожность порекомендовать им носить паранджу. Девчата, пожалуйста, будьте скромнее, сказал бестиям один седобородый имам. Феминистки накинулись на этого достойного жильца и сбрили ему бороду! Скажу тебе: старец еще дешево отделался. Кое-кого из праведников феминистки силком принуждали к куннилингусу, заставляя вылизывать срамные места, украшенные дерзкими эротическими прическами. Дом не видывал таких надругательств над моралью! Естественно, насмотревшись на проделки Шайтана, мы, молодые курсанты, были не в себе, каждой клеточкой впитывая обращенные к нам страстные призывы Замяткина. Очистить Дом от погрязших в нечистотах джахилей — священный долг мюрида Газавата! — выкрикивал он по ходу сеанса. Смерть презренным джахилям, хором отзывались мы. И так — несколько часов подряд. Потом, окончательно обессилев, мы отправлялись на релаксацию и, по приказу Замяткина, медитировали с загубниками во рту, воображая себе Рай, куда обязательно попадем. Подозреваю, концентрация алкалоидов в мухоморной смеси, которой нас пичкали, многократно превышала дозы, установленные для мюридов ибн Саббакой. Наверное, ваш Востоковед, назначенный исполняющим обязанности Старца, перестраховывался. Хотел, чтобы все было наверняка.

И вправду, мученики… — мелькнуло у меня.

— Однако, ни одно из ухищрений, которые без устали выдумывал Замяткин, впоследствии не принесло мюридам успеха. Напротив, нас с самого начала преследовали неудачи. Во-первых, жевательная резинка, которую нам было велено лепить в дверные глазки прихвостням Пентхауса, никуда не годилась. На вкус она была, что кирза, но это бы мы еще стерпели. Но она становилась крохкой, как долго ее ни жуй, и отказывалась клеиться к стеклу. Жвачку разработали ученые вашей хваленой Оборонки. Великие алимы, как нам твердили, однако у них ничего не вышло. Мы просили заменить ее образцами из Пентхауса, но Замяткин вызверился на нас, сказав: плохому танцору — яйца мешают. Импортной — не напасешься, закатайте губу, товарищи мюриды. И так мол, вы слишком дорого нам обходитесь. Мы поняли, что у вас возникли какие-то сложности. Закупать жевательную резинку в Западном крыле было слишком дорого даже для Клики агрессивных военруков с ее раздутым военным бюджетом. Кафиры отказывались принимать в качестве оплаты вашу дыхсмесь, ломали вам руки…

— Они брали только газом, — согласился я.

— Впрочем, то были лишь цветочки. Часто отправившиеся на задание мюриды вели себя, как слепцы. Был такой случай. Наш отлично подготовленный отряд, его звали Подразделением 17-ть, получивший приказ вымазать спящих обетованцев зубной пастой «Мэри», поступившей по линии братской взаимопомощи для продолжения интифады, провалил задание, зачем-то устроив темную нашим добрым соседям и союзникам ливанькам. Эта досаднейшая ошибка нанесла непоправимый ущерб авторитету Арафата-Джихада на Неприсоединившихся этажах. Дальше было только хуже. Мюриды начали массово терять ориентацию и путали двери квартир. Или возвращались ни с чем, или бродили по отсекам, потерянные, как сомнамбулы. Случалось, они впадали в истерику и бились головами о стены. Обетованцы ловили таких горемык, одевали в смирительные рубашки и отправляли домой под конвоем санитаров. Арафат-Джихад был сам не свой, безуспешно пытаясь отгадать, в чем же кроется причина провалов. Думал, что она — в личностных качествах мюридов. Сложность заключалась в том, что их не получалось, как следует допросить. Уцелевшие мученики страдали амнезией и не помнили даже своих имен. Наверное, мы бы нескоро узнали правду, если бы не бескорыстная помощь двух братьев-близнецов, Кемпа и Дэвида. Они открыли нам глаза.

— Каким образом?

— Дэвид оказался искусным алимом, специалистом по регрессивному гипнозу. Он выучился мастерству у ученых кафиров Западного крыла. Погрузив травмированных мюридов в транс, Дэвид заставил их подробно описать все, что они пережили во время операции. Поразительно, но сведения, добытые таким путем у десятков мучеников, совпали в мельчайших деталях. Картина, запечатлевшаяся в их подсознании, была идентичной: они видели бесконечные, устремленные к высоким потолкам полки, уставленные всякой всячиной. Сырами множества сортов, копчеными колбасами и балыками, от разнообразия которых захватывало дух, сосисками, сардельками и бужениной, пирожными и шоколадом, пересыпанным миндалем. Бутылками виски, джина и колы…

— Мюриды вместо задания попадали в гиперлавку? — удивился я. — Но как?!

— Арафат-Джихад не знал. Этот ребус был ему не по зубам. И тут второй из братьев, по имени Кемп, а он был сведущ в психоанализе, напомнил нам о невидимой связи между мюридами и муршидом. О той, самой важной части разработанного ибн Саббакой механизма, превращавшего мюридов в не знавших ни страха, ни сомнений, мстителей. Они же не контролировали себя. Увидав Рай глазами ибн-Саббаки, мюриды сами становились глазами наставника. Их карающая длань была его дланью. Когда наступал самый ответственный момент, Старец Антресоли брал управление мучеником на себя, как оператор у дистанционного пульта, и мюрид сражал противника наповал. Однако была и обратная сторона. Мученик, чьи глаза служили муршиду мониторами вроде тех, что делают на своем этаже катаны, на один короткий миг, пока не наступала развязка, получал возможность заглянуть в сознание учителя… — Мулла горько вздохнул. — Когда Кемп напомнил нам об этом, мы, наконец, постигли истину. Она оказалась удручающей…

— Под регрессивным гипнозом мученики описали, что узрели в сознании Замяткина! — догадался я, чуть не хлопнув в ладоши.

— Истинно так, — поникнув, сказал Мулла. — Только не Замяткина, а его Alter ego Загладкина, дремавшего под воздействием алкалоидов из экстракта мухоморов. Как ты помнишь, ваш Востоковед с раннего детства страдал от диссоциативного расстройства идентичности. И, пока Замяткин, сконцентрировав внимание, управлял идущим на подвиг мюридом, сам мученик получал сомнительное удовольствие наблюдать забитые товарами стеллажи суперлавок, грезившиеся Загладкину в сладких наркотических снах. Картина дутого изобилия, достигнутого кафирами за чужой счет при помощи уловок Шайтана и заменившая им Райские кущи, ожидающие праведников, неожиданно возникала перед мысленным взором мюридов и вызывала такой сильный дисбаланс, что они сбивались с цели и теряли ориентацию в пространстве. Напрочь забывали, кто они и куда бегут. Можно сказать, мученики оказывались в незавидном положении богатыря из ваших былин у развилки множества коридоров. Они искали указатели, но все стрелочки, попадавшиеся им на глаза, вели к разным отделам суперлавки…

— М-да… — протянул я.

— Еще мудрый Хасан ибн Саббака, первый Старец Антресоли, учил: если у мюрида нет муршида, его муршидом рано или поздно станет Шайтан. Так и вышло с нашими мучениками и их незадачливым наставником. Он оказался никчемным муршидом. Впрочем, мы не держим на него зла. Замяткин по-своему хотел нам добра. Чего не скажешь о Загладкине, вот кого мы бы с большим удовольствием побили камнями, ибо страсть, с какой он воображал себе фальшивое изобилие Пентхауса, была хуже прелюбодеяния в самой извращенной форме. Но, как нам было рассоединить их, чтобы гнусный торчок получил по заслугам? Поэтому, пришлось отпустить их с миром, и они преспокойно укатили в лифте домой. Для обоих было бы лучше застрять в шахте. Узнав, как они оскандалились у нас, старцы из Геронтобюро разжаловали Замяткина-Загладкина из старшего востоковеда в младшего агронома, сослав на самый глухой аграрный этаж, где давно росли одни сорняки. Даже мухоморы там долго не выдерживали, превращаясь в сморчки. Не знаю, как сложилась судьба Замяткина-Загладкина после Перекраски. Он исчез…

— Одного в толк не возьму: зачем Кемпу с Дэвидом было вам помогать? — спросил я. — Раз они были алимами из Пентхауса…

— Арафат-Джихад задал им точно такой вопрос, и они не стали темнить. Пояснили свое поведение так. Они провели отрочество в Красноблоке, пока их родители не выхлопотали разрешение покинуть его в качестве репатриантов, сбежавших от ужасов Домостроя. Как ты знаешь, желающих перебраться в Пентхаус у вас хватало всегда, но те, кто осмеливался заикнуться о своих чаяниях вслух, обычно уезжали в противоположном направлении, расчищать от сугробов Заколоченную лоджию. Однако, Кемпу с Дэвидом крупно повезло. У вас в теплицах случился очередной неурожай, и пришлось обращаться за помощью к Западному крылу. Некто Генри Кислый, очень уважаемый диетолог из Пентхауса, игравший в биллиард за Биллиардный клуб, выдвинул вашим соглядатаям встречное условие: по мешку муки за диссидента. Кемпа с Дэвидом выменяли на провиант. К тому времени обоих успели принять в пионеры, и, сколько им потом не промывали мозги, доказывая: быть скаутом — куда почетнее, оба остались интернационалистами до мозга костей. Ждали случая, мечтая помочь жильцам с Неприсоединившихся этажей, и, когда он представился, сразу же пришли нам на выручку.

— Чип и Дейл спешат на помощь… — пробормотал я, вспомнив известный многосерийный мультик.

— И все же, подозреваю, Кемп с Дэвидом не были искренни с нами до конца. Скорее всего, они были минерами. То есть, служили в специальном отряде по защите Миноры. Так звался уникальный ночник на батарейках, без которого Моше ни за что не нашел бы дорогу в Обетованную квартиру, когда его вместе с родичами вытурили с этажа хургадян. Хулиганы перебили все лампочки у них на пути, так что ночник пришелся весьма кстати, без него обетованцы переломали бы себе ноги. С тех пор они почитают его как Реликвию, полученную Моше из рук самого Архитектора. Арафат-Джихад, объявляя Газават, учел это обстоятельство, повелев разбить ее первым делом, чтобы обетованцы осознали, как оно, когда сидишь впотьмах. Чтобы защитить артефакт от посягательств, обетованцы выставили у него охрану из минеров…

— Тогда тем более не пойму, с какой стати Кемп с Дэвидом вам помогали? Неужели они хотели навредить соплеменникам?

Глаза Муллы превратились в щелочки.

— Неисповедимы пути Архитектора, Генка-ага. Арафат-Джихад, кстати, так и не сумел их постичь. Хотя истина лежала на поверхности. Думаю, Кемп с Дэвидом действовали по указке пожарных из Пентхауса. А те недвусмысленно дали понять: если мученики Джихада и дальше будут раз за разом усаживаться в лужу, Газават, объявленный Арафатом-Джихадом, окончательно провалится. И тогда обетованцам не видать новых дверных замков «Мультик и Лох», поставляемых из Пентхауса взамен выведенных из строя мюридами. И о дармовой дыхсмеси из Федерального Резервуара обетованцы смогут смело забыть. Чтобы ее запасы регулярно возобновлялись, мюриды должны хотя бы раз в квартал устраивать по пожару, намекнули Кемпу с Дэвидом из Пентхауса. Те взялись исправить положение. Для начала устранили недотепу Востоковеда, толку с него было, как с козла молока. Участь Арафат-Джихада тоже была предрешена. Он не оправдал возложенных на него надежд. Безнадежный романтик, на свою беду родившийся в прагматичное время. Вскоре его заменили на Ясаму с Усаму Неладена. Весьма продвинутый был тип, и не задавал нелепых вопросов: зачем Сиамским хитрецам Газават? Надо, значит надо…

— Как сложилась судьба Арафата-Джихада потом? — спросил я.

— Стандартно. Его одели в костюм Спайдермена и отправили к маме Гуантанамаме. Для тех, кого к ней посылают, нет слова «потом» …

От тона, каким Мулла произнес последнюю фразу, у меня по спине поползли мурашки.

— Арафат-Джихад сам виноват, — глухо продолжал Мулла. — Он поддался самообману и, восхищаясь Красноблоком, выдавал желаемое за действительность. Никто не посмеет возразить: вера ваших первых ударников была сильна. Она делала их бесстрашными мюридами, когда они зажигали в темных коридорах лампочки Ильича, зная, что в любой момент враги могут ударить ножом из мрака. Да, Генка-ага, ваши ударники презирали смерть, ибо свято верили, что приближают Светлый чердак, где каждому будет уготовано уютное место. Но они пали в боях, и их вера покинула красные от крови этажи вместе с ее носителями. И тогда чрезвычайники, став соглядатаями, заменили ее сверхпрочным бетоном, замешанным на страхе перед Заколоченной лоджией. Это стало началом вашего конца. Вы предали светлую память первых мюридов, зачарованные ложным сиянием Мамоны, просачивавшимся к вам в казармы через армированный бетон ССанКордона, которым вы отгородились от всего Дома, чтобы стройбаны не разбежались, кто куда. Со временем, вы стали точно такими, как Замяткин с Загладкиным. Вы вожделели дутого изобилия на полках гиперлавок Западного крыла. Вас пьянил мертвый кондиционированный воздух Пентхауса, и вы вообразили себе, будто он — дуновение веющего над Райскими кущами ветерка. Одновременно вас обуяла гордыня, поддавшись ей, вы пребывали в уверенности, будто вам позволено учить других жильцов, как им жить, хотя вы сами этого не умеете. В итоге, вы превратились во всеобщее посмешище, став еще омерзительнее кафиров Западного крыла. За это Архитектор покарал вас, разрушив Красную башню. Но о ней не стоит жалеть. Она все равно сгнила изнутри, и именно поэтому превратилась в Содружество Непросыхаемых Газенвагенов…

V. Красноблок

Когда на сердце светло, то даже в темном подземелье блещут небеса. Когда в мыслях мрак, то и при свете Солнца плодятся демоны.

Конфуций

Подымаюсь по одной из нескольких перекидных лестниц, проложенных нашими военными стройбанами от парадных дверей по расходящимся направлениям. Наверх, к Западному крылу, и вниз, на Неприсоединившиеся этажи. Сразу видно, каково было их первоначальное предназначение. Они должны были послужить нашим ополченцам при вероломном нападении агрессивных жильцов. Если бы оно состоялось, Боевой Устав предписывал нам, взявшись дружно, опрокинуть агрессоров у Госпорога и гнать вспять, непрерывно пиная, куда попало, чтобы умиротворились как можно скорее. Ворваться к агрессорам в квартиру, и уже там продолжить воспитательный процесс. К счастью, нам не пришлось этого делать. Холодная возня не переросла в горячую стадию. Красноблок перекрасили, и он прекратил свое существование в прежнем виде. А лестницы остались. На каждой ступени — гордое клеймо:

ВЫКОВАНО В КРАСНОБЛОКЕ.

Когда он существовал, стройбанов, в полном соответствии с правилами внутреннего Домостроевского распорядка, сюда, разумеется, не выпускали, еще чего. Нам даже приближаться к Госпорогу изнутри — возбранялось, подходили и спрашивали: что-то не так? Случись, не дай Архитектор, крупный межэтажный конфликт, тогда, понятно, другое дело. Нас бы пригнали сюда с мобилизационных пунктов, предварительно выстроив в походные колонны. К счастью, этого не произошло. Красноблок развалился, и в походные колонны нас выстроила жизнь, предварительно, превратив из ополченцев в челноков, устремившихся за шмотками на Неприсоединившиеся этажи. Вот когда монументальному детищу Клики агрессивных военруков наконец-то нашлось применение.

Еще недавно здесь было не продохнуть от торговцев, сновавших в обоих направлениях целыми караванами. Челноки перли вверх и вниз, сгорбившись под весом тяжелых баулов с тряпьем. Им, кстати, никто не препятствовал, лестницы получили экстерриториальный статус. Сегодня тут безлюдно, бесконечные стальные ступени, круто берущие в гору, словно клавиши завалившегося на бок гигантского клавесина, пустынны. Лишь разбросанный повсюду мусор свидетельствует о том, что еще недавно здесь кипела жизнь. Челноки переводили дух на площадках, привалившись к решеткам ограждений, закусывали, сидя верхом на рюкзаках и чесали языками, кто какой товар нарыл. Окурки и скомканные пачки сигарет, пустые бутылки и рваные упаковки чипсов «Химическое ассорти», вот и все, что напоминает о славных деньках повышенной деловой активности. Ничего не попишешь, Воздушный кризис, разразившийся неожиданно, как пандемия холеры или гриппа. Лестницы — будто вымерли. Редкие, оставшиеся на плаву коммерсанты-оптовики предпочитают чартерные лифты. Дорогое удовольствие, зато удобно, плюс, приличные гарантии, что останешься в живых. У лестниц, с исчезновением масс челноков, появилась недобрая слава. Теперь одинокий прохожий, отважившийся сделать тут привал, рискует угодить в лапы к будулайкам. Раньше они не представляли большой опасности, поскольку специализировались на контрабанде всего, на чем можно хорошенько поднять, начиная с перепродажи краденных самокатов, и заканчивая логистическим услугами по переправке нелегальных мигрантов из Подвала и с Карийского этажа. Для этого будулайки продолбили в толще старого красноблочного ССанКордона системы разветвленных лазов, объединенных в запутанные катакомбы, где сам Подрывник голову сломит. Но сейчас, из-за Кризиса, доходы будулаек катастрофически упали, и никто вам не скажет, чего от них ждать. Говорят, будулайки стали выходить на Большие лестницы по ночам, чтобы отобрать у путников персональные баллоны с воздухом. Он в здешних краях в дефиците, останешься без баллона — труба.

Ступаю осторожно, стараясь не шуметь. Задрав подбородок, с опаской оглядываю замшелую, всю в темных потеках и трещинах кладку ССанКордона. От него здесь сохранился громадный фрагмент, он возвышается права от меня. Слева, в каких-то десяти шагах, высится ЕвроПериметр, построенный по проекту месье Шенгена на замену нашей архаичной несущей стене. Его поверхность идеально гладкая, ни шероховатости, ни даже матерной надписи не видать. Естественно, она же вся усеяна камерами наружного наблюдения и датчиками слежения, они реагируют на малейший шорох. Попробуешь только подойти, сразу сфотографируют, идентифицируют и занесут в Базу Данных, как подозреваемого в Межэтажном терроризме жильца. После теракта, устроенного в Пентхаусе Ясамой с Усамой Неладеном, это запросто. Не надо смеяться. Тем, кого из-за подобного пустяка загремел к Маме Гуантанамаме, не смешно, уверяю вас.

Перевожу дух на площадке, не снимая кислородной маски. Сверяюсь с датчиком уровня воздуха в баллоне. Стрелочка на границе зеленого с красным, значит, до казармы должно хватить. Если дышать пореже…

И если не случится ничего непредвиденного.

С тревогой озираюсь по сторонам. Да уж, места тут мрачные. Натуральный рукотворный Grand Canyon, как выражаются наглосаксы. Не видно ни потолка, ни дна, высотища — дух захватывает. И, одновременно, страшная теснота, у кого клаустрофобия, тому точно не позавидуешь. Громадины ССанКордон и ЕвроПериметра напирают друг на друга, будто быки на ристалище, собравшиеся забодать друг друга. Очутившись между этими двумя исполинами, чувствуешь себя червем.

* * *

Чем ближе парадные ворота в бывший Красноблок или Госпорог, как их уважительно величали прежде, тем чаще на глаза подаются бетонные надолбы, противотанковые ежи из рельсов и другие элементы долговременных оборонительных сооружений, рассчитанных, чтобы агрессивно настроенные жильцы не подступили к Госпорогу впритык, даже выстроившись черепахой. Это шрамы, оставленные давно отгремевшей Голодной возней, как когда-то звалось затяжное противостояние двух систем, Красной и Западной. ССанКордон — лишь одно из напоминаний о ней. А, заодно, свидетельство в пользу того, чем закончилась возня. Известно, чем, нас изваляли в грязи. Точнее, мы сами в ней извалялись.

То тут, то там на стенах еще виднеются обрывки агитационных плакатов. Кое-где с них проступают суровые лица героических стройбанов, идущих на подвиги под присмотром бдительных соглядатаев. В разгар Перекраски их намеревались замазать, но краски, выделенной на это дело, едва хватило на центральные коридоры, которыми пользовались делегации, посещавшие Консенсуса в его бытность Прорабом Перекраски. Злые языки судачат, краски, подаренной последнему управдому Красноблока Маргарет Тучей, должно было хватить за глаза, но ее украли наши будущие воздушные пузыри. Надо же было им откуда-то взять тот самый стартовый капитал, о происхождении которого состоявшимся миллиардерам не положено вспоминать, тем более, придавать огласке. И корить их за это нельзя. Вообще, подобные упреки считаются некорректными в приличном обществе, ибо вызывают у пузырей муки совести, а это недопустимо из этических соображений. И из этнических, к слову, тоже. Они же, в конце концов, не виноваты, что не подохли в результате Шоковой терапии, как многие другие подопытные кролики, а, наоборот, взбодрились к превеликой радости Объегоркина-Голого. И не просто взбодрились, а приобрели буквально метафизические сверхспособности притягивать к себе большие объемы воздуха, высвободившегося по мере того, как терапевты отправляли в Балласт его прежних владельцев. Чудеса электромагнетизма, говорил на это Отец.

Поразительная ловкость рук, с какой воздушные пузыри научились проворачивать гешефты с воздухом, породила другое их прозвище — живчики. Оборотистых живчиков, неправдоподобно быстро обросших жирком, иногда также звали жирчиками. А еще — новожилами, от известного фразеологизма Новый жилец. И, наконец, жидчиками, последнее — сокращение термина жилец-делец…

Не все прозвища выдержали испытание временем. Слово жирчик впоследствии вышло из обихода, ибо попрекать жильца его избыточным весом — явный признак дурного тона. Термин жидчик тем более не прижился, каждый сам поймет почему. Негативно-провокативный окрас, который несет это слово по чисто случайному совпадению букв, сделал его употребление абсолютно недопустимым. Даже в шутку…

Как живчикам удалось обскакать остальных соседей, удивитесь вы? Этого я вам не скажу. Полковник, например, считает, это случилось на заре Перекраски, когда Консенсус, если вы помните, провозгласил Программу Открытых дверей.

— Приходите, гости, дорогие, берите, что криво лежит, у нас почти все так положено, и ничего этого нам не жаль. Такие уж мы хлебосольные стройбаны…

— Он им, вошь подпогонная, особый сигнал дал, чтобы налетали и брали, что хошь, пока он нас будет своим сраным трепом отвлекать, — сказал мне Полковник как-то.

— Кому, им? — не понял я.

— Жидчикам, кому ж еще?! Им, сукам, даже вынюхивать адресов не пришлось, где у нас кривее всего лежит бесценное Общестройбанское достояние. Яков Лев, сука, дружок Консенсуса и долбанный шпион Гуантанамамы, мать ее за ногу, слил хитрожопым пузырям инсайдерскую информацию. Еще и ключи от складов отдал, за процент, который они заранее оговорили. Ударили по рукам, козлы, вывезли Достояние в Пентхаус под шумок, и пульнули по демпинговой цене. Не свое, не жалко, правильно?! Закупили на всю выручку импортную дыхсмесь, и бегом задувать к нам на этаж втридорога! А у нас к тому времени собственные воздухогенераторы по пизде, блядь, пошли, ихними же стараниями. Назначай любую цену, с руками оторвут. Вот тебе, блядь, и гешефт…

* * *

Стальные ступени оканчиваются, лестница остается позади. По выщербленным бетонным плитам шагаю к легендарному Госпорогу бывшего Красноблока, воспетому в героических песнях, выдававшихся соглядатаями за самобытное творчество восхищенных им стройбанов. На самом деле, их складывали профессионалы из Идеологической ячейки Комитета, ну да ладно. Как говорится, кто старое помянет…

Поговаривают, созданный в эпоху Отца и Учителя стройбанов шлягер «С чего начинается Блок родной», и сегодня трогает за живое опричников из Собора. Даже те из них, у кого внутри не осталось ничего живого, смахивают скупую чрезвычайную слезу, когда его исполняет заслуженный певец Иосиф Омон на торжественных концертах, посвященных Дню Насиловика. Они проводятся регулярно, не реже раза в квартал.

С чего начинается Блок родной, С картинки в твоем букваре. С хороших и верных опричников Что бдели в соседней норе… А может быть он начинается, С доноса, что нес в оперчасть…

Был бы я опричником, точно расплакался бы. Как челноку, мне, конечно, этого делать не рекомендуется, могут неправильно понять. И, все равно, машинально распрямляю плечи, до крови натертые портупеей, на которой болтается почти опорожненный кислородный баллон. Прямо над головой проплывает массивный герб Красноблока. Похожий на воинский обелиск пирамидон, увенчанный алой пятиконечной звездой. Символ несокрушимой Красной башни увит пучками стальных арматур, придававших ей особую прочность. Их также можно принять за лучи могучих прожекторов, в которых купается вожделенный Светлый Чердак Основоположников. Такой просторный, что места в нем хватит всем, кто готов прибыть на ПМЖ для совместного труда на общее благо. Именно к этому призывает надпись, высеченная в основании обелиска:

СТРОЙБАНЫ ВСЕХ ЭТАЖЕЙ — ЗА ЛОПАТЫ!

Когда я был маленьким, нам, юным стройбанам, рассказывали на уроках патриотического воспитания, что на изготовление герба пошла самая лучшая в Красноблоке сталь, строго лимитированная, специальной закалки. В результате, нашим ополченцам довелось биться со швабрами бесноватого Шпиля Грубого голыми руками. Но, никто не роптал, и в мыслях такого не было. Наоборот, дрались до последнего. Не сдавались.

Отогнав фактически безоружных ополченцев вглубь отсеков, швабры тотчас попытались уничтожить символ наших славных побед. Демонтировать и переплавить в своих милитаристских кузницах фабриканта Крупного на ножи. Но, не тут-то было. Швабры герб даже поцарапать толком не сумели, не то, что свинтить. Miin Gott, как поговаривают, шептались они, отступая ни с чем. Решили, будто наш герб заговоренный. По некоторым сведениям, именно это обстоятельство, подорвав им дух, определило печальный для швабров исход войны.

Много позже на герб покушались воздушные пузыри. Чисто из жадности, чтобы под шумок Перекраски махнуть на обожаемый ими воздух. Он им, как известно дороже всего. Еще великий управдом лягушатников Бисквит говорил: у пузырей — нету родиной подсобки, ибо сердце пузыря плавает в резервуаре с воздухом, откуда его не проблема перекачать по трубам куда угодно, в любую точку дома, где сложился самый благоприятный инвестиционный климат. Поэтому, не удивлюсь, что наши пузыри сработали по наводке из Пентхауса, как сегодня утверждают в Соборе. Мол, игроки Биллиардного клуба давно положили глаз на ненавистный им герб, а на живчиков сделали ставку только потому, что те, не то, что герб, мамочку родную на воздух махнут, не поморщившись. Судя по тому, как грамотно была спланирована сама акция, подозреваю, без Биллиардного клуба там и вправду не обошлось. Печальный опыт бесноватых швабров, обломавших зубы о герб, был учтен. Прежде чем выпиливать его на физическом уровне, по гербу нанесли мощный метафизический удар, чтобы лишить могучих эзотерических качеств оберега. С этой целью группа профессиональных высокооплачиваемых говнометателей обстреляла сакральный символ Красной башни вербальным дерьмом, практически убедив стройбанов в том, что герб, не просто безнадежно устарел с моральной стороны, но и превратился в кармический якорь, тянущий Содружество Непродыхаемых Газенвагенов назад, в позорное Домостроевское прошлое. Будит практически выветрившийся из казарм имперский дух, навевает реваншистские помысли и прочие непристойности. Как я слышал много позже от Отшельника, это делалось, чтобы расширить в восприятии стройбанов какое-то известное одним психологам Окно Овертона. Тогда герб выпал бы из него безболезненно, как молочный зуб. Как по мне, говнометатели старались зазря. Стройбанская общественность, в подавляющей массе, реагировала вяло. Наверное, вместо окна Овертона в общественном восприятии давно уже зиял пролом. Перестройка близилась к завершению, мы сильно страдали от кислородного голодания и ударов током, которые сыпались на нас стараниями шоковых терапевтов. Все это в купе не способствовало остроте восприятия. В общем, нам стало не до герба…

Сенсационная информация о том, что даже знаменитый, адресованный стройбанам призыв, объединившись, взяться за лопаты, был подброшен Основоположникам Красноблока хитрожопыми Сиамскими хитрецами, искавшими доверчивых простофиль, чтобы на дурняк подперли фундамент Западного крыла какой-нибудь массивной пристройкой наподобие наших казематов, тоже не вызвал общественного резонанса. На нас уже высыпалось столько разоблачений, что было бы странно, если бы хотя бы что-то из того, во что мы верили прежде, не оказалось на поверку говном. Говном больше, говном меньше, какая уже разница, думали сбившиеся со счета стройбаны. Или вообще не думали. Сенсации перестали нас волновать.

Для пузырей и их кураторов из Пентхауса наше подавленное молчание послужило сигналом к действию, и они навалились на герб гурьбой. Но он все равно устоял. Спалив с десяток «болгарок», бедные, они сгорели задаром, пузыри всерьез намеревались подорвать конструкцию динамитом, но не решились из опасения завалить обломками главный шлюз. Герб оставили в покое. Впоследствии он очень пригодился опричникам, но о них — чуть позже…

* * *

Нырнув под высокие своды, оказываюсь в только что упомянутом Главном шлюзе. Этот ключевой элемент ГосПорога состоит из дюжины сообщающихся отсеков-барокамер, разделенных герметичными люками, снабженными дистанционными приводами и электромеханическими замками. В былые времена они открывались последовательно, по мере того, как гости Красноблока продвигались по шлюзу. Наблюдавшие за ними в экранах соглядатаи из технической службы поступательно выравнивали давление в барокамерах во избежание Гидравлического удара. Считалось, в Красноблоке, где воздухоснабжение осуществлялось централизованно, во благо всех стройбанов, имеющих равные права на дыхсмесь, оно значительно выше, чем в Западном крыле, с его хищническими капиталистическими порядками, удручающим социальным неравенством и сотнями люмпенов, умирающих в трущобах от гипоксии. Соответственно, давление в камерах постепенно поднимали. Или, наоборот, стравливали, если делегация следовала наружу.

Кроме технического персонала, у мониторов постоянно дежурили соглядатаи из санитарно-гигиенической ячейки, отвечавшие за нераспространение так называемого тлетворного влияния Запада. В каждой из камер была своя система дезинфекции. Как правило, вполне хватало кварцевания, но, при малейшем подозрении, соглядатаям ничего не стоило дистанционно намылить головы гостям дустовым мылом или пропустить их через систему контактной чистки, оборудованную щетками роторного типа. Говорят, процедура была — не из приятных.

Теперь все это в прошлом, и о сложных установках многоступенчатой дезинфекции напоминают лишь торчащие из потолков огрызки труб. Я слышал, часть оборудования списали и передали за бесценок одному влиятельному пузырю, когда он организовал автомойку скейтбордов. Востребованная, кстати, услуга. От клиентов — отбоя нет…

* * *

Оставив шлюз за спиной, оказываюсь в предбаннике Центрального Актового Зала, о котором позже. Сначала надо уплатить Тапочный сбор. Он взимается с каждого пересекающего Госпорог жильца. Официально считается: полученные средства идут на текущий ремонт паркета. На деле, в личные кодированные баллоны управляющих Собором опричников, но это не меняет дела. Не отстегнешь — не пустят через Госпорог. Они же его фактически приватизировали…

Небольшой киоск, где взымается этот обязательный платеж, находится справа. Дисциплинированно шлепаю к нему. Старинная мудрость гласит: в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Уверяю вас, Собора это касается вдвойне.

В былые домостроевские времена у киоска, которому только предстояло стать точкой Тапочного сбора, постоянно дежурил наряд соглядатаев, осуществлявших, как выразились бы сегодня, фейс-контроль. Соглядатаи пытливо вглядывались в лица командировочных, возвращавшихся домой из Западного крыла. Им полагалось иметь бледный вид. Почему? Сейчас поясню, все предельно просто. Командированным за пределы Красноблока стройбанам строго предписывалось дышать исключительно нашей, прихваченной из дому дыхсмесью, а ее выдавали в обрез, заправляя баллон на весь срок командировки по притыку. Поэтому, на обратном пути, лица стройбанов были откровенно измочаленными, лишь по пересечении Госпорога они обретали возможность перевести дух, задышав полной грудью, как и полагается на родине. Розовые щеки и довольная физиономия с головой выдавали в новоприбывшем злостного нарушителя должностных инструкций, надышавшегося миазмами Западного крыла. Такого сразу же задерживали и отправляли в изолятор до выяснения обстоятельств. Дешево и сердито, не так ли?

Не спеша, двигаю к будке, украшенной наглосаксонским приветствием WELCOME, набранным вырезанными из пенопласта аляповатыми буквами. Надпись прикрепили в Эпоху Застоя воздуха в отсеках, когда члены Геронтобюро вплотную занялись разрядкой Межэтажной напряженности. Предложенные ими меры в основном касались сокращения числа стратегических наступательных лифтов в арсеналах обеих сторон. Однако параллельно была разработана программа «КРАСНОБЛОК ГЛАЗАМИ ДРУЖЕСТВЕННЫХ ЖИЛЬЦОВ», в рамках которой планировалось наглядно продемонстрировать общественности Западного крыла, что мы — никакие не вурдалаки из Отсека Зла, как нас голословно обзывал этот негодяй Рональд Альцгеймер, а вполне миролюбивые и весьма гостеприимные жильцы. Достойное начинание, не так ли? Пускай интуристы судят о стройбанах не понаслышке, а собственными глазами убедятся, как их обманывают оголтелые пропагандисты Пентхауса.

Конечно, это еще не означало, будто по нашим режимным отсекам можно праздно шататься кому угодно и куда ни попадя. Поэтому специально отобранные симпатичные соглядатаи в кокошниках, встречавшие интуристов у Госпорога хлебом с солью, для начала, вежливо изымали у них баллоны с изготовленной в Пентхаусе дыхсмесью. Проносить ее внутрь Красноблока категорически возбранялось. Баллоны сдавались в камеру хранения на весь срок турпутевки, взамен, их обладатель получал гостевой баллон нашего производства, который, по окончании экскурсии, был волен прихватить с собой на добрую память. Кроме того, соглядатаи одевали интуристам гостевые очки с рубиновыми линзами. Их дужка крепились на затылке миниатюрным замком.

Ни разу не слышал, чтобы хоть у кого-то из интуристов возникли нарекания по этому поводу. Наоборот, им было приятно почувствовать себя персонажами знаменитой сказки писателя Лемана Баума про волшебника с этажа Оз. Там ведь посетителям тоже выдавали очки, и никто не роптал, надо, так надо.

— Рубиновые — даже лучше изумрудных, — смущенно улыбались соглядатаи, кокошники им очень шли. Бывало, интуристы спрашивали, где на нашем рубиновом волшебном этаже находится голубая комната жевунов.

— А вот это — точно не у нас, — краснея, отвечали соглядатаи. — Мы тут голубых не понимаем. У нас за такие штучки — разговор короткий по 121 стать УК, от трех до пяти, как говорится…

Любопытно, что традиция снабжать гостей очками пережила Домострой и сохранилась в Содружестве Непросыхаемых Газенвагенов. Смесь, правда, выдавать перестали, у нас же ее больше не производят, зато с очковтирательством все в полном ажуре — процветает. Я бы сказал, Давидовичи вдохнули в этот экзотический обычай Эпохи Застоя воздуха в отсеках обновленный смысл, заменив рубиновые стеклышки розовыми. Чтобы подчеркнуть позитив, достигнутый стройбанами посредством шоковой терапии Объегоркина-Голого и других аналогичных технологий. И верно, имея мало-мальски развитое воображение, при посредстве розовых фильтров, можно без особого труда разглядеть в валяющихся повсюду жертвах асфиксии беспечных завсегдатаев Hyde Park, если, конечно, смотреть под правильным углом.

* * *

Остановившись у окошка с надпись ТАПОЧНЫЙ КОНТРОЛЬ, расстегиваю кожаные ремни, высвобождаю висящий за спиной баллон, стягиваю кислородную маску.

Вы наверняка удивились, услыхав про маску? Тут все просто. Сейчас поясню. Что внутри бывшего Красноблока, что даже на бесхозных лестницах, присутствует кое-какая атмосфера, мы же не в вакууме. Будь иначе, и из-за перепада давлений внешние стены тотчас смяло бы, как консервную банку или яичную скорлупу. Об этом ни на минуту не забывают управляющие Межэтажным Воздушным Фондом, именно на их плечах лежит поддержание баланса давлений в отсеках. Другой вопрос, насколько пригодна внутриотсечная атмосфера для дыхания. Может, она перенасыщена углекислым газом. Существуют, конечно, гуманитарные миссии, они мониторят состав дыхсмеси на этажах. Но в их функции не входит поставлять кислород в малоимущие каптерки, у них его просто нет в требуемых количествах. Их задача — фиксировать положение дел, докладывая наверх по инстанциям о всех случаях массового удушения. МВФ — совсем другое дело, воздуха у него, хоть залейся, но его не качают кому угодно за просто так, иначе бы он обесценился. А для предотвращения техногенных катастроф никто не возбраняет МВФ подавать в отсеки отработанную дыхсмесь, какая им в сущности разница, чем уравнять внутридомовое давление? Конечно, об этом не принято говорить вслух. В Западном крыле априори считается: управляющие МВФ — исключительно человечные жильцы, вроде Санта-Клауса или зубной феи, которым просто совесть не позволит душить себе подобных, как каких-то насекомых инсектицидом, даже если тем нечего занести за дыхсмесь. Фонд действительно подкачивает что-то в отсеки время от времени, не взирая на финансовое состояние последних. Что именно: пойди, определи. Особенно, если технологическая атмосфера и без того — загазованная, и ее никто не чистит даже калийными патронами, как делали швабры при Шпиле Грубом. Полковник говорит, технологические подкачки проводятся бессовестными управляющими фонда задним числом по расходной ведомости, как стопроцентный оксиген, а взыскиваются с жильцов через межэтажный арбитраж, где у них все свои. Не подкопаешься.

— Этим хитросраким пейсатым упырям все этажные домкомы за дыхсмесь висят. Думаешь, просто так? Блядский заговор…

Тем не менее, внутриотсечной атмосферой, как правило, можно, худо-бедно дышать. Хотя без баллона не разгуляешься, чего уж там.

Прислонив баллон к специальной стойке, снимаю баул с тапками, опускаю на весы. Хмурый контролер с такой недовольной физиономией, будто это я ему испаскудил жизнь, иначе бы он стал музыкантом, заносит показания в журнал. Стандартная процедура. Затем тянется к калькулятору, чтобы высчитать величину Тапочного сбора, она вычисляется по хитрой формуле. Не нависаю, но ухо держу в остро, с контролерами — шутки плохи. Вполне могут и обсчитать, и даже гантели подложить на весы. Так что, довьеряй, но провьеряй, как любил повторять незабвенный Рональд Альцгеймер.

Отложив калькулятор, контролер берется за резиновый шланг с расходомером, отвинчивает штуцер с моего баллона и стравливает причитающуюся с меня дыхсмесь в здоровенную цистерну Тапочного сбора за киоском. Берет больше, чем насчитал. Это откровенный грабеж. Самое возмутительное, что он корчит при этом такую оскорбленную рожу, будто делает мне большое одолжение, поскольку мой воздух давно протух. Вот скотина, это из-за наклейки у меня на баллоне, где надписано:

ЕВРО-ГРIВНЯ. ВIЛЬНО КОНВЕРТУЕТЬСЯ В ПОВIТРЯ З ПЕНТХАУСА.

— Изуродовали кислород, дебилы, — еще и бурчит контролер.

Нет, вы только посмотрите на него, каков наглец! Как будто я виноват, что у нас в Кур1не заведены такие порядки? И потом, ну и что с того, даже если так? Ну подписал наш Голова директиву, измерять поступающую в Кур1нь дыхсмесь в гр1внах. Какая принципиальная разница? Можно подумать, у них в СОБРе, где ходят рубли, воздух какой-то другой?! Да тот же самый, из Пентхауса. После Перекраски он повсюду — один и тот же, разве что, разбавленный местными умельцами ради наживы, но это уже — банальный мухлеж, не меняющий сути процесса. Генераторы Межэтажного Воздушного Фонда на сегодняшний день — единственные устройства, обеспечивающие дыхсмесью Дом, от Пентхауса и до Подвала. Альтернативы им просто нет.

Кстати, рецепт изготовления дыхсмеси — Top Secret, охраняемый самыми отборными пожарными Пентхауса. За его разглашение карают смертью на электрическом стуле. А вот из того, как устроено снабжение отсеков кислородом, никто никакого секрета не делает. Это открытая информация. Сейчас расскажу.

От Воздухогенераторов МВФ дыхсмесь по трубам стекает вниз, с этажа на этаж и из отсека к отсеку. Или самотеком, или нагнетается компрессорами, если давление падает, это не принципиально. Куда важнее, что и насосы на подаче воздуха, и заслонки, определяющие производительность трубопроводов, управляются дистанционно из Аппаратной. Это режимное помещение расположено в самой укрепленной части Пентхауса, доступ туда крайне ограничен. Управляющие Воздушным Фондом и, как я слышал, некоторые, самые уважаемые члены Биллиардного клуба — вот, пожалуй, и все жильцы, кто имеет право входить туда без стука. В общем, Аппаратная — святая святых. Что вполне естественно, ведь именно оттуда поступают команды, кому и сколько качать, а кого посадить на голодный паек, чтобы не выпендривался. С чисто технической стороны могут и асфиксией заморить, без проблем, вспомните историю с бесноватыми швабрами Шпиля Грубого, когда они совсем разошлись. Так что, хотя формально, все наиболее спорные ситуации в Доме разруливает Ассамблея Организации Объединенных Отсеков, где заседают представители этажей, большой вопрос, кто кого держит за бороду. Много они у себя в Ассамблее нарешают, если МВФ отключит от воздухоснабжения конференц-зал, а ведь это, по сути, всего один поворот вентиля.

Конечно, управляющие Межэтажным Воздушным Фондом ни при каких обстоятельствах не станут душить членов Ассамблеи, которые у них на побегушках. Разграничение полномочий между ветвями власти и баланс сил служат на благо нашему Дому, именно поэтому он так долго простоял. И дальше будет стоять, куда он денется. Я только хотел показать, как важен Воздушный Фонд и каково его значение для ДОМОУКЛАДА в целом. Неудивительно, что сторонники разнообразных конспирологических теорий именно распорядителей МВФ настоящими хозяевами Дома, которых уважительно называют Теневым Домкомом и еще — Домовой Закулисой, смотря кто из них сколько храбрости набрался.

В своем подавляющем большинстве пневмопроводы МВФ, по которым осуществляются самые масштабные транзакции, проложены глубоко в стенах и, таким образом, надежно защищены от любых посягательств. Кроме того, они находятся под защитой лучших пожарных Пентхауса. Стоит кому-то только попытаться начать несанкционированный отбор, и мобильные пожарные расчеты — тут как тут, ну а там уже — по-накатанной: мордой в пол, гидрант в задницу и к Маме Гуантанамаме на ковер…

Разбегаясь из Пентхауса с этажа на этаж, пневмопроводы оканчиваются терминалами. Это такие толстостенные, хорошо охраняемые емкости размером с большую цистерну, где накапливается поступившая из Межэтажного Воздушного Фонда дыхсмесь. Чем многолюднее и зажиточнее этаж, тем больше у него запасов дыхсмеси. Скажем, у лапшистов — всего две цистерны с сжиженным воздухом. У лягушатников их три, у работящих швабров — пять, а то и шесть, в Подвале — десятка два, если не больше…

Цистерны-накопители зовутся нацбанками. Чем вместительнее нацбанка, тем комфортнее жизнь, и тем увереннее смотрят жильцы этажа в ближайшее будущее.

Правда, хранящийся в нацбанке воздух распределяется между жильцами не напрямую, а через комбанки, удовлетворяющие нужды обитателей прилегающих к ним квартир посредством мини-терминалов или загубников, как окрестили эти устройства бывшие стройбаны. Усредненная плотность загубников на квадратный метр площадей, соотнесенная к количеству прописанных там жильцов, является одним из важнейших показателей обустроенности помещений, влияющих на так называемый инвестиционный микроклимат. В Пентхаусе плотность загубников чрезвычайно высокая. Можно сказать, вне конкуренции. По Западному крылу в целом показатели несколько скромнее, но, если судить по отдельно взятым квартирам, то тут, как раз наоборот. В ежемесячных рейтингах, публикуемых аналитической ячейкой МВФ, швабры, к примеру, делят одну строчку с мазерфакелами и опережают наглосаксов, а швейцары, в силу ряда причин, далеко вырвались вперед.

Объемы потребленной этажами дыхсмеси фиксируются сотнями опломбированных манометров, расходомеров и других контрольно-измерительных приборов, чьи показания регулярно считываются уполномоченными аудиторами Межэтажного Воздушного Фонда. Бухгалтера сводят полученные ими данные в баланс, из которого видно, сколько задолжал за потребленный воздух тот или иной отсек. Подсчеты по традиции ведутся в Гринах, это мера измерения объема дыхсмеси, принятая у мазерфакелов. Один Грин равен десяти литрам дыхсмеси под давлением в двести атмосфер. Такой запас воздуха в баллоне считается мазерфакелами оптимальным, чтобы продержаться не менее двух часов в условиях полного вакуума, чувствуя себя при этом вполне комфортно.

Почему выбор МВФ пал на Грин, удивитесь вы? Тут все просто и вполне логично. Именно мазерфакелы мешают в Пентхаусе дыхсмесь, которой пользуются остальные жильцы. Грин — жаргонное словечко из обихода технарей, обслуживающих Воздухогенерирующие машины. Никакой крамолы оно, кстати, в себе не несет, даже на уровне подтекста. Просто мазерфакелы подкрашивают свою дыхсмесь зеленкой в определенной, известной одним им пропорции. По ее консистенции, имея под рукой специальные пробники-эталоны, а такие есть у персонала каждой Нацбанки, несложно определить, не разбавили ли мошенники дыхсмесь по пути от Воздухогенераторов до потребителей. Такие досадные происшествия порой случаются, поэтому, контрольные замеры, которые делают фискалы — весьма распространенная в Доме практика.

В общем, как вы поняли, Грины — единицы измерения и не боле того. Точно такие, как принятые в Западном крыле Евро, Юани, которыми пользуются в своих вычислениях чайники, Иены катан или наши многострадальные Гр1вны. Они ничуть не хуже Рубасов, с которыми, особенно в последнее время, в Соборе носятся, как с писаными торбами. Ну Рубли, и что с того? Вкладывать в этот термин какой-то Сакральный смысл, по меньшей мере, глупо. В чем толк гордиться линейкой, чье единственное предназначение: отмерять изготовленную в Пентхаусе смесь? Ее ведь все равно приходится выменивать на природный газ, которым так богата Заколоченная лоджия.

Кстати, именно из-за материала линеек, которыми пользуются счетоводы Собора во взаиморасчетах с бухгалтерами МВФ, Рубли частенько зовут деревянными. По делу, они деревянные в той же степени, что и Грины. Просто линейки в СОБРе по традиции вырезают из бересты, только и всего. Тут нет никакой дискриминации, поверьте.

Гуляющие по Собору Рубли не стоит путать с теми, что имели хождение в Красноблоке. Там был совсем другой коленкор. Они, конечно, тоже были мерами измерения, но с одной существенной поправкой: ими меряли собственный воздух. Пускай, не самого лучшего качества, грубой очистки и с сильным химическим привкусом. Но — свой.

Как я уже не раз говорил, до Перекраски у Красноблока была собственная, автономная система жизнеобеспечения. А на пользование импортной дыхсмесью был наложен строжайший запрет, за незаконное хранение Гринов в два счета отправляли в Заколоченную лоджию, где валютчиков перевоспитывали честным каторжным трудом. Впрочем, подавляющее большинство стройбанов не имело даже отдаленного представления, каковы они, эти самые Грины, на вкус. Откуда нам было знать?

Конечно, для оперативных нужд в Спецхране при Комитете жильцов-соглядатаев имелся приличный запас скрытно доставленной через ССанКордон дыхсмеси. Ею пользовались для подкупа чиновников из Западного крыла, брать нашу дыхсмесь они категорически отказывались из опасений, что ее выявят по запаху, и тогда за взяточничество доведется отвечать перед Мамой Гуантанамамой. Кроме того, воздух Пентхауса требовался нашим оперативникам для тренировок. Они приучались к нему, чтобы потом, на ответственном задании родины, вдруг не случилось головокружений или диатеза. Это была далеко не лишняя предосторожность.

Но, повторяю, обычные, штатные стройбаны, понятия не имели, чем дышится Грин. Да мы и личных баллонов в глаза не видели. Они нам были ни к чему, воздух нагнетался в казармы централизованно. Ударникам, конечно, полагалось чуть больше остальных, в соответствии с принципом «каждому по труду», но, он, как правило, осуществлялся исключительно на словах. Его было сложно реализовать в быту чисто технологически в условиях централизованного воздухоснабжения. Бывало, ударнику разрешалось постоять на почетной тумбе прямо под раструбом, из которого в казарму струилась дыхсмесь. Многие скромничали и не делали этого. Тем более, что соседи имели нескромность посмеиваться над выскочками. Ишь, дескать, на тумбочку залез, воображает себя лучше других. Такая вот, не самая лучшая традиция, доставшаяся в наследство от пращуров-сидней.

Вообще говоря, остается признать: любые попытки хоть как-то стимулировать ударный труд чем-то кроме бича, редко, когда оборачивались в Красноблоке успехом. Общедоступный, гарантированный по Уставу воздух, считался достоянием всех прописанных в казармах стройбанов. Его подачу называли одним из важнейших завоеваний Мраксизма. А на всяческих льготников смотрели косо. В реалиях это оборачивалось удручающей уравниловкой и пренебрежительным отношением к труду. А что толку, вкалывать как фафику, если все равно получаешь вознаграждение наравне с лодырями? Конечно, если в отдельном стройотряде поддерживалась образцовая дисциплина, и ударники, соответственно, составляли большинство, вся казарма переводилась на улучшенное воздухоснабжение. При таких раскладах с прогульщиками и тунеядцами, пытавшимися бить баклуши, ударники разбирались сами, по-свойски. Окружали после смены вечерком, брали в кружок Умелых рук, и совестили, как правило, без ног, пока прогульщик не брался за почки, а, затем, и за голову. Этом метод перевоспитания был действенным, пока ударников было много. Но, поскольку, после смерти Отца и Учителя стройбанов, число ударников неуклонно сокращалось, а количество раздолбаев, напротив, росло, он вышел из употребления в конце концов. Когда бездельники составили подавляющее большинство, ударников стали презрительно звать шабашниками, преследуя за так называемые нетрудовые доходы. Давление по отсекам выровнялось. Начался Застой воздуха…

Что же до упомянутых выше индивидуальных баллонов, то они в Красноблоке, разумеется, были, но, не на руках. Такого рода устройства, правда, громоздкие, тяжелые и не столь вместительные, как их современные западные аналоги, хранились военруками в опечатанных сургучом подсобках с Неприкосновенным запасом. Они подлежали к выдаче только в случае войны, если бы Пентхаус на нас напал. Тогда бы ополченцы, остановив врага у Госпорога, выступили в Освободительный поход по Западному крылу, имея по баллону для большей автономности. Видел один такой, правда, дезактивированный, то есть, опорожненный. Даже держал в руках на уроке НВП — Начальной Воздушной Подготовки. Он был весь исцарапанный и во вмятинах. Наверное, ему довелось побывать на этаже швабров, болтаясь за спиной одного из наших вояк. А то, и в куда более отдаленных горячих комнатах. Например, за душменским Дувалом. Запомнилась гордая надпись на мятом боку:

ОБЕСПЕЧЕНО ВСЕМ ДОСТОЯНИМ КРАСНОБЛОКА

— Чек пробивать? — враждебно осведомляется контролер. Вздрогнув, киваю в ответ. Сопровождаю кивок виноватой улыбкой. По опыту знаю, до чего же контролеры не любят кассовых аппаратов, установленных опричниками для борьбы с коррупцией. Чтобы жильцы не думали, будто Тапочный сбор, как и все прочие обязательные налоговые платежи, утечет в личные баллоны контролеров вместо того, чтобы быть откачанным в Оф-шар высокопоставленными опричниками. Я не патриот, и мне без разницы, куда отправится дыхсмесь, которую у меня изъяли. Но, с тех пор, как опричники модифицировали Собор в СОБР, порядки стали жестче, нарвешься на патруль — не обрадуешься. Остановят для досмотра, потребуют чек, придется второй раз платить. То есть, если прицепятся, раскошелиться так или иначе заставят, но с чеком это все же обойдется дешевле. С опричниками лучше не задираться. Они почти такие же серьезные, какими некогда были соглядатаи. А в кое-каких аспектах — даже круче последних. Шутка ли дело, опричники загнули самого Бориса Баобабского, а ведь этот сказочно нажившийся в Перекраску пузырь, поднялся при Перестановке столь высоко, что назначил самого себя ответственным ученым секретарем нашего никогда не просыхающего содружества. Никто даже пикнуть не посмел. А уж управдомом Собора Борисом Давидовичем, Баобабский вообще вертел, как хотел, будто любимой теннисной ракеткой. Взял, и объявил этого не просыхавшего пропойцу своей Семьей. Или — себя — Семьей Давидовича, я толком уже не помню, но было круто. Тем паче, что Давидович, на трезвую голову, сам был, ой как не прост. Пока не запил на почве сильнейшего переутомления на службе. Последней каплей, добившей его, стали обязанности дегустатора всех поступавших в Собор горячительных напитков, взваленные им на себя по совету все того же Баобабского. Как говорят в восточной части нашего Дома, лишняя соломинка ломает хребет даже верблюду. Так вышло и с Борисом Давидовичем: он ушел в бесконечный запой. Баобабский принял бразды правления на себя.

Учтя печальный опыт своего предшественника Консенсуса, Баобабский правил не сам, а распределив обязанности между ближайшими деловыми партнерами, воздушными пузырями чуть меньшего калибра, среди которых наибольшее влияние получили жидчики Михаил Армагеддонский по кличке Ходор (поговаривали, он получил погоняло из-за любимой книжки про приключения лордов Старков на дальнем Севере, которую читал в промежутках между бандитскими стрелками), Отмывайский (без комментариев), Офшорский (без комментариев), Киллеров (без комментариев), Арахис Фримэн (поднимавший даже на песке целыми дюнами) и Чупа-Кабра, специализировавшийся на электроэнергетике и приватизационных лохотронах. И, хотя эти семеро пузырей-упырей, бывало, не слишком-то ладили друг с другом, вместе они были силой, которую никто не мог остановить.

— Я всех и вся куплю, заложу, продам и снова куплю! — бывало, хвастался Баобабский в зените славы. — А кто не продастся, того закажу!

Это были не пустые слова. Козырная карта сама шла Баобабскому в руки, как лосось на нерест. Он практически за бесценок приватизировал общественные душевые, где, еще буквально вчера, отбыв трудовую вахту, мылились стройбаны. Мыло из них тоже, разумеется, исчезло. Затем Баобабский наложил лапу на информационный контент, став собственником большинства стенгазет и множества Кривоговорящих зеркал, которые тотчас запели ему осанну. Удостоверившись в собственной безнаказанности, Баобабский выпотрошил до самого дна стратегические подсобки с Неприкосновенными запасами, делавшимися агрессивными военруками на всякие чрезвычайные случаи.

— Считайте, самый чрезвычайный как раз настал, — пояснил Баобабский свои действия и, следующим же ходом прикупил самых высокопоставленных военруков, послав отвоевывать удаленные этажи, где весьма кстати вспыхнул кровавый мятеж. Мятежники, как вы, думаю, уже догадались, тоже проходили у Баобабского по зарплатной ведомости.

В этой связи представляется неуместным говорить об известном на весь Красноблок мини-футбольном клубе, приобретенном Баобабским по дешевке, причем, не для пиара, а, скорее, исключительно смеха ради, ведь главный пузырь слыл большим шутником. Что там какой-то паршивый клуб, когда Семеро пайщиков во главе с Баобабским ухитрились взять под полный контроль систему подачи гуманитарной дыхсмеси. С недавних пор она нагнеталась в Собор из Пентхауса.

Орудуя с неслыханным размахом, Семеро пузырей (в то время в обиход прочно вошел термин Семипузырщина, красноречиво характеризующий ситуацию сам по себе), совершенно упустили из виду пиар, как способ завоевать сердца прописанных в Соборе стройбанов. Это важнейшее дело было пущено пузырями на самотек. Наверное, Баобабский почувствовал себя слишком самоуверенно. Сердца стройбанов оставались последним, на что Семеро пузырей еще не успели наложить свои лапы. Быть может, Баобабский возлагал слишком много надежд на небезызвестный Стокгольмский синдром, обуславливающий обожание, с каким жертва насилия начинает относиться к насильнику, если насилие длится продолжительное время.

— Отличная мысль! — воскликнул Баобабский на одном из секретных совещаний Семипузырщины, сведения о котором случайно просочились в печать. — Мне нравится, да! — чуть ли не пританцовывал он. — Будем насиловать эту мразь, пока она не полюбит нас. Чем больше насилия, тем крепче любовь! Вы поняли меня, да?! — резко остановившись, Баобабский оглядел шестерых партнеров. Те дружно кивнули.

— А кто будет возбухать — закажу! Бля буду, закажу! — добавил Баобабский с выражением. Никто тогда не усомнился: раз сказал, значит, сделает. Он, по меткому выражению других пузырей, порожняка не гнал и заказывал всех, кого хотел, причем, заказы доставлялись четко и в сжатые сроки. Взять хотя бы популярного телеведущего тех лет из программы «Вздох», ставшей культовой по ходу Перекраски. Баобабский лишь мизинцем пошевелил, и бедняге доставили так, что мало не показалось.

Но, дни оборзевшего пузыря оказались сочтены. Как и шестерых его зарвавшихся партнеров.

Сразу с полсотни лампочек в разветвленных коридорах Собора подверглись нападению вандалов. Добрая половина отсеков надолго погрузилась во тьму. Бывшие стройбаны возопили от ужаса, требуя из мрака немедленно навести порядок. Не распознав опасности, Баобабский прикидывал, сколько воздуха поднимет на электрификации, потеснив младшего партнера Чупа-Кабру, новые лампочки планировалось закупать в Подвале по до-безобразия завышенной цене, когда прямо к нему в кабинет вломились зверского вида опричники из срочно сформированного Опричного приказа.

— Что за беспредел?! — взвился Баобабский, не сразу сообразив, что к чему. — Какие еще опричники, мать вашу?! Я вас закажу, мамой клянусь!!

— Мамой Гуантанамамой, сука продажная? — играя желваками, поинтересовались у главного пузыря эти суровые парни в камуфляже, и тут же пообещали Баобабскому, что устроят им очную ставку на Лубянке, раз он настаивает. — В крайнем случае, отправим ей на опознание твой труп. Он, кстати, наверняка будет со следами ужасных пыток…

— Произвол, — пролепетал Баобабский, когда его выводили из кабинета под конвоем. — Я буду жаловаться по инстанциям в Пентхаус…

Угрозы не возымели действия. Опричники, среди которых преобладали бывшие соглядатаи из расформированного в Перекраску Комитета, ввели чрезвычайное положение. Вплоть до полного восстановления энергоснабжения, как объявили они, начав раздачу стройбанам свечей. Как только свечи были зажжены, выяснилось: стены Собора густо оклеены листовками, разоблачавшими преступную деятельность Семи пузырей. Баобабскому и шестерым его дружкам припомнили все, включая и то, чего они не делали. В частности, наравне с хищением Неприкосновенных запасов, им инкриминировали финансирование Пугачевщины и связь с преступным режимом Ухогорлоносора, хоть о и пал тысячу лет назад. Это никого не смутило. Обвинения были тяжелыми. Вряд ли Баобабскому удалось бы отмазаться. Конечно, был некоторый шанс, что, внезапно протрезвев, за него решительно вступится сам Борис Давидович, однако, эти надежды не оправдались. Пьяного деспота, как Давидовича прозвали бывшие стройбаны, не удалось привести в сознание ни оплеухами, ни нашатырем.

Тем временем, по пошатнувшемуся имиджу Баобабского был нанесен новый сокрушительный удар. Против Семипузырщины неожиданно резко выступил некто Гелий Дупа, почетный председатель полулегального Союза Православных Политруков, Отставных Палачей Комитета и Патриотических Иеромонахов, заслуживший большое уважение стройбанов благодаря роскошной окладистой бороде и пронизывающему насквозь, чисто распутинскому, пронизывавшему насквозь взгляду, который, к слову, он специально отрабатывал, часами таращась в кривое зеркало. Кроме того, Дупа снискал широкую известность благодаря своим упорным поискам Особого пути, который надлежит проторить стройбанам, чтобы обрести нирвану на благостном Светлом чердаке правильного Архитектора, вдали от злоебучих обетованских выродков и прочей аналогичной нечисти.

— Путь праведников лежит на Голгофу, и никак иначе, — учил Дупа своих немногочисленных в ту пору последователей. — А куда, позвольте вас спросить, обязательно попадают стройбаны, куда б не тянули свои лестницы, лифты, а хотя бы и эскалаторы? Правильно: на Голгофу, куда же еще! Мы вечно отгребаем пиздюлей больше всех! Значит, мы и есть — самые конкретные в Доме праведники, и давайте считать этот тезис доказанным…

— Я вам даже больше скажу, братья и сестры во Спасателе, — распинался Гелий Дупа по ходу стихийных лекций, проводившихся им из-за его тогдашней стесненности по части средств, в самых неожиданных местах, включая общественные туалеты. — Без того, чтобы на Голгофе побывать, транзитом, на Светлый чердак нихуя не попадешь. И думать об этом нечего. Сами в курсе, как это вышло у Спасателя. Сперва — на крест, и уж потом — все мыслимые блага от Отца нашего Архитектора. Спасатель для нас этот путь личным примером проторил, получается, иначе — никак. Будем мучаться, такая уж наша доля…

Радовало одно. Следующее умозаключение Дупы звучало не столь мрачно. Скорее, даже обнадеживающе…

— Кто у нас в Доме отгребал много чаще остальных? — задавался непростым вопросом Дупа, и тут же давал на него ответ: — Сидни, ясен пень. А, окромя сидней, их прямые единокровные потомки — стройбаны. Получается, отмучались мы, в общем и целом, очистились от скверны, пройдя горнило Геенны Огненной, поэтому трансфер на Светлый чердак нам с вами практически обеспечен.

Под Геенной Дупа подразумевал тяжкое Домостроевское Прошлое с Заколоченной лоджией, где преступная банда соглядатаев чинила вопиющие нарушения прав стройбанов. В этой связи становится понятно, отчего Баобабский, одним своим появлением на открытом Дупой Особом пути, спутал ему все карты и, с тех пор, сидел рыбьей костью в горле. Семипузырщина, разведенная Баобабским, нимало не походила на Светлый чердак, о приближении которого разглагольствовал Дупа. Наоборот, по всем признакам, она напоминала очередную Голгофу, особенно досадную из-за своего внепланового характера. Как быть с Баобабским, Дупа на первых порах не знал.

Если верить злым языкам (чего лично я не рекомендовал бы делать ни в коем случае), был момент — Дупа вышел с Баобабским на связь и шантажировал этого пройдоху, вымогая запотолочный откат за свое молчание. В противном случае, грозился с легкостью доказать, что Баобабский — никто иной, как апгрейд Понтия из Эйлата, чья преступная и даже злонамеренная халатность некогда привела Спасателя сами знаете куда. Из тех же неподтвержденных источников явствует, что Баобабский так и не понял, о чем базар. Ему, должно быть, и в ум не могло прийти, что какой-то бородатый валенок и полный чмырь, осмелился его шантажировать. Еще говорят, Баобабский принял Дупу за назойливого торгового агента, пытающегося втюхать ему галантерейные принадлежности.

— Гель для дупы?! — в сильнейшем недоумении воскликнул Баобабский, как только первооткрыватель Особого пути вежливо представился ему. — На кой хер мне сдался твой сраный гель для жопы, припарок?! Я что, по-твоему, педик, да?! А ты, хотя бы, знаешь, к кому приперся, урод?! Может, тебя заказать?! Вы только посмотрите на этого кретина?! Эй, кто-нибудь, ну-ка вышвырните эту бородатую скотину вон!! ВОН!!! ПОШЕЛ ВОН!!!

Как известно, Баобабский был падок на девочек, в пользу чего свидетельствует даже его фамилия. В Содружестве Непродыхаемых Газенвагенов о сексуальных предпочтениях пузыря было известно даже младенцам. Девушки с внешностью моделей бегали за Баобабским табунами. Он щедро платил им, меняя даже чаще, чем спортивные самокаты. В общем, вышло досадное недоразумение. Телохранители грубо схватили Дупу и за шиворот выволокли в коридор, по дороге пиная, по чем попало.

— Накостыляйте-ка ему еще, чисто для ума! — вопил вслед удаляющемуся Дупе разъяренный Баобабский. — Я те покажу, гель для дупы, дегенерат! Чмо болотное!

Понятно, что мстительный от природы Дупа не позабыл старой обиды и, когда опричники взялись за пузыря, воспользовался случаем, чтобы рассчитаться с ним сполна.

Материал, подготовленный Дупой на Баобабского, разил наповал.

Думаете, Дупа воплотил свою старую угрозу и доказал, будто Баобабский — очередной Понтий из Эйлата, задумавший устроить обитателям Содружества Непросыхаемых Газенвагенов новую Голгофу? Как бы не так. Его месть была гораздо утонченнее. Подготавливая предьяву к Баобабскому, Дупа оперся на канонический Откровенник апостола Иоанна, являющийся неотъемлемой частью Начертания, где в мельчайших деталях описан Апоколлапсис Ссудного дня. То есть, некое резонансное событие из недалекого будущего, когда в Дом явится ужасный Коллектор Ссудного Дня, предъявит к оплате счета и, когда жильцы не сумеют их погасить, объявит всех банкротами и низвергнет в бездонную долговую яму, а имущество должников конфискует и пустит с молотка.

Конечно, пророчества из битого молью Откровенника были известны давно и не воспринимались общественностью всерьез. Да мало ли что там пригрезилось какому-то впечатлительному Иоанну, который, еще не факт, что был историческим персонажем. Но, Гелий Дупа правильно угадал момент, и его зерна упали в благодатную почву. После Перекраски, Перестановки и Шоковой терапии, доведенные до полнейшей прострации бывшие стройбаны, стали легкой добычей для манипуляторов.

— Семь печатей будет сломано, семь горнистов вострубят, и семь частей гнева Архитектора обрушатся на неправедных! — надрывался Дупа. Усиленное громкоговорителем, эхо еще долго гуляло по отсекам. Чепуха, возразите вы? Как бы не так! На беду Баобабского, пузырей оказалось ровно столько же. И у каждого имелось по гербовой печати, пузыри запросто пускали их в ход, обтяпывая свои темные делишки.

— И явится нам на погибель Коллектор Ссудного дня, мерзкое чудовище о семи головах, и многие из жильцов, ослабнув духом, падут перед зверем ниц, уверовав: он — Спасатель!

— Вот, сука! — в бессильной ярости скрежетал шикарными искусственными зубами Баобабский, всматриваясь в вытянувшиеся лица партнеров по Семипузырщине: Отмывайского, Армагеддонского, Офшорского, Киллерова, Арахиса Фримэна и Чупа-Кабры. — Наглухо нас валит, еблан! Надо было этого педика бородатого на первой же стрелке завалить!

Надо было. Но, как говорится в старинной пословице сидней: хороша ложка к обеду. Конечно, в других обстоятельствах, пузыри прихлопнули бы Дупу, как навозную муху. Но, повторяю, он улучил подходящий момент, и обличительные цитаты из Откровенника про глады, моры, разруху и засуху, которыми Дупа сеял направо и налево, нашли горячий отклик в трепещущих сердцах стройбанов, ибо жилищные условия, в которых они очутились стараниями семерых пузырей, были точно такими же. А то — и хуже.

— Всю малину обосрал, сука такая! — констатировал Баобабский, кидаясь в бега. Уже вдогонку его объявили Христопродавцем. Из-за скандала с мини-футбольным клубом, прикупленным им по бросовой цене. Заполучив клуб, Баобабский тут же избавился от престарелого форварда Христо Стоичкова, весьма некстати потерявшего спортивную форму. Сплетники судачили, Баобабский ее у Стоичкова и спер, самолично прокравшись в раздевалку перед ответственным матчем, чтобы спихнуть прославленного бомбардира в полцены. Наверное, и здесь не обошлось без происков мстительного Гелия Дупы, сполна расквитавшегося со своим обидчиком. Так или иначе, Семипузырщина сдулась с позорным звуком и опала. Баобабскому посчастливилось сбежать. Он предался в руки консула наглосаксов, был объявлен политическим беженцем и эвакуирован в Пентхаус по дипломатическому пневмопроводу вместе с частью незаконно присвоенного в Соборе воздуха. Офшорский попросил политического убежища в своем Офшаре на Каймановом плоту, куда успел накачать порядком краденной дыхсмеси, и его просьба была удовлетворена. Арахис Фримэн подал заявление, умоляя принять его на поруки в младшие опричники. А вот Армагеддонский серьезно попал. Сначала на воздух, который у него откачали практически весь. А затем и чисто физически, то есть, с конкретным ущербом для здоровья. Схватив пузыря, опричники засадили его в спецшкаф, кишащий выведенными еще соглядатаями клопами-мутантами, специально надрессированными, чтобы соскабливать с предателей Красноблока жир до костей, если трибунал приговаривал тех к конфискации всего лично принадлежащего им имущества. Уже сильно обглоданного, этого некогда амбициозного до заносчивости жидчика посетил нотариус, чтобы, для порядка засвидетельствовав вменяемость, следующим шагом переоформить неправедно нажитую собственность на лиц с чистыми руками и пламенными сердцами. Из скромности, эти лица предпочли сохранить инкогнито.

Утвердившись в Домкоме, опричники первым делом выкинули из аббревиатуры приставку Дом, передав ее в лизинг владельцам Кривоговорящих зеркал, служить брендом популярному у бывших стройбанов ток-шоу, чтобы те глядели и радовались. Ну а сами, тем временем, занялись весьма непростым делом собирательства кровных квадратных метров жилплощади, отторгнутых у Собора по ходу последовавшей за Перекраской Перестановки.

Справедливости ради, отмечу все же, что собирательство обуяло Опричнину далеко не сразу. Сперва она вежливо стучалась в парадные двери ЕвроПериметра, предлагая на паях перенести его много ниже. Ориентировочно: опустив на уровень остатков Великой Чайной Перегородки, установленной чайниками в незапамятные времена, когда они только застолбили за собой Подвал.

— Западное крыло — наш общий Дом, мы, горой, можно сказать, стоим за сквозную нумерацию этажей и скоростные лифты общего пользования, следующие без пересадок из Пентхауса в Подвал и обратно, — не ленилась подчеркивать Опричнина, ясно давая понять, что не станет возражать и против централизованного снабжения отсеков воздухом из Федерального Резервуара. Более того, до такой степени доверят деловым партнерам из Биллиардного клуба, что готова передать свою, припасенную на непредвиденные случаи дыхсмесь из так называемого стабилизационного запаса Нацбанки, на ответхранение в вышеобозначенную емкость. Самое сокровенное, дескать, отдаем. Но, где-то, на самом верху, Опричнине дали от ворот поворот. Сначала ей аккуратно напомнили о недопустимости методов, какими она соскоблила жирок с Семипузырщины. Затем вежливо намекнули: переносить ЕвроПериметр никто не намерен. Об этом, мол, и речи быть не может, слишком уж затратно, да и чайников не хотелось бы обижать. Что за изоляционизм с явными признаками расовой дискриминации, скажут они, мы на вас пашем в поте лица, как проклятые, а вы нас — еще и в резервацию сажаете? Так мы и без нее — невыездные практически все, за исключением высокопоставленных членов КПП — Коммунистической партии Подвала. Со сквозными лифтами тоже вышел облом, месье Шенген недвусмысленно высказался против них, мотивируя отказ заботой о стенках кабин, которые стройбаны обязательно испишут всяческими непристойностями и картинками порнографического содержания. Опричнина решила обидеться, что, дескать, за наклеп, и вот тогда-то ей доходчиво разъяснили на пальцах: Собор, хоть и всего лишь фрагмент расчлененного Красноблока, великоват для Западного крыла. Только тронь ЕвроПериметр — возможны осадки, чреватые трещинами и другими неприятностями. Да, признавали управдомы Западного крыла, мы пускали вашего Консенсуса в Биллиардный клуб, ему даже разрешалось подержаться за кий, но это исключение было сделано в знак поощрения Перекраски, начатой им по собственному почину. Вот если вы разукрупните Содружество Непродыхаемых Газенвагенов, чтобы их вместо трех стало десять, а лучше, двадцать пять, тогда, возможно, по частям и в порядке очереди…

Опричнина не без оснований заподозрила, что ее дурачат. Снова делиться? — сказала себе она. Хуйня полнейшая, это же больно! — И — закусила удила, объявив, что пойдет своим, нетрадиционным путем, где все будет ПУТЕМ для всех обитателей традиционной сексуальной ориентации. Вот тут-то ей и понадобился Гелий Дупа, причем, остро, поскольку, хвастаясь уникальностью выдуманного ею Опричного Пути, Опричнина отчаянно блефовала. Никакого Пути у нее даже близко не было, НИ В ПЕРВОМ ПРИБЛИЖЕНИИ, НИ ВО ВТОРОМ, НИ В ТРЕТЬЕМ, даром, что девичья фамилия Опричнины была созвучной этому красивому слову — Путь… Ну и что с того, что созвучной, если от альтернативного Светлого чердака Основоположников стройбаны отказались еще в Перекраску по вине Консенсуса, а его изобретателей, Карла Мракса, Фридриха Эндшпиля и Ульяна Вабанка, предали анафеме? Значит, путь на их Светлый чердак отныне им был заказан. Стройки века заморозили, краны разобрали и порезали на металл, собственными руками фактически опустив себя на уровень цоколя. Добровольно и ничего не требуя взамен, как теперь утверждали члены Биллиардного клуба.

— Кидаловом попахивает, — констатировала Опричнина. Но, повторяю, поделать с этим ничего не могла. Зажатому между Подвалом и Западным крылом, Содружеству Непродыхаемых Газенвагенов просто некуда стало расширяться при всем желании. Это было невозможно чисто физически, ибо, когда соглашаешься стать цоколем, о крыше возбраняется даже мечтать. Сколько бы новых этажей не выгнали опричники в сложившихся обстоятельствах, даже если бы такая затея пришла им на ум, ненавистное Западное крыло только выиграло бы, поднявшись на соответствующую высоту.

— Так не пойдет, — резюмировала Опричнина. Двигаться в обратном направлении, навстречу Подвалу, тоже было нельзя. Там бы не поняли, самое малое. Хуже того, могли запросто подмять. Подвал сегодня стал столь необъятен, что способен проглотить с десяток Содружеств Непросыхаемых Газенвагенов, не поморщившись, как это случилось с подсобкой Далай-Ламы, ставшего, по милости чайников, Долой-Ламой в изгнании. Чайники как гаркнули хором: ДОЛОЙ!!! Он, бедный, куском фанеры полетел…

Быть Опричниной в изгнании Опричнине определенно не улыбалось.

— Куда же мне податься? — ломала головы она. Ответ казался очевидным: только в бок, всячески расстраивая и расширяя Заколоченную лоджию. Тем более, что управдомы Западного крыла вроде бы не возражали против этого.

Сегодня не возражают, завтра начнут, с этих вероломных геев станется, — думала Опричнина, массируя высокий, с крупными залысинами, лоб прирожденного мыслителя, против которого известному роденовскому — и браться нечего. Связываться с Заколоченной лоджией Опричнине абсолютно не хотелось из-за ее подмоченного еще в эпоху Застоя воздуха имиджа. Имидж Лоджии подмочил один исключительно сварливый стройбан, исхитрившийся улизнуть из Красноблока под предлогом вручения ему Шнобелевской премии. Учредивший ее знаменитый на все Западное крыло меценат по фамилии Шнобель был обладателем носа умопомрачительной длины. С тех пор Шнобелевский комитет выискивал по всему Дому жильцов с аналогичным носом, чтобы удостоить их этой почетной награды. Наш стройбан опередил других соискателей премии как минимум на корпус. Его нос был вне конкуренции. Таким длинным, что соискателя частенько принимали за Пиноккио. И сунул его этот самозваный Буратино ни куда-нибудь, а, в святая святых, режимную Заколоченную лоджию. По результатам накропал провокационный и насквозь лживый опус «Заколоченный Балкон — соглядатайский загон», в котором имел нахальство утверждать, будто лоджия используется соглядатаями для хранения превращенных в сосульки диссидентов. Их там, дескать — целые штабеля лежат, протиснуться нельзя. Естественно, это была наглая ложь, соглядатаи охлаждали в лоджии пивко, но, подлым измышлениям носатого стройбана-перерожденца поверили. Плод его воспаленной фантазии так прошиб доверчивых обывателей Западного крыла, что у них вошло в дурную привычку пугать Заколоченной лоджией свою непослушную детвору, становившуюся все более невменяемой из-за долгого сидения у экранов Кривоговорящих зеркал.

— Ну, погоди, — бывало, шипели рассерженные мамочки чадам в уютных квартирках лапшистов, лягушатников и наглосаксов. — Будешь и дальше таким негодником, и к тебе в Рождественскую ночь, вместо доброго дедушки Санты с этажа бенилюксусов, явится злобный бородатый соглядатай в красном тулупе. И, вместо подарочного альбома с лизергиновыми марочками для юных психонавтов, получишь ты срок в Заколоченной лоджии по заочному приговору ОСО.

Говорят, сомнительный педагогический прием срабатывал исправно, правда, подвергшихся ему детишек доводилось впоследствии лечить от энуреза. Конечно, последний факт не получил в Западном крыле широкой огласки, напротив, маркетологи компании «ПРОХОР & ГЕЙ», специализирующейся на выпуске памперсов, сделали крупные инвестиции в распространение новых тиражей «Балкона» среди жильцов.

Соглядатаи были в ярости, но сделать ничего не могли, поскольку сварливый Шнобелевский лауреат, издав «Балкон», спрятался в хорошо охранявшейся квартире швейцаров, а чуть позже, перебрался еще дальше — в Пентхаус, под защиту пожарных Мамы Гуантанамамы, и выковырять его оттуда для отправки в оплеванную им Лоджию, было никак нельзя. Поэтому, пока в Западном крыле раздувалась мощная волна массовой истерии среди обывателей в отношении бытующих в Красноблоке изуверских порядков, соглядатаи помалкивали, делая вид, будто ни скандалиста, ни описанной им Лоджии нет в природе. Провели по свою сторону ССанКордона несколько вялых митингов протеста против злостных инсинуаций и необоснованных нападок, не уточняя, в чем их суть, и точка. Стройбаны, по привычке, обошлись без неудобных вопросов к руководству. Никто из них, разумеется, не читал клеветнического опуса, за это занятие, кстати, светил срок, но, раз надо, так надо. Дисциплинированно сделали вид, будто их тошнит от выкрутасов подлого клеветника, и разошлись по стройкам.

Тем не менее, репутация Лоджии оказалась сильно подпорченной. И, когда началась Перекраска, нашлись горячие головы, призывавшие окончательно заколотить ее, заложить кирпичом и даже обрушить, чтобы никого там больше не мучали холодом. Еще в ней предлагалось открыть Музей преступлений соглядатаев против общественности. Оба предложения в конце концов не прошли. Под сугробами Лоджии обнаружились ржавые газовые вентили неизвестного происхождения, по всей видимости, оставшиеся от протожильцов. Открытие пришлось очень кстати. Западное крыло остро нуждалось в газе, Опричнина — в импортной дыхсмеси, чтобы снабжать стройбанов, не забывая о себе. Разговоры о злодеяниях, совершенных в Лоджии соглядатаями, быстро вышли из моды.

* * *

— До поры, до времени, — вздыхала Опричнина, не тешившая себя иллюзиями насчет забывчивости управдомов Западного крыла. — Это у наших стройбанов — девичья память. Чего не скажешь о членах Биллиардного клуба. Все припомнят, гандоны штопанные, гей-бильярдисты анальные, если надумают под свой Гадский трибунал отдать, как Слободана Милошевича, не к столу будь сказано, конечно…

Вышеупомянутого Гадского трибунала Опричнина опасалась значительно меньше Мамы Гуантанамамы, и, тем не менее…

— Тоже не фунт изюму, — маялась она.

Что до трибунала рано или поздно дойдет, если Опричнина откажется служить цоколем Западному крылу, особых сомнений не было.

— Устроят цветную революцию, опять придется пластику делать…

Но, даже мысли о Ботаксе не представлялась Опричнине спасительными.

— Вот, жопа, — сокрушалась она. — Еханная срака с ручками. Причем, по всем направлениям…

Стоило Опричнине подумать об этой немаловажной части тела рядового жильца, как тотчас появился Гелий Дупа. Вынырнул молниеносно, словно Подрывник из табакерки. Или как джин из бутылки с Beefeater Gin, стоявшей у Опричнины на столе. Она пристрастилась к джину еще в молодости, когда служила младшим соглядатаем в квартирке мирных швабров-хоннекеров, и горя, по большому счету, не знала. Лафа была, а не служба. Сиди, анонимки читай, прихлебывая джин по-маленькой и воображая себя натуральным кремлевским бифитером…

— Слушаю и повинуюсь, — изрек, между тем Дупа, и отвесил Опричнине земной поклон, прополоскав бородою паркет.

— Джин?! — ахнула Опричнина, неожиданно вспомнив прекрасную сказку про пионера Вовку (или Вольку, тут Опричнина затруднялась сказать точно) и его верного друга старика Хоттабыча из книжки, которую в детстве читала ей мать…

Судьба, млять, — пронеслось у Опричнины на заднем плане.

— Так точно, джин, — отвечал, между тем, Дупа, поглаживая роскошную бороду. — Дозволите тяпнуть для храбрости, хозяин? — и, не дожидаясь разрешения, потянулся к бутылке.

Прям как товарища Сталина меня назвал, — отметила Опричнина польщенно. — Ни шиша ж себе…

— Валяй, — бросила она гораздо теплее, пододвигая Дупе «Бифитер». И, пока Дупа жадно хлебал, осведомилась:

— Скажи мне, джин. Знаешь, куда нам выгребать, если мы стучимся в дверь, точно, как в Начертании рекомендовано, а эти геи самодовольные, пидары, засели за своим ЕвроПериметром сраным, и, мало того, что голоса не подают, так еще дули исподтишка крутят? Прикинь… — Задавая вопрос, Опричнина не слишком-то рассчитывала получить вменяемый ответ, его, похоже, никто в Доме толком не знал. Но все же отметила про себя мимоходом: джин вполне может быть в курсе таких сложных вещей, поскольку он — существо метафизической природы, к тому же, получил воспитание в иной культуре, не извращенной пагубным влиянием обетованских раввинов.

— Мне ли этого не знать, хозяин, — подтвердил робкую догадку Опричнины Дупа. — я есмь — адепт Особого пути…

Каков молодчага, — пронеслось у Опричнины. — Видать, осведомлен в мудрости древних суффиксов, а то и вообще ваххабит…

— И что же за Путь ты нам предлагаешь? — спрашивая, Опричнина по-привычке вскинула бровь, но в глубине своей мрачной души — затаила дыхание.

— Он будет Особым, как я уже сказал, — пояснил Дупа. — Спецпутем, короче говоря…

Определенно, суффикс, — уверилась Опричнина, приставка СПЕЦ приятно согрела внутренности. — Все — спецом, — подумала она. — Вот свезло, так свезло. И борода у него, опять же, лопатой. Одно слово — православный муршид. И как я сразу не догадалась?

— С заградотрядами? — все же уточнила она.

— А то как же, — отвечал Дупа с новым поклоном. — Все по вашему желанию, хозяин.

Впрочем, на старорежимца — тоже похож, — подумала Опричнина, продолжая внимательно разглядывать Дупу. Старорежимцы, о которых она вспомнила невольно, были религиозной сектой, обожествлявшей такой мрачнейший Домострой, от которого коробило даже Самодуров всех Самоуправов, правивших сиднями с незапамятных времен управдома Гороха.

На Ивана Сусанина похож, — отметила про себя Опричнина. Сусанин был одним из самых почитаемых у сидней героев, который, притворившись, что потерял ориентацию, завел Гей-парад из Западного крыла в каптерку, где наши дружинники отмечали день ВДВ. Трудно представить, чего это стоило Сусанину по пути, ведь он был настоящий мужик с небритыми яйцами, но, на то и рождаются герои, чтобы платить за подвиги запредельно высокую цену.

Мысль о былинном храбреце Иване Сусанине окончательно уверила Опричнину в том, что появление Гелия Дупы — знак судьбы. Потому что мелькнула у нее и другая, рефлекторная мысль: позвать новоявленного джина в сортир и замочить там по всем правилам воинского искусства.

С этим всегда успеется, — одернула себя Опричнина и велела Дупе браться за дело. А, как только он взялся, поняла, что не прогадала. Более того. Со временем энергичный и самоуверенный Дупа стал представляться ей чем-то вроде света в зарешеченном и заложенном силикатным кирпичом окошке, ухитрившимся пробиться снаружи в мрачный опричный СИЗО.

— Дерзай, — сказала Опричнина, и слепая звезда Гелия Дупы взошла на небосклоне, отгороженном от Содружества Непросыхаемых Газенвагенов несколькими сотнями бетонных потолков.

* * *

Получив высочайшее благословение, Гелий занялся подготовкой Особого пути, засучив рукава и деловито забросив окладистую бороду за спину, чтобы не путалась под ногами. Для начала, им были подчищены кое-какие хвосты, оставленные Опричниной в Перекраску. Так, выступая по Кривоговорящим зеркалам, куда его раньше, при Давидовичах, на пушечный выстрел не подпускали, Дупа вкрадчиво разъяснил стройбанам, что Перекраска была тщательно продуманной Опричниной спецоперацией, преследовавшей своей целью выявить и изолировать расплодившихся под конец Застоя воздуха тунеядцев, рвачей, спекулянтов и прочих гадов, разуверившихся в светлых идеалах Героического Пути на Светлый Чердак, но умело скрывавших свое подлое рыло нацпредателей под личинами честных стройбанов. План соглядатаев был прост, как все гениальное. Они провели такую себе разведку боем. Как бы нечаянно забыли на столе у ренегата Якова Льва, первого зама Консенсуса по Перекраске и тайного члена Бильярдного клуба, список самых перспективных Кладовок, где можно хапнуть много и сразу. Яков Лев немедленно сплавил инсайдерскую инфу будущим живчикам, которых курировал лично. Обогащайтесь, мол, родные рвачи и скупердяи. Живчики ринулись в кладовки, и давай обрастать жирком, хапая все подряд, а соглядатаи, для маскировки прикинулись Опричниной и выжидали случая, чтобы взять всю компанию с поличным, как и задумывалось изначально. Обложили по условленному сигналу, запаковали в воронки и мигом отжали награбленное.

Куда именно отжали, Гелий Дупа не уточнял, само собой подразумевалось, ценности перемещены в надежное место, где им больше не угрожает недремлющий внутренний враг.

— Очень недурно, — оценила первые шаги Дупы Опричнина. — Но зачем было нужно ворошить старое?

— Суть предначертанного сидням пути состоит в том, что он лежит на Голгофу, — многозначительно пояснил Дупа.

— Нам туда не надо! — всполошилась Опричнина.

— Мы туда и не попадем, — заверил Дупа и, в подтверждение своих слов, осенил бороду знамением Спасателя. — Я же не самоубийца, это ж грех большой. Но нам никто не промешает послать на Голгофу сидней…

— Совсем другое дело, — немного успокоилась Опричнина.

— Отправляя сидней на Голгофу, не следует забывать о чистоте рук. Вспомните хотя бы Понтия из Эйлата, хозяин. Он свои руки мылом Safeguard оттирал. Я сделал то же самое.

— У нас завсегда — чистые руки, — набычилась Опричнина. — Прописная для каждого пионера истина. Чистые руки и пламенные сердца. Стыдно такого не знать, борода, в твоем-то возрасте…

— Я решил перестраховаться…

— Проехали, — не стала препираться Опричнина. — Дальше-то что?

— Кроме того, очутившись на лобном месте, мученики не должны заподозрить, что их кинули через причинное…

— Ну, допустим, — с неохотой согласилась Опричнина. — Продолжай.

— Вера и свободомыслие — взаимоисключающие поведенческие паттерны, — изрек Дупа. — Я мыслю, значит, я — существую, любил повторять Декарт. Нас такое — точно не устраивает. Наш девиз: ВЕРА В ОПРИЧНИНУ — ЭТО ЖИЗНЬ.

— Нормальный слоган, — согласилась Опричнина. — Жизнеутверждающий. С пивом покатит…

— Только обязательно надо, чтобы даже при зрении в минус пять диоптрий всякий очкарик без очков прямую связь просек: веришь в Опричнину — живешь, поколебался в вере — пеняй на себя, урод. Короче, новые Ежовые Рукавицы нужны, на замену тем, что для Ежова в индпошиве выкроили. Повестка дня такая: заждались, дескать, стройбаны твердой руки…

— Ну это мы запросто им устроим, — оживилась заскучавшая было Опричнина, энергично потирая ладони. — Сейчас только старые соглядатайские кадры мобилизуем, и вперед. Еще и кадыровцев на усиление кадрам пришлем. Чтобы уж наверняка…

Сказано — сделано. С мыслительными процессами покончили в момент, переловив и переименовав либералов, запятнавших себя сотрудничеством с Баобабским и его партнерами по Семипузырщине, в либерастов. Те мигом притихли, поскольку, хотя минуло немало лет, народная память о том, что сталось с Гей-парадом в каптерке на День ВДВ, была жива. Лишь отдельные либерасты, самые пронырливые, кому посчастливилось дернуть в Пентхаус, осмеливались гнать пургу на родной Собор. С ними не церемонились, боролись дистанционно, угощая шоколадным ассорти с урановой пастилой. Вышло даже эффективнее, чем при соглядатаях. Впрочем, долго возиться со свободомыслием не пришлось еще и потому, что стройбаны, в массе, устали думать еще в Шоковую терапию. Дупа оказался прав. Стройбанская общественность истосковалась по Твердой Руке в Ежовых Рукавицах и славила Опричнину совершенно искренне, с упоением повторяя слоган с плакатов, развешанных повсюду по распоряжению Дупы:

ОПРИЧНИК — ЕДИНСТВЕННЫЙ ДРУГ СТРОЙБАНА!

Или в другом варианте:

ОПРИЧНИК — ЕСТЕСТВЕННЫЙ ДРУГ СТРОЙБАНА!

— Как и не красили, в Перекраску-то… — похвалялся феноменальными успехами Дупа.

— Неплохо, неплохо, — нахваливала его Опричнина, принимая торжественный парад по случаю очередного Дня Опричника Эти помпезные мероприятия проводились теперь регулярно. — Но у меня вопрос, Джин.

— Слушаю, хозяин, — с половым поклоном отвечал Дупа.

— Что-то я не пойму: когда же наши колонны выступят победным маршем по разработанному тобой Особому пути? А то, поди, застоялись кони в стойлах…

— Так ведь они уже идут, разве не так? — сверкнул полубезумными глазами Дупа — ни дать, ни взять: Распутин, почуявший мышьяк в откушенном пирожном…

— Ты не гони, — посуровела Опричнина. — Ни сегодня, так завтра какая-то языкатая сволочь ляпнет: СОБРы — топчутся на месте…

— Это вряд ли, — горделиво поправив бороду, заверил Дупа: мы ж им зашили рты.

— Все равно, как-то маловато драйва, — не стала скрывать неудовольствия Опричнина.

— Драйв будет, повелитель, — обещал Дупа. И издал фундаментальный труд по Домостроительству, в котором аргументированно доказал, что в минувшую эпоху двух фактически равнозначных башен, когда Красноблок и Западное крыло соперничали, чья крыша ближе к Седьмому небу (Дупа нарек это времечко Периодом Двух Крыш), был достигнут паритет в распределении нагрузок на грунты, служивший главным залогом устойчивости конструкций.

— Представьте себе лыжника, пробирающегося через снега Заколоченной лоджии на одной лыже вместо двух, и только тогда поймете весь драматизм положения, в которое мы попали, непродуманными действиями начав Перекраску, — писал Дупа во введении. — Ведь как оно раньше-то было: мы, считайте, имели сакральный Домоуклад, целиком отвечавший свойственной дикой природе симметричности. Сверху у нас было два кита, Красноблок и Западное крыло, которые, противостоя друг другу, одновременно друг друга уравновешивали в полном соответствии с постулатом научного Мраксизма про единство и борьбу противоположностей или Инь и Ян, как принято выражаться у чайников. А сейчас, господа-товарищи, бардак…

Когда весть о болтовне Дупы достигла Пентхауса, там сперва не проверили, что он это всерьез городит. Родилось подозрение: Опричнина, посредством говорливого Дупы, выговаривает себе льготные условия для депозита. Освежевывая жирчиков, она действительно скопила порядком воздуха, который теперь надлежало качнуть в надежное местечко, а такие имелись лишь в Западном крыле. Еще было мнение: посредством Дупы Опричнина намекает на давно обещанный именной биллиардный кий в купе с членским билетом в Биллиардный клуб. Когда же до управдомов Пентхауса начало доходить, что затея реально попахивает очередной альтернативной башней, оттуда внятно дали понять: этот наскоро состряпанный авантюрный проект в Главархитектуре не утвердят ни при каких условиях.

— Ну и не надо, — буркнул Дупа. — Нам к шабашкам не привыкать.

Тогда из Пентхауса пригрозили серьезными многоуровневыми санкциями, начиная с адресных, и вплоть до ограничения поставок дыхсмеси.

— Достукался, гад! — зашипела перепуганная Опричнина на Дупу, и тот, известным местом уловив: задавит и не посмотрит, что джин, дал задний ход.

— Никто не ставил и не ставит под сомнение уникальную миссию Западного крыла, призванного демонстрировать остальным жильцам высочайшие стандарты Домостроительства, — подчеркивал Дупа в печати. — Но, это нисколько не умаляет роль Собора, как важнейшего связующего и даже, не побоюсь этого слова, цементирующего звена на пути из Подвала в Пентхаус. Если уподобить Дом организму жильца, то Подвал есть опорно-двигательный аппарат или ноги, Подвал — голова, а Собор — то святое место, где бьется коллективное сердце. СОБР — сердце Дома, вот как обстоят дела. Должны мы его всячески укреплять или нет? Должны и даже обязаны, иного подхода общественность не простит…

— Ладно, давай, укрепляй, — согласилась с Дупой Опричнина, у которой немного отлегло. Против мер по укреплению Собора в Пентхаусе вроде бы не возражали, по крайней мере, в открытую. Это вселяло определенный оптимизм.

— Только гляди, снова не проколись, а то будет тебе коронарное шунтирование без наркоза… — напутствовала Опричнина Дупу.

Получив добро, тот начал со старого герба Красноблока, скучавшего там, где на него плюнул Баобабский, когда массивную конструкцию не удалось по-быстрому свинтить.

— Без герба нам былого величия не вернуть, — предупредил Дупа. Правда, чисто внешне герб остался без изменений. Зато в него вдохнули обновленный смысл, истолковав натянутые по бокам пурпурного воинского обелиска строительные троса, оставшиеся от исчезнувших строительных кранов, прочными газопроводами, связующими важнейшие и практически равнозначные элементы Дома: Собор, Подвал и Западное крыло, в единый народнохозяйственный механизм. Против такой трактовки на первых порах никто в Пентхаусе возражать не стал. Управившись с гербом, Дупа заново отредактировал гимн Красноблока, его так долго не исполняли, что все успели позабыть, как он звучит. Новаторства Дупы и тут затронули лишь несколько куплетов, где вместо соглядатаев, ведущих стройбанов к Светлому чердаку Основоположников Мраксизма, появились опричники, прокладывающие Особый многотрудный путь на Чердак Архитектора.

Наведя порядок в Сакрале, Дупа перешел к следующему организационному этапу, заговорив об настоятельной необходимости незамедлительного возвращения под единый лицевой счет всех квадратных метров жилплощадей, незаконно отторгнутых Давидовичами в Перестановку.

— Лишь объединив Непродыхаемые Газенвагены в Собор, задышим как прежде, — пророчествовал Дупа. Соответственно взятому им курсу на слом перегородок, навороченных Давидовичами из обломков ССанКордона, Собор объявлялся единственным законным правопреемником Красноблока, Опричнина назначалась Собирателем кровных квадратов, а деструктивное словосочетание Содружество Непродыхаемых Газенвагенов выводилось из обихода, как окончательно дискредитировавшее себя. Отныне вместо ущербной аббревиатуры СНГ полагалось говорить Собор или СОБР, так звучало еще внушительнее. По логике вещей получалось, остальные Непродыхаемые Газенвагены, включая Кур1нь с Мятежным аппендиксом, де-юре уже упразднены, а населяющие их жильцы — бомжи, в лучшем случае — сбившиеся с Особого пути заблудшие овечки и овцы, в худшем — манкурты с невеселыми последствиями для них. До поры, до времени, в Пентхаусе закрывали на чудачества Дупы глаза. А вот для нас, рядовых челноков, его затеи раз за разом оборачивались всяческими мелкими неприятностями. Частенько бывало, опричники подкарауливали нас в коридорах, заступали дорогу и грозно спрашивали:

— Ну, что, нелегал, будем что-то решать или как…

* * *

Снова взвалив на себя кислородный баллон и баул с тапками, отчаливаю от киоска. Огибаю угол, и, хоть и видел Центральный Актовый Зал много раз, все равно невольно замираю, такая уж здесь красотища. Раньше Зал гордо величали Колонным. Не из-за колонн, их тут нет и отродясь не было. Просто стройбанам полагалось регулярно маршировать по нему, выстроившись стройными колоннами, причем, обязательно, снизу-вверх, из внутренних отсеков к Парадным дверям. Отсюда второе название Зала — Наклонный. Помнится, при Домострое Зал также носил имя Основоположников. Теперь-то уже никто не вспомнит толком, кого именно они здесь положили и за что конкретно. Ну и Подрывник с ними…

Попридержав шаг, любуюсь великолепным зрелищем, открывающимся с головокружительной верхотуры. Кто в Зале не бывал, красоты не видал, любят повторять стройбаны. Так и есть. Во-первых, тут самый высокий во всем Красноблоке потолок. Опять же, вовсе не для красного словца Зал некогда прозвали Наклонным. Площадка с киоском для Тапочного сбора находится на самой высшей отметке. Отсюда, сколько хватает глаз, величественной ниспадающей волной сбегают бесконечные ступени, плавно раздаваясь вширь по мере того, как расступаются стены, постепенно прибавляя в высоте. Похоже на исполинский кинотеатр с демонтированными скамейками. Только, разумеется, Зал больше любого кинотеатра в разы.

Слева от меня, на небольшом горизонтальном уступе из гранита, высится солидный вытяжной сейф с главной святыней минувшей домостроевской эпохи. Внутри него, в специальном бронированном сосуде, хранится вытяжка из младшего Основоположника, ухитрившегося заложить Красноблок вопреки врагам в условиях не прекращавшихся интервенций с других этажей. Название и адрес ломбарда, куда был заложен Красноблок, при этом не уточнялось, но было принято считать: именно за этот маневр стройбаны так безоглядно полюбили своего первого управдома, что вытянули из него все, когда он почил, а не сбросили в Балласт, как полагается делать с трупами. Помню, когда я был маленьким, спросил Отца, кто же надоумил стройбанов оставить такую ценность у всех на виду, да еще под самым Госпорогом? На что Отец отвечал, что, дескать, так было задумано изначально, чтобы максимально сократить сроки мобилизации при внезапном вероломном нападении на Красноблок.

— Ты только представь, сын, какой порыв праведного гнева охватывал ополченцев, стоило кому-то только постучать к нам в дверь. Святыня сразу же оказывалась в опасности, и наши неслись ей на выручку как угорелые, частенько босяком и в одних трусах. Завидев их, незваные гости сразу же бросались наутек…

— А почему ступени вверх ведут, а не вниз? — не унимался я. — Ведь мы же гораздо выше Западного крыла? — (Ага, именно так все тогда думали). — Да и ополченцам бежать с горы было бы куда сподручнее. Они бы такую скорость внизу набрали…

— Ясно, что выше, — согласился Отец, хотя тут его голосу не хватило уверенных ноток. — Но, ты сам посуди: как можно сейф с Основоположником поставить в подпол? Он нам путь наверх показал, а мы его — ниже плинтуса опускаем?

Объяснение прозвучало вполне убедительно, но я не спешил сдаваться.

— А зачем проход сужается по мере приближения к Госпорогу?

— Это тоже специально устроено, чтобы атаковать неприятеля в сомкнутом строю. Сужающиеся стены автоматически формировали клин. Против него никто не мог устоять…

* * *

Много позже, уже после Перекраски, я слышал альтернативную версию касаемо причин, побудивших первых чрезвычайников вынести сейф с Основоположником к дверям. Ее напечатала пронзительно желтая стенгазета «Будуар», издававшаяся у нас в Кур1не одним ушлым обетованцем. Так вот, автор статейки утверждал, будто это устроил Отец и Учитель стройбанов, ставший управдомом после смерти Основоположника, которого при жизни ненавидел всеми фибрами своей черной души на почве еще более черной зависти. Разделавшись с Основоположником куском карбида, коварно подложенным в сахарницу к чаю, который обожал босс, негодяй намеревался занять освободившийся стул, но был вынужден, на первых порах, делить его на троих с двумя другими заместителями усопшего. Никто из них не обладал достаточным авторитетом, чтобы целиком узурпировать власть, и им поневоле довелось имитировать коллегиальное руководство. Создавшийся триумвират оказался недолговечным. Отец и Учитель первым нанес упреждающий удар, иначе — не стать бы ему Отцом. Он по очереди выманил коллег на лестничную клетку для задушевного разговора, и больше их никто не видел. Проявленная решительность подняла ему авторитет, но кворум оказался под угрозой. Чтобы исправить положение, Отец и Учитель стройбанов учредил новый коллегиальный орган, куда призвал самих Основоположников, здраво рассудив: будучи мертвыми, они не станут путаться под рукой, зато придадут солидности руководящему звену. Правда, из троих Основоположников Отцу и Учителю удалось заполучить одного, но и этого трофея хватило с лихвой. Хорошенько обработанный хлористым натрием, младший из Основоположников прекрасно легитимизовал новую власть, а большего от него и не требовалось. Стройбанам объявили: вся троица в сборе, дает советы, курируя ударную стройку Светлого чердака. Какого рода связь установлена между новым управдомом и Основоположниками, не уточнялось, но и эта недоговоренность оказалась только на руку. Чем загадочней природа власти, чем сильней от нее веет метафизикой, а лучше — самой откровенной дьявольщиной, тем меньше шансов, что кто-нибудь осмелится оспаривать ее в обозримой перспективе. К тому же, сам Светлый чердак Основоположников, обещанный стройбанам, упорно оставался мечтой вопреки тысячам освоенным кубометрам цемента. Ничего, стройбанам было не привыкать. Сотни лет самодуры морочили головы их предкам — сидням, морковкой в виде призрачного Чердака Архитектора, и, хотя чрезвычайники запретили старую веру под страхом смерти, аллюзии между двумя чердаками просматривались невооруженным глазом. Отец и Учитель стройбанов их сразу же распознал, использовав для обеспечения хорошо известной психологам сублимации, фактически заместив одну веру другой. Именно этот ловкий ход, по сути, и превратил его в Отца и Учителя стройбанов с неограниченными полномочиями пророка, вещающего от имени троих Основоположников, младший из которых был выставлен на общее обозрение в шкафу.

* * *

Медленно спускаясь по ступеням, рассеянно оглядываю высокие стрельчатые оконные проемы. Во времена Домостроя их заслоняли кумачовые агитплакаты, славившие на все лады Красноблок, его мудрейший домком и уверенно марширующих стройбанов. Последних, кстати, как правило, изображали одинаково, будто однояйцовых близнецов и даже клонов, дорисовывая атрибутику согласно разнарядке, спускавшейся соглядатаями бригадирам. То есть, снабжая попеременно, то касками крановщиков, то кислородными масками внебашенников, то шлемами ополченцев, или кто там еще был востребован на текущий момент, чтобы безумно завращаться безликими колесиками исторического процесса. Одновременно плакаты снабжались лозунгами, куда именно двигать стройбанам в данном конкретном случае. В забой или прямиком в неравный бой. В последнем случае для участников массовки все довольно скоро заканчивалось Голгофой, хотя, при Застое воздуха в отсеках, стройбанам выдавались и по-настоящему праздничные беззаботные дни вроде Дня Стройбана, когда мы поздравляли друг друга с тем, что нам посчастливилось родиться в Красноблоке. Впрочем, дни Ополченца, Крановщика и Внебашенника тоже были по-своему хороши. Правда, их отмечали с меньшей помпой, но все равно широко. Мы с Ритой участвовали в торжествах пару раз, когда были маленькими, что называется, от горшка — два вершка, сидя на плечах у отцов, откуда наблюдать за действом было гораздо удобнее, чем из толпы. И безопаснее, кстати, толчея была аховая, запросто могли и затоптать…

Что тут сказать? То было — ЗРЕЛИЩЕ через заглавные буквы. Отец шел правофланговым, дядя Миша с Ритой на копках-баранках — по левую руку от него. От лаборатории установок ПОЛЫНЬ выделили группу из двух десятков специально отобранных технарей, считавшихся лучшими из лучших. Нам с Ритой льстило, что наши отцы среди них. Отряд нес на плечах весьма искусно выполненную масштабную копию самой первой ПОЛЫНИ, размером с кладовку, а то и больше. Сколоченная из вскрытой лаком фанеры, установка смотрелась исключительно внушительно, но я все равно непатриотично завидовал крановщикам, чья процессия наступала нам на пятки. Крановщики тащили макеты подъемных кранов. Я бы дорого дал, чтобы заполучить себе такую игрушку. Впрочем, то еще что. Впереди нас печатали строй ветераны внебашенники в серебристых скафандрах, я просто глазам не мог поверить, что вижу этих героев вживую. Храбрецы несли тентованный паланкин. Говорили, внутри сверхсекретная катапульта ВОСТОРГ-2, ни у кого в Доме не было ничего подобного.

От одного вида ВОСТОРГА, пускай и под тентом, мы с Ритой пришли в восторг, таращась на процессию, исполинской змеей взбиравшуюся все выше к Госпорогу. От палитры цветов рябило в глазах. Оранжевые каски монтажников мешались с зелеными войлочными пилотками ополченцев, но превалировал, разумеется, кумач. Над колоннами реяли боевые знамена, сотни транспарантов покачивались над головами стройбанов. Справа, загораживая заштукатуренные оконные проемы, висели портреты членов Геронтобюро, главных соглядатаев и Основоположников Красноблока.

Лестница вибрировала под тяжестью сотен подошв, но самого топота было не слыхать. Репродукторы не умолкали ни на минуту. Почти без перерыва гремели строевые марши. Их перекрывал зычный голос Начальника Парада, ежеминутно выкрикивавшего лозунги.

— Да здравствуют героические стройбаны! — надрывался он. — Славься наш мудрый Домком и его передовой отряд, Комитет жильцов-соглядатаев! Ура, товарищи!

— Ура!!! — скандировали сотни глоток.

— Решения Основоположников — в жизнь! — Соглядатаи — ум, честь и совесть нашего Дома!

— УРАААА!!! — громоподобно откликались стройбаны. Все орали, как ненормальные. Иначе было нельзя. Соглядатаи периодически выявляли молчунов, фиксировали и делали оргвыводы. Впрочем, большинство демонстрантов рвало глотки от души. Отчего бы не повопить, раз так надо? Многие на лестнице впадали в настоящий экстаз.

— Стройбаны с неприсоединившихся этажей — присоединяйтесь!!! — вопил, тем временем, Начальник Парада. Маленькими, мы с Ритой нисколько не сомневались: прямо сейчас и набегут. Как ни странно, зверски эксплуатируемые эксплуататорами трудящиеся отчего-то не спешили откликаться, и наши страстные призывы пропадали вхолостую. Нашелся лишь один чудак, бард из Пентхауса по имени Длинный Рид, так вот он клюнул на удочку. Приехал к нам, побродил по отсекам под конвоем соглядатаев, попел, запил, хотел дернуть обратно в Пентхаус, забыл, бедолага про проглоченный крючок. Крючком, кстати, звали тогдашнего главного соглядатая и кандидата в члены Геронтобюро, он был необыкновенно крут, соскакивать никому не давал. В итоге, для глупого барда все это печально закончилось. Больше желающих не нашлось. Быть может, их отпугивали глубокоэшелонированные полосы препятствий вдоль всего ССанКордона? Или угнетенные не слышали нашего зова из-за добротных звукоизоляционных матов, выложенных вдоль стен тремя рядами? Как знать…

Как только колонны демонстрантов достигали Госпорога, официальная часть церемонии для них заканчивалась, переходя в фазу народных гуляний, чрезвычайно популярную у стройбанов.

Получив так называемые «наркомовские сто грамм» (этот ритуал считался обязательным и соблюдался неукоснительно) от дежуривших у Госпорога соглядатаев (он, кстати, по праздникам был наглухо перекрыт их усиленными нарядами, чтобы никто под шумок не слинял), стройбаны шумными группами направлялись к горкам. Так звались идеально отполированные металлические дорожки вдоль лестниц, их монтировали накануне торжеств. Дернув водки и получив легкий толчок в спину, стройбаны, задорно смеясь, скатывались туда, откуда пришли. И, хотя на подъем уходило хороших два часа, а обратный путь занимал от силы пару минут, аттракцион того стоил, уверяю вас. Как правило, стройбаны скользили вниз целыми компаниями, сцепившись паровозиком. Отовсюду доносились радостные вскрики и заразительный пьяный смех, это было поистине здорово.

Оправившись далеко внизу, стройбан, при желании, мог повторить восхождение, но большинству вполне хватало раза. Откатавшись, запыхавшиеся и очень довольные стройбаны разбредались по казармам в ожидании, когда же наступит следующий праздник. В Застой их, повторяю, хватало.

Сегодня на лестницах немноголюдно, былого наплыва стройбанов нет, хотя Опричнина упорно работает над тем, чтобы выправить создавшееся положение. Как ни странно, первые шаги к этому были сделаны еще Баобабским, когда Наклонный зал переименовали в CENTRAL SHOPING MOLL, начав формирование колонн профессиональных шоперов для проведения сеансов шопинг-терапии. При Семипузырщине считалось, она пойдет на пользу стройбанам, стремящимся избавиться от постыдных пережитков Домостроя. С этой целью в стрельчатых оконных проемах оборудовали витрины, выставив там множество престижных импортных вещей, завладеть которыми мечтал всякий среднестатистический стройбан, причем, задолго до того, как Консенсус провозгласил свою Перекраску.

Расчеты Баобабского оправдались в полной мере. На лестницы сразу же потянулись бывшие стройбаны, причем, по собственной инициативе, а не подталкиваемые в спины соглядатаями, на стройку осточертевшего всем Чердака. Неон витрин компенсировал им разочарование в нем. Витрины ломились от всякой всячины. Правда, чтобы заполучить приглянувшиеся вещи, требовался воздух, а цены кусались. Зато у стройбанов появился смысл в виде шанса оборудовать персональную вариацию весьма презентабельного Светлого чердака, оборудовав по собственному усмотрению с помощью широчайшего ассортимента вещей, которые предлагал шопинг-молл.

Ободренный первым успехом Баобабский лелеял амбициозные замыслы возвести на территории бывшего Наклонного зала пару эскалаторов-близнецов по примеру тех, которыми так гордился Пентхаус, но тут вмешалась Опричнина, и планы Семипузырщины пошли прахом. Практически все, кроме идеи с эскалаторами. Как раз ее-то опричники не отмели, а взяли на вооружение, начав консультации с Гелием Дупой. Как я слышал, тот высказывался категорически против любых электромеханических устройств, полагая их происками диавола на Особом пути особопутят. Как вы поняли, именно так Дупа рассматривал символическую роль Наклонного зала в многострадальной истории сидней. Столкнувшись с дилеммой, Опричнина колебалась, не зная, как быть. Эскалаторы-близнецы, в том случае, конечно, если бы их удалось построить, утерли бы носы заносчивым мазерфакелам, продемонстрировав всему Дому, что и СОБРы, оказывается, не лыком шиты. Одновременно было весьма желательно сохранить лестницы как воинский плац, для демонстрации мощи возрожденной опричниками Клики агрессивных военруков, а где это видано, чтобы ополченцы маршировали по эскалаторам…

В конечном счете, был достигнут компромисс. Опричнина анонсировала проект строительства одного эскалатора вместо двух. По ее прикидкам, его пропускная способность была быть достаточной для оживленного массового шопинга. Оставшуюся часть лестницы решили переоборудовать в полосу препятствий. Особый путь, так особый путь, чем тернистее, тем лучше. Гелий Дупа был очень доволен.

* * *

Уже покидая Центральный Шопинг-мол, задрав голову, гляжу на громадные статуи Стройбана и Ударницы. Стоящие плечом к плечу, с молотом и серпом в руках. они долгое время считались одним из важнейших монументов Красноблока, символизируя и крепкую семью, и готовность к созидательному труду, и все такое прочее. Когда у нас В Красноблоке объявляли тревогу, именно подножия этих двух могучих, выполненных из нержавейки фигур, служило стройбанам местом сбора. Здесь они формировались в колонны, прежде чем выступить на лестницу в Особый путь.

Хотя на вес монумент стоил целое состояние, Семеро пузырей ни разу не покушались на него, хотя искушение отправить статуи в утиль, естественно, было, причем, оно было велико. Тем паче, что на первых порах, конъюнктура на рынке металлолома благоприятствовала. Это уж потом мы сами все испортили своей горячностью, повсеместно выкорчевывая с постаментов вышедших в тираж вождей, чтобы сдать перекупщикам по бросовой цене. Ушлые барыги спускали свергнутых стройбанами идолов в Подвал к трудолюбивым чайникам, на переплавку. Вне сомнений, Стройбан с Ударницей тоже кончили бы в мартене, если бы за них неожиданно не заступился Баобабский.

— Кто фигуры хоть пальцем тронет, закажу, бля буду, — пригрозил он остальным шести пузырям. Не из блажи, как они решили сгоряча, всерьез разобидевшись. А зря. Баобабский как раз носился с идеей эскалаторов и ломал голову, как сделать их привлекательными для жильцов. Должно быть, не обошлось и без плагиата. Видимо, из головы Баобабского не шла гордая скульптура Мамы-Гуантанамамы, установленная в Пентхаусе, и ему захотелось чего-то подобного.

Конечно, сперва монумент надлежало модернизировать сообразно текущему социальному конструкту. А этот самый конструкт сложился таким, что рядовые стройбаны массово подались в челноки, иначе было не прокормиться.

— Это несерьезно! — вспылил Баобабский, когда ему доложили, какой расклад. — Челнок и челночка? Чепуха и полная хрень! Эдак вы мне весь рыночный имидж обосрете!!

Стали искать другие подходящие кандидатуры героев нашего времени.

— Как насчет Рэкетира и Минетчицы? — с кислой миной осведомился влиятельный пузырь Отмывайский. — Пойдем по бюджетному варианту. Всучим Стройбану вместо молота паяльник или бейсбольную биту. Красиво получится. Заодно и воздуха отмоем…

— А что ты девице в руку дашь, кретин?! — нервно осведомился Баобабский. — Фалоимитатор, да?!

— Лучше за щеку вставить, — ухмыльнулся Армагеддонский. Пока опричники не посадили его в шкаф, он вечно шутил. — Надо ж нам идти в ногу со временем…

— Я, кажется, уже предупреждал, что закажу! — залился краской Баобабский. — Нашелся, тоже мне, умник!

— А что, стройбаны получали от соглядатаев за труды что-то другое?! — принял вызов Армагеддонский.

— Я бы предложил Риелтора с Лоером, — робко подал голос Арахис Фримэн, не без оснований опасавшийся, как бы у Баобабского с Армагеддонским не дошло до рук.

— Мне только гомиков для полного счастья не хватало! — яростно отмахнулся Баобабский.

— А в Западном крыле оценят…

— Мы не в Западном крыле, поц!

— Девелопер и Шортселлер? — предложил Отмывайский.

— Ты что, издеваешься надо мной?! — Баобабский схватился за голову. — Или хочешь намекнуть стройбанам, что ими правят пейсатые обетованцы вроде тебя?!

Отмывайский, сильно побледнев, заверил, что ничего такого у него не было даже в мыслях.

— Как вам Брокер и Стилистка, господа? — заикнулся, было Офшорский.

— Стилисткой была твоя мама!! — завизжал Баобабский, окончательно выходя из себя. — Она стильно работала на Привозе и немного брала!

— Ме-мерченда-дайзер и Ви-ви-визажистка?! — рискнул еще разок Отмывайский.

— Закажу, точно закажу, — простонал Баобабский, держась за лысину. Пузыри просидели до вечера, но удобоваримо звучавшей дамской профессии так и не нашлось. Офшорский предлагал провести мозговой штурм, Баобабский велел отложить его до утра, чтобы каждый из пузырей переспал с этой мыслью. Доподлинно неизвестно, с кем каждый из них провел ту последнюю роковую ночь, но на утро к ним нагрянула Опричнина с ордером на арест. Пузыри кинулись, кто куда, проблема досталась Опричнине по наследству.

По началу, до того, как гений Гелия Дупы проявил себя, Стройбана и Ударницу нарекли Бухгалтером и Фискалкой. Планировалось сковать скрещенные запястья скульптур сияющими наручниками из платины, которые бы символизировали процветание Собора под бдительным присмотром Опричнины, а также, их неразрывную связь. После вмешательства Дупы скульптурную группу было велено звать Особопутятами с выписанными Опричниной профсоюзными путевками ALL INCLUSIVE.

— В добрый час — в Особый путь, — торжественно провозгласил Дупа и поставил точку.

* * *

Миновав монумент Особопутят, ныряю в один из узких боковых коридоров, построенных в эпоху Домостроя для обслуживания ССанКордона изнутри. Главным образом, чтобы никто не сделал подкоп с противоположной стороны. До Перекраски тут повсюду шныряли наряды ссанкордонников, а проход для простых стройбанов был категорически запрещен. Пускали только по спецпропускам. Позднее коридоры облюбовали челноки, пользуясь ими, можно было срезать приличное расстояние, а ноги у челнока, как известно, не казенные. Стопчешь раньше срока — протянешь, чего уж там. Сейчас Кризис, и кругом — ни души. Остаюсь наедине с пожелтевшими агитплакатами Домостроевской поры. Их тут полно, коридоры сто лет не ремонтировались. Такое ощущение, что попал в музей. Или перенесся в прошлое. От этого испытываешь смешанные чувства.

— НЕ КОВЫРЯЙ СТЕН! — строго предупреждает меня с ближайшего плаката суровая ударница в кумачовой косынке. Брови девушки сведены к переносице, указательный палец без малейших признаков маникюра прижат к губам, сжатым так плотно, что трудно вообразить, будто их обладательница способна улыбнуться. О чем-то еще более легкомысленном — и речи нет. Чуть ниже стихотворение, состряпанное безымянным поэтом из идеологической ячейки:

Будь на чеку! В такие дни, Бывает, травят стены Недалеко от щелочки До бегства и измены

Впрочем, с чего бы это ударнице улыбаться? Я многого от нее хочу. В эпоху Красноблока за порчу стен без сантиментов отправляли расчищать от сугробов Заколоченную лоджию. Даже прислоняться к стенам — и то категорически возбранялось. Сделанная через трафарет надпись НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ повторяется в коридоре на каждом шагу, соглядатаи не поленились, продублировали, где только можно. Прислонился — потом не жалуйся. Вдруг, тебе из-за стены нашептывают инструкцию по вредительству? Или уже нашептали, и ты собрался испытать стену на прочность. Чтобы сбежать в самоволку или, хуже того, разгерметизировать родной отсек. СВЕТЛЫЙ ЧЕРДАК — ЕСТЬ ВЛАСТЬ СОГЛЯДАТАЕВ ПЛЮС ГЕРМЕТИЗАЦИЯ ВСЕХ ЩЕЛЕЙ, учил Ульян Вабанк, первый управдом Красноблока, это его изречение было известно всем стройбанам. И не возразишь-то по существу, памятуя, что в Красноблоке мешали собственную дыхсмесь, нагнетая в казармы и на боевые посты для всеобщего пользования. Понятно, через одну процарапанную каким-то уродом дырку весь воздух бы не утек, его было слишком много, но каждый конкретный свищ оборачивался ущербом для народного хозяйства. К тому же, был риск, что через пробоину задуют какую-нибудь ядовитую дрянь. Мне как-то попалось пару плакатов ГО, предупреждавших об угрозе химатаки. Помнится, на первом розовощекий мордоворот в звездно-полосатых шортах, какие таскают мазерфакелы, совал в трещину зловещего вида шланг, с явным намерением отравить отдыхавших после трудовой вахты стройбанов. БУДЬ БДИТЕЛЕН! НЕ ДЕЛАЙ РЕЗКИХ ВЗДОХОВ! ПОМНИ: ВРАГ РЯДОМ! — призывал изображенный за углом соглядатай в наглухо застегнутой гимнастерке. На другом плакате корчилась от удушья кликушеского вида старушенция в черном клобуке. А златокудрая юная пионерка в респираторе, напротив, чувствовала себя на пять с плюсом. Ей не навредило отравленное облако, выползшее из черного баллона с надписью: «ОПИУМ ДЛЯ ЖИЛЬЦОВ». Ниже была еще одна надпись, она гласила:

РЕЛИГИЯ ЯД. БЕРЕГИ ОТРЯД.

Не знаю, хотели ли управдомы Пентхауса вытравить стройбанов, как ос, или соглядатаям это только мерещилось, но они предпринимали контрмеры по недопущению массовых отравлений. С этой целью регулярно проводился визуальный осмотр стен. Все подозрительные отверстия немедленно замазывались цементным раствором, куда для надежности подмешивали битое стекло. Когда соглядатаи не справлялись сами, мобилизовали активистов из числа самых надежных стройбанов, объявляя субботники под лозунгом ВСЕ НА БОРЬБУ СО ЩЕЛЯМИ. Почти никто не отлынивал, во-первых, быть ликвидатором щелей считалось весьма почетным. Кроме того, стройбанов смолоду приучали беречь родную дыхсмесь как зеницу ока. Не уберегли, правда, в конце концов, и теперь приходится довольствоваться заемным воздухом. А вот старые красноблочные плакаты еще кое-где висят. Что им в спертой атмосфере коридоров сделается? КИСЛОРОД — ВСЕМУ ГОЛОВА! — написано на одном из них. БУДЕТ КИСЛОРОД — БУДЕТ И ПЕСНЯ! — обещает другой. ДЫХАНИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЭКОНОМНЫМ, — учит третий. Тоже верно. Правда, не знаю, насколько искренне. Если не ошибаюсь, все три слогана изобрели уже в Застой Воздуха, когда соглядатаи втихаря прикрепили себя к системе закрытых распределителей дыхсмеси повешенного качества, а на стройбанов махнули рукой, мол, делайте, что хотите, и те потихоньку распустились. Голов им за это никто не рубил. То ли дело при Отце и Учителе стройбанов, вот когда со щелями действительно обстояло строго. Примерно раз в квартал проводились массовые чистки рядов от тихарей-царапунов, портивших штукатурку из хулиганских наклонностей, просто, чтобы напакостить. Тихарей перековывали трудом. С выявленными подпольными щелевиками, как звали типов, застуканных за злостным ковырянием кладки на глубину, обходились гораздо жестче. Щелевиков ждал трибунал, руководствовавшийся специальными литерными статьями, против которых статьи из стандартного УК — детская сказка. Литерные статьи за невинное апчхи смело давали вышку, как на жаргоне именовалась процедура отправки в Балласт. Расшифрованные, они даже звучали жутко. УБС — умышленное бурение стен. СПО — сверловка при отягчающих, ЗЦ — злостное царапанье. ПУМ — преступные удары молотком, и так далее. Короче, если стройбан попадал под литерную статью, его участь была предрешена и незавидна. Членам семей осужденных литерников, и тем приходилось несладко. Самое меньшее, их под проклятия вчерашних соседей изгоняли на отдаленные этажи, где не было ни канализации, ни воды, ни света. Но примерно с тем же успехом могли столкнуть в Балласт, поскольку считалось: порочные наклонности к ковырянию передаются по наследству через гены. А, коли так, то и нянчиться нечего…

В качестве профилактики связанных со стеновредительством преступлений, соглядатаи проводили регулярные обыски, изымая подходящий для порчи стен инструмент. Сверла с алмазными наконечниками, зубила, стамески, напильники с полотном свыше определенной длины и даже кухонные молотки для отбивных. При Отце стройбанов, самовольное хранение любого из вышеперечисленных предметов само по себе означало срок. Выявили при плановом шмоне фомку, и привет. Или, скажем, по доносу соседа, такое случалось даже чаще. Стучать по стенам было запрещено. В оперчасть же, наоборот, поощрялось.

Что же до инструментов, выдававшихся стройбанам на руки для общественно полезного труда в мастерских, то они подлежали строжайшему учету. Бригадиры отвечали за их целевое использование головой. Конечно, это вовсе не означило, будто стройбан не имел права заколотить в стену паршивый гвоздь, но, сперва ему надлежало выхлопотать соответствующее разрешение. Чтобы не повесили на своем же гвозде. И плевать, что заколотил его в несчастную перегородку между смежными казармами, не имеющую отношения к несущим стенам. Кому это интересно? Нельзя — значит нельзя. Надписи МОЛОТОК — НЕ ИГРУШКА были развешаны повсюду. И, разумеется, не для красного словца.

Еще жестче наказывали тех, кто покушался на оконные проемы. Но тут, справедливости ради, надо признать: соглядатаи не изобретали велосипеда. По всему Дому — точно такие же порядки. Оконные проемы — святая святых, где традиционно выставляются самые ценные вещи. Раньше, при Самодурах всех Самоуправов, это были иконы с ликом Архитектора. При Красноблоке — портреты Основоположников. Сейчас — заправленные плазмой плоские телевизионные панели. Смотри кино, сколько влезет. Но, только попробуй колупнуть — разорвут. Всегда так было. Это не удивительно, ведь снаружи — квинтэссенция смерти, губительная для любых форм жизни агрессивная среда Застеночного пространства. В старину его так боялись, что считали населенным бесами. Чтобы, не дай Архитектор, ни привлечь их внимания к себе, сами разговоры об оконных проемах подпадали под суровое табу, а страдавших нездоровым любопытством жильцов, которым приспичило лично убедиться в том, что за ужасы там творятся, считали опаснейшеми еретиками — оконоборцами, одержимыми Подрывником. Инквизиция, а именно она занималась оконоборцами в прошлом, имела в своем арсенале всего один рецепт, годившийся, чтобы изгнать его из них. Оконоборцев подвергали обряду экзорцизма. Впрочем, это отдельная история, слишком мрачная, чтобы ее рассказывать.

* * *

Коридор постепенно расширяется, плакатов становится все меньше. Окурков и пустых бутылок прибавляется. Скоро начнутся обжитые отсеки.

Теперь хорошо бы не нарваться на насиловиков… — проносится у меня.

Сплюнь, накаркаешь… — одергиваю я себя, но поздно. Стоило только вспомнить о них, как улавливаю далеко впереди крошечный рубиновый огонек. Похоже на сигарету, которой кто-то затянулся. Фиговый знак. Придерживаю шаг, прислоняюсь к стене, не маячить же на виду посреди коридора. Одновременно приподнимаю кислородную маску. Принюхиваюсь. Так и есть, отчетливо веет табачным дымком, причем, прямо оттуда, куда я иду. Курение, между прочим — дорогое удовольствие, раньше, сразу после Перекраски, его могли позволить себе только рэкетирам, рядовым стройбанам чадить было по баллону. Позже, когда над рэкетирами снасильничали дружинники по охране общественного порядка, став, таким образом, насиловиками, они тоже пристрастились к курению, верно говорят, дурной пример — заразителен.

Из того, что я честный челнок, вовсе не следует, что насиловики опасны для одних бандитов. В этом плане, насиловики из СОБРа — точная копия наших кур1нных правохоронителей. Общаясь с последними, ни в коем случае не следует качать прав. Иначе могут похоронить в одной могиле с правами…

— Эй?! — неожиданно доносится из полумрака, и я, с перепугу, едва не роняю баул. Голос властный, нетерпеливый, и тепла в нем примерно, как в Заколоченной лоджии. — Эй?! Я к тебе обращаюсь, терпила! Не устал шифроваться?! А ну, давай, с вещами на выход! Только руки перед собой держи!

Делать нечего, с властями не поспоришь. Поступаю как велено, демонстрирую пустые ладони, чтобы они поняли: при мне ни палки, ни камня, ни ножа. Только тяжелый баул с тапками, которые я пру с Неприсоединившегося этажа, но это как раз нормально. И насиловики, и правохоронители сразу бесятся, если челнок идет порожняком.

— Теперь, стой! — командуют мне. Стою, жду, прислушиваясь к скрипу тяжелых подошв, с которым ко мне приближаются двое крепышей. Так и есть — это наряд насиловиков, судя по форме — из недавно созданного элитного подразделения лейб-гусар. Их сразу видно. На насиловиках — шитые золотой тесьмой коротенькие однобортные доломаны, поверх которых небрежно наброшены отороченные мехом гусарские ментики. На головах — лихо заломленные на затылок кивера. В руках — тяжелые бутылки из-под шампанского, которое лейб-гусарам полагается хлестать по Уставу, причем, с самого утра. Эти бутылки гусары запросто пускают в ход, если им приспичит кого-то отмудохать. Они даже не таскают с собой дубовых колков — табельного оружия наших правохоронителей, им одних бутылок — за глаза. Организации по защите прав жильцов из Западного крыла традиционно закрывают на чудачества гусар глаза, дескать, что поделать, если у них традиция такая. А вот правохоронителей мониторят регулярно, проверяют, чтобы колки были каучуковыми. В результате правохоронители вынуждены периодически окунать свои палки в гуталин, внешне не отличишь, но, как по спине перетянут — материал угадаешь без проблем.

Правда, в отличие от настоящих исторических гусар, живших в эпоху Самодуров, на обоих молодцах, вместо белых рейтуз в облипочку — широкие камуфляжные брюки с кучей карманов, какие раньше носили агрессивные военруки. Довольно нелепое зрелище, результат дележа Неприкосновенных запасов, о котором позже. Не дай Архитектор, насиловики подслушают…

— В прятки не наигрался? — хмуро осведомляется старший наряда.

— Голова закружилась, — жалко оправдываюсь я. В принципе, в моих действиях нет криминала, ну, попятился стройбан, и что с того? Но с гусарами — шутки плохи, они этот самый недостающий криминал мигом устроят, если только захотят. С правохоронители — много проще, они физически не способны думать ни о чем, кроме воздуха, который постоянно мечтают урвать. Как урвут, успокаиваются, и тогда им даже право хоронить в западло, хоть последнее вменяется правохоронителям в должностные обязанности. А у лейб-гусар — мало того, что расценки кучерявее, так еще на кону — офицерская честь. Залупятся — тапками не отделаешься, еще и опричников на подмогу свистнут, а, те так круто разруливают, если их побеспокоить, что наступает rules по всем направлениям.

— Дурно стало, — отдуваюсь я, смахнув кислородную маску.

— Дурно от дури?! — с подозрением бросает один из лейб-гусар.

— Не употребляю, — лепечу я.

— А пробку давно нюхали?

Гусары тянут воздух ноздрями. На языке вертится каноническое — я не пью, но эта фраза — верный способ нарваться на неприятности. Демонстративно не пить в Содружестве Непросыхаемых Газенвагенов, это, знаете, нонсенс. Или вызов. Плевок против струи вентилятора. Как минимум, не поймут. Страсть к питью, пожалуй, едва ли не единственная нить, связующая бывших стройбанов в общность. Бывает, налижутся до синих подрывников в казармах, привалятся друг к дружке, и поют: Ты — не один. Трезвенников у нас не жалуют, косятся с опаской, подозревая, что замышляют недоброе. Могут и остракизму подвергнуть. Наколотят у койко-места пустых бутылок, а тапочки спрячут. И, ходи, броди…

Полковник твердит, а ему, старому пропойце, виднее, неизбывная тяга к алкоголю сформировалась у стройбанов исторически вследствие конструктивных особенностей этой части Дома, и Красноблок здесь совершенно ни причем. Мол, климат у нас изначально был гораздо суровее, чем в Западном крыле, опять же, вечно протекали потолки, а батареи отопления не задерживались на месте дольше суток. Сегодня повесят, завтра выпилят, и бегом в утиль. Плюс к тому — неоглядные и столь же неустроенные просторы. Как при таких пирогах не запить? Кстати, если верть тому же Полковнику, именно пренебрежительное отношение к пьянству окончательно подорвало авторитет Консенсуса и сгубило Перекраску. Он ведь ее с чего начал? Правильно: с неуклюжих попыток снизить среднесуточные дозы потребления спиртного. Посягнул на святое святых.

— Где ж это видано, товарищи, чтобы у маляров с утра руки ходили ходуном?! — вопрошал Прораб Перекраски с трибуны, пожиная глухой недоброжелательный ропот.

— Видать, у Консенсуса было туго со слухом, — предположил Полковник. — Пожалуй, даже туже, чем с башкой. Стройбаны соглядатаев не переваривали за то, что те их заставляли работать. А Консенсус, дурень, возьми да ляпни: соглядатаи вас, товарищи, умышленно спиртом пичкали, чтоб вы не задумывались, отчего это у нас в отсеках атмосфера такая спертая! Думал, за соглядатайский счет дешевый авторитет нажить. А нажил — проблемы на жопу. Стройбаны после таких опрометчивых слов сразу просекли: раз соглядатаи наливали — выходит, они хорошие, а Консенсус, наоборот, ебимот.

Еще Полковник говорит, что Маргарет Туча, надоумившая Консенсуса начать Перекраску с борьбы за трезвость, умышленно подсунула ему свинью. Внезапно протрезвев, стройбаны огляделись по сторонам, ужаснулись, осознали: так жить нельзя, и айда все ломать без оглядки. Разрушив, сели отмечать. А как до них дошло, что лучше не стало, снова запили от сильнейшего разочарования.

* * *

— На документики ваши можно взглянуть?

— Да, пожалуйста, — сразу же соглашаюсь я, хотя, как по мне, потребность периодически удостоверять личность нивелирует первоначальный смысл, заложенный в это гордое слово. Впрочем, вряд ли стоит обсуждать этот аспект с лейб-гусарами…

Полковник, а он, на старости лет, стал падок на конспирологические теории, периодически носится со страшилками, живописующими, как в недалеком будущем зловещие Сиамские хитрецы, мифологизированные хозяева Дома, дергающие за невидимые нити влиятельных членов Биллиардного клуба, как каких-то паяцев, возьмут общественность под полный контроль. Будут вживлять жильцам под черепа мудреные микрочипы, чтобы отслеживать каждый шаг. А, заодно, каждый вздох. Не в ту степь, к примеру, шагнул, и adieu, тебе дистанционно перекрывают кислород. Или шлют сигнал на самоликвидацию прямо в мозг, один импульс, и сигаешь в Балласт. Как бы по доброй воле. На мой взгляд, чепуха это, мрачная антиутопия. Вовсе не потому, что Сиамским хитрецам не по зубам эдакий гешефт, или им совесть не даст. Просто я думаю, к тому времени, как технологии позволят гипотетическим хитрецам провернуть нечто подобное, потребность в такой операции отпадет, поскольку мозги обывателей сами станут гипотетической величиной. Кто из нас прав, я и Полковник, рассудит время. Так или иначе, в Красноблоке все было проще. Какие там чипы? Откуда? Стройбанов клеймили вместе с прививками от оспы. Дешево, сердито и надежно.

Молча закатываю рукав, протягиваю руку тыльной стороной, чтобы лейб-гусары смогли рассмотреть запястье. Штамп производит на них отталкивающее впечатление.

— Че за Филькина грамота?! — насиловики брезгливо морщатся. Как будто видят правленое удостоверение впервые в жизни. Ломают комедию, паразиты, не вчера же их зачислили в гусары. Должны быть осведомлены не хуже меня: после Перестановки, когда Красноблок переделали в Содружество Непродыхаемых Газенвагенов, старые клейма, ставившиеся стройбанам в раннем возрасте, травили, оттискивая на освободившемся месте новые, в духе времени. Это практиковалось повсеместно по всему СНГ, не могли же его обитатели оставаться прописанными в казармах, которые организационно перестали существовать.

— Тьфу, мля! Паскудство! Мазня! — фыркают гусары. Согласен, после вмешательства Кур1нной евроканцелярии мое запястье действительно выглядит не слишком презентабельно. Можно подумать, запястья гусар отличаются в лучшую сторону. Конечно, им нет нужды демонстрировать их мне, вот в чем разница.

Раньше у меня на коже имелось аккуратное тавро со строенными профилями Основоположников и гордой надписью:

ТРИЖДЫ КРАСНОЗНАМЕННЫЙ КРАСНОБЛОК

Чуть ниже, буковками поменьше, значилось:

Билет Стройбана № #####

Кроме присвоенного мне порядкового номера, даты рождения и, собственно, ФИО, в штампе был указан номер моего отряда, моей казармы, а также номера закрепленных за мной штатной лопаты и табельного заступа. Теперь надписи затерты шлифовальным кругом, а поверх них неряшливо и расплывчато вытатуировано:

ЕвроКурiнь

Дозвшiл на жiття № ####

— Ну ни ерш твою мать! — возмущаются гусары. — И как прикажете эту белиберду понимать?!

Приказывать им я не вправе. Тем более, что не несу ответственности за чудачества кур1нных атаманов. Они уверяли нас, что, сделавшись из стройбанов курцами, мы здорово приблизимся к высоким жизненным стандартам Западного крыла. И делать для этого ничего не потребуется. Просто заменим букву «и» из алфавита стройбанов литерой «i», имеющей хождение в Западном крыле. Делов-то, короче.

Доподлинно неизвестна истинная причина, по которой наши атаманы ополчились на букву «и». По одной из версий, ее для меня озвучил Полковник, это случилось еще при Давидовичах, когда они, отпраздновав окончательную победу над Красным Голиафом, взялись рисовать между своими владениями демаркационные линии. Рональд Альцгеймер и Маргарет Туча прислали им по случаю праздника цветные мелки, надо ж было их как-то использовать. Позднее на месте демаркационных линий поднялись капитальные перегородки. Не от хорошей жизни, я бы так сказал. Перекраска завершилась разрушением ССанКордона, запыхавшиеся стройбаны поцеловали дверь, которую запер у них перед носом месье Шенген, теперь надлежало решать, куда девать завалы битого кирпича. Как я уже говорил, ССанКордон был весьма массивным сооружением, строительного мусора накопилось — мрак. Утилизировать его оказалось дорого. Давидовичи, проконсультировавшись с Альцгеймером и Тучей, объявили Перестановку. Ну и давай перегородки из боя городить. Другого выбора по сути не было. Во-первых, огораживание национальных квартир позволило Давидовичам избежать путаницы во взаиморасчетах за воздух, поставлявшийся их Пентхауса по временным трубопроводам. Во-вторых, оно положило конец разброду и шатаниям среди бывших стройбанов — те блуждали по отсекам с потерянным видом, безуспешно разыскивая нацлица. Бывало, конфликтовали из-за этого. Словом, в определенном смысле, перегородки пошли Содружеству Непродыхаемых Газенвагенов на пользу. Все стройбаны не продыхали, помаленьку, но никто ни на кого не пенял. И тут между Давидовичами пробежала первая кошка. Тот из них, который утвердился в Кур1не, объявив себя его атаманом, обвинил своего коллегу из Собора в крысятничестве. Дескать, собрался отжать парочку приграничных кладовых. Оставить претензии без внимания означало автоматически признать вину, тем более, что кур1нной атаман грозился расставить все точки над «i».

— Абрашка, разберись с ним, што, ерш твою мать, за херня, иначе я за себя не ручаюсь! — вспылил Давидович из Собора, велев своему заместителю по Непросыхаемым Газенвагенам пузырю Баобабскому немедленно поставить обидчика на место. Самому ему было недосуг. Он как раз дегустировал крупную партию текилы, присланной с этажа сомбрер. К тому, же, Баобабский, как я уже говорил, слыл искуснейшим дипломатом.

— Какая точка над «и», где она там? — взялся за дело Баобабский, рассмеявшись прямо в лицо нашему кур1нному атаману. — О чем вообще болтает этот гой? — продолжал он язвительно, обернувшись к патрону, но тот уже закунял. — Нарочно не придумаешь такого бреда! Точки над «i» он расставит! Да ты их сперва найди!

Атаман был взбешен и закусил удила, приказав искать проклятущую точку всеми силами и средствами. Для этого были вызваны национально-настроенные историки, давно сделавшиеся истериками из-за зверств соглядатаев, державших их в оббитых войлочными матами кладовках. Итог исследований было нетрудно предсказать, истерики обвинили в воровстве обетованцев, которые, не удовлетворившись выпитой из кранов водой, срисовали вышеобозначенную точку, и преспокойно укатили на ПМЖ в Пентхаус.

Едва уразумев, куда клонят истерики, атаман сначала позеленел, а затем побурел.

— Вы еще дурнее, чем я думал! — заорал он. — Считайте, я ничего не слышал, а вы — ничего не говорили. А то будут вам и ПМЖ, и Заколоченная лоджия в одном флаконе, у Мамы Гуантанамамы под юбкой. Пшли вон, маразматики!

Истерики ринулись в дверь с перекошенными нацлицами.

— И чтобы точку над «i» мне нашли! — напутствовал их атаман. Делать нечего, стали искать дальше, но все бестолку. Отчаявшись, решили хотя бы дорисовать. Это тоже оказалось непросто, в Курене оставалась пара сделанных в Красноблоке печатных машинок ТАРАНЬ, но и там буква «i» отсутствовала. Единственное, на что хватило истериков, так это выковырять из регистра впавшую в опалу «и». Однако припаять на освободившееся место «i» не вышло. Все паяльники еще в Перекраску разобрали рэкетиры, а держаться на жвачке буковка отказывалась. Историкам не оставалась ничего другого, как заменить «i» единичкой. С тех самых пор так и повелось.

— Геннад Первый? — осведомляются гусары, сверля меня испепеляющими взглядами. — Это как понимать? Аристократ?

Естественно, они валяют дурака, но мне не стоит им на это указывать. Их территория — их правила.

— Меня зовут Геннадий Офсетов, — спокойно говорю я. — Здесь же написано…

— Написано… — фыркают они. — Каракули хреновы…

Пожимаю плечами. Что сказать, после вмешательства Кур1нной канцелярии Домостроевское тавро, нанесенное на запястье при рождении, претерпело существенные изменения и теперь действительно выглядит нечитабельно. Изначально там был указан индивидуальный идентификационный номер бойца, фамилия, имя и отчество. Затем, в соответствии с нормами Западного крыла, отчество вымарали, имя с фамилией поменяли местами, а вместо номера бойца, он в Красноблоке соответствовал номеру закрепленной за стройбаном многоцелевой саперной лопатки, влепили слово «пан».

— Где проживаете, пан Геннад? — с неприязнью осведомляются гусары. На обоих физиономиях скепсис.

С адресом тоже неразбериха. Раньше на запястье стояло клеймо по Форме №3, где четко, черным по белому, слева направо, последовательно перечислялись номера укрепрайона, отряда (в случае вероломного нападения он разворачивался в пехотную роту), казармы и койки постоянной приписки бойца. Так было заведено со времен Большого Брата В.В., и, хоть я его, к счастью, не застал, родившись в куда более гуманную эпоху, когда сами казармы перестроили в крохотные квартирки, нормы учета живой силы, заведенные им, все равно соблюдались неукоснительно. Теперь, после обработки пемзой и новой неказистой татуировки поверх старого тавра, у меня на запястье полнейший бардак. А уж как я намучился, когда при перерегистрации сводили старые надписи, причем, без полагавшейся по закону местной анестезии, бутылку с которой кто-то из клерков немедленно свинтил…

— С какой целью покидали Содружество? — играя скулами, уточняют насиловики.

— Ходил на Неприсоединившиеся этажи, — как можно более спокойно, отвечаю я.

— С какой целью, спрашиваю!

— За тапками… — киваю на туго набитый баул. С самым дружелюбным видом, даю понять, что готов поделиться по первому слову.

— Откуда мне знать, что у вас там не бомбы? — хмурится один из насиловиков.

— Принимаем клиента? — вторит ему другой. В принципе, насиловики не имеют права на меня наезжать. Мы же не в Красноблоке, в конце концов, а они — не заградотряд. После Перекраски, в качестве утешительного приза, бывших стройбанов снабдили целым букетом прав. Правда, злые языки говорят, это было сделано специально, чтобы правохоронители не сидели без дела. Надо же им что-то попирать, иначе они потеряют форму.

Расшнуровав мешок, демонстрирую содержимое. Показываю квитанцию Тапочного сбора. Как и ожидалось, бумажка не производит на гусар особого впечатления.

— Вчера какой-то шахид мокрые носки на лампочки в душевых натянул… — многозначительно начинает старший наряда…

Ого! — успеваю подумать я, внутренне сжимаясь от одного этого страшного слова. В плотной зловонной атмосфере зловещий термин становится практически осязаемым. Вопреки нестерпимой духоте, ощущаю неприятный холодок в груди. Только шахидов мне не хватало. Это чрезвычайно опасные жильцы. Опричнина самоотверженно бьется с этой напастью не первый год с тех самых пор, как сковырнула Баобабского, уличив всесильного пузыря в преступных связях с ними. И, хотя опричники добились определенных успехов, в частности, выявили и вынудили главного шахида, маскировавшегося под экс-чемпиона Дома по шашкам, в панике удариться в бега, крича при этом, что он никакой не шахид, а шахист (так ему, гаду, и поверили), террористы до сих пор совершают дерзкие вылазки, регулярно тревожа обывателей.

— Я тут ни при чем, — безуспешно пытаюсь придать голосу твердость.

— Если ни при чем, чего так нервничаете? — бросает мне один из гусар.

— Никто не говорит, что вы лично марались, гражданин, — вставляет другой. — Есть свидетельские показания, по ним уже составлен словесный портрет. Шахиды выглядели стандартно, бритые черепа, выкрашенные зеленкой бороды, тупые рожи…

— Значит, я могу идти?

— Не спешите, уважаемый! — теперь в голосе насиловиков — угроза. Они снова начинают поигрывать своими тяжеленными бутылками с Шампанским. — С исполнителями-то — все ясно. А вот кто надоумил зверьков, которые умеют натягивать одних овец, натягивать на электроприборы носки…

— Намекаете, это сделал я?!

— Следствие разберется, жилец. Не надо голоса повышать. Проедем в участок, снимем отпечатки с ваших тапок…

— Они — не ношенные. Мои тапки — с ценниками!

— Ясно, что с ценниками. Экспертиза установит, когда вы их прикрутили…

— Давайте я вам пару пар тапок прямо тут отдам…

— Взятку предлагаете, жилец?

Избавление приходит неожиданно и с той стороны, откуда я не ждал. Из-за спины доносятся шаркающие шаги. К нам кто-то приближается, судя по походке и порывистому дыханию, нагруженный тяжелой поклажей. Пару минут, и в поле зрения показывается атлетически сложенный незнакомец, одетый куда причудливее меня. На нем пятнистая униформа ополченца, лица не разглядеть под балаклавой, видно только, что нос крючковатый, а глаза восточные, карие. В бесчисленных карманах разгрузки позвякивают отмычки от дверных замков. Странный незнакомец приветливо машет гусарам рукой в митенке, те обмениваются короткими встревоженными взглядами, уловив их, покрываюсь гусиной кожей. Подрывник знает, что у них на уме. Но мне снова невероятно везет.

— Можете идти, жилец, — неожиданно командует старший наряда, делая знак напарнику, чтобы спрятал отобранные у меня тапки в сумку. — Все, не задерживаемся, освобождаем коридор!

Все еще не веря своему счастью, чуть подаюсь вперед и роняю вполголоса:

— Товарищ лейб-гусар, но ведь это же ша…

— Какой шахид, жилец, вы что, белены объелись?! — рявкают в ответ гусары. — Бондаря Федорчука не узнаете?!

— Бондаря Федорчука?! — ошарашенно таращусь на самого прославленного режиссера Собора, создателя культовой «9-й рвоты».

— Завтра праздничный концерт по случаю Дня Опричника, — сообщает лейб-гусар доверительно, неожиданно сменив гнев на милость. — В Центральном актовом зале дают. Сам Иосиф Омон будет петь про то, с чего начинается Блок родной, и чем, блядь, заканчивается для мудаков, которым что-то не нравится. Они на пару с Примандой зажгут. А товарищ Федорчук покажет новое реалити-шоу, Дранг нах Норд-Остен. Верно я говорю, Бондарь?

— Дранг нах, — кивает режиссер, бросая на пол тяжеленный рюкзак, через затянутую шнурком горловину которого виднеются чувяки — теплые вязанные носки из мягчайшей овечьей шерсти. Пар, пожалуй, пятьдесят, а то и больше. — Ассаляму алейкум, уважаемые.

— Алейкум ассаляму, — хором откликаются лейб-гусары. Пожалуй, мне точно пора сматываться, пока они втроем не передумали. Взвалив на плечо баул, двигаю дальше, как говорится, от греха.

— Прихади на канцерт, дарагой, — бросает мне в спину великий режиссер. — Красыва будет. Беслана спраси, тэбя сразу прапусят…

— Непременно, — откликаюсь я, прилагая неимоверные усилия, чтобы не кинуться наутек. Сердце колотится, как у зайца, но я заставляю себя идти медленно, с достоинством. Хотя и обливаюсь холодным потом, вдруг окликнут. Когда гусары и Бондарь остаются за изгибом коридора, набираю ход, перехожу на быстрый шаг. Вскоре уже бегу, плюнув на повышенный расход кислорода. Баул болтается за спиной, и я с трудом удерживаю равновесие. Одно радует: коридор плавно идет под гору.

VI. Слишком большая стирка

Большой бизнес требует больших жертв, но идиотов, согласных погибнуть за чужой бизнес, всегда найти очень трудно. Для решения вопроса приходится задействовать самые высокие материи.

Борис Березовский

Главное, что нас подвело, это колоссальный разрыв между риторикой реформаторов и их реальными действиями. Как мне кажется, они превзошли самые фантастические представления марксистов о капитализме, сочтя, будто государство должно служить узкому кругу нуворишей, перекачивая в их карманы как можно больше денег. Это не шоковая терапия. Это злостная, предумышленная, хорошо продуманная акция, имеющая своей целью широкомасштабное перераспределение богатств в интересах узкого круга людей

Джеффри Сакс, один из «отцов» концепции шоковой терапии, ныне — советник Генсека ООН по вопросам борьбы с бедностью…

Снова перехожу на шаг, лишь окончательно выбившись из сил. По пути все чаще попадаются массивные амбарные двери, но они заперты и заколочены досками крест на крест. За ними — бывшие мастерские, где Клика агрессивных военруков ковала свои мечи. После Перекраски мечи сначала перековывали на орала, но потом плюнули и сдали в утиль вместе с наковальнями и прессами, переоборудовав помещения в таможенные склады для поступающего из Подвала ширпотреба. Благо, площадки грузовых лифтов были неподалеку. Но, сейчас Кризис, и склады опустели, а единственным напоминанием о кипевшей здесь бурной коммерческой деятельности служит разбитый грузовыми тележками пол. Бетонные стяжки, положенные военруками, растрескались и изобилуют выбоинами, один неверный шаг, и растяжение сухожилий гарантировано. А то и перелом, так что, надо держать ухо востро.

Риск споткнуться — не единственная причина поберечься. Постепенно движение в коридоре становится все более оживленным. Мимо на чудовищной скорости то и дело проносятся счастливые обладатели престижных роликовых коньков и скейтбордов повышенной проходимости, у них — рифленые колеса. Угодить под такие — раз плюнуть, последствия столкновения со скейтбордистами для пешеходов, как правило, фатальные, врежется на полном ходу — костей не соберешь. Скейтбордисты одевают специальные ударопрочные костюмы, на их головах — кевларовые шлемы, снабженные системами подачи обогащенной кислородом дыхсмеси и наушниками Dolby Surround, их сочетание называется полным фаршем. При столкновениях, фарш — это все, что остается от жильца, еще радоваться будешь, если просто с пола соскребут и швырнут в Балласт. А могут заставить родственников оплатить рихтовку алюминиевых труб, приделанных на носах скейтбордов специально ради таранов. После Перекраски всю территорию бывшего Красноблока провозгласили Правовым пространством. Применительно к нашим отсекам это словосочетание означало: у кого больше воздуха, тот и прав…

Другой верный признак приближения к обжитым помещениям — исчезновение остатков кумача со стен. Больше никаких неряшливых бурых пятен и выцветших лоскутьев с фрагментами лозунгов, заунывно призывающих стройбанов подтянуться. Это не потому, что здесь сделали капитальный ремонт. Просто все поверхности густо оклеены стенгазетами с рекламой. Они развешены повсюду, где есть хоть малейшая возможность их прилепить, включая общественные уборные.

Кое-кто из моих нынешних соседей по казарме до сих пор лелеет несбыточные мечты завладеть какой-нибудь, пускай, самой завалящей переборкой, чтобы сдавать ее рекламные площади в аренду рекламодателям и жить себе, припеваючи, как рантье. Утопия, конечно, все мало-мальски подходящие стены давным-давно разобраны живчиками, носу не всунешь. Только попробуй, и его сразу же прищемят. За тем, чтобы живчиков не тревожили, и они неторопливо обрастали жирком, следят селекционеры-опричники. Внедренный ими животноводческий механизм я уже описывал. Недавно, один наивный жилец, представьте себе подобную глупость, вздумал клеить рекламу прямиком на потолок. Мол, чего свободному месту пропадать? Видать, забыл, лопух, чья в СОБРе крыша. Ему мигом напомнили, больше недотепу никто не видел…

Многие стройбаны, на полном серьезе считают, будто рекламирующие всяческий шлак стенгазеты, в любом случае, презентабельнее своих предшественниц, кумачовых агиток красноблочной поры. Они хотя бы не однотонные, уже плюс. Что сказать, сегодня цветовая гамма представлена весьма широко, на уровне Радуги, которой нас искушал Консенсус. Признаю, своею палитрой, реклама несколько разнообразит унылый интерьер вчерашних казематов, хорошо приспособленных, чтобы выдерживать бессрочные осады. Делает ли она их уютнее? По всей видимости, отчасти, да. К тому же, реклама не призывает к чему-то порочному. И не лжет так беспардонно, как идеологи Домостроя, манившие стройбанов на свой химерический Чердак, где каждому дадут по потребностям. Морковки маркетологов — куда нагляднее, до них все же можно дотянуться зубами, если крупно повезет. По крайней мере — лизнуть. В конце концов, что зазорного в стремлении заполучить уютную, кондиционированную квартирку, роликовые коньки с подогревом подошв и модерновый, оборудованный парктроником скейтборд? Приземленная до пошлятины мечта, скажете мне вы? А что, умнее мечтать спалить половину Дома, как знаменитый революционный поэт Александр Блох. Это ведь он в разгар развязанного чрезвычайниками террора писал:

Мы на злобу всем буржуям В Доме огонек раздуем, Спалим гадам кислород, Зажигай, честной народ!

И что, стройбаны стали после пожара счастливее? Как бы не так. Сколько их полегло в нелепой погоне за лживыми химерами Основоположников, сулившими добравшимся до финиша счастливчикам сомнительное удовольствие «получить по потребностям»? Кто мог поручиться, что процедура получения не будет болезненной? Да еще в Красноблоке, где в открытую презирали анестезию? Прошу простить, но это даже не смешно. Тем паче, что идеологи Красноблока, убедившись на собственном печальном опыте в полнейшей неспособности обеспечить стройбанов при жизни хотя бы лопатами и сухарями, стали исподволь готовить подопечных к тому, что и на Светлом чердаке им, по всей видимости, не светит жировать, ибо обстановка там будет чисто спартанской. Но, успокаивали нас они, никто не ощутит дисбаланса всерьез, поскольку, по мере продвижения к Чердаку, сознательность стройбанов будет расти в прямо-пропорциональной зависимости к этажности, а их запросы, соответственно, в обратной. И, когда, наконец, будет перерезана вожделенная красная ленточка, уцелевшие счастливчики уже ничего не захотят. Лечь, да помереть, разве что…

Нет уж, современная реклама гораздо честнее. Да и сам принцип — иной. Соглядатаи самозабвенно врали про Чердак в надежде, что туда мало кто доползет и, соответственно, им не доведется делиться. Как в закрытых распределителях воздуха, к которым они себя приучили. Западные маркетологи, ежедневно шлифующие производимый ими контент о головы потребителей ради его полного соответствия концепту, преследуют диаметрально противоположные цели. Им надо, чтобы спрос отвечал предложению, а оно, в свою очередь, предвосхищало его. То есть, чтобы было, как с зеркалом, куда смотрится нарцисс, и ему хочется смотреться все больше, это залог устойчивого воспроизводства эндорфинов, а на них, как на клею, держится вся схема потребления. Без нее не создастся благоприятный инвестиционный климат, потребители не влезут в долги, начнется стагнация, и приехали.

Без привлечения инвестиций жильцам не заполучить разрекламированных благ, цены на них кусаются, как пираньи из аквариума живчика. Взять кредит не проблема, стены густо облеплены предложениями комбанок дать дыхсмесь взаймы под самые выгодные проценты. Другой вопрос: чем их гасить, если воздух реально производят одни Генераторы МВФ, а мы, то есть, все остальные, лишь потребляем его, порой, не зная меры. Вот, кстати, тоже загадка, на которую нет вразумительного ответа. Как воспроизвести то, чего не умеешь делать, причем, с набежавшими процентами…

Впрочем, о подобных пустяках в Кур1не говорить не принято, по крайней мере, вслух, это считается непристойным. Как сказано в старинной стройбанской пословице: дают, бери, а бьют — беги. Пока что бить не начинали, но мы уже руководствуемся ею в полной мере. Поэтому, по совокупности, висим МВФ астрономическую сумму дыхсмеси, прикидочно, примерно столько, сколько стоим все вместе, и то, не факт. И, я нисколько не удивлюсь, если рано или поздно кредиторы выставят нас на продажу с потрохами, не дожидаясь Второго пришествия Спасателя и Ссудного дня. Только сомнительно, чтобы отбили хотя бы половину долга, даже если сыщется реальный покупатель. Особопутейцы давно предупреждали: биржевые маклеры с Wall-flat нарочно занизили рыночную стоимость Кур1ня, и когда пустят его с молотка, аукцион не будет прозрачным.

— Не позволим злоебучим Сиамским хитрецам пустить братских курцов по Дому босиком и с голыми жопами! — недавно кричал с трибуны Гелий Дупа. — Не дадим превратить братьев в бомжей, сбив с Особого Соборного Пути, который предначертан нам Архитектором! Лучше мы их собственными руками до торгов поубиваем нахуй!!!

Наши, естественно, не согласны с подобной трактовкой. Лучше уж под суд, чем под кнут. Фиг с ним, где наша не пропадала? Чем не повод жить сегодняшним днем? А чем его, спрашивается, занять, как не лошадиными бегами по гиперлавкам, лихорадочно расходуя заемную дыхсмесь, пока ее не отобрали обратно. Все же лучше, чем, задрав лапки, ждать конца. Неисцелимое не стоит мысли, учил один выдающийся муршид по имени ибн Сено. Не могу не согласиться, гениальная мысль.

Можно, конечно, попробовать что-то украсть, но сие, с недавних пор, проблематично. Живчики еще в Перекраску подчистили кладовки, там решительно нечего брать. После нас хоть потоп, посмеивались они, не сомневаясь, что переждут катаклизм в Пентхаусе, он же, считай, на сваях. Так отчего бы не придаться инвестиционному пиру во время чумы, раз, так или иначе, все пропало…

* * *

Из сказанного выше вовсе не следует, будто неизбывная жажда, понуждающая бывших стройбанов осуществлять круглосуточный шопинг, мотаясь вверх по Лестницам Счастья с пеной у рта и хватая все, о чем им накануне поведали по ходу двадцатичетырехчасовой рекламной паузы, уникальное явление, чуждое обитателям Западного крыла. Как раз наоборот, в части потреблядства, западники дадут нашим фору, они тоже носятся по эскалаторам, будь здоров, не даром же словосочетание «высокие потребительские стандарты Пентхауса» сделалось нарицательным. Тут никому ничего доказывать не надо, жизнь все расставила по своим местам. Другое дело, что они привыкли иметь все, что шевелится или просто лежит по противоположную сторону витрин и воспринимают это как данность. А наши лишь учатся этому, страдая целым букетом детских болезней, включая так называемый потреблядский эксгибиционизм, развившийся на фоне прогрессирующего фетишизма, отягощенного порожденными Домостроевским прошлым комплекса неполноценности. Ну вот, например. Казалось бы, нет ничего проще, чем сделать заказ по иллюстрированному каталогу, и его доставят прямиком на порог, не надо сбивать каблуков. Но нет, несутся на лестницы ради удовлетворения эксгибиционистской составляющей шопинга. Дикари…

— Это из-за бешенства матки, — как-то изрек с умным видом Полковник.

— Шутите?! — помнится, удивился я.

— Разве ж такими вещами балуют, боец? — фыркнул старый пропойца, смерив меня пронзительным взглядом из-под кустистых седых бровей. Чувствовалось, Полковнику безумно хочется треснуть. — Пошевели мозгами, — продолжил отставник ворчливо. Если, конечно, тебе их Потреблядство еще не разъело нахуй…

Мне бы обидеться и уйти, но я уже привык к отличавшей Полковника прямолинейности, граничившей с хамством и легко переходившей эту условную черту. Больше того, начал потихоньку осознавать: по-своему старикан привязан ко мне и относится вполне благожелательно. Просто грубость для него — единственный доступный способ проявить в отношении салабона вроде меня отеческую заботу, подобающую бывалому военруку-наставнику, чья святая обязанность: учить желторотиков любить Родной Отсек. Даже если его давным-давно перекрасили…

— Я ж тебе, салаге, не об обычном бешенстве матки говорю, — проскрипел отставник, удостоверившись, что ему не дождаться вразумительного ответа. — А о так называемом бешенстве матки Гуантанаматки. Бациллы этой страшной инфекционной болячки поселяются у жильца, сам понял где, и свербят, сам додуешь, с какою силой, доводя до исступления в приступах жестокой потреблядской нимфомании. Штука, кстати, заразная до жути, и не лечится никакими антибиотиками. Подцепил — считай — каюк. Ее к нам за ССанКордон умышленно задули, как до этого — колорадского жука. Только жука в Пентхаусе вывели, чтобы он в Мичуринских теплицах всю картошку сожрал, какая после нашей бесхозяйственности чудом уцелела, а Потреблядскую лихорадку мазерфакелы изобрели, чтобы морочить головы до полного помутнения рассудка…

— Но ведь бактериологическое оружие строжайше запрещено Организацией Объединенных Отсеков! — напомнил я. Слышал, естественно, и без Полковника, страшилки про культуры кошмарных вирусов-мутантов, умышленно создававшиеся изуверами-микробиологами из секретных лабораторий Гуантанамамы для радикального сокращения числа жильцов на Неприсоединившихся этажах, где слишком высокая рождаемость, а пищи, соответственно, мало. Эти, не слишком обремененные доказательствами мрачные истории, одно время будоражили умы стройбанов. Но, чтобы всерьез поверить такому…

— Строжайше запрещены Организацией Объединенных Отсеков! — желчно передразнил Полковник. — Да кто на те запреты паршивые озирался в разгар Голодно-Холодной возни, когда мазерфакелы были готовы пойти на любую пакость, лишь бы нам нагадить. Сначала от центрального отопления отрезали, надеялись, суки, в сосульки превратить. А нам — хоть бы хны, спасибо ватникам, крепко тогда выручили. Потом перекрыли кислород заглушками конструкции двух хитрожопых маланцев, Бреттона с Вудом, но буй там, с нас снова, как с гуся вода. Только пояски затянули потуже, дыхание нормировали, и давай собственную дыхсмесь мешать. Думаешь, на этом они успокоились и оставили нас в покое? Как бы не так, блядь, мазерфакелы, они ж упорные. Избрали себе в управдомы Рональда Альцгеймера, редкостного клоуна, пообещавшего электорату в предвыборной программе прикончить нас к ебенемать с помощью Стратегически Охрененной инициативы или СОИ, как он звали ее для краткости. Суть СОИ состояла не в том, чтобы жрать колбасу из сои, если ты вдруг так подумал. Альцгеймер хотел в разы поднять производительность Воздухогенераторов МВФ…

— Это же обвалило бы цены на дыхсмесь! — удивился я.

— Именно того и добивался этот гандон, параллельно изобретая Альцгеймерономику, без которой ему бы ни за что не внедрить программу СОИ, она была чересчур дорогостоящей. Горло бы промочить… — выудив из кармана пустой граненый стакан, который он всегда таскал с собой на всякий случай, Полковник выжидающе поглядел на меня. Кивнув, я нырнул в шкафчик, где припас пол-литровую бутыль душистой сладкой водки Ракы, подаренную мне Муллой.

— Микстура? — протянул ветеран, подозрительно принюхиваясь.

— На спирту, — сказал я вкрадчиво.

— А, пойдет, — сказал отставник и, кривясь, сделал большой глоток. Поморщился, но тотчас расслабился, прослезившись. — Ничего так, — пробормотал он, смахнул слезинку и продолжил. — Альцгеймерономика, чтобы ты знал, представляла из себя особую разновидность экономики мобилизационного толка. Альцгеймер предложил радикально удешевить себестоимость воздуха, который шлепает МВФ, чтобы качать его в долгосрочный кредит сколько влезет и кому ни попадя, кроме, разумеется, нас. Таким образом планировалось решить сразу несколько фундаментальных задач. Будем нагнетать в демократических отсеках давление, пока его перепад не сплющит проклятый Красноблок, пока не станет плоским, как фиговый листок на божественном лобке нашей обожаемой Мамы Гуантанамамы, распинался этот петух со всех трибун, включая ту, что стояла в Совбезе ООО. Раздавить красных выродков переборками, как клопов, вот наша главная цель! Кроме того, из расчетов, сделанных дружками Альцгеймера, следовало, что, когда давление в Пентхаусе, идущем у него в фарватере Западном крыле и на той части Неприсоединившихся этажей, которые предали рабочее дело, превратившись в жалких марионеток мазерфакелов, достигнет определенной пороговой величины, их ставшие выпуклыми внешние стены приобретут форму Оф-шара, отломятся от расплющенных остатков Красноблока и воспарят на недосягаемую высоту, оставив нас далеко внизу. Вот это, собственно, и было Стратегически Охренительной инициативой Рональда Альцгеймера. Понял теперь?

Я кивнул.

— Тогда наливай, не тяни резину.

— Косвенным последствием дыхания сильно обогащенной кислородом смесью, — продолжил ветеран, прикончив второй стакан, — должно было стать сильнейшее, доходящее до состояния аффекта, головокружение от успехов у широких обывательских масс Западного крыла. По данным разведки, среди них было немало сочувствовавших Красноблоку жильцов, особенно, среди гастарбайтеров и чернорабочих. Альцгеймер надеялся нейтрализовать их, вызвав опьяненные халявой, которая, как ты понимаешь, носила исключительно временный характер. За долги-то МВФ все равно потом с процентами взыскал. Для нас, понятно, это было слабым утешением…

— Угроза была реальной? — спросил я.

— Как сказать, вздохнул отставник. — Думаю, Альцгеймер кидал понты. Я же говорил уже, он был большой мастак по части розыгрышей, артист сатирического жанра, одно слово, но члены Геронтобюро все равно перебздели не на шутку. Военруки, правду сказать, тоже наложили в галифе, — добавил он с большой неохотой. — У них были на то кое-какие основания. Понимаешь, мы к тому времени крепко отстали от мазерфакелов в области обычных вооружений, поэтому перешли к так называемой Стратегии Ядреного сдерживания. Она заключалась в том, что мы оборудовали внутри Красноблока засекреченные Кладовки Возмездия, заправили керосином и пригрозили мазерфакелам, что подорвем и себя, и их, к ебеням, если они вздумают на нас полезть. Такой вот был у нашего Генштаба стратегический оборонительный план. Поэтому, когда этот гад Альцгеймер начал хвастаться, что наши военруки смогут смело засунуть Подсобки Возмездия к себе в очко, поскольку, дескать, с превращением Пентхауса в Оф-шар, у них даже сейсмографы толчков не зарегистрируют, когда мы внизу совершим над собой суицид, тут было, над чем призадуматься. Не то, чтобы кто из военруков рассчитывал подрывать Подсобки Возмездия на полном серьезе, как никак, Высшее политическое руководство на словах выступало за Разрядку Межэтажной напряженности, зарабатывая авторитет у Неприсоединившихся жильцов. К тому же, после очередного неурожая в Мичуринских теплицах, мы скрытно выкачали оттуда весь керосин, чтобы потравить этих долбанных долгоносиков. Правда, это обстоятельство держалось в большом секрете. Теперь же вышло, нам совсем нечем крыть, — голос отставного вояки задрожал от обиды, и я поспешил подлить ему, не дожидаясь напоминаний.

— Короче, узнав про СОИ, Геронтобюро поставило перед военруками ответственную задачу в самые сжатые сроки дать Альцгеймеру взвешенный, но адекватный ответ. Такой, чтоб, получив его, он, гад паршивый, сам очутился в неадеквате. Чтобы, паразит, к своей Гуантанамамке под юбку спрятался и, как лобковая вошь, там сидел! Ну, что, приказ есть приказ, надо исполнять, — продолжил ветеран, сделав новый, судорожный глоток. — Хотя, врать не стану, долго ничего толкового не приходило на ум. Оборонка, та вообще вся извелась. Пока мы не вспомнили о вирусе Йобола…

— Может, Эбола? — осторожно заметил я.

— Сам ты Эбол! — взмахнул стаканом старикан. — Сказал: Йобола, и точка! Хотя мысль твою понял, молодец, хвалю. Ты ведь тот вирус имел в виду, от которого нигролы на Черных этажах в массовом порядке дохнут?

Я ограничился скупым кивком.

— В принципе, между штаммами Эбола и Йобола — много общего, — согласился Полковник, причмокнув губами. — Однако симптоматика у них все же разная. Вирус Эбола вызывает приступы ужасной геморрагической лихорадки, сопровождающиеся сильным жаром и, обыкновенно, заканчивающиеся летальным исходом с последующим полетом в Балласт. Доложу тебе: нам с тобой крупно повезло, что эта хрень не покидает Черных отсеков и вообще крайне редко поражает бледнокожих жильцов, мы к ней не восприимчивы, в отличие от бедолаг нигролов. Палочка Йобола — сходная вредоносная культура, только действует с точностью до наоборот. Нигролам с приматами она по фонарю, чего не скажешь о наглосаксах с мазерфакелами…

— Впервые слышу, чтобы жильцы Пентхауса в последнее время страдали от каких-то эпидемий, — заметил я.

— Еще как страдали, — заверил ветеран самоуверенно. — И сейчас страдают, и дальше будут, ты мне верь. Но, во-первых, все эпидемиологические сведения касаемо вируса Йобола засекречены. Это раз. Кроме того, сама болячка проявляет себя нестандартно. Жильцы не понимают, что с ними творится. А врачам запрещено ставить правильные диагнозы. Ослушавшихся сталкивают в Балласт. И потом, доктора сами, считай, поголовно инфицированы, просто у этой хвори инкубационный период долгий.

— Как протекает болезнь? — осведомился я.

— В острой форме жильца накрывает сильнейшая лихорадка, — сказал Полковник и загнул волосатый мизинец с грязным ногтем. — Но не геморрагическая, как при Эболе, а геморроидальная. Она на порядок страшнее, хотя, на первых порах, клиническая картина сходная. Сначала больного швыряет в жар. Потом он теряет ориентацию в пространстве, срывается с места и, со всех ног, куда-то несется…

— Куда?

— Хороший вопрос. Если ты про нигролов с Черных этажей спрашиваешь, этого тебе никто не скажет. У них там после избавления от цепей колониализма такой бардак развели, что и здоровые жильцы с концами пропадают на раз, тюрюх, и нету, и всем по бую. Пропал, ну и ебись в рот конем, сам, типа, виноват. Бабам проще нового жильца запузырить, чем пропажу искать, подошвы стаптывать, тем более, сам процесс пузырения несравнимо приятнее. Короче, станут рубероиды за взбесившимися соседями следить, нечего им больше делать. А инфицированные вирусом Йобола — те в суперлавку опрометью бегут…

— Зачем?

— Этого долго понять не могли, пока вскрытия не сделали. Летит инфицированный жилец в ближайшую суперлавку как ошпаренный, а что там позабыл, и сам не знает. Бывало, схватишь такого летуна за шиворот, да как тряхнешь хорошенько, чтоб зубами клацнул, да как гаркнешь прямо в ухо командирским голосом: а ну, отставить, мать твою, равняйсь, смирна, колись, сука, куда собрался, так не скажет ничего вразумительного, только мычит. Обмочится, разве что, если сильно трясти, чисто как лунатик после побудки. Только лично я ни разу не видел, чтобы хоть кому-то удалось больного палочкой Йобола разбудить. Да и с курса его не собьешь, хоть смирительную рубаху напяливай, ногами сучит, руками загребает, всем телом извивается, колотится прямо, глаза навыкате. Пустите в суперлавку, и все тут.

— Кошмар, — пробормотал я.

— А ты как думал?! И это только на ранней стадии, между прочим. Дальше — только хуже становилось, даже если санитары пропускали пациента в суперлавку, как он просил. Бедняга вдоль прилавков мечется и горячечный параноидальный бред несет, вау, мол, вау, хочу, хочу! И гребет из витрин все, что ни попадя. Затем обильное слюноотделение, геморроидальный понос и абзац жильцу, летальный исход прямо в суперлавке. Ты б, что ли, еще мне плеснул…

Вздрогнув, я оторопело уставился на стакан, пододвинутый мне Полковником.

— Не жмись, наука, тебе это не идет…

— Такая вот зараза, — добавил отставник, как только я исполнил просьбу. — В отдельных случаях температура мочи у инфицированных подскакивала до ста градусов по Цельсию, можешь себе такое вообразить? Кипятком на прилавки сцались…

— И эта дрянь просочилась к нам? — спросил я упавшим голосом, вспомнив, с каким воодушевлением мы крушили в Перекраску ССанКордон, выкорчевывая из кладки мудреные фильтры тонкой очистки и выплескивая в сливные отверстия бидоны с хлоркой, предназначавшиеся для регулярной дезинфекции прилегающих к Госпорогу помещений. Значит, и на мне лежала доля ответственности за все, случившееся позже…

— Просочилась, — сильно помрачнев, подтвердил мои наихудшие опасения ветеран.

— Обождите! — неожиданно всполошился я. — Минуточку! Но ведь вы же только что сами сказали, будто в Красноблоке о палочке Йобола вспомнили, только когда начальство велело дать Пентхаусу адекватный ответ на оборонную инициативу Альцгеймера?!

— Так и есть, — кусая губу, признал Полковник. — Этот гадский вирус всплыл, когда соглядатаи проводили негласное расследование в отношении Замяткина-Загладкина. Помнишь тот досадный инцидент, когда у нашего Востоковеда сознание раскололось надвое от одного вида полок в стандартной суперлавке, после чего он провалил к ебеням операцию «Мученики Джихада»? Так вот. Соглядатаям припекло узнать, в чем же причина облома. Как-никак, Востоковед был проверенным бойцом, активистом идеологической ячейки и положительно характеризовался в инстанциях…

— Я слышал, в наказание его сослали в Мичуринские теплицы…

— Ага, в качестве гумуса, — зло ухмыльнулся Полковник. — И он еще легко отделался, стервец. Только сперва из него выделили экстракт вирусов Йобола, из-за которых он заболел Потреблядством. Доложили наверх, так, мол и так, Джихад сорвался из-за инфекции, Востоковед, можно считать, не виноват, чихнул на него в Пентхаусе кто-то. Думали начальство успокоить. А то наоборот, от этой новости пало в ступор. Прикинуло, видать, что станется с Красноблоком, если палочка Йобола просочится через ССанКордон. Это ведь в любой момент могло произойти. Командировочные через Госпорог в то время шастали регулярно. Я уж о наших ополченцах помолчу, которых по Уставу полагалось массово кидать на Западное крыло, если бы у нас с мазерфакелами дошло до рук. Короче, в Геронтобюро так пересрали, что чуть не выбросили белый флаг. Еще немного, и сами бы упали перед Альцгеймером на колени, умоляя, чтобы скорей замуровал в рамках своей оборонной инициативы. И тут нарисовались два грамотных обетованских штемпа из ячейки юных натуралистов. Одного звали Кемп, другого — Дэвид. Толковые были пацаны, хоть и желторотые совсем допризывники. Подали в Комитет служебную записку. Нет поводов для беспокойства, говорят. Что Востоковед болячку в Пентхаусе подхватил, этого, мол, следовало ожидать. Он же был не привитый, вот и не уберегся, а чего вы хотели, если очаговые вспышки Потреблядской лихорадки известны в Доме, как минимум со времен управдома Ухогорлоносора, который, прошу пардона за мой лягушатский, был та еще потреблядь. Но эпидемии, дескать, хотя и оборачивались большими жертвами среди мирного населения, в конечном счете, продвигали исторический процесс с этажа на этаж. Именно под их влиянием, по мысли Кемпа и Дэвида, одни большие группы жильцов возносились на самый верх, в причердачные помещения, в то время как другие, избежавшие инфицирования путем самоизоляции, оказывались оттертыми на уровень цоколя. Как те же чайники, которые, при всей своей уникальной хваленой неприхотливости, более чем скромных запросах и минимизированных потребностях, выражающихся в способности питаться горсткой риса целым батальоном в течение месяца, сотни лет просидели в Подвале невыездными на воде и сухарях. И дальше будут сидеть, резюмировали Кемп и Дэвид, пока добровольно не предадутся Потреблядству.

— Логика есть, — пробормотал я ошарашенно.

— Ты б мне еще, что ли, налил… — сказал Полковник тихо. Я вытряс в стакан последние капли ракы и убрал пустую бутыль в мусорную корзину.

— Ну и шут с ними, узкоглазыми зверьками, — добавил старик, мигом разделавшись с остатками спиртного. — Кому они вообще интересны? Про наглосаксов, мазерфакелов и обетованцев, которые перебрались в Пентхаус, Кемп с Дэвидом сказали, что у них против вирусов Йобола давно выработался иммунитет. Переболели, дескать, еще когда почитали Воздушного дельца в незапамятные времена варварских языческих культов и, с тех пор, хворают Потреблядской лихорадкой на уровне насморка. При этом, являются главными переносчиками болезни, представь себе. Наши, как до этого абзаца в отчете дошли, все, думают, абзац, коли так. А Кемп с Дэвидом: отчаиваться, мол, рано, надо провести по всему Красноблоку поголовную вакцинацию стройбанов и, как говорится, спите спокойно дальше, товарищи. Можем, дескать, организовать это мероприятие. Соглядатаи дали добро, провели резолюцию через Геронтобюро, уполномочили Кемпа с Дэвидом возглавить Проект. Было даже предложение дать обоим авансом по званию Героя Красноблока, но потом решили не спешить, мол, всегда успеется, особенно, если давать посмертно.

— Это точно, — обронил я.

— Для начала, надо было решить, откуда взять жизнеспособные палочки Йобола для массового производства вакцины в масштабах Красноблока. Вирусы, добытые из Востоковеда Замяткина-Загладкина, для этого не годились. Они стали нежизнеспособными после того, как его, паразита, перед назначением в Агрономы, как следует обработали дустом. Пришлось искать альтернативные источники бацилл. Спасибо Ссанкордонной службе, выручила. Как оказалось, там давно вели негласный учет инфицированных, тех, кто подхватил заразу после длительного пребывания в Западном крыле. Стыдно сказать, но много переносчиков заболевания было выявлено среди активистов Ячейки дружбы между жильцами, которые, по роду службы, обороняли передовые идеологические рубежи, фактически ежедневно контактировали с носителями вируса Йобола и, соответственно, несли нешуточные потери, хотя контакт и не был огневым. Бывало, эти товарищи, ни с того, ни с сего, начинали переть через Госпорог всякое никчемное мещанское барахло, видики, шмыдики, шмотье, косметику, смотря, кто из них какой штамм подцепил. Хорошо, что у ССанкордонников взгляд был наметанным. Они его, кстати, специально тренировали, метая друг в друга в караулке и комнате отдыха. В общем, вопрос с донорами палочек Йобола, худо, бедно, решили. Выявляли инфицированных, и под конвоем в карантин, куда заранее доставляли добровольцев…

— Зачем?! — ахнул я.

— Как это, зачем?! Для тесного контакта с последующим заражением. Вспомни о масштабе поставленной Партией задачи, она же состояла в том, чтобы вакцины хватило на весь Красноблок! Поневоле пришлось культивировать вирусы искусственно, мобилизовав добровольцев из числа самых отчаянных стройбанов. От них, кстати, не было отбоя. Вам, сосункам, не понять, какой порыв к бескорыстному самопожертвованию охватывал представителей старших поколений, когда Родной Отсек объявляли в опасности! Скурвились вы после Перекраски, только о себе привыкли думать! Не понять вам, как люди осознанно шли на погибель. В изоляторе, куда их сажали под замок, все было пропитано мученической смертью через Потреблядство. Ничего общего с родимыми казармами! Ни запаха портянок, ни пирамид из табельных лопат. Кемп с Дэвидом оборудовали помещение на базе Выставки Достижений Народного Хозяйства, куда завезли дополнительное барахлишко из Пентхауса, выложили на полках красиво, чтобы было хоть чутка похоже на стандартную гиперлавку Западного крыла. Наши храбрецы подхватывали Потреблядство один за другим, и уходили в муках, ломая ногти о прилавки в попытке хоть что-нибудь купить. Невозможно было смотреть на это без слез. Но, нам надо было быть сильными. Поэтому, когда Кемп с Дэвидом, одев ОЗК, цедили из трупов героев Потреблядскую вытяжку, их глаза оставались сухими. В лаборатории установили автоклав, с его помощью субстанцию перегоняли в экстракт. Смесь, получавшаяся в итоге, была гремучей и валила с ног любого стройбана, и даже военрука первого ранга. Поэтому, для получения вакцины, концентрат Йобола около выдерживали в вакууме под красными фонарями с портретами Основоположников, чтобы лишить основных поражающих качеств. Но он и после световой обработки кусался не по-детски и мог легко убить ослабленный организм. Чтобы избежать лишних потерь при вакцинации, Кемп с Дэвидом сажали привитых стройбанов в новый карантин, обкуривая Дымом Отечества, метод гарантировал протекание лихорадки в легкой форме. Это что касаемо собственно вакцины, которая бы сделала стройбанов неуязвимыми к повторному заражению вирусом Йобола. Кроме того, уже в процессе работ, кому-то из высокопоставленных соглядатаев пришла блестящая идея. Применить концентрат палочек Йобола в качестве мощного психотропно-бактериологического оружия массового поражения для окончательной ликвидации Западного крыла. Это должно было стать тем самым адекватным ответом на Стратегически Охренительную Инициативу Рональда Альцгеймера вместе с его сцаной Альцгеймерономикой. Скрытно распылив концентрат потреблядства в отсеках вероятного противника, мы надеялись спровоцировать у наглосаксов с мазерфакелами приступ массового потреблядского психоза, взвинтив потреблядские настроения выше крыши. Впав в неистовство, потребляди бы мигом бы высосали из Федерального Резервуара весь кислород, а, заодно, вымели б все товары с полок супермаркетов, была б им Пятница 13-го, блядь! Альцгеймеру, чтобы не ударить мордой в грязь, довелось бы вводить в строй все новые и новые Воздухогенераторы МВФ, но их мощностей все равно не хватало бы. И так, блядь, до победного конца! Альцгеймер запускает очередной генератор, а мы ему новую партию концентрата порцию палочек Йобола, оба-на. Он — снова. И мы — опять. Он бы, сука, и квартала не протянул. Взяли б Пентхаус голыми руками, без единого выстрела, под предлогом оказания неотложной медицинской братской помощи в форме искусственного дыхания. Кинули б к ним свои трубопроводы с мухоморами, нас бы население цветами встречало. Сиамцев бы интернировали, и на операционный стол. А, заодно, под шумок, из тех кирпичей, которыми тамошние обыватели срались, в приступе затяжного потреблядского психоза, наши стройбаны выложили б пару внеплановых этажей!

— Лихо, — присвистнул я.

— Да уж, — с энтузиазмом подхватил Полковник. И сразу же помрачнел. — Эх, жаль, не выгорело ни буя. Из-за утечки секретной информации. Опер-сексотская ячейка налажала, Гуантанамать ее за ногу. В Мичуринских теплицах, как назло, случился новый неурожай. Из-за ебанной засухи…

— Проще сказать, когда там было благополучно, — холодно заметил я, но старикан не поднял перчатки.

— В тот год особенно припекло, — сообщил он невыразительным голосом. Водопроводная труба очень некстати сгнила, пока хватились, земля стала — что каменная. Пришлось покупать картошку в Пентхаусе, а советник Альцгеймера, хитрый старый хер Генри Кислый, Крыссинджер, заносчивый старый хер из Биллиардного клуба, уперся кием, и ни в какую. Шиш вам, красноперые, говорит, ни единого кукурузного початка от нас не дождетесь, пока всех обетованцев не выпустите к нам на ПМЖ. Списки спустил, кого выпускать, а кто им и даром не нужен. Прикидываешь, каков наглец. Кемпа с Дэвидом туда вписал втихаря, харя гнусная, а опер-сексоты пьяные были и прошляпили. Махнули обоих на два мешка пшеничной крупы. А, как хватились, поздно стало пить Боржоми, птичка выпорхнула, блядь. Сразу за ней полетели погоны, но кому от того легче? Кемп с Дэвидом все наши секретные наработки по подготовке Потреблядской пандемии выложили Федеральному Бюро Находок. Те, как разобрались, что им готовилось, схватились за голову. Осознали, суки находчивые, что по самому краю вместе со всем своим долбанным Федеральным Резервуаром А Кемп и Дэвид, парочка ренегатов, говорят: вот готовый рецепт экстракта палочек Йобола, у стройбанов против них иммунитета нет, если грянет эпидемия, Домострою, с его плановым потреблением воздуха и лимитированными фондами дыхсмеси — кырдык. Надо только про пьянящий воздух свободы у ГосПорога покричать, и понеслась. Стройбаны в угаре свой ССанКордон сами по камешку разнесут, а потом мы их быстренько Шоковой терапией угомоним. Что дальше было, без меня знаешь, нашим же оружием — нас под орех…

— А как же прививки от Потреблядства? — напомнил я. — Вы же говорили, будто вакцину удалось разработать?

— Так ведь Кемп с Дэвидом увезли с собой всю проектную документацию. Она в довесок к крупе пошла. Хоть бери, сызнова начинай…

— А в чем проблема? Неужели среди военруков не нашлось никого, кто бы заменил Кемпа с Дэвидом?

— Дело не в том, мог или нет, — неохотно сказал Полковник, отчего я понял: таких не нашлось. Просто, взвесив последствия вакцинации, программу закрыли.

— Почему? — не сдавался я.

— Помнишь, я тебе рассказывал, как инфицированные неслись в гиперлавки, а найти причины такому странному поведению долго никто не мог. Разобрались, только когда о микроскопе вспомнили, его пришлось в Западном заказать. Сделали вскрытие одного загнувшегося от Потреблядства активиста, заглянули в окуляр, а там… мать честная… Оказалось, долбаная палочка Йобола оквадрачивает извилины в мозгу, аккурат по форме Кривоговорящих зеркал.

— Оквадрачивает? — переспросил я, не став скрывать недоумения.

— Ты что, уши с утра не мыл?

— Мыл, — заверил я. — Но как такое возможно?

— Какое-такое?! Если ты про уши, то очень даже запросто! С тех пор, как собака Консенсус, гад плешивый, отменил утренние построения, я, блядь, уже ничему не удивлюсь! Кто сейчас за чистотой ушей следит? Каждый второй мудак — в наушниках, а что под ними — догадайся сам! По кило серы, я тебе гарантирую! Гаркнешь такому, а ну, подровнялся, слюнтяй, смирррна, кругом, шагом марш, а он и ухом не ведет…

— Я про оквадрачивание извилин, — терпеливо пояснил я.

— Если б только их одних! — воскликнул Полковник и шлепнул тяжелой волосатой ладонью по столу. — Оквадрачивание незаметно, с нейронов начиналось, а уже дальше шло по нарастающей. Первым оквадрачивался продолговатый мозг, который отвечает за дыхательный ритм, вследствие чего дыхание сильно учащалось. Заглянет такой жилец в цветной каталог какого-нибудь буевого магазина МЕТРО, и все, колотит его, будто за голый электрокабель схватился. Это был первый звонок. Затем начинались необратимые изменения в гипофизе, и давай он потреблядскими гормонами фонтанировать, от которых жильца — то в жар, то в холод. Лихорадка, шутка ли дело. Тем временем, процесс оквадрачивания перекидывался на гипоталамус, и у жильца из всех мыслей, лишь одна оставалась, как бы ему скорей в гиперлавку попасть. Следом оквадрачивание поражало мозжечок, а он отвечает за моторику. Стало быть, вот тебе и лунатизм, над которым мы долго ломали головы. Глянешь, бывало, на такие пострадавшие мозги, сразу ясно становится, отчего бедняга при жизни ни единого нормального слова вымолвить не мог, ни так точно, тебе, ни упал-отжался, а только это свое ВАУ-ВАУ-ВАУ засраное. Ну а страшнее всего то, что на последних стадиях заболевания даже череп форму менял, из горшкоподобной на квадратную! Причем, даже у тех стройбанов, кого успели привить! Вроде как в полном порядке боец, годен к строевой, а как его в армию забреешь, если у него башка — что кирпич?! Где ему, мутанту нестандартному, квадратную каску взять?! А сотню касок?! Это что же получается, всю амуницию на складах — коту под хвост?! И давай не будем о способностях прямоугольных поверхностей к рикошету…

* * *

— Это правда? — спросил я позднее у Отшельника. Он был единственным во всем Кур1не жильцом, с кем я мог позволить себе поговорить на столь щекотливую тему. Когда-то давно, при Домострое, он был Главным инженером установок ПОЛЫНЬ и, в этом качестве, начальником Отца. Когда случился взрыв, и Отец погиб, Отшельника не было на службе, он уехал в отпуск. Вернулся сразу, как только узнал, командовал ликвидацией последствий аварии и так сильно отравился ядами, что едва не умер в санчасти. Врачи предрекали ему будущее в инвалидной коляске, но он, едва смог ходить, отказался от курса реабилитации, удрал в Запретную Зону или Запретку, как у нас стали звать оставшиеся от цехов руины, и поселился там. Изредка я тайком пробирался к нему, минуя кордоны охранявших Зону дружинников, ходить туда было запрещено. Старик, хоть и избрал добровольно одиночество, был рад мне. Беседовать с ним, сидя у догорающего костра, было одним из тех редких удовольствий, которые выпадали мне в последнее время. Я сказал, у костра? Вы не ослышались, это так и есть. Развести в Доме костер могли лишь самые состоятельные жильцы, которых в коридорах не встретишь, члены элитного Биллиардного клуба да высокопоставленные Опричники, отобравшие камине у пузырей, где те сжигали драгоценные ассигнации. Отшельник не принадлежал ни к первым, ни ко вторым. И, тем не менее, шиковал, представьте…

— Ты о вирусах Йобола спрашиваешь? — уточнил старик, протягивая ладони к огню. К ночи в Запретке становилось зябко. — Да, Полковник тебе не солгал. Жаль только, позабыл упомянуть, что, если бы его дружки не полоскали стройбанам мозгов концентрированным раствором хлорки, потреблядская пандемия не приобрела бы столь уродливых форм…

— Военруки промывали мозги хлоркой? — переспросил я, хоть не слишком-то удивился, при Домострое случалось и не такое.

— Ну, они, главным образом, занимались ополченцами. Считалось, эта процедура способствовала закреплению в головах новобранцев параграфов боевого устава, предписывающих биться до последнего вздоха, это должно было придать подразделениям устойчивости под огнем. В масштабах всего Красноблока, эта новаторская идея отрабатывалась соглядатаями, в их ведении находилось и гражданское население, и сами военруки по линии контрразведки СМЕРШ.

— Зачем им было отбеливать стройбанам мозги?

Отшельник почесал висок.

— У них просто не было иного выбора, — изрек он, немного подумав. — Ведь Красный блок изначально, с самого первого дня своего существования, строился на сакральных представлениях о Светлом чердаке, куда стройбанам надлежало пробиваться любой ценой, не глядя на потери и лишения. В краткосрочной перспективе это работало, но, по мере того, как носители слепой веры в непогрешимый выбор Основоположников были выбиты по ходу Гражданской войны или сошли с ума, после того, что натворили вслепую, чрезвычайникам что-то понадобилось на замену. При Большом Брате, Отце и Учителе стройбанов, прекрасной альтернативой слепой веры в Чердак стал неизбывный страх перед Заколоченной лоджией по пути к нему, стимулируемый посредством массовых репрессий, чтобы никто, включая чрезвычайников из числа конвоиров и солдат заградотрядов, не чувствовал себя в безопасности, это, знаешь ли, бодрило. Провозглашавшиеся день через день трудовые почины, авралы и марш-броски с полной выкладкой в условиях, максимально приближенных к боевым, тоже не давали стройбанам закиснуть. Однако, ничто не вечно под Крышей, даже абсолютная власть Большого Брата. Конечно, сменившему этого рябого вурдалака Волюнтаристу удавалось, некоторое время, поддерживать интерес бойцов всяческими экзальтированными выходками и чудачествами, швыряясь валенками на Совбезе ООО или грозясь снести Пентхаус к ебенемать при помощи нашего легендарного сверхоружия, заправленных керосином Кладовок Возмездия, но, эта клоунада не имела былого продолжительного успеха. Репрессии, чтобы по-настоящему напугать, должны быть всеохватными, а клоунада довольно быстро приедается, оборачиваясь стандартно: Застоем Воздуха в отсеках. На фоне разгула всеобщего потреблядства за стеной, организованного при помощи Альцгеймерономики, наши стройбаны совсем приуныли. И, их было весьма непросто взбодрить. Прежние, опробованные старшими поколениями соглядатаев инструменты, не действовали, они устарели морально, как ни пытались вдохнуть в них новую жизнь. Взять хотя бы провалившуюся затею с готовыми мыслештампами…

— Как это? — не понял я.

— Справедливо квалифицировав мышление, как процесс осознания объективной реальности, соглядатаи пришли к заключению, что избавят стройбанов от лишних хлопот, передоверив эти функции себе. То есть, при посредстве послушных стенгазет будут рисовать такую реальность, которую сочтут нужной, а стройбанам останется лишь усвоить выжимки, заучив главные тезисы наизусть. Как говорится, все гениальное — просто. Не спорю, недурно было придумано, снабдить стройбанов стандартным набором идеологических клише, чтобы служили на все случаи жизни, в качестве четких, аргументированных ответов на любой, самый каверзный вопрос, включая даже провокационные из Пентхауса. Снабженный таким мыслемеханизмом стройбан мог спокойно трудиться на стройке, не опасаясь, что его застанут врасплох. Например, когда его спрашивали, отчего это у вас в Красноблоке такая спертая атмосфера, уж не Застой ли, часом, начался, он без запинки чеканил: повышенное содержание диоксида углерода стимулирует фотосинтез, что есть залог высоких урожаев в Мичуринских теплицах, которые служат житницей Красноблока. И отворачивался, давая понять: разговор окончен. Или, в идеале, переводил мяч на половину противника, напомнив провокатору об мрачной участи безработных, обреченных господствующими эксплуататорскими классами Пентхауса на вечные муки от голода и хронической гипоксии. Способного дать столь суровую отповедь стройбана при Застое награждали почетным красным флажком, его полагалось крепить к табельной кирке, но, даже с ним он не превращался в хорошего работника, способного хоть что-то сделать не криво. И этого нельзя было исправить ни одним методом из арсенала соглядатаев. Ничто не помогало, представь себе. Ни отправка в профилакторий к спецдантистам, на оздоровительную рассверловку зубов, ни другие административные меры точечного характера. А, повторяю, гнать отказников в Заколоченную Лоджию, как водилось при Отце и Учителе, было нельзя из имиджевых опасений. Прогрессивная общественность Западного крыла немедленно била в набат, обвиняя соглядатаев в том, что пользуются гражданскими правами стройбанов вместо дефицитной туалетной бумаги. Гневные ответные коллективные письма стройбанов, уверявших, что с правами — порядок, они здесь никому не надо, не воспринимались в Западном крыле всерьез. Пугать западников ужасами Ядреной зимы побоялись. Как-никак, члены Геронтобюро, перепуганные стратегическими инициативами Рональда Альцгеймера, вступили в бескомпромиссную борьбу за Разрядку Межэтажной напряженности. Им, кровь из носу, хотелось доказать всему Дому, что Альцгеймер возводит на Красноблок напраслину, никакой мы не Отсек Зла, а вполне презентабельные жильцы. Считалось, если прогрессивная общественность поверит, то не позволит Альцгеймеру раздавить нас переборками, как он обещал. А тут, как на зло, западники пронюхали про наших спецдантистов в галифе с голубыми лампасами. Им задрали белые халаты, убедились, что так и есть, и с позором вытурили из Межэтажной ассоциации стоматологов коленом под зад. В довершение всех бед, Западное крыло объявило эмбарго на поставки метана из Заколоченной лоджии, а он был нашим единственным востребованным экспортным товаром, все прочее вызывало у западников смех. Принимая в учет очередную засуху в Мичуринских теплицах, положение сразу же стало отчаянным.

* * *

— Похоже, мы в тисках обстоятельств, товарищи гипертоники, гм, — еле шевеля пухлыми губами, констатировал тогдашний генеральный секретарь Геронтобюро на внеочередном пленуме, экстренно созванном в палате для престарелых жильцов. Коллегиальное руководство обосновалось там ради маскировки. В случае внезапного нападения пожарных Гуантанамамы это было самое безопасное местечко в Красноблоке. Там-то членов Геронтобюро никто не додумался бы искать…

— Правильно я говорю или нет, маразматики мои дорогие? — справился генсек и надсадно закашлялся, рискуя справить нужду в памперс. Из-за конспирации ему приходилось строить из себя выжившего из ума старикана, изнемогающего от целого букета неизлечимых болячек, внешним проявлением которых считался гипертрихоз, то есть, избыточные волосяные покровы на лице. Тяжелые накладные брови, в три пальца толщиной, клеившиеся опытными гримерами перед выходом на люди, чтобы никто не усомнился в диагнозе, приносили генсеку неисчислимые страдания.

— Правильно или нет, спрашиваю, гм? — повторил он с нажимом, делая знак коллегам включить слуховые аппараты

— Как всегда, в самую точку попал, незаменимый ты наш Леонид Ильич, — противным писклявым голоском кастрата со стажем поддакнул главный идеолог Красноблока по фамилии Сусло. Согласно легенде прикрытия, придуманной им для самого себя на всякий пожарный случай, идеолог просидел в Домкоме так долго, что застал самого Отца и Учителя стройбанов, легендарного В.В., который, кстати, высоко ценил заслуги Суслы в деле организации массовых репрессий. Проверить этого, правда, никто не мог, репрессии были столь масштабными, что мало кто уцелел, за исключением самого Отца В.В., да и тот протянул недолго. Зато ни у кого из членов Геронтобюро не вызывал сомнений сволочной характер главного идеолога. Чтобы поддерживать имидж дряхлого, похожего на высохшую воблу скопца с морщинистым лицом желтушного оттенка, Сусле доводилось месяцами сидеть на жесткой диете. Неизбывное чувство голода терзало его днем и ночью, отчего идеолог, без всякого притворства, был до тошноты сварлив, необычайно мелочен и маниакально кровожаден. В качестве дополнительной нагрузки по линии профкома Сусле вменялось в обязанности служить секретарю Геронтобюро мрачной тенью, вечно плетущей козни и нашептывающей патрону на ухо всякие гадости про товарищей. Считалось, без тени авторитет у генсека будет не тот, вот Суслу и прикрепили. Вынужденный повсюду таскаться за шефом в инвалидной коляске на жестких рессорах, Сусло нажил устрашающих размеров геморрой, отчего окончательно обозлился на весь Дом.

— Какие у кого будут предложения, товарищи, гм? — промочив горло минералкой, спросил генсек и несколько раз смачно причмокнул губами. — Или кто-то из вас не согласен, что у Альцгеймера, Гуантанамать его за ногу, все козыри на руках?

— У какого Альцгеймера, Леонид Ильич? — чуть склонил трясущуюся голову набок главбух Красноблока. Его звали Косухой, он страдал от выпадения памяти и Паркинсона, вследствие чего ровным счетом ничего не помнил и вибрировал, когда ему на это пеняли.

— Тот, гм, о котором ты сам мне вчера талдычил, что у него, кроме козырной масти, припасено, гм, по тузу в каждом рукаве, — терпеливо, но со страдальческой миной, напомнил генсек и шумно высморкался.

— Не могу знать, — пробормотал Косуха и попытался промокнуть уголок трясущейся губы слюнявчиком, но, разумеется, вместо рта попал в нос.

— Как это, ты не помнишь? — молвил генсек с вялым упреком. — Я тебе о том Альцгеймере докладываю, который грозится мою дорогую Экономную Экономику своею Альцгеймерономикой мотовской на хрен натянуть и слить в унитаз…

— Каков наглец, — пробормотал Косуха и завибрировал.

— Без тебя в курсе, — откликнулся генсек язвительно. — Что будем делать, товарищи? Какие настроения в народе, товарищ, гм, Андроид?

— Стройбаны ропщут, — доложил, чуть привстав на великолепных, заказанных в Пентхаусе протезах, обер-соглядатай Красноблока. — Кто-то пустил провокационный слушок, что потребительская корзина рядового стройбана против той, что обещал обывателям Альцгеймер, по объему не дотягивает даже до уровня сумки от противогаза, полагающейся к ношению по Уставу…

— Клевета, — по-змеиному зашипел Сусло и закатил холодные рыбьи глаза под лоб. — Распустились. Раньше, при Отце и Учителе, незабвенном нашем В.В., за такие клеветнические речи в Заколоченную лоджию высылали…

— Еще по отекам перешептываются, что наш усредненный доход на душу населения… — продолжил обер-соглядатай, нервно поправив массивные очки в солидной роговой оправе, придававшие его грозному облику еще больше солидности.

— Ересь! — звонким фальцетом перебил Сусло. — Наш среднестатистический стройбан — атеист до мозга костей! У него нет и даже теоретически не может быть души! Инсинуации! Распустил ты стройбанов, Юрий Владимирович, совсем они у тебя потеряли…

— Надо бы дисциплину подтянуть, — нахмурился генсек. — Слыхал, товарищ Андроид, о чем тебе партия гутарит? Раз дисциплина хромает, сформируй из хромцов колонны, и на субботник в Заколоченную лоджию, снег, гм, разгребать. Остальных кто станет отлынивать — к зубному…

— Правильно, — главный идеолог Сусло захлопал в полупрозрачные ладоши. — Надо срочно порядок навести. А то, разболтались стройбаны совсем, Отца не чтят…

— Старые победитовые сверла давно затупились… — вздохнул Андроид, снимая очки.

— Новые завези, — свел свои внушительные брови генсек. — Мне тебя арифметике учить?!

— Инвалюты нет, — горестно покачал головой обер-соглядатай. — Пентхаус наш газ бойкотирует.

— Гады, — скрипнул зубными протезами импортного производства главбух Косуха. — Я вам об этом печальном факте, кажется, докладывал, Леонид Ильич…

— К тому же, моих самых отборных дантистов исключили из Ассоциации стоматологов, — закончил мысль обер-соглядатай. — Нам больше не отпускают сверла. Эмбарго…

— Это империалистический сговор! — пискнул Сусло.

— С Заколоченной лоджией тоже проблемы, — добавил обер-соглядатай мрачно. — Прогрессивная общественность требует, чтобы мы заколотили ее гвоздями.

— Это неслыханно! — задохнулся главный идеолог. — Какое беспардонное вмешательство во внутренние дела! Где же нам полоскать свое грязное белье?!

— Пока ультиматума не выполним, дырки от бублика не получим, не то, что клонированных куриных окорочков, — подвел невеселые итоги обер-соглядатай.

— Без Лоджии и дантистов — пропадем, — протянул генсек. Лицо его стало совсем потерянным. Инвалиды потупились.

— Без Лоджии попробуем обойтись, — энергично протерев линзы батистовым платком с вензелями, обер-соглядатай решительно вернул их на переносицу.

— Чем же ты ее заменишь, товарищ Андроид? — в слезящихся глазах генсека затеплилась робкая надежда.

— Буду ставить провинившихся в угол…

— И все?! — ахнул Сусло. — Ты в своем уме, товарищ Андроид. Мы тебя на кровавую Гэбню поставили, а не в яслях, сопливые носы утирать!

— Это будет не простой угол, а пятый, — с достоинством отвечал Андроид, внимательно изучая свои холеные ногти. — Его сначала понадобится найти. Поиски будут долгими и крайне болезненными, это я вам гарантирую, товарищи геронтократы.

— Вот это славненько! — воспрянул духом идеолог Сусло, и старцы оживленно зашептались.

— Не пойдет, — осадил их главбух Косуха.

— Это еще почему?!

— Оборудование пятых углов в казармах ляжет на наше народное хозяйство непосильным бременем. А оно и так — на ладан дышит…

В комнате для престарелых жильцов повисла зловещая тишина, прерывавшаяся хриплым астматическим дыханием старцев.

— А давайте радикально сократим число едоков? — подал раскатистый командирский басок верховный главнокомандующий кликой Агрессивных военруков. Как профессиональный военврал высочайшего ранга, он всегда был настроен весьма решительно и нередко колотил по столу для совещаний клюкой, на которую опирался при ходьбе.

— Каким это образом, товарищ Устим? — генсек с трудом приподнял натруженную левую бровь. Слишком массивная, она еле держалась на клею. — Скоро отпадет, — думал генсек с тревогой.

— Объявим Освободительный поход и бросим массы ополченцев на Пентхаус. Или к чайникам в Подвал. Так даже лучше будет, до Пентхауса они вряд ли доберутся, уж больно крутой там подъем. Подвал будет — в самый раз. Оттуда еще никто не возвращался живым. Сгинут с концами, это я могу вам гарантировать, — отчеканил старый вояка.

— Давно пора чайников приструнить, — пискнул из своего инвалидного кресла Сусло. — Достали уже своим ревизионизмом идей Основоположников…

— А как же наша с Леонидом Ильичом борьба за взаимопонимание и добрососедские отношения между жильцами? — всполошился член Геронтобюро Горемычный, возглавлявший Ячейку Дружбы между этажами. — Вы о ней подумали, товарищ Сусло? Что будет с Разрядкой Межэтажной напряженности, за которую мы взялись?!

— Точно, — кивнул генсек, метнув в идеолога враждебный взгляд. — Ты, товарищ Сусло, вообще уже, гм! Ври, гм, да не завирайся!

Вздрогнув, идеолог втянул голову в щуплые плечи и несколько раз нервно приложился к кислородной подушке.

— Если положение с Мичуринскими теплицами не выправится, а оно не выправится, это я вам, товарищи, могу обещать, число стройбанов радикально сократится и без Освободительного похода в Подвал, — заметил Консенсус, будущий Прораб Перекраски. Его лишь недавно кооптировали в состав Геронтобюро, поставив куратором над сельским хозяйством, и еще не успели загримировать, как следует. Оставшись до неприличия моложавым на вид, Консенсус, чтобы не быть белой вороной, строил из себя полного идиота, что, впрочем, было обычным состоянием всех главных агрономов. Вплотную ознакомившись с положением дел в Мичуринских теплицах, самые стрессоустойчивые из них играючи трогались умом. В выпавшей ему роли юродивого нашлись свои выгоды, причем, немалые. Как невменяемому, Консенсусу позволялось вопиюще нарушать субординацию, перебивая старших товарищей по коллегиальному руководству. Кроме того, он получил уникальную возможность резать старцам горькую правду-матку.

— Что ты имеешь в виду, товарищ Консенсус? — почти ласково осведомился Генсек и протянул свою подрагивавшую, изуродованную полиартритом ладонь с явным намерением потрепать пионера по затылку.

— Скоро стройбаны от голода пухнуть начнут, — потерев впечатляющее пятно на лбу, бесстрашно выпалил будущий Прораб Перекраски.

— Кто тебя завербовал и когда?! — захлебнулся слюной идеолог Сусло. — Эй, кто-нибудь, принесите, пожалуйста, мой станочек для вырывания ногтей!

— Да он, видать, мазерфакелами подкупленный?! — страшно побагровев, взревел верховный военрук и предпринял попытку огреть Консенсуса клюкой. — Да я прямо сейчас отдам приказ подорвать все Кладовки Возмездия, которые стоят на боевом дежурстве. Мы этот чванливый Пентхаус к еханной Гуантанамаме снесем!

— Не выйдет, — сказал Консенсус, отпрянув.

— Это еще почему?!

— Керосина нет…

— А куда он, по-твоему, подевался?! — взревел верховный военрук.

— Слили мы его еще в позапрошлом заготовительном сезоне, когда бросили все силы на борьбу с долгоносиком, — отвечал Консенсус со спокойным достоинством.

— Врешь! — прохрипел командующий ополченцами и попытался вскочить, позабыв, что его давно парализовало ниже пояса.

— Остынь, Устим, — вскинул руку генсек. — Охолони, кому сказано! — И добавил, обернувшись к Консенсусу: Давай, пацан, продолжай. Что ты хотел сказать, гм…

Выступив вперед на собственных ногах, а Консенсус был единственным из членов Геронтобюро, кто мог позволить себе такую роскошь, главный агроном важно изрек:

— Новое МЫшление!

— Чего-чего?! — поперхнулся Сусло. — Ты что, курил натощак, пионер?!

— Мы тут головы ломаем, как нам принудить стройбанов печатать мыслешаг, — на висках военврала взбугрились сизые вены. Даже товарищ Андроид, самый пытливый из них, решил, что надо бы подвергнуть Консенсуса пытке в застенках.

— Я же не сказал — мышление, — поспешил успокоить переполошившихся старцев Консенсус. — Я сказал — МЫшление. От слова МЫшь. Речь — о принципиально ином процессе, я вам, товарищи, сейчас все объясню.

Как только до членов Геронтобюро дошла суть задуманной Консенсусом хитрости (что, кстати, случилось далеко не сразу, он охрип, пока им втолковывал), руководство облегченно вздохнуло. Судя по всему, изворотливый Консенсус нашел-таки выход из крайне затруднительной ситуации, в которую Красноблок загнал сам себя. Или его туда загнал Пентхаус, старикам из Геронтобюро было гораздо приятнее считать именно так. В любом случае, жесткие требования управдомов Западного крыла были приняты ими практически безоговорочно, старперы поупирались чисто для проформы, чтобы в Пентхаусе ничего не заподозрили. Поморщились перед телекамерами, проглатывая горькую пилюлю, тайно облеченную лучшими кондитерами Красноблока в сладчайшую глазурованную оболочку, запили минеральной водой, поклявшись уволить соглядатаев-дантистов, а Заколоченную лоджию вообще в перспективе снести. В Пентхаусе не нарадовались, слегка озадаченные покладистостью членов Геронтобюро, обыкновенно те артачились до последнего. Мазерфакелам с наглосаксами, разумеется, было невдомек, что старцы, по совету Консенсуса, сделали ставку на его Новое МЫшление, подмахнув секретный циркуляр, предписывавший перенести всю тяжесть идеологической борьбы из зубоврачебных кабинетов в прачечную особого назначения. Установленная там большая автоматическая стиральная машина «Хрюндиг», была закуплена у швабров через подставных лиц с Неприсоединившихся этажей и скрытно доставлена в Красноблок окольными путями. Машину тащили через Госпорог по частям, соблюдая все мыслимые меры предосторожности. Внешне никто не отличил бы ее от обычной барабанной стиралки, да и не было у стройбанов, привыкших обходиться ребристыми досками, соответствующего опыта. Однако отличия все же были, поскольку главным предназначением аппарата было прополаскивание мозгов по решению судей, выдававших себя за работников химчистки. Приговор, вступавший в силу немедленно после вынесения, выглядел примерно так:

ФИО: Варлаамов Шалом Шаломович

Диагноз: Частичное загрязнение светлых идеалов

Предписание: 20-ть минут стирки в режиме «Деликатная» с добавлением умягчителей воды типа трилон Б, пеногасителей и антиресорбентов.

Дополнительно: Ароматизаторы и инзимы не применять. Рекомендовано выкручивать при 400-х оборотах в минуту.

Подписи членов коллегии химчистки №…

К слову, вышеприведенный образчик служит лишним подтверждением тому, что приговоры, выносившиеся работниками химчисток запятнавшим себя стройбанам, были в Застойную пору на редкость гуманными. Могли ведь и щелочи в бак сыпануть, и выварить с добавлением отбеливателя «Мечта», и отжать на полутора тысячах оборотов, чтобы очищенный стройбан даже не заикался, а до конца дней помалкивал в тряпочку. Сеанс отбеливания порошком «Мечта» по терапевтическому эффекту не уступал лоботомии, а ведь этот метод избавления от привычки задавать неудобные вопросы вплоть до недавнего времени практиковался в Пентхаусе.

Когда Перекраска достигла апогея, а обличение преступлений Домостроя из крайне небезопасного занятия сделалось модным, зловещую соглядатайскую стиралку искали все, кому только не лень. И живчики, чтобы выгодно перепродать, и либералы, как важную улику для грядущего Межэтажного трибунала над Домостроем, и просто сочувствующая общественность. Искали всем Домом и, похоже, на совесть, наглосаксы с карманными фонариками, мазерфакелы с факелами, а бывшие стройбаны, как у нас водится, наощупь. Больше остальных старались Особопутейцы, их движение только набирало силу, они еще не определились, куда идти, но не сомневались: экспонат, в случае своего обнаружения, станет важной вехой Особого пути на Голгофу. Даже соглядатаи из обслуживавшего прачечную персонала, и те рыли носами паркет, уверяя, что осознали свои досадные ошибки и хотят исправиться как можно скорее.

— Покайтесь, други! — взывали политруки, опередившие на этом поприще рядовых стройбанов и пожалованные за быстроту реакции капелланскими рясами. — Покайтесь, и откроется вам, где машинку ироды заханырили! — поисковики истово осеняли себя крестными знамениями, впрочем, проку от этого было мало. Тайна осталась неразгаданной.

— Наверное, ее давно вывезли за пределы СНГ, — предположил, в конце концов, один из главных поисковиков, смахнув со лба пот парчовым рукавом украшенного жемчугами терлика, поверх которого был наброшен боярский кафтан из сафьяна. Повсюду пылали факелы мазерфакелов из группы поддержки, в коридорах стояла чудовищная духота, но новоявленный боярин стоически терпел мучения, поскольку лишь недавно обрел новое нацлицо и теперь очень опасался его снова потерять. Прежняя рабочая униформа боярина — заляпанный человеческими жидкостями прорезиненный фартук дознавателя оперативно-сексотской ячейки, висел в глубине платяного шкафа.

— Кто вывез?! Куда?! — наседали репортеры.

— Обратно к Гуантанамаме, видать, — неудачно пошутил боярин, и его немедленно турнули с поста, заменив другим, не столь болтливым экс-сексотом. Благо, их тогда много по родному блоку мыкалось, не зная, куда приткнуться…

После досадного инцидента разговоры о стиралке, как отрезало, вскоре упоминать ее в приличном обществе стало неэтичным.

* * *

— Куда же она подевалась? — спросил я Отшельника.

— Никуда, — поморщился старик. — Стоит у всех на виду. Это самый лучший способ маскировки, описанный еще великим наглосаксонским писателем Артуром Конан Дулей. Метод действует безотказно, если глаза жильцов хорошенько замылены.

— Кем замылены?

— А всеми, кто сидит на проценте от акций компании «Прохор & Гей», а таких большинство и среди членов межэтажного Пена-Клуба, которые строят из себя писателей, на деле методично задувая пену в глаза читателям, и среди стряпающих Мыльные оперы режиссеров. Думаешь, даром Мыло с утра до ночи крутят по Кривоговорящим зеркалам? Это означает: спецпрачечная работает круглосуточно…

— Намекаете, что машину извлекли из тайника…

— Да никто ее никуда не прятал! Помнишь ток-шоу «Большая стирка», запущенное сразу по окончании Перекраски? Вот там она и пахала на износ из года в год. С тех пор в ней уже раз пять меняли приводные ремни и, как минимум, дважды — водяную помпу, столько мозгов она успела прополоскать, отбелить и выкрутить до полной прозрачности, работая по двадцать четыре часа в сутки. Что тут скажешь, надежную технику швабры делали, пока к ним люля-кебабы не понаехали…

— По-вашему, машину продолжают использовать, вместо того, чтобы представить Трибуналу над Домостроем в качестве вещественного доказательства злодеяний, совершенных соглядатаями против инакомыслящих?

— А разве это не очевидно? Машине, между прочим, до лампочки, кому в баке поласкать мозги, стройбанам или членам Consumer society. Только охват целевой аудитории сейчас такой, что старички-соглядатаи нервно курят в сторонке. Раньше-то, как было: заподозрят стройбана в инакомыслии, и только тогда в прачечную волокут, и то, не сразу, а после вынесения соответствующего диагноза. Это ж сколько волокиты, включая ту, что в прямом смысле этого слова? Теперь же мозги полощут всем без разбору авансом вперед везде, где висят Кривоговорящие зеркала, то есть, буквально повсюду. Так что объемы работ даже сравнивать бессмысленно, комитетчики против нынешних маркетологов — шпана…

— Думаете, если бы соглядатаи не полоскали стройбанам мозгов, они бы не оказались столь беззащитными перед маркетологами с их Потреблядской лихорадкой?

— Нисколько не сомневаюсь в этом, — кивнул старик. — Хлорка подавила в организмах стройбанов иммунную систему, неудивительно, что они от Потреблядства пластом полегли…

К сожалению, старик не сгущал красок, именно так и обстояли дела. Отбеливание с хлорированием — процедуры нешуточные, без последствий не проходят. Образно говоря, в заполненную тетрадь, при всем желании, много текста не впишешь. Чего не скажешь об отбеленной, туда — пиши, не хочу. Кому-то может показаться некорректным уподобление мозга жильца канцелярской тетрадке. С другой стороны, почему бы и нет, если оба эти предмета выступают носителями информации. Конечно, и я тут не спорю, тетрадь не обладает уникальными способностями систематизировать свое содержимое, анализировать его и делать выводы путем переосмысливания. Разрешите спросить: а стройбан такими качествами наделен?

Зато редкостное дарование к перевоплощению, у нашего брата, стройбана, в крови. Вот это признаю безоговорочно. Однажды, на исходе Перекраски, обессиленные, но счастливые от одного вида разрушенного нами ССанКордона, мы забылись в казармах тяжким сном, не позабыв спустить осточертевший всем красный флаг. А, когда разлепили веки поутру, обнаружили себя на Карнавале. Мы в недоумении терли глаза, не веря им, ибо мимо нас, прямо вдоль проходов между коек, прогуливались невиданные доселе персонажи. Надменные бояре в высоких мурмолках и соболиных шубах до пят в сафьяновых сапогах. Гонористые гетманы в шитых золотом жупанах, их искусственные, выписанные в Подвале чубы были уложены лучшими парикмахерами. Одетые как денди пузыри оживленно обсуждали между собой размеры черных откатов, их бодикиперы выглядывали киллеров, пуская к патронам одних попов, спешивших благословить пузырей не за дешево. Перемещавшиеся от группы к группе рэкетиры в однотипных спортивных костюмах, методично обкладывали участников представления мздой, дружинники взирали на все это свысока, они же почувствовали себя криминальной крышей.

— Что за блядская клоунада? — растерянно бормотали недотепы, из-за нерасторопности застрявшие в линялых тельняшках стройбанов. Они безуспешно вглядывались в лица артистов, но под многими слоями грима было уже не узнать вчерашних соседей по казармам. Лишь устойчивый запах нестиранных портянок дезавуировал их, он потом еще долго преследовал распрощавшихся с кирзой стройбанов, лучшие парфюмы оказались против него бессильны.

Позже, когда Опричнина назначила Гелия Дупу прокладывать стройбанам Особый путь, в пертурбациях огульно обвинили либерастов, как стали с презрением звать либералов, склеивших ласты в Пентхаус из-за страха перед неминуемым возмездием. По версии Дупы, именно либерасты, подговорив доверчивого Консенсуса назначить их главредами ведущих стенгазет, которым у нас привыкли верить безоглядно, устроили диверсию, чтобы сбить стройбанов с верного пути путем осмеяния всех наших главных Домостроевских ценностей. Начали кампанию с развенчания Основоположников, чьи фундаментальные труды обозвали высером маразматиков, продолжили злобными нападками на Светлый Чердак, ну а уж потом шельмованию подверглось буквально все, что считалось у нас святым. И производившаяся у нас дыхсмесь, ее классифицировали, как провоцирующую силикозы, и наши потолки, в одночасье оказавшиеся смехотворно низкими, и даже сделанные в наших мастерских машины. Помните, к примеру, снятый в Пентхаусе ужастик «Кошмар на улице ВАЗов»? Так вот, Дупа уверял, он появился неспроста, а имел в контексте явно выраженный вредительский подтекст. Стоило крутануть эту гадость, а сеансы раз за разом собирали аншлаги, и стройбаны устыдились обувать роликовые коньки отечественных марок, а ведь буквально вчера они считались у них престижными и доставались, кстати, не всем, а лишь счастливчикам, имевшим доступ к инвалютным магазинам Березка.

Стыдно сказать, но я был, частично, согласен с Дупой. В его рассуждениях имелось рациональное зерно. При этом, не берусь судить, что было первым, яйцо или курица. То есть, это стенгазеты морочили стройбанам мозги по тайной указке Биллиардного клуба, или они просто пели нам то, что мы, стройбаны, хотели услышать, поскольку Красноблок у нас в печенках сидел, а их перевели на самоокупаемость, только и всего. Никакого заговора, просто Рынок и, соответственно, Просто Мария…

Как только перекрашенный Красноблок приказал долго жить, поток разоблачений иссяк, словно искусственный фонтан, отрезанный от водопровода. Вчерашние рупоры Перекраски, гневные обличители гнойных язв Домостроя, слаженно угомонились, сделавшись бесконечными рекламными площадями для упорядоченного выгула потреблядских стад. Из острых блюд на потребу дня остались только «Сумерки» — культовый сериал, снятый одной одаренной домохозяйкой по мотивам бестселлера, написанного другой на радость широкой аудитории с сопоставимым интеллектом. Ликантропы тоже плачут, вот, пожалуй, и все, в чем состоял лейтмотив этого выносящего мозг произведения искусства. Если следовать логике Дупы, то, похоже, в Биллиардном клубе было решено показать оборотня с человеческим лицом, дескать, ничто человеческое вампирам не чуждо. На фоне нового концепта о шоковых терапевтах перестали заикаться, а Егор Объегоркин-Голый был без лишнего шума отозван в Пентхаус, якобы, на курсы повышения квалификации ликантропов. Проездные документы подмахнул сам месье Шенген. И бровью, говорят, не повел…

Он уехал, Сумерки остались. Как и оборотни, которых он наплодил или разбудил. Или они были и до него, а он лишь придал им новый рыночный вектор. Ничего не попишешь, условия проживания в целом по Дому далеки от тепличных. В отсеках по преимуществу душно и тесно, а снаружи — не разгуляешься. Там, за Внешними стенами — Ядовитая среда, смертоносное Застеночное пространство. И, таким образом, единственный способ спастись — карабкаться наверх, расталкивая остальных, а для этого чрезвычайно полезны мощные острые локти.

Понятно, будь среди жильцов одни ликантропы, и история Дома закончилась бы, не начавшись, как у посаженных в банку пауков. Мы все разные, и это большое благо. Одни готовы убивать конкурентов при первой возможности, другие, под воздействием асфиксии, склонны впадать в равной степени трогательные и наивные фантазии про Светлые чердаки, где сам Архитектор раскинул объятия в ожидании их, третьих, самых лучших из нас, обстоятельства принуждают браться за кельмы, чтобы гнать новые, спасительные этажи. На эти помещения у ликантропов всегда повышенный спрос, они захватывают их без зазрения совести, достаточно вспомнить хотя бы негодяя Ухогорлоносора, отжавшего у обетованцев кровное жилье. Впрочем, что тоже весьма характерно для Дома, нажитое неправедно добро тотчас ушло к другим, еще более свирепым ликантропам, почуявшим свежий сквознячок и явившимся на смену Ухогорлоносору, не успевшему толком обжиться в захваченной квартире. Он только-только начал строить небезызвестные Сады Семирамиды, которые, очевидно, следует признать одной из первых в истории попыток осуществить регенерацию дыхсмеси. Она оказалась неудачной, ну и пес с ней, я только хотел показать, отчего именно воздух с самых незапамятных времен приобрел в глазах населения Дома первостепенную ценность, став универсальным мерилом всего, чем только могли похвастать жильцы, служа, одновременно, яблоком раздора для множества агрессоров, оспаривавших друг у друга право владеть им с оружием в руках. Сколько при этом полегло жильцов, теперь не скажет никто. Как населению Дома удалось уцелеть, не пав жертвой разгерметизации отсеков, известно одному Архитектору. Я не шучу, представьте себе, в Эпоху Средидомья, например, как не дико это прозвучит сейчас, верхние этажи расстраивались хаотически, без малейшего намека на сопромат и Генплан. Да и свободного доступа на крышу никто не ограничивал. Таким образом, фактически любой феодал, петух с гипертрофированными амбициями и интеллектом питекантропа, по собственному почину разбирал потолки, чтобы воздвигнуть личную, персональную башенку, часто из фанеры, соломы и глины, зато свою. Конкуренты, понятно, не оставались в долгу, в итоге, Дом расстраивался хаотически, то тут, то там, над его аляповатой крышей вздымались хлипкие, косые башенки, каждая из них могла упасть от порыва ветра. Или от лассо, наброшенного конкурентами на шпиль. Риск разгерметизации был чудовищным. Собственно, она периодически случалась, это счастье, что в ту пору пригодные для дыхания воздушные слои выдавливались все выше тяжелой ядовитой атмосферой у поверхности и, таким образом, на уровне крыши было, чем дышать. Однако, так не могло продолжаться вечно. Из-за местечковых амбиций недалеких вожаков, звать этих малообразованных спесивцев управдомами у меня лично не повернется язык, бездарно разбазаривались производственные силы, ресурсы таяли, а строители, фактически, топтались на месте. Такой подход к домостроительству никуда не годился и, слава Архитектору, изжил себя, когда в Пентхаусе, наконец, утвердились наглосаксы, заставив потесниться своих предшественников, бритых. Кем были бритые — я вам не скажу. Этого сегодня никто не знает наверняка. По некоторым сведениям, бритые были искусными садовниками, они разбили в Пентхаусе отличный сад и вели беседы с деревьями, что, на мой взгляд, с головой выдает в них конченных наркоманов.

Подчинив бритых, те почти не оказали сопротивления и, я нисколько не удивлюсь, если именно они, слившись с наглосаксами, стали далекими предками скинов, новые хозяева Пентхауса объявили себя ответственными за Крышу, а ведущие туда люки заперли на замки, пообещав казнить каждого, кто только попробует их сбить. Незаконное строительство было ими так же строжайше запрещено, а новые правила, силой навязанные наглосаксами остальным, гласили, что, отныне, Пентхаус безоговорочно признается высшей отметкой Дома, и, кто бы ни строил новые этажи, любой из них автоматически прибавляет этажность занятым ими помещениям. Уложение было принято под угрозой применения наглосаксами вооруженной силы, они гордо именовали его Novus Ordo Domus — Новым Домовым Порядком.

За тем, чтобы остальные жильцы неукоснительно соблюдали его, бдительно присматривала учрежденная наглосаксами инстанция, всесильная Гильдия Вольных Штукатуров, без санкции которых, с тех пор, в стены не укладывался ни единый кирпич. Конечно, можно сказать, подобный ход превратил наглосаксов в своеобразных строительных рантье, поднимавшихся вместе с Пентхаусом, пальцем о палец не ударив, за счет других жильцов. Это справедливый упрек, и по адресу, я не спорю. С другой стороны, не будем забывать об агрессивной внешней среде, буквально наступавшей строителям Дома на пятки. Рано или поздно, если бы не прекратился бардак, ядовитые испарения захлестнули бы Дом, и его обитатели задохнулись в муках. Именно благодаря введенным наглосаксами жестким правилам Дом с тех самых пор растет вертикально вверх с приличной скоростью, приумножаемой консолидированными усилиями стройбанов, суммирующимися вне зависимости от того, на каком из многочисленных этажей они пашут. Зато, проделанные на самом верху люки, откуда в Дом поступает живительный кислород, вне опасности, и жильцы больше не рискуют захлебнуться.

При этом, да, признаю: именно упомянутые выше воздушные люки, доставшиеся наглосаксам вместе с Пентхаусом (все прочие отверстия они тут же велели закупорить под предлогом неотложных мер безопасности), обеспечили их, как фактически единоличных распорядителей всего поступающего в Дом кислорода, такими широкими полномочиями и таким влиянием, о каких все прочие прописанные у нас жильцы не смели даже мечтать. Доминирующее положение наглосаксов стало вообще незыблемым, когда они изобрели высокопроизводительные дутьевые вентиляторы с электромеханическими приводами, способные нагнетать такие объемы воздуха, чтобы его хватало другим отсекам, причем, не одним только примыкающим к Пентхаусу квартирам, но и весьма удаленным этажам. Их жильцы составляли соответствующие заявки на воздухоснабжение, отправляли наглосаксам по почте, и те, если находили нужным, выгодным и целесообразным, протягивали по указанным адресам прочные пожарные рукава. Не бесплатно, разумеется, а в обмен на дефицитные товары, в которых нуждались сами. Так наглосаксы получали специи и финики с карийского этажа, зеленый чай из Подвала, пиццу и лапшу, в приготовлении которых не знают себе равных лапшисты, механические безделушки, склепанные умельцами-швабрами, и все прочее, что только можно возжелать, просто указав на приглянувшуюся вещь перстом. Ее без промедления притаскивали, потому как воздух — ценнее всего остального, эта прописная истина известна всем.

В общем, не будет преувеличением сказать: внедрив свое воздушное ноу-хау, наглосаксы зажили припеваючи, питаясь по первому разряду, объедаясь деликатесами, потягивая дорогие кальвадосы и быстро приучившись помыкать остальными жильцами, которых они и за жильцов-то скоро отвыкли считать. А к чему? Если кто-то пытался бузить или, не приведи Архитектор, качал права, разговор у наглосаксов был коротким: бунтарям, несколькими энергичными оборотами вентилей, перекрывали кислород. И все, но это была весьма действенная мера принуждения. Или мятежники одумывались, утихомиривались и начинали колотить по батареям, сигнализируя, что сдаются на поруки, или дохли как мухи, чего уж там ходить вокруг да около.

Вседозволенность вскружила наглосаксам головы, иначе и быть не могло. Тем не менее, прежде чем система окончательно устаканилась и заматерела, им все же довелось пережить несколько бурь, едва не стоивших им этих самых голов.

* * *

Первыми против диктата наглосаксов восстали лягушатники, их ближайшие соседи, проживавшие по противоположную сторону бассейна Атлантик. Вспышка лягушатников в целом понятна. Потребление напоказ, которым баловали себя соседи без перерывов на обед, распалило в душах лягушатников испепеляющую, доводящую до исступления зависть. В этом постыдном чувстве не было ни малейшего намека на сострадание к карийцам или чайникам, обобранным наглосаксами буквально до нитки. Как раз наоборот. Единственной мыслью, обуревавшей лягушатников, было стремление любыми доступными методами избавиться от наглосаксов, чтобы, вписавшись в Пентхаус, дать копоти всем остальными. У лягушатников, к слову, это почти что вышло, когда их управдомом стал Бисквит, выдающийся кулинар, любитель бульонов из лягушек и непримиримый противник сетей быстрого питания фаст-фуд. Именно протест против засилья этих забегаловок, после посещения которых у лягушатников пучило животы, был использован Бисквитом как предлог, чтобы вступить в борьбу за Пентхаус. Не мог же он допустить, чтобы они сразу же догадались об его истинных мотивах. Тогда ему бы мигом прикрутили кислород, и его затея провалилась бы на стартовой решетке.

Конечно, в ту давнюю пору, целиком отрезать от воздуха целый этаж, да еще, располагавшийся в непосредственной близости от Пентхауса, у наглосаксов бы вряд ли получилось в полной мере. Изоляционные материалы того времени все же были ни чета нынешним, да и воздуховоды были далеки от совершенства, так что, хоть что-нибудь, обязательно просочилось бы к лягушатникам самотеком. Но Бисквит не хотел рисковать, слишком многое было поставлено на карту. Поэтому он упорно строил из себя гурмана, ценителя утонченных яств из лягушатины, глубоко возмущенного наступлением сетей фаст-фуд. Те и вправду развили бурную деятельность, их забегаловки открывались на каждом углу, тесня заведения национальной кухни. В моду вошли новинки, завозившиеся прожженными франчайзерами из Пентхауса, у лягушатников от одного их вида срывало крышу. Аналогичная картина наблюдалась с горячительными напитками. Старые, проверенные временем бренды отвергались общественностью с какой-то необъяснимой нетерпимостью. Что сказать, своему последнему управдому лягушатники отсекли голову в хлеборезке только за то, что его фамилия была Бурбон. Бедняга даже любимую устрицу дожевать не успел.

— Свободы, равенства и гамбургеров! — бушевали лягушатники, играя в футбол головками дорогущего сыра Рокфор. — Долой чревоугодничество аристократии! Долой гастрономические привилегии дворян и попов!!

Скрытые дирижеры процесса, хитрющие хозяева сетей «McDolban’s», «Shitway» и «Burger Death», потирали руки, нисколько не сомневаясь в том, что, или навсегда отобьют у аристократии аппетит, или застят глотать картошку фри и говорить мерси. К тому на самом деле продвигалось семимильными шагами. Вскоре маркетологи нанесли гурманам новый сокрушительный удар, учредив для завсегдатаев бонусы, от которых не отказался бы и вегетарианец. Так, сети «Shitway» обязались за свой счет снаряжать завсегдатаев в последний путь, упаковывая их в пластиковые мешки, украшенные логотипом «Shitclub». Правда, чтобы удостоиться столь высокой чести, надлежало доказать, что смерть наступила от цирроза печени, язвы желудка или по аналогичным гастроэнтерологическим причинам. Остальные сети не остались в стороне. В «Burger Death», например, обещали провожать усопших завсегдатаев под Марсельезу в исполнении самых популярных на этаже шансонье. Они пели:

Отречемся от синего сыра, Отряхнем его прах с наших ног! Нам не нужно гнилого кумира, Подавай нам горячий хот-дог!

В общем, для рестораций, где подавали традиционные для лягушатников кушанья, луковый суп, шампиньоны под соусом бешамель и сыр камамбер, настали не лучшие денечки. Конечно, недовольных гастрономическим беспределом на этаже хватало, но они помалкивали из страха перед гильотиной, как звали хлеборезку для отсечения голов. У заправил из фаст-фуд с этим было запросто. Чик, и жилец оставался без башки, откуда, после отсечения, уже нельзя было произносить зажигательных речей. Не дрогнул один Бисквит. Будучи настоящим сорвиголовой, он храбро пошел ва-банк.

VII. Бисквит

У веры нет другого более серьезного врага, чем вера.

Густав Лебон

Рука, которая дает, всегда оказывается выше той руки, что берет.

Наполеон Бонапарт

— Черт возьми! Эта хрень, по-вашему, «eat fresh»?! — возопил Бисквит, отважно заявившись в одну из самых посещаемых забегаловок «McDolban’s». Дело было в час-пик, посетители толпились у стойки с аляповатыми коробками из-под картошки фри в руках. Поднятый Бисквитом крик заставил их обернуться. Челюсти на мгновение замерли. Пару посетителей выронили картонные стаканчики с колой, и отрава, пенясь, зашипела на полу.

— Люди! — разорялся тем временем Бисквит, неистово размахивая треугольным клубным сэндвичем, к которому прилипли вялые листья салата, наверняка вырезанного из папье-маше. — Мадам и месье! Соотечественники лягушатники! Опомнитесь! Разве эти канальи подадут вам круасаны?! Нет, тысяча подрывников! Вас пичкают забрызганными кетчупами чизбургерами, как гусей, чтобы ваши печенки превратились в Foie gras, а головы стали задницами, точно такими же безобразными, как Big Mrac!!!

Договорить в тот день Бисквиту не дали. Старший менеджер, подкравшись к оратору со спины, вывернул ему на голову бидон прогорклого масла, на котором в заведении с полгода жарили фри, отчего оно стало чернее нефти. Другие сотрудники, включая официантов, ринулись на Бисквита, чтобы извалять его в перьях по свирепому обычаю мазерфакелов. К счастью, часть посетителей бросилась на выручку храбрецу. Завязалась потасовка, прилавки были опрокинуты, пластиковая мебель разнесена на куски.

— En avant, mes gardes empereur courageux!! — завопил Бисквит, наполовину избавившись от сидевшего на голове бидона.

— Vive l'Empereur!! — откликнулись мятежники, пиная разбросанные по полу гамбургеры. Так, с мелкого хулиганства, началось беспримерное противостояние находившегося в зените могущества Пентхауса с Бисквитом, провозгласившими себя шеф-поваром лягушатников или, если по-лягушатски, chef de cuisine. Именно в качестве шеф-повара Бисквит подписал свой первый эдикт, предписывавший гвардии — La Garde Imperiale, ловить и бить обслугу фаст-фуд, всех этих жалких bâtards stupides, по выражению самого Бисквита. Их ловили и били, приказ есть приказ. Как видите, про воздух никто не обмолвился ни словом. Но, Пентхаус был вовсе не прост, там сразу распознали и оценили угрозу. Уцелевшие франчайзеры, чудом ускользнувшие за бассейн Атлантик, подослали к шеф-повару наемных убийц. Он, уцелев, не остался в долгу, двинув своих верных поварят к бассейну, окружавшему Пентхаус со всех сторон. Там его постигла первая ошеломляющая неудача. В ней не было его вины. Готовя вторжение, Бисквит велел своим гренадерам запастись надувными матрасами. Но наглосаксы предусмотрели такой вариант, и, когда лягушатники спустили плавсредства на воду, открыли ураганный огонь стальными скобками из дальнобойных рогаток. И, сколько бы новых матрасов не надували на своем берегу лягушатники, подбадривая друг друга криками «браво», матрасы под плотным прицельным огнем шли ко дну один за другим.

Потери Бисквита оказались кошмарными. Но провал не остановил его. Собственно, наглосаксы не оставили шеф-повару выбора. Потерпев зубодробительное поражение на берегах бассейна, Бисквит сделал ход конем. Захватил остальные этажи Западного крыла, обязав его обитателей хлебать на первое луковый бульон, на второе — бобовое кассуле, и крем-брюле на десерт. Отказ от утвержденного Бисквитом меню расценивался им как тягчайшее государственное преступление, приравнивавшееся к употреблению фаст-фуд вовнутрь. Это занятие было строжайше запрещено, за найденный при обыске чизбургер карали смертью, рубя голову мобильными гильотинами, жандармы Бисквита возили их за собой на колесиках. Контрабандные товары, главным образом, мороженые сэндвичи и хот-доги, ингредиенты к еде фаст-фуд, конфисковались и публично сжигались. Понятно, костры, пылавшие в коридорах то тут, то там, здорово сократили запасы дыхсмеси, имевшейся в распоряжении Бисквита, но оно того стоило в качестве элемента психологической войны: в осажденном Пентхаусе разразилась паника, его избалованные жильцы, обделавшись, едва не выбросили белый флаг. Может, и выбрасывали, но Бисквит не заметил его в запале. Охваченный воинственным угаром, он попытался принудить лакомиться лягушатиной сидней, гордых предков современных стройбанов, и вляпался с ними по первое число. Жрать консервированных жаб, пускай даже в угоду ему, сидни категорически отказались. Бисквит попытался их принудить, и понеслась. Лягушатники сломали входную дверь в отсек, но то был их первый и последний успех. Они просто не догадывались, с кем связались. Сначала ошалели от неоглядных просторов чужого этажа. Затем околели. Отступая, сидни демонтировали батареи отопления, а свои цементные полы залили водой, через пару минут превратившейся в ледовый каток, где лягушатники падали, часто замертво. Других зашибли партизаны, швырявшие в захватчиков исполинскими сосульками. Третьи заблудились и пропали с концами, как знать, быть может, они где-то бродят до сих пор. Лютый голод довершил разгром. Бисквит, в невменяемом состоянии, был схвачен с заиндевевшим сухарем в окоченевшей ладони, который он безуспешно пытался разгрызть. Отпоив шеф-повара крепким чаем, великодушные сидни одели его в овчинный тулуп, напялили на ноги валенки, и сдали с потрохами в Пентхаус.

Дальнейшая участь Бисквита была ужасна. Страшно обозленные менеджеры сетей фаст-фуд собирались превратить его в гуся фуа-гра, вставив в глотку лейку для принудительного кормления пищевыми добавками, среди которых преобладали препараты группы «Е», от длительного употребления которых он должен был разучиться произносить слова, за исключением известной фразы: гуси, гуси, га-га-га. Бисквиту крупно повезло, что в последний момент наглосаксы передумали, вспомнив об учрежденной ими же Гадской конвенции по защите прав военнопленных. Наказание для Бисквита пересмотрели, ограничившись пожизненным заключением в тесную просмоленную бочку, отбуксированную боевыми пловцами на фарватер бассейна Атлантик и поставленную там на якорь. Естественно, Бисквита снабдили запасом провизии, картофельными чипсами и гамбургерами, в надежде, что, раскается и полюбит их. А, чтобы заключенному не было одиноко, отдали ему его любимый боевой барабан, с которого Бисквит привык командовать своими гвардейцами. Потом, кстати, жалели. Зловредный шеф-повар долго еще отбивал по ночам барабанные дроби, лишая сна жильцов примыкавших к бассейну Атлантик квартир. Пока не замолк навеки.

* * *

Вторая и последняя на сегодняшний день попытка форсировать бассейн, чтобы выкурить наглосаксов из Пентхауса, была предпринята сравнительно недавно бесноватым швабром Шпилем Грубым. Я уже упоминал этого неадекватного жильца пару раз. Как и его предшественник Бисквит, Шпиль спал и видел себя полноправным хозяином наглосаксонских воздушных машин. И снова не придумал ничего умнее, чем наехать на сети фаст-фуд, для вящей убедительности объявив себя вегетарианцем. И это при том, что был не дурак полакомиться баварскими сосисками в любимом, пропахшем темным пивом гаштете.

Кого он хотел обмануть? Тем более, что сам на весь Дом обвинял наглосаксов в беспардонном грабеже своего этажа посредством так называемых Версальских пожарных шлангов, переброшенных пожарными расчетами из Пентхауса после драки, затеянной молодыми хулиганистыми фанами минифутбольного клуба «Шавке-04» прямо на берегу бассейна Атлантик. Об этой потасовке, в конечном счете дорого обошедшейся швабрам, лягушатникам, беням с люксусами и другим их ближайшим соседям по Западному крылу, Шпиль, кстати, знал не понаслышке, поскольку принял в ней самое непосредственное участие. И, хотя был тогда совсем желторотым юнцом, именно он, как говорят, подкинул фанам постарше сомнительную идею с факельным шествием, чего, дескать, не сделаешь, ради популяризации соккера. Хотя знал прекрасно, факельные шествия строжайше запрещены, само поджигание чего бы то ни было преследуется пожарными по закону. Шпиля с дружками это не остановило, как будто они не понимали, чем обернется затея. Высыпали с факелами на берег, где находившиеся на боевом дежурстве пожарные видели их в бинокли как на ладони, и давай восхвалять свой любимый «Шавке-04», непобедимую Бундеслигу и родную Дойче-банку, одновременно выкрикивая оскорбления по адресу гордости Пентхауса — минифутбольного клуба «Манчестер Юнайтед», наглосаксонской Премьер-лиги и Барклиз-банки, ее главного воздушного спонсора. В историографии Дома принято считать, что именно ругательства, которыми подвыпившие фаны «Шавке-04» осыпали футбольных кумиров Пентхауса, спровоцировали пожарных пустить в ход свои мощные дальнобойные брандспойты. Один Отшельник придерживается иного мнения, по его словам, роковой для фанов стала критика Барклиз-банки, об этом не принято болтать, но она — одно из самых вместительных хранилищ дыхсмеси и уступает разве что аварийным резервуарам ФРС, питающей сам Межэтажный Воздушный Фонд. Так или иначе, наглосаксы открыли по смутьянам ошеломляющий «огонь» из брандсбойтов, разметав крикливую компанию по кафельным берегам и смыв многих дебоширов в воду, где многие из них утонули.

Уцелевшие фаны, мигом протрезвев, кинулись наутек, побросав факелы, хоть часть из них еще каким-то чудом пылала. Итогом возмутительно неосторожного обращения с огнем стал сильнейший пожар, от которого особенно пострадали квартиры лягушатников. Огонь удалось сбить далеко не сразу, помещения заволокло едким смрадным дымом, от которого у жильцов щипало глаза.

Локализовав пожар, наглосаксы, свистнув на подмогу своих соседей и дальних родственников мазерфакелов, перебросили длинные раздвижные лестницы прямо в квартиру к швабрам и ворвались туда, чтобы выявить и наказать поджигателей. Перепало и молоденькому Шпилю. Дюжие пожарные выдернули его, взмыленного и вопящего, из-под кровати, где будущий рейхсуправдом безуспешно пытался спрятаться. В одной ладони Шпиля был зажат полупустой спичечный коробок, другой он отчаянно цеплялся за ножку кровати. Синие футболка и гетры, а Шпиль, на свою беду, не успел их снять, с головой выдали в нем одного из фанов клуба «Шавке-04». Ох, не надо было ему, подававшему надежды оконописцу, бросив мольберт с акварелями, хвататься за факел и нестись, очертя голову, за другими поджигателями. На что он рассчитывал? Думал, пожарные погладят его по головке? Как бы не так. Тем более, что пожарные были чистой воды дикарями, сипаями с карийского этажа. Наглосаксы отправили их отдуваться вместо себя, только слегка припудрив для приличия носы, чтобы подлог не бросался в глаза. Ну а сипаи — рады стараться, лишь бы получить в Пентхаусе вид на жилье, поскольку им не улыбалось возвращаться в родной отсек, где из-за неконтролируемой рождаемости даже спать приходилось стоя.

Короче, эти парни, орудуя пожарными баграми, не оставили на Шпиле живого места. Затем ему крепко доставили мазерфакелы, воспринявшие притязания фанов «Шавке-04» носиться с факелами по этажам, как личное оскорбление Мамы Гуантанамамы, чей известный всему Дому факел был таким образом осквернен. К тому же, мазерфакелы были глубоко возмущены дерзкой выходкой одного швабрского водолаза, утопившего их любимый резиновый банан «Лузертания». И, хотя водолаз, вспоровший днище «Лузертании» ножом, доказывал впоследствии, что банан использовали для переброски через бассейн сипаев, его даже слушать никто не стал, а юного Шпиля сделали крайним. Повалили на пол и давай лупцевать. Еще и пустили в лицо струю «черемухи» из баллончика, отчего Шпиль надолго ослеп. Кто бы сомневался, что после этого он затаит обиду?

Сбивая пламя, пожарные не церемонились со швабрами и их имуществом. Все самое ценное было вывезено в Пентхаус в счет погашения долга за услуги по борьбе с огнем. Гобелены и антикварные фарфоровые сервизы, старинные рыцарские доспехи и картины были объявлены колюще-режущими предметами, конфискованы в качестве репараций, после чего у швабров остались одни голые стены и потолки. На этом их неприятности не закончились. Хотя очаги возгорания были локализованы, пожарные продолжили качать воду на швабрский этаж, а вычерпывать ее запретили. И, когда снизу прибежали разъяренные ляхи, вопя, что их, видите ли, затопили, велели швабрам компенсировать убытки, не слушая никаких оправданий.

— Ну, погодите, суки пожарные, будет и в нашем коридоре праздник! — скрипел зубами в бессильной ярости Шпиль, валяясь на больничной койке, весь в гипсах. Кого мог всерьез напугать инвалид, не способный без посторонней помощи нанизать на коротенькую пластиковую вилку безвкусную вегетарианскую тефтелю из прессованной соломы? Осознание собственного бессилия доводило Грубого до исступления, и тогда на него зло шипели соседи, опасавшиеся, как бы пожарные снова не начали бить.

— Да потише ты, Шпиль, заколебал уже! — шикали они. — Допросишься, придурок, честное слово…

— Ненавижу! Всех ненавижу! — не унимался Грубый.

— Дайте этому кретину какую-нибудь книжку, может, заткнется… — предложил кто-то.

— Он же слепой! Как же он будет читать?!

— Дайте написанную азбукой Бройля…

В библиотеке при лазарете нашлась всего одна такая книженция, нацарапанная одним анонимным слепцом, описавшим свои долгие бесплодные попытки вернуть зрение по методу доктора Норбекова. Автор не удосужился подписать рукопись. Книга называлась «Моя борьба». Заполучив текст, Шпиль надолго погрузился в чтение, водя по выпуклым строкам указательным пальцем. А, выписавшись из лазарета, доктора признали его безнадежным, прихватил книжку с собой. Делая первые, неуверенные шаги, Шпиль выставлял вперед длинную трость, которой то и дело постукивал по стенам. Зрение не спешило возвращаться к нему.

— Пускай радуется, урод припадочный, что взяли на поруки, а не засадили, как других военных преступников, в чулан, — шептались у него за спиной соседи по палате. Медленно удалявшийся Шпиль слышал каждое обидное слово, его уши, в отличие от глаз, работали, как часы. Он бы дорого дал, чтобы отшпилить критиканов, если бы только они попались ему на глаза. К сожалению, это было невозможно.

— Давай, проваливай, Пиночет долбанный, — напутствовали его, намекая на черные очки, прописанные ему консилиумом докторов, Шпилю предстояло носить их до конца жизни. До крови закусив губу, Грубый заковылял вперед, шаркая подошвами тапок и судорожно прижимая к пересчитанным сипаями ребрам «Мою борьбу».

С тех пор жизнь Шпиля стала борьбой за выживание. Повязка приносила ему непрестанные страдания. Отчасти выручала трость, но он все равно то набивал шишки об углы, то проливал кофе за ворот любимой коричневой рубашки. Самым страшным испытанием для Шпиля стало осознание того факта, что оконописцем ему больше не быть. Да и мольберт с акварелями, пока шла война, кто-то свистнул. Шпиль, как мог, отыгрывался на соседях. Чуть что, пускал в ход трость, которой наловчился метко разить обидчиков на слух. Завидев его, они шарахались, кто куда. Разумеется, то было слабое утешение для жильца с его амбициями. Шпиль как раз подумывал покончить с собой, когда в его беспросветной жизни неожиданно появился Хайнрих Гиблый. Этот плюгавый хитрован в пенсне, благополучно пересидевший драку с пожарными в лазарете, был готов на все, что угодно, лишь бы Шпиль назначил его Правой рукой. Для этого надлежало втереться в доверие к сварливому инвалиду. Хайнрих добился задуманного, презентовав Шпилю таксу-поводыря по кличке Блонди. Ход, сделанный Хайнрихом, оказался беспроигрышным. Жизнь, которую влачил Шпиль, разительно переменилась к лучшему, едва в ней появилась эта удивительно сообразительная собака. Отныне Грубому стоило только сказать, например, Блонди, хочу пивка, как они с таксой оказывались там, где его наливали ветеранам бесплатно, то есть, в знаменитой пивной Bürgerbräukeller. Или, когда Шпиль, почесав собаку за ухом, осведомлялся: Блонди, что там болтает про меня эта никчемная желтая пресса, не проходило и минуты, как такса неслась к нему со свернутой газетой в зубах. И не с каким-нибудь легкомысленным «Der Spiegel», а со свежим номером «Kommunisten Deutschlands» или «Juedische Zeitung». Растроганный Шпиль обнимал обожаемую собаку за шею, трепал по холке и не нарадовался, а Хайнриха, сделавшего столь неоценимый подарок, пожаловал эпитетом Верный с присвоением высокого звания обер-швабр-фюрера СС, назначив командовать самыми отмороженными фанами «Шавке-04». Их отряды как раз начали формироваться в тайне от пожарных, скрытно тренируясь так ловко бросать спички, чтобы их нельзя было погасить. Конечно, в одиночку Шпилю было сложно натаскивать своих поджигателей. С появлением Блонди и Хайнриха дело заспорилось. А потом, совершенно неожиданно, случилось непредвиденное — такса исчезла. Шпиль послал ее за свежим номером «Gazette Auschwitz», и не дождался ни его, ни верной Блонди.

— Блонди? Блонди?! Ко мне! Ко мне!! — встревожено звал Шпиль, но, такса не показывалась.

— Должно быть, ее украли, мой фюрер, — сразу же догадался Верный Хайнрих, очень кстати оказавшийся рядом.

— Но кто?! Кто мог пойти на такую неслыханную гнусность?! — Шпиль яростно стиснул кулаки. Костяшки пальцев громко хрустнули.

— А у вас есть какие-нибудь предположения, Экселенс? — вкрадчиво осведомился обер-швабр-фюрер. Грубый беспомощно развел руками.

— Да никаких, в общем-то… — вынужден был признать он. Тогда Хайнрих нагнулся к нему и что-то прошептал ему на ухо.

— Ты думаешь, это они?! — воскликнул Шпиль, его брови взлетели на лоб так высоко, что левая скрылась под челкой, сдвинув тугие бинты.

— Ну а кто же еще? — по-военному четко отвечал Хайнрих. Служить в армии ему не пришлось, от прошлого призыва в бундесополченцы Хайнриху удалось ловко откосить, сославшись на рахит. Теперь, назначенный обер-швабр-фюрером, что примерно соответствовало чину бригадного военврала первого ранга, он был вынужден вживаться в роль и быстро наверстывал упущенное.

— Но зачем?! Зачем им дался мой маленький милый песик?!! — возопил Шпиль, едва не плача от бессильного гнева. Хайнрих снова склонился к фюреру и шепнул еще несколько слов. У Шпиля отвалилась челюсть.

— Но ведь они же не едят такс! — вскричал он, едва только вернул челюсть на место. — Они лопают курочек, я точно знаю. Автор «Моей борьбы» уделил целую главу кулинарным предпочтениям обетованцев. Про уши Амана там было, это блюдо у них называется Гоменташи, говорят, пальчики оближешь. Про селедочку с луком я тоже слыхал, но, чтобы они ели собачатину…

— Разве не вы написали сей фундаментальный труд, о мой темный властелин? — умело разыграл изумление ушлый обер-швабр-фюрер, придав лицу подобострастное выражение. На голове Шпиля по-прежнему были бинты, но никто из подчиненных не знал наверняка, слеп ли фюрер подобно кроту, или только строит из себя слепого, чтобы хитростью выявлять двурушников. Один из ближайших приспешников Шпиля, головорез по кличке Рэм, они вместе начинали в фан-клубе «Шавке-04», как-то похвастал, будто поджигает спички о загипсованный затылок Грубого, сопроводив похвальбу соответствующей пантомимой. Шпиль и ухом не повел. Остальные посмеялись от души. А спустя всего пару дней, во время Ночи длинных ножей, когда фаны, по заведенному в клубе обычаю, мерялись лезвиями, у кого оно длиннее, Рэма нечаянно зарезали в толчее. Несчастный случай, неосторожное обращение с оружием…

— Разумеется, ее написал я! — поджал губы Шпиль, отчего его знаменитые на весь швабрский отсек усы подперли нос. Он, действительно, так свыкся с любимой книгой, что приучился искренне считать себя ее автором. — Ну так тем более, я не понимаю! Обетованцы не едят собачатину! И потом, зачем им меня доставать?! Я ведь к ним всегда хорошо относился! Даже простил, когда кто-то из них свистнул мой мольберт, пока я храбро дрался с пожарными у бассейна…

Приняв откровенно раболепную позу, Хайнрих произнес еще несколько фраз на ухо фюреру.

— Они сделали это мне назло?! — чуть не взвыл Шпиль, наливаясь кровью. — Ты уверен?!

Обер-швабр-фюрер многозначительно кивнул.

— Вот, значит, как, — скрипнул зубами Шпиль, незаметно смахнув слезу, выкатившуюся из-под повязки на глазах. — Ну, тогда все! Будет им окончательное решение их Кулинарного вопроса! Сами напросились!

Еще через пару дней верный Хайнрих подготовил пространную докладную на имя шефа.

— Это еще что такое? — удивился Шпиль, вызвав подчиненного в кабинет. За покатые потолки и полумрак, царивший там круглыми сутками, посетители прозвали его Логовом вервольфа, хоть, на самом, все было куда прозаичнее. Диктатор предпочитал сумерки, поскольку яркий свет резал пострадавшие глаза. С исчезновением Блонди повязку довелось снять.

— Материалы следственного дела по факту государственного преступления против вас, мой фюрер, вашей отважной таксы и всего Рейха, — отчеканил Верный Хайнрих. — В приложении — выводы экспертизы, протоколы допросов и вещественные доказательства.

— Похвально, — рассеянно пробормотал Грубый, поглаживая корешки толстых фолиантов слегка подрагивавшей кистью левой руки. — И каковы же, если вкратце, выводы?

— Оправдались наши самые наихудшие опасения, Экселенс, — Хайнрих вытянулся по стойке смирно, которую тщательно отрабатывал перед зеркалом в свободное от поджигательства время.

— Каким образом?! — голос Грубого разом опустился на три октавы.

— Форшмак… — вымолвив это страшное слово, обер-швабр-фюрер многозначительно умолк.

— Нет… — прошептал Шпиль через минуту, истраченную воспаленным мозгом на сведение логических концов. Его губы посинели, лицо сделалось пепельным. — А как же… — он осекся. Но верный Хайнрих понимал шефа с полуслова:

— Вот результаты экспертизы, проведенной лучшими теологами рейхс-этажа, — обер-швабр-фюрер пододвинул Шпилю пачку альбомных листов, исписанных строгим готическим шрифтом. — По мнению наших профессоров, кстати, я осмелился без вашего ведома присвоить им очередные звания гауптманов, обетованский Кашрут четко указывает животных, чье мясо запрещено к употреблению. Это свинья, верблюд, заяц и крыса. Первые три вида давно вымерли и не встречаются в Доме. Крысы процветают, но их и так едят только в случае самой крайней необходимости. Например, при длительной осаде отсека. О таксах в Кашрут ничего не сказано, Экселенс…

Слушая верного Хайнриха, Грубый взялся за волосы, смахнув украшенный рисованными черепами ночной колпак.

— Какие у тебя еще доказательства?! — прорычал он, задышав тяжело, яростно, с присвистом.

— О, их полно, — заверил обер-швабр-фюрер. — Например, вот эта пьеса. Видите?

— Швэр цу зайн а ид? — мучительно щурясь, прочел по слогам Шпиль, отодвинул кожаный переплет и выжидательно уставился на верного Хайнриха. — Что за абракадабра? Я не понимаю…

— Пьесу написал некий Алейкум Ассалям, выдающий себя за мигранта с этажа неполноценных арафатников. Но, у меня есть веские основания подозревать, что на самом деле под псевдонимом Алейкум Ассалям скрывается небезызвестный сценарист Вэалейхем Шалом. Это чистокровный обетованец работает в театре на Второй авеню…

— Опять этот проклятый Пентхаус… — процедил сквозь зубы Грубый, до боли стиснув ореховые подлокотники кресла, украшенные мастерски вырезанными свастиками.

— По нашим сведениям, — продолжал Хайнрих ледяным тоном, — именно этому, пользующемуся большим уважением соседей деятелю культуры, было поручено удостоверить кошерность блюда, о котором я вам только что доложил. Процедура, о которой идет речь — обязательное условие, если оно не соблюдено, уважающие себя обетованцы даже за стол не сядут, не то, чтобы вилки в руки взять. Проводить ее — большая честь. Однако наши теологи считают, признав форшмак годным к употреблению в пищу, как того требовали влиятельные заказчики из Биллиардного клуба, Вэалейхем Шалом пошел против совести. Поскольку, часть ингредиентов, не будучи ни свининой, ни верблюжатиной, вместе с тем, не являлись ни курятиной, ни рыбой. Разумеется, Вэалейхем Шалом не мог не знать столь очевидных для всякого обетованца вещей. Ему пришлось притягивать доказательства за уши…

— Каким образом? — перебил Шпиль. На его лицо стало страшно глядеть.

— Он вспомнил о некоем животном «хагав», неоднократно упоминаемом в Начертании, якобы полученном жильцом по имени Моше из рук самого Архитектора…

Услышав имя Моше, Грубый болезненно поморщился.

— Так вот, загадочное животное «хагав», кстати, теологи до сих пор не решили, какая именно тварь имелась в виду, числится как условно съедобное…

— Условно съедобное — это как? — напрягся Шпиль.

— Вроде произрастающих в мрачных отсеках сидней грибов волнушек, Экселенс, — пояснил обер-швабр-фюрер. — Сидни запросто употребляют волнушки в качестве закуски, правда, чтобы не отравиться, грибы рекомендуется запивать внушающим трепет количеством водки или самогона…

— Насколько я знаю от тех боевых товарищей, кто чудом вернулся с поросших мхом этажей сидней, эти кошмарные исчадия азиатского мрака только тем и заняты, что хлещут свою низкопробную водяру, от которой за километр разит сивухой, — вставил Шпиль задумчиво и, как ни странно, его лицо немножко разгладилось. По всей видимости, ужасы восточного фронта пугали его значительно меньше участи Блонди. — И, если у этих образцовых унтерменш, — тут фюрер снова презрительно поджал губы, — заходит речь о закуске, значит, они высосали столько водки, что она начала выплескиваться через глотки обратно, и им срочно требуется протолкнуть ее вниз по пищеводу…

— Вы как всегда правы, мой темный властелин, — склонился в почтительном поклоне обер-швабр-фюрер.

— А, когда в желудке скапливается столько водки, сколько ее вмещается у одних только сидней, можно смело и мухоморы сырыми жрать, вместе с бледными поганками. Хуже все равно не станет…

— О, как это точно подмечено! — подхватил обер-швабр-фюрер, делая реверанс. — В том-то и дело, мой господин! Как видите, грибы являются условно съедобными продуктами. Точно такими, как и собачатина…

Хайнрих попал в точку. Лицо Темного Властелина наконец-то почернело.

— Этот обетованский негодяй Вэалейхем Шалом, маскирующийся под личиной честного арафатника Алейкум Ассаляма, как я уже имел честь докладывать Вашему Мрачному Величеству, провел четкие параллели между условно съедобным животным «хагав» из Начертания и «гавкой», как сидни спьяну называют своих беспородных псин. А гавки, вне сомнений, условно съедобные существа, ведь чайники из Пентхауса уплетают их за обе щеки и в тушеном, и в жареном виде.

Шпиль Грубый издал горлом странный и, одновременно, устрашающий звук.

— Получить к праздничному столу рождественскую гавку с яблоками — предел мечтаний для большинства чайников, а их, между прочим, в Подвале — как нерезаных собак, — продолжил обер-швабр-фюрер безжалостно.

— ХВАТИТ!!! — не своим голосом взвыл Шпиль Грубый. — Избавь меня от подробностей, Хайнрих!!

— Прошу пардона, Экселенс, — тон обер-швабр-фюрера стал заискивающим. — Я только хотел, чтобы вы знали, как обстоят дела. Вот, если изволите сомневаться, ксерокопия стандартного меню одного из самых посещаемых в Пентхаусе ресторанчиков, где подают национальную пищу чайников. Как видите, блюда из гавок представлены весьма широко…

Звериный рык, изданный после этих слов Шпилем Грубым, заставил обер-швабр-фюрера отшатнуться. И все же, поискав в себе мужества, он нашел некоторую порцию и продолжил.

— Подтвердив кошерность блюда, Вэалейхем Шалом тем же вечером крепко запил, чего прежде за ним не водилось. А, надравшись как свинья, взялся лихорадочно писать новую пьесу, которую завершил поразительно быстро, толком не протрезвев. Она перед вами, мой темный властелин. Ее название, «Швэр цу зайн а ид», что в переводе с языка Начертания означает: «Как фигово быть обетованцем». Наши специалисты считают это произведение завуалированным признанием в мухлеже, сделанным Вэалейхемом Шаломом в иносказательной форме.

Слушая Хайнриха, Шпиль все больше испытывал жгучее, почти нестерпимое желание кого-нибудь отшпилить. Желательно, Вэалейхема Шалома, но не обязательно его. Любой среднестатистический обетованец тоже бы вполне сгодился для этой цели. На худой конец, Шпиль был готов удовлетвориться Верным Хайнрихом. В конце концов, сам виноват, не надо было приносить темному властелину черную весть. К счастью для обер-швабр-фюрера, в дверь кабинета неожиданно постучали.

— Кого еще Подрывник принес?! — взревел Шпиль, приподнимаясь из кресла. На пороге показался рослый мордоворот с подносом, на котором виднелись кофейник, кувшин с молоком, и дымящаяся баварская сосиска на блюдце с каемочкой из сплетенных свастик.

— А, это ты, мой верный Брюкнер? — сбавил обороты Шпиль.

— Ваш завтрак, мой повелитель, — доложил верзила вполголоса. Шпиль потянул ноздрями, покосился на сосиску, и его едва не вывернуло наизнанку.

— Немедленно убери от меня эту гадость! — завопил Грубый во всю глотку. Адъютант, позеленев, опрометью шмыгнул за дверь.

— Фон Кителя с фон Йодом ко мне!! — прокричал ему в спину Шпиль. — НЕМЕДЛЕННО!!!

Упомянутые Шпилем фон Китель и фон Йод были самыми опытными фельд-швабр-военруками этажа, недавно назначенными им инструкторами, чтобы обучать молодых фанов клуба «Шавке-04» бросать зажженные спички и другим боевым приемам.

Раз они срочно понадобились Саурону, дело — табак! — бухало в голове перепуганного насмерть адъютанта. К сожалению, он оказался прав.

* * *

К утру следующего дня план нападения на ненавистный Пентхаус был в общем и целом готов, а просидевшие за его составлением ночь напролет фон Китель с фон Йодом не чувствовали отсиженных ягодиц. Кроме того, они умирали от голода. Накануне вечером верный адъютант Брюкнер нашел обоих в уютном гаштете, где фон Китель с фон Йодом как раз усаживались за стол, заставленный тарелками с копчеными сардельками и нежнейшей, нарзанной тончайшими ломтями ветчиной под винным соусом. В связи с неожиданным появлением Брюкнера, гастрономические планы пришлось скорректировать, Шпиль был не из тех руководителей, которые умеют ждать, в особенности, когда начинал бегать по потолку.

— Бегает? — тихонько спросил фон Китель у Брюкнера.

— Как ужаленный, герр фельд-военрук, — в тон ему отвечал адъютант. Правду сказать, оставшись без ужина, фон Китель с фон Йодом не слишком расстроились, понадеявшись перехватить по паре бутербродов у Шпиля, он имел обыкновение угощать гостей деликатесами и никогда не жадничал, когда звал в гости военруков. И были неприятно огорошены, узнав, что фюрер неожиданно превратился в вегетарианца. Проклиная урчавшие от голода животы и дурацкие шпинаты, которые они вынуждены были жевать, чтобы не обидеть хозяина, фон Китель с фон Йодом, битый час слушали амбициозные разглагольствования Шпиля про то, как он сначала нагнет наглосаксов с мазерфакелами, а затем выставит из Пентхауса коленом под зад. Оба прекрасно понимали, задуманное фюрером — неосуществимо. Ни одна запущенная швабрами спичка ни при каких условиях, включая сильный попутный ветер, а последнее могло случиться, только если бы наглосаксы включили свои воздухогенераторы на реверс, не долетит и до середины бассейна. И штурмовые лестницы, о которых распинался Шпиль, до противоположного берега точно не достанут. А надувных матрасов у него просто нет. Но, если бы и были, наглосаксам ничего не стоило перетопить их огнем из своих ужасных дальнобойных рогаток. Короче, фон Китель с фон Йодлем отдавали себе отчет, против пожарных у Шпиля — ни единого шанса. Но, сказать об этом в лоб они, по понятным причинам, не смели. Ни фон Кителю, ни фон Йоду, вовсе не улыбалось быть зверски отшпиленными. Поэтому фельд-военруки исправно кивали, тщательно записывая под диктовку все нелепости, которые за ночь нагородил Шпиль.

Лишь под утро, совершенно измочаленный, фон Йод, отвечая на вопрос Шпиля Грубого, когда же они с фон Кителем будут готовы вести своих храбрых поджигателей в атаку на Пентхаус, промямлив, что, дескать, а хоть бы и сейчас (быстрее отмучаемся, думал при этом умудренный опытом фельд-военрук), все же осмелился спросить, как быть с поводом для нападения.

— С поводом?! С каким еще поводом?! — запнулся на полуслове Шпиль. — Что еще за повод? О чем это вы талдычите?

Набравшись храбрости, фон Китель поддержал коллегу, сказав, что иначе — никак нельзя. Не могут же отважные швабры прослыть в глазах остальных жильцов агрессорами.

— Вам нужен повод?! — многообещающе понизив голос, зловещим тоном осведомился Шпиль. Фельд-военруки синхронно кинули, побелев, как чистые холсты.

— А того факта, что эти ублюдки отсасывают наш кровный воздух своими пожарными шлангами, по-вашему мало?!! — брызгая слюной, завопил Грубый на весь кабинет. — Они нас душат! Тупо душат! Вам этого мало, трусливые негодяи?!!

Тут следует кое-что пояснить. Когда пожарные Пентхауса, хорошенько проучив хулиганов из фан-клуба «Шавке-04», перестали качать воду на швабрский этаж, в отсеках у швабров почти не осталось кислорода. После пожара, устроенного фанами, помещения были страшно задымлены. И проветрить их было нечем. Своих воздухогенераторов у швабров отродясь не водилось, так высоко их научная мысль не воспарила, а мудреные фильтры многоступенчатой очистки, изобретенные ими еще до войны, чтобы экономить импортную, поступавшую из Пентхауса дыхсмесь (после очистки она снова становилась вполне дыхабельной), сильно пострадали по ходу ожесточенной потасовки. Фаны обвиняли в уничтожении фильтров пожарных, которые, якобы, умышленно переколотили их своими топорами. Пожарные грешили на фанов, дескать, они испортили фильтры назло соседям. Так или иначе, после пожара фильтры восстанавливать не стали, это было хлопотно. К тому же, починив фильтры, швабры могли снова задрать носы. Такие опасения тоже имелись.

— Побаловались, и хватит, — решили, посовещавшись, командиры пожарных расчетов, и внесли в Версальское соглашение о прекращении огня отдельный пункт, по которому взяли на себя централизованное воздухоснабжение выгоревшего отсека. А с назначенного ими же нового управдома швабрского этажа, его звали Веймаром, он был их марионеткой, взяли честное благородное слово, что счета за дыхсмесь будут оплачиваться швабрами в полном объеме и без задержек.

— И без дураков, дружище Веймар, — предупредили своего назначенца в Биллиардном клубе. — Чуть что не так, без предупреждения перекроем кран…

Веймар, разумеется, и пикнуть не посмел в ответ. Его для того и поставили управдомом, чтобы молчал, как рыба. А вот для болезненно ответственного Шпиля контроль за поставками дыхсмеси через наглосаксонские пожарные шланги очень скоро превратился в манию. Он по три раза на дню бегал к манометрам, считывая показания через лупу, зрение оставалось ни к черту. Полученные данные заносил в тетрадку аккуратным столбцом. Судя по датчикам, воздух из Пентхауса поступал исправно, но Шпиль нисколько не сомневался, на самом деле, имеет место подлый отсос, просто у него не было калиброванного манометра, чтобы доказать факты вопиющего разводняка. Тут, кстати, Грубый крупно заблуждался. Все было как раз без обмана, он зря психовал. Мазерфакелы честно качали швабрам первосортную, обогащенную озоном дыхсмесь. Даже задействовали для этого дополнительные мощности, спарку нагнетающих вентиляторов компании «Standard Air», принадлежавшей известному на все Западное крыло меценату. Как коренной обитатель Пентхауса из влиятельного тотема Цимес, он носил смешное прозвище — Горный Лесоруб, а среди своих краснокожих собратьев прослыл неисправимым филантропом, которого воздухом не пои, а только дай оказать кому-нибудь бескорыстную помощь с отсрочкой платежа. И хоть бледнолицые швабры с фашистскими замашками были ему не по душе, Горный Лесоруб готов был прийти на помощь даже им, накачав в отсеки столько воздуха, чтобы у них началось головокружение от успехов. Вышло точно так, как он хотел, головы Шпиля и его приспешников, фон Кителя с фон Йодом, шли по кругу. Поэтому стрелочки, рисовавшиеся ими в тактических картах, когда они прикидывали, как бы ловчее врезать по Пентхаусу, описав магический круг, спускались в Красноблок, который их, поганцев, между прочим, не трогал.

Где уж было Шпилю и его дружкам, в столь неадекватном состоянии, выдумать мало-мальски приличный повод для нападения, опьяненные озоном, они не вязали лыка.

— Ладно, хрен с вами, возьмем тайм-аут, — смирился, в конце концов, Шпиль, отпуская фон Кителя с фон Йодом жестом руки. Под утро те все равно клевали носами, засыпая на ходу.

Тупые бесполезные солдафоны, — думал он. — Циклона Б на обоих жалко, не то сидели бы у меня в газенвагене.

Это была не пустая угроза. Персональная газовая камера была самолично обустроена им в бывшей душевой кабине, так что фон Кителю с фон Йодом в тот день действительно крупно повезло.

— Ладно, идите пока, отдыхайте, мужики, — буркнул Шпиль. Когда понадобитесь, я за вами пришлю.

Фон Китель с фон Йодом удалились, чувствуя, что у них Дом свалился с плеч. Повторюсь, абсурдная затея Шпиля форсировать Атлантик, вгоняла их в ступор.

Избавившись от фельд-военруков, которых Шпиль про себя обзывал мерзкими размазнями, он заперся в кабинете с верным Хайнрихом. Но и тот не сподобился предложить ничего толкового. Видимо, в тот день Шпиль Грубый встал не с той ноги. Тем паче, что, по факту, не ложился.

— Так, все, ты тоже — пшел вон!! — разорался он на Верного Хайнриха.

Обер-швабр-фюрер ретировался. Промыкавшись до обеда без дела, Шпиль, вздохнув, запер секретные карты, нарисованные военруками под его диктовку, в секретный чемодан, спрятал его под кровать поплелся в облюбованный им гаштет «Бюргербройкеллер», чтобы скоротать вечерок. Хорошенько проветриться. Может даже, устроить какой-нибудь пивной фестиваль, чтобы было весело. Или Bier-Putsch. Словом, как получится.

* * *

Так совпало, что именно в тот день и час, когда Грубый, обуреваемый своими черными, откровенно человеконенавистническими замыслами, захлопнул дверь и, прихрамывая, скрылся за углом, двое самых влиятельных чиновников Дома, управдом мазерфакелов Франклин Деланно-Резвый и его наглосаксонский коллега Уинстон Шершень, встретились, чтобы обсудить текущие вопросы Домоустройства. Их накопилось немало, причем, весьма непростых даже для столь опытных руководителей, какими прослыли эти двое умудренных опытом жильцов. По обоюдному согласию, встречу решили провести в конфиденциальном формате. Посему для рандеву избрали неоглядные просторы бассейна Атлантик. Это было самое подходящее местечко, чтобы избавиться от посторонних ушей и глаз. Пожарные спустили на воду двухместный прогулочный велосипед-катамаран, оборудованный комфортабельными сидениями для лидеров. Почетный караул из серферов выстроился вдали, держась на почтительном расстоянии. Наглосаксы в красных гвардейских мундирах, плавках, раскрашенных в цвета Юнион Джека и высоких шапках из дефицитного меха бурого медведя, выстроились по правую сторону велосипеда, стриженные под бокс мазерфакелы, боевые пловцы из отряда защитников Мамы Гуантанамамы — по левую. И те, и другие держались настороже. Прошел слушок, будто на дне ползают швабрские водолазы из диверсионной стаи адмирала Звонницы. Те самые, что уже утопили полюбившийся мазерфакелам банан «Лузертания» и, похоже, не собирались останавливаться на достигнутом. К счастью, в тот день диверсанты не посмели высунуть носов из воды. Устрашившись конвоя, вооруженного гарпунными ружьями и глубинными бомбами, они расползлись по дну как раки кто куда, не смея лишний раз вздохнуть.

— Ну, что, дружище Кент, сдается, психопат Шпиль — как раз тот, кого мы заждались, чтобы радикально поправить наши дела? — первым нарушил молчание Франклин Деланно-Резвый. Вопреки параличу, сковавшему нижнюю половину его могучего мускулистого тела много лет назад, Резвый славился неправдоподобной креативностью, неожиданно появляясь в своем инвалидном кресле даже там, где его не ждали и куда его точно никто не звал. Но он и не спрашивал позволения. Мало кто знал о том, что своей неслыханной мобильностью управдом обязан электрическому моторчику Перла Харбора, искрометного изобретателя-новатора с экзотического гавайского этажа, славящегося разбитым там восхитительным дендропарком.

— Не факт, дружище Френки, не факт, — пробормотал управдом наглосаксов Уинстон Шершень, потирая мясистую, чисто бульдожью щеку. Будучи потомственным аристократом, происходившим от младшей ветви знаменитых на весь Пентхаус герцогов Кент, сэр Уинстон, тем не менее, имел самый простецкий вид, больше всего походя на какого-нибудь добряка кондитера, озабоченного лишь тем, чтобы его пирожные стали еще вкуснее. Или на толстяка булочника, упитанного, как и сдоба, выпекаемая им в духовой печи. На самом деле, то было весьма обманчивое впечатление. В действительности, управдом наглосаксов был ой как не Прост. Скорее уж — Сенна от большой политики. Короче говоря, ас…

— Он! Двух мнений быть не может! — напирал Деланно-Резвый, как всегда, пускаясь с места в карьер, хотя и был прикован к инвалидной коляске.

— Попридержи коней, дружище Френки, — обронил куда более осторожный Кент.

— Что ты вечно препираешься по пустякам?! — вспылил Деланно-Резвый. — Говорю тебе: Шпиль — наш клиент. Абсолютно неадекватный жилец, как мне доложила разведка. Чуть что не так, срывается на крик и шпилит того, кто ему первым попадется на глаза…

— Ну, допустим, — протянул сэр Уинстон. — Но это еще ничего не доказывает…

— Еще как доказывает, — не сдавался Деланно-Резвый. — Знаешь, что обнаружили мои агенты из Федерального Бюро Находок у этого ненормального под подушкой, когда скрытно проникли в его квартирку в его отсутствие?

— Журнал Плейбой? — с кислой миной осведомился Кент. — Комиксы «Bathman from bathroom»?

— Книжку «Моя борьба» писателя Норбекова, которую считает своей. Шпиль ее несколько раз переписал, причем, азбукой Бройля, представь себе! Каждую букву ногтями выдавил, прикинь, как этого упоротого шпилило?!

— Впечатляет, — впервые согласился сэр Уинстон. — «Моя борьба» — это что-то вроде иллюстрированного учебника по сумо в подарочном издании для латентных геев?

— Вот именно, — очки на носу управдома мазерфакелов полыхнули адским пламенем. — А знаешь, что этот неадекват Шпиль хранил между страницами своей книжки?

— Золото с бриллиантами? — не скрывая издевки, бросил Кент. — Нет, погоди-ка. Стринги Евы Браун?

— План наступления на Пентхаус, разработанный фон Кителем и фон Йодом. Оба, между прочим, самые агрессивные у швабров фельд-военруки… — голос Деланно-Резвого наконец-то дрогнул от обиды. Управдом наглосаксов тяжело вздохнул.

— Это все, что ты мне хочешь сказать?! — напустился на него Деланно-Резвый. — Чего молчишь, Кентяра? Язык, проглотил, mother fucked?!

— Сглазить боюсь, — буркнул Кент с большой неохотой.

— Тут ты прав, — откликнулся Резвый, лихорадочно перебирая хромированные обода колес своей инвалидной коляски престижной марки Cadillac. — Сглазишь, и нам хана. Если не сумеем вывести Пентхаус из стагнации, потомки ни за что не простят…

— Из стагнации?! — Кента аж передернуло. — Да ты оптимист, мой друг! — В последние несколько минут управдом наглосаксов безуспешно пытался раскурить толстую гаванскую сигару, которую привык мусолить во рту. Но порывистый ветер, налетавший со стороны Пентхауса, раз за разом гасил спички, пока Кент, в ярости, не швырнул коробок куда подальше в бассейн. Атлантик волновался, то тут, то там перекатывались пенные гребешки, серферы из секьюрити мастерски скользили с одного на другой.

— Ты б не мусорил понапрасну, — неодобрительно покачал головой Резвый и вцепился в поручни, водный велосипед болтало на волнах все сильнее.

— Нашел, о чем беспокоиться, эколог хренов! — отмахнулся Кент, демонстративно бросив надкушенную сигару вслед за коробком. — Ты погляди, что творится кругом! — Напускная меланхоличная мина слетела с толстой физиономии борова, обнажив чисто волчий оскал. Вскинув массивные пухлые руки, Кент очертил ими хмурый горизонт. — Скоро грянет буря, вот что я тебе скажу! И все — из-за тебя!

— Из-за меня?! — воскликнул Деланно-Резвый, хватаясь за сердце.

— Из-за тебя и твоих мудацких воздухогенераторов, которые вы, мазерфакелы, навязали нам, наглосаксам!

— Ну, знаешь ли, это уже поклеп! — вспыхнул до ушей Деланно-Резвый. — Мы ничего такого вам не навязывали!

— Ах, не навязывали?! — едва не задохнулся от праведного возмущения герцог Кент. Говоря по справедливости, его можно было понять, ибо, упорно отнекиваясь, управдом мазерфакелов бесстыдно юлил. Ведь именно благодаря своим хваленым Воздухогенераторам мазерфакелам удалось заставить наглосаксов потесниться, когда они, практически безропотно, освободили часть Пентхауса, включая священные помещения, непосредственно примыкавшие к вентиляционным люкам, откуда извне струился упоительно свежий воздух. Отчего это вдруг наглосаксы, столь упорно оборонявшие свою вотчину от поползновений Бисквита, и не уступившие ни пяди кровных ярдов швабрам, проявили такую неслыханную покладистость, наверняка удивитесь вы? Ну, для начала, как-никак мазерфакелы приходились наглосаксам дальними родственниками, а свое говно, как известно, не пахнет. Кроме того, мазерфакелы оказались гораздо наглее самих наглосаксов, их нахальство вообще не знало границ, оказав на последних обескураживающий эффект. Мазерфакелы молча приперли статую своей обожаемой Гуантанамамы, поставив ее у дверей в Пентхауса, а наглосаксов перед фактом: проживаем дружно или как? Наконец, и это важнее всего, на руках мазерфакелов имелся козырный туз, крыть который наглосаксам было нечем. Практически доведенный до ума опытный образец промышленного воздухогенератора, способного производить дыхсмесь буквально из испражнений, при запертых люках, в герметически закупоренных отсеках. В любых природных условиях, короче говоря, включая самые экстремальные. Против этого феноменального ноу-хау паршивенькие дутьевые вентиляторы наглосаксов, обеспечивавшие им абсолютную гегемонию над Домом на протяжении стольких лет, были не белее, чем бескозырными шестерками.

Условия, поставленные мазерфакелами наглосаксами, были жесткими как ультиматум. Хозяева чудесного изобретения честно дали понять, что, в принципе, не претендуют на Пентхаус, поскольку, лишившись вентиляционных люков, он не будет стоить ломанного глотка. А они, запустив свои воздухогенераторы на полную мощность, играючи превратят любую точку Дома в Уолл-флит, и, соответственно, новый Пентхаус. Логика была убийственной, наглосаксам не оставалось ничего иного, как убиться о ближайшую стену. Или согласиться, утешая себя тем, что мазерфакелы, по сути, правы. Ведь именно их ноу-хау, как ни обидно это звучит, обеспечит всему Дому автономность, о чем еще недавно никто даже мечтать не смел. Иными словами, жильцы смогут наглухо задраить вентиляционные люки, перейдя на дыхание искусственным воздухом, и наплевать, что делается наверху.

— Давайте подсчитаем, сколько высвободится производительных сил, когда отпадет надобность лихорадочно гнаться за ускользающей все выше пригодной для дыхания атмосферой, — говорили мазерфакелы. Наглосаксам и тут было нечем крыть. Они и не стали кочевряжиться. Тем паче, что мазерфакелы их не дожимали, гарантировав фривольное существование на равных правах. — Вместе будем всем Домом заправлять, — обещали они. Что оставалось наглосаксам?

Конечно, в итоге, все вышло не так гладко, как стелили мазерфакелы. Наловчившись мешать искусственный воздух в неимоверных количествах, новые хозяева Пентхауса постепенно откупили у прежних владельцев большинство помещений, переоборудовав по собственному усмотрению. Очень много места заняли построенные ими хранилища сжатой дыхсмеси, ее со временем, просто некуда стало девать. Часть излишков закачивалась ими в толстостенные цистерны Межэтажного Воздушного Фонда, часть составила Федеральный Резервуар. Кое-что мазерфакелы были вынуждены сжигать втихаря. Не помогало. На манометры и другие контрольно-измерительные приборы, которыми были оборудованы громадные, переполненные до краев резервуары, скоро стало страшно смотреть. Приборы зашкаливало. То и дело завывали сирены аварийной сигнализации. Срабатывали предохранительные клапаны, система сама сбрасывала давление, спасаясь от взрыва. Мощные струи обогащенной кислородом искусственной дыхсмеси с трубным воем вырывались на свободу и потом гуляли по бассейну Атлантик, провоцируя вихри и волны, породу выраставшие в цунами.

* * *

— О какой такой стагнации ты распинаешься, интересно знать?! — чтобы быть услышанным коллегой, сэру Уинстону поневоле пришлось перейти на крик. Ветер все крепчал, волнение обещало обернуться настоящим штормом. — Это, по-твоему, стагнация, да?! — герцог Кент снова огляделся вокруг выпученными глазами. — Да это же полная жопа! У меня под Вестминистерством скопилось столько сжиженной дыхсмеси, что согнуло стрелки компрессометров! Прокладки травят, ты что, не слышишь их воя?! Оглох?! Еще чутка, и рванет! От Дома камня на камне не останется! А тебя, если выжить угораздит, жильцы прямо на твоем хваленом Новом курсе распнут. Или линчуют, но я бы, на твоем месте, не рассчитывал на такую покладистость с их стороны!

— Мы потихоньку сокращаем производство искусственного кислорода, — попытался успокоить партнера Деланно-Резвый. — Из двенадцати новеньких воздухогенераторов Межэтажного Воздушного Фонда на сегодняшний день работают только три, остальные остановили под предлогом планового ремонта. Скоро давление спадет…

Естественно, это были жаркие отговорки…

— Нихрена оно не спадет! — вскричал Кент, в отчаянии заламывая пухлые руки. — Такое ощущение, ваша дыхсмесь научилась размножаться сама!

— Нана-технологии?! — ахнул управдом мазерфакелов. — Но мы же их еще не изобрели…

— Спекуляции, — откликнулся сэр Уинстон. — Их-то вы успели изобрести, не так ли?! Вы намешали столько воздуха, что нам его больше некуда девать! Торговцы дыхсмесью из Сити в панике! Ее Величество тоже в шоке. Третий день, как заперлась у себя в Букинистском кабинете, и с тех пор не пьет, не ест, только твердит через дверь про какую-то fucking Lady Di…

— Что за fucking Lady Di? — склонил голову на бок Деланно-Резвый.

— В том-то и соль, что не знает никто! — вскричал Кент. — Проститутка, видать, какая-то, которую Джек-Потрошитель не дорезал! Впрочем, что там королева-мать?! Индекс Доу-Джонса упал ниже плинтуса, и у моих помощников никак не получается выковырять его оттуда!

— Да ты что?!! — Резвый сильно побледнел.

— Короче, если в ближайшее время в Доме никто ничего не подожжет, нам — хана!

Они пустили водный велосипед по кругу.

— Значит, тем паче, я прав. Шпиль — наша единственная надежда, — изрек Деланно-Резвый с чувством.

— А если подкачает? — понизив голос, справился герцог Кент.

— Надо сделать все, чтобы не подкачал, — резюмировал управдом мазерфакелов.

— Что, все? — спросил Уинстон Шершень и сглотнул.

— Доверься мне, — на этот раз, голос Деланно-Резвого прозвучал пугающе глухо.

* * *

По странному стечению обстоятельств, тем же вечером у швабров грянул гром. То есть, сказать по правде, никто в Доме не знает наверняка, как именно он гремит высоко над крышей из-за толстых перекрытий и звуконепроницаемых стен. Просто у нас так принято выражаться, чтобы обозначить какие-то судьбоносное событие. В данном случае — исторический момент, когда Шпиль Грубый наконец-то сорвался с поводка. Это случилось в его любимом гаштете Бюргербройкеллер, куда он выбрался скоротать вечерок.

Вначале ничто не предвещало беды. Шпиль сидел в углу, без аппетита жевал вегетарианский салат и, вообще, держался тихо, как мышь. Штопанная-перештопанная коричневая рубашка, единственная приличная вещь, что у него была, хотя все равно сидела на нем мешковато, лишь подчеркивала это отталкивающее сходство. У Шпиля раскалывалась голова. Он забыл дома аспирин, и стеснялся попросить таблетку у бармена.

В зале, к слову, было немноголюдно. Фон Китель с фон Йодом отсыпались после бессонной ночки. Верный обер-швабр-фюрер Хайнрих куда-то вышел. Небольшая группа штурмовиков за столом в углу перебрасывалась в кости, по слухам, вырезанные из черепов обетованских ребе. В углу негромко играл музыкальный автомат. Кто-то, наверняка, чтобы порадовать Шпиля, поставил пластинку с его любимым «Die Walküre». И ТУТ, ага, именно так, заглавными буквами, в заведение ввалилась шумная компания хмельных остарбайтеров из квартиры пшиков, которых Шпиль и на трезвую голову конкретно не переваривал.

— Meinem Gott, откуда здесь взялись эти проклятые крикливые унтерменш?! — просипел Грубый, зажимая уши. Это ничего не дало. Заказав выпивку, пшики двинулись к музыкальному автомату, на ходу оскорбляя гениального Вагнера.

— Что за хлам, матка бозка! — восклицали они, минуя скрючившегося на стуле Шпиля. — Какой дурноватый на всю голову гот включил эту похабщину?

Никто толком не успел опомниться, как на весь гаштет грянул ненавистный Шпилю гимн «God, save the Queen» в исполнении одноименного квартета спидозных геев.

— God save our gracious Queen! — зашлись в электрическом хрипе динамики, включенные пшиками на полную мощность. — Long live our noble Queen!

— Еще польска не сгинела! — дружно подхватили пшики.

Шпиль уже был на ногах. Ему понадобилось всего пару секунд, чтобы пересечь зал по диагонали. Выдернув дымящуюся сигарету «Кент» изо рта одного из пшиков, Грубый потушил ее о лоб его товарища. Во все стороны посыпались искры. Занялся ковролин, сразу в нескольких местах. Раненный пшик упал на пол и задергал ногами.

— Шпиль их, гадов! — прорычал Шпиль не своим голосом.

— Хайль Шпиль!!! — хором взревели штурмовики, хватаясь за тяжелые дубовые табуретки. Минута, и от самонадеянных пшиков остались одни шнурки. Сквернословя и разбрасывая повсюду горящие спички, разгоряченные шнапсом штурмовики побежали к бассейну Атлантик. Шпиль, страшно смеясь и улюлюкая, несся впереди своего отряда. Жильцы других квартир, лягушатники, бени и люксусы, тюльпаны и нарциссы, высунувшие было любопытствующие головы в коридор, в ужасе захлопнули двери и опустили засовы. Шпиль не обращал на этих жалких мокриц ни малейшего внимания. Его интересовал только Пентхаус. Позади, отстав от командира на пол армейского корпуса, трусили рысцой фон Китель с фон Йодом, на бегу умоляя Грубого свериться с планом компании, составленным ими накануне. Но, Шпиль не слышал их.

Дальше случилось то, что уже произошло некогда с Бисквитом. Дорогу штурмовикам преградил широченный бассейн. Забаррикадировавшиеся на противоположном берегу наглосаксы встретили штурмовиков шквальным огнем из своих усовершенствованных дальнобойных рогаток, свободно простреливавших всю акваторию. Но то было еще не все. Самые разгоряченные из штурмовиков, не раздеваясь, бросились в воду, в надежде преодолеть бассейн вплавь. Другие спустили на воду двери, бесцеремонно снятые с петель в квартирах лягушатников, чтобы использовать их как плоты. На беду штурмовиков, в Пентхаусе предвидели этот ход. Когда дебоширы очутились в воде, на противоположном берегу заработал генератор волн, скрытно доставленный наглосаксами с этажа хургадян из одного фешенебельного семизвездочного отеля. Поверхность бассейна тотчас вспенилась, смертоносные буруны подхватили и завращали плоты. Десантники посыпались в воду. Как только это произошло, Уинстон Шершень и Франклин Деланно-Резвый, переглянувшись, синхронно потянулись к массивному рубильнику и опустили его, подав в бассейн электрический ток. Проскочила молния, во всем Западном крыле погас свет. Вслед за ним погрузился в кромешный мрак Подал. Лампы продолжали гореть только в Красноблоке, поскольку его амбициозный управдом, Отец и Учитель стройбанов, заранее обзавелся автономной дизельной подстанцией. Но и там свет тревожно заморгал, в сети катастрофически упало напряжение.

Вспышка была короткой и яростной. Из сгустившегося мрака, словно из-под упавшего театрального занавеса, долетело всего несколько отчаянных воплей «nein», потом все стихло. Со штурмовиками было покончено. Один Шпиль уцелел.

Глубоко потрясенный неудачей, он, тем не менее, по-прежнему был полон решимости завладеть Пентхаусом. И, вслед за Бисквитом, предпринял отчаянную попытку заморить наглосаксов голодом. Из этой затеи тоже ничего не вышло. Во-первых, в Пентхаусе предвидели высокую вероятность осады и успели подготовиться к ней. Все самое необходимое доставлялось туда посредством глубоко замурованных в стены пневмопроводов, нагнетавших дыхсмесь на самые отдаленные этажи. Днем по трубам качали воздух, ночью насосы включали на реверс, превращая систему в работающую на всос пневмопочту. Противодействовать этому Грубый не сумел. Не помогли ни специально натасканные нюхачи-доберманы, острый запах поступавших по трубам пряностей отбил им нюх, ни зондер-команда стукачей, обученных выстукивать потаенные ниши.

Поиски сильно осложнялись темнотой, воцарившейся в отсеках после короткого замыкания. Повсюду перегорели пробки, отчаявшись ввинтить вместо них жучки, Шпиль велел зажечь для освещения отсеков факелы. Это был весьма рискованный шаг. Как уже говорилось выше, собственных воздухогенераторов у швабров не было. Умудренные горьким опытом фон Китель с фон Йодом с трепетом ждали, когда же управдомы Пентхауса перекроют Шпилю кислород, погасив и его дурацкие факелы, и все остальные проявления жизни. Но наглосаксы, на удивление, даже не почесались. Наоборот, судя по порывистому бризу, задувавшему со стороны Пентхауса над колючкой Атлантического вала, сложенного швабрами из старых кроватей вдоль всего берега, воздухогенераторы работали на полную мощность. Пахали — на всю катушку. От этого обоим фельд-военрукам становилось еще страшнее. Тут явно крылся какой-то подвох, но сказать об этом Грубому фон Китель с фон Йодом не смели. В отличии от верного Хайнриха. У того единственного хватало отваги резать темному повелителю правду-матку.

— А воздуха сейчас полно, — начал однажды обер-швабр-фюрер, решив зайти издалека.

— Полно, — подтвердил Шпиль и выжидательно покосился на свою правую руку, которая временами дрожала.

— Это явная военная хитрость наглосаксов, — вкрадчиво молвил Хайнрих.

— И в чем же она состоит? — спросил Шпиль и, чтобы скрыть замешательство, охватившее его при этих словах, начал неторопливо поглаживать известные всему Дому усы. Он отрастил их для солидности, после Аншлюса всего Западного крыла, объявленного Тысячелетней Рейкой.

— Коварство узурпаторов, незаконно прописавшихся в Пентхаусе, состоит в том, чтобы усыпить нашу бдительность, мой мрачный властелин. Они добиваются, чтобы мы привыкли жечь костры из книг и маршировать с факелами в собственное удовольствие, без оглядки на Пентхаус. А, как только удостоверятся, что усыпили нашу бдительность, сразу же перекроют нам краны. Это будет внезапно, как удар финского ножа…

— И мы умрем?! — воскликнул Шпиль, а его нижняя губа задрожала, поскольку ему живо представились гордые штандарты Тысячелетней Рейки, безвольно обвисшие повсюду, куда ни кинь. Затем он увидел себя, в любимом Логове Ликантропа, тщательно намыливающим закинутую на дверной косяк веревку с прочной петлей. Эта картина была особенно мучительной…

— Умрем, — кивнул верный Хайнрих. — Это как пить дать. Если только не воспользуемся планом «Б», который я разработал специально для вашего спасения… — лицо обер-швабр-фюрера стало непроницаемым.

— Что за план, миленький Хайнрих?! — сразу же ожил Грубый.

— Drang nach Osten, — понизив голос, произнес верный Хайнрих.

— Чего-чего?

— Дранг нах остен…

— Нах? Сразу нах?!— переспросил Шпиль озадаченно.

— Нет, сразу на восток, — терпеливо разжевал повелителю Верный Хайнрих. — Причем, чем быстрее, тем лучше. Иначе — точно пойдем нах, как вы изволили выразиться, патрон…

— А что мы там забыли? — недоумевал Шпиль.

— Lebensraum im Osten, — отчеканил обер-швабр-фюрер.

— Lebensraum im Osten? — машинально повторил за ним Грубый. Слушай, кончай говорить загадками, достал уже!

— Идеальное жизненное пространство, шеф. Огромные просторы, где гуляют сквозняки и есть, где развернутся…

— Но там же живут стройбаны, — напомнил Грубый. — Они нищие и поэтому злые, как осы, у них ничего нет, даже цепей, так что терять им особо нечего. У стройбанов такая скотская жизнь, что они ею не дорожат, представь себе. К тому же, Красный блок огромен, там легко заблудиться и…

— Похоже, у нас нет выбора, Экселенс, — перебил Хайнрих. — Когда наши отважные штурмовики нордического типа отгонят неорганизованные орды стройбанов вглубь территории, мы сможем разговаривать с наглосаксами на равных. А то и диктовать им условия.

— Ты уверен? — спросил Шпиль.

— Чтобы мне пропасть, — отвечал обер-швабр-фюрер.

Что случилось потом, известно всем, наверное, даже двоечникам. Шпиль самонадеянно послал штурмовиков к Госпорогу, чтобы сорвали дверь с петель. В ответ на это хамство, как водится, вскипела ярость благородная, точно, как в песне, и выплеснула швабров прочь. Дебоширы не успели толком протрезветь, как наши отважные ополченцы ворвались в облюбованный Шпилем гаштет Бюргербройкеллер, схватили коричневорубашечников и порвали им их любимые одежды. Сообразив, что дело пахнет нафталином, Шпиль, недолго думая, прыгнул в балластную шахту головой вперед, якобы крикнув напоследок «I'll be back». Я, кстати, слышал, Гелий Дупа нашептывал эту фразу Опричнине. Фон Китель с фон Йодом выбросили белый флаг, надеясь перевести стрелки на скоропостижно покинувшего Тысячелетнюю Рейку руководителя. Хитрость не сработала. За неимением главного ответчика, обоих фельд-военруков быстренько сделали козлами отпущения и отпустили, однако не туда, куда они рассчитывали, то есть, не в Аргентину. А вот Верный Хайнрих бесследно пропал. Значит, сдержал слово, данное им Шпилю Грубому.

* * *

Меня всегда занимал вопрос: а что, собственно, поделывали предки стройбанов, легендарные сидни, когда наглосаксы, приватизировав Пентхаус, открыли бурную торговлю воздухом, пока не выменяли на него полдома? Это может показаться странным, но у историков нет вразумительного ответа даже по части того, откуда сидни брали дыхсмесь, а ведь у них не было в ту пору ни генерирующих машин, ни ценностей, чтобы предложить наглосаксам бартер.

— Ты хочешь знать, что делали сидни, чтобы разжиться дыхсмесью? — ухмыльнулся Отшельник, когда я задал ему этот вопрос. — Ответ такой: они не ничего не делали. Пальцем о палец не ударяли…

— А как же дефицит кислорода, с помощью которого наглосаксы держали за жабры чайников с карийцами?

— Сидни даже слова такого не знали — дефицит, а если бы и знали — все равно бы не выговорили.

— Почему?

— А из лености, — отвечал старик. — Видишь ли, этажи, где они поселились с незапамятных времен, были необъятных размеров. Они раскинулись так широко, что, путешественникам, бывало, не хватало жизни, чтобы добраться до внешних стен…

— Откуда же взялись такие просторные помещения? — удивился я.

— Загадка природы, — отшельник пожал плечами. — Может, у них изначально была такая конструкция, оставшаяся от протожильцов. Но не удивлюсь, если сидни просто расстраивали свой блок без всякого плана, поскольку не умели ориентироваться по сторонам света и понятия не имели, где право, где лево, где верх, а где низ, вследствие патологий вестибулярного аппарата. Зато они не разводили на воздух соседей, как пройдохи наглосаксы, поскольку были слишком простодушными для гешефтов. Своего воздуха им, кстати, хватало на всех. Его было так много, что сидни не знали в нем нужды. Зелень, густо произраставшая в отсеках, обеспечивала регенерацию атмосферы. Кроме того, кедровые шишки давали им высококалорийную пищу, падая прямо на койки. Наконец, это тоже немаловажный нюанс, сидни очень мало двигались. Большинство из них вообще не покидало казарм. Некоторым даже с коек было лень подняться.

— Жуть какая, — пробормотал я.

— Смотря, с какой стороны поглядеть, — возразил Отшельник. — По-твоему, носиться, как на срачку по бутиковым галереям в припадках Потреблядства, много лучше? Вдобавок, сидни свято верили в Чердак Архитектора и нисколько не сомневались, если даже лапти немного жмут, а койка слегка тесновата, на Чердаке им выдадут все новое, более удобное, в качестве поощрения за их ничегонеделание. Сиди, не рыпайся, никаких лишних телодвижений, вот и все, что для этого требовалось. Только Самодыхание тренируй…

— Самодыхание? — переспросил я.

— Была у сидней такая уникальная методика размеренного дыхания, наподобие дыхательной гимнастики Цигун, которую исстари практикуют чайники. Вкупе с двумя другими важнейшими постулатами, Архитекторославием и Усидчивостью, на их счет я уже объяснял, она составляла основополагающую триаду, определявшую весь жизненный уклад этажа. Сидням полагалось повторять ее по многу раз, разумеется, про себя, чтобы не нарушать тишины. Самодыхание, Архитекторославие, Усидчивость. Самодыхание, Архитекторославие, Усидчивость. Самодыхание, Архитекторославие, Усидчивость. Сим победим. Жильцы свято верили в это и сидели по норам, глядя на оконные проемы, густо заставленные иконами образами Архитектора.

— Сидим? — бывало, спросят друг у друга.

— Сидим, — отвечают, — хорошо сидим.

— Сиднями сидим?

— А то как же…

— Вот и зашибись…

— Как же Основоположникам удалось расшевелить столь инертную массу? — удивился я.

— А им наглосаксы подсобили, которым, с их бизнесом на воздушной смеси, сидельцы-сидни торчали рыбной костью в горле. Представь, какие бы у наглосаксов начались проблемы, если бы примеру сидней последовали жильцы других квартир, скажем, те же карийцы. Они ведь тоже могли освоить технику Самодыхания, у него, кстати, было довольно много общего с карийской йогой. Кроме того, наглосаксы, как известные на весь Дом сластены, давно положили глаз на мед, у сидней его было — хоть залейся, ульи стояли буквально повсюду. Наглосаксы предложили обменять его по бартеру на дыхсмесь. А последний Самодур, единогласно избранный сиднями в управдомы на пожизненный срок с диктаторскими полномочиями авторитарного наместника Архитектора, послал наглосаксов к Гуантанаматери, хоть она им была никакая не Гуантанамать, скорее уж, мачеха. Понятно, наглосаксы затаили обиду, решили, ладно, самодурская твоя морда, будет тебе полный и окончательный импичмент в формате Ипатьевской комнаты. Давай искать, к чему бы им придраться. Нашли попранные права обетованцев, и понеслась…

— Опять обетованцев?! — воскликнул я, тотчас вспомнив, каким злодейским репрессиям подверг этих милых и безобидных жильцов параноик Шпиль Грубый.

— Ничего не попишешь, если требуется встать на защиту чьих-то ущемленных прав, лучших кандидатов не найти, поскольку обетованцев вечно притесняют все, кому только не лень. Им и по кипам получать, не привыкать, они же регулярно отгребают с тех пор, как по совету Моше выписались из отсека древних хургадян. Сначала сорок лет мыкались по углам, потом, только-только новоселье справили, как их Ухогорлоносор в плен угнал. Не успели они, бедные, из него вернуться, как приперлись античные лапшисты и вообще превратили обетованцев в бомжей, разогнав их по всему Дому. Часть обетованцев нашла приют у сидней и поселилась там. Правда, на филькиных правах, но, справедливости ради, отмечу, у самих сидней были точно такие же, филькины. Сиди себе тихо, сопи в две дыры и не заступай за черту оседлости. Это была такая линия, Самодуры ее у обетованских коек специально мелом начертили, зная, какая у обетованцев от природы непоседливая натура. Наглосаксы подметили этот неприглядный факт, зафиксировали, истолковали, как вопиющее ущемление обетованских прав заниматься физзарядкой, включая право на утренние пробежки и эксплуатацию беговых дорожек, подали иск в межэтажный арбитраж, где тотчас вынесли решение: беговым дорожкам — быть. Понятно, не был бы последний Самодур деспотом, держимордой и сатрапом, если бы не обозвал постановление суда филькиной грамотой, которой ему даже подтереться не с руки, бумага, дескать, мелованная. Тут то против него и восстали Сары. Это была команда обетованских разрядниц по разным видам спорта, от художественной гимнастики до многоборья, их специально прислали в отсеки к сидням посредством опломбированного лифта, агитировать за Фитнес и здоровый образ жизни в целом. Все девушки были красавицы, глаз не оторвать. У сидней от одного их вида сразу пульс подскочил. Тем более, к ним ведь редко кто в гости забредал, разве что швабры на Ледовое побоище. И тут — такой всплеск положительных эмоций…

— Всех девушек звали Сарами? Они что, были тезками? — удивился я.

— Нет, почему же, их, разумеется, звали по-разному. Одну, самую главную, Кларой Целкой, другую Розой Лексусбург, были еще, кажется, Эсфирь с Землячкой, всех не припомню, извини.

— Почему тогда именно Сары? — перебил я.

— Так уж девушек прозвали беляки…

— Беляки?

— Самые упорные сидельцы, — пояснил Отшельник. — Я бы даже сказал, упоротые. Они, бывало, месяцами с коек не вставали. Лежали и хвалили Архитектора про себя, который избрал их для возвышенной цели…

— И в чем же она, по их мнению, состояла?

— Показывать сидням Особый путь…

— Так вот у кого этот проходимец Гелий Дупа слизал идею про Особый путь, прежде чем продать ее Опричнине! — воскликнул я.

— Не совсем так, — возразил Отшельник. — Тут, скорее, мимикрия. То, что Дупа свистнул чужой бренд — очевидный факт. Но, вообще говоря, и сам Дупа, и его дружки-опричники, произошли от чрезвычайников, которые извели беляков до последнего как раз по научению Сар.

— За что?

— Так ведь беляки какую политику вели? Лежи на лавке, о прекрасном думай, за что их, к слову, остальные, бывало, дразнили думцами. Дескать, думают о себе больно много, лежебоки. Внешне так и выглядело, конечно, они ведь не двигались почти, именно из-за отсутствия физических нагрузок сделавшись гораздо бледнее остальных сидней. Это всем бросалось в глаза. В самом крайнем случае, чтобы размять голубые косточки, в свою любимую беляцкую рулетку срежутся, не поднимаясь с кроватей, и снова набок. Совсем не ценили жизнь. Убедили себя, что, пока Архитектор отлучился куда-то, Смотрящий Дома сего, он же — павший подрядчик Люминофор, обманом переписал на себя практически все помещения. И, следовательно, порядочному жильцу тут ловить больше нечего, кроме люлей. Не будет в Доме толку, самое благое начинание все равно обратится во зло. В полном соответствии с этой логикой, беляки и сами не рыпались, и другим не позволяли. Вот и представь себе, как враждебно они восприняли Сар, когда те стали баламутить воздух буквально с порога. Не успели его толком переступить и как запоют: Вставай, проклятьем заклейменный, весь Дом голодных и рабов! Сидни повскакивали. Кое у кого случилась эрекция, что поделать, Сары были чудовищно хороши собой. Беляки говорят: Это прямо Сары Коннор какие-то, беременные Терминаторами Цветных революций, они же нас всех ликвидируют. Тех сидней, кто радостно подхватился навстречу Сарам, обругали хамами. Хотели загнать обратно под лавки. А ну, сидеть, хамы безмозглые, кричали они им. Те не послушались, куда там. Наоборот, схватили беляков, и в Балласт. Беляки не оказывали сопротивления, у них, у бедных, от пролежней атрофировались мышцы.

— Хамы, одумайтесь! — вопили беляки, пока их несли в последний путь, но сидни не могли последовать этому совету чисто физически, поскольку не были думцами. Последним в Балласт полетел Самодур, Сары мигом доказали, что он симпатизирует Ухогорлоносору. Лишь нескольким белякам посчастливилось спастись, укрывшись в Западном крыле. Их дальнейшая участь оказалась незавидной. Очутившись на этаже лягушатников, беляки, по привычке, расселись сиднями по углам и начали просить милостыню у прохожих. Но им никто не подавал. Даже когда они стали петь грустные песни про тоску по своему, безвозвратно утраченному отсеку. Может, ты слышал ее? А в комнатах наших, сидят Хамы-Сары, и с блюдечек наших сосут марафет…

— Ужас какой, — протянул я.

— И не скажи, — кивнул Отшельник. — С другой стороны, интерпретируя печальный конец беляков несколько иначе, с позиций их собственных религиозных убеждений, можно сказать, что Хамы с Сарами оказали им услугу, удалив из Дому столь радикальным способом…

— Услугу? — не понял я.

— Не забывай: беляки сами отвергли Дом как никуда не годный строительный объект, полностью контролируемый Люминофором. Они своих воззрений ни от кого не скрывали, а, наоборот, всячески выпячивали свое чисто обломовское ничегонеделание, как самый верный метод очутиться на Чердаке Архитектора. Получается, Хамы с Сарами лишь упростили им задачу, без проволочек отправив в Особый путь на Чердак…

— Через Голгофу, — напомнил я.

— А иначе туда не попадешь, — напомнил Отшельник. — Обязательно надо сперва помучаться. Вспомни, как это случилось со Спасателем…

— Сомневаюсь, будто Гелию Дупе, который сегодня больше всех разглагольствует об Особом пути, улыбается лично загреметь на Голгофу.

— Естественно, что он туда не хочет, — согласился Отшельник. — Он же только с виду идеалист, а на самом деле — прагматичный и расчетливый ликантроп, достаточно развитый интеллектуально, чтобы держать в уме два маршрута вместо одного. Персональный и для общего пользования. Личный путь Дупы и ему подобных состоит в том, чтобы еще при жизни обеспечить себя апартаментами, ничуть не уступающим тем, что обещаны остальным на Светлом чердаке.

— Значит, в душе Дупа атеист, и не верит ни в Архитектора, ни в Подрывника?

— Если и верит, то весьма специфически, — отвечал Отшельник. — Он ведь вполне может и так рассуждать: Архитектор всегда готов возлюбить мучеников. Очень хорошо-с, предоставим ему их, послав стройбанов на Голгофу. А Люминофор обожает наслаждаться мучениями невинных жертв, они составляют самое утонченное блюдо из его сатанинского рациона. Еще лучше. Таким образом, запросы потусторонних сил, вопреки их диаметрально противоположной направленности, будут удовлетворены в одном меню. Беспроигрышный ход, согласись.

— И нашим, и вашим?

— Вот именно. А Гелий Дупа, как ухитрившийся оказать услуги обоим реципиентам хитрован, получит в награду трансфер на Чердак без пересадок.

— И у этой сволочи есть шансы? — спросил я дрогнувшим голосом. Мне очень захотелось, чтобы Дупа разом с Опричниной зажарился на углях в аду.

— Этого я не скажу, — передернул плечами Отшельник. — Но, вообще говоря, сомнительно. Он ведь не первый умник, пытающийся сесть жопой на два стула. Вспомни хотя бы, что случилось с Сарами, подбившими сидней на строительство Чердака Основоположников. Разделавшись с беляками, они выдали каждому хаму по заступу, и вперед, за орденами, ишачить на стройках века. Сами же удобно устроились в теньке, чтобы руководить процессом дистанционно. Но из этого ничего не вышло. Чтобы выточить черенки для лопат, а какая стройка без инструментов, хамам пришлось вырубить все свои былинные дерева, а они, как ты знаешь, обеспечивали отсеки кислородом. Кроме того, Сары строжайше запретили хамам Самодыхание, заменив торжественными маршами стройбанов, парадами ополченцев и пионерскими линейками. В результате чудовищного перерасхода воздуха на фоне гибели уникальной экосистемы, дышать бывшим сидням стало нечем. Ну а когда Сары ввели режим жесточайшей экономии, задув под ее предлогом все лампадки под образами Архитектора, до сидней стало доходить, что Самодуры и беляки, с их Самодыханием, были не так уж плохи. Обстановка накалялась. Сары, чтобы ее разрядить, пошли на беспрецедентный шаг, одолжив в Пентхаусе крупную партию воздуха. Правда, за него было нечем платить. Мазерфакелы, обещая дать взаймы под большие проценты, выдвинули Красноблоку свои, весьма жесткие условия, которые Сарам довелось безоговорочно принять, хотя правившие Пентхаусом управдомы по части жадности ничуть не уступали отправленному ими в Балласт Самодуру. Получилось, сидни сменяли шило на мыло. Разразился бунт, известный, как Гражданская война. Сидни сражались отчаянно, хотели доказать девчатам, что им, сам тамбовский волк не брат. Неизвестно, чем бы все обернулось для Сар, если бы они не протравили тамбовские леса боевыми отравляющими веществами. Но даже после этого их положение оставалось шатким, пока управдомом Геронтобюро не сделался Большой Брат В.В., Отец и Учитель стройбанов. Он живо вернул отсекам сидней былую стабильность. Жильцов поголовно переименовал в стройбанов, обрил, пронумеровал, сформировал в отряды и распределил по казармам. Ну а тех Хамов и Сар, кто, слишком вжившись в образ хамысара, не пожелал расстаться с полюбившимися кожанками, сдать маузеры и вкалывать на стройках, прихлопнув рты, отправил в Балластные шахты. Избавившись от возмутителей спокойствия, Отец велел первым делом велел построить ССанКордон, а уж затем развел за ним такой ошеломляющий Домострой на одном, отдельно взятом этаже, о котором самодуры минувшей эпохи не смели даже мечтать. Что было дальше, ты знаешь без меня. Стройбаны положили кучу жизней и сил, и все, ради того, чтобы в Перестройку узнать, Чердак нашей титанической Красной башни едва дотягивает до цоколя Западного крыла. Или даже служит ему фундаментом, как твердили отдельные злые языки. Ходил по казармам и такой слушок, дескать, так им и задумывалось прагматичными западниками, искавшими простаков, чтобы на дурняк укрепить массивное основание Западного крыла, слегка накренившегося из-за высоких темпов застройки. Мол, с тем к простодушным сидням и заслали вспыльчивых Сар, вот вам и фитнес, что называется. Правда, было не понять, как, в таком случае, быть с нашими героями внебашенниками…

* * *

О верхолазах-внебашенниках я уже вскользь упоминал. Они были первыми из всех стройбанов, кому выпала высокая честь вскарабкаться на крышу Красноблока, чтобы собственными глазами увидеть ее конек. В отличие от крановщиков-высотников, в чей отряд когда-то давно пытался записаться Отец, внебашенникам никто не заклеивал стекол на шлемах. Иначе, как бы они нашли самый подходящий шпиль, чтобы прикрепить к нему гордое знамя Красноблока из особопрочного пластика цвета давленной свеклы. Не вслепую же внебашенникам было искать самую верхнюю точку Дома. А именно такую задачу поставило перед ними руководство, родное Геронтобюро, водрузить на крыше флаг. Чтобы все жильцы осознали, кто в Доме хозяин.

Верхолазы-внебашенники… Что тут еще сказать? Когда я был маленьким, то грезил стать одним из них. Во всем Красноблоке не было профессии почетней. Герои, рисковавшие жизнями, и, одновременно, счастливчики, побывавшие за внешними стенами, в кошмарном Застеночном пространстве! Даже не верится, что сейчас мало кто помнит о них. А ведь были времена, когда их мужественные лица не сходили с первых полос стенгазет. Их подвиги прославлялись в стихах, про героев складывали песни. Внебашенники были нашими символами, олицетворением самых грандиозных достижений стройбанов. Целиком заслуженно, между прочим. Шутка ли дело, вскарабкаться на крышу по отвесной стене в тяжелом скафандре, защищающем от губительного воздействия агрессивной среды. Один неверный шажок по скользкой черепице, всего лишь неловко поставленная стопа, и герой соскальзывал в бездну, глубину которой даже представить себе нельзя из опасения перед головокружением.

Сколько их было, вгрызавшихся в наледь храбрецов, балансировавших у самого края, продуваемого пронизывающим кинжальным ветром карниза с ледорубом в руке, обморозившихся, задохнувшихся и погибших, прежде чем восхождение завершилось триумфом? Этого вам не скажет никто, сведения до сих пор засекречены.

Естественно, что дошедших до вершины смельчаков в Красноблоке чествовали, как величайших героев. Они и были героями, безусловно. За это им устраивали такие овации, от которых вибрировали стены. Их часами качали на руках. Им на головы одевали лавровые венки. Об их бессмертном подвиге рассказывали дошкольникам, чтобы было с кого брать пример. Скажу больше: внебашенников даже выпускали за Госпорог, под сильным конвоем соглядатаев, разумеется. В целях агитации и пропаганды, чтобы триумфаторы, следуя с этажа на этаж под бурные рукоплескания соседей, поделились с ними нашим торжеством. Чтобы радость победы, охватившая нас, сделалась общим достоянием и гремела на весь Дом.

Между тем, внебашенники не думали почивать на лаврах, обещая, мы слышим лишь первые аккорды величественной симфонии, которую они сыграют до конца. В ту пору много и восторженно говорилось о скорой экспедиции на Соленоиду — недавно открытый учеными необитаемый балкон, о котором практически не было никаких сведений. Никто из ученых толком не знал, каким образом он крепится к Дому и откуда взялся. Существование Соленоиды было предсказано чисто теоретически.

— Математики, конечно, молотки, что вычислили ее. Так держать! А мы вам, товарищи, даем честное слово, что вскарабкаемся туда с красным вымпелом, — обещали с телеэкранов внебашенники. — Пускай это будет нашим вкладом в реализацию решений предыдущего Съезда жильцов-соглядатаев и подарком к следующему.

Курировавшие программу восхождений ученые в чине военруков высоких рангов вели себя сдержаннее, но тоже намекали: тщательное обследование Соленоиды — не за углом, вопрос с отправкой туда наших героев решен на принципиальном уровне, осталось утрясти дату старта. Для доставки исследовательской экспедиции до пункта назначения была сооружена невиданно мощная катапульта «Восторг-М», далеко опередившая аналогичные наработки мазерфакелов. Словом, мы продвигались вперед семиэтажными шагами. Но затем стряслось нечто из ряда вон. Что именно, нигде не сообщалось, просто в одно мрачное утро идеологи молча обвели фотографии смельчаков-внебашенников траурными рамками. Из скупого официального сообщения, на которое чуть позже расщедрился Домком, явствовало, что герои погибли при испытаниях какой-то сложнейшей системы жизнеобеспечения. Какой именно, не уточнялось. Естественно, павшим храбрецам отдали все подобающие масштабу подвига почести. Их зачислили в вечные стройбаны, навечно прописав в самой благоустроенной казарме. Закрепили за ними столик в столовой, почетные места в праздничных колоннах трудящихся и в очередях за колбасой, обязав других стройбанов пускать героев без очереди. Чуть позже разговоры о покорении Застеночного пространства как отрезало. И о намечающемся полете к Соленоиде больше никто не заикался, словно тему табуировали. Затем, когда страсти улеглись, героев перестали упоминать, а отряд внебашенников тихо расформировали.

Еще позднее, в Перекраску, имена павших внебашенников ненадолго всплыли из небытия. Но не потому, что Консенсус решил вдохнуть в проект освоения Крыши новые смыслы. Просто по отсекам поползли смутные слухи о том, что героев ликвидировали сами соглядатаи. И как раз из-за упомянутого выше злогребучего фундамента Западного крыла, куда наши внебашенники, якобы, буквально уперлись носами, с невероятным трудом вскарабкавшись на крышу. Разглядеть лежавшие выше этажи герои не смогли, скафандры конструктивно не позволяли им задирать подбородков. По возвращении, герои имели неосторожность упомянуть увиденное в отчете. Соглядатаи запаниковали, приняв скоропалительное решение зачистить их, лишь бы сохранить страшную тайну. Внебашенников срочно отправили на новый подвиг, а когда герои очутились за Внешними стенами, предательски перекрыли кислородный шланг…

Помню, как вытянулось отцовское лицо, когда кто-то принес ему желтую стенгазету с этой статейкой.

— Вранье! — отмахнулся Отец. — Даже сволочи вроде соглядатаев не пошли бы на такое злодейство! Внебашенники были самым лучшим, что у нас было, ими гордился весь Красноблок. Кроме того, я просто отказываюсь верить, чтобы мы, при всем нашем головотяпстве, оказались так низко по отношению к Западному крылу! Допустим, у нас так и не научились делать джинсы, чипсы, гигиенические прокладки и стринги, это безусловный факт, но, Подрывник меня подери, наши успехи в фундаментальных науках неоспоримы! Наши технари завоевали признание на уровне всего Дома, среди них полно лауреатов Шнобелевской премии, а по многим важнейшим промышленным показателям мы далеко опередили Пентхаус! Возьми хотя бы производство саперных лопаток! Или телогреек с валенками! Они до сих пор не имеют аналогов!! — скомкав газету, Отец отправил ее в мусорное ведро. Я очень хорошо понимал его чувства, ему действительно было обидно за титанические усилия целых поколений стройбанов, пущенные по Ветру Перемен в Перекраску, когда Консенсус устроил проветривание. — Может, эти проныры, вольные штукатуры, таки нашли под обоями легендарный Генплан, спрятанный там Кхерамом незадолго до того, как трое киллеров сунули Великого прораба в бетономешалку? — добавил Отец, немного остыв. — Нашли и пустили в ход…

Что мне было сказать ему на это? Как знать, если Прораб Кхерам не был вымышленным персонажем, специально изобретенным Вольными штукатурами, чтобы под предлогом поисков его Наследия беспрепятственно шастать по этажам, срывая приглянувшиеся им обои, то, возможно, догадка Отца была верна. Потому как, в составленной лично Архитектором документации наверняка имелись бесценные УКАЗАНИЯ СВЫШЕ по части того, как сделать Дом идеальным для проживания райским уголком. Скажем, придав ему правильные, выверенные в Божественных Инстанциях пропорции и формы. Соблюдя которые, можно обеспечить снабжение воздухом самотеком, без дурацких вентиляторов, генераторов и связанных с ними бессовестных спекуляций воздушными траншами, а чисто за счет изящества эргономических решений. Чтобы жильцы, наконец-то, надышались и сделались счастливы. Кто мог поручиться, что, заполучив столь уникальные сведения, мазерфакелы станут делиться ими с остальными жильцами, а не применят их тайно, устроив себе комфортные условия в Пентхаусе. А в остальном Доме — хоть трава не расти. Разве хоть когда-то было иначе?

На мой взгляд, был еще один вариант. Обнаружив гипотетический идеальный Генплан, Вольные штукатуры могли закопать его еще глубже. Или сунуть в измельчитель овощей. Почему бы и нет? Сведущие в конспирологии жильцы подозревали штукатуров в тесной связи с учредителями всемогущего Биллиардного клуба, а они и без Генплана Кхерама практически безраздельно владели Домом через контрольные пакеты акций МВФ и, таким образом, были кровно заинтересованы в том, чтобы законсервировать сложившийся Домопорядок разом со всеми присущими ему гнойными язвами вроде социальной несправедливости, наркомании, проституции и других негативных явлений.

— Разве из этого не следует, что беляки были правы, когда решительно отреклись от Дома и всего мирского, позволив хамысарам спихнуть себя в Балласт? — спросил я у Отшельника. — Какой смысл бороться, если настоящим Смотрящим Дома является павший подрядчик Люминофор, а благой Архитектор давно отвернулся от нас по каким-то неизвестным нам причинам?

— Ну, тут мы вторгаемся в теологические сферы, где априори допускается наличие неких надприродных сил, которые вершат судьбы Дома, незримо управляя волей жильцов посредством недоступных нашему пониманию инструментов, — ушел от прямого ответа старик, дав понять, что недостаточно хорошо владеет вопросом. Им, правда, скорее всего, вообще никто толком не владел, включая самых сведущих теософов прошлого, включая Парацельса и Фому Аквинского. О Люминофоре даже им было известно немного. Скупые сведения черпались, главным образом, из Начертания, великой религиозной книги обетованцев, являющейся культурным достоянием всех жильцов. Так вот, там, в частности, сообщалось, что некогда, на весьма отдаленном теперь этапе геологоразведочных работ, предшествовавшем закладке Дома, Люминофор пребывал на отличном счету, Архитектор не чаял в нем души и даже прочил себе в преемники. Однако позднее, когда оформляли ипотеку, между ними возникли трения, переросшие в жестокий конфликт, кончившийся для Люминофора печально, увольнением по статье с возбуждением уголовного дела, отправившего его в астральную тюрьму. Якобы, Люминофор невзлюбил жильцов, приревновав к Архитектору. И вознамерился коварно умертвить их, оставив открытыми оконные проемы. Те самые, что мы привыкли закладывать кирпичом. Разумеется, им была придумана лукавая отговорка, он, дескать, всего лишь хотел, чтобы жилые помещения были должным образом освещены. Не поленился, подсчитал минимальную величину совокупного светового потока, выведя результат в люменах на квадратный метр. Иначе помещения будут слишком темными и определят мракобесие своих обитатели на годы вперед, твердил этот хитрец, уговаривая Архитектора подмахнуть документ, не глядя. Если бы это случилось, Архитектор разделил бы с ним ответственность за гибель жильцов и Ему не осталось бы ничего другого, как списать трагедию на несчастный случай, не обвинишь же сам себя в преступной халатности, повлекшей множество жертв. К счастью для населения, Архитектор разгадал преступный умысел заместителя и попер со всех постов. Посаженный под домашний арест Люминофор не унялся, строчил апелляции и спамил на форумах, пока терпение Архитектора не оборвалось. Небесная канцелярия переквалифицировала дело из экономического в политическое, Люминофора обвинили в межэтажном терроризме, объявили Подрывником и низвергли в Застеночное пространство. Так, кстати, интерпретировала эту древнюю драму Рита. Только, в отличие от Фомы Аквината, она считала, что Люминофора подло оболгали.

— Кто? — помнится, посмеивался я. Мы были молоды, и я не воспринимал будоражившего ее рассказа всерьез.

— Самозванец ГИП, который, с тех самых пор, выдает себя за Архитектора, но не является им! У меня полно косвенных доказательств!

— Это еще каких?

— Возьми хотя бы настоящее имя Архитектора! Разве не подозрительно, что никто в Доме не знает, как его зовут?! Доподлинно известно лишь, что оно сокрыто от смертных за Священным Триграмматоном, то есть, аббревиатурой из трех заглавных букв: «Г», «И» «П». Считается, эта тайна — волшебный ключ ко всему Домозданию, тот жилец, кто сумеет ее разгадать, получит неограниченную власть над Домом, в буквальном смысле, схватив Архитектора за бороду. А у меня вопрос: с чего бы это такая секретность? Зачем наводить тень на плетень, если у них наверху, в Небесной Канцелярии, все по-честному?! Ты понял, Генри, куда я клоню?! Если там сидит Архитектор, нет никакой нужды скрытничать. Если он куда-то уехал, оставив вместо себя легитимного зама, тоже не надо пускать электорату пыль в глаза. Ставишь на бланке перед должностью две буковки — И.О., разборчиво расписался, и порядок! А вот если Архитектора подменили, если мы имеем дело с узурпатором, которого можно шантажировать, заполучив неопровержимые доказательства…

— Обалдеть… — протянул я.

— Я тебе больше скажу, — продолжала Рита в запале. — При таких раскладах, в истории с Люминофором, все становится на свои места! Как я и предполагала — он был хорошим и хотел уличить ГИПа во лжи, когда тот выдал себя за Архитектора. Но узурпатор оказался ловчее, почуял угрозу и интернировал Люминофора в таком месте, где его нескоро найдут. А, избавившись от конкурента, еще и оболгал его через СМИ с помощью черного пиара…

— Я слышал, слово ГИП расшифровывается, как Главный Инженер Проекта… — вставил я осторожно.

— Еще одно веское свидетельство в пользу моей правоты. Архитектор и ГИП — принципиально разные должности, не так ли? Первый — творец, задающий возвышенную суть Домоздания через его прекрасный облик. Второй — наполовину технократ, наполовину бюрократ, чья обязанность — утрясать интересы субподрядчиков. Вот он нам и утрясает…

* * *

В эпоху Средидомья за такие еретические высказывания Риту бы мигом схватили инквизиторы, аутодафе — самое меньшее, что бы ей грозило. К счастью, эта жуткая эпоха повального мракобесия позади. Правда, в Доме не стало много светлее, и это — вопреки куче люминесцентных ламп. Дом, как и прежде, далек от совершенства. Казалось бы, ничего слишком сложного, этажи, перекрытия, стены, заключенные в них жильцы, разве нельзя это как-то обустроить с помощью электричества, его нам подарил Научно-технический прогресс. Но, не получается пока ни Подрывника, в Доме — сам Подрывник голову сломит, а все попытки улучшить ситуацию летят туда же, к Подрывнику. Я понятия не имею, почему, и что нам делать. И, где Архитектор, кстати, тоже, что Он то себе думает! В итоге, нам остается пенять на Подрывника, внедрившегося в Небесную канцелярию под именем ГИПа, чтобы путать карты несчастным жильцам, которые, порой, перестают понимать, где в Доме пол, а где потолок. В буквальном смысле этого слова.

Взять хотя бы заложенный Архитектором легендарный Краеугольный камень, поверх которого Великий прораб Кхерам и его помощник, управдом Салабон, соорудили величественный алтарь. Прямо на стройплощадке, в качестве вехи, чтобы знать, откуда плясать.

Если верить Начертанию, алтарь был вмурован в бетонную стяжку, послужившую полом Обетованской квартире, находившейся на нулевой отметке. Откуда же, в таком случае, взялся Подвал, к тому же, густо заселенный чайниками? Не мог же Архитектор забыть о них, придавливая им потолки своим Краеугольным камнем? Тем более, припечатать их умышленно, фактически, заживо похоронив? Лично я решительно отказываюсь верить в подобную жестокость Творца. Он же не какой-то нигроловладелец из штата Луизиана…

Тем не менее, реалии именно таковы. Чайники безвылазно торчат в Подвале, откуда им ходу нет. Насколько я помню, так было всегда, двери в Подвал остаются запертыми, туда не пускают посторонних. И это при том, что, сидя взаперти и, фактически, будучи невыездными, чайники сегодня производят все, в чем только нуждаются их соседи по Дому, обитатели других этажей, начиная с риса и заканчивая навороченными гаджетами последних моделей. Именно за уникальную работоспособность стенгазеты прозвали порожденный чайниками экономический феномен Цокольным чудом. Действительно, чудо: вкалывать в три смены, задыхаясь в дыму, который, порой, просачивается по системам вентиляции к нам, довольствуясь плошкой риса в неделю. Прямо морлоки какие-то из фантастического романа Уэллса, описавшего расу узников промышленных подземелий, выродившихся в омерзительных бледнокожих мокриц с глазами, как у сов.

Правда, кожа у персонажей Уэллса была землистой, с зеленоватым оттенком, а не желтоватой, как у чайников. Малозначимый, на мой взгляд, нюанс. В остальном, как под кальку, включая фактической отсутствие хоть сколько-нибудь правдивой информации о Подвале. Никто понятия не имеет, как у чайников обстоят дела. Даже сколько их, никому толком не известно, это закрытая информация.

Тем паче, остается гадать, как они ухитряются обслуживать нас, снабжая самым необходимым? На какие жертвы ради этого идут? И что у них там, в итоге, с экологией творится? Не разразится ли катастрофа, если чайники, упорно выбирая грунт для строительства все новых подземных уровней (есть мнение, их число уже сегодня превосходит суммарное количество надземных этажей), отроют, в итоге, такую глубокую яму, куда провалится весь Дом? И, что тоже немаловажно, не взбунтуются ли они? Ведь запросто могут, как побаиваются многие аналитики, начнут шантажировать нас так называемым «Big Jump», и все, пиши пропало. Это когда чайники, синхронно подпрыгнув, по приземлении не оставят камня на камне, обвалив Дом даже надежнее, чем это могли устроить военруки, если бы Холодно-Голодная возня переросла в горячую стадию, с использованием самонаводящихся лифтов, отправленных навстречу друг другу.

Откровенно говоря, я удивлен, что чайники до сих пор не отчебучили ничего такого. Ведь они вкалывают в поте лица, пока остальные прохлаждаются под струями кондиционеров, прибывая в уверенности, будто чайники им что-то должны. При этом, еще и не считают их полноценными жильцами. Хотите доказательств? Нет проблем.

Ни для кого не секрет, что нет такого чайника, который не мечтает слинять из Подвала. Затея изредка удается самым отважным из них. И чем, скажите на милость, встречает отчаянных смельчаков «гуманная» общественность Пентхауса? Аплодисментами? А то как же! Истерическими воплями АТУ ИХ, АТУ! Стоит любой добропорядочной пенсионерке с этажа бенилюксусов или из других комфортабельных отсеков, заприметить чайника, ухитрившегося просочиться наверх и на радостях высунувшего из-за угла свой желтый нос, и все, его песенка спета. Один тревожный звонок, и схваченного дежурным пожарным расчетом нелегала безжалостно водворяют обратно. И плевать, что у чайников за самоволку полагается смертная казнь. Кому интересны подобные мелочи. Всем наплевать…

Для чайника единственный непризрачный шанс уцелеть — это, по прибытии в Пентхаус, прикинуться катаной. Внешне их трудно отличить. Но, если чайников маринуют в Подвале прикованными за лодыжки к станкам, у катан — неограниченная свобода перемещений, им безумно рады на всех без исключения этажах. И с трудоустройством у них ровно никаких проблем. Катан охотно берут в суши-бары, с предоставлением вида на жилье, и все благодаря тому, что они — непревзойденные кулинары. Никто во всем Доме не умеет катать ролы так ловко, как они.

Чайники, правда, тоже славятся поварскими талантами, но не слыхал, чтобы это обстоятельство шло им на пользу. Чайников все равно никто не ждет. Даже те, кто предпочитает их кухню остальным. Такая вот вопиющая несправедливость, какие у нас в Доме на каждом шагу. А ведь некогда, я вычитал это в одной старинной книге, далекие предки чайников гордо именовали свой Подвал Поднебесным залом. И как сие прикажете понимать? Как пустую похвальбу? Или как образчик черного юмора? Или их Подвал некогда действительно занимал место Пентхауса? Вообще говоря, такую возможность трудно себе представить.

С другой стороны, не стоит забывать о совершенно невероятных пертурбациях, случившихся с отсеком катан, долгое время проживавших по соседству с чайниками. Отмечу сразу, соседство это было не из приятных. Это сегодня катаны снискали себе всеобщую любовь, катая лучшие в Доме суши. В былые времена они с тем же изяществом выпускали кишки, орудуя длинными кухонными ножами. По иронии судьбы, они тоже звались катанами. Катаны мастерски ковали их в мастерских за выгородкой, отделявшей от Подвала их Мансарду Воспаряющих ночников, где, к слову, света не водилось отродясь. Чего нельзя сказать о мракобесии, процветавшем там наряду с немотивированной агрессией и чудовищными садистскими ритуалами, о которых неприятно говорить. Катаны разработали и внедрили уникальную методологию вспарывания животов, которую обкатывали на подвернувшихся им под руку соседях, и даже друг на друге, если не находили других кандидатур. Процедура осуществлялась с помощью отточенных, как бритвы, катан, ими же выпотрошенным жильцам рубили головы. Но, не прежде, чем они сложат и продекламируют четверостишие. Так продолжалось много лет. Пока мазерфакелы не вправили хулиганам мозги.

* * *

— В каком плане вправили? — помнится, удивился я, глядя на багровую физиономию Полковника, затеявшего этот разговор.

— В буквальном! — отрезал отставник. — Сделали лоботомию, как тому чудику из кино, в которое ты вчера втыкал. Только вместо зубила использовали кофемашину…

Накануне я смотрел фильм «Проползая под гнездом глухаря», экранизацию знаменитого романа писателя Кента Кизяка…

— Кому мазерфакелы сделали лоботомию с помощью кофеварки? — переспросил я, слегка растерявшись. — Катанам?

— Ну не тебе же, — заржал Полковник. — Хотя, если про тебя такое узнаю, тоже не сильно удивлюсь…

Я не обиделся. Верно говорят, со временем привыкаешь ко всему, даже к хамству…

— Этим гандонам узкоглазым еще крупно не повезло, что наши ополченцы до них первыми не добрались, а то была бы им трепанация по всему контуру черепа саперной лопаткой! — загремел Полковник на всю кухню. — Дешево отделались, суки!

— Наши ополченцы дрались с катанами? Когда? — удивился я.

— Ну ты даешь, пацан! — прорычал Полковник. — Еще как дрались. Бесноватый Шпиль через Госпорог попер. А катаны, по предварительной договоренности с этим гадом, полезли к нам в окно! Ты что, строевую песню не слыхал?!

— Какую? — уточнил я. Их же было много.

— Про отсек суровый, что тишиной объят! Ее ж как раз про те события сложили! Что за молодежь пошла, своих героев не помните, обормоты!

— Над Гламуром тучи ходят хмуро? — осведомился я с издевкой. — Как же, припоминаю…

— Все тебе смехуечки с пиздахаханьками! — раскраснелся ветеран. — И пох, что парни на бессмертный подвиг пошли! Эх, не нюхало ваше поколение пороху, вот что я тебе скажу, шнурок. Выпить хотя бы есть?

Я знал, что он спросит об этом и был готов. Протянул стограммовую мензурку со спиртом.

— Наркомовские? — спросил старик с прищуром.

— Медицинские, — ответствовал я.

— Пойдет, — резюмировал Полковник, потянув носом. — Ну, за тех, кто в кирзе… — он ахнул емкость целиком, смахнул накатившую слезинку и, совершенно неожиданно, пропел: — В эту ночь решили самураи, влезть на кухню к нам через окно…

— А вы? — спросил я и затаил дыхание.

— А что мы?! — загудел отставник, с треском откусывая маринованный огурец. — Веслом по уху их встретили, как по Уставу полагается. Хотели в решительное контрнаступление перейти, запрыгнуть им на спину, и таким макаром к ним в Мансарду въехать. Вот тут-то мазерфакелы нас и обскакали… У них, как оказалось, на чайников, свои виды были. Поэтому, пока мы с катанами махались, слепили они тайком у себя на этаже хорошую такую петарду килограмм на пятьдесят, если не все сто, и узкоглазым неадекватам через вентиляционную шахту — хуяк! Те, по привычке, схватились за катаны, тут, как долбанет! — в запале старый военрук врезал ребром ладони по столу. — Шарахнуло так, что на примыкающих лестницах ударной волной все двери сорвало с петель, мазерфакелы сами едва не обосрались, когда у них две трети факелов задуло, включая тот, что у Гуантанамамы в пятерне зажат. Думали, переборщили, и Дом нахуй падает. Катаны, ясное дело, с копыт. Пожарные их еще тепленькими взяли, скрутили по всем правилам боевого самбо, одели в смирительные рубахи, а макивары с нунчаками отобрали. Вилки, и те конфисковали, думаешь, с чего бы еще узкоглазым довелось, как придуркам, деревянными палочками свой сраный рис ковырять…

Из дальнейшего рассказа Полковника я узнал, как, хорошенько надавав дебоширам по мозгам, чтобы впредь неповадно было, пожарные установили прямо посреди Мансарды воспаряющих ночников несколько громадных музыкальных автоматов, придуманных одним высокопоставленным пожарным Маршаллом, его, кстати, звали Джорджем. Аппараты были загодя заправлены кока-колой, пончиками и пластинками, игравшими джаз. Каждый катана, мечтавший о стаканчике шипучки и пончике, а уцелевшие после взрыва страдали от голода с жажды и, потому, не перебирали харчами, получал вожделенные еду и питье, только если угадывал джазовую композицию с первой попытки. Неудачники тотчас уступали место соседям по очередям. В результате, музыка в Мансарде не умолкала ни на минуту. Мазерфакелы, присматривавшие там за порядком, были в таком восторге от своего изобретения, что, периодически пускались в пляс. Катаны скрипели зубами. Они дорого бы дали, чтобы выпотрошить своих мучителей по технике харакири, но сделать этого было нельзя. Пожарные категорически запретили им ритуальную поножовщину, прозрачно намекнув: в Пентхаусе хватает петард. Делать нечего, катаны смирились и с джазом, и с пончиками, от которых у них пучило животы, и с отсутствием подогретого саке, вместо которого их пичкали ром-колой. Постепенно у них выработался устойчивый рефлекс, глядя мыльные оперы, жевать попкорн и насасываться пивом, когда им крутили бейсбольные матчи. Ношение кимоно вышло из моды, вместо катан их снабдили в лизинг фотоаппаратами, с которыми пускали на другие этажи, клацать затворами и радоваться. Новые богатые впечатления помогли катанам выкинуть из головы кодекс бусидо. Короче говоря, они быстро цивилизовались. А, как только процесс подошел к концу, с катанами случилось настоящее чудо. Их скрытно перевели из Подвала на другой этаж, снабдив уютными апартаментами в Западном крыле. Наверное, чтобы не толпились на одной кухне с чайниками, где, из-за крайней тесноты, был некоторый риск, что опять озвереют. Бытие определяет сознание, как говаривал некогда Карл Мракс. При этом, сам факт переезда нигде не афишировали, соседи не видели катан волокущими по лестницам пожитки, их будто телепортировали наверх посредством небезызвестного Азиатского чуда, навещающего тех, кто честно трудится и слушает джаз. Как это было устроено чисто технически, не понять. Даже памятуя о минимализме, отличающем катан в быту. Да, татами заменяют катанам диваны, у них встроенные ниши вместо шкафов, и все равно, не с пустыми же руками они шли, хоть каратистам так по самоназванию полагается…

— Говорю тебе, шкет, катан на новое место жительства доставили в одних портках, как наших резервистов на медкомиссию! — Полковник, для вящей убедительности, хлопнул меня по плечу с такой силой, что едва не выбил его из суставной сумки. — Мазерфакелы обтяпали это в разгар Холодной возни чисто нам назло, видали, дескать, как умеем, валенки?! Сначала, понятно, отвалили воздуха девелоперам, чтобы втихаря присмотрели подходящую камору. Потом оборудовали ее так, чтобы внешне походила на Мансарду. Понавешали всякой херни, акварелей там разных с кумирнями, статуэток понаставили долбанных, икебан для этих ебланов. Даже деревянные ворота в дверной проем прилепили, ясен-красен, из папье-маше, как и все остальное, что там было. Композитные материалы, понял, нет? Подписочку взяли, о неразглашении. Ну и новоселье отмечать запретили, чтобы никакой перебравший саке ронин ненароком не зарезал кого из соседей. А в старую квартирку закачали бетон, чтобы катанам пути к отступлению отрезать. Берите, короче, что дают, и марш на кухню, ролы катать…

— Вы хотя бы представляете, во сколько бы обошелся такой гешефт?

— Так ведь не сами катаны голожопые раскошеливались, им дыхсмесь Биллиардный клуб отвалил, по тайному приказу Сиамских хитрецов, а у тех в Федеральном Резервуаре столько ее припасено, собственного приготовления, что и за тысячу лет не вычерпаешь. Им главное было — Красноблоку нос утереть. И еще страху на нас нагнать. Поди ж ты, какая крутизна. Отучили катан хвататься за ножи, поставили ролы катать, и те воспарили, млять…

* * *

Версия Полковника, как он ни надрывал голосовые связки, навязывая ее, всегда представлялась мне притянутой за уши. Тем белее, что он сам впоследствии ее ни единожды безбожно перевирал, а один раз даже приплел какой-то выдуманный им чемпионат по хоккею, который вообще ни в одни ворота не лез.

— Не веришь?! — напустился на меня этот неисправимый забулдыга. — Зря! Я тебе дело говорю, а ты рогом уперся. В тот год наша несокрушимая Ледовая дружина, которую сам легендарный военрук Тихонов на залитом в Заколоченной лоджии катке натаскивал, взяла золото на открытом чемпионате Дома по хоккею без правил…

Ну и чушь, не правда ли? По словам Полковника, до приезда наших, на первенстве, причем, с грандиозным отрывом, лидировала знаменитая швабрская «Bundes-Maschine», игравшая по схеме блицкриг, разработанной опытнейшим шефом команды Людвигом фон Клейстером, любимым учеником прославленного форварда фон Йода. Но наши, не убоявшись, разделали фаворитов под орех, заколотив им столько шайб в их считавшиеся «сухими» Бранденбургские ворота, что швабры безоговорочно капитулировали, побросав клюшки на лед. Не дожидаясь, пока состоится торжественная церемония вручения наград, позже в итоге их таки зажилили мазерфакелы, сборная Тихонова погрузилась в стратегические лифты эшелонного типа и скрытно отбыла в Подвал, где ей предстояло сыграть еще парочку весьма ответственных матчей. Открытое первенство Подвала оспаривали пожарные расчеты Пентхауса и уже знакомые мне по предыдущей истории Полковника свирепые катаны с клюшками, переделанными из самурайских мечей. Не знаю, как мазерфакелы с наглосаксами забрались в такую даль, кто их туда вообще говоря, позвал? Сомневаюсь, будто то были хозяева чемпионата — чайники, которые даже из подгруппы не вышли, что, впрочем, логично, у них в ту пору не было ни хоккейной школы, ни льда для тренировки юниоров. Чего не скажешь о катанах, игравших агрессивно даже в меньшинстве, и легко вышибавших верзил наглосаксов с арены силовыми приемами, даром, что ты были гораздо больше. Однако, стоило нашим богатырям выйти на лед, и катаны скатились на самое дно турнирной таблицы.

— Ты понял, да?! — раскричался Полковник. — Наши устроили узкоглазым Халкин гол!

— Халкин гол? — не понял я.

— Столько шайб их хваленому голкиперу Халку в десятку закатали, причем, в дополнительное время, что у него морда из желтушной — ядовито зеленой сделалась…

— Подождите, подождите, — перебил я. — А как же пончиковые автоматы, о которых вы мне раньше рассказывали?

— Одно другому — не помеха, — ничуть не смутился Полковник. — Автоматы мазерфакелы попозже подвезли, когда и коню стало ясно, что золото наше. Передернули, суки хитрожопые. Рванули после второго тайма сверхмощную петарду. Аккурат под скамейкой запасных у катан. И на наших — пальцем, мол, глядите, какое неспортивное поведение. В результате сборную Тихонова дисквалифицировали и из Подвала выслали. Золото, понятно, мазерфакелы забрали себе…

Повторяю, я бы не стал без оглядки верить этой истории. Уж слишком фантастично она звучит. К тому же, не объясняет, каким образом катаны съехали из Подвала. Разговорчики о том, что пожарные, дескать, обкатав катан, подсобили им с трудоустройством в суши-барах Западного крыла в обмен на клюшки, не в счет. Ну, помогли они катанам с работой, и что? Это же не объясняет, как они забрались так высоко. Еще невероятнее гипотеза о том, что Мансарда катан, в качестве конфетки от Тайного Домкома, была поднята наверх посредством мощных лебедок, как кабина большущего грузового лифта. Весьма сомнительно, будто такое возможно. Опять же, никто никогда не называл конкретных имен, ограничиваясь туманными намеками на мифических сиамских хитрецов, тасующих отсеки, как карты из игральной колоды, с помощью специального пульта. Дескать, они же в Перекраску опустили Красноблок, пока мы баловались с малярными кистями. А завтра, будь их воля, опустят Пентхаус, вернув Подвалу его Поднебесный статус…

— Глупости, — помнится, отмахнулась Рита, едва услышала эту версию. — Тут все дело — в нумерологии…

— В нумерологии? — удивился я. А она, весьма довольная собой, поведала мне об этой странной, непризнанной официальными учеными науке, изучающей трансцедентальные связи между нумерацией этажей и образом жизни их обитателей. Правда, я почти ничего не понял. Рита же, с загадочной улыбкой, дала понять, что я такой не один, нумерология не для дилетантов, поскольку даже гуру, ныряющие туда с головой, бывает, повреждаются из-за каббалистической гематрии, нечаянно столкнувшись с потаенными смыслами. Я поверил Рите на слово и решил не нырять…

VIII. Курiнь

Образ жизни, обусловленный особенностям экономической системы, превращается в основополагающий фактор, определяющий характер человека, ибо властная потребность самосохранения вынуждает его принять условия, в которых ему приходится жить.

Эрих Фромм, «Бегство от свободы»

— Шайбу! Шайбу! — неожиданно доносится до меня. Крики летят из-за прочной, обитой новеньким белым дерматином двери, ведущей в небольшой аппендикс. За ней всего три или четыре квартиры, точно уже не скажу. Раньше бронедвери не было, а внутри, в самом дальнем конце коридора, располагался тот самый сортир, где после Перекраски заперлись Давидовичи, когда пилили лицевой счет Красноблока, докладывая о ходе распила в Пентхаус. Никаких памятных табличек, которые бы сообщали прохожим об этом знаменательном событии, не видать. Говорят, новый управдом Аппендикса, уважительно прозванный жильцами Бацькой, велел заколотить толчок досками сразу после того, как собственными руками утопил в нем подвернувшегося ему Давидовича, поклявшись повторить экзекуцию в отношении остальных двоих. Гнев, охвативший Бацьку, можно понять. По случаю окончания Перекраски всем троим Давидовичам посчастливилось поручкаться с самыми важными управдомами Западного крыла, Рональдом Альцгеймером и Маргарет Тучей. А те, пока наблюдали, затаив дыхание, как стройбаны собственными руками крушат ССанКордон, только и делали, что лихорадочно потирали ладони. Чесотка оказалась заразной, стоило Давидовичам обменяться рукопожатиями с лидерами Пентхауса, и их руки так нестерпимо зачесались, что они, не помня себя, ринулись к кладовкам с неприкосновенными запасами, копившимися агрессивными военруками на черный день, сбили кирпичами замки, и он настал.

Приступая к дележу накопленного военруками имущества, Давидовичи обещали, что процедура будет демократичной, прозрачной и на троих.

— Это Борису Николаевичу, это Леонид Макарычу, — приговаривали они, распаровывая первый комплект обмундирования, и куртка цвета хаки отошла Кур1ню. В соответствии с принятой логикой брюки достались Собору. Ну и пошло. Коснувшись этой щекотливой темы, замечу вскользь, методика, которой руководствовались Давидовичи, была не без изъяна, но такую уж разработал для них Джеффри Скунс, ведущий специалист по приватизации, специально командированный из Пентхауса, чтобы координировать этот сложный процесс. Кто думает, что он был простым, читайте нетленного «Золотого теленка».

Что дает основания предположить, будто в расчеты Скунса закралась досадная ошибка? А, помните, я уже описывал форму лейб-гусар? Им вовсе не от хорошей жизни пришлось позже шить гусарские доломаны, выкраивая средства из куцего бюджета, откуда и без того скоро стало нечего красть. Но, иного выбора не было, обмундирование-то распаровали. Все брюки достались Собору, все куртки Кур1ню, обратно не отмотаешь. Между тем, Давидовичи делили не одну амуницию, но и множество иных полезных вещей. Так, например, все гвозди стали собственностью Кур1ня, в то время как молотки увезли в Собор. Аналогичный ляп постиг тетрадки с ручками, резинки и карандаши, зубные щетки и пасту МЭРИ, гайки с болтиками, мыло и мыльницы, паяльники и припой. Педантизм, с каким Давидовичи исполняли рекомендации Скунса, порой невообразим. Добротные валенки дружинников были разделены на левые и правые, чтобы хоть как-то исправить этот фейк, позднее предлагалось ампутировать ополченцам конечности, не дожидаясь случая, послать их в бой, а по прибытии на призывные пункты. Бинокли распилили на коротенькие подзорные трубы. Впрочем, то еще что! Подсобки Возмездия на территории Кур1ня, остались без фитилей, их отписали Собору, представьте себе. Что же до Бацьки, то его, откровенно говоря, вообще прокатили. Сначала ему достались портянки, затем шнурки, а когда Давидовичи торжественно вручили Бацьке рассохшийся кожаный ремешок от командирских часов, его терпение лопнуло, и он пришел в состояние того самого неистового гнева, пребывая в котором, утопил одного из Давидовичей в резервуаре фекальной насосной. Обозвал его уцелевших собратьев жадными засранцами, каких Дом не видывал, а себя провозгласил пожизненным ответственным квартиросъемщиком Аппендикса, отгородившись от Содружества Непродыхаемых Газенвагенов бронедверью, гордо именовавшейся им Белой Вежей. Именно из-за нее рассерженные стенгазеты либерального толка немедленно окрестили Аппендикс Мятежным, а Бацьку — последним сатрапом СНГ. Чтобы соответствовать этому почетному званию, Бацьке пришлось публично насрать на мнение прессы, прилюдно подтершись наиболее критическими статьями. Держи марку, Бацька, подбадривал он себя. В довесок к бронедвери, Бацька велел законопатить все щели паклей. Демарш не остался незамеченным, после него на Бацьку ополчились все подряд. Управдомы Западного крыла обвинили его в том, что, дескать, восстанавливает ту часть красноблочного ССанКордона, что проходила по Аппендиксу в окаянные Домостроевские времена. Экологи пеняли Бацьке, что мучает своих стройбанов удушьем. Мазерфакелы подозревали его в неуважении к Маме Гуантанамаме и ее факелам, против которых он приберег незарегистрированный в установленном порядке огнетушитель. Даже у Особопутят Гелия Дупы, и у тех возникли специфические претензии к Бацьке, ему вменялось, в частности, создание пробки на Особом пути, связующем стройбанов с предначертанной им Голгофой. Наконец, самое страшное обвинение в адрес Бацьки бросили либерасты, заподозрившие его в геноциде педерастов. Это переполнило чашу терпения прогрессивной общественности, и она поставила Бацьке неутешительный диагноз — прогрессирующая агорафобия при отягчающих, иными словами, невротическая боязнь перед открытыми дверями. За амбулаторное лечение Бацьки взялись психотерапевты из ассоциации РАСПАХНУТЫЕ КВАРТИРЫ FOUNDATION, прославившейся исцелением аналогичного недуга, донимавшего Николае Чаошеску, управдома будулаек, чья болезнь была страшно запущена. Ciao, bambino, sorry, сказали врачи этому воображавшему себя графом Дракулой психу, и он тотчас вылез из гроба на свет батареи юпитеров, по яркости, он не уступал солнечному.

Однажды мне лично довелось стать свидетелем тому, как активисты РАСПАХНУТЫХ КВАРТИР пошли на штурм Мятежного аппендикса с ручными дрелями на аккумуляторных батареях. Планировались насверлить в стенах как можно больше дыр, сведя на нет упорные попытки Бацьки обособиться и сидеть в потемках. Акция звалась традиционно, ВЗДОХОМ СВОБОДЫ за порядковым номером, который я, естественно, не запомнил. Могу лишь сказать, что он был трехзначным.

— Идите вы нахуй! — летело из-за стены, Бацькин голос был вполне узнаваем. Отчаявшись просверлить дыры — стены аппендикса оказались гораздо толще, чем предполагалось, активисты ограничились тем, что приклеили на дверь ярлыки, среди которых выделялись символические повестки в Межэтажный Гадский трибунал, традиционно специализирующийся на осуждении одиозных управдомов по ранее утвержденным в Биллиардном клубе разнарядкам. Ярлыки провисели недолго, в ту же ночь подручные Бацьки предприняли дерзкую вылазку и тщательно вымыли дверь, смазав очищенную поверхность салом, чтобы к ней больше ничего не клеилось.

Подобная наглость окончательно вывела активистов из себя. И недели не прошло, как близкие к Опричнине стенгазеты в подробностях расписали, как Бацька, разжившись где-то стремянкой, влез на старый, проложенный еще при Домострое газопровод «Заколоченная лоджия — Западное крыло», проходивший через аппендикс транзитом, и, используя коловорот, пробурил в нем отверстие. Нарезал резьбу, ввернул вентиль и высосал как минимум тысячу литров сжиженного метана, чтобы перепродать на черном рынке. Публикуя резонансную статью, стенгазеты ссылались на известного балагура Вовку Жирондистского, служившего Опричнине рупором, когда ей требовалось озвучить какую-то гадость, за которую могли привлечь. Жирондистскому не грозила уголовная ответственность, справка о частичной психической невменяемости, выхлопотанная этим умником в институте имени Сербского, превратила его в неустрашимого оратора.

В тот раз Бацька предпочел смолчать. Проявленная им сдержанность была истолкована недоброжелателями как признание вины. К слову, никто действительно толком не знал, чем дышат обитатели Мятежного аппендикса. Циркулировали упорные слухи, что Бацька, дескать, возродил красноблочную уравниловку, но откуда он берет дыхсмесь, не уточнялось. Но она у него точно была, в спертой атмосфере в хоккей не поиграешь, а у Бацьки в эту настолку режутся все, включая грудных младенцев. Принято считать, у Бацьки под крылом уже выросли такие первоклассные форварды, защитники и голкиперы, что их бы с руками оторвали в НХЛ. Одна беда, Бацька своих не продает. Да и бронедверь в Аппендикс всегда закрыта.

Я как раз прохожу мимо нее, когда мятежники за стеной взрываются бурными овациями. Играет хоккейный орган. Видать, какой-то очередной, учрежденный Бацькой турнир. Неистово хлопая, болельщики, судя по грохоту, стучат ногами. Говорят, стукачество в аппендиксе снова в почете, оно объявлено проявлением бдительности, которая красит стройбана. Без бдительности им теперь никак. Ведь мятежники строят альтернативную Башню. Честно говоря, не пойму, как, ведь у нас над головами высится громадина Западного крыла, и эту неподъемную махину не сдвинешь, как ни пыжься, даже на микрон. Разве что, если снова сработают таинственные метафизические механизмы, как это случилось с катанами, о которых я уже рассказал. Так то катаны, они же полюбили джаз. Бацьку в Западном крыле никто не ждет, разве что, по повестке Гадского трибунала. С другой стороны, как знать, как знать. Может, Бацьке удастся задуманное, чего-чего, а упорства мятежникам не занимать. Ведь именно в здешних краях, если кто не знает, переломали ноги штурмовики Шпиля Грубого. Стройбаны из Аппендикса разобрали в коридоре паркет, понаставили повсюду капканов и вырубили свет. Швабры не сразу поняли, что нарвались…

Естественно, это в далеком прошлом. Сегодня паркет приклеен обратно, отциклеван и вскрыт несколькими слоями лака. Он в идеальном состоянии, не к чему придраться. Весь прилегающий к Мятежному аппендиксу коридор содержится в образцовом порядке, такова воля Бацьки. Особое внимание уделяется половичку, он аж сверкает, совестно топтать. Никому не советую делать это. Дверь в Аппендикс снабжена панорамным глазком. По противоположную сторону круглосуточно дежурят партизаны, посылают нафиг подозрительных гостей. Или делают вылазки, такое тоже случается.

Прямо над дверью — агитплакаты, вызывающие у стройбанов дежа вю. Первый из них гласит:

БАЦЬКА НИКОЛЫ НЕ СПЫТЬ…

Прямо как девочка-монстр из «Звонка» …

Ниже, буквами поменьше:

Трус не играет в хоккей!

Стучите, и вас услышат.

Не будете — и вас заберут.

И, прямо над самой притолокой:

С виду Зайчик, на поверку — ЗУБР.

Зайчик — это единица измерения объема воздуха, принятая в Мятежном Аппендиксе. О ней ничего сказать не берусь, поскольку мне даже неизвестно, откуда Бацька черпает дыхсмесь. Чуть правее, чем-то острым, вроде гвоздя или осколка стекла, выцарапано размашистой прописью:

Бацька — ебанный сатрап!

М-да. Тут явный недосмотр соглядатаев. Проморгали очередную злостную вылазку активистов РАСПАХНУТЫХ КВАРТИР. Царапать стены их фирменный подчерк. Внутренняя оппозиция их тоже, конечно, царапает, но с противоположной стороны. Считается, когда они пробуравят дыру навстречу друг другу, деспотия Бацьки падет.

Миновав Мятежный аппендикс, шагаю дальше. По мере удаления от двери, люстр под потолком становится все меньше, паркет снова держится на соплях. Он точно в таком виде, каким его оставили швабры. Да и уборщицы сюда не заглядывают, так что полов не видать из-за мусора. Он собирался годами, и почти готов к тому, чтобы превратиться в культурный слой, по которому о нас когда-нибудь станут судить пытливые археологи будущего. Если, конечно, они будут пытливыми, и, если будут вообще. Поскольку один Подрывник знает, чем закончится нынешний Воздушный Кризис. В стенгазетах пишут, ничего подобного по масштабу система подачи дыхсмеси еще никогда не переживала. Если не переживет, всему Дому — хана…

В тени, отбрасываемой толстостенной газовой трубой, мусора особенно много. На его фоне газопровод «Заколоченная лоджия — Западное Крыло» кажется искусно нарисованным, такой он ухоженный и опрятный. На него не пожалели ярко-желтой краски. Внутри трубы уютно шелестит метан, нагнетаемый из Заколоченной лоджии могучими компрессорами. Кругом — разруха, все сверстники трубопровода за ненадобностью, давным-давно сданы в утиль, а ему — хоть бы хны. Как связывал Заколоченную лоджию с Западным крылом, так и поныне связывает. Символичный получился тандем, не так ли? Даже не знаю, кстати, что для Дома важнее, газопровод или пневмопроводы Пентхауса. Спору нет, без воздуха жильцы долго не протянут. А без метана околеют, это тоже факт. Обе трубы переплетаются и дополняют друг друга, как гигантские легкие и пищевод. Есть еще, правда, балластные шахты, эдакий калоприемник, но мне не хочется о нем говорить.

Как самая большая ценность, оставшаяся в наследство от Красноблока, газопровод, со времени образования Содружества Непросыхаемых Газенвагенов, служит яблоком раздора между жильцами. Его никак не могут разделить, это и понятно, какой уважающий себя Газенваген без собственного газа, профанация одна, пустое и никчемное позерство. Поэтому за трубу у нас бьются все, начиная с управдомов. Давно бы дошло до смертоубийства, это большое благо, что переговорщики, делегируемые сторонами для урегулирования затяжного конфликта, практически не понимают друг друга, даже когда пускают в ход пантомиму.

Верховные трубадуры, как зовут смотрящих за трубой со стороны Собора, крайне заносчивы, как, впрочем, и все опричники высокого ранга. Стоит им только завидеть курца, спесь закипает в них, и они решительно отказываются понимать его без переводчика. Верховные бандуристы, их оппоненты с нашей стороны, тоже не полиглоты, чего греха таить, кроме того, они вечно взвинчены, работая у них такая, они же ходят по острию ножа. Отшельник говорит, само название этой ответственной должности этимологически связано с двумя однокоренными словами, банда и бандура, причем, последнее, не просто музыкальный инструмент, как вы, наверняка, подумали, а самое подходящее средство изгнать из Кур1ня преступное окружение сменяющих друг друга управдомов, чтобы рядовые курцы, наконец-то, зажили по-человечески. Чего мы только не предпринимали ради этого, кричали хором, БАНДУ ГЭТЬ, кричали и били в барабаны, кричали и жгли костры, хоть это дико дорого, памятуя об импортном воздухе. Ни одно из ухищрений не помогло. Теперь считается, есть приличные шансы выкурить проклятую банду посредством игры на бандуре по аналогии со старинной швабрской легендой про Гамельнского крысолова, выманившего полчища крыс с помощью магической флейты. Многие убеждены — должно сработать, швабры говна не предложат.

Бандуристы с трубадурами — на ножах. Не переносят друг друга на дух. Однажды, возвращаясь с Неприсоединившегося этажа, я стал свидетелем хозяйственного спора, разгоревшегося между ними у трубы. Спорщики находились на порядочном расстоянии, каждого охранял сильный конвой, гусары с казаками выстроились в два каре, сомкнув ряды и прикрыв начальство крышками от мусорных баков. И те, и другие были страшно напряжены.

— Эй, вы, недоумки чубатые, кончайте выпиливать газ из нашей трубы! — загремел на весь коридор верховный трубадур. Голос у него был зычным, хорошо поставленным. В круг его должностных обязанностей, помимо ежедневного наблюдения за трубой, входило регулярное исполнение на трубе официозного гимна Собора, написанного великим поэтом Сергеем Нахалковым еще для Красноблока и отредактированного впоследствии его великим сыном Никитой: Союз нерушимый застенков свободных, сплотила навеки родная труба…

— Шо там пыздыть цэй пацюк, хлопци?! — спросил у штатных толмачей Верховный бандурист, бешено вращая налитыми кровью глазами. — Вин шо, лаеться, падлюка?!

— Та не так, шобы шибко, батьку, — уклончиво отвечали те. Толмачей было трое, каждый из них попал на службу по протекции многочисленных кумовей самого Верховного бандуриста, тоже занимавших в Канцелярии некислые посты. Будучи протеже влиятельных чиновников, толмачи, естественно, никогда ничему не учились и ни черта не знали, получив дипломы по блату и, таким образом, ждать от них перевода было абсолютно бессмысленно. В итоге, Бандурист остался в неведении касаемо сыпавшихся на него обидных эпитетов. Тем не менее, он распалился, как пес, который, не понимая сути сказанного, прекрасно ориентируется в интонациях.

— Дай сюды мотыгальныка! — рявкнул Бандурист и, заполучив рупор, завопил: — Шо ты там гавкаешь, тварюка?! Це наша труба, йолоп! Чуешь, шо я кажу?!

Трубадур, естественно, расслышал каждое слово, сделанный в Подвале мегафон ревел, как иерихонская труба, пущенная в ход обетованцами, чтобы выгнать из квартиры каких-то приблудившихся туда бомжей. Однако, будучи умудренным опытом переговорщиком, он и бровью не повел, сказалась сноровка, приобретенная за годы службы опер-сексотом. По этикету, ему полагалось общаться с курцами исключительно через переводчика.

— Ну, казлины безрогие, вы у меня догавкаетесь! — пророкотал он.

— Пишов в жопу! — огрызнулся Бандурист. Время было к обеду, и его растянутый деликатесами желудок урчал все громче, настойчиво напоминая о себе, а слюна капала по подбородку, стекая за ворот украшенной бриллиантами вышиванки. Личный повар, которого Бандурист таскал за собой повсюду, уже приготовил ему излюбленных лобстеров под винным соусом. Внешне они были неотличимы от галушек, составлявших значительную часть его нацлица, он нашел его одним из первых.

— Что там болтает это животное?! — в негодовании кусая губу, Трубадур обернулся к переводчику. Тот был всего один. Когда агентура Опричнины, отвалив кучу воздуха, добыла инсайдерскую информацию о числе толмачей, прибывших на переговоры из Кур1ня, в Соборе сгоряча решили пригнать втрое больше переводчиков, чтобы показать, кто в Непросыхаемых Газенвагенах хозяин. Однако потом похерили эту затею, посчитав, слишком много чести. Посему, ограничились одним, подобрав на этот пост глухонемого, чтобы показывал оппонентам пальцы.

— Что болтает эта скотина, я спросил?! — повторил Трубадур, сверля глухонемого переводчика полным слепой ярости взглядом. Опричники позабыли ввести его в византийскую суть своего коварного замысла. Противоестественное поведение подчиненного стало для Трубадура неприятным сюрпризом. — Ты, что, блядь, глухой?! — взорвался он, так и не дождавшись ответа. — Или ты, блядь, немой, я че-то не понял?!

Сильно побледнев, переводчик продемонстрировал Трубадуру указательный палец правой руки.

— Ты, сука, че себе позволяешь?! — задохнулся Трубадур, почувствовав, что сейчас его хватит удар. — В Заколоченную лоджию захотел?!

Переводчик, съежившись, снова протянул ему указательный палец. Всего один скупой жест, но до Трубадура, наконец-то, дошло. Неслыханная дерзость халдея могла означать лишь одно: в Соборе грянула Цветная революция, которой Опричнине уже долго грозили из Пентхауса. Животная ярость, охватившая Трубадура, мгновенно улетучилась, сменившись острейшим приступом паники. Осознав, что кошмар, лишавший Опричнину сна по ночам, даже Jack Daniels не мог ей помочь, сделался явью, Трубадур едва не умер от страха. Он порывисто отшатнулся, выронил мегафон, выскользнувший из похолодевших пальцев и, что-то нечленораздельно промычав, неправдоподобно ловко для своей тучной комплекции махнул через баррикаду навстречу нашему Бандуристу, в надежде получить политическое убежище. Это был знаменитый прыжок в сторону, тщательно отрабатывавшийся всеми высокопоставленными опричниками наравне со стрельбой по-македонски.

Необъяснимые, никак внешне не мотивированные и, потому, показавшиеся чрезвычайно опасными действия Трубадура стали для Бандуриста полнейшим сюрпризом. Он совершенно неправильно истолковал их, вообразив, что сейчас его будут бить.

— Нэ чипай мэнэ, сука!!! — заверещал он, в свою очередь обронил мегафон и тяжело упал на пятую точку. Падение столь массивного, заплывшего салом тела совпало с непроизвольным выделением мочи. Это было весьма тягостное зрелище. — Хлопци, рятуйтэ! — крикнул Бандурист толмачам, и те, не сговариваясь, дружно кинулись наутек, путаясь в широченных сафьяновых шароварах, пошитых по спецзаказу на Неприсоединившихся этажах под крупный откат дыхсмеси. Трудно спрогнозировать, какими бы еще дипломатическими осложнениями обернулся этот досадный инцидент, но тут случилось непредвиденное, в Мятежном аппендиксе заворочался Бацька, отсыпавшийся перед ответственным матчем по настольному хоккею. Матч был приурочен к очередным перевыборам Бацьки на ответственный пост Бацьки. Бацька уже лидировал в командном зачете как самый результативный бомбардир, лучший защитник и непрошибаемый вратарь. Теперь Бацьке предстоял финал, где ему предстояло оспаривать у себя первое и второе места. Бронзу Бацька уже взял, вместе с постом председателя местного Комитета жильцов-соглядатаев.

Так вот, разбуженный самым беспардонным образом, Бацька, как был, то есть, в одних стрингах и ночном колпаке, выглянул в коридор, не позабыв вооружиться тяжелым совком для мусора. Представившаяся картина огорошила его. Толком не проснувшись, Бацька решил, будто на Аппендикс снова напали накачавшиеся шнапса швабры, как это уже было в сорок первом году.

— Шайбу!! — крикнул Бацька по привычке, закашлялся, опомнился, взмахнул совком, шлепнув по жирной ягодице одного из проносившихся мимо толмачей, и закричал могучим голосом без всякого микрофона:

— ТРЫВОГА!!! ПАДЪЕМ!!! ФАШИСТЫ ИДУЦЬ!!! — и, неистово размахивая совком, ринулся наружу. — СТАЯЦЬ!!! — кричал Бацька. — Асталопы! Зрадныкы!!!

Крики Бацьки не возымели никакого действия на толмачей, охваченные ужасом, они скрылись за ближайшим углом. Зато на его из Аппендикса высыпали взлохмаченные хоккеисты. Там уже ударили в набат, многие сжимали в руках клюшки, кое-кто успел облачиться в полную хоккейную экипировку.

— Швабры наших бьюць!! — возбужденно выкрикивали мятежники. — За сякеры! Да зброи!!!

Бацька, почувствовав себя хозяином положения, немного успокоился и сделал знак оруженосцу. Тот тотчас подал ему вратарский шлем с маской, изображавшей морду зубра. Водрузив его на голову, Бацька отбросил совок и принял из рук упавшего на одно колено пажа тяжелую, перемотанную изолентой клюшку.

— Да бою, — уже почти хладнокровно скомандовал Бацька своей команде. — Зараз яны у нас атрымаюць…

— А цэ шо за потвора? — простонал Бандурист. Ни жив, ни мертв, он растянулся вдоль плинтуса, решив изобразить неодушевленное тело. Это оказалось несложно, свою душу он сбыл с рук еще в Красноблоке, безусым юношей добровольно записавшись в опер-сексотскую ячейку КЖС.

К счастью, Бацька, наконец, сообразил, из-за чего разгорелся сыр-бор, понял, что боевая тревога ложная и предложил себя переговорщикам в качестве посредника.

— А ну пайшли прочь ад дзвери, дебаширы чертавы! — крикнул он. — Выспацца чалавеку не дадуць!!! — И так оживленно захлопнул дверь, что со стен посыпалась штукатурка. Вслед за ней на паркет спланировал картонный лозунг, сообщавший, что Бацька никогда не спит…

* * *

Заворачиваю за угол. Впереди, выхваченный из сумрака скупым конусом света, отбрасываемого тщедушной лампочкой — стол посреди прохода, оборудованный пластиковым шлагбаумом и знаком STOP. Ну вот, я практически дома, впереди казачий блокпост. Чтоб добраться до него, осталось преодолеть приличную лестницу, радует лишь то, что она рисованная. Причем, столь искусно, что, пока подошвы ходоков не затерли пущенные на это дело мелки, смотрелась весьма правдоподобно. Это чудо появилось на обломках старого красноблочного паркета стараниями Головы, самого головатого из наших управдомов, провозгласившего себя кашевым атаманом. Поговаривали, он за один присест легко убирал казан с гречкой. Причем, не из обжорства, как полагали злопыхатели, а ради восстановления запасов серого вещества, безбожно расходовавшегося им по ходу оживленных мыслительных процессов. Голова много думал, часто, без продыху. Иначе не изобрел бы свой знаменитый указ, приравнявший этажность Кур1ня отсеку швабров. Он, видите ли, на полном серьезе решил, это улучшит нам условия проживания. И, кстати, реально улучшил их себе и своей родне, принятой им на службу в Канцелярию. Не помню жалоб от кого-то из них. Не удивлюсь, Голова определенно был сведущ в нумерологии, о которой мне когда-то рассказывала Рита, просто его оккультной мощи не хватило, чтобы облагодетельствовать всех. Но он хотя бы пробовал. И не ломался, терпя неудачи. Продолжил экспериментировать с прикладной нумерологией, издав пару аналогичных декретов, каждый раз визируя их оттиском своего самого большого пальца, предварительно обмакнутого в пчелиный воск.

— Так-то оно будет надежнее, — приговаривал Голова, дожидаясь вознесения в кресле, пристегнувшись инерционным ремнем. Дождался, откровенно говоря, проблем, начавшихся у наших соседей из-за путаницы с номерами этажей. Первыми забили тревогу почтальоны, чехарда с адресами ударила по ним, в ведомстве участились досадные случаи доставки приглашений не по адресу. Самое досадное по ошибке доставили управдому пшиков Ляху Катыньскому, пригласив туда, куда ему было не надо. Вдобавок, в неисправном лифте. Почтальоны потребовали прекратить самоуправство, и Голова сдал назад. Но не успокоился, издав новый декрет, опустивший Собор ниже Подвала. Не была бы Опричнина Опричниной, если б спускала соседям подобные номера. К тому же, с нумерологией у нее тоже обстояло как надо. Стенгазеты, вывешенные в Соборе на следующий же день, запестрели иллюстрациями к известному роману «Скейтбордист без головы» знаменитого писателя Майна Ридера. Внешнее сходство с Головой было на лицо. Естественно, он понял намек и дал ответ. Так появилась рисованная лестница, круто поднимающаяся из Собора в Кур1нь. Специалисты по граффити, трудившиеся над ней за обещанную им приличную сумму воздуха, его Голове любезно ссудили в Федеральном Резервуаре, создали настоящий шедевр. Голова был в восторге. У Опричнины случился шок. Лестница выглядела столь правдоподобной, что в СОБРе едва не объявили траур по Гелию Дупе, заподозренном в сливе инфы про Особый путь. Безвременная кончина философа обещалась быть ужасной, с кульком на голове и с паяльником в сраке. К счастью для Дупы, опричники быстро вычислили настоящего виновника своего унижения и поклялись рассчитаться с ним. Они еще не знали, с кем связались…

* * *

Придерживаю шаг у казачьего поста, тщательно отрабатываю знак STOP, подвешенный на ржавом кронштейне. За нарушение правил коридорного движения казаки штрафуют безжалостно. Впрочем, могут оштрафовать и просто так, с прицелом на будущее, в качестве превентивной меры. Они — непревзойденные мастера по части профилактики нарушений. Искусство взыскивать штрафы — единственная дисциплина, изучаемая слушателями Академии патрульно-постового казачества, и это правильно, без узкой специализации не подготовишь спеца. Ну и что с того, если ее выпускники не имеют ни малейшего представления об этажности Дома, количестве комнат и прочей ерунде. Она им без надобности. Для казака главное — долг. Ему все должны, пока он с жезлом. Это самый важный для казака инструмент, он не расстается с ним даже в свободное от службы время, то теребит, то поглаживает его.

Поравнявшись с постом, опускаю глаза. Смотреть правохоронителям в лицо не рекомендуется, это их провоцирует, внушая подозрения, будто у прохожего завелись излишки воздуха, который надо отжать. За широченными спинами казаков — священные вилы, объявленные гербом после того, как Давидовичи распилили единый и неделимый лицевой счет, учредив Содружество Непросыхаемых Газенвагенов. Справедливости ради, хочу сказать, Вилы появились не вчера, как инструмент, они известны жильцам с давних пор, и гораздо древнее Красноблока. Этот факт не был секретом для соглядатаев, и они умышленно нивелировали метафизическое значение вил, сведя их до уровня вилки, обозначающей столовку общепита, где каждому стройбану по уставу гарантировали первое, второе компот из сухофруктов на десерт.

В принципе, ассоциировать Кур1нь с главным продуктовым складом красноблочного общепита, было логично со стороны членов Геронтобюро, при окаянном Домострое теплицы приказали долго жить на всех четырнадцати этажах, а на нашем, пятнадцатом, уцелели. Тоже, конечно, дышали на ладан, «спасибо» небезызвестному Востоковеду Замяткину-Загладкину, разжалованному в Агрономы после бесславного провала операции КРАСНЫЙ МЮРИД. Но, даже ему не удалось угробить их окончательно, и мы тут знали, как выглядит колбаса. Теплицы чудом устояли в Перекраску, они бы и дальше радовали нас, если бы не бесцеремонное вмешательство Головы, опробовавшего на них булаву, преподнесённую ему кумовьями по случаю инаугурации в Головы. Или в Голову, я точно не помню, в памяти отпечаталось лишь, как он пускал почтовых голубей. Подозреваю, в глубине души Голова не хотел их рушить, просто не ко времени подумал о ненавистной Опричнине, и кровь ударила ему в голову. Или куда-то еще…

— Не будем, любые друзи, на Опричнину въябувать, як раньше! — крикнул он в запале. — Вот им хуй, а не наши помидоры! Нехай свои шишки кедровые грызут! — И, как врежет булавой по стеклу. Оно, естественно, вдребезги.

— А шож будем делать, батька? — слегка оторопели кумовья. Звон осколков еще стоял в ушах.

— А шо угодно… — беспечно отмахнулся Голова.

— Но шо именно? — наседал самый мордатый кум.

— Будем кохаться, — после некоторой запинки отвечал Голова, неожиданно для себя припомнив крылатую фразу из Начертания, сказанную самим Архитектором, когда он учреждал наш кондоминиум.

— Ну, это мы запросто, — просияли кумовья, озираясь в поисках VIP половинок.

Дав родичам дельный совет, Голова сам тотчас последовал ему, окунувшись в процесс размножения с головой. И в самом скором времени достиг на этом поприще феноменальных успехов. Количество наследниц и наследников, которых ему удалось наплодить в сжатые сроки, перевалило все мыслимые пределы, отчего его отпрыски перестали помещаться в стандартный бронированный VIP-паланкин, и ему пришлось заказать себе у чайников новый, с удлиненной базой. Кроме яслей и детской кухни, технари из Подвала снабдили конструкцию уютным альковом, чтобы Голова не отрывался от любимого занятия даже на ходу, кохаясь в такт мощной, размеренной поступи дюжины носильщиков-качков. Бывало, они переходили по его требованию на бег трусцой или даже шли вприсядку. Изредка Голова выглядывал наружу, чтобы перевести дух и смахнуть пот. Если в этот момент на пути паланкина попадались прохожие, скажем, груженые тюками челноки, он окликал их и строго справлялся, кохаются ли они, как было велело.

— А то как же, многоуважаемый Голова, — откликались челноки, с опаской косясь на конвойных правохоронителей.

— От и добре, — сразу же успокаивался Голова, задергивал шторку и снова надолго исчезал из поля зрения. Кто бы сомневался, что при столь напряженном рабочем графике, Голова больше не вспомнит о выбитых в теплицах стеклах, это естественно, раз его голова была занята другим. Не знаю, сообщили ли ему, что кто-то, воспользовавшись случаем, выкорчевал и сдал в утиль проложенные для орошения водопроводные трубы. Позднее из теплиц исчез Чернозема. По слухам, кумовья Головы приделали ему ноги, и он собственным ходом побрел туда, где ему будут рады. Другие говорят, Чернозема не уходил, а был злодейски замучен каким-то злобным заезжим маньяком Рапсом из отсека швабров. Даже если предумышленное убийство имело место, его никто не расследовал. У Головы, при его режиме, просто не оставалось сил на подобные безделицы. Зато именно он вернул вилам их первоначальный священный смысл, злодейски нивелированный соглядатаями до уровня общепита. При этом, собственно вилки, не вышли из обихода, Голова лично проследил, чтобы этого не случилось, мы же не Опричнина какая-то, руками есть…

Увлекшись оздоровлением пищеварительных процессов населения, Голова рекомендовал ему пережевывать добытую пищу неторопливо и под хорошую музыку. Сам он, к слову, отдавал предпочтение ариям, сложенным одноименными жильцами на заре Домоздания, когда эти легендарные современники древних хургадян двинули вверх по лестницам, искать свой обетованный этаж. Арии звали его Ария-Вартой.

— Вартой? — переспросил Голова, встрепенувшись, когда об этом узнал. — Так это ж явно были наши казаки! Следили, шоб в помещение ариев не прокралась никакая опричная сволочь. А то, ее только впусти, она все холодильники мигом обожрет, как саранча, то есть, я хотел сказать, орда…

Первые сведения об Ария-Варте были почерпнуты Головой из книги известного в узких изотерических кругах маразматика профессора Ханыги, крупного специалиста по так называемым Трипперским культурам. Она попала к Голове по чистой случайности. Предыдущей его настольной книгой было богато иллюстрированное издание Камасутры, до этого он ничего не читал, даже Букварь, но Камасутру проглотил на одном дыхании. Его стремление к самосовершенствованию не знало границ. Оно же, чуть позже, сыграло с ним злую шутку, когда он, пытаясь укрепить истощенное либидо стволовыми клетками, подхватил какую-то хитрую хворь. Ну и занялся самолечением, как принято у курцов. Подкупил на раскладке пиратский экземпляр «Трипперских культур», открыл, бормоча под нос, помоги себе сам, а там, вместо рецептов, как сделать ванночку с содой, оказалась завораживающая история про древних ариев. Проштудировав книгу от корки до корки, Голова, совершенно позабыв о донимавших его резях, велел позвать автора для доверительной беседы. И, когда слегка взлохмаченный профессор Ханыга явился на зов, спросил прямо в лоб, уверен ли тот, будто арии пели арии с утра и до вечера.

— На все сто, — отвечал Ханыга убежденно. — И пели, и пили без просыху…

— Наши люди, — констатировал Голова. — Продолжай…

Следующие слова Ханыги послужили очередным подтверждением в пользу того, что Голова на правильном пути. Оказалось, арии верили не в одного Архитектора, как обетованцы или, скажем, арафатники, а сразу в троих…

— В троих?! — перебил Голова. — Поди ж ты! Видать, точно, шо пили не по-детски. Штормило конкретно…

Дальше всплыло, что молитвы ариев были неизмеримо эффективнее обетованских, поскольку гораздо чаще достигали архитекторских ушей. И даже не потому, что ушей было шесть против двух, хоть, это обстоятельство, понятно, тоже играло немаловажную роль. Главным же было то, что арии, не в пример обетованцам, знали своих архитекторов по именам, и, таким образом, обращались точно по адресу.

— И як же их звали? — невольно понизил голос Голова и мучительно сглотнул, ему просто не верилось, что он прямо сейчас приобщится к величайшей тайне Дома.

— Вшива, Брама и Вишня, — приставив ладонь ко рту, сообщил Ханыга.

— Вшива, Брама и Вишня?!! — воскликнул Голова и порывисто вскочил, с грохотом опрокинув стул. Имена были однозначно нашими. Профессор молча кивнул.

— Вшива, Брама и Вишня, — несколько раз повторил Голова, словно смакуя каждое имя на вкус. — Как в родной казарме оказался, — пробормотал он. — Вишню, часом, не Остапом звали?

— Остапом, — подтвердил Ханыга, и глазом не моргнув.

— Наш чоловьяга, точно! — аж расцвел Голова. — Гарные вирши писал!

— А я вам про шо, — подыграл атаману Ханыга, а потом в красках расписал Голове, как намучались арии, пока искали такое укромное местечко, где им не мешали петь.

— Опричники, суки, палки в смычки вставляли, это я понял, — откликнулся Голова.

— Суки еще те, — поддакнул Ханыга и, как бы невзначай, упомянул Раму, как звали поводыря, который был ариям за обетованского Моше.

— Без Рамы они бы точно заблукали. А у него — будто гирокомпас был в голове.

Едва услыхав это имя, Голова снова вскочил, как ошпаренный.

— Рама?! Вот те раз…

В далекой юности Головы, проведенной в Теплицах за окучиванием картошки, так звали бригадира, приглядывавшего, чтобы никто из аграрных стройбанов не отлынивал от работы. Сложение у Рамы было богатырским, собственно, именно благодаря внушительной комплекции он и заслужил свое уважительное прозвище.

— Тихо, хлопци, ша, Рама идет! Сейчас снова когось пыздыть будет! — испуганно восклицали стройбаны, стоило лишь исполинской фигуре бригадира замаячить в проходе.

Когда Голова узнал про Раму, у него отпали последние сомнения в правдивости рассказанной Ханыгой истории. Следующую, подкинутую ему, он схавал, не запивая. Она была про три семечки, оброненные Рамой в Кур1не, где они, позднее, дали всходы — три дивной красоты подсолнуха. Слушая Ханыгу, Голова столь лихорадочно потирал взопревшие ладони, что у него образовались волдыри. Между тем, то было только начало. Захватив воображение собеседника, Ханыга с легкостью доказал ему, что курцы и арии — ближайшие родичи, а Голова, соответственно, десятая по счету и последняя по списку реинкарнация Архитектора, воплощавшегося то Брамой, то Вишней, то Рамой, то Кришной, и вот теперь, наконец, обернувшегося Головой и, следовательно, Мессией, чье призвание, согласно пророчествам, положить конец омерзительным домостроевским порядкам, заведенным в восточной части Дома злой мучительницей богиней Кали с последующим восстановлением истинных дхарм. Большинство затурканных обитателей Кур1ня, как и следовало ожидать, почти ничего не поняли из путаного текста, опубликованного официальной стенгазетой «Кашевой Курьер». Правду сказать, курцам, к тому времени, порядком остохренели чудачества Головы вместе с его крепчавшим день ото дня маразмом.

А вот в Соборе заметно занервничали, с лету почувствовав, куда гнет коварный Ханыга. Кто в Доме, руководствуясь его неумолимой логикой, годился на роль злобной людоедки Кали, если не проклятущая Опричнина Собора! Дупа был не лыком шит и тотчас разгадал намек. Да и болтовня Ханыги про Особый путь под водительством Рамы рубанул его ниже пояса, ибо поставила под сомнение выдуманный им Особый путь для Особопутят. В общем, чтобы не флудить, скажу прямо: Гелий рвал и метал. С чем и созвал экстренную пресс-конференцию, намереваясь порвать Ханыгу, как Тузик грелку. Чтобы гарантировать себе численное превосходство разом с феерическим успехом, Гелий призвал своих самых высокооплачиваемых последователей, прославленных журналистов с телеканала KIFE | NEWS ВоFFку Соловья, Диму Кислоту и АрхиМамонта. Все трое приглашенных деятелей культуры были тяжеловесами. Случись им одновременно обрушиться на худощавого Ханыгу — от него не осталось бы мокрого места.

Расчет Дупы оправдался. Сначала обольстительный ВоFFка зачаровал зрителей своим париком и чисто соловьиными трелями, затем Кислота прожег их словом Правды до дымящихся дыр, обратив в ядреный радиоактивный пепел, на закуску АрхиМамонт раздавил их неподъемным грузом сопричастности. Когда на сцене появился Дупа, ему оставалось лишь расставить акценты. Он умел это, как никто другой. Начав с явно поддельной оранжевой плащаницы с пятнами высохшей крови Спасателя, якобы обнаруженной в квартире Головы, когда там перекладывали паркет, и оказавшейся на поверку измазанной томатным кетчупом «Чувак», Гелий перешел к богине Кали. И, разобрав эту бестию по частям, аргументированно доказал, что никакая она не Опричнина, а Мама Гуантанамама мазерфакелов, феминистка, лесбиянка и дрянь, каких поискать. Далее перепало Ария-Варте, которую профессор Ханыга напрямую ассоциировал с Кур1нем. Тут Дупа превзошел самого себя. Не стал отрицать факта привала, сделанного ариями у нас, но, с чисто византийским коварством, перевернул факты с ног на голову. Включая голову Головы.

— Было дело, не спорю, останавливались арии в Кур1не, — согласился Дупа, пряча торжествующую ухмылку под окладистой бородой, выгодно оттенявшей его приверженность Особому пути. — Я вам даже больше скажу, товарищи, кто ж еще мог надоумить бандеровцев лепить из соломы мазанки, не сами же они додумались. Подучили арии их немного, собрали манатки и двинули дальше, искать свою Ария-Варту. Только никакая она не Ария-Варта была, а испокон века звалась Арией-Ватой, по имени наших великих предков — славных сидней, которые, как вы знаете, предпочитали ватники другой одежде. Ария-Вата, други мои, и есть наше исконное Беловодочье, священное для всякого стройбана местечко, где столько белой, что белка гарантирована даже трезвенникам…

Присутствовавшие в зале репортеры затаили дыхание и навострили уши, в надежде услышать точные координаты сказочного этажа. Но, не дождались. Дупа, нахмурившись, заверил их, что он, однозначно, является органичной частью Собора, но это все, что он может сказать из соображений секретности, чтобы уцелевшие живчики не пронюхали координаты и не срисовали святыню, как случилось в Перекраску со всеми прочими стройбанскими ценностями, включая отдельные духовные.

— Только беспокоиться за Беловодочье не надо, — успокоил заволновавшуюся было публику Дупа, пояснив, что кладовка взята под охрану Опричниной, и отныне ей ничего не грозит. — Все в целости и сохранности, хранится надежнее, чем в Федеральном Резервуаре. И будет там лежать вплоть до часа «Ч», когда мы им завладеем на законных основаниях. И, уж поверьте мне, сестры и братья, арии вы мои истинные, соборные, и водочки, и закусок там от пуза, всем хватит. Но, сперва — в Особый путь, друзья…

Сразу по окончании пресс-конференции, Дупа, весьма довольный собой, уселся писать фундаментальный труд «Почему в Пентхаусе столько кипежа из-за Китежа». Говорят, книга имела феерический успех у знатоков, но я ее не читал, поэтому ничего сказать не могу.

* * *

Не знаю, как там по части семечек, оброненных Рамой на пути в Ария-Варту, но наши правохоронители на посту трескают их самозабвенно, сплевывая лузгу на пол. Ею замусорено все вокруг в диаметре нескольких метров. Семечки густо рассыпаны повсюду, даже на развороте обтрепанного журнала учета, куда постовые записывают имена курцов, покидающих Кур1нь или возвращающихся домой. Кроме журнала, он, кстати, является документом строгой отчетности, на столе забитая под ободок жестянка с окурками и колода карт. Вот, собственно, и весь натюрморт. Над импровизированной пепельницей плавает сизое облако табачного дыма, отчего темные силуэты правохоронителей кажутся размытыми и даже отчасти эфемерными. Конечно, это всего лишь оптическая иллюзия, правохоронители — исключительно конкретные жильцы, исповедующие материализм высочайшей пробы. Забыть об этом — непростительная ошибка.

— Эй, минуточку, — вскидывает голову один из них, развеяв теплившуюся во мне наивную надежду просочиться мимо поста незамеченным. Останавливаюсь. Опустив голову, гляжу на тяжелые кирзовые сапоги правохоронителей, доставшиеся им в качестве тяжелого наследия Клики агрессивных военруков. Недавно начальство велело им дорисовать шнуровку поверх голенищ. Таково властное веяние времени. У нас все, как в Западном крыле, а тамошние пожарные давно не носят сапог, они обуты в удобные берцы. Нам подобная роскошь не по карману, но не надо думать, будто кто-то втирает рисованной шнуровкой очки. Ее изобразили специально, чтобы подчеркнуть цивилизационный выбор курцов в пользу высоких стандартов Пентхауса, а, заодно, решительное отмежевание от лаптей, которые таскают рядовые лейб-гусары. Тут явно чувствуется влияние Ханыги, своей головой Голова бы до такого не допер. Зато он распорядился пошить правохоронителям красные сафьяновые шаровары, их выкроили из кумача, припасенного военруками для изготовления боевых знамен.

— Откуда идем, уважаемый? — осведомляются правохоронители, кидая выразительные взгляды на оттягивающий плечо баул.

— С Неприсоединившихся этажей, — четко отвечаю я. Вряд ли им известно, где именно они лежат, как я уже говорил, география не входит в курс лекций, прослушиваемых ими в академии. Что нисколько не мешает им ни на службе, ни в быту.

— И шо вы там забыли?

— Тапки, — искренне отвечаю я. Врать глупо, им не проблема проверить.

— А документы есть?

— Пока лезу за накладными в нагрудный карман, насиловики, подозрительно щурясь, осведомляются, не везу ли я, часом, контрабанду. Провозить ее не возбраняется, скорее, наоборот, поскольку тут расценки втрое выше обычных. Отрицательно мотаю головой. Жест явно расстраивает обоих.

— И сертификаты в порядке? — хмурятся они. Вот она, моя Ахиллесова пята, нащупали-таки. С приходом Головы на пост управдома с челноков велено требовать сертификаты на товары, которые они тащат с Неприсоединившихся этажей. А там даже слова такого никто не выговорит. При этом, на рядовых правохоронителей сердиться глупо, они же получают приказы от начальства. А оно ежедневно изобретает все новые изощренные способы придирок, каждый вечер анализируя результативность методик путем пересчета выручки. И, если касса у рядового правохоронителя пуста…

— Значит, нету сертификатов? — с довольным видом резюмируют постовые и глядят на меня с надеждой, почти тепло.

— Нету, — соглашаюсь я.

— Будем оформлять протокол?

Пора начинать торг. А то у них терпение — не резиновое, в отличие от растянутых желудков, страдающих из-за гипертрофированного на нервной почве аппетита. Борьба с Коррупцией, торжественно объявленная Головой, лишь усугубила эту проблему. Насиловики, разумеется, и раньше брали на лапу без зазрения совести. Но, поскольку не догадывались, каким жутким социальным недугом страдают, брали по-божески, как и полагается при легких формах мздоимства. А тут Голова со своим диагнозом: бац! В итоге, правохоронители, с перепугу, взвинтили расценки, как узнали, что неизлечимо больны. Часто, чтобы не продешевить, брали цифры прямиком с потолка. А своих коллег, работавших по старинке, сажали, чтобы не сбивали цен.

* * *

Практически безболезненно расставшись еще с двумя парами тапок, шагаю дальше, по-прежнему благоразумно держась под стенкой, не хватало еще угодить под колеса. Кругом темно, все лампы выбиты, паркет тот же, что и в Соборе, как говорится, родная кровь. Не видно ни рожна, кроме проносящихся мимо фар. Они мелькают угрожающе быстро. Не понимаю, что позабыл в Западном крыле Голова? Спортивные самокаты и скоростные скейтборды повышенной проходимости, летящие с такой бешеной скоростью, что у жмущихся к растрескавшейся кладке прохожих захватывает дух, обошлись своим владельцам в кучу воздуха. И хоть у нас считается неприличным интересоваться, чем гасить долги МВФ, осмелюсь заметить: таких навороченных моделей, как у нас, не повстречаешь даже на самых обеспеченных дыхсмесью этажах. Их обитатели предпочитают шлепанцы на босу ногу или кеды для бега трусцой, говорят, он полезен для здоровья. Если же куда-то опаздываешь, к твоим услугам скоростные эскалаторы, их в Западном крыле — по три штуки на каждого жильца, ими можно мигом добраться, куда угодно. Кроме того, передвигаясь на своих двоих, укрепляешь мышцы. В здоровом теле — здоровый дух, как говорили еще античные маслины. Тут у курцов диаметрально иной подход: здоровенному телу — по здоровенному борду. В противном случае есть риск прослыть голимым нищебродом, а это плохо для имиджа. Соответственно, на лакированные борды с полным приводом — ажиотажный спрос. Не меньший, чем у зажиточных нефтяников с этажа арафатников. Там в моде тот же лак. У кого лака мало — тот лох. В итоге, ведущие производители бордов клепают в Подвале, куда вынесены их мастерские, тяжелые жлобские тачки вместо эргономичных коньков, безвредных для ковровых покрытий. Про паркет я уже говорил…

Впрочем, любой самый тюнингованный борд — жалкая дешевка против VIP-паланкина. Это новшество пришло к нам из Собора, поскольку, как бы не был извилист и тернист Особый путь, Опричнина и шагу без паланкина не сделает.

Видели бы вы, что за великолепное зрелище — стремительно набирающий разгон бронированный паланкин. Сколько в нем мощи и гипнотизирующей неотвратимости. Даже спесивые владельцы бордов пугливо отруливают к плинтусам, когда в коридоре появляется это рукотворное чудо, а оно несется вперед под ритмичный топот десятков ног, и отсветы проблесковых маячков самокатов эскорта играют на могучих мышцах бодикиперов-носильщиков. Как правило, их не меньше дюжины по обеим сторонам, раздавить зазевавшегося зеваку, что высморкаться.

* * *

Если что радует глаз по мере продвижения вперед, так это солидные двери апартаментов класса VIP, за которыми проживают состоятельные курцы. Во-первых, они чрезвычайно прочные, поскольку изготовлены в Подвале с применением самых продвинутых технологий. При этом, внешняя отделка дверей — настоящее произведение искусства, впечатляющее изяществом линий и изысками дизайнерских решений. Я уж об использованных краснодеревщиками материалах промолчу. Чего тут только нет, от розового палисандра до пало негро, доставленных с самых экзотических этажей, куда доберется далеко не всякий турист. Дух захватывает, когда силишься вообразить, какие красоты откроются любопытствующему глазу внутри VIP-квартир. Наверное, именно поэтому, из соображений гуманности, туда не пускают посторонних. Рекомендации из Начертания, стучитесь, и вам отворят, в данном случае не работают. Даже пробовать не советую, могут побить. Правда, грозных предупредительных надписей вроде «ОТЛЕЗЬ, ГНИДА», вы больше нигде не увидите. Они вышли из употребления, когда Голова специальным декретом запретил использовать кириллицу при изготовлении дорожных знаков, заменив ее иероглифическим письмом. Да, да, не принятой в Пентхаусе латынью, такое решение Головы было вполне прогнозируемым, а именно иероглифами. Курцы долго терялись в догадках относительно мотивов, подвигших Голову на сей странный шаг. Пока не сообразили, его, оказывается, привлекли фаллические символы, широко представленные среди архаичных семантических знаков древних хургадян. Кстати, Камасутра здесь точно ни при чем, если вы вдруг о ней подумали. Голову подкупил глубокий символизм, свойственный логографическому письму. С помощью логограмм оказалось гораздо проще дать понять, что ожидает любого незваного гостя, вздумавшего обтирать пороги VIP-дверей. Они, кстати, оборудованы видеокамерами наружного наблюдения с инфракрасной оптикой, и включаются на движение. Аппаратура стоит дорого, куда дешевле было ввернуть в коридорах лампы, но с менталитетом избавившегося от цепей Домостроя стройбана не поспоришь, свое от чужого он отличает на уровне автоматического радиолокатора системы ПВО. Принято считать, безобразию в коридорах будет положен конец, когда полы законодательно передадут в частную собственность пузырям. И уж рачительные хозяева отполируют поверхности до зеркального блеска, компенсировав затраты путем установки турникетов. Я не тешу себя глупыми иллюзиями, отнюдь. Нисколько не сомневаюсь, когда это случится, турникеты станут единственным новшеством, которое получат курцы.

* * *

Вскоре шикарные двери остаются позади. Апартаментов VIP-класса в Кур1не — раз, два, и обчелся, всего пару процентов от числа камор. Проживающие за пределами коротенького аппендикса процветания курцы еле сводят концы с концами. Это не мудрено, ведь после сдачи в утиль оборудования мастерских, где ковалось Оружие Победы, мы практически ничего не производим. По крайней мере, такого, за что нам отвалят дыхсмесь. Исключение составляет водка, но ее расхлебывают еще по пути к дверям. Стенгазеты, рекламирующие пьянство, лишь сравнительно недавно убрали со стен. Якобы, до Головы, наконец, дошло, что его подопечные превратились в алкашей, и надо что-то делать, чтобы они протрезвели. Лично я думаю, это чушь, все куда банальнее. Скорее, нужда в дорогостоящей рекламе просто отпала, водку и без нее отлично метут.

Медленно миную руины теплиц. Некогда здесь разыгрывались жестокие бои, стройбаны под водительством титулованных агрономов бились насмерть за урожай. Теперь все тихо. Шершавые бетонные остовы растрескались, вместо водопроводных труб торчат бурые от ржавчины огрызки, почва безжизненная, как в пустыне, откуда арафатники качают нефть. Из этой — вряд ли кто высосет хотя бы каплю чего-то стоящего. С тех пор, как Рапс с этажа педантичных швабров прикончил нашего простодушного Чернозему, тут не приживается даже конопля, которую периодически пытаются культивировать местные нарики, пока их не накрывают насиловики. Ширка, производимая нариками кустарным способом в мизерных количествах, никуда не годится, а только нервирует пожарных мазерфакелов, наладивших оптовые поставки высококлассного опиума из-за Душменского дувала для нужд всего Западного крыла. С этой целью они проложили туда десяток шахт для грузовых лифтов. Понятно, наши нарики им не конкуренты, а их жалкие дилетантские грядки вянут сами, даже полоть не надо. Тем не менее, нариков хватают и швыряют в Балласт, никто не любит, когда болтаются под ногами.

За дальней, обвалившейся стеной парников валяется дюжина тел в изношенных робах. Это бывшие работники Мичуринских теплиц, такой у них теперь досуг, лежат здесь не первый год мертвецки пьяными, будто в коме, и почти не дышат, воздуха практически нет. Сразивший их этанол по убойной силе не уступает зарину, которым швабры пытались вытравить из Пентхауса наглосаксов, с тех пор он был категорически запрещен. Между тем, повторяю, этанол опаснее. Зарин, применявшийся швабрами, нуждался в эффективных средствах доставки, ими ему служили дальнобойные катапульты, швырявшие снаряды через бассейн Атлантик. Снаряды с этанолом — самонаводящиеся, стройбаны сами доставили их в расположение частей и применили в смертельных дозах, никто им из посторонних не подливал.

Осторожно переступаю через распростертые тела, чтобы ничего никому из них не отдавить, вдруг, когда понадобится. Кругом, словно стреляные гильзы, тускло поблескивают пустые бутылки. Названия с этикеток — словно проникновенные письма маркетологов, подсознанию алкоголиков, взывающие: налей. Одни зовут к истокам, где до сих пор звенит озорной детский смех, а под глазами нет желтушных мешков, среди брендов выделяются «Родненькая» и «Мамкин уголок», прямо машина времени какая-то. Другие полны спокойной уверенности, жизнь удалась, мне, например, симпатична фразема «Полная чаша». Третьи, их, пожалуй, подавляющее большинство, воплощение стабильности, «Эталон», «Абсолют», «Стандарт». «Афон», «Олимп» и «Кайлас», в качестве последней ступени эволюции, нечто вроде ключей от Светлого чердака, кстати говоря, относительно доступных.

Оступившись, легонько цепляю пустую бутылку с изображением смайлика. Поверх рисунка оттиснуто: Happy End. Бутылка, дребезжа, отскакивает в сторону. Поморщившись, толкаю дверь плечом. Наконец-то, я практически дома.

Перешагнув порог, оказываюсь в мрачном предбаннике. Тут темно, как в чулане. Раньше, когда квартира была казармой, рассчитанной на роту стройбанов, это помещение служило караулкой. Их возвели ударными темпами в разгар Голодной грызни, объявленной Пентхаусом Красноблоку. Межэтажная обстановка была такой напряженной, что по ночам было отчетливо слышно, как поскрипывают перекрытия. Проектантам, соответственно, было не до удобств. Их куда больше заботило, чтобы кубрики выдержали подрыв баллистических лифтов. В ожидании этого кошмарного события постоянно объявлялись учебные тревоги. «Газы!», неожиданно захлебывался воплем репродуктор, и стройбаны затыкали портянками рты, респираторов на всех не хватало. «Воздух!», неслось из раструба, и стройбаны, отчаянно толкаясь, ныряли под койки. «Вспышка справа!», рявкал невидимый инструктор, и стройбаны опрометью кидались за противоположный угол. Тренировки были изнурительными, стройбаны недосыпали, но на такие мелочи никто не глядел. Лишь много позже, с началом так называемой Разрядки межэтажной напряженности, казарму перевели в резерв и перестроили, накроив с помощью фанерных листов пару дюжин индивидуальных клетушек, по одной на молодую семью. Не ахти что, но неизбалованные стройбаны скакали от счастья. Кроссы в полной выкладке отменили, это тоже радовало. В караулке разобрали оружейные пирамиды, передав табельные лопаты на склад, а на освободившемся пространстве оборудовали лекторий. По выходным там выступали лекторы, перечислявшие нам наши успехи. И они, надо сказать, впечатляли. Например, наши достижения в фундаментальных науках. И еще, наши балерины, они повсюду пожинали аплодисменты. Наконец, радовали наши прославленные трюкачи. Советский цирк…

Сегодня бывший лекторий не узнать. Он забит хламом, который не годится даже на лом. С трудом протискиваюсь мимо баррикады из траченных молью маскировочных тулупов, заготовленных на случай ядреной зимы, она обещалась настать после обмена баллистическими лифтами. Инструкторы ГО предупреждали, мы сначала изжаримся, а потом околеем. Теперь перспектива превратиться в сосульки кажется смехотворной. Дому грозит глобальное потепление микроклимата, и тулупы никому не нужны. Остро нужны кондиционеры, но они ахово дорогие. Кстати, именно эти устройства, которыми злоупотребляют изнеженные обитатели Западного крыла, по мысли Полковника, превратили остальные помещения в раскаленную духовку.

— Про первое начало термодинамики слыхал?! — прорычал он однажды, отдуваясь и смахивая пот со лба. — Его даже тайное Домовое правительство хер отменит, кишка у него тонка. Да и не пороет оно против своих! Прикинь, сколько в Западном крыле компрессоров? Привыкли, млять, к комфорту! А куда отвести столько тепла? Вот и выходит, что на каждый сброшенный ими градус нам в казармы залетает по два. Вдобавок, высокая влажность из-за их сраного конденсата. Стены-то преют, оно, ж, блядь, прям на головы нам капает! Вот тебе и весь парниковый эффект!

Я не нашелся, что возразить. Влажная известка, бывает, отваливается в казармах целыми кусками. Мечешься ночью на узкой койке, безуспешно пытаясь уснуть, только не выходит. То соседи за убогими перегородками кашляют и чихают, то это проклятая штукатурка шлепается на пол, как средних размеров бомба. Положишь маску на лицо, подашь немного сэкономленного за день кислорода, а сон все равно не идет. Попробуй уснуть, когда рядом хнычут младенцы, тянут бледные восковые ручонки к загубнику. А там пусто, папы успели обменять выданные канцелярией пособия на водку…

Не заходя в казарму, сразу сворачиваю на общую кухню, туда ведет отдельный ход. Мечтаю о чашке кофе. Сдается, в жестянке, припрятанной на верхней полке, еще оставалась пригоршня зерен. Шансы, что зерна по-прежнему там, довольно высокие. Они же не семечки, кофе — не пиво, запросто могли уцелеть, хоть и лежали криво.

С этим лежащим криво, кстати, отдельная история. Оно отчего-то властно притягивает внимание жильцов. Словно, они стараются устранить дефект, вот и тянут, чтобы кривизна не резала глаз. Но кривизна появляется опять, словно не желая исчезать, воспроизводит себя повсюду. И, вопреки воровству, у нас в отсеке все кривое: кривые трехэтажные кровати, кривые дверные косяки, повешенные криво плазменные панели Кривоговорящих зеркал. Комната смеха какая-то…

— Дурак ты, если не понимаешь. Специальная оборонная технология, — важно пояснил мне однажды Полковник.

— Да вы что?! — изумился я.

— А ты думал! Древний маслин Эвклид, как ты знаешь, изобрел параллельные прямые. А один наш выдающийся стройбан, кандидат военруковских наук, между прочим, в противовес Эвклиду выдумал непараллельные непарные кривые и все прочие аналогичные косяки…

— Шутите?

— Сынок, такими вещами шутить нельзя, — мигом посуровел Полковник. — Военрука звали подполковником Неевклидом, а его изобретению нет цены. Он совершил натуральный научный подвиг, сильно поспособствовав укреплению нашей обороноспособности, за что ему позже посмертно присвоили генерал-военврала. А могли и Героя Красноблока дать! Во-первых, от нашей кривизны у любого агрессора в пять минут начиналось головокружение. Кроме того, ты попробуй в кривого стройбана попади, когда он даже в самый высокоточный прицел косит…

Не скажу, чтобы старый вояка меня убедил. Но, когда я попробовал расспросить о феномене кривизны Отшельника, тот буркнул нечто невразумительное, назвав совокупность кривых линий и плоскостей, свойственную всему, что сделано стройбанами, главенствующей сущностной парадигмой, появившейся эволюционным путем.

— Это как? — не понял я.

— Ну, это когда токарь знает, что, пока не опохмелится, деталь обязательно выйдет кривой.

— А, когда опохмелится? — спросил я зачарованно.

— Похмелившись, токарь о пустяках вроде кривизны просто не задумывается…

— И?

— И все, — Отшельник отвернулся, дав понять, что разговор окончен.

Оглавление

Словарь терминов, утвержденных к употреблению Комитетом по соблюдению норм политкорректности при ООО (Организации Объединенных Отсеков)

  Жильцы

  Монументальные сооружения, резонансные явления общественного характера и формы самоорганизации жильцов

  Персоналии

I. Великий Прораб Кхерам

II. Полный Консенсус

III. Стройбан стройбану — ликантроп

IV. Мюриды Хасана ибн Саббаки

V. Красноблок

VI. Слишком большая стирка

VII. Бисквит

VIII. Курiнь Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg