«Крылатый лев (СИ)»

Крылатый лев (СИ) (fb2) - Крылатый лев (СИ) 953K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Белл

Светлана Белл КРЫЛАТЫЙ ЛЕВ

Пролог

— Где же чудеса? Чудес хочу! Мама, где мое чудо?

— Подожди, малыш! Чудеса прилетают в свой срок.

— Не зря дитя тревожится. Ноябрь на носу. Припозднились нынче, а ведь снег скоро.

— Поглядите, какие нетерпеливые!.. Дольше ждешь — крепче радость.

Осенние разговоры жителей Светлого города.

В Светлом городе, затерянном меж зубчатых скал, каждая осень озаряется ожиданием праздника. Стоит только первому рыжему листу, потанцевав, лечь на землю, как горожан охватывает радостное волнение. Не только нетерпеливые школьники — даже сдержанные ремесленники и пронырливые торговцы то и дело останавливаются посреди улицы и вскидывают головы, да так, что на мостовую падают шляпы.

Никто не знает, когда наступит счастливый день: в солнечном сентябре или в октябре, опечаленном ливнями. Мелкие гномы, стараясь казаться солиднее, выдают красивые пророчества: «Еще не завершится лето, а вышина зальется светом…» или «На небе расцветут цветы, когда дождей дождешься ты…», но они никогда не сбываются.

Любимая пора всегда приходит неожиданно. Когда небо становится пестрым, будто дети плеснули в него акварелью, город охватывает веселая суета. Над черепичными крышами взвивается проворный дымок. Румяные хозяйки, подвязав твердые от крахмала фартуки, заводят сдобное тесто, а мужчины с уханьем тащат со дворов столы, чтобы выстроить их на Овальной поляне для грандиозного пиршества. Никто не ссорится в эти дни и никто не сидит дома. Все знают: яркое небо — предвестник знакомого, любимого, но все-таки чуда.

Три дня в городе звенят залихватские песни, гремят кадрили и фокстроты: земля содрогается от топота башмаков, ахает от цоканья сафьянных сапожек. Отблески искристых небесных кружев падают на сахарно-белые дома — и мир становится разноцветным. Чтобы поторопить чудо, Учитель эм Марк затевает великий хоровод — люди и гномы берутся за руки и медленно идут по кругу, вглядываясь в сияющую вышину. Негромкий напев рано или поздно обрывается ликующим вскриком. Первое, смелое, яркое, как звезда, облако стремглав летит вниз.

Наступает время счастья. Живые облака, точно невесомые комья радужного снега, падают в трепещущие ладони, забираются в карманы плащей, устраиваются в тульях шляп, воротниками ложатся на плечи.

Так устроена жизнь в Светлом городе — в миг рождения каждый обретает родное облако. В первые дни оно согревает и ласкает младенца, а потом исчезает, чтобы вернуться по осени с другими красочными чудесами.

Любимые облака помогают городу пережить лютые зимы. Когда землю сковывают морозы, они, вырастая, накрывают дома, точно невесомые одеяла, или съеживаются и забираются в холодные постели, согревая приятным теплом. Малыши играют облаками, как куклами, ребята постарше втягивают их в добрые забавы. Зрелым людям облака внушают надежду, старикам поправляют здоровье. То крошечные, то исполинские, то теплые, то прохладные, облака радуют и оберегают горожан, превращая обычную жизнь в разноцветную.

Глава 1

В этом году чудо припозднилось. Небо стало серым и плотным, как шерстяная старушечья шаль, и там, наверху, не было и намека на пеструю радость. Приближался ноябрь, ливни то и дело сменялись сухим и сыпучим, как манка, снегом. Люди и гномы ежились, хмурились, кутаясь в подбитые ватой плащи. Каждому хотелось скорее обнять любимое облако! Но день шел за днем, неделя за неделей, а долгая нить пасмурных будней не обрывалась. Сумрачнее становились взрослые, чаще ссорились дети. Чтобы чем-то занять школьников, Учитель эм Марк задавал больше уроков. Мы злились, но зубрили.

Осенью мне исполнилось пятнадцать, и в глубине души я надеялся, что день рождения совпадет с облачным весельем. Этого не произошло — пришлось делать вид, что не огорчился. В гости я позвал давних друзей, знакомых со времен песочницы: пухлого добряка Пряника, молчаливого Грона, Вишню — дочь Учителя эм Марка. Целую неделю я, волнуясь, раздумывал, пригласить ли Пиону. Наконец решился — и получил вежливо-туманный ответ. Я и не верил, что Пиона придет ко мне.

Но Пиона пришла, хоть и опоздала на час. Быстрым движением сдвинув с виска белый завиток, она вручила мне коробку конфет, перевязанную шелковым бантом, улыбнулась, обняла и поцеловала в щеку. Я неловко поблагодарил, с досадой чувствуя, что краснею.

— А где же твой отец? — поинтересовалась она, будто не заметив моего смущения.

— В мастерской. Говорит, что не хочет мешать молодежи.

— Умный старик! — одобрительно кивнула Пиона. Качнулись тяжелые серьги.

Если бы так сказал кто-нибудь другой, я бы непременно возразил: «Да ты что, отец еще не старый!», но спорить с долгожданной гостьей мне не хотелось. В школе ее звали Пионой Прекрасной — девчонки с презрением, парни с тайным восторгом. Она держалась королевой — ходила не спеша, говорила сладко. В других ровесницах не было ничего загадочного, взять хотя бы Вишню — та носила клетчатые платья или мальчишечьи бриджи, заплетала тугие косы и рассуждала о книгах, уроках и путешествиях. То ли дело Пиона! Длиннополые шелковые наряды, золотые серьги с крупными искристыми камнями и белые волосы, уложенные в высокую прическу, делали ее взрослой красавицей. Не было в городе девушки ярче Пионы, на нее заглядывались даже крепкие воины, и я был счастлив, что несколько дней назад она назвала меня своим другом.

Но вот странное дело! Едва Пиона Прекрасная переступила через порог, в комнате повисло тягостное молчание. Мы ели песочные пирожные, принесенные Пряником, — его отец, черноусый эм Реус, был торговцем и владел кондитерской, лениво кидали кубик, играя в картонную игру-бродилку с принцессами, гномами и драконами, но разговор не клеился, и все чувствовали себя не в своей тарелке.

— Ну, ребята, я пойду! — сказала Вишня. Ее называли так из-за того, что в темных косах искрились вишневые прядки; никто не вспоминал настоящее имя — Анна-Виктория. — Завтра экзамен по гномьему языку, надо готовиться.

— На твоем месте я бы вообще не заглядывал в учебник! — поддел ее Грон. — Разве отец поставит тебе двойку?

— Легко! — пожала плечами Вишня. Я знал, что это правда, — у Учителя эм Марка не было любимчиков.

Вишня была неплохая девчонка, невредная. Прекрасно зная обо всех наших делах, она не докладывала о них отцу, отлично училась, но не хвасталась.

Я чистил для Пионы апельсин, но, когда Вишня встала, тоже из вежливости поднялся.

— Я тебя провожу. Темнеет.

— Нет! — поспешно возразила Вишня. — Ты именинник, развлекай гостей.

Проводить ее вызвался Пряник — Вишне он приходился кузеном. Когда они, распрощавшись, исчезли, Грон лениво кивнул в сторону двери:

— А Вишня — девчонка симпатичная. И ты ей нравишься, точно говорю.

— Да ну, глупости. Мы с ней сто лет знакомы! Она мне как сестра, — возразил я, сжав пальцы Пионы так, что на моей ладони остался отпечаток ее дорогого перстня.

Грон хмыкнул, но ничего не сказал.

Наутро я маялся от безделья. В оконное стекло неутомимо били упругие струи дождя, вода заливала город, мутные серые потоки бежали по мостовым.

Хоть бы распогодилось! Тогда бы я отправился на опушку гонять мяч с Гроном, или заглянул к Прянику, чтобы посмотреть на дракона, которого на днях подарили ему родители, или слазил в недалекую пещеру, чтобы поискать синие хрусталики и зеленые самоцветы. Я упросил бы отца смастерить из них модные бусы, которые с радостью приняла бы Пиона. Но на небе не было просвета. Где же солнце? И где разноцветные облака?

— Осень заканчивается, а облака не летят, — пробурчал я. — Забыли они про нас, что ли?

— Не беспокойся. Не сегодня, так завтра явятся, — флегматично отозвался отец. Когда-то он был главным воином, отважно бился со смоляными шакалами — разносчиками горелой чумы, чудовищной болезни, от которой много лет назад умерла мама, и с пупырчатыми болотищами, и с ледяными монстрами северных долин. В центре города, на ратуше, красовался его портрет: суровый ратник в серебристой кольчуге гордо опирался на великанский меч. «Воин Вадим непобедим!» — гласили витиеватые алые буквы.

Кольчуги у отца не имелось, да и меч был самый простой — правда, острый, как бритва. Он висел на крючке в кладовой рядом с длинными связками фиолетового лука и пучками душистых трав — отец ловко рубил клинком мясо, крошил кабачки и тыквы. Громадную картину на ратуше отец терпеть не мог и не раз просил прежнего городского главу эм Крата снять ее. Но тот возражал: «Молодежь должна знать о подвигах»! А когда эм Крат умер и власть в городе досталась толстяку Бобрикусу, который ловил каждое слово угрюмого чародея и предсказателя Колдуна, отец о большом портрете говорить перестал. Не потому, что изображение ему внезапно понравилось, — просто и Колдуна, и Бобрикуса он недолюбливал и не желал заводить разговоры.

Отец был немолод, его густая волнистая шевелюра давно поседела. С годами он погрузнел, но не обрюзг, оставался сильным и крепким, как могучий вяз. В городе Воина Вадима уважали. Отцом я гордился.

Не помню, чтобы отец тосковал или тревожился, — для этого не было времени. Со всех концов города тащили ему на починку немыслимый хлам: погнутые арбалеты, дырявые корзины, часы с кукушкой, луки с порванной тетивой, затупившиеся мечи и даже дряхлые диваны с вылезшими пружинами. Отец аккуратно складывал барахло в приземистом сарайчике за домом, который громко называл мастерской, и принимался за дело. В его больших мозолистых руках любая вещь становилась как новая. Воин Вадим мог бы стать богачом — талант позволил бы, да только к наживе он не стремился: «Золота нам не надо, драконов тоже, а на жизнь заработаем». Нахваливая его мастерство, горожане расплачивались тусклыми ребристыми монетами, но чаще несли продукты: домашнюю колбасу, свежие яйца, грушевое варенье, теплый хлеб. Отец всё принимал с благодарностью.

Сейчас он сидел посреди комнаты на низеньком, основательно сбитом табурете и мерно постукивал молоточком — чинил чьи-то сапоги. Сапоги были старые, потертые, немодные, с загнутыми кверху носами, и место им было на свалке. Но я знал, что отец пришьет блестящие пряжки, соорудит отвороты, приколотит подошвы — и получится годная обувка.

— А если не прилетят облака? Как перезимуем? — сварливо поинтересовался я. Отцовское ровное настроение меня иногда раздражало. — Дров у нас мало.

— Дров достаточно.

— А если зима будет долгой? Помнишь, как в том году было морозно?

— Облака появятся вовремя.

— А если нет?

Отец отложил сапог, посмотрел на меня долгим взглядом:

— Тебе всего пятнадцать, сын. А рассуждаешь, как печальный старик.

— Я просто перебираю варианты. Я реалист.

— Если ты реалист, должен понимать, что законы нерушимы, — спокойно произнес отец и снова взялся за молоток. Подошва была твердая и гвозди вбивались нелегко, но отец и не думал нервничать. — Всегда (тук!) наступает осень. Всегда (тук!) прилетают облака. Всегда (тук!) бывает праздник. Это же младенцу ясно, сын.

— Но неужели не случалось так, что облака прилетали, например, в декабре? — полюбопытствовал я, глядя в окно. Дождь сменился сырым снегом — рваные комья прилипали к стеклу, медленно падали на слякотную землю. От студёного дыхания зимы застывали надежды, а мне так хотелось дать облакам лишний шанс. — Неужели никогда-никогда не нарушались никакие правила?

Стук на мгновение прекратился. Я поднял глаза и увидел, что отец сдвинул широкие брови. Но уже через секунду он принялся колотить снова, да еще чаще и, как мне показалось, сердито: было «тук-тук-тук», стало «бум-бум-бум».

— Ты говоришь о том, чего не может быть, — наконец недовольно отозвался он. — А еще называешь себя реалистом. Правила на то и созданы, чтобы их соблюдать, а что уж говорить о великих законах природы! Конечно, из любых правил могут быть исключения, если это во благо, если несет добро. Но это такие редкие случаи, что и рассуждать о них незачем.

Я собрался было возразить, что об удивительных исключениях размышлять гораздо интереснее, чем о скучных правилах, и хотел попросить отца вспомнить о каком-нибудь невероятном событии — а он многое повидал в жизни. Но не успел. За окном вдруг просветлело, снег прекратился, будто его и не было, а небо подкрасилось бледно-розовым отблеском. К розовому добавился голубой, потом зеленый, фиалковый, и всю эту красоту подсветил, будто обнял, ослепительно золотой солнечный луч.

Сомнений не оставалось. Это не ранний закат. Это облака.

— Прилетели! — завопил я и, с силой толкнув тяжелые рамы, в чем был выскочил во двор. — Ура! Ура!

— Лион, куда раздетый! — крикнул вслед отец. То, что я сиганул в окно, его не взволновало, — он и сам направился вслед за мной, перекинув через плечо теплый плащ с капюшоном. Ловко, по-юношески спрыгнув с подоконника, он прикрыл створки и накинул плащ мне на плечи. — Ну-ка надень скорее. Облака — это прекрасно, но я не хочу, чтобы ты подхватил насморк и сопел все праздничные дни.

Я был поздним ребенком, первым и наверняка последним, и отец чрезмерно за меня волновался.

Глава 2

Поспешно натянув зеленый отцовский плащ и на бегу подворачивая рукава, я помчался на Овальную поляну. Отовсюду высыпали люди: кто-то нес лиловые и розовые астры, чудом дожившие до октября, кто-то спелые яблоки, чтобы на радостях раздать их соседям. В заросшем, украшенном бледными скульптурами парке со скрипом завертелась старая карусель. Возле длинной, аккуратно выкрашенной школы толпились галдящие перваши — ждали, когда придет Учитель эм Марк, торжественно повесит на ворота тяжелый замок и громко объявит о начале каникул.

На поляне разгоралось веселье. Толстый усатый эм Реус, слывший в городе скупердяем, — вот у кого каждый грошик на счету! — горстями раздавал карамельки. Круглые, как калачи, гномы (наши, местные, не из чужедальних земель!) весело смахивали листья с деревянной эстрады. Они не успели закончить работу, как на сцену стрижом взлетел дирижер в черном фраке, а за ним поднялись трубачи, скрипачи, гитаристы. Волшебные звуки вальсов, фокстротов и кадрилей вспорхнули в небеса и донеслись до самой дальней улицы Светлого города.

Как же я любил это прекрасное время! Небо пылало разноцветными огнями, а в сердце вспыхивали блестящие брызги салютов. От зажигательных плясок тряслась земля. Кружила в парах беспечная молодежь. Супруги, много лет прожившие под одной крышей, вновь становились юными и романтичными. Древние старухи, вынув из сундуков пестрые платки с кистями, вместе с пылью старинных вещей стряхивали годы. Постукивая деревянными клюками, они решительно ступали в центр хороводов и, посмеиваясь друг на другом и над собой, неуклюже выписывали кренделя — а вокруг прыгали и хохотали их правнуки. Все обнимались и целовались, радовались и хлопали в ладоши. В эти дни никто не сдерживал чувств, создавались пары, а в начале зимы в городе наступало счастливое время свадеб. Облака всегда искрились, точно алмазы, в кармане жениха и на длинной белоснежной фате невесты.

Я искал Пиону — и вскоре нашел. Она танцевала в середине большого круга — да так хорошо, что я встал поодаль, чтобы случайно не оборвать танец. Пиона надела золотистое платье, которое так шло к ее прозрачным бледно-голубым глазам, на плечи набросила пышную накидку из лисьего меха. Беззаботно стучали высокие каблучки, воздушными были движения. Все хлопали ей, а я любовался, забыв про все на свете.

— Что, красивая? — раздался пронзительно тонкий старческий голос, и я вздрогнул. Колдун в громадном, как колесо, кроваво-красном берете, в черном многослойном одеянии смотрел на меня с нескрываемым презрением. — Рано вам еще думать о красавицах, юноша! В вашем возрасте на уме должны быть только уроки, а не зрелые барышни!

— Вообще-то это моя одноклассница, — буркнул я, подумав, что даже Учитель эм Марк сегодня не говорит об учебе, а этот нашел время, завел шарманку.

— Одноклассница? — Колдун недоверчиво скривил губы. — Я полагал, она постарше вас, сопляков.

Может быть, в другую пору, набравшись храбрости, я ответил бы Колдуну что-нибудь дерзкое, но в День разноцветных облаков мне ни с кем не хотелось ссориться. Да и Пиона меня заметила. Закончив танец элегантным движением раскинутых рук, она благосклонно приняла аплодисменты и выскользнула ко мне через расступившуюся толпу — раскрасневшаяся, светловолосая, прекрасная. Колдун посмотрел на нее так внимательно, будто впервые увидел, кинул злобный взгляд на меня и отошел в сторону.

— Тебе понравилось, как я танцевала, Лион?

— Очень.

— Я рада, — Пиона привычным жестом убрала завитушку с виска.

— Начинается вальс, — пробормотал я. — Может быть…

— Конечно! — с полуслова поняла Пиона. — Пойдем скорее!

От нее сладко пахло розами и карамелью, нежно звенели длинные серьги с блестящими зелеными камушками. «Родители Пионы живут зажиточно, торгуют лесом, владеют драконами», — не к месту вспомнились отцовские слова. Да какая разница, кто ее родители! Вот она — удивительная девушка, стоит рядом и белозубо смеется. Жаль только, что из-за ее высоченных, как шпиль у городской ратуши, каблуков я кажусь еще ниже, а ведь я и так невысок.

Она взяла меня за руку и потянула в круг. Краем глаза я заметил, что на поляну пришли Грон, Пряник и Вишня. Я кивнул им и, увлекаемый Пионой, закружился в танце. Наверно, получалось у меня нелепо — я видел издалека, как ухмыляется Грон, но сегодня это меня нисколько не тревожило. В небе разноцветные облака, рядом — Пиона Прекрасная, что еще нужно для лучезарного счастья?

После танцев и потешных игр пришло время веселого и щедрого пиршества — на поляне появились первые столы. Пиону позвала мать, и она, картинно мне поклонившись, ускользнула. Пряник и Вишня помогали взрослым: расстилали синие и белые скатерти, носили блюда. Ожидая угощение, малыши собирались веселыми чирикающими стайками.

— Я уже видел свое облако! — сбивчиво убеждал приятелей семилетний Нежик, братишка Грона, взволнованно размахивая руками. — У меня Зеленый воробей, помните? Я сразу его разглядел!

— Ты еще скажи, что он подмигнул тебе! — хохотнул Грон. — Сколько раз я тебе объяснял, что невозможно рассмотреть свое облако, пока оно высоко. Это против всех законов! Они сливаются в цветную тучу — вот и всё.

— Сам ты туча! — обиделся Нежик. — Не видел — не говори. А я видел!

— Да невозможно это! — в сердцах повторил Грон, и я удивился, что в праздничный день он чем-то разозлён. — Мы же не в сказке живем, а в Светлом городе. Да что с тобой говорить! — он махнул рукой и отошел к пестрым палаткам, где в эти дни хозяйки раздавали пирожки, пышки и блинчики с вареньем и каждому норовили сунуть по два-три сахарных петушка.

— Не огорчайся, Нежик, — решил я подбодрить маленького соседа. — Я верю, что ты заметил Зеленого воробья.

— Конечно! — обрадовался он. — А тебе удавалось разглядеть своё облако на небе?

— Я пытался, но мой Лев не показывается раньше времени. Может быть, так и надо, а, Нежик? Облака дружные, держатся друг за друга. Вот бы и нам так же! А то ссоримся по пустякам.

— Правда, — задумчиво сказал он. — Я скучаю по Воробью. А тебе без Льва — как? Грустно?

— Очень, — признался я.

— Еще бы! У тебя такое красивое облако. И еще на нем можно ездить верхом.

Подошел отец — ради праздника он надел широкополую шляпу и новый синий плащ на завязках. Весело хлопнул меня по плечу:

— Я же говорил, что прилетят в срок, — довольно прищурился он, глянув в цветное небо. — Закон природы! Ну что, сын, пойдем вытаскивать столы. Кстати, через окно стол тащить удобнее, чем через узкую дверь, так что твой метод вполне годится.

Он рассмеялся — и я тоже. Я так любил, когда отец делался веселым! Соседи рассказывали, что, когда умерла мама, у него погасли глаза. В тот же год отец отказался от обязанностей главного воина (мол, возраст не тот, да и состояние духа не позволяет), повесил меч на крюк и открыл мастерскую. Мне в ту пору не было и пяти лет. Второй раз он так и не женился — опасался, что новая хозяйка не найдет со мной общего языка. Меня отец берег, избавлял от тяжелой работы, не бранил за школьные неуспехи — разве что смотрел с укоризной. Изредка учил фехтованию, и мы беззлобно дрались на длинных деревянных мечах.

Отцу досталось забавное облако — Серебристый медведь. В городе поговаривали, что все облака напоминают владельцев, но я считал это вымыслом. Как сочетался пухлый Зеленый воробей с худеньким, простым, как хлеб, Нежиком? Что было общего у неказистой Лисицы — и Пионы Прекрасной? И чем я, тощий невзрачный пацан, напоминал Крылатого Льва? Разве что встрепанными, как грива, волосами.

Праздничная суета затянула нас. Молниеносной вспышкой под разноцветным небом мелькнули два веселых дня, и всех охватило привычное радостное волнение. И снова был хоровод, снова звучали завораживающие призывные песни. Когда первое облако упало на плечо Нежика — яркая, как первая листва, птичка, все дружно захлопали, а Нежик заплакал.

Облака спускались весело и торопливо — к Грону острохвостый енот, к Вишне — огненно-красная белка, которую та называла Алькой. Довольный отец, улыбаясь, пожимал невесомую лапу Серебристому медведю. Громадные облака съеживались, чтобы оказаться в объятиях взрослых людей, а к восхищенным малышам падали в нетерпеливо раскрытые ладони.

Не прошло и часа, как у каждого трепетало облако — на плече, в руках, в кармане, и кто-то уже спешил с ним домой, чтобы оно отдохнуло с дальней дороги. Некоторые горожане даже хранили в домах расписные колыбели, чтобы облака могли в них ночевать.

Я посмотрел по сторонам — облака были у всех.

Только ко мне Крылатый Лев не прилетел.

Глава 3

Я ждал час, другой, третий, но небо стало тусклым, бесцветным, а место ажурных облаков заняли мутные перистые тучи.

Ко мне подходили дети и взрослые — из-под воротников и шляп выглядывали их облачные приятели. Люди улыбались, хлопали меня по плечу, повторяли, что Крылатый лев непременно появится — ведь по-другому и быть не может. Я и сам понимал, что облако должно прилететь — а как иначе? С беспомощной надеждой вглядываясь в темнеющую высь, я смотрел наверх до ломоты в шее, до острой боли в глазах, но не видел там ровным счетом ничего — только небо, совсем обычное, синевато-серое, блеклое и безжизненное.

— Не грусти, ладно? Не грусти! — повторял маленький Нежик, крепко прижимая к сердцу Зеленого воробья. — Наверно, у Льва какие-то дела! А что, у облаков не может быть дел? А если сегодня не прилетит — значит, завтра.

— Ко всем сейчас, а ко мне завтра? — печально улыбнулся я.

— А что? День или другой — какая разница?

Все понимали, что есть разница. Облака всегда спускались дружной стаей, и не было случая, чтобы чье-то облако заблудилось в дороге.

— Да что там говорить! — вдруг резко выдал Грон. — Приползет твой драный кот, куда денется! Только помни: он тебя видеть не хочет, поэтому и опаздывает. Я бы тоже к такому, как ты, не торопился.

Я опешил — ведь считал Грона добрым приятелем! — но вскочил, рванулся к нему, схватил за ворот:

— Крылатый Лев — не драный кот! И какой я, по-твоему? Какой?

Грон был выше, крепче меня, но обида и жестокая тоска придавали сил. Пожалуй, я смог бы залепить ему хороший фингал, если бы не подоспели Вишня и Пиона. Вишня вцепилась в нас: «С ума сошли? В такой-то день!», а Пиона осуждающе покачала прической, похожей на пышный белый цветок: «Ну вы и даете, мальчики!»

При Пионе мне не хотелось выглядеть встрепанным петухом. Я оторвался от Грона, буркнул:

— Не говори так про Льва, понял? — и не выдержал, горько добавил: — А я думал, что ты мой друг.

— Я тоже так думал, — прищурился Грон и посмотрел в сторону Пионы. — Пока ты не увел у меня девчонку. До твоего дрянного дня рождения она хотела встречаться со мной, ясно?

— А что это вы говорите, будто меня тут нет, мальчики? — улыбнулась Пиона. — Лион, правда, где же твой царственный лев? У тебя самое красивое облако, я всегда им любовалась!

Будто я мог ей ответить! Я нахмурился, отвернулся.

— Жаль, очень жаль… — вздохнула Пиона. — Но ничего, ожидание тоже может быть прекрасным, верно? Простите, друзья, мне пора. В честь праздника отец обещал дать мне дракона — полетаю над нарядным городом.

— Я тебя провожу! — шагнул к ней Грон. — А может, покатаемся вместе?

— Что ж, я не против, — пожала плечами Пиона.

Я не мог поверить! Совсем недавно она весело учила меня танцевать, обнимала, смеялась — а теперь уходит с Гроном, который при всех говорил мне гадости?

— Ну и идите. Ну и ладно, — отвернулся я.

— Не грусти, пожалуйста! — снова шепнул Нежик. Виновато глянув из-под ресниц, он двинулся за братом.

Они ушли, а я сел на сырые осенние листья, уперся кулаками в подбородок. Может быть, Грон прав и Крылатый Лев не любит меня? Ведь я не замечаю самых простых вещей! Вообразил, что нравлюсь Пионе, но она преспокойно отправилась с Гроном. Полагал, что Грон — мой товарищ, а оказалось, что он кипит от ненависти и ревности. А я ведь даже не подозревал, что у Пионы Прекрасной и Грона были какие-то отношения!

Нет, нет, нет! Я замотал головой, чтобы стряхнуть навязчивый морок. Крылатый Лев всегда радовался долгожданной встрече. Каждый год он спускался вовремя, и мой мир озарялся сказочным золотым сиянием.

Я называл Крылатого Льва Лёвушкой, если рядом не было посторонних. Он освещал дорогу, когда я выходил гулять зимними вечерами, и отец не тревожился за меня. Ночью Лев забирался под одеяло, уютно прильнув ко мне, точно теплый котенок, и я делился с ним радостями и печалями. Я гордился, что Крылатый Лев — единственное облако, на котором можно кататься верхом. Чем же я обидел его, раз он не прилетел в назначенный срок? Что же произошло?

— Не расстраивайся, — тихо сказала Вишня. Я и не заметил, что она рядом. — Ведь день еще не кончился.

— Не надо меня успокаивать, очень прошу, — нахмурился я. — Я не маленький. Можно мне побыть одному?

— Пожалуйста, — видимо, Вишня обиделась.

Смеркалось, с каждой минутой становилось холоднее. Пронизывающий ветер нахально проникал под полы широкого плаща, навязчиво лез в уши, больно царапал ладони. Я натянул капюшон — никого не желал видеть. Рядом со мной молча сел отец, накинул поверх плаща большой клетчатый плед. Это выглядело глупо, и я хотел его сбросить, но пожалел отца — ведь он тоже беспокоился.

Отец понимал, когда меня не стоит донимать разговорами, — он просто был рядом. Серебристый медведь привалился к широкой отцовской спине.

Я прикрыл глаза, желая остаться в тишине, темноте и одиночестве — ну ладно, пусть с отцом и его медведем, но по хрусткому шороху листьев и негромким встревоженным голосам понял, что вокруг собирается народ. Сначала никто, кроме приятелей, не обратил внимания, что ко мне все-таки не прилетело облако, — все думали, что оно запоздало. Но вскоре неслыханная, поразительная новость разлетелась по Светлому городу, и люди, взволнованные, озадаченные, снова высыпали на поляну.

— Лион, тебе стоило бы пойти домой, — услышал я голос Учителя эм Марка. Обычно сухой и строгий, сейчас он говорил непривычно мягко. — Ничего, что твое облако задержалось. В жизни бывает всякое. Выпей горячего чаю и ложись спать. Проснешься — а Лев рядом. Не тревожься.

— Эм Марк, неужели вы думаете, что я переживаю за себя? — я в недоумении поднял глаза на Учителя. — Я волнуюсь за него! Чувствую, что со Львом произошло что-то плохое.

— Ты добрый человек, — серьезно сказал Учитель. — Но не стоит горевать. Все наладится.

— Почему же именно ко мне вовремя не прилетело облако?

— Я этого не знаю, Лион, — грустно отозвался Учитель, машинально поглаживая за ушком небольшого облачного Филина. — Нам многое неведомо. Почему облака связаны с нами невидимой нитью? Как узнают они о рождении человека? Что происходит с ними в день смерти? На эти вопросы я не могу дать ответа, а ведь мне известно немало, мой друг. Иди домой, Лион. Поздно уже. Явится к тебе твой Крылатый Лев. Явится.

* * *

Учитель эм Марк никогда не ошибался — по крайней мере, мне так казалось. Я ушел домой опечаленный, но окрыленный надеждой.

Но на сей раз и Учитель оказался не прав. Небо почернело, а Крылатый Лев так и не прилетел.

Ночью в нашем доме горел яркий свет — я зажег все свечи и лампы, чтобы Крылатый Лев спешил сюда, как к маяку. Увесистые ходики в виде пышногривого льва с мощными лапами (отец давным-давно смастерил их из фанеры, металлических обрезков и жестяных завитушек) каждый час разбивали тишину неуместно радостным звоном. Отец не мог сидеть без дела — устроившись в крошечной кухне, он то шуршал наждаком, то скрипел напильником, но и у него, я слышал это, всё валилось из рук. Тихо чертыхаясь, он нервно гремел инструментами, ронял их и наконец зашвырнул в громоздкий железный ящик — дом содрогнулся от грохота. Впервые в жизни я почувствовал, как рассыпается по камешкам монолитная скала его привычного хладнокровия. Серебристый медведь съежился в клубок и живо закатился под лавку — он тоже чувствовал, что в доме неладно.

Львиные ходики звонко простучали три раза, на улице стихли последние голоса — все гуляки и горячие головы спали. Жарче растопив печь, я забрался с ногами на низкий, покрытый потертым узорчатым ковром топчан и смотрел на оранжевые перья плясавшего огня. Отец примостился рядом, отхлебывая горячий кофе из пузатой фаянсовой кружки. Кружка предназначалась для пива, но отец презирал горячительное, даже домашняя наливка в нашем доме не водилась. Из всех крепких напитков отец выбирал горький, как лекарство, кофе и пил его помногу, особенно когда был чем-то встревожен. Мне же теперь не хотелось ни кофе, ни чаю, ни спать, ни жить.

Отец повертел в мозолистых ладонях кружку-великаншу, глянул в нее, раздосадовано крякнул — осталась лишь черная гуща. Поставив кружку на дощатый пол, он положил мне на плечо тяжелую руку.

— Что же делать, сын. Не всегда жизнь бывает сладкой. Случаются и горькие дни.

Ну зачем говорить прописные истины? Он думает, что сможет этим утешить? До чего же наивны и даже смешны эти взрослые! Я бы произнес это вслух, если бы не мешал влажный комок, перекатывающийся по гортани.

— Надо жить дальше, — снова сказал, точно в пустоту, отец. Я сделал вид, что не слышу его, но он продолжал: — Можно погрустить, пожалеть себя. Поплакать. Воины тоже плачут, Лион, когда никто не видит, поверь мне! Но потом надо разозлиться на свою слабость, выпрямиться — и назло всем бедам идти вперед. Будь сильным, сын. Тогда и Лев к тебе прилетит.

— Ты сам-то в это веришь? — сумрачно поинтересовался я, глянув в его глубокие зеленые глаза, вокруг которых разбегались лучики-морщинки.

— Надо верить.

— Значит, не веришь, — кивнул я и отвернулся.

Нависла нехорошая, напряженная тишина — только ходики мерно отстукивали секунды. Отец тяжело поднялся — много лет назад после сражения с ледяными монстрами у него распухли колени. Споткнулся о кружку, которую сам же поставил под ноги, тихо выругался («Зацепи змею за хвост!»), поднял ее, удаляясь на кухню. Там он долго гремел посудой, выуживая из буфета турку и расписную кофейную жестянку. Привычный горьковатый дымный аромат вновь заполнил все щели, углы и простенки. Отец полюбил кофе, когда бросил курить, а с табаком расстался в одночасье лет пять назад, решив, что не хочет подавать дурной пример сыну. Зашвырнув в печь любимую, самолично вырезанную трубку, он сдержал слово и к табаку не прикасался, но кофе глотал столько, что я боялся, как бы он не посадил сердце. Оно после грозных битв и так его подводило.

Осторожно придерживая обжигающую кружку, отец снова опустился рядом и, будто собравшись с духом, проговорил:

— Сын, живые облака — не пушистые игрушки. Это частички нашей души.

— Все это знают. И что? — равнодушно отозвался я. — Хочешь сказать, что твой сын глупый и бездушный, поэтому недостоин такого красивого облака?

— То, что глупый, — с этим я согласен, а в остальном — полная чепуха! — отец встрепал мне и без того взъерошенные волосы. — Ты меня не перебивай. Я кое-что должен тебе сказать, а мне и так непросто.

Он сделал большой глоток, снова поставил кружку под ноги.

— Много лет назад кое-кто потрепал мне нервы — мол, настанет день и не прилетит к твоему сыну облако. Не верил я, нет! А вот случилось.

Гигантская сова ухнула в сердце.

Я хотел что-то произнести, но отец мотнул головой — помолчи! — и заговорил тихо и медленно, будто ронял не слова, а тяжелые камни. Скрипели, обугливаясь, догорающие дрова, Серебристый медведь, выкатившись из-под кровати, подрос, доверчиво прижался к теплому отцовскому боку. Рассказывать цветисто и многословно отец не умел — ведь он был воином, а не сказителем. Эту историю я передаю так, как она отозвалась во мне той печальной ночью.

Глава 4

Рассказ Воина Вадима.

Этой истории пятнадцать лет — столько же, сколько тебе, сынок. Дело было в середине октября, накануне в город прилетели разноцветные облака и повсеместно царило буйное веселье. Беззаботная музыка играла то тут, то там, люди отплясывали кадрили, а небо над ними сияло пестрой лоскутной красотой.

Только в нашем доме в тот день кипело волнение. Я не мог найти себе места — то мерил шагами комнату, то выходил во двор, чтобы глотнуть свежего осеннего воздуха, с нетерпением ожидая первого младенческого крика. Я был бы рад и дочери — это истинная правда! Но сердце подсказывало, что у Меи родится мальчик: сын, воин, продолжатель рода.

Видно, я так часто хлопал дверями, что повитуха Кларисса, высунув длинный нос из-за зыбкой зеленой занавески с ромашками, сипло проскрипела:

— Шастаете туда-сюда, папаша! А ведь дует. Шли бы вы на улицу, что ли. Гляньте, какой там праздник. А в доме вам делать нечего.

Грубоватое слово «папаша» согрело мое сердце, и я согласился пройтись. Празднество меня в тот день не интересовало, хотя я был рад, что ребенок выбрал лучшее время для появления в этом мире. Родись он, скажем, в апреле — и его облако, погостив пару дней, растворилось бы в прохладном весеннем воздухе. Но в холодную пору облако не исчезнет — полгода оно будет согревать собой розового младенца и улетит с облачными собратьями в свой срок.

Подняв воротник плаща, я бродил по улочкам, едва замечая волшебное небесное разноцветье. Повсюду обнимались юные парочки, играли шариками гномы-жонглеры. Какой-то неумелый музыкант неутомимо терзал увесистую железную дудку, похожую на водосточную трубу, и она издавала пронзительные скрипучие звуки. Фальшивая мелодия злила, тревожила меня и казалась предвестием несчастья. Чтобы успокоиться, я заглянул к приятелю Марку, тогда еще молодому неопытному учителю. Его жена Лиза тоже ждала ребенка — через месяц родилась Анна-Виктория, Вишня.

Марк — не по годам мудрый, спокойный и сильный, усадил меня за стол, заварил чаю с мятой. Он угощал яблочными пышками, да у меня кусок не лез в горло. Увидев, что я волнуюсь куда больше, чем перед решающей битвой, он посоветовал пригласить к Мее врача. «Нет, что ты! Мея доверяет только Клариссе!» — возразил я. «Другое мнение не будет лишним. Я непременно позову к Лизе доктора, когда придет время», — ответил Марк.

Я не послушал товарища. Как же я пожалел об этом!

Умиротворенный дружеской беседой, я поспешил домой. Мне думалось, что там, за зеленой колышущейся занавеской, счастливая Мея уже прижимает к груди крошечного, похожего на меня мальчика.

В подвале томились бочки с вином. Накануне я самолично напек пирогов — и мясных, и сладких. Во всех красках я представлял эту восхитительную картину — как выскакиваю на крыльцо, едва удерживая тяжелые блестящие противни с пирогами, и кричу во весь голос, на весь мир: «Угощаю! Всех угощаю! У меня сын!»

Но, едва ступив на порог, я услышал не звонкий голос младенца, а горькие стенания Меи и писклявые истеричные уговоры Клариссы. Не снимая тяжелых сапог, я ринулся в закуток — и в ужасе увидел, что встрепанная Кларисса стоит возле окна и держит что-то, похожее на завернутое в тряпки куклу.

— Покажи! — я рванулся к Клариссе, но та крепче прижала белый сверток.

— Что ж вам смотреть? — ворчливо вскинулась она. — Смотреть-то чего, говорю? Я заберу это, отнесу Колдуну, чтобы предал земле по всем правилам. Малец получился мертвым, облако не спустилось — стало быть, не человек это, а, как бы сказать, кожура! Как яичная скорлупа, как кожица от яблока. А кожуру-то что жалеть, ась? Души-то в ней нету!

— Нет, это ты кожура, бездушная курица! — взревел я. — Дай мне ребенка!

— Что ж вы кричите, господин, что ж вы кричите! — взвизгнула Кларисса, неловко отодвигаясь — видно, вспомнила, что я воин, а не мешок с картошкой. — Вашему горю сочувствую, но я же в нем неповинна!

— Она правда не виновата, Вадим, — сквозь слезы проговорила Мея. — Сначала все было хорошо, даже тень облака мелькнула. Малыш вскрикнул, но сразу замолчал… навсегда.

Не слушая истеричные возгласы горе-повитухи (эта тетка могла бы быть подобрей!), я осторожно забрал младенца — она неохотно выпустила его из рук. Отвернувшись к окну, я поднял уголок белой тряпки и долго вглядывался в крошечное фарфоровое личико, ощущая, как впиваются в сердце осколки разбившейся вдребезги надежды. Кларисса исчезла из комнаты, да я этого и не заметил. Только острый, как стрела, вскрик Меи вывел меня из чугунного оцепенения:

— Вадим! Посмотри наверх!

Не помня себя, я поднял глаза и ничего не увидел — взор застилала мутная пелена. Но потом, вглядевшись, понял — на белом потолке мерцает золотая точка.

— Это отсвет облака… Это облако нашего сына! — прошептала Мея. — Оно здесь!

Моя жена, белая, как кусок сахара, истаявшая, измученная, поднялась с постели — и тут же рухнула на колени, в отчаянной мольбе протянув к потолку руки. Обращаясь то к облачному отблеску, то к высшим силам, она просила вдохнуть жизнь в единственного ребенка. Никогда я не слышал таких обжигающих слов!

Я не умел молиться. Прижимая сына к груди, я не отводил глаз от мерцающей точки и повторял, как заклинание: «Останься. Останься. Останься!» В чудеса я не верил, жуткие мысли, как щипцы, разрывали голову: «Ребенка нет. Не обманывай себя. Это не облако, это отблеск пламени — на улицах праздник, там бродят люди с факелами…» Но, глядя на ослепительно яркую точку на потолке, в последнем горьком уповании я выдыхал снова и снова: «Останься!»

Безмолвный, безжизненный сверток трепыхнулся в моих руках, точно рыбка.

Я плохо понимал, что происходит. Бережно придерживая младенца, я опустился на пол рядом с Меей и передал сына в ее тонкие нетерпеливые руки. Она горько заплакала — и я решил, что это конец. Но когда жена зашептала — несвязно, путано, безумно: «Розовые щечки, зеленые глазки…», я понял, что не беспощадное горе, а великая радость вошла в наш дом.

Облако, плавно спустившись, яркой звездочкой кружило вокруг младенца. Восхитительно золотое, но еще бесформенное, оно нырнуло к ребенку, запеленав его невесомым искристым покрывалом, точно волшебной пыльцой. Комнату огласил здоровый младенческий крик, и я, железный Воин Вадим, безжалостный к врагу, грозный, мощный, плечистый — тоже впервые за много лет заплакал.

Случилось непостижимое, небывалое — облако оживило сына! В теплых материнских руках ворошился прекрасный малыш. Я не мог налюбоваться Меей и мальчиком, но душу обливал ледяной ужас. А вдруг облако спустилось лишь на короткие минуты? Что, если, следуя правилам, оно покинет дитя навсегда? Ведь никогда, никогда не прилетало облако к умершему в родах ребенку!

Облако, встрепенувшись, оторвалось от младенца — и сердце мое, оборвавшись, полетело в пропасть. Меины глаза наполнились безумной решимостью. Мне показалось, что в диком порыве она сорвет со стены рыболовную снасть, чтобы удержать ею облачную частичку души нашего сына, и я осторожно взял ее за запястье. Но облако не исчезло — оно поднялось над нами и, покачиваясь и мерцая, воплотилось в роскошного Крылатого Льва. Комната окуталась богатым золотым сиянием. В тот момент мы осознали — Лев не исчезнет. Сын останется с нами навсегда.

Дома стало жарко — огонь в печи разгорелся так пылко, будто тоже волновался и радовался за нас. Перед моими глазами потекли мутные зеленые и фиолетовые узоры, сердце отяжелело, будто его, как мешок, набили речной галькой. Я понял, что, если в ту же минуту не вдохну холодного свежего воздуха, рухну на пол и, возможно, уже не встану. Дважды поцеловав Мею и младенца, я, качаясь, вышел на крыльцо — и оторопел.

Двор был полон огней. Добрая сотня людей с керосиновыми фонарями и факелами смотрела на меня и молчала.

Глава 5

Рассказ Воина Вадима. Продолжение.

Небо уже гасло, спускались сумерки, и разноцветные облака, еще не покинувшие вышину, сливались с густой сочной синевой. На улице, час назад гудевшей от песен и плясок, было тихо, как в ледяной пустыне.

Плотно прикрыв дверь, чтобы пронырливые сквозняки не проникли к молодой матери и младенцу, я прислонился к косяку и жадно глотнул сырого осеннего ветра. Мне всё стало ясно — эти люди пришли, чтобы произнести печальные слова сострадания. До них донеслась весть, что в доме Воина Вадима умер долгожданный первенец, а когда в городе случается такая черная беда, никто больше не празднует — даже завзятые пьяницы уползают в норы.

Я попытался улыбнуться и сообщить, что несчастье обошло мой дом стороной, — но слова лишь скрипнули песком на зубах. Никогда и ничего не выбивало меня из колеи — ни занесенные над головой мечи, ни исторгающие пламя дикие драконы, ни коварные смоляные шакалы. Истекая кровью после битвы с мерзкими болотищами, я, превозмогая боль, улыбался и старался подбодрить нехитрыми шутками угрюмых озабоченных лекарей. События этого дня впервые лишили меня равновесия. Мне было нехорошо, и я не мог вымолвить ни слова.

От толпы отделился давний друг Марк. Несмотря на молодость, он считался одним из самых уважаемых людей в городе.

Марк славен не только безграничными знаниями, блестящей памятью и способностью обучать. В юности он был отчаянным воином — мы рука об руку защищали город от нечисти, хотя он много моложе меня. После жестокой схватки с болотищами (они едва не изодрали его в клочья) сражаться Марк больше не мог. К тому времени город остался без главного Учителя — прежний, эм Дин, тихо умер от старости. Быстро, без раздоров горожане избрали новым Учителем молодого воина Марка — все знали, что он прочел много книг и с детства одержим науками.

Разве что Колдун недолюбливал Марка («мыслит вольно!»), но вынужден был согласиться с народом, тем более тогдашний городской глава эм Крат всей душой поддерживал моего друга. В ту пору эм Крат уже серьезно болел, редко выходил из дома и поручал Марку решать многие непростые вопросы. Вскоре мы поняли, что детям Светлого города несказанно повезло, ибо во всем мире не сыскать учителя мудрее, честнее и справедливее.

В тот вечер карие глаза Марка переполняло болезненное сочувствие. Он выступил вперед, придерживая бронзовую чашу с огнем, и произнес тихо, но отчетливо:

— Воин Вадим, печаль твоей семьи — наша печаль. Никакие слова сейчас не помогут. Мы пришли, чтобы напомнить: ты и Мея не одиноки. Сделаем для вас всё, что можем. Только скажи.

Я кашлянул — горло по-прежнему разрывала боль, будто туда проникла ядовитая бабочка с кинжальными крыльями, решительно качнул головой: «Нет!» Хрипя (каждое слово давалось с мукой), проговорил:

— Мой сын жив, люди.

По толпе прокатилась тихая волна недоумения. Со стороны, противоположной от Марка, важно выплыл Колдун в долгополом черном балахоне. Сдвинув набок кроваво-красный берет, он погрозил крючковатым пальцем и монотонно загнусавил:

— Где же твоя хваленая стойкость, Воин Вадим? Прими свою беду, примирись с ней. А затем опомнись: является ли беспросветным страданием смерть едва народившегося младенца? Его не было в этом мире вчера, нет и сегодня, а назавтра ты и вовсе забудешь о нем.

Чтобы подавить горячее желание расквасить его острый хрящеватый нос, я шагнул назад и, собравшись с силами, повторил:

— Мой сын жив.

— Предадим его земле до рассвета, — не слушая меня, продолжал Колдун. — Выбери двух факельщиков из парней помоложе. Они осветят дорогу к вечному приюту.

Я вздрогнул, будто в грудь впилась острая булавка от медали, — да вот только награды свои я никогда не носил. А вдруг, пока я препираюсь с Колдуном, дома и впрямь случилась беда? Молча толкнув дверь, я двинулся в комнату, нервно дернул зеленую занавеску. Любимая Мея нежно улыбнулась мне, у груди сопел и причмокивал розовощекий малыш. Облачный Лев, точно теплый рыжий котенок, нежился и потягивался на вышитой цветами подушке.

Поцеловав жену, я вновь вышел на крыльцо, но меня уже не трясло, не шатало. Сердце, укутанное, точно шелковой шалью, неизведанной ранее нежностью, согрелось и успокоилось. Оглядев народ, обычным голосом — не хриплым, не сорванным — я гулко провозгласил:

— Спасибо, люди! Я не забуду, что вы пришли разделить со мной горе. Но все обошлось, сын выжил, и к нему спустилось прекрасное облако. Это Крылатый Лев. И сына я назову в честь него — Лионом.

Горожане в растерянности переглядывались, подталкивали друг друга, нерешительно улыбались, одобрительно перешептывались. Но Колдун не отступал. В бешенстве заломив берет, он бесцеремонно схватил за руку, подтолкнул к крыльцу упирающуюся сердитую Клариссу и с яростью выкрикнул:

— Эта женщина возвестила о смерти младенца! Зачем ей лгать? Скажи, Кларисса, скажи! Жив или мертв сын Меи и Вадима? Жив или мертв? Говори! Говори же!

Бесцветные, тесно посаженные глаза Клариссы растерянно бегали. Заметно нервничая, она поглядывала то на меня, то на Колдуна, теребила завязки плаща, всхлипывала. Наконец, решившись, она взвизгнула: «Мертвый!» — и тут же растворилась в толпе.

— Безумие охватило тебя, Воин Вадим! — пригвоздил Колдун, не скрывая насмешки.

Его острый, как циркуль, подбородок горделиво вскинулся. Крошечные глазки — точь-в-точь черный перец горошком — обжигали гневом. По сей день я не знаю, почему Колдун призывал беду в мой дом. Поговаривали, что ему нравилась Мея (она была истинной красавицей), но она предпочла меня — немолодого, небогатого, неотесанного воина. Но я думаю, что это неправда, — вряд ли Колдун умеет любить хоть кого-то, кроме себя. Он всегда жил бездетно и одиноко.

— А знаете, господин Колдун, шли бы вы… — я хотел прибавить «лесом», но сдержался и выговорил: — …домой, ночь на дворе. Да и я хочу к жене и сыну.

— Не темни, воин Вадим! Правила писаны, законы незыблемы! Младенец, не упокоенный в срок, навлечет на город горькие беды! Страшные беды! Народ погрязнет в несчастьях.

Люди встревожились, загудели — многие в городе верят Колдуну, ведь тот живет здесь с незапамятных времен, кое-кто полагает, что он владеет тайной бессмертия.

Учитель эм Марк приложил ладонь к сердцу:

— Воин Вадим, мы же друзья. Сквозь боль и радость горожане проходят вместе. Если твой сын умер, оплачем и простимся с ним. Если жив — придем с подарками. Но нам следует знать правду, ибо то, что происходит, невиданно и странно.

— Что я должен сделать? — спросил я, глядя в глаза лишь ему — другу Марку. Но ответил не он — Колдун. Вонзая в меня острый, как копье, черный взгляд, он выкрикнул:

— Покажи сына!

Я рванулся было за младенцем, но неистовый ветер, взбаламутив тяжелые кроны, сунулся под воротник, обжег шею первой ледяной стужей. С оглушительным треском преломилась и рухнула под ноги ветвь дряхлого клена. В бешенстве подтолкнув ее сапогом, я понял — никакие правила и законы не заставят меня вынести сюда, на подмерзшее крыльцо, слабое, только что народившееся дитя, в котором едва теплится жизнь.

— Не стану я тащить младенца на холод, — буркнул я. — Придется верить на слово.

— Вот видите! — истерично взвился Колдун.

Учитель эм Марк обернулся к людям:

— Слушайте, горожане! Зачем же нам смотреть на ребенка? Разве не увидим мы его, когда придет время? Наступят новые дни, и он выйдет на эти улицы, будет играть, шалить, пойдет в классы. А младенцы — они все одинаковые, красные и крикливые… — вскинув чашу с огнем высоко над головой, он решительно сдержал неодобрительный шум толпы и уверенно продолжил: — Нет, не нужно предъявлять нам сына, воин Вадим! Но ведь можно… показать его облако.

Лишь он обронил это, как с неба искристым дождем посыпались живые облака. Невиданное дело! Без ритуалов и призывных песен, не светлым днем, а звездным вечером спустилось к нам любимое разноцветье. «А-ах!» — пронесся восторженный вздох. Придерживая лампы и факелы, люди, забыв про все на свете, глядели, завороженно улыбаясь, в озаренную вспышками высь.

Как же прекрасны облачные друзья в синих осенних сумерках! Они блестят, точно великанские светлячки, играют, как малые дети. Круглые, точно яблоки, ежи и юркие ящерки, кривляки-обезьянки и важные драконы, изысканные бабочки и пухлые снеговики — все облака, потанцевав в вышине, спустились ниже и остались над нами в дружном лоскутном хороводе. Я заметил, как синяя облачная ласточка бесстрашно юркнула в дымоход — поспешила порадовать Мею, а потом вернулась, чтобы еще немного покружить с невесомыми собратьями. Облака искрились огоньками — белыми, розовыми, зелеными, украшая темноту мягким сиянием. И Серебристый медведь, дружелюбно коснувшись моей холодной щеки, повис над непокрытой, за день поседевшей головой.

В миг полнокровного счастья раздался колючий насмешливый фальцет Колдуна:

— Ну и где же хваленый Лев? Посмотрите, все облака здесь! А где же Лев? Нет его! Нет и не будет! Нет человека — нет облака! Таков извечный закон нашей земли!

Учитель молчал, но безмолвие его было наполнено глубокой печалью. Другие тоже не проронили ни слова. Я беспомощно оглянулся, повертел головой и, не видя Льва, уже хотел было, раздраженно махнув рукой, отправиться к любимой жене, но тут вновь прокатилось ликующее «А-ах!» — и я замер.

Крохотная искорка, затерявшаяся поначалу меж других облаков, росла и мерцала. Сотни восхищенных глаз смотрели в небо, где вершилось чудо, — желтый огонек превращался в могучего царя зверей — небывалого, крылатого, прекрасного.

Гигантский лев, громадный, как солнце, вознесся выше облачного хоровода, выше старых разлапистых кленов, и небо над ним играло золотыми и серебряными всполохами. Немного спустившись, крепкими, как у орла, крыльями Лев величаво обнял собратьев, и прочие облака поторопились прибиться к нему, точно робкие птенцы к сильной взрослой птице. Потрясенно я смотрел в небеса, радуясь, что такое благородное облако досталось моему сыну.

Сбрасывая с плеч чугунную тяжесть сострадания, Учитель Марк поставил на землю огненную чашу и звонко воскликнул:

— Счастья сыну твоему, Воин Вадим! Пусть у тебя будет еще много сыновей и дочерей, и каждого судьба одарит столь же прекрасным облаком! — Фиолетовый Филин, сорвавшись с вышины, юркнул к нему за пазуху, и Учитель по-детски рассмеялся.

Я широко шагнул к другу. Крепко обнял, не пряча мокрых глаз — и радостно вскрикнул, потому что в то же мгновение на меня навалились чуть ли не все жители Светлого города. Каждый торопился пожать руку, поздравить, встрепать волосы… Женщины, хохоча и расталкивая друг друга, норовили поцеловать в колючие щеки, передавали добрые пожелания Мее, обещали, что к утру принесут подарки и, как полагается, сложат их у крыльца.

«Подарки подарками, а вино вином!» — взревел кузнец Бартон, и парни дружно одобрительно загудели. Я счастливо рассмеялся, двинулся было за бочонками, за пирогами. Но резкий тонкий возглас Колдуна точно поставил подножку:

— Я не знаю, откуда взялся этот дьявольский Лев! Тут что-то не так, люди! Воин Вадим что-то скрывает от нас!

— Да успокойтесь вы уже, господин Колдун, сколько можно! — Марк был тогда молод и позволял себе дерзости. — Какие вам еще нужны доказательства? Все как на ладони! Вот новое облако — посмотрите, какое чудесное! Все-таки нет в мире счастливее дней, чем те, когда рождаются дети! …Правда, к школе эти ангелочки подрастают и превращаются в чертенят, — не преминул добавить учитель.

— Но нам неизвестно, откуда взялось это облако! — не унимался Колдун.

— Как откуда? С Облачного пика, конечно! — беспечно (пожалуй, слишком беспечно для учителя) отозвался Марк и звонко воскликнул: — Новый человек явился в наш мир. Новое облако озарило его. Жизнь победила! Давайте веселиться!

Настырно схватив Марка за рукав, Колдун принялся что-то нашептывать ему на ухо, но учитель решительно расцепил его корявые пальцы. Колдун, как назойливый комар, не отступал, и тогда учитель поступил совсем уж по-мальчишески — жестом фокусника сунул в костлявую ладонь Колдуна пеструю хлопушку, которая в ту же секунду взорвалась тысячей блестящих цветных конфетти. Марк заливисто рассмеялся, а вслед за ним захохотали и остальные. Колдун, разъяренно швырнув на подтаявший снег пустой картонный цилиндр, злобно сузил глазки-перчинки. Учителю он не сказал ни слова, будто и не обидела его эта озорная выходка, но мне прожужжал прямо в лицо:

— Радуешься? Думаешь, обманул смерть? Нет! Ты нарушил закон. Это не принесет добра!

Уставший от тревог безумно долгого дня, я ласково погладил упавшего мне на плечо Серебристого медведя и миролюбиво произнес:

— Одного не понимаю, господин Колдун, чего ж вы так беды-то мне желаете? В ваши темные дела я не суюсь. В гости, как полагается, звал, соль вместо сахара в чай не сыпал. В предводители не лезу — воинскими заботами сыт по горло. В колдуны? Да зацепи змею за хвост! Ни за какие коврижки! А если вы страдаете по Мее, так это пустое.

— Что мне твоя Мея! — фыркнул Колдун. — Ты разбил равновесие! Тебе удалось заманить к мертвому младенцу живое облако, но счастья и покоя уже не будет.

— Что это вы каркаете! Вроде не птица, хотя балахон на вас черный, — прищурился я и увидел, что лицо Колдуна болезненно перекосилось. — Не мудрите, выпейте с нами вина. Песни ваши не пойте — больно уж они заунывные, лучше станцуйте, как сможете, для забавы. А мы похлопаем.

— Посмотрим еще, кто из нас попляшет и кто похлопает! — сцепил заскорузлые пальцы Колдун. — Наступит срок — через день, год или десятилетие — и облако, нарушившее закон, не явится к твоему сыну либо исчезнет, будто его и не было. Сын умрет в тот же час в страшных муках, и вот тогда тебе все равно придется искать факельщиков и могильщиков. Так зачем жить в страхе годами? Сделай это сейчас!

— Что? — удивился я. — Что я должен сделать?

— Вынеси ребенка. Я лишь взмахну платком — и… Он не будет страдать.

Наверно, я страшно побледнел — даже Колдун отшатнулся. Мне снова захотелось размозжить его острый, как клюв, нос, но рядом был учитель. Марк мягко отодвинул меня, шепнув: «Не связывайся». Тогда я, едва сдерживаясь, прорычал:

— Я уважаю закон. Я защищаю город, я бьюсь с нечистью во имя мира и правды. Но нет такого закона, который призывает отца расправиться с сыном! А младенцев берегут все писаные и неписаные правила. Так что ступайте в свою черную хибару, господин Колдун, варите зелья, зазывайте летучих мышей и болтайте со змеями, чародействуйте — но забудьте путь в мой дом! Навсегда забудьте! И чтобы ноги вашей поганой тут не было!

— Уйти-то я-то уйду, да только ты пожалеешь, глупый Вадим! Да и ты, Марк, тоже! — он резко обернулся к Учителю. — Не знаю, как горожане доверяют детей этакому нахальному самозванцу! Я похлопочу о том, чтобы закрыть школу, где подвизался учителем этакий проходимец!

— Лучше бы вы вместе с нами подумали, как пристроить к школе мастерскую, — хладнокровно заметил Марк. — Детей у вас нет, но вы ведь тоже, как никак, горожанин.

Отвернувшись от Колдуна, Марк весело толкнул меня в бок:

— А пироги-то, наверно, совсем остыли, а, Вадим?

Глава 6

Отец не умел выражать мысли пышными фразами, он говорил коротко, резко, будто размашисто рубил дрова. Но его рассказ я услышал именно так.

Тихо потрескивал огонь в печи, поглаживал отца по щетинистой щеке невесомый Серебристый медведь. А сердце мое превратилось в хрупкую сосульку — казалось, еще миг, еще одно отцовское слово, и оно расколется, разлетится колючей ледяной пылью.

— Не верю, что я умер после рождения, — наконец проговорил я. — Ты, отец, не доктор — как мог понять, мертвый ребенок на руках или живой? Да еще сильно переживал, вот тебе и показалось. Что тут думать?

— Думать нечего. Спать пора.

— И все-таки я не верю!

— И хорошо. Это к лучшему, — вздохнул отец. — Может, я все напутал. Лет-то, зацепи змею за хвост, сколько прошло. Да, сын. Наверно, напутал.

Он не думал горячиться и спорить, и я понимал, что все сказанное — правда. Но все-таки угрюмо поинтересовался:

— А где сейчас эта… как ее… Кларисса? Можно мне с ней поговорить?

Отец развел руками:

— Не выйдет. Повитуха вскорости из Светлого города уехала — в Синегорье перебралась. А недавно слух прошел, что померла она, да как-то нехорошо. То ли в реке утопла, то ли еще что с ней приключилось. Не знаю толком. Да и какое мне дело.

Неожиданная мысль, точно длинная ржавая игла, ткнулась в сердце, прошила меня насквозь, и я, встревоженно схватив отца за рукав, нелепо пробормотал:

— Так что же… Если пророчество Колдуна сбылось и Лев не прилетел, значит я того… тоже помер, что ли?

Отец сердито покачал головой:

— Что ты несешь! Ну-ка ущипни себя. Нос на месте? На месте. Теперь за ухо дерни. Да посильнее! Больно? Вот и порядок. Значит, живой, а ведь сколько уже часов прошло! Наврал Колдун. Даже не думай — наврал. А Лев твой заплутал где-то, чего в жизни не бывает. Может, к утру и найдется. Давай-ка спать. Мишка согреет дом, если дрова догорят.

Серебристый медведь сонно посопел, поворочался на отцовских коленях, тихо дохнул ароматным банным теплом, свежими лесными травами.

— Мишка! — в отчаянии я обернулся к нему. — Ну ты же все понимаешь! Ты же как человек! Где мой Крылатый Лев? Где он? Объясни хоть знаками! Покажи!

Медведь глянул на меня виновато, скатился колобком с отцовских коленей, спрятался, как перепуганный малыш, за его широкой спиной. Подумал — и съежился, превратившись в крошечного, будто мармеладного, медвежонка. Всем видом он показывал: «Какой с меня спрос? Я ведь сам горюю…»

— Не пытай ты Мишку, — попросил отец. — Не может он ничего рассказать. Дождемся рассвета, а там видно будет.

Я не стал спорить. Изматывающая тревога трепыхалась в груди бесцветной прожорливой молью, изъедала сердце. Чтобы прогнать злобного мотылька, я прошелся по комнате, погасил свечи и лампы, еще раз с пустой надеждой посмотрел в плотную темень за окном и, в чем был, нырнул в постель.

Отец, скинув с плеч мохнатую домашнюю накидку, тоже лег — протяжно заскрипели пружины старой кровати. Несколько минут темную и густую, как кисель, тишину разбавляло лишь привычное громыхание львиных ходиков. Но вскоре отец, повздыхав и поворочавшись, поднялся.

— Что ты?

— Перебрал кофе, не усну, — будто оправдываясь, отозвался он. — Впустую валяться — только голова заболит. Пойду тапки шить. Продадим их — сахаром запасемся, карамели у Реуса купим, а может, и шоколада. А ты спи, сынок, ни о чем не думай.

Тапки у отца получались отменные. Он мастерил их из разноцветного войлока, расшивал лентами и бусинами, украшал замысловатыми узорами — народ раскупал мигом. Но никогда, никогда отец не шил ночами! Он не раз повторял: «В потемках только недотепы работают» и ворчал, если я, прогуляв весь день с ребятами, засиживался за книгами допоздна.

Днем он ни минуты не сидел сложа руки, но, едва спускались сумерки, оставлял все дела. Укладывался отец рано, и кофе не мешало ему спать богатырским сном. Выпив на ночь пол-литра обжигающей черноты, он заваливался на набитый соломой матрас, накрывался овчиной и закрывал глаза — а спал он бесшумно, как привык когда-то в дальних опасных походах.

А сегодня — вот оно как: «Кофе перебрал…»

«За меня боится, — понял я. — Вдруг от досады глупостей натворю? Слова Колдуна вспоминает: „Не прилетит Крылатый Лев — и сын погибнет“. А если… если так и случится?!»

Ледяной иней облепил меня целиком. Колючий страх, сотканный из миллиона мыслей-снежинок, приклеился к гортани, к животу, к сердцу, осел в груди увесистой и липкой студеной глыбой.

Но я разозлился на себя — и страх неохотно начал таять. Если и надо за кого тревожиться, то за отца! Изводится, сердце не бережет, а оно у него и так потрепанное — что ни битва, то зарубка. С виду-то Воин Вадим еще крепкий, как кряжистое дерево. Высокий, когда не сутулится. Но я-то знаю, что изредка он украдкой заваривает в кружке-великанше не кофе, а щепотки целебных трав — и давние раны мучают, и сердце беспокоит.

Устроив на плече Серебристого медведя, отец неспеша побрел в кухню. Чиркнула спичка, и в комнату вновь пробрался горький кофейный дух. Закрыв глаза, я мысленно обратился к родному облаку: «Лев мой солнечный, где ты? Давай так: я проснусь — а ты рядом!» Я даже улыбнулся, представив, как могучий Крылатый Лев ластится ко мне, нежится, обнимает, щекочет лицо пышной золотой гривой.

Согреваясь доброй надеждой, я не заметил, как заснул. Мне снился прекрасный золотой Лев — озаренный искристым сиянием, он парил над вечерним городом, над домами с высокими черепичными крышами, над Овальной площадью и старым парком, мерно взмахивая красивыми точеными крыльями. И там, где он пролетал, вспыхивали разноцветные звезды.

Во сне я был безбрежно счастлив, а утром, вскочив, вскрикнул от горького разочарования. Льва возле меня не было.

Я кинулся к окну — и ничего не увидел. Улицу спрятал густой, слоистый, как простокваша, туман. На топчане выстроились в ряд три пары тапочек из войлока — новенькие, нарядные, с бусинами, стеклярусом и тесьмой. Из кухни доносилось постукивание молоточка — отец снова что-то мастерил. Неужели так и не ложился?

Сумрачно глянув на помятые за ночь штаны, я шагнул к умывальнику, плеснул в лицо пригоршню прохладной воды. Потом еще и еще — чтобы смыть боль, тревогу, недоумение и обиду. Подошел отец — я молча кивнул и принялся так истово начищать порошком зубы, будто собрался весь день сверкать ясной беззаботной улыбкой.

— Утро доброе, — отец положил руку на плечо.

— Доброе? Не уверен, — отозвался я, выплюнув кисловатую воду.

— Да, доброе. Доброе, зацепи змею за хвост! — вдруг рявкнул отец, да так, что Серебристый медведь, стоявший за ним, как тень, юркнул за занавеску. — Ты жив, я тоже жив! Что тебе еще надо?

— Да нет, ничего. Все у меня есть, все нормально, — ровно сказал я, провожая взглядом не в меру впечатлительного Мишку. Аккуратно поставил на полочку желтую жестянку с зубным порошком, сунул щетку в кружку, будто ничего не случилось.

— Ну да, не прилетел твой Лёвушка, — уже мягче сказал отец. — Ничего, раз ты жив — прилетит. Мало ли, где он задержался.

Глядя в круглое, чуть помутневшее от времени зеркало, я ожесточенно вытирал мокрое лицо. Нос уже покраснел, как садовый редис, а я все прикладывал и прикладывал к нему жесткое, будто картонное, полотенце. Отец раздраженно выхватил его из рук: «Да хватит уже!», бросил в сторону. И я заметил, что выглядит он неважно — ввалившиеся щеки еще гуще облепила черная, с седыми проблесками, щетина, под глазами проявились сизые тени, кривая морщина рваным рвом разделила мохнатые серые брови. Отцовский подбородок заострился, как отточенный карандаш, и я впервые с тревогой понял, как постарел непобедимый Воин Вадим. Нет, не боец стоял передо мною, не железный предводитель, а утомленный горожанин, почти старик, высокий, сутулый, грузный. Пожилой человек, измотанный давними ранами, недугами, неутолимой печалью о жене и вечным страхом за сына.

Будто услышав мои мысли, отец встрепенулся, выпрямился.

— Ничего, — хрипло сказал он. — Всякое видали. Справимся.

— Справимся, — эхом повторил я. И добавил: — Душно мне дома. Я пройдусь.

В зеленых отцовских глазах мелькнуло беспокойство — не забывая о скорбном пророчестве Колдуна, он не хотел отпускать меня на улицу, где стоял непроглядный туман. Кашлянув, отец произнес:

— А завтрак? Я сварил пшенку. Поел бы, пока горячая.

— Пока не хочется.

Любая мысль о еде, даже о стакане чая, вызывала липкую тошноту. Тревога — отвратительная приправа для любого блюда, а я ни на секунду не переставал волноваться о Крылатом Льве.

— Что ж, иди, — подумав, обронил отец. — Придешь — будем пилить дрова. Зима на носу. И это… Делом надо заниматься. Оно спасает.

* * *

Я шагнул с высокого крыльца прямо в густой туман, прошел через двор и, отворив калитку, понял, что мир изменился. Ночью кто-то снял с деревьев фонари и бумажные гирлянды — их вывешивают, когда появляются облака, и не убирают целый месяц. Белые домики с острыми блестящими крышами, еще вчера расцвеченные пестрыми флагами и яркими цветами из фольги, напоминали ныне замерзших нахохленных голубей.

Когда туман стал редеть, я с изумлением приметил, что двери домов заперты, ставни задвинуты, на хлипких калитках — небывалое дело! — уныло повисли железные замки. Мне показалось, что даже флюгеры — веселые медные петухи — поникли и опустили востренькие клювы. Нехорошая траурная тишина царила в городе. А ведь второй день прибытия небесных друзей — это пыл праздника!

Пока я шагал к главной площади, именуемой Овальной поляной, — уж там-то наверняка встречу знакомых! — не верил глазам, изумляясь безлюдности родных улиц. Но и на поляне было пусто — будто великан-недотепа гигантским платком смахнул с нее веселых горожан, торговцев и музыкантов. Тишину разбивало унылое монотонное шорканье — мой школьный приятель, упитанный, как пончик, гном Дарлик, ожесточенно махал длинной, выше него, метлой. Сердито бубня под нос скороговорки, он сгребал в кучу хрустящие фантики и запутанные пестрые ленты серпантина, а из его кармана опасливо выглядывал лопоухий облачный кролик. Дарлик был из наших, из местных гномов, его родители и многочисленные родственники испокон веков жили в Светлом городе — и к ним тоже исправно прилетали живые облака.

— Дарлик! — кинулся я к нему. — Что же такое творится?

Увидев меня, гном охнул, вздрогнул — даже метлу уронил! — выхватил облачного кролика из кармана и поспешно спрятал под красно-белый колпак, будто испугался, что я отниму его и унесу к себе в дом.

— Гном от дела не бежит, убираться гном спешит. Как метелка подметет, гном монетку заберет, — картаво протараторил Дарлик. Когда местные гномы волновались, слова сами собой склеивались в рифму. — А твоя тут личина — по каким же причинам?

— Сам ты личина… — обиделся я, сделав вид, что не замечаю глупого гномьего испуга. — Гуляю я. Знакомых ищу.

Бледный, как недопеченная булка, Дарлик глупо раскрыл рот.

— Ох! Знакомых ищет! — вскрикнул он, и его глаза-бусины переполнились ужасом.

— Вот тебя нашел, — невозмутимо сказал я.

— Ты ко мне, прошу, не лезь. Все же город, а не лес… — дрожащим голоском пробормотал Дарлик и, натянув на уши полосатый колпак с помпончиком, мигом растворился в сыром осеннем воздухе. Только метла осталась валяться на мостовой.

Глупые гномьи штучки! А я еще считал его приятелем. Математику списывать давал.

В горьком недоумении я прошелся по площади. Вчера ее украшали конфетные палатки, яркие пряничные домики, а сегодня вместо них уныло торчали металлические остовы. Никто не катался на скрипучей карусели, не устраивал веселую кучу-малу на расписных деревянных горках. Не слышно было ни оркестра, ни заливистых свирелей — только злобный ветер свистел в ушах, пробирался под капюшон, и я пожалел, что забыл дома шляпу.

Погруженный в невеселые мысли, я добрел до Осинового переулка, свернул к остроконечной ратуше — и ошеломленно остановился. С ратуши, самого высокого в Светлом городе здания, варварски сдирали портрет Воина Вадима. Несколько гномов, повиснув в строительных люльках, облепили кирпичную стену и, вооружившись кривыми, бандитскими какими-то ножами, вспарывали плотный тканевый плакат. Лицо портретного рыцаря исказилось, скривилось, будто в острой печали, но он по-прежнему крепко держал меч.

Командовал этим действом градоначальник эм Бобрикус. Низенький, толстый, взбудораженный, он, задрав голову, визгливо покрикивал на нерасторопных гномов: «Живей, живей! Не жалейте! Рвите, режьте! Дело высокой важности!» Меня он не заметил, поэтому, когда я шагнул к нему и поздоровался, подпрыгнул, как резиновый мячик.

— Что это вы делаете? — стараясь оставаться сдержанным, поинтересовался я.

Эм Бобрикус взглянул на меня, как на выплывшего из небытия призрака, но, покашляв, справился с собой и принял привычную надменную позу: живот вперед, подбородок вверх, руки скрещены на пухлой груди.

— Молодой человек, вы с главой города разговариваете! — высокомерно пропищал он. — Прошу почитать чин и не мешать делу высокой важности! Если желаете обратиться, запишитесь у Лауры. Я вас приму. Если посчитаю нужным. Возможно, в четверг. Если не будет дел. Высокой важности! — припечатал он и закричал на гномов: — Действуем без пауз! Без пауз! — и снова обернулся ко мне: — Не стойте, юноша, рядом со мной, не стойте! Идите, куда шли. А с обращениями — в четверг!

— После дождичка в четверг… — угрюмо буркнул я. Еще вчера я не решился бы даже приблизиться к городскому главе — хоть городок наш мал и все знают друг друга, но эм Бобрикус считается крупным чином.

— Ступайте, ступайте! — он махнул в мою сторону чистеньким носовым платочком. Почему-то именно этот жест придал мне решимости.

— На плакате — мой отец. Я имею право знать, почему вы его изрезали!

— Не отец — а образ! Порезали не его, а картинку! Так решил совещательный орган! Важный орган! — выпалил градоначальник и, опасливо оглянувшись, сделал пару шажков в сторону ратуши.

Я с изумлением понял — эм Бобрикус меня боится! Поверить в то, что многоопытный градоначальник трясется при виде печального, тощего, измученного тревогами пацана, было невозможно. Но я уже не сомневался: эм Бобрикус с радостью отошел бы от меня подальше, а лучше того — подхватил длинные фалды черного сюртука и помчался переулками — да так, чтобы искры от ботинок отскакивали!

Но он не мог придумать, как, позорно улепетывая, сохранить достойный вид, и оттого мучился. Его щеки побагровели, на лбу проявились крупные капли, но он из последних сил пыжился, изображая респектабельного господина. Чем, интересно, я так его напугал? Секунду помедлив, я спросил об этом вслух.

— Вы забываетесь, молодой человек! Я первый начальник! Я ничего не боюсь! — отступив еще на пару шажков, заявил эм Бобрикус. Он снова вскинул кругленький подбородок — сначала один, потом второй и третий, но все равно выглядел не представительным чиновником, а жалким пузатым птенцом.

Беспомощно оглянувшись, он с ужасом понял, что гномов в строительной люльке нет, — исчезли, негодяи! Дрожащей рукой градоначальник выудил из-за пазухи облако — пухлого синего Пингвина, поспешно прислонил его к вспотевшему лицу, как салфетку. Пингвин не обиделся такому обращению — видно, для него это было обычным делом. Юркнув на мостовую, Пингвин вырос в человеческий рост, и эм Бобрикус, плюнув на респектабельность и чин, торопливо спрятался под его нелепыми крошечными крылышками.

Наверно, градоначальник — птица высокого полета! — хотел, чтобы ему досталось другое облако — могучий орлан, например, или отважный беркут. Но мы не выбираем облако, что прилетит к нам в момент рождения, ибо судьбу свою тоже не выбирают.

— А про плакат ночью совещательный орган решил! — выкрикнул градоначальник, высунув нос из-под пингвиньего крыла. — И про все остальное!

Мне даже жалко стало эм Бобрикуса — человек пожилой, полный, нервный. Того и гляди удар хватит. Но я посмотрел, как беспомощно колышется на ветру истерзанный отцовский портрет — варварские прорези на нарисованном лице походили на рваные раны — и с горечью произнес:

— Не знаю, что там решил ваш орган… и какой именно орган. Но Воин Вадим не заслужил, чтобы с ним так обращались.

— Воин Вадим всегда был против этой бессмысленной картинки! — выдохнул эм Бобрикус, вжавшись в облако. Пухлый Пингвин еще немного подрос; обнимая своего человека, он нависал над ним синей колышущейся глыбой и смотрел на меня с печалью и укоризной. — Воин Вадим требует не возвеличивать его! Мы пошли навстречу! — эм Бобрикус, ступая в ногу с Пингвином, сделал еще несколько шагов — только не навстречу, конечно же, а назад.

— Ну ладно, не возвеличивайте. Но зачем полотно-то рвать? Красивая же работа. Нам бы отдали. Или художнику.

— Не положено! Надо уничтожить! Так решил совещательный орган!

— Да какой орган, в конце концов?! — не выдержал я.

— Самый важный! Я и Колдун! — выпалил эм Бобрикус и, видно, догадавшись, что ляпнул лишнего, зажал рот розовыми, до нелепости крохотными ладошками. Он мотнул головой, с лысины слетела шляпа, а с нею — ошметки былой солидности.

Проглотив горький комок, я махнул рукой и, в последний раз глянув на то, что осталось от величественной картины, побрел куда глаза глядят.

Но далеко не ушел — через два поворота наткнулся на Грона с ватагой парней в черных накидках. Это были хамоватые типы, всегда готовые затеять бурную свару или жестокую драку, и я понял, что мои неприятности только начинаются.

Глава 7

Их было пятеро — я один. Пожалуй, можно было скользнуть в ближайшую арку и, перепрыгнув через низкий забор, дворами проскочить к своему дому. Бегал я отлично — лучше многих ровесников, и еще вчера, наверное, не раздумывая, удрал бы. Какой в этом позор? Ведь у этих типчиков нет ни одной доброй мысли! Но сегодня я был так опустошен и раздавлен, что меня уже ничего не пугало.

Эти парни не учились и не работали, только охотились с арбалетами на уток в ближайших болотах. Любителей пострелять, поразмяться в кулачных боях и побездельничать Учитель презрительно называл лоботрясами, так их стали именовать и другие. Правда, за глаза — лоботрясов в городе опасались. Я удивился, что с ними шагает Грон, — мне казалось, что он никогда не стремился в эту компанию.

— Вот это встреча! — загорланил, тыкая в мою сторону толстым пальцем, старший из лоботрясов — крупный, как носорог, Грюзон. — Это же он! Это он!

— Он-он! Лион! — подтвердил невесть откуда взявшийся гном Дарлик. Он выскочил передо мной, как чертик на пружинке, грозно показал серенький кулачок и поспешно втесался в гурьбу.

— Да какой он Лион! — выкрикнул Грюзон. — Был Лион, стал мертвяк. Нет облака — не жилец. Вали в преисподнюю, сволочное привидение!

— Сам ты приведение, — хмуро сказал я. — Дай пройти.

Но лоботрясы не расступились — выстроились кольцом. Они глядели на меня во все глаза, точно видели впервые, но, когда и я смотрел на них, почему-то отворачивались.

— Зрачки у него кошкины… — злобно буркнул Грюзон. — Ничего, мы тебе, мертвяк, зенки-то выцарапаем!

— Да ладно тебе, Грюзон! — плотно сбитый Банни, подкинув на плечо облачную Лягушку, решил быть справедливым. — Такой большой, а в сказки веришь. Я смотрю, он обычный пацан.

Все-таки неплохой он парень, этот Банни.

— А ты у Колдуна спроси-ка, сказки или нет, — Грюзон пытался сверлить меня носорожьими глазками, но отводил взгляд. — Ты что, ночью на Овальную поляну не ходил?

— Больной я ночами шастать? Спал я.

— А нечего дрыхнуть, идиот, когда такие дела! Колдун на площади всем сказал: раз к парню облако не прилетело, значит, он — бродячий покойник! С виду живой, а внутри — пыль, земля да труха. Жмурик он, ясно тебе?

— Мертвяк, как есть мертвяк! — поддержал Грюзона глупый Дарлик. От волнения он даже колпак с головы стащил. — Ходит, как мы, смотрит, как мы, поет, как мы, плюет, как мы, а все ж не живой! Колдун-то зна-ает!

— Да ты, Дарлик, совсем дурак, оказывается, — с горечью констатировал я, а сердце уже заливала соленая вода безграничного ужаса.

Паззлы сложились, картонки склеились, детали головоломки выстроились в единую картину. Жуткими оказались ее краски и контуры. Я и прежде в глубине души опасался, что мертвецкая тишина в городе как-то связана с тем, что ко мне не прилетело живое облако. Но отгонял от себя эти думы — не страдай, мол, манией величия! Чтобы из-за тебя, недотепы, главный праздник свернули?! А оказывается — да, из-за меня. Так вот почему горожане повесили замки на ворота! Вот почему дрожал жалкий Бобрикус! В городе объявился ходячий мертвец, незахороненный труп, мерзкий призрак! И этот герой ночных кошмаров — я. Неплохой повод, чтобы свихнуться.

Чудовищное понимание обрушилось на меня гигантской штормовой волной. Я едва не захлебнулся в ней, но справился, не потонул и не лишился рассудка. Не упал, не задрожал, даже не вскрикнул. Может быть, я действительно бесчувственное привидение?

Вперед шагнул Грон — тот, которого я еще вчера называл товарищем, приглашал в дом и угощал пирогами. С усилием посмотрев мне в глаза, он прошипел:

— Ну что, как живется покойнику среди людей? Что уставился? Пошел прочь из города! Твое место на кладбище! Ты знаешь кто? Ты… зомби! Настоящий зомби!

Грон умный, начитанный, ему и иноземные словечки знакомы. А вот лоботрясы о зомби наверняка и слыхом не слыхивали, но все же одобрительно загоготали, затопали, заулюлюкали. Стараясь не обращать внимания на их крики и свисты, я кинул Грону в лицо:

— Заткнись, гад, или сам окажешься на погосте! Иди к черту!

— Нет уж, черт — твой братец, ты к нему и ступай! — вскинулся Грон. — Нечего тебе делать среди живых! И к Пионе не приближайся. Беги отсюда!

— Ты сейчас сам побежишь, скотина, — не слишком уверенно сказал я. Силы были неравные — будешь наскакивать, могут и арбалеты достать, а у меня нет оружия. Пристрелят — и ничего им за это не будет. Колдун объявит, что меня настигло справедливое возмездие (нечего мерзкой нечисти шастать среди нормальных людей!), а эм Бобрикус с облегчением сожжет карточку горожанина, выписанную на мое имя.

Снова мелькнула трусливая мыслишка: «А не смыться ли?» Но, во-первых, не выйдет — я окружен, а во-вторых — мерзко это! Зомби я или нет, а все-таки сын Воина Вадима.

Но почему же они не нападают?

И тут я понял — эти вооруженные парни, как и толстяк Бобрикус, скованы страхом, точно тяжелыми ржавыми кандалами. Ведь я больше не школьник Лион, не тощий лохматый Лёвка — я воплощение глубинного, вечного, ледяного ужаса. Что им стоит надавать мне таких тумаков, чтобы я с земли не поднялся? Да им бы арбалеты расчехлять не пришлось! Но небрежно отворачивался, глазея на пустынную улицу, щекастый и пузатый Банни, беспомощно сжимал кулаки Грон, с любопытством разглядывали серую, не просохшую от дождей мостовую долговязые Пилли и Мелтиг. Даже мощный Грюзон, хоть и старался выглядеть неуязвимым, смотрел на меня с последним отчаянием смертника — и не выдерживал, прятал глаза.

У Грона сдали нервы — он кинулся на меня внезапно, как степная рысь, — видно, не давала ему покоя мысль, что не его, а меня выбрала Пиона! Он целился в бровь, чтобы рассечь ее до крови, но я успел увернуться и толкнуть его в плечо.

Клянусь, я лишь слегка его двинул! Но тот взвыл, будто я бросил в него пылающий факел, и резво отпрыгнул в сторону.

— Ты не касайся его плеч, не трогай и лица! Лион любого превратит в бродягу-мертвеца! — ахнув, пробормотал скороговоркой глупый-глупый Дарлик.

Грон, поскуливая, как перепуганный щенок, посмотрел на меня с ужасом — и побежал: наверно, решил, что помрет к вечеру, раз к нему прикоснулся жуткий, безжалостный вурдалак. За ним, немного помедлив, потрусили все лоботрясы: Банни, Пилли, Мелтиг. Даже Грюзон, смачно плюнув, отступил.

— Что, думаешь, победил нас, вонючий мертвяк? — выкрикнул он, отойдя подальше. — Да я просто не допущу, чтобы меня касались твои грязные лапы! С чего ради я должен сдохнуть от трупного яда? Так что сегодня же вали из города! Убирайся на кладбище, в лес, в болота, к черту на рога! Чтобы следа не осталось! А если не уйдешь, мы… пристрелим твоего отца!

— И сожжем дом! — злобно зыркнул Пилли.

— И вытопчем огород! — подхватил Мелтиг.

— Пнем по калитке и плюнем на забор! — грозно напыжившись, вякнул дурак Дарлик.

Щекастый Банни промолчал. Промолчал, но не вступился. А я еще считал его неплохим человеком.

— Смотри, мы не шутим! — крикнул Грюзон и махнул своей банде, замершей неподалеку, — пошли, мол. Приспешники, сутулясь, поплелись за ним, кидая на меня злобные и трусливые взгляды. Грон был уже далеко. Я с ужасом понял: эти негодяи сдержат слово, а кое-кто из горожан их за это даже поблагодарит. Не будет призрака — не будет проблемы.

Сердце прыгало, мысли путались, и я, сделав несколько шагов, понял, что не могу идти дальше. Медленно опустившись на бордюр, я вытянул ноги, с последней печальной надеждой глянул в серое, затянутое застывшими тучами небо.

А вдруг Крылатый Лев, заблудившийся в неведомых далях, уже спешит ко мне? Он прилетит, большой и прекрасный, проткнет острыми золотыми лучами, как стрелами, пелену туч. Обнимет мощными крыльями, ткнется в лицо теплым влажным носом, будто извиняясь, и я снова стану прежним Лионом. Я заберусь на волшебного Льва, и он пройдет по мостовой, гордо ступая воздушными, но крепкими лапами, а потом невысоко взлетит, и люди, улыбаясь, доброжелательно помашут нам шляпами.

И все будет хорошо: горожане придут к воротам с горячими пирогами и не менее горячими извинениями, эм Бобрикус вновь распорядится украсить ратушу отцовским портретом (Порвали? Ничего! Нарисуют лучше прежнего!) и пошлет лоботрясов… в дальние приграничные болота. Они позлятся да и отправятся туда, прихватив арбалеты и предателя Грона — вот там им самое место.

А я… признаюсь Учителю эм Марку, что все эти годы решал за Дарлика задачки по математике. Пусть этот тупой гном попыхтит, выполняя сложные упражнения. На забор он собрался плюнуть, идиот.

Кто-то тихо сел рядом со мной, и я, вздрогнув, обернулся. Отец? Нет, это был Пряник — синеглазый, печальный и непривычно сосредоточенный. Его облако, простой белый шарик-снежок с такими же, как у Пряника, синими глазами, клубком устроилось на круглых коленях.

— Ну, как ты? — серьезно спросил Пряник.

— Лучше не бывает, — отозвался я. — А ты что тут делаешь? Я же живой труп. Не вооружен, но очень опасен. От меня надо бежать подальше.

— Я не верю в это. Ты не думай, многие не верят, Лион.

— Ага. Чего же улицы тогда пустые?

— Вчера ночью Колдун приказал никому не высовываться. И Бобрикус его поддержал. Люди привыкли соблюдать правила.

— А что еще говорил Колдун? — полюбопытствовал я.

Пряник замялся, нахмурился, запахнул плотнее серый байковый кафтан, прячась от осеннего ветра. Я не к месту подумал, что никогда не видел приятеля в простецком кафтане. Мать одевала его, как наследного принца: заказывала у портних модные, с золотыми позументами, жилеты и черные сюртуки, крахмалила белые и алые рубашки, заставляла наглаживать штаны и прилизывать воском волосы. Мы подтрунивали над его безупречной аккуратностью, а он и не думал обижаться. Пряник тоже был единственным сыном, отрадой для матери, а для отца, богатея Реуса, еще и наследником его торговой империи.

Когда я смахнул с глаз противную мокрую пелену, с удивлением увидел иного Пряника. Куда только делся жизнерадостный и приглаженный красавчик-кругляш! Теперь это был другой парень: вихрастый, напряженный, сумрачный. Он явно ускользнул из дома, в чем был (в окно, видно, сиганул), и наверняка долго искал меня, бегая по сырым туманным улицам.

— Колдун сказал, что тебя надо гнать из города, — наконец решился Пряник. Вздохнул, повертел в ладонях облако-шарик, будто теплой муфтой согревая замерзшие пальцы.

— И народ согласился?

— Нет! Но мнения у людей разные были… — уклончиво ответил Пряник. — Конечно, люди привыкли слушать Колдуна, он же живет кто знает сколько… Но твоего отца, Лион, тоже все очень уважают. Поэтому… ну просто решили посидеть по домам денек-другой. На всякий случай. Все-таки Колдуна многие боятся.

— Пряник… Давай уж совсем честно. Не Колдуна они теперь боятся, а меня. А ты? Ты почему не испугался?

— А я всегда за справедливость. Я же вижу: ты такой же, как был. Только…

— Только — что? — я насторожился.

— Только грустный очень.

— Загрустишь тут, пожалуй, — вздохнул я. — Спасибо тебе за поддержку! — я протянул Прянику руку и тут же испугался — вдруг он побрезгует прикоснуться к ладони опасного мертвеца, гнусного привидения? Но Пряник расцвел, превращаясь в прежнего простоватого добряка, и торопливо сжал мои пальцы.

— Пряник, тебя же, наверно, родители ищут. Сказано было — никому из дома не уходить. А ты ушел.

— Да нет, все нормально… Слушай, Лион! Я поговорю с родителями, они многое могут. У отца, ты знаешь, есть драконы. Если тебе в городе будет совсем плохо, он сможет отвезти тебя вместе с Воином Вадимом за Синие скалы. Я бывал там, когда летал с отцом за товаром. Там, в Синегорье, не так, как у нас, конечно. Но тоже нормально.

Я вспомнил родителей Пряника — плотно сбитого, черноусого, мрачноватого торговца эм Реуса. И эм Линду — высокую сухопарую женщину с поджатыми губами («Никому не позволю стащить конфетку!»).

Эх, Пряник, добрая душа! Не станут они помогать мне. Незачем им, людям уважаемым, состоятельным и солидным, ввязываться в некрасивую историю, идти против важных персон — Колдуна, Бобрикуса… Нет, не будут они рисковать торговлей, а уж тем более, жизнью.

Видно, невеселые мысли отразились в моих глазах, поэтому Пряник сказал поспешно и даже обиженно:

— Ты так о моих не думай. Ты их не знаешь.

— Спасибо тебе, Пряник, — искренне сказал я. — Но незачем нам бежать, будто мы грабители или убийцы какие-то. Мы ведь ни в чем не виноваты.

— Тоже верно… — по-взрослому согласился Пряник. — Может, все и наладится. И Крылатый Лев прилетит.

Чтобы не огорчать Пряника, я кивнул — и увидел, как из-за поворота выскочила, застегивая на ходу пуговицы долгополого плаща, длинная и тонкая, как школьная линейка, эм Линда. Она бежала, раскинув руки, и ее черный платок развевался на ветру, как пиратский флаг.

— Вон мать твоя, — кивнул я. — Устроит тебе сейчас.

Пряник спокойно встал.

— Ладно, пойду. Увидимся, — и пошел навстречу матери.

Я видел, как разгорячена эм Линда, и с червячком беспокойства полагал, что она подлетит ко мне и в пылу наговорит гадостей («Призрак! Мертвяк! Вон!»). Но она и не посмотрела в мою сторону. Схватив сына за локоть, она что-то принялась говорить ему — тихо и, похоже, не слишком сердито. Достав из круглой торбы накидку, она бросила ее Прянику на плечи, и он, не возражая, подвязал ее широкой тесьмой. А потом обернулся — и, подмигнув, помахал мне. Я махнул в ответ и отправился домой.

К тяжелым мыслям об исчезнувшем Крылатом Льве добавились другие переживания: я пытался придумать, как защитить отца и уберечь родной дом от лоботрясов. Эти подонки на все способны! Но моим думам никак не удавалось выстроиться в связную цепочку. Они валились в одну кучу, как бурые осенние листья, прилипали друг к другу, образуя один вопрос: «Почему я?!»

В Светлом городе живет тысяча человек, полтысячи местных гномов — и никто, никто не обделен облаком! И только я — прокаженный, я — виноватый, я — опасность для всех.

Да что за чушь?! Чем может быть опасен для горожан тощий, измученный, раздавленный бедой пятнадцатилетний парень?

Физически ощущая, как костенеет сердце, я с горечью рассуждал, что и впрямь превращаюсь в ходячего мертвеца, даже мысли стали какие-то неживые. Облако не прилетело, в городе я — изгой, так стоит ли коптить небо, как говорят старики?

Если меня не станет, лоботрясы и те, кто их поддерживает, отступятся от отца. Он, конечно, погорюет… сильно погорюет! Но зато будет жить дальше. А мне-то зачем жить? Зачем бродить по этой земле, зная, что никогда ко мне уже не прилетит облачный Лев?

Лучше забраться на Белую скалу, в последний раз глянуть на затянутое мертвыми тучами небо, закрыть глаза и… Я на секунду опустил ресницы, представляя, как это может произойти, — и отчетливо, до боли в груди, понял, что не хочу этого!

Нет, надо жить, жить, жить!

А когда открыл глаза, вздрогнул — передо мной возвышался Колдун. Худосочный, с костлявой шеей, торчащей из-под сложного многослойного одеяния (балахон, накидка, мантия, пелерина), он привычным жестом заломил неизменный кроваво-красный берет и, не мигая, окидывал меня колючим черным взглядом.

Я же не нашел ничего лучшего, чем подавленно проговорить:

— Здрасьте.

Глава 8

Колдун, презрительно поведя крупным острым носом, завел кислым голосом тягучую, унылую волынку:

— Разве так должны приветствовать отроки того, кто ведает, как устроен мир? Разве не обязаны они склонять головы, завидев мудрейшего?

«Мудрейшего, скромнейшего…» — проворчал про себя я. В пояс кланяться не стал, но все же кивнул, и довольно почтительно. В городе мало кто решался спорить с Колдуном — разве что Учитель иногда возражал ему, да и то осторожно. А отец вовсе с ним не разговаривал.

Колдун жил в городе дольше всех, никто не знал, сколько ему лет и когда родился, — поговаривали, что он заколдовал саму старость. Вечный отшельник, одинокий, мрачный, бездетный, он никого не впускал в свой серый каменный дом на окраине, похожий на бесформенный мешок — и никого не впускал в душу. Да разве туда кто-то рвался? Немало градоначальников сменилось на его веку, и все Колдуна опасались. Эм Бобрикус — тот и вовсе не скрывал почтительного трепета, говорил о нем с придыханием и в глаза называл не Колдуном, а «господином первым советником».

Мальчишки поговаривали, что Колдун любого может превратить в муравья или жужелицу и в тот же миг растоптать тяжелым сапогом. Над байками про насекомых я посмеивался — отец не раз сердито повторял, что это дичь, болтовня и выдумки. Но в том, что Колдун умеет внушать и гипнотизировать, сомневаться не приходилось. Ухитрился же долговязый мухомор убедить весь город, что я, обычный пацан, несу опасность, мрак и смерть! И ведь почти все поверили! Умные такие…

Колдун придвинулся — я ощутил смрадный запах, бесцеремонно взял меня за подбородок — кожу тронул липкий лед. Я брезгливо дернулся, но взгляда не отвел. Это не понравилось Колдуну — он скривился, точно лизнул горчицы, и перестал смотреть мне в глаза.

— Не рады, что живой? — не удержался я от ехидства.

— Дерзишь Колдуну? — хмыкнул тот. — Не боишься, глупый отрок? — отлепив влажную ладонь от моего подбородка, он смыкал и размыкал костлявые, синеватые, унизанные массивными перстнями пальцы.

— Чего бояться? Интересную новость, что я умер, мне уже сообщили. А покойникам, знаете ли, ничего не страшно, — собрав остатки сил, заявил я.

— Говоришь вызывающе, рассуждаешь неверно, — Колдун прищурил и без того мелкие черные глазки. — Не сегодня ты умер, юноша! Ты умер в тот час, что родился, мертвым ходил среди нас. Родители обманом удержали тебя на этой земле, зацепили облако, нарушив все мыслимые и немыслимые законы. За что и поплатились — недолго прожила твоя мать на этом свете!

— Мама умерла во время эпидемии горелой чумы. Тогда многие погибли, — чувствуя, что сердце бьется громко, как львиные ходики, проговорил я. — Мое облако тут вообще ни при чем!

— Ты в этом уверен, наивный отрок? — сладко молвил Колдун, поправляя берет — громадный, как мельничный жернов. — А если духи наслали в город чумное проклятие, потому что здесь обитает мертвяк? Поразмышляй-ка об этом на досуге!

— Какие еще духи? Это ерунда и неправда, — через силу проговорил я. Никогда мне не приходилось спорить с Колдуном, и теперь я понял, почему и взрослые этого избегали. Губы налились свинцовой тяжестью, на них осела противная металлическая пыль. Запершило в горле, а грудь сдавило так, будто кто-то сжал ее чугунными щипцами. Выговаривать слова было все труднее, но я откашлялся и выдавил, преодолевая цепкую боль. — Во-первых, я не мертвяк, а обычный человек. А во-вторых, чуму принесли не духи, а смоляные шакалы. Это все знают. Учитель рассказывал, что такое бывало и в прежние годы. Не зря же и сейчас по границам города стоят воины с факелами. Они не допустят нового нашествия.

— Учитель неглупый человек, но он любит рассуждать о том, чего не знает, — зевнул Колдун, и в его голосе появились снисходительные нотки. — Смоляные шакалы издали чуют запах бродячего мертвеца, ведь они сами — те еще упыри. Вот и лезут в город, принося смерть, страдания и недуги. Я-то давно понял, что во всем виновен этот малец! — он ткнул в меня заскорузлым пальцем с черным перстнем. — Но люди чрезмерно добры, слащаво милосердны… Они предпочитают закрывать глаза на очевидные факты, чтобы считать себя хорошими, милыми, славными. Ведь так легче жить! Однако теперь, когда к тебе наконец-то не прилетело облако, всем стало ясно, что именно ты — мутный, грязный источник бед!

— Ну, если я, по-вашему, такой уж грязный источник, что же вы мне предлагаете делать? — с усилием сглотнув невидимую железную пыль, глухо поинтересовался я. — Может быть, я должен утопиться в Утином пруду или прыгнуть с Белой скалы, чтобы уж наверняка?

— Заметь, ты сам это решил! Да, сделай это во имя спасения города. Сделай! Избавь людей от несчастий, принесенных бродячим трупом!

— Ну, конечно. Не дождетесь! — шевельнул я губами.

— Разумеется, чтобы явиться к Белой скале, нужна сила духа. А откуда она у тебя, отрок? У тебя ведь и духа-то никакого нет… — Колдун склонился ко мне с показной заботой: — Но я тебе могу помочь. Хочешь, превращу в тварь неразумную? В зайчика, скажем, а? Хочешь быть зайчиком? Зверек милый, добрый, пушистый… Правда, для хищника — лакомая добыча. Зато ты станешь для кого-то пропитанием и погибнешь с пользой.

— Сказано — не дождетесь, — едва слышно повторил я, чувствуя, как внутри меня натягивается и наполняется богатым звоном прочная, как сталь, струна. Она всегда выручала меня, когда хотелось заплакать. Невидимая струна выпрямлялась — и я выпрямлялся вместе с ней. — Между прочим, отец говорил, что вы и превращать-то не умеете. Или, может, умели, да разучились уже.

— Ради такого дела и тайные книги перечитать не грех, — осклабился Колдун. — Повторить, так сказать, пройденное… Но стоит ли тратить на тебя дорогой эликсир или, пуще того, бесценное время? Нет, бродячий мертвец этого не достоин. Ты сам должен покинуть город до рассвета. Иначе твой дом будет сожжен, а ты сброшен с белой скалы. И отец твой заодно.

— Не имеете права. Я не преступник, не убийца. Да и вообще… ни с кем так нельзя, если народный сбор не решит. Это Учитель говорит!

— Ох уж этот Учитель! — горестно покачал кроваво-красным беретом Колдун. — Вечно он вбивает в юные головы всякую чепуху. Какие преступники, какие убийцы? Ты правда думаешь, что горожане не захотят избавиться от того, кто несет им смерть и страдания? С виду они добренькие, но все хотят жить без проблем, а ты — ключ от их страха. Каждый боится, что на порог его дома ступит мертвец, а с ним и горелая чума. Так что втайне все проголосуют против тебя, ты уж поверь. Жалеть не станут — зачем беспокоиться о том, кто и без того уже покойник? Вот за отца твоего кое-кто, может, и вступится ради былых заслуг — тот же Учитель, наверное. Но прочие не поддержат — нет, не поддержат! Каждый дрожит за свою шкуру. Да это и правильно. Это мудро.

— Не каждый! — упрямо возразил я, вспомнив Пряника, но Колдун не слушал:

— Я — первый советник градоначальника! Я обязан думать о благополучии горожан. Поэтому срок тебе — до рассвета!

— Я не собираюсь бросаться со скалы! У меня с головой все в порядке!

— Тогда иди в леса, в болота! Туда, откуда не возвращаются. Там тебе место! — Колдун надвинул на лоб берет и, прижав к вискам кривые костлявые пальцы, поспешил прочь — и балахон его развевался на ветру, как крылья громадной птицы.

Не помню, как я добрался до дома: бежал сломя голову или наоборот, брел, пошатываясь, точно старик. Но, когда рывком отворил дверь и вдохнул любимый аромат мяты, душицы и зверобоя (отец всегда развешивал по стенам пучки целебных трав), со мной что-то произошло. Невидимая струна, что не давала раскиснуть, когда я говорил с Колдуном, на мгновение натянулась еще сильнее — и, горестно всхлипнув, безжизненно обвисла. Черный камень, обрушившийся на сердце, рос, рос, точно живой, он уже превратился в неподъемный булыжник и неодолимо прижимал меня к полу. У мерзкого камня появилась еще одна грань — острое, как лезвие, чувство вины. Колдуну (умный он, что уж говорить!) удалось-таки убедить меня, что это я десять лет назад притянул в город смоляных шакалов — разносчиков горелой чумы. Это я погубил маму и еще две сотни жителей. И как с этим жить?

Тяжело опустившись на порог, я обхватил руками колени, спрятал в них мокрое лицо.

Нет, я не хотел плакать — это было недостойно сына воина, но мне не удавалось справиться с накипающими слезами. Горестные мысли, дикая тоска по Крылатому Льву, обжигающее чувство несправедливости («Почему я? Почему именно со мной?!») — все сплелось в большую серую паутину. Еще вчера я был обычным парнем — без заметных талантов, без особых проблем. А сегодня стал злейшим врагом людей, которые были дружелюбны и приветливы. Мир отвернулся от меня. Может быть, я заслужил это?

— Пришел? Вот и хорошо, — из кухни донесся глуховатый голос отца, и я услышал в нем облегчение. — Нечего впустую болтаться, хлопот хватает. Я собирался было дрова пилить, да ладно, они подождут. Набери-ка воды да согрей ее — полы мыть будем. Дома, сын, всегда должно быть чисто. В доме порядок — и в сердце тоже.

Мне показалось, что отец, переживая за меня, сошел с ума. Он решил затеять уборку?! Вот сейчас, в этот самый день, когда нас хотят растерзать в клочки, а дом превратить в пепелище, мы не спеша достанем из погреба медное ведерко, вспеним коричневое мыло и засучим рукава?! Может, еще и песенку будем насвистывать? Или отец думает, что помирать надо в чистоте, а то что люди подумают?

Я, кстати, так и крикнул ему, вытерев глаза ладонью.

— Помирать? — в голосе отца мелькнуло удивление, и он шагнул в сени. — А чего так? Я пока не спешу. А ты чего на полу сидишь-то? Тут дует изо всех щелей, а ты сидишь.

— Сижу или стою — какая разница?! — выпалил я. — И Колдун, и Грюзон со своей шайкой — все хотят нас убить, понимаешь? И если убьют… Ну и ладно! Облака у меня все равно уже нет, так что чего жить, если…

Договорить (а точнее, довопить) философскую мысль мне не удалось — я оказался в воздухе и повис, как куль с рыбой. Отец только с виду был невзрачным стареющим дядькой — в нужные моменты он вновь превращался в крепкого жилистого Воина Вадима, которому ничего не стоило вскинуть на плечо увесистый мешок с железками… или меня при случае. Хорошо, что я успел наклонить голову, а то еще приложился бы затылком к свежевыкрашенной балке.

— Ты что делаешь?! — охнул я, и полетел на топчан. Приземлился удачно — не ударился. Вскочил в ярости: — Что, значит, и ты кидаешься на меня? И ты? Я думал, что хоть дома меня поймут! Что хотя бы здесь выслушают! Ведь меня все ненавидят! Значит, ты тоже враг?!

Но отец, который накануне казался унылым и потерянным, раздавленным тревогой, напоминал сейчас могучего встрепанного медведя. Он будто стал выше и раздался в плечах — а всего-навсего перестал печально сутулиться. И глаза, еще утром усталые и потухшие, искрились обжигающим огнем. Кинув на меня неистовый взгляд, отец взревел:

— Колдун приходил ко мне утром — я выгнал его вон! Этот негодяй тоже говорил что-то о жизни, о смерти — я не слушал! Подлый старикан совсем свихнулся от жажды власти. Но он мелет чушь! Без народного сбора его колдовские штучки — пыль, грязь и мелкие пакости. Он ничего не посмеет нам сделать! Слушай, Лион. Я ждал тебя. Очень ждал, когда ты придешь. Я знал — ты мой сын, а значит, не сломаешься. Явишься окрепший, возмужавший, готовый сражаться за себя, за меня, за дом, за род! А ты? Неужели поверил мерзкому Колдуну? Неужели готов сдаться?!

— Колдун — это еще не всё! Ты знаешь, что меня ненавидит весь город?

— Прямо-таки весь?!

— Да! Поэтому оборвали праздник! Поэтому повесили замки на калитки! Ведь в городе завелся призрак, ходячий мертвец, разносчик горелой чумы… И все это я. Все это обо мне, понимаешь?!

Отец стоял посреди комнаты, уперши руки в бока, и из глаз его летели бешеные искры.

— Слушай, сын, а ведь ты хотел найти подработку? — внезапно спросил он.

— Что? Причем тут сейчас это?

— А я тебе денежное занятие придумал — будешь выгребать дерьмо из соседских сортиров. Вот и принесешь городу пользу. Слушай, я дело говорю! Услышу хоть единое словечко про вурдалаков или еще каких мертвяков, суну в руки лопату! Дело вонючее, да прибыльное, а призраки вони не чуют! Раз ты мелкая нечисть — полезай в нечистоты!

Я хотел было ответить что-то ехидное, но передумал — отца, как разогнавшегося дикого дракона, уже невозможно было остановить. Человек хладнокровный, флегматичный, медлительный, разгорячившись, он превращался в грозного лесного зверя — и тогда берегись любой, кто окажется на его пути! Серебристый медведь позади него тоже вырос, окреп и ощетинился.

— Что, не понравилась идея? — сдвинул брови отец. — Тогда какой ты мертвяк? Какой покойник? Что ты городишь? Руки-ноги целы, голова на месте — правда, соображает плохо. Да ты самый обычный пацан! Самый обычный! Как ты мог поверить этой колдовской ерунде?

— Но ведь Лев ко мне так и не прилетел!

— Вот! Вот это действительно проблема, — заявил отец, и я почувствовал, что он уже остывает. — Это, зацепи змею за хвост, вообще единственная проблема! Я рассуждаю так: раз Лев не прилетел, нам что нужно делать? Искать!

— Искать… — завороженно повторил я.

— Вот! А ты где-то бродишь, ноешь, жалеешь себя… Тьфу! О Льве надо переживать! Вдруг он попал в беду?

— Я постоянно об этом думаю!

— Так пора действовать! Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул я и рванулся к двери.

— Эй, постой! — отец схватил меня за плечо. Он по-прежнему сердито хмурился, но я видел, что уже не злится. — Ну кто так делает? Куда ты пошел? Надо все обмозговать, прикинуть. В бой без карты не идут, уж поверь старому стратегу. А где думается лучше всего?

— На свежем воздухе?

— Ответ неверный. За обедом. Иди, накрывай на стол. А после еды приберемся — дом надо оставить в порядке.

Я вынимал из печи чугунок желтой, с коричневой корочкой, пшенки и доставал с полки расписные глиняные миски, нарезал крупными ломтями свежий хлеб и выкладывал на жестяное блюдо холодный окорок. Утром я не завтракал, и сейчас понял, что сильно проголодался. Это ощущение впервые порадовало меня — прав отец, никакой я не покойник! У мертвяков от аромата теплой, сладкой, масляной пшенки живот поди не урчит!

Отец посматривал на меня с явным удовольствием — нравилось ему, что я взбодрился. А в моей душе и впрямь зажегся ясный огонек, подтопивший острую льдину отчаяния. Я наконец-то убедился, что я теплый, обыкновенный — как все! Засияла надежда, что мы сможем найти родного Льва. Ведь раз я — вот он, живой, значит и облако где-то имеется!

Думая о Крылатом Льве, я видел его не огромным существом с безупречно красивой, будто выточенной из дорогого камня, мордой и крепкими резными крыльями, способным спрятать дом от морозов или покатать меня над серебристыми от инея лужайками. Он представлялся крошечным рыжим котенком с розовым носом и круглыми смешными крылышками — слабым, мягким и беззащитным, которому так нужна моя помощь.

Мы сели за стол, но не успели разложить по мискам кашу, как в дверь уверенно постучали. Я вздрогнул — неужели явился Колдун с приспешниками? — и тут же вскочил, да так резко, что тяжелый табурет с грохотом рухнул на пол. Страх испарился — я был готов защищать отца и дом, чего бы мне это ни стоило.

Глава 9

Отец тоже встревожился — за меня, конечно, но старался не подать вида, только светлые глаза потемнели. Он поднялся из-за стола, не спеша направился к выходу, и я видел, как взволнованный Серебристый медведь заслонил дверь широкой искристой спиной.

«Не стоит, Миша», — мягко сказал отец, отодвигая облако. Шагнул к порогу и, не спрашивая, кто там, отодвинул щеколду.

«Ну почему бы тебе не взять на всякий случай меч?» — с тоской подумал я и машинально схватился за фигурную рукоятку ножа, которым резал хлеб. Если это Грюзон и компания, так просто они с нами не расправятся!

Но на пороге появилась не шайка лоботрясов и не Колдун в красном берете-колесе. Это был Учитель эм Марк с дочерью Вишней. Обрадованный, я двинулся к ним — и замер. А если они тоже считают меня покойником, призраком, вурдалаком? Вдруг они побоятся даже встать со мной рядом? Но ведь зачем-то они явились сюда!

— Почему у тебя нож? Дай-ка его мне, — спокойно сказал Учитель эм Марк, и я, растерянно взглянув на блестящее лезвие, вложил нож в его большую ладонь. — Вот и хорошо. — Учитель коснулся моей макушки.

— Только не подумайте, что это он на вас хотел кинуться, — хмуро объяснил гостям отец, бросив на меня выразительный взгляд. — Сегодня утром ему отморозки угрожали. Лоботрясы — Грюзон с компанией. Мол, дом сожгут, нас убьют — ну, все в таком духе. Зря они надеются, что смогут так просто расправиться с Воином Вадимом… и его сыном. Присаживайся к столу, Марк. Будь как дома, Вишенка! Добрые гости всегда приходят к обеду.

Я полагал, что Учитель вежливо откажется пообедать с нами — ведь он пришел без приглашения и, видно, по делу. Несмотря на то, что отец давно дружил с Учителем эм Марком, тот казался мне человеком чрезвычайно важным, строгим и недосягаемым. Случалось, что на праздники Учитель заглядывал к нам с детьми и женой эм Лизой или с другими гостями, но к таким визитам мы готовились: прибирали дом, готовили еду повкуснее. А тут — что? Хлеб в плошке, пшенка в котелке!

Но Учитель эм Марк тепло поблагодарил отца и сел за непокрытый стол. Вишня, повесив на спинку стула полотняную, расшитую цветами торбу, устроилась рядом. Я посмотрел на нее, кивком поздоровался — и она кивнула, качнулись косы с темно-вишневыми прядями. Симпатичная девчонка, хоть, конечно, и не такая красавица, как Пиона. Что же им понадобилось в нашем доме? Может быть, Учитель тоже назовет меня грязным источником и еще разными словами и прикажет покинуть город?

Стараясь не думать об этом, я положил перед Учителем и Вишней деревянные ложки, поставил глиняные тарелки. Только сейчас я заметил, сколько на них трещинок. Но мы так привыкли к старой посуде, что не обращали на это внимания.

Отец глянул на меня с укоризной и тут же взял всё в свои руки. Он знаком велел мне поднять приборы и живо застелил стол не новой, но чистой белой скатертью. Вытащил из шкафа приличные фарфоровые тарелки и жестом фокусника расставил их на столе. Мгновенно заварил свежий липовый чай и комнату окутал горячий сладкий аромат. Если бы отец знал, что к нам явятся гости, непременно сварил бы темный, с пряными травами, грибной суп и напек два противня пирогов с ежевикой. Уверен, он думал об этом, когда огорченно крякал, вынимая из печки ванильные сухари.

— Прекрасный обед, Вадим, — улыбнулся Учитель эм Марк, не спеша размешивая расписной ложкой горячую кашу. — Ты всегда отлично готовил. До сих пор помню вкус пирогов, которыми ты угощал нас, когда родился твой сын. Чудесные были пироги.

— Да я как в тумане стоял тогда у печки, — смущенно признался отец. — Когда стряпал, только и думал о том, как бы скорее все решилось.

— Но ведь решилось хорошо, правда?

— Правда, — твердо сказал отец, а Учитель, погладив выглянувшее из кармана облако — Фиолетового Филина, негромко продолжил:

— Вчера ночью, когда народ разошелся с площади, где вещал Колдун, я решил поговорить с ним наедине. Разумеется, я и при всех высказал свое мнение, но, боюсь, Колдун вошел в раж и на этот раз был более красноречивым. В дом он меня не впустил, но согласился побеседовать в недалеком перелеске — видно, надеялся и меня убедить в своей правоте… — помедлив, Учитель добавил: — Не скажу, что мне было приятно беседовать с этим господином. Но ведь речь идет о моем ученике, да еще о сыне моего друга, значит, я обязан прояснить дело. Разговор был долгим. Я вернулся домой за полночь.

— Мы даже начали волноваться… — тихо сказала Вишня.

— Ох, Марк, как же я рад, что ты не веришь в трепотню этого, да простят меня облака, огрызка! — отец благодарно покачал головой. — Невесело, зацепи змею за хвост, стоять впотьмах подле этакого черта! Не каждый бы решился. Он же словами прямо в мозг впивается. Что он там говорил?

— Повторял, как заведенный: «Лион — призрак, Лион — мертвец».

— Вот мерзавец. А ты?

— Пытался объяснить, что призраки не грызут яблоки и не носят плащ в холода, — в карих глазах Учителя эм Марка вспыхнули задорные огоньки. — Но он, конечно, не слушал. Он же тебя, Вадим, с давних времен не выносит.

— Знаю, знаю… У него зуб на меня имеется, — вздохнул отец.

— Но дело не только в тебе. Колдун страстно ненавидит Лиона. Не просто ненавидит — боится!

Все посмотрели на меня, но я только усмехнулся. Словам Учителя я не поверил — с чего бы тот, на кого со страхом глядит весь город, будет бояться пятнадцатилетнего пацана? Я полагал, что отец возразит Учителю, но он, к моему удивлению, кивнул:

— И мне так кажется, Марк. Боится! Конечно, Лион еще мал, но, когда вырастет, даст отпор этой высохшей елке… Но пока и я не такой уж старый. Не дам сына в обиду. Пусть хоть весь город против меня ополчится.

— Вадим, далеко не все поверили Колдуну. Да, его опасаются по привычке, ведь говорит он красиво, гладко, да и мозги туманить умеет. Но и тебя простой народ уважает! Вот увидишь, пройдет день, другой — и жизнь пойдет своим чередом. Я ведь тоже не последний человек в городе. Всем буду говорить, что Лион — никакой не призрак, а обычный мальчик. Школьник. Мой ученик.

— Спасибо вам, Учитель эм Марк, — пробормотал я.

— За что ты благодаришь? — внезапно обернулся Учитель, и мне стало не по себе. — За то, что ты — ученик? Должен заметить, что в школе ты успехами не блещешь, хотя способности имеешь неплохие. Задачки решаешь на отлично (даже слишком — всем даешь списывать!), а вот языками не занимаешься. С гномьим языком у тебя, кстати, совсем плохо. Вот сейчас, в праздники, ты хоть раз открыл учебник?

— Нет, — неохотно признался я, и с раздражением почувствовал, что краснею.

— Вот видишь!

— Папа! — укоризненно воскликнула Вишня. — Вот зачем ты сейчас начинаешь?

— Все правильно говоришь, Марк. Надо, надо учиться, — сумрачно отозвался отец, не глядя в мою сторону.

«Обязательно нужно было нажаловаться! — с неприязнью подумал я. — Для этого, что ли, он явился сюда? Но отец и так знает, что мне плохо даются языки. Особенно гномий — кто там разберет их воркование! Сплошные гыр-гыр да мыр-мыр, будто кошки мурлычут. Не могу я это зубрить, у меня от булькающих звуков горло сохнет! Да и зачем это нужно? Местные гномы прекрасно говорят по-нашему, а в дальние гномьи долины никто добровольно не полезет».

Во мне вскипела нежданная злость. Ну что ж, сейчас, когда одна половина горожан считает меня бродячим мертвецом и готова разорвать на кусочки, а другая трусливо прячется за наглухо запертыми воротами, самое время достать с дальней полки пухлый синий учебник с милым гномиком на обложке. Плевать на то, что под окнами бродят грабители и убийцы, — я заберусь с ногами на топчан и примусь гырчать, фырчать, мырчать — ну и порычу ближе к вечеру. А если бандиты подожгут дом, буду спасать не отца и не себя, а потрепанную гномью книжку. При пожаре все бегают с ведрами — а я с гномьим букварем, как дурень с писаной торбой. Прекрасная получится картина!

Видно, все язвительные мысли мгновенно проявились на моем лице, потому что Учитель эм Марк совсем легко, без нажима произнес:

— Лион, ты считаешь, что я не вовремя заговорил о языках. Но у меня другое мнение. Хочешь знать, почему?

Ничего я не хотел знать. Я уже понял главное — мир сошел с ума. Второй день происходит то, чего не бывает. Крылатый Лев не прилетел. Колдун, который до вчерашнего дня просто недолюбливал меня (я чувствовал это — при моем появлении он щурил глаза, фыркал и отвратительно дергал длинным носом), теперь готов растерзать. Пряник оказался не тюфяком, а решительным и надежным парнем, а Грон, считавшийся другом, предпочел мне мерзкую компанию лоботрясов. Пиону я вообще не пойму — с кем она хочет быть: со мной или с Гроном? Отец решает, что поджарить на ужин, хотя кое-кто готов поджарить меня. А Учитель эм Марк, которого я, как все горожане, считал самым мудрым человеком, выбрал идеальный час, чтобы понудеть об уроках. Да уж, нашел время!

Так что мне его наставления и советы? Пусть раздает их в классе, а не в нашем доме.

Еще секунда — и я сказал бы ему в лицо, такое чудовищное отчаяние сжимало мое сердце. Но Учитель эм Марк опередил меня. Он поднялся со стула, подошел, положил руку на плечо и тихо проговорил:

— Лион, я знаю, каково тебе сейчас. Я понимаю, как ты тоскуешь по Крылатому Льву. Мы с Вишней пришли, чтобы помочь.

— Чем же? — я поднял голову и увидел, что и отец обратился в слух.

— Поможем подготовиться к дальнему походу. Тебе придется уйти из города, и поскорее, — сказал Учитель эм Марк, и у меня оборвалось сердце.

Отец изменился в лице, его щеки побагровели. Он с болезненным недоумением покачал серебряной головой, вздохнул, аккуратно поставил на стол тяжелый чайник. Наверное, ему хотелось закричать, но он произнес сдержанно и сухо:

— Марк, ты мне друг, но, прости, я не понимаю тебя. Ты же знаешь — Лион не призрак. Ты же тоже не веришь ни единому слову этого негодяя Колдуна. Так зачем же и ты выдворяешь сына из города? Неужели и ты полагаешь, что этот лохматый бестолковый парень может принести городу какую-то беду? Ведь это просто, зацепи змею за хвост, чепуха! Чепуха, Марк! Конечно, мы и сами собрались искать Льва… Но вот так прогонять мальчишку — это не по-человечески.

«Про лохматого и бестолкового можно было и не говорить, а в остальном верно», — мысленно одобрил я и почему-то покосился на Вишню. Она молчала, поглаживая за ушком свое облако — красную белку Альку.

— Конечно, чепуха, Вадим. Поверь, я нисколько в этом не сомневаюсь, — терпеливо сказал Учитель, вновь присаживаясь за стол. — Если кто и может навлечь на город беду, так это тот, кто распространяет глупые суеверия. Колдун никогда не считался градоначальником, но все знают, что власть — в его руках. Нет ничего страшнее властелина, которого судьба лишила доброго сердца, но сполна одарила долгожительством и коварством. Вадим, поверь, мне есть что сказать, и о походе я заговорил не случайно. Не нужно обид. Просто выслушай. А потом вместе с сыном прими решение.

Глава 10

— Когда я услышал, что к Лиону не спустился Крылатый Лев, поначалу решил, что это злобная выдумка Колдуна. Ведь я прочитал немало книг, но нигде — ни в новых энциклопедиях, ни в свитках, ни в скрижалях, не находил ни строчки о том, что в назначенный день к человеку может не прилететь облако. Потом я понял, что это правда, — и был весьма озадачен. Пытаясь найти странному факту разумное объяснение, я, признаюсь, тоже вспомнил ту ночь, когда ты, Вадим, стоял на пороге своего дома, готовый в клочки растерзать каждого, кто приблизится к твоему младенцу.

— Что было, то было, — кивнул отец.

— Но я не верил россказням о бродячих призраках. Разве я не знаю тебя? Разве я не знаю Лиона? После встречи с Колдуном у меня разболелась голова. Я лег в постель, но никак не смог заснуть, — все думал о тебе, Вадим, о Лионе и Крылатом Льве. Наконец я поднялся и среди ночи отправился в библиотеку при школе — ты знаешь, как много там книг. Мне хотелось понять, что же происходит. Но еще больше хотелось помочь тебе.

— Рад, что ты на нашей стороне, — отец отозвался благодарно, но еще настороженно.

— Я всегда на стороне разума. Правда, когда я пришел в библиотеку и зажег лампы, голос разума заявил мне, что я могу провести среди старинных фолиантов не остаток ночи, а остаток жизни. Легче отыскать золотую песчинку в океане, чем три нужные строчки в бесчисленном скоплении книг. Пожалуй, я бы и сейчас глотал книжную пыль, если бы не мой Фиолетовый Филин. Он удивительный! — в голосе Учителя эм Марка зазвенели ласковые нотки, а Филин, выпорхнув из его кармана, живо пересел на плечо. — Я не знаю, каким образом, но Филин понял, что я ищу! Он подлетал к определенным книгам, и, когда я снимал с полки тот или иной том, открывал нужные страницы. Некоторые книги были написаны на нашем языке, другие — на гномьем, великаньем или синегорском… Не зря же я заставляю школьников учить иноземную речь! Бывают случаи, когда знание языков может спасти жизнь!

— И что же вы узнали? — решился спросил я, чтобы поскорее перевести разговор со скользкой лингвистической темы.

— Кое-что узнал… Нам ведомо, что облака прилетают с Облачного пика, который возвышается возле Чужедальней Гномьей слободки. Но вряд ли кто-то знает, что у облаков есть Повелитель. Это он решает судьбы. Он определяет, когда облака должны отправиться в путь.

— Надо же! Повелитель… — озадаченно проговорил отец и придвинул к себе Серебристого медведя — будто испугался, что неведомый Повелитель высунется из-за печки и утащит его в небесные дали. — А как он выглядит-то?

— Не знаю, Вадим, — вздохнув, признался Учитель. — То ли не написано об этом нигде, то ли я не так уж славно разбираюсь в гномьих закорючках… то есть в старинной письменности.

— Вот! Ты тоже не во всем разбираешься! — поспешно вставила Вишня — она явно решила, рискнув собой, вступиться за меня. Но Учитель не сделал ей замечания, а мой отец и вовсе не обратил внимания на выпад — он внимал каждому слову давнего друга и о чем-то крепко задумался.

— Я уловил твою мысль, Марк, — задумчиво заговорил отец, хмуря широкие брови. — Это хорошо, что ты узнал о Повелителе. Это очень хорошо. Что ж, раз такое дело, мы с Лионом доберемся до Облачного пика и отыщем этого Повелителя, кем бы он ни был. А там уж выясним, зацепи змею за хвост, что же случилось со Львом. Путь предстоит трудный, конечно. Но что нам путь? Дойдем не спеша! Мы ведь как раз собрались искать облако, а с таким знанием проще будет.

Мое сердце застучало громче, чем львиные ходики. Я непременно подскочил бы: «Так пошли же скорее!», но Учитель эм Марк жестом остановил меня:

— Постой, Лион… Я нашел еще кое-что и должен это показать. Вишня, доставай книгу.

Из расшитой цветами торбочки Вишня вытащила тяжелый том в темно-синем кожаном переплете. Ветхие листы пожелтели, протерлись до хрупкости. Осторожно открыв страницу, бережно заложенную сухим лиловым цветком, Вишня придвинула фолиант к отцу.

Все склонились над книгой, и я с огорчением понял, что буквы в ней непонятные, чужие. Черные, синие и оранжевые квадратики и кружочки, закорючки, похожие на перевернутые вопросительные знаки, бессмысленно раскиданные запятые и крохотные улитки (да, обычные свернутые крендельком улитки!), рассыпанные по страницам, плясали, пестрели, не давали сосредоточиться.

— Это старинный гномий язык, — спокойно объяснил Учитель. — Возможно, на нем и сейчас изъясняются чужедальние гномы. Но кто это может подтвердить? Мы с ними не знаемся…

— Неужели тут что-то написано? — озадаченно пробормотал отец. — Как по мне, так это кляксы какие-то. Будто малец карандашом баловался.

— Нет, это не баловство, — возразил Учитель. — Тут ведь не только написано, но и показано. Вот посмотрите.

Учитель провел пальцем по странице, нарисовав пару невидимых колец, потер уголки бледно-желтых листов. Я во все глаза наблюдал за его действиями, и с изумлением увидел, что точки, запятые, крючки, крестики и неведомые символы складываются во вполне различимые картинки, а нарисованные улитки, точно живые, вытягивают глаза-ниточки и медленно расползаются в разные стороны. Непонятные значки сложились в фигуры. На ломких листах появились человечки — схематичные, точно первоклассник рисовал второпях. На вытянутых руках люди-фигурки держали облака, похожие на пар из чайника.

— Вот это да! Да ты, Марк, зацепи змею за хвост, волшебник! — уважительно хмыкнул отец, осторожно потрогав книгу. — Не знавал я такого чуда!

— Да не чудо это, — грустно сказал Учитель. — Старые гномьи выдумки. Чужедальние гномы — они умные, не в обиду нашим… Да вы смотрите, что там еще.

Я пригляделся — и с замиранием сердца заметил на краю страницы отчетливый черный силуэт: крошечный человечек сидел на земле, запрокинув голову, и в отчаянии вскидывал руки.

— Это я, что ли… — я не узнал свой голос.

— Нет, Лион. Это, конечно, не ты. Но к этому человеку тоже не прилетело облако.

— А почему? Отчего? Об этом что-то сказано? — жадно спросил отец. Он смотрел на страницу с тревогой и надеждой.

— Я понял только, что Облако не пустил к нему Повелитель. Да вот только как выглядит этот Повелитель, кто он такой, почему это случилось, — мне разузнать не удалось. Но вы смотрите, смотрите!

Мы снова уставились на желтоватые листы. Над горестной фигуркой человечка вдруг проявились большие круглые часы, похожие на те, что украшали городскую ратушу. Но отсчитывали они месяцы, а не минуты. Едва стрелка прошла половину круга, человечек вскочил, поднял голову — и исчез, будто его и не было. Даже следа от него на странице не осталось.

Я вздрогнул, а отец промычал что-то невнятное, будто у него тягостно заболел зуб, и замолчал надолго.

Учитель эм Марк посмотрел на нас сочувственно, провел ладонью по листам, чтобы закорючки вернулись на место и, вздохнув, закрыл фолиант, отдал его Вишне. Аккуратно подбирая слова, он произнес:

— Полгода. Полгода, друзья, — это немалый срок. За это время можно найти Повелителя и Крылатого Льва.

— И тогда с Лионом все будет хорошо! — сказала Вишня, укладывая в сумку загадочную книгу.

Отец поднялся из-за стола, прошелся по комнате, что-то прикидывая. Он был бледен, но сосредоточен, и от его горячей решимости мои сомнения таяли, как апрельский снег.

— Благодарю тебя, Марк, — наконец сказал он. — Шесть месяцев у нас есть, это хорошо. Найдем мы с Лионом этого, зацепи змею за хвост, Повелителя, кем бы он ни был. А там уж видно будет, — и обернулся ко мне. — Ничего, сын. Не из таких передряг живыми выходили.

— Пойдем прямо сейчас, не будем терять время! — не выдержал я, но Вишня перебила:

— Что ты! Надо подготовиться. А идти лучше утром, чем вечером!

— Вишенка права. Не надо собираться впопыхах, — согласился отец, и я увидел, как он на глазах преображается из мешковатого, флегматичного мастерового в подтянутого, сосредоточенного воина, и зрачки его блестели по-новому. — Мы отправимся к Облачному пику на рассвете.

Учитель эм Марк отодвинул недопитую чашку с липовым чаем и, будто перешагивая через высокий барьер, глуховато сказал:

— Надеюсь, вы не откажетесь и от моего общества. Путь неблизкий, опасный. Облачный пик располагается в Гномьей слободке, а чужедальние гномы умны, хитры и коварны. Но я хорошо знаю гномий язык, поэтому смогу с ними договориться.

Отец замер, озадаченно прислонился к печке, все слова растерял от неожиданности.

— Что ты, Марк! Куда ты? А ученики?

— Не только я могу учить детей. Есть и другие толковые люди.

— Быть толковым — это одно, а вот быть учителем… — отец горько усмехнулся. — Я вот тоже вроде не бестолочь, а учитель из меня, прямо скажем, так себе. Нет, Марк! Здесь без тебя нельзя.

— Очень хочу быть полезным тебе, Вадим, — глухо отозвался Учитель эм Марк. — Жизнью ведь обязан. Я помню, как ты тащил меня по бескрайним топям, когда нас окружили эти твари — болотища. Если бы не ты, я потонул бы в дымной жиже или нечисть перегрызла меня пополам. Или помнишь вот это…

— Да все я помню! Мне монстры память не отшибли, хоть и пытались, что уж там… — махнул рукой отец. — Ты, брат, извини, что перебиваю, но я тебе не ученик, и мы не на уроке. Ну да, много было разного. Но чего тебе в должниках-то ходить? Я вот тоже не забуду, как ты вышел перед толпой, когда Колдун долбил: «Вынеси, вынеси ребенка!» Так что мы в расчете. А вообще, что старое вспоминать? Было да прошло…

Отец помолчал и заговорил снова — медленно, подбирая каждое слово, точно осторожно ступая по зыбким кочкам:

— Только не подумай чего плохого, пожалуйста! Ты ведь знаешь, Марк, я с тобой в любой путь, в любые земли… Да время сейчас неспокойное. На кого ты оставишь город? На Колдуна? На этого, зацепи змею за хвост, Бобрикуса? У нас ведь градоначальник — не человек, а сарделька с ножками! Худо будет городу без тебя. Совсем худо!

Учитель дотронулся ладонями до лица, будто смывая невидимую воду. Сказал с болью:

— Но вам с Лионом нужны помощники! Дорога смертельно опасная!

— Да ты мне это не рассказывай! Помню, знаю. Ходили с тобой теми тропами — и смоляных шакалов гоняли, и болотищ пупырчатых… До Облачного пика, правда, так и не добрались, а я с юности мечтал посмотреть на него. Вот, считай, и выпал шанс… А помощников, Марк, я не хочу. Мне проще отвечать за себя да за сына родного, чем за чужих сыновей. Это я тоже проходил. Слишком тяжело. Непосильно.

— А почему — за сыновей? Девочки тоже могут быть полезными!

Про Вишню все забыли, и ее звонкий голос прозвучал так неожиданно, словно солнечный луч пробрался в запертый наглухо чулан.

— Вишня! — укоризненно воскликнул Учитель.

— Но ведь это правда! — Вишня заговорила взволнованно и торопливо. — Я отлично знаю гномий язык. Я выносливая, ничего не боюсь…

— И еще невероятно скромная! — Учитель, видно, всерьез рассердился. — Анна-Виктория, о чем ты говоришь? Почему лезешь не в свое дело? Вот видишь, Вадим, — он посмотрел на отца. — Других детей воспитывать умею, а родную дочь…

— Простите меня, но я правда могу принести пользу, — Вишня сбавила тон. — Я знаю лекарственные травы, немного умею лечить, готовить… И очень хочу увидеть Облачный пик, — добавила она совсем тихо. — Это моя мечта.

— Ты так стремишься к Облачному пику, будто хочешь стать королевой гномов! — сварливо заявил Учитель эм Марк и обернулся к нам с отцом. — Знаете, у чужедальних гномов есть такой обычай — назначать королеву, которой откроются все сокровища их страны. А корона достаётся молодой и красивой чужестранке.

Учитель эм Марк сурово глянул на дочь:

— Что, решила поцарствовать? Бриллианты нужны? На троне посидеть захотелось?

— Да я об этом понятия не имела! — вскинулась раскрасневшаяся Вишня. — Откуда мне знать про эти обычаи? Мне хочется помочь Воину Вадиму, Лиону… И, если повезет, увидеть Облачный пик. Ведь из нашего города никто не видел его своими глазами!

— Вот именно, «если повезет», — вздохнул мой отец. — Дорога-то туда — не это самое… не турне…

— Я не боюсь!

— По молодости лет никто не боится. Когда мне было пятнадцать, я, зацепи змею за хвост, тоже думал, что бессмертный.

— Всё, Вишня, прекращаем разговор! — жестко сказал Учитель эм Марк. — Не ожидал от тебя такой прыти. Некрасиво и неуместно! А еще сердишься на сестренок, когда они вклиниваются в беседу!

Вишня обиделась, но спорить не решилась. Отвернулась, откинула темные косы с вишневыми прядками. Замолчала.

— Решено — мы с Лионом вдвоем пойдем, — твердо проговорил отец. — Как утро настанет, так и двинемся. Не знаю, как и благодарить тебя, Марк, за помощь, за советы. У меня к тебе да Вишенке только одна просьба будет — за хозяйством немного приглядеть. Особого добра мы, конечно, не нажили. Но лоботрясы дом грозят спалить, а Колдун да Бобрикус им мешать не станут. На пепелище возвращаться не хочется. Если уж доведется вернуться…

— Не тревожься. Приглядим. Да, Вишня?

Она задумчиво кивнула.

Глава 11

Мы проводили друзей до калитки. Учитель крепко пожал руку отцу и мне — впервые, как взрослому. Помолчали. Вишня, сумрачная, как дождливый вечер, подняла глаза и негромко пожелала удачи. Мне показалось, что она хотела сказать что-то еще, но передумала. Не оборачиваясь, она заспешила в сторону дома — темные косы с вишневыми прядками сердито прыгали по синему плащу.

Вернувшись домой, мы ни о чем не говорили — только убрали посуду и все-таки помыли пол, а потом собирали вещи и набивали плотные холстяные котомки, которые отец, чихая от пыли, добыл с чердака.

— Шерстяные носки, теплые штаны, шляпа, — бормотал отец, перебирая вещи. — Кинжал с резной ручкой, нож. Эх, жаль, нет огнестрела!.. Нитка, иголка. Мыло, полотенце. Кофе, спички. Наварить картошки, нажарить сухарей… Кусок буженины… Зацепи змею за хвост, пирогов напечь не успею! Кофе… Да, положил же!

Он подозрительно глянул на меня:

— А ты что берешь?

Бесцеремонно тряхнув мой мешок, он высыпал на стол три пухлые книги о драконах, мамину фотографию, аккуратно наклеенную на картон, перочинный нож, жестянку с леденцами, брелок в виде львенка, потрепанный блокнот с зарисовками и огрызок карандаша.

Набычившись, я уставился на отца: был уверен, что тот примется ворчать из-за моей непрактичности. Но тот, выразительно приподняв левую бровь, лишь развел руками.

— Ты уверен, что все это пригодится тебе в походе?

— Не уверен, — признался я. — Но…

— Ну ладно, тащить это добро тебе. Не забудь теплые вещи.

Я посмотрел на него с благодарностью.

— А Вишня-то какова! — вдруг расцвел в улыбке отец. — Пойду, говорит, с вами — и всё тут!

— Она смелая. Даже летала с Реусами на драконе в Синегорье. Ей нравится путешествовать.

— Не знаю уж, как путешествия, а ты ей точно нравишься, — лукаво заметил отец. — Хорошая девочка, только отчаянная слишком. Ей и на шакалов, и на болотищ наплевать. Лишь бы с тобою рядышком.

— Что ты! Нет, ты ошибаешься! — махнул я рукой, огорчившись, что отец всё не так понял. — Просто она приключения любит.

— Да уж сообразил я, кого она любит… Ладно, молчу. Только хорошо, что отец запретил ей в поход идти. Нам без нее сподручнее — все ж за себя легче отвечать, чем за чужого ребенка. Путь-то неблизкий. Можем и не дойти, — добавил он, понизив голос. — Я хочу, чтобы ты это знал и был осторожен. Очень. Осторожен.

— Почему же? — невпопад пробормотал я.

— А ты что, на экскурсию собрался? — удивленно поинтересовался отец. — Если б все так просто было, народ постоянно бы к Облачному пику бегал, чтобы пейзажами любоваться. Говорят, были смельчаки-путники, кто до Гномьей слободки доходил. Да вот не знаю того, кто назад вернулся… А повезет нам или нет, даже облакам неведомо.

Отец погладил по голове Серебристого мишку (тот подрос, потерся о его колено) и, дотянувшись до книжной полки, выудил свиток, заботливо перевязанный алой лентой. Смахнув со скатерти вещи, которые я еще не успел сложить в котомку (все, кроме маминого снимка, — его он осторожно отодвинул на край стола), отец аккуратно развернул бумагу, оказавшуюся довольно потрепанной картой.

— Вот смотри, — отец выудил из кармана остро отточенный синий карандаш. — Это, как ты понимаешь, наш Светлый город. А вот это, — он прочертил тоненькую линию. — Гномья слободка, где и стоит этот самый Облачный пик. Вроде, не так далеко, да?

— Да.

— А почему, зацепи змею за хвост, туда никто не ходит? Ведь через горы и скалы, которые окружают наш городок, можно перебраться? Хоть пешком, хоть на драконе… А?

— Потому что стражники не пускают, — пожал плечами я.

Все знают, что у подножия сизых гор, увенчанных густым лесом, точно встопорщенными кудрями, днем и ночью безмолвной цепью стоят молодые воины. Крепкие парни — мрачные, непреклонные, в одинаковых серых кольчугах — перекрывают все выходы к горной гряде: с севера, юга, востока и запада. Только торговцы на своих драконах летают иногда за товаром в Синегорье, Великаний хуторок и на Взморье, да и то с одной стороны — с западной. В городе каждого чешуйчатого летуна помнят в лицо, точнее — «в морду», и опасливо называют «зверьем». Так и говорят: «Зверье эм Реуса», «Зверье эм Тика», «Зверьё Бобрикуса». А больше ни у кого драконов и нет. Оно и понятно — владельцы покупали их в Синегорье за немыслимые деньги. Да и прокормить прожорливую зверюгу не каждому под силу.

— Насчет стражников — это понятно! — отмахнулся отец. — Я же сам распорядился выставить там постоянную охрану, чтобы ни одна змеюка не пробралась в город! В прежние годы, когда лесные подступы не были надежно защищены, ужас сколько нечисти сюда рвалось. Какие только монстры ни лезли.

— Так они же не только тварюг из леса не пускают! Они из города никому выйти не дают! — обиженно проговорил я, предусмотрительно умолчав о том, что мы с приятелями много раз пытались пробраться в горы, но воины в кольчугах всегда нас разворачивали.

— Это они вас, пацанов, прогоняют, потому что вам делать там нечего! — в сердцах сказал отец. — А взрослый человек может идти на все четыре стороны. Исполнится двадцать лет — и шагай! Но это надо совсем уж, зацепи змею за хвост, с головой не дружить, чтобы по доброй воле идти в леса и болота. Разве Учитель не рассказывает вам, кто там, особенно на южной стороне, водится?

— Постоянно рассказывает. Но ведь с этими тварями можно и не столкнуться.

— Да? А я вот столкнулся! — хмуро проговорил отец, покосившись на изрезанную шрамами руку. — Смотри, какая веселая у нас будет прогулка.

Придавив карту пузатой кофейной чашкой, он принялся обводить некоторые места синими кружочками.

— Пройдем мимо стражей, поднимемся в горы. Это долго, но справимся, хотя я в последнее время пыхчу, как старый сом. Там с голоду не помрем, ничего — в лесных озерах полно рыбы, а на кустах — поздней ягоды. Но если наткнемся на волков или смоляных шакалов, тогда…

— Что?

— Тогда они с голода не помрут. Хотя мы еще поглядим, кто кого, зацепи змею за хвост! Одним словом, дня через четыре спустимся к Золотой поляне. Там нормально, безопасно. Ну, почти. Тоже может объявиться какой-нибудь загульный шакал, надо быть начеку. На поляне отдохнем, а наутро пойдем вот сюда. Там торчит приметное дерево. Оно большое, сухое и красное, как щеки Бобрикуса — не пропустим! Вот от него — по тропинке направо. Только направо! Там сухой лог, а в нем водятся змеи — длинные, заразы, как шланги. Ядовитые. Но я-то знаю, что с ними делать. Навоевался в свое время.

— Зацепи змею за хвост… — как заколдованный, проговорил я.

— Именно! Змей бояться нечего. Этих тварей я разгляжу и в темноте. Пусть они боятся моего кинжала. А еще в сухом логе можно встретить великанов — они там берут валежник. Великаны — товарищи вспыльчивые! Но отходчивые. По случаю, конечно, могут раздавить нас, как плодовых мошек… Но надеюсь, что случай будет счастливый. Ничего, с великанами я как-то находил общий язык. А вот когда выйдем из сухого лога…

— Отец, подожди!

— Что такое? — недовольный, что его перебили, он так нажал на карандаш, что на карте, где было обозначено красное дерево, появилась дырка.

— А если пойти налево? Что там?

— Даже не думай! — разволновался отец. — Вот про это даже не думай! Волки, шакалы, змеи — это все так, игрушки. Опасные, конечно! Но терпимые. Выжить можно. А вот если пойти не туда, куда следует, выйдешь к лесу-чертополоху да к склизким болотам. А кто там водится, ну-ка?

— Болотища.

— Догадливый, — усмехнулся отец. — Вот с болотищами я бы не хотел иметь дел. С ними я набеседовался вдоволь, когда они однажды толпой ринулись к Светлому городу в поисках пропитания, — отец снова глянул на изувеченную руку. — Мы прогнали их, но чего нам это стоило! Сто тридцать шесть прекрасных воинов сгинули навсегда. Я мог быть в их числе, да и Марк тоже. Так что никаких болот! Тем более где-то там есть кое-что пострашнее этой зубастой мерзости.

— Нечисть Города берлог? — с замиранием сердца предположил я. Каждый мальчишка знал, что где-то за горами находится жуткое место, о котором даже взрослые говорят шепотом. Видно, там водятся неописуемые монстры — пострашнее склизких болотищ!

— Он самый, Город берлог, не к ночи будь сказано. Только как он выглядит, я объяснить не могу. Кто туда попал — обратно не вернулся.

— А может, и нет его, этого Города?

— Может и нет… А мне все же думается, что есть, — уклончиво сказал отец. — В старых книгах пустые вещи не писали. Да что там — книги! Сколько наших воинов исчезло в том краю без следа! Где ж они сгинули, как не в Городе берлог?

— Наверно, болотища сожрали, — оптимистично предположил я.

— Если так, следы бы остались… Ох, сын, об этом и говорить не хочу. Да и не надо нам знать. От красного дерева — направо, и вперед. А там, через лог, через поле, побродим — да к чужедальним гномам выйдем. Там до пика, говорят, рукой подать. С гномами уж как-нибудь договоримся.

— А с этим? С Повелителем?

— Ну, сын… Если уж мы пройдем такой путь и доберемся до Облачного пика целыми-невредимыми, я уж найду способ с ним встретиться! Тогда уж точно обнимешь ты своего Левушку!

Отец поставил на карте завершающую точку — и торжествующе посмотрел на меня, будто мы уже прошли весь долгий путь, а я глажу пушистую львиную гриву. Я приободрился: дорога, хоть и трудная, не показалась мне такой уж опасной. Чего бояться? Рядом со мной будет отец — надежный, сильный и мудрый воин, защитник, прошедший огонь и воду. Когда мы вместе, нам никакие змеи и шакалы не страшны.

— Эх, был бы у нас дракон! — мечтательно проговорил я. — Мы бы мигом добрались до Гномьей слободки!

— Так пойди, попроси у Реуса, Бобрикуса или Тика! — рассмеялся отец и жизнерадостно хлопнул меня по плечу. — У этих парней зимой снега не выпросишь, не то что драгоценное зверье! Да это и к лучшему. А знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что чужедальние гномы драконов терпеть не могут. Говорят, каждого, кто к ним на драконе приблизится, они считают злейшим врагом. А тех гномов опасаться надо. Они мелкие, но хитрые, Учитель правильно говорит.

За окном хрустнула листва, послышались чьи-то легкие осторожные шаги. Отец нахмурился и приоткрыл рамы, тревожно вглядываясь в синие безлунные сумерки.

— Кто здесь?

— Воин Вадим, это я! Буду благодарна, если вы впустите меня!

Услышав знакомый голос, я в изумлении припал к окну.

Глава 12

Кого угодно я ожидал увидеть сегодня вечером, но только не Пиону! Как всегда ослепительная, она стояла на пороге в длинном, в пол, розовом плаще и смотрела странно — не то взволнованно, не то опасливо, не то виновато.

— Ну, здравствуй, Пиона! — спокойно проговорил отец, не показывая вида, что удивился нежданной гостье. — Проходи, располагайся. Хочешь чаю? У нас есть сухарики.

Ох, ну какие там сухарики! Опустившись в низкое кресло возле окна, я отвел глаза. Мне нечего было сказать этой девушке. Только вчера она на глазах у всего города ушла прочь, нежно взяв за руку Грона, а сегодня зачем-то снова явилась! Большая обида, затаившаяся под ватными одеялами новых тяжелых событий, вновь зашевелилась неприятным колючим комком.

От чая Пиона вежливо отказалась — видно, чувствовала себя не в своей тарелке. Я понимал, что отцу хотелось поинтересоваться у прекрасной гостьи, зачем она пожаловала, но он, не проронив больше ни слова, вышел в сени и, прикрыв дверь, загремел там ведрами, шлангами и жестянками с гвоздями.

Воздух в комнате склеился от напряженной тишины. Наконец Пиона присела за стол и, поправив белокурые локоны, заговорила:

— Лион, я услышала, что ты собираешься в далекий поход. Я пришла, чтобы попрощаться.

От кого она, интересно, услышала? Неужели от Вишни? Да вряд ли, Вишня недолюбливает Пиону Прекрасную. Впрочем, какая разница? Ведь это не тайна.

— Лион, чудесный мой…

— Я не чудесный и тем более не твой, — сумрачно отозвался я. — А про поход — это правда. Мы с отцом пойдем искать Крылатого Льва. Доберемся до Гномьей слободки, а там — до Облачного пика.

— Но ведь это же очень опасный путь!

Я пожал плечами.

Пиона качнула серьгами, воскликнула:

— Лион, пожалуйста, не злись на меня! Ты пойми, я не могу жить, когда кто-то на меня сердится. Наверное, я не должна была уходить с Гроном. Но ведь мы… Мы же с тобой просто добрые товарищи, правда? Я не хотела давать пустых надежд. Только потом поняла, что обидела.

Никогда я не считал Пиону Прекрасную «просто товарищем», даже когда неловко предлагал дружбу. Я таял, когда прикасался к ее великолепным волосам, я взлетал, когда, танцуя, обнимал хрупкие плечи. Мне нравилось в ней всё: огромные бледно-голубые глаза, изящная походка (она всегда носила высоченные каблуки!), манера одеваться в золотое и розовое… Полноводное счастье затопило меня, когда волшебная девушка благосклонно согласилась стать моей подругой. Но, видно, она имела в виду совсем не то, что я.

— Лион, солнце, давай обнимемся перед дальней дорогой!

— Ты что, не боишься обнять призрака?

— Ох, ну какой же ты призрак? Что ты!

«Какой я был дурак, когда решил, что она любит меня… — мелькнула незваная мысль. — Конечно, ей нужен кто-то другой — побогаче, постарше, познатнее. И это не Грон! Он такой же пацан, как я. Пионе скоро шестнадцать, ее родители — люди солидные и влиятельные — уже наверняка подбирают ей мужа. Не удивлюсь, если им станет… Например, Бобрикус! А что? Он, конечно, далеко не красавчик, зато вдовец, богач и главный человек в городе».

Видно, эти мысли были написаны у меня на лбу, раз Пиона мгновенно их прочитала.

— Лион, чудесный мой, не думай обо мне плохо. Я тебя люблю, но как друга, как брата! Помиримся перед расставанием. Прости, если обидела. Подумай, как я буду жить с камнем на сердце?

«Тебя только твой камень тревожит!» — хотел было буркнуть я, но понял — не надо. Пиона поступила просто и смело, пришла проститься, не побоявшись переступить порог дома, где живет «бродячий мертвец». Пиона Прекрасная похожа на сувенирную фарфоровую куклу, но сердце у нее живое и ранимое. Ведь она не лгала мне, не обещала вечной любви. Незачем ее обижать.

Я поднялся из кресла, сел за стол напротив Пионы. Она протянула мне руки, и я поразился, какие холодные у нее ладони. Из кармана ее украшенного рюшами плаща выпорхнуло облако. Лимонная лисичка скользнула в локоны, устроилась в прическе, притворившись нарядным бантом.

— Я, конечно, надеялся, что мы будем не только друзьями, — хрипло проговорил я. — Но ладно. Все равно рад, что ты пришла. Для меня это важно.

— И для меня тоже очень, очень важно! — Пиона хотела подняться, но задержала взгляд на разложенной на столешнице карте, посмотрела на нее с интересом. — Здесь отмечен путь к Облачному пику? Ох, как же это далеко!

— Неблизко, но терпимо. Горы, леса, полянки — и мы на месте, — я провел пальцем по дороге, отмеченной отцом.

— Я желаю тебе удачи, мой милый! — Пиона встала и крепко обняла меня. В ее прозрачных глазах блеснули знакомые искры нежности. — А ведь этот путь был бы гораздо проще, если проделать его на драконе, — вдруг сказала она. — Я непременно поговорю с отцом! Может быть, он согласится отправить с вами одного дракончика.

Ее отец, эм Тик, был высоким, надменным, застегнутым на все пуговицы господином, который даже с соседями здоровался через губу. Я знал, что он на пушечный выстрел не подпустит меня к драгоценному зверью, но все-таки поблагодарил Пиону.

— В котором часу вы уходите? — спросила она.

— В пять, в шестом.

— Возможно, к этому времени на опушке вас будет ждать дракон.

Пиона ушла, еще раз обняв меня напоследок, и я вновь ощутил карамельный аромат ее духов, от которого бешено закружилась голова. В сердце бурлила обжигающая смесь: терпкая горечь от окончательного разрыва соединилась со сладким чувством освобождения от обиды. От этого кипения мне стало не по себе, и, чтобы отвлечься, я вновь принялся перебирать вещи.

Шагнул из сеней отец, бросил в котомку аккуратно перевязанный пучок сухих трав: «Целебный чай, чтобы восстановить силы!» Глянув на меня, проворчал:

— Напрасно приходила эта королевишна. Только сердце парню растравила.

— Отец, не надо. Это мое личное дело.

— Да я и не вмешиваюсь.

В путь мы собрались быстро, но долго не шли отдыхать, хотя отец говорил, что перед трудной дорогой надо бы лечь пораньше. Вновь склонившись над расстеленной на столе картой, я думал не о запутанных тропках, опасностях и врагах — что мне враги, когда рядом Воин Вадим! — я печалился о том, что расстаюсь с друзьями и домом — символом привычного мира. Наверное, и отец мыслил о том же. Когда мы заперли в громоздкий кованый сундук дорогие сердцу вещицы — поделки из соломы, фанерные кораблики, резные фигурки, книги, рисунки и убрали с глаз долой старые ходики в виде льва, мне показалось, что воздух в комнате стал другим. Замолкли львиные ходики — и время остановилось.

«Если нам повезет вернуться невредимыми из дальнего похода, вряд ли мы переступим через родной порог, — с болью подумал я. — Как бы ни охранял дом Учитель эм Марк, он не всесилен. А лоботрясам, прихвостням Колдуна, в радость поджечь солому или кинуть дымовуху…»

Как же тяжело прощаться с домом, где родился и вырос, где светлых часов было в десятки раз больше темных, где просторная комната помнит твои первые шаги и улыбки! Как мучительно расставаться с теплым гнездом, где когда-то летала мамина облачная ласточка! Я был совсем крошечным, но запомнил, как она кружила над мамой, когда та вязала свитера, ковры и нарядные покрывала.

Отец снова и снова заваривал кофе — казалось, что каждый уголок пропитался горьким ароматом.

— Ничего, — повторял он. — Вернемся… — и непонятно было, кого он уговаривает, себя или меня.

Забравшись с ногами на кровать, я прислонился к связанному мамой коврику. Я думал, что этой ночью не усну, но ко мне приплыл отцовский Серебристый медведь, прижался теплым боком, и я не заметил, как провалился в густую темноту.

Но выспаться так и не удалось — в дверь отчаянно заколотили. Я вздрогнул и вскочил, с трудом возвращаясь из сонных долин в реальность.

За окном, в чернильной ночи, вспыхивали желтые и красные кляксы — люди с огненными лампами обступили наш дом. Дубовая дверь содрогалась от мощного стука. Разномастные мужские голоса — и звонкие, как шпоры, и резкие, как мельничный скрип, громогласно выкрикивали: «Открывайте!», «Важное дело!»

— Это они — лоботрясы… — прошептал я и оглянулся на отца, который по-прежнему отхлебывал кофе — видно, вовсе не ложился в постель. — Что делать? Открыть?

— Подожди, — хладнокровно ответил он и поставил кружку на стол. — Прихвати пику, мало ли что. Она за дверью. Ну что смотришь? Да, я превратил ее в лопату…. Дай-ка сюда!

Он живо вынул лопату из моих неловких рук и резким движением сдернул плоский совок с гладкого черенка. Под совком действительно оказалась легкая отточенная пика. Я и не думал, что держу оружие, когда вскапывал огород!

— Бери! Просто так не маши, а будут наступать — защищайся.

Сунув мне пику, отец сорвал со стены клинок, которым рубил капусту. Решительно отодвинув щеколду, он навалился на дверь, и в дом ворвался ледяной воздух поздней осени, пахнувший сырой почвой и палыми листьями. Одновременно шагнув на крыльцо, мы встали плечом к плечу, готовые сражаться за свою маленькую семью со всем миром.

Но возле дома не было ни единого лоботряса, и долговязый силуэт Колдуна с плоским, как блин, беретом я, как ни силился, не мог разглядеть в темноте. Возле крыльца собрались молодые воины в легких серебряных кольчугах и тяжелых старомодных шлемах. Я с тревогой наблюдал, как разноцветных огней становится всё больше, — казалось, сюда сходятся крепкие парни со всей округи.

— Воин Вадим, от имени всех защитников я обращаюсь к тебе, — вперед выступил высокий молодцеватый Инар — огонь, спрятанный в большую лампу, бросал алые блики на его выразительное лицо. Инару было лет двадцать пять, он числился главным приграничным воином. — Мы знаем, что с твоим сыном случилась беда, и мысли твои не здесь, но позволь сказать слово.

Глава 13

— Да говори, конечно. Разве я могу тебе что-то запретить, Инар? — печально улыбнулся отец, не спеша вкладывая меч в ножны. — Да, когда-то я учил тебя и твоих друзей махать клинком, ну и что? Я давно уже тебе не наставник.

— Для нас ты всегда останешься наставником, Воин Вадим, — сказал Инар. Он почтительно склонил голову, приложив руку к сердцу, а вслед за ним движение безмолвно повторили все стражи. Качнулись в лампах разноцветные огни, а у меня защипало в глазах. Я и не знал, что отца в городе до сих пор так уважают! Он терпеть не мог рассказывать о воинских подвигах и всегда со смехом, а то и с раздражением, переводил разговор, когда я просил его вспомнить истории о давних битвах.

На отца это, видно, тоже произвело впечатление. Мигом подобравшись, он так же, как воины, качнул головой, прижав ладонь к груди, и сухо произнес:

— По пустому делу вы бы не явились среди ночи. Что произошло? Говори без предисловий, Инар. Достаточно этих, зацепи змею за хвост, реверансов.

«Мог бы обойтись и без змеиного хвоста», — мелькнула у меня мысль. Я не хотел, чтобы отец показался кому-то смешным. Но воины и не думали улыбаться, их лица были встревожены и печальны.

— Воин Вадим, вначале я скажу, что мы, стражи, не верим Колдуну, который объявил твоего сына мертвецом или призраком. Мы и другим сказали, чтобы не верили! — Инар возвысил голос, а воины за его спиной зашумели, и я не мог понять — одобрительно или осуждающе.

Инар поднял руку — знак молчания — и продолжил:

— Я обратился к нашему мудрецу — Учителю, и он сообщил, что по утру вы пойдете искать Крылатого Льва. Это, конечно, правильно. Но… — он на секунду запнулся. — Но ночью случилась беда, Воин Вадим.

— Что такое? — отец сдвинул брови.

— Около полуночи стая смоляных шакалов пыталась прорваться в город со стороны восточных долин. Наши воины защитили границы, но клыки шакалов остры, а движения подобны молнии. В схватке ранено восемь стражей, а факельщик Блид погиб. Мы надеялись, что он выживет, но полчаса назад его облако улетело ввысь.

Горький вздох, точно ветер, пронесся по рядам воинов. Немногие дружили с Блидом — он был из тех замкнутых парней, которые предпочитают общаться с собаками и лошадьми, а не с товарищами, но каждый был ошеломлен его внезапной и жуткой смертью.

— Мир его духу, — глухо сказал потемневший лицом отец.

— Мир его духу, — эхом повторили воины. Выдержав паузу, Инар продолжил:

— Кому, как не тебе, Воин Вадим, знать, какую беду могут навлечь смоляные шакалы! Опасны не столько их клыки и когти, сколько горелая чума, что они разносят.

— Не рассказывай, знаю. Чума унесла мою Мею, — тихо сказал отец.

— Да! Твою Мею, мою мать, родителей несчастного Блида! В каждой семье есть своя мрачная история. Воин Вадим, ты знаешь: шакалы только поначалу нападают малыми группами. Вскоре они собьются в большую стаю. Если допустим, что на город обрушится нашествие, нам уже через неделю придется переставлять забор местного кладбища… Ты уже понял, о чем мы хотим просить тебя, раз явились незваными среди ночи?

— Догадываюсь, — на отце лица не было. — Но все же скажи словами, как есть. Вдруг я с годами стал не такой понятливый.

— Годы не изменили тебя, Воин Вадим! Рука твоя крепка, а сердце бесстрашно. Голова мудра, а взор ясен.

— Так, я сказал, без комплиментов! К делу!

— Воин Вадим, мы все — стражи, кто в этот час не стоит в дозоре возле гор — пришли просить тебя остаться в Светлом городе. Ты лучше других знаешь, как сражаться со смоляными шакалами. Ты лучше прочих стреляешь из арбалета. Ты помнишь рецепты самых надежных противоядий. Десять лет назад, когда шакалы ворвались в город, мы были детьми. И сейчас словно дети рядом с тобой.

— Какие еще дети! Посмотри на себя, ребеночек! — я видел, что отец волнуется — за раздражением он прятал тревогу. — Ростом ты выше меня, в плечах шире, а такой модной кольчуги у меня сроду не было! Вы все молодые, крепкие, сильные. Зачем я вам нужен?

— Нужен, Воин Вадим! — разом выдохнули воины, и отец вздрогнул.

— Мало осталось воинов твоего поколения, — с горечью сказал Инар. — Кто-то умер от ран, кого-то скосила горелая чума, а есть и такие, кто слышать не хочет о новых битвах. Кто их осудит? Они еще не старые, но отвоевали свое. А ты был главным воином — нет в городе человека опытнее и мужественнее тебя. Даже Учитель эм Марк не владеет твоим мастерством, что же говорить о других. Возглавь войско — и мы не допустим нового нашествия!

— Да что ты меня уговариваешь? Я бы прямо сейчас побежал в приграничье, голыми руками душил бы мерзких тварей! — морщась, как от боли, проговорил отец. — Но у меня есть сын. Я обязан идти с ним в южную сторону. А вы, ребята… Разве не справитесь без меня?

— Справимся! Постараемся! — раздались редкие голоса среди воинов, но Инар раздраженно оборвал их.

— Молчите! Что вы несете? — глаза его бешено сверкнули. — «Справимся, сможем, сумеем…» Конечно, сумеем! Но потеряем при этом добрую сотню воинов, а потом и с полтысячи горожан, которые подхватят горелую чуму! Разве мы помним наизусть те хитрые приемы, которыми владеет Воин Вадим? Разве знаем, какие отвары нужно пить, вступая в схватку, чтобы никакая зараза не пристала? Воин Вадим сам варил в большом чану противоядие и бесплатно раздавал горожанам! Кто-то из вас сможет сделать что-то подобное?

Воины угрюмо молчали. Отец тоже безмолвствовал.

— Нам нужна твоя помощь! — горячо сказал Инар. — Да, мы молодые и крепкие. Мы не боимся ни болотной нечисти, ни ледяных монстров. Каждый из нас может дать по лбу наглому великану. Но смоляные шакалы, которые несут смерть, — это другое. Там нужны высокие знания, — он поднял глаза к небу.

Я тоже глянул вверх — и едва сдержал улыбку, хотя момент был горький — не до смеха. Но там, в ночном небе, над головами грозных воинов в шлемах и латах, играючи, не взаправду, сражались крошечными туманными мечами их облака. Толстый свин в круглой шапке, пыжась, нападал на лилового, рассыпающегося в воздухе, хомяка. Белоснежный флажок с острым облачным древком наскакивал на удивленную пучеглазую жабу. Даже облако сурового Инара не утерпело — оно выскользнуло из-под тяжелого шлема и, став сияющей рыбкой, принялось весело колотить хвостом ярких воздушных собратьев. Молодые облака! Веселятся… А где же мой родной Лев?

— Знания, говоришь? — вдруг вспылил отец. — А не я ли повторял вам, соплякам, что шакалы могут вернуться? Не я ли к каждому приставал: «Покажи, как хватать шакала за хвост! Повтори рецепт противоядия!» Но вы ни черта не учили, бубнили что-то для вида, а потом наверняка трепались: «Надоел Воин Вадим! Знает же, что после победной битвы ни один шакал в наши края носа не покажет! Так зачем эти рецепты? Лучше уж лишний раз мечами помахать…» И что же теперь? Вот! Всегда знал, что я неплохой командир, но при этом отвратительный учитель!

— Да, мы были слепы и вели себя неразумно, — покорно сказал Инар, но в зрачках его пылали бешеные огни. — Но что же теперь делать? К кому, кроме тебя, нам идти, Воин Вадим? Мы готовы по крупицам собирать твою мудрость!

— А ведь не пришлось бы собирать эти крупицы, если бы не его сын! Да-да, это его сын! — в синеве ночи завертелась черная воронка — и пред воинами предстал Колдун в неизменном кроваво-красном берете. Он оказался рядом с Инаром и тыкал в мою сторону кривым длинным пальцем. — Это он снова навлек на город беду! Я ведь говорил! Говорил!

Я вздрогнул — сейчас начнется: мертвяк, вампир, покойник! Но Инар, не удивляясь внезапному появлению Колдуна, устало, но уважительно возразил:

— Вы мудрый человек, господин Колдун, и я не понимаю, почему так упорствуете. Все знают, что смоляные шакалы иногда сбиваются в стаи — какое им дело до того, есть ли в городе человек, к которому не прилетело облако? Шакалы приносили горелую чуму и в прежние времена, когда никто не мог знать, что Лион явится на свет. Сын Воина Вадима ни при чем, это точно. Да и поглядите на него, какой он призрак? Обычный парень.

Все взоры устремились в мою сторону, и мне показалось, что яркий луч осветил меня с ног до головы. Я поморщился от неприятного чувства, но не отвел взгляда.

— Но ведь к вам прилетели облака, а к нему — нет!

— Ну и что? Значит, и такое в жизни бывает. Я слышал, Лион пойдет искать своего Льва. Это он правильно решил, — сказал Инар.

Колдун, взметнув к небу ладони, провозгласил:

— Молоды, зелены, не слушаете Колдуна! Накликаете беду! Накликаете беду! — и исчез, растворился в ночной синеве. Мне показалось, что не только я — все вздохнули с облегчением.

— Ну так как, Воин Вадим, ты остаешься? — без обиняков спросил Инар.

Отец угрюмо молчал.

— Мы выделим твоему сыну сопровождающего, — в голосе Инара мелькнула неуверенность. Оно и понятно — стоит ли посылать стража в горы и леса, кишащие нечистью, когда здесь, в городе, каждый воин на счету?

Что-то перевернулось во мне, и я шагнул с крыльца. Плотнее запахнув домашний кафтан — ночью ветер особенно резок, я оперся на пику-лопату, и сказал негромко, но, кажется, отчетливо:

— Не надо сопровождающего. Никого не надо. Я один пойду искать Крылатого Льва. Мне все-таки пятнадцать, а не пять. Я справлюсь.

Оглянувшись на отца, я увидел, как тот побледнел. Тяжело привалившись к двери, он смотрел на меня во все глаза. Наконец, нервно растерев озябшие ладони, он выговорил:

— Нет. Я запрещаю. Нет.

Воцарилась тишина. Я подошел к отцу, взял за руку:

— Главному воину нельзя бросать город в тяжелое время. Ведь это будет… — я не решился продолжить, и отец завершил сам:

— Предательство.

— Нет, — вдруг вступил Инар. — Мы не будем считать Воина Вадима предателем, ибо знаем, сколько сделал он для города и как дорог ему единственный сын. Но нам будет очень трудно без него. Это так.

— Поэтому я обязан идти один! — воскликнул я. Мне хотелось добавить: «И ничего со мной не случится, потому что я сын Воина Вадима!», но понял, что это прозвучит высокопарно и глупо. Да и откуда я мог знать, случится или нет? Знакомая стальная струна снова натянулась, как тетива, в моем сердце, и я понял, что не отступлю.

— Займите свои посты, воины! — громогласно возгласил Инар. — Укрепите восточную границу! — и добавил тише: — Дайте Воину Вадиму время, чтобы поразмыслить.

— Подождите! — отец поднял глаза и обвел тяжелым взглядом поляну вокруг дома. За рядами воинов уже толпились горожане — в их руках покачивались, как разноцветные розы, яркие фонари. Небо начинало светлеть. — Не расходитесь. Я принял решение.

Глава 14

— Когда в город вот-вот ворвутся шакалы, нет времени размышлять, — дорога каждая минута, — проговорил отец. — Поэтому…

Вокруг стало так тихо, что мне показалось, что люди перестали дышать. Даже проказники-облака бесшумно вернулись в карманы, под шлемы и в капюшоны.

— …Поэтому все, кто не занят в дозоре, маршируют на Овальную поляну! — провозгласил отец, и в напряженном безмолвии его трубный выкрик прозвучал так громоподобно, что я отшатнулся.

— Гномам тоже идти? — раздался робкий голос.

— Все — это значит все! И люди, и гномы! — гаркнул отец. Я никогда не видел его таким грозным. — Каждый, кто хочет остаться в живых, должен быть там! Разбудите соседей, если кто-то еще спит. Буду давать уроки… по безопасности жизнедеятельности… — горько усмехнулся он. — Конечно, педагог я так себе, но настоящий Учитель мне поможет.

Учитель эм Марк, отделившийся от толпы, кивнул.

— На поляну идут все, кроме… — отец взял меня за плечи. — Одним словом, все! Я появлюсь через десять минут.

Народ одобрительно зашумел, заволновался. «Слава великому Воину Вадиму!» — выкрикнул молодой звонкий голос. «С ним ничего не страшно!» — подхватил кто-то другой. Люди обрадованно захлопали, но воин Инар скомандовал: «За войском!» — и все дружно зашагали вперед. Проходя мимо нашего крыльца, они говорили отцу спасибо, желали мне доброй дороги. Почти каждый горожанин уверял, что он-то уж точно не поверил в то, что я призрак, и добавлял, что я непременно встречусь с Крылатым Львом. Кто-то смотрел на меня с любопытством, кто-то с сочувствием и болезненным интересом, а кто-то — с опасением, и мне это совсем не нравилось. Я ушел с крыльца — надо было собираться в путь, пока отец не передумал.

Он шагнул в дом вслед за мной и сразу крепко обнял — так, будто хотел взять меня на руки и не отпускать никогда. Но все-таки расцепил ладони.

— Можно говорить много слов, но ты и так знаешь, что я люблю тебя больше жизни. Прежде я никогда не отправил бы тебя одного не только в такой путь, но и в безопасное Синегорье. Но, видно, настало время. Мне было четырнадцать, когда я стал воином. А ты — на год старше.

Машинально потянувшись за жестянкой с кофе, отец махнул рукой и торопливо продолжил:

— Будь осторожен. Самое главное — будь осторожен! Не ввязывайся в драки, не разводи костер, если чувствуешь, что надо быть невидимым, и, наоборот, разводи, если кажется, что рядом шакалы. Но иногда — я думаю, ты уловишь этот момент! — надо плюнуть на осторожность и идти навстречу страху. Только так можно выжить! …Будешь шагать мимо осенних орешников, не забудь сделать запасы. Белые орехи хороши: съешь один — сыт весь день. Лови рыбу — в ручьях, озерах ее много. Обходи стороной лес-чертополох, болотную сторону. Твой путь — сухой лог! Всегда помни: от алого дерева направо. Направо! Опасайся не только монстров, но и чужедальних гномов: они маленькие, но мощные, и у них имеются огнестрелы! Будь с ними вежлив, постарайся понравиться, помоги чем-нибудь. Если все сложится, они помогут тебе добраться до Облачного пика.

— Хорошо, — повторял я. — Ладно.

— Никуда не спеши, впереди полгода, это большой срок. Береги себя! Э-эх! — Отец с горькой досадой стукнул кулаком о кулак. — Как жаль, что я не могу пойти с тобой! И как же обидно, что нельзя повернуть время вспять! Я бы, зацепи змею за хвост, не берег тебя, как стеклянную вазу. Я бы научил всему, что умею сам: воевать, мастерить, лечить, готовить… Но мне казалось, что ты еще слишком юный, что у нас еще так много времени впереди. Я каждый день откладывал это! А теперь мне приходится отпускать тебя в чужой мир — и без крыльев.

«Мои крылья — твоя любовь», — подумал я, но сказать постеснялся. В зеленых отцовских глазах плескались боль и тревога. Он бы всё отдал, чтобы отправиться со мной в путь! Но на кону была не жизнь и даже не честь его, а существование Светлого города и его граждан.

— Возьми две котомки, ведь в свою ты положил много чепухи, потом разберешься, выбросишь половину. Мечом впустую не размахивай, будь решителен и точен, — спешно советовал отец. Видно, он осознал, что не сможет за пять минут вложить в мою голову все, что хотелось бы, поэтому выдохнул: — Ну что, сын. Пришло время и тебе стать воином.

Я молча подозвал отцовское облако и крепко обнял Серебристого медведя. Он лег мне на плечи, понежился у щеки и, словно подтаяв, юркнул в отцовский карман.

— Знаешь, сынок… — вдруг сказал, собравшись с силами, отец. — Я верю, что ты вернешься победителем. Ты — мой сын, моя кровь, а я в твоем возрасте и не из таких передряг возвращался невредимым. Но вот доведется ли нам встретиться? Не знаю. Я скорее стар, чем молод, и не слишком здоров, но с шакалами буду биться насмерть. Сын, ну не смотри на меня так! Пойми правильно, я не хочу, чтобы ты падал духом перед дальней дорогой. Но пусть потом, если что-то произойдет, тебе не будет слишком больно. Всему свой срок. Я ведь уже хорошо пожил. Понимаешь?

— Но ведь тебе не нужно самому ввязываться в битву! — беспомощно проговорил я, стараясь не разреветься. — Есть воины помоложе, ты просто научи их. Мы с тобой обязательно встретимся. Я вернусь домой вместе с Крылатым Львом!

— Да, конечно… Конечно! — спохватился отец. — Все будет хорошо. Все обязательно будет… как надо. Ну, мне пора. На Овальной поляне уже собрался народ. Ты подожди, когда я уйду, ладно? Не смогу я смотреть тебе вслед… Выпей горячего чаю — и отправляйся. Счастливой дороги, сынок, и скорого возвращения. Я верю, что ты обязательно найдешь своего Крылатого Льва. И это… Не забудь надеть плащ потеплее.

Глава 15

Подхватив две полотняные котомки — одну повесил на грудь, другую пристроил на спине, и прицепив к поясу небольшой меч — куда меньше того, каким отец рубил капусту, — я вышел из дома. Светлело, утренний туман падал на землю. Чтобы добраться до южной стороны, мне не нужно было проходить мимо Овальной поляны, и я был рад этому. После горького прощания с отцом не было сил выслушивать пожелания горожан и ловить такие разные взгляды.

В то время я совсем не волновался, что мне, может быть, придется столкнуться с хищниками и монстрами. Я переживал об отце. Он же изведется от тревоги! Знаю его: тысячу раз пожалеет, что отправил меня одного. К тому же у него больное сердце — а он собирается ввязываться в битвы. Отец стоял перед глазами — высокий, грузный, слегка сутулый человек с неизменной глиняной кружкой в изрезанной шрамами ладони.

Мысли от отца перетекли к родному облаку, лучистому Лёвушке — как мне его не хватало! Вот схватить бы его в охапку, прижаться к теплому облачному носу, зарыться лицом в золотой гриве, пахнущей ароматными яблоками и летним дождем, — и все горести испарятся, как лужица в знойный полдень. Где ты, мой Лев? Что же случилось с тобой?

Светлый город окружал негустой лес, и в эту пору он был пустым и печальным. На деревьях зябко подрагивала последняя выцветшая листва, коротко всхлипывали под ногами сухие серые ветки. Тусклое утреннее небо провисало надо мной, точно полотно, на которое сверху вылили тысячу вёдер мутной воды. Громоздкие облака — не живые разноцветные красавцы, а обычные, мертвенно-серые, распухшие от непролившихся дождей, грозили обрушить мощные ливни. Представив это, я невольно поёжился.

Проходя мимо облетевших лип и берез, я вспомнил, что на опушке посреди леса меня может ожидать дракон из хозяйства Тиков, ведь об этом говорила вчера Пиона. Но я догадывался, что никакого дракона не увижу, — эм Тик не отличался ни щедростью, ни добродушием, да и Пиона твердого обещания не давала.

«Это к лучшему, если дракона не будет, — подумал я. — Все равно не умею управляться с огнедышащими». В отличие от других ребят, которые вымаливали у зажиточных горожан возможность хоть низенько, хоть недалеко прокатиться на домашнем драконе, я держался подальше от чешуйчатых гигантов. Кто знает, что на уме у этой громадной, как полдома, глазастой ящерицы с перепончатыми крыльями? Еще откусит голову невзначай! Или, чего доброго, дыхнет в твою сторону — был Лион, стал горелый пирожок. Я даже радовался в глубине души, понимая, что эм Тик наверняка отказал Пионе — и дракона для меня не нашлось.

Но дракон на опушке был. Кругловатый, упитанный, по-весеннему свежий и зеленый, он весело покачивал раздвоенным полосатым хвостом, похожим на дорожный указатель, и нелепо подергивал длинными, как у кролика, розовыми ушами. Подскакивая на толстых крепких лапах, дракон радостно выплевывал в воздух быстрые фонтанчики огня — и сам восхищался: «Смотри-ка, как я умею!» Пухлый гигант смешно крутил продолговатой, похожей на пупырчатый огурец, головой и нетерпеливо помахивал перепончатыми крыльями, призывая меня подойти поближе, чтобы поскорее отправиться навстречу приключениям.

Нет, я не обольщался его добродушным видом — знал, что любой дракон, даже домашний, не на шутку разозлившись, может садануть хвостом так, что от человека останется разве что раздавленная шляпа. А еще драконы изрыгают пламя — а я с детства усвоил, что с огнем не шутят.

Учитель рассказывал, что далеко, за цепью гор, обитают коварные и жестокие дикие драконы, которым ничего не стоит сжечь посевы, разодрать скот, а то и погубить местных жителей. Хорошо, что до Светлого города летучие демоны никогда не добирались.

Ошарашенно я глазел на жизнерадостного ящера — у эм Тика такого зверья отроду не водилось! У сурового торговца лесом и драконы были как на подбор: крупные, мощные, коричневые или цвета хаки, с одинаковыми квадратными мордами и короткими узкими глазами, похожими на прорези для пуговиц. Я знал, что имелись среди них и совсем уж драгоценные экземпляры — хитрые, бесшумные, коварные, умеющие искусно прятаться от посторонних взглядов. А этот драконий паренек был совсем мелкий, лопоухий и несолидный. Ну что ж, значит, эм Тик выбрал для меня дракончика попроще. Ай да Пиона!

— Ай да Пиона! — вслух повторил я, шагнув к зеленому чуду.

— И причем здесь она? — раздался недовольный девчоночий голос, и я подпрыгнул от неожиданности. Из-за чешуйчатой драконьей спины показались воинственно встрепанные темные косички со знакомыми вишневыми прядками. А еще я увидел Реуса — но не взрослого, важного и усатого, а юного, доброго и розовощекого. Вот это да! Вишня и Пряник!

— Что вы здесь делаете? — изумленно воскликнул я.

— Сюрприз, — простодушно объяснил Пряник. — Мы делаем тебе сюрприз.

— Но похоже, он не удался. Ведь ты надеялся увидеть Пиону! — Вишня с независимым видом оперлась о драконий бок и прищурилась. — Ну извини, это мы, а не она. Если не рад, улетим обратно. Без проблем.

— Нет, почему, рад, но это так внезапно… — я зачем-то начал оправдываться и тут же разозлился — и на себя, и на Вишню. — Ты что, ссориться явилась? Так мне сейчас не до этого. А если прощаться…

— Мы тоже решили искать Крылатого Льва, — перебил меня Пряник. — В дороге-то втроем веселее. Ну, если ты согласен.

— Как так? — оторопел я. — Я же не на экскурсию. В южной стороне и шакалы, и волки, и монстры…

— А с Кузей ничего не страшно, — слишком беззаботно сказала Вишня и, встав на цыпочки, нежно погладила пухлого дракона по макушке. Тот зажмурился от удовольствия, прижал уши, чтобы ласкать его было удобнее.

— Куку… Кузя? — я вытаращил глаза.

— Это мой личный дракон, — объяснил Пряник. — Папа на днях подарил. Я назвал его Кузнечиком, потому что зеленый, а так — он Кузя. Красавец, правда?

— Конечно, красавец, — согласился я, невольно глянув на колышущиеся на ветру, точно белье на веревочке, длинные розовые уши. И поинтересовался: — А как же ваши родители? Они же с ума сойдут!

— Не сойдут, — серьезно ответила Вишня. — Во-первых, мы написали письмо нашим мамам — а они, ты знаешь, сестры. Во-вторых, сейчас в городе, говорят, опаснее, чем в дороге, — больше шансов погибнуть от горелой чумы. А в-третьих… Мы же вернемся со Львом, а победителей не судят.

— Когда Вишня сказала, что ты с отцом пойдешь к Облачному пику, я понял, что вам пригодится Кузя, — сообщил Пряник. — Но раз воин Вадим остался в городе, значит, тебе пригодимся мы! — И добавил негромко: — Мы же друзья.

— Ребят, спасибо вам… — неловко пробормотал я. — Вы такие классные!

— Мы знаем, — спокойно сказала Вишня.

Ликование оттого, что в дальний путь я отправлюсь не один, а с приятелями, да еще не потащусь пешком, а полечу на драконе (которым не придется управлять самому!), захватило меня целиком. Но я привык быть сдержанным и, чтобы не выглядеть глупо, деловито поинтересовался:

— А где же ваши облака?

Вишня тряхнула косами, и из кармана ее синего плаща высунула любопытный нос красная белка Алька. Она мгновенно взобралась Вишне на плечо и застыла столбиком.

— И мой здесь, — заулыбался Пряник. Его забавное облако-снежок устроилось на макушке дракона.

— Не переживай, и твоего Льва мы найдем, — убежденно сказала Вишня.

— Найдем! — улыбнулся я. — Полетели!

Я сказал: «Полетели!», но все оказалось не так-то просто. Никогда в жизни я не летал на драконе. Это для Пряника, который с детства привык к огнедыщащим, они были все равно что домашние пони. Да и Вишня, обожавшая приключения, не раз поднималась ввысь, — эм Реус разрешал племяннице покататься.

Мой отец такие штуки не одобрял. Однажды он признался: «Вот никаких монстров не пугаюсь, а высоту не люблю!», поэтому сам не лез на драконов и мне не советовал. Я тоже боялся высоты, даже по ближним скалам с мальчишками не разгуливал, а когда садился на Крылатого Льва, просил его не поднимать меня выше гномьих домиков.

Трезвая мысль, что мне придется нестись над крутыми горами на зеленом Кузе, похожем на переевшего кролика, всерьез меня разволновала.

Пряник, плотный, кудрявый, румяный, так живо вкатился на Кузю, что я даже не понял, как это у него получилось. Он протянул Вишне руку, и та бабочкой вспорхнула наверх. Кузя довольно икнул (в воздух вырвались алые и фиолетовые искры) и посмотрел на меня с недоумением: мол, ты-то чего медлишь?

Я положил руку на чешуйчатый бок. Мне думалось, что он холодный, влажный и липкий, как озерная рыба, но дракон оказался теплым, его тело нагревалось под моей ладонью. Вишня уже расположилась на Кузе, как на кресле, прислонившись к плоскому шипу на загривке. Как же не хотелось выглядеть перед ребятами неуклюжим кабанчиком, нелепой галошей!

— Кидай вещи, а потом прыгай сам, — посоветовал Пряник.

Я зашвырнул на Кузю котомки (ну хоть с этим справился!), решительно ухватился за второй шип, попытался забраться — и мигом соскользнул на землю, да еще и оцарапался. Раздосадованный, я слизнул каплю крови с пальца, снова подступился к дракону — оп! Получилось!

Облегченно вздохнув, я устроился на драконе позади Вишни, стараясь не думать о полете над горами и скалами.

— На больших отцовских драконах все приспособлено — там и седла, и ремни безопасности. А здесь я ничего приделать не успел, — будто оправдываясь, проговорил Пряник.

— Не волнуйся! Все будет нормально, — отозвалась Вишня.

Я кинул взгляд на вещи — из котомки виднелся уголок свернутой в свиток карты. Обеспокоившись, что карта может выпасть в полете, я попросил Вишню спрятать ее в свою украшенную цветами торбу и пристегнуть пуговками.

— Теперь никуда не денется твоя карта, — сказала она. — Ну, полетели?

Хорошо, что я сидел позади, и друзья не видели, как крепко я вцепился в Кузин шип.

Пряник слегка стукнул Кузю пятками по бокам, что-то шепнул в длинное розовое ухо. Переваливаясь, точно упитанный гусь, нелепо взмахивая перепончатыми крылышками, Кузя пошлепал по высохшей траве — и поднялся в воздух. Сначала покатил плавно, как велосипед по ровной тропинке, но постепенно набрал скорость и высоту, и вот тут-то я понял, что сейчас позорно закричу: «Помедленней!» Но не закричал, сжал зубы.

Двумя руками схватившись за плоский шип, к которому прислонилась невозмутимая Вишня, я прикрыл глаза и слушал, как шумит пробравшийся под капюшон ветер. Ладони стали влажными, мне казалось, что на очередном вираже ненадежный «поручень» выскользнет — и я кувырком повалюсь в пропасть. К горлу подступала горькая тошнота, голова бешено кружилась. Высота соединялась со скоростью, и это было мучительно.

— Смотрите, стражники! — крикнула Вишня. — Если бы мы пошли пешком, нас не выпустили бы через ущелье.

Я разлепил ресницы и увидел, как, приложив к шлему ладони, чтобы защититься от утреннего солнца, озадаченно разглядывают Кузю два воина в серебристых кольчугах. Растерянно переглянувшись, они что-то сказали друг другу.

— Видно, поняли, чей дракон, — озабоченно отозвался Пряник.

— Они думают, что это эм Реус прокладывает новые торговые пути, — предположила Вишня.

— Кто знает, что они думают. Надо лететь выше и быстрее, а то как бы стрелу не пустили, — нахмурился Пряник и слегка дернул Кузю за розовые уши. Тот взмыл — а я взвыл! Ааааа!

Но и Вишня тоже завопила — правда, не от страха, скорее, а от восторга. Вот это пике! Оказывается, похожий на огурец увалень умеет делать крутые пируэты! Наверное, то же самое я бы почувствовал, если б перебравший рома великан схватил меня за ногу и принялся крутить во все стороны, мало заботясь о том, в какой момент и о какой предмет расколется наконец моя голова.

— Пряник, не гони, я сдохну! — заорал я, не помня себя.

— Правда, Пряник, хватит! — поддержала меня Вишня.

Пряник выровнял дракона и оглянулся. Его лицо сияло:

— Ну как? Видели, как умеет мой Кузя?

— Еще пару минут, и это было бы последнее, что я увидела в жизни, — проворчала Вишня, поудобнее усаживаясь на присмиревшем драконе. Я был благодарен ей, что она не съязвила по поводу моего позорного вопля.

— Облака не дали бы нам свалиться, — сообщил Пряник. — Поддержали бы, если что.

— Но ведь у Лиона нет облака! — напомнила Вишня.

— Ой… — Пряник виновато посмотрел на меня. — Ты как, Лион?

— Отлично, — отозвался я. — Нет, правда отлично!

Кузя, отдышавшись после виражей (это выглядело так, будто он, пыхтя, раскуривал трубку, выпуская лиловые кольца), летел не спеша и уверенно, и мое сердце перестало бешено колотиться. Липкий страх отступил. Не скажу, что я чувствовал себя так же комфортно, как на топчане или на Крылатом Льве, высота есть высота, но я открыл глаза, огляделся — и замер от восторга.

Подо мной расстилались великолепные просторы: зубчатая цепь скал, окружавшая город, напоминала бусы из самоцветов. За спиной, точно спичечные коробки, рассыпались дома Светлого города, а впереди красовался роскошный лес. В городе деревья облетели, а здесь ветер еще не тронул их, и они, гордые, покачивали пышными желтыми и багряными кронами, заглядывая в синие зеркала лесных озер.

Маленькая победа над большим страхом придала мне сил. Пригревшись на осеннем солнышке, я устроился на драконе поудобнее, чтобы получше рассмотреть чудесные пейзажи.

Что произошло потом, я не понял. Только заметил краем глаза, как в Кузю ударилось что-то большое и черное, точно тяжелый мешок. Издав гортанный булькающий звук, будто подавившись горьким дымом, дракон камнем полетел вниз. Вишня отчаянно вскрикнула.

Глава 16

Трава была желтая и колючая, она лезла под плотный плащ, впивалась в ладони и щекотала шею. Недовольно поерзав, я открыл глаза; мысли рассыпались, как черепки разбитого кувшина. Но уже через пару секунд я опомнился, приподнялся.

И вздохнул с облегчением — надо мной склонились встревоженные Вишня и Пряник. Неподалеку, возле облетевших кустарников, пыхтел, как чайник, Кузя. Вишня первая поняла, что я очнулся. Обрадовалась:

— Ну, как ты? Цел?

— Вроде бы, да, — кивнул я, садясь на траву. — Слушайте, а что это было?

— Мы и сами не поняли, — хмуро отозвался Пряник. — Будто птица огромная врезалась. Сколько я с отцом путешествовал, никогда такого не видел. Думал, разобьемся.

— Так бы и случилось, если бы не они, — Вишня кивнула в сторону облаков, что резвились рядом. — Снежок и Алька стали огромной подушкой — вот Кузя на нее и свалился. И мы тоже.

— Ничего не помню… — пробормотал я. — Кузя-то как?

— В порядке! — Пряник потрепал дракона по чешуйчатой макушке. — Но тоже в шоке, конечно. Нельзя сейчас дальше лететь — пусть Кузя придет в себя. Дадим ему передышку.

Кузя задумчиво выпустил пару клубов дыма. Подняв голову, он посмотрел на нас глубокими, темными, почти человеческими глазами. Вздохнул, посопел и опустил тяжелые веки.

— Он, наверно, голодный, — предположил я, глядя на погрустневшую Кузину морду. — Я, когда нервничаю, всегда есть хочу.

— Кузя — редкий дракон, травоядный, — объяснил Пряник. — Найдет, что пожевать.

— Ну, и нам бы не мешало, — сказал я. — Предлагаю привал.

Друзья с энтузиазмом меня поддержали. С радостью мы обнаружили, что, когда летели кувырком, наши котомки не рухнули в бездну. Домовитый Пряник надежно примотал их к Кузиной сбруе, и они так и болтались на драконьей шее, точно медальоны. Перекусив всухомятку сухарями и ветчиной, мы зачерпнули воды из лесного ручья. Время шло к полудню, осеннее солнце заливало лучами опушку.

— А здесь неплохо, — улыбнулась Вишня. — Если б мы выбирали, куда свалиться, лучшего места бы не нашли.

— Хорошо, что не на скалы грохнулись, — поежился Пряник. — Там бы и облака не помогли. А еще могли на елках повиснуть, как новогодние игрушки. Тоже обошлось.

— Давайте прикинем, где мы находимся, — предложил я и взял у Вишни карту.

Мы долго рассматривали маршрут, рассуждали, спорили, не горячась, и наконец решили, что оказались на Ручейковой опушке, а до Золотой поляны, где собирались заночевать, нам еще лететь да лететь. И лучше отправиться туда сейчас, чтобы добраться к вечеру.

Только Кузя решил, что это плохая идея, — неудачный полет выбил его из колеи. Когда Пряник шагнул к нему и взял за сбрую, он поспешно выплюнул колючий недожеванный кустик, кувыркнулся на землю и свернулся клубком, точно шаловливый котенок. Его глаза были закрыты, но я мог бы поклясться, что дракон подглядывает. Пряник тормошил его, Кузя отплевывался искрами, и я всерьез забеспокоился, как бы на Прянике не вспыхнул плащ.

— Испугался, бывает… — виновато объяснил Пряник. — Он ведь так далеко не летал. Маленький еще. У него недавно молочный зуб выпал, — он протянул мне штуку, похожую на крошечную соляную скалу. — Вот, возьми на память о первом полете.

Я кивнул и положил драконий зуб в карман.

— Все испугались. Не каждый же день в пропасть падаем, — точно защищая Кузю, проворчала Вишня. — Эй, не дергай его за ухо, что ты!

— Да я и не дергаю… Я же легонько.

— Оставь его в покое, Пряник, — вздохнул я. — Дай отдохнуть. Ничего не случится, если мы останемся здесь до утра.

Признаться, я был даже рад, что дракона-пацана настиг припадок трусости. При мысли, что мне опять придется взбираться на чешуйчатого толстяка и лететь выше корабельных сосен, в сердце включался бешеный двигатель. Передышка требовалась не только Кузе.

У нас не было палатки — ребята не успели об этом позаботиться, а я намеренно не потащил в пеший путь тяжелую ношу. Но Вишня захватила клетчатый плед с кистями, который мы растянули между пихтами, а на землю накидали сухих еловых лап. Все это заняло немало времени, мы искололи руки, но прибежище получилось уютным. А когда развели костер (как я был рад, что когда-то отец научил меня разжигать огонь с одной спички!), стало совсем хорошо.

Оставив Кузю дремать возле прирученного пламени, мы, держась вместе, прошлись по окрестностям. Нас ничего не встревожило — в округе не было ни волчьих следов, ни шакальих. В лесном ручье трепыхалась рыба — голыми руками удалось наловить карасей. Вскоре в котелке закипела уха, а еще несколько рыбешек мы пожарили на углях. Ужин получился знатный, как в трактире возле ратуши.

Оранжевые перья огня взлетали ввысь, стремясь слиться с закатным небом. Сыто посапывал молодой дракон — травоядный он или нет, а от рыбки не отказался. Весело кружили вокруг пламени облачные Снежок и Белка. Рядом были надежные друзья, и никто не считал меня изгоем и призраком. На некоторое время мне удалось освободиться от тревожных мыслей об отце, доме и Крылатом Льве — я решил, что теперь все сложится, как надо.

Вишня хлопотала возле костра, легким движением откидывая на спину косички. Она разломила на куски каравай, заварила дымный чай на травах и разлила его по глиняным чашечкам. Я с удовольствием вдохнул душистый, пряный, знакомый с детства аромат.

Словно сговорившись, мы не вспоминали о печальном — о нашествии смоляных шакалов, о тревоге за родителей. Обсуждая предстоящую дорогу, мы то и дело возвращались к тому, как чуть не погибли, когда Кузя столкнулся с неизвестным монстром.

— Лишь бы летать не разучился, — с беспокойством сказала Вишня. — А то вместо летающего дракона получится бегающий. И прыгающий. Иногда.

— На нем далеко не убежишь, — усмехнулся я, глянув на коротенькие Кузины лапы. Тот будто бы понял — недовольно фыркнул, и в лиловое вечернее небо взлетел сизый дымок. Даже не верилось, что еще утром я опасался этого огнедышащего огурчика.

— Уж лучше такой, чем никакой, — слегка обидевшись за дракона, проговорил Пряник. — Он же не транспорт, а товарищ.

— Конечно, — поддержал я. — Мы не спорим.

— Кузя полетит. Настроится на нужный лад — и полетит, — чересчур уверенно сказал Пряник, а Вишня вздохнула.

Мы долго обсуждали, как будем прятать Кузю в лесу, не долетая до Гномьей слободки, ведь соваться к чужедальним гномам на драконе — это все равно что добровольно сигануть со скалы, они мгновенно уничтожают огнедышащих. Спорили о том, как может выглядеть Облачный Повелитель. Вишне он представлялся седым крепким стариком в золотом балахоне, Прянику — мужественным воином в блестящих доспехах, а мне отчего-то казалось, что он похож на Учителя эм Марка. За разговорами мы и не заметили, как сгустились сумерки.

— Ух, холодает… — Вишня поднесла ладони ближе к костру. Облачная белка Алька стрелой спустилась с колючей ветки, легла на плечи Вишни пышной красной накидкой.

Я заметил, как Пряник легким движением отодвинул Снежка, — мол, не обижайся, друг, но пока согревать меня не надо. Он не хотел, чтобы я снова расстроился оттого, что Крылатого Льва нет рядом. Но сейчас было неподходящее время для переживаний — нужно было решить, как провести ночь.

— У костра будем дежурить по очереди, — поднялся я. — Если увидим шакальи глаза… — я бросил взгляд на Вишню, не испугалась ли. Она смотрела серьезно, но без капли страха, поэтому я повторил увереннее. — Если увидим шакальи глаза, разжигаем костер пожарче, готовимся к бою!

— И помогут нам облака, — тихо сказал Пряник. Его облако, пухлый Снежок, раздулось от важности.

Становилось темнее, и серебряные звезды вспыхивали одна за другой, точно фонари в руках дозорных. Друзья держались хорошо, но я видел, как борется со сном Вишня, — то и дело она сердито встряхивала косами, а пару раз ходила к ручью, чтобы умыть лицо и встряхнуться.

— Идите спать, ребята, — предложил я. — Подежурю у костра, а потом разбужу тебя, Пряник.

— А после поднимусь я, — добавила Вишня. Я хотел было ответить, что дозор — не девчоночье дело, но увидел упрямо искрящиеся глаза и промолчал.

Вишня молча свернулась калачиком под зыбким покровом, хотя там было темно, холодно и отчаянно кололись еловые лапы. Спряталась под облачную белку, как под одеяло.

— Ребят, я не буду спать под навесом, — вдруг сказал Пряник. — Я — здесь.

Он приподнял перепончатое крыло Кузи — большое, чуть сморщенное, похожее на огромный капустный лист. Кузя, точно толстый кот, замурлыкал и аккуратно подвернул гибкое крыло так, что Пряник оказался в уютном и теплом спальном мешке. Туда же юркнул Снежок.

— Отлично! — улыбнулся он. — Вишня, давай тоже!

— Да нет. Меня Белка согреет, — сонно отозвалась она. Но, поворочавшись на колючем ельнике, поднялась, прижимая облако, и нырнула под правое драконье крыло, спряталась туда с головой.

Натянув капюшон, я приблизил к огню ладони. Спустилась сырая осенняя ночь, и даже возле костра было зябко. Как бы я хотел забраться под мягкое крыло доброго дракона и, забыв обо всех передрягах, провалиться в сладкий сон! Там, наверно, уютно, как у жаркой печки, да и облака обнимают и укутывают.

Резкий ледяной ветер пробрался под капюшон, проскользнул под полы плаща, и я почувствовал, как стучат зубы. Главное, чтобы не задуло костер! Если пламя погаснет — может погаснуть жизнь…

— Лион! — вдруг услышал я голос из-под правого крыла дракона. — Лион, лови!

Белка Алька выскользнула из-под перепончатого крыла и прижалась ко мне, согревая, точно нежное пуховое одеяло.

— Лови, Лион! — раздался голос из-под левого крыла, и смешной Снежок покатился ко мне по траве, прислонился к спине, как подушка.

— Подождите, а как же вы? — вскочил я.

— С Кузей и так тепло, — отозвался Пряник.

— Как дома у камина, — добавила Вишня.

— Спасибо… — выдохнул я. — Спасибо!

Со Снежком и Белкой стало веселее. Они не могли говорить, зато умели согревать и радовать, и теплее становилось не только озябшим рукам — таяло обледеневшее от неизвестности сердце. Надо было подумать о завтрашнем дне, но не было сил, поэтому я вспоминал и вспоминал полет на драконе: обморочный страх высоты, преодоление, восторг, волшебные пейзажи, залихватское чувство «Я не боюсь!» — и смертельный ужас падения. Какое счастье, что нас спасли облака! Я с благодарностью обхватил Снежка и Белку — они дружелюбно ластились ко мне. Хорошие, чудесные, добрые… Но не мои. Где-то ждет меня такой же прекрасный Крылатый Лев. Вместе с друзьями я обязательно найду его.

Пригревшись возле ватных облаков, я понял, что меня одолевает сон. Но спать было нельзя — мало ли какая нечисть водится в чужом лесу! Стараясь взбодриться, я вскочил (облака понимающе разлепились), помахал руками, попрыгал, покачал головой влево-вправо. Чтобы окончательно сбросить сонные оковы, я добрел до ручья, благо он был близко, и долго плескал в лицо ледяной темной водой, в которой покачивалась и дробилась равнодушная круглая луна.

А когда повернул обратно, увидел, что возле костра сидит, сгорбившись, человек в сложном многослойном одеянии. Его голову украшал огромный, как колесо, берет, различимый даже в густой черноте осенней ночи.

Глава 17

Похолодев, я прислонился к липкой смолистой сосне и подавил первый порыв — убежать, спрятаться среди темных, глухо шелестящих деревьев. Заводить новый разговор с Колдуном, да еще в ночи, не было никакого желания. Но когда собрался с мыслями, решил, что скрываться — не только позорно, но и глупо. Если уж Колдун нашел меня здесь, на затерянной в лесу опушке, достанет где угодно. Не убежишь. Только зачем я ему понадобился?

«Иди навстречу страху!» — говаривал мне отец. Так я и сделал — шагнул к костру и молча сел напротив Колдуна. Снежок и Белка, соединившись, прижались к моей спине, точно спинка мягкого кресла.

— Что, захватил чужие облака? — не поднимая глаз, прогнусавил Колдун. — Не твое добро. Нехорошо.

— Что — нехорошо? — мрачно отозвался я. — Товарищи должны помогать друг другу.

— А может быть, твои, как ты их называешь, товарищи уже замерзли без облаков? Или задохнулись под плотным покровом крыльев? А вдруг они превратились в ледяные глыбы, и дух их улетел в небытие?

Я вздрогнул, пронзенный стрелой ужаса, но мгновенно опомнился, — ведь Снежок и Белка не растаяли, не взмыли в небеса. Они по-прежнему согревали спину здоровым и ровным теплом, как пухлая грелка, а значит с Вишней и Пряником все в порядке. И все-таки я не выдержал — поднялся, шагнул к дракону, осторожно приподнял левое перепончатое крыло. Пряник лежал на боку и ровно сопел. Заглянуть к Вишне я постеснялся, но был уверен, что и с ней все в хорошо, — Белка легла мне на плечи, точно алый шарф, и легко, спокойно вздохнула.

— А все-таки поверил! — ухмыльнулся Колдун, глядя в огонь.

— Не поверил. Но это нормально — убедиться, что с друзьями все хорошо.

— Если бы ты так уж тревожился за них, не стал бы брать в опасный поход, — хмыкнул Колдун.

— Ребята сами решили, что делать. Они не игрушки, а живые люди, — проговорил я и разозлился на себя — тоже мне, нашел перед кем оправдываться!

— Они-то живые. А ты — нет! — Колдун резко встал во весь рост, раскинул руки. В желтых отблесках костра его долговязая нескладная фигура в немыслимых темных полотнищах выглядела внушительно и жутко. Это не я, а он походил на призрака или черного демона!

— Про то, что я умер, вы уже говорили. Лучше объясните, зачем вы меня преследуете? Я же ушел из города — что еще нужно?

— Мне нужно, чтобы ты никогда туда не вернулся!

Я молча сел на влажную, пропитанную ночной росой землю, протянул озябшие руки к жарко разыгравшемуся огню. Вести ночные беседы с Колдуном совершенно не хотелось, но как прогнать от костра отвратительного типа, мне в голову не приходило.

Что же оставалось? Сделать независимый вид и справиться с колючим страхом, который, точно серый репей, прочно клеился к сердцу. Можно было разбудить друзей, но мы договорились, что я растормошу их, если приблизятся волки или смоляные шакалы. А Колдун, хоть и походил на опасного зверя, принадлежал другому племени.

— Ты делаешь вид, что не боишься меня, а сам дрожишь, как флажок на сквозняке, — удовлетворенно сказал Колдун. Я промолчал, а он вкрадчиво продолжил: — Меж тем, не зря боишься! Ведь уничтожить тебя — благое дело, ибо не должно бродить по земле тело, лишенное духа. Ты наводишь смуту, извращаешь законы мира, сбиваешь с пути добропорядочных отроков. Замыслив недобрую дорогу, ты, сам того не ведая, коварно погружаешь в туман юные души и ведешь их за собой прямиком в преисподнюю.

— Что вы несете!

— Я несу истину. Ввергая сверстников своих в греховную пучину, подталкивая ко лжи, воровству и прочим мерзостям жизни, ты завлекаешь их в ад!

Он говорил что-то еще — складно и кругло, но я не мог уловить смысла. Мне показалось, что я, мелкий, как цыпленок, нахожусь на дне гигантской корзины, а исполинский Колдун умело плетет из длинных, гибких слов, как из лозы, крутобокие стены. Мое пространство становится все теснее, темнее… И на огонь я уже смотрю сквозь узкие щели, и не хватает сил, чтобы раздвинуть, разломать прутья его тугих долгих фраз.

Ладонью я нащупал выбитые узоры на рукоятке меча, но заледеневшие пальцы отчего-то с нее соскальзывали.

— Никого я не подталкиваю и не завлекаю, — говорить было трудно, словно я находился под толщей воды. — Глупости какие.

— Ну как же — глупости? — с мягкой настойчивостью отозвался Колдун. — А что, молодой Реус не украл дракона у отца своего? Старший Реус в бешенстве рвет на себе волосы! Прочих драконов он запер на восемь замков и намеревается выстроить забор с колючей проволокой, чтобы ни у кого и мысли не возникало подобраться к его огнедышащим.

— Пряник ничего не крал! Кузя — это его дракон, а не эм Реуса. Личный.

— Личный, хотелось бы напомнить, — это заработанный. Или ты считаешь, что у твоего товарища есть деньги, чтобы купить дракона? Нет! Из-за тебя хороший юноша из состоятельной семьи стал вором и предателем, похитил ценного домашнего зверя и покинул родной дом, оставив родителей в слезах и отчаянии. А Анна-Виктория? Толковая девушка, дочь приличных родителей, выбрала мерзкий, преступный путь!

— Чем же он такой мерзкий?!

— Юная красавица должна спать на мягкой перинке и на шелковой простыне, а не на земле под вонючим крылом дракона, — вкрадчиво проговорил он. — Кто же возьмет замуж девицу, которая неизвестно какие дороги топтала, неизвестно под какими звездами дожидалась рассвета? …Но ничего, ничего. Твои товарищи домой не вернутся. На них нападут волки, шакалы или болотища, и они будут растерзаны в клочья. Погибнут мучительной смертью — по твоей вине. По твоей вине. По твоей вине…

Его слова повторялись и повторялись, впивались в уши, проникали в поры, превращались в глину. Казалось, что я и сам сотворен из плохо обожженных глиняных черепков, и они по одному разбиваются в пыль, и я рассыпаюсь с ними.

«А ведь он же прав!» — эта простая мысль нисколько не испугала меня. Действительно, если бы не я, горожане не заперли бы двери, опасаясь призрака. Пряник и Вишня остались бы дома, а не ночевали в сыром лесу, полном опасностей. Если бы меня не было, отец после маминой смерти женился бы заново, и у него подрастали другие, более умные, более крепкие, более красивые дети. А Крылатый Лев не прилетел ко мне не из-за того, что его где-то держит неведомый Повелитель. Может, и вовсе не существует никакого Повелителя! Крылатый Лев понял, наконец, что я недостоин его, гордого, мощного, величавого, вот и не появился в назначенный срок… Я всем приношу горе!

В городе поговаривали, что Колдун любого может превратить в камень. Мой отец презрительно называл это глупыми сплетнями. Но если сейчас Колдун сделает несколько пассов и я стану бесчувственной глыбой, это будет неплохо. Мне не придется больше ни о чем тревожиться. Вишня и Пряник поохают или даже поплачут, а потом заберутся на Кузю и вернутся в город к родителям.

Только отца жалко — он будет очень горевать. Но через год или два женится, ведь он еще не старик, и другой сын успокоит его сердце. А я буду черным камнем, осколком холодной скалы, а вернее всего, щебнем — мертвым, бесстрастным, бездушным…

— Мои слова проникли в тебя, юноша, — самодовольно прошелестел Колдун. — Стало быть, ты согласен, что не стоит жить дальше, чтобы не страдали дорогие тебе люди?

— Я не боюсь смерти, — сказал я и поразился тому, каким хриплым стал голос. — Делайте, что хотите.

— Наконец-то слышу верные речи… — Колдун выпрямился, и накидка за его спиной вскинулась, раздулась, как крылья, точно от ветра. Но никакого ветра не было и в помине — ровно горел костер, ни одна травинка не колыхнулась. С ледяной ясностью я осознал, что сейчас произойдет. Короткий (а может быть, длинный — кто знает?) ритуал, несколько путаных заклинаний, вспышка — и всё. Был Лион, будет галька. Или щербатый валун, какая разница?

А может быть, все случится не так? Ведь если бы это было просто, Колдун давно превратил бы меня в тяжелый булыжник и утопил в ближайшем пруду.

Колдун вознес руки к черному небу, сделал несколько жестов, что-то блеснуло в его руке. Я закрыл глаза. Кто знает, что он там использует для своих таинственных церемоний…

— Лион, ты что, больной? У него же нож! Защищайся! — пронзительный возглас Вишни проткнул пленку, укутавшую мысли и чувства, разрубил прутья невидимой сплетенной вокруг меня корзины. Туман в голове рассеялся, очертания стали четкими, резкими, и я увидел не мага, совершающего черный обряд, а долговязого негодяя, занесшего над моей головой острый клинок. Кривой нож туманно поблескивал в лунном свете. Нехитрый он, однако, выбрал способ, чтобы превратить человека в бездушный предмет!

Все произошло за мгновение. Если бы не Вишня, Колдун прикончил бы меня, как барашка, но мне удалось увернуться и мощно врезать макушкой в его прикрытый черным балахоном живот. Так вот для чего так много складок на его одежде — он прячет оружие!

От нежданного удара Колдун охнул, чуть согнулся, но не выпустил ножа, и молнией бросился — но не на меня, а на Вишню. Она даже не успела вскрикнуть, как оказалась в его цепких беспощадных руках. Тощими и кривыми, будто сухие сучья, пальцами, унизанными черными перстнями, он ткнул ей в зубы платок, выуженный из бесчисленных изломов одежды, и приложил к тонкой шее широкое лезвие.

Я выхватил свой меч, но Колдун прищурился:

— Неверное движение — и девочка превратится в камень.

— Понял я уже все про ваши камни… — сквозь зубы сказал я, а мысли бились в панике: что делать? Что делать?!

— В камень, в камень… — удовлетворенно повторил Колдун. — Что остается от человека, когда он умирает? Только кости, твердые, крепкие, каменные… Нож надежней заклятий.

В жидком лунном свете длинный, как высохший ствол, Колдун казался еще выше. Зловеще поблескивал нож. Раздувался, точно от ветра, балахон, колыхалась, как крылья, накидка. Злодей глыбой нависал над Вишней и спиной загораживал звезды.

— Отпусти ее! — в отчаянии крикнул я. — За мной пришел, меня и хватай!

— По сути, ты прав, молодой человек, — Колдун, ерничая, провел свободной рукой по косичкам Вишни, та беспомощно дернулась. — Девочка мне ни к чему. Но мне нравится смотреть, как ты, сын воина, превращаешься в падаль. Ты ведь в ногах будешь валяться, чтобы я не трогал твою подружку! Мне это подарит нежную радость. А еще… — он резко дернул Вишню за косу, та охнула, — мне доставит несколько приятных минут горе твоего папаши, красавица! Учитель сам виноват, нечего было лезть не в свое дело. Лучше бы правильно воспитывал дочь, чтобы не побрела в леса абы с кем… В городе я скажу, что детей растерзали горелые шакалы, и проведу памятный обряд. …Облако, белочка, что ты вьешься вокруг меня, милое? Ты уже не поможешь своей девочке. Ничем не поможешь. Ты тоже вскоре растаешь, готовься к этому.

В отчаянии я сжимал рукоятку меча и ненавидел себя за то, что поддался простецкому, в сущности, гипнозу. С какой жадной ненавистью я бросился бы сейчас на Колдуна и разнес в клочья! Но ведь он мог в любую секунду полоснуть Вишню…

Все же я решился — будь что будет! — и схватился за клинок. Но боевой вопль разрезал ночную тьму, и огненная молния ударила в середину кострища. Над нами возвышался дракон — язык не поворачивался назвать разъяренное, взбесившееся чудовище ламповым именем Кузя. Я и помыслить не мог, что ушастый огурец с крылышками может быть таким страшным и грозным. Да и доброго, мягкого Пряника, оседлавшего дракона, невозможно было представить отважным летучим всадником.

Дракон гулко зарычал, выпустив в черное небо столб огня, и поляна озарилась болезненным алым светом. Колдун, дернувшись, ослабил пальцы, и Вишня выскользнула у него из рук. Выдернула тряпку изо рта, мучительно закашлялась…

— Лион, Вишня, отойдите, быстро! — крикнул с высоты Пряник, и я схватил Вишню за плечи. Мы отбежали в сторону, а Колдун — я видел это! — растерялся. А кто бы не растерялся, когда на него нападает свирепая зубастая зверюга?

— Убери ящерицу, парень! — визгливым, совсем не менторским голосом завопил Колдун и отпрыгнул, в панике подхватив полы немыслимого одеяния. — Иначе превращу ее в мокрицу, да и тебя заодно!

— А вы попробуйте! — крикнул сверху Пряник.

— И уничтожу твоих друзей!

— А вы попробуйте! — звонко повторил Пряник, а дракон плюнул очередной огненной порцией. «Еще один такой плевок — и конец Колдуну», — понял я. Конечно, мне нисколько не было его жаль — можно ли сочувствовать тому, кто чуть не прирезал тебя и твою подружку? Но и смотреть, как человека сжигают заживо, точно на средневековом костре, тоже не улыбалось.

Видимо, и Пряник не решался выступить в роли инквизитора, поэтому драконом управлял так искусно, что полыхающие шары падали не на сухую траву и не на черный наряд Колдуна, а прямиком в кострище.

Искра все-таки попала Колдуну за ворот, и тот не стал ждать, пока превратится в бифштекс или паровую котлетку. Дико вскрикнув, он мгновенно провел ладонями по бесформенному одеянию, сбивая огонь, и мы с изумлением увидели, как широкие рукава становятся темными крыльями, а полы, фалды и отвороты сворачиваются, сбиваются, складываются, превращаясь в крепкое тело. Через пару секунд возле костра сидела невиданных размеров птица — страшная, черная, с кроваво-алым пятном на макушке и долгим острым клювом. Пронзительно вскрикнув, птица взмыла в ночное небо. Хлопая крыльями, она стрелой пролетела рядом с драконом и растворилась в синеватой лесной дали.

— Ушел оборотень… — прошелестела Вишня.

— Жалко, что ушел! — заявил Пряник, опускаясь с Кузей на землю. Но было понятно, что он не огорчен, что не спалил Колдуна, — все-таки школьник, а не палач. И Пряник (да не Пряник он уже был, а просто Пашка), и дракон тяжело дышали, даже глаза у них в тот момент были похожи — круглые, блестящие, темные и слегка безумные.

— Ты молодец. Герой, — уважительно отозвался я.

— Это Кузя молодец, — проговорил Пряник, но было видно, что ему приятны мои слова.

А Вишня молчала. Бледная, со встрепанными косами, она смотрела в костер и крепко обнимала облачную Белку.

— Вишня, все закончилось, — тихо проговорил я. — Он больше к нам не сунется. Понял, что Кузя от него мокрого места не оставит.

Вишня не ответила.

— Я не знал, что он умеет превращаться в птицу, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать. — Но он же Колдун. Что уж тут такого удивительного…

— Ты думаешь, я испугалась? — сердито обернулась Вишня. — Хотя — да, испугалась… — вдруг призналась она и еще крепче сжала Белку. — Думала, останется от Вишни только косточка…

Вишня рассмеялась, и мы тоже.

— Значит, это с ним Кузя в воздухе столкнулся, — сказал я. — Вот почему мы упали! Мерзкая птица.

— Может, и с ним… — задумчиво проговорил Пашка. — А может, и нет. Мне показалось, что та тварь куда крупнее была. Ну ничего, мы всех победим, да, Кузя?

Мы обернулись к дракону и обомлели. Кузя завалился на бок — явно не для того, чтобы поспать. Из горла доносились едва слышные сдавленные хрипы.

Глава 18

Помертвевший Пашка дрожащими руками ощупывал Кузю, приподнимал отяжелевшие крылья, беспомощно гладил зеленую металлическую чешую и заглядывал в еще недавно огнедышащую пасть. Смотреть на его отчаяние было невыносимо.

Кузя не замечал, что его кто-то трогает, — глаза дракона стекленели, а морда, и так продолговатая, стала совсем длинной. Из горла с шипением пошла желтая пена. По всему было видно — ему недолго осталось.

— Кузя, миленький, держись! — всхлипнула Вишня, обнимая огуречную драконью голову. Я тоже растерянно погладил дракона и вдруг увидел, что в длинном кроличьем ухе, бессильно упавшем на макушку, торчит большая ржавая игла. Видно, Колдун, улетая, успел кинуть иголку, спрятанную в перьях или под крыльями, и она угодила в дракона.

— Смотрите! — вскрикнул я. — Наверняка отравленная!

— Я вытащу, — торопливо сказала Вишня, вытерев глаза. — У меня тонкие пальцы.

— Это смертельный яд, что ты! — охнул Пряник. — Мой дракон, мне и…

Но я уже натянул пониже рукав плаща, собрав его в варежку, и резким движением вытянул длинную иглу. С нее капала темная мутная жидкость — то ли яд, то ли драконья кровь. Шагнув в сторону, я чиркнул спичкой, чтобы подсветить, воткнул иглу в земляной бугорок и с изумлением увидел, как пожухшая осенняя трава стала черной, а через секунду превратилась в пепел.

Я слышал, что при укусе гадюки можно высосать яд. Ни слова не говоря приятелям, придерживавшим голову Кузи, я собрался приложиться губами к его ране. И сделал бы это, если бы Вишня, подскочив, не оттолкнула меня, да так, что от неожиданности я приложился к земле.

— Даже не думай! Сразу умрешь! У тебя — что, семь жизней?

— Некоторые считают, что уже нет ни одной, — сказал я. — Но ведь надо что-то делать!

— Ой! — Вишня приложила к пылающему лицу ладони. — Я, кажется, знаю… Есть противоядие… — дрожащими руками Вишня зажигала фонарь. — Я поищу, а вы подтащите Кузю к ручью, ему надо пить, пить…

— Подожди! Не ходи одна! — начал было я, но Вишня уже скрылась за деревьями:

— Я рядом! Помоги Пашке!

Пашка, белый, как вата, пытался тащить дракона к ручью. У него не хватало сил, и я тоже принялся тянуть зубастика, благо Кузя чуть-чуть перебирал короткими гусиными лапами. Мы и толкали его, и волокли, и это было мучительно, хотя ручей журчал совсем близко. Кузя стонал, как человек, и из его глаз, покрытых пленкой, катились большие капли. В какой-то момент я решил, что все это зря, — мы только мучаем бедное животное, но все-таки нам удалось приволочь дракона к берегу. Кузя был очень слаб, он уронил голову в ручей и, захлебываясь, стал глотать холодную воду, в которой плавали грустные осенние листья.

Я помчался искать Вишню и с облегчением увидел, что она уже возвращается, — растрепанная, запыхавшаяся, без плаща — его она сжимала в руках.

— Жив? — выдохнула она. — Вот это надо в пасть положить. И к ране привязать. Но только цветы и листья. Стебли колются, их нельзя… — она бросила на землю плащ, в котором скомкались мелкие пожухшие желтые цветы на коричневых ножках. Я ощутил резкий, но приятный аромат.

Некогда было расспрашивать, где Вишня нашла это растение и почему так уверена в успехе. Мы видели: хуже, чем есть, уже не будет. Кузя умирал.

Обжигая ладони (трава была колючая, как крапива), я дергал листья и цветы, рвал их в крошку и дрожащими руками вкладывал в зубастую драконью пасть. Вишня и Пряник не слишком умело приматывали к раненому уху травяные примочки. Бинт Вишня нашла в походной сумке, но его не хватило, и Пряник, порывшись в дорожном мешке, разодрал шарф, чтобы плотнее приложить компресс к драконьему уху.

— Сделали все, что могли… — тихо проговорила Вишня, когда мы наконец оставили дракона в покое. Кузя был еще жив — он дышал тяжело, прерывисто и сипло. Но глаза его были закрыты, а обвисшие крылья безжизненно упали. Дракон находился то ли в тяжелом сне, то в обмороке, то ли при смерти, и мы не знали, дотянет ли он до восхода солнца. Уже светлело — небо над нами стало бледно-лиловым, остро сквозило утренней сыростью.

— Бедный, бедный… — пробормотал Пашка и отвернулся. Мы видели, как вздрагивают его плечи, но ничего не говорили. Как успокоить человека, который теряет друга? Да и нам было жалко Кузю до слез. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я спросил Вишню:

— Что это за трава? Ну, противоядие?

— Лилея жгучая. В заскальном лесу возле ручьев растет в изобилии, покрыта мелкими желтыми цветами с ярко выраженным горьковатым запахом, — бесцветным голосом произнесла Вишня — будто страницу из учебника прочитала. — Эффективно используется при любых видах отравлений.

«Если бы ты хорошо учил ботанику, ты бы тоже знал…» — наверное, хотела добавить Вишня, но вздохнула и сказала негромко:

— Отец говорил, что, если применить лилею в течение часа, она помогает. Но только…

— Что?

— Он имел в виду яд местных тварей. Гадюка, металлозубый жук, кровожадка… А тут — колдовская игла. Кто знает, что это вообще такое… Но будем надеяться.

— Будем надеяться, — эхом повторил я.

Мы долго сидели у костра, подкидывали хворост в ленивое желтое пламя. Иногда ко мне приходило нехорошее чувство — будто кто-то наблюдает за нами из-за темных кустов и могучих деревьев. Но я отмахивался от нежданного страха: волки и шакалы к костру не подойдут, а Колдун вряд ли вернется.

Уже совсем рассвело, и только сейчас я понял, что замерз, — под плащ пробрался утренний холод, а облака возвратились к Вишне и Прянику.

Кузя не шевелился, но был жив — мы с тревогой прислушивались к его тяжелому прерывистому дыханию. В бледном утреннем тумане лес стоял свежим, умытым, а ужасы минувшей ночи казались безумным кошмарным сном, — если бы на наших глазах не умирал молодой домашний дракон.

На сердце лежал камень — я мрачно размышлял о том, в какие передряги втянул друзей, — стоило ли это делать? Поход-приключение превратился в жуткую реальность, от которой я хотел бы избавить Вишню и Пашку. Ох, только бы Кузя остался жив!

Вишня хлопотала у костра («Сделаю горячий чай на травах, чтобы мы не заболели»). Пряник ни на шаг не отходил от Кузи, поглаживая его по поникшей огуречной голове. Небо сделалось золотисто-алым, солнце трогало макушки деревьев, роняя на поляну долгие прозрачные лучи. Но у нас не было сил любоваться утренней красотой.

— Ну все. Конец, — ровным голосом сказал Пашка, и я заметил, как вздрогнула Вишня.

— Умер? — вскрикнули мы разом.

— Кузя жив. Мне конец.

Пашка выразительно посмотрел в яркое рассветное небо, в его карман спешно скользнул Снежок, превратившийся в крошечный шарик. Я решил, что возвращается Колдун, и схватился за меч — уж теперь-то я точно прибью этого отвратительного оборотня! Но Пряник указал ладонью куда-то на север, и я все понял. Капля на румяном небе росла, росла, и в ней уже можно было разглядеть очертания мощного дракона. На нем восседал эм Реус — толстый, усатый и грозный.

Эм Реус прилетел на Грае — черном рогатом драконе с желтыми огненными глазами и острыми, как лезвия, крыльями. Приземлился умело — даже трава не помялась, и, ловко спрыгнув (несмотря на немалый вес, он все делал ловко), поспешил к нам, на ходу выкрикивая непонятные фразы:

— Криттен грапаль безалуг! Ральтен барган парамук!

— Что это он? — шепотом спросил я Вишню.

— Ругается… — тихо ответила она. — По-синегорски. Он же оттуда. Но я плохо знаю этот язык.

Синегорье примыкало к Светлому городу — только синие скалы его отделяли, и туда тоже прилетали разноцветные Облака. Но говорили там на ином наречии, хотя и наше понимали.

Подскочив к сыну, торговец осыпал его градом непонятных колючих слов, но Пряник ничего не ответил, даже не поднялся — так и сидел возле Кузи, измученный и отрешенный. Черные глаза эм Реуса переполняла ярость, и я понял, что пришло время вмешаться:

— Господин Реус, я должен вам все объяснить…

— Поди прочь! — выкрикнул он, плеснув в меня кипящим гневом. — Как ты посмел втянуть моего сына! Племянницу мою!

— Дядя Реус, Кузе плохо! Мы лечили его, как могли, но… Посмотрите на него, пожалуйста! — скороговоркой протараторила Вишня.

— Ах! Мой дракон!

Эм Реус бросился к Кузе, решительно сунул ладонь под тяжелое крыло, приподнял серые веки, потрепал по скользкому боку, спешно и сноровисто ощупал шипы. Кузя вскинул голову, глянул мутным взглядом — и тут же лег обратно, ровно, громко засопел.

— Ральтен барган парамук! — побагровел эм Реус. — Что вы мне голову морочите? Все в порядке с драконом! Дрыхнет, ленивая скотина! А если бы что-то случилось, — он резко обернулся ко мне, — твой отец в жизни не расплатился бы! Знаешь ли ты, сколько стоит этот зверь?

— Не все меряется деньгами, — насупившись буркнул Пашка.

— А ты молчи! С тобой потом поговорим! А что у дракона с ухом? Травма? Рана? — эм Реус был взбешен. — Смотри, парень, если дракон потерял товарный вид… Дом продашь — не расплатишься!

— Дядя Реус, да вы под повязку загляните! — перебила его Вишня.

— Не повязка, а тряпка! Что тут наворотили?!

Вишня бережно размотала шарф, потом бинт. Аккуратно сбросила с раны пожухшие целебные лепестки и листья. Бурое пятно возле драконьего уха поблекло, оно напоминало неопасный подживающий синяк, расплывшийся рваным коричневым пятном.

— Ральтен барган… — озадаченно пробормотал эм Реус, склоняясь над драконом. — Что? Что это было?

— Отравленная игла, — не глядя на отца, пояснил Пашка.

Эм Реус живо поднял с земли несколько вялых желтых цветков, взволнованно размял их, потер в больших ладонях, понюхал. Посмотрел на нас хмуро:

— Лилея?

Вишня кивнула.

— Лилея… — ошеломленно повторил эм Реус. И вдруг неожиданно сказал: — Молодцы.

Не иронично сказал, не ехидно, не колко — так, что мы растерялись даже. А эм Реуса будто выключили: только что в ярости размахивал руками, чуть ли ногами не топал в бешенстве, а тут выдохнул, обмяк, сел в роскошных зеленых шелковых штанах прямо на бурую влажную почву — и все вертел, крутил жухлое блеклое соцветие. Он молчал — и мы молчали.

Наконец эм Реус заговорил с нами, но уже не истерично, не громогласно, а холодно, по-деловому, — наверно, так он беседовал с северными торговцами, у которых закупал дорогой товар:

— Расскажите, как было.

— Что рассказывать? — пожал плечами Пряник. — Просто Колдун оказался убийцей и оборотнем, вот и все.

— В волка превращается? — деловито, будто об обычном деле, спросил Пашку отец.

— Нет. В птицу.

— Ну, детали, детали!

И мы принялись вспоминать детали — объясняли сбивчиво, бестолково, но, пожалуй, более-менее внятно, потому что эм Реус не перебил нас ни разу. Он качал круглой головой, крутил черный ус и всё больше мрачнел, поглаживая облако — упитанного щекастого моржа. Когда мы завершили рассказ, громадный морж сделался крошечным детенышем-бельком и улизнул эм Реусу на макушку, юркнул под черный цилиндр.

— Ну, что скажешь? — прищурился Пашка. Он по-прежнему обнимал Кузю, оторваться от него не мог.

Эм Реус стащил с головы цилиндр, обмахнулся им, как веером, хотя было вовсе не жарко — утренняя сырость пробирала до костей даже возле костра. Крошечный морж, не растерявшись, сунулся Пашке под локоть — узнал его, конечно.

— Скажу, что Колдун иначе говорит. Не так он говорит, — сумрачно бросил эм Реус. Он натянул цилиндр и тяжело поднялся с земли.

Глава 19

На секунду повисла тягостная тишина, которую разбил обиженный возглас Пашки:

— Да ты никогда мне не веришь!

Я подумал, что сейчас снова полетят гортанные выкрики: «Ральтен барган!..», которые, без сомнения, означали, что все мы — балбесы, малолетки и негодяи.

Но эм Реус, похожий на сдувшийся воздушный шар, молча подкатил к Кузе и еще раз чутко его осмотрел и ощупал. Сказал устало:

— С ним хорошо. Выспится — наберется сил. Молодой. Вылечим.

— А что ты скажешь про Колдуна? — сунулся Пашка.

— Что сказать? Подлец он, — неожиданно заключил эм Реус. Мы выдохнули с облегчением, радостно переглянулись, засияли, а эм Реус мрачно продолжил:

— Колдун ко мне рано пришел. Пяти утра не было. Посмотрел на него, удивился — злой, взмыленный, никогда не видел такого. Конечно, я не спал. Жена не спала, плакала. Ведь сын пропал. Племянница пропала. Шакалы чуть не за воротами бродят.

— Мы же написали письмо! — виновато проговорила Вишня.

— Письмо… Что письмо — бумажка! Не жалеете нас. Приключения надо! Колдун сказал, мол, искал вас и нашел. Обещал место указать. Потребовал за сведенья заплатить. Отдать одного дракона.

— И ты отдал? — побледнел Пашка.

— Никого не отдал. Драконы как дети, лишних нет, — эм Реус с горечью покачал головой. — Золото я ему дал. Много золота. Тогда он сказал, где опушка. Сказал, что беда. Что ты, Лион, — оборотень.

— Это я-то — оборотень?! — я подскочил в ярости. — Это он…

— Подожди! — оборвал меня эм Реус. — Колдун сказал, ты в волка обернулся. На него кинулся. Зубы у тебя железные. Чуть не убил.

— Что за чушь! — хором выкрикнули мы.

— Требовал детей в город вернуть, да проучить, а тебя… — эм Реус с усилием посмотрел мне в глаза и все-таки выговорил: — А тебя в чаще оставить. Вещи отобрать. Карту отобрать.

— А лучше сразу прирезать от греха подальше, — похолодев, произнес я.

— И это он говорил, да, — кивнул эм Реус.

— А вы?

— Сам, сказал, разберусь. Не мальчик уже. В разные земли на драконах летал, многое повидал. Пока летел на Грае, думал, думал. Может, и прав в чем Колдун? А теперь вижу — не прав. Вам верю. Не ему.

— Спасибо, дядя Реус, — пробормотала Вишня.

— Во всё он лезет, кругом суётся, воду мутит… — точно не услышав племянницу, угрюмо продолжил эм Реус. — В последние годы — как с цепи сорвался, торговле мешает, везде мешает. Вот придумал, что Лион — мертвяк. Ведь многие поверили, многие! И я поначалу тоже. А теперь вижу — не мертвяк. Парень как парень. Правильно сделал, что облако пошел искать. Я вот однажды не сделал, что должен. До сих пор себя за то ненавижу. Всю жизнь себя винить буду.

— Ого! А что это ты такого не сделал? — с любопытством склонил голову Пашка.

— Ральтен барган! Много будешь знать!.. Болтать не надо. Вы тоже вон натворили! Брат с сестрой, два сапога пара. Ночью исчезли, дракона забрали, вещи забрали… Зачем все делать втихомолку? Подошли бы ко мне. Поговорили. Я же человек!

— Да ты бы сроду не отпустил!

— Ну, не отпустил… А может, и отпустил бы! — сварливо проговорил эм Реус. — Откуда знаешь? В голову залезешь? Она круглая, да не тыква.

Пряник виновато вздохнул. А эм Реус продолжил:

— Колдун давно всем хуже горькой редьки. Он сам это знает. Если в городе обернется птицей, кто-нибудь пристрелит — вот и не превращается. Не до него сейчас, шакалы в окрестностях. Я так думаю, он сам шакалов призывает.

— Как так? — ахнула Вишня.

— Не знаю, как. Я ведь не чародей. Гипнозом, что ли. Заклинаниями. Горя он хочет, большого горя! Колдун людской бедой, как кашей, питается. Нам хуже — ему лучше. Силы тайные пополняет. Люди уже раскусили его. Не верят, но боятся. Мнится мне, не зря он цыганит то дракона, то золото. Может, соберет капитал да уйдет из города. На юг, на север, не знаю.

— Вот было бы хорошо! — воскликнул я.

Эм Реус натянул поглубже блестящий новенький цилиндр, оглядел нас внимательными цепкими глазами.

— Ральтен барган, что мы про него? Долой его. А вы — домой, ребята.

Я сразу мотнул головой — и друзья тоже.

— Мы не вернемся.

— Вы там нужны, а здесь нет! — я видел, что эм Реус снова закипает. — Здесь вы — кто? Еда для зверья лесного! Подвигов хотите — и там будут. Вернетесь — запишетесь в отряд к Воину Вадиму. Пикой махать научитесь, из арбалета стрелять научитесь. И тебе, Лион, с отцом хорошо будет, и ему с тобой. А то он черный весь ходит.

— Нет, эм Реус, — мой голос дрогнул. — Я вернусь только с Крылатым Львом. Я доберусь до Облачного пика. И отец в меня верит.

— Далеко, долго, опасно! Пешком пойдешь — тварь какая нападет, не отобьешься. А на драконе нельзя. Нельзя на драконе, я сказал! — это он заметил, как скривился, шевельнул губами Пашка. — Вы думаете, вот Реус жмот! Вот Реус скупердяй! Дракона ему жалко. Да, жалко! Дракон — он зверь толковый, мощный, полезный. Убьют — как не жалеть? Ради чего ему помирать? Его пристрелят, так и вы погибнете! Разве не знаете, что через Гномью слободку ни один дракон не перелетит?! — эм Реус перевел дух и продолжил горячо размахивать руками. — Чужедальние гномы нашим пустомелям не родня! Богаты они очень. У них камни, золото, посуда, побрякушки. С ними торговлю наладишь — и живи, песни пой. А не могу! Сколько раз пытался! Они драконов ненавидят с тех пор, как дикие твари им село сожгли. Гномов погубили, посевы перепортили… Много гномы страдали. А потом они пушки смастерили. Мощные пушки, у нас таких нет и не будет! Теперь муха не пролетит, не то что дракон. Думаете, я по молодости лет не пробовал? Как же, пробовал! Лихой был? Не-ет. Тупой был! Одного дракона загубил, сам чудом ноги унес. Ох, дракон хороший был, вспоминаю, жалко! Потом пешком побрел — заблудился. Как обратно дополз — не знаю. Но ведь молодой был совсем! Упрямый! Думал, дойду — и договорюсь. Разбогатею, десять драконов куплю. Дурак был. Третий раз не один пошел. С другом пошел! Ну, с девушкой. Ох, смелая она была… Отчаянная! Была, да пропала. Искал ее, искал, чуть в болотах не потоп. Не нашел. Не прощу себе никогда. Никогда.

— Так ты был с подружкой! — нахмурился Пашка. — А как же мама?

— Не знал я тогда твою маму. В Синегорье жил. А как все это случилось, так в Светлый город перебрался. Чтобы не вспоминать. Но все равно ведь помнится. Да что уж? Четверть века минуло. Разворачивайтесь, ребята. По домам.

— Я пойду дальше, — я поднялся, глянул ему в глаза. — Я точно пойду дальше.

— И я! — Вишня мгновенно встала рядом.

— Я тоже! — воскликнул Пряник. Но отец посмотрел на него утомленно и сумрачно.

— Ты тоже? А как же твой дракон? Он не сможет лететь один.

— Кузя вернется с тобой, — тихо сказал Пашка. — Ты же умеешь управлять летучим караваном. Кузя отдохнет — и поднимется в воздух.

— Он болен, слаб. Не полетит без седока. Управлять надо. Твой дракон. Молодой. Не меня слушает. Тебя слушает.

— Понимаю, но… Как же тогда быть? — Пашка крепко обнял Кузю за шею, то ли всхлипнул, то ли вздохнул. Глубокая привязанность к любимому дракону боролась в нем с искренней преданностью нам. Эти чувства разрывали его, и я решил, что нужно поддержать друга.

— Пашка, слушай… Ты очень помог мне. Так помог, как никто! Спасибо тебе. Всегда буду помнить… Но сейчас не бросай Кузю, пожалуйста. Вернись с отцом. И… моему отцу привет передай. Ладно?

— И моему… — добавила Вишня. — И маме обязательно! Пусть не переживает. И сестренкам…

Пашка поднял на нас измученные глаза, красные после бессонной ночи, крепко пожал мне руку. Хотел что-то сказать, но не стал или не смог. Вопросительно глянул на отца.

— Дня три надо, чтобы силы к нему пришли, — эм Реус кивнул на Кузю, потрепал его по холке. — Или неделю, может. Здесь будем сидеть — ждать да лечить. Лилею прикладывать. Потом в Светлый город полетим. Осторожно полетим, с остановками. Слабый он очень. Потихоньку, может, доберемся. А ты, Анна-Виктория… Лучше бы ты с нами осталась.

Мне было больно расставаться с ребятами, но я понимал, что эм Реус прав.

— Вишня, ты подумай сто раз, — серьезно сказал я. — Дорога опасная. Тебе стоит вернуться.

— Парень дело говорит, — уважительно отозвался старший Реус. — Домой тебе надо, племянница.

Я прекрасно осознавал, что для всех будет лучше, если Вишня останется с Реусами. Для всех — кроме меня. До вчерашнего утра я воспринимал Вишню как подружку детства, с которой играл в прятки и лепил снеговиков. Я знал ее как старательную одноклассницу, дочь Учителя эм Марка — отцовского друга. Как безупречную отличницу — и смелую путешественницу, которая не боится драконов.

Но теперь я смотрел на нее другими глазами. Все в ней было иным, новым — и яркие вишневые прядки в шоколадных косичках, и темные решительные глаза, и тонкие умелые пальцы. Я заметил, какая она ладная, стройная, ловкая, как идет к ней простой наряд — серые бриджи с синим коротким плащом.

Страшные события последней ночи измучили меня. Тогда, под желтой луной, похожей на циферблат башенных часов, я думал лишь о том, как нам дотянуть до утра и выжить. Но сейчас, вспоминая о сражении в темноте, я поражался отваге и житейской мудрости нашей ровесницы. Вишня — настоящий боец, истинный друг, на которого можно положиться.

Но именно поэтому я не имел права ею рисковать. Это был мой путь. Если мне суждено погибнуть, пусть сгину один.

— Вишня, послушай… — я взял ее за руку.

Она шевельнула плечами, но не выдернула ладонь. Нахмурилась.

— Ничего не говори. Я все решила, не маленькая. Как ты пойдешь один — без меня, без Белки? Это же верная смерть! А вместе мы справимся. Да ты ведь и не путешествовал никогда, а мне приходилось… — она глянула на эм Реуса и опустила ресницы.

Я благодарно сжал ее пальцы — и она сжала мои.

— Ну что ж… Тогда мы пойдем вместе, — прошептал я. — Как-нибудь доберемся.

— Почему это — как-нибудь? — вдруг сказал эм Реус. — Не надо «как-нибудь». До Золотой поляны вам пешком много дней идти. Лес, горы, овраги. А на драконе — часов пять. Подброшу вас. Потом за тобой вернусь, — он посмотрел на расстроенного Пашку. — А оттуда вам через сухой лог — и к гномам.

Я торопливо кивнул, неловко сказав спасибо.

Собрались мы быстро. Погладили Пашкиного Снежка, потрепали Кузю по теплой огуречной морде.

— Счастливой дороги! — сказал Пашка. И отвернулся, обнял Кузину чешуйчатую шею.

Лететь на огромном, мощном, крепком Грае — не то, что на толстом вертлявом Кузе! Эм Реус сам подсадил нас, основательно пристегнул широкими ремнями, проверил, насколько надежно мы устроились. Ловко забрался на драконью шею, уверенно дернул поводья.

И вот тогда я испугался — будто молния ударила в сердце. Нет, не полета! К воздуху я уже привык, да и лететь на Грае — это все равно что сидеть на диване. Я подумал: а вдруг эм Реус обманывает нас? Говорит, что отвезет на Золотую поляну, а сам отправится прямиком в Светлый город. Обо мне-то ему, конечно, нечего заботиться. Но ведь Вишня — его племянница! Возьмет и доставит нас прямиком к дому Учителя эм Марка, чтобы не бродила его дочь по лесам, лугам и болотам.

Видимо, о том же подумала и Вишня, — оказывается, мы настроены на одну волну. Без колебаний она спросила эм Реуса:

— Дядя Реус, а вы нас, случайно, не домой везете?

— А если случайно домой? — передразнил эм Реус и поправил цилиндр. — Спрыгнете?

Грай уже набрал высоту, деревья внизу расстилались бескрайним пестрым морем.

— Дядя!

— Я честный торговец и честный человек! Я слово свое держу! — рявкнул вдруг эм Реус, обернувшись к нам. Его черные усы встопорщились от возмущения. — Конечно, надо бы вас в город вернуть. Но я обещания выполняю. Что толку тебя запирать, если все равно сбежишь? Это и родители твои говорили! Не тяни, мол, ее за собой. Насильно в город не волоки. Не простит нам. Как это у вас говорится? Безбашенные люди! И ты — безбашенная!

— Что есть, то есть, — облегченно вздохнула Вишня.

Мы не спали всю ночь, поэтому, прячась от дерзких утренних лучей, натянули капюшоны и, сами того не заметив, задремали. Очнулись от толчка — Грай приземлился на четыре лапы и зарычал, как сторожевая овчарка. В воздух взвился столб желтого пламени.

Я протер глаза, огляделся. Эм Реус не обманул — мы находились на круглой поляне, усыпанной незнакомыми золотыми цветами, еще не увядшими, свежими. Припекало болезненное осеннее солнце. Я спрыгнул с дракона, скинул плащ и подал руку Вишне. Она щурилась, сбрасывая обрывки сна, обнимала Белку, точно плюшевую игрушку.

— Здесь теплее! — заметила она.

— Потому что южнее, — недовольно отозвался Реус. Он снова стал сердитым, колючим, строгим. — Думай-ка, племянница. Думай. Может, со мной вернешься.

— Нет! — на плечах Вишни подпрыгнули косички.

— Ох упрямая. Жаль, не моя ты дочь.

Вишня благоразумно промолчала.

Эм Реус сунул нам котомку:

— Тут еда кое-какая.

— Но ведь вам с Пашкой тоже надо… — начал было я, но эм Реус посмотрел на меня так свирепо, что я не договорил.

— Про красное дерево на перекрестке помните? От него — направо, в сухой лог. В лес-чертополох не суйтесь. Там болота. Сгинете.

Мы кивали: помним.

Эм Реус тяжело вздохнул, потом сказал мне негромко:

— Смотри, парень, береги ее. И это… Сам берегись. Я чую, Колдун от тебя не отстанет. Знаешь, зачем он к тебе лезет? Есть у него причина!

— Какая? — похолодел я и понял, что сейчас решится большая загадка.

Глава 20

— Ночью Колдун признался — видно, злой был, усталый, вот и сболтнул. Говорит, много лет назад видение ему было: погибнет он из-за человека с облаком — Крылатым Львом. И человек этот Светлым городом будет править. А он, понятно, сам хочет властвовать. И жить хочет. Он ведь Колдун, а не вечный двигатель.

— Так ведь все равно не он правит городом, а Бобрикус… — ошеломленно сказал я.

— Что Бобрикус? — махнул рукой эм Реус. — Бобрикус… Болтун, кругляш, пешка. Что Колдун скажет, то и делает. Все знают.

— Мне кажется, эм Реус, что-то напутал Колдун. Или сон ему был не вещий, а дурацкий. Какой из меня правитель? Я хочу быть художником. А еще воином, как отец. И буду, если вернусь.

— Мне что? — сварливо отозвался эм Реус. — Будь художником, будь воином. Мой отец был купцом, я — купец, и сын тоже станет. Мы в правители не лезем, нам свое дело дорого.

— Спасибо, что сказали про Колдуна… — проговорил я. — И вообще, за все спасибо.

— Нет, оставь себе благодарности, — я видел, что эм Реус опять закипает, как самовар. — Жалко мне Анну-Викторию с тобой оставлять! Зеленый ты еще… Вы смотрите по сторонам! Не лезьте на рожон! И… вот что. Мы вас будем ждать. Молиться будем.

Обняв Вишню, он легонько взял ее за подбородок, еле заметно кивнул, что означало: «Ну? Может, все-таки, со мной?» Но Вишня, глядя на дядю заблестевшими глазами, уверенно покачала головой — «Нет». Эм Реус раздосадовано развел руками и еще раз крепко прижал ее к груди. Сильно хлопнул меня по плечу, вскочил на Грая и мгновенно набрал высоту. Мы смотрели в небо, пока черная точка не исчезла за горизонтом.

От Золотой поляны к сухому логу вела широкая протоптанная тропа — видно, здесь уже бродили чужедальние гномы. Но вскоре она затерялась среди буйных, свежих еще трав. Мы шагали долго, спину припекало желто-оранжевое осеннее солнце. Я снял плащ, перекинул через плечо. Путь предстоял неблизкий. Пахло листопадом и перепревшими травами, а крупные цветы, похожие на витиеватые крендельки, качали синими и белыми лепестками, тревожили приторным ароматом.

Мы шли долго и сначала пытались беседовать о пустяках (не сговариваясь, не заводили речь ни о Колдуне, ни о жутком подлунном происшествии), но потом решили беречь силы — их и так было немного после бессонной ночи. Тоненькая, решительная Вишня шагала быстро, но не суетливо, ловко переступала через коряги, легко перепрыгивала через ручейки. Она ни слова не сказала об усталости, но я все же подхватил ее вышитую цветами торбочку и повесил себе на плечо. Нахмурившись, Вишня сообщила, что прекрасно может нести вещи самостоятельно, но я возразил, что верну их, как только устану.

Золотую поляну миновали быстро, шагали мимо дубов и вязов, крепких, точно богатыри в золотых кольчугах. Однажды устроили привал — с удовольствием пообедали свежими, ароматными пирожками и ветчиной, припасенной для нас эм Реусом.

И все было хорошо. Только вот красного дерева мы так и не видели.

— Странно… — проговорил я. — Судя по карте, оно должно быть где-то рядом!

— Значит, скоро дойдем, — отозвалась Вишня. — Тропа здесь одна. Надо лучше смотреть по сторонам. Как переберемся через сухой лог, там уж Гномья слободка недалеко. Уверена, что чужедальние гномы не такие уж вредные, как о них говорят. Я знаю их язык, объясню, что к чему. Тогда они и накормят нас, и дадут…

— По шее, — спокойно завершил я.

— …Дадут выспаться! — возмутилась Вишня. — Будем оптимистами. Слушай, а почему у тебя настроение такое?

— Нормальное настроение. Просто ко всему надо быть готовым.

Я не хотел тревожить Вишню, но обстановка мне не нравилась. Мало того, что красного дерева не было и в помине, то тут, то там виднелась выжженная земля — будто какой-то глупый дракон плевался здесь пламенными шарами. Вокруг валялись обгорелые, покореженные огнем ветки.

— Давай-ка посмотрим, где мы находимся, — решил я. — Вишня, доставай карту.

— Сумка у тебя, — отозвалась она.

— Точно!

Я поставил торбу на обгоревший пенек, Вишня принялась копаться в ней, а я встревожился. Вишня, в отличие от подруг, никогда не кидала в сумку что попало, она, как и ее отец, любила порядок, и в школе у нее всегда можно было позаимствовать перо, карандаш или ластик. Вишня ничего не теряла, не забывала и готова была прийти на помощь любому рассеянному ученику.

Но сейчас вид у нее был растерянный. Она еще немного поперебирала вещи, потом, подумав, высыпала все на траву: небольшой сверток с одеждой, бутерброды в коричневой бумаге, розовую мыльницу, клетчатое полотенце, синюю ленту для волос… Но карты там не было!

— Подожди, как же так? — Вишня оторопело глядела на торбу. — Карта не могла потеряться! Не могла вывалиться! Все пуговицы у сумки на месте… Я ничего не понимаю, Лион.

Я тоже ничего не понимал, но сердце уже заныло от горестного предчувствия. Чтобы подбодрить Вишню, я сказал как можно спокойнее:

— Ну, ничего! Ничего… Может, мы на стоянке ее забыли. Или Колдун прихватил.

— Не знаю… — опустошенно отозвалась Вишня. — Не помню.

— Да ладно! — махнул я рукой. — Давай решать, куда нам идти. Ведь ничего не видно: ни красного дерева, ни тропинки… Пеньки одни.

— Лион, а вдруг кто-то нарочно сжег здесь деревья? — тихо предположила Вишня. — Кто-то нам мешает, сбивает с пути…

— И я даже догадываюсь, кто это! — угрюмо ответил я, вспомнив кроваво-красный берет Колдуна. — Вряд ли «добрый друг» оставит нас в покое.

— Но он пообещал дяде, что не тронет меня!

— Эх, Вишня! Можно ли верить обещаниям негодяя? Но если он и появится, то, скорее всего, ночью. Хорошо бы до темноты добраться до безопасного места. Кто знает, может, и красное дерево еще найдем…

Мы шли вперед, и вскоре меж дубов и вязов — красивых, крепких, золотых, но все-таки обычных — появились удивительные деревья. Они напоминали городские фонари — гладкие и ровные стволы завершались маленькими круглыми кронами. Листья искрились перламутром, распространяя мягкий серебряный свет.

— Какая красота! — восхитилась Вишня. — А ты еще хотел отправить меня домой с дядей Реусом! — вдруг весело возмутилась она.

Она подхватила охапку листьев и, улыбнувшись, кинула в меня пышной разноцветной россыпью. Листья, точно невиданные птицы, осели на плечах, тихо примостились в капюшоне. И я в долгу не остался — тоже бросил в Вишню пестрой осенней красотой. Вишня рассмеялась, шутливо защищаясь, вытянула вперед ладони — и ойкнула.

— Что такое? — испугался я. — Укололась чем-то?

— Лион, посмотри! — прошептала она и протянула руку.

В ворохе пестрых листьев искрилась белая капля — приглядевшись, я увидел, что это блестящий прозрачный камушек на тонкой золотой булавке.

— Лион, камень сверкает, как алмаз!

— Может, алмаз, а может, стекляшка, — пожал плечами я, осторожно взяв в руки крошечную вещицу. — Наверно, это гномье украшение. Твой отец говорил, что гномы — хорошие ювелиры.

— Интересно, кто его потерял?

— Кто потерял, не узнаешь, — сказал я. — Возьми себе.

— Нехорошо, — нахмурилась Вишня. — Это чужое.

— Так все равно же затеряется среди листьев, — резонно заметил я. — Когда придем к гномам, спросишь, чья штучка. Так и разговор завяжется.

— Ты прав! — согласилась Вишня и положила находку в карман плаща.

Мне показалось, что кроны над нашими головами зашелестели, хотя погода стояла безветренная.

Мы отправились дальше, но настроение отчего-то упало. Хуже всего было не то, что мы посеяли карту, — наши наручные часы, словно сговорившись, остановились. Думалось, что до ночи времени еще вагон, но сумерки обрушились мгновенно — точно на лес накинули черный шерстяной платок.

Деревья, похожие на фонари, вспыхнули зловещим фосфорным светом. Где-то пронзительно и горько зарыдала ночная птица. То и дело мелькали крупные, как воробьи, бабочки, и узоры на их крыльях вспыхивали загадочными и жуткими картинками: гладкими черепушками, узкими драконьими глазами, квадратными очками, ладонями с узловатыми пальцами.

Чувствуя, как подкатывает липкий страх, я разозлился на себя и, отломив от куста прут, принялся отмахиваться от назойливых гигантских насекомых. Откуда они только взялись? Осень же, пора бы в спячку! Пошуршав спичками, я смастерил факел. В свете огня лицо Вишни казалось очень бледным, а темные глаза — огромными, и мне вновь стало страшно. Не за себя — за нее.

— Не бойся, — как можно уверенней сказал я. — Эти твари только выглядят мерзко, а на самом деле безопасные. Смотри, они же не кусают нас. Пусть себе летают.

— Лион, вот бабочек я как раз не боюсь, — прошептала Вишня.

— Вот и отлично! — заявил я. — Тогда мы пойдем дальше. Хорошо, что деревья светят, как фонари. Волки и шакалы опасаются любого света. Да их почти нет в сухом логе.

— Я не хочу тебя огорчать, но мне кажется… — осторожно начала Вишня. — То есть я даже уверена…

— В чем?

— В том, что это не сухой лог!

— Почему? Земля вполне сухая.

— Лион, в сухом логе не водятся такие бабочки! — голос Вишни сорвался. — Или ты не читал учебник?

— Слушай, хватит! — разозлился я. — Мой отец говорит про уроки, твой — тоже, давай еще ты будешь.

— Да ничего я не буду! — обиделась Вишня. — Ты просто подумай! Как называются такие бабочки?

— Не помню… Болотницы вроде, — буркнул я, размахивая факелом. Ужасных бабочек становилось все больше, они гудели возле нас черным роем, вспыхивали странные картинки — одна противней другой: челюсть с неровным рядом зубов, оскалившаяся крыса и даже пухлый распахнутый кошелек. Крылья бабочки резво хлопали, и казалось, что чудовищный кошелек или защемит руку, или откусит голову.

Я с хрустом отломил новую ветку и сунул ее Вишне.

— Держи, пригодится. Знаешь, иногда не науки нужны, а просто палка. Чтобы махать.

— А еще голова. Чтобы думать! — в голосе Вишни было столько возмущения, что мне показалось, что она сейчас треснет веткой мне по затылку — я даже отстранился. — Лион, это бабочки-болотницы! Они живут возле болота! Около болота, понимаешь? А в сухом логе нет болот. Мы попали в лес-чертополох, поздравляю!

— Не паникуй, разберемся, — как можно уверенней сказал я.

— Разберемся? — ахнула Вишня. — Некогда! Надо возвращаться назад, и побыстрее!

Вишня была права — если мы забрели в лес-чертополох, нужно бежать сломя голову. Ведь здесь водятся болотища — опасные и жестокие твари, о которых я наслышан с детства.

По лесу распространился едва уловимый затхлый запах. С каждой минутой он сгущался, проникал в нос и в горло, то и дело вызывая неутолимый кашель. Отец говорил, что возле болот стоит отвратительная вонь, и я понял, что он не преувеличивал. Откуда-то несло протухшей половой тряпкой и подгнившими помидорами. Мерзких мотыльков становилось все больше, они носились возле нас, как кометы, звонко хлопали уродливыми крыльями с фосфорными картинками, и от каждого нового хлопка заходилось сердце.

Я размахивал веткой, точно мечом кавалериста, — настоящий меч так и висел на поясе. Гадкие бабочки разлетались россыпью длинных смазанных огоньков.

— Вишня, не бойся. Выберемся как-нибудь.

Мне никто не ответил.

— Что молчишь? — я вновь вскинул и раскрутил гибкую ветку, от чего бабочки в панике разлетелись, шумно хлопая крыльями. — Ничего, продержимся! Главное — переждать ночь. И вообще…

Я оглянулся — и вскрикнул. Зашвырнул в траву бесполезную ветку, выхватил меч. Я увидел то, что иногда, в плохом настроении, рисовал черными и зелеными карандашами, вспоминая небогатые на подробности отцовские рассказы. Про болотную нечисть он говорил, зацепи змею за хвост, довольно часто, и я сразу понял, что это она… или оно?

Крупное, выше взрослого человека, усыпанное бородавками чудище качало, как маятником, увесистой жабьей башкой. Оно разевало кривую, словно наспех разрезанную ножом, пасть, полную мелких острых зубов и мигало бесчисленными глазами-точками. Бурый, в пятнах, уродец — телом то ли жаба, то ли жук, то ли выброшенная на берег рыбина — крепко стоял на двух перепончатых лапах, длинных, точно ходули, а мохнатыми щупальцами, как скрюченными руками, сжимал горло бьющейся, извивающейся Вишне.

Бесчисленные глаза монстра глядели во все стороны бессмысленно, стеклянно и тупо, но хищная пасть разевалась все шире, и оттуда выскакивало острое раздвоенное жало. В бессильной панике металась несчастная облачная Белка.

И я подумал…

Глава 21

…Нет, ни о чем я тогда не подумал. Я даже не вспомнил, что прошлой ночью Вишня так же оказалась в лапах Колдуна, — некогда было проводить параллели. Издав бешеный боевой клич (на самом деле вопль ужаса), я выставил вперед меч и ринулся на чудовище.

Болотище было выше, крепче, сильнее меня, но я готов был биться с ним до конца, рубить клинком и рвать голыми руками. Чудище проворно отклонилось от нелепого взмаха, но ослабило хватку, — Вишня упала на траву, хрипя отползла в сторону.

Но радоваться было рано — монстр дотянул щупальца до моего плаща, зацепил, поволок к себе по колючкам. Я понял: если болотище прижмет меня к земле, все будет кончено. Пытаясь садануть по мохнатым лапам, я промахнулся, — несмотря на габариты, чудовище оказалось ловким. Погибнуть в жирном пупырчатом брюхе мне вовсе не улыбалось, и я вскинул клинок… «Бей болотище по зубам!» — в воспаленной памяти всплыло давнее отцовское наставление.

Коричневые зубы чудища клацали рядом, пасть походила на громоздкий квадратный чемодан, полный острого щебня. Заорав, что было сил, я вознес клинок и воткнул его куда-то между клыками. Меч закачался в морде монстра, точно гигантская зубочистка, болотище взревело, всплеснуло щупальцами, выпустило мой плащ. В последнем рывке я выдернул клинок из пасти чудовища — оно обмякло, осело, точно сдувшаяся игрушка для плавания, и я с изумлением понял, что наконец-то все сделал правильно.

— Ты как? Давай руку! — я кинулся к Вишне, помог ей подняться.

— Я — ничего… — просипела она.

— Бежать можешь? Вдруг оно очухается….

— Могу…

Забросив в траву котомку и расшитую торбочку (ох, не до них было в ту минуту!), я крепко сжал Вишнину ладонь. Мы неслись куда-то через бурелом и овраги, не разбирая дороги, забыв про карты и схемы, про тропинки, полянки и ориентиры. То чудище, видно, так и осталось там, где я его приложил, но из-за дерева-фонаря на нас выскочило другое болотище, а потом и третье.

То еще удовольствие — мчаться во весь опор, когда позади пыхтят, ревут, хрустят ветками мерзкие пупырчатые твари! Мы побили все рекорды — хоть завтра на чемпионат! Облачная Белка Алька едва поспевала за нами. Болотные монстры оказались упорными в порыве изловить добычу, но бегали они, к счастью, плохо. А мы с Вишней частенько побеждали в школьном кроссе, поэтому сумели от них оторваться.

Но у Вишни кончались силы, я чувствовал это по тому, как ослабла ее ладонь, как тяжело она дышит.

— Не могу больше… — простонала она. — Всё, не могу.

— Вишня, держись! Главное, отбежать подальше от болота … — запыхавшись, пробормотал я. — Смотри, уже бабочек меньше стало.

Я сказал это, чтобы успокоить ее. Жутких мотыльков становилось больше! Они кидались на нас, размахивая фосфорными крыльями, лезли в лицо — то ли сбивали с пути, то ли, наоборот, куда-то направляли.

Вспышка — луна. Вспышка — дракон. Вспышка… глаза! Я сразу понял, чьи эти глаза! На крыльях отразились жуткие глаза, которые я сразу узнал: черные точки-перчинки, красные прожилки — будто белков вовсе нет, набухшие морщинистые веки.

«Бабочки отражают то, что видели», — всплыло в мыслях. Значит… Да и черт с ним!

Очень беспокоила меня Вишня — я понял, что она и вовсе не способна уже о чем-то рассуждать и даже смотреть по сторонам. Опершись о шершавый, побитый насекомыми ствол громадного, как дом, дуба, она тихо сползла на пожухшую листву, пахнущую сыростью и плесенью. Села на корточки, прислонилась к дереву, закрыла лицо руками.

— Вишня, не плачь только, — торопливо сказал я, стараясь не смотреть назад, где уже слышался жуткий треск сучьев. — Садись ко мне на плечи, я понесу тебя.

— Далеко ли унесешь, — безнадежно пробормотала Вишня.

— Ну… как получится. У меня еще есть силы! — приободрившись, проговорил я.

Топот приближался, и Вишня, всхлипнув, выдохнула:

— Я просто так не дамся! Я буду биться!

Я крепко схватился за рукоятку меча. В фосфорных отсветах деревьев тускло поблескивал отточенный клинок, перепачканный мутной гнилью болотища.

— Ты не будешь биться, — хрипло сказал я. — Это я буду. А ты… Ты залезай на дерево. Смотри, нам повезло, — это обычный дуб, а не голая труба с огнями… Забирайся повыше! Я отгоню их — и тоже залезу.

Не расслышав, что ответила Вишня, я подхватил ее (легкая какая!) и подсадил на крепкий кряжистый сук.

Ужас, тревога, ярость, отчаяние — все куда-то исчезло. Был я — и был меч.

Ждать долго не пришлось. Сухой хруст сучьев возвестил о том, что чудовище обнаружило нас — я отчетливо видел его корявый силуэт в жидком холодном свечении. Болотище вынырнуло из тьмы и с ревом выкинуло в мою сторону липкие мохнатые щупальца. Клацнули игольчатые зубы, скривилась тупая жабья морда, надвинулся кровожадный оскал…

«А ведь меня сейчас не будет!» — простая мысль прокатилась внутри скользкой горошиной. Я, что было сил, махнул мечом.

Безобразный рык заставил меня еще крепче сжать рукоять клинка, но это был рёв умирающего зверя-убийцы. Клинок угодил в бородавчатую шею. Мерзкий монстр, захрипев, повалился на палые листья. И затих.

Мне бы собраться, сконцентрироваться, понимая, что с минуты на минуту тут появятся его собратья, но мысли путались, голова кружилась, точно я прокатился круг-другой на самой резвой карусели. Я тяжело прислонился к шероховатому дубу.

— Лион, забирайся скорее наверх! — отчаянно крикнула Вишня.

Стараясь не глядеть на мертвое болотное чудище, я подтянулся на руках, забрался в развилку. Прикоснулся лбом к сырой, черной, морщинистой дубовой коре.

— Что ты? — обеспокоенно дотронулась до моего плеча Вишня. — Ранен?

— Нет. Просто противно… убивать.

Если бы Вишня начала успокаивать: мол, что ты, это же не человек и даже не зверь, а вонючее болотное чудище, убийца, живоглот, людоед, мне не стало бы легче. Но Вишня только произнесла тихо:

— Конечно, противно, Лион. Твоему отцу тоже было противно. Но он много раз спасал от нашествия тварей наш Светлый город. А ты спас меня. …Спасибо.

Горячее чувство, сладкое, точно свежезаваренный чай, согрело сердце. Мне захотелось обнять Вишню, коснуться косичек с яркими прядками. Но она тонко вскрикнула:

— Лион! Ты слышишь? Они здесь!

Я приподнялся, вглядываясь в сумеречную даль, и увидел, что лесное пространство наводняют уродливые пупырчатые существа с щупальцами и жабьими мордами. Они надвигались со всех сторон плотной рычащей толпой, и кусты, ломаясь, стонали под их тяжелыми лапами.

— Буду рубиться, — сцепив зубы, процедил я и ухватистее взял меч.

— Нет, их слишком много! Давай заберемся повыше!

Вишня была права — другого выхода не было. Помогая друг другу, мы цеплялись за острые сучья, раздирали ладони, пытаясь залезть вглубь раскидистой кроны. И только облачная Белка Алька — на то она и Белка! — легко перелетала с одной ветки на другую.

А внизу бушевали болотные чудища. Они заметили сраженного мечом сородича и заревели еще гуще — рёв превратился в леденящий вой. Нет, они не оплакивали собрата — болотищам неведома жалость. Бородавчатые монстры поняли, что их неудачливый соплеменник упустил добычу, а они-то уж точно ее добудут.

Гигантские двуногие жабы выбрасывали в нашу сторону длинные, как веревки, раздвоенные языки, и их многочисленные глаза мигали обезумевшими фонарями. Они не умели лазать по деревьям, зато прыгали высоко, точно на пружинке. И хотя Вишня, преодолевая кашель, закричала: «Не достанете! Никак не достанете!», я вовсе не был в этом уверен.

Когда раздавался металлический стук громадных челюстей и зловеще вспыхивали глаза — мутные огоньки, во мне темной пеной накипал ужас. Я мысленно перешагивал через эту пену, размахивая мечом, но это только раззадоривало чудовищ. «Как бы не навернуться, — с опасением подумал я, цепляясь за ветку. — Неловкое движение — и всё, привет. Я — чей-то поздний ужин».

— Ой, Лион! — вдруг вскрикнула Вишня, и у меня зашлось сердце — неужели уродливая тварь все-таки дотянулась до нее? Я рванулся туда, едва не полетев вниз, и тут заметил, что Вишня заглядывает в большое дупло с острыми краями.

— Мы спрячемся, переждем до утра! — Вишня торжествовала.

Подтянувшись на крепкой ветке, я посмотрел в густую опасную черноту. Это могло быть спасением. Но если дерево трухлявое, мы рухнем вниз. Тогда болотища мигом раздерут кору, выковыряют нас, как изюм из булки. И будет у них новое блюдо: «Людишки в древесном соусе».

Ничего этого я Вишне, конечно, не сказал. Только шепнул: «Скажи Альке, чтоб подсветила…» Облачная Белка отреагировала мгновенно, тускло вспыхнула и отважно нырнула в непроглядную мглу.

— Я заберусь первым и подам тебе руку, — сказал я Вишне. Глянул в дупло — не поверил своим глазам. Вниз вела лестница — и не какие-нибудь расшатанные занозистые ступени, а добротно сваренные и надежно закрепленные металлические перемычки. Она походила на спортивные стенки, крепко прикрученные в школьном зале. Лестница поблескивала серебром и манила.

Лицо Вишни просветлело:

— Вот чудо! Пойдем скорее!

— Подожди… — замялся я. — А если… — но вспомнил звук клацающих челюстей и тут же махнул рукой. — Ладно, пойдем.

Мы спускались долго, очень долго, будто шли вниз великанской трубы. Я шагал первым, за мной — Вишня, Белка светила нам, изображая ночник. Саднили ободранные в схватке ладони, неизвестность железным кольцом сжимала голову. Но лучше уж оказаться в тайном подземелье, чем в гнилой пасти болотища. И, где бы мы ни были, у меня есть меч. Есть меч.

Не знаю, сколько прошло времени, когда по глазам, приспособившимся к размытым сумеркам, больно ударил поток сочного желтого света. Я спрыгнул с последней ступеньки, подал Вишне руку и с изумлением увидел, что мы находимся в просторном круглом зале, озаренном огнями сотен свечей в золотых канделябрах, что отражались в многочисленных зеркалах.

И я бы восхитился, как маленький мальчик, попавший в чудо! Да только вот лестница, по которой мы спускались, щелкнула, сложилась и исчезла, будто ее и не было. Щелк — и захлопнулся люк, да так, что в высоком сводчатом потолке с лепниной (откуда только он взялся, потолок?) не осталось никакой щели.

Вишня тоже не ликовала — она пыталась запахнуть помятый, пыльный, разодранный в ошметки синий плащ и, наконец, удрученно махнув рукой, намотала вокруг пояса длинный клетчатый шарф. Ее косы растрепались, щеки раскраснелись, но мне она нравилась такой, какая есть. И с каждой минутой — все больше.

Чтобы прогнать ненужные мысли, я тряхнул головой и громко сказал:

— Интересно, куда мы попали? На карте, вроде бы, не было этого места. Может, это подземелье гномов?

— Я думала, что гномы в подземельях добывают руду и алмазы, а не танцуют вальсы… — пробормотала Вишня, стараясь не глядеть в многочисленные зеркала, где хмурилось вовсе не парадное ее отражение. Я, конечно, тоже был перепачкан и встрепан, как бродячий кот. Волосы, и без того взлохмаченные, вздыбились, и я стряхнул с них сухие листья. Лицо было расцарапано, руки — ободраны, одним словом — тот еще герой.

— Не так важно, чей этот зал. Главное, что сделали его разумные существа, а не тупые болотища, — заметил я. — Свечи не оплыли — значит, зажгли их недавно. Пойдем, поищем хозяев. Вдруг нас не выгонят и даже накормят.

— Ты можешь думать о еде? — вскинула брови Вишня.

— Конечно, — не смутился я. — Раз мы сами не стали едой, то почему бы о ней не подумать?

Вишня сумрачно промолчала, плотнее подтянув клетчатый шарф.

Осторожно ступая по сияющему скользкому паркету, мы с изумлением разглядывали стены, обитые желтым шелком с вышивкой в виде крошечных розовых тюльпанов, любовались витиеватой лепниной на потолке и пухлыми ангелочками с бессмысленными пустыми глазами. Мы не видели такой красоты — в нашем городе даже торговцы жили попроще. Высокие окна прикрывали тяжелые золотые портьеры с пышными коричневыми кистями.

— Интересно, что за ними? — обернулась ко мне Вишня и не раздумывая раздвинула занавеску.

Но за глянцевыми рамами ничего не было видно — все застилал плотный сливочно-белый туман.

— Странно… — проговорил я — и схватил Вишню за руку, затянул за портьеру. Потому что зал начал наполняться людьми.

Глава 22

Дамы с высокими, как паруса, прическами, в платьях, похожих на перевернутые бутоны роз, и кавалеры во фраках неслышно выплеснулись из бесшумных дверей и элегантно заскользили по залу. Лица неведомых танцоров скрывались за одинаковыми черными маскарадными масками.

Полилась музыка — звонкая, но простая, будто кто-то отстукивал незамысловатую мелодию на металлофоне.

— Вот это да! — восхитилась Вишня, выглядывая из-за портьеры. — Я про такие балы только в книжках читала.

В Светлом городе праздники были шумными, пляски — немудреными, наряды — практичными. Зато лица мы никогда не прятали за масками! И, честно говоря, наши танцы, посвященные прибытию цветных облаков, были куда веселее. Лучше уж пойти вприсядку, как мог, войдя в раж, мой отец, или отбить чечетку — так умел Грон (эх, Грон!). А церемонные поклоны, приседания и повороты мне были не по вкусу — разве что Пиона Прекрасная чувствовала бы себя здесь как рыба в воде.

С горечью я подумал о Крылатом Льве — пока не найду его, не будет у меня праздника! Но безумная тревога таяла под пылающими свечами. После жуткого леса мы оказались в тепле, красоте и уюте. Здесь нет ни болотищ, ни жутких бабочек, ни Колдуна. Так почему бы не позволить себе кусочек радости?

— Слушай, Вишня, хочешь потанцевать? — решился я. Еще пару дней назад мне бы это и в голову не пришло, ведь я воспринимал ее как сестренку или просто товарища. А с «просто товарищем» какие танцы?

Вишня посмотрела на меня, будто впервые увидела. С тоской глянула на свои перепачканные бриджи, на клетчатый шарф, прикрывающий дырку на синем плаще.

— Ты что… Вот так?

Но я видел, что она обрадовалась, улыбнулась, поправила косички. Заиграла новая музыка (не то вальс, не то скрежет с претензией на гармонию), я поклонился Вишне, за церемонностью скрывая смущение, и она, зарумянившись, кивнула в ответ. Белка, превратившись в алый туман, скользнула ей в капюшон. Я обнял Вишню за талию, и мы заскользили по паркету, не глядя на таинственных людей в черных блестящих масках.

Это было абсолютным безумием — танцевать после двух страшных ночей, схватки с Колдуном, битвы с болотищами. Танцевать перепачканными, в изодранных одеждах, нежно сжимая окровавленные, исцарапанные ладони. Танцевать, когда вокруг кружат то ли люди, то ли куклы, то ли призраки.

Но тогда я видел только Вишню, ощущал тепло ее ладони, слушал, как бьется сердце, и погружался в какое-то новое, сильное, неведомое чувство. По краешку сознания скользнуло далекое воспоминание о Пионе — и тут же растворилось в тяжелых туманных зеркалах. Что мне эта кукла Пиона, когда рядом такая живая, простая и милая девчонка?

Я хотел сказать Вишне, что она мне ужасно нравится, но только крепче сжал ее пальцы. Музыка резко оборвалась, будто кто-то сорвал иглу с граммофонной пластинки. Медленно распахнулись роскошные, с бронзовыми завитками, двери — и галантные кавалеры с блистательными дамами поплыли к выходу. На нас так никто и не обратил внимания. Но в тот момент мы тоже никого не замечали.

Будто очнувшись от наваждения, Вишня пробормотала:

— Лион, что же все-таки происходит? — и я, испугавшись, увидел ее слезы. Она перехватила мой растерянный взгляд, торопливо вытерла ресницы и проговорила: — Не обращай внимания. Просто я… как Золушка. Но у нее хоть хрустальные башмачки были.

Я понял ее. Когда Вишня танцевала, ей казалось, что на ней такое же шелковое платье, как у красивых дам. Но теперь она снова видела в зеркалах свое отражение — грязные щеки, драные бриджи, потрепанный плащ, подвязанный шарфом. И дырка на левом плече.

— Ты, наверно, замерзла, — нелепо сказал я. Снял свой плащ и набросил на Вишню — видел, как ей хочется прикрыть оголенное плечо. Она не стала ломаться, благодарно кивнула.

— Пойдем за ними, — я кивнул в сторону распахнутых дверей. — Эти танцоры, конечно, странные, но вдруг там есть кто-нибудь поумнее?

— Пойдем, — секунду помедлив, согласилась Вишня. — Мы ведь тоже странные. Занесло нас из родного города неведомо куда.

— Жалеешь?

— Что ты!

Взявшись за руки, мы поспешили шагнуть в двери, больше похожие на громадные ярмарочные ворота. Но, едва мы вошли, створки с оглушительным треском захлопнулись.

— Все в порядке, — бодро заявил я (а сердце колотилось!). — Танцы кончены — дверь на замок. Идем!

Мы оказались в квадратном помещении, похожем на прежний бальный зал, только гораздо меньше. Из него двери вели в другую комнату, потом — в третью. Казалось, что нет конца этой анфиладе. Роскошные спальни — мягкие ковры, тусклые светильники, кровати с атласными балдахинами. Гостиные с каминами, диванами, напольными вазами. Квадратные переходы без мебели — только разноцветные подушки накиданы на полу.

Некоторые комнаты были пусты, в других находились люди в черных масках. Сначала мы вздрагивали, сталкиваясь с ними, здоровались, пытались заговорить, но они игнорировали нас и занимались своими делами.

Господа в черных масках выводили на рояле мощные пассажи, рисовали — набрасывали на холст разноцветные кляксы, а одна дама, когда мы решились задать ей вопрос, подхватила подол с кринолином и резво прошлась по комнате колесом. Завершив гимнастический этюд, дама, как ни в чем не бывало, устроилась на диване, расправила складки пышной юбки и уставилась в пустую стену с таким любопытством, будто видела там цирк-шапито. На ее лице тоже поблескивала маска — гладкая, точно приклеенная.

— Дураки они все, — раздраженно бросила Вишня, кинув взгляд на странную даму. — Лион, надо выбираться отсюда. А то сами такими же станем.

— По крайней мере, я точно не буду крутить колесо. Это упражнение мне никогда не давалось, — проворчал я. — Но ты права, нам лучше уйти. Только сначала все-таки поесть бы. Интересно, чем питаются эти граждане? Куча комнат, и ни одной столовой. И кухни нет. И — да, я опять про еду!

— Да ладно, я бы тоже перекусила… — призналась Вишня.

— Приветствую вас, дорогие гости! — мы остолбенели, когда в очередной комнате, похожей на маленькую гостиную в приятных кофейных тонах, навстречу нам поднялась дама в богатом черном наряде. Она, как и прочие, прятала лицо за маской (только не черной, а золотой), но, по крайней мере, не молчала, и это нас приободрило. К тому же загадочная госпожа назвала нас гостями, а не разбойниками, хотя мы без приглашения вторглись в тайное подземное жилище.

Мы поспешно поклонились.

— Здравствуйте. Меня зовут Лион, а это Вишня… Анна-Виктория. Рады услышать вас. Все остальные здесь слишком молчаливые.

Дама рассмеялась — точно по клавесину прошлась тонкими-звонкими пальцами.

— Я — Урсула, — представилась она. — Вы правы, наши обитатели не терпят пустословия. Но это великолепно! Говорить — это значит жаловаться, ворчать, страдать, делиться печалями… Либо вспоминать приключения, которые, по сути, те же проблемы! А у нас нет забот. Нет трагедий. Нет горестей.

— У вас — это у кого? — исподлобья глянула Вишня. Но Урсула, будто не расслышав вопроса, с воодушевлением продолжила:

— Поразмыслите сами. Если всё превосходно, если всё вокруг радует, стоит ли о чем-нибудь говорить? Зачем вспоминать о негодном?

— Да, в этой красоте про мерзких болотищ и вспоминать не хочется! — некстати сказал я. — А ведь они где-то рядом…

— О, молодой человек! — Урсула картинно вскинула руки. — Прошу вас, не заводите речь о столь низменном и ужасном!

— Но болотища действительно мерзкие, — поспешила поддержать меня Вишня. — Вы-то сами их видели?

— Не видела и даже слышать не хочу! У нас не говорят о том, что неприятно. Пустословить здесь не рекомендуется. И слово «мерзко» не приветствуется!

— А слово «суп» у вас приветствуется? — набрался нахальства я. — А компот?

— Суп, компот… — Дама огорченно покачала головой. — Как скучно, примитивно! Золотой десерт, изысканный делишес — вот чем нужно радовать себя каждый день! Прошу за мной!

Она легко отодвинула занавеску, за которой, как мне думалось, пряталось очередное бессмысленное окно, изящно взмахнула рукой — и мы оказались в небольшом овальном зале, посреди которого красовался круглый стол, покрытый ослепительно белой скатертью. Искрились хрустальные бокалы, серебряные и золотые тарелочки. Незнакомые яства были обильно украшены зеленью и выглядели очень аппетитно.

Мы с Вишней переглянулись.

— Я не могу сесть за стол в таком виде… — огорченно проговорила Вишня, разглядывая перепачканные пальцы.

Мне, если честно, наплевать было на мой вид. Я хотел есть и с удовольствием схватил бы хоть ломоть хлеба. Но Урсула одобрительно кивнула и красивыми жестами указала направо и налево — черные портьеры колыхнулись, точно от сквозняка. С обеих сторон показались неплотно прикрытые двери.

— Обновитесь! Станьте героями новой сказки! — торжественно воскликнула она.

Слова про «героев сказки» мне не понравились — в детстве я увлекался волшебными историями, и они всегда были жутковатыми. Поэтому с некоторым опасением заглянул за правую дверь. Но там не было ничего особенного — разве что золоченая ванна, полная воды, да долговязая вешалка на крепкой бронзовой ножке. На вешалке покачивался новый нарядный костюм. Стопка белых полотенец возвышалась на высоком, ладно сколоченном табурете. На полке стоял узкий кувшин.

Вишня, открывшая дверь слева, обрадовалась:

— Ой! Душ!

— Обновляйтесь! — снова призвала Урсула.

Я с наслаждением помылся — крепко намыливался, обливался горячей водой, которая, вот удивительное дело, не заканчивалась в узком кувшине, но и не переливалась через край ванны. Растираясь докрасна мохнатым полотенцем, я с сомнением думал, что же надеть, — рубашка, штаны и плащ были испачканы и истрепаны так, что самый искусный портной не смог бы привести их в порядок. Но тут скрипнула, будто вздохнула, вешалка, и склонилась ко мне, как подломленное дерево. Я попытался подтянуть, подладить ее, но вешалка вздыхала горше, кланялась ниже. Черный костюм с белоснежной плоеной рубашкой оказался возле моих глаз, и я с замиранием сердца осознал, что эта длинная металлическая штуковина настойчиво предлагает прилично одеться.

Видно, все верно понял — едва я надел свежее белье и вырядился в бархатный наряд, вешалка, приосанившись, выпрямилась и даже одобрительно кивнула.

«Ладно, сказка так сказка!» — махнул я рукой и деловито переложил все, что было, в карманы новой одежды.

Возле ванны поблескивало круглое зеркало. Я вытер мохнатым полотенцем запотевшее стекло — и отшатнулся. Мне показалось, что чужой наряд состарил меня, даже лицо стало чужим.

С опасением глянув на настойчивую вешалку, я торопливо содрал с себя фрак, бросил на табуретку. Слегка побаивался, что «железный гардеробщик» треснет меня по спине за самоуправство (палка крепкая, мало не покажется!). Но обошлось — вешалка лишь застонала и покачнулась. Я одернул жилет, засучил рукава отутюженной рубашки, встрепал влажные волосы, и они снова вскинулись привычной русой копной. И шагнул в зал.

— Вот теперь вы достаточно хороши! Пожалуйте к столу! — сладко проговорила Урсула.

— А Вишня? — нахмурился я.

— Будет, будет! Не так скоро.

Я подумал, что девчонкам требуется гораздо больше времени, чтобы прибрать себя, причесаться и нарядиться, поэтому спокойно оглядел стол, где появилась новая посуда.

Призывно манили крошечные хрустальные лодочки с красной икрой и изящные сухарницы с аппетитно поджаренным хлебом. Поблескивали ослепительно белые тарелки с золотистым омлетом и фарфоровые квадраты с тоненькими ломтиками ветчины. Были и другие блюда — непонятные, но заманчивые.

Откусив кусочек белого сыра (горьковатого, резинового), я подумал мельком: «Как бы не отравили». Наесться яствами было сложно — слишком уж крошечные порции. Меня порадовал бы скромный тазик домашней лапши или неглубокое корытце обжигающего рассольника, да выбирать не приходилось.

Удивительно, но после кусочка какой-то засыпанной зеленью снеди (красивой, но совершенно безвкусной, точно обрывок шелка пожевал) мне и вовсе расхотелось есть. Да и Вишня все не появлялась, и мне это уже не нравилось.

Я подлил морса (кислого, как недозревшее яблоко, — здешние повара явно ничего не смыслили в готовке) и искоса глянул на Урсулу. Она преспокойно пила кофе из игрушечной голубой чашки и, казалось, не смотрела в мою сторону. Хотя разве разберешь за маской, куда она смотрит.

— Госпожа Урсула, отчего Вишня задерживается? — наконец не выдержал я.

— Что значит — задерживается? — пожала плечами Урсула, пригубив кофе. — Времени сколько угодно. Час, два, десять. Век, два, десять… Нет нужды спешить.

— Не знаю, что вы хотите этим сказать, но у нас времени немного, — возразил я, вспомнив старый фолиант и фигурку человечка, растаявшую под часами. — Мы отдохнем и отправимся дальше.

Я действительно не собирался надолго оставаться в этом, безусловно, приятном, но невероятно странном месте. Мне думалось, что нам с Вишней стоит от всего сердца поблагодарить радушную хозяйку, посидеть немножко на одном из бархатных диванов, а потом подняться из щедро освещенного подземелья в обычный мир — опасный, но все-таки знакомый.

Надо только подгадать так, чтобы выбраться отсюда на рассвете. Ночью на воле бушуют болотища, а при утреннем солнце есть все шансы благополучно миновать лес-чертополох и выйти к Гномьей слободке.

Урсула аккуратно поставила чашечку на скатерть.

— Да, вы отправитесь дальше… — произнесла она, будто читая мои мысли. — Дальше по коридору. У нас бесчисленное количество комнат. Места, как и времени, предостаточно.

— Не понял вас, — нахмурился я.

— Ничего страшного. Скоро поймете.

Мне не понравился ее тон (он стал заметно холоднее) и ее туманные слова, и то, что она угадала, о чем думаю. Но не собирается же эта красавица Урсула держать нас здесь до скончания века? Зачем мы ей сдались, нахлебники? Однако больше меня беспокоило то, что Вишня так и не появилась, да и облачной Белки Альки нигде не было видно.

— Да вы угощайтесь, угощайтесь! — Урсула подвинула хрупкую тарелочку с крупными черными и красными ягодами. Решив, что это смородина, я взял одну ягодку, посмотрел на нее — и ахнул.

— Госпожа Урсула, ваш повар сошел с ума! Это же волчьи ягоды! А вот эти черные — вороний глаз! — блеснув ботаническими познаниями, я мысленно поблагодарил Учителя эм Марка за то, что научил разбираться в ядовитых растениях.

— Мне известны эти наименования. Но почему они вас смущают?

— В смысле — смущают? Это же отрава! Как мухоморы!

— Мухоморы прелестны, — невозмутимо отметила Урсула. — Их шляпки блистательны, а вкус неповторим. Отведайте это желе! Главный компонент — грибы, но вы ощутите свежую ореховую нотку.

Она указала на серебряную мисочку, полную колыхающейся бордовой жижи, и я почувствовал, как горлу подкатывает тошнота.

— Госпожа Урсула, вы… вы… — я не мог подобрать подходящих слов, не решаясь перешагнуть через барьер уважения к хозяйке неведомого пространства. — Вы знаете, я такое не ем! — я судорожно вспоминал, что же успел проглотить с отвратительного стола. К счастью, кроме кусочка подсохшего горьковатого сыра и глотка морса я почти ничего не попробовал. Но вдруг и они состряпаны из какой-нибудь гадости?

— Совершенно зря не едите! — укорила Урсула.

— Но ведь это отрава! Яд!

— Что — яд? Что — смерть? Ничего. Ведь вы уже шагнули в ее тайные чертоги…

Не знаю, во что я там шагнул, но то, что вляпался по уши в очередное, как бы помягче сказать, приключение, уже понял. Стараясь не вскипать, я выпрямился, положил вилку на стол и тихо произнес:

— Где Вишня? Ответьте мне. Где? Вишня?

— Я предлагаю вам отведать иные лакомства, — бесцветно сказала Урсула. — В чертогах нет ни вишни, ни черешни.

— Ни прочей смородины! — перебил ее я. — Хватит уже, вы прекрасно меня понимаете! Вишня где? Анна-Виктория?

Урсула не ответила, а я, забыв про приличия, рванулся к маленькой двери слева — но она на моих глазах слилась со стеной, будто ее и не было. Я, что было сил, треснул по обитой шелком поверхности. Израненную в битве с болотищем ладонь пронзила жгучая боль.

— Отпустите Вишню! — заорал я. — Я же все равно ее найду!

Оглянувшись назад, я остолбенел: хрустальная и фарфоровая посуда приплясывала, точно при легком землетрясении, а потом и вовсе принялась подскакивать, издавая гулкий звон. Тарелки и блюдца крутились бешеными волчками, падали, разбивались. Блюда переворачивались на скатерть, оставляя грязные масляные разводы.

Тяжелый хрустальный кувшин, изобразив безумную птицу, кинулся на меня, плеснул в лицо кислый розовый морс — и подлетев, точно на пружинке, ударился о потолок, где тут же образовалась уродливая клякса.

Словно выполнив важную задачу, кувшин с грохотом свалился на пол и разлетелся на тысячу искристых осколков. «Хорошо, что не на голову», — успел подумать я, прежде чем глаза залепила вязкая вонючая каша, похожая на протухшую овсянку.

Наспех утерев лицо, я машинально схватился за рукоятку меча, хотя не слишком понимал, с кем воевать — с кашей, морсом, ветчиной?

Урсулы за столом уже не было — я и не заметил, как она исчезла. В бешенстве рубанув клинком по столешнице, я расколошматил миску с мухоморами и пузатую супницу, что, как одуревшая, вертелась вокруг своей оси, злобно поплевывая жирным зеленым бульоном.

Я бы разнес все вокруг, но посуда замерла. То, что не успело разбиться, притворилось обычной кухонной утварью. В комнате появился закутанный в серое человек в черной маске, — видно, служитель. Равнодушный и холодный, как камень, он принялся собирать на серебряный поднос черепки и осколки.

Но я не глядел в его сторону. Я смотрел на белоснежную скатерть, по которой растекались розовые капли морса. На моих глазах они сливались, склеивались, складывались в буквы — и то, что я прочел, сначала меня озадачило, а потом поразило.

Урбе денс… Урбе денс!

Эм Марк учил нас латыни, и, хоть я не особенно впитывал знания, все же понял, что это означает.

Урбе денс. Город берлог.

Госпожа Урсула? Госпожа Медведица! Вот что означает ее имя на латыни.

— Вишня! Ты где?! — заорал я что было сил и кинулся вон из столовой.

Глава 23

Двери хлопали, как крылья громадных птиц, я толкал их кулаками, а кое-где пинал сапогом, чтобы быстрее раскрылись, но ни в крошечных комнатушках, ни в великолепных залах не мог найти Вишню. Люди в черных масках по-прежнему не обращали на меня внимания. Мужчины и женщины, точно механические куклы, вяло танцевали, пытались петь — визгливо тянули высокие, режущие ухо ноты, рисовали на холстах бессмыслицу.

За белой с желтыми цветами дверью катались на коньках мужчина в длиннополом сюртуке и женщина в широкой юбке, украшенной неправдоподобно огромным бантом. Я заскочил туда, не веря своим глазам, — и тут же поскользнулся. С грохотом рухнув на настоящий лед (ох, ну откуда он здесь?!), я позорно растянулся и, выругавшись («Зацепи змею за хвост!»), кособоко поднялся.

Парочка фигуристов не заметила меня. Катались они, надо сказать, так себе — неловко поворачивались, слегка приседали, неповоротливо кланялись. Корявый балет сопровождала оглушительная какофония ненастроенных скрипок и виолончелей — я так и не понял, откуда доносилась музыка. Едва уловимый мотив перебивали механические звуки — все вокруг скрежетало, гремело, булькало. Мгновенно разболелась голова, и я поспешил выбраться, аккуратно скользя по желтоватому льду.

В каждой комнате я подолгу вглядывался в женские лица, стараясь увидеть за маской знакомые черты, и дамы не отворачивались от меня, не сердились, но и не улыбались — им было безразлично.

Поначалу я останавливал каждого, кто встречался на пути, настырно хватал за бесцветные ладони, цеплялся в шелковые рукава: «Простите, не видели ли вы девушку — совсем молодую, тонкую, с темными косами?» — но никто мне не отвечал. Глаза под масками оставались застывшими и безжизненными, и от их пустого, как у манекенов, взора мне становилось холодно, будто я брожу в одиночестве по бескрайним зимним лугам.

Вот что такое — Город берлог! Эти странные люди засели в тайных комнатушках, точно медведи в подземном логове, и белый свет им не нужен! Но кто знает, по своей воле они здесь оказались? И кто лишил их голоса? Неужели Урсула настолько всемогуща…

— Молодой человек, разве нельзя бегать помедленнее? — проскрипел очень вежливый женский голос. — Вы толкнули мое кресло, и я сделала кривой стежок. Теперь на автопортрете будет одна лишняя морщинка, а у меня на лице их и так целая коллекция.

Хрупкая старушка с белым цветком в пепельных волосах глянула на меня из-под черной маски недовольными, но живыми (живыми!) серыми глазами. Она протянула пяльцы, и я увидел почти законченную вышивку — изображение строгой пожилой женщины в тонких золоченых очках. Старушка покачивалась в низеньком кресле-качалке и смотрела на меня с укоризной.

— Простите меня, пожалуйста, — искренне проговорил я, неловко поклонившись. — Я потерял свою подругу и ужасно волнуюсь… Вы не видели ее? Красивая, с темными косами…

— За свою долгую жизнь я повидала многих подруг, красивых и не очень, — вздохнула старушка и вновь принялась вышивать. — Лишь некоторые оставили глубокий след в моем сердце, а прочие исчезли из него навсегда. Но то, что вы взволнованы, мне определенно нравится! — старушка вдруг отложила пяльцы. — Все прочие здесь настолько равнодушны, что хочется кричать.

— А вы… Вы совсем другая!

— Дорогой мой, это ненадолго. Скоро буду, как все, — старушка грустно вздохнула. — Вы явно новый человек, а то бы уже поняли, что здесь иначе нельзя. Чтобы проводить дни в приемлемых условиях, надо носить маску, а она лишает всяческой индивидуальности. Пробьет час, и я потеряю все, что у меня осталось. А у меня и так уже ничего нет, кроме этой вышивки и прожитых десятилетий, — старушка скорбно посмотрела на сморщенные, унизанные серебряными перстнями пальцы. — Усну, проснусь — и снова будет сорок лет. Отнимут даже возраст.

— Но ведь помолодеть — это хорошо! — опешил я.

— Хорошо? Нет, великолепно! Но только когда рядом любимые, когда дело радует. А тут — что? Лепят кукол по единому лекалу. Лучше быть древней старушкой, чем фарфоровой игрушкой, как говорится, да выбирать не приходится. Пока не превратилась в бродячий манекен, рисую иглой свой портрет. Вдруг потом взгляну на него — и что-то трепыхнется? Но это пустые надежды. Такого не бывает. Здесь все одинаковы. Выглядят занятыми, творческими, а на деле изо дня в день создают бездарную бессмыслицу. Души-то нет.

В другое время я бы о многом расспросил интеллигентную старушку — и как она здесь оказалась, и зачем надела маску, если та превращает человека в тело без души, но сейчас меня интересовал лишь один вопрос — где Вишня? «Только бы Вишенка не нацепила маску… Только не это!» — билась в голове мысль.

— Вы единственный настоящий человек, что мне здесь встретился, — я опустился на корточки перед креслом, схватил старушкины ладони — теплые, хрупкие, с истончившейся кожей, под которой проглядывали ручейки синих вен. — Вы мудрая, искренняя…

— Ох, не надо комплиментов, — поморщилась собеседница, но я видел, что ей приятны мои слова. — С юности не знала, как их принимать.

— Помогите, мне, пожалуйста! Я ищу мою ровесницу, подругу. Ее зовут Анна-Виктория, но все называют Вишней. Она красивая, с большими глазами, в волосах яркие пряди. У нее есть живое облако — красная Белка, Алька. И свое облако я тоже ищу. Это Крылатый Лев. Может быть, вы слышали что-то? Скажите!

Что-то мелькнуло в старушкиных глазах, она даже покачиваться перестала.

— Вы что-то путаете, молодой человек. Девушек здесь немало, но красивы ли они? Хороши ли? Кто знает, их лица скрывают маски. Что касается облаков… Нет-нет, здесь их быть не может. Ни при каком раскладе. Ни одного.

— Вы уверены?

— Не сомневаюсь. Облака — привилегия живых. А мы… Мы, увы, закончили земной путь, — она развела сухонькими руками.

— Я свой путь еще не закончил, — проговорил я, стараясь преодолеть обморочную тоску. — Я жив. И Вишня тоже. Мы попали сюда случайно и обязательно выберемся.

— Ох, юноша, знали бы вы, как мне не хочется вас огорчать! — старушка сокрушенно покачала головой. — Но так, как вы, думают все новенькие. Смирение приходит не сразу. Сначала ты мечешься, потом устаешь. Не успеешь опомниться — а вот и маска давит на нос. Потом люди теряют голос. Мне еще предстоит пройти такое.

— Так что это — ад или рай?

— Это Город берлог. Наверно, считается, что мы живем здесь, как в раю: едим, поем, танцуем… Но ведь унылое однообразие — это адовы муки! Кроме того, — она понизила голос. — Тут имеется местечко для непокорных, и вот туда лучше не попадать… Впрочем, это только мои домыслы. Вот в том, что здесь нет облаков, я нисколько не сомневаюсь.

— И все же по крайней мере одно облако тут имеется, — упрямо сказал я. — Это красная Белка.

Старушка вздохнула, сокрушенно покачала головой:

— Давайте завершим разговор про облака, это пустое. Лучше побеседуем о вашей девушке. Напомните, как ее зовут?

— Вишня, — я едва сдерживал дрожь. — Все называют ее Вишня. Может быть, вы все-таки что-то знаете?

— К сожалению, нет. Но я могу дать вам добрый совет.

— Да, прошу вас!

Старушка опасливо глянула по сторонам и склонилась ко мне — я так и сидел возле ее ног:

— Не бойся меча, не бойся ножа. Бойся… театра! — она вынула из незавершенной работы серебристую иглу с долгой голубой ниткой и многозначительно сморщилась. Я с горечью понял, что старая женщина выжила из ума. Впрочем, здесь все сумасшедшие. Не удивлюсь, если из-за очередного поворота выглянет Шляпник с Белым Кроликом под мышкой, а я и так уже ощущаю себя Алисой в стране чудес из какой-то полузабытой иноземной истории.

Но я не стал ничего говорить доброй старушке. Поднялся, вежливо поклонился.

— Спасибо вам за все!

— Вижу, вы не приняли мои слова всерьез, — развела руками старушка. — Жаль, вы мне понравились.

Она взялась за вышивку, а я отправился на поиски Вишни. Тревога грызла меня голодной волчицей, внутри вскипал страх, но я давил его злостью.

— Вишня! — что было сил закричал я, врываясь в очередной зал — ярко освещенный, просторный, заставленный белоснежными стульями с мягкими спинками, перед которыми возвышался высокий круглый стол на трех витых ножках и темнело богатое, похожее на трон, кресло. — Вишня, ну отзовись же!

— Какой вы голосистый, это невозможно! — раздался мелодичный голосок Урсулы. Я обернулся, чтобы сказать все, что о ней думаю, — и отшатнулся. Рядом с ней возвышался высокий человек, скрывающий лицо под алым остроконечным капюшоном, — может быть, тот самый служитель, что молча убирал взбесившуюся посуду. Но сейчас, когда я разглядел его поближе, убедился, что спутник Урсулы куда больше смахивает на палача с ярмарочных картинок, чем на флегматичного дворецкого. «Даже если я еще жив, парень быстро это исправит», — понял я.

— Не надо торопиться, прошу вас, — мягко заговорила Урсула. — Здесь никто и никуда не спешит! Посмотрите, это господин Пикус. Он очень хочет с вами побеседовать.

«Вот только Пикуса мне еще не хватало! — угрюмо подумал я. — Клоунское какое-то имя. Здесь и так сплошной цирк с конями…»

За коней вполне могли сойти те полоумные, что, разрядившись в пух и прах, то тут, то там гарцевали по гладкому паркету. Разве что не ржали — и то потому, что лишились голоса.

— Господин Пикус, это тот самый Лион, которого вы так хотели видеть! — сладко произнесла Урсула.

Человек в сером церемонно кивнул ей. Его лицо было спрятано, но я понимал, что этот тип внимательно разглядывает меня сквозь тонкую сетчатую ткань.

Терять мне было нечего, скрываться — некуда, бежать — недостойно, поэтому я, стараясь оставаться невозмутимым, заявил:

— А я никого видеть не хочу, кроме Вишни! Где она?

— Ее больше нет. Пала жертвой обстоятельств. Сама виновата, — неожиданно визгливо отозвался господин, названный Пикусом, и мне показалось, что паркет вновь превратился в подсвеченный желтыми огнями каток — я едва удержался на ногах.

Обожженный жуткими словами, я видел, как сползает капюшон — под ним скрывался кроваво-красный берет.

— Колдун. Опять вы.

Глава 24

Как бы я хотел навсегда забыть эти бесцветные, растрескавшиеся, ехидные губы, эти глаза — точки черного перца, эти серые, будто пыльные, обвисшие, прорезанные глубокими морщинами щеки!

Урсула, шурша юбкой, удалилась («Господа, у меня много дел!»), мы остались наедине. Колдун изображал хозяина жизни. Медленно опустился в кресло, похожее на трон, величаво расправил складки балахона, точно царскую мантию. Я шагнул вперед — ступени вели на низенький подиум, оперся о белоснежную ребристую узкую колонну и постарался взять себя в руки.

— Что, не рад меня видеть? — Колдун заломил берет. — А я доволен! Все получилось, как задумано.

— Ну да, вам удалось сбить нас с толку и завлечь в этот чертов лес…

— Не в чертов лес, а лес-чертополох! — назидательно заявил Колдун.

— Какая разница, один репейник, — угрюмо буркнул я. — Только вы нас не победили. Не надейтесь.

— Да давно победил… — махнул костлявой рукой Колдун. — Я даже огорчен, что это произошло так легко. Вот если бы вас сгрызли болотища, мне было бы куда приятнее.

— Не сомневался в вашей доброте, — съерничал я. — И как вы только ухитряетесь быть сразу во всех местах: и в Светлом городе, и в лесу, и здесь… Птичья натура позволяет раздваиваться и растраиваться? — говорил я, а бешеные мысли бились, как пузырьки во взболтанном квасе. Что делать? Где Вишня? Как выбираться отсюда?

И рука уже нащупала теплую рукоять клинка.

— Расстраиваться — это теперь твой удел. А я — вот он, единственный и неповторимый, — паясничая, Колдун приподнялся на кресле-троне и шутовски поклонился. Никогда я не видел его таким самодовольным! — Кстати, самолично везде поспевать — доля бедолаг. У меня есть прекрасный помощник из Светлого города.

— Помощник? Я с ним знаком? — что-то кольнуло меня около подмышки.

— Разумеется!

— И кто он?

— Узнаешь, когда пробьет час.

Сделав усилие, я посмотрел Колдуну в глаза.

— Наплевать мне на ваших помощников. Отпустите Вишню.

— Девочка сама решила увязаться за неудачником. Пусть страдает. Люблю, когда люди страдают! Поэтому и развлекаюсь — то шакалов натравлю, то болотищ. Движение, как говорится, жизнь!

Что было дальше, помню смутно. Никогда я не думал, что смогу поднять меч на человека! Да ведь Колдун и не был человеком — то ли птицей-оборотнем, то ли демоном из преисподней, то ли мелким бесом.

Выхватив меч из ножен, я с воплем кинулся на монстра в красном берете. Где-то в уголке воспаленных, вздыбленных мыслей билось понимание, что ударить надо туда, где у человека находится сердце.

Колдун вскочил. В сухощавых, кривых, как обломанные сучья, руках блеснул длинный клинок — откуда он его выудил? Он бы с удовольствием отхватил мне голову, но я довольно ловко уклонялся, да и сам махал мечом не столь бестолково, как прежде.

То ли ночная битва с болотищами прибавила опыта, то ли отчаяние водило моей рукой, но я видел, как побледнел враг. Я размахнулся — и удачно, мне показалось, что сейчас воткну в Колдуна заточенное железо, и беды на этом закончатся. Но меч ударился о что-то жесткое, стальное, непробиваемое. Вот оно что, под балахоном Колдуна таится кольчуга! Интересно, как он сбрасывает ее, оборачиваясь в черную птицу, и как надевает снова?

Эти мысли влетали в голову и осыпались сухой листвой, думать надо было о том, как увернуться от стального жала — оказывается, Колдун владеет оружием!

Но и я тоже умел фехтовать! Когда сердце переполняет отчаяние, сами собой всплывают давние отцовские наставления. Взмах, еще… Выпад, удар…

Не знаю, почему в тот момент Колдун не превратился в птицу — видно, для этого требовалась сосредоточенность или в Городе берлог не действовали привычные чары. Но Колдун, несомненно, очень бы этого хотел, потому что в битве не он, а я одержал победу.

Балахон Колдуна, походивший на пыльный мешок, удивительно не гармонировал с изумрудной переливчатой обивкой стены, в которую он вжался. Дышал он тяжело и хрипло, кроваво-красный берет упал, открыв путаные пегие волосы.

Я приставил к его горлу клинок, перевел дыхание, сказал хрипло:

— Ну что, важная птица… Раз — и нет тебя! Где Вишня?!

— Подожди… — просипел Колдун.

— Нечего ждать! Отвечай! — я крепче сжал согретую горячей ладонью резную рукоятку.

— Вишня…. Она… У… У…

— У кого?

— Урсула!! — пронзительно, на ультразвуке, завизжал Колдун.

Что-то громадное, темное, жаркое нависло надо мной, звериный рык заполнил пространство, и я понял, что через секунду на меня обрушится неминуемая смерть. Беспомощно дернув головой, я увидел мохнатую гору — великанский медведь с горящими глазами упирался головой-глыбой в сводчатый потолок.

Короткий удар каменной лапой — из моей руки выпал клинок, печально зазвенев на блестящем паркете. Выдохнув, Колдун сделал шаг от стены, поспешно подхватил мой меч, спрятал в бесчисленных складках одежды. Напялив любимый берет, уселся в кресло-трон, стараясь унять сбивчивое дыхание.

— Благодарю, госпожа Урсула! — наконец кивнул он.

Меховая великанша тяжело опустилась возле меня — села грузно, по-человечьи.

— Это не Город берлог, это город оборотней какой-то… — собрав в горсть остатки мужества, проговорил я. — Госпожа Урсула, вы выглядите неважно. На вас же лица нет! — и усмехнулся, увидев, как гигантская медведица озабоченно потрогала лапами мохнатую морду.

Приободрившись, я хотел добавить что-то еще, но тут же понял, что напрасно недооценивал Колдуна — на моих запястьях щелкнули стальные браслеты, и я оказался прикованным к тонкой ребристой белой колонне.

Теперь все было кончено. С беспомощным отчаянием я смотрел, как Колдун, он же господин Пикус, разглядывает узоры на рукояти моего меча.

— Забавная игрушка.

— Верните. Это подарок отца! — Понимал, конечно же, что не вернет. Даже не ответит.

Но Колдун ответил.

— Подарок отца? — он склонил голову и проговорил сладко, тягуче: — А не интересуешься ли, что сталось с твоим отцом, когда ты покинул город?

— Что бы вы ни сказали, все равно не поверю, — отвернулся я. Но сердце уже завело безумную пляску.

— Твоего отца растерзали смоляные шакалы. Разорвали на куски, хоронить было нечего, — Колдун замолк в театральной паузе, с наслаждением ожидая моей истерики.

Но я огорчил его — не забился в слезах, не упал в обморок, не разрыдался до кашля. Я смотрел в стену и молчал. «Это неправда, он хочет меня задеть побольнее», — исступленно повторял я себе.

Тогда он, изобразив горестный вздох, продолжил:

— Вадим — храбрец. Да только забыл, что молодость ушла — не тот возраст, чтобы геройствовать. Вот и нет больше на свете славного воина. Да и сына его уже нет на земле.

Воздух, и без того тяжелый, стал густым, как переваренная крупа. Он набивался в уши, в рот, липкой прогорклой кашей заполнял легкие. Рябило в глазах, разъедаемых, точно уксусом, накипающими слезами. Хотелось закричать — да так, чтобы краска посыпалась со сводчатой выси. Пусть с потоком вопля выплеснутся осколки боли и ужаса!

Но я — сын Воина Вадима.

Мысленно скрутив сердце в узел, я прохрипел:

— Хватит врать уже!

— Да я-то как раз за правду, — хмыкнул Колдун. — Вот если бы ты не бросил отца да не пошел на поиски того, чего нет, может, все сложилось иначе.

— Того, чего нет? Глупости! Я ищу Крылатого Льва!

— Какого еще Льва, юноша? У мертвяков нет облаков, так говорят в народе. А ты и есть мертвяк. Тело без духа.

— Зато вы у нас высокодуховный… — беспомощно огрызнулся я, без конца повторяя про себя: «Не верь ему! Отец жив, отец жив, отец жив!»

Вдруг странная догадка пронзила меня острым шилом. Я тихо спросил:

— А ваша-то душа где? Где ваше облако? Его никто не видел!

— Непозволительно разглядывать простым смертным облако великого Колдуна! — высокомерно проговорил тот. — Непозволительно!

Но меня уже понесло:

— Да нет у вас никакого облака! Нет и не было! Потому что вы не человек. Это не я, это вы — мертвяк! Как я раньше не понял?

Теперь я поразился, что никто в городе не догадался об этом прежде. Все так привыкли к Колдуну, так безгранично ему доверяли, что никому даже в голову не приходило посмотреть, есть ли у него облако!

Так кто он, Колдун? Призрак, вурдалак, злобный тролль с замашками оборотня? Ясно, что в Городе берлог он как рыба в воде! Железный властелин, серый кардинал, привыкший творить дела за спинами других: в городе прикрывается Бобрикусом, здесь — Урсулой!

Но, видно, все-таки хочет стать царем мира, раз так боится Крылатого Льва!

— А ты догадливый… — усмехнулся Колдун, и его глаза нехорошо блеснули. — Мне облака, вата эта пестрая, ни к чему. Я посол двух городов: облачного и подземного, поддерживаю порядок и равновесие. В старых свитках пишется, что человек с Крылатым Львом станет властелином… Но это точно не ты. Не ты!

— Я и не претендую. Не нужна мне власть. Мне нужно всего лишь найти Вишню и Льва!

— Нет, не найдешь… Никого не найдешь! Это говорю тебе я, посол двух миров! Посол и властелин!

— Посол? Посол ты! — не сдержался я и тут же поплатился за хамство. Сотни черных и серых бабочек сорвались с многослойных колдовских одеяний и вознеслись под высокие своды. Что-то зашуршало за спиной, я обернулся и увидел, как простая зеленая стена превращается в складчатый занавес с кистями. Расшитая золотом кулиса не спеша, со скрежетом, поднималась к потолку, и я с удивлением понял, что все это время находился на низенькой сцене. Декорации, спрятанные за занавесом, изображали тюремную камеру: узкое зарешеченное окно, привинченные к стене некрашеные доски вместо кровати.

«Бойся театра!» — вспыхнуло во мне старушкино наставление.

В зале с высокими стульями мягко погас свет, а сцена, где сидел я, прикованный к тонкой белой ребристой колонне, была по-прежнему ярко освещена: к сиянию сотен свечей добавился ледяной синюшный луч, льющийся из-под потолка.

Глава 25

Безуспешно дернувшись раз, другой, так что мучительно заломило скованное запястье, я понял, что отсюда уже не выбраться, — и вот тут мне захотелось завыть, как воет одинокий волк в лунную полночь.

Да что же я за человек я такой — теряю всё, что дорого! Мне бесконечно дороги Крылатый Лев, отец, Вишня — и всех я лишился! Мне дорога свобода, но и с ней пришлось расстаться.

Но я не стал выть — зачем доставлять Колдуну-упырю такое удовольствие? Только одна мысль поддерживала меня: «Нет, не конец!»

Колдун выпрямился в кресле-троне, расправил широкие складки одежды, положил ладони на скатерть, где поблескивал синий фарфоровый чайник — прежде я и не заметил эту посуду. На чайник я глянул с легким опасением — не удивлюсь, если он тоже сумасшедший и начнет подскакивать и поливать кипятком.

В глазках-перчинках Колдуна отражался дробный блеск свечей. Как же он был доволен, что заманил меня в ловушку! Мне казалось, что он сейчас кувыркнется через голову, вновь пожертвовав драгоценным беретом, или от избытка чувств застучит крепким острым носом по деревянной столешнице.

И вдруг я понял, в кого превращается Колдун, — в черного дятла! Блестящие острые перья, кроваво-красный берет, длинный крепкий нос и визгливый голос не оставляли сомнений. Неудивительно, что ход в Город берлог пролегает не через медвежью нору, а через громадное дупло. Да и имя Пикус означает название этой птицы…

«Да вы, дяденька, дятел!» — хотел было заявить я (а что мне было терять?), но тут что-то огромное, пухлое, невесомое обрушилось на Колдуна с высоты, ослепило его, окутало плотной алой пеленою.

— Белка! — вскрикнул я. — Алька!

— Лион! Ты здесь? Лион! — прозвенел голос, который я хотел услышать больше всего на свете.

— Вишня! — заорал я. — Ты цела? — и новый испуг свалился ледяной глыбой. — Вишня, будь осторожна, здесь Колдун!

Но было поздно. Вишня, одетая в незнакомое синее платье, рванулась ко мне, схватила за руку, свободную от наручника, — и раздался металлический грохот. Тяжелые решетки упали с потолка, прочно заледенев в полу, — мы оказались в клетке. Белка, съежившись, проникла сквозь железные прутья, замерла на Вишнином плече.

— Ну что ж, вот все и в сборе. Аплодисменты, — произнес Колдун и демонстративно похлопал — тускло блеснули перстни на хрустких пальцах. Он по-прежнему держался холодно, но я чувствовал, как дрожит от восхитительного чувства победы: — А ведь много лет назад я предупреждал ваших бестолковых отцов, что отомщу им за непочтение! Они пытались глумиться надо мной, безумцы! Предлагали сплясать! Вот теперь их отпрыски в моих руках. И они у меня попляшут… — Колдун пристально глянул на меня и с наслаждением проговорил: — Твое существование, глупец, будет таким долгие-долгие годы! Ведь ты Лион — значит Лев. Вот и живи, как дикий зверь к клетке! А люди в черных масках будут приходить и смотреть на тебя, как на диковинного животного. Может быть, через прутья кто-нибудь просунет еду… Или факел, чтобы подпалить усы. Ведь рано или поздно у тебя вырастут усы, верно?

— Поймал меня, ну и ладно, — стараясь не вдумываться в его косные фразы, проговорил я. — А Вишню отпусти!

— Отпустить? Это мысль… — прищурился Колдун. — Оставим девочку среди тех милых жителей, что проводят время в молчаливых наслаждениях… Это будет эпично: Вишня придет сюда, как в зоопарк, чтобы протянуть через прутья банан своему милому другу. Кстати, ты не знаешь, едят ли львы бананы?

— Вишня останется нормальным человеком. Она никогда не будет такой, как те демоны! — выкрикнул я.

— Никогда не буду… — повторила Вишня, но как-то вяло, ватно. С ужасом обнаружив, что она борется с тяжелой дремотой, я слегка сжал ее руку, и Вишня, будто очнувшись, тряхнула косичками.

— Вишня, не смотри на него. Он колдует, гипнотизирует! — умоляюще проговорил я.

— Я понимаю… — прошептала Вишня, и, отвернувшись, принялась растирать мочки ушей, чтобы очнуться.

Колдун молчал, сверля меня взглядом. Что ж, пусть сверлит, только сверло сломает! Я тоже уставился на него и смотрел, смотрел, не отводя глаз. Сердце бухало, как отбойный молоток, но я с болезненной радостью понял, что Колдуна страшно раздражает мой пристальный взор.

— Что таращишься, как кошка! Глаза бы тебе выклевать! — наконец не выдержал он. И сахарно обратился к Вишне. — Девочка моя, тебя-то я держать в клетке не собираюсь. Я могу даже отправить тебя обратно, — Колдун выразительно поднял глаза. — Тем более, облако твое пока не растворилось в этом пространстве…

— А что, может раствориться? — через силу проговорила Вишня.

— Конечно! Оно непременно растает — здесь, в подземных владениях, не место облакам! Не слушай своего неразумного друга, будь самостоятельной, сильной, мудрой… как твой отец Учитель эм Марк! Ведь у тебя есть свое мнение, верно?

Вишня, белая, как тетрадный лист, кивнула.

— Тогда прими решение! Предположим, я покажу тебе выход из Города берлог. Я знаю, где он, ведь я посол двух миров! Но ты снова окажешься в темном лесу, полном опасностей и чудовищ! Ты мгновенно продрогнешь под жестоким ливнем. Ты вцепишься в скользкий сук и будешь смотреть, как жадно блестят глаза смоляных шакалов и прыщавых болотищ… А потом болотища будут раскачивать дерево до тех пор, пока ты не рухнешь на траву. Ты станешь для них сытным завтраком, деточка!

Отвернувшись, Вишня зажала уши. Но Колдун продолжал:

— А теперь поразмысли. Здесь ты будешь проводить дни в тепле, красоте и безопасности. Уроки рисования и танцев, приятные люди, безмятежность и покой. Посмотри, какое красивое платье подарила тебе госпожа Урсула! У тебя будет сотня таких платьев!

На мгновение мне показалось, что Вишня колеблется. Поспешив закрепить успех, Колдун продолжил говорить — ровно, гладко, усыпляюще:

— Безмятежность и покой… Покой… Ты готова? Я вижу, ты уже приняла правильное решение… А если нет, то подумай… подумай!

Вишня молчала, и Колдун не торопил ее. Не спеша наливая розоватый напиток из синего чайника, он с наслаждением тянул долгим носом приторный пар, даже ладонью махал над несуразной длинной чашкой, чтобы сполна насладиться резким ароматом.

Но пар был необычный — не белый, а темно-серый, густой, похожий на дым пожарищ. Пар становился плотнее, он рос и крепчал — казалось, что невесомые репьи собираются, скатываются в крупный колючий комок. Не прошло и двух минут, как пар собрался в длинномордого клыкастого монстра с рыбьим хвостом. Монстр оторвался от чашки, невысоко взвился и потянулся в нашу сторону. Свободной рукой я схватил Вишню и попытался ее заслонить, с тоской ощущая, как она ослабла. Вишня хотела что-то сказать, но не могла, только глядела на монстра широко распахнутыми темными глазами.

Но я уже понял, что парового монстра интересовали не мы, а Белка Алька, — он тянулся к ней и клацал зубами. Это Белку он хотел поглотить — нашу подружку, помощницу, единственное существо, связывающее нас с прежним миром!

— Не трогай Белку! — закричал я то ли Колдуну, то ли монстру из чашки. — Оставь нас в покое! — и вдруг заметил Урсулу, про которую в суматохе совсем забыл. Она по-прежнему была в облике медведицы — сидела поодаль, нога на ногу, смотрела на происходящее черными блестящими глазами. — Ну зачем мы вам нужны, Урсула? — с мольбой проговорил я. Во взбудораженном мозгу мелькнула мысль, что странно обращаться к зверю на вы, но я помнил про роскошную даму. — Отпустите нас.

Удовлетворенно глядя на мои страдания, Колдун попивал противный на вид розовый напиток — что это, может, чья-то разбавленная кровь? Паровой монстр тянулся к Белке, та ежилась, пряталась Вишне за воротник. А Вишня, к моему ужасу, с каждой минутой все больше походила то ли на восковую куклу, то ли на тех людей-призраков, что мы видели в бесконечных комнатах и коридорах.

— Я думаю, Вишня уже готова принять решение, — склонил голову Колдун, любуясь, как несчастная Белка пытается ускользнуть от зубастой пасти серого монстра из чашки.

— Нет, это я готова принять решение! — вдруг заявила Урсула. Она оставалась медведицей, но голос был прежний — женский, сильный, глубокий.

В один прыжок она оказалась возле Колдуна и взмахом тяжелой лапы швырнула на пол уродливую чашку, которая в тот же миг раскололась. Охнул, вскочив, Колдун. Мгновенно скривился и растаял клыкастый монстр. Выдохнув, я крепче взял Вишню за руку. А Урсула, поднявшись на задние лапы, внезапно снова обратилась в высокую даму в элегантном черном платье. Только глаза ее по-медвежьи метали молнии.

— Вы знаете, что я вас уважаю, господин Посол! Вы не раз приводили в Урбе Денс новых жителей и каждый из них подпитывает особой энергией наше прекрасное пространство. Но сейчас вы заигрались, любезный Пикус! Зачем вы притащили сюда этого юношу? Вы что, не видите в его глазах отражение львиной морды? Да он же сожжет Город берлог своим бешеным взглядом!

— Ах, не волнуйтесь, милейшая Урсула! — Колдун сложился как циркуль в почтительно-снисходительном поклоне. — Что он сделает нам, раздавленный и униженный? Пусть сидит на цепи, меня порадуют его страдания.

— Ищите радость в другом месте! — зарычала Урсула, и я уже не мог понять, чего в ней сейчас больше, медведицы или дамы. — Вы знаете, что здесь могут находиться только люди без облаков. А его облако не растворится, и ваш чайный зубастик его не погубит. Его облако живо, живо, его отражение блестит в его зрачках. Облако не здесь! Но оно существует!

— Неделя — другая, и оно исчезнет! — суетливо сказал Колдун. — Поверьте мне. Подождите.

— Нет, не буду ждать! — взъярилась Урсула. — Здесь свой уклад, и человек с львиным облаком все разрушит! Только я могу здесь рушить и строить. Только я! Только я!!

Изящная дама в черном платье ринулась к нам и, не слушая верещания Колдуна, тонкими нежными руками со звенящими браслетами раздвинула железные прутья решетки, словно те были слеплены из пластилина. Содрав наручник с моего запястья, она грозно зарычала, топнула острым каблучком и рванула занавеску, за которой пряталось громадное, от пола до потолка, стрельчатое окно. Ударом кулачка элегантная женщина распахнула створки. За окном не было ничего, кроме беспросветного сливочно-белого тумана.

— Прочь! — завопила она. — В моих чертогах не будет парня с львиными глазами! Прочь!

Тряхнув освободившимся от оков запястьем, я поспешно потянул Вишню за руку, но она, ослабевшая, обессиленная, почти не могла шевелиться. Белка, крошечная, как горошина, закатилась в карман ее нового платья.

Я подхватил Вишню на руки (не тяжелая!), ступил на низенький подоконник и, закрыв глаза, вместе с подружкой шагнул в плотный белесый туман. Створки окна мгновенно захлопнулись. Последнее, что я слышал, — глухой стук птицы о стекло.

Глава 26

Ничего не было страшнее этого тумана — холодного, беззвучного, беспощадного. Даже когда Колдун кидался на нас, даже когда мы спиной ощущали смрадное дыхание болотищ, у нас оставалось главное — надежда. Но сейчас и она растворилась в жуткой замогильной серости, в бесстрастной и бесконечной хмари, застилавшей неведомое пространство.

Ступая осторожно, шаг за шагом, я долго, сколько мог, нес Вишню на руках — отяжелевшую, безжизненную. Она закрыла глаза, и как я ни умолял ее, не поднимала ресниц. Лицо Вишни стало молочно-белым, кукольным, ладони заледенели, как в детстве, когда мы играли в снежки. Мучительно прислушиваясь, я не мог уловить ее дыхания, и от этого мое сердце, и без того измученное, дырявили болезненные нарывы.

Но в ее темных волосах поблескивали не только вишневые прядки, но и алая белка Алька, — мелкая, как гранатовое зернышко. Значит, жизнь из Вишни все-таки не ускользнула. Значит, надо искать выход.

Куда иду, я не понимал, не ощущал ни жары, ни холода, только страх — едкий, как кислота, обволакивал изнутри, сковывал пальцы, и они костенели и скрючивались. Я мучительно тревожился о Вишне («Пожалуйста, очнись!»), об отце («Колдун обманул, он жив!»), о Крылатом Льве («Ну где же ты, мой Лёвушка?»). Когда на онемевшие руки обрушилась безумная свистопляска невидимых иголок, а ноги подрубила усталость, я опустился на гладкий, точно промерзший, пол, погладил подружку по голове.

— Вишня! — тихо позвал я. — Вишенка!

Алая Белка скользнула по тонкой шее, мелькнула по мраморному лицу, пушистым облачным хвостом провела по голубоватым векам.

И Вишня, вздрогнув, открыла глаза. Глубоко вздохнула, села, посмотрела на меня ошарашенно, будто впервые увидела:

— Ты почему меня на коленях держишь?

Не то было время, не то место, но я рассмеялся и, поднявшись, притянул Вишню к себе, крепко-крепко. Еще вчера я не решился бы обнять ее — дочь Учителя эм Марка была неприступной, не то что Пиона, но густой туман скрыл и смущение, и неловкость.

Вишня вздрогнула, но не отстранилась, прижалась потеплевшей щекой к моему плечу.

И я понял, что, несмотря на боль, неизвестность, страх и отчаяние, мое сердце вновь осветил золотой луч — предвестник спасения.

Не знаю, сколько времени мы стояли, прислушиваясь, как бьются наши сердца. Может быть, в том месте, где мы находились, вовсе не было ни секунд, ни минут. Алая Белка невесомо прыгала по плечам, и явившееся невпопад счастье разгоралось, как яркая утренняя звезда.

И вдруг я с изумлением увидел, как сверху на нас посыпались золотые отблески-снежинки — такие ронял Крылатый Лев, когда играл и резвился. Туман неохотно рассеялся, расползся, как дряхлая мешковина, и в этой прорехе показалась лестница — крепко сваренные металлические ступени. Я поднял глаза — далеко-далеко наверху искрились золотые лучи.

— Это мой Лев! — ахнул я, боясь поверить своему счастью. — Вишня, он где-то здесь!

Не помню, как мы поднялись по ступеням, не помню, как выбрались наружу из громадного дупла с оборванными, точно покореженными лезвием, краями. Едва мы вышли, дупло затянулось коричневой шершавой корой, будто заплатой. Вот и хорошо!

Я так надеялся, что Облачный Лев ждет нас наверху, так мечтал поскорее обнять его, потрепать родную невесомую гриву!

Нет, Льва не было. Только беззаботное утреннее солнце озаряло лес, прогоняя в темные норы и тайные укрытия ночную нечисть: фосфорных бабочек, шакалов и болотищ. Но я уже не сомневался — мой прекрасный Лев далеко, но он цел и невредим, раз сумел прийти на помощь, отправив луч спасения из неведомых небесных далей.

Мы с Вишней, свесив ноги, устроились на толстом гладком суку, Белка Алька весело сновала рядом. И только тогда мы посмотрели друг на друга так, будто увидели впервые. Вишня была не похожа на себя — синее платье, длинное, с вырезом, шло к ней, но меняло до неузнаваемости. Порозовев, Вишня сделала жест, будто хотела застегнуть верхнюю пуговку, но никакой пуговки не было, и она, совсем смутившись, объяснила:

— Это платье дала Урсула… Глупо выгляжу, правда? — она поежилась, обхватила себя за плечи.

— Нет… — пробормотал я. — Отлично выглядишь.

Глядя на тоненькую бледную Вишню, я удивленно думал о том, что знал ее с рождения, но не замечал прежде, какие у нее яркие глаза, — блестящие, коричневые, с золотыми искрами. Не видел, как красиво сияют прядки в темных, как шоколад, волосах.

…А еще я печалился, что не могу проводить ее домой, в Светлый город, к маме и отцу эм Марку, — жаль, нет с нами красавчика Кузи! Ну сколько можно рисковать? К ночи опять выползут болотища, а может быть, еще какие-нибудь монстры. Да и Колдун, я уверен, не отцепится — вылетит из мрачного берложьего царства через какое-нибудь дупло и снова начнет нас преследовать. Посол двух миров, чтоб его… Кто знает, выберемся ли мы живыми из очередной передряги.

Я-то, понятное дело, не отступлюсь. Мне хоть расшибись, а надо найти Крылатого Льва. А Вишне хватит приключений… Какой же я был дурак, что не настоял тогда, не отправил Вишню вместе с Реусами! Насколько проще было бы отвечать сейчас только за себя и не беспокоиться за нее ежесекундно!

Словно услышав мои мысли, Вишня проговорила:

— Ничего, здесь лучше, чем там… В этом Городе берлог.

— Это уж точно, — согласился я. — Я чуть с ума не сошел, когда ты там пропала!

— Да и я тоже… Когда переоделась и хотела выйти из душевой, дверь оказалась заперта. Но там было занавешенное окно, мне удалось через него выбраться. Я бегала по коридорам, кричала, но тебя нигде не было… Хорошо, что со мной была Белка! Она почувствовала, где ты находишься, и привела меня в тот самый зал со сценой. А то бы не встретились!

— Спасибо Белке. И спасибо тебе! — серьезно сказал я. И, помолчав, поделился тем, что меня мучило, корежило душу: — Вишня, Колдун передал, что мой отец погиб. Я не могу в это поверить — и не могу об этом не думать… А если все-таки правда? Я здесь, отец там… Как же так?

— Лион, Колдун врет, — отозвалась Вишня. — Он просто понял, как сделать тебе больно, вот и все.

— Хорошо, если так… Я волнуюсь за отца. Очень.

— Как не волноваться? Но я верю, что мы вернемся домой вместе со Львом и обнимем родителей.

Я придвинулся к Вишне, обхватил ее за плечи, прошептал куда-то в волосы:

— Вишенка, знаешь, нам повезло выбраться из Города берлог, а это ведь никому не удавалось. Теперь-то у нас точно все будет хорошо!

— И я на это надеюсь, — проговорила Вишня, но голос ее стал странным. — Только… Почему-то не слишком в этом уверена! Посмотри-ка по сторонам!

Белка Алька, превратившись в розовый туман, собралась в невесомый комок. Я выпрямился и с тоской понял, что надвигается новое приключение, — а я безумно от них устал!

Из-за серых низеньких кустов с набухшими зелеными почками («постойте, какие почки в октябре?» — мельком подумал я), из-за корявых деревьев, из сухих овражков, где пробивалась зеленая трава («трава? к зиме?!»), из валежника выбирались суровые бородатые мужички в зеленых камзолах. Вот они какие, чужедальние гномы!

В голове поплыли, точно льдины по весне, знания, втолкованные Учителем эм Марком на уроке лесоведения: «Чужедальние гномы отличаются резкостью, решительностью, отвагой. Часть из них в поте лица трудится на рудниках и шахтах, где добывает уголь, руду, драгоценные камни. Другие охраняют владения и тщательно оберегают границы обустроенного гномьего мира. В прежние времена чужедальние гномы страдали от драконьих налетов, но, создав мощное оружие, научились от них защищаться. Войти в доверие к чужедальним гномам крайне сложно. Незваных гостей они не любят, чужаков не признают. Возможно, они их не убивают, но берут в плен, откуда практически никто не возвращается».

В пол-уха слушая на уроках о загадочных чужедальних гномах, я посматривал на наших, местных гномиков, которые отличались от тех, что описывал эм Марк, как глобус от стакана. Конечно, они тоже пыжились, гордясь принадлежностью к славному гномьему племени, но были совсем другими — пухлыми увальнями, стремившимся увильнуть от учебы и работы. На чужедальних гномов они походили разве что малым ростом да бородой, которая у юношей появлялась очень рано. Но наши гномы по традиции носили заломленные колпаки с помпонами, длинные шарфы с кистями, обувались в ботфорты, украшенные ремешками и пряжками. А чужедальние сородичи все, как один, были в кожаных шляпах с разноцветными перьями и в тяжелых ботах с тупыми носами.

С тревогой я увидел, что гномы сжимают отточенные пики и маленькие блестящие топорики. Прятаться было бесполезно — да и незачем, все-таки это не болотища, не призраки, не демоны, а вполне себе люди, только маленькие. Вступать в бой было глупо — да и чем бы я размахивал, веткой, что ли? Меч остался в темных недрах Города берлог, и спускаться туда, чтобы отыскать его, мне вовсе не улыбалось. Кроме того, с гномами все равно рано или поздно пришлось бы выстраивать отношения — все-таки Облачный пик возвышается неподалеку от Гномьей слободки.

Тогда я решил призвать на помощь дипломатию и заговорил спокойно и вежливо:

— Добрый день! Меня зовут Лион, это Анна-Виктория, Вишня. Мы пришли сюда, чтобы…

— Подожди, они тебя не понимают! — быстро прошептала Вишня, и, слабо улыбнувшись, бегло заговорила на гномьем наречии. Со стороны это смотрелось забавно — она мурчала, как кошка, булькала, как перегревшийся чайник. Не знаю точно, что она им говорила, но, видимо, что-то хорошее, потому что гномы убрали за спину пики, заулыбались, а некоторые стянули шляпы, обнажив блестящие лысины. Они смотрели на нас с любопытством (клянусь, в их глазах промелькнуло даже уважение!), а гномы-дети толкались, подпрыгивали, чтобы лучше нас разглядеть, — каждый пытался сунуться под локоть или под плечо взрослого собрата.

— Что ты им сказала? — прошептал я и глянул на ее царственное платье. — Что ты — лесная принцесса?

— Конечно, нет! Просто объяснила, что я — дочь учителя, ты — сын воина, и мы пришли с миром. Понимаешь, нам повезло: чужедальние гномы почитают и воинов, и учителей…

— Значит, они поверили тебе?

— Конечно! Ведь я сказала правду.

Я посмотрел на нее с нескрываемым восхищением и торопливо проговорил:

— Вишенка, ты молодец! Объясни им, что мы очень устали и хотели бы отдохнуть, а может, и поесть чего-нибудь… — я с отвращением вспомнил Город берлог, где так и не удалось пообедать.

Вишня кивнула, заговорила снова, аккуратно подбирая слова. Гном в остроконечной синей шляпе, что стоял поближе, опустил пику и, переступая с ноги на ногу, что-то осторожно ответил. Вишня озадаченно нахмурилась:

— Лион, этот гном говорит, что при всем уважении к дочери учителя и сыну воина не может привести нас в Гномью слободку бесплатно. Мы должны дать им хоть сколько-нибудь монет — такая традиция. Но у меня совсем нет денег, свою торбу я потеряла.

— Да что ты, не переживай! У меня есть деньги! — обрадовался я и сунулся в карман. Я ничуть не удивился, что чужедальние гномы требуют платы, — отец говорил, что они прижимисты. К счастью, там, в подземном мире, я успел переложить в карман новых штанов все свое состояние: восемь бронзовых монет с выдавленным профилем Древнего Правителя, засохший цветок желтой лилеи и молочный Кузин зуб — я взял его на удачу. Недолго пошарив в кармане, я выудил все, что было, и, раскрыв ладонь, предъявил это гномам.

Они подались вперед, с любопытством вглядываясь в нехитрое богатство.

— Берите, берите! — поторопил я.

Но гномы-дети в ужасе отпрянули, будто увидели щупальце пупырчатого болотища, а взрослые, издав боевой клич, как по команде вскинули топорики и пики.

— Зуб дракона! — ахнула Вишня.

Я с досадой схватился за голову — надо же было так опростоволоситься! Ведь знал же, знал, что они ненавидят летающих ящеров, — и вот…

— Да ведь это всего лишь зуб! Подумаешь… — беспомощно проговорил я, но было уже поздно. Гортанно заголосив, гномы налетели бешеным ураганом.

Нас мигом стащили с дерева — я и глазом не успел моргнуть, как оказался в эпицентре вихря из разноцветных шляп и синих камзолов. То тут, то там опасно вспыхивали начищенные до блеска лезвия, воинственно искрились черные, блестящие, как гудрон, глаза маленьких воителей. Один из гномов — пухлый, как оладья на кефире, мужичок с рваной пегой бородкой, с размаху саданул меня по колену, и я, охнув от резкой боли, сел на траву. Гномов оказалось куда больше, чем я предполагал, — они повыскакивали отовсюду, даже сверху — из пышных крон. Гудящая толпа разделилась на две части: одна окружила Вишню (облачная Белка поспешила юркнуть в складки платья), другая подхватила меня, точно муравьи — гусеницу, и понесла в неведомые дали.

— Вишня! — только и успел завопить я. Но кто-то из гномов (кажется, тот самый, с пегой бородкой) сорвал с себя мятый шейный платок и бесцеремонно засунул мне в рот.

Гномы гоготали, фырчали, бурчали, я силился понять их язык, но они говорили так быстро, что я не мог разобрать ни слова. С тоской я вспомнил об учебнике, который так настойчиво уговаривал меня открыть Вишнин отец. Но как же отличался тот развеселый гном на обложке от этих решительных глазастых демонов!

Чувствуя себя Гулливером в стране лилипутов, я все-таки сумел спрыгнуть с вытянутых рук маленьких врагов (да уж, последние события научили меня ловкости!) и даже растолкать их, но связанные ладони (и когда они только успели спутать их тонкой веревкой!) не давали действовать решительно.

Краем глаза я заметил, как, уверенно раздвигая других гномов, точно мощный парусник — синие волны, движется на меня кто-то большой, здоровый и сильный. С изумлением я понял, что это крупная, упитанная тетка-гномиха, — из-под широкополой соломенной шляпы с вульгарными розочками мелким бесом выбивались кудри.

Гномиха сдвинула ярко подведенные углем брови, гортанно выкрикнула и махнула в мою сторону чем-то похожим на мясистый лист папоротника. Не знаю, каким эфиром была пропитана эта трава, но рассказать о том, как гномы вынесли или вывели меня из леса, я не могу — все расплылось в душном мареве.

Глава 27

Не знаю, сон это был или явь: казалось, что лицо покрыто толстым стеганым одеялом, я дышу пылью, мучаюсь, но могу выбраться из-под давящей духоты. Пытаясь глотнуть свежего воздуха, я силился скинуть невидимый покров, но он укутывал плотнее, и я снова и снова погружался в колючую мрачную темень, пропитанную отчаянием и страхом.

Блеклые тени — то ли призраки, то ли люди из далеких воспоминаний, то ли бездушные обитатели Города берлог, кружили вокруг меня: надвигались, пугая плоскими тестяными лицами с пустыми прорезями вместо глаз, тянули в ухмылке белые гипсовые губы и медленно таяли в небытии. Тонкие бестелесные фигуры дробно мерцали, вспыхивали то тут, то там, и от этого бесконечного мельтешения меня укачивало и тягостно болела голова.

Устав бороться со мглой, я смирился, перестал рваться на воздух — и фосфорные тени, выполнив свою миссию, один за другим погасли. Но я так и не нашел покоя — из удушающей темноты выплыл светящийся силуэт, в котором угадывался человек в многослойном балахоне и плоском берете. Я видел, как тянутся ко мне его руки с кривыми, будто изломанными пальцами, я беззвучно кричал, но не мог вернуться в реальность. Непроглядная мгла, подсвеченная неоновыми очертаниями заклятого врага, заперла меня в странном и жутком пространстве.

— Несладко тебе… — шелестел знакомый чванливый фальцет.

— А я сладкое не люблю! — отрезал я, и поразился, что могу говорить — не пойму только, голосом или мыслями.

— Да неужто? А Вишня? Она ведь такая сла-аденькая! — мерзко протянул Колдун, а во мне громыхнул взрыв ненависти — как я жалел, что тогда, в лесу, мне не удалось врезать мечом по узкому желтому лбу! Может, не убил бы — этого упыря убьешь, пожалуй! Он и так давно мертвец, а может, и живым-то не был, — но зато на башке его птичьей появился бы толстый шрам…

— Что с Вишней?!

— Не надо нервничать, мой мальчик! — фигура в берете картинно развела руками — трухлявыми сучьями.

— Если я мальчик, то только для своего отца!

— Посмею напомнить, что отца ты уже никогда не услышишь, — Колдун говорил высоко, даже пискляво, но мне казалось, что это шипит ядовитая змея.

— Не верю. Это просто бред! — сглотнув вязкую горечь тоски, просипел я.

— Правду легко назвать бредом, но она все равно останется истиной.

— Так что с Вишней? Где она?!

— Ты скоро сам узнаешь. С ней все превосходно. Лучше, чем ты думаешь. Вишенка выполнила задачу — избавила город от бродячего мертвеца. Красавица все задачи решает на отлично. Это заслуживает всяческих похвал.

— Какая ерунда!

— Вовсе нет! Если бы ты мог шевелить мозгами, а не только светить глазами, как бродячая кошка, давно бы все понял. Я говорил тебе о том, что у меня есть помощник из Светлого города. Или помощница… Так вот это — Вишня! Вишня! Вишня!

Я закричал — и очнулся.

Когда я смог разлепить ресницы, увидел, что меня окружают желтые бревенчатые стены, шершавые даже на вид. Узкое окно занавешивала чистая белая тряпка в синий горох — она колыхалась от легкого ветерка. По потолку плясали веселые солнечные лучи, деревянный пол был чисто вымыт и даже отскоблен чьими-то трудолюбивыми руками. Помещение походило на маленькую баньку, и пахло здесь хорошо — свежестью, душицей и мятой, почти как в моем доме. С удивлением я обнаружил, что лежу на топчане, застеленном пестрым, сшитым из разномастных тряпичных кусков, покрывалом. Что ж, спасибо и на этом. Гномы неплохо относятся к пленникам!

Я сел, тряхнул головой, в которой по-прежнему плескались, точно несвежая вода, темные мысли. «Это только сон! — повторял я. — Только сон!» Но черные жучки сомнений уже подточили душу — как мне хотелось вымести их поганой метлой! Жучки лезли толпой, теснясь и расталкивая друг друга, наперебой повторяя: «Не гони нас! Колдун умеет пробираться в сны. Значит, мы несем правду и истину!»

— Да какую, зацепи змею за хвост, истину! — крикнул я и больно стукнул кулаком по стене.

Нет, не мог я поверить в то, что Вишня — не друг мне, а предатель. Она — друг! Больше, чем друг! И пусть чудовищные мысли бьют по мозгам, как тяжелый молот, все равно это неправда.

Прикрыв глаза, я постарался разобраться в деталях нашего трудного путешествия, чтобы потом заново сложить их в единое полотно, похожее на детскую картонную игру-бродилку, — с клеточками, карточками и кубиками. В подобную мы играли на моем дне рождения.

Так какая же роль в этой игре отводилась Вишне? Доброго друга? Любимой девушки?..

Или зловещей помощницы подземных сил, серой тени и коварной интриганки, как утверждает Колдун?

Каждое простое воспоминание мерзкие жучки-мысли тут же окрашивали в густой черный цвет. Зачем Вишня так упорно стремилась отправиться в путь, полный смертельной опасности, да еще Пашку-Пряника подбила, — неужели только потому, что я ей нравлюсь? А может быть, она знала, что для нее-то эта дорога вовсе не такая уж страшная? Вишня потеряла карту — а если это она передавала Колдуну сведения о наших маршрутах? Почему Колдун не убил Вишню, когда схватил ее возле костра, — он ведь успел бы полоснуть лезвием, но помедлил!

И ведь это не я, а Вишня отыскала огромное дупло, которое привело нас в Город берлог!

«Но там она чуть не умерла!» — возопил голос разума.

«Ты уверен?! — дружно заголосили мысли-жучки. — Но, может быть, она хорошо сыграла нужную роль, ведь она все делает на „отлично“! И откуда ты знаешь, что Вишня сказала гномам перед тем, как они тебя схватили? Ведь ты не понимаешь гномий язык! Кто знает, вдруг в новых проблемах виноват вовсе не несчастный молочный Кузин зуб?»

Загудело, как самовар, сердце. Каждое новое предположение занозой впивалось меж ребер и застревало там, причиняя невыносимую боль.

Да нет, все это ерунда! Вишня — моя подруга, моя радость, мое будущее! И она, возможно, в опасности, а я позволяю чудовищной чепухе заполнять голову.

Я поднялся — затекшие ноги едва слушались. Потянулся, прислонился лбом к желтым теплым бревнам. Не чувствовал ни голода, ни жажды, ни страха, ни тревоги — жаркая боль, поселившаяся в солнечном сплетении, вытеснила все эмоции.

Если я потеряю Вишню (исчезнет ли она или отвернется от меня), ничего больше не останется. Что случилось с отцом, я не знаю. Если он погиб, то дом наверняка сожгут лоботрясы или займут чужаки. Крылатый Лев не появился, и надежда отыскать его с каждым днем угасает.

Так кто я? Человек? Или бродячий покойник, который всем приносит несчастья, как убеждает Колдун? Что ж, может и к лучшему, что великолепный Лев покинул меня. Пусть летит к кому-нибудь более удачливому, умному, сильному, счастливому… Тому, кто будет его достоин.

А я — ничтожество. Оставил в опасности отца, не нашел Крылатого Льва, не смог уберечь Вишню — где она сейчас? Мне нечего делать в этом мире. Интересно, если я найду способ покончить с собой, окажусь в Городе берлог или в другом месте? Или вообще — нигде? Нигде — это лучше всего. Это идеально. Жаль, у меня нет больше меча. Один удар — и я там, где…

Ледяная мысль окатила с головы до ног. А если «там, где…» уже находятся родители? Разве они одобрят меня? Разве похвалят, если явлюсь к ним раньше срока? «Что же ты натворил, сын воина?» — печально вздохнет отец. Нет, мама и папа никогда не простят, если я так глупо распоряжусь жизнью, которую они подарили.

Значит, буду жить!

— Я буду жить! И Лев будет жить! — во весь голос крикнул я, чтобы встряхнуться. — Мы еще поборемся!

Предчувствие новой борьбы придало сил. Расправив плечи, я покрутил головой, чтобы размять шею, крепко потер холодные ладони. Низенькая, подбитая железом дверь оказалось запертой, и меня это нисколько не удивило.

Что ж, раз я оказался в новой тюрьме, надо выбираться. Только как это сделать? Подкоп — не выход, лопаты нет, крепких когтей — тоже, а ногти, хоть и порядком подросли, до кротовьих все равно не дотягивают.

Отодвинув занавеску, я посмотрел в окно и увидел пустой дворик, по которому бродили толстые рыжие куры. Распахнуть створки мне не удалось, хотя я отчаянно дергал за ручку и толкал раму.

Решив действовать рассудительно и хладнокровно, я вскочил на лавку, приподнялся на цыпочки и, немного попыхтев, отодрал с низенького потолка узкую щепастую балку. Продолжая в том же духе (рассудительность и хладнокровие!), я размахнулся и с криком «И-эх!» со всего маху зарядил по окну — да так, что хлипкое стекло мгновенно разлетелось на мириады осколков. Деревянная комнатка наполнилась прохладным ветром.

Я высунулся наружу, повертел головой. Если рядом бродит стража, придется биться, что же делать? Палкой махать я умею — она полегче, чем меч, с десяток гномов раскидаю. Если же снова навалятся толпой и повяжут, так хоть повеселюсь напоследок. Что терять-то, в конце концов?

Но едва я полез в окно (ох, узкое, как бы не застрять!), кто-то крепкий и решительный ухватил меня сзади за жилет и дернул так, что я тут же оказался внутри хибарки и больно приложился к помытому дощатому полу.

Пожалуй, если бы передо мной возник лупоглазый гном, я от души двинул бы ему по спине, а то и по шляпе, — нечего держать меня взаперти! Но на пороге был не один, а четыре крепко сбитых гнома, и не в шляпах, а в остроконечных шлемах. А меня рассматривала, осуждающе покачивая головой, та самая дородная гномиха в соломенной шляпе с бумажными розочками.

Нет, я не могу биться с женщиной.

Особенно если у женщины огнестрел, и он направлен в мою сторону.

Карабин гномиха держала уверенно, руки у нее были крепкие, а взгляд — недобрый.

В наших краях огнестрелами не баловались — одно ружье стоило дороже трех драконов, но все знали о их великой смертоносной силе. Видно, лицо у меня было обалдевшее, потому что гномиха, не убирая оружия, ухмыльнулась — шевельнулись пухлые, морковно накрашенные губы.

Поднявшись с пола, я примостился на хлипком подоконнике и, придерживая бесполезную теперь палку, глупо обронил:

— Приветствую.

— Добрый день! — кивнула гномиха, однако карабин не убрала. — Куда собрался, парень? Горы, реки, острова?

«Какие к черту острова…» — мрачно подумал я и вдруг с удивлением понял, что гномиха говорит на нашем языке. Только звук Р перекатывается во рту, точно речная галька. «Горрры…. Ррреки….» Что ж, говорит — и ладно.

— Вы бы огнестрел-то убрали, — посоветовал я, поудобнее устроившись на теплом, нагретом солнцем подоконнике. — Опасная все же штука.

— Верно! Смертельно опасная! — согласилась гномиха («Веррррно! Смерррртельно!..» — услышал я). — Но владею этой железкой я хорошо — в любую летучую тварь с земли попаду. Гномы знают… А уж в упор точно не промахнусь. Предупреждаю! Так что, парень, брось-ка свою палку! От греха подальше! Не трепли нервы ни нам, ни себе. Убирай давай, ну!

«От гррреха! Нерррвы! Не тррепли!… Каркает, как ворона!», — сердито подумал я, но палку, поразмыслив, все же швырнул под ноги.

Гномиха удовлетворенно кивнула. Она нисколько не походила на гномьих женщин, что жили в нашем городе, — те были куда ниже, тоньше и, без сомнения, скромнее. Гномихи Светлого города носили широкие юбки и белые фартуки с оборками, покрывали чепцами гладко зачесанные волосы, а обувались в остроносые сапоги.

А эта Гномиха походила на горластую тетушку с рыбного рынка — маленькая, толстая, громкая, кудрявая, она заполняла собой весь домик, и ее, по всему видно, побаивались даже молчаливые гномы, торчащие у дверей. Только одета она была не как торговка, а как наездница, — серые бриджи, черный сюртук, белая блуза с бантом. Лишь легкомысленная широкополая шляпа с цветами и лентами никак не вязалась с этим строгим нарядом.

— Что смотришь? Шляпа понравилась? — вскинула голову гномиха. — Подарю! («Понррравилась! Подарррю!»)

— Нет уж, спасибо! — поспешил отказаться я. — К чему мне женские штучки? Я нормальный парень.

— Подружке подаришь!

При мысли о Вишне я вздрогнул и слова, которые хотел сказать, прилипли к нёбу. Поэтому я лишь мотнул головой:

— Не надо.

— А что, побрезгует подарком? — хмыкнула гномиха, поухватистее взяв огнестрел. — Шляпа-то хорошая, против яркого солнца — самое оно. У меня таких штук тридцать. Везде в них хожу, даже ПДО проверяю. Знаешь, что такое ПДО?

— ?…

— Э! Неграмотный. Противодраконья оборона! Мне дракона уложить — что траву на лужайке смять. В юбках да платьях несподручно, мужские тряпки ношу. А дамой быть охота, вот и надеваю шляпы. Сама мастерю красоту этакую! Ручная работа. Так что вручу! Порадуешь подружку. Если я тебя раньше не пристрелю, конечно.

Я вздохнул. Гномиха вела себя странно, но, несмотря на направленное на меня дуло, я отчего-то совсем ее не боялся.

— Ты главное, парень, не дергайся, — посоветовала гномья тетка. — В окно не лезь. Там отрядик с топорами, можешь лишиться чего-нибудь. Руки, ноги, головы… Без них скучновато жить будет.

— Да мне и так скучновато, — неожиданно для себя признался я. — Что вы меня пугаете? Пристрелите — и ладно. А лучше бы нет.

— Для кого это лучше? — прищурилась гномиха, и я увидел, что она еще достаточно молодая.

— А для всех. Вам лучше — грех на душу не возьмете. Да и мне еще пожить хочется, — я спрыгнул с подоконника, и отодвинув длинное холодное дуло, прошел мимо толстой тетки. Забрался с ногами на топчан, сел по-турецки на плотное лоскутное одеяло.

Гномиха посмотрела на меня с интересом. Недолго поразмышляв, она устроилась напротив меня в такой же позе, но ружье все-таки положила рядом. А гномы в шлемах по-прежнему невозмутимо стояли возле дверей.

— Ты будто и смерти не боишься, парень! — озадаченно заметила гномиха.

— Смерти все боятся, — пожал плечами я. — А точнее, неизвестности. Но мне хуже не будет. У меня и так все неизвестно и непонятно.

— Непонятно? Так я тебе по полочкам разложу. Ты не в плену, парень. Ты вроде в гостях. Но гостей мы просто так не отпускаем!

— Ясное дело. Три загадки?

— Какие еще загадки? — насупилась гномиха. Может, стреляла она и метко, но соображала, похоже, слабовато.

— Ну как же? — принялся объяснять я. — Оказался добрый молодец в избушке Бабы Яги, а она ему говорит: «Три загадки отгадаешь — отпущу, не отгадаешь — в печку!» Вот и вы как та Баба.

— Вот так сказал, парень! Какая я тебе баба! — Гномиха обиженно сдвинула рыжие брови и руки в бока уперла. — Ты меня бабой не называй! Молод пока. Для тебя я Дама! Дама Гнома!

— Дама так дама, — равнодушно согласился я. — Пожалуйста.

— У меня и имя имеется! Терезой меня зовут!

— А я Лион.

— Так почему ты, Лион, про свою даму ничего не спрашиваешь? Судьбой ее не интересуешься?

Глава 28

Сердце мое застучало, как заведенная механическая игрушка, но я сказал осторожно:

— Почему? Интересуюсь так-то.

— Ну вот и спрашивай тогда!

— Ну вот и спрашиваю.

Гномиха разочарованно вздохнула, покачала головой с нескрываемым осуждением.

— Какие вы, парни, равнодушные! А если красавица в плену? А если страдает, рыдает, к тебе рвется?

— А она… точно рвется? — тихо спросил я. — Что с ней?

На розовощеком лице отразилась гамма чувств — ей, вроде бы, хотелось еще меня подразнить, но и новость сообщить не терпелось. Наконец, Тереза махнула пухлой рукой:

— Да все хорошо с ней! Гномьей королевой будет! У нас ведь традиция — как новая девица забредет в наши края, так королевой и становится. Добраться до нас непросто, так что иной раз королева по полвека царствует, пока не помрет. А безвластие — это всегда худо… Но нынче все складно. И прежняя королева не старая, и нынешняя хороша. Юная, красивая… Да умная, видать, раз смогла до наших краев добрести!

Впервые в жизни заболело сердце. Снова хотелось поколотить по стенам, но я только вздохнул.

— Да уж… Еще какая умная…

И замолчал.

Вот и завершилась игра «Дойди по клеточкам до победы». Все фишки сошли с дистанции — я, отец, Пряник, Реус, Кузя и даже Колдун. И только одна добралась до финиша и стала дамкой. Дамой. Королевой.

Так неужели был прав подлый Колдун, коварно пробравшийся в сердцевинку сна, и Вишня — трогательная девочка с темными косичками — на самом деле расчетливая, хладнокровная и прагматичная девица? Ведь она все рассчитала! Она знала, как стать гномьей королевой! Но одной отправляться в дальний путь рискованно, а тут как раз я со своей бедой подоспел. Так почему же не устроить судьбу?

Поживет здесь пару лет, нагрузится золотом и алмазами и вернется, богатая и счастливая, в Светлый город. А там и замуж выйдет.

Но… неужели все, что было в нашем трудном пути, оказалось вымыслом, ложью, актерством? Ведь я так полюбил ее, эту Вишню! И сейчас все кипит внутри, когда думаю о ней.

— Ну, что молчишь? — толстая гномиха бесцеремонно ткнула меня кулаком. — Чего за подружку не радуешься?

— Радуюсь.

— Кисло радуешься! Или ты против, чтоб она на трон села? Может, жениться на ней хотел?

— Ничего я не хотел. И рано мне жениться.

— Рано — не поздно… — невпопад отозвалась Тереза. — Но ты вовремя явился! Мне рабочая сила нужна. Покормлю тебя, потом трудиться будешь.

Тереза закинула ружье на плечо, ушла и через минуту вернулась, неся на подносе жареную курицу, картошку с укропом, тарелку хлеба и чашку морса. Сунула вилку.

— Ешь давай!

От угощения я отказываться не стал — после застолья у Урсулы предложенная Терезой еда и впрямь казалась королевским обедом. А Тереза тем временем говорила:

— Руки-то из нужного места растут? Забор покосившийся починить сможешь? Крышу залатать? Или у тебя мастерство какое есть?

— Некогда мне заборы чинить, — сумрачно сказал я, вспомнив золотую львиную гриву. — Мне дальше идти надо. А за обед — спасибо!

— О, быстрый какой! Пойдешь, когда отпустим. А раз уж заявился, так пользу принеси!

— Да некогда мне! Дело у меня важное.

— Подумаешь, важное! — передразнила Тереза, убирая на подоконник поднос с пустыми тарелками. — У меня поважнее. Коронация через полчаса, а я тут прохлаждаюсь, тебя кормлю! Ты, парень, благодарить меня должен и в ножки кланяться, а не бурчать, как медведь в лесу. Ишь какой! — она поправила ружье.

— Я благодарю! Но с чего это — «в ножки»?

— А как же? Тебя наши горячие головы в рудники решили отправить, да в самую глубь! А там несладко с непривычки-то, и с ростом твоим не развернешься. А я взяла и запретила тебя в рудники! Ты мой должник! — кудрявая гномиха весело пихнула меня в предплечье и звонко, белозубо рассмеялась.

— Почему это гномы меня невзлюбили? — стараясь оставаться невозмутимым, поинтересовался я. — Граждан ваших не убивал. На золото-брильянты не покушался.

— А откуда нам знать, зачем ты сюда явился, — может, как раз за золотом? Да и девочка твоя о многом нам рассказала: и про то, что на драконе летал, тоже. Так что доверия тебе нет, странник дорогой!

— Значит, рассказала… Ну молодец.

— А что ты не оправдываешься? Мол, не было никакого дракона, выдумки все… А?

— Не хочу врать, — угрюмо ответил я. — Есть дракон. Маленький, ручной и домашний. Кузей зовут.

— Мне плевать, домашний он или уличный. Кузя, Медузя… Для гнома он первый враг!

Я устало вздохнул.

— Послушайте, Тереза. Скажите вашим, чтобы меня отпустили. Вы ведь вроде умная…

— Ну спасибо! — подбоченилась гномиха. — Комплимент так комплимент.

— То есть, вы умная, конечно, — нескладно поправился я. — Я все расскажу: куда иду, что мне нужно. Могу чем-то помочь, если так уж надо. Но надолго задерживаться мне нельзя. Друг у меня в беду попал. Я должен его спасти. Время дорого.

— Что еще за друг? — подозрительно прищурилась Тереза. — Не дракон часом?

— Да не дракон, не дракон! — «А еще умная…» — чуть было не прибавил я, но вовремя прикусил язык.

Задумавшись, гномиха принялась то так, то сяк вертеть ружье, и я начал всерьез опасаться, что она случайно нажмет на курок. Наконец Тереза сморщила лоб:

— В общем, так. Решим все после коронации, а сейчас мне разговоры вести некогда. — Порывистым движением она обнажила запястье, которое украшали зеленые часы, размерами похожие на небольшую сковородку. — Ух ты, опаздываю! Ни платье не надела, ни прическу не сделала. Придется так и идти… — гномиха стянула шляпу, критически посмотрев на трогательные розочки. Рыжие неприбранные кудряшки рассыпались по плечам. Вздохнув, она напялила шляпу поглубже, поднялась, взяла ружье.

— А тебе, парень, — что, на гномью коронацию глянуть не любопытно?

— Нисколько не любопытно, — мгновенно сказал я. Мысль о том, что я увижу, как коронуют Вишню, ударила меня, как хлыстом.

— Вот ты какой! А мог бы порадоваться за подружку.

— Она мне уже не подружка. Я так думаю.

— Вот ты какой! — еще выразительней фыркнула гномиха. — Тогда за меня порадуйся! Все-таки это я тебя от рудников спасла!

— А за вас-то что радоваться? Не вас же короновать будут… — невежливо буркнул я.

Гномиха, помедлив, стащила с плеча карабин, ловко кинула одному из стоящих в дверях гномов:

— Держи! С парня глаз не спускай, кто знает, что у него на уме. Но не стреляй чуть что, головой думай!

Гном молча кивнул, а Тереза, потянувшись свободно, по-детски, неожиданно рассмеялась:

— Что радоваться, говоришь? Так я же свободная теперь буду! Свобода — это счастье, понимаешь? Это такая радость!

— Я-то прекрасно понимаю, под арестом сижу. А вы и так вроде бы не в плену.

— Да я хуже, чем в плену! — топнула вдруг Тереза. — Я ж гномья королева — знаешь, сколько обязанностей? Вот, к примеру, засуха в нынешнем году черная — как с ней бороться? Думай да думай. А теперь новенькая правительница хлопотать будет. Счастье-то какое!

— Королева? Вы?! — я даже подскочил от удивления. — Вот ничего себе!

— А что? — подбоченилась Тереза. — Не похожа?

— Если честно, то нет.

— А на кого я похожа? На гнома?

— И на гнома тоже нет… — сознался я. — Хотя не знаю. Ростом вы небольшая, так что…

— Ну да, ростом не удалась. Маленькая да удаленькая! Гномы тут все рыдают, что я из королев ухожу. Думают, я домой в Синегорье вернусь, а их на произвол судьбы брошу. А как я уйду? Я здесь привыкла! Муженек у меня тут и сыночек! Так что останусь в слободке, только жить буду в свое удовольствие. Еще новой королевой поруковожу. А как же? Закон позволяет! Пусть она пашет, а я погляжу! — Дама Гнома заливисто расхохоталась.

— А вы сами-то как сюда забрели? — оторопело пробормотал я.

— Ох, некогда мне сейчас истории рассказывать! — спохватилась Тереза. — Коронация не ждет! Вот скину корону, тогда и поболтать можно.

— А где корона-то? — зачем-то спросил я.

Тереза хихикнула, снова стащила с головы огромную шляпу и вытащила из путаных рыжих кудряшек заколку в форме трезубца — маленькую, чуть больше спички.

— Да вот она!

— Такая мелкая?!

— Да гномы и сами мелкие! — рассмеялась Тереза. — Это только в сказках да легендах: «О, корона! О, гномьи сокровища!» Как же, разбогатеешь тут! А сказки сочинять мы умеем.

С улицы раздался трубный звук и неразборчивый гортанный выкрик. В гномьем языке я не силен, но сумел расслышать цифру «пять» и слово «королева».

— Через пять минут коррронация! — заполошно заорала Тереза и, подхватив шляпу, ринулась в дверь. Но на бегу не забыла крикнуть гному с ружьем: — Ты смотри, не стреляй без дела! Он парень вроде ничего! — и добавила что-то, спешно погырчав по-гномьи.

— Подождите! — крикнул я ей вслед. — Если вы из Синегорья, то где ваше облако?

— О! Моя голубка всегда при мне! — донеслось издали.

Любоваться коронацией мне не хотелось — наоборот, я был готов закрыть глаза и уши, только чтобы не слышать доносившиеся с улицы звуки оркестра. Но молодой стройный гном в серебристом шлеме, которому Дама Гнома швырнула ружье, видно, всей душой желал поглядеть на захватывающее зрелище. Поэтому он без всяких церемоний вытолкал меня из комнаты, тыкая в спину холодным дулом, и заставил подняться по деревянной лестнице на черепичную крышу. Я устроился на краю и с изумлением обнаружил, что все окрестные улицы усыпаны гномами: они заполонили балконы, гроздьями свисали с деревьев, сидели и лежали на крышах, а кто-то устроился на фонарях.

Прямо под нами расстилалась квадратная площадь, по периметру которой, гордо выпрямившись, стояли вооруженные пиками гномы. Возле них серели небольшие пушки — видно, из арсенала того самого хваленого ПДО.

В центре площади возвышался памятник — сутулый бронзовый гном с длинной бородой, в немодной нынче широкополой шляпе с загнутыми полями, задумчиво стоял на постаменте в виде книг и держал ружье, больше похожее на водосточную трубу. Покопавшись в глубинах памяти, я припомнил рассказы Учителя и понял, что этот тот самый Великий Гном, который первым начал изобретать оружие против драконов. ПДО, как я понял, усовершенствовали только в последние годы — наверно, приложила руку шабутная, но, видно, все-таки умная Тереза.

Памятник тоже облепили гномы (похоже, гномьи пацаны), а один обалдуй забрался прямо в бронзовую шляпу и весело болтал босыми ногами.

И вокруг меня кучковались гномы, они посматривали искоса, с любопытством, но, кажется, беззлобно, говорили что-то на своем гырчащем языке. Я смирился с тем, что ни черта не понимаю (меня все чаще посещала горькая мысль о потрепанном синем учебнике) и ужасно удивился, когда важный гном в золоченой мантии и высокой черной шляпе заорал в огромный, искрящийся на солнце мегафон:

— Корррронация! Коррроонация! Корронация!!! — он напирал на Р, и звук выходил раскатистым и гулким.

— Так он по-нашему говорит… — вслух пробормотал я и вздрогнул, потому что оказавшийся возле меня тощий, как камыш, немолодой гном в помятой шляпе тоже отозвался не на гномьем, а на человеческом языке:

— А как ты думал? Короновать-то будут девушку из вашего мира!

— Здесь многие, что ли, язык знают? — сумрачно поинтересовался я.

— Многие, не сомневайся! А старые гномы — так, пожалуй, все до одного. В былые времена ведь в школах не церемонились, знания вбивали — будь здоров. Вот и выучили. Это молодежь нынешняя ничему учиться не хочет… Кстати, я — Берлан! А как девицу-то зовут? Королеву нашу будущую?

— Анна-Виктория. Вишня…

Голова у меня закружилась, и вовсе не оттого, что сижу на крыше. И даже не потому, что короновать будут Вишню!

Оглядевшись по сторонам и приведя в порядок мысли, я, дурак, убедился, наконец, что на улице вовсе не промозглая слякотная осень! Деревья стояли в бледной робкой зеленой зыбке. Сквозь мучительно сухую, болезненную, серую землю через силу пробивалась первая трава. По-весеннему блестело ясное небо.

— Слушайте, Берлан… — сжав кулаки, проговорил я. — А какой сейчас месяц?

— Неграмотный, что ли? — покосился гном. — Апрель! Восьмое число.

Я охнул. Значит, время в Городе берлог идет по-иному! Полгода там пролетели, как день! И осталось мне жить не больше недели. Если, конечно, не отыщу Крылатого Льва.

— Берлан… А где же Облачный пик?

— Да вон там торчит.

И я увидел вдали острую, как игла, вершину.

Глава 29

Мне бы рвануть туда сломя голову! Но позади скучал, позевывая, молодой гном с карабином, и с побегом я решил повременить.

— Вишня, значит… — повторил старый гном в мятой шляпе. — Приятное имя!

«Звучит сладко, на вкус горько…» — подумалось мне. Я вспомнил, как любил пышные ванильные пироги, что мастерски стряпал отец, и однажды в детстве решил попробовать ванилин. С трудом отыскав его в посудном ящике, я зачерпнул большой ложкой белый порошок, поспешно лизнул — и долго плевался. Ванилин, окутывающий выпечку восхитительным сладким ароматом, оказался редкостной гадостью, отвратительно горькой, куда хуже полыни.

При воспоминании об отце сердце налилось свинцовой тяжестью, да так, что больно стало дышать. Я закашлялся, вытирая не к месту выступившие слезы, и ничего не сказал гному. Да тот, похоже, и не стремился завязывать беседу, а если и бормотал чего-то, — то это так, по-стариковски.

Берлан монотонно бубнил что-то о троне, обрядах, монетах, но я слушал его вполуха, пытаясь хоть как-то примириться с мыслью, что сейчас уже весна. Думать о том, что Вишня променяла меня на несметные гномьи сокровища, было еще горше.

Как разделяет глубокая черная трещина пересохшую, жаждущую дождей почву, так и мою жизнь раскололо лицемерное предательство, с которым я никак не мог смириться.

А церемония шла своим чередом. Оркестр, устроившись на соседней низенькой крыше, громыхал марши — гномы играли неистово и раздувались, как воздушные шарики, когда дудели в трубы.

Белые и черные пони, украшенные блестящими попонками, бумажными фестонами и бубенцами, гордо вышагивали по мощеной белым камнем мостовой, высоко вскидывая золоченые копыта. На пони гордо восседали гномы в остроконечных шляпах и серебряных накидках. Впереди, на крупном рыжем коне, возвышалась пухлая кудрявая всадница, в которой я без труда узнал Терезу. Она все-таки успела накинуть длинный сияющий плащ, но из-под него виднелись те же черные бриджи. И шляпа была прежняя — пляжная, соломенная, с розочками.

— Эх, хороша наша королева! — восхищенно зацокал болтливый гном, назвавшийся Берланом. — А плащ-то как сверкает! Камнями расшит, видишь?

— Рубинами, наверно? — равнодушно предположил я.

Берлан посмотрел на меня так, как если бы снеговик попросил стакан чаю.

— Что ты! Рубины-изумруды в тайниках хранятся. А это так, красота стеклянная. Вроде елочных шариков.

«Эх, Вишня… Променяла ты меня на гномьи стекляшки…» — горько вздохнул я. Можно было бы позлорадствовать: мол, будешь теперь перебирать блестящие осколки, командовать пушкарями, на пони разъезжать… Замуж за бородатого гнома выйдешь. Только богатой не станешь. Гномы свои сокровища никому не дадут.

Но мне было так тоскливо, что и злорадствовать не хотелось.

Уверенно управляя гарцующим красавцем, Тереза приблизилась к памятнику и ловко соскочила с седла. Легким движением коснувшись оранжевой гривы, будто поблагодарив великолепного коня, она церемонно поклонилась громадному бронзовому гному на постаменте — и, к моему немалому изумлению, тот не только слегка поклонился в ответ, но и приподнял громадную, как цирк-шапито, шляпу. Сидевший в ней гномий пацан чудом удержался, не выскользнул, вцепившись ногами-руками в блестящие гладкие поля.

— Ага, не видал такого! — подтолкнул меня сияющий Берлан. — Удивлен?

— Удивлен, — признался я.

Тереза проходила мимо гномов, теснившихся по краям площади, что-то уверенно говорила им, порывисто кивала, едва удерживая на кудрях-пружинках соломенную шляпу. Широко улыбаясь, она весело махала тем, кто толпился на крышах, удерживался на фонарях и висел на деревьях, и гномы жизнерадостно махали ей в ответ.

— Мы любим свою королеву. Умная, смелая, справедливая… — без устали нахваливал Терезу Берлан.

— Значит, новенькой правительнице не рады?

— Ну, почему же? Может, и она себя покажет… — рассудительно отозвался он. И вдруг крикнул мне в ухо, да так, что я подпрыгнул: — Гляди, на носилках несут! Новенькую!

— Она раненая разве? Носилки-то зачем?

— Положено! Не пешком же королеве идти. Вот и придумали носилки, а по правильному — паланкин!

— Тереза-то ничего, пешком ходит.

— Так она ведь своя, родная… — ласково сказал Берлан. — Да ты гляди, гляди! — старичок подался вперед, и я всерьез начал беспокоиться, как бы он не сверзнулся с крыши.

Зычно заголосили фанфары — это гномы в оркестре прижали к губам увесистые горны.

— Корррронация! Корррронация! — звонкие, острые выкрики, разносимые ветром, взвивались к небу, и мне казалось, что они протыкают насквозь бездушное, безоблачное синее небо.

Гном-глашатай принялся говорить что-то на своем наречии, но я не понимал ни слова.

— Историю рассказывает, — пояснил Берлан. — О том, что испокон веков гномы принимали к себе королеву, которая чудесным образом попадала к ним из чужого мира… Да мы и так знаем об этой традиции!

— А если она попала не чудесным образом, а обманным? — не выдержал я.

— Тогда не быть ей королевой, — спокойно ответил Берлан. И заинтересованно склонился ко мне. — А тебе что-то ведомо?

Можно было рассказать ему о Вишне. О том, как я безгранично доверял ей, как вместе мы летали на драконе, как боролись с Колдуном, как спасались от болотищ, как я тащил ее на руках сквозь мертвый туман Города берлог, — но все это оказалось искусной игрой, актерским талантом, витиеватым вымыслом.

Можно было! Но я не стал. Зачем портить людям праздник? Зачем разбивать Вишнину мечту? Она шла к своей цели так упорно и отважно, что можно только позавидовать… Так пусть сполна насладится победой. Пусть живет, как знает. А гномы уж потом сами разберутся, хороша ли их новая королева.

Погрузившись в горькие раздумья, я и не заметил, как возле памятника, застывшего в прежней позе, установили громадный трон, украшенный сияющими камнями. Тоже, наверно, стразы — не бриллианты же! Гномы — они практичные. Что ж, пусть забирается в это кукольное кресло моя бывшая подружка. Только смотреть мне на это не хочется.

— Не отворачивайся, тут самое интересное! Гляди, гляди, когда еще на гномьей церемонии побываешь! — Берлан, разгорячившись, тыкал меня в бок сухоньким кулачком. — Такое ведь редко случается! Может, в пять лет раз, а может — в пятьдесят… На моей памяти одна Королева семьдесят два года правила. Думали, помрет, а замены не дождется. Но успела власть передать, явилась к нам наша Тереза… Хорошо, хоть дети от брака с гномом долгожителями рождаются… Вы ж несчастные, короток ваш век.

— А со старой королевой что стало? — поинтересовался я. Не то чтобы меня так уж тревожила судьба старухи с короной, просто хотелось отвлечься от событий, происходящих на площади.

— Померла она, — без особой печали ответил Берлан. — Всего-то сто четыре годика стукнуло, а выглядела дряхлой бабусей. Да, недлинный у людей путь… Гномий-то куда дольше будет… Да ты смотри, смотри! Вон туда!

Легче было послушаться назойливого гнома, чем отвязаться от него, поэтому я все же глянул в ту сторону. Нехотя обернувшись, я увидел, как четверка крепких молодых гномов легко перемещает широкие носилки, похожие на огромный противень для пирожков. На этом гигантском противне были раскиданы цветные подушки, а на них величаво восседала стройная девушка в белоснежном платье — нарядном и пышном, как и полагается будущей королеве. Ее волосы покрывал длинный розовый платок с кистями.

Вишня сидела ко мне спиной, я не мог разглядеть ее лица, да и не слишком мне этого хотелось. Машинально я искал глазами ее облако — белку Альку, но никак не мог найти. Может, в гномьей слободке облака не задерживаются и летят сразу к Облачному пику? Ведь он рядом! Да и весна на дворе… Наверно, облака вернулись к Повелителю.

Мысли от Облачного пика перенеслись к Крылатому Льву, и острая волна возмущения затопила меня с головой. Я злился на себя: сижу, прохлаждаюсь, слушаю музыку, смотрю на праздник… А мой Лев, может быть, где-то страдает!

Соскочить бы сейчас с этой крыши, растолкать гномов, глянуть в глаза Вишне-Ягодке и рвануть к Облачному пику, так, чтобы пятки сверкали! Чем я рискую? Ведь жизнь мне уже не дорога! Да и вряд ли выстрелил бы карабин — здесь много гномьего народа, не решится стражник прикончить со мной еще десяток невинных собратьев.

Но Королева Тереза отнеслась ко мне по-доброму, не отправила в рудники, накормила вкусной едой. Так зачем же я буду подло рушить церемонию и устраивать кучу-малу? Пусть все идет своим чередом. Я еще доберусь до Облачного пика.

— Вот уже сейчас, сейчас… — Берлан ерзал от нетерпения. — Сойдет с носилок… Обернется. Поклонится…

Несколько гномов живо расстелили на пути будущей Королевы роскошный ковер с маками, и я залюбовался тем, как цветы, точно настоящие, колышутся на ветру; как они растут, разворачивают богатые алые лепестки. Засмотревшись на чудесный ковер, я и не заметил, как спустилась на землю Вишня.

Я никому не хотел признаваться в том, что боюсь увидеть ее, — новую, гордую, чужую. Но, пересилив себя, задержал взгляд на будущей королеве. Высокомерно вскинув голову, она повернулась к гномам и удостоила их благосклонного кивка, красиво щелкнув длинными пальцами, унизанными разноцветными перстнями.

— Тоже мне, поклонилась… — разочарованно бормотнул Берлан. — Не научили, что ли? До земли надо кланяться! А эта? Воробьи ниже клюв опускают! Эй… Эй, ты что, парень?

— Это не она… — беззвучно проговорил я и вскочил, забыв про дуло карабина и про все на свете. — Это не она! — заорал я, поднявшись во весь рост, и гномы вскинули головы.

— Ты что, парень?! — Берлан резко дернул меня за руку, да так, что я рухнул на крышу, поразившись невиданной силе тощего гнома. Вот тебе старичок, ревматический бочок! Да в этом пустомеле силушки больше, чем у моего отца, Воина Вадима, а тот ведь человек не из слабых!

Хитрая Тереза! Неспроста, значит, велела усадить меня рядом с Берланом — карабин не понадобился. И язык он наш знает, и проследить за мной может.

— Тихо, тихо, тихо… — шипел Берлан, крепче прижимая мою ладонь к раскаленной крыше. — Не нарушай церемонию. Сказали тебе сидеть — так и сиди. Другой команды не было.

— Да сижу я, отпусти! — в сердцах сказал я. — Но и ты меня пойми! Я ведь думал, что там Вишня, моя подружка! А это не она!

— А кто? — гном озадаченно сморщился, но ладонь не отпустил. — Кто же?

Я смотрел, как, сбросив с головы легкий розовый платок, будущая королева изящно взбивала и без того красиво уложенные волосы.

Пышные волосы. Белые волосы. Белые, точно сметана!

— Это Пиона, — выдохнул я.

Глава 30

Я не мог себе простить, что не сразу узнал ее, — как можно было не подметить манерные жесты, плавные движения, характерный поворот головы? Пиона — красавица, она всегда держалась по-королевски — будто всю жизнь только и делала, что занимала трон и снисходительно кланялась подданным.

Но какая же она чужая, какая холодная! Я не испытывал к ней ничего, кроме легкого любопытства, — как она-то здесь оказалась? Мои чувства исчезли, как пересыхает воробьиный ручеек в знойную пору, царственная девушка нисколько не волновала. Мучительно трудный путь сделал меня другим — что мне теперь Пиона?

Вот только Вишня… Где же тогда Вишня, зацепи змею за хвост?! Где Вишня?!

Ох, ну почему, почему я постоянно ее теряю?!

Я вертел головой, дергался, не в силах усидеть на месте, раздражал примостившихся за моей спиной гномов, и плевать мне было с высокой крыши на всю эту пышную церемонию.

— Слушай, Берлан, отпусти меня! — в отчаянии говорил я гному. — И тому, что с ружьем сидит, скажи: пусть не стреляет. Я слово даю — на площадь не полезу, никого не трону. Узнаю, где Вишня, — и вернусь!

— Приказа не было, — мерно повторял Берлан. — Сиди пока. Потом пойдешь. Куда скажут.

— Как ты не понимаешь?! Мне надо знать, где Вишня!

— Да хоть березка, хоть рябина, куст ракиты над рекой. Сиди пока.

— Но мне нужно найти Вишню!

— Да вот же я, — раздался позади тихий девичий голос, прогремевший для меня звонче чугунного колокола на главной городской башне.

Вишня шагнула ко мне и, видно, хотела обнять, но при гномах застеснялась, опустила глаза. Белка Алька, выпорхнув из ее волос, как красная бабочка, приветливо коснулась моих разгоряченных щек. Я снова попытался вскочить — и опять, движимый железной рукой Берлана, свалился на крышу.

Вишня стояла рядом, одетая в то же синее платье из Города берлог. Блестели на солнце чудесные вишневые прядки, плясали в моем сердце безумные солнечные зайчики.

«Подожди… Чему ты радуешься? — вдруг прошипел внутри осторожный лис. — Да, это Вишня. Но что у нее на уме? Что ты знаешь о ней? Друг она или враг? Долой эмоции! Прикинь! Подумай!»

Во все глаза я глядел на Вишню и слушал, как колотится мое сердце.

— Лион, ты что, не рад меня видеть? — в голосе Вишни заплескалась обида. — Почему ты молчишь? Я так долго искала тебя! А ты… Ну, ясно! — в сердцах сказала она, и глаза ее, без того темные, превратились в угольки. — Увидел Пиону — зачем теперь Вишня? Как же я сразу не догадалась…

— Да причем тут Пиона! — не выдержал я. — Какое мне дело до нее? Я-то решил, что это ты будешь гномьей королевой! Я подумал, что ты ради этого и пошла со мной к Облачному пику!

Вишня побледнела — почти так же, как там, в сливочном тумане Города берлог, и я испугался за нее. Но через секунду тлеющие угли в глазах Вишни полыхнули живым пламенем.

— Ах, вот ты как обо мне подумал! Вот что вообразил! Значит, я пошла с тобой, чтобы стать королевой? Скажи еще, что я подставила тебя, предала. А может, чуть не убила… Так, что ли?

Я молчал.

— Эх ты! А я думала, ты мне друг!

— Знаешь, столько событий случилось. Нужно во всем разобраться. Вот, смотри, весна на дворе…

— Сама вижу, что весна! Да разбирайся ты хоть сто лет!

Гномы, сидевшие и лежавшие на горячей крыше, поначалу глядели на нас с Вишней с доброжелательным любопытством, с интересом прислушиваясь к перепалке, но вскоре принялись шикать и возмущаться, — мы мешали наслаждаться красочным зрелищем. Там, внизу, торжественно восклицала по-гномьи Тереза, а Пиона, возвышаясь над ней, как лебедь над перепелкой, важно и снисходительно кивала. А ведь она наверняка не понимала ни слова, сказанного королевой. В школе-то училась хуже меня!

— Эй вы! Нашли время ссориться! — прикрикнул Берлан. — Коронация, может, раз в сто лет происходит, а вы гавкаете друг на друга.

— Я не гавкаю. Я не собака, — обиделась Вишня. — Не волнуйтесь, я ухожу.

— Подожди! Куда ты опять?!

В третий раз схваченный жилистым Берланом, я крепко приложился пятой точкой к черепичной крыше — ох, еще один такой рывок, и я неделю смогу сидеть только на мягкой подушке!

— Ну достал ты, старик! — злобно процедил я. Берлана мои слова не оскорбили: вцепившись в мою ладонь, будто защелкнув наручники, он невозмутимо наблюдал, как Тереза, подхватив большой красный бубен, пританцовывая, ходит вокруг Пионы, и колотит в него что было сил. Ну и традиции!

— Сильней ты меня, не спорю, — шепнул я гному. — Но пойми, я столько раз уже терял Вишню! Больше нельзя…

Я и договорить не успел, как Вишня оказалась по левую руку Берлана — не отпуская моей ладони, он ухитрился схватить ее за запястье и мощным рывком усадить рядом.

— Не даете красотой полюбоваться, чужаки болтливые, откуда только взялись на мою голову! Хотите говорить — говорите. Но не орите! Шепотом, шепотом!

— Да не хочу я с ним разговаривать! — фыркнула Вишня. — Он будет про меня гадости думать, а я — оправдываться? Больно надо! Отпустите меня!

— Вот это номер! — возмутился Берлан. — Нет уж, красавица, пришла — так сиди! Ты побежишь, он — за тобой, я — за ним… Не по возрасту мне в догонялки играть! Или в летопись попасть хотите? Мол, в таком-то году коронацию омрачило происшествие — прямо во время церемонии стража пристрелила двух не в меру энергичных чужаков… Не хотите? Вот и славно.

Некоторое время мы угрюмо молчали, невольно наблюдая за действом, происходившим возле бронзового памятника. Нарядные гномы устроили танец: они трогательно раскланивались, приседали, прихлопывали, выстраивались то в ряд, то в круг. Грянул вальс, и мгновенно образовались пары, — кружились гномы на площади, кружились гномы на крышах, кружились даже возле нас, и я всерьез испугался, как бы не обрушилась кровля. А старина Берлан, потряхивая плечами, мерно, в такт, покачивал головой.

— Вишня, Колдун мне внушил, что ты его подружка, — сообщил я, будто не было никакой паузы. — Не знаю, как это вышло.

— И ты ему поверил?!

— Я был дурак! — в отчаянии проговорил я.

— Это точно.

— Только вот что. Я чувствовал, что кто-то преследовал нас. И в пути — помнишь, как с Кузей кто-то столкнулся в воздухе? И там, на лужайке, где Пашка на драконе спас тебя от Колдуна! И на Золотой поляне… И дерево красное кто-то сжег. Я думал, это сам Колдун. Но ведь он не может быть во всех местах одновременно! Значит, он не врет о помощнике… И если это не Пашка-Пряник, не ты, не эм Реус, то…

«Пиона! Имя новой правительницы — Пиона!» — раздался громогласный рёв гнома-глашатая.

Мы вздрогнули и одновременно повторили: «Пиона…»

Пиона! Она с детства мечтала стать королевой, но в Светлом городе нет ни дворцов, ни замков. А вот над чужедальними гномами можно властвовать, и сокровищ у них немерено… Но как же к ним попасть? Можно подслушивать под окнами. Можно явиться в дом среди ночи под видом доброй гостьи и выведать секреты. Можно пообещать другу дракона, но оседлать его самой, передвигаться невидимо, бесшумно, да еще сбить на лету пухлого Кузю. Можно, умело управляя драконом, спалить красное дерево и направить приятелей в лес-чертополох. Можно украсть карту, наконец!

Пиона и Колдун были нужны друг другу. Пиона помогала Колдуну ставить нам палки в колеса — ведь тогда Вишня уж точно не доберется первой до Гномьей слободки и не наденет по случаю корону! А Колдун, как мог, поддерживал ее в пути.

Мы сбивчиво объясняли это друг другу, и все сомнения растаяли. Я узнал, что гномам, которые поначалу доброжелательно встретили меня и Вишню в лесу, Тереза сообщила, что в слободку уже явилась юная белокурая девушка из Светлого города. И девица эта назвалась, между прочим, моей подружкой, а Вишню объявила коварной самозванкой, интриганкой и мошенницей! Вот поэтому гномы и схватили Вишню, да и меня, на всякий случай, арестовали.

— Как хорошо, что тебя отпустили, — сказал я Вишне. — Меня вон на крючке держат…

— А кто ее отпускал? Она тоже на крючке! И под прицелом, — не глядя на нас, проговорил Берлан.

Я махнул на него рукой.

— У эм Тика самые дорогие драконы… — невпопад вспомнил я. — Они умеют прятаться, как невидимки! Наверняка Пиона спрятала своего зубастика где-нибудь в окрестном лесу… — пробурчал я и с негодованием глянул на Берлана. — Да отпусти ты нас! Не преступники мы, понимаешь?

— Понимаю… — проговорил гном. Его голос окреп, в нем появились железные нотки. — Понимаю! — повторил он так оглушительно, так что другие гномы уставились на него, как на привидение, а голуби, ворковавшие на ажурном флюгере, переполошились и взмыли в небо.

Я увидел, как встревоженно вскинула голову Тереза, — она только что сняла свою великолепную шляпу и вынула из копны волос корону-заколку, чтобы прицепить ее в прическу новой Королевы.

— Не убегайте! Догоним, — сухо предупредил Берлан и отпустил наши руки. Пока мы потирали затекшие кисти, Берлан поднялся во весь рост — не таким уж он и маленьким оказался, мне чуть ниже плеча! — и выдал громогласно и непреклонно:

— Корррронация отменяется!

Глава 31

«Вот это голос! — ошарашенно подумал я. — Вот это Берлан!»

На половине ноты оборвалась музыка. По площади прокатилась глухая волна ропота, а пляшущие гномы застыли, точно восковые изваяния, — на их лицах растекались недоумение и обида. Кто-то перепугано взвизгнул, кто-то пронзительно засвистел, кто-то заплакал — резко, навзрыд. Посреди площади замерла, как свечка, Пиона.

Тереза, торопливо вонзая в кудри корону-заколку, поспешила к гному-глашатаю — он стоял на возвышении, похожем на низенький скворечник, и в волнении переминался с ноги на ногу. Впопыхах королева забыла натянуть шляпу, и ее кудрявые волосы развевались на ветру, точно флаг. В два прыжка заскочив наверх, она отобрала у оторопевшего глашатая металлический рупор и заговорила, чеканя каждое слово:

— Приказом. Королевы. Церемония. Коронации. Прекращена!

Чтобы перевести дух, она отодвинула трубу от морковных губ, а потом что было силы заорала в толпу уже без рупора:

— Обычный день! Всем — работать! Работать, сказала! Гномы-стражники, построиться возле казарм!

Я поразился дисциплине, налаженной в Гномьей слободке, — маленький народ, еще пару минут назад настроенный на веселье, мгновенно исчез с площади.

— Ну, дело сделано, — удовлетворенно сказал Берлан. — Вон, глядите. Сюда идет наша дорогая правительница… Ох, злится! Готовьтесь, объясняться заставит!

— А коронацию оборвала без объяснений, — заметила Вишня. — Сразу поверила.

— Как мне не поверить, если я ее муж? — хмыкнул Берлан. — И сынок у нас имеется! — он обернулся на молодого гнома с ружьем и весело ему подмигнул. А тот подмигнул в ответ.

* * *

В светлом просторном доме, где нас собрала Тереза, пахло сухим, обласканным солнцем, деревом и душистыми травами. Такие домики были в нашем городе у старушек — вымытые до блеска, с полосатыми половичками и сбереженными с давних времен фарфоровыми статуэтками на накрахмаленных вязаных салфетках.

Но это был дом не старушки, а моложавой женщины, да еще и правительницы. Я невольно вертел головой, пытаясь заметить хоть какие-то признаки королевского величия и богатства, и Тереза перехватила мой взгляд:

— Что, на дворец не тянет? А я, знаешь ли, роскошеств не люблю. У меня, конечно, и настоящий красивый замок имеется — там, ближе к скале. Но я его девчонкам-мальчишкам отдала, пусть поют да пляшут. И старые гномы рады: в шахматы играют, в карты… А мне дворцы-замки не нужны. Я люблю вот так, по-простому. Вяжу, видишь, на досуге.

— Да будто есть у тебя этот досуг-то! — махнул рукой Берлан и обратился к нам с Вишней. — Знаете, как она живет? В пять утра встала, ПДО проверила, дворников построила, в столовую забежала, чтоб посмотреть, как супы-каши варятся. В школу заглянула, в рудники спустилась, на поля поскакала… Целыми днями носится в заботах, присесть некогда. Домой вечерком вернется — и давай вязать. Нервы, говорит, успокаивает.

Тереза усмехнулась:

— Так я ж хозяйка, а хозяйство у меня большое. Дел хватает: кто ссорится — надо рассудить, кто женится — поздравить. Где поругаю, где приласкаю, где к работе руку приложу — то сошью чего, то забор покрашу… — она кинула в взгляд на Пиону, что восседала поодаль на высоком венском стуле, глядела в окно и молчала как рыба. — А ты думала, красотка, что жизнь гномьей Королевы — сладкий мед? Так чтобы мед добыть, нужно в дупло к пчелам слазить! А морда распухнет — жизнь медом не покажется… Так что рада я, что ухожу на покой! Хватит, наработалась, — неожиданно завершила она и звонко каблуком топнула.

— Подожди, куда это ты собралась? — обеспокоенно сдвинул брови Берлан. — Новой королевы пока нет!

— Как это — нет? А Вишня? Чем не королева? Явилась сюда с чистыми помыслами. Язык гномий знает. Всем хороша!

— Что вы, я не могу! — испуганно пробормотала Вишня. Она сидела рядом со мной на низеньком диване, я крепко держал ее за руку, чтобы снова не потерять, и по легкой дрожи в тоненьких пальцах чувствовал, как она волнуется.

— Как это — не можешь? Надо! — назидательно проговорила Тереза.

— Нет, я должна в город вернуться. У меня там родители, сестренки…

— И что же? У меня, может, тоже родня за горами имеется? Я же осталась!

— Нет-нет… Я не готова.

«Сейчас придется отбивать Вишню у этих настойчивых товарищей», — огорчился я, и уже начал подбирать веские аргументы, как Берлан, глубоко вздохнув, ласково похлопал Терезу по пухлой ладони.

— Тереза, не надо, не настаивай. Не хочет — так и ладно. Ты молодая, поцарствуешь еще. Тебе ж самой без этого скучно будет! — и посмотрел на Вишню. — Насильно мы никого в королевах не держим. Не тревожься.

Лицо Вишни просветлело, она расслабилась, заулыбалась, пробормотав короткое «спасибо».

Берлан обернулся к Пионе:

— Да и ты, красавица, в королевы уже, полагаю, не рвешься? Ты же думала, мы все тут по алмазам ходим, на шляпы изумруды нашиваем, с золотых тарелок едим. А тут никаких изумрудов, только тоска зеленая. Так?

Пиона ничего не ответила, только ресницы черные, метровые, опустила, и я снова поразился, как мне могла нравиться эта фарфоровая кукла. Я даже красоты в ней теперь не видел! Ну да, глаза огромные, как светильники на бульваре. Губы пухлые, красные, точно клубникой измазанные. Белые волосы взбиты пышно, как сливочный крем. Не красота, а сплошные излишества.

Не к месту вспомнив, что очаровательная блондинка стащила карту, спалила дерево-ориентир и помогла Колдуну заманить нас в лес-чертополох, я не удержался, сказал сумрачно:

— В Городе берлог богатства больше, чем в Гномьей слободке. И платья там красивые выдают. Что же ты туда не полезла?

— Да бывала я там с Колдуном, ничего интересного, только время потеряла. А то бы успела сюда до вас! — с досадой фыркнула Пиона и отвернулась. Лимонная лисица соскочила с ее колен, прикрытых вуалью белого, как у невесты, платья.

— Да ты, вижу, наряжаться любишь! — прищурилась Тереза. — Так мы организуем! Столько будет платьев — ух, завались! Выбирай да выбирай, — и сказала Берлану: — Помнишь, мы швейный магазинчик на окраине открыли? Так швея-мастерица там задыхается: заказов, говорит, много, днем и ночью шью. Помощница нужна. Вот эта феечка и сгодится!

— Я не умею шить! — злобно выкрикнула Пиона.

— Так тебя в швеи никто и не определяет, — Тереза прошлась по комнате, миролюбиво потрепала Пиону по плечу, та брезгливо дернулась. — Сначала учиться нужно! Первое время никто кафтаны кроить не заставит. А воротничок пришпилить, кружево или манжетки — это дело нехитрое, научишься. Не шляпы, чай, мастерить! — Тереза сняла ненаглядное соломенное великолепие и, полюбовавшись розочками, снова водрузила его на волосы-пружинки.

— Не буду я ничего делать! Домой меня отправьте! — скомандовала Пиона и вскочила. Но Берлан положил руки на плечи, и она тут же опустилась на стул. Мы с Вишней переглянулись — помнили, какая мощь таится в этих сухоньких гномьих ладошках.

— Домой?! Ну ты даешь! — Тереза расхохоталась белозубо, звонко и заразительно. — Если бы это было так просто, я, может, тоже через месяц в Синегорье бегала. И вообще, дорогая, ты с подлыми мыслями к нам явилась, обманом дорогу прокладывала. Так что извини, но ты в плену.

— В каком еще плену! А эти — что, законно к вам попали? — Пиона раздраженно ткнула пальцем в нашу сторону. Вишня дернулась, хотела что-то ответить, но я сжал ее ладонь, и она промолчала.

— Да они ведь не к нам. Они к Облачной вершине, — невозмутимо объяснил Берлан. Он так и стоял позади ее стула. — А ты именно к нам, гостья незваная. Но тех, кто ложью выстилает путь, кто другим делает гадости, кто клевещет, мы к себе не принимаем. А уж того, кто после границы летит к нам на драконе, и вовсе можем из ПДО пристрелить, — и махнул рукой. — Эх, и сама ты красивая, и говоришь красиво. А ведь тебе только камушки блестящие интересны…

— Слушай, а может, ее в Мышиные подземелья отправить? — деловито сдвинула брови Тереза. — Пусть камушки добывает… Правда, там алмазов — чуть, а страхов — довольно… Так что, в мастерскую или в подземелья?

— Домой!

— Не понимает человек, — вздохнула Тереза. — Предлагаю все-таки в подземелья.

— Нет! — дернулась Пиона. — Давайте в вашу чертову мастерскую! Только чтобы вот этих никогда не видеть! — она кинула волчий взгляд в нашу сторону. — Все планы мне сломали! Всю жизнь сломали!

— Так говоришь, будто это мы за тобой увязались… — пробурчала Вишня. — Жаль, не могу я вернуть ту бриллиантовую заколку, что мы нашли на перепутье. Твоя ведь? Она в Городе берлог осталась. Если хочешь, там ее ищи.

— Не буду ничего искать! А вы не надейтесь, Колдун вас в покое не оставит! — в огромных глазах Пионы билась серая ненависть. — Он меня отсюда вытащит! А вас, а вас!…

— Да ничего он нам не сделает… — проговорил я. — Мы до Облачного пика уже добрались. Тереза, устав от перепалки, звонко хлопнула в ладоши, и на пороге тут же возникли два крепких молодых гнома с аккуратно стрижеными шоколадными бородками. В одном из них я узнал сына Терезы, но теперь вместо серебристого шлема на нем была модная коричневая шляпа с фиолетовым пером.

— Отведите даму к швее Киране, да пусть сегодня же приступает к делу, — велел Берлан. — Завтра приду, проверю, ленится красавица или старается. Там видно будет, в мастерской ее оставить или другую работу дать, погрязнее. И живет пусть там же — скажите Киране, чтобы койку ей выделила в швейном домике. Там надежно.

— А не сбежит? — озабоченно спросил один из гномов.

— Да куда ей бежать? — усмехнулся Берлан.

— От нашей Кираны не побегаешь! — добавила Тереза. — Женщина серьезная.

Пиона ушла, не посмотрев в нашу сторону. Облако, вертлявая лимонная лисица, спешно скользнуло за ней. Я понимал, что Пиона поступила гадко, но на душе все равно было муторно, будто ступил босой ногой в липкую лужу. Ведь когда-то мне так нравилась эта девчонка! А теперь ее увели, точно преступницу, и она ненавидит меня всей душой.

Поймав быстрый взгляд Вишни, я отвернулся, увлеченно разглядывая витиеватый цветочный узор на белоснежной скатерти. Нет, неинтересна мне Пиона. И ничего страшного с ней не произошло. Пусть шьет платья и не лезет в мою жизнь.

— Так, а теперь, когда чужих в комнате нет, можно и почаевничать, — спокойно сказала Тереза и попросила по-свойски. — Помоги-ка накрыть на стол, Вишня.

Мы пили чай из крошечных перламутровых чашечек, от которых шел теплый дух восхитительного летнего разнотравья. По хрустальным, с искоркой, вазам в виде ромашек Тереза аккуратно разложила сладкое угощенье: золотой мед, розовые орехи, рассыпчатое печенье и маковые бублики. Я залюбовался вареньем, разлитым по розовым розеткам. Рубиново-красное из черешни, прозрачно-желтое из ранеток, иссиня-черное из смородины… Берлан притащил тяжелый поднос с аппетитной ветчиной, свежим сыром и горячим, только из печки, хлебом.

Все было вкусно, только чая не хватило. Тереза разлила по чашкам кипяток с крепкой ароматной заваркой и горько вздохнула:

— С водой у нас нынче беда. Засуха в этом году убийственная.

— Ничего, придумаем чего-нибудь… — проговорил Берлан.

Он ел с аппетитом: отламывал теплые ломти хлеба, намазывал на них масло, варенье, мед, уплетал за обе щеки. А мы с Вишней чувствовали себя неловко.

— Не сидите, ешьте! — подбодрила нас Тереза. — Из своего ведь сада! Люблю я такую красоту выращивать. Еще бы воды для полива было вдоволь…

— Уж на что гномы в садовых делах мастера, а Тереза всех перещеголяла, — кивнул с набитым ртом Берлан.

— Очень вкусно, — вежливо сказала Вишня.

— Замечательно! — согласился я. Мне не терпелось завести разговор об Облачном пике, у меня все дрожало внутри, но я не решался прервать королевское чаепитие.

— Да вижу я, что тебе кусок в рот не лезет! — вдруг сказала Тереза и проницательно глянула на меня морозно-голубыми глазами. — Все о своем облаке тоскуешь?

— Конечно. Очень!

— Ну, давай обсудим, как к нему добраться, — Тереза звякнула ложкой о блюдце.

Глава 32

Мы говорили долго, за окном, занавешенным голубыми сборчатыми шторками, начало смеркаться, и я заметил, что Тереза то и дело поглядывает на наручные часы. Она тоже поймала мой взгляд и спокойно объяснила:

— Мне засиживаться нельзя. Я живу по графику и спать ложусь ровно в десять. А иначе по утру весь день, как ножницами, перекрою, ничего не успею, дела встанут. Сама разозлюсь и всем достанется.

— Вы ведь не обязаны мне помогать… — тихо сказал я. — Только покажите дорогу к Облачному пику, а там уж видно будет.

— Что там показывать? — хмыкнул Берлан. После сытного чаепития он снял шляпу, обнажив блестящую гладкую лысину. — Вон там он, на поляне за околицей. Мы возле него картошку сажаем.

Облачный пик — и картошка! Мне-то казалось, что он окружен таинственным ореолом, гномьими легендами, романтическими историями. А тут — привет, картофельные поля.

— Удивился? — обернулся Берлан. — А что такого. Мы, гномы, хозяйственные.

— Вы тысячи лет живете на этой земле, — сказал я. — Неужели никогда не пытались подняться на вершину?

— Почему же? Те, кто помоложе, пробуют иногда, — Берлан вздохнул, и я понял, что и он когда-то пробовал. — Даже состязания иной раз проводят, кто повыше залезет. Только на самую маковку никак не доберешься, пыхти — не пыхти. Скала гладкая, как сосулька.

— Вот ты мне про Крылатого Льва поведал, — начала задумчиво Тереза. — А про него ведь и в гномьих книгах сказано…

— Что? Что сказано?! — подался я к ней.

— А то, что прилетает Крылатый Лев к тому, кому на роду написано стать справедливым правителем. Видно, Колдун, про которого ты твердишь, не желал тебе такой доли. Сам хотел царствовать, — и добавила устало. — Будто от власти радости много…

Слова о царствовании я пропустил мимо ушей — не до этого было.

— Меня волнует только одно — где Крылатый Лев, — тихо сказал я.

— Где же он может быть, как не на Облачном пике, — хмыкнул Берлан, кивнув в сторону окна, откуда открывался живописный вид на седую остроконечную скалу. — Туда тебе надо.

— Надо-то надо… Только ковров-самолетов мы еще не придумали! — проворчала Тереза. — И сами летать не умеем, крылышки не отрастили.

— Но ведь есть драконы… — прошептала Вишня. Она сказала это так, будто ветер прошелестел, но Тереза услышала ее — и вскочила, да так резво, что со стола посыпались ложки и вилки. Мы замерли.

— Даже не говорите при мне это слово! Мало я их, гадов зубастых, поуничтожала! — наливаясь гневом, закричала Тереза и треснула кулаком по столу. — Сколько они гномов погубили — и взрослых, и детей малых! Сколько посевов пожгли! Сколько народу без крова оставили! Нет, дорогие мои! В моем доме слово «дракон» можно говорить только в одном случае — со словом «сдох»! Дракон — сдох! И точка!

— Тереза, Тереза, не кипятись, — миролюбиво проговорил Берлан, мягко усаживая жену обратно. — Ребята ведь всю нашу историю не знают…

— А вот пусть узнают, прежде чем говорить глупости!

Вишне бы промолчать, но, видно, она решила расставить все точки:

— Вам ведь беду дикие драконы приносили… А есть еще мирные, домашние, добрые… — совсем тихо сказала она.

— Не бывает мирных драконов! — нависла над ней Тереза. Огромная шляпа съехала с путаных кудрей, а лицо раскраснелось от возмущения. — Что у них на уме, кто знает? Ну уж нет, дорогие! Если в нашем небе появится хоть одна огненная морда, помните — это ее последний полет! ПДО у нас в полном порядке. Любой зубастый на клочки разлетится. И пусть он хоть трижды домашним будет, мне просто наплевать.

— Тереза, не стоит так нервничать, — сказал Берлан.

— Я не нервничаю, а предупреждаю! — взвилась Тереза и так топнула сафьянным сапожком, что болезненно загудели половицы. — Разговор окончен. Всем спать! У меня график, ясно?

Она вдруг резко повернулась ко мне и уперла руки в бока:

— И ты не смотри на меня такими глазами! А то вон фейерверки из них прыгают. Не прошло еще твое время! Завтра решим, что делать. Завтра!

Кругленькая гномиха в цветастом платке — видно, Терезина помощница — застелила для нас в соседней комнатке двухъярусные полати. Я огляделся — комнатушка маленькая, как чулан, но окно большое, под потолок — его прикрывала легкая прозрачная тюль, слегка подрагивавшая от сквозняка. На подоконнике в расписных глиняных горшках цвели фиалки и какие-то яркие оранжевые цветы с нежным медовым ароматом. Круглый, как яблоко, ночник на низеньком столике озарял пространство теплым розовым светом.

Помощница молча сунула нам бумажные пакеты — там были пижамы. Мне достались зеленые широкие штаны с длинной рубахой, а Вишне, вдобавок к бриджам, белая балахонистая рубашка, да еще бархатный халат с кистями. Молодец Тереза, все предусмотрела!

Я переоделся в закутке, а когда снова вошел в комнату, увидел, что Вишня уже устроилась на нижней полке. Легко заскочив наверх, я вдруг с радостью подумал, что жизнь налаживается. И Колдун (не к ночи будь помянут!) давненько не появлялся на горизонте, и мелкие Пионины тайны раскрыты, и мой отец… И мой отец, я буду верить, жив и здоров!

Было свежо, из приоткрытого окна поддувал прохладный ветер, и я с наслаждением закутался в синий вязаный плед с кистями. Вишня возилась внизу, устраивалась поудобнее, вздыхала.

— Как ты там? — подал я голос.

— Все хорошо. Только спать не хочется.

— Вот и мне… Вишня, а ты молодец, что сказала про дракона! По-другому на эту скалу, пожалуй, и не забраться.

— А что толку? Послушали королевскую истерику — вот и все, — в голосе Вишни звенела досада.

— Знаешь, а я уверен, что мой Лев рядом, — признался я. — Это трудно объяснить, но я чувствую. У меня внутри, где-то около сердца, будто огонек разгорается… — помедлив, добавил я и не удержался, спросил: — Ты мне веришь?

— Конечно! — без промедления ответила Вишня. — Я ведь тоже это вижу.

— Что?

— Твой взгляд. У тебя и прежде он был необычный, горячий, особенно когда ты сердился. А теперь стал совсем огненный. Львиный… Даже Тереза заметила. Наверно, это потому, что твой Лев неподалеку. Ты скоро его найдешь!

— Обязательно найду! — воодушевленный, я по-кошачьи спрыгнул с полки, сел рядом с Вишней на клетчатое одеяло. Взял Вишню за руку, погладил темные косы. Она приподнялась, оперлась на подушку, внимательно посмотрела на меня огромными, как ночь, карими глазами. Даже в тусклом свете керосинового ночника они блестели так ярко, что маленький огонек в моем сердце распалился в великий костер. Белка Алька, мелькнув возле нас, спряталась под подушку.

Все слова куда-то исчезли, в комнате стало душно, и я, сухо кашлянув, произнес:

— Вишня, я не буду спать. Я… пойду.

— Куда? — она тоже спустила босые ноги с кровати, смущенно запахнула халат на груди.

— К Облачному пику. Я ведь не пленник, могу идти куда угодно.

— Но сегодня был трудный день. Может быть, завтра, с новыми силами…

— Нет, я не могу ждать до завтра. Я и так потерял слишком много времени. Ты знаешь, я чувствую, что Лев в беде. Если опоздаю, с нами обоими произойдет что-то страшное. Мне надо идти, Вишня. Прямо сейчас.

— Лион, я с тобой! — решительно сказала она. — Отвернись. Я быстро оденусь, и мы…

Темно-синее небо за окном, прикрытым белым тюлем, вдруг вспыхнуло, посветлело и стало золотисто-багровым, — это разом зажглись многочисленные высокие фонари, что окружали Гномью слободку. Мирную тишину разбил долгий истошный крик, и спустя миг улицу заполнил гул сотен взволнованных, заполошных голосов.

— Что-то случилось! — встревоженно воскликнул я. — Вишня, я посмотрю!

— Я тоже, сейчас…

Из-за стены донесся мятый, сонный, ворчливый голос Терезы:

— Да что же такое, поспать не дадут. Ночью — и то проблемы. А у меня же график!

— Горус Драконус! — прорезал воздух смертельно перепуганный женский визг.

В соседней комнате скрипнули половицы, и голос Терезы стал таким ясным и свежим, будто и не спала она ни минуты:

— ПДО к бою!

Я дернул занавеску, толкнул рамы — они мягко поддались, прыгнул прямо на клумбу с хлипкими, еле живыми от засухи нарциссами. Подняв глаза, я увидел в оконном проеме Вишню — в том же синем платье, поспешно подал ей руку.

— Побежали!

Мы мчались на площадь, туда, куда спешили гномы, — в основном мужчины и подростки. Женщины, выскочив из домов, в ужасе прижимали детей, многие мамочки были обвешаны крошечными гномятами, как елочными игрушками.

Берлан, на ходу натягивая на лысину изрядно помятую шляпу, несся куда-то, как метеор, и что-то требовательно кричал по-гномьи. Слова были нехитрые, даже я многое понял без труда:

— Мужчинам на площадь, дамам и детям — в подземелья! Где гном-глашатай? Горус Драконус!

Мгновенно с другого конца слободки донеслись трубные звуки сирены.

Берлан, встревоженный, запыхавшийся, заметив нас, остановился, как вкопанный.

— Почему вы здесь? — свирепо прорычал он. — В подземелья, живо! Огонь с неба рушится внезапно! Видите, бегут женщины? Быстро за ними!

— Нет, мы с вами, — сказал я. — Мы можем принести пользу.

Гном бросил на меня бешеный, уничтожающий взгляд, но ведь я тоже умею глядеть не хуже! Тогда он вцепился в Вишню:

— Ладно, он мужчина! Пусть остается. А ты — в убежище!

— Нет! Я с ним, — тряхнула косами Вишня.

— Это не шутки, ребята! — разъяренно выкрикнул Берлан. — Один драконий плевок — и вы живые факелы!

Я посмотрел в темные искристые глаза Вишни и сказал гному как можно спокойнее:

— Мы вместе.

— Да и шут с вами тогда! — Берлан отпустил Вишнин рукав, раздраженно махнул рукой и помчался на площадь. Мы ринулись за ним.

Глава 33

Возле пушек, размещенных по периметру площади с памятником, нетерпеливо переминались с ноги на ногу молодые, подтянутые гномы в синих кафтанах. Тереза, мрачная, сосредоточенная, напряженно смотрела в гигантскую подзорную трубу, больше похожую на мощный водосточный слив. Где-то здесь, как говорил Берлан, должна быть еще и главная пушка, но я так ее и не разглядел.

Наконец Тереза оторвалась от подзорной трубы. Увидев нас, нахмурилась, неодобрительно покачала головой, но ничего не сказала. Встревоженно обернулась к Берлану, быстро объяснила по-гномьи (Вишня перевела мне шепотом):

— Первыми дракона заметили лесные дозорные. Они стреляли по нему, но тот летел слишком высоко, поэтому передали новость местным стражникам. По нашим расчетам, через пять минут дракон будет здесь. Как только появится, сразу берем под прицел!

— Разумеется, Тереза.

— Драконы извергают огонь, спускаясь чуть ниже, — сухо сообщила Тереза уже на нашем языке. — Им надо не столько людей погубить, сколько скотом полакомиться. И вот тут нельзя упустить момент! Надо первыми дать огня. Мы ему покажем лакомство! Зажарим, как курью тушку!

Я и не думал, что Тереза может быть такой, — натянутой, как тугой канат между опорами, решительной, жесткой и даже азартной. Видно, расправа над драконом была для нее не только делом чести, но и победой в смертельно опасной игре.

— Хотите взглянуть на главную пушку? — вдруг спросила она, и я увидел залихватские брызги в ее живых голубых глазах. — Мое изобретение. Смотрите!

Мы с Вишней принялись озираться по сторонам, но Тереза, будто насмехаясь над нами, сорвала с плеча карабин и с размаху треснула прикладом по постаменту в виде стопки книг, на котором стоял памятник. В тот же момент гигантский бронзовый гном выпрямился и направил ввысь дуло своей пушки.

— Ну как? — Тереза была явно довольна произведенным эффектом. — Хороша пушка? Рабочая! Потому что нам бесполезные каменные истуканы ни к чему. А вот здесь рычаги управления! — она указала на воткнутые в мрамор две недлинные лыжные палки. Я бы и внимания на них не обратил, тем более Берлан повесил на одну свою мятую шляпу.

— Хитро… — протянул я. — А как это работает?

— О, тут целая система, — гордо ответила Тереза. — Самые мудрые гномы проектировали. Вот этот, например.

Берлан наигранно поклонился.

— Ружьем пользоваться умеешь? — Тереза кинула мне карабин. — Ничего сложного, надо будет — выстрелишь. Я главной системой управлять буду, она сработает безотказно. Но вдруг за одним драконом стая полетит? Стреляй не раздумывая.

— А чем я могу быть полезна? — деловито спросила Вишня.

— Ты? — она секунду подумала. — А вот если ранят кого, помогай… Та-ак. Вот он, красавчик! — Тереза поднесла к глазам подзорную трубу. — Хорош! Сейчас он вниз — а мы его плимс! Полюбуйся-ка, Берлан.

— Мелкий какой-то. На лесного не похож, — озадаченно проговорил гном, глядя в окуляр. — И вроде как… Люди на нем, что ли.

— Да какие там люди! — отмахнулась Тереза. Она лихо управляла рычагами, от чего в руках бронзового колосса послушно и складно двигалась пушка, выдвигаясь, как телескоп. — А если и они — сами виноваты, — добавила она сквозь зубы. — Кто это может припереться в Гномью слободку на драконе, да еще ночью? Только враги или дураки! …Да и нет там людей. Показалось.

— Можно мне? — Вишня так ловко вынула подзорную трубу из рук Берлана, что он и сказать ничего не успел.

— Ну, что там? — я обеспокоенно шагнул к ней.

А с Вишней что-то происходило. Она прикладывала трубу то к одному, то к другому глазу, мучительно щурилась. Откидывая косы, со страданием вглядывалась в подсвеченное прожекторами небо, точно видела что-то, во что невозможно было поверить. Такой она даже в Городе берлог не была, а ведь там было, о чем тревожиться!

— Да не беспокойся ты! — прикрикнула Тереза, увидев, как разволновалась Вишня. — Слишком нервная! Сейчас мы его поближе подпустим — и того…

Берлан вскинул руку, дав сигнал «Приготовиться», а Тереза снова схватилась за рычаги.

— Вот сейчас, сейчас…

— Ой, нет! Не стреляйте! Не стреляйте, пожалуйста! — тонко вскрикнула Вишня и выронила из рук трубу. Труба со звоном покатилась по площади, я подхватил ее, а Тереза осуждающе покачала головой.

— И чего же не стрелять? Конечно, выстрелю!

— Нет, не надо! — Вишня со слезами схватила ее за рукав. — Там наши!

Я приложил трубу к глазу — чуть снова не уронил! — и черная точка в отдалении превратилась в упитанного зеленого дракона. На нем были мелкие фигурки, и я от волнения ничего не мог разглядеть, — руки подрагивали и стекло тоже. Но уже через пару секунд убедился, что дракон был Кузей, а фигурки — Пашкой-Пряником, эм Реусом и… и кем-то еще.

— Это же Кузя, Пашка, Реус! — что было силы заорал я. — Не стреляйте! Уберите пушки!

— Вот еще! — пробормотала Тереза, нетерпеливо постукивая каблуком. — И не подумаем! Дракон — враг! Убийца! Монстр! И это его последние минуты… Или секунды.

— А люди?! А как же люди?!

— Нет там людей. Вам показалось.

Зареванная Вишня взяла у меня трубу, глянула, шевельнула побелевшими губами:

— Лион… Там же… Там мой папа!

Посмотрев на Терезу, я увидел, как возбужденно шевелятся ее пальцы. На одном из них я заметил кольцо в виде дракона, и пасть его пронзала серебряная стрела.

Глаза у Терезы были стеклянные, чужие. Ничего не осталось от уютной хозяюшки — улыбчивой, ворчливой и заполошной тетки. Она превратилась в грозную Королеву, беспощадную воительницу, и все мысли ее были лишь о том, чтобы уничтожить дракона, угрожавшего покою Гномьей слободки. И плевать ей было на то, что это наш Кузя, а на Кузе — друзья.

— Тереза! — завопил я так, что заболело горло. — Послушай меня! Это безобидный дракон, я отвечаю! Это дракон-ребенок! А на нем наши товарищи и Вишнин отец! Тереза, очнись! Ты же честная королева! Ты же не убийца какая-нибудь!

— Почему же? — процедила Тереза. — Для драконов я убийца! И горжусь этим! Так, так… Лети поближе, голубок…

— Нет, Тереза! — взмолилась Вишня. — Не надо, что вы!

— Берлан, убери их, — кинула через плечо Тереза. — Отвлекают.

— Я не уйду! — сказал я, крепче сжимая карабин.

— И я! — торопливо добавила Вишня.

Тереза даже не посмотрела в нашу сторону.

— Готовность номер раз! — вскрикнула она по-гномьи (удивительно, но за этот день я многое начал понимать), и в небо устремились пушки. Я вздрогнул. Сейчас она выпалит то самое «Пламя-а-а!», которое на двух языках звучит одинаково, и в Кузю со всех сторон полетят огненные потоки.

Я посмотрел вверх и понял, что Кузя, а точнее, его седоки, прекрасно знают об этой опасности. Дракон петлял, как заяц, убегающий от охотника: он то подныривал вниз, то свечкой взмывал вверх. Наши друзья хотели обратить на себя внимание (видно, догадались, что я и Вишня задержались в Гномьей слободке — ведь полгода прошло! — и всей душой стремились нас вызволить), надеялись уклониться от пушечных залпов и долететь до безопасного места, где не достанет гномья система ПДО.

Но ведь они не знали Терезу. В ней было столько бешеной решимости, что я понял — все бесполезно. Сейчас пушки ударят по Кузе, и осыплется снегом драконья чешуя, и рухнет на землю то, что останется от тех, кто нам дорог… Видно, об этом подумала и Вишня. Она села на землю и уткнулась лицом в колени.

Но я не собирался сдаваться! Плохо соображая, что делаю, я схватил карабин и ткнул его в спину Терезы:

— Если ты выстрелишь, я тоже!

— Ну, давай, давай, — с деланным равнодушием отозвалась Тереза.

Я даже не понял, как оказался на мостовой со связанными руками. Берлан был ловок, как никогда.

— Посиди лучше, дружок, — сказал он. — И отвернись.

Я попытался вскочить, но Берлан живо усадил меня обратно, — сколько же немереной силищи было в этом тощем гноме!

Тереза шевельнула губами, я дернулся, но вдруг случилось невероятное. Из кармана Терезы и из капюшона Вишни выплыли облака. Белка Алька и Голубка выросли, окружили Терезу, обволокли ее туманом, сели на плечи. Они лизали ей лицо, точно крошечные щенки, они кружили хороводом, застилали глаза, вплетались в кудрявые волосы. А точка на небе все росла, росла…

— Ну так что, Тереза? — напряженно спросил Берлан.

Словно в замедленном кино Тереза скрещивала высоко поднятые руки — знак того, что бой отменяется. Я видел недоуменные, ошарашенные, остолбенелые взгляды гномов-стражников — они решили, что их королева сошла с ума, но не могли не выполнить приказа. Но еще более растерянным был взор самой Терезы.

Она глубоко вздохнула и уже увереннее скрестила руки. Потом гортанно крикнула что-то по гномьи, в сердцах швырнула на постамент шляпу с розами и, натянув капюшон так, чтобы не видно было ее глаз, широкими шагами ушла с площади.

Бронзовый гном-воин опустил дуло гигантской пушки, и я понял, что боя не будет.

Глава 34

Кузя приземлился прямо у подножия Облачного пика. К тому времени уже совсем рассвело.

Учитель эм Марк, Реус и Пашка не стали окончательно сводить с ума жителей гномьей деревни и ждали нас в отдалении. Когда мы с Вишней, задыхаясь, добежали до места, оказались в таких объятьях, что мне захотелось расплакаться.

Когда первый порыв прошел, мне, как взрослому, пожали руку Учитель эм Марк и эм Реус. Я старался быть сдержанным, а Вишня — нет, не старалась. Она ревела в три ручья и целовала и отца, и Пашку, и усатого эм Реуса, и даже удивленного Кузю.

— Вы с нами! Вы живы! — повторяла она.

Толстопузый Кузя и не понимал, что ему грозила смертельная опасность. Он с наслажденьем подставлял Вишнне то один бочок, то другой, совал голову в ее теплые ладони, требуя, чтобы его почесали за ушком, и весело помахивал острым раздвоенным хвостом.

— Кузя, солнышко! — счастливо смеялась Вишня.

Я о многом хотел спросить Учителя, Пашку и эм Реуса. Из кратких объяснений я понял, что они, собравшись ночью в большом доме Реусов, приняли решение рискнуть жизнью и полететь на драконе к Облачному пику, чтобы вызволить нас с Вишней. У меня сердце замирало, когда я думал о том, какое это счастье, — настоящие верные друзья.

Но у меня язык не поворачивался задать самый главный, самый страшный вопрос: «Где мой отец?» А когда я все-таки собрался с духом, услышал хрипловатый голос эм Реуса:

— К нам идут. Гном идет и гномиха его.

Обернувшись, я увидел Терезу и Берлана — и мгновенно напружинился, готовый защищать своих товарищей хоть оружием, хоть словом. Но тут же расслабился — в их руках не было карабинов.

— Добрый вечер, — сумрачно бросил Берлан. — Не скажу, что мы рады вас видеть. Пока вы не пленники, но я не уверен, что так будет впредь.

— Здрасьте, — невежливо буркнула Тереза, и я обратил внимание, что она опять надела соломенную шляпу. Не знаю почему, но это меня успокоило.

— Мы хотим, чтобы вы познакомились, — торопливо проговорила Вишня, оторвавшись, наконец, от непомерно ласкового Кузи. — Это мой отец эм Марк. Это эм Реус… И это Реус, только Паша.

— Не скажу, что приятно познакомиться, — снова выдал Берлан. — Многовато незваных гостей. Ну, не пристрелили вас — да и ладно. Это наша королева, кстати.

— Благодарим вас! Сердечно благодарим! — поклонился Учитель, а за ним эм Реус и Пашка. — Мы всерьез опасались, что вы примените оружие. Но в глубине души надеялись на ваше добросердечие.

— Какое там добросердечие… — хмыкнула Тереза. — Моя рука бы не дрогнула! Это все малявки — облака. Сговорились, видно.

— Все равно спасибо, — уже суховато сказал Учитель. Он глянул на меня и хотел что-то сказать, шевельнул губами, но я и так все понял. Отец не прилетел с ними, а это значит…

Мне стало душно, я дернул ворот рубахи и уже решился было спросить об этом напрямик, как увидел, что с эм Реусом происходит что-то странное. Он, покрякивая, вертел длинный ус, склонял голову то к левому плечу, то к правому, будто желая что-то сказать, и смотрел на королеву Терезу то ли с испугом, то ли с радостью, то ли с тревогой. Хотя сейчас-то что тревожиться. Все живы…

Даже Учитель эм Марк не удержался, вопросительно глянул на Реуса:

— Что с вами?

Но тот не услышал, не обернулся. Глухо произнес:

— Королева… Ваше имя Тереза, верно?

— Верно, — холодно отозвалась она.

— А вы… не удивлены, что я знаю, как вас зовут? Ведь вас пока не представили.

— Чему удивляться? Меня тут каждая собака знает.

— И все же. Тереза. Вы… Ты… Не узнаешь меня? Я Коль… Коль Реус! Я ведь помню тебя совсем юной девочкой, но ты не изменилась… Почти. Помнишь, как мы вместе отправились искать новые торговые дороги? Помнишь, как заблудились?! Помнишь, как потерялись? Ох, я ведь думал, что ты погибла! Я не сомневался!.. Я нашел в болоте твою шляпу и решил, что… Да что теперь говорить.

По лицу Терезы пробежала быстрая волна. Кажется, она хотела заплакать, но сдержалась, прислонила к пылающему лицу мягкие ладони. Тускло блеснул серебряный перстень — пронзенный дракон.

— О небо, — выдохнула она. — Ну здравствуй, прошлое.

— Как же ты здесь? Как ты? — нелепо пробормотал Реус и неуверенно шагнул к Терезе. Потом крепко обнял, уткнулся в ее кудрявые волосы — ее шляпа слетела на землю. Я думал, что Тереза оттолкнет его или даже двинет как следует кулаком — а что, она может! Но королева вдруг разрыдалась — дробно вздрагивали ее круглые плечи.

— Да я ведь… я ведь чуть не пристрелила тебя! Какая же я дура! Какая же я…

Эти двое обнимались, плакали и смеялись, забыв про все на свете.

— Что это с ними? — Вишня растерянно обернулась к отцу.

— По-видимому, первая любовь, — спокойно объяснил Учитель. — В юности они вместе отправились в путешествие, но потерялись. А теперь нашлись.

— Но как же моя мама? — хмуро буркнул Пряник.

Тереза оторвалась от Реуса, достала из кармана платок и вытерла заплаканное лицо. Шагнула к мрачному, мраморно-бледному, неподвижному, как монумент, Берлану, обняла его, и еще раз обняла — уже ласковей, заговорила по-гномьи — тихо, быстро и нежно. Я не понял, что она ему втолковывала, да и не хотел лезть в личные тайны, но был рад, что Берлан оттаял и даже скупо улыбнулся. Однако крепко взял Терезу за руку (так, как умеет!) и больше не отпускал.

— Встреча с юностью — это так волнительно! — выдохнула Тереза, смущенно обводя нас взглядом. — Но то — прошлое, а семья — настоящее! — она обернулась к сумрачному Пашке. — Твоя мама наверняка лучшая, мальчик. Я не сомневаюсь. Ведь Коль Реус не выбрал бы в жены кого попало.

Эм Реус торопливо закивал, прижимая к груди настороженного, сердитого Пашку.

— Бывает же! — пробормотала Вишня. И замолчала, глядя в высоту. Серовато-лиловое предутреннее небо стало черным — его заслонили размашистые крылья невесть откуда взявшейся громадной птицы. Она молча кружила над нами, и с ее острых перьев падали огненные капли. Они срывались и гасли в воздухе, но некоторые все же долетали до земли, и измученная засухой трава вспыхивала, как порох.

— Это Колдун! — вскрикнул я.

Птица спускалась ниже, ниже, огненные капли падали чаще, и я понял, что вскоре начнется большой пожар: если огонь перекинется с поля на перелесок, а оттуда на селение, не миновать беды.

Значит, Колдун понял, что я добрался-таки до Облачного пика, вот и решил спалить меня, моих друзей, да и всю Гномью слободку заодно.

Все мы спешно принялись затаптывать вспыхивающие на земле огоньки — со стороны, наверное, казалось, что мы дружно отплясываем странный нескладный танец. И только Тереза, мгновенно оценив ситуацию, вынула что-то из кармана, шагнула в сторону, будто поколдовала, — и в небо взлетел столб огня. Едва сигнальная ракета озарила лиловую рассветную высь, как со стороны площади в птицу полетело ядро. Раздался короткий грохот. На нас навалился густой туман, но через секунду он рассеялся.

И птицы в небесах уже не было — только перья падали на пересохшую землю, острые, но безопасные.

Мы не успели опомниться, как к нам со всех сторон примчались гномы-пожарные, чтобы песком и водой затушить огненные фонтаны.

— Не расходуйте много воды! — скомандовала Тереза. — Засуха — не шутки!

— Ты молодец. Как всегда, — улыбнулся ей Берлан.

Остальные стояли потрясенные, остолбеневшие, даже Учитель эм Марк.

— Колдуна больше нет… — я не мог поверить, что заклятого врага, который преследовал меня все эти дни, уже не существует, и не чувствовал ни счастья, ни свободы.

— Потому что система ПДО действует безотказно! — гордо заявила Тереза, с нескрываемой ненавистью глянув в сторону зеленого пухляша Кузи.

— Ой, посмотрите! — Пашка показывал наверх, и глаза его горели. — Красота!

Решительно приближался новый день, и под зарумянившимся солнцем скучная серо-сизая скала делалась разноцветной — то алой, как лепестки мака, то белой, точно ромашка, то солнечно-желтой, точно одуванчик.

А высоко-высоко над вершиной кружили в волшебном танце разноцветные облака. Куклы и зайцы, шары и квадраты, ежики и ласточки, лошадки и лебеди встречались и разбегались, сталкивались, сливаясь в сияющее пестрое полотнище, и разлетались вновь, и не было ничего восхитительнее этого чудесного действа.

Вишня испуганно вскрикнула:

— Алька!

Облачная Белка, выскользнув из ее кармана, превратилась в легкий дымок и стремглав полетела ввысь. А вслед за ней поспешили и другие облака: фиолетовый филин Учителя эм Марка, Пашкин Снежок, облако эм Реуса. Даже голубка Терезы, помедлив, устремилась наверх.

— Куда это они? — забеспокоился Пашка.

— Весна же… — вздохнул Учитель эм Марк. — Время пришло. Видите, как много там кружит разных облаков? Их много, и все прекрасные. Скоро и из Светлого города прилетит стая.

— Да, там много облаков, — сказал я, до боли в глазах вглядываясь в вышину. — Но Крылатого Льва я не вижу.

Глава 35 ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ, ПОСЛЕДНЯЯ

Меня снова обжигали сочувственные взгляды, вот только земля теперь не уходила из-под ног. Ведь я был уже не прежний мальчик Лион, Лёвка, который позволял себе ныть, страдать и бездействовать. У меня и мысли не было сесть на землю, обхватить голову руками и безнадежно заплакать.

— Мне пора на вершину, — сказал я друзьям.

Заметив, как одновременно шевельнулись Вишня и Пашка, я остановил их:

— Я должен сделать это один. Поймите.

Никто не стал спорить. Учитель эм Марк притянул к себе Вишню, погладил ее косички. Она сказала очень тихо — так тихо, что я понял это по шевелению губ:

— Будь осторожен.

Я кивнул, вспрыгнул на дракона, тронул прохладную чешуйчатую шею, шепнул в мягкое длинное ухо:

— Прости, друг. Я знаю, ты очень устал, но мне нужно попасть туда прямо сейчас.

Кузя поднял меня так осторожно, точно я был стеклянным, и я с удивлением вспомнил, что когда-то боялся драконов как огня.

Мы быстро достигли вершины. Направив огнедышащего друга к узкому выступу, я легко соскользнул вниз. Дракону невозможно было уместиться на камне, а для человека места хватало.

Кузя поднялся повыше, посмотрел на меня с недоумением. «Оставить тебя, что ли?» — спрашивал его озадаченный взгляд.

— Да, да, улетай! — я махнул дракону рукой. — Я должен побыть здесь один. Совсем один, понимаешь?

Кузя понял. Он сделал еще несколько кругов и устремился вниз, и я вдруг подумал, что дракон тоже подрос, — он уже не походил на огурца с крылышками. Это был молодой и сильный зверь, готовый к испытаниям.

Сердце кольнуло острое чувство вины — наверное, увидев Кузю, мои друзья решат, что со мной произошло непоправимое; им будет больно. Что ж, если захотят подняться сюда — пусть! Но я обязан сам во всем разобраться.

Ни на секунду не забывая легенду о Повелителе, я внимательно смотрел по сторонам, но замечал лишь многочисленные танцующие облачные фигуры. Поодаль, точно маковые зернышки, рассыпались дома Гномьей слободки, поближе лежали ровные квадраты полей. С высоты я видел, точно на гигантской карте, и лес-чертополох, и сухой лог, и Великаньи поляны… Я видел всё. Только не видел будущего.

Я громко, долго, до хрипоты звал Крылатого Льва, но никто не отзывался. Лишь Белка Алька, добрая спутница, выпорхнула из облачного круга, коснулась ласково моей щеки и стремглав полетела вниз — к Вишне. «Передай ей привет!» — мысленно попросил я.

Умоляюще протягивая ввысь руки, я призывал Повелителя, но ответом была тишина, и я понял, что история о нем — всего лишь красивая сказка.

Облака, ни на миг не прекращая загадочного танца, ходили вокруг меня волнами, окружали филигранным кольцом, обволакивали пестрым туманом. Это было красиво. Я любовался волшебным зрелищем — и чувствовал великую пустоту внутри. Оказывается, так тоже бывает. Можно достичь вершины… и ничего не достичь.

— Лев, мой Лев! Где ты?! — снова закричал я, приложив к губам ладони. — Если ты не здесь, то где же?

— Оглянись. Твой Лев рядом, — услышал я холодный ровный голос. Он звучал ниоткуда — и отовсюду. Словно сама вершина разговаривала со мной.

Я вскочил, обернулся — и вскрикнул. Крылатый Лев, могучий, роскошный, родной, озарял небо теплым золотым сиянием.

Ошалев, забыв про все на свете, я рванулся к нему — и едва не соскользнул со скалы, но прекрасный Крылатый Лев подхватил, удержал и обнял могучими крыльями. Он смотрел лучисто и чуть виновато, он то подрастал, целиком погружая меня в солнечное тепло, то становился маленьким и пушистым, как рыжий котенок. Лев волновался, нежничал, ластился, и я понял, что это — счастье.

Нет, я не всхлипывал, когда сражался с болотищами. Не ныл, оказавшись в Городе берлог. Я даже у Терезы не вымаливал слезами пощады для друзей. Мне казалось, что я разучился плакать.

Но здесь, на Облачном пике, все накопившиеся слезы пролились весенним дождем. Я плакал и смеялся, гладил Крылатого Льва, а он вытирал мои глаза золотистыми крыльями и радовался вместе со мной.

— Доволен? — вновь раздался неведомый голос.

— Я счастлив! Спасибо, Повелитель!

— Еще ничего не закончено.

Острая тревога вновь иглой вошла в сердце, но утонула в бурной волне ликования. Не выпуская Льва из рук, я проговорил:

— Кто ты, Повелитель?

— Я Облачный пик. Я скала. Дом облаков. Властелин облаков. Вершитель судеб. Хранитель гармонии и справедливости.

Можно было и промолчать, но припомнив, сколько страданий перенесли в последнее время дорогие мне люди, как истосковались мы со Львом, я не выдержал:

— Если ты за справедливость, то почему в назначенный день не отпустил облако к своему человеку?

— Лев нарушил законы гармонии — оживил ребенка. Повелитель не может этого допустить.

— Но ведь это случилось пятнадцать лет назад! Почему же именно сейчас ты задержал облако?

— Потому что убедился в правдивости истории, которую не раз пересказывал Колдун — человек, являвшийся сюда в облике черной птицы. Но я приемлю лишь облачную истину! Все секреты судьбы раскрываются, когда прилетает к вершине душа умершего человека. Минувшим летом скончалась женщина, которую все называли повитухой Клариссой. В ее облаке, как в зеркале, отразилась тайна Крылатого Льва.

— И здесь след Колдуна… — устало проговорил я. Но вдруг кое-что припомнил: — Я родился живым! А может, та самая женщина умертвила меня по колдовскому приказу?

— Так и есть, — холодно отозвался Повелитель, он же — Облачный пик. — Когда на стене мелькнула тень в виде льва, она приложила к лицу младенца ткань, пропитанную отравой. Этого требовал от нее Колдун — убить любого младенца, если к тому явится Крылатый Лев. Он щедро заплатил ей за это.

— И ты оправдываешь такие преступления?!

— Мне нет до них дела. Люди рождаются, умирают и даже убивают друг друга. Все это земные дела. А облака не должны возвращать к жизни мертвых. Иначе наступит хаос.

Я нырнул лицом в пышную гриву, помолчал. И вдруг услышал:

— Обними своего Льва. Обними в последний раз.

— Как — в последний? — я еще сильнее сжал невесомые крылья, и Лев прильнул ко мне, стремясь найти защиту в крепких объятьях. — А что будет потом?

— Потом Льва не будет. Нигде и никогда.

— Тогда не станет и меня, — проговорил я и понял, что мне почти не страшно. — Люди Светлого города не живут без облаков.

— Верно. И тебя тоже не станет.

— И что же с нами произойдет? — я с наслаждением гладил любимого Льва по мягкой облачной спине.

— Ты упадешь с пика, и тебе отдадут последние почести.

— А со Львом?

Лев выскользнул из рук, мгновенно вырос, ощетинился, обнял меня и лапами, и крыльями, защищая от всех бед, даже от бессердечного ледяного голоса.

— Он принесет пользу гномам. В их селении в этом году смертельная засуха. Облачный Лев прольется дождем и исчезнет. Выше всего — гармония.

— Неправда, выше всего — счастье! — закричал я. — А счастье — это родное сердце рядом! Несправедливо так поступать со Львом. Он не сделал ничего плохого!

— Крылатый Лев — сильное, мощное облако. Его вода оживит реки, даст растениям силу, а гномам — жизнь, — не обращая внимания на мой крик, заявил Повелитель. — Но можно поступить иначе.

— Как же?!

— Готов ли ты к тому, что Крылатый Лев будет жить, и ты — вместе с ним, но сотни гномов погибнут страшной смертью от засухи, голода и жажды?

Я хотел ответить, но не смог, губы мои пересохли.

— Это жестоко, — только и мог сказать я.

— Это справедливо, — ответил Голос. — Ну же?

Я вспомнил гномов — решительных и честных. Вспомнил заполошных гномих в цветастых платках, их мужей в залихватски заломленных шляпах, детей — крошечных, розовых и горластых. Перед глазами возникла Тереза — резкая, упрямая, смелая. Эта женщина не родилась в гномьем племени, но я знал, что она не покинет слободку в час испытаний, — останется с подданными до конца.

Нет, я не желал им горькой судьбы. Но и крылатого друга погубить не мог.

— Послушай, Повелитель, оставь ты Льва в покое! Пусть он летит к другому мальчику, что должен появиться на свет. Только пусть живет. Ведь это я — бывший мертвец, я — ошибка, а значит это я должен исчезнуть! Жаль только, что моя смерть не принесет никому пользы. Но ведь для спасения гномов можно направить и другие облака. Обычные тучи! Серые, белые, черные…

— Простым тучам я не властелин. А другие облака не заслужили такой участи — они не нарушали гармонии. Каждое облако, что ныне танцует в вышине, скоро направится к новому родившемуся человеку.

Я посмотрел на Льва — он стал огромным, мощным, и вокруг него мерцала золотая пыльца. Лев рос и рос, отчаянно развевалась роскошная грива, и я понимал, что он готов спасти гномов — но не готов погубить меня.

— Повелитель, ты не оставляешь выбора, — я не узнал свой голос. — Гномы приютили меня, обогрели, поддержали. Пусть живут! Только одна просьба. Я много раз катался на Льве. Хочу быть с ним, когда он прольется дождем.

— Твое право. Но ты рухнешь на землю, когда Лев растает.

— Какая разница? Когда Лев растает, меня в любом случае не будет в живых.

— Это верно. Решение принято?

Крылатый гигант обволакивал меня, ласкался, и я чувствовал, что он согласен со мной.

— Принято, — твердо сказал я.

И тут я увидел Серебристого медведя. Он летел резво, но неуклюже, пухлый, пушистый, добрый, родной… В первый миг, едва заметив Мишку, я обрадовался, всей душой потянулся к нему — и отпрянул, будто обжегся. Облако появилось без стаи, одно, в неурочный час. Значит отца нет в живых.

— Воин Вадим не допустил нашествия шакалов на город, — ровно сказал Повелитель. — Но битва стала для него последней. Он был немолод, а раны глубоки. Мир его духу.

Мишка ткнулся в мое окаменевшее лицо, погладил по голове блестящей мохнатой лапой. Обняв его, я догадался, почувствовал, осознал, что он хочет сказать. Медведь передал привет от отца. В последние секунды Воин Вадим понял, что я нашел своего Льва, и ушел из жизни со спокойным сердцем.

Серебристый медведь рос на глазах, раздувался, расплывался по синей вышине. Из крошечного, точно плюшевого, мишки он превращался в шатуна-великана и взлетал выше всех облаков. Отцовское облако темнело, наливаясь водой. Вскоре бурый исполин заполнил собою все небо, и я понял, что сейчас произойдет.

Я убедился, что моя догадка верна, когда на лицо упали первые капли.

Растолкав разноцветье мелких облаков, огромный медведь спустился ниже, и я увидел, как над полями полился щедрый благодатный дождь. Медведь двинулся дальше, растекаясь по небесам громадной искристой тучей, даруя гномам долгожданную влагу, надежду и жизнь.

— Гармония, — раздался голос Повелителя, и я вздрогнул. — Гармония восстановлена. Медведь подарил спасение гномам — и вам тоже.

— Что? — не поверил я ушам.

— Миссия выполнена. Гномы будут жить. И вы живите.

«Отец был готов пожертвовать всем ради меня и помог, даже когда умер. Ведь Серебристый мишка — частичка его души…»

У меня не было сил благодарить Повелителя. Он был слишком жесток и не всегда справедлив. Но я все же произнес через силу:

— Спасибо за встречу с Крылатым Львом! Он вернется к тебе, когда я пройду свой путь до конца.

— Ты дважды обманул смерть. Твой путь будет долгим, — молвил Голос. — А Лев прилетит раньше, с другими облаками. Переждет здесь весну и возвратится к тебе по осени.

Я дотронулся до скалы ладонью. Мне казалось, что я стал старше на десять лет.

Крылатый Лев подхватил меня, и я погладил его по пушистой гриве. Это единственное облако, на котором можно кататься верхом.

Когда я спустился вниз на Крылатом Льве, меня обнимали и целовали все, даже суровый Учитель эм Марк, — друзья были промокшие насквозь, но счастливые.

А я во все глаза смотрел, как легко пробиваются сквозь пушистую землю и разворачивают шелковые лепестки алые, синие, желтые, белые цветы, — это было простое весеннее чудо.

Я радовался, что теплый дождь падает на щеки. Потому что Воину Лиону не пристало плакать.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35 ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ, ПОСЛЕДНЯЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg