«Лекарство для тещи»

Лекарство для тещи (fb2) - Лекарство для тещи 809K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марат Хасанович Валеев

Лекарство для тещи Библиотека группы ВКонтакте «Стихи. Проза. Интернациональный Союз писателей» представляет… Марат Валеев

Дизайнер обложки Валентина Спирина

Редактор Валентина Спирина

© Марат Валеев, 2019

© Валентина Спирина, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4496-8444-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Интернациональный Союз Писателей

Международный (Интернациональный) Союз писателей, поэтов, авторов-драматургов и журналистов является крупнейшей в мире организацией профессиональных писателей. Союз был основан в 1954 году. До недавнего времени штаб-квартира организации находилась в Париже, в данный момент основное подразделение расположено в Москве. В конце 2018 года правление ИСП избрало нового президента организации. Им стал американский писатель-фантаст, лауреат литературных премий Хьюго, «Небьюла», Всемирной премии фэнтези и других — Майкл Суэнвик.

Библиотека группы «Стихи. Проза. Интернациональный Союз Писателей» в «Контакте» представляет…

Марат Валеев

Марат Хасанович Валеев родился 26 августа 1951 г. в г. Краснотурьинск Свердловской области. Закончил факультет журналистики КазГУ им. Аль-Фараби (г. Алма-Ата).

Работал в газетах Павлодарской области (районных, областной). В 1989 году был приглашён в газету «Советская Эвенкия» (с 1993 г. — «Эвенкийская жизнь») на севере Красноярского края, в которой прошел путь от рядового корреспондента до главного редактора.

Автор и соавтор более двух десятков сборников юмористических рассказов и фельетонов, художественной прозы и публицистики, изданных в Красноярске, Павлодаре, Кишиневе, Новокузнецке, Оренбурге, Южно-Сахалинске, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Москве. Лауреат и дипломант ряда литературных конкурсов, в том числе «Золотое перо Руси-2008» (номинация юмор), Общества любителей русского слова (номинация проза, 2011) «Рождественская звезда-2011» (номинация проза), «Так было» газеты «Комсомольская правда» (2014), имени Виталия Бианки (2017), имени Михаила Пришвина (2018), «Лучшая книга года» русскоязычных авторов (Германия,2018).

Член Союза российских писателей. Живет в Красноярске.

Лекарство для тёщи Юмор, ирония, сатира.

Вместо предисловия

Марат Валеев за свою творческую жизнь написал и опубликовал несколько сотен разножанровых коротких произведений. Преимущественно это рассказы, миниатюры, фельетоны, которые увидели свет более чем в сотне альманахов, журналов, газет. Кроме того, он выступил автором и соавтором свыше двух десятков сборник прозы и публицистики.

В этой книге вниманию читателей предлагается лишь небольшая часть юмористических рассказов Марата Валеева. Как правило, они отличаются мягким, добрым юмором и в то же время открытой непримиримостью к человеческим порокам, чиновничьему и вообще любому произволу, помогают воспринимать несовершенство этого мира через призму насмешливого оптимизма и гуманизма. Насколько это верно, предстоит оценить самому читателю.

В добрый путь, друзья, за хорошим настроением, которое, надеемся, будет сопровождать вас все время, потраченное на прочтение этой небольшой, но очень увлекательной книги!

Сын партии

У Зайцева зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— Алло, Зайцев? — спросил женский голос.

— Да, я. Кто это?

— Это я, Люсьен.

— Какая еще Люсьен?

— Быстро же ты меня забыл. Люся я, повариха вашей партии. Ну, вспомнил?

— Как же, как же, — залебезил Зайцев. — Разве такое забывается?

Ну и как живешь, Люся?

— Мать-одиночка я, Зайцев, причем — по твоей милости, — сообщила ему Люсьен. — Сына вот родила. Полгодика ему уже. Вылитый ты. Особенно уши. Ну и что будем делать? Я замуж хочу за тебя, Зайцев!

— С ума сошла! — испугался Зайцев. — Я же женатый.

— Тогда давай, Зайцев, помоги своему сыну встать на ноги и пойти, заговорить, влиться в коллектив детского сада, получить образование и стать достойным человеком. Чтобы ты мог гордиться своим сыном, Зайцев! Кстати, пригласи-ка жену свою к телефону, хочу и с ней поделиться радостью…

— Не надо ее радовать, я уже еду, с деньгами. Давай адрес…

Повариха геологической партии Люсьен жила в обшарпанной гостинке. В дешевой коляске посапывал бутуз. Зайцев склонился над ним. Точно, ушки у парня были оттопырены так же, как у него. Но нос напоминал кого-то другого.

— Так ты еще и с Нерсесяном? — обрадованно спросил он.

— Ну, было разок, — зарделась Люсьен.

— А ну-ка звони ему, — решительно сказал Зайцев.

— У меня нет его телефона.

Зайцев полистал свою записную книжку:

— Вот, набирай!

Через полчаса их компанию разделил и Нерсесян.

— Да, нос мой, — согласился он. — Чистая работа…

— Да? А ты глянь на его уши, — ревниво сказал Зайцев.

Нерсесян снова склонился над коляской. Малыш в это время завозился во сне, высвободил из-под одеяльца ножку. Чуть ниже пухлого коленочка темнело большое родимое пятно.

— Ага! — в один голос сказали Зайцев и Нерсесян. — Где-то мы уже такое видели! А ну говори, зараза: у тебя шуры-муры были и с Цыбулей?

— Ох, не спрашивайте, мальчики! — мечтательно прикрыла глаза Люсьен. — Только где он, Цыбуля этот? Давно уже затерялся где-то в степях вильной Украины.

В это время открыл свои глазки малыш. Они были ярко-голубые.

— Николая Петровича, самого начальника партии, глаза! — потрясенно сказал о Зайцев. — Ну ты, Люська, даешь!

— Так начальник же, — пожаловалась Люсьен. — Эх, да если бы я знала, где он сейчас, разве вы бы нужны были мне? Слышала я, подался Николай Петрович куда-то на повышение. А куда — не знаю.

Зайцев и Нерсесян переглянулись.

— Ты обещаешь, что оставишь нас в покое, если мы дадим тебе координаты Николая Петровича? — с затаенной надеждой спросил Зайцев.

— Обещаю! — с не меньшей надеждой ответила Люсьен.

Нерсесян торопливо написал номер телефона на клочке бумаги:

— Вот, звони! Но про нас — ни слова, да?

Люсьен набрала номер.

— Приемная заместителя губернатора по промышленности Николая Петровича Гулеватого, — мелодичным голоском сказала на том конце провода секретарша. — Слушаю вас…

— Вот, папашка, ты и попался! — обрадовано прошептала Люсьен, в то же время отчаянно отмахиваясь рукой от двух других отцов сына партии — чтобы шли восвояси. — Скажите, я могу записаться на прием к господину заместителя губернатора, по личному вопросу?.. Через неделю, в семнадцать ноль-ноль? Хорошо!

— А ты не помнишь, у кого в нашей партии была ямочка на подбородке? — озабоченно спросил Нерсесян у Зайцева при выходе из подъезда гостинки.

— Нет, не помню, — ответил Зайцев. — Да какое это теперь имеет значение? Люсьен теперь хватит одного Николая Петровича.

— Пожалуй, хватит, — согласился Нерсесян. — Ох, не завидую я ему.

— Да уж! Как хорошо, что мы с тобой так и остались рядовым членами партии, простыми геологами…

Алексей Тишайший

Алексей Бобриков относился к категории благопристойных людей. На работу не опаздывал, в общественном транспорте всегда уступал место пожилым. Не пил, ни курил, жену и соседей уважал. С одной стороны — прямо золотой он был, этот гражданин Бобриков. А с другой — скучный и во всем предсказуемый, никому не интересный. И потому звали его за глаза «Алексеем Тишайшим». Пока однажды с ним не случилась эта история.

Пошел Леша выносить мусор в гололед, поскользнулся, упал и вернулся домой с синяком под глазом.

Увидев своего примерного мужа с синяком, Ольга охнула и с какой-то неясной надеждой спросила:

— Неужто подрался, Лешенька?

— Еще чего, — буркнул Алексей и осторожно потрогал распухший глаз. — Поскользнулся на улице. Гололед, а никто не посыпает песком. Непорядок это!

Утром Бобриков, несмотря на травму, был на работе. И тут же столкнулся с непривычной для него ситуацией: на него стали обращать внимание!

— Хорош фингал! — первым сказал Мазыкин. — Неужто ты, Леша, наконец-то застукал свою с этим… Ну не прикидывайся шлангом, все же знают, с кем… Да, если у тебя такой синячище, представляю, что стало с рожей этого прохиндея! Молодец!

Бобриков ошеломленно потрогал вдруг занывший с удвоенной силой подбитый глаз.

— Это я упал, когда мусор выносил, — уныло сказал он в спину уходящему Мазыкину.

— Я всегда говорил, что Бобриков еще тот фрукт! — обрадованно заявил Скворцов. — А то: «Я не пью, у меня свои принципы!» Небось, наелся вчера? И почему в отрыве от коллектива? Был бы с нами, мы бы тебя в обиду не дали…

И тут что-то дрогнуло в душе морально устойчивого Бобрикова.

— Да было дело, — нехотя сказал он под одобрительные смешки сослуживцев. — Иду я, значит, вечерком с одной. Ну, тут подваливают трое. «Дай, — говорят, — закурить. И иди дальше. Без бабы». Ну, я им и дал. Прикурить… Надолго запомнят! Правда, и сам вот подставился…

К концу дня Бобрикова вызвал к себе шеф. Посмотрев на него с нескрываемым любопытством, он сказал:

— Ты, Алексей, вот что. Все понимаю. Сам, можно сказать, такой. Но зачем же так зверски избивать людей? И разве можно тебе-то, с такой чистой репутацией, таскать в ресторан сразу по три девицы? Поаккуратней надо быть, Алексей. Ты меня понял?

— Понял! — гаркнул Бобриков.

— Вот и ладненько! Работник ты хороший. Да и мужик, я вижу, что надо. Кстати, что в субботу делаешь? Приглашаю к себе — моя на неделю сваливает к теще. И пару телок с собой не забудь прихватить. Чур, для меня — блондинку!

Вечером того же дня вдрызг пьяного Бобрикова прямо из дома забрала милиция: сначала он во дворе избил управдома — за гололед, а потом и жену, не объясняя за что.

Теперь уже Ольга ходит с подбитым глазом и всем горделиво говорит:

— А моему-то пятнадцать суток дали. За дебош! Пусть только выйдет, уж я ему, алкашу, задам!..

Противобаб

Отходя в мир иной, Петр Сидорович призвал к себе единственного сына и прошептал:

— Ванюша, я не оставляю тебе ни денег, ни какого другого добра. Сам знаешь, как мы жили.

Иван неодобрительно покивал. Отец его был инженером, вечно что-то изобретал, и эти его изобретения нигде и никем не признавались. В доме была постоянная нужда, за что папашу поедом ели жена и теща. Иван ничего не изобретал, но и его заедали жена с тещей — за то, что мало зарабатывал.

— Но оставляю я тебе, Ванюша, последнее свое изобретение, — тихо говорил Петр Сидорович. — Это психотронный дистанционник. Действует только на женщин. Я ему дал обиходное название противобаб. Успел испытать только на соседке. Получилось. На, пользуйся!

Петр Сидорович достал из-под подушки небольшую коробочку и со светлой улыбкой покинул земную юдоль.

Похоронив отца, Иван забыл об этой коробочке. Он не верил в отцов гений — что бы ни изобрел покойный, все не работало. Но тут Ивана как-то особенно достали жена с тещей — за то, что вернулся с работы с запахом, но зато без премии. Он запорол отчет, за что шефиня, Наталья Викторовна, и наказала его.

Иван вспомнил об отцовской коробочке утром, когда собирался на работу, отыскал ее и взял с собой. Противобаб выглядел как обычный пульт дистанционного управления, с такими же кнопочками. В коробочке также лежала инструкция. Иван углубился в ее изучение. Очнулся, когда услышал язвительный голос своей шефини:

— Иван Петрович, вы свои покупки могли бы изучать и дома. А в офисе надо работать! Ну-ка зайдите ко мне!

Негодующе фыркнув, начальница проследовала в свой кабинет. Иван пошел за ней. Когда он вошел в кабинет, шефиня сердито сказала:

— Вот что, Иван Петрович… Э-э, это вы зачем на меня наставили свой дистанционник? Я вам что, телевизор?

И вдруг Наталья Викторовна замолчала, ожесточение на ее лице сменилось угодливостью.

— Я в вашем распоряжении, Иван Петрович, — покорно сказала она. — Что бы вы хотели?

— Ух ты! Заработало! — поразился Антон. И велел начальнице:

— Отмени-ка свой приказ о лишении меня премии. Да удвой ее размер и распорядись выдать мне немедленно!

— Слушаюсь! — сказала шефиня. — Какие еще будут распоряжения?

— На сегодня все, — отрезал Иван. — Я пошел домой. У меня отгул. На два дня.

По дороге домой он купил коньячку, закусочки. Дома все это выставил на стол под изумленными взглядами домочадцев. Вернее, домочадиц.

— Совсем обнаглел! — возмущенно сказала теща. — Зинуля, доча, посмотри-ка, он пьянку уже на дом начал брать!

— Цыц! — храбро прикрикнул Иван и вытащил из кармана противобаб, направил его на тещу. — А ну, упала, отжалась, старая карга!

Теща побелела и упала. Но отжаться смогла только пару раз — да и куда ей, она ведь в армии не служила! — и тихонько лежала себе на полу, не понимая, что с ней происходит.

— Ты чего сотворил с мамой, козел! — изумленно спросила Ивана жена. — Да ты знаешь, что я с тобой сделаю за нее? А ну, убрал все со стола, и пошел мусор выносить!

— Щас! — глумливо сказал Иван и снова защелкал кнопками пульта. — Ты, глупая старуха, можешь встать и пожарить для любимого зятя котлет. А ты, зараза, иди-ка в спальню, прими там позу и жди меня!

— Есть!

Пока женщины выполняли его распоряжения, ликующий Иван налил себе коньячку раз, другой, третий, слегка закусил и пошел в спальню. Жена исправно стояла в заказанной им позе. Иван глянул на нее, поморщился — себе-то он приказать не мог.

— Вольно! — сказал он Зинаиде. — Присоединяйся к своей дорогой мамаше и приготовьте мне приличный ужин — у меня сегодня праздник. Я скоро буду.

Он взял с собой противобаб и спустился этажом ниже, к одинокой соседке, о которой говорил его папашка… Да, соседка оказалась просто класс!

Когда вернулся домой, стол был уже накрыт. Жена и теща смиренно ждали его.

Распаленный Иван выпил еще пару стопок коньяку.

— Вот вы где теперь у меня! — воодушевленно сказал он домочадицам, показывая пульт. — Отныне что прикажу, то и будете делать! Конец бабовщине в моем доме! Н-ну, ладно, расслабьтесь. Вы-выпейте со мной, поешьте. Я что, зверь к-какой, что ли?

Коньяк и расслабленность сделали свое дело — Иван захмелел и утратил бдительность. В какой-то момент жена зашла ему за спину и огрела скалкой по голове. Иван рухнул лицом в уже остывшие пельмени. Следующим ударом Зинаида вдребезги разнесла лежащий на столе противобаб.

— Где я? — спросил, придя в себя, Иван, и что-то вспомнив, тут же зашарил рукой по столу.

— Не ищи, отказала твоя техника! — злорадно сказала жена, помахивая скалкой. — Зато мой дистанционник — безотказный. А ну, марш спать, пока я тебя снова не отключила! Утром поговорим.

Иван покорно побрел на диван. Уже засыпая, он вспомнил: инструкция и схема сборки пульта остались у него на работе! А по ним можно смастерить новый противобаб. И обязательно забрать его в противоударную оболочку. Чтобы никакая скалка не могла взять!

Дед Мороз из слесарки

К директору школы вбежала взволнованная завуч Валентина Петровна, облаченная в Снегурочку:

— Марьванна, беда!

— Что такое? — оторвалась от каких-то бумаг директриса.

— Вся школа уже около елки! — трагическим голосом сообщила завуч. — Деда Мороза требуют, а его нет!

— Как это нет? — удивилась Мария Ивановна. — Всегда был, а теперь нет.

— Вернее, он есть, — поправилась завуч. — Да толку от него нет. Кашляет наш физрук Мамлеев, и жутко хрипит. Какой из него Дед Мороз?

— Дела-а! — задумчиво протянула директриса. — Ну что же, видимо, придется кому-то из нас брать на себя эту роль… Или вот что. Где наш слесарь Михалыч?

— Да где же ему быть? В мастерской, как обычно, — досадливо сказала Валентина Петровна. — Но разве можно ему доверить такое ответственное дело? Он, похоже, уже с утра выпивший. Ходит, выражается, опять про повышение зарплаты что-то бормочет.

— Так вы скажите ему от моего имени, что если часок побудет Дедом Морозом, да не схалтурит, будет ему повышение зарплаты! — стукнула маленьким кулачком по столу директриса. — Или нет. Скажите, что я его за прошлый прогул премии не лишу!

— Ну, не знаю, попробую, — неуверенно кивнула головой завуч. А из актового зала слышался недовольный и нестройный хор детских голосов: «Дед Моро-о-з, ты где-е?!.»

К ужасу своему, слесаря Михалыча Валентина Петровна застала спящим на продавленном старом диване.

— Егор Михалыч, а, Егор Михалыч… — осторожно потрясла завуч его за плечо.

— О, кого я вижу! — мгновенно проснулся слесарь. — Снегоручка ко мне пожаловала. А почему без Деда Мороза?

— Вы как себя чувствуете, Егор Михалыч? — с большой озабоченностью спросила Снегоручка.

— Чувствую, — согласился Михалыч. — Очень хорошо чувствую.

Он и вправду выглядел практически трезвым. Только блуждающая улыбка выдавала, что Михалыч накануне недурно принял на грудь, и с утра успел освежиться. Но был явно бодр и готов к любым подвигам.

— Ну, тогда я к вам с поручением от директора школы, — решительно заявила Валентина Петровна. — Мамлеев заболел и не может быть Дедом Морозом. И Марьванна сказала, что если вы им побудете часок-другой, вас не будут наказывать за прошлый прогул. Даже, может быть, премии не лишат.

— Премия к Новому году — это хорошо, — оживленно почесал кадык Михалыч.

— Ну, тогда вот вам одежка Деда Мороза.… Вот, впору все пришлось. Дайте-ка я вам носик… Хотя не обязательно, он и так у вас красный. А теперь хоть загляните в сценарий…

— Да на фига! — отвел ее руку с бумажкой новоявленный Дед Мороз. — Я и так смогу. Знаешь, Снегурка, какие я стихи сочиняю? Прямо на ходу?

— Нет, не знаю, — честно призналась Снегурка.

— Щас узнаешь! — пообещал Михалыч, прицепляя ватную бороду.

— Здорово, ребятишки-шалунишки! Вот и дождались вы вашего дедушку Мороза с его занозой! Нет, ознобой. То есть Снегурочкой! А теперь, детишки-оторвишки, давайте проведем конкурс! Я читаю вам начало стихов — вы их заканчиваете. Кто мне больше понравится, тому — подарок! Сейчас, я только микстурки от простудки приму из флакончика… Ух ты! Ну, начали:

В нашей школе очень четко

Правит маленькая тетка.

В школе нет воды и ванной,

И виной тому…

— Марьванна!

— Правильно, Танечка! Вот тебе маечка!

— Егорыч, как тебе не стыдно врать!

— А что, Снегурочка, скажешь, неправда?

— Воды у нас нет только горячей. И не ванной нет, а душевой!

— Душевая с Марьванной не рифмуется! Все, снежная баба, не мешай мне! Ну, детки-обалдетки, продолжим:

В нашем городе глава —

Он всему ведь голова!

Только правит он всем так

Будто б тот глава…

— Молодец, Вовочка! Только вернее было бы сказать «чудак». На тебе, парнишка, шоколадную шишку! Итак, что у нас там дальше?.. Постойте, Марьванна, Ираида Павловна, куда вы меня тащите? Я ведь пока ничего такого не сказал! И у меня еще про Обаму заготовка есть!

— Вот поэтому и тащим, от греха подальше! Нам только международного скандала не хватало. Сиди уж в своей слесарке. Как-нибудь без тебя управимся!

«Ишь ты!..»

— Так это ты, значит, наш новый сосед?

— Выходит так.

— Держи пять! Я значит, Колян. Тебя как дразнют?

— Антон Иванович я.

— Ишь ты! А будешь Антошкой! Пошли копать картошку?

— Извините, вы о чем?

— Это я так. Шутю. Ну что, сосед елку раздобыл?

— Всенепременно.

— Где? На базаре или сам в лесок смотался, хе-хе?

— Знаете ли, я противник непродуктивной вырубки зеленых насаждений. Особенно хвойных.

— Ишь ты! А что же тогда вместо елки у тебя? Пальма в кадке? Шутю, хе-хе!

— Ну, зачем же? Уже лет десять пользуюсь искусственной елкой. Все как новенькая. Рекомендую.

— Не, я люблю все натуральное! Чтобы и хвоей пахло, и иголки чтоб кололись. Ну, ладно, с елкой понятно. А что у тебя, к примеру, на столе будет?

— А вам это зачем, Нико… Колян, то есть?

— Ну, вдруг я решу после курантов заглянуть к тебе в гости.

— Это как? Я ведь вас пока не приглашал.

— И не надо. У нас, Антошка, обычай такой: как по одной-второй-пятой выпили, или сам идешь к соседу поздравляться, или он к тебе. И ты нам этот обычай не ломай, понял?

— Понял, хотя странно как-то… Ну хорошо. На столе у нас будет семь видов салатов…

— Ишь ты! Дальше!

— На горячее будут баклажаны печеные, кабачки тушеные, пельмени соевые, котлеты картофельные…

— Стой, стой! Это же все из травы. А что у тебя будет настоящего? Чтобы укусить, угрызть, хрящиками похрустеть?

— Вы имеете в виду мясное? Нет, этого ничего не будет. Видите ли, мы вегетарианцы.

— Ну, подвезло мне с соседом! А выпить что у тебя будет, ты, травоядное!

— Шампанское, пиво. Но все безалкагольное.

— Тьфу ты! А покрепче что-нибудь? Чтобы по жилам заструилось, петь-плясать захотелось, соседку там под столом за коленку помацать, потом по морде кому-нибудь, чтоб от души!

— Извините, но мы трезвенники.

— Та-а-ак! Слушай, Антошка, в рот тебе горошку! А как ты в наш-то дом попал?

— Да вот из-за таких же соседей, как вы, господин Колян, поменялся. Теперь вижу, что ошибся. Про вас мне почему-то никто не говорил.

— Ну да, я же сидел. Откинулся вот перед самым новым годом.

— А за что вас посадили?

— Да так, морду одному набил… Знаешь что, Антошка, нос лукошком, если тебе сегодня будут звонить в дверь после двенадцати, стучать там сильно, орать, что из милиции или налоговой инспекции, или что пожар начался, ни за что не открывай, понял?

Уколоть жену

— Что-то шея болит, — сказала жена Василия Яськова Люся. — Продуло, наверное. Схожу в поликлинику, проверюсь.

Из больницы она пришла с диагнозом «шейный остеохондроз».

— Хотели положить, — пожаловалась вечером вернувшемся с работы мужу Люся. — Но я отказалась, сам же знаешь, мне отчет на работе надо готовить. Лягу, подведу шефа…

— Не ложись, не подводи шефа, — согласился Яськов. — Но лечиться-то надо.

— Ну, так я и буду, — сказала Люся. — Мне назначили физиопроцедуры. И еще пять уколов.

— Пять — это еще ничего, — поежился Яськов, ненавидящий уколы.

— Конечно, совсем ничего, — подтвердила Люся. — Один я уже сегодня же и сделала. Там же, в процедурной поликлиники. Осталось всего четыре. И сделаешь их мне ты.

— Что я сделаю? — с недоумением спросил Яськов. — Повтори, пожалуйста, что я должен тебе сделать?

— Это не страшно, милый, ты не бойся, — убежденно заявила Люся. — По большому счету, это я должна бояться. Но я не боюсь. Ты ведь все сделаешь как надо, да, милый?

— Какие уколы? — возопил Яськов. — Ты что, с ума сошла? Как это я тебя буду колоть? Я тебя вообще хоть пальцем тронул, сколько мы живем. Я тебя порой обнять-то боюсь как следует, вон ты у меня какая хрупенькая. А тут — колоть тебя иглой. Да не в жисть! И вообще, почему это я тебя должен колоть? Иди вон опять в процедурную. Им за это, между прочим, зарплату платят.

— Да мне двадцать минут только туда добираться надо, потом с полчаса ждать своей очереди — знаешь, сколько там народу? — запальчиво сказала Люся. — А потом еще на работу выбираться оттуда. Это я минимум час-полтора потеряю. А у нас сейчас каждая минута дорога, сам же знаешь.

— Ничего я не знаю! — не сдавался Василий. — Это же надо придумать такое…

— Неблагодарный! — вспылила Люся. — А кто тебя колол, когда тебя радикулит прихватил, а?

— Так ты же сама говорила, что вас в институте этому учили, как медсестер запаса. А нас в университете учили только строем ходить, деревянные гранаты кидать да автомат разбирать-собирать.

— Но это же просто, как… как чихнуть! — продолжала настаивать на своем Люся. — Вот где у нас Прошкин резиновый мячик? Проша, Проша!

Откуда-то из-под стола выскочил семейный любимец Яськовых — полупородистый щенок Проша, уже с детства выдающий себя за немецкую овчарку. Хотя даже невооруженным глазом было видно, что в свое время кто-то из его родни по женской линии легкомысленно закрутил роман с одним (а может, и не одним) из дворовых «джентльменов», и это проявилось на Прошиной внешности: при овчарочьем экстерьере хвост он мог жизнерадостно закручивать в кольцо, да и ушки у него не торчали острыми клинышками, как полагается любой уважающей себя овчарке, а были полуопущенными. И еще его компрометировало белое продолговатое пятно на брюшке. Но Проша ничуть не комплексовал по этому поводу. Вот и сейчас он радостно рычал сквозь зубы, в которых была зажата его любимая и потому неоднократно прокушенная им игрушка — резиновый мячик.

— Проша, дай мне его на минуту, а? — попросила Люся и довольно бесцеремонно вытянула из пасти щенка мяч. — Вот смотри, как это делается, Васенька.

Она взяла фломастер и нарисовала на поверхности мячика крест. Потом распаковала одноразовый шприц и прикрепила иглу.

— Да выключи ты этот дурацкий телевизор, и смотри сюда…

— Ничего я не буду выключать, — пробурчал Василий, боязливо косясь на зловеще поблескивающую иглу. — Черт, какая длинная! Подожди, а почему бы нам «скорую» не вызвать, а? Пусть приедут и уколют тебя.

— Да ну что мы по таким пустякам людей будем отрывать от важных дел. Может, в это время где-то кому-то по-настоящему плохо, а «скорая», вместо того чтобы его спасать, по какому-то пустяку поедет к нам. Тебе не совестно, а? И потом, этот опыт всегда может пригодиться в жизни, согласись.

— Нет, не совестно. И не соглашусь. Мне… страшно, — честно признался Василий.

— Ну что ты за мужик, а? — пожурила его Люся. — Что же тут страшного? Вот смотри: я разделила мячик на четыре части. Так же и ты мысленно разделишь… это… ну, одну мою половинку на четыре части. И колоть будешь в верхнюю четвертушку, которая ближе к краю.

— Мысленно… Как это мысленно? А если я промажу и уколю не в ту четвертушку? — обреченно спросил Яськов. — Можно, я хотя бы так же расчерчу и твою попку?

— Ладно, можно, — чуть подумав, согласилась Люся. — Теперь смотри сюда. Берешь шприц и вот, так легким шлепком, вгоняешь иглу в тело, до упора.

Люся протерла ваткой резиновую поверхность мячика, легко и быстро взмахнула кистью руки и игла шприца, тускло сверкнув, юркнула в глубину мяча.

— Вот, а теперь я осторожно и медленно выдавливаю лекарство… Все! Быстрым движением извлекаем иглу и тут же обрабатываем ранку спиртовым тампоном. Понял? А ну, повтори!

Только с седьмого или восьмого раза у Яськова стало получаться так, как показывала Люся.

— Молодец! Я же говорю, что у тебя все получится, — поощрительно чмокнула она Василия в щеку. — Ну, иди тщательно мой руки, а я пока приготовлю шприц. Ну что ты тявкаешь, Проша? Вот он, твой мячик, на, терзай его дальше.

Щенок, радостно виляя хвостиком, подхватил израненный мяч и умчался с ним куда-то в глубь квартиры.

— Ну, я готов!

В комнату вошел Василий, торжественно неся перед собой, как это обычно делают хирурги перед операцией, тщательно вымытые руки.

Люся прыснула:

— Может, тебе еще марлевую повязку дать?

— Давай ложись, некогда мне тут с тобой, — сурово сказал Василий.

— Ладно, — посерьезнев, ответила Люся. — Ложусь. Шприц, ватка — все на столе. Вооружайся, «эскулап»! Не забыл, как надо делать?

На Люсе был легкий халатик, а под ним, как оказалось, ничего — сразу после укола Люся собиралась лечь спать. Она скинула этот халатик и улеглась на диван лицом вниз. Василий глянул на ее узкую спину, на веером рассыпавшиеся по подушке, по спине светло-русые волосы, на соблазнительно светящуюся кругленькую упругую попку и слегка раздвинутые прямые ножки с узкими щиколотками и ступнями и трогательными ямочками под коленками, и как-то нехорошо засопел. Борясь с внезапно охватившим его желанием, он хрипло прокашлялся, помотал головой и решительно взял в руку фломастер.

— Какую половинку лучше разметить, Люсенька? — сипло спросил он жену.

— А какая тебе больше нравится, ту и размечай, — лукаво сказала Люся.

Василий присел на диван и занес было над возвышающейся попкой фломастер, чтобы сделать разметку для укола. Но, помимо своей воли, уронил фломастер на пол и стал нежно оглаживать спину, бедра Люси горячей, жадной ладошкой, снова шумно засопел…

— Э, э, ты что это? — забеспокоилась Люся. — А укол?

— Сейчас, сейчас я тебя уколю, милая, — забормотал Василий, наваливаясь на жену. — Сейчас, сейчас… О-о!

… — Ну что это такое? — отдышавшись, деланно сердито пожаловалась Люся. — Разве можно тебя о чем-то серьезном просить? Кобель! Полечил жену, называется. Только шея снова заболела! Давай все сначала! Только без глупостей, понял?

— Шея, говоришь, заболела? — оживленно переспросил Василий. — Идея! У тебя болевой синдром!

Он набрал по телефону «Скорую»:

— Примите, пожалуйста, вызов, у моей жены сильные боли!

— Ну вот зачем? — сокрушенно сказала Люся, снова закутываясь в халат. — Мы же с тобой договорились…

В дверь позвонили где-то минут через двадцать. Василий радостно пошел открывать. На пороге стоял симпатичный молодой парень в белом халате. Правую его руку оттягивал тяжелый металлический сундучок с красным крестом на синем боку.

— Где больная? — отрывисто сказал он.

— А… это… Что, у вас женщин на «скорой», что ли, нету? — растерянно и ревниво спросил Василий.

— Да какая вам разница, — нетерпеливо ответил парень и совсем еще по-детски шмыгнул носом — видимо, был простужен. — Не отнимайте у меня время. Где больная?

— Так это… Ей уже легче стало, — пряча глаза, пробормотал Василий. — Вы уж извините. Вот.

Он даже в дурном сне не мог представить, что какой-то другой мужчина может смотреть на голую попку его Люсеньки, а уж тем более — касаться ее. При одной только мысли об этом у Василия противно заныло под ложечкой, а кровь бросилась в голову. Он даже сжал кулаки.

— Как это? — растерялся парень в белом, перехватывая свой сундучок поудобней. — Вы же, получается, сделали ложный вызов. За это вам заплатить придется.

— Сколько? — спросила вышедшая в прихожую Люся. — Здравствуйте, молодой человек. Вы уж нас извините, но мне действительно стало намного легче. Так сколько вам надо заплатить?

— Не мне, а нашей станции скорой помощи, — сердито сказал парень и покраснел под внимательным взглядом Люси. — Я не знаю, сколько это будет стоить, и как вы будете платить. Бухгалтерия наша сама все сделает. До свидания!

— До свидания! — нестройно сказали ему в ответ Яськовы. Василий щелкнул дверным замком.

— А что же ты не оставил этого парня, а? — прищурившись, спросила Люся. — Пусть бы сделал укол. Или ревнуешь, а?

— Ничего я не ревную, — проворчал Василий. — Он же совсем пацан. Не мог я доверить этому желторотику самое дорогое. Иди, ложись давай! Подумаешь, большое дело — сделать укол любимой жене.

— Но только без этих своих поползновений, ладно, милый? Хватит уже на сегодня!

— Иди, болезная моя, иди, — улыбнулся Василий. — Располагайся, пока я руки мою. А там посмотрим…

Пикник

Денек выдался как по заказу: и пятница, и тепло, и работу над заказом смежника закончили накануне, почему и зарплата с утра случилась (первая за последние три месяца!). И коллектив небольшой фирмы ОАО «Эдельвейс» делегировал своего представителя к шефу: мол, давайте, Максим Викторович, устроим детский крик на лужайке. То есть сразу после обеда съездим на пикничок, шашлычков пожарим на природе, пообщаемся в неформальной обстановке, покупаемся-позагораем. Конечно, можно было и без него, без этого придурка М. В. Козловского махнуть на природу. Но, во-первых, очень хотелось урвать халявных полдня, во-вторых, это шеф командовал минивэном, в который влезал весь дружный коллектив фирмы, все восемь человек, в-третьих, этим дождливым летом не всякий раз удавалась такая хорошая погода, так что надо было ловить момент.

Козловский поломался для вида, но в виду смягчающих обстоятельств, как-то: другого заказа пока не было и все равно фирма опять простаивала, и настроение у него было хорошее (никто же не знал, хотя и догадывался, какую он себе зарплату, а еще и премию отхватил из полученных от заказчика денег), да и, наконец, почему бы, в самом деле, не оттянуться на природе без жены и детей, — согласился. Так что с обеда все сотрудники «Эдельвейса» явились на работу полностью в нерабочем настроении, в прогулочном облачении, весело погрузились в минивэн, уже упакованный благодаря стараниям водителя Абаккумова мангалом, вязанкой полешек и парой пластиковых ведерок с магазинным замаринованным шашлыком. В конце салона нежно перезванивались в двух больших сумках бутылки с пивом, сухим красным и мокрой беленькой. И уже через полчаса «Эдельвейс», оживленно гомоня, оккупировал облюбованную лужайку на берегу озера Карасевое.

Весело затрещали дрова в мангале, из стереоколонок минивэна на волю вырвалась музыка, забулькали откупориваемые бутылки, зазвенели сдвигаемые стаканы, пошли тосты. Во главе застолья восседал на раскладном стульчике, как на троне (остальные члены коллектива просто сидели или полулежали вокруг импровизированного дастархана) благодушно настроенный М. В. Козловский и благосклонно выслушивал тосты, каждый из которых, так или иначе, заканчивался реверансом в его сторону. Максим Викторович узнал от Вики Маргариткиной, что он «самый человечный из человечных», Николай Петрович Шевчук открыл глаза присутствующих на то, что их шеф — «гениальный менеджер», но всех переплюнул Шота Магарадзе, заявивший, что с таким «замэчателным чэлавеком «можно хоть в развэдку, хоть по жэнщинам — успэх будэт абэспечэн». Расчувствовавшийся Козловский в длинной и пространной речи сообщил, что заново открыл для себя коллектив и щедро пожелал ему простого человеческого счастья. А потом все решили искупаться в теплом-претеплом озере. Над окрестностями водоема разнеслись крики, хохот, женский визг и шумный плеск воды. Козловский, регулярно посещавший бассейн по абонементу и потому чувствующий себя в воде как рыба, набрал в легкие побольше воздуха и нырнул. А вынырнул аж метрах в пятидесяти, в камышах на противоположной стороне озера. И озорно затих там, решив попугать родной коллектив.

Занятый водными процедурами, «Эдельвейс» не сразу заметил пропажу своего шефа.

— Э, народ, а где Максим Викторович? — обеспокоенно спросил шофер Абаккумов (он купаться почему-то не любил и в воду не полез, а лениво курил на бережку).

— Да вот же, рядом с нами плескался, — весело отозвалась Вика Маргариткина, с визгом отталкивая ногами Шоту Магарадзе, назойливо подныриваюшего под нее и покачивающуюся рядом с ней Нелли Петровну. — Шота, ты не видел шефа?

— Он гдэ-то тут биль, — отфыркиваясь, отозвался вынырнувший темпераментный грузин. И снова нырнул под женскую часть коллектива, жадно топыря под водой бесстыжие волосатые руки.

— Биль, да сплиль! — передразнил его Абаккумов. — Но где же, в самом деле, Максим Викторович? На берег он не выходил, это точно. Черт, неужели… А ну, вы, тише! Слышите, что вам говорят: шеф вошел вместе с вами воду, и теперь его нигде нет.

— Неужели утонул? — охнул Суханкин и мокрые его волосы от ужаса встали дыбом.

— И не хотелось бы верить, но это похоже на правду, — мрачно сказал Абаккумов. — Поныряйте-ка, ребята, на всякий случай, может, сами достанете.

— Ой, я боюсь утопленников! — закричала Вика Маргариткина и пулей выскочила на берег, а за ней торопливо полезли из воды и остальные «эдельвейсовцы».

«Ага, испугались! — обрадовался сидящий в камышах Козловский, бесшумно прихлопывая впившегося ему в шею комара. — Ничего-ничего, поволнуйтесь-ка еще!»

— Ну да, сейчас, буду я еще из-за этого придурка нырять! — неожиданно заявил Шевчук и сплюнул в воду. — Давай, Абаккумов, звони спасателям. А по мне так — пусть покоится на дне. Там и ему место.

— Я не взял с собой мобильник, — сказал, щелчком отправив в воду окурок, Абаккумов. — Ладно, приедем домой, позвоним.

— Утонул Максим, ну и хрен с ним! — вдруг радостно объявил пьяненький Суханкин, и все захохотали.

Козловский не верил своим ушам и от охватившего его гнева даже перестал отгонять настырно зудящих над головой комаров: а как же «самый человечный из человечных», а «гениальный менеджер», а с кем пойдет в «развэдку и по жэнщинам» Шота?

— Плахой биль чэлавек, жадный, — обличающе сказал Шота, обнимая дрожащую Вику за плечи. — Я би с ним в развэдка нэ пашел.

— Уж что верно, то верно, — поддакнула бухгалтерша Нэлли Петровна. — Вот вы три месяца зарплату не получали, а он себе регулярно и зарплату рисовал и премии, и что хочешь… А что мне, что мне-то? Так, для отмазки да чтобы молчала, давал какие-то копейки.

К-козел!

— А я всего неделю отсутствовал на работе по уважительной причине — да вы помните, теща ко мне приезжала, так он меня уволить хотел, — пожаловался Суханкин и всхлипнул. — А куда я пойду, я ж ничего не умею! Вот и отлились ему наши слезы.

«Ну, сволочи, сейчас вы у меня попрыгаете!», — яростно прихлопнул Козловский у себя на багровой лысине сразу десяток опившихся начальственной кровушки комаров. И уже хотел было с ревом вылезти из камышей, как услышал злорадный голос Абакумова:

— А если бы Козловский вдруг вынырнул и сказал, что все слышал, что бы вы стали делать, а, храбрецы?

Над озером повисло тягостное молчание.

— Да нет, уже не вынырнет, — нарушил тишину Шевчук. — Что он, дядька Черномор, что ли, или Ихтиандр какой? Уже не меньше получаса прошло, как он утоп. Нет, кирдык нашему козлу. Раки его уже едят.

— Я би на его мэсте нэ виниривал, — угрожающе пошевелил усами Шота.

— Конечно, зачем человеку два раза тонуть, — согласился Суханкин. — Ну что, сироты, у нас там, вроде, еще осталось чего-то? Пойдем, помянем шефа, будь он неладен, да в город надо, в ментовку, пусть этого утопленника ищут, кому положено…

— Вот только кого теперь нам главк посадит вместо него? — спросила сама себя Вика и мечтательно зажмурилась. — Хорошо бы кого помоложе, да неженатого… Отстань, Шота!

В камышах тихо и злобно плакал Козловский, облепленный комарами и пиявками…

Тетка в Канаде

— Аркадий Петрович, можно?

— Ну чего тебе, Махонькин? Опять будешь просить повысить зарплату?

— Да не мешало бы, Аркадий Петрович. Но я не за этим.

— Или жаловаться будешь, что премию тебе срезали ни за что?

— Да, ни за что!

— Если бы ни за что, ты бы вообще ее не получил, Махонькин. А так тебе все же половину премии оставили. Свободен, Махонькин!

— Да что вы, ей Богу, Аркадий Петрович! Вовсе не из-за премии я к вам пришел.

— А тогда из-за чего? А, ты же спишь и видишь себя завотделом, Махонькин! Но я тебе уже говорил, что это не твое. Не дорос ты еще до этого уровня. Работай над собой, Махонькин, работай!

— Да сколько же можно… И все на одном месте. Вон вы Серапионова уже своим замом сделали, Аркадий Петрович. А начинали мы вместе с ним. Несправедливо это. Но я все-таки не за этим.

— А за чем? Что ты мне голову морочишь?

— Аркадий Петрович, вы, я знаю, все знаете…

— Так уж и все. Ну, выкладывай давай, чего тебе надо.

— Скажите, какой с наследства берут подоходный налог?

— А что за наследство? Откуда? Танечка, принеси-ка нам чаю. Да с лимоном!

— Ну, допустим, пять миллионов. Тетка оставила, в Канаде.

— Долларов?

— А в Канаде тоже доллары?

— Ну да. Пять миллионов канадских долларов! Здорово! Кстати, как тебя… Ну да, Сергей. Сергей, что ты там говорил про повышение зарплаты? Танечка, подготовь приказ о повышении оклада Махонькина на тридцать… Нет, на пятьдесят процентов. А как звали тетеньку вашу, Сергей?

— Какую тетку, Аркадий Петрович?

— Ну, канадскую? Которая с пятью миллионами?

— Да дались вам эти пять миллионов! Вот повышение зарплаты на полста процентов — это я понимаю! Это не по-детски! Спасибо, Аркадий Петрович!

— Да ну, пустяк! Нам с вами, Сергей Ильич, давно следовало подружиться. Кстати, как вы думаете распорядиться этими миллионами?

— Да, собственно…

— Понимаю, понимаю! Еще не решили. Знаете, почтенный, у меня на этот случай есть интересная мысль. Танечка, ну где же там наш коньячок с лимоном? Да приказ не забудь прихватить! Как какой? О назначении Сергея Ильича завотделом. Такие кадры надо ценить!

— Вот спасибо, Аркадий Петрович! А Интернет у меня, как у заведующего отделом, будет?

— А как же. Безлимитный!

— Ну, тогда ладно, я пошел на свое рабочее место. Вы позвоните, пожалуйста, чтобы мне кабинет подготовили.

— Как это — пошел? Как пошел? Мы еще не закончили! Так когда вы будете вступать в наследство, Сергей Ильич?

— Да не я это!

— Как не вы? А кто?

— Да это дочь моя позвонила. Сочинение она пишет, на вольную тему. Фантазия у нее богатая, вот и надумала что-то там про богатую тетеньку из Канады, которая ей оставила наследство. А какой подоходный налог с пяти миллионов будет — не знает. Я думал, вы знаете. Но сейчас-то, раз я завотделом с Интернетом, я это и сам узнаю. Спасибо вам еще раз, Аркадий Петрович!

— Какое спасибо? Какой кабинет с Интернетом? Ах ты, малохольный! Татьяна, а ну-ка подготовь приказ о лишении премии лаборанта Махонькина! Ему не надо, у него, понимаешь ли, богатая тетка в Канаде. Скотина!

Морской попугай Яков

— Купи попугая, мужик! — дернул Сапрыкина за рукав на птичьем рыке пропойного вида мужичок. Перед ним в самодельной решетчатой клетке сидела на жердочке крупная нахохлившаяся птица с ярким, но потрепанным оперением. Попугай угрюмо дремал, смежив кожистые веки, а под одним его глазом отчетливо просматривался синяк — вот такой был большой попугай. А еще огромный крючковатый клюв его был заклеен скотчем.

Сапрыкину не нужно было никакой птицы — он на рынок приходил за червями для воскресной рыбалки. Но эта странная пара его заинтересовала.

— Хм! — сказал Сапрыкин. — А почему вы ему рот… то есть, клюв залепили.

— Да болтает чего попало, — честно сказал пропойца.

— А фингал у него откуда?

— Да все оттуда же!

— Хм! — снова сказал Сапрыкин. — Птица довольно редкая. Откуда она у вас?

— От покойного братана осталась, — сообщил владелец попугая, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. От него даже на расстоянии разило перегаром. — Братан боцманом был, в загранку ходил. Этот всегда при нем был. Да вот братец-то недавно крякнул… То есть, концы отдал. А сироту этого передали мне. Якорем его кличут. Я зову его Яковом. Ничего, отзывается.

Услышав свое имя, Якорь открыл целый глаз, с ненавистью посмотрел сначала на пропойцу, потом на Сапрыкина, как будто хотел что-то сказать. Но лишь закашлялся и снова прикрыл глаз припухшим веком с синеватым отливом.

— Ну и пусть бы жил с вами, — пожалел птицу Сапрыкин.

— Не, мне он не нужен, — ожесточенно сказал пропойца и сплюнул себе под ноги. — Жрет много. И болтает чего попало, якорь ему в глотку.

— И сколько же вы за него хотите? — спросил Сапрыкин, все больше проникаясь к попугаю сочувствием. Да и вообще, птица ему понравилась, и он уже решил для себя, что без нее с рынка не уйдет. Рыбалку можно отложить и до следующего выходного. А вот попугая может купить кто-нибудь другой.

— Да за пару тыщ отдам, — чуть подумав, сказал попугаевладелец.

«Почти даром!» — обрадовался Сапрыкин. А вслух с сомнением сказал:

— Дороговато что-то! Может, он у тебя и не разговаривает вовсе?

— Яшка-то? — обиделся мужичок. — Еще как балаболит! Причем, все на лету схватывает.

— А как бы его послушать? — озабоченно спросил Сапрыкин.

Пропойца вздохнул с сожалением:

— Ну, ты сам этого хотел.

Он вынул попугая из клетки, прижал его одной рукой к груди, а другой осторожно отлепил уголок скотча с клюва.

— Петька, ты к-козел, трах-та-ра-рах! — хрипло завопил попугай. — Где папайя? Где мар-р-р-акуйя? Жр-р-рать давай, алкаш-ш-ш, трах-та-ра-рах!

Находящиеся неподалеку торговцы и покупатели рынка ошарашенно закрутили головами, оглядываясь в поисках источника этого безобразия.

— Папайя, маракуйя! А больше ни хрена не хочешь, якорь тебе в твою куриную гузку?! — затрясся от злости Петька, заученным жестом залепил попугаю клюв и сунул его обратно в клетку. Якорь-Яков возмущенно закашлялся и попытался сдернуть крючковатым когтем скотч — он явно не выговорился, — и тут же получил щелбана от хозяина.

— Тут с утра ни в одном глазу, а ему маракуйю подавай! Да ее в глаза-то никогда не видел, из всех фруктов только соленый огурец и знаю. А ему, вишь ты, огурцы не нравятся. Привык там по заграницам бананы с ананасами лопать! Ну что, мужик, берешь птицу, нет?

Сапрыкину все больше не нравилось малогуманное обращение алкаша с диковинной и, по всему, редкой птицей, и он решил спасти ее от дальнейших мучений и возможной голодной смерти.

— На! — сказал он, протягивая пропойце две смятые тысячные купюры. — А попугая давай сюда.

— Да забери ты его! — безо всякого сожаления толкнул к нему ногой клетку мужичок и, радостно хрюкнув, припустил к ближайшему павильону.

Самодельная клетка была очень тяжелой и неудобной для переноски — и как только этот тщедушный алкаш припер ее на базар? Сапрыкин решил не мучаться и, привязав Яшку за одну ногу завалявшимся в кармане куском рыболовной лески — на случай, если тому вдруг вздумается улететь, — он вытащил его из клетки и понес к троллейбусной остановке на руках. Яшка же отчаянно завозился, зацарапался и, вырвавшись из рук, вскарабкался Сапрыкину на плечо и там успокоился, победно озирая окрестности.

«А-а, видно, покойный боцман так и ходил со своим любимцем по палубе! — догадался Сапрыкин. — Ну, чистое кино». Попугая на плече он оставил, но заходить в троллейбус с ним не рискнул — мало ли какой народ там будет, — да и ехать до дома надо было всего-то пару остановок. Сопровождаемые любопытствующими взглядами прохожих и несколькими пацанами, пытающимися на ходу погладить Яшку, Сапрыкин через пятнадцать минут был дома.

— Господи, это кто? — изумленно спросила жена Сапрыкина Катерина.

— Якорем его зовут! — с гордостью сказал Сапрыкин, пересаживая птицу с плеча на край холодильника. — Но можно и Яшкой. Очень редкий морской попугай… Купил вот по случаю. Будет жить с нами. Разговорчивы-ы-ый! — всех подружек тебе заменит. Ну, поздоровайся с моей женушкой, Якорёшка-дурёшка!

Яшка помотал залепленным клювом.

— А, ну да! — вспомнил Сапрыкин и осторожно содрал скотч.

— Полундр-р-ра! — хрипло закричал Якорь. — Трах-та-ра-рах! Сам дур-р-ак! Где папайя, где мар-р-акуйя, мать твою!!!

— Божечко ты мой! Похабник-то такой! — всплеснула руками Катерина. — Неси его, откуда взял.

— Это он просто голодный, — слабо засопротивлялся Сапрыкин, которому, если честно, хамство попугая тоже мало понравилось. — Сейчас мы его покормим, и он успокоится.

— А чего ты ему дашь? У нас нет ни папайи ни, прости, господи, этой, как ее, маракуйи! — запричитала Катерина. — Раз он морской, дай ему вон селедки!

— Да он морской постольку, поскольку жил с каким-то там боцманом, — объяснил Сапрыкин, роясь в холодильнике. Попугай, склонив хохластую голову набок, заинтересованно следил за ним. — Во, банан нашел! Будешь, банан, Яков?

Попугай взял уже привядший банан крючковатой лапой, клювом умело снял с него шкурку и стал жадно отрывать и глотать сладкую банановую плоть.

— Кайф-ф-ф! — наконец громогласно сообщил он и сытно рыгнул. — Молодец, салага! Тепер-рь бы бабу бы! Ну, иди ж-же ко мне, крош-ш-ка!

И уставился загоревшимся взглядом на жену Сапрыкина, а перьевой хохолок на его голове встал дыбом.

— Так он еще и бабник? — ахнула Катерина и покрылась легким румянцем — то ли от возмущения, то ли от смущения.

— Да ну, болтает чего попало! — криво усмехнулся Сапрыкин, хоть тут же почувствовал острое желание поставить этому мерзавцу в перьях еще один фингал. Где-то там, в глубине его душе заворочался скользкий червь сомнения: что-то с этой птицей неладное. Мало того, что попугай оказался наглым матершинником, его болтовня к тому же еще выглядела вполне разумной, логичной. Но этого никак не должно быть — какие там у птицы могут быть мозги, кроме глупых птичьих? Однако Сапрыкин на всякий случай решил проверить Якова.

— Слышь, ты, урод — еще чего-нибудь ляпнешь непотребное, я тебе второй глаз подобью! — провокационно пригрозил он попугаю. Но тот и ухом, или чем там у него, не повел — как будто и не слышал вовсе своего новоявленного хозяина. «Ну, как я и думал — дурак дураком, — успокоился Сапрыкин. — Но какой все же гад, а?»

Яшка между тем задремал, по-прежнему сидя на краю холодильника. Сапрыкины выключили свет и на цыпочках ушли с кухни.

— Ну и что ты будешь с ним делать? — растерянно спросила Катерина. — Во-первых, никакой кормежки на него не напасешься — вон он чего требует. Во-вторых — он же такой охальник, что от людей просто стыдно будет. Уж и не пригласишь теперь никого, обматерит всех! А дети вот-вот вернутся из деревни — им-то какой пример будет?

— Да прокормить-то не беда, — почесал в затылке Сапрыкин. — Я бы его и к картошке приучил. Но то, что он отморозок — это ты в точку угодила. Такого уже не перевоспитаешь. Да, хоть и жалко, но придется его оставить в деревне у тещи. Завтра же поеду за Колькой с Танькой и отвезу Яшку.

— Да маме-то он на фиг сдался! — запротестовала Катерина. — Выпусти вон его в окно, пусть себе летит на юга, за своими папайями и, как их там, маракуйями, прости господи.

— Теща, я думаю, найдет с ним общий язык, — язвительно сказал Сапрыкин (он имел в виду, что мама его жены, Серафима Григорьевна, в случае необходимости могла завернуть устный аргумент такой впечатляющей силы, что у ее оппонентов тут же пропадала охота вести с ней дальнейшую дискуссию). — Да и поболтать ей будет с кем зимними вечерами.

…Глубокой ночью Сапрыкин проснулся от душераздирающего визга спящей рядом жены и еще чьего-то хриплого вопля. С бьющимся сердцем он включил ночник. На груди у Катерины сидел Яков. Одной лапой вцепившись ей в ночнушку, другой он теребил ее за волосы и хрипло кричал:

— Полундр-р-ра! Где бабки, ш-ш-шалава? Полундр-р-ра!

Сапрыкин ударом подушки сбил попугая на пол и тут же накинул на него одеяло.

— Убью-ю, х-хгады! — приглушенно вопил Яков, пытаясь выпростаться на волю. Вдвоем они еле скрутили озверевшего невесть от чего попугая, заклеили ему клюв и затолкали до утра в плательный шкаф.

Катерина вся тряслась. Она яростно накинулась на Сапрыкина с кулаками:

— Ты кого привел в дом, скотина?

— Не привел, а принес! — вяло отбивался и сам не на шутку перепугавшийся Сапрыкин. — Ну, все, все, успокойся! Уже светает, через пару часов я выеду, и ты больше этого урода не увидишь.

…Теща птицу благосклонно приняла, приняв ее, видимо, за индюка. Чтобы не вызывать у детей вполне законного интереса к диковинному попугаю, он им просто не показал его, а попросил Серафиму Григорьевну, пока они будут собираться домой, закрыть Яшку в птичнике. Позвонив теще через неделю, Сапрыкин между делом спросил:

— Ну, как вы там с Яковым уживаетесь?

— А чего мне с ним уживаться? — Сапрыкин даже на расстоянии удивил, как Серафима Григорьевна пожала полными веснушчатыми плечами. — Я его из птичника вытащить не могу…

— А что он там делает? — ошарашено спросил Сапрыкин.

— Что, что… — хихикнула теща. — У меня как раз перед твоим приездом хорек петуха задавил. Вот твой Яшка у меня теперь заместо него. Такой, слышь ты, знатный топтун — куры у меня аж по два яйца сносят разом!

— Да не может того быть! — потрясенно пролепетал Сапрыкин. — Это же против всяких биологических законов. Он же попугай!

— Сам ты попугай! — рассердилась теща. — Говорят тебе: топчет моих курей, значит, топчет. Да еще орет при этом дурным голосом! Подожди, как же он кричит, язви его… А, вот: «Полундр-ра-ра!» — орет. Так что спасибо тебе, зятек, за ценную птицу!

— Да не за что, — сказал Сапрыкин. И аккуратно положил трубку.

Зона турбулентности

Самолет мелко завибрировал, в иллюминатор было видно, что и крылья у него дрожали, как руки алкоголика в треморе. Пассажиры начали тревожно переглядываться. А самолет вдруг резко накренился и стал терять высоту.

— Падаем! — прошептала Марина.

И хотя стюардесса запоздало, но все же сообщила, что самолет попал в турбулентную зону и всем надо просто пристегнуться и пережить всего несколько неприятных минут, ее никто уже не слушал. Народ-то уже привык к тому, что воздушные суда, большие и маленькие, почти каждый день где-нибудь да падают. А вот сегодня очередь, видимо, дошла и до них.

Марина вопила уже во весь голос:

— Боже мой, мы сейчас упадем!

Ее муж Андрей, и сам трясущийся от страха, попытался как-то успокоить Галину, отвлечь ее от ужасных мыслей. И не нашел ничего лучшего, как обнять и сказать проникновенно:

— Раз уж такое дело, давай простимся, милая!

— А-а-а! — заголосила Марина. — Я не хочу умирать!

— Не бойся, это не страшно совсем, — убеждал ее Андрей. — Хлоп — и все! Ничто ничего и не почувствует.

— Правда? — притихла Марина. — Ты откуда знаешь? Ты что, уже падал? Без меня? Когда это было?

— Давно, — неопределенно махнул рукой Андрей. — В армии еще.

Это точно. В армии он один раз упал. Но не в самолете, а со второго яруса солдатской кровати. Во сне. И было ему тогда очень больно, потому что приземлился он на копчик. Но зачем это сейчас знать Марине?

— Ну ладно, давай прощаться, — согласилась Марина и всхлипнула. — И давай простим друг другу, если кто в чем был виноват.

Андрей подумал и поежился.

— А это еще зачем?

— Ну, так принято, милый, чтобы предстать перед всевышним с чистой душой. Ну вот я, например, виновата перед тобой в том, что на прошлой неделе спрятала твои удочки.

— Зачем? — удивленно спросил Андрей, выуживая из кармана фляжку с коньяком — он увидел, что многие вокруг пьют, курят, а одна рыдающая парочка даже пытается заняться любовью прямо в кресле. В общем, все оттягивались напоследок, кто как мог.

— Ну, чтобы ты хоть одну субботу побыл со мной, — призналась Марина и шмыгнула покрасневшим носиком.

— Тоже мне, грех нашла, — отпив из фляжки, хмыкнул Андрей.

— А что, у тебя есть что-то посерьезнее? — насторожилась Марина.

Слегка захмелевший Андрей подумал, что раз уж им предстоит погибнуть, то зачем скрывать то, что камнем лежит на душе? А так, глядишь, признание и в самом деле зачтется на том свете. Но он все же решил повременить. Тем более что инициатива открыть исповедальню на борту падающего Ту-154 принадлежала не ему, а Марине.

— Давай уж, продолжай ты, — сказал Андрей. — Не думаю, что у такой большой красивой девочки за душой всего лишь такой маленький и безобидный грешок, как припрятывание удочки.

— Дай-ка мне. — Марина выхватила фляжку из руки Андрея и отпила из нее солидный глоток. — Ну, было, было…

— Что было? Говори, ну? — приказал Андрей и заиграл желваками.

— Помнишь, у нас на площадке жил Егор Петрович, отставной майор?

— Ну, помню, — прохрипел Андрей. — И что?

— Так вот, я у него два раза была дома, — потупила заплаканные, с потекшей тушью глаза Марина.

— И что вы там делали?!

— Чай пили, болтали, — пожала плечиками Марина. — Ему очень скучно было, он же совсем один жил.

— Только чай? — недоверчиво переспросил Андрей.

— Ну да, — немного подумав, ответила Марина. — Зеленый… С урюком и изюмом. А теперь ты давай сознавайся, в чем грешен передо мной.

— Да я даже не знаю, — с сожалением поболтал опустевшей фляжкой Андрей. — Мы с тобой и живем-то всего три года…

— Три с половиной, — поправила его Марина и нежно провела по ладошкой по всклокоченной голове. — А детей так и не завели… Хотя это даже хорошо! А то остались бы они сиротами. Или, не дай Бог, с нами тут летели бы в самолете. Даже думать об этом не хочу. Ну, чего ты замолчал? Давай выкладывай свою гнусную подноготную.

— Ладно, — решился Андрей. — Помнишь, у нас как-то засиделась твоя подруга Лина

— Это которая? А, Ерошина Ангелина! Так, и что?

— Ну, и ты попросила проводить ее домой, а сама не пошла с нами, у тебя голова тогда разболелась.

— Ну, и пошел ты ее провожать, дальше что? — Марина сцепила руки и нервно захрустела тонкими пальцами. — Она, между прочим, очень даже ничего, Линка эта. Да, Андрюша?

— Не, ты лучше, — категорично заявил Андрей.

— Ну и в чем тогда твой грех?

— А я ее поцеловал, — сообщил Андрей. И видя, как гневно изламываются тонкие брови Марины, торопливо добавил:

— Да в щечку, в щечку!

— То-то же! — облегченно вздохнула Марина.

И тут раздался ликующий голос стюардессы:

— Уважаемые дамы и господа! Наш самолет благополучно миновал зону турбулентности! Экипаж приносит вам свои извинения за доставленные неудобства.

Все пассажиры закричали «ура!», захлопали в ладоши, кроме той парочки, которая все это время пыталась заняться любовью. И у них наконец-то это получилось, и потому они сейчас никого и ничего вокруг себя не замечали.

Андрей с Мариной крепко обнялись и надолго так замерли.

«Боже, как хорошо, что я не все рассказала Андрею!» — думала Марина.

«Как же я вовремя догадался скрыть горькую правду от Маринки! — радовался в душе в это же самое время и Андрей. — А то ведь сейчас черт знает, что было бы…»

Да, им было, что скрывать друг от друга. На самом деле Марина распивала не только чаи со своим соседом-вдовцом Егором Петровичем. Он ей как-то предложил даже шампанского, и Маринка из вежливости отпила из фужера один глоток. Всего один. Но ведь отпила! В компании чужого мужчины!!

Да и Андрей был хорош! Он покривил душой, когда говорил, что поцеловал Маринкину подругу Лину в щечку. На самом деле это не он ее целовал, а она впилась своими бесстыжими губами в его губы и даже пыталась затащить его к себе в квартиру. Андрей тогда вырвался от нее с большим трудом и настоятельно попросил Лину больше не приходить к ним.

Ну и чего вы смеетесь? Хотите верьте, хотите — нет, но так все и было…

Йети Паша

В прошлую субботу персонал небольшой фирмы ООО «Альфа-Корпорейтед» дружно выехал на корпоративный пикничок. Повеселились славно: пили, пели, потом попарно разбредались по кустам, и кусты в иных местах ритмично, а в других хаотично подрагивали. Что творилось под сенью июльской листвы — можно было только догадаться.

Ну, а когда вволю нагулялись, кое-как собрались и. недружно погрузившись в два микроавтобуса, уже в сумерках укатили восвояси, оставив после себя неубранную поляну со следами пиршества. А еще кого-то забыли под раскидистым шарообразным кустом ивняка, на самом берегу тихо лопочущего ручейка. Это кто-то сладко спал, спрятав голову под лопух и негромко посвистывая носом. Иногда посвист переходил в громкий храп, и тогда спящий вздрагивал от перемены издаваемых им звуков и глаза у него беспокойно бегали под закрытыми шторками век. Наконец, последнее из особенно громких всхрапываний разбудило спящего.

Он открыл мутные глаза, присел и беспокойно заозирался по сторонам, силясь понять, кто он, что он и зачем он. Ярко светила луна, так же негромко бормотал ручей, и вокруг — никого. Что-то вспомнив, мужчина сунул руку под соседний лопух, повозился там и извлек тускло сверкнувшую под луной бутылку водки.

— Ничего, Егор Прокопцов, мы не пропадем! — хрипло рассмеявшись, довольно сказал мужчина. — Значит, оставили меня, сволочи! Одного, на съедение диким зверям… А нам не страшно, вот! Щас вот сориентируемся немного да двинем домой. А еще лучше разведу-ка я костерок, а домой утром пойду.

Прокопцов вылез из своего убежища и направился к давешней поляне, где еще недавно шумело их корпоративное застолье. И вдруг увидел, что там, спиной к нему, кто-то сидит, и чавкает.

«Ага! — обрадовался Прокопцов. — Значит, кто-то еще остался. Неужто Яковенко? Спинища-то могутная — его, ничья иначе».

— Слышь, Яковенко, а почему нас-то не забрали? — хрипло спросил у могучей спины Прокопцов. Чавканье прекратилось, спина зашевелилась, и оборотилась к Прокопцову волосатой физиономией с широкими ноздрями и красными, как угольки, глазами. В мертвенно бледном свете луны субъект этот выглядел как самый настоящий питекантроп.

«Екарный бабай, так это же никак этот, как его… йети, снежный человек!» — вдруг понял Прокопцов и буквально обомлел от страха.

Йети негромко ухнул и даже как будто ухмыльнулся — похоже, он был доволен произведенным впечатлением. Разглядев в руке Прокопцова бутылку, снежный мужик отшвырнул в сторону консервную банку с остатками шпрот и в два прыжка оказался рядом. Он протянул свою волосатую лапу к Прокопцову и осторожно вынул из его руки бутылку. Прокопцов, обмерев, стоял молча, опустив руки по швам. и чувствовал, что сейчас с ним может приключиться детский грех.

А йети между тем взболтнул бутылку, сунул ее себе в разинутую пасть с огромными желтыми зубами и с хрустом откусил и выплюнув горлышко. Затем, как показалось Прокопцову, подмигнул ему и одним глотком выдул не менее четверти содержимого бутылки. И вдруг протянул изуродованную емкость Прокопцову.

— Надо же! — пролепетал Прокопцов. — Так ты и мне предлагаешь выпить? Какой молодец, а! Ну, давай, Гоша!

И осторожно, чтобы не порезать губы, приложился к зазубренному краю бутылки.

— Х-хоша? — вдруг отчетливо не просто сказал, а судя по интонации, спросил йети.

— Точно! — обрадованно подтвердил Прокопцов. — Георгий я. Ну. Гоша, значит. Гоша я. понял? Го-ша!

— Го-ша, Го-ша, — часто-часто закивал лохматой головой йети и вновь оскалил свои желтые зубищи.

— А тебя как зовут?

— Зо-вут, — повторил йети и почесал под мышкой.

— Нет, не то, — с досадой сказал Прокопцов и сел на травку.

— Да ты тоже садись, — похлопал он рукой возле себя.

Йети сел рядом и покосился на бутылку. Прокопцов перехватил его взгляд и торопливо протянул водку:

— На, дерни еще!

Йети шумно отхлебнул, передернулся и преданными глазами уставился на Прокопцова.

Тот осторожно вынул из его лохматой горсти бутылку и тоже сделал глоток.

— А теперь давай разберемся, как тебя зовут, — совсем по-свойски сказал Прокопцов и икнул — его уже начало вновь развозить. — Д-давай ты будешь этот, как его, Константин. Нет, погоди, это тебе будет сложно.. ик!.. запомнить. Во, ты будешь Паша. Ты — Паша, понял?

Прокопцов для закрепления урока ткнул йети пальцем в его могучую волосатую грудь:

— Па-ша. Паша, понял?

— Па-ша? — переспросил Йети и тоже ткнул себя пальцем в грудь. — Паша!

Это имя йети явно понравилось, и он без конца повторял, стуча себя в грудь:

— Па-ша, Па-ша. Паша!

— Ну вот, все путем, — довольно сказал Прокопцов. — На, Пашуня, выпей за знакомство. Да пойдем ко мне. У меня баба такие.. ик!.. пельмени лепит, ты сроду не ел! С соседкой тебя познакомлю. Здоровущая баба, я тебе доложу. Тебе в самый раз. Разведенка, между прочим, Зоей зовут.

— Ба-ба! — сказал Паша и, допив остаток водки, отшвырнул пустую бутылку в сторону. — Ба-ба Зо-я, — повторил он мечтательно и встал с места. — Пошли, Гоша?

Прокопцов не успел удивиться линвистическим успехам своего нового друга, как недалеко от их поляны послышался шорох. Потом зашевелились кусты, и на поляну с негодующим уханьем выскочил еще один йети, очень грудастый и ростом пониже Паши.

— Во, блин! Снежная баба! — поразился Прокопцов. — Никак, твоя, Паша? Нам и без нее хорошо. Гони ты ее, на фиг!

— На фиг!… — набычившись, повторил Паша, и сплюнул себе под ноги. Это явно не понравилось грудастой йетихе, и она тут же вцепилась в Пашины космы, что-то пронзительно вереща.

По поляне при свете луны катался клубок волосатых тел, клочьями летела шесть.

— Гоша! — рвался из этого клубка жалобный вопль. — Баба Пашу — бух, бух, на фиг!

— Ух, ух! — продолжала азартно лупить йетиха своего непутевого спутника дикой жизни.

— Эх, Паша, сделал бы я тебя человеком, да, видать, не судьба! — тяжело вздохнул Прокопцов. — У меня принцип — в чужие семейные дела не лезь!

А припомнив, что дома заждавшаяся жена может устроить ему трепку не хуже этой, Гоша Прокопцов выбрался на опушку леса и рысью припустил к светящемуся вдали яркими огнями родному городу…

Немного про миногу

А вы знаете, что рыбалка бывает еще и подледной? Это когда рыба подо льдом плавает, а рыбак сверху над лункой сидит, пятую точку морозит. Я вот тоже недавно подморозил. В гости к свату ездил, на Север. Он там на Обской щеке живет. Или нет, на носу. А, что я говорю — на губе, вот! Это залив такой, где река кончается, а море еще не начинается. Не то Карское, не то Татарское. В общем, так как-то. И сват мой там всю жизнь прожил, на Севере-то. Уже и дети все у него выросли, попереженились, поперезамужвыходили и разъехались. На юга. А сват ни в какую. Я, говорит, ни в жисть отсюда! Где еще, говорит, и морскую рыбу можно поймать, и речную, то леща, то миногу, то ни фига, а то сразу много.

Мне и любопытно стало, что там у него за рыбалка такая? Я-то на Дону живу, и до последнего считал, что это у нас настоящая подледная рыбалка! На Дону-то лед хоть и успевает замерзнуть, но всех желающих порыбачить не выдерживает. Вот и приходят мужики с рыбалки всегда злые и мокрые, с магазинным филе минтая или хеком, у кого на что денег хватит. А со сватом, как ни поговорю по телефону — он мне все свою Обскую щеку эту нахваливает. Говорит, никогда без рыбы не возвращаюсь. Сразу, говорит, солю ее там и мешками домой везу. Приезжай, говорит, и тебе насолим. Но главная фишка, говорит, в том, что рыбалка у нас — полный экстрим!

Ну, не выдержал я, получил отпускные за два года, еще жена добавила… Нет, вру — жена-то как раз половину отобрала (все равно, говорит, пропьешь там на льду со сватом, знаю я, говорит, вас, подледных судаков). Это мне детишки деньжат подбросили — сын-то мой на дочке свата женился, когда она у нас на югах училась, и они тут у нас так поднялись, что ты! Предпринимателями стали! Жена моя, слышь ты, пирожки печет, компоты-консервы на даче крутит, а они ими торгуют, деньгу зашибают, куда там северянам!

Ну вот, приехал я к свату, с пирожками и компотами, на его этот Север. А холод стоит — собачий! Ни одной собаки на улице! Сват-то меня сразу на рыбалку потащил, пока сватья с работы не вернулась. Иначе, говорит, она обоих-то нас на Обу не отпустит. Я, говорит, и один-то ей с этой рыбой надоел, а уж вдвоем-то мы с тобой цельный прицеп притараним! У свата есть снежный мотоцикл, «Буран» называется. Вот на прицепе «Бурана» он меня на лед и притаранил. Я чуть не околел. Но сват — он человек опытный. Сразу, как только приехали, палатку на льду развернул, печку газовую растопил, меня оттаял. Знай, коктейли из спирта и компота намешивает, мне подливает, себя не забывает, и про рыбалку подледную байки мне травит: «Вот в прошлом годе столько рыбы домой привез, в позапрошлом — столько!». Я говорю:

— Ты чего, раз в год сюда ездишь?

— Ну да, — говорит сват. — Дак, а больше и не надо. Два мешка рыбы за раз привожу если!

— Ну, так пошли рыбачить! — говорю я ему. Мне-то уже не терпится наловить рыбки.

Глядь, а свата-то уже развезло. Никуда, говорит, я не пойду. Мне и здесь, говорит, хорошо! А если хочешь, иди, говорит, сам и долби лунку. И запомни — лунка должна быть такой, какую рыбу ты хочешь поймать.

Я, конечно, большую рыбу захотел поймать. И потому выдолбил не лунку, но прорубь метра на полтора точно. А сват знай себе храпит, только стены палатки трясутся. Ну ладно, думаю, спи, сватушка, спи, а я тебе докажу, что тоже могу рыбачить! Только размотал закидушку, слышу, тарахтит кто-то. Еще пяток снегоходов и один вездеход подкатили с прицепами и мужиками.

— Слышь, — кричат мне. — Немцы есть?

Да какие, на фиг, тут немцы?

— Не, — говорю. — Я тут один со сватом в палатке рыбачу. Русские мы!

Ну, мужики тоже палатки поставили, стаканами зазвенели, гитарами забренчали. «Это что же за рыбалка у них такая? — думаю. — Когда же они миногов-то ловить собираются? Только я наживил крючки салом с колбасой — а другой наживки у нас со сватом и не оказалось, — как опять что-то затарахтело. На этот раз в небе. Мама моя ты незабвенная — вертолет садится на лед! Мужики из него выскочили, к нам бегут, на ходу орут:

— Немцы были?

Да что они тут, замороженные все какие-то, что ли? Война-то еще вон когда кончилась, а они все немцев спрашивают. Плюнул я с досады в прорубь, и тут как забурлит в ней! Я хоть слабоверующий, а тут креститься начал: «Святые угодники или как вас там, — шепчу. — Спасите меня от северной водяной нечисти!»

И что ты думаешь? Поднялась из проруби труба какая-то с глазом стеклянным, покрутилась, покрутилась вокруг своей оси, в палатку к свату заглянула, мне подмигнула. Мать ты моя донская женщина, никак — подлодка? Точно она: вслед за перископом и рубка черная поднялась, с залепленными скотчем опознавательными номерами. Люк в рубке с лязгом открылся, капитан в фуражке с крабом высунулся и орет:

— Где немцы?

Так, значит, все же здесь заварушка с немцами началась? Опять они без всякого объявления войны на нас напали! А почему? Может, газопровод «Северный поток» как-то не так с нашими поделили?

Я к свату, тормошу его, ору благим матом:

— Вставай, немедленно! К оружию — немцы сейчас будут!

Сват глаза протер, на часы посмотрел, зевнул и говорит:

— Ты что, компоту опился? Не немцы, а ненцы! А с ними ханты и манси. Через час должны с моря подъехать. Вот затаримся у них рыбкой по дешевке, компот твой допьем, да домой поедем.

— А чего ж ты мне, — говорю я обижено, — впаривал тут про подледную экстремальную рыбалку?

— А что? — говорит он мне. — Разве не было экстрима? Замерзал же?

— Ну, замерзал!

— Лунку вручную продолбил?

— Какая там лунка — прорубь целая! Вон выйди, глянь, подлодка из нее всплыла!

— Ну, так это подводники наши. Они тоже у ненцев рыбу покупают. Испугался?

— Ну, было дело!

— А сейчас еще и удивишься!

И только он это сказал, как в глубине этой самой Обской губы завихрился снег, послышался топот копыт, скрип полозьев, и крики: «Поть-поть-поть!». И к нашей стоянке стремительно подъехала целая кавалькада тех самых ненцев, хантов и мансов на оленных нартах. А на нартах этих — пропасть мороженой рыбы в мешках. И пошел тут торг. Да какой там торг — рыба же здесь дешевле грибов, влет уходит. А после торга начался такой гудеж с песнями да плясками, с братанием ненцев с русскими — я думал, губа эта Обская треснет, на фиг, и провалимся мы все к чертовой матери, как бывало у нас на Дону. Ан нет — выдержал лед! Он тут на совесть сработан, метровой толщины.

Вот такая у меня незабываемая рыбалка нынче случилась на Обской губе. До сих пор, после сватовых коктейлей-то, не могу толком разобраться: на самом ли деле это было со мной, или приснилось? Но рыбу-то я привез от свата — целый мешок соленой щуки, сигов, язей и так кое-что по мелочи. Кроме миноги — это, как я потом выяснил, сват приврал немного про миногу, чтобы я клюнул. Нет у них там, в Обской губе-то, ни миногов, ни осьминогов. А всего остального — хоть завались. У этих, у ненцев с хантами и мансями. Если не веришь, сам поезжай туда — сначала по Иртышу немного вправо, а там по Оби все вверх и вверх. Пока не упрешься в хату моего свата. А уж там как с ним договоришься. Главное, компоту побольше возьми. Уж очень северяне компоты уважают.

Любовь бутербродиком

Он обмазал ее грудь шоколадной массой. Затем вымостил клубникой дорожку к ямочке пупка, а саму ямочку заполнил ликером. Она только поеживалась и прерывисто вздыхала, томно ожидая, чем же закончится это строительство. А Он своими толстыми волосатыми пальцами не спеша зачерпывал из вазочки взбитые сливки с кусочками авокадо и аккуратно прокладывал этой восхитительной массой тропку еще дальше и ниже. Закончив отделочные работы, с причмокиванием обсосал перепачканные пальцы, затем наклонился над Ее грудью и стал слизывать шоколад. Его сизый толстый язык мелькал все чаще и чаще, тщательно обрабатывая набухшие шоколадные соски и приводя Ее в экстаз. Не выдержав, Она с искаженным от страсти лицом обхватила Его голову обеими руками и потащила ее вниз, к сливкам с авокадо…

— Выключи, Костик, я больше не могу на это смотреть! — простонала Лариса.

— А что, пусть идет, — вяло запротестовал Костик. — Сейчас самое интересное будет.

— Я тоже так хочу! — вдруг загорелась Лариса. — Не то, что мы с тобой — все бутербродиком да бутербродиком.

— Это чтобы я тебя чем-нибудь перепачкал и облизал, да?

— Ага, и облизал, и все остальное, — мечтательно прижмурила глаза Лариса. — Ну, надо же как-то разнообразить наши отношения.

— А что, можно, — подумав, согласился Костик. — Тем более что мы еще не ужинали.

— Ну, так что же ты теряешь время? Приступай к делу! — поторопила мужа Лариса, укладываясь в постели поудобнее.

— Ты бы это, халат-то сняла, — посоветовал Костик. — Как в видаке чтобы. Ну, я пошел.

Он ушел на кухню, захлопал там дверцей холодильника, загремел посудой, на плите что-то зашкворчало. Лариса недоуменно принюхивалась к доносящимся с кухни запахам. Наконец, появился Костик. Он сноровисто расстелил на оголенном животе жены скатерку, принес исходящую паром тарелку, нарезал хлеба.

— Ты чего это, а? Ты чего, дурак, что ли? — растерянно залепетала Лариса. — Горячо же.

— Да ну, он теплый, я сильно разогревать не стал, — возразил Костик. — Сметаны положить?

— Ты что, собрался жрать на моем животе? — возмутилась Лариса и сделала попытку привстать. — Извращенец! Я тебя о чем просила?

— Это те, которые в видаке, извращенцы, сразу с десерта начинают, — сказал Костик. — А я все по-человечески делаю. Вот сначала первого похлебаем — я что-то в обед его плохо поел. А сейчас борщок настоялся, в самый раз. Ну, открывай ротик-то! Вот, ложечку тебе, ложечку мне, ложечку тебе, ложечку мне.

Ошарашенная Лариса молча водила широко открытыми глазами за ловко шмыгающей в руке мужа ложкой: от тарелки к ней в рот, снова в тарелку и в рот себе, снова к ней, снова к нему…

Скоро тарелка опустела.

— Ну как, вкусно? — Костик заботливо слизнул с губ Ларисы остатки борща, чем привел ее в трепет. — Лежи, лежи, я за котлетами пошел.

— Горчицы не забудь прихватить, — грудным голосом сказала ему в спину Лариса и счастливо улыбнулась.

Котлет они поели, уже просто сидя рядышком на постели и болтая о всякой чепухе.

— Ну, теперь можно и о сладком подумать, — сказал, наконец, Костик. — Только, Ларисочка, у нас ничего, кроме халвы и малинового варенья, нет. А оно совсем жидкое. Стечет с тебя все, и только постель перепачкается.

— Ты у меня и так самый сладкий! — пролепетала Лариса и прижалась к нему голой, но чистой и теплой, ничем не перепачканной грудью. — Иди ко мне скорее! Ну как, как… Как всегда — бутербродиком! Мне так нравится…

С глазу на глаз

А к нам в поселок как-то из города врачи приезжали. Из этой самой, как ее, иридодиагностики. Это, значит, есть такой прибор, на манер микроскопа. Вот, садишься к нему впритык, кладешь подбородок на вогнутую такую штуковину, а блестящая хохоряшка лезет тебе чуть ли не в глаз. С той стороны в нее заглядывает врач, хохоряшка эта вспыхивает, аж слезу вышибает, а врач по радужной оболочке читает все твои болезни.

Быстро и культурно. Пять минут — и ты в курсе, сколько можешь прожить, чем дышат твои почки и печень с селезенкой и есть ли пятна на легких. Все удовольствие стоит сто целковых. Дороговато вроде за пять-то минут. Но уж больно интересно узнать, что там у тебя внутри и как.

Вот и соседка моя, Петровна, крепкая, между прочим, женщина, но считающая себя насквозь больной, пошла к этим врачам. Дождалась своей очереди, угнездилась перед прибором. А сама волнуется: ну как скажут, что она без пяти минут покойница?

— Успокойтесь, гражданка, — говорит ей врач. — Раскройте пошире глаз. Так, так…

А Петровна старается — глаз вот-вот выкатится.

— Ну, вот и все, — сказал врач и придвинул к себе лист бумаги. — Значит, так, Евдокия Петровна…

Петровна обмерла, ожидая приговора.

— Вы на редкость здоровы. Разве что… У вас голова побаливает иногда?

— Какое там иногда! — оживилась Петровна. — С утра до вечера так и трещит, так и трещит. А еще…

— Ну, это у вас просто зрение стало слабнуть, и голова начинает болеть, скорее всего, когда вы подолгу смотрите телевизор, — мягко остановил ее врач. — Покажитесь окулисту. А так вы, повторяю, на редкость здоровы. У вас отличная генная наследственность. До свидания…

Петровна ошарашенно установилась на врача.

— Это я-то здоровья, в шестьдесят лет? — гаркнула она. — Вон вы соседке моей Лигачевой прописали и язву, и почки, и печень, и… и… А ей всего-то сорок годков. Да на мне, паря, если хочешь знать, живого места нет. Наши местные коновалы уже отказываются лечить меня.

Это было почти правдой: мнительная Петровна до смерти надоела врачам местной поликлиники своими жалобами на несуществующие болезни.

— Может, ты скрываешь что от меня? — подхалимски заглянула Петровна в глаза врачу. — Может, нашел чего такого, что боишься сказать? Ты говори, не бойся!

— Вы мне мешаете работать! — нервно сказал врач.

— Ага! — догадалась Петровна. — Ты, паря, не хочешь открывать эту, как ее, врачебную тайну? Или я мало заплатила?

Петровна пошелестела кредитками, положила на стол десятку. Подумала, добавила еще одну.

— Вот! Ничего ради правды не жалко. Говори, ну?

— О, господи! — схватился за голову врач. — Черт с тобой, бабка, слушай…

Из кабинета иридодиагностики Петровна не вышла, а выползла. Лицо ее было мертвенно бледным, губы тряслись.

— Ну, что у тебя? — с любопытством спросила ее томящаяся в очереди еще одна ее соседка, Дарья Полиповна. — Что-то долго тебя там держали.

— А то, — прошелестела Петровна. — Помирать иду, соседушка. И чем только не болею, оказывается. Этот врач молодой, да ранний — все нашел. Не то, что наши коновалы…

И что вы думаете: чуть не отдала она Богу душу, если бы не «местные коновалы», которые успели вырвать Петровну из лап «костлявой». Вот как бывает, когда чересчур интересуешься, что там у тебя внутри и как.

Амнезия

Серегу Суховеева знаешь? Ну да, этот самый, из отдела снабжения. Так вот, всего три дня его не было дома. Ну, завис в одном месте, у одинокой и безотказной. На работе сказал, что заболел, дома заявил, что в командировку уехал. Да в такую дыру, что сигнал до его мобильника не будет доходить, так что лучше ему не звонить.

А завис, дурак, недалеко от своего дома. И дважды дурак, что на исходе третьего дня сам пошел в магазин — выпить там еще взять, закусить. Подружка отказалась идти, сказала, что она на дедовщину не подписывалась. А только на бабовщину.

Ну, Серега уже все взял, и когда расплачивался, надо же такому случиться — в магазин тот пришла его дочь, восьмиклассница Томка. Хлеб у них с мамкой дома кончился. Раньше всегда Суховеев, когда шел с работы, прикупал хлеб. А тут семейство его весь хлеб подъело, а Суховеева нет — он же в командировке. Вот жена Суховеева и снарядила дочь за хлебом.

А Серега сей момент из виду упустил — ведь никто же в этот магазин из его семейства за хлебом никогда не ходил, кроме него самого. И потому был он одет в тапки на босу ногу и в одной рубашке навыпуск. Не, штаны-то на нем, слава Богу, тоже были. Но плаща не было. И шляпы. И галстука. И туфлей. А тапки. И рубашка поверх штанов.

В общем, совсем до неприличия по-домашнему был одет Серега Суховеев. Как будто только на пять минут выскочил из дома. Да так оно и было. Вот только не из своего дома выскочил Суховеев, а из дома своей симпатичной знакомой, всего за два дома от своего дома.

Ну, дочурка Томка его, конечно, увидела. И обрадовалась, и удивилась — все вместе.

— Папка! — кричит. — Ты уже приехал? И сам решил хлеба купить? Молодец! Вот только почему ты раздетый? Вернее, одетый, но не совсем? А, папка?

Серега видит — влип. И хоть дурак дураком, а все же попытался выкрутиться.

— Ты, — говорит, — кто, девочка? И я кто? И чего я тут делаю?

В общем, амнезию стал изображать. А Томка — она девочка умная, даром, что ли, от телевизора не отлипает все свое свободное время. Всяких передач там насмотрелась, в том числе про этих бедных мужиков, которых находят без памяти в разных удаленных от собственного местожительства адресах. Обрадовалась:

— Папка, так у тебя амнезия? Отпад! В школе расскажу — никто же не поверит! Ничего, я на телевидение позвоню, тебя по ящику покажут, и все сразу догонят, какой ты у меня знаменитый, поскольку ни фига не помнишь. Ты и правда ни фига не помнишь?

— Девочка, я тебя не знаю, — уныло подтвердил Суховеев, подтягивая сползающие штаны — так похудел за три напряженных дня. — И кто я сам, тоже не знаю. Ты иди, девочка. И я пойду, куда глаза глядят. Может, вспомню чего.

— Куда это ты пойдешь? — вцепилась Томка в рукав отцовской рубашки. — Пошли домой. Мы тут недалеко живем. Мамку увидишь — все вспомнишь. Она у нас такая. Хотя нет, сразу не вспоминай. Я сначала телевизионщиков вызову, пусть у тебя интервью возьмут. Только обязательно скажешь, что это я тебя нашла, чтобы они и меня сняли. Пусть Ксюха Барбариго лопнет от зависти!

И как ни упирался Серега, Томка все-таки притащила его домой. Ну не калечить же ему было собственную дочь, хотя он отчаянно делал вид, что не узнает ее. Да и народ на них с интересом оборачивался, в том числе один милиционер. Так вот Серега после трех дней зависания у симпатичной знакомой совсем неожиданно для себя оказался перед ясными и грозными очами своей супружницы. Которую он тут же признал за незнакомую и снова, как давеча в магазине, завел свою шарманку: «Кто вы, женщина? А кто я? И что я тут делаю?» В общем, решил стоять на своем до конца — авось пронесет.

Да куда там! Серегина жена Лизавета, как только глянула на его «прикид», на пакет в руке с шампанским и коньяком с закусью, все сходу поняла.

— Ты — козел блудливый! — закричала она. — А я твоя вдова!

Да как даст Сереге скалкой по башке. И откуда они у них только берутся, причем в самое нужное для них время? И все, Серега в отключке. Что с ним дальше, говоришь? А то — в «дурке» он сейчас, потому как ничего не помнит и никого не узнает. Амнезия у него. Как он и хотел…

Общежитие для скворцов

— Пап, — сказал Мурашкину его отпрыск Стасик. — А трудовик дал нам домашнее задание — сделать скворечник.

— Почему скворечник-то? — спросил Мурашкин, не отрываясь от газеты. — Почему не табуретку? Или разделочную доску.

— Пап, ты что, с дуба рухнул? — удивился Стасик. — Весна же. Скворцы скоро прилетят. А им жить негде — хаты нет. Трудовик потом, когда оценку поставит, мой скворечник мне же и отдаст, чтобы я его пристроил у себя в ограде. Поможешь? А я тебе за это пятерку принесу.

— Делать им нечего, скворцам этим, — проворчал Мурашкин. — Вот и шастают туда-сюда. Ну, ладно, а пятерку-то ты мне по какому принесешь?

— Да по любому! У деда вон займу, он как раз пенсию на баксы поменял.

— Так он тебе и даст, — усомнился Мурашкин. — Дед наш, как прибавили ему пенсию, так сказал, что только жить начинает, и копит теперь на турпоездку в Таиланд. Откуда твои скворцы прилетают. Нет, брат, ты мне все же лучше пятерку по какому-нибудь предмету принеси.

— Построим нормальный скворечник, и будет тебе пятерка по труду.

— Но учти, я ведь не плотник и не столяр там какой-нибудь, а всего лишь бухгалтер, — предупредил Мурашкин, откладывая газету. — Кроме ручки и калькулятора, другого инструмента в руках и не держал.

— Да знаю, — отмахнулся Стасик. — Хотел маму попросить. Но ей некогда, она теплицу ремонтирует.

— Ладно, пошли во двор. Я пока материал подыщу, а ты спроси у мамки молоток, эту, как ее, ножовку и гвозди.

Когда Стасик вернулся, Мурашкин уже сидел под яблоней и вертел в руках старый посылочный ящик.

— Смотри, сына, уже почти готовый скворечник, — обрадованно сказал он наследнику. — Надо только выпилить в одной стенке дырку. Чтобы скворец мог попасть к себе домой.

— Так он же из фанеры! — обескураженно сказал Стасик. — А трудовик дал задание сделать скворечник из досок.

— А ты ему скажешь, что сейчас время такое, надо на всем экономить! Ну, давай, пили дырку!

— Да почему я-то? — возмутился Стасик. — Мы же честно с тобой договорились: ты помогаешь мне, а я тебе несу пятерку. Или что дадут.

— Я тебе материал нашел? Нашел! Так что пили давай.

Стасик, обиженно пыхтя, заелозил ножовкой по скользкой фанере.

— Нет, так у тебя ничего не выйдет, — с сожалением сказал Мурашкин. — Тут нужно стамеской работать. Ну-ка неси стамеску!

Теперь за дело взялся сам Мурашкин. Он ударил по стамеске молотком два или три раза, и в стенке ящика образовалась безобразно большая и неровная дыра.

— Сюда не то, что скворец, а и самый захучанный воробей не захочет поселиться, — разочарованно сказал Стасик.

— Да? — удивился Мурашкин и сконфуженно почесал стамеской лысеющий затылок. — Слушай, может, его где купить можно, этот чертов скворечник?

— Если бы, — вздохнул Стасик. — Может, все же маму попросим помочь нам?

— Нет, не женское это дело, — категорично заявил Мурашкин. — Мы это сделаем сами. Вот только из чего?

И тут его взгляд остановился на собачьей будке, в которой жил и довольно условно охранял их покой маленький беспородный пес Тузик. Будка тоже была небольшой, может, чуть больше только что безнадежно испорченного посылочного ящика.

— Так, крыша есть, вход тоже оборудован, — бормотал Мурашкин, оценивающе рассматривая будку. — Вот, сына, покрась будочку, грузи ее на тачку и вези своему трудовику. У тебя будет самый большой птичник. Штук на десять скворцов. Так что пятерка тебе обеспечена.

— А как же Тузик?

— До осени в бане поживет, а на зиму опять займет свой скворечник… Ну же, крась давай! А я пойду, вздремну. Устал очень. Шутка ли — целое скворчиное общежитие построили!

Вундеркинд

Ватрухин увлеченно смотрел по телевизору смешной мультик. И вдруг кто-то потрогал его за ногу. Перед ним стоял его полугодовалый сынишка, до этого мирно сопящий в своей кроватке.

— Папа! — звонко сказал он. — Дай попить.

Ватрухин на ватных ногах прошел на кухню, принес воды. Карапуз с причмокиваньем напился.

— Спасибо! — сказал он. — Ну, я пошел к себе.

Ватрухин бросился за женой на кухню.

— Ольга, там… там… Андрюшка наш!..

Перепуганная Ольга влетела в детскую. Андрюшка сидел на полу и сосредоточенно ощупывал плюшевого медвежонка.

— Мама, он ведь неживой? — спросил Андрюша. — Тогда почему кряхтит?

Ольга тоже села на пол.

— Да ну что вы, в самом деле, — обиделся Андрюшка. — Надоело мне сиднем сидеть и молчать, всего делов-то!

— С ума сойти! — пролепетала Ольга.

— Феномен. Этот, как его, вундеркинд, — согласился Ватрухин.

Ольга спросила мужа:

— Ну, что будем делать?

— В школу устроим… Которая с уклоном. Может быть, он математик. А ну-ка,

Андрюша, сколько будет дважды два?

Сын снисходительно посмотрел на отца:

— Надо полагать — четыре.

— Вот! — обрадовался Ватрухин.

— А может быть, он музыкантом будет, — воспротивилась Ольга

Тут они заспорили, куда лучше пристроить сына. Мальчонка сразу же уяснил: родители собрались лишить его детства. Он нахмурил бровки и решительно объявил:

— Ничего у вас, дорогие мои, не выйдет.

— Это почему же? — в один голос спросили удивленные родители.

— А потому, — буркнул Андрюшка. — Я еще, между прочим, маленький. Совсем.

Он сел на пол. И под ним тут же образовалась лужица. Мокрый Андрюшка заревел и с этой минуты вновь стал развиваться, как и все обычные дети…

Последняя серия

Баба Тоня преставилась. Тихо, во сне. Ни дочка, ни балбес-зять, ни такой же внук ничего не слышали. Лишь утром потрогали ее — а баба Тоня уже не дышит. Хорошая была. Никому не вредила, зятю всегда на водку, а внуку на пиво с пенсии занимала, а обратно денег не требовала. Под ногами ни у кого особо не путалась, то на лавочке у подъезда часами сидит, то по телевизору сериал за сериалом глотает, переживает.

Ну, как полагается, отпели ее, в гроб уложили. Ждут катафалка. А баба Тоня лежит себе тихохонько посреди зала, свечку в узловатых пальцах держит. Ее любимый телевизор, все зеркала занавешены темными платками. Вокруг гроба подружки ее чинно сидят. Шамкают чего-то, слезки с дряблых щек мятыми платочками собирают.

Потомки бабы Тони на кухне колдуют, к поминкам готовятся. А внук Сергунька заскучал, ушел в детскую и врубил свой телевизор. Поскольку дверь он прикрыл неплотно, бабки, что нахохленными воронами сидели вокруг своей усопшей товарки, услышали, как дикторша сказала: «А после рекламы смотрите заключительную серию фильма «Страсти-мордасти».

Одна из подружек, Баба Дуся вдруг сморщилась и сказала:

— Ой, бабоньки, чегой-то живот у меня разболелся, сил нет. Пойду я. Ты уж прости меня, Тонюшка…

Тут и баба Параша засобиралась:

— Охти мне, как же я так забыла, дырявая моя голова, что сейчас внучек из школы должен придти, а у него ключа нет.

И только баба Вера открыла рот, чтобы выдать свою причину отлучки от печального одра подружки, как тут же захлопнула его, а глаза ее полезли из орбит. Потому как покойница ухватилась руками за край гроба и села в нем.

— А ну, подыми мне веки! — приказала она сидящей рядом ни живой, ни мертвой бабе Лизе. Та трясущимися пальцами раздвинула ей смеженные веки и без чувств грохнулась на пол.

— А ты, Веруня, найди пульт и включи телевизор, — отдала следующее распоряжение баба Тоня.

— Ой, не могу! Ноги не идут! — проскулила баба Вера.

На шум из детской вышел внук Сергунька.

— Оба-на! — сказал он и заскреб в затылке. — Бабуля, ты че, передумала кони двигать? Клево! Пойду мамке с папкой обрадую.

— Никуда ходить не надо, — загробным голосом произнесла баба Тоня. — Иди-ка, включи телевизор. Фильм досмотреть хочу.

— А-а, вон че! Ну, это святое, — уважительно сказал Сергуня и взял в руку пульт.

Баба Тоня смотрела последнюю серию «Страстей-мордастей» с непроницаемым лицом, в гробовой тишине, не считая голосов из телевизора.

Лишь в конце фильма сказала: «Ну, я так и думала, что это он!», вздохнула и торжественно опустилась в свое последнее пристанище.

— Баба, баба, погоди! — заторопился Сергуня. — Спросить чего хочу!

— Ну, чего еще? Некогда мне!

— А если бы ты сериал сегодня не досмотрела, что бы было?

— А я бы, внучек, к тебе сегодня же ночью наведалась и попросила рассказать, что и как там было. Тебе это надо? То-то же! Ну, покедова, внучек! И вам, товарки, до скорого!

Баба Тоня снова пристроила меж пальцев потухшую свечу и удовлетворенно смежила веки. На лице ее застыла блаженная улыбка…

С доном Альберто на Багамы

Отгуляла наша фирма корпоративно Новый год. Понравилось всем очень. Ну и на старый Новый год коллектив снова насел на шефа: давайте, Альберт Альбертович (а между нами — просто дон Альберто), устроим еще один корпоративчик. Шеф на дыбы: «Сколько можно?». Но коллектив-то у нас женский, из мужиков только дон Альберто, большой, между прочим, женолюб, да я, его референт Василий Старков. Так что уломать шефа большого труда не стоило.

— Ну, ладно, — сдался он, окидывая отеческим взглядом свой коллектив, где восемь девок и один я. — Пусть будет корпоративчик. Я даже конкурс объявляю на лучшее блюдо! Главный приз — командировка победительницы со мной на Багамы. Для обмена опытом!

За каким таким опытом надо лететь одной из счастливиц в командировку с шефом — никто как-то этим вопросом и не задавался. Главным здесь было географическое расположение места командировки. Ну и, я так думаю, не снималась со счетов и известная любвеобильность шефа, из-за которой у него не было ни стабильной жены, ни постоянных любовниц. Их просто было много, и все они мелькали в бурной жизни нашего дон Альберто как в калейдоскопе.

— На спиртное денег я дам! — предупредил мой вопрос шеф. — Сходишь в магазин, Василий. Это и будет твоим вкладом в нашу вечеринку. Твое участие в конкурсе необязательно.

И на Старый новый год расфуфыренные в пух и прах наши фирменные фемины принесли каждая по собственного изготовления, блюду. Ах, какие витали ароматом над столом! Тут тебе и волнующий запах хрена, и дразнящий чесночный дух, и разжигающие воображение флюиды имбиря…

Я разлил, шеф сказал, все выпили и потянулись к закускам.

— Вот это что такое? — понюхав тарелку, сказала Танечка, хорошенькая секретарша шефа. — Это же не то что — есть, рядом с этим сидеть невозможно.

— А что такое? — воинственно выпятила подбородок Аглая Баглаевна, заместительша дон Альберто. — Это мой плов. Я его готовила по старинному рецепту моих предков.

— Настолько старинному, что он протух! — хихикнула Танечка.

— Девочки, а кто скажет, чья это безобразная силосная куча? — подала свой ехидный голос супервайзер Маргарита Андроновна Жарикова, брезгливо ковыряясь вилкой в винегрете.

— Ну почему силосная? — стушевалась Танечка. — Это винегрет. Его даже захочешь, не испортишь.

— Поздравляю, тебе это удалось, — подтвердила версию Маргариты бухгалтерша Сысойкина Эльза Карловна, съев из всего винегрета одну горошину и скривившись так, как будто она проглотила лимон целиком.

Таким же образом были решительно забракованы куриные окорочка, запеченные уже самой Сысойкиной, оливье кадровички Ахметовой Гайяне Хабибулловны, палтус в кляре экспедиторши Фрумкиной Розы Абрамовны. И даже простую селедку, изысканно нарезанную толстыми ломтями техничкой бабой Варей, в гневе скинул со стола сам шеф Альберт Альбертович, подавившись рыбной костью и закашлявшись до посинения.

Прокашлявшись и хватив затем стопку водки, багровый дон Альберто вынес свой вердикт:

— Увы, конкурс не состоялся, поскольку победителя выявить не удалось. А посему в командировку со мной на Багамы едет референт Василий Старков. И будет там между делом готовить для меня выступление на областной симпозиум по развитию малого бизнеса и предпринимательства.

Вот сижу дома, меланхолично доедаю практически не тронутые нашими страшно оскорбленными фирменными феминами деликатесы, которые Альберт Альбертович велел забрать мне домой как холостяку и уничтожить их. И тягостно размышляю: так ехать мне с шефом в командировку или не ехать? Потому как кто его знает, этого любвеобильного дона Альберто: что он подразумевает под словами «между делом»…

Музон

Ну, достали пенсионера Ивана Петровича Бурдынюка молодые соседи снизу, с подходящей для такого случая фамилией Куролесовы. Каждые выходные, не считая календарных и церковных праздников, такие гульбища устраивают с музыкой и плясками, что «мама, не горюй»! А музыка, под которую они экстазуют, какая-то такая… кузнечно-дровосечная — «Бух-бух… Бух-бух-бух!», да «Дзинь-дзинь… Дзинь-ля-ля!». Мертвого поднимет, где уж тут живому заснуть.

Бурдынюк уже и звонил Куролесовым по телефону, и сам к ним приходил с просьбой быть потише, и участковому жаловался, да все без толку. Соседи только подсмеивались над ним: «Давай, дед, к нам, мы и мочалку тебе подберем, и оттягиваться научим». Петр Иванович только плевался и уныло поднимался в свою бобыльскую квартирку, с подпрыгивающими табуретками на кухне и дребезжащими тарелками в посудном шкафу.

А недавно, так и не сомкнув глаз почти до утра (жизнерадостные соседи с размахом отметили, кажется, День Парижской коммуны), Иван Петрович додумался отплатить им той же монетой. Когда Куролесовы, наконец, угомонились, он выждал для верности еще часок, чтобы они уже точно заснули, и в районе шести утра приступил к осуществлению мести.

«Пусть-ка побудут в моей шкуре, авось поймут чего!» — злорадно подумал Бурдынюк, и с силой стал водить заранее припасенной железной трубой по ребрам чугунных радиаторов отопления как раз над спальней соседей, а для верности еще и над залом — на тот случай, если у них кто заночевал. Он бегал от батареи к батарее, нарочно усиленно топоча и издавая дикие вопли. Причем получалось у него это довольно ритмично, хотя и невообразимо громко. Бурдынюку тут же стали пытаться достучаться через стены соседи со всех сторон, включая и верхние смежные квартиры.

— Ничего, потерпите! — злорадно кричал Иван Петрович, продолжать грохотать батареями. — Терпите же Куролесовых — хоть бы одна сволочь на них пожаловалась, кроме меня!

Когда праведный гнев Бурдынюка уж стал стихать, да и сам он порядком притомился метаться между батареями, в дверь настойчиво позвонили. «Ага, проняло, наконец! — устало и почти без радости подумал Иван Петрович, и пошел в прихожую, прихватив на всякий случай с собой и железяку, при помощи которой только что устроил грандиозную какафонию.

Открыв дверь, он увидел главу семейства Куролесовых Петра. Всклокоченная шевелюра, мятые брюки говорили о том, что тот уже успел поспать. Но, похоже, совсем немного, поскольку физиономия у Петра была совершенно пьянющая и веселая.

— Слышь, чудило! — развязно сказал он Петру Ивановичу.

— Сам чудило, только на букву «м»! — дерзко ответил ему Бурдынюк, поскольку адреналин еще побулькивал в его вскипевшей крови. «Пусть только попробует выступить, я ему этой трубой все ребра пересчитаю!» — отважно подумал он. А вслух задиристо сказал:

— Ну и чего тебе?

— Ты это… Погромче бы свой музон сделал! Или дай диск на время, а? И ваще, что это за группа у тебя? Мы такую еще не слышали: так торкнуло, что все мои гости уже на ногах! Похмелились и снова пустились в пляс. Ну так что, дашь диск, или как?..

Сидоров и Маузер

Сидоров упал со стремянки, когда полез за чем-то на антресоли. А когда очнулся, услышал у себя в голове:

«И чего это он разлегся средь бела дня на полу?»

Сидоров сел, огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Рядом сидел лишь кот Маузер и презрительно щурился.

«Что-то с головой после удара», — решил Сидоров. Встал, пошел на кухню — снять стресс. Налил себе стопочку, достал колбаски, маслинок. Только собрался вкусить, как опять в голове раздался тот же вредный голосишко:

«А мне? Вот эгоист-то!»

На пороге кухни сидел Маузер. «Черт, неужели это он телепатирует? — изумился Сидоров. — Или это я так сильно ударился?»

«Да, это я, твой кот Маузер, — неожиданно подтвердил его мурлыка. — Кстати, за что ты меня так обозвал?»

— Это как? — наконец решил вступить Сидоров в диалог со своим котом.

«Ну, Маузером каким-то дурацким».

— Потому что у тебя хвост всегда пистолетом торчал, когда ты еще маленький был.

«Понятно. Ну не будь жмотом, дай колбаски!»

— А я что буду с этого иметь? — вдруг решил Сидоров поторговаться.

«Что-что… Я тебе за это глаза кое на что открою», — нагло сощурился Маузер.

— Например? — насторожился Сидоров

«Да, в общем, ничего особенного, — зевнул Маузер. — Как только ты за порог, к твоей жене сосед Петрович ныряет. А я в это время — к его Муське».

— Так, значит, вы тут все вместе блудите, пока меня нет дома! — рассвирепел Сидоров. — И ты еще за это у меня колбасу просишь?»

«Ой, а сам-то, сам-то!» — изобличающее запульсировал в его голове Маузер.

— А я чего? Я ничего, — стушевался вдруг Сидоров.

«Как это ничего? А кто на той неделе два раза приводил домой баб, когда хозяйка увозила Петьку, то есть сына твоего, в деревню? Да еще страшных, хуже драных кошек! — завозмущался Маузер. — Так что гони, хозяин, колбасу! А не то я хозяйке сдам все твои заначки!»

— А что, ты и с ней так же беседуешь? — неприятно удивился Сидоров.

«Пока нет, — честно признался Маузер. — Да ведь она или сама может обо что-нибудь головой удариться, или ты ее, например, огреешь после нашего разговора. Вот тогда, глядишь, и с ней контакт налажу».

Сидоров молча проглотил последние слова кота, а также стопку водки, закусил ее маслинкой, колбасу же отдал Маузеру.

«Давно бы так! — довольно заурчал Маузер. — И вообще, хозяин…»

Тут выпитое ударило Сидорову в голову, и голос кота в ней пропал. Похоже, она, голова эта, встала у Сидорова на место. Но с тех пор Маузер у него ни в чем не знает отказа. Особенно когда начинает пристально всматриваться в глаза Сидорова…

Побег

Алкоголик Сивушов проснулся часа в три ночи. Охая от головной боли, он сполз с дивана и прорысил к туалету, на ходу расстегивая мятые брюки.

Однако там, где положено было быть тому, чему положено, пальцы ничего не нащупали. Сивушов повозился в штанах более тщательно. Но на месте атрибута его мужской принадлежности было неожиданно пусто. С перепугу забыв, зачем пришел, Сивушов, придерживая спущенные штаны, устремился в прихожую. Там он встал перед запыленным зеркалом и впился глазами в свое отражение. Да, так и есть, в промежности у него было пусто. Выглядело это так нелепо и страшно, что Сивушов потихоньку заскулил от ужаса.

Но… Но где же? Вчера еще все было, это Сивушов помнил точно. Ведь после того, как выпроводил своих крепко захмелевших приятелей Жорку и Аркашку, он также ходил в туалет, и был в полном комплекте. Что же случилось за ночь? Куда девался его (ну, пусть будет — Дружок)? Не отрезал же ему его какой-то злодей, пока он спал. Тогда он бы умер от боли и кровопотери. А может, Дружок того… сам как-то отвалился?

Сивушов уже не знал, что и думать, когда его панические и горестные размышления прервали чьи-то тихие всхлипывания. Причем плач этот проник в его голову не снаружи, а как бы зародился изнутри. Более того, Сивушов даже понял, откуда доносятся всхлипывания. Он присел на корточки и запустил руку под обувную этажерку. Пальцы его нащупали сначала один из его вездесущих скомканных носков, потом что-то маленькое и явно живое, теплое. Сивушов выгреб это что-то из-под этажерки, и это был он, его Дружок!

Сивушов осторожно положил его на ладошку, сдул пылинки и ласково погладил, как котенка:

— Уфф! Нашелся!

И тут между Дружком и его бывшим хозяином состоялся, можно сказать, исторический диалог. Причем, голосовой — со стороны Сивушова, и телепатический со стороны его собеседника.

— Ты как тут оказался? — спросил Сивушов.

— Ушел я от тебя, Леша, — сообщил ему Дружок.

— Как это ушел, куда, к кому? — переполошился Сивушов. — Кто тебе разрешил?

— Да хоть куда, лишь бы с тобой не оставаться, — горестно телепатировал Дружок. — Жаль, собутыльники твои все же захлопнули дверь за собой, так бы я уже был далеко!

— Но погоди, как же так? Мы же с тобой сорок семь лет жили душа в душу! А тут на тебе — ушел! Почему, что я тебе такого сделал? — с жаром сказал Сивушов.

— Это ты живешь сорок семь лет, если можно назвать это жизнью! — возразил Дружок. — А моя жизнь прекратилась еще четыре с половиной года назад.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Сивашов. — Ты заболел, что ли?

— Это ты в хлам превратился, из-за алкашества своего! — поперхнулся от возмущения Дружок. — Жена от тебя ушла, любовницы ты так и не завел. Ну, зачем я тебе? Так что давай, Леша, отпирай дверь, да я пошел!

Дружок сделал попытку привстать, но лишь слабо поворочался на ладони Сивушова и снова обессилено упал плашмя.

— Ну и куда ты такой пойдешь? Ты же на этих… на ногах не стоишь!

— Ничего, я ползком! Найду себе нового хозяина, молодого, непьющего!

— А если я поклянусь, что с сегодняшнего дня брошу пить и всерьез займусь твоими и моими проблемами?

— Соврешь ведь!

— Клянусь! Ну, ко мне, Дружок! Полезай обратно!

И Дружок, поколебавшись пару секунд, юркнул к нему в штаны и тут же прирос обратно. Как будто никуда и не отлучался!

…Сивушов вздрогнул и проснулся, открыл мутные глаза.

— Приснится же такое! — прохрипел он, вытирая ладошкой потный лоб. Потом вытащил из-за дивана недопитую бутылку водки и жадно припал пересохшими губами к горлышку. И обессилено упав на спину, снова захрапел.

— Эх, Сивушов, Сивушов! — горько прошептал его Дружок. — Все-таки прощай!

И, путаясь в складках штанины, снова пополз по ней к выходу. На этот раз он решил уйти через открытый балкон. В поликлинику по соседству. А что, может, еще и не все потеряно? Может, сгодится еще — на органы?..

Самосад

— Ну, тяпай, тяпай, внучек! Картошка — она сорняков не любит… Ты чего оттяпал, балбес? Еще раз показываю: сорняк — он без цветов, а картошка уже цветет. Вот ту траву, которая нецветная, и валяй, под самый корень. Постой, ты зачем это всадил свою тяпку-то по самые помидоры? Не трожь помидоры, говорю! Бабка потом сама эти гряды причешет. Нет, эту высокую траву тоже не трогай. Пусть себе качается под ветром, соком наливается. Что, что… Курю я эту травку, самосад называется, вот что. Как — конопля? А ты откуда знаешь? Ну, в этом вашем Интернете чего только нет. А я ее как звал самосадом, так и буду звать. Мне ее мой папка, а твой прадед, завещал. Сказал: «Удивительная трава эта, сынок! Сама ветром занеслась, сама посадилась под забором, сама и выросла. Прямо самосад. А высушишь — за табачок сойдет. Уж такой затейливый!». С той поры и растет эта травка-самосад. Нет, у меня и настоящий табачок вон на той грядке растет. Но этот я больше уважаю, шкодный такой! Никогда не знаешь, чего выкинет с тобой, когда его покуришь. Помню, по молодости еще, закурил эту травку первый раз вот тут, в огороде, а пришел в себя на сеновале. С бабкой твоей. Да ну что ты, какая там старая? Это она сейчас такая, а тогда-то девка была — одно загляденье, кровь с молоком, попа в шестнадцать кулаков. Ну и, это, пришлось ожениться. Такие тогда порядки были.

Что, внучек, устал? Ну давай, присядем у колодца, покурим… Я тебе покурю! Мал еще. Вон надергай лучше редиски, она красненькая такая, помой ее в колодце, да похрупай… Чего ты мне принес, балбес? Это ж мак! Бабка нам за него головы пооткручивает. Как это зачем мак? А маковые булки с молоком кто утром наворачивал? Вот, с этой гряды этот деликатес. Бабка еще отвар целебный делает с него. Как примешь — так улетаешь на фиг, и все по фигу! Правда, участковый наш все покушается на эту гряду. Говорит: нельзя выращивать, поскольку это растение чего-то там содержащее. Бабка как-то пришла вечером полить огород, а участковый сидит на гряде, мак дергает, причем без ордеру и протоколу. Ну, бабка его репой да по тыкве — репа у нас хорошая тогда уродилась, ядреная! Или, наоборот, тыквой по репе? В общем, оглоушила да и закинула под самосад. Так участковый потом два дня оттуда вылезать не хотел, кричал, что теперь у него тут засада будет. Еле выкурили его оттуда с бабкой. Совсем зеленый уполз. С тех пор к нам ни ногой, ни колесом. Ну, иди, иди за редиской-то. Да не перепутай опять: мак красным кверху, а редиска — книзу…

Ну вот, это она и есть, редиска. Хрупай ее, внучек, хрупай. Самые витамины в ней. Откуда, говоришь, огород этот у меня? Да прадед твой оставил. Он всю жизнь шахтерил, уголь во-о-н под той корявой горкой взрывал да наверх таскал. Стакановцем был. Про него еще в газетах пропечатали. Как, говоришь, правильно — стахановец? Ну, не знаю. А только батя мой, как приползет со смены, стакан-другой примет, и дрыхнет без задних ног. Да и без передних тоже. Вот потому и стакановец. С утра — снова под горку: «Принимай, — кричит оттуда, из недр-то, — родина, уголь!». Как все вырыл, что было в горке, так что она даже просела, тогда и ушел на пенсию. А пенсия у него была, я тебе скажу, внучек, вон как тот лопушистый сорняк, который ты оставил. Ага, вот этот. Хрен называется. Тогда у нас за домом только он и рос. Вот им только и питались всей большой семьей — папка-то нас, детей, между забоями и запоями, настрогал — будь здоров! И жарили этот хрен, и парили. Пока не охренели совсем с такого рациону. Ну, вот тогда батя и решил огородом заняться.

А тут за домом целина была. Твердющая — лопата не лезет. И бурьяну — заблудиться можно было! Ну, с бурьяном батя разобрался запросто — с одного конца огорода пал пустил, на другом с ведром воды встретил. Да мало его оказалось, одного-то ведра… Долго тогда пожарники тушили поселок. А больше всех им папка, прадед твой, то есть, помогал. Ему еще тогда даже медальку дали, «За отвагу на пожаре», и в газетке портрет его пропечатали. Ну вот, огород-то он расчистил, а копать сил никаких нет. И что ты думаешь, удумал прадед твой? Он еще с шахтерской поры натаскал домой взрывчатки — ну, мало ли, вдруг в хозяйстве сгодится? Вот и сгодилось: наковырял ямок по всему огороду, заложил в них динамиту-то, да как даст! Огород разом взлетел на воздух, а когда обратно упал, ничего копать и не надо было. Знай, тыкай в землю семена да рассаду — такая она вся рыхлая сделалась. Да только когда батя за семенами домой пошел, смотрит — а дома-то и нету! И мамки с ним. И еще три соседних дома как корова языком слизнула. Правда, мамка к обеду вернулась, аж из-за речки. И ни царапины на ней! Только заикалась с той поры, бедная!

Эк меня растащило на мемуары! Погоди-ка, внучек, я еще одну самосадину скручу… Ну вот, дом наш батя собрал обратно по бревнышку — мамка показала, куда она с ними улетела. Соседи — те тоже заново отстроились. Но еще долго прадеда твоего в чем-то подозревали, даже участковому на него показали. А прадед-то твой, он не дурак — уже тогда газеты почитывал. Говорит — ничего не знаю, сам пострадал. Тут, говорит, НЛО на днях летал над огородом, может, он чего кинул? Ну и опять про него газеты пропечатали. И с тех пор стали к нам без конца шастать эти, как их… Уф, не упомню! А, ну да, уфологи. Прямо житья от них нет. Все грядки перетопчут, ежели не уследишь, все чего-то ищут. А потом огурцы с грядок пропадают. Ну вот, опять лезут со своими приборами. А вон, гляди, и НЛО! Ой, и какие-то уродцы зелененькие через ограду полезли! А ну, кыш, кыш! Пошли вон отсюда! Гони, их, тоже, внучек, к чертовой бабушке! А она уж их там, после макового отвара-то, встретит как надо!

Крупная разборка

— Муж ты мне или не муж? — спросила Василина Петровна Симкина своего супруга, плюхнув на стол пакеты с покупками. Прямо перед самым его носом, поскольку Николай Львович мирно попивал в это время чаек на кухне, уткнувшись в газету.

— Ну, муж, — недовольно ответил муж, отпихивая пакеты подальше.

— А если муж, иди, наконец, и поговори по-мужски с этим козлом Балябиным.

— А чего мне с ним говорить? — искренне удивился Николай Львович. — Утром виделись, разговаривали уже.

— Да меня его собака постоянно облаивает! — заявила Василина Петровна. — Вот и сейчас иду из магазина, а Балябин выгуливает своего кабыздоха. Я ему сделала замечание, почему он ходит без совка и пакета, чтобы подбирать за своим шелудивым псом его «добро». А они меня облаяли.

— Оба? — снова удивился Николай Львович. — Выходит, крепко ты их обидела, раз даже Балябин залаял.

— Да ничего я такого им не говорила, а просто высказала законное требование о соблюдении гигиены во дворе, — возмущенно сказала Василина Петровна. — А они… А он… И уже не в первый раз. В общем, иди и разберись с ними. Или ты мне не муж?

Николай Петрович вздохнул и отложил газету. Он примерно представлял, как могло прозвучать «замечание», в сердцах высказанное его темпераментной половиной: «скотина» и «тварь подзаборная» в такие моменты были одними из самых мягких ругательств в ее лексиконе, значительно обогащенном за годы работы нормировщиком в стройуправлении. А если еще учесть, что Василина Петровна недолюбливала Балябина за то, что Николай Петрович иногда позволял себе выпить с ним по стопке-другой, то внушающую силу ее замечания следовало многократно умножить. Ну и ответ со стороны Балябина, вероятно, прозвучал соответствующий. Тут, как ни крути, все по-честному. Но если сейчас не выполнить требование жены, она потом надуется на него так, что, того и гляди, лопнет от обиды. А это в расчет Николая Петровича пока не входило.

— А что я ему скажу? — неуверенно спросил он, втыкая ноги в шлепанцы.

— Ты не тапочки, а ботинки надень, он еще во дворе гуляет со своим крокодилом, — потребовала Василина Петровна. — Что он ему скажет!? А то и скажи, что у вас, мужиков, принято. Ну, там, типа: «Еще раз гавкнешь на мою жену, зубов не досчитаешься!» И пусть мне больше во дворе со своим поганым барбосом не попадается! Ну, иди уже, иди! Мужик ты или не мужик? Постой. На-ка вот, возьми на всякий случай скалку.

— Да я его голыми руками!.. — пообещал Николай Петрович и отправился во двор, на разборки со своим соседом Балябиным и его болонкой. Нашел их, прогуливающихся у соседнего подъезда.

— А, Петрович! — обрадовался Балябин, протягивая руку Николаю Петровичу. — А я уж думал, не выйдешь! Ну, что тебе подставлять — скулу, глаз? Или пинком ограничишься? Мне тут твоя сейчас таких наобещала, что мы с Пушинкой до сих пор дрожим со страху.

— Да брось ты, Виталик! Ну, чего не бывает по-соседски? — примирительно сказал Николай Петрович. — Ты только это… Как-то помягче с моей женой, что ли. Все же женщина, как-никак.

— Женщина! Знаешь, как она меня тут понесла? — обидчиво сказал Балябин. — Не каждый мужик так сумеет! А все из-за чего? Ну не уследил я, описала Пушинка вон тот тополек, всего делов-то! По-большому же она у меня дома ходит, в лоток. Приучил, вот такая вот, понимаешь, она у меня умница. А твоя как понесла нас! Ой, не любит она меня, Петрович. А за что, не пойму.

— Поймешь, поймешь, — пообещал Николай Петрович. — У меня вот пара стольников есть…

— И у меня стольник за подкладку завалился, — обрадованно заявил Балябин.

— Ну, так чего же мы стоим? Пошли вон в «Загляни», пропустим на мировую по кружке- другой пивка!

Через пару часов соседи возвращались домой в обнимку, громко распевая про «Мой маленький плот», а впереди них без поводка весело бежала Пушинка, методично описывая каждое попадающееся ей дерево, как будто это не ее хозяин, а она выдула три литра пива.

Так и хочется закончить рассказ вот на этой мажорной ноте. Да не тут было. Пока Николай Петрович и Балябин пили мировую, хотя они-то как раз и не ссорились, Василина Петровна, выждав с полчаса, заподозрила неладное и поднялась на третий этаж, где жили Балябины. Она позвонила, дверь открыла Наталья Балябина.

— Мой у вас? Пьют уже, козлы? — отрывисто спросила Василина Петровна, стараясь заглянуть за спину Натальи.

— Может быть, твой и козел, а у меня нормальный мужик, — тут же взвилась Наталья, характер которой мало чем уступал нраву непрошеной гостьи. — И у меня тут не распивочная!

— Кто козел? Мой Николай? Да я тебе за него все шары твои бесстыжие выцарапаю! — вскинула перед собой растопыренные пальцы с закорючками длинных острых ногтей Василина Петровна. — Знаю, знаю, как ты ему глазки строишь! Мало тебе своего алкаша, так ты еще на чужих мужей заглядываешься!

— Я заглядываюсь? Да на кой он мне сдался, рохля твой!

— Ах, ты так!

И Василина Петровна вцепилась в волосы Натальи, а та, взвизгнув, впилась ей зубами в плечо. И даже появление мужей не остановило эту жестокую битву. Тут же протрезвев, Николай Петрович и Виталий Балябин с огромным трудом растащили своих жен. Хотя и сами при этом понесли потери: Василина Петровна сокрушительным ударом локтя выбила два передних зуба Балябину, а Наталья Балябина маленьким и остреньким кулачком засадила под глаз Николаю Петровичу, в результате чего тот обзавелся нехилым разноцветным фингалом.

И лишь болонке Пушинке, из-за которой, собственно, и затеялся весь сыр-бор, было весело в этой нешуточной кутерьме и она, заливисто лая, хватала зубами по очереди за ноги всех участников соседской потасовки…

Мирились затем первый день у Балябиных, второй — у Симкиных. И обак теперь выводят гулять все вместе. Потому что Симкины тоже обзавелась песиком, только не болонкой, а пикинесом. Как истинная женщина, Василиса Петровна не хочет быть похожей на кого-либо. Даже собакой…

Мужчина ее мечты

На улице обалденно длинноногая девица всплеснула длинными же руками и бросилась к невысокому, скромно одетому и с заметным брюшком мужчине средних лет с криком:

— Боже, наконец-то судьба свела нас! И никто нам не мешает, просто невероятно! Я — Виолетта.

Мужчина вначале оторопел от такого натиска, потом невольно залюбовался девицей:

— Какая вы, однако, красавица, Виолетта! — с чувством сказал он. — А я…

— Я все про вас знаю! — торопливо перебила его девушка, прижав руки к груди. — Вы — замечательный! Вы, можно сказать, мужчина мой мечты!

— А ничего, что я ниже вас почти на голову? — с некоторым сомнением спросил «мужчина ее мечты».

— Да ну, о чем вы говорите! — с жаром сказала она. — В конце концов, я просто откажусь от обуви на шпильках. Ради вас!

— Ах, Виолетта, у меня уже голова от вас кругом! — смущенно и в то же время лукаво заметил мужчина. — Но вас не смущает, что я старше вас лет… лет на тридцать?

— Не я сказала, что любви все возрасты покорны! — осторожно положила ему холеную руку на плечо Виолетта. — А ты, кстати, веришь в любовь с первого взгляда?

— Как сказать… — покосился на ее руку своем плече мужчина.

— А я верю! — томно пролепетала девица. — И я так давно мечтала о нашей встрече. Но к тебе же никак не пробиться. Можно, я тебя поцелую, котик? Надеюсь, охрана твоя не примет это за покушение? Где, кстати, твои берберовцы?

— Церберы, наверное? — переспросил ее мужчина и усмехнулся. — Видишь ли, Виолетта…

— Это хорошо, что ты их отослал! — не дав ему договорить, затараторила Виолетта. — Никто нам не нужен в этот чудный вечер. Ну, и где же мы его продолжим? Нет, сразу к тебе в загородный дом я не поеду, учти! Я девушка порядочная… Сначала поедем в ресторан.

— В какой еще ресторан? —

— Ну как в какой? В твой, любимый… — округлила глаза Виолетта, нетерпеливо перебирая своими длинными ногами. — В «Райский Эдем». Видишь, я все-все знаю про тебя! Только учти, устрицы я не ем, меня с них пучит. А вот от порции- другой трюфелей не откажусь — под хорошее французское вино. Ну, а дальше посмотрим!

Она игриво потрепала своего собеседника по редкой шевелюре.

— Однако и запросы у тебя! — крякнул тот.

— А как иначе, котик, должна же я соответствовать уровню своего нового, такого замечательного, такого богатого бой-френда! — страстно сказала Виолетта. — Мы так подходим друг другу: первый в нашем городе олигарх Антон Шалыгин и я, вице-мисс-20012 Виолетта Ступкина, в скором времени, надеюсь, Шалунья. Так, и чего мы ждем, котик? Поехали!

— Ну, поехали, так поехали. Садись!

— Куда? Вот в этот драндулет?

— Почему — драндулет? Еще очень приличная «шестерка». Ей, как и тебе, всего лет тридцать.

— Какие тридцать? Мне всего двадцать девять! И что ты мне подсовываешь? Где твой «Бентли»?

— Там же, где все остальное: у моих кредиторов. Ну, садись, любимая! Поехали в пельменную! Ты как любишь, с уксусом или со сметаной?

— Так ты уже не олигарх? Отвали, мелочь пузатая! Сам ехай лопать свои пельмени. Вот облом так облом! Как ни пасла этого урода, а проворонила таки свое счастье.

— Да успокойся ты, вице-миска! Я пошутил — не Антон я, а его брат Андрей…

— Вот гад! Что же ты мне голову морочил? Но как вы похожи, а? Хотя нет, твой брат все же и покрасившее тебя будет, и помоложе, и не ездит он на таком ведре с гайками. А ведь и сама могла догадаться, что нечего олигарху делать у этой хрущевки. Ладно, пойду туда, где его можно застать. К «Райскому Эдему».

— Да не надо тебе никуда ходить. Вон он сам едет.

— Где, куда едет?

— Да вон же, вон… На велосипеде. Ко мне едет. У меня Антошка сейчас живет.

— У тебя, в этой панельке?

— Ну, у меня. Все продал, чтобы с долгами рассчитаться. А теперь у меня вот обитает. Пустил на время — брат все же. Ну, иди, признавайся ему в любви.

— Да пошли вы! Оба!!!

Угон

Приехал как-то инспектор ГИБДД Николай Мякинький домой во внеурочное время — жезл свой полосатый забыл. А какой инспектор ГИБДД без жезла? Так, мент обычный, только в голубой фуражке.

Ну, открывает он квартиру своим ключом, находит свой жезл — завалился за обувной шкафчик, и видит: тут что-то не так. А, вот что — туфли не его в прихожей стоят. Дорогие такие, блестят как светоотражающие полосы на его форменной тужурке.

Ну, Мякинький сразу в спальню. А там его жена с каким-то хлыщом, в их супружеской постельке кувыркаются!

— Так! — злорадно сказал инспектор, похлопывая жезлом, как дубинкой, по ладошке. — Нарушаем, значит? На чужой машинке катаемся?

Ну, жена его, как полагается в такой ситуации, в крик, в слезы: «Коленька, ты не так все понял! Верь мне, а не своим глазам! Это мы с товарищем по работе зашли. Он хочет такую же кроватку домой купить. Попросил меня показать, как она работает».

— Помолчи! — рыкнул на нее инспектор. — Ты здесь вообще как транспортное средство. А оно, как известно, не разговаривает. Разве что иномарки некоторые. А ты-то отечественная!

И обращается к этому, который рядом с его женой лежит, одеяло на нос натянул.

— У тебя права на нее есть?

— Не… нету! — вякает тот.

— Может, ты по доверенности на ней… того… ездишь?

— И доверенности нету…

— Ага! — с пугающим спокойствием сказал капитан Мякинький. — Значит, будем квалифицировать это как угон. Под протокол, значит. А это, гражданин водитель, уже совсем другая песня. Вернее, не песня даже, а статья. Уголовная!

— Коленька, может, по первому разу обойдешься предупреждением? — пискнула жена. — Это все же мой коллега по работе, и даже начальник отдела, Виктор Сергеевич Якушев…

— Тебя никто не спрашивает! — рявкнул на жену Мякинький. — Вали вон на штрафплощадку, на кухню то есть!

Жена инспектора, прихватив халатик, тут же выскользнула из спальни, от греха подальше.

— Таким образом, корячится тебе, уважаемый, срок — от трех до семи лет! — продолжил грузить несчастного «угонщика» инспектор. — Так что составим-ка мы сейчас протокольчик…

— А это… — кашлянул «товарищ по работе» его жены Якушев Виктор Сергеевич. — Без протокола никак нельзя?

— Никак, — твердо сказал Мякинький. — Я на тебе премию хорошую могу заработать. А мне сейчас деньги нужны будут. Новую жену… то есть, новую машину себе хочу купить. Моложе и красивше. А в ту, которую ты у меня угнал, я уже не сяду. Принцип у меня такой.

— Коленька-а-а-а! — в голос заревела за дверью кухни жена инспектора Мякинького. — Я больше не буду-у-у!

— Конечно, не будешь, — согласился Мякинький и, поправив кобуру с пистолетом, с прищуром уставился на торчащую из-под одеяла голову. Голова виновато отвела глаза в сторону. Потом насмелилась и спросила:

— А позвольте поинтересоваться, каков размер предполагаемой премии?

— Ну, уж никак не меньше моего оклада! — гордо сообщил Мякинький.

— А если две таких премии, но от меня? — осторожно стал прощупывать почву под ногами неподкупного инспектора начальник отдела Якушев Виктор Сергеевич, так неудачно зашедший к своей коллеге в отсутствие ее мужа.

— Хм, две… — задумчиво почесал подбородок инспектор. — Кстати, угон-то осуществлен с проникновением в чужой гараж…

— Я сейчас, сейчас, — заторопился Якушев, высвобождаясь из одеяла. — Вы, пожалуйста. отвернитесь, пока я оденусь и покину вашу… ваш гараж.

Одевшись, Якушев вытащил из кармана пиджака пухлый бумажник.

— Так на чем мы с вами остановились? Сколько премий я вам должен компенсировать?

— С учетом отягчающих обстоятельств, нанесенного мне морального ущерба — никак не меньше пяти, — навскидку оценив содержимое бумажника Якушева, подвел окончательный итог Мякинький. И назвал сумму. А увидев изумленно вскинутые брови Якушева, Мякинький жестко добавил:

— Торг здесь неуместен!

— Нет, я в том смысле, что вы это — серьезно? — торопливо спросил Якушев, расстегивая бумажник. — Это в самом деле пять ваших окладов?

— Округленно, — туманно сказал Мякинький, стесняясь размеров оплаты своей столь серьезной и значимой для страны должности. — Да, если ты добавишь еще пару окладов, можешь забрать с собой и угнанное тобой транспортное средство… Отдаю!

— Коля-я-я! — опять завыла за кухонной дверью жена Мякинького. — Ну как ты може-е-ешь!

— Ладно, — смилостивился инспектор, пересчитывая деньги. — Пусть остается. Я ее вечерком раскидаю, снова соберу — может, и сгодится еще. Ну, а ты иди, Якушев, иди. И помни: еще раз попадешься на угоне чужой ба… машины то есть, уже так легко не отделаешься!

«А ну выйди, сынок!..»

Маргарита Викторовна дала третьеклассникам задание написать сочинение на вольную тему. Федюня Крахмалкин озаглавил свое творение «Как я правел выходные».

Он пыхтел над ним до самого звонка, и тетрадка его легла поверх стопки остальных, ранее сданных. И потому Маргарита Викторовна в учительской начала проверку сочинений именно с Федюнинского творения. Буквально через минуту она начала вибрировать на стуле всем своим телом, а потом не выдержала и, призвав коллег к вниманию, начала зачитывать работу ученика вслух.

«Бабушка пазвонила в субботу с утра и сказала что она заболела. Мама паехала к бабушке и сказала что обратно вернется только завтра, — писал Федюня Крахмалкин. — Мне мама сказала чтобы я делал уроки а папе сказала чтобы он следил за мной…»

Маргарита Викторовна с выражением, четко так и читала, как было написано, в том числе без запятых, то есть без пауз перед ними.

— Он что, без запятых пишет? — на всякий случай все же спросила ботаничка Леда Аркадьевна.

— Да они почти все у меня без запятых пишут, как я ни бьюсь с ними, — оторвавшись от сочинения, пожаловалась Маргарита Викторовна. — А если и ставят, то где попало.

— Значит, пришло время отменять и запятые, — меланхолично заметил учитель английского Аггей Никифорович. — А что? Разрешили же отнести кофе к среднему роду и говорить и писать «ложить» вместо «класть». Теперь чего уж, можно и без запятых… Ну, и что там дальше излагает ваш гигант мысли?

«Кагда мама уехала папа каму-то пазвонил и сказал что его надзирательша уехала и надо срочно валить к нему с пивом а то у него после вчерашниго башка трещит, — стала снова разбирать Федюнины каракули Маргарита Викторовна. — Скора к нам пазванили и папа запустил в дом дядю Сашу из его работы и еще какого-то лаха. Мы все уселись на кухне папа стал разливать пиво я тоже пратянул свою чашку. Папа сказал а ну сынок выйди пока а если вдруг пазвонит мама ты ей ничего не гавори а дай трубку мне.

Я вышел из кухни и сел смотреть тилевизор. Тут пазвонила мама я ей ничего не сказал как и абещал папе а только что папа с мужиками выгнали меня из кухни. Тут прибежал папа и стал гаворить маме что он с двумя опытными кансультанами варит ужин…

— С кем, с кем он варит ужин? — вскинула тонкие брови ботаничка Леда Аркадьевна.

— Ну, надо понимать — с консультантами! — нервически хохотнула Маргарита Викторовна. — Да вы слушайте дальше. Так, где я остановилась… А, вот: «…варит ужин из макарон себе и мне а язык у него заплитается патому что он устал пробывать ужин сварился или нет. Они еще немного паругались па тилифону патом папа бросил трубку и снова ушел на кухню. Патом они там стали шуметь и кричать кагда я зашел на кухню те два мужика били моего папку тагда я взял швабру и стал бить бародатого мужика а папа взял памойное ведро и адел его на галову лысому и мы выгнали с папкой этих хулиганов из дому..».

— Ишь ты, как за папку-то он заступился! — покрутил головой Аггей Никифорович. — Нет, в этом парне определенно что-то есть. Да вы читайте, читайте, Маргарита Викторовна.

— Читаю, — согласилась Маргарита Викторовна. — Только вы уж меня, пожалуйста, не прерывайте. Итак: «Папка сделался с падбитым глазом и пацорапаной щекой и он пазвонил какой-то Люсьен и сказал чтобы она пришла его спасать от тижелого ранения. Пришла Люсьен в каротком халатике и с длиными ногами и завела папку в спальню спасать. Я тоже зашел в спальню и спрасил у папы кто это такой пришел папа сказал что это медицинская систра Люсьен из его работы и сейчас только она может его спасти. Я сказал а бинты и зеленку надо Люсьен сказала что не надо что у нее все что надо есть и папа сказал а ну сынок выйди это не для слабых с нервами. А когда я вышел то скоро в спальне начала громко кричать и станать не папа а эта самая Люсьен из папкиной работы как будто это не папке а ей делали пиривязку…»

— Черт те что! — фыркнула Леда Аркадьевна. — Полное разложение! Я думаю, не стоит дальше читать, тут и так все понятно.

— Нет уж, читайте, читайте! — скороговоркой сказал Аггей Никифирович. — Мы просто таки обязаны знать, что происходит в семьях наших учеников.

«…А патом я заснул на диване, — лишь на мгновение оторвавшись от тетради досадливо мотнув головой, продолжила вдохновенно читать опус своего ученика Маргарита Викторовна. — И праснулся уже в васкрисенье утром и то патому что в спальне апять кричали и станали. Я падумал это снова пиривязывает папку та самая Люсьен с длиными ногами а это была мама она била папу адной рукой по галове тапком а в другой держала малинькие трусики и кричала сволачь это ково ты привадил в дом при живом ребенке. А я сказал мама успакойся это медицинская систра Люсьен из папиной работы пиривязывала папку патаму что его ранили хулиганы один бародатый другой лысый. Ага закричала мама а ну сынок выйди нам надо еще паговарить. И когда я вышел папа стал станать и кричать еще сильнее чем при медицинской систре Люсьен. Вот так интересно пришли мои выходные может было бы еще интереснее но на самом интересном месте меня всегда заставляли выйти».

Вся учительская плакала от смеха и горя вместе с Маргаритой Викторовной над Федюнинским сочинением.

— Ну и что ты будешь делать с этим Крахмалкиным? — отдуваясь, спросил Маргариту Викторовну Аггей Никифорович.

— Да что Крахмалкин, — сказала Маргарита Викторовна, закрыв тетрадку Федюни. — Поработаю с ним на дополнительных занятиях, может и будет толк. Это вот с его папашкой надо что-то делать. Чтобы не предоставлял больше сыну таких сюжетов для сочинений на вольную тему…

Расчлененка

Группа захвата действовала быстро и слаженно. Двое омоновцев, с автоматами наизготовку, поднимались на цыпочках к указанному в поступившем телефонном сообщении четвертому этажу. Еще двое, также на цыпочках, спускались им навстречу с чердака. Все делалось для того, чтобы застать преступника врасплох и по возможности с уликами. Да, так и есть: на площадке четвертого этажа девятиэтажного дома по улице героя гражданской войны Лазо кто-то, приглушенно чертыхаясь, возился у крышки люка мусоропровода. Милиционеры ворвались в этот тесный закуток одновременно и сверху, и снизу с диким воплем: «Руки вверх! Лежать!». На них оторопело смотрел перепуганный очкастый парень лет девятнадцати, с окровавленными руками. Выполняя первую команду милиционеров, он поднял их кверху, но вот лечь с поднятыми руками у него не получалось. А из раззявленной крышки мусороприемника торчала согнутая в колене нога в телесного цвета чулке, также выпачканная кровью. Рядом на полу валялся кухонный топорик.

— Так, ботаник, расчлененкой, значит, занимаемся? — обрадовался дюжий капитан, стаскивая с головы маску с прорезями для различных лицевых отверстий. — Все уже спустил в мусоропровод? Одна нога, говоришь, осталась?

— Ах! — сказал кто-то слабым голосом за широкой капитанской стеной и с глухим стуком упал на бетонный пол. Капитан мельком оглянулся. В обмороке лежала старушка с пятком бигудей на голове.

— Это кто? — строго спросил капитан.

— Моя соседка, Марья Семеновна, — печально сказал ботаник, опустил правую руку и провел указательным пальцем под носом, оставив на верхней губе окровавленный след.

— Сознательная у тебя соседка, — похвалил капитан. — Ну, ты, убивец, ручки-то поднял! Вот так! А теперь давай признавайся, чьи останки пытаешься схоронить столь варварским способом?

— Это отцова нога, — честно сказал убивец и шмыгнул носом.

— Мужики, так он отца своего грохнул! Это что же за зверь такой, а?

— Да не убивал я никого! — рассерженно сказал «зверь», непослушно опуская руки.

— Руки в гору, тебе говорят! Мы что, все тут слепые, да Вон же нога торчит! А кровь у тебя на руках чья?

— Да эта нога не та нога, о какой вы думаете. Это протез! А кровь… Это я руку поранил, когда пытался пропихнуть ногу в мусоропровод.

— Какой протез? — недоуменно спросил капитан.

— Обыкновенный. Да вы потрогайте, потрогайте его, не бойтесь!

— Как же, испугался я! — фыркнул капитан. — Диденко, а ну потрогай ногу.

Стоящий ближе всех к торчащей из трубы мусоропровода ноге милиционер с погонами лейтенанта снял правую руку с автомата и осторожно, одним указательным пальцем потыкал в обтянутую чулком икру. Палец легко продавил икру.

— Точно, она неживая, товарищ капитан, — изумленно пробасил лейтенант. — Там что-то мягкое, как поролон, а под ним вроде как железка. Да, похоже, это протез.

— Та-а-к, — сконфуженно протянул капитан. — Ну, ладно, малец, ты руки-то опусти. И объясни, откуда у тебя этот протез, что это ты с ним тут делаешь?

И малец объяснил: отец у него живет неподалеку, в деревне. Ногу потерял по болезни. Носит протез, который время от времени меняет на новый здесь, в городе. На днях он и приезжал за новым протезом. Старый оставил у сына-студента на квартире, которую они с мамкой снимают для него на время учебы в институте. Наказал выкинуть как-нибудь.

— Ну и снес бы этот чертов протез вниз, в мусоронакопитель. Чего ты его сюда-то запихал? — пожурил капитан студента.

— Да поленился, — признался парень. — Думал, протолкну как-нибудь. А он застрял, зараза. Я уж эту чертову ногу и так и этак, и топориком колотил, все руки вон поранил. Не идет, и все тут. Ни туда, ни обратно. Уже два часа с ним мучаюсь. Может, у вас получится, товарищ милиционер?

— У нас? У нас получится! — азартно сказал капитан. — У нас кувалда есть, не то что твоя тюкалка! А ну, Диденко, дай кувалдой по пятке!

— Ах! — снова услышал капитан за своей спиной. Это пришедшая было в себя бдительная старушка увидев, как дюжий милиционер с хеканьем колотит кувалдой по торчащей из мусоропровода ноге, опять рухнула в обморок…

Лекарство для тещи

У Помазкова заболела теща. Уже неделю не встает, молчит, ничего не ест, даже лекарства. И к Помазкову перестала придираться. Ему даже скучно стало. А тут еще жена плачет часами, опухла вся. Все забросила, и на Помазкова ноль внимания. Всю душу ему вывернула — так причитала, что даже ему жалко стало тещу, мать ее.

Тогда он сел рядом с тещей, решил пообщаться.

— Болит? — спрашивает.

Теща молчит, в потолок смотрит. «Чего бы еще такого сказать?» — думает Помазков.

— А Лизавету Петровну, с которой вы все время ругались, позавчера в больницу увезли.

Теща скосила на него глаза, но молчит.

— У коммерсанта Абдулбаева из шестнадцатой иномарку угнали.

Теща слабо улыбнулась. Помазков понял, что он на верном пути.

— В машине барсетка была. А в ней полсотни тыщ баксов.

Теща заворочалась, на щеках ее появился румянец.

— Так ему, козлу, и надо, — хихикнула она. — А то ишь, понаехали тут.

— Правда, машину нашли, — ляпнул вдруг Помазков.

Теща снова рухнула на подушку и прикрыла глаза.

— Но внутри все разграблено и колеса сняты, — спешно добавил Помазков. — Барсетки, конечно, как не бывало.

Теща опять ожила.

— А Тихона Петровича… Ну, который этажом выше… Который еще вас с вашими подружками все сплетницами обзывал…

— Ну, ну? — вся подалась вперед теща, и глаза ее заблестели.

— Ему путевки перепутали. И вместо Канарских островов отправили на Командорские.

Теща радостно засмеялась и спустила ноги с кровати.

— Пойдем-ка, зятек, на кухню, — весело сказала она. — У меня настоечка есть. Посидим, поболтаем. Ведь такая жизнь интересная вокруг, что и помереть некогда…

Интервью

— Мальчик, это правду про тебя говорят, что ты нашел кошелек с тысячью долларов и вернул их хозяину?

— Да, так и было!

— Можно, я у тебя возьму интервью? И сфотографирую?

— Можно! Как мне лучше встать? Давайте в профиль сфоткайте, может, хотя бы мой профиль Юльке из шестого «б» понравится. Да, а вы из какой газеты?

— «Городская хроника».

— Жаль, Юлька, кажется, эту газету не читает. А вы в Интернет не выкладываете свои номера?

— Выкладываем, мальчик, выкладываем. А ты давай выкладывай, что это за номер ты сам-то отколол?

— В смысле?

— Ну, тебе что, та тысяча долларов самому бы не пригодилась? Потратил бы их на себя, никто бы ничего не узнал.

— Не, я не так воспитан. Поэтому, как только увидел, что в кошельке, кроме налички, есть еще и визитная карточка хозяина, сразу же решил вернуть ему его потерю.

— Молодец! А кто хозяин-то кошелька? Кому так крупно повезло?

— Барбарисов Олег Борисович?

— Как? Сам Барбарисов? Ну и чудак ты, мальчик, прости, господи! Да у этого Барбарисова денег — как грязи! И ты взял и вернул ему эту несчастную тысячу долларов?

— Да, вернул! И еще бы раз вернул! И если десять бы раз нашел кошелек, десять раз бы вернул его!

— Какой бескорыстный мальчик! Ну, давай, называй свою фамилию, и заметка о тебе пойдет в завтрашний номер.

— Пишите: Борис Барбарисов. А можно, вы меня еще на скейте сфотографируете? В полете? Пусть Юлька увидит!

— Постой, постой. А кем тебе приходится Олег Борисович?

— Да дедушка же!

— Вот оно что! Ну, тогда все понятно! Я бы тоже отдала дедушке кошелек. За бесплатно. Ну, давай вставай на скейт, герой!

— Ну, почему за бесплатно? Дед мне отвалил две тысячи долларов!

— Ух ты! А за что?

— А в кошельке были еще фотографии!

— Что за фотографии?

— Не скажу! Но если бы их увидела бабушка, она бы тут же сделала себя вдовой! Ну, давайте, фотографируйте меня! А я потом Юльке ссылку на ваш сайт вышлю. Пусть, увидит, кому она, дура, отказывает!

— Что, что?

— Да не дает она мне контрольные списывать!

Ориентировка

— А ну, стой!

— Стою.

— Документы!

— Вот, только пропуск с собой.

— Так… Горшков Петр Григорьевич?

— Да, я Горшков. А вот чтобы вы представились, я что-то не слышал.

— Слышь, сержант, он не слышал! А что, так не видно, кто мы?

— Ну, мало ли кто сегодня в форме ходит.

— На, смотри: я лейтенант Наглищев, он сержант Борзой. А ты кто?

— Ну Горшков же!

— А нам кажется, что ты не Горшков.

— А кто же тогда?

— Ну-ка сержант, вытащи ориентировку. Ну, точно. Вот усы, вот нос, волосы темные. Как думаешь, сержант, кто стоит перед нами?

— Особо опасный преступник Надыр-оглы Ахметнухай Карапетович!

— Какой еще Нах… Нухай? И вовсе он на меня не похож. Тут чернота сплошная. В смысле портрет какой-то смазанный. Этот Нухай и на вас похож, товарищ лейтенант. А сержант — так вообще его копия.

— Это кто копия? Слышь, лейтенант, он еще и оскорбляется!

— Слышу! Так, гражданин Горшков… То есть, как там тебя по ориентировке… Ахметнухай Карапетович. Ну-ка, ноги на капот, руки на ширину плеч! Сейчас мы тебе проведем досмотр по всей форме как подозреваемому.

— А понятые?

— Не боись, все будет по понятиям. Так, что это у тебя?

— Деньги, разве не видите!

— Товарищ лейтенант, сдается мне, что это фальшак!

— Да, особенно доллары.

— Так, деньги изымаем. А это что?

— Да мобильник же!

— А мне кажется, что это преступное средство связи. Он по нему, товарищ лейтенант, со своими сообщниками общается.

— Изымаем!

— А пиджак-то, пиджак зачем с меня стаскиваете? Я его всего неделю назад как купил!

— Изымается! Партия точно таких пиджаков была похищена как раз неделю назад в магазине моей тещи. Подтверди, сержант!

— Да, так и было. И не только пиджак, но и вот такие же часы!

— Караул, грабят! Полиция!!!

— А ты думал, мы кто? Сержант, ну-ка дай ему пару раз, чтобы не нарушал криками общественный порядок!.. Ну все, все, не ной, можешь идти. И больше нам на глаза такой не попадайся. Раз ты Горшков, то усы сбрей, волосы перекрась, нос укороти.

Гвадалквивир

— Тону! — услышал Федор Дуняши приглушенный крик. На водной глади реки он увидел чью-то медленно плывущую лысую голову. Федор бросил удочку и спросил:

— Слышь, мужик, а чего это тебе не спится? Чего здесь плаваешь в такую рань?

Лысый прохрипел:

— Так я это… Утопиться хотел.

Дуняшину стало любопытно, из-за чего это можно лишить себя жизни в такое прекрасное июльское утро. Он пошел параллельно курсу медленно плывущей головы.

— А зачем же ты хотел утопиться?

Лысый горестно вздохнул:

— Шеф достал, теща, заела. А тут еще жена заначку нашла и конфисковала.

— И только-то? — недоверчиво спросил Дуняшин.

— Да? А знаете, сколько там было? — обиделся несостоявшийся утопленник. — Три тысячи долларов! Я пять лет копил, даже в пиве себе отказывал.

— И на что же ты копил? Кстати, я — Федор. А как тебя зовут?

— Ипа. Ипполит то есть… Так вот, я хотел купить путевку и в Гондурас съездить, — наконец признался Ипа.

— К-куда? — Дуняшин от неожиданности споткнулся и чуть не оказался в воде рядом с Ипой. — Почему именно в Гондурас?

— У меня с детства прямо-таки жгучий интерес к этой стране. «Почему это именно Гондурасом у нас ругаются? — думал я. — Неужели у них там так все плохо?» И вообще, есть что-то загадочное, притягательное в названии этой страны. Ты только послушай: Гон-ду-рас!

— Сам ты Гондурас! — сердито сказал ему Федор Дуняшин. — Ну, нашла жена твою заначку… И что, из-за этого надо топиться? А не проще было дать ей по лбу?

— Что ты, что ты! — зашлепал руками по воде Ипа. — У нас не такие отношения…

— Да? — язвительно сказал Дуняшин. — А чего ты тогда бабки от нее заначиваешь?

— Ну, это так просто не объяснишь, — смутился Ипа. — Дело в том, что я одно время крепко выпивал, вот и осталась привычка к заначкам. Да и хотел жену уже поставить перед фактом: вот мол, Лизонька, у меня такая мечта, уже и возможность есть ее осуществить. И показал бы ей деньги…

— Да ты вылезай из воды-то, простынешь, — озабоченно сказал Дуняшин, протягивая руку Ипе. — Че ты голый-то полез топиться?

— А это чтобы сразу замерзнуть и утонуть от судороги, — сказал, выбираясь на берег, Ипа.

— Сам ты судорога! — с сожалением сказал Федор и, сняв с себя куртку, накинул ее на плечи Ипы. — Простынешь еще. Слушай, а можно бестактный вопрос?

— С-спрашивай, — разрешил Ипа. Видно было, что он замерз, и зубы его начали выбивать мелкую дробь.

— Чего ж ты не утонул-то, чего на помощь звал?

Ипа перестал дрожать и внимательно посмотрел в глаза Федору — не издевается ли? Но взор у Дуняшина был серьезный и участливый.

— Ты знаешь, передумал, — наконец доверительно сказал Ипа. — Уже когда в воду с моста летел, меня как ошпарило: «Дурак же ты, Ипполит, — подумал я. — Ну что тебе дался этот Гондурас? Если бы это и в самом деле была хорошая страна, разве бы ею ругались». И знаешь, что я надумал?

— Ну, ну, — заинтригованно спросил Федор.

— Начну заново копить деньги на поездку на Гвадалквивир…

— Тьфу, блин! Ну ты и урод! — в сердцах сплюнул Дуняшин. — Это еще что за страна такая, и какого черта лысого ты там забыл?

— Это не страна, это река такая есть. В Испании, — мечтательно сказал Ипполит. — Ты только послушай, как она звучит: Гва-дал-кви-вир! Как романтично!

— А, вспомнил, кино когда-то смотрел, в детстве, — оживился Федор. — Там пацана одного учили запоминать название именно этой реки. И он все время долдонил: «Глотал кефир, глотал кефир».

— Вот! — обрадовался Ипполит. — Вот туда я и поеду. Но не один, а с Лизонькой! Вместе накопим денег и поедем… Поехали с нами, Федор? На берега Гвадалквивира!

— Уф, устал я от тебя! — рассердился Дуняшин. — Езжай-ка ты сам глотать кефир, без меня, ладно? Но для начала тебе не мешало бы одеться. Вот где ты свои штаны и все прочее оставил?

— На мосту, — простодушно ответил Ипполит.

— Ну так беги за своими шмотками, пока им ноги не приделали! Но сначала куртку мне верни, утопленник!

— Бегу, бегу! — оживился Ипполит и, сбросив куртку на руки Федору, припустил к виднеющемуся в утренней дымке мосту через реку. С которого он спрыгнул всего с полчаса назад, чтобы свести счеты с жизнью. Но передумал. Потому что у него появилась новая мечта.

— Ишь ты: Гондурас ему подавай… И этот, как его, Гвадалквивир, — бормотал тем временем себе под нос, возвращаясь к своему заветному рыбному местечку, Федор Дуняшин. Но бормотал не зло, а по-доброму. Потому как понравился ему этот дурында Ипа с его мечтой. И теперь Федор думал вот о чем: у него самого была припрятана заначка. Немного — на моторную лодку копил. Но съездить с женой и детьми поездом хотя бы на Байкал, чистыми и глубокими водами которого Федор грезил с детства, а потом как-то забыл, вполне хватит… А лодка может и подождать!

Идеальный супруг

— Здравствуйте! Маня зовут Андрей. Спасибо, что позвонили в наше бюро мужских услуг «Идеальный супруг». Итак, чтобы вы хотели?

— Классику!

— Ну вот, я возвращаюсь с работы…

— А ты не ошибаешься, Андрей? Тебя не сократили? Не выгнали за пьянку?

— Нет, у меня стабильная, хорошо оплачиваемая работа. Я трудился эту неделю очень ровно, производительно. В результате у меня в кармане — конверт с премией.

— И ты несешь эту премию домой? Никуда не завернул по дороге?

— Нет, дорогая, у меня нет такой привычки. Все заработанное я считаю своим долгом отдать своей жене…

— Ох!!

— Кроме того, у меня на этой неделе случился небольшой приработок, я на него купил тебе ценный подарок, и его тоже несу домой. Тебе, любимая!

— Ах, ох! Мне не хватает воздуха! Дальше, дорогой, дальше!

— Я уже подхожу к подъезду, и мне путь домой преграждают Ванька Перепилицын и Петька Кривулин. Они делают мне гнусное предложение…

— Господи, я знаю, кто это! Только их зовут Колька Мазыкин и Мишка Косолапов. Был и третий, вот тот был точно Ванька, только не Перепелицин, а Курочкин. Правда, этого-то я хоть отвадила, но вот те двое — как банные листья на одном месте моего гада. Житья от них нет. Извини, я тебя отвлекла, Андрей. Ну же, продолжай!

— Но я им сурово сказал: «Нет, ребята, этот номер у вас не пройдет! Я все до копеечки должен принести домой, моей ненаглядной женушке. И быть при этом совершенно трезвым, потому как она не переносит запаха спиртного… Нет, ничего не собираюсь я заедать лаврушкой. Уйдите прочь!»

— Так и сказал? Ой, мамочки мои!! Ой, не могу!!! Не останавливайся, любимый!

— А я не останавливаюсь! Вот я поднимаюсь по лестнице…

— Боже мой, это же долго! В лифт иди, в лифт!

— Не работает! Вот я прошел второй этаж, поднимаюсь на третий. И здесь у двадцать третьей квартиры обнаруживает своей присутствие молодая привлекательная женщина в легком халатике. Это всем известная своим не тяжелым поведением Валентина Сладкова…

— Нет, Андрюша, ее зовут Ирина Заходько. Убила бы! Ну, и чего ей надо?

— Эта одинокая женщина просит у меня, как у мужчины, помощи в передвижении шкафа в ее квартире с одного места на другое.

— И ты, конечно, пойдешь?

— Ну что ты, родная! Я знаю, чем чреваты заходы к таким одиноким женщинам. И ей я также заявляю свое решительное «Нет!»

— Ох, милый, это невероятно! Ай, что же ты со мной делаешь! Продолжай, пожалуйста!

— И вот я у двери нашей квартиры…

— Господи, он дошел! А-а-а!… Хотя постой, Андрей, в дверь ко мне звонят. Неужели это ты, въявь ко мне явился?

— Извините, это не входит в сферу деятельности нашего бюро… Общение только по телефону.

— О, мне уже не просто звонят, а пинают в дверь и матерятся. Прости, Андрей, это, похоже, мой настоящий муж приполз. Но все равно спасибо тебе за незабываемые минуты общения.

— Не за что! Счет вам вышлют.

— А скидок у вас, случайно, нет?

— Только одиноким женщинам. А вы, судя по всему, числитесь замужем.

— То-то и оно, что числюсь…

Утро в гареме*

— Хабиба!

— Я, мой господин!

— Фатима!

— Да, мой повелитель!

— Зухра!

— Я здесь, свет моих очей!

— Гульчатай!

…

— Гульчатай!!

…

— Гульчатай, зараза!!!

— Ее нет, о муж наш! Но скоро будет.

— А что вы такие все надутые? Как неродные прямо! Говори, моя старшая жена Хабиба! Нет, сначала вели принести мне щербета*. Только холодненького!.. Ах, хорошо! Рахмат* тебе, Фатима! Ну так что ты хотела мне сказать, Хабиба?

— Ты, наверное, забыл, мой повелитель. Но вчера, когда ты приполз из дукана*, куда ты уходил попить кофе, ты был как тюфяк*, прости меня, Господи!

— Да как ты смеешь!

— Хабиба правду говорит, о наш общий супруг!

— А тебя, Зухра, никто не спрашивает! Ладно, продолжай, старшая жена! И прошу тебя, поаккуратнее с выражениями. Какой пример ты подаешь своим младшим коллегам?

— Якши, мой господин! Скажем так — ты был не в своей пиале*. И сообщил нам, что хочешь поменять нас на другой гарем!

— Так, что-то припоминаю… Ну-ка, Зухра, дай-ка я еще отхлебну щербета… Фу ты, уже теплый! А покрепче у нас там ничего нет?

— В нашем сарае* сейчас ничего крепче зеленого чая нет. Ты вчера все выпил, о пьянейший муж наш! Даже двухнедельный прокисший кумыс! Алкач*!

— Нет, это никуда не годится! Ты наказана, Хабиба — три месяца без этого, как его… без интима!

— Четыре.

— Что — четыре?

— Уже четыре луны*, как того, о чем ты говоришь, не было с тобой не только у меня, но и у остальных жен!

— Да? Странно, а с кем же это я вчера… Ну ладно, не будем об этом.

— Нет, почему же, о неверный наш муж! Мы все хотим услышать, на кого ты нас хочешь променять!

— Все? А где Гульчатай? У вас нет кворума, о несчастные женоподобные созданья!

— Гульчатай сейчас придет.

— А где она?

— Да за бузой* она ушла, в дукан! Ты еще с вечера ей наказал, как самой любимой жене.

— Ну, это другое дело. Ладно, Зухра, продолжай.

— Так на кого ты там польстился? На гарем кривого Махмуда? Или на жен Абдурахмана? А может быть, супруги Рашида тебя сбили с толку?

— Да что вы, о занозы сердца моего! Мне и вас за глаза хватает! Вы, наверное, вчера меня просто не так поняли! Я, наверное, про это… про гараж говорил, вот! Старый у меня гараж, да и тесный. Надо бы на десять машин, а мой вмещает всего пять. Вот надо бы его поменять на более просторный. А вам, о ревнивицы мои, послышалось, что я говорю про какой-то другой гарем, тогда как я говорил про гараж, хе-хе!

— Поклянись!

— Да чтобы мне еще раз жениться! Да чтобы все мои любимые тещи разом приехали в гости! Да чтобы в нашем дукане закончилась буза! Да чтобы…

— Ладно тебе, господинка наш, ладно, верим. Но в последний раз, слышишь? А то мы сами скажем тебе хором: талак!* И это уже ни с каким гаражом не спутаешь!

— Да слышу, слышу! Но где же мой утренний бальзам? Где шляется эта несносная Гульчатай? Гульчатай!! Гульчатай, зараза!!!

Примечания:

Гарем — коллектив из нескольких жен

Щербет — безалкогольный восточный напиток

Рахмат — типа «спасибо»

Дукан — восточная забегаловка

Тюфяк — бесформенный матрац

Сарай — по-ихнему дворец

Алкач — международное определение пьющего человека

Луна — не то, что вы подумали. Это календарный месяц

Пиала — чашка такая. Сойдет и за тарелку

Буза — слабый алкогольный напиток, которым можно неслабо надраться

Талак — мечта всякого невосточного женатика. Арабу, например, достаточно трижды прокричать «Талак!», и он в разводе.

Груша на ночь

И вот в очередной раз наступило время, когда застарелый холостяк Шишкин почувствовал, что больше не может без женщины. Шишкин вышел на угол улицы, где в их небольшом городке обычно тусовались ночные бабочки.

Под одним из пока еще неразбитых фонарей переминалась с ноги на ногу кучка вызывающе одетых девиц.

— Развлечься желаем? — подкатила к нему грубо накрашенная «мамка». — Кого желаете: блондинку, шатенку, брюнетку?

— Мне масть по фигу. Желательно такую, чтобы была на все готова, все умела, и чтобы была поздоровее. Причем, на всю ночь.

— Ух ты! — уважительно хмыкнула «мамка». — Не перевелись еще мужики.

Домой к себе Шишкин привел крупную широкоплечую девицу с грубыми, даже на вид шершавыми руками — видимо, приехала в город «на заработки» из ближайшей деревни. Ее звали Груша.

Как только они вошли в квартиру, Шишкин замкнул дверь, а ключ спрятал в карман.

— Ну, Груша, за работу, — сказал он, проводя девицу в свою холостяцкую двушку.

Груша огляделась и ахнула:

— Божечка ты мой, это что за сарай? Нет, я в таких условиях работать не могу! Я девушка аккуратная.

— А ты думаешь, я тебя зачем выкупил на всю ночь? — хмыкнул Шишкин. — Вот твой фронт работ.

И он провел Грушу по своим «апартаментам». Полы во всех комнатах были затоптаны, как будто через квартиру Шишкина прогнали стадо слонов. В кухонной раковине чуть не под потолок высилась грязная засохшая посуда. Вся ванная била забита нестиранным бельем и рубашками.

Груша обессилено села на стул, прямо на газетку с какой-то закуской, и заплакала:

— Дяденька, может все же в постельку, а? Я ласковая!

— Не-а, для этого дела у меня есть бесплатная подружка, — отрицательно помотал головой Шишкин. — Только ленивая, зараза. Еще больше, чем я. Так что давай-ка, Груша, отрабатывай свой гонорар. А я пока сосну…

И Шишкин, упав на свой продавленный холостяцкий диван, почти тут же безмятежно засвистел носом…

Случай с Пятаченко

У Пятаченко вдруг начал расти живот. Он и так был не худенький. А тут пузо прямо на нос лезет.

— Пива надо лопать меньше, — ехидно сказала ему жена Амалия.

— Да чего ты ерунду болтаешь, я его сколько пил, столько и пью, — слабо парировал Пятаченко. Но на всякий случай теперь вместо ежедневных трех литров стал выпивать полтора.

А живот знай себе растет. Тогда Пятаченко перестал закусывать пиво чипсами. Но живот распухал как на дрожжах.

— Сходи-ка к эндокринологу, — сказала слегка обеспокоенная Амалия. — У тебя, похоже, что-то с обменом веществ.

Врач посмотрел анализы, помял Пятаченко кадык, живот, сделал испуганные глаза, да и говорит:

— Это вам, больной, не ко мне надо. Потому как вы, как бы вам это помягче сказать… Вы в положении.

— Это в каком еще положении? — не понял Пятаченко.

— Беременны вы! Похоже, уже где-то в районе пяти месяцев. Идите к гинекологу.

Пятаченко от возмущения чуть не задохнулся:

— Я? Беременный? Да что вы такое говорите? Откуда, как?

— Вам виднее, откуда и как, — туманно сказал врач.

Убитый горем Пятаченко приплелся домой. Дочь и сын были еще в школе, жена — на работе. Пятаченко разделся перед зеркалом и стал враждебно рассматривать свое безобразно отвисшее пузо. Вдруг ему почудилось, что у него где-то там, глубоко внутри, что-то ворохнулось. «Схватки!» — понял Пятаченко и повалился на пол без сознания.

Очнулся он оттого, что вернувшаяся с работы жена поливала его водой из чайника.

— Где я? — слабо спросил Пятаченко. — И почему мокрый? Что, уже воды отошли?

— Слава Богу, жив! — обрадовалась Амалия. — Постой, ты что, бредишь? Какие такие воды?

Пятаченко увлек жену в спальню и там ей все рассказал.

Амалия слушала его, вытаращив глаза. Осознав, наконец, всю суть происходящего, она грозно сказала:

— Гришка, ты мне изменил! Признавайся, сволочь: с кем?

— Да что ты, что ты, Амалинька, ни сном, ни духом, — залепетал Пятаченко.

— Да? А ты вспомни: как раз пять месяцев назад тебя дома не было двое суток. Ты потом

признался, что пил эти два дня у дружка своего Бузыкина… А не могло быть так, что Бузыкин этот воспользовался, так сказать, твоим беспомощным состоянием…

— Да как ты смеешь! — вскинулся Пятаченко. — Мы с ним мужики с нормальной ориентацией.

— Ну, тогда не знаю…

— Слушай, может мне сделать этот, как его, аборт?

— С ума сошел! Тебе скоро уже рожать!

— А как же теперь быть?

Амалия пытливо заглянула в глаза мужа:

— Слушай, Гришенька, ну раз уж так получилось, давай рожай. Ваня с Таней совсем уже большие. Скоро окончат школу, потом институты, попереженятся, и останемся мы с тобой совсем одни… Не бойся, когда будешь рожать, я буду рядом. А пока на сохранение ляжешь.

Амалия нежно погладила живот Пятаченко.

— Да так-то оно так, — дрогнул Пятаченко. — Но что я на работе скажу?

В это время раздался телефонный звонок. Амалия сняла трубку.

— Тебя, — сказала она Пятаченко.

Григорий выслушал, что ему сообщили. Потом переменился в лице и закричал:

— Коновалы! Я жаловаться на вас буду!

И бросил трубку.

— Что такое? — спросила Амалия.

— Не поверишь: звонил тот самый эндокринолог. Очень извинялся и просил меня зайти снова. Оказывается, ему принесли анализы какой-то женщины с такой же фамилией и инициалами. Я не беременный! Просто у меня действительно нарушился обмен веществ. Но к этому врачу я больше ни ногой! Чуть не родил из-за него!

— Ну вот, — загрустила Амалия. — А я уже настроилась на ребеночка.

— Так в чем дело? — обнял ее Пятаченко. — Вот сгоню живот, и займемся решением этого вопроса…

А рядом — Самвел

Жена вернулась из санатория. После ужина, нежны и бурных ласк (нет, сначала были ласки, потом ужин — соскучились же!) они с мужем сидят, рассматривают снимки, сделанные женой каменой мобильного телефона.

— Вот, Ванечка, — говорит жена ласковою — Это я на фоне санатория с соседкой по номеру. Зина ее зовут.

— Вижу. Нормальная соседка, — одобрительно говорит муж. — Дальше давай.

— А это я, Валя, и… — тут жена спотыкается. — И Самвел. Валин друг.

— А почему он с твоей стороны стоит? — настораживается муж.

— Ну, Ванечка, я-то почем знаю? — оправдывается жена. — Он же кавказец. Гордый, где захотел, там и встал.

Ванечка ревниво посопел. Потом все же пересилил себя.

— Дальше показывай, — скомандовал он.

— Ну, тут мы на экскурсии, — поясняет жена. — Это вот опять Зина, это…

— Вижу, что это ты. — умиротворенно гудит Ванечка. — А где этот… Как его… Самец?

— Ну зачем ты так, Ванечка? — с укором говорит жена. — Я же говорила — Самвел его зовут. Сам же видишь, что здесь его нет.

Иван снова ревниво сопит:

— А кто фотографирует вашу компанию?

— Да так, — пожимает плечами жена. — Прохожий один.

— Ладно, — успокаивается Иван. — Крути дальше.

— А это, Ванечка, мы на пляже, — поёт дальше жена. — Это, как ты уже знаешь, Зина, рядом с ней…

— Вижу! — багровеет Иван. — Опять этот Самвел. Как раз посередке между тобой и Зиной.

— Ну и что? — делает невинные глаза жена.

— А Вали, которая, как ты говоришь, с ним дружила, почему-то нет, — продолжает сомневаться муж.

Жена с досадой машет рукой:

— Ну правильно, они поссорились. И Самвел стал дружить с Зиной.

— А не с тобой? — прищуривается Иван.

— Ну что ты, Ванечка! — горячо говорит жена и целует Ивана в небритую щеку. — Я же замужем. За тобой, между прочим!

— Тогда почему этот саме… Самвец обнимает тебя за талию? — недоверчиво пыхтит Иван.

— Но, Ванечка, он же больше Зину обнимает, — разубеждает Ивана жена. — А меня так, для симметрии.

И тут мобильник дилинькнул. Иван тут же сделал стойку.

— Ну-ка, Людка, постой, что это? — Он выхватил у жены мобильник. — Ага, эсэмэска тебе пришла. Так, и что там такое? Ну, читай, читай!

Он тычет мобилой под нос жене.

— Да так, Ванечка, глупость какая-то… — растерянно говорит жена.

— Глупость? — рычит Иван.

И громко читает сообщение, нарочито придавая своему голосу кавказский акцент:

— «Гадом буду нэ забуду мою Луду. До встрэчи! Самвэл». Ах ты!… Чё, скажешь, и эсэмэска не тебе?

— Ну что ты, Ванечка! Конечно же, не мне! — затараторила жена — Ну, ошибся человек номером. Не туда попал…

— Это ты не туда попала! — рычит Иван. — Все, отдыхать теперь будешь ездить только к маме моей в деревню. На огород!

Ограбление по…

— А ну, руки вверх!

На оторопевших супругов Ватрухиных наставил большой черный пистолет невзрачный субъект, выскочивший из-за фонарного столба. Ватрухины переглянулись и подняли руки.

— А ну, что у вас есть ценного, гоните! — приказал грабитель.

— Как, с поднятыми руками? — язвительно спросила Елизавета Петровна. Игорь Борисович хихикнул. Они стояли перед грабителем со вскинутыми руками, причем Игорь Борисович с вздернутой вверх тростью, а жена его Елизавета Петровна — с зонтом. И выглядело это так, будто это не им, а они угрожали выскочившему из засада субъекту. Грабитель почесал стволом пистолета в затылке, боязливо оглянулся по сторонам, и отдал новый приказ:

— Руки опустить! Все ценное из карманов и сумочки достать и отдать мне!

Игорь Борисович достал из своих карманов старенький, весь исцарапанный мобильник, семнадцать рублей железом, измятый носовой платок и пригоршню ирисок — он с детства обожал ириски. Вот и сейчас у него в рту, приклеившись к испорченным кариесом зубам, дотаивала вязкая конфетка.

— На, — протянул Игорь Борисович вооруженному субъекту ладонь с содержимым своих карманов.

— И это все? — недоверчиво спросил грабитель.

— Ну, — подтвердил Игорь Борисович.

— А деньги?

— А это ты не у меня спрашивай, — сказал Игорь Борисович, разворачивая очередную ириску.

— А у кого? — тупо спросил грабитель.

— А ты догадайся! — лукаво прищурился Игорь Борисович.

— Ага! А ну, гони деньги! — повернул дуло пистолета в сторону Елизаветы Петровны субъект.

— А сколько вам надо, молодой человек? — дипломатично спросила та.

— Все!

— Ну, все так все! — вздохнула Елизавета Петровна. — Только не думаю, что сумма вас обрадует.

Она долго шарила в своей объемной сумочке и потом горестно сообщила:

— А я кошелек дома забыла.

— Как забыла? Опять? — вскричал Игорь Борисович и чуть не подавился ириской. — Все полторы тысячи? И как мы теперь к Стасюкам пойдем, с голыми руками, что ли?

— Полторы тысячи чего? — нетерпеливо спросил грабитель. — Евро, долларов? А ну, пошли к вам домой!

— Ага, скажи еще: фунтов стерлингов! — злобно фыркнул Игорь Борисович, недобро косясь на супругу. — Подарок мы отложили нашим друзьям в магазине, на их серебряную свадьбу. Вот хотели по дороге выкупить. А эта мымра опять забыла деньги дома. Все полторы тысячи рублей! Придется обратно топать.

— Ах вы, уроды, нищеброды! — затрясся от злости грабитель. — Столько времени на вас зря потра…

Он не договорил и кулем свалился под ноги разъяренным супругам Ватрухиным: Игорь Борисович долбанул его по голове своей увесистой тростью, а Елизавета Петровна ударила нераскрытым зонтиком по уху.

— Ты грабить-то грабь, но не оскорбляйся, — назидательно сказала Елизавета Петровна и еще раз огрела повергнутого разбойника зонтом, но на этот раз по мягкому месту.

— Вот именно! — подтвердил Игорь Борисович, но бить лежачего не стал, рассудив, что ему и так хватит. — Ну что, старая, пошли за деньгами? Говорил, же отдай мне кошелек. Так нет!

— Ага, тебе только отдай! — живо возразила Елизавета Петровна. — Такой же разбойник, как этот. Только похитрее…

И препираясь, супруги также неспешно отправились домой, за оставленными деньгами. А несостоявшегося грабителя, который все еще валялся на тротуаре с пистолетом в руке, уже подбирал полицейский патруль…

Андрюшка Петрович

Новый сосед недавно в наш подъезд заселился. На вид мужик как мужик, да и по годам вроде как наш с Витьком сверстник, сороковник ему, не больше. Обрадовались мы новому соседу как родному. Даже помогли ему вещи из машины перенести в его шестую квартиру. Хотя он и не просил.

— Ну, чего, — говорю ему. — Давай знакомиться, сосед. Я — Федян. А это Витек. А тебя как дразнют?

— Я, — говорит он, — Андрей Петрович.

— Да ладно тебе, — скалится Витек. — Какой там еще Андрей Петрович. Будешь у нас Андрюшка.

— Ага! — подхватываю я радостно. — Андрюшка… хрен тебе в ушко! Ну, ну, не обижайся, это я шутю так. Хошь, и ты пошути, вот мы и подружимся.

— Дак чего, спрыснуть надо твое новоселье, Андрюшка, — намекает ему Федян.

— Вы извините, господа, — говорит этот Андрюшка Петрович. — Я не пью. Но если хотите, пойдемте, я вам свежего чаю заварю.

— Чего? Чаю?! — обиделся Витек. — Мы к тебе как к человеку. А ты? Сам цеди этот свой чай!

— Да, — вторю я ему. — Мы-то думали, ты мужик. А ты? Ну его, Федян, пошли.

Пошли мы с Федяном, взяли полбанки, раздавили в нашем скверике.

— Не, не мужик наш сосед, — сокрушается Федян. — Скажи, Витек?

— Точно, — соглашаюсь я. — Так, недоразумение какое-то. Да и хрен с ним, с этим Андрюшкой… как его… Петровичем. Нам ведь и вдвоем с тобой хорошо. Так же, Федян?

— А то! — согласился Федян. — Ну что, у меня еще полтинник есть. А у тебя?

Только мы сходили за второй полбанкой, смотрим — этот придурок из шестой тащит ковер, развешивает его на перекладине и… сам же его и выколачивает!

Мы с Федяном обалдели.

— Слушай, может он холостой, этот Андрюшка Петрович? — спрашивает Федян.

— Да не, есть у него баба, — говорю я. — Да ты же и сам видел. Ничего так, симпатичная.

— Какая-никакая, а баба! — резюмирует Федян. — И это ее дело — ковры выколачивать.

— Значит, у них — Андрюшка Петрович баба! — сделал я вывод. Мы с Федяном так и покатились со смеху.

Однако вскоре нам стало не до смеху. Уже через несколько дней нам наши жены стали тыкать этим Андрюшкой Петровичем в глаза, оглоблю ему в ушко. Мало того, что не пьет и ковры выбивает, так он еще и мусор сам всегда выносит. И посуду даже бабе своей помогает мыть — Федянина жена видела, когда ходила к ним за солью знакомиться. Короче, окончательно испортил нам обстановку этот нехороший Андрюшка Петрович. Ну, не мужик!

— А давай мы ему по мозгам надаем? — предложил я Федяне.

— А за что? — тупит Федян.

— А за все хорошее! — говорю я. — Глядишь, поймет, исправляться начнет.

— А если не мы, а он нам? — засомневался Федян.

— Да куда ему! — раззадорил я его. — Он же баба, не мужик.

Ну, мы, как водится, для уверенности раздавили полбанки, и когда этот Андрюшка Петрович честно нес из магазина домой только хлеб и кефир, подловили его у нашего любимого скверика.

— Ну, щас мы тебя воспитывать будем, козел! — засучивает рукава Федян.

— Ага, держись, интеллигент паршивый! — зашел я ему за спину.

— Господа, а может, не надо? — вежливо спросил этот Андрюшка Петрович. Как же, не надо! Еще как на…

…Я очнулся за заборчиком в скверике. Гляжу, рядом на карачках стоит Федян и башкой трясет.

— Что это было? — спрашиваю я Федяна.

— А я откуда знаю? — проныл Федян. — Может, карате, а может джиу-джитсу.

Больше мы к Андрею Петровичу не приставали. Ну его! Разве мужики так дерутся?

В шкафу

…И вот Сиракузов, как тот придурок из анекдота, сидит в шкафу в чужой супружеской спальне. В трусах и на корточках, за душной и тесной шеренгой шуб, плащей, платьев. По лицу, шее струится пот, сердце гулко бьется почему-то не в груди, а в ушах. Жарко, но его бьет озноб. Это нервное. Ну, еще бы. В самый пикантный момент из прихожей донеслась трель дверного звонка. Это в три-то часа ночи?

Их буквально разметало в разные стороны. Причем Сиракузов почему-то сразу оказался в шкафу. Это любимая поддала ему своей восхитительной коленкой и прошипела:

— На всякий случай: вдруг муж вернулся. Хотя никак не должен. Он же на соревнованиях.

Захлопнула за ним дверцу, да еще и ключ провернула.

«Блин, а шмотки? Нет, так больше нельзя!»

А тут еще на инородное тело начала слетаться моль. Эти маленькие крылатые твари стали исследовать и без того не могучую растительность Сиракузова на предмет съедобности. Черт, как щекотно!

Милая ушла в прихожую, спросила своим мелодичным капризным голоском, от которого у Сиракузова всегда мурашки по телу, особенно по отдельным его частям:

— Кто там? Я сплю!

Сиракузов выпростал ухо из-под полы какой-то шубы и приложил его к дверке шкафа. Силой воли усмирил грохот сердца в ушах и расслышал грубое, но нежное:

— Бу-бу, бу-бу-бу!

— Васенька, это ты? — радостно (ах ты, зараза!) пискнула их милая и защелкала задвижками, загремела цепочкой.

«Так-а-ак! Значит, все-таки, муж! Василий Бугаев, чемпион города по боксу. Уезжал на чемпионат области. Должен был только послезавтра вернуться. Козел!

— Вылетел я, в первом же туре, заинька, — войдя в прихожую, заплакал Василий.

— Ну что ты, дорогуша, успокойся, — заворковала их милая. — Сейчас душ примешь, и баиньки. А потом ты их всех побьешь, в другой раз!

— Ехал и всю дорогу думал, кого бы поймать, на ком злость сорвать, — шмыгая своим кривым сломанным носом (Сиракузов как-то видел этот мужественный шнобель), пожаловался боксер. — И представь, никто ведь так и не подставился.

«Ой-ей-ей! А груша-то для битья вот она, в шкафу его жены сидит. И у груши этой страшно затекли ноги. Нет, так больше нельзя!»

Сиракузов сел и вытянул полусогнутые ноги, подошвы которых уперлись в полированную перегородку шкафа. А пальцы ног начали выбивать мелкую дробь по гулкому как гитарная коробка дереву.

«Черт, да что же это такое!»

Сиракузов снова уселся на корточки. И тут ключ в дверце шкафа начал проворачиваться. Сиракузов зажмурился и скрестил перед собой руки со сжатыми кулаками: так просто выколотить из себя душу он не даст!

— Выходи и быстро одевайся, — жарко зашептала милая.

— А этот, однофамилец твой?

— Он в душе, и не скоро выйдет.

— А после душа вы в кроватку, да? — скрипнул зубами Сиракузов.

— Иди уж! — прильнула она в прихожей к нему, куда они пробрались на цыпочках. — Через неделю я тебе позвоню. Он на межрегиональные соревнования уедет, на три дня. Придешь?

Рядом, за дверью ванной комнаты, громко шумел душ, под тугими струями которого что-то фальшиво напевал муж ее милой, изредка царапая ветвистыми рогами по мокрой кафельной стене.

— Ни за что и никогда! — сердито прошипел Сиракузов, выходя на лестничную площадку. — Пока не поставишь в шкафу табуретку… И моль выведи!

Клев на Навозихе

— Ну что?

— Не берет, сволочь! — в бессильной злобе скрипнул зубами Мамыков.

— Надо же! — восхитился Грецкин. — Как вас напугали-то. Не берет… Но и бумагу не подписывает?

— Не подписывает, — вздохнул Мамыков. — Нельзя говорит, и хоть ты тресни.

— Ну что ты за зам у него такой?

— Да хороший я у него зам, и поэтому тоже не берет. Боится, что подсижу.

— А как быть? Дело-то стоит.

— Надо еще подумать, как его уломать, чтобы взял.

— Слабые-то места у него есть? Может, бабу ему красивше какую подложить? — предложил Грецкин.

— Да ну! — безнадежно махнул рукой Мамыков. — Рядом с ним такое чудо писаное лежит, что на других он и смотреть не хочет.

— А если его подпоить и бабло в карман засунуть?

— Не пьет уже лет пять. Как на этой чуде-юде женился, так и не пьет. Боится, что уведут.

— Вот черт! — задумался Грецкин. — Ну, а увлечения у него какие есть?

— Ну, вроде рыбак он заядлый. Хотя на нашей Навозихе и клева-то, сам это знаешь, не бывает, но исправно торчит там каждую субботу. Релаксирует!

— Так увяжись с ним. Скажи, что прикормку клевую достал. А уж что он с крючка снимать будет, моя забота. Директор магазина «Живая рыба» в области — мой кореш!

В следующую субботу начальник одного из департаментов районной администрации Голянский со своим заместителем Мамыковым сидели на бережку Навозихи с закинутыми удочками. На той стороне речки обосновалась еще одна компания рыбаков. Как обычно, не клевало. Ни у тех, ни у этих.

— Ну и где же твоя волшебная прикормка? — с иронией спросил Голянский.

— А вот мы щас ею речку-то посыплем! — громко сказал Мамыков. И посыпал Навозиху обыкновенным просом. На той стороне что-то громко плесканулось, и через пару минут поплавок у Голянского резко ушел в глубину. Тот потащил удочку и ахнул: на крючке сидел килограммовый сазан. Которых в Навозихе отродясь не водилось.

— Не может быть! — не поверил своим глазам Голянский, дрожащими руками снимая трепыхающегося сазана с крючка. — Ты, Мамыков, просто кудесник. А ну, еще попробую!

Он поплевал на червяка и закинул удочку. Поплавок тут же уехал вбок. Голянский выдернул еще одного сазана. Причем точно такого же, как первого. Потом еще, еще, еще. И неожиданно клев так же резко оборвался, как и начался.

— А ну, сыпни еще своей чудесной прикормки! — азартно крикнул Голянский Мамыкову. Мамыков посыпал Навозиху просом. Но Навозиха молчала.

— Тьфу ты, блин! — разочарованно сплюнул в воду Голянский.- Только разошелся, и на тебе!

— Навозиха, а Навозиха, дай нам еще рыбки! — дурашливо возопил Мамыков, воздев руки кверху и косясь на темную шевелящуюся тень в глубине реки.

И тут Навозиха забурлила, из ее вод восстал аквалангист с пустым садком в руках.

— Сазаны кончились, господин Голянский, — сказал аквалангист, выплюнув загубник. — Если немного подождете, подвезут свежего карпа…

Бешбармак с пампушками

— Алло, здравствуйте! Это служба досуга. Хотите поговорить с девушкой?

— Да какая еще, на фиг, девушка? Некогда мне — бешбармак варю. Надо уже сочни в бульон опускать. Все, пока!

— Извините, это служба досуга. Это я вам только что звонила?

— Ну, чего надо? Не хочу я говорить ни с какой девушкой. У меня уже сочни довариваются. Сейчас и туздук подойдет… А запах, запах! Я обалдеваю! Все, не мешайте мне!

— Алле, извините, это снова я, девушка из службы досуга! Повторите еще раз, пожалуйста, что вы там такое варите?

— Ну, бешбармак.

— Как интересно! А я вот этот баш… бешбармак еще не варила никогда. Это, кстати, чье блюдо? Кто его придумал?

— Постой, как тебя там…

— Анжелика! А вас как зовут, молодой человек?

— Петро я. Постой, Анжелика, сейчас я туздук сниму, а то лук разварится…

— Лук разварится… Как интересно!

— Так вот, Анжелика, у меня в корешах есть и башкиры, и татары, и казахи. И все они говорят, что это их национальное блюдо. Я и не спорю. Главное, что они меня научили, как его готовить. Очень просто и очень вкусно. А я их научил варить настоящий украинский борщ, с пампушками!

— Петро, а если не секрет, кому вы варите ваш этот бешбармак?

— Та кому — себе ж!

— А где же ваша жена?

— Объелась пампушек… В разводе я!

— Как интересно! А вы не могли бы, Петро, и меня научить варить бешбармак?

— Что, вот так по телефону?

— Нет, по телефону не надо. Он мне так надоел сегодня! А вы знаете, у меня как раз смена кончается…

— Так тебя ж, поди, муж дома ждет?

— А мой муж объелся груш!

— Вон оно как! Ну, тогда подъезжай, Анжелка! Диктую адрес. Да, прикупи-ка сметаны. Я тебя и борщ варить научу. С пампушками!

Бессонница

Кузякину не спалось. Он ворочался, ворочался, потом решил посчитать овец — слышал, что это иногда помогает. Досчитал до пятнадцати и сбился — бараны заволновались, стали перебегать с места на место. Когда они немного успокоились, Кузякин вновь стал считать этих пугливых животных. Только с третьей попытки ему удалось пересчитать всю отару. Удовлетворенный Кузякин стал было уже засыпать. Но тут пришел чабан — здоровенный небритый брюнет в брезентовом плаще с капюшоном, и поинтересовался, что это Кузякин делает в его отаре.

— Да вот не спится, — пожаловался Кузякин. — А говорят, когда посчитаешь овец, приходит сон…

— Ну да, а тут пришел я, — буркнул пастух. — Ну и сколько ты их насчитал?

— Пятьсот семьдесят пять штук! — отрапортовал Кузякин.

— Так, а было шестьсот, — задумчиво сказал пастух и поудобнее перехватил герлыгу, длинный шест с крюком на конце. — Где еще двадцать пять?

— А я почем знаю? — пожал плечами Кузякин. — Видно, сперли, пока ты где-то шлялся. Сам-то где был?

— Да я это… Только на пять минут отлучился, — смутился чабан. — За куревом сходил.

— А что, оставить за себя некого было? — поинтересовался Кузякин. — Сейчас ведь время такое, все всё тащат, ничего без присмотра оставить нельзя.

— Да вот то-то и оно, что некого, — вздохнул пастух, закурил и гулко закашлял, отчего отара вся разом испуганно подпрыгнула на месте и брызнула врассыпную. — Сын со мной работал, да в армию ушел. Говорит, лучше там строем ходить, чем здесь строить этих глупых баранов.

Кузякин, дослушав его, сбегал и вернул отару на место, подгоняя овец разбойничьим посвистом

— Слушай, у тебя неплохо получается, — похвалил чабан, когда запыхавшийся Кузякин вернулся обратно. — А не хочешь ко мне в напарники? Все равно ведь не спишь…

— Прямо и не знаю, — с сомнением сказал Кузякин. — Как-то это неожиданно.

— Я тебе платить буду. Натурой, — продолжал уговаривать его брюнет.

— Как это? — засмущался Кузякин и даже покраснел. — У меня нормальная ориентация, я на женщине женат.

— Дурачок, ты это чем подумал? — ласково сказал чабан. — Я тебе в счет зарплаты овцами буду платить. Пойдет?

— А что я с такой зарплатой буду делать?

— Ну, ты какой-то совсем не такой, — с досадой сказал чабан. — Ты когда-нибудь вообще баранину ел?

— Ну, ел. Я ее, можно сказать, даже люблю.

— Вот, — одобрительно сказал чабан, раздавив окурок о каблук сапога. — Овца — это и есть и баранина. Только пока живая.

— Так мне ее что, надо будет… того, как это… ну, убивать, что ли? — потрясенно спросил Кузякин.

— А как же! Добровольно она тебе мяса не даст, — авторитетно заявил чабан. — Разве что только шерсть. И то без особой радости. Ну, выбирай, чем будешь брать зарплату: мясом или шерстью?

— Лучше шерстью, — подумав, сказал Кузякин. Он вспомнил, что его теща умеет вязать, и ей иногда дальние родственники присылали из деревни вонючие посылки с овечьей шерстью, которую теща затем азартно теребила и скручивала из нее нить для пряжи.

— Ну, на сегодня твой рабочий день закончился, — сказал чабан. — Ты неплохо потрудился: и пересчет мне сделал, и разбежаться отаре не дал. Так что сейчас мы тебе настрижем зарплату…

Он ловко выхватил герлыгой из отары за заднюю ногу тучную овцу, посадил ее на курдюк и защелкал невесть откуда взявшимися огромными ножницами. С придушенно мекающей овцы шерсть стала сползать, как толстый вязаный свитер.

— Здорово! — восхитился Кузякин. — Я подобное только по телевизору видел. Так австралийские фермеры стригут.

— Как видишь, не только австралийские, — горделиво сказал чабан, по небритым щекам которого струились ручейки пота. — Хочешь попробовать?

— Хочу! — азартно сказал Кузякин. Он тут же оседлал наполовину остриженную овцу и плотоядно защелкал ножницами…

— А-а-а, сволочь, что ты делаешь! — услышал вдруг Кузякин истошный вопль, и очнулся. Он обнаружил себя в супружеской постели, сидящим верхом на жене. В одной руке Кузякин держал маникюрные ножницы, а на кулак другой его руки были намотаны волосы жены. И эти волосы Кузякин пытался состричь.

От увесистой оплеухи Кузякин свалился на пол и растерянно забормотал:

— Извини, пупсик, я и сам не знаю, как это получилось. Не мог заснуть, начал считать овец, и вот…

— Я тебе покажу овцу, козел ты безрогий! — продолжала бушевать его дородная половина. — Ишь, чего удумал! Совсем уже сбрендил со своей пьянкой. Все, перебирайся на диван. Со мной ты больше спать не будешь!

Кузякин безропотно ушел в зал, на диван. И снова не мог долго заснуть: все думал, как там его новый знакомец один справляется с такой большой отарой, и кто же все-таки увел из нее целых двадцать пять овец? А может, уже больше? И Кузякин решил еще раз пересчитать отару…

Зонтик

Налетели тучи, грянул гром, сверкнула молния. И, как полагается, хлынул дождь. А ведь профессор Беляев по НТВ обещал сухую солнечную погоду. Старый холостяк Игорь Александрович Зудилов хлопотливо раскрыл зонт и довольно улыбнулся: какой он все же предусмотрительный!

Мимо пробежала тоненькая, вся вымокшая девушка. Мокрое платье очень выгодно облепило ее гибкую фигурку. Но не это заставило дрогнуть сердце застарелого холостяка: девушка под этими потоками хлещущей с беспощадного неба воды выглядела такой беззащитной, что хотелось ее по-отечески прижать к своей груди, оградить ото всех напастей, обсушить, обогреть, напоить горячим чаем с лимоном и мармеладками.

— Сударыня, становитесь под мой зонтик, а то совсем промокнете и простынете! — несмело, без всякой надежды окликнул юную незнакомку Игорь Александрович. Девушка остановилась, обернулась. Игорь Александрович был еще ничего себе: ему было всего сорок лет, он хорошо зарабатывал в своем департаменте городской администрации, не пил, не курил и мог позволить себе со вкусом одеваться. Девушка это, похоже, оценила, потому что в ее прелестных карих глазах появился интерес.

— Правда? — спросила она мелодичным, задевающим самые глубинные струны холостяцкой души голоском. — Спасибо, я воспользуюсь вашим предложением.

И она в самом деле шагнула под зонт к Зудилову и почти прижалась к нему. Евгений Александрович обомлел.

— Зонт у вас маловат для такого случая, — весело прощебетала девушка. — Кстати, меня зовут Юля. А вас?

Зудилов заглянул в ее теплые, озорные глаза и… пропал.

— Меня? Евгений Александрович, — пролепетал он. — Хотя нет, зовите меня просто Женя. А насчет зонта… Это мы сейчас исправим!

И увлек Юлю к ближайшему бутику.

— У вас зонты побольше этого есть? — строго спросил он менеджера магазина, показывая ему свой зонт.

— К сожалению, нет, — с действительным сожалением сказал менеджер. — Как раз сегодня у нас зонтов вообще нет, последний перед вами купили. Но мы можем предложить для вашей девушки замечательный плащик. Только что из Англии…

— Как мило! — захлопала в ладоши Юля. — Берем, Женечка?

— Несомненно, — важно сказал Евгений Александрович.

А дождь на улице к тому времени уже кончился.

— Милый, мне как-то неудобно выйти под солнце в этом плаще, — надула губки Юля. — А платье еще не обсохло. Смотри.

И она медленно повернулась перед ним вокруг своей оси. У Зудилина ту же пересохло в горле. Поперхнувшись, он судорожно зашарил по карманам. Так как наличные Евгения Александровича ушли на оплату плаща, в ход пошла кредитка. Юле купили изящный вечерний ансамбль от самого Кардена, и перед начавшим сдавать свои позиции старым холостяком предстала элегантная зрелая дама восхитительной красоты.

— Ну что, пойдем? — нерешительно протянул Зудилин ей руку.

— Пешком? Никуда я не пойду! — отрезала Юлия Никаноровна (теперь она попросила называть себя так). — Я каблучки могу сломать! Нет, конечно, если ты живешь недалеко, то можно и пройтись…

Евгений Александрович захлебнулся от восторга и вызвал такси.

— Завтра же купим свою машину! — пообещал он Юлии Никаноровне уже в такси, прикинув, что денег у него на счету еще вполне достаточно.

А потом он взял кредит и купил особняк. А потом Юлечке захотелось на Багамы, и Евгений Александрович впервые в жизни взял крупную взятку. Аж дымился, когда сгорал от стыда, но взял. А на второй взятке его взяли самого и…

— …Вы что-то хотели сказать, молодой человек? — с выжидательной улыбкой смотрела на него мокрая прекрасная фея.

— Кто, я?

Евгений Александрович потряс головой, отгоняя наваждение. И сказал наставительно:

— Нельзя в такую погоду без зонтика ходить, девушка. Простудиться можно!

И побрел по лужам дальше, к своей остановке…

Анна на рельсах

— Ну и чего ты тут разлеглась, как барыня?

— Уйдите, сударыня, прошу вас, не мешайте мне!

— Как же это я уйду, коли это мой участок, и я его должна осмотреть.

— Мне до вас нет дела, проходите дальше.

— Зато мне есть. Здесь не должны находиться посторонние предметы. А тем более тела!

— О боже! Тело, тело… Да, скоро здесь будет обезображенное тело.

— Так ты еще кого-то ждешь? Бомжа какого безобразного, что ли? А с виду вроде ничего женщина, трезвая, и вон как прилично одета. Правда, старомодно как-то. Шляпку-то где покупала?

— Не помню. Ах, да, мне её пошили…

— Ишь ты! Ну вставай давай. Еще простынешь, по женской-то части. Мучениев потом не оберешься. Да и супруг будет недоволен. Кто у нас муж-то?

— Он очень богатый, известный человек. Хотя, судя по вашей странной одежде, вы не из нашего круга и, скорее всего, не знаете моего супруга.

— А, так он у тебя из этих, как их там, из олигархов, что ли? Развелось их нынче, разве всех упомнишь.

— Нет, он не граф. Он князь. А я люблю другого. И в этом моё несчастье! Скажите мне, сударыня, когда же будет скорый поезд?

— Граф, князь…. Да нонче какое хошь звание купить можно. Так это, выходит, ты из-за каких-то двоих козлов с дутыми званиями лежишь тут, на рельсах? Под дождем? И скорого ждешь? Так я тебе скажу, что скорые здесь не ходят.

— Как это не ходят? Всегда ходили, а теперь — нет?

— Ты не на ту ветку легла, девонька! Здесь только грузовые шлёндают. И то в час по чайной ложке. Кризис же, мать его… Ну, вставай, вставай, когда ещё состав пройдёт… Может, только под утро. Да такой грязный, вонючий!

— Какой же такой?

— Да цистерны с нефтепродуктами! И вот представь: пройдёт он, а ты останешься тут лежать — чёрная, липкая, вся в солярке и бензине, мазуте! Бр-р-р! Да на тебя никто и посмотреть не захочет. Ни первый твой козёл, ни второй, ни вообще какие другие.

— О боже! Нет, такого конца мне не надо!

— И правильно, девонька! Время придёт, и достойный конец тебя сам найдёт. Вставай, пошли ко мне в дежурку. Чаю попьём, по душам поговорим. Ты мне про своих козлов подробнее расскажешь, я тебе — про своих! Ну, пошли, милая. Да шляпку, шляпку подними!

У всех дети как дети…

— У всех дети как дети! Один ты у меня… Торгаш несчастный! Вот кем стал Колька Бандурин?

— Ну, прокурором.

— А-а, то-то! А ведь вместе росли, можно сказать.

— Мама, так Кольку Бандурина сняли недавно.

— Как это сняли? Прокуроров у нас не снимают!

— А вот его сняли! За злоупотребления. И теперь он сам может сесть. Где-нибудь рядом с Олежкой.

— Как, Олежка сидит? Такой красавец, спортсмен, чемпион. За что же его?

— Связался там с одними, долги они вышибали.

— Ну ладно, а вот взять Витеньку Пожарского. Кто ты и кто он?

— Ну, артист он… С погорелого театра.

— Не погорелого, а областного драматического!

— Прогорел театр. Уже полгода актерам зарплату не платит.

— Боже, какое время! Какое несчастье! Ну и где теперь Витенька?

— Не переживай за него, мама! Он все же, как-никак, мой одноклассник. Я его к себе пристроил.

— Куда, торгашом? В свою лавку? О, несчастная я, несчастная! За что только боролись твои деды и прадеды?

— Во-первых, маму, не в лавку, а в один из сети магазинов. Во-вторых, мои деды и прадеды и боролись за то, чтобы всем было хорошо.

— Ай, оставь, тебя не переспоришь, торгаш несчастный!.. Постой, куда это мы едем?

— Уже не едем, а летим, мама! На Сейшелы

— На Сейшелы? Не хочу! Мы там уже были.

— А куда же ты хочешь, мама?

— На Бали!

— Ну, на Бали, так на Бали! Поворачивай, Сергей Михайлович! Так, кто у нас там еще остался, мама?..

Факир-макир

— Дядя Карим, ты чего такой взъерошенный?

— Э-э, балам, вот сижу, полисыя жду.

— Зачем, кто ее вызвал?

— Я и вызвал.

— А что случилось-то?

— Что-что… Пошел на смена, забыл пропуска. Возвращаюсь, стукаю в дверь. А мине не открывают.

— Может, тетя Фарида куда вышла?

— Куда? Нощь ведь. Я опять стукаю. Наконец, открывает мне моя Фарида, моя жаным*. И какой-то она шибко ласковый. Как будто я полушка принес.

— Так у тебя получка неделю назад была, дядя Карим. Мы еще с тобой на нее пива попили.

— Вот-вот! Еще триста рублей остался, я жена отдал. Э-э, думаю, жаным, меня на мягкий хлеб не проведешь! Кино смотрю, этот, как его, анекдоты слушаю. Я в шипонер. А там — сидит! Голый, слушай, ножки крендель сделал и шалма на голова!

— Ух ты! Мулла, что ли?

— Тьфу на тебя, Петька! Этот шалма на его голова был мой шарф! Ага, думаю, вор, мой вещь хотел украсть! Жена пугал, вон сама не свой к свой мама убежал! Сейчас, говорю, сволишь, я тебе секир-башка* сделаю, обрезание ясым*! Я его поймал за этот…

— Прямо за…?

— Еще раз тьфу на тебя! За рука! Тащу его как баран из сарай и кричу: «Ты кто, зачем на мой шкаф поселился?». А он мне: «Я йог, йог!». Слышишь, брат Петька, на глаза мне врет, говорит, «йок» его тут. Как же йок*, когда бар*?

— Хе-хе, дядя Карим, йог — это вроде факира!

— Ну да, он потом так и сказал, что он — факир-макир, мой жена лешит. Это без штана лешит?! Я хватаю его за горла, а он кричит: «Уйди, я в астрале!» Я понюхал — тошно! И в шкафа, и на пол! Чушка какой-то, а не факир!

— Ой, не могу! Дядя Карим, в астрале — это когда душа из человека выходит…

— Она у этот факир-макир и вышла. Он лежит на свой… асрал, весь сасык*… вонюший, и еще издевается: я, говорит, не рваный…

— В нирване!

— Был не рваный, Петька, был! А теперь вот сижу, полисыя жду. Сам вызвал! Тюрма теперь буду жить.

— Погоди, дядя Карим! Вон, смотри, это не твой факир, босиком и в одних трусах побежал? Ату его, ату!

— Он, сволишь! Сейчас догоню, дорву ему все, что осталось, чтобы совсем йок стал! Тюрма буду жить! Я такой шеловек!

— Да ну его, дядя Карим! Пошли ко мне лучше пиво пить, у меня получка была!

— Полушка? Это, балам, хорошо! Но как меня потом моя Фарида, моя жаным, меня найдет?

— Найдет, дядя Карим, не сомневайся! Бабы — они всегда и везде, всё и всех находят! Хоть русские, хоть татарские, хоть каковские!

— Правильные твои слова, иптяш* Петька! Ну, тогда пошли к тебе пиво пить!

Некоторые примечания:

*балам — дитя мое (с татарского);

*жаным — душа;

*секир-башка — и так все знают;

*ясым — произведу;

*йок — нетути, отсутствует;

*бар — а это наоборот, то есть — есть;

*сасык — амбре, неблагоприятный запах;

*иптяш — товарищ, друг, приятель. Кореш, одним словом.

Между небом и землей

Петрович утром в понедельник проснулся с тяжелой головной болью — мозжило так, что искры из глаз сыпались, а губы с правой стороны рта как будто задеревенели.

«Эх, не надо было вчера мешать водку с пивом!» — с раскаянием подумал он (в который уже раз), и только свесил гудящую голову с дивана, чтобы посмотреть, не оставил ли чего на полу себе на утро для опохмелки, как в черепной коробке у него что-то взорвалось. Перед глазами сразу же все стало багровым, потом потемнело, и Петрович под оглушительный звон в ушах устремился в этой кромешной мгле к какой-то светлой точке, постепенно разраставшейся впереди.

«Ни фига себе, лечу куда-то! — как-то отстраненно подумал Петрович. — С чего бы это вдруг?»

И внезапно догадался: да это же он дуба дал! Но не испугался, потому что ему было не больно, и не страшно, а просто интересно. И главное, пропало мучительное желание опохмелиться.

А светлая точка все расширялась и расширялась и становилась ярче. «Ага! — вспомнил Петрович из когда-то прочитанного в газетах и услышанного по ящику. — Это тот самый знаменитый тоннель и есть, по которому души покойников (ёкарный бабай — дождался: я — покойник!) устремляются к своему светлому будущему. То есть к вечной жизни! Ладно, полет пока нормальный. Посмотрим, что будет дальше…»

А точка между тем уже превратилась в ослепительное круглое оконце размером с футбольный мяч.

«Однако, эта загробная жизнь для кого-то вечное райское наслаждение, а для кого-то и вечные муки, — опять же вспомнил Петрович с беспокойством, — А меня-то, меня что ожидает в конце этого тоннеля?»

Петрович, после недолгого анализа своего жизненного пути, решил, что он может оказаться где-то посередке, потому как жизнь он вел, по его разумению, как все — местами грешную, местами праведную. И грехи у него были так себе: ну, пил, курил, дважды женился, Хоть и нечасто, но регулярно изменял обеим женам, как впрочем, и они ему, почему и кукует остаток жизни бобылем. Работу свою всегда работал добросовестно, разве что, когда уходил в запой на пару-тройку дней, забивал на нее. Но зато никого в своей жизни не обокрал, не убил. Ну и куда его такого определят там, куда сейчас со свистом летит его душа сквозь темный тоннель?

Внезапно темень закончилась, и Петрович оказался стоящим на какой-то странной субстанции — туман не туман, облако не облако, так, что-то вроде геля, но прочнее и лишь слегка проседающее под его весом. И вокруг было ослепительно светло, хотя солнца видно не было. И что удивительно — Петрович был абсолютно гол, и видел и ощущал себя, все свои члены, в которых ему сразу же не все понравилось. Что-то могло быть побольше, а что-то и поменьше. Ну, пивное пузо, например.

«Так, это я, похоже, все же на небесах, — предположил Петрович. — Но когда же я стану этим… бесплотным духом? А-а, я же, наверное, должен сначала пройти это, как его, чистилище!»

И тут какая-то неведомая сила подтолкнула Петровича еще немного вперед, и он с удивлением обнаружил себя в хвосте негромко гудящей огромнейшей очереди, змеившейся на поверхности этого самого зыбкого, но прочного небесного субстрата, и терявшейся где-то там, в сверкающем далеке. А к толстому рукаву этой гигантской очереди с разных сторон стекались ручейки пожиже, в один из которых и угодил наш Петрович.

Перед ним стоял кто-то очень худой и сгорбившийся, и страшно знакомым жестом чесал пальцами одной босой ноги волосатую икру другой. Рыжий мох покрывал и худые веснушчатые плечи. А рядом с ним переминался с ноги на ногу плешивый маленький мужичок.

Петрович уже догадался, кто этот рыжий, тем не менее, потрогал его за плечо очень осторожно. Рыжий обернулся. И Петрович расплылся в радостной улыбке: точно, Иван Сахнюк. Он работал трактористом в райжилкомхозе, жил недалеко от Петровича, и они как-то даже выпивали вместе. Но потом Сахнюк куда-то пропал. И вот обнаружился здесь.

— Ты-то как сюда попал? — спросил Петрович Сахнюка, пожимая ему руку. — И что это за тип с тобой?

— Да как? Ехал с кумом поддатым на тракторе, свалился с моста в реку, — пожаловался Иван, вяло отвечая на рукопожатие Петровича. — Захлебнулись, на фиг! И вот мы здесь. Сам-то как сюда, Петрович?

Петрович, досадливо дернул плечом:

— Считай, что тоже захлебнулся. Ты мне скажи, долго здесь торчать-то придется?

— Да говорят, некоторые уже по несколько лет топчутся. Ты знаешь, скоко здесь народу? Миллионы! Подожди, вон как раз Аркашу-блатаря опять в конец очереди архангелы волокут. Помнишь его?

И точно, два дюжих типа в длинных хламидах и со светлыми радостными лицами, треща крыльями, проволокли по воздуху болтающего босыми ногами грузного пузатого мужика, и свалили его к ногам беседующих.

— Ффу! — сказал мужик, потирая ушибленный крестец. — Опять двадцать пять! Да когда же этот беспредел кончится, а?

В этом мужике Петрович узнал урку местного пошиба Аркашу, убитого черт знает еще когда в пьяной драке.

— А, Петрович! И ты преставился? — нисколько не удивился он, увидев Петровича, и деловито высморкался куда-то вниз, под облако. — Ну, жди своей очереди. Тут, земеля, не все так просто.

— А ну расскажи! — придвинулся к нему, и еще сантиметров на десять вперед, вместе с подавшейся немного очередью, Петрович.

— Вот ты, я так кумекаю, можешь быстрее меня пройти к вратам, потому как почти безвинный, — авторитетно сказал урка Аркаша. — А я в той драке, если помнишь, двоих зарезал. А потом уж меня колом по голове. Вот за это душегубство меня каждый раз архангелы, чтобы им пусто было, в конец очереди передвигают. Уже пятый год так…

— Во, глянь-ка! — радостно перебил его Сахнюк. — Юрка Ибрагимов заявился! Да как-то странно он выглядит.

— Вижу, — прищурившись, подтвердил Петрович, и ахнул. — Вот блин! Он же не идет, а плывет вроде. И нижнюю часть тела в руках держит. Ну, дела…

— Здорово, Юрка! — гаркнул Аркаша. — Ты чего это… какой-то некомплектный?

— Здоровей видел! — угрюмо ответил Ибрагимов, поудобнее перехватывая свисающую из-под мышки вторую половину своего тела. — Чего, чего! Под поезд попал, перерезало вот.

— Гляньте-ка, гляньте! — заблажил Аркаша. — Наш глава пожаловал! Три дырки в груди. И одна контрольная — во лбу, хо-хо! Узнаю почерк!

— Никак, грохнули все же делягу, — с сочувствием сказал Петрович, и тут же фыркнул возмущенно. — Ты глянь, чего-то архангелам шепчет! Вот сволочь, и здесь, наверное, хочет без мыла пролезть. Не выгорит!

— Это у него-то не выгорит? — хохотнул Иван Сахнюк. — Вон, смотри, архангелы уже полетели с ним в начало очереди. А ты, Юрка, чего в нашем конце стоишь? Ты же, получается, как мученик загнулся. На тебе ведь чужой крови нет, так ползи в начало очереди.

— Если бы! — вздохнул Юрка, усаживаясь верхней частью корпуса на отрезанные поездом ноги, которые он бережно подложил под себя. — Я как раз рельсу отвинчивал, да по ходу увлекся — подсчитывал, сколько дадут за нее. Ну и прозевал поезд-то. Так что и сам вот сюда вознесся, и вон видишь, человек сорок гурьбой стоят, кулаками мне грозят? Дак вот, оказывается, их тоже с собой прихватил. Веришь, нет — чуть самосуд мне по дороге сюда не устроили! Совсем бы меня порвали, да конвой заступился. Ну, эти, которые с крылами. Дескать, не трожьте его, с ним на том свете и так такое сотворят, такое!.. Ну, мы это еще посмотрим. Не верю я, мужики, во всю эту чертовщину.

— Во, смотрите, смотрите, а это что за толпа подвалила? — шепотом сказал Петрович и поежился. — Без рук, без ног, а то и без голов. Слышь, чудо в перьях, кто это такие, а?

— Нам с вами не положено общаться! — передернул крыльями ближний из архангелов, присматривающих за порядком в очереди к вратам чистилища. — Ну да ладно, все равно уже никому не проболтаетесь. Это боевики с Кавказа. Их ваши силовики из гранатометов и минометов покрошили в последней операции. Да вон и сами силовики следом ползут не в лучшем виде — подорвались на мине.

— Ух ты! — поежился Сахнюк. — Выглядят, как скот на мясном рынке, блин!

— Слышь, корефаны! — отвлек собеседников от этого тягостного созерцания неугомонный Аркаша. — А вы заметили, что только в нашенскую, рашенскую часть очереди все мужики, считай, молодыми поступают. А вот соседи, гляньте — что немцы, что, итальяшки, япошки там всякие, америкосы — сплошь развалины. Им всем лет по восемьдесят-девяносто. Прямо мумии ходячие. То ли дело мы — кровь с молоком! Мужики еще хоть куда!

— Хоть куда! — эхом повторил за ним Петрович, заплакал и… пришел в себя.

Он лежал на полу, рядом валялась не открытая даже бутылка пива. Петрович потянулся было к ней дрожащей рукой, но вспомнил, где только что побывал, помотал головой, гудящей как трансформаторная будка, и захлопал по карманам, нащупывая мобильник.

«Нет, позвоню-ка я сначала в скорую, — подумал он. — Пусть еще разок откачают, а там видно будет».

Третья звезда Каблукова

Вот как, значит, это было. Отмечали юбилей начальника Кривопятского ГОВД подполковника Мерзляева. Много почетных гостей из города и области, а также весь офицерский состав горотдела были званы на фуршет. Подполковник сиял: все у него складывалось в этой жизни как надо. Был он еще молод, здоров, у него была замечательная красивая жена и умные дети, дом полная чаша, уважение со стороны властей и сослуживцев, вот-вот должны были забрать его в УВД, а там — третья, полковничья звезда. А затем и вовсе одна. Но большая.

И вот все это ему высказывали в тостах гости и сослуживцы, вручали дипломы и складывали к ногам подполковника, то есть на стоящий отдельно столик, свертки с подарками. И если подполковник в начале фуршета сиял как медный пятак, то к середине его блистал уже как серебряный полтинник, так его все облизывали.

И всем было так хорошо, так все любили и уважали друг друга, что одно слово — идиллия.

Так нет же, нашелся один, который чуть не поломал весь этот праздник. Это был известный правдолюбец (всегда такой негодяй водится в любом коллективе), участковый инспектор лейтенант Каблуков. Ему уже за сорок, а все — лейтенант. Вот за то самое, за правдоискательство. Его сначала не хотели приглашать на фуршет, но подполковник сказал своему заму Рахимову, что это бросится в глаза. Мол, испугался какого-то зачуханного лейтенантишки. Нет, пусть приходит. Только надо предупредить, что если что, то вместо двух звездочек у него тоже может оказаться одна. Но маленькая.

Так вот, самым последним слово попросил этот самый участковый. Замначальника ГОВД Рахимов, пристально смотря в глаза Каблукову, как бы ненароком смахнул со своего погона пылинку. Каблуков ему кивнул: дескать, «будь спок». И торжественно начал:

— Я тут много чего хорошего слышал про нашего начальника. И со многим, можно сказать, согласен…

Рахимов облегченно вздохнул.

— Но ведь у каждой медали есть оборотная сторона, — продолжает между тем лейтенант, а сам весь распрямляется, становится как бы выше («Все, началось!» — понял Рахимов и зажмурился). — Почему же никто не скажет, на какие шиши наш подполковник построил себе особняк за полтора миллиона баксов, ездит на «Мерседесе», который мы, даже если скинемся всем горотделом, никогда не сможем купить. Разве что за общую годовую зарплату…

В зале повисла мертвая тишина, в которой был слышен даже шорох мурашек, забегавших по спине Рахимова. А подполковник Мерзляев поперхнулся маслиной и начал багроветь.

— И разве кто-нибудь сможет спросить нашего начальника, почему это наш отдел по борьбе с экономическими преступлениями нещадно гоняет бабулек с укропом-редиской, а на базаре торгуют только лица кавказской национальности, и не одной? — гремел Каблуков. — Не потому ли, что у рынка, кроме собственной крыши, есть еще одна — милицейская? Кому хватит смелости заявить, почему наши следователи и оперативники добиваются роста раскрытия преступлений не тем, что ловят настоящих бандитов и убийц, а тем, что выбивают нужные признания из случайных людей или мелких жуликов?..

Начальник угрозыска откусил край стакана и громко захрустел им, с ненавистью глядя на все распаляющегося Каблукова. А тот, похоже, уже потерял всякий страх, хотя и выпил-то вроде совсем чуть-чуть.

— Или кто может прямо рубануть, что почти со всеми молоденькими сотрудницами горотдела у начальника неуставные отношения? — продолжал свой обличительный спич участковый (при этих словах жена подполковника закатила глаза и сползла под стол). — Что с подчиненными он ведет себя по-хамски, а с вышестоящими — по-лакейски?.. Ну, так кто все это осмелится сказать не за спиной нашего дорогого начальника, а прямо ему в глаза?

Каблуков обвел суровым взглядом притихший зал. Все стояли потупившись.

— Вот и я этого не скажу. А потому очень скоро быть нашему подполковнику и полковником, и генералом! — заключил лейтенант и хлопнул стопку водки.

«Ф-фу, пронесло!» — обрадовался Рахимов и закричал:

— Пьем здоровье дорогого нашего начальника!

— И чтобы все сбылось, как только что сказал здесь участковый Каблуков, — добавил сам подполковник Мерзляев, на щеках которого вновь заиграл здоровый румянец. — Старший лейтенант Каблуков…

Вот так на сорок втором году жизни Каблуков неожиданно для себя получил долгожданное повышение по службе. Но на фуршеты его с тех пор больше не приглашают…

Повестка

— Кто там?

— Откройте, мы из военкомата!

— С каким еще автоматом?

— Да не с автоматом мы, не с а-вто-ма-том!

— А, так вы с матом? Нет, не пустим, у нас матом не ругаются!

— Да кто ругается? Никто не ругается! Откройте, мы из военного комиссариата!

— Откуда, откуда?

— Да из военкомата же!

— А, из военкома-а-та! Так бы и говорили. А что вам нужно?

— Да не что, а кто. Куфайкин И. С. здесь проживает?

— Ну, здесь.

— Так откройте, мы к нему.

— Зачем это?

— Так ему повестка!

— Какая еще поездка?

— Да не поездка, а повестка! Хотя правильно: сначала повестка, потом поездка.

— Какая еще поездка?

— Ну, в армию же.

— Не, никуда он не поедет.

— Как это не поедет? Все поедут, а Куфайкин И. С. не поедет?

— Таки не поедет!

— Это почему?

— А нет его дома!

— А где он?

— А за хлебом пошел!

— А когда будет?

— Через неделю.

— Точно через неделю?

— Точно, точно!

— Ну, ладно, мы придем через неделю.

Прошла неделя. Снова:

— Кто там?

— Мы из военкомата, откройте!

— А, проходите, проходите, гости дорогие!

— Спасибо! А что вы это нам с порога водку предлагаете?

— А выпейте за здоровье нашего дорогого внука, сына и брата Куфайкина Ибрагима Соломоновича!

— Нет, мы на службе! Вот вам повестка, уважаемый Иб… Ибрагим Соломонович.

— Оставьте себе, товарищ прапорщик! А вот вам мой паспорт.

— Зачем? У нас в военкомате сдадите. А пока распишитесь в получении повестки.

— Нет уж. Сначала вы посмотрите в паспорт!

— Ну, и что там?

— Да вы на дату моего рождения смотрите.

— Да чего мне смотреть? Я и так знаю, что тебе пока двадцать шесть лет. Еще не поздно долг Родине отдать!

— Да нет, товарищ прапорщик, вы число и месяц рождения видите?

— Ну и что?

— А то, что это вчера мне было двадцать шесть лет. А сегодня с утра мне — уже двадцать семь! Да вы выпейте, выпейте, не стесняйтесь.

— Ну, тогда с днем рождения тебя, падла!

Удобство с видом на город

Живущий в пригороде областного центра Н. Петр Иванович Растяжко утром поспешил по привычному маршруту — в конец своего огорода, где пристроилась скособоченная дощатая будочка. Дернул ручку дверцы — она оказалась запертой изнутри. Ничего не понимая, Растяжко снова потянул дверь на себя. Из уборной послышался чей-то раздраженный голос:

— Занято!

— Но это же мой туалет!

— Знаю, Петр Иванович, — ответили ему изнутри. — Я уже заканчиваю.

Голос показался знакомый. И только тут Петр Иванович обратил внимание на то, что за оградой его участка стоит и дребезжащее урчит старенький уазик-таблетка. Машина эта была приписана к поселковой администрации. «Ехал себе человек по делам, да тут и приспичило ему», — успокоившись, подумал Растяжко. Он обхватил бурлящий живот руками и покорно запереминался на месте.

Наконец дверца сортира распахнулась, и из нее вышел слесарь-сантехник Михеич, он же главный коммунальщик поселка. Из кармана его комбинезона торчали разномастные ключи.

— Вот, принимай, Петр Иванович, работу! — торжественно сказал Михеич, обтирая руки ветошью.

— Какую еще работу? — не понял Петр Иванович.

— Да ты внутрь загляни, балда!

Растяжко заглянул и действительно обалдел. На месте прежней дырки, выпиленной им прямо в дощатом полу, красовался… белоснежный унитаз. Все как положено: стульчак с пластиковой крышкой, сливной бачок, пришпандоренный к неоструганной деревянной стене.

— Что это? — потрясенно спросил Растяжко?

— Администрация деньги получила из областного бюджета на развитие коммуналки, — гордо сказал слесарь-сантехник. — Так что пользуйся. На, распишись вот, что у тебя теперь канализация есть.

— Какая же это канализация?

— Унитаз я тебе поставил?

— Ну, поставил.

— Ну и расписывайся давай!

— Постой Михеич, а как же… это… Ну, смывать чем?

— Ну ты прямо как ребенок, — поморщился Михеич. — Как понадобится тебе в туалет, прихватишь с собой ведро воды, всего делов-то. Правда, зимой желательно подогретой. Ну, не тяни, расписывайся, мне еще сегодня надо успеть весь ваш переулок удобствами оборудовать.

Петр Иванович оглянулся на свой кривобокий сортир, в глубине которого прямо-таки светился новенький красивый унитаз, махнул рукой и поставил свою закорючку в какой-то бумажке, подсунутой ему Михеичем. Он уже собрался бежать в дом — за водой для сливного бачка. Но его остановил все тот же Михеич.

— Чуть не забыл! — хлопнул он себя по лбу. — На той неделе никуда не уезжай.

— А что?

— Водопроводом займемся.

— Неужто и на него деньги выделили? — поразился Растяжко, и даже забыл, зачем он пришел на конец своего огорода.

— А то. У тебя колодец-то есть?

— Конечно.

— Вот, полдела уже сделано. Ведро-то на вороте, поди, старое?

— Да уж, и клепал я его, и паял, а все протекает.

— Вот и жди меня в следующую пятницу. Ведро тебе новое привезу. Черпай им водичку и носи домой на здоровье! А хочешь — на огород, или вон опять же для сливного бачка.

— А расписаться надо будет, конечно, как за водопровод? — вздохнул Растяжко.

Но Михеич его уже не слышал. Он, насвистывая, уже устанавливал унитаз в соседнем туалете типа «сортир». Коммунальная реформа в пригородном поселке города Н. шла полным ходом!

Игра в снежки

Коренной москвич студент Гарик Карапетян декабрьским вечерком вышел из подъезда дома своей однокурсницы Наденьки Рыжовой. Они только что закончили подготовку к очередной экзаменационной сессии и потому у Гарика было хорошее настроение. Под стать была и погода: мягкая, чуть-чуть морозная. Крупными хлопьями валил снег, мягким ватным одеялом покрывая дома, улицы, деревья, смоляные кудри Гарика.

— И-эх, как хорошо-то! — закричал Гарик, слепил снежок и метнул его наудачу.

Снежок попал в лобовое стекло одной из стоящих у подъезда крутых иномарок. Иностранка взревела дурным голосом. Тут же распахнулось окно на втором этаже и какой-то мужик не менее дурным голосом прокричал:

— Э, ты, а ну отойди от моей тачки! Или сейчас выйду — мало не покажется!

— Да не трогал я вашей машины! — обиженно ответил Гарик.

Но хорошее настроение у него не пропало, и вторым снежком он залепил точно в распахнутое окно автовладельца. Тот выругался и исчез в глубине квартиры.

Гарик захохотал и побежал прочь. Позитив все еще не оставлял студента. Он на ходу еще раз зачерпнул снежок и легонько бросил его в спину торопливо семенящей впереди него женщины.

— Караул, грабят, убивают! — пискнула та и припустила бегом по тротуару. Но поскользнулась и упала.

Гарик, все еще улыбаясь, подошел к ней, протянул руку.

— Уйди, маньяк! — завизжала тетенька, прижимая к груди сумочку.

— Да я же помочь вам хотел, — сконфуженно пролепетал Гарик. — Ну, не хотите — как хотите.

И опечаленно пошел прочь. А крупные хлопья снега, кружась, все падали и падали вниз, как будто с неба на землю вдруг устремились мириады белых бабочек. Гарик подумал о своей однокурснице Наденьке, с которой они сегодня столько трудились, готовясь к сессии, и у него потеплело в груди.

Он снова слепил снежочек и просто высоко подбросил его вверх. Снежок, описав крутую дугу, упал точно на бритую голову вразвалку шедшего перед Гариком рослого парня.

— Быкуешь, пацан? — бритый угрожающе выставил перед собой сжатые кулаки и косолапо пошел на Гарика. — Э, да ты еще и нерусский? А ну стой!

Гарик тут же нырнул в подвернувшийся двор. Запыхавшись, встал за покрытое снежной шапкой дерево, выглянул. Бритого не было. Гарик вздохнул с облегчением.

И тут ему в спину мягко ударил снежок и послышался заливистый детский смех. Гарик вздрогнул и обернулся. В пяти шагах стояла тепло одетая хорошенькая девчушка лет семи-восьми и лепила новый снежок.

— Какой ты смешной! — весело сказала она. — Давай в снежки поиграем, а?

— Девочка, тебя разве не учили, что нельзя общаться с незнакомыми мужчинами? — разулыбался Гарик. — А вдруг я нехороший?

— Да какой ты нехороший! — снова засмеялась девочка. — Ты смешной. Да и не боюсь я тебя. Со мной охрана. Ну, теперь твоя очередь. Брось в меня снежок!

И только тут Гарик заметил, что за соседним деревом стоит, весь покрытый снегом, как большой сугроб, верзила.

— Бросай снежок, парень, бросай! — поощрительно прогудел сугроб. — Но смотри мне!

И он сунул руку во внутренний карман.

— А можно, я домой пойду, а? — жалобно сказал Гарик. — У меня бабушка больная.

— Ладно уж, иди! — милостиво разрешила девочка. — А это тебе на дорожку!

И увесистый снежок угодил Гарику точно в лоб.

— Контрольный! — довольно крякнул охранник. — Молоток, Юленька. А ты иди, мужик, иди! Пока мы не передумали…

Ломовая жизнь

Пункт приема металлолома. Раннее утро, но пункт уже открыт. Из окошка, позевывая, выглядывает, как заспанный сурок из своей норки, дюжий приемщик.

Появляется первый посетитель с похмельной рожей. Он протягивает в окошко какую-то смятую посудину.

— Так, что это у тебя? — вертит в руках посудину приемщик.

— Так кастрюля же, — заискивающе говорит посетитель. — А смял для конспирации.

— Ладно, беру, — неохотно говорит приемщик. — Все, что ли? Тут тебе даже на бутылку пива не хватит.

— А если с крышкой? — подумав, спрашивает посетитель.

— С крышкой должно хватить, — отвечает приемщик. — Неси. Только смотри, Димон, чтобы жена не застукала. Тогда тебе самому крышка, а то и мне. Ты уже пятую кастрюлю за этот месяц сдаешь… Так, а ты чего мне притаранил?

— Тоже крышка, — едва отдышавшись, хрипит уже другой посетитель бомжеватого вида.- Только канализационная.

— Эх, ты! — с укором говорит приемщик. — А если кто в люк упадет?

— Буду только рад гостям! — беспечно машет рукой бомж. — Давай, взвешивай и гони бабки. Может, меня уже и правда кто дожидается. Выпьем по маленькой, полежим, как люди.

— Мальчик, а мальчик, ты-то сюда чего приперся? — рассчитавшись с бомжем, укоряюще говорит приемщик прыщавому подростку. — Да еще с маминым утюгом. Неужели родители тебе карманных денег не дают?

— Дают, но уже не хватает, — шмыгнув носом, пожаловался пацан. — Я подружку себе завел.

— Ну, тогда вместе и носите ко мне металлолом. У нее дома тоже, наверное, утюги и другие полезные… то есть, бесполезные приборы есть, — взвешивая утюг, доверительно говорит пацану приемщик. — Глядишь, на свадьбу себе заработаете. На вот тебе… двадцать рублей… Ладно, ладно, не плачь — тридцать, так уж и быть… Разоришься тут с вами, на фиг!

Тут слышится лязг гусениц, земля подрагивает, а вместе с ней подпрыгивает и будка приема металлолома.

— А ты чего, служивый привез мне на этом драндулете? — уважительно спрашивает приемщик бравого сержанта, вылезшего из устрашающего механизма с торчащей из приплюснутой башни пушкой.

— Сам ты драндулет! — снисходительно сплюнул на землю вояка. — Не видишь — БМП. Принимай! Дембель у меня, прибарахлиться надо.

— Нет, сержант, ты уж извини, но боевую технику брать не буду, — испугался приемщик.

— Да какая она боевая! — пренебрежительно сказал сержант и достал из кармана гранату. — Смотри сюда: выдергиваю чеку, бросаю внутрь. Ложись!..

Бабахает оглушительный взрыв, дымящаяся башня гусеничного драндулета подпрыгивает и залихватски заваливается набок, как берет на десантнике.

— Ну вот, — удовлетворенно крякает сержант. — И это ты называешь боевой техникой?

— Ух ты, как в ушах звенит! — трясет головой приемщик. — Но это… У меня же нет таких весов, чтобы завесить такой кусок железа.

— Не парься, оценивай на глазок, я тебе доверяю, — закуривает сержант.

Отсчитав вояке пару тысяч рублей, приемщик поднимает голову на звук шаркающих шагов. К будке подошел пожилой мужичок с авоськой, набитой смятыми алюминиевыми пивными банками.

— Дядя Коля, а ты-то чего здесь делаешь? — удивленно говорит приемщик.

— Забыл, что ли, племяш? — сердится старикан. — Меня же на той неделе на пенсию вытурили!

— А, ну да! — вспомнил приемщик и сконфуженно почесал в затылке. — Ладно, тебе, как родственнику, платить буду по льготному тарифу. Вот тебе твои первые пятьсот рублей.

— Так, пятьсот рублёв умножаем на тридцать днёв, — бормочет дед, засовывая деньги в карман. — Получаем… Получаем пятнадцать тыщ. Пятнадцать! За каким же чертом я вкалывал за десять, а?

Свидание

— Мужчина, вы тут кого-то ждете?

— Жду. Но не вас.

— А может быть, все-таки меня?

— Почему вы так решили?

— Ну, я же вижу, вы в руках держите газету «Флирт», и рубашка на вас кремовая.

— Погодите, погодите… Ну-ка, назовите свой ник.

— «Нефертити».

— Ну да, как же я сразу не понял. Вот и кофточка на вас розового цвета. Юбочка синяя. Все точно, как написали. Что ж вы так долго не подходили, я уже чуть было не ушел.

— Не забывайте, что я все-таки дама. И потом, я хотела убедиться, что вы, в самом деле, тот, как вы себя описали. Я шла к Гераклу. Ведь это ваш ник?

— Да, я Геракл. А что, непохож?

— Нет, почему же. Правда, вот этот ваш нос картошкой как-то не вяжется с тем греческим профилем, который вы приписали себе.

— Что вы говорите! А вы вот написали, что у вас большие голубые глаза. Они, конечно, с голубизной. Немного. Но вот насчет больших… Может, вы слегка прищурились?

— Кто бы говорил! А где широкие плечи? Что за опухоль скрывает ваш брюшной пресс? Впрочем, я вижу, что он у вас действительно накачан. Вот только чем?

— А как насчет «длинных стройных ног»? Или по дороге нечаянно погнули?

— Ах ты, коротышка! Тоже мне, Геракл недоношенный! Лгун несчастный!

— Сама-то, сама-то! Нефертитька, вот ты кто!

— Прощай! И забудь мой электронный адрес!

— Да уж конечно! Сейчас приду домой, и убью все твои посты. И без тебя всякого хлама в компе хватает!

— Ну, что же ты не уходишь, Геракл! Или как тебя на самом деле?

— Да Коля я. Слушай, а ты вообще-то ничего. Не Нефертити, конечно. Да и кто она такая, эта Нефертити? Миф египетский. А ты вот она, живая, сердитая, но в моем вкусе. Как тебя зовут?

— Ну, допустим, Вероника. А как насчет погнутых ног?

— Вероника… Какое чудное имя. А насчет ног извини. Это я со зла ляпнул, когда ты по моему носу проехалась. Очень даже ничего ноги. Я бы даже сказал — ножки. Признаться, не люблю глупых дылд с ножищами. До них, как до уток, все доходит только на седьмые сутки. И вообще, мне кажется, мы подходим друг другу.

— Ты так думаешь, Николай? Признаться, и ты мне сразу понравился. Иначе бы я к тебе просто не подошла. Вот только зачем наврал про себя?

— Веронька, ну это же реклама. Ты, кстати, тоже пропиарила себя — будь здоров. Ладно, забудем об этом. Предлагаю продолжить нашу беседу у меня дома за чашкой шампанского.

— Надеюсь, приставать не будешь?

— И не надейся!

— Тогда пошли.

Талант

— А-а, помогите! Тону-у! — послышался отчаянный вопль с реки. И он донесся также и до ушей двух приятелей, хормейстера областной филармонии Семанина Сергея Федоровича и ведущего солиста ансамбля песни и пляски «На зорьке» Чебутько Григория Захаровича. Они этой вечерней порой засиделись на лоне природе, неспешно попивая коньячок и чинно беседуя.

— Вы слышали? — насторожившись, сказал Чебутько. — Кричит вроде кто-то.

— Кричит, — согласился Семанин. — Баритон. Хотя сбивается на тенор.

— А-а, кто-нибу-у-удь! — вновь возопил голос.

— На драматический тенор, — прислушавшись, уточнил Чебутько.

— Мама-а! Погиба-ю-ю! — надрывался утопающий.

— Да нет, вот теперь перешел на бас, — удивился Семанин. — Причем, вибрато, вибрато-то у него какое! С таким грудным регистром я бы поработал.

— Ай-я-я-й, люди добрые! — завизжал тем временем все отдаляющийся голос.

— Поразительно! — покачал головой Семанин. — У этого товарища отличные природные данные! Слышите, Григорий Захарович, как он легко с баса-профундо перешел на дискант? Вот это я понимаю — обертон! Вам этот голос не знаком?

— Нет, не слышал такого, — немного подумав, честно признался Чебутько. — Возможно, какой-нибудь самородок из районной самодеятельности, решил порепетировать на лоне матушки-природы.

— Ну так, пойдем, глянем, кому принадлежит такой чудный голос? — предложил Семанин.

— Ну, насчет чудного… не знаю, я бы поостерегся — ревниво сказал Чебутько. — Перспективный, скорее. Что ж, пойдемте, посмотрим…

Приятели встали с примятой травы, неторопливо прошлись по берегу реки в одну сторону, в другую. Но в сгущающихся сумерках на водной глади никого и ничего не было видно и слышно.

Потоптавшись еще с минут пять на кромке берега, Чебутько и Семанин, повернулись друг к другу и беспомощно развели руками.

— Через двадцать минут Николаша за нами приедет, — сказал, посмотрев на часы Семанин. — Что, Григорий Захарович, будем закругляться?

— Да, пожалуй, — кивнул лысеющей головой Чебутько.

Шурша травой, они вернулись к месту своего пикничка.

Чебутько, разлив остатки коньяка по пластмассовым стаканчикам, потянулся своим к Семанину:

— Ваше здоровье, Сергей Федорович!

— Прозит, — церемонно сказал в ответ Семанин.

Они чокнулись и допили коньяк, бросили в рот по дольке лимона и дружно зачмокали, втягивая себя вяжущий и освежающий сок.

Квакали лягушки на соседнем болоте, ухала выпь. На чернеющем небе появились первые звезды. А прежнего тоскующего голоса больше так и не было слышно.

— Пропал, — вздохнул Семанин.

— Что вы сказали? — вздрогнул заглядевшийся на стреляющий искрами костер Чебутько.

— Талант, говорю, какой в человеке певческий пропал, — с сожалением повторил Семанин.

— Почему пропал? — возразил Чебутько. — Если это настоящий талант, то он обязательно выплывет. Но где же наш Николаша? Уже двадцать минут, как должен быть здесь.

— Запаздывает, — огорченно сказал Семанин. — На него это не похоже. А я обещал жене ровно в десять быть дома. Сейчас волноваться будет.

— Да вон он, едет! — радостно воскликнул Чебутько, увидев быстро приближающийся по прибрежной грунтовой дороге свет автомобильных фар и ровный гул мотора.

— Ну, и где тебя черти носят? — с укоризной сказал своему водителю Николаю Семанин. когда тот, хлопнув дверцей филармонического микроавтобуса, вышел к ожидающим его приятелям.

Волосы у шофера были мокрые.

— Не поверите, — возбужденно сказал своим обычным скрипучим — как железкой по стеклу, — голосом Николаша. — Выехал-то я к вам даже раньше, чем договаривались. Жарко же, дай, думаю, окунусь у бережка. Да ногой в яму попал, оступился, тут меня течение и подхватило. И как понесло-понесло! А я плаваю-то чуть лучше топора. Ну и давай на помощь звать. И ведь никого! А вы что же, не слышали, как я кричал?

Чебутько с Семаниным одновременно с изумлением посмотрели друг на друга. И почти также синхронно отрицательно помотали головами.

— Хорошо, рыбаки меня на лодке нагнали, вытащили, — вздохнул благодарно шофер. — Ну что, поехали?

И, садясь за руль, от избытка чувств запел противным дискантом:

— И за борт ее браса-и-т

В набежавшую волну!..

Все как у людей

— И это вся твоя зарплата?

— Ну.

— Сколько тут?

— Ну, как обычно: пятнадцать девятьсот… Нет, пятнадцать сто.

— Ты что, пропил целых восемьсот рублей? — возмутилась Вера Львовна. — И почти трезвый? Ага, я все поняла: ты потратил эти деньги на баб!

— Нет, Верочка, никаких баб! — затряс головой Егор Иванович. — Я их честно пропил. Но только двести. А еще шестьсот был должен Сумакову. Да я ж тебе говорил — он мне свой спиннинг перепродал. В магазине он знаешь, сколько сейчас стоит?

— Не знаю, и знать не хочу. И вообще. Ты же говорил, что тебе шеф обещал поднять зарплату?

— Обещал, — согласился Егор Иванович. — Да господи, Верунчик, мы же и так с тобой нормально живем! У нас же все как у людей. Холодильник есть? Есть! В холодильнике есть? Есть! Телевизор есть?

— Есть, есть! И в телевизоре есть! — насмешливо подхватила Вера Львовна. — А то, что я уже пятнадцать лет в одной шубе хожу? Что у тебя один костюм на все случаи жизни? Боже мой, кругом люди как люди, одни мы как… как не знаю кто!

Егор Иванович хотел был что-то возразить, но тут в дверь позвонили.

— Сиди, я сама открою! — повелительно сказала Вера Львовна.

Она ушла в прихожую, и почти тут же, пятясь, вернулась. За ней шел субъект с пистолетом в руке и вязаной шапочкой-маской на лице с прорезями для глаз.

— Спокойно! — сипло сказал незнакомец. — Это ограбление! Я знаю, что вы вчера продали «Лексус», и деньги у вас дома. Несите сюда этот миллион, и тихо, мирно разойдемся.

— Вера, ты слышишь! — поперхнулся Егор Иванович! — Нас грабят! Я же говорю, у нас все как у людей! В понедельник на работе расскажу — все упадут. Да вы проходите, проходите, товарищ грабитель. И шапочку свою снимите, жарко же — вон как с вас капает.

— Какой, к чертовой бабушке, «Лексус», какой миллион? — пришла в себя, наконец, Вера Львовна.- Вон они, наши миллионы, на столе лежат. Нам на них месяц жить. Если у тебя совести нет, можешь забирать их!

Тут грабитель, наконец, огляделся по сторонам. Да, небогато.

— А это… Квартира у вас какая? — смущенно спросил он.

— Ну, пятнадцатая, — неприветливо сказала Вера Львовна.

— Точно? Пятнадцатая, не шестнадцатая? — с подозрением переспросил гангстер.

— Точнее не бывает, — подтвердил и Егор Иванович. — Шестнадцатая рядом.

— Черт, опять зрение подвело, — сокрушенно вздохнул незнакомец. — Нет, надо бы мне все же к окулисту как-то… Ладно, извините, я пошел. До свидания!

— Да, — остановился он у выхода. — А зачем вы себе железную-то дверь поставили? У вас же все равно за ней ничего нет…

— Ну как… У нас в подъезде у всех такие двери, если вы могли заметить, — пожал плечами Егор Иванович. — Вот и мы поставили. Чтоб все как у людей…

Где зарыта собака

Герой этой истории здравствует и поныне. А потому в рассказе этом назову его просто Гена.

На работу Гена явился с расцарапанной физиономией, следами краски на ней и весь какой-то обкорнатый: его знаменитые кудри были коротко острижены, а пушистые бакенбарды вообще исчезли. От расспросов сослуживцев он отмахивался, блудливо прятал глаза и молча отдувался. И только под конец рабочего дня, когда мужики по случаю получки сгоношились на пузырек, у Гены развязался язык. А произошло вот что…

Гене жгла карман заначка, которую он хотел просадить в выходной. И тут его благоверной вздумалось красить полы. Шансов вырваться на волю не было никаких. И тогда Гена сказал жене, что выкрасит все сам, а переночует на кухне, на раскладушке. Ну а чтобы жена и дочь не угорели от испарений краски, предложил им идти (с ночевкой) к теще. То есть — маме его жены.

Когда они ушли, Гена выждал для верности с полчаса и быстренько смотался в магазин. Приготовив все для покраски полов, он распочал одну из двух принесенных бутылок водки, закусил и взялся за кисть. Пару раз мазнув по полу в прихожей, он вновь пошел на кухню. Жить стало заметно веселей. А чтобы впредь далеко не ходить, Гена притащил выпивку и закуску в прихожую и расставил все на расстеленной газетке.

Дело пошло споро. Быстренько выкрасив пол в прихожей, он вытеснил себя со всей снедью в зал. Выпил еще, покурил. Красил он также оживленно, но уже как-то неуверенно: то кисть уронит, то сам носом сунется в пол.

Часа через два Гена выкрасил половину комнаты. Здесь он откупорил вторую бутылку. Отдохнул. Вновь принялся махать кистью. Покрасит-покрасит, что-то гундося себе под нос, потом оттащит газетку с выпивкой и закуской подальше. Опрокинет стопочку, покурит — и вновь за работу. Правда, краска ложилась на пол уже не так ровно, ею кое-где были орошены стены, мебель. Она также оставила свои следы на штанах Гены, носу и почему-то даже на ушах.

Но Гена на это внимания не обращал и азартно размахивал кистью. В конце концов он, вместе с остатками водки и закуски, загнал себя в угол. Однако пройти из зала по свежевыкрашенному полу на кухню не решился: помнил наказ жены насчет халтуры. А жену Гена не то, чтобы побаивался, — скорее, почитал. Поэтому он решил, пока просохнет краска, подождать здесь, в уголку. Благо, что оставалось достаточно места, чтобы сидеть, вытянув ноги, а в бутылке еще кое-что плескалось.

Однако пить больше Гена уже не смог. Он уронил голову на грудь и заснул. Пробуждение же было ужасным: над ним нависла жена и отчаянно поносила его:

— Урод! Пьяница!

Рассвирепев окончательно, она принялась охаживать Гену снятым с его же ноги тапком. А Гена не мог даже поднять головы: во время сна он сполз и прилип к непросохшей еще к тому времени краске кудрями и одной бакенбардой.

Натешившись вволю над непутевым супругом, жена отчекрыжила ему ножницами намертво приставшую к полу растительность, выровняла ее затем по всему параметру бедовой головы, которую она в приступе раздражительности именовала не иначе как «никчемным отростком» да и отправила Гену в таком виде на работу.

— Вот как оно, друзья мои, красить полы в одиночку, — закончил свое горестное повествование Гена и осушил вторую стопку.

Друзья сочувственно повздыхали. Хотя в душе-то они прекрасно осознавали, что собака зарыта совсем не там. Мужики знали, где схоронена эта зловредная псина. Но выкапывать ее никому не хотелось. В том числе и Гене…

Ходок

Отдыхал я несколько лет назад в красноярском санатории «Енисей». Соседом по палате у меня был некто Николай Петрович, крепкий еще на вид мужик за шестьдесят с небольшим лет. Как оказалось, он всю жизнь проработал на стройках прорабом. Я сразу обратил внимание на его походку: она была легкой, и это при том, что весу в Петровиче не меньше центнера. Сделал ему комплимент.

— Если бы ты побегал по стройкам столько, сколько я, и у тебя была бы такая походка, — сказал польщенный Петрович.

В столовой нас рассадили по разным местам — у Петровича диета. Он устроился неподалеку от меня, напротив улыбчивой молодящейся блондинки. После ужина Петрович исчез. Вернулся в палату уже ближе к десяти.

— Погуляли, поговорили, — довольно сообщил он мне. — Чувствую, что она не против. Еще немного поднажму, и Валька моя!

Стали укладываться ночевать. Петрович стащил с себя рубашку с длинными рукавами. Все его тело до пояса, особенно руки, оказалось покрыто какими-то крупными подкожными шишками.

— У меня сахарный диабет, обмен веществ нарушился, вот эта фигня и полезла, — поймав мой взгляд, пояснил Петрович.

Потом снял брюки. Колени у него были перемотаны эластичными бинтами.

— Мениски, — дал пояснение Петрович. — Оперировали, да толку-то. Теперь вот без этих перетяжек ходить не могу.

Потом он туго стянул голову специальной повязкой. Пожаловался:

— Мозги болят. Я же недавно попал в аварию, получил сильнейшее сотрясение.

А еще он перед сном съел целую пригоршню разноцветных таблеток

Утром меня ждало очередное потрясение: проснувшийся Петрович слез с кровати на пол и в туалетную комнату пополз… на четвереньках! — Тебе плохо, Петрович? — вскрикнул я. — Давай дежурного врача позову.

— Мне не плохо, — задыхаясь, ответил он. — Мне так всегда по утрам. Просто мениски страшно болят. Но ничего, разомнусь, и все будет нормально.

И ведь точно, размялся, туго перебинтовал колени и на завтрак уже шел едва ли не вприпрыжку.

Я отпросился у главного врача на выходные в город, к жене (ну вот такой я — не нужны мне чужие бабы, свою люблю). Петрович безмерно обрадовался тому, что останется один в палате.

— Сейчас вот провожу тебя до остановки, а заодно куплю винца, конфет, фруктов — Вальку надо будет на ужин пригласить. А кто девушку ужинает, тот ее и танцует, сам знаешь.

В санаторий я вернулся в понедельник. Палата моя была заперта. На всякий случай постучался — тишина. Отпер дверь своим ключом. В нос ударил резкий запах каких-то лекарств. Вышел из палаты, спросил у дежурной по корпусу, где мой сосед.

Та ухмыльнулась и сказала, что Петрович на втором этаже, в процедурной, под капельницей лежит.

— А что с ним?

— Он сам вам расскажет

Поднялся наверх. Дверь в процедурную была открыта. На кушетке под капельницей возлежал мой Петрович.

Он открыл глаза, слабо улыбнулся.

— Ты это чего здесь разлегся, старина? — спросил я его.

— Ох, чуть богу душу не отдал, — пожаловался Петрович. — Я же, старый дурак, как тебя проводил, еще и в аптеку зашел, виагру купил. Всего-то полтаблетки в тот же вечер и принял. Не знаю, чего я там успел с Валькой, но очнулся, когда меня начали ширять уколами. Это Валька, когда я отрубился, перепугалась и сбегала за дежурным врачом. Сердечный приступ случился. Вот отлеживаюсь… Пошли они на фиг, все эти бабы, вот что я тебе скажу!

И правда, Петрович больше в сторону Вальки и смотреть не хотел, а прилежно принимал все приписанные ему процедуры. Но когда я в пятницу снова засобирался в город, попросил, блудливо пряча глаза:

— Слушай, будь другом, займи, если можешь, рублей пятьсот… В понедельник отдам, племяш обещал деньжат подвезти.

— Шо, опять?!

— Да у меня же еще полтаблетки виагры валяется в кармане. Что добру пропадать?

— Тебя же эта Валька угробит!

— Не боись, на этот раз будет не Валька, а ее подружка. Она страшненькая, не так сильно возбуждает…

Ну что тут будешь делать с таким неутомимым ходоком? Только завидовать целеустремленности остатков его здоровья! Дал я ему, конечно, денег. И все выходные переживал за Петровича: выживет-не выживет?..

…Да выжил, выжил! И домой уехал с этой Валькой, которая все же посимпатичней. Решила она, видать, скрасить остатки лет Петровича…

Крик в ночи

— Лев Михайлович, майор в отставке! — представился мне сосед по номеру в санатории «Красноярское Загорье», где я как-то отдыхал.

Когда вечером стали отходить ко сну, Михалыч, как бы между прочим, сказал:

— Слышь, я ночами иногда разговариваю.

— Да ради Бога! — успокоил я его. — Может, чего интересного расскажешь.

Михалыч почти тут же захрапел. Заснул и я. И буквально подлетел на своей кровати от оглушительного рева:

— К-куда? А ну назад! Смирррр-нааааа!

Дрожащей рукой я включил ночник. Михалыч сидел на кровати и строго смотрел на меня невидящими глазами.

— Я кому сказал? А ну подойди ко мне! — потребовал майор.

— Да пошел ты! — рявкнул я в ответ. Михалыч вдруг часто заморгал и с удивлением спросил:

— А ты почему не спишь?

От возмущения я захватал ртом воздух, не найдя что ответить.

— Спи давай! — ворчливо сказал майор, откинулся на подушку и засопел.

«Может, все на сегодня?» — с надеждой подумал я. Но в эту ночь мне пришлось вставать еще раз — под утро я оттащил Михалыча от выхода на балкон: оказывается, он собрался в туалет, да перепутал двери. Представляю, какую бы он сделал кучу, шлепнувшись с восьмого этажа!

А утром, когда я рассказал майору, что тот вытворял ночью, он мне не поверил. Я же устремился к администраторше с просьбой отселить меня от горластого лунатика куда подальше. По возможности — в отдельный номер, пусть и за доплату. Но накануне случился массовый заезд отдыхающих.

— Потерпите немного, пока мы что-нибудь для вас придумаем, — участливо сказала симпатичная администраторша.

Ну, думаю, ладно, потерплю. В следующую ночь улегся спать с заткнутыми ушами — специально купил в аптеке беруши. Да что толку — опять проснулся от вопля Михалыча, хотя и несколько приглушенного.

На этот раз бравый старик с кем-то дрался во сне — махал кулаками и громогласно издавал боевые кличи. И тут меня осенило. Михлыч же военный, хоть и в отставке. И я зычно скомандовал:

— А ну тихо, майор! Перед тобой генерал! Руки по швам и чтобы ни звука мне до утра! А то сделаю из тебя капитана!

— Есть, товарищ генерал! — сдавленным голосом ответил Михалыч, сделал руки по швам и деликатно засопел. В эту ночь он уже не будил меня своими дикими криками.

Утром спросил его:

— Ну, как спалось?

— Ты знаешь, кошмар привиделся, — пожаловался Михалыч. — Будто вызвал меня к себе на ковер наш командир дивизии и такого фитиля мне вставил, что до сих пор жутко. А за что, так и не сказал!

Я не ушел из номера — подобранный мной к отставному майору ключик действовал безотказно. Как только Михалыч засыпал — я командовал ему от имени неизвестного мне генерала вести себя ниже травы, тише воды — и майор тихохонько сам спал всю ночь, и мне давал высыпаться.

Чертовщина

Праздники кончились. Встал утром — лучше бы вовсе не просыпался. Голова вава, во рту бяка, денег тютю. Слоняюсь по квартире, прихожу в себя. Жена шипит:

— Иди мусор вынеси, пьянчуга чертов!

Повиновался. Нагнулся за ведром — разогнуться не могу. Стал распрямляться, уперся рукой в посудный шкаф. Не рассчитал — загремели, зазвенели по полу банки-склянки. Вдобавок ведро с мусором опрокинул. Жена вообще зашлась:

— Уйди с глаз моих долой, сатана! Проваливай к дьяволу, идол!

Ушел молча: говорить не могу, каждый звук сверлит мозги. Вышел на улицу, куда податься — не знаю. Свет не мил, люди противны. Сел в первый попавшийся автобус. Нечаянно наступил какой-то крашеной девице на ногу. Она завизжала.

— Простите, — шепотом говорю, — я нечаянно.

— Пошел к черту, пентюх! — обласкала меня сквозь слезы. Вылез из автобуса на конечной и пошел, куда послали.

Долго ли, коротко шел — не помню. Голова гудит, во рту сухо, ноги-руки дрожат. Ну и состояньице, доложу я вам. Смотрю — бугор, за бугром яма. И ступени осклизлые вниз ведут. Черт его знает, что там? А, пойду: терять мне нечего!

Спустился. Дверь железная. Таблица на ней с горящей надписью «Дьявол. Звонить три раза». Верить иль не верить? Неужто в самом деле до преисподней добрался? А может, с похмелья мерещится? Позвонил на всякий случай. Дверь с лязгом распахнулась. На пороге вырос лохматый мужичок — хвост крючком, нос пятачком.

— Чего тебе? — хрюкает.

— Я, это, к дьяволу вот…

— А зачем?

— Так это, послали.

— Пошли, коли так.

Шли, шли каким-то темными закоулками. И пришли в огромное сводчатое помещение. Посредине очаг пылает. Пахнет серой и еще чем-то до боли знакомым.

Вокруг огня расположилась теплая компания этих самых, с пятачками. А во главе застолья — здоровенный рыжий громила. Точь-в-точь грузчик дядя Федя из нашего гастронома. Все по очереди зачерпывают ковшом из огромной посудины и пьют, черти. Чем-то жареным закусывают.

— Кто такой будешь? — грозно спрашивает рыжий. «Дьявол!» — догадался я.

— Вася я, — представляюсь. — А пожаловал к вам, Дьявол… кгм….

— Шайтанович, — подсказывает он уже более ласково.

…А пожаловал я к вам, Дьявол Шайтанович, потому, что меня сегодня без конца посылали к вам. И еще потому, что голова болит. А деньги кончились. И у моих корешей тоже. А жена не дает…

— Вообще-то нас и так до черта, — бурчит рыжий. — Ну да ладно, будешь сорок четвертым. Садись, раз пришел. Знаю я твое состояние — тут не то, что к черту на рога — к богу в рай полезешь. Плесните ему, черти. Пей, Вася!

Хлебнул я чертова зелья — аж мурашки по коже.

— Закусывай! — кричат мне со всех сторон.

— М-м, — отвечаю. — После первой не закусываю!

Черти от восторга заржали, захрюкали.

— Вот это по-нашенски! — крякнул их главный. — А ну, дребалызнем еще!

В общем, надрызгался я в этой тепленькой компании до чертиков. Что было дальше — не помню. Сплошной туман. Помнится — слабо, правда, — что мы еще всей нечистой силой наведались к ведьмам. Ух, доложу я вам чертовки! Хлебнул и там какого-то варева. Да такого, что земля из-под ног дыбом и — хлоп меня по лбу!

Очнулся — кругом все белое. Врач озабоченный рядом сидит, пульс мой щупает.

— Еще одна такая попойка, — говорит, — и только вас и видели.

Жена рядом сидит. Увидела, что я очнулся, перестала всхлипывать.

— Где тебя черти носили? — шипит.

Дудки, не скажу. Этот адресок мне еще сгодится!

Доказательство любви

— Так, значит, любишь? — задумчиво переспросила она, меланхолично жуя травинку.

— Угу! — страстно промычал он. — Жить без тебя не могу.

— А чем докажешь?

— Да чем угодно! — самоотверженно вскричал он. — Хочешь — объявлю на весь белый свет о своей любви?

Она холодно пожала плечиками. Он набрал полную грудь воздуха и издал душераздирающий вопль:

— Люди-и! Я люблю-ю!

— И-и… У-у… — загромыхало эхо.

На Кавказе при этом случилось землетрясение, на Алатау — оползни, а Урал вообще провалился сквозь землю.

— Хватит глотку-то драть, — раздраженно сказала она. — Это еще не доказательство любви

Он сник. Потом вдруг соскочил с места, одним махом взлетел на мачту высоковольтной линии и резво перебежал по проводу до другой. Когда он вернулся, подошвы его кроссовок еще дымились, а волосы искрились от электричества.

— Вот, ненаглядная моя: это рекорд. Я мог бы передать его в книгу Гиннеса, но дарю тебе! — великодушно объявил он.

Она зевнула.

— Скучно мне с тобой. Пойду-ка спать…

— Ах, так! — возопил несчастный влюбленный. — А что ты скажешь на это?

— На что «на это»?

Но его уже не было: умчался не то в Африку, не то в Южную Америку. Не было его долго — часа полтора. Но вернулся он с триумфом: весь исцарапанный, на взмыленной зебре, бережно прижимая к груди ослепительную Жар-Птицу. Он щелчком сбил с колена скорпиона, отмахнулся от мухи цеце и с трепетом протянул возлюбленной свой сказочный трофей:

— Тебе, родная!

И только тут в ее прекрасных глазах появилась заинтересованность. Она подошла к зебре, грациозно погладила полосатый бок.

— Милый, ты не находишь: очень оригинальный коврик для нашей спальни? —

— О да! — радостно поперхнулся он.

— А курицу эту мы зажарим и съедим на нашей свадьбе.

— Как хочешь, дорогая! — растроганно пролепетал он.

И свернул Жар-Птице шею…

Особенности произношения

— Петя, домой! — громко позвала женщина с балкона из дома напротив. Я кому говорю! Ужин стынет!

— Щас, — пробурчал пацанчик в зеленых шортах и вперевалку вошел в подъезд.

— А я с младых, можно сказать, ногтей приучился вовремя приходить вечерами домой, — сказал мне друг детства Владик. — Бабушка приучила.

— Что, в угол ставила?

— Если бы! — вздохнул Владик. — Ты же помнишь мою покойную бабушку?

— Она у тебя вроде казашка была?

Магрипа-апа всегда ходила с покрытым белым платком головой, в длинном, до пят, зеленом платье, и по-русски говорила хотя и бойко, но с непередаваемым акцентом. Например, она произносила не «шофёр», а «шопЕр» (то есть букву «ф» выговаривала как «п»). Не давалась Магрипе-апе почему-то и буква «в». Их соседа Володю она звала Болёдя.

— Ага, — подтвердил Владик. — Казашка. А дед хохол.

Владик внешне пошел в свою бабку-казашку: темноволосый, скуластый, с прищуренными глазами. Впрочем, я никогда не задумывался о его национальности, как и он, полагаю, о моей. У нас был общий двор, общая компания, общие игры, а больше нам ничего и не нужно было. И когда наша семья переехала в город, мне очень не хватало той нашей развеселой компании, и в первую очередь Владислава.

— Однажды мои родители уехали на свадьбу к родственникам, — продолжил свой рассказ мой друг детства. — Учебный год уже начался, так что дома остались я и бабушка Магрипа. И вот я в первый же день заигрался у нас во дворе и забыл, что надо идти на ужин. А бабушка раз позвала меня с балкона, два. А я ноль внимания. И тогда бабуля как гаркнет на весь двор:

— Блядик, иди кушить домой! Кушить стынет! Бляяядик, домооой!

Я помчался домой как ошпаренный, лишь бы бабушка замолчала. А как мне потом пришлось биться с пацанами, чтобы они перестали называть меня Блядиком…

Отсмеявшись, я приобнял Владислава за плечи:

— Ну что, дорогой мой…

— Только попробуй передразнить мою незабвенную бабушку, убью! — тут же перебил меня друг детства.

— …Дорогой мой Владислав, пошли за стол! — продолжил я. — У меня родился тост: за наших милых бабушек.

— Это можно, — облегченно вздохнул Владик. — Пошли!

— Слушай, а она не пробовала тебя называть не укороченным, а полным именем? — невинно спросил я, когда мы выпили еще по граммулечке.

— Это как? Блядислябом, что ли? — обиженно переспросил Владик. Первым под стол пополз я…

Тапкин и НЛО

Тапкин вез с дачи первые плоды своего труда: огурчики, помидорчики. И вдруг на грунтовку перед его стареньким жигуленком с неба свалился странный агрегат: то ли тарелка, то ли сковородка. Тапкин сразу смекнул: «НЛО!». И по тормозам.

У НЛО откинулась крышка, и на землю спустился кто-то. В сверкающим комбинезоне и скафандре, через который можно было разглядеть треугольную зеленую голову с огромными красными глазами.

— Мама! — прошептал Тапкин, и включил заднюю скорость. Но жигуленок лишь взвыл, а с места не тронулся.

— Да успокойся ты! — услышал вдруг Тапкин скрипучий голос у себя в голове. — Не трону я тебя. Видишь, авария у меня случилась. У тебя, случайно, ключа на шестнадцать нету?

— Найдется, — осторожно сказал Тапкин.

Пришелец залез под тарелку, полязгал там ключом, опять взобрался внутрь. Корабль мелко задрожал, но взлететь так и не смог.

— Вот блин, и у вас такая же чехарда! — удивился Тапкин.

Пришелец походил вокруг тарелки, пнул по одной из ее стоек, и спросил Тапкина:

— Может, дернешь?

— Сейчас поищу трос, — хмыкнул Тапкин.

Он зацепил его за одну из стоек НЛО.

— На счет «три» трогай, — скомандовал пришелец. — Сильно не газуй.

— Сделаем! — деловито отозвался Тапкин, и легонько тронул жигуленок с места. Трос натянулся, дернулся, и тарелка воспарила над землей. Она плавно поравнялась с машиной Тапкина. Через иллюминатор виднелась зеленая физиономия пришельца, разъехавшаяся в неземной улыбке.

Тапкин отцепил трос.

— Ну, землянин, пока! — телепатировал ему пришелец. — Спасибо за помощь.

— Погоди, брат! — крикнул Тапкин. — Возьми-ка гостинцев с собой.

Он вытащил из багажника ведра с огурцами и помидорами и подошел к висящей в полуметре над землей тарелке.

— Куда их тебе поставить? Открывай!

— Да неудобно как-то, — засмущался инопланетянин. — Мне-то тебя отдарить нечем.

— Ерунда, — сказал Тапкин. — Я знаю, что вы у нас постоянно шляетесь. Вот и завезешь в другой раз, что вы там у себя на дачах выращиваете. Заодно и ведра вернешь…

— Ну хорошо, — сдался инопланетянин, и в боку тарелки открылся небольшой проем, куда Тапкин затолкал оба ведра с помидорами и огурцами.

— Спасибо, друг! — растроганно прозуммерил пришелец. — Ну, бывай! Через неделю жди меня тут!

И НЛО стремительно взмыл в бездонную синеву неба.

Проводив его взглядом, Тапкин сел за руль жигуленка. На лице его блуждала мечтательная улыбка.

«А вот интересно: приживутся ли у нас на Земле ИХ овощи?» — думал Тапкин, подъезжая к своему дому. И решил: непременно должны!

Столкновение галактик

По телевизору сказали:

— Земле грозит катастрофа. Возможно столкновение нашей и соседней галактик. Они опасно сближаются…

— Вань, а, Вань? — испуганно позвала Вера дремавшего в кресле по соседству мужа.

— Ну, чего тебе? — проснувшись, отозвался из-под газеты Иван.

— Ты слышал, что по телеку сказали? Скоро наши галактики столкнутся!

— Вполне возможно, — снимая с лица газету, сказал Иван. — Вон их сколько в небе, звезд-то! Не миллионы и даже не миллиарды — мириады! Вот и сталкиваются!

— А чего делать-то? — заплакала Вера. — Может, в деревню, к маме переедем? Там хоть погреб есть.

— Да хоть в Америку! Хоть на Марс. Они же тоже в нашей галактике! — пояснил начитанный Иван.

— Так мы что, не спасемся?

— Нет! — твердо сказал Иван.

— А как же тогда быть?

— Спешить жить! — категорично заявил Иван.

— Как это? — перестала плакать Вера.

— Ну, для начала иди ко мне. И обними меня покрепче!

… — А дальше что? — счастливо спросила через полчаса запыхавшаяся Вера

— Поехали, посидим в «Астрале», — сказал Иван и плотоядно облизнулся.

— А при чем здесь ресторан? — удивилась Вера.

— А при том, что если в это время и произойдет столкновение галактик, мы и не заметим его! — убедительно заявил Иван. — Где мой любимый галстук, Верунь?

— А если не произойдет?

— Тем более не заметим! Ну, одевайся! А я пока такси вызову…

Амикан-батюшка

Знатный тунгусский промысловик Агриппин Култыгир с утра выпил чаю, надел свою теплую меховую парку, взял ружье, встал на лыжи и почесал в тайгу.

Еще с лета он заприметил баскую берложину под раскидистой лиственницей у говорливого ручья Суриннакан. Здесь жил одинокий старый медведь Амикан-батюшка. Раньше он шарашился себе по тайге, промышляя крупной сохатой и мелкой рогатой дичью. Но заболел пародонтозом и растерял по тайге все свои зубы.

И с тех пор стал озоровать. То лабаз у кого разлабазит, то подкараулит бабу какую под кустом и того… ягоды иль грибы отнимет. Кушать-то хоца! А однажды Амикан обидел и самого Агриппина Култыгира. Тот шел вечерком после получки из леспромхозовской лавки, нес домой жене бисер для вышивания, внучатам пряников, себе минеральной воды и так кое-что из макарон.

Эта старая сволочь Амикан вышел из-за угла, громко сказал Агриппину в ухо: «У-у-х!», чем очень удивил, забрал из его ослабших рук пакеты с покупками, да и был таков.

«Ну, Амикан-батюшка, погоди — зима придет, я тебя тоже удивлю, однако!» — поклялся себе тогда Агриппин Култыгир, пересчитал остатки получки и снова пошел в магазин, на этот раз за водкой. Потому как имел право.

И вот он, громко шурша лыжами и стуча прикладом ружья о закоптелый чайник, размашисто и уверенно скользил по снежному покрову к запримеченной еще с лета берлоге, злорадно мечтая, как он снимет шкуру с этого старого разбойника.

А снега навалило нонче — страсть! Обе лайки Агриппина устали карабкаться за ним по сугробам, плюнули да ушли домой. Остался наш промысловик один, закружал, заплутал да и вдруг резко куда-то провалился.

Очнулся Култыгир от того, что кто-то, радостно сопя, разделывает его. Волосы дыбом встали у промысловика: все, думает, кирдык ему пришел. А это Амикан, который и так плохо спал из-за холода в своей худой, давно не ремонтированной берлоге, проснулся, когда заплутавший охотник свалился ему на голову.

Пощупал удивленный косолапый тепло одетого, но слегка подмоченного промысловика, довольно заурчал и тут же приступил к делу. Содрал с незваного гостя парку, стащил с него шапку да бокари. Ободрал, короче, как липку, поставил на порог берлоги да как даст ему пенделя!

Оставшийся в одних теплых подштанниках китайской системы «Дружба» и самовязаных носках, промысловик Култыгир и опомниться не успел, как, прочертив в воздухе большую дугу, приземлился далеко от берлоги и задал такого стрекача, что уже через пять минут сидел у себя в чуме, пил чай и вдохновенно травил чумочадцам очередную охотничью байку.

А Амикан-батюшка… А что Амикан-батюшка? Он нацепил бокари на задние лапы (передние, как вы знаете, нужны ему для сосания), завернулся в парку, натянул себе на лысеющую бошку шапку-ушанку, согрелся, и снова захрапел. И снилось Амикану, что у него заново отросли зубы и на него заинтересованно поглядывает моложавая и недавно овдовевшая медведица Сынгоик из соседней берлоги, на той стороне говорливого ручья Суриннакан.

«Посватаюсь по весне, однако!» — счастливо думал Амикан.

«Нет, больше я на охоту не пойду, ну ее! — ворочался без сна у себя в чуме на старой оленьей шкуре некогда знатный, но теперь обмишулившийся промысловик Агриппин Култыгир. — А пойду-ка я лучше на пенсию. Вот, однако!»

На том оба и порешили…

Про Герасима, Муму и персидскую княжну

…Да заснешь ты, наконец? А, сказку хочешь! Да я уж тебе все их пересказал! Ладно, сам попробую сочинить. Ну вот, значит, берет Герасим персидскую княжну и бросает ее за борт. А та и вынырнула обратно, с Мумой в руках, утопленной Герасимом давеча. А в зубах у Мумы — Золотая Рыбка.

Вытянул их в лодку Герасим, сидит, крестится. На ту беду мимо Емеля проезжал на своей печи.

— Эй! — кричит. — Герасим! Ты чего там словил?

А к Герасиму от великого изумления ненадолго вернулся дар речи

— Что поймал, то поймал, — отвечает он Емеле. — Ехай дальше, сам разберусь.

— А то смотри, — почесал Емеля под мышкой. — У меня печка как раз раскочегарена. Могли б ушицы сварганить. Да и бабе твоей не мешает просохнуть.

— Сам ты баба! — оскорбилась дива персидских кровей. — Я, если хочешь знать, княжна!

— Это правда? — спросил Емеля Герасима.

— Ну… — сказал Герасим, успокоившийся и оттого обратно ставший немым.

— Что-то непохожа, — усомнился Емеля.

— Это у меня просто всю косметику смыло, — пожаловалась княжна. — Видел бы ты меня раньше!

— А как ты оказалась у Герасима? — пытает ее дальше Емеля.- Это же вроде совсем из другой оперы.

— Да, понимаешь, Разин-то, Степан — он мимо усадьбы барыни проезжал со своими казаками. С похмелья был, так на самогон меня у Герасима и променял, пьянь эдакая! — пожаловалась персиянка. — Барыня же, как увидела меня, приревновала к Герасиму и велела утопить. А этот немой — под козырек, ему же не привыкать! Камень мне на шею, и в воду. Изверг!

— Н-ну, -н-ну! — смущенно промычал Герасим, поглаживая Муму по мокрой дрожащей спинке.

— А как же ты выплыла, с камнем-то на шее? — удивляется Емеля. — И почему собачонка эта живая? По книжке-то этого, как его… Тургенева, этот немтырь к ней ведь тоже камень привязал.

— А я не сама! Это Золотая Рыбка! Запуталась в моих юбках и взмолилась, чтобы я ее отпустила, — весело говорит княжна. — Уже два моих желания выполнила. Я на дне вот эту собачку нашла и попросила Рыбку ее оживить, а меня — научиться, наконец, плавать.

— Так это получается, что у тебя теперь всего одно желание осталось? — спрашивает Емеля.

— Точно так! — наконец вмешалась Золотая Рыбка. — И давай-ка, красавица, загадывай его поскорее, да выпускай меня, а то я задыхаться начинаю.

— Да брось ты ее, — сказал Емеля. Он уже влюбился в княжну. — И перебирайся ко мне на печь. У меня тут хорошо! Тепло, пироги вон доходят. Слышь, Герасим у тебя совесть еще осталась?

— Нн-у, — растроганно промычал Герасим, сморкаясь и утирая слезы.

— Тогда греби к берегу.

Герасим взялся за весла. Княжна в это время что-то прошептала Золотой Рыбке и отпустила ее в воду.

— Вот, красавица, грейся давай, да ешь пирожок. Он скусный, с капустой, — ласково сказал Емеля, уступая княжне лучшее место на своей печи. — И ты, Мума, устраивайся поудобнее. Нечего тебе больше у Герасима делать. Он ведь неадекватный, от него всего ожидать можно. А с тобой, княжна, мы поедем, куда только велишь. Теперь я буду исполнять все твои желания, уж очень шибко ты мне глянулась. Кстати, что это ты там нашептала Рыбке?

— Так, пустячок один, — ответила с набитым ртом счастливая персидская княжна. — Чтобы Степке Разину, этому изменщику и душегубу, не сносить головы.

…Ну вот, заснул, наконец, мой внучек. Пойду-ка я, запишу эту сказочку, да другую сочиню для следующего раза. Глядишь, так и стану писателем на старости лет!

Оглавление

Интернациональный Союз Писателей

Библиотека группы «Стихи. Проза. Интернациональный Союз Писателей» в «Контакте» представляет…

Марат Валеев

Лекарство для тёщи Юмор, ирония, сатира.

  Вместо предисловия

  Сын партии

  Алексей Тишайший

  Противобаб

  Дед Мороз из слесарки

  Уколоть жену

  Пикник

  Тетка в Канаде

  Морской попугай Яков

  Зона турбулентности

  Йети Паша

  Немного про миногу

  Любовь бутербродиком

  С глазу на глаз

  Амнезия

  Общежитие для скворцов

  Вундеркинд

  Последняя серия

  С доном Альберто на Багамы

  Музон

  Сидоров и Маузер

  Побег

  Самосад

  Крупная разборка

  Мужчина ее мечты

  Угон

  «А ну выйди, сынок!..»

  Расчлененка

  Лекарство для тещи

  Интервью

  Ориентировка

  Гвадалквивир

  Идеальный супруг

  Утро в гареме*

  Груша на ночь

  Случай с Пятаченко

  А рядом — Самвел

  Ограбление по…

  Андрюшка Петрович

  В шкафу

  Клев на Навозихе

  Бешбармак с пампушками

  Бессонница

  Зонтик

  Анна на рельсах

  У всех дети как дети…

  Факир-макир

  Между небом и землей

  Третья звезда Каблукова

  Повестка

  Удобство с видом на город

  Игра в снежки

  Ломовая жизнь

  Свидание

  Талант

  Все как у людей

  Где зарыта собака

  Ходок

  Крик в ночи

  Чертовщина

  Доказательство любви

  Тапкин и НЛО

  Столкновение галактик

  Амикан-батюшка

  Про Герасима, Муму и персидскую княжну Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg