«Поговори с Дарри»

Alex Onyx Поговори с Дарри

Кейман не думал, что всё так плохо. Это же, получается, как часто этот паршивец…!

Его сын, шестнадцатилетний Даррет, лежал на своей перебуровленной кровати, на сбитых комках из простыни, подушек, одеяла и собственных джинсов… И да — пацан делал это. Самоудовлетворялся.

Он был так увлечён, что не заметил, как появился отец. Больше того. У отца промелькнула и совсем жуткая мысль: заметил — но наплевал! Наплевательски продолжал. Ритмично, прогнувшись, закинув голову, закрыв глаза. Хотя — какое там ритмично! И аритмично тоже. Не рука, а бешеная белка. Такое вытворял…

А ведь Кейман шёл поговорить. И как раз об этом. О том, как важно не стать рабом своего тела, выброса гормонов, не скатиться в грязную лужу похоти, тем более такой, окончательно постыдной.

Дело в том, что на сына пожаловалась Агнес. Сначала она застала его в саду, а потом вообще в бассейне!

— Кей, так нельзя. Представь, что по нашему бассейну будет плавать эта… сопля. Гадко! Не понимаю, не понимаю…

— Перестань. Ну что ты… — Кейман выключил ночник над кроватью, чтобы не видеть полное возмущения, да и просто полное лицо жены.

— Надо, чтобы перестал он! — взвилась жена, включив ночник обратно. — Кей, я бы и сама с ним поговорила. Но не могу!

— Ты мать. Мать может предостерегать от ошибок. Объяснять. Это нормально.

— Не нормально. Я женщина! А это ваши мужские дела, ваши мужские…

— Тела, — вздохнул Кейман. Он плохо представлял себе такой разговор. «Дарри, сынок, как же так?..» — только это и крутилось. Да и вообще вся эта тема просто в голове не укладывалась. — Я поговорю, — пообещал он, ещё раз вздохнул и затих. Думал: может, как-то само рассосётся? Вряд ли Агнес будет настаивать на разговоре, если больше его за этим не застанет. Ей и самой тяжело и неприятно.

Но она застала. В пятницу вечером, опять в саду.

— Я поговорю, — сказал Кейман уже другим тоном. Теперь он знал, что поговорить придётся.

В памяти всплывали всякие мелочи: вот Дарри делает первый шажок (боком, боком, он шагал, как гномик из «Мелкотня-сити»!), вот он строит башню из мокрого песка (зелень бутылочного стекла — окошки — сияют так, что он щурится!), вот он делает макет светофора… А ВОТ ОН ДЕЛАЕТ ЭТО, ЭТО, ЭТО… И его джинсы лежат так же, слегка раздвинув ноги, как и он сам! Дарри, сынок, как же так?

Всю первую половину субботы Кейман обдумывал, что и как следует сказать, собирался с силами и мыслями, а теперь — ЭТО!

— Дарри! — громко крикнул он каким-то неожиданно высоким голосом. — («Господи боже, что это я визжу, как баба?!»)

Паршивец перестал работать рукой, но не убрал её и остался лежать на спине, не открывая глаз. Не прикрылся и даже ноги не сдвинул.

К Кейману подступила какая-то нефизическая тошнота. При обычной тошноте кажется, что тебя сейчас вывернет, что вынырнет проветриться всё твоё нутро, а сейчас ему казалось, что вывернет его мозги, всё, что он думал, помнил, знал — всё содержимое головы, прямо сюда, на ламинатные ромбики.

— Я… — начал Кейман, но сын, резко усевшись и накинув на чресла простыню, серьёзно и даже как-то проникновенно сказал:

— Папа, нам надо поговорить.

— Я тоже… тоже так думаю…

— Сядь, пожалуйста, сюда, — похлопал он ладонью по кровати.

— Спасибо, я постою, — ответил Кейман как в автобусе и вытер пот со лба кончиками пальцев.

Вернее, только растёр — лоб был сильно потным, и не только лоб. Кейман весь вспотел. Нервы.

Он не был сильным человеком и знал это о себе, и в принципе себя не корил. Он цитировал Соулера: «Настоящая сила — быть тем, кто ты есть, даже если ты слаб».

А вот Агнес не была поклонницей этого гениального писателя и частенько пеняла супругу на его бесхребетность. Так у неё назывались и элементарная вежливость (здоровается с соседями по участку, а те не всегда отвечают), и глубокий такт (не послал похмельного бомжа, пославшего его), и простая человечность (не пнул собаку, пытавшуюся его тяпнуть — но не тяпнула же!). Даже загородный дом с бассейном и садом только подтверждали его безволие — всё это не было его достижением, а только досталось ему от старшего брата, внезапно почившего, зато с каким хребтом!

Вот и сейчас, стоит ему появиться из комнаты Даррета, как возникнет Агнес, а в глазах у неё возникнет вопрос: ну, как? И не в смысле «ну, как ты, дорогой?», а в смысле: «ну, как? поговорил?». И хорошо бы ему не мямлить. Самолюбие просто умоляло не подставлять его под очередной удар, да ещё и по такому ужасному поводу. Поэтому надо было собраться. Прийти в себя. И поговорить.

— Дарри. То, чем ты занимаешься, в принципе физиологично. Но важно, очень важно понимать…

— Папа, ты когда-нибудь любил?

Сын смотрел на него такими ясными глазами, таким простым искренним взором, что Кейман совсем растерялся и запутался. Любил, не любил… При чём тут это?

— Я, собственно, и сейчас… сейчас люблю. Свою жену, твою маму… — забормотал он, вдруг с отчаянной тоской ощутив, что врёт, и если чувствует что-то к этой хорошей, но давно уже бесформенной и ленивой везде, кроме кухни, женщине, то что-то ровное, родственное, умеренно-тёплое. И называться это должно как-то по-другому. По-другому, чем называется горячее.

— И я люблю — сейчас! — восторженно поделился сын.

«Ну точно. Он о горячем…».

— Она такая, такая… — Видимо, от избытка чувств Дарри закрыл лицо руками.

— Какая? Она, собственно, кто? — насторожился отец. Ему показалось, что он начал кое-что понимать. Даррет влюбился, гормоны бушуют, и поэтому он… Поэтому он не может сдержаться. Вполне логично! И не так уж всё это страшно, если немного подумать.

Теперь главное, чтобы девочка не была каким-нибудь отребьем — вкусы юности бывают довольно эксцентричными.

Дарри как-то странно долго не отрывал руки от лица. Кейман вдруг заметил, что он что-то бормочет прямо в ладони.

Ещё не легче! Так он под кайфом?!

— Дарри! Сынок! — подбежал Кейман к сыну и, схватив его за плечи, принялся трясти: — Ты что-нибудь принимал?

— Нет. — Сын опустил руки и смотрел на него удивлённо. — Нет, не принимал. О чём ты вообще? И зачем ты меня трясёшь? Ты её пугаешь.

— Кого?

Дарри помолчал и, улыбнувшись, совсем в другом, немного смущённом, тоне спросил:

— Хочешь с ней познакомиться?

И посмотрел на отца прямым испытующим взглядом. Кейману показалось, очень уязвимым.

— Конечно хочу! — с искренней готовностью ответил Кейман.

— Хорошо… Её зовут Ладора! — Даррет протянул отцу правую руку раскрытой ладонью вверх.

Кейман отшатнулся. Господи боже… Да дрочил бы себе и дрочил, а он же… он же того, свихнулся! Как они ещё по студенчеству говорили — улетела кукушка, хоть сачком лови!

— Дарри, ты это… погоди… Ты… знаешь, давай мы маму позовём! — От этой мысли Кейману даже как-то полегчало. Нет, ну понятно: одно дело дрюконавтика, другое — сумасшествие. Это болезнь, это надо вместе решать, она мать…

Кейман рванулся на выход, но Дарри его остановил:

— Потом я её и с мамой познакомлю. Да я давно уже хотел… Куда ты уходишь? — В голосе сына не было ни тени насмешки.

— Никуда… — остановился Кейман в дверях. Он начал тереть глаза, стараясь не смотреть на сына. Почему-то было страшно. Может быть, оттого, что Даррет в любую секунду мог выкинуть ещё какую-нибудь штуку, которая будет потом настырной картинкой торчать в глазах, а может быть — страх встретиться с его совершенно ясным взглядом. Ясным и ведь действительно — влюблённым…

— Папа, я так и знал, что ты не поверишь. Но тут всё просто. Просто посмотри… — Дарри встал с кровати. Простынь свалилась на пол. — А, да… — быстро натянул он джинсы, подозрительно привычно минуя этап трусов («Похоже, он их вообще не носит…») и направился к отцу.

Кейман колебался: выскочить из комнаты и сбегать за Агнес или позвать её прямо отсюда?

— Агнес! — крикнул он сдавленно, когда сын подошёл вплотную.

— Смотри… — Даррет снова протянул ему руку. Двумя пальцами другой руки он защипнул кожу по центру ладони и потянул вверх. Кожа тянулась на удивление хорошо, но вдруг он разжал пальцы, раздался щелчок и, словно какая-нибудь экзотическая мозоль, выскочило личико! Во всю ладонь.

У личика не было носа, но был большой малиновый рот, который приветливо, очень мило улыбался, и невыразимой яркости и глубины синие удлинённые глазки с длинными золотистыми ресницами.

— Здравствуйте! — мягким и одновременно звенящим голоском сказало личико, улыбнувшись ещё шире. Из-за округлых жемчужных зубок появился розовый язычок и волнисто проскользил по малиновым губам…

Кейман осел на пол прямо в дверях.

Несколько секунд он сидел без движения и молча, но потом, быстрым взглядом глянув на сына и долгим — на личико, довольно дружелюбно ответил:

— Здравствуйте!

* * *

Почти плюс тридцать градусов. Солнце горит, небо плавится. Но у бассейна, под зонтиком, на шезлонге — о да.

— О да… — сладострастно стонет Кейман. Дарри ждёт, когда его сладкие судороги стихнут, и убирает руку.

— Идите сюда! — машет Агнес из воды.

— Я и Даррет? — ослабевшим от блаженства голосом спрашивает Кейман, приподняв голову и тут же уронив.

— Нет, — смеётся Агнес. — Даррет и Ладора. Она такая, такая…