«Старый Лис на окраине леса»

Старый Лис на окраине леса (fb2) - Старый Лис на окраине леса 2883K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ольга Сеним

Старый Лис на окраине леса Ольга Сеним

Редактор Анна Книженцева

Иллюстратор Ольга Сеним

© Ольга Сеним, 2019

© Ольга Сеним, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-4493-5126-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я посвящаю эту книгу своим родителям. А также всем родителям этого мира и каждому, кто чувствует родителем себя.

Пролог

Однажды, проезжая по дороге из одного города в другой, я видела: вот трасса в четыре полосы и машины летят нескончаемой лентой, примерно в километре направо – коттеджи, башня водонапорная, какая-то труба в небо и луг меж ними, живописный, осенний, одних оттенков жёлтого с сотню, наверное. Так вот, по лугу шёл Лис. Неторопливый, без опаски-оглядки, его было почти не разобрать во всей этой палитре жёлтого, коричневого и зелёного. Бесстрашный Лис. На трассе грохот, в том посёлке наверняка фоновый человеческий шум, а у него благодать какая тишина.

Его луг, его мыши и даже эта осень – тоже его.

И подумалось: пусть проживёт он свою лисью жизнь сполна и уйдёт сам в час, только одному ему подсказанный однажды. Не раньше.

Часть первая. Лис и Человек

Глава 1

Лис-На-Краю-Леса сидел, тихо поводя ушами, смущённый и чуть встревоженный: его опять приманивали, опять! Конечно, он знал все эти уловки, капканы и силки не в счёт, в них он никогда не попадался, капканы – забава простая. А вот другое: манки, добрые слова, вкусные угощения… И всё это зачем? Схватить и ограбить! А Лис не таков, чтобы задёшево продавать свою жизнь, совсем не таков!

Человек Лиса звал. Звал так долго, что тот потихоньку даже начал привыкать, но по-прежнему вызывало это человеческое упорство удивление. Приходит к границе, протягивает руку с лакомством – что там, кстати, сегодня? Стоит, стоит долго, потом опустит, что принёс, на траву или пень, а зимой на снег и уходит. И думает так громко, что, кажется, его слышат все вокруг, даже неловко.

Сначала подарки Лис отдавал. Мыши, зайцы и белки с радостью уминали всё это, и он следовал за ними день-два – изучал. Но нет, яда в лакомствах не находилось, поэтому однажды он попробовал сам. А хорошо. Хорошо!

Вот только зачем приходит, по-прежнему оставалось неясно.

Человек был тихий, нерезкий, молчаливый, лишь думал громко. Настигал ушей и лба, тревожил. И вот же, подзывал к себе. Запах тоже ничего, Лис к нему привык где-то через месяц, запомнил и даже искал, когда шёл по своим делам, не пронесётся ли в воздухе его след.

Хороший он, решил Лис однажды и показался человеку на расстоянии. Как раз установился декабрьский снег, прошёл валом-пургою, и первое белое затишье легло преградой к осени, умаляя значимость её красок. Лис знал, что на белом виден очень чётко, и встал так, чтобы смотреться самым выигрышным образом: снежные ветви-лапы старой ели с зелёным, и он – рыже-бурый. Сам понимал: так очень красиво.

Человек заметил, но даже не вздрогнул, не вскрикнул, а Лис как раз ждал, ждал, что выдаст тот свою жадность и алчность. Когда охотники бродят по лесу в его поисках, впереди них обязательно бежит их страсть и голод.

«Всегда видят только мою шкуру, а вот меня самого – нет», – размышлял он и без сочувствия запутывал. Однажды ему даже удалось заблудить и оставить на погибель в пургу целую компанию в одном глухом местечке за рекою. Правда, пожалел потом и навёл на них деревенских собак.

А этот человек, как увидел его, даже мыслей своих не прервал, только всмотрелся внимательно, ещё больше беспокоя лоб и уши, и почему-то защекотало в области сердца неожиданно и приятно.

Так они глядели друг на друга с минуту, после чего Лис скрылся за ель.

Хватит ему меня на сегодня.

Ушёл по руслу ручья, прислушиваясь, нет ли погони. Ручей занесён снегом, и впадинка, как тропка, очень удобна: скрывает от взглядов и ветра, того ветра, что может подхватить запах, но начеку нужно быть всегда, на то он и Лис.

Сделал круг и вернулся назад – забрать угощение.

В тот день на тропинке человек оставил ему сыр с паштетом. Лис не стал делиться ни с кем, хотя ворона, что жила на этом участке, уже имела намерение присвоить себе. Отогнал без церемоний и съел сам.

«Хороший у меня человек. Хороший, – думал Лис, доедая сыр. – В следующий раз покажусь с хвостом. Хвост у меня тоже красив. И спрошу, пожалуй, что это он приходит сюда. Не охотник – это ясно. И он не хочет забрать мою шкуру – это я тоже понял. Хороший, хороший у меня человек».

Глава 2

Человек приходил не так часто, только в спокойную погоду, никогда – в дождь или пургу. Приходил и усаживался на пень. Летом ему было особенно трудно – отмахивался от гнуса, щурил глаза, но даже мыслями – Лис слышал это – не злился. Звал и звал. Тогда Лис выходил навстречу и показывался так, чтобы быть видимым поинтереснее. То в лучи Солнца выставлялся, чтобы сиять рыжим огнём, то на фоне золотой листвы, и за год расстояние между ними сократилось, самому страшно подумать, до одного прыжка! Сойдутся вот так и сидят, переглядываются…

Человек почти всегда говорил с ним – не о Лисе, о себе, а это и хорошо: о своей жизни Лис и так знал много чего. Человек рассказывал, как живёт, где. Что домик его просел от времени и деревья подошли к окнам совсем близко.

– Когда я перестану жить, – говорил он, – ветер однажды распахнёт дверь, и тогда лес войдёт в мой дом.

Улыбался, и лицо его оживлялось.

– Трава поселится даже на кухонном столе, а белки совьют себе гнездо над моей кроватью.

Лис, выждав небольшую паузу, произнёс:

– Белки могут. Только они не вьют гнёзд, ты, наверное, не знаешь. Белки ищут дупла – готовые норы на высоте.

После этой фразы он осторожно вытянул к себе лапой свёрток со снедью из человеческих ладоней – в тонкой лепёшке, ещё тёплой, были каша на масле и кусочки сыра, и принялся за еду.

Человек наблюдал за ним, задумчивый и тихий. А потом не торопясь разомкнул ладони и дотронулся до лисьего лба. Старый Лис замер, глаза вспыхнули зеленью, и взгляд заметался. Но ладони, привычно пахнущие, крепкие, прошлись за ушами – приятно, и человек вновь сложил их у себя на коленях.

– Ешь, ешь, старый друг, – и отвёл взгляд. Опёрся подбородком о руки и стал разглядывать лес на холмистом горизонте.

В тот день они не говорили больше. Человек дождался, пока Лис управится с угощением, встал и пошёл назад.

Глава 3

А потом он пропал. Лис сам выходил к их общим тропинкам, просиживал больше положенного под лапами пихт и сосен, тихо дожидался, перебирая в памяти прошлые встречи, но человека всё не было.

Отшумели метели февраля, сырые ветры марта, уже зазвенели ручьи под просевшим снежным настом. Лис волновался и размышлял, тревожно перебегая поляны и выставляя нос по ветру. Какая тут охота, когда твой Человек непонятно где. Тогда он тоже начал звать – лбом, ушами, сердцем, прислушивался: вроде бы жив. Точно! Жив Человек. И Лис направил свои лапы на тихий-тихий сердечный перестук.

Он знал, что его человек живёт отшельником в одиноком доме где-то по заросшей молодым лесом просеке. Тот рассказал ему, что раньше у них был хутор из нескольких дворов, но потом – Лис не знал причины – все девались куда-то. Дома потихоньку приходили в негодность, стены опадали – это место рассказа Лису нравилось особенно, и он бывало сидел и представлял себе, зажмурив глаза, как обрастает диким плющом бурый от времени забор, трухлявый и бесполезный. Вот забор заваливается под тяжестью осенней листвы, а потом от нападавшего долгими зимними вечерами снега… Мыши снуют где-то в основании по своим ходам, шуршат… Весенние, ещё холодные дожди… И хруст!.. Падает! Падает, поднимая пыль в жаркое первое утро, открывая обзору заросший дворик, мол, заходите все, заходите, нет границы больше, не бойтесь, ваше всё отныне.

Бывшее поселение прибирал себе лес, и домик Человека оказался однажды в окружении рябин, берёз и сосен.

– Я привык здесь жить, понимаешь? – говорил он. – Меня звали переехать, и до сих пор зовут иногда, но не хочу я. А то, что лес так близко, это хорошо.

– Слушай, ты же человек, – аккуратно вставлял слово Лис. – Тебе положено быть со своими, а не разгуливать непонятно где, пересекая чужие тропы без всяких правил. Ты совсем не знаешь наших законов. Не хотел тебе говорить, но твоё поведение в нашей местности не всегда уместно. Не обижайся.

И задал свой вопрос:

– Зачем я тебе, человек?

– Я обязательно расскажу, друг, обещаю. Только дай срок найти слова.

И Лис запомнил этот разговор. Он знал, что ответ будет, как хорошая добыча посреди лютых холодов, благим и важным, откроет какие-то скрытые дверцы и допустит к тем тайнам, о которых едва-едва и можно догадаться краешками ушей и кончиками усов. Поэтому и бежал сейчас, аккуратно обходя проезжие участки, но неизменно возвращаясь на намеченную прямую. Где-то там его Человек, у его Человека важный секрет для него, старого Лиса. У его человека тёплые руки, которые не причиняют беды, дом, готовый впустить гостем целый лес. У его Человека пылкое и доброе сердце, и ему всегда есть чем поделиться. Когда Человек улыбается, он будто скалится набок, зубы его желтоваты и прямы, а дыхание чистое. Подумав об этом, Лис чихнул радостно и прибавил скорости.

Ближе к полудню домик был обнаружен. Собак не водилось, да это Лис и так знал: с Человеком никогда не приходил их запах. А имелась корова, несколько коз и куры. Мыши как и везде, где коты не очень работящи, водились в огромном количестве, были доверчивы, шумливы и многочисленны. Деревья и правда жались к самым окнам, а у входной двери, рискуя однажды перекрыть её, росла огромная липа. Забор не везде был крепок, особенно со стороны кур и прочего населения.

– А ведь воруют у него… – подумал Лис. – Я и сам бы не прочь, при другом-то раскладе.

Он деловито спустился с пригорка, зорко высматривая детали.

– Вот что, поживу пока здесь. Поберегу его коз и мышей!

В том, что Человек не будет против, Лис не сомневался нисколько, а что Человек жив, он был уверен абсолютно.

И Лис осторожно заглянул в окно.

Глава 4

Темно там было, глухо. Тогда Лис толкнул головою дверь и бесшумной лентой проскользнул в дом.

Зябкое слабое дыхание доносилось из угла.

– Человек… эй, Человек!.. – Лис вспрыгнул и стал обнюхивать лицо, осунувшееся и такое знакомое, толкать влажным своим носом веки и колючие щёки, пробуждая. – Ты что, заболел?

– Эх, братец мой рыжий, – голос слабый, – а я вот продрог совсем, понимаешь? Нет у меня шкуры тёплой, как у тебя. Холода не выношу совсем, сырости всякой не выношу, – закашлялся. – Зябко мне, друг, очень я замёрз…

Сонное бормотание длилось ещё минуты две, но тут человек пробудился и уже более твёрдым, хотя и осипшим голосом заговорил, от удивления запинаясь:

– Как же ты нашёл-то меня, а? Ай да лис, ай да друг…

– Вот что, ты есть хочешь?

Уже к обеду Лис притащил ему связку баранок, круг колбасы и ещё что-то в коробочке, что пахло очень вкусно, три раза бегал до деревни и обратно и даже устал. Сложил всё это у подушек, заставил поесть. Потом свернулся воротником вокруг шеи.

– Теперь спи, грейся.

Человек и правда уснул как провалился куда-то, дышал ровно, тихо и иногда кашлял во сне в подушку. А Лис позже перелёг к груди, потом к ногам и снова на шею. Грел.

К вечеру человек проснулся и поел ещё раз, даже встал по своим делам, выпил воды из кувшина на столе, а потом снова лёг и уснул.

«Слабый-то какой…, – думал Лис. – Что ж делать-то?»

Ночью он выбрался в лес, откопал под снегом брусничник, набрав крепких веточек целую пасть, принёс и положил у изголовья.

«Мне помогает и ему, значит, не повредит!»

Ушёл к мышам на охоту к забору, проверил-пересчитал кур, поговорил с ними, договорился и успокоил. Обсудил дела с коровой:

– Ты пока управься как-нибудь сама. Вон сено-то есть, а воды из снега талого возьмёшь, я буду подгребать.

И Корова в ответ рассказала, что раз в неделю на выходные наведывается родня, присматривает и за ней тоже, но лучше бы Человек поправился: с ним хоть и впроголодь, но пока жива, а те… У неё скатилась слеза. Те уже знают, как с ней поступить.

Лис возился в хлеву, знакомился, кормил да разговаривал, и не заметил, когда появился кот.

– Эй, эй!.. – кот на всякий случай сидел высоко, видно, что трусил, но зубы показывал очень выразительно. – Ты кто таков-то? Это мои куры! – кот для важности кашлянул и вылизал лапу. – Мыши тоже мои, имей в виду! – серый, полосатый и худой, крайне изумлённый, он готовился к драке, но надеялся на мирный исход – с лисами он не был знаком так хорошо и опасался осложнений в ближнем бою.

– А что не кормлены тогда, раз твои? – Лис поднялся, разминая плечи. – И Человек нелеченый лежит. Тоже мне хозяин! – говорил тихо и уверенно, цедя слова сквозь зубы. – Лучше слезай и вон ту крапчатую загони со двора назад! А то, неровён час, потеряется, место-то глухое, лес кругом. А это – убыток! – Лис присел, отряхнул опилки с воротника и принял очень строгое выражение морды. – Что ж ты за кот такой, если за домом не следишь?

Кот рассудил, что в словах гостя есть толк, с огромным облегчением передумал драться, спрыгнул и действительно поймал и прогнал к кладкам молодую суетливую курочку, а потом присел рядом с Лисом.

– Мадуш. Можно и Мадока, но это только для своих. Ты здесь мимо или надолго?

– Я Лис-С-Окраины-Леса, Человеку нашему с тобой главный друг! Понятно? Поживу пока у вас, хозяйство поддержу. Ему помощь нужна. Что ж сам-то не догадался?

Слова Лиса коту понравились, да и Лис тоже. Поэтому он решил не спорить и по возможности соглашаться.

– Я же простой, – отвечал он, – как ни верти, нету у меня таких больших прав на его дом и жизненные обстоятельства. Проводить, сам знаешь куда, могу, а так… – Мадуш махнул лапой, – почему ты раньше не приходил? Родня эта человеческая его совсем заклевала. То курицу унесут, то вон корову чуть не сожрали… – вздохнул. – Ладно, Окраина Леса, если что, ты мне поручения давай, я не против. Хорошо, если он выживет, привык я тут…

Помолчали.

– Договорились, – Лис подпер дверь сарая. – Пойду отогревать, а ты хоть воды натаскай, сможешь? Ему же пить нужно побольше.

– Я маленький! – кот даже обиделся.

– Хоть ложками, а носи! И, Мадока, колбасу на столе не трогай, ага? Она ему сворована, понял?

– Догадался уже.

– Вот и молодец.

Глава 5

Брусника пошла на пользу. Сначала болеющий просто разжёвывал её и держал во рту горькой кашицей. Потом, когда окреп немного и начал вставать, пил с нею чаи, заваривая в огромном чайнике с причудливой картинкой.

Воодушевлённый удачей, Лис носил ему, ежедневно выкапывая из-под снега, всё, что мог добыть – повезло, нашёл полянку с почти не осыпавшимися в морозы ягодами черники, бруснику и другую траву, примятую, но зелёную и пряную.

А воровать продукты человек ему запретил. Поблагодарил, ухмыляясь, но посоветовал так больше не делать.

– Ты, братец, рискуешь. Там люди, собаки. Но самое-то главное – пойми, это не наше. А разрешения просить… – человек вдруг засмеялся, – хотел бы я поглядеть на лицо Бартоша из лавки, когда б ты пришёл к нему с корзинкою за снедью!.. Ха-ха-ха!..

И Лис засмеялся следом, тихо и несмело. Просто он очень давно не смеялся на человечий манер, очень давно.

– Ага!.. – вторил словам, – и говорю такой: «Мне колбасы круг, только свежей, а то знаю вас, что человеку – то хорошее продаёте, а котам да лисам – из непроданного за день. И хлеба заверните в бумагу, я лапами его трогать не могу…». Ха-ха-ха!.. Ох… И он, само собой, мне продаст, ха-ха!… Если со страху не сбежит, – Лис повалился на спину и засучил лапами в воздухе, перекатываясь с боку на бок.

Кот с любопытством заглянул в дверной проём.

– Скоро выходные, хорош смеяться. Родня придёт нас кормить. Забыли? Вы на отшибе, несчастные, больные. При смерти, – выразительно посмотрел на человека. – Никого у вас нет, – хмуро глянул на Лиса. – Всё лесом поросло, и корова отбилась от рук.

Мадока прошёл на середину комнаты и сел, маленький и серьёзный.

– Что думаете делать? Я-то отойду в тень – меня и не видать… – он смущённо стал вылизываться, – хоть весь дом разнесут, а меня не заметят.

Кот очень хотел быть услышанным, поэтому слова произносил старательно и чётко.

– Вы мне нравитесь, а родня ваша человеческая – не очень, и я за то, чтобы ссоры по их приезду не было! И чтобы всё как раньше осталось.

Человек прокашлялся и сделал глоток из горячей кружки.

– Что делать? Встречать. Про Лиса объясню, что приручил… Тихо-тихо, не злись! – начал оглаживать вставшую на дыбы холку, – ну не прятать же тебя, право! Кот, я скажу, заговорил сам, потому что умный, их котам не чета. Корову не отдам – это понятно. И коз своих с курами не отдам! Я теперь сильный.

Голос его и правда стал крепок, слова произносились уверенно и ясно.

– Ничего, покричат-покричат и уйдут. Времена нынче не те, чтобы… – он помрачнел на мгновение всего, но и Лис и кот заметили пробежавшую по скулам тень, – чтобы не жить нам так, как по совести жить нужно. Это раньше – что не по ним, так огнём жечь, палками выколачивать. У меня даже документ на дом есть, а закон – для всех закон. Да, не те нынче времена, чтобы бояться людей.

– Или людей пугать, – хмыкнул тихонько кот.

Весь оставшийся день они хлопотали по хозяйству. Человек в первый раз после своей болезни смог выйти из дому, хотя ему едва хватало сил на дела и заботы. Когда начинала кружиться голова, он присаживался и делал глоток-другой воды из ковша или чая из своей большой кружки.

Корова обещала отелиться вот-вот. Козы, глупые и строптивые, просились на оттаявшие за день лужайки, а Лис терпеливо объяснял им снова и снова, что на лужайках пока стыло и что лужайки – это лес, а там волк. Даже рассказал им, сидя посреди их суетливой компании рыжим пятном, сказку про волка-серый-бок-и-острый-зуб.

Курами теперь занимался кот. Раньше они его и не увлекали особо, но после уроков Лиса пристрастился, вошёл во вкус и обитал по большей части в курятнике, тоже о чём-то ведя с ними беседы.

Человек колол дрова, наводил порядок, готовил, потом затопил баню и вымылся. И вечером, когда темнота скрыла деревья и легла тенями у самых окон, они вновь собрались вместе – поговорить вообще и обсудить завтрашний такой важный день.

– Тебе бы ещё жену привести… – Лис во всём видел практический смысл, – дом у тебя хорош, если поправить, а она здесь цветов насадит, занавески обновит. Со зверями разными разговаривать будет, кормушки для птиц повесит правильно…

Человек как раз заворачивал в лепёшку сыр – угощенье ему, Лису.

– Где ж её найти? Мало таких. Я лично ни разу и не встречал, – сказал так спокойно и грустно, как давным-давно решённое и принятое сердцем. – А чужая здесь к беде, сам понять можешь.

Зажёг свечу.

– Лис, а ты свою родню помнишь? Ну, хоть кого-нибудь? Колыбельную какую или просто событие, ведь помнишь? Расскажи, пожалуйста.

– О, а это интересно, – Кот запрыгнул на колени, – давай, рассказывай, Лис. У нас, котов, память короткая, и то… Я маму свою иногда во сне вижу, вылизывает и журит, а проснёшься – какая она, хоть цвет – убежало, проскочило воспоминание меж усов, будто и не было. Маленький я зверь, и память у меня такая же. Так хоть ты расскажи.

Кот замурлыкал и закрыл глаза. Приготовился слушать.

Часть вторая. Колыбельная Лисы

Глава 1

– Когда тебя не станет, вся твоя жизнь уйдёт в землю. Почти все воспоминания, даже самые важные, распадутся. Никто не подберёт их сокровищем и не примет, если ты, конечно, не расскажешь о них тому, кто запомнит. Знай, милый.

– Я вчера мастерил кораблик, мама. Пускал по воде, он доплывал до самой ограды, но там запруда из снега. Это воспоминание тоже исчезнет? Ведь я так люблю играть, неужели и оно утеряется?

– Да, сын. Оглянись: люди и мы тоже, почти всё, что знаем, забираем с собою. А далеко не унесёшь: воспоминания тяжелы. Они опадают здесь, на границе жизни, как одежда, и уходят земле.

Он ластился к материнским коленям, щекой и кончиком носа играя локоном её волос, ярких, как солнце, вдыхал знакомый аромат. Это тоже была игра: отыскать в букете запахов, приносимых матерью от кухни, двора, встреченных по пути людей и животных, от трав и цветов, которых она случайно коснулась краешком платья – во всём этом многообразии узнать и выудить родной и любимый её след.

А мама продолжала:

– Слёзы твои отойдут воде. Я много плакала. На целую реку, наверное, хватит моих слёз. А ты не плачь лишний раз: наши слёзы – это и болота и топи тоже, понимаешь?

Говорила и качала коленями в такт словам.

– Лучше смейся побольше – это к хорошей погоде! Смех – ветер. Он играет осенней листвою и вытачивает горные склоны. Ещё мне нравится наблюдать за маленькими смерчами на дороге, когда сухие листья и травинки увлекаются в хоровод и шуршат. Это значит, что где-то сейчас от души засмеялся живой!

Будто ответ её словам, в садовых яблонях зашумело. Мама усмехнулась своей особенной улыбкой чуть набок и склонила голову, мол, вот видишь?

– А кровь наша? Её тоже вода заберёт?

– Кровь… – мама нехотя отвела взгляд от окон. – Скажешь тоже… Кровь – это огонь.

Она погрузила свой нос в его рыжие вихры. Ей нравилось, как Маленький задаёт вопросы. Он взрослел, согласно своей природе, очень быстро и по уму давно опередил старшего. Тому их разговоры, к её большому сожалению, были скучны и тягостны. Старший играл в игрушки, был капризен, очень прост и, в общем-то, недалёк.

– От крови сила пламени только крепнет, милый. Если доведётся увидеть пожар в лесу, я покажу тебе, как огонь ест. Обязательно посмотри, к чему он тянет свои языки! И твоя кровь, и моя – пламя. Людская тоже, но наша, пожалуй, жарче.

Мама решила уходить. Её младший, совсем ещё маленький, давал все признаки породы, и жить здесь становилось опасно. Он пускал кораблики по ручьям, бегал с мальчишками, но нет-нет, да вставал на четыре лапы и уже пару раз опушал свой загривок.

Любимый муж, отец сынишек, славный и добрый мужчина, два года назад тяжело заболел. Конечно, она лечила его. Всё, что знала о силах и тайнах жизни, вложила в старании уберечь и восстановить.

История их встречи, ухаживания, сватовства – воспоминания эти были красивы и дороги, но оба они знали, так легко им вместе быть не получится.

Муж привёл её из леса, рыжую зеленоглазую «колдунью». Колдунью, да не совсем: жила семья на выселках, много поколений обитая на холмах, поросших вековым дремучим лесом, береглась и держала тропы укрытыми от человечьих глаз. Лес этот, молчаливый и сумрачный, в самом сердце своём отражал себя в тёмном таёжном озере, много знающем, тихом и глухом.

И вот пришёл, не задев ни ловушки, не спугнув ни птицы, лёгкий и весёлый сын людей. Он томился в те весенние дни, поэтому и бродил, сам не зная, куда идёт. Сердце тянуло его, скручиваясь канатом, и звало, звало. Нашёл и озеро – долго сидел по его берегам, глядя в тёмную воду, карабкался по скалистым обвалам, словно искал что-то. А потом, устав, разводил костёр, готовил, напевая, и ел, глядя задумчиво на молчаливую гладь. Юная Лиса сначала следовала за ним тенью, нет-нет да наводя морок или сбивая с пути, смеялась, рассыпая голос хрустальными каплями и тревожа, а потом возьми да и покажись, тихо выступила на тропинку из-за огромных еловых лап.

О чём была та первая их беседа? Как нашли они общий язык? Берега озера знают, знает и тёмный лес. Случилась любовь.

Лисе очень нравилось, как гость смеётся, она слушала его смех, словно музыку, и говорила наречённому и любимому своему, что за ветер слышится ею, про пустыни и дальние степи, где этот самый ветер – настоящий и единственный господин земель, и пела сама.

Как не полюбить такую?

Потом были летние встречи, частые и долгие, а по осени человек привёл Лису в родительский дом невестою.

Приняли её на хуторе осторожно. Молодожёны отстроились и поселились на окраине – починили заброшенный ничейный дом окнами к лесу. Зажили вроде и с людьми, но всё же на выселках, и в срок у них родилось один за другим двое сыновей: что старше – похожий на отца, а младший – материнская копия.

И вот муж заболел.

«Это она виновата, ведьма лесная!» – шептали по домам.

Молва легла тенью, оглушая песни и краски, тишина незримой оградою окружила дом и их густой сад. Да нет, не она, тут другое, и Лиса лечила мужа, ходила огневые круги, вычитывала слова и давала зароки. Уже не скрывая своей сути, лежала на его груди отогревающим воротником, но он, сам горюя, сам желая выздороветь, таял. Жизнь уходила, бежала меж пальцев водою, не поймать.

– За что?..

И ответ был известен: не пересекай чужие тропы, не пой чужим своих песен, насыщайся вдоволь тем, что дарит любовь, но помни – платить-то тебе! Делить-то себя с ним, а унесёт ли, удержит ли такую ношу – твой дар, просто-человек? Не сгорит ли его сердце, увидев сияние мира твоими глазами?

Весной любимый муж умер, и лисята остались на руках тёплыми комочками. Старший совсем бесшкурный, ничего не может, не знает, о сути своей не помнит, и человека в нём почти с его рост. А маленький – тот и не человек совсем. Её кровь, не убавить, не отнять, повадки, сноровка…

Родня косится, чуждается, дом стороной обходит, смотрит тяжело. Что удержит лису в опустевшей норе? Надо уходить, да старший не выживет там, на фамильных холмах. И прошёл ещё год в мытарствах и раздумьях.

Лиса приняла решение, когда на Маленького начали стравливать собак. Колыбельные, что напевала она перед сном, стали грустны и сложны:

– А-а-а, – начинала Лиса свой напев, – а-а-а…

И текла песня-река, лилась история давняя, а потом история близкая.

– А-а-а, – пела Лиса, – а-а-а…

Лисята слушали, прижавшись по бокам, тот, что уйти не сможет, и тот, кому уйти следует. Запоминали, впитывали суть и принимали своими детскими сердцами.

– А-а-а, – глазки малышей слипались, и сон накрывал дом.

Даже сны малышей отличались. Один выносился на лесные тропы, распуская хвост, и летел, летел, творил радуги и зарницы, пробовал на вкус и ветер, и огонь. Второй же осторожно ходил дорогами снов людских и никуда не спешил, шёл себе один, глядя под ноги, и говорил в своих снах лишь сам с собою.

– Так вот, мой маленький, – Лиса пригладила рыжие сынишкины вихры, – запомни: кровь наша не вода, а тело не ветер, слёзы не огонь. Перепутать – что беду наслать или распалить вражду.

– Что же тогда мы, мама?

Как же быстро он растёт!

– Мы то, что останется – это ясно. Что будет помниться ещё долго и звучать. Мы – это наш след. Не оставишь следа – тоже неплохо, тогда при уходе ты напитаешь силою всё вокруг, накормишь землю и воду, огонь и ветер. Они распорядятся твоими дарами, они умеют. Но лучше, если ты оставишь след.

– Почему?

– Тогда ты сможешь здесь быть, сколько пожелаешь, милый сын. Любоваться закатом, играть волною, бежать наперегонки с табунами или пускать зарницы по ручьям солнечными корабликами. Всё, что захочешь, что нравилось когда-то, мир возвратит тебе – это обмен. Оставившие след не умирают. Только не перепутай: кровь наша – не вода.

Она обняла его и закачала.

– А твой отец, уверена, теперь живёт в Ветре! Если честно, человеком ему жилось тесновато, – мама зажмурилась и улыбнулась. – Он нашёл себе землю по силе своей и носится там, поднимая ураганы, поёт в скалах или колышет волнами бесконечное море ароматной ковыли. Я знаю это: стоит засмеяться, он тут же появляется и слышится всюду, правда! Запомни эти мои слова и всегда вслушивайся, ладно?

***

Мама ушла, забрав младшего, в ночь дождливым августом. Выбрала тёмное сырое время, чтобы занести следы не составило труда. Старший сын как раз оставался в доме своей бабушки – та обещала ему показать ярмарку и купить гостинцев. Он был падок на людские праздники, любил в отличие от младшего их шум и суету, охотно ел сладости и брал в подарки громкие игрушки.

– Вот и хорошо, – произнесла Лиса перед его уходом, – вот и хорошо.

Поцеловала Старшего в лоб, обняла крепко-крепко, ещё минуту-две дышала в макушку, запоминая запах, а потом дала разрешение остаться у бабушки с ночевой и отпустила. Смотрела вслед, как он скачет по просёлочной улице, потом – как стучится в двери, вот его впускают и запирают за ним ворота. Щёлк-щёлк.

– Вот и хорошо.

Всю ночь они шли под дождём к Тёмному озеру в глубине чащи, к родному дому, а как добрались, стали рыскать по лесным холмам в поисках, да не нашли и примет: родня сгинула куда-то, не осталось ни следов, ни меток. Тогда Лиса подняла лицо к небу, к рассветающему небосклону и завыла протяжно и горько.

Она продвинулась ещё дальше в лес, унося Маленького, бежала, дни и недели выставляя преградой погоне, и остановилась, лишь когда почувствовала безопасность. Обосновались в самой глуши на других, похожих на родные, лесных холмах. Вырыли нору, обустроились. Настоящими и вольными встретили первый снег и заморозки.

Лиса с удовольствием выкладывала новые тропы, расставляла границы, вздыхая, отпускала прошлое. А когда хотелось плакать, начинала заливисто смеяться.

– Теперь я знаю, знаю, каково это: любить, нарушая закон – слушай меня, мой ветер. Я больше не попадусь в такой капкан, никогда не попадусь! Я – молодец, я добыла историю про худшую из дорог! Да, теперь, зная мою тропу, никто не сунется петь с людьми и выхаживать их курей! О моей истории сложатся песни. Мы, Лисы, будем петь их в напоминание самим же себе… – она смеялась, запрокинув голову, и утирала слёзы.

А когда лес накрывала непогода и поднимался ветер, такой, что могучие, пережившие столетия деревья, казалось, молили о пощаде и роняли в мокрую траву крепкие широкие ветви, когда дождь поливал как из ведра, Лиса вылетала в темень и устраивала пляски под ливнем, подхватывая криками каждую вспышку молнии и вскидывая руки к небу. Никто из своих не удерживал её в такие ночи, потому что они, близкие ей по крови, знали, о ком сейчас её поминки, её слёзы и песни.

Глава 2

– А мне без вас знаешь как жилось?.. – Человек зажёг вторую свечу, поёжился.

– Ты всегда мёрзнешь?

Лис давно приметил эту его повадку: обхватит себя руками, будто кутается, и видно, что зябнет. Разотрёт ладонями плечи, быстро-быстро, потом обязательно вздохнёт.

– Да вот… Холодно же… – и действительно вздохнул. – Очень мне холодно, братец. Тепло ко мне только в жару и приходит.

Он не заметил, как мать с братом ушли тогда ночью. С бабкой уехал на ярмарку и пробыл там с неделю. Целый день карусели, угощения, игры с такими же малышами – вроде не школьники, но их уже отпускают гулять рядом с домом. Как вернулись, его сразу же увезли в гости к тётке на другой хутор, снова игрушки и забавы, а там и осень пришла. Люди начали топить печи, как он любил. Целый день на печи просиживал, нежась в тепле и слушая бабушкины сказки, да играл.

– Понимаешь, я так быстро забыл вас, так быстро… – он закрыл большими ладонями лицо и с силой вжал их – аж костяшки пальцев побелели, и закачался из стороны в сторону.

– Да не ведись ты так, братец, – Лис подбежал и обвил хвостом. – Ты ж маленький совсем был, несмышлёный. Ну вырос же? Я тоже тебя тогда забыл, – Лис положил свою длинную морду на его колени и взглянул снизу вверх. – Такое со всеми случиться может, братец.

Его вернули в родной хутор только к следующему лету, и лишь потом, значительно позже, он понял, что развлечениями и лаской отцовская родня отвлекала его, доверчивого и глупого, от воспоминаний, удерживала, пытаясь оставить себе хоть этого ребёнка. Возвратившись, он увидел свой заброшенный дом на краю с окнами на лес – даже занавески, пошитые матерью, не тронуты, опустелый двор, запертый покосившейся калиткой, тогда и вспомнил. Вспомнил да заскучал. Затосковал, начал спрашивать, а отвечать никто не желает, все уходят от ответа и норовят заговорить о другом, подсовывают игрушки – те, что уже приелись и не радовали больше.

Осенью пошёл в школу, и забот прибавилось, играть времени стало меньше, да и баловать перестали – бабка, что любила и потакала забавам, приболела, слегла и в холодную позднюю осень тихо умерла. Взяли жить в семью тётки, а уж там было строго: часто ругали и жестоко наказывали. Случалось, что зверёнышем звали или ещё как-то обидно, и он от своего странного положения в доме родни ужался, затих и присмирел. Если становилось совсем грустно, убегал прятаться в свой старый дом, а как подрос немного, и вовсе там обосновался.

– Вот когда я таким стал. Эх!..

«Гнев подходит!..»

– В стену бей, – кратко посоветовал Лис и перебрался за подушки, – кота не трогай! И меня тоже. Пройдёт это!

– Э-эх!.. – большой своею ладонью Человек приложил удар по стене. Дом загудел, в сарае зацокали копытцами козы, а куры испуганно заквохтали.

Кот выскользнул за дверь.

«Курей успокаивать пошёл, молодец».

Лис думал, как быть, и, сказать по совести, очень хотел спрятаться и переждать эту бурю в укромном месте – у него совсем не было опыта, как вести себя в подобных случаях.

«Пусть выговорится, вот что». И не убежал.

Горечь обречённости накрыла его уже лет в семь-восемь. Вражда под крышей родни, неприятие в школе – его везде принимали как чужого, норовили обидеть или уколоть побольнее. Он пытался уходить: в лес, благо, что лежит вокруг, куда ни глянь, в город, но сложно там было и страшно, и он возвращался вновь и вновь под смех и упрёки, беспощадные и злые. Однажды даже провёл в чаще целую ночь: забрался в дупло, укутавшись в одеяло, и уснул. Но на следующее утро свои нашли с собаками и вернули назад.

Очень тяжело переживал оскорбления, что сыпались, казалось, постоянно, и замыкался ещё больше. Совсем не умел давать сдачи, скорее не смел, ни физически, ни словами. И даже сны ему не приносили защиты: в кошмарах голос его был беззвучен, непослушные ноги подкашивались, он полз, полз, не в силах сдвинуться ни на шаг, просыпался дрожа, словно уже умер, разорванный на куски, и не решался сомкнуть глаз до рассвета.

Ребёнок, он копил злобу на этот мир в своём сердце, и она вызревала, не видимая никому, на дне его души тёмной глубокою бездной. Сейчас, оборачиваясь назад, пожалуй, он может сказать: нравилось ему, когда проклинали! Злодействовать, быть дурным хотя бы с чужих слов – да, это было приятно.

– Понимаешь, я всегда боялся! Всего! Жил с оглядкой, даже когда назад в свой дом перебрался, казалось, что следят за мною. Так и сидел в темноте с одной свечой, тихо-тихо сидел…

Когда подрос, начал воровать: в магазине продукты иногда или что-нибудь яркое и маленькое. Не по нужде, просто развлекался. Не попадался ни разу и гордился этим, но и доверять ему перестали совсем, подозревали. Научился лгать и лгал всегда, постоянно и искусно, уводя свою душу в тёмные лабиринты всё дальше.

– А вас не было у меня! Никто о вас не рассказывал, оговаривались только. Сам обо всём догадался, братец.

Он снова поёжился.

Лис открыл дверцу печи, добавил дров. Сидел, стараясь не шуметь, и наблюдал, как принимается огонь.

– Тебе всегда холодно?

– Всегда. Укрыться охота, словно шкуру содрали да не вернули. Пытался понять, что ж не хватает-то, чего? Перепробовал я жизнь, братец. Всё перепробовал, много где был. Да вернулся назад, в этот самый дом.

Он скитался. Заводил женщин. И лихие большие деньги в кошельке бывали частенько. Но не утолялась эта его неистребимая горечь, тосковала душа.

– Да… И человек из меня был, честно говоря, никудышный. Плохой человек. Хотя сам себе я очень нравился. Многим нравился, кстати. И многие меня любили, разные совсем.

Устав от дорог, он возвратился домой.

Хутор уже не был так населён: несколько стариков да его ровесники – семьи три, а их дети приезжали из школы-интерната лишь на выходные. Прежде шумное человеческой жизнью место стало пустынным и каким-то одичалым.

Он поправил свой дом и зажил, как прежде, даже ещё тише.

– Я тогда уже ума-разума понабрался немного. Знающие люди подсказали, как на этот мир надо смотреть…

Тьма, что клубилась и ворочалась на дне души, столько лет откармливаемая болью и страхами, обрела, наконец, силу и голос, и излилась из чуланов сердца на окружающий мир, ставя на нём свою разрушительную печать. Тогда-то он и снискал едкую, несмываемую славу тёмного колдуна.

– Дела и вправду здесь начались всякие. Без ошибок, братец, в нашем колдовском деле не обойтись. Хотя разве можно словами залатать такое?..

Человек говорил тихо, повесть его жизни цедилась сквозь стиснутые зубы, и казалось, что тени в углах вздрагивают, отзываясь послушно на каждое слово, ворочаются, готовые рассказать что-то своё в ответ. Страшно было Лису слушать эту исповедь, шерсть непроизвольно вставала дыбом, а на душе было смутно и нехорошо. Да, он вспомнил, почему обходил эти места.

Дурная слава расходится быстро. Хутор пустел, оставшиеся родичи спешили уехать поскорее. Дома даже не продавались, да и кто купит жильё в такой глуши?

– Вот так однажды я остался здесь совсем один…

Лис, насмотревшись на огонь, снова прилёг к коленям. Кот давно уже вернулся, наведя порядок в курятнике, и теперь спал, мурлыкая звучно и умиротворённо. Часа два-три, и начнёт светать.

– И каково это быть одному, Человек?

– Честно говорю, хорошо.

Оставшись один, он как-то быстро исчерпал своё зло: устал расплачиваться, познавая законы равновесия, и обессилел.

– А знаешь, почему я решил остановиться?

Нет, Лис не знал.

– Потому, – Человек выждал паузу, – потому что понял: я не злой человек!

Лицо его стало торжественным, и он повторил, даже приосанился при этом:

– Я не злой человек, вот что!

В один из дней посреди каких-то малых забот это открытие так ошеломило его, так обрадовало, что он немедленно сел и начал записывать всё, что приходило на ум в тот момент.

– Вот же, представляешь? Никто и никогда не говорил мне этого, а вдруг сам догадался: я хороший!

Писал много, лист за листом. Сшитые вместе, они чуть позже стали книгой. Он и обложку сделал, тиснёную и крепкую.

– А название-то какое, послушай: «Чёрная Книга. История правдивая и страшная».

В книге он изливал всё, что было его жизнью с первых моментов памяти – все свои мысли, слова. Он размышлял о поворотах в судьбе, спрашивал, и, что странно, по мере написания его руки сами выводили ответы, вопросы и советы – ему самому от себя! «Чёрная Книга» заговорила с ним и повела, начала давать знания, излечивать и помогать.

– Лишь тогда тьма стала отпускать меня, братец.

Лис поднёс ему горячего чая. Человек принял благодарно и улыбнулся.

– Вот, кстати, – Лис давно хотел это сказать, – улыбка у тебя как у матери. Я так не умею совсем.

– Все говорят, я отцовский больше. У меня смех как у него. Только мало я смеялся в этой жизни.

Тьма и правда уходила, в душе разливался покой. Он уже многое знал о себе, о местах, где живёт, о своей крови, даже историю дома, ту, что была ещё до родителей – нашёл и это.

– А жил здесь очень интересный человек…

Начал приводить лес в порядок. После себя самого же! Даже родне напомнил, что жив, и они вроде как помирились.

– Представляешь? – он погладил Лиса за ушами, – стали ездить в гости друг к другу! Но сюда надолго никого пускать по-прежнему не хочу. Лес вокруг, хорошо.

И пришло понимание, что природы его, той – настоящей, которая только каплей и поёт в крови, ему не набрать. Ни встать на четыре лапы, ни ощутить воли преображения он не сможет. Это было горькое откровение, и всё же Человек продолжал поиски. Ко всему, что могло помнить и рассказать об ушедших днях и событиях, тянулся умом и сердцем. Призывал лес – и тот шёл, наполняя собою прежнюю проезжую дорогу, дворы и дома. Призвал жизнь, и вот уже маленькие родичи приезжают, хоть изредка, на каникулы, наводняя детским щебетом и смехом окрестности. Лесные звери и птицы без страха заглядывают в окна и принимают угощения, щедро насыпанные в кормушки.

А потом, когда лес начал открывать следы минувшего и доверять одну за другой давние истории, Человек пошёл по следу своих.

– Ты скажи мне, братец, что случилось тогда? Я был на Тёмном Озере, видел его берега, смотрелся в воду. Куда ушли они, почему?

– Долго говорить, да мне и вспомнить надо…

Лиса неожиданно охватила беспричинная тревога и злость. Ему захотелось спрятаться, залезть в нору поглубже.

«Что это со мною?»

И вслух добавил:

– Я же одичал с тех пор. Как вспомню, расскажу обязательно.

Человек тогда неделями проживал в лесу, подбирал ритуалы и слова, снова и снова запуская призыв во все концы, тогда и обнаружил его, Лиса-С-Окраины-Леса.

– Что за беда накрыла нас в те дни? Не верю, не могу принять, что мы с тобою одни на целом свете! Что я один, понимаю. Но почему один ты?

Занимался рассвет. В доме было жарко, тихо. Пахло травами, выдержанным сыром и хлебом.

– Кстати, Человек. А холмы-то лесные по-прежнему наши… – Лис только сейчас понял, почему ему там легко и так безопасно. – Эх, дурак я… Одичалый пустой дурак… Это ж наши места?..

– Ты забыл?..

Теперь человек утешал Лиса, оглаживая по пушистой холке.

– Всякое бывает. Главное, мы нашлись. Ты вспомнишь, уверен, вернётся к тебе твоя память. И своих мы найдём, дай только срок. А я окрепну, братец. Всё теперь будет хорошо. Давай-ка лучше вздремнём, силы сегодня будут нужны.

Глава 3

Давно не видал он таких снов: Лису снилась мама. Испугался.

– Нет, нет, – говорил он, вылетая на сияющие тропы, – не нужно мне сюда, не хочу…

Но сон настиг, утянул в волшебство, лапы понеслись по узнаваемым травам, сверкающим ночной росою. Луна стояла в полнеба. Блестели ручьи, верхушки деревьев. Бабочки-птицы пролетали, опадая листьями на исходящую ароматами гладь реки. И Лис нёсся, творя вокруг себя звоны и зарницы, не ведая, как когда-то давно, границ своей воле.

– Ну вот и ты, милый сын…

Где, откуда голос? Он заозирался, втягивая воздух, но, как назло, ловил лишь запах земли, цветов и воды.

– Где ты, мама?!

– Остановись и увидишь… – улыбается, он чувствует это по её голосу.

– Но я не могу остановиться, это ведь сон!..

Вздох как шелест.

– Тогда я сама нагоню тебя, раз ты убежал от меня так далеко…

Трава под лапами, какой в жизни и нет: изумрудная, отражающая серебряный отсвет, начала заплетаться силками, норовя удержать, и как же душно, будто не лапы сжимало, а само горло. И он закашлялся во сне, пытаясь высвободиться из тонких и цепких пут.

– Сейчас, милый, ещё немного, и я поймаю тебя…

Мелькнули зелёные, цвета ночных трав, глаза, пронеслись рыжие локоны искрами. Луна на небе вспыхнула ярко и налилась огнём. Вокруг – он шкурой почувствовал – запылало и стало горячо.

– Ну что, милый мой сын, сейчас-то видишь?.. – от голоса теперь веяло жаром, стальные требовательные нотки звучали всё выразительнее – мама торопила его.

«Она спешит, я знаю…»

Вокруг занимался огонь.

«Если доведётся увидеть пожар в лесу, я покажу тебе, как огонь ест…»

– Мама? Где ты?!.. Ведь я погибну здесь!

– Как можно погибнуть в моих объятиях, Маленький? Огонь и Ветер – твои друзья, разве ты забыл?

– Разве я забыл?.. – подхватил, повторяя эти её слова, сердцем чувствуя их важность. – Разве я забыл?..

Шкура тлела, и он кашлял, не находя воздуха, окружаемый жаром в кольцо. Травы, что оплетали, не давая бежать, сгорая, вырастали заново и, рассыпая вокруг звонкого серебра-росы, тянулись всё выше и выше.

– Разве я забыл тебя?..

Он заплакал. Лис-С-Окраины-Леса вновь оказался маленьким. Не обращая больше внимания на бушующее пламя, остановился и сел, обхватив себя руками, в самом центре тлеющей, исходящей искрами полянки, сел и решительно поднял лицо, всматриваясь в стену огня, что качалась над ним.

– Видишь теперь? Ну, вспомни же…

– Мама, зачем ты это сделала?

– Я выкупила тогда твою жизнь…

Пламя колышется, в его всполохах льются огнём рыжие пряди; жаркие ладони, готовые обнять, осыпают искрами; глаза сияют любовью… Теперь он наконец-то поймал её запах, но сколько же было в нём горечи и соли.

– Тебе не хватило платы, мама, я вспомнил… Лучше бы мы просто ушли оттуда!

– И снова скитаться, забывая и теряя друг друга?.. Нет, родной мой, хватит терять, хватит! Запомни это! – огонь занялся сильнее.

Лис засмеялся.

– «Запомни»?! Ты заплатила им собою, но оказалось мало, и ты кинула им платой мою память!

Ветер пробежал по горящему лесу-сну, распаляя огонь до небес. Казалось, даже Луна, источающая то ли плач, то ли протяжную песню, затлела и начала чернеть с одного края. Ветер жарко дохнул в макушку, прошёлся по одежде, увлёк за собою взгляд. Завертел огни в рыжих материнских локонах, а её ладони, которые она так долго не смела протянуть, наконец пришли в движение и накрыли его шатром.

– Мы с отцом всё-всё знаем, милый наш сын, но ты же понимаешь, нет у нас по тебе слёз…

– Я умру сейчас, – жар материнских рук выжигал саму жизнь, – отпустите меня…

– Мы дорого оплатили тебя…

А он уже кричал, выгорая до костей. Пламя, усиленное ветром, гудело вокруг.

– Услышь, мы оставили тебе твою землю…

– Не хочу зна-а-а-ть…

– Дом излечит тебя, Маленький… – голос всё тише, – знай, твоя память лежит на самом дне и ждёт… Им было не унести её с собою… Найдёшь, всё найдёшь, Маленький… Всё твоё. Вы откупите назад, вы сумеете… Только плач поменьше, ладно?.. Смех – это ветер. Кровь – огонь…

Жар слабел. Очень болело сердце.

«Мы всегда рядом, милый сын, не бойся ни огня, ни ветра. Мы всегда рядом, и мы очень любим вас обоих…»

– Так неужели я забыл?..

Он проснулся от собственного крика. Брат сидел рядом, испуганно заглядывая в лицо.

– Эй-эй, просыпайся-ка! Ты где сейчас был? Убивали тебя, что ли?

– Мама наша, папа… Я вспомнил, вспомнил!..

Старый Лис заплакал. Не скрываясь и не таясь, утирал слёзы.

– Братец, – Человек удивлённо его рассматривал, – ты ж меня младше должен быть, а ты совсем старый… Почему так?

– У лисов век короток, вот и весь сказ! – шмыгнул носом.

Сон забывался, уходя утренним туманом. Что ж там было, вот же только помнилось, сейчас…

Он встал, кутаясь в одеяло, шаркая, прошёл к столу, налил воды в кружку, выпил жадно. Всмотрелся в зеркало.

– Да… Видно, выгорел я во сне…

Растрёпанный и старый человек беспокойно глядел на него из мутного стекла. Он осмотрел себя одним боком, другим.

– Одеться бы мне, братец. Да, от родителей привет! – засмеялся. – Говорят, не бойся, мол, ветра и огня. И… – он старался припомнить ещё. – Сказали, не плачь лишний раз, только если колодец пересохнет. Или…

Задумался.

– Вот ведь, опять забыл. Ну, в общем, сказали, ты мне помогать будешь, а я тебе. И что земля у нас есть, и… Что ж с памятью-то?

– Ладно, Лис, потом разберёмся. Пойдём-ка лучше за стол. Солнце вон как высоко.

Глава 4

Зарядили осенние дожди. Ненастье стояло стеной у двери, и Старый Лис старался не высовывать носа – просиживал сырые дни у печи, пережидая. Крутило суставы, ломило спину. Как человек он оказался старым и больным.

– Ты же младше меня, братец, – говаривал ему Человек. – А поглядеть, так в деды можно записать.

– Ты поживи с моё, – сварливо ворчал Лис в ответ и закутывался с горячей кружкой в одеяло.

Родня, на удивление, приняла его возвращение спокойно. Дедушка Лис стал любимцем детишек в те дни, когда дом бывал открыт для гостей. Лису и самому нравилось сидеть в окружении малышей и рассказывать им сказки – сказки, не слышанные ими ни разу, и наблюдать, как те слушают его, очарованные, раскрыв от изумления рты.

Человек теперь лечил его, как говорил сам, от старости. Жизнь неслась, день за пять, золотыми монетами осыпаясь по ходу часовых стрелок, ни поднять, ни удержать. А остановить очень хотелось.

– Знаю, уверен, есть средство вернуть тебя, братец, есть.

Лето они провели в лесных дорогах. Тёмное Озеро встретило их тишиною, глухой и непролазной. Крикнешь, запустишь голосом петлю-манок по воде, а не летит крик, опадает беззвучием, как в туман. Клубились туманы эти по тропам, играли с гостями в прятки, уводили.

– Морок здесь, – подытоживал Человек, – хороший, крепкий морок. А вот чей и не разберёшь… То ли мать тебе так подарок припечатала, то ли те, что за платой приходили…

И они возвращались в дом на старой просеке набраться сил и отогреться. Человек усаживался за свою книгу и старательно выписывал туда всё, на что набрёл в скитаниях в этот раз.

– А почему она чёрная, книга твоя? – спросил как-то Лис.

– Потому что мне темно.

Странный ответ, но переспрашивать не стал: прошла холодная дрожь по коже, и он побоялся. И подумал, что, наверное, страшно жить вот так, в своей темноте. А каково же будет читать эти страницы?

Человек поднимал глаза от бумаги и задумчиво говорил:

– Значит, огня с ветром просила не бояться… Что ж… Послушай, что я нашёл…

И зачитывал Лису, прилежному своему слушателю, «Сказку о Самой Первой Непослушной Лисе».1

– Вот как всё начиналось! А ведь это и мы с тобой, наша семья!

Иногда Человек уходил надолго один. Тогда Лис оставался за главного, и они с котом вели дела, принимали нежданных гостей, слушали непогоду, наполняли кормушки и ловили жаркое тепло у открытого огня.

В доме было тихо и хорошо. А вот дожди стучали и стучали ладонями плашмя в окна и двери, барабанили по стенам и крыше. Ветер раскачивал, тревожа, облетевшие деревья, садовые, ухоженные и те, что потихоньку заступили во двор сами: сосенки и рябинки, какие-то кустарнички и пихты. А старая липа, обнимавшая дом крепкими широкими ветвями и вросшая в косяк входной двери, трепетала и раскачивалась, тогда весь дом потрескивал и качался с нею в такт.

Лис открыл печь и добавил дров. Засмотрелся на языки огня и неожиданно улыбнулся: «Мама…»

Хитра она была, всем Лисам Лиса. Не могла вот так просто отдать на откуп чужакам его память и свою жизнь, не могла. Понять бы, уразуметь твои слова. Что ж такое ты припасла для нас? Где ты сейчас? Ушла в какие леса, унося в расшитой сумке своей секреты и ключи от всех-всех дверей и тайн?

Огонь вскинулся радостно, ветер в трубе загудел, увлекая внимание куда-то в темнеющее небо. Глаза начинали слипаться. Лис прислонил печную дверцу и, свернувшись калачиком, прилёг тут же, в кругу пляшущего отсвета, где так жарко и хорошо. Закрыл глаза и вылетел на Светлую Тропу.

Глава 5

– К нам скоро пожалуют гости.

Мама была тревожна, обеспокоенно втягивала носом воздух и приподнималась, вставая на цыпочки, стараясь вытянуться повыше.

– Вот что, Маленький, слушай меня внимательно, всё запомни, что я тебе расскажу. Обещай, что запомнишь!

Их территория являлась родовым гнездом по праву много веков. Раньше были и войны, и кровавые споры, но всё ушло, кануло с приходом новых дней и порядков. Если заглянуть в озёрную гладь, коснуться рукой или щекой воды, произнести нужные слова, память отзовётся, и пойдёт череда историй-ответов о том, что случилось когда-то. Причины, поступки, имена… Всё здесь, сохранено и надёжно укрыто на долгие-долгие будущие поколения. Оплачено дорого, так что владей и помни.

Но в обговоренных и ясных правилах их размеренной жизни имелась брешь – единожды нарушенный договор, и Лисы, каждый, знали об этом. Особенность семьи, клеймо и печать, и любой, желающий испросить, вправе был прийти и взыскать долг.

Давным-давно Лиса, ведомая любопытством и сердечной привязанностью, ушла в семью людей. Ни плохо, ни хорошо, но это был самый первый случай такого родства. Лиса ушла, унося с собою права семьи и её тайны, за детьми своими сохраняя наследование выбора пути, чем внесла такую путаницу, что через два поколения разгорелась война. Клан нарушительницы выжил в той бойне, растянувшейся на несколько веков, отстоял права и на земли, и на колдовство, на силу и наследие. Но для многих семей они стали неприкасаемым и презираемым сословием. С тех пор их женщины, помня о той, первой полюбившей человека, хоть и нечасто, но связывали свою жизнь с родами людей, и никто не мог остановить их, никто, хотя в любой момент – все знали – мог прийти кровью чистый и потому безупречный, чтобы испросить плату за раскрытие тайн. И семейство их за столько поколений даже разработало свой особый Свод Искупающих Правил.

Зачем они были готовы на такие дорогие уступки?

Любопытство не познавшего тайн человеческой жизни, кураж от переступления рамок – вот их добыча, их лакомство. А это драгоценный опыт, тот, что закладывается в поколения, укрепляя, и наделяет особой силой, особой – уводящей куда-то, всё дальше от истоков, от их первоначальных корней.

Когда мама ушла за человеком, став ему женою, и поселилась на хуторе, её лишь попросили не возвращаться. Не такая уж высокая цена, бывало и дороже, и это был уговор, скреплённый при свидетелях. Обещание должно было оставаться в силе пожизненно и не передавалось детям, рождённым в этом браке. Они, ещё не появившиеся на свет, уже были вольны выбирать судьбу по своему усмотрению – имена каждого из них при рождении обязательно вносились в общую родовую линию, помеченные неясною тенью.

Родовое дерево клана, исполненное на пергаменте древней работы, было дивным: истинные Лисы, законные по крови, выписывались выразительно чёрным; те, кто уходил в браки с людьми, чернилами красными; дети от смешанных браков изначально прописывались пунктиром – это называлось тень. Метис, выбравший судьбу Лиса, прорисовывался зелёным, оставшийся на пути человека так и сохранял неясный контур, но за ним приглядывали, не теряя следа, и смотрели, куда уходила его ветвь. Бывали забавные случаи, отмечавшиеся как праздник, когда через поколения два или даже три такой разбавленный чужой кровью «человек» обретал свою суть и возвращался в Семью.

Своим уходом мама теряла с родными связь, поэтому и не знала о начавшейся войне. А случилось вот что: непокорный «нечистый» клан был приговорён к истреблению. Плата жизнью – высокая плата, но и в её исполнении есть лазейки для того, кто желает иного исхода. Это их семьи хитрые уловки и открытия: твоя жизнь – не весь ты!

Например, память. Её несложно отделить от твоей сути, и ты сможешь жить, хоть скверно и плоско, и даже не будешь знать, что утерял. Но есть ещё кое-что.

Мы вмещаем в себя, кроме памяти, жизни великих своих частей, каждая из которых – удивительный и неповторимый ты, сплетённый из огня, воды, земли, воздуха, мыслей, особенных поступков, талантов или пороков – много, много всего. Отделись, сохранившись частью, утратив остальное – и это всё ещё не смерть. Попробуй забери жизнь у выпавшего Ручьём! Ну? Не ухватить радугу, вдруг засиявшую среди ночи. Не поймать звонкий лёгкий ветер, ускользающий по утренней влажной листве.

Во время вторжения Отпавшие Лисы, не сдержав осады, давали плату, щедро давали, но и условия выторговывали себе тут же, взмывая и перерождаясь огнём, выплёскиваясь болотцем или ручьями… «На, забирай мою жизнь!..» Был Лис, и уже нет. Но как же нет, когда вот он… И не ухватить, не уничтожить прыгнувший с руки трескучий огонёк.

Рассыпалось великое некогда племя, смеясь и расходясь силами иными, теми, что не покорить уже и не понять.

Жители тех мест и не знали о трагедии, развернувшейся так близко – люди и та Лиса, что нянчила своего второго малыша. Та, что пела ночные колыбельные и была верною женою, творила счастье семьи, укрытая от большой расплаты своим же невозвращением. Только чувствовала: что-то не так там, на тёмных берегах, и потянулась, потянулась сердцем, выстраивая связь…

Холодок, но зацепило ответом не её, а того, кто оказался неготовым. Тогда и заболел её муж. Да, он был непрост и непохож на других, его душа летала высоко, он смог прочитать отражения в глазах возлюбленной и начал различать совсем иной мир вокруг. Засиял меткой, потому и принял удар.

Вот как это было. Не уйди она потом, в августовскую ночь, сбереглась бы сама и прожила отпущенное среди людей в человеческих небольших заботах и ушла бы в последнее странствие по их правилам и с именем, не запомнившимся никому. Но она вернулась. И однажды к ней нагрянули гости.

– Вот что, мой Маленький, запомни всё, что я тебе рассказываю! Озеро тебе свидетелем. Ничего не бойся. Я начну с себя, и я обману их!

Но не хватило им огня, поднявшегося стеною и преградой.

– Лисёнок! Мы знаем, есть лисёнок! Ты отдашь и его тоже, предательница!

Тогда заботливые, любящие руки обхватили его в огневое кольцо, а он жмурился и прикрывался от жара, стараясь не выдавать себя. Материнские пальцы плели новое кружевное полотно его судьбы: жизнь скручивалась над ним в тугой жгут и распадалась затем на отдельные составляющие, и мама спешила.

Память – дорогое, ценное сокровище, память – сам ты. Что есть твоё существование в забытьи и незнании? Памяти им точно хватит, чтобы отступить, правда?

Карающий закон утолился и отошёл, не в силах вобрать больше. Территория осталась за кланом, кланом ушедшим. Опустевшие земли по-прежнему принадлежали им, но некому было расставлять метки и выкладывать следы. Осиротели Чёрные берега, и хвойные чащи не слышали больше их песен и голосов. На землях этих теперь было столько души, так много невысказанной любви и отваги, что слабый духом обходил их стороною, даже не видя, не желая узреть, а сильный… Сильных и равных немного, да разве расскажут они о постигнутом? Так сюда пришла великая тишина.

Выживший Лис-подросток очнулся, пришёл в себя, зализал ожоги и раны и зажил жизнью долгой, непомерно долгой, но простой, в том обличии, что оказалось ближе. И всё-всё забыл – надёжно, до срока, согласно той плате, что уберегла ему жизнь, малую, никому не значимую её часть.

Часть третья. Тёмное Озеро

Глава 1

– Дедушка Лис, ты сегодня не вставал и, знаю, ничего не ел!

На лето к ним привезли маленьких племянников. Дети шумно носились по дому, радостно помогали коту в птичнике, а по вечерам слушали сказки Старого Лиса. Приносили к его кровати чай, сладости на блюдце, которые сами же, пока длилось повествование, съедали.

Лису нравились дети – хорошие, живые. Он и не знал, что у людей есть такие качества, как искренность и душевность, и, если честно, грелся в их внимании и восхищении.

– Дедушка Лис, ты почему спишь?

Младший и самый привязчивый, Берток, приподнялся на цыпочках и начал размыкать веки.

– День давно начался, дедушка Лис, и дядюшка вот-вот вернётся из леса!

Этот малыш больше остальных тянулся к нему, старался находиться поблизости и даже поселил свои игрушки под его кроватью.

– А нас кормил Мадока-кот! Ну просыпайся же, дедушка Лис!

– Где… где дядька твой, далеко? – слова Лису давались тяжело: болело за грудиной. Воздуху никак не находилось места, дыхание было сиплым и натужным.

– Он к пчёлам ушёл. А я снова есть хочу, дедушка Лис, – Берток заглянул в глаза. – С тобой.

– По… – язык не слушается. – Позови его…

– Сам же говорил, что одному, пока маленький, в лес нельзя! Что, уже можно, да?

Берток смышлёный. Вот сейчас он смотрит, легонько держась за руку, а кажется, что перебирает твои мысли, словно путаную пряжу.

– Возьми Эльзи и Отто! Не тронет вас лес… – сделал паузу, унимая приступ, – смерть ко мне приходит, Берток, смерть…

Человек явился скоро, запыхавшийся, ввалился в двери, кинулся к кровати:

– Братец!..

– Уходит моя жизнь, плещется на самом дне пустого колодца. Унеси… – снова перехватило дыхание, – унеси меня к озеру…

Странная это была дорога. Лиса уложили в большую ручную тележку на мягкие подушки и укрыли одеялом, а дети устроились рядом. Они всё принимали за игру, и гомон их для Лиса, то падающего в небытие, то приходящего в сознание, казался птичьим щебетом раннего туманного утра. Именно туманного: край крыши видится лишь контуром через влажную от росы траву в тот момент, когда оступился, упал и понимаешь, что, кажется, это уже действительно конец…

«Там туманы расскажут о тайне былой…»

– Дедушка Лис, мы тебя хоронить везём? Ты лопатку не забыл? Вот и я забыл.

– Умирать – это надолго? Ты когда вернёшься?

Он не выдержал и засмеялся. Протянул руку, мол, стой, братец, и движение, звонкое детским смехом и голосами, остановилось.

– Да, – Человек улыбался, – с вами грустных песен не споёшь… Я вот печенья в дорогу взял. Налетай!

Детишки кубарем посыпались в высокую траву.

– Как ты, братец? – Человек склонился над ним. – Ты что это надумал?

– Озеро зовёт меня, понимаешь? Ты довези и оставь… И уйди…

– А вот этого совсем нельзя. Мы ещё посмотрим, кто кого! Посмотрим! Зачем тебе оно сдалось, вода там особенная?

– Там всё особенное…

Дети забрались в тележку, и снова путь с подскоками на неровной дороге, не езженной давно.

«Там туманы расскажут о тайне былой, Ты прислушайся, вновь возвратившись домой…»

Лис забывался, тогда подступающий сон начинал звучать какой-то лёгкой и красивой песней, то тише, то громче…

Его вновь качнуло, и Лис пришёл в себя.

– Дети, – в словах Человека звучала забота, – видите дома? Вот как далеко мы заехали – прямиком в хутор дядюшки Эдварда! Вы давно к нему просились, а я всё отнекивался. Бегом-бегом по дорожке, посмотрим, кто быстрее добежит! Погостите там дня два, расскажите, мол, я отпустил.

Маленькая Эльзи внимательно поглядела на Лиса.

– Дедушка Лис, я тебя очень люблю. Ты там не умирай насовсем. Я всё-всё расскажу дядюшке Эдварду, какой ты хороший, тогда и он тебя будет ждать. И обязательно полюбит!

Дети: аккуратная и серьёзная Эльзи, русоволосый Отто-забияка и младший, конопатый и тонкий Берток – прильнули к Лису, гладя его своими мягкими ладошками по лицу, рукам, заговорили все сразу, как будут скучать и ждать возвращения, а потом, когда Человек стал поторапливать всё строже, наконец побежали наперегонки к дому другого своего дядюшки, тоже любимого, хотя и не такого внимательного и щедрого на сказки фермера Эдварда.

Лис провожал их глазами минуты три. Оказывается, дороги были ему эти человеческие малыши – удивился, а потом его вновь унесло: роса на траве, раннее-раннее утро, и, если повернуть голову чуть вправо, это когда закачало тебя и ты, оступившись, мягко упал во влажные цветы, вот тогда можно разглядеть часть крыши родного дома сквозь туман и морось мельчайшего тёплого дождя…

Там туманы расскажут о тайне былой, Ты прислушайся, вновь возвратившись домой… Оглянись, о, испивший границы-ручья, Что ты слышишь? Скажи, что ты слышишь? Посмотри, как мерцает вода родника. Твоя ноша пуста, твоя ноша легка, Если ты, не назвавшись, к нам сделаешь шаг. Как мы сможем понять, что ты друг, а не враг? Разгляди, как танцует огонь в темноте, Птичья песня какие плетёт кружева? Здесь по веткам разложены наши слова. Мы по-прежнему живы. Не верь пустоте! Возврати нам дыхание, песни, мольбы, О, пришедший к началу, испивший воды, Заступи в хороводы, ладонью черпни. Твоя память глядится из илистой тьмы. Распахни своё сердце богатству времён. Мы тебе передали великий закон: На сто троп выбирай для себя сто одну. Но ты слышишь ли нас? Ты нас слышишь? Пробуди свою память, сломай якоря И тогда ты позволишь нам быть, и не зря Мы сражались и не доживали рассвет. Ты не верь никому. Ты не верь, что нас нет. Смерть не любит торгов, но мы выкрали страх. И пути наши – песни и радость. Не прах. Вот и ты не умрёшь на границе ручьёв Но ты слышишь ли нас? Ты нас слышишь? Мы баюкаем, нежим, ведём и храним. Мы вокруг тебя войском лесов и равнин. Дотянись до глубинной озёрной тиши! Вспомни нас. Вспомни всё. И тогда уж реши Про ручьи и болота, про ветер и зябь. Возврати нам дыханье. Позволь нам ожить. И легенды былого вернутся сиять! Ты вступаешь в родные края, чтоб вершить…

***

– Дядюшка Эдвард! Дядюшка Эдвард!..

Дети вихрем влетели во двор, распугивая кур и воробьёв.

– Что, что такое?! Неужели на Старой Просеке случился пожар? И кто такой дуболобый разрешил маленьким детям так далеко заходить одним?!

Дядюшка Эдвард был крепким практичным хозяином небольшой усадьбы вдали от дорог. Гостей он, конечно, любил, но особенно, как говаривал часто сам, когда за ними, обязательно с лязгом, наконец-то нужно было запереть ворота и помахать рукою вслед из высокого окна.

– Дядюшка наш, тот, что с просеки, – запыхавшийся Отто выступил вперёд и, срываясь, заговорил за всех, – он повёз дедушку Лиса умирать!

– Да! – глаза Бертока сверкают от неизведанных ранее переживаний. – На Тёмное Озеро повёз! Сам Лис просил! Нас не взяли, дядюшка Эдвард!

Густые усы Эдварда заколыхались.

– Что ещё за озеро? В первый раз слышу, хоть исходил всю округу немерено, но чтобы здесь было озеро… Где это наш тёмный бедовый братец его выкопать сумел? Да, странные дела, странные… Ну, малыши, давай в дом. Эй, Марта!

А Марта уже наготове, накрывает стол.

– Марта, пошли-ка нашего старшего на те выселки глянуть, не зачудил ли по новой наш родственничек. Что-то неладное у него творится, как бы и правда не стряслось беды!

Глава 2

В моей душе слишком темно. В этой темноте есть тьма кромешная, чёрная, а есть так себе, серый сумрак. Не знаю, что больше глушит меня, но всё это вместе поглощает, как ест, мою жизнь и мысли.

Он вздохнул.

Я видел, подсмотрев, иное у людей: люди страдали, радовались, ненавидели, желали. Они сияли и вспыхивали своими страстями, как рождественские ёлки или опрятные прибранные домики в вечерних сумерках. Горели, истончали жизни, тратясь на все эти радужные огни, и со стороны их судьбы были красивы и красочны.

Все жизни, любые – а кого он только ни видел – они имели какое-то значение, смысл и звук. А его?

Лис опять вздохнул.

«Мы – это след…»

След? Какой след? Кто он такой на краю своей судьбы? Старый Лис-С-Окраины-Леса – лишь имя и ничего больше! Не замеченный никем клубок тихой жизни, упрятанный и сбережённый. Он истратил своё время, день за днём вынимая из потайной кошёлки минуты и часы, а была ли она у него – эта жизнь?

«Даже не любил», – почему-то подумалось.

И ответил сам себе: «Да, никого не любил».

Тёмное Озеро в вечереющем лесу казалось пятном темноты и тишины. Веяло от него зябкостью и ничем не разбавленным молчанием.

– Приехали, – сказал Человек. – Мне кажется, ты что-то сказал?

– Жизнь соткана из встреч и прощаний. Встречи раскрашивают её самыми разнообразными красками, а прощания… Кто из нас не терял, ты, например? Послушай, если бы тебе, ребёнку трёх-пяти лет, сказали, сколько предстоит испытать, ты бы не свернул?

– Я бы не свернул… Я хочу это познать, – вновь проговорил Лис.

– Отлично, а как насчёт того, что всё на свете имеет конец? Даже самое красивое – любовь – умирает!

– Вот здесь я поспорю, – Лис ободрился, – вот здесь я знаю кое-что!

Он прокашлялся, чтобы звучать лучше:

– Любовь не может умереть. Я знаю!

– Странно, у меня другое мнение. Сколько было историй, оглянись: всё и всегда заканчивается смертью.

– То, что ты называешь смертью, всего лишь зима. Любовь переживает период холодов, как и все мы вокруг. Надо лишь продержаться в стужу. Знать, где жить, и чтобы было, чем питать сердце, пока любовь спит, и не забывать поддерживать огонь. За зимой всегда приходит весна. Я знаю!

Лис выдержал паузу.

– Любовь не умирает! Вообще.

– Ты романтик, – невидимый собеседник усмехнулся. – Ладно, люби.

– Я не любил ни разу, – признался Лис. Скорее всего, я сейчас пребываю в зиме. Но, послушай, пожалуй, я доживу до весны!

Он беспокойно заметался в полудрёме.

– Да, я хочу дожить до весны!

– Понимаешь ли, Лис, любви в человеческом понимании на самом деле нет.

– Есть! Я видел много пар. И родительская – она, по-твоему, не любовь?

– Нет.

Лис засмеялся, он понял – это какой-то трюк, он болен, и этот кто-то водит его за нос. «Да он просто лжёт!»

– Я догадался! Ты отвлекаешь меня от смерти, – Лис всё ещё смеялся.

– Да что от неё отвлекать? Я скрашиваю твою дорогу к ней, вот и всё. Ну так вот, Лис…

Сердце будто споткнулось, опалённое болью, и он застонал. Ритм поскакал с минуту – время восстановления дыхания – и возобновился.

– Продолжай, всё в порядке, я слушаю тебя!

– Так вот, ты неправильно говоришь «любовь». Всё неправильно, люди носятся с нею как поражённые смертельной хворью, будто пытаются отыскать волшебное снадобье.

– Я не человек.

– Человек, человек. Никуда тебе не деться от своей природы!

Снова прошла глухая боль, как волна, и Лис закашлялся, ударяя себя в грудь. Он заметил, что так почему-то становится легче и приступ уходит быстрее.

— Ты столько лет был просто-лис, а не уяснил самую очевидную вещь: этот мир сам в себе любовь! Он свёрстан на этом движке, неужели не понял до сих пор?! Она всюду – любая. Дураки вы все, если, находясь в центре океана, ищете, где бы поплавать!

– Интересная мысль…

– Вы подменили этим словом всё, что только могли: желание выжить, принимать похвалу, соответствовать ожиданиям… Давай честно, её настоящей вокруг настолько много: она и ваш воздух, и питьё, и глаза с ушами — что вы перестали её видеть. Смешно.

– Я люблю свою маму… Знаю, и она меня… Что здесь не так?

– Это уважение и забота, Лис. Нормальное отношение близких, тех, кто знает тебя лучше, чем остальные!

– Мама и отец полюбили друг друга, поэтому перешли через законы…

– Желание узнать иного, чем он сам. Как ни крути, это было разнообразием в их жизни. И бунт! Маленький, но бунт. Они у тебя были с характером, в этом им не откажешь, да…

– А вот мой брат – он нашёл меня, потому что…

– Ну, здесь ты и сам можешь разобрать всё на части.

Лис задумался.

– Да, он хотел понять себя и найти своих. Ещё его вело уважение к природе вещей и гармонии… Постой, так значит любви нет?! – Лис был ошеломлён.

– Есть. Ну услышь же меня! Она есть. Вокруг, всюду, мы все по определению любим друг друга, пронизаны ею насквозь, она – суть. Остальное – жизнь во всей своей многогранности. Просто не надо лгать, а что надо, так называть всё своими именами!

– Ну… – Лис стал размышлять, – я особо и не пробовал обманывать. Не успел. А сейчас, скорее всего, и времени не осталось. Но как бы я хотел испытать всё то, о чём ты мне говорил! Просто испытать.

– Кто знает, кто знает… Озеро скоро, Лис…

– Ты моя смерть?

– Какой ты всё-таки глупый. Не произноси слов, в которых не разбираешься!

Лис устал говорить неясно с кем, и ему вдруг стало неинтересно.

– Скоро озеро, Лис.

– Ну и?..

– Войди в воду, как доберёшься, но знаешь как…

– Я утомился тобою. Не знаю!

– Оставив себя на берегу! Постарайся понять.

– Ты запутываешь меня. Ты мой бред…

– Может, и бред. Всё может статься.

Плавучий остров

На глухом озёрном острове замкнуто всё: ни слова не проскользнёт по воде, ни звука. Там лежат ответы на вопросы-ключи от всех наших тайных врат и дверей. Ключи, размыкающие и глаза, и уши, и саму жизнь с иными, не предсказанными никем событиями и перекрёстками. Там все возможные мы, те, что по какой-то причине предпочли уснуть и забыть.

Что забыть? Да кто ж знает теперь – остров ушёл в туман. Наверное, видели такие. Сначала ряска сбилась плотно в том месте, где несколько течений закручиваются в вихрь-водоворот. Течения эти топчутся в хороводе, слабеют к вечеру и оживают в своём неповторимом изо дня в день танце с утра. Непостоянная вода плетёт из плотной живой ряски прочный войлок-ковёр, и к концу лета нарастает на нём трава, что оставит по себе памятью дёрн, крепкий дёрн – колышется в такт волне и движется по течению, но медленно, тяжело и не всегда послушно. Осенью островок засыплет жёлтой листвою, а нанесённые ветром семена, запавшие в травяные глубокие ходы, будут шептать из своего укрытия: «Спать, спать, спать до весны…», принимая для себя этот маленький дом самой лучшей землёю, и остров-дёрн поверит им, обещая в ответ хранить и провести их жизни за пределы холодов.

Однажды во время долгой зимы на островок по глубокому снегу пришёл старый лось-подранок. Пробитое бедро – это совсем плохо, хотя он и смог уйти от погони. Снегопад укрыл следы крови, да и что говорить, те охотники не блистали умом, как и честью, и они утеряли его след. Жизнь ещё плескалась в нём, а в центре спящего озера, где ветер гуляет резвее, лось разглядел сухие стебли из-под снега и направился поесть. Там же и слёг, когда силы начали уходить, и уснул под песни крепчающего мороза, становясь общей с островом частью.

Весна забрала снег, и озеро приняло умершего лося, но, прежде чем он соскользнул в глубину, оттаивающая трава впитала в себя следы его памяти и шепнула, отпуская: «Спи, дорогой наш друг, спи, спасибо тебе…»

А потом с первыми сухими днями пробудились из прижившихся по осени семян берёзка и несколько сосенок.

Плавающие острова удивительны. Их несёт безмолвными течениями, и они кружат по своим озёрам, обрастая жизнью. Принимают изредка гостей, а зачем, и знать-то не резон, значит, такова у тех странников дорога – на остров, который то уйдёт в ночной туман, то выступит из него сияющими к утру росами на мягких травяных берегах.

Вот и ты погрузил тайную часть себя на такой, оттолкнул от берега и тут же по уговору начал об этом забывать. И забыл так крепко, что сейчас надо бы вернуться за оставленным, да не знаешь, где искать и что.

Глава 3

Когда они приблизились к озеру, вечерело, и Лис уже знал: умирать он не собирается! О да, это особое ощущение, и ни с чем его не спутать. Лис не намерен закончится сейчас! И, хотя сил не было даже прочувствовать и принять мысли, что проносились в голове, Лис понимал: он выставит за порог своей жизни и смерть, и сами её последствия, вившиеся толпою, видимые одно за другим чередою событий и слов. На то он и Лис, хитрый, мудрый и старый, разворачивать всё так, как нужно ему, а не злодейке-судьбе.

Он усмехнулся, мысленно поднял палец, обвёл воображаемую толпу слушателей взглядом и произнёс: «Злодейка-Судьба – это настолько вымышленный пустой персонаж, что мне крайне жаль всех тех, кто легковерно перепоручил ей свой событийный ряд!» Раскланялся.

– Я даже думаю, – улыбался входящий в азарт Лис, – что эта Злодейка С. не кто иная, как наших лисьих кровей шалунья, не иначе. Уж очень цинично орудует, прибирая к рукам послушных и доверчивых из племени людей!

И он, довольный, открыл глаза.

– Ты как? Легче? – Человек склонился, тревожно всматриваясь.

– А-то… – хитро улыбаясь, отвечал Лис.

Человек удивлённо прислушивался, стараясь понять, что произошло. Трагедия, которая почти накрыла его сердце, никак не совпадала ни с выражением лица «страдающего» Лиса, ни с тем настроением, что накатывало на него самого.

– Что, передумал?.. – Человек едва подавил глупый смешок.

– Не-не, тут иное. Подними-ка меня…

Лис огляделся. Сумерки наползали тёмной гущей. Место и так было несветлое: даже днём высокие берега, покрытые густым древним лесом, в основном пихтами и елями, бросали тень на воду, и она отражала не голубой небесный свод или звёзды ясными ночами, а эти тёмные склоны. Само же озеро часто затягивали туманы, вечерние, утренние, густые и выразительные, молчаливые, как весь окрестный пейзаж, и иногда сквозь белую дымку-мглу проглядывала часть берега с каменными уступами и щёткой травы или неожиданно – берег противоположный, но как-то фантастически иначе, будто из иной плоскости понимания вещей.

– Здесь…

Человек ждал, что Лис будет продолжать. Они столько приходили сюда – места хоженые, но каждый раз уносили с собою послевкусие безответности. Тайна стлалась по водной глади, говорила, говорила, а как понять? Как расслышать?

– Здесь всё – мы! – Лис смотрел, оглядываясь, широко раскрыв глаза. Я слышу!.. Наконец-то я слышу их, братец!..

Его затопила радость. Особенная, отпирающая, как волна за волною, все двери. Такую обязательно почувствует каждый, находящийся рядом – абсолютная преобразующая радость.

– Это наше, понимаешь? Ну, услышь!

Становилось совсем темно, надо бы развести огонь, поэтому человек потихоньку начал собирать хворост на растопку.

– Что я должен услышать в такой тишине?

– Эх ты, дурень! – Лис спрыгнул на землю, приплясывая, сделал небольшой круг.

Радость! Он сиял ею, испускал радужные всполохи, крутил зарницы и плёл из них огненных змеев, вовлекая каждого из сотворённых в свой хоровод.

– Да услышь же!.. – Лис затряс брата за плечи, заглянул в глаза, такие же зелёные. – Ну!..

Что-то дрогнуло, словно кольнуло тонкой-тонкой иголочкой в сердце. Человек сглотнул.

– Что это?..

– Это наша радость, братец! Наша. Семейная радость! – Лис засмеялся, громко и долго; со смехом откашливалась и его смертельная болезнь, и слабая пустая старость – Лис молодел на глазах и преображался.

– Ну, давай, услышь меня!..

Лис прошёл колесом, и трава оставляла за ним светящийся след.

Человек ощущал, что душа его бьётся, как испуганная птица в клетке, что пытается расправить крылья, надо лишь распахнуть дверцу! Тянет, тянет – та радость, которой сиял Лис там, на кромке озёрной глади. Из самой глубины, ниже чёрной копоти, гудела, раскрываясь, другая его жизнь. Другой он, лишённый страха и обид, тот иной человек, который ещё и не испытан жизнью, не живший ни дня новый он стоял у тёмного озера в полной ночной темноте с охапкой сухого хвороста, не знающий, как поступить.

– Ликуй!..

Лис неожиданно подпрыгнул, преображаясь в воздухе, и нырнул в чёрную воду.

Озеро уходило на глубину почти сразу – они знали это ещё с летних своих поисков. Дно каменного провала покрыто острыми камнями, и, наверное, много там разного, что не помешает знать. Вода не мутная совсем, но дна не видать даже в ясный день – Тёмное Озеро, иначе и не скажешь.

– Лис!

Не вполне осознавая, Человек нырнул следом. Он велел рукам и ногам не ослушиваться, а исполнять, спеленав тело тугим канатом воли. Направлял его из сердца идущий зов. Тёмный колдун знал этот зов очень хорошо, потому как овладевал им намеренно в своих поисках много-много лет.

Он нырнул в темноту и холод. Человек сделал свой выбор.

Настоящая радость – особая мелодия. Это инструмент преображения мира, когда ты словно сияющая радуга, которая изливается по поверхности трёх измерений, а хочешь – по срезу времён или ещё как-то иначе. Как хочешь, куда хочешь, и границы – захлопнувшиеся наглухо двери, запертые на сто ключей ворота — распахиваются, исчезают, растворяются в твоей радости. Даже если ты изгой, проклятый той кровью, что бежит по твоим жилам, и по тебе некому горевать на всём белом свете или так: во всех возможных мирах.

Если у тебя осталась твоя радость, держись, не сдавайся. Всё будет, как желает сердце, иначе не бывает в этом мире. Да и во всех иных тоже. Знай лишь то, куда тебе следует добраться – и ты не пропадёшь. Это могут подтвердить все те, кто прошёл такой же дорогой – обратись к ним, они расскажут. И знаешь, что самое интересное, на их взгляд? Ни за что не догадаешься и будешь смеяться, но, слушай, они скажут, что самое интересное было выбираться из тех жутких топей! Потом тоже всё будет как чудесный красивый танец, у Мастеров Радуги иначе не бывает, но сама дорога… Они вспоминают о ней, зажмурившись, и, потирая рубцы, улыбаются и не жалеют, да-да, не жалеют ни о чём.

В этой жизни много боли. Стараясь избавиться от неё и дать себе облегчение, я творил чёрные слова и дела. Тёмные письмена-по-ветру давались легко. Слова вились, послушные пальцам, и настигали цели. Я опутывал пониманием, как выстраивать эту жизнь, словно паутиной, всё, до чего мог дотянуться взглядом, вовлекая в канву умысла мои вчера и завтра. Взламывал чужие судьбы и сбивал с пути иных мне людей только лишь потому, что очень хотел жить. Мне так казалось.

Но исполняемое просто оборачивалось для меня ещё большей болью или бедою, из которой попробуй выберись, и как же однажды я устал.

Поэтому вода озера и не вызвала страха. «Почему бы и нет?» – спросил я своё сердце. А оно отозвалось почти без эмоций: «Да, почему бы и нет?»

Глава 4

Мы не видим друг друга. Это и хорошо, и плохо одновременно. Два брата пытаются собрать свои жизни на берегу Тёмного Озера. Один, сотворивший столько ошибок, каждый свой день, час за часом отдавший разрушению и ещё большей неясности, и другой, что не сотворил вообще ничего, ибо даже не жил. Они пока не видят, как густо населены берега в округе. Как смотрят на них с надеждой ручьи, родники, маленькие болотца, звонкие ночные радуги от лунной дорожки, ветер в хвойных ветвях, жемчужные утренние росы на травинках…

Крепкий практичный фермер Эдвард и его задорная работящая родня не видят озеро и чудные его берега.

– Ну вот же, – Мердок чуть не плачет, – вот же, дядюшка, та дорога, под ногами у нас! Посмотри, по ней они уехали!

Мердок для верности пробежался взад-вперёд, попрыгал по примятой колёсами траве, но всё без толку.

– Дети, а вы-то видите? Может, это я сдурел или мы с Мартой на пару сошли с ума?

Но никто из других детишек также не различал ничего, кроме подлеска и суховатой полыни на многие километры вперёд.

– Раз не хотите дедушке Лису помочь, так и скажите! – обиженно кричал Мердок и зло утирал слёзы. – Сам уйду, понятно?

И ведь действительно уйдёт по лишь ему одному читаемой тропинке.

Пока человек перебирал в памяти обиды и горе своего непутёвого детства и отпускал их одно за другим, Марта, ему ровесница, судачила с подружками:

– Злой, злой он был человек, неприятный. Помню, живот у него всегда крутило так, что и сидеть рядом не высидешь… Пфу-у-у…

Кумушки прыскали в полные кулачки.

– Ой, нельзя над больным смеяться, нельзя. Его бабка избаловала, да уму не успела научить. А воришка какой был, сами, небось, не забыли…

И не знала Марта, насколько несчастен был этот худой мальчик с острым личиком, до смертельной стужи и безнадёжности одинокий в бесчеловечности своей. Если бы она услышала его сердечный плач, может, пожалела бы и поняла хоть что-нибудь, но не видим мы друг друга, будто разделены стенами, которые не сломать, сколько ни бей по ним.

Лис не видел волшебства и уникальности озёрных мест. Не понимал значения человеческого жилья. Сознанием своим он глухо спал, даже охотясь или запутывая в очередной раз след. И мы удивимся, мол, как же так? Как можно, владея стольким, пребывать в тумане? Давай борись, чувствуй, живи данное тебе! И мы не поймём, каково это – беспамятность и забытьё.

Так и движемся строго по дороге, очерченной однажды, не ведая, что здесь же, рядом, может, на соседнем кресле авто кто-то поёт самую важную песню своей жизни. Или вокруг идёт война, и подвиги, свершаемые на полях побоища, будут позже внесены в дорогие и древние пергаменты – война, о которой мы не знаем. Но, словно по наитию, вдруг ты возьмёшься за перо или сядешь к клавиатуре и начнёшь набирать, как под диктовку, своё мимолётное ощущение об ином… Откуда это?

Здесь…

Хотя б немного приподнять завесу, хоть край, чтобы полоснуло по подоконнику иного утра с рассветом, не виданным ни разу. Увидеть наконец-то живущего рядом таким, каков он есть: во весь рост, с поступками, что проносятся мимо наших незрячих взоров, поступками благородными в высоте своей, как вершины гор. Услышать, как кричит чья-то душа о помощи молчаливой складкой у рта – это ж сколько исповедей заперты ею, а мы не видим, не слышим. Не знаем.

О, мир, сияющий и прекрасный, как мне разглядеть и познать тебя целиком, разобрать в шептании листьев сказки твои и были, рассмотреть следы на камнях, лежащих по лесным тропам. И можно лишь гадать, что это – большой булыжник, выталкиваемый из-под земли талыми подземными ручьями, непостоянными, как сама местная весна, или эти камни – вершина кварцевой скалы, уходящей безмерно глубоко в пещеры и гулкие сводчатые переходы со своими правилами мироустройства, посезонными грохотом и тишиною.

Как мне познать тебя, мир? Дай совет, подскажи, намекни, чем могу я омыть свои незрячие больные глаза, как раскрыть оглохшие от пустых, суетливых лет уши и очнуться, раскрывшись, на тебя такого, каков ты есть?

– А зачем? – и я чувствую, что он улыбается.

– Зачем тебе это? – спросит мир. – Живи и разгадывай меня без спешки, вот и вся забота. Следи зорко, не забывай напевать, что просится быть пропетым. И всё-таки скажи, зачем это тебе?

Но вновь ускользнёт мой ответ меж событий дня, между полутишиной, мыслями о покупках, за посудой, что нужно убрать со стола и звонками, делами, идеями к праздникам…

А, значит, я опять пройду, как тот добряк-фермер Эдвард, мимо озера с водою, излечивающей от всех бед. Как Человек-Колдун мимо своего счастья. Или как Лис мимо своей судьбы.

Забудусь, чтобы очнуться через малое время и начать задаваться вопросами вновь.

Часть четыре. Новые песни

Стояло зенитное лето, богатое на зной, высокую сочную траву и на ароматы леса: нагретой в жаре хвои, мяты, земляники. Полынные волны в неподвижном пьяном воздухе, казалось, можно было набирать пригоршнями и пить, пить. Или умывать лицо, покуда не сойдут с него следы и память всех прежних слёз. Солнце заливало собою землю, и, если изголодался по нестерпимому, без жалости щедрому теплу, вставай, раскинувшись, поглощая всем телом, волосами, кожей плеч, скулами – бери, насколько хватит, до костей, до крови жизнь, а иначе для чего ещё даются нам такое лето, дни и такой пир.

Сенокос был в самом разгаре. Скошенная трава парила, её обещалось быть много, лишь бы не помешали дожди. И люди радостно принимали труды и дары этих дней.

Братья присели на крыльце. День закатывался, его провожали под травяной терпкий чай, кусок холодного сыра из погреба, ломоть хлеба. Хорошо…

– А красиво поёт…

– Кто поёт?

– Не слышишь?

– По части звуков я слаб, ты же знаешь. Давай наводку.

Лис никак не мог свыкнуться с этой странной человеческой глухотой. Ему казалось, он был почти уверен, что люди лишь прикидываются невосприимчивыми по причине своей особой хитрости.

«Может, они перемудрили сами себя? – думал иногда Лис, – наверное, они хотели спрятаться и уйти от какой-нибудь страшной погони или застарелой платы. Делали вид, что глухи, и так привыкли к этой уловке, что и забыли, насколько всё вокруг красиво звучит».

Сам Лис мерой окружающего считал именно звуки, поэтому искренне жалел такого несостоятельного на слух брата, хотя у того и со зрением было не очень, и с обонянием. Лишь сердце его давало надежду – оно заменяло ему и глаза, и уши, и нос. Но всё-таки Лис пытался учить брата большему чутью. «Раз уж угораздило жить, живи по-настоящему, что ли».

Хитро подмигнув, Лис процедил:

– Песня. Поёт под музыку. Велосипед.

Человек начал вслушиваться, для этого завертел головою, на самом деле только себе мешая, потом наоборот замер и закрыл глаза.

– По восточной грунтовке… Колёса дребезжат…

– Ну, это они на гальке только позвякивают, а так хороший вроде велик, лёгкий.

– Не слышу песню, – признался наконец Человек.

– Так она и не поёт уже. И приёмник выключила. Глаза-то открой!

– Ах-ты, старый Лис!..

Меж деревьев по дороге достаточно быстро к ним приближался некто ярким пятном жёлтого и голубого. Снова зазвучала прыгающими басами и высокими выплесками музыка, и звонкий голосок что-то весело ей подпевал, будто вскидывал слова вверх солнечной шапкой.

– Что сразу старый, старый! Развесил тут уши, ишь, как и жил-то без меня? Вот встречай теперь сам. Первый встречай!

По части манер Лис был застенчив. В общении старался придерживаться немногословной беседы по существу, а лучше бы обойтись и вовсе без слов, и прикрывался обычно Человеком как щитом.

– Кто бы это мог быть? – протянул растерянно Человек. – Твоих лап дело?

– Да вроде нет…

Братья застыли в недоумении с кружками в руках. На лёгком горном велосипеде к ним приближалась женщина.

– Эй! – молодая женщина ещё издали замахала рукой. – Привет!

– Здравствуйте…

Гости в их доме были редки. Причём Лисы, пожалуй, даже намеренно держались особняком и никого особо не привечали. Исключением были малые племянники, но их визиты были обговорёнными заранее и не причиняли особых хлопот.

– Я по объявлению! – снова радостно закричала гостья.

– Да? А по какому именно?

– Ну как же… – юная дама с любопытством оглядывалась. Острое узкое лицо, зоркие глаза.

«Интересно, зелёные? – подумал Лис. Вгляделся. – Ого, и правда зелёные».

– Вот же, объявление, – она пробежала кончиками пальцев по экрану планшета, закреплённому на руль, и зачитала размеренно и звонко. – «Продам землю под дом»…

Худощавая, тонкая, пожалуй, молодая, да кто их разберёт сейчас, но вроде точно молодая. Голубые кроссовки, укороченные спортивные брючки в цвет, ярко-жёлтая толстовка.

– Можно поинтересоваться, вы что сейчас слушали? Очень интересная мелодия, – вдруг оживился Человек.

«Нашёл, о чём болтать!»

– А, это… Деннис Грюнлинг!2 Мой любимый исполнитель. И его гармошка. Я вообще фанатею от него. Нравится?

Лис попробовал вернуть начатую тему:

– Объявление, говорите?

– Похоже, милая дама права, – произнёс Человек. – Землю-то здесь продавали давно, вон сколько брошенного кругом. Но не брал никто, вот в чём дело.

– Как странно, – незнакомка поправила бандану, – странно, что никому не пришлось по душе! Как же здесь хорошо-то!

Мужчины смотрели на неё со всё большим удивлением.

– Так, позвольте представится! Вот моя визитка… – мелькнул яркий бланк, чёрным по белому, золочёная рамка, – накопила деньжат, решила осесть в тихом уютном местечке…

Она снова с интересом оглянулась.

– Ого! Занавесочки у вас какие!

– Какие?..

– Ну что ж вы, неужели я не узнаю школу кружевницы Марицы Живте? Ха-ха! Вижу, мне везёт с самого порога. Я взгляну?

Жёлтая толстовка мелькнула в проёме.

– Да, так и есть, её работа! Откуда у вас это сокровище?

– Простите, но этот конкретно дом не продаётся. Он мой. Вы можете обживаться где-то рядом. – Лис неопределённо махнул рукой вокруг. – Если решитесь приобрести, конечно…

– Конечно! И уже решилась, – она сверкнула зубками, даже, как показалось, цокнула ими.

Подпрыгнув, странная гостья вытянулась на заборе и всмотрелась в заросли, где проглядывал остов соседского дома.

– Скорее всего, этот! Но надо сверится с картой, – и она снова погрузилась в планшет.

– Или тот…

– Да вы осмотритесь хорошенько, спешить-то зачем? Чаю будете?

– Буду! И чаю, и… – она потянула кончиком носа, – и от сыра не откажусь. Сами делаете?

– Сами, сами, – навстречу ей вышел кот. – Позвольте представиться, Мадока! Их кот, за курями смотрю. И за козами иногда.

– А вот про коз ты зря, не ври! – осклабился Лис. – Слабо тебе, козы на мне, вот так!

Гостья засмеялась звонко и присела на перила.

– Решено! Беру. То, что надо! Думала, доберусь в два часа, а заблудилась. Представьте, парни, GPS затупил на повороте, свернула, а там озеро! Нет его на карте, и так вертела, и эдак, нет! А как там здорово-то!

Лисы переглянулись.

– В общем, да. Неплохо.

– Ну вот, – продолжала та, – поблуждала там, пофоткала, а потом уже до вас добралась.

Оглянулась.

– А кормушки-то, – состроила довольную рожицу. – Я у себя на участке такие же сделаю!

Послеполуденный чай был весел. За столом царила непривычная живость, слова порхали бабочками, а беседа представляла собою роскошную канву переходов тем и идей.

Гостья достала из нагрудного кармана губную гармонику.

– Ну, кто со мной участок выбирать?

Оба брата подняли руку.

– Я сейчас вам сбацаю кое-что, на днях подобрала…

Эпилог

Смотреть вокруг распахнутыми глазами, будучи живым, очень трудно, братец. Мир обрушился на меня, стоило лишь по-настоящему приоткрыть веки. Скажу честно, в тот момент стало страшно, и я попытался зажмуриться, но не вышло. Свет этого мира уже проник в мою душу, рассеялся там, заполняя собою все ниши и пустоты. Наверное, так расправляются лёгкие при первом вдохе, как я стал наполняться этим миром. И сначала я всё принимал и принимал заступающий в меня свет, и, казалось, вот он зальёт меня, тёмный колодец, и тогда я наконец-то начну просто жить, хорошо жить, радостно, полно. Но, знаешь, братец, всё пошло несколько иначе. Заполнив меня, мир выплеснулся наружу, я будто нырнул в него, помнишь, как там, на Тёмном Озере, вслед за тобою? Окружённый, с распахнутыми глазами – понимаешь ли, как много увидел я? Жизнь моя – вот эта с горьким неумелым детством, юностью, в которой я растранжирил себя до дна; со зрелостью своей, когда ушёл в темень чёрных деяний – всё это настолько мало. Много таких несчастных детств, много сердец как тёмная бездна, и есть тьма нелюбимых, как кажется, никем. И ничто не вызывает удивления, братец, ибо всё это есть в бесконечном множестве. Познав бескрайность как меру, я стёр свои такие непрочные границы лишь взмахом ресниц! Ни о чём не сожалея.

Боли нет в том, чтобы выйти за свои пределы. Болело там, внутри моих замкнутых кругов, и каждый замок, навешанный или мною лично, или кем-то ещё – я изучил каждый, каждый постиг и обещаю, что запомню познанное хорошенько. Я мог в тот момент стать ветром вольным. Мог бы полыхнуть огнём – а огонь тоже не знает смерти, представь: даже когда он угасает, мигнув напоследок слабой синевою – не смерть это, совсем нет. Я мог бы стать всем, хоть пером птицы, что кружит наравне с белыми шапками облаков, или самим облаком… Но я, братец, пока решил сделать остановку. Так, как есть: на границе твоего мира и моей бесконечности, и, думаю, тебе не трудно будет меня разыскать – это ж только меня ослепило то, что ты и так видел с рождения. Поэтому, уверен, ты меня узнаешь.

Я немного побуду здесь, потому что лучшей своей радостью пока считаю сидеть контуром света на границе и слушать всё сияние и пение мира, принимая и пропуская через себя… Возможно, я всё ещё не здоров душою, потому что это такое же счастье, как подставить лицо первому солнечному дню после зимних тёмных и коротких дней. Помнишь, как я любил Солнце? Ты ещё удивлялся, что никак я не могу согреться. Так вот сейчас мне потихоньку становится тепло, и я не хочу идти дальше. Двинусь потом, не знаю когда – здесь такое странное время, что я просто не представляю, как передать тебе свою следующую дату. Я подожду тебя здесь, пока ты навёрстываешь жизнь. Твоя радость от каждого дня похожа на радугу над сверкающими водопадами. Твоя жизнь с нашей стороны видна многим, и многие так же, как я, любуются тобою. Домом, делами. И знай, мы очень любим, как Она тебе поёт. Ваш с нею дом на старой просеке похож на солнечный купол – как у всякого, кто живёт своё и кто нашёл ответы.

Мы все любуемся Вами, братец. Но когда ты пожелаешь пойти дальше… Тогда ты найдёшь меня здесь, на границе бесконечностей, и у меня к тебе будет пара вопросов. А пока передавай Ей мой привет. Я помню Её и даже сейчас могу сказать – Она лучшая из всех.

КОНЕЦ

Сказка о самой первой непослушной Лисе

Мы опоздали к началу разговора. Солнце закатывалось, сумерки выступали, вытягиваясь из лесных теней на мягких лапах – настал их час, их законы, и на границе, под бамбуковыми стволами, было уже темно.

Мы опоздали к началу, что ж, бывает, люди часто пропускают вступление. Но нам достанется сам разговор, а если повезёт и мы будем внимательны, то перепадут и последствия – истории, что лягут как те вечерние лесные тени, которые бросит в вечность именно этот день.

Итак, мы подошли тихо и нас не заметили.

– А потом?

Лиса красива. Она насытила свою внешность красотой людей до звенящего предела: кимоно с безупречными шёлковыми заломами, причёска, отблеск здоровья и силы в движениях, вкрадчивый, завораживающий голос. Лишь глаза, чуть более шальные, с холодным нечеловеческим светом и беспощадностью – вот они бы её выдали, но на то она и Лиса, чтобы прятать свой взгляд и наводить морок на человечьи трепетные души.

Философ с лесной поляны лишь кивнул в ответ. Не молод и не стар, пожалуй, он даже красив. Да, он очень хорош собой, таких рисуют на картинках про царей, а одежды потом докрашивают золотом и серебром. Спокоен, неподвижен, но, если заглянуть в щёлочки полуприкрытых глаз, нас отшвырнёт силой его защищённости. Поэтому мы так делать не будем, а подождём ответа, отстраняясь в тень.

– Что потом, Мудрый?

Лиса нетерпелива, хотя в её распоряжении такая же вечность, как у собеседника. Она уже успела заглянуть к нему в глаза и даже покушалась на Философа-С-Лесной-Поляны с кинжалом. Но мы же пропустили начало и не знаем, как именно отшельник смог договориться с нею.

– У тебя будет настоящее человеческое сердце. Ты научишься говорить на их языке.

– Я и так могу!

– Нет, приманиваешь только. Ты по-настоящему заговоришь и даже сможешь думать.

Он усмехнулся, но очень незаметно, лишь уголками глаз, а мы уже знаем, держаться от их света нужно подальше. Поэтому и Лиса решила, что не будет отмечать ухмылку как то, за что потом нужно отомстить. Лисы коварны – у них в рукаве обязательно припасён на всякий случай кинжал.

– И убери хвост! Меня не одурачить.

– Ладно, Мудрый, ладно, это всего лишь привычка. И что я отдам взамен?

– Жизнь свою. Поделишь пополам и отдашь. И больше никогда не будешь Лисой. Зато Он будет жить очень долго. Думаю, умрёте в один день.

– Точно долго будет жить?

– Ну да. Обычно это так. А ещё научишься крепко стоять на двух лапах.

– Да я и сейчас…

– На двух, не на четырёх. Это совсем другое. Ты не знаешь, каково жить человеком!

Отшельник чуть больше приоткрыл глаза, и Лиса успела заметить их цвет – тёмный мёд.

Больше никогда не быть… Есть о чём задуматься. Грустно поглядела на лес.

– С тобой, оборотень, останется бесстрашие. Лисы, Змеи, Волки, Кошки, Совы… – отшельник сменил позу, потянулся, разминая затёкшие руки, – Вы все отважный народ, я восхищаюсь вашей смелостью жить среди… – замялся, – среди нас. Твоя кровь, Лиса, не подведёт ни тебя, ни детей твоих во всех поколениях, что даны будут вашему с человечьим мужем роду. Ты и рождённые от тебя всегда поймёте своего, узнаете в толпе или услышите за пустым разговоре на улице. Они также смогут опознать каждого из вас, хоть и не будет с тобой и твоими потомками вашего славного хвоста. Научишься петь и молиться.

– И навсегда?

– Заодно узнаешь, что это «навсегда» означает. Ну, решила?

– Хорошо, мудрый. Я отдам ему своё сердце.

– Запомни: жить станет больно. Ни ты, ни дети твои не забудут утраты. Береги то, за что так щедро платишь!

– Ну, Мудрый, если соврал… Если он не будет жить долго…

– Да что я, самоубийца – тебя обманывать? А теперь иди. Исполнишь то, о чём договорились, произнесёшь, что запомнила, и всё станет согласно уговору!

Лиса кивала ему, склоняясь всё ниже, пока не коснулась лбом травы. Это была такая уловка – ей не хотелось, чтобы кто-то видел слёзы.

– Утром ты проснёшься иной. Это необратимо, подумай ещё раз, – в голосе жалость, – ты смела и отчаянна, и ты лучший оборотень, которого я знаю. Лучше останься собою.

– Я отдам ему половину вечной жизни, Мудрый. Пусть живёт долго, а сердцу не прикажешь, сам говорил!

Лиса подняла узкое, мокрое от ночной росы личико, глаза сияют зеленью. Утёрлась шёлковым рукавом и шмыгнула носом.

Лесной отшельник растворялся в воздухе, больше для своей безопасности. Сейчас на неё, он знал, найдёт тоска, и Лиса может наделать глупостей, а философ не хотел тревожить бездонную тишину своего сердца грубостью ночного боя с нечеловеком.

На прощание он произнёс, скорее для себя:

– Доверять тебе, Лиса, тоже будут лишь наполовину, и правильно. А парню повезло. Меня бы кто так любил.

Песня Старого Лиса

Там туманы расскажут о тайне былой,

Ты прислушайся, вновь возвратившись домой…

Оглянись, о, испивший границы-ручья,

Что ты слышишь? Скажи, что ты слышишь?

Посмотри, как мерцает вода родника.

Твоя ноша пуста, твоя ноша легка,

Если ты, не назвавшись, к нам сделаешь шаг.

Как мы сможем понять, что ты друг, а не враг?

Разгляди, как танцует огонь в темноте,

Птичья песня какие плетёт кружева?

Здесь по веткам разложены наши слова.

Мы по-прежнему живы. Не верь пустоте!

Возврати нам дыхание, песни, мольбы.

О, пришедший к началу, испивший воды,

Заступи в хороводы, ладонью черпни.

Твоя память глядится из илистой тьмы.

Распахни своё сердце богатству времён.

Мы тебе передали великий закон:

На сто троп выбирай для себя сто одну.

Но ты слышишь ли нас? Ты нас слышишь?

Пробуди свою память, сломай якоря.

И тогда ты позволишь нам быть, и не зря

Мы сражались и не доживали рассвет.

Ты не верь никому. Ты не верь, что нас нет.

Смерть не любит торгов, но мы выкрали страх.

И пути наши – песни и радость. Не прах.

Вот и ты не умрёшь на границе ручьёв.

Но ты слышишь ли нас? Ты нас слышишь?

Мы баюкаем, нежим, ведём и храним.

Мы вокруг тебя войском лесов и равнин.

Дотянись до глубинной озёрной тиши!

Вспомни нас. Вспомни всё. И тогда уж реши

Про ручьи и болота, про ветер и зябь.

Возврати нам дыханье. Позволь нам ожить.

И легенды былого вернутся сиять!

Ты вступаешь в родные края, чтоб вершить…

Вместо послесловия

Маленькая сказка как лоскутное одеяло из множества фрагментов, где в единое полотно сшиты синие гладкие озера, рыжие шелковые лоскуты, зеленые пуговицы, темные кружевные тайны, радужная тесьма и лесной орнамент, одной нитью, связующей прошлое и настоящее, реальность и мистику, отчаяние и надежду.

Буквы, слова, предложения, главы сливаются в целительную нарративную исповедь, где заживают раны, сердце наполняется смыслом, а самость, распятая на части, смыкается в месте разлома в целую и неповторимую жизнь.

Идите на звук колокольчика, ищите на карте, включите навигатор – вас ждут. Ждут открытия, ответы, встречи с другими и, может быть, с самим собой.

Ибраев Азамат Кайсарович, психотерапевт. Казахстан, Караганда.

Когда появляется новая книга, у неё всегда есть свои первые читатели ещё до того, как она зашелистит листочками и оденется в твёрдую кору обложки. Мне повезло быть таким читателем сказочной повести «Старый лис на окраине леса». Это третья книжка Ольги Сеним. Что такое сказка? Волшебные ответы на вечные вопросы, которые уходят своими корнями глубоко в каждую человеческую жизнь. Вот и эта повесть о вечном – о любви и нелюбви, о рождении и смерти, о родстве и отчуждении, о памяти и забвении… Два одиноких существа, Человек и Лис, встречаются на краю леса, на окраине жизни – невозможно близкие и далёкие друг другу в своих вопросах к себе и миру. «Когда я перестану жить, – говорит Человек, – ветер однажды распахнёт дверь, и тогда лес зайдёт в мой дом. Трава поселится даже на кухонном столе, а белки совьют себе гнездо над моей кроватью». «Зачем я тебе, человек?» – спрашивает Лис. И Человек отвечает: «Я обязательно расскажу, друг, обещаю. Только дай срок найти слова.» Слова…«Старый лис на окраине леса» – это проза и стихи, ворожба, сказочные слова Женщины, которая заглянула в темное Озеро памяти и вынесла оттуда радужный Свет. «Настоящая радость – особая мелодия. Это инструмент преображения мира, когда ты словно сияющая радуга, которая изливается по поверхности трёх измерений, а хочешь – по срезу времён или ещё как-то иначе. Как хочешь, куда хочешь, и границы – захлопнувшиеся наглухо двери, запертые на сто ключей ворота – распахиваются, исчезают, растворяются в твоей радости».

Пожалуй, главное в этом: сказка, которую рассказывает Женщина Миру о живом и светлом, что есть в каждом из нас и не исчезает никогда.

Наталия Шумило, Доцент кафедры психологии образования ЗабГУ. Кандидат педагогических наук), путешественник, фотограф.

Завораживающий мир, созданный Ольгой Сеним, пополнился ещё одной книгой. На первый взгляд, это история о простых лесных жителях, но их прошлое полно загадок, и в этой книге всё не то, чем кажется. «Старый Лис на окраине леса» – талантливая философская повесть, которая нарушает литературные клише и поражает разнообразием голосов и живостью характеров.

Анна Книженцева, редактор книги, преподаватель русского языка.

Отдельная благодарность от автора талантливому фотографу и путешественнику Светлане Казиной за предоставленную фотографию весенней реки Катуни во время дождя.

Примечания

1

«Сказка о Самой Первой Непослушной Лисе». см. стр. 99

(обратно)

2

Dennis Gruenling, американский блюзовый харпер. Также является преподавателем инструмента и мастером микрофонов. Владеет как хроматической, так и диатонической губными гармониками, и в своей игре смешивает блюз со свингом. Вошёл в список лучших инструменталистов среди губных гармонистов в 2018 году.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая. Лис и Человек

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть вторая. Колыбельная Лисы

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть третья. Тёмное Озеро

  Глава 1

  Глава 2

  Плавучий остров

  Глава 3

  Глава 4

Часть четыре. Новые песни

  Эпилог

  Сказка о самой первой непослушной Лисе

  Песня Старого Лиса

Вместо послесловия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg