«Краденое счастье»

Краденое счастье (fb2) - Краденое счастье [Фейк] 987K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ульяна Соболева

КРАДЕНОЕ СЧАСТЬЕ

Ульяна Соболева

АННОТАЦИЯ:

Когда бандиты избили моего мужа за долг, а банк решил отобрать квартиру, у меня не осталось выбора – я согласилась спать с известным, женатым мужчиной... и родить ребенка, чтобы расплатиться с долгами... Но я не знала, во что влезла и с каким дьяволом связалась. Я продала свое тело, а он выдрал с мясом мою душу…

ПРОЛОГ

– А говорила, что муж есть.

Этот акцент сводит с ума, как и тембр его голоса. Нервно сглотнула и вся сжалась, когда он обошел меня по кругу. Словно зверь, обнюхивающий свою добычу и прикидывающий, когда на нее наброситься. Соблазнительный, как сам дьявол, распущенный, искушенный и циничный. Не высокий, но очень мускулистый, с довольно смуглой золотистой кожей и глазами медового цвета, которые умели темнеть, превращаясь в угли. Обманчивая едкая красота, скрывающая нутро жестокого подонка, которому позволено абсолютно все. И это читается в циничном, откровенном взгляде.

«Кровавый король» – под этой кличкой его узнал весь мир. Арманд Альберто Альварес. Внук русской эмигрантки княжеского рода, которая вышла замуж за португальца и говорила с сыном своей единственной дочери только по-русски, отправила его учиться в Россию и отдала в большой спорт. Знаменитый футболист, звезда, порочный зверь, жестокая тварь, от которой женщины сходили с ума, бежали без оглядки и приползали обратно, как побитые собаки ползут к хозяину. Да, теперь я знала о нем все. И, нет, мне не стало от этого легче. Я пришла сюда себя продать… я – шлюха и подстилка, и со мной все можно. Замужняя шлюха и подстилка. А он – покупатель. Аукцион только начался, и продать мне придется так много, что от меня может ничего не остаться, но, если я этого не сделаю..... И я согласилась. Теперь поздно отказываться. Да мне никто и не даст – ведь часть денег я уже получила.

Мужчина рывком привлек меня к себе, и, тихо всхлипнув, я оказалась в его крепких объятиях. В руках, о которых мечтали женщины всего мира… И я могла бы мечтать, но не так, не здесь, не в этой гостинице, не за деньги.

Провел ладонью по моему позвоночнику, опускаясь к ягодицам. Мне хотелось отстраниться, хотелось оттолкнуть его, закричать, что я не такая. Что мне пришлось, что меня заставили обстоятельства… Но мужская рука сжала меня еще сильнее, и говорить расхотелось.

– Муж знает, чем ты зарабатываешь на жизнь?

Ладонь ласкает мои волосы, почти нежно, заставляя млеть и, запрокинув голову, смотреть на его красивое, смуглое лицо. Завораживает красотой, подкупает ею, дурит мозги. И уже кажется, я не могу поверить, что этот человек способен на самую изощренную жестокость. Это вранье – все, что о нем говорят, этого не может быть. Разве эти руки могут причинить боль?

– Знает, что ты берешь деньги за то, что тебя имеют во все дырки? М?

Рука задрала мое платье вверх, грубо сжав ягодицу, до боли и до синяка. Правильно. Шлюху можно не жалеть.

– Нет.

– Нет? Нет, не знает?

– Не надо так.

Мое «нет» было о другом, и он это понял, прочувствовал инстинктивно.

– А я спрашивал твое мнение? У шлюхи мнение не спрашивают. Ее еб*т. Когда я захочу, чтоб ты открыла рот, я скажу тебе об этом.

Сдавив меня за талию, так что дышать было трудно, толкнул вперед к кровати. Из глаз чуть не брызнули слезы. Закусила губу и опустила веки, вцепившись в деревянную спинку широкой постели.

– Красивая. Идеальная. И такая порочная… испачканная… жадная шлюха. Я буду рвать тебя на части. Ты будешь кончать и плакать. Обещаю.

Снова исследует мое тело, едва касаясь кожи, по позвоночнику вниз, удерживая за волосы, собрав их в кулак. Резко повернул в бок мою голову и впился в мой рот губами. С такой силой, что я чуть не задохнулась. Не смогла удержаться и, вскинув руку, обхватила его за шею. Ощущая, как язык глубоко скользит внутрь, как играет с моим языком, как жадно лижет мое небо, мои десна. Углубил поцелуй и, отодвинув в сторону трусики, он резко вошел в меня пальцами. Поглаживая, растягивая, раздвигая плоть, протискиваясь внутрь так глубоко, как только можно, так, что я ощутила себя насаженной на них до упора, как на крюк. Вышел и тут же снова резко вошел. С характерным гортанным выдохом мне в затылок. Он оставил меня, когда мой рот приоткрылся перед тем, как из груди вырвется стон. Дернул за волосы и безжалостно заставил выпрямиться во весь рост. Хриплый голос прошептал мне в ухо.

– А теперь ко мне повернись. Стань на колени и открой рот.

ГЛАВА 1

– Васильева, у тебя недостача – тысяча пятьсот рублей, понимаешь?

Он навис надо мной с запахом удушливого и сладкого до тошноты парфюма. В глаза не смотрю, только на его шею в вырезе свитера. На ней дергается кадык и видны светлые волоски, которые он не добрил. Модный воротник розовой рубашки настолько же чистый, насколько грязный и мерзкий его хозяин. Возомнивший себя Богом сукин сын.

– Не может быть. Я всегда пересчитываю. Всегда до последней копейки, Борис Алексеевич. Может, заново пересчитать?

От неожиданности у меня затряслись руки и стало першить в горле. Неужели они, и правда, думают, что я украла деньги?

– Нет, вы это видели? Она отрицает! Ты со мной спорить будешь? Воровка! Так и скажи, что взяла деньги!

От обиды тяжело дышать, и кажется я сейчас расплачусь, только мне не хочется доставить им такое удовольствие. Это нарочно… Зарплата должна быть после этой смены. Он нарочно, чтоб не платить. Не хочет, потому что я ему отказала, не приняла ухаживаний.

– Я и вчера ста рублей не досчитался! Вчера смолчал, и ты решила, что можно и побольше взять?

– Я вам сразу говорила, нечего брать эту …, – начальница смены смерила меня презрительным взглядом и поправила тонкий шарфик. – Она мне еще тогда не понравилась.

Только за что не знаю. Точнее, знаю – она с ним спит… с нашим женатым хозяином небольшого модного бутика «Ла Рошель» с одеждой из Турции и фальшивыми бирками от брендов. Спит и боится, что он западет на одну из новых кассирш и вышвырнет ее саму. Как это было с ее предшественницей лет пять назад. И с первого дня Виолетта меня подсиживала. То я медленно товар отпускаю. То кассу закрыла позже, то раньше. То на перерыв часто бегаю.

– Значит так, Васильева, ты уволена. Собирай свои вещи и можешь идти домой.

– Как домой?

– Давай вали, сучка наглая! Думаешь, никто не видел, как ты трусы на себя натягивала в отделе нижнего белья и прятала упаковки между ящичками?

– Это ложь! Я никогда такого не делала! По себе не судят!

– Заткнись! А то засудят тебя!

У меня все внутри похолодело. Они сговорились. Оба. Нарочно, чтоб не платить. Смотрит на меня, тварь, своими подведенными «а-ля Клеопатра» глазами и дергает гиалоурановыми губами.

– Я подожду. Ведь вечером зарплату должны дать.

– Какую зарплату воровке? Скажи спасибо, что я полицию не вызвал! Наглая дрянь!

– Я ничего не брала! Это ложь! Посмотрите в камеры!

Меня трясло от обиды и от ужаса, что мне не заплатят. Я же ради этих денег месяц пахала по четырнадцать часов. Дома с ног валилась. На ступни стать не могла, зудели так, что выть хотелось. Как я вернусь ни с чем? Как? Мне надо за коммунальные сегодня заплатить, мне надо еду купить. Димке тоже уже месяц не платят на его фирме, в которую мы вложили кучу денег. Выплаты за ипотеку уже четыре месяца не вносили. Я хотела внести хоть какую-то часть уже завтра.

– Какие камеры? Совсем обнаглела! Тут никого не было кроме тебя.

– Вот ее сумка! – Виолетта поставила мою сумочку на стол хозяина магазина, и ее тяжелая большая грудь колыхнулась в вырезе блестящей кофты.

– Я уже заглянула – там в кармане полторы тысячи лежит!

– Ах ты ж гадина! Все видели? У нее в сумке деньги ворованные!

– Как… вы мне их подбросили. Как же так?

– А ну пошла вон отсюда! Вон пошла! Не то я сейчас полицию вызову и посажу тебя, дрянь! Охрана!

Борис Алексеевич схватил меня за локоть и потащил к двери.

– Не надо было ломаться и целку из себя корчить. Была б тебе и зарплата, и все остальное. Ничего б не отвалилось от тебя. А так… вон пошла.

Меня вытолкали за дверь магазина под самый дождь, который стеной обрушился мне на голову. Я постучала в дверь магазина, пнула ее ногами, но мне никто не открыл, а наглый ублюдок показал свой сотовый.

Сволочи! Какие же твари! Я достала старенький сотовый из сумочки и набрала Диму. Длинные гудки – никто не отвечает. Наверное, занят, как всегда. И что мне теперь делать? Где деньги брать? Потрясла сумочку – только мелочь на автобус. И все! Все! Больше нет ничего!

Еще и коллекторы вчера звонили, Дима сказал. Угрожали опять. Где только нашли новый номер телефона. Я шла по мокрому асфальту к остановке и изо всех сил держалась, чтоб не расплакаться. Бросила взгляд на часы – через три минуты последний автобус. Ступила на пешеходный переход и услышала визг тормозов, а потом меня опрокинуло на асфальт с такой силой, что я проехалась вперед, счесала колено и щеку.

– Божеее!

– Вы это видели?

– Девочку машина сбила!

– Ни хера себе тачка! Мазерати!

Я попыталась приподняться, но меня подхватили чьи-то сильные руки и встряхнули.

– Дура! Она не еб***т, она давит! Какого хрена прыгаешь под колеса? Бл*дь, они все здесь неадекватные? Эй! Ты в порядке?

Ругается матом с акцентом. Но грубо и очень едко. И волосы с моего лба быстро убирает. Встретилась с ним взглядом и замерла. Дождь хлещет, течет по щекам, а я смотрю в светло-карие глаза с длинными ресницами, в очень красивое лицо… красивое и чем-то знакомое. Я словно где-то видела этого мужчину, но не помнила где. Меня выбило из реальности. Я зависла.

– Давай садись в машину, а то здесь уже зрители собрались.

Легкий акцент, едва заметный. Как у человека, который провел долгое время за границей.

– Я никуда не поеду!

Но меня не спрашивали, затолкали в черную, блестящую тачку. И та сорвалась с места. Оторопевшая, ничего не понимающая и насквозь мокрая, я почему-то дернула ручку двери, но та не поддалась.

– Выпустите меня отсюда. Немедленно! Мне домой надо!

– На ходу прыгать будешь? Прыгай.

Блокировка щелкнула, и я как раз дернула ручку, глаза округлились, когда асфальт в виде обсидиановой крошки промелькнул перед глазами. Незнакомец наклонился и силой хлопнул дверью.

– Успокойся, истеричка. Кофе со мной попьешь, договоримся и поедешь домой.

Уверенно держит руль и смотрит вперед на дорогу, а я смотрю на его профиль и вспомнить не могу, где я его видела. Эти черты лица, короткие жесткие волосы, резко очерченные скулы, чуть скривленный нос. Волосы со лба убрал, а меня током прошибло от этого жеста. Ничего ведь особенного… но взгляд на запястье, на сплетенные вены и сильные пальцы, и в горле пересохло. Рука вернулась на руль, несильно сжала. И в голове пульсирует его пошлое «она не еб***т, она давит». Никогда не позволяла себе ругаться матом, но и никогда не думала, что это может вызвать дрожь во всем теле. Меня пронизывало одновременно и возбуждением, и страхом.

– Я не хочу кофе. – пробормотала, чуть тряхнув головой. С такими нельзя куда-то ехать. С такими даже здороваться нельзя. Сожрет и не подавится. И… и меня Дима дома ждет. Наверное. Тем более, что он знает, что я ключи забыла.

– Я хочу.

Завернул куда-то в переулок. Явно неплохо знает город. «Я хочу»… сглотнула и отвернулась к окну. Дима никогда так не говорил. Он был мягким и не настойчивым. Скорее, спрашивал «ты хочешь, киса?»… Киса... Как-то омерзительно пошло и в то же время подходит мне и Диме. Но никак не этому в дорогом худи с капюшоном и мягкой, спортивной кожаной куртке.

– Мне домой надо. Меня ждет муж.

– Подождет.

Стало страшно, стало не по себе от этих безапелляционных ответов и наглой самоуверенности. Бывают мужчины, рядом с которыми сразу становится очень неуютно, тяжело, нервно. Как будто ты уже голая.

ГЛАВА 2

От мысли об этом стиснула колени и сжала пальцами сумочку. В зеркале увидела свое отражение и ужаснулась – мокрая, волосы к лицу прилипли, с размазанной тушью. Рядом с ним, как пугало огородное.

– Пожалуйста, отвезите меня домой или отпустите – я поймаю такси.

– И на каждом углу будешь орать, что тебя сбила моя машина?

– Ваша? – я не понимала, что он имеет в виду, и в машинах совершенно не разбиралась. – Какая разница, чья? Господи! Да не буду я ничего орать! Мне домой надо!

– Сильно надо?

– Сильно. Ждут меня.

– Это я уже слышал.

Усмехнулся как-то по-мальчишески задорно, и на смуглой щеке ямочка появилась. Он не русский. Я бы сказала, похож на испанца или итальянца… и акцент этот. Легкий, мягкий, но заметный. Все в нем обескураживало, искрилось, он горел. Человек-огонь. Гипнотизирует, завораживает, притягивает. Эти глаза с наглым блеском, эти губы в постоянной усмешке. У меня Дима. И я люблю его… Дима…Дима…Дима… Боже! Ну где я его видела? Гдеее?! Как будто только вчера и очень отчетливо.

– Плохо слышали, – сказала я и отодвинулась еще дальше, прижимаясь к окну.

– Проехали. Адрес говори.

Я бросила на него опасливый взгляд и не поверила, что все так быстро и просто сейчас закончится. Как будто стою на крыше высотного здания на самом краю и вот-вот полечу вниз. Продиктовала адрес. Какое-то время мы ехали в тишине, только музыка орала на весь салон. Прислушалась к модному хиту, прислонившись лбом к стеклу. Начала согреваться…

Ты пишешь мне письма, такие печальные...

И в каждой странице сплошное молчание...

Простые ответы, увидимся снова,

Заклею в конверты я каждое слово.

Ты уйдешь и не посмотришь вслед,

а я бегу на красный свет...

Так манят облака, в чужие берега,

А я поранилась тобой нечаянно,

А я сама себя сломала пополам...

– Нравится?

Не сразу поняла, о чем он.

– Трэк нравится? Кто поет?

Знает город и не знает модные хиты?

– Светлана Лобода.

Не отреагировал. Зачем спросил, не понятно. Въехали на мою улицу – темень беспросветная. Ни одного фонаря.

– Твой муж не мог тебя забрать или встретить?

– Он допоздна работает, – огрызнулась и старалась на него не смотреть, – а у меня есть ноги.

– Я заметил. – приподнял черную, резко очерченную бровь и усмехнулся, поглядывая на мои колени и порванные колготки.

Невольно поправила юбку, которая порвалась по шву сбоку при падении. Каждое его слово резало нервы. Казалось, что любое из них имеет какой-то подтекст и намек. Все в нем орало об уверенности, что он лучший. Во всем. Это чувство превосходства читалось в каждом жесте. И взгляд колючий, цепкий.

– Коленку намазать надо. Аптечка в бардачке. Достанешь – я обработаю.

И продолжает на ноги смотреть таким взглядом, что меня от него в дрожь бросает, и щеки разрывает от прилившей к ним крови.

– Дома намажу. Как раз приехали. Остановите возле первого подъезда.

Затормозил рядом с бордюром, выхватывая фарами старое здание. Я пулей выскочила из машины. Ни спасибо, ни до свидания. Лишь бы в подъезд заскочить, и чтоб дверь закрылась. Там домофон, и он просто так не войдет. Не оглядываясь, не благодаря. Просто сбежать, скрыться, исчезнуть. У меня муж дома, я счастлива, я любима.

Я счастлива и любима. Счастлива и любима. Уже лет семь счастлива и столько же любима. Считая про себя ступеньки, спотыкаясь и чувствуя, как знобит и покрывается мурашками кожа. Скорее переступить порог квартиры и… Руку в сумку, пошарила по дну – нет ключей. Где они? Чееерт. Я же их забыла. Дернула ручку. Позвонила. Никто не открывает. Постучала – тишина. Снова набрала Диму – сбросил звонок. Или это связь такая. Не мог сбросить. А вдруг что-то случилось?

Прислушалась, но за дверью звонок не раздался. Димы нет. Он не дома. Выглянула в окно подъезда – незнакомец еще не уехал. Говорит по сотовому и ходит возле бордюра. Я набрала Нюрку.

– Прости, что поздно. Дима не звонил твоему Сашке?

– Таткааа. А он у нас. Они поздно пришли и спать завалились.

– Черт. Я же ему говорила, что ключи забыла! И телефон отключил!

– Приезжай к нам. Я думала, ты знаешь, что они вместе с Шуриком ходили пиво пить.

Да уж. Приезжай. Транспорт в это время не ходит, а у меня нет ни копейки, и стыдно просить ее такси оплатить, сами еле концы с концами сводят. Только недавно малыш родился… А Дима пока что детей не хочет. Говорит, сначала надо на ноги стать. Семь лет уже говорит. И он прав. Наверное…. только когда станем, мне неизвестно. С каждым днем кажется, что мы их скоро протянем.

Снова посмотрела в узкое окно – все еще стоит внизу, болтает и пинает камень. Можно сказать, «гоняет» его по асфальту. Похож на дикого шакала. Юркий, приземистый, мускулистый и такой же опасный.

Сама не поняла, как спустилась вниз и толкнула дверь подъезда. Парень поднял голову и посмотрел на меня пронзительным взглядом. Вздернул одну бровь и отключил сотовый.

– Что такое? Тебя не дождались? Или муж выгнал?

И снова эта наглая ухмылочка с ямочкой на щеке. Зубы белые сверкают, и татуировка на пальцах притянула взгляд, когда он хрустит ими, сложив вместе и выгибая назад.

– Нет… На работе задержался, а я ключи забыла. Вы не могли бы подвезти меня в другое место?

– Такси вызови.

Выдохнула и отвернулась.

– Кошелек дома забыла.

– Он у тебя в сумке.

Стиснула открытую сумку. Глазастый и наглый черт.

– В нем пусто.

Прозвучало жалко и ничтожно.

– Ясно. Садись.

Открыл дверцу, впуская меня в теплый, пахнущий новенькой кожей салон автомобиля, стоимостью с десять моих мечт. Села на переднее сиденье и выдавила из себя:

– Спасибо.

– Адрес говори.

Пока ехали, молчал. Только один раз спросил:

– Замерзла?

– Нет.

Соврала и постаралась не дрожать. Он включил обогрев и сделал громче музыку. Постукивает пальцами по рулю. Кивает в такт ритму. Челка падает слегка на лоб. Скулы сильные сжимаются и разжимаются, смуглая кожа поблескивает в слабом освещении салона. Пока ехали, ему несколько раз позвонили. В последний это была девушка. Я не слышала, что она говорит, но слышала женский голос.

Он ответил очень раздраженно на другом языке. Действительно или испанском, или итальянском.

– Адьос! – отключился и, бросив на меня взгляд, крутанул руль. – Диос! Ла идиота!

Отшвырнул сотовый на заднее сиденье. Тот еще несколько раз зудел, но незнакомец не обращал на него внимание. Смотрел впереди себя.

Остановился у подъезда Ани, и я распахнула дверцу, чтобы выйти, но незнакомец удержал меня за руку.

– Может, встретимся завтра? Покатаемся! – выразительно посмотрел в вырез моего платья, и я сжала воротник куртки, прикрывая грудь, выдернув руку из его цепких длинных пальцев.

– Я замужем!

– Да… точно. Замужем. Как я забыл? Тебя же ждут.

Его ухмылка заставила меня задохнуться от злости. Со всей силы шваркнула дверью и зашла в подъезд. Щеки горели и жгли, и мне казалось, что меня только что по ним отхлестали.

***

– Ох ты ж бл***! Воу! Мазерати! Это Мазерати! – Аня смотрела в окно, приоткрыв рот. – Ох-ре-неть!

– Этот Мразерати сбил меня на перекрестке. А потом домой подвез.

Я склонилась, чтобы рассмотреть счесанную коленку.

– Сильно ободрала. Давай перекисью промою.

– Че не спим?

Резко подняла голову и увидела Диму в дверном проеме. Стоит без рубашки с пустой бутылкой из-под пива в руке, облокотился о косяк.

– Привет, киса. – виновато улыбнулся и помахал мне рукой. – Он тебе денег дал, да? Или нет? – улыбка пропала, и он прошел на кухню неуверенной походкой. – Надо было бабла с него срубить, ты че протупила?

ГЛАВА 3

Дима подошел к окну, распахнул его и закурил. Даже в полумраке было видно насколько красивое у него лицо. Когда мы познакомились, мне было семнадцать, и девушки сходили по нему с ума. Все, кого я знала, тяжело вздыхали, когда произносили его имя. Димка крутился и умел заработать деньги. Тогда мне именно так казалось. Развлекал толпы гостей по клубам, был знаком со всякими интересными людьми. Когда мы начали встречаться, у меня глаза широко распахивались и открывался рот от той жизни, что он вел. Вечный праздник. Днем какая-то работа, на которой он что-то там продавал несчастным покупателям по телефону и умел продать все, что угодно, вплоть до старых поношенных трусов. Подвешенный язык и харизма заставляли людей ему верить. Иногда он говорил, что его могут поймать и оторвать ему яйца за то, что он делает. И я считала, что он храбрый и ужасно рисковый.

До того раза, когда его просто уволили за то, что он обманывает клиентов, и он не ушел в запой на неделю и не проиграл все свои деньги в казино. Потом таких работ были сотни, и на каждой находился подсидевший его коллега, ужасный начальник, сволочь-клиент. Деньги вроде зарабатывались, но тут же исчезали. Как и те, что нам подарил мой отец перед свадьбой, продав свою машину. У Димы тогда были очередные плохие времена – подарок пришлось вложить в какое-то дело. И мы поженились спустя полгода. Просто расписались без гостей. А потом отец умер от инфаркта. Мама прожила после него полтора года и ушла следом за ним. От горя я выла по ночам и кусала свои пальцы. Дима закрывал какие-то вопросы по работе в столице. Иногда приезжала Аня. Мы продали квартиру родителей в пригороде (так как кому нужна халупа в жопе мира, как говорил муж) и вложили эти деньги в покупку квартиры в центре. Диме так было ближе к работе, ну и он любит центр.

– Что ты такое говоришь, Митька? Ее машина сбила, коленка опухла, а ты про деньги.

Смотрит в окно, не поворачиваясь, и я уже чувствую себя виноватой. Как будто что-то натворила. За семь лет нашего брака к тридцати годам он немного изменился, набрал вес, округлился. На тренажерный сейчас денег особо нет, а меня его чуть отросший живот не смущал. Не во внешности дело, да и на лицо он очень красивый до сих пор, если не обращать внимание на мешки под глазами. А в голове картинки одна за одной – спортивная, подтянутая фигура того незнакомца с Мразерати (да, я нарочно эту супер-дупер тачку так называла) и его мускулистые руки, сильная шея, гладкая и смуглая кожа… И то, как смотрел на меня, когда я выходила из машины. Дима уже давно на меня так не смотрит.

– Понятно. Значит, надо пожалеть? Меня тоже избили, я ж не ною.

– Как избили?

Вскочила со стула, отодвигая руки Ани, и подбежала к мужу. Хотела отодвинуть его волосы с лица, но он дернулся, и я заметила у него на щеке огромный синяк.

– О Боже! – прижала руку ко рту.

– Ты зарплату получила?

Спросил, отодвигаясь от меня ближе к окну и не давая к себе прикоснуться.

– Нет… меня уволили. Виолетта, дрянь, подбросила мне деньги в сумочку, и…и они меня уволили.

– Как это уволили?

Он обернулся с искаженным лицом и уставился на меня расширенными голубыми глазами, сводящими меня раньше с ума.

– Вот так. Уволили.

– Ты…ты понимаешь, что будет? – он схватился за волосы и судорожно их смял. – Ты! Ты понимаешь, что они меня убьют? Эти…эти твари!

– Боже! Какие твари?

– Я денег должен! В бизнес вложился, ты разве не знала? О будущем нашем заботился, позанимал на черном рынке. Ради тебя! Чтоб кольцо и шубу тебе купить, как ты хотела… а оно прогорело! Пыф! И нет денег! И меня убить хотят, ясно тебе? Я думал, что хоть с твоей зарплаты им что-то дадим!

Он орал истерически так, что Аня прикрыла дверь на кухне, чтоб он не разбудил своего шестимесячного племянника Гошку. Не помню, чтоб я просила кольцо и шубу, но разве это имеет значение, когда моего Диму хотят убить?

– Димочка, родной. Ты не нервничай… не нервничай так. У нас есть отложенные деньги на выплату по квартире. Внесем на месяц позже… возьми их и расплатись.

– Ты идиотка, да? – взвизгнул и отшвырнул мои руки. – Какие деньги? Их нет давно!

– Как нет? – я смотрела на него и хлопала глазами. – Ты же сказал, что они у тебя на бизнес-карте.

– Нет там ничего! Ясно тебе?! И даже если б и было, этого не хватит! Меня растерзают!

Я попыталась успокоиться, унять сильное сердцебиение. Ведь всегда есть выход. Всегда можно как-то выкрутиться и что-то придумать.

– Я что-то придумаю. Обещаю.

– Что ты придумаешь? Самая умная? Могла у чувака этого бабла взять. Нет. Мы гордые! Бабки не пахнут!

Развернулся и выскочил с кухни. Услышала звон ключей, и хлопнула входная дверь. Я едва сдерживала слезы, глядя ему вслед. Аня подошла ко мне и обняла за плечи.

– Тшшш, моя хорошая. Ну они, мужики, все такие, когда денег нет, переживают. Он днем пришел с Сашкой уже взвинченный. Я еще скулу ему мазала и к ребрам лед прикладывала. Испугался он сильно.

– Это я… я виновата. Надо было не ругаться на работе, а просить, чтоб заплатили мне. Что теперь делать, Ань? Те люди не успокоятся, да?

Она пожала плечами и налила мне в чашку чай.

– Саша говорил ему не брать деньги на черном рынке, но ты ж знаешь Диму…

– Знаю. – я в отчаянии сжала ладонями чашку. – А что если его, и правда, убьют?

– Что ты говоришь такое!

От ужаса у меня сердце зашлось, и стало очень холодно. Лихорадочно метались мысли, цепляясь одна за другую. Пока вдруг не появилось решение, какой-то ничтожный проблеск надежды.

– Я…я придумала. Я завтра пойду в банк и попробую взять кредит под залог квартиры. Ведь могут дать, да? Мы ж ее почти выплатили. Осталось какие-то полгода.

Я ужасно ждала, когда закончатся выплаты. Дима обещал, что мы сразу родим ребеночка, отдыхать поедем. А сейчас все деньги ипотека сжирает и бизнес его.

– Может, с Димой посоветуешься?

– Там все на меня записано. Ипотеку я брала. Он только выплатами занимался. Я тихонько все сделаю, он и не узнает.

– А где деньги взяла скажешь?

– Я потом расскажу ему. Главное, найти деньги. Дима может не согласиться квартиру заложить… он хотел после выплат ребеночка, – я закрыла глаза вытирая слезы.

– Моя хорошая. Все обойдется. И Дима остынет. Мужики они такие…. Моя мама говорит, что главное, чтоб не бил и относился хорошо. Что еще женщине надо для счастья? Вон твой крутится, старается. А Сашка мой на госпредприятии ишачит. Вроде два брата… а такая вот разница. – в комнате заплакал маленький Гошка, и она побежала укачать его, чтоб Сашку не разбудил.

– Не спит микроб мелкий. Зубы лезут, так он мне ацццкие ночки устраивает.

Вернулась с племянником Димы, и я с умилением посмотрела на малыша. Как же я хочу вот так же качать своего, ласкать, кормить грудью, прижимать к себе. Как же долги эти надоели. Но Дима и слышать о ребенке не хотел. Нюра советовала мне наврать, что пью таблетки. Забеременею, и он никуда не денется, но с Димой такое не прокатит – он пользовался резинками и даже в них в меня не кончал. Попыталась вспомнить, когда у нас последний раз был секс, и не смогла. Вроде пару недель назад. Или нет? Или три недели. Не помню.

– Это кто у нас тут не спит?

Я протянула руки, и Аня дала мне младенца. Я поцеловала его в мягкий затылочек и втянула запах молока.

– Мммм, как сладенько пахнет.

– Кстати… я пока малого сюда несла, подумала о том, что кредит тебе не дадут, пока ты официально не работаешь. Тебе надо устроиться куда-то и взять там справку.

Черт! Она права. Не дадут. Кто ж безработным кредиты выдает даже под залог.

– Знаешь, есть одно место… у меня клиентка Лада, ну такая вся из себя, я тебе рассказывала о ней. У нее пять мопсов, и муж держит прачечную. Так вот, она мне вчера на маникюре говорила, что в отель «Парадайз Стар» нужны горничные. Они у Геры стирают и гладят… Ты знаешь этот отель?

– Неа… Ах ты ж маленькаяя бубуська.. скажи бубубу. Покажи мне зубик. Дяяяя. Где твой зуб?

Тискала Гошку, и даже на душе как-то легче становилось.

– Это самый крутой отель в столице. Ты что! У нас все звезды останавливаются. Недавно даже футболист один мега знаменитый приехал. Рассказывала их главная там с отеля, как после его оргий простыни от… ну ты поняла… отстирывают. Секс машина. Трахает телок пачками. С номера крики, стоны по нескольку раз в день. Испанец. Животное. Арррр. Капец… у моего стоит по утрам в большие праздники. Татка, ты меня слушаешь?

– Угу… скажи Тате агууууууу. Дааа.

Гошка показывал мне свои едва прорезавшиеся два зуба и топтался ножками по моим коленкам.

– Татка! Давай я Ладе этой позвоню, и пристроим тебя в отель этот, а?

– Дяваааай. Гошка-гого-шка, маленький галошка.

– Блин, тебе точно рожать пора. Совсем от мелких дуреешь.

Снова хлопнула дверь. Дима вернулся. Нюра забрала у меня малыша и кивнула в сторону коридора, мол, иди мирись.

Я еще раз «козу рогатую» смеющемуся Гошке сделала прямо в пузико и вышла к Диме, который демонстративно на меня не смотрел.

– Дим… там же дождь, а ты куртку не надел.

– Ну заболею. Какая разница, все равно башку скоро отстрелят.

– Не отстрелят.

Обняла его сзади и тяжело вздохнула.

– Аня обещала меня на работу устроить. Да и придумать можно что-то. Иногда на новом месте аванс дают. Я прям сегодня туда пойду с утра.

Он вдруг повернул меня к себе.

– Танюшка моя…, – приподнял и к себе прижал. – Прости… не хотел на тебе зло сгонять, Кис. Просто расстроился ужасно. Коленка болит?

– Немного. Все хорошо будет, вот увидишь.

Утром Нюра созвонилась с Ладой, и я счастливая ехала на собеседование. Что-что, а постели заправлять и пыль вытирать я умею. Деньги ведь, и правда, не пахнут.

***

– Вульгарно не краситься, ничего чужого не брать, по ящикам не лазить. У вас рекомендации есть?

Я стояла напротив начальницы смены и послушно кивала, сжимая сумочку и перебирая пальцами. Мне была нужна эта работа настолько сильно, что я была готова на все и согласна на все. Утром Дима взял наши кольца и мои серьги сдать в ломбард. И я думала о том, удастся ли мне вернуть их потом… Подарок папы.

– Нет…Нету. Но меня вам порекомендовала Лада Викторовна.

Рената поправила прядь рыжих волос за ухо с массивной серьгой-кольцом и нахмурила идеально очерченные брови.

– Да, точно. Ладно. В общем так, за воровство здесь очень попадает. Могут и три шкуры спустить. Кто хозяин отеля знаешь?

Отрицательно качнула головой.

– Ну вот, чтоб знала – с рук не спустят. Ментов не будет – будет очень больно.

Кивнула опять и нервно прикусила губу, глядя на начальницу.

– Работа по восемь-десять часов. Никаких опозданий, никаких прогулов, больничных и перекуров. Ты куришь?

– Нет.

– Хорошо.

Посмотрела на аккуратные часики на своем полном запястье и потом на меня.

– Значит, завтра в семь утра чтоб на смене уже была.

– Рената Андреевна! – в кабинет-подсобку с полками, заставленными тряпками, чистящими средствами, швабрами, влетела молодая женщина с короткой стрижкой в обтягивающей форме.

– Ты чего орешь, Петрова? Стучать не учили?

– Камиллу машина сбила, она в больнице. Только сейчас мужу ее дозвонилась.

Рената изменилась в лице, и я подумала, что сейчас она сильно разнервничается из-за пострадавшей девушки, но… та зло стукнула алыми ногтями по столу.

– Не вовремя, как и Егорова в отпуск ушла, а Рогову я уволила. И тут эта… Не в тему совершенно. И кого мне ставить на вип-свиты? Кого, мать ее?

– Я могу, – подала голос и тут же замолчала. Рената обернулась ко мне и приспустила модные очки.

– У тебя нет опыта. Кто-то должен учить и показывать.

– Я умею убирать, я буду стараться.

– Я ей все покажу, – Петрова улыбнулась начальнице. На меня она посмотрела и подмигнула мне.

– Да? Черт! У меня и думать особо времени нет. Альварес скоро проснется после своей оргии, и там нужно убрать. Андросович мне голову свернет, если его гость останется недовольным.

Повернулась ко мне снова.

– Значит так. Переоденешься и приступишь к работе. Лена все тебе покажет и расскажет. Какой размер носишь?

– 42 обычно.

– Там форма Роговой должна быть, я ее еще не сдала. 40 размера. Пусть втиснется в нее.

Еще раз на меня посмотрела.

– Волосы собрать в хвост. Ногти покажи? – я протянула руки.

– О, нет когтей. А то потом их в наволочках находят или в простынях. Отлично. Все, приступай. Времени нет.

– А мне этот день зачтется? Вы запишете? У вас же десятого зарплата?

Недовольно посмотрела на меня.

– Еще начать не успела, спрашивает про зарплату. Посмотрим. У бухгалтера спрошу.

По коридору Петрова не шла, а бежала, перебирая короткими ножками в туфлях на каблуках. Я за ней едва поспевала.

– Рената нормальная. Конечно, вредная, но бывает и хуже. Главное, не бесить ее. А так она ничего так. Насчет чаевых сказала тебе?

– Нет.

– Чаевые мы отдаем им. Потом нам приплюсовывают с них пятьдесят процентов к зарплате*1. Если кто забирает чаевые и главная об этом узнает, будет трепка. Я потом расскажу, за что здесь трепка бывает… По большому счету за очень многое. Но и платят хорошо.

Мы зашли еще в одно подсобное помещение со шкафчиками, лавками и душевой.

– Здесь девочки переодеваются. Вот свободный шкафчик. Держи ключ.

Достала из кармана ключ и протянула мне. Я сжала его в ладони, а Петрова прошла к другому большому шкафу, открыла его и достала оттуда форму.

– Пока надень эту. Потом тебе закажут лично твою по твоим размерам и выдадут карточку работника. Будешь отмечать часы при входе и выходе с работы.

Постоянно кивая, я уже напоминала себе какую-то марионетку на шарнирах, а сама радовалась, что меня берут. И что, возможно, за эти дни получу десятого числа, а не в следующем месяце. Пусть Дима хоть какую-то часть оплатит этим гадам. Хоть немножко.

Натянула на себя форму: серое платье, облепившее тело и весьма короткое, надела белый фартук и белый кокошник на волосы. Платье с трудом сошлось на груди и на бедрах сидело в обтяжку.

– Маловато, но на первое время сойдет.

Посмотрела в зеркало – как стюардесса или стриптизерша какая-то. И зачем вульгарно краситься, если я и так выгляжу, как непонятно кто.

В одной из пустых комнат Лена показала мне, как менять постельное белье, как мыть ванну и туалет быстро и чисто. Попутно о чем-то болтала, а я смотрела на эту роскошь и думала о том, что никогда в жизни не могла себе позволить даже мечтать о такой гостинице. Моя первая брачная ночь прошла в съемной квартире друга Димы, и тот под утро ломился к нам в дверь, так как напился и забыл, что отдал нам ключи.

– Красиво здесь, да? Только не вздумай тырить полотенца или шампуни. На выходе всегда проверяют. Потом накажут так, что мало не покажется. Роговой… только тссс… ей руки сломали… дружки хозяина. Она украла часы у одного из постояльцев. – отвлекла от мыслей Лена. – Так. Мы сейчас пойдем убирать к Альваресу. Знаешь, кто это?

Отрицательно качнула головой.

– Та ладно! Серьезно? Ты с какой планеты? Это же знаменитый футболист. Скандально известный во всем мире. Миллионер! Красив, как Бог! Черт… ох, если б он на меня хотя бы посмотрел – я бы сдохла от счастья!

– Я не увлекаюсь футболом.

Пожала плечами.

– И что? Я тоже! Но это же мужчина мечта! Это… не знаю. Это Альварес. Его все знают. Всеееее! Говорят, он у нас будет строить сеть отелей покруче Парадайза этого. Эх… взял бы меня…

Посмотрела на часы.

– Так. Идем. Вначале уберем в гостиной, он еще спит. Умаялся. Под утро от него две красотки уехали. Гламурные куклы. Всю ночь их… блин, кто б меня так, чтоб орала и захлёбывалась. Говорят, у него…, – она закатила глаза, – он иногда голый спит, потом в ванну идет при девках наших. За людей их не считает, а они…. – она захихикала, – потом натирают на него по ночам. Ну ты поняла… Там есть на что. Уж поверь мне.

Рот не закрывается. Болтает беспрерывно. Да о таких вещах, что у меня вся краска к лицу приливает, и хочется, чтоб она заткнулась. Я всю ночь не спала. Я устала. Мне не до членов постояльцев отеля Парадайз.

– Он, кстати, всегда чаевые дает. Большие.

Мы зашли в номер. В глаза бросились раскиданные по полу мужские вещи, пахло приятным мужским парфюмом. На столе бутылка бренди и галстук, нож, фрукты.

На сотовый Лены позвонили, и она тихо ответила. Потом округлила глаза и посмотрела на меня.

– Так, ты тут вытирай пыль, сложи его вещи, а мне надо уйти. Я скоро вернусь. У нас форс-мажор еще один.

И ушла, а я растерянно стояла посреди роскошной залы с пушистой щеткой в руке и ведерком с водой. Ладно. Просто вытереть пыль. Это не сложно.

Но вначале сложила вещи. Они мне почему-то показались знакомыми. Как будто я их где-то видела. Повесила аккуратно на стул. Подошла к шкафчику и бару, вытереть стекло, и невольно посмотрела в приоткрытую дверь спальни. Подошла на носочках. Мужчина распластался на постели, и я видела сильную, мускулистую спину с рельефно выделяющимися мышцами и очень широкими плечами. Его кожа резко контрастировала с белым постельным бельем. На лопатках татуировка – птица, раскинувшая крылья. Она что-то держит в лапах, но поясницу прикрывает простыня, и мне не видно, что именно там набито. Но на спину я засмотрелась, двигая щеткой по тумбе туда-сюда. Мужчина пошевелился, и простыня сползла ниже, приоткрывая одну ягодицу и сильную ногу, согнутую в колене. Не знаю, как я махала своей щеткой, но умудрилась свалить вазу, и та с грохотом упала. Но, слава Богу, не разбилась.

Мужчина приподнялся, а я выпрямилась и затаилась. Он стянул свой смартфон с тумбочки и выругался.

– Мьерде!*2

Резко поднялся с постели, и я втянула в себя воздух, застыв со своей дурацкой щеткой. Мужчина стоял ко мне спиной… но никогда в своей жизни я не видела ничего красивее этого тела. Казалось, оно выбито из камня, высечено талантливым художником. Идеальное, настолько красивое, что дух захватило и в горле пересохло. Сильные сбитые ягодицы, переходящие в накачанные ноги с выступающими мышцами, узкая талия и эта татуировка с ястребом или орлом, держащим в лапах футбольный мяч.

Испанец прошел в ванну, ступая легкой, спортивной походкой, и при этом его ровная спина красиво напрягалась, как и ягодицы, от вида которых в мою голову лезли самые пошлые мысли. Я даже на мгновение представила, как эти ягодицы напрягаются и ритмично двигаются, когда он… О, Боже! Я, правда, об этом думаю? Я замужем! Меня дома Дима ждет, и у него ужасные неприятности. Идиотка! Такие, как этот миллионер, таких, как я, даже за людей не считают.

Отвернулась и принялась начищать до блеска тумбу и никуда не смотреть. Позади меня испанец говорил с кем-то по сотовому. Он двигал ящики и ругался с кем-то. Потом швырнул сотовый, и тот прокатился по полу. Я невольно посмотрела на мужчину через стекло. Видно лишь обнаженный торс и полотенце на бедрах. Смуглая кожа блестит от воды. Мышцы пресса выпукло выделяются над плоским животом, и мне издалека видна тонкая черная полоска волос, змеящаяся и скрывающаяся под полотенцем, чуть оттопыренным в паху. Я снова что-то столкнула, и на этот раз на пол упал бумажник испанца, из него вывалились пластиковые карты и какая-то мелочь. Я тут же бросилась все это поднимать. Оглядываясь на комнату.

Он шел сюда. Босые ноги, скрытые до колен махровым полотенцем, неумолимо приближались.

– Что здесь происходит? Почему у тебя мой бумажник?

Я подняла голову, стоя на коленях, и мои глаза распахнулись, а сердце дернулось с такой силой, что казалось, оно раскололось там в груди на части.

Это был он. Мой ночной незнакомец. С «Мазерати». Стоит надо мной, сложив руки на невозможно красивой груди, расставив накачанные ноги, а я смотрю на него, сжимая его бумажник и чувствуя, как у меня дух захватывает, и не могу сглотнуть, потому что с его смоляно-черных волос стекают капли воды, бегут по скулам вниз по сильной шее, и эти глаза… темные, шоколадные, бархатные с мокрыми ресницами. Он присвистнул и криво усмехнулся. Потом схватил меня за руку и рывком поднял с пола, дернул к себе, сдавливая мое запястье так сильно, что в глазах потемнело:

– Ох***ть! Ты? Или мир тесен или…

Перевел взгляд на вырез моего платья, пуговицы не все застегнуты, и я тут же опять сжала ворот дрожащими пальцами.

– Ты решила взять компенсацию сама? – выкрутил руку назад, – Ненавижу воровство. У нас за это можно без рук остаться.

– Я не воровала.

– Неужели?

Притянул к себе и осмотрел с ног до головы, продолжая мою руку держать за спиной.

– Как ты меня нашла?

________________________________________

*1 – Помним, что это альтернативная Россия. Так что в данном отеле вот так.

*2 – Твою мать (испанский, прим. автора)

ГЛАВА 4

Испанец сжимал мою руку вывернутой за спиной и смотрел мне в глаза. И я не понимала, что чувствую в этот момент. Как будто до этого никогда мужчины на меня не смотрели, или я не знала, как они умеют смотреть. А он смотрел изучая, сканируя каждую черту моего лица. И я, словно заколдованная, замерла под этим взглядом. И чувствовала, как яростно пульсирует кровь в венах. Сумасводящая знойная красота, и в то же время в чертах проскальзывает животная жесткость и резкость.

– Чего тебе надо? Денег?

Сдавил руку еще больнее и почти прижал к своему телу. Слово «деньги» ворвались в воспаленный мозг, и я дёрнулась в его руках, понимая, что это никак не объятия. Этот мужчина считает меня воровкой и своей чокнутой фанаткой. Или еще хуже – мошенницей.

– Мне от вас ничего не надо! Это моя работа! Работаю я здесь и кошелек ваш просто уронила.

– Кто тебе поверит? Вошла, пока я спал, и под видом уборки решила обокрасть. – опустил взгляд к моей обуви далеко не брендовой, а с рынка, посмотрел на тонкое обручальное кольцо на пальце, и глаза нехорошо сверкнули. Как будто это кольцо чем-то его разозлило. – Такая, как ты, явно нуждается в деньгах.

Смотрит свысока с чуть презрительной складкой в уголке губ. И я ощущаю себя скользким насекомым и нищебродкой в жалкой форме. Ничтожеством. И самое обидное, что так и есть. У меня нет мелочи даже пообедать, и от голода сводит желудок.

– Я сейчас вызову портье, и мы зафиксируем факт воровства. Слышал, ваш хозяин вам за это руки ломает. По крайней мере мне так обещали, когда я ехал в вашу дыру! Обещали дешёвых шлюх, водку, чистоту и никакого воровства!

Шипит сквозь зубы, и он красив даже в гневе. Породист, шикарен и силен. Я чувствую всем существом его мускулистое голое тело в одном полотенце. «Воровство», как молотком по затылку, так, чтоб отрезвило. Снова это проклятое воровство! Это слово преследует меня. Я никогда в жизни не взяла чужого.

– Ложь! Я ничего не украла! И не успела бы даже, если бы хотела!

– А ты хотела?

– НЕТ! Я устроилась на работу, я просто убирала. Понятно?

– Мое слово против твоего, – пристально смотрит мне в глаза, – я даже попрошу поприсутствовать при экзекуции.

И на лице отразилось предвкушение пиршеством.

– Вас возбуждают сломанные руки и пальцы?

– Нет, меня возбуждают наказанные сучки, которые зачем-то меня преследуют! Тебе заплатили, чтоб ты что-то взяла из моего бумажника?

– У вас мания преследования? Я даже не знала, кто вы! Я первый день на работе, и мне откровенно на вас плевать!

– Так кто я, а?

В глазах появился маниакальный блеск, страшный, глубокий. Если бы я вчера такой увидела, то бежала б от него без оглядки. Красота его идеально-жуткая, уже пугает, а не привлекает. Не зря говорят, что у великих людей великие тараканы в голове.

– Высокомерный придурок, возомнивший себя важной персоной! А на самом деле мелкий ноль без палочки, разъезжающий на дорогой тачке и сделавший карьеру на допинге!

Выпалила и тут же прикусила язык. Но слово уже вырвалось. Достигло цели, и испанец изменился в лице, побледнел, стиснул широкие челюсти с выпирающими скулами. А потоми резко наклонился ко мне.

– От тебя пахнет лимоном. В детстве этот запах ассоциировался у меня с болезнью. – словно сам себе.

– Видно, вы часто и сильно болели. Отпустите! Вы делаете мне больно!

И не подумал разжать пальцы, сдавил еще сильнее.

– Неужели? О, малышка, ты понятия не имеешь о боли. Так что…, – его настроение менялось каждую секунду, оно не было устойчивым и постоянным, – позовем портье?

– Что вам надо от меня? Вы чего-то хотите?

– Оооо, я много чего хочу. Так много, что если бы ты услышала, то охренела бы, и твои обе дырочки между ног сладко сжались бы от страха.

Я не просто покраснела, я, кажется, стала пунцовой. Второй рукой он провел по моей щеке, и я хотела дернуться назад, но он не дал, удерживая прижатой к его телу с запрокинутой головой.

– Но я тебя пожалею. Положи мой бумажник туда, где взяла. Разденься наголо, залезь на тот стул, – он кивнул на табурет у окна, – и прочти мне стихи. Ты знаешь хоть один из вашей школьной программы? Я в детстве любил вот этот… «Я помню чудное мгновенье….»

– Вы сумасшедший? – испуганно прошептала, и в горле пересохло от этого странного блеска в его глазах. Он мне не нравился, пугал, сковывал по рукам и ногам и в то же время как-то странно завораживал.

– Да. – совершенно спокойно. – И ты пожалеешь, что нарвалась на меня, кто б тебя не послал ко мне, ты пожалеешь втройне.

– Меня никто не посылал. Отпустите. Я горничная. Всего лишь работаю в этой гостинице.

– А вчера всего лишь попала под мою машину? А сегодня просто случайно оказалась у меня в номере? Я не верю в гребаные совпадения! Отпущу, и сюда войдет портье с полицией. Идет?

Нет, не идет. Не идет, черт бы его разодрал, проклятый ублюдок. Мне нужны деньги. Нужна эта работа, нужен этот отель, потому что ничего лучше я не найду. Потому что Диму убьют, если я не принесу деньги.

– Разденься, прочти стих или спой, или станцуй. Что ты там умеешь делать? И свободна. Отпущу.

Это унижение. Он нарочно хочет меня унизить, заставить почувствовать себя никем.

– Зачем вам это?

– Мне просто скучно, а тебе не повезло. Ноль без палочки хочет развлечься, допинг вознес меня так высоко, что я могу купить с сотню тысяч таких дешевок, как ты, – опустил взгляд в очередной раз к моей груди, потом посмотрел на мои губы, – у тебя красивый рот. Пухлый, чувственный. Можешь отсосать, если не хочешь читать стихи, или стать раком, и я вы**у тебя.

Безумно красивый, знаменитый подонок, с черным и грязным ртом, которому все позволено, который считает, что может делать с людьми что угодно.

– Я замужем…, – едва шевеля губами и не веря, что это происходит на самом деле.

Дверь тихо открылась, и вошла Лена. От облегчения я чуть не закричала, но меня и не подумали отпустить.

– Пошла вон и дверь закрой. – не оборачиваясь рыкнул испанец, поглаживая мою щеку, как будто гладит собаку. – Вон, я сказал! Пусть нам не мешают!

Наклонился ко мне.

– Малышка, мне насрать на твоего мужа, насрать на тебя и даже насрать на твои дырки. Ты взяла чужое, разозлила меня, и я хочу наказать тебя. А как это произойдет – выберешь сама.

– Я ничего не брала! – чуть не плача, уже не чувствуя вывернутую руку.

– Выбирай. Я считаю до…до десяти. Прочесть стих, стать на колени и вылизать мои яйца или вызвать портье.

Разжал пальцы, и я чуть не упала, не веря, что это происходит на самом деле. Чем я его так разозлила? Отказом? Тем, что не млею от него? Тем, что не знала, кто он? Или тем, что назвала никем?

– Четыре…пять…шесть…

Беспомощно посмотрела на дверь, потом повернулась к нему, кусая губы.

– Хватит считать, я выбрала.

Он внимательно на меня смотрел, в глазах азарт, огонь предвкушения. Его красота притягивает и отталкивает одновременно.

– Знаете, мне действительно нужна эта работа, нужны деньги. Очень нужны, но я никогда не позволю себя унизить. Зовите портье и полицию. Я не воровка.

Тишина. Рассматривает меня, как подопытное насекомое, изучает, и вблизи он еще красивее, мужественнее. Особенно эта бархатная кайма густых ресниц, смягчающая жесткий взгляд. Ему около тридцати или чуть больше, и в чертах лица эта южная жгучесть, страстность, эмоции, которые бурлят под кожей. Есть в этом нечто завораживающее.

– Забавно.

Склонил голову на другой бок. Прищелкнул языком и разжал пальцы. Пошел за своим сотовым, поднял с пола и что-то наклацал. Я стояла полумертвая от страха. Если меня сейчас уволят, это будет не только крах моих надежд – это будет грандиозный позор перед Аней тоже и перед Димой. Не знаю, как я посмотрю ему в глаза. Он прятался у Шурика и не выходил из дома.

Испанец говорил что-то на своем языке, посматривая на меня, а я изо всех сил старалась держать себя в руках и не дрожать от волнения. Он вдруг повернулся ко мне:

– Ты будешь омлет или тост с беконом?

Вот так просто? После того, как угрожал мне, заказывает завтрак в номер и спрашивает – буду ли я? Реально психопат.

– Ничего не буду. Я хочу уйти.

– Сначала окончи свою работу.

Прищурился, мой ответ явно ему не понравился. Повернулся с сотовым к окну и продолжил говорить. Я наблюдала за ним. Скорее, на автопилоте, чем нарочно. За ним было невозможно не наблюдать, потому что его тело идеально насколько вообще может быть идеальным тело у мужчины. Я даже не представляла, сколько часов этот человек проводит в спортзале. Каждый мускул настолько рельефен, что кажется, он отлит из жидкого железа или из бронзы, как статуэтки спортсменов. Но когда мужчина снял полотенце, нисколько не смущаясь, я чуть не подавилась собственным языком. Резко отвернулась, схватила щетку, бросилась к шкафчику со злополучным бумажником, потом отшатнулась от него, шарахнулась к другому шкафчику, принялась смахивать пыль дрожащими руками. Но заметить успела и полоску волос, убегающую к гладко выбритому паху, и его член, большой даже в спокойном состоянии. Щеки не просто горели, они пылали и жгли. Я не видела голых мужчин, кроме моего мужа, и вид голого тела испанца меня шокировал. Подхватив ведерко, я хотела было тихо удрать из номера, дернула ручку, но тот оказался запертым.

– Откройте номер. Я хочу уйти.

– Ты еще не закончила. Ты ведь убирать пришла? Убирай.

Испанец сидел за столиком, он успел натянуть светло-голубые рваные джинсы, и, положив ноги на соседнее кресло, с нескрываемым интересом смотрел на меня. Издевательским интересом. Мне этот интерес не нравился. Так наблюдают за глупой добычей перед тем, как ее сцапать.

– Вот там под шкафом полно пыли. Вытри. У меня аллергия на пыль.

Сволочь. Под шкафом. Это мне придётся стать на четвереньки задом к нему в этом коротком платье.

– Я сжалился над тобой, не позвонил портье, не вызвал полицию. Ты сказала, что тебе нужна работа. Но ты солгала. Она тебе не нужна, потому что тебя все равно уволят. Ты бездарная горничная.

Стиснув челюсти, я намочила тряпку в воде и, став на колени, принялась вытирать пыль под шкафом. В полированной поверхности я видела его отражение, как он склонил голову и смотрит на мой зад, потирая подбородок большим пальцем.

– Еще дальше, у самой стенки целые хлопья. Давай. Работай.

Наклонилась ниже, одергивая одной рукой платье, а второй пытаясь достать до плинтуса, и он вдруг мерзко присвистнул.

– О, да, тебе реально нужны деньги, в таких трусах не ходит даже моя бабушка.

Вынырнула из-под шкафа, ударилась головой и плечом, чувствуя, как вся кровь прилила к лицу, сжимая в руке ведерко за пластиковую ручку, я быстрым шагом подошла к наглому ублюдку и плеснула мыльную воду в его лощенное красивое лицо. И от ужаса, что осмелилась такое вытворить, выронила это ведро на пол, оно с грохотом покатилось и пару секунд раскачивалось на полу из стороны в сторону, а я отсчитывала удары своего сердца. Перевела взгляд на мужчину и судорожно втянула воздух. Он медленно вытер лицо тыльной стороной ладони.

И с ревом поднялся во весь рост, сдавил мои руки и рывком дернул меня к себе. Стало жутко, я даже хотела заорать, но меня парализовало каким-то первобытным ужасом только от одного адского блеска карих глаз испанца. Он ненормальный. Мне надо было уходить отсюда в самом начале. Не разговаривать. Просто бежать, когда Лена вошла сюда. Что ему от меня надо? Почему он издевается надо мной? За что? Он ведь совершенно меня не знает. Или нашел девочку для битья?

Испанец схватился за мой фартук и рванул его вниз вместе с пуговицами от платья, бретельки жалко повисли, а пуговицы посыпались бусинами на пол, ворот распахнулся.

– И лифчик ужасный! – дернул мой бюстгальтер наверх в попытке обнажить грудь, но я уперлась руками ему в плечи, изо всех сил пытаясь вырваться. Я уже начала понимать, чего он хочет, и меня это напугало до такой степени, что от паники начало холодеть все тело.

– Отпустите! Немедленно меня отпустите! Зовите вашу полицию, портье, кого хотите!

Но он меня не слышал, он смотрел на мою грудь, и его сжатые челюсти двигались от напряжения.

– Я буду кричать! Я сама вызову полицию, не смейте ко мне прикасаться!

– Будешь кричать… Это точно… Я тебе обещаю… Подо мной всегда кричат…

Схватил пятерней за грудь, жадно сминая, грубо, до боли, но я изловчилась и со всей силы ударила его по лицу. На смуглой коже вспыхнули алые отпечатки от моих пальцев.

– Ах ты ж сука!

С рыком испанец заломил мне руки за спину и толкнул на кресло, наваливаясь сверху, переклоняя меня через спинку, я брыкаюсь ногами изо всех сил, но он зажал их коленями, обездвиживая и придавливая всем весом к спинке.

– Да, лифчик и трусы ужасны, а вот то, что под ними, я бы попробовал.

– Зачем? Отпустите меня… чего вы хотите? Стих? Я расскажу этот проклятый стих, любой стих. Только не прикасайтесь ко мне!

Но ему явно было уже наплевать на стихи и на что-либо еще. Его глаза хищно сверкали, рот скривился в оскале, а ноздри раздувались то ли от ярости, то ли от возбуждения. Я раздразнила его, взбесила настолько, что он потерял контроль. И черные глаза невыносимо жгут мою кожу. Я не должна бояться. Он ведь заметность, он… футболист с именем. Такие ведь не могут быть насильниками, да? Он ведь не маньяк, и ночью у него были девушки…. О Боже! Это ведь не может произойти со мной здесь и сейчас.

– Поздно читать стихи, чика, – голос хриплый, срывающийся, – я тебя еб***ть буду. Так у вас, кажется, говорят.

Его член упирается мне в живот, я чувствую его пахом, и меня дергает от напряжения, от желания сбежать, спрятаться, вырваться из его сильных и цепких рук.

– Я не хочу. Я замужем. Не трогайте меня! Отпустите! Зачем? Я мужа люблю. Я ему всегда верная была. Отпустите! Пожалуйстааа, – и на глаза слезы навернулись, мне до ужаса страшно, так страшно, что кажется, я сейчас умру.

– Потрахаемся и отпущу. Любая на твоем месте рада была бы. Тебе понравится! Не ломайся! Не набивай себе цену!

Он сломал сопротивление и сунул руку под мою юбку, добираясь до трусиков. Лицо так близко, глаза горящие, рот приоткрыт и дышит хрипло, тяжело. Красивый и жуткий одновременно.

– Ты ведь за этим и под машину прыгала, и сюда пришла, да? Чтоб я тебя отымел, засунул тебе поглубже по самые гланды, да? Отодрал по-настоящему. Как там у вас меня называют – «испанский жеребец»? Так бы и сказала, а не игралась в случайные встречи.

– Нееет! Я не хочу! Вы мне противны! Омерзительны! Я буду кричать! Вызову полицию! Все узнают, что вы насильник! Зачем вам такой позор?

Он расхохотался мне в лицо и потянул трусики на себя, заставив их затрещать, а меня зайтись от паники.

– Мои адвокаты уделают тебя на раз-два-три, малышка. Но зачем же такие крайности? – я снова дернулась всем телом, приготовилась заорать, но он накрыл мой рот ладонью, и его лицо исказилось от злости. – Хватит играться, бл*дь! Давай раздвигай ноги!

Я укусила его за ладонь с такой силой, что ощутила привкус крови. Он тут же инстинктивно ее одернул. Поднял голову и посмотрел на меня. Злой, возбужденный, похож на хищника, готового вгрызться в свою добычу. И взгляд сверкает злостью и похотью. Адский взгляд, я не подозревала, что человек может настолько выражать свои эмоции взглядом. Я, тяжело дыша, уперлась руками ему в грудь.

– Пошел к черту! Я не играюсь! Отпустииииииии! – изо всех сил попыталась его оттолкнуть. Но испанец вдруг схватил меня за шиворот и опрокинул навзничь на само кресло, наваливаясь сверху, придавливая мускулистым тяжелым телом. Так жутко мне еще никогда не было. И никто не был ко мне так близко, кроме Димы. Такого звериного натиска я никогда не испытывала, как ужаса от чувства необратимости.

– Хочешь поиграть в такую игру? Разозлить меня? Хочешь, чтоб я тебя драл насильно? Хорошо, сука. Ты хочешь так – будет так. Я никогда не отказываю женщинам.

Его взгляд стал еще злее и вспыхнул голодом, вспыхнул чем-то первобытно-опасным. Он косо усмехнулся и наклонился ко мне, чтобы силой укусить за нижнюю губу. Но я дернулась назад и ощутила языком кровь на губах. Испанец, просунул колено между моими ногами и придавил одну ногу за колено к дивану.

– Нет! – впилась ногтями ему в шею, раздирая кожу. – Неееет!

– Да! Сучка! Да! Ты сама на это напросилась, ползая здесь и виляя своим задом! Все вы здесь такие… я заплачу. Хватит ломаться! Это входит в обслуживание номера. Можно подумать, ты об этом не знала.

ГЛАВА 5

Я изловчилась, потянулась рукой к вазе, стоящей на стеклянном столе, и пока ублюдок возился с ширинкой, схватилась за узкое горлышко и изо всех сил ударила его по голове. Ваза разлетелась на осколки, рассыпалась вдребезги, а футболист обмяк на мне, уткнувшись лицом в мою грудь. Я силой оттолкнула его от себя и увидела, как он сполз на пол. Некоторые осколки от вазы окрасились в красный цвет, и я от ужаса закрыла рот рукой, пятясь назад, одергивая подол платья и всматриваясь в неподвижные черты испанца. Мне потребовалось время, восстановить дыхание и прийти в себя. Пальцы стали ледяными и непослушными. Я дышала громко и прерывисто. Ступор прошел, и я поняла, что должна немедленно убираться отсюда. Откашлявшись, привстала, опираясь на руки и посмотрела на испанца. Он лежал без сознания. Черные волосы растрепались, и по лбу стекала тонкая струйка крови. И я вдруг испугалась до полуобморока, до панического паралича, и тошнота подкатила к горлу, встала комом. О Боже! Если я его убила?! Или смертельно ранила?! Божееее!

Склонилась над ним и прислушалась к дыханию – дышит. Вскочила с пола, схватила со стола пластиковую карточку, открыла номер и выбежала в коридор. Мои вещи оказались запертыми в шкафчике, а ключи я должна была взять на перерыве у администратора. Хорошо хоть кофта с собой осталась. Лена сказала, что придется убирать на балконе, а уже прохладно. Застегнув кофту по самое горло, я выскочила на улицу в униформе. Мыслей о деньгах уже не было. Был только дикий ужас и понимание, что как только испанец придет в себя, он меня просто уничтожит. Высокомерный, непривыкший к отказам сукин сын. Насколько красивый, настолько же и прогнивший от вседозволенности. Даже не знаю, как могла восхищаться им… он мерзкое и похотливое животное.

И как я вернусь ни с чем домой? Как расскажу все Диме? Он же с ума сойдет, еще побежит морду бить испанцу. Побежала к автобусной остановке, как раз приехал мой автобус. Щеки все еще пылали, и дрожали руки. Я села на сиденье у окна и уткнулась лбом в стекло. Меня трясло и подбрасывало, как в лихорадке. Болели запястья, болели ребра, и дико жгло щеки. Так, словно по ним отхлестали.

Что я сделала не так? Как повела себя? Чем спровоцировала его? Вызвала этот приступ ярости и похоти? Почему он решил, что со мной можно и я буду не против? Какое право он имел так со мной поступить… И зверская обида. Наверное, потому что понравился с первого взгляда, потому что казался красивее всех, кого я когда-либо видела. О внимании такого мужчины можно только мечтать, о нем грезить, фантазировать… а на самом деле такие, как я, для них ничто. Прожигатели жизни, порождения дьявола в нашем мире, пользующие женщин, превращающие их в свои подстилки, готовые на все за ласку таких известных пожирателей плоти и души. Типа одноразовой салфетки – передернул в нее и забыл. Салфетка не имеет права возмутиться и отказать. Я оказалась несговорчивой салфеткой, и меня решили порвать, окунув вначале в самую грязь.

Позвонила в дверь – мне открыла Аня, и тут же улыбка пропала с ее лица.

– Что случилось?

– Ничего!

Я зашла в квартиру, с трудом сдерживая слезы. Дима тут же выбежал мне навстречу.

– Ну что? Тебе заплатили за первый день?

– Я…я ушла оттуда, Дим… меня там…, – всхлипнула и закрыла лицо руками, – меня там чуть не изнасиловали. Я сбежала.

– Что?! – рявкнул Дима, и я тут же проглотила слезы, приготовилась удерживать его от опрометчивых поступков. – Да я…

– Нееет, не ходи туда. Не надо… все. Я ушла. Это опасный человек, и…и он может сделать с тобой что угодно. Он иностранец. У него связи и деньги… немеряно много денег. От таких надо держаться дальше и….

– Что ты сказала? Чуть не изнасиловал? – окинул меня презрительным взглядом с головы до ног. – Я б тоже решил, что тебя можно. Ты нарочно это платье надела, чтоб жопой светить и сиськами? Расхаживала вот так перед мужиком, вот он и набросился! Надо было орать и жаловаться! Надо было заставить его заплатить, а не сбегать!

– Как? Он набросился на меня… набросился, понимаешь? Он меня давил и сдирал одежду!

Я еще не понимала, что Дима и не думает защищаться и куда-то идти, он обвинил во всем меня.

– Набросился на нее. Давай беги обратно в свой отель, вызывай ментов и подавай заявление, а потом заставим его заплатить тебе. Ты представляешь, сколько бабла можно срубить с этого иностранца за насилие?

– Я не могу туда вернуться!

– Чего это?

Дима с яростью посмотрел на меня.

– Это шанс и наказать ублюдка, и поиметь деньги.

– Я…. Я его ударила вазой. Он без сознания…. и в крови.

– БЛ*******ДЬ! Чтоооо? Чтоооооооо!? Ты ударила его и…. твою мать, что ж ты такая идиотка, что ж ты дура такая беспросветная? К нам теперь менты могут нагрянуть или дружки его? Пиз**ц! Что ж за… что за идиотка!

Он толкнул меня в грудь так, что я отлетела к стенке, и выскочил на лестницу с сигаретой.

– Дура! – выкрикнул еще и оттуда. – Женился на свою голову!

– Тат…, – Аня дотронулась до меня, но я повела плечами и бросилась в ванну. Заскочила внутрь и, закрыв дверь на щеколду, разрыдалась. Ничего не видя перед глазами, забралась в ванну.

Я терла себя мочалкой и вспоминала перекошенное лицо иностранца, его горящие глаза и бездну безумия в ней. А потом разочарованное и полное презрение лицо своего мужа. Наверное, это и все, чего я заслуживаю – только такое отношение от мужчин. Один толкает и оскорбляет, другой пытается взять силой. А ведь я никогда не была гулящей. Хранила себя для одного единственного. Кроме Димы никого у меня и не было. Меня воспитывали в строгости. Отец всегда говорил, что, если принесу в подоле, лично мне голову свернет, а мать водила на проверки к гинекологу.

Глупая… мне надо было уйти. Пусть бы он вызвал портье, пусть бы Лена осталась. И ничего бы не было. Ничего б не произошло, максимум получила бы выговор. А я, идиотка, нашла приключения на свою задницу. Я, и правда, сама виновата.

И первый день работы превратился в сущий ад. Меня все еще трясло от пережитого ужаса. Меня сочли легкодоступной шлюшкой, которой можно потом заплатить. Согласной на все. Дешевкой, побирушкой, воровкой. Бросила затуманенный взгляд на свое нижнее белье, сваленное в кучу на стиральной машинке – а он прав. Нет у меня нового кружевного белья. Китайский трикотаж по дешевке, купленный на вещевом рынке, как и обувь, как и все остальные вещи. И я никогда не задумывалась об этом. Мне никогда не было стыдно. Отец говорил мне, что лучше быть нищей кошельком, чем обделенной сердцем. И что не в этом счастье. Мы всегда жили скромно. У меня не было никаких высоких запросов.

И таких вот, как мы, за версту видно… над такими можно издеваться, можно хамить, обижать. Ведь нет денег и связей за себя постоять.

– Тат, где твой сотовый, у меня кончились деньги, и надо маме позвонить, чтоб с Гошкой посидела. – Тат, дай телефон, а?

Я посмотрела на серую униформу, на кофту, соскользнувшую на пол, и у меня внутри все похолодело. Сотового я не видела уже давно… Я закрыла его в шкафчике вместе с вещами. Он остался в гостинице.

– Ань… я, кажется, его потеряла.

И заревела в голос, тыкаясь лбом в кафель и чувствуя, как бьют по лицу капли горячей воды.

***

Аня успокаивала меня и отпаивала чаем с липой, гладила по руке, а я обнимала Гошку, целовала пушистые волосики и старалась унять дрожь во всем теле. Дима куда-то ушел… но я сейчас была этому рада. Я не могла бы с ним спокойно говорить. Меня слепило от обиды и какого-то странного ощущения, что он от меня далекий… что в какой-то момент мы стали чужими, и я не заслужила от него защиты и утешения.

Успокоившись, я переоделась в Анины вещи, подкрасила припухшее от слез лицо и пошла в банк. Возможно, мне удастся выбить кредит под залог квартиры. Я расплачусь с долгом Димы, и все наладится. Все станет на свои места, я начну посещать консультацию и думать о деточке.

Я не сразу поняла, что говорит мне банкир с золотым значком с именем и фамилией на черной рубашке.

– Что? Простите, я не поняла

– Я говорю, что еще месяц назад ваше дело отправлено к судебным приставам. Вам нужно обращаться именно к ним и улаживать с ними все вопросы по поводу вашего долга по ипотеке.

– Какого долга? – я все еще по-дурацки улыбалась, глядя на парня и совершенно не понимая, что он мне говорит. – Вы меня с кем-то путаете. Посмотрите у себя – Татьяна Михайловна Васильева. Мне платить осталось меньше полугода.

– Татьяна Михайловна, ежемесячные взносы не поступали на ваш счет с начала прошлого года. Вместе с процентом вы должны банку…

Он назвал сумму, и у меня закружилась голова, я почувствовала, как отъезжаю и все плывет перед глазами.

– Мы несколько раз присылали запросы.

«– Дим, а что там пришло в ящике? Из банка, кажется?

– Да то херня. Платежка. Присылают квитанции.

– Ааа. Сколько нам там осталось?

– Меньше восьми месяцев, киса. Мы крутые!»

– Дело передано в суд. Вам нужно как можно быстрее обратиться вот по этому адресу, иначе к вам нагрянут с описью имущества…

Я его уже не слышала, взяла бумажку и, шатаясь, встала с кресла.

– Вам плохо? Хотите воды?

Отрицательно качнула головой, потом обернулась к банкиру, который участливо и даже с сочувствием на меня смотрел.

– Скажите, ааа Дмитрий Олегович Кузнецов, разве он не переводил эти деньги со своего счета на мой?

Банкир осмотрелся по сторонам, потом шепотом сказал.

– Его счет давно арестован.

На улицу я вышла в адском тумане, ничего не соображая и с ужасом понимая, что у меня теперь и квартиры нет… и Дима. Он меня обманул. Подло. Отвратительно. Какие бы причины у него ни были, это низко – столько времени мне врать.

Я обессиленно опустилась на скамейку, сжимая бумажку с адресом в руке и глядя на мокрый асфальт. Не чувствуя, как начался дождь.

Я даже не обратила особого внимания, когда перед моими глазами появились красные туфли-лодочки на высокой шпильке. Они обошли лужу и остановились напротив меня.

– Простите… Таня, кажется?

Медленно подняла голову и в недоумении посмотрела на холеную кукольную блондинку с яркими чертами лица и выпуклыми губами.

– Вы кто?

– Я… – она нервно обернулась по сторонам, – я случайно услышала, что у вас большие долги и неприятности. Я могла бы вам помочь.

Она говорила вычурно, гламурно, так разговаривают модели и актрисы. Женщины из другого измерения. И я не понимала, что она делает напротив меня в своем тоненьком безумно красивом кашемировом белом пальто, красном платье и красных лаковых туфельках. Позади нее стоят два огромных шкафа, сложив за спиной руки.

– Помочь?

– Да. Помочь. Давайте поговорим, здесь неподалеку есть кафе. Заодно переждем дождь.

Кафе? У меня денег нет даже на метро, о каком кафе она вообще говорит.

– Я за все заплачу, – тут же поспешила заверить меня блондинка, – так вам нужна помощь?

ГЛАВА 6

– Насиловать меня…, – прохрипела я, не смея даже пошевелиться.

– Насиловать? – спросил словно в недоумении и погладил сосок холодным металлом, заставляя меня задрожать еще сильнее и закусить губу. – Думаешь, я сейчас тебя изнасилую?

Я не хотела отвечать на вопросы, которые явно заводили этого психа, но дуло пистолета ненавязчиво намекало мне, что лучше ответить, и в затылке пульсировало от страха, напряжения и осознания, что ему действительно можно все, и если захочет, то пристрелит меня прямо в своем кабинете, а потом что помешает ему выдать и мою смерть за самоубийство?

– Да, – выдохнула и почувствовала, как моя спина коснулась стены. Все это время я пятилась от него назад, а Волин наступал на меня, гипнотизируя взглядом.

– Думаешь, это будет насилием? – дуло пистолета опустилось вниз. Он так и не расстегнул жакет до конца. Обвел полушарие груди и снова вернулся к соску, не отводя взгляда от моего лица. – Женское тело – удивительный инструмент, Ксения, оно всегда покорно музыканту, который на нем играет. А играть можно по-разному. – повел рукой с пистолетом по моему бедру, поднимая тонкую материю юбки все выше и выше, – можно заставить его разрываться от боли на куски, а можно заставить дрожать и вибрировать от наслаждения.

Он почти придавил меня к стене и теперь шептал у самого моего уха.

– Вы мне… противны, о каком наслаждении вы говорите? – прошептала и взмолилась, чтоб его это остановило. – Я вас боюсь.

– Ооо, страх это сильнейшее стимулирующее средство…, – сталь скользила между моих ног все выше, и меня било крупной дрожью, а над губой выступили капельки пота. – Иногда перед самой смертью человек испытывает оргазм. Ты знала об этом, маленькая лгунья?

– Я никогда не лгу, – сказала и посмотрела ему прямо в глаза.

– Лжешь, и лжешь прямо сейчас.

Я почувствовала, как его ладонь обхватила мою грудь, и от паники испуганно вскрикнула, стараясь изо всех сил не впасть в истерику.

– Тшшшш, – подушечка пальца гладила сосок медленно и осторожно, а пистолет замер у меня между бедер и выше пока не поднимался, – твои соски острые и твердые. И здесь не холодно. Ты знаешь, что это означает?

Отрицательно качнула головой. Откуда мне знать, если ты, подонок, лишил меня всего, что испытывает нормальная женщина. Лишил меня испытывать влечение, возбуждение и…и оргазм. У меня его никогда не было.

– Твое тело отвечает на мои прикосновения. А значит, ты лжешь. Смотри на меня… ты видишь свое отражение в моих глазах? Как я вижу свое в твоих. Ты мне нравишься, Ксения. Я хочу тебя трахать. По-разному трахать. Насиловать, ласкать, лизать, сосать, царапать и гладить. Хочу. И я всегда получаю то, что я хочу.

Я была до дикости испугана тем, что ощущала на самом деле… жар его адского влечения. Оно чувствовалось необыкновенно горячим воздухом, раскалившимся между нами, и эта близость. Она обескураживала. Я, как пойманная в сети бабочка, всего лишь трепыхаюсь и ничего не могу сделать. И эта реакция на его прикосновения… как будто он не противен мне, а я хочу эти пальцы. Вспомнились курсы с психотерапевтом «реакция тела ничего не значит, основное «нет» живет в твоей голове. И если твой разум не хочет близости, то это все равно насилие».

– Я не хочу! Вы мне отвратительны!

– Какое великолепное и, главное, умное признание, – тонкие губы расплылись в настораживающей усмешке, – особенно умно это сказать тому, от кого зависит твоя жизнь во всех ее смыслах. А как же триста тысяч и работа?

Каждое его слово заставляло меня тихонько вздрагивать, как от уколов булавки в самое сердце. Напоминанием, зачем я все это затеяла.

– Давай заключим сделку, Ксения. – все это время пока говорил, он продолжал гладить мою грудь и обводить сосок пальцем, отвлекая на свои действия и в то же время заставляя принимать их и не содрогаться. – На каждое твое «нет» я установлю свою цену. Поторгуемся? Я считаю, что «нет» стоит десять тысяч, и каждое последующее – еще на тысячу дороже. Тогда как «да» заставит платить уже меня те же самые десять тысяч.

– Вы отвратительны! – процедила ему в лицо. – У вас все измеряется деньгами!

– Серьёзно? – улыбка исчезла с его губ, и он поднял дуло выше по моему бедру. – Разве это я оценил жизнь своей дочери в триста тысяч и пришел с шантажом к тебе?

Несмотря на резкий тон, сталь касалась внутренней стороны бедра довольно нежно. Как будто меня там трогал сам мрак неизвестности и ужаса — это он ласкал меня и заставлял трепетать, а не этот мужчина со страшными глазами и вкрадчиво тягучим, как паутина, голосом.

– Десять тысяч за каждое «нет».

Обхватил сосок двумя пальцами, и сталь коснулась моего лона сквозь трусики. Я всхлипнула и закрыла глаза.

– Не надо…

– Ц-ц-ц, это ведь тоже своеобразное «нет», но я не стану его засчитывать… Я хочу, чтоб ты кончила для меня здесь и сейчас.

– Нееет…

– Минус десять тысяч, – и провел языком по моей шее, а я вся дернулась и отклонилась назад, стараясь избежать прикосновений, – я их верну, если ты расслабишься и испытаешь оргазм.

На глаза навернулись слезы от бессилия и страха. Я никогда его не испытывала… и я не знаю, какой он, не знаю, как его испытать, и даже не знаю, как его изобразить и что для этого нужно сделать.

– Играем? Скажи «да», и я верну твои десять тысяч! Так, как? Играем? – глаза горят надеждой, как у ребенка, который вот-вот получит свою игрушку и тянет к ней руки.

– Да, – прорыдала и кивнула.

– Умничка…, – он взял меня за лицо, запрокидывая мою голову назад, – ты очень красивая, Ксения. Не знаю, говорили ли тебе это…, наверное, говорили сотни тысяч раз. У тебя нежная кожа и кристально чистые глаза. Я хочу увидеть, как вместо лжи с твоего рта срываются стоны. Они намного прекраснее, – холодная сталь скользила вверх-вниз у меня между ног. И от этих касаний все тело пронизывало пугающими разрядами электричества. Я не хотела их чувствовать. Ужасно хотелось закричать, завопить «нееет», и я не могла. Теперь в голове щелкал счетчик. Проклятый сумасшедший подонок наклонил голову и провел по соску языком.

– Ты и на вкус молочная, – обхватил губами, заставляя меня зажмуриться и умолять саму себя что-то испытать, то, что он хочет. Испытать быстро и прямо сейчас, чтоб все это прекратилось. Теперь поглаживания стали начали ощущаться намного сильнее, и они вызвали тяжесть внизу живота. Ощущения так похожи на боль. Но она иная. И мне хочется оттолкнуть его, оттащить от себя за волосы. Это ведь хуже, чем насилие, он хочет меня убить, хочет, чтоб я умерла. Люди умирают от такого издевательства? Мне казалось, что да.

– Продолжить лизать твой сосок, Ксеняя? Тебе нравится, когда я беру его в рот? – втянул сильно в рот, и я вскрикнула от неожиданности, покалывания там внизу усилились, и стало невыносимо страшно и нечем дышать. Надо кричать «нет», а я кусаю губы и всхлипываю.

– Отвечай мне! Нравится?

– Да, – почти рыданием.

– Тебя когда-нибудь трахали пистолетом, Ксеня? Как я сейчас? Трахали сквозь трусики… мокрые трусики. Я бы хотел пальцами… честно, ужасно хотел бы пальцами. Но я хочу выстрел, понимаешь? Я хочу, чтобы ты выстрелила с этого долбаного пистолета. Мне никогда не отказывают… – и снова втягивает мой сосок в рот с хриплым стоном, от которого там между ног все раскаляется и напрягается. И мне кажется, что трение вызывает боль, вызывает резкие и невыносимые ощущения, как что-то цепляют, задевают и это что-то начинает сильно дрожать, дергаться, как будто нарывает и вот-вот взорвется. И я начинаю задыхаться, непроизвольно цепляясь за его плечи, впиваясь в них ногтями.

– Дааа… ты скоро выстрелишь…, – не вижу ничего, кроме его проклятых глаз и кончика языка, скользящего по губам. И я вся взмокшая, дрожащая смотрю на его лицо. Мне так страшно.

– Я не хочу…

– Чего ты не хочешь? – шепчет, и сталь движется быстрее, нагретая моим телом. Одно сильное движение, и меня оглушило. Я, наверное, умерла в эту самую секунду от того, как содрогнулось все тело, как ослепительно вспыхнуло перед глазами блаженство, и там внизу опалило жаром, кипятком. Я забилась в болезненно приятных конвульсиях, с громким стоном, запрокидывая голову и чувствуя, как слезы градом покатились по щекам. Услышала его рык, ощутила, как вдавил в стену всем телом, и уже зарыдала от ужаса, отталкивая, отбиваясь и содрогаясь теперь уже в истерике. Пока дралась, жакет распахнулся полностью, а я царапалась и извивалась в его руках, пока вдруг не почувствовала, как он сильно прижал меня к себе.

– Все хорошо… все хорошо, малышка. Тихо… тихо. Все хорошо.

– Отпустите меня… отпуститеее…

Волин отстранился, отпуская меня, и я вжалась в стену, закрывая лицо руками. Услышала, как он отошел от меня куда-то к столу. Щелкнула зажигалка, и запахло сигаретным дымом. А я все еще вздрагивала и не могла унять дрожь во всем теле, особенно там, внизу, под мокрыми трусиками. Если вот это ощущение было оргазмом, то я его ненавижу… ненавижу… ненавижу и не хочу испытывать больше никогда, как и видеть это чудовище.

– Я добавляю еще двадцать тысяч за это представление. Мне было вкусно. Не знаю, где тебя всему этому учили, но это сильно, черт возьми. Ты принята на работу. Так со мной еще никто не кончал. Настолько искренне и красиво.

Открыла глаза, глядя на чудовище, стоящее у стола и разряжающее свой револьвер. Он мне солгал. Там была вся обойма. А не один патрон. И в эту секунду я пожалела, что не выстрелила в него.

ГЛАВА 7

Она бежала между деревьями, придерживая живот обеими руками, чувствуя, как беспокойно бьется там ребенок. Нет, это был не просто страх, это был ужас, который сковывал все ее тело от понимания, что она собралась сделать. Но решение уже принято, и никто не сможет ее переубедить в его правильности или неправильности. В босые ноги впивались острые иглы-колючки, а ветки хлестали ее по лицу, по глазам, по шее, оставляя глубокие царапины, путаясь в светлых, волнистых волосах. Она не сумасшедшая… нееет, это они все сумасшедшие, если решили, что она позволит этому случиться, позволит ЕМУ победить.

Сердце бьется где-то в висках, резонансом отдает в горло. Ее бедное и маленькое сердце, никому не нужное и не любимое никем. Да, так бывает. Что человек никому не нужен и никем не любим, хотя и не был одинок… Но лучше бы она была одинокой. Они хватятся ее утром, не раньше. Сегодня ночью все будут спать после вчерашнего праздника… Она готовилась к этому дню несколько месяцев, несколько долгих, ужасных, тягучих месяцев, когда в нее вставляли иголки, привязывали к кровати и держали в комнате без окон, как взбесившееся животное… Но ведь животное совсем не она. Животное тот, кто с ней это сделал. Тот, кто ее чуть не убил и хотел убить, пока не узнал о ребенке. О своем отродье… о своем продолжении, насильно взращённом в ее теле. Плод, порожденный унижением и болью. И нет ничего более ненавистного, чем эта дрянь внутри нее, чем это напоминание о ее ничтожности, о том, что она всего лишь кукла… всего лишь вещь, которую использовали самым мерзким способом и продолжают пользовать. Ведь он приезжает в гости… приезжает и привозит ей кукол, как и раньше.

Возможно, все было бы не так… Все не должно было бы закончиться так, как она решила сегодня. Если бы у нее было, где спрятаться, было к кому обратиться, но от нее отреклась даже родная мать… Женщина, которая ее родила и должна была любить всем своим существом, предпочла ей ЕГО. Проклятого насильника и садиста. Тварь, которая превращала ее жизнь в ад. Зло, породившее внутри нее такое же зло, как и он сам.

Вначале ОН дарил ей подарки. Много кукол. Разных, красивых в картонных коробках, перевязанных лентами, приносил ей платья, кофточки и юбочки, завязывал сам банты на хвостах и даже умел заплетать косы. Она изо всех сил старалась его полюбить, чтоб у них с мамой была семья. С мамой, которую Дина обожала и считала самой красивой и самой умной. Ведь ее фотографировали для журналов и газет… Блондинку с ясными глазами, полными губами и обворожительным телом богини. И вдруг перестали фотографировать. Это был крах… с этого момента их жизнь начала рушиться, они переехали в другой район, в маленькую квартирку, и Дина все чаще слышала в свой адрес:

– Ты, как гиря на ногах, ты, как проклятие. Это из-за тебя мое тело перестало быть красивым. Из-за тебя меня больше никуда не зовут. Ты испортила мне жизнь! Зачем ты родилась? Почему я не сделала аборт?

Дина не совсем понимала, что это означает, но ей казалось, что это, и правда, она во всем виновата, и тут же обнимала мать, целовала, просила прощение, а потом гладила ее ноги, засыпая в конце кровати, куда сгоняла ее разбушевавшаяся родительница.

Через какое-то время мама начала приносить домой порошок в пакетиках и становилась очень злой, когда этого порошка не было, и очень милой, когда он у нее появлялся. Дина даже начала любить этот порошок за то, что он возвращает ей хорошую маму. Как же плохо, что раньше этого волшебного порошка у них не было.

– Дааа, мама сейчас немножко подлечится… оооо, вот так, – свернув бумажку в трубочку, мать втягивала ноздрей белую дорожку со стола, прикрыв пальцем вторую и закатывая глаза от удовольствия, – мама красавица, мама самая лучшая. Мама найдет папу, и все у нас станет хорошо. Да, маленькая? Ты ведь будешь любить нашего нового папу? Не станешь меня огорчать?

И тогда появился ОН. Высокий, чистый, шикарный. Мать светилась от счастья, когда ОН начал к ним приезжать в середине недели и оставаться на ночь, а Дине он не нравился. Не нравились его глаза, которые постоянно следили за ней, не нравился его рот с тонкими губами. Она боялась, хотя он не сделал ей ничего плохого… Пока. Он сделает это потом. Чуть позже. Сделает, когда мать будет в отключке после очередной дозы, и порошок станет таким же злом, как и этот благодетель, показавший Дине, что такое настоящая боль.

А утром мать изобьет Дину ремнем. Изобьет собственную дочь, только потому что не захочет потерять деньги, свое положение при нем и… этого ублюдка с глазами паука. Она будет верить ему… он царь и бог. У него порошок. Ему надо верить.

Они издевались над ней оба. Одна изводила ненавистью и презрением, а второй… второй ждал удобного момента, чтобы делать ей еще больнее. Так больно, что она потом не могла ходить и сидеть. Нет, Дина больше не жаловалась матери. Она не плакала. Зачем? Если всем наплевать, что ей больно, и никто не замечает кровоподтеки у нее на теле. Ей оставалось только тихо всхлипывать, когда ей в очередной раз делали больно. Так она называла ЭТО. Слово БОЛЬ стало для нее основным в жизни. Любовь причиняет боль. Все они причиняют ей боль.

Когда Дина в очередной раз пришла в комнату матери, та вышвырнула ее за шиворот и назвала сумасшедшей.

– Ты нарочно, да? Нарочно все выдумываешь, маленькая дрянь? Хочешь, чтоб я была несчастной и жила с тобой как раньше в нищете? Хочешь, чтоб я продавалась?

– Мамааааа… он меня обижает. Мамаааа.

– Тебя обидишь. Ты сама кого хочешь обидишь. Лгунья! Дрянь лицемерная! Мало он тебе подарков дарит? Мало шмоток покупает? Обижает он ее!

– Я не хочу… не надо мне подарки, мама. Пожалуйста, пусть не дарит ничего, только не трогает меня. Никогда не трогает больше!

– Ты сама к нему лезешь, сучка! Я знаю, что сама! Убирайся отсюда! Вон пошла! Хочешь украсть его у меня?!

В нее словно дьявол вселился. Она била дочь всем, что попадалось под руку, швыряла о стену и хватала за волосы. Дина закрылась в комнате и раскачивалась из стороны в сторону на кровати, глядя остекленевшим взглядом на кукол, сидящих на полке. Новые, не тронутые, как будто только из магазина. Она их всех ненавидела. Потому что они так похожи на нее саму… С ними можно делать все что угодно, и никто не заступится за них.

***

– Диночка, девочка моя маленькая, я же люблю тебя. Крошечка. Иди ко мне.

Говорил он и расстегивал свою отутюженную рубашку. Делал шаг и расстегивал… еще шаг и дергал свой ремень.

– Не подходите ко мне! Не приближайтесь! Я… я в полицию пойду! Я всем расскажу, кто вы… расскажу, что вы чудище!

Добрая улыбка пропала с его лица, и глаза сверкнули так, что Дина в ужасе закрыла лицо ладонями.

– Пойди. Расскажи. Никто тебе не поверит. Ты просто дрянная девчонка. Ты грязная. Ты сделала так, чтоб с тобой это случилось. Ты виновата. Я всего лишь наказываю тебя. Скажи мне спасибо… это ведь приятно! Тебе приятно мое наказание!

И снова причинял ей боль. Долго. Очень долго. Так долго, что она засыпала и потом не открывала глаза до самого вечера. В такие дни она пропускала школу, а мать даже не заходила к ней. Дина лишь слышала ее голос где-то вдалеке.

– Что такое? Она снова больна? Ясно. Пусть сидит сегодня без еды. Заприте ее в комнате. – приказывала прислуге.

Ее взгляд снова остановился на куклах… И ей захотелось сделать им так же больно, как делали больно ей.

Вечером, когда ОН приехал к ним снова и зашел к Дине в комнату, то тут же позвал мать. Они вдвоем стояли в дверях и смотрели на нее, как на гадкое насекомое. Он, в своей белой рубашке, галстуке и темном пиджаке, и она, в черной кружевной комбинации, просвечивающей подвисшую грудь, со спущенными бретельками, с бокалом мартини в руках.

– Я же говорил тебе – она не в себе! Ты должна показать свою дочь психиатру! То, что она творит, ненормально! Она выпотрошила всех кукол, что я ей подарил. Она изрезала их ножницами! И после такого ты ей веришь?

– Отвезу ее, куда скажешь…, хоть на помойку… ты принееес? – и повисла у него на руке, глядя в глаза преданным взглядом голодной собачонки.

– Конечно, я принес моей девочке, – и покрутил пакетиком перед лицом женщины.

Около трех часов утра Дина вползла в комнату матери, придерживая живот руками, по задранной ночнушке сочилась кровь. А следом вбежал ОН с широко распахнутыми испуганными глазами и окровавленными ладонями.

– Она сама… она сама себя… Она ненормальная! Это не яяяяяя….!

***

Дина притаилась в кустах возле остановки, как раз в тот момент, когда на дорогу выскочила служебная машина, остановилась возле двух женщин, ожидающих маршрутку в город, и из нее вышли двое мужчин в форме охранников. Один из них обратился к дачницам, возвращающимся рано утром в понедельник с участков домой.

– Вы не видели здесь беременную девушку в белой ночнушке и серой кофте?

– Нет не видели. А что случилось?

Низ живота потянуло болью, и Дина снова обхватила его дрожащими руками.

– Она сбежала из психиатрической лечебницы.

– О Господи помилуй! Не видели. Господь с вами. Сейчас всего-то семь утра.

По ногам побежала вода, и девушка растерянно посмотрела вниз, а потом в отчаянии закрыла глаза.

– Если увидите, сразу в полицию обращайтесь. Она опасная и невменяемая. Убить может!

– О Боже!

Охранники уже собрались уезжать, один даже сел в машину. Но дикая боль заставила Дину вскрикнуть так громко, что ОНИ ее заметили. И она опять побежала… К дороге… Так надо. Это все, что она может сделать, чтобы предотвратить... Раздался резкий звук, и она обернулась… Удар был сильным настолько, что ее отшвырнуло вперед на спину, и глаза закатились, а по телу прошла судорога, и руки взметнулись к животу.

Простите меня… так лучше… лучше для нас, если мы умрем. Такие… такие, как он, не должны иметь детей… так лучше.

*****

Повёрнутыми психопатами не рождаются? Черта с два. Ими становятся еще в утробе матери. На генетическом уровне. Молекулы складываются в какой-то определенный узор, который делает из вас того, кем вы будете впоследствии еще в момент зачатия. Мои сложились так, что иногда сам себя боялся. Но лучше страх перед самим собой, чем перед другими. Спасибо моей матери, она вначале научила меня дикому ужасу, а затем научила внушать его другим. Когда ты ощущаешь запах испуга, когда он забивается впервые в ноздри и пьянит вспенившимся адреналином в венах, эйфория растекается по всему телу, наполняя его немыслимой силой. Истинная власть далеко не в деньгах и не в золоте. Она в умении заставить бояться.

Меня ненавидели. Может, кому-то это странно слышать, но меня по-настоящему презирали в этом доме. Конечно, я не знал за что и узнал только спустя много лет… но это уже и не важно. По большому счету я рад, что все сложилось именно так, иначе я бы был другим… Хотя зачем лгать самому себе – я очень часто мечтал быть совсем другим и совсем в другом месте. Иногда, в редкие проблески жалости к самому себе, я представлял, что было бы, родись я у другой женщины. Как все эти люди, окружавшие меня. Нормальные люди. Люди, познавшие любовь. Мать никогда не рассказывала мне об отце. Эта тема была не просто табу – ее как будто запретили законом. В доме не было его фотографий, не было ничего, что могло бы о нем напомнить, и на вопросы она не отвечала, словно ей их не задавали. И я боялся спросить снова. Да, единственным человеком, которого я боялся, была моя мать… Тогда я еще не умел ее ненавидеть, но она меня научит. А тогда я все еще мочился в штаны от одного ее взгляда, полного ненависти, и звона ключей от подвала.

Мои первые воспоминания не имеют ничего общего с воспоминаниями обычного ребенка. Самое первое из них – это боль. Боль, которую мне причиняет та, кого я еще очень долгое время боготворил и готов был прощать ей все что угодно, лишь бы она меня любила. Закрыв глаза, я снова и снова прокручиваю этот момент, когда произошел первый щелчок. Я сижу за столом, она рядом во всем черном. Мать любила носить черные вещи, как будто у нее всегда был траур, и она примеряла все его оттенки. Передо мной тарелка супа или бульона, я вожу по ней ложкой, моя нянька Люся говорила, что на дне каждый день прячется волшебный рисунок, и если я быстро поем, то увижу, как он перетекает совсем в другое изображение, как переливная картинка. Я слишком усердно колотил ложкой, она выпала у меня из пальцев, суп расплескался по столу и забрызгал мамину блузку. Она не ударила меня… нет. Зачем оставлять на мне следы? Она схватила меня за волосы и ткнула в этот суп лицом еще и еще раз, приговаривая:

– Я сказала – есть, а не играть! Есть, а не играть! Мерзкий, гадкий ребенок! Как же ты мне надоел!

Я захлебывался этим супом, я в нем тонул, он лился у меня из носа, и кусочки еды застряли в гортани, я рыдал и сходил с ума от боли и обиды. Потом она разжала пальцы, отпустив мои волосы, грубо промокнула мне лицо салфетками и велела служанке принести новую тарелку. Пока я кашлял и плакал, моя мать вытерла воротник своей блузки и продолжила обедать как ни в чем не бывало.

– Ты сам виноват. Если бы ты был послушным мальчиком, этого бы с тобой не произошло. Ты должен извиниться! Извиняйся, я сказала!

– Из-из-из-вини, ма-ма-ма-мама!

Да, я заикался. И сейчас иногда проскакивает, но тогда со мной еще не работали психологи, логопеды и другие специалисты. Тогда моим врачом была моя мать, а ей нравилось меня калечить, а не лечить. Нравилось закрывать в туалете голым, босиком на холодном кафеле, нравилось бить палкой по ступням и пяткам, чтобы не оставалось следов, нравилось оставлять одного в подвале без света, не обращая внимание на то, что я кричу от ужаса. Я лишь видел ее поджатые тонкие губы и совершенно равнодушные черные глаза. Чаще всего она смотрела куда угодно, только не на меня, словно ненавидела даже мое лицо.

– Мальчики не должны бояться и реветь. А ты не мальчик. Ты ничтожество. Когда ты вырастешь, ты будешь никем. Такие, как ты, тряпки обычно становятся чернорабочими или в лучшем случае простыми клерками.

И каждый раз, когда она это говорила, я повторял про себя, что, когда вырасту, буду управлять всем миром, чтобы она поняла, какой у нее сын, чтобы гордилась мной. Именно поэтому я был лучшим во всем. Без лишней скромности. Лучшим в учебе, лучшим в спорте, лучшим в драке, лучшим в драмкружке, лучшим в рисовании, лучшим в музыке и лучшим в жестокости.

Ооо, это была моя стихия. Ничто не доставляло столько удовольствия, сколько чьи-то страдания. Заслуженные. Я очень любил справедливость. Я, можно сказать, был ее фанатом. И если она по какой-либо причине не торжествовала, я вершил ее сам. Когда мне было семь, я выдрал глаз мальчику, своему другу, в городском парке, в котором моя няня гуляла со мной. Выдрал за то, что тот сказал, что моя мать не любит меня, потому что она никогда не гуляет со мной и не приходит за мной в сад.

– От-от-откуда т-т-ты знаешь?

– Я вижу. Ты ей не нужен. Моя мама всегда гуляет со мной. А твоя тебя стыдится, потому что ты заика! Тебя никто и никогда не будет любить! Я это вижу, понял? Все это видят!

Я ничего не ответил, и когда тот поднял голову, я впился ему в лицо скрюченными пальцами и не отпустил до тех пор, пока у него по щекам не потекла кровь. Мне было плевать, что он кричит, что он дергается от боли и ужаса. К тому моменту я познал все грани и того, и другого. Зато он больше не мог заорать мне свое «вижууу».

Меня за это закрыли в подвале с завязанными глазами на всю ночь. А мне было плевать. Я уже ничего не боялся… а точнее, боялся, что с моей матерью может что-то случиться, и она не узнает, чего я добился ради нее. Кто сказал, что человек достигает вершин благодаря чьей-то любви? Ерунда. Ничто так не стимулирует, как ее отсутствие.

Когда мне было двенадцать, я заставил одноклассника выпрыгнуть в окно…Точнее, не заставил, я никогда и никого не заставлял, а вынуждал делать то, что хочу я, по доброй воле. Он проиграл мне спор при всех, и чтоб не лишиться яиц, сломал обе ноги. Мать вызвали к директору, но… что они могли вменить мне в вину? Я его не толкал и не заставлял. Просто у него был выбор: или опустить свои яйца в кипяток, или шагнуть с подоконника в случае, если он ошибается. Яйца оказались дороже. А не выполнить условия означало прослыть лохом и ничтожеством.

– Спор был нечестным! – кричала мать «поломанного». – Он исчадие ада! Вы должны его отчислить! Смотрите, он смеется! Моего сына увезли в реанимацию, и возможно, он останется без ног, а он… а этот заика смеется!

Я перестал смеяться, едва она произнесла это слово. Заика. Нечто, с чем я не мог справиться и не мог контролировать. Как клеймо. Как признак ужасной слабости и внутреннего уродства.

– В-в-все от-от-ответы есть в-в-в у-у-учебниках! А-а-а за-за-за-икой м-м-может с-с-стать кто угодно!

Например, она сама, когда нашла в своей постели живого тарантула. Со мной никогда не связывались, меня не трогали одноклассники. Я для них был кем-то вроде опасного и злого насекомого, способного очень больно ужалить, иногда смертельно. Нет, они, конечно, попробовали. И это было вполне закономерно, когда я пришел в школу, я был худым, как скелет, с брекетами на зубах, в очках и ужасно заикался. Я выглядел прекрасной мишенью для насмешек. Эдакий задрот из богатой семейки, умоляющий над ним поглумиться. Но первое впечатление оказалось обманчивым. Для заводилы Димона оно оказалось фатальным. Я улыбался, когда закрыл на его пальцы дверь кабинета, предварительно подсунув в проем портмоне, которым он размахивал на перемене, покупая самой красивой девочке в классе шоколадное мороженое. Той самой, что в мой первый день пренебрежительно назвала меня заикой и уродом, демонстративно вытерев руку, прикоснувшись нечаянно к моей руке. Пальцы Димки хрустели, а я, прикрыв глаза, слушал как он «поет».

– Он — псих! К нему лучше не подходить!

Да, Заикой они меня больше не называли. К слову, эта самая девочка отсасывала у меня в туалете через пару лет с особым усердием и ползала передо мной на коленях, умоляя трахать ее хотя бы иногда… хотя бы раз в месяц.

Позже, спустя несколько лет я начал им нравиться. Не знаю почему. То ли их влекло к моей тьме, засасывало в мое болото, то ли они были просто глупыми мотыльками, летящими на сверкающее пламя денег и власти. Но это потом… деньги и власть. Вначале был страх и похоть, и мне нравилось манипулировать ими, побуждая по очередности то и другое.

Как в ней… в этой маленькой сучке с лунными волосами и нежными, голубыми глазами. Едва увидел ее, как ощутил это дикое желание играть. Играть на каждой грани, разломать и посмотреть, что у нее внутри. Как любил смотреть в каждую из них… моих маленьких мотыльков.

ГЛАВА 8

– Когда…, – я не узнавала свой голос, – когда вы дадите мне деньги?

Глядя в глаза чудовищу и стараясь подавить жгучий стыд, от которого мои щеки залило краской. Усмехается как-то небрежно, снисходительно, хотя в глазах все еще виден блеск. Тот самый, с которым он смотрел на меня, когда я… Боже! Я даже не хочу произносить эту мерзость про себя. Все тело все еще было ослабленным, как будто не принадлежало полностью мне, как будто все еще барахталось в его паутине, и это она отдавалась в моем теле отголосками ненавистного наслаждения.

– Кончила ты, а не я… а ты уже просишь вознаграждение, – покрутил в руках шариковую ручку и коснулся тупым концом моего подбородка, – но я обещал. Я помню.

– Когда? – спросила в нетерпении и бросила взгляд на часы.

– Дашь мне номер карты, и я в течение пары дней сделаю перевод.

Ответил невозмутимо и подошел к окну, распахнул его настежь, потом вернулся к столу, отодвинул стул и сел в кресло. Какие пару дней? Нееет! Только не это.

– Мне не надо через пару дней, мне надо сегодня.

Я не сдержалась и подошла быстрым шагом к столу, облокотилась на него ладонями.

– Пожалуйста. Сегодня, понимаете? Сейчас даже…

Склонил голову к плечу и поджал губы.

– Наглость недаром называют вторым счастьем. А с виду сама скромность. Хотя, когда ты испытала оргазм, от твоей скромности не осталось и следа.

Постучал ручкой по столешнице, словно что-то обдумывая, а у меня зазвонил сотовый, и я тут же выхватила его из сумочки. Мне ужасно хотелось отойти в сторону, выйти за дверь, но Волин и не думал предоставить мне такую возможность. Он вовсю упивался своей властью. Ему доставляло удовольствие вынудить меня говорить при нем.

– Я…я могу отойти?

– Нет. Говори при мне.

– Это личная беседа.

– Выйдешь из кабинета – будешь уволена.

Будь ты проклят, ублюдок. Если когда-нибудь я возьму в руки твой пистолет, я точно вышибу твои мозги и ни капли не пожалею об этом.

– Да, доброе утро, Дмитрий Сергеевич. Как Варя?

– Варя все так же, Ксения Романовна, мы ожидаем перевода от вас. Я уже назначил некоторые процедуры, и процесс запущен. У вас все в силе?

– Ддда, конечно, все в силе. Деньги будут переведены сегодня.

Посмотрела на Волина, тот чуть вздернул одну бровь и покрутил ручку в пальцах.

– Ксения Романовна, но это лишь первый взнос, а в конце недели надо будет перевести еще триста тысяч на второй этап.

– Как? Еще триста? Мы же говорили с вами, и вы…вы ничего не упоминали об этом.

– И это не окончательные суммы. Ребенку требуется несколько тяжелых операций. А вы так и не нашли донора. Время идет. Я понимаю, что вам тяжело, но эффективные препараты стоят денег, как и уход, как и процедуры. Мы, конечно, можем перевести Вареньку в другое ожоговое отделение, там все на государственной основе, можно обратиться в фонды, стать в очередь, и там как повезет и…

– Я найду. Я уже ищу, – крикнула в отчаянии, совершенно забывая о Волине, забывая обо всем, – не переводите Варю. Я все сделаю. Пожалуйста. Не лишайте ее шанса.

– Хорошо. Я жду от вас взнос. Постарайтесь сделать это как можно быстрее.

– Да, я постараюсь. Я сегодня прие…ду

Но врач отключился, а я отвернулась к окну, не в силах совладать с эмоциями и не желая, чтоб он видел, как на глаза навернулись слезы.

– Мы заключим с тобой контракт. – внезапно сказал Волин. – Подпишем договор. В двух экземплярах.

– Какой договор? – глотая слезы спросила я.

– Я оплачиваю лечение твоей дочери и взамен целиком и полностью распоряжаюсь тобой, как своей собственностью.

От неожиданности я со свистом втянула воздух и перевела взгляд на его пальцы, сжимающие шариковую ручку и поглаживающие ее вверх-вниз. Мне показалось это до ужаса пошлым, омерзительно и грязно-пошлым, и внутри все скрутилось в узел, как будто эти пальцы снова касались моего тела…

– И… и что это означает?

– Это означает, что ты будешь принадлежать мне на весь срок, указанный в контракте. Принадлежать во всех смыслах этого слова. Ты делаешь все, что бы я не сказал.

– Это…это ужасно. Вы настоящее чудовище. Вы понимаете, что предлагаете мне? Как же это отвратительно!

– Не более ужасно, чем прийти ко мне и требовать у меня денег. Я могу просто вышвырнуть тебя на улицу, и никто в этом городе не возьмет тебя не то что уборщицей, а даже не даст тебе отсосать за полтинник. – и тут же ухмыльнулся. – Никто, кроме меня, разумеется.

Порочный, развращённый подонок, который понимает, что у меня нет выхода. Он ведь все слышал и знает, насколько мне нужны эти деньги.

– Это низко!

– А я похож на благотворительный фонд? Или на лоха, которого можно шантажом заставить дать денег такой сучке, как ты? Или ты считаешь, что если твоя дочь пострадала, весь мир должен тебе денег? Так я огорчу — в этом мире есть много нуждающихся, например, дети в Африке голодают… Чем твоя дочь лучше их? Почему мне не отправить туда несколько сотен, а отдать их тебе?

– Потому что вы… психопат, который напал на меня и чуть не убил.

– Все слова! Пустые, сотрясающие воздух слова! Докажи! Где хоть одно доказательство? Если ты решила, что я тут вожусь с тобой только потому, что испугался твоих угроз — ты идиотка.

Он поднял на меня тяжелый взгляд и щелкнул ручкой так, что грифель спрятался, и конец царапнул по полироли, издавая отвратительный звук.

– Я предлагаю тебе контракт, а ты можешь согласиться или отказаться.

– Зачем вам это? Зачееем? Почему просто не занять мне деньги и не взять на работу. Я хороший работник. Я отработаю и все верну.

– Потому что мне вкусно с тобой играть, потому что, да, отработаешь, но так, как хочу я.

Я опять посмотрела на часы, и мне захотелось заорать, наброситься на него, ударить.

– Ну так как, Ксения? Время идет, как я понимаю… Щелк-щелк-щелк. Слышишь? Это секунды и минуты, которые ты теряешь.

– Переведите на счет клиники триста тысяч.

И будьте прокляты! Но вслух не сказала, только сильно сжала ладони.

– Как же тебе хочется вцепиться мне в волосы, разодрать мне лицо. – провел кончиками пальцев по моей щеке. – Я научу тебя покорности. Я научу тебя получать от нее удовольствие. Ты будешь приносить мне тапочки в зубах и кончать от одного моего взгляда.

Тяжело дыша, смотрю ему в глаза, и пальцы то сжимаются, то разжимаются.

– Я подготовлю договор. Сегодня вечером ты его подпишешь. А сейчас поезжай к дочери. В течение десяти минут деньги будут на счету.

Я тут же дернулась в сторону, но он схватил меня за локоть.

– А «спасибо»?

Шумно выдыхая воздух и дрожа всем телом, с трудом сдерживаясь, чтобы не послать его или не разразиться истерикой.

– Спасибо.

– Спасибо, любимый.

Сжала губы, ощущая, как это слово застряло в горле и начало там мгновенно гнить.

– Скажи – лю-би-мы-й.

– Спасибо недостаточно?

– За каждое пререкание будет штраф… ты будешь лишаться своих денег, Ксения, и лишать шансов на выздоровление свою дочь.

Подонок! Мразь! Какой же ты все же подонок! И эти глаза, пожирающие все мои эмоции, считывающие, снимающие их с моего лица, как сумасшедший живой сканер. Сам похож на робота с застывшей ухмылкой, приклеенной к его губам.

– Спасибо, любимый.

Процедила ему в лицо и выдернула руку, но он снова ее перехватил.

– Попробуй еще раз. У тебя плохо получилось.

– Спасибо, любимый. – проворковала я.

– Вот и прекрасно. Иди.

Выскочила в коридор, выхватила сотовый и набрала Женю.

– Жень, привет. Прошу тебя, пожалуйста, позвони той своей подруге, пусть найдет донора. Да. Пусть найдет его как можно быстрее, я тебя умоляю. Я… я готова просить его о помощи.

К Варе меня впустили только после того, как Дмитрий Сергеевич спустился и распорядился об этом. Он же мне сообщил, что деньги поступили. Весь расплывался в улыбках и был чрезвычайно любезен. А я ощущала тихую ненависть вперемешку с пониманием, что он действительно один из лучших докторов, но, если бы у меня не было денег, он бы палец о палец не ударил для спасения моей дочери. Клятва Гиппократа обесценилась настолько, что при одном взгляде на лощенного и прилизанного Дмитрия Сергеевича в белоснежной и накрахмаленной шапочке начинало тошнить, особенно, когда вспомнила его слова о переводе Вари в другое отделение, а попросту он отправлял ее там умирать… Как, возможно, отправил многих других, кто не мог заплатить. Человеческая жизнь в эквиваленте зеленых бумажек. Нет бумажек – подыхай. И страшно, когда вот так умирают маленькие дети. Наверное, в моих глазах что-то такое промелькнуло, и доктор отвел взгляд, заторопился куда-то.

– Увидимся с вами через неделю. Я надеюсь, к тому времени что-то у вас разрешится с донором.

– Разрешится, конечно.

– Вот и ладненько. У Вари есть заметные улучшения. Я думаю, через несколько дней начнем выводить ее из сна. Оля, проведи Ксению Романовну к дочери.

Я надела халат, бахилы, спрятала волосы под шапочку и последовала в реанимационное отделение вслед за медсестрой.

– Подождите! Почему ей можно войти, а мне нет?

Пожилая женщина в скромной одежде с дешевой сумочкой в дрожащих руках вскочила со скамейки и подбежала к медсестре.

– Пожалуйста, я уже сутки здесь сижу. Мне толком ничего не говорят. Там мой внучек. У него кроме меня нет никого… родители в этой аварии погибли… а он уцелел.... Пустите! Я хоть посмотрю на него. Умоляю!

– Не положено. Звоните, вам расскажут о его самочувствии, – раздраженно ответила медсестра.

Но женщина бросилась к ней и схватила за руку.

– Вы человек? Вы же женщина! Он маленький, ему всего пять лет! Дайте войти! Дайтеее мне хоть его увидеть! Убедиться, что он жив… что вы за изверги? Я дочь и зятя хоронить буду…. дайте мне повод жить дальше. Дайте на внука посмотреть!

– Прекратите истерику, женщина! Нам не положено!

– А ей? – женщина со слезами на глазах ткнула в меня пальцем. – Ей положено?

– Она наш сотрудник.

– Лжете вы! – крикнула несчастная, и у меня сердце сжалось, стало так не по себе, так горько во рту и стыдно, что я могу, что за меня заплатили, а она… у нее точно таких денег нет. – Или он умер, да? Умер? И вы скрываете? Вы специально не говорите мне?

Женщина разрыдалась, а я повернулась к медсестре.

– Пустите ее. На пару минут пустите! Ничего не случится, если она войдет!

Медсестра сузила раскосые глаза и посмотрела на меня исподлобья.

– Мало того, что вас впускают в виде огромного исключения, вы мне еще бардак здесь устраиваете?

– Никакого бардака не будет. Она на внука посмотрит, убедится, что он жив. Вы, что, не видите, в каком она состоянии? Не гневите Бога, пусть вы, врачи, в него и не верите, но мы все там будем, и вы тоже! Она сейчас решит, что мальчик умер, и руки на себя наложит, а вы виноваты будете и знаете, что? Я подтвержу, что вы виноваты! Интервью дам везде, где только можно! Впустите ее, прошу!

Я порылась в сумочке и нашла деньги, которые у Жени взяла. Ткнула в руку медсестре. Ольга поджала губы.

– Ладно. Пусть войдет. Но не больше десяти минут. И если скажете кому, не впущу больше!

Женщина вдруг схватила меня за руку и поднесла ее к губам.

– Ооо, пусть Господь хранит вас. Я молиться буду за вас. Спасибооо. Спасибо вам!

– Главное, чтоб внук ваш выздоровел. Вы о нем молитесь и о Вареньке моей. Пусть детки здоровы будут. Нет ничего важнее этого.

Прошла по коридору к уже знакомой палате, и сердце болезненно сжалось, едва девочку свою увидела. Бросилась к ней, забывая обо всем. Чувствуя, как душат слезы и как безумно хочется забрать всю ее боль себе.

Подошла к кроватке и накрыла маленькую ручку с прозрачными пальчиками своей рукой.

– Мама пришла. Ты меня чувствуешь, маленькая? Я здесь, с тобой. Все хорошо будет. Врачи тебя вылечат. Я все сделаю, чтоб ты выздоровела. Все сделаю.

И я поняла в этот момент, что готова Волину приносить его тапочки, как он сказал. Готова быть его игрушкой, тряпкой, вещью, лишь бы Варя жила. Ничего не имеет большего значения. Сотовый тихо пиликнул, и я посмотрела на дисплей – Женька.

– Да. Привет, Жень.

– Привет. Ты где? Тихо так и пищит что-то.

– Я у Вари.

– Как она? Моя бусинка маленькая!

– Волин заплатил первый взнос, и Варя идет на поправку, так говорит врач.

– У меня есть новости по твоей просьбе. Записывай имя донора – Савельев Николай Евгеньевич. Дата рождения 12.02.1985 г. Проживает в городе К***. По профессии IT специалист. Адрес *** номер телефона ****. Но! Имей в виду, что никаких правовых претензий ты предъявить ему не можешь. Он имеет полное право отказать тебе в любой помощи.

– Да, я знаю. Я ж заключала договор с медучреждением. Там все это сказано.

Я закрыла блокнот и положила обратно в сумочку.

– Спасибо, Жень. Ты когда приедешь?

– Да не выходит вырваться пораньше. Даже не знаю, когда получится. Но я на телефоне, и, если деньги нужны, ты говори, не стесняйся.

– Нет, все нормально. Есть деньги… Будут, точнее.

– Откуда?

Я тяжело вздохнула и посмотрела на Варю, тронула легонько ее лобик и проглотила горький ком в горле.

– Что? Волин, да?

– Не спрашивай… Он чудовище, но у меня нет другого выхода. Он сейчас спасение для Вари.

– Аааа… как же ты сама?

– Я? Я все выдержу. Я сильная. Пусть Варя выздоровеет, а потом… потом я засажу эту мразь в тюрьму. Он получит у меня по заслугам!

– Все еще считаешь, что это он?

– ОН! Я уверена в этом. Волин – это сама мерзость! И он за все ответит!

– Ты поосторожней с ним, Ксюш, пожалуйста, не геройствуй. Волин опасный человек.

Ольга заглянула в палату и кивком показала, что мне пора уходить. Я наклонилась к Варе. Поцеловала ее в щечки, едва касаясь губами. Ощутила, как опять сдавило тисками грудную клетку – а ведь у меня кроме нее тоже никого нет и, если с ней что-то случится, я, наверное, тоже способна наложить на себя руки.

– Я скоро приду, моя маленькая. Мама очень любит тебя. Держись. Ты обязательно выздоровеешь. Я тебе обещаю. Мы вспомним все это, как дурной сон.

Когда шла по коридору, увидела опять эту женщину. Она сидела у постели внука, опустив голову и прислонившись лбом к руке мальчика, обмотанного бинтами.

– Что с ним? – тихо спросила у Ольги.

– Ожоги. Переломы. Травма головы. Попал в аварию вместе с родителями. Отец погиб на месте, а его мать успела выкинуть из окна до того, как машина взорвалась. Тяжелый случай… да и у них нет денег на лечение. Его скоро переведут от нас. Ох, сделали вы нам проблему. Выставить ее теперь не можем.

Я какое-то время смотрела на женщину, которая вся дрожала – наверное, плакала, понимая, что не может спасти внука.

– Сколько ему надо на лечение?

– Ой… вы это у Дмитрия Сергеевича спросите. Я не в курсе.

Конечно. Ты не в курсе, ведь официально лечение ничего не стоит — это вы превратили отделение в коммерческое и вышвыриваете пациентов, у которых нет возможности заплатить, а кто-то вас в этом покрывает.

Я почувствовала, как задыхаюсь, как сильно мне хочется хлебнуть кислорода и отдышаться. Выскочила на улицу и закрыла глаза, стараясь успокоиться и ни о чем не думать.

Пиликнула смска.

«Вечером за тобой приедет машина. Оденешь то, что я передам. Отказ – 50 тысяч».

Сволочь! Торгует мной, как вещью! И знает… это чудовище знает, что мне дорога каждая копейка!

ГЛАВА 9

Я действительно мечтала, чтобы он сел. Мечтала увидеть его за решёткой, видела его лицо на обложках газет и в новостях, предвкушала его крах так, как ребенок предвкушал бы поездку в парк развлечений. Никого в этой жизни я не ненавидела так сильно, как Волина. Я искренне желала ему смерти и всего самого ужасного, что может произойти с человеком. НО! Вначале пусть поможет мне спасти мою дочь. Это единственное хорошее, что он может для меня сделать, и, нет, я не буду ему благодарна, так как плачу за каждое его лишнее телодвижение собой. И не только телом. Этот дьявол тянет к себе и мою душу, окунает ее в свою тьму, как в болото, и заставляет потакать его извращенным фантазиям… а еще страшнее, что он заставляет меня испытывать от этого наслаждение, которое вызывает во мне диссонанс и депрессию. Да, я научилась не винить себя в том, что осквернили мое тело, но как не винить себя, если оскверняют душу, и при этом…при этом какая-то часть тебя испытывает от этого удовольствие.

Но для того, чтоб Волин сел, мне нужны доказательства, а их у меня нет. Ни единого. Кроме собственных воспоминаний. И дай Бог, чтоб донор оказался порядочным человеком и согласился мне помочь, тогда я смогу как можно меньше быть рядом с Чудовищем. Тогда я смогу послать его контракт к дьяволу. Теперь я не называла его иначе. Для меня он был тварью. И я его сильно боялась. Боялась, что жизнь моего ребенка зависит от этого паука, который в любую секунду может передумать мне помогать. Например, ему станет скучно играть со мной, или он снова решит меня прирезать, как много лет назад.

Посмотрела в окно на мелькающий за стеклом город – все серое. Непогода разбушевалась. Дождливое и серое лето, практически без солнца. Таксист остановился у пятиэтажного дома с выцветшими лавками и обшарпанными дверьми подъездов. Женя сказала, что мой донор айтишник, разве они не «сшибают миллионы», как она привыкла говорить. Расплатившись с таксистом, я остановилась у подъезда, сжимая сумочку дрожащими руками. Потом осмотрелась по сторонам в надежде, что отвязалась от хвоста, который мне навязал Волин. Поднимаясь на второй этаж, я услышала вибрацию сотового в кармане, посмотрела на дисплей и, стиснув зубы, сунула мобильник обратно.

Номер уже был мне знаком, и я нарочно его не сохраняла, потому что не знала, как лучше подписать этот контакт: Маньяк? Чудище? Псих? Тварь? Пусть звонит. Я имею право на свое личное пространство, и контракт я с ним еще не подписала. Если мне повезет сегодня, то, может быть, я его и не подпишу. Больше всего я боялась, чтоб Волин не пронюхал о том, куда я еду, чтоб не узнал мою тайну, чтоб не навредил Варе и не получил еще один повод меня шантажировать… и не уничтожил донора. Он ведь способен на что угодно.

Остановилась у двери и, подняв руку, помедлила… потом решительно вдавила прожжённую кнопку звонка. Держала ее несколько минут, пока дверь не приоткрыли, и я не увидела через цепочку крупное мужское лицо, с падающими на потный лоб кудряшками.

– Николай Евгеньевич?

– Чего надо? – смотрит исподлобья, из комнаты сигаретный дым валит, и слышно, как играет где-то рок.

– Я… я… мне надо поговорить с вами.

– О чем? – он явно не испытывал желания меня впустить. А я смотрела на его лицо жадно, алчно всматриваясь в каждую черту, размазанную «жиром», на заплывший подбородок, на маленькие глазки и не находила ни малейшего сходства с Варей. Карие глаза, темно-каштановые волосы, нос картошкой, ямка на подбородке. Но ведь дети необязательно похожи на своих родителей.

– О вашей работе… или подработке донором.

Он отпил пиво из стеклянной бутылки и чуть отодвинулся от щели, а я рассмотрела оранжевую футболку, длинные шорты на толстых ногах и босые ступни.

– Это было давно и неправда. – потом ухмыльнулся. – А те донор нужен? Могу бесплатно.

Нет, эта свинья не могла быть отцом моей дочери. Нет и еще раз нет. Он и «рядом не валялся», как говорит Женька. Но ведь записано его имя… и он не отрицает, что был донором.

– Я… не просто так пришла, и мне не нужен донор. Точнее, нужен, но не мне.

Он открыл цепочку и распахнул дверь пошире.

– А кому нужен? Подружке? Тебе кто меня слил? Ларка, сучка? Опять в обход заведения бабла захотела? Давно не появлялась. Че вспомнила? Когда меня турнули с ее медцентра, даже не заступилась. А потом им я, видите ли, уже не подошел. Вес лишний, возраст не тот. Хотя… если подружка такая симпатичная, как и ты, я б расстарался и скидочку сделал.

– Моя дочь получила множественные ожоги при пожаре, ей нужен донор… я знаю, что моим донором были вы.

Улыбка пропала с его лица, и маленькие глазки округлились.

– Твою ж… Когда был?

Я протянула ему квадратный листик из блокнота, показывая дату сдачи им материала.

Он тут же отпрянул назад и отрицательно затряс головой.

– Я никому и ничего не должен. Ты, как и я, бумажки всякие подписывала. Я никто твоему ребенку и сдавать ничего не стану. Ясно? Давай иди. Мне некогда. Я работаю.

Черт! Чего он так испугался? Хотел захлопнуть дверь, но я уперлась в нее обеими руками.

– Я знаю…знаю, что вы ничего не должны. Я и не буду настаивать… но вы поймите, она еще маленькая, такая крошечная и вся в бинтах этих. А донор огромных денег стоит... ей моя группа крови не подходит, а ваша может подойти. Я не прошу вас дать мне денег, не прошу вас платить алименты и признавать ее своей. Просто помогите нам… умоляю.

Опять отрицательно головой качнул и потянул дверь на себя, а я с такой же силой вцепилась в ручку.

– Хотите, я на колени стану? Хотите? Я, может, и смогу заплатить вам, но позже. У меня все сгорело в том пожаре. Я заклинаю вас… помогите ей. Не мне. Пусть…пусть она вам никто, и вы не хотели иметь детей вот так, но ведь в ней ваша кровь и плоть. Просто сдайте кровь. Я прошу вас.

Он дернул дверь сильнее, но я просунула руку и схватила его за запястье.

– Ну вы же человек. Пожалейте ребенка. Просто сдайте кровь. Я заклинаю вас. Мне больше некого просить. Я на колени встану, хотите? Ночевать буду у вашей двери…

– Не могу я. Понятно? Не могу! Все! Уходи!

– Почемууууу? Ну почему?

– Потому!

Я смотрела на него глазами, полными слез. Если я сейчас уйду отсюда, мне придется просить у Волина еще и еще… и конца и края не будет этим просьбам. Опустилась на колени, и в этот момент щелкнул замок. Открылась дверь у соседей.

– О, Господи! Это что за цирк еще? – воскликнула старуха, увидев меня, стоящую на грязном коврике. Ее собака тут же меня обнюхала, а Николай распахнул дверь и, подхватив под руку, заставил встать, и втянул к себе в квартиру.

– Ты что вытворяешь? Не могу я помочь, понимаешь? Не могу! Не потому что не хочу, а потому что не отец я ей, ясно?

– Как… но ведь вы сдавали и…

– Я сдавал, да. А материал не мой был.

Я судорожно глотнула воздух, а Николай хлебнул пива и мне протянул бутылку. Отрицательно качнула головой.

– А чей?

– Не знаю.

– Как это – не знаете?

– А вот так. Он на меня вышел на одном из сайтов знакомств, где я предлагал услуги донора одиноким женщинам за тридцать. Мы списались. Он предложил хорошую сумму, и я согласился.

Вся надежда лопнула, как мыльный пузырь, даже голова от разочарования закружилась.

– Прости. Я б, может, и согласился. Жаль твою дочь.

Какое-то время смотрела на это круглое и приплюснутое, как луна, лицо и понимала, что он только что раскрошил все мои планы. И, да, я была права – не мог он быть отцом Вареньки… Мне придется соглашаться на любое мерзкое и унизительное предложение Волина… так долго, как потребуется моей дочери.

– Н-на каком сайте? – хрипло спросила и почувствовала, как пересохло в горле.

– Да, на этом самом большом портале. «История любви» по-английски написано, такое все сине-розовое там. Его в каждой соцсети рекламируют.

– Я не сижу в соцсетях. – отвечала, как сомнамбула, глотая слезы и ком разочарования.

– Ну загугли, что я могу сказать.

Он снова пожал плечами. Потряс бутылкой, оценивая остаток содержимого, и поднес горлышко к мясистому рту.

– А… а как его звали?

– Никак. Но Нейм. И авка такая анонима с дурацкой белой маской. Как в фильме.

– Их может быть там тысячи. – всхлипнула я.

Он кивнул и снова пиво свое глотнул.

– Их там и так тысячи, но у него на странице картинки с совами. Много-много сов. И слоган: «Вы говорите – время идет. Безумцы – это вы проходите»*1.

Снова завибрировал мой сотовый, и я сжала его холодными пальцами.

– Так ты не айтишник?

– Айтишник-двоечник. Знаешь, в каждой профессии есть свои неудачники. Зато у меня большой член.

«Который, как и ты, уже жиром заплыл».

– Спасибо.

– Удачи и…прости. – развел руками, а я, как во сне, спустилась вниз и вышла на улицу. Потом все же ответила на звонок и услышала вкрадчивый голос Волина:

– Минус пятьдесят тысяч за то, что не мог тебя найти и не отвечала… Но ты можешь отыграться.

– Как? – спросила обреченно и подставила ладонь каплям дождя.

_________________________________________________________

*1 – Талмуд. Прим. автора

ГЛАВА 10

Я отшвырнула в сторону вещи, которые ожидали меня дома в свертке. Черта с два я надену ВОТ ЭТО. И черта с два я накрашу губы ярко-красной помадой. Как какая-то… Посмотрела на тонкое блестящее черное платье, пронизанное серебристыми нитями, на ажурные чулки и лаковые туфли на высоченной шпильке, и на маску, украшенную перьями и стразами. Он действительно считает, что я надену всю эту мишуру? Это издевательство?

А потом словно ударом хлыста по нервам его голос в голове «минус пятьдесят тысяч». Если не сделаю, как он хочет, могу потерять еще… А мне нельзя. Мне скоро платить снова, и проклятого донора НЕТ. Он просочился сквозь пальцы. Меня словно затягивает в этот омут, увлекает в опасную игру, где все правила написаны самим Сатаной с бирюзовыми глазами.

Подошла к вещам и приподняла кончиками пальцев тонкую ткань, покрутила перед собой. Перевела взгляд на нижнее белье… точнее, только на трусики, так как бюстгальтер отсутствовал. Подцепила то, что ими называлось, и стало жарко от прилившей к щекам крови. Тонкие ниточки, переплетенные между собой и украшенные мелкими камушками на бедрах, а спереди прозрачный треугольник. Представила, что он их выбирал для меня и трогал своими паучьими пальцами, представляя на моем теле, и всю передёрнуло. Но когда надела, невольно залюбовалась, осматривая себя и словно видя со стороны… У меня никогда не было таких вещей. Я никогда не ощущала себя красивой и даже привлекательной… но понимание о красоте имелось, и именно благодаря ему я – дизайнер. И эти трусики смотрелись на мне красиво. Черное контрастировало с белой кожей, и камушки поблескивали, украшая тесемки.

Когда я натягивала на себя само платье, казалось, я облачаюсь в паутину, проникаю в нее изнутри, чтоб она затянула меня словно в кокон, сплетенный из черного трикотажа и люрекса. Приоткрыла глаза, глядя в зеркало, и медленно выдохнула. Слишком обтягивает, слишком тонкое… но сидит идеально. Глубокое декольте открывает приподнятую чашечками грудь, а ткань облепила тело, повторяя каждый изгиб.

За эти дни я словно растаяла, и ключицы выпирают, подчеркивая эту худобу. Плевать. Пусть смотрит. Я буду счастлива, если ему не понравится. Разрезы впереди слишком высокие и видны краешки чулок, а спина обнажена чуть ниже поясницы. Я ведь сильная, я буду играть с ним до конца. Буду ради Вари. У меня нет другого выхода. Пока нет.

Поправила волосы, заправляя непослушные пряди за уши. Если бы я была кем-то другим, какой бы я увидела себя со стороны? Вульгарной шлюхой. Вот какой. И к щенкам прилила кровь. Ничего, я справлюсь. Вечеринка – это не пустырь, не лес и не дорога. Там много людей. Боже! Я ведь все сильнее и сильнее запутываюсь. И как потом выбираться из этого? Зачем я пришла к нему? Зачем вообще затеяла все это? Надо было идти в банк и просить кредит, надо было обзвонить всех знакомых… что-то придумать и…. «У тебя не было на это времени» сказал внутренний голос.

Нанесла на лицо вечерний макияж так, как будто это была не я сама, а какая-то кукла или манекен, которые я украшала когда-то. Красная помада сделала мой рот сильно ярким и вызывающим. Губы казались полнее и больше. Никогда в жизни не красилась столь вульгарно. Сунула ноги в туфли и чуть не упала от непривычки. Слишком высокие… как бы не опозориться и не упасть. Посмотрела на часы и, решительно выдохнув, взяла сумочку.

На улице меня ужен ждал Скала, он вежливо распахнул передо мной дверцу машины, впуская внутрь в запах кондиционера и кожаных кресел, вперемешку с легким ароматом сандала. Казалось, мои нервы натянуты до самого предела. Я сжала ручку сумочки и прикусила губы.

Дверцу опять приоткрыли, и передо мной возник швейцар, или как это правильно назвать? Мужчина в форме, белой фуражке и перчатках. Он сделал пригласительный жест и предложил опереться на его руку, чтобы выйти.

– Я проведу вас.

Вложила руку в ладонь и вздрогнула. Наверное, прямо сейчас надо бежать отсюда. Уносить ноги. Просто мчаться прочь и ловить такси. Но перед глазами возникло лицо Вари, и в ушах зазвенел писк приборов.

Я последовала за ним внутрь черного здания, скорее похожего на загородный дом, окруженный высоким забором.

– Наденьте маску.

Шепнул мне швейцар и улыбнулся. Ободряюще, я бы сказала. Только в глазах едва заметный блеск презрения.

– Это обязательно?

– Вас без нее не впустят.

Все так же любезно и все с такой же улыбочкой. Я приложила к лицу маску и завязала на затылке тесемки.

– Протяните вашу руку.

– Зачем?

– Так надо.

Протянула и с удивлением смотрела, как мне завязали чуть выше локтя красную ленточку.

Зашла внутрь и ошалела… Здесь ощущался запах роскоши и денег. Запах миллионов, вложенных в каждую бархатную портьеру, в каждый зеркально блестящий стол, в каждое кожаное кресло и крутящиеся под потолком прожекторы, меняющие цвет. Все гости в масках, с бокалами в руках. И я ощущаю, как этот запах исходит и от них. Как будто я пребываю среди богемы, среди элиты, вход к которой запрещен простым смертным.

Их одежда, платья, корсеты, маски, украшения, сверкающие драгоценными камнями – все это ослепляет своей невыносимой роскошью.

И я вдруг понимаю, как ничтожны мои несчастные триста тысяч, которые я у него попросила… у таких людей столько стоит зажигалка или портсигар, или пуговица на рубашке у Волина.

Вначале меня ничего не настораживало. Все казалось великолепным и роскошным, даже начало нравиться ощущать себя частью этого. Я даже взяла с подноса бокал с шампанским и сделала пару глотков. Внимание привлекла девушка в точно таком же платье, как у меня, и в такой же маске. Она стояла у барной стойки. Чуть позже я заметила еще одну, беседующую с мужчиной, и еще одну, танцующую возле сцены. Стало не по себе, я растерянно смотрела на них и не понимала, что происходит. У двоих я видела ленты на руках, разных цветов, а у остальных нет. Это что-то значит, или у меня паранойя?

Вдруг одну из них взял под локоть мужчина. Она не сопротивлялась, позволяя увлечь себя куда-то за бархатные портьеры, которые напоминали собой лабиринт, смещающийся и двигающийся по краям залы. Обернулась на другую девушку — ее уже прижимал к себе гость в фиолетовой маске, сдавливал, как хищник, схвативший добычу. Он облизывал ее шею, лаская грудь, выпростав ее из низкого декольте, и она этому не сопротивлялась. Чувствуя, как пересыхает в горле, увидела еще одну девушку, прижатую спиной к мужчине, удерживающему ее за горло, а его спутница с бокалом кроваво-красного вина в изящной руке выливала его тонкой струйкой на грудь жертвы и слизывала кончиком языка жидкость с ее напряженных сосков.

Я в панике попятилась с бокалом к барной стойке, ощущая, как постепенно возрастает чувство тревоги и ощущение, что девушки в одинаковых платьях — это игрушки проклятой элиты, начинает обжигать своей очевидностью.

И я игрушка. Меня банально пометили этой ленточкой. Пометили, чтоб все остальные не тронули ЕГО добычу.

Нервно, оглядываясь по сторонам, я искала «свое» Чудовище, рассматривала мужчин в толпе и понимала, что его среди них нет. Слишком просто, да и они слишком мелкие пешки. Но Волин мог появиться откуда угодно. Я более чем уверена, что он следит за мной. Притаился где-то за портьерами и охотится на меня, выжидая, чтобы напасть. Он явно наслаждается моим отчаянием и пониманием, куда я попала. В ловушку. Пришла сама и позволила себя пометить. Для него. В этот раз он поймает меня и сдавит в своей паутине так, что я не смогу вырваться. Стало трудно дышать. Кажется, весь кислород испарился из легких. Я слышу собственное дыхание, как будто только что от кого-то убегала. Музыка давит на сознание, обволакивая его тягучей и пугающей эротичностью, алкоголь течет по венам, и я готова себя проклясть за то, что отпила из бокала… там не шампанское. Там что-то совсем другое. Именно поэтому я ощущаю легкую невесомость во всем теле. Если хищник нападет на меня, я ведь ничего не смогу сделать… я не смогу постоять за себя, а если и начну кричать, мои крики потеряются во всеобщем веселье и в музыке.

И словно почувствовав… резко обернулась. Он стоял между двумя разъехавшимися портьерами и смотрел прямо на меня. Без маски. Без пиджака и галстука, к которым я так привыкла. В темно-алой рубашке с высоко закатанными рукавами и расстегнутыми верхними пуговицами. Светлые волосы зачесаны назад, гладко выбрит, кожа отливает бронзой, и глаза кажутся еще ярче из-за красного цвета рубашки. У него броские черты лица, крупные и, скорее, неправильные, с проступающей жесткостью, даже жестокостью. Но от него исходит такая бешеная энергия, что кажется, я ощущаю эти электрические волны каждой порой кожи. И я скольжу взглядом вниз к его сильной шее и к виднеющейся в вороте рубашки смуглой груди. По всему телу рассыпаются горячие мурашки, как будто я в лихорадке, и меня обдало легким ветерком, заставляя все тело задрожать. И мне незнакома эта дрожь. Она пугает и заставляет начать задыхаться. Это что-то ужасно неправильное со мной… ужасно дикое.

Взгляд Волина гипнотизировал, как всегда захлёстывая меня в паутину и пронизывая насквозь. Мне кажется, он читает все мои мысли, знает, о чем я думаю, и видит каждую мурашку на моей коже. И за это я его тоже ненавижу. Ощущение, что я поскользнулась на краю пропасти, и мои ноги перебирают и мнут грязь, и я беспомощно размахиваю руками, чтобы не упасть… но где-то в глубине души я точно знаю, что упаду.

Волин смотрел мне в глаза, и светлые брови слегка сошлись на переносице… Он не торопится… а меня захлестнуло паникой, и я, развернувшись на каблуках, бросилась к выходу, но вместо этого меня отстранило выехавшей бархатной портьерой и увлекло куда-то вглубь темных коридоров-лабиринтов.

Я искала выход среди всех этих портьер, которые выезжали неизвестно откуда. Металась между ними, отбрасывая в сторону, путаясь и начиная паниковать, пока не наткнулась на лестницу и не взлетела по ней наверх. А там сплошные коридоры, полумрак и неоново-красное освещение. От быстрого бега заболело под ребрами, и дыхание застряло в горле. Сорвала маску и прислонилась к стене, пытаясь отдышаться и собраться с мыслями, начать соображать, как отсюда выбраться, уже не слушая доводов рассудка о деньгах.

И в ту же секунду меня впечатали в стену горячие руки… распахнула глаза, и взгляд скрестился с бирюзовой адской бездной, мгновенно поглотившей меня под волной обостренного психоза. От него пахнет сигарами и коньяком, пахнет чем-то жёстким, мужским. Прихватил за затылок и привлек к себе, ближе к своему лицу, а потом накрыл мой рот своими губами. Нет, не впился, не вгрызся, а просто накрыл. Глотая мой судорожный выдох ужаса. Проглотил его и повел языком по моим губам, скользнув в рот, оплетая мой собственный язык, лаская губы изнутри, небо, щеки. И я дрожу от каждого движения его умелого языка, словно пойманная в сети, словно загипнотизированная этим порабощающим поцелуем. Глубоким, жадным, выпивающим мое срывающееся дыхание… Не поняла, почему чувствую под пальцами шелковистость, перебираю ее, она трется о мою ладонь, и я впиваюсь в нее, тяну к себе, сминаю, чтобы эта вязкая патока удовольствия, растекающаяся по всему телу, не исчезла, подставляя губы, прикрывая глаза тяжелыми веками… пока все тело не пронизывает осознанием, что мои руки вцепились в его волосы и я отвечаю на поцелуй. На поцелуй Чудовища!

И меня накрыло безрассудной волной страха. Первобытного ужаса, сковавшего все мое тело, вызвавшего болезненную панику. Изо всех сил укусила за губу, отталкивая от себя. Он зарычал от ярости и боли, а я вырвалась и бросилась бежать. Куда угодно. Лишь бы подальше от него. Подальше от этих ненормальных эмоций, которые не просто пугают, а выворачивают наизнанку.

Страх и паника овладели мной настолько, что вся моя решимость и хладнокровие разбились о его ледяные зубья. Я не переживу еще одного насилия. Я сойду с ума. Я рассыплюсь в тлен, и от меня ничего не останется. Бросилась снова по коридору, снимая на ходу туфли, чтобы не сломать ноги, но перецепилась через ковер и растянулась на нем, проехавшись щекой по жесткому ворсу, от собственной беспомощности хотелось разрыдаться. Поднялась на ноги, потеряв в темноте одну туфлю. Наощупь попыталась найти, но где-то внизу послышались мужские голоса, шаги, и я ринулась прочь, пока не уткнулась в тупик и не застонала от отчаяния, и тут же с облегчением выдохнула, нащупав дверную ручку, и, повернув ее, вошла в комнату, закрыла дверь, с облегчением повернула замок.

Обернулась и замерла, осматривая помещение. Легкое красноватое освещение, мягкие диваны, бильярдный стол и эта чертовая обволакивающая музыка, вызывающая под кожей легкие пузырьки, как от шампанского на языке, только прямо в венах. Если затаиться, то, может, меня здесь не найдут. И словно в ответ моим мыслям дверная ручка повернулась, раздался характерный звук проворачиваемого в замочной скважине ключа.

Тяжело дыша, отступила назад и затаила дыхание, когда увидела на пороге Волина. Он прикрыл за собой дверь и шагнул ко мне, отрицательно качая головой, когда я попятилась назад, а потом поманил пальцем к себе. Но я бы скорее умерла на месте, чем подошла к нему. Меня парализовало от ощущения надвигающейся необратимости. Иван сам подошел ко мне, и я невольно вздрогнула, увидев на его губе кровь. Ладонь легла мне на скулы и слегка сдавила их.

– Я мог бы наказать тебя за сопротивление… Но мне слишком вкусно сейчас. Так вкусно, что я готов на все закрыть глаза. Ты, – ткнул пальцем мне в грудь, – прокусила мне губу. Прибери за собой кровь.

И повернулся ко мне так, что я теперь отчетливо видела припухлость на нижней губе, ранку от зубов и размазанную вниз к подбородку кровь. Судорожно сглотнула и промямлила, едва слыша собственный голос.

– У меня нет платка.

– Языком.

От одной мысли, что он заставляет меня слизать его кровь, к горлу подступила тошнота.

– Нет…

– Что? Я не расслышал.

«Пятьдесят тысяч»

Его же голос взорвался в голове. Я потянулась вверх и, сильно зажмурившись, коснулась губами его подбородка, потом тронула языком и содрогнулась, ощутив солоноватый привкус. Горячее дыхание Волина опалило кожу, и он тут же завладел моим ртом, ныряя в него мягким языком, заставляя задохнуться от неожиданности. Он не торопился, углубляя поцелуй, настойчивей, сильнее… и я боюсь…боюсь, потому что мне нравится то, что он делает с моим ртом. Не знаю, что со мной происходит, не знаю, что подсыпали мне в бокал, но те пузырьки под кожей взрываются мелкими вспышками… а между ног стало вдруг очень горячо и напряженно. От одного воспоминания, как там скользил пистолет, стало душно и захотелось заорать, но мой рот занят, мое дыхание поглощается так алчно, а легкие наполняются терпким дыханием Волина, что я не в силах бежать и не в силах сопротивляться.

Продолжая целовать и удерживая за талию второй рукой, сделал со мной несколько шагов к столу, пока я не наткнулась на него спиной, чуть приподнял меня и усадил на самый край.

– Не надо…, – жалобно всхлипнула, но меня проигнорировали и, удерживая за шею, отклонили назад, и я ощутила, как мужская ладонь скользит по моей ноге вверх, под разрез платья к тем самым тоненьким трусикам. Пальцы отодвинули ткань и прошлись по моей плоти, заставляя мое лицо исказиться, как от боли, и с мольбой посмотреть в бирюзовую тьму. От ожидания боли все тело натянулось, как струна… но ее не последовало. Пальцы раздвинули складки, поглаживая, продвигаясь вглубь, пока не погрузились в мое тело, вызывая такой трепет, что кажется, у меня все тело сводит от него судорогой. Медленно протолкнул их внутрь, слегка двигая, заставляя меня всхлипывать, не разрывая зрительный контакт, не прекращая молить одним взглядом, чтоб отпустил, прекратил. И в то же время ощущая, как напряжение становится невыносимым, как там, где его пальцы двигаются, натирают, бьются, толкаются, словно что-то стягивается, пульсирует, дрожит в ожидании. А они проникают все быстрее, выскальзывая наружу и медленно проталкиваясь обратно, перебирая меня, как клавиши на фортепиано, только внутри, какую-то адски невыносимую мелодию, от которой меня трясет, как в лихорадке, сохнут губы широко открытого рта, с которого срываются хриплые выдохи.

И вдруг выскользнул наружу, и сдавил самое средоточие напряжения, там, где набухло и превратилось в каменную точку сумасшествия, сдавил клитор и сорвал в безумие. Меня мощно разорвало на осколки. Так мощно, что мне показалось, я сейчас упаду, и я падала, назад, на стол, изогнувшись, с громким криком, а пальцы не останавливались, они вошли в меня снова уже сильными толчками, резкими… влажный рот впился в мой задыхающийся, не давая стонать, сжирая эти стоны. Казалось, пальцы продлевают агонию, извлекают из меня адскую музыку, до самого последнего аккорда, пока тело не начинает покалывать расслаблением.

И я не могла ни о чем думать, ничего осознавать…. Я все еще смотрела в бирюзовый ад и понимала, что только что дьявол насиловал мое тело настолько изощренно, что оно ответило ему ненавистным оргазмом. Снова. И вместе с расслаблением вернулась ненависть. С новой силой. Захлестывая с головой. Заставляя трястись от этой ненависти.

Волин поднес пальцы к лицу, покрутил ими на свету, показывая мне скользкую влагу, а потом прошелся по ним языком.

– Отыгралась. – сказал хрипло и склонил голову к плечу – Ты так невероятно кончаешь, что я готов за это приплачивать. Не находишь это несправедливым? Ты испытываешь удовольствие, и я тебе за это плачу?

– Вы вынуждаете меня его испытывать. А это насилие.

Ухмыльнулся, продолжая лизать свои пальцы, между ними, как будто смакуя мое унижение. Подлая сволочь.

– Мне нужно еще пятьсот тысяч.

Он расхохотался так, что мне захотелось провалиться сквозь землю.

– Аппетит растет во время еды?

Прошелся по комнате и достал из кармана сотовый:

– Принеси мне бумаги из моего кабинета. Да. Договор. Все верно.

Кабинета? Резко вскинула голову – так вот почему он без маски. Зачем она самому черту в своей преисподней, где он хозяин и правит балом?

ГЛАВА 11

– Я не стану это подписывать!

Отшвырнула от себя бумагу, и она проехалась по столу в сторону Волина, который расположился в кресле и потягивал мелкими глотками черный кофе из маленькой чашечки. А я не могла смотреть на его руки. Едва только взгляд натыкался на длинные нервные пальцы, как у меня в ушах раздавались собственные стоны, а между ног саднило воспоминанием о том, как эти пальцы входили в мое тело… и меня корчило от наслаждения, которое они умели выдирать насильно. Ненавистные пальцы. С проклятыми аккуратными, чистыми пластинами ногтей и чуть выпирающими косточками на фалангах. Пальцы музыканта. И он играл внутри моей плоти зверскую и беспощадную мелодию моего унижения.

– Сделаем вид, что я не услышал, – отпил еще глоток и покачал ногой в отполированной до зеркального блеска туфле, – прочти еще раз.

Пододвинул мне листок и щелчком золотую ручку «паркер» с именной гравировкой на корпусе. Мы сидели в той же комнате за маленьким стеклянным столиком.

– Мне не надо читать ЭТО еще раз. Потому что ЭТО невозможно применить к человеку, у которого есть права. Людей невозможно купить! Эта сделка… как… не знаю, как сделка о купле машины или квартиры!

– Почему это людей невозможно купить? Ведь я покупаю тебя и более чем уверен, что ты мне продашься буквально через... – он посмотрел на часы на своем запястье, вскинув руку к лицу, – минут через пять максимум. Потому что через шесть минут я планирую послать своих людей за твоими вещами, так как согласно договору, ты будешь жить в этом доме.

– Я еще ничего не подписала!

– Время идет, – ухмыльнулся и поставил чашечку на стол, провел пальцами по столу, смахивая несуществующую пылинку, а я зацепилась взглядом за эти пальцы и… от неожиданности чуть не вскрикнула, потому что буквально ощутила, как они мягко входят в меня, раздвигая складки плоти… картинка вызвала томление во всем теле, и я стиснула колени, чтобы прогнать наваждение.

– Что не так с моими руками? – вдруг спросил он, и я ощутила, как вся краска прилила к щекам, ошпарила кипятком. – Ты постоянно на них смотришь.

А мне казалось, что я вообще на них не смотрю.

– У вас уродливые пальцы, – выпалила я, и улыбка исчезла с его лица, как будто ее стерли, и губы сжались в тонкую линию. Я обрадовалась, что мне удалось его задеть.

– Согласен. – совершенно спокойно ответил он. – Уродливые. Они были несколько раз сломаны, и это точно не способствовало их красоте.

Нет, это не было сказано так, чтоб вызвать жалость. О, если бы. Он констатировал это совершенно спокойно с ледяным равнодушием. Как будто этому человеку плевать на боль или на страдания. Как будто сломанные пальцы — это легкая царапина.

– Во мне много чего уродливого, да, Ксения? Но есть и прекрасное… – он подался вперед и вдруг выложил на стол бумажник. – Например, мои деньги. Вместе с ними я становлюсь невероятно привлекательным и сексуальным. Настолько сексуальным, что ты лично ради их красоты будешь делать все, что я пожелаю. Моя личная вещь – Ксения. Ксю. Ксюшаааа. Мммм… Ксения нравится пока больше всего.

Я вскочила с кресла и, задохнувшись, сгребла документ со стола, чтобы скомкать его и швырнуть ему в лицо, но Волин ловко увернулся, и смятый комок покатился по ковру.

– Как быстро мои пятьдесят тысяч постоянно возвращаются ко мне. Я вот думаю, тебя надо выводить почаще из себя, и я не только верну свои деньги, но еще и заработаю. А пока что отменю проведенный платеж. Как думаешь, насколько быстро отреагируют на отсутствие денег в больнице?

Достал сотовый и быстро набрал чей-то номер.

– Владислав Олегович, отмените финансовую операцию суммой в триста тысяч, проведенную мною. Да, не страшно, пусть будут проценты… и…

– Не надо! – я схватила его за руку. – Пожалуйста, не надо. Я… я сожалею. Я не то хотела сказать, я… у вас нормальные пальцы и… я просто от злости.

Смеется. Ровные зубы сверкают белизной, возле глаз морщинки, и прядь светлых волос упала ему на лоб.

– Секундочку, Владислав…

Нажал что-то на сотовом — скорее всего, убрал слышимость.

– Оближи их.

Я не сразу поняла, что он имеет ввиду.

Протянул руку ко мне и коснулся пальцами моего рта. Надавил на подбородок.

– Оближи их, я сказал.

Покорно открыла рот и взяла губами его палец, коснулась языком подушечки и увидела, как глаза Волина вспыхнули, а ноздри затрепетали. Он мне напомнил в эту секунду вампира Листата из фильма «Интервью с вампиром», как будто наслаждается предвкушением перед тем, как обнажить клыки и вонзиться в меня ими, чтобы сожрать. Противно от ощущения его солоноватой кожи не стало… хоть и сжалась внутренне от того, что заставил и получает удовольствие, унижая меня.

– Соси, – хриплым шепотом, чуть прикрывая глаза и все еще удерживая сотовый у уха, – соси их.

Погружает глубже, и я невольно втягиваю его пальцы, обхватывая ртом, а он приоткрывает рот, и его глаза чуть закатываются. Он делает ими характерные толчки… и у меня тянет низ живота и стало больно в груди, покалывает кожу и как будто распирает самые кончики. Они очень твердые. Болезненно и неприятно. И там внизу все сжимается и разжимается, когда пальцы Волина делают поступательные движения у меня во рту, скользя по языку от кончика до самого горла, но не сильно глубоко… не вызывая рефлекса вытолкать их. Он шумно дышит и стискивает сотовый до треска.

– Соси сильнее, – так же хрипло. Закрыв глаза, и я сильно обхватываю губами фаланги, всасывая их, до терпкой боли во рту. Преодолевая вакуум, Иван продолжает двигать ими, пока вдруг резко не распахнул глаза – темные и дикие настолько, что я вздрогнула всем телом.

Медленно вытащил пальцы и провел мокрую дорожку у меня по подбородку, ниже к ключицам, и снова усмехнулся, ударив указательным по напряженному соску. Вызвав прилив крови к груди и лёгкую дрожь.

– А ведь эта игра нравится нам обоим.

Вернулся к разговору по смартфону, продолжая поглаживать мой сосок. Сдавил и, глядя мне в глаза, сказал:

– Отмены не будет. Я передумал.

Закусив губу, стерпела боль и в тоже время что-то неизведанное, пронизавшее все тело насквозь. Волин отпустил мой сосок и убрал сотовый обратно в карман. Вернулся к столу, сел в кресло и открыл бордовую папку, положил передо мной новые листы с договором.

– Подписывай, Ксения.

Пока я раскладывала бумаги перед собой, он приблизил к лицу свои пальцы и словно принюхался. Как животное. Больной на всю голову ублюдок. Я поднесла ручку к бумаге, стараясь не думать о пунктах, которые прочла, стараясь вообще ни о чем не думать. Это все ради Вари. Потом я ему отомщу… я докажу, что он подонок и мразь. Потом. Обязательно докажу.

Поставила подпись на первом листе, и Волин с довольной улыбкой триумфально сказал:

– И сосать придется не только пальцы, Ксения.

Вскинула голову и сдавила ручку.

– Тебе понравится, я обещаю.

Будь ты трижды проклят, гад. Мне понравится, когда я посажу тебя за решетку. Когда люди узнают, что ты за грязное чудовище.

– Жалеешь, что не спустила тогда курок, да?

Я поставила последнюю подпись и процедила сквозь зубы:

– Да! Жалею!

И он демонстративно захлопал в ладоши.

– Браво! Обожаю честность! Ты мне все больше нравишься, малышка. Мне наконец-то перестало быть скучно.

– Так почему вы не купили себе клоуна, если место было вакантно?

Швырнула ручку и с ненавистью подвинула ему бумаги. Волин приподнялся и, подхватив меня под руку, куда-то легко потянул. Покорно пошла следом… Выбора больше нет. Только что я отняла его у себя совершенно.

Иван подвел меня к зеркалу. Так, чтоб видела и его, и себя. Я дернулась, когда увидела свое отражение с размазанной красной помадой. Волин расхохотался, а я сдавила пальцы в кулаки… потому что знала, с чего он смеется – с меня. Помада размазалась таким образом, что напоминала улыбку клоуна.

– Когда мы доиграем и ты мне надоешь, обещаю, я дам тебе еще одну возможность разнести мне мозги. – серьезно сказало чудовище, внезапно перестав смеяться, и он вытер помаду с моего подбородка и щек большим пальцем. – А пока что ты будешь меня развлекать. Как я захочу и когда захочу.

Я выпросила для себя несколько дней. Именно выпросила. Совершенно не ожидая, что он согласится мне их дать. В проклятом договоре говорилось об этом. Говорилось о моих отказах, о штрафах, прописанных за каждое слово «нет». Ничего более ужасного, чем этот документ, я в своей жизни не видела. Сумасшедшее чудовище расписало мою жизнь по пунктам, включая прейскурант цен и перечисление наказаний за каждый проступок. Несколько листов, заключающих в себе долговую яму и принадлежность этому ублюдку до тех пор, пока я ему не надоем.

– Ваш договор не имеет никакой юридической силы!

– Этот договор составлен не для суда… Хотя в этом случае я и судья, и обвинитель, и палач в одном флаконе. Он составлен для тебя. Чтобы ты знала, за что я буду давать и за что жестоко отнимать… Но, если ты останешься мне должна, я найду метод взыскать, возможно, это будет метод очень болезненный для тебя. До момента подписания я был очень добр к тебе… Игра только начиналась, и ты учила ее правила.

– Жизнь моей дочери не игра для меня.

– Это твоя дочь. Наверное, естественно любить собственного ребенка. А для меня она не имеет никакого значения. Почему меня должна волновать ее жизнь? Меня волнуешь ты и наша игра. Если ты проиграешь – это твои проблемы.

– Вы бездушное чудовище!

– Ооо, я слыхал комплименты поинтереснее, чем этот. Меня не волнуют чужие дети. Так сложилось, что я совершенно к ним равнодушен. Впрочем, как и к животным.

– А свои?! Если бы это были ваши дети?! Вы когда-нибудь себе это представляли?

– Нет, не представлял. Я не планирую иметь детей.

Откинулся на спинку кресла и сделал еще один глоток своего кофе. А потом спокойно и равнодушно добавил:

– Никогда.

Человек, который не любит детей и животных, внушает подозрения… Если во мне и жила капля сомнения, что он опасный психопат и садист, то теперь она испарилась.

– Мне нужно время. Несколько дней. Я перееду к вам, сделаю все, что написано в этой бумажке, но дайте мне еще несколько дней. Пожалуйста, я прошу.

– Зачем?

– Подруга сдаст эту квартиру, и я пока поживу в ней.

– Ложь. Подруга здесь ни при чем. Просто иллюзия свободы… я дам тебе насладиться ею, как ты просишь. Но она ничего не даст тебе. В пунктах изменений не случится.

Мне было плевать. Любая отсрочка, любое выигранное время. Что угодно, лишь бы я использовала свой шанс получить помощь не от него. Мне почему-то казалось, что, если я найду отца Вари, он непременно мне поможет. И я навсегда избавлюсь от этого морального урода. Забуду, как страшный сон, и разорву проклятый контракт прямо у него на глазах. Кажется, у меня впервые в жизни появилась настоящая мечта. Нет, их появилось множество, и все они касались подонка Ивана Волина.

Обратно меня вез все тот же водитель, и мне казалось, я уже привыкла к его квадратной роже, мелькающей передо мной намного чаще, чем мое собственное отражение. Больше всего на свете мне хотелось стянуть с себя эти тряпки и смыть следы пальцев Волина с тела. В голове вспыхнуло мерзкое воспоминание о том, как тогда… как я часами стояла в ванной, глядя в кафель, и не могла открутить кран. Меня заклинило. Мне было страшно ощутить даже прикосновение капель воды. Еще долго я боялась любых касаний. Вот так голая, когда ничего не нарушает мои границы, я ощущала себя целостно.

И сейчас, сидя на переднем сиденье джипа, я смотрела в лобовое стекло и думала о том, что этот подонок, которого я ненавижу всеми фибрами своей души, который вогнал меня в черное болото на всю оставшуюся жизнь… он прикасался ко мне, и я не впала в дикую истерику, я не билась в конвульсиях ужаса. А должна была. Я даже думать не могла о мужских руках, о губах, об их членах, которые раздерут все внутри и не оставят живого места. Достанут до самой души и осквернят ее точно так же, как и тело.

Скала остановился на светофоре, и я увидела, как перед машиной пробежала женщина в дождевике, удерживая что-то на вытянутой руке, швырнула «это» в кусты и побежала обратно. Когда машина тронулась и поехала, я увидела светло-рыжую мордашку и приоткрытый в жалобном писке розовый рот. Котенок, перебирая лапками, спускался к дороге, прямо под машины.

– Остановитесь! – закричала я.

– Что?

– ТОРМОЗИ, СКАЗАЛА!

Скала резко затормозил, и я выскочила из машины под дождь, угодила ногами в лужу и бросилась к кустам. Дрожащее, шатающееся существо выкатилось на дорогу, и я подхватила его перед самым капотом проскочившего мимо грузовика, который посигналил так, что у меня уши заложило, и тут же ощутила, как Скала схватил меня и оттащил от дороги.

– С ума сошли?! Вы что творите?

Дождь усилился и стекал за шиворот платья, а я прижимала к себе трясущийся комочек, не понимая, как успела его схватить, и мы вдвоем не угодили под колеса.

– Волин из меня фарш сделает! А вы простудитесь и заболеете. Господи! Вас же задавить могли!

Я его не слушала, потом посмотрела на гориллу, оживленного и размахивающего руками, и перебила поток его сокрушений.

– Хватит кудахтать. Дай мне твою куртку.

Скала без возражений стянул огромной лапищей кожанку и надел мне на плечи, а я в нее завернулась и спрятала на груди мокрого котенка.

– Что стал? Поехали.

– Вы что ЕГО в мою куртку спрятали?

Я забралась на сиденье и откинулась на спинку, чувствуя, как согреваюсь.

– Он же блохастый. Эти блохи на меня полезут!

– Сам ты блохастый! Никуда они не полезут. Попросишь у Волина, он тебе новую купит.

– Вам все равно его выкинуть придется. Волин терпеть не может животных. Он запрещает заводить даже рыбок. Я хотел хомяка — он не разрешил.

Я думала, он издевается, но Скала смотрел на дорогу и надул нижнюю мясистую губу.

– Хомяка?

– Ну да. Я их люблю. У меня с детства хомяки жили. А Волин сказал, что увидит в доме хотя бы домашнего таракана, засунет его мне в задницу или заставит сожрать.

– Таракана или хомяка?

Скала бросил на меня несчастный взгляд, его второй подбородок дрогнул, и огромная ладонь утёрла капли дождя со лба.

– Не знаю, и того, и другого.

Когда мы приехали, и я протянула куртку Скале, он отрицательно покачал головой, потом посмотрел на котенка, и его совершенно невыразительное лицо расплылось от умиления. И именно в этот момент он перестал меня так раздражать.

– Потом отдадите. – махнул рукой и пошел за мной в подъезд, провел до дверей и, наверняка, подождал, пока я запру ее изнутри.

Когда я вымыла котенка, он оказался девочкой, светло-рыжего цвета с голубыми глазами. Я высушила ее феном, завернула в полотенце, напоила на свой страх и риск молоком, но ничего другого в доме не оказалось. И пока малышка сопела у меня на коленях, залезла в ноутбук посмотреть, чем кормить таких малюток, а заодно написать объявление, может, кто-то заберет ее к себе, и на глаза попался баннер сайта знакомств. Того самого, о котором говорил Николай.

Машинально поглаживая котенка пальцем между ушками, я кликнула по баннеру. Прошла регистрацию, назвала себя Луной. Не знаю почему. Точнее, знаю… вспомнила, как Волин назвал мои волосы лунными. Мне показалось, что это красиво. Он умел говорить красиво, этот мерзавец. Он все делал красиво, даже свои уродские поступки виртуозно и красиво исполнял на все сто баллов.

Когда дошло до фото, я нашла в интернете мультяшную Рапунцель, Варя ее обожает, и установила на аватарку. Может, надо было фото другое? Какую-то соблазнительную блондинку-фотомодель? Нееееет. Нет не надо. Отбоя от идиотов не будет. И в тот же момент запиликали входящие сообщения.

– Легки на помине. То есть кидаемся даже на Рапунцель? Извращенцы!

Может, и имя сменить? Стерла Луну и вбила Рапунцель. Так, может, меньше лезть будут.

Вбила в поиск «Но Нейм» и тихо выругалась, увидев сотни аккаунтов. Я заходила в каждый из них в поисках сов, но так и не могла их найти. Он ведь мог сменить имя. Мог вообще уйти с сайта. Прошло столько лет. Конечно, я его не найду. Даже надеяться не стоило. Сходила на кухню вместе с котенком, поставила чайник, сделала себе чашку кофе с молоком и вернулась к ноутбуку.

Пролистала еще несколько страниц пользователей. Запиликал мой сотовый. Пришла какая-то дурацкая смска с рекламой. Котенок высвободилась из полотенца и попыталась забраться на стол. Я машинально усадила ее рядом с клавиатурой. Перебирая лапками с белыми тапочками, котенок залезла на клавиатуру, быстро по ней пробежалась и сунула мордочку в чашку с кофе. Не знаю, каким образом, но она чуть не свалилась на пол вместе с чашкой и пролила весь кофе мне на шорты. Пока я вытирала полотенцем колени, стол и ноутбук взгляд зацепился за аватарку с совой… я замедлила движения и прижала к себе котенка.

«У него все завалено совами». Так, кажется, сказал мне айтишник-неудачник? Я опустила котенка на пол и прокрутила страницу вниз. Все статьи реально о совах. Как будто это единственное, что его вообще интересует в жизни. Я несколько секунд подумала и нажала на кнопку «добавить в друзья», а потом на личные сообщения.

– Привет. Почему-то, глядя на твою страницу, вспомнила фразу из фильма «совы не те, кем кажутся».

И нажала «отправить». Я впервые написала кому-то в соцсети. Ощущение такое, будто прыгнула с парашютом. Но в то же время остается какое-то ощущение свободы. Словно прячешься под маской и можешь быть кем угодно.

В дверь постучали, и я вздрогнула, подхватила котенка с пола и тихо подошла к ней. Посмотрела в глазок – Скала стоит. Переминается с ноги на ногу. Открыла и выглянула из-за цепочки.

– Мы вроде попрощались? Или ты за курткой?

– Я это… я слышал, им нельзя простое молоко. У моей мамы всегда коты были… она умерла, и котов пришлось раздать, – поморщился так, будто зуб заболел, – но она вот таких мелких смесью кормила для котят. Вот этой.

Протянул мне белую коробочку.

– Спасибо! – я улыбнулась, и он в ответ.

– Ну вот. Покормите его.

И ушел, а я так и стояла с банкой в руке. Да уж, совы, и правда, не те, кем кажутся. Я испытывала искреннюю неприязнь к здоровяку, считала его тупым куском мяса, способным за деньги убить даже ребенка… а он… он котенку в дождь ездил корм покупать. Я развела малышке смесь, поставила блюдце на пол и вернулась к ноутбуку, и тут же все тело словно током прострелило. В уголке мигало сообщение от Но Нейма.

Нажала на конвертик и, затаив дыхание, прочла:

– Любишь фильмы про маньяков? А может, привлекает вселенское зло? Рапунцель не та, кем кажется?

ГЛАВА 12

Вряд ли есть кто-то, кто любит музыку так же, как и я. Звучание и мощь аккордов, плавная переливчатость тональностей, рокот басов, беснование пальцев на клавишах фортепиано. Звучит романтично, красиво и завораживающе.

Для кого-то. Но не для меня. Я люблю музыку иначе. Я люблю ее по-темному мрачно с кровавым оттенком ненависти. С побаливанием в фалангах пальцев с фантомным хрустом суставов. Как будто их раздавило…

Услышав музыку, я всегда представляю, что я играю ее, и ощущаю нервное подергивание в кончиках пальцев. Потому что могу сыграть абсолютно все. У меня музыкальный слух. Подобрать любую мелодию. Музыка сопровождает меня двадцать четыре часа в сутки. Я слышу ее звучание в голове. Когда общаюсь с человеком, у меня играет в голове ЕГО мелодия. Я знаю, как ее сыграть.

Я ненавижу и боготворю музыку. Раболепно, унизительно, навязчиво. Когда я перевозбужден, зол, расстроен, то должен сесть за фортепиано, должен поднять крышку, закрыть глаза и опустить руки на прохладную поверхность, оттолкнуться от нее и услышать звук. Исторгнуть его из недр жадного и голодного до эмоций зверя, как стон или плач. Он может рыдать, а я нет. Громко, с надрывом, захлебываясь стонами, содрогаясь от боли. Ему можно все. Этот зверь и есть сам Бог. Но я уже давно ему не молюсь и не приношу жертв. Я его запер… внизу, в кромешной тьме.

– Играй.

Голос матери врезается в мозги и заставляет вздрогнуть, а пальцы продолжают касаться клавиш, черное-белое, черное-белое, черно-белое. Пока не сливается в черное. Если играть быстрее и без ошибок, она останется довольна, и, возможно, я получу шоколадку, которые кушать в нашем доме запрещено даже по праздникам. Но у нее есть с собой маленький квадратик, который она положит мне на язык, если сыграю увертюру без единой помарки. Без заминки, с нужным акцентом и артистизмом. Я буквально ощущаю вибрацию ее эмоций в воздухе… Ее музыку. Она ассоциируется у меня с Реквиемом. Набирает аккорды по мере ее реакции на мою игру.

– Ты ошибся. Начни сначала! – спокойно, но очень холодно.

Пальцы замирают, и, открывая глаза, я вижу в зеркальной черной поверхности лицо мальчика. Его светлые волосы заглажены назад, глаза смотрят на ноты, прямая спина, вздернутый подбородок. Он поднимает обе кисти рук и снова опускает раздвинутые пальцы на клавиши. Звук нарастает издалека, как рокот, усиливаясь, набирая обороты. У мальчика болят кисти рук, сводит судорогами пальцы. Он играет уже больше часа. Одну и туже мелодию. Ее любимую. Листа «Sueño de amor no 3– en la bemol». Он ненавидит их обеих. Эту мелодию и ЕЕ. Но ему нужно притворяться, что он их любит. Ему нельзя жаловаться и нельзя плакать. Если заплачет, она закапает ему в глаза соленую воду, и их будет жечь целую ночь. Она не позволит их промыть водой. «Чтоб была причина реветь. Я сто раз говорила, что ты не мальчик. Ты – девчонка! Слабая, хлипкая девчонка».

– Плохо! Сначала!

– Плохо!

– Ужасно!

– Отвратительно!

– Бездарь!

Когда она повторила это в неизвестно какой по счету раз, то изо всех сил опустила крышку фортепиано мне на пальцы. От удара у меня побелело перед глазами, я прокусил губу, но не закричал. К вечеру два пальца распухли, и она повезла меня в больницу. Было велено сказать, что я прибил их захлопнувшейся дверью. Наложили гипс. Играл я теперь левой рукой.

Я ломал пальцы несколько раз… точнее, на них падала крышка фортепиано с такой силой, что я слышал треск собственных костей. Последний раз она упала на них, когда мне исполнилось тринадцать и я «плохо» сыграл «Полет шмеля». Не так, как тридцатилетний пианист на концерте, который мы посетили в Оперном театре. В травмпункте сказали, что теперь как пианист я не состоюсь, так как пальцы срастутся неправильно. Желательно дать им отдохнуть и прекратить нагрузки.

Корчась от боли, с гипсом, без обезболивающих, я провел неделю в подвале, ел из миски овсянку и лакал воду, стоя на четвереньках, так как не мог взять кружку в руки, мочился себе на штаны, так как не мог держать свой собственный член.

А потом снова сел за фортепиано и сыграл проклятого Шмеля без единой ошибки. Она была довольна. Она положила мне на язык шоколад. А я сыграл не ради нее и не для нее. Я хотел, чтобы у меня получилось, я хотел победить эту тварь-боль. Я хотел быть сильнее ее. Пианистом я не стал. Не потому что не смог. Я бы смог что угодно. Я не хотел осуществить ее мечту. Я не хотел ей что-то доказывать. Я хотел, чтоб она сдохла, и в то же время не мог ее убить сам. Я был слишком мал и слишком изуродован морально, чтоб понимать, кто в этом уродстве виноват. Я все равно любил ее. Мне было больше некого любить. Она самый главный человек в моей жизни, и, наверное, я слишком ужасен и заслуживаю то, что она со мной делает. Как и другие заслуживают то, что я делаю с ними. Или сделаю.

Мне исполнилось двадцать пять, и я дал волю своей ненависти… я перестал любить эту суку, зовущуюся моей матерью, я понял, что это не любовь. Это нечто иное. Уродливое и страшное. Такое же омерзительное, как я сам.

«Ты омерзителен. Ты чудовище. Никто и никогда не будет любить тебя, кроме меня. Запомни это! Никто! Ни одной женщине ты не будешь нужен! Учись зарабатывать деньги, иначе этот мир поставит тебя на колени!».

Она считала ЭТО любовью. И я возненавидел любовь. Потому что она приносит боль. Она и есть самое жуткое и мерзкое. При слове «любовь» я видел бледное лицо, сжатые в тонкую полоску губы и холодные глаза, в которых отражалось лицо маленького мальчика. Она считала ЭТО заботой. И я предпочел ни о ком не заботиться.

А потом музыка пропала. Она исчезла из моей головы. Настала замогильная тишина. Я прекратил играть. Словно что-то мешало мне это делать, словно пальцы стали железными, несгибающимися палками, неспособными извлечь ни звука. Я пытался, но музыка исчезла, аккорды сбивались, я фальшивил, попадал невпопад, там, где быстро – медленно, и наоборот. Злился, яростно обрушивал крышку вниз и сам же корчился от фантомной боли, зажимал сведенными судорогой пальцами голову и ждал, пока приступ пройдет. И слышал ее хохот «Ничтожество!». Потом я приказал, чтобы фортепиано отнесли в подвал, ноты сжег сам. Устроил настоящее пепелище. Бросал по листку в костер и чувствовал, как горит все внутри вместе с ними.

– Доиграааался, – шипел я и швырял в огонь очередное бессмертное творение. Больше я не слышал и не слушал музыку. Она исчезла из моей жизни. Иногда я выл от тоски по ней, а иногда бесновался от злобной радости, что она истлела, как и та сука, которая вшивала мне ее в вены без наркоза.

В тот день, когда увидел впервые Ксению, она снова зазвучала…. Лунная соната. Мягким аккордом издалека. Медленно, завораживающе вкрадчиво, заставляя меня задрожать всем телом от предвкушения, разрывая многолетнюю гробовую тишину.

Я словно видел, как развеваются светлые волосы на фоне ночного неба, а сверху светит луна. Видел снова под музыку. Серебристые блики сверкают в мягких прядях волос, и я не чувствую боль… мои пальцы хотят касаться, они хотят играть. Они уверены, что смогут. Пока я смотрю на нее, мои пальцы смогут играть.

Но она заговорила, и нестройный аккорд все испортил, разрушил, разнес иллюзию, как цунами, а луна окрасилась в кроваво-красный. Только мозг запомнил, как впрыснулся наркотик в вены, как при виде нее в голове взорвался феерический столп из брызг и аккорды обрушились на мой мозг, а пальцы свело от желания метаться по черно-белому.

Утром я нашел себя в подвале, полуголого, босого. Я снова играл. Лунную сонату. До самого утра. Без единой помарки. До судорожной боли в кривых фалангах. Думал, это случайность. Обессиленный уснул прямо там на холодном полу.

Случайность повторилась, когда она ворвалась в клуб и стояла напротив меня, обвиняя в изнасиловании. У меня в голове гремела музыка, и все тело дрожало, как от полученной дозы героина, введенной иссохшему от ломки наркоману. Я вернулся к игре. Безупречной игре.

Я хотел получить мой кусочек шоколада… Точнее, я собирался взять его сам. И я никогда и ни в чем себе не отказывал. Она должна находиться рядом, иначе опять наступит тишина.

***

– Рапунцель, просто Рапунцель. А что ты знаешь о Вселенском зле?

Пишет и останавливается. И снова пишет.

– Давай установим правила.

– Правила?

– Да.

– Какие и зачем?

– Ты мне написала, верно?

– Верно. Ты забыл сделать ударение на «ТЫ»?

– Если я и так понят, зачем делать ударение? Ведь Рапунцель умная девочка. Или нет?

– Я могу быть необъективной.

– Значит, умная. Так вот насчет правил. Я всегда спрашиваю первый и, если мне нравится твой ответ, я разрешу задать вопрос себе.

– Хм. А почему ты решил, что я приму эти правила?

– Хотя бы потому что это ТЫ мне написала, а значит, у тебя есть определенная заинтересованность.

– Почему ты так решил? Я просто написала первому встречному.

– Рапунцель обманщица?

– С чего бы это?

– Так как в моем профиле нет голого торса, нет фоток со смазливой физиономией, я не звезда, то напрашивается вывод, что ты лжешь. Тебе стало скучно, и ты написала первому встречному? Я совсем не в ТОПе. Выдающихся тегов я не оставлял. Чем обязан?

– Может быть, я люблю сов?

– Может быть. Ты любишь сов?

– Они мне нравятся.

– Хочешь поговорить о совах?

– О вселенском зле было бы интереснее.

– А Рапунцель имеет представление о зле? Маленькая девочка с золотыми волосами, спрятавшаяся в высоченной башне без дверей, хоть раз в своей скучной жизни столкнулась с ним? Или читала о нем в книжках с розовыми обложками?

Я отпрянула от монитора и ощутила, как внутри все сжалось, как я приняла вызов… А что мне терять? Может быть, он даже не отец Вари. Может, он просто безликий аккаунт в интернете. Он не знает меня, а я его… Впервые в жизни мне не было страшно говорить правду. Я действительно чувствовала себя девочкой с длинными волосами, запертой в башне и смотрящей на мир через маленькое окошко. Но даже его всегда можно захлопнуть.

– Столкнулась. Оно оставило на мне свои отметины. Может, поэтому Рапунцель спряталась так высоко и закрылась в комнате без дверей.

– И что она ищет в интернете? На сайте знакомств? Рапунцель хочет замуж? Или секса? А может, вирта?

Смутилась, ощутила, как кровь прилила к щекам. И только один человек вгонял меня в краску и заставлял замереть в ступоре. Но он сейчас далеко от меня, и я взяла от него отсрочку. И он никогда не вызывал во мне интереса, ничего, кроме ненависти… а вот Но Нейм вызвал. И его аватарка с белой совой. И я не могла найти этому объяснения. Наверное, всему виной эта непосредственность, с которой он мне писал.

– Рапунцель плевать на секс.

– Отметины от зла были слишком глубоки?

– До костей.

– Тогда что ты здесь делаешь? Что ищет в клубе озаботов и извращенцев девочка, отмеченная злом?

– Не знаю… собеседника. А ты? Если ты зарегистрировался на этом сайте, что искал ты? Секс и извращения?

– Хахаха. Нет. Секса и извращений мне хватает в реале. Я уже давно не заходил в этот аккаунт.

– Зачем зашел сегодня?

– Я зашел его удалить.

– И что тебя остановило?

– Твое сообщение. Мне стало интересно, что общего есть у Рапунцель с совами.

– Она не знает. А что есть общего у тебя со злом?

– Оно оставило отметины и на мне. У зла длинные руки. Не боишься, что оно тебя сцапает и здесь?

– Нет. Я ведь в башне.

– Хахаха. Логично. А если у меня есть крылья – я же сова?

– Ты не знаешь – где моя башня, да и я могу всегда закрыть окно.

– Рапунцель… а я все же оставлю свой аккаунт и попробую поискать твою башню.

– Попробуй. Я оставлю окно открытым, когда ты вылетишь на поиски.

Это было так легко написать… Так легко быть девочкой Рапунцель и не бояться мужчин.

– Сейчас мне надо улетать по всяким совьим делам, но я вернусь. А ты жди меня. И закрой поплотнее окна, пока меня нет.

– Они всегда закрыты.

– Сидишь в темноте?

– Да.

– А я в темноте летаю. И… совет – иногда надо посмотреть злу в глаза, чтобы перестать прятаться и бояться.

Точка возле его аватарки исчезла, и я медленно закрыла сайт. Сердце тревожно билось. Как будто я сделала что-то запрещенное, что-то совершенно непохожее на меня. И именно так и было – я только что флиртовала с мужчиной впервые в своей жизни. И не потому что, возможно, он отец Вари… Я даже не знаю почему. Что-то в его словах. Какая-то горькая обречённость. Я поверила, что зло оставило свои отметины и на нем. И может быть, поэтому он стал донором…

«Посмотреть злу в глаза»… Я и так смотрела. У зла они бирюзовые, яркие и жуткие, глаза, в которых можно утонуть и никогда не всплыть на поверхность, так и валяться на дне с камнем на шее, глотая отравленную воду и понимая, что смерть уже близко. Подняла голову и посмотрела в монитор.

Отметины зла… И они могли остаться не только на мне. Если Волин и есть тот псих, который изнасиловал меня и пытался убить, то я не единственная жертва. Слишком все слажено у него тогда было. Должны быть еще жертвы.

Я открыла поисковик и начала искать по годам в криминальной хронике похожие преступления с изнасилованиями и, возможно, с убийствами.

Вот он полет в самую бездну, когда все тело цепенеет при взгляде на снимки, при прочтении заголовков и свидетельств жертв, а иногда при описании тел несчастных девушек. Я читала и чувствовала, как слезы катятся по щекам, а все тело дрожит и покрывается мурашками от озноба. Я выписывала имена и фамилии девушек, которых изнасиловали и убили при похожих обстоятельствах примерно в те же года, что и меня. С разбросом плюс-минус пару лет. Если я найду хоть что-то, что поможет мне упрятать Волина за решетку и доказать, что это был он, то зло будет побеждено. И не останется безнаказанным.

Наверное, ради того, чтобы стереть с лица Волина его извечную усмешку и увидеть его за решёткой, я готова на что угодно.

Опустила взгляд на Котенка – она спала у меня на коленях и урчала, как маленький трактор. Я взяла ее на руки и перебралась вместе с ней на диван. Утром поеду говорить с матерью одной из жертв.

Останется только убедить Скалу, чтоб не рассказывал своему хозяину или не следил за мной… а это проблематично… Хотя… Я придумала, каким образом заставить громилу не следить за мной завтра. И Котенок мне в этом поможет.

– Котенок не может оставаться одна. Она взбирается на стол и на шкафы и может упасть. А еще она не приучена к лотку, и мне надо следить, чтоб она не оставила свои… ну ты понимаешь… квартира ведь не моя. Если подруга узнает, она заставит меня ее выкинуть.

Скала не совсем понимал, к чему я клоню. Он стоял на лестничной площадке с идиотским видом.

– Посиди с ней, пока я поеду к дочери.

– Исключено. Я должен следить за тобой.

И тут же осекся, видимо, это не то, что ему было велено сказать.

– А кто узнает, что ты не следил? Я туда и обратно. Мне надо подписать там несколько бумаг, и я сразу прибегу домой.

– Угу. А потом Волин оторвет мне яйца! Нет!

– Хорошо. Я возьму ее с собой.

Мы заехали в больницу, и я подписала разрешение на следующую операцию. Врач поинтересовался вторым переводом, и я его заверила, что деньги зайдут в ближайшие пару дней. Написала смс Волину:

«Деньги нужно перевести завтра или послезавтра. День операции уже назначен».

Ответ пришел мгновенно:

«Чтобы деньги зашли через несколько дней, ты должна уже завтра переехать ко мне. За все надо платить».

Сволочь, которая хочет все контролировать. И давит своими проклятыми деньгами. Знает, что у меня нет выбора, что я сделаю ради дочки что угодно. Ничего, когда-нибудь и в моих руках будут козыри. И я тоже смогу играть. Открыла «заметки» в смартфоне, где был адрес одной из жертв. Точнее, не адрес. Его я бы нигде не достала. Но в одном из интервью с матерью девушки, убитой маньяком в том же году, в котором этот ублюдок искалечил и меня, на фото показали улицу и дом, где жила убитая, имя, и я записала. А бабушки на лавочках часто разговорчивы. Очень надеюсь, что несчастная женщина никуда не уехала и мне удастся с ней поговорить.

– Мне надо еще в одно место. Не домой.

– А куда?

– Эээ, проведать подругу мамы. Я давно к ней не ездила. Ты посидишь с ней, пока я быстро сбегаю? А то она тебе машину загадит.

Я совсем не ожидала, но он согласился, особенно после того, как я посадила ему в руки Котенка, и та заурчала и уставилась на него своими голубыми глазёнками, а потом зевнула розовым ртом.

Вышла из машины и увидела, как пришло уведомление о новом сообщении от Но Нейма. Не выдержала и открыла его на ходу.

«Привет, Рапунцель. Ждала меня?».

ГЛАВА 13

– Алена… мы дружили. – соврала я, глядя в бледное лицо пожилой женщины с седоватыми волосами, заколотыми на затылке в небольшой хвост. Я бы скорее приняла ее за бабушку девушки, а не мать. Горе творит самые разные метаморфозы с людьми. За эти годы она совершено изменилась и теперь стояла в дверях с двумя палочками. Ее ноги были забинтованы широкими бинтами и выглядели отекшими. Я видела этот загнанный взгляд, когда на этом свете удерживает лишь какая-то тоненькая ниточка, когда еще не до конца пришел к мысли, что жить дальше не имеет смысла. Такой же взгляд был у моего отца в те короткие моменты, когда он был трезвым. Я никогда раньше его не понимала и считала предателем… Возможно, надо прощать. Но я не простила ему того, что он выбрал не меня, не простила того, что оставил одну карабкаться с самого дна наружу и не протянул мне руку. Скорее, наступил на голову и попытался столкнуть еще ниже. Я часто видела себя тем самым табуретом, на который он встал и который оттолкнул, чтоб дергаться в петле и убегать от проблем туда, где вряд ли он смог бы встретиться с мамой.

Но я поняла его, когда вошла в палату Вари и увидела ее, обмотанную бинтами, с трубками в тонких ручках и катетером, прикреплённым к головке. На ее запястьях пропали венки, и это было единственное место, куда смогли установить капельницу… Я помню страшную и тоскливую мысль, которая промелькнула в моей отяжелевшей голове «Если она умрет — я уйду за ней. Я не справлюсь с этой болью… она меня раскрошит». Возможно, отец чувствовал тоже самое после смерти мамы. Невыносимую дикую боль. И я, увы, не смогла ее заглушить. Или была слишком маленькой для этого.

Как и у этой несчастной женщины, стоящей напротив меня и выглядевшей лет на десять старше, чем на том идиотском интервью, которое выдрали у нее беспардонные к чужому горю журналисты, прямо на кладбище.

– Да? Я не помню, чтоб она рассказывала мне о вас… Хотя я уже поняла, что многого не знала о ней. А должна была…

Зазвонил сотовый, и на дисплее я увидела номер Волина. Сбросила и сунула аппарат в карман.

– Не должны. Мы многого не знаем о любимых людях, и это не наша вина… а как бы больно это не звучало – это их вина. Они не сочли нужным нам раскрыться до конца.

Она резко подняла голову и посмотрела мне в глаза. Не знаю… мне кажется, ей не понравилось то, что я сказала. Видимо, она предпочитала считать виноватой именно себя.

– Зачем вы пришли?

– Поговорить о ней… Можно мне поговорить о ней с вами? Больше не с кем.

Когда-то я сходила с ума от того, что мне было не с кем поговорить о смерти отца и о насилии. Не было ни единой души, готовой слушать мой мрак, погружаться в мою боль. Люди не любят чужое горе. Они шарахаются от него, как от проказы. Им кажется, оно заразное. А кому-то мы не можем плакать, так как чувствуем, что они не готовы вытирать наши слезы.

У меня была Женя. Она меня слушала. Но я знала, что ей тяжело видеть меня несчастной, и она не готова, да и не должна тонуть в моем горе. И мне пришлось сдавить его в кулак и засунуть так глубоко, чтоб не слышал и не видел никто. Сотовый настойчиво вибрировал звонками. Ничего. Обождет. Для него я в больнице.

– Заходите.

Посторонилась, пропуская меня внутрь бедной двухкомнатной квартиры с выкрашенным бордовой краской линолеумом, выцветшими обоями, обветшалой мебелью. Под ноги выскочил полосатый кот, каких пруд пруди на улице.

– Аленка принесла его незадолго до смерти. Полудохлого в ящике. Его и других котят заклеили в нем скотчем… бросили умирать, – она подняла на меня усталый взгляд, – я тогда удивлялась, откуда на свете столько тварей и извергов… У меня в мыслях не было, что с моей дочерью сделают…. что ее хуже, чем котят этих…

Голос сорвался, и она закрыла глаза, давая себе передышку. А я молча склонилась к коту и почесала его за ушком. Тот обнюхал мои руки, явно учуяв Котенка, и недовольно фыркнул.

– Идемте на кухню. Чай поставлю.

Пока она грела чайник, я осмотрелась по сторонам. На холодильнике магнит с портретом Алены, сидящей среди подсолнухов. Красивая девушка, блондинка. Чем-то похожа на меня.

– Алена на музыку ходила. Я тогда на рынке работала — вещи из Китая продавала, и она приезжала ко мне помочь. Мы хотели ремонт сделать. Деньги откладывали… Кума моя на работу меня взяла после увольнения. – поставила передо мной белую чашку в оранжевый горох и налила заварку. – Простите, не пью с пакетов – дорого. Не работаю я теперь. После смерти ее ноги отказали… А когда ходить начала, все равно долго стоять не могу. На пособие живу — деньги с ремонта на памятник Аленки ушли.

Я кивнула и сделала глоток кипятка. Уловила легкий запах спиртного, когда та наклонилась и налила горячую воду мне в чашку. Дежавю… От отца пахло так же.

– Она пропала, когда от меня ушла и на музыку поехала. Я спохватилась только в девять вечера, когда она не пришла домой. Звонила ей часов до одиннадцати. В полицию не шла…, – закрыла лицо трясущимися руками, – время теряла, дура такая. А ведь она была еще жива… он все эти часы издевался над ней… паскуда проклятая!

Я накрыла ее руку своей и сильно сжала.

– В полицию я обратилась только утром. Обзванивала ее подружек, на остановку ходила, звонила ее учительнице. Заявление принимать не хотели. Сказали, что она подросток и могла сама уйти… что так часто бывает. Приняли уже к вечеру…. Искали мою Аленку шесть дней… А потом нашли тело в лесу… Он его даже не спрятал, понимаете? Бросил мою девочку под дождем, бросил мертвую, и она лежала… а никто не мог найти. Никто….

Она зарыдала, а я сжала руку сильнее, продолжая молчать. Вопросы задавать пока рано. Она все равно на них сейчас не ответит. Завибрировал сотовый. Плевать. Пусть Чудовище хоть раз не получит то, что хочет, немедленно. Но любопытство взяло верх, и я достала сотовый — сообщение пришло от Но Нейма, и у меня сердце отчего-то радостно забилось.

«– А говорила, ждать будешь. Впрочем, ложь и женщина — это синонимы».

– Убийцу нашли?

– Нет. Никого они не нашли… Предполагали даже, что Алена с собой покончила.

Я невольно усмехнулась – со мной они сделали тоже самое.

– А вы сами. Вы кого-то подозревали? Ваша дочь с кем-то общалась до… до...

– Нет. Никого нового не было. Никого, кого бы я не знала. Алена скромная была. По клубам не ходила… не курила. А они у нее в крови наркотики нашли. Огромную дозу. Сказали, наркоманка… А еще сказали, что она… Что она с мужиками за деньги... через интернет знакомилась и…

– Они могут говорить что угодно. Вы ведь знали ее лучше.

«– Знаешь… я сегодня услышал песню и решил, что она могла бы быть о тебе. Она на английском. Ты говоришь по-английски, Рапунцель? Послушай ее…»

– Был один парень. Но я не могу назвать его даже знакомым. На рынке один раз его видела. Не знаю, что он там делал. Одет так… одет так, как те, что по рынкам никогда не ходят. Взрослый, солидный. В костюме.

Я оторвалась от переписки и подняла голову на женщину… ей было все равно, слушаю я ее или нет. Она как сама с собой говорила, и я снова опустила голову к сотовому.

«– Слушал ее и представлял себе девочку с длинными светлыми волосами и голубыми глазами. Ты ведь похожа на Рапунцель? Хотя… в интернете каждый похож на того, кем чувствует себя внутри. И, наверное, именно там мы и есть настоящие. За масками.

– Да…. ты прав.

– О. Ты здесь. Слушала меня молча? Хорошая девочка.»

Я послала ему улыбающийся смайлик.

Посмотрела на трек, который он мне прислал, и в голове заиграла такая знакомая и известная мелодия и знаменитый голос « Ah, girl, girl, girl». От неожиданности даже вздрогнула. Я обожала Битлз. Слушала часами и даже подбирала мелодию на фортепиано.

– Я бы особо не запомнила его… Светлые волосы и лицо. Не симпатичное, но взгляд притягивало.

Я чуть не выронила сотовый и толкнула свою чашку локтем.

– Он купил у нее шарф. Тонкий, шифоновый шарфик. Тогда модно было. Сказал, что для матери. Странный такой. Сам улыбался, а глаза нет. На Аленку смотрел так жадно, дико. Как будто сожрать хотел. А я дура… мне понравилось. Я даже размечталась, что, если бы она с ним… ведь он богатый. А теперь вот думаю, может, он ее клиентом был! Ужас… это я во всем виновата. Надо было больше работать, надо было, чтоб ей всего хватало… а я… мать-одиночка.

Я посмотрела на женщину и тихо спросила:

– А вы милиции о нем рассказывали?

– Зачем? Мимолетом его видела. Больше он и не приходил. Они и так намекали мне, что моя дочь проституткой была и наркоманкой.

– А больше ничего не запомнили в нем?

– Нет.

Я судорожно вздохнула, глотнула остывший чай. Неужели это был Волин?... Описание похоже. Но мужчин со светлыми волосами миллионы.

– Вы как с Аленкой моей познакомились?

А теперь пора уходить, так как ничего внятного про знакомство я рассказать не могла.

– Спасибо вам, что рассказали. Мне пора уже. Дочка в больнице лежит.

– Дда… конечно. Но вы заходите еще… С вами поговорила, как будто снова с ней рядом побывала.

Руки мне жмет, а я к двери пячусь и понимаю, что жутко мне здесь оставаться. Только сейчас вижу, что все игрушками заставлено и портретами девушки на стенах. Невольно остановилась перед одним из них, где у нее волосы распущены и платье плечи открывает. Она сидит за фортепиано и на груди кулон висит с переливающимся круглым камушком.

– Это с выпускного… с музыкальной школы. На школьный выпускной она так и не пошла… ее в мае убили. Кулон так и не нашли. Дешевенький такой. Она сама себе купила в переходе в метро, и сережки такие же у нее были. Вряд ли кто-то украл. Потеряла, наверное.

Я невольно руку подняла и шею потрогала… на мне тогда тоже была цепочка с кулончиком в виде лилии. Мамина. И пропала. Я думала, что оборвалась и потерялась в том лесу.

– Меня Тамара Сергеевна зовут. Вы приходите, пожалуйста… Приходите. Вы похожи на нее. На Аленку мою…

Вышла на улицу и снова в сотовый посмотрела, отвлекаясь от ощущения навалившейся тоски.

«– Ты все время опаздываешь с ответами. Занята? Работаешь? А я тебе на работе пишу. Вокруг меня с десяток людей, они сидят с серьезными рожами, рисуют схемы, а я какой-то Рапунцель написываю.

– Нет. Не работаю. Женщину одну проведывала.

– Какую?

– Так, знакомую. У нее дочь убили.

– Печально. Сочувствую. Освободилась?

– Почти. Тот трек… Я ужасно любила Битлз. Даже на пианино играла их песни.

– Да? Разве они для тебя не динозавры? Или за маской Рапунцель прячется пятидесятилетняя респектабельная мадам?

– А это имеет значение? Если мы здесь не для флирта и не для вирта?

– И не для извращений? Хотя я как раз ужасный извращенец, и это, правда, не имеет значения. Можешь быть хоть семидесятилетней бабушкой.

Он прислал смайлик с кривой ухмылочкой. И меня не напрягло. Он мне нравился. И я не знаю ни одной причины почему.

– Договорились.

– Не особо ты разговорчивая. А сказала, ищешь собеседника.

– А ты опытный, я смотрю.

– С чего так решила? Назойливый?

– Нет… Откровенный.

– Правда? Кажется, я ничего о себе не рассказывал.

– А ты расскажи.

– Что?

– Ответишь на мои вопросы?

– Отвечу. Задавай.

– Твой любимый цвет?

– Красный.

– Твоя любимая музыка?

– Я меломан. Не выберу что-то одно. Но скорее, классика и рок.

– Ты любишь животных?

Повисла короткая пауза.

– Да.

– Ты задумался? Почему?

– Наверное, потому что у меня давно их не было. Только в детстве. Котенок.

– И что с ним случилось?

– Я пришел со школы домой и нашел его мертвым. Ему кто-то свернул голову.

– Кто? О Боже!

– К Господу это не имеет никакого отношения.

– Кто? Кто это сделал? Братья или сестры? Твои родители?

– На сегодня игра в вопросы и ответы окончена.»

Зеленый кружочек исчез. Стало не по себе. Наверное, я спросила что-то лишнее. Сунула сотовый в карман. Пошла к машине. Навстречу мне выскочил злющий Скала, он держал Котенка за пазухой и от ярости вращал глазами.

– Вы почему не отвечали ЕМУ? Вы не представляете, что он со мной и с вами сделает?

– Он же уехал на конференцию!

– Уехал, но это не помешает ему меня линчевать!

– Ты сказал ему, что мы в больнице?

– Нет. Он знает, где мы. В машине датчик отслеживает все мои телодвижения.

Сотовый зазвонил снова, и я ответила. Чувствуя, как накрывает раздражением.

– Я передумал, и ты переезжаешь ко мне сегодня! Собирай вещи! Через час я хочу видеть тебя в своей спальне.

– Но… вы обещали мне несколько дней.

– Ты тоже обещала мне не лгать! Не говори, что была в больнице. Где ты была, Ксения?

– Я не обязана отчитываться.

– Обязана! Это указано в договоре. Ты помнишь, какое тебя ждет наказание?

Помню! Будь ты проклят! Я все помню!

– Или деньги, или исполняешь мое желание. Выбирай!

Как будто он реально дает мне право выбора. Гад. Какой же он мерзкий гад.

– Желание.

– Через час ты будешь у меня дома. Зайдешь в мой кабинет. Разденешься наголо, наберешь меня и включишь видеотрансляцию.

– Что?

От неожиданности я остановилась, и сердце прыгнуло в самое горло.

– Я расскажу, что дальше, когда ты это сделаешь. Час. Через час я отберу половину обещанной суммы!

– Как же я вас…

– Что? Ненавидишь? Если бы это было иначе, игра бы не была настолько вкусной.

ГЛАВА 14

– Хотите, я заберу ее к себе?

– Нет!

– Он ее выбросит, едва узнает о ней.

– Я ее спрячу.

– Куда? Там повсюду охрана и камеры.

Я повернулась к Скале, прижимая к себе Котенка.

– Ты мне скажи где? Ты ведь знаешь этот дом лучше их всех или нет?

Обескураженный смотрит на меня маленькими глазками, быстро моргая.

– Можно на заднем дворе в чулане пока поселить. Но это ненадолго. Она вырастет и не захочет там сидеть.

– К тому времени, я надеюсь, его дом сгорит дотла!

– Что?

– Ничего. Спасибо тебе, – сжала огромную лапищу, – я, правда, очень благодарна. За человечность.

Котенка я спрятала в рюкзачке, который потом отдала Скале, мою сумку внесли в дом, который при дневном свете казался мне совершенно другим. Точнее, я смогла рассмотреть все его великолепие и ощутить прилив раздражения, что таким тварям, как Волин, везет по жизни. Здесь можно было бы приютить десятки тех несчастных, которые потеряли жилье после того жуткого взрыва и пожара. Но для меня этот дом должен был стать клеткой, которую хозяин откроет тогда, когда вздумает меня выпустить.

Едва переступила порог, зазвонил сотовый, и я увидела номер Женьки.

– Да!

– Ты где? Ты съехала? Мне звонила Григорьевна с вахты.

– Съехала.

– Куда?

– Иван Данилович распорядился изъять у вас сотовый телефон.

– Что?

Я резко обернулась к мужчине, сложившему руки за спиной и сверлящему меня пронзительными глазами.

– Ваш сотовый. Вы будете получать его по распоряжению господина.

– Я разобрала ваши слова и в первый раз. Но с чего вы решили, что я позволю отобрать у меня телефон? Проведите меня в кабинет и убирайтесь.

– Меня попросили напомнить вам пятый пункт вашего договора и раздел двенадцать точка один.

– Что там происходит, Ксюш? Ты где? Что это за мужик? Он ваще охренел?

– Это служебная собака Волина, – процедила в трубку, – распорядился отдать ему сотовый. И мне придется это сделать.

Подумала о маленьком нетбуке в сумке, о нем они не прознали, и если мне удастся его спрятать, то я смогу написать Женьке. Хотя нет. Не смогу. Эта сволочь наверняка уже взломал мои аккаунты в соцсетях.

– Телефон, – Собака Волина протянул руку, и я вложила в нее аппарат, потом резко забрала и швырнула его на роскошный бордовый диван..

– Фас.

Охранник тут же схватил сотовый, а я захлопала в ладоши:

– Хороший песик. Аф-аф.

Наши взгляды встретились, и в зрачках охранника блеснула ярость. Обиделся? Вот и хорошо. Пусть обижается. Мои чувства вряд ли здесь кого-то волнуют. Потом ехидно спросила:

– Ваш хозяин просил видеотрансляцию. Каким образом я это сделаю без телефона?

– Я не получал на этот счет никаких распоряжений.

Безэмоционально отвернулся от меня, и мне пришлось следовать за ним.

Поднялась по ступеням, пытаясь понять откуда здесь выезжали идиотские портьеры, с которыми я сражалась в прошлый раз, но так и не увидела ни проемов, ни секретных кнопок. Меня провели к массивной двери кабинета и распахнули ее передо мной, пропуская вперед.

Едва дверь захлопнулась, как в помещении раздался металлический голос Волина.

– Раздевайся.

Я подняла голову вверх и увидела две колонки по бокам в углах. Сволочь. Развлечение продумано заранее. Как я могла хоть на секунду в этом усомниться. Чудовище придумал спектакль и купил для него актрису.

– Повернись лицом к камере, она напротив кресла. Да. Вот так.

На стене увидела подвижный глазок камеры, встроенный в панель. Я бы его не заметила, если бы Волин о нем не сказал.

– Снимай свои тряпки, Ксения.

Тяжело дыша, глядя в камеру, поджав губы, стянула через голову футболку, потом спустила джинсы и отшвырнула в сторону.

– Не эротично совершенно.

– Плевать! Я вам не стриптизёрша.

– Нет. Тебе не должно быть наплевать. Ты должна беспокоиться о том, чтоб мне понравилось.

– Этого нет в договоре. Так что плевать!

– О, уже ознакомилась. Правильно, малышка. Скоро ты его выучишь наизусть. Лифчик и трусы сними. Сначала лифчик.

Я щелкнула сзади застежкой и яростно швырнула лифчик на камеру.

– Как экспрессивно. Страстно. Опусти руки, я хочу посмотреть на твою грудь… на твои соски. Они у тебя красивые, Ксения. Особенно когда твердеют и вытягиваются. Розовые, аккуратные. Если их кусать, они станут малиновыми? Твои соски когда-нибудь кусали?

– НЕТ! А если и да, то я этого не помню. И слава Богу!

Я не видела его лица. Он не находился в комнате, но ощущалось его совершенное присутствие. Вся кровь прилила к лицу и… к груди, и я молила самого дьявола, не бога (его имя мне было стыдно упоминать всуе в этой жуткой обители зла), чтоб мое тело не реагировало так, как хочет того он. Оставалось мертвым и безучастным.

– Подойди к столу, Ксения. Там стоит ведерко со льдом и шампанским. Возьми кусочек льда и натри им свои соски.

Душа улетела в пятки и стало трудно дышать от этого приказа. Тут же начало покалывать в груди и внизу живота. Это страх. Да. Несомненно, это страх. Ничего другого ему не удастся во мне пробудить.

Но я уже знала эти покалывания… это предвестники того устрашающе мощного ощущения, которым захлестывает рассудок, превращая тебя в животное… и я не хочу, чтоб это произошло со мной снова.

– Повернись к камере, Ксения.

Затаив дыхание, медленно повернулась, сжимая в пальцах льдинку.

– Давай. Медленно. Два кусочка в обе руки и растирай… Ммммм, – голос чуть сел, – вот так. По кругу. Убери лед. Твою мать, Ксения, они прекрасны, когда вот так сжаты и тверды. Прижми лед и держи.

Соски пронизало, как уколами тысячи иголок. И я ощутила, как набухло все внизу, как вытекла влага на трусики. И я не знала, какого черта все происходит именно так, и мое тело позволяет ему творить со мной все эти мерзости. Хотела отнять лед, но он не дал.

– Рано. Держи и растирай, пока не онемеют от холода.

Возбуждение накатывало волнами, оно сосредоточилось в замерзающих сосках и в груди, которую словно распирало изнутри. Отчего-то представила на ней его руки с неровными пальцами, представила, как ладони сжимают полушария, и вздрогнула от понимания, что я бы хотела ощутить на себе эти ладони сейчас.

– Одну льдинку в рот и соси, а другой вниз к пупку.

Загипнотизировано и послушно выполнила, ощутив, как стало мутно в голове и как печет льдинка язык, охлаждая горячее дыхание.

– Если бы я был возле тебя — я бы сейчас сосал твои соски, пока они не стали бы горячими, Ксения, согревая их у себя во рту. Ты хотела бы, чтоб я их сосал?

– Да.

Не задумываясь, ведя льдинкой к пупку и чувствуя, как учащается мое дыхание. Я просто покоряюсь ему из-за договора. Ничего более. Так надо. Я в этом не виновата…. это он заставляет меня хотеть.

– Сними трусики.

Стянула кружевную ткань и услышала его хриплый выдох.

– Сядь на стол. Одну ногу отведи в сторону, а вторую поставь на столешницу, чтоб я тебя видел. Проведи по свей дырочке.

Как же это отвратительно. Все эти словечки. Все эти приказы, от которых меня подбрасывает на месте и хочется изогнуться, как от ударов плетки.

– Проведи и покажи мне пальцы, Ксения.

Провела, кусая губы, и чувствуя, какими вязко-мокрыми стали пальцы.

– Разведи их. Чувствуешь какие они влажные, липкие. Ты течешь… течешь для своего насильника, Ксения. Правда это отвратительно, малышка? Возьми еще два куска льда. Один в рот, другим медленно спускайся вниз. По внутренней стороне бедра. Мммм, я вижу твои мурашки. Вот так, да. Коснись себя там. Приласкай свою девочку. Сначала с одной стороны, потом с другой. Вдоль нижних губ, еще ниже. Хочешь охладиться?

Лед обжег горячую плоть, и с губ сорвался стон. До боли хотелось дотронуться посередине, где, казалось сосредоточился источник болезненного напряжения и пульсировал короткими импульсами, словно требуя облегчения. Казалось, под кожей вспыхивают сотни электрических разрядов, они щелкают и обжигают, распаляют так, что эта энергия накапливается, нагнетается и, если ей не дать выход, я просто умру.

– Коснись клитора. Не двигать рукой. Подержи лед и убери.

Незначительное облегчение и стон разочарования, когда приказал убрать. Пьяными глазами в камеру, ощущая боль из-за сильного напряжения и какую-то приторно тягучую ненависть одновременно с желанием о чем-то попросить… о чем-то, за что возненавидела бы себя еще сильнее.

– Ты когда-нибудь ласкала себя пальцами, Ксения? Кончала наедине с собой?

Отрицательно качнула головой. Я слышу его усмешку и буквально представляю ее на его дьявольских губах, и меня невольно выгибает от видения его лица и потемневших бирюзовых глаз.

– Раздвинь себя одной рукой, а указательным пальцем коснись клитора. Погладь его сначала с одной стороны, потом с другой. Вот так. С какой чувствительней? Изучи себя. – по телу пробежала дрожь, соски не просто затвердели, их словно разрывало от невероятного ощущения вибрации во всем теле. – А теперь медленно по кругу. Открой глаза. Смотри в камеру. Почти тридцать и никогда не мастурбировала? Не было эротических фантазий? Мы подарим тебе эротические воспоминания. Двигай пальцем быстрее, еще быстрее. По кругу и вверх-вниз, – он говорил, а я почти его не слышала, все мои чувства сосредоточились на моей руке и на этой дергающейся точке под пальцем. Чем сильнее я ее терла, тем сладостней становилось внутри, и мне казалось, я расплачусь от этих невыносимых ощущений.

– Остановись. Смотри в камеру. Остановись, Ксения. Я сказал – СТОП.

Со всхлипом остановилась, тяжело дыша.

– Введи этот палец в себя. Тебе понравится. Доверься мне…, – нет, я не доверяла, но меня всю трясло и подбрасывало, тело слушалось его, и ощутила, как приятно скольжу внутри себя, прикусила губу.

– Два пальца.

Послушно погрузила еще один. Внутри разрывались такие же мелкие искорки, там так же пульсировало и сжималось, тесно обхватывая мои пальцы.

– Хорошо… дааа, тебе хорошо и не страшно. Глубже. Толчками. Сильнее. Быстрее. Смотри в камеру.

Остекленевшим взглядом смотрю прямо в глазок и двигаю пальцами, а все тело подбрасывает, корежит, извивает.

– Стони громче.

Но стоны тихие, вздохи. Мне кажется, если я начну стонать громче, то боль напряжения станет сильнее, и я ее не выдержу.

– Вытащи пальцы и сожми клитор, обхвати и легонько сдави, перекатывая как горошину.

Едва я это сделала, как меня выгнуло дугой, колени сжали запястье, голова запрокинулась, и я, содрогаясь всем телом, откинулась назад, зажимая зубами остатки льда во рту. Еще одно движение и… это облегчение, это удовольствие растечется по моему телу. Оно так близко.

– Убрала руки! Сейчас! Я приказываю убрать руки! Сто тысяч штрафа, если не уберешь!

Крикнул громко, и я отняла ладонь, чувствуя, как все тело сотрясается мелкой дрожью. Как меня подбрасывает и лихорадит, а на глаза наворачиваются слезы. Одно движение, и это напряжение… оно бы исчезло. Как же невыносимо это ощущать.

– Не шевелись. Смотри в камеру. Хочешь кончить? Пошевелить пальчиками и взорваться, да? Попроси. Скажи мне «пожалуйста, Иван, я хочу кончить». Говори, Ксения.

– Пожалуйста….

– Что?

– Я хочу кончить.

– Иван.

– Иван.

И от ощущения унижения на глаза навернулись слезы. Проклятый манипулятор.

– Оооох, как же ты прекрасна за секунду до оргазма. Этот приоткрытый рот, эти набухшие соски и дрожащий живот… Но оргазм надо заслужить, а ты не заслужила. Ты наказана за то, что я слишком долго тебя искал. Встань со стола и одевайся. На сегодня все.

От разочарования, от чувства унижения захотелось закричать, топать ногами, разнести проклятый кабинет. Я схватила вазу и запустила ею в стену.

– Ты красива даже в гневе. Прости, что не донасиловал тебя до конца. Можешь подать на меня в суд.

И расхохотался.

– Будь ты проклят.

Натягивая на себя вещи, дрожа от гнева и от того, как напряжение все еще клокочет в теле, а соски болезненно трутся о лифчик, я мечтала о его смерти.

– В графине вода. Налей в стакан и добавь льда. Остынь. – все еще смеется.

В двери постучали. И я в ярости распахнула ее, едва натянув футболку. Пес Волина протянул мне сотовый.

– Вам звонили. Я думаю, это важно.

Выхватила сотовый и посмотрела на дисплей. Звонок из больницы. Мгновенно трезвея и набирая номер негнущимися пальцами.

– Ксения Романовна, вторая операция прошла очень успешно. Уже завтра мы отключим Варю от аппарата искусственной вентиляции легких. Она может дышать самостоятельно. Девочка идет на поправку. И наши прогнозы очень оптимистичные.

Облокотилась о стену и закрыла глаза, чувствуя чудовищное облегчение и понимание, что все не зря.

– Я могу к ней приехать?

– Да, можете. Завтра утром.

ГЛАВА 15

Я собиралась просить его отвезти меня к дочери, но Волин запретил давать мне сотовый. Хотела выйти из дома, но двери оказались запертыми, и безэмоциональный начальник его охраны, его собака, который раздражал меня одним своим видом, раздражал до невозможности, сухо сказал, что Волин не велел выпускать меня и никаких указаний ему на этот счет не давалось.

– А какие указания вам давались? Как держать насильно человека в клетке, нарушая закон? Как запретить матери поехать к своему ребенку? Как стоять здесь и смотреть мне в глаза, нагло и цинично заявляя об указаниях? Если он прикажет вам убить свою мать, вы это сделаете? У меня дочь после операции лежит, и нет никого, кто подошел бы к ее постели и вытер слезы.

Стоит смотрит на меня. Молчит. Конечно, что еще он может сказать? Когда получает от Волина деньги, тоже молчит или говорит спасибо?

– Я не могу выпустить вас из дома.

– Конечно, не можете, вам урежут вашу зарплату.

– Или укоротят жизнь, например.

Так же спокойно и совершенно без эмоций. Дальше с ним говорить бесполезно. В этом доме есть единственный монстр и тварь, с которой надо разговаривать, и которая нарочно сегодня сделала так, чтоб я до нее не добралась.

Я ворвалась в кабинет и подскочила к камере.

– Эй! Вы здесь? – помахала перед глазком руками. – Мне нужно увидеться с дочерью. Вы это понимаете? Не прихоть, не каприз, а необходимость приехать к маленькой обожженной девочке, которая перенесла уже вторую операцию. Взять за руку. Потрогать ее пальчики. Вы знаете, какие они у нее сейчас? Бледные до синевы. Тонкие, прозрачные. Вы хоть кого-то любили в вашей жизни? Вы знаете, что значит любить своего ребенка, вы знаете, что значит видеть, как он страдает? Это все равно что вонзить себе нож в сердце и проворачивать его там снова и снова, истекая кровью. Это все равно что сдирать кожу лоскутами и дотрагиваться до собственного мяса. Это бессилие… это агония. Если бы я могла, я бы поменялась с ней местами… я бы умерла ради нее. Вы это понимаете? Или вы каменное чудовище? У вас ведь была мать, отец? Вы же от кого-то родились?

Я била кулаками по стене, разбивая костяшки, и кричала в камеру, срываясь на истерику. Бесполезно. Он наверняка даже не смотрит в нее.

– Вам неинтересно это слушать, да? Неинтересно, потому что здесь никто не раздевается и не кончает?

Ударила еще раз руками по стене, и дверь вдруг распахнулась, появился снова этот манекен.

– Мне велено отвезти вас в больницу.

– А где Скала?

– Кто?

– Ну… тот охранник и мой водитель.

– Выходной у него.

Я выдохнула. На какое-то мгновение решила, что его уволили или того хуже – покалечили за то, что возил меня туда, куда я просила. Черт его знает, что там на уме у этого сумасшедшего ублюдка, который продолжает играть в свои игры.

Когда приехала в больницу, исчезли все мысли. Все до единой, кроме сумасшедшего желания увидеть Варю. Все эти дни я запрещала себе впадать в отчаяние, запрещала думать о плохом и представлять себе ее худенькое забинтованное тельце, мучить себя чувством вины за то, что не уберегла ее, и она испытывает эти адские мучения.

Зашла тихонько в палату и ощутила, как сдавило сердце этой щемящей невозможной болью и всепоглощающей какой-то абсолютно дикой любовью. Быстрыми шагами подошла к постели и присела на корточки, чтобы поднести ее ладошку к губам и поцеловать каждый пальчик.

– Мое солнышко. Мама здесь. Все будет хорошо. Ты обязательно поправишься. Ты обязательно станешь на ноги. Вот увидишь.

Закрыла глаза и прижалась щекой к теплой ручке, ощущая прилив сил, ощущая, как все тело наполняется энергией и пониманием, что надо идти до конца, искать деньги где угодно и любыми способами, пусть для этого придется продать душу самому дьяволу.

– Мама сделает все возможное и невозможное, чтобы тебе не было больно.

Потом придвинула стул и села поближе к постели. Я просто сидела и смотрела на нее. На свое бесценное сокровище, и нет ничего дороже в этой жизни, чем собственный ребенок, и никакая собственная боль не сравнится с ее болью. Моя маленькая птичка, моя принцесса.

«– Мам… а где мой папа?

– Его нет. Так получилось.

– Как нет? Он умер?

– Нет, он не умер.

– Но ведь если есть ребенок, значит, есть мама и папа.

– Я не встретила такого человека, которого могла бы полюбить, но я очень хотела, чтобы у меня была ты. Я пошла в больницу и попросила врачей помочь мне родить тебя без папы, и они помогли.

– Значит, его нет совсем?

– Совсем, милая. Прости.

– Ну и ладно. У меня есть ты. Я буду любить тебя как папу и маму вместе. Ты моя самая любимая».

Улыбнулась и погладила не закрытую бинтами щечку.

– Возможно, когда ты поправишься, мы все же найдем твоего папу. Или уже нашли.

Вспомнила про Но Нейма и достала сотовый из сумочки.

– Доброе утро, Рапунцель. Ты любишь утро или ночь?

– Да. Очень люблю утро.

– И я люблю утро. Утром зло уже не кажется таким отвратительным и зубастым.

– Да, не кажется. Ты прав.

Улыбнулась, так как он прислал смешной зубастый смайлик. Знал бы он, как это зло близко от меня, как дышит мне в затылок и требует совершать всякие мерзости.

– Я всегда прав.

И это почему-то не разозлило, а я улыбнулась. Кажется, он действительно отец Вари. Она такая же упрямая, как и он.

– Все еще на конференции?

– Да. Еще пару дней тут быть.

– А что за конференция?

– Да так, некий проект, в котором я принимаю участие. Скажем, аукцион.

– Аукцион?

– Да. Собираются богатые, скучающие дяди и тети и выставляют свои украшения, акции, ценные бумаги, недвижимость на продажу, а деньги переводятся на благотворительные цели и в фонды.

– Ты занимаешься благотворительностью?

– Скорее, поднимаю свой имидж и покупаю собственные ценные бумаги или золото.

– Скромничаешь?

– Нет, просто не считаю это каким-то благородством. И ты не считай. Это обычное дело для таких богатых подонков, как я. Совы не те, кем кажутся.

– Или совы хотят казаться не теми?

– Пытаешься представить меня хорошим мальчиком?

– Не знаю… но мне нравится, какой ты.

– Не обольщайся, Рапунцель, я не принц на белом коне, я, скорее, злобный дракон, который способен утащить принцессу в свой замок и держать там насильно.

Я тихо засмеялась и отправила смеющиеся смайлы Но Нейму.

– Я не думаю, что ты настолько ужасен, чтобы причинить принцессе что-то плохое. Ведь ты сам знаешь, что такое зло.

– Знаю… верно.

Выдержал паузу, а я как раз наблюдала, как медсестра меняет лекарство в капельнице у Вари.

– А чем занимаешься ты, помимо прозябания в крепости с открытым окном? Кто ты, Рапунцель?

В дверь постучали, и я увидела бабушку того мальчика.

– Можно войти?

Я кивнула, и она вдруг быстрым шагом направилась ко мне, схватила мои руки и начала целовать.

– Спасибо… Боже, спасибо вам. Вы не представляете, как вы помогли моему Лешеньке. Вы святая… вы…. спасибооо. Врачи сказали, что он точно будет жить. Что ему стало легче.

Волин перевел вторую часть денег? Притом еще несколько дней назад? Это показалось мне странным, а потом подумалось, что он еще заставит меня за это заплатить. Бесчувственный монстр придумает, каким образом я должна буду вернуть ему долг.

– Вы что? Прекратите немедленно. Не вздумайте становиться на колени! С ума сошли! Я ничего не сделала… ничего такого.

– Да как же! Вы спасли моего внука… спасли моего малыша. Пусть… пусть его жизнь не будет такой счастливой, пусть в скором времени он останется один… но он будет жить. Моя дочь, она хотела, чтоб он был здоровым и счастливым мальчиком.

Я посмотрела в глаза женщины и сжала ее руки.

– Почему останется один? У него есть вы!

Она покачала головой.

– Я больна. Меня уже не вылечить. Очень скоро я не смогу о нем заботиться, а из родных у нас никого нет. Так что… вот так. Но мы не будем о плохом. У меня еще есть время. Не знаю, сколько проживу, но я буду заботиться о нем. Я даже начала искать для Леши приемную семью.

– Вы не можете знать, что будет завтра. Возможно, все изменится, и вы проживете долгую счастливую жизнь с вашим внуком.

Она отрицательно покачала головой.

– Не проживу. С моим диагнозом, увы, нет.

Позже мы вышли с ней в буфет на первом этаже центра. Познакомились. Есть такие люди, в которых светится добро, оно буквально просачивается через каждую пору на их лицах, оно блестит в их глазах, витает над ними, и эту энергию ощущаешь всем телом. Надежда Федоровна была именно такой. Она излучала все самое лучшее, рядом с ней душа успокаивалась и переставала кровоточить. Я не заметила, как рассказала ей все о себе… вот так просто, сидя за маленьким столиком с чашкой чая в руках, а она слушала и гладила мою руку.

– Человеку не выпадает больше страданий, чем он может выдержать. Ни одно испытание не дается просто так, а делает нас сильнее и мудрее. Каждый поступок или событие, даже самое печальное приводит нас туда, где мы есть сейчас… Кто знает, не случись все это самое страшное с тобой, была ли бы сейчас у тебя твоя доченька… И этот пожар… он ведь чему-то учит тебя сейчас, что-то дает… ты обнаружишь это потом, поймешь, почему все именно так, а не иначе.

Позже, когда я ехала в машине обратно домой, я думала о ее словах и пока что ничего не понимала. Она слишком добра, чтобы не испытывать чувство ярости, чтобы не биться в отчаянии, осознавая свое бессилие. И я видела только одно лекарство от своей боли – это доказательство вины Волина. Я хотела, чтобы он знал, от кого оно пришло. Хотела, чтоб его тонкие губы больше не смели улыбаться и насмехаться надо мной.

– Рапунцель была девочкой-сиротой, которая верила в любовь, красоту и волшебство, любила музыку и витала в облаках. Однажды она встретила самого прекрасного принца с красивым лицом и необычными глазами и готова была ради него на все, но… принц оказался самой смертью. Он заманил девочку в темный лес, поиздевался над ней и убил. Девочка воскресла и спряталась в замке с одним единственным окном, и поклялась, что никогда и никто не причинит ей больше боль.

Написала, отправила и не поверила сама себе, что сделала это. Хотела удалить, но мой собеседник уже успел прочесть. Он молчал, не отвечал, и я подумала о том, что, наверное, его оттолкнули мои откровения. Что ж, это и неудивительно, я сама себе противна. Все чаще и чаще думаю об этом… и кажется, я виновата сама. Есть во мне что-то такое, что привлекает и заставляет унижать и марать в грязь. Как Волин. Наверное, я притягиваю к себе неприятности, я сама их создаю. И тогда… я сама пошла за тем человеком, сама села к нему в машину, и он решил, что меня можно…

– Рапунцель разочаровала тебя?

Спросила и затаилась. Разве есть кто-то, кого я могла бы не разочаровать? Мне казалось, что здесь, рядом с Но Неймом я не буду испытывать это ужасное чувство – страх быть непонятой и вызвать в людях отторжение. Как в тех ментах, которые писали протокол и посмеивались надо мной.

– Нет… Рапунцель заставила меня задуматься о том, как найти саму смерть и заставить ее сдохнуть бессчётное количество раз, искоренить это зло, расчленить и замуровать под железными плитами по частям.

Мне никогда никто не говорил ничего похожего. Никто не хотел что-то сделать ради меня просто так. Пусть даже понарошку и виртуально. И мое зло… никто не сражался с ним кроме меня самой. А я слишком слаба, чтобы побороть его в одиночку.

– Не каждое зло можно наказать.

– Каждое! Поверь!

– Ты наказал свое зло?

– Наказал.

Не знаю почему, но я поверила. Странно, но мне с ним было легко, и он не казался мне притворщиком. А ведь я не знала ни его имени, не видела его лица. Но он был настоящим… и возможно, единственным человеком, которого интересовало то, что живет внутри меня. Ему было все равно, как я выгляжу и как меня зовут. Он общался с моей душой, а не с телом.

– Кто такой Но Нейм? Ты расскажешь мне о нем?

– Но Нейм пока не готов к откровениям…

Усмехнулась, скорее, с разочарованием, ожидала, что в ответ на откровенность он расскажет о себе.

– Какое оно – твое зло? Расскажи мне хотя бы о нем.

– Мое зло, в отличие от твоего, жило рядом, и мне не надо было идти в лес, чтобы его повстречать. Но наше зло похоже. У моего тоже было красивое лицо, и оно убивало меня каждый день.

– И… как ты его наказал?

Затаила дыхание… я почему-то знала, что сейчас он скажет мне нечто очень страшное, и я приму это. Приму, потому что сама мечтала сделать со своим злом то же самое и надеялась, что хоть кто-то решился и смог это сделать.

– Я его убил…

– По-настоящему?

– А ты считаешь наш разговор не настоящим, Рапунцель? Ты со мной не настоящая?

– Настоящая. Я с тобой более настоящая, чем сама с собой.

Я даже слышала свой собственный голос, как я это говорю ему шепотом.

– Я горжусь тобой, горжусь, что ты смог это сделать.

– Здесь нечем гордиться. Если я убил убийцу, в мире не стало на одного убийцу меньше. Понимаешь?

Да, я его понимала.

– И мне кажется, это зло теперь живет во мне.

Зеленая точка тут же погасла, и я в отчаянии перезагрузила страничку несколько раз. Опять он исчез не попрощавшись. Я выключила ноутбук и посмотрела на часы. Пора проведать Котенка. О ней так еще никто и не знает. Скала не проболтался, а по ночам за мной особо не следят. Ведь я не выхожу за периметр усадьбы. Я набрала корм в пакетик, спрятала в карман и, взяв фонарик, который купила, будучи в городе, пошла на задний двор.

– Моя девочка, моя маленькая, – Котенок бросилась меня встречать и радостно запрыгнула на руки, я потерлась щекой о ее мягкую мордашку, потом смотрела, как она ест и жадно пьет водичку. Поменяла наполнитель в лотке и незаметно вынесла его на улицу, выбросить в мусорку.

Когда хотела вернуться обратно к малышке, увидела, как в ворота въезжает черная машина. Сердце дернулось в страхе – это Волин! Если увидит Котенка, утопит или вышвырнет на улицу. Я закрыла дверь в пристройке, бросилась обратно в дом через задний двор, поднялась по лестнице, стянула с себя вещи и юркнула в постель в одних трусиках. Переодеваться нет времени. Ни на что нет времени. Затаив дыхание, молила только об одном – лишь бы не зашел ко мне. В договоре было сказано, что я не имею права закрывать дверь. А это значило – он в любой момент мог ворваться и сделать со мной что угодно. Как же я его боялась, и как же он был мне противен. Противен всем, что творил со мной. Особенно противен тем, что заставлял испытывать удовольствие вопреки моей ненависти. И это было страшнее любого насилия. Послышались легкие шаги по лестнице. Он всегда передвигался легко, пружинисто, как хищник. Я услышала, как открывается дверь, и затаила дыхание, притворяясь спящей.

Волин подошел к постели и склонился надо мной. Я знала, что это он, его дыхание, его запах не спутать уже ни с чем. Смотрит, а я стараюсь себя не выдать, стараюсь дышать ровнее, не нервничать, не дергать веками. Дотронулся до моих волос, пропустил сквозь пальцы, погладил скулу, шею, плечо. Очень медленно, нежно. Его пальцы всегда были осторожными, вкрадчивыми, и это пугало больше, чем если бы он меня ударил или был со мной груб. Мне всегда казалось, что меня окутывает паутиной, и я никогда из нее не выберусь. Коснулся руки, сбитых костяшек. Провел, лаская, рядом с ними пальцем. И отстранился. Я почувствовала, как Иван прикрыл меня одеялом, потом прошел по комнате и затворил окно. Когда дверь осторожно закрылась, я медленно приоткрыла веки и села на постели, прижимая одеяло к голой груди. Это что только что было? Волин действительно решил, что я сплю? Это он был так ласков со мной вдруг? С чего бы это? Разве паук умеет быть нежным и сопереживать?

Дверь снова распахнулась, и в спальне включился яркий свет. От неожиданности я вскрикнула и отскочила на противоположный край постели.

– Даже когда ты спишь — ты лжешь!

От ужаса у меня задрожал подбородок. В ослепительном свете Волин казался черным пятном в своем элегантном костюме.

– Сколько стоила операция для твоей дочери, Ксения? Назови мне точную сумму!

Я вся похолодела. Как он узнал? Неужели переспрашивал у врача? Сволочь. Можно продумать, для него это большие деньги.

ГЛАВА 16

– Я назвала сумму.

– Больше в два раза.

Шел ко мне, расстегивая пиджак, отбрасывая его на ковер. Что он собирается делать? Только не сейчас? Пожалуйста. Не надо. Не сейчас.

– Это не мне.

– Знаю, что не тебе. Но солгала ТЫ!

Расстегнул первую пуговицу рубашки, вторую. У меня началась паника, я забилась к стене, удерживая дрожащими руками одеяло, чувствуя, как все тело начинает бить сильной дрожью, а паника накатывает настолько сильно, что кажется я от ужаса потеряю сознание.

– Почему ты постоянно мне врешь? Почему каждое твое слово фальшивка? Я хочу свою плату за ложь. Хочу ее немедленно… мне надоели эти игры.

Стянул рубашку и расстегнул ремень на штанах, а я зажмурилась, чтобы не видеть его. Я хочу потерять сознание или уснуть. Я хочу ничего не понимать и не чувствовать, когда он сделает это со мной. Ощутила, как под тяжестью его тела прогнулась кровать, и закричала:

– Не надоооо! Пожалуйста, умоляю, нее надооооо! – истерика началась настолько резко, что я сама перестала понимать, что именно я кричу. – Не делайте мне больно… не надо, умоляюююю. Я не хочу… не хочу.

Почувствовала, как сильные руки опрокинули меня на постель, и закричала, забилась, выгибаясь, рыдая.

– Тшшшш, – услышала его шепот возле уха, – я не сделаю тебе больно.

Он тоже так говорил. Говорил, что не сделает мне больно, и сделал. Выгнулась упираясь руками ему в грудь, мотая головой из стороны в сторону, и ощутила, как он вдруг резко перевернул меня на живот. От дикой паники закатились глаза, и я начала задыхаться, когда вдруг почувствовала, как вдоль позвоночника заскользили его пальцы. Они двигались очень странно, скорее, не ласкали, а играли. Медленно, уверенно… и… я вдруг поняла, что именно он играет. Лунную сонату. Она начала играть у меня в голове, и дрожь ужаса становилась все тише и тише. Его пальцы успокаивали, они не делали ничего, только двигались по моей спине, массажируя сдавленные мышцы, расслабляя их игрой. Наклонился ниже над моим затылком, пробегаясь пальцами сбоку по ребрам, вызывая мурашки от чувствительности.

– Что я играю, Ксения? Ты знаешь?

Кивнула, разлепляя залитые слезами глаза.

– Скажи мне, – касается губами мочки уха, обжигая, спускаясь к затылку, прочерчивая языком мокрую дорожку.

– Лун-ную со-на-ту…, – я все еще всхлипываю после сильной истерики, а его ладонь приподнимает меня и накрывает мою грудь.

– Правильно… маленькая талантливая девочка. Я играю – ты угадываешь.

Приподнял, заставляя стать на четвереньки, и пальцы пробежались по груди, отстукивая мелодию то по всей окружности, то по соску. По телу прошла первая волна горячего тока. А пальцы не унимаются, они барабанят по коже, то слабее, то сильнее, даже болезненно, особенно по соскам, заставляя их вибрировать на весу. Горячая лава обожгла низ живота, и я чуть прогнулась в спине.

– А сейчас… что я играю сейчас на твоих сосках?

– Рахманинов…. полька…

Со стоном закрывая глаза, чувствуя спиной его горячую кожу… прислушиваясь к себе и уже не ощущая панику.

– Верно… все верно.

Горячая ладонь скользнула по животу, поглаживая шрам. Он ни разу ничего о нем не сказал, а я никогда и никому не давала его касаться, даже врачам… но его прикосновения не вызвали отторжения. Волин надавливает сильнее, сжимая талию, отбивая ритм на бедрах. Внизу на лобке, раздвигая складки, обжигая кожу.

– А сейчас мы импровизируем, просто плыви со мной, я играю – ты слушаешь, чувствуешь… договорились? Чем лучше ты слушаешь, тем меньше боли ты испытаешь.

Быстро киваю, закрывая глаза, роняя голову на подушки, впиваясь в них руками, и мне кажется, если его пальцы остановятся, я умру, а если не остановятся? Что если мне будет так же больно как… и сцепила зубы, ощутив, как его палец погрузился внутрь, а к бедру прижалось что-то горячее, твердое и влажное. Дернулась в его руках, но Волин держал меня слишком крепко, чтоб я могла вырваться.

– Отпустите…, – простонала, двигая бедрами.

– Нет, я хочу играть в тебе. Почувствуй меня. Если бы твое тело было инструментом, я бы извлек из него самую красивую мелодию во вселенной, – короткими мягкими толчками, – так тесно в тебе, горячо, мокро. Если бы я действительно играл, что именно ты хотела бы услышать?

Пальцы выскользнули и потерли клитор, заставив меня изогнуться, то ли пытаясь избежать ласки, то ли подставляясь под нее.

– Что мне сыграть в тебе, Ксения. Скажиии, – гладит медленно, поддразнивая, а у меня кружится голова, и я судорожно хватаюсь за простыни. Погружает пальцы снова внутрь и выскальзывает наружу, растирая меня все сильнее, нажимая и отпуская, надавливая, поглаживая.

– Я играю в тебе Вивальди…., – сильнее и сильнее проникает пальцами, и едва я замираю, настороженная, натянутая как струна, готовая испугаться, его пальцы снова отыскивают мой клитор и стучат по нему все быстрее и быстрее, – шторм…. он нарастает, как ураган, как твой оргазм. Ты ведь чувствуешь его? Он зарождается внутри тебя, когда я делаю вот так. – сжал пальцами, и я вся затряслась от дикой чувствительности. – Близится крещендо вакханалии стихии, сейчас… даааааа, ты можешь кричать. Так легче взрываться, дай этому вырваться наружу.

И я кричу, выгибаясь, сотрясаясь всем телом от той мощи, которая обрушилась на меня, от того сумасшествия, которым накрыло с головой. Наслаждение настолько сильное и острое, что кажется я сейчас рассыплюсь на куски. Пока вдруг не ощущаю, как меня резко заполнило чем-то огромным, настолько огромным, что моя плоть растянулась, и я схватилась за кровать, пытаясь вырваться.

– Не двигайся. Просто чувствуй. – шепчет мне на ухо, поглаживая мою грудь, мой живот, касаясь большими пальцами сосков. – Тебе не больно… не может быть больно, ты слишком мокрая…

Гладит мою спину, убирая волосы на плечо. А я вся сжата, натянута, закаменевшая от страха и непонимания, как это происходит сейчас… Медленно, очень медленно толкнулся во мне. Накрыл мою руку своей.

– Играй… играй пальцами Шторм, – надавил на указательный, на средний, и я невольно изобразила аккорд, музыка, играющая в голове, отвлекала от незнакомого ощущения. Толкнулся сильнее внутри, и ударил моими пальцами по простыне.

– Как она нарастает… снова, набирая обороты. – застонал и толкнулся снова, и с каждым толчком внизу живота становится все горячее, от трения разливается внутри жар. Это не может быть вот так… это должно быть жутко и адски больно. Я ведь помню, как это больно… И он должен помнить, как причинял мне дикую боль. Должен… он не может быть со мной таким. Это игра. Это способ насиловать мне душу. И это проклятое удовольствие снова разливается по венам, искрит к самому сердцу, и оно бьется все сильнее и быстрее, мне кажется, оно вот-вот выпрыгнет из грудной клетки, затрепыхается в его руке, ласкающей мою грудь. Медленными толчками, осторожно, словно давая привыкнуть к себе, давая ощутить это невозможное ощущения нагнетания, как будто ураган приближается снова, сделав свой круг.

Обхватил мое лицо и развернул его к себе, накрыл мои губы своими, заполняя мой рот языком, сплетая с моим, лаская меня даже во рту. Сжал мои пальцы, проникая своими между ними, сплетая их в одно целое. И я проглатываю его горячее дыхание, такое ненавистное и ароматное. Под кожей искрится сумасшествие, оно настораживает, пугает, и мне кажется, мое тело не принадлежит мне… оно принадлежит ему. Пальцы ног подгибаются от наслаждения, и я больше совершенно не владею собой. Двигается быстрее, ускоряет темп. Набрасываясь на мой рот все сильнее, толкаясь языком и членом внутри, пока меня не уносит куда-то вихрем вверх, заставляя закатить глаза, впиться зубами в его губу, сдавить его пальцы своими и забиться в ослепляющем и настолько адском удовольствии, что мне кажется, я умираю. Я кричу, громко, и он глотает эти крики, чувствуя под собственные судороги, под спазмы и сокращения, как он двигается быстро, сильно, мощно, и слыша, как взревел мне в рот, сдавил под ребрами, пронзая со всей силы, заливая чем-то горячим изнутри. А я задыхаюсь, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

– Прекрасно сыграна мелодия, – шепчет задыхаясь, – хоть где-то ты не фальшивишь. Говори мне правду, Ксения… иначе я заставлю тебя плакать.

Встал с меня, и я закрыла глаза, чувствуя себя немногим лучше, чем после изнасилования. Только сейчас мне казалось, что осквернили мою душу, заставив делать то, что я не хотела.

– Только не называй это насилием, – бросил мне, и я услышала, как он одевается, – подо мной уже давно так не извивались и не орали от наслаждения.

Обернулась в ярости, закрываясь одеялом.

– Так и есть. Это насилие! Секс должен быть по любви, по желанию… а не по договору, контракту, в наказание или поощрение. Или это ваш способ самоутвердиться? Изучили женскую физиологию и считаете, что вас хотят? Вы отвратительны, вы мне противны. И когда я выберусь из всего этого, постараюсь забыть вас, как страшный сон.

Улыбка исчезла с его губ, и он резко накинул рубашку на плечи.

– Твоя выздоровевшая дочь не даст тебе забыть!

Развернулся и вышел из моей спальни. А я вскочила с постели и бросилась в душ.

ГЛАВА 17

– Тебя здесь не было со вчерашнего дня. Решила слиться? Я вижу, что ты онлайн.

Даже не хочется вставать с постели, лежу, свернувшись клубком, подтянув ноги к груди. Приступ самокопания налицо. Самокопания и самоненависти вместе с ощущениями нечистоты во всем теле, хоть я его и терла мочалками несколько часов и мылась горячей и холодной водой.

Нет, он не сделал мне больно… все гораздо хуже, он сделал мне хорошо. Я не идиотка… и я понимаю, что мое тело реагирует самым нелепым образом на ублюдка Волина. Он подчиняет его себе, он делает из меня послушную марионетку, умело играя на моих страхах и комплексах, манипулируя состоянием дочери.

– Рапунцель.

Посмотрела на уведомление и снова положила сотовый. Что мне ему сказать? Что я вчера ночью трахалась за деньги со своим «злом» и кончала от этого? Что я ненормальная и больная на голову? Он не поймет… Ведь он свое зло убил. А я к своему приползла на коленях, выпросила денег и позволяю над собой издеваться и дальше.

Но Нейм… возможно, он отец Вари. И я пока не знаю, как с ним заговорить об этом. Как спросить у него или просто рассказать о дочери. Мне страшно, что в этот же момент он исчезнет. Что я его потеряю… а он стал мне близок за время нашего общения. Настолько близок, что сама мысль о том, что будет день, когда он мне не напишет, казалась неприятной. В реальности я бы никому не рассказала так много о себе. Но туда приходят за сказкой… а я… я со своими проблемами и больной дочерью совсем не похожа на сказку.

– Знаешь… я вчера вернулся домой раньше времени. У меня через два дня пройдет еще одно из широкомасштабных благотворительных мероприятий, где будут принимать участие высокопоставленные лица… а я просто удрал домой. Мне впервые хотелось это сделать. Я ненавидел слово дом, там никогда не было уютно, меня там ждала тьма. А вчера я впервые ощутил это желание вернуться, и тому была причина.

Не выдержала и спросила:

– Какая?

– Угадай.

– У меня сегодня плохо с разгадками. И я не дома… у меня его нет. Он сгорел. И не было особо никогда. Мне даже некуда возвращаться. Мне только хочется сбежать.

Осмотрелась по сторонам и ощутила колючую неуютность шикарной комнаты, где даже люстры казались произведением искусства. Клетка. И мне в ней сидеть, пока моему мучителю не надоест развлекаться… Когда Варя выздоровеет, куда я ее привезу? В этот дом? Ни за что!

– А где ты сейчас?

– Там, где я больше всего не хотела бы быть… в самом ненавистном месте на свете… ты писал про тьму… так вот, я сейчас там — в кромешном мраке.

Он не отвечал. А я смотрела на дисплей сотового и ощущала какое-то облегчение от того, что мне есть кому это сказать. От того, что подонок, возомнивший себя моим хозяином, забыл вчера отнять мой сотовый.

– Тебе страшно? Кого ты боишься?

– Мое зло рядом, и я бессильна что-либо сделать. Только ненавидеть, презирать и ждать момента избавления.

– Ты бы хотела от него избавиться?

Вспомнился пистолет и момент, когда Волин предложил мне выстрелить. Ощущение разочарования и сожаления окатило новой волной.

– Я мечтаю об этом.

– И как бы ты это сделала? Ты представляла себе?

– Бессчетное количество раз.

– Расскажи мне.

– Я бы взяла пистолет, направила ему в лицо, в его глаза и выстрелила несколько раз так, чтоб позади всю стену забрызгало кровью. Больше всего я ненавижу его глаза… Они…они… ненавижу их.

– А потом? Что бы ты сделала потом?

– Не знаю. Я никогда об этом не думала.

– Надо думать. Иначе можно получить наказание.

– Но ведь это не по-настоящему… зачем думать о наказании.

– Испугалась бы сделать это по-настоящему?

Вздрогнула и тряхнула головой.

– Я не убийца… как …как он.

– Это не убийство – это правосудие, разве нет?

Приподнялась и села на постели, чувствуя легкую боль в висках.

– Хочешь, я помогу тебе его осуществить?

Застыла, глядя перед собой, опуская босые ноги на ковер. Наверное, хочу, наверное, я этого хочу настолько сильно, что сейчас ощутила всплеск адреналина в крови.

– Как?

– Например, для начала, заставь зло поверить, что ты его принимаешь… ничто так не рассеивает тьму, как чей-то свет. Усыпи бдительность и нанеси удар.

Послышался шум подъезжающей машины, и я бросилась к окну, отодвинула шторку. В этот раз он приехал на джипе. Машина остановилась на парковочном месте возле гаража, но из нее никто не вышел.

– Мне пора уходить. Прости, что ныла тебе.

Уходить не хотелось. Общение с этим человеком заставляло меня быть более уверенной в себе, мне казалось, что он очень сильный, и я могу на него положиться. С ним мне не было так страшно.

– Никогда и ни у кого не проси прощения, Рапунцель… Люди не умеют прощать. Слово «прости» равнозначно нулю.

Исчез значок «онлайн», а я так и продолжала смотреть на машину Волина, на то, как открылась дверца и он сам вышел вместо водителя. Интересно, куда он ездил один. Одет в светлый костюм и бирюзовую рубашку. Вблизи она наверняка сделает его глаза еще ярче. Светлые волосы блестят на солнце, и он привычным жестом пригладил их назад. Легко поднялся по лестнице. Я бросилась в душ и заперлась изнутри.

Услышала, как кто-то вошел в комнату. Не кто-то. А точно он. Прошелся по моей спальне. Остановился возле двери, ведущей в ванну, и я напряглась, понимая, что, если прикажет, я должна буду отворить. Но ничего не произошло, шаги удалялись, пока не послышался звук захлопнувшейся двери. Я умылась, почистила зубы и подождала еще несколько минут, а потом вышла из ванной, запахнув махровый халатик. Пока меня не было, постель бесшумно заправили, раздвинули шторы и комнату залил солнечный свет.

Я прошла к шкафчику, где висели мои вещи, распахнула его – но там ничего не оказалось. Пусто. Бросилась к ящикам, и там тоже пусто. Ни трусиков, ни лифчиков. Ничего. В панике запахнула халат сильнее.

В эту секунду дверь отворилась, и несколько слуг начали заносить в комнату коробки и пакеты. Развешивать и раскладывать вещи. Извлекая их из упаковок.

Обхватив себя руками, я смотрела на совершенно невероятные платья, которых у меня никогда в жизни не было, на блузы, свитера, брюки. Самые разные виды обуви на каблуках и без. На нижнее белье, которое раскладывали по полочкам, и во мне нагнеталась злость. Невероятная ярость от понимания, что меня сейчас одевают, как какую-то куклу, купленную в магазине.

Когда все слуги вышли, я обратила внимание на пакет, стоящий на столе. Его явно принесли не сейчас. При мне к столу никто не подходил.

Взяла пакет и вытряхнула из него бархатный белый футляр, открыла и захлопнула снова, не веря своим глазам. Потом опять открыла – на подушечке красовалось ожерелье, серьги и браслет.

Ожерелье сверкало от количества камней, и я… мне было страшно представить себе, что они настоящие. Если это так, то я держу в руках целое состояние.

– Бриллианты. Они будут сверкать, как и твои волосы.

Подкрался настолько беззвучно, что я подпрыгнула и вскрикнула от неожиданности.

Волин удержал меня за плечи… Да, с этой рубашкой его глаза были невыносимо бирюзовые, в них невозможно смотреть. Он взял ожерелье из футляра и подал мне.

– Мне не нужны такие подарки, – отрезала я и попыталась освободиться от его рук.

– Кто сказал, что я делаю тебе подарок? Просто купил на досуге, хочу посмотреть, как они будут выглядеть на голой женщине. Сними халат.

Захотелось запахнуть его еще сильнее, но перед глазами появилось сообщение Но Нейма:

«Например, для начала, заставь зло поверить, что ты его принимаешь… ничто так не рассеивает тьму, как чей-то свет. Усыпи бдительность и нанеси удар».

Медленно развела полы халата в стороны и дала ему соскользнуть на пол. Увидела, как дернулся кадык на горле Волина и сузились глаза, когда он осмотрел меня с ног до головы. Провел по моим волосам, отбросил их с плеч.

– Подними волосы, Ксения.

Я подхватила еще влажные пряди и подняла вверх обеими руками. Иван опустил взгляд к моей груди, наклонился и неожиданно обхватил губами мой сосок. Заставив вздрогнуть всем телом. Обвел его языком, слегка поддразнил и отстранился, словно любуясь тем, как вершинка груди сжалась в тугой комок. Поднял ожерелье и надел его на меня, застегивая сзади и при этом касаясь губами моего лба. Ощутила, как напряженные соски потерлись о ткань его светлого жакета, как всегда, отзываясь сладостной дрожью внизу живота.

– Это ожерелье принадлежало Софье Михайловне Воронцовой, матери Елизаветы Воронцовой-Дашковой. Оно стоило целое состояние. Ты знакома с историей… Ксения?

Холодное ожерелье словно обжигало горячую кожу.

– Немного.

– Немного или хорошо знакома? Кажется, ты хорошо училась в школе.

Посмотрела на него и заставила себя сдержаться, не хамить… делать так, как говорил Но Нейм.

– Хорошо училась… и, да, я знаю историю.

Обошел меня вокруг и остановился сзади, а я так и стою с поднятыми вверх руками, и у меня болят все мышцы.

– Тебе говорили, что ты само совершенство?

– Нет.

– Почему?

Провел костяшками пальцев сбоку, касаясь ребер. Как так может быть, что при всей моей ненависти к человеку его прикосновения нравятся и вызывают трепет.

– Потому что я ни перед кем не раздевалась.

– Но ты не девственница.

– Я уже говорила, что меня…

– Да, помню. Тебя изнасиловал подонок… И это бы я. Верно?

– Верно.

Ответила и вся подобралась, ожидая от него вспышки ярости, но ее не последовало.

– Как я мог забыть.

– Главное, что я не забыла.

Пальцы продолжили гладить мою талию, ягодицы.

– Скажи мне, Ксения, что с тобой не так? – и тут же придавил меня к себе. – Почему тебе нравится то, что я с тобой делаю? Где это отвращение, паника, истерика?

– Не знаю.

И это был честный ответ. Я действительно не знала.

– Когда вы меня отпустите?

Усмехнулся и накрыл мою грудь ладонями, играя с сосками и отвлекая от правильных мыслей.

– Я уже отвечал на этот вопрос – когда ты мне надоешь. Пока что мне очень интересно. Мне нравится играть с тобой. Тебе нужны деньги, а мне – твое тело.

– И что будет, когда я вам надоем?

– Я еще не решил. Может, я убью тебя? Кажется, в первый раз у меня не получилось.

В горле моментально пересохло и захотелось пить. Нейм прав… я должна усыпить его бдительность и встретиться с Но Неймом. Найти его, проверить – Варин ли он отец и попросить его мне помочь. У него есть деньги. И он никогда бы не заставил меня ради них так унижаться.

– Почему именно мое?

– Тебе нужны именно мои деньги. А мне – именно твое тело. Честная сделка. Не более.

Развернул меня к себе. Наклонился, чтобы поцеловать. Первой реакцией было отпрянуть, но я поборола это желание и подставила губы для поцелуя, но Волин передумал. Завис на секунду в миллиметре от моих губ и отстранился. Его взгляд был каким-то странным… словно в нем промелькнуло разочарование.

– Сегодня будет прием в честь нового филиала моей корпорации. Дизайн сайта уже готов?

Кивнула, избегая смотреть ему в глаза. Я не хотела, чтобы он передумал и занялся со мной сексом сейчас.

И он явно не собирался этого делать. Наклонился, поднял с пола халат и надел на меня. Расстегнул ожерелье и аккуратно сложил в футляр.

– Мне нужно поехать в больницу. Сегодня. – сказала я и подумала о том, что пока буду у Вари, смогу посмотреть в интернете, где сейчас проходят благотворительные мероприятия. И попробую связаться с Женей. Она мне не отвечала несколько дней.

– Тебя отвезут. Возьмешь с собой эскизы. Вечером я должен показать их своим партнерам.

Потом подошел к двери и вдруг повернулся ко мне.

– Избавься от кошки. В моем доме не будет животных. Вынеси ее сама… или я прикажу вышвырнуть.

ГЛАВА 18

– Я думаю, завтра мы попробуем привести ее в сознание.

Выдохнула, прижимая к себе сумочку и чувствуя, как впервые за все эти дни на меня накатывает легкая волна облегчения. Это самое главное. Варя моя. Все поправимо, кроме смерти. Все можно пережить, исправить, переделать… только не смерть. И не важно, что говорят надо жить дальше, и многие живут. Но я точно знаю – это не про меня. Если я потеряю Варю — я потеряю себя.

– Ксения Романовна… я насчет оплаты. Впереди еще одна операция, и мы начнем подготовку уже на днях. Донора вы так и не предоставили. А надо готовиться.

Опять деньги. От них только и слышно это проклятое слово. Меня от него уже тошнит.

– Я понимаю. Скажите, когда крайний срок с донором?

– Несколько недель максимум. Но нам и готовиться надо.

– Хорошо.

Развернулась и пошла к палате Вари.

– Ксения Романовна…

Как же меня раздражает его голос. Такой талантливый врач и такой говно-человек.

– Да.

– Я насчет мальчика… Алексея.

Медленно повернулась.

– А что с ним?

– Его бабушка сегодня не приехала… ну и нянечке-санитарке не платили, сами понимаете. Плюс не купили лекарства…

Да, я понимала. Подошла к врачу, достала кошелек, поковырялась там, но денег осталось пара сотен. Этого ни на что не хватит. Разве что на чашечку кофе или электронную книжку.

– Вы ей не звонили?

– Звонили. Ее номер не отвечает.

– У вас есть адрес?

– Нам не положено…

– Послушайте, у мальчика никого кроме нее нет. И мне плевать, что там положено, а что нет. Вам деньги нужны? Вот дайте мне адрес, я к ней поеду, узнаю, что случилось.

Он поковырялся в сотовом, набрал медсестре, попросил, чтоб та скинула адрес из карточки.

– А сейчас как быть? К нему с утра никто не подходил.

– Что значит никто не подходил?

У меня внутри все похолодело, и сердце сжалось от жалости к малышу.

– Медсестры все заняты… сами понимаете.

Рука сама потянулась к сотовому. Сдавила в пальцах, сомневаясь. Потом все же достала и набрала номер Волина.

– Неужели? Мне не кажется?

– Вам не кажется.

– И чем обязан столь великой чести?

– Я… я знаю, что вы не любите детей, животных и… вообще никого. Но я вас заклинаю, умоляю, прошу – помогите мальчику.

– Которому я УЖЕ перевел пятьсот тысяч?

– Да.

– То есть ты считаешь меня папой Терезой?

– Нет… я считаю вас человеком. Просто помогите по-человечески. Там копейки… на лекарства, на уход. Я очень вас прошу.

– А если я не человек? Ты разве не помнишь кто я? Кажется, ты назвала меня насильником и убийцей? Или что-то изменилось с тех пор?

– Иван… я вас очень прошу, давайте без этих игр в слова. Вы, конечно, умнее, вы меня переговорите. Я сдаюсь. Просто помогите. Вы можете или нет?

Он замолчал. Где-то на фоне играла классическая музыка, кажется, лунная соната, и мои щеки на мгновение вспыхнули.

– Сколько?

Я прикрыла сотовый ладонью.

– Сколько денег надо на уход и лекарства?

Врач назвал сумму, и я озвучила ее Волину.

– Через пять минут поступят на счет клиники. Ты помнишь, что через час должна приехать в офис?

– Помню.

– Вот и отлично. Не опаздывай.

– Иван… Спасибо… тебе.

Но он отключился и, кажется, даже не услышал моих слов.

– Ксения Романовна, записывайте адрес бабушки Алексея.

***

Я забежала к Варе, поцеловала ее пальчики, оставив сумочку на тумбочке, побежала к мальчику, но в дверях столкнулась с той медсестрой… кажется Симонюшиной Ириной. Та, что орала на несчастную пожилую женщину в нашу первую встречу. По телу прокатилась волна неприязни.

Я не поздоровалась, быстро пошла к палате ребенка, открыла дверь. Мальчик уже был в сознании, он лежал, как и Варя, обмотанный трубками, и смотрел в потолок. По его щекам текли слезы. Я увидела, и горло сдавило спазмом. Бросилась к нему, взяла за руку.

– Лешенька, привет. Я – Ксеня. Я бабушку твою знаю. Ты не плачь. Хорошо? Я сегодня узнаю, почему она не пришла, и расскажу тебе. Может, она приболела. Ты не расстраивайся, мой хороший.

Малыш посмотрел мне в глаза огромными карими глазами и кивнул. Я опустила взгляд на его шею, закрытую бинтами, и грудь, перемотанную повязками.

– Боль..но..

Прошептал потрескавшимися губами.

– Сейчас медсестра придет, лекарство даст.

Выскочила в коридор:

– Эй! Мальчику обезболивающее дайте. Эй, вы!

Ирина сидела за столиком и ковырялась в своем телефоне, в наушниках. Я подошла к ней и выдернула их из ушей.

– Вы меня не слышите? Мальчику из восьмой палаты надо дать обезболивающее, он терпит и плачет!

– Не велено. Его лекарства не оплачены!

Взвизгнула та и начала снова надевать наушники.

– Слышишь ты, Симонюша, пошла и быстро обезболила ребенка! Лекарства оплачены!

Я отобрала ее наушники и швырнула на пол.

– Хамка! Ты что себе позволяешь?

– Хамкой позволяю себе быть! Когда передо мной тварь бессердечная!

Подняла наушники, чуть подрагивающими руками. Тварь трусливая.

– Спекулирует она мне тут жалостью. Ноет главврачу! Спит с миллионером и думает, все можно!

Договорить она не успела, я схватила ее за шиворот.

– Да! Мне все можно! Высота полета теперь позволяет! Я сделаю так, что тебя здесь не будет. Миллионера своего попрошу, ясно? Ни в одну больницу не возьмут! Пошла!

Кажется, угроза возымела действие. Она достала какие-то ампулы из шкафчика и пошла к мальчику, а я выдохнула и взяла сотовый. Пришла смска от Но Нейма. Даже выдохнула. Ярость тут же сменилась радостью. Его зеленый кружочек «онлайн» мгновенно поднял настроение.

– Что делаешь?

– В больницу к дочке приехала.

– Все хорошо?

– Нет. У нее обширные ожоги по всему телу. А я ссорюсь здесь с тварями бездушными. Но это, наверное, не впишется в формат нашего виртуального общения, так что давай поговорим позже.

– Почему ты решила, что мне неинтересна твоя реальная жизнь?

– А тебе интересно?

– Мне интересно все, что касается тебя, Рапунцель.

Сердце пропустило несколько ударов, и улыбка невольно появилась на губах. Прикрыла глаза, проводя пальцем по окну.

– Правда?

– Правда. Иначе я не написывал бы тебе каждый день.

– Несколько раз в день.

– Именно.

– Ты не говоришь мне своего имени.

– Называй меня любым, которое тебе нравится.

И я вдруг сама не знаю почему спросила у него… наверное, чувствуя, что можно, что он единственный, кого можно попросить:

– Тот котенок… о котором ты мне рассказывал… ты любил его?

– Зачем мы опять вернулись к этой теме?

– Я…я нашла недавно маленького котенка, ее чуть не задавила машина. Принесла домой… и теперь меня заставляют ее вышвырнуть. А я не смогу. Мне страшно, что ОН убьет ее. Он может.

– Кто он?

Усмехнулась.

– Мое зло… Скажи… я понимаю, что мы так не договаривались и что мы только здесь… Но ты бы мог взять ее ненадолго к себе? Пожалуйста. Я обещаю, что как только выберусь отсюда, я ее заберу.

Не отвечает. Молчит.

– Я бы прислала ее с курьером по любому адресу. Мой водитель отвез бы ее тебе. Мне..мне некуда и некому ее отдать. Она такая крошечная…. такая маленькая и потерянная.

– Совсем, как ты.

Легкая, грустная улыбка.

– Да, как я.

– Я напишу адрес через пару часов. Пусть твой водитель привезет ее ко мне.

– Я передам еду, наполнитель. Все передам.

– Ты думаешь, я нищий?

– Нет, но ты не обязан кормить мою кошку.

– На это время она – моя кошка.

– Точно.

Невольно снова улыбнулась и улыбка тут же пропала – посмотрела на часы.

– Прости, мне пора. Вечером напишу, перед тем, как отправить Котенка.

– Я назову ее Рапунцель.

– На это время она твоя – называй, как хочешь.

Выдохнула и выключила диалог. Пошла в палату за сумочкой. Симонюшина опять сидела за своим столиком с наушниками. Когда проходила мимо нее, смела рукой ее смартфон на пол.

– Стерва.

Донеслось мне вслед. Да, для тебя, гадина, я стерва.

– Ты где?

Смс от Волина. Раздражает и волнует одновременно.

– Выхожу из больницы. Скоро буду.

– Подожди. Иди в туалет.

– Зачем? Мне не надо.

– А мне надо. Иди и сними лифчик и трусики. Хочу, чтоб ты приехала в офис без нижнего белья. Я проверю.

Как всегда, его игры… и в то же время ощутила первый удар пульсации там внизу, как слегка дернулось в ответ на мысли о том, что он захочет со мной сделать у себя в офисе. Зашла в туалет, закрылась в кабинке. Сняла лифчик и трусики, сунула в сумочку.

***

Машина привезла меня к офису, и я поднялась уже по знакомым зеркальным ступенькам. Прошла в просторный кабинет Волина, где за столом сидели какие-то люди. Перед каждым лист бумаги, карандаш, стакан воды. Во главе стола сам Волин. Напоминает главного героя в фильме «Адвокат дьявола». Особенно это ощущение усиливает картина с туманными горами, лесом и сизым небом. На стене экран от проектора, мелькают какие-то цифры. Когда я вошла – все обернулись ко мне.

– Ксения – наш новый дизайнер сайта. Она разработала эксклюзивный дизайн, которого нет ни у одной корпорации. Сейчас она представит нам свой макет. Прошу.

Показал жестом на экран.

– Передай флэшку Глебу – он запустит макет.

Я прошла к столу, за которым сидел парень, он управлял проектором и содержимым, выводимым на экран. Протянула ему флэшку. Когда проходила мимо Волина, вся кровь прилила к щекам, он нагло смотрел на мои ноги и провожал их откровенным похотливым взглядом, а потом поднял взгляд вверх и как всегда чуть прищурился. Взял в руки смартфон. Как я и думала, прислал смску.

– Без трусиков и лифчика?

– Да.

– Умница.

Хотела ответить «пошел к черту», но вместо этого написала:

– Стараюсь, – и улыбнулась ему. В ответ на улыбку его бирюзовые глаза вспыхнули и прожгли меня насквозь.

Макет сайта был сделан в черно-белых тонах. Напоминал ноты и фортепиано. Каждая вкладка открывалась нажатием на одну из клавиш. По выражению лица Волина я видела, что ему нравится макет. Он и мне нравился. Разделы открывались в порядке нот из Лунной сонаты.

– Прекрасный дизайн, – сказал один из мужчин за столом.

– Да, великолепный. Строго, со вкусом.

– Присаживайся, Ксения. Спасибо.

Волин кивнул на стул, стоящий рядом с ним. И я, выдохнув с облегчением, села рядом. Иван на меня не смотрел. На проекторе снова появились цифры.

– Что на этой неделе с рынком, Виктор Андреевич?

– Появились два новых игрока. Потенциально нам неинтересны. Но если копнуть поглубже, через пару недель вполне могут составить конкуренцию компании Серебряного.

В эту секунду я ощутила, как на мое колено легла ладонь Волина. Сжал его, не давая увернуться.

– Главное, чтобы Серебряный соблюдал все пункты нашего договора. Я очень не люблю, когда они не соблюдаются, – толкнул мою ногу, раздвигая их в стороны, – пусть продаст новеньким акции, завлечет, – провел пальцами по внутренней стороне бедра. Выше и выше, щекоча, заставляя внутренне напрячься и огромным усилием воли не свести колени. Стало жарко, несмотря на кондиционер. Накрыл ладонью мою промежность, – подцепит любопытных рыбок на крючок, – раздвинул влажные складки, – подразнит их, – отыскал клитор и обвел его по кругу, заставляя меня впиться взглядом в стакан и ощутить, как стало сухо во рту, а узелок под его лаской запульсировал и затвердел, – мягко, нежно, так, чтоб разомлели, – по моему телу прокатывались волны возбуждения. На протест не было сил, да и не могла я устроить истерику при всех. Попыталась сжать ноги, но Иван выразительно посмотрел мне в глаза и тут же перевел взгляд на одного из своих работников.

– Введем их внутрь, – палец скользнул в мое лоно, глубоко и резко, – пусть ощутят тепло и горячий прием.

Горячо было мне. И я представить не могла, что вся эта грязь обрушится на меня именно здесь, в присутствии стольких людей.

– Чтоб они понимали – назад дороги нет, – выскользнул наружу и размазал влагу по моим нижним губам, снова обводя клитор и поглаживая, ныряя вглубь и опять возвращаясь к ноющему бугорку, – втянуть глубоко настолько, чтобы поглотить любую попытку к отступлению и, – пальцы вдруг резко сильно сжали клитор, и я дернулась, ощутила, как накатывает точка невозврата и тут же свобода. Болезненная от неудовлетворенности, – сорвем их в бездну, – снова сдавил, и меня накрыло. Закусила губу, сдавила край стола пальцами так, что они побелели, содрогаясь и глядя остекленевшим взглядом на экран.

Гладит, продлевая агонию… голоса затихли, меня ведет, я плыву по волнам наслаждения, пытаясь не утонуть, держаться на плаву.

– Ксения Романовна, вам плохо? – спросил мужчина, сидящий напротив.

Я отрицательно покачала головой. Чувствуя, как его пальцы все еще толкаются внутрь меня, и проклиная его за это.

– Ддда… я сейчас. Мне надо выйти.

Вскочила, шатаясь, чувствуя легкое головокружение, уронила сумочку, подняла. Чуть не подвернула ногу, вышла из кабинета, добрела до туалета, закрыла дверь и прижалась к ней спиной. И наконец-то застонала.

Открутила холодную воду, плеснула в лицо, умылась. Низ живота все еще сводит сладостными судорогами и дрожат колени. Зажужжал смартфон. Достала, пытаясь выровнять дыхание.

– Вот адрес, Рапунцель. Через час пусть твой водитель везет.

– Спасибо. Огромное спасибо.

– Черт… не знаю, зачем согласился. Отказать тебе не смог. Как обычно.

– Что?

– Ну. Как и вся эта переписка.

Дверная ручка повернулась, и я тут же сунула сотовый в карман жакета. Волин вошел в туалет, и я тут же попятилась к стене, а он закрыл дверь. Его глаза сверкали то ли возбуждением, то ли злостью.

– Развернись к раковине и наклонись, подними юбку. Коленом упрись в керамику.

– Сюда могут войти.

– Могут. Поворачивайся.

Медленно развернулась, наклонилась. Волин подошел сзади, задрал юбку на бедра, провел ладонью по ягодице.

– Наклонись, – я подалась вперед, – ниже.

Надавил на поясницу, заставляя прогнуться. Провел между ног рукой.

– Ты все еще мокрая, Ксения. Сожми меня сильно, когда я войду в тебя.

И тут же погрузился в меня весь. Глубоко и сильно. Совершенно не больно. Поднялась на руках, глядя на свое отражение.

– Дааа, смотри на себя. Смотри, какая ты, когда я тебя трахаю. – вижу, как его язык лижет мою скулу, шею, и содрогаюсь от ощущения наполненности и… зарождающегося снова возбуждения. – Не насилую, а именно трахаю. Сильно, быстро, дико. И тебе это нравится. Я — нет, а как я тебя… даааа, нравится.

Каждый толчок яростный, глубокий, зарождает внутри от трения и проникновений новый виток безумия, и его хриплый голос, его стоны… мне нравится их слышать позади себя. Как и видеть руки, сжимающие мою грудь и ногу. Он толкается сзади меня, и я вижу наше отражение.

– Ты не представляешь, какое красивое у тебя лицо, когда ты кончаешь. Смотри на себя.

Наращивая темп, двигаясь все быстрее и быстрее, сжимая мои волосы не больно, но ощутимо, так, чтоб я не увернулась и смотрела… смотрела, как искажается гримасой мое лицо, как широко открыт задыхающийся рот, как закатываются пьяные глаза, как дико смотрят его бирюзовые, и пальцы убирают волосы с моего лба, чтоб мне было лучше видно… эти сломанные когда-то пальцы, такие красивые, длинные, музыкальные. Пальцы, которые умеют заставить меня стонать от наслаждения.

– Давай, кончай, Ксения. Сильно. Как ты умеешь. Давай, малышка… ты уже готова.

Готова… едва он сказал, и я замерла, запрокидывая голову, чувствуя, как накрыл мой рот ладонью, замычала и услышала его рык одновременно с тем, как сцепила в первой судороге вагинальные мышцы, сдавила его член, который яростно продолжал вбиваться в меня, продлевая оргазм. Острый, сокрушительный настолько, что я не верю, что способна все это испытывать.

Толкнулся в меня последний раз, отстранился застегивая штаны и продолжая смотреть на мое отражение.

– Приведи себя в порядок и поезжай домой. У меня еще есть дела. Вот это «спасибо» было намного вкуснее, чем то, по телефону.

И подмигнул. Подонок. Все услышал. Заставил расплатиться.

– Я надеюсь, кошку свою ты уже выкинула.

***

Когда приехала домой, бросилась искать Скалу. Уговорила его отвезти Котенка по адресу, который дал мне Но Нейм. Прощаясь, расцеловала мохнатую мордочку и пообещала, что ее никто не обидит. Где-то глубоко внутри екнуло – а вдруг обидит? И тут же пропало. Он этого не сделает. Я была в этом уверена. Не знаю почему…. Как же это странно – испытывать сексуальное удовольствие с подонком, которого ненавижу всем своими существом, и мечтать, думать, скучать по другому мужчине, которого никогда не видела.

Скала увез Рапунцель, а я села за ноутбук. Искать, где в ближайшее время будет проходить благотворительное мероприятие. Нашла не сразу.

Имя учредителя не оглашалось. Так как он собирался сделать огромное пожертвование в фонд и не желал, чтоб об этом узнали раньше времени. Так было написано в статье на сайте. Вечер должен был проходить в закрытом помещении с прямой трансляцией на телеканалы.

И как мне туда попасть? Разве что попросить как всегда помощи у Женьки. У нее везде есть знакомые.

А еще… как мне сбежать из-под контроля Волина? Он же следит за каждым моим шагом. Единственное место, где он не появляется и куда отпускает меня беспрепятственно – это больница. Придется солгать, что мне надо дежурить с Варей.

Я твердо намерена увидеть ее отца и просить его помочь мне… надеясь всей душой, что Но Нейм – это он и есть. И я навсегда избавлюсь от рабства у Волина. Раздеру проклятый договор и швырну ему в лицо.

ГЛАВА 19

Я схватила сотовый и бросилась в ванную, открутила воду на полную мощность, выглядывая в приоткрытую дверь в надежде, что успею позвонить до того, как меня хватятся или начнут искать сотовый. Набрала быстро номер Димы. Ответил сразу.

– Да. Почему так долго? Я же сказал в…

– Димаааа.

– Тань, ты?

– Я. Привет… Дим…

Выглянула в щель, посматривая на дверь.

– Дима… я в беде, слышишь? Дим! Мне помощь твоя нужна.

Где-то вдалеке в трубке послышался детский плач и какой-то щелчок.

– В какой беде? Что такое? Ты разве не на работе?

Звуки все стихли, и голос Димы звучал очень глухо, как будто он прикрывает телефон ладонью.

– Нет… то есть… да. Ты сейчас где? Ты можешь мне помочь?

– Мне сейчас некогда, Тань. Что-то серьезное? Я очень сильно занят. Позвони потом. Или я позвоню. Все. Пока.

И отключился. Вот так просто… бросил трубку. Я набрала еще несколько раз, но он сбрасывал меня, а потом выключил телефон. В отчаянии набрала номер Ани. Она ответила сразу же. Выхватила трубку и заорала.

– Да! Слушаю!

Значит Гошу не вернули…

– Я слушаю. Где мой сын? Вы его уже отпустили, да? Вам привезли деньги?

– Ань… это я.

– Ааа ты, Татка.

Явно с разочарованием.

– Дима поехал на встречу с этими уродами… деньги повез. Твой кредит с отеля и мы продали, что могли. Даже квартиру заложили. Вроде сумма им подошла. Дима поехал… он такой молодец, так помогает нам. Он привезет Гошу, слышишь, Тань? Они его обещали отпустить.

– Аня…, – а потом осеклась. Ей не до меня сейчас и не до моих проблем. Я должна сама думать, что дальше делать и как быть.

– Ой, Тат, кто-то звонит еще. Это Димааааа. Подожди. Подожди, прошу.

Раздалось пиканье. Она переключилась на другую линию. Я смотрела то на дверь, то снова на сотовый. И кажется секундная стрелка тикала у меня в голове, отбивала ритм, звенела.

– Таткаааааа, Дима забрал Гошу, слышишь? Тааат. Они Гошика отдали. Представляешь?! Они деньги получили и оставили его на остановке… отдали нам. Тат… Гошууу вернули. Дима везет его домой. Татааааа. Счастье какое… Гоша живой и едет домой!

Я расплакалась вместе с ней, оседая на пол, сползая по стене вниз, чувствуя предательскую слабость в ногах и дрожь облегчения во всем теле.

– Это, и правда, счастье… такое счастье, Ань.

– Ты когда приедешь? Давай, уезжай с работы своей. Я так хочу тебя видеть. Тат?

– Приеду.

Я отключилась и медленно стерла все номера, положила сотовый Альвареса обратно на стол.

Вечером мне принесли одежду, повесили на спинку стула и удалились. Я смотрела на висящие на стуле тряпки, и внутри все переворачивалось. Как попугайские перья, как мерзкая вторая кожа. Ненавистная до тошноты. Захотелось схватить ножницы и разрезать на куски красивую черную ткань. Вызывающее, открытое, короткое. Не решаясь надеть, я сжимала тонкий люрекс пальцами и как будто потерялась во времени и пространстве.

– Машина ждет внизу. Вы должны одеться и спуститься.

– Я ничего никому не должна.

«Должна. Ты взяла у этой женщины деньги… теперь ты вообще всем должна».

И что? Я обещала ей две встречи. И на этом конец. Две встречи закончились. Я больше не должна продолжать эту проклятую игру. Я устала, я раздавлена и сломлена. Домой хочу… Закрыться где-то и никогда не выходить. Никуда. Сидеть в темноте с полным осознанием, какое же я ничтожество. С омерзением к себе и своему телу. Говорят, насилие – это страшно… Не знаю…. но продать себя это тоже жутко, это такое падение в грязь, с которым трудно смириться.

– Передайте своему хозяину или господину, что я хочу уехать.

– У меня нет с ним связи на данный момент, а вы должны прибыть к нему. Он так пожелал. Переоденьтесь и распустите волосы.

Хорошо. Я поеду и там все ему выскажу сама. Он не может удерживать меня насильно. Тем более мне не нужны его деньги больше. Ни одна копейка не нужна. В зеркало не смотрела. Я не хотела видеть собственное отражение. Там уже не я. Там продажная шлюха, которую трахали, а она стонала и извивалась от удовольствия. Ей швыряли купюры, а она ползала и собирала. Я ее не знаю. И видеть не хочу. Я бы с удовольствием ее убила.

Но платье, которое выбрал Альварес, было все же великолепным. Обшитое тонкими черными блестящими стразами оно походило на змеиную кожу и переливалось при каждом шаге. Туфли на высокой шпильке красиво смотрелись на ноге, затянутой в тонкий чулок. Дорогая, элитная, завернутая в блестящую обертку кукла.

Я спустилась по лестнице вниз и вздрогнула от неожиданности, когда мне на плечи набросили мягкую меховую накидку. По обе стороны от меня охрана. Они же сопровождают меня в машине. Ничего. Это ненадолго. Сегодня он даст уйти. Никуда не денется. Черный лимузин привез меня к круглому зданию, скорее похожему на сверкающий шар. Это какое-то ночное заведение или клуб. Я даже не знаю, что это за место. Никогда не бывала в подобных. Меня провели внутрь, и, когда я оказалась в шикарном помещении, с красными и голубыми неоновыми огнями, живой музыкой и игорными столами, я сразу поняла, куда меня привезли – казино.

Я оглядывалась по сторонам, всматриваясь в лица, в окружающую меня толпу, и у меня возникло ощущение полного сюрреализма, какой-то нереальности происходящего. Как будто моя личность сидит в ином теле… а оно живет своей жизнью. Ко мне подошел официант с подносом и предложил бокал какого-то очень красивого бирюзового напитка. Я взяла. Скорее, на автомате. Пораженная окружающей роскошью, атмосферой денег. Нет, не так. Атмосферой огромных денег и звучащей из колонок музыкой. Саксофон и фортепиано.

Пригубила напиток, и обжигающая жидкость потекла в горло, обожгла вены. Обернулась и увидела ЕГО. За игорным столом. Окруженного женщинами, одетого в шикарную бордовую рубашку, модные черные джинсы с декоративными дырками спереди, с бокалом в руках. Заметил меня, и глаза тут же сверкнули опасным, ядовитым блеском. Он кивнул мне, как собаке, подзывая к себе, но я вызывающе вздернула подбородок и даже не подумала к нему идти. Все. Аренда окончена.

Увидела, как он встал из-за стола, не обращая внимания на виснущих на нем женщин, и направился ко мне. Своей легкой, хищной походкой, покручивая в руках бокал. А я отвернулась и пошла в противоположную сторону. Здесь же должен быть туалет или какие-то подсобные помещения, черный ход. Ни секунды не хочу находиться в этом заведении.

Но едва я успела выйти в темный коридор, как меня схватили за руку чуть выше локтя.

– Куда?

– В туалет, или тоже надо заслужить?

Резко обернулась и встретилась взглядом с черными глазами. Такими глубокими, бархатными вблизи.

– Надо, – одними губами, а палец гладит мое предплечье. – ты…ты такая красивая в этом платье. Я не прогадал ни с размером, ни с фасоном. Тебе идет черное… на твоей белой коже смотрится охрененно.

– Всем своим шлюхам покупаешь шмотки?

Бровь испанца удивленно приподнялась.

– А тебе, правда, интересно?

– Нет, – выдернула руку, – я приехала не затем, чтобы спрашивать у тебя разрешение на что-либо. Я приехала сказать тебе, что я больше не хочу с тобой трахаться. Забери свои сраные деньги и отпусти меня.

По мере того, как я говорила, он хмурился, внимательно всматриваясь в мое лицо.

– Что сделать?

– Отпустить! – повторила я, сжимая сумочку, в которой лежали купюры и, казалось, прожигали дыру в самом дне.

И он вдруг расхохотался. Громко, раскатисто, так, что на его лице отразилось искреннее веселье. А меня от этого хохота начало трясти. Я схватила сумочку, достала сложенные в стопки банкноты и швырнула ему так же в лицо.

– Подавись своими деньгами. Скажи, сколько я еще тебе должна, и дай мне уйти. Ни копейки не хочу от тебя.

Хохот стих внезапно, как и начался. Взгляд почернел, глаза сузились, и он схватил меня за шею, толкнул к стене.

– Ты…ты охренела? Я тебе эти деньги засуну, знаешь куда? Уйдешь, когда я этого захочу. А сейчас я хочу играть, и ты пойдешь играть со мной, – и вдруг его глаза снова заблестели, в них появился какой-то дикий, бешеный блеск, словно у маньяка появилась интересная идея, – а знаешь… я тебя отпущу. Если ты выиграешь? Хочешь испытать судьбу?

Он ненормальный? Он совершенно невменяемый, чокнутый психопат?

– Сделаем ставки. Выиграешь – я отпущу тебя вместе с твоим выигрышем, а проиграешь – останешься рядом, пока мне не надоест.

– Я не собираюсь ни во что играть.

– Ну как хочешь, – пальцы медленно разжались, – тогда я сейчас прикажу своим парням отвезти тебя домой, привязать к кровати голую, и ты будешь стоять там на коленях и ждать, пока я здесь закончу, а потом я приеду и вые*у тебя. – наклонился к моему уху. – У тебя очень узкая, тесная дырочка сзади… я думаю, там я стану первым. Не бойся, я дам тебе сначала кончить и только потом войду туда, – снова отпрянул назад, – или не дам кончать. Я подумаю, что мне больше захочется услышать – крики боли или крики оргазма. Мне по вкусу и то, и другое.

– Ты просто больной ублюдок! – мои щеки стали пунцового цвета, и все тело свело от напряжения.

– Ты не представляешь, насколько ты права. Я конченый, больной ублюдок! Ну что? Поиграем? Я дам тебе шанс уйти.

Ухмыляется своими чувственными губами, и в блеске красноватых лучей прожекторов его ресницы кажутся пушистыми и очень длинными.

– А если я проиграю?

– Проиграешь... останешься рядом со мной. Бесплатно. Пока я захочу. Добровольно.

– Это ведь шутка, да? Ты ведь не можешь держать меня насильно? Я же не вещь какая-нибудь, и мы не в каменном веке.

Он осмотрелся по сторонам, потом наклонился ко мне.

– Могу, детка. Я могу что угодно. Например, устроить так, что уже завтра все будут считать тебя мертвой. Ну так как? Какие ставки сделаешь ты?

– Нет! Я не буду ни во что играть. Ты немедленно отпустишь меня. Я не хочу никаких денег, игр, ничего не хочу.

– А я хочу. Поняла? Я хочу. И пока я хочу – будет, как я сказал. Ты, продажная дырка, что о себе возомнила?

– Я не продажная, ясно? Не продажная! Но тебе этого никогда не понять! Не понять, что у людей могут быть обстоятельства, толкающие их на любые поступки!

– На какие? Сосать за баксы или евро?

– Да. Даже на такие. Но тебе никогда не узнать, что это такое. Ты не знаешь, что значит голодать, что значит нищета!

Но Альварес вдруг силой сдавил мою шею, впечатывая меня в стену.

– Это ты ничего обо мне не знаешь. Просто заткнись и не болтай своим языком. У меня для него есть занятия поинтересней. Не хочешь играть – хер с тобой. У тебя был шанс. Значит, будешь сосать, пока мне надоест, без игры.

Схватил за локоть и потянул за собой, но я уперлась, пытаясь вырваться.

– Я не шлюха! Не шлюха, ясно?!

Резко обернулся ко мне и, заламывая руку за спину, прошипел.

– А кто ты? Что твое фото делало в картотеке самых дорогих элитных бл*дей страны?

– Мне были нужны деньги. Много денег и срочно. Это был единственный способ!

– Какая красивая и в то же время отвратительная ложь. Всем шлюхам нужны деньги.

– А зачем мне лгать? Сопротивляться? Если это моя работа, то какой смысл?

– Вот именно. Зачем? Вчера ты молчала и делала все, что я говорил. А сегодня, что такое? Надоело с одним и тем же?

– Можешь позвонить туда, отправить своих людей, можешь убедиться, что я не такая. Можешь узнать. Я никогда у них не числилась. Это был один раз. Единственный.

– И ты нарвалась именно на меня. Карма, не находишь? Так вот слушай внимательно, девочка. Я не отпущу тебя.

– Почему? Почему, черт возьми?

Мне казалось, еще немного и я сорвусь в истерику.

– Потому что я так хочу. Потому что мне нравится тебя трахать. А теперь пошли играть. Мне надоел этот идиотский разговор ни о чем. Я не такая. Я жду трамвая.

– Послушай, подожди… пожалуйста. Я согласна. Согласна играть с тобой.

Усмехнулся снова этой невыносимой ухмылочкой.

– Давай…, – судорожно сглатывая вязкую слюну, – давай сыграем. Ты ведь предлагал? Или уже передумал?

– Со ставками? – его глаза снова вспыхнули.

– Со ставками.

– Проиграешь – останешься добровольно.

Я кивнула, чувствуя, как бешено колотится сердце. Говорят, новичкам везет. И мне может повезти. Я буду свободна.

– Отлично. Пошли играть.

ГЛАВА 20

Он отправил ее в зал, а сам осмотрелся по сторонам в поисках притаившихся папарацци. Эти суки умели маскироваться под кого угодно и засовывать свои камеры чуть ли не себе в зад или уретру, чтобы снимать даже, как ты мочишься в туалете и какого размера твой член.

Сколько раз Альварес платил этим сукам штрафы – не счесть. Отбирал камеры, ломал их о головы или вместе с челюстью. Но они лезли чуть ли не в постель. Похлеще матрасных клещей. Им интересно все, начиная с того, чем он блевал в туалете, и заканчивая хомяком бабушки его уборщицы.

Его трясло. Все еще трясло с того самого момента, как узнал ее там… в списке гребаных, драных шлюх из агентства, которое поставляло ему интим услуги в любом уголке мира. Он тогда глазам своим не поверил. Увидел это лицо, спрятанное под гримом, прическу, выставленные напоказ изгибы идеального тела и слетел с катушек. Он был способен заплатить любые деньги, чтобы заполучить именно ее. Заполучить и… драть суку за то, что ломалась, играла с ним, корчила из себя недотрогу. Корчила из себя то, что затянуло его в ловушку и плотно задавило там.

А ведь он влюбился. Да. Это именно так называется. Его состояние рядом с ней. Когда сердце трясется в груди, когда потеют ладони и пульсируют все вены, когда член ломит от адского желания вбиться в ее тело, а пальцы сводит от жажды коснуться хотя бы раз ее шикарных, густых волос. Хотел завоевать ее, впервые хотел получить женщину до такой степени, что было плевать на гордость, на время, на занятость. Рядом с ней ощущал себя восторженным подростком, ощущал полноту жизни, ощущал желание дышать. И… он принял ее отказ. Сцепив зубы, стиснув кулаки, принял и готов был отступить. Его ломало, корежило, он сбил себе все пальцы, выбил костяшки, вылакал весь коньяк в баре гостиницы, пропустил тренировки, но отпустил.

И все для того, чтобы увидеть эту суку в элитном списке самых дорогих бл*дей. Значит, можно было… только за деньги, которых Альварес не предлагал. Он ей, мать ее, предлагал цветы, предлагал гребаное чертовое колесо, свое время, которое стоило десять жизней таких пустышек, как она, он предлагал ей и свою душу, а надо было предложить доллары. В этой гребаной жизни все очень просто. Деньги решают все. Проследил взглядом за стройной фигурой, затянутой в платье стоимостью в несколько тысяч зелени, и ощутил, как опять стало тесно в паху, и зарождающаяся эрекция натянула штаны. Когда отымел ее в первый раз, думал вышвырнет и забудет, обычно всегда пропадал интерес после первого раза. Получал их, нажирался их телом и запахом, и вышвыривал, как смятую, использованную туалетную бумагу, в которой оставил свою сперму. Но… в этот раз ничего не надоело. В этот раз он захотел снова, едва кончив. И хотел ее двадцать четыре на семь. Гонсалес провел ее до стола, не смея тронуть, следуя сзади, и проконтролировал, чтобы она села за столик. Смешная дурочка. Думает, что выиграет. Да это его казино. Альварес владеет им вот уже года три. Здесь все принадлежит ему, и крутиться эта рулетка будет так, как ОН скажет, в ту сторону, что он скажет.

Деньги она ему вернет? Ни хера. Никто никому и ничего не станет возвращать. Он заплатит агентству и выкупит эту дрянь бессрочно, пока не насточертеет. Вые**т ее во все дырки. Она будет его столиком, стульчиком и всем, чем только можно. ЕГО. Вот какое слово здесь ключевое.

Неожиданно его обняли сзади чьи-то руки, и Арманд вздрогнул, схватил запястья, ощутив их тонкость и браслет… такой до тошноты знакомый.

– Кара!

– Да, родной. Твоя Кара. Соскучилась до безумия.

Альварес весь напрягся и сдавил челюсти так, что затрещали зубы. Ее только сейчас здесь и не хватало. Кто сказал, куда он поехал? Какая тварь проболталась?

– Арманд… мой. Как же я изголодалась по твоему запаху.

Тыкается ему в лицо, тянет красивые влажные губы. У него тут же сникла эрекция, и по телу прошла дрожь отвращения. Благоверную он имел по праздникам или по очень непраздникам, когда напивался вдрызг и лень было снимать бл*дей, или она сама приползала к нему на коленях и молила ее отодрать. Последний раз до поездки проснулся с ней в одной постели и сам себе не поверил. Потом вспомнил, что она его забрала из какого-то клуба и отвезла домой… а там, кажется, он на нее прилег ненадолго, а потом она работала ртом, пока у него не встал, и он не кончил ей в рот.

– Что ты здесь делаешь?

– Соскучилась. Приехала к тебе. Сил нет так далеко находиться.

С раздражением сбросил ее руки.

– Я говорил тебе, чтоб ты не таскалась за мной? Говорил, что, скорее всего, нас ждет развод в самое ближайшее время?

– Говорил… но я верю, что у меня еще есть шанс. Верю, понимаешь? Я люблю тебя. Безумно люблю. Я готова терпеть что угодно, лишь бы оставаться рядом… где еще ты найдешь такую! Что тебе еще надо, Альварес? Не будет такой, как я, никогда с тобой?

И в этот момент он невольно посмотрел на Татьяну – она взяла бокал шампанского и поискала его глазами. Такая изящная, красивая. Передернуло всего от мысли, что столько рук касались ее. Он бы оторвал каждую…

– Новая игрушка?

От раздражения свело скулы. Посмотрел на свою жену… сдерживаясь, чтобы не вытолкать ее на хрен отсюда. Брови сами сошлись на переносице.

– С каких пор ты интересуешься моими игрушками?

– С тех пор, как ты захотел со мной развестись… это же не из-за нее? Не из-за этой шлюшки?

– А я должен отчитаться перед тобой?

Иногда ему даже было ее жаль. Особенно когда она вот так смотрела на него с этим отчаянием в огромных глазах и скорбной складкой в уголках губ.

– Не должен… Но я люблю тебя, Арманд… сильно люблю. Я на многое готова закрывать глаза.

– А я не готов. Надеюсь, ты помнишь, зачем мы поженились? И чем с самого начала был этот брак?

Он посмотрел снова на Татьяну и напрягся – к столику подошел какой-то мужчина. Светловолосый, хорошо одет. Уселся рядом, что-то спрашивает.

– Но ведь потом многое изменилось?

Повернулся к Каролине и увидел, как в ее глазах блеснули слезы. Когда-то она казалась ему красавицей, а сейчас у него на нее не только не вставал, но и падал в ее присутствии. От этого раболепия, от ползания на коленях и готовности на что угодно. Альварес относился к ней ужасно с самого начала, он имел ее так жестоко, как только мог, он никогда ее не жалел. И ему было откровенно плевать на ее слезы. Податливые, готовые, согласные на все – это скучно и пресно до тошноты. Не соленое и не сладкое. Никакое. Как последний кусок несвежего мяса на тарелке. Вроде и съел бы, но не голоден и не лезет.

И уже около года он постоянно думал о том, что от нее надо избавиться, но то ли лень, то ли сейчас не до адвокатов, а она, вроде как, и не мешает особо.

– Как ты смотришь на нее. На проститутку, на очередную подстилку… чем она лучше меня? Чем? Я готова дать тебе намного больше! Арманд!

Резко схватил Каролину за руку и вывернул ей за спину.

– Исчезни. Просто растворись, и чтоб я тебя не видел. Не следи и не суй свой нос куда не надо. У нас все кончено, и это вопрос времени, когда я освобожусь от тебя окончательно.

Оттолкнул ее от себя и пошел в сторону столика. Если эта стерва не успокоится, он все же вышвырнет ее отсюда, несмотря на то что она все еще носит фамилию Альварес.

– Не освободишься, – зашипела вслед, а он передернул плечами.

Приблизился к столу и заслонил Таню собой от придурка, который так и пытался усесться поближе.

– Заскучала?

– Нет. Мне не скучно. Мне неуютно. Давай сыграем и покончим с этим.

– Ну как же покончим? Если я выиграю, тебе придётся сопровождать меня по таким местам снова и снова.

Она отвернулась, и ее хрупкий профиль с аккуратным, курносым носом выделялся на фоне неоновых бликов. Ощущение, что ее воротит от него, что он ей противен. И от этого ощущения злость не просто закипает, а вспенивается в венах. И это платье, черт бы его побрал. Сам выбирал и сам же дуреет от него. Точнее, от нее в нем. Ничего… сегодня все будет по-другому. Она проиграет и останется рядом добровольно.

– Так какие ставки, детка? Ты не озвучила.

– Ты меня отпускаешь и забываешь о моем существовании. Оставляешь меня в покое.

Сучка! Значит, оставить в покое и забыть о ней? Это то, чего она хочет? Мне любезно принесли коньяк, и я опрокинул бокал залпом, и плевать, что завтра тренировка.

– А мои ставки хочешь выслушать? Если ты проиграешь, Таня, ты останешься рядом со мной столько, сколько я захочу. Ты будешь с упоением сосать мой член и подставлять мне свои маленькие дырочки. Все без исключения. И как только мы закончим игру, я тебя трахну прямо здесь. В этом казино.

– Хорошо.

Не поворачиваясь к нему, опустив веки с длинными ресницами, припорошенными блестками. Конечно, она проиграла. Потому что он уже давно предрешил эту игру, и барабан крутили так, как надо было ему. Ни в одном казино нет стопроцентно честной игры, и если вы верите, что в данных заведениях реально выигрывают крутые бабки, то знайте – это сказки для лохов, которых там разводят на бабло. Когда шарик упал в ячейку, она вся подобралась и побледнела, а ее тонкая шейка задрожала от напряжения. Альвареса повело от нежной ямочки у нее на затылке. Словно он не бокал выпил, а намного больше. И возбуждение накрывало неодолимо, нестерпимо. Так, что член и яйца простреливало болью.

– Здесь есть прекрасные вип комнаты с мягкими кожаными диванами.

– Этого не может быть! – качает головой. – Не может! Почему? За что?

– Просто фортуна повернулась к тебе задницей и моим лицом. Но я не самый плохой вариант, детка. Позвони своему мужу и скажи, что в ближайшие месяцы ты не приедешь домой… И не переживай, я буду тебя содержать так, что ему хватит на пару бутылок водки и безбедное существование. Я потяну ВАС обоих.

Арманд хохотнул ей в лицо, его черные волосы упали на лоб, и чувственные губы изогнула соблазнительная усмешка, но она отшатнулась назад.

– Мой муж… он не продал бы меня. Это вы торгуете людьми.

– Неужели? Разве это мое фото красовалось с припиской «анальный, оральный за отдельную плату»?

Наклонился к ее уху.

– Пошли. Я хочу добровольный секс. Хочу, чтобы ты ублажила меня. Обещаю, что сегодня ты кончишь… я добрый. У меня хорошее настроение.

Как ни странно, но она больше не сопротивлялась. Пошла за ним. Покорно и молча. Но это была та покорность, от которой веет ураганным внутренним сопротивлением. Альварес шел следом, выпуская воздух через трепещущие ноздри и понимая, что его дико возбуждает эта игра. Он на грани злости, ярости и безумного осознания, что снова ощутил себя живым, когда почувствовал ее рядом.

Набросился сзади, разворачивая к себе, сжимая ее скулы, впиваясь в рот, проталкивая в него покалывающий язык. Он как будто впустил под кожу иглу с самым едким и мгновенно дурманящим наркотиком. То ли это долбаный коньяк так подействовал, то ли она наглая, недоступная в этом платье… Недоступная шлюха, которую Арманд купил, и которая пытается не дать ему то, за что он заплатил.

Но на поцелуй ответила, Арманд вогнал язык глубже, бешено вылизывая ее небо, придавливая юркий язычок, сплетаясь с ним, засасывая ее губы. Втолкнул в одну из комнат, прижимая к стене, лихорадочно стаскивая платье вниз на груди, целуя обнажившиеся соски, с рычанием, с хриплыми стонами. Озверевший от похоти. Как будто не брал ее совсем недавно. Содрал трусики и с воем вдолбился одним толчком в самую глубину, припадая к ее губам снова, сжирая с них стон. Дааа, маленькая застонала для него. Несколько толчков и накрывает так, что он понимает – ему этого мало. Протащил по комнате, не нашел, куда опрокинуть, и завалился с ней на пол, распластав на ковре, раздвигая ноги и впиваясь жадным ртом в промежность, в ее набухшие нижние губы, сохранившие запах его члена. Он вылизывал ее так жадно и так оголтело, не давая вырваться, прижимая ее тело к полу, фиксируя ее ноги и отбрасывая руки, которыми она пыталась оттолкнуть его голову, а потом выгнулась и забилась под ним в оргазме, нанизанная на его язык и пальцы.

Мокрая, потная, извивающаяся и кричащая для него, кончающая прямо ему в рот, а он сосет ее дергающийся клитор и ощущает, как самого трясет от желания взорваться. Приподнимается, шатаясь на руках. Он то ли пьян, то ли совершенно с ума сошел от этой лживой продажной сучки. Ему хотелось убить каждого, кто прикасался к ней до него, всех найти, отрубить им яйца и прикопать глубоко под землей. Выколоть глаза каждому, кто видел ее голой.

Снова вонзился в нее, на всю длину и, выстанывая маты по-испански, запрокинул голову, закатывая глаза. Толкнулся еще несколько раз и громко заорал, кончая, выплескиваясь в нее фонтаном, сжимая бедра до синяков. Обессиленный скатился в сторону, глядя в потолок. Потянулся к ней, чтобы привлечь к себе, но девчонка оттолкнула с такой силой, что он упал обратно на ковер. Попытался встать и не смог. Ощущение, что Альварес не просто пьян, а мертвецки пьян, и этого просто не может быть от одного бокала. Смотрит осоловевшим взглядом, как девушка вытирается, как одергивает платье, как быстрыми шагами идет к двери:

– Таня….Таняяяя, вернись!

Обернулась… то ли ему кажется, то ли на ее щеках слезы.

– Таняяя! Стой! Куда ты?

С трудом встал, застегивая ширинку, поплелся к двери, за ней, согнутый, шатающийся, моментами достающий кончиками пальцев до пола. Не дающий себе вырубиться. Он собрался, изо всех сил стараясь не упасть, и все же побежал за ней. Блестящее платье исчезло в лестничном пролете.

Несколько раз упал на лестнице, ушиб руку. Но с упорством шел за ней, глядя в раздваивающиеся образы перед глазами. Выскочил на стоянку. Увидел, как русская села в машину, бросился, чтобы помешать, но упал, покатился по асфальту, счесав скулу. Успел заметить, что в машине с ней тот самый блондин. Они его чем-то опоили… твари. Она…она тварь.

– Сууууукааааа! Я найду! Найду и…и… и убью тебя!

Его швырнуло на асфальт. Глаза закрывались, а сознание двоилось, дергалось, расплывалось. То ли услышал, то ли показалось, но к нему склонилось женское лицо.

– Не найдешь.

ГЛАВА 21

– Куда мы едем?

Водитель не отвечал. Это был тот самый блондин, который подошел ко мне в казино и сказал, что уже через час я смогу быть свободна. Мне нужно всего лишь увести отсюда подальше Альвареса и бежать, как только он отключится… К щекам прилила краска, когда я подумала о том, что было до того, как он отключился. Но больше это не повторится. Никогда. И я сожалею о каждом стоне, который подарила ему.

Я несколько раз обернулась, когда Арманд пытался бежать за машиной и упал на асфальт, не устояв на ногах. Вот и все. Это конец. Тяжело дыша, смотрела на неподвижную мужскую фигуру на асфальте, потом отвернулась и посмотрела в лобовое стекло, переводя дух.

– Вас Дима послал? Да?

Он не ответил еще тогда, но меня почему-то это не насторожило, а должно было. В моей крови кипел адреналин, меня трясло от напряжения. До сих пор не верилось, что все позади, и в то же время было какое-то сожаление, какое-то ощущение, что я в каком-то фильме, и сценарий нарочно изменили, я видела его совсем другим, но что-то пошло не так. В моем сценарии все было красиво, а не грязно и пошло.

– Почему мы выезжаем из города? – спросила у водителя снова. – Вы меня слышите? Я хочу позвонить своему мужу. Он меня заберет с вокзала. Я же вам говорила, чтоб вы отвезли меня на вокзал.

– Нельзя на вокзал.

– Почему?

– Потому что вас будут искать. У меня приказ отвезти вас в другое место на время.

– Какое время?

Он повернулся ко мне и посмотрел, как на идиотку.

– У вас же договор, вы забыли? И по договору – три недели после предполагаемого зачатия вы должны провести на территории заказчицы.

Разве там был такой пункт? Я же читала договор и читала несколько раз. Не помню, чтоб там было написано нечто похожее.

– Нет. В договоре было сказано, что в случае беременности я сообщу ей об этом. Сворачивайте к вокзалу.

Но водитель и не думал никуда сворачивать, он упрямо смотрел в лобовое стекло и игнорировал все, что я ему говорила.

– Вы что – оглохли? Я сказала, везите меня на вокзал или остановите машину, я сама доеду.

У него зазвонил сотовый, и блондин тут же ответил.

– Да, госпожа. Мы едем. Нет, хочет, чтоб я вез ее на вокзал. Да, конечно. Включаю громкую связь.

– Таня! – я услышала Каролину, и внутри стало неприятно, как будто даже звук ее голоса доставлял мне физический дискомфорт. – Виктор – мой человек, и он везет вас в безопасное место… Мой муж… он очень влиятельный и опасный, и он начнет вас искать, понимаете? Домой сейчас возвращаться нельзя… вы ведь осознаете, что все пошло немного не по сценарию. Ни вы, ни я не думали, что все так усложнится.

Да… все пошло не по ее сценарию, потому что оказалось, что я с НИМ знакома, потому что…потому что он мне нравился, и все могло быть по-другому. Потому что судьба – злая сука, которая игралась мной в футбол и забивала голы, не заботясь о том, что я уже вся в синяках и задыхаюсь от боли и безысходности. Самой злой насмешкой было оказаться в постели с тем, о ком мечтала и грезила, и при этом не вызывать в нем ничего кроме похоти и презрения.

– Но… я хочу встретиться с мужем. У меня ничего нет с собой. Даже телефона.

– Там, куда вы едете, все будет. Поверьте, я смогу вас защитить. Я хорошо знаю СВОЕГО мужа. – она зачем-то это подчеркнула так, чтоб я услышала, и в районе сердца кольнуло, как иголкой. – Сейчас он будет рвать и метать. Останетесь в безопасном месте недели две-три, сделаем несколько анализов, и, если ничего не вышло, сразу сможете уйти. И вам спокойно, и мне. Просто позвольте о вас позаботиться.

– Хорошо… да, вы правы. Хорошо.

В ее словах был резон. И голос звучал убедительно, твердо и внушал доверие. Ничего, это не самый худший вариант. Она права. Альварес мог найти меня, и неизвестно кто ещё бы пострадал. А так…так никто не знает, где я, и не сможет меня выдать. Я откинулась обратно на спинку кресла и прикрыла глаза. Надо успокоиться и прийти в себя. Надо начать трезво думать… Ощущения былой защищенности и уверенности в завтрашнем дне у меня уже не было. Но одно я твердо знала – я хочу начать свою жизнь сначала, и в ней не будет Димы. Мы с ним слишком разные, я уже давно не люблю его… иначе ничего бы не испытала по отношению к Арманду. И я теперь вообще сомневалась – любила ли на самом деле Диму, или это было чем-то удобным, правильным – «как у всех». Сейчас трудно ответить самой себе на этот вопрос.

Снова посмотрела на водителя, и появилось какое-то неприятное чувство – он мне не нравился. Доверия не возникло ни к нему, ни к Каролине. Появилось едкое желание избавиться от них от всех. Не хочу никаких анализов, ничего не хочу. Никакой беременности нет. Я слишком долго пила таблетки, и с одного раза никогда не получается. Мой гинеколог мне сразу сказала, что после прекращения приема таблеток придется ждать, пока организм «заведётся». Тем более я сразу шла мыться и сидела на унитазе, чтобы все вытекло. Быть под колпаком у этой женщины, под ее контролем… и понимать, что она ЕГО жена. Она с ним живет, спит, имеет на него все права. А я… всего лишь подстилка. Об которую он вытирал ноги.

– Мне надо в туалет.

Посмотрел на меня через зеркало каким-то жестким взглядом, в котором пряталось раздражение и некая доля презрения. Да и как уважать шлюху, которая только что трахалась с мужем его хозяйки.

– Заедем на заправку.

После выпитого шампанского мочевой пузырь был готов лопнуть. Мы заехали на ближайшую станцию, и я вышла из машины, чтобы зайти в здание маленького супермаркета при заправке. Водитель пошел следом за мной, оглядываясь по сторонам и поправляя черный галстук. Когда подул ветер и пола его пиджака слегка загнулась, я увидела кобуру с пистолетом. Снова стало не по себе. Быстро зашла в туалет и прикрыла дверь.

Спустя несколько минут умылась, вымыла руки. Вышла из туалета и тут же остановилась, услышав голос водителя:

– Заехали на заправку. Да, вроде угомонилась. Почему бы мне не свернуть ей голову, и ты бы наконец-то успокоилась? Другую можно взять. Он сейчас оклемается и искать ее будет. И что? Ты этого наверняка сейчас знать не можешь. Я ее в лесопосадке прикопаю по кускам. Ни одна собака не найдет.

Я отпрянула назад, глядя расширенными глазами перед собой. Это они обо мне говорят?

– Подожди, гляну где она.

Да. Обо мне. Я заскочила обратно в туалет и прикрыла дверь. В нее тут же постучали.

– Все нормально?

– Нет, – издавая звуки, как будто меня рвет, – укачало.

А у самой сердце от ужаса заходится. Только что этот человек обсуждал с Каролиной мою смерть. Предлагал свернуть мне шею. Нужно что-то решать прямо сейчас. Внимание привлекла боковая дверь с метлами и ведрами. Помещение явно сквозное. Я юркнула в подсобку. На крючке висит зеленая роба уборщицы и бейсболка. Не раздумывая, стащила с себя платье, переоделась в робу, спрятала волосы под бейсболку, взяла ведро, швабру и тряпки и вышла с другой стороны. Блондин сторожил меня прямо возле туалета, нервно покусывая губы, он поглядывал на часы… Ему слышно, как течет вода в туалете, и у меня практически нет времени.

– Хватит там сидеть. У нас нет времени. Слышите? Выходите!

Через несколько секунд он уже вывернул дверь и выскочил с другой стороны.

– Ты где лазишь? Надо в туалете пол вытереть, там урод какой-то воду открыл в забитой раковине.

Обернулась и услышала, как ойкнула кассирша.

– Ты кто?

Попятилась назад, споткнулась, уронила ведро со шваброй. Блондин тут же обернулся, заметил меня сразу же наметанным глазом, останавливая свой взгляд на мне.

– Эй! А ну стой!

Я спряталась между стеллажей, отступая к черному ходу. Выскочила на улицу, внимание привлекла машина с открытым багажником и старик, заправляющий «Ниву». Я бросилась туда, запрыгнула в багажник и спряталась за ящиками с рассадой, выглядывая и ища глазами блондина. Он выбежал на улицу с телефоном. Оглядывается по сторонам. Обежал вокруг всю заправку. Потом пошел к машинам, я залегла на дно, и тут старик вернулся, захлопнул дверцу багажника.

Внезапно надо мной раздался странный звук, похожий на чавканье, и я приподняла голову. Глаза с ужасом широко распахнулись. Мое лицо сравнялось с огромной собачьей, овчарочьей мордой. Глаза в глаза. От страха показалось, что я снова хочу в туалет, потому что это чудовище в два счета могло сожрать мою голову, и судя по низкому рокоту, я ему явно не нравлюсь.

– Простите. Вы не видели здесь женщину? Невысокую, в зеленой робе уборщицы. Чаевые ей дать хотел, а она как сквозь землю провалилась.

Вздрогнула от внезапно раздавшегося рядом голоса блондина, не отрывая взгляд от собаки. Сейчас она залает, и меня найдут.

– Нет, молодой человек. Не видел. Да и глаза у меня уже не те, чтоб кого-то рассматривать.

– Женщина, красивая, невысокая, худенькая.

– Я уже давно не смотрю на женщин.

– А в машине у вас что?

– Какая разница? Вы из полиции?

– Ты, дед, не умничай. Покажи, что в багажнике.

– Шел бы ты, сынок, подобру-поздорову.

– Багажник, сказал, покажи! Не то я тебе все твои дряхлые кости пересчитаю!

– Ну как хочешь.

Я, тяжело дыша, смотрела на собаку и тихо прошептала:

– Пожалуйста… хороший песик… молчи.

Прижалась животом к дну, глядя на массивные собачьи лапы.

Багажник едва открыли, и я услышала злобный рык, от которого кровь стынет в жилах. А затем грозный лай. Собака подалась вперед, она рычала и ревела, как самое настоящее чудовище.

– Твою мать, бл*дь! Предупреждать надо!

– Ну… ты хотел посмотреть, вот и посмотрел.

– Убери свою бешеную псину, она сейчас в меня вцепится!

– Не вцепится. Тихо, Гроза, тихо. Он уже уходит. Яйца откусишь ему в другой раз.

– Старый козел.

– Иди-иди, куда шел. И чаевые свои засунь себе в зад. Тише, Грозушка, моя. Тише, девочка. Ну придурок. Сама знаешь, таких сейчас пруд пруди.

Старик сел за руль, а я голову приподняла и на собаку посмотрела. Теперь она стояла надо мной, и едва я хотела пошевелиться, наступила мне на плечо, парализовав и не давая двигаться. Ну вот, блондина не сожрала, теперь сожрет меня.

Машина вырулила с заправки. И какое-то время мы ехали по трассе, на мне так и стояла лапа немецкой овчарки, и я мысленно молилась, чтоб она не перегрызла мне горло. Старик включил радио, открыл окно. Повеяло прохладой и свежестью. Перед носом раскачивалась рассада, и приятно пахло помидорами.

– Ну все, Гроза, можешь отпустить гостью и иди ко мне.

Собака убрала лапу и прыгнула вперед, весело перебежала на переднее сиденье и уселась рядом с хозяином.

– Я так понимаю, чаевые ты не захотела? – светло-серые глаза старика посмотрели на меня через зеркало. – Меня зовут дед Мазай. Куда тебя отвезти, внучка?

– Не знаю, – тихо сказала я, становясь на четвереньки и пытаясь усесться между ящиками. Удалось мне это не сразу.

– Бывает. А если подумать?

– Куда-нибудь, где телефон есть. Я позвоню, и за мной приедут.

– На, с моего сотового позвони.

Протянул мне старый мобильный с большими кнопками.

– Скажи, Горловку проезжаем. Могу на автовокзал отвезти.

Вернула телефон деду Мазаю.

– Набирай еще, после районного центра связи не будет. А на хуторе вообще даже радио плохо ловит.

Я дрожащими пальцами набрала номер Димы, но он мне не ответил. Несколько раз набирала, пока не услышала его голос.

– Да! Кто это?

– Дим… это я, Таня. Ты…ты с машиной? Мне надо, чтоб ты меня забрал с…

– Я занят. У меня переговоры насчет работы. Возьми такси, я оплачу. Все. Давай.

Даже не спросил, с чьего сотового я звоню и где я.

– Это кто такой занятый?

– Муж, – тихо ответила, не зная куда спрятать глаза от стыда.

Старик деликатно промолчал и вдруг прикрикнул.

– Наклонись! Быстро! – я, ничего не спрашивая, наклонилась. – Ох ты ж… а приятель твой с чаевыми носится! Ищет тебя. В машины заглядывает. В Горловку, наверняка, поехал. Высажу тебя на автобусной остановке. Вряд ли он сейчас обратно будет возвращаться.

– Спасибо.

Какое-то время ехали молча, и я не знала, что мне теперь делать и как вернуться домой. Ни денег, ни одежды. Ничего нет. И искать меня будет и этот ублюдок, и Альварес. На глаза слезы навернулись, я их проглотила и посмотрела наверх, чтоб слезы высохли. Старик свернул к обочине, и я поняла, что поездка закончилась. Сейчас он высадит меня и… дальше надо будет ловить попутки. Думать, как добираться до города.

– Спасибо вам большое, вы мне очень помогли.

– Да не за что. Всегда рад. На вот. – сунул мне яблоко в руку. – Грызи.

И пошел, чуть прихрамывая, к машине. Овчарка, высунув язык, наблюдала за мной в окно. Красивая, большая, чепрачного окраса. И глаза умные, карие. Когда-то я мечтала об овчарке. Я помахала ей рукой и села на скамейку. Дед сорвался с места, а я посмотрела в другую сторону и тяжело выдохнула. А ведь блондин и Каролина правы – в городе меня найдет Альварес. И теперь точно не станет со мной церемониться. Разорвет на куски.

– Эй, внучка, – вздрогнула и подняла глаза – дед Мазай вернулся и, опустив стекло, смотрел на меня, улыбаясь. – Мы тут с Грозой посоветовались и решили взять тебя с собой. Поедешь?

Собака склонила голову набок и издала интересный утробный звук, я невольно почувствовала, как приподнялся уголок губ.

– Давай. Запрыгивай обратно. Доля у меня такая – брошенных зайцев спасать. Трясешься вся.

Уселась на переднее сиденье, чувствуя, как першит в горле и ужасно хочется разреветься. Чужой человек протянул руку помощи, а родной муж… заявил, что занят, и отключил сотовый.

– Спасибо… я потом уеду. Я найду, как отблагодарить и…

– Тебя как зовут, внучка?

– Таня.

Старческие глаза вдруг странно блеснули, и улыбка пропала. Он повернулся к собаке.

– Ты слышала? Мне же не показалось?

Собака склонила голову то в одну сторону, то в другую.

– Ну вот… я же говорил тебе, что похожа. А ты не верила. И Танюшка зовут.

ЭПИЛОГ

В себя пришел на диване лицом вниз, и все тело свело от неудобной позы. Голова гудит, трещит, разламывается, и скулы мерзко сводит. Горло пересохло. Доползти б до бутылки с минералкой и прочистить слипшуюся гортань. Вечер закончился, как и предыдущий. Он напился и уснул на диване. К сотовому даже не хотелось тянуться. Там звонки от всех, кого только возможно. Каждая тварь звонила ему и срывала сотовый. Тренер, импресарио, продюсеры, партнеры… А ему хотелось лежать мордой в диван и ничего не делать. Не шевелиться и не думать. Чтоб голову разломило на хрен, и ни одной мысли в ней не осталось.

Три месяца. Проклятые, нескончаемые три месяца. Ищет ее и не находит. Сам себе поверить не может. Перевернул вверх дном все близлежащие города. Ее город. Всех знакомых, сокурсников, одноклассников. Заглянул в каждую дыру.

Как будто и не было никогда. Исчезла. Растворилась в воздухе. Ни живая, ни мертвая.

Он не верил, что это на самом деле возможно, чтоб человек пропал и его нельзя было найти даже за огромные деньги.

Вспомнил ту ночь, когда она уехала с блондином. Но все, как в тумане, даже рожу этого ублюдка не рассмотрел. Только издалека. Его тоже искал. Но камеры зафиксировали только затылок и пару раз профиль. Как будто тот знал, каким образом расположены камеры в казино, и не засветился.

Тогда Арманд пришел в себя, лежа навзничь на постели, первая мысль была… как и всегда теперь О НЕЙ. Об этой маленькой русской сучке с красивыми глазами, похожими на топазы или рваные куски неба. Ничего, она еще пожалеет, что сбежала. Сучка такая. Найдет ее и…и накажет. Сам не знает, как, но обязательно накажет.

И не нашел. Первым же делом позвонил в агентство.

– Мне нужна та девка, которая обслуживала меня последний раз.

– Какая девка? Вы помните имя?

– А у них есть имена? Не знаю. У вас там должно быть записано, – а сам чувствует, как ломит все тело и виски. Как будто не напился, а нанюхался какой-то дряни. – Такая… с длинными темными волосами и глаза… у нее яркие голубые глаза. На… кристаллы похожи и губы.

Ее лицо перед глазами, и хочется протянуть руку, сцапать, притянуть к себе.

– Да, у нас всегда все записано, господин Альварес, но в последнее время мы не отправляли к вам девушек с нашего агентства.

– Как это не отправляли? Я же… я же заходил на сайт и выбирал сам.

– Когда?

– Да… вот несколько дней назад.

– У нас были сбои в программе. Может быть, что-то не сохранилось.

– Найдите мне эту девку! Немедленно!

– Я… я просто не знаю, кого искать. Если бы вы…

– Бл*дь! – а самого тошнит, и горло дерет от сушняка, наклонился над краном, выпил воды оттуда. – Мне нужна эта дрянь!

– Она что-то натворила? Может, мы возместим? Вы только скажите… вы для нас – важный клиент. Мы готовы на любые уступки.

– Ты меня не слышишь? Найди мне эту суку! Ясно?! Или я твой бордель закрою на х*й!

Потом он немного успокоился. Ему прислали всю картотеку, и, сдавливая пальцами чашку с кофе, он смотрел на эти бл*дские лица в надежде ее найти… но, Татьяны среди них не оказалось.

Лично встретился с самым главным, гребаным сутенёром с лысиной и глазами навыкате. Тряс его, как мог, но тот крутил головой и божился, что показал всех девочек, и новеньких за последнее время не было. Альваресу казалось, что он сходит с ума. Он точно помнил, как увидел ее среди фотографий. Кудри волнами падают на плечи, лицо кукольное, глаза – озера горные, чистые. Ресницы длинные.

– Мальвина. Ее звали Мальвина.

– Да? О, у нас есть такая!

Лысый тряс головой, судорожно улыбался и сам листал толстыми пальцами страницы сайта. Потом ткнул в экран.

– Вот она. Мальвинка наша.

От ярости Альварес свернул со стола компьютер.

– Это не она! Не она, бл*дь!

– Другой нет…, – быстро моргая, шепчет лысый и пятится назад.

– Твою ж мать!

И он начал искать. Первым делом отправился к мужу ее недоноску. Нашел его фирму, которой на самом деле не существовало. Маленький офис, захламлённый мусором. У Альвареса в голове не укладывалось, что она делает рядом с этим ничтожеством, как может любить этого неудачника и торговать собой… ради него.

Дмитрий был полным банкротом, злостным должником, прятавшимся от коллекторов. Все деньги он просаживал в казино. И ради этого дерьма она…она отказала Арманду?

Альварес выследил недоноска прямо возле очередного подпольного игорного дома. Тот выиграл какие-то копейки и вывалился из заведения с какой-то блондинкой в мини юбке и сапогах ботфортах. Такие пачками крутятся возле казино или ошиваются внутри, ожидая очередного идиота-неудачника с маломальским выигрышем, и высасывают все деньги в прямом смысле этого слова. Альварес навис над муженьком скалой, сгреб за шиворот.

– Что? Кто? – испуганно захлопал глазами смазливый светловолосый ублюдок. – У меня ничего нет. Денег нет!

Девки сразу и след простыл.

– Где она?

– Кто?

– Таня! Где она?

– А… моя жена? – быстро моргая переспросило ничтожество. – Не знаю. Я ее не видел больше недели. Она по работе куда-то поехала. Ааа вы кто?

– Врешь, мразь! Она должна была домой вернуться!

– Нет ее! Не вернулась! Что она натворила?

Альварес смотрел на оплывшее лицо Димы, на полные щеки, покрытые щетиной, осоловевшие глаза и влажную, прилипшую ко лбу челку.

– Когда ты говорил с ней последний раз?

– Не помню. Кажется, день назад. Она звонила, говорила – ее забрать надо. У меня машины не было.

Значит, нашла откуда набрать своего козла.

– Послушайте, чтоб там Татка не натворила, я не при делах, и денег у меня нет. Мы это… мы с ней вообще разводиться думаем.

Какой же он жалкий, и хочется его мордой об асфальт приложить, Альварес не удержался и пятерней рожу муженька прихватил.

– Ты, мразь, если врешь, я найду тебя снова и яйца оторву, а потом засуну их в твою трусливую жирную задницу. Понял?

Тот быстро закивал, а Арманд толкнул его за лицо, и подонок отлетел к бордюру, проехался мордой и заскулил.

– Ты меня ударил! Все это видели? Он меня ударил!

Альварес выругался по-испански и сплюнул.

– Ты тот испанишка, да? Она о тебе рассказывала. Запал на Таньку? А ты ей не нужен! Она у меня правильная! Ей только я нужен. Она меня любит.

Альварес пошел на сучоныша в диком желании разодрать на куски, свернуть до хруста голову и отпинать жирное брюхо, но Гонсалес схватил Арманда сзади и удержал.

– Не ввязывайся. – сказал по-испански. – Папарацци раздуют с этого такое – не отмоешься. После проигранного матча тебе это не к чему! Ни одного скандала, помнишь? Не то контракт разорвут с тобой! Успокойся! Поехали отсюда!

Дима сидел на земле и плевался кровью. А Альваресу вспоминались ее слова о том, что она мужа любит, и в груди все ныло, саднило, так будто ребра поджаривались на огне.

Набрал в легкие побольше воздуха, сжимая кулаки, а Гонсалес сам подошел к ублюдку, наклонился над ним и что-то тихо сказал по-английски. Потом достал бумажник и отлистал несколько сотен долларов, протянул козлу. Тот залез в сотовый и начал что-то диктовать, а Гонсалес записывать. Потом вернулся к Арманду.

– Дал телефон невестки. Говорит, жена с ней дружит, и та может знать то, чего не знает этот…

Гонсалес брезгливо поморщился.

***

С Анной он созвонился на следующий день утром. Они договорились встретиться утром, когда она будет гулять с сыном в парке. Испугалась. Не захотела встречаться наедине. Только при других мамочках с детьми. Альваресу было все равно. Он согласился, и хоть его импресарио сорвал голос, когда орал ему, что так нельзя, что он не может разгуливать по городу и встречаться с кем вздумается. Каждый день о нем фонтанируют новости в интернете. То он бьет мужика возле казино, то пьяный запускает бутылку в голову официанта.

Анна оказалась миниатюрной брюнеткой с большими карими глазами и миловидной улыбкой. Когда увидела его в сопровождении Гонсалеса, ее глаза округлились, и рот приоткрылся в удивлении. Узнала.

– Здравствуйте, Анна. Мне сказали, что вы можете знать, где находится Татьяна.

– Тата? – глаза округлились еще больше.

– Да, Тата.

– Я… знаю, что она уехала по работе в другой город. Она мне с тех пор не звонила. Ни разу. А…нет. Вру. Звонила. Один раз. Как раз мне Гошеньку моего вернули… – она посмотрела на спящего малыша с такой болью. – Я этот день никогда не забуду. Мой малыш вернулся ко мне…

– Вернулся? – переспросил Альварес. Куда мог уйти такой маленький ребёнок? Он же еще не ходит, ему на вид месяцев семь.

– Да, вернулся. Его похитили. Требовали выкуп. И… у нас не было таких денег. Таня… она куда-то устроилась и получила аванс, взяла кредит на работе, чтобы помочь, чтобы заплатить за Гошу. Таткааа… она такой золотой человек. Если она вам что-то должна, вы скажите, я найду деньги и верну за нее. Вы из-за кошелька, да? Она что-то рассказывала про кошелек.

Альварес окаменел. Ему показалось, что его ударили в солнечное сплетение, и он согнут пополам, а разогнуться не может.

«– Это ведь шутка, да? Ты ведь не можешь держать меня насильно? Я же не вещь какая-нибудь, и мы не в каменном веке.

Он осмотрелся по сторонам, потом наклонился к ней.

– Могу, детка. Я могу что угодно. Например, устроить так, что уже завтра все будут считать тебя мертвой. Ну так как? Какие ставки сделаешь ты?

– Нет! Я не буду ни во что играть. Ты немедленно отпустишь меня. Я не хочу никаких денег, игр, ничего не хочу.

– А я хочу. Поняла? Я хочу. И пока я хочу – будет, как я сказал. Ты, продажная дырка, что о себе возомнила?

– Я не продажная, ясно? Не продажная! Но тебе этого никогда не понять! Не понять, что у людей могут быть обстоятельства, толкающие их на любые поступки!

– На какие? Сосать за баксы или евро?

– Да. Даже на такие. Но тебе никогда не узнать, что это такое. Ты не знаешь, что значит голодать, что значит нищета!

Но Альварес вдруг силой сдавил ее шею, впечатывая девушку в стену.

– Это ты ничего обо мне не знаешь. Просто заткнись и не болтай своим языком. У меня для него есть занятия поинтересней. Не хочешь играть – хер с тобой. У тебя был шанс. Значит, будешь сосать, пока мне надоест, без игры.

Схватил за локоть и потянул за собой, но она уперлась, пытаясь вырваться.

– Я не шлюха! Не шлюха, ясно?!

Резко обернулся к ней и, заламывая руку за спину, прошипел.

– А кто ты? Что твое фото делало в картотеке самых дорогих элитных бл*дей страны?

– Мне были нужны деньги. Много денег и срочно. Это был единственный способ!

– Какая красивая и в то же время отвратительная ложь. Всем шлюхам нужны деньги».

И ее глаза. Они издалека приближаются, все ближе и ближе, пока он не начинает в них тонуть и захлёбываться от собственного бессилия и понимания, которое тисками сдавило грудь, зажало сердце и не дает ему пульсировать.

– Что…что она сказала, когда звонила?

– Сказала… вы знаете, я не помню, я ждала звонок насчет Гоши. – Анна вдруг замерла. – А вдруг что-то случилось, у нее был взволнованный голос. Мне даже показалось, что она плакала.

Да, плакала. Потому что он, идиот конченый, унизил ее, растоптал, уничтожал и словесно, и физически.

– Я оставлю вам свой номер. Если она позвонит – сообщите мне.

Анна с недоверием на него посмотрела.

– Она ничего мне не должна. Я… я просто прошу вас сообщить мне, что она вернулась. Я… заплачу.

– Что?

– Я дам вам денег, если вы мне сообщите. Могу прямо сейчас заплатить аванс.

Лицо брюнетки исказилось в гневе.

– Заплатить? Засуньте эти деньги себе в свою испанскую задницу! Ясно! Урод! Заплатит он! Думаешь, знаменитый – все можно! Вали в свою Испанию!

Развернулась с коляской и быстро пошла прочь… А Альварес вдруг испытал странное ощущение, как будто внутреннюю радость. Хоть кто-то оказался не фальшивым из окружения Тани.

И он перестал спать. Совсем. Ему нужна была она. Немедленно и рядом. Как все эти дни. Словно у него вдруг отняли нечто жизненно необходимое, и он впадал во внутреннюю истерику. Не мог держать себя в руках. Похерил тренировки. Сослался на боль в колене.

Он хотел найти эту женщину и заставить остаться рядом. И первые дни ему казалось, что это легко. Он в два счета отыщет беглянку. И не тут-то было. Все нитки обрывались, никто не видел и не слышал, не встречал. Альварес узнал о ней все. Когда родилась, где, с кем дружила, кого ненавидела… когда с мужем своим, ублюдком, познакомилась. И когда с ним девственности лишилась… все знал, даже то, от чего руки в кулаки сжимались и выть хотелось. Он ведь ее даже к прошлому ревновал. Да, узнал... и нашел всю информацию. До того момента, как села в машину блондина.

Как потом оказалось, то был парик. А номера джипа заляпаны грязью. И искать его как иголку в стоге сена. После месяца поисков он словно начал сходить с ума. Это было все, о чем он мог думать. О ней. Начал выпивать по вечерам и смотреть осоловевшим взглядом в потолок.

Из дерьма его потянула Каролина. Нашла его в одном из гадюшников. Пьяного, полумертвого с какой-то худой брюнеткой. Он пытался ее трахнуть, одел в тряпки горничной и тыкал вялым членом в рот. Потом разнес к черту весь стриптиз-клуб, сломал челюсть охраннику. Забрала его оттуда Каролина. Увезла к себе…

– Чего приехала? Я же говорил, чтоб не лезла!

– Говорил. Но если я не буду лезть, твоя карьера будет окончена.

– Плевать.

– А чего ты хочешь? Найти свою… ту… шлюшку?

Пьяно качнулся.

– Это ты – шлюха, а она…она Таня. Моя Танечка. Найди мне ее, а… найди. Я тебя за это трахну, я тебя за это даже буду долго трахать… только ее найди. – и расхохотался, ощущая себя ничтожеством.

Жена упала перед ним на колени, обхватила его лицо ладонями.

– Я не могу ее найти… но могу быть для тебя кем угодно. Я спасу тебя, Арманд. Вытащу из ямы… Забудь о ней. Зачем она тебе? Никто. Какая-то деревенщина. Она не любит тебя. Ты ей не нужен.

– Отвали… спасет она. От себя спаси. Я развестись хочу. И Таню найти… найду и женюсь на ней. Я ее люблю, поняла? – и язык заплетается, слова сами лезут из глотки, обожжённой алкоголем.

Оттолкнул Каролину и запрокинул голову, распластавшись на ковре.

– Зачем разводиться? Чем я тебе мешаю? Твоя карьера висит на волоске, понимаешь? Два месяца ты не играешь! Два месяца! Как восстанавливаться будешь? Удрала от тебя твоя.. эта… удрала, на хер ты ей не нужен. А ты карьеру ломаешь. Ради чего?

– Уйди… мне тошно от тебя. Голос твой до блевотины.

Она ушла, а потом вернулась в темно-каштановом парике и одежде горничной, подползла к нему на четвереньках… долго и умело поднимала его обмякший член, вылизывала яйца, сосала всю мошонку, пока у него не встал, и он не трахнул ее, перевернув на живот, впиваясь в искусственные волосы и представляя матовое тело Тани, ее тонкую спину и ямочки чуть ниже поясницы. Он выстанывал ее имя, когда вонзался в чужое тело, и кончая представлял себе топазовые глаза. Найдет… и никуда не отпустит. Никогда.

Но он так и не нашел ее.

Три месяца прошло… три долбаных месяца. Нет, он уже не пил каждый вечер и вернулся к тренировкам, приводил себя в форму постепенно. Окончательно решил развестись с Каролиной и вернуться в Испанию. Все бесполезно… девчонка исчезла. Здесь его люди продолжат рыть во всех направлениях, а он обязан вернуться в спорт.

Перед отъездом не выдержал, снова искал ее, катался по улицам. Не нашел, вернулся, напился и теперь еле содрал себя с дивана, приподнял голову, глядя на жену, которая появилась с подносом в дверях, одетая в шелковый халат.

– Доброе утро, любимый.

Бл***дь! Он что – приехал к ней? Да…приехал. Опять драл ее в парике. Затошнило и захотелось выблевать собственную память.

– Послушай… я тут подумал и решил, что хватит. Ты хорошая… ты не виновата. Прости…

– Конечно, хватит, – она улыбнулась так загадочно, так странно, – надо начинать взрослую жизнь, ведь мы скоро станем родителями.

– Что? – поморщился, сел, обхватывая пальцами виски.

– Я беременна. Уже три месяца. У нас скоро будет малыш.

– Какой малыш?

– Врач считает, что сын… я сделала генетический тест. Там как раз указано твое отцовство и пол малыша.

Протянула ему лист бумаги, радушно улыбаясь.

– Я жду маленького Альвареса… и я так счастлива. Сам Бог благословил наш брак, Арманд. Он видел, как сильно я люблю тебя, и вознаградил меня.

«Я никогда не брошу женщину, которая родит мне ребенка. Такие мужчины слабаки и моральные уроды. Мой ребёнок – это я сам!»

Собственное лицо в кадре интервью… и глухо бьющееся сердце, а в руке подрагивает бумага с анализами. Каролина улыбается, а ему кажется, что он летит в пропасть на огромной скорости.

КОНЕЦ 1 КНИГИ

24 декабря 2019

Харьков

Продолжении в книге Проданное счастье

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg