«Время зверей»

Время зверей (fb2) - Время зверей [СИ] (Путь самурая - 3) 979K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Владимирович Щепетнов

Евгений Щепетнов. Путь самурая - 3. Время зверей

Пролог

Путь Самурая — это прежде всего понимание того, что ты не знаешь, что может случиться с тобой в следующий миг. Поэтому нужно днем и ночью обдумывать каждую непредвиденную возможность.

Победа и поражение часто зависят от мимолетных обстоятельств. Но в любом случае избежать позора нетрудно — для этого достаточно умереть. Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречен на поражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти. Если ты поступишь так же, ты проснешься ото сна.

Хагакурэ» Книга самурая.

«Центр — Деду

Операция «Возмездие» прекращается. Агент «Самурай» должен быть уничтожен, как и его подельники. Исполнение поручается вам лично.

В случае неисполнения приказа вы понесете ответственность. По выполнению задания возвращайтесь в Центр для отчета»

Мужчина перечитал сообщение раз, посидел с закрытыми глазами секунд десять, перечитал еще раз. Лицо его было бесстрастным, таким бесстрастным, какими бывают только глыбы гранита. Плотный, широкоплечий — он и был похож на глыбу. Или скорее на вытесанную из глыбы камня статую Будды, присевшего отдохнуть и помедитировать.

Встал, походил по комнате, в которой не было ничего — кроме драгоценного персидского ковра и рисунков, повешенных на стене. Рисунки изображали людей в восточных нарядах в разные ситуации их жизни — начиная от медитации под цветущей сакурой, и заканчивая ударом меча, сражающим коварного врага. Комната для медитации и отдыха не должна быть загромождена лишними вещами. Только строгость, только покой, только созерцание.

— Мрази! Ну какие мрази! — внезапно бросил мужчина, и его широкое лицо вдруг стало гневным, яростным, ненавидящим. Но он тут же взял себя в руки и уселся посреди комнаты в позе лотоса.

Наблюдатель со стороны подумал бы, что хозяин дома заснул. Глаза закрыты, руки, лежащие на коленях ладонями вверх расслаблены. Но мужчина не спал. Он думал. Думал интенсивно, можно даже сказать — лихорадочно, понимая, что с каждой минутой утекает даже не время — сама жизнь. Жизнь Самурая, жизнь его ближайших соратников, жизнь самого Сазонова.

Конечно, он был совсем не Сазоновым. Его настоящую фамилию забыл даже он сам. Да и что толку в пустых словах, звуках, обозначающих определенный объект? Главное — суть. А суть сейчас такова: ему грозит опасность в той же мере, как и Самураю с соратниками.

То, что в письме Центра было сказано о том, что ему, Сазонову, предстоит зачистить Самурая — ничего не значило. Ну — вот совсем ничего! Сазонов знал, что сейчас где-то на улицах города уже ходят или ездят те, кто устранит и Самурая, и всех, кто участвовал в операции «Возмездие». И скорее всего, это будет сделано одновременно, в разных частях города. Как и кем? Это не имело значения. Чистильщиков найти не сложно. Другой вопрос — смогут ли они справиться с Самураем и Сазоновым. И даже с его подручными, которых обучал сам Сазонов. И которые прошли курс «лечения» испытываемым препаратом «Мутантар», который должен был сделать из обычных бойцов практически сверхчеловеков — сильных, невероятно быстрых, способных в одиночку противостоять взводу любого противника. Голыми руками, или с оружием.

Все эти годы Самурай, обученный Сазоновым, занимался устранением тех, кого требовал устранить Центр — начиная с проворовавшихся чиновников и обнаглевших олигархов, и заканчивая кавказскими авторитетами, решившими, что теперь настало их время, и только они могут править бал в ослабевшей, растерзанной ворами России. И вот — конец всему.

Сазонов встал — одним быстрым движением, которое нельзя было ожидать от человека такого телосложения и такого возраста. Квадратный, как шкаф — Сазонов казался толстым и неуклюжим, но только для несведущего в этом деле человека. Он был невероятно, фантастически быстр, а от природы — так же фантастически силен. Тренировки отточили его умения, огранили его феноменальные физические способности, сделав исполнителем высочайшего класса, каких в мире, наверное, максимум несколько десятков человек.

Ниндзя? Что такое ниндзя в сравнении со специалистом такого класса? Раздутая Голливудом слава этих тихих убийц всего лишь пшик, сказка. А Сазонов и ему подобные — черные бриллианты в ожерелье из агентов тайных служб. О них мало кто знает, и они никогда и никому не выдают своей настоящей сущности.

Сазонов начал службу давно, очень давно, еще при Хозяине, пройдя обучение в ведомстве неприметного человека в очках. И с тех пор его служба не прекращалась ни на день, ни на миг. Ни семьи, ни детей — только служение Родине, Родине, которую предавать нельзя. И вот — Родина предала его.

Мерзкие дни. Страшные дни! Все началось тогда, когда к власти пришел Меченый — болтун и позер, умудрявшийся за всю свою долгую и многословную речь не сказать ничего дельного по обсуждаемому вопросу. А закончилось все бывшим прорабом, которого Борька-алкоголик поставил заведовать государственной безопасностью. Бакатин — настоящий, подлый предатель Родины — выдал американцам всю систему прослушки в американском посольстве. Якобы потому, что они И ТАК ВСЕ ЗНАЛИ. Развалил Комитет, уволив лучших специалистов, практически уничтожив систему государственной безопасности страны.

Когда Сазонов узнал об этом предательстве, ему захотелось открутить негодяю голову. Просто взять — и открутить. Собственными руками. Зачем его вытаскивали из небытия? Зачем задействовали тогда, когда он спокойно и хорошо жил своей жизнью, никого не трогая и ничем не интересуясь! Порядок в стране хотели навести? Золотые горы сулили?

Нет, не на золотые горы он повелся. Есть у него деньги. А захочет — будут и еще. И много. Стране хотелось помочь. Родине! Повелся, как дурак, а ведь знал — с ЭТИМИ каши не сваришь. ЭТИ предадут — просто-таки на-раз!.

И предали. И уничтожили. И развалили страну. Развалили КГБ. И вот теперь — свернуть операцию! Зачистить исполнителей! Господи…ну какие же ослы! Как можно так тупо разбрасываться ТАКИМИ кадрами?! Америка, понимаешь ли, теперь — друг! Какой, она, к черту, друг?! Вы что, офонарели?!

Сазонов прошел во двор, сел на скамью за столом под беседкой, оплетенной виноградом и вдохнул полной грудью утренний свежий воздух. Жары еще не было, к обеду разойдется. Двадцатое июня. Через два дня — день, в который началась война, унесшая жизни тридцати миллионов жителей страны. Убитых фашистами, замученных, и просто не родившихся. Если бы можно было все изменить! Если бы можно было все поправить! Сазонов не колеблясь отдал бы за это свою жизнь. Что ему жизнь? Он пожил свое, и хорошо пожил! И плакать о нем будет некому.

Задумался — интересно, а Самурай? Как он к нему относится? Нет, то что Самурай считает Сазонова чем-то вроде строгого отца — это понятно. Но сам Сазонов — кто для него Самурай? Или — что?

Привязываться к агенту — это непрофессионально. Это неправильно. Иногда наступает такой момент, когда агента надо убрать, иначе случится беда. И как ты можешь хладнокровно его убить, если он для тебя стал другом? Братом? Ведь тут как — или ты, или тебя. Если ему дадут приказ тебя убить — он не будет колебаться. Он выполнит приказ. Потому что ДОЛЖЕН это сделать. Потому что такая его работа.

Да, Сазонов постарел. Иначе он бы не стал размышлять о таких вещах. Как можно не выполнить приказ Центра? Как можно ослушаться?!

А если с этой страной что-то не так? Если все изменилось? Если к власти пришли враги, враги Родины — тогда что делать? Как жить?

Если не знаешь, как поступать — делай как правильно. Сазонов доверял своей интуиции. И сейчас он четко понимал, что происходит неправильное. И правильным будет не выполнить приказ. И скрыться.

Он пошел в дом, достал с полки сотовый телефон — здоровенный кирпич, которым можно и башку разбить нежелательному гостю, и набрал нужный номер телефона. Телефон долго не отвечал, и у Сазонова похолодело в сердце. Неужели опоздал?

Но телефон все-таки ответил:

— Слушаю, Василий Петрович!

Голос был молодым, но хриплым, и будто задыхающимся. Сазонов помедлил секунду, и ожидая самого худшего, продолжил разговор:

— Ты далеко? Мне надо с тобой поговорить. Это важно.

— Я понимаю, что важно — голос Самурая сорвался, он выдохнул, откашлялся и глухо, как в бочку сказал — Только я не могу говорить. Сейчас я сижу в своей машине, справа от меня мертвая Надя, а ко мне идут три урода с автоматами. Не могу говорить!

В телефоне Сазонова грохнуло, как будто собеседник отбросил свой телефон и тот упал, ударившись от нечто твердое, а потом загромыхало еще сильнее. Телефон продолжал передавать, и Сазонов слушал и слушал звуки выстрелов, а в голове крутилась одна мысль: «Вот и все! Ах, твари! Решили обойти меня! Своими силами! Твари!»

Он отключил связь, набрал другой номер — и снова долго ждал, когда кто-то поднимет трубку. А когда ее подняли, услышал крики, звуки выстрелов и задыхающийся голос сказал:

— Шеф, ты?! Андрюха, нас штурмуют! Андрюха, ты?!

Сазонов нажал кнопку отключения, и замер, глядя в пространство и держа трубку в руках. Потом сошел с места и небыстро, но решительно зашагал в спальню.

Из тайника под половицей он достал небольшую потертую кожаную сумку на ремне, повесил ее на плечо, перекинув через шею. В углу взял за ручку небольшой, неприметный чемодан, видимо приготовленный заранее, и бросил на кровать ненужный уже телефон. В телефоне забит номер владельца, так что его пришлось бы перепрошивать, а оно сейчас совсем уж не нужно. Понадобится — купит другой.

Подхватил легкую смесовую куртку, повесив ее на сгиб локтя, и не оглядываясь, пошел на выход, топча дорогой иранский ковер. Жаль ковер, жаль этот дом — привык уже к нему за несколько прошедших лет, но…это все не дороже жизни.

Отключил счетчик электроэнергии, щелкнув рычажками предохранителей, перекрыл газ. Кто знает, вдруг еще когда-нибудь придется вернуться? Вряд ли, конечно, но…пусть стоит дом. Не нужно короткого замыкания, не нужно пожара. Обидно только, что будут топтать его ковры какие-нибудь уроды, которые не удосужились вытереть ноги перед тем, как войти. Будто по душе прошли грязными ботинками. Но ему не привыкать. Всякое было в жизни…совсем — всякое!

Уже когда запирал калитку на замок, кто-то подошел сзади и важным, преисполненным власти голосом сказал:

— Гражданин Сазонов? Вы должны пройти с нами! У нас есть к вам несколько вопросов!

Сазонов оглянулся — пятеро, крепкие, плечистые, высокие парни с невыразительными, пустыми лицами. Ощущение такое, будто их отливали в одной форме. Даже одежда сидит на них одинаково, так, будто они ее получили на одном и том же складе, и не знают, как это правильно носить. Им привычнее другая одежда. Какая? Это не суть важно. Наверное, не гражданская.

— А если я не хочу, чтобы мне задавали вопросы? Если я не хочу на них отвечать?

— Не дурите, Сазонов! — выдвинулся вперед мужчина постарше, на котором одежда сидела как-то половчее, явно командир группы — вы едете с нами, или мы…

Договорить он не успел. Сазонов шагнул вперед, выпустив из рук чемодан и куртку, и невероятно быстрым движением обеими руками схватив говорящего за туловище в районе пояса, запустил им в трех его соратников, сгрудившихся справа, шагах в трех. Не прекращая движения, гулко хлопнул ладонью по щеке последнего оставшегося на ногах «гостя» — несильно, без замаха — тот закатил глаза, обмяк, и «стек» на пыльный асфальт под ноги своим соратникам, со стонами барахтавшимся на тротуаре.

Еще два шага — невидные удары, практически тычки, и все «гости» распростерлись на асфальте.

Сазонов оглянулся по сторонам — в переулке пустынно. Рабочий день, утро, около десяти часов — самое глухое время, когда обычно совершаются квартирные кражи и всякие преступные пакости. И никто не видит. Дома никого нет — все или на работе, или ушли по магазинам за покупками.

Наклонился, пошарил по телам в поисках документов — ничего особого. Обычные удостоверения ментов. Но это ерунда — маскировочные удостоверения.

Под легкими куртками наплечные кобуры. Пистолеты забирать не стал — зачем? Понадобится — и голыми руками сработает ничуть не хуже, а на большом расстоянии пистолет не помощник. Да и засветиться с ним проще простого, вдруг остановят для проверки документов? Сейчас это запросто.

Впрочем — почему «сейчас»? Всегда было запросто. Обыщут, найдут пистолет…проблем не оберешься — это тебе не в тихом переулке придурков валять, на оживленной улице привлекать к себе внимание совсем ни к чему.

Волгу, на которой приехали эти люди тоже брать не захотел. Очнутся — передадут в розыск, и тогда пиши пропало. Легче уйти пешком. Ну кто заподозрит грузного дедушку в том, что его пытаются найти и задержать спецслужбы? Кому нужен такой пенсионер?

Через пару минут уже на оживленной улице, а еще через пять минут — запрыгнул на ступени, ведущие в недра чуда советской техники — троллейбуса, который с воем понес Сазонова вперед, к новой, очередной новой жизни.

Самураю и его соратникам помочь он никак не мог. Если они выживут, что вполне вероятно — Сазонов их найдет.

А если не выживут…значит, Сазонов плохо делал свою работу, и грош ему цена. И только так. Он сделал все, что смог.

Глава 1

Я повернулся к Наде, улыбнулся, хотел ответить…но не успел. Фургон, который ехал впереди вдруг резко тормознул, и мой «гелик» едва не впечатался ему в запыленную, грязную корму, на которой едва просматривалась табличка номера. Ощущение было таким, будто кто-то взял, и нарочно забрызгал номер грязью из первой попавшейся лужи. Часть попала и на заднюю дверь фургона.

Не знаю, как я попался. Я не должен был попасться, пусть даже работали и профессионалы! Меня взяли в классическую коробочку — впереди фургон, сзади «кукурузер», справа дорожный столб и глубокая придорожная канава, слева — еще один фургон.

Когда дверь фургона слева распахнулась, и оттуда показался ствол автомата, мой мозг, тренированный на критические ситуации наконец-то заработал так, как ему положено, и я среагировал единственным возможным способом — отпустил педаль тормоза и нажал на газ.

Пятилитровый движок «гелика» взвыл, и с полусекундной задержкой — как и положено машине с автоматической коробкой — рванулся вперед. Почти трехтонный джип, обутый в шины «Пирелли», прыгнул так, как если бы ему поддали под зад коленом, и сходу протаранил блокирующий фургон. Фургон весил ненамного больше моей машины, потому его швырнуло вперед, отбросив метра на три, не меньше. Автоматная очередь прогрохотала по кузову «гелика», зеркальные стекла разлетелись вхлам, и в салон ворвался свежий, пахрущий полевыми травами воздух.

А я все газовал. Мощный движок ревел, «Пирелли» шлифовали асфальт, оставляя на нем черные вонючие полосы, шлейфы дыма поднимались по бокам пафосной тачки, а здоровенный блестящий кенгурятник, погнутый при ударе о корму фургона упорно разворачивал его поперек дороги, чему способствовал вывернутый влево руль. Еще немного, еще чуть-чуть — и я вырвусь!

Фургон, что был слева, попытался заткнуть образовавшуюся дыру, прочертив на борту моей машины здоровенную белую борозду, прогнув его не меньше чем сантиметров на пять. Мой «гелик» отпихнул фургон с автоматчиком, выпрыгнул на трассу, и тут его потряс тяжелый удар, от которого у меня помутилось в голове. Летящий по левой полосе камаз сходу протаранил мой джип в левую арку, и раскрутил его по часовой стрелке.

Как ни странно, машина не опрокинулась, а сделав полный оборот, остановилась капотом туда, куда я и собирался ехать. Вот только ехать уже не мог. Судя по всему — левой арки не существовало, а соответственно — и всей левой подвесной системы вместе с силовой. Проще говоря — при таком ударе колесо вместе со всеми причиндалами просто уходит под днище, или отрывается совсем. Что именно получилось я не видел, да и вообще — первые секунды после удара практически не понимал, что со мной и где я нахожусь. А когда сознание наконец-то ко мне вернулось, первое, о чем, или вернее о ком я вспомнил — Надя! Что с Надей?!

Надя была мертва. Мне не нужно было щупать пульс, чтобы это понять. Две пули попали ей сбоку в левую сторону груди, одна — в голову. Снеся ей практически полчерепа. Лицо осталось целым, только немного забрызганным кровью, и с него на меня смотрели удивленные, испуганные глаза. Казалось, Надя сейчас вздохнет и спросит: «Что случилось?! Кто это?! Почему?!»

И тут зазвонил телефон. Я будто во сне достал его из кармана, услышав голос Сазонова что-то ему сказал — даже точно не помню, что именно. А потом отбросил от себя тяжелую телефонную трубку, толкнул дверь джипа, надеясь, что ее не заклинило, и буквально в последний момент выбросил себя из салона, ускользая от крошащих стекло и металл автоматных очередей.

Когда я закатился под джип, накренившийся, как подбитый торпедой полузатопленный корабль, в руке сам собой оказался мой штатный «макаров», на который у меня была лицензия, и с которым я не расставался ни днем, ни ночью. Из-под джипа мне было плохо видно куда стрелять, но хорошо, что это все-таки был джип, а не какая-нибудь пузотерка с клиренсом в пятнадцать сантиметров — там бы я точно не поместился. А здесь — лежа между колесами я выцеливал ближайшего противника, вернее — его ноги. Всего у меня было девять патронов — один в патроннике и восемь в обойме, а еще — полный запасной магазин в кобуре. Итого — семнадцать патронов. Тяжко, если придется вести долгий бой. Пока это кто-нибудь наконец-то сообщит ментам о том, что тут происходит, да и толку-то, если сообщит? Менты выждут, пока перестрелка не закончится, и только тогда подъедут — собрать трупы и написать протоколы. Кому охота лезть в чужие разборки и получить пулю в живот? За эту-то жалкую зарплату… Впрочем, за любую зарплату — пуля в живот это очень нехорошо.

Стреляю я очень хорошо — куда целюсь, туда и попадаю. Талант у меня такой, понимаешь ли. С детства. Потому первый же выстрел — в цель. Девятимиллиметровая пуля с тупым концом переламывает голень, как тростинку, человек кричит, в падении выпускает очередь из автомата (что и понятно, палец-то на спусковом крючке), и когда касается спиной асфальта, тут же получает пулю в левый бок — прямо туда, где у него должно быть сердце. Если оно есть у этой твари, конечно.

Второй падает точно так же, и только конечную пулю схватывает не сердцем, а головой — она входит ему в левый висок и выносит правую сторону черепа.

Вот за что я люблю «макаров» — он не только очень надежный аппарат, не дающий осечек, но еще и калибр у него соответствующий. Если попал — мало не покажется. Даже броник не спасет — если только это не броник высшей степени защиты. Другие броники — если даже не пробьет, то кости под ним переломает, и внутренние органы отобьет до смерти от болевого шока. Мог я себе купить что-то вроде «беретты» — главное, деньги плати. Но отказался. Зачем мне такие понтовитые машинки, если в городских условиях «макар» вполне себя оправдывает, а весит, и размером для постоянного ношения — гораздо удобнее.

Третьего достать не успел, и более того — пришлось выкатиться из-под джипа, потому что оставшийся в живых автоматчик открыл яростную стрельбу, целясь туда, где я мог бы сейчас находиться — будь я чуть дурнее, чем следовало по ситуации. Но я уже на четвереньках, как бешеный кабан несусь туда, где валяются два трупа с такими нужными, такими спасительными автоматами «калашникова»! И при этом совершенно забыл о том, что блокировавшие меня ранее машины никуда не делись, и наверное — в них еще кто-то сидит.

Вспомнил об этом только тогда, когда пуля обожгла мне левую руку, пробороздив предплечье и только лишь заставив меня скакать еще быстрее. Уже скрывшись за капотом, я высадил оставшиеся в пистолете заряды в подбегавшего ко мне отморозка — здоровенного, как шкаф, и настолько же глупого. Разве можно так, очертя голову, бросаться на вооруженного человека, да еще и такого, как я? Неужели им не довели до сведения, кого собираются завалить? Это же я, Самурай! Черти, вы совсем берега попутали! На кого батон крошите?!

Но времени менять магазин уже не было. Вот когда пожалеешь, что у тебя не семнадцатизарядная «берета». А уж тем более — двадцатизарядная.

Переключатель автомата-«укорота» АКС-74У стоял на автоматической стрельбе, и я мгновенно сбросил «флажок» вниз, на одиночную. Кучность при автоматической стрельбе у этого чуда оружейной мысли совершенно дерьмовая, очередями из него стрелять противопоказано — если ты на самом деле хочешь попасть в цель, а еще — не желаешь за три секунды выпустить в белый свет как в копеечку весь оставшийся в магазине боезапас. Сколько в магазине осталось патронов — не знаю, потому мне их нужно экономить. Но точно — хотя бы один, да есть, так как затвор не встал на задержку.

Все это мелькает в голове буквально за долю секунды, даже не мелькает — это все на уровне инстинктов: шаг, хватаешь автомат, щелк! Флажок сброшен. К плечу. Бах! Противник валится назад, встреченный выстрелом в упор. Стрелял в грудь, потом добил лежачего — выстрелив в голову. А теперь разберемся с остальными!

Быстро перемещаюсь в сторону крузака, дерганым ритмом меняя направление движения и фиксируя взглядом сектор обстрела. Замечаю движение за капотом — дважды стреляю в открывшееся колено. И само собой — попадаю. Человек со стоном и руганью падает, и тогда я стреляю ему в грудь, когда он уже лежит на асфальте.

Дальше, дальше! По дуге обхожу крузак, снова отмечаю движение — уже сзади, у заднего бампера лендкрузера — падаю на живот и стреляю по двум парам ног. Стрелки валятся, и тогда я их добиваю выстрелами в голову.

Вовремя! Затвор автомата клацает и не возвращается на место, становясь на задержку. Сую руку в кобуру…а пистолета-то и нет! Бросил, когда подхватывал автомат! Некогда было с ним заниматься! Теперь меня можно брать голыми руками. Если силенок хватит, конечно. Самурай без пистолета — это все равно как самурай с пистолетом — только без пистолета. Перефразировал, ага. Но вполне соответствует правде — у меня еще и нож, пристегнутый на левом предплечье. Без ножа и пистолета я только на женщине, и то — они всегда лежат рядом, на тумбочке. Нож для меня — как скальпель для хирурга, и владею я им ничуть не хуже, чем лучшие из врачей-микрохирургов своим инструментом.

Еще один! Пули дырявят капот рядом со мной, я опрокидываюсь на спину, изображая безвременную гибель. Само собой — он должен проверить. Как без контрольного выстрела? Совсем нельзя без контрольного выстрела! А вдруг выжил? Бабла не получишь! И за себя, и за своих друганов.

Выходит из-за машины, автомат откидным прикладом уперт в плечо. Нацеливает ствол, но… не успевает — я уже достал из ножен небольшой длинный узкий нож, больше похожий на стилет, и без размаха, одной кистью бросаю его в стрелка. Точно в глаз. Не в горло, а именно в глаз! Даже если бы не попал туда, куда хотел, или нож ударил рукоятью — все равно бы покалечил, ошеломил — на то и расчет. Но я попал. Нож вошел по самую рукоятку и парень умер мгновенно, даже не поняв, что случилось. Я не знаю, что при этом чувствует мозг — вспышку? Укол, будто в глаз ужалила пчела? Не знаю. И честно сказать — знать этого не хочу. Пусть другие знают. А я им помогу — чем могу.

Автомат ударился об асфальт всего в метре от меня, я бросился к нему, схватил, и тут же метнулся назад, спасаясь от выстрелов со стороны первого фургона. Водитель? Еще один боевик? Да какая разница?! Похоже, что он остался один.

Не переключаю предохранитель с автоматической стрельбы, отпрыгиваю в сторону и короткими очередями по два-три патрона гашу этого стрелка. Три секунды — и магазин пуст. «Рожок», как его называет обыватель. Впрочем, чего греха таить — иногда так называет и наш брат, вояка.

Вояка? Разве я — вояка? Можно ли считать мента военным человеком? Наверное — нет. А убийцу? Киллера? Можно? Если он владеет стрелковым оружием, как цирковой стрелок, и как цирковой метатель ножей попадает клинком туда, куда хочет попасть? Сложный вопрос, и неуместный в этой ситуации.

Подбираю свой пистолет, автоматически, не думая меняю магазин, ставлю на боевой взвод и осторожно обхожу машины по кругу, ожидая движения и выстрелов. Но ни движения, ни выстрелов не происходит. И только тогда я замечаю, что мимо не едут машины, что возле меня — только изрешеченные пулями автомобили и трупы в разнообразных живописных позах. Похоже что водители, не будь дураками — притормозили на трассе и теперь дожидаются, когда все наконец-то закончится. Зачем подставляться под выстрелы?

Сажусь в свою машину держа в руке пистолет, и откинувшись на спинку кресла смотрю в мертвое лицо Нади. Вот и все. Я снова один. Эта мысль бьется в голове, стучит, будто молотом, и мне очень, очень плохо.

Когда-то у меня была семья, дочка. Их сбил подлец на черном фургоне. Я едва не помер, тихо спивался в своей пустой квартире, а потом…потом встретил Сазонова, о котором я до сих пор так ничего и не знаю, кроме того, что он нечеловечески силен, быстр и умеет убивать людей такими разнообразными способами, что обычный человек даже не поверит — как легко можно это с ним проделать. Я отомстил за свою семью. Убил всех, кто был причастен к гибели моих близких, и всех, кто оправдал убийц. А за это заплатил — был исполнителем для Сазонова. Палачом, который чистит мир от негодяев, давно и зря коптящих наш небесный свод.

За эти годы я сумел организовать целую империю, подмяв под себя весь охранный бизнес Города, фактически превратившись во что-то вроде «смотрящего», если использовать термины уголовного мира. Впрочем — и никакого уголовного мира в Городе больше не было. Я их просто уничтожил. Выбил всех мало-мальски значимых уголовных авторитетов, а потом — всех, кто встал на их место. Теперь я можно сказать, богат — свое офисное здание в центре города, дом в пригороде, кругленькая сумма на счетах предприятия, и еще кое-где есть денежки, наличными и безналичкой.

Надю я встретил еще до того, как бросил выпивать и занялся истязанием своего тела, готовясь наказать негодяев, разрушивших мою жизнь. Она была очень похожа на сослуживицу, с которой у меня были кое-какие…хмм…близкие отношения. Та была замужем, так что перспектив, кроме обоюдоприятного секса у нас не было никаких, и наши отношения постепенно перешли к изначальному варианту, то есть — к ровным дружеским служебным.

А вот с Надей у нас вроде как получилось. Вроде как — потому что я никогда не любил ее так, как когда-то любил свою покойную жену — до воя, до скрежета зубовного, до трясущихся рук и мороза по коже. Да, я ее люблю…любил. И за нее порвал бы любого (и рвал!). Но как с покойной женой…больше такого не будет. Наверное, такое случается один раз в жизни, и то — не у всех. Далеко не у всех.

Мимо проехала машина — одна, другая. А я все сидел, и тупо смотрел перед собой — залитое кровью Нади лобовое стекло покрыто сетью трещин и круглых отверстий от пуль калибра 5.45. В голове пусто и гулко, как в пустой комнате, из которой вынесли всю мебель. Я чувствовал — все закончилось. Закончился период моей благополучной, сытой жизни. Да, по большому счету я ожидал, что когда-нибудь закончится примерно так — автоматы, боевики, пороховая гарь и лужи крови. Но чтобы ТАК?! Чтобы с убийством Нади?

И в голову вдруг долбануло: а как же мои подчиненные?! Почему я тупо сижу и никому не звоню?! Чего жду?! Нет, так-то я знаю, чего жду — ментов, которые приедут, и начнут выедать мне мозг допросами и опросами, но своих-то я должен был предупредить! Почему сижу?!

Наклонился, взял с пола испачканный в натекшей крови кирпич телефона, набрал номер офиса. Долго никто не отвечал, потом в трубке раздался незнакомый, хрипловатый голос:

— Слушаю!

— Кто это? — спросил я, уже понимая, что все совсем плохо, и гораздо хуже, чем я мог себе это представить.

— Господин Каргин? — хриплый голос был спокоен и бесстрастен — Советую вам не оказывать сопротивление нашим сотрудникам, и сдаться, не усугубляя ваше положение. За вами выслана группа задержания.

Ну что за казенный, тупой язык! Чего там «усугублять»?! Ах вы ж ослы чертовы!

— Каким сотрудникам? — устало ответил я — нет уже никаких сотрудников. Покойники они. И моя жена покойница. И вы, твари, мне за это ответите! Обещаю! Пожалеете!

Молчание, слышно только легкое сопение — видимо собеседник соображает, придумывает ответ. Ответ затягивается, и я разрываю тишину вопросом:

— Что с моими подчиненными? Где они? Вы их задержали?

— Ваши подчиненные были убиты при сопротивлении представителям власти! — мрачно сообщает голос — А если то, что вы говорите правда, то смертную казнь вы точно себе заслужили. И если продолжите оказывать сопротивление аресту — вас ждет та же судьба, что и ваших соратников.

Я выключаю трубку, и первая мысль, что приходит мне в голову — что сделали с моим финансовым директором? Если его взяли — мне точно трындец. Он знает про меня все — где лежат мои деньги, сколько их, сколько и какой недвижимости имеется на мое имя. И не на мое имя — тоже. И тогда — мой финансист сдаст все. И я в этом не сомневался ни на секунду. Рассказы про партизан, которые умирают и не сдают своих соратников — это не про бизнес. При достаточной мотивации в виде пресс-хаты и милых приспособлений вроде «слоника» можно выбить из человека любые «чистосердечные» признания. А Лев Семенович Шварценфельд вовсе не герой, который умрет, ляжет костьми за своего начальника. Ну да — какое-то время он продержится, да, не сдаст то, что сдавать ни к чему, но…все-таки сдаст. И я его по большому счету понимаю. Ему нужен главный козырь для того, чтобы выжить самому и не оставить свою семью без кормильца. И это козырь — я.

Итак, я расстрелял группу захвата, которая попыталась меня…что?! Что она попыталась?! Убить они меня попытались, вот что! Никакого захвата не было — они вульгарно первыми начали стрелять! А будет это представлено так, будто стрелять начал как раз — я. И все будет очень плохо. И тогда — чего я тут рассиживаюсь?! Валить надо отсюда, и как можно быстрее! А уж потом разберусь — как и что!

— Выходить с поднятыми руками! При попытке сопротивления будем стрелять!

Все. Досиделся! Доразмышлялся! Как они так тихо подкрались?! Три мента — два с автоматами, один с пистолетом. Дернись — изрешетят за милую душу! Одно хорошо — это настоящие менты, а не «оборотни» в гражданской одежде. У этих в голове навсегда вбито: «Стрелять нельзя! Потом хрен отпишешься за стрельбу!» Я по их физиономиям вижу — не будут стрелять. Тем более что тут вроде как все ясно — кто-то напал, я отстреливался. А кто виноват, и почему — пусть начальство разбирается. У начальников головы большие, как у лошади — вот пусть и думают.

Медленно выхожу, тяну руки вверх. Я мог бы ментов сейчас всех положить — расслабились уже, стволы приопустили — сунуть руку в подмышку, выхватил ствол — Бах! Бах! Бах! Запросто. Я и не то умею. Например — сейчас подойдут ближе, типа наручники надевать — я одним прикроюсь, второго завалю, этого в заложники, и на ментовской машине…к светлому будущему.

Нет, не буду я настоящих ментов валить. Не по мне это. Я что, бандит? Это они думают, что я бандит, но я убивал только плохих парней. Бандитов, оборотней в погонах, продажных судей и вороватых чиновников. И никогда честных людей. Если только по мордасам съездить ментов, чтобы не мешали, но убивать…у всех свои принципы.

А кроме того — толку-то что я сейчас захвачу заложника, поубивав его напарников? Поднимут авиацию, найдут машину, будут прочесывать и гнать, как волка на флажки. И постараются убить при аресте. Успеется еще — уйти я успею. Надо разузнать, откуда ветер дует, а там и посмотрим. Деньги у меня есть, адвоката найму. Да и сам я неплохой адвокат, если уж на то пошло. Все-таки бывший участковый, с документами и кодексами работать умею.

— У него пистолет! У него пистолет!

Сержант справа завопил так, будто у меня в подмышке висит не меньше чем фаустпатрон. Или на худой конец обрез типа «смерть председателя».

— У меня разрешение есть! — обломал я ожидания сержанта — ты вообще-то палец со спуска убери! Стрельнешь ведь ненароком! Вот мое разрешение!

Я медленно полез в карман, глядя в белые от волнения глаза сержанта, и тут на дороге кто-то громко и пронзительно бибикнул. Сержант от испуга рефлекторно нажал на спусковой крючок, и длинная очередь прошла почти в притык ко мне, уйдя после задира ствола вверх и вправо куда-то в крону придорожного вяза, осыпав листву, вызвав водопад из мелких сухих веточек и выбитых пулями опилок.

Как этот придурок не попал в меня буквально в упор — для меня загадка. Возможно, я ожидал чего-то такого и успел, пока дурак нажимал на спуск частично уйти с вектора стрельбы. Почему частично? Потому что пуля все-таки прочертила полу моего пиджака, вырвав из нее приличный клочок. А между прочим недешевый костюмчик. Черт бы тебя подрал! Ты такой хрен когда купишь!

— Никитенко б…ь! Ты ох…л, что ли?! — рявкнул тот, что стоял в центре — лейтенант, лет тридцати от роду, явно выходец из самых низов ППС — сука, убери ствол! Какого х. я ты палишь?!

— Ну…это…он полез! — пролепетал напуганный сержант, и лейтенант прокомментировал его слова:

— Дебил! Сука наберут ослов деревенских, и работай с такими придурками! Эй, разрешение есть? На ствол?

— Я же сказал — есть! И я за ним полез! Отберите оружие у этого осла, пока он всех не перестрелял!

— Это…ты не очень-то! Без тебя разберемся! — лейтенант дернул стволом пистолета, и тут же заорал — Опусти, б…ь, ствол, Никитенко! Уйди нехрен отсюда вообще! Уйди с глаз, чмо гребаное! Потом отчитываться будешь — куда патроны дел и зачем стрелял!

Никитенко испуганно прянул назад, опуская автомат стволом к земле, и тут же снова грянул выстрел! Ах ты ж боже мой! Этот придурок умудрился едва не прострелить себе ногу!

Если бы ситуация не было столько печальной — гибель Нади, гибель моих соратников — я бы, наверное, расхохотался. А так — просто отметил для себя: «Смешно, да. Придурки!»

А потом все закрутилось еще веселее. Вдруг на месте происшествия возникли еще менты — сразу четыре милицейских машины, а из одной вылез высоченный мужичина с глубоко запавшими в глазницы черными глазами. Глаза смотрели на мир с туго обтянутого кожей черепообразного лица очень жестко и требовательно. Это был начальник ГУВД Дремов, человек в принципе хороший, справедливый, службист до мозга костей. Ни разу не слышал про него, чтобы он брал мзду, чтобы отмазать каких-то отморозков. Нет — что-то он наверное брал, и немало, но точно не за то, чтобы отмазывать негодяев. В наше время в ментовке не берут только те менты, у которых над головой светится нимб. Это их отличительный признак, указывающий на святость. Но до сих пор святых я не встречал — ни в жизни, ни в милиции.

В бытность свою участковым я общался с Дремовым, и не раз — на моем участке располагался ледовый дворец, и Дремов очень любил приезжать на хоккейные матчи с проверками — проверять, как обеспечивается безопасность мероприятий. Это было в его ведении, так что Дремову сам бог велел постоять и посмотреть на то, как здоровенные мужики носятся с шайбой, стараясь посильнее ткнуть в поддых незадачливого противника.

А еще — Дремов посещал концерты всяческих звезд — начиная с Петросяна с его «искрометными» шутками, и заканчивая «Машиной времени», приезжавшей с «чесом» и в наш забытый богом город.

Меня Дремов помнил, некогда я был у него на хорошем счету — всегда на посту, всегда при деле, то хулиганов оформляю протоколом, то по сортирам Дворца шастаю на предмет отлова злых курильщиков. Работаю, в общем. Служу!

Дремов, как ни странно, меня узнал. Правда — руку не протянул. Помню его руку — мосластая, широченная, как лопата — как моя, точно. Кстати, мы с ним похожи. Я тоже мосластый, худой, жилистый, и ладони у меня такие же — жесткие, неподготовленному, или не ожидающему человеку могу и руку раздавить пожатием. Только я посимпатичнее, чем Дремов, больше похожий на персонажа из фильма о маньяках. Ему бы окровавленный топор в руки — вот и получился бы конкретный маньяк-дровосек.

— Что тут случилось?

Голос Дремова спокойный, хрипловатый и гулкий, как замогильный. Таким голосом только из-под кладбищенской плиты кричать: «Занято! Сюда не хоронить!»

— Здравия желаю, товарищ полковник! Здравия желаю! Здравия желаю!

Это пэпээсники во главе с летехой. Вытянулись идиоты в струнку, честь отдают, от меня взгляд отвели, оружие опустили. И это притом, что я свое-то оружие еще не сдал! А если сейчас вытащу и начну палить по высокому начальству?! Что тогда будет?!

Ох ты ж идиоты…ну вот как так служат, а?! Я бы и в прежние времена, будучи зачуханным начальством участковым никогда не допустил бы такого прокола!

— Эй, бойцы, а ничего, что вы оставили меня без контроля? А я вооружен? Или вначале надо начальство поприветствовать? Зад лизнуть?

Лейтенант зыркнул на меня так, что если бы мог убивать взглядом — точно мне бы пришел конец. Потом подошел ко мне и грозно потребовал:

— Предъявите вашу лицензию на ношение оружия!

— Предъявлю. Только Никитенко опять стрелять не начнет? Нервы у него — как, успокоились?

Ага, сдал их всех начальству. И ничуть не жалею об этом! Этих придурков в конце концов завалят, с таким-то несением службы. Или они кого-нибудь завалят, что гораздо, гораздо хуже. Я бы им вообще морду набил — и в первую очередь этому Никитенко, который чуть не продырявил мне брюхо.

Передал летехе разрешение на владение и ношение, лейтенант стал внимательно, едва не шевеля губами читать.

— Доложите, что тут произошло!

Дремов был так же спокоен, и так же демонстративно не обращал на меня никакого внимания. Демонстративно. Считает меня оборотнем, точно. Или нет — предателем! Ну как же — был хороший участковый Каргин, а превратился непонятно во что — в Самурая! В бандита, который держит весь Город! И не только Город, но и кое-какие районные города! Руководитель ОПГ, точно!

— Это…товарищ полковник…мы…это…нам передали по рации — стрельба! Ну мы и поехали!

Лейтенант запинался, и было видно, что доклад дается ему с трудом. Он пытается выдавить из себя профессиональные, юридически выверенные слова, но от волнения (начальство же!) и общей малограмотности не может связно что-то из себя выдать. Вот если бы это было с матом, если бы жаргончику подпустить, тогда — да. А вот так, чтобы не было «это» и «ну» — никак не может.

— Молчать! — Дремов сказал это внушительно и веско — Когда вы научитесь связно выражать свои мысли? Когда научитесь докладывать связно, а не как дед на деревенской завалинке! Вы офицер, а двух слов связать не можете! Каргин! Объясни, что тут произошло!

Все уставились на меня, да еще и с таким удивлением, будто тот факт, что начальник ГУВД может знать какого-то там хлыща из «мерседеса» — это невесть какое событие. Да еще и на ты к нему обращается!

— Здравствуйте, Николай Дмитриевич! — невозмутимо кивнул я — Обстреляли меня. Подругу мою убили. Взяли в коробочку — впереди фургон, слева фургон, сзади крузак. Стрелять начали с левого фургона, из калаша. А потом я их всех убил.

— Из пистолета?! — недоверчиво спросил Дремов — Всех?!

— Кого-то из пистолета, кого-то из их же автоматов, одного — ножом.

Дремов посмотрел на меня, незаметно вздохнул. Мне показалось, или нет — но в его глазах мелькнул огонек уважения, и даже удовольствия.

— Видишь, лейтенант — старая школа! — неожиданно обратился Дремов к летехе — Участковый! Бывший участковый! Уложил…сколько? Почти десяток человек! А вы что? Сопли жуете? Наберут кадры с помойки, и работай с ними! Кстати, а что там за разговор о стрельбе? Кто из вас стрелял?

— Никитенко, товарища полковник — кисло выдавил из себя летеха — палец дернулся, вот и выпустил очередь. Случайно!

— И случайно едва не продырявил мне живот! — мстительно добавил я — Учить надо своих людей, лейтенант!

И тут же обратился к Дремову:

— Товарищ полковник, тут у меня информация есть…вроде как это группа захвата была. Чья только — не знаю. Но догадываюсь. Так что вас скоро отодвинут.

— Какая еще группа захвата? — Дремов был искренне удивлен — Это что, «соседи»?! И ты положил их всех?! Час от часу не легче! Ну ты парень и попал!

— Товарищ полковник, задержите меня! — попросил я — А то у меня такое ощущение, что до СИЗО я могу и не дожить.

Полковник зыркнул на меня исподлобья своим тяжелым взглядом, вроде как оценивая — а вообще-то стоило мне жить, или погодить? Потом перевел взгляд на лейтенанта, и приказал:

— Задержите этого человека. Сдай оружие, Каргин! Препроводите его в дежурную часть ГУВД. Прямо сейчас!

Вообще-то следовало бы дождаться дежурной группы, но Дремов знал, что делает. И когда мы отъехали от места происшествия километров на пять, навстречу нам попались две черные «волги» с синими маячами на крышах. Они неслись очень быстро, завывая сиренами и совершенно не обращая внимания на других участников движения. И я невольно кивнул своим мыслям: правильно сделал, попросив Дремова меня задержать. Какую-то отсрочку все-таки получил. Из ГУВД они меня все равно выдернут, это без всякого сомнения, но я уже буду отмечен по учету доставленных — живой, здоровый, безоружный. И нельзя будет списать меня в расход, объявив, что я начал стрелять и потому им пришлось открыть огонь на поражение.

Вообще, честно сказать, я так и не понял — что это было. Если меня хотели бы прижать за рэкет — зачем им меня убивать? Пришли в офис, тихо арестовали и увезли. Всем известно — я никогда не нападаю на ментов — если сами не начнут. И сам бывший мент.

Если хотели убрать — зачем так громко? Тупо — толпой народа, на окраине города, на шоссе! В принципе — любого человека можно убрать очень даже легко и просто. Уж я-то про это все знаю! Ибо на моем счету…уже и не помню сколько. Тридцать? Сорок? Пятьдесят человек? И это только по «заказам» Сазонова. А еще — те, кого я убил в процессе чистки Города — сам, без чьей-либо подсказки. У меня как говорится руки не то что по локоть в крови — у меня даже макушка в этой красной жидкости! Я в ней просто плаваю!

Ехать до ГУВД не так уж и долго — минут пятнадцать, так что пока эти черти доедут до места, пока разберутся, что меня на месте происшествия нет — я уже буду в «обезьяннике». Меня зарегистрируют и отметят, что я жив и здоров, и чего им не желаю.

Так оно и вышло, и кстати — на удивление быстро. Видать Дремов шепнул лейтенанту волшебные слова, после которых тот начал копытами рыть землю, и заставил дежурного по ГУВД так же яростно поскрести пол УВД своими начищенными до блеска штиблетами. К тому времени, как фейсы меня взяли — я уже был оформлен по всем правилам, и спокойно, насколько это можно было в данных обстоятельствах — обдумывал свои последующие действия. И соответственно — все происшедшее.

О том, что погибла моя подруга и были убиты мои ближайшие соратники — я старался не думать. Вообще — не думать! Иначе я начну выть и кидаться на стены, а это для меня сейчас слишком роскошное удовольствие. Тут ведь какое дело — я себя уже давно списал со счетов в этой жизни после того, как погибла моя семья. И жил я только для того, чтобы мстить. Мстить тем, кто убил мою семью. А когда отомстил — я должен был отдать долги — Сазонову. Как мы с ним и договаривались. Я не спрашивал, когда долго будет уплачен — просто делал то, о чем он просил. Или приказывал? Сазонов указывал мне цель, вкратце рассказывал, чем эта цель мешает жить людям и в чем заключается ее прегрешение, и я убирал этого человека — в любом городе, и любым возможным способом.

Мои соратники не знали о моей «работе» на Сазонова. Да, я время от времени куда-то исчезал, но потом снова появлялся, и ничего им не рассказывал. И что? Какое им дело, что у меня за дела? Я начальник, если уж на то пошло. Не царское дело осведомлять своих подданных о личных делах.

А вот все местные дела творили уже они. Под моим контролем, конечно.

Кстати, часть целей устранили именно они — не зная, что приказ получен от Сазонова. Сазонов для них был тренером, а еще — травником и врачом, который делает им очень полезные уколы. Какие именно? Полезные!

Пытались выспрашивать, но поползновения сразу были пресечены. Не их дело — какие именно уколы! Главное, что после уколов увеличивается скорость реакции и сила. А большего вам знать и не надо.

Честно сказать, я и сам не знал, что это за уколы. Вначале мне было безразлично. Ведь я мертвец! Я самурай, который все свою жизнь готовится к смерти! Сделал свое дело — и умер. И пусть даже эти уколы убивают через какое-то время — ну и что? Зато они позволяют мне выполнить мою задачу! А мертвецу уже все равно.

Я как-то спросил Сазонова — сам-то себе, что, колет эти уколы? Или нет? Думал — не ответит. У нас с ним была договоренность: я спрашиваю, он честно отвечает. Если не может ответить, но знает ответ — просто говорит: «табу». В этот раз он молчал секунд тридцать, и когда я уже не ждал ответа, сказал: «Нет. Я эти уколы не применяю. Я с детства мутант с ненормально быстрой реакцией и ненормальной силой. Кроме того, в своей жизни я побывал в таких местах, где для улучшения человеческой породы использовали древние, иногда очень жестокие методы воспитания и специальные, неизвестные западному человеку лекарственные средства. То, что вам колют — это производное от тех средств, что я употреблял в натуральном виде. И это все, что я могу тебе сказать Больше прошу меня на эту тему не спрашивать. А что касается твоих напарников — на эту тему мы уже говорили».

Ну да, говорили. Он мне запретил что-либо говорить моим…хмм…подельникам. Соратникам. Тренировал их, колол им уколы этого препарата, а потом вдруг прекратил и колоть и тренировать. Почему именно — я узнал потом, от него самого. Сазонов вдруг сообщил, что прекращает курс лекарства потому, что как оказалось — оно может вызывать непредсказуемые побочные явления. И что он очень удивлен, что у меня никаких «побочек» оно не дало.

Потрясающее известие, ага! Ты вначале колешь мне лекарство, которое нигде и никто не проверил, а потом сообщаешь, что завтра я могу превратиться в инвалида, либо сумасшедшего! Молодец, правда? Ощущение такое, что некая корпорация решила испытать на мне и моих подчиненных этот самый чертов препарат, ничуть не заботясь о нашем здоровье. Как это называется у них? Клинические испытания? Вот и испытали, черт подери!

А перестал он колоть препарат после того, как я ему рассказал о том, что у моих ребят случаются неконтролируемые приступы ярости. Например, Янек однажды разрубил на куски некого авторитета, который попытался дать нам «ответку». Я послал моего соратника на «стрелку», и Янек разобрался с авторитетом таким вот образом. Вначале вырубил этого самого бандюгана и его двух телохранителей, а потом вывез их за город, и там рубил топором — живого, по кусочкам, следя за тем чтобы тот жил как можно дольше.

Никогда не одобрял подобного зверства, и пусть Янек мой боевой товарищ, и можно сказать друг — тогда у нас с ним получилась очень большая размолвка, о которой я рассказал Сазонову. Откуда я узнал о том, что именно сделал Янек? Так он ведь не один был, с помощниками. Со своей бригадой.

Но не только потому Сазонов больше не колол препарат моим бойцам. Еще — он сказал, что я должен быть сильнее и быстрее соратников, в противном случае, когда они вдруг решат, что я им не нужен и попытаются меня убрать, я не смогу им противостоять. Я должен быть сильнее и быстрее не только любого из них — я должен быть быстрее и сильнее всех их, вместе взятых! Вот почему он не только продолжал вводить мне препарат, но еще и не преподавал парням особые приемы рукопашного боя. Вернее — особо смертельные приемы рукопашного боя. Зато я изучал их каждый день, тренировался каждый день — до сегодняшнего дня.

Кстати сказать, грешным делом, когда я увидел ствол автомата, вынюхивающий мою буйную головушку, в голове мелькнула мысль: «Вот оно, то, о чем говорил Сазонов!». То есть я подумал на периферии сознания, что кто-то из моих ребят решил, что может легко обойтись и без меня. Что можно решить вопрос с наличием начальства вот таким — радикальным и вполне в духе времени способом.

Но эта была лишь полусекундная слабость. Не могли мои ребята так поступить, как бы я с ними не ругался! Не могли! И мой телефонный звонок в офис все это доказал!

А внутри все равно гложет, гложет…как червячок такой жадный и скользкий — а вдруг?! А может это все для отвода глаз — про штурм офиса и про гибель ребят?! И неужели их всех сразу накрыли?! И почему они все убиты? Не могли всех сразу убить! Хоть кто-то должен был остаться в живых! Не верю!

Узнаю. Скоро все узнаю! А пока я могу только ждать и думать о том, как все хреново. Не надо мне было заводить серьезные отношения. Я ведь знал, что долго не заживусь! Знал! И начал крутить амуры с Надей! Можно сказать — влюбил ее в себя! Ну не сволочь ли я?! Это я виноват в ее гибели, я! Я притягиваю одни неприятности!

Вот насколько проще было бы с проституткой — заплатил ей денег, сделал свое дельце, и выгнал из квартиры. И забыл — до следующего раза. А я что?! Идиот! Подставил девчонку под удар!

Додумать, дотерзать себя не дали. Дверь зиндана громыхнула, и в дверном проема вырос безликий человек, в котором каждый ментпросто-таки нутром зачует типичного своего врага — «фейса». Почему врага? Ну а кто еще ментов щемит? Кто делает из них осведомителей, суля или испортить карьеру, или продвинуть ее ударными темпами? Кто ловит ментов на взятках, когда они слишком уж зарываются, потеряв стыд и нюх? Это все «фейсы» — вездесущие, пронырливые «соседи». Да, соседи — через стенку ведь сидят в здании областного УВД. Их так и зовут «соседи». Так сказать — иносказательно. Когда-то — КГБ, теперь — ФСБ, или просто «фейсы».

Сдается мне, что вот это правило не называть опасных противников их именами исходит из самой глубокой древности — назвал в лесу зверя «медведем» — вот и вызвал его на свою голову! А надо — «топтыгин», «мишка», «косолапый» — ну и все такое. Он ведь этих имен точно не знает, а значит — не придет по твою душу. Так и с гэбэшниками…

— Каргин, руки вперед! — «фейс» держал в своих холеных ручках стальные наручники, и явно рассчитывал, что они смогут меня удержать. Идиот! Я на спор рвал цепочку наручников, так что для меня они просто легкое неудобство. Да и открыть их я могу любой булавкой. Но…таковы правила игры. Преступник должен быть в наручниках!

Да, да — именно преступник, и я уже знаю, как они меня им сделают. Как бы я на их месте мог сделать. Всегда нужно ставить себя на место своего врага и соображать — чем и как тот может тебе напакостить. И не обманывать себя. Хуже нет, если ты обманываешь себя и неверно оцениваешь ум врага. Недооценить противника — это шаг к проигрышу. Лучше переоценить, и тогда его падение будет для тебя приятным сюрпризом, а не катастрофой, как при недооценке.

Мне защелкнули стальные браслеты, и через пять минут я уже сидел в наглухо тонированном, и плюс еще с занавесками на окнах — фургоне. Почти таком, в котором я некогда сжег бандита, управлявшего фургоном, сбившим моих жену и дочку. А может и точно в таком же — я не присматривался, честно сказать — мне плевать на модель этого автомобиля.

Никто со мной не разговаривал — ни «фейс» с его двумя мордатыми спутниками-торпедами, ни силовая поддержка в виде трех здоровенных парней в полной боевой экипировке — бронежилеты, разгрузки, автоматы-пистолеты и все такое прочее.

Боятся, однако. Знают меня! Это никакое не тщеславие. Я и сам бы прежде чем отправиться на задержание матерого бандюгана (каким они видят меня), да еще и бандюгана бывшего мента, а ко всему прочему владеющего единоборствами на уровне мастера (не секрет же) — взял бы с собой людей покрепче. Кстати сказать — побольше бы взял, чем этот невидный типчик с невыразительным лицом. Можно было бы и побольше уважения мне оказать! Всего пятеро! Тьфу одно!

Где-то читал, что в ФСБ не берут служить, если у человека есть татуировка, даже одна, единственная. Не должен он ничем выделяться. Уж не знаю — правда, это или нет, но слышал такую вот мульку. Ну и похоже что внешность имеет большое значение — яркие внешностью люди тоже там не нужны. Имеется в виду штатные сотрудники, а не всякие там агенты, вербуемые из кого угодно — начиная с дворников, и заканчивая народными и заслуженными артистами.

Меня не грубо, но и без особой вежливости вывели из фургона, и охватив кольцом из туго перевитых мышцами тел повели внутрь Серого Дома. Почему-то я думал, что сразу спустят в подвал — ну как же, типа «подвалы Лубянки»! Туда должна «кровавая гэбня» отправлять своих жертв! Но меня повели на четвертый этаж по широкой лестнице, потом по коридору, устеленному толстым, гасящим звук шагов ковру, и после недолгого перехода завели в кабинет — обычный кабинет, каких в любом правительственном учреждении пруд пруди. И меблируются они по какому-то одному, известному только чиновникам шаблону — светлые столы и стулья из якобы бука, корзинка для бумаг и мусора, ну и плакатики-календари с пейзажами, рассказывающими о морях и пляжах. Которых гэбэшникам само собой не видать как своих ушей — ибо невыездные, склонные к разглашению исключительно важных государственных тайн. В Сочи! Все — в Сочи! В мутной водичке побултыхаться! А я и на Бали могу! И даже на Андаманских островах! Ибо уже не мент! Впрочем — я МОГ. А теперь…теперь — не знаю — смогу ли.

В кабинете четверо — все как из одного ларца. Невыразительные морды, серые костюмы с галстуками, сидящие на них так, будто эти парни в них и спят, и с бабами кувыркаются. Ну нет у них ни стиля, ни умения одеваться! Костюмы явно выданы со склада, как и форма, которую они никогда и не надевают. Впрочем — я могу и ошибаться. Нет, не насчет формы — насчет костюмов. Могли и сами купить — тогда это и объясняет дурное качество их одежды. Жалко денег-то! Для работы и такие сойдут.

Вспомнилось, читал, как для Олимпиады-80 всем гэбэшникам со склада выдали серые гэдээровские костюмы. Скандал был! Гэбэшников узнавали за версту, и пришлось им тогда переодеваться в свою, собственную одежду.

Меня усадили на стул посреди комнаты, сопровождавшие меня мордовороты покинули кабинет, явно облегченно вздохнув (чай пошли пить), и теперь в кабинете было пятеро фейсов и я, торчащий посреди комнаты, как тополь посреди сгоревшей деревни. И все молчали.

Вообще-то меня уже начали раздражать такие дешевые эффекты. Ну чего таращиться на меня из разных углов комнаты, будто целитесь в меня из пулемета? Да монал я вас! Думаете, сейчас начну дрожащим голосом спрашивать, куда меня привезли и зачем? И вообще — что это все значит? Просить рассказать, что с моими друзьями? Нет, парни. Я не буду унижаться. С моими парнями все плохо (у меня сердце заныло). С моей подругой — все плохо. И вообще — все плохо! Но облегчать вам вашу задачу я не буду — работайте, нехрена отлынивать! Начинайте, стройте разговор! Чем меня попробуете ошеломить?

И они попробовали. И я был ошеломлен.

— Где Сазонов? — спросил человек, сидевший под портретом Дзержинского, видимо начальник отдела.

— Кто?! — не удержался, искренне удивился я, и тут же нашелся — Ага…значит, вы его не смогли взять.

Молчание, переглядывание. Тот, под портретом, что-то усиленно черкает в блокноте. Давай, давай, черкай! Небось — голую бабу рисуешь, или торчащий член! Что я, не знаю, как изображается бурная деятельность на совещаниях? Мол, слушали тебя, все записали и постановили — расстрелять! Не те времена, дружок, не те!

— Это Сазонов отдавал вам приказы на убийство бизнесменов и чиновников?

Вот тут я и охренел! Это что такое?! Откуда?!

— Вы что-то путаете, уважаемые! Я директор корпорации, в которую входит и охранная фирма. Какие, к черту, бизнесмены?! Вы что, белены объелись? Наоборот — я охраняю бизнесменов! Вот что, парни — есть у вас что-то на меня — предъявляйте, обвиняйте, и в суд! Нет ничего — нахрена мне ваши придумки слушать?! И вообще — я хочу связаться с адвокатом. Пусть он вами займется! Вместо того, чтобы разобраться — почему пытались убить меня и убили мою подругу, вы обращаетесь со мной как с преступником! Вы охренели что ли?! Да я на вас жалобу напишу! В прокуратуру! Я в суд подам на вас!

— Почему вы открыли огонь по сотрудникам группы захвата, которые вас пытались задержать?

Вот оно! Точно. Я угадал. Нет, не угадал — я ЗНАЛ! Знал, что так и будет!

— У вас совесть есть? — я налил в голос как можно больше яда иронии — я с моей подругой открыл огонь по мирным людям, которые пытались вершить закон, да? Я знал, что вы бессовестные люди, но не до такой же степени! Вы что, идиоты?! Я, один, с пистолетиком, против десятка вооруженных автоматами людей — зачем?! Зачем мне открывать огонь по группе захвата, если только они не начали палить по мне, зажав в «коробочку»?! Да вы даже после того, как все закончилось, едва меня не угробили! Вот (я показал простреленную полу дорогого пиджака)! И вот! (указал на предплечье, которое цапнула пуля во время перестрелки)

— Это не мы, это милиция… — поморщился тот мужчина, что сидел в правом углу — Виктор Петрович, там был случайный выстрел милиционера. Мы ни причем.

— Вы мне дадите возможность позвонить адвокату? — прервал я их «диалог» — или так и будете держать без предъявления обвинения, без каких-либо весомых основний?!

— Мы можем вас задержать на трое суток — пожал плечами тот, кого назвали Виктором Петровичем — Или на двадцать лет. Или навсегда — зависит от вашей сговорчивости. Смертную казнь ведь отменили… Вы должны сдать весь расклад — кого убивали, как и от кого получали заказы на убийство, и вообще — кто за вами стоит.

— Что с моими подчиненными? Что вы с ними сделали? — спросил я, наблюдая за лицом начальника отдела.

— Вначале мы поговорим о том, что нас интересует — равнодушно ответил тот — А потом уже о ваших подчиненных и обо всем остальном. Какое вам дело до них? Вы о себе думайте, о своей жизни! Жаль будет ее потерять

— Мне! Нужен! Адвокат! И больше я вам ничего не скажу!

— Вы не в том положении, что ставить нам условия! Скажите, куда подевался ваш заказчик Сазонов, сознайтесь в совершенных преступлениях, и вам будет предоставлен и адвокат, и…

Не знаю, что он хотел сказать этим «И» — кто еще мне будет предоставлен. Клоун? Танцовщица, исполняющая танец живота? Ну вот что они могут мне предложить в обмен на то, что я сдам самого себя с потрохами?

Сидел я в кабинете пять часов. ПЯТЬ! Нет, меня не били — это же не ментовка, тут народ почище. Хотя…может время еще не настало? Костоломы-то у них есть, точно. Сидели, и тупо, по очереди, забрасывали меня вопросами, кидаясь ими как шариками для пинг-понга, из угла в угол, из угла в угол… А я молчал. Просто молчал, и все тут. А что мне говорить? Только идиот оговорит себя, поверив посулам ментов, а уж тем более фейсов. Их задача раскрутить меня, выдоить как можно больше информации, а потом отбросить, как выжатую досуха губку. Никого не интересует судьба подследственного. Никого. Это я знаю точно. Сам таким был. Впрочем — почему БЫЛ? Я и сейчас такой. Можно человека выкинуть из ментовки, но вот ментовку из человека…

Наконец, меня все-таки отвели в подвалы кровавой гэбни. Вернее усадили в знакомый уже фургон и отвезли в СИЗО, в ту часть, которую «арендовало» ФСБ.

Само собой, камеры ФСБ и камеры ментов не пересекались. У «фейсов» было отдельное крыло, и даже вход в него — отдельный. Нас, «Злодеев против государства» нельзя было допускать к «социально близким», к уголовничкам то бишь.

Вообще-то я опасался, что меня засунут в камеру с уголовниками — все-таки бывший мент, и точно могли быть проблемы. Очень уж не хочется убивать. Не знаю, как бы у них в суде получилось дело с уничтожением толпы фейсов на дороге, но вот убийство сокамерников точно закрепило бы успех моих врагов.

Адвокат нужен! Обязательно нужен знающий адвокат! Нет, не для того, чтобы он учил меня юридическим тонкостям — я и сам все их знаю, не хуже дельного адвоката. Мне нужна информация. Мне нужен расклад! Что с моими соратниками, что с организацией, что вообще происходит вокруг меня.

Есть и еще способ узнать, что случилось. Но это…хмм…сложный способ. И я не знаю — смогу ли повторить подобное. Дело в том, что я мутировал не только в отношении скорости и физической силы моего тела. Я пока и сам не знаю, как назвать свою способность, и…в общем — когда я захватил своего врага и разбирался с ним в фургоне на Молочной Поляне — у меня случились видения. Нет, не так — это были не видения. Это было совсем другое. Казалось — я тогда подключился к мозгу этого урода и будто просматривал всю его жизнь, пустив кинопленку в большом ускорении. Я знал про него практически все! Я видел случившееся его глазами!

Больше такого у меня не было. Возможно, по одной простой причине — я боялся. Боялся сойти с ума, а возможно того открытия, что я уже сошел с ума, и мне это все померещилось.

Сазонову ничего не сказал. Спросил бы он меня — не вижу ли я какие-то видения, не умею ли видеть людей насквозь — я бы ответил, рассказал, поделился впечатлениями. А раз он не спросил — значит, я и не должен ему рассказывать. С Сазоновым мы все-таки не друзья. Учитель и ученик — да. Друзья — нет. Хотя иногда мне кажется, что…впрочем — не буду об этом.

Я уселся на койку — их тут было две, оглянувшись по сторонам нашел матрас, свернутый в круглую улитку (оба матраса лежали на соседней кровати). Расстелил матрас поверх металлической сетки, лег, облегченно вздохнув и закинув руки за голову. Спать буду. Отдыхать. У меня был тяжелый день. Утро вечера мудренее. Солдат спит тогда, когда есть возможность, и ест — если дадут. Есть я не хочу, а вот спать…просто с ног валюсь.

Глава 2

Один человек сказал священнику Сюнгаку:

— Традиции Секты Лотосовой Сутры плохи тем, что в ней принято запугивать людей.

— Именно благодаря запугиванию, — ответил Сюнгаку, — это и есть Секта Лотосовой Сутры. Если бы ее традиции были другими, это была бы уже какая-то другая секта.

Вот пример глубокомысленного суждения.

«Хагакуре» Книга самурая.

— Упорство ни к чему не приведет! Мы знаем о вас все! Вы убийца! У вас руки по локоть в крови! Вы запугали весь город, собираете мзду со всех предпринимателей!

— Мне. Нужен. Адвокат. Без адвоката я не буду с вами разговаривать!

— Будешь! Будешь разговаривать! Когда окажешься в пресс-хате! Все расскажешь, как миленький! Где Сазонов?! Где твой диспетчер? Какие заказы и когда он тебе давал?

— Осел! Если вы знаете обо мне все, зачем тогда я буду вам рассказывать то, что вы и так знаете?

— Поумничай еще, козел! Оборотень! Ты думаешь, что пойдешь на зону с ментами? В Нижний Тагил? Нет! Ты пойдешь на зону общую! И вообще — скоро тебя переведут в общую камеру! С остальными зеками!

— Крови захотели, мрази? Ну-ну… Что же…я готов к крови! И к смерти. А вы?

— Самурай, да? Ты не самурай! Ты говно на лопате! Ты грязь! Я сейчас сотру ухмылочку с твоей поганой рожи!

— Если ты меня ударишь, то сильно пожалеешь, обещаю. Кстати — в ГУВД зафиксировали, что у меня не было никаких побоев.

— Ссышь?! Где твоя самурайская гордость? Куда улетучилась? Говори — где Сазонов, тварь! Мразь поганая! Ублюдок!

— Василий! Аккуратнее! Зачем так грубо с человеком? Надо ему объяснить, и он сам все расскажет! Не надо так с людьми, мягче, мягче! Парень, ну что ты его бесишь? Да расскажи нам — где Сазонов, что вы с ними делали — и все! И пойдешь в свою камеру! Нам ты-то по большому счету и не нужен! Это все Сазонов организовал! Это он тебя заставлял, ведь правда же? Заставлял! Он убийца со стажем! Еще при Берии убивал людей! Сдай его, и все закончится!

— Я ему щас бля объясню! Я ему щас глаз на жопу натяну! Самурай херов! Говори! Говори, где Сазонов! У вас должна быть с ним связь! Ну, сука! Чего молчишь?!

Я смотрел на беснующегося передо мной скота, на «доброго» следователя, и мне откровенно смешно. Ну кому, кому вы втираете? Я мееент, понимаете?! МЕНТ! А вы мне эти дешевые разводки! Щас я должен потянуться к доброму следователю, пустить слезу, потребовать, чтобы злой вышел и тогда я все расскажу! Млять, парни, вы и правда такие тупые?! Вы действительно думаете, что я так поступлю?!

О господи…правильно Сазонов говорил — развалили нахрен Контору! Профессионалы ушли, остались вот такие…выбивальщики. Впрочем — они были во все времена…куда же без костоломов? Как было сказано в фильме «Рожденная революцией»? Там старый следователь, работавший в царское время, рассказывал, как работали в его время. Мол, приводят подозреваемого, и двое полицейских начинают его бить, требуя рассказать все, что знает. И он сдает и себя, и подельников, и вообще всех на свете. Один из героев, молодых рабочих, восхитился таким эффективным способом дознания, а другой герой, типа старый рабочий-коммунист, честный и порядочный, сказал грозно, что это не наш метод. Не коммунистический! Ха! Ха! Ха!

Со времен царской охранки методы дознания ничуть не изменились, только стали изощреннее — в свете последних достижений технической мысли. Ну например — царские сатрапы точно не знали, что такое «слоник». Это когда подозреваемому на голову надевают противогаз, а потом время от времени перекрывают доступ воздуха. Очень, я скажу, неприятное действо!

Сразу скажу — я таким не занимался. Поддых наглецу врезать, или в морду — это да, только не ради пыток, а для того, чтобы поставить зарвавшегося гопника на место. Святое дело отмудохать гопника — бог семь грехов простит! Но чтобы пытать ради добычи сведений…нет, это не по мне. Но я видел противогазы в шкафах розыскников. И точно знал, что они пытают, чтобы расколоть заведомо виновного подозреваемого.

И вот я сейчас — точно заведомо виновный. Только вот откуда они все знают?! КТО сдал?! И если они знали с самого начала — почему не остановили?

Вообще-то я уже знал, что Сазонов связан со спецслужбами. Вернее — с людьми, которые там работают (а это не однои то же). Я ведь не дурак, не пешка, которую так запросто передвигают по доске. Слушаю, смотрю, анализирую, сопоставляю. Я же был ментом, и очень неплохим ментом! Сыщик из меня вполне себе недурной. Само собой, Сазонову никогда не задавал этот вопрос: «Скажите, а не работаете ли вы на спецслужбы?!» Зачем спрашивать то, на что заведомо не получишь ответа? Скажет «табу» — и все тут.

И кто же сдал Сазонова, и соответственно — меня? Вывод — те, кто отдавал приказы на устранение объектов. Зачем они решили нас устранить? Затем, что мы слишком много знаем. Вернее, так — я ни черта ничего не знаю, кроме того, как найти Сазонова (предположительно). А вот он в самом деле знает — с кем связан в руководстве Конторы, и кто ему отдавал приказы. И что это значит? Значит, что мы с Сазоновым стали разменными фигурами в какой-то внутриструктурной борьбе. Кому-то нужно получить компромат неких людей в высшем руководстве Конторы, а для того — нас нужно взять и выжать из нас информацию.

Стоп! А тогда почему меня хотели убить?! Почему просто не пригласили в Серый Дом, и не заластали прямо на месте! Ведь это глупо! Зачем убивать носителя информации?!

Так. Что-то я запутался. И этот придурок еще орет, машет граблями перед лицом, мешает сосредоточиться. Итак: эти идиоты хотя получить информацию. Но другие идиоты хотели меня убить. Противоречие! Хмм…а если у них изменились планы? Например — вначале хотели меня убить, потом передумали — раз уж я попал в их руки — и вначале собирался «выпотрошить» по-полной. Может такое быть? Может!

А вот еще вариант — имеются две группы в одном ведомстве. Одна группа имеет четкий приказ убрать и меня, и Сазонова, другая — хочет нас захватить и допросить. Может такое быть? Может!

И тогда какой вывод? А никакого! Хотя нет — вывод есть: если имеет место быть второй вариант, то меня постараются зачистить любой ценой, пока эти идиоты меня не «выпотрошили». Каким образом? Да мало ли каким образом — от яда в еде, до помещения в общую камеру, где меня и прирежут. Замечательная перспектива…просто сердце радуется! Если уж погибать, так с музыкой! С мечом в руках, как и положено самураю!

И тут мне прилетело. Как раз вовремя — прямо в «пятак». Не очень сильно, ладошкой, и так, чтобы нос не сломать (Я же без повреждений! Записано!), но вполне ощутимо. Даже в голове зазвенело.

Я сидел на привинченном к полу табурете в допросной комнате, запертой снаружи. В комнате — стол, тоже приделанный к полу, и два стула — для допрашивающих. На окне — решетки в палец толщиной. Дверь — стальная, снаружи еще несколько решеток, перегораживающих коридор. И посты охраны на выходе. Шансов можно сказать никаких — выход только с сопровождающими. На руках у меня наручники — ну так, на всякий случай, я же все-таки Самурай, а не бомж какой-нибудь. Надо меня бояться! Нет, не бояться, чего я сделаю против всей охраны СИЗО — опасаться. А известно, что со связанными руками человек совсем не опасен. Кому известно? Да дуракам всяким! Вот таким, например, как тот, что врезал мне пощечину.

Если пропустить наручники через ножку стула, то вполне можно на этом самом стуле сидеть, а вот ударить «собеседника» ну никак не получится. И потому можно спокойно хлестать по физиономии злодея, не боясь, что прилетит ответка. Ну они так считали!

Нет, я не стал рвать цепочку браслетов. Зачем удивлять фокусами? Я просто встал над стулом, взялся за него обеими руками, уперся, как штангист в становой тяге, и оторвал железные ножки от бетонного пола. Потом сбросил табурет на пол, шагнул вперед и выбросил правую ногу вперед, целясь моему обидчику прямо в живот. Хотел в пах ударить, но передумал — эдак кастратом может сделаться, а еще — помереть от болевого шока. Очень уж нежный это орган, наши «бубенчики»! А так — в солнечное сплетение, нокаутирующий удар. Я же не наповал бил, я с пониманием! Вдруг они все-таки хорошие парни, пусть даже и глуповатые. Вдруг их используют втемную? Зачем убивать хороших парней, нарушая баланс между плохими и хорошими? Я же о них ничего не знаю.

Второй бросился к двери, но не успел — я подбил его ноги ударом под колени, а когда он свалился на спину — выключил легким пинком в скулу.

Уложив обоих, пошарил у них по карманам, нашел ключи от наручников, освободил руки. Растер их как следует (мерзкое ощущение, когда у тебя на руках стальные браслеты!), и принялся рассматривать то, что извлек из карманов кроме этих самых парней. Два удостоверения — майор ФСБ Сергачев и майор ФСБ Кукин. Кукин — это тот, который мне врезал и теперь лежит в отключке. Впрочем — они оба лежат в отключке.

Бумажники, в которых совсем негусто денег. Расчески, носовые платки (неужели тоже проверяют на смотре, как и у ментов?), авторучки, блокнотики. Ну и все. Ничего больше!

Сел, задумался — что делать? Уйти, само собой, мне не дадут. Пристрелят. Я просто-напросто не смогу пройти сквозь многочисленные стальные двери и решетки. Ну не руками же мне их рвать, как эпическому герою типа Илья Муромец! Хотя и тот у князя сидел в темнице, выбраться не мог. А уж я-то…мне далеко до: «Повел рукой налево — переулочек! Направо — улица!». Это он так врагов мочил.

Подумал, подумал…и еще раз просмотрел удостоверения. И едва не ахнул — вот же дурак! Внимательнее надо читать! Один типчик — местный. А второй-то московский! Второй — приезжий! И это Сергачев. Тот что мне врезал — местный.

И что с ним делать? Привязать к стулу и слегка помучить? Надеясь, что он не выдержит пыток и сдаст всю информацию. Только вот незадача — не фашист я, чтобы мучить и пытать.

Встал, подошел к Сергачеву, подхватил под руки и посадил, привалив к стене. Потом положил ладони ему на голову и замер, сосредотачиваясь, пытаясь настроиться на чужое сознание. Не знаю, получится ли у меня — после того раза, когда увидел жизнь моего врага — я больше такого не повторял. А вот теперь придется. Если я хочу жить. А ведь я хочу жить!

Минуты три стоял, и ничего, совсем ничего не происходило. И только когда я уже отчаялся и яростно выругался, кляня свою неудачливую судьбу — все-таки увидел. И услышал.

Длинная комната, отделанная светлыми деревянными панелями. Длинный стол — под стать комнате. Портреты за спиной человека, сидящего за столом, который буквой «Т» примыкает к другому, длинному столу. Человек за столом ничем не примечателен — увидишь раз, и не запомнишь. Лет за сорок, скорее под пятьдесят. Лицо невыразительное, скучное. Костюм серый, галстук серый. Серый человек!

Он смотрит на меня, и в его бесцветных глаза не выражается ничего — ни раздражения, ни злости, только бесконечная властность и уверенность в том, что все его приказы будут исполнены в срок и без ошибок. В противном случае он с таким же скучным выражением лица сделает такое, о чем собеседник вскорости пожалеет.

Я — это тот, кого сейчас держу ладонями за голову. Я раздваиваюсь — одновременно я и там, в кабинете перед грозным начальником, и тут — в допросной, перед бесчувственным противником. Могу думать, могу понимать, но…быть в двух ипостасях. Непривычное ощущение, странное ощущение.

— Ваша задача — захватить исполнителя, через него выйти на Сазонова и его или захватить, или убедить выступить свидетелем с нашей стороны. А лучше и то, и другое сразу. Для этого вам предоставлены широкие полномочия — соответствующее письмо в региональное управление уже отослали. Учтите, что задача очень важна, и ее результат окажет влияние на вашу карьеру.

Мужчина с бесцветными глазами внимательно посмотрел на собеседника, понял ли тот? «Я-он» понял.

— Да, товарищ генерал! Я понимаю!

— Хорошо, что понимаешь — перейдя на «ты», начальник как бы снижал градус напряженности, таким образом показывая собеседнику, что вообще-то он ему благоволит и на него возлагает надежды.

— Итак, повторюсь — генерал постучал пальцами левой руки по столешнице полированного дерева — нам нужно очистить ряды от старой, закосневшей в своих заблуждениях группировки. Нарушая закон, они создали преступное сообщество, которое занималось ликвидацией с их точки зрения «неправедных» граждан государства. Без суда, без следствия — одним волевым решением, используя в качестве исполнителей откровенных преступников, бандитов, уголовников! Вроде бывшего сотрудника милиции Каргина. И бывшего сотрудника НКВД Сазонова, законсервированного агента, находившегося под легендой. Твоя задача — взять обоих, живыми и здоровыми! И способными дать признательные показания! И не допустить их зачистки со стороны наших противников! Вопросы есть?

— Товарищ генерал…так если вся имеющаяся информация в наличии, зачем нам Сазонов и этот…Каргин? Я так понимаю, что в рядах наших соперников, оборотней, есть какой-то наш агент, и этот агент слил информацию о преступниках. Так вот и нужно воспользоваться!

— Ты что, самый умный? — генерал посмотрел на «меня-его» пустым взглядом, но я готов поклясться, что в глазах его мелькнул ехидный смешок — Без тебя бы не догадался? Во-первых, с Сазоновым и Каргиным это было бы весомее. Они ведь исполнители. Во-вторых…нет у нас там никакого осведомителя. Уже нет…

Генерал замолчал, отвел взгляд от «меня-его», уставился в пространство:

— Не успели мы. Зачистили его. Вычислили. Исчез, и скорее всего никогда не найдется. И теперь пошла полная зачистка. Операция «Возмездие», как они ее назвали — прекратила существование. И теперь должны исчезнуть и ее участники. Повторюсь — ты не должен дать им исчезнуть! Они нам нужны! Задача ясна?

— Ясна, товарищ генерал. Спецсредства применять? Сыворотку правды?

— Я же сказал — любые средства! Лю-бы-е! Главное зафиксировать показания, и лучше с видеокамерой. Получишь со склада. Все! Вперед! Жду с результатом!

Я отпустил картинку и она медленно ушла в туман. Голова болела, виски ломило. В первый раз, с тем негодяем, которого я сжег в фургоне — такого не было. Голова не болела, все было в порядке. Так почему теперь так получилось?

Впрочем — и тут есть объяснение. Там я увидел просто череду картинок бандитского прошлого этого подонка. Здесь — целенаправленно искал то, что мне нужно, копаясь в мозгах этого человека. Как я это делал? Да откуда я знаю! Просто — хотел найти, и нашел! Хотя…если вспомнить — я искал информацию по фамилиям, как в каталоге. Каргин, Сазонов. Поймал картинку и вытащил наружу! Вот как это выглядело.

Утрирую, конечно — все не так просто, наверное. Но как можно дать объяснение тому, чего не понимаешь? Знаю только — надо коснуться тела человека, к которому хочу залезть в мозг, и…все! Больше ничего не знаю. Просто коснулся, захотел — и увидел. Или не увидел.

Ладно. Дело сделано — и что теперь делать дальше? Ну вот передо мной валяются два представителя второй группировки, которые хотят меня оставить в живых, как ценного свидетеля — до тех пор, пока не выжмут, как половую тряпку.

Кстати, даже забавно — все это похоже на спор двух банд. Ну вот встретились возле жертвы две банды — одни кричат, что должны меня убить, вторые — вначале ограбить, и убить. Чем они отличаются? Да практически ничем! Конечный результат все тот же!

Встаю, цепляю наручники на запястье одного типа, тащу его к столу, протаскиваю руку через ножку, крепко приделанную к полу (проверил!). Подтаскиваю второго, и тоже надеваю ему наручники. Потом беру стул, отсаживаюсь подальше — во избежание возникновения ложных надежд на победу в поединке и прочих безобразий, сижу, жду. Приложил я их крепко, но уже когда тащил — они начинали шевелиться и постанывать, так что ждать пришлось недолго.

Минут через пять поднял голову местный гражданин начальник, и мутными глазами стал обозреватьокрестности вокруг себя, явно не соображая, где находится. Второй типус очнулся через минуту после первого, но пришел в себя гораздо быстрее, даже на удивление быстро. Боксерское прошлое? Умение вставать после нокдауна? Может и так. Но мне до этого никакого дела нет. Не до того! Я так глубоко в заднице, что свет в этом «тоннеле» совершенно не виден. Не вижу я никакого света, сплошная чернота. А если я не вижу света — буду пробиваться на ощупь. Как тварь из фильма «Чужой» — мне надо вылезть в самый интересный, и неподходящий для окружающих момент.

Что я сейчас имею, какие у меня активы, козыри? Два козыря, стонущие на полу у стола? Не козыри это. Спишут их на-раз, и меня из СИЗО не выпустят. Вариант с заложниками не прокатит. Террористов всегда убивают — не сейчас, так потом. Надо как-то хитрить, договариваться!

Кстати, а зря я не просканировал местного человечка…ошибка! Действую по шаблону, а надо бы уже привыкнуть к новым реалиям. Надо использовать все средства, которые мне доступны.

— Очнулись?

Я постарался, чтобы мой голос слышался как можно более жизнерадостным. Будто нет для меня большего счастья, чем разговаривать с этими двумя уродами.

— У тебя нет шансов выйти отсюда! — проскрипел «плохой следователь» — освободи нас сию же секунду, и мы забудем об этом прискорбном случае! Обещаю!

— Что ты обещаешь, придурок? — так же жизнерадостно бросил я — Что выпотрошишь меня, а потом и грохнешь при попытке к бегству? Решили сделать меня разменной фигурой в ваших ведомственных играх?

Чую — москвич напрягся! А местный лох только хлопает глазами, явно ничего не понимая в происходящем.

— Возмездие, да? — продолжил я давить москвича — агента вашего пришибли, и вам теперь нужны мы? А твой соратник, Кукин, он знает, зачем ты тут конкретно? Вот что-то я сомневаюсь! Кукин, ты знаешь, зачем в нашем городе оказался этот столичный хлюст? Вижу — нет. Так вот я тебе сейчас все расскажу! И про «Возмездие», и про то, кто такой я, и кто такой Сазонов. И о том, как ты тоже оказался пешкой в этой игре!

— Не надо! — Сергачев смотрел на меня мрачно, в упор, будто целился из пистолета — Что ты хочешь?

— Я что хочу?! — искренне удивился я — А догадайся! Черт возьми, вы сломали мою жизнь, какую-никакую, а жизнь! Вы загнали меня в зиндан, хотите уничтожить, или посадить — и ты спрашиваешь, что Я хочу? Сергачев, ты идиот, что ли? Ты что, действительно думаешь, что я напал на десяток человек с автоматами, подставив свою подругу? Ты вообще понимаешь, что твоя жизнь сейчас висит на волоске? Что мне нечего терять? Что меня все равно убьют — в камере, или на воле, но на воле у меня больше шансов уйти. А потому — мне надо отсюда сваливать, и как можно быстрее! И сейчас я думаю — то ли вас завалить, и потом попробовать уйти, дождавшись охранника, вооружившись его пистолетом, то ли…а никакого другого «то ли» я не вижу! Нет у меня другого выхода!

— Есть! — голос Сергачева стал густым, сильным, из него исчезли следы нокаута — Ты сдаешься, сотрудничаешь с нами, а я обещаю тебе жизнь! И даже государственную защиту! Мы сделаем тебе новые документы, новую жизнь, даже денег дадим — из твоих же денег! Не мы убивали твою подругу, не мы зачистили твой офис! Это была группа из нашего ведомства — им дали приказ! Наша…моя задача — получить у тебя показания! И от Сазонова тоже! И вычистить нашу контору от преступников! Да, ты убивал, считая, что делаешь хорошее дело. Я все знаю. Но тебя использовали втемную, ты не мог знать, что это преступники! И Сазонова использовали втемную! Мы пытались с ним поговорить, но он уложил группу захвата и ушел.

— Насмерть? — быстро поинтересовался я.

— Нет. Вырубил… — неохотно ответил Сергачев — Ну так вот: сдаешься. Рассказываешь все, что знаешь, связываешься с Сазоновым, устраиваешь нам встречу. И мы расстаемся практически друзьями — если не обманешь, конечно.

Я сделал вид что думаю. Нет — ну по законам жанра ведь должен человек подумать, прежде чем повестись на посулы спецслужбы! Поверить, что она не такая бессовестная, какая есть на самом деле! Распустить слюни, сопли, прийти в объятия доброго следака! Я же простой наивный киллер, ну как не поверить добрым людям!

— У меня будут условия — начал я медленно, едва не начав загибать пальцы для пущего эффекта — Вы не надеваете мне наручники и не устраиваете тут дебильных шоу со злым и добрым следаком. Вы обеспечиваете мне госзащиту и позволяете перевести деньги на счет моей новой личности. Вы позволяете мне похоронить мою подругу и моих друзей. И вы обеспечиваете мне защиту от ваших противников. Очень уж не хочется оказаться на асфальте с дыркой в башке. Так-то я всегда готов умереть, но не так глупо, как это могло бы быть. (И про себя добавил: и отомстить за Надю и за моих друзей!)

— А вы что нам дадите за вашу безопасность? — глаза Сергачева заблестели как у лиса, который увидел ничего не подозревающую мышку — дадите нам информацию о том, как вы убивали людей? Сдадите нам Сазонова?

— Само собой! — максимально искренне пообещал я — Все, все расскажу! Но вы должны мне обещать, что выполните все то, что я поставил условием!

— Конечно, обещаю! — Сергачев просто сочился искренностью — Раз вы стали с нами сотрудничать — какие проблемы?! Все будет! Это же Контора! Раз она пообещала, значит сделает!

Я перехватил быстрый взгляд соратника Сергачева, брошенный на своего московского напарника, и внутренне усмехнулся — видать даже того затошнило. Контора, видишь ли — гарантирует! «Контора пишет!» — как сказал один литературный персонаж. А выполнять свои обещания никогда не торопится. Если сказать проще — плевать им на все данные обещания. Главное — целесообразность.

Итак, чего я добился? Узнал, в руках какой группировки нахожусь. И это обнадеживает — те, другие, они бы и разговаривать со мной не стали. Вывезли бы, и грохнули — мол, попытался бежать. Ну…во всяком случае попытались бы грохнуть. Убить меня не так-то просто.

— Хорошо. Я согласен (кидаю ключи от наручников). И пожрать что-нибудь дайте — я со вчерашнего утра ничего не ел.

— Конечно, конечно! Вас разве не покормили? Безобразие! Это в самом деле безобразие! — едва не воркует Сергачев, предвкушая победу.

Нет — а почему бы и не считать победой? Я дал согласие на сотрудничество, все развивается так, как он задумал, по плану, так почему не порадоваться удаче?

Растирают руки, взяли со стола удостоверения, бумажники. Косятся на меня, а местный майор с нескрываемым удивлением смотрит на то место, где был привинчен табурет. Болты, завернутые в пол остались на месте, только их шляпки проскочили через растянувшиеся отверстия в ножках. Забавно выглядит, да. Сам не ожидал, что смогу. А если бы не смог? А если бы не смог — порвал бы цепь наручников. Первый раз, что ли? Испытано. Мутант я, чего уж там…

— Мда… — Сергачев поднимает табурет, осматривает ножки, вытянувшиеся четырьмя соплями — Говорили мне, что ты типа монстр какой-то, да я не поверил. Нет, ну так-то верил, что крутой парень, но чтобы до такой степени! Это что-то ненормальное. Тебе бы в цирке выступать, ей-ей!

— Бог с ним, с цирком — вмешался хмурый, нервно покусывающий губы «абориген» — ты лучше расскажи, в какое гавно вы меня вляпали! Это правда то, что он говорил?

— Слушай, коллега, а тебе не все равно, во что тебя вляпали? — пожал плечами Сергачев, усаживаясь на стул так, чтобы между ним и мной была спинка стула — Тебе отдали приказ — помогать мне всеми возможными средствами. Ты приказ исполняешь. А что дальше будет, с какими целями это связано — это не твое дело.

— Вы мне сказали, что этот…хмм…Каргин — наемный киллер. Что Сазонов — его Диспетчер. Что они принимали заказы на предпринимателей и чиновников. А сейчас что получается? Что это чуть ли не Белая Стрела? Народные мстители? Мне вот нахрена это безобразие?

— Если тебе не нужно это безобразие — иди в народное хозяйство! — Сергачев нахмурился, лицо его стало жестким и неприятным — ты вообще-то служишь за жалованье! Служишь, повторюсь! Тебе приказали — ты исполняешь, как и все солдаты! А свои рассуждения оставь при себе!

Молчание. Сопение. Скрип стула под грузным телом — все-таки здоровый мужик этот Сергачев, крепкий. Сколько ему? Лет тридцать пять? Под сорок? Или меньше? Похоже, что видал виды — вон, шрам возле левого уха, незаметный, но есть. Чечня? Вполне может быть. Или Афган? И это наверное может быть. Когда был Афган? В 89-м закончилось, последние солдаты мост перешли. Так что вполне мог зацепить и Афган — всего семь лет назад.

— Мне не нравится, когда меня работают втемную! — голос Кукина звучал почти примирительно, и даже извиняющее — Можно же было предупредить?

— Ты что, дитя наивное? — теперь Сергачев был зол и даже презрителен — Первый год работаешь в Конторе? Чего несешь-то? И вообще — зачем затеял этот разговор при подследственном? Потом обсудим — кто должен был тебя предупредить, а кто нет. Совсем нюх тут потеряли! Надо исправлять!

Вот разница между местным опером, и опером из столицы. Сразу видно — кто есть кто, и кто есть — где. Проверяющий из главка может быть и в лейтенантском звании, полковники будут перед ним на цирлах бегать, потому что — как он скажет там, наверху, так и оценят несчастного проверяемого. И нет разницы — менты это, или Контора, Система-то одна! Старая, как мир! Да, это не проверяющий, но какая разница? Посланец с Олимпа к простым труженикам. Вестник Богов.

— Итак, какие наши дела? — вмешался я, постаравшись, чтобы голос был максимально нейтральным — дальше что?

— Пока — в камеру! — Сергачев кивнул, как бы подтверждая свои слова — Я докладываю начальству, получаю подтверждение, и поехали!

— Куда поехали?

— Ну это я так…начнем дело! — хмыкнул Сергачев — Драться больше не будешь?

— Если вы не будете — пожал я плечами — я же предупредил, что отвечу. А я всегда выполняю обещания. А можно я кое-что спрошу?

— Ну…спрашивай — Сергачев покосился на Кукина, потупившего взгляд, и чуть поджал губы. Не хотелось ему разговаривать при напарнике. Но я и не собирался спрашивать ничего особенного. Так…философия. Кстати — странно и немного смешно то обстоятельство, что преступник (я) для Сергачева сейчас чуть ли не ближе, чем провинциальный зашуганный опер. Мы с Сергачевым будто бы принадлежим к одному кругу — высшему кругу, кругу посвященных в некое знание, знание, недоступное плебеям. Разве это не смешно?

— Скажи, Сергачев — начал я задумчиво — тебя все устраивает, да?

— Ясно… — майор задумчиво пожевал нижнюю губу — раз меня не устраивает, я должен убивать направо и налево? Всех, кто покажется мне злодеем? Кстати, насколько ты доверяешь своему диспетчеру? Ты уверен, что все, кого ты убил заслуживали смерти? Что тебе среди тех, кто и правда виноват не подсунули человека, который просто мешает конкурентам?

— Я проверял. Прежде чем исполнить — полный расклад и по человеку, и по его деяниям. А ты сейчас работаешь на врага. Реально — на врага!

— Каргин, ты вроде умный парень, но дурааак! Сейчас я работаю на ЗАКОН. Закон не позволяет без суда валить всех направо и налево! Если все начнут вершить правосудие — от государства не останется ничего, кроме вонючих кровавых развалин! И нам нужна твоя помощь, чтобы прекратить этот бардак!

— Бардак — он уже бардак! — зло ощерился я — Ты что, не видишь, до чего страну довели?! Грязь! Бандиты! Мразь во власти! Я чистильщик! Я ассенизатор! И ты думаешь я боюсь смерти?! Ошибаешься! Я давным-давно умер! Я труп! И меня испугать невозможно! Меня можно только убить, но это трудно! И чтобы доказать мне, что я должен тебе помочь — придется очень потрудиться!

— Но разве мы уже не договорились? — Сергачев насторожился, глаза его впились в мое лицо — Что, теперь на попятную?

— Я же сказал — всегда выполняю свое слово. Сказал — сделаю. Но как сделаю — с душой, или из-под палки, это другой вопрос. Твоя позиция понятна. Только еще спрошу — как думаешь, кто на меня покушался? Кто убил мою подругу? Кто штурмовал мой офис и убил моих друзей?

— На этот вопрос я не отвечу (Сергачев снова покосился на Кукина, задумчиво ковыряющего указательным пальцем в правой ноздре). У меня своя задача, у той группы другая.

Он быстро взглянул на меня — понял ли, и да — я все понял. Две группы — одну, предположительно, возглавляет Сергачев, другую…не знаю кто. Та группа — это «представители заказчиков». Их задача зачистить меня и всех, кто тут есть. Понятно — зачем зачистить. Чтобы не вышли на организаторов операции. Как она там называется? «Возмездие»?

Странно вообще-то. На самом деле — как будто мы обычные киллеры-наемники, и после окончания операции надо нас убрать. Не вяжется. Скоропалительно, грубо, и трудозатратно. Нет бы просто взять, и подорвать! Или пулю всадить из снайперской винтовки. Зачем так-то? Надо подумать. Пока что не то место, и не то время, чтобы думать об этом.

— Я свяжусь с Сазоновым, встречусь с ним, но вы должны мне гарантировать жизнь и защиту в том числе и для Сазонова. В противном случае он не будет давать показания. Уверен. Глупо было бы иначе, ведь правда же?

— Мне нужно переговорить с начальством — кивнул Сергачев — уверен, что если Сазонов даст показания, его освободят от ответственности, ведь он только выполнял приказы.

— А если Сазонов не захочет встречаться? Ну вот взял, и залег на дно! Мы с ним вообще-то не друзья, и он знает, что со мной случилось. Скроется, и вы его никогда не найдете. Может ведь такое быть? И что тогда со мной?

— Может и такое быть. А наши договоренности в силе! Госзащита, и все, что ты хотел.

Сергачев отвел глаза, и я про себя усмехнулся — врет ведь. Не нужен им киллер. Им Сазонов нужен. А я так…винтовка. Пуля. Расходный материал.

— В камеру хочу. И пусть еды принесут. Устал я!

Я демонстративно отвернулся к стене, закрыл глаза, как бы показывая — насколько мне осточертел разговор. Сергачев попытался еще что-то сказать, но я молчал, тогда с досадой сплюнув, он махнул рукой и пошел к двери. Долго стучал, вызывая охранников, наконец появился помятый, какой-то даже заспанный тип в зеленой армейской форме, и меня повели по коридору. Руки снова заковали в наручники, только теперь наручники были сзади, за спиной, а не спереди. На ошибках учимся, да, товарищ майор?

Обед мне принесли минут через двадцать — пшенная каша, политая подливкой, котлета непонятного происхождения, гороховый суп — даже довольно-таки густой. Два куска хлеба и эмалированную кружку с теплым, пахнущим веником чаем. Я все съел, и едва удержался, чтобы вытереть кусочком хлеба испачканную подливой тарелку. Еда была невкусной, убогой, но я так проголодался что сейчас с наслаждением ел бы даже один сухой хлеб. Это как заправить машину, захлебывающуюся, кашляющую от недостатка бензина. Слишком много событий, слишком много переживаний, а еще — стрессовые физические нагрузки. Порвать стальные ножки стула — это вам…не это!

Запил довольно-таки сладким чаем, и уже вполне удовлетворенный, растянулся на все том же матрасе, не заботясь о его чистоте. Вши и блохи тут вряд ли будут — матрасы постоянно прожаривают — а подозрительные пятна и потеки мне нипочем. Я же все-таки бывший мент, и не такое видал.

Итак, ситуация: те, кто начинал операцию «Возмездие», решили меня зачистить. Почему? Что изменилось? Почему так быстро свернули операцию? Хмм…а если вдруг сменилась власть? Например — в власти пришли некие люди, которые вдруг обнаружили, что их ведомство ведет операцию, не санкционированную государством, и самое главное — своим руководством? И что если (когда) подробности операции раскроются, их просто-напросто уволят со своих мест, или даже отдадут под суд? Или не отдадут под суд, но их структуру, их отедл расформируют? И они потеряют должость?

А что — вполне себе приличная версия! Новая метла метет, мусор выметает!

А вот еще версия: начальство и не знает, что некто из-под него проводит вот такую операцию. Информация каким-то образом утекает, начальство в панике, и желая скрыть происшедшее (карьера ведь полетит!) — приказывает начать зачистку! Может такое быть? Может! И даже более вероятно!

Одно только не хочется допускать. Это тот вариант, когда зачистку начинают именно те, кто и начал операцию. Решают, что все, хватит хулиганить, и пора освободиться от хулиганов. Такое может быть? Очень даже может…увы.

Но да ладно: главное, совершенно ясно, что есть две стороны. Одна хочет убить меня сейчас, другая — потом. Чушь все эти государственные защиты, чушь все разговоры о счастливом моем будущем — ничего они не значат. Кроме одного — того, что я теперь могу потянуть время, обдумать все, и наметить свой путь.

Пока обдумывал способы борьбы с Системой, навалился сон. Понятное дело — нервные и физические перегрузки, обед какой-никакой, нужно и расслабиться. Сполз с постели, доковылял до «орлиного места» в углу камеры, сделал свои делишки, и снова плюхнулся на кровать, уже не сопротивляясь сну. Уже засыпая подумал о том, что очень не хочется просыпаться. Вот так бы заснуть — сытым, расслабленным, и…проснуться уже в новом теле. В новом мире. Чтобы не видеть этого дерьма, которое вокруг меня и которому нет конца-краю. А может — и вообще не проснуться.

Грохот открываемой двери мгновенно выбросил меня из сна. Я и проспал-то всего ничего…минут десять наверное, не более того. Или мне так показалось? Во сне время летит совсем незаметно, как один миг.

Трое охранников — здоровенные лоси, под два метра ростом. С дубинками, наручниками, баллончиками «Черемухи» на поясе.

— Каргин на выход!

— Куда меня?

— Увидишь! — охранник криво усмехнулся, и я преисполнился самых неприятных предчувствий. Человек, так мерзко улыбающийся точно не желает добра другому человеку. Никакому. И уж тем более — заключенному из камеры в СИЗО.

Мне надели наручники, провели по гулким коридорам. Приказали встать лицом к стене, а потом подпихнули в нутро камеры — вонючее, пропахшее табачным дымом и грязными носками. Дверь у меня за спиной захлопнулась, и я остался один на один с тридцатью с гаком особями мужского пола, взирающими на меня с интересом. равнодушием и даже раздражением.

Здравствуйте! — сказал я, и шагнул к центру камеры, туда, где стоял дощатый стол, за которым сидели человек шесть мужчин, густо крапленых синими татуировками — Кто смотрящий?

— Ну…я смотрящий! — откликнулся мужчина лет пятидесяти на вид, сидевший во главе стола — А ты кто будешь? По какой статье чалишься, какой масти?

— Статью не знаю — равнодушно пожал я плечами — пока обвинение не предъявляли. Хотят навесить организацию преступного сообщества, убийства и все такое.

— О как! — искренне восхитился смотрящий — А масть-то какая?

— Бывший мент — невозмутимо ответил я, боковым зрением отмечая любое движение в мою сторону. Если что — я этого смотрящего первого положу. Башку откручу — как куренку.

Вообще-то у обывателя бытует мнение, что если мент попал в камеру с уголовниками, то все — ему конец. Это не совсем так, а может даже совсем не так. Во-первых, смотря какой мент. И когда он служил. Во-вторых, зависит от обстоятельств — в какую камеру попадет. Если к совсем уж отморозкам, тогда да — нехорошо. А если «нормальная» камера, живущая по «закону», нет беспредела — максимум, что может быть, это его предупредят чтобы выламывался из «хаты». Мол, нет тебе тут места. Ищи другое, со своими мусорами.

— Вот как?! — снова восхитился смотрящий, уже не вполне искренне — видали, братва, какая к нам птица залетела! Глава ОПГ! Да еще и мент! Кто бы это мог такой быть?!

— Ты же знаешь, чего дурку гонишь, Костыль? — не выдержал я — укажи место, или скажи, что места нет, да я и пойдут своей дорогой! Я сюда не напрашивался, сам понимаешь!

— Вот что, Самурай…(вокруг меня выдохнули, и зашептались) — Костыль нахмурился, задумался — ты хоть и бывший мент, но все-таки мент. Хотя человек в городе и авторитетный. То, что тебя сунули в эту камеру, это похоже что неспроста. Рассчитывают, что мы тебе глотку порвем, точно. Это какая-то ментовская засада. А значит, черная масть должна ей ответку дать. Оставайся. Вон там (он указал) твое место. Там будешь спать. Вот только с местом у нас не очень хорошо, сам видишь. По двое на койку. Один спит, другой у него в ногах сидит. Добро пожаловать в хату!

— Благодарю — кивнул я, и шагнул к указанным мне нарам. Не самым лучшим, не возле окна, но и не у параши, как бы следовало ожидать.

Вдруг подумалось — небось цирики за дверью прислушиваются, ждут, желая поскорее вытащить мой труп. Но это было бы глупо. Скорее всего, нападение будет ночью, когда большинство камерников спят.

На кровати — или по ситуации лучше называть это сооружение «нары» лежал здоровенный парень с меня ростом, но только раза в полтора шире и раза в два тяжелее. Похоже что на то и был расчет. Подойдя, я присел в ногах парня, и прижавшись спиной к стойке, поддерживающей второй ярус нар застыл, прикрыв глаза и стараясь как можно меньше вдыхать мерзкого табачного дыма и запаха грязных, потных тел. В камере было жарко — все-таки июнь на дворе, а скопление трех десятков разгоряченных тел никак не добавляет атмосфере в камере чистоты и прохлады.

— Эй! Внатури! Ты чо тут приземлился? Пошел отсюда! Не видишь, занято!

Я открыл глаза и повернул голову в сторону источника раздражения. Ну да, бычара. «Скучно это все, девочки!» Где-то, в каком-то голливудском боевичке видал. Почему-то там это считается хорошей шуткой — назвать своих собеседников девочками. Перевод хреновый? По смыслу — герой похоже что называет их «петухами».

— Ну чо уставился! Свали отсюда, чушкан!

Бычара сел, спустив ноги с нар, а вся камера замерла в предвкушении — скучно! Развлечений нет! А это какое-никакое представление. Прекрасное представление! Нет ничего лучше, чем посмотреть, как опустят мента!

— А может тебе лучше свалить? И за чушкана можешь ответить— равнодушно, как можно более бесцветно — Мне смотрящий сказал, чтобы я устраивался на твою койку.

— Да мало ли что сказал! Он не знал, что тут занято! — бычара крепок, видать из спортсменов. Качок — то ли борец, то ли просто накачал дикого мяса. Я против него прутик березовый.

— Тебя как звать, парень? — я спросил доброжелательно, с доброй улыбкой. Я же хороший! А хороший, даже делая гадость, обязательно должен сохранять лицо!

— Кега я! И чо теперь? А ты что за хрен с горы?! Обзовись.

— Я Самурай.

— Да мне похрену! Хотьяпонский император! Свалил отсюда, быстро!

— А то что? — спрашиваю скучно, уже досадуя, что события развиваются так медленно. Ну давай, быстрее соображай что надо заглушить этого козла — ну типа меня.

— Да я тебя щас! — тянется рукой к моей шее. Я подпускаю поближе, перехватываю руку у запястья и начинаю ее сжимать. Бык вначале недоуменно таращится на меня, потом краснеет, глаза его лезут из орбит, он начинает дергаться, вопит, захлебываясь криком. А потом слышится хруст костей. Отчетливый такой хруст, ясный. Я не знаю, сумеет ли он восстановить свою руку. Похоже, раздавил ему сустав. Я бы мог вообще ее оторвать, эту самую руку, но зачем мне кровь? Не надо мне крови. Мне надо продержаться здесь максимальное время до тех пор, пока Сергачев меня отсюда не вытащит. Почему именно Сергачев? А кто еще? Это было сделано точно против его желания. Ну…мне так кажется.

— В больничку иди — посоветовал я, глядя на белое, как мел лицо парня — Вот и место освободилось. А ты говорил — занято! Скажи спасибо смотрящему. Ах да! Вещи свои забери — мне чужого не надо.

Я сбросил на пол какое-то шмотье — олимпийку, спортивную сумку, еще что-то, расшнуровал ботинки и аккуратно поставил их под нары. Потом снял свой покоцанный в двух местах пиджак, сложил, положил в изголовье. Белая рубашка на предплечье пропиталась кровью, рука болела, но царапина точно была небольшой. Так…слегка обожгло, да кожу распороло. Мне эти сволочи даже перевязку не сделали! Отрывать присохшую рубашку не стал — пусть себе залепляет рану. Снял галстук и улегся на спину, заложив руки за голову. Вот теперь можно слегка расслабиться — насколько это возможно в месте, где тебя истово хотят убить.

— Забыл предупредить — поворачиваю голову к медленно поднимающемуся с пола покалеченному парню — Если попробуешь повторить, я сломаю тебе вторую руку и еще ногу. И я всегда выполняю свои обещания!

Парень потащился к двери, начал в нее стучать. Цирик появился минут через пять, и на его роже я заметил следы ясного и неприкрытого интереса — кто же стучит?

Может ждал, что у дверей уже лежит мой труп? Скорее всего так и есть, потому что прежде чем открыть дверь, он взглядом обшарил всю камеру и нашел меня, лежащего у стены и наблюдающего за его действиями. Сразу рожа поскучнела, и только тогда он осведомился, какого хрена и кто именно нарушил его монарший покой.

Потом болезный Кега уныло собрал свои шмотки и быстро покинул место обитания. То, что он не врет можно было видеть невооруженным взглядом — кисть руки распухла, посинела, и торчала под углом 90 градусов в сторону, что не совсем нормально для этой части тела.

Мне не было его жалко. Каждый в этом мире заслуживает справедливости, и справедливость в его случае заключалось в том, что я его все-таки не убил. Хотя мог и хотел. Виском об угол стола, и трендец гаденышу. Почему гаденышу? Да насмотрелся я в своей жизни на этих ублюдков, которые так и норовят испортить людям жизнь. Теперь он сто раз подумает, прежде чем наехать на незнакомого человека. И на знакомого — тоже.

Задремал — настороженно, вполглаза, время от времени просыпаясь и прислушиваясь к происходящему в камере. Но все было в порядке — никто не шел ко мне с заточенной ложкой, никто не собирался толпой, чтобы навалиться и задушить. Ночью все это будет. Развлекуха. Эта комедия с быком была просто пробой сил — чего от меня ожидать. Сейчас потихоньку договорятся и вперед, к светлому будущему. Для них светлому — как они думают.

Костыль не дурак, понимает, что лучше выждать до ночи, когда большинство сидельцев будут спать, и уже тогда мной заняться. Зачем ему свидетели? Тридцать пар глаз — тут небось и стукач какой-никакой есть. Мало ли что начальник обещал, мол, сойдет с рук, и все такое прочее — сегодня дал слово, завтра его забрал! Ведь этого его слово, а он его хозяин. Дал — забрал назад. С ментами и цириками глаз да глаз нужен!

Костыля я знал еще со времен службы в ментовке. Известная личность — «ООР». Особо опасный рецидивист. Память на лица у меня хорошая — я и когда был участковым его знал, и когда в опера перешел — тоже сталкивался. Ну как знал…приводили его в отдел, допрашивали. Я не участвовал, но видел. И знал, что это ООР, и что у него несколько ходок по тяжким статьям — начиная с разбоя, и заканчивая убийством. Лет ему сейчас уже около пятидесяти (а может так кажется — тюрьма точно годов десять набрасывает к возрасту), сухой, крепкий, взгляд умный. Меня он точно знает — заочно, не как мента, а как Самурая. И вот теперь надо думать — как мне с ним разговаривать о жизни нашей непростой. И главное — о его жизни.

Потом принесли обед. Я дождался, когда получат пайку самые нетерпеливые, пошел к «кормушке», получил свое — в алюминиевой миске подозрительную баланду, кусок серого хлеба, какой не купишь в магазине (его пекут специально для зеков, я это знал точно), и кружку теплого жидкого чая. За стол садиться не стал — съел все сидя у себя на нарах. С трудом съел. Баланда была неудобоварима, хлеб — вязкий и мокрый, липкий, как непропеченный, чай — несладкий и отдавал стиральным порошком. Но я все съел и выпил. Мой организм требовал еды — сила и скорость, которые дала мне мутация, требовали много горючего, особенно после запредельных физических нагрузок. Таких, например, как вырывание привинченного к полу стального табурета.

Поев, сложил посуду сбоку, у стены — ее сдам назад на ужине — и задумался, что же делать дальше и как пережить эту ночь? Да, я сильный, быстрый, обучен убивать. И что? Мне когда-то все равно надо будет спать, а если я засну — меня все равно убьют. Воткнуть заточенную вилку в горло — дело одного мига. Или гвоздь в ухо. Сактируют, как умершего от сердечной недостаточности, и все, кранты! Что-то надо делать! В самом деле — не убивать же смотрящего и всю его камарилью?

Хмм…а вообще-то и это выход. Почему бы и нет? Перебить всех до одного, всех, кто с Костылем, и пусть потом доказывают, что это сделал я! С Сергачевым я уже договорился, потому — какая разница, сколько на мне висит трупов? Но предварительно поговорю со смотрящим. Всегда лучше начинать с переговоров, даже если в оконцовке предстоит свернуть башку твоим переговорщикам.

Я встал с нар и пошел к окну, туда где на своем месте лежал и листал какую-то пухленькую книжку спокойный и умиротворенный Костыль. Кстати — он-то баланду не жрал. Он и его приближенные достали из сидоров домашнюю жратву — сало, яйца, сгущенку, и полчаса сидели, чавкали, перемалывая продукты как завзятая бетономешалка. Мрази. Небось отобрали передачи у своих сокамерников! Вернее так — не отобрали, а «взяли на общак». Не все, но половину — точно.

Дорогу мне преградили два здоровяка, разукрашенные синими уголовными татухами, и я сообщил о цели визита:

— Со смотрящим надо перетереть кое-что.

Костыль, лежа на нарах, молча махнул рукой и меня пропустили. Я подошел, он так же молча указал на край нар, я сел, и Костыль пристально уставился на меня:

— Чо хотел, мент?

— Я не мент. Я Самурай. А хотел…дай мне твою руку.

— Что?! — Костыль не ожидал такого ответа, брови его поднялись он вытаращился на меня, как на морского змея. Всплывшего из глубин моря. Затем криво усмехнулся, спросил:

— Что, хочешь и мне руку сломать?

— Обещаю — ничего такого не будет. Рука будет цела! Просто дай мне руку, я подержу пять секунд и отпущу. Мне это нужно! А потом поговорим.

— Я те чо, баба, что ли?! За руку меня хватать! — Костыль явно рассердился — ты чо, внатуре, берега попутал?! Самурай, ты тут никто! Мент поганый! И радуйся, что еще жив! А то, пожалуй…

— Жить хочешь? — прошипел я, наклонившись почти к лицу Костыля — жить, говоришь?! Обещаю — как только кто-то из твоих подойдет ко мне без моего позволения, если я пойму, что вы собираетесь меня завалить — ты умрешь! Дай руку, говорю! Не ссы! Я обещал, что не трону!

Костыль замер, не зная, как поступить с наглецом, и тогда я просто протянул руку и схватил его за голое предплечье (он был в майке-алкоголичке). Схватил, и замер, захлестнутый потоком информации, рванувшей мне в мозг. Выйти из этого потока, остановить ненужный фонтан было задачей не менее трудной, чем пытаться его запустить. Заболела голова, застучало в висках — что-то я перестарался, вытягивая из информацию.

Отпустил руку, наклонился к смотрящему, тихо сказал:

— Ты давно у них на крючке, да, Костыль? Зачем ты подписку давал, дурак? А братва ведь не знает! Считает, что ты в авторитете! Хочешь, я им расскажу, как все было? Как Федулов тебя подписал? Хочешь?

— Чего тебе надо? — Костыль даже не изменился в лице. Старая школа! Умет держать удар!

— Мне надо, чтобы ты забыл обо мне. Вообще. Куму скажешь, что не было никакой возможности меня завалить. Скоро меня отсюда вытащат, ты знаешь, зачем меня сюда посадили. Я знаю, как они тебя зажали, знаю, что не можешь отказаться. Но здесь выбор только один — или ты живешь, или не живешь. Если откажешься от мысли меня убить — будешь жить еще неопределенно долго. Если попытаешься убить — гарантирую, что тебя убью. Костыль — я не мент, я Самурай, понимаешь? То, что ты слышал обо мне — это жалкие сказки! Я гораздо хуже, чем в этих сказках, понимаешь? Потому заткнись, и скажи своим придуркам чтобы ко мне и не думали докопаться. Вот и все, что я тебе хотел сказать.

Я собрался было встать, но Костыль меня удержал:

— Стой! Подожди…а что это было? Ты зачем меня за руку держал?

— Про экстрасенсов слышал? Вот я этот экстрасенс. Взял тебя за руку, и все прочитал. Ну ты вот цыганок встречал, которые по руке гадают? Ну вот это наподобие, только не цыганский развод, а настоящая экстрасенсорика. Я в Чернобыле был, радиации хватанул, вот у меня такие способности и появились. Только никому не говорил — только тебе сказал.

— Гонишь ты, внатури! — ухмыльнулся Костыль, но глаза его остались прежними — внимательными и холодными — Ладно. Считай — договорились. Не тронут тебя. Но должен будешь.

— В пределах разумного — усмехнулся я — если вдруг что-то понадобится, скажи, ежели не глупости всякие и не срамота, я тебе помогу.

— Забились! — кивнул Костыль, и взялся за книжку, на обложке которой я прочитал «Эрих Мария Ремарк. Три товарища».

Вот же времена настали! Это же просто какая-то деградация уголовного мира! Лежит вот особо опасный рецидивист, и читает Ремарка! Скажи кому — и не поверят.

А вот я бы поверил. В своей жизни встречал всяких уголовников, в том числе и авторитетных, по типу Костыля. И вот что заметил — дураков среди авторитетов нет. Среди «пехоты» — сколько угодно, это ведь пушечное мясо, а чтобы добраться до верха, занять место в уголовной иерархии — тут одних мускулов и «духовистости» не хватает. Тут надо еще и мозги. А что лучше всего развивает мозги? Конечно, книги. Да и срок свой мотать с книжкой как-то поинтереснее.

Ну ладно, будем считать — контакт со смотрящим налажен. Хотя я в этом совсем даже не уверен. Уголовник соврет — как высморкается. Кто я ему? Мент поганый, которого обмануть сам бог велел. Никакие договора с ментами не возможны — по определению. Менты кидают, и ментов кинуть — святое дело. Да и вообще я не верю матерым уголовникам — на генетическом уровне не верю. Человек, который поставил своей профессией грабеж, воровство, обман, мошенничество — по определению не может быть нормальным человеком. Это мое мнение, знаю, что в жизни всякое бывает, но вот такие как Костыль — точно не заслуживают доверия.

Тут ведь еще как — все подобные типы делят людей на две категории: это они сами, «черная масть», и все остальные, которые им «должны по-жизни». Не люди, можно сказать. А нелюдей можно кинуть, и вообще делать с ними что угодно. Человек, гордящийся тем, что он «бродяга по-жизни», и что у него ничего нет — как он может быть нормальным человеком?

До вечера больше ничего не произошло. Я подремывал, прислушивался к камерному шуму, а когда принесли ужин (клейкую перловку на воде и кусок хлеба) — получил свою пайку и механически, стараясь не ощущать вкуса этого клейстера — все съел.

Вечером случился небольшой скандал — кого-то били, он визжал, когда его загоняли под нары, что-то важно вещал смотрящий — вроде как поймали этого типчика на крысятничестве, из «сидора» банку тушенки тиснул — но я не прислушивался. На кой черт мне это все безобразие? И только когда шум стал нарастать, решил поинтересоваться — что же все-таки происходит. А происходило вот что: этого парня смотрящий решил наказать, и наказать не просто так — его собирались искалечить. Копчик ему сломать.

Слышал я про такую мерзость — берут человека за руки, за ноги, приподнимают, и с размаху сажают на пол. Копчик ломается, человек становится инвалидом на всю оставшуюся жизнь.

Парню на вид лет двадцать, тощий, патлатый, что сейчас, во времена лысых спортсменов-бандюков выглядит совсем уж вызывающе. Парень вопит, рыдает, из его воплей разбираю только то, что он ничего не брал, что на него наговорили, и что банка, которую у него нашли ему подброшена.

Мне стало противно. Парнишка явно не был похож на «крысу». Какая к черту из него крыса, типичный ботаник! Как он вообще тут оказался, в СИЗО?! Сцука ну что за система такая — следаки арестуют подозреваемого, и он месяцами сидит в камере, дожидаясь, когда у следователя дойдут до него руки! А следак — в отпуск отправился на сорок пять дней! А когда вышел — дел невпроворот! А потом пишет в прокуратуру на продление срока содержания под стражей — ибо обвиняемый опасен и может куда-нибудь слинять! А ему, следаку, просто плевать на работу и он делает ее через пень колоду! А человек-то сидит! Без всякого решения суда сидит! Возможно — еще и невиновный!

Ну вот чем этот патлатый опасен?! Он опасен только тараканам, какого черта его-то держать в СИЗО, отнимать место у тех, кто на самом деле тут должен быть? Вот такие, как Костыль и его «торпеды»!

— Смотрящий! — я и сам не поверил, услышав свой голос. Ну какого черта мне надо?

— Чего тебе…Самурай!? — Костыль не сразу оглянулся, посмотрел на меня с неприязнью и вызовом — Хочешь вписаться за крысу? Кто впишется за крысу — сам крыса!

— Придержи метлу, Костыль! — я спрыгнул с нар, и подошел к столу, за которым сидел смотрящий — Ты уверен, что он виноват?

— Если бы не был уверен — не говорил бы! Его пацаны накрыли, он скрысил у Михея банку тушенки! Так что не лезь куда не надо! Не твое это дело!

— Я не брал! Он нарочно! Михей — нарочно! — захлебнулся криком бледный, как мел парнишка — Я ему носки не отдал и майку! Он требовал! И передачу требовал! Я не отдал! Вот он и устроил мне подлянку!

— Чо ты брешешь, козлина?! Ты чо туфту гонишь?! Какие нахрен носки?! Мне западло от тебя, петуха, что-то брать! Слышь, братва, порожняк он гонит! Фуфло! И Джем видал, как он у меня в сидоре лазил, и Сергунь! Видали, пацаны?

— Видали! Внатури, видали! — загундосили два вихлястых лысых парня, на лицах которых интеллект не оставил совершенно никакого следа. Впрочем — как и на лице Михея — корявого мужичка лет тридцати с бегающими глазками, которого лучше не встречать темной ночью в подворотне. Типичный «бродяга по жизни», «социально близкий», как таких называли в тридцать седьмом году. Поколения предков-алкоголиков создали такой вот тип человека, для которого камера СИЗО как дом родной, который лишен любых моральных устоев, и для которого существует только один жизненный закон: «Ты сдохни сегодня, ну а я — завтра».

— Смотрящий, я предлагаю устроить расследование — правда он брал банку, или это навет на него. Я тебе уже говорил, что могу определить — врет человек, или нет.

— Ты чо, все от своих ментовских привычек не можешь отстать? — Костыль криво усмехнулся — Да какая тебе вера?! Ты мент! Мусор! Мусорам верить нельзя!

— Ты что, боишься, Костыль? — я тоже криво, максимально мерзко ухмыльнулся — Боишься, что твои дружки на самом деле на парня напраслину возвели? Оболгали его? А если я сделаю так, что виновный сознается, сам скажет, что виноват? Тогда поверишь? И еще — а скакой стати Михей назвал парня петухом? Что, парнишка на самом деле опущенный?

— Нет. Не петух. Но это его дело — спросить за базар. Ты-то какого за него впрягаешься? Сейчас он должен ответить — за себя! Вот ответит — пусть потом и спросит за петуха. А не спросит — значит, петух и есть.

— Ты не ответил, смотрящий. Если виновный сам скажет, что он виноват, поверишь? Что тогда сделаешь, по закону?

— Крыса — должен быть наказан. Если Михей погнал на Жирдяя по беспределу — он сам крыса. Только это все фуфло! Жирдяй — крыса!

— Еще раз спрошу — ты позволяешь учинить расследование? Ты поверишь, если виновный сам признается?

— Если сам признается — поверю! И накажу виноватого! — Костыль побагровел, и было видно — он едва сдерживается, чтобы не взорваться.

— Все слышали? — повысил голос я — все в хате слышали? Костыль разрешил учинить расследование, узнать, кто крыса!

— Слышали! Слышали! — загудела замершая от предвкушения спектакля камера. Я просто-таки чувствовал жадный, злобный интерес этих людей, лишенных развлечений, радостных тем фактом, что беда случится не с ним, а с кем-то иным. Им было хорошо! Они были едва ли не счастливы! Театр! Большой и малый…

— Отпустите его! Парень, иди сюда!

Я сел на скамью возле стола, парень подошел, хлюпая носом. Глаз у него подбит и фингал уже налитивается синевой, из ноздри струйка подсохшей крови до самого подбородка, ухо красное и распухло. Досталось ему.

— Дай руку!

Парнишка не колеблясь протянул руку. Ладонь его была сухой и горячей, как у больного. Я посмотрел ему в глаза — них билось, металось отчаянье, густое, безнадежное, жуткое. Похоже, что он уже не верил в избавление.

Сосредоточился, и…

Когда вынырнул из забытья — похоже, прошло всего секунда, или две — выражение лица Костыля не успело смениться — все такое же скучное, вялое. Или он всегда такой скучный и вялый?

— Он не виноват — бесцветным голосом сказал я — Михей, иди сюда.

— Да не пойду я, внатури! Чо вы этого мусорского слушаете?! Мусорам верить нельзя!

— Хорошо! — пожал я плечами — После с тобой поговорим. Эй, ты…как там тебя? Джем? Джем, иди сюда. Иди сюда, я сказал!

— Да чо, внатури, он оборзел! — истерично крикнул Михей, оглядываясь по сторонам — Не ходи, Джем!

— Джем, подошел! Быстро!

Это уже Костыль, и я вижу, что у него явно возник интерес, и…вроде как понимание.

Джем — лысый парень небольшого роста, подошел ко мне и боязливо, несмело протянул руку. Я посмотрел ему в глаза, увидел страх, и негромко сказал:

— Если ты соврал — скажи прямо сейчас. Если тебя Михей заставил. Костыль, ты ведь простишь ему косяк, если его старший заставил? Не будешь сильно наказывать?

Костыль взглянул на меня, глаза его чуть прищурились — похоже, ему было приятно, что я обращался к нему по каждому вопросу, ждал его решения.

Джема буквально перекосило. Он отдернул руку, не коснувшись моей, и обращаясь к Костылю, упавшим голосом сказал:

— Костыль, внатури…Михей сказал, что гвоздь мне в ухо загонит, если я за него не впишусь! Потому что братан должен за братана мазу тянуть, а этот лох педальный должен ответить! Чтобы на черную масть не тянул!

— Так ты видел, как Жирдяй крысятничал?

— Мой косяк, Костыль! Не наказывай! Михей! Заставил сказать! Не видел я!

— Так… — Костыль важно поднялся, прошелся вдоль стола — Сергуня, ну-ка, давай! Толкуй! Так все было, или нет? Видел Жирдяя, как он крысятничал?

— Михей мне сказал, что правильно будет лоха опустить… — Сергуня наклонил голову и не смотрел на Костыля — Не видел я, внатури…косяк мой!

— Вот как… — Костыль замер, глядя на Михея, сидевшего на нарах — Михей, и что такое, внатури? Ты пошел по беспределу? Ты на правильного пацана хотел навесить крысятничество? Ты назвал его петухом? Михей, внатури…а ведь петух — это ты! Ты петух, Михей! И мы сейчас это поправим!

Михей вдруг сорвался с места, бросился к дверям камеры и начал бить в нее пяткой. Стальная дверь загромыхала так, что этот грохот наверное было слышно и за стенами СИЗО. Насколько помню, это называется «выламываться из хаты».

Дверь открылась быстро, будто цирик стоял и ждал, когда кто-то начнет ломиться наружу. Михея вытащили, и дверь снова закрылась. И тишина! «И мертвые с косами стоять!»

— Вот оно как… — Костыль опустился на скамью, исподлобья взглянул на потупивших взгляд двух придурков — Косяки за вами, пацаны! Серьезные косяки! Придется отрабатывать! Заглаживать, так сказать, вину! В общак дать, пацану, которого вы обидели — тоже надо что-то дать!

— Не надо мне ничего! Пусть только не суются ко мне! — торопливо пробормотал Жирдяй.

— Не надо, так не надо! — легко согласился Костыль — Тогда твою долю мы в общак забираем! И все, что у Михея — тоже в общак. Потом с вами решим — сколько чего вы должны. Насчет Михея — теперь ему трындец. По дороге маляву прогоним — старшим объявим за Михея. Пусть они за него решают. А тебе, Самурай, от общества благодарность. Если бы не ты— мы бы косяк упороли. Ты на долю от имущества Михея претендуешь?

— Нет. Мне бы пожрать нормально, а то на баланде скоро ноги протяну.

— Не вопрос! Щас чифирА заварим! Будешь чифир пить?

— Почему бы и нет? — не думая, ответил я — Хорошее дело.

Чифир я не любил. Пробовал, но он на меня особо не действует. Ощущение странное — вроде и не пьянит, но как-то…волнует, что ли. Тело возбужденно зудит, сердце стучит — не знаю, что хорошего в чифире и почему его так любят уголовники. Но тут дело в другом — питие чифира уголовниками наверное сродни чайной церемонии у японцев. Это не просто попивание чайка, это церемония! Чифир готовят в одной плошке, типа в большой кружке, и эта кружка обходит всех, кто участвует в «церемонии», отпивают по очереди, по глотку. Так проверяют человека — предлагают со всеми вместе пить чифир, и не дай бог, он окажется чушканом, или петухом — «зашкварит» всех остальных, тогда его сразу убьют, и не просто убьют, а как можно страшнее. Перед тем, как пить со всеми из одной посуды, он обязательно должен «объявить» свою масть. Кстати, слегка удивило, что уголовники чифирят с бывшим ментом. Впрочем — все в этом мире меняется, все течет, все изменяется.

Эту ночь я встретил сытым, и сна — ни в одном глазу. То, что я сидел за одним столом со смотрящим, пил с ним и его торпедами чифир — ровно ничего не значит. Если ему приказали меня убить — значит, все равно сделает попытку это сделать. Иначе ему не «зачтут». Человек, который находится на крючке у «кума», то есть у начальника оперчасти «заведения», зависим от того до последней своей клеточки. И «кум» может сделать с ним все, что угодно.

Спишут покойника, ничего страшного — девяностые годы, сейчас всем плевать, никто не будет проверять — от чего и как скончался какой-то там заключенный. Тем более такой незаметный, как Костыль. Он же не вор в законе, не «положенец» — просто старый сиделец, которого воры поставили смотреть за соблюдением воровского закона в этой «хате».

Уже когда камера угомонилась — кто-то спал, кто-то подремывал рядом, сидя у них в ногах — ко мне подсел спасенный мной несчастный Жирдяй. Как оказалось — звали его Юрой, и сидел он в общем-то по можно сказать смешному поводу: бывший работодатель обвинил его в краже компьютера. Компьютер штука дорогая, тянет по сумме на тяжкое, а если еще как следует мотивировать следователя, так и закрыть жертву как два пальца об асфальт. Вот и закрыли. И сидит Юрок уже третий месяц — как это всегда и бывает. Забыли его. Зачем работодатель так его раскатал? А Юрок свинью ему подложил за нехорошее поведение — что-то там в банковской сети так напортачил, что до сих пор разобраться не могут. Лихорадит и по сей день. Денег платить не хотел, негодный — вот Юрок и решил уволиться, а напоследок типа денег с него потребовать. А чтобы активизировать в этой самой выплате зарплаты — заложил в систему какую-то гадость, типа вирус. Я не особо разбираюсь, так что его объяснения для меня как колдовские заклинания. Но понял — парнишка дельный, и не зря я его выручал. Тем более что тот и едой поделился, и предложил если что — дежурить, чтобы я поспал. Благо что нары рядом. Вдруг кто-то из обиженных мной дружков Михея решит поквитаться? А я, если что — его поддержу. Умное решение, и дельное. Умный парнишка.

Так что я в эту ночь поспал как минимум часа четыре — уже во второй половине ночи, когда действие чифира закончилось. А до тех пор лежал и обдумывал все, что со мной случилось. Раскладывал на составляющие, выдвигал версии, одна чуднее другой, и само собой — планировал будущую жизнь. То, что прежней жизни у меня уже никогда не будет — в этом не было сомнений совсем никаких.

Глава 3

Господин Наосигэ говорил: «Путь Самурая — это стремление к смерти. Десять врагов не совладают с одержимым человеком». Здравый смысл никогда не совершит ничего подобного. Нужно стать безумным и одержимым. Ведь если на Пути Самурая ты будешь благоразумным, ты быстро отстанешь от других. Но на Пути не нужно ни преданности, ни почитания, а нужна только одержимость.

"Хагакурэ" — книга самурая

— Так ты все-таки воровал этот чертов компьютер, или нет?

Я с удовольствием дожевал черствый кусок хлеба с ломтиком сыра, проглотил, и удовлетворенно откинулся на подушку. Когда лишаешься всего, что у тебя есть — начинаешь ценить маленькие радости жизни. Например — достался тебе бутерброд — вот и счастье! Плюхнули баланду погуще — вот и и радость! Просто нужно ценить то, что у тебя есть — каждый день, каждый миг. Наслаждаться ощущением того, что ты жив. И даже если в двадцати сантиметрах от твоей головы воняют грязные ноги сокамерника, храпящего, как трактор — это тоже признак того, что ты жив, а не гниешь сейчас в мокрой кладбищенской глине.

Бутерброд — это от Юры. Парнем он оказался словоохотливым, и совсем не жадным. Впрочем, насчет «нежадности» — тут еще как посмотреть. Дружба с Самураем тоже ведь чего-то стоит? Вряд ли человек, с которым вместе ел хлеб и сыр, разговаривал о жизни — откажется поддержать, если некто по примеру Михея соберется «опустить лоха».

Возможно, это у меня профессиональная деформация, и я приписываю парню то, чего нет, но…он и сам может не знать, что его мозг в данный момент избрал самую лучшую тактику поведения. Если ты сам не можешь противостоять стае волков, надо выбрать самого сильного волка, приручить его, прикормить — и тогда он встанет за тебя грудью. Чисто инстинкты, и ничего больше.

— Нет, ну это как назвать! — Юра сморщил нос и покосился на соседа, от которого несло потом и носками — Компьютер-то я забрал, да, но это в счет зарплаты! Он мне должен был! Ну…управляющий этот! Сука сам новые машины покупает, на курорты катается, а мне зарплату зажал! А я должен там сидеть, да компы всему банку налаживать! А они там все тупорылые — вечно ткнут не туда, вот система и посыпалась! А я налаживай!. Да еще и говнят — мол, это ты плохо в прошлый раз сделал, вот все и сломалось! Идиоты!

— Мда…а как ты компьютер-то вынес? Как тебе позволили?

— Да как вынес…взял, да вынес! Он и так у меня дома стоял, чтобы если что — через инет систему поднять в банке. Этот компьютер потом и проходил по делу как украденный. Приказа-то не было, что я его взял официально! Просто сказали, чтобы поставил дома — на всякий. А когда я заявление написал, сказал что не буду у них работать — потребовали назад. А я и сказал, что не отдам, пока не расплатятся. А они меня в ментовку сдали, и дело на меня завели. Ну…вот и все, в общем-то. Мама передачки носит, а я сижу.

— Какая глупая история! — искренне восхитился я — Давно ничего тупее не слыхивал! А ты редкостный болван, каких еще поискать!

— Ну…да! — неожиданно легко согласился Юра, и ухмыльнулся — сейчас-то я это вижу, а тогда казалось — все продумал, по справедливости, по-уму. Как думаешь, мне хоть условно дадут?

— Неа — задумчиво сказал я — ты сколько уже тут сидишь? Третий месяц? Больше? Раз тебя закрыли, значит, прокуратура будет землю рыть, чтобы оправдать твой арест. Если ты попадаешь на арест — значит шансов загреметь на зону у тебя в разы прибавляется. Это такой закон. А насчет ареста это у них быстро — рраз! И ты уже на нарах. Система!

Юра помолчал. Лицо его сделалось несчастным и потерянным. Он уже смирился с судьбой, и мечтал лишь о том, чтобы поскорее выбраться из камеры СИЗО — хоть куда! Хоть на зону — лишь бы из этого ада! И я его прекрасно понимал — сам такой. Так же дышу отравленным табачным дымом воздухом, нюхаю вонючие носки соседей и смотрю на рожи уголовников, в очередной раз раскидывающих колоду карт.

— А ты в самом деле бывший мент? — спросил Юра, и тут же поправился, видимо почувствовал глупость своего вопроса — Извини, я не говорю, что ты врешь. Просто хотелось узнать — за что же тебя сюда законопатили, в общую камеру! Говорили, что у бывших ментов свои камеры, чтобы их в общих не убили. А почему с тобой так?

— Вот для того и так — чтобы убили — равнодушно пояснил я — у нас много чего странного делается, например, вот ты непонятно почему сидишь в СИЗО, а не на подписке о невыезде.

— А тебя за что закрыли?

— За что? — я криво усмехнулся — За создание организованной преступной группы, по подозрению в убийствах, и…много чего еще. Давай не будем об этом, хорошо? А то я спрошу тебя, как тут принято: «А ты с какой целью интересуешься?»

— Извини… — Юра стушевался — Думаешь, я стукач? Да боже упаси! Просто интересно было…про тебя такое тут рассказывали, я слышал — это что-то! Терминатор, да и только!

— И что же рассказали? — невольно заинтересовался я. Нет, правда — интересно же узнать, что о тебе говорят в народе!

— Ну что ты авторитетный, хотя и бывший мент. Что тебя боятся в городе, потому что ты только пальцами щелкнешь, и человек пропал. Что ты ужасно сильный, как будто в цирке работал, или олимпийский чемпион. Что богатый — весь город тебе платит за крышу. Ну и все, в общем-то. А! Вот еще что — вроде как ты умеешь определять — врет человек, или нет. За руку возьмешь, и сразу скажешь. Потому тебя из ментовки и уволили — ты им всю малину испортил. Они не раскрывают преступления, а ты — рраз! И готово. Тебя хвалят, а им фигу. Вот и поперли!

Интересная информация! Мне даже смешно стало, хотя совсем не до смеху. Не то положение, чтобы смеяться. Юра еще что-то говорил, но я его уже почти не слышал. Думал о своем, невеселом. Сколько я уже тут сижу? Сутки? И где этот чертов Сергачев? Это ведь не он меня сюда засунул точно не он! Ему не нужно, чтобы меня именно сейчас грохнули! Так какого черта тогда? ГДЕ он?!

Стоп! А может это как раз Сергачев меня сюда и засунул? Ну так…для профилактики. Чтоб помариновать, чтобы я был мягче, податливее. После того, как посидишь в такой камере месяц-другой, точно не захочешь сюда вернуться! А значит — сделаешь то, что нужно твоему куратору.

Может у меня крыша едет? Паранойя захлестнула? Но без здоровой паранойи в нашем мире не выжить, особенно таким, как я. «Если у тебя паранойя, это не значит, что за тобой никто не следит!». Мне даже Юра кажется подозрительным — уж больно настойчиво он расспрашивает о моих делах. Я его «просвечивал»? Ну и что? Я «просвечивал» его на предмет виновности или невиновности, но никак на то, стучит ли он, или нет.

В этот день кое-что случилось. Костыля дернули на этап. Быстро, так быстро, что никто ничего и сообразить не успел. Впрочем — а что они могли сообразить? То, что Костыля нацеливали на убийство некого Самурая? Откуда им это знать?

Уходя, Костыль важно, витиевато попрощался с «хатой», вернее не совсем со всей хатой, а только с ее уважаемыми обитателями. Мне ничего не сказал, но уже стоя на пороге обернулся, нашел меня взглядом, и пристально всмотревшись в глаза, прищурился, будто подавая какой-то сигнал. Какой? Это мог понять только я.

Само собой — дернули его на этап именно сейчас потому, что Костыль не оправдал надежды куратора. Я жив и здоров, чего не всем желаю. И теперь, после ухода Костыля, начнется второй этап Марлезонского балета. Ведь кто-то должен заменить смотрящего? Стать смотрящим по нашей «хате»? Обязательно должен.

Так оно и получилось. Уже через час после того, как Костыль переступил порог камеры, открылась «кормушка», в проеме которой показалось круглое лицо толстого цирика (Арестанты называют его Боровом. Ну так мне Юра сказал!). «Кормушка» закрылась, открылась дверь, и в камеру вошли трое — впереди худой длинный мужик лет сорока с унылым, кислым лицом, сзади него — два здоровенных амбала ростом метра под два, полноватые, но от этого ничуть не менее эпичные на вид. Два голема — здоровенные и тупые. То ли бывшие борцы, то ли боксеры.

— Опа! — прошептал всезнающий Юра — Это ведь Коля Монгол! А это его торпеды!

— Откуда знаешь?

— Я раньше в другой «хате» сидел. Он там был смотрящим. Ох, и тварь же! После него Костыль покажется настоящим ангелом! Ты не представляешь, что это за гадина! И что характерно — воровской закон блюдет. Вот только получается у него все как-то…мерзко! Вроде и по закону, но с вывертом, и все в свою пользу. И не подкопаешься! Авторитетный! Положенец! Интересно, а какого черта его сюда сунули?

Я знал, зачем его сюда сунули. И было мне тошно. Хорошо хоть Юрок теперь тут есть, а то бы и поспать не удалось. Интересно, если бы я начал сейчас «выламываться» из «хаты» — меня бы выпустили? Вот готов поклясться, что — нет!

А тем временем смотрящий подошел туда, где раньше спал Костыль, сел на нары, и к нему тут же сбежались костылевские прихвостни — их-то не перевели в другую камеру, и на этап не отправили. Все тут остались! Кстати, а где будут теперь спать прихвостни Монгола? Вот эти два облома?

На этот вопрос я получил ответ буквально через десять минут. Уголовники пошептались, потом один из них — густо татуированный бритоголовый парнюга (из свиты Монгола) подошел к мне и встав возле моих нар презрительно сказал:

— Эй, мусор! Твое место у параши! Свали отсюда, я здесь спать буду! Место мусора рядом с петухами!

«Петухи» тут были. Я заметил двух жеманных молодых парней, которые хихикали на нарах возле огороженной тканью параши. Парашу здесь представляла собой возвышение с площадкой наверху, с дыркой, в которой постоянно журчала вода. Тут же рядом был кран со старой, ржавой раковиной. Ходить на парашу было целым приключением — одна на тридцать с лишним рыл, да еще и не каждый раз на нее сходишь — когда обитатели камеры едят сидеть на параше нельзя — могут и опустить. Надо ли говорить, что о туалетной бумаге тут и речь не шла. Хорошо, если есть газета…

Я медленно сел, снизу вверх глядя на здоровенного придурка, и думал о том — специально его сюда заслали, или нет. И чем дольше думал, тем больше во мне крепло убеждение, что случайности никакой нет — подослали. Вот только с какой целью? Просто по уголовному беспределу, место забрать, или же это происки «кума»? Оперативная, так сказать, разработка?

Думал я вообще-то всего секунды три. Не то место, чтобы долго раздумывать. Нужно что-то делать. А что именно? Пока поговорить, время потянуть!

— А кто так сказал? — холодно спросил я

— Я так сказал! — ухмыльнулся бугай.

— Ты — это кто? Я Самурай. А ты, пацанчик, кто? У тебя вообще-то есть имя?

Бугай, как ни странно, вдруг притух. Неужели знает обо мне? Тогда может отстанет?

— Да мне похрен, кто ты такой! Ты мусор поганый! Свали отсюда, я здесь сплю! На этой шконке!

— Нет. Ты не на этой шконке спишь. Ты спишь ПОД ней! — медленно сказал я в наступившей тишине, и сильно, резко ткнул парня в печень. Тот ойкнул, вытаращил глаза, потом глаза закатились, и бугай медленно рухнул на пол. Я с интересом посмотрел на его тушу и недоуменно пожал плечами:

— Что это с ним? Стоял, стоял, и вдруг упал! Видимо, у него падучая! Болезнь такая — постоят вот так люди, и падают! Молодежь сейчас такая хлипкая…

Я снова улегся на шконку, прикрыл глаза и сквозь полуприкрытые веки наблюдал за тем, что происходит вокруг меня. Пробил я бугаю очень даже качественно, бил сложенными в лодочку пальцами, и боль от удара в печень просто ужасающая. Вот он и рухнул, потеряв сознание от болевого шока.

Удар по печени очень коварен. Ударив по печени «как следует», можно просто-напросто убить человека — если не сразу, то по прошествии нескольких дней. После моего удара бугай может и не умрет — все-таки организм молодой, и наверное тренированный, но то, что последствия этой травмы он будет ощущать еще несколько дней, а то и недель — это совершенно точно. Скоро у него под ребрами образуется гематома вследствие внутреннего кровоизлияния, и любое движение будет причинять боль. Печень нежный орган, хотя и самовосстанавливающийся.

Нет, не жалко! Ненавижу мразей. Вот так взять, подойти к незнакомому человеку и выгнать его с законного места! Это…хмм…фашизм какой-то! А фашистов надо наказывать!

Парень очнулся только минут через десять или пятнадцать. Долго лупал глазами, не понимая, что с ним случилось и где находится. «Братаны» ублюдка согнали какого-то несчастного с его шконки, и уложили болезного на спину. Смешно, но он не помнил, что случилось! Я слышал это по разговорам — мол, подошел, сказал, и упал. Никто из не не видел моего удара. Во-первых, нокаутированный заслонил их своей широкой тушей, потому и не видели. Во-вторых…я специально бил резко, без замаха, и очень, очень быстро. Так быстро, как этим уголовникам и не снилось. Они даже не поняли, что я ударил их «братана»!

— Валеран, ты чо, внатури?! Валеран, чо случилось?!

Я же слушал этих ослов и думал, как пережить ночь.

— Самурай, как ты его, а?! — возле уха послышался шепот Юрки — Круто! И они даже не поняли, что случилось!

— Тихо! — приказал я — Молчи! И вот что еще…ночью придется тебе подежурить. Понимаешь, почему?

— Еще бы не понимать! Кто-нибудь да видел, как ты его ударил!

— Ничего ты не понимаешь! — вздохнул я — Как думаешь, почему Костыля убрали, а сюда сунули этих отморозков?

— Да ладно! Неужели по твою душу?!

— Вот тебе и ладно. Юр, подежуришь? Я немного подремлю.

— Конечно! Спи! Я посмотрю, не беспокойся!

Вот все-таки гуманитарий. Достаточно было всего лишь сказать: «да» — и вопрос исчерпан. Но ему обязательно надо выдать целую фразу! Пустую, не несущую особого смысла. Как только он выжил в таких условиях? Его давно должны были перевести в разряд «опущенных» — просто за то, что не похож на других — длинные волосы, симпатичное лицо. Одного этого достаточно, чтобы кто-нибудь да попытался наехать. Хмм…странно, да. Может его ко мне подставили? «Наседка»? Ох ты ж паранойя моя параноидная…цветешь ты ярким цветом и пахнешь!

Поспать мне не дали. Через полчаса после того, как Валеран мешком свалился на пол, ко мне подошел парень что был у Костыля в шнырях — накрывал ему на стол, исполнял поручения. Типа — его прислуга. Так вот этот прислужник подошел ко мне и не скрывая своего удовольствия сообщил:

— Тебя смотрящий к себе зовет. Базар есть!

Мда. Похоже на то, что не выйдет у меня дождаться ночи. Не будут они ночи ждать. И действительно — что, днем нельзя спроворить? Завали «мусора», и спи себе спокойно! Интересно, что скажет Монгол?

Я встал со шконки и пошел к сидящему за столом смотрящему. Тот сидел так же, как и его предшественник — в торце стола. Рядом сидели подручные — тот, кому я разбил печень был бледен, на лбу его выступил пот, и я со злорадством подумал, что досталось придурку очень даже недурно. Если бы я хотел его убить — сделал бы это легко и свободно. Но мне нельзя убивать прямо сейчас. Нельзя давать повод меня осудить. Потому что ничего у них не выйдет с этой самой бойней, которую они устроили на шоссе — не получится вину повесить на меня. Шито все белыми нитками. Оружие у меня легальное, а отбирать автоматы у террористов чтобы потом в этих самых трерористов стрелять — никому не возбраняется! Святое дело!

Кроме тех, кто сидел на скамьях, рядом клубились еще человек десять — я узнал прежнее окружение Костыля, но были и те, на кого не обращал внимания.

— Косяк за тобой, Самурай! — взял быка за рога смотрящий — Мало того, что ты мусор, волачара поганишь нашу хату своим присутствием, так ты еще и зашиб пацана, который попросил тебя уступить шконку! Руку поднял на черную воровскую масть! Против закона пошел! Как объяснишь свой косяк, перед тем как братва примет решение насчет тебя?

— А я должен уступать место любому придурку, который подойдет ко мне и скажет, что я должен жить с петухами? Так что ли, Монгол? Такая твоя правда, такой закон? А если я сейчас подойду и потребую твое место? Тогда как?

— Ты — мусор поганый! Как ты можешь сравнивать его (он показал на бледного, с бисеринками пота на лбу пострадавшего) и себя?! Он бродяга по жизни, а ты…волчара позорный! Петушара!

Камера замерла. Стихли разговоры, пролети сейчас муха — ее было бы слышно так, как если бы вокруг не было ни одного человека. Спектакль удался! Зрители в предвкушении затаили дыхание, не хрустят печеньем, не трещат развертываемые шоколадки. Не дай бог пропустить каждый миг этого зрелища! Сам себе потом не простишь!

— А ты меня петушил, чмо болотное? — голос мой стал бесцветным, спокойным, будто я стоял не перед кодлой убийц, пришедших за моей жизнью, а просто спрашивал случайного прохожего — «как пройти к вокзалу?» — Беспределишь, тварь?!

Я весь обратился в слух, в одно сплошное ухо. Никакое движение не могло пройти мимо моего внимания. Движение воздуха, тихое частое дыхание, запах потеющего от возбуждения и страха человека, покрадывающегося сзади — я все это чувствовал, осязал, видел.

Тишину резанул яростный голос Юрки:

— Самурай, сзади!

И крик тут же оборвался звуком удара, стоном, хрипом. Но я не мог отвлекаться на посторонние звуки.

Заточка — здоровенный гвоздьсантиметров тридцать длиной — и откуда здесь такой взялся?! Или не гвоздь? В любом случае — хрен редьки не слаще, тридцатисантиметровая штука, с одного конца заточенная до игольной остроты, с другой — обмотанная чем-то вроде ниток, или тонких полосок ткани, скрепленных между собой чем-то вроде клея (жеваный хлеб?)

Он целил мне в затылок. Зажатый в кулаке штырь прошел мимо меня, и человек, наносивший удар по инерции провалился вперед, прямо на покалеченного мной отморозка. Типичная ошибка человека, не знакомого с ножевым боем — нельзя вкладывать в удар столько силы. Вдруг если промахнешься? И вообще, чтобы воткнуть нож в противника не нужно применять очень уж много силы. Достаточно направить нож в определенную точку, и он войдетв тело как в масло. Только надо знать эти самые определенные точки. А еще — суметь нанести удар так, чтобы его не смогли отразить.

Не повезло покалеченному мной отморозку. Штырь пробил ему грудь, отморозок забавно ойкнул, вытаращил глаза, закашлялся, и на губах его расцвели розовые пузыри — явный признак пробитого, наполненного кровью легкого.

Я ударил кулаком — будто заколачивал гвозди. В основание черепа. Сильно ударил, с целью сломать, убить. И цель эта самая была достигнута — шея несостоявшегося убийцы хрустнула, голова запрокинулась назад, вытаращенные глаза уставились в потолок.

Монгол только начал подниматься с места, тянуться куда-то там за пазуху — видать у него был припрятан какой-то сюрприз, который мог бы меня остановить. Но сейчас меня можно было остановить только из пулемета, да и то…не сразу.

Шаг вперед, удар! Переносица вмялась в череп, куски кости вошли в мозг. Хорошая смерть — если смерти вообще бывают хорошими. Ни на кол тебя, мразь, не посадили, ни на дыбе не повисел, ни живьем в землю не закопали. Вспышка! И вот ты уже в аду, нормально поджариваешься на сковороде. Если он есть, этот ад, конечно.

За последние годы я все больше утверждаюсь в мысли, что ад — это Земля. И мы тут отбываем свой срок. Отбыл — и вернулся. Куда? Да кто знает — куда! Вернулся, да и все тут. Домой. Надеюсь, когда я вернусь, меня там будут ждать жена и дочка. Очень надеюсь…

Но это позже! Пока — надо расставить по своим местам всех и вся!

Шаг в сторону захват — удар головой об угол стола. Виском. Еще одной «торпедой» Монгола (или Костыля?) стало меньше.

Еще один! И типа каратэ знает? Нна тебе каратэ! Нельзя задирать ноги выше уровня пояса, это тебе что, балет?! На лоха — сработает, на дурачка, неспособного провести контрприем. А на меня ваши маваши ни хрена не действуют! Вначале тебе яйца разбить, а когда согнулся и зажался — аккуратно так взять за голову, потянуть вверх и в сторону, а потом — рраз! Рывком в противоположную сторону! Ты инстинктивно напрягаешь шею, когда я тяну голову влево, и тем самым мне помогаешь — достаточно быстро рвануть в противоположную сторону, и мои усилия, твои усилия — все вместе приводит к нужному результату. Позвонки хрустят, шея повисает. Наверное, какое-то время ты еще понимаешь, осознаешь, что тебя убили, но ничего поделать не можешь — с такими повреждениями не живут.

Читал где-то, что отрубленная голова после казни живет еще некоторое время — глазами поводит, шевелит бровями, моргает…меня, как прочитал — аж мороз по коже продрал. Вот так понимать, что тебя уже убили, осознавать, что ничего изменить не можешь — что может быть хуже? Впрочем — много чего. Человек в своем патологическом желании убивать себе подобных придумал очень много способов особо мучительной, мерзкой, и невероятно болезненной казни. Чем и отличается от животных.

Монгол ничем не шевелил. Нет, ну так-то он вначале слегка пошевелил — подергался, поскреб ногами по полу, но потом затих и больше своим шевелением меня не отвлекал. Потому я смог посвятить всего себя великому делу очистки этого мира от всякой пакости.

Вначале зашиб оставшихся «торпед» Костыля.

Потом сходил, узнал, кто же разбил нос и подбил глаз несчастному Юрке, предупредившему меня о том, что сзади подкрадывается большой полярный лис. Оказалось — два каких-то отморозка, которые начали визжать и попытались свалить из камеры наружу, и были нокаутированы, а потом утоплены в параше. По очереди, конечно.

Ровным счетом у меня вышло одиннадцать человек. Нет, не человек — тварей. Это даже не животные, это твари, имени которым я не могу подобрать! Демоны? Бесы? Бесы, наверное. Демоны — это для католиков и протестантов, а у нас бесы.

А затем я лег на нары и стал дожидаться расплаты. За все приходится платить. За свою жизнь — тоже.

Интересно — шум-то в камере был неслабый, почему цирики не обратили на это никакого внимания? Типа — меня мочат, я визжу, и нечего мешать добрым людям причинять добро? Скорее всего, так и есть.

Выжидали они с полчаса. Потом «кормушка» открылась в нее кто-то заглянул, и через минуту дверь с грохотом открылась, и в камеру ввалились человек десять мордоворотов — с дубинками, в бронежилетах, шлемах, и все такое прочее. Такое прочее — это берцы, которыми они начали меня резво пинать, вдобавок к массажу «демократизаторами». Хорошо это у них получалось. Если бы я не умел группироваться, если бы мои мышцы не были такими развитыми — точно переломали бы кости и отбили внутренности. А так — превратили тело в сплошной синяк, и потные, довольные, поволокли меня наружу. Я даже сознание не потерял — пока тащили, смотрел в пол, не позволяя себя расслабиться и вырубиться, и убегающая подо мной полоса бетонного пола напоминала мне дорогу. Дорогу, по которой я несусь на автомобиле без тормозов. Куда вынесет меня дьявольский железный конь? Где та пропасть, в которую свалюсь? Знает только Бог. Только вот мне не скажет. У человека ведь свобода воли, ага! Мы сами выбираем свои дороги! Ох, частенько стал в этом сомневаться. С некоторых пор…

Меня тащили попинывая время от времени. Я не сопротивлялся. Что толку, если я сейчас убью пару-тройку этих придурков, которые по большому счету и вовсе-то ни причем. Им сказали — они делают. Служба! Но даже если я их положу — выйти мне точно не дадут. Снайпер пристрелит, или еще как-то достанут, но точно — не выйду. А так — даже в одиночке можно жить. Я крепкий, меня так просто не завалишь! Я Самурай! И у меня есть неоплаченные долги! Мне никак нельзя сейчас умирать, хотя вроде бы и пора. Хочется воссоединиться с семьей — на том свете, но как я могу бросить этот мир без того, чтобы расплатиться? Никак нельзя.

В одиночке не было ничего. Вообще ничего — кроме бетонного пола и стен, обработанным жутким изобретением какого-то неизвестного гения. И этот гений скорее всего сейчас в аду сидит голым задом на своем изобретении, а черти с гиканьем и прибаутками волокут его вперед, стирая зад до самой евонной шеи.

«Шуба» — так называется это изобретение. Это когда цементный раствор набрасывают на стену, и когда он застывает, получается что-то вроде гигантской терки, или скорее рашпиля. Ну — чтобы писать на стенах было нельзя. А еще — чтобы не расслаблялись и не чувствовали себя как дома. К такой стене даже притрагиваться противно — торчащие из нее цементные пупыры вонзаются в спину, и ты волей-неволей стараешься найти себе новое место, где бугорки не такие острые, и где можно опереться на стену не боясь повредить кожу.

Меня швырнули на пол, сверху еще пару раз огрели дубинками, и дверь в одиночку с грохотом затворилась. Кстати, заметил — цирики почему-то всегда закрывают двери с невероятным грохотом, будто стараются показать, что выхода отсюда нет. Как крышку гроба захлопывают. Нет, я не человеколюб, и уголовников ненавижу — все-таки я мент, а не какой-то там карманник — но глумиться над людьми, чтобы удовлетворить свое патологическое желание никогда не буду. Так поступают люди низкие, гадкие, закомплексованные. Они поднимаются в своих глазах только после того, как кого-то унизят. Таких всегда хватало в правоохранительных органах, тем более после того, как в ментовку и на зону пришли толпы озлобленных, нищих, злых на весь мир бывших военных. Сокращение армии в угоду потенциальному противнику — что может быть мерзее? И вот эти самые военные правдами и неправдами пытаются устроиться и устраиваются в милицию и ГУИН.

Поначалу лежать в одиночке было даже приятно — после душной, прокуренной, вонючей общей камеры. Здесь прохладно, бетон приятно холодит отбитые бока, опухшее лицо, и кажется, что ушибы болят на так уж и сильно. Июнь, жара, а здесь холодно так, будто включили японский кондиционер. Нет, не Бакинский БК-2300, потому что в камере тихо, будто в могиле, а бакинский кондюк завывает, как фашистский «Юнкерс» с полной бомбовой загрузкой.

А потом меня стало пробирать холодом до самых костей. Бетон вытягивает из человека жизнь — по капельке, незаметно, высасывает из тела здоровье. Нельзя на нем сидеть или лежать не подложив под себя что-нибудь толстое и мягкое. Матрас, например. Но кроме моих костюмных штанов, перепачканных моей и чужой кровью, да майки-алкоголички (ну да, я не аристократ!) — на мне ничего больше не было. Не считая итальянских полуботинок, конечно. Представляю, что творится в этом каменном мешке зимой! Хорошо хоть сухо здесь, а то бы…

И тут дверь раскрылась, и на пороге появился толстый, потный сержант с ведром в руках. Он качнул ведро, и на меня вылилась хорошенькая порция ледяной воды, от которой захватывало дух и останавливалось сердце! Как из колодца набрали, твари! Где в июне можно налить такой ледяной воды?!

— Это чтобы тебе жарко не было! — хохотнул толстяк.

Дверь захлопнулась, и я снова остался один — в тишине и покое. Мокрый насквозь, как упавшая в канал мышь.

Итак, меня решили убить другим способом. Пусть и долгим, но…тоже хорошо! Посиди тут недельку без еды, в мокрой одежде, на ледяном бетонном полу — сам захочешь башку разбить о стену! Свою башку. Или чужую.

Я дрожал, сжав плечи руками, чувствовал, как впивается в спину цементная «шуба», и думал о том, как мне жить дальше. Ну…если Сергачев все-таки про меня не забыл и вытащит отсюда. Выходило — нужно будет затихариться и сидеть, не высовывая носа неопределенное время — пока не стихнет шумиха, и пока те, кто хотел меня убить не решат, что я ударился в бега и не собираюсь никому мстить.

Опять мстить! Да когда-нибудь это закончится?! Когда-нибудь я успокоюсь?! Ах, самурай, самурай…ну почему ты так стремишься к смерти? Почему умереть для тебя важнее, чем жить?

Может потому, что умереть легче, чем жить? Тоже версия, кстати! Так боятся жить, что хотят умереть! А почему бы и нет? Если это насчет меня, то все точно. Жить для меня страшнее, чем умереть.

Как ни странно — через некоторое время я забылся тяжелым, тревожным сном. Мне что-то снилось, а что именно — вспомнить потом не смог. Но не хорошее, нет! Что хорошего может присниться в карцере, когда ты весь мокрый лежишь на бетонном полу? Это как в том анекдоте: «Приходит пациент к проктологу, и говорит: доктор, что-то в у меня в попе нехорошо! А доктор и отвечает, перебирая бумажки: батенька, что же там может быть хорошего?!»

Да, в тему…я ведь в полнейшей попе! Нет — попа бывает у красивых девушек, и у детишек. А я — в заднице! Огромной такой, великанской, из которой нет ни какого выхода и просвета…

Проснулся от того, что снова громыхнула дверь. В дверном проеме показался знакомый огромный, с меня ростом, но толще и шире раза в четыре толстогубый цирик. Ну — тот самый, что облил меня водой. Он внимательно и даже как-то добродушно оглядел меня с ног до головы, ухмыльнулся, пожал плечами:

— Успел высохнуть? Силен! А мы тебе сейчас еще добавим водички! Ну чтобы не было скучно сидеть! Душ, понимаешь ли! Лечебная процедура!

Он наклонился куда-то вбок, наверное чтобы забрать ведро, стоявшее к стены за углом, и не видел, как я поднялся на ноги. А когда толстяк снова посмотрел на меня, было уже поздно. Я со всей дури врезал в широкое, добродушное лицо палача, ломая ему нос, выбивая зубы. И мне было плевать, что будет потом. Правда — совсем плевать!

Если человека довести до определенной степени отчаяния, если загнать его в угол, из которого нет выхода — он становится способен на подвиг. Я где-то слышал, или читал, что обычно подвиг это результат чьей-то расхлябанности, непредусмотрительности, просто глупости. Нормальные люди подвигов не совершают — они просто делают свою работу. Хорошо делают!

Устал я. От этой жизни, от этой безнадеги. Неужели все, что творится вокруг меня, в нашей стране — все это будет вечным? Нескончаемым? Иногда мне хочется, чтобы человечество просто смыло с лица Земли. Чтобы те, кто останется, начали свою жизнь с ноля! Чтобы не было этой мерзкой, грязной цивилизации!

Социопат? Наверное. А я никогда не говорил, что являюсь человеколюбом и мессией. Я живой труп, который ходит по миру непонятно зачем, непонятно — почему еще ходит. Так не лучше ли уйти прямо сейчас! Весело! С огоньком! Жаль нет бензина…придется без огонька. Но весело!

Я перешагнул через толстяка, но потом передумал, наклонился к нему, взял связку ключей. Оружие у него, само собой, никакого не было — если не считать обычной дубинки-демократизатора. Прихватил ее, а еще забрал баллончик «Черемухи». Пусть будет!

Проверять пульс придурка не стал — ну и убил, и что тогда? Одним больше, одним меньше… Ну да — он, типа, не виноват, ему приказали меня кошмарить, и что? Не наслаждался он пыткой, просто профессиональный палач — мне что от этого знания? Легче стало? Пусть сдохнет — ни разу не пожалею. Он знал, куда идет работать.

Посмотрел на ключи — интересно, подойдут к каким-нибудь камерам? Тут десяток ключей — почему бы не попробовать?

Шагаю к первой попавшейся камере, подбираю ключи. Щелк! Открылся! Подъем, «бродяги по жизни»! Веселье начинается!

Ко мне бегут четверо цириков с дубинками в руках. Смешно! Всего лишь четверо?! Вам надо было идти на меня со щитами, держа перед собой «укороты» и поливая коридор длинными очередями, а иначе у вас нет шансов! Убедились? Вот то-то же. А я даже не запыхался. И пусть вас добивают те, кого вы так истово шмонали, кого лупили дубинками по спинами и бедрам, ставя вдоль стены «хаты». Уж они вам расскажут, как это — получить дубинкой по почкам!

Хмм…что это со мной? Когда это я вдруг встал на ТУ сторону? С чего это мне стало жаль заключенных, преступников? Которых я вообще-то выжигал каленым железом! Преступников — не жалко. Но среди заключенных полным-полно и таких, как Юрка. А Юрку жаль. Не заслужил он того, как с ним поступили.

Да и не вставал я ни на чью сторону. Один на льдине. Сам по себе. Ни за красных, ни за белых. Пусть грызутся между собой. А я посмотрю, как это будет!

Позади меня визжат, ревут заключенные, вырвавшиеся из камер «на волю». Волей тут пока и не пахнет — мало вырваться из камеры, надо еще выйти из СИЗО. А когда вышел — попытаться уйти, без денег, в той одежде, которая на тебе была в камере.

Но бунт я тут учинил славный! Запомнят! Вообще-то этот толстяк, если я не ошибаюсь, не должен был в одиночку ходить и «проверять» карцер. А может, я чего-то не знаю. Скорее всего — просто наплевательское отношение к служебным правилам и банальная лень. Мол, и сам справится, вон — какой здоровый! Идиоты. Вы посылаете одного человеку к тому, кто голыми руками несколько часов назад перебил как минимум десяток отморозков! И которому теперь уже практически нечего терять!

Толпа человек двести, не меньше. Лица радостные, веселые, ощущение такое, будто все сошли с ума и не понимают, что последует за вот таким праздником жизни. Интересно, эта присуще только заключенным, или всем людям без исключения? А может, это какой-то психоз? В толпе человек резко глупеет, и над ним начинает довлеть коллективный разум, разум толпы, желающей зрелищ…и крови.

Крови хватало. Растерзанные глупые цирики, бросившиеся на толпу разъяренных заключенных, толстяк, которого я вырубил, и которому уже размозжили голову, а еще — несколько человек из числа бунтовщиков — подрезали в спину, видимо решали какие-то свои, местечковые вопросы и только лишь дожидались удобного момента.

И вот тут уже надо быть очень осторожным — как бы меня самого не подрезали. В спину, пока я тут стою в толпе, и соображаю, как и что мне следует делать. Наверняка информация про меня уже прошла по всему СИЗО. Не будут резать освободителя? Да ладно! Люди вообще неблагодарны по своей сути, а во-вторых, я только сегодня поубивал их так сказать единомышленников. Так какое тогда должно быть ко мне отношение?

Жаль что я сейчас в другом крыле здания, не могу открыть камеру, где Юра сидит. Зачем? Пообщались бы. Интересно было бы узнать, как там все происходило после того, как я разобрался с Монголом. Ну вот как они спишут десяток заключенных? Какие акты напишут? Сердечная недостаточность, выразившаяся в проломе черепа? Инфаркт миокарда с переломом грудины? Одного-двух еще можно списать, сактировать, но десяток?

Хмм…а не сделал ли я им подарок? После бунта в СИЗО не один десяток останется лежать на полу. Можно все списать на беспорядки! И меня, кстати сказать. Что-то я снова передумал умирать! Ага, вот такой нестойкий в своих решениях.

— Ты Самурай? — голос тяжелый, тягучий, с хрипотцой. Говорит нараспев, по-блатному.

— С какой целью спрашиваешь? — отвечаю вопросом на вопрос, оценивая противника. То, что это противник — сомнений нет. Ну не приятель же он мне — синий, как троллейбус! Татуированный по самое не хочу!

— Не кипешись. Нет к тебе претензий. Я знаю, что в хате было. Монгол за беспредел пострадал. Ты хоть и мент, но все по-закону, по воровскому закону. Я Загор, вор в законе. Смотрящий за СИЗО.

— Вот как? — слегка удивился я — Плохо ты смотрел за СИЗО, смотрящий, если у тебя подчиненный беспределил. Ты вообще в курсе, что он на администрацию работал? Что его не просто так перевели в нашу камеру? Специально, чтобы меня завалить.

— Я слышал, что ты типа экстрасенс? — Загор не ответил на мой вопрос, будто и не слышал — Можешь узнать правду о человеке?

— Могу… — не сразу ответил я — А с какой целью спрашиваешь?

— Целью, целью! — явно разозлился вор — Спрашиваю, значит нужно! Можешь проверить одного человечка — наседка он, или нет?

Я посмотрел в глаза вору и медленно помотал головой:

— Нет, Загор. Ты правильно сказал — я мент. И вычислять наседок вам не буду. Не надо ко мне с этим подходить.

— Правильно говорят — вы, мусора, человеческого отношения не цените! — скривился в ухмылке Загор — голова у вас не так устроена! Ладно, живи…если получится.

— Если получится… — эхом откликнулся я, глядя на то, как за решеткой, перегораживающей коридор, к нам бежит толпа в черных комбезах, бронежилетах, шлемах — со щитами и дубинками в руках. А у некоторых еще и дробовики, стреляющие пластиковыми пулями. Вот теперь начнется настоящая потеха!

— Граждане заключенные! — голос из динамиков был металлическим, как будто говорил робот, но мне сразу вспомнилось: «А теперь — Горбатый!»

— Граждане заключенные! Во избежание ненужного кровопролития, администрация предлагает вам вернуться на свои места, встать к стене лицом и дождаться, когда к вам подойдут представители администрации! Если вы не выполните наши требования — будет открыт огонь на поражение! На размышление вам дается десять минут!

— Сууукиии! Баланду есть невозможно — помои! Спать в камерах невозможно, места нет! Твари! Сделайте нормальные условия, твари! Не сдадимся!

Народ, разгоряченный неожиданной свободой, вопил до хрипа, до пены на губах. Это была настоящая истерия, массовое помешательство. И все это точно не могло остаться без ответа.

Я знал, чем это все закончится, потому не дожидаясь выстрелов ушел с линии огня. Пластиковая пуля двенадцатого калибра оставит синяк размером с тарелку, а еще — может запросто сломать ребро либо выбить глаз. А оно мне надо? Так-то я восстанавливаюсь быстро — у меня ведь ускоренный обмен веществ в организме — но вырастить отсутствующий глаз вряд ли смогу. Хотя…я ведь не пробовал? А вдруг и правда могу?

Тело действовало помимо моей воли — пока эти все мысли мелькали у меня в голове, я вжался в стену вдоль пола, лежа на животе, и с каким-то странным, почти детским любопытством наблюдал за тем, как действует тюремный спецназ. Все у них отработано до автоматизма. Вначале — залп, который выбил большинство самых активных заключенных. Например тех, кто держит…держал в руках милицейские дубинки. И это правильно — спецсредства не игрушка в руках отморозков.

Те, в кого попали пули — или потеряли сознание, или корчились на полу, зажав руками пострадавшую часть тела. У большинства это был живот, но я заметил одного зажавшего свой пах. Вот этому я почти искренне посочувствовал — да, неприятно, когда тебе по яйцам прилетает такая штука. Как минимум — ты о бабах не будешь думать ближайшие три месяца, а то и больше. Так импотентом можно стать — с такими-то событиями! Но опять же — ты знал, на что идешь — и это во всех отношениях! Ты совершил какое-то деяние, после чего попал в СИЗО. И теперь вот огребаешь по-полной, и огребешь еще — когда все это закончится.

Скажешь — не виноват? Попал сюда без вины, по беспределу? Ой, нет, братец! Я уверен, и всегда буду уверен, что наказания без вины не бывает. Вот ты устроился в какую-то фирму, где тебе не платят денег. А чего ты там сидел тогда? Играл в игрушки? В «Дум» проходил уровни? Ну ладно — ступил, да, бывает. Так на кой черт ты потащил компьютер домой? Без документов, без договора? Башка у тебя где была? Вот то-то же. И так каждый случай разобрать — окажется, что невиноватых-то и нет. Не так поступил, не так сделал, не с теми дружил и не тем доверился — это не вина? А если есть вина — получи наказание!

— Самурай! Самурай! А чо делать-то?!

Я чуть не вздрогнул! Вот только подумай о черте — а он тут как тут! Юрка!

— Ты откуда тут взялся?! Ты же в другом крыле сидел!

— А всю камеру раскидали после того, как ты там накуролесил. Меня — сюда. Я вон в той сидел.

— А чего вылез? Щас ведь тут всех отоварят! И тебе прилетит!

— А что делать-то? Все пошли — и я пошел! Хмм…не знаю, зачем пошел. Ну и что делать? А не знаешь, кто всех освободил?

— Я освободил. Чего глаза вытаращил? Так получилось. Вот что, Юра…ты бы в камеру зашел, а то ведь поломают!

— А ты почему не зашел?

— А нет у меня камеры! Я в карцере сидел. Свали, свали отсюда!

Я отвернулся от Юрки и тут же забыл о его существовании. Спецназа прибавилось — уже человек пятьдесят только у коридорной решетки, и явно готовятся войти. Щиты, дубинки, бронежилеты — все, как положено. Вот щас начнется!

Оглянулся, увидел открытую дверь камеры по соседству с тем местом, на котором я лежал, и быстро пополз туда, стараясь не поднимать ни голову, ни задницу. И то, и другое мне дорого, и я их берегу.

Нырнул в камеру — точную копию той, в которой я устроил побоище — и замер, усевшись на пол и привалившись спиной к стене. Справа журчала «параша», слева у стены кто-то валялся и под ним расплывалась лужа крови. Охранник! Кто-то затащил его сюда и убил — зверски, ему буквально расплющили голову, наверное прыгали, топтали ногами уже бесчувственное тело. Отвратительное зрелище! Ну что за люди? Даже убивать как следует не умеют. Обязательно грязь, обязательно зверство! Нет бы чисто и красиво свернуть башку! Или придушить.

Хмм…мда. «Профессиональная деформация» — так это называется? Киллер рассуждает о том, как правильно, красиво убить жертву! Эстетика убийства, понимаешь ли!

— А как мы тут? Что делать-то будем?!

Опять он! Да черт подери, Юра! Нет «мы», есть «Я», и «ТЫ»! ну как ему это объяснить? Приручил парнишку, и вот теперь…

В коридоре пальба, грохочут ружья и мне показалось, или я ошибся — вроде как пистолет несколько раз хлопнул? Ружье бьет гулко, как пушка долбает, пистолет сухо и звонко хлопает. Судя по звуку — «макаров». Ну…мне так кажется, что «макаров».

— Юра, сиди здесь и не вылезай! Тебя никто не тронет, если ты не влезешь в эту мясорубку! А мне надо выбираться отсюда.

— И мне надо! Сколько я еще тут сидеть буду?! Я уже не могу! Хоть вешайся!

Не успел ничего сказать в ответ. В дверном проеме возникла высокая массивная фигура с дубинкой и щитом в руках. На лице — балаклава, что впрочем совсем даже никакая не редкость. И ОМОН морды прикрывает, и тюремный спецназ — по понятным причинам. Чтобы мести не было — вдруг «спецконтингент» встретится на улице и решит поквитаться — лучше, чтобы они не видели, кто им пересчитал ребра дубинкой.

Похож на Терминатора — медленно поводит головой из стороны в сторону, будто выбирая цель, потом замечает на полу труп охранника. Молча взмахивает рукой с зажатой в ней дубинкой, и… И я совершенно рефлекторно ловлю эту дубинку, тяну ее по ходу движения и отправляю хозяина дубинки в полет.

Вообще-то много сил прилагать не нужно, чтобы вот так запросто отправить человека в полет. Он сам себя валит, своей собственной энергией удара. Нужно только как следует подправить это движение, и вот — он весь твой. И нет ни какой разницы — большой он, или маленький, толстый или тонкий, сильный, или хиляк — чем больше вкладывает в удар энергии — тем дальше летит. Закон такой!

Головой крепко приложился, я даже поморщился. Вот не надо было меня доставать! Сидит себе человек у стеночки, мечтает о свободе, так зачем его лупить по вместилищу разума?

Быстро поднимаюсь на ноги, иду к спецназовцу и начинаю его раздевать. Чувствую Юрин взгляд, негромко, но жестко ему говорю:

— Какого черта таращишься? Если хочешь отсюда уйти — раздевай охранника! Наденешь его форму — он по комплекции с тобой один в один! Или оставайся здесь, жди суда.

Спецназовец толще меня в поясе, и наверное весит больше килограммов на двадцать. Чем камуфляж хорош — главное, чтобы в плечах был как раз, а то что в поясе болтается — так это нормально. Под броником все равно не видно. Тощий я стал после того, как мутировал. Жира — ну ни капли! Съедает мой организм весь жир. Вот и хожу как скелет, облепленный узловатыми мышцами. На себя в зеркало без содрогания смотреть не могу. Хотя честно сказать — плевать мне, как я выгляжу. Надя смеялась — по мне анатомию изучать можно. А еще завидовала — она диету держит, голодает, а я в любое время суток любое количество любой жратвы лопаю — и ничего! Как был тощим скелетом, так и остался!

Конечно, я ей не говорил про то, что у меня ускоренный обмен веществ. И что потому, скорее всего долго не проживу. Мой организм работает на износ, как самолет, который все время летает на форсаже. Я можно сказать горю — живу, и горю. Сгораю.

А впрочем — я не знаю, сколько проживу. Сазонова спрашивал — он ничего не ответил. Честно сказал, что не знает. И он правда не знает — иначе бы сказал свое «табу». Или рассказал.

Но сейчас не о том надо думать. Сейчас одеться и вперед, на выход! Слава богу — и ботинки пришлись впору! Кстати — какие-то импортные, наверное штатовские. Удобные «колеса»!

Позади кто-то блюет. Ясное дело — кто именно. Вот какого черта ты за мной увязался? Нет, вопрос надо ставить иначе — какого черта я за собой его тащу?

Сам не знаю. Не нужен он мне. Только лишь мешает. Вздыхаю, смотрю на то, как бледный, с перекошенным лицом Юра натягивает на себя рубашку охранника, едва не отрывая пуговицы. Рубашка пропитана кровью и на нее налипли кусочки мозга. Ну да, неприятно, согласен. Но что делать?

Через пять минут Юра все-таки готов, и я аккуратно заправляю его длинные патлы в кепку охранника. А потом наклоняюсь, макаю ладонь в густую лужу «вишневого варенья» и мажу Юре лицо. У Юры снова позыв к рвоте, но сдерживается, только давится и тяжело дышит.

— Сейчас повиснешь на мне, я тебя потащу на выход. Типа ты раненый охранник и я тебя выношу с поля боя, спасаю. Ни во что не вмешивайся, ничего не делай — твоя задача изображать из себя полутруп. Помешаешь мне — я тебе сам башку оторву!

Натягиваю балаклаву, шлем, на пояс вешаю дубинку — готов! Юрину руку себе на шею, и вперед!

В коридоре — шум, гам, тела поверженных наземь заключенных, и кстати сказать — спецназу тоже досталось. Минимум три человека сидят и стоят у стены вытирая кровавые сопли.

Тащусь в противоположную сторону, к решетке, перегораживающей коридор. У нее трое охранников с дубинками — огнестрельного оружия не видать. Меня кто-то окликает — что-то вроде «Эй, ты куда?». Но я не отвечаю, и меня больше не беспокоят. Тащимся дальше.

Дверь в решетке со звоном и гудением электрического запора открывается, ко мне бросаются двое охранников. Вернее не ко мне, а к Юре, старательно постанывающему, как если бы он был при последнем вздохе. Дожидаюсь, когда они приблизятся, переваливаю Юру им на руки, шагаю к третьему цирику и коротко бью его в основание черепа косточками сложенных вдвое пальцев правой руки. Не насмерть бью, только чтобы выключить, и это большая проблема. Все мои рефлексы отточены на то, чтобы убивать. Мне стоит огромного труда удерживать руку от смертельного удара — ведь Сазонов меня учил только убивать, и я давно уже не мент, которого учили противоположному. Мент не убивает. Мент задерживает. Не дай бог он кого-нибудь прибьет!

Двое, что подхватили Юру не успели ничего понять — они и не видели, как я обошелся с их коллегой. И пали рядом — чистые нокауты. Для хорошего нокаута и не нужно так уж сильно бить. Достаточно сделать это резко, хлестко, в нужную точку. Мозг в черепной коробке получает встряску и на время переходит в спящее состояние.

В общем — поспят немного, да и…все. Голова немного поболит, а так — ничего особенного. Мало ли в нашей жизни было микросотрясений мозга? Упал с велосипеда — вот тебе и мироксотрясение! Врезала соседка по парте учебником по твоей макушке — вот тебе и сотрясение! Переживут цирики.

Дальше по коридору! Дальше! Лестница ведет вниз, навстречу поднимается человек двадцать в камуфляже и в бронежилетах. Видимо дела у администрации совсем плохи — стягивают все резервы. Заключенные пошли вразнос.

На нас с Юрой косятся, но никто не останавливает и ничего не спрашивает. Лицо Юры мы помыли из бутылки с минералкой, а то, что охранника не узнают — так что же такого? Их тут десятки! Одни увольняются, другие приходят им на смену — разве всех упомнишь?

Внизу — суета. Бегают, возбужденно говорят, куда-то звонят. Почему-то тут и пожарные — что пожарным делать в СИЗО?! Он что, горит? Или хотят разгонять толпу брандспойтами? А что, вполне реально, напор-то вон какой! Как дать по толпе, и…конец бунту! Ну…мне так кажется, а я могу и ошибаться.

Выходим на улицу. Тут зачем-то все оцепили — милиция за оцеплением, толпа любопытных, или это родственники заключенных? А может родственники охранников? А откуда узнали, что тут случилось? Хотя…сколько времени прошло с начала безобразия? Час? Два? Странно, но я потерял чувство времени. И это плохо. Надеюсь, оно восстановится.

Проходим сквозь оцепление. Бронежилет и балаклаву я бросил там же, где вырубил троих охранников. И шлем там оставил. Взял форменную кепку одного из них, так и вышел из здания.

А куда теперь? Точно не на автобусную остановку. Валить отсюда надо быстро, а значит — останавливаю такси. Деньги есть — немного, но есть, пришлось охранников слегка пощипать. Почистил бумажники — набралось немного денег. Совсем чуть-чуть, но на такси и поесть — хватит.

Остановилась мятая-перемятая «копейка» с таксистными шашечками на крыше. Мужик лет семидесяти, седой, мешки под глазами. Времена хреновые, пенсионеру приходится подрабатывать. Называю адрес, мужик называет цену. Дорого, черт подери! Почти все деньги придется вывалить! Но киваю — валить надо, и как можно быстрее. Есть у меня один домик, о котором никто не знает. Никто — кроме моих погибших друзей-соратников.

Подумал о них, и сердце сжалось от боли. Ну как же так?! С какого хрена?! Так не должно было случиться! И я даже похоронить их не сумею. Как и мою Надю…

Нет, я точно проклят! Каждый, кто рядом со мной — обязательно умирает! Вроде как царь Мидас все, до чего дотрагивался превращал в золото. Вот и я такой Мидас, только все, до чего я дотрагиваюсь превращается не в золото, а в трупы.

— А что там случилось-то? Чего оцепили? — спрашивает водитель, но я недовольно машу рукой. Мол дураки они все! Кто они? Да все! У настоящего служивого дураки все, кроме него самого — командиры идиоты, потому что заставляют делать тупое и странное. Подчиненные служаки идиоты — потому что не исполняют как следует те гениальные приказы, которые он отдал. А все остальные просто идиоты, мешающие жить настоящему вояке.

Водитель еще что-то говорит — я отвечаю односложно, без интереса, так что он скоро стихает и ведет свою машину смерти, ловко вписываясь в городской поток машин, пробиваясь за город, на выезд.

Выходим мы за километр до нужного места. Не нужно нам светить, куда именно отправились. Как бывший мент, как бывший оперативный работник, я с полной уверенностью могу сказать — найти можно любого Лю-бо-го! Если только он не воспользуется запасным комплектом документов, и не уедет насовсем, обрывая все связи, все контакты из своей прежней жизни.

Но так не бывает. Преступник не может жить без своей среды. Не может не общаться с теми, кого знает. Он же не отшельник, живущий в пещере и питающийся сушеными кузнечиками. Оборвать связи очень трудно, и практически невозможно.

Расплачиваюсь, выходим, дожидаемся, когда дедок уедет. Посматривал он на нас странно — мол, чего вылезли посреди дороги? И вообще — что делать двум ментам на этом пустыре? Хорошо еще, что я приказал Юре снять испачканную кровью одежду и переодеться в чистую, принадлежащую раньше одному из трех нокаутированных цириков. Пришлось немного времени потратить — а что делать? Он весь в крови был.

Потом тащились по пыльной дороге, сжатой заборами многочисленных дач-курятников. Место тут не больно-то престижное, можно даже сказать — совсем не престижное. Но и тем лучше. Случайно узнал, от Нади — мол, соседка ее продает дачу. Ездить далеко, сил уже нет. А дачу никто не покупает — не интересно в такой дыре. А может денег лишнего запросила. А мне вдруг запала в голову мысль — а почему бы и нет?

Купил. Составили договор у нотариуса, а переоформлять в БТИ пока и не стал. Пусть на бывшей хозяйке дача висит, так спокойнее. Одной ниточкой, ведущей ко мне — меньше.

Прежде чем войти в дом — подождал, внимательно осмотрел и участок, и само строение. Все было так, как я оставил — замок на месте, прислоненные к двери грабли — так и стоят, как я их прислонил, ни на сантиметр не сдвинулись. И «контролька» — кусочек спички над дверью тоже на месте. На окнах никаких следов вскрытия — значит, не лазили. Конечно, мог забраться какой-нибудь бомж, или дачные воры, нередко промышлявшие на дачах, но никаких следов мародерства нет, и это очень хорошо.

В старой перчатке под крыльцом нашарил ключ — большой, тронутый ржавчиной. Замок открылся легко и бесшумно — зря что ли я его смазывал маслом, влив целый стакан. Как знал, что пригодится.

Кстати — именно что знал. Человек, занимающийся такими делишками, как я, всегда должен думать о путях отступления и запасных аэродромах. Аксиома, однако.

Дом встретил странно волнующим запахом пыли и старых вещей. Так пахло у бабушки в деревне — неуловимо, и по-доброму. Этот дом строил муж бабульки, которая мне его продала — своими руками строил, а она ему помогала. А потом он умер. Спился, и умер. Он был летчиком-испытателем. Однажды дурной родственник подначил его прыгнуть в реку с большой высоты — типа, на спор. Он прыгнул. И у него после удара о воду из ушей пошла кровь. Что уж там случилось — я не знаю, но медики мужика списали, летать он уже не мог. И начал спиваться. Тем более, что пошел работать на стройку, прорабом (выучился после того, как его комиссовали). Ну а где стройка — там и обед, а какой обед без водки? Запои, выносил вещи из дома, а потом умер — еще довольно молодой, крепкий мужик.

Я когда слушал бабку — сердце щемило. Я ведь тоже едва не закончил именно так. Я ведь тоже пил после гибели моей семьи — каждый день, без просыху. В перспективе меня бы уволили, без пенсии, просто пнули бы под зад, и все (какая пенсия в тридцать лет?!). Я бы скатывался все ниже и ниже, и закончилось бы все так же печально, как с этим летчиком. Если еще не печальнее. Хотя куда уже печальнее?

Кстати, я не могу понять — ну потерял ты работу, хорошую, красивую, интересную работу, и что?! У тебя есть семья, ребенок — зачем ты пьешь?! Зачем себя убиваешь?! Да если бы моя семья была жива…нет, не так — я ради того, чтобы жила моя семья, сделал бы что угодно! Дерьмо из выгребных ям десять лет ведром вычерпывал! Землю бы копал! В тюрьме бы сидел! А ты…слабак! Тупой слабак!

Бабульке я этого конечно не сказал — зачем обижать? Она ведь его и сейчас любит. Да и нельзя так — тебе раскрылись, открыли душу, а ты взял и в нее наплевал. Нет уж…я не такой!

— А это что за место такое? — спросил Юра, оглядываясь по сторонам — Это твоя дача?

— Это моя дача — хмыкнул я — вон там тайник…вон, в стене! Ага — лист тащи в сторону, откроется проход. Доставай газовую плиту, да, вон она — двухконфорочная, и баллон — видишь, стоят? Давай один сюда. А я схожу за жратвой.

— Куда?! — Юра забеспокоился — В магазин?! А если наткнешься на ментов?!

— В подвал, какой магазин? — пожал я плечами — Давай, шевелись! Подключить плиту сумеешь? Сумеешь. Ну и слава богу.

Я спустился в подвал, вернее полуподвал — сквозь маленькое окошко у самого потолка едва пробивался свет, и тут было довольно-таки темно. Тем более что вечер на подходе. Ввинтил пробки в распредельительном щитке — вспыхнул свет, если можно охарактеризовать словом «вспыхнул» тусклое сияние двадцатипятисвечовой лампочки. Теперь вот и стало ясно, насколько в подвале темно — если даже такая тусклая лампочка казалась чем-то вроде зенитного прожектора времен Отечественной войны.

Погреб замаскирован в углу — под кучей тряпья, специально совершенно неудобоваримого вида — промасленного, воняющего солярой и мышами. Лично поливал соляркой! Эта гадость впитывается во что угодно, и вонять будет годы и годы. Лучшее средство, чтобы отпугнуть мародеров, желающих поживиться моим добром — кто решится покопаться в такой мерзкой куче и перемазаться? А под кучей — металлический люк. Да не просто люк, а с внутренним замком, ключ от которого вон там, в отдушине, в крапивном мешочке, зацепленном проволокой за край.

Сложно все, да. Но подальше положишь, поближе возьмешь. Погреб полон продуктов — да, на всякий случай. Вдруг нам всей командой пришлось бы, как говорили у дона Корлеоне «залечь на матрасы», то есть — спрятаться и переждать. Так что такая тайная база нам была нужна — на всякий случай. Вот и пригодилась…

Щелкнул выключателем, в погребе загорелся свет. Раньше тут не было погреба — это я привез таджиков, завязав им глаза (чтобы не знали дорогу), и они быстренько соорудили этот бункер, грамотно и умело укрепив стены, обложив их красным кирпичом. Таджики, помню, перепугались до смерти — подумали, что их везут убивать. Умоляли, плакали…а когда я расплатился вдвое больше, чем они просили за свою работу — снова напугались. Зачем платит так щедро?! На обратном пути хочет грохнуть и деньги отобрать?! Еле успокоил чертей…завывали так, будто у них кто-то дома помер. Только когда высадили их там, где они попросили — тогда поверили в свое счастье.

Металлическая лестница вела на глубину трех метров. Здесь холодно, как…как в погребе. Настоящий холодильник! Градусов пять, не больше. Стоят ящики с тушенкой, сгущенным молоком, макароны в пакетах, крупа — все, что нужно человеку, чтобы беспроблемно пережить апокалипсис. Или пересидеть период, когда его будут разыскивать все городские полицейские и гэбэшники. Первые меня хрен когда найдут, а вот вторые…въедливые, твари! Этих точно надо опасаться.

Потянулся, нащупал защелку, снял ее. Толкнул стеллаж с банками, он отъехал в сторону, открыв глазам небольшую комнатку-нишу, тоже обложенную красным кирпичом, как и весь этот погреб. Здесь стоял металлический дипломат, в котором лежало пол-лимона зеленых мелкими и не очень купюрами, на полке — охотничий малокалиберный охотничий карабини пистолет «Марголин», тоже калибра 5.6. На стволе «Марголина» толстенный набалдашник — глушитель. «Маргоша» и так не шибко громкий, а с этой штукой, изготовленной по моему заказу, он превращается в бесшумные пистолеты из глупых иностранных киношек. В этих киношках пистолет с глушителем стреляет примерно так: «Псст! Псст!». И никаких тебе лязгов затвора, никаких хлопков, напоминающих по уровню громкости звук открываемого шампанского. Мощность у «Марголина» с глушителем падает, стрелять можно только в упор, с нескольких метров, зато и звука никакого. Почти никакого. То самое «псст!»

А еще тут — три калашникова «АКСУ-74», три «макарова», несколько ножей НР, несколько комбезов, ботинок на шнуровке, цинки с патронами и еще куча всякого очень полезного барахла, необходимого тем, кто находится в бегах. В том числе — два комплекта документов на разные имена. Один на Сидорчука Виталия Ефремовича, другой — на Мелентьева Сергея Петровича. Паспорта, водительские удостоверения, загранпапорта — все настоящее, никакой подделки. Зачем подделывать, если в наше время можно купить все, даже власть в государстве! Все зависит от цены вопроса.

Взял два «макарова», две наплечных кобуры, несколько магазинов к пистолетам и несколько пачек патронов. Подумал — взял и «Марголин», и к нему пару пачек «целевых» патрон. Использую только целевые — они осечек на дают и бьют точнее.

Еще я переоделся в скромный костюм, сшитый специально на меня с таким расчетом, чтобы не было видно наплечной кобуры под левой подмышкой. Ни к чему привлекать внимание народа. Костюмов тут было несколько — разного размера и фасона, так, на всякий пожарный случай — для моих друзей, например. Ныне — покойных друзей (и сердце заныло, как вспомнил).

Ну и само собой — забрал дипломат с баксами, куда же без них. Это как копна соломы, уберегающая при падении. Есть деньги — есть будущее. Нет денег — и ты пропал. С голоду сдохнешь. Или пойдешь грабить прохожих, что совсем даже нехорошо.

Еле дотащил все наверх — и снаряжение с боеприпасами, и банки с тушенкой, сгущенкой, консервированными персиками и всякой такой лататой. Пришлось найти чистый мешок для строительного мусора, и сложить все туда. Благо, что мешков я тут заготовил целую кучу — вдруг придется мусор выкидывать! Какой мусор? Да всякий. Например — недругов, забравшихся ко мне в дом. По частям.

Когда Юра увидел, каким и с чем — я вернулся, у него отпала челюсть и вытаращились глаза. Особенно, когда он увидел у меня в руках «Марголин» с толстым набалдашником. Да, «Марголин» очень красив, и сам просится в руку! Брутальный пистолет, в отличие от того же «Макарова», убогого и совсем невидного. А с глушителем так и вообще смотрится оружием из «Звездных войн».

— Это что за пистолет такой?! Можно я подержу его в руках?

Я выщелкнул из «Марголина» магазин, подал пистолет Юре, а сам открыл пачку патронов и стал набивать их в этот самый магазин. Потом то же самое проделал с двумя магазинами к «Макарову», а когда отправил магазины в рукояти пистолетов, набил еще по два магазина к каждому. А пока набивал, думал — а не стоило ли мне прихватить и «укорот»? Но потом решил — не надо. Пока что мы залегли тут очень хорошо, крепко, нас в жизни никогда не станут здесь искать. Отсидимся несколько дней, отоспимся в человеческих условиях, отъедимся, а тогда уже двинемся по своим делам. Вот только каким делам? Нужно было это решить, и срочно.

Глава 4

Юра аккуратно отхлебнул из фаянсовой кружки с отколотым краем, и так же аккуратно зачерпнул апельсиновый джем тусклой мельхиоровой ложечкой. Интеллигенция, однако! Ест не жадно, не чавкает, режет аккуратными тонкими ломтиками. Что режет? А рулетики всякие, и кексики в упаковках. Вроде еще не заплесневели — холодно в подвале. Мой «госрезерв», однако.

— Хорошо! Горячий чаек! В СИЗО чай как помои, никогда не бывает горячим.

— А ты что хотел чтобы там условия были как на курорте? И это в то время, как пенсионеры в стране голодают, потому что вовремя не выплачивают? Должны же преступники понести наказание?

— За что?! Я вот — за что наказание?! Я же не виноват!

— Виноват. Наказания без вины не бывает. Вот, смотри: ты устроился в банк, который отмывает бабло. Сам сказал — это воровской банк. Так какого черта ты там сидел? Не отвечай! Я сам тебе скажу! Тебе было удобно — хорошая зарплата, куча времени — сидишь себе, в «Дум» играешь, а еще — телки симпатичные, а ты весь такой программист-администратор, у тебя ореол таинственного и ужасного! Телки западали на тебя, да? Ага, западали. А то, что зарплату тебе задерживают — ну а что такого? Отдадут же! Но не отдали. И тогда ты, такой весь мудрец, решил сам себе выдать зарплату — совершенно идиотским способом. Вот и получил наказание! За свою вину! Что, не согласен? Чего так поскучнел?

— А у тебя какая вина? Ты-то какого черта в СИЗО оказался, если такой умный?

Парень, похоже, обиделся. Определенно — обиделся. Ничто не обижает так сильно, как высказанная в глаза правда. Потому люди и врут. С самых древних времен — врут. Сказал правду какому-нибудь вождю племени, он обиделся, и ты получил дубиной по башке — а оно тебе надо? Лучше соврать, сказать, что он самый сильный, самый умный, самый удачливый. От тебя не убудет, а человеку приятно! И по балде не получишь. Может быть.

— Я-то? Я за дело сидел. За то, что людей убивал. И тебя могу убить. Легко, как куренку башку свернуть!

Напугался, точно. И глаза забегали. Пусть немного потрясется, а то ишь, разбушевался! Страх потерял? Будем искать!

— Извини…не мое дело, конечно.

В голосе искреннее раскаяние, слишком искреннее, чтобы быть правдой.

— Да я все тебе наврал. Какой я убийца? Я и мухи не обижу, ведь правда же?

Закашлялся, подавился чаем. Похлопать его по спине? Ну, чтобы прокашлялся. Нет, не буду, а то я ему так вдарю — позвоночник с грудиной соединится.

По-хорошему мне его надо грохнуть. Он был моей отмычкой — частью спектакля, позволившего выйти из СИЗО. Одному мне было бы точно труднее. А теперь — зачем он мне нужен? Друг? Ну какие друзья могут быть в СИЗО, а кроме того — я его знаю-то всего ничего, пару дней!

Но я не могу его убить. Потому что я не убийца. Я палач. Карающий меч правосудия, но не убийца. По крайней мере — так хочу о себе думать.

— Слушай, Юр, а что ты вообще собираешься делать? Ну вот ты вышел из СИЗО — и дальше что? Как ты будешь жить? Где? На что?

Молчание. Перестал есть, пить — замер. А что он может вообще сказать, дурачок эдакий!

— Ну…я дома буду жить. Или на даче — пока все не успокоится. Мама с адвокатом пойдет в суд, и докажет, что я не виноват, и тогда…

— Дурак ты, Юра! — не выдержал, перебил я — что же она раньше-то тебя не вытащила? Когда ты был послушным сидельцем? А теперь, в бегах, когда ты вырвался из СИЗО покалечив несколько охранников — кто с тобой будет разговаривать? Тебя попросту убьют при попытке к бегству!

— Но я же никого не бил! Это же ты бил! Ты калечил! А я просто вышел вместе с тобой!

— И зря вышел. В конце концов тебе бы дали условный срок, или зачли бы то время, что ты уже отсидел. А теперь ты лет на десять загремишь, и совершенно по-закону! Поймать тебя — как два пальца об асфальт! Куда ты денешься? Документы есть? Нет! Деньги есть? Нет! Жить есть где? Дома, с мамой? Рупь за сто — там уже сидит засада — ждут тебя. Тебе некуда деваться — кроме как сдаваться. Так зачем ты пошел за мной?

— Ну…я не знаю! — Юра растерянно пожал плечами — Говорю же, я никого не бил! Я только сбежал!

— Ты сбежал вместе со мной. Ты соучастник преступления, понимаешь? Я бил, ты изображал охранника. Подельник! Ты — подельник!

Тишина. Скрип ветки старой яблони. Ветка трется о раму окна, и когда-нибудь разобьет стекло. Надо бы ее отпилить…

Смешно. Я рассуждаю как завзятый дачник. Стоило оказаться на «фазенде», и тут же взыграли инстинкты колхозника. Все мы…оттуда. От сохи.

— А если я сдамся? Что будет?

— А теперь я не могу тебе позволить сдаться, понимаешь?

— Ты боишься, что я сдам твое убежище? Да я никому не скажу! Можешь не бояться!

— Я мало чего в жизни боюсь, парень. И уж точно не тебя. Но ты испортишь мне всю малину, потому что сдашь меня точно, даже не сомневаюсь. Отобьют тебе печенки, и ты расскажешь все. И про этот дом, и про то, что я где-то тут храню запасы. Потому теперь мне придется или свернуть тебе башку, или же тащить за собой. Тебе есть что терять? Девушка? Семья? Еще что-то такое, что можно жалеть и без чего ты не можешь обойтись?

— Ну…мама только! Но я ей скажу, что уехал далеко, прячусь, вот и все. А больше никого нет. Девушки тоже нет.

— А где отец?

— Отец умер…давно уже, еще когда я маленьким был. Болел. Простудился, и умер. Сказали — атипичная пневмония, лекарства ее не берут. Маме так сказали. Ну и…все, в общем-то.

Я задумался. Проблем с парнем будет — выше крыши, это точно. Но не убивать же его, в самом-то деле? Я не убийца. Я карающий меч. А парня карать не за что. Если я опущусь до уровня тех, кого убивал…это уже буду не я. Тем более — чего я боюсь? Смерти? Три «ХА!»

К тому же мне может пригодиться помощник. Слуга! У каждого уважающего себя самурая должен быть слуга. Я важно вышагиваю впереди, выставив напоказ толпе свои древние, доставшиеся по наследству клинки, а слуга позади меня несет зонт, укрывающий от солнца, и кучу барахла, которое настоящий самурай сам таскать не будет!

Мне стало смешно, я хмыкнул и криво усмехнулся. Потом глянул в глаза неприятно удивленному моим смехом собеседнику, нехотя пояснил:

— Это я не над тобой смеюсь. Над собой. Над мыслями своими. А тебе вот что скажу: будешь моим слугой! Да, да — чего вытаращился? Каждый самурай должен иметь слугу! Тьфу, черт, ты чего такую рожу сделал?! А! Все время забываю, что ты уголовный элемент…хе хе…«иметь слугу» — это не то, что ты подумал. Никогда у меня не было тяги к мальчикам, особенно грязным и вонючим! Щас мыться пойдем, черт подери! Тюремную грязь смывать. И только потом наденешь чистое. Я вот переоделся, а сейчас-то уже и пожалел — надо было вначале помыться, надо!

Мы доели наш немудреный ужин, и пошли вниз, на участок. Здесь был устроен летний душ, и я надеялся, что в крашеном черной краской баке наверху сооружения осталась вода, и эта вода не совсем уж и протухла. В душе мылись рабочие, когда строили погреб, так что может вода и не успела зацвести — времени прошло не так уж и много.

Я ошибся. Вода была ржавой, вонючей, и мыться в ней определенно нельзя. Пришлось найти шланг, аккуратноскрученный бубликом и перевязанный тряпочками — бывшая хозяйка постаралась, она же долго рассказывала, что и где лежит, а я никак не мог ей сказать, что мне плевать на сельскохозяйственные принадлежности. Они все равно мне не пригодятся. Для нее — это память о прошлой, лучшей, счастливой жизни. Для меня — просто инвентарь.

В общем — нашли мы шланг, размотали его, задубевшего от старости, кое-как нацепили на кран в системе полива, и стали мыться, скрипя зубами и шипя, когда струя ледяной воды упиралась в разгоряченную спину. Кстати — вот еще для чего нужен слуга: а кто спину потрет? Самому-то неудобно!

Свет на улице включать не стали — зачем беспокоить любопытных соседей? Достаточно света, падающего из окна кухни. Не надо лишний раз мелькать перед глазами дачников.

Помытому — хорошо! И побритому — еще лучше. Пока сидел в камере — оброс мерзкой колючей щетиной и стал похож на разбойника. Пришлось тогда просить у того же Юры одноразовый станок, и плюя, матерясь про себя сбривать надоевшую «колючку». А за сутки снова оброс щетиной.

Легли спать чистыми и сытыми, в прохладе и тишине. Юра в кухне на диване (там стоял старенький диван), я на кровати с панцирной сеткой и никелированными шариками по углам. На этой кровати наверное прошла вся бурная семейная жизнь бывшей хозяйки дачи, а может и не только ее жизнь. Кровати лет пятьдесят, не меньше, но сетка так и не продавилась, а никель на шариках не облупились.

«Умели делать вещи в четырнадцатом году!» — как сказала одна бабулька, персонаж фильма «Вендетта по Корсикански», когда взорвала мафиозо гранатой, некогда принесенной ее покойным мужем с первой мировой войны.

Заснул я быстро, буквально едва коснувшись головой подушки. Чистое белье холодило кожу, простыня укрывала от ночной прохлады, сетка на окнах не давала кровососущим тварям впиться в комиссарское тело — хорошо! Чем не жизнь?

И я упорно не хотел осознавать тот факт, что остался один. Совсем один! Ни подруги, практически ставшей мне женой, ни друзей — хотя друзьями я их теперь мог назвать все-таки с некоторой натяжкой.

В последнее время наши отношения немного разладились — все деньги проклятущие. А еще — парни начали выходить из-под контроля. Вспышки ярости, излишняя жестокость, агрессивность — все то, что присуще бандитским быкам, и что я категорически не хотел принимать. И чего не хотел видеть в моих друзьях. О чем им не раз уже говорил. Однако…меня, похоже не услышали. И дело шло к серьезному разговору, когда — или я, или они. Хорошо хоть что я не посвящал их в подробности своей основной «работы». Хотя и знал, что они догадываются — со мной что-то не так просто. Ну правда же — если я время от времени исчезаю, куда-то уезжаю и не говорю — зачем — в конце концов это все точно вызовет некие вопросы. На которые я никогда не давал ответов. Мол — это мое дело. Не ваше.

Надя тоже пыталась узнать, что со мной происходит, куда я езжу — но и ее я поставил на место, заявив, что не буду докладываться, куда и зачем уезжаю. А если она не согласна с такой жизнь, если ей что-то не нравится — всегда вправе со мной расстаться. Мне будет больно, я буду переживать, но…это ничего не изменит в моей жизни. И тогда в нашей с ней жизни образовалась явственная трещина. И тогда я понял — чем моя жизнь с Надей отличается от жизни с ныне покойной женой. Жене я бы сказал. Муж и жена — одна сатана. А если нет — значит, что-то неладно в семейной жизни. Ну…я так считаю.

В общем, не так уж в моей жизни все было и радужно. Деньги были — много денег! Но счастья они не дали. И какое счастье может быть у мертвеца? Я ведь живой мертвец, самурай, который не просто должен умереть в бою, а ищет боя, ищет смерти. Но — потом! Не сейчас.

С этой жизнеутверждающей мысль я и заснул — обложившись пистолетами и ножами. «Марголин» под подушкой, «макаров» под матрасом, «нож разведчика» — сбоку, под одеялом. Место тихое, безопасное, но кто знает? Береженого бог бережет — как учил меня господин Сазонов. Или товарищ?

Я чуть не попался. Если бы не моя привычка спать вполглаза, если бы не обостренный слух, если бы не уроки Сазонова, приучавшего меня жить «на щелчке» — точно бы попался.

Что такое жить «на щелчке»? Это когда твое оружие снято с предохранителя, и ты готов к любым неожиданностям. ЛЮБЫМ. Даже к таким, в существование которых ты поверить не можешь.

Что меня разбудило — не знаю. Только проснулся я с ясным пониманием, что в доме чужие. Во многих языках «чужой» и «враг» обозначает одно и то же слово. Для меня совершенно однозначно эти два слова синонимы. Иначе и быть не может — для человека в бегах.

Прислушался — никаких звуков, никакого движения, но точно знаю — в доме кроме Юры и меня еще кто-то есть. И тогда я медленно, осторожно спустил ноги с кровати, стараясь, чтобы не заскрипела и не брякнула старая панцирная сетка, взял в руки «марголин», лежавший со снятым предохранителем и досланным в ствол патроном, и стал ждать, когда эти люди (или один человек?) появятся в комнате.

Он двигался так тихо, так медленно и плавно, что когда свет из щели в занавеске упал на его фигуру, то она показалась каким-то нереальным сгустком тьмы, вдруг материализовавшимся у меня в комнате. Звучит, наверное, пафосно, но на самом деле было именно так — ни звука, ни шороха, темнота…и вот в лунном свете темный силуэт.

Я всегда попадаю туда, куда целюсь. Ну — талант такой у меня. А с легкой руки Сазонова натренировался так, что могу стрелять из любого положения, из любого стрелкового оружия, и мне не надо выцеливать «мишень». Достаточно указать на нее пальцем-стволом, и… Бах! Готово!

Он был правшой — пистолет с глушителем в правой руке, и потому я выстрелил именно в правый плечевой сустав. «Марголин» кашлянул — так негромко, как если бы чихнул младенец. Мягкая свинцовая пуля, которую невозможно идентифицировать после попадания в кость, вонзилась в плечо убийцы и мгновенно «отсушила» руку, заставив пальцы разжаться и выпустить пистолет.

Вторая пуля — в левое колено. Почему не в правое? А потому что когда «клиент» будет падать (а он обязательно будет падать после того, как ему раздробили коленную чашечку!), он теперь упадет влево, а не вправо, куда отлетел его пистолет. Мелочь, но вот от таких мелочей может зависеть и вся жизнь.

«Клиент» упал тяжело, так, что стул подпрыгнул. Второй этаж, тут пол не бетонный, доски. И тут же в дверях появился следующий экземпляр, клон первого, и сходу начал палить. И что интересно — этот пистолет не был с глушителем, а звук — тише, чем хлопок пневматической винтовки. Только затвор клацал довольно-таки звонко, от этого звука никуда не деться.

Если бы я после того, как свалил первого не шагнул к стене, и не встал с пистолетом наготове — скорее всего он бы меня завалил. Но я знаю, что обычно такие спецы работают парами — мне Сазонов рассказывал. Ликвидаторы — заходит вначале один, его возможно что и валят, а потом идет основной — когда жертва расслабилась и потеряла бдительность. В одиночку работают только ликвидаторы экстра-класса, такие как я и Сазонов. Хорошо, что ко мне прислали не такого как мы с ним — иначе бы мне конец пришел. Наверное.

Он дважды выстрелил туда, где я должен был находиться — а именно, по кровати. А когда моя пуля пробила ему висок — свалился назад, мешком, разбросав в стороны согнутые в коленях дергающиеся ноги.

Все произошло быстро, очень быстро. Время я не засекал, но с того момента, как в комнату вошел первый ликвидатор, и до выстрела в голову второму, прошло максимум секунды три, ну может чуть больше. Первый еще не успел отойти от шока, потому не успел закричать и предупредить, но скорее всего, у него сработала установка на молчание — есть приказ не шуметь, значит, молчи!

Я не стал подходить к раненому. Прямо от двери всадил ему пулю и в левое плечо. Мало ли…вдруг он обоеручный боец? Подойдешь, а он тебе нож в живот воткнет! Или стрельнет из второго ствола, спрятанного между ягодицами! Нет уж, паранойя — наш закон!

Теперь можно и подойти. Но только так, чтобы не пнул здоровой ногой. Вдруг он такой зверь, что и одной ногой меня победит?! Да, да — я же сказал, параноик!

— Сколько вас? — спрашиваю тихо, одновременно стаскивая балаклаву с головы убийцы — Только двое, или еще есть?

Молчит. Глаза таращит из темноты, и молчит. Кстати — упорный парень! Другой на его месте вопил бы, как разбойник в пыточной Малюты Скуратова!

— Послушай, парень — начинаю задушевный разговор — Ты пришел меня убить. Я тебе обещаю, что убью тебя быстро, и ты не будешь мучиться. Но это только если ответишь на мои вопросы. А если не ответишь — начну ковыряться у тебя в ранах и начну с твоего колена. Оно тебе надо?

— Да пошел ты…козел! — парень (я его не знаю, никогда не видел) вдруг дергается, хрипит, изо рта лезет белая пена. Пена пахнет косточками от абрикосов, и я понимаю, что проиграл. Нет, не вообще проиграл — сейчас проиграл. Допросить гада не смогу. Хотя скорее всего он и не знал того, что мне было нужно. Чертов трус! Сбежал. А вообще круто — оказывается, у него где-то там был цианид. Смог бы я так сделать, на его месте? Наверное, да — когда знаешь, что тебя будут пытать, и только потом убьют — лучше умереть сразу.

Подхватываю пистолет второго. Как и предполагалось — это ПСС. То есть — «пистолет самозарядный специальный». Применяется спецслужбами России. Может и не только России — но я этого не знаю. Магазин у него шестизарядный, и если предположить, что один патрон был заранее дослан в патронник, то сейчас должно остаться пять патронов.

Вообще-то некогда я рассматривал возможность и необходимость приобретения такого пистолета, но после здравого размышления от него отказался. Во-первых, дорого. Все такие штуки на строжайшем учете, а значит — стоят больших денег, и после каждой акции, когда сбрасываешь оружие, не хочется терять кругленькую сумму. Во-вторых — обычно я использовал винтовку, или что-нибудь еще, например — нож.

В левую руку ПСС, в правую «марголин», и вперед, на кухню! Надо же узнать — жив мой «напарник», или нет. Скорее всего у него в башке уже должна быть просверлена дырка калибра 7.62. Или 9 миллиметров. Возможно, как раз звук выстрела меня и вырвал из объятий Морфея.

Как ни странно — Юра был жив. Он спокойно и тихо спал, сопя носом и улыбаясь во сне. И первое, что я подумал: «Дуракам везет!». Почему они его не грохнули — я не знаю. Может, сочли неопасным, а может, решили допросить, и только потом грохнуть.

— Подъем! Нас ждут великие дела! — безрадостно сообщил я, легонько пнув торчащую с дивана Юрину ногу.

— А?! Что?! Где?! — Юру как пружиной подбросило. Спросонок он никак не мог ничего понять, щурился на лампочку, висящую под потолком в простеньком абажуре (я включил свет), почесывал коленку и хлопал ресницами. Рассмотрев, что держу в руке, вдруг вообразил, что я хочу его убить:

— Что?! Не надо меня убивать! Я никому ничего не скажу! Никому! Даже под пытками не скажу!

— Идиот… — вздохнул я — Одевайся. Нам сейчас нужно будет прибраться.

Не дожидаясь того, что мне ответит этот гений мысли, развернулся и пошел к себе в комнату, не забыв прихватить отложенный на время ПСС.

Включив свет и у себя в комнате, начал осмотр тел. Как и следовало ожидать, при них не было никаких документов. И ничто не указывало на принадлежность ночных визитеров к неким специальным службам. «…ни волочащийся за ним парашют, ни буденовка, ни наградной маузер с медной табличкой: «От товарищей из Реввоенсовета» — на это не указывали. Просто люди, которые пришли ко мне в гости и вдруг решили меня убить.

Нашел запасной магазин к ПСС — полный магазин, и это обрадовало. Хорошая машинка этот ПСС, с удовольствием использую его в своих делах. Каких делах? Да всяких делах. Таких, где понадобится ПСС — компактный, мощный и практически бесшумный. Вот патроны к нему добыть — проблема. Они же не обычные. Черта с два ты их купишь, как патроны к «макарову» или «ТТ»

К «макарову» — тоже нашел магазин, набитый патронами. Еще — два ножа. Не какие-то там особые ножи, просто финки. Настоящие, финские финки. Они были аккуратно прикреплены к предплечьям «клиентов», и я искренне порадовался, что не стал так опрометчиво подходить поближе к раненому убийце. Точно мог получить что-то вроде сэппуку. Кишки бы мне он выпустил наружу — легко и приятно (для него).

Больше ничего не нашел — если не считать ключей от автомобиля «Тойота», что меня несказанно обрадовало. Ведь с дачи-то нужно уходить! А как уходить, если у тебя «колес» нет? Такси вызывать? И тащиться ночью по переулкам с десятикилограммовым дипломатом? И с несколькими пистолетами. И с запасом патронов. И с ножами НР.

Нет уж — трофей, так трофей! Эх, жаль, что не удалось отсидеться подольше! Раскрыли мою берлогу. А вот как именно раскрыли — это надо будет обдумать…

— Это что, ты их убил?!

Голос Юры был не то что удивленным, он просто стоял с отпавшей челюстью и вытаращенными глазами, и не мог сказал ничего членораздельного — кроме уже сказанного. Ситуация не располагала к юмору, но мне вдруг стало смешно, и я чуть не фыркнул:

— Нет! Они вошли и самоубились! Застрелились!

— Зачем застрелились?

Я посмотрел в глаза Юры, и понял — он впал во что-то вроде истерики и не воспринимает ни малейшей логики. Так-то и понятно — вот сидел себе, сидел в камере, нюхал грязные носки соседей, и вдруг…закрутилось, завертелось в кровавом вихре! И что делать — непонятно. Тащит тебя, несет, а ты как соринка на ветру, влекомая могучим ураганом! Отвратительное ощущение.

Кстати — мне очень даже знакомое состояние. Только Юра летит просто так, без какой-либо возможности изменить положение дел, а я лечу на дельтоплане и пытаюсь вылететь из грозового фронта. Разница есть, да. Но по большому счету не очень-то и великая. И его, и меня может просто размазать по земле — если мы не предпримем какие-то меры. Какие именно — это другой вопрос.

Бац!

Голова Юры мотнулась, и он обиженно захлопал ресницами:

— За что?!

— Очнись, Юра! Нельзя впадать в прострацию! К нам в дом забрались убийцы, и мне пришлось их уничтожить! И нам сейчас нужно делать дела, а не сидеть, уставившись в пространство! Соображай быстрее, Юра!

— Что я должен делать?

Голос почти нормальный, хотя и слегка дрожит. Слава богу, вроде отошел! Истерика, однако. Была.

— Сейчас идем вниз, находим лопаты и копаем яму.

— Зачем?!

— Затем, что покидаем туда трупы. Мне не нужно, чтобы они провоняли весь дом!

— А потом?

— А потом мы отсюда уедем.

— На чем?

— На голубом вертолете, черт подери! Хватит болтать! За дело!

Сунул в карман штанов ПСС, рывком поднял Юру, уцепившись за его руку (он чуть не упал, когда я его толкнул к двери). «Марголин» оставил в кухне. Уж больно он громоздкий с этим набалдашником-глушителем.

Лопаты нашлись под навесом, вполне приличные штыковые лопаты. Отошли за дачу и начали копать посреди лужайки, благо что земля мягкая, недавно дождь прошел (похоже, что вчера), так что копать было легко. Наметил размеры ямы, воткнул свою лопату в землю и приказал:

— Копай. Я сейчас приду.

— Куда ты? — голос испуганный, дрожит, слышно даже сквозь пыхтенье. Похоже что ослабел парнишка в СИЗО, пыхтит, как паровоз, потом обливается. Чуть-чуть покопал, и вот уже кажется, будто пробежал дистанцию в три километра.

— Осмотрюсь вокруг. Вдруг у этих типов друзья были? Вот так копаешь, копаешь, а тебе по башке — тюк! И в эту же яму. А я не хочу чтобы нас с тобой похоронили в одной и той же яме. Я отдельную хочу.

Ответа слушать не стал. Повернулся, пошел вдоль дома по направлению к калитке.

Идти было легко — видно, хоть иголки собирай. Луна вылезла из-за облаков и светила, как огромный красный прожектор. Именно красный — потому что была сегодняшняя луна огромной и с красноватым оттенком, будто забрызганная каплями крови. Я знаю, что существует такое явление, как «красная луна». Что-то такое с прохождением лучей через атмосферу, ну и все такое прочее. Только почему-то все происходящее мне показалось символичным. Кровь под красной луной.

Где искать машину ликвидаторов я не знал. Примерно прикинул, где она могла бы стоять — если бы подъехал я — и пошел в ту сторону, время от времени нажимая на кнопку автомобильной сигнализации и прислушиваясь к ночной тишине.

Было тихо. Ни ветерка, ни шума деревьев, ни птичьих голосов — глубокая ночь, спят все, кроме ночных птиц. Но и те пока что успокоились и не нарушают покоя спящих. Все отдыхают — кроме убийц, и их жертв.

Сигнализация сработала, когда я отошел от дачи примерно на полкилометра, в посадках, в двухстах метрах от основной трассы. Эти многоумные загнали машину между рядами деревьев, и дальше пошли пешком. В принципе, скорее всего я бы сделал так же. Вот только никогда бы не поехал «исполнять» на громадном крузаке-80, черном, как ночь, отполированном до блеска так, что в бок джипа можно было бы смотреться, как в зеркало. И ко всему прочему — московские номера! Сделано все, чтобы увидевший эту «кибитку» уже не смог забыть, какую иномарку и где именно ее заметил.

Сазонов рассказывал, как пример идиотского приказа начальства: когда в СССР состоялась Олимпиада-80, всем агентам КГБ были выданы совершенно одинаковые серые костюмы производства ГДР. Их так, гэбэшников, и отличали — по одежке. Пока кто-то поумнее все-таки не распорядился, чтобы сотрудники занимались работой в своей обычной повседневной одежде. Но успели насмешить весь белый свет.

Вот и тут — вроде бы все в порядке, взяли лучших ликвидаторов (из тех, что еще были под рукой), но…джип! Нет бы взять местную таратайку, типа какой-нибудь «семерки» или «восьмерки». Но — вот так.

К машине сразу не пошел. Залег в кустах не очень далеко от крузака, и стал наблюдать за обстановкой вокруг него. И вот, буквально через пять минут — есть! Третий! Видимо, водитель. Он был не в машине — прятался в посадках, и выдал этого идиота запах табачного дыма. Я не курю, и совсем не пью, так что запах табачного дыма и алкоголя чую за десяток метров, как собака. А тут — порыв ветра коснулся моего лица, и нос сразу учуял запах табачного дыма, впитавшегося в одежду. Видимо не так давно человек хорошенько накурился, и теперь источал мерзкий запах, как завзятая пепельница.

Рядом. Совсем рядом. Метрах в пяти. Если что — не только покойные ликвидаторы умеют ходить бесшумно. Вернее — умели. Я тоже не лыком шит, как говорили наши уважаемые предки. А еще — слух у меня, как у кошки.

Так. Ну и что делать? Попробовать взять его в плен? Допросить, а потом ликвидировать? И нарваться на пулю? Подойти вплотную без шума я не смогу — он засел под деревом, обязательно хрустнет ветка. Сейчас совсем тихо, ветер как нарочно стих, так что…

Кстати — вряд ли это водитель. Ключи-то были у другого боевика! Хотя все может быть — может нарочно забрали ключи с собой, чтобы у этого типчика не было поползновений свалить на джипе куда подальше, когда начнется заваруха.

А может быть и еще интереснее — посчитали, что я завалю тех двоих, пойду к джипу, найдя ключи от машины, вот тут-то меня и встретит засада. А что, интересная версия! И очень даже реальная.

Тихий шорох сзади. Даже не шорох, не звук, а ощущение того, будто кто-то на тебя смотрит. Дыхание.

Мгновенно поворачиваюсь и выпускаю по темному силуэту две пули из ПСС. Двойной лязг затвора, тут же поворот и две пули в того, что лежал под деревом! Именно «лежал», потому что он уже не лежит, а взлетел с места, как подброшенный пружиной.

Едва успел. Спасло то, что я не стою на месте, я постоянно перемещаюсь. Как там это называли в книжке Богомолова «Момент истины»? Качание маятника? Ну вот я и качаю маятник. Не стою на месте, перемещаюсь, и при всем этом стреляю навскидку, и замечу — точно стреляю! Без промаха!

Подошел к тому, кого я убил первым. Мужик, как мужик. Лет тридцать, тридцать пять. Видно, что тренированный, крепкий, хотя и не массивный. Нет могучих плеч тяжелоатлета, нет мяса «качка». Худощавый, можно сказать — худой. Как и я. Только я гораздо выше ростом. Эти, что сегодня пришли по мою душу, все примерно под сто восемьдесят ростом. Сто семьдесят семь — сто восемьдесят, примерно так.

Второй такой же, как и этот — только в лице чувствуется некая примесь восточной крови. Татарин? Впрочем — какая мне разница? Какое мне дело до его родословной?

Снимаю джип с сигнализации, нажав на кнопку, и жду еще минут пять — вряд ли, конечно, они где-то посадили пятого «коллегу», но чем черт не шутит? Выждав, подхожу, и снова снимаю с сигнализации — проклятая кибитка автоматически встала на режим охраны, так как я не открыл дверцу. Открываю, свет в салоне не загорается. Но это и понятно — выключили, продуманные типы. Вот только что-то не дает мне покоя. Какая-то мысль скребется в голове, ни как не могу поймать за хвост — что-то мне не нравится, и все тут! Сосредоточился, усевшись за руль, и стал думать.

Во-первых, нет ли в машине бомбы? Вот я залехз в нее, как дурак, а вдруг подо мной бомба заложена?! И сейчас мои кишки будут висеть по деревьям!

Нет. Не будут. Больше ключей ни у кого не было. Кроме того — не та машина, чтобы ее использовали как контейнер для взрывчатки. Вот если бы машин было две, да одна из них какой-нибудь жигуленок — тогда, да. А закладывать заряд в крузер — это слишком даже для богачей, а уж Контора точно на такое не пойдет.

Во-вторых, ситуация, когда ключи от машины не у тех, кто остался на месте, у джипа, а у тех, кто пошел меня убивать — очень интересна. Почему ключи не здесь? Почему не у тех, кто остался в безопасности?

Да потому, что это часть операции. Трудно поверить, но и среди тех, кто остался в Конторе есть хитрые и умелые люди.

Итак, на акцию посылается двойка ликвидаторов, один из которых уносит в кармане ключи от машины. Если они добиваются успеха — значит, все замечательно, значит — получилось. А если нет? Если они там все полягут? Тогда я обыщу трупы, найду ключи от джипа, и само собой — полезу искать этот самый джип. И вот когда я — тепленький, расслабленный, чудом избежавший гибели пойду к вражескому тарантасу — вот тут уже меня и брать. Из засады.

А третье…о третьем я и думать не хочу. Никто не знал об этом моем логовище. Никто, кроме моего ближнего круга. Так вот кто из них остался жив? Или, вернее, кто меня сдал?

Машина завелась с пол-оборота. Я открыл багажник, и загрузил в него трупы двух несостоявшихся убийц. Впрочем — почему «не состоявшихся»? Это на мне они зубы обломали, а где-то там, далеко (а может и не очень далеко) хорошенько почудили.

Кстати, пистолеты у них тоже были ПСС. А еще — в машине лежали четыре «АКСУ-74», с четырьмя запасными к ним магазинами (само собой, полными патронов), два «макарова», и пять гранат. Вот гранаты меня больше всего заинтересовали — они что, серьезно собирались вести со мной позиционный бой? Я отстреливаюсь, а они забрасывают меня гранатами? Меня, диверсанта, ликвидатора? Идиоты, что ли?!

На джипе подъехал к своему дому — не включая фар и подсветки. Оставил машину в переулке у калитки, и отправился обнюхивать Юру. После того, как у калитки остановился черный джип, Юра точно должен был напустить в штаны.

Но нет — удержал. Просто забился в «бендешку» для хранения лопат и мотыг, и сидел там, пока я не вызвал его наружу:

— Эй, вояка, ты где? Вылезай, свои!

Только тогда он показался наружу — пыльный, с налипшей на макушку паутиной. Вылез, и тут же бессильно опустился на траву, прислонившись спиной к стене дома:

— Я чуть не помер со страху! Я думал тебя завалили, и за мной приехали! О господи…и зачем я бежал из тюрьмы следом за тобой? Ну, зачем?! Сидел бы щас в камере, дышал табачным дымом и бздехом, и не думал о том, как не лечь в яму рядом с твоими жертвами!

Почему-то мой слух резануло слово «жертвы». Может потому, что никакими жертвами они не были, и слова несправедливы? «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет» — сказано же! Вот и пришли. Вот и погибли. И где тут жертвы?

Придурку ничего не сказал, но решил избавиться от него при первой же возможности. Нахрена мне сдался этот идиот?

Потом мы грузили трупы в джип. Ну правда — не на участке же их закапывать? Все четверо спокойно уместились в багажник — крузак, есть крузак. Грузовик, а не легковушка. Затем запер дверь в дом, предварительно отключив электроэнергию, и скоро трофейный «танк» тихо пыхтя мощным движком, крался мимо сонных дач и замерших в безветрии деревьев. Скоро рассветает, июньская ночь коротка, но сейчас самое глухое время ночи — тот самый Час быка.

В первую очередь я выехал подальше за город, в лес, где и выкинул из багажника четыре трупа. Выкинул в небольшой овражек, по дну которого журчал ручей, и в самом низу, возле воды, виднелся чудом сохранившийся привет от зимы — небольшой сугроб кристаллизовавшегося, уплотнившегося снега.

Когда выбрасывал трупы, начинался рассвет. Солнце еще не встало над горизонтом, но розовая полоска неба иосвещенные лучами облака говорили о том, что эта дурацкая, беспокойная ночь все-таки закончилась. Июнь, есть июнь — самые короткие ночи, и самые длинные дни.

Теперь можно было ехать в город. Особенно после того, как я заставил Юру вытереть и вымыть багажник, в который из трупов натекло приличное количество крови. Сам мыть не стал — не царское это дело! Да я уже и поработал, так что пускай теперь и он поработает. Если бы не я — лежал бы он сейчас на том старом диванчике с простреленной головой. А скорее всего уже бы изжарился на жарком огне, весело дожирающем остатки старого брусчатого дома.

Когда джип въехал в город, солнце уже торчало над горизонтом, хотя машин на улице совсем немного. В пятом часу утра успокаиваются даже самые ярые таксисты, а гаишники, набившие карманы поборами с ночных нарушителей, забиваются куда-нибудь в укромное место за гаражи и спят, заблокировав двери патрульной машины и оставив только щелки над дверными стеклами — для дыхания. Только скорая помощь иногда проносится по улице, подмигивая синим маячком на крыше, но не включая сирену, дабы не тревожить спокойный сон честных горожан. Скоро город наполнит бурлящая струя источающих вонючий дым автомобилей, люди понесутся по улицам, с самого раннего утра пытаясь срубить свою трудовую копеечку — жизнь идет своим чередом. И никто не подумает, что недавно в багажнике этого красивого могучего автомобиля лежали четыре трупа людей, которые пришли убить, и были убиты.

«Такова селяви», как говорил один знакомый участковый, получая очередной втык от начальства за плохие показатели по «пьянке» и мелкому хулиганству. Нет, не за то, что он мало пьянствовал и ругался матом. С этим у него все было нормально. Протоколов мало было на граждан, находящихся в общественном месте «в виде, оскорбляющем человеческое достоинство», и выражающихся нецензурной бранью.

Сука, вот ведь придумают! «Вид, оскорбляющий человеческое достоинство!» А может мое достоинство оскорбляет пьяный Ельцин, который объясняет — почему не вышел к премьер министру. «Проспал, панимаешь!»

Мерзавцы… Вот кого бы ликвидировать, чтобы не позорил, чтобы не поганил! Но не позволят. Эти люди неприкосновенны. Уголовных авторитетов можно отстреливать, чиновников районного масштаба, зарвавшихся олигархов, решивших, что они суть соль Земли — а вот этих нельзя. Увы…

Я привез Юру к его дому. Всю дорогу он молчал, а я не настаивал на нашем общении. Что он мне? Или — кто он мне? Сейчас высажу у дверей пятиэтажки, и пусть себе идет, сдается. Попробуетменя сдать — я его порву!

Хотя чего ему меня сдавать? Или скорее — что именно сдавать? Что он знает, кроме загородного домика? Который уже кто-то сдал… Там мне уже больше не быть, это точно. Пропал домик. Впрочем — для того он и должен был послужить. И дело свое сделал.

Юра выскользнул из салона джипа, буркнув куда-то в землю: «Пока. Удачи!» и потащился по направлению к болтающейся на одной петле подъездной двери. Я же поставил рычаг автоматической коробки передач в положение «R» — Реверс, и машина тихо поползла назад, по мере того, как я отпускал широченную педаль тормоза.

Люблю автоматические коробки — это такое классное изобретение человека, что просто памятник ему поставить при жизни. Нажал на тормоз — остановился. Отпустил — поехал! Класс! Горючего только жрет больше, чем механика, да ремонт дороже. Остальное — плюсы.

Что меня заставило остановиться и понаблюдать — сам не знаю. Глупость моя, наверное. Я же ведь вычеркнул Юру из списка своих соратников! Чужой он мне, и обуза! Но почему-то все-таки решил подождать, посмотреть — все ли в порядке. В каком именно порядке? Сам не знаю. Просто в голове мелькнуло: «Подожду. Посмотрю, все ли в порядке».

Юру вывели двое здоровяков, одетых так, будто они старались подчеркнуть свою похожесть, или принадлежность к определенной работе: одинаковые брюки, одинаковые рубашки с короткими рукавами, обнажающие мускулистые, сильные руки.

Руки Юры стянуты наручниками— за спиной, и тащили его так, как таскают осужденных к высшей мере «полосатиков» — задрав скованные руки вверх, и наклонив тело Юры к земле так, что оно выглядело буквой «Г». Я невольно поморщился — какого черта? Он что, опасный маньяк, или какой-нибудь террорист?!

Но потом все стало еще хуже. Юра видимо что-то сказал одному из конвоиров, и тот врезал Юре в поддых носком ботинка так, что худое тело парня аж подлетело в воздух. А когда Юра приземлился на колени, ударившись лицом о землю и разбив себе нос, еще несколько раз врезал ему ногой по бокам, и скорее всего это было очень больно.

«А ведь отобьют парню печенку» — как-то отстраненно подумал я, и перед глазами встал бутерброд — черствый хлеб, сухой, слегка подтаявший в жаркой атмосфере камеры СИЗО сыр. Это тогда казалось таким вкусным, таким замечательным — после пустой, невкусной и малопитательной баланды. Мы с Юрой вместе ели хлеб, он меня пытался предупредить, когда со спины крался убийца, за что и огреб от добрых сокамерников. И теперь я его вот так возьму, и брошу?

И вообще — не похожи эти парни на полицейских. Вот не похожи, и все тут! Слишком плечистые, слишком хорошо одетые, слишком сытые. И кстати — на гэбэшников тоже не похожи. Те…другие какие-то. Ну как бы это лучше сказать…в серых гэдээровских костюмах, вот какие! От них просто тащит Лубянкой, за версту учуешь. А тут…нет, не бандиты, полубандиты, так лучше сказать. Больше они похожи на бойцов какой-то службы безопасности — наглые, уверенные в себе. Уверенные в том что им все можно. Зачембыло избивать парнишку вот так, на улице, при всех? Да просто избивать — зачем? Он же дохлый ботан, что, скрутить не могли?

Кстати, между прочим Юра упорно сопротивляется — никак не могут заломать! Раскорячился, как краб, и не желает запихиваться в багажник. Упорный парнишка!

— Эй, вы чего делаете? Сейчас же прекратите!

Кого они сейчас перед собой видят? Длинный, худой, в неброском костюмчике. Ну да — вылез из джипа, так и что? Может чей-то водила? А водила — это не Хозяин, это не считается.

Все эти размышления проскочили на лбах двух имбецилов прямо над могучими надбровными дугами, достойными неандертальцев. Здоровенные парни, да, мне не показалось. Сто тридцать кило дикого мяса — у каждого. Бывшие борцы-вольники? Или просто накачали?

— Свали, мудила! — лениво, с растяжкой, видимо кому-то подражая. Такие типы всегда кому-то подражают — тому, кто добился, тому, кто стоит перед их глазами как маяк на берегу бурного моря.

— Нет, не свалю! Оставьте парня и уезжайте!

Да, заинтересовал я их. Слишком наглый, опять же — разговариваю странно. Без фени, без мата — разве не странный русский язык в наше время?

Размышляют. Осматривают с ног до головы — стоит ли связываться? Из машины выходит третий — за рулем сидел. Все слышал — стекло-то опущено. Настороженно спрашивает:

— Что хотел? Чего за этого обсоса вписываешься?

— Я его крыша!

Упс! Вот теперь точно их переклинило — на лицах недоумение, в глазах тьма — что делать?

— Обзовись!

— Самурай

— Пистишь! Самурая закрыли!

Это второй, который до сих пор молчал. На лице отморозка брезгливое выражение, в руках телескопическая дубинка — и когда успел достать?

— Я Самурай. Вам чего от парня надо? Какая предъява?

Тот, что за рулем был — подходит ближе, еще раз внимательно меня осматривает. Глаза прищурились, как если бы узнал.

— Это не твое дело. Не вмешивайся. И если ты в самом деле Самурай — твое время прошло. Тебя нет. Так что просто свали, и не отсвечивай.

В подмышке — пистолет, это так же ясно, как божий день. Костюм стандартный, потому скрыть наличие ствола в наплечной кобуре никак не может. Специалисты шьют костюмы под ношение пистолета, но это не тот случай. Двое других тоже вооружены.

— Теперь обзовись ты! — потребовал я, не меняя позы. Но видимо мелькнуло что-то в моих глазах, потому что собеседник закаменел лицом и рука его как бы невзначай переместилась к единственной пуговице, застегнутой на пиджаке.

— Я начальник службы безопасности банка «Русский капитал». Этот парень у нас работал, и нанес банку вред. Заблокировал компьютер заместителя управляющего, а в том компьютере была важная информация.

— Они мне зарплату не дали! А еще обвинили в краже компьютера!

— Молчи, козел! — старший полуобернулся к Юре, потом снова посмотрел на меня — Ну так что, впишешься за этого лоха, или пойдешь своей дорогой?

— А если он вам разблокирует компьютер? Отстанете от него?

— Мне все равно — разблокирует он, или нет, или станцует лезгинку — вздохнул начальник службы безопасности — Мне было сказано привезти его в банк. Все! Больше ничего! И я это сделаю, даже если придется тебя завалить. Оно тебе надо?

— Ты вообще-то помнишь, с кем разговариваешь? — поинтересовался я, решив попробовать надавить «авторитетом», уж очень не хотелось устраивать тут что-то вроде разборок дикого запада. Ствол достают тогда, когда все аргументы исчерпаны.

— Да мне плевать…

— И мне тоже! — перебил я его в буквальном смысле слова. К чести безопасника надо сказать, что когда я к нему шагнул, он все-таки успел сунуть руку в подмышку. Ясное дело, за пистолет уцепился. Без пистолета такие люди — никто. А я Самурай. А самурай без меча, это все равно что самурай с мечом, только без меча.

Никаких красивых телодвижений. Никаких ударов ногой в лоб противнику а-ля Голливуд. Грубо и грязно — ногой в пах. А когда непроизвольно согнулся, пытаясь раздышаться и не выблевать завтрак (удар в пах коварен и очень болезнен) — кулаком по затылку. Нет, не до смерти — зачем мне его смерть? Он мне никто. Просто преграда на пути. А преграды я убираю.

Второй успел достать пистолет (под рубашкой был?) — что и понятно, до него ведь дальше идти.

Убрал себя с вектора предполагаемого направления стрельбы, и ударом по предплечью выбил пистолет, улетевший метров на пять в сторону. Этот оказался боксером и попытался изобразить что-то вроде боксерской стойки, как ее изображают в фильмах про старую Англию и ее бокс. Но я не боксер и не соблюдаю правил ринга. А потому ногой удар по голени, а потом жесткий апперкот в солнечное сплетение. Нокаут. Убивать я его не хочу, хотя и мог бы.

Третий успел выстрелить, но никуда не попал. Нет, может куда-то и попал, но совсем не туда, куда он рассчитывал, а именно — в мою грудную клетку. Я отбил руку с пистолетом в сторону и вверх, и пуля ушла в небесный свод. Вырвать пистолет — одно движение. При этом скобой спускового крючка сломал стрелку указательный палец— а не пали куда не надо!

Ничего, зарастет. А то слишком уж наглые стали, ничего не боятся! Так сказать — осенены деньгами хозяина.

Обшарил карманы этого…со сломанным пальцем — надо найти ключ от наручников Юры. Ключа нет. Когда шарился по карманам второго, начала вопить какая-то женщина — громко, истерично, на всю улицу:

— Да что же это делается?! Вы посмотрите, средь белого дня грабят, по карманам шарят! Я щас милицию вызову! Щас позвоню!

Интересно, где они все раньше были, когда Юру в багажник запихивали? Впрочем, вопрос риторический. Знаю, где сидели. За занавеской. Смотрели в щелку и радовались, что увозят не их.

Отомкнул наручники, подтолкнул Юру к джипу:

— Садись, быстро! Сваливаем! А то и в самом деле милицию вызовут, а нам только ее и не хватало…

Юра уселся на пассажирское сиденье — медленно, своими движениями напоминая зомби из дурацких голливудских киношек. И лицо его соответствующее — бледное, перекошенное, с мазками крови на правой щеке. Губу разбили? Или нос?

Спрашивать сразу не стал — рванул машину с места, и скоро джип уже ввинтился в густой поток автомобилей.

— Ну, и что это было? — спросил я, мельком глянув в перекошенное лицо Юры — где они тебя цапанули?

— Дома — голос Юры был хриплым, смотрел он прямо перед собой — Я позвонил, а вместо мамы открыли они. Затащили в квартиру, били.

— Мне жаль — пожал я плечами — Надеюсь, маму не напугали?

— Мама умерла…

Юра зарыдал, закрыв лицо ладонями, и я чуть не нажал на тормоз, что могло бы привести к катастрофическим последствиям. Останавливается эта махина как вкопанная, и в зад джипу точно кто-нибудь бы да въехал. А оно мне надо?

— Убили?

— Сказали — с сердцем плохо стало. Представляешь — она мертвая, а эти твари сидели рядом с ней, даже скорую не вызвали, и ждали, когда я приду домой!

Я прекрасно все представлял. Кроме одного обстоятельства — откуда эти типы знали, что Юра сбежал. А так — все в порядке вещей. Устроили дома засаду и ждали, когда беглец появится дома. Обычная тактика оперов — если не считать того обстоятельства, что сидели они рядом с мертвой женщиной. Если бы это были менты — они бы вначале вызвали скорую, а уж потом… Хотя — кто знает? Сейчас время такое, что ничего наверняка сказать нельзя. Может бы так же сидели рядом с мертвецом — скорую вызовешь, так поднимется шум, все соседи увидят, так что беглеца и спугнут.

— А чего они тебя из СИЗО не вытащили? Ну…чтобы заняться этим самым компьютером? Или этот тип все врал?

— Они не знали, что это я сделал. Думали — что-то сломалось само по себе. А потом вычислили, что это я. Да фигня все. Я не знаю, что мне делать! И маму хоронить надо… О господи…мама!

И он снова зарыдал. А я задумался — вот же хрень какая! Почему все так непросто? Потому, что время такое непростое? А когда оно было простым, это время? В семнадцатом году? Или в тридцать седьмом? Или в сорок первом? Когда было простое время? Вот парнишка по глупости что-то такое сделал. Типа — отомстил. К нему домой пришли люди, напугали мать — она от волнения и страха умерла. Кто виноват? Они ведь ее не убивали! А с другой стороны — если бы не пришли, женщина осталась бы жива. Так кто ее убил?

И теперь — что делать с парнем? Вот на кой черт я с ним связался? Ну что мне в голову стукнуло? Привезли бы его в банк, он бы разблокировал нужные файлы, и все! Гуляй, Вася! А теперь что?

Ей-ей благими намерениями вымощена дорога в Ад! Ну и побили немного, так не убили же. А вот теперь они злы, как собаки, и будут охотиться и за Юрой, и за мной. Джип-то видели. А я ступил — нафига взялся козырять именем? Думал, что как в прежние времена это имя разруливает проблемы? Я теперь Никто, и звать меня Никак. Беглец — без роду, без племени.

Гаишник, мимо которого я проехал, проводил машину взглядом и вдруг коршуном бросился вперед, выдергивая из потока машин какого-то лоха на ржавой «восьмерке» с таким же ржавым багажником на крыше. Я ему не интересен — дорогая машина с тонированными стеклами, мало ли кто там сидит? Может как-то богатей, с которым лучше не связываться, а может авторитетный бандит — с которым тоже лучше не связываться. Кому нужны проблемы? А вот этого лошка с рассадой на крыше — его сам бог велел приопустить на энную сумму. Работа такая!

Нет, я никакой неприязни к гаишникам не испытывал. Более того, у меня были хорошие знакомые в областном ГАИ. Но и никаких иллюзий по отношению к ним у меня точно не было. Вот я сейчас езжу на автомобиле, который забрал у людей, убитых мной этой ночью, и на который у меня нет никаких прав. Ну и что? Остановят — суну гаишнику двадцатку баксов, и поеду дальше. В Москве это стоило бы сотку, а то и две, но у нас труба пониже и дым пожиже. Это Система, и глупо было бы с ней бороться. Все прогнило насквозь, и милиция не исключение. Так что…

Притормозил, принял вправо, включив поворотник. Какой-то заполошный «пацан с раена» на раскрашенной «семере» забибикал, проскакивая, обгоняя справа, и на всю улицу раздался молодецкий мат гопника. Подумалось — может останОвится, пойдет ко мне права качать? Но не остановился. Как и тот гаишник, решил, что с водителем такой машины лучше не связываться. Показывать факи и материться в адрес такого человека лучше всего из окна уезжающей на полном газу автомашины, да еще и так, чтобы он этого всего не слышал. А то ведь и догнать может…а с простреленной башкой водить «семеру» не очень удобно.

Остановил джип, выдернул ключ, сунул в карман:

— Посиди, я сейчас. Потом поговорим.

Вылез, пошел к ларьку «Союзпечати», стоявшему возле остановки транспорта. Купил набор фломастеров — по цветам радуги — выбрал красный, пошел к остановке, зашел за нее, и быстро, следя за тем, чтобы никто за мной не смотрел, нарисовал на металле остановки смеющуюся рожицу. И тут же ушел с этого места, сунув фломастеры в карман.

Теперь нужно было решить — где буду ночевать. Но прежде — обрести связь. А обрести ее можно только одним способом — купить сотовый телефон. Никаких проблем в этом отношении не ожидалось — паспорт у меня настоящий, только адрес прописки туфтовый — нет такого дома в Заводском районе, снесен этот дом. Но кто будет проверять? Кому какое до этого дело?

Телефонные аппараты ужасно дорогие, притом бэушные. И связь ужасно дорогая. Но как без связи? Никак без связи. Потому через полчаса я уже был обладателем аппарата, весившего почти как пистолет Макарова. Таким орехи хорошо колоть, или по башке бить. Нет, не пистолетом — этим дурацким, громоздким аппаратом.

Пришлось еще зайти в обменник и сдать часть баксов — все деньги-то у меня в «зеленых». Так-то есть немного деньжат в рублях — у покойников мной упокоенных забрал (им теперь ни к чему), но сумма очень уж мизерная, ни на что серьезное не хватит. Так что сдал в обменник, отринув предложения тусующихся возле пункта обмена всевозможных кидал и ломщиков.

В «Союзпечати» купил и газету объявлений, нужно связаться с каким-нибудь риэлтером и снять двухкомнатную, либо трехкомнатную квартиру. И побыстрее. Нужно успеть это сделать сегодня — не в машине же ночевать?!

Потом звонил по всем заинтересовавшим меня объявлениям, пока не вышел на то, что мне нужно — трехкомнатная квартира, без телефона (а на кой черт он мне?), в не самом престижном месте города, но зато — есть парковка для машины, и вообще — тихо и соседи хорошие. Не хулиганы.

Это все мне риэлтерша рассказала — дама, с которой я встретился после того, как предварительно заехал в парикмахерскую и постригся. Постригся совсем коротко, ежиком, что для меня было не совсем уж типично. Когда служил в ментовке коротко не стригся, а потом, когда уволился — тут уж совсем никто не мог меня заставить стричься по какому-то стандарту. А тут — почти налысо. Зачем? Да чтобы по ориентировкам не опознали. Скоро подадут во всероссийский розыск, вот тогда разошлют мои фото и описание по всем райотделам. Мало ли какой настырный постовой найдется, узнает меня в этом жутком полиграфическом портрете, и что тогда? Убивать простого милиционера — это не по мне. Я даже из цириков никого не убил. Даже того толстяка, что меня мучил. Его убили бунтовщики, не я.

Аренду квартиры оформили быстро. Чисто формально — договор, в который вписали мои паспортные данные, а также описание того, что находилось в квартире — стиральной машинки, телевизора «Шарп», потертого шкафа и скрипучей кровати. Вдруг я соберусь обогатиться, сбежав с «Шарпом» в подмышке — так меня сразу можно будет привлечь к ответственности. Вся милиция всей России бросится меня искать!

Никто не спросил меня — скакой стати я снимаю квартиру, имея прописку в городе, всем абсолютно плевать. Плати деньги, да и живи. Отдал хозяйке за два месяца, и месячную плату риелтерше за услуги.

Честно сказать, хозяйка квартиры мне не очень-то понравилась. Мутная какая-то. Не знаешь, что от нее ожидать. Судя по виду и разговорам — из бывших. Существует такой тип людей — «бывшие». Эти люди когда-то, в советское время, сидели на распределении ресурсов. Или это жены ответственных работников, ведавших дефицитом, или сами работники, работавшие в структурах власти — райкомах, горкомах и исполкомах. Райкомы и горкомы не структура власти? Да щас прям! «Партия наш рулевой!» — и только так.

Знал я одну такую мадам. Муж у нее был директором крупной строительной организации, которая строила дома и другие объекты. Каким образом они с мужем нахватали несколько квартир — я не знаю, только после смерти мужа, когда она осталась одна, у мадам образовалось то ли пять, то ли шесть квартир, в которые она пускала жильцов.

Вот и эта дама была очень похожа своими повадками на ту, что «нахапала». Словами это не передать…легкое высокомерие, пренебрежение ко всем на свете так, будто она знает какую-то их грязненькую тайну, и только порядочность удерживает ее от того, чтобы вывалить неприглядную истину на белый свет. В общем — «все вокруг козлы, и тут я — графиня, и вся в белом!».

Да ну ладно…плевать. Мне тут какое-то время перекантоваться, решить, что делать дальше, а уж потом посмотрим — где жить. Деньги пропадут, что я отдал за аренду? Да плевать. Есть у меня деньги. А за меньший срок отдавать было нельзя — подозрительно, да и не сдаст никто. Все хотят сдать на длительный срок.

Получил ключи, напутствуемый неприятным голосом хозяйки, требующей соблюдения чистоты (я похож на того, кто гадит посреди комнаты?!), отсутствия разврата и всяческих безобразий. Дождался, когда мадам свалит, оставив свой телефон и адрес для связи (через два подъезда отсюда живет), и только тогда пошел к джипу, который оставил за два квартала отсюда. Вместе с Юрой, пребывающим в прострации и неспособном к каким-либо разумным действиям.

Ну да, наверное опасно оставлять его одного, но что делать? Куда его девать? Если только бритвой по горлу и в колодец…

Юра сидел на месте. Вернее — лежал. Спал. Выводил носом рулады, чмокал губами, и совершенно не обращал внимания на происходящее вокруг. Хотя я приказал, строго-настрого, смотреть, бояться, и вообще — бдить. Бдит он, ага…

— Подъем! Стоять, бояться! — гаркнул я, распахнув дверь, и тут же подумал о том, что скорее всего так делать не стоило. Нагадит в штаны, в салоне вонять будет. Зачем мне это надо?

— Что?! Что случилось?! — Юра подскочил на месте, и я популярно объяснил ему, как надо выполнять приказы и вообще вести себя во время боевых действий. Впрочем — скорее всего он не понял, да и не поймет. Ох уж эта молодежь!

Хмм…а я — не молодежь?! Как быстро записал себя в старики… Да, иногда кажется — мне сто лет. Или триста. Я старый, мудрый, осторожный и…никакой. Только и могу, что убивать людей, да ныть о том, как все стало херово и впереди никакого просвета. Старик, право слово! Кто же еще-то? Жалкий старикашка…

Настроение сразу испортилось, и я проигнорировал все вопросы Юры, пытавшегося расспросить меня о том, как сходил насчет аренды квартиры. Буркнул только, что сам все увидит. Часовой хренов!

Злился я вообще-то не потому, что Юру могли пришибить известные и неизвестные злодеи. Вернее — не только потому. В багажнике лежало оружие — автоматы, патроны, а еще — дипломат с полумиллионом баксов. Можно было час посидеть и постеречь, не дрыхнуть, как распоследняя сволочь? Без этих денег наше положение сильно усложнится. До катастрофичности. Но и смотреть арендуемую квартиру, имея в руках дипломат с полумиллионом баксов — мне кажется идиотизмом. Ну да, на всякий случай сунул пару пачек «зеленых» в карманы — нельзя ходить пустым, совсем без денег. Но основную сумму все-таки оставил в машине.

Обматерив Юру, уселся за руль и через десять минут остановился у продуктового супермаркета — дорогого, и даже пафосного, в который не ходят простые граждане, но в котором можно купить всякую вкуснятину по бешеным ценам. Могу я хоть иногда себя побаловать? После тюряги и свежий хлеб будет казаться сдобой…а тут — чего только нет! И сырокопченая колбаса! И хамон! И настоящий сыр с плесенью! (Тьфу, конечно, но ради прикола — почему бы и не поесть?)

В общем — набрал полные сумки всякой еды и питья (кроме алкоголя), и загрузил в багажник. А потом мы поехали на арендованную мной квартиру, отлеживаться, отъедаться и думать, что делать.

Стволы из машины забрал — пришлось заехать еще в один магазин, купить пару чемоданов. Оставлять на ночь в джипе что-то подобное — считай, подарил неизвестным ночным ворам. Черт с ними, со стволами, так ведь с их помощью кого-нибудь ограбят, или не дай бог убьют. Нельзя давать в руки гопоте такие опасные игрушки.

Когда мы с Юрой все-таки оказались под крышей, практически уже настал вечер. На улице светло, спать еще рано, но мы быстренько перекусили чем бог послал (так бы каждый день посылал), и плюхнулись спать — я на хозяйскую кровать, Юра — на диван в зале. И задрыхли. Я провалился в сон, как в колодец, но перед тем как уснуть, явственно услышал бодрый храп напарника. Прошлая ночь была весьма богатой на приключения, а вот поспать нам не удалось.

Проснулся от грохота. Не поняв, что это было, вскочил с кровати, держа наготове пистолет, но стрелять мне в этот раз не пришлось. Юра виновато пожал плечами, указывая на свалившуюся сковороду:

— Прости! Я хотел разбудить тебя, попозже! Яичницу решил сварганить, ты как, не против яишни?

— Очень даже «за»! — пробормотал я, опуская пистолет и чувствуя, как внутри меня слегка холодеет, где-то там, в районе солнечного сплетения. Хорош я был бы, спросонок пристрелив этого чудака.

Через двадцать минут мы сидели за столом и уплетали горячую яичницу — хорошо, что я вчера догадался купить целую ячейку на три десятка с лишним. Вот десяток и употребили. В основном я и употребил, целых семь штук — мой организм требует много «горючего», жрет, как «мерседес» «Гелендваген». Юра ел будто нехотя, хотя и понятно — не до еды.

— Ну так что дальше делать будем? — Юра повозил пальцем по столу, нарисовав на столешнице в луже пролитого чая грустную рожицу — я без документов, в бегах, куда мне деваться? А после того, как ты уработал этих типов — так вообще мне труба! Они меня и в тюрьме достанут! Самурай, а как тебя звать на самом деле?

— Андрей я. Андрей Каргин. Послушай, Юра… — я задумался, подбирая слова — Оставшись со мной ты рискуешь, и очень сильно. За мной охотятся люди, против которых те, кто приезжал за тобой — мелкие таракашки. И если ты останешься рядом со мной, тебя могутубить. Вернее, не «могут», а точно убьют. Документы я тебе сделать не могу. Теперь — не могу. Сам в бегах.

— Ну так что же мне делать?! — в голосе Юры прорезались истерические нотки, и я понял — он едва держится, того и гляди начнет или вопить, или рыдать, заливаясь слезами. Оно и понятно — ситуация еще та…не для офисного работника, привыкшего к спокойной, размеренной жизни. Кофе, пиво, компьютерные игры — живи, и радуйся! А тут…

— Да есть у меня один план…только он тебе не очень понравится. Ты знаешь номер телефона управляющего банком?

— Ну…да — Юра недоверчиво помотал головой — Ты хочешь пойти в банк? Хочешь, чтобы я открыл им файлы? Но ведь это не только опасно, но и глупо. Как только я открою файлы, они снова засунут меня в тюрьму, а там скорее всего грохнут. Вот и все, чем закончится эта авантюра.

— Номер диктуй!

Я достал телефонную трубку, и замер в ожидании. Юра помедлил, потом сообщил:

— Это номер банка, надо будет сказать добавочный. Это будет телефон секретаря. Ну а потом…

Он продиктовал. Я набрал номер, ответила девушка. Назвал добавочный. Снова подняла девушка, с голосом, очень похожим на голос первой девушки (подбирают таких, что ли?). Я ей сообщил причину звонка, назвавшись именем Юры, и меня тут же соединили — будто ждали, что я позвоню. Даже странно — ведь я приготовился к достаточно длительному ожиданию, или даже к словам типа: «Перезвоните позже, управляющий сейчас занят». Но нет — тут же, как самого дорогого клиента! Интересно, на какую сумму они попали, вероятно — крупную, судя по их телодвижениям.

— Я слушаю тебя, Юра! Ты одумался? Ты готов сделать то, что должен?

— Это не Юра. Это его «крыша». Он готов сделать то, что вам нужно, но на определенных условиях.

— Это, вероятно, господин Каргин? Он же — Самурай? И что за условия, господин Каргин? Что вы хотите?

— Я от вас ничего не хочу. Пока что вы мне не интересны. Но прежде чем вы получите то, что нужно — мы должны получить отказ в возбуждении уголовного дела и компенсацию за отсидку Юри я — тридцать тысяч долларов США. В противном случае вы ничего не получите. Вы меня поняли? Прямо сегодня — отказное, и деньги. И чтобы его не искали менты.

Молчание. Сопение, неразборчивые голоса, и вроде как мат. Ну да, я их понимаю — деньги не такие уж и большие, но жалко ведь! «Всем будешь раздавать — денег не будет!» — так сказал мне один богатый человек, которого я упрекнул его за жадность и крохоборство.

— Но это невозможно! — голос в трубке был искренне возмущен — Как мы успеем сегодня?! Вы же понимаете — надо уладить со следователем! С другими людьми! Да и компенсация великовата. Ну посидел немного в СИЗО, и что? Умнее будет.

— Я вам сказал. Сегодня, в восемь вечера, в городском парке, возле статуи медведя. Передадите отказное и деньги, Юра даст вам пароль доступа к файлам. Меня не интересует — сколько денег вы дадите, чтобы все уладить. Главное — на Юру больше ничего нет, и его никто не трогает. Кстати, кто виноват в том, что умерла его мать? Кто ее пугал?

— Это случайность. Перенервничала женщина, а ее никто и пальцем не трогал. Просто так получилось.

— Вы виновны в том, что она умерла. Так что добавляйте еще двадцать тысяч баксов — на похороны. Двадцать ноль-ноль, горпарк, статуя пляшущего медведя. И да, вот еще что — у вас может сложиться неверное представление о том, как я веду дела — например, почему не уничтожил трех ваших придурков, вломившихся в квартиру женщины. Так вот если вы нагоните в парк ваших отморозков, я их просто утоплю в каналах. И если вы что-то обо мне слышали — я всегда выполняю свои обещания. Ну так что, ждать ваших курьеров?

Он сломался. Согласился. Впрочем — в том, что он сломается, я не сомневался, как и в том, что уйти с деньгами нам не дадут. Вернее — постараются не дать уйти.

Глава 5

Если ты принял решение убить человека, не нужно изобретать окольный путь, даже если действовать без промедления очень трудно. Ведь ты можешь утратить решимость, упустить удобный случай и поэтому не достичь успеха. На Пути Самурая главное — непосредственность, и поэтому лучше всего броситься на врага сразу же.

«Хагакурэ» Книга самурая.

Машину оставил за два квартала до парка, за поворотом. Кстати, давно пора джип бросить. Нет, не давно — мы забрали его только прошлой ночью — но уже пора. Боевики не вышли на связь в условленное время, а значит — с ними случилась беда. Машину будут искать. Так что сегодня прокатимся на ней в последний раз и где-нибудь бросим.

Юра заранее написал на бумажке все, что нужно было для разблокировки файлов, и я эту бумажку забрал себе в карман. Что именно на ней написано — не знаю, я же не специалист. Но Юра заверил, что все что нужно там есть, вряд ли он мне соврал — не для чего ему врать. Если только он не патологический лжец — что мне кажется маловероятным.

Оружие с собой брать не стал. Нельзя же считать оружием купленный в охотничьем магазине нож? Нет, не охотничий нож, охотничьи номерные, это какой-то ручной выделки нож с узорами по стали и красивой резной рукояткой. Узоры ничуть не повлияли на остроту этого изделия, а признать его холодным оружием никак нельзя — нет упора для пальца, а кроме того, продавец выдал мне специльный сертификат, в котором черным по белому написано заключение экспертизы: «Не является холодным оружием!». Ну да, смешно — нож дамасской стали, острый, как бритва, и не является холодным оружием! Но что есть, то есть.

Поломал голову — как его приспособить на предплечье, не на поясе же его таскать. Мой нож, который раньше всегда был со мной, я носил на левом предплечье, и его не было видно в рукаве. А при необходимости всегда мог его мгновенно достать и пустить в ход. Тут пришлось приспосабливать ремешки, и получилось что-то вроде креплений дайверского ножа. Мой же нож лежал теперь где-то в отделе милиции, или в СИЗО. А может им уже кого-нибудь зарезали, чтобы повесить труп на меня.

А что, запросто. Подцепили на крючок — и тащи. На ноже мои отпечатки пальцев.

Вечер был жарким, так что рубашка с длинным рукавом вроде как и не по сезону, но куда деваться? Только закатал обшлага — вроде как из-за жары. Но еще — стало удобно вытаскивать нож. Пиджак — на сгиб руки.

Людей они сюда нагналиочень даже приличное количество. При входе в парк — трое, якобы наслаждающихся летним вечером, а на самом деле внимательно разглядывающих всех прохожих. Заметили меня, мазнули взглядами, и тут же отвернулись, нарочито-демонстративно не обращая внимания. Один что-то сказал, вроде как в пустоту — рация, это ясно как божий день. Сообщил начальству о том, что объекты появились в поле зрения.

Пока шел к деревянному медведю, насчитал еще как минимум десяток боевиков. Вычислить их совсем не сложно — не умеют они вести объект не привлекая к себе внимания. Привыкли шуметь, наглеть, хамить. А чтобы изобразить из себя случайных прохожих и не привлечь внимание — это просто невозможно. Въелось в кровь, привыкли.

Все скамейки у статуи пляшущего медведя были заняты — люди ели мороженое, смеялись, просто отдыхали, наслаждаясь теплым летним вечером. Пахло нагретой землей, травой, цветами, а еще — перегретой за день хвоей. Хотелось вдыхать этот воздух, пить его, как самый вкусный напиток!

Задумался. Я ведь за все эти годы ни разу не съездил отдыхать. Ни разу! Ни к морю, ни даже куда-нибудь в лес, в деревню, половить в озере карасиков и запалить костер под закопченным котелком. Гонка, гонка, гонка…как все надоело! Если бы не гибель Нади, смерть моих друзей, я бы сказал, что все к лучшему. Черт с ней, с этой работой! Уехать куда подальше, и жить где-нибудь в районном городке, или деревеньке — тихо, сонно, спокойно…

Мысли прервал мужчина, которого я сразу узнал. Да, тот самый начальник службы безопасности банка. Он подошел к мне задумчиво растирающему в пальцах несколько еловых иголок, сорванных с ветки, и холодно, без предисловий, спросил:

— А где Юрий? Вы сказали, что здесь будет Юрий!

— Я не сказал, что здесь будет Юрий — усмехнулся я — я сказал, что жду вас с отказным по Юрию, плюс пятьдесят тысяч баксов за работу и компенсацию за нанесенный вами ущерб. А мы делаем так, чтобы ваш компьютер выдал то, что вам нужно. Итак, вы принесли отказное?

— Если не будет Юрия, не будет и разговора! — решительно заявил безопасник, собрался еще что-то сказать, но я уже развернулся и пошел по аллее по направлению к выходу:

— Не будет разговора, значит, мне тут делать нечего.

— Стойте! Подождите! — безопасник растерялся, и даже слегка напугался, это было видно. Видимо инструкции, которые ему дали, не предусматривали такого моего ухода.

Вообще-то интересно, у них там что, поджаривает? Насколько я помню, это были какие-то номерные счета где-то за бугром. Так мне объяснил это Юра. А еще объяснил, что с этих счетов сможет снять деньги любой человек. И что там много, реально много! Миллионы! Десятки миллионов баксов! И если мы полетим туда, в эту страну…

Глупо, конечно. О чем я ему популярно и рассказал. Во-первых, у нас должны быть загранпаспорта. А у нас их нет! Я соврал. У меня-то как раз загранпаспорт был, и не один. Но зачем об этом знать Юре? Во-вторых…да хватит и «во-первых». Если он скажет мне номера счетов — зачем тогда мне Юра? Я и сам смогу забрать эти деньги. А вдвоем нам никак не выехать.

Само собой, я бы его не обделил деньгами. Но надо же ему как-то втолковать, что не всем нужно доверять? И вот еще что — а кто сказал, что эти деньги просто так отдадут? То, что Юра слышал про номерные счета, будто по ним отдадут деньги любому — это может быть лишь байкой. Я, кстати, тоже не особенно в этом шарю. Вернее — никак не шарю. Потому выезд куда-то там в Швейцаприю для меня сродни путешествию на Луну — так же далеко и нереально.

Да и не мечтаю я об этих деньгах. Я вообще о деньгах не мечтаю — на кой черт они мне? Если только для исполнения своих мечтаний. А мечтаний у меня никаких и нет…вообще никаких. Своих врагов я убил, и последние два года занимался уничтожением врагов государства. И эта работа мне порядочно надоела. Мечтал отомстить — отомстил. Хотел отдать долг Сазонову — можно сказать, отдал. А теперь что?

— Стойте! Ну нельзя же так сразу! — безопасник забежал вперед и встал передо мной, протягивая бумагу — читайте. Видите, все как вы хотели.

Я пробежал глазами бумагу, посмотрел подпись — вроде все в порядке. Вот только значения это никакого не имело. Сегодня закрыли дело, завтра откроют заново. По представлению прокуратуры — рраз! И откроют. И загремит Юра под фанфары.

Бумагу от банка о том, что он к Юре никаких претензий не имеет? Да чушь это. Печать на бланк можно поставить и «левую», подписей руководителей я не знаю. Потом заявят, что человек, подписавший бланк, не имел никакого права его подписывать. И что он, банк, предъявляет к гражданину иск, а еще — обращается в правоохранительные органы, дабы привлечь и законопатить. Банкиры, они довольно-таки злобные и мстительные существа — вроде тех же леприконов.

— А деньги? Вы должны денег, пятьдесят тысяч.

— Хозяин приглашает вас побеседовать на эту тему. Не сочтите за труд пойти с нами!

Он сама вежливость. Ну такой сахарно-приторно вежливый человек, это просто…просто…слов нет! Только вот нахрена вы обступили меня толпой и держите руки в подмышке и за пазухой? Что у вас там такого, что мне не понравится? Небось пистолетики?

— И не собираюсь! — справедливо и вполне убедительно возбухнул я — Мы не договаривались!

— Так мы и не подписывали договор! — так же убедительно заявил начальник службы безопасности, кивая головой своим мордоворотам. Те быстро, очень быстро схватили меня за руки, и через секунду на моих запястьях защелкнулись наручники.

— Ну вот зачем было доводить до такого? — укоризненно покачал головой безопасник — вас пригласили, а вы рожу состроили! Все равно ведь поедете, только теперь в наручниках! Парни, в машину его! И не сопротивляйся, только хуже будет!

Я молчал. А что еще скажешь? Попался! Лихо они меня сграбастали! И машина уже под боком — здоровенный американский фургон джи-эм-си, тонированный наглухо, всколыхнувший воспоминания. Да, да — копия того, в котором я сжег заживо убийцу своей семьи, жены и дочки.

Интересно — попробуй-ка обычный человек проехать на территорию городского парка — черта с два въедешь! А тут — и фургон, и два «гелендвагена». Целая процессия понеслась из парка, распугивая отдыхающих визгливым сигналом. Люди вслед матерились, грозили кулаками, но моим пленителям на это было положить с прибором. Они делают то, что хотят. И будут делать. Пока есть на свете деньги.

Ехали недолго, минут двадцать по моим ощущениям. Но быстро — с мигалками и сиреной! Интересно, кто этим мразям разрешил ездить с мигалками? Какое отношение к спецслужбам имеют эти уроды?! Ох, неладно в нашем государстве, неладно…чистить — не перечистить!

Глаза мне завязали повязкой, и с одной стороны это было плохо — я не видел, куда меня везут, а с другой — если завязали глаза, значит боятся, что я кому-нибудь расскажу о том, где побывал и что видел. И это означает, что убивать меня пока не собираются. Пока.

А может им попросту хотелось, чтобы мне было страшно. Ведь когда не видишь что с тобой происходит, и кто вокруг тебя — это очень неприятно и выбивает из колеи. Выбить противника из равновесия, заставить его нервничать — это психологически правильный прием. Еще хорошо раздеть пленника донага, и тогда уже начать задавать вопросы. Голый человек гораздо податливее одетого, хотя на самом деле одежда никакой защиты для хозяина собой не представляет. Если только это не бронежилет четвертого класса защиты.

Зашуршала отодвигаемая в сторону дверь фургона, меня бесцеременно, но без излишней грубости подхватили под руки и повели…куда-то повели. Куда именно — я не видел, и следил лишь за тем, чтобы не споткнуться.

Впрочем, упасть бы мне точно не дали. Обступили, зажали литыми плечами — не люди, а роботы! Накачали мясца в плечи, ничего не скажешь!

Два лестничных пролета — видимо второй этаж. Пахнет чем-то химическим, под ногами твердо и скользко. Паркет? Натертый паркет, точно. Еще — пахнет кофе и булочками. Мне даже есть захотелось. Чего греха таить — люблю я свежие сдобные булочки! Тем более, что мне они точно впрок — я не толстею. Ешь, сколько хочешь и когда хочешь — и наслаждайся. Ну, я и наслаждался. На зависть Наде. Она вечно бурчала, что ей стоит только взглянуть на булочку, и сразу набирает лишний килограмм веса, а я лопаю их одну за другой, да еще и со сладким джемом — и ничего! И что это свинство с моей стороны.

Эх, Надя, Надя…и ничего уже не вернуть. Я за тебя отомстил, не до конца, но отомстил. Убил твоих убийц. Но разве это что-то изменило? Лишить человека жизни — раз плюнуть. А вот вернуть к жизни…этого не может никто. Увы…

Меня усадили на стул, однако наручники снимать не стали. А вот повязку с глаз сдернули. Ну чтобы я видел, кому кланяться.

Мужчина лет пятидесяти, слегка полноватый, в белой рубашке с расстегнутым воротником. Темные отглаженные брюки. Сидит, пялится на меня с неподдельным интересом, постукивая пальцами правой руки по дереву подлокотника кресла. Рядом стоит начальник службы безопасности и еще два мордоворота — видимо телохранители. Ну и сбоку от меня двое. И наверное один сзади, со спины. Да не наверное, а точно — чувствую его дыхание, отравленное запахом сигарет. Ненавижу, когда дышат мне в затылок этим мерзким запахом! И вообще ненавижу, когда мне дышат в затылок, а я не могу посмотреть — кто дышит.

— Это тот самый Самурай! — выдал безопасник, слегка наклонившись к своему работодателю.

— Тот самый? — неприятнымтонким голоском осведомился толстячок — Что-то он не выглядит страшным! А вы мне таких ужасов про него понарассказали! А вы его взяли, как ребенка! Что при нем было?

— Оружия никакого не было. Документов — тоже. Бумажка, на которой что-то там написано, да копия отказного. Телефона тоже нет.

— Постановление о прекращении — настоящее? — спросил я, воспользовавшись паузой в разговоре двух многоумных — Или фальшивка?

— Само собой — настоящее! — впятил губу безопасник — Мы фальшивками не занимаемся. Только ведь как прекратили, так можно и возобновить. Легко!

— Слушайте, ну чего вы к парню привязались?! Отстаньте от него! Мы дадим вам информацию, вы просто от него отстаете! Ну и денег немного дадите — в виде компенсации. Зачем вам он нужен?

— Понимаешь, Самурай…или как там тебя? Каргин? Понимаешь, Каргин…наша работа стоит на репутации. Репутация нарабатывается годами, и потерять ее можно в одно мгновение. Вот я возьму, и отпущу этого парня — и что тогда? Все скажут, что я облажался, что меня можно нагибать как хочешь, и я только утрусь. Что я беззубый, никчемный, и что уже не умею защищать свой кусок хлеба. Надо мне это? Нет, не надо! Парень меня можно сказать кинул, или попытался кинуть — что равнозначно. И я должен его показательно наказать. После того, как он сделает то, что должен.

Хозяин дома замолчал, пошлепал толстыми красными губами, видимо собираясь с мыслями. Собрал, продолжил:

— Ты сдай его. И тебе ничего не будет. А не сдашь — мы будем резать тебя на ремни, пока не выдашь место, где прячется мелкий гаденыш!

— Вон тот листок — это Юра расписал, где искать файлы. Там кое-что не хватает — и это кое-что у меня в голове. Мы договаривались, что вы отдадите пятьдесят тысяч баксов за понесенный Юрой ущерб, и за мои хлопоты. Ну и его зарплата. Так где деньги?

— А не будет денег — мужчина пожал плечами — В самом деле, ты глупый человек. Врали про тебя. Сейчас мы будем тебя пытать, и ты напишешь то, что должно быть на листке. А еще — скажешь, где сейчас Юра. А потом исчезнешь. И все будут думать, что ты ударился в бега вместе со своим молодым любовником. Хе хе хе…

— Можешь ответить на вопрос? — спросил я, не обращая внимания на изрыгаемые эти типусом мерзости — Скажи, а кто-то еще в вашем заведении испытывает такую ненависть к Юре? Или это только твоя инициатива?

— Тебе-то зачем? — хозяин дома криво усмехнулся — С какой целью спрашиваешь? Потянуть время?

— Мне обязательно нужно знать — пожал я плечами — вдруг останется еще какой-нибудь придурок вроде тебя и начнет мутить воду!

— Что значит «останется»? — мужчина удивленно нахмурился, но я его уже не слушал. Цепочка наручников со стоном и звоном порвалась, я коротко ударил в поддых стоявшего рядом охранника. И тут же — второго.

Они еще не успели понять, что на них напали, а я уже шагнул к третьему, стоявшему позади, и проделал то же самое, воткнув кулак ему в живот.

Произошло это все так быстро, как если бы кто-то отбил барабанную дробь из трех ударов: «тррр»!

Телохранители хозяина дома среагировали достаточно бодро — когда я пересекал расстояние, отделявшее меня от их босса, и соответственно от них, мордовороты уже успели сунуть руки в подмышки и тянули оттуда свои эпичные «пушки» — не какие-нибудь «макаровы» либо «Стечкины», нет, что-то вроде «беретты», не хухры мухры!

Хруст! Рука одного сломалась чуть выше запястья, и пистолет со стуком улетел под журнальный столик возле камина.

Глухой удар, как в свиную тушу! Телохранитель стек на пол, закатив глаза.

Начальник службы безопасности не выразил желание встать на пути разъяренного самурая. Наоборот, он отпрыгнул назад и поднял руки, как сдающийся фашист.

— Спокойно! Успокойся, Каргин! Ты…

Он попытался сказать что-то еще, но я ткнул его в горло костяшками пальцем правой руки. Безопасник закатил глазам и мешком повалился на пол.

Я сунул руку в карман его пиджака, нашарил ключ от наручников, и занялся освобождением от стальных браслетов. Не люблю, когда у меня на руках что-то есть, будь это золотые перстни или стальные браслеты — все равно. Перстни и кольца надо носить на женских руках, и никак иначе.

— Когда меня учил боевым искусствам один мастер — начал я задумчиво, не спуская взгляда с застывшего в ступоре белого как мел хозяина дома — Он говорил, что настоящие, дельные телохранители в наше время мало у кого есть. И все они ранее работали в девятом управлении КГБ. И кстати — среди них нет ни одного подобного этим быкам. Твои телохранители просто тупые быки, чисто для понтов, а не для защиты. Кого могут защитить эти куски мяса? И себя-то не могут, чего говорить о хозяине.

— Сто тысяч! — хрипло выдавил из себя мужчина, вытирая покрытый бисеринками пота лоб рукавом. Дурные манеры, однако! Когда я работал участковым, у нас время от времени проводились строевые смотры. И по уставу у каждого офицера милиции должен был присутствовать носовой платок. Иначе смотр не пройдешь. Свисток, личный жетон и носовой платок. А тут…бескультурье, б…дь!

— Дай руку — бесстрастно потребовал я

— Что?! Что ты хочешь сделать?! — заволновался мужчина, и попытался встать из кресла. Я толчком отправил его назад, и он едва не упал, плюхнувшись с такой энергией, что ноги в элегантных белых туфлях подскочили едва не выше его головы.

— Руку, говорю, дай! — процедил я сквозь зубы, еле сдерживаясь, чтобы не отпустить придурку достойную плюху.

Видимо было в моих глазах и в моем тоне что-то такое, что заставило этого человека повиноваться. Он протянул дрожащую руку и я взял его за запястье.

До сих пор не знаю, сколько продолжается сеанс «мозгокопания». Минуты, или секунды? Скорее всего, даже не секунды — мгновения. Но для меня, там, и минуты, и часы. И даже дни. Я живу там.

Этот тип не соврал. Действительно, он собирался показательно покарать Юру. Ради того, чтобы не терять авторитет. Как он и объяснил. А еще — чтобы убрать человека, который знал номера тайных номерных счетов. И это было гораздо важнее глупостей вроде «авторитета»

А еще я узнал, что это он и заказал своего ближайшего коллегу, и можно сказать — друга. Чтобы все деньги, которые лежали на счетах швейцарского банка достались только ему.

Кстати, отказное в самом деле было настоящим. Ему потребовалось только лишь снять трубку и позвонить следователю, тому самому, который вел дело Юры. И цена удовольствия — двести баксов. Дешево стоит сломать жизнь человеку, очень дешево…

— Двести тысяч! — пробубнил голос банкира, и я вышел из заторможенности, обнаружив себя стоящим возле кресла хозяина дома.

— Ну…давай! Не хочу гасить порывы души! — поощряющее кивнул я, и банкир засеменил куда-то в угол комнаты, под моим внимательным взглядом. На стене висела большая картина, изображающая ночное море под луной, явно где-то в «ненаших» местах. Картина настоящая, не какая-то там литография — написанная маслом на холсте. Сразу видно — дорогая! Но здесь эта картина прикрывала самое главное в жизни банкира — деньги. А точнее — сейф, в котором эти деньги должны были храниться.

Банкир шустро защелкал по кнопкам сейфового замка, а я приготовился к тому, чего и следовало ожидать. И когда шаловливая рука работяги финансового капитала нырнула внутрь сейфа, шагнул ближе, и перехватил руку с пистолетом, появившимся из открытого зева.

Как дети! Ну вот ей-богу, как дети! Вот не будь я в прошлом ментом, не будь в настоящем Самураем, который собаку съел на всяких подлых способах убийства — так и то бы не повелся! Киношки смотреть надо. У каждого уважающего себя капиталиста в сейфе лежит заряженный пистолет, снятый с предохранителя. Ну так, на всякий пожарный случай. Вдруг придет в гости какой-нибудь недоброжелатель и потребует открыть дверцу — ну как сейчас? Смешно, но в киношках иногда подают дельные идеи Елси бы я повелся на маневр этого типа…

— Вот какой ты все-таки вредный тип, а? Нельзя тебе верить, нельзя!

Я дал банкиру пощечину, и он полетел на пол, заливаясь кровью из разбитого носа. Пощечиной вообще-то можно вырубить, и довольно-таки легко. И даже убить — если как следует приложить руку. Особенно если бьет такой, как я.

В сейфе оказалось меньше, чем обещал этот проходимец — всего сто тысяч баксов, десять пачек по десять тысяч. Но тоже хорошо. Можно рассовать по карманам и не заморачиваться с сумкой или дипломатом. Впрочем — лучше в дипломат — как раз один такой лежит на столе. Серо-стальной, элегантный. Вполне подойдет.

Щелкнул крышкой дипломата, и…замер. Еще деньги! По первым прикидкам — как раз тысяч двести и будет. Ах ты ж мерзавец…обманщик чертов! Хотел угробить дяденьку, за пистолетиком полез!

Сложил все деньги в дипломат, оставив в карманах только пару пачек — мало ли…вдруг придется бросить, и бежать. Не надо жадничать, жизнь дороже!

Вернулся к банкиру, хлюпающему носом на полу у стола, поднял с пола пистолет, осмотрел его. Само собой — поднял его через салфетку, что взял со стола. И вообще — стараюсь как можно меньше оставить своих отпечатков пальцев. Вернее — совсем не оставляю, ничего не касаюсь голой рукой, а если касаюсь — то стираю отпечатки.

Пистолет был той же самой «береттой» — просто какое-то преклонение перед гнилым западом! Ну чем вам наши «макаровы» не по нраву? Или другие российские пистолеты? Вот обязательно надо выпендриться!

Проверяю магазин, он полон патронами. Смотрю в патронник…ах ты ж дурила! Почему патрона в патроннике нет? Ты собирался передернуть затвор, а потом уже меня искоренять?! Да я бы тебя изрешетил сто раз, прежде чем ты сумел бы направить в меня ствол! Вот вроде хорошая задумка, коварная и дельная, но как всегда — сплошной пшик. Глупость человеческая все проекты душит.

Досылаю патрон, вот теперь все готово. Нужно торопиться. Того и гляди «куклы» очнутся. Вот что, ребята, я ничего к вам по большому счету и не имею. Но оставлять вас в живых не могу. Уж простите. Встретимся в аду, вот там мне и выскажете свои громкие «СУКА!».

Шагаю к поверженным противникам, рывком вздергиваю вверх, пытаясь изобразить нужную мне сцену. Трудно, конечно, изобразить так, будто эти люди стояли во время стрельбы. Но я справился.

Банкира застрелил из пистолета начальника охраны, изобразив, будто сошедший с ума банкир вдруг начал палить по своим же людям, и уже смертельно раненый безопасник прострелил банкиру башку. Труднее всего было сделать так, чтобы парафиновый тест показал — это сам банкир все и устроил, и не было тут никаких других людей (вроде меня). Пришлось вкладывать пистолет в руку и стрелять.

Прекрасно понимаю, что тщательного расследования вся эта чушь, которую я тут нагородил не выдержит, треснет по швам, и… В общем — если умный опер захочет узнать, как на самом деле тут все произошло — он узнает. Я всегда был уверен, и сейчас в этом уверен — любое преступление можно раскрыть. Было бы желание, время, средства и умные люди, способные это сделать. Но я прекрасно знаю Систему: если есть хоть какой-то шанс, какая-то возможность прекратить дело — его прекратят. Никто не хочет делать лишнюю работу — и так нераскрытые дела лежат целыми стопами, на кой черт вешать себе на шею еще один «висяк»? Тут все удобно, все правильно! Начальник службы безопасности вдруг начал палить по телохранителям банкира, уложил их всех, а сам банкир достал пистолет и ухлопал своего спятившего подчиненного! И тот, уже на издыхании, достал банкира метким выстрелом в лоб!

Почему погибли еще двое из службы безопасности? Почему телохранители начали стрелять в них? Так они были с безопасником, значит, на его стороне. А вот о том, почему началась эта перестрелка, кто виноват — никто и никогда не узнает. В первый раз, что ли? Да и незачем это все узнавать — себе дороже. Все фигуранты дела на месте, все убийцы погибли. Дело закрыто! И показатели раскрываемости сразу улучшатся…

Больше всего я опасался, что в дверь ворвутся другие охранники, и всю малину мне подпортят. Однако ничего такого не случилось, видимо шумоизоляция в комнате, и вообще во всем здании была на высоте.

Прежде чем вышибить мозги банкиру, я с ним побеседовал и выяснил, где нахожусь. А еще — как отсюда лучше всего выбраться, не наткнувшись на внешнюю охрану. Никак. Просто — никак! Меня отсюда не выпустят ни под каким соусом.

Может стоило взять этого типа в заложники, и под прикрытием его туши пробраться на волю? Но тогда как быть с картинкой, которую я тут любовно рисовал? Ну — типа все всех взяли, да и перестреляли? Потому что спятили? А вдруг во время моего бегства банкир останется жив? И нафига тогда мне было это все затевать — сдачу в плен, ну и последующие убийства?

А может зря я так много думаю? Надо просто идти напролом, как и положено праведному самураю, а не строить из себя гнусного ниндзя, каковым я и являлся все эти годы! И будь что будет!

Уже у дверей оглянулся и посмотрел на учиненный мной разгром. Трупы в живописных позах, кровь… Жалею ли я, что убил этих людей? Честно сказать — нет. Они знали, куда шли, и зачем шли. Защищающие Зло должны быть готовы к тому, что Зло рикошетом ударит в них самих. Сатана творит зло, пользуясь услугами своих приспешников. Но иногда он их ест.

Потрогал нож на предплечье, и усмехнулся — идиоты! Ну какой же непрофессионализм! Искали пистолет — за поясом, в подмышках (я нарочно руки поднял), а то, что у меня может быть в рукаве нож — никто даже и не подумал! Я мог их зарезать в первые же минуты общения. Но не стал.

Дверь тихо распахнулась, выпуская меня в длинный, украшенный абстрактными картинами коридор. Кстати, я так и не понял — то ли это офис, то ли жилой дом. То ли то, и другое вместе. Через окно вижу ворота, возле ворот КПП, в будке которого сидит охранник. Больше во дворе никого не вижу, но это не означает, что на территории никого больше нет.

Подхожу к лифту, нажимаю кнопку — дверь лифта мгновенно открылась, обнажая нутро. Я глянул на себя в зеркало-стену, и был неприятно удивлен — ну до чего же зверская рожа! Обтянутые кожей худые бледные скулы, запавшие в глазницы глаза, тонкие губы, сжатые в узкую полоску — зомби, а не человек! И ни малейшего намека на улыбку. Мрачный, как палач на помосте. Увидишь такого типа темной ночью в переулке — испугаешься! Вроде и вид вполне цивильный — хороший костюм, хорошие итальянские туфли, галстук и бежевая рубашка, а вот веет от этого типа такой угрозой, такой жестокостью и силой — что хочется отвести взгляд и прибавить шаг. Когда я стал таким звериной?! Когда у меня из глаз ушли доброта и смех?

Сердце вдруг защемило — я вспомнил все. И свою семью, и мертвую Надю, смотревшую на меня удивленным, обиженным взглядом. И подумал о том, что…время такое. Время зверей. Время, когда человек лишь корм для существ более сильных, злых, жестоких и кровожадных. И если ты хочешь выжить — будь зверем. Или станешь кормом для зверей.

Лифт остановился через секунду — ухнул, как в яму, даже сердце вверх прыгнуло. Я не ожидал от механизма такой прыти, и невольно чертыхнулся. Двери лифта открылись, и я шагнул в освещенную из широких окон огромную комнату.

Назвать эту комнату «гараж» — язык не повернется. Гараж — это что-то такое серое, с ободранными стенами, с ямой для ремонта и ржавыми запчастями, лежащими у стен (выкинуть жалко, а использовать вряд ли когда-нибудь). Это же помещение было вылизано до зеркального блеска, как и автомашины, стоявшие бок к боку длинным рядом. Их было полтора десятка — красные, белые, черные, низкие и высокие, длинные и не очень. Рядом стояли огромный лимузин, и маленький (если можно так сказать) ламборджини. Мерседес «гелендваген» и «кукурузер» на огромных «лаптях», с лебедкой и кенгурятником.

Невольно залюбовался «кукурузером» — хорош, скотина! Покрашен какой-то серо-черной краской, похожей на шагрень (импортная видать!), черный кенгурятник, на котором целая россыпь противотуманок, «люстра» на крыше, а колеса…колеса чуть не с меня ростом! Зверь! Вдруг подумалось — а чего я не ездил на таком чуде? На кой хрен мне был нужен «гелендваген»? Вот моя машина! Квинтэссенция брутальности! Хе хе…

Впервые за последнее время улыбнулся. Глупо, конечно, но…вот так. Мне вдруг стало смешно. На пустом месте.

Обошел машины, заглядывая в салон сквозь боковое стекло и открывая двери там, где тонировка не позволяла разглядеть — на предмет поиска ключей зажигания. В большинстве машин, к моему неудовольствию, никаких ключей не было. А вот в «кукурузере» торчал! Интересно, куда на нем ездил этот чертов банкир? Ну на кой черт ему такой брутальный автомобиль? Впрочем — а может и не он ездил…может сын, или даже дочь. Или племянник. Мало ли…какая мне разница?

И тут мое внимание привлек мерс — невидный такой, обычный «шестисотый», похожий на кита, наглый и вызывающий в своей скромности. Вроде в глаза не бросается, а сразу скажешь — это машина состоятельного, и даже авторитетного человека. Но в моем случае главное как раз — его невидность, неброскость. Катит себе «мерин», едет в нем какой-то крутыш — ну и пусть себе катит! А вот стоит выехать на том же лифтованном кукурузере…тут уж желающих поглазеть будет выше крыши! Свидетелей…

Открыл дверцу «мерина», и поразился, какая она массивная и тяжелая. Глянул на стекла, и с удовольствием понял — а машина-то бронированная! Это фактически танк! Его только из гранатомета брать!

Откуда знаю, что бронированная? Да видел я такие. Цена — запредельная. Мне такой предлагали. Но я…в общем — зря отказался. Сейчас и Надя была бы жива, и меня хрен бы сумели заполучить. Таранил бы их нафиг, и все! Эта броня калаша держит калибра 7.62, трехлинейку и СВД, так что…

Но что теперь говорить — пожадничал. И не только потому, что стоит дорого — он еще и жрет, как танк. Попробуй-ка потянуть такой вес! Четыре с лишним тонны, под пять! Так что движку приходится кушать.

И ключи торчат в замке зажигания — все, как положено!

Повернул ключ зажигания, панель приборов отреагировала, огоньки загорелись. Посмотрел на указатель количества топлива — практически полный бак. Ну и слава богу. Вот это та машина, на которой я и поеду. Когда найду, как открыть стальные ворота, или как там это называется — роллетные? Да черт его знает, в общем — эта штука должна подниматься.

Нашел кнопку подъема справа от ворот. Нажал, и сразу к мерседесу. Прыгнул за руль, повернул ключ зажигания, автомобиль завелся «с пол-тычка». Мощный движок тихо сопел, так тихо, что казалось, он вообще не работает. У мерсов вообще в салоне очень тихо, отличная звукоизоляция, а тут еще и бронекапсула, глушащая все возможные звуки — наружные, и те, что исходят от самой машины.

Стальная пластина ворот поднималась все выше, я пристегнул ремень (никогда не пренебрегаю этим действом, ибо жизнь дороже понтов), переставил рукоять автоматической коробки передач в положение «драйв» и убрал ногу с широченной педали тормоза. «Мерс» бесшумно, легко, будто и не весил почти пять тонн двинулся вперед, и через несколько секунд уже катился по выложенной каменными плитами территории двора. И только тогда я заметил, что во дворе началась нездоровая суета — пока я шастал по гаражу, выбирая себе средство передвижения, вероятно кто-то из охранников обнаружилкучу трупов, и самое главное — труп своего биг-босса, и как положено цивилизованным людям, начался поиск обидчика благодетеля.

Глупо, конечно — зачем? Это я мог бы заниматься поиском того, кто убил моего босса — но я придерживаюсь чего-то похожего на кодекс самурая, а им-то зачем? Они — ради чего бегают, ищут убийцу, ведь никто за его поиски не заплатит, а попасть под шальную пулю — это просто-таки на-раз!

Ну…может и у некоторых бандитов есть свой кодекс чести. Или же боятся, что с них спросят — почему допустили убийство босса. А может даже боятся, что их как раз и обвинят в нападении на хозяина. Не знаю. Да и знать, если честно, не желаю. «От многия знания — многия скорби», как сказано в Экклезиасте.

Мерс продолжает тихонько пыхтеть по направлению к воротам — обычным воротам, открываемым электромотором, воротам, двигающимся по рельсу, а я мучительно раздумываю над тем, как мне пересечь эту, последнюю преграду. Можно, конечно, протаранить, но тогда машина будет похожа на пластилиновую машинку, пожамканную капризным ребенком. Фар не будет, капот, само собой — вхлам, морда тоже покоцается, так что на дороге я буду вызывать несомненный и нездоровый интерес всех, кто бросит на меня взгляд. А я этого не хочу!

Подъезжаю к КПП, моргаю фарами. Потом приопускаю боковое стекло с моей стороны (снова поразился жуткой толщине бронестекла!), высовываю руку, машу.

Охранников двое. Один остается в будке, другой идет ко мне — настороженный, держащий руку на поясной кобуре. Кобура расстегнута, и в ней виднеется что-то черное и лоснящееся на солнце, что-то по типу «макарова». Охранник подходит, я подмигиваю ему левым глазом:

— Ворота открой!

— Распоряжения не было! — сопротивляется охранник — Должно было поступить распоряжение от охраны. И вообще — ты кто такой? Я тебя раньше не видел!

Мужику лет сорок, морда корявая, жесткая — по виду типичный бывший вояка, скорее всего офицер. Приказы исполнять приучен, и отступать от них считает делом неправильным. Вдолбили в голову в армии это вот подчинение приказу, ничего не скажешь, умеют!

— Иди сюда, ближе! — зову я, и максимально приветственно улыбаюсь. Надеюсь, улыбка вышла не оскалом, и не отпугнет старого вояку.

Не отпугнула, хотя руку на рукоять пистолета он положил. Подошел ближе, сразу же косясь в салон, пытаясь рассмотреть — кто и что находится в машине. И тут же получил то, что должен был получить — нож к горлу. Хватаю охранника левой рукой за грудкИ, притягиваю к дверце, правой приставляя нож.

— Скажи напарнику, чтобы открыл ворота. Быстро!

Глаза вытаращил, но губы плотно сжаты, и похоже что выполнять команду не собирается.

— Ты на самом деле хочешь умереть? За те гроши, что тебе здесь платят? Твоего хозяина уже нет в живых, считай, ты потерял эту работу. Так зачем терять жизнь?

Глаза чуть прищурил, видимо, дошло. Помедлил. Похоже, что в знак протеста, чтобы показать, что не боится, потому и не торопится. Ну что же, пускай. К слабостям людей надо относиться снисходительно, если они не мешают тебе жить. Все мы не без греха! Хочет человек не «терять лицо», так пускай.

— Вася, открой ворота! — голос охранника был спокойным, как и в обычной штатной ситуации. И ворота медленно поползли в сторону.

— Это правильно — медленно кивнул я — тут не за что погибать. Ты умный человек. А хозяин твой был полным гавном, и ты это знаешь. Надеюсь, больше мы с тобой не увидимся.

Я убрал нож от шеи охранника, и нажал на газ. Тяжелый «мерин» вздохнул, всасывая сразу полведра горючки, и рванул с места, как атакующий носорог. И тут же по машине будто заколотили кувалдой. Грохот был таким, как если бы несколько сумасшедших молотобойцев одновременно опустили свои молоты на кузов автомобиля. У меня даже в ушах зазвенело, и это притом, что машина просто замечательно звукоизолирована! Заднее стекло моментально побелело, покрывшись звездчатыми пятнами, разлетелось зеркало заднего вида, и пока я не скрылся за поворотом, молоты так и продолжали бить, непроизвольно заставляя вжиматься в сиденье пригибаться к рулю.

Рефлексы, чего уж там…не часто я сиживал в машине, которая выдерживает попадания из ручного пулемета. А то, что это был ручной пулемет — никакого сомнения. Уж очень точно и крепко долбают. А может — и не один пулемет.

Дорога отвратительная, вся в таких рытвинах, будто ее бомбила эскадрилья штурмовиков. Мерс несся по рытвинам едва покачиваясь на особо злостных ямах, иногда с грохотом цепляя днищем выпучившийся асфальтовый горбик. Смешно, да — живут здесь власть имущие, богатеи, а дорога — будто к свалке мусора!

Впрочем — как и все дороги по области. Куда испаряются деньги на ремонт дорог надо спросить у Делавяна, которому по какому-то волшебству уходят все деньги, спущенные правительством на ремонт дорог. Вместо настоящего ремонт Делавян и его подельники производят так называемый «ямочный» ремонт. То есть — едет грузовик с асфальтом, впереди идет рабочий с лопатой. Видит ямку. Сыплет в нее почти остывший асфальт, утрамбовывает ногой. Все, ремонт закончен. А сколько потрачено асфальта, сколько списано щебенки на на ямочный ремонт — знает только бухгалтер Делавяна. Хороший бизнес, точно!

Вот только быстрее чем полсотни километров в час я теперь ехать не мог. Асфальт после ямочного ремонта повываливался, ямы углубились и стали еще опаснее. Машину-то не жалко, мне что, ездить на этом мерсе? А вот остаться сейчас совсем без «колес» — это абсолютно реально. Какой бы ни был мерс бронированный со всех сторон, но если у него отвалятся колеса…

Когда в машину снова ударили «кувалды», я уже почти выбрался с боковой дороги на основную трассу, ведущую в город. Мерс загудел как колокол после ударов, я глянул в уцелевшее правое зеркало заднего вида и увидел там две машины — первая, это черный «гелик», то бишь «гелендваген», вторая — «кукурузер», тот самый лендкрузер-150, обвешанный «люстрами» и поднятый на внедорожных «катках». С такими колесами пофиг ямы и кочки, а дури «кукурузера» хватит, чтобы разогнать его под двести километров в час. Впрочем — вряд ли они так его разгонят — на внедорожных «лаптях» не очень-то погоняешь. А вот по бездорожью — тут крузак уже король!

Тяжелый удар потряс, заставил «мерина» вильнуть, и я едва успел поймать машину на дороге. До выезда на трассу оставалось метров пятьсот, не больше, но эти пятьсот метров нужно было еще прожить. Увидев, что стрельба для меня как летний дождик, преследователи решили просто столкнуть меня с дороги, чтобы потом спокойно выколупать из бронескорлупы. По их расчетам трехтонный «кукурузер» должен был спихнуть «мой» мерс с дороги, как ребенок консервную банку — пнул, и полетела! Но вот только онизабыли, что бронеавтомобиль весит вдвое больше, чем обычная машина. И потому у них ничего не вышло. А вот у меня — получилось!

Я резко тормознул — так, что изтормозных дисков повалили дым. Чего-чего, но даже небронированный мерс не любит резких «мертвых» торможений. Не положено тяжеленному лимузину останавливаться так, как спорткару. Не его это дело! Горят колодки.

Кукурузер, не ожидавший такого маневра, проскочил мимо, вскользь проехавшись вдоль заднего крыла моего мерса. А когда он оказался впереди, я нажал на педаль газа, опустив ее до самого пола.

Люблю эти жидкостные автоматические коробки передач. Они слегка тормозные в сравнении с механикой, зато никаких тебе дерганий за «кочергу». Просто жми на газ, и поезжай! Коробка «думает» примерно секунду, раскручивая движок на максимальные обороты и переходя на пониженную передачу, а потом выстреливает многотонную машину так, будто в зад ее пнул сапог великана.

Двигатель этого мерса скорее всего был форсирован, что и понятно — попробуй-ка, потаскай такую тяжесть! А может он от природы был настолько мощным — все-таки двенадцать цилиндров. Но это и не важно. Главное — он устремился вперед и догнал крузака за секунду, не больше, и ударил того в правую заднюю арку!

Вес «ударника», плюс то обстоятельство, что центр тяжести лендкрузера находился слишком высоко, чтобы безболезненно баловаться подобными развлечениями — все это привело к тому, что крузак вильнул, слетел с дороги, и великолепно закувыркался, сделав не меньше чем пару оборотов через крышу.

Одним меньше! Ну что же, а с «геликом» я расправлюсь на трассе.

На трассу выскочил через минуту, едва не протаранив желто-поносного цвета москвиченка с рассадой и мотыгами на старом ржавом багажнике. «Москвич» что-то возмущенно пробибикал мне вслед хриплым, дребезжащим сигналом, но я не обратил на это никакого внимания. Поезжай, дедулька, и радуйся жизни! У тебя рассада, любимая жена, с которой ты идешь по жизни, внуки и крохотная пенсия. И ты никого не убиваешь, и не будешь убитым. Надеюсь. А вот мне надо оторваться от этих поганцев, и единственный способ это сделать — разогнать мою коляску до космических скоростей. На бездорожье гелик мою машину превосходит, а вот на трассе…тут уже посмотрим. На высокой скорости гелик начинает мотать, как пьяницу после поллитры, а вот «мой» мерс плевал на все и всех — вжимается в дорогу и прет, вспарывая воздух своим скошенным носом. Настоящий король дорог! Двести пятьдесят километров в час — ограничение только электроникой!

Вот только одна закавыка — особо-то и не погоняешь. Попутные машины мешают. А когда въедешь в город — тут вообще не имеет значения ни мощность, ни модель автомобиля. Ну…почти не имеет. Пролетать на красный свет конечно же можно, но до поры, до времени. Это только в кино главный герой безболезненно пролетает все светофоры, не снося добропорядочных граждан. На деле — уже были бы трупы и куча-мала из машин.

Снимаю ногу с газа, «мерин» медленно начинает тормозить. Смотрю в уцелевшее боковое зеркало (в салонное ни черта не видать — все стекло в белых кружочках попаданий), вижу, как приближается этот черный жук. Окна открыты, в них видно головы и торчат стволы автоматов. Шустрые парни! Только вот и в самом деле не пойму — на кой черт им это надо? Работодателя нет, кто платить будет за риск, и просто за работу? Зачем меня преследовать? Нарываться? Или это что-то личное?

А что…вполне может быть. Я же ведь не только банкира положил, я еще и охранников поубивал, телохранителей. А у них точно были какие-нибудь приятели среди сослуживцев. В общем — хотят они меня заполучить, аж зубы у них ломит! И надо что-то придумать, пока в город не въехал.

Снова заработали молотобойцы. Мерс загудел, как колокол, а рядом и впереди него из мостовой вдруг начали выскакивать искры. Пули выбивали их из камешков, впечатанных в асфальтовое покрытие. Забавное зрелище — если наблюдать со стороны. А когда сидишь в броневике, поливаемом огненным дождем, невольно закрадывается мыслишка: «А что если стекло все-таки не выдержит? Или боковая броня сделана некачественно, и пуля пролетит между стыками?»

Гелендваген тащился метрах в пятидесяти — я снижал скорость, и он снижал. И не переставали стрелять. Я даже неприятно удивился — да сколько же патронов у этих бесов?! Ну как киношные автоматы, у которых патроны не заканчиваются никогда!.

Я остановился, и гелендваген встал. На дороге пустынно — ни одной машины. И слава богу — не хочу лишних жертв. Пуля, она не разбирает — куда лететь, кого убивать.

Мерс штука очень поворотливая — глядя на него, и не подумаешь, что такая махина может развернуться практически на месте. У него даже колеса слегка ложатся на бок — что благотворно влияет не только на устойчивость в поворотах, но и вообще на поворотливость аппарата. Машину даже не занесло — только пыль, да черный дым из-под задних колес. Да визг нещадно сжигаемой резины.

Они вначале не поняли, что именно я хочу сделать. Продолжали палить, засыпая мостовую россыпями латунных цилиндриков, и только когда я был уже в метрах двадцати от них — гелик дернулся назад и попытался уйти от удара. Но было поздно. Я догнал его, и мой мерин всей своей бронированной тушей ударил противника в правую переднюю колесную арку.

Броня есть броня. Впереди под пластиковой оболочкой — что-то похожее на стальной рельс. Днище усилено стальной плитой, выдерживающей взрыв тротиловой шашки. Капот можно поднять только с помощью электромотора, накачивающего жидкость в толстенные гидроцилиндры — здесь тоже стальная и кевларовая оболочка. Глупо было бы уцелеть в салоне машины, которая не может двигаться после того, как ей прострелили движок. Двигательный отсек украплен неимоверно.

К моменту удара мерс набрал около сотни километров в час. Эта скорость, помноженная на массу машины…вряд ли кто-то из обитателей гелендвагена остался в сознании. А может быть и в живых. Я выбил их машину с дороги, как шар-биток своего коллегу на биллиардном столе. «Гелика» подбросило в воздух, он перевернулся вверх колесами, и всей своей тяжестью приземлился на крышу, приплюснувшись до самых дверей. Вряд ли кто-то остался в живых. Они ведь не пристегивались, в отличие от меня.

Я бы тоже вылетел в кювет, но мой мерс погасил скорость в момент удара, и я сумел удержать его на самом краю дороги.

Но долго стоять здесь не мог. Скорее отсюда — скорее! Могут появиться и другие преследователи, а еще — гаишники, любопытные автомобилисты — да мало ли еще кто появится! Вон, уже две машины показались из-за подъема, сейчас подъедут и срисуют меня на месте ДТП. Мне этого не нужно.

Мерс откликнулся на движение педали газа, и легко, будто только что не выбрасывал в кювет трехтонный джип — подался назад. Ручку коробки снова в положение «драйв», и мерседес несется по трассе, как разъяренный носорог, слегка побитый в драке со своим сородичем. Да, слегка — пусть теперь и лобовое стекло в белых пятнах, пусть кузов больше похож на дуршлаг — но он едет, и отлично едет! Слава немецким гениям автомобилестроения! Но для себя все равно куплю «кукурузера». Больше он мне нравится, ей-ей…

Заметил — на меня, вернее на мою машину показывают пальцами прохожие, и не только прохожие, но и встречные водители автомашин. Видать эпичное зрелище — этот самый избитый пулями мерс.

Плохо. Это очень плохо. Не доеду я до оставленного в джипе Юры. Первый же патруль ГАИ остановит. Подозрительный тип, ага…

Пришлось бросить машину у домов на въезде в город. Загнал в переулок, схватил дипломат, который при ударе улетел под переднее сиденье и там застрял (как не раскрылся — не знаю, просто чудом), открыл дверь, и выскочил наружу. Чтобы тут же присвистнуть от удивления. Нет, даже не удивления — я ОХРЕНЕЛ! Как ЭТО еще и ехало?! Кузов был просто изорван в клочья! Так, что казалось — он был сделан из тонкого пластилинового проката, а некто взял острые грабил и прошелся вдоль всех бортов, разрывая, раскапывая, уничтожая кузов до самой брони!

Колесам тоже досталось — резина свисала клочьями, и ехал я только благодаря специальным вкладышам в эти покрышки. Да и сами покрышки были не простыми, армированными то ли стальной, то ли кевларовой сеткой. Их крепко побило, но в общем и целом покрышки сохранили свою форму. И я на них ехал! Еще раз — мое уважение фирме, которая создала из простого мерса этот танк. Если бы не он — мне скорее всего пришел бы конец.

Безумная операция. Типичная самурайская тупая операция, которая должна была закончиться моей смертью! Но так как я идиот, душевнобольной, то как и положено закону Кармы — судьба мне благоволит. «Блаженны нищие духом. Их царствие небесное». Нет, в царство небесное я пока не собираюсь, но был очень и очень к этому близок. Дурак.

Никто не видел, как я выбираюсь из кучи железа, ранее бывшей мерседесом. Никто не обратил внимания на то, как некий тип в костюме с дипломатом в руке, шагает по улице по направлению к трамвайной остановке. Кому какое дело, куда шагает этот человек? Идет себе, да идет. И пусть спокойненько идет дальше.

Я проехал на трамвае пять остановок, выйдя из нещадно громыхающего и воняющего блевотиной вагона возле небольшоготоргового центра. Здесь обязательно должны обитать таксисты, обсиживающие любое проходное место, как мухи кучу дерьма.

Через десять минут после того, как покинул гостеприимный и вонький электротранспорт, я уже сидел в белой семерке, рядом с мужиком лет пятидесяти, судя по физиономии и умению «заряжать» цену — старым, тертым жизнью таксером. Торговаться с таксистом не стал — сразу отдал требуемую сумму и расслабился, положив на колени порядком побитый дипломат. В салоне пахло приторной «вонючкой», как водители в просторечии называют ароматизатор, призванный заглушить запах древнего, пережившего пяток хозяев автомобиля, магнитола пела что-то позитивное из старых советских песен, и я меня наконец-то стало отпускать. Я даже чуть не задремал, убаюканный мягким ходом продукта советского автопрома, и только когда «семерка» резко тормознула, так, что я едва не врезался головой в спинку переднего сиденья (я сел сзади), очнулся, и снова перешел в боевой режим — «на щелчке».

— Сука! Чего ты творишь, тварь! — выругался таксист, и тут же в поле зрения оказались трое мордоворотов в тренировочных штанах и олимпийках — типичные то ли борцы, то ли качки — молодые парни лет по двадцать, коротко стриженые, не изувеченные следами интеллекта на одухотворенных лицах. Я невольно вспомнил, как однажды при Янеке сказал, что где-то видел лицо некого парня, вот только никак не могу вспомнить, где именно. И тот сказал, что скорее всего я видел его на банке свиной тушенки. И мы тогда хохотали всей нашей командой… Ах, ребята, ребята…все как-то плохо вышло…очень плохо! Не того я хотел! Зря я вас втянул в это дело, зря…

Парни сходу начали пинать машину, в которой я сидел. Один методично уничтожал фары и противотуманки, пиная их своей слоноподобной ногой, второй решил помочь таксисту обновить лако-красочное покрытие автомобиля, заодно придав машине вид пластилиновой поделки. Он пинал автомобиль в бока, обходя ее по кругу и ничуть не интересуясь тем обстоятельством, что в «тачиле» сидит какой-то там пассажир.

Третий решил «порихтовать» самого водилу, и это было совсем нехорошо. Мужичонка явно весил раза в два меньше своего «рихтовщика», а еще он был в два раза старше этого гоблина, можно сказать — в отцы ему годился. И так долбить этого мужика мог только самый настоящий отмороженный отморозок.

Я даже удивился — мы вообще-то выбили всех, кто мог вести себя подобным образом. Когда я держал город, такая шелупонь не осмеливалась беспредельничать, зная, что легко может получить ответку. Если я узнавал, что некто повел себя таким макаром, то или посылал «группу разбора» наказать негодяя, или разбирался с ним сам. Тихо, и без пыли.

Надо отдать должное таксисту, он не пал на колени, не умолял его не трогать — получая удары в залитое кровью лицо, он только рычал, матерился и пытался врезать по свинячьему рылу своего обидчика. И пару раз хорошенько тому засветил — у «свинорыла» из левой ноздри потекла кровь.

А дальше все стало еще хуже — к первому «свинорылу» присоединись еще двое, и начали буквально убивать несчастного, посмевшего сопротивляться этим уродам. Кстати, номера на джипе были московскими — это я уже потом заметил. Похоже, что залетные, «гости города». И кстати — возможно, что визит этих скотов связан именно с тем, что я покинул свой пост «смотрящего», который присвоил себе два года назад не спросясь никого и ничего.

Хотя…может я уже занимаюсь конспирологией? Почему бы одному, двум, пяти ублюдкам не приехать в мой город отдохнуть и развлечься? Как сейчас, к примеру. На въезде в город ведь нет таблички: «Въезд ублюдошным отморозкам запрещен!»

Я толкнул дверь и вышел на улицу. На меня никто из пыхтящих придурков не обратил внимания — они занимались своим делом сладострастно и самозабвенно — любимое дело, ему надо посвящать всего себя!

— Эй! Хватит! Отвалили от него!

Пыхтение прекратилось. Свинолюди обернулись, и с невыразимым удивлением посмотрели на меня, так, будто я с казал что-то такое непотребное, о чем они только слышали в рассказах свидетелей, но сами эдакое услышать и не мечтали.

— Ты чо, лошара?! Ты берега попутал?

— Что он вам сделал? Вообще-то он вам в отцы годится — сказал я, укоризненно мотая головой — Разве можно так с человеком? А если бы вашего отца так?

— А нехера тошнить по левому ряду! — хрюкнул один из свинолюдей, но второй его прервал:

— Да ты чего перед этим лошком распинаешься?! Эй, лошок, ты на кого батон крошишь, пидор?

Давно на меня на наваливалось ЭТО.Было, да, и не раз, но я сдерживался, контролировал себя. Но сегодня был тяжелый день. Очень тяжелый день! Я устал. Я голоден. И тут…

Нна! Короткий, сильный, умелый удар в печень. Почти такой, каким я убил отморозка в СИЗО. Почти — потому что этого я убивал. Этого — я хотел убить. И убил, точно знаю. Пусть даже он пока еще жив.

Второй упал с раздробленной вхлам челюстью. Долго не сможет поесть твердого, гарантирую. И мягкого — тоже. Только жидкое. Через трубочку. Но этот будет жить. Может быть.

Третий полез за стволом, и почти его достал. Но и я достал. В челюсть достал, как и второго. Вот только с добавлением — уцепился за пояс отморозка, рванул, штаны сползли до колен. Клочком ткани цепляю ствол, выпавший из руки мерзавца, и…интересно, как воспримет братва факт нахождения их «коллеги» в таком интересном положении? Пистолет в заднице — это повод, чтобы сделать его не рукопожатым? Не чужой пистолет, его собственный! (Мой пистолет, куда хочу, туда суну?)

Оглянулся по сторонам — интересно, куда деваются люди, когда кого-то начинают убивать? Боятся стать свидетелями? Мол, затаскают? Или боятся мести бандитов? Вообще-то я не удивлен — так бывает всегда. Раньше хоть какая-то бабулька могла крикнуть: «Ироды, что вы делаете?!» А сейчас уже и не кричит — ведь могут и заткнуть. Навсегда.

Никогда похоже не закончится этот беспредел! Никогда! И всегда будет работа у таких, как я. Потому что нет закона, нет Правды, а есть только право сильного, и деньги. И вот они все и решают. Чистить! Только чистить этот мир! А пока почистим карманы ублюдков.

Не сказал бы, чтобы много, но…вполне ничего. На троих — пять тысяч баксов, плюс на такую же сумму в рублях. Сунул в карман, пошел к таксисту, который пошатываясь стоял возле капота своей безнадежно убитой машины и смотрел на разбитое лобовое стекло налитыми кровью и залитыми слезами глазами.

— Как теперь жить? На чем работать? Вхлам раздолбали! — таксист выдохнул, и с ненавистью посмотрел на тела поверженных бандитов — Мрази! Добью, твари! Сейчас добью!

— На, возьми… — я протянул ему пачку долларов — Здесь примерно пять тысяч. И вот еще (сунул пачку рублей). Хватит и на девятку. Только вот что, мужик…ты меня не видел и не помнишь, как я выгляжу. Договорились? И вообще лучше свали отсюда, и заяви, что машину угнали. Или как хочешь. Ментам скажешь, что ограбил бандюков такой толстый, черный и страшный. Грузин, наверное! Или чукча. Шутка!

Я криво ухмыльнулся, и не дожидаясь ответа, пошел к джипу, предварительно вынув из салона «семерки» свой дипломат. «Гелендваген» тихо урчал мотором, я запрыгнул на водительское сиденье, бросил дипломат рядом, перевел рукоять коробки передач в положение «драйв» и через минуту уже катил по мостовой, не глядя по сторонам и надеясь отъехать как можно дальше от места происшествия. Сейчас повылезет куча свидетелей — как всегда, когда завершилось, и прежде чем объявят машину в розыск надо отъехать подальше, загнать «гелик» в укромнее место и там бросить. А потом снова добираться на перекладных.

Не везет мне сегодня на машины — все чужие, и все нужно бросать. Проехал мимо милицейского поста — и снова гаишники проводили меня индифферентным взглядом, выискивая в проезжающих мимо машинах потенциальную жертву. Кстати — ни один из водителей не остановился и не вмешался — и когда мордовороты били таксиста, и когда я мочил этих ублюдков. Даже похоже, что сворачивали в соседнюю улицу, завидев, что происходит на дороге. Девяностые годы крепко научили народ правильному для этого времени поведению. Времени зверей.

Машину бросил возле забора новостройки, загнав ее за трансформаторную будку. Прежде чем уйти — обыскал, и был вознагражден приятным сюрпризом: на заднем сиденье лежала коробка из-под обуви, полная пачек долларов. По прикидкам — не менее двухсот тысяч.

Мне вдруг стало смешно — мои преступления стали приносить прибыль! Раньше я убивал ради идеи, не получая ни гроша, и наоборот, тратя на это святое дело очень даже приличные деньги, теперь, когда я вдруг стал убивать только для себя, без подсказки от Сазонова — к моим рукам начали прилипать деньги. Неожиданно, случайно, но ведь прилипли!

Хмм…вдруг задумался — как выкрутится таксист? Сдаст меня, или нет? Скорее всего — сдаст. А кто я ему? Пассажир, да и только. Ну да — вступился за него. Да, отдал все деньги, что нашел при бандитах. Ну и что дальше? Да ничего. Он обязательно сдаст — только ради того, чтобы выжить.

От машины, конечно, он никуда не уйдет. Будет дожидаться ментов. Приедут менты, станут допрашивать, и все, что сможет сделать таксер, это описать мою внешность и все, что произошло на месте происшествия. Само собой, кроме того, что он получил от меня деньги, вытащенные у трех отморозков.

Само собой, во избежание неприятностей писать заявление он не будет. Об избиении заявление. А вот эти три отморозка напишут — я же у них машину угнал! Про доллары, само собой, ничего не скажут. Когда машину найдут и обнаружится, что денег в «тачке» нет — соратники пойдут по цепочке, проверяя каждый узел, на котором могло исчезнуть бабло. И начнут они с таксиста.

Если таксер не дурак, деньги он заныкает и не тронет, пока все не успокоится. И если мужик крепкий, то не поддастся на нажим соратников бандюков. И они от него в конце концов отвяжутся. А меня все равно кто-то видел, и внешность обязательно опишут и ментам, и бандитам. Да и наплевать.

Машину я поймал быстро, стоило только лишь поднять руку. Вообще, у меня такое ощущение, что половина страны сейчас работает в такси, а вторая половину вызывает первую. Народ вхлам обнищал, и теперь автомашины, оставшиеся еще с советского время, стали не роскошью, а по-настоящему средством передвижения. И средствами производства.

Водителя я даже не запомнил. Мужчина неопределенного возраста, неопределенной профессии, неопределенной политической и сексуальной ориентации. Придаток машины. Молчал. Вез куда надо и как надо — не слишком быстро и не слишком медленно. И привез — за что ему большое, прямо-таки огромное спасибо. Что-то не везло мне сегодня с такси, и вообще автомобилями. Хотя…как рассудить! Я ведь жив и здоров.

Юра сидел в джипе, и даже не спал. А когда увидел меня — разблокировал двери, и только лишь я сел на водительское сиденье, сразу с придыханием, срывающимся голосом спросил:

— Ну и как? Видел их? Ты где был столько времени?! Я уж думал, что все, пропало дело! Захватили тебя, и…все! Ждал, что сейчас и за мной придут.

— Слушай, Юрок… — я задумался, глядя в окно на то, как пятеро воробьев яростно таскают по тротуару огрызок пирожка — Слушай…вот эти самые счета, это как так? Хмм…ты знаешь адреса банков, где держат эти деньги? И что, точно можно прийти, и получить деньги по этим счетам? Они что, на предъявителя? Любого?

Юра задумался, замолчал секунд на десять. Пожал плечами:

— Вообще-то, я слышал, что по анонимным номерным счетам может получить деньги любой человек, предъявив свой паспорт, или другое удостоверение личности. Если ты говоришь о тех счетах, которые я тиснул из банка — по большому счету это и не счета. Это депозиты. Банк занимался тем, что перегонял бабло за границу. Чье бабло, на каких условиях — я не знаю. Знаю название банков за границей, и знаю размер капитала, вот и все.

— И…каков этот…хмм…размер?

— Нуу…если верить тому, что я видел…если это не лажа…

Юра замолчал, задумался, а я вдруг разозлился — какого черта он тут спектакль устроил?

— Ну, и? Чего ты сопли жуешь, говори!

— А! Да. Прости, задумался. Где-то три с половиной сотни лямов.

— Не так уж и много — вздохнул я, и тут до меня дошло — лямов ЧЕГО?!

— Баксов, конечно, чего же еще?

— Господи…как же ты добрался до компа зама, и почему ты до сих пор жив?!

— Добрался через сеть банка. Я же ее ставил, вот и сделал на всякий случай доступ к другим компам, чтобы не бегать, а рулить дистанционно. Долго рассказывать, но они думали, что раз поставили пароль — значит никто не влезет. Дураки! Для меня это не пароль. И я прямо из дома их вскрыл. И снес систему. Они думали, что это просто комп накрылся. И только когда пригласили специалиста — он дотумкал, что это я их накрыл. Так это… что там с моим делом? Расскажешь? Где ты был несколько часов?

— На! — я протянул Юре сложенный вчетверо листок бумаги, тот развернул, впился в него глазами. Через минуту оторвался от листка, глянул на меня широко раскрытыми глазами, снова углубился в чтение, но через полминуты перестал читать, и недоверчиво помотал головой:

— Да ладно! Не верю! И как мне теперь? Что делать?! Куда идти? У меня же нет документов! А как тогда насчет побега? Могут мне навесить срок за побег?

— У адвоката спросишь — я равнодушно пожал плечами — Все, что мог сделать — я сделал. Пока что большего сказать не могу. Сейчас едем на квартиру, отдыхаем, едим, пьем, спим. Завтра будет новый день и новые дела. Честно сказать — я приустал. У меня сегодня был тяжелый день.

И я повернул ключ в замке зажигания. Джип пора было бросать — его точно объявили в розыск, так что фактически ездим на мине замедленного действия. На такси поедем. Вон их сколько, каждый второй — таксист! А может и первый.

Глава 6

"Самурай без клана и без лошади — не самурай вообще."

Хагакурэ. Книга самурая

— Стой!

Я подошел к двери, внимательно осмотрел замочную скважину, коврик перед дверью, и сердце у меня сжалось в ожидании неприятностей. Неужели это еще не все? Неужели не закончилось?

— Что?! Что случилось?! — Юра озабоченно посмотрел на дверь, потом на меня. Я неопределенно помотал головой:

— Открывай. И на-ка вот…подержи дипломат.

— А что в нем?

— Тебе какая разница? Держи, да и все.

— Ну…просто…ты когда уходил, дипломата у тебя не было. А теперь дипломат. Вот я и заинтересовался! Не хочешь, не говори…

— Не хочу. Открывай!

Юра посмотрел на меня странно, исподлобья, как будто что-то почуял. Но перечить не стал. Впрочем, мне немногие перечат. Рожа такая…убедительная. Нет, не такая уж и зверская! Но…

Здоровенный ключ с многими зубчиками вошел в скважину, слегка скрежетнув по дороге, Юра попытался повернуть его…но ничего не вышло. Оглянулся на меня, пожал плечами:

— Не открывается!

— А ты второй попробуй — кивнул я.

— Второй? Я точно помню, что запирал на два ключа! Верхних ключа! — вяло трепыхнулся Юра, но взялся за третий ключ.

Эта стальная дверь производства фирмы «Топэкс» запиралась так: трубчатым ключом, при повороте которого в стальную раму входили три толстых, в палец толщиной стержня. Потом в дело шел здоровенный желтый ключ со сложными зубчиками. Этот ключ блокировал механизм запирания стержней, и не открыв им механизм, отпереть дверь невозможно — только если болгаркой. И был еще один замок — обычный, «английский» замок с плоским ключом. Если выходишь ненадолго, мусор вынести, или покурить на лестничной площадке — просто защелкнул дверь на английский замок, и кури.

Весь фокус в том, что запереть на желтый большой ключ можно только снаружи, и никак иначе. Изнутри дверь запирается на поворот ручки, вставляющий штыри в пазы. То есть, если механизм двери открыт, некто, находящийся внутри просто физически не мог запереть ее снаружи. И потому запер только на английский замок.

Вообще-то идиотизм, и недостойно такой серьезной организации как Контора. Это менты, точно они.

А еще я ставил «контрольку». Спичку клал на дверь — горелую спичку. Вернее — ее кусочек. И она теперь валяется на коврике.

Юра снова оглянулся на меня, вставляя ключ в скважину английского замка, обреченно вздохнул, повернул. Замок нормально щелкнул, Юра осторожно, будто должен прозвучать взрыв — нажал на дверную ручку и потянул к себе. Дверь мягко, без скрипа отворилась, и я кивнул головой:

— Давай!

Юра шагнул в прихожую, сделал два шага вглубь квартиры, а я чуть приотстал, предоставив ему возможность вызвать огонь на себя. Что тут же и произошло.

— Стоять! Руки вверх! Не двигаться!

Мда. Как в кине. «Хальт! Цурюк! Хенде хох!» Ну смех, да и только. Гасить объект надо сразу, а не вопить, как немецкий патруль с рязанскими рожами из старого кино! Идиоты. Непрофессионализм — просто вопиющий!

На Юру навалились, стали крутить ему руки, совершенно не обращая внимания на дверь, чем удивили меня настолько, что я не выдержал, и негромко кашлянул:

— Кхе-кхе…а меня что, никто вязать не будет?

Крепыш, который радостно звенел наручниками и пыхтел, пытаясь заковать отчаянно сопротивлявшегося Юру, недоуменно оглянулся и глаза его стали широкими, как тарелки. Он потянулся в подмышку, вероятно чтобы достать свой древний, со стертым воронением «макаров», но я не дал ему такой возможности, резко всадив кончик остроносого итальянского полуботинка прямо в солнечное сплетение. Крепыш задохнулся, глаза его закатились и он сполз на пол.

Двое других оперов (если это были опера), вскочили на ноги, тоже пытаясь достать стволы, и так же полегли, легко, как трава под ударами косы. Но бил их не так, как бандитов — слегка, лишь бы вырубить. Не калечил. И это сложнее, чем калечить. Но чего не сделаешь ради бывших коллег?

— Живой? — поднимаю Юру, у которого на лице краснеет ссадина — под левым глазом. Раскарябали, точно.

— Наручники сними! — Юра кривится, вытягивая вперед левую руку, скоторой свисают «браслеты». На правую не смогли надеть — втроем не смогли! То ли Юра так отчаянно сопротивлялся, то ли опера такие лохи — но вот не смогли, и все тут! Наберут от сохи…колхозанов всяких! Тоже мне, опера!

Пошарил по карманам, ключ от наручников нашелся у крепыша. Расковал Юру, приказал ему закрыть входную дверь, а сам поволок бесчувственные тела в зал, где и сковал крепыша и второго парня, перекинув цепочку наручников через трубу центрального отопления. Третьего парня связал ремнями, которые выдернул из его штанов, и штанов крепыша. И уже тогда занялся обыском.

Через пару минут на свет божий вынырнули три удостоверения, в которых черным по белому было указано, что все трое придурков являются операми из местного райотдела. Кстати, удостоверениям по году-полтора. Вот тебе результат кадровой политики МВД! Смотрите, кто пришел на смену профессионалам! Будь на их месте хотя бы один настоящий опер — все было бы не так просто. Пришлось бы калечить.

Три «макарова», затертые до стального блеска — они видали виды, и несколько поколений оперов и участковых. И похоже, что из этих стволов стреляют раз в год, на общегородских стрельбах. Мимо мишени. Впрочем — как обычно.

Кстати, любой дельный опер или участковый имеет в укромном месте как минимум пачку «левых» патронов к своему пистолету. Вдруг придется стрелять в процессе несения — так лучше доложить недостающие патроны при сдаче их в оружейку, чем потом долго и трудно отписываться рапортами и объяснениями — зачем стрелял, почему стрелял, как стрелял и в кого стрелял. Задолбают! А иногда ведь так нужно пару раз пальнуть в воздух — это очень даже отрезвляет особо буйных и наглых «клиентов». У меня всегда лежала пачка патронов…применял, да. Бывало.

Очнулись они минут через десять. Несильно бил. Старался соразмерять силу удара, хотя это и трудно. Первым, само собой, открыл глаза крепыш, согласно удостоверению — лейтенант милиции Сидорчук Константин Егорович. Вторым — худой длинный парень лет двадцати пяти на вид — Малашенко Антон Васильевич. И третьим — неприметный и какой-то даже блеклый парень среднего роста, брюнет, с волосами уже лезущими на уши. Зеленко Виктор Сергеевич.

Почему-то подумалось — а чего одни хохлы? Фамилии у всех хохлятские. В начальстве РОВД сидит какой-то хохол и подтягивает всю свою родню? Ну а что, запросто. Украинцы обычно ценят свою родню и суют родственников на всякие теплые места — не хуже кавказцев. У тех если где-то в предприятии на хорошей начальственной должности завелся кавказец — жди, сейчас всех родственников перетащит. Все ППС будет черноволосым и черноглазым.

Плохо это, или хорошо — я по большому счету и не знаю. Главное, чтобы работали как следует, а чья они родня — да не все ли равно? Я лично не ксенофоб. Я козлофоб. Терпеть не могу всяких козлов в человеческом обличьи, какой бы нации и вероисповедания те ни были.

Когда-то все мы были советскими людьми, и никак иначе. И вот…нет страны. Растащили, разломали, твари проклятые! И я ничего не могу сделать, кроме…кроме того, что делал эти два года. Вот только стоило оно того? Что это изменило? Кому помогло? Зачем все было? У Сазонова спрошу. Что он ответит? И посмотрит ли мне в глаза?

Впрочем, Сазонов лишен сантиментов, что называется — совсем. Робот. Боевая машина убийства! И я должен был быть таким, но не сумел. Вернее — не смог.

— Вы ответите за это! Твари!

— Ответим. Может быть. А может быть и нет… — скучно ответил я, и вздохнул — Ослы тупые, почему вы не контролировали ситуацию? Почему не подумали о том, что нас может быть двое? Или даже пятеро! Кто вас учил, идиоты?

Переглянулись, вперились в меня злым, хмурым взглядом. Ну так бы и убили! Только вот ручки коротки. Не дотянуться до упыря. То есть — до меня..

— Слушайте меня, господа нехорошие — раздумчиво начал я, прохаживаясь по комнате — Мне нужно знать, откуда вы взялись. Кто вам сказал, что мы здесь живем. И с какой стати вы устроили здесь засаду. Сразу предупреждаю — играть в партизан не надо. Вы мне не нужны. Претензий у меня к вам нет. Вы менты. А я ментов не трогаю, если только они не скурвились, и не пытаются меня убить. Но мне обязательно надо знать, как так случилось, что мы засветились. Это важно. А потому — вы мне или скажете, или я буду вас пытать. Вам будет больно, и потом придется долго лечиться. Заверяю, я знаю много способов причинить боль, и это очень неприятные способы. Что скажете? Кто вообще у вас старший?

Худой быстро взглянул на крепыша, и тут же отвел взгляд. Ага! Понятно.

— Итак, лейтенант Сидорчук, начнем с тебя — я посмотрел на крепыша — Кто навел вас на квартиру? Что вы рассчитывали здесь найти? Почему устроили засаду? Костя, у меня времени на так много, мне надо уходить. Я вас просто оставлю здесь — клянусь, что не трону. Позвоню в отдел, скажу, что вы здесь лежите. И вас освободят. Итак?

Да, я мог вытащить из мозга этого парня все, что мне хочется. Но это означает, что придется раскрыть свои способности. А чем меньше людей знают о том, что я умею, тем лучше. Не нужно кричать о своих способностях на каждом углу. В СИЗО? Там разболтал? Чушь. Скажу, что уголовники все придумали — они такие брехуны, им верить нельзя. Да и никто им не поверит.

— Парни, мне очень не хочется вас бить, или как-то мучить. Вы проиграли. Расскажите мне, откуда у вас информация, и зачем нас ждали, и все! Расстанемся! Я же не фашист, и родину вы не продаете. Просто скажете мне, откуда у ситуации ноги растут. Клянусь, все будет так, как я сказал! Ничего вам не сделаю!

— А я тебя знаю! — внезапно заявил худой, и крепыш удивленно на него посмотрел — Костя, это ведь Самурай. Каргин! Я еще дружинником был, от института, у него в опорном. В свидетелях пару раз был. А потом узнал — он приподнялся, когда уволился из ментовки, стал типа предпринимателем. И вроде как весь город держит.

Крепыш с интересом воззрился на меня и неверяще помотал головой:

— Каргин?! У нас ориентировка на тебя! Сбежал из СИЗО! Вот же черт…вот так вляпались!

— Парни, время идет! — уже раздражаясь повторил я — Как вы тут оказались? Кто дал вам ключи?

— Хозяйка дала, кто же еще — хмыкнул худой, и на предостерегающий взгляд крепыша фыркнул — Кость, ну вляпались же уже! Хочешь с поломанными пальцами походить? Я — нет! И правда, что мы теряем? По милости хозяйки вляпались! Так что теперь толку целок из себя строить?!

Я не стал говорить, что вляпались они по собственной глупости. Если бы попросили кого-нибудь запереть их снаружи, если бы удостоверились, что на двери нет контролек, если бы сидели наготове, и начали стрелять — могло и получится. Но только в том случае, если бы это был я. А у них в крови сидит одно непреложное правило: «Лучше упустить преступника, но только не стрелять! Иначе потом затаскают! Будешь отписываться за правомерность стрельбы!» Глупо, конечно, но это правда. Затаскают. Опять же — к вопросу о «левых» патронах про запас.

— Антон, к делу! — поморщился я — В чем проблема? Хозяйка позвонила? Куда звонила?

— Позвонила Косте. Сказала, что подозрительный человек, и в шкафу автомат. Ну мы группу и собрали. Пришли, звонили — никого. Хозяйка открыла, потом ушла. А мы остались дожидаться.

— Откуда Костя ее знает?

— Кость, ты откуда ее знаешь? — Антон толкнул локтем соседа.

— Я ее как-то в понятые брал, когда соседей обнесли — неохотное признался Костя — визитку оставил. Вот она и позвонила. Мол, боится, шпана какая-то в квартире, бандит!

— С автоматом, шпана… — усмехнулся я, и вдруг мне по башке как пыльным мешком врезали — Юра! Пойди проверь шкаф! Какой такой — «автомат»?!

Юра недоуменно посмотрел на меня, потом дошло, и он опрометью бросился в другую комнату. Костя проводил его взглядом, хмыкнул:

— Да нет там этого автомата. Мы в кухню его унесли…

— Нет ничего! И дипломата нет! — заполошно выдохнул Юра — суки, унесли!

— Костя… — начал я вкрадчиво и веско — Скажи, там был только этот, один автомат? Ну тот, что на кухне?

— Ну…да! — опер недоуменно посмотрел на меня, и тут до него тоже дошло — Ах сука! Я понял!

На его лице возникла ехидная кривая улыбка, сменившаяся злым оскалом:

— Ах, сука старая! Обнесла, и решила нами прикрыться?! Ах ты ж старая тварь! Что, не один автомат был?

— И не только автомат… — грустно выдал я — Много чего еще.

— И бабло, да? Ах, гнида! — то-то у нее глазки-то бегали! И нам не сказала, что вас двое!

— А она не знала. Думала, что я один. Ну да ладно. Пора и делом заняться. Юра, посиди с ребятами, пока я прогуляюсь. Антон, я твоим удостоверением воспользуюсь. Не переживай — жив буду, принесу, отдам! А вы пока посидите.

Идти до квартиры хозяйки недолго. Пока вышел, пока вызвал лифт, пока прошел до подъезда — вот и десять минут. Подняться на второй этаж — вот и дверь в квартиру хозяйки.

Нажимаю на кнопку звонка. За стальной дверью, оклеенной пленкой «под дерево», свиристит звонок, призывая хозяев к радостной встрече. И чтобы сюрприз был как можно более ярким, раскрываю удостоверение Антона, перекрывая им обзор дверного глазка.

— Кто там? — напряженный женский голос.

— Милиция! — жестко-властно отвечаю я — Мне нужно задать вам вопросы!

Молчание. Видимо смотрит в глазок. Наконец убеждается, что перед ней настоящее удостоверение настоящего мента, открывает дверь, придерживая рукой — так, на всякий случай. А когда я убираю удостоверение, и являю даме свой не очень светлый лик — с писком выдыхает и пытается захлопнуть дверь. Что я ей, естественно, сделать не позволяю. Толкаю дверь, отшибая даму назад, она едва не падает, а я прохожу в квартиру.

— Деньги где? Оружие где, сука ты чертова? Сынок твой где?

— Какие деньги?! Какое оружие?!

Дама побагровела, как вареный рак, голос стал хриплым и сорванным. Но я не сдавался — плевать мне на нее! Ведь знает! И тогда я погрузился в ее мозг.

Договор я забрал — в нем указаны мои новые фамилия и имя. И данные нового паспорта. Слава богу, ментам она договор не отдала. Видимо, не успела. А может и боялась — налоговая же затаскает.

Деньги свои, те, что за квартиру отдал вперед, тоже забрал — не потому, что они мне были так уж нужны, потому, что должен был наказать эту тварь. А как еще наказать, если не деньгами? Это удар по самым болезненным ее местам.

Нет, не убил. Связал и бросил на кровати, заткнув рот. Потом брякну в милицию, или нет — лучше скажу плененным операм, чтобы сходили и освободили. Небось не поленятся. А пока пускай полежит, и подумает — стоило оно того, или нет. В другой раз умнее будет.

Сынок ее базировался на другой квартире, тоже принадлежавшей этой бабенке. Как оказалось, наткнулся он на мою захоронку не случайно — этот мразотный наркоман время от времени брал запасные ключи от квартир, которые сдавала мамаша, и пользуясь тем, что жильцов не было дома — шарился по их вещам, аккуратно прихватывая какую-нибудь вещицу, немного денег, а то и просто жрал чужие продукты. Ведь на самом деле мы не так уж и точно знаем, сколько у нас было денег, а если обнаруживаем, что их немного меньше, чем должно было быть по расчетам — машем рукой, мол, наверное где-то потратил. Так что до сих пор у него обходилось все без проблем.

Когда он наткнулся на дипломат с деньгами и оружие, как ни странно, у придурка хватило ума вначале все утащить в соседнюю квартиру к мамаше, но при этом оставить в шкафу один из автоматов, из тех, что ранее принадлежали ликвидаторам Конторы. Нарочно оставил, чтобы можно было навести ментов. Мамаша нарка вначале охренела от действий сынка, и даже было приказала вернуть все на место (от страха, конечно, не по совести), но когда перед ее глазами замелькали пачки долларов, тут же «перешла на темную сторону». Телефон опера у нее был, и она тут же ему позвонила. Ну и закрутилось.

Часть моих денег он оставил своей матери — не без скандала, это уж само собой. Всякая работа должна быть оплачена, а мамаша хорошо поработала. Я забрал эти деньги, и деньги принадлежавшие хозяйке — без малейшего сомнения.

Уже вечер, но солнце еще высоко стоит над горизонтом. Лето, чего уж там. Не люблю зиму, кто бы чего не говорил о природе, у которой нет плохой погоды. Устал. Безумная гонка. Безумная. Бегу, как волк, офлажкованный егерями, а впереди…охотники?

Да, ощущение такое, будто где-то лают собаки, кричат загонщики, а я бегу, бегу, бегу… Глупо, наверное. Вот сейчас я поеду, и буду выколачивать из подонка свои деньги. И не потому что они мне так нужны — хотя почему я должен оставлять их всяким придуркам? Я за них вообще-то столько всякого…хмм…наделал! Я их заработал!

У него оружие. Мое оружие. А с деньгами и с оружием столько может наворотить! Насколько я видел в воспоминаниях его мамаши — парень совершенно отмороженный. Настоящий подонок, каким и жить-то не надо. Так что — вперед!

Машину поймал, отойдя за квартал от дома хозяйки квартиры. Серая девятка, «мокрый асфальт». Взял недорого, но если бы и дорого — я бы все равно не торговался. Как-то уже и отвык торговаться, давно не испытывал нужды в деньгах. А когда у тебя есть деньги, о них особо и не думаешь — если ты не маньяк, и не больной на голову миллионер-Плюшкин. Живешь — так дай жить и другим!

Смешно звучит «дай жить» — от ликвидатора. Но это правда. Наверное, в душе я коммунист. Да, да — именно коммунист! Не тот, что на собраниях драл глотку, изображая из себя истового ленинца, а настоящий, готовый умереть за свои убеждения! Хмм…коммунист-самурай… Ага, смешно…вся наша жизнь теперь театр абсурда. А мы актеры. Бездарные.

Когда подъехал к дому, где предположительно засел негодяй, вечер наконец-то начал переходить в ночь. Солнце почти совсем село, окрасив горизонт розово-красным цветом. Увы, вечер не принес прохлады, стало даже хуже, чем днем — дневной ветерок стих, стояла удушливая, тихая жара. На деревьях не колыхнется ни один листок.

Где-то слышались пьяные голоса, далеко гудел самолет, на улице, в ста пятидесяти метрах от подъезда, время от времени проносились автомашины, и я вдруг подумал о том — куда могут ехать эти люди жарким июньским вечером? Сейчас бы сидеть дома, под кондиционером (если он есть) и пить холодное пиво. Или газировку. Или квас. Да что угодно делать, лишь бы не вылезать в этот пыльный вечер из дома! Не пытаться проглотить очередную порцию раскаленного за день и не остывшего городского воздуха!

В такой мерзкий вечер и умирать не так уж страшно — внезапно подумалось мне — и это была бы не трагедия, а милосердие. Чем так жить — лучше сдохнуть!

Глупая и депрессивная мысль. Сегодня кто-то умрет, но только не я. Мне рано. Даже в этот мерзкий вечер.

У меня были ключи от этой квартиры, но я не был уверен, что открою дверь снаружи. На месте ублюдка я бы заперся изнутри, заблокировав замок, и сидел безвылазно, не подавая признаков жизни — вроде как никого в квартире и нет. Но скорее всего, просто уехал бы подальше — отсидеться, пересидеть опасный период. Но весь фокус в том, что практически ни один преступник не может покинуть свою среду обитания. А тем более — наркоман. Ему нужно где-то брать наркотики, он не может обойтись без поставщиков зелья, а чтобы в другом городе найти новых пушеров — это не так уж и просто сделать. Вернее — совсем не просто. Чужака могут и ограбить, даже убить.

Итак, что делать? Как выкурить подонка из квартиры? На самом деле — это довольно-таки просто, если только негодяй не семи пядей во лбу, и не сообразит, что все происходящее не просто так. В общем, я не придумал ничего лучше, как открыть электрощиток, и нормально отключить электричество в нужной квартире. А потом выключил и лампочку на лестничной площадке.

Ждать пришлось минут десять. Я уж было отчаялся, и стал придумывать, как проникнуть в квартиру другим способом. А еще — отгонял от себя мысли о том, что негодяй мог вообще-то и уехать из города, и в квартире его сейчас в самом деле нет. И вот это было бы очень, очень печально. Плакали мои пол-ляма баксов! И мои классные пистолеты ПСС.

Но нет…скоро я услышал тихий скрежет отпираемого замка, и дверь в квартиру медленно приоткрылась — совсем немного, на палец. Глазок-то я предварительно заклеил купленной в киоске жвачкой. А как еще можно поглядеть на происходящее на площадке, если в глазок не посмотришь? Однако и выходить как-то страшновато. А вот в щелочку посмотреть…

Протягиваю руку и с силой толкаю дверь от себя! Глухой удар! Вскрик! Прыгаю вперед и тут же рыбкой плюхаюсь на пол. Над головой гремят выстрелы, и я с размаху бью человека в пах. Он отлетает к стене, дергается, тяжело дыша, завывая от боли и страха.

Я откатываюсь в сторону, чтобы уйти из-под рассеянного света, который проникает в квартиру через окно, и тут же туда, где я только что лежал, вонзаются пули. Звука выстрелов почти не слышно, только удары затвора, да звон выброшенных гильз.

Сука! Патронов-то мало! Где потом взять?!

Дурацкая мысль, но вместо того, чтобы переживать за свою жизнь, я думаю о том, что какой-то придурок нерационально тратит редкие боеприпасы, восполнить которые никак не представляется возможным. Урод!

Выдергиваю нож из ножен, рраз! Тупой удар, всхлип, фигура оседает на пол, суча ногами и пытаясь вдохнуть. Нож в солнечном сплетении. Нет — не в горле, попробуй, попади в это самое горло! Я не киношный герой, потому — только в живот. Он широкий, попасть несложно. А еще — там печень и желудок. Куда-нибудь, да попадешь.

Встаю, бью ногой в висок раненому, он затихает, потеряв сознание. Обхожу всех троих, проверяю, вырубаю того, что держится за пах. Первый, который выглядывал, валяется у порога с разбитой головой — хорошо я его приложил.

Осторожно (предварительно выглянув) выхожу на лестничную площадку. Света на ней нет, но на всякий случай стараюсь все равно не поворачиваться лицом к окну — нечего соседям разглядывать мою личность. А то, что они скорее всего стоят у глазков и зырят сейчас на все происходящее — даже не сомневаюсь. Стреляли! Но что интересно — вряд ли кто-нибудь из них сейчас звонит в милицию — даже если в квартире имеется телефон.

Девяностые годы отучили людей звонить в милицию, идти в свидетели, и вообще вмешиваться во что-либо. Даже пару лет назад еще такого не было, но теперь…люди сидят по своим квартирам и не высовывают нос, в надежде, что звери их не тронут, довольствуясь пожиранием соседей. Да, это не СССР, когда на преступление с применением огнестрельного оружия непременно выезжал городской прокурор — ну как же, из боевого оружия стреляли! Теперь для того, чтобы он выехал, нужно грохнуть депутата, или главу администрации, не меньше, да и то…подумает, прежде чем оторвать зад от кресла. Да оно и понятно — обыденно все это стало. Ну и грохнули банкира, или какого-то депутатишку, и что? Их как собак нерезаных! Всех не перестреляешь, а обуви не напасешься — таскаться по улицам из-за каждого трупа.

Щелчок — в квартире загорелся свет. Прикрываю лицо рукой (от соседей), шагаю через порог, прикрываю дверь. Итак, что тут у нас?

А у нас — три вьюноши бледных. На самом деле бледных — как будто из дома не выходят днями и неделями. У двух — автомат, пистолет, у одного — ПСС. Мое оружие, точно.

Тот, у кого в животе торчит мой нож — он и есть сынок хозяйки квартиры. И если этот твареныш сейчас откинет копыта — мне придется хорошенько потрудиться, чтобы найти мои деньги. И это плохо. Потому — пусть пока нож торчит, иначе гад истечет кровью, а я пока займусь увязыванием придурков.

Связал, выдернув ремни — я хорошо умею вязать, и до того, как связался с Сазоновым — умел. И вязал, не раз, и не два. Буйных алкашей и хулиганов выше крыши, вязать-не перевязать. Лучше всего их класть «на ласточку». Что такое ласточка? Я не знаю, кто ее изобрел, но изобретение коварное, сравнимое с пытками инквизиции.

Казалось бы, что такого? Тебе связали руки за спиной, связали ступни ног вместе, а потом связанные руки привязали со спины к связанным ногам. Совсем не больно привязали, зачем приносить мучения? Опять — следы останутся… А тут никаких следов, лежит себе человек на животе, да жизни радуется. Первые пятнадцать минут. А потом начинает вопить, требовать освободить и все такое прочее. Плачут, как дети, каются в грехах и упрашивают их пожалеть. А самое главное — ничего не могут сделать, ни освободиться, ни ударить. А это и есть самое главное. Воспитательный мотив налицо, и практическая основа присутствует. И никаких следов!

Я не злоупотреблял этим делом. Только самые буйные, самые злостные и мерзкие удостаивались «ласточки». И то — больше получаса не держал. Хватало обычно и двадцати минут, чтобы человек все осознал и дальше вел себя вполне адекватно.

Итак, два отморозка лежат на «ласточке» (пока еще без сознания), их «командир» — стонет, держась за рукоятку ножа, торчащую из живота.

— Где деньги, придурок? — спрашиваю я, усаживаясь на табурет, принесенный из кухни — куда ты дел деньги? Мои деньги!

— Скорую! Вызови скорую! — стонет парень, и я вздыхаю: теряю время. А потому, просто беру парня за руку и погружаюсь в жизнь наркомана.

Плохая это жизнь. Мерзкая. Обычный человек и не представляет, как может опуститься человек. Когда не остается ничего, кроме одного, единственного желания — наширяться и отрубиться. Не остается никаких сдерживающих факторов — совести, морали, даже страха. Убить, ограбить, украсть — что угодно, лишь бы получить дозу заветного порошка. Зачем так жить? Не понимаю. Этих тварей нужно убивать, уверен. Наркоман не бывает бывшим. Это не лечится. Героин входит в систему обмена веществ организма, и организм не может без него обойтись. Даже если человек сумел себя перебороть и перестал употреблять героин (что очень сомнительно, потому что сложно), то если он не сменил среду обитания, не уехал куда-нибудь в тайгу или на Марс, бывший наркоман в один печальный день все равно найдет наркотик и не удержится, чтобы его не использовать. У наркоманов есть мерзейшая особенность — они не хотят подыхать в одиночку. Им нужна компания. И они готовы вовлечь в эту самую компанию любого — вне пола и возраста.

Считаю, этих тварей надо просто уничтожать. Они не люди, кто бы там что ни говорил. И наркоторговцев. Всех. Страшной смертью, чтобы неповадно было. Убивать, сносить их дома, выгонять на улицу семьи. Чтобы все остальные видели — будешь торговать наркотой — сдохнешь, а твоя семья пойдет по миру. Жестоко? Да. Но справедливо. Их можно победить только так.

А вот эта тварь, что теперь лежит с ножом в животе — он с моими деньгами решил заделаться наркоторговцем. После того, как переждет грозу. Меня повяжут, и тогда можно будет спокойно заняться делом.

Не получилось. Да и не могло получиться — у нарков мозг атрофировался настолько, что они едва ориентируются в пространстве, куда им разрабатывать длительные стратегические планы!

Я ухватился за рукоятку ножа и выдернул его из живота наркомана. Потом аккуратно вытер лезвие о рубашку умирающего. То, что этот человек умрет — у меня сомнений никаких не было. И скорую к нему я вызывать не собирался. Максимум, что могу сделать для него — это облегчить страдания. И я облегчил — ударом в сердце.

Потом обошел остальных членов банды, и проделал то же самое. Теперь на три наркомана, на три грабителя, вора и убийцы на свете стало меньше. И это хорошо. Это моя работа.

Деньги нашел в кухне — этот придурок сунул их в газовую плиту. Почему они все суют деньги — то в газовую плиту, то в бачок унитаза, то в морозильную камеру холодильника? Почему все эти люди считают, что окружающие гораздо глупее их и никогда не догадаются, что кто-то может хранить деньги в таких невероятно укромных местах?!

Он успел потратить около тысячи баксов. На порошок, и на жратву. Вот, в общем-то, и весь заработок в результате этой авантюры. Стоило оно того?

Автоматы забирать не стал. Обтер их как следует (отпечатки пальцев), и бросил. Не собираюсь я вести локальные боевые действия с применением автоматического оружия. Наверное.

В квартире я особо не наследил, так что протер только те места, за которые хватался — например, газовую плиту. Ну и входную дверь.

Уже когда отошел от подъезда шагов на сто, с обратной стороны дома подъехал милицейский уазик, скрипя суставами, громыхая на рытвинах. Когда, в конце концов, отремонтируют дороги возле домов? Наверное, никогда.

Обдумывая эту свежую мысль, я под мелькание «цветомузыки» уходил все дальше от места событий, не оглядываясь и ни о чем не сожалея. Да, кто-нибудь мог бы сказать, что у убитых мной парней возможно есть матери, отцы, которые будут их оплакивать. А может и девушки, которые тоже станут переживать. Но этим доброхотам я скажу: лучше оплакать один раз, чем оплакивать всю жизнь, видя, как деградирует, превращается в зверя твой сын или брат.

А еще — никто не может дать гарантии, что завтра не будут оплакивать тебя, убитого потерявшим берега наркоманом, который пойдет на все, чтобы получить вожделенную дозу. Так пусть лучше так — жестоко, но правильно. Как хирург, отрезающий гангренозную конечность.

А потом мысль перескочила на то, что все-таки кто-то из соседей решился и вызвал ментов. Значит, не все еще потеряно, значит, люди еще могут подняться, сбросить с себя пелену страха и перестать бояться зверей! Уничтожить их! Выжечь каленым железом!

Есть такой рассказ советского фантаста, «День гнева». Я хорошо его запомнил. Там преступные ученые создали разумных человекомедведей, нелюдей, которые убивали людей, питались их мясом. И наступил день, когда люди больше не смогли терпеть. Они объединились и выступили единым фронтом против этой мрази. Выкопали ружья!

Думаю, что когда-нибудь будет именно так. А пока что только я один, и подобные мне — мы занимаемся уничтожением «отарков». Только мы. Не станет нас, и отарки уничтожат этот мир, эту страну. Если люди не опомнятся.

— Стой! Эй, дай закурить! Слышь, да стой ты! Куда торопишься?!

О господи…я сегодня лягу спать, или нет?! Да что же это такое?! Я же вроде вычистил город, откуда они снова поналезли?! Из районов, что ли? Узнали, что теперь здесь можно все?

— Слышь, мужик, дай на пузырь… — начал один из пятерых, стоявших у входа в ночной магазинчик, но я договорить ему не дал. Через три секунды все пятеро лежали на земле в различной степени помятости, а я поднял брошенный дипломат и пошел дальше. Внутри все кипело, клокотало, но одновременно — меня будто отпустило. Легче стало. Выплеснул горечь и злобу на уличных гопстопников, вот и полегчало. Я их даже не убил — настолько был им благодараен за предоставленную возможность разрядиться. Так…слегка покалечил, не более того. Ребра сломал, руки, мошонки поотбивал (Уже когда лежали. Чтобы не размножались!).

Такси поймал на проспекте, и через двадцать минут был уже возле съемной квартиры. Эту ночь придется заночевать здесь, рядом с прикованными операми, а вот куда отправиться завтра, где ночевать — это вопрос. Большущий такой вопрос!

Юра ждал на месте, весь такой в растрепанных чувствах, и я его по большому счету понимаю. Вдруг я взял, да и ушел, оставив его рядом с побитыми и закованными в наручники ментами. Небось, когда освободятся — мало ему не покажется. Навешают пилюлей, а еще — нераскрытых дел. Если смогут, конечно. Впрочем — сейчас что угодно могут, время такое.

Завидев меня, Юра громко и удовлетворенно выдохнул, и явно стараясь сдерживать эмоции, спросил:

— Все в порядке? Нашел?

— Нашел — кивнул я, и посмотрев на скучных, угрюмых ментов, спросил у их предводителя, зыркающего на меня так, как если бы хотел прикончить своим ядовитым взглядом — Парни, вы что вообще хотели получить от ситуации? Раскрытие? Или что? Ну когда шли по сигналу об оружии?

— Само собой — раскрытие. Палку поставить! Уж ты-то должен это понимать! — огрызнулся Константин — тоже вроде ментом был!

— Я был ментом да. А вот ты — тоже! Это каким надо быть идиотом, чтобы так бездарно осуществить задержание? Будь вместо меня кто-то другой, настоящий бандит — вы бы уже были покойниками. Где вас вообще учили? Кто вас учил? Я бы вашего учителя просто высек!

— А ты не настоящий бандит, да? — скривился Константин — Ангел, да? А кто рэкетом занимается? Кто обложил данью предпринимателей? Слышал я, как ты с людьми расправляешься!

— Я не данью обложил. Я защищал этих людей. И брал за защиту по-божески. И тех, кто был под моей защитой, никто и никогда не трогал, не обижал. А если кто-то посмел бы их тронуть — находились и такие идиоты — они потом сильно жалели. А ты знаешь, что люди обращались ко мне за защитой? Если их кинули, или ограбили, или изнасиловали? И я находил обидчиков, наказывал их, заставлял возместить ущерб! А знаете, почему они обращались ко мне?

Я сделал драматическую паузу, дожидаясь вопроса, но как и следовало ожидать, вопроса не дождался.

— Знаете. Вы все знаете. Потому что бесполезно. Потому что милиция или не найдет преступников, или те откупятся. А часто милиционеры работают вместе с преступниками. Скажете, не так? А еще — набрали в милицию таких как вы.

— Каких таких?! Мы не работаем с преступниками! И не берем взяток! Нечего тут тень на плетень наводить!

— Вполне вероятно и не берете. Потому что вы еще глупые, и зеленые, как огурец. Дельный опер и денег бы заработал, и преступника нашел. А вы ни хрена ничего не можете, потому что непрофессионалы! Потому что профессионалы ушли, и остались одни рвачи, или зелепуки, такие как вы.

— Кто? Какие такие зелепуки?

— Бабушка моя так говорила — зеленые совсем, зелепуки. Яблочки. Кислые такие, аж зубы сводит. Только плеваться.

— Может хватит нас помоить? Мы честно делаем свою работу! Ну да, иногда и лажаем, но честно!

Я сел в кресло закинул ногу на ногу, откинулся на спинку и вздохнул:

— Иэхх! Знаешь, когда я шел работать участковым, тоже думал — никаких взяток, поборов, а буду я вроде как Анискин — иду по участку, все меня знаю, уважают, здороваются! А я помогаю людям, разгребаю их неприятности, делаю так, чтобы им жилось лучше. И самое смешное — эта мечта осуществилась именно тогда, когда я ушел из милиции и занялся тем, чем…чем занялся. Стал помогать людям. А когда работал в ментовке — только отписывался от бумаг, да следил за тем, как бы начальство не зашло сзади и не поимело. Так что парень — если ты пришел в милицию, чтобы помогать людям — ты не туда попал. Совсем не туда!

Молчание. Потом глухой голос с пола:

— Это все замечательно, да…только может вы развяжете меня? У меня вообще-то руки затекли, и ноги! Я сдохну!

— А наручники еще есть? Развязать тебя — а ты зайдешь сзади и шарахнешь мне по башке. Альтернативы-то нет! Но и оставлять тебя связанным как-то не то…и что нам делать? Может свернуть тебе башку? А что — тихо, спокойно, никто не мешает. И вообще — свернуть вам всем бошки, и — все отлично. Вы нас не видели, мы вас не видели. Скажите мне, парни, почему я не должен свернуть вам бошки? Назовите хоть одну причину.

— Ну ты не может так поступить! — Константин, неуверенно, напряженным голосом — Ты же бывший мент!

— Бывший. И ты мне только что упорно доказывал — я бандит без чести и совести. Так мне выгоднее вас прибить, и пойти по своим делам! Зачем мне вас оставлять в живых? Чтобы вы повесили на меня все дерьмо? Нападение на сотрудников, незаконное хранение оружие и все такое. Зачем мне вас оставлять в живых? Прибью вас, прибью эту тупую бабу, которая вас использовала в своих целях, да и пойду себе! А ваши пусть расследуют — кто же так постарался, кто вас так уконтропопил!

— У меня жена молодая. Дочка! — мрачно, глухим голосом бросил Константин — У ребят тоже семьи. Жены, дети. Матери, отцы. Ты же за правду стоял, сам говоришь, не сможешь ты потом жить спокойно, убив нас. Это наша работа! И мы ее честно делаем.

— Я не знаю, что с вами делать, ребята. Вот честно — не знаю. Вы меня видели, вы знаете, кто я, и что здесь делаю. Ну…почти что знаете. И мне где-то надо переночевать, пока не найду себе другое логово. И что мне делать?

Молчание. Сижу, прикрыв глаза, и чувствую, как накатывает усталость, дремота. Набегался я сегодня! Ох, как набегался!

— Вы на чем приехали? Ключи от какой машины лежат?

— От моей. Девятка, за углом стоит. А что? Хочешь забрать?

— Хочу. Вот что, парни…я предлагаю вам сделку. Нет-нет, никаких душ в обмен на жизнь! Да и прав ты — не убью я вас. Вы же не бандиты, не уголовники. И вроде как честные парни. Только глупые. Ладно, ладно — не буду. Научитесь еще работать. Итак, давайте поступим вот так: отпустить я вас и остаться в квартире не могу. Не настолько я вам верю. Вернее — совсем не верю. Вы пообещаете, что не нанесете мне вреда, что дадите переночевать и уйти, а сами возьмете подкрепление и попытаетесь штурмовать эту хату. У вас же обида горит! Ну как же, вас обидели, повязали, оскорбляли! Нет уж…мы поедем на вашей машине, уедем подальше от вас. Хоть переночуем под крышей. Не бойся, мне твоя коляска не нужна. Я даже заплачу тебе за нее. Типа — за аренду. А потом подгоню куда-нибудь на стоянку, и оставлю — с телефоном отдела и фамилией владельца. Или у какого-нибудь райотдела брошу.

— Так какая сделка-то? — не выдержал тот, что лежал связанный — Давай быстрее, ног не чую! А вы все тут болтаете!

— Юр, развяжи ему ноги. А то и правда без ног останется…

Юра наклонился над опером. Стал развязывать ремни, а я продолжил:

— По пять тысяч долларов на каждого. Вы забываете обо всем, что тут видели, забываете, кто я, и что я. Забываете, по какому поводу сюда приехали. Ах да, забыл…Константину не пять, а семь тысяч — за аренду тачки. Что скажете?

Думают. Таращатся на меня, а в глазах надежда, и…нет, не алчность. Даже не пойму — что в этих глазах. Удовлетворение? Не зря съездили? На самом деле — не зря. Несколько часов посидели в квартире — и по пять штук зеленых! Чем плохо?

— В чем подвох? — Константин дернул рукой и сморщился, видимо браслеты все-таки натерли руку — Пистолеты оставишь? Документы? Никаких расписок писать не будем!

— Вы мне нафиг не нужны! — едва не фыркнул я — Какие, к черту, расписки? Я вас что, вербую? Я просто прошу забыть об этом инциденте и о нас в частности. И за это вам плачу деньги. Вы работали, понесли моральный и физический ущерб — я вам его возмещаю. Все. Вопрос закрыт! И кстати, еще — вы парни, вижу, неплохие, так что вдруг когда-то в будущем понадобится моя помощь — я вам ее окажу. По мере сил и возможностей, конечно. Сейчас я не в фаворе у власти, но все ведь преходяще, не так ли? Когда-нибудь гонения на меня закончатся…ну, понятно.

Я совершенно не был уверен, что гонения эти самые когда-нибудь закончатся. Но зачем разуверять парней? Сейчас они думают о том, что неплохо будет иметь в друзьях одного из могущественных авторитетов этого города. В жизни пригодится — мало ли что впереди? А то еще и работу придется попросить…или еще чего. Денег, например. Так почему бы и нет? Я просчитываю этих ребят, как младенцев. Все их мысли на лбу у них написаны, как бегущая строка на крыше здания. Или я такой умный, или они такие молодые…зелепуки.

— Я не против! Я за! — прорезался несчастный пленник, с гримасой шевеля освобожденными ногами — Только чур, фальшивки не подсовывать! Говорят чечены клепают фальшивки — только в путь!

— Я не клепаю — хмыкнул я, пожав плечами — какие есть, такие есть. Проверяй, смотри!

— Мы тоже не против — откликнулся Константин, переглянувшись с напарником — Только машину не побей. От отца осталась. Только как ты нас освободишь? А вдруг мы на тебя набросимся?

— Я патроны из ваших пистолетов унесу. Сложу в тряпочку и потом спрячу за мусорным бачком. Заберете. А то, что вы наброситесь — да хоть заплюйте меня. По результативности это будет примерно так же. Только рассержусь. И тогда не видать вам бабла, как своих ушей. Не люблю людей, которые нарушают договоренности. Итак, подытоживаю: всем по пять тысяч, Константину семь. У Кости забираю его тачку, езжу на ней примерно неделю. Потом оставляю возле любого из райотделов, или на стоянке — с телефоном вашего райотдела и фамилией хозяина. Если машина будет повреждена, или совсем разбита — тихо, тихо! Я не собираюсь, но мало ли что бывает?! Тогда возмещаю ущерб, понесенный автомобилем, или полностью выплачиваю за машину. Если после выплаты денег вы попробуете меня задержать, или начнете болтать о том, что с вами было, и кто виноват — я вас накажу. Найду, и накажу. Не сомневайтесь, я всегда держу слово.

— Хорошо! Мы согласны! — Константин обвел взглядом своих соратников — Парни, вы как?

— Согласен. Согласен.

— Хорошо. Юра, давай, вылущивай из магазинов патроны. И патронники проверь — знаешь, как? Ага, давай.

Операция по обезоруживанию заняла минут десять. Пришлось принести из кухни полотенце, и скоро все «маслята» из магазинов пистолетов и запасных магазинов упокоились в довольно-таки объемистом свертке.

Потом Юра отправился на поиски сумки для оружия — я решил все-таки забрать автомат (пусть будет!), а кроме того — надо было как-то тащить «Марголин», и второй ПСС. Один я оставил сзади, за поясом.

Закончив, сложили дипломаты у выхода, а я взял ключ от наручников и кинул его Константину:

— Держи. Помни, о чем я сказал. И вот еще что — освободи эту мерзавку, хозяйку квартиры. Ключ от ее квартиры на столе.

— Вопрос можно? Ответишь?

— Смотря что спросишь.

— Это ее сынок? Обнес тебя, а она поучаствовала?

— Он. И она.

— Сынок жив?

— Наверное. Откуда мне знать? Ну, все, парни. Помните — мы договорились. Юра, пошли…

И мы вышли из квартиры.

Глубокая ночь, но жара почти не спала. Это в августе днем яростное пекло, а ночью зуб на зуб не попадает, но пока что июнь, самый жаркий месяц лета. Сейчас бы окунуться в воду…

Мерцающий фонарь отбрасывает белесый, мертвенный свет на наши лица. Окна в домах темны, и редкое освещенное окно говорит о том, что кто-то наверное собирается на рыбалку, либо в отпуск, торопится на поезд. Или самолет.

Глубокая ночь, и ужасно хочется спать. И есть. И пить. И на душе тоска — ну что я как бродячий пес? Когда же у меня будет свой дом, свое место в этой жизни? Спокойной жизни!

Никогда. Ведь я самурай. Самурай без господина. Я ронин. Господином для меня был Советский Союз. Я вырос в то время, я впитал все, чему меня учили. И нынешнее государство мне неприятно, оно мне даже отвратительно. С его пьяным президентом, с его олигархами, которые нагло разгуливают по Кремлю, с таким видом, будто они только что взяли его приступом.

Задумался, и едва не пропустил — вон она стоит, машина. Девятка. Только что это там такое? Опа! Кто там возле нее копошится?

— Эй, парни, вам помочь?

— Отвали, козел!

— Не, не отвалю. И не козел я!

Рука нащупала ПСС, но передумал. Патронов мало. А вдруг что-то более серьезное? А тут три придурка, делов-то!

Темновато, но вообще-то все хорошо видно — у этого фонаря лампу разбили, но соседний светит. Пока светит. Вот такие сволочи и пакостят — свет им не нужен, как тараканам.

Один стоит с отверткой, второй с монтировкой, у третьего бейсбольная бита. Чуть поодаль стоит раздрызганная, с битой мордой «шоха», то бишь шестая модель жигулей. Без номеров. Похоже, что приехали на ней. Рядом с девяткой домкрат, баллонный ключ — полный набор автомобильного воришки. Крадуна, так их зовут уголовники. «Вор» у них почетное звание, но надо же как-то называть вот таких, низших представителей животного мира. Крыса — это тот, кто ворует у своих. Крадун — у чужих. Только вот для меня они все крысы. Мерзкие, ублюдошные крысы, которых надо давить!

Рукой отталкиваю назад Юру, одновременно вручая ему дипломат, который несу я. Тут же выдергиваю из ножен нож, и держа его обратным хватом, шагаю вперед.

Крадуны ничего не говорят, только сопят, а когда я приближаюсь на расстояние удара — первый, тот что с отверткой, пытавшийся раньше вскрыть салон — бьет меня этой самой отверткой в живот. Вернее пытается ударить — неловко, но сильно, явно собираясь меня убить.

Кстати, не понимаю этого дела. Спрашивается — зачем? Вот спроси потом этого отморозка, зачем он убил человека? Ну вот был бы вместо меня обычный гражданин, и этот придурок его бы убил. И что тогда? Ну да, они бы прыгнули в свою сортирную «шоху», уехали бы отсюда. А потом, в пьяном угаре рассказывали бы о том, как здорово припороли лоха педального. Дружкам бы рассказывали, где-нибудь в притоне. Или в скверике, попивая теплое мерзкое пиво «Балтика № 9». Дружки бы гоготали, восхищаясь удалью своих корешей. А потом…потом одного из корешей прихватили бы менты. Ну на чистой ерунде — на драке, к примеру. Или на пьяном дебоше в магазине. И начали бы этого кореша колоть на все, что он слышал, на все, что он знает о ком-нибудь. Иначе отстегнут ему почки и вообще опустят, как последнего петуха. Посадят в петушатник, и кончится его блатная романтика.

Ну и припомнит этот кадр, как ему кореш рассказывал о прикольном случае. Ну про то, как тот лоха педального запорол. И вспомнит опер по сводкам — да, было такое дело. Висяк! Не раскрыто, ибо следов никаких! И поедут опера, и возьмут этого козла, и будут его долбить, пока он не признается, и не покажет, куда дел окровавленную отвертку. Да куда он может ее деть? Вытер, да в инструменты положил. Она же денег стоит, жалко выкидывать внатури! (Жлоб гребаный!) Напишет чистосердечное признание (Тебе же легче будет! Срок меньше, гарантия!) — разведут его опера. Расскажет, кто в в свидетелях был — про корешей своих. Вытащат их, и они сдадут своего другана просто влет, ибо соучастниками им быть просто влом. Не они же запороли? Они просто остановить не успели своего больного кореша! А за то, что их в обвиняемые не привлекут — дадут показания. Какие надо дадут — ибо похрен им этот кореш, своя рубашка ближе к телу. И пойдет козленыш по этапу туда, где романтика и холода. Песни петь жалостливые, про ветер северный. Уроды млять…ненавижу блатной шансон! Твари…

А то еще может оказаться, что один из корешей стучит оперу. Запросто такое дело — прихватил он его на чем-нибудь, да и отпустил с наказом барабанить по каждому важному делу. А он, опер, его будет любить и жаловать, и на кичу не сажать. А результат тот же — по этапу пойдет козленыш убийца.

И почему эти уроды думают, что найти их невозможно? Потому что темно и вокруг никого? Ночь укроет? Всегда говорил, и говорю — любое преступление можно раскрыть. Было бы желание, а точнее — стимул. Нет стимула — нет раскрытия. И время еще надо, да.

Я блокирую руку с отверткой левым предплечьем, мгновенно перебрасывая клинок из обратного хвата — в обычный, и коротко бью ножом во внутреннюю часть бедра нападающего, распахивая длинную борозду. И тут же отпрыгиваю в сторону — и уклоняясь от удара биты, и уклоняясь от тугого, горячего фонтана крови, брызнувшей из бедренной артерии трупа. Да, именно трупа — он уже труп, но только еще об этом не знает. Сейчас ему вдруг поплохело, закружилась голова. Его резко затошнило. Падение давления крови — вот и результат. Сейчас потеряет сознание, тихонько приляжет и нормально помрет.

А вот с битой — шустряк! Ему — в печень, обратным хватом. И пинком — на дорогу, помирать. У него тоже сейчас шок — болевой. Так что слишком уж шуметь не будет.

Интересно, что третий так и не понял, что случилось с двумя другими корешами. Ему бы бежать отсюда что есть сил, а он железкой замахивается!

Перехватил руку своей левой рукой, а правой ударил в горло, тут же отпрыгнув, чтобы не замараться. Можно было и в сердце, но в грудную клетку лучше вообще не бить. Во-первых, нож может скользнуть по костям грудины и уйти в сторону. Во-вторых…хватит и во-первых. Если есть возможность — лучше бить в горло. И не зашумит, и гарантированный результат. Не выживет.

С начала схватки прошло секунд пять, не больше. Это не киношные долгие поединки, с героем, которому вначале бьют морду, а потом он, окрысившись, налетает на противников и долго-трудно втаптывает их в асфальт. Чушь это все собачья. Три удара — три трупа, и только так. И никаких лишних движений, никаких разговоров и уговоров. Собрался бить — бей! И не рассусоливай.

— Пойдем. Юра — я перешагнул через подергивающийся труп, нажал на кнопку брелка и снял машину с сигнализации. Затем сел в салон, принял от Юры два дипломата и сумку с оружием, бросил на заднее сиденье. Готов! Машины задергалась всем телом, запуская движок (отвык я уже от «тазиков»), завибрировала, и наконец-то тронулась с места. Движок я никогда не прогреваю. Чушь собачья — этот прогрев. При нынешнем синтетическом масле нет необходимости гонять движок вхолостую, дожидаясь разогрева этого самого масла. Не в Норильске же, не сорок градусов мороза за бортом.

Улицы не совсем пустынны. Для глухой ночи довольно-таки оживленное движение. Лето ведь! Тепло! Даже слишком тепло. Катаются с телками? На пляж — устроить потрахушки едут?

— Куда мы сейчас? — угрюмо спросил Юра, настроение которого явно упало не то что на уровень плинтуса — еще ниже. Примерно где-то под подвалом.

— В гостиницу. Возьмем номер, поспим, а завтра решим, что делать дальше. Скорее всего расстанемся — ты пойдешь своей дорогой, а я своей.

— А деньги? — непонятно спросил Юра, и тут же поправился — Ну те деньги, что за границей! Неужели не попробуешь их получить?

Я хотел ему сказать, что если и решу получить эти деньги, то как-нибудь обойдусь и без Юры. Благо что номера счетов и все такое прочее я знаю. Зачем тогда он мне? От него одни неприятности. Но не сказал. Зачем расстраивать человека?

— Самурай…хмм…Андрей, можно тебя спросить?

Я искоса посмотрел на хмурое, бледное лицо собеседника и усмехнулся — щас он мне сказанет! Чего-нибудь такое, что…гуманистическое, общечеловеческое! И не ошибся.

— Ну, спроси. Только договоримся — если не смогу ответить, то и…не отвечу. Понимай, как знаешь.

— Скажи, а тебе их не жалко? Вот тех, кого ты убил? Тех, что за городом хотели нас убить. И вот этих, возле машины — не жалко? Нет-нет, не подумай, я не осуждаю. Они все хотели нас убить. Наверное. (Я усмехнулся — «наверное»! Он еще сомневается!). Но они все люди, а ты их убил. Ну вот тех, за городом — ты мог прострелить им ноги, или руки. И оставить. А этих, возле машины — переломать им кости, и тоже оставить в живых. Зачем ты их убил? Мне просто хочется понять.

— Понять тебе хочется? — я снова усмехнулся, но как-то…криво. Невесело. — понять тебе хочется… Ну, давай рассуждать. Те, на даче, они пришли нас убить. Можешь даже не спорить — не захватить, а убить. Обставили все хитро, профессионально, но я их переиграл. Потому что подготовлен лучше. Потому что я умнее, быстрее, сильнее их. Они охотничьи псы, а я — волк. Мы играли во взрослые игры. Они пришли меня убить — я их убил. И выиграл нам время. Они бы сообщили своим руководителям о том, что мы вырвались из их ласковых объятий, и джип стали бы искать гораздо раньше. А так мы еще на нем покатались. Автомобильные воры — их зачем убил? Эту гопоту? Просто потому, что от такой мрази надо мир очищать. Надо делать так, чтобы их не было. Любым способом. А этот — самый лучший.

Я помолчал, глядя на выбеленную светом фар улицу, покосился на мрачного Юру, продолжил:

— Расскажу тебе одну историю, из моей жизни. Жил-был парень. Двадцать пять лет, молодая жена, ребенок. Программист, как и ты. С компьютерами дело только пошло, он научился, и стал хорошо зарабатывать. И все у него впереди. Было. Шел он однажды в Заводском районе мимо бывшего кинотеатра, домой шел. И по телефону разговаривал, по сотовому. А возле бывшего кинотеатра всегда тусовались гопники. Курили, харкали, ждали, когда мимо пройдет жертва. И дождались. Догнали парнишку возле подъезда его дома, и забили арматуринами — до смерти. Голову ему размозжили. Еле мать узнала парня… Забрали все, что было. А что у него было? Немного денег, да вот этот проклятый телефон. Из-за него и убили. Зависть. У лоха есть — а у них нет! Наказать лоха надо!

Я снова замолчал, а Юра заинтересовался, не выдержал:

— Нашли уродов?

— Нет, не нашли. Милиция не нашла. Никто ничего не видел, никто ничего не знает… Висяк стопроцентный. Я нашел. И стоило это всего ничего — немного денег, и все. Я знал этого парнишку, он мне с компами помогал, ну и просто нравился — очень чистый душой парень, порядочный. Лишней копейки не спросит. Любил играть в компьютерные игры, азартно так! Как мальчишка… да он и был таким — взрослым мальчишкой. В общем — дал я задание, и начали искать. Прокололись эти твари, знаешь на чем?

— Телефон продавали, и их взяли?

— Неа. Они начали рассказывать, какие герои, как лоха опустили на телефон, и как башка у него треснула, как арбуз. Напоролись, и стали рассказывать своим корешам. А те радостно гыгыкали, восхищались, а потом донесли. Моим людям донесли.

— И что? Что ты с ними сделал? — Юра повернулся ко мне, и не мигая смотрел мне в лицо — Ты их убил?

— Нет. Когда я уходил, они были живы — туманно ответил я, не отводя взгляда от дороги. Я и сейчас слышал мычание этих тварей, и шорох земли, которая ударялась в искусственную ткань «адидасовских» спортивных костюмов. Земля вначале шевелилась, но когда ее стало много — шевелиться перестала. Жалость? К этим мразям? Да ты шутишь, Юра!

Юра молчал. Он не спросил, что сталось с мразями ПОСЛЕ того, как я ушел. А я пояснять не стал. Кто он такой, чтобы я перед ним исповедовался? Священник? Или следователь? Просто говорящая отмычка, с помощью которой я вышел из СИЗО. И кошелек — теперь уже открытый. У меня теперь абсолютная память. Мне не нужны никакие бумажки, я помню все цифры банковского счета и никогда уже их не забуду — живым не забуду, конечно.

Мы приехали в Заводской район, я знал там одну гостиницу, хитрую такую гостиницу, для дальнобоев. И не только для дальнобоев. Рядом сауна, полный комплекс услуг. Громкое название — «гостиница», на самом деле мотель, собранный из блоков — не знаю, как они называются. Модули, вроде как. Никакого шика, но все, что нужно, у них есть. И самое главное — им пофиг, кто ты. Плати деньги, и заселяйся. Белье относительно чистое, в комнате не воняет — а что нам еще надо? Кондиционера нет? Так опять же — пофиг. Тем, кто жил в камере СИЗО и не сдох — это просто роскошный отель.

Заспанный, но совсем даже не раздосадованный нашим прибытием портье получил наличные, выдал ключ, и скоро я стоял под струями горячей воды, чувствуя, как отступает усталость и с меня стекает накопившийся за эти сутки негатив. Текучая вода по преданиям смывает людскую злобу, проклятия пущенные тебе в спину, порчу, напущенную на тебя злыми завистниками и недоброжелателями.

Не верю в эти штучки, но вдруг усмехнулся и сказал, вполголоса, совсем негромко: «С меня вода, с меня худоба!» И внезапно, с некоторой оторопью почувствовал, как по телу прошли мурашки. Как будто меня вдруг покинуло нечто такое, что…чего не должно было быть на моем теле. Самовнушение, наверное. А может и нет…

Юра, надо отдать ему должное, меня нимало порадовал — собрал в сумку с оружием увесистый пакет с едой. Копченая колбаса, хлеб, свежие огурцы, сыр, масло, даже бутылка с газировкой — все, как положено. У меня даже в животе заурчало — я же мутант, мне нужно много, очень много есть, просто чтобы выжить. Мой организм поедает сам себя, если его не подкормить. Вначале съедает весь жир, что у меня есть, потом начинает лопать мои мышцы. А когда мышц не останется — примется за то, что осталось — внутренние органы и все такое. Так мне объяснял Сазонов. А когда я возмутился: «Как же так?! И что теперь, я должен беспрерывно жрать?» — популярно объяснил, что за все нужно платить. И что в природе ничего не берется просто так, из пустоты. Хочешь быстро двигаться? Хочешь, чтобы раны заживали не за дни и месяцы, а за минуты? Хочешь силу, как у гориллы? Тогда плати! Побрасывай организму топливо! Дай ему кирпичики, из которых он построит твои мышцы! Не хочешь дать топлива? Тогда сдохни. Нет роз без шипов, это точно.

Когда я достал из ножен тот самый нож, которым зарезал ночных автоворов, и начал резать им хлеб и колбасу, Юра вдруг побледнел и не глядя на меня, сообщил:

— Ты знаешь…а я что-то не хочу есть. Спать пойду…

— Стоп! — я поймал Юру за руку и легонько подтолкнул к стулу — Что за нежная институтка? Чего ты так вытаращился на нож? Этим ножом я резал шпану, а теперь колбасу, да? И ты брезгуешь? Дурак ты, Юра. А ты не брезгуешь ходить по земле? А ты знаешь, что в пыли всегда присутствуют органические останки? Ты вообще знаешь, что весь чернозем состоит из трупов — растений и животных? И человеческих трупов — тоже! И что теперь? Ты ходить не будешь? Есть не будешь? И сдохнешь от голода? Не дури. Во-первых, нож я хорошенько помыл. На нем нет и следа крови. Во-вторых…можешь просто ломать колбасу, или откусывать — вон, с того края. Терпеть не могу эти дикие привычки — жрать от целого куска.

Юра пожал плечами и побрел к своей кровати. Ну да и черт с ним, не хочет жрать — пускай. Мне больше достанется. Интересно, как бы он выжил на войне! Завшивленный, голодный, грязный! Небось, не думал бы о том, кого сегодня этим ножом зарезали. Идиот.

Я умял целое колесо колбасы, соорудил здоровенный бутерброд с маслом и сыром, и тоже заглотил, запивая его газировкой из вполне себе чистого тонкостенного стакана, стоявшего на столе возе кувшина с водой. Теперь жить можно! До утра хватит!

Кстати, а утро-то вон оно, не за горами. Сереет уже на улице. Коротки июньские ночи.

Уснул, будто меня обухом по голове шарахнули. Просто коснулся подушки, и…вот уже утро. Даже не утро, а ближе к обеду. Солнце, в номере душно, весь испариной покрылся. Снова надо душ принимать.

Глянул на Юрину кровать…Юры нет. В животе неприятно захолодело — вот как бы не решился парень, да и не свалил с деньгами. Не пропаду, конечно, придумаю как выкрутиться, но эти деньги сейчас мне очень нужны. Очень. Без них жизнь сильно осложнится.

Проверил…нет, дипломаты лежат пот кроватью — так, как я их оставил. А потом услышал как хлопнула дверь.

— Проснулся? Извини, не предупредил, ты спал…не хотел тебя беспокоить. В магазин сходил за продуктами. Есть-то что-то надо. Я денег у тебя взял на продукты — вот чек, если что, я за каждую копейку отчитаюсь.

Я смотрел на Юру, и мне было немного стыдно. Уже в крадуны его записал, в крысы, а он обо мне заботился. Параноик я все-таки! Впрочем — может за счет этого до сих пор и жив? Никакие мои способности, приобретенные в результате мутации, не спасают ни от пули, ни от ножа. Ну да, я регенерируюсь быстрее, чем обычный человек. Но умереть могу так же, как и любой другой. Разбей пуля мой мозг — вот тебе и покойник. Кстати, тот же Юра — совершенно запросто мог ночью воткнуть мне нож в глаз, а потом уйти с моими деньгами. И ничегошеньки я бы не смог сделать.

Почему воткнуть нож, а не просто сбежать? А потому, что он не дурак, и прекрасно понимает — останусь жив, я его все равно найду и уничтожу. Я профессионал, Юра даже не любитель — он ноль. Ноль без палочки. Не ему тягаться со мной в искусстве преследовать и уходить от преследования.

И правда — что с ним делать? А может выдать ему бабла и отправить домой? Дать штук пятьдесят, и пускай себе живет. Мать похоронит. Документы свои получит. Теперь ведь к нему претензий нет. А вот рядом со мной он может огрести огромные проблемы. Выше крыши! Я-то в розыске. И в официальном, и в неофициальном. Скоро развешают мои фото, и каждая собака будет меня узнавать.

Уезжать отсюда надо. Но прежде добраться до еще одного тайничка…правильные документы достать. Эх, хорошо, что я некогда озаботился таковым вот вопросом! С подачи Сазонова, конечно. Сам-то я бы не дотумкал — сделать несколько тайничков по стране, зарядить их оружием, документами, деньгами. Говорит — не его изобретение. Таких тайников — только официальных — по стране пруд пруди. По бывшей стране. По Советскому Союзу. Ликвидаторы, агенты антитеррора, ну и их начальство — вот кто знал, или знает — о местонахождении этих тайников. А мы (я!) заложили свои тайники. Так что даже если меня совсем уж зажмут — уйду, пересижу, и точно голодать не буду.

Только вот распаковывать схроны пока не хочу. Зачем? Деньги есть, документы есть, оружие есть. Особые документы — да, нужны. Но успеется. Потом.

— Юр, ты какие-нибудь иностранные языки знаешь?

— Английский. Я вообще-то школу с углубленным изучением языка закончил, папа устраивал. С отличием закончил. Потом — мехмат политеха. Свободно говорю. А ты? Знаешь языки?

— Английский, французский, испанский, немецкий — пожал я плечами, глядя в вытаращенные глаза Юры — Ну да, а ты чего думал? Тупой бандит? Бывший мент? Двух слов связать не может? А вот так.

Я внутреннее усмехнулся — ну и рожа у него! Только рассказывать не буду, что после уколов память у менястала абсолютной. Я ничего не забываю. И выучить язык — мне нужно всего неделю. Сазонов потребовал, чтобы я выучил, и произношение ставил. Вот он, кстати — монстр! Он еще и на китайском шпарит так, что охренеешь! И на японском! Не успел я выучить эти языки. Но вот романская группа — это да. Легко. Говорю и читаю — как на родном. Сазонов гарантию дает — меня за местного примут где-нибудь в Лондоне. Или Гамбурге.

Давай все-таки подумаем насчет тех денег, а? — в голосе Юры мольба — Ведь единственный шанс выбраться! Выйти в люди!

Дурак ты Юра, ох, и дурак…если бы деньги делали человека человеком… Скорее, все наоборот.

— Я подумаю, Юра — ответил спокойно, бесстрастно, как глупому ребенку — А теперь давай позавтракаем. Есть хочется, аж пищит все!

Глава 7

«Очень жаль, что молодые люди в наше время так сильно увлечены материальными приобретениями. Ведь у людей с материальными интересами в сердце нет чувства долга. А те, у кого нет чувства долга, не дорожат своей честью».

«Хагакурэ» Книга самурая

— Что будете заказывать?

Официантка с дежурной улыбкой на лице посмотрела на старика, и с тоской подумала о том, что чаевых от старого пердуна не дождешься. Сейчас закажет чаю, пирожок, и будет подбирать крошки с ладони, вытрясая их из своей седой бороды.

Кстати — колоритный дедок, да! Борода седая до груди, рубашка с вышивкой, штаны светлые полотняные — такой уютный толстячок. Ну прямо как с картинки про старину! И шляпа соломенная, и тросточка — ну из детской книжки, да и только! На кого он похож? Хмм…о! Лев Толстой! Вот! Только у Толстого рожа такая, будто кирпичей нажрался, а этот добродушный дедон, и голос приятный, мягкий.

— Дочка…принеси мне хинкалей бараньих штук шесть. Да чайничек чаю. А потом мороженого принесешь — с орехами. Вкусная мороженка-то у вас?

— Вкусная, дедушка! — в ответ на улыбку старика улыбнулась девушка, и прикусила язык — ну что за фамильярность?! Какой к черту дедушка?! Не положено так говорить!

— Ну давай, готовь…а пока жду, принеси мне бокал пивка — светлого, легкого. Только похолоднее, чтобы не теплое! День сегодня жаркий, запеклось все внутри.

Дед обмахнулся газетой, а официантка кивнула, уходя в сторону кухни. Уже в дверях кухни она оглянулась, окинув почти пустой зал зорким глазом, и невольно поразилась — насколько огромным был этот старик. Широкий, как шкаф, он сидел на стуле, и казалось, делает все для того, чтобы стул не развалился под его весом. Широкие ладони лежали на столе, рядом с соломенной шляпой, и официантке вспомнилось, как она читала о людях, которые могут сломать подкову, или закрутить в трубочку лезвие штыковой лопаты. Это точно про таких вот людей, как этот старик. В молодости он наверное был очень силен. Да и сейчас…вот так схватит своей лапищей, сожмет…косточки только и хрустнут!

Она сама не понимала, почему ей в голову пришла мысль о хрустнувших косточках. Старик абсолютно безобидный, добродушный, совершенно неопасный! Старый толстячок-боровичок, а ей в голову лезет всякая дрянь!

Жара, точно. День только начался, а солнце уже так печет, что сил нет терпеть! Бросить бы работу, да на пляж! Вон как река сверкает, аж глазам больно! На катер, и чтобы брызги, чтобы ветер в лицо, чтобы…мда.

— Шесть штук хинкалей, чайник чаю — тускло сказала девушка и отойдя к раздевалке для персонала перевела дух. Почему-то ей хотелось плакать. Ну вот хотелось, и все тут! Так все надоело, ну так надоело! Это кафе с его тупыми посетителями, пялищимися на обтянутую платьем задницу, эта директорша с ее визгливым, каркающим голосом, этот запах восточных пряностей, проникающий, кажется, до самых глубин тела, въевшийся во внутренности, в волосы, в мозг! Пропитываешься запахом кухни и ходишь, воняя, как…как…кухня. Девушке надо пахнуть французским парфюмом, кремами, дорогим вином! А не луком и пряностями.

Она подошла к стойке бармена, дождалась, когда тот нальет бокал чешского пива и отнесла заказ старику. Тот кивнул, взял бокал, задумчиво отхлебнул из него, глядя в даль. Потом глаза его чуть прищурились, будто увидел что-то интересное и хочет как следует разглядеть, и официантка непроизвольно оглянулась, желая видеть — что же именно так заинтересовало странного посетителя. И увидела высокого худого мужчину лет тридцати, в костюме (явно очень недешевом), с дипломатом в руке. Мужчина был плечист, хороший костюм подчеркивал его тонкую талию и широкие плечи, мягкие дорогие полуботинки ступали так тихо, что казалось — человек этот идет босиком. Впечатление усиливалось еще и тем, что двигался мужчина немного странно — он не шел, а перетекал, аккуратно ставя ноги на пол летнего кафе. Так двигаются кошки, или леопарды — что суть все равно большие кошки.

Мужчина не был красив как киноактер — Алена Делона из него точно бы не вышло. Худое лицо с глубоко посаженными темными глазами, резко очерченные скулы, тонкие губы, сложившиеся в вечную маску «серьезный человек». Но было в нем что-то такое, от чего сердце девушки екнуло, и кровь начала быстрее течь по сосудам. Это был ОН, Альфа-самец, Вожак, за которым хочется бежать на край света — даже если он иногда рыкает и бьет тебя плечом. От такого хочется иметь детей, к такому хочется прижаться, укрыться от жестокого мира. Он опасен, но он и надежен. Инстинкт говорит, что от таких мужчин или большие проблемы, или большое счастье. А частенько — и то, и другое сразу.

Кстати сказать, почему-то сразу было видно что он не беден. То, как носит костюм, то, как повязан дорогой (сразу видно!) галстук, и то, как небрежно мужчина расстегнул свой пиджак, будто готов сбросить его в любой момент без всякой такой жалости (еще куплю!).

А еще официантка подумала о том, что это странно — в такую жару, и вдруг в костюме. Скорее всего, сидел где-то в кондиционированном офисе, а потом пересел в машину с кондиционером, и только сейчас вот решил из нее вылезть. И почему-то прийти сюда, в «Азиатский дворик», хотя ему больше приличествовал бы какой-нибудь дорогой и пафосный ресторан. Не эта забегаловка со смешным ассортиментом — начиная с корейских острых блюд, и заканчивая грузинскими хинкали из всех видов мяса.

Она уже двинулась к посетителю, чтобы предложить сесть на хорошее место — в тени возле кадки с цветами, но мужчина опередил ее, подойдя к столику со стариком, ожидавшим своих хинкалей, и сел за стол напротив.

— Что будете заказывать? — тут же подскочила официантка, подала меню, но мужчина не стал туда заглядывать.

— То же самое, что ему — он кивнул на старика. Девушка слегка опешила, но промолчала, только кивнула головой и ушла в сторону кухни. Ей еще больше захотелось сбросить этот дурацкий передник и уйти на пляж — бродить босой по песку, чувствуя, как прохладные волны омывают усталые ступни. Как все надоело! Ну как же ВСЕ надоело! Да лучше сдохнуть, чем так жить!

Сазонов посмотрел на Самурая, входящего под крышу летнего зала кафе, и глаза его слегка прищурились, будто он выбирал цель для снайперского выстрела. Изменился парень, очень изменился. Когда Сазонов впервые его увидел, это был обычный мент, участковый — в потертом мундире, пыльных форменных ботинках. Невидный, скучный, замордованный жизнью и начальством участковый, пахнущий пОтом после беготни по участку, и перегаром — после вчерашнего выпивона. А может и сегодняшнего — просто уже успел усвоить выпитое.

А еще — у него были потухшие, мертвые глаза человека, которому все равно. Как у человека, который уже готов сделать сэппуку, но все никак не решается воткнуть в живот обмотанное тряпкой лезвие меча. Один шаг до смерти, один шаг до безвременья.

Теперь это был другой человек, совсем другой. Прошло всего три года, и вот — перед ним волк. Не просто волк, а вожак стаи — сильный, безжалостный. И очень осторожный. Вон как осмотрел все столики, всех посетителей — совершенно автоматически, коснувшись лишь мимолетным взглядом, но так, что становилось ясно — увидел все, что хотел и запомнил навсегда.

Да, память у него стала феноменальная. Побочное действие «мутантара» — оно бывает всяким. Непредсказуемо. В случае Самурая — все изменения в тему. Сила возросла настолько, что это даже трудно представить. Последнее, что видел Сазонов из фокусов Самурая, это то, как тот без всякого напряга скручивал в трубочку пятидесятирублевую монету. Брал, и как пластилиновую, либо бумажную — рраз! И в трубочку!

А скорость движения? Он муху выхватывает их воздуха. Просто — оп! И она в руке. Говорит, что при желании может ускорить свое восприятие так, что муха кажется повисшей в воздухе. Только вот после этого фокуса болит голова и трясутся руки. Потому Сазонов запретил ему заниматься такими опасными вещами без особой нужды. Одно дело, если ты спасаешь свою жизнь — тогда все средства хороши — и другое, когда ты насилуешь организм просто ради развлечения. Это неправильно. И расточительно. Организм, ускорившийся до скорости, недоступной обычному человеку, сгорает соответственно этой самой скорости — в разы сокращая время оставшейся ему жизни.

Жалел ли Сазонов, что сделал из страдающего, с глазами раненого зайца паренька вот это чудовище, зверя, способного растерзать любого, кто встанет на его пути?

Нет, не жалел. Во-первых, он сделал это ради благой цели. Ради которой и сам не пожалел бы своей жизни. И не пожалел. Мог бы сейчас спокойно доживать отпущенный ему жизнью срок, и не заботиться о том, что Родина все больше утопает в болоте коррупции и предательства. Но не захотел. Он офицер. Кадровый офицер, отдавший служению Родине десятки лет своей жизни, положивший саму свою жизнь на алтарь своей страны. И раз он не жалел и не жалеет себя самого — значит, имеет моральное право не жалеть и других — ради светлой, правильной цели.

Ко всему прочему, этот парень все равно бы скоро умер. Не покончил бы с собой, так просто спился, и закончил свои дни где-нибудь в канаве, бомжом, забитый до смерти толпой пьяных подростков. Или сожженный тяжелой простудой, после очередного пьяного беспамятства, покрытый грязью и вшами. Не он первый, не он последний. Так уж лучше прожить короткую, но яркую жизнь, помочь Родине, чем вот так — пьянство и болезни, позор и безнадега.

Но кто он теперь? Кого Сазонов вылепил за три года из инертной пластичной массы, именуемой «Андрей Каргин»? Одного из опаснейших людей в мире. Если только не самого опасного. И опасного не связями, не силой своих подчиненных, не силой денег и власти. Опасного самого по себе, как бывает опасен тигр, или бурый медведь, о намерениях которого не сможешь догадаться пока он не откусит тебе голову.

Этого Андрея Каргина Сазонов не то чтобы опасался…он не хотел стать его врагом. И сейчас Сазонов не был уверен, что сможет справиться с Самураем — если вступит с ним в схватку.

Но он и не хотел вступать с ним в схватку! И не потому, что опасался. За эти годы Самурай стал для него если не чем-то вроде приемного сына, то самым лучшим, самым значимым учеником — это точно.

А еще — Каргин был просто хорошим человеком, насколько хорошим может быть ликвидатор, уничтожающий людей всеми доступными ему средствами. Самурай никогда не пошел бы на акцию, если бы не верил, что человек, которого он убивает, не имеет права на жизнь. Что убив его, Самурай сделает доброе дело и поможет своей стране, ее людям, людям, которые достойны лучшей жизни. Самурай был палачом, а не киллером. Киллер убивает всех, за кого ему заплатят. Палач — тех, кто заслужил наказание. Тех, кого осудили.

Сазонов сидел за столиком, и мне стоило большого труда, чтобы сдержать улыбку. Уж больно он не был похож на себя самого — холодного, элегантного, аккуратного до фанатизма. Этот старик был полной его противоположностью — толстый, потный, в дурацком мятом костюме и соломенной шляпе «а-ля пасечник». Тросточка-батожок у стола. Небось, в этой тросточке запрятана или шпага, или что-то вроде китайского меча. Я видел такие штуки в каком-то голливудском кинофильме, и мне тогда вообще-то понравилась идея. Достал меч — и покромсал в капусту! Или не достал — все равно палкой можно отделать так, что мало не покажется. Знаменитый фехтовальщик Мусаси предпочитал драться деревянным тренировочным мечом боккэном — не зря. Даже против настоящего меча — и победил (был такой случай в его жизни). Самурай что с мечом, что без меча — он все равно самурай.

Официантка — смотрела на меня так, будто я хочу ее трахнуть — прямо сейчас, тут, на столе. Мне даже захотелось пощелкать пальцами перед ее лицом. Глаза вытаращила, застыла, будто ее парализовало.

Что с людьми делается? Каждый второй — ненормальный. От жизни такой, что ли? «Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша».

Сел за стол к Сазонову, он взглянул на меня, отпил из высокого стакана с запотевшими стеклами. Ледяное пиво! Давно не пил, как и все спиртное. Хотя пиво трудно назвать спиртным. Спиртное — это нечто другое…

— Привет! — сказал я, глядя в лицо собеседника — Борода наклеена?

— Нет. У меня есть мазь — помажу, и волосы растут, как сумасшедшие. За сутки превратишься в Рапунцель.

— Что, правда?! — удивился я, и поглядев в хитро поблескивающие глаза Сазонова, понял — разыгрывает! Старый черт!

— Ну вот зачем шутите?! — страдальчески вздохнул я — Мне сейчас не до шуток.

— Всем не до шуток — серьезно подтвердил Сазонов — Сколько топтунов за собой привел? Я вижу двоих.

— Больше — кивнул я спокойно — Четверо, как минимум. Они меня давно ведут. От самой гостиницы. А вон там стоит микроавтобус, скорее всего с группой захвата. Будут предлагать сдаться, бла-бла-бла и все такое.

— Расскажешь, что с тобой было за эти дни?

— Для того я и пришел.

— Только для этого?

— Нет. Не только для этого. Я хочу знать — как дальше будем жить? И будем ли вообще…

— Рассказывай.

Я рассказал. Почти все рассказал. И о том, как меня пытались убить на дороге. И как я оказался в СИЗО. И как оттуда вышел. Не стал говорить об убитых ночных воришках, хотя не скрыл то, как наказал «быков» на дороге. Эти самые «быки» — как признак того, что в городе начался передел. Потому и рассказал. А воришки просто эпизод. Я же не буду всем рассказывать, как придавил тапком тараканов?

А потом принесли хинкали — горячие, ароматные. И мы молча их ели, думая каждый о своем. И пили чай — зеленый чай. А когда чая в чайнике поубыло, взяли второй. Жарко ведь, пить хочется.

А когда кончился второй чайник, пришел Сергачев.

— Приветствую вас, господа!

Гэбэшник сел за стол, не спрашивая разрешения, но ни я, ни Сазонов ему ничего по этому поводу не сказали.

— Долго же вы шли. Мы уж и заждались! — усмехнулся я — Ну, и что скажете?

— Ну…я вам уже все сказал — слегка пожал плечами Сергачев, и перевел взгляд на Сазонова — я предлагаю вам сдаться, и дать показания о вашей преступной деятельности. И преступной деятельности вашего начальства, господин Сазонов.

— А иначе?

— А иначе мы будем брать вас очень жестко, и вы можете пострадать. И даже погибнуть.

— Ну, хорошо — вдруг я сошел с ума, и сдался. Дальше что?

— Вы дадите показания на тех, кто заставлял вас заниматься противоправной деятельностью. А конкретно — убивать людей. Расскажете о том, как совершали ваши преступления, как организовали преступную группировку во главе с вашим человеком (он кивнул на меня). А потом суд вынесет приговор. Все по закону, как положено.

— Бред. Ну какой бред! — не выдержал я — слушайте, дайте нам поговорить. Идите там — чего-нибудь поделайте. Подгоните толпу бойцов, ментами оцепите, танк поставьте, в конце-то концов! Десять пулеметов «максим»! И просто дайте нам поговорить!

— И что тогда? Вы сдадитесь? — Сергачев, ничуть не обескураженный, переводил взгляд с меня на Сазонова, и обратно — Поймите, если вы не сдадитесь, вас просто убьют! Застрелят снайперы, и все! Или при задержании! Единственная возможность остаться в живых — это сдаться!

— Вы что, Сергачев, совсем дурак? — я недоверчиво помотал головой — Как только мы сдадимся и дадим показания, нас тут же убьют! Любым способом! Зачистят на-раз! И только не обещайте, что вы нас защитите, бла-бла-бла и все такое. Я вам не верю! Думаете я не знаю, что это вы засунули меня в камеру к уголовникам? И Юру подставили тоже вы! Это ведь он сообщил вам, где мы находимся, в какой гостинице, так ведь? Чем вы его взяли? Еще в СИЗО, правда? Или его грохнут, или он сдает меня, так ведь? Или вы ему что-то еще пообещали? Прекращение преследования? Так какое преследование — у меня отказное в кармане! Давайте-ка без брехни, а? Начистоту! Хватит вранья!

— Липа ваше отказное, Каргин. Нет, не совсем липа — оно настоящее, только вот возобновить дело — раз плюнуть. Да еще и дополнительно накрутить — за побег. И Юра это знает, он не дурак. С нами лучше дружить! Те, кто не дружит с нами — плохо заканчивают.

— Я так и думал. Итак, вы нам дадите время, чтобы посоветоваться? Вдруг мы и правда решим вам сдаться!

— Сколько вам нужно времени?

— Ну…полчаса, к примеру.

— Хорошо. Полчаса. Потом мы начинаем штурм.

Сергачев поднялся, и широкими шагами вышел из кафе. Мы же с Сазоновым остались на местах.

— У вас деньги есть? — спросил я, глядя в глаза Сазонову. Тот даже бровью не двинул:

— Тебе нужны деньги? Сколько нужно?

— Нет. Я вам хочу дать. Нужно?

— Есть у меня деньги. Обойдусь. Ты меня вызвал — в чем срочность?

— Срочность? Ну…хотелось бы знать — как дальше жить. Услышать от вас — что происходит, и что мне делать. Объясните?

— А ты сам не догадался, что происходит?

— Догадался. Только вот хотелось бы подробностей. Чтобы так сказать определиться!

— В чем определиться? Ладно, давай-ка, расскажи мне. Как ты видишь ситуацию, а я, если что — поправлю. Или добавлю.

— Хорошо. Пусть будет так. Только дадут ли нам как следует поговорить?

— Дадут. Мы им нужны. Пока сидим и болтаем, нас не тронут. Ждут, когда начнем выходить, и вот тогда…итак, я слушаю.

— То, что вся эта операция была инициирована кем-то из верхушки гэбэшников — у меня сомнений нет. Кому-то так надоел этот бардак, творящийся в стране, что они решились ее почистить. И думаю, что таких как я — не один.

Сазонов молча кивнул, как бы поощряя меня на дальнейшую речь, и я продолжил:

— Думаю, что и резидент вроде вас — не один. Где-то в других городах есть такие же «Сазоновы», которые с помощью других «Самураев» делали то, что делал я. Одно только отличие — уколы, это ваша инициатива?

— Моя. Я же еще и врач. Я изобрел «мутантар». Я добился разрешения испытать его на людях. Что ты на меня так смотришь? Я уже испытал его. На себе. Прежде чем вколоть тебе. Как видишь — я жив, здоров, и помирать не собираюсь. Тем более, что я ведь выполнил все, что тебе обещал. Ты отомстил. Я подготовил тебя, и ты сделал то, что должен был сделать.

— Почему операция прервалась? Кто решил закрыть проект? И зачем?!

— Власть сменилась. Проклятая тварь Бакатин разогнал Комитет. Он уничтожил старые кадры, оставив на месте всю дрянь. Он дошел до того, что выдал американцам всю систему прослушки в их посольстве. Это настоящий подлец, предатель Родины! Жаль, мне запретили его…хмм… Комитет возглавили люди без чести и совести — даже после Бакатина. Наш проект, а он называется «Возмездие», курировал генерал…впрочем, его фамилия тебе все равно ничего не скажет. В общем — старый работник Комитета. Он и вытащил меня из забытья. Я ведь уже давно не полевой агент, и жил…живу за границей. На востоке. И вот этот генерал нашел меня, и убедил вернуться. Меня снова взяли в штат Комитета, и сделали одним из резидентов операции «Возмездие». И ты прав — я такой не один. И ты не один. Хотя им я свой мутантар не давал. Это мое изобретение. Это плод моих многолетних трудов, и отдавать его каким-то негодяям я не собираюсь!

— Почему операция прекратилась? Почему меня собрались убить?

— Ты же знаешь. Догадался. Попробуй сделать выводы сам.

— Генерал, куратор операции умер?

— Умер. И я догадываюсь, кто его убрал. Тот, кто сейчас встал на его место. И он за это поплатится. Ну, дальше!

— Преемник покойного генерала боится, что его отделу не поздоровится — могут ведь и расформировать. А значит — он лишится кормушки! Значит, нужно зачистить, убрав всех нас.

— А не думал над тем, что преемник может быть как раз из тех лиц, кого собирались убрать? Или родственник тех, кого убрали? Коррупционеров, врагов родины!

— А какая разница? Результат-то один! Нас хотят убрать. Одни — просто убрать, чтобы скрыть следы. Другие — посадить, и все равно убить. По большому счету для нас заключение равно смерти. У тех, кого я зачистил, имеются родственники, или друзья, которые жаждут моей смерти.

— Да, разницы никакой. И в тюрьму нам нельзя. Ты ведь подготовил пути отхода, как я тебя учил?

— Да. Уйду за границу. В Швейцарию. Есть у меня там одного дельце, хочу попробовать его сработать.

— Вот как? Что за дело?

Я помолчал, глядя на Сазонова, потом решился сказать. Не знаю, понял ли он мои колебания, только тут же успокоил:

— Если не хочешь, можешь не говорить. Скорее всего это дело связано с банками, и с этим парнишкой, что ты вытащил из СИЗО. Что он там у себя в банке узнал? Номера счетов небось? Где деньги хранятся… И ключ от квартиры. Так, да?

— Так — не удивился я — Деньги. Большие деньги. Хочу попробовать их вытащить. Здесь мне пока не жить. Или — вообще не жить. Поможете?

— За долю малую? — Сазонов ухмыльнулся — Почему бы и нет? А что касается того, что тебе здесь не жить — это точно. Знаешь, кому поручили тебя зачистить?

— Знаю. Вам! — вздохнул я, незаметно оглядываясь по сторонам — Ну так и чего? Зачистили бы, и жили себе спокойно! За чем дело-то стало?

Сазонов внимательно посмотрел мне в глаза, едва заметно усмехнулся. Помолчал, налил в чашку остывшего чая, отпил.

— А сам-то как думаешь?

— Устал я думать… — я пожал плечами, откинулся на спинку стула — От дум голова пухнет и болит. Я бы вот отказался вас убирать. С какого хрена какая-то сука будет приказывать мне убрать человека, с которым я три года можно сказать плечом к плечу бился против всего мира?! Да я скорее его уберу, чем своего соратника!

— Непрофессионал… — снова усмехнулся Сазонов — А если бы твой соратник напортачил? Если бы к врагу переметнулся? Или в разведке — не может идти из-за тяжелой раны, а по пятам преследуют враги! И бросать его нельзя. Захватят, выдоят из него информацию, и тогда погибнут много людей. Что бы ты тогда сделал?

— Ну, началось! «А если бы ты вез патроны?!» — и все такое. Мы не в разведке, и не на войне.

— Уверен? Что не на войне?

— Нет, не уверен… — я снова вздохнул — Ну так все-таки, честно, почему отказались меня убрать? Поступить профессионально, как вы говорите!

— Наверное потому, что я уже не профессионал — усмехнулся Сазонов — Прикипел к тебе душой. Ты же мой ученик. И ты хороший парень. Жаль, что все так сложилось — ты даже не представляешь, какой ты ценный кадр для спецслужб. Кстати — они тоже этого не представляют. Иначе бы не послали тех идиотов тебя убивать. Вначале тех, что на дороге, а потом ликвидаторов на даче. Тебя убивать только из засады, лучше всего снайпером. Честно сказать, я теперь не уверен, что с тобой справлюсь. Стар стал, сила и скорость уже не те. А ты прогрессировал, очень прогрессировал. Ты один из лучших, или даже лучший — из тех бойцов, кого я видел в своей жизни. Теперь — лучший, чем я.

Мы помолчали. Мне было грустно. Нет, не потому, что нас сейчас обложили со всех сторон и хотят нашей смерти. Мало ли кто когда хотел моей смерти? Те об этом вскорости очень пожалели. Грустно, что кончается некая часть моей жизни. Раньше я знал, как жить. Знал, какова моя цель. А теперь? Теперь-то что?

— Чувствую себя туалетной бумажкой. Меня использовали, и теперь хотят сжечь. Противно!

Сазонов посмотрел на меня, и в глазах его не было насмешки. Только грусть и безмерная усталость.

— Андрей…жизнь такова. Я всю свою жизнь отдал служению стране. Начальники приходят и уходят — Родина остается. Пафосно звучит, я понимаю, но это правда. И ты должен меня понимать, уверен. Иначе бы ты никогда не согласился со мной работать. Ты ведь не только, и не столько хотел отомстить тем, кто сломал тебе жизнь. Ты хотел помочь родине. И ты ей помог. И это не родина неблагодарна, это те негодяи, что по прихоти судьбы заняли высокие посты виноваты в том, что ты и я вдруг оказались не нужны стране. И не только ты и я — сотни, тысячи профессионалов. Уверен, наступит день, когда мы будет нужны. Не завтра, может быть даже не в следующем году, но наступит. Эта бесовщина не может продолжаться долго.

— Доживем ли? — усмехнулся я, и Сазонов пожал плечами:

— Доживем. Куда же мы денемся? Этим дуракам нас не убить. Вот что, Андрей…завтра похороны твоей подруги. Я все оплатил. На кладбище будут в полдень, в 12 часов. Вот тут все данные, прочитай.

Я бросил взгляд, и написанное тут же засело в памяти — номер участка, карта участков, номер могилы.

— Само собой — тебя там будут ждать, так что готовься как следует. Но проститься тебе нужно, ведь ты хотел.

Я кивнул, и мы снова замолчали. Вообще, я заметил, есть люди, рядом с которыми приятно молчать. Сидишь, думаешь, и он думает. Может об одном и том же, а может о разном, но главное — рядом с этим человеком легко и надежно. Он как скала, о которую разбиваются волны.

— Как думаете, стоит связываться с номерными счетами? То есть — депозитами.

— А почему бы и нет? Тебе деньги совсем не нужны? Если парень не врет, там куча денег. Обоснуешься за границей, пересидишь. А там, глядишь, все и придет в норму. Ну и я к тебе подтянусь, если что. Языки ты знаешь — в Швейцарии официальные языки французский, немецкий, итальянский, а еще свой диалект. Выучить язык для тебя пара пустяков. Документы у тебя есть, деньги есть — отсидишься. Система связи та же. Из города надо уходить — после того, как похоронишь Надю. С Юрой что будешь делать?

— Нет, убирать его не буду. Пусть живет. Не от хорошей он жизни в это вляпался. Отчаялся парнишка. Тем более, что он дал мне информацию, стоящую больших денег.

— Уверен, что она того стоит?

— Не уверен. Но я выясню подробнее. И по результатам приму решение. Если он меня обманул…

Я замолчал, а Сазонов не стал спрашивал, как именно я поступлю, если Юра меня обманул. Зачем? По-хорошему Юру следовало зачистить в любом случае — соврал он, или не соврал. Вернее, не «по-хорошему», а потому, что таковы правила игры. Сомневаюсь, что он до конца понимал, куда лезет. Но это ничего не меняет.

— А теперь такой вопрос… — начал Сазонов, и замолчал, а я невольно захолодел. По большому счету для меня это был главный вопрос. И самый страшный.

— Ты ведь понял, откуда ликвидаторы узнали о твоей даче?

— Понял. Не дурак.

— Это хорошо, что не дурак. Так вот что ты будешь делать, когда встретишься с ними лицом к лицу? Ты ведь понимаешь, что это возможно? И что эти парни опаснее всего? И знаешь, чем опаснее? Не тем, что они быстры и сильны, и хорошо обучены — ты знаешь их как облупленных, и они тоже не смогут тебя взять. Хотя скорее всего — думают обратное. Я другого боюсь…

— Что я не смогу их убить?

— Что ты не сможешь убить своих друзей. Что ты будешь стараться их обезвредить, а не убить. И тогда тебе конец.

— Друзья ли они мне? Те, кто меня предал?

Сазонов пристально посмотрел мне в лицо, глаза его чуть прищурились. Он медленно кивнул, и так же медленно, веско сказал:

— Хорошо. Надеюсь, что все обстоит именно так. Ну что, еще чаю закажем, или пора уходить?

— Пора уходить. Если только нам дадут это сделать. Там вон автобус еще появился, в нем человек тридцать сидит, гарантия!

— Они не будут стрелять — если только нет снайпера. Попробуют массой задавить. Ну что, до встречи?

— До встречи…Учитель!

Я пожал Сазонову руку, и едва удержался от соблазна — заглянуть ему в голову. Но удержался. Потому что есть такое, чего делать нельзя. Например — заглядывать в душу друзьям без их ведома. Я не могу назвать себя высокоморальным человеком, это было бы просто глупо, после нескольких десятков убийств, которые совершил, но у меня есть свои понятия о порядочности, и я буду их придерживаться во что бы то ни стало.

А вокруг кафе начали сгущаться тучи. Из автобуса, стоявшего на площадке у кафе посыпались люди в камуфляже и масках, легковые машины припарковавшиеся там же, возле автобуса, изрыгнули из своего нутра еще человек двадцать мужчин — в гражданском. Они все были без оружия (по крайней мере носимого открыто) — крупные, крепкие, плечистые.

Мне вдруг стало смешно, вспомнилась книга Стругацких «Трудно быть богом», которую я, после несколько десятков прочтений знал почти наизусть: «брат Аба выделил для вашего ареста не самых умелых бойцов, а самых толстых и сильных. И он оказался прав. Несколько вывихнутых рук, несколько отдавленных шей, выбитые зубы не в счет… и вот вы здесь! А ведь вы не могли не знать, что деретесь за свою жизнь»

Вот и здесь то же самое. Толпа мордоворотов, один другого шире, и толпа не очень организованная — видимо не нашлось дельного командира, который всех бы построил и наметил конкретный план захвата. Вся их тактика тупа, как обух топора, и столь же эффективна — против неподготовленного противника. Но если перед ними стоит мастер, и этот мастер совсем даже не желает попасть в руки толпе…

Я немного задержался — оставил на столе деньги за обед (кстати, вкусные были хинкали! Сочные, ароматные — как и полагается), потом достал из дипломата пачки денег и рассовал их по карманам. Карманы пиджака и брюк раздулись, и это было очень неприятно (потому, в общем-то, я и взял с собой дипломат!), но гораздо неприятнее бегать с дипломатом в руках. А то, что придется бегать — без всякого сомнения.

Сазонов и принял первый удар толпы. Или нет, не так! Толпа приняла первый удар — Сазонова.

На него набросились со всех сторон, схватили за плечи, за руки. Двое крепышей в гражданском с боков, еще двое — спереди и сзади. Очень забавно выглядел Сазонов в своем образе деревенского пасечника, особенно когда его попытались зажать мордовороты. Именно попытались, потому что через секунду после того, как его схватили за руки, схватившие вверх ногами полетели на асфальт, и я даже поморщился — точно себе что-нибудь поломают эти ребята. А потом началась потеха — люди разлетались как кегли от удара шара. Здоровенные, плечистые парни взлетали в воздух, падали, катились по асфальту — и все это так быстро, так неожиданно для них самих, что когда спина Сазонова в последний раз мелькнула, скрываясь за углом здания, никто не бросился следом, никто не попытался его догнать. Правда один из гражданских достал пистолет и направил его в сторону беглеца, но другой выдал такую матерную тираду, что пистолет исчез даже быстрее, чем появился. И это понятно — летний день, по улице гуляют отдыхающие, и начни сейчас палить куда попало, что случится? Случится как минимум увольнение, отправят в народное хозяйство быкам хвосты крутить. Потому что пуля, пущенная трясущейся рукой неопытного человека (да и опытного тоже — пуля-дура!) обязательно найдет себе цель. Только скорее всего не ту, на которую рассчитывал ее хозяин. Так и присесть можно…лет на пять, как минимум! За служебную халатность, приведшую к плачевному результату.

Пока толпа пребывала в частично потрепанном, частично дезорганизованном состоянии, я выскользнул из дверей кафе и быстрым шагом пошел в противоположную сторону — от той, в которую удалился Сазонов. Все смотрели вслед Сазонову, и потому мне удалось отойти шагов на двадцать, пока меня все-таки заметили.

Тут еще такая штука — если бы я сразу кинулся бежать, заметили бы сразу, с первой секунды. Во-первых, быстрое движение глаз отмечает скорее, чем медленное — это обусловлено нормальными инстинктами, вбитыми в голову гомо сапиенс за миллионы лет его существования. Медленное движение — меньшая опасность, быстрое движение — практически нападение. Потому мозг в первую очередь замечает именно быстрое движение (так мне рассказывал Сазонов). Если ты хочешь подкрасться к объекту (например, к часовому, или приговоренному) как можно ближе, боже упаси бежать к нему со всех ног. Надо медленно, со скоростью улитки подползти, и…двигающегося со скоростью улитки человека разглядеть гораздо сложнее, это знают все разведчики и диверсанты.

В общем, когда я услышал крик — «Держи его!» — от меня до преследователей было уже метров десять. А когда я бросился бежать, толпа преследователей ринулась за мной — хромая, матерясь, топая, как настоящее стадо слонов.

Надо все-таки отдать должное организаторам этого бедлама — они попытались перекрыть пути отхода, поставив вокруг кафе цепочку из милиционеров — скорее всего, как и всегда, это были несчастные участковые, которыми затыкают все возможные и невозможные дыры в планах начальства. Потому когда ко мне ринулись два лейтенанта — старший и младший — я ничуть не удивился, и сходу срубив обоих точными, но осторожными ударами в челюсть, на бегу извинился:

— Простите, ребята, но в моих планах нет посещения опорного пункта!

Впрочем, скорее всего они моих слов не слышали, потому что в этот момент мирно лежали на асфальте со спокойными бледными лицами. Ничего, отойдут. И даже челюсть не сломал — что я, не понимаю, что ли? Свои же люди! Я сам такой был три года назад!

От набережной к центру города шел небольшой подъем, и бежать было не так уж и легко, так что по дороге отсеялась как минимум половина моих преследователей. Во-первых, большинство из них было крепко помято Сазоновым.

Во-вторых, бежать по такой жаре, да с такой скоростью — это не для обычных ментов и комитетчиков.

Вот спецназ — те бежали хоть и не легко, тоже отдувались и обливались потом, но все-таки не отставали. Тренированные парни! Физо на высоте!

Мне нужно было оторваться как можно дальше, чтобы потеряться в толпе где-нибудь на центральном колхозном рынке, пробраться к «арендованной» девятке и нормально свалить отсюда куда подальше. А точнее — к гостинице, где меня скорее всего тоже ждали, но где меня дожидались деньги и Юра, с которым надо было что-то решать. То ли башку ему отвернуть, то ли простить, как запуганного и запутавшегося в сетях гэбэшников приличного парня. Я еще не решил, что с ним следует сделать, а потому отложил решение проблемы до места. Как себя поведет, а там и посмотрим.

Когда добежал до площадки, на которой решил дать бой преследователям, их осталось всего пятеро. Все крепкие ребята в темном камуфляже, все с открытыми лицами — маски они сняли, ибо бежать по городу в таких масках, это поднять такую волну слухов, что этой волной может смести и того, кто сидит довольно высоко и покидать свое кресло никак не собирается.

Это была тихая тенистая улочка, по которой редко проезжали машины — просто потому, что улицу непрерывно расковыривали, вытаскивая гнилые трубы, и опуская вместе них не менее гнилые (а иначе почему это надо делать каждый год? И новые трубы — гнилушки!) Вот и сейчас посреди улицы красовалась заполненная грязной жижей яма, огороженная деревянным заборчиком. Видимо предполагалось, что увидев этот забор никто не пойдет через яму и не утопнет.

Глупое это мнение, точно — наш народ любит все испытывать на своей шкуре. И привык не верить на слово, особо начальству, написавшие подобные дурацкие таблички. В общем — утонуть в яме с грязной водой у случайного прохожего имеются все возможные шансы.

Вот тут, на мостовой перед кучей выбранной из ямы земли я и встретил моих преследователей.

Теперь они уже тяжело дышали, а по широким лицам тек пот. Парни все были каждый ниже меня как минимумсантиметров на десять, но квадратные, как шкафы. И явно подкованные в дзюдо, а может и покруче — в системе Кадочникова, которую преподавали в основном только спецслужбам. Ну, ничего. Я знаком и с системой Кадочникова, и с еще как минимум пятком различных видов серьезных единоборств.

— Хорошо бегаешь, мужик! — задыхаясь, хватая ртом воздух заявил светловолосый крепыш, выдвигаясь из общего строя — Ты сдайся, шансов-то никаких! Нас пятеро, и мы не дети! Обещаю — бить не будем, и другим не дадим! Только наручники наденем, и все!

Остальные четверо в это время обходили меня с боков, полукольцом прижимая к пресловутой яме с грязной водой. Яму я никак перепрыгнуть не смогу, а впереди — пятеро мордоворотов, тренированных и умелых.

— Ребята, я не хочу вас обижать. Отпустите меня!

— Не можем. Мы ведь на службе, мужик! Кстати сказать, как бы мы тебя не обидели, вишь, чего он! Обидеть боится!

Говоря это, крепыш сделал шаг в мою сторону, входя в радиус, из которого сможет меня достать, и резко выбросил вперед ногу, целясь мне в пах. Подленький прием, скажет обычный добрый гражданин. А я скажу — нормально! На войне нет правил! Вернее — только одно правило: победить любой ценой. И нет тут никакой подлости — все, что ведет к победе, суть правильно и хорошо.

Я вошел в боевой режим мгновенно, без подготовки и раздумий. В этом режиме я могу вынуть из воздуха пролетающую рядом муху — так что мне какая-то медленно-премедленно тянущаяся в мою сторону нога? Шаг вперед, ногу ловлю левой рукой за пятку, а правой резко бью в голень.

Правильно было бы ударить не в голень, а в колено — и усилий меньше затратишь, и повреждения абсолютно катастрофичны — с разбитым коленным суставом не повоюешь! Но это ведь был не враг. Это был служака, которому отдали приказ задержать опасного преступника! То есть — меня. Как я могу его калечить? Мне совесть не позволит этого сделать! Кстати, вот в чем моя ахиллесова пята. Противники-то не сдержаны такими запретами!

Кость сломалась с резким хрустом, и ниже перелома нога торчала теперь под девяносто градусов к нормальномуположению. Я сделал подсечку, и боец шлепнулся на землю, еще до конца не поняв, что с ним случилось. Мозг не сразу чувствует боль. Сигнал дойдет до него только через несколько секунд. А пока что онемение и…недоумение.

Двое бросились на меня синхронно, как по команде. И как по команде задрали ноги, целясь мне в голову, будто актеры дурного голливудского боевика (Чаки Норрисы, мать их за ногу!). Ребята, ну в самом деле — это же смешно! Ну кто так делает?! Это же на идиотов расчет! А я не идиот.

Мгновенно подсаживаюсь, два коротких удара в пах, и…готово! Лежат в позе зародыша.

Остались еще двое. Один откуда-то извлек нож (на предплечье был?) — это уже серьезно. Второй с пистолетом.

И правильно — нахрена вы слушали начальство, мол, брать без повреждений, голыми руками? Гораздо проще прострелить противнику ногу, а можно и две, и уже никто никуда не бежит!

Бардак. Вся организация захвата — сплошной провинциальный бардак! Непрофессионально!

Пистолет улетел в яму с грязной водой. Пусть потом поныряет. А кому сейчас легко? Удар в скулу — чистый нокаут.

А вот этот, с ножом…умеет им работать! Ишь, как перебрасывает! Красиво! Но недостаточно красиво, чтобы меня впечатлить. Мне плевать на твой нож. Сазонов меня красивее ножом тыкал. Между прочим — настоящим ножом. Три ранения у меня от моего учителя — недостаточно ловко я уворачивался. Не как сейчас.

Нож рыбкой летит мимо моей груди, едва не пробороздив пиджак, но гораздо медленнее летит чем муха, или пчела. Потому я спокойно берусь за клинок, используя его как рычаг, выворачиваю кисть руки, нож остается у меня в руке, а я бью ногой, погружая носок ботинка в подреберье противника. По-моему пару ребер ему все-таки сломал. Но это ничего, ребра заживут — не смертельно!

Нож отправляется в яму, а я наконец-то отпускаю боевой режим. Меня потряхивает от переизбытка адреналина, и я знаю — скоро нахлынет слабость, и мне нужно будет посидеть и что-то съесть. Иначе дальше будет еще хуже.

Что значит хуже? Хуже — это когда ты шатаешься, когда тебя тошнит, когда руки трясутся, будто с перепою, а в глазах у тебя туман.

Впрочем — для этого нужно сильно постараться. Я этого добился только один раз, но мне этого хватило. Так что сейчас что-нибудь куплю поесть, попить, ну а потом уже…

Девятка стояла там, где я ее оставил. Само собой — возле нее была засада — два плюгавых парнишки в гражданском, которые попытались меня остановить. Видимо два молодых оперка из райотдела — оставили их так, на всякий случай — если не справится вся королевская рать. Когда увидели меня — чуть в штаны не напустили, начали вопить срывающимися голосами: «Милиция! Стоять! Руки вверх!» Ага, ага…надо было еще закричать: «Хальт! Цурюк!» Было бы гораздо страшнее.

Улетели в нокаут после двух пощечин. Я даже кулаком их не бил. Ладошкой. Потом аккуратно пристроил на сиденье в их же «пятерку» жигули — она стояла бок-о-бок с «моей» девяткой. Обычная ржавая «пятерина», видимо принадлежит кому-нибудь из этой сладкой парочки.

Вот тоже — неужели нельзя было догадаться и заблокировать выезд моей девятки? Поставили бы «пятерину» так, чтобы я не мог выехать, и слегка осложнили бы мне жизнь. Пришлось бы заводить их машину, отгонять, пересаживаться — все это время! А время дорого. Мне — дорого. И вообще — надо было сразу стрелять, а не вопить, как идиоты.

Девятка застряслась, завибрировала, мягко включилась задняя передача, и вот я уже на дороге. Правой рукой за руль, левой — держу бутерброд, который сделал на всякий случай, заранее. Еще в гостинице. Вернее не я сделал — Юра. Все равно надо будет что-то съедобное прикупить и как следует поесть, но этот, первый бутерброд — как спасительная таблетка.

Вообще, мне следует хотя бы неделю ничего не делать, а просто лежать и есть, лежать, и есть. Ну как это делают борцы сумо. Лопают несколько раз в день, и лежат неподвижно, чтобы жирок завязался. Вот и мне надо немного жирка завязать, а то уже на воблу похож — высох, только что соль не выступила!

Официантка посмотрела на странную пару — старика и молодого мужчину, и вздохнула. Похоже, что больше ничего не закажут. А раз не закажут — не будет чаевых. Хороших чаевых. Ведь чем больше сумма заказа, тем больше шанс получить хорошие деньги.

Неожиданно появился третий персонаж, и этот персонаж официантке сильно не понравился. Она даже подобралась, собираясь сходить к начальству и сообщить, но пока что решила понаблюдать — а вдруг ошиблась? Это был высокий мужчина с «протокольной» рожей. От него просто-таки пахло кожаными сапогами и портупеей. Мент, точно! Официантка давно уже научилась безошибочно выделять из толпы посетителей тех, кто опаснее всего. А кто может быть опаснее ментов и бандитов? Бандиты домогаются, за задницу хватают — а ты вынуждена терпеть, иначе можно и по физиономии получить. А если дашь сдачи — и уволят, запросто. Директрисе ни к чему проблемы с бандюганами, а официанток — пруд пруди, или даже море разливанное.

Менты точно такие же, как бандиты, только рожу делают «правильную». А чуть что — начинают пугать статьями, отсидками, и всяческими гадостями вроде подброса наркоты и закрытия кафе. Но деньги тянут так же, если не жаднее. И за задницу хватают.

Третий мужчина что-то сказал старику и молодому, а потом ушел не оглядываясь — хмурый, недовольный, всем своим видом выражающий раздражение и досаду.

У официантки отлегло от сердца — хорошо, что не пошла к директорше сообщаться о посетителе. Выглядела бы дурой, точно. Хотя начальница и требовала сразу сообщать о подозрительных и опасных посетителях. Что вообще довольно-таки глупо, потому что на взгляд официантки подозрительным был каждый второй, а то и каждый первый посетитель кафе. Как посетитель себя поведет после спиртного, предсказать не взялся бы ни один человек. Насмотрелась уже на то, как на вид интеллигентные, воспитанные люди превращались в абсолютных скотов, выпив всего-то двести грамм водки. Иному только понюхать, а дури и своей хватает.

Двое за столиком сидели еще с полчаса, потом старик поднялся, и не опираясь на батожок, держа его в руках — пошел на выход из кафе. И странное дело — официнтке показалось, что походка старика изменилась. Сюда он пришел прихрамывая, тяжело и грузно ступая. Отсюда выходил будто молодой медведь — ступал мягко, осторожно и легко. И никаких следов хромоты!

И тут началось! Вдруг откуда-то повыскакивали люди — в гражданском, и в ментовских (она знала такие) комбинезонах. Старика окружили, схватили за руки, и…

Это напоминало бег быка по улицам испанского городка (по телику видела). Только еще интереснее и страшнее. От быка все-таки успевали уворачиваться, если он кого и покалечил, так только из-за их глупости и неловкости. Здесь совсем другой случай — явно те, кого «бык» подбрасывал в воздух и просто валил с ног были неплохо тренированы, спортивны, однако это ничего не значило, совсем ничего! Разлетались крепыши всех мастей и наружностей, будто подброшенные рогами быка.

Разбросав толпу, «бык» скрылся за углом здания, и как видела официантка — за ним никто не побежал. На асфальте остались лежать не меньше десятка нападавших, может и больше.

Следя за приключениями старика, официантка совсем упустила из виду молодого мужчину, ранее сидевшего рядом с ним. Мужчина воспользовался суматохой и выскользнул из кафе, отойдя от него уже на приличное расстояние. И вот только тогда за ним бросилась вся толпа, видимо очень раздосадованная тем, что упустили старика. И почему-то официантка не сомневалась, что и молодой мужчина им не по зубам. Вернее — именно им по зубам, если они все-таки его настигнут! Но то, что они его настигнут — было под большим вопросом. То, как он бежал, показывало — это на самом деле волк, и не хромым овцам его догонять!

Официантка только тогда, когда беглец скрылся из виду, вспомнила о том, что ни старик, ни молодой не расплатились за обед. Ахнула, и поспешила к их столику — чтобы…обнаружить там деньги с лихвой перекрывающие не только стоимость обеда, но и возможную сумму чаевых раза в три. И настроение девушки тут же поползло вверх, как столбик термометра на солнцепеке. Все-таки не все у нее так плохо! И вообще — совсем даже неплохо!

Я бы не стал возвращаться в гостиницу, если бы у меня в машине лежал мой второй дипломат. Но бросить такие деньги было бы просто глупо. То, что скорее всего меня и там ждет засада, я не сомневался. Ждет, чего уж там. Скорее всего уже сообщили, что я ушел из ловушки, и ждут, дожидаются. Только зачем дожидаются, вот вопрос!

Хмм…это как у Милна в книжке про Винни-Пуха. Винни с друзьями собирался поймать Слонопотама, и рассуждал на эту тему так: «Любит ли Слонопотам поросят? Если любит, то КАК он их любит? Идет ли он на свист? Если идет, то ЗАЧЕМ?»

Вот и я пытался узнать о намерениях моих преследователей, все больше и больше убеждаясь в том, что мне надо было покинуть город еще вчера, а лучше — пару дней назад. Чем дольше я тут оставался, тем больше было шансов, что меня захватят или грохнут. И скорее всего — второе, потому что захватить меня очень трудно, и не этим олухам пытаться проделать такую штуку. Во второй раз.

Хотя…могут запросить специалистов из Москвы, и вот тогда мне будет совсем даже не просто. С одним волкодавом вроде Сазонова я возможно еще и справлюсь, но с двумя, или тремя — не знаю. Только вот…откуда у них возьмутся такие специалисты? Разогнали спецов, идиоты.

Подъехав в район гостиницы, я припарковал машину поодаль от нее, и некоторое время разглядывал окрестности, наблюдая, нет ли каких-то изменений обстановки. Ну, например, не высунется ли откуда-нибудь с крыши соседской пятиэтажки физиономия человека в маске, рядом с предметом, очень напоминающим снайперскую винтовку. Все места, в которых мог бы располагаться снайпер я заранее взял на заметку, и перед тем как уехать внимательно их запомнил. Память у меня теперь, после мутации, фотографическая, так что никаких затруднений это не вызвало.

Изменений не нашел. И это было очень глупо. Нет, не то что я не нашел изменений, а то, что ни один из руководителей операции не догадался посадить снайпера ни на одну из перспективных позиций. Почему? Скорее всего та же самая самоуверенность. Рассчитывали, что возьмут меня на месте встречи.

Почему я не оторвался от преследователей, и привел их на встречу с Сазоновым? И вообще — почему я встретился с Сазоновым, хотя и знал, что за мной следят? Потому, что мне очень нужно было с ним встретиться. Я должен был знать, за кого играет Сазонов. Я очень не люблю ошибаться в людях. Пафосно звучит, и немного глупо — но я должен был знать: обманывал меня Сазонов, или нет, когда предоставлял мне досье на каждого человека, которого я убил. Ведь я убивал только плохишей! Я ведь не наемный убийца, и не какой-нибудь маньяк! А то, что за мной пойдут «топтуны» — да плевать. Им меня не взять.

Убедился — он меня не обманул. И я могу жить дальше. И возможно когда-нибудь продолжу свою работу. «Время зверей» будет продолжаться еще долго. Не один год, и не два.

Как убедился? Да в общем-то просто — если бы Сазонов играл за какую-то из сторон, он бы меня убил. Или попытался бы убить — что в принципе равносильно. А раз не убил… Да и уходил он эпично — долго будут помнить «дедушку». Я даже улыбнулся, вспоминая! Кино и немцы, да и только!

Кстати, интересный вопрос — ведь Сазонов уже в возрасте, так может и я смогу дожить до преклонных лет? Имею в виду не то, что меня не смогут убить, нет — просто не сгорю в молодом возрасте. Организм не «сгорит», растрачивая свои запасы энергии на мои сверхсильные упражнения. Проживу подольше, чем рассчитывал.

На сколько лет я рассчитывал? Честно сказать — не задумывался над этим. Вернее — не слишком задумывался. Живу — ну и слава богу. Что еще-то нужно? Задачу я свою выполнил, отомстил, а дальше как карта ляжет.

То, что у меня в номере находится не только мой напарник, я понял сразу — администратор смотрел на меня вытаращенными глазами, а улыбка его была похожа на улыбку манекена. Очень ему не хотелось быть меж двух огней. Он меня боялся. Однако тех, кто сейчас находился за дверь номера он боялся больше. Потому не сказал мне ни слова. Но я не обиделся — в самом деле, кто я ему такой, чтобы влезать в разборку на моей стороне? Была бы его воля — нажал бы он красную кнопку, чтобы сдохли все, кто замешан в этих дрязгах — и я, и парни за дверью, и Юра, тоже каким-то боком причастный к происходящему. Вернее так — не сдохли бы, а исчезли в Преисподней — раз, и навсегда, чтобы и духу нашего тут не было! И тогда можно нормально почитать эротический журнальчик, посмотреть телек, и никто не прострелит тебе башку случайным (ой, так получилось!) выстрелом.

Я постучал в дверь, осторожно, три раза как и договаривались. Потом еще три, и раз. Ну типа пароль такой — мол, я пришел. Дверь открылась через минуту, но не широко — Юра выглянул из образовавшейся щели между косяком и дверью, и напряженным голосом сказал:

— Это ты? Что-то ты долго!

А пока он говорил, оба его глаза три раза моргнули, будто от слепящего света, а потом скосили взгляд направо-налево. Я понял — трое, по бокам от двери. Скорее всего — один справа, у стены, и двое слева — там больше места.

Юра отступил назад, отходя от двери, а я выждал секунды три, ударом ноги толкнул дверь внутрь, сразу блокируя (а может и оглушая) того, кто стоял справа, и рыбкой нырнул вперед, в воздухе развернувшись, приземляясь на спину. В руке у меня уже ПСС, готовый к стрельбе, так что шансов у ребят будет немного.

Они и не успели выстрелить. Впрочем, скорее всего и не собирались — неожиданное нападение, плюс три крепких мужика — какие у меня шансы?

ПСС кашлянул два раза, и «макаровы» падают на пол. Я прострелил парням предплечья.

Тот, что спрятался за дверью, высунулся из-за нее…чтобы тут же повторить судьбу своих коллег. Только вот держал пистолет он в левой руке — видимо, левша. Пришлось калечить ему левую руку.

— Юра, закрой дверь! — приказал я поднимаясь с пола и засовывая пистолет в карман — Быстрее шевелись!

Все произошло очень быстро, в считанные секунды. Раненые даже не успели осознать, что с ними произошло. Просто из руки взял, и вывалился пистолет. Не смогла рука его удержать! С раздробленной-то костью…немудрено!

Один тут же наклонился, чтобы подобрать пистолет здоровой рукой, и…получил носком ботинка в скулу. Свалился, затих — нокаут. Два других парня, видя такое дело, остались стоять на месте и смотрели на меня, скривив от боли физиономии и зажав здоровой рукой простреленную кровоточащую длань.

— Юра, возьми у них документы. Обыщи! — приказал я, и Юра методично обыскал каждого, закончив бесчувственным телом.

Это были менты. Якобы менты. Только почему-то из Москвы. И все это чушь и бред. Никакие они не менты, а ментовские удостоверения суть документы прикрытия, чтобы не светить Контору.

— Свяжи их. Ремнями. Эй, товарищи чекисты, если попробуете дернуться — я вам прострелю ноги. Или здоровую руку. Или врежу по яйцам так, что у вас больше никогда не будет детей! Осознали?

— Осознали — хмуро кивнул один из парней, видимо старший — Только тебе все равно никуда не уйти. Тебя не выпустят из города. Сдайся! Иначе…

— Что иначе? — криво усмехнулся я — снова попробуете меня убить?

Парни переглянулись, и я вдруг понял — они из «правильной» команды. Те, кто не сразу меня собирается убить, но потом, а перед этим «выпотрошить» как следует, получив необходимый компромат.

— Ясно. Вы не в курсе — хмыкнул я, и не выпуская из виду всю троицу, подобрал один из пистолетов и уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Проверил «ствол» — все в порядке, патрон в патроннике, готовились серьезно. Не собирались просто попугать. Подстрелить мечтали.

— Парни, дернетесь — я прострелю вам конечности. А может и башку. Так что — пожалуйста, не испытывайте мое терпение. Сейчас Юра вас свяжет, а потом перевяжет. Юр, разорвешь простыни, перевяжешь их. А то истекут кровью да помрут, не хочу брать грех на душу.

— Да у тебя грехов — как вшей у бродячего пса! — сплюнул старший — ты еще смеешь про грехи рассуждать! Ты бес, самый настоящий бес!

— Ну тогда можно и бошки вам прострелить, раз я бес. Какая тогда мне разница, грехом больше, грехом меньше. Ведь правда же? Бесу-то все равно! Ну что притихли? Надо мне было сразу вам в башку стрелять. А я по конечностям бил! Рисковал! А вы, твари неблагодарные, ничего не цените. Сейчас вот я выстрелю тебе в колено, потом в другое, а потом в пах. И оставлю здесь истекать кровью. И то же самое сделаю с остальными. Как вам, ребята, понравится отдуваться за вашего идиота-командира? Не умеющеего держать язык за зубами в присутствии человека, которому пристрелить вас — как помочиться на асфальт! Молчите? Ну что же, приступим…

Я снял пистолет с предохранителя, на который поставил сразу, как поднял оружие с полу, и начал прилежно выцеливать колено предводителя этой троицы, комментируя при этом свои действия:

— Тупоносая пуля девять миллиметров практически уничтожит коленную чашечку. То есть — до конца жизни ты будешь ходить на костылях. Ну или ездить в инвалидной коляске. Кроме того — это очень больно. Очень! Но ведь ты потерпишь, правда? Ты же герой!

— Чего тебе надо? — парень заметно побледнел — Если ты тронешь нас, тебе…

— Мне придется плохо, да? — я криво усмехнулся — Да не хуже, чем раньше. За тебя точно ничего лишнего не припишут. Какой-то там старлей, или капитан. Кто ты там на самом деле? Старлей? Впрочем, никакой разницы нет — ты будешь на пенсии по инвалидности последний хрен без соли доедать!

— Да чего тебе надо-то?! — снова возопил парень — Нам дали приказ тебя задержать! Мы делаем свою работу! Все!

Я вздохнул, опустил пистолет:

— Вот что, парни…предупредите свое начальство: если кто-то еще попытается меня задержать, покалечить, сделать что-то подобное тому, что вы все делали сегодня — больше я терпеть этого не буду. Стану стрелять наповал. А у вас есть на меня досье, и из этого досье вы могли бы узнать, что попадаю я туда, куда целюсь. Практически всегда. А если не могу попасть — то и не целюсь. То есть — вас троих уже могло бы не быть в живых. Понимаете, нет? Ага, понимаете. Потому не пищите, не возмущайтесь, и радуйтесь, что отделались простреленными руками. Юр, да не особо так старайся! Я про перевязку. Затянул? Кровь не течет? Ну и ладно. Полежат немного, успокоятся. Ничего с ними не будет. Не смертельно! Ребята, там снайперов снаружи нет? Нет — вижу. Ну и чего такие хмурые? Больно, да? А кто хотел мне башку разбить рукояткой пистоля? А кто хотел ляжку прострелить? То-то же…

Я посмотрел на Юру — внимательно, тяжелым взглядом, от чего тот как-то сразу сжался, будто увял. Но я всего лишь скомандовал:

— Юр, собери жратву — все, что у нас есть. Воду, и все такое. Надеюсь, дипломат мой на месте?

— На месте! — Юра выпрямился, всем видом изображая готовность — Сейчас все сделаю!

— Вот и делай. А я пока с ребятами поговорю. Только побыстрее — скорее всего сюда уже летит кавалерия, спасать этих дебилоидов. Эй, герои, почему вас здесь оставили, за какие грехи? Или самых бестолковых оставили стеречь логово?

— Хватит глумиться! — парень был сильно раздосадован — Твоя взяла! Пока… А оставили потому, что ты скользкий тип и мог вырваться из засады! И чтобы если что встретить тебя здесь! А мы не бестолковые! Мы лучшие!

— Ладно, поверю. Лучшие! Не бестолковые. Вы просто идиоты! Так бездарно провалить операцию может только настоящий идиот!

— А как бы ты захватил такого…хмм…как ты? — ненатурально усмехнулся парень. Кстати, я его даже зауважал — без болеутоляющего, с простреленной рукой — он еще и вполне разумно разговаривает, планы строит, «политику партии и правительства» обозначает.

— Как я бы захватил? — задумался, ухмыльнулся — Никак! Меня только убивать, но и убить меня не так уж и просто. А взять живым — из области фантастики. Я посидел в СИЗО, больше туда не хочу. Повторюсь: те, кто попытается меня захватить — будут убиты. Больше я спускать вам эти игрища не собираюсь.

— Ты вообще-то понимаешь, что сейчас подписал себе смертный приговор? — бледный, на лбу выступили капельки пота. Ему больно, и он едва сдерживается, чтобы не застонать. Но сдерживается. Молодец!

— Понимаю. Только мне так и так смерть. Но я Самурай, а самурай всю свою жизнь готовится к смерти. Не понимаете? Я труп! Просто этот труп пока что ходит по миру, а не лежит в могиле. Теперь поняли? Вы не можете испугать живой труп! Если раньше я еще мог и передумать умирать, то теперь, когда вы отняли у меня любимую женщину, друзей, всю мою жизнь — так что мне терять?! Раньше я не убивал простых служак, выполняющих приказ начальства. Теперь — буду. Так и знайте. Готов, Юр? Ага! Ты тащить будешь. Мои руки должны быть свободны от груза — если не считать дипломат.

— Слышь…не будь скотиной, вызови скорую! — обратился ко мне ранее молчавший, тот, что раньше был за дверью — Болит ведь!

— Поболит, и перестанет! — сурово ответил я, и вышел за дверь. Уверен, через минуту после того как мы с Юрой выйдем за дверь, начнут вопить, звать администратора, он их и развяжет. А мы за это время успеем сесть в машину и свалить из этого района. Убивать я парней не собирался, но если бы заставили…лучше не думать, решился бы, или нет. Скорее всего — да.

Теперь надо было решить, куда ехать. От машины нужно избавляться — она засвечена. Теперь все будут искать красную девятку, небось уже и план-перехват объявили. Еду в Ленинский район тихими (сравнительно!) не магистральными улицами, чтобы не напороться на патруль ГАИ. Если кто-то думает, что гаишники только бабло стригут — он жестоко ошибается. Чутье у них, как у зверя. Заметят похожую по ориентировке машину, вцепятся — не отцепишь. Ну не стрелять же по ним?

Да, я понимаю, что это глупо — думать об этом, заниматься самокопанием. Раньше надо было думать, пока не стал ликвидатором. Чувствую что скоро, если я хочу остаться в живых, мне придется переступить черту. И мне этого очень не хочется. Уезжать нужно. Далеко и надолго. Вот только Надю похороню, и уеду. Иначе я не могу.

— Андрей, я хочу тебе кое-что сказать… — начал похоронным голосом Юра

— Что ты меня сдал? — спокойно ответил я — когда ходил в магазин?

— Ты догадался? — Юра ошеломленно посмотрел на меня — А почему ты меня не убил? Почему сейчас забрал меня собой? Не бросил?

— Почему ты это сделал?

— Мне некуда было деваться — Юра потер лоб запястьем — Они сказали, что я никогда не выйду из СИЗО. Что меня опустят и задушат. И сказали, что именно я должен сделать.

— То есть они заранее знали, что я сбегу?

— Думаю, знали. Иначе — зачем они дали бы мне контактный номер телефона? Я не знаю, зачем это было нужно, но по-моему весь этот бунт в СИЗО и наш побег устроили они.

— А кто они-то? — я покосился на Юру — Ты знаешь, кто они?

— Нет. Я там думаю, кто-то из самого верха. Но мне кажется — это не менты. Уж больно все лихо закручено, и масштабы не для ментов. Ну — мне так кажется.

— Как эти трое оказались у нас в номере?

— Пришли. Администратор постучал, я открыл, они вошли. А что я мог сделать? Все, что мог — сделал. Подал тебе знак. Слава богу, ты меня понял. Они мне сказали, что если я тебя предупрежу мне разобьют башку. А потом посадят в СИЗО.

— Но ты все равно предупредил. Почему?

— Ты же от чистого сердца меня защищал в СИЗО, заботился обо мне. Как я мог тебя не предупредить?

— Со счетами — это правда? Там на самом деле имеются деньги?

— Ну…вроде как правда. Я тебе ничего не наврал. А уж есть там что-то, или нет…Андрей, я не знаю! Ну как я могу тебе сказать, если не проверял и вряд ли проверю? Я тебе все рассказал, и теперь ты можешь проверить. А когда деньги заберешь…может и меня вспомнишь. Я же слышал, что ты человек справедливый, и своих не забываешь.

Я чуть не ухмыльнулся. А с чего он решил, что для меня — «свой»? Подставная фигура, человек, который меня сдал врагам — как он может быть своим?

Хотя…ведь и правда — предупредил, хотя и мог этого не делать. Не предупредил бы — все равно они бы меня не взяли, я бы не позволил этого сделать, но он остался бы не у дел. Его бы отпустили, и…

Хмм…а вот тут большой, большущий такой вопрос! А зачем им его отпускать? Легче хлопнуть, и списать труп на меня. Кстати, вполне возможно что так все было и задумано. Потому меня снайперы и не ждали возле гостиницы. А что — меня гасят, Юру убивают, и рраз! Готовое уголовное дело. Ну…для крепости! По тем акциям, что я совершил, доказной базы хрен, да маленько, вернее — никакая доказуха, а вот по убийству «напарника» — это было бы крепко и классно. Ну а потом прессовать меня, пока я не сдамся и все не выложу.

Паранойя? Не-а…знаю я, как они работают. Сам почти из этой Системы. Да и Сазонов много чего рассказывал.

Но да ладно. Теперь нужно куда-то залечь, дождаться похорон Нади (Завтра!), проститься с ней, а потом уже и валить отсюда. Куда — придумаю.

Может, на север? Все ждут, что я рвану куда-то на юга, а я вот на север! На Байкал, к примеру! Куплю дом, или квартиру…что там у них? Какой город рядом?

Потом посмотрю, какие там города. Ну и отсижусь некоторое время. А когда утихнет вся эта дурацкая шумиха — можно будет и Швейцарию посетить. И посмотреть, что там приблудилось на счетах. Замаанчиво…ну кто от такого откажется? Только и попасть можно на раз-два. Но…а кому сейчас легко? Без труда не вытащишь миллион долларов из пруда! А уж тем более триста лямов.

И еще одно дело не давало мне покоя — мои бывшие друзья. Где они? Что с ними? И как они дошли до такой жизни. Впрочем — я и сам знаю — как. Деньги. Все деньги проклятые!

Глава 8

О том, хорош человек или плох, можно судить по испытаниям, которые выпадают на его долю. Удача и неудача определяются нашей судьбой. Хорошие и плохие действия — это Путь человека. Воздаяние за добро или зло — это всего лишь поучения проповедников.

«Хагакурэ» Книга самурая.

Где ночевать? Странный вопрос, ведь правда же? Но странный он только для тех, кто не понимает. Итак, что мы имеем: засвеченную девятку, которую тормознут на первом попавшемся посту ГАИ. Мы не можем на ней разъезжать по городу, и даже переночевать в ней тоже не можем. Проедет патруль заметит машину, заинтересуется, потребует документы…и…нам конец. Значит, нужна крыша над головой.

Гостиница? Ну вот что сделает нормальный опер, если ему на самом деле нужно найти человека? В первую очередь, он обзвонит (или объедет) все возможные гостиницы. Не останавливался ли там такой-то человек? Или двое таких-то людей.

Гостиница отпадает. Что еще? Мотели на дороге в окрестностях города. То же самое. Объедут, обзвонят. Если учитывать, сколько людей работает против меня — выделить несколько бригад на обзвонку и объезд гостиниц — плевое дело. Гостиниц по городу не так уж и много. И за городом то же самое — всякие турбазы, и иже с ними. Муторная работа, но вполне выполнимая.

И куда идти? К знакомым нельзя. Все знакомые, все друзья будут проверяться в первую очередь. Ну и тогда — что? Куда?

Я оставил машину на стоянке, расположенной на краю города, на выезде. Заплатил за неделю и добавил сверху, чтобы дежурный передал ключи и документы тому, кто за машиной приедет. То есть хозяину тачки. Ну и оставил номер телефона, который дал мне хозяин машины. Дежурный должен позвонить. Конечно, существовала опасность того, что и машина может оказаться разбитой (покатаются по пьянке, и поставят на место — «Так все и было! Мы ни причем!»), и вообще ее может не оказаться, но дежурный, мужик лет шестидесяти показался мне вполне надежным. Но самое главное — разумным. Ведь могут и спросить за машину, а оно ему надо? Времена-то сложные, опасные. Разобьют башку — потом не соберешь.

Впрочем, люди обычно мало задумываются о последствиях, когда творят нечто дурацкое выжрав бутылку водки. Алкоголь превращает человека в животное, в обезьяну. Ведь обезьяна не умеет просчитывать последствия — она просто хватает, что ей приглянулось, и бежит. Вот так и у некоторых граждан сносит крышу. Но что делать…верить-то кому-то надо! Ну хоть кому-то! Хотя и понимаю, что это непрофессионально, для ликвидатора — верить на слово.

Смешно. Что, есть такая профессия: «палач»? Или «ликвидатор»? Нет такой профессии.

Задумался — а чем я могу заниматься на гражданке, если не силовыми операциями? Торговать? Нет у меня торговой жилки. Это уметь нужно, считать каждую копейку. А я деньги копить и преумножать не умею. Мне бы потратить с умом, да и ладно. Не мот, но особенно и не задумываюсь насчет трат, не парюсь на этот счет.

Юру оставил стоять с сумками на автобусной остановке, а сам пошел к «пятаку», где тусуются таксисты.

Через две минуты переговоров я уже сидел в «пятерке», очень похожей на «пятерку» оперов, которых я вырубил у рынка. Ну просто копия! Только не ржавая и номера другие. За рулем — мужчина средних лет, типичный таксист, так сказать — гусар-таксист. Он вежлив, улыбчив, и все на свете знает. Например — и то, где находится сауна, которую можно снять хоть на час, хоть на сутки. Дорого, правда, но ведь пассажиры люди обеспеченные?

Погрузился в «пятеру», на остановке подхватили Юру, и через десять минут уже стояли возле большого коттеджа — высокий забор, «украшенный» стальными пиками, стальные же ворота, с окошком-кормушкой в одной из створок. Типичное местообитание нувориша. И какого черта ему нужно устраивать здесь сауну? Зачем?

Впрочем, в наше время удивляться нечему. Сегодня нувориш, а завтра ты — нет никто, и остался у тебя только вот этот коттедж, содержать который стоит очень даже неприличных денег. Хорошо иметь свой дом, но если бы мечтающий о доме знал, сколько стоит его содержание — трижды бы подумал, поменять городскую квартиру на вот такое сооружение, или нет. Мне одно время тоже мечталось о своем доме, даже начал строить, а потом стройку заморозил — на уровне «коробки» и крыши. Не до того стало. Теперь ясно, что не зря бросил стройку. Дом с собой не заберешь, а мне в нем не жить. Или все-таки жить, но очень, очень нескоро.

Таксист нажал на звонок, и через короткое время хозяин особняка откликнулся гортанным возгласом. Да, это был кавказец. Разговаривал с акцентом, почти незаметным, но все-таки акцентом. Когда узнал, что мы хотим снять сауну до завтрашнего дня, а точнее часов до одиннадцати — назвал цену. Недешево, да. Но выбора нет — куда идти? Где пережидать ночь? Я согласился, и мы прошли внутрь. У таксиста взял его номере телефона — как ни странно, сотовый телефон у него был. Хотя…что тут особо странного? Это же не начало девяностых, сейчас сотовых телефонов уже много. Большинство бэушные, возят откуда-то из за границы, но какая разница, бэушные они, или нет? Работает, и ладно. Судя по номеру — «Народный телефон». У этих телефонов нет симкарты, они сразу настраиваются в офисе компании. Но зато дешевле всех остальных операторов. Таксист нам все равно пригодится — машины-то теперь нет.

Кавказцу (он назвался Мурадом) было на вид лет пятьдесят, хотя я могу и ошибаться — кавказцы часто выглядят гораздо старше, чем на самом деле. Но по большому счету мне плевать, сколько ему лет. Главное — есть сауна, при ней есть комнаты отдыха (три). А еще — нам обещан шашлык-машлык, пиво-воды, и всякие блага. Типа «девушк», и «чо угодно». «Чо угодно» я не пожелал, «девушк» тоже, чем нимало расстроил хозяина, явно имеющего навар с женщин наилегчайшего поведения.

Кстати — бред это полнейший, насчет того, что проститутки это женщины легкого поведения. Сколько ни сталкивался — поведение их совсем даже нелегкое. За деньги они работают, а не ради «любви к искусству», и клиентов в большинстве своем люто ненавидят. Потому я, когда остался один, без жены, долго не мог решиться вызвать себе девиц. Зная, как им неприятны клиенты, какое отвращение они испытывают от общения с ними — попробуй-ка, получи вожделенное удовлетворение. Противно.

Легкое поведение совсем у других женщин, и денег они не берут. По крайней мере — почасовой оплаты.

Мы с Юрой разделись и тут же полезли в душ, в парилку, а потом и в бассейн — довольно-таки чистый, спрозрачной водой. Очень даже солидная сауна. Хотя я за нее отдал и очень солидные деньги — в баксах это составило пятьсот «гринов». Вместе с шашлыком.

Вообще-то странно, конечно — никакого обслуживающего персонала, только сам хозяин (если это хозяин, конечно). Сауна не в коттедже, а сбоку от него, отдельным домиком. И вот что еще бросилось в глаза — стиль постройки не кавказский. Строил какой-то местный человек. Кавказские накрытые дворы, и заборы с полумесяцами — вот их стиль. Скорее всего этот коттедж у кого-то купили. Или отжали — что для девяностых совсем даже не большая редкость.

Когда вернулись в зал для отдыха, там, где мы раздевались, на столе уже стояли тарелки с шашлыком, лепешки, зелень, помидоры, огурцы — все, как положено. Помидоры и огурцы наверное тепличные, но очень неплохие. Съедобные.

Ели молча. Юра ничего не спрашивал, а я рассказывать не хотел. Собственно и рассказывать было нечего. Завтра будет видно, что собственно нам придется делать. Вернее — Юре. Я-то знал, что буду делать — свалю из города. А ему еще мать хоронить, да и квартиру без присмотра не оставишь…

— Андрей… — вдруг начал Юра, и запнулся, а я помогать ему затевать беседу не стал. Сидел, и засовывал в себя куски мяса, как оголодавший волк.

— Андрей… — повторил Юра, и продолжил — А может ты заберешь меня с собой?

— Куда заберу? — искренне удивился я — И с чего ты решил, что я куда-то уезжаю? Может я так и останусь здесь, в городе?

— Не останешься — вздохнул Юра — Ты завтра скорее всего сунешь мне денег, чтобы я не помер с голоду, пока все не устаканится, а сам уедешь. Далеко уедешь. И скорее всего не вернешься. А я останусь здесь — в нищете, один, никому не нужный, никому не интересный. Потому я и говорю: возьми меня с собой!

— И как я тебя возьму? У тебя даже документов нет! Тебя первый же мент заластает! А уж про заграницу и говорить нечего — загранпаспорт, визы, и все такое прочее. Да и зачем ты мне? Вот что ты умеешь?

— Умею работать на компьютерах, сеть знаю.

— И зачем мне компьютеры и сеть? Драться, стрелять — ты не умеешь. А для чего ты еще нужен?

— Я могу тебе служить. Ну как ты говорил — слуга! Могу готовить, стирать, в магазины ходить! Да и с компьютерами — почему это тебе компьютеры не нужны? Сейчас без компьютеров никак! И самое главное — я верный человек! Я тебя не предам! И ты не забыл — я тебе дал номера счетов. Если ты сумеешь добыть оттуда деньги…

— Я же сказал — я тебя не забуду. Добуду, или нет — большой вопрос. Но если добуду — ты получишь свой кусок за информацию. Мда…что же с тобой делать? Верный человек, говоришь? А если это тоже финт гэбэшников? Может ты просто ко мне в доверие втираешься?

— Не втираюсь! Ну как мне доказать? Я не знаю… — голос Юры был едва не плачущим, но честно сказать, меня это не трогало. Я так-то достаточно сентиментальный человек, но не готов к самопожертвованию. Ситуация, когда Юра может оставаться агентом КГБ — слишком реальна. Логика говорит, что так следовало сделать. Если бы Юра был кадровым агентом, и умел лицедействовать. А оно мне нужно, проверять его? Проблем и так хватает.

— Завтра решим! — туманно ответил я, и потянулся за очередным куском шашлыка. Но не взял его. Потому что дверь открылась и в нее начали входить люди.

Их было шесть человек — все кавказцы. Молодые, крепкие парни с короткими дубинками в руках. За их спинами маячил хозяин сауны, и само собой, ясно, откуда дул ветер.

— Эй! — сказал один из парней, выступив вперед и поигрывая короткой бейсбольной битой — Бабло давай, оставляй все, и вали, куда хочешь! А то башку расшибу!

— Во-первых, с чего ты решил что у меня есть деньги? Во-вторых, почему-то я не верю, что когда я отдам тебе деньги, ты оставишь меня в живых. Ведь я тогда вернусь и накажу тебя. Так зачем ты требуешь, чтобы я отдал? Это же глупо. Можешь — так возьми сам!

— Ты сказал, что я глупый, да? Я глупый?!

Кавказец явно специально ярил себя. Непрофессионал. Профессионал не тратил бы время на разговоры, а сразу разбил голову битой.

— Эй, Мурад! — крикнул я, видя физиономию хозяина (или управляющего?) — Что происходит? Кто эти люди? Таксист знает, куда мы пошли, тебе не удастся скрыть наше исчезновение! Слышишь?

— Да слышу я, слышу — Мурад явственно хихикнул, и негромко добавил что-то на незнакомом языке, то ли азербайджанском, то ли дагестанском — я не знаю. Не разбираюсь в кавказских языках.

Видимо это была команда атаковать, потому что парни двинулись вперед, изготовив дубинки к бою.

Дубинка мелькнула в воздухе, и со стола брызнула зелень, остатки шашлыка. Красными брызгами растекся шашлычный соус, смешавшись с вишневого цвета густой кровью. Мой нож вонзился в подреберье нападавшего, рассекая сердечную мышцу, вспарывая брюшину поперек тела. Это самое тело еще не поняло, что умерло, но глаза владельца организма уже остановились и остекленели.

Меня залило кровью, брызнувшей из разреза, а сам я скользнул в сторону, пропуская мимо себя очередной удар — другого, еще живого противника. Этому я перерезал глотку, и теперь тот стоял, недоуменно и как-то даже обиженно глядя на кровь, потоком льющуюся сквозь зажимающие рану ладони.

Трех других я прикончил так же быстро, практически походя, короткими, скользящими движениями передвигаясь по полу. Двое умерли с перерезанным горлом, последнему я воткнул нож в печень и с некоторым даже удовольствием потянул нож вверх. Почему с удовольствием? Может потому, что не люблю людей, которые нападают на мирно отдыхающих граждан. Ну, какого черта, правда?! Такой кайф обломали!

Кстати, ошибка — надо было искоренять нас тогда, когда мы ляжем спать, и где-нибудь под утро. Когда люди расслаблены и плохо соображают. Вообще-то я нормально соображаю в любом состоянии спустя полсекунды после пробуждения, но кто это знает? Логичнее было бы все-таки дождаться, когда разоспимся.

Да, насчет удовольствия от убийства: это правда. Мне нравится убивать всяческих негодяев. Раньше я думал, что удовольствие от убийства возникает потому, что я убиваю именно негодяев, вроде как мир чищу. Но по зрелому размышлению понял — все не так просто. Ведь я убиваю только, исключительно подлецов, так как я могу с полной ответственностью говорить, что от убийства обычного человека не получу удовольствия? Просто от убийства в чистом виде!

Это отвратительная мысль. Я отгоняю ее от себя уже минимум как полгода. Но это логично, и это правда. Побочных эффектов у «мутантара» много, и у каждого индивидуально, но есть одно общее — «мутантар» развивает склонность к насилию, и даже к убийству. Я понял это после того, как после нескольких неприятных инцидентов с моими помощниками я рассказал об этих случаях Сазонову. Он тогда сразу прекратил колоть уколы моей «гвардии» и перестал их тренировать. Без объяснений — сказал, что так надо.

Хозяин сауны бросился бежать, когда последний из убитых мной боевиков еще не успел упасть на пол, удивленно глядя на красные ручьи, пробивающиеся между пальцев зажавшей шею руки. И пришлось мне за Мурадом гнаться по двору, благо что двор этот был хорошо освещен красивыми желтыми фонарями — не спрячешься! Если только добежать до коттеджа и там закрыться. Но…не судьба.

Я притащил его в зал отдыха сауны, привязал к стулу и начал допрос. И само собой, первое, что меня интересовало: какого черта?! ЗАЧЕМ эти придурки на нас напали?

И второе — есть ли еще в коттедже те, кто может доставить нам неприятности.

В коттедже больше никого не оказалось — что меня сильно удивило. Я не поверил, и послал туда Юру — проверить информацию. Пошел Юра, само собой, очень неохотно — кому хочется лезть в пасть к тигру? Вернулся без проблем, сообщив, что дом пуст, как после апокалипсиса. Ни одного человека.

Во время допроса «хозяин» сауны, и соответственно всего поместья, сообщил, что на самом деле он совершенно не хозяин, а что-то вроде управляющего этого вертепа. И что действительно, это дом некогда принадлежал другому человеку.

Я не стал допытываться, как тот человек перестал быть хозяином дома, продал ли он его, или отжали — какая мне разница? Меня больше интересовало, с какого рожна эти типы на меня полезли. С чего вдруг проснулся такой нездоровый интерес?

И как оказалось — моя вина. То ли я так расслабился, посчитав себя в безопасности, то ли этот чертов Мурад оказался патологически жадным и завистливым человеком — но что есть, то есть: увидев у меня в руках пачку долларов (всего десять тысяч!), он решил, что эта пачка должна найти правильного хозяина. Особенно после того, как мы отказались от проституток, которых этот Мурад навязывал нам с истовостью маньяка.

Да, как и большинство саун нашего времени, это был просто публичный дом. Девицы здесь не жили — их сюда привозили по вызову. В основном они стояли на улице в центре города, контролируемые так называемыми «соточниками». Соточниками их называли потому, что девица, которая желала стоять в «хлебных» местах платила бандитам за крышу эту самую «сотку». С каждого клиента, разумеется. Плати, и стой. Села в машину, уехала…пропала. Куда пропала — никому не интересно. Твои проблемы.

А вот девки, что работали с кавказской группировкой были совсем из другой категории. Фактически — рабыни. Их набирали или по объявлению (желающих было предостаточно, особенно сельских «красоток»), или буквально похищали, заставляя работать на износ, подсаживая на наркоту. Паспорта у них сразу отбирали, денег на руки не выдавали, а все, что им нужно для работы и жизни приносили доверенные лица хозяев, среди которых были и женщины.

Кстати сказать, я всегда был лоялен к такому явлению, как проституция. Глупо отрицать, что проституция существует уже тысячи лет, и как бы ее ни пытались искоренить, она процветала и будет процветать. Пока существует секс — будет и проституция. Другой вопрос, КАК девушки попали в эту «отрасль народного хозяйства» — по своей воле, или же вот так, как в этой кавказской группировке.

Кстати, в городе именно кавказцы в основном крышевали фирмы досуга, я это знал точно. Славянские группировки, практически все — считали, что «крышевать шлюх» есть «западло», и с этим делом связываться не надо. Я не знаю, почему так, и вообще не особо интересовался этим видом «бизнеса», он как-то прошел мимо меня (А видимо зря! Надо было поинтересоваться! И прижать тварей), но вот теперь пришлось все-таки столкнуться — абсолютно случайно, и абсолютно в «не то» время. Вот на кой черт мне сейчас эти разборки? А придется вмешаться! Иначе потом совесть загрызет! Ну да, вот такой я чувствительный. Гложет меня эта зубастая, гложет! Не могу пройти мимо несправедливости!

Паспорта нашлись здесь же, в доме — сейф имелся на втором этаже. Здоровый такой сейф, по-моему еще дореволюционный. А может и нет — но старый сейф, неподъемный. Хрен ты такой унесешь! И вскрыть его — проблема. Если нет ключа. А ключ был.

Денег в сейфе лежало мало — тысяч пять баксов, не больше, но тоже хлеб! Не оставлять же их ментам. Почему ментам? Да потому что когда сюда заявятся менты, то эту пачку точно как минимум ополовинят (если совсем уж трусливые окажутся), а скорее всего просто положат в карман и потом поделят. Кто-то скажет, что это неправильно, что честные менты так не делают? Да вы ни хрена не знаете, что делают честные менты! Вы вообще ничего не знаете из того, что делают менты, судя о их работе по дебильным телесериалам!

Честный мент — это тотмент, который не торгует наркотой. Который не сливает информацию врагу, нанося вред своим коллегам и тем, кого он взялся защищать.

Честный мент искореняет преступников, работает на износ за жалкую зарплату! И если он прихватит чуток бандитских денег — государство от этого точно не обеднеет. Все равно конфискованные деньги пойдут на какую-нибудь чиновничью хероту — например, купят под его толстую чиновничью задницу новый автомобиль, ведь на «старом» трехлетнем передвигаться уже стремно!

Меня всегда бесило, когда обыватели вопили что-то вроде «минты казлы!» — рассказывая, как им ненавистны «мусора». И самое интересное, когда случалась беда — ограбили, обворовали, избили — те самые, что вопили про «казлов», бежали и бегут к «мусорам». Казалось бы — ненавидишь ты ментов, так разбирайся сам! Зачем бежишь к презираемым, ненавидимым тобой существам?! Ан нет. Сразу начинается: «Я налоги плачу! Вы обязаны меня защитить! Вы обязаны найти преступников!» И куда только девается ненависть — подобострастная улыбочка, подчеркнуто-вежливое обращение. Если не большой начальник, конечно. Там хамье еще то…

Паспортов было десятка два. Как объяснил Мурад, который оказался довольно-таки слабым человеком (всего один палец сломал, а он уже всех своих подельников и сдал!), реально в наличии семнадцать девушек. Куда делись еще три — Аллахом клялся, что не знает.

Клятвам я его не поверил, пришлось хорошенько врезать по ребрам — пару наверное сломал. И тогда выяснилось, что девушки умерли от передоза или сердце отказало — этого Мурад точно не знал. Их подсаживали на иглу, а потому и деваться было некуда.

Наркоманка никогда не перестанет быть наркоманкой — я не верю в излечение от наркозависимости. Хотя…кто знает? Если хотя бы одна из них выживет, остановится — это уже результат. В настоящее время шансов у них нет.

— Вызывай все экипажи! — приказал я Мураду, который тяжело дышал, стоя у стены — всех девушек сюда. Скажи — богатый клиент, хочет много девушек и чтобы был выбор. Пусть соберут всех — больные, не больные — без разницы. Понял?

— Понял! — Мурад хрипло выдохнул и засопел разбитым носом, выдувая из него кровавые пузыри — ты меня убьешь?

— Пока не решил — равнодушно пояснил я — но если не вызовешь, или плохо вызовешь, предупредишь своих подельников, будь уверен — умрешь наверняка. И страшно умрешь. Я тебе вырежу глаза, отрежу руки и оставлю так умирать. Веришь?

— Верю… — бледный Мурад кивнул, и обреченно потянулся за трубкой сотового телефона, который я ему протянул. Его сотового телефона.

Первая машина приехала минут через двадцать. Ворота открыл Юра, я же контролировал Мурада, стоявшего сбоку от ворот — чтобы не предупредил и не удрал.

Это была раздолбанная «шестерка»-жигули, видавшая виды и мечтавшая, чтобы ее наконец-то пристрелили и перестали мучить.

Когда из машины полезли девицы, у меня глаза полезли на лоб — как они уместили семерых девушек на заднем сиденье?! Пусть даже и худеньких девиц. Семь! Они их там штабелями укладывали, что ли?

С переднего сиденья выбрался молодой кавказец лет двадцати пяти, крепкий, накачанный — типичный борец. Его костюм «Адидас» распирали могучие мышцы, на шее блестела толстенная, в палец золотая цепь, на руках — два здоровенных золотых перстня-печатки. Ну и само собой — сотовый телефон, как знак принадлежности к обществу богатых людей. Когда-нибудь сотовые телефоны станут доступны всем, даже нищим и бомжам, но пока что до этого далеко. И телефоны дороги, и сама связь.

Это был охранник, или, точнее, сутенер. Он внимательно огляделся по сторонам, увидел Юру, увидел меня, хотел что-то сказать, и тут заметил Мурада. Заметив, шагнул к нему, и подойдя ближе нахмурился — видимо увидел на лице своего «коллеги» мазки крови. Надо было заставить этого негодяя умыться, чтобы не демаскировать наши действия, но мне было если честно лень — ходить с ним, следить, чтобы не нашел где-нибудь топор или пистолет — вот нахрена мне это надо? Главное — говорить может, машины вызвал, так что пусть хоть на земле в луже крови валяется.

Я не дал борцу возможности что-то сказать. Короткое, быстрое движение, и нож погрузился в его тело по самую рукоять, оставив на куртке спортивного костюма лишь тонкую темную полоску. Крови не было, нож вошел между ребрами, рассек сердце, и вся жидкость пошла в грудную полость. Только когда тело уже упало на плиты двора, под ним начала растекаться лужа — чисто демонстрация воздействия гравитации Земли навытекающую жидкость.

Водитель успел запереться в машине. Пришлось отправить Юру за лопатой (предварительно узнав у Мурада, где лежит весь инструмент), ну а потом разбил лопатой боковое стекло, выволок водителя наружу и свернул ему голову.

Где все это время были девицы? Стояли, сбившись в кучку и тихо завывали. Тихо потому, что я сказал — если они начнут визжать, с ними будет то же самое, что и с их охранником.

Потом девиц увели в подвал — Мурад показал, где находятся камеры, в которых содержали похищенных людей, за которых собирались получить выкуп. Сейчас камеры пустовали, но явно в них только недавно кто-то был — запах нечистот, пота, крови, запах страха и безнадеги. Камеры были сделаны не так давно — видно, что здесь некогда находились какие-то хозяйственные помещения, то ли склады, то ли мастерские. А потом подвал разделили на клетки, и в этих клетках держали людей — как скот.

Девушкам ничего объяснять не стал, лишь сказал, что когда все закончится (а все скоро закончится), они будут свободны и пойдут, куда захотят. И бросил на пол в клетку пачку паспортов, сказав, чтобы разбирали свои.

Трупы загрузили в машину, машину отогнали в дальний угол двора — чтобы не маячила. Битое стекло смахнули в сторону, а крови было совсем немного — ну так, лужица, не захочешь, так и не заметишь.

Вторая машина появилась минут через пятнадцать после первой. Мурад объяснил, что все машины разбросаны по городу в разных районах, так что время прибытия у них разное.

С этой машиной произошло то же самое, за исключением того, что водитель не сообразил запереться. Он только тихо завывал и что-то бормотал то ли по-чеченски, то ли по-дагестански. Пока я не свернул ему шею.

Без шума не обошлось — одна девица завизжала, и минуты три издавала визг такой громкости и такой высоты звука, что у меня заболели уши. Пришлось дать ей пощечину — после того, как мои увещевания не имели успеха. После пощечины она вырубилась, и мне пришлось нести ее в подвал на плече.

Охранник четвертой машины все-таки что-то заподозрил, и это едва не стоило жизни Юре. Когда я двинулся на сутенера, чтобы нормально прирезать, охранник выдернул из-за пояса джинсов «макаров», и пару раз выстрелил — не прицельно, трясущимися руками. Попасть в таком случае он должен был обязательно, вот только не туда, куда хотел, а совсем даже наоборот — куда бог пошлет. А послал бог пулю в живот Мураду (есть все-таки в мире, работает закон Кармы!), вторая же пробороздила плечо Юры, едва не снеся ему оттопыренное ухо. Не сильно пробороздила — так, слегка поцарапала. Крови почти что и не было.

Охраннику с пистолетом я перехватил горло ножом, предварительно выбив из руки пистолет, загремевший по каменным плитам. Он еще не успел упасть, зажимая горло с хлещущей из-под руки кровью, а я уже убил водителя, сидевшего за рулем «девятки», и вытаращившего глаза в абсолютном, лишающем разума ужасе.

Две девушки упали в обморок, когда я убил охранника, так что потом пришлось их приводить в чувство — одну привел, другую так и пришлось тащить на плече.

Мурад все еще был жив, когда я вернулся из подвала и запер ворота. Он лежал у стены дома, зажав живот обеими руками, стонал, бормотал что-то по-своему и просил вызвать ему скорую помощь. Ага, щас прям! Скорую ему! Я что, идиот? Добить его надо, чтобы не шумел.

— Юра, иди сюда!

Юра подошел, неуверенно глядя то на меня, то на Мурада. Остановился в шаге, замер. Кажется, что он понял, чего я хочу.

— Добей!

Я протянул ему окровавленный нож, Юра протянул руку. Рука дрожала, буквально ходила ходуном и я с вдруг вспыхнувшей неприязнью подумал о том, что ни черта он не сможет! Ничего не сможет. Бесполезный он напарник! И не напарник вовсе.

Видимо мои мысли отразились у меня на лице, потому что Юра вдруг перестал трястись, и вцепился в рукоять протянутого ему ножа. Постоял секунду и шагнул к лихорадочно блестевшему глазами кавказцу. Тот что-то бормотал — то ли молился, то ли слал проклятия убийцам.

Дурак! Я же ему можно сказать благодеяние делаю — освобождаю от мучений. А там, если он вел себя хорошо (по Корану, конечно), он попадет в рай. А в раю…ооо…как хорошо в раю! Гурии! Пиры! Толпы девственниц и груды шербета! Просто замри и дай перерезать себе глотку, и все это у тебя будет. Или не будет — но тут уж не ко мне претензии. Что нажил!

— Стойте! Стойте, пожалуйста!

Нож замер в руке Юры, он оглянулся. И я оглянулся. Чтобы увидеть небольшую бледнокожую девчонку с огромными синими глазами. Волосы у нее были белыми — то ли от природы, то ли от покраски, а прическа короткой, как у какой-нибудь зарубежной модели. Или как у лесбиянки-кобела. Девчонка шла от машины и тянула к Юре руку:

— Дай! Дай мне нож!

Юра вытаращил глаза, и глупо спросил:

— Зачем?!

— Я его зарежу! Дай! Он подсадил меня на иглу! Мразь! И насиловал со своими дружками! Дай я его зарежу! Пожалуйста!

Я осмотрел девчонку снизу доверху, и сердце у меня екнуло. Уж очень она была похожа на ту девчонку, которую я некогда…не спас. Ту, которую мучили и убили бандиты. Я за нее отомстил, но ей-то что с этого? Ей уже все равно… Но хоть эту спас. Хмм…наверное. От наркоты спасти нельзя, но… Не хочу думать об этом. Несколько лет жизни я ей все-таки прибавил. А девчонка правда красивая! Удивительно красивая!

— Юра, дай ей нож — кивнул я, и мой напарник (все-таки напарник, ведь он решился, почти сделал) отдал девчонке нож. Та взяла его неумело, но крепко — обратным хватом. Рука ее теперь не дрожала.

Я следил за ней — мало ли…нельзя судить о человеке, вернее о его способности нанести вред — по внешности. Большинство маньяков выглядели в высшей степени благообразно и вызывали доверие у жертв. Как Чикатило, к примеру. Махнет девчонка ножиком — и нет несчастного Юры. Да и самому отворачиваться от нее не стоит — те, кто недооценивает потенциального противника, долго не живут.

Но девушка не выказала никакой агрессии ни ко мне, ни к Юре. Она вообще выглядела странно — остановившийся взгляд, движения, как у зомби — медленные, плавные. И одновременно дерганные. По крайней мере так изображают зомби в голливудских киношках. В жизни я же ведь их не встречал, так что точно сказать не могу.

Подойдя к стонущему Мураду, девушка наклонилась над ним, и секунд двадцать смотрела мужчине в глаза. Потом каким-то механическим, металлически-каркающим голосом сказала:

— Помнишь меня? Помнишь, как я просила меня не трогать? Помнишь, я говорила, что еду к маме? Что меня ждут? Что будут плакать? Ты смеялся. Сейчас тебе смешно? Смешно?! СМЕШНО?! СМЕШНО?!

С каждым «смешно» она вонзала нож в тело Мурада — куда попадет. В плечо. В грудь. В лицо. Неглубоко, чтобы только нанести рану. Чтобы сделать побольнее. А когда он попытался закрыться руками, что-то залопотал, вытаращив глаза от ужаса — она стала бить в руки — колоть, резать, рубить. Ее белое платье покрылось пятнами крови — кровь брызгала из ран, заливая ей и одежду, и лицо, и через пару минут девчонка выглядела так, будто ее валяли на полу в какой-нибудь бойне.

Напоследок она воткнула нож в живот Мураду, и хохоча, двумя руками потянула рукоять вверх, рассекая до самой грудины.

Мурад к тому времени то ли был мертв, то ли потерял сознание — в любом случае, он уже не сопротивлялся и сидел, бросив руки на землю рядом с собой и повесив голову на грудь. Скорее всего — мертв, потому что когда тебе распарывают брюшину, ты тут же очнешься и начнешь как можно громче вопить.

— Возьми! — девушка протянула залитый кровью нож Юре, и тот отшатнулся, как от ядовитой змеи. Все-таки слабоват мой напарник!

— Давай сюда — протянул я руку — Тебя как звать?

— Рита. Или Марго…Маргарита я — бесстрастно-опустошенно сказала девушка, и побрела к машине, в которой ее привезли. Залезла на заднее сиденье, и осталась сидеть, прикрыв глаза и запрокинув голову.

— Совсем у Ритки крыша поехала! — вполголоса сказала пухленькая девчонка, на вид лет пятнадцати, не больше — Колется постоянно, все больше и больше. Говорит, иначе не выдержу.

— Все колются? — не выдержал, спросил я.

— Почти все. Или курят. Или бухают! — пояснила другая девушка, худенькая брюнетка в школьной форме с коротким подолом. На ней белые чулки и от нижнего края юбки до края чулков виднелась полоска голой кожи шириной с ладонь. Это должно было выглядеть очень сексуально — для педофилов, мечтающих подмять школьницу-малолетку (она и изображала такую школьницу), но мне было только противно. Да, я за легализацию проституции, но лишь для того, чтобы государство наконец-то взяло под официальный контроль все публичные дома и подобные заведения — как и было когда-то, до революции. Чтобы девушек осматривал доктор, и чтобы в «работницы» публичных домов не попадали вот такие несчастные малолетки. Взрослые имеют право распоряжаться своей жизнью как хотят — пусть хоть в топке сожгут свою жизнь, но эти подростки…

Тело у них как у взрослых женщин, а вот мозги! Ну как можно сесть в машину к нескольким кавказцам? Как можно было поверить и пойти на работу к этим уродам? Неужели не понимали, чем это может кончиться?

Именно официальный контроль. Потому что все, без исключения подобные организации находятся под контролем — только вот неофициальным. Обычно их крышуют как раз те, кто должен бороться с подобным явлением. То есть — менты. И это давно уже никому никакой не секрет. И только потому, я считаю, проституцию не легализуют — что бы себе ни напридумали добропорядочные обыватели. Никто не заботится о нравственности, все просто и тупо до полного бесстыдства: если проституцию выведут на свет, легализуют, доходы крышующих ментов сразу упадут. А ментам это надо?

Время от времени по телевизору показывают, как менты разгоняют очередной бордель, как идет борьба с уличной проституцией. Смешно. Разгоняют тех, кто чем-то не угодил — кого-то ведь надо щемить? Иначе — зачем нужны менты?

— Что с нами сделаете? Что дальше?

Это та же «школьница». Она смотрит на меня, кусая пухленькие губки, и похоже что готова расплакаться. Или броситься бежать. А мне сцена вдруг напомнила старый фильм «Белое солнце пустыни» — сейчас и речь скажу, как товарищ Сухов. Мне даже вдруг стало смешно — ни к месту, ни к времени.

— Девчонки! — начал я, пару секунд собираясь с мыслями — Ваши паспорта внизу, в подвале. Я забрал их у ваших…хмм…хозяев. Сейчас мы отведем вас вниз, к остальным девушкам. Не пугайтесь, все вы уйдете отсюда и пойдете туда, куда вам надо. Мы ничего плохого вам не сделаем. Ваших обидчиков мы убили. Вопросы есть?

— Кто вы? — «школьница» недоверчиво посмотрела мне в глаза — Как вас звать?

Юра было дернулся что-то сказать, но я медленно повел головой справа налево — молчи!

— Никак. Никак нас не звать. Скоро за вас возьмутся менты — завтра. Или послезавтра — когда кто-то обнаружит трупы. Потому вам завтра надо уехать куда-нибудь подальше и переждать.

Девушки переглянулись, а я махнул рукой:

— Все, пошли!

— А почему мы сейчас не можем уйти? — «школьница» оглянулась на ворота поместья — Зачем в подвал? Что вы хотите с нами сделать?!

— Нам нужно где-то провести эту ночь — не стал скрывать я — а если сейчас вас выпустить, вы привлечете к себе внимание. И нам тогда отдых не светит. Так что сидите пока в подвале, а утром мы вас отпустим. Еще вопросы? Или хватит?

Девушки промолчали и по одной потянулись туда, куда я показал. Ко входу в подвал. Ну а мы за ними.

Юра жил все эти дни как в тумане. Он боялся своего спутника, но при этом он им восхищался. Это был не человек. Человек не мог двигаться с такой скоростью. Человек не мог творить того, что творил его напарник. Он убивал с такой легкостью, так небрежно, что казался ангелом смерти, спустившимся с небес, чтобы покарать грешников. Ни малейшего сомнения в правильности своих действий, никаких угрызений совести или самокопаний. Просто, легко и даже с легкой улыбкой — увидел таракана, раздавил его, пошел дальше. Разве таракана жалеют?

Лицо. Лицо этого мужчины — оно притягивало взгляд. Жесткое, с глубоко запавшими будто горящими глазами, оно иногда становилось мягким, улыбчивым, и тогда Юра видел того, прежнего Андрея Каргина, не Самурая. Он знал историю Каргина, ему рассказали. И Юра сочувствовал Андрею до глубины души. Но при этом все-таки боялся. Если Самурай решит, что Юра мешает его планам — он уберет его с дороги, как кучу мусора.

У Самурая имелись свои принципы. Он был палачом, и убивал только тех, кто этого заслуживал. С его точки зрения. Он присвоил себе право судить и карать, и ни одно государство мира с таким поведением своего гражданина никогда и ни за что не согласится. И не согласилось. И теперь Самурая травят, как волка за флажками. И какой бы Самурай ни был умелый, сильный, быстрый — с государством ему точно не сладить. Государство раздавит любого, ибо его ресурсы — людские и финансовые — поистине безграничны. И Юра это прекрасно понимал, он не был дураком.

Но Юре хотелось быть рядом с ним. Впервые в жизни он делал что-то важное, пусть даже и не укладывающееся в рамки закона. И Юра хотел быть похожим на Самурая. Бесстрашным, непобедимым бойцом, не знающим сомнений.

После того, как Самурай перебил сутенеров, Юра вдруг задумался — а что будет, если он и в самом деле останется рядом с Каргиным? Что его ждет? И недолго думая, спросил об этом самого Самурая.

— А сам ты как думаешь? — Самурай задумчиво посмотрел на Юру.

— Ты же меня не убьешь? — серьезно спросил Юра, не сводя глаз с собеседника.

— Нет. Не убью — кивнул Самурай с самым что ни на есть серьезным выражением лица — не за что. А просто так я никого не убиваю.

— А мое предательство? Я же тебя сдал гэбэшникам!

— Предают родину. Друзей. Я не родина и не друг. Так как ты мог меня предать? Ты делал то, что нужно было сделать для выживания. И я тебя не виню. Я тебя понимаю, хотя и не одобряю.

— Я могу остаться с тобой?

Самурай помолчал, посмотрел на Юру, и тому вдруг почудилось, что в глазах Каргина мелькнула грусть. Да такая грусть, что сердце вдруг заледенело и засбоило. Юра понял, почему тот назвал себя самураем.

— Ты понимаешь, почему я назвался Самураем?

Юра едва не вздрогнул. Он что, мысли читает? И тут же сам себя отругал — читает! Сам говорил — читает! Но только прикоснувшись, на расстоянии не может. Или может?!

— Почему?

— Потому что я иду к смерти. Настоящий самурай всю жизнь готовится к смерти. Он ищет ее. Вся его жизнь — путь к смерти. И все, кто окажется рядом с ним, когда он найдет смерть — умрут. И ты умрешь, если останешься рядом со мной. Лучше будет, если ты отойдешь в сторону, займешься своей жизнью, своими делами. Обещаю, я не забуду тебя, и если сумею вытащить те деньги, что ты мне посулил — подкину тебе на жизнь. Не забудь — тебе еще мать хоронить. Если пойдешь со мной — не похоронишь. И потеряешь всю свою жизнь. А еще — ты мне помешаешь. У тебя нет документов, а придется выехать за границу. Я выехать смогу. Потому завтра я отвезу тебя туда, откуда ты сможешь добраться до своей квартиры, а сам поеду на кладбище. Я должен похоронить мою подругу. Должен!

— Прости…не обижайся только, ладно? А зачем тебе ее хоронить? Ее ведь там нет. Это тело всего лишь оболочка, душа улетела. И ты подвергнешь свою жизнь опасности только ради того, чтобы увидеть, как пустое тело закопают в землю?

Самурай посмотрел на Юру пустым, холодным взглядом, и у того сердце ушло в пятки. Вот сейчас двинет, и башка с плеч! Что в голове у этого странного типа? Ох…язык мой — враг мой!

— Мне нужно побывать на похоронах. Кое с чем разобраться — медленно, глядя в пространство ответил Самурай после недолгой паузы — А потом я свободен. Относительно свободен. Абсолютно свободных людей нет. Хотя…если только какой-нибудь святой отшельник в тайге? Да и то он зависим — от дичи, от людей, приносящих ему подношения. От погоды. От здоровья.

— Неужели тебе не хочется жить? — снова вырвалось у Юры — я не понимаю! Ведь ты еще молодой! Я знаю, что у тебя погибла семья, но ведь ты мог бы найти любимую женщину! Она бы родила тебе детей! Зачем умирать?! Я не хочу, чтобы ты умирал! Ты хороший человек, я знаю! Не надо тебе умирать! Ты посмотри, сколько подлецов живут, и ничего им не делается, живут себе, и живут, а ты умрешь?! Это ведь несправедливо!

— У меня была женщина — лицо Самурая сделалось каменным — и завтра я буду ее хоронить. Я должен выполнить свой долг перед ней. Хотя бы так.

Он помолчал, бросил взгляд на Юру, и его лицо вдруг озарилось слабой улыбкой. Самурай на несколько секунд сделался тем, кем он в принципе и был — молодым мужчиной с приятным, хотя и немного резковатым лицом, на котором не было никакой печати — «убийца». Печальные глаза, тонкие губы со складкой в уголках — просто человек, а не супермен, способный уничтожать врагов, как клопов.

— Ты правда считаешь меня хорошим человеком? — спросил Каргин, продолжая улыбаться — Даже после того, что ты рядом со мной видел?

— А что я видел? — пожал плечами Юра — ты заступился за несправедливо обиженного человека, убил негодяев. Наказал плохих людей. Освободил из рабства девушек, которых мучили бандиты. При этом не пострадал ни один хороший человек! Так в чем ты плох?

Самурай вдруг нахмурился, отвел глаза, будто что-то вспомнил и не хотел об этом говорить. Потом тоже пожал плечами:

— Может быть и так. А может и не так. Я старался быть справедливым. Я хотел справедливости — всем. Но это утопия. Не может быть справедливости для всех. С точки зрения волка — справедливо было бы сделать так, чтобы овцы своим мясом утолили его голод. Он ведь не может есть траву! А справедливо ли это с точки зрения овец? Все относительно, Юра. Жить…наверное, все-таки мне хочется жить. Но при этом я понимаю, что скорее всего скоро умру. Меня будут ждать на похоронах. Обязательно будут ждать. И уйти оттуда будет очень трудно. Глупо, правда? Когда знаешь, что идешь практически на верную смерть — и все равно идешь…

Мы выехали из коттеджа около десяти часов утра. Именно выехали, а не вышли — я сидел за рулем крузака, который обнаружил в гараже. Новенький черный крузак, пахнущий краской и рыкающий мощным движком. И самое главное — пока что нигде и никак не засвеченный. Девушки, которые сидели в подвале его не видели. Прежде чем выехать, я сходил в подвал и бросил в одну из клетушек связку ключей от всех камер. Так что пока девицы открывались замки, мы уже успели уехать.

Ночь девушки провели в подвале, но это вряд ли сказалось на их самочувствии — мы натащили им еды, питья, и даже спиртного — благо, что вина и водки в доме было запасено на месяцы вперед. Бросили им всякого тряпья — матрасы, одеяла, подушки — чтобы можно было поспать, ну и ведра — чтобы справлять нужду. Ничего, не рассыплются. Ругались, конечно, мол — отпустите, ироды, прямо сейчас отпустите! Но я само собой не поддался. И на слезы — тоже.

Когда бросал ключи, сказал, что они могут грабить дом сколько хотят, но если не хотят, чтобы их обвинили в убийстве сутенеров — пусть как можно быстрее сваливают из города. То есть повторил то, что говорил ночью — авось до них все-таки дойдет.

То, что они опишут меня и моего спутника ментам, если (когда) попадутся — в этом я не сомневался. Зачем им меня беречь? Своя рубашка ближе к телу.

Прежде чем ехать на кладбище, поехали в центр города. Существовал, конечно, риск того, что машину узнают — не всю же диаспору я вырезал, кто-то да остался. Ну и узнали, и что? Стекла тонированные, кто сидит внутри — не видно. Гаишники остановят — так деньги все решат. Слава богу, нужды в деньгах у нас нет. Откупимся. Вот от гэбэшников не откупились бы. А от этих — запросто.

Купил, все что мне нужно было в небольшом магазинчике, о котором многие и не знают. Парик, краску для лица, и все такое. Потом заехал в магазин для…хмм…в общем — для бедных. Ужасные штаны «прощай молодость», ужасные ботинки, в которых ногу стягивало так, что казалось — сунул ее в «испанский сапожок». Орудие пыток инквизитора.

Кстати, всегда поражало — почему дорогие итальянские ботинки надеваешь в магазине и пошел, кажется, что ходишь в них всю жизнь и давно разносил? А если купить ботинки фабрики «Скороход» и попытаться выйти в них в город — обезножишь на неделю, сотрешь ноги в кровь. Ведь вроде все похоже — кожа, нитки, ничего больше! Но те носятся годами и не убивают твои ноги, а эти стирают их до кровавого мяса!

В общем — нашел более-менее мягкие стариковские ботинки невероятного уродства (и где они такие только берут?!), и теперь пытаюсь их «разносить», сидя на кожаных сиденьях джипа и делая зверскую рожу.

Похоже, что рожа моя настолько сейчас зверская, что мой напарник серьезно обеспокоился — чего это я так озверел? Пришлось объяснить. И чувствую — паршивец еле сдержался, чтобы не расхохотаться. А что смешного? Здоровые ноги — это очень важно. С больными ногами далеко не убежишь!

А потом я стал стариком. Согбенным, морщинистым, дряхлым стариком с деревянным батожком. Жаль, что батожок мой не такой, как у Сазонова, который, кстати, и навел меня на мысль об изменении внешности. Я конечно героический парень, и вообще самурай, но вот как-то перехотелось мне умирать. Хочется посмотреть на мир — я же ведь нигде еще и не был! Ничего не видел! А чтобы посмотреть — надо, как минимум, выжить.

Я не обольщаюсь — мол, нарядился, и стал невидимкой. Но мне нужно подойти к могиле, а я боюсь, что если пойду в своем обычном виде — подойти мне не дадут. Начнут действовать раньше, чем мне это надо.

Странно, правда, только мне ужасно захотелось пожить. Ну, просто пожить — для себя! Не только для того, чтобы судить и карать! Жить, как большинство людей в мире — тихо, скучно, обыденно. Как в анекдоте:

«— А что ты будешь делать, когда выйдешь на пенсию?

— Куплю домик с верандой, кресло качалку. Сяду на веранде в кресло-качалку и буду так сидеть — день, два, неделю…

— А потом?

— А потом начну качаться»

Закончил трансформацию за полчаса до времени «Ч». Как раз, чтобы спокойно доехать до кладбища, припарковаться и влиться в ряды скорбящих. Чтобы завершить свое преображение, я загнал машину в посадки за городом рядом с кладбищем, и пользуясь зеркалами джипа все устроил.

На парковке у кладбища как всегда сидят женщины, торгующие искусственными цветами (неужели у них кто-то покупает эдакое убожество?). Кто делает все эти венки, искусственные розы и гладиолусы? Целыми днями крутить из бумаги кладбищенские цветы…спокойная, бесцветная жизнь!

Нет, я не хочу такой спокойной жизни. В моем представлении спокойная жизнь выглядит несколько иначе. Например — небольшой такой домик на острове Керкира. Веранда, и на ней кресло-качалка. А я сижу, смотрю на море, на закат и тихо-тихо так начинаю раскачиваться. Ну да, просидев неделю без раскачивания. Или две.

Юру оставил в машине, строго-настрого наказав не высовываться и сидеть «до победного». Перед тем как подъехать к кладбищу, в тех же посадках устроил тайник, в который сложил оружие и самое главное — деньги. Вдруг придется бросить машину и бежать что есть сил — не с дипломатом же скакать? Да еще и отбиваясь от преследователей. Конечно, я рассчитывал, что никто не обратит внимание на седого старичка с отшельничьей бородой, но кто знает? Не надо считать противника идиотом. Чревато.

Юре сказал, чтобы он ждал меня два часа. Если по прошествии двух часов я не появлюсь — идет куда хочет. Или — куда может. Значит, я не смог появиться. Возможно — уже мертв.

По дорожкам, под палящим солнцем, постукивая палочкой. Уступаю дорогу похоронным процессиям, упорно тащусь вперед, горбясь и прихрамывая.

Сегодня день похорон, автобусы-«пазики» с черной полосой по боку медленно, скрипя сочлениями и попердывая вонючими глушителями, пробираются по асфальтированным дорожкам, доставляя свой груз до выкопанной в желтой глине яме. Все там будем. Кто-то в глине на Жареном Бугре, как местные называют район кладбища, кто-то в черноземе на Березиной речке, кто-то на горе в Заводском районе. А кто-то вылетит из трубы черным дымом, чтобы оставить после себя только горстку пепла. Из праха вышли, в прах уйдем.

Здесь, на кладбище, как никогда понимаешь бренность своего бытия. Может и правда мы живем в Аду? Отбываем свой срок, чтобы умерев отправиться лучший мир? Или просто придумали себе утешение, ведь так обидно признавать, что твоя душа, твой разум, твоя личность отправится в небытие! Насовсем. Навсегда.

Где именно находится участок я узнал в администрации кладбища — там на стене висит огромная карта кладбища, этого города мертвых, и на ней все участки помечены. Если ты обладаешь пространственным воображением и не совсем идиот в картографии — найти искомое место вовсе не сложно.

Когда подошел к выкопанной яме, возле которой уже торчала металлическая табличка с фамилией, именем, отчеством покойницы, катафалка еще не было. Но стояла группа рабочих — четверо, и среди них мужчина одетый почище, явно или бригадир, или мастер. Остальные трое в потертых, выцветших робах, с лицами не отягощенными лишним интеллектом.

Кстати сказать, только совсем ничего не смыслящие в жизни люди могут думать, что землекопы, копающие ямы под могилы — совсем опустившиеся в жизни люди, алкаши и бомжи. Отнюдь, на место могильщика-землекопа всегда была чуть ли не очередь, и брали сюда совсем не всякого. Очень высокие зарплаты, а еще — чаевые от клиентов. Знаю одну бандитскую группировку, которая поднялась именно на кладбище — все землекопы были ее участниками. Конечно же, со временем они уже не держали в руках ничего кроме рюмки и ствола, но начинали именно так — с рытья могил. Странные годы, странное время… Время зверей.

Возле этих четверых стоял памятник, на камне которого было выгравировано лицо моей покойной подруги, и ее данные. Сазонов постарался, точно. Денег небось вывалил кучу — чтобы за такое короткое время все суметь организовать. Но я отплачу ему — если останусь жив.

Стоя чуть в сторонке, на дорожке, я мониторил обстановку вокруг себя, внимательно отслеживая любых потенциальных противников, но пока что ничего опасного не замечал. Да, я отметил для себя «Волгу», стоявшую в тридцати метрах на противоположной дорожке, и «БМВ» с наглухо тонированными стеклами в пятидесяти метрах — с другой стороны. Но больше никаких достойных внимания объектов не было. Если не считать четверки рабочих, которые слишком уж внимательно смотрели по сторонам, и лица которых не очень соответствовали потертым робам. Слишком чисто выбриты, да и прически у них…не как у могильщиков. Скорее, как у оперов. Похоже, что ждут меня. Ага…вон как зыркают по сторонам! И выправка не как у работяг. А я было хотел подойти, поговорить насчет установки памятника…

Кстати — а чего они его притащили? Вообще-то, насколько я знаю, памятник устанавливают не сразу, а через несколько месяцев после похорон. Чтобы сгнил гроб и земля осела. Впрочем, возможно я и ошибаюсь. Нет у меня опыта в могильных делах.

Я на могиле жены и дочки не был несколько лет. Трусость? Нет, скорее — самосохранение. Я не уверен, что на их могиле не вышибу себе мозги. Не могу видеть их лица на памятнике. Живые, смеющиеся, такие родные лица.

Впрочем, их там нет, моих любимых. Они во мне. В моем сердце, в моем мозгу. А там…там просто оболочки, в которых нет души. И мне ужасно хочется, чтобы загробный мир и правда существовал. Ведь тогда я смогу с ними встретиться…

Катафалк подъехал в половине первого. Опоздал на полчаса. В нем не было никого, кроме угрюмых парней, явно работников похоронного агентства, и распорядителя похорон, юриста, которого Сазонов нанял, чтобы тот проследил за всеми процедурами. Мать Надина умерла полтора года назад — рак. За месяц сгорела. Так что никому о похоронах не сообщили. Наверное у Нади была какая-то родня, но ни я, ни Сазонов о ней не знали, потому сообщить о смерти их родственницы никому не могли.

Да и зачем? Что им Надя? Наследство? Что у нее есть, чтобы родня активно возбудилась по поводу наследства? Квартирка в Ленинском районе? «Старый фонд», построена еще пленными немцами. Вещички, кое-какие украшения, что я ей дарил — все осталось в моей квартире, в которую я со времени нападения на меня на шоссе ни разу даже не попробовал войти — по понятным причинам. Когда-нибудь, возможно, я все-таки туда вернусь. Но не сегодня, не сейчас. А может и никогда не вернусь. Вскроют квартиру чужие люди, выкинут наши фотографии, наши вещи — что получше возьмут себе, остальное, как и фото — на помойку.

Гроб с телом Нади поставили на табуреты возле могилы и отошли в сторону, повинуясь жесту юриста. Прощаться с моей женщиной было некому. И уходит она в иной мир среди грубых, равнодушных мужиков. И виноват в этом я. Косвенно виноват, конечно — не я же ее убил. Но виноват. И ничего с этим не поделаешь.

Я поднялся со скамеечки возле одной из могил, и заковылял к гробу. Я старался изобразить все так, будто какой-то старик заинтересовался чьими-то похоронами и решил подойти — совершенно случайно. Нет, я не обольщался в том, что меня, де, невозможно узнать. Узнают. Но какое-то время мне это даст — время, чтобы уйти. Или — чтобы принять решение.

Снайперов я не боялся — здесь нет высотных зданий, негде засесть снайперу. А все возможные места, где можно стрелять с земли я обошел, осмотрел. Бугор, он и есть бугор — все, как на ладони.

Бледное лицо, накрашенные губы. Хотели сделать так, чтобы Надя выглядела как живая. Свои деньги они отработали.

На лбу бумажка с молитвой. Я не атеист, и не воцерковленный, я вообще непонятно кто. То ли верю, то ли не верю. Но даже если бы я не верил — пусть будет, хуже-то не будет. Хуже уже некуда. Прах и тлен.

Я наклонился над телом, дотронулся до руки Нади и едва не вздрогнул от холода. Ее рука была ледяной, и странно, если бы было иначе. Сердце сжалось от боли, защемило, и глаза заволокло влагой. Все. Теперь — все!

— Опускайте! — скомандовал распорядитель, и сотрудники агентства взялись за ремни. Глухо застучал молоток. Гроб тихо ушел в прохладное зево могилы, а я поднял горсть земли и бросил ее на крышку. Все. Долг исполнен. Теперь надо уйти живым.

Я повернулся, и оценил ситуацию: отход был перекрыт «рабочими». Они уже не прятались под своими личинами — стояли, держа в руках пистолеты, расслабленно, но готовые взорваться фонтаном движений и пуль.

Из «Волги» вылезли пятеро.

Из «БМВ»…да, это они. Трое моих бывших друзей, и с ними вместе два человека, одного из которых я знал — Сергачев. Пока четверо держали меня на мушке, мои друзья подходили ко мне шаг за шагом, и я с тоской вглядывался в их лица. Сколько вместе пережито! Сколько раз плечом к плечу я с ними сражался против всего мира! И вот…

Как так вышло? Почему? Деньги? Страх?

— Почему? Деньги? Страх?

Я сам не заметил, что сказал эти слова вслух. Они услышали, лицо Янека исказилось в гримасе ярости и досады. Потом оно снова разгладилось и приобрело выражение, которое никогда не с летало с его смазливой физиономии — проказливое, насмешливое, доброжелательное.

— Андрюх, ну а ты как хотел? У нас семьи! Ты не забыл, что мы женились? Что у нас дети теперь есть? И кстати — мы не подписывались участвовать с тобой в акциях по ликвидации! Извини, ты сам по себе, мы сами по себе.

Косой и Казак потупили взгляды. Им было стыдно. Но они согласны с Янеком. Янек всегда был шустрее остальных. Вот и сейчас он выступил первым. И ни малейшего стыда.

— Предать друга легко, Янек? Ничего в душе не ворошится? Сердце не щемит?

— Слова. Все — слова! — криво усмехнулся Янек — Слова ничего не значат. Ты зачем сюда пришел? Умереть? Ты же у нас самурай — ты ищешь смерти. А мы не ищем ее. Мы жить хотим. Так что ты сам по себе — мы сами по себе. Сдайся, Андрей. Иначе…

— Иначе вы меня заставите? — кивнул я, рассеянно глядя по сторонам — И что сделаете? Убьете? Что вам за это обещали?

— Не хотим мы тебя убивать! — это уже Косой. Покраснел, видимо все-таки его проняло — Если только не заставишь! Сдайся! Отсидишь. Выйдешь — деньги у тебя есть, ничего страшного. И на зоне живут. И мы поможем, если что.

— Ну, спасибо…друг! — ухмыльнулся я — Вы хотя бы дождались, когда мою подругу закопают. Не стыдно, на могиле-то?

— Своя рубашка ближе к телу — хрипло выдавил из себя Косой — А Надю жаль. Но мы ни причем. Ошибка вышла!

— Ошибка вышла! — вмешался гэбэшник которого я не знал — Им был отдан приказ вас задержать, а они начали стрелять. Эксцесс исполнителя! Сдайтесь, я гарантирую вам жизнь!

— Так это вы отдали приказ тем, кто стрелял в меня на трассе? — медленно спросил я, вглядываясь незнакомца, и уже зная ответ.

— Я же вам сказал — голос мужчины резок и неприятен. Он точно раздражен — Я отдал приказ задержать! Стрелять только в крайнем случае!

Мужчина осекся — понял, что прокололся. «В самом крайнем случае» — это слишком растяжимое понятие. Вот его и растянули. А результат сейчас лежит под этим холмиком, прекрасная и холодная, как лед.

И я двинулся вперед, войдя в боевой режим. Теперь я это делал легко и просто — даже усилия воли не надо. Просто весь мир становится медлительным, скучным, едва передвигающимся в пространстве. Звуки низкие, трубные, будто труба, сзывающая мертвецов на Страшный Суд. Пора всем получить по заслугам.

Батожок у меня не простой. Нет в нем стального клинка, но…сам по себе, сделанный из прочного, выдержанного дерева — он страшное оружие. Великий фехтовальщик Мусаси своего противника на поединке просто забил оструганным веслом, будучи с похмелья, после ночи, проведенной в борделе. Я тоже провел ночь в борделе, в руках у меня деревянная трость — так чем я не Мусаси?

Только вот противник у меня не один, и в руках у противников не мечи — пистолеты. Но разве это может быть преградой самураю, готовому умереть? Особенно, если он мутант.

Трость ударила по запястью ближайшего, стоявшего с пистолетом в руке. Рука сломалась в месте удара, согнувшись почти под девяносто градусов там, где сгибаться не должна. Пистолет полетел на землю.

Выстрелить успел только четвертый — шустрый оказался парень. И лучше бы он не стрелял — я-то успел уйти с траектории выстрела, а вот те, кто бежали на помощь от «Волги», не успели. Куда умудрился попасть этот недоделок — я не знал. Главное, одного из бегущих как в замедленной съемке парня сбило с ног, будто ему в грудь врезали кувалдой. У «макарова» хорошее останавливающее действие, и на короткой дистанции он вполне даже неплох. Вон как парнишку приголубил!

Мысли ворошатся где-то на периферии сознания. Теперь не время для мыслей, теперь — только действие. А если задумаешься, какой конечностью двигать — можно ведь и упасть. Как та многоножка, которую спросили, как она ходит со столькими ногами. Только я, в отличии от многоножки, упаду навсегда. Навечно.

Разинутый рот Сергачева. Он что-то кричит, но что именно, кому кричит — разобрать не могу. Изо рта вырывается только что-то вроде ыыыы…ррр…аааа…рррр… Будто рычит огромный волк. Или медведь. Утробно так рычит, и совершенно непонятно. Я ведь звериного языка не знаю.

Прости, Сергачев, хоть ты и сука еще та! Придется и тебе полежать рядом со товарищи! По голове тебя бить не буду — мало ли, спишут еще по комиссии, и останутся работать только лишь вот такие ублюдки как этот, рядом с тобой. Тот, кто убил мою Надю. Не сам убил, да — но какая разница? С его подачи! До московского его начальника я добраться не сумею…пока не сумею. А вот до него — запросто! И нет тебе пощады!

Гэбэшник уже почти достал пистолет, когда мой деревянный «меч» вонзился ему в горло. С перебитой гортанью не живут, но я все-таки добавил еще и в висок. Теперь — точно конец.

И тут же едва успел уйти от быстрого, очень быстрого удара, направленного мне в горло! Янек! Ах ты ж сука…про вас как-то и забыл, увлекшись выбиванием мозгов у ваших кураторов! А тем временем…

Янек был очень быстр. Очень. А еще — у него великолепная техника. Вот только есть одно «но» — Янек знает не все, что следовало бы знать. Контрудары, блоки — вроде бы и знает, но…немного не так, как я. Все-таки молодец Сазонов — и ЭТО предусмотрел.

Сбоку прилетело от Казака — ногой. Блокировал тростью и тут же нанес удар в пах — теперь долго не сможет заниматься сексом, уверен. Пусть простит меня его Галинка. Да и голени его не поздоровилось — блокировал-то я жестко, если не сломал, так трещина — это запросто. Ах ты ж…друг! Бывший друг. Интересно, как вы сумеете перевести предприятие на себя?! Ведь оно принадлежит мне — и охранное агентство, и магазины, и недвижимость. Подпись подделаете, да? Кто мол, потом, будет дознаваться — переписал я имущество на вас, или нет!

Косой медлил, но наконец-то и он «разродился». Этот попытался ударить сзади, в затылок, и тут же получил жесточайший тычок тростью в солнечное сплетение. Не, ребята, здесь вам не тут, чтобы — вот! У меня уровень покруче, чем у вас, и я немного быстрее. И точно — сильнее. У вас был курс уколов в усеченном варианте, не такой, как у меня. И тренировки мои были пожестче, и почаще. Вам до меня, как до вершины Эвереста! Без ложной скромности, да.

Все-таки пропустил от Янека, пока ронял Косого — заехал он мне по уху. Вскользь, метил-то в висок, но не сложилось. А вот у меня сложилось. Руку я ему сломал выше локтя — поймал на отходе из серии. А потом выключил ударом в скулу. Хлестким таким ударом, с виду совсем не сильным. Нокаут. Не стал я их убивать. За-ради нашей прошлой дружбы. Прав был Сазонов — не поднялась у меня рука. А у них вот — поднялась…

А потом началась настоящая свистопляска. Те, что из «Волги», не мудрствуя лукаво, просто начали меня убивать. Всеми доступными им способами, а именно: подвергнуть меня процедуре отравления свинцом.

Нет, от пуль я увернуться не могу, при всей своей скорости. Но вот заметить, как в твою сторону поворачивается ствол, как палец начинает давить на спусковой крючок — это запросто. То есть нужно лишь вовремя заметить и отпрыгнуть в сторону. И будет мне счастье. Или не будет. Зато пуля пройдет мимо.

Как я скакал! Интересно было бы посмотреть со стороны на это безобразие! Мордовороты с перекошенными от злости и напряжения лицами палят, как заведенные, и не могут попасть! А я дергаюсь из стороны в сторону, прыгаю, пригибаюсь, и всяко своим видом изображаю, что не желаю получить пулю в жизненно важные органы, но желаю набить морды этим чертовым придуркам. Кто это зрелище видел — век не забудет. Ну только представить — седой старик с палочкой выписывает кренделя, как цирковой акробат, а перед ним стоят несколько мужиков с пистолями и палят почем зря!

Впрочем, долго я скакать не собирался. Это в моем ускоренном восприятии мне показалось, что прыгал как тушканчик я не меньше минуты, а то и дольше. Скорее всего, с того момента как я уронил Янека и по мне начали стрелять прошло не более трех-четырех секунд. Но и за эти секунды по мне успели выпустить не меньше чем десяток пуль. Две из которых все-таки меня зацепили — одна пробороздила мне бок, сразу зашедшийся жгучей болью, вторая зацепила левое плечо, тоже кроваво, болезненно, но не очень опасно. По крайней мере — для меня.

Попасть в дергающийся и скачущий объект с десяти метров совсем не просто, особенно если у тебя от волнения прыгают руки. Помню, как читал «В августе 44-го», про «качание маятника вразножку». Это когда ты бежишь, дергаясь из стороны в сторону и слыша, как пули свистят у твоего виска, и надеешься добежать до врага и перехватить ему глотку прежде, чем пуля снесет тебе череп. Вот и я так — вразножку. Скакал через оградки, дергался, пригибался, стараясь не выпускать противников из поля зрения. Но все-таки добежал.

Нет, никого не убил. Но покалечил изрядно — руки, ноги, сотрясения мозга — все, как учили. А затем бросился к БМВ, истово надеясь, что ключи остались в замке зажигания. А когда добежал, почувствовал, как в мою спину ударило что-то тяжелое, горячее, острое, как кинжал. И я упал головой в салон. Во рту сразу стало солоно, в груди хрипело и очень хотелось откашляться. Только вот кашлять я уже не мог. Только хрипеть, булькать и пускать розовые пузыри.

Эпилог

Вытащил меня Сазонов. Он не вмешивался, наблюдая за ситуацией со стороны, и ждал, выкручусь я, или нет. Он был уверен, что выкручусь. Я бы и выкрутился, и практически уже выкрутился, если бы не снайпер, устроившийся в засаде вероятно еще сутки назад — за оградкой одного из памятников. Сазонов его тоже не заметил, пока тот не сделал своего выстрела.

Спасло меня то, что стрелять по такой быстродвижущейся мишени, да еще и жарким днем, против солнца — очень трудно. Он попал, но одним выстрелом не убил. Прострелил легкое, а не сердце. Второй выстрел сделать не дал Сазонов.

Что он сделал со снайпером — я не спрашивал. Может, убил, а может просто вырубил. Какая разница? Лучше об этом не думать. «От многия знания — многия печали» — так сказано в Экклезиасте.

Сазонов загрузил меня в БМВ, рванул по кладбищу, пробиваясь к воротам, выехал, добравшись до джипа, где изнывал от жары Юра, перегрузил меня в джип, и сам сел за руль. Через полчаса мы были за городом, в небольшой деревушке, где у Сазонова, как оказалось, был небольшой домик-схрон. В нем мы и отсиживались две недели, загнав машину во двор и замаскировав ее старыми мешками, тряпками всем, чем угодно.

Там Сазонов достал пулю у меня из левого легкого — без всякой анестезии. Я все равно ничего не чувствовал, находясь вероятно где-то в Чистилище. Ну или там, где решали — отправить меня назад, или оставить на том свете. Отправили.

Регенерация у меня безумная — только дровишек подкидывай, и тело все сделает само. «Дровишек» хватало — Сазонов запасся продуктами на год вперед, всем троих хватило с избытком.

Очнулся я уже на второй день — слабый, голодный как волк, и мечтающий свалить куда-нибудь подальше, туда, где не свистят пули и не кладут застреленных людей в желтую глину.

Через месяц я вышел из банка в Цюрихе, став богаче на триста восемьдесят миллионов долларов. Не ахти какие деньги, не миллиардер, но на скромную жизнь (ха-ха!) мне хватит. И еще кое-кому. Я не забываю друзей. Нет, не тех, кто пытался меня убить. Юра и Сазонов — вот мои друзья.

От Юры все-таки отстали, хотя и помурыжили его еще какое-то время. Таскали на допросы, пугали, но он стоял на своем — расстались, и где я нахожусь, он не знает. Впрочем — он и так не знал.

Сазонов засел где-то в глухомани, но контакт для меня оставил.

Ну а я, воспользовавшись заранее сделанными чистыми и приличными документами гражданина Швейцарии Вальтера Росси, выехал на свою историческую родину, ничем не вызвав подозрение наших пограничников.

В банке тоже все прошло спокойно, хотя я и покрылся холодным потом, представляя, как меня сейчас будут вязать. Нет — прошло все на удивление буднично и скучно. Как будто каждый день приходит человек и переводит с номерного депозита деньги на свой банковский счет. Кстати, пришлось заранее открыть этот самый счет. Но гражданину Швейцарии это совсем несложно сделать.

Как я буду жить дальше? Пока не знаю. Наверное, замучУ какой-нибудь бизнес. Позже. Когда надоест качаться в качалке и смотреть на море с острова Корфу.

Скоро сюда приедет Юра, приедет Сазонов — тогда и решим, как будем жить. Впрочем — «скоро», это понятие растяжимое. Через полгода, не меньше. Пусть все как следует успокоится…

А сейчас я сижу и смотрю на закат над морем. Немного свежо, но я люблю прохладу. Завтра снова будет жарко. И будет прозрачное море, скалы, запах цветов и шелест прибоя. Вот только я все бы это — деньги, виллу, все на свете бы отдал за то, чтобы вернуться в тот день, в ту секунду, когда черный фургон сбил моих любимых, моих самых дорогих на свете! И спасти их. И ничего больше мне не надо.

Я встал, невольно поежившись — что-то захолодало в ночь. Шторм надвигается? Горизонт красный — точно, к шторму. Пусть будет шторм. Пора бы уже…

Конец книги.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg