«Эхо Погибших Империй»

Эхо Погибших Империй (fb2) - Эхо Погибших Империй (Аклонтиада - 1) 1053K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Илья Колупалин

Эхо Погибших Империй

ПРОЛОГ

Равнина Крофамгир. Середина весны 599 года после падения Эйраконтиса [1]

Амгори не мог даже предположить, что их ждет.

Девять дней назад они высадились здесь, на северном берегу материка Таамун и теперь продвигались вглубь, все южнее и южнее. Огромное, могучее воинство – мир еще никогда не видел такой мощи, сосредоточенной в одном месте. Такова была славная армия Великого Архипелага, Карагала.

Мир содрогнулся от их поступи. Люди трепетали от ужаса, когда видели паруса их горделивых, изящных кораблей. Державы Роа признали господство карагальцев, ведь никто не мог бороться с Ментальными Воителями – карагальскими псиониками – которые одной лишь силой мысли взрывали землю, создавали на воде штормы, метали гигантские каменные глыбы и разбрасывали в стороны целые армии. Никто не смог противостоять мощи Великого Архипелага: флоты Эйраконтиса и Духарга были потоплены, Сиппур, Корхея как и большая часть государств Роа признали императора Карагала своим владыкой и обязались платить крупную дань.

Теперь лишь одна большая держава в известном мире оставалась непокоренной грозными островитянами – далекий Синкай в глубине материка Таамун. Но синкайцы не строили судов и не имели городов у моря, поэтому против них пришлось организовать сухопутный поход. Его возглавлял принц Кламильфонт, прозванный Блистательным, повелитель Амгори, и самый родной для него человек, которого он воспитывал с малых лет и наблюдал за каждым шагом, который тот делал в своей жизни.

И этот поход не нравился Амгори. Не только потому, что приходилось передвигаться исключительно по суше, а потому что само решение отправить армию в этот далекий, неизведанный край явилось неприятным результатом затяжной ссоры между принцем и его отцом, Лакхазеро ди Вайо, императором и всевладыкой Карагала.

Амгори видел, как появился на свет Кламильфонт, как он рос и набирался знаний. Амгори назначили его наставником, и молодой придворный отдавал всю душу и все свои силы ради того, чтобы юный принц получил как можно больше полезных умений и знаний, которые помогли бы ему стать в будущем достойным правителем величайшей в мире империи.

И труды усердного Амгори не прошли напрасно: Кламильфонт рос очень живым и любознательным мальчиком, он преуспевал буквально во всем, чему его учили, будь то древняя литература, пение, езда верхом или метание копья. Учитель не мог нарадоваться успехам этого вечно улыбающегося, неугомонного белокурого юноши, и очень скоро понял, что любит его всем сердцем, как родного сына.

Кламильфонт же продолжал делать успехи: в четырнадцать лет он знал наизусть все самые известные мифы и легенды Карагала, а в девятнадцать лет его не мог превзойти в искусстве фехтования ни один мастер из императорского замка Карамайнис. Наследник карагальского трона плавал во много раз быстрее, чем все его сверстники, намного дальше, чем они, метал копье, и при этом всегда находил время для чтения фолиантов по самым различным наукам, а также написанию собственных заметок и эссе.

В какой-то момент всем стало ясно, что сын императора - личность совершенно уникальная, представляющая собой особое историческое явление. Наиболее прозорливые заявляли, что столь одаренный наследник, взойдя на трон, изменит империю о неузнаваемости.

Отец Кламильфонта, Лакхазеро, всегда восхищался успехами сына, но однажды он вызвал Амгори на личный разговор и заявил ему следующее: «Если однажды я узнаю, что мой сын связался с псиониками, или что он под каким бы то ни было предлогом употребил кволидий – то, даю свое монаршее слово, тебе несдобровать».

Императора можно было понять, ведь встать на путь Ментального Воителя означало сделаться духовным затворником, полностью отрезав себя от светской и государственной жизни. Более того, это могло помутить рассудок и изменить личность до неузнаваемости. Уже несколько веков ни один из императоров Карагала не выбирал для себя подобной судьбы.

Но Кламильфонт, к тому времени уже прозванный придворными за свой необычайный ум и атлетизм Блистательным, был полностью поглощен изучением светских наук и прочим самосовершенствованием. Когда ему было двадцать три, он заявил, что намерен открыть в Карамайнисе собственный университет. Но этим планам не суждено было сбыться.

Однажды принц, любивший совершать смелые и удивительные поступки, заявил, что отправляется с дружественным визитом в Сиппур, чего не делал до него ни один представитель карагальской императорской семьи.

Деспотичный Лакхазеро сделал все, чтобы этот визит не состоялся, однако неугомонный Кламильфонт все же совершил задуманное. Он видел себя в будущем просвещенным, благодетельным монархом, поэтому желал, чтобы жители материка смотрели на него не как на поработителя, а как на друга и покровителя. Амгори сопровождал его в той роковой поездке и всякий раз, вспоминая о ней, сокрушался, что не смог уберечь своего воспитанника.

Все началось благоприятно: в Акфотте их приняли с почестями, сиппурийский король принял от Кламильфонта щедрые дары, после чего принц имел множество частных бесед с важными персонами королевского двора. И был среди сиппурийских придворных один философ и оратор по имени Сальпего, который особенно славился своим острыми умом и порою дерзкими речами. Некоторые подозревали его в колдовстве. Амгори впоследствии тысячекратно клял себя за то, что оставил своего мальчика в тот злополучный вечер наедине с ненавистным краснобаем. Вернувшись в выделенные ему покои, Кламильфонт заперся и не разговаривал ни с кем до самой их посадки на корабли обратно до Карагала.

«Я жил во лжи... — наконец, проронил принц, когда они сидели в корабельной каюте. — Мы ничем не правим... это все лишь обман, мираж. Они насмехаются над нами: пьют, пользуются женщинами, хохочут над похабными представлениями, а мы, напыщенные гордецы, сидим на своих скалах посреди моря и мним себя мировыми владыками! Ох, как же ошиблись наши доблестные предки...»

Когда же Амгори поинтересовался, в чем же именно была ошибка, Кламильфонт скорчил невыразимо злобную гримасу и прорычал: «Все их королевства следовало уничтожить!» И более не проронил ни слова до прибытия домой.

Посещение Сиппура навсегда изменило Кламильфонта: он сделался замкнут, раздражителен, молчалив. В нем угасла былая жажда знаний. Амгори так и не смог толком выведать у принца, что наговорил ему коварный Сальпего, и какими ядовитыми речами удалось помутить разум достойнейшего карагальского мужа.

Спустя какое-то время Кламильфонт удалился на остров Кабехтойси, где жил уединенно и никого не принимал. Время шло, и сердце бедного Амгори истосковалось по милому принцу, и он решил, рискуя впасть в немилость, во что бы то ни стало навестить его.

Прибыв на Кабехтойси, Амгори нашел убежище принца, в которое он смог проникнуть, прибегнув к угрозам и обману. И сердце преданного наставника заныло от негодования, когда он встретился в дверях с Зрахосом со Свотом – одним из членов Ордена Ментальных Воителей, от пагубного влияния которых Амгори должен был уберечь своего воспитанника.

Он застал Кламильфонта склонившимся над огромной чашей, читающего вполголоса какие-то невнятные напевы. Тот был явно не рад видеть бывшего наставника и после долгих увещеваний ответил ему раздраженно: «Теперь я познал, в чем есть истиная власть! Она не в копьях, не в могучих кораблях, не в сожженных дотла городах, не в изрубленных телах.... О нет!»

«А в чем же она?» — спросил готовый разрыдаться Амгори.

«Она вот здесь, она в головах», — ответил Кламильфонт, после чего расхохотался как безумец, и Амгори с отчаянной грустью понял, что продолжение разговора не имеет смысла.

Амгори разрывался между желанием рассказать императору про общение Кламильфонта с Зрахосом со Свотом и хрупкой надеждой отвратить одаренного принца от мрачного пути псионика, еще раз попытавшись самому поговорить с ним.

Но Амгори не успел ничего предпринять. По прибытии в Карамайнис его схватили слуги императора и бросили в темницу. Тяжко, уныло тянулись его дни в неволе. Амгори вскоре смирился с тем, что он проведет здесь остаток своей жизни, так как счел, что это и есть справедливое наказание за то, что он не уберег наследника престола от кволидиевой заразы.

Однако он не умер там. Кламильфонт все же вспомнил о друге и вызволил из заточения, однако сделано это было вопреки воле отца. Поэтому Амгори был отправлен за пределы Карагала, в город Баррот в Таамуне, где ему было выделено жилище, слуги и денежное довольствие. Сам же Кламильфонт оставил его, сказав на прощание:

«Здесь ты не будешь ни в чем нуждаться. Надеюсь, ты начнешь теперь новую жизнь. А меня ждут новые свершения. Я докажу отцу, что способен на большее, чем кто-либо может себе представить. Зрахос открыл мне истину, и теперь я узрел суть вещей как никто иной. Я благодарен тебе за все, наставник, и никогда не забуду твоей доброты, но теперь мне нужно двигаться дальше. Я становлюсь чем-то большим, чем прежде».

Тогда на глазах Амгори были слезы, ведь он считал, что они видятся в последний раз, и теперь ему суждено умереть в изгнании. Но через три года люди Кламильфонта забрали его из Баррота, потому что принц хотел видеть своего учителя рядом с собой во время своего синкайского похода.

Оказалось, что принц решил снарядить армию для нападения на Синкай, чтобы доказать отцу-императору, что он является его достойным наследником и способен совершить нечто, что покроет славой весь род ди Вайо. Лакхазеро, после многочисленных споров, все же одобрил этот поход, хотя его отношения с сыном после этого еще больше ухудшились.

«Он надеется, что я сгину здесь», — с бесноватой улыбкой заявил Кламильфонт Амгори, когда они высадились на берегу Таамуна.

Позже Амгори понял, что принц стал язвителен и груб, более того, его речь порой становилась попросту бессвязной. Он взял с собой огромную чашу, судя по всему ту самую, за которой Амгори застал его на острове Кабехтойси и много времени проводил возле нее, просто молча склонившись или что-то тихо бормоча. А еще ему компанию часто составлял Ментальный Лидер Зрахос со Свот, косматый сгорбленный человечек с бледным лицом и трясущимися руками, который стал теперь для Кламильфонта подобием духовного наставника.

Стоял жаркий вечер. Влажные леса, через которые их воинство пробиралось уже в течение нескольких суток, наконец-то начали редеть, и теперь они выходили на обширную равнину Крофамгир. Пройдя мимо тихо переговаривавшихся у костра пехотинцев в тяжелых блестящих латах, Амгори повернул направо и через несколько шагов оказался возле пышного шатра, который занимал Кламильфонт ди Вайо. Когда он вошел, принц по обыкновению сидел с полузакрытыми глазами напротив своей чаши и не двигался. Светлые длинные волосы Кламильфонта спадали ему на грудь, тонкие, почти женственные черты лица были прекрасны как и раньше, только теперь выражение какой-то вечной хмурости стало его постоянным спутником. Фигура, некогда статная и грациозная, теперь чуть ссутулилась, и принц с годами несколько раздался в боках.

— Не спите? — непринужденно начал разговор Амгори. — Что-нибудь слышно от разведчиков?

— Никаких следов синкайцев на многие мили вперед, — едва заметно покачал головой Кламильфонт, даже не открывая глаз. Голос его звучал устало и приглушенно.

— Они могут попытаться устроить нам ловушку, — сказал Амгори.

— Не думаю, что мы встретимся с их отрядами в ближайшее время, — отозвался принц, начиная медленно вращать головой, словно разминая шею. — Путь еще долгий.

— Я тут подумал... — замялся Амгори. — Нам было бы неплохо поговорить... до того, как все начнется.

— О чем?

— О том... что произошло с вами. Я понимаю, что вы изменили свое отношение ко мне, и, пожалуй, готов согласиться с тем, что заслужил это. Но... несмотря ни на что, я все-таки считаю, что у меня есть право знать...

— Все, что тебе нужно знать, Амгори – это то, что я стал сильнее, — ответил Кламильфонт тем же вялым тоном. — Большего бремени я не могу на тебя возложить. Ты и так догадываешься... с какими силами я связал себя.

— Кволидий? — произнес Амгори уже более взволнованно. — Вы пили его? И что этот Зрахос нашептывает вам?

— Не испытывай меня! — гневно сверкнул глазами карагальский принц, отставляя в сторону чашу. — Зрахос помогает мне... Он открыл мне такое, такое...

И тут судорога прошла по всему телу Кламильфонта, он закрыл лицо руками и начал мелко трястись, бормоча что-то неразборчивое – такие припадки теперь случались с ним время от времени.

— Ты не должен говорить ему! — вдруг расслышал Амгори среди бессвязного потока. — Помоги нам! Ты должен это сделать... может быть слишком поздно...

Вновь раздосадованный, Амгори поспешил покинуть шатер, бессильно теряясь в догадках, что за недуг одолел славного Кламильфонта.

«Ты не должен говорить ему?» — что бы это могло значить? Все это наводило на мысль о том, будто принц обращался к какому-то собеседнику внутри себя... с некоей неведомой просьбой. Это, возможно, и составляло суть его безумия.

«Ведь он не просто так забрал меня из Баррота? Я все еще важен для него... Смогу ли я чем-то помочь?» Амгори провел еще одну бессонную ночь.

Он был суеверен. Среди вельмож карагальского двора было не принято упоминать о Скорпионовом Проклятье, однако Амгори верил в него, и какая-то предательская часть его сознания была убеждена, что именно в ходе этой войны оно может претвориться в жизнь...

«Но нет! Кламильфонт Блистательный слишком велик... Каким-то полудикарям не одолеть его. Такой могучий разум был послан Карагалу для того, чтобы сделать империю поистине непобедимой, и навсегда освободить народ от древних страхов!»

И все же на сердце было неспокойно... Скверное предчувствие овладело Амгори.

Поутру он понял, что в лагере есть какое-то движение, поэтому поспешил выбраться из своей палатки и разузнать в чем дело. Он прошел мимо группы людей в черных плащах и несуразных серых шапках, обвешанных всякого рода цепями и амулетами из серебра. Псионики.

Они заговорщически переглядывались, не произнося ни слова, однако Амгори понимал, что они в данный момент общаются. Просто делают это невербально.

Было шумно. Солдаты сновали взад-вперед, офицеры в высоких цилиндрических шлемах и узорчатых панцирях выкрикивали какие-то приказы. Амгори решил, что нужно найти Кламильфонта. Сделать это оказалось не так просто.

Опросив с полдюжины офицеров, Амгори кое-как сумел узнать от них, что Кламильфонт сейчас находится в западной части лагеря и лично руководит подготовкой к наступлению. Оставив позади бессчетные ряды шатров и палаток, Амгори наконец увидел фигуру на коне возле небольшого холма, которая своими очертаниями очень напоминала принца.

— Ваше высочество! — окликнул Амгори своего бывшего воспитанника, приблизившись. — Хэй! Могу я узнать, что происходит?

Кламильфонт не сразу обратил на него внимание, однако через пару минут все же решил удостоить ответом:

— Синкайцы. Они рядом...

Амгори напрягся.

— Всадники были замечены к юго-западу отсюда. Возможно, их разъезды... Я жду возвращения своих разведчиков. А пока привожу армию в готовность.

Амгори пребывал в растерянности.

— Но как? — развел он руками. — Выходит, за нами следили с самого момента нашей высадки?

Вместо ответа Кламильфонт вдруг соскочил с коня, и, взяв Амгори за плечо, отвел его в сторону. Казалось, наследник престола был напуган.

— Амгори, ты был прав, — отрывисто произнес принц, тяжело дыша. — Мне есть, что сказать тебе... Но... не потому, что ты можешь помочь мне... нет, мне никто не поможет, — казалось, еще немного, и Кламильфонт заплачет. — Но я должен с кем-то поделиться этим. Я... я создал нечто. И не знаю, что делать...

— Что? Что вы создали, мой принц? — Амгори в испуге ухватил друга за шею, пытаясь заглянуть в его некогда светлые, чистые глаза. Но тот отводил взгляд.

— Мне... тяжело это объяснить, — срывающимся голосом произнес Кламильфонт. — Они теперь внутри меня, я не могу от них избавиться... Даже Зрахос не знает, что предпринять. Никто не может помочь мне, никто... Это так тяжело!

Принц затрясся в беззвучном рыдании. Амгори тотчас обнял его, прижал к себе как можно ближе, будто он снова был его добрым наставником, способным преодолеть любые невзгоды.

Но тут подбежал запыхавшийся солдат и прокричал:

— Ваше высочество, синкайцы! Взгляните на запад!

Амгори и Кламильфонт встрепенулись, обратив свои взоры на запад, и действительно увидели на горизонте черную движущуюся массу, которая не могла быть чем-то иным, кроме как воинством обитателей Таамуна.

— Построить всех, приготовиться к битве! — Кламильфонт резко выдохнул, хлопнул себя рукой по лицу, и снова вскочил на коня, отправляясь отдавать приказы.

Теперь он вновь был гордый предводитель самого могучего войска, не смеющий выказать даже тени слабости перед своими подданными.

— Не беспокойтесь, господин, — ободряюще произнес солдат, увидев оцепеневшего Амгори. — Псионики посеют хаос среди вражеской армии, а затем...

— Нет... — проронил Амгори, едва в силах шевелить языком, — я не... Что это там? Что?

— Армия синкайцев...

— Да нет... Вон там, на горизонте, приглядись...

На северо-западе, над размытым массивом леса действительно виднелась какая-то широкая темно-синяя область.

— Тучи... — предположил солдат. — Надвигается гроза.

— Это не тучи, — ответил Амгори, не в силах оторвать взгляд от неведомой полосы, которая, казалось, все расширялась и расширялась.

«Что это?»

Воздух между тем начал пропитываться каким-то гулом, который с каждой минутой усиливался.

Амгори не был способен ни кричать, ни бежать, все его естество словно сосредоточилось на созерцании этой устрашающей картины.

А пугающая полоса в небе обрела уже такие размеры, что сомневаться в ее происхождении теперь не приходилось...

Волна. Титаническая, немыслимых размеров волна, гребень которой был виден даже отсюда, за сотни миль, шла с запада и теперь... должна была обрушиться прямо на Карагал.

«Скорпионово Проклятье...»

Хотелось верить, что это просто дурной сон. Началась паника; люди метались в ужасе, кто-то хватался за голову и рыдал, кто-то бросался на землю, вознося молитвы.

«Зачем теперь эта война? Если наша родина погибнет...»

Амгори увидел лицо Кламильфонта, искаженное яростью и отчаянием. Принц что-то кричал, возможно, обращаясь именно к нему. Но Амгори не слышал, так как жуткий гул сделался уже невыносимо громким.

Стало темно, будто внезапные сумерки упали на равнину Крофамгир. Амгори рухнул на землю и затрясся, не в силах более сдерживать захлестнувшую его лавину нечеловеческого ужаса.

[1] Дата падения древнего государства Эйраконтис (П.Э.) является реперной точкой в летоисчислении государств Роа.

Глава 1

Прант. Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

Ниллон проснулся с необъяснимой и, по его мнению, беспричинной ломотой в теле, которая вот уже довольно продолжительное время преследовала его по утрам. Эта ломота, смешанная с сонливостью, не отпускала его потом весь день, каким-то причудливым образом отравляя его существование. Кофе не спасал – Нил был уверен в этом. Кофе обострял реакцию и заставлял сердце биться чаще, но истинной бодрости не давал. Ниллон был убежден, что причина этой утренней ломоты кроется в том, что он ложится спать слишком поздно, и спит слишком долго, а еще мало двигается и в целом ведет жизнь однообразную и праздную.

Праздность и в самом деле составляла основу существа Ниллона Сиктиса. Будучи уже девятнадцати лет от роду, он, тем не менее, не слишком спешил заниматься вопросами своего дальнейшего жизненного обустройства.

Образования Ниллон не имел, если не считать школьного, от которого, впрочем, не осталось ничего, кроме воспоминаний о методичном вколачивании в него знаний, которые в основной своей массе были ему неинтересны, и, на его взгляд, попросту не нужны. Впрочем, несколько предметов во время школьного обучения все же волновали его душу, среди них – философия, литература и география. Детское любопытство Нила разгоралось, когда он читал о древних мудрецах, о тех хитроумных изречениях и законах, которые они провозглашали. Любил он читать и сказки о морских чудищах и храбрых моряках, которые рассказывали детям в Союзе Побережья, а также карифские мифы и сказания. Надо заметить, что любовь к чтению он сохранил до сих пор, хотя в последнее время стал замечать за собой, что читает меньше, чем раньше.

И меньше общается с отцом.

Отец Ниллона, Омунд Сиктис, оказал огромное влияние на духовное развитие своего сына. Человек начитанный и мыслящий независимо, он, тем не менее, работал простым библиотекарем в прантской городской библиотеке. Впрочем, его вполне удовлетворяла его должность, хотя, по собственному признанию Омунда, в юношеские годы он мечтал пробиться во власть. Жизнь же распорядилась иначе.

Именно отец привил Ниллону любовь к книге. Когда Нил был маленьким, папа часто читал ему. А потом, уже освоив грамоту, сын нередко сам приходил в библиотеку, и Омунд помогал ему выбрать книгу в соответствии с его возрастом и душевными чаяниями.

Однако, несмотря на то, что Ниллон считал, что книги облагораживают и даже как-то возвышают его над другими людьми, он все-таки осознавал, что простого чтения недостаточно для того, чтобы стать достойным человеком и полностью устроить свою жизнь.

Возможно, именно благодаря таким мыслям он сблизился с профессором Райджесом Хиденом.

Кое-как разлепив глаза и поборов желание бесцельно проваляться в постели еще с полчаса, Ниллон усилием воли поднял себя на ноги и минуты две посвятил примитивной утренней гимнастике, состоявшей из приседаний и махов руками и ногами. Только тут он заметил книгу у себя на кровати: читая ее, он и уснул этой ночью. «Жизнь и странствия Фестора Гаюхварта, прославленного корхейского воителя и пирата» — гласила надпись на обложке. Эпизод с абордажным боем – это последнее, что помнил Ниллон. Разве можно уснуть в такой захватывающий момент? Похоже, что можно. Сколько же было времени? И сколько времени теперь? А, впрочем... все это не имеет большого значения.

Натянув рубаху и брюки, Ниллон спустился по скрипучей деревянной лестнице на первый этаж, в гостиную. Мать в выцветшем бледно-желтом халате сидела в шезлонге с отсутствующим видом, лениво пощелкивая тыквенные семечки. Кларисса Сиктис была довольно стройной для своих лет женщиной с каштановыми локонами до плеч и редко улыбающимися тонкими губами. Она работала в прантской ратуше мелким канцелярским работником. Сегодня у нее был выходной.

— Доброе утро, мам! — Ниллон попытался изобразить радушие.

— А я думала, ты проспишь до вечера. У тебя ведь уже день с ночью поменялись местами. Твой завтрак, а точнее, теперь уже обед...

— Эээ... спасибо, мам, я сам найду себе поесть! — Нил постарался произнести это как можно мягче, тут же разворачиваясь в сторону кухни и пряча от матери выражение неловкости на своем лице.

С тех пор как пару лет назад Ниллон заметил постепенное, но неприятное увеличение в объеме собственного живота, он старался по мере сил облегчить свой рацион и больше гулять. Отыскав на кухне пару груш и большой сочный персик, он решил, что они вполне сгодятся для сегодняшней утренней трапезы.

Слизывая текущий по запястью сок, Ниллон видел, как мать, сидя в своем шезлонге, кидает на него взгляды исподлобья. По правде говоря, он никогда не был с ней особенно близок, хотя отец и утверждал, что в младенчестве Нил обожал материнское общество и всегда звонко смеялся, когда Кларисса играла с ним. Но на памяти самого Ниллона мать всегда держалась с ним как-то отстраненно, холодно, как будто была вечно чем-то обижена. Отношения с матерью стали еще более напряженными с тех пор, как Ниллон стал посещать лекции профессора Хидена. «Этот вздорный старик забивает тебе голову всякой чепухой, — говорила Кларисса. — Ты ведь уже не ребенок, Ниллон. Очень грустно, что ты не способен найти в себе сил, чтобы избавиться от его дурного влияния».

Отец Ниллона был иного мнения: он считал, что Хиден не сможет заморочить Ниллону голову против его же воли. Между тем, это очень образованный и прогрессивно мыслящий человек, и общение с ним может принести лишь благо.

Впрочем, это был далеко не единственный вопрос, по которому родители Ниллона Сиктиса не находили согласия. Омунд и Кларисса Сиктисы редко ссорились, однако по характеру представляли почти что полную противоположность друг другу. «И как они живут вместе столько лет?» — иногда спрашивал себя Ниллон.

Доев фрукты и вытерев руки о полотенце, висящее на стене, Ниллон вышел в гостиную со словами:

— Я, пожалуй, прогуляюсь.

— Опять к своему недоумку-профессору? — проворчала мать.

— Нет, мам. Просто славная погода на улице... Ках-ках! — «Черт побери! Откуда еще этот кашель!?»

— Ниллон, ты здоров? — нахмурилась Кларисса. — Что за жуткий кашель?

— Все х-хорошо, мам. Просто еда, видимо, не в то горло попала...

«Надеюсь мой голос прозвучал не слишком деланно беззаботно...»

Мать ничего не ответила, и Ниллон, накинув в прихожей свой бурый жилет, поспешил за порог.

Полуденное солнце со всей своей яркостью ударило Ниллону в глаза: он почти сразу пожалел, что не захватил из дому кепи, козырек которого мог бы отчасти спасти его глаза. Но возвращаться, лишний раз попадаясь на глаза матери, он не хотел.

А кашель был и вправду странный... За последние несколько недель Ниллон пару раз уже замечал его: глухой, раскатистый, идущий словно из самого его нутра. Впрочем, никакого жара или же слабости Нил не ощущал, поэтому оснований думать, что он чем-то болен, он не находил.

Ниллон решил послоняться по улицам Пранта, размять затекшие ото сна конечности. Ниллон никогда не считал, что живет в крупном городе, хотя Прант был вторым по населенности городом Союза Побережья после Меката. Жизнь всегда текла здесь в каком-то лениво-размеренном темпе. Люди с застывшим выражением мещанского спокойствия на лицах день за днем неторопливо плелись по своим делам. Ремесленники работали в своих цехах, торговцы продавали товар в своих лавках, Совет в Ратуше управлял делами города. В формально независимых городах Союза Побережья не было армии — они находились под защитой карифян, которые, по большому счету, составляли с ними единый народ: все они происходили от выживших переселенцев с погибшего более семисот лет назад Эйраконтиса.

Понятия техники и науки были чужды жителям Карифа (как, впрочем, и других государств Роа) — тем не менее, то тут, то там встречались мелкие осколки, напоминавшие людям об уничтоженной технократической цивилизации их предков. Так, Райджес Хиден рассказывал Ниллону, что прадед нынешнего городского головы Меката владел самой настоящей самоходной каретой, работавшей на нефтяном топливе. Позже в ней возникли неисправности, и чинить ее было некому; хотя она до сих пор стоит в мекатском городском музее на всеобщем обозрении.

Архитектура прантских зданий всегда радовала глаз; в основном здесь были небольшие, словно игрушечные, домики разных цветов: бежевые, коричневые, темно-синие, бирюзовые, нежно-розовые... Гости из соседних городов часто сравнивали Прант с лоскутным одеялом, на что местные горожане, впрочем, нисколько не обижались. Особой красотой, помимо всего прочего, отличались прантские крыши: изящно изогнутые, покрытые темной полированной черепицей, они безусловно являлись украшением этого приморского города.

Ниллон прошел мимо трехэтажного, стройного, вымощенного желтым кирпичом здания прантской ратуши, где работала его мать: здесь располагалась еще одна диковинка технической мысли: огромные механические часы, висевшие прямо на башне и позволявшие каждому прохожему, в поле зрения которого они попали, узнать, который сейчас час. Это была своего рода гордость Пранта, ведь в большинстве современных городов были площадные солнечные часы, которые, разумеется, не отличались особым удобством в использовании, а также не работали в пасмурную погоду.

Ниллон посмотрел на циферблат: металлические стрелки с завитками по краям показывали половину второго дня.

«Неплохо поспал. Что ж, чем бы теперь заняться? Пожалуй, пора навестить отца...»

Ниллон решил, что им есть о чем поговорить. Библиотека, где работал Омунд Сиктис, располагалась в двух кварталах от ратуши. Пройдя по длинной прямой Сатребской улице, поросшей тенистыми кленами, Ниллон свернул на улицу Гахира Бафроса, в конце которой и располагалось невысокое, но красивое и ухоженное здание библиотеки. С обеих сторон от входа росли невысокие аккуратные елочки. Взойдя по ступенькам из серого гранита, молодой человек оказался у дубовой двери с массивной узорчатой медной ручкой. Вовремя вспомнив о нормах приличия, Ниллон потянул за кончик свисающего сверху шнура, и где-то внутри здания раздался веселый звон колокольчиков. Через полминуты дверь отворилась, и на пороге показался человек лет пятидесяти с длинным острым носом и растрепанными волосами с проседью, одетый в холщовую мантию темно-синего цвета. Широко распахнутые от удивления глаза придавали Омунду Сиктису еще более чудаковатый вид. Тем не менее, он решил играть в игру, предназначенную для тех посетителей библиотеки, с кем он имел наиболее теплые отношения.

— Приветствую вас, молодой человек! — степенно произнес отец, — Я очень рад, что в этот чудесный солнечный день вы решили посетить храм книги! Очень разумный шаг с вашей стороны. Что ж, милости прошу!

На лице Ниллона уже заиграла умильная улыбочка, но он понимал, что прерывать отца не следует. Расшаркавшись, Омунд сделал приглашающий жест рукой, впуская сына внутрь.

После короткого коридора-прихожей, где царил полумрак, начинался огромный зал библиотеки, который был так уставлен стеллажами с книгами, что тяжело было поверить, что все это – единое помещение. Высокие потолки создавали акустический эффект, из-за которого каждый шаг отдавался гулким эхом. Здесь не возникало желания говорить: атмосфера была такой, что хотелось просто безмолвно приобщиться к таинству книги, ощущая себя лишь мальком в этом необъятном океане мыслей, событий, чувств, которые, накапливаясь веками, отпечатались на бумажных страницах.

Только Омунд Сиктис чувствовал здесь себя как дома. В этой несуразной мантии, с торчащими в разные стороны космами, он вел себя удивительно естественно, как какой-то неведомый книжный бог, рассказывая о своем святилище.

— Здесь, молодой человек, вы погрузитесь в такие глубины, и вознесетесь на такие высоты, о которых в мире, оставшемся позади, вы не могли и мечтать! — между тем они продвигались вглубь стеллажей к бюро, за которым работал отец, — Итак, что бы вы хотели прочесть? Чего жаждет ваша душа? Может, вы – пират, алчущий сокровищ, которому соленый морской ветер и звон абордажных сабель отраднее, чем тепло родного очага? Или мудрый правитель, по одному указанию которого летят головы злодеев и разгораются праведные войны? А может, вы – простой путник, заплутавший в дебрях коварного непостоянства этого мира? А? Что вы скажете?

— Похоже, тебе тут скучно, — произнес, наконец, Ниллон.

Через мгновение оба расхохотались.

— Месяц! — вдруг воскликнул отец. — Нил, ты можешь себе это вообразить? Ме-сяц! Такого у меня, кажется, еще никогда не было. Да, народ с годами не становится более читающим, но чтобы целый месяц ко мне никто не заходил... Даже не знаю, что думать на этот счет.

— По крайней мере, один верный читатель у тебя будет всегда! Сейчас меня занимает книга о Фесторе Гаюхварте – ее я, правда, приобрел в книжной лавке: мне Эд порекомендовал. Стоящая вещь!

— Язык красивый, — отец почесал бороду, задумчиво кивая, — но историческая правда местами сильно искажена. Впрочем, твой выбор.

«Свобода выбора – самое ценное, что у нас есть, и в книгах в том числе. Этому научил меня ты».

— Я тут уже переживаю, — продолжил отец, — как бы у Совета не возникло желания закрыть библиотеку за ненадобностью.

— Этому не бывать, пап! Библиотеку тронуть они не посмеют.

— Когда-то так говорили и про университет, и про театр, — печально вздохнул Омунд Сиктис. — И что в итоге? Эх, ладно... Ты хотел поговорить?

Ниллон не сразу ответил. Он шел в библиотеку просто проведать отца, к тому же он давно не бывал в этом слегка загадочном, тихом месте. Но кое о чем он все-таки не мог умолчать.

— Ты знаешь, пап, меня беспокоит мать... — услышал он свой голос.

— Правда? — Омунд даже не нахмурил бровей. — И давно?

Этот вопрос поставил Ниллона в тупик.

«Столько, сколько я ее помню».

— Давно ли? Сложно сказать... Такое ощущение, что она хочет, чтобы я перестал ходить на лекции профессора Хидена.

— Ты хотел сказать: чтобы ты перестал общаться с профессором Хиденом?

«Ты всегда был жутко проницателен, отец».

Ниллон никогда не расценивал профессора Хидена как своего друга – на его взгляд дружба между ними была невозможна из-за колоссальной разницы в возрасте, но он все-таки осознавал, что некое родство душ неразрывно их связывает.

— Называй это как хочешь, — бросил Ниллон, — но, похоже, профессор ее просто бесит.

— Она в этом не одинока, — усмехнулся отец. — Многие в этом городе недолюбливают старика: Райджес Хиден имеет такой склад ума и является носителем таких мыслей, которые едва ли разделяют даже мудрейшие из живущих. И что самое поразительное, он не боится высказывать их на публике. Мое мнение ты знаешь: я рад, что ты общаешься с ним. Он не из тех, кто будет отмалчиваться в стороне, когда вокруг творится сущий хаос. Такие люди способны будоражить душу и разум! А ведь это и есть жизнь! Мне ли тебе объяснять, Нил?

Отец перевел дух.

— Ну а что до матери… Она смотрит на вещи со своей башни, а ты – со своей. Одна из самых больших ошибок в жизни – пытаться угодить всем и каждому. Когда человек мыслит самостоятельно, всегда найдутся те, кто его осудит – ведь большинство привыкло жить по указке тех, кто богаче и сильнее их.

Ниллон ожидал от отца примерно таких слов, но он все же был рад услышать их.

— Ты совсем не глупый парень, Ниллон, — Омунд положил руку на плечо сына, — но ты еще не нашел своего пути. Кто знает, может, именно Хиден поможет тебе в этом. Признайся, – хотя бы самому себе, – ты ведь не хочешь до конца своих дней прожить в этом городе зевак и торгашей?

«Если бы я только знал, отец. Если бы я только знал, чего я сам хочу...».

— Спасибо, пап. Ты всегда был на моей стороне.

Отец хотел было что-то добавить, но не стал.

— Кстати! — воскликнул библиотекарь, когда сын уже повернулся к нему спиной и сделал несколько шагов в сторону выхода, — Совсем забыл тебе сообщить! Мне предлагают место в Городском Совете!

Ниллон воззрился на отца с изумлением.

— Да, да, — закивал Омунд. — Я, правда, пока не дал согласия...

— В молодости ты мечтал об этом. А кто предложил тебе место?

— Остались знакомые... Еще с юношеских пор.

«Отец вступит в Совет? Примет участие в управлении городом? Интересно... Впрочем, довольно сложно представить его в этой роли». Омунд прервал размышления сына:

— Ах, да, и еще. Ты слышал о том, что творится в мире? Аклонтисты направили ноту в Кариф. Хотят навязать им свою религию.

В первые мгновения Ниллону показалось, что только что отец сказал о вещах, относящихся к каким-то далеким землям, и все эти события никак не изменят размеренный уклад жизни тихого приморского городка, однако вскоре он почувствовал, как его лицо наливается кровью, а челюсти сжимаются в бессильном гневе.

— Карифяне ведь не пойдут на это? Верно, отец?

Омунд покачал головой.

— Карифяне в меньшинстве. И если они примут аклонтизм, у нас уже не останется выбора...

— Нас много! — с жаром уверил Ниллон. — Карифяне, люди Побережья: мы – свободолюбивый народ, и не позволим навязывать нам сиппурийских богов! Геакронцы, хотя и живут под пятой тирана, но, думаю, тоже выступят против аклонтистов!

— Что ж, — вздохнул Омунд, — историю писать молодым. Я устраняюсь. Смею лишь надеяться на то, что я пролил на тебя свет просвещения в достаточной степени, чтобы ты не наделал по молодецкой горячности лишних глупостей.

— Твой вклад в мою жизнь ни с чем не сравнить, отец.

И, чтобы не съезжать на сентиментальности, Ниллон поспешно добавил:

— Ладно, я, наверное, схожу еще прогуляюсь. Загляну к тебе, как дочитаю про Гаюхварта!

«Надеюсь, он не заметил дрожь в моем голосе...»

Омунд Сиктис кивнул, расплывшись в кривой улыбке.

Несмотря на произнесенную перед отцом речь, полную страстной решимости, Ниллон покидал библиотеку с тяжелым сердцем. Аклонты... Это чужеземное, жуткое слово свинцовой иглой пронзало его сознание. Вера, взявшаяся из ниоткуда почти полтора века назад... и покорившая мир. Страны Роа, не признавшие Святых Аклонтов своими богами, можно было перечесть по пальцам одной руки.

И теперь тень Чаши — а именно таков был символ аклонтистов — нависла и над Карифом. А значит, и над Союзом Побережья. Это не могло не беспокоить Ниллона. Пытаясь развеять тревогу, он продолжал бесцельные скитания по прямым, чисто выметенным улочкам Пранта. Ниллон сам не заметил, как оказался перед заброшенным зданием прантского театра. Он присел отдохнуть на ветхую скамейку, сиротливо стоящую на пустыре перед ним. Мать рассказывала ему, что в детстве она ходила сюда пару раз на спектакли, а потом театр закрыли из-за того, что городская казна несла лишь убытки от его содержания. Ниллон никогда не был в театре, да и желания наблюдать за представлением лицедеев у него не возникало, но вид огромного здания с обшарпанными стенами и чернеющими оконными проемами вызывал у него тоску.

«И снова эта ломота в теле... — подумал Ниллон. — И эта сонливость. Даже дышится тяжело...

— Кха-кха-кха...

«Черт! И снова этот кашель... Да что ты будешь...»

Вдруг его взор упал на русоволосую девушку, кутавшуюся в дорожный плащ. Она с растерянным видом разглядывала холодную громаду здания театра.

«Нездешняя», — решил Ниллон. Он всегда испытывал некоторую неловкость в общении с противоположным полом, даже если дело касалось пустяков. Но сейчас эта девушка выглядела так одиноко на фоне мрачного заброшенного здания, что он все же решился заговорить, ведомый простым желанием помочь незнакомке:

— Простите! — крикнул он, после чего девушка тут же повернула голову в его сторону. — Вы что-то ищете? Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Ох! Я думала, я здесь одна, — слегка растерянно произнесла девушка, тем не менее, сделав несколько осторожных шагов в сторону скамейки, где сидел Ниллон. — Как это я вас не заметила...

«Карифянка», — понял Ниллон по тому, как чудно́ она произносила некоторые гласные звуки. Этот выговор звучал непривычно для уха жителя Побережья, хотя язык у них с карифянами был общий, эйрийский.

Девушка подошла ближе. Она показалась Ниллону необычайно красивой: правильный небольшой нос, аккуратный подбородок, соблазнительные ямочки на щеках, в крупных, выразительных карих глазах читалось какое-то почти детское любопытство. Поднявшийся ветерок трепал ее светло-русые волнистые волосы, бросая пряди на лицо. Девушка была хорошо одета: богатое шерстяное платье бурого цвета, дорожный плащ с причудливой застежкой на шее и черные кожаные сапоги с серебряными пряжками. Незнакомке было лет восемнадцать-девятнадцать на вид, она была стройна, и несколько выше Ниллона ростом.

— Я просто... сидел и отдыхал... — растерянно протянул он. — Я подумал, что вам может понадобиться какая-нибудь помощь...

— Помощь? Хм. Я что, выгляжу беспомощной? — незнакомка шутливо нахмурила брови, и тут Ниллон вдруг заметил висящий у нее на поясе короткий макхарийский ятаган.

— Вовсе нет! — выдохнул Ниллон. — И должен заметить, это очень предусмотрительно с вашей стороны: иметь средство защиты, находясь в чужом городе.

Девушка подозрительно сощурила глаза.

— Хотя жители Побережья – народ незлобивый, — поспешил добавить Ниллон. Это было сущей правдой: в городах Союза Побережья преступность была на минимальном уровне. Все споры жители решали либо общим собранием, либо решением Городского Совета — не было даже жандармерии. — Вы давно здесь?

— Только сегодня утром прибыла, — в голосе незнакомки чувствовалось недоверие, она явно не спешила идти на контакт. — А вам-то что?

— Уже остановились где-нибудь? — Ниллон решил не отступать, несмотря на презрительный тон незнакомки.

— Да. На постоялом дворе. Теперь вот осматриваю город. Скажите, а этот театр уже давно не работает?

— Его закрыли еще до моего рождения, — ответил Ниллон.

— Какая жалость... У нас вот в Дакниссе есть театр, но мне там как-то не по себе: в нем обычно проводят свой досуг светские люди, а мне не слишком приятно их общество.

«Так значит, она из Дакнисса... Как же занесло молодую барышню из карифской столицы в наш скромный городок?»

— Красивое здание, большое... — пробормотала карифянка, глядя на возносящиеся ввысь белые колонны. — А впрочем, я не достопримечательности к вам приехала рассматривать. Вы случайно не знаете, кто такой Райджес Хиден?

Ниллон не мог скрыть удивления, хотя и понимал, как, должно быть, глупо сейчас выглядит с разинутым ртом и поднятыми бровями.

Но сомнений не было: имя было произнесено ясно и отчетливо, а второй Райджес Хиден едва ли мог сыскаться в Пранте.

— П-профессор? — переспросил, заикаясь, Ниллон.

— Ну да. Вы его знаете? Слышала, он читает тут у вас какие-то до жути интересные лекции. Год назад я поступила в дакнисский университет: отец думал, из меня выйдет неплохой государственный работник. Наивный... Я не выдержала и двух месяцев усыпляющее скучных занятий и бросила это дело. Так что насчет Хидена?

— Ах, да, профессор... — Ниллон еще преобладал в некоторой растерянности. — Он читает лекции бесплатно, для вольных слушателей, в здании бывшего университета...

— Бывшего? Что-то у вас на Побережье сплошной упадок, куда ни глянь!

«Эх, что верно, то верно...»

— Но торговля процветает.

— Торговля! Много ли надо ума, для того, чтобы сдирать с людей деньги за всякие безделушки!

— Не могу судить о тех вещах, которыми ни разу не занимался, — пожал плечами Ниллон. — Быть может кому-то это покажется странным, но мне никогда не хотелось гнаться за большими прибылями... Мне всегда были больше по душе вопросы, так скажем, духовные... ну или, кх-м, философские...

Когда он произнес это, насмешливая улыбочка впервые покинула лицо его собеседницы, и она посмотрела на него как-то по-другому. Более заинтересованно.

— Так вы тоже ходите на эти его лекции?

— Да. Правда, последние три я пропустил. Послезавтра будет лекция, посвященная проблеме диктатуры — надо будет прийти. Начало в полдень.

«Промоем косточки Тиаму Дзару, и всем геакронцам заодно».

— Отлично! Тогда там и встретимся.

— Университет находится на Большой Ясеневой улице – это в десяти минутах ходьбы от Ратуши.

— Спасибо вам. Кстати, я ведь даже не представилась, — смущенно произнесла девушка. — Меня зовут Гелла. Гелла Брастолл.

«Брастолл... Где-то я уже слышал эту фамилию... Только не помню, где».

— Мое имя – Ниллон. Можно просто Нил. Рад знакомству, Гелла! Быть может, перейдем на «ты»?

Девушка добродушно улыбнулась.

Глава 2

Акфотт. Конец весны 729 года после падения Эйраконтиса

Черные, как уголь, стены акфоттского замка уходили высоко вверх, шпили башен терялись в небесной синеве. Мрачные стены этого древнего, но будто не тронутого временем сооружения, казалось, не оставляли человеку иного выбора, кроме как испытывать трепет и невольное восхищение.

Было довольно неприятно замечать в себе эти чувства, если ты не сиппуриец.

Недаром один из предшественников Йорака Бракмоса сделал этот замок своим, выселив из него сиппурийского короля, который стал, в сущности, не более чем декоративным элементом после принятия в 523 году Хартии Народных Свобод. Впрочем, народ Сиппура от этого не стал заметно свободнее, а вот вся власть в стране стала принадлежать лордам-протекторам, процедура избрания которых не была урегулирована до сих пор.

Кемал О’Цзун не первый год служил послом в Сиппуре, и прекрасно знал все уловки Бракмоса: например, он любил заставлять людей ждать. В Корхее, на родине Кемала, за такую непунктуальность могли плюнуть в лицо, невзирая на богатство и чин. Но заставлять человека почти час прождать на солнцепеке — это, пожалуй, было слишком даже для сиппурийца.

Близость моря не придавала свежести. Стоял полный штиль, и Кемалу оставалось лишь бесцельно всматриваться в туманный горизонт, опершись руками на горячий камень набережной. Когда-то там, далеко на западе, лежала древняя островная империя, Карагал, в представлении современных сиппурийцев — держава зла, порока и безумия. Если верить летописям Акфотта и Корхей-Гузума, тогда, в семнадцатый день второго месяца весны 599 года после П.Э. на западе, в океане Ба-Фуисс, поднялась волна, затмившая собой солнечный свет. Карагал, данником которого тогда являлся Сиппур, был уничтожен силами природы, подобно своему старому сопернику, Эйраконтису.

С тех пор прошло сто тридцать лет. Сиппурийцы были рады поскорее забыть о Карагале и о том унижении, которое было связано с его гегемонией. Но Кемал часто задавал себе вопрос: почему именно после этого страшного катаклизма в Сиппуре зарождается и начинает стихийно распространяться религия, ставшая впоследствии опорой всем и каждому в большинстве стран Роа: аклонтизм?

«Может, я брежу? — думал Кемал. — Может, пытаюсь связать не связанное? Но обе эти истории безумно подозрительны и в них полно белых пятен. Впрочем, такие мысли лучше не высказывать вслух. По крайней мере, в Сиппуре — стране фанатиков и параноиков».

Время шло, а из замка так никто и не появился.

«Должно быть, у него ко мне действительно важный разговор», — рассудил Кемал, научившийся за время своей службы распознавать психологические приемы лорда-протектора.

Кемал истосковался по женщинам.

Втайне он желал, чтобы Бракмос отправил его на родину с каким-нибудь поручением. Разменяв пятый десяток, Кемал О’Цзун так и не обзавелся семьей — постоянные разъезды, пребывание в чужих странах не оставили ему времени для серьезных отношений. Но, как и любой мужчина, он был не чужд плотских утех. В бордели Акфотта Кемал предпочитал не заходить — большеглазые сиппурийки не привлекали его, к тому же он побаивался подмочить репутацию: даже приди он в веселый дом переодетый, ночью, его все равно могли узнать из-за характерной для корхейца внешности, и как следствие, скомпрометировать.

Поэтому он тосковал по славным девам Корхей-Гузума, оставшимся по ту сторону пролива Гаюхварта, отделявшего корхейский остров от Сиппура. Кемал умел беспристрастно замечать недостатки своей родной страны, но в том, что касалось женской красоты, он не сомневался — по его мнению, никто во всем мире не мог сравниться с корхейками.

Слуги Кемала, принесшие его сюда в паланкине, страдали от жары не меньше, чем он сам. Два каншийца, хирсалец и макхариец — вот кто обслуживал корхейского посла. Уроженцы Акфотта, по-видимому, были чересчур горды для того, чтобы носить кого бы то ни было. Особенно корхейца.

Не все, но многие сиппурийцы презирали его — Кемал не мог этого не замечать. Презирали за богатство, за влиятельность, за то, что халат его был расшит совсем по-иному, нежели их, за то, что над резиденцией его реет не сиппурийская кобра, а корхейский морской конек. В конце концов, презирали за узкий разрез глаз — какой имели все его соотечественники.

Но жизнь Кемала О’Цзуна была такова, что он давно привык к людскому презрению. Он был закаленный дипломат — настоящий волк политической арены. Эмоции с годами стали для него чем-то чужеродным, и только один мотив неизменно был для него определяющим: всегда и во всем действовать в интересах корхейской короны.

Кемал с достоинством выдержал пытку солнцепеком — он родился в бедной семье, и в детстве ему не раз приходилось целый день проводить под палящим солнцем, продавая на рынках Корхей-Гузума морепродукты, добытые отцом. Тогда он выработал привычку налысо брить голову, которой продолжал следовать до сих пор.

Наконец, тяжелые створы южных ворот акфоттского замка отворились, и к Кемалу вышли три человека: двое стражников в сине-зеленых цветах Сиппура и девушка в мужских одеждах (что на родине Кемала считалось страшным позором). Конечно, это была Десма Традонт — личный адъютант лорда-протектора.

Как всегда, Кемала обыскали (к Бракмосу не допускали людей с оружием), после чего Десма, по своему обыкновению не слишком учтиво, предложила ему следовать за ней.

Если снаружи акфоттский замок был пугающе величественен, то внутри он был пугающе мрачен. Темные жутковатые коридоры, стальные двери с лязгающими замками, и, что примечательно, очень узкие и редкие окна — все это напоминало о позабытой древности, дух которой безмолвно таился здесь и по сей день.

Кемал со своими провожатыми вышел на огромную винтовую лестницу, материалом для которой послужил тот же неведомый черный камень, из которого были выстроены и стены замка. Никто из ныне живущих не мог вообразить, что это был за материал — нигде более в природе он не встречался и при этом обладал невероятной прочностью и твердостью. Оставалось лишь гадать, с помощью каких чудес безымянным мастерам древности удавалось обрабатывать этот камень, от которого невозможно было отколоть кусок даже сильнейшим ударом кирки.

Ступени лестницы были такими гладкими, что немудрено было поскользнуться. Поговаривали (не то в шутку, не то всерьез), что правители прошлого сделали это для того, чтобы избавляться от старых выживших из ума советников, которые падали на этой лестнице и ломали себе все кости. Надо было признать, что ступени были к тому же довольно круты.

И вот, после нескольких минут подъема наверх самой большой башни замка, они, наконец, оказались у дверей в кабинет лорда-протектора Сиппура и главы Церкви Аклонтов Йорака Бракмоса.

— Лорд-протектор ожидает вас, посол, — холодно произнесла Десма Традонт, распахивая дверь, после чего Кемал вошел внутрь, а Десма последовала за ним, оставив стражу за дверьми.

По крайней мере, одним своим качеством Йорак Бракмос выгодно отличался от остальных правителей государств Роа: отсутствием чванливого высокомерия, которое появляется от избытка власти. Кемал до сих пор помнил, как в бытность свою послом в Шейкате, ему приходилось подолгу ждать, когда жирный аймеротский князь Мансив Наджар перестанет чесать бороду, раскуривать кальян и соизволит обратить на него внимание.

Бракмос же был не таков: он сразу энергично вскочил со своего кресла, высоко вскинул руки и, улыбаясь во весь рот своими белоснежными зубами, направился к Кемалу, чтобы дружески обнять его. Корхейцу было немного не по себе от таких объятий, с тех пор как он услышал историю о том, как однажды, точно также обнимая одного своего генерала, Бракмос достал из рукава кинжал и всадил тому промеж лопаток.

Но сейчас лорд-протектор источал радушие.

— Десма, милая, оставь нас наедине, — проворковал Бракмос, после чего девица Традонт подчинилась, но как будто осталась чем-то недовольна.

«Фаворитка, — подумал с презрением Кемал, не первый раз наблюдавший за странной нежностью в общении Йорака со своей адъютанткой. — Спит с ним, наверняка. Впрочем, какое мне дело?»

Лорд-протектор и посол сели в кресла напротив друг друга. Йорак Бракмос прямо-таки лучился изнутри; в нем было все безупречно: черные космы волос, прикрывавшие его уши, точеные черты лица, ослепительно белая мантия с застежкой из черного золота у шеи.

— Кажаб? — предложил Бракмос, указывая на глиняную бутылку сиппурийского змеиного ликера, стоящую на резном столике из ясеня.

— Позволю себе дерзость отказаться, ваше преподобие, — Кемал предпочитал обращаться к Бракмосу именно так, подчеркивая тем самым, что во всем, не касающемся дел религии, тот ему не господин.

— Ну а я осушу рюмку за ваше здоровье, — не прекращая улыбаться, произнес лорд-протектор, после чего немедленно осуществил свою угрозу.

— Что пираты, ваше преподобие? — поинтересовался Кемал. — Макхарийцы больше не жалуются на набеги?

— Давеча из Шакмайфо пришла весть, что на побережье по прежнему неспокойно. Видимо, король Гакмоло не торопится наладить отношения с Макхарией.

— Пираты не подчиняются королю. Вы же знаете...

— Довольно, — жестом прервал Бракмос, как будто сердясь. Но Кемал знал его натуру: это не гнев, а попытка смутить визави резкой сменой настроения. — Я вас пригласил не для того, чтобы пиратов обсуждать. Меня больше интересует то, что происходит внутри вашей страны.

— Могу я спросить, что именно?

— Как что? Измена.

Кемал побледнел. Такими вещами Йорак Бракмос точно не станет шутить.

— Измена? Не могли бы вы уточнить...

— Послушайте меня, господин О’Цзун, — повысил голос Бракмос, вставая с кресла и закладывая руки за спину. — Я предлагаю вам опустить последующее ломание комедии на тему того, что вы знать не знаете, чем занимается в вашем государстве принцесса Батейра.

Кемал, посмотрев в глаза лорду-протектору и несмело кивнул.

— Итак, не сыграть ли нам в «правду»? Я задаю вопрос, а вы честно отвечаете на него. И не смейте лгать и увиливать — я знаю все ваши уловки. Договорились?

— Будь по-вашему.

— Чем занимается в вашей стране Яшань Демцуэль?

— Он ратует за создание в Корхее автохтонной Церкви Аклонтов.

— Нет, господин посол, он не ратует! — взвизгнул Бракмос. — Он подбивает народ на измену, и у него уже целая армия сторонников: таких же омерзительных смутьянов, как он сам! Будете утверждать, что не знали об этом?

— Прошу меня простить, ваше преподобие. Но я действую исключительно в интересах Корхеи.

— Так действуйте, Кемал, действуйте! Кто вам мешает? И, поверьте, как раз в интересах Корхеи покончить с этими религиозными распрями. Вы хоть понимаете, что подобные действия ставят под удар все могущество нашего альянса? А этого я просто не могу допустить. Поймите, Икмерсиды могут просто не удержаться на троне, а если это и произойдет, лично я сочту это меньшим злом!

— Хорошо. Давайте вместе обсудим, как лучше разрешить это дело.

Йорак Бракмос подошел к окну, молча вглядываясь в морскую гладь с нарочитым безразличием.

— У меня нет корхейского заложника, — негромко, но отчетливо проговорил сиппурийский правитель. — Он нужен мне, чтобы иметь рычаг влияния на вашего короля... Вы не сгодитесь — сразу говорю.

— Король Гакмоло едва ли согласится предоставить вам своего сына и наследника, принца Гарука. Но принц Бьеджар или принц Хирам вполне могли бы...

— Мне не нужны принц Бьеджар и принц Хирам, пропади они пропадом! От них толку будет меньше, чем от некоторых моих советников: Гакмоло не сильно расстроит их смерть.

Бракмос вновь выдержал паузу.

— Мне нужна его дочь, принцесса. Это усилит рвение корхейского двора к борьбе против отступников, а я, в свою очередь, гарантирую Батейре Икмерсид безопасность и учтивое обращение.

Кемал перевел дух.

— Сомнительный вариант. Батейра единственная дочь Гакмоло, он души в ней не чает и не пойдет на это...

— Пойдет. Вы убедите его в этом.

Кемал медленно поднял глаза на лорда-протектора, опасаясь, что в них тот прочтет вопрос: «Иначе?...»

— Иначе я уничтожу ваше государство. Поверьте, я действительно пойду на это, если вы не оставите мне выбора.

«Блефуешь, подлец, — подумал Кемал. — Блефуешь. Пожалуй, ты и вправду намерен начать войну. Но только не против Корхеи. Мы как раз нужны тебе. Наш флот».

— Я сделаю все от меня зависящее, ваше преподобие, — уверенно заявил корхейский посол, поднимаясь на ноги.

Глава 3

Геакрон. Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

«Голова уже кругом идет от этих бумаг», — Кира подперла рукой подбородок, после чего устало потянулась в своем кресле.

«Наверное, уже за полночь... Нужно отсортировать еще две папки. Толстенные какие... будь они не ладны! Может, к черту? Оставлю одну назавтра. Старик Варкассий едва ли спросит с меня. Он вообще стал каким-то рассеянным. А у меня сейчас уже глаза слипаются...»

Сегодня в штабе генерала Освина Варкассия гостили странные личности. Их разговор с генералом продолжался довольно долго, а закончился тем, что старик с руганью выпроводил чужаков. Для добродушного Варкассия гнев сам по себе был редкостью, так что изумленная Кира не стала расспрашивать его ни о чем, хотя теперь втайне жалела, что не подслушала разговор. Интерес к чужим тайнам не был чужд тридцатидвухлетней работнице генеральской канцелярии, однако благоразумие Киры все-таки чаще брало верх. Она понимала, что такое «знать свое место».

Ее товарищ и помощник в канцелярских делах Лари Кьял приболел, и сегодня Кира засиделась затемно. Она все же решила оставить последнюю папку назавтра и засобиралась домой. Кабинет генерала был уже давно заперт, и Кира покидала штаб последней – не считая часовых в серо-зеленых мундирах у входа.

Штаб находился в центре геакронской столицы, Кира же жила неподалеку, всего в десяти минутах ходьбы. «Явный плюс моей службы» — любила повторять она про себя.

В столь поздний час встреча с ночными патрулями могла означать серьезные неприятности, даже тюрьму. В Геакроне гражданам было запрещено появляться на улицах после захода солнца – в целях безопасности. Но Кира, как работница генеральского штаба, имела особый пропуск, так что патрули страшили ее не больше, чем крики кошек в подворотне.

«Вот это благодать! — несмотря на усталость, Кира не могла не отметить, как прекрасна безлюдная ночная улица. — Даже воздух сейчас кажется слаще, чем в любое другое время!»

Воздух и в самом деле благоухал: к ночной прохладе примешивался аромат рододендронов, растущих по краям аллеи. Кира широкими шагами шла домой, а длинный кинжал, висевший на поясе, слегка похлопывал ее по бедру. То было ценное оружие: подарок Освина Варкассия — старик частенько проявлял к Кире отеческие чувства, выделяя ее из числа прочих штабных служащих. Отсутствие людей на улице зарождало в сердце мизантропки Киры исключительно радостные чувства. Она по жизни сторонилась людского общества, и не сильно переживала из-за отсутствия семьи.

«Государство – вот моя истинная семья, — часто говорила она себе. — Великий правитель, доко[1] Дзар — вот единственный предмет моего восхищения и преклонения!»

Кира Меласкес жила одна, в маленьком кирпичном доме на Мясницкой улице. Ее родители уже давно покинули этот мир. Отец служил в пограничном отряде и погиб в стычке с предателями, пытавшимися бежать в Кариф — Кира была тогда еще совсем девчонкой. А матери не стало двенадцать лет назад — ее забрала чахотка.

Несколько необычным для постороннего человека был тот факт, что Кира почти нисколько не тосковала по родителям. Единственное, что она помнила об отце, так это то, что он то и дело кричал на мать, да так, что Кира постоянно съеживалась и забивалась в дальний угол, чтобы не быть свидетельницей их бесконечных ссор.

Мать же после гибели супруга ожесточилась сердцем, превратилась в угрюмую и озлобленную женщину. Она вечно наказывала дочь за мелочи: трепала за волосы, лишала пищи, а однажды, когда Кира порвала юбку в драке с одноклассницами, заставила снять ее и пройтись в таком виде по кварталу. Но больше всего мать любила лупить Киру специальной деревянной дощечкой, которая висела в комнате девочки как напоминание о необходимости послушания. Кира несколько раз сбегала от матери, но жандармы ловили ее, и дома девочку всякий раз ожидала жестокая взбучка.

Когда мать заболела, Кира сбежала от нее в последний раз — только чтобы не заразиться. Больше всего она боялась, что мать сможет побороть болезнь: упитанная, полная сил, та никогда не создавала впечатления слабого здоровьем человека. Но перед своим побегом Кира украла у нее все деньги — чтобы мать точно не смогла достать лекарства.

И мать умерла — к радости и облегчению Киры. На похоронах она бросила в ее могилу ту самую дощечку, которой мать била ее, — и впервые за многие годы вздохнула полной грудью. Тогда она стала полноправной и единственной хозяйкой кирпичного дома на Мясницкой улице.

Кира любила свой дом, в нем ей было хорошо и уютно. Она все здесь постаралась обустроить на свой лад: чтобы о прежних временах не осталось даже памяти. А вот гостей она не слишком жаловала — по мнению Киры, дом — место сугубо личное, и вторжение всегда казалось ей чем-то оскорбительным. Впрочем, и друзей-то у Киры почти не было: в школе она всегда была изгоем и от сверстников получала лишь тычки и издевки. Лари Кьял был ее единственным другом и товарищем по службе, однако и ему Кира не могла полностью открыть свою душу.

В ту ночь Кира спала спокойно, безмятежно. Ей приснился довольно странный сон: в нем Освин Варкассий был ее отцом. Они сидели вместе за столом дома у Киры и складывали фигурки из бумаги (в детстве Кира действительно очень любила этот вид занятия). Старик что-то говорил ей тихим голосом и улыбался.

Проснувшись, Кира поняла, что ей пора собираться на службу. Она поспешно оделась, затем наскоро позавтракала и умылась, после чего направилась в генеральский штаб. На рабочем месте ее уже ждал Лари Кьял — ровесник Киры, тощий человек с редеющими волосами, глубоко посаженными глазами и крючковатым носом, который теперь был красным из-за болезни. Шею он обмотал шерстяным шарфом рыжего цвета. Вид у Лари был явно недовольный: он даже не соизволил поприветствовать Киру. — Ты вчера оставила папку неотсортированной? — гнусаво проворчал он. Отпираться было глупо. — Я...

— Ну вот! А влетело мне, — Лари громко высморкался в свой носовой платок, — Что-то старый хрен в последнее время как с цепи сорвался. Даже не похоже на него. «Ты прав», — подумала Кира, но промолчала.

Кира уселась за свой стол, и разложила перед собой бумаги, стараясь делать вид, будто она и не опоздала вовсе. За опоздание можно было схлопотать разжалование и ссылку в отдаленную область, но только не в том случае, если твой начальник — Освин Варкассий. Пожилой генерал никогда не любил тиранить своих подчиненных, однако, учитывая его теперешнюю раздраженность, от него можно было ждать чего угодно.

Вскоре дверь генеральского кабинета распахнулась, и оттуда вылетел седоволосый, аккуратно подстриженный человек в генеральском кителе, галифе и черных сапогах. Лицо его выражало крайнее раздражение, даже ярость: таким его Кира еще не видела никогда. Генерал Варкассий обнажил нижние зубы в нелепом оскале, тупым взором глядя на своих подчиненных. — Кира, Лари... Сегодня вы мне больше не понадобитесь. Можете идти. Товарищи испуганно переглянулись.

— Но, ваше превосходительство, — попыталась возразить Кира, — мы не имеем право оставлять место службы. Если узнают, что мы...

— За вас отвечаю я! — Варкассий рявкнул так, что Кира аж подскочила на стуле, — Ваше дело — выполнять то, что я вам велю. Вон! Оба! Живо!

Теперь уже пришлось подчиниться. Спускаясь вниз по каменной лестнице, Кира и Лари не смели заговорить друг с другом. Однако когда они вышли на улицу и удалились от караульных у входа на достаточное расстояние, Кира негромко произнесла: — С Варкассием творится что-то неладное, Лари. Знаешь, нам следует приглядывать за ним. Сегодня с утра к нему заходил кто-нибудь? Лари нервно кивнул. — Более того, — он наклонился, понизив голос, — эти люди все еще там. Кира сделала все, чтобы не показать, какое впечатление на нее произвели эти слова. «Сказать ли ему? Поделиться ли своими подозрениями? Непростой вопрос. Можно ли тебе довериться, Лари Кьял? Нет, пожалуй, не стоит. По крайней мере, не сейчас... Пока буду действовать в одиночку». — Нам надо быть начеку — вот что, Лари. Если у командира начинаются проблемы, проблемы могут начаться и у его подчиненных. Кире померещилась тень испуга в глазах штабного клерка.

— Предлагаю пока ничего не предпринимать и следить за поведением старика. Только не вздумай расспрашивать его о чем-либо: можешь нарваться на неприятности. Ты понял? — Понял — как не понять... — Вот и славно. А сейчас расходимся. — Погоди... Если ты не слишком против... Не мог бы я... В общем... ты не позволишь проводить тебя до дома? — Не позволю. Ступай домой, Лари, выздоравливай. — Кира смерила парня холодным взглядом, после чего тот, пробормотав что-то невнятное, поспешил удалиться. Лари уже не раз пытался оказывать Кире знаки внимания — но ее совершенно не интересовал этот жалкий, трусливый тип. Как товарищ по службе он был добр и отзывчив, но она просто не могла рассматривать Лари как мужчину. Когда неудачливый ухажер скрылся из виду, Кира повернула обратно в сторону штаба, взойдя на крыльцо огромного каменного здания госпиталя, располагавшегося на углу улицы. Караульные у дверей штаба не могли видеть ее в этом месте, в то время как Кире было прекрасно видно, кто заходит в здание и кто его покидает.

Кира сняла офицерский китель, скатав его так, чтобы нигде не были видны погоны, или пуговицы со стальным кулаком Геакрона. Теперь она могла сойти за простую горожанку: белая ситцевая сорочка, серая шерстяная юбка и ботинки — ничто не выдавало ее принадлежности к военной службе. Люди проходили мимо, не обращая на Киру внимания, а она все выжидала, не сводя глаз со входа в штаб Варкассия.

Спустя где-то час своего пребывания в засаде Кира была вознаграждена: дверь штаба распахнулась, и оттуда показались три фигуры в серых плащах — караульных как будто не смущало присутствие незнакомцев. Быстро обмолвившись о чем-то, двое из них отправились прочь, третий же — в сторону госпиталя.

«Это мой шанс» — решила Кира. Выждав за толстой каменной колонной, пока человек в сером плаще пройдет мимо, Кира медленно отправилась вслед за ним.

Незнакомец свернул за угол — Кира последовала за ним, сохраняя дистанцию. Они шли по Второй Глинобитной улице: здесь было довольно людно, и Кира не боялась, что может вызвать подозрения. Спустя минут десять преследуемый свернул в Жабий тупик — место, довольно редко посещаемое благополучными гражданами. «Ну что ж — поздно идти на попятную. А иначе, зачем я все это затеяла?»

Незнакомец проследовал в бар «Унисолтис» — Кира раньше здесь не была и могла лишь гадать, какие личности околачиваются внутри. Увидев, что внизу у входной двери отсутствует один кирпич, она решила затолкать в проем китель, так как внутри он только помешал бы ей и мог вызвать ненужные вопросы. Еще не переступив порог, Кира поскользнулась и непременно расшибла бы себе колено, не успей она выставить руки при падении. В том месте каменная плитка была невероятно гладкой и скользкой, будто бы ее чем-то отполировали. Тихо ругнувшись и поспешно оправившись, Кира вошла внутрь, радуясь, что никто не увидел ее конфуза.

В «Унисолтисе» стоял полумрак, а в воздухе пахло табаком и дешевой выпивкой. В баре было немноголюдно, однако почти все присутствовавшие посетители обернулись на Киру, когда она вошла. Ощутив на себе мужские взгляды, — презрительные, оценивающие, похотливые, — Кира растерялась и даже позабыла на какое-то время, зачем она здесь.

«Какой кошмар, — думала она в смятении. — Ведь они смотрят на меня, как будто я... как будто я... Нет, нет, я не могу произнести это слово даже мысленно. Мать за одно такое слово отдубасила бы меня до лиловых ягодиц. Знаю, женщины в южных странах занимаются этим на вполне законных началах... Но у нас в Геакроне мудрый доко Дзар бдит за общественной нравственностью, как бдел его отец. Однако... Кира, соберись! Ради своей цели ты должна взять себя в руки. Именно роль такой женщины ты и сыграешь... И если этот человек тот, за кого ты приняла его, это должно сработать».

Увидев человека в сером плаще, расположившегося за третьим столиком от барной стойки, Кира воспрянула духом и направилась в его сторону, стараясь сохранять спокойный и непринужденный вид. Как ни в чем не бывало опустившись на стул напротив незнакомца, Кира тепло улыбнулась и спросила как можно приветливее: — Надеюсь, не против?

Человек сидел, откинув капюшон. Его выразительное румяное лицо обрамляли густые темные кудри. Живые карие глаза глядели на Киру дерзко и вместе с тем удивленно.

— Конечно, не против, красавица! — Кира не была красавицей, однако понимала, что мужчина лжет, чтобы сделать ей приятно. — Кира, — представилась она.

— Чу́дное имя, — незнакомец криво улыбнулся. — Я — Пэйон. И что же делает славная девушка с именем Кира в столь неприглядном заведении?

Пэйон (если только это было его настоящее имя) уже сейчас вызывал у нее серьезные подозрения. Человек этот странно выделялся на фоне остального сброда, наполнявшего бар. Он был недурно одет, обладал какими-никакими манерами, а что самое главное, не был так угрюм, как остальные клиенты, большинство из которых мрачно склонилось над своими кружками с пойлом. Напротив, Пэйон, пребывал в бодром настроении, и с каждой минутой смотрел на Киру, казалось, с все большим интересом.

— Ну... если честно, я немного заскучала, и решила попытать счастья... пусть даже в столь невзрачном месте. И, как вижу, не ошиблась, — последнюю фразу Кира произнесла с нежным придыханием, слегка вскинув брови.

Это произвело должный эффект: Пэйон встрепенулся, не сводя с Киры глаз, шевельнул кадыком, ноздри его затрепетали.

«Отлично. Когда мужчина возбужден, он забывает об осторожности, и, следовательно, выше вероятность того, что он совершит какой-то промах». Тут к ним подошел слуга и осведомился, чего желают почтенные граждане. — Мне коньяку! — заявил Пэйон. — Три рюмки, не меньше! Слуга явно смутился, недоуменно переводя взгляд то на Киру, то обратно на Пэйона. — Простите великодушно... — бормотал он, — Но какой... какой...

«Да, и действительно, — подумала Кира со злорадством, — какой еще к черту коньяк? Коньяк никогда не производили ни в Геакроне, ни в Карифе. Так зачем же пытаться заказать его здесь?» Пэйон поспешил разрешить заминку: — Что, нет коньяка? Вот незадача! Ну, так несите виски, что же поделать! — Слушаюсь. Чего изволит ваша дама?

«Сока, только сока!» — в отчаянии подумала Кира, которая терпеть не могла спиртное. Но откажись она от выпивки, это тотчас вызвало бы подозрения ее визави. — Мне пару бокалов красного вина.

— Отличный выбор, — одобрил Пэйон, — Женщинам не пристало хлестать крепкое пойло! Вино в самый раз. Когда напитки подали на стол, новый знакомый Киры произнес тост:

— Что ж, за знакомство! За тебя, прекрасная Кира! Не каждый день встретишь такую славную девушку... — прервав сам себя, он залпом осушил рюмку.

«Еще одна странность. В Геакроне считается хорошим тоном сделать «глоток почтения», прежде чем выпить. Этого негласного правила обычно стараются придерживаться даже самые беспутные выпивохи». Пэйон же не счел нужным совершить эту маленькую церемонию.

Кира же, не спеша попивая свое вино, продолжала наблюдать за собеседником. Так же резво осушив вторую рюмку виски, Пэйон произнес: — Так ты говоришь, тебя одолела скука... Я полагаю, пора бы ее развеять? — Я не прочь, — проворковала Кира, вновь кокетливо взметнув брови.

И как бы в подтверждение своих слов, она медленно расстегнула верхнюю пуговицу своей сорочки. Она видела, как вздымается грудь ее нового знакомого, в глазах его читалось желание – еще чуть-чуть, и он совсем перестанет себя контролировать.

— Ну, так идем – чего тянуть? Уединимся в будуар, я уверен – у бармена тут найдется для нас укромная комнатушка.

Что еще за диковинное слово — «будуар»? Подозрения Киры росли как на дрожжах. Она негромко рассмеялась, желая поддразнить Пэйона: — Какой ты быстрый! А ничего ли ты не забыл, часом?

— Я... я... Ах, да, конечно! Конечно, я заплачу тебе. Скажи лишь, сколько... Для тебя мне не жаль ничего, милая Кира! Этот человек беззастенчиво пытается ее купить. Немыслимо...

Теперь она уже не сомневалась – она знала точно: он не геакронец, и даже не карифянин. А поскольку въезд иноземцам в Геакрон закрыт, он пребывает здесь тайно, и с какой-то злоумышленной целью. И, следовательно, может быть очень опасен.

— О, это не главное, — Кира нахмурила брови в притворном смущении. — Но прежде чем мы начнем, ты должен честно ответить мне на один простой вопрос. Только непременно обещай быть честным! — О, Кира! Мое сердце – открытая книга для тебя! Спрашивай, что угодно. — Что ты делал в штабе генерала Освина Варкассия?

Пэйон шарахнулся назад, словно от ядовитой гюрзы, побледнел, нервно забегал глазами по бару. Еще мгновение – и он вскочил, стремглав бросившись к выходу. И тут Кира пожалела, что не дала ему напиться посильнее. Однако не успела она как следует испугаться, что цель ее вот-вот ускользнет, как увидела, что Пэйон падает как раз на том злополучном месте, где она сама поскользнулась, входя сюда.

Не теряя времени, Кира кинулась на беглеца, попутно доставая спрятанный под юбкой кинжал. Кира была отнюдь не хрупкого сложения, и применять силу ей было не впервой: она навалилась коленом на живот чужака, приставляя клинок к его горлу.

— Эй, бармен! — крикнула Кира командным тоном. — Зови своих вышибал! Я – капитан Кира Меласкес. Именем закона я требую оказать мне помощь в задержании сиппурийского шпиона!

[1] До̜́ко – вежиливое обращение к мужчине в Карифе и некоторых сопредельных государствах.

Глава 4

Акфотт. Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

У Нойроса всегда захватывало дух от вида огромных черных стен замка Акфотт, которые подобно титаническому кашалоту возвышались над остальным городом. Стены эти являлись самыми высокими в мире: ни одно сооружение в Роа не застило небосвод столь сильно, как акфоттский замок. Его возвели еще в незапамятные времена, когда мир был юн, и люди не вели летописей. Некогда в замке восседали гордые и жестокие короли древности, теперь же он сделался резиденцией лорда-протектора Йорака Бракмоса, фактического правителя Сиппура.

Стоя на балконе своей виллы и глядя на эти черные стены (казалось, в природе не мог существовать столь насыщенный цвет) Нойрос всегда испытывал гордость и в то же время легкий трепет где-то внутри. А что же должен ощущать враг, дерзнувший штурмовать эти стены? Хотя вообразить себе, что Акфотт может подвергнуться чьему-либо нападению, было, пожалуй, невозможно. Сиппур был могущественнейшим государством материка Роа: развитое хозяйство, многочисленное население, сильная, дисциплинированная армия. Полудикие макхарийцы, надменные виккарцы и даже гордые кампуйцы из Срединных Гор – все были вынуждены вступить в политический союз с Сиппуром и принять религию сиппурийцев – аклонтизм.

Теперь и Нойрос станет частью этой религии. Хотя для большинства его соотечественников Аклонты были скорее не религией, нет. Чем-то бо́льшим. Требуя лишь поклонения, они давали взамен истинное счастье – видения, полные блаженства и радости. Некоторые так упивались этой красочной радостью, что оставались в мире видений навсегда. Для правителей аклонтизм был хорошим способом укрепить власть, для бедноты – забыть о невзгодах и предаться потусторонним наслаждениям. Как следствие, аклонтистская паутина окутала почти весь материк Роа, за исключением некоторых северных государств.

Сегодняшний день должен был стать знаковым для Нойроса Традонта – это был его двадцать первый день рождения, а значит, он был готов к своей первой гапарии – погружению в мир прекрасных образов, которые Благие Аклонты должны будут начертать в его сознании. Четыре года назад Нойрос достиг возраста инициации и уже формально стал адептом Чаши, однако настоящим аклонтистом он мог считаться только после первой гапарии. Вчера он долго не мог уснуть из-за ощущения торжественности предстоящего дня. Предчувствие того, что вскоре жизнь его сильно переменится, не покидало Нойроса.

Он стоял на балконе, слушая, как волны вдали разбиваются о стены акфоттского замка, и внезапно услышал голос у себя за спиной:

— Даже не смотри в ту сторону, братец! С этим замком тебя ничего не связывает, и едва ли свяжет в будущем.

Нойрос еле удержался от того, чтобы схватиться за сердце – так неожиданно подкралась сестра. Десма, по-видимому, давно обратила внимание, что он любит проводить время на этом балконе, и улучила момент, чтобы напугать его. Она всегда была жуткой врединой и сквернавкой – с самого детства. Будучи на три года его старше, Десма то и дело донимала его, еще когда они были детьми. Родителям вечно хватало хлопот из-за их перебранок, драк, беготни, и прочих проказ. Нойроса вовсе нельзя было назвать мальчиком для битья, но зачинщицей склок почти всегда была его сестра.

Но неужто она решит отравить едва ли не самый важный день в его жизни? Нет, он ей не позволит.

— Кажется, я просил, чтобы ты не врывалась в мои покои без дозволения, Десма, — холодно процедил Нойрос.

— Ох, простите, простите, светлый господин! — сестра начала ехидно кривляться – это было в ее манере.

Десма, будучи довольно невысокого роста, была не слишком красивой, но обладала, по наблюдению Нойроса тем «обаянием гадюки», которое притягивало к ней внимание мужчин. Ловкая наездница и фехтовальщица, сестра не признавала платьев, называя их «тряпьем для кукол», и предпочитала мужское одеяние. Сейчас на ней были темно-серые бриджи и расшитая золотом рубашка с гербом Сиппура, черной коброй, — несмотря на юный возраст, Десма уже входила в окружение лорда-протектора, и этот знак указывал на ее принадлежность к государственной службе.

— Оставь свои идиотские ужимки. Что тебе нужно?

— Что мне нужно? — изумилась Десма. — Ха! Мне-то как раз ничего. Вопрос в том, что нужно тебе. Отец с матерью уже ждут тебя внизу. Ты вообще собираешься становиться аклонтистом? Лорд Бракмос будет недоволен, если узнает о твоей неспешности в делах веры.

Они уже спускались на первый этаж виллы по ступеням из белого мрамора.

— О, в религиозном рвении мне тебя никогда не перещеголять! — усмехнулся Нойрос. Сестра и правда была фанатичной аклонтисткой – в этом смысле, полностью дочь своей матери, только с куда более воинственным нравом.

— Кто бы сомневался!

Так, перебраниваясь, они подошли к выходу, где уже ожидали их родители, Аглара и Пфарий Традонты. Мать, тихая и набожная женщина, стояла, облаченная в длинное белое платье и белую шаль, глядя на сына с нежностью и с гордостью в то же время. На отце был сиреневый парадный халат, расшитый разноцветными нитками. На груди был выведен фамильный вензель Традонтов – совершенно нечитаемый, со множеством закорючек и переплетений.

Пфарий Традонт, крепкий среднего роста мужчина, всегда довольно вяло обнаруживал свои эмоции, а густая черная борода делала его лицо и вовсе непроницаемым. Даже сейчас можно было подумать, что отец относится к происходящему безразлично. Но Нойрос слишком хорошо его знал, чтобы поверить в это.

— Ах! Ну что же, нам пора! — мать взволнованно всплеснула руками.

«Ох уж эти ее картинные жесты. По-моему иногда она переигрывает».

— Полагаю, ты готов к сегодняшнему дню… — отец любил произносить банальности с чопорным видом, при этом еще и умудряясь не выглядеть нелепо.

Отец занимал высокий пост при дворе короля Кайлеса Дальсири. Однако Нойрос был достаточно умен, чтобы понимать, что король — лишь марионетка, нарядная кукла, существующая для придания Сиппуру более величественного статуса. На деле же вся полнота власти принадлежит Йораку Бракмосу.

«Ему-то и служит отец, — размышлял Нойрос. — Только он делает это более незаметно, не так, как Десма. Наверняка он шпионит при дворе: находит неугодных, сообщает о них Бракмосу... Такие люди, как отец, опаснее крикливых самодуров: молчаливые, себе на уме, они ведут свою потайную игру. Отец непредсказуем — вот в чем его главный козырь. Хорошо, что я его сын».

Сам же Нойрос был не таков: он сторонился двора и общества лорда Бракмоса. Еще больше он сторонился Десмы. И все же он не мог не понимать, что сейчас самое время позаботиться о своем будущем. Иначе о нем позаботятся сами родители, и добром это не кончится. При всей своей неприязни к большинству сиппурийских чиновников и вельмож, Нойрос считал, что аклонтизм – лучшее, что могло случиться с Роа, хотя сам он предпочитал посещать кабаки и бордели, нежели приобщаться к учению Преподобного Мастера.

Нойрос знал, что в глубине души родители ненавидели его за дерзкий нрав и за тот разнузданный образ жизни, который он вел еще со времени своего обучения в гимназии. Для него было обычным делом явиться домой вдребезги пьяным, зачастую в грязи и крови после драки с каким-нибудь кабачным забулдыгой. Но все это сходило Нойросу с рук – никто не был в силах оградить знатного сынка от кутежа и разгула.

Тем не менее, теперь перед Нойросом стояла задача: как лучше послужить своей стране и вере? Путь государственной службы был закрыт: там его ждет водоворот всевозможных ухищрений и низостей. На это он не был готов. Стезя религиозного служителя также не улыбалась Нойросу: во главе сиппурийской церкви стоял все тот же Бракмос, с которым совершенно не хотелось иметь дело. Да и навряд ли Нойросу дозволили бы заниматься церковными делами, учитывая его репутацию гуляки и сластолюбца.

Более всего Нойрос питал интерес к ордену Ревнителей Покоя Чаши – организации, призванной следить за лояльностью населения аклонтистскому режиму. Эти люди должны были вразумлять тех, кто сбился с пути Покоя, а самых непокорных – карать. И хотя было понятно, что Ревнители – тоже часть пирамиды, на вершине которой стоит Йорак Бракмос, все-таки Нойрос не оказался бы в непосредственном подчинении у лорда-протектора в случае присоединения к Ревнителям. В ордене было свое начальство. Особенно Нойросу грели душу слухи о том, что Ревнители – народ не слишком дисциплинированный, который отнюдь не гнушается самыми нескромными увеселениями.

Конечно, родители вряд ли одобрят такое решение, учитывая, что род Традонтов довольно знатен, и их отпрыск мог бы найти занятие куда более достойное своего имени. Особенно огорчится мать. Но что с того? Если не проявить волю сейчас, то в дальнейшем его могут и вовсе превратить в безропотного солдафона, коих в избытке и при дворе, и в окружении лорда-протектора.

«Сейчас лучше развеять посторонние мысли, — сказал себе Нойрос. — Они не должны понять, что в данный момент меня заботит что-то, кроме гапарии».

Нойрос решил напоследок взглянуть в большое старинное зеркало с серебряной окантовкой, висящее у входа. Ему почему-то всегда придавал уверенности вид собственной внешности. Да, самовлюбленно, но таков был Нойрос... Коротко подстриженные черные волосы обрамляли его худое, немного бледное лицо. Темно-карие глаза глядели с упрямой решительностью, однако в них все же читался какой-то болезненный блеск. Тонкие губы были сжаты в напряжении. В его широкоплечей, стройной фигуре необычным образом сочеталось изящество и мужественность.

«Быть может, в следующий раз я посмотрю в это зеркало уже совсем другим человеком».

Нойрос сглотнул и повернулся к выходу. Пора.

Семейство Традонтов покинуло свою белокаменную виллу, направившись к роскошной, запряженной четверкой лошадей карете, которую слуги в фиолетовых праздничных мундирах уже заблаговременно подали к калитке. Перейдя цветочный сад с журчащими фонтанами, семья собралась рассаживаться по местам, как вдруг Десма заявила:

— Езжайте! Я — на конюшню. Догоню вас быстро.

Мать в недоумении вскинула брови:

— Десма, дочь, как же так? Я думала, мы поедем все вместе, в одном экипаже...

Сестра только усмехнулась:

— Ха! Десма Традонт в повозках не ездит. Только верхом!

«Глупая гордячка. Пусть делает, что хочет. Хоть бы и вовсе ее не видеть».

Отец дал команду, и экипаж тронулся. Но желание Нойроса не сбылось, а Десма сдержала свое слово: не прошло и пяти минут, как сестра поравнялась с их каретой, сидя на ладном гнедом коньке, который был подарен ей лордом Бракмосом на совершеннолетие.

Глядя на брата с высоты своего седла, Десма то и дело отпускала колкие шуточки, провоцируя его на ответные выпады. Аглара кротко призывала детей к тишине. Отец по своему обыкновению хранил молчание.

Акфотт был величественный город, хотя порою шумный и грязный. Особенно в такие ясные, солнечные дни как этот, на его улицах чувствовалось какое-то праздничное настроение. История многих тысяч лет словно насквозь пропитала эти мостовые, дворцы, колоннады, продолжая жить среди городской суеты эхом давно забытых событий.

Они проехали мимо Овального дворца – древней постройки времен войны с Кампуйисом, которую сейчас занимал Декирий Ганат, один из ближайших советников лорда-протектора. Это причудливое, но весьма изящное сооружение овальной формы было выкрашено в бледно-зеленый цвет, а наличники его узких окон были украшены множеством золотистых узоров.

Далее экипаж Традонтов проехал мимо поистине восхитительного здания акфоттской библиотеки: две древние высокие прямоугольные башни соединялись потрясающей дугообразной крытой галереей. Это было чуть ли не самое древнее здание Акфотта, настоящая гордость сиппурийской столицы.

Вскоре они подъехали к огромному зданию в центре города, увенчанному широким перламутровым куполом и шпилем, который оканчивался бронзовой чашей. Это и был акфоттский Храм Аклонтов, являющийся частью столичного храмового комплекса, построенного чуть более ста лет назад.

Десма оставила своего коня у коновязи на противоположной стороне улицы, а карета, в которой ехал Нойрос с родителями, остановилась неподалеку от входа в храм.

— Ступайте, дети, — промолвил отец. — У нас с матерью еще есть дела. Нойрос, теперь ты воистину станешь последователем веры в Святых Аклонтов. Сегодня ты в первый раз ощутишь их благодать. Десма, — он смерил дочь многозначительным взглядом, — будь добрее к брату.

Та в ответ лишь изобразила на лице подобие улыбки.

— Ну, Нойрос... Мы проводили тебя, — мать заметно волновалась. — Сегодня – счастливый день для нашей семьи. Ты по праву станешь адептом Чаши! — она крепко обняла Нойроса, потрепав за плечо, — Мой сын...

Нойрос с безразличием заметил, как Десма закатывает глаза.

Попрощавшись с детьми, Пфарий и Аглара сели обратно в карету и уехали, а Нойрос остался в обществе нелюбимой сестры. Пройдя под сводом грандиозной широкой арки, который был покрыт искусным орнаментом из малых и больших чаш, они очутились в широком пространстве зала храма. Десма сказала ему:

— Отправляйся в первый ряд. Там сидят те, для кого эта гапария первая.

Нойрос был новичком в делах религии, поэтому, несмотря на всю свою неприязнь к сестре, был вынужден ей довериться. Если и было на свете что-то, к чему Десма Традонт относилась без иронии и насмешек, так это ее вера, аклонтизм.

Сине-голубые мозаичные узоры покрывали стены и купол храма изнутри – из-за них создавалось ощущение, будто находишься под открытым небом. Под самым куполом висела огромная серебряная чаша – источник благодати Аклонтов.

Не говоря более ни слова, Десма заняла свое место в центре зала, а Нойрос сел в обитое парчой кресло рядом с тремя молодыми господами и одной девушкой, которые, по-видимому, родились с ним в один день, и предстоящая гапария должна была также стать для них первой. Ему было неуютно здесь – одному, среди множества незнакомых лиц.

«Почему отец и мать не остались с нами?»

Люди постепенно наполняли зал. Все были одеты богато: расписные халаты, изящные платья, широкополые шляпы со страусиными перьями. Нойрос знал, что здесь собрались только представители знати и богатейшего купечества – гапарии для простого люда проводились в другом храме.

Нойрос окинул взором собравшихся: люди пребывали в приподнятом настроении, улыбались, переговаривались между собой. Он увидел лицо сестры в толпе: ее прямые черные волосы небрежно спадали на пухловатое капризное лицо.

«Лицо подростка, — подумал Нойрос. — Интересно, будь я старшим ребенком, она относилась бы ко мне по-другому? Сомневаюсь... И почему отец медлит с ее замужеством? Ей двадцать четыре – давно уж пора. Избавиться бы от нее поскорее...»

Нойрос невольно отметил, как Десме идет черная кобра Сиппура на ее рубашке, хотя решил, что гадюка, все же, подошла бы лучше. Тут их взгляды встретились, и Нойрос поспешил отвернуться.

Он уже начинал волноваться, почему таинство никак не начинается, как вдруг по залу пробежал взволнованный шепоток: «Провозвестник! Провозвестник идет! Гралин!»

Нойрос знал Йена Гралина: он был хорошим другом их семьи, часто пил с отцом кажаб – сиппурийский змеиный ликер, – и задушевно беседовал с ним. То, что Гралин занимал значимый церковный сан, также не являлось секретом. Тем не менее Нойрос был удивлен, что именно этот рослый, седеющий, улыбчивый человек будет руководить его первой гапарией.

Провозвестника, шествующего через зал в богато украшенной бирюзовой мантии, сопровождали двое прислужников, одетых чуть менее скромно. Говор толпы постепенно стихал, все обращали сияющие, восторженные лица в сторону Гралина.

Провозвестник взошел на кафедру, расположенную прямо под куполом храма, приветственно вскинув руки. Толпа загудела, но Гралин жестом призвал к тишине, и собравшиеся тут же смолкли.

— Братья и сестры! — воззвал служитель Чаши зычным голосом. — Вы собрались здесь, дабы вкусить блаженные дары Бессмертных, Незримых и Невыразимых Духов! Святых Аклонтов, дарующих вечный покой и счастье! Я, Йен Гралин, милостью Преподобного Мастера провозвестник Церкви Аклонтов, открываю эту гапарию!

Мелкая дрожь пробежала по телу Нойроса: впервые за долгое время ему напомнили, что Йорак Бракмос не является истинной главой аклонтской церкви.

Никто не знал подлинного имени Мастера, о нем вообще не любили упоминать: слишком большой ужас он внушал. Его также почти никто не видел, однако все были твердо уверены в его существовании, ведь именно он прочитал в 601 году знаменитую Проповедь Основ, встав у истоков зарождения аклонтизма. Позже он пропал из поля зрения общественности, однако никто не объявил его умершим – считалось, что такой мудрец не мог просто так уйти из мира. Нойросу говорили, что он облачен в серый холщовый балахон и носит жуткую металлическую маску, скрывающую его лицо. Также говорили, что Мастер являет собой обратную сторону Аклонтов (или даже является одним из них) – непокорным воле духов он посылает кошмарные видения, сводящие с ума. Вольнодумцы и храбрецы прозвали его Кукловодом: за то, как незримо он руководит волей Бракмоса и других церковников.

Нойрос постарался отогнать мрачные мысли о Кукловоде и приготовить себя к блаженству, готовому вскоре снизойти на него.

— Хочу дать напутствие новообращенным! — Гралин окинул взором сидящих в первом ряду, и, как показалось Нойросу, на нем взгляд провозвестника задержался дольше, чем на остальных. — Сегодня вы впервые вкусите тот блаженный плод, который Святые Аклонты даруют нам. Помните: от вас требуется только одно — полностью покориться им! Приведите свое тело и чувства в состояние смирения и покоя. Когда я изрекаю воззвания к Невыразимым – повторяйте их за мной, и главное – мысленно отдавайте себя им целиком.

Йен Гралин воздел руки кверху и закинул голову, глядя прямо на чашу, висящую под куполом.

— О, безымянные и бессмертные духи, чье могущество непостижимо для нас, смиренных послушников ваших! О, безликие сущности, повелевающие нашими страстями! Мы, собравшиеся здесь, взываем к вам, о, Святые Аклонты!

— Взываем к вам, о, Святые Аклонты! — громогласно отозвался зал, и Нойрос также повторил эти слова вместе со всеми – литания была заранее заучена им.

— О, великие духи, явитесь незримо в этот час и даруйте нам безграничное блаженство!

— Даруйте нам безграничное блаженство! — вторила толпа.

Нойрос уже не слышал своего голоса: он словно утонул, сделался единым с голосами других душ, жаждущих восторженного единения.

Гралин еще раз взмахнул руками, и все свечи в храме разом погасли, словно от резкого порыва ветра. Несколько мгновений зал пребывал в полной темноте, как вдруг высоко наверху что-то засветилось и помещение наполнилось мягким серебристым светом. Это была чаша – Чаша Аклонтов, которая теперь, растревоженная литанией Гралина, перевернулась и... все замерли в ожидании.

Нойрос почувствовал, что пространство вокруг него странным образом изменяется – присутствие какой-то неведомой силы ощущалось почти что кожей. Ему показалось, что его начинает мутить и подташнивать — так, будто он выпил лишнего.

— О, Святые Аклонты! — голос провозвестника звучал теперь почти зловеще. — Ваши верные служители готовы. Да снизойдет же на нас ваша благодать! Мы отдаем вам нашу душу и разум!

— Мы отдаем вам нашу душу и разум!

Произнося последнее слово, Нойрос почувствовал, как запинается, хотя и не мог этого слышать. В сердце что-то кольнуло, и предательский голос в его голове проговорил: «Ты всерьез готов на это? Отдать кому-то свой разум?» И в тот же миг нахлынула волна мрака... холодная и тяжелая. Зал, люди, Гралин, серебристый свет от чаши — все исчезло, расплылось перед глазами. Нойрос обмяк в своем кресле, не в силах противиться темной воле, заполнившей помещение.

Очнулся он с тяжелой головой, не в силах что-либо вспомнить. В храме уже загорались свечи, чаша неподвижно висела под куполом. Люди вставали со своих мест, переговаривались, на их лицах был неприкрытый детский восторг. А Нойрос сидел, прислонив руку к липкому лбу и стараясь припомнить, что же с ним произошло. Он поймал недоуменный взгляд худощавой девушки, сидевшей рядом с ним...

И тут он с ужасом осознал, что он – похоже, единственный человек во всем зале, не испытавший блаженства во время этой гапарии. Попытавшись улыбнуться не слишком натянуто, и убрав руку от головы, Нойрос поспешил встать на ноги. Шагая к выходу, он столкнулся со своей сестрой. Она глядела на него, радостно улыбаясь, и это само по себе уже вызывало у Нойроса недоумение. Однако он также улыбнулся ей, чтобы не вызвать никаких подозрений. Больше всего он боялся, что Десма начнет расспрашивать, какие видения явили ему Святые Аклонты. Но она лишь слегка обняла его и проговорила:

— Ну что же, мои поздравления! Аклонтист...

— Нойрос! Мальчик! — Нойрос больше всего боялся услышать этот голос. Сердце его слово окунули в кипящую лаву.

«Сейчас-то меня и выведут на чистую воду».

Йен Гралин стоял перед ним, лучезарно улыбаясь во весь свой широкий желтозубый рот. Он по-отечески взял Нойроса за плечи.

— Поздравляю, мальчик! Ну как? Что ты испытал?

— Радость... — солгал Нойрос. — Великое блаженство и радость!

— Хе-хе-хе. Готов поспорить, ты сейчас пытаешься припомнить свои видения.

«Тут ты в точку попал, старик».

Голова у Нойроса гудела... Он смог припомнить лишь то, что за время своего забытья дважды пытался кричать. Но слышал ли его кто-нибудь?

— Не старайся, — сердечно заверил Гралин, избавив его от ответа. — Все новички пытаются припомнить, какие именно видения и образы явили им Аклонты, но это невозможно. У нас остается лишь впечатление: восторг, душевное возрождение!

«Не знаю, что сейчас Аклонты явили мне, но я не ощущаю ни восторга, ни возрождения. Только смятение, страх... и боль».

Нойрос отчаянно всматривался в лица людей вокруг в надежде найти хоть одного напуганного, грустного, озадаченного... Но нет. Только улыбки, восторг и слезы радости.

— Скажите, провозвестник... — несмело начал Нойрос, — а здесь присутствует кто-нибудь из ордена Ревнителей Покоя Чаши?

— Да, разумеется! — Гралин не отличался любопытством, поэтому и не подумал уточнять, зачем это нужно Нойросу. — Видишь, вон там у входа стоит красавец с иссиня-черными волосами? Переговаривается со жрецом. Так вот: это Морас Дайял. Он знается с начальником акфоттских Ревнителей.

Бросив «спасибо», Нойрос поспешил к человеку, на которого ему указали. Мускулистый мужчина в бежевой тунике, лет тридцати, с крупными скулами и мясистым округлым подбородком, еще издалека заметил приближающегося к нему Нойроса и лукаво заулыбался.

— Вы из Ревнителей Покоя Чаши? — осведомился Нойрос безо всяких прелюдий.

— Именно так. А кем имеет честь быть молодой господин? — басовитый голос Дайяла звучал певуче и вместе с тем очень вкрадчиво и мерзко.

— Я – Нойрос Традонт, сын Пфария Традонта. И я хочу вступить в ваш орден.

Мужчина улыбнулся настолько приторно, что даже зажмурил глаза.

«Этот человек никогда не уважает собеседника, — решил Нойрос. — Но он должен стать моим ключом к Ревнителям».

Дайял сделал изящный жест рукой, приглашая Нойроса выйти вместе с ним на улицу.

— Видите ли, господин Традонт, — жеманно пробасил он, — есть некоторые детали. И эти детали необходимо обсудить.

Глава 5

Корхей-Гузум, Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

На пышной, многолюдной столичной пристани было много народу. Купцы, ремесленники, солдаты, вельможи – все пришли проститься с корхейским флотом, который, под предводительством принца Гарука Икмерсида отбывал сегодня в далекое плавание на север, чтобы покарать надменных карифян и геакронцев, отвергающих божественный свет Аклонтов.

У самого края причала стояла высокая девушка с темными длинными волосами и бледным, необычайно правильным овальным лицом. У нее были карие миндалевидные корхейские глаза, высокие скулы и изящный миниатюрный носик. На ней было шелковое розовое повседневное платье и накидка из красного бархата. Этой девушкой была принцесса Батейра Икмерсид, единственная дочь короля Гакмоло.

Батейра глядела вслед величественным кораблям с синим морским коньком на белых парусах со смешанным чувством грусти и облегчения. Она никогда не испытывала теплых чувств к своим братьям, однако старший, Гарук, был по ее мнению, наиболее достойным из всех троих. Второй по старшинству, Бьеджар, был распутен и жесток, младший, Хирам, – скрытен и двуличен; да и сама Батейра, с колыбели варившаяся в котле придворных страстей, стала к своим двадцати двум годам достаточно прожженной и циничной интриганкой.

Гарук же был не таков. Он был полностью сын своего отца, хладнокровный, жесткий, но не лишенный некого природного стремления к справедливости и чувства долга. Теперь он уплывает на войну – и кто знает, суждено ли ему вернуться?

В любом случае, в делах корхейского двора теперь только усилится неразбериха и подковерная борьба – а ведь в стране и так уже долгое время обстановка достаточно напряженная: король Гакмоло тяжело болен, и оценить его шансы на выздоровление весьма сложно.

Довольно иронично было то, что Батейра стала единственной из королевской семьи, кто явился на проводы флотилии Гарука: Бьеджар находился в своем очередном опасном плавании у берегов Макхарии, Хирама никто не видел уже около двух недель (по слухам, младший принц находился в одной из провинций по какому-то тайному поручению), а отец был настолько слаб, что не могло идти и речи о том, чтобы он оставил свои покои.

Гордые корхейские фрегаты и галеи уже начинали скрываться в морском тумане, а Батейра все стояла, как завороженная, не в силах оторваться от своих нелегких дум. И тут она вздрогнула – кто-то внезапно коснулся ее плеча. Обернувшись, принцесса увидела Сельмию, тонкую изящную девушку в бирюзовом плаще с капюшоном, свою прислужницу и в некотором роде подругу.

— Нам пора возвращаться, ваше высочество, — тихо, но настойчиво произнесла Сельмия своим мелодичным голосом, не поднимая глаз и чуть заметно наклонившись.

Батейра, ничего не ответив, последовала вслед за ней по причалу. Пройдя мимо длинной цепочки из королевских гвардейцев в позолоченных панцирях и синих плащах, принцесса вместе с Сельмией и двумя другими прислужницами села в закрытый паланкин, и сильные табгарийские невольники понесли ее домой – в королевский дворцовый комплекс Юрхинтау.

Корхей-Гузум напоминал настоящий пчелиный улей: казалось, постоянное движение повозок, людей, товаров не останавливалось здесь ни на минуту. Крики погонщиков, вопли кабачных выпивох, голоса уличных торговцев-зазывал, ржание лошадей, хохот мальчишек-оборванцев – все это словно бы сливалось в единый непрерывный гул, составляя неотделимую часть атмосферы большого города.

Батейра не очень любила чернь, хотя в некоторой степени и сочувствовала проблемам простых людей. Скорее, она относилась к ним с какой-то привитой ей с рождения брезгливостью, и предпочитала без нужды не покидать пределы дворцового комплекса. Впрочем, сейчас она была еще полностью погружена в то мрачно-задумчивое состояние, в котором находилась у берега, и только лишь мысль о скорой встрече с Джакрисом немного согревала ей душу.

И вот процессия с паланкином въехала в ухоженный королевский квартал, где посреди благоухающего сада с финиковыми пальмами, замысловатыми каменными композициями и журчащими ручьями находился масштабный дворцовый комплекс Юрхинтау.

Они остановились у ворот главного королевского дворца, где располагались покои самого короля Корхеи и членов его семьи. Это было высокое здание правильной восьмиугольной формы из желтоватого камня с тончайшей резьбой на колоннах, капителях и ромбовидных оконных решетках. Многоскатную крышу небесного цвета венчал прямоугольный бело-синий флаг с морским коньком.

Батейра, отпустив стражу и носильщиков, отправилась вместе со своими прислужницами внутрь грациозного здания. Просторный и довольно плохо освещенный главный холл был устлан дорогими зелеными коврами с вышивкой, а стены украшали несколько картин с изображением древних морских сражений с участием корхейских воинов.

Здесь Батейра распрощалась со своей немногочисленной свитой, попросив Сельмию зайти к ней после ужина, после чего отправилась по широкой лестнице на второй этаж, где располагались ее покои. Однако здесь принцессу ждал неприятный сюрприз: у верхних ступеней, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, находился смуглый молодой человек лет тридцати с курчавыми волосами, выкрашенными в каштановый цвет, и одетый в серый шелковый плащ. Это был Зулем Абкарманид, представитель древнего и могущественного корхейского рода, имевшего долгую и сложную историю отношений с Икмерсидами.

Его появление здесь вряд ли могло предвещать что-то хорошее, так как в последнее время Абкарманиды проявляли себя не слишком дружелюбно по отношению к королевской семье.

— Приветствую вас, ваше высочество, — с достоинством произнес Зулем, чуть наклонившись. — Надеюсь, вы простите мое внезапное появление – я бы очень желал украсть несколько минут вашего бесценного времени.

— Пройдемте, — холодно бросила Батейра, жестом предлагая Зулему пройти в небольшой зал, предварявший вход в ее покои.

Здесь пришлось столкнуться с еще одной неприятностью: на широком диване с обивкой из зеленого бархата сидела немолодая полная женщина в мешковатом коричневом платье. Ее маленькие вечно бегающие глазки вызывали крайне неприятное ощущение, даже просто находиться в ее присутствии было уже довольно неуютно.

Безусловно, ее следовало ожидать здесь – робкий немногословный Зулем едва ли стал бы вести важную беседу без помощи своей влиятельной матери Фаниссы Абкарманид.

— Мое почтение, принцесса, — бросила Фанисса не слишком приветливым тоном, даже не потрудившись встать и поклониться.

Батейра же, напротив, отвесила неподобающий ее особе церемонный поклон, дабы также показать свое пренебрежение к правилам этикета, но в более ироничной форме.

— Чем могу быть полезной, госпожа Абкарманид? — сухо, но учтиво поинтересовалась Батейра, усаживаясь в креслице чуть поодаль от Фаниссы.

— Мой визит касается такой пренеприятнейшей особы, как Яшань Демцуэль – думаю, всем нам уже очевидно, насколько опасен он становится для всего нашего государства. Наша семья обеспокоена вопросом его поимки и преданию суду.

Яшань Демцуэль был поистине загадочной и неуловимой личностью. Выступая в корхейских провинциях, он призывал людей к отделению от сиппурийской Церкви Аклонтов, называя Бракмоса лженаставником и пытаясь излагать идеи независимого религиозного пути для Корхеи. При этом никому еще не удалось выследить его или же узнать место, где он живет – всякий раз после своих красноречивых выступлений он исчезал словно фантом, оставляя публику озадаченной.

— Не совсем понимаю, госпожа Абкарманид, что именно вы от меня хотите, — разочарованно пожала плечами Батейра. — И почему вам, собственно, пришло на ум обратиться с таким вопросом именно ко мне?

— Видите ли в чем дело, принцесса... — продолжала въедливая Фанисса, хитро сощурив глазенки. — Боюсь, на данный момент вы – единственный представитель королевской семьи, с кем можно вести хоть сколько-нибудь вменяемый диалог. Ваш отец-король тяжко болен, а братьев попросту невозможно застать в столице. Вот я и обращаюсь к вам...

— В сложившейся ситуации все вопросы государственной важности будет решать великий визирь Джакрис Спакирис, — холодно отчеканила Батейра. — Поговорите с ним и, быть может...

— Мне известно, какое положение занимает Спакирис, — бесцеремонно перебила Фанисса, расплываясь в ехидной ухмылке. — А еще мне известно, что именно вы способны в некотором роде повлиять на его решение.

Конечно, все при дворе давно знали о связи принцессы с великим визирем Спакирисом, но вот так в открытую намекать на подобное могла, пожалуй, только такая змея как Фанисса Абкарманид.

Впрочем, Батейра не подала и виду, что оскорблена, а ее собеседница продолжила:

— Не будьте же равнодушны к бедам корхейского государства, принцесса. Демцуэль сеет смуту на нашем достославном острове, и, вполне вероятно, в ваших силах его остановить.

— Что ж, обещаю, что сообщу о вашей просьбе великому визирю, госпожа Абкарманид, — Батейра поднялась на ноги, показывая, что их разговор подходит к концу. — Однако вы должны понимать, что он полностью в своей воле, а я – лишь скромная дочь своего отца (да пошлют ему Аклонты выздоровление)!

Фанисса тоже встала, и, сделав несколько шагов к выходу, развернулась в сторону Батейры, и, гневно сверкая глазами, проговорила с усилием:

— Вам не удастся отсидеться в стороне, принцесса, так и знайте! Если Яшань Демцуэль начнет представлять настоящую опасность (а он, судя по всему, очень близок к этому), то вам придется сделать выбор. И надеюсь, вы будете на нашей стороне!

— На чьей это «нашей»? — крикнула ей вслед Батейра, однако Фанисса гордо зашагала прочь, и не подумав обернуться.

Зулем, отменно игравший роль безмолвного стража на протяжении всего их разговора, хотел было открыть рот для каких-то извинений, но, поймав уничижительный взгляд принцессы, лишь с жаром поклонился и развел руками с выражением мольбы на лице, после чего пустился вдогонку за матерью.

Переведя дух, Батейра сняла с шеи ключ от своих покоев и, отперев массивную дверь, прошла внутрь.

«Теперь Абкарманиды будут ходить за мной по пятам... — размышляла она с тревогой. — Если Бьеджар с Хирамом не возьмут ситуацию в свои руки, фактическая власть в стране рано или поздно может перейти к этому воинственному семейству. Одной мне не устоять. Джакрис... на него вся надежда!»

Слегка утомленная всем происходящим, Батейра решила прилечь на свою широкую кровать и вскоре задремала. Оставаясь наедине, она часто вспоминала о матери... Сайара Икмерсид умерла десять лет назад во время эпидемии чумы в Корхее. Это была самоотверженная женщина с большим сердцем, которая тратила немалые деньги на помощь нищим и бездомным. В одном из приютов для несчастных Сайара и заразилась...

«Ты могла еще столькому научить меня, мать, — часто думала Батейра с тяжким сердцем. — Быть может, твоими стараниями я могла бы стать другой... более правильной».

И как только принцессе пришла в голову мысль пойти слегка развеяться и прогуляться в королевском саду, тут же дверь ее спальни медленно отворилась и на пороге появился человек, которого она ждала больше всего.

Рослый, широкоплечий, облаченный в светло-зеленый расшитый золотом камзол и светлые брюки, Джакрис Спакирис имел на своем небритом мужественном лице выражение воодушевления и азарта. Его черные длинные волосы были стянуты в большой пучок на затылке.

— А вот и я, — промолвил великий визирь своим низким голосом. — И, кажется, ничуть не задержался!

— Джакрис! — вскрикнула Батейра, вне себя от радости кидаясь на шею к своему возлюбленному.

Даже после короткой разлуки поцелуй всегда был особенно сладким и страстным. Принцесса ощутила тепло его могучего тела, и приятная дрожь охватила ее. Джакрис, подхватив Батейру, закружил ее и, весело усмехнувшись, перенес на кровать.

Она оказалась прямо под ним – такая тонкая, хрупкая, беззащитная... Ей порой казалось, что именно этот момент – самый волнительный из всех. Джакрис осыпал поцелуями ее губы, лицо, плечи.

— Моя королева... — прошептал он, начиная страстно прикасаться к ее бедрам, задирая подол платья.

— О-о... — закатила глаза Батейра, желая еще больше раззадорить любовника своей насмешкой, — я же всего лишь принцесса...

Чуть приподнявшись, Джакрис начал было расстегивать пуговицы на своем камзоле, как вдруг раздался резкий и требовательный стук в дверь.

Затем дверь приоткрылась, и из-за нее показалась обритая голова человека с суровым лицом и глубоко посаженными глазами. Батейра узнала его: это был Нангайлу, искуснейший шпион Джакриса и появление его здесь в такой момент было явно недобрым знаком.

— Господин, прошу вас подойти, — отчетливо и без тени смущения проговорил агент. — На минуту, это срочно.

— Глупец, ты в своем ли уме? — вспылил Джакрис. — Убирайся вон!

— Это срочно, мой господин, — тут же повторил Нангайлу. Ничто не дрогнуло в его каменном лице. — Дело безотлагательное.

Дверь захлопнулась снаружи; Джакрис стиснул зубы, издав стон отчаяния.

— Если это какой-то пустяк, я прикончу этого кретина! — сердито бросил великий визирь, поспешно поднимаясь с кровати и покидая покои принцессы.

Батейра замерла в ожидании. Нангайлу едва ли дерзнул бы вот так бесцеремонно врываться в ее покои, если бы дело не касалось какой-то экстренной ситуации. Та минута, которую отсутствовал Джакрис, показалась Батейре бесконечно долгой: за нее она успела мучительно перебрать в своей голове огромное множество версий того, что могло произойти.

Наконец, Джакрис медленно вошел обратно в спальню и его бледное, полное смятения лицо только усилило испуг Батейры.

— Что же случилось, любимый? — вопросила она дрожащим голосом. — Ну что же!? Ответь мне, не молчи!

Джакрис заломил руки за шею и, тяжело вздохнув, проговорил как-то отрешенно:

— Твой брат мертв, Батейра.

Принцесса точно онемела, однако в ее глазах он, видимо, сумел прочесть вопрос: «Который!?»

— Бьеджар... — проговорил Джакрис, опуская взор. — Бьеджар Икмерсид убит во время своего пиратского набега на Шакмайфо. Корабль с его телом только что прибыл в Корхей-Гузум.

Некоторое время оба, и принцесса, и великий визирь, погрузившись в молчание, обдумывали шокирующее известие. Наконец, Джакрис несмело произнес:

— Скажи, а вы... вы с ним ведь не сильно ладили, верно?

— Он был безразличен мне, — ответила Батейра. — Туповатый, грубый – с ним вообще мало кто мог найти общий язык.

— Знаешь, у меня, похоже, начинает созревать план, — сказал, поворачиваясь к окну Джакрис, внезапно как бы воодушевляясь, но все еще выглядя испуганно. — Но я должен знать, что ты со мной... И что не отступишь, и пойдешь до конца.

— Ну-у... расскажи же мне, в чем суть твоего необыкновенного плана, — с некоторой растерянностью попросила Батейра.

Великий визирь резко повернулся к своей возлюбленной, глядя с какой-то одержимостью, и быстро, но отчетливо проговорил:

— Ты можешь стать королевой Корхеи.

Несколько мгновений Батейра была не в силах проронить ни звука, но потом, не понимающе потрясая головой, пробормотала:

— Но... но как? Я... я ничего не...

— Власть в Корхее передается старшему ребенку вне зависимости от пола, — напомнил Джакрис. — Гарук теперь далеко... а Бьеджара больше нет. Следующая в очереди наследования – ты, любовь моя.

— Но Гарук, любимый! Гарук старший и он жив. И он непременно вернется с войны и займет трон.

— Если вернется, — вкрадчивым тоном поправил Джакрис. — В любом случае власть к тому моменту будет уже в наших руках! А значит, правдой будут являться именно наши слова. Мы найдем тысячу способов как дискредитировать Гарука: обвиним его в сговоре с врагом или... или заявим, что именно он подослал убийцу для Бьеджара!

— И более того, — Батейра нахмурилась, — ты говоришь обо всем этом так, словно мой отец уже мертв или... скоро умрет.

— Я... нет, ты не то подумала... — Джакрис заметно смутился. — Я всегда был верным другом короля Гакмоло, но... родная, будем смотреть на вещи трезво: твой отец очень плох... Ты сама видела, в каком он положении.

От путаницы мыслей у Батейры кружилась голова. Она с усилием выдохнула.

— Но ты же понимаешь, что все это означает серьезную борьбу. Нам нужны будут сторонники...

— Разумеется, — с жаром кивнул Джакрис, начиная быстро прохаживаться по комнате – так он успокаивал нервы и настраивал мысли на нужный лад. — Будут и те, кто попытается помешать нам. Угрозу представляет Джептар Абкарманид – теперь в его распоряжении вся сухопутная армия Корхеи.

— Ко мне сегодня уже заявлялась его женушка...

— Как!? — воскликнул Джакрис, замерев на месте, как вкопанный. — Что ей было нужно?

— Хотела, чтобы я уговорила тебя разобраться с Яшанем Демцуэлем.

— Яшань Демцуэль, Яшань Демцуэль, — затараторил великий визирь, вновь начав метаться по комнате, — вот так непредсказуемый герой! Сколько бессонных ночей я провел благодаря его персоне! Но скажу тебе честно, милая, — сейчас я склоняюсь к тому, что это именно тот человек, к союзу с которым мы должны стремиться.

— В самом деле? — недоуменно вскинула брови Батейра.

— Да! Демцуэль обрел в провинциях небывалую силу. Люди верят ему; его проповеди собирают толпы. Говорят, будто он посланник самих Аклонтов... Армия его сторонников растет с каждым днем, причем его идеи захватывают даже аристократию. Очень скоро эта волна может докатиться и до Корхей-Гузума и тогда... кто знает, устоит ли наш двор? После многих часов размышлений я пришел к выводу, что лучше объединиться с Демцуэлем, и стать сторонниками его учения.

— Но тогда... мы положим начало вражде с сиппурийцами! Ведь мы заявим о желании создания собственной, независимой Церкви, не так ли?

— Это верно... — Джакрис раскраснелся и дышал часто. — Нам предстоит нелегкая борьба, не стану спорить. Однако Сиппур сейчас будет вовлечен в войну на севере, и вряд ли у Бракмоса найдутся средства, чтобы навредить нашему государству. Основные усилия нам нужно будет сосредоточить на внутренней борьбе.

— Я... я очень хочу стать королевой! — воскликнула наконец Батейра, окрыленная боевым настроем своего любимого. — Но прежде чем ты начнешь реализовывать свой план, я бы очень хотела поговорить с братом Хирамом... Я не знаю, что у него на уме и чью сторону теперь он примет. Это следует выяснить.

— Хирам сейчас очень занят, любовь моя, — мягко ответил Джакрис. — Он выполняет довольно важное государственное задание... Поверь, свою роль он тоже сыграет. Но сейчас мне хотелось бы, чтобы ты начала помогать мне в поиске союзников. В открытую поддержать Демцуэля мы пока не можем, однако готовить почву для грядущих изменений уже пора. Я хочу, чтобы ты начала со своих родственников, Калханидов. Осторожно поговори с ними – и сперва убедись, что нет свидетелей. Изложи наш план, и объясни серьезность ситуации. Так, постепенно, мы создадим альянс против Абкарманидов и реализуем задуманное.

— Джакрис, ты такой отважный! — Батейра вдруг бросилась к своему любимому и крепко обняла, целуя его шею. — Ты... ты невероятный. Только ты мог решиться на такое! Конечно, я с тобой! Калханиды будут с нами... и не только они.

— Мы непременно добьемся своего, — негромко произнес Джакрис с улыбкой, хватая принцессу за талию и прижимая к себе. — Все покорятся нам... моя королева.

Глава 6

Прант. Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

В этот день Ниллон усилием воли заставил себя встать пораньше: он никак не мог позволить себе опоздать на лекцию профессора Хидена, посвященную проблеме диктатуры (в частности, диктатуры в Геакроне). Его новая знакомая, карифянка Гелла также должна была присутствовать там.

Однако с утра у Ниллона все валилось из рук: ночью он снова зачитался допоздна, и теперь мучился своей обычной тягостной сонливостью.

«Казалось бы – какой пустяк! — думал он. — Но чертовски неприятно. Профессор Хиден, пожалуй, смог бы объяснить и этот феномен, но не думаю, что стоит заводить с ним подобный разговор».

Позавтракав, как обычно, фруктами (более тяжелая пища с утра не лезла ему в горло) и наскоро собравшись, Ниллон поспешил к Центральной площади Пранта, чтобы оттуда свернуть на Большую Ясеневую, где, в здании бывшего университета читал свои лекции профессор Райджес Хиден.

Ранее Ниллон уже много раз ходил этим маршрутом, однако, в этот день, вместо того, чтобы пройти по дугообразной Дубильной улице, он решил пройти напрямик через жилые кварталы. Этот путь был короче – более того, Ниллон прекрасно знал эти места, так как вырос здесь, но все же идти дворами и проулками было куда как неудобнее. Тем не менее, прикинув, что в запасе у него прилично времени, Ниллон решил внести в прогулку до университета немного разнообразия и пройти через кварталы.

Заглядевшись на красивый бежевый дом с просторной ухоженной верандой, он невольно остановился, задумавшись о том, что он когда-то уже был в этом месте... Лишь несколько мгновений спустя его осенило, что это дом его старого друга Эда, в котором Ниллон не был уже довольно давно. Нил озадаченно помотал головой, удивляясь собственной рассеянности. Вдруг послышался плеск воды – за кустом стоял мужчина с лейкой, который неторопливо ухаживал за садиком. Ниллон узнал его: это был отец Эда, Гэнли Смуссфилд, полноватый долговязый мужчина с очень жидкими волосами, крупным крючковатым носом и неприятными толстыми губами. На нем была клетчатая рубашка, потертые домашние брюки и старое кепи с блестящим козырьком.

— А, Нил, проходи, не стесняйся! — Гэнли Смуссфилд приветливо махнул рукой, и Ниллон не решился ответить отказом, сочтя возможным все же уделить несколько минут этому человеку, несмотря на то, что тот довольно плохо относился к профессору Хидену и отцу Ниллона. В свое время Смуссфилд-старший чуть было не стал угрозой дружбы Ниллона и Эда, так как был человеком консервативным и не разделял увлечение молодых людей опасными байками старого Хидена.

— Давненько не виделись, мистер Смуссфилд! — поприветствовал хозяина Нил, отворяя решетчатую калитку, чьи завитушки и лепестки не пощадила ржавчина.

— Здравствуй, здравствуй! — отец Эда весьма радушно улыбнулся, будто между ними никогда и не было никаких разногласий. — Рад тебя видеть, сынок!

— А что, Эд уже... ушел?

Услышав это, Гэнли Смуссфилд сразу помрачнел, так как, по-видимому, вспомнил, куда сейчас направился его сын, однако постарался сохранить доброжелательный тон:

— Послушай-ка, Нил. У меня к тебе один разговор. Я очень надеюсь, что ты поймешь меня правильно. Мы не всегда ладили, да... Но твой отец... В общем, он не прав. Прошу тебя, отговори его от этой идеи.

— Вы о чем?

— Я думаю, ты понимаешь, о чем я, — в голосе господина Смуссфилда уже появлялось раздражение. — Твой отец метит в прантский Совет, и там он, уж конечно, начнет всячески агитировать людей против аклонтизма, а если учесть, что Кариф может скоро принять эту веру, то это грозит нам большими неприятностями.

— Боюсь, все равно не понимаю, сэр, чего вы от меня хотите, — пожал плечами Ниллон. — Я не лезу в дела своего отца, да и, признаться, в некоторых вопросах я...

— Да не глупи же, сынок! — в сердцах воскликнул Смуссфилд. — Как до тебя не дойдет, что в конечном итоге карифянам будут противостоять многотысячные армии, и они все равно примут этот треклятый аклонтизм! А когда к нам заявятся их проповедники со своей гвардией, они просто перебьют недовольных – и кто от этого выиграет!? Ты единственный, кто может убедить твоего отца не высовывать нос и отказаться от идеи пробраться в этот чертов Совет...

— Знаете, сэр, мне кажется, наши взгляды по этому вопросу слишком сильно разнятся, — холодно заметил Ниллон. — Мы с вами просто не поймем друг друга.

— Ах же, черт тебя дери! — с досадой вскричал Гэнли Смуссфилд, хлопнув ладонью по колену. — Тебе ведь жить в этом городе! Одумайся!

— Видите ли, сэр, если вы привыкли всегда и во всем сдаваться без боя, то мы с отцом – люди иного порядка и будем отстаивать свои взгляды до конца! — свысока бросил Ниллон, неспешно направляясь к выходу.

Тут Смуссфилд окончательно потерял контроль над эмоциями.

— Ну и убирайся, пижон! — рявкнул он, багровея. — Потом будешь рыдать – и попомнишь мои слова! Проваливай!

Ниллон поспешил оставить своего разгневанного собеседника одного: тот еще продолжал бубнить ему вслед какие-то бессвязные ругательства.

«Вот ведь надо ж было так... Мило поболтали, ничего не скажешь!»

Пропетляв через паутину узких переулочков, Ниллон поспешил через площадь к Большой Ясеневой улице. Сердце у него подскочило, когда он увидел на башенных часах без десяти минут двенадцать.

«Прибавлю шаг! Хотя теперь уже наверняка опоздаю... Вот черт! И что меня дернуло задержаться у этого дома?»

Перейдя площадь, Ниллон свернул на Большую Ясеневую. Нелепый разговор с отцом его доброго друга не выходил у него из головы. Ускоряя шаг, он приближался к зданию прантского университета, который не работал уже около ста лет. Власти Пранта дали добро на проведение профессором Хиденом лекций-конференций в стенах этого полуразрушенного здания, хотя многие горожане высказывались за запрет лекций и изгнание профессора из города, дабы не смущать умы детей вредным вольнодумством. Для Ниллона же общение с профессором Хиденом было как глоток свежего воздуха: на его лекциях он не только черпал множество знаний в области истории, политологии, психологии, а также всегда мог поучаствовать в объективной и подробной оценке многих мировых явлений.

Уже почти перейдя на бег, Ниллон взлетел по обветшалым ступенькам, мимо некогда величественных колонн, ко входу в университет. Пройдя лабиринтом мрачных коридоров, он, наконец, очутился у входа в просторный лекционный зал. Дверь отсутствовала, поэтому входящему сразу открывался простор ступенчатых рядов, напротив которых располагалась широкая кафедра.

Полдень был неслучайно выбран для проведения лекций, так как именно в это время солнечные лучи, падая сквозь широкие оконные проемы, ярко освещали весь зал. За кафедрой стоял профессор Хиден: высокий седой человек в темно-синем сюртуке, с большой плешью на голове и пепельным оттенком кожи. О нем нельзя было сказать «старик», хотя Райджесу Хидену было определенно за восемьдесят. Осанистый, подвижный, он всегда источал поразительную даже для молодых людей энергетику.

В зале в тот момент присутствовало человек пятнадцать прантской молодежи. Все они, а также и профессор, повернули головы в сторону Ниллона, когда тот появился на пороге.

— Вы опоздали, молодой человек, — с укоризной произнес профессор Хиден, смерив Ниллона осуждающим взором своих холодных серых глаз, — лекция уже началась. Впрочем, проходите — в последнее время вы и так нечастый гость.

Профессор Хиден и Ниллон нередко имели приватные беседы друг с другом за пределами университетских стен, однако на людях профессор предпочитал не выказывать ему никакого особого расположения, демонстрируя свою обычную беспристрастную холодность.

Раскрасневшись, Ниллон начал пробираться на свое место. Он предпочел сесть не слишком далеко от кафедры (чтобы не подумали, что он прячется), но и не слишком близко (чтобы не быть на у всех виду). Только теперь, слегка оправившись от смущения, он заметил, что один из слушателей в зале стоит на ногах (видимо, появление Ниллона прервало его выступление).

Это была девушка — что само по себе было редкостью на лекциях профессора Хидена. Не без удивления Ниллон узнал в ней свою недавнюю знакомку, карифянку Геллу Брастолл.

— Итак, мы говорили о понятии диктатуры, — заговорил профессор Хиден своим привычным размеренным тоном. — Премногоуважаемая Гелла из Дакнисса считает, что диктатор — это правитель, не считающийся с чаяниями собственного народа, готовый при этом на любое кровопролитие и жестокость во имя государственных нужд. Хорошо, — Хиден обвел аудиторию глазами, — может ли кто-либо из присутствующих дать иное определение диктатуры?

С полминуты все молчали, после чего на ноги поднялся тощий юноша с курчавыми волосами, рассеянным взглядом и бледным невыразительным лицом. Это был Эд Смуссфилд – друг детства Ниллона, начитанный, рассудительный, и крайне вяло обнаруживающий свои эмоции практически в любой ситуации. Эд в последнее время заходил на лекции профессора Хидена еще реже, чем Ниллон, поэтому тот был очень удивлен, увидев его здесь.

— Эд Смуссфилд, Прант. В общем, я согласен с определением Геллы, — произнес он своим сухим, лишенным всякого эмоционального оттенка голосом. — Однако я бы добавил, что «диктатура» — понятие скорее геополитического масштаба. На мой взгляд, оно носит оценочный характер.

— Не могли бы вы пояснить, что вы имеете ввиду? — попросил профессор Хиден.

— Да, конечно. Например, Альхаро Восьмой — законный король Макхарии. Династия Монтейрисов держится на троне уже более четырехсот лет, и легитимность его власти не вызывает ни у кого сомнений. Йорак Бракмос — лорд-протектор Сиппура, он правит страной от имени короля Кайлеса Дальсири и пользуется всей полнотой власти без оглядки на другие страны. Но Тиам Дзар в своем Геакроне — это зажатый в угол мышонок, который грозит всему миру своим железным кулачком, изображая воина-титана. И только благоразумие и нежелание проливать кровь невинных удерживают правителей могучих держав от того, чтобы раздавить Геакрон. С их точки зрения, Дзар всего лишь узурпирует власть, как узурпировал его отец. Следовательно, он — не более чем выскочка-диктатор.

— Что ж, вы копнули несколько глубже по сравнению с выступавшей до вас, — сказал профессор Хиден. — Но тем не менее, молодой человек, — простите мне мою стариковскую резкость, — вы слишком формально подходите к обсуждаемому вопросу. Вы начинаете рассуждать о геополитике… Но геополитика – кровавая настольная игра, в которую играют люди без сердца и малейшего понятия о морали. Между тем наша цель — вникнуть в истинную суть вопроса. Чем же Тиам Дзар отличается от правителей других государств? Почему его называют диктатором, и что, собственно, кроется за этим словом?

«Ох, не то вы все обсуждаете, — думал про себя Ниллон, — Настоящая опасность исходит от аклонтистского альянса, а не от Геакрона».

После минутной паузы профессор продолжил:

— Полагаю, никто более не желает высказаться. Что ж, тогда я изложу свой анализ этой проблемы. Как сказала Гелла, диктатор кровожаден и жесток, но ведь это в той или иной степени можно сказать и о любом другом правителе. Эд, в свою очередь, поставил во главу угла легитимность правителя в глазах правителей других государств. Вы оба были отчасти правы в своих суждениях, но ни один из вас не увидел сути рассматриваемого явления. Впрочем, — лицо профессора Хидена посетила ехидная усмешка, — Это не удивительно, ведь понятие диктатуры само по себе — фикция. Какая нам разница, на каких основаниях человек пребывает у власти? Это никоим образом не влияет на фактически осуществляемые им функции. Любой политик по определению убийца, и не важно, как он именуется: королем, лордом-протектором или же попросту диктатором.

— Простите, сэр, — взволнованно произнесла Гелла, — но не слишком ли вы категоричны в своих суждениях?

— Ничуть.

— А я все же готова с вами поспорить. Мой отец, Гранис Брастолл — член карифского Правящего Совета. Он уважаемый человек, народ любит его, и едва ли кто-то усомнится в его порядочности.

— У вас в Карифе — может быть.

— Вы даже не знаете моего отца! — почти вскрикнула Гелла. — Но, тем не менее, считаете, что он убийца. Да? Если так, то скажите мне это прямо в лицо!

Другой бы мог смутиться от подобной постановки вопроса, но только не Райджес Хиден — Ниллон знал это наверняка.

— Ваш отец — убийца, — произнес профессор со всей возможной невозмутимостью.

— Ч-ч-ч-ч-то? — прошипела Гелла. — Да как вы смеете...

— Смею, да еще как. Возможно, вы, карифяне, не любите вспоминать 719 год и зачистки северных районов Кампуйиса. Но я убежден, что именно ваш отец был одним из тех, кто отдал приказ на проведение этой операции. Впрочем, не думаю, что он делился с вами подробностями этого дела за чашкой вечернего чая.

— Тогда были уничтожены опасные группировки кампуйцев... — произнесла Гелла надтреснувшим голосом, — К-которые совершали набеги на южные провинции...

— Вне всякого сомнения! А вместе с ними — множество мирных селений. Женщин, стариков, детей вырезали как скот!

— Вы не можете этого знать! — в отчаянии взвизгнула Гелла. — Вас там не было!

— Зато я лично общался со многими беженцами.

Вся в слезах, Гелла бросилась к выходу, бессвязно повторяя: «Ненавижу, ненавижу!» Ниллон в этот миг презирал профессора, как никогда до этого. Он внезапно ощутил укол того чувства, которое впервые испытал, встретив Геллу у здания театра. Теперь ему хотелось броситься к ней, остановить, утешить, но он не смел надеяться, что она ответит ему взаимностью. К тому же, теперь он узнал, что она – дочь влиятельного карифского политика, что еще больше увеличивало пропасть между ними.

Гелла Брастолл покинула лекционный зал, и Ниллон с горечью осознавал, что, возможно, никогда больше ее не увидит.

Лекция продолжилась, но Ниллон, погрузившись в себя, не принимал участия в обсуждениях. Вокруг говорили о личности Тиама Дзара, о его перспективах в качестве геакронского правителя, о том, насколько он может быть склонен к сближению с Карифом. И ни слова об аклонтистах… Ниллону казалось, будто профессор Хиден нарочно не поднимает эту тему на своих лекциях. Но почему?

Слушатели стали неспешно покидать зал, негромко переговариваясь. Кто-то подходил к профессору, чтобы задать приватные вопросы. Ниллон отрешенно глядел в одну точку, полностью игнорируя происходящее вокруг. Наконец, они остались в зале вдвоем с профессором Хиденом.

— Зачем вы это сделали? — вяло пробормотал Ниллон.

— Ты имеешь в виду, зачем я сказал этой Гелле правду? За мной в принципе водится эта дурная привычка.

Ниллон пропустил сарказм мимо ушей, продолжая уныло пялиться в пространство, даже не поворачивая голову в сторону профессора.

— Я видел, как ты смотришь на эту карифянку, — как бы с участием произнес профессор Хиден. — Ниллон, пойми... Я допускаю, что в тебе могло зародиться прекрасное чувство. Но скажи мне честно: высока ли вероятность того, что у вас с Геллой могло что-нибудь получиться?

— Ну, уж вы постарались, чтобы не получилось!

— Она – дочь карифского парламентария...

Минут пять никто не произносил ни слова. Молчание решился нарушить Ниллон:

— Мы встретились с ней случайно... у здания заброшенного театра. И я сразу почувствовал, что в ней есть что-то особенное. Она не похожа ни на одну другую девушку, понимаете?

— Нил, я понимаю тебя...

— Да что вы можете понять! — оборвал Ниллон, вскакивая на ноги. — Вы сами-то хоть любили кого-нибудь в своей жизни?

— Любил, уж поверь. Когда-нибудь я расскажу тебе о...

— Да будь я проклят! — вскричал Ниллон. — Что я тут сижу с вами? Я ведь могу еще попытаться найти Геллу, пока она не покинула Прант. Постоялый двор... Гелла говорила, что остановилась там. Нужно поспешить...

— Ниллон, постой!

— Оставьте меня, сэр! Вы уже достаточно мне навредили.

Выбежав на улицу, Ниллон еще без малого полчаса пытался поймать извозчика. Когда ему, наконец, удалось это сделать, он, пообещав заплатить вдвое больше тарифа, велел гнать, что есть мочи, в Западный Дистрикт, где находился постоялый двор. С бешено колотящимся сердцем Ниллон ворвался внутрь заведения и без лишних церемоний потребовал, что хочет видеть хозяина.

Найдя пухлую, пожилую, заспанного вида хозяйку, Ниллон за определенную сумму выведал у нее, что русоволосая, небедно одетая, с карифским выговором девушка лет двадцати покинула заведение, может быть, около часа назад...

Ниллон брел по прантским улицам совершенно разбитый и понурый. Не зная, чем себя занять, и как заглушить свою грусть, он прослонялся по городу до темноты. Он думал было зайти к отцу, чтобы излить душу, но что-то удержало его от этого. Ниллон пытался начать размышлять об аклонтистской угрозе и о том, какую ужасную, подлую, пораженческую позицию занимают люди наподобие Гэнли Смуссфилда. Но эти мысли вводили его в еще более мрачное состояние, и он не стал сосредотачиваться на них.

Не зная, что бы еще предпринять под конец дня, Ниллон решился посетить прантский маяк, по которому он любил бродить еще ребенком. Старый смотритель Малио Ксинкс был другом семьи Сиктисов, и всегда хорошо ладил с Ниллоном. Старик был рад его видеть, и без вопросов пропустил на маяк.

В этом огромном, мрачном сооружении Ниллон провел немало радостных минут своего детства, играя в догонки со своими друзьями Бафнилом и Эдом. Родители же часто возмущались, говоря, что на маяке опасно: неосторожное поведение на такой высоте грозит падением. Но Малио Ксинкс всегда вступался за ребят, заверяя, что они под его надежным надзором.

Ниллон поднялся в световую комнату на вершине маяка. В чугунной жаровне горели дрова — свет отражался от зеркал, прикрепленных к потолку. Ниллон оперся ногой на подоконник, обозревая в такой позе простор Пряного моря внизу. Вдалеке виднелись огни маяков Лиита — островного края по ту сторону воды.

Волны тихо плескались внизу... Одинокие чайки время от времени пролетали, покрикивая в вечерней тиши. Замечтавшись, Ниллон неожиданно вздрогнул, так как ему послышались внизу чьи-то шаги. Старик Малио навряд ли бы стал сейчас сюда подниматься, поэтому молодого человека охватила некоторая тревога.

— Кто здесь? — решился позвать Ниллон, приближаясь к краю мрачной винтовой лестницы.

— Это я, Ниллон, не бойся, — ответил голос Райджеса Хидена.

От сердца отлегло. Но нельзя сказать, что профессор был сейчас желанным гостем.

— Как вы узнали, что я здесь? — устало бросил Ниллон, когда пожилой мужчина поднялся наверх.

— Интуиция, — с долей лукавства ответил Хиден. — Почему-то я был уверен, что найду тебя именно здесь.

— А что вам, собственно, нужно?

— Знаешь, я хотел извиниться... за сегодняшнее свое поведение. Не хочу, чтобы ты счел меня тем, кто считает сословные различия большой преградой для отношений между людьми. Просто... ты же знаешь, на своих лекциях я часто даю волю эмоциями, и начинаю рассуждать о многих вещах без прикрас. За это молодежь и любит мои лекции! А та девчонка... Скажу по опыту: мне кажется, что она еще вернется.

— Не берите в голову, сэр. Мы виделись с ней всего раз, я не сильно переживаю, — эти слова Ниллон постарался произнести так, чтобы самому как можно сильнее поверить в них.

Какое-то время оба молчали. Волны шумели снаружи, и в вечернем воздухе витал дух морской авантюры.

— Ты, должно быть, уже слышал об угрозе с юге? — наконец, произнес профессор с некоторым напряжением.

— Вы об Аклонтах?

Старик кивнул.

— У меня сложилось впечатление, будто эта тема вам не по душе.

— Видишь ли, в чем тут дело... — Хиден тяжело вздохнул, словно не в силах собраться с мыслями. — Меня изгнали из Сиппура – у них никому не дозволено открыто выражать свои мысли. В Дакниссе меня тоже не поняли – и вот я здесь... Словно загнанный зверь, понимаешь? Мне хочется бить тревогу, голосить что есть мочи о нависшей над нами угрозе, но... Веришь ли, Ниллон, я впервые в жизни чувствую страх... страх остаться неуслышанным, непонятым... окончательно сделаться изгоем в этом мире. Может, хотя бы ты подскажешь мне что-то?

— Действовать, сэр! — Ниллон ободряюще хлопнул профессора по спине. — Действовать! Не вы ли учили меня, что нельзя позволять страху глушить в нас лучшие начинания? Зачем бояться неудачи? Попытаться в любом случае стоит! Скажите, а что если нам... попробовать организовать некое подобие конференции, посвященной проблеме аклонтизма? Не здесь, конечно, а в каком-то другом карифском городе. Пригласить влиятельных людей, журналистов и вынести эту проблему на публичное обсуждение?

Профессор ответил не сразу.

— Ох, Ниллон, мальчик... Признаться, я слегка озадачен. Быть может, в твоем предложении и есть здравое зерно, но... Какого эффекта мы добьемся в итоге?

— Как минимум, наведем знатного шороху, — с улыбкой ответил Ниллон. — Да, мы не решим проблему как таковую, но внимание к аклонтистской угрозе привлечем. Поставим Кариф на уши!

— В принципе, я бы мог организовать нечто подобное, — задумчиво протянул Райджес Хиден после небольшой паузы. — Город Дирген хорошо бы подошел для этой цели — у меня есть друзья среди тамошнего совета, они могут помочь с организацией. А с помощью знакомых в Дакниссе я напечатаю о конференции в газетах. Пожалуй, птиц с этой вестью можно будет послать даже в Виккар и Сиппур!

— Вижу, что приободрил вас, — довольно произнес Ниллон. — По крайней мере теперь появилась пища для размышлений!

— И наметки для плана дальнейших действий! — вдохновленно завершил профессор Хиден. — Уфф... Ну, славно! Обсудим это на днях более подробно. А сейчас, наверное, пора расходиться...

— Да, пожалуй, — согласился Ниллон. — Но я все же останусь здесь еще ненадолго. Хочется... еще немного побыть наедине со своими мыслями.

Профессор хотел было что-то возразить, но вместо этого лишь неловко вздохнул, и, что-то тихо пробормотав, побрел по узкой лесенке вниз.

Ниллон погрузился в воспоминания. Перед его глазами проплывали образы как далекого, так и недавнего прошлого. Он вспомнил, как четыре года назад пригласил профессора Хидена в Прант. Тогда он случайно получил в руки номер дакнисской газеты, который рассказывал о просветительских бесплатных лекциях скандального профессора, в прошлом едва избежавшего гибели от рук сиппурийских гонителей. И тогда Ниллон решил написать письмо! Письмо с приглашением посетить Прант и прочитать свои лекции здесь. Отец передал это письмо через знакомых и... кто бы мог подумать, что седовласый мыслитель откликнется на просьбу незнакомого мальчишки и решит посетить Союз Побережья!

История казалась невероятной, но это произошло, и со временем мальчик с профессором сдружились – в той мере, в какой это было, конечно, возможно, учитывая их возраст.

«Я стал его любимчиком, — со смущением вспомнил Ниллон. — Да, именно так – любимчиком... По-другому и не скажешь».

Но он всегда был ведомым. Всегда в своих мыслях превозносил профессора и слепо доверял ему. Но сегодня... тот показал себя как простой, смертный человек, которому тоже свойственно порой бояться и проявлять нерешительность. И когда Хиден одобрил его смелый план конференции, Ниллон испытал настоящую гордость – теперь он понял, что способен не просто слушать, но и говорить, стараться быть услышанным, доносить свои идеи до других.

И вдруг он снова вспомнил Геллу. Ее дерзкую улыбку, ее звонкий, жизнерадостный голос, глаза, исполненные детского, искренного любопытства. Но чем? Чем именно она могла так задеть?

«Та девчонка... Скажу по опыту: мне кажется, что она еще вернется», — вспомнил он недавние слова профессора. Что это было: попытка утешить ложной надеждой? Или же искреннее ощущение?

В темноте Ниллон не смог заметить трещину на подоконнике. В какой-то момент он просто услышал треск обрушающегося камня и полетел головой вперед.

«Я не могу умереть, — подумал Ниллон, стремительно приближаясь к короткой полоске земли перед маяком. Он не кричал, не испытывал страха, им владела лишь твердая уверенность, которая будто бы могла и должна была трансформироваться в реальность. — Несмотря ни на что, я не могу... Только не сейчас».

Глава 7

Акфотт. Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

«Я воспротивился. Я воспротивился Аклонтам — вот что я сделал», — за время, прошедшее с гапарии, Нойрос мысленно повторил это про себя уже множество раз. Других умозаключений по поводу того, что произошло с ним в тот день в акфоттском храме, он сделать пока не мог.

Разумеется, он никому не рассказал о случившемся. Не хватало еще, чтобы эта история попала не в те уши, и его сварили в кипятке как вероотступника.

Но какой же он вероотступник? Просто молодой парень, который растерялся, и в результате что-то пошло не так. На следующей гапарии он обязательно настроится как следует, и все пройдет гладко.

Следующая гапария... Мысль о ней холодила Нойросу душу. Никто не вправе принуждать аклонтиста к гапарии, но слишком долгий перерыв может вызывать непонимание у окружающих его людей.

Впрочем, если он присоединится к Ревнителям, его уже вряд ли станут в чем-то подозревать.

Морас Дайял тогда одарил его букетом скрытых насмешек, и даже намекал на неспособность Нойроса к службе в их ордене, но все же назначил ему встречу через неделю. И неделя эта была на исходе.

Нойрос должен был явиться в штаб ордена Ревнителей Покоя Чаши и предстать перед их начальником, после чего будет принято решение о его поступлении на службу.

Он уже рассказал о своих намерениях родителям и Десме. Мать, как и предполагалось, закатила истерику и разрыдалась, крича, что желала лучшей участи для своего сына. Нойрос тщетно пытался ее успокоить. Отец с миной, не выражавшей даже равнодушия, безмолвно наблюдал за скандалом. Десма же в кои-то веки встала на сторону брата: она заявила, что каждый должен служить вере Аклонтов, как может: и если Нойрос не наделен талантом высокого понимания веры, то пускай учит уму-разуму простолюдинов. В Ревнители редко вступают люди благородного происхождения, и на него там наверняка будут все смотреть, как на короля.

За прошедшую неделю Нойрос неоднократно обращался к услугам одного из домашних гвардейцев отца, с целью потренироваться в фехтовании. Порцию царапин и ушибов он заработал — а вот с навыками владения саблей все было несколько сложнее...

В гимназии Нойрос был достаточно неплох в фехтовании, но с тех пор, как он окончил учебное заведение, прошло около двух лет, в течение которых за саблю он не брался. Впрочем, он накопил с тех пор немалый опыт участия в трактирных постасовках – хотя едва ли его можно было бы как-то применить в стычках с использованием реального оружия.

Вечером накануне своего визита к Ревнителям Нойрос подумывал о том, чтобы поупражняться еще разок. Впрочем, он пришел к выводу, что мастерства это ему не прибавит, а вот пара лишних синяков будет совсем некстати.

На следующий день Нойрос встал чуть свет, так как ему следовало явиться в штаб Ревнителей еще до того, как орден заступит на службу. Тем более, Нойрос решил пойти пешком, дабы не выказывать перед Ревнителями своего знатного происхождения. С собой он взял только свою саблю гимназистских времен, предварительно наточив оружие. Проводить Нойроса вышел только отец — сестра с матерью крепко спали. Последняя вчера так распереживалась, что пришлось поить ее успокаивающей травяной настойкой.

— Надеюсь, ты все взвесил, — спокойно, и, как всегда, немного таинственно произнес Пфарий Традонт, после чего, положив руку сыну на плечо, добавил, слегка понизив голос: — Не могу сказать, что полностью одобряю твой выбор, но... все же ты его сделал. Береги себя. Среди них есть опасные люди.

Нойрос проследовал через центр города на юго-восток, мимо площади Хаббархат: здесь располагался огромный шумный базар, кишащий торгашами, карманниками и разного иного рода прохиндеями. Нойрос предпочел обойти это недоброе место стороной. Пройдя мимо гигантских площадных солнечных часов, он увидел, что тень от высоченной каменной стрелки указывает на отметку в пять утра — еще час у него был в запасе.

Далее Нойрос продолжил свой путь через массивы домов, где жили люди среднего сословия: купцы, ремесленники, жрецы и провозвестники из небогатых храмов. По сравнению с бедными кварталами здесь было достаточно безопасно, хотя Нойрос все равно был постоянно настороже.

Здание штаба Ревнителей Покоя Чаши имело всего один этаж и выглядело, в целом, достаточно скромно. Над дверью главного входа висел бронзовый щит с выгравированным на нем изображением Чаши Аклонтов. Часовой был всего один, и тот находился внутри здания, причем сидя. Нойрос назвал свое имя, сообщил о цели визита, после чего стражник как будто оживился, открыл глаза пошире, и энергичным жестом велел Нойросу проследовать в зал собрания ордена, где его уже ожидали наиболее уважаемые члены.

«Все же надо было напиться... Нет... Ну или, по крайней мере, махнуть бокальчик вина для храбрости!»

Нойроса охватило волнение, — посильнее, чем в день сдачи последнего испытания в гимназии, — он беззвучно попросил Аклонтов об удаче и распахнул тяжелую кованую дверь.

Внутри вокруг прямоугольного деревянного стола его стоя ожидало около восьми человек в темно-зеленых плащах и дублетах с вышитой на них Чашей. Большинство было в легкой кольчуге, кое-кто в вареной коже.

Нойроса сразу бросило в пот, когда он встретился взглядом с одним лопоухим коротко стриженым человеком средних лет, с резкими и отталкивающими чертами лица, который страдал, помимо всего прочего, косоглазием. Нойрос уже тогда понял, что взгляд этих жутких косых глаз он забудет нескоро, а человек этот, может, и будет считаться его братом по оружию, но другом точно не станет.

Среди прочих также выделялся огромный мускулистый макхариец, с перевязанными в хвост длинными волосами, смуглый, и весь в шрамах. Он как-то по-особенному посмотрел на Нойроса, когда тот вошел — то ли с любопытством, то ли со скрытой злобой.

Здесь также присутствовал Морас Дайял — он держал за руку какую-то девушку, которая на первый взгляд показалась Нойросу ничем не приметной. Когда же он всмотрелся в ее лицо, неприятный холодок пробежал по всему его телу. Сальные темные волосы до плеч обрамляли бледное, почти как у покойника, лицо. Холодные черные глаза не выражали ничего человеческого, а короткий вздернутый нос придавал ее облику что-то и вовсе звериное.

— А-а-а, вот и наш знатный красавчик, — злобно проскрежетал лопоухий, не сводя леденящий взгляд косых глаз с Нойроса.

— Тебе не давали слова, Кайрен, — властно заметила бледнокожая девушка.

— Приветствуем, достопочтенный Нойрос, в нашем тесном братском кругу! — незамедлительно перехватил слово Дайял, говоря тем же приторно-басовитым голоском, что и в день гапарии Нойроса. — Позволь представить: Алекто Карающая — наша несравненная предводительница, которая, несмотря на хрупкий вид, твердой рукой правит нашим орденом. С остальными братьями познакомишься позже... если, конечно, будет вынесено решение о принятии тебя в орден.

— Нойрос Традонт, сын Пфария Традонта, — начала Алекто бесстрастным тоном, — мне, как главе ордена Ревнителей Покоя Чаши, угодно знать, какие причины подвигли тебя на то, чтобы присоединиться к нам.

— Причина только одна, ваше преподобие, — служить Сиппуру, Святым Аклонтам и лорду Бракмосу. Моя душа не желает ничего иного.

Кто-то из присутствующих презрительно хмыкнул.

— Нам известно, Нойрос, — продолжала глава Ревнителей, — что ты принадлежишь к знатному и богатому роду. Ты мог бы выбрать себе занятие сообразно твоему положению, но ты предпочел нелегкий путь службы в Ревнителях. Полностью ли ты обдумал свое решение?

— Истинно так. Я убежден, что мне нет места ни при дворе лорда Бракмоса, ни на стезе церковной службы. К военной службе предрасположенности я также никогда не имел. Стоять на страже веры Аклонтов — вот чего жаждет мое сердце.

— Что ж, члены совета ордена посовещаются и примут свое решение…

— Я хочу сделать заявление прямо сейчас! — подал голос косоглазый Кайрен.

— Добрый друг, не лучше ли... — начал было Дайял.

— Пусть говорит, — вмешалась Алекто.

— Раз он хочет быть одним из нас, — зловеще произнес Кайрен, — пускай покажет, на что годен. Я хочу испытать его — посмотрим, умеет ли холеный господский сынок обращаться с оружием!

После этих слов Нойрос почувствовал, как что-то обожгло его изнутри — что-то наподобие страха, хотя тогда он не мог себе в этом признаться.

Дальнейшее происходило с Нойросом, будто во сне. Они вышли во внутренний двор и каждому вручили по затупленной сабле. По настоянию Мораса Дайяла они также облачились в тренировочные доспехи, хотя Кайрен и возражал против этой меры.

Поединок начался, и оппонент Нойроса, буравя его своим кровожадным косым взглядом, не спеша стал подбираться к нему. Сложно сказать, что испытывал Нойрос в тот момент: наверное, это было желание устоять морально, не выказать страха перед более уверенным в себе противником.

Бой начался довольно прискорбно для Нойроса: поначалу ему неплохо удавалось сдерживать выпады косоглазого Ревнителя, но вскоре удары стали сыпаться на него и с одного и с другого бока — не вскрикивать от боли становилось все труднее.

И тут Нойроса охватила истинная злоба – невероятно сильная – пожалуй, он не испытывал ранее в своей жизни ничего подобного. Внутри него вмиг укоренилось твердое убеждение, что быть побитым этим мерзким, наглым, лопоухим ничтожеством будет для него величайшим позором. Поэтому он собрал все силы, какие мог, и продолжил борьбу с новым, яростным напором.

Однако Кайрен не унимался: его выпады становились все чаще и стремительнее.

«Он вкладывает много сил. Следует уйти в оборону... и вскоре он истощится».

Теперь Нойрос решил сконцентрироваться на позиционировании тела, на движениях своих ног. Поскольку его противник не слишком осторожничал и зачастую просто шел напролом, Нойрос начал подлавливать его, уворачиваясь в сторону и нанося ответные удары в бок.

Кайрен, казалось, только сильнее свирепел от этого, но сменить тактику не желал, продолжая бесхитростно рассекать саблей воздух. Это было только на руку Нойросу, которому оставалось лишь ждать, когда противник окончательно обессилит. Через несколько минут Кайрен действительно заметно запыхался и стал терять координацию. Улучив удачный момент, Нойрос нанес ему болезненный удар ногой в голень, и косоглазый Ревнитель, вскрикнув от боли, повалился наземь.

Тут Нойрос не смог сдержать подобие победного рыка и мигом обрушил град сокрушительных ударов на несчастного оппонента. Он бил самозабвенно, неистово, вкладывая всю свою беспредельную злобу, вскипевшую в тот миг в его ожесточенном сердце.

Люди что-то кричали вокруг, но Нойрос остановился только тогда, когда двое крепких мужчин оттащили его прочь.

Уставший, но довольный, Нойрос прислонился к стене, жадно глотая воздух и вытирая пот со лба. Мрачное торжество наполняло его.

Хладный камень — превосходный минерал, который встречается в некоторых районах южного Сиппура и используется, как правило, для обеспечения сохранности съестных припасов, был очень кстати приложен к ушибам на теле Нойроса. Оппонента Нойроса тем временем оттащили куда-то в другое место – ему в этот момент наверняка требовалась куда более серьезная помощь.

Какое бы решение теперь ни приняли Ревнители, вкус победы был особенно сладок для Нойроса – он ненавидел, когда самоуверенные простолюдины пытались поставить его на место, а этот Кайрен позволил себе слишком много.

Между тем ожидание затягивалось... И хотя Нойрос вышел из испытания победителем, теперь, слегка поостыв, он задумался, не будет ли его чрезмерное усердие оценено отрицательно? Все-таки он сильно побил человека, которого видел в первый раз в жизни, причем бил его даже тогда, когда тот уже не мог сопротивляться... Наконец, дверь каморки резко распахнулась, и на пороге появился огромный макхариец, которого Нойрос видел в зале совета.

— Ее преподобие, посовещавшись с членами совета Ревнителей, приняла свое решение. Ступай в зал.

Поймав заговорщический взгляд пожилого стражника, который прикладывал хладный камень к его ушибам, Нойрос приподнялся на ноги и гордо выпрямив спину, отправился в зал. Ревнители стояли почти так же, как когда он вошел сюда в первый раз — только Алекто стояла чуть поодаль, силясь принять торжественный вид (насколько это позволяла ее пугающая внешность). Кайрен же отсутствовал.

— Нойрос Традонт, — произнесла она, выдержав большую паузу. — Я, Алекто из Хирсала, глава ордена Ревнителей Покоя Чаши, приняла свое решение. Подойди ближе... На колени.

Несколько изумленный, Нойрос, тем не менее, повиновался, после чего Алекто продолжила:

— Именем короля Кайлеса IV, лорда Бракмоса, и Преподобного Мастера, я принимаю тебя в орден Ревнителей Покоя Чаши, — с этими словами девушка обмакнула палец в стоящую на столе церемониальную чашу с маслом лотоса, после чего трижды коснулась лба Нойроса, и единожды – носа. — Клянешься ли ты верно служить Сиппуру и святой Церкви Аклонтов? Клянешься ли наставлять на истинный путь заблудших, а закоренелых врагов веры — нещадно истреблять?

— Клянусь, — ответил Нойрос.

— Клянешься ли ты всегда приходить на помощь своим братьям по оружию, плечом к плечу проходить вместе с ними через все невзгоды?

— Клянусь.

— Клянешься ли ты служить в ордене до самой своей смерти, не прельщаясь почестями и благами светской жизни? Клянешься ли отдать жизнь во имя нашего братства и нашей веры, если это потребуется?

— Клянусь, — произнес Нойрос после глубокого вздоха.

В этот миг он еще раз взглянул на Алекто — в полумраке зала ее хищное лицо поистине пугало, но вместе с тем Нойросу показалось, что есть в этой девушке что-то необъяснимо притягательное. Этот мрачный, и в то же время до безумия соблазнительный образ будет потом еще долго терзать его сознание.

Но тут он встретился взглядом с Морасом Дайялом, и это вернуло Нойроса к действительности.

— Так встань же, Нойрос! — приказала Алекто. — Орден Ревнителей Покоя Чаши приветствует тебя! Отныне ты наш брат!

— Отныне ты наш брат, — разом повторили другие Ревнители, и Нойрос обратил внимание, какую презрительную мину состроил Морас Дайял, произнося эти слова.

— Поздравляю, теперь ты один из акфоттских Ревнителей, — произнесла Алекто уже более будничным тоном. — Осталось лишь несколько формальностей... Например, нужно будет решить, кто станет твоим напарником. Но это чуть позже.

Слабо понимая, что с ним происходит, Нойрос покидал зал последним. Бредя́, словно сквозь какой-то туман, он чуть не налетел на макхарийца, который будто бы поджидал его за дверью.

— Сфиро, — представился длинноволосый здоровяк, протягивая свою мощную ручищу.

Нойрос недобро покосился на него, боясь какого-то подвоха, но потом все же ответил рукопожатием. Отец Нойроса не любил макхарийцев, считая их вероломным и злым народом, однако сам Нойрос, при всей своей общей нелюбви к людям, не страдал подобными предрассудками.

— Предлагаю сотрудничество, — вкрадчиво прогудел Сфиро. По-сиппурийски он говорил без малейшего акцента. — Ты дрался отчаянно, и произвел на всех сильное впечатление. Но Алекто коварна, и может вновь стравить вас с Кайреном, назначив его твоим напарником. Ты же не хочешь этого, верно? Я могу поговорить с ней, и она назначит меня.

Нойрос с опаской взглянул на бугристые мускулы макхарийца, силясь определить: не сделает ли он себе хуже, если пойдет на этот уговор. Но вспомнив безумный взгляд Кайрена и то, с каким остервенением тот кидался на него, Нойрос отбросил все сомнения.

— Да будет так, — со вздохом ответил он, тем не менее, совершенно не представляя, что макхариец потребует взамен.

— Эй, не унывай! — Сфиро крепко хлопнул его по плечу. — Нам пора заступать на службу — улицы патрулировать.

— Улицы... — неуверенно проговорил Нойрос.

— Ну да. А ты как думал? Раз решил служить в Ревнителях — будь готов болтаться целый день не пойми где и якшаться со всяким сбродом. Половина из нас торчит на гапариях в храмах для простолюдинов, другая половина спускает жалование по трактирам, либо тешится над беднотой. Вот так мы славно блюдем чистоту нашей веры! Конечно, иногда мы делаем карательные рейды, но ведь это далеко не каждый день. Ладно, что-то я заболтался. Обычно мы патрулируем улицы по двое. Предлагаю сегодня отправиться на улицы вместе со мной (моего предыдущего напарника как раз скинули в море на прошлой неделе), а по поводу твоего официального закрепления за мной я похлопочу чуть позже. Кстати, тебе следует переодеться.

Нойрос проследовал в кладовку, где облачился в легкий доспех и темно-зеленый плащ Ревнителей, а также дублет с Чашей Аклонтов. В качестве оружия Нойрос оставил свою собственную саблю, а также надел легкий полушлем со стрелкой для носа.

— Опасайся Мораса Дайяла, — предостерег Сфиро, понизив голос, когда они выходили на опаляемые солнцем улицы Акфотта. — Хоть он тоже из знатных, как и ты, но дружбы у него не ищи. К тому же у них с Алекто...

— Интрижка?

— Да не просто... У них скоро свадьба.

— Ах, вот оно как...

— Да... Так что ты... будь аккуратнее.

«Мне отнюдь не по душе его проницательность, — отметил про себя Нойрос. — Он наверняка заметил, как я смотрел на Алекто... Его намерение подружиться со мной можно объяснить желанием сблизиться со знатью, главное – чтобы он не начал вести какую-то двойную игру, так что откровенничать не стоит... по крайней мере на первых порах».

Нойрос покидал штаб Ревнителей с очень неоднозначным чувством; с одной стороны, он добился того, чего хотел: его приняли в орден. Но с другой... Нойрос как-то не задумывался о том, что Ревнители Покоя Чаши де-факто выполняют в Акфотте функции городской стражи. Кроме того, если верить Сфиро, немал риск угодить в опасную передрягу, так как народной любовью члены ордена явно не пользуются.

«По крайней мере я не сильно ошибся насчет их порядков, — с ехидством заметил Нойрос. — Не придется слишком отягощаться всяким благочестием и прочими формальностями... Ох, сегодня обязательно напьюсь – благо есть повод! И обязательно заскочу в бордель в квартале Рамбасул – проведу время с парочкой чувственных женщин...»

— О чем задумался, Традонт? — с испытующей улыбкой обратился к новичку Сфиро.

Нойрос лишь лениво покосился на него, всем своим видом дав понять, что не нуждается в снисхождении, и уж точно ответом его не удостоит.

— Я лишь хочу понять, что привело тебя в Ревнители, — беззлобно продолжил макхариец. — Ты ведь из знатного рода и мог бы сделать неплохую карьеру...

— Плевал я на свой род, — оборвал его Нойрос. — Я жуть как люблю пить и куражиться, а у вас – клянусь Аклонтами – просто идеальные условия для этого!

Сфиро лишь тихо усмехнулся и ничего не ответил.

Палящее солнце Сиппура немилосердно припекало сверху. Взору их не представлялось ничего примечательного. Разумеется, свидетелями крамольных речей и нечестивых разговоров они не стали, да и глупо было бы ожидать чего-то подобного средь бела дня в центре сиппурийской столицы.

Ближе к полудню ему встретился пьяный верзила, благим матом оравший на свою жену и дочь, угрожая поколотить их при всем честном народе. Нойросу стоило лишь на фут обнажить клинок своей сабли, чтобы буян угомонился и начал заверять, что у него и в мыслях не было бить кого-то. Жена также заверещала о том, что ее муженек и мухи не обидит, и двое Ревнителей двинулись дальше.

Несколько раз им попадались другие Ревнители, но встреча с ними ограничивалась взаимным козырянием, да и только. Нойрос очень надеялся, что при встрече с кем-либо из придворных-друзей отца полушлем спасет его от того, чтобы быть узнанным, но пока что мимо проезжали лишь кареты незнакомых ему людей.

День тянулся неторопливо. Над городской суетой незыблемо и монументально возвышался чернокаменный акфоттский замок, словно одаривающий молчаливым презрением копошащихся внизу людей.

«Где-то там сейчас лорд Бракмос, — думал Нойрос. — Наверняка орет сейчас на своих холуев, либо ухлестывает за фаворитками вроде Десмы... А я далеко от всего этого, и мне совершенно плевать. Я нашел себе место, и очень скоро смогу хлестать коньяк или брагу, не думая ни о каких начальниках...»

Некоторое время спустя Нойрос снова погрузился в думы об Алекто: и что в этой отталкивающей особе могло привлечь его? Разве что им овладело безумное желание бросить вызов самому себе и овладеть той, которая была для него недосягаема? Нойрос бывал со многими женщинами – но такие чувства были для него в новинку.

В свою очередь, тот факт, что Дайял женится на простолюдинке, пускай и достаточно высокопоставленной, представлялся весьма и весьма странным. Род Дайялов весьма древен и богат, и вряд ли родители Мораса примут этот союз как должное.

В конце дня Сфиро пригласил Нойроса в таверну, однако тот вежливо отказался, не желая так сильно сближаться с подозрительным чужеземцем в первый же день своей службы. Вернувшись в штаб Ревнителей, Нойрос сдал пост, после чего направился домой. Оружие и доспехи остались при нем, поэтому он шел по вечерним улицам без опасения за свою жизнь, хотя и понимал, что встреться он с более-менее организованной шайкой — ему несдобровать.

Переменчивость настроения была свойственна Нойросу, и на сей раз он решил изменить свои планы. Он решил, что слишком измотан, поэтому не пошел ни в бар, ни в бордель.

Дома Нойроса встретили тихо, без лишней суеты и расспросов. Увидев на нем одежду Ревнителей, все поняли, что он добился своей цели. Мать тихо обняла его, не удержавшись при этом от слез. Десма молча похлопала брата по плечу, при этом даже как бы одобрительно улыбнувшись. А вот отец повел себя как-то странно... Он почему-то отводил глаза в сторону, а потом произнес сдержанно: «Поздравляю!»

«Невероятно... Он выглядит, так, будто чем-то встревожен. Ох, как это непохоже на тебя, отец... В чем же тут дело?»

За ужином все члены семьи Традонтов долгое время хранили молчание. Отец по-прежнему выглядел как-то взволнованно и вместе с тем угрюмо. Слуги принесли сначала суп из моллюсков, а некоторое время спустя на столе появилось аппетитное жаркое из пеликанов. Проголодавшийся Нойрос жадно поглощал пищу — только сейчас он сообразил, что не обедал сегодня (видимо, подразумевалось, что он должен был перекусить в одной из акфоттских харчевен).

Когда Нойрос доедал вторую пеликанью ножку, Десма внезапно нарушила молчание:

— Вы хотя бы в курсе того, что творится в Макхарии?

Не дождавшись ни от кого ответа, она продолжила:

— Кровавый Мангуст поднял мятеж против короля Альхаро. Лорд Бракмос рассказал мне сегодня.

— Да хранят нас Аклонты! — всплеснула руками госпожа Аглара. — Что этот вероломный червь о себе возомнил?

— Надменный глупец... — протянула Десма. — Он обречен на гибель, также как и его отец в свое время. Король Альхаро проявил тогда излишнее милосердие: ему следовало вырезать весь род Лэйхэджо. А он вместо этого позволил Мангусту наследовать титул князя Кихташа!

— Кхм, кхм... — Пфарий Традонт прочистил горло. — Не тебе судить о поступках макхарийского короля, дочь моя.

— Ха! Может, и не мне. Вот только лорд Бракмос к моим советам прислушивается, а он — человек мудрый! Хотя я удивлена, отец, почему ты вдруг вступаешься за макхарийцев...

— Не за макхарийцев! — почти вскрикнул отец Нойроса, и в кои-то-веки нотки гнева были различимы в его голосе. — Макхарийцы – гнусные скоты, и я всегда это говорил. Но они наши союзники — и это не должно подпадать под сомнение!

«Ты пугаешь меня, отец, — в тихом ужасе думал Нойрос. — Ты явно чем-то обеспокоен, и я не думаю, что дело в Кровавом Мангусте... Нам определенно стоит поговорить. Я, твой сын, поистине заслуживаю твоего доверия. Не надменные советники лорда Бракмоса, не глупая Десма, а я!»

Ужин подошел к концу, слуги убрали со стола, сестра и мать Нойроса удалились в свои покои. А Пфарий Традонт, словно прочитав мысли своего сына, негромко подозвал его для разговора на балкон виллы.

Вечерний воздух приятно проникал в легкие. Последний отблеск заката отразился на шпиле акфоттского Храма, и ночь была готова вскоре опуститься на сиппурийскую столицу.

Выдержав не самую короткую паузу, глава семейства Традонтов начал разговор:

— Пандис Лэйхэджо, известный как Кровавый Мангуст, действительно поднял Кихташ против макхарийского короля. Но тебе, Нойрос, неизвестно о том, что предшествовало этому, — тут Пфарий понизил голос. — Я сообщу тебе о вещах, которые стараются скрыть от народа... Дело в том, что карифяне отвергли ноту о принятии аклонтизма, и наша армия под командованием Арака Трифтониса неделю назад выдвинулась в Виккар. У Кровавого Мангуста явно есть шпионы среди нас — ведь он поднял свое восстание сразу после отбытия нашей армии. Теперь мы не можем прийти на помощь Альхаро, не развернув войско обратно на юг. Йорак Бракмос, конечно же, не станет этого делать.

— Выходит, грядет война, отец?

— Если карифяне не одумаются и не примут нашу веру — боюсь, что да... Тебя тоже могли призвать на службу, но теперь ты — Ревнитель, и твоя задача — оберегать порядок внутри государства. Карифяне же обречены — так или иначе. Виккар, Кампуйис с нами, и Аймерот тоже — им не устоять. Сомнения возникают лишь в лояльности макхарийцев... И корхейцам я тоже до конца не доверяю — они вечно преследуют какой-то свой интерес. Я слышал, у них есть партия, борющаяся за создание автохтонной церкви! Чистая измена — но лорд Бракмос почему-то закрывает на это глаза.

— Думаю, у лорда Бракмоса есть заботы и поважнее...

Пфарий смерил сына многозначительным взглядом.

— Хотя, безусловно...

— Правильно думаешь, — спокойно перебил отец Нойроса. — Кхм... При Йораке Бракмосе об этом не принято говорить, но... ты ведь понимаешь, что каждый свой шаг лорд-протектор согласует с волей Преподобного Мастера?

— Да, отец.

— Это значит, что Аклонты помогают нам напрямую! Святые Духи с нами, Нойрос! Грядут трудные времена, но мы выстоим, пока наша вера будет чиста. Аклонты свели с ума не одного вероотступника — растерзали сознание, изуродовали душу — а это хуже смерти. Помнишь, что стало с аймеротским князем Мансивом Наджаром, когда он отказался принимать аклонтизм, прилюдно скормив наших провозвестников сколопендрам? Неведомый недуг, сразивший Мансива — не что иное, как кара Святых Аклонтов! Так будет со всеми, кто не покорится Сиппуру и Святым Аклонтам! Стой твердо на страже нашей веры, Нойрос, и наши враги падут.

— Да, отец...

— Кстати, раз уж у нас за столом зашел разговор о макхарийцах... Я вот что вспомнил. Среди Ревнителей есть один гадкий макхариец — не припомню точно, как звать: не то Спайко, не то Сфонтис, здоровенный такой и волосатый. Ты не видел его сегодня?

— Нет, — ответил Нойрос, подавив желание сглотнуть сразу после лжи.

— Странно... Вроде он на особом счету у Алекто — я думал, он будет присутствовать при твоем посвящении. Так вот: если встретишь его, не вздумай связываться с этим негодяем. Надеюсь, ты меня понял?

— Конечно, отец. Скажи, а ты слышал что-нибудь о Кайрене?

— Кайрен? Нет, не слышал о таком. А что?

«Оно и не удивительно...»

— Да так, ничего, отец. Не бери в голову. Я, пожалуй, пойду отдыхать, если ты не против.

— Доброй ночи, Нойрос.

— Доброй ночи, отец.

Отправляясь в свои покои, Нойрос размышлял над тем, кого отец больше хотел успокоить этим разговором на балконе: себя или все-таки его, Нойроса. Его мысли оборвались, когда он увидел, что дверь в покои сестры не заперта, а самой Десмы в комнате нет. Вдруг взгляд его упал на незапечатанный конверт, лежащий на прикроватной тумбе. Кровь прилила к вискам Нойроса, сердце забилось чаще, и он в панике осознал, что собирается сейчас сделать.

«Должно быть, она отошла в нужник».

Он прислушался: шагов не было слышно.

Когда Нойрос тянулся к конверту, его почти трясло — он понимал, насколько это аморально, — но желание узнать хоть что-то о делишках Десмы (возможно, не менее аморальных) оказалось сильнее. На конверте значилось: Йораку Бракмосу, лорду-протектору Сиппура и главе Церкви Аклонтов. Вытащив и развернув бумагу, Нойрос снова прислушался, после чего, держа лист дрожащими руками, стал читать при свете свечи:

О, мой возлюбленный Йорак!

Твоя Десма с грустью осознает, что вынуждена расстаться с тобой на некоторое время... Лорд Ганат сообщил мне о твоем поручении. Нам необходимы переговоры с кампуйцами – да, это дело непростое, они неотесанные и омерзительные животные, но убедиться в прочности союза с ними жизненно необходимо!

Я знаю, как безгранична твоя любовь ко мне, и что тебе тяжело отпускать меня на это предприятие, но я смею надеяться на жаркий прием по возвращению. У Сиппура определенно должны быть глаза и уши повсюду, а я как никто другой знаю как найти поход к этим горным варварам. Со мной будет охрана из доверенных людей — можешь не переживать за меня. Единственное, о чем я умоляю тебя — это не начинать войну с Карифом, пока я не вернусь. Нападение нужно будет скоординировать на всех будущих театрах военных действий, но это обсудим позже...

Еще раз прошу не переживать за меня – я буду в полной безопасности. Жду не дождусь вновь увидеть тебя, Йорак! Хочу, чтобы ты снова взял меня с той же дикой страстью, как и всегда!

Со смирением и безмерной любовью, навсегда твоя, Десма Традонт

Глава 8

Геакрон. Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

На Центральной площади Геакрона собралось много народу. Бедняки, зажиточные — все стояли рядом, без стеснения, обращая свои взоры на помост, где с минуты на минуту должен был выступить их великий правитель. Однако генералов вместе с их свитой все же окружало оцепление из гвардейцев.

На помосте было установлено два больших столба, между которыми развевалось огромное знамя Геакрона: серый стальной кулак на коричневом поле. Кира всегда испытывала духовный подъем, когда видела, как знамя ее родной страны гордо полощется на ветру.

Часть военной верхушки Геакрона, в том числе генерал Варкассий, стояла внизу, перед помостом. Наиболее приближенные к Тиаму Дзару люди должны были появиться вместе с ним. Два дня назад глашатаи по всему городу объявили, что великий правитель намерен лично обратиться к своему народу на Центральной площади. Неизменно учтивый, лысоватый генерал Малмок Кьетранн подошел к Кире и с улыбкой поприветствовал ее.

— Капитан Меласкес, — произнес он, радушно кивая, — я убежден, что вы пуще других ждете появления доко Дзара. Но позвольте мне расстроить вас: сегодня ваше славное деяние никак не будет упомянуто, — вдруг он понизил голос. — Это не для ушей толпы! Но Геакрон помнит своих героев — в этом можете не сомневаться. О! А вот и сам великий правитель!

Толпа взволнованно засуетилась, и вскоре на помосте появилась группа людей в военной форме. По центру в темно-зеленом кителе шел сам двадцативосьмилетний великий правитель Геакрона. Среднего роста, темноволосый и ладно сложенный, Тиам Дзар носил аккуратную бородку и имел в целом довольно приятные и выразительные черты лица.

Дзар занял место у трибуны, а чуть сзади, по левую руку от него встали два пожилых маршала: один статный, седой, с пышными усами — в нем Кира сразу узнала Никоса Зариккена. Второй — тощий, лысый, с кустистыми бровями — был Гиньос Кефу.

По правую же руку от Дзара стоял мужчина в длинном сером плаще и котелке, вокруг лица которого был обвязан черный платок, оставлявший лишь прорезь, сквозь которую глядели холодные серые глаза.

У Киры возникли подозрения относительно того, кем мог быть этот человек, и Кьетранн, по-видимому, перехватил ее настороженный взгляд и наклонился ближе.

— Смотрите на человека в сером? — вкрадчиво произнес генерал. — По вашему взгляду я могу судить, что вы уже догадались, кто это. Да, да, это Бао Кофаг собственной персоной. Он сторонится людных мероприятий, но сегодня доко Дзар, по-видимому, настоял на его присутствии. — Темный Палач... — Кофаг не любит это прозвище. Я бы поостерегся на вашем месте... — Да, доко Кьетранн, вы правы, — опомнилась Кира.

Бао Кофаг считался опаснейшим человеком в окружении геакронского правителя. Этому тайному советнику подчинялась целая армия соглядатаев и палачей, действовавших как внутри, так и вне страны. Применение чудовищных пыток к людям, неугодным режиму, также приписывалось Кофагу. За свое методичное зверство в борьбе с врагами Геакрона он и получил прозвище Темный Палач.

Никто никогда не видел Кофага без платка на лице: по слухам, он лишился губ в результате какой-то жуткой болезни. Поговаривали, что безобразный оскал его изуродованного лица могли видеть лишь узники его темниц в свои последние минуты.

«Пэйон... — вспомнила Кира. — Хотя неизвестно, как на самом деле звали того парня. Где-то он сейчас? В каких застенках томится?»

Громилы из «Унисолтиса» помогли его скрутить и доставить в жандармерию. Там она сообщила свое имя и основания, на которых предполагаемый шпион был задержан. Затем ее отпустили и сказали, что свяжутся при необходимости. О том, что Пэйон посещал штаб генерала Варкассия, Кира решила умолчать, хоть это и было немаловажной деталью.

«Но если сиппурийцу развяжут язык, как долго я смогу выгораживать своего командира?» — этот вопрос теперь сильно тревожил Киру.

Тем временем Тиам Дзар взошел на трибуну, вскидывая руку в приветственном жесте. Все внимание Киры сосредоточилось на ее кумире, неустрашимом и могучем правителе, в котором она не чаяла души. Толпа затихла, и Дзар начал свою речь неторопливым, но властным тоном:

— Славные граждане Геакрона! Я обращаюсь к вам, желая напомнить о том, как важен для государства ваш самоотверженный, доблестный труд, как ценна ваша преданность! Последовала пауза, которая не замедлила заполниться аплодисментами собравшихся.

— Хочу предупредить вас, — продолжил правитель, — что грядут тяжелые времена для нашего отечества. Южные державы всегда желали погибели для нашей славной страны, и теперь у нас есть основания полагать, что вскоре они могут перейти к активным действиям. Прошу вас не поддаваться страху! Мы сделаем все возможное, чтобы избежать войны. Но каждый из вас должен быть готов отдать свою жизнь ради Геакрона, если того потребует долг.

Особую опасность представляет возможное проникновение на нашу территорию вражеских шпионов и провокаторов. При обнаружении вами подозрительных граждан, незамедлительно обращайтесь в жандармерию. Ваша бдительность — залог безопасности государства. Также хочу отметить, что я сделаю все, чтобы не допустить паникерства. Помните: покуда мы будем едины, покуда будем верить в силу нашего народа, Геакрон сокрушит любого врага! Снова грянули аплодисменты.

— Первоочередной задачей станет защита наших границ. Я дам распоряжение о том, чтобы перебросить в район крепости Райек дополнительные формирования. Выгодное географическое положение Геакрона позволит нам долго и успешно противостоять превосходящим силам врага...

Тиам Дзар еще какое-то время продолжал свою речь, и Кира, как и многие другие собравшиеся, жадно ловила каждое слово, произносимое геакронским лидером. Восторженно глядя на своего кумира, она искренне верила, что он и есть тот герой, тот могучий отец народа, который защитит страну от любых невзгод.

Но вот, Дзар завершил свою речь, хлынула финальная волна аплодисментов, и Кира поняла, что для нее наступает время возвращаться в будничную, повседневную жизнь, в которой великий доко Дзар так далек...

Кира уже начинала выискивать в толпе генерала Варкассия, которого она успела потерять из виду из-за многолюдства, как вдруг она почувствовала, как кто-то хватает ее за локоть. Испуганно обернувшись, Кира увидела Никоса Зариккена, почтенного седого маршала.

— Госпожа Меласкес, — произнес Зариккен, — прошу вас, не думайте, что ваш подвиг забыт. Доко Дзар желает говорить с вами. — П-прямо сейчас? — пролепетала опешившая Кира.

— Да, прямо сейчас. Генерал Варкассий предупрежден о вашей отлучке, так что не беспокойтесь на этот счет. Прошу вас следовать за мной.

Чувство реальности происходящего не сразу вернулось к Кире. Она шла за пожилым маршалом, совершенно обескураженная и не способная хоть как-то связывать мысли в своей голове. И вот они подошли к роскошной черной карете, рядом с которой стоял, покуривая трубку, Тиам Дзар в окружении своих гвардейцев.

У Киры бешено заколотилось сердце; никогда еще она не была так близко к предмету своих восторгов: обворожительная черная бородка, властный взгляд доко Дзара — казалось, еще немного, и она лишится чувств.

— Я наслышан о вашей отваге, капитан Меласкес, — произнес, слегка улыбаясь, Дзар. — Вы, должно быть, расстроены тем, что о вашем героизме не было объявлено во всеуслышание. К сожалению, дело это слишком деликатное: мы не можем предавать огласке то, что касается поимки шпионов. И, поверьте, вы не ошиблись, Кира: тот, кто представился вам, как Пэйон, действительно оказался сиппурийским агентом — он признал это на допросе. И, поверьте, когда я услышал о том, что простая девушка, служащая в генеральской канцелярии, задержала опасного лазутчика, я был искренне поражен. Разумеется, такой самоотверженный поступок не может остаться без награды!

С этими словами правитель Геакрона извлек из кармана стальную брошь, на которой был изображен стальной кулак на фоне скрещенных копий, и под одобрительные хлопки командиров и солдат приколол знак отличия на грудь Кире.

Ей казалось, что в ее жизни не было более счастливого момента: наконец, она почувствовала, что кому-то нужна, что ее старания не были напрасны, и лучшие люди государства восхищаются ею.

Сердце Киры пылало от восторга, а на глазах выступили слезы гордости: гордости не за себя, а за свою славную страну, где царит всеобщее счастье и каждый получает то, что заслужил: не важно, маршал или простой канцелярский работник.

Но детская радость Киры была немедленно омрачена, так как взгляд ее упал на человека с черным платком на лице, и она вспомнила о жутких муках, которые переносят люди, томящиеся в тюрьмах по подозрению в государственной измене.

«Гони прочь такие мысли, — одернул Киру ее внутренний голос. — Предатели тоже получают свое. Может, Кофаг и жуткий тип, но и он служит благой цели». Дзар между тем продолжил:

— По такому случаю, я хотел бы предложить вам, дорогая Кира, провести сегодняшний вечер в моей компании и компании моих подчиненных. Мне бы очень хотелось уточнить некоторые детали вашей операции по поимке шпиона. Мне многое рассказывали об этом происшествии, но я жажду услышать все из уст самой героини. Предлагаю вам быть сегодня в семь часов вечера на этой площади. Вас заберет карета.

— От таких предложений не отказываются, — вполголоса произнес маршал Зариккен на ухо Кире.

— Ах, я... я... Да, да! Конечно, я буду здесь в семь, — произнесла вконец растерянная Кира. — Генерал Варкассий позволит мне уйти немного пораньше, не так ли? — Непременно, — Дзар обворожительно улыбнулся.

Остаток дня Кира совершенно не могла думать о работе. Да и как ей было думать о чем-либо, кроме чудесной истории, приключившейся с ней сегодня? Генерал Варкассий с широкой улыбкой на лице пожал ей руку и поздравил с получением нагрудного знака. Лари Кьял тоже выразил радость по поводу награждения Киры, но, как ей показалось, сделал это не слишком искренне. И на историю о приглашении ее на ужин с самим доко Дзаром он также отреагировал весьма прохладно.

Кира, не сильно стесняясь, отпросилась у генерала за два часа до назначенного ей времени, и, направившись вприпрыжку домой, стала ломать голову над тем, как ей приготовить себя к званому ужину.

Распустив и причесав свои каштановые волосы, которые она обычно стягивала в пучок, Кира заглянула в свой гардероб. Выбор был невелик, и она не нашла ничего лучшего, как надеть просторное лиловое платье, которое довольно выгодно скрывало ее полноту.

Кира еще долго рассматривала себя во весь рост в огромном зеркале в прихожей ее дома. Ей все казалось, что она полна несовершенств: полная, бледная, с некрасивым пухлым лицом — как она сегодня будет смотреться среди гордых генералов и их блистательных жен?

Так или иначе, назначенный час приближался, и Кире пора было выдвигаться в дорогу. Она решила не брать извозчика и добраться до Центральной площади, прогуливаясь пешком, так как время позволяло.

И почти сразу, как городские часы прозвонили семь, по улице, прилегающей к площади, проехал кортеж из целых трех омнибусов и одной кареты: несомненно, то была карета доко Дзара. Повозки остановились, и Кира немедленно приблизилась к ним. Кучер, управлявший каретой, сделал Кире знак садиться внутрь. Она повиновалась, захлопнула дверцу, и, вне себя от волнения, была даже не в силах посмотреть направо. — Ну что же вы, Кира, даже не взглянете на меня? — услышала она знакомый голос.

— П-простите, доко Дзар, — от нахождения со своим повелителем в узком пространстве, наедине, Кира испытывала крайнюю степень неловкости, но все же попыталась взять себя в руки и повернула голову в сторону своего могущественного собеседника.

— Старайтесь вести себя более естественно, Кира. Я оказал вам определенные почести, и поверьте, вы их вполне заслуживаете. Постарайтесь расслабиться. Сейчас мы поедем в мой загородный дворец, поужинаем и развлечемся немного. — Да, доко Дзар. — А пока расскажите мне, храбрая Кира, о своем замечательном подвиге.

От этой фразы Кира вся покрылась гусиной кожей: ей совсем не хотелось говорить на эту тему, так как ей могли задать много неудобных вопросов. Но по голосу Дзара она поняла, что на все эти неудобные вопросы ей, скорее всего, и придется ответить. — А р-разве вам не рассказали обо всем, что произошло?

— Хм. Рассказали, — ухмыльнулся Дзар. — И многие моменты меня весьма насторожили, поэтому я и решил расспросить вас лично. Во-первых, объясните мне, Кира, что вы делали в баре «Унисолтис» посреди рабочего дня? Ведь в ваши обязанности входит следить за бумагами генерала Варкассия, не так ли? Разве вы не должны были в это время находиться в штабе? — Я... я... верно, должна была. Но... но... генерал отпустил меня. — Отпустил? Очень любопытно. С чего это вдруг?

Разум Киры судорожно попытался обосновать необходимость лжи в данный момент, после чего ее сердце как будто окунули в кипяток.

— Генерал был чем-то сильно занят. Он нервничал, и счел, что мы с Лари помешаем ему, после чего велел нам идти прочь. — И чем же генерал был так занят? — Я не знаю... Клянусь вам, не знаю! — Хорошо. И что было дальше? — Дальше... Я увидела на улице подозрительного человека и решила следовать за ним... — В самом деле? И чем же он был так подозрителен? — Он, он...

— Милая Кира... Надеюсь, вы понимаете, что может повлечь за собой ложь геакронскому правителю? Не хотелось бы перепоручать вас моему другу Бао... Советую взвешивать свои слова. Итак, почему вы сочли того человека подозрительным? — Он, он... Я увидела, как он выходит из штаба генерала Варкассия!

— Прелестно! — в сумерках Кира различила удовлетворенную улыбку Дзара. — Теперь все намного понятнее. А потом вы последовали за ним в бар и изобличили в нем чужеземца по таким признакам как незнакомые слова, привычки и прочее... Об этом мне рассказали. Кира была готова разрыдаться.

— Я клянусь вам, доко Дзар, генерал Варкассий здесь не при чем! Он был чем-то рассержен в тот день, как я и сказала вам. Должно быть, треклятые шпионы пытались смутить его разум, но он не поддался и выпроводил их!

— Как хочется в это верить, драгоценная Кира, — печально вздохнул Тиам Дзар. — Ах, как же хочется в это верить... Кстати, вы сказали шпионы, то есть их было несколько? — Да.

— Славно, все сходится. Люди Кофага пытали этого так называемого Пэйона, и он рассказал, что у него были сообщники. Правда, выследить их не удалось. Пока не удалось.

— Генералу Варкассию ведь не причинят вреда, верно? Он — образец честного и преданного служаки. Поверьте мне, я знаю его много лет!

— Я даже не сомневаюсь, — бросил Дзар с плохо скрываемой иронией и тут, по-видимому, заметил, в каком состоянии духа пребывает его спутница. — Ну, ну, Кира, полноте... Не раскисайте, вы же скоро выйдете в свет! Мы почти на месте... Вашему командиру ничего не грозит, если его совесть чиста. Не будь я Тиам Дзар, если допущу, чтобы в Геакроне осудили невиновного!

«По-моему, он разговаривает со мной как с ребенком...» В то время как Кира собиралась с духом и пыталась отогнать от себя дурные мысли, Тиам Дзар успел выйти из кареты и открыть дверцу с той стороны, где сидела девушка, после чего галантно подал ей руку.

— Прошу, любезная Кира! Добро пожаловать в мое уютное пристанище, где я зачастую провожу свой досуг. Надеюсь, вы не будете разочарованы.

Выйдя из кареты, Кира увидела, что они находятся за городом, на природе, а прямо перед ней возвышается огромное мрачное здание со множеством этажей, замысловатым образом сужающееся кверху. По всему периметру стен оно было украшено огромными стальными шипами, торчавшими на расстоянии примерно пять футов друг от друга. Кира поняла, что это и есть дворец доко Дзара, и ей почему-то сразу показалось, что место это недоброе, жуткое.

Кира проследовала внутрь здания вместе с другими гостями, приехавшими вместе с ней на омнибусах. Здесь были и военные, и прочие влиятельные геакронские деятели: музыканты, поэты, дельцы. Почти все в сопровождении пышно разряженных жен. «Я буду здесь серой мышью», — с грустью подумала Кира.

Вскоре они оказались в большом слабо освещенном зале с высокими потолками — на столе стояли свечи в канделябрах, на стенах горели редкие факелы.

Длинный стол был накрыт черной скатертью, и издали могло показаться, будто блюда, бокалы и свечи парят в темноте.

Не желая никого чрезмерно тревожить, Кира уселась с краю стола — ее соседом стал пожилой маршал Гиньос Кефу, которого она уже видела сегодня на помосте рядом с доко Дзаром. Кефу, не разменявший еще восьмого десятка, выглядел довольно неважно для своих лет: понурый взгляд, трясущиеся руки — не в пример подтянутому Зариккену, которому давно перевалило за семьдесят. Самого Зариккена Кира среди гостей не наблюдала, так же как и не наблюдала она генерала Кьетранна и Бао Кофага.

Кефу, не сразу заметивший и узнавший Киру, растерянно одарил ее парой комплиментов, после чего повернулся к своей жене, такой же тощей, иссохшей старушке. Тут раздался звон ножа по бокалу и доко Дзар, сидевший во главе стола, провозгласил тост: — За здоровье отважной Киры Меласкес, блюстительницы покоя геакронского государства!

Раздались возгласы одобрения, звон бокалов, после чего присутствующие немедленно сделали «глоток почтения», а спустя пару мгновений полностью выпили содержимое своих бокалов. Прислужники в желтых рубашках и черных жилетках немедленно принялись снова наполнять их.

Несмотря на всю свою неприязнь к выпивке, Кира не могла не отметить приятный и глубокий, сладковато-приторный вкус вина.

— Девяностолетняя выдержка! — заметил Гиньос Кефу. — Еще помнит времена карифского ига. Но от этого не менее вкусное, хе-хе. Вы, небось, такого и не пробовали.

— Кира, скажите, — неожиданно обратился к ней молодой краснощекий генерал, сидевший напротив, — вы ведь мало того, что сама героиня, так вы еще и дочь героя, не так ли? — Кхм, ну как вам сказать... — замялась Кира.

— Ну, не скромничайте! — улыбнулся военный. — Я читал ваше досье. Похоже, склонность к самоотверженным поступкам в вас в крови! Ваш отец гордился бы вами.

Отец Киры действительно погиб в стычке с перебежчиками, прорывавшимися через карифскую границу. Но в ее памяти он остался грубым, недостойным человеком. Кроме того, она считала, что для того, чтобы стать героем, надо совершить нечто большее, нежели просто погибнуть. Но Кира предпочла не спорить. — Благодарю вас, — сдержанно ответила она.

Между тем на стол подали каплунов в лимонном соусе, нежнейшее мясо которых Кира нашла отменным.

Спустя некоторое время на ноги поднялся какой-то брыластый поэт со свинячьими глазенками, и громогласно возвестил: — За здоровье великого геакронского правителя, доко Дзара!

На этот раз раздались громкие возгласы «О-о-о!» и «Да-а-а!», и гости чокались друг с другом бокалами до тех пор, пока не решили, что натрезвонились вдоволь. Кира, посчитав, что быстро захмелеет таким манером, отпила из своего бокала лишь треть. Однако сосед немедленно заметил ей, что доко Дзар может счесть это за оскорбление, и Кира была вынуждена выпить до дна.

Пир продолжался, угощения сменялись на столе, слуги подливали вино тем, чей бокал пустел. Кира почти ни с кем не разговаривала, со временем все больше ощущая себя лишней среди этого оживленного веселья. И вот какой-то уже изрядно окосевший генерал поднял вверх свой кубок, неистово заорав: — Я хочу выпить за погибель врагов Геакрона!

Тост вызвал наибольшее возбуждение за столом по сравнению со всеми предыдущими. Люди еще долго стучали бокалами, крича «Смерть сиппурийцам!», «Долой южных идолов!» и «Геакрон устоит!» Кире снова не удалось выпить меньше, чем ей того хотелось — за ней зорко следил маршал Кефу.

Кира чувствовала, что порядком захмелела: вино, помимо своего дивного аромата, обладало также и значительной крепостью. Ей казалось, что она теряет чувство времени — теперь уже ей хотелось поскорее оказаться дома, в одиночестве, которое она так ценит.

Но тут сам доко Дзар поднялся на ноги, предложив гостям потанцевать. Откуда-то из темноты заиграла спокойная, размеренная музыка: как оказалось, в зале находились виолончелист и два скрипача.

«Ну вот, а у меня кавалера нет, — с некоторым облегчением подумала Кира. — Да и танцевать я толком не умею».

Стоило ей подумать об этом, как она увидела перед собой вытянутую мужскую руку. Подняв глаза, Кира поняла, что это сам великий правитель Геакрона приглашает ее на танец.

— Я... я польщена, доко Дзар, — проговорила она, неловко вылезая из-за стола. — Но я ведь совсем не умею...

— Это неважно, — перебил Дзар, благосклонно улыбаясь. — Просто медленно переставляйте ноги и покачивайтесь в такт музыке, как это делают другие.

Кира ощутила руку доко Дзара на своей талии, и вот они уже неторопливо закружились в танце. Ловя на себе завистливые взоры женщин (не каждая достойна станцевать с владыкой Геакрона!), Кира старалась двигаться как можно плавнее и не отставать от своего партнера. Еще немного, и она осмелилась смотреть ему прямо в глаза. У Тиама Дзара были крупные карие глаза, казавшиеся очень живыми и внимательными.

— Простите, если чем-то обидел вас, когда мы ехали в карете, — мягко произнес Дзар. — Вы прекрасная женщина, и не заслужили такого грубого допроса, какой я вам учинил. Порой я путаю, где работа, а где прочая жизнь... Так нельзя. Хоть я и политик, глава государства, но ведь помимо этого я еще и мужчина. И у меня так мало времени, чтобы подумать о себе. Все видят во мне героя, могучего отца народа... Но ведь если хорошо поразмыслить, я ведь такой же человек, как и все, не так ли? Кира не знала, что ответить на такое откровение.

— Вы славная девушка, Кира, правда. Уверен, вам не было легко по жизни. И вы весьма недурны собой! Признайтесь, вы редко одеваете платье? Почти никогда, угадал? Ну, конечно... Знаете, я считаю, что каждый человек по-своему красив, но красотой в истинном смысле нас наделяют наши поступки, а не наша внешность. — Пожалуй, вы правы, доко Дзар, — как-то отрешенно произнесла Кира.

— Вас утомил танец? — понимающе улыбнулся Дзар. — Соглашусь, нам пора немного развеяться.

Геакронский лидер сделал знак музыкантам, и они прекратили играть. В наступившем затишье Кира услышала мерзкие звуки опорожнения чьего-то желудка. Оглянувшись, она увидела краснощекого генерала, который согнулся посреди зала, не успев, по-видимому, добежать до уборной. — Кефу! — негромко, но раздраженно позвал Дзар. Старый маршал был тут как тут. — Кефу, займись судьбой этой свиньи. — И-и... вы желаете... — Нет, пусть живет. Разжаловать в солдаты и отправить в крепость Райек. — Будет исполнено, доко Дзар, — пробормотал старик, — будет исполнено.

— Добрые граждане! — воскликнул Дзар, как бы отвлекая всеобщее внимание от молодого генерала, увлекаемого прочь стражниками. — Пришло время зрелищ! Будьте добры, все во внутренний двор.

Кира понятия не имела, о каких зрелищах Дзар ведет речь, но ей ничего не оставалось, кроме как следовать за всеми. При выходе из зала она вдруг почувствовала, как чья-то сильная рука сжала ее запястье, увлекая прочь от общего потока людей. Все произошло очень быстро: Кира не успела и опомниться, как оказалась прижата спиной к большой каменной колонне в безлюдном закутке холла. Выпитое вино притупило эмоции Киры, поэтому ее испуг был не столь силен, когда она увидела перед собой лицо... лицо, обвязанное черным платком. В ужасе открыв рот, Кира хлопала губами, как пойманная рыба, не в силах проронить не звука.

— Шуметь – не в твоих интересах, предупреждаю сразу, — у Кофага был четкий, сильный, но очень грубый голос. — В-вас… вас не было в зале, — полушепотом пролепетала Кира.

— Конечно, не было, — уголки серых глаз Темного Палача сощурились в усмешке. — Я всегда появляюсь в самый неожиданный момент. Привыкай, раз уж ввязалась в эту игру. — Ч-что вам нужно? — Информация. В чем замешан Варкассий? — Клянусь вам, не знаю! Доко Дзар уже расспрашивал меня...

— Запомни, девочка: Дзар и я — люди разные. И интересы у нас во многом разные. О чем он расспрашивал тебя все это время? — О том, как я поймала шпиона, о генерале Варкассии...

— Подумай, не утаила ли ты от него чего-нибудь? Если да, то советую рассказать мне сейчас. Поверь, я способен сотворить с тобой такое, что и в самом лютом кошмаре не привидится. Киры ощутила, как шевелятся волосы на ее затылке. — Н-ничего. Ничего! Клянусь вам, я понятия не имею, во что ввязался мой командир!

— Перед тобой теперь стоит непростая задача, Кира. Тебе придется работать сразу на три стороны. Я хочу, чтобы ты внимательно следила за Варкассием, и вызнала, какими тайными делишками он занимается. Дзар, скорее всего, попросит тебя о том же, но все самое главное сообщай лишь мне. Мои агенты сами тебя найдут.

Последовала короткая пауза. Кира молча глядела на Темного Палача широко открытыми глазами, боясь спросить что-либо.

— Я намного опаснее, чем Дзар, — сказал Кофаг. — Не вздумай сказать кому-нибудь о нашем разговоре, а не то позавидуешь мертвым. Теперь ступай, пока тебя не хватились, — с этими словами он исчез во тьме.

Протрезвевшая от страха Кира поспешила во двор замка, где, судя по многочисленным возгласам, уже начиналось какое-то действо. Довольно просторная площадка была освещена по кругу светом факелов, а в центре горел огромный костер. Чуть дальше от факелов располагались скамьи, на которых и размещались зрители. Кира увидела доко Дзара, который энергичными жестами призывал ее идти к нему.

— Ну, где же ты застряла? — беззлобно спросил он. — Пропустишь все самое интересное. Вот! Представляю моего любимого бойца, Чехама Го-Чхула! Он из гунсийцев. Свирепый малый — за это и люблю!

По площадке, играя в свете костра намасленным мускулистым телом, прохаживался оголенный по пояс мужчина лет сорока. Он не имел на голове волос за исключением тех, что росли в области затылка — они были стянуты сзади в хвост. Кира слышала раньше о гунсийцах и об их причудливых прическах — этот немногочисленный народ изолированно жил кое-где на севере Карифа.

Чехам Го-Чхул был вооружен коротким широким ножом со скошенным клинком — Кира видела такое оружие впервые. Гунсиец яростно потрясал им в воздухе, почему-то восклицая: — Коня-я-я-я! Коня мне! Коня-я-я-я-я-я-я-я! Кира нахмурила брови: — Что это он такое кричит?

— Мечтает о собственной лошади, — с иронией пожал плечами Дзар. — Но при всем моем обожании к нему... я вряд ли в силах осуществить эту прихоть.

И вот, на арене показался другой человек: худощавый, жилистый, с шипастым кистенем в руке. На вид он казался намного старше Чехама: волосы тронуты сединой, а в глазах, как показалось Кире, читался страх. — Да прольется кровь! — скомандовал Дзар и поединок начался.

Кире было сложно поверить в происходившее: люди бились насмерть прямо здесь, в Геакроне. А те, которые считались в государстве людьми достойными и уважаемыми, кровожадно улюлюкали с трибун, жаждая увидеть чужую смерть.

— Кира, вы легко переносите вид крови? — спросил Дзар таким тоном, будто кто-то из его гостей порезал палец.

Она не успела ничего ответить — хотя Дзар все равно не услышал бы ее — так как раздались оглушительные крики зрителей: Чехам Го-Чхул отсек своего противнику руку почти у самого плеча. Еще несколько минут гунсиец глумился над побежденным: таскал его за волосы и бил ногами под неистовый шум толпы, и лишь потом перерезал глотку.

«Они хуже зверей, — сокрушалась Кира. — Звери убивают, чтобы жить. Но эти люди неистово визжат, машут руками, как безумные, упиваясь сценой убийства себе подобных».

На арене появился еще один боец: с содроганием сердца Кира узнала его. Темные кудри, румяные щеки. «Пэйон. Так он себя называл».

Тиам Дзар с любопытством наблюдал за ее реакцией, но Кира постаралась внешне сохранить хладнокровие. — Старый знакомый, не так ли? Не ожидала, должно быть...

«Так вот кто здесь сражается... Осужденные на смерть преступники», — от этой мысли Кире почему-то не стало легче.

Пэйон был вооружен острогой и сетью. Когда бой начался, он стал неторопливо подкрадываться к гунсийцу, стараясь ослабить его внимание обманными движениями. Чехам долгое время не поддавался на эти уловки, лишь угрожающе порыкивая, будто рассерженная гончая. Наконец, он не выдержал и опрометью кинулся на сиппурийца. Пэйон набросил на него сеть, но не успел ударить острогой: дикарь повалил его наземь, осыпая градом ударов.

Чехам, похоже, намеренно не бил противника ножом, чтобы смерть не наступила сразу. Вскоре Пэйон потерял последние силы для того, чтобы сопротивляться — он лишь перекатывался с боку на бок, избитый, корчась от боли.

Гунсиец же, разорвав сеть, прохаживался вдоль рядов факелов под возгласы подвыпившей публики.

— Вы все захлебнетесь собственной кровью! — вскричал вдруг поверженный сиппуриец, напрягая для этого, видимо, последние силы. — Вы все умрете смертью куда более позорной, чем я. А ты, ненавистный диктатор, — обратился он к Дзару, — ты будешь даже хуже, чем мертв, помяни мое слово! Аклонты измучают твою душу, сведут с ума, заставляя рвать собственные волосы! Ты будешь... Тьфу...

Пэйон выплюнул несколько своих зубов после того, как его настиг удар ноги Чехама Го-Чхула. Гунсиец приподнял его за волосы, пытаясь поставить на четвереньки, после чего уселся на него, ударяя пятками по бокам и крича: — Но-о! Но-о-о! Пошел, мой добрый конь, пошел!

Раздался смех. Смех, который бесповоротно свел на нет отчаянную угрозу Пэйона: теперь его едва ли могли воспринимать всерьез. Окончив тешиться над врагом, Чехан добил его, после чего немедленно закричал: — Коня-я-я-я-я! Коня, Дзар, коня! Дза-а-а-р! Коня-я-я-я-я-я!

— В другой раз, мой добрый друг! — отмахнулся геакронский властелин. — Коня еще нужно заслужить. — Коня! Коня-я-я-я-я-я-я! — надрывался гунсиец, уводимый гвардейцами Дзара.

Когда доко Дзар предложил Кире отправиться в его личные покои, она просто молча подчинилась: сил удивляться у нее уже не осталось.

«Скольких людей убил этот гунсиец? Десятки, сотни? И скольких еще убьет? Пожалуй, у доко Дзара об этом лучше не спрашивать...»

— Ты, должно быть, потрясена увиденным, — заметил Дзар, снимая китель. — Но поверь, Кофаг в своих застенках вытворяет с людьми вещи куда более страшные. И умирают они гораздо медленнее... Я же просто даю преданным мне людям то, чего они хотят. — А чего хотите вы, доко Дзар? — чуть слышно произнесла Кира. — Тебя, — ответил он после некоторого молчания. Она не знала, что ответить.

— Я хочу идти с тобой бок обок по жизни, Кира Меласкес. Я не встречал девушек, подобных тебе. Ты настоящая, ты искренняя, — он схватил ее за бедро, увлекая за собой на кровать. — И я намерен доверить тебе одно важное дело. Их губы оказались рядом. — Я хочу, чтобы ты следила за своим командиром, генералом Варкассием... Кира ощущала теплоту его дыхания. — И докладывала мне о каждом его шаге... — Да, доко Дзар. Я... я буду.

— Тиам, — нежно произнес он, нетерпеливо стягивая с Киры платье. — Здесь называй меня просто Тиам.

Глава 9

Прант. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

— Ты не едешь ни на какую чертову конференцию, Ниллон, — строго заявила Кларисса Сиктис, стоя посреди кухни и уперев руки в бока.

— Милая, пусть он сам решит... — попытался вмешаться Омунд.

— Да что он решит!? Не будь хотя бы ты слеп, Омунд! Этот вздорный профессор просто засоряет мозг нашему мальчику. Когда аклонтисты захватят нас, они припомнят ему участие во всей этой пропаганде...

— Мама, они нас не захватят! — негодующе вскричал Ниллон.

— Неужели? И кто же их остановит? Уж не ты ли со своим ненормальным Хиденом?

— Нормальность – признак заурядного ума.

— Чего-чего? Это ты на ваших дурацких лекциях нахватался?

— Мам, я поеду в Дирген. Просто прими это как данность.

— Кларисса, любимая, — мягко произнес отец Ниллона, — наш сын уже достаточно взрослый, чтобы самому решать такие вещи. В конце концов, он ведь едет в Кариф, а не в макхарийские джунгли! Я не вижу в этом вреда.

После напряженной паузы мать Ниллона, наконец, произнесла с недовольством:

— Ты об этом пожалеешь, Ниллон Сиктис, очень сильно пожалеешь! — после чего удалилась в свою комнату.

Отец с сыном сочувственно переглянулись.

— Может, стоило сообщить ей раньше, чтобы она успела смириться с моей поездкой? — вяло предположил Ниллон.

— Вряд ли... Думаю, мы просто дольше мучили бы себя спорами, а мать бы тешила себя ложной надеждой, что ты передумаешь.

— Пожалуй, ты прав, отец. Я, наверное, пойду спать — завтра меня ожидает долгий переезд.

— Доброй ночи, Ниллон. И удачи тебе! Надеюсь, не пожалеешь, — улыбнулся под конец Омунд Сиктис.

Оставаясь наедине с самим собой, Ниллон неизменно возвращался мыслями в тот вечер на маяке, когда с ним произошло необъяснимое. Это было похоже на настоящее чудо. Падая, Ниллон не ощущал страха, им владело лишь осознанное, концентрированное желание жить. Это не поддавалось какой бы то ни было логике, но он был уверен, что именно это желание в итоге и спасло его. Произошло нечто совершенно аномальное. Пространство, отделявшее его от земли, будто бы исказилось, подчиняясь непоколебимой воле его разума; Ниллону казалось, что воздух словно сгустился, и он приземлился настолько мягко, будто упал с высоты двух футов, а не сотни.

Об этом невероятном происшествии Ниллон рассказал только профессору Хидену. Тот долго хмурился, нервно потирал подбородок, а потом как-то неуверенно произнес: «Знаешь, Ниллон, подобные вещи иногда происходят в нашем мире... Увы, мы не все способны объяснить, ибо наши знания об устройстве мироздания чрезвычайно скудны. Можешь считать себя счастливцем».

Такой скупой ответ профессора был очень странен, более того, Хиден как будто не сильно удивился этой истории. К тому же Ниллону показалось, что старик чего-то не договаривает.

Так или иначе, суматоха, вызванная подготовкой к конференции в Диргене, отвлекала Ниллона от тревожных мыслей. Все сложилось как нельзя лучше: профессору Хидену удалось арендовать здание, а связи в Дакниссе позволили ему «нашуметь» о готовящемся событии не только в Карифе, но и за рубежом.

Ниллон даже почти забыл Геллу... Карифянка все еще всплывала в его мыслях, но эти воспоминания были все слабее и слабее день ото дня, и ему казалось, что скоро он будет способен окончательно перестать о ней думать.

И вот настал день отъезда. Вещи были собраны: у Ниллона набрался лишь небольшой узел — только самое необходимое. Вопрос, касающийся провизии, взял на себя профессор Хиден.

Они должны были встретиться в полдень на Перечной площади: Ниллон, профессор Хиден и извозчик, которого они наняли.

Когда Ниллон покидал свой родной квартал, он увидел, как из одной улочки ему навстречу выходит знакомый ему человек в клетчатой рубашке. Вид Гэнли Смуссфилда вызвал у Ниллона неприязнь и раздражение; кроме того, он был особенно не рад подобной встрече, так как не просто проигнорировал просьбу отца Эда, но и сделал то, что должно теперь еще сильнее разозлить консервативного Смуссфилда-старшего.

Их отделяло всего несколько десятков футов. Гэнли хотел было зашагать вперед, но увидев, что Нил всеми силами старается на него не смотреть, вдруг остановился в нерешительности, затем плюнул и развернулся, зашагав прочь.

Ниллон же направился на площадь, к месту условленной встречи с профессором.

Там его ожидал презентабельного вида черный омнибус, запряженный четверкой ладных гнедых лошадей.

— Я не опоздал, сэр? — с улыбкой спросил Ниллон у профессора Хидена, который уже сидел внутри.

— Ты как раз вовремя, Ниллон, — ответил тот с приветливой улыбкой.

Кучер хлестнул вожжами, и повозка тронулась в путь.

Это было очень необычное чувство для Ниллона — оставлять вдалеке родной город. Он попытался припомнить, когда покидал Прант в последний раз. Это было очень давно, когда он был еще семилетним мальчишкой: тогда он ездил в Сатреб навестить бабушку с дедушкой. О той поездке он помнил мало, и теперь пришла пора освежить в памяти красоты дивной страны под названием Кариф.

После того, как они оставили позади последние уютные домишки предместий Пранта, двигаясь по дороге на Дирген, перед ними раскинулись обширные земли равнины Мепонг. Это был один из наименее населенных районов Карифа: до самого Диргена им могло встретиться лишь несколько небольших деревень. На севере Мепонга текло множество речушек, где процветала рыбная ловля, хотя климат там был более суров из-за близости холодного Эйрийского моря.

А перед Ниллоном и его спутниками проплывали огромные зеленые луга, чередующиеся с темно-желтыми просторами спелой пшеницы. Сейчас было время уборки урожая, и в полях то и дело встречались группы тружеников-крестьян.

«Вот он, мир: большой и разный, — с тихой радостью думал Ниллон. — Слишком долго я сидел в своем безопасном гнездышке. Пора почерпнуть новых впечатлений, а может, и самому блеснуть, если представится возможность».

Дорога не утомляла Ниллона: дул приятный теплый ветер, а благодатная природа вокруг радовала глаз. Небо было усеяно мелкими облачками, поэтому солнце то пряталось за ними, то выглядывало, начиная светить ярче. Они почти не разговаривали с профессором, молчаливо размышляя каждый о своем. Усатый кучер по имени Матео был также не из болтливых: он в молчании правил омнибусом, лишь изредка негромко покрикивая на лошадей.

Под конец дня Ниллон все же слегка притомился: повозку постоянно потряхивало из-за неровной дороги, а завести какой-нибудь разговор с профессором Хиденом он почему-то не решался.

Они заночевали в придорожной таверне в одной из деревень. Хозяин был приветлив: он был приятно удивлен появлению гостей с Побережья, к тому же так солидно одетых. На свои расспросы он получил весьма уклончивые ответы о том, что у Ниллона с профессором, якобы, в Диргене дела, связанные с торговлей. Поужинав, уставшие путники отправились спать.

Чуть свет профессор Хиден поднял Ниллона с кровати и заявил, что нужно продолжать путь.

— К чему такая спешка, профессор? — сонно пробормотал Ниллон.

— По моим расчетам, если мы отправимся в путь сейчас, то явимся в Дирген только ближе к ужину. А нам еще надо место проведения посетить... да и освоиться в чужом городе.

— В чужом? Я думал, Дирген не такой уж чужой вам.

— Для меня любой город чужой, — как-то отстраненно произнес профессор. — Даже Прант... Но не об этом речь. Поверь, чем раньше мы будем в Диргене, тем лучше: будет наплыв множества незнакомых нам людей, стоит заранее разведать обстановку.

Ниллон не стал спорить: все-таки профессор взял на себя большую часть организационных вопросов, и ему как-никак стоило довериться. Да и вряд ли Ниллон смог бы теперь заснуть. Ведь завтра — уже завтра! — состоится событие, которое, возможно, перевернет отношение к аклонтистскому вопросу в карифском обществе.

— Нам стоит плотно позавтракать, — заявил профессор Хиден, приглашая Ниллона и Матео за один из столиков таверны.

Услужливый хозяин поднес им пшеничную лапшу с говяжьими отбивными, после чего вся компания отзавтракала перед тем, как двинуться в путь.

Выходя из таверны Ниллон вдруг сильно закашлялся, чем привлек настороженное внимание профессора. Молодой человек отмахнулся, сказав, что всего лишь подавился едой, однако сам был слегка озадачен, ведь этот сухой резкий кашель уже преследовал его в Пранте.

Первую половину дня повозка продолжала свой путь без каких бы то ни было происшествий: ни погода, ни пейзаж за окном — ничто не менялось по сравнению с предыдущим днем.

Спустя примерно пару часов после полудня путники решили сделать небольшую остановку, чтобы перекусить сушеным мясом с лепешками. Ниллон считал, что везти с собой такого рода провизию не слишком разумно, однако, по крайней мере, им было чем утолить голод в дороге при отсутствии населенных пунктов поблизости.

Еще через некоторое время природа вокруг стала куда разнообразнее: дорога то проходила сквозь небольшие перелески, то ныряла в овраги. Деревни все чаще встречались на пути омнибуса, на дороге тоже становилось более людно: многие крестьяне спешили в город сбывать свое продовольствие, а некоторые торговали прямо у обочины.

Когда тени удлинились, и солнце стало клониться к закату, вдалеке, на огромном пологом холме зачернела полоска городской стены Диргена.

«Осталось совсем немного, — подумал Ниллон, охваченный приятным волнением. — В этом городе мы сделаем наш первый шаг. Первый шаг к тому, чтобы защитить наш народ от чужеродной религии».

Ниллон знал, что больше половины населения Карифа исповедуют энекизм — учение, основанное мыслителем Энеком во 2 веке после П.Э., которое проповедует милосердие, доброту и терпимость ко всем людям. Согласно Энеку, люди после смерти начинают новую жизнь в другом теле, а условия, в которые они попадают, сообразны тому, насколько праведно они прожили жизнь предыдущую. Ниллону эта концепция «жизни после жизни» всегда казалась абсурдной, однако энекисты были и среди его окружения: например, его мать и друг Бафнил.

Кое-где на севере, в Дакниссе и Старом Каре еще сохранились люди, верные Культу Природы — древней религии погибшего Эйраконтиса. Почитание озер, лесов, полей, болот как одухотворенных сущностей считалось большинством современных карифян глупым пережитком прошлого. Однако мудрецы утверждали, что именно презрение к природе и привело Эйраконтис к гибели: Духи переместили остров далеко на север, и большинство эйраконтийцев погибло во льдах, не успев добраться до кораблей.

Но все эти верования в представлении Ниллона не имели ничего общего с чудовищной экспансией аклонтистской чумы, уже поразившей большую часть материка Роа. Самым пугающим в тех слухах, которые ходили об Аклонтах, было то, что им приписывались свойства не абстрактных богов, а вполне реальных существ, способных карать и награждать своих подданных. Однако он яро убеждал себя, что все это вздор фанатиков, силящихся застращать их, свободомыслящих северян.

Дирген, город на холме, становился все ближе и ближе, и вскоре омнибус проехал через широко распахнутые дубовые ворота, после чего его пассажиры немедленно подверглись досмотру со стороны одного из привратников. Убедившись, что путники не везут ничего запрещенного, блюститель осведомился:

— Какова цель прибытия в Дирген?

— Проведение конференции для обсуждения аклонтистского вопроса, — не секунды не медля, выпалил профессор Хиден.

Несколько мгновений привратник просто глазел на профессора в отупении, потом сморщил нос, как будто ему поднесли протухшую похлебку, после чего махнув рукой, удалился, не сказав более ни слова.

— Не все карифяне – противники принятия аклонтизма, — негромко произнес профессор, когда омнибус проехал еще немного.

— Куда теперь, доко Хиден? — осведомился кучер Матео, который явно утомился за эти два дня и желал отдохнуть.

— В трактир, — коротко ответил профессор.

— В трактир? — не понял Ниллон. — Но ведь вы говорили, что сняли для нас небольшой дом на время проведения конференции?

— Так и есть. Но трактир посетить мы должны. Туда стекаются все слухи и известия.

Ниллон молча кивнул, хотя и рад был бы прямо сейчас прилечь отдохнуть в уютном и уединенном месте. Ему вспомнился дом, и эта мысль огорчила его.

«Не вздумай, — одернул он себя. — Слишком мало времени прошло для того, чтобы начинать тосковать».

Улицы Диргена показались Ниллону шире и многолюднее по сравнению с прантскими; здесь чаще встречались старинные дома с причудливыми архитектурными орнаментами. Где-то в центре города омнибус остановился у большого трактира. Расплатившись с Матео и поблагодарив кучера за услуги, Ниллон с профессором Хиденом, захватив свои пожитки, отправились внутрь здания.

Посадив Ниллона за стол, профессор заказал ему ужин, а сам, в свою очередь, отправился к трактирщику. Ниллон видел, как они переговариваются, но слышать слов он не мог из-за шума в помещении. Спустя некоторое время Хиден присоединился к нему, неся свою миску дымящегося картофельного супа.

— Какие новости, сэр? — справился Ниллон.

— Большинство наших гостей уже прибыло, — доложил профессор с довольной полуулыбкой. — Как говорит владелец этого трактира, в последние пару недель здесь только и разговоров ходит, что о нашей конференции. Понятное дело, будет присутствовать немало карифян, в основном купцы и мелкие чиновники. Что касается фракции наших оппонентов, то прибыл какой-то особый гость из Виккара, о личности которого ничего толком не известно. И еще... — Хиден понизил голос. — Хозяин шепнул мне это по большому секрету, — и то, пришлось приплатить, чтобы развязать ему язык, — но завтра сюда прибудет делегация кампуйцев вместе с одним из своих горных воевод.

Услышав это, Ниллон помрачнел, и профессор это, похоже, заметил.

— Да, от кампуйцев добра не жди, не спорю. Но на пути сюда их не раз досмотрят карифские патрули, так что я не ожидаю здесь какого-то подвоха. Между тем я убежден, что, по крайней мере, словесную дуэль аклонтисты нам проиграют.

Ниллон ничего не ответил. Он уже доел свою порцию, и теперь ожидал, когда с супом справится профессор.

Трактирщик был разочарован, узнав, что гости не останутся у него, однако Райджес Хиден, доброжелательно улыбаясь, заверил, что обязательно остановится в его заведении во время следующего визита в Дирген.

Выйдя на улицу, они вскоре поймали извозчика, после чего отправились на окраину города, где находился арендованный профессором Хиденом дом. Ниллон обратил внимание, что дом находился недалеко от дороги, по которой они прибыли в город.

То был скромный одноэтажный домишко с соломенной крышей, местами поросший лишайником. Взглянув на него со стороны, едва ли можно было сказать, что здесь остановился организатор серьезной общественной конференции, весть о которой наделала в городе немало шуму.

— Завтра мы начинаем в полдень, — объявил профессор Хиден, когда они уже расположились в своих комнатах.

— А где именно пройдет конференция? — спросил Ниллон. — Знаю, вы говорили мне об этом, но я уже забыл.

— Это здание собраний местной купеческой гильдии в центре города. Они согласились сдать мне его в аренду на один день за приемлемую плату. И торговались недолго...

Уставший за день Ниллон довольно быстро заснул, а когда проснулся, его охватило возбуждение от осознания, что назначенный день настал. Он был спокоен все предыдущие дни, но теперь его охватило сильное восторженное волнение, какого он, наверное, не испытывал уже очень давно. Можно подумать, им сегодня предстояло штурмовать сами стены Акфотта!

Здание, где должна была пройти конференция, по яркости своего архитектурного облика уступало прантскому университету, однако было куда более чистым и ухоженным. Круглое, двухэтажное, оно располагалось неподалеку от крупнейшей площади Диргена.

У входа уже собралась толпа карифских граждан в бурых и серых сюртуках и котелках, которые заметно оживились при появлении профессора Хидена.

— Доко Хиден, вот и вы! Приветствуем! — кричали они. — Отлично! Как добрались? Мы вас ждали!

Хиден горячо пожимал руку каждому, постепенно продвигаясь к входной двери. Наконец, поток людей, среди которого затерялся и Ниллон, хлынул внутрь: все гомонили, вертели головами, о чем-то спрашивали друг друга. В этот момент Ниллон ощутил укол уязвленного самолюбия:

«Ведь я здесь простой наблюдатель, не более... Хоть я и хорошо дружен с профессором Хиденом (в конце концов, именно я предложил план конференции!), но сейчас моя роль так ничтожна, что в какие-то предательские мгновения я думаю: «А не лучше ли было послушать мать и остаться в Пранте?»

Они вошли в небольшой круглый зал с трибуной, и люди стали рассаживаться. Во втором ряду Ниллон заметил группу мужчин, разодетых довольно щегольски и не по карифской моде: цветастые сюртуки с косыми воротами, высокие цилиндры на головах, розы в петлицах.

«Виккарцы», — заключил Ниллон, когда обратил внимание, что почти все они имели белокурый цвет волос.

Не окончил он разглядывать западных франтов, как вдруг в зале появилась новая, на этот раз более многочисленная группа незнакомцев. Плащи из шкур горных туров, длинные черные волосы, крупные и хищные черты лица — горцев из Кампуйиса едва ли можно было с кем-либо спутать.

Вдруг вдоль рядов прошелся осанистый мужчина с пышными усами и очень жидкими наполовину седыми волосами, одетый в прекрасный темно-лиловый сюртук. Весь его вид источал важность и самолюбование, люди оборачивались на него и в волнении перешептывались. Тут к Ниллону подбежал взволнованный профессор и, указав на мужчину, быстро прошептал:

— Ты видишь, кто это? Это же Виньо Гепталис, член Правящего Совета Карифа! Меня никто не предупредил о том, что он тоже прибудет!

— Это п-плохо, что он здесь? — проговорил озадаченный Ниллон.

— Уж не знаю, — отмахнулся Хиден, — но одно скажу точно: здесь наверняка будет жарко! Гепталис – сторонник принятия Карифом аклонтизма.

И, одарив юношу многозначительным взглядом, профессор куда-то заспешил.

Аклонтисты заняли места в дальней части зала, неподалеку от своих единомышленников из Виккара. Наконец, говор толпы стал постепенно стихать, и профессор Хиден, занявший место у трибуны, приковал к себе внимание собравшихся. Ниллон заметил, что в первом ряду сидят несколько мужчин с перьевыми ручками и толстыми тетрадями в руках: должно быть репортеры из Дакнисса, которых планировал пригласить профессор.

— Уважаемые господа! — зычным голосом обратился Райджес Хиден к публике, взойдя на трибуну. — Я крайне рад, что все мы...

Тут он прервался, так как дверь зала отворилась, и на пороге появилась запыхавшаяся русоволосая девушка. Это была Гелла Брастолл. Тихо извинившись, она поспешила занять свое место.

Мир пошел кругами в глазах у Ниллона: он не думал больше ни о профессоре, ни об аклонтистах. Голова кипела от безумного потока мыслей:

«Гелла здесь! Она вернулась... Но почему? Здесь, в Диргене... Вести дошли... Но что… Простое любопытство? Или из-за меня? Возможно ли...»

Обрывки судорожный мыслей наполнили его голову.

Профессор между тем продолжал:

— Я рад, что все мы собрались здесь для обсуждения той проблемы, игнорировать которую становится все труднее и труднее с каждым днем. Хочу поблагодарить гостей из Виккара и Кампуйиса за то, что откликнулись на призыв и почтили этот скромный город своим визитом. Но прежде, чем мы перейдем к дебатам, я хотел бы дать слово человеку, без которого наша встреча не состоялась. Хочу пригласить за трибуну Ниллона Сиктиса из города Прант – именно ему принадлежала идея созыва нашей конференции! Прошу вас, Ниллон!

Ниллон настолько опешил от такого неожиданного приглашения, что не сразу осознал, что сейчас все внимание сосредоточится именно на нем. Он не успел еще прийти в себя от неожиданного появления Геллы, как вдруг на него свалилось новое испытание! Народ в зале, услышав незнакомое имя, взволнованно завертел головами; и до тех пор, пока Ниллон не поднялся на ноги, повсюду царило некое замешательство.

И вот, едва помня себя от волнения, Ниллон направился под любопытствующие взоры к главной трибуне.

Профессор встретил многозначительный косой взгляд Ниллона с лукавой улыбкой, после чего с нескрываемым удовольствием передал ему слово. Держать речь перед столь пышной и знатной аудиторией было делом крайне сложным для скромного домашнего паренька, однако опыт выступлений на лекциях в Пранте не позволил Ниллону полностью потеряться, и очень скоро он понял, что у него просто нет права сесть в лужу в этот, пожалуй, исторический момент.

— Дорогие... к-хм... — начал он несмело, — дорогие граждане! Я крайне рад, что все вы сочли небесполезным прибыть в этот день и час... сюда, в город Дирген. Я... я действительно был первым, кому пришла в голову идея провести подобное собрание и узнать путем мирного совещания и обмена мнениями, как нам лучше разрешить назревающий в мире кризис. Вы... к-хм... вы все, собравшиеся сегодня здесь, определенно, очень разные. У вас разная внешность, культура, и взгляды на политику. Но прежде, чем мы приступим к дискуссии, я хотел бы попросить вас об одном... Как бы не различались наши позиции, какими бы непримиримыми противниками некоторые из нас ни были по отношению друг другу, сохраняйте уважение к оппонентам, будьте вежливы и добры. Человеколюбие должно быть на первом месте – только при этом условии мы можем получить шанс на достижение какого-то взаимопонимания. А... а теперь, пожалуй, не смею более отнимать времени. Можем приступать. Спасибо!

Раздались аплодисменты: не слишком бурные, однако стало понятно, что по крайней мере карифская часть зала осталась довольна речью инициатора конференции. Ниллон, заметив аплодирующего с довольным видом профессора, отвесил короткий, но чинный поклон и неторопливо, с достоинством отправился на свое место.

Выдержав не слишком долгую паузу для того, чтобы собравшиеся успели поделиться эмоциями от выступления молодого жителя Пранта, Раджес Хиден вновь взял слово:

— Итак, мы собрались здесь для обсуждения проблемы, которая буквально носится в воздухе уже не первый год, требуя быть решенной рано или поздно. И пока политики ведут свои грязные игры, мы, свободные и независимые представители своих наций, проявим гражданское мужество, честно разобравшись в том, что является для нас камнем преткновения. Речь идет об угрозе, — профессор многозначительно обвел взглядом аудиторию, — да, да, настоящей угрозе, которая нависла над Карифом и дружественными ему государствами.

В аклонтистском секторе прошел возмущенный шепоток, и профессор, дождавшись, когда он затихнет, невозмутимо продолжил:

— Как известно, с подачи Йорака Бракмоса в Кариф была послана нота, в которой в недвусмысленной форме требовалось принятие аклонтистской религии...

— И вы эту ноту отвергли! — с презрением выкрикнул один из виккарцев.

— Лично сам я не карифянин, и за действия Дакнисса ответственность нести не могу. Но такой ответ кажется мне весьма логичным и естественным. Объясните мне, господа аклонтисты, по какому праву вы посягаете на свободу совести карифских граждан? Почему вы находите в себе смелость покушаться на устои и культуру чужого, но совершенно не враждебного вам государства?

Задумайтесь хоть на секунду! Ведь все вы взрослые, здравомыслящие, свободные люди! Совершенно очевидно, что нота Акфотта — не более чем провокация, имеющая целью дать Бракмосу повод для начала религиозной войны!

Зал ахнул. Волнение охватило как аклонтистов, так и карифян. Однако Ниллон в очередной раз восхитился неколебимостью духа Райджеса Хидена: профессор глядел на публику взором, полным холодной решимости, и ждал, когда накал спадет.

— Война, уважаемые господа – это страшнейшее, что может приключиться с народом, и никакие, самые светлые и благие цели не оправдают тех ужасов, которые она неизбежно повлечет за собой! Надо быть мудрее и понимать, чего могут стоить простому народу амбиции отдельных личностей. А впрочем, я не хотел бы превращать эту конференцию в собственный монолог. Было бы прекрасно выслушать мнение других.

Первый желающий выступить не заставил себя долго ждать: на ноги поднялся худощавый виккарец в салатово-лиловом сюртуке, и с мерзкими тонкими усиками. Он с высокомерным видом взирал на присутствующих, а с его лица не сходила снисходительная улыбочка.

— В здешних краях я личность, можно сказать, совсем не известная, — жеманно пропел виккарец, говоря по-эйрийски с легким акцентом. — Но у себя на родине я сыскал немалый почет и уважение. Скажу пару слов о себе. Мое имя Гарви Кадуно, я уроженец Сигайбо, однако впервые открыл свое дело в Домторке и весьма преуспел. В довольно короткий срок я стал одним из самых успешных купцов Виккара, что говорит о моем немалом таланте и предприимчивости. Вы, должно быть, слышали о Гильдии Желтого Тополя? Ах, здесь же много купцов... Конечно слышали! У нас в Виккаре много богатых и влиятельных гильдий, но с Гильдией Желтого Тополя не сравнится ни одна!

— Ближе к теме, доко Кадуно!

— О, доко Хиден, не стоит переживать! Вы, я полагаю, никуда не торопитесь? Нет? Ну, а коли так, дайте мне возможность высказаться. Не люблю, когда меня прерывают. Так вот, в свое время я занимал очень видное место в Гильдии Желтого Тополя, но в какой-то момент я понял, что торговля больше не прельщает меня. Я получил все, чего так жаждал в юности: деньги, славу, почет. Устремления мои обратились к человеческой душе. Сейчас я являюсь главным шефом клиник для душевнобольных Виккара. Вы, возможно, будете удивлены, но туда мы отправляем также и противников веры в Святых Аклонтов.

Карифяне взорвались негодующими возгласами. Профессор Хиден, не желая терять достоинства, не предпринимал никаких попыток утихомирить их. Ниллон же весьма слабо следил за происходящим: он то и дело оборачивался на Геллу; она казалась встревоженной, и как будто избегала встречаться с ним взглядом.

Гарви Кадуно только самодовольно ухмылялся:

— Напрасно беснуетесь, уважаемые карифяне. Между прочим, мы, виккарцы, народ гуманный. Сиппурийцы варят своих отступников в котлах, макхарийцы жарят в медных бочках, а мы — мы подходим к этому вопросу совсем иначе. Мы считаем, что добровольный отказ от собственного счастья – это настоящая болезнь. И, как всякая болезнь, она нуждается в лечении.

— Позвольте же поинтересоваться, доко Кадуно, что вы разумеете под счастьем? — спросил профессор Хиден. — И почему человек не вправе делать свой свободный выбор?

Виккарец несколько картинно склонил голову набок.

— Под счастьем я разумею тот восхитительный дар, который преподносят нам Святые Аклонты. Видения, исполненные блаженства — гармония духа в своей высшей форме. Вы ни за что не поймете меня, если ни разу не были на гапарии в аклонтистском храме...

— Точно также как мы с вами не поймем макхарийских любителей дурманить себя курением трав, которые со временем разрушают тело и затмевают разум!

— Не смейте сравнивать мощь Великих Аклонтов с прихотями безумных южан! — воскликнул один из длинноволосых кампуйцев.

— Что ж, быть может, я изменю свое мнение. Если кто-нибудь сможет объяснить мне разницу.

— Позвольте, я возьмусь, — на ноги поднялся почтенного вида кампуец, заметно отличавшийся от прочей своей братии. Он был немолод, однако держался прямо, и непоколебимая уверенность в сочетании с мудростью лет читалась в его крупных серых глазах. Темные с проседью волосы его были аккуратно заплетены в косичку. — Перед вами Гултар Локобон, да будет вам известно.

Многие карифяне вздрогнули – имя этого кампуйского воителя было до сих пор на слуху у многих со времен последней войны.

— Постараюсь быть кратким, и донести суть как можно более сжато. Итак, вы, Хиден, устроили это представление, чтобы настроить народ Карифа против истинной веры... и пока, как вижу, преуспеваете. Героем себя мните? Напрасно. Аклонтизм — это цепь, которая скует воедино все народы Роа! Мы все равно объединимся под знаменем всеобщего счастья, а когда — это только вопрос времени. Сопротивление лишь приведет к большим жертвам, но цель все равно будет достигнута. Аклонты — не вымысел, не надуманные идолы, не порождение чьей-то демагогической философии. Они реальны, также как и мы с вами. Тысячи уже убедились в их силе. Убедитесь и вы.

По карифскому сектору прошел сдержанный ропот, профессор Хиден в это время молчал, и кому-то могло показаться, что кампуйцу удалось заткнуть его за пояс. Однако руководитель конференции спокойно продолжил:

— Вы тут упомянули цепь... «Цепь, которая скует воедино все народы Роа», — кажется, вы так выразились? И знаете, что я вам отвечу? Приберегите цепи для своих псов — вот что! Мы — люди, и люди свободные. И что такое счастье, мы тоже решим как-нибудь сами, без советов всесильных южных владык! Я же считаю, что каждый прокладывает собственный путь к счастью. А что касается неземного могущества ваших так называемых Аклонтов, то начнем с того, что их вообще никто никогда в глаза не видел, а для всякого здравомыслящего человека это неслабый повод усомниться в их существовании!

Теперь громыхнул сектор аклонтистов.

Ниллон же все больше хотел покинуть здание, ощущая теперь свою ненужность в этом месте. Он смотрел на Геллу, и ему казалось, что она тоже вот-вот убежит, не выдержав кипящей вокруг перепалки. И уж тогда он не повторит своей ошибки, совершенной в Пранте, и догонит, догонит ее...

Но вот зал заметно притих – на ноги поднялся человек, слова которого явно ждали многие – Виньо Гепталис. Парламентарий властно и вместе с тем снисходительно окинул взором зал, убедившись, что все наконец готовы его слушать.

— Моя речь, господа, — начал Гепталис размеренным и пафосным тоном, который мало вязался с его тонким слабым голосом, — будет призвана примирить две враждующие стороны, если... — тут он многозначительно вскинул брови, — у моих соотечественников будет достаточно благоразумия непредвзято отнестись к моим доводам. Итак, я, как вы знаете, человек политики и мне чужды эмоции при решении вопросов. Пред нами в данном случае стоит простейшая дилемма: избежать войны либо ввязаться в нее. А то, что война будет неизбежна в случае отказа Карифа принять новую веру, для меня является уже абсолютно очевидным. Карифяне, одумайтесь! Ваша гордость может стоить слишком дорого. Нам противостоит целый союз из могущественнейших государств Роа; если пожар войны охватит страну, нас ждут колоссальные жертвы! Что мы скажем вдовам и сиротам после того, как аклонтисты, наконец, сокрушат нас?

— Чушь! Как он смеет! Прекратить! — послышались крики карифских купцов. Зал снова зашумел.

— Вы лезете в самое пекло, не думая о последствиях! — пытался продолжить Гепталис, однако слова его тонули во всеобщем ропоте.

— Изменник! Трус! — кричали люди. — Долой его из Совета!

Споры между тем разгорались все жарче. Репортеры строчили своими ручками, вертя головами то туда, то сюда. Профессор Хиден героически отбивал нападки аклонтистов, блистая безупречной логикой своих аргументов. Его же оппоненты все больше теряли контроль над своими эмоциями, начиная напоминать свору злобно лающих собак. Даже с лица Гарви Кадуно сошла надменная ухмылка, хотя он казался все таким же невозмутимым. Наконец, не в силах более терпеть то, как играючи Хиден берет над ними верх, из рядов аклонтистов вышел еще один рослый косматый кампуец, в округленных глазах которого читалась неприкрытая ярость.

— Ты – ничтожный, выживший из ума старикашка! — взревел горец, жутким образом коверкая эйрийские слова. — Думаешь, такой всесильный?! Много возомнил о себе! Тебе нужны аргументы? Дискуссии захотел? Молот — вот наш аргумент! Копье промеж лопаток — вот и вся дискуссия! Дерзнете противиться нашему альянсу, и мы утопим вас в крови. Кампуйис не забыл 719 год, слышите?! Мы нанижем ваших детей на колья, изнасилуем и сожжем ваших жен! Нас больше, и мы все равно раздавим вас, так и знайте!

Профессор Хиден приторно улыбнулся и, к удивлению всех, зааплодировал.

— А вы знаете, господин, — проговорил он после театральной паузы, — ваши доводы в сущности куда разумнее, чем все то, что говорили сегодня ваши единомышленники. Представьтесь, пожалуйста.

— Фойкан Бамзарри, горный воевода. Вспомнишь мое имя в свой смертный час, старик!

— Ну что ж, это действительно так: вы можете просто-напросто взять нас силой. Но я хочу, чтобы на примере ваших слов все, наконец, убедились, насколько ограниченна, насколько звероподобна логика аклонтистов! Все, кто был здесь, лично убедились в этом, и теперь распространят это мнение по всей стране! Но знайте, господа аклонтисты: Кариф без боя не сдастся! В этом можете быть уверены. Только это уже тема совсем другой беседы.

Подобие дискуссии продолжалось еще некоторое время; несколько карифских купцов также выступили, не сказав по сути ничего нового, а лишь выразив свое полное согласие с позицией Райджеса Хидена. Когда профессор начал подводить неутешительные для аклонтистов итоги конференции, кампуйцы покинул зал, повинуясь приказу Фойкана Бамзарри. Виккарцы же проявили чуть больше почтения.

Мероприятие было завершено. Люди, оживленно переговариваясь, постепенно двигались к выходу; профессор Хиден пожимал руки репортерам, попутно давая им какие-то пояснения.

Ниллон боялся, что Гелла затеряется в толпе и исчезнет, как в прошлый раз. Хотя здесь, среди людского шума, ему с ней говорить также не хотелось. И вдруг, когда он находился у двери, ведущей из зала в коридор, его окликнул профессор Хиден. Окликнул негромко, но в голосе его слышалась тревога или даже испуг. Ниллон приблизился к нему, желая узнать, в чем дело. Профессор косился на окно, как будто именно там располагался источник его беспокойства.

— Телега... рядом со зданием... Они выгружают оружие! Нам надо бежать... — сам не свой произнес Райджес Хиден. Таким его Ниллон еще не видел никогда.

— За мной! — крикнул профессор, будто бы вновь обретая присутствие духа. — Спасемся через черный ход. Бежим!

И Ниллон побежал. Но только не за профессором.

Гелла. Все его существо сейчас жаждало видеть ее, быть рядом с ней.

Он не слышал, что профессор кричал ему вслед. Он слышал только стук своих шагов и сумасшедшее биение сердца.

«Пускай меня изрубят в куски, — отчаянно думал он. — Пускай рыдают родители. Я ничего больше не желаю – но я не покину без нее это место!»

И он увидел ее. Гелла шла по полупустому коридору, приближаясь к повороту, за которым уже брезжил дневной свет с улицы.

— Гелла! Гелла! — Ниллон кричал что было мочи, не беспокоясь о том, что его могут услышать те, кому не следует.

Карифянка обернулась, удивленно глядя на него, и он, приблизившись, едва удержался от того, чтобы обнять ее.

— Гелла! Нам надо бежать, — Ниллон быстро запыхался, так как совсем не привык бегать. — У нас нет времени...

— Ниллон, ты? — изумилась девушка. — Ты что, спятил? Куда бежать? Ты...

— Послушай, мы в опасности! — Ниллон схватил ее за плечи, словно бы надеясь, что так его слова будут звучать убедительнее. — Гелла... Умоляю, просто следуй за мной! Ты можешь мне довериться. Я знаю, как глупо сейчас это все выглядит... Я должен был сказать тебе это еще там, в Пранте...

Он умолк на пару мгновений, и их глаза встретились.

Где-то недалеко раздались крики и лязг стали.

После этого он без слов схватил Геллу за руку и увлек за собой — она не сопротивлялась.

Профессор уже успел настичь их — и откуда столько прыти у пожилого человека?

— За мной, живо! — крикнул он.

Несмотря на охвативший его страх, Ниллон не мог не поразиться тому, как быстро, прямо-таки неестественно для своих лет, бежит профессор. Они с Геллой едва поспевали за ним. За ними также увязались двое репортеров: они, видимо, слышали, что сказал профессор Ниллону в зале, и теперь, не расставаясь со своими тетрадями, также ухватились за возможность спастись.

Ниллону стоило немалых усилий не поддаваться панике, но он старался, как мог — ради Геллы. Случайно он заметил, что в глазах у девушки стоят слезы.

Всех попадавшихся по пути людей они, как могли, убеждали следовать за ними: многие внимали уговорам, а кто-то, охваченный паникой, бежал к главному выходу.

Они всецело доверились профессору, неуклонно следуя за ним. Здание было невелико, и долго блуждать им не пришлось.

— Вот черный ход, скорее! — Хиден распахнул дверь, находившуюся в конце короткого темного коридора.

И тут их ждал ужасающий сюрприз. Двое кампуйцев с копьями наперевес уже караулили их здесь.

— Опускаемся на землю, медленно! — спокойно скомандовал старший из них.

И только сейчас Ниллон заметил, что профессор Хиден держит в руке какую-то длинную прямую палку. Он выставил ее вперед, после чего раздался грохот, и прежде, чем Ниллон успел что-либо понять, кампуец упал замертво, окровавленный. Второй его сородич кинулся наутек, и по взгляду профессора все поняли, что ему придется дать уйти.

— Аркебуза, — обронил профессор на бегу. — Так называли их в Эйраконтисе. Сила пороха... и камня.

Беглецы оказались на диргенской улице — здесь еще никто не знал о случившемся, жандармов также не было видно. Профессор Хиден жестом велел продолжать следовать за ним. Спасшиеся карифяне (их было человек семь, не считая Геллы и репортеров) немедленно разбежались, кто куда. Остальные повиновались профессору.

Вскоре они увидели омнибус, очень напоминавший тот, в котором Ниллон с профессором прибыли в Дирген.

— Матео, славный Матео, ждешь нас… — вне себя от радостного облегчения, пробормотал профессор Хиден, когда вся пятерка оказалась внутри повозки.

— Как и приказывали, доко Хиден, — весьма буднично отозвался усатый кучер.

— Быстрее трогай! Выбираемся из города.

— Что?! — гневно вскричал Ниллон, внезапно вновь обретя рассудок. — Вы знали, что на нас нападут? Знали и не сказали?!

— Я подозревал... — отстраненным тоном отозвался профессор.

— Подозревали?

— Допускал такую возможность — так будет вернее сказать. И поэтому решил перестраховаться.

— Да по вашей милости аклонтисты теперь перебьют десятки карифян, защищавших вас на конференции, хотя вы, вы им больше всего нужны! М-да... Но репортеров вы спасли! — Ниллон, наконец, осознал, что происходит. — Вы отправите их в Дакнисс, верно? Там узнают о случившемся: о конференции и о том, что произошло после. Карифское общество сплотится — все как вы задумывали! Гордитесь собой, не так ли? И, конечно, не считаетесь с ценой, которую за это заплатят невинные люди. Заплатят своими жизнями!

— Это не на моей совести! — отмахнулся профессор. — Я понятия не имею, как кампуйцы провезли сюда оружие.

«И Гелла тоже бы погибла! — со злостью подумал Ниллон, но промолчал. — Погибла бы, если бы не я...»

— Нам нужно в жандармерию, — резко заявил молодой человек. — Необходимо сообщить о случившемся, чтобы аклонтистов перехватили.

— Это слишком рискованно, — возразил профессор. — Жандармский участок на другом конце города. К тому же аклонтисты, учинив свою расправу, скорее всего, быстро скроются, послав при этом погоню и за нами.

— И куда же мы теперь?

— Обратно в Прант. Но долго мы там не задержимся. Аклонтисты могут послать лазутчиков и туда, воспользовавшись отсутствием жандармерии в городах Побережья. До проведения конференции я ведь не скрывал того, что живу в Пранте. Придется какое-то время пожить в другом городе. А Гелла с господами репортерами отправится домой, в Дакнисс.

— А вот и нет! — возразила оправившаяся от испуга девушка. — Я никуда не уйду от моего спасителя!

Несколько мужчин в салоне понимающе усмехнулись.

Гелла несмело взяла Ниллона за предплечье и прошептала ему: «Спасибо!»

Ниллон впервые за долгое время (а, может быть, и впервые в жизни) ощутил гордость от того, что совершил действительно достойный поступок. Но, тем не менее, он негромко и устало произнес, обращаясь к профессору:

— Эх-х... Да будьте вы неладны, сэр, за то, что втянули меня во все это...

Райджес Хиден притворно виновато посмотрел на Ниллона, пожал плечами и перевел взгляд на Геллу, как будто говоря:

«Быть может, все не напрасно?»

Глава 10

Акфотт. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Ожидания Нойроса оправдались, однако с некоторыми оговорками. Сфиро в самом деле сдержал свое слово и сделал так, что Алекто назначила его Нойросу в напарники. Но в команду к ним был назначен еще и третий человек, его звали Камир — сгорбленный, рябой, вечно унылый. Ему было около тридцати, но выглядел он намного хуже своего возраста. За то время, что Нойрос проходил вместе с ним, он ни разу не видел, как тот улыбается. Камир даже не ходил в бары — в отличие от остальных Ревнителей.

Родители Нойроса были крайне взволнованы внезапным исчезновением Десмы. Разумеется, он первым подвергся тщательному допросу, однако и виду не подал, что может знать, куда запропастилась сестренка. Затем Йорак Бракмос сообщил Пфарию Традонту, что Десма отбыла по его особому поручению, суть которого он не может раскрыть в связи с его секретностью. Тем не менее, лорд-протектор заверил, что опасности для жизни Десмы создано не будет, и она в скором времени вернется домой в Акфотт.

Нойрос, разумеется, знал, где сестра на самом деле, так как прочел ее прощальное письмо Бракмосу. Ему было крайне приятно узнать о ее любовных похождениях, и втайне он надеялся, что в будущем выдастся случай применить это знание против сестры.

Во время своих утомительных дежурств в компании с молчаливым Камиром Нойрос не раз размышлял о содержании письма Десмы:

«А действительно ли она отправилась на переговоры с кампуйцами? Или, быть может, это только уловка, предпринятая Десмой, чтобы скрыть от Бракмоса какие-то свои делишки на стороне?»

Так или иначе, Нойрос переживал за сестру. Он никогда не любил ее и не обманывался на этот счет, однако, если бы с Десмой что-то случилось, это стало бы для него большим ударом — как-никак родная кровь.

Еще одной темой, постоянно занимавшей его мысли, была Алекто. Ее пугающий и вместе с тем притягательный образ не шел у него из головы. Как бы это ни казалось невероятным, но Нойрос, похоже, вынужден был признаться самому себе, что глава Ревнителей Покоя Чаши в некотором роде овладела его сердцем.

Однако Морас Дайял — очень опасный соперник. Мало того, что он знатен, он еще силен и весьма искушен в фехтовании. К тому же, если верить Сфиро, у него скоро свадьба с Алекто. Остается лишь попытаться как-то убедить Алекто, что он, Нойрос, более достоин ее руки, нежели Дайял. Но как это сделать? Задача казалась неразрешимой.

События сегодняшнего дня выбились из повседневного рутинного графика Ревнителей. Когда Нойрос, как всегда, прибыл утром в штаб, он обнаружил, что там царит какое-то оживление: множество людей переговаривались и спорили между собой.

Нойрос поинтересовался у Сфиро, что происходит.

— Вчера в ходе карательного рейда в одной из школ схватили тринадцатилетнего юнца, — пожал плечами макхариец. — Он поносил Аклонтов, и защищал своего нечестивого учителя. Учителя, скорее всего, сгноят в темнице... А вот что с парнем делать, пока не решили.

— А-а-а, вот он! — Нойрос услышал ненавистный голос. — А ну, пойди-ка сюда!

Косоглазый Кайрен заметил его — пришлось повиноваться. Они стояли с Алекто недалеко от входа в зал собрания ордена и точно ожидали его.

— Пришло время проверить тебя, Нойрос, — произнесла глава Ревнителей. При этом что-то зловещее читалось в ее темных глазах. — Идем.

К неудовольствию Нойроса, Кайрен тоже двинулся вместе с ними. Втроем они спустились по лестнице в подземелье, расположенное под штабом: там располагались темницы. Алекто остановилась напротив решеток одной из камер и произнесла своим обычным холодным тоном:

— Если семя неверия начинает прорастать уже в юности, в будущем мы рискуем пожать неутешительные плоды.

В камере сидел худощавый коротко стриженый мальчонка, одетый в скромные одежды серого цвета — простолюдин.

— Как тебя зовут? — спросил Нойрос.

— Меня зовут Кшан, — голос мальчика дрожал. — Отпустите меня домой!

— Правда ли, что ты возводил хулу на Благих Аклонтов?

— Мы уже допрашивали его, Нойрос, — строго оборвала Алекто. — Твоя задача не в этом. Мы хотим, чтобы ты преподал мальчишке урок.

Девушка достала из-за спины нагайку, и у Нойроса больше не осталось сомнений, чего от него хотят.

«Он же ребенок... Нет... Гм-м... Это очень странно...»

— Кшан, скажи, ты сожалеешь о своих словах? — произнес Нойрос, неуверенно сжимая в руках нагайку.

— Да не разговаривай ты! — прикрикнул Кайрен, громыхая ключами от камеры. — Просто бей. Да посильнее!

Решетчатая дверь распахнулась. Нойрос приблизился к мальчику, понимая, что выбора уже нет. Кшан смотрел на него со страхом и вместе с тем с затаенной надеждой.

Нойрос ударил ребенка по плечу, затем еще раз по вытянутой руке, которой тот пытался защититься.

— Сильнее! — приказала Алекто.

«Нет... Я хоть и дрянной человек, но избивать детей мне не пристало...»

— Сильнее!

«Вот проклятье! Мне придется... Иначе Алекто точно сочтет меня слабаком».

Нойрос начал бить. Бить сильно. Крики мальчика не трогали его. Перед глазами стоял лишь страстный образ жестокой девушки, которую он желал теперь более всех благ на свете.

«Считаете меня хрупким, мягкотелым? — Нойрос точно распалял себя с каждым ударом, все более презирая коварных Ревнителей, устроивших ему на сей раз такое моральное испытание».

Удары сыпались на бедного мальчика один за другим, и после каждого Ревнитель удовлетворенно вскрикивал. Раздался плач, но Нойрос не ощутил в своей опустошенной душе ни малейшего укола совести.

Он поймал взгляд Алекто, полный торжества и удовлетворения. Этим взглядом она слово говорила ему: «Что ж, вот теперь ты действительно один из нас. Это и есть настоящее испытание, а вовсе не драка с Кайреном».

Когда Нойрос покидал подземелье, позади еще слышались всхлипы и причитания. Потрясенный и обескураженный, он отправился на дежурство вместе с Камиром и Сфиро.

«Это неправильно, это жестоко... — ему было непросто отойти от случившегося в подземелье. — Нельзя поступать так с ребенком. Дать десяток розог — еще куда не шло. Но... я теперь не в том состоянии, чтобы изображать моралиста. В конце концов, не сделай это я – об этом пареньке позаботился бы Кайрен; и кто знает, выдержал бы он взбучку от косоглазого...»

Трое Ревнителей неторопливо шагали по улицам Акфотта — в этот час здесь было довольно безлюдно, хотя торговцы уже начинали открывать свои лавки.

«Впрочем, здесь нет ничего удивительного, — рассудил Нойрос, немного успокоившись через некоторое время. — Алекто очень проницательна и вместе с тем безжалостна. Она почувствовала мою слабость и решила испытать меня. А я не так-то прост, как она думала. О, Аклонты! И угораздило же меня втюриться в такую сволочь! Но ничего не могу с собой поделать. Даже не знаю, как отвлечь себя. Можно, конечно, как всегда, напиться... Впрочем, мне даже побеседовать толком не с кем».

Нойрос никогда не считал себя замкнутым; во время учебы в гимназии он легко находил общий язык со сверстниками, однако настоящей дружбы ни с кем завести не сумел. Родителям он доверял, однако им можно было рассказать далеко не все, а отношения с сестрой складывались и вовсе прескверно.

Сложно было объяснить почему, но макхариец Сфиро очень понравился Нойросу: здоровяк умел расположить к себе, и в его компании было просто приятно находиться. К слову, они часто проводили между собой тренировки по фехтованию. Сфиро не давал Нойросу спуска – макхариец владел саблей превосходно. Новых синяков, разумеется, избежать не удалось, однако Нойрос чувствовал, как мастерство его росло — и это не могло не радовать.

Внезапно молчаливый Камир подал голос — это было так неожиданно, что Нойрос даже вздрогнул:

— Мне необходимо отлучиться на гапарию: моя сестра отмечает рождение дочери, и мать очень просила, чтобы я тоже присутствовал. Вы не против, если я оставлю вас до конца дня?

Сфиро, начальник отряда, согласно кивнул, а Нойрос с неприязнью вспомнил свою собственную гапарию... И что заставило его тогда воспротивиться Аклонтам? Это было так бессознательно, спонтанно, необъяснимо — словно какое-то минутное предательство разума. Нойрос не любил вспоминать этот момент, и мысль о будущих гапариях его страшила.

Нойрос и Сфиро остались вдвоем на улице — и вот, все как в первую неделю после его вступления в орден: вокруг был шумный, огромный город, который он считал родным. Но теперь тоска сжимала его сердце: Нойрос не понимал, в чем его предназначение, кого он на самом деле защищает, и мог только гадать, как сложится его дальнейшая судьба.

И вдруг, неожиданно выведя его из тоскливой полудремы, неподалеку остановился роскошный паланкин какого-то вельможи. Один из слуг свистнул и жестом велел Нойросу приблизиться.

Из-за узорчатой занавески выглянула круглая плешивая голова Декирия Ганата — Нойрос знал этого человека. То был хороший друг его отца и один из наиболее приближенных к лорду-протектору людей, однако у самого Нойроса симпатии не вызывал.

— А-а-а-а, — протянул толстяк, поворачиваясь к Нойросу, — так это правда? Хе-хе-хе, ну подумать только! А ведь я не верил — думал, что из меня хотят сделать дурака. Но теперь и сам вижу: оказывается, сын Пфария Традонта и впрямь подался в псы-каратели!

— Господин Ганат, — вскинулся Нойрос, — вам не стоит так отзываться об ордене...

— Лучшего определения вы не заслуживаете! — бросил вельможа. — Вонючие озлобленные псы — кто же вы еще? Свора гнусного отребья, бессовестно попирающая все законы! Измываться над слабыми — это все, на что вы способны!

Лицо Нойроса налилось кровью.

— Вы заблуждаетесь! — теперь он отчетливо слышал дрожь в своем голосе. — Ревнители стоят на страже веры. Сам лорд Бракмос...

— Замолчи! — вскричал Ганат. — Не смей прикрываться именем лорда-протектора! Я знаю обо всей этой системе гораздо больше, чем ты можешь себе представить, мальчик. Это все мерзавец Дайял, и его отец, разрази их Аклонты... Но от тебя такого никто не ожидал! Ну что, многих бедняков ты уже обобрал? Многих избил до полусмерти по приказу этой стервятницы?

Нелепо оскалившись, Нойрос испытывал нечто среднее, между желанием ударить Ганата, убежать прочь и упасть прямо сейчас замертво посреди мостовой.

— Ты опозорил свой род, так и знай! — довершил свою атаку круглолицый вельможа. — Родители желали лучшего для тебя. Давай, удачи в своих беззакониях, ничтожество!

С этими словами Декирий Ганат резко задернул занавеску, словно не секунды более не желая смотреть на Нойроса, после чего велел слугам нести его дальше.

У Нойроса внутри все кипело. Ему казалось, что если бы Ганат сейчас вздумал вернуться и сказать еще хоть одно слово, то он отсек бы прихвостню Бракмоса голову одним ударом.

Сфиро положил свою тяжелую руку на плечо приятеля:

— Не воспринимай всерьез. Вся эта знать терпеть нас не может – мы уже привыкли...

Солнце клонилось к закату, и близилось время возвращаться в штаб Ревнителей. Сфиро с Нойросом сдали пост, замолвили словечко за отлучившегося Камира, а после, перед тем, как разойтись, Сфиро как обычно предложил товарищу посетить вместе с ним питейное заведение, на что мнительный Нойрос в очередной раз ответил вежливым отказом.

Погруженный в мрачную хандру, незадачливый блюститель порядка возвращался домой, проходя через дворик в каком-то небогатом квартале. Вдруг Нойрос услышал свист: обычно этим звуком подзывают собак, однако в данном случае это была попытка привлечь его, Нойроса, внимание. Проигнорировать свист не удалось — его окликнули, после чего уже пришлось обернуться.

На него надвигались двое оборванцев — судя по виду, представители акфоттского сброда самого низшего сорта. Однако, эти оборванцы были вооружены: один, приземистый, бородатый, держал копье. На поясе второго висела сабля в заржавелых ножнах.

— Что, крысеныш, — прохрипел бородач, — возвращаешься в свою норку? Похоже, не туда ты забрел.

Конечно, по темно-зеленому плащу Нойроса они поняли, что он принадлежит к Ревнителям.

— У меня нет денег, — услышал Нойрос свой голос, цепенея от страха. Тяжелые мысли мигом улетучились из головы и страх за свою жизнь всецело овладел им.

— Нам не нужны деньги! — крикнул второй негодяй, обнажая саблю. — Только месть!

— М-месть? — выдавил из себя Нойрос, понимая, однако, что слова уже не помогут. — Н-но за что вы мстите?

— За нашего отца! — прорычал бородатый. — Ваши подлые Ревнители убили его! И теперь ты поплатишься.

— Я ничего не сделал! — голос Нойроса почти сорвался на писк.

— Зато твои ублюдочные собратья сделали! Придется тебе платить за их дела. И платить кровью.

Нойросом овладело отчаяние, вселившее в него, тем не менее, какое-то подобие решимости. Рука его потянулась к эфесу сабли — но тут его настиг удар древком копья по колену. Нойрос скорчился от боли, повалился на землю. Он хотел просить пощады, но губы не слушались его. Боль затмила разум Нойроса... и внезапно он ослеп. Это было похоже на то, что кто-то вылил ему в лицо помои — но жидкость была теплой.

Кое-как сморгнув, Нойрос увидел, что человек, стоявший перед ним, выронил копье, а на плечах его уже не было головы: кровь хлестала фонтаном, забрызгав и самого Нойроса. Где-то в стороне раздался звон оружия. Второй нападавший дрался с могучей фигурой, появившейся невесть откуда. Схватка длилась недолго — сабля была выбита из руки человека, и противник разрубил его от плеча до сердца мощнейшим ударом сверху.

Еще несколько мгновений Нойрос не понимал, спасли его или обрекли на еще более страшную смерть. Однако в сумерках он разглядел, что на новом пришельце зеленый плащ Ревнителя, а значит, Нойрос спасен.

— Вставай, — услышал он знакомый низкий голос, и длинноволосый гигант протянул Нойросу руку, чтобы помочь подняться.

— Сфиро... — весь дрожа, произнес Нойрос, хватаясь за руку макхарийца, — Как... как ты здесь оказался? Ты же ушел...

— Решил вдруг вернуться и проследить за тобой. Предчувствие, знаешь ли... в моем народе многие обладают этим даром. Совет на будущее: не стоит в одиночку шляться по таким кварталам, если на тебе плащ Ревнителя.

— Ты спас мне жизнь! Как отблагодарить тебя?

— Не стоит. Благодари удачу: я ведь мог оказаться здесь несколькими минутами позднее, и тогда тебе пришлось бы худо. А я лишь сделал то, что должен был.

— Я навсегда в долгу перед тобой.

— Ну, раз ты так считаешь... возможно, придет время, и у тебя появится возможность вернуть долг. Проклятье, да ты весь дрожишь! Идем в таверну. Нет ничего лучше, чем выпить после того, как минуту назад был на волосок от смерти.

— Пожалуй, что в твоих словах есть правда! Но, Сфиро... я весь в крови.

— Ну, ты же Ревнитель Покоя Чаши — это вполне нормально! — усмехнулся макхариец. — От крови нам никогда не отмыться. Впрочем, ушат с водой тебе, думаю, предложат. Идем со мной! Не вздумай перечить своему спасителю!

Нойрос подчинился — он был уже не в состоянии не то, что спорить, но и просто шевелить языком. Он делал глубокие вдохи, стараясь поспевать за широкими шагами Сфиро, при этом твердо решив не оборачиваться на то место, где остались лежать изуродованные трупы людей, напавших на него.

«Хорошо, хоть я не упал в обморок от такого обилия крови. Надо же быть таким слюнтяем! Ну да ладно... Что ж, вот и случилось мое боевое крещение! Хорошо хоть Алекто не видела, что чужеземцу пришлось спасать меня!»

Нойрос бездумно шел за макхарийцем — и вдруг обнаружил, что находится во внутреннем дворе какого-то невысокого здания.

— Я сейчас вернусь, — сказал Сфиро, — жди здесь.

Нойрос, еще не отошедший от пережитого ужаса, заподозрил, было, какой-то подвох, но через пару минут макхариец вернулся с ушатом воды и предоставил Нойросу возможность смыть с лица кровь.

— Эх, зря! Так бы ты смотрелся более грозно! Впрочем, на плаще еще остались следы...

Они зашли в таверну с черного хода; как оказалось, ее хозяин был добрым знакомым Сфиро. Внутри было шумно: попойка шла полным ходом, и внезапное появление двух Ревнителей практически прошло незамеченным. Заказав бутылку кажаба, Сфиро пригласил Нойроса за стол, после чего они сели напротив друг друга, ожидая, когда принесут рюмки. Нойрос, предвкушая столь любимое для него занятие, как попойка, потихоньку стал приходить в себя и даже оживился – румянец заиграл на его обычно бледных щеках.

— Пристрастился я к этому вашему змеиному ликеру, — покачал головой Сфиро. — Отменная штука. У нас в Макхарии почти никто не пьет, в основном курят разные травы…

— Почему ты покинул свою родину? — неожиданно для самого себя спросил Нойрос.

— Я отвечу, — загадочно понизил голос макхариец, — если ты ответишь мне, зачем пошел в Ревнители.

В этот момент им принесли рюмки.

— Ну, для начала выпьем! — Сфиро разлил зеленоватую жидкость и провозгласил тост: — За то, что жизнь продолжается!

Нойрос осушил рюмку залпом, и, поморщившись, проговорил:

— Я не знал, что мне делать... Не знал, как устроить свою жизнь. Я ненавижу двор со всеми их интригами и прочей грязью. Я пошел в Ревнители... от отчаяния.

— Как я понимаю, орден твоих ожиданий не оправдал.

— У меня нет права на ожидания! Я просто служу своей стране, своей вере...

— Ну, брось эти солдафонские суждения! Я же вижу, что ты парень не глупый, Нойрос... Просто ты запутался. И, знаешь, у нас с тобой больше общего, чем тебе может показаться. Ты спросил меня, почему я покинул Макхарию? Что ж, слушай. Мой отец сражался против макхарийского короля на стороне Гуньяра Лэйхэджо, отца Кровавого Мангуста. Сражался и погиб. Когда мятеж был подавлен, нас с матерью пощадили... А теперь, когда Кихташ поднялся снова, я думаю об этом, и понимаю, что мне все равно. Я утратил всякую связь со своей родиной… И даже образ матери почти стерся в моей памяти.

Они осушили еще по рюмке. Некоторое время оба молчали.

— Я хочу, чтобы ты понимал, из-за чего восстал Мангуст. Тут замешана религия. В Кихташе испокон веков существовал шаманизм — эти традиции были особенно сильны в моей родной провинции. Разумеется, когда нам навязали Аклонтов, нашлось много недовольных. Род Лэйхэджо вступился за древние верования кихташцев, и народ пошел за ними. Но у Кровавого Мангуста шансов на успех не больше, чем у его отца…

— У короля Альхаро сильная армия?

— Сильная. И огромная. Однако я не думаю, что старый пердун самолично покинет Кайофи. Наверняка отправит на подавление мятежа своего наследничка, принца Шакифа.

Они опрокинули еще по рюмке.

— Но ты так и не ответил, — произнес Нойрос, замечая, как в глазах у него постепенно мутнеет, — почему ты бежал из своей страны?

— Бежал? — хмыкнул макхариец. — С чего ты взял, что я именно бежал?

— Ну... то есть, я хотел сказать...

— Да, я действительно бежал, — внезапно выпалил Сфиро, резким движением откидывая назад свои космы. — Дело в том, что в Макхарии я совершил преступление... преступление, за которое меня приговорили к смерти. Не спрашивай, что именно я совершил, и как мне удалось избежать казни.

— Я думал, от друзей нет секретов... — неуверенно проговорил Нойрос.

Взгляд, которым его одарил Сфиро, мог бы вселить сомнения по поводу того, что они являются друзьями, однако макхариец сдержанно произнес:

— Есть вещи, которые лучше скрыть даже от друзей. Дабы не отягощать их чрезмерно.

— Как знаешь... Расскажи хотя бы, как ты попал в Ревнители. И какие прелести ты находишь, служа в ордене?

— Давай-ка выпьем, Нойрос! И я расскажу тебе... Так вот... Попасть в Ревнители — дело плевое. Главное — уметь саблей махать, не сильно любить рассуждать, ну и не тяготиться совестью, там, и прочим вздором. Какие прелести? Помилуй! Платят жалование — и ладно! Пограбить да поубивать я не большой охотник, хоть и готов с любым в схватке сойтись. А вот выпить я люблю! У вас, сиппурийцев, знатное пойло! Этот кажаб у вас пьют и вельможи и простые трудяги — подумать только...

— Что скажешь о братьях-Ревнителях?

— Братьях? — Сфиро сплюнул. — Не смеши. Больших негодяев в жизни своей не встречал! Чего только стоит Алекто со своим дружком... Кстати! — глаза собеседника Нойроса неприятно сощурились. — Я видел, как ты смотришь на нее! Берегись, друг, эта рыбка крупновата для тебя!

Нойрос лишь язвительно гоготнул, дабы показать, что не принимает слова макхарийца за нечто большее, чем пьяный фарс.

— Не унывай, дружище Нойрос! — макхариец уже находился в изрядном подпитии. — На свете столько баб — сдалось тебе это пугало! Сиппурийки — самые красивые женщины в мире, уж я в этом понимаю! Найдешь еще свою... Но что-то наши рюмки опустели, давай-ка подольем еще...

— Скажи, Сфиро, — проговорил Нойрос после очередного возлияния, — а что ты думаешь о Кайрене?

— Косоглазая сволочь! — беззлобно выпалил поддатый макхариец. — Но не хуже и не лучше остальных. Знатно ты отходил его в первый день! Он тебе это еще припомнит, не сомневайся! Просто он терпеть не может богачей и старается отыгрываться на таких, как ты, при первой же возможности. Быть может, что-то личное... Я пил с Кайреном, было дело: и могу тебе сказать, что душа у него темная! Разговорить его сложно...

— А что... что будет с тем мальчиком? Его имя Кшан.

— Кто? — затуманенный взор Сфиро был обращен куда-то в сторону. — С каким еще… А-а-а, ты про того юнца! Не бери в голову. Посидит у нас недельку, подумает над поведением, и его отпустят.

Нойрос хотел спросить что-то еще, но язык уже едва слушался его. Давненько ему не доводилось так знатно надраться! Какое-то время они со Сфиро еще вели беседу, но в памяти у Нойроса не отложилось почти ничего. Наконец, макхариец понял, что тащить на своем горбу напарника ему будет не с руки, и по обоюдному согласию они покинули таверну.

Так или иначе, Нойрос все же добрался домой, по пути поблевав пару раз на обочине. Счастливейшим образом избежав встречи с кем-либо из домочадцев, он пробрался в свою комнату, второпях разделся, плюхнулся на кровать и моментально отключился.

Пробуждение, как всегда и бывает в таких случаях, было не из приятных. Голова у Нойроса трещала, и его мучила жажда. Мучительные попытки припомнить, не взболтнул ли он вчера лишнего ушлому макхарийцу, успехом не увенчались.

Час был ранний — в доме еще все спали. Кое-как облачившись в доспехи и заляпанный кровью плащ, Нойрос спустился в гостиную и до половины опустошил стоявший на столе кувшин с водой. Выйдя на улицу, Нойрос начал жадно глотать свежий утренний воздух, однако чувствовал он себя по-прежнему дурно: его мутило, и ощущалась легкая тошнота.

«Проклятый макхариец, — угрюмо думал Нойрос, бредя́ в сторону штаба Ревнителей. — А ведь я до последнего не хотел пить с ним... Однако если бы не он, сегодня бы меня нашли мертвым в одном из акфоттских переулков. М-да. Отцу эту историю лучше не рассказывать».

Когда Нойрос находился менее чем в одной миле от площади Хаббархат, его невеселые думы были прерваны цокотом конских копыт, который звучал необычно громко посреди тишины еще не проснувшегося города.

Всадник на вороном коне стремительно приближался к нему. Нойрос замер, однако тут же поймал себя на мысли, что опасность сейчас его не страшит. Всадник тем временем замедлил ход, и теперь уже стало понятно, что встреча неизбежна.

Каково же было изумление Нойроса, когда он увидел, что всадник — не кто-нибудь, а его родная сестра.

Вид у Десмы был изможденный, но она держалась в седле, как всегда, уверенно и грациозно. Нойрос поймал знакомый презрительный взгляд.

— Ты... вернулась, — все, что смог выдавить из себя Нойрос.

— Вернулась. Жива и невредима, братец. Не надейся так легко от меня отделаться. А вот ты выглядишь неважно. Похоже, ты неважно исполняешь свои обязанности по службе. Алекто будет тобой недовольна.

«Откуда она знает?»

Сестра ухмыльнулась — похоже, мысли Нойроса читались у него на лице.

— Я только что из штаба Ревнителей, — сказала Десма. — У меня было срочное распоряжение для Алекто от лорда Бракмоса. В Тешае и Хирсале вспыхнули волнения. Акфоттские Ревнители будут посланы для того, чтобы подавить их.

Глава 11

Геакрон. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Постоянная тревога стала теперь постоянным спутником Киры Меласкес. Она понимала, что положение дел уже не станет прежним, и свыкнуться с этой мыслью было непросто.

Бао Кофаг оказался прав: теперь Кире приходилось работать сразу на троих. Она по-прежнему выполняла привычную для нее канцелярскую работу в штабе генерала Варкассия. Когда она возвращалась домой, ее то и дело поджидали агенты Темного Палача и расспрашивали о том, чем занимается ее командир, и кто его посещает. Однако никаких подозрительных людей в штаб Освина Варкассия больше не заявлялось.

А геакронский правитель все чаще приглашал Киру к себе во дворец — между ними завязался роман, казавшийся каким-то наваждением, абсолютно невероятным стечением обстоятельств. Тиам Дзар занимался с ней любовью, а также не забывал расспрашивать о том же, что интересовало и Кофага.

Появление суппурийских шпионов в столице вызвало большое беспокойство среди геакронской правящей верхушки. Кира уже тысячу раз пожалела, что ввязалась в эту историю, однако понимала: все, что ей теперь остается — это пытаться подстроиться под ситуацию.

«Но разве можно было поступить иначе? — сокрушенно думала она. — Я ведь не могла дать тому шпиону уйти, я все сделала верно! Возможность скомпрометировать моего командира — это последнее, о чем я думала тогда, в баре «Унисолтис». А уж о том, что меня принудят работать на Темного Палача, я и вовсе не могла помыслить...»

Трудовые дни текли как обычно, неторопливо и размеренно. В какие-то моменты Кира даже могла подумать, что жизнь ее остается прежней, но постоянные визиты к доко Дзару и тревожные свидания с людьми Кофага говорили об обратном.

Как ей сообщили, за Варкассием следили также и за пределами места его службы, однако пока его поведение как будто не вызывало подозрений.

«Хоть бы эта история уладилась поскорее, и все эти большие люди убедились, что генерал Варкассий ни в чем не виновен. Доко Дзару я, конечно, доверяю, а вот Кофаг может начать мутить воду там, где не следует. И он, пожалуй, действительно очень и очень опасен. Этого человека не стоит недооценивать. Чем быстрее он оставит меня и моего командира в покое, тем лучше».

Однако события развернулись несколько иным образом, нежели того хотелось Кире.

В тот день ей особенно не хотелось отправляться на службу: за окном барабанил дождь, а теплая постель не хотела отпускать из своего уютного плена. Кира понежилась еще несколько минут, однако вскоре взяла себя в руки и начала собираться. «Какая-то двойственность зародилась во мне, — думала Кира, в угрюмом настроении облачаясь в повседневную форму. — То вдруг я тайный агент, за действиями которого следят величайшие умы государства, то, как прежде, – кабинетная писака, которую и знать никто не хочет. Это противоречие мне определенно нужно будет разрешить – вот только как это произойдет, а главное, в пользу чего совершится выбор – это еще огромный вопрос...» Старый зонт едва спасал от ливня, и когда замученная Кира все же добралась до канцелярии, она вздохнула с облегчением. «И все же мне очень не хочется оставлять мою настоящую службу, — размышляла она, погружаясь в свои бумаги. — Здесь все так привычно, спокойно и размеренно. Но, конечно, если доко Дзар всерьез решит сделать меня своей спутницей, то я не смогу остаться прежней, беззаботной Кирой — меня ожидают серьезные перемены, можно даже сказать, новая жизнь...» Незадолго до обеденного перерыва генерал Варкассий позвал ее к себе в кабинет для разговора. На вид старик был спокоен, и Кира не ожидала, что он намерен сообщить ей нечто существенное.

— Прошу, Кира, садись, — с важностью произнес генерал, указывая ей на кресло. — У меня будет для тебя довольно важное поручение.

— Да, ваше превосходительство.

— Дело в том, что я буду вынужден отлучиться на некоторое время. Меня срочно вызывают в крепость Райек. На время моего отсутствия командование штабом примешь на себя ты.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. Могу ли я спросить?

— Да, разумеется.

— Сколько времени вы будете отсутствовать?

— Хм, не могу сказать точно... — пожилой генерал задумался. — Быть может, две недели или около того. Месяц — это крайний срок. Не переживай, Кира, — я уверен, что ты справишься. Ты ведь прекрасно ведешь мои дела, не так ли?

— Да... ваше превосходительство, — несколько неуверенно ответила Кира, — разумеется.

— Вот и славно, — Варкассий по-отечески улыбнулся своей подчиненной. — Я выезжаю

через два дня. Приказ о передаче полномочий будет издан, и я оповещу всех.

— Да, ваше превосходительство. Я вас не подведу.

— Не сомневаюсь в тебе! Ну, ступай.

Кира покидала генеральский кабинет с тяжелым сердцем. Сев за свое место и сделав глубокий вдох, она попыталась привести свои мысли в порядок.

«Так. Генерал Варкассий покидает город Геакрон. Ну, и чьих ушей достойна эта информация? Кофага? Дзара? Обоих сразу? Не торопись. Рассуждай хладнокровно... Кофаг, конечно же, Кофаг узнает об этом первый. Он опасный, с ним лучше не шутить. Итак, осталось два дня».

Агент Кофага, как это часто бывало, поджидал ее неподалеку от дома. Кира, немного волнуясь, пересказала ему без утайки свой сегодняшний разговор с генералом.

— Вскоре вам сообщат дальнейшие инструкции, — отрывисто произнес закутанный в плащ человек, после чего скрылся.

Подойдя к двери своего дома, Кира увидела уже привычную записку: Тиам Дзар опять приглашал ее к себе во дворец.

Геакронский правитель успел понять, что Кире чужды пиры и увеселения, поэтому, когда карета забирала ее на площади и отвозила во дворец, девушка отправлялась прямиком в покои Дзара — стража знала ее и не чинила препятствий.

В этот раз Дзар взял ее особенно страстно.

Кира пришла к выводу, что быть любовницей главы государства не так уж плохо. Однако, как бы ни скромна она была, Кира все же полагала, что достойна большего.

Вместе с доко Дзаром (хотя наедине она звала его Тиам) Кире казалось, что для нее не существует угроз в этом мире. Властный, всемогущий правитель защитит ее от любых невзгод - разве может быть иначе? В эти радостные минуты, когда их расслабленные тела отдыхали после совокупления, Кира думала:

«Быть может, плюнуть на все и рассказать про Кофага и его угрозы? Ведь доко Дзар и никто иной — самый могущественный человек в стране. Одно его слово — и Темный Палач отправится на эшафот...

Дурочка! У тебя ничего нет против Кофага. Ты будешь выглядеть клеветницей в глазах всех... и тогда тебе придется несладко».

«Я намного опаснее, чем Дзар», — эти слова не шли у Киры из головы.

— Тиам, — промолвила она, нежась на огромной мягкой кровати.

— Да, милая? — полусонно произнес геакронский правитель.

— Тиам, мне бы... хотелось знать, что я значу для тебя? И какое... хм... продолжение будут иметь наши отношения?

— Эх, милая, — Дзар мягко улыбнулся и поцеловал ее в щеку, — понимаю тебя, понимаю... Не хочешь, взлетев так высоко, вдруг оказаться на обочине. На свадьбу пока точно не рассчитывай. Придется подождать...

— Почему? — спросила Кира, дивясь собственной дерзости.

— У меня на носу война с Сиппуром, — слегка раздраженно ответил Дзар. — Как народ воспримет мою женитьбу накануне всеобщей беды? «Кощунство», — вот что скажут люди.

— Так все же... войне быть? — вздохнула Кира.

— Эти южные псы хотят силой навязать карифянам свою религию. А Геакрон — это первое, что стоит у них на пути на север.

— Быть может нам... объединиться с карифянами?

— Объединиться с теми, кто держал под своей пятой наших предков? — воскликнул Дзар. — С теми, кто зовет меня диктатором и узурпатором? Ты это предлагаешь?

— Прости, я...

— Кира! — Дзар тяжело вздохнул, но по лицу его было видно, что он уже смягчился. — Не стоит нам с тобой обсуждать политику. Особенно здесь... А, кстати, что там твой Варкассий? Ничего подозрительного за ним не замечала?

— Нет, доко Дз... Тиам. — Наблюдай за ним! Он точно замыслил неладное. Я не верю, что шпионы из Сиппура просто так посещали его. Это немыслимо! Такой позор посреди моей столицы... Ты должна втереться к старику в доверие, поняла? Надави на самые его больные точки, прояви изворотливость – ты же женщина! Если почувствуешь момент – можешь даже притвориться, что разделяешь его предательские замыслы... И тогда-то он твой. Возможно, я скоро распланирую вместе с Кофагом операцию по его поимке; но до тех пор, пока я не дам тебе знак – никакой самодеятельности, ты поняла? — Да, Тиам, я поняла, — чуть слышно прошептала Кира, целуя Дзара в губы. — Я исполню все самым лучшим образом... Обещаю.

На следующий день Киру возле ее дома встретил лично Бао Кофаг. Его лицо, помимо всегдашнего платка, было скрыто также и капюшоном, но Кира узнала голос Темного Палача:

— Стало быть, послезавтра? Должно быть, он отправится на рассвете. На всякий случай я уже отдал приказ моим людям следить за всеми путями, ведущими из города. Варкассий мог запросто солгать тебе: это касается как времени его отбытия, так и места, в которое он направляется. Мы не упустим его. Ты должна быть готова в любое время дня и ночи отправиться за ним в погоню: собери все самое необходимое и жди. Кто-то из моих людей найдет тебя.

— Что я должна буду сделать? — спросила Кира.

— Следи за Варкассием. Вызнай все, чем он занимается. Я более чем уверен, что никто не давал ему приказа покидать Геакрон.

— Но почему я?

— Потому что я так приказываю! Ты засиделась в своем вонючем штабе. Я думаю, ты наделена другими талантами, а, Кира? Пришла пора это проверить. До встречи.

— Ах, да, я хотела спросить...

— Дзару об этом всем ни слова! — опередил ее вопрос Кофаг. — Если что, я оправдаю тебя перед ним. Не беспокойся, своих людей я не бросаю.

Глава 12

Деоптис. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Ниллон уже даже не пытался понять, что происходит.

Профессор не давал повода для подрыва доверия к нему, однако, последние его действия вызывали, по меньшей мере, недоумение.

Так, Райджес Хиден забрал из своей ячейки в банке Деоптиса весьма солидную сумму в золотых монетах, после чего закупил довольно много продовольствия: в основном, сушеное мясо, фрукты и бурдюки с питьевой водой. Также им были приобретены для каких-то целей рыболовные снасти и удилища.

На все расспросы Ниллона профессор отвечал что-то вроде «Прости Нил, мне некогда!» и «Прибудем на место — я все тебе подробно объясню».

Вот только что за «место» имелось в виду?

Они распрощались с репортерами из Дакнисса, когда отъехали на почтительное расстояние от Диргена, остановившись ненадолго в каком-то деревенском трактире. Журналистам предоставили свежих коней, и они, отдохнув всего несколько часов, отправились в сторону карифской столицы, чтобы сообщить о кровавом вероломстве аклонтистов.

Геллу также уговаривали отправиться домой, в Дакнисс, но упрямая девушка наотрез отказалась от этого.

«Я свободный человек, — отвечала она, — и буду путешествовать по своей родной стране столько, сколько мне заблагорассудится».

Ниллону было, безусловно, приятно, что Гелла остается с ним (хоть это могло быть и не столь безопасно), тем более, он считал, что она остается из-за него. Несмотря на то, что девушка по-прежнему держалась с ним достаточно прохладно, Ниллон лелеял надежду, что Гелла испытывает к нему нечто большее, нежели простую благодарность.

А потом они вернулись в Прант.

Ниллон был до смерти рад застать отца на работе, в библиотеке. Запинаясь, с трудом сдерживая эмоции, Ниллон рассказал обо всем случившемся в Диргене и о необходимости на время переехать в другое место.

«Я вернусь, пап. Вернусь очень скоро, — пообещал Ниллон. — Пожалуйста, забудь на это время фамилию Сиктис, и всем знакомым скажи то же самое. Если в Пранте объявятся аклонтисты, у них не должно быть никаких зацепок. И еще... обними мать за меня. И передай, что я люблю ее всем сердцем и глубоко сожалею, что заставляю так переживать».

Омунд Сиктис понимающе кивнул, после чего отец и сын, заключив друг друга в прощальные объятия, расстались.

Ниллон очень хотел увидеть мать: самому обнять ее, расплакаться, попросить за все прощения. Но он не мог заставить себя пойти к ней — было ли это трусостью, смущением или чем-то иным — сказать было сложно. Снова выслушивать упреки матери и обвинения во всех бедах профессора Хидена Ниллону казалось невыносимым.

Следующей точкой отправления был Деоптис — и, как надеялся Ниллон, последней.

Однако таинственные приготовления профессора Хидена не добавили Ниллону оптимизма. Гелла же вовсе сделалась молчаливой, а с профессором она и словом не обмолвилась с самого момента их бегства.

«Должно быть, до сих пор дуется из-за того случая на лекции в Пранте, — думал Ниллон. — Девушка... Что тут еще сказать».

Деоптис был во многом похож на Прант: тот же архитектурный стиль зданий, те же неторопливые люди на улицах. Однако город этот был самым небольшим из всей четверки Союза Побережья, и самым южным. Как показалось Ниллону, воздух здесь был чище и свежее, чем в Пранте.

Однако именно в этом чистом и благообразном городе Ниллону вновь напомнил о себе неприятный кашель. Всерьез озаботившись здоровьем своего молодого товарища, профессор настоял на посещении врача. Возражения на этот раз не помогли Ниллону.

— Да будет тебе известно, мой юный друг, — с настойчивостью заявил Райджес Хиден, — что мы сейчас находимся в городе лекарей: Деоптис всегда славился своей сильной медициной. Для тебя будет преступлением не обследоваться: тем более, что я слышу этот жуткий кашель уже не впервые. Я хочу, чтобы ты сегодня же днем посетил одного моего знакомого врача по имени Гивис Манай – я напишу тебе на листке его адрес.

Вместе с листком профессор вручил Ниллону небольшой кошелек с золотыми монетами, который тот принял с большой неловкостью и даже пытался возражать. Однако Хиден ничего не хотел слышать, заявив, что со здоровьем шутить не следует, тем более что теперь и без этого проблем хватает.

Дом врачевателя находился в десяти минутах ходьбы от постоялого двора, на котором остановились Ниллон, Гелла и профессор.

Дверь открыл полный круглолицый мужчина с густой черной бородой. Выслушав объяснения о том, как и от кого Ниллон узнал о нем, Гивис Манай (а это был именно он) впустил молодого человека внутрь.

Усадив посетителя на просторном сером диване в гостиной, лекарь уселся в широкое кресло рядом с диковиной пальмой в огромном горшке и, закинув ногу на ногу, с серьезным и внимательным видом приготовился выслушивать суть обращения.

Ниллон подробно описал, когда и как часто его настигали приступы кашля, попутно отвечая на множество уточняющих вопросов.

— Скажите, Ниллон, вы... не соприкасались с морской водой за какое-то время до того, как заметили у себя этот кашель? — напряженно поинтересовался Манай.

— Ну-у... я, — Ниллон мучительно напряг память, — вообще-то... да, был один случай не так давно. Я купался в море и... немного наглотался морской воды.

Врач тяжело выдохнул, помрачнев еще больше.

— Прошу вас... Пройдемте со мной.

Манай провел Ниллона в свой кабинет – просторное аккуратно обставленное помещение со множеством полок с самыми разными склянками, колбами, пухлыми справочниками и трактатами. Врач нацепил повязку на лицо, а затем (предварительно налив стакан воды) достал из стола какую-то небольшую капсулу черного цвета и протянул ее Ниллону.

— Это поможет выяснить, в чем причина кашля, — пояснил Манай, — Выпейте.

Ниллон повиновался и уже менее чем через минуту он почувствовал, как кашель сотрясает его горло.

— Пожалуйста, сюда, — попросил доктор, подавая заблаговременно подготовленную склянку.

Ниллон откашлялся в нее, оставив на стенках некоторое количество жидкости, и вскоре его приступ прекратился.

— Теперь мне нужно изучить вашу мокроту, — сказал Манай, забирая склянку и удаляясь в соседнее помещение. — Ожидайте здесь.

Ниллону пришлось провести несколько по-настоящему волнительных минут. «Нет, нет, это не может быть что-то серьезное, — пытался успокоить он себя. — В моем-то возрасте – проблемы со здоровьем... нет, такого быть не должно...»

И вот, наконец, Гивис Манай вернулся... и лицо его выражало полнейнее смятение.

— Я исследовал вашу мокроту, — объявил врач дрожащим голосом, — и... обнаружил в ней частицы яда гаскумбайской медузы. Эти твари редко заплывают в наши воды, но... похоже, вам сильно не повезло, мой дорогой.

— Ч-то это значит? — упавшим голосом проронил Ниллон.

— Гаскумбайская медуза – возбудитель водяной чахотки, — пояснил Манай. — И ваши симптомы говорят о том, что именно этот недуг вы и подхватили...

Голова у Ниллона пошла кругом.

— Это... смертельно? — выдавил он через силу.

— Мне неизвестно ни одного случая исцеления, — сдавленно проговорил Манай, тяжело опершись на стол.

Ниллон оцепенел. Голова его загудела, сердце в одно мгновение словно превратилось в огромный свинцовый сгусток.

— Я... я не понимаю... как... как это...

— Я могу лишь предложить вам приобрести у меня редкие бирюзовые сиппурийские бобы – если будете принимать их раз в неделю, сможете продлить себе жизнь на несколько месяцев... может быть, на год.

Как в каком-то тумане Ниллон достал золотые монеты, оплатил предложенные ему бобы, и, пробормотав что-то невнятное на прощание и забрав мешочек, отправился обратно к Гелле и профессору.

«Нет. Я не стану им говорить», — сказал себе Ниллон, попытавшись изо всех сил принять более-менее естественный вид.

Впрочем, профессор не стал его сильно допрашивать, удовлетворившись сообщением о том, что Ниллон купил-таки необходимое лекарство. Райджес Хиден был уже вовсю занят подготовкой к отбытию с постоялого двора. А вот Гелла нахмурилась и тревожно покосилась на Ниллона, точно почувствовав неладное.

Через пару часов Ниллон, Гелла и профессор Хиден прибыли на городской пирс. Куда лежал их путь дальше, можно было только гадать, поэтому Ниллон твердо решил, что теперь-то он непременно выведет профессора на чистую воду.

— Куда мы направляемся? — осведомился он решительным тоном.

Райджес Хиден будто не слышал его, глядя на группу лодочников неподалеку.

— Я жду ответа, сэр, — Ниллон негрубо схватил старика за рукав.

— На остров Скорби, — ответил профессор Хиден, никак не реагируя на встревоженность молодого человека. — Там мы будем в безопасности.

— На остров Скорби? Я всегда считал его необитаемым.

— Наши враги тоже так считают — и это нам на руку.

— Но где мы будем жить там? — внезапно вмешалась Гелла.

— Ну, у меня имеется там особняк... Правда, я не был на острове уже лет сорок. Должно быть, все пришло в упадок.

Профессор направился к лодочникам, чтобы обсудить цену за перевозку. Ниллон с Геллой

стояли поодаль, поэтому не слышали разговора, хотя можно было представить, как отреагируют лодочники просьбе переправить троих людей на необитаемый остров.

Однако Райджес Хиден вновь удивил Ниллона: вернувшись, он заявил, что не стал платить за переправку на остров, а просто купил лодку. Профессор объяснил это соображениями секретности: ни один человек в Деоптисе не должен знать о том, что они плывут на остров Скорби.

Затем Ниллон, Гелла и профессор, забрав пожитки с постоялого двора, отправились на пирс. Погрузив все, что у них было, в лодку, они забрались в нее сами и оттолкнулись от берега веслом.

Город постепенно удалялся, а лодка, покачиваясь на волнах, неспешно рассекала водный простор Пряного моря. На веслах сидел профессор Хиден — несмотря на уговоры своих более молодых спутников, он отказался от их помощи, уверяя, что гребля полезна для его рук.

Ниллон давно не бывал в море, хотя раньше, будучи помладше, он любил бывать с родителями на прогулочных судах, которые частенько заходили в Прант.

Иные испытывали страх, будучи окруженными со всех сторон водой, однако Ниллону нравилась морская стихия, и он неплохо умел плавать. И тут ему сделалось невероятно горько, когда он вспоминал о том, какую страшную шутку водная стихия сыграла с ним. Дул несильный восточный ветер, водная гладь искрилась в косых лучах вечернего солнца.

— И все проклятый кампуец... — чуть слышно пробормотал профессор.

— Что? — переспросил Ниллон.

— Кампуйский солдат... Если бы я подстрелил его, то Гелле не нужно было бы кидаться в бега... Думаю, кроме него ее никто не запомнил.

— Да хватит вам убиваться из-за этого, сэр! Вы ведь все равно не успели бы перезарядить эту вашу, как ее... аркебузу. Между прочим, вы взяли ее с собой?

— Нет, не стал. Слишком громоздкая.

— Кстати, забываю спросить, а откуда она у вас?

— Ну... — замялся Хиден, — приобрел у одного торговца редкостями.

— Сэр, я не хочу показаться занудой, но... разве законно иметь такую вещь? Это ли не прямое нарушение Заповедного Пакта?

— Послушай, Нил, — профессор многозначительно прочистил горло, — мы сейчас не в том положении, чтобы изображать законопослушных граждан.

«И находимся мы в таком положении по вашей милости», — про себя подумал Ниллон.

Заповедный Пакт был принят в 11 году после П.Э.: инициатором выступил молодой Кариф, основанный беженцами с Эйраконтиса. Согласно Пакту все государства-участники обязывались принимать все возможные меры для недопущения развития техники и любых естественных наук. Карифяне рассматривали гибель Эйраконтиса именно как кару за хищническое истязание природы, которое осуществлялось с помощью хитроумных машин олигархов. Все образцы технической мысли Эйраконтиса, уцелевшие после гибели этой державы, также были уничтожены. Ну, или почти все.

— Знаете, — начал профессор Хиден, загадочно улыбаясь, — лет двадцать назад я сидел в библиотеке в Гируллаке, и под руку мне попалась прелюбопытная книжка. Она называлась «Эйраконтис: Исход и расселение», кажется, так. Автор неизвестен. Так вот: в ней упоминалось о группе судов островитян, причаливших в районе современного северного Геакрона. Автор сообщает о множестве различных устройств, которые эйраконтийцы привезли с собой.

Я изучал другие манускрипты ранних карифян. Во множестве из них упоминается, что в Эйраконтисе существовала партия возрождения Культа Природы, требовавшая отказа от вырубки лесов и загрязнения моря, которое неизбежно происходило при выкачивании топлива. Олигархи и их приспешники смеялись над «природниками», но когда Эйраконтис пал, выжившие убедились в их правоте.

Так вот. Беженцы, высадившиеся в названном мною месте, приняли решение бросить свои машины где-то недалеко от побережья. Они понимали, что механизмы могут пригодиться им в новом, необжитом краю, но боясь, что проклятие Эйраконтиса последует за ними, решили немедленно от них избавиться.

У меня есть сомнения в правдивости этой истории, изложение мыслей автора показалось мне каким-то... беглым. Впрочем, возможно, сам он являлся рядовым участником этих событий, и не обладал красотою литературного слога.

Но как бы там ни было, я размышляю вот о чем. Ох, несдобровать нам всем, если Тиам Дзар каким-то образом откопает эти артефакты...

— Уж лучше Дзар, чем аклонтисты, — мрачно заметил Ниллон.

— Час от часу не легче.

Лодка неспешно продолжала свой путь; профессор Хиден решительно отвергал все попытки Ниллона и Геллы подменить его на веслах, притом он действительно совсем не выглядел усталым.

Полоска берега материка все больше истончалась, а остров Скорби, напротив, приближался и приближался.

— Вы долго здесь жили, профессор? — спросил вдруг Ниллон после продолжительного молчания. — Должно быть, славное место. Уединенное...

— Да, долго, — нахмурившись, ответил Хиден. — Мы жили здесь с женой... Знаете, для меня название этого острова в каком-то смысле говорящее. Столько воспоминаний связано с ним! Не верится, что так быстро могло пролететь время...

После этого все трое погрузились в задумчивое молчание. День постепенно угасал; Ниллон наслаждался картиной того, как переливается морская гладь в лучах заката.

Прошел еще час, и вот, перед ними, уже менее чем в одной миле, зажелтел обширный песчаный пляж острова. Издали казалось, что остров покрыт в основном лесом, хотя вдалеке виднелись довольно живописные скалы.

Лодка плавно врезалась в мягкий песок пляжа, после чего Ниллон, Гелла и профессор Хиден выбрались из нее, и общими усилиями вытащили ее на берег. После того, как разобрали все вещи, профессор попросил следовать за ним.

Лес начинался уже через полсотни футов от берега. Он состоял полностью из невысоких лиственных деревьев и кустарников. Здесь было свежо и приятно, хотя довольно мрачновато, особенно в вечерний час. Профессор Хиден шел уверенно, забирая немного на северо-восток. Всего через несколько минут ходьбы лес поредел, и путники оказались перед невысоким холмом, на котором стоял мрачный, заброшенный дом.

Каменные стены дома поросли мхом и лишайником, окна безжизненно чернели, входная дверь перекосилась и подгнила. По впечатлению Ниллона, это было поистине удручающее зрелище. Трудно было представить, что когда-то здесь проистекала счастливая и полная душевной теплоты семейная жизнь.

Подойдя к двери, профессор Хиден вздохнул и невесело рассмеялся:

— Похоже, я забыл ключ. Придется подналечь...

Он толкнул дверь боком — однако, она оказалась не заперта и без труда распахнулась.

— Сколько лет прошло! — с усилием проговорил профессор. — Оказывается, тогда я даже не запер дом. Да и зачем бы? Давайте зажжем свечи, а то, пожалуй, навернемся здесь! Нужно обследовать дом и узнать, какие комнаты еще пригодны для жилья.

Профессор Хиден достал огниво и зажег в гостиной несколько свечей, после чего в помещении стало заметно светлее. Ниллон с Геллой шмыгнули в просторную комнату на первом этаже: здесь было грязно, полно каких-то ящиков, бочек и обвалившихся с потолка досок.

В другой комнате было более уютно. Повсюду была пыль, но, по крайней мере, имелись кушетка и кровать.

— Ты не возражаешь, если мы останемся в одной комнате? — спросил Геллу Ниллон.

— Вовсе нет, — просто ответила девушка. — Да только здесь бы прибраться... Ах, вот и метелка с совком! Сейчас немного разгоню эту пыль.

Ниллон был слегка удивлен:

— Ого! А я-то думал, что дочь карифского политика сочтет подметание полов ниже своего достоинства.

— Я не из семьи аристократов, — объяснила Гелла. — Мой дед добился богатства своим трудом. Отцу тоже никто не занимал места в Совете. И я росла как самый обычный ребенок: никаких слуг и частных учителей. Но у меня было счастливое детство... И с братьями мне повезло.

— У тебя есть братья?

— Да, два нежно любимых старших брата, Гуго и Виберт.

— Славно. А я вот не знаю, каково это – иметь брата или сестру.

Ниллон и Гелла разговорились: до этого момента их стесняло присутствие других людей. Они рассказывали друг другу о своем детстве, своей семье, своих привычках, увлечениях. Именно теперь, осознав себя в сущности обреченным человеком, Ниллон испытал особенное удовольствие от такого простого человеческого общения.

Ниллон узнал, что отец Геллы, Гранис Брастолл, пожалуй, самый влиятельный член карифского Правящего Совета, его мнение имеет огромный вес при принятии государственных решений. Он консервативен, однако рассудителен. Старший из братьев Геллы, Виберт Брастолл — ротмистр карифской армии, характером в общем походит на отца, однако порою резок и вспыльчив. Второй брат, Гуго, – живописец, человек кроткого нрава, хозяин чудесного сокола по имени Моэлис.

Сокол этот, по словам Геллы, попал к Гуго случайно — и явился настоящим сокровищем для семьи Брастоллов. Дело в том, что Гуго владеет способностью телепатически общаться с соколом, впрочем, мало кто, кроме членов семьи Брастоллов сумел самолично удостовериться в этом.

Мать Геллы, Фаиса, умерла, производя свою дочь на свет, а Гранис Брастолл, храня верность супруге после ее смерти, остался вдовцом и по сей день.

Сама Гелла была с детства активным, любознательным ребенком. Она рассказала, что любит петь, играть на арфе, танцевать, рисовать, и даже немного фехтует. А еще она страстная любительница путешествовать в одиночку, что вызывает неудовольствие у ее родных.

Как это часто бывает, за разговором Ниллон и Гелла потеряли чувство времени.

— Что-то не слышно профессора, — заметил Ниллон. — Кажется, он отправился на второй этаж.

— Быть может, задремал, — пожала плечами Гелла.

— В любом случае, пойдем-ка проведаем его.

Они отправились на темную деревянную лестницу в другом конце гостиной.

— Аккуратнее, Гелла, — предупредил Ниллон, — смотри, куда ставишь ногу. Некоторые ступени весьма шатки.

На втором этаже находился длинный коридор. Солнце уже село, и здесь было еще темнее, чем на лестнице. Где-то вдалеке виднелись прогалы в крыше, на полу валялся какой-то мелкий мусор.

— Профессор! — позвал Ниллон. Ответа не последовало. — Профессор! Вы где?

Ниллон заволновался.

В другом конце коридора дверь была приоткрыта, и молодые люди широкими, осторожными шагами, стараясь ни обо что не споткнуться, направились туда.

Это была небольшая жилая комната с балконом. Здесь все было обставлено скромно, но достаточно красиво. Большая кровать с пологом покрылась толстым слоем пыли. В углу помещалось большое кожаное кресло. На прикроватной тумбочке стоял узорчатый канделябр, а рядом с ним был прямоугольный след, не тронутый пылью — как будто только что здесь находился какой-то предмет, но его убрали.

Профессора нигде не было видно. Но тут Ниллон присмотрелся, и вдруг увидел на балконе знакомую фигуру в синем сюртуке.

— Профессор, сэр, с вами все в порядке?

Молчание.

Ниллон взошел на балкон и увидел, что профессор Хиден держит в руке застекленный портрет, на котором изображена красивая женщина с узким разрезом глаз. На лице пожилого человека изображалась крайняя скорбь и страдание: изогнутые губы, нахмуренные брови. Он не отрываясь смотрел на портрет, и появление Ниллона не вызвало у профессора никакой реакции.

— Сэр, — несмело начал Ниллон, — быть может, нам не стоило...

— Это последняя память о ней, — произнес Райджес Хиден надтреснутым голосом. — Портрет нарисовал макхариийский уличный художник в Гаскумбае — как же давно это было... Я не мог оставаться здесь после того, как ее не стало. Хотел сжечь этот дом... Не смог. Просто бежал прочь...

Ниллон выдержал паузу, после чего вновь решился заговорить:

— Корхейские женщины славятся своей красотой. Думаю, тот художник был не льстец. Как звали вашу жену? Что с ней стало?

Ниллон боялся, что этот вопрос может ранить профессора, но тот с каким-то отстраненным видом отложил портрет на подоконник, обратил свой взор на лес внизу и проговорил уже более ровным тоном:

— Лийя. Ее звали Лийя. И она – самое прекрасное, что случалось со мной в моей жизни. С ней я чувствовал себя в полной мере... человеком. Ты спрашиваешь, что стало с ней? Знаешь, Нил, я просто пережил ее. Лийю сразила не болезнь, но возраст. Так бывает...

Тут профессор Хиден облокотился на перила балкона, издал что-то среднее между болезненным смехом и кряхтением и чуть слышно, но как-то зловеще произнес:

— Проклятый недуг, или что это... не старею.

И хотя Ниллон совершенно не понял в тот момент смысла этих слов, однако бессвязный поток пугающих догадок уже тогда родился в его голове.

— Простите, сэр, — Ниллон постарался сохранить обыденность тона, — вы никогда мне не рассказывали о своей жизни, о своем детстве... Должно быть, вы прожили долгую жизнь...

— Даже слишком долгую, — пугающе холодно произнес профессор, все еще не глядя на Ниллона.

Гелла все это время молча наблюдала за их разговором, стоя в дверях балкона.

— А где вы родились? — спросил Ниллон — И... и сколько вам лет?

С непроницаемым выражением лица профессор Хиден обернулся к Ниллону и без доли колебания произнес:

— Можешь счесть меня безумным, но я не могу дать ответа ни на один из этих вопросов.

Ниллон раскрыл рот, не в силах проронить ни звука.

— Нет, не думай, — продолжил профессор Хиден, — у меня никогда не было потери памяти или чего-то в подобном роде. Да и за то время, что ты знаешь меня, я не давал повода усомниться в здравости моего рассудка.

Мое детство? Нет, я не помню ни отца, ни мать, ничего вообще... Будто бы я родился уже взрослым. Я был тогда молод, Нил, молод и полон сил. А что самое поразительное — эти силы совершенно не оставляли меня с годами. Я даже не помню, чтобы болел хоть раз. Все мои друзья состарились и умерли, а мне хоть бы что! Моя жена умерла, прожив со мной в браке пятьдесят лет, а я, многолетний старик, не чувствовал даже легкой одышки при беге! Как объяснить это, Ниллон? Я объездил весь мир. Я положил жизнь на то, чтобы узнать разгадку, но не приблизился к ней ни на дюйм. И это притом, что треклятая жизнь и не думает заканчиваться!

Профессор сделал небольшую паузу и продолжил:

— Знаешь, я до сих пор часто в муках напрягаю память... и вижу волны. Море — притягательное и таинственное. Знаешь, меня выбросило на берег — то был берег Сиппура... и потом началась моя жизнь — та, которую я помню.

— Но разве это не объясняет хоть что-то? — спросил Ниллон. — Должно быть, вы были моряком, и ваше судно потерпело крушение.

— Вот только как объяснить то, что я прожил сто тридцать лет? — профессор неприятно осклабился. — И это только в той жизни, которую я помню. Да-да, Ниллон, сто тридцать лет — число непростое: оно кое-что, да значит. Именно столько лет назад был уничтожен Карагал. Все это можно было бы счесть каким-то чудовищным совпадением, если бы не те непередаваемые образы, что являются мне во снах. Я вижу темные катакомбы, просторные белые залы, высокие заснеженные горы. Это Карагал, я знаю. Еще я вижу надвигающуюся тьму... огромную волну, от которой дрожь пробегает по всему телу... И та волна весьма необычной природы: она не могла возникнуть иначе, как под воздействием очень могущественной и грозной воли. Я чувствую присутствие неких сущностей — незримых, но наделенных волей и разумом. Непросто признавать, но это очень похоже на то, как аклонтисты описывают своих божков.

Ниллону вспомнились слова кампуйца Гултара Локобона на конференции: «Аклонты — не вымысел, не надуманные идолы, не порождение чьей-то демагогической философии. Они реальны, также как и мы с вами».

— Меня неодолимо влечет к островам, где некогда лежал Карагал, но всю жизнь меня что-то сдерживало от путешествия туда. Но теперь... Теперь я решился.

Теперь Ниллон почти с ужасом взирал на профессора. В свете луны, с пепельным оттенком кожи и серыми глазами, которые сейчас могли показаться пустыми, Райджес Хиден походил на какой-то жуткий призрак — облик его не выражал ничего положительного.

— Как мало я о вас знал, сэр... — упавшим голосом проговорил Ниллон. — Что вы такое, профессор?

— Это я и намерен выяснить, — отвечал Хиден. — Я отправлюсь на карагальский архипелаг, чтобы разгадать тайну Аклонтов, а заодно и тайну собственной жизни. В этой войне нам не победить, используя силу простого оружия.

— Вы хотите, чтобы я отправился вместе с вами? — неожиданно для самого себя спросил Ниллон.

— Нет! — отрезал профессор. — Это исключено. Это тяжкое испытание я должен перенести в одиночку.

— Карагал... — в задумчивости протянул Ниллон, как будто пробуя это слово на вкус. — Империя колдунов и безумцев.

— Колдуны – пожалуй, неверное слово, — поправил профессор. — Лично я не верю в волшебство. Карагальцы владели концентрированной силой разума, псионикой. Сиппурийцы, разумеется, не знают этого (а если кто и знает — не разглашает).

— Я очень хочу отправиться вместе с вами! — в сердцах воскликнул Ниллон.

— Нет, Нил! Даже не проси – это слишком рискованно!

— Но это может быть мой последний шанс сделать в этой жизни хоть что-то стоящее! — закричал Ниллон с дрожью в голосе. — Я ведь все равно умру!

Гелла и профессор остолбенели.

— Да, это так! — выпалил Ниллон. — Ваш врач сказал мне, что у меня водяная чахотка... так что жить мне осталось недолго. Но если там, в вашем Карагале, остались до сих пор какие-то колдуны, и есть хоть малейший шанс, что они излечат меня или произойдет еще какое-то чудо – то я согласен! Терять мне все равно нечего...

И Ниллон закашлялся громко и продолжительно.

— Я не стану лгать тебе, Нил, — заявил профессор после тягостной паузы, — путешествие будет не из легких, и безопасность тебе никто не гарантирует. Но если положение твое и впрямь настолько отчаянное, то... я готов! Готов попытаться помочь тебе. Однако сразу скажу, что ничего не обещаю – не люблю давать пустые надежды. Впрочем, не думай, что ты будешь лишь праздным попутчиком: я обнаружил некие псионные способности и в тебе.

— Во мне? — изумился Ниллон.

— Ну да. Вспомни тот случай на маяке: тогда я не сказал тебе всей правды. Ты выжил как раз из-за того, что в критический момент псионная энергия высвободилась и создала вокруг тебя подобие поля, смягчив тем самым падение. Твой разум воспротивился самой мысли о смерти, Ниллон, это и спасло тебя. Думаю, что он снова может тебя спасти и найти средство от недуга.

Мысли лихорадочно закружились в голове у Ниллона:

«Почему-то уверен, что будь здесь отец, он положил бы мне руку на плечо и сказал: «Иди за этим человеком, сынок, и не бойся — он из тех, кому можно верить». Я и сам понимаю, что нужно как-то решительно менять свою жизнь».

— Тогда я тоже отправлюсь с вами! — впервые подала голос карифянка, все это время стоявшая у двери балкона.

— Нет! — в один голос воскликнули Ниллон и профессор Хиден.

— Гелла, девочка, — с неожиданной мольбой в голосе произнес профессор, — послушай меня! Я верю, что ты привязалась к Ниллону, и даже верю, что между вами что-то назревает, но теперь вам просто необходимо расстаться. Ты должна отправиться в Дакнисс, чтобы убедить своего отца заключить союз с Геакроном.

— Что!? — воскликнула Гелла. — Стакнуться с Дзаром, с этим чудовищем? Отец никогда не пойдет на это.

— Ты сможешь убедить его, я верю. Гелла, я был груб с тобой в Пранте, я могу не нравиться тебе, но сейчас я прошу сделать это не ради себя. Сделай это ради своей родины, Карифа. Ты была на Диргенской конференции, ты была свидетельницей вероломной жестокости аклонтистов, и кому как не тебе, дочери Граниса Брастолла, убедить своего отца в необходимости единения эйрийских народов перед лицом общего врага. Сейчас многое зависит от тебя. Решайся!

— Я... я согласна, — упавшим голосом проговорила девушка после минутного молчания.

Ниллон бросился к ней на шею, и около минуты они не выпускали друг друга из крепких объятий. После Ниллон как-то растерянно проговорил:

— Надеюсь, сэр, все это будет не зря... А пока объясните мне, как вы намерены преодолеть то огромное расстояние, отделяющее нас от Карагала, и каким образом мы преодолеем препятствия, которые, вне всякого сомнения, будут чинить нам аклонтисты?

— Неподалеку здесь есть укромный грот, в котором до сих пор стоит яхта, которую мы с женой использовали для прогулок и путешествий. Впрочем, это довольно крепкое и быстроходное судно, оно нам подойдет. Надеюсь, годы не сильно повредили его.

Мы все отправимся в путь завтра, нельзя терять ни дня: особенно это касается тебя, Гелла. Мы не знаем, что сейчас предпринимает Йорак Бракмос; быть может, он только собирает армию, быть может, сиппурийцы сейчас заняли Виккар, а может, крепость Райек уже в осаде — этого мы не знаем. Надо действовать без промедления.

Ниллон чувствовал, что покидает балкон уже несколько другим человеком. Несмотря на обреченность, он ощущал нависшее теперь над ним бремя ответственности. Ответственности за то решение, которое он принял, и его последствия.

Страха Ниллон не испытывал: та острая необходимость жить осмысленной жизнью, наконец нашла способ осуществиться — профессор предоставил его.

Они с Геллой в молчании спустились вниз, в выбранную ими комнату.

— Так странно все перевернулось в один момент... — тихо проговорил, наконец, Ниллон. — Но профессор прав: каждый из нас должен выполнить свою миссию.

— Ниллон, как же так? — воскликнула Гелла, и Ниллон увидел, что слезы стоят в ее глазах. — Ты не можешь умереть...

— Это мне наказание... за то, что не ценил жизнь. За то, что проводил ее в праздности...

— Не говори так! — Гелла закрыла лицо рукой.

Некоторое время оба молчали.

— Как ты думаешь, профессор в порядке? — вдруг спросила Гелла.

— Думаю, что вполне, — ответил Ниллон, не чувствуя, тем не менее, полной уверенности в своих словах. — И я ему верю: это достойнейший человек из тех, с кем мне доводилось общаться.

— Он назвал моего отца убийцей.

— Профессор не хотел оскорбить тебя таким образом. Он лишь имел в виду, что политик принужден совершать необходимое зло во благо своего народа...

Ниллон и Гелла еще долго разговаривали, спорили, смеялись, даже не думая о том, чтобы лечь спать. Они поняли, что по-настоящему интересны и даже близки друг другу. Им хотелось быть вместе постоянно, чтобы никакие невзгоды не разлучили их.

— В этом что-то есть, согласись, — взволнованно произнесла Гелла, глядя Ниллону прямо в глаза, — знать, что это последние часы перед долгой разлукой, наслаждаться каждой минутой, ощущая безвозвратность момента. Будто стоишь на краю пропасти...

— Я не хочу расставаться с тобой Гелла! — в сердцах воскликнул Ниллон. — Очень не хочу! Но это лучше, чем если бы ты смотрела на то, как я загибаюсь...

— Ох, как же это тяжело! Не думала, что все обернется так... Но, ты знаешь, у меня есть одно предчувствие. Можешь считать меня наивной дурочкой, но я уверена, что мы еще встретимся. Обязательно встретимся!

Ниллон лишь невесело усмехнулся.

— Ладно, прости, Гелла, я совершенно разбит и... хотел бы наконец отдохнуть. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Ниллон!

Утро возвестило своим приходом начало новой эпохи: эпохи борьбы, опасностей и самоотверженного мужества.

Профессор Хиден разбудил их примерно за два часа до полудня (по нему самому было сложно определить, спал ли он вообще) и объявил, что после плотного завтрака они отправятся в грот, где стоит яхта профессора. Геллу высадят в Деоптисе, после чего она поедет домой, а Ниллона с профессором ожидает долгое морское плавание вокруг Роа.

— Вариант обогнуть материк с севера отпадает, — объяснял профессор, пока они пробирались через лес, — грядет осень, а штормы в Эйрийском море в это время чересчур жестоки. Поэтому мы обойдем берега Макхарии и Корхеи на почтительном расстоянии, чтобы избежать встречи с их судами. В любом случае, наша яхта довольно быстроходна, и мы без труда уйдем от преследования кораблей аклонтистов.

— Что насчет продовольствия? — поинтересовался Ниллон, перелезая через толстый ствол упавшей сосны.

— Купленной мною провизии должно хватить на дорогу до Карагала, к тому же я приобрел снасти для ловли рыбы.

— Но... что насчет обратной дороги, сэр?

— В Карагале должно быть полно фруктов и источников питьевой воды — питались же чем-то карагальцы, когда жили там.

«Звучит не слишком обнадеживающе... Но что поделать».

Грот, о котором говорил профессор Хиден, был достаточно глубоко врезан в береговую линию острова. Глубина, судя по цвету воды, была здесь немалой. Сбоку имелась небольшая каменистая тропинка, так что можно было проникнуть внутрь, не намочив ноги.

И хотя там, куда они прошли, было уже довольно темно, Ниллон все-таки различил очертания яхты: крупная, с высокими бортами и белыми, потускневшими парусами. Судно оказалось во вполне исправном состоянии.

Ниллон, Гелла и профессор Хиден погрузили на яхту все тюки с пожитками, после чего взобрались на борт сами.

Выйдя из бухты в открытое море, они направили судно в сторону Деоптиса. Профессор Хиден стоял у руля, а Гелла изучала интерьер каюты, в тот момент, когда Ниллон закричал:

— Сюда! Сюда, скорее сюда! Идите сюда!

Профессор Хиден, а вслед за ним и Гелла, явились на зов.

— Сюда! — кричал Ниллон. — Смотрите, что там!

Со стороны Деоптиса в небо поднималось множество столбов дыма. Расстояние было велико, но все же Ниллону показалось, что где-то он заметил горящий огонь. В море неподалеку от города можно было заметить флотилию из восьми-десяти кораблей.

Профессор Хиден стремглав кинулся в каюту, и через полминуты вернулся с подзорной трубой в руках.

— Чьи это корабли, профессор!? — вскричал Ниллон, теряя самообладание. — Что за герб на парусах?

Профессор Хиден помедлил еще несколько мгновений, напряженно сглотнул, после чего произнес голосом человека, ведомого на смерть:

— Перекрещенные сабля и гарпун. Аймерот. Похоже, война уже началась...

Глава 13

Тешайские равнины. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Лагерь акфоттских Ревнителей был разбит в небольшом перелеске, так что со стен Тешая едва ли можно было понять, каких размеров войско осаждает город. Негласное мнение Ревнителей было таково, что это является большим преимуществом: так как их отряд (слово «войско» было бы не совсем верным) был весьма и весьма небольшим. Отряд Алекто был кое-как пополнен за счет неумелых крестьян, попутно набранных из нескольких деревень, и в общей сумме насчитывал едва ли тысячу человек.

Немногочисленные тешайские Ревнители, которым удалось спастись от взбунтовавшейся толпы, рассказывали жуткие вещи. По их словам, основным мотивом восстания было порицание авторитета Святых Аклонтов, то есть натуральное вероотступничество. Как потом объяснил Нойросу Сфиро, здесь было очевидное преувеличение: скорее всего, волнения начались из-за произвола местной аристократии и непомерных налогов в пользу храмов. А уход сиппурийской армии на север и восстание Кровавого Мангуста в Макхарии создали благоприятные условия для бунта. Антиаклонтистские лозунги запросто могли прозвучать в толпе, а Ревнители, у которых на это дело обостренный нюх, сочли ненависть к Аклонтам основной идеей восставших.

Впрочем, в остальных вопросах у Сфиро не было оснований сомневаться в правдивости слов тешайских блюстителей веры. А они рассказали следующее.

Когда волнения возникли в нескольких небольших очагах, Ревнители полагали, что смогут разогнать толпу. Однако вскоре бунтовщики стали представлять довольно организованную и грозную силу. Пойманных вельмож и Ревнителей они вешали, прибивали к столбам, а иногда просто забивали до смерти или рвали на куски на улицах. Часть немногочисленного гарнизона городской крепости была перебита, другая часть перешла на сторону восставших.

Настроение в лагере Алекто царило прескверное: люди изнывали от бездействия, а командиры не могли дать им вразумительного разъяснения ситуации. Вариантов действия представлялось довольно немного. Взять город при помощи такого крохотного войска можно было двумя способами: либо подкупить кого-либо из защитников города, посулив ему помилование, либо штурмовать стены при помощи веревок с крючьями.

В открытую таранить ворота было бы неразумно: это приведет к многочисленным жертвам, и город с большой вероятностью вообще не будет взят. На сооружение же осадных башен у Алекто не было ни людей, ни времени.

Почти одновременно с тешайским восстанием вспыхнуло также восстание в Хирсале, которое отправился подавлять отряд под командованием Десмы Традонт, состоящий из гвардейцев лорда-протектора и солдат акфоттского и калорского гарнизонов.

«И опять Десма обставит меня, — с грустью думал Нойрос. — Она с легкостью освободит Хирсал, а мы будем торчать здесь, как бездомные псы, и дожидаться помощи. Влип же я в историю… Должно быть, мятежные настроения зрели в этих городах уже давно, и теперь, когда войско Арака Трифтониса где-то в Виккаре, а Лэйхэджо поднял Кихташ, они выгадали момент и выступили против нас. Что за напасть? Теперь, когда Сиппур на грани столкновения с северными державами, столь могущественную страну начинают терзать внутренние распри. Это ли не насмешка судьбы?»

Между тем, Нойрос не без стыда замечал за собой крамольную мысль: он не только не испытывал ненависти к восставшим, но и даже предпринимал в своем сознании попытки как-то оправдать их действия. А еще его настораживало поведение Сфиро: макхариец проявлял к Нойросу какое-то панибратское доверие, пускаясь наедине с ним в такие рассуждения, которые, безусловно, вызвали бы негодование высшего командования. Так, он называл Алекто совершенно бездарной командиршей, которая привыкла только «давить крыс», притом в тактике ведения боя и осады совершенно ничего не смыслит.

Однако в компании других Ревнителей Сфиро был скромен и молчалив, почти не вмешивался в общий разговор, лишь изредка позволяя себе сдержанные замечания.

Нойрос был вхож в круг приближенных к Алекто Ревнителей: по вечерам ему позволялось сидеть с ней и Морасом Дайялом у одного костра. Здесь же обыкновенно бывало еще около десяти человек, в том числе Кайрен и Сфиро.

В этот раз разговор зашел про положение дел на востоке.

— Неужели кампуйцы не могут помочь Альхаро подавить мятеж? — распалялся один коротко стриженый парень, сидевший между Кайреном и Дайялом. — Как спустились бы со своих гор и — бах! — смели бы изменников! А?

— Осел! Да кампуйцы макхарийцев на дух не переносят! — возразил с другой стороны костра Гапул, изрядно подвыпивший мужчина лет сорока. — И не за что не сунут свои носы в дрязги южан. У них другая задача: они нагрянут с юга на карифян, пока маршал Трифтонис отвлечет их внимание.

— Экая осведомленность! — ухмыльнулся Сфиро. — Да ты не в советниках ли у лорда Бракмоса часом? Смотри! Сейчас по пьяни все государственные секреты нам разболтаешь!

Собравшиеся громко загоготали.

— Ну, я хоть и не советник, — начал с улыбкой Морас Дайял, — но кое-какие вести с востока до меня все же дошли. Несколько дней назад Шакиф Монтейрис выдвинулся из Кайофи в Кихташ с огромным шестидесятитысячным войском.

— Принц Шакиф уничтожит предателя — в этом не может быть сомнений, — твердо заявила Алекто.

— Если только возьмет древнюю крепость Симхарат, — мягко поправил Дайял свою возлюбленную, — главный оплот кихташских мятежников.

«Вы бы лучше решили, как расправиться со своими», — мрачно подумал Нойрос.

— В Корхее также неспокойно, — с некоторой тревогой произнесла Алекто после непродолжительного перерыва в разговоре. — Яшань Демцуэль и его сторонники распаляют народ, настаивая на отделении от нашей Церкви.

— Еще одни мерзкие предатели, — проскрежетал Кайрен, громко сплюнув в костер.

— И эти, — пожалуй, самые опасные из всех, — заключила глава Ревнителей, — так как укрывают свою измену под личиной благочестия.

Когда Алекто произносила эти слова, ее темные глаза зловеще мерцали в отблесках костра, и образ ее с новой силой разжигал дикую страсть Нойроса.

«Она должна быть моей, — думал он, охваченный безумством похоти. — Как же больно находиться рядом с ней и понимать, что совершенно ничего для нее не значишь! Уверен, все эти испытания, что я прошел, ничуть не добавили мне очков в ее глазах. Но ведь и Дайял, этот напыщенный олух, ей совсем не пара! Алекто пользуется его влиянием, чтобы удержаться на посту главы ордена, но как же она холодна с ним!»

— Терпеть не могу корхейцев, — проговорил Дайял, стараясь, чтобы голос его выражал больше презрения, чем ненависти. — Особенно этого ушлого посла, Кемала О’Цзуна. По мне, так все, чем он занимается – это постоянно морочит голову лорду Бракмосу, да и только. Макхарийцы дики и безумны, — Сфиро, не принимай на свой счет, — но корхейцы – другое дело: у этих мерзавцев предательство в крови — вспомнить хотя бы Духарг, павший жертвой их вероломства…

— Вы судите о народах, — спокойно заметил Сфиро с выражением легкой иронии на лице, — а я предпочитаю судить о личностях. К примеру, большинство макхарийских князьков – лишь мелкие сошки, не более. А Яшань Демцуэль – это личность.

— Ты что же, Сфиро, симпатизируешь ему? — возмутилась Алекто.

— Ничуть. Только вот что интересно. Ему в одиночку удается сеять смуту в корхейских городах, и целая толпа царедворцев не в силах помешать ему.

— Это скверным образом характеризует дом Икмерсидов, — чопорно отозвался Дайял. — Все они женолюбы и слюнтяи. Корхейцы — что еще добавить! Не обладай они столь сильным флотом, лорд Бракмос бы с ними не церемонился.

Что касается мятежных тешайцев, то с ними не удалось установить совершенно никакой связи: речи о переговорах о сдаче города даже не было. Со стороны могло показаться, что Тешай вымер: только изредка можно было увидеть, как фигуры дозорных мелькают меж зубьев городской стены. Лазутчиков бунтовщиков нигде поблизости замечено не было, никаких вылазок защитники восставшего города также не предпринимали.

Лежа по вечерам в своей палатке, Нойрос часто вспоминал момент прощания с родителями. Мать безутешно рыдала, поочередно обнимая то Нойроса, то Десму, и бессвязно причитая. Отец же, как всегда держался с достоинством, однако и в нем было заметно сдержанное волнение, но вместе с тем и гордость за своих детей.

Нойросу до ужаса не хотелось упасть в грязь лицом и дать сестре повод для самодовольных насмешек. Она всегда и во всем превосходила его: в учении, в фехтовании, в успехах по службе. Даже в их детских проказах ей все время как-то удавалось выставлять Нойроса виноватым, а самой уходить от наказания.

Но однажды… однажды Десма все-таки поплатилась за свою шалость. Нойросу тогда было лет восемь. Десма пробралась в его комнату, и подложила ему под подушку какие-то бумаги отца, в надежде, что горничная обнаружит их, и Нойросу влетит. Но старая нянька-повитуха Бетанья, дважды принимавшая роды у госпожи Аглаи, увидела, как Десма входит в комнату брата с бумагами. Отец поверил слову Бетаньи, и Десме не удалось в тот раз избежать наказания. Ее оставили без ужина и принудили ночевать во дворе, одну. С безмолвным торжеством Нойрос наблюдал из окна, как сестра одиноко бродит у дома, подходит к двери в надежде, что над ней сжалятся и впустят. Десме пришлось тогда испить чашу наказания до дна.

И теперь, когда оба они выросли и отправились на войну, Нойросу хотелось непременно доказать свое превосходство над сестрой, хотя задача эта, учитывая их разницу в чинах, едва ли могла казаться осуществимой. Нет, он не желал Десме зла, — гнал прочь эту мысль, — но сладкое детское воспоминание о восторжествовавшей справедливости не выходило у Нойроса из головы. В конце концов, ведь именно он – наследник рода Традонтов по мужской линии, и кому, как не ему, вершить великие подвиги и покрывать свое имя славой.

«Нойрос Гроза Изменников, — воображал молодой вельможа, — или Нойрос Усмиритель — звучало бы сильно! Десма свои сапоги бы съела от зависти…»

Но вся загвоздка была в том, что Нойрос сейчас простой солдат, и единственный его шанс отличиться – это показать отчаянную доблесть в бою.

Случай, произошедший с Нойросом в Акфотте накануне его отъезда, показал, что лишить человека жизни не так уж тяжело: сталь в столкновении с плотью всегда выигрывает. Кроме того, во время продвижения к Тешаю их тренировки со Сфиро не прекратились, а, напротив, участились. Они часто удалялись вечером за пределы лагеря и упражнялись в мастерстве владения саблей. Макхарийцу становилось все труднее побеждать Нойроса; тот уже неплохо отточил множество фехтовальных приемов защиты и нападения.

Дни шли. Тешайцы по-прежнему никак не давали о себе знать. В лагере Ревнителей преобладало напряженно-подавленное настроение. В один из дней (Нойрос уже не помнил, какой это был по счету день с момента их прибытия к стенам Тешая) произошло печальное событие. Трое солдат напились воды из ручья, вскоре после чего ощутили жуткую боль в животе и к вечеру скончались. Как потом сообщили разведчики, исток этого ручья находился где-то за стенами Тешая… Ночью умерло еще двое людей, по-видимому, пивших воду из этого же водоема.

На следующий день утром, у костра, похоже, осознав, насколько губительным может оказаться дальнейшее бездействие, Алекто объявила, что ждет всех приближенных Ревнителей на совет в ее шатре сегодня вечером. Там она обещала сообщить свой план взятия Тешая. Нойрос был весьма взволнован этим известием, однако, ему, как и многим другим из отряда Алекто, было отрадно, что томительная осада скоро окончится.

В тот же день, после обеда, когда Нойрос отошел по нужде в ближайший перелесок, к нему неожиданно подкрался Кайрен. Оказаться наедине с косоглазым бойцом было одним из наименее желательных для Нойроса событий. Не произнося ни слова, с гримасой тупой злобы на лице, Кайрен подошел к нему вплотную и, что было силы, ударил Нойроса кулаком в грудь.

От такого болезненного удара Нойрос повалился на спину, в заросли папоротника.

— Ты чего?! — вскричал он в ужасе, превозмогая боль в груди. — Что тебе нужно?

— Твоих страданий, — прорычал Кайрен, после чего еще два раза ударил Нойроса ногой в бок.

Саблю Нойрос оставил в палатке, поэтому возможности защититься у него не было.

— Небось надеешься героем стать, — злобно бросил косоглазый Ревнитель. — Слабак ты, а не герой!

Еще один сильный удар в бок. По-видимому, в рукопашной схватке у Кайрена были куда бо́льшие шансы, чем в сабельном поединке.

— Мне ведь ничего не стоит взять и пырнуть тебя саблей в пылу боя. И в ордене о тебе горевать никто не станет — даже твой новый дружок-макхариец, уж поверь.

— За что?! — вскричал Нойрос в отчаянии. — За что ты так ненавидишь меня? Ответь!

Кайрен криво ухмыльнулся и сплюнул.

— За твою знатность. И за то, каким дерьмом вы считаете нас, простых. А ведь вы из той же плоти, что и мы! И пустить кровь вам можно точно так же!

«Дайял тоже знатен, — мучительно подумал Нойрос, — но до него-то тебе не добраться».

— Я, кстати, хотел поведать тебе кое о чем, — Кайрен осклабился самым омерзительным образом. — Помнишь того мальчишку, которого Алекто велела тебе проучить? Ты справился – держался молодцом, хе-хе! Но вот только меня не проведешь… Я заметил, что он явно запал тебе в душу.

«Кшан. Его звали Кшан».

— Как бы то ни было, знай: перед самым нашим отбытием я перерезал ему горло.

Глава 14

Корхей-Гузум. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Джакрис по-настоящему захватил ее своим амбициозным планом, связанным с борьбой за влияние при корхейском дворе, поэтому Батейра вот уже несколько дней находилась в приподнятом расположении духа.

Однако в тот день принцессе хотелось немного побыть наедине со своими мыслями: они сидела в своих покоях одна, погруженная в приятно-задумчивое настроение.

Поэтому появление служанки Сельмии оказалось очень некстати. Девушка тихо вошла, поклонилась и негромко сообщила, что Сатеп Калханид прибыл по ее приглашению и ожидает внизу, в зале для переговоров.

Батейра мысленно выругала себя за забывчивость, ведь она сама давеча, на похоронах Бьеджара, просила дядю навестить ее, якобы для неформальной встречи в целях поддержания семейной дружбы. На самом же деле ей предстояло заручиться политической поддержкой Калханидов, намекнув на возможный союз с Яшанем Демцуэлем.

Сатеп Калханид был крупный, рослый мужчина с густой бородой с проседью и полностью лишенной волос головой. У него был мясистый округлый нос и крупные широко посаженные глаза. На нем был темно-коричневый кожаный плащ и серебряная цепь с эмблемой королевского советника.

Завидев племянницу, Сатеп благодушно заулыбался во весь рот и вскоре заключил Батейру в свои мощные объятия.

— Здравствуй, здравствуй, родная! — прогудел он своим приятным басом. — Вот я и выбрал времечко, чтобы заглянуть к тебе!

— Спасибо тебе, дядя! — радостно воскликнула Батейра. — Хочу, чтобы ты знал, что тебе здесь всегда рады!

— М-да, м-да… Сейчас такие времена! Родным людям нужно держаться ближе друг к другу.

Он был все-таки очень похож на мать, Сайару. То же доброе, чуть наивное лицо, та же простота и даже некая фамильярность в общении.

— Знаешь, я… до сих пор с трудом верю в то, что случилось с Бьеджаром, — с тяжестью проговорил Сатеп, опустив голову.

— Мне тоже очень тяжело, — солгала Батейра, беря дядю за руку.

— Вроде… совсем недавно я наставлял его в разных науках вместе с твоим отцом. Учил держать саблю, смотрел как он управляется с кораблем. А теперь… это просто нечестно!

Сатеп отвернулся, тяжело вздыхая.

— Ладно, — одернул он себя. — Ты прости старика… Чувствительным вот стал.

— Ну что ты, дядя! Мы для этого друг другу и нужны, чтобы поддержать… выговориться…

Вдруг Батейра неловко замялась, не зная, какие еще слова подобрать.

— Слушай… — произнес Сатеп Калханид уже совсем другим тоном. — Так может быть ты… хотела о чем-то поговорить со мной. О чем-то важном.

«Проклятье! Должно быть, он заметил фальшь в моем голосе…»

Батейра знала, что Сатеп Калханид, несмотря на кажущееся простодушие, был человеком достаточно проницательным, а порой и хитрым. Он имел немалый опыт в придворных интригах, и принцесса рассудила, что в разговоре с ним, пожалуй, не стоит ходить вокруг да около.

— Знаешь, дядя, — начала Батейра несмело, — я хотела обсудить с тобой один момент. Я тут решила… вернее, мы с Джакрисом посовещались и пришли к выводу, что… Яшань Демцуэль становится очень силен. И…нам было бы неплохо объединиться с ним. Это… может стать неслабым подспорьем в борьбе с Абкарманидами, которые явно точат на нас зуб.

Услышав это, Сатеп резко переменился в лице, вдруг отвернулся куда-то в сторону и с силой хлопнул себя руками по коленям, после чего воскликнул:

— Хвала Аклонтам! Ну теперь-то все будет хорошо… А я-то боялся, что мы с Самаром одни такие! Мы тоже обсуждали это в семье, но сказать по совести: очень уж боялись королевского гнева.

Батейра просияла и с облегчением вздохнула. Дядя и племянница вновь крепко обняли друг друга.

— Конечно, Демцуэль – отличный вариант! — заверил Сатеп шепотом. — Славно, что вы с Джакрисом поняли это – за ним идет народ! Никогда не нужно гнушаться тех, кто ниже тебя родом, если это сулит хорошую выгоду. И будь уверена, родная – Калханиды всегда на твоей стороне!

После этого Батейра и Сатеп еще немного пообщались, уже на более малозначимые темы, и через какое-то время сердечно распрощались.

Принцесса отправилась обратно в свои покои, но какое-то чувство неуютности почему-то поселилось в ней, и она решила сходить повидать отца.

Королевские покои находились на верхнем этаже дворца. Когда Батейра поднялась туда и вошла, возле огромной белоснежной кровати с пологом находилось два человека: повар и лекарь. Отослав их коротким жестом, принцесса приблизилась к отцовскому ложу.

Король Корхеи лежал без сознания. Его мужественное лицо, обрамленное седой бородой, имело серый оттенок. Щеки впали.

Батейра смотрела на лицо своего больного отца и испытывала очень сложные чувства. Она понимала, что как только слабый огонек жизни перестанет теплиться внутри него, она, вполне возможно, станет королевой Корхеи. И вместе с тем принцесса осознавала, что именно эта мысль заставляет ее чувствовать жгучий стыд. Ведь именно отец, Гакмоло, всегда был для нее, пожалуй, единственным человеком, который любил ее искренно, просто за то, что она существует на этом свете.

Братья всегда выказывали к ней презрение: Бьеджар – открыто, Гарук и Хирам – путем высокомерного обращения и нарочитой холодности. Даже Джакрис… в его страсти, пускай и искренней, всегда было что-то собственническое: исконно мужское жадное желание покорять и обладать.

И только король-отец всегда нежно и самозабвенно любил и оберегал Батейру, свою единственную, порой капризную и самовлюбленную дочь.

Принцесса нащупала его ладонь под тонким шелковым одеялом, несмело ухватила за пальцы.

«И вот ты лежишь теперь здесь, — слезы были готовы вот-вот навернуться на ее глаза, — окруженный толпой бесполезных слуг, а в сущности – совсем один… Весь двор интригует, кипит злобой, иные предаются страху. Но никто, никто не пожалеет тебя от всего сердца. О, Аклонты! Если бы… если бы была во всем мире хоть какая-то сила, способная исцелить тебя…»

И тут входная дверь в покои короля резко распахнулась и Батейра вздрогнула. На пороге стоял Джакрис Спакирис: он выглядел запыхавшимся и встревоженным.

Батейра, все еще охваченная своими печальными думами, не придала значения его состоянию.

— Джакрис, я хочу сейчас побыть наедине с отцом, — отозвалась принцесса слабым голосом. — Не мог бы ты…

— Батейра, у меня срочное дело к тебе! — прохрипел великий визирь с порога сдавленным голосом, буравя свою возлюбленную округленными глазами, но как бы не решаясь поднимать шум в королевских покоях. — Я жду тебя за дверью, быстро!

Бросив на несчастного отца полный тоски и сожаления прощальный взгляд, принцесса поспешила покинуть комнату, повинуясь своему властному любовнику.

Оказавшись с Джакрисом лицом к лицу, она, наконец, заметила, что он не на шутку встревожен и просто не находит себе места.

— Любимый мой, в чем дело? — спросила принцесса взволнованно.

— Похоже, у нас проблемы, — раздраженно проговорил Спакирис, нервно оправляя свои длинные, заплетенные в хвост волосы. — Из Сиппура вернулся наш посол, Кемал О’Цзун, и он передает требование Йорака Бракмоса о том, чтобы тебя отправили в Сиппур в качестве заложницы.

— М-меня? — Батейра с трудом могла поверить своим ушам. — Но зачем? Для чего?

— Бракмос хочет, чтобы твоя семья оказалась у него на крючке. По-видимому, до него дошли слухи о том, какую смуту затевает Демцуэль, и теперь лорд-протектор решил перестраховаться.

— Я никуда не поеду! — резко заявила Батейра, гордо распрямляя спину. — Я останусь со своим народом, сиппурийцы не получат меня!

— Сегодня будет созван Совет Аристократии, — сказал Джакрис. — На нем Абкарманиды, конечно, попытаются сделать все, чтобы отослать тебя…

— Ты… ты ведь не допустишь этого? — спросила Батейра, и, к ее неприязни, нотка страха прозвучала в ее голосе.

— Так. Калханиды! — воскликнул Джакрис, заметно воодушевляясь от того, что способность рассуждать возвращается к нему. — Ты говорила с ними?

— Да. Как раз сегодня. Сатеп и его семья на нашей стороне.

Джакрис просиял.

— Отлично, отлично! Ты просто умница; это уже половина успеха! Теперь осталась лишь одна семья, чей голос нам неизвестен, а между тем он сыграет очень важную роль: это Селениды.

Селениды были, пожалуй, четвертой по влиятельности семьей в королевстве, представители которой зачастую занимали высокие посты на государственной службе. Файтех Селенид являлся главным казначеем Корхеи, его старший сын Мерказ был крупным купцом, а младший, Карузан, занимал пост начальника городской стражи Корхей-Гузума.

Вскоре принцесса и великий визирь удалились в покои Батейры, где стали обсуждать план дальнейших действий в более спокойной обстановке. Джакрис учил свою подопечную тому, как можно и как нельзя себя вести на Совете Аристократии, кто будет являться главным оппонентом и как держать удар. Они обсудили множество возможных раскладов и их последствия.

— Главное – не теряй лицо и помни: в Сиппур тебя все равно никто не отправит, — заключил Джакрис. — Даже если Абкарманиды сегодня одержат верх, я со своими людьми освобожу тебя, и тогда мы уже начнем борьбу в открытую.

— Но это крайний случай… — заметила Батейра. — Джептару Абкарманиду подчиняется армия, не забывай.

— А у нас будет Демцуэль, — с довольной улыбкой возразил Джакрис, — и все его многочисленные последователи, которых с каждым днем становится все больше и больше.

«Хотелось бы мне хоть раз с глазу на глаз поговорить с твоим Демцуэлем, — подумала Батейра. — Тогда мне хотя бы станет ясно, что он собой представляет, и вообще настолько ли он заинтересован в союзе с нами, как мы с ним».

Оставалась всего пара часов до назначенного Совета, и Батейра с Джакрисом решили отправиться на виллу великого визиря, чтобы отобедать, и оттуда уже вместе отправиться на грядущую встречу с корхейской знатью. Паланкин быстро доставил их к круглому белокаменному строению в северной части Корхей-Гузума, где большую часть времени и проживал Спакирис.

Батейре было известно, что Джакрис был незнатного рода и добился своего положения сам: ее отец заметил его рвение, когда тот был еще юношей и постепенно возвысил сначала до придворного писаря, затем до помощника казначея, а девять лет назад Джакрис дослужился до должности великого визиря Корхеи. Батейре особенно это нравилось, так как она больше всего ценила мужчин, добившихся всего своим умом и усердием, а не получивших привилегии по наследству.

Прекрасные свежие мидии в белом вине и душистый морской салат не лезли принцессе в горло — от волнения у нее пропал аппетит. Сегодня могла круто измениться ее судьба: и от мысли, что она может стать пленницей Йорака Бракмоса, ее бросало в жар. Однажды, сопровождая отца в его поездке в Сиппур, она увидела его: вечно с натянутой улыбкой, подчеркнуто манерный, пижонски услужливый – лорд-протектор произвел на нее крайне неприятное впечатление.

И вот Джакрис объявил, что время на исходе, и пора отправляться в Зал Малипокку – традиционное место для официальных собраний знати корхейской столицы. Вокруг этого серого обветшалого сооружения, окруженного могучей высокой колоннадой, уже находилось множество паланкинов разных цветов и размеров.

В узком темноватом коридоре им повстречался бритый наголо человек в богато вышитом золотом балахоне – в нем нельзя было не узнать харизматичного посла Кемала О’Цзуна.

— Посол, посол… — обратился к нему негромко Джакрис. — Скажите, можно ли как-то повлиять на Бракмоса? Если надо, я бы мог…

— Оставьте, — О’Цзун прервал его изящным, но уверенным жестом. — Мы все обсудим публично, — после чего проследовал в главный зал.

«Кемал О’Цзун – фигура с безупречной репутацией, — подумала Батейра, и это было правдой. — Можно сказать, сама неподкупность. На него так просто не надавить».

Джакрис слегка улыбнулся, виновато пожав плечами, как будто говоря: «Хотя бы попытаться-то стоило».

Зал Малипокку уже почти был заполнен. Представители влиятельнейших семей Корхей-Гузума уже прибыли, Батейра с Джакрисом также заняли свои места. Калханиды, Абкарманиды, Селениды – все были в сборе. И только Хирама Икмерсида нигде не было видно…

«Где же ты, брат?»

На трибуну взошел высокий, статный, хоть и не молодой человек с курчавыми волосами, большими темными глазами и полными губами, облаченный в роскошную золотую мантию. Это был главный казначей Корхеи и распорядитель Совета Аристократии Файтех Селенид.

— Итак, прошу всеобщего внимания, — начал Файтех своим певучим зычным голосом. Всем было известно, что он, помимо всего прочего, еще и отличный певец. — Я приветствую всех собравшихся, и, прежде чем начать, хочу еще раз выразить свои соболезнования королевской семье по поводу безвременной гибели отважного принца Бьеджара.

Несколько мгновений все молчали, после чего Файтех продолжил:

— Эта ужасная трагедия поставила в затруднительное положение всех нас. Ввиду тяжелого состояния короля, принц Бьеджар должен был принять правление страной до выздоровления своего отца, либо до возвращения старшего брата Гарука. Однако теперь нам следует выяснить, кто будет выполнять функции правителя страны в это непростое время…

— Я думаю, этот вопрос будет решен довольно быстро, господин Селенид, — быстро поднявшись на ноги, с непреклонной уверенностью заявил Джакрис Спакирис. — Функции, о которых вы говорите, в случае отсутствия или болезни короля, должен выполнять великий визирь, — тут он коротко поклонился.

Раздалось несколько негромких возгласов недовольства, однако Файтех невозмутимо продолжил:

— Вы, вне сомнения, правы, господин Спакирис. Я ни в коей мере не пытаюсь посягнуть на ваши полномочия, однако позвольте заметить, что сегодняшний Совет хоть и носит временный характер, однако я оставляю за собой право созвать его снова, если ситуация в стране как-то усугубится, или если какие-то ваши решения вызовут… неодобрение у большей части представителей аристократии. Надеюсь, здесь мы достигли взаимопонимания.

Джакрис учтиво кивнул и вновь сел на место.

— Далее, — продолжал распорядитель Совета, — пожалуй, самый главный и основной вопрос на сегодня. Чтобы полностью осветить его суть, я предоставляю слово нашему многоуважаемому дипломату, официальному послу в Сиппуре господину Кемалу О’Цзуну.

Под сдержанные аплодисменты Файтех уступил место за трибуной послу в золотистой мантии.

— Приветствую, дорогие соотечественники. Сразу перейду к делу, — быстро начал О’Цзун серьезным тоном. — Лорд Бракмос поручил мне донести до сведения короны следующее требования: принцесса Батейра Икмерсид должна быть немедленно доставлена в Акфотт в качестве гарантии лояльности корхейского двора Сиппуру и аклонтистскому союзу в целом.

По залу пронесся громкий ропот, улегшийся не сразу.

— Я прибегал к многочисленным уговорам и предложениям компромисса для лорда-протектора, однако владыка Сиппура остался непреклонен в своем требовании. Йорак Бракмос объяснил, что он недоволен многими, гм-м… лжеучениями, которые распространяются в Корхее, и ввиду этого намерен укрепить наш союз путем получения заложника королевской крови. Со своей стороны он обещал для принцессы наилучшие удобства и самое учтивое обращение, с немедленным возвращением на родину после окончания войны.

Гул по-прежнему не смолкал в Зале Малипокку. Получив знак от Файтеха, посол покинул трибуну, и глава дома Селенидов вновь взял слово:

— Благодарю вас, господин посол. Поскольку вопрос этот весьма щепетильный и неоднозначный, я предлагаю всем желающим высказаться по очереди со своих мест, дабы не создавать неразбериху. Итак, господин Спакирис, я вижу, вы желаете! Пожалуйста! Остальных призываю к порядку!

— Ну что ж, — начал Джакрис, прочистив горло, — я думаю, это как раз тот случай, когда нам нужно показать, что мы, наконец, отказываемся плясать под дудку лорда-протектора, и нашему терпению настал конец. У Бракмоса нет никакого права вмешиваться во внутренние дела нашей страны, а требовать в заложницы дочь короля – это величайшее неуважение к нашей нации, да и попросту свинство! Лично я убежден, что мы имеем дело с обыкновенным политическим блефом; армия Сиппура сейчас далеко, и рычагов воздействия на нас крайне мало. Самое время продемонстрировать независимость нашего двора и заставить союзника относиться к Корхее как к равной державе. Лорду Бракмосу следует отказать – таково мое однозначное мнение!

Стоило Джакрису сесть, как на ноги поднялся коротко стриженый пожилой мужчина с прямой осанкой и суровым мрачным лицом. На грудь ему свисала черная генеральская цепь, и когда он заговорил своим хриплым отрывистым голосом, многие примолкли, так как Джептар Абкарманид многим внушал уважение и даже страх.

— Какая гнилая и порочная у вас риторика, Спакирис! — бросил генерал с презрением. — Готовы ради личных интересов навлечь на нас гнев главы Церкви Аклонтов – а еще великий визирь! Вы хоть понимаете, что такое союзнические обязательства? Если мы начнем противиться воле лорда-протектора, то очень быстро вобьем клин в отношения между Корхеей и другими членами союза, а это чревато серьезными проблемами! Так что прекратите оберегать свою любовницу, господин Спакирис, и делайте так, как велит вам великий лорд. У меня все!

Батейра ощутила, как краска бросилась ей в лицо; принцессе захотелось вскочить и обругать гадкого старика. Однако она сумела последовать примеру Джакриса, сохранявшему хладнокровие.

— Благодарю вас, Джептар! — воскликнул Файтех Селенид. — Кто следующий? Да, да! Господин Калханид, пожалуйста!

— Я буду немногословен, — заявил Сатеп Калханид, вставая. — Если кто-то решит отправить мою племянницу к Йораку Бракмосу, то я хочу, чтобы все знали, что в этом случае я отправлюсь вместе с ней! Калханиды не допустят, чтобы принцесс продавали сиппурийцам, словно скот!

Самар Калханид, черноволосый широкоплечий юноша, сын Сатепа, также был здесь. Он громко захлопал в ладони и что-то прокричал после эмоционального выступления отца.

После этого поочередно высказались еще несколько вельмож, однако шум нарастал, и все более и более очевидным становилось то, что собрание превращается в какой-то балаган.

Файтех Селенид, по-видимому, заметил это, поэтому призвал всех к тишине и заявил с трибуны следующее:

— Что ж, господа! Я вынужден попросить прощения у тех, кто не успел высказаться, однако уже сейчас понятно, что единства в этом вопросе у нас не будет. Мы будем голосовать! Но прежде чем мы приступим, я бы хотел также высказать свое личное мнение (и мнение семьи Селенид): Батейру Икмерсид нужно отправить в Сиппур. Наш отказ слишком сильно дискредитирует Корхею в глазах союзников, а в будущем и вовсе поставит под угрозу наше нахождение в аклонтистском альянсе. Также хочу напомнить, что хоть и армия сиппурийцев на севере, но их флот все еще рядом (чего не скажешь о нашем). Между тем предмет спора далеко не столь значим, чтобы так рисковать из-за него. Как бы то ни было… решать вам!

После этих слов Файтех Селенид достал из-под трибуны несколько предметов. Сначала – две большие чаши, а затем – два набора небольших фигурок в прямоугольных ящичках.

— Подходим и отдаем свой голос! — призвал глава Совета. — Те, кто желает отправить принцессу Батейру в Сиппур, ставят в правую от меня чашу фигурку акулы. Те, кто хочет, чтобы принцесса осталась дома – ставят в левую чашу фигурку морского конька.

«Селениды против нас, — мрачно подумала Батейра, пока вельможи, толпясь, продвигались к трибуне, чтобы отдать свой голос. — Даже если сейчас все обойдется, наша дальнейшая борьба будет сильно осложнена: похоже, очень мало кто хочет видеть меня на троне».

Сейчас ей было особенно волнительно ожидать конца голосования. Батейре казалось, что наступает действительно поворотный момент в ее судьбе.

«Эти люди голосуют не просто за то, оставить меня на родине или нет, — пришло ей в голову. — Они голосуют за то, стану ли я их королевой. Гарук отправился в опасный поход. Бьеджар мертв. Следующая в очереди наследования – я. Они все не могут не понимать этого».

Голосование шло медленно. Вот к трибуне подошли Абкарманиды, и каждый из них со зловещим видом поставил свою акулу. И кроткий Зулем, встретившись в этот момент глазами с Батейрой, тут же отвел их в сторону, словно стыдясь того, что вынужден сейчас повиноваться воле родителей.

«Интересно, Джакрис и впрямь будет биться за меня до конца? Или он говорил все это лишь для того, чтобы успокоить меня? Станет ли он рисковать карьерой, вступая в схватку со знатнейшими семьями Корхеи? Что ж, если нет – по крайней мере, я пойму, что его любовь была лишь пустой иллюзией…»

Наконец, все присутствующие отдали свой голос, и Файтех Селенид попросил всеобщего внимания.

— Что ж, господа, — с этими словами он соединил свои ладони вместе, — разница в голосах оказалось совсем небольшой, но… Совет Аристократии вынес свое решение. Батейра Икмерсид остается в Корхее!

Кто-то недовольно забубнил, многие начали перешептываться, но кое-где даже раздались одобрительные хлопки.

— Господин О’Цзун! Теперь вашей задачей будет отправиться в Сиппур и сообщить лорду Бракмосу о нашем решении. Ну и в завершение… Поскольку сама принцесса сейчас находится здесь, я бы хотел попросить ваше высочество сказать несколько слов Совету. Если это, конечно, будет вам угодно.

Джакрис одобрительно кивнул, слегка сжав руку Батейры в знак поддержки, после чего принцесса, слегка огорошенная внезапным обращением к ней, медленно встала, и, набрав в грудь воздуху, решительно произнесла:

— Совет не пожалеет о своем решении. Я благодарна всем, кто отдал сегодня за меня свой голос. Да здравствует Корхея, и хранят ее Святые Аклонты!

Глава 15

Муллис. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Темный Палач оказался прав: генерал солгал Кире и отправился вовсе не в крепость Райек. Агенты Кофага выследили его: Освин Варкассий покинул геакронскую столицу через северные ворота, о чем немедленно было сообщено Кире.

И она отправилась в погоню за своим командиром.

Сложно описать всю ту гамму чувств, которую испытывала Кира Меласкес, сидя в карете, которая двигалась в рассветный час по пустынной дороге на северный геакронский город Муллис. Освин Варкассий всегда был для нее больше, чем просто начальником — скорее, добрым покровителем, благодаря поддержке которого она продвигалась по службе, и единственным человеком, к которому она испытывала что-то наподобие привязанности.

А теперь ей, вполне возможно, предстояло изобличить его в государственной измене.

До того момента, как они прибыли в Муллис, соглядатай Кофага скакал далеко впереди и время от времени возвращался, чтобы сообщить Кире о перемещениях повозки Варкассия.

За время пребывания генерала в Муллисе Кира, облачившись в плащ с капюшоном, несколько раз пыталась проследить за его действиями, но сильно в этом не преуспела. Освин Варкассий редко покидал постоялый двор, на котором он остановился, и мало с кем разговаривал. Кире в голову уже начинало закрадываться подозрение, что генерал заметил слежку и намеренно бездействует, чтобы сбить преследователей с толку.

Но настал день, когда рано утром в комнату к Кире ворвался агент Темного Палача (она даже не знала его имени), разбудил ее и заявил, что генерал, судя по всему, покидает город, и ей необходимо отправляться вслед за ним.

Какие только мысли не посещали Киру в ту минуту, когда она второпях собиралась в дорогу для того, чтобы броситься в очередной этап своей невероятной погони. Почему генерал покидает Муллис? Зачем он вообще посещал этот город? И куда он отправится теперь? Ответы на все эти вопросы скоро предстояло получить.

Кира двинулась в путь на той же карете, с тем же нелюдимым безымянным кучером, и тот же безымянный лазутчик скакал впереди, сообщая ей о том, в каком направлении движется генерал.

Каково же было изумление Киры, когда человек Кофага прискакал к ней с вестью о том, что экипаж Освина Варкассия направился еще дальше на север!

Это придавало делу еще более таинственный оборот, и было совершеннейшей загадкой то, с какой целью генерал Варкассий направился в эту отдаленную приморскую область.

Среди геакронских патриотов было распространено мнение о том, что именно в этой области высадились корабли спасшихся эйраконтийцев, которые впоследствии и основали Геакрон. Конечно, народная молва прибавила к этой истории то, что на этих кораблях спаслись достойнейшие из жителей северной державы. А, значит, именно геакронцы, а не надменные карифяне являются истинными наследниками великого Эйраконтиса.

Ныне же это было унылый край: единственными поселениями здесь были мрачные остроги, куда ссылали приговоренных к каторге. Эти угрюмые труженики рубили здесь лес, в избытке произраставший на севере Геакрона.

Повозка Киры проезжала по все более безлюдным местам, и для того, чтобы сохранить свое преследование в тайне, ей приходилось намеренно увеличивать расстояние, отделявшее ее от генерала Варкассия. Все чаще встречавшиеся рощи и перелески играли Кире на руку, так как это снижало вероятность быть замеченной издалека. С другой стороны, появлялся риск потерять генерала из виду.

Между тем, волнение Киры все возрастало, а местность вокруг становилась все более и более глухой. Кучер стал часто ругаться на плохую дорогу: карета то и дело подскакивала на колдобинах, раздражающе дребезжа и трясясь.

Наконец, вернулся давно не появлявшийся соглядатай и сообщил, что далее начинается полное бездорожье, и продолжать путь в экипаже не представляется для Киры возможным. Также агент сообщил, что генерал, по-видимому, бросил свою повозку и дальше двинулся пешим ходом, и им теперь придется поступить таким же образом.

Нужно было поспешить. В условиях пересеченной местности можно было запросто потерять генерала из виду, при этом Кира не могла позволить обнаружить себя: Кофаг наказал ей сохранять секретность задания до последней возможности.

Лошадей было решено привязать к дереву и потом, в зависимости от того, сколько еще продлится погоня, возможно, вернуться к ним.

После этого началось полное тревоги и неопределенности продвижение по хвойному лесу, под сень которого ступила Кира вместе с двумя своими спутниками. Все трое страшно боялись упустить свою цель, так как о том, что Кофаг сделает с ними в случае провала задания, не хотелось даже и думать. Лес, между тем, оказался больше, чем они предполагали, и двигаться приходилось практически наугад. Единственным ориентиром был компас, имевшийся у конного соглядатая, — исходя из характера предыдущих передвижений генерала, было решено идти строго на север.

Время от времени они делали короткие остановки, чтобы прислушаться, не нарушают ли лесную тишину какие-нибудь посторонние звуки. Но, казалось, все тщетно. Мысль о том, что генерал мог их облапошить, внушала неподдельный страх, а конца злополучного леса все никак не было видно.

Кира чувствовала, что еще немного, и ею овладеет отчаяние. В голову ей то и дело начинали приходить жуткие варианты действия, которые она могла бы избрать в случае неудачи. Простит ли ей Темный Палач провал задания? Было бы наивно так полагать.

«И что мне делать? — думала Кира. — Податься в изгои? Предложить своим напарникам сколотить разбойничью шайку и грабить в этой глуши заблудших путников? Или пытаться бежать в Кариф? Если удастся миновать стражей границы, в этой стране меня ожидает жизнь изгоя до самого конца моих дней…»

Но, наконец, где-то после получаса бесплодного хождения, они вдруг услышали конское ржание. Следопыты пошли на звук и обнаружили повозку с двумя лошадьми.

— Все верно, это его повозка, — заявил разведчик. — Нужно обыскать.

Ничего примечательного в карете обнаружить не удалось: лишь несколько предметов обихода и кое-что из одежды. Лошади, две статных гнедых кобылы, были привязаны к дереву. И больше никаких следов Освина Варкассия.

Тем не менее, следуя совету разведчика, Кира решила продолжать двигаться на север. Через какое-то время лес поредел, и вскоре Кира и ее спутники вышли на обширный пустырь. Вокруг было ни души: только суровая и безмолвная природа северного Геакрона. И прежде чем кто-либо их троих задал пугающий вопрос «Что нам теперь делать?» Кира вдруг обратила внимание на небольшой холм, возвышавшийся примерно в трети мили от них. Она немедленно предложила взобраться на него и оглядеть окрестности. Агенты Кофага восприняли предложение без особого энтузиазма, однако, последовали за ней.

— Мы осмотримся и подумаем, как нам лучше прочесать местность, — говорила Кира, пытаясь воодушевить напарников. — Возможно, нам будет лучше разделиться.

— Зря я бросил коня, — сокрушался разведчик. — Уж лучше найти генерала и допросить в открытую, чем вовсе упустить его…

С вершины холма открывался живописный вид на окрестности. На юге темно-зеленой полосой на многие мили простирался лес, который они пересекли. На западе то тут, то там виднелись холмики и овражки, терявшиеся во множестве небольших перелесков. На востоке лес вставал более плотной стеной: густой массив ельника уходил к самому горизонту, туда, где лежала, невидимая отсюда, Великая Северная Гряда.

На севере же, начинаясь почти у самого подножия холма, находилась огромная ложбина, как показалось Кире на первый взгляд, природного происхождения. Но, приглядевшись получше, она увидела, что вся ложбина испещрена множеством странных рытвин. Кроме того, там было полно сырой земли, как будто кто-то недавно вскопал эту землю.

Зоркость глаз Киры сильно упала за время службы в штабе, поэтому она попросила разведчика осмотреть необычную ложбину. И каково же было ее изумление, когда он сказал ей, что заметил там… людей.

— Похоже, они что-то копают там, — сообщил соглядатай. — На каторжников не похожи. Да и я, признаться, никогда не слышал, чтобы в этом убогом краю добывали что-то, кроме леса. Их мало… Все это выглядит очень и очень подозрительно.

— Быть может нам стоит… допросить их? — несмело предложил заметно измотанный погоней немолодой кучер. — Думаю, в этом не будет вреда. В конце концов, мы действуем в интересах Геакрона, и вправе знать, чем они тут занимаются.

— Решение за вами, Меласкес, — произнес разведчик, переводя полный смутной тревоги взгляд на Киру.

После нескольких минут тягостных раздумий Кира, наконец, объявила о том, что она намерена предпринять дальше:

— Не будем рисковать. Вы вдвоем вернетесь к повозке генерала, заберете самое ценное, а главное, пригоните лошадей. Затем разбейте лагерь на опушке леса. Я тем временем отправлюсь на разведку и попытаюсь разузнать, что здесь происходит. Если эти люди на службе Геакрона, то они, безусловно, окажут нам помощь в поисках генерала. Так, или иначе, встречаемся на закате у подножия этого холма. Это все.

— Меласкес, вы отдаете себе…

— Молчать! — крикнула Кира, сама поразившись своей смелости. — За исход нашей миссии нести ответственность буду я. Ваше дело – исполнять то, что я говорю.

Разведчик с минуту волком смотрел на Киру, однако, лишь промолчал в ответ и вместе с кучером отправился выполнять ее приказ.

Оставшись наедине, Кира вдруг почувствовала себя более уверенно. Но безумные идеи тотчас зароились в ее голове — ей хотелось бежать, укрыться как можно дальше ото всех, став безвестной отшельницей в этих глухих лесах.

Однако Кира нашла в себе силы собраться с мыслями и решила действовать хладнокровно.

«Пожалуй, рано считать мое задание проваленным, — рассуждала она. — Здесь, в глуши, человеку не так-то просто затеряться, как в городской толпе. Люди Кофага приведут лошадей и мы за несколько часов найдем генерала. Свою повозку с лошадьми он бросил, так что один, пеший, он никуда от нас не денется… Но сперва я узнаю, что здесь делают эти землекопы, чего бы мне это не стоило!»

Кира подбиралась к странному карьеру осторожно, боясь быть замеченной, ползком перебираясь от одного куста к другому. Из-за плохого зрения ей не удалось сосчитать количество работавших там людей, но, по ее прикидкам, их было там чуть больше дюжины. С восточной окраины наблюдать было гораздо удобнее — не без удивления Кира заметила, что на противоположном берегу, поодаль, находилось несколько палаток и даже деревянных построек, где, судя по всему, и жили загадочные работники.

И вдруг внимание Киры привлек какой-то небольшой объект серого цвета, находившийся среди зарослей кустарника на расстоянии примерно в четверть мили к северо-востоку от карьера. Следуя своему чутью и простому природному любопытству, Кира решила сразу же отправиться туда. Передвигаясь по-прежнему медленно и боязливо, она, тем не менее, постепенно сокращала расстояние до загадочного объекта, пока, наконец, не стало совершенно ясно, что это еще одна палатка, обитатель которой почему-то решил уединиться от остальных.

Убедившись в том, что ее нельзя заметить из карьера, Кира выпрямилась во весь рост и на цыпочках зашагала к серой палатке. Теперь до нее оставалось не более двадцати футов…

Сердце Киры заколотилось чаще, она выхватила спрятанный за пазухой кинжал и, отринув страх, решительно ворвалась в палатку. При этом она не озаботилась тем, чтобы скрыть свое лицо капюшоном, и об этой маленькой неосторожности ей пришлось пожалеть.

Внутри палатки сидел человек в дорожном плаще. Взгляд его был обращен вниз: в тот момент, когда появилась Кира, он рассматривал какие-то бумаги. Человек дернулся от испуга, и Кира тут же поймала его оторопевший взгляд. Кинжал выпал из ее руки, в тот же момент она без труда узнала генерала Варкассия, и оба они некоторое время в изумлении таращились друг на друга, словно лишившись дара речи.

— К-кира… — наконец проронил генерал не своим голосом. — Но… ч-что… что ты… здесь делаешь?

Вся решимость Киры вмиг улетучилась — под взглядом этих добродушных старческих глаз, столь давно ей знакомых, она тут же почувствовала себя нашкодившей девчонкой, которая не знает, как придумать оправдание за свою провинность.

— В-ваше превосходительство, — промямлила она, — я… я… Клянусь, я не хотела вам зла! И не причиню, никогда не причиню, обещаю! Меня заставили шпионить за вами, у меня просто не было выбора! Простите…

Генерал недобро взглянул на нее — во взгляде его читалась не отеческая строгость, а нервозная требовательность человека, жизнь которого находится под угрозой.

— В деле замешан Кофаг? — прямо, по-командирски спросил Освин Варкассий.

Чувствуя, как слезы сжимают ее горло, Кира утвердительно кивнула.

— Так я и думал, — тяжело вздохнул генерал, откидывая назад капюшон. — Полагаю, теперь ты намерена разузнать, чем я здесь, собственно, занимаюсь? Ведь тебя за этим и послали, верно?

— Ваше превосходительство, я… Вы не подумайте только, я… Я сохраняю только видимость подчинения Кофагу. На самом деле я ненавижу и боюсь этого подлого палача!

Слезы хлынули из глаз Киры, и отчасти это принесло ей удовлетворение — теперь генерал не мог не поверить в искренность ее переживаний.

— Ну, полно, милая, полно, — начал утешать генерал Киру, приглашая ее сесть рядом с ним.

Она повиновалась, закрыв лицо руками и продолжая негромко всхлипывать. Генерал Варкассий поглаживал ее по спине и негромко произносил слова утешения.

— Я з-запуталась, ваше п-превосходительство… — проговорила Кира сквозь слезы. — Я с-совершенно запуталась. Клянусь, я ничего не понимаю… Я не понимаю, что происходит в этой стране! И чем я заслужила все эти злоключения, я тоже не понимаю!

— Ну, полно… — генерал обнял ее за плечи. — Не время вешать нос! Я помогу тебе разобраться во всем.

Кира взглянула на Варкассия заплаканными глазами, перевела дух и приготовилась слушать.

— Кира, то, что я расскажу, может вызвать у тебя недоверие или даже крайнее непонимание, но все же я прошу со всей серьезностью выслушать меня. Я полагаю, ты видела тех людей, работающих в карьере. Это не каторжники. Они не добывают руду или камень — их задача совсем в другом. Они ведут раскопки.

— Раскопки? — непонимающе переспросила Кира.

— Верно, раскопки. Более семи веков назад наши предки высадились на побережье к северу отсюда и избавились от своих хитроумных механизмов, страшась, что проклятие Эйраконтиса последует за ними. Барутон Дзар, презрев Заповедный Пакт, почти все свое долгое правление пытался найти эти механизмы: он перерыл здесь все вдоль и поперек, но так и не преуспел. А вот его сын оказался более удачлив. Похоже, Тиам Дзар занимается этим проектом не первый год. Конечно, его в первую очередь интересовало оружие! Его людям удалось восстановить чертежи древних механизмов: самострелы, работающие при помощи пороха, огнеметы, и еще какие-то механизмы, способные с чудовищной силой метать стальные шары — все это здесь Кира, только вообрази себе!

Генерал указал на ворох бумаг перед собой.

— И вы украли эти чертежи? — спросила Кира.

— Да… именно это я и сделал.

— Но зачем?

— Кира, ты должна понять… Грядет война — война, в которой нам не выиграть. Альянс аклонтистских государств сокрушит нас, так как их армия несоизмеримо больше и сильнее нашей. Если Дзар завладеет технологиями Эйраконтиса и успеет воссоздать какие-то из этих орудий, это приведет к большему числу жертв, но победы нам не принесет. Я же хочу переправить эти бумаги в Сиппур.

— Что!?

— Да, Кира! Знаю, меня сочтут предателем, но именно это будет наиболее правильным поступком. Сиппурийцев вряд ли заинтересуют эти устройства, — на их стороне куда более темные и могущественные силы — главное, чтобы чертежи не достались Дзару. Заклинаю, Кира, бежим со мной в Сиппур! Для нас начнется новая жизнь. Дзар, Кофаг — все эти мерзкие убийцы нас больше не потревожат, и очень скоро до нас дойдут вести о том, что их вздернули на виселице!

— В-ваше превосходительство… — начала было Кира.

— Да брось ты! «Ва-а-аше превосходительство!» Я не желаю больше служить этому государству лицемеров, лжецов и палачей! И уж тем более я теперь не твой генерал. Зови меня просто доко Варкассий, если тебе угодно.

— Хорошо, доко Варкассий… Знаете, вы столько всего сказали… что я просто не знаю, что думать. Я… я теряюсь…

— Опомнись, девочка! Неужто тебе хочется жить в этой стране, где правят подхалимы и негодяи? Что тебе дали здесь? Была ли ты здесь счастлива? Не лги сама себе. Я убежден: твое сердце жаждет того, чтобы ты оказалась как можно дальше отсюда! У меня есть возможность бежать в Виккар. Я хочу лишь услышать от тебя один-единственный ответ, Кира Меласкес: ты со мной?

Минуты две она была погружена в болезненные раздумья, после чего, посмотрев генералу в глаза, заявила:

— Я с вами, доко Варкассий.

Глава 16

Дакнисс. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

Гелла испытывала радость и приятное волнение — наконец-то она возвращается домой!

И даже мысли о непростом задании, возложенном на нее профессором Хиденом, не так сильно тревожили ее теперь.

Весь пережитый кошмар остался где-то позади… Но все же Гелла никогда не забудет корабли свирепых аймеротцев, видневшиеся вдали, и дым разоренного Деоптиса. Боль утраты, которую вот уже несколько веков не знали Кариф и Союз Побережья, вновь постигла мирные северные земли. Их с Ниллоном охватил тогда такой ужас, что терялось ощущение реальности происходящего. Прощание с милым жителем Пранта было таким скоротечным и поспешным, что теперь Гелле было особенно тягостно думать о том, что теперь они увидятся очень нескоро.

Райджес Хиден горячо заверял, что сделает все возможное для обеспечения их безопасности в пути, но Гелла до сих пор не определила для себя, можно ли полностью доверять этому человеку. Появление кораблей аклонтистов, разорение Деоптиса — ничто не смогло повлиять на решимость профессора осуществить свой безумный поход в Карагал.

То, что он наговорил тогда, в особняке на острове Скорби, поистине будоражило разум, однако неколебимость, с которой профессор рассказывал все те вещи, не позволяла отнестись к ним несерьезно.

В Пранте они немедленно доложили о случившемся городскому голове, после чего было созвано городское ополчение, выставлен дозор на стенах, а в Дакнисс, Дирген и Сатреб были отправлены посыльные с просьбами о помощи. Однако когда яхта профессора Хидена прибыла в Прант, кораблей аймеротцев уже не было видно на горизонте, из чего можно было предположить, что, совершив свой набег, пираты удалились восвояси.

Тем не менее, это могло означать лишь одно: войну — скорую и неизбежную. Дакнисс не простит нападение на земли своего протектората, и аклонтистам не избежать отмщения.

«Еще один аргумент для отца в пользу союза с Геакроном, — подумала Гелла, еще не до конца осознавшая, насколько велика будет ее роль в грядущих политических играх. — В одиночку мы не сможем противостоять аклонтистскому альянсу».

Знакомый архитектурный стиль зданий периода монархии радовал глаз — Гелла выросла в столице, и привыкла, чтобы красота и изысканность окружали ее повсюду.

Во многих из этих старинных вил до сих пор жили представители карифской аристократии, к неудовольствию многих до сих пор получавшие содержание из государственной казны. «Лишние люди» — так их называл язвительный Виберт, старший брат Геллы.

Особняк Брастоллов находился в центре Дакнисса, неподалеку от пересечения двух крупнейших улиц города. Это было довольно мрачное здание с маленькими окнами и темными стенами, однако Гелла (пожалуй, единственная из обитателей дома) всегда ощущала себя в нем вполне уютно.

Подойдя к массивной входной двери, Гелла постучала в нее тяжелым дверным молотком, однако ответа не последовало даже после повторного стука. Тогда девушка воспользовалась своим ключом, после чего проникла в прихожую, где в полумраке смутно вырисовывались силуэты предметов мебели.

Гелла позвала родных по именам, хотя уже почти не сомневалась, что дома никого нет.

«Наверное, у них тут нешуточный переполох, — подумала она. — Гонец из Пранта должен был прибыть примерно на день раньше меня и известить всех о нападении на Деоптис. Но одного бездельника, которого мало интересуют государственные дела, я точно знаю, и уж он-то, скорее всего, дома. Гуго!»

Гелла взбежала по лестнице на второй этаж, где располагалась комната ее второго брата, Гуго. Этот добрый, но немного чудаковатый парень, был человеком искусства и большим мечтателем — отец и старший брат частенько журили его за рассеянность и отстраненность от публичных дел.

Она тихонько приоткрыла дверь и заглянула внутрь небольшой комнатушки, где царил особый беспорядок, свойственный лишь творческим людям. На дубовом столе у окна лежал ворох бумаг, заляпанных краской, поверх которых были разбросаны кисти и палитры. Большой мольберт с недорисованным пейзажем был опрокинут и лежал вдоль стены.

У другой стены находилась кровать, где мирно спал темноволосый юноша с тонкой шеей, небольшим носиком и миловидными ямочками на щеках - прямо как у сестры. Гуго Брастолл лежал прямо в одежде, без одеяла, а рядом с ним валялись пустая бутылка вина и виолончель.

Это зрелище невольно вызвало у Геллы укоризненную усмешку.

Вдруг дверь скрипнула, и Гуго, потревоженный внезапным шумом, заворочался в кровати. Молодой человек потянулся, нехотя разлепил глаза.

И тут вдруг раздались какие-то хлопки, и Гелла вздрогнула от испуга.

Оказалось, это приветственно захлопал крыльями великолепный красно-бурый сокол по кличке Моэлис, сидевший на подоконнике. Давным-давно Моэлиса привезла с далеких островов Лейнис-Томго мать Геллы. С тех пор Гуго сумел установить с диковиной птицей некую телепатическую связь, мог мысленно общаться с ним и даже отдавать команды.

Увидев сестру, Гуго резко подскочил, нервно озираясь по сторонам, — появление Геллы оказалось для него неожиданностью.

— Гелла… — недоуменно пробормотал Гуго, будто отказываясь поверить глазам.

— Верно, это я. Приветствую, братишка! И тебе, Моэлис, тоже привет!

— Ты вернулась… Ты… в порядке? Гелла, ты… Твое путешествие в Союз Побережья затянулось. А когда пришли новости из Диргена, а потом из Пранта… Мы места себе не находили! Не проходит и дня, чтобы Виберт не ругал аклонтистов самыми гнусными ругательствами, которые он знает. Отец ходит мрачнее тучи… Зачем ты заставляешь нас так переживать?

— Прости, я не думала, что в Карифе и Союзе может быть так опасно…

— И что тебя дернуло заявиться на ту чертову конференцию?!

«Откуда он знает?» — пронеслось у Геллы.

— Репортеры, — пояснил Гуго как бы с сожалением. — Они все рассказали нашему отцу.

«Ах, точно! Проклятые репортеры видели меня… они бежали вместе со мной, Ниллоном, профессором и другими… А потом отправились сюда, в Дакнисс».

— Ладно, Гелла, отец с Вибертом еще отчитают тебя вечерком, — махнул рукой Гуго. — Уж я-то не стану тебя распекать, не в моем это духе. Жива - и то уже радость.

— Конечно, конечно… — отозвалась Гелла. — А ты, я вижу, неплохо проводишь время, — она указала на пустую бутылку. — Не думала, Гуго, что ты начнешь проявлять интерес к выпивке!

— Мне было нужно лишь немного вдохновения! — отмахнулся брат, тем не менее, заметно смутившись. — Я пробую играть на виолончели… Вот… Новый для меня инструмент, но выходит, на мой взгляд, неплохо. А, впрочем, это все пустяки! Расскажи лучше о своем путешествии, сестрица! Как там на востоке, в Союзе? Неужели это правда, что проклятые аймеротцы разорили Деоптис?

Гелла коротко кивнула, ощущая комок в горле.

— Ты была там, и тебе удалось спастись?

— Я покинула город за день до трагедии…

Ей вдруг очень сильно захотелось рассказать Гуго обо всем, что было: о Ниллоне и их дружбе, о профессоре Хидене с его безумным планом, обо всем, что произошло на острове Скорби… Но вдруг она вспомнила, что у Гуго и Виберта, несмотря на все их различия, нет меж собой секретов. А если новость о том, что она завела столь сомнительные знакомства, достигнет ушей старшего брата и отца, то будет скандал, который ей совершенно не нужен.

Поэтому Гелла взяла себя в руки и лишь горестно вздохнула.

— Ладно, сестренка, не переживай так! Мало ли в мире бед и тревог…

«Ничего не меняется с годами… Все тот же мечтательно-равнодушный Гуго, обитающий в своем собственном мире грез и фантазий».

— Ты вернулась домой безоружной, — осторожно заметил младший брат.

— Это верно, — вздохнула Гелла. — Мой прекрасный макхарийский клинок пришлось сдать перед входом в здание, где проходила Диргенская конференция. Разумеется, забрать его уже не было возможности. Ну, ладно… Я, пожалуй, прилягу отдохнуть, — добавила Гелла и пошла к себе в комнату.

Плюхнувшись на свою мягкую кровать, она испытала удовольствие от того, как расслабились уставшие мышцы.

«Все-таки хорошо оказаться дома», — подумала Гелла и слегка улыбнулась сама себе.

Но тут ее тихая радость сменилась грустью. Она вспомнила Ниллона…

Все-таки этот скромный, интеллигентный юноша из Пранта по-настоящему увлек ее. Нет, она не была влюблена в него… Но отчего-то он запал ей в душу сразу после их первой встречи у здания заброшенного театра. Потом, после злосчастной лекции она бежала прочь из города — слишком велика была обида от нанесенного профессором оскорбления.

Но когда, находясь в Диргене, Гелла узнала о готовящейся конференции, она поняла, что там, вероятно, будет и Ниллон… и веление сердца заставило ее явиться туда. Он спас ее, он был настоящим героем! Как внезапно они воссоединились! И как внезапно их настигла новая разлука…

«Где сейчас Ниллон с профессором? Какие моря бороздят? Что, если аклонтисты уже схватили их, и в этот самый момент они гнут спины, став рабами какого-нибудь корхейского пирата?»

Геллу передернуло от этой мысли.

Она постаралась забыться, сосредоточившись на приятных воспоминаниях из детства. Окинув взглядом свою уютную комнатушку, Гелла поняла, что для нее нет места на свете ближе и роднее. Сколько радостных мгновений здесь прошло! Сколько раз она нежилась в своей постели, жмурясь в свете утренних лучей, или засиживалась допоздна, жадно читая толстые тома из отцовской библиотеки!

Понемногу Гелла задремала. Усталость ее действительно была велика: как телесная, так и духовная.

Ее разбудил какой-то шум в гостиной. Было сложно сказать, сколько она проспала, но судя по косым лучам солнца, дело уже было ближе к вечеру. Прислушавшись к голосам, Гелла поняла, что это вернулись старший брат Виберт и отец, Гранис Брастолл.

Она мигом вскочила с кровати, и, выбежав из комнаты, тут же ринулась вниз.

— Мы должны действовать решительнее, отец! — услышала она обрывок оживленной беседы. — Все зашло слишк…

Высокий подтянутый парень в великолепном бело-красном мундире ротмистра карифской армии осекся и вперил в Геллу полный изумления взгляд. Его собеседник, коренастый седеющий мужчина в сером сюртуке, лет пятидесяти, также резко изменился в лице, открыв рот и застыв на месте.

— Ты жива… — хрипло проговорил, наконец, Гранис Брастолл.

— Гелла, мы не знали, что и думать! — воскликнул старший брат Виберт, вернув самообладание со свойственной военным быстротой.

— Почему ты не вернулась домой из Диргена? — прошипел Гранис, со злостью глядя на дочь. — Я чуть ли не с кулаками кидался на тех несчастных репортеров, которые не смогли уговорить тебя вернуться в Дакнисс!

— Отец, тебе не стоит говорить со мной в таком тоне! — воскликнула Гелла, уперев руки в бока.

— Кто был тот парень, что держал тебя за руку? — с напором продолжал Гранис, словно не замечая дерзости дочери. — Между вами было что-то?!

У Геллы внутри похолодело, но она постаралась сохранить спокойствие.

— Что ты говоришь, отец? — произнесла она обиженно. — Тот добрый юноша спас меня, когда началась резня, только и всего!

— Вот как! Тогда расскажи, куда ты отправилась после того, как покинула Дирген?

— Действительно, хотелось бы знать! — поддержал Виберт. — Аклонтистские псы безнаказанно убивают людей в наших краях, а ты как ни в чем ни бывало продолжаешь свое путешествие?

С ужасом Гелла поняла, что не может с ходу придумать ответ на этот вопрос.

«Им нельзя ничего рассказывать… Ни про Ниллона, ни про профессора, ни про Карагал!»

— Да что за допрос вы мне с ходу устроили? — воскликнула она со слезами в голосе. — Вы будто бы и не рады, что я дома!

Закрыв лицо рукой, Гелла отвернулась к лестнице.

Некоторое время все молчали.

Наконец, Гранис подошел к дочери и нежно обнял ее за плечи.

— Гелла, конечно, мы безумно рады твоему возвращению, — примирительно проговорил он. — Ведь мы уже почти поверили, что ты погибла! Но разве это не жестоко, дочь моя? Держать нас в неведении о твоей судьбе, когда вокруг творятся такие ужасные вещи!

— Ты всегда был слишком мягок с ней, отец, — бросил Виберт своим обычным презрительным тоном. — Она выросла бесчувственной и избалованной, вот что я думаю!

Из уст другого человека Гелла могла бы принять такие слова за оскорбление. Но для резкого и язвительного Виберта подобные реплики были в порядке вещей.

— Бесчувственной?! — негодующе вскричала Гелла. — Да что ты знаешь о чувствах!

— Довольно, дети мои! — глава семейства Брастоллов поднял руки, объявляя о конце перепалки. — Не стоит нам ссориться в такие непростые времена. Гелла, ты давно прибыла? Уже перекусила чем-нибудь?

— Я только и успела, что поздороваться с Гуго, а после отправилась отдыхать… Пожалуй, схожу пообедать в харчевню.

— Как пожелаешь, — пожал плечами Гранис. — Но к ужину будь добра явиться: сегодня придет Карл Вилдерс с женой и другие гости.

Зайдя в комнату за кошельком, Гелла покинула особняк и отправилась в свою любимую харчевню «В гостях у Барио», располагавшуюся на Западном холме Дакнисса. Из ее окон открывался живописный вид на реку Ситрил, которая протекала вблизи городских стен.

Быстро поймав извозчика, Гелла вскоре добралась до харчевни, красивого здания с двускатной черепичной крышей и живописной резьбой на наличниках окон и карнизах.

«В гостях у Барио» редко бывало много народу: небогатые люди не могли себе позволить обедать здесь. Улыбчивый бородатый хозяин харчевни Барио Прекс был давним знакомым семьи Брастоллов. Он радушно приветствовал Геллу, и предложил ей одни из лучших блюд: фазанов, запеченных с яблоками и салат из южных фруктов с особым нежным соусом.

Наслаждаясь трапезой, Гелла размышляла о том, как ей лучше выполнить свою задачу.

«Тянуть нельзя, — решила она. — Сейчас отец смягчился, и нет лучшего момента для того, чтобы устроить с ним разговор. Вечером придут гости: он любит такие моменты, поэтому пребывает сейчас в добром расположении духа. Нельзя упустить случай!»

Вернувшись домой, Гелла застала отца в его кабинете на первом этаже. Гранис Брастолл, являясь одним из наиболее влиятельных членов карифского Правящего Совета, постоянно был в делах, и не любил, чтобы его беспокоили.

Кабинет был довольно мрачным, с темными старыми обоями и громоздкой старинной мебелью. На стене у окна висел портрет молодой женщины с острым носом, печальными голубыми глазами и роскошными русыми локонами. Это была Фаиса Брастолл, покойная мать Геллы.

— Прости, дочь, я занят, — бросил Гранис, едва заметив Геллу на пороге.

— Отец, я бы хотела поговорить.

— Говорю же, занят! Неужели это не подождет до вечера?

— Отец, это очень важно.

По-видимому, заметив, каким странным тоном дочь произнесла эту фразу, Гранис, наконец, оторвался от бумаг и настороженно произнес:

— Ну, хорошо, садись. Я слушаю тебя.

Заметно волнуясь, Гелла оправила платье и присела на мягкий стул напротив отца.

— Знаешь, отец… Тебе может показаться странным, что я собралась говорить о таких вещах. Но ты должен понимать, что мне не все равно… И я хотела бы поделиться с тобой кое-какими соображениями.

— Давай ближе к делу.

— Да, разумеется. Отец, мы с тобой неглупые люди, и понимаем, что войны теперь едва ли удастся избежать. Мы отвергли предложение аклонтистов о принятии их веры, и… Ну, ты сам знаешь, что стало с Деоптисом. Для борьбы с аклонтистским союзом необходимо с кем-то объединиться. Я подумала, что… ты мог бы как-то повлиять на Совет, и склонить его членов к союзу с Геакроном…

Откинувшись на спинку кресла, Гранис Брастолл закатил глаза и издал тяжелый вздох, не предвещавший для Геллы ничего хорошего.

— И кто же внушил тебе эту свежую мысль, дочь моя? — произнес он зловещим вкрадчивым шепотом. — Уж не тот ли вздорный профессор, которому хватило ума пригласить в Дирген кампуйских головорезов? Хиден – кажется, так его фамилия?

— Отец, я… Я сама считаю, что…

— Сама она считает! — передразнил Гранис. — За дурака-то меня не держи! Это Хиден внушил тебе эту мысль, он ведь знал, что ты дочь карифского политика! Из-за таких, как он, и начинаются все войны!

— Но ведь у нас с геакронцами общие корни… — проговорила Гелла с умирающей надеждой в голосе. — Мы могли бы…

— Довольно! — тон Граниса не требовал возражений. — Союз! Подумать только… Да Дзар же первым продаст нас аклонтистам! Я не собираюсь даже обсуждать это с тобой. Я всегда уважал твое мнение, Гелла, и многое тебе позволял, хоть и не все вокруг это одобряли. Но в вопросы политики изволь не соваться! Надеюсь, я доходчиво выражаюсь.

— Но, отец… Как же ты не понимаешь…

— Все, Гелла! Разговор окончен. Ступай.

Еще несколько мгновений она стояла, не в силах поверить, что ее попытка провалена, и у нее уже просто нет аргументов, которые могли бы изменить решение отца.

— Ступай, дочь, ступай, — проговорил Гранис уже более мягко, вновь возвращаясь к своим бумагам.

Опустошенная своим поражением, Гелла возвратилась в свою комнату.

«Этого следовало ожидать, — печально думала она. — Отец ни за что не согласился бы на такое. И что теперь с нами? Сиппур, Макхария, Корхея, Виккар, Кампуйис, Аймерот… Что может одно-единственное государство, пусть даже такое, как Кариф, противопоставить мощи этого альянса? Как же будет стыдно перед Ниллоном и профессором Хиденом! Если, конечно, я когда-нибудь их еще увижу…»

Несколько часов Гелла провела в тягостных раздумьях, неподвижно сидя на своей кровати, уперев подбородок в колени.

Вечером в дом Брастоллов пришли гости. Явился щеголеватый скрипач Ноллис, который стал развлекать собравшихся своей виртуозной игрой. Пришел также пузатый купец Даким Парзо, то и дело сетовавший на печальную судьбу погибших диргенских купцов, среди которых было немало его компаньонов.

А больше всего в семье Брастоллов были рады Карлу Вилдерсу, члену Правящего Совета Карифа, который был старым другом Граниса. И хотя он был всего на пару лет моложе отца Геллы, коротко стриженые волосы Карла были сплошь седыми, и точно такими же были его пышные бакенбарды. Его неизменно сопровождала жена Азелина, немолодая, но весьма недурно выглядевшая для своих лет женщина. Они принадлежали к карифской аристократии, однако, несмотря на полагавшееся им государственное содержание, были людьми деятельными и небезучастными к делам своей родины.

За столом гости и хозяева ели жареную баранину и салаты из разных пряных трав, запивая все это отменным белым вином из Старого Кара, двадцатилетней выдержки. Мужчины бурно обсуждали события в стране, в частности, разграбление Деоптиса.

— А я давно говорил, что жителей Побережья нужно призывать на службу! — заявил Виберт со свойственной ему горячностью. — Кто не служил в армии, тот не может считаться мужчиной! Согласна, сестра? — внезапно обратился он к Гелле. — Ведь ты бы не хотела выйти замуж за слюнтяя, который никогда саблю в руках не держал, а?

Вспомнив Ниллона, Гелла покраснела от негодования, но совладав с собой, она удостоила брата лишь сдержанным ответом:

— Я бы вышла только за того, кого люблю всем сердцем.

Виберт усмехнулся, однако ничего не возразил сестре.

Веселое застолье продолжалось. Скрипач Ноллис играл на скрипке, Виберт с Гранисом вели жаркую беседу о политике, а Карл с Азелиной о чем-то негромко переговаривались между собой.

— А вы ни за что не догадаетесь, о чем меня сегодня попросила моя любимая дочь Гелла! — вдруг воскликнул уже слегка подвыпивший Гранис Брастолл. — Не поверите! Она попросила, чтобы я внес в Совет предложение о заключении союза с Геакроном!

Многие из присутствующих засмеялись, а громче всех – Карл Вилдерс.

— Ну, надо же, — выдохнул седовласый член Совета, прекратив, наконец, хохотать. — О, Гелла, несмышленое дитя! Геакрон… Хе-хе-хе! Какие глупости…

— Это было не лучшей идеей, сестра, — улыбнулся Гуго, на поддержку которого Гелла так надеялась до последнего. — Сыграй-ка нам лучше на арфе! Я давно не слышал…

— Довольно! — вскричала Гелла, чувствуя, как ее глаза наполняются слезами.

Выскочив из-за стола, она кинулась прочь от этих людей, общество которых стало Гелле противным.

Ей что-то кричали вслед, но Гелла не слышала слов. Взбежав на короткий балкон, располагавшийся у лестничного пролета, она перегнулась через перила и разрыдалась.

«Как же я несчастна, — думала Гелла. — Я ничего не могу… Я такая жалкая! Меня никто даже не воспринимает всерьез. Я должна была остаться с Ниллоном! Только с ним мне было хорошо и спокойно. Ах, зачем, зачем все это…»

И тут вдруг она ощутила чье-то прикосновение на своем плече.

Резко обернувшись, Гелла увидела перед собой Карла Вилдерса. Она ощутила отвращение и ярость.

— Убирайтесь, доко Вилдерс! Я не желаю вас видеть.

— Гелла… — начал он с осторожностью. — Я только хотел сказать тебе, что на самом деле мы с тобой на одной стороне.

Гелла в непонимании воззрилась на седовласого мужчину.

— Ты правда считаешь, что нам необходимо заключить союз с Геакроном? — спросил Вилдерс, без тени усмешки на лице.

— Да, считаю! А вас, как я заметила, это сильно развеселило!

— Вовсе нет, — серьезно и сосредоточенно ответил Карл. — Я посмеялся лишь для того, чтобы твой отец ничего не заподозрил. Но в действительности я поддерживаю тебя.

Гелла перевела дух – злость улетучилась, но голова все еще шла кругом.

— И… и что вы намерены предпринять, доко Вилдерс?

— У меня есть для тебя серьезное предложение, Гелла. И я искренне надеюсь, ты не откажешься от него.

Она лишь молча смотрела на Карла Вилдерса.

— Я предлагаю тебе самой отправиться в Геакрон в качестве посла и заключить военный союз с Тиамом Дзаром.

Гелла открыла рот, не веря своим ушам.

— Я… я… польщена таким доверием, но… вы же знаете, что мой отец едва ли одобрит такое путешествие.

— Ответь, пожалуйста, Гелла, какая в Карифе форма правления?

— Республика… — растерянно ответила она, гадая о том, какой подвох может крыться в этом вопросе.

— Вот именно, — Карл положил руку Гелле на плечо, глядя ей в глаза. — Твой отец – это еще не весь Кариф, девочка. Я уверяю тебя, что большинство членов Правящего Совета всем сердцем желают заключить союз Геакроном. Я вручу тебе грамоту с подписями, которая даст тебе полномочия для того, чтобы решить этот вопрос.

— И… я буду разговаривать с самим Дзаром?

— Да. Сиппурийские войска уже заняли северный Виккар и не ровен час – пойдут в атаку на крепость Райек. Дзар будет просто вынужден принять твое предложение. Он не дурак и понимает, что в противном случае аклонтисты сомнут его.

— Доко Вилдерс! — в сердцах воскликнула Гелла. — Вы не представляете, как я рада, что хоть кто-то поддержал меня! Я согласна на ваше предложение! Безусловно, согласна!

Не совладав с эмоциями, она бросилась на шею Карла, снова расплакавшись, — теперь уже от облегчения.

— Не плачь, Гелла, — с твердостью сказал старик. — Мы обязательно победим. Приходи через два дня в полдень на Площадь Королей. Мы с Азелиной организуем твою поездку. Возьми только самое необходимое. И сделай все, чтобы твои братья и отец ничего не заподозрили. Я верю в тебя.

Глава 17

Корхейское море. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

Дули холодные морские ветра.

Корхейское море казалось безбрежным и беспощадным.

Они сделали большой крюк, повернув далеко на юг и обогнув берега Макхарии на почтительном расстоянии. Все ради безопасности.

Корабли аймеротских пиратов остались далеко позади, и ужас Деоптиса уже почти не тревожил их память.

— Как думаете, сэр, велика ли вероятность наткнуться на корхейцев? — спросил Ниллон, делая жадный глоток из бурдюка с питьевой водой.

— Обычно их суда не заходят в эти широты, — ответил профессор Хиден, который стоял на корме, с мрачным видом вглядываясь в подернутый дымкой горизонт.

— Но если что… будем надеяться на маневренность и быстроходность нашего суденышка.

Шторм, в который они попали позавчера, сильно измотал Ниллона. Огромные волны подбрасывали их крохотную яхту, угрожая перевернуть ее. Вода хлестала за борт, в небе сверкали молнии, а где-то неподалеку маячили скалы, столкновение с которыми сулило верную гибель.

Но они пережили шторм. Профессор Хиден предвидел надвигающуюся непогоду, и принял решение привязать себя и Ниллона веревками к такелажу – это помогло им не вылететь за борт во время зверства стихии. Провизия и запасы питьевой воды в этот момент были также надежно укреплены в глубине каюты. Ниллон отделался несколькими ушибами и опорожнениями желудка, которые неизбежно случились от чудовищной качки.

В тот день Ниллона впервые посетила мысль о том, что их отчаянное путешествие к карагальскому архипелагу было несколько необдуманно. Впрочем, он быстро вспомнил, что это, возможно, его единственный шанс на выживание. Бобы, назначенные ему деоптисским врачевателем, Нил исправно принимал, благо, что мешочек с ними уцелел во время шторма. Он до сих пор неважно себя чувствовал, у него пропал аппетит, появилась слабость в теле. А еще Ниллон ощущал подавленность… во многом из-за того, что ему сильно не хватало Геллы.

Да, он раз за разом ловил себя на мысли, что тоскует по веселой карифянке даже сильнее, чем по родителям. Ниллон изо всех сил старался уверить себя, что его родной город в безопасности, так как ополчение было созвано, ворота закрыты, и помощь из Карифа скоро придет. А профессор Хиден и вовсе с завидным хладнокровием утверждал, что аймеротцы после разорения Деоптиса вернутся обратно в Шейкат, оставив до поры Побережье в покое.

Но Ниллон уже не знал, чему можно верить, а чему нет. Он все больше укоренялся во мнении, что каждый новый день может принести смерть, а шансы на успех их предприятия весьма призрачны.

В тот день, в особняке на острове Скорби, произнося свою пламенную речь о необходимости разоблачения Аклонтов, Райджес Хиден казался Ниллону героем, за которым можно идти куда угодно без тени страха в сердце. Теперь же профессор выглядел угрюмым и изможденным, хотя и не потерял той неколебимой уверенности, которая всегда сквозила в его облике.

«Этому человеку сто тридцать лет… — вспомнил Ниллон. — А может быть и намного больше. Кто он? Несчастный сын Карагала, последний в своем роде?»

С тех пор, как они покинули остров Скорби, Ниллон с профессором Хиденом больше не заговаривали о прошлом профессора, но тайна личности этого человека (и человека ли?) теперь часто мучила сознание Ниллона. Он даже ловил себя на мысли, что узнать о происхождении Райджеса Хидена было бы для него куда желаннее, нежели разгадать саму тайну Аклонтов.

— Скажите, сэр, — начал Ниллон неровным голосом, опершись рукой о борт яхты, — а что все-таки, по-вашему, есть эти Аклонты?

Профессор медлил с ответом, и Ниллон продолжил:

— Я имею в виду… чем лично вы склонны их считать? Созданиями из плоти и крови, как мы с вами? Или чем-то иным?

— Пока что у меня мало сведений для того, чтобы делать те или иные предположения, — неопределенно отозвался профессор. — В Карагале я как раз намерен отыскать некий, гм-м… материал. И уже на его основе попытаться выстроить какую-то теорию о происхождении Аклонтов либо того, что аклонтисты пытаются скрыть за этим термином.

— Простите, а вы… до конца уверены в том, что между зарождением аклонтизма и падением Карагала действительно есть какая-то связь? — осторожно поинтересовался Ниллон. — Да, понимаю, даты того и другого очень сильно близки – но нельзя ли исключать совпадения?

— В нашем мире ничего нельзя исключать, мой дорогой друг, — устало улыбнулся Райджес Хиден. — Но пока не проверишь – не узнаешь.

— А как вы думаете, мы можем… кого-нибудь встретить на этих островах?

— Например? Выживших карагальцев?

— Ведь кто-то из них мог уцелеть…

— Как сообщают летописи Акфотта, в момент разрушения Карагала армия архипелага под предводительством принца Кламильфонта ди Вайо находилась в Таамуне, в военном походе против Синкая. Долгое время об их судьбе в Роа ничего не было известно. Только в 639 году синкайский купец и путешественник Рахео се Джас сообщил сиппурийцам, что в день обрушения волны армия Кламильфонта была окружена и полностью уничтожена синкайцами.

— И вы, как я полагаю, в это не верите?

— Конечно, не верю, — покачал головой профессор. — Из такого огромного войска хоть кто-то должен был уцелеть. А синкайцы наверняка попытались бы что-то выведать о псионных технологиях карагальцев.

Почувствовав, что его вопросы иссякли, Ниллон смолк, думая, что они уже больше не заговорят с профессором до конца дня. Однако спустя некоторое время Райджес Хиден неожиданно произнес:

— Не переживай, Ниллон, мы обязательно докопаемся до истины. Кем или чем бы ни были эти Аклонты, мы не позволим им больше сеять в мире раздор и хаос.

— Мы? — переспросил Ниллон. — А кто такие «мы»? Ладно вы – карагалец, наделенный нечеловеческой выносливостью и бессмертием… Но ведь я… я лишь простой парень из Пранта, который и жизни-то толком не видел! Что я могу?

— Очень многое, — уверенно отвечал профессор. — И то, что произошло на маяке – это лишь малая доля того, на что ты способен. Я убежден, Ниллон, что со временем ты научишься как следует пользоваться ментальным потенциалом, заложенным в тебе, и с его помощью производить изменения в материальной и нематериальной среде. Пока тебе удалось по-настоящему сконцентрироваться лишь в ситуации, опасной для твоей жизни. Но я уверен, что ты способен на большее. Главное, не падай духом. Я обрек тебя на тяжелые испытания, но пройдя через них, ты ощутишь, что живешь куда более насыщенно и осмысленно, чем большинство людей. Верь в себя, Нил, и мы с тобой изменим этот мир. Помнишь стихотворение Гатия Нансариса, карифского королевского советника и поэта, жившего в третьем веке? Я часто вспоминаю его в моменты, когда хочется опустить руки и уйти на покой:

Иди, мой друг, зовет тебя мечта!

Ступай без страха, сквозь дожди и беды.

Нас не прельстят ничтожные победы,

Мы выпьем чашу жизни до конца.

Когда же пламень мир наш озарит,

Начало новой эры возвещая,

Продолжим, перемен не замечая,

Мы рваться ввысь, в небесный лазурит!

Ниллону еще с детства нравилось это стихотворение, и он невольно улыбнулся, и может быть, даже слегка приободрился, услышав его. Но он по-прежнему ощущал камень на душе и невыразимую тоску от осознания того, что жизнь его уже никогда не станет прежней.

О профессоре же Ниллон мог с уверенностью сказать лишь одно: тот в совершенстве владеет даром убеждения, и любой спор против него будет неизбежно проигран. Возможно, это еще одно характерное качество карагальцев, помимо физического совершенства и невероятно долгой жизни.

В тот день он решил отправиться ко сну пораньше. Несмотря на то, что профессор уже обучил Ниллона тому, как управлять судном, как правило, он выполнял эту обязанность самостоятельно, понимая, что Ниллону это будет стоить куда большего напряжения сил.

Но Ниллону не спалось в эту ночь. Он ворочался, несколько раз проваливался в беспокойный сон, но вскоре опять просыпался, терзаемый тревожными мыслями. Он вспоминал доброе лицо отца, строгое, но все же милое сердцу лицо матери…

И Геллу.

Карифянка очень понравилась ему. Было бы преувеличением сказать, что он был без ума от нее и полон страсти, но все же теперь, оказавшись за множество миль от нее, Ниллон понял, что страшно скучает по Гелле.

«Почему все так сложилось? Это несправедливо… Ее не следовало отсылать к отцу! Он запрет Геллу дома, и едва ли Ниллон когда-нибудь еще ее увидит. Но впрочем… оставить ее рядом и обречь на мучения, которые сулит тяжкий путь в Карагал, было бы слишком жестоко. Быть может, предложение профессора было наименьшим из зол…»

Однако от осознания этого Ниллону не стало легче. Поворочавшись еще немного, он вдруг изо всей силы вцепился пальцами в покрывало, а из груди его вышел негромкий, но жуткий, звероподобный стон.

Прошло около минуты, яхта мерно покачивалась на волнах.

Вдруг послышались шаги, и вскоре дверь каюты распахнулась. На пороге, в тусклых лучах рождающегося рассвета, показалась фигура профессора Хидена (похоже, он все же услышал стон Ниллона и пришел на шум).

— Ниллон! — позвал он взволнованно. — Ниллон, все в порядке?

Ниллон попытался отмолчаться, однако это не помогло.

— Нил, я знаю, ты не спишь! Ответь, пожалуйста, с тобой все хорошо?

— Да, все в норме, — негромко откликнулся Ниллон. — Просто не спится…

— Ниллон… — со вздохом произнес профессор, приближаясь. В голосе его послышалась какая-то отеческая нежность. — Ниллон, я знаю, тебе тяжело. Но вместе мы выдержим, просто верь…

— Мне страшно, сэр, — признался Нил дрожащим голосом. — Я уже не уверен, следовало ли мне ввязываться во все это.

— Постой! — внезапно воскликнул Райджес Хиден. — Что это? Слышишь?

Ниллон тотчас обернулся. Профессор неподвижно сидел на корточках напротив него, глядя в сторону и настороженно прислушиваясь.

И тут Ниллон услышал.

Жуткий, вселяющий страх гул, шел, казалось, из ниоткуда и вместе с тем отовсюду, постепенно усиливаясь и заполняя собой все сущее.

В панике оба выбежали на освещенную рассветными лучами палубу и тотчас принялись осматриваться вокруг.

Когда Ниллон обратил свой взор на север, он стал свидетелем зрелища, которое он не забудет потом до самой смерти.

Пронзив гущу облаков, с неба стремительно летел вниз огромный раскаленный вращающийся камень, оставляющий за собой след из густого дыма.

«Метеор», — вспомнил Ниллон. Так их называли в книгах, которые он читал в детстве.

Гул, издаваемый метеором, стал настолько невыносим, что Ниллон с профессором Хиденом были вынуждены броситься ниц, закрыв уши руками.

И вдруг гул резко стих, однако радоваться было рано.

На юге, примерно в полумиле от их яхты, возникла огромная волна, угрожавшая в скором времени докатиться до них. Однако Ниллон быстро сообразил, что настоящая опасность исходит вовсе не от самой волны.

— Воронка! — крикнул профессор Хиден голосом, исполненным ужаса. — Нас может затянуть в воронку, Нил!

Это оказалось правдой.

Сила вращения падающего метеора была настолько сильна, что на поверхности моря образовался гигантский водоворот, в который уже начинало увлекать крохотную яхту.

Волна подбросила судно с огромной силой, после чего их окатило водой, но оба мореплавателя остались на борту.

Ниллон в первый раз жизни поймал себя на мысли, что ему жалко смотреть на профессора Хидена – тот выглядел бессильным, напуганным стариком, совершенно не верившим в свое спасение.

Ниллон же вдруг ощутил необъяснимое безразличие к происходящему. Однако последующие его действия были исполнены нечеловеческой уверенностью.

Корабль увлекало по спирали в центр смертоносного водоворота – морская стихия бушевала вокруг во всей своей неприкрытой пугающей мощи.

А Ниллон… Ниллон просто ухватился за штурвал яхты, хотя и понимал, что судно сейчас совершенно неуправляемо. Он не знал, но чувствовал, что нужно делать.

«Ты научишься как следует пользоваться ментальным потенциалом, заложенным в тебе, и с его помощью производить изменения в материальной и нематериальной среде», — вспомнил он вчерашние слова профессора, хотя не они, а нечто большее подталкивало его сейчас к действию.

Крепко обхватив штурвал и вперив взор вдаль, за пределы водоворота, Ниллон ощутил внутри себя силу, способную нарушать земные законы и творить его собственную волю.

Разум Ниллона отдал властную команду, после чего произошло какое-то незримое искажение… и яхта двинулась, перестав быть послушной увлекавшей ее воде. Подобно прыткому угрю она скользнула по склону воронки и вскоре вырвалась, уплывая прочь от места падения жуткого камня.

А Ниллон по-прежнему стоял как вкопанный, сжимая штурвал, и неистовый взгляд его был устремлен вперед.

Глава 18

Геакрон. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

Они въезжали в геакронскую столицу в закрытом экипаже. Генерал Варкассий лежал связанный сзади, и во рту его был кляп.

Чувства Киры до сих находились в сильном смятении; она так до конца и не решила, кем себя считать: предательницей или человеком, который предотвратил предательство. Когда она сказала Освину Варкассию о том, что согласна на его план побега из Геакрона вместе с эйраконтийскими чертежами, она считала, что говорит искренне.

Но агенты Кофага появились слишком внезапно.

Что-то внутри Киры оборвалось, она схватила с земли тяжелый сук и со всей силы огрела им старого генерала по голове. Остальную работу сделали подоспевшие соглядатай и кучер. Бумаги, украденные Варкассием, Кира также тщательно упаковала и взяла с собой, но посвящать в их содержание своих подопечных не стала.

Тем не менее, Кира не могла не испытывать некоего удовлетворения от успеха своего задания, но теперь ее больше всего волновала собственная дальнейшая карьера и судьба. Кира понимала, что ее также могут объявить изменницей, поскольку она долгое время работала под началом Варкассия. Она также понимала, что генерал может попытаться смутить ее ум подобными аргументами, поэтому решила заткнуть ему рот кляпом.

«Остается надеяться, что Кофаг сочтет меня полезной, — размышляла Кира. — Иначе я покойница, также как и Варкассий».

Кучер высадил ее неподалеку от дома, пообещав, что Темный Палач вскоре свяжется с ней. После этого повозка со связанным генералом скрылась из виду, оставив Киру наедине со своими мыслями и со своей совестью.

«Мы могли бы бежать… — думала она сокрушенно. — Бежать из этого ненавистного мне государства! Как же глупа я была, что тешила себя иллюзией того, что живу в великой и процветающей стране! Теперь уже поздно. Придется идти бок о бок с этими зверьми до конца… Пока аклонтисты не сокрушат нас».

Бао Кофаг действительно не заставил себя долго ждать. На следующий день он появился на пороге дома Киры, одетый в черный сюртук и свою обычную повязку, оставлявшую на лице лишь прорезь для глаз. Кира тотчас пригласила его внутрь дома, чтобы обсудить дела.

— Ты хорошо поработала, — похвалил Кофаг, устраиваясь на табурете на кухне Киры. — Честно говоря, я не подозревал, что Варкассию может быть что-то известно об эйраконтийских раскопках Дзара… Старик оказался опаснее, чем я думал.

У Киры внутри похолодело.

— Н-но… доко Кофаг, я ведь не говорила вашим людям о том, какие именно бумаги пытался украсть Варкассий. И вообще… я думала, что доко Дзар хранит этот проект в величайшем секрете…

— Дзар не имеет от меня секретов – нравится ему это или нет! — Кофаг рассмеялся хриплым жутковатым смехом. — Он и впрямь докопался до схем эйраконтийских машин – и если мы грамотно ими распорядимся, то это может стать ключом к победе в грядущей войне. Впрочем, война уже началась. Пока тебя не было, сиппурийцы взяли в осаду крепость Райек.

— Мы поставим доко Дзара в известность об исходе нашей операции? — спросила Кира напрямую.

— Да, нам придется это сделать. Иначе у нас не будет формального повода для казни Варкассия. Дзар, конечно, будет взбешен тем, что кто-то покусился на его проект… Но ты, Кира, возрастешь в его глазах. Можешь не бояться – он не станет гневаться за то, что ты исчезла, не предупредив его. Дзар привык, что мои агенты действуют в условиях полной секретности. И главное – он до сих пор считает меня другом.

— А это не так? — вырвалось у Киры.

Кофаг смотрел на нее немигающим взглядом.

— Твоя игра, Кира Меласкес, — произнес он после недолгого молчания, — из тройной теперь превратилась в двойную. Надеюсь, ты правильно рассудишь, на чьей стороне нужно быть на самом деле. Завтра ты отправишься во дворец Дзара, будешь принимать почести и трахаться с ним. Но ты должна не забывать, что человек этот совершенно пустой. Дзар – до одури самовлюбленный тип, и его амбиции могут однажды погубить Геакрон. Я стараюсь, как могу, сдерживать его, но получается не всегда.

Знаешь, Кира, меня называют Темным Палачом, считают самым гнусным и жестоким человеком в Геакроне. Но между тем… я забочусь о государстве, мне не плевать на то, что происходит с нами. И если однажды Дзар в своем безрассудстве перейдет черту, то я не остановлюсь перед тем, чтобы устранить его.

— Доко Кофаг… — Кира схватилась рукой за лицо.

— Я никого не боюсь в этой стране, — произнес Кофаг, поднимаясь на ноги. — Желаю не ошибиться в выборе, Кира. Удачи!

С этими словами Темный Палач покинул ее дом.

Кира была рада окунуться в привычный домашний уют: она готовила еду, прибиралась, просто отдыхала, лежа на кровати. Кира понимала, что этот покой продлится недолго, поэтому наслаждалась каждой его минутой. Если верить Кофагу, уже завтра она станет частью сложной системы, начнет участвовать в опасных, но, возможно, великих делах.

Проведя беспокойную ночь, на следующее утро Кира легко позавтракала, одела свое парадное платье, приколола орден, полученный за поимку шпиона, и отправилась во дворец Тиама Дзара.

Здание дворца, увенчанное огромными шипами, выглядело все так же устрашающе. У входа стоял не знакомый Кире стражник, который не сразу пустил ее внутрь, и некоторое время пришлось потратить на то, чтобы объяснить ему, кто она такая.

Вскоре появился один из распорядителей и пригласил Киру внутрь, сообщив, что доко Дзар уже ожидает ее в своем кабинете. Там Кира еще никогда не была (во время посещения дворца ей приходилось по большей части находиться в личных покоях правителя).

Маленький, неуютный кабинет с серыми каменными стенами был полупустым, но хорошо освещенным. Когда Кира вошла, Тиам Дзар стоял на ногах. На геакронском правителе был тот самый мундир, в котором она видела его на Центральной площади в тот день, когда познакомилась с ним. Сияющая улыбка озаряла лицо Дзара.

— Позвольте поздравить вас, полковник Меласкес! — произнес он, с торжественным видом приближаясь к Кире. — Помимо повышения в звании, вы награждаетесь орденом Барутона Дзара, за особые заслуги перед Геакроном!

С этимим словами Дзар приколол к груди Киры серебряный орден с портретом сурового мужчины с усами и бородой, отца Тиама.

— Вы с Кофагом провернули славное дельце! — Дзар продолжал улыбаться, похлопывая Киру по плечу рукой. — Предатели всегда есть среди нас, я знал это! Но Варкассий… старый служака… я считал его преданным Геакрону до конца. Это болезненный удар для моего сердца, но я переживу его. Главное, что мои чертежи в безопасности! Вообще-то их давно должны были передать сюда, в столицу… Ты не представляешь, Кира, что ждет нас впереди! Я подобрал лучших мастеров со всей страны… Они будут работать день и ночь, и выкуют наше орудие победы! В нашем распоряжении будут такие машины, один вид которых поселит ужас в сердцах южных варваров! Это мой час, Кира, понимаешь? Я сделал то, что не удалось моему отцу. Я – истинный наследник величия Эйраконтиса! Пусть у нас меньше людей, но перевес в оснащении армии будет за нами. Представь, милая Кира, мы покорим себе другие народы, их земли содрогнутся от грохота наших боевых машин! А ты… ты будешь первой женщиной во всем государстве… что-то вроде императрицы! Хе-хе! А впрочем… Я немного замечтался. Весь этот план пока в строжайшем секрете, учти! Я не хочу, чтобы подлые паникеры вроде Варкассия вредили мне. Кстати… Все, кто служил в штабе Варкассия, будут сосланы на передовую, в район крепости Райек. Кто знает, может они все были его агентами.

Кире вспомнился скромный служащий Лари Кьял, которого теперь тоже отправят воевать с сиппурийцами.

— Кстати, ты тоже служила Варкассию… — добавил Дзар странным тоном.

— На что ты намекаешь, Тиам? — спросила изумленная Кира (она уже привыкла обращаться к Дзару по имени, когда они были наедине).

— На что я намекаю… — чуть слышно повторил правитель Геакрона и вдруг со всего размаху зарядил Кире смачную пощечину.

Резкая боль обожгла всю ее правую половину лица.

— Ты действовала за моей спиной! — со злобой отчеканил Дзар. — Вот на что я намекаю! И не вздумай строить из себя дуру: ты не могла не понимать, что Кофаг порой ведет втайне от меня свою игру! Что ж, радуйся… он вступился за тебя. Говорит, ты ценный агент. Но если я когда-нибудь узнаю, что ты замешана в интригах против меня… клянусь, смерть покажется тебе милостью.

Кира молча глядела в пол.

— Осталось последнее испытание, — немного успокоившись, загадочно проговорил Дзар. — Последнее испытание, которое докажет, что ты моя до конца. Идем.

Несколько напуганная, Кира, тем не менее, послушно последовала за великим правителем Геакрона. Когда они стали спускаться вниз по каменной лестнице, жуткие предположения закопошились в ее голове, и очень скоро ей пришлось с ужасом убедиться в их правдивости.

Они спускались все глубже, проходя по освещенным факелами пролетам и коридорам. Стражники, встречавшиеся на пути, козыряли Дзару, но он не обременял себя свитой и все двери открывал сам.

Разумеется, это была темница.

Дзар воткнул факел в подставку напротив самой большой из камер, после чего с шумом отпер решетчатую дверь.

Внутри находился седой человек, привязанный к скамье в совершенно голом виде. Над скамьей находилась непонятная конструкция с рычагом.

Пальцы человека были исколоты, а некоторые и вовсе отрублены – очевидно, его жестоко пытали. Когда он поднял свое синее от побоев лицо, Кира даже не сразу узнала его. Но ошибки быть не могло – перед нею находился Освин Варкассий.

— Это одно из моих новых устройств, — самодовольно произнес Дзар. — Не слишком сложное. Рычаг высвобождает пружину, а она, в свою очередь, толкает косое лезвие вниз, отрубая преступнику голову. По-моему очень милосердно. Не так ли? Я мог бы отдать предателя на потеху моего любимцу Чехаму, но ряд причин воздерживает меня от этого.

— Ты ошиблась, Кира… — прохрипел старик не своим голосом.

— Надеюсь, вы без моей команды знаете, что нужно сделать, полковник Меласкес, — проговорил Дзар, злорадно поблескивая темными глазами в лучах факела.

— Ты предала не меня! — простонал Варкассий в отчаянии. — Ты предала свою совесть. Ведь даже сейчас ты жалеешь о том, что сделала. Знай это, Дзар, она не будет целиком твоей! Ты еще пожалеешь, что пристроил ее к себе! Э-хе-хе-хе-хе-хе… — он рассмеялся тем безумным смехом, каким может смеяться лишь человек, твердо знающий, что уже никогда не увидит дневной свет и не вдохнет свежий воздух свободы.

— Что же вы медлите, полковник? — спросил Дзар, картинно указывая на устройство для обезглавливания. — Сделайте так, чтобы изменник замолчал раз и навсегда.

«Как же больно, — подумала Кира. — Но об отказе не может быть и речи. Я слишком далеко зашла…»

Все произошло очень быстро. Рука Киры резко дернула за рычаг, в механизме что-то щелкнуло, тугая пружина выпрямилась, и лезвие стремительно рванулось вниз.

Нарядное платье Киры забрызгали капли крови.

Глава 19

Дакнисс. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

Гелла в последний раз окинула взором просторную Площадь Королей, являвшуюся центром торговой и общественной жизни карифской столицы. Еще несколько мгновений и она сядет в омнибус, который тайно повезет ее в Геакрон. А после… Либо будет заключен исторический союз, либо она потерпит неудачу, которая навсегда докажет ее неспособность к участию в важных, серьезных мероприятиях.

Карл Вилдерс вручил ей свиток, перевязанный красной лентой. На этой бумаге было изложено желание карифского Правящего Совета заключить военно-политический союз с Геакроном, и наделить Геллу Брастолл полномочиями посла. Внизу значились подписи членов Совета, поддерживающих идею союза.

— Этой грамотой ты не завоюешь благосклонность Дзара, — объяснял Гелле заметно взволнованный Карл, — но, по крайней мере, он тебя выслушает. Будь смелее! Дзар в тупике, он сам жаждет этого союза. Не рань сильно его гордость, и все пройдет гладко. Я верю в тебя, девочка! Твой отец еще будет гордиться тобой, помяни мое слово! Ну, нам пора проститься. Тебя будут сопровождать надежные люди. Удачи!

Вилдерс крепко обнял ее на прощание, как родную дочь. Было видно, что старик расчувствовался, и даже не особенно пытается скрыть это.

Геллу тоже переполняли чувства – она ощущала себя на пороге чего-то по-настоящему судьбоносного. Слова Карла несколько смутили ее, она лишь что-то пробормотала на прощание и, схватив грамоту, поспешила залезть в карету.

Кучер тронул лошадей, и повозка двинулась в путь.

Карл Вилдерс еще долго стоял, неподвижно глядя вослед удаляющемуся омнибусу, и Гелла тоже оборачивалась на него, глядя из-за шелковой занавески. Ее слегка удивило, почему жена Карла не пришла вместе с ним, хотя тот утверждал, что именно Азелина сыграла значительную роль в организации поездки Геллы.

Эти два дня Гелла изо всех сил старалась вести себя естественно с родными. Она очень переживала из-за предстоящего события, продолжала корить себя за то, что не смогла уговорить отца пойти на сближение с Геакроном, и почти все время проводила в своей комнате.

И все же братья с отцом заподозрили что-то неладное в поведении Геллы: часто интересовались, здорова ли она, и гадали о том, что за перемена произошла в ней после злополучного путешествия в Союз Побережья.

Но вот – все они остались позади. Отец, братья и Карл Вилдерс со своей женой…

С Геллой остались лишь двое провожатых и кучер, управлявший омнибусом.

Один из ее спутников был полноватый мужчина, гладко выбритый с маленькими бледно-голубыми глазками.

— Доко Трирр, — поспешил он отрекомендовать себя Гелле, протягивая свою белую пухлую ручку. Гелла почему-то ни на мгновение не усомнилась, что перед нею представитель аристократического сословия. — А это, — он указал на угрюмого усача лет тридцати, — доко Кастми.

— Рада знакомству, — скромно улыбнулась Гелла. — Расскажите мне о подробностях нашей поездки. Каким маршрутом мы будем добираться до Геакрона?

Доко Трирр неприятно ухмыльнулся, как будто Гелла спросила что-то наивное и притом весьма забавное.

— Мы поедем через Гируллак и Ликрийские поля, — ответил мужчина, продолжая приторно улыбаться, — но эти детали не должны волновать госпожу Брастолл.

— Я должна быть в курсе всех деталей, — отозвалась Гелла с холодной учтивостью.

— Непременно, — наклонил голову Трирр, как-то ехидно скривившись.

Человек этот сразу не понравился Гелле, однако она понимала, что не может проявлять недоверие к людям, которых предоставил ей доко Вилдерс, старый и уважаемый друг ее семьи.

Второй попутчик Геллы, доко Кастми, имел вид весьма скучающий, и, похоже, вообще не особенно интересовался ее персоной, впрочем, как и предприятием, в котором ему предстояло принять участие.

Спустя примерно полчаса омнибус Геллы выехал за пределы городских стен Дакнисса. Перед путниками открылись красоты карифской природы: быстрые ручьи, зеленые холмы, живописные кедровые рощи. Территория вокруг столицы была довольно густо населена: здесь располагалось огромное количество селений и хуторов. Вдоль дорог и на площадях кипела оживленная торговля. Пару раз на пути повозки встретились отряды солдат армии Карифа. В руках одного из воинов Гелла увидела государственное знамя: белый бык на красном поле.

«Страна готовится к войне, — угрюмо подумала Гелла. — Воинские подразделения стягивают в приграничные области».

Она бросила последний прощальный взгляд на удаляющиеся стены родного города, после чего уже окончательно решила не предаваться мрачным мыслям.

Однако это было не так просто.

«Отец будет в бешенстве, когда узнает о моем исчезновении, — вспомнила Гелла. — А доко Вилдерс даже не сможет сказать ему правду обо мне, так как в этом случае навлечет на себя его гнев. В семье начнется хаос… Может ли быть так, что сейчас я совершаю величайшую ошибку в своей жизни?»

На этот вопрос Гелла не могла знать ответ.

— Мы ваша свита, госпожа Брастолл, — после нескольких часов пути промолвил вдруг доко Трирр с какой-то нелепой усмешкой. — Тиам Дзар ни за что не станет с вами разговаривать, если вы заявитесь к нему в одиночку. Знаете, доко Вилдерс, он… очень порывался поехать с нами… но все-таки решил, что будет полезнее на родине, в Дакниссе. Все-таки он член Совета.

Однако переговоры вы будете вести самостоятельно. Мы – лишь сопровождающие. Не более, — после этих слов Трирр опять гадко усмехнулся, после чего замолк на продолжительное время.

А Гелла погрузилась в печальные воспоминания о своем милом товарище и спасителе.

«Ниллон… На свете не могла совершиться бо́льшая несправедливость, чем наша с тобой разлука. Узнать бы, где ты? Жив ли ты? Неужели больше никогда мы не посмеемся вместе над какой-нибудь милой нелепицей, не разделим тяготы опасного пути…»

Гелла поспешила взять себя в руки, чтобы ненароком не разрыдаться при посторонних людях. Она должна быть сильной. Теперь Гелла Брастолл – не просто девчонка из богатой семьи, а представитель государства Кариф на международном уровне.

Она старалась представить крестьян, трудящихся в поле, солдат, которых жены и дети ждут домой живыми и невредимыми. Гелла старалась внушить себе, что она, именно она способна теперь повлиять на их судьбу: заключить союз, который позволит значительно сократить жертвы в грядущей войне, и что самое главное, выиграть ее.

День клонился к закату. Путники решили остановиться на ночлег на небольшом удаленном хуторе. Хозяин с радостью принял гостей из столицы, как будто и не сильно удивившись появлению столь неожиданных личностей.

После небольшого отдыха Гелла, доко Трирр, доко Кастми и их кучер отправились за стол. Хозяин хутора потчевал их сочными свиными отбивными со свежими мягкими краюхами пшеничного хлеба. Гелла с жадностью утоляла голод, доко Трирр громко расхваливал еду и благодарил хозяина за гостеприимство, доко Кастми по-прежнему сохранял угрюмое молчание.

Вскоре хозяин поднес путникам темный деревенский эль в кружках.

— Н-негоже предлагать г-госпоже мужицкое п-пойло, — неожиданно подал голос Кастми, как-то странно заикаясь и бегая туда-сюда глазами.

— Хе-хе-хе, ну что за глупости! — фамильярно захихикал Трирр.

— А ведь и правда! — ахнул старик-хозяин, хватаясь рукой за затылок. Как потом вспоминала Гелла, жест этот был весьма картинным и наигранным, но в тот момент она не придала этому значения. — Знаете ли, у меня есть славное вино! Урожай позапрошлого года… Минуточку!

Старик вернулся подозрительно быстро с бокалом, наполненным белым вином, и с каким-то нервным выражением на лице подал его Гелле.

До последнего веря в благонадежность своих спутников и хозяина хутора, Гелла отпила бокал примерно до половины, после чего осторожно поставила на стол.

Доко Трирр пытался поддерживать за столом беседу о каких-то пустяках, хозяин вскоре поднес еще угощений, а Гелла уже ощутила странную слабость в мышцах и тяжесть в голове.

Девушка с болью взирала на окружавших ее людей: все избегали смотреть ей в глаза, а паренек-кучер и вовсе побледнел, вперив взгляд куда-то вниз.

Мысли лихорадочно закружились в голове у Геллы:

«Неужели измена… Но как? Вино… Как же это… Доко Вилдерс…»

Уже в какой-то полудреме она вскочила на ноги и побежала к выходу. Гелла знала, что нет никакого смысла этом отчаянном действии, но в тот миг ею двигала дикая обида на это новое внезапное предательство.

Когда ноги Геллы подкосились, и она упала навзничь, позади были слышны шаги ее преследователей. Последнее, что девушка увидела перед тем, как провалиться в сон – это силуэт птицы, парящей высоко в небе…

Гелла очнулась в тесной комнате с желтыми стенами. Здесь было пусто и неуютно: из мебели – лишь скромная кушетка у дальней стены. На окнах Гелла увидела железные решетки, крепкая деревянная дверь была заперта.

«Я в плену… — с ужасом осознала она, превозмогая одолевавшую ее тяжелую сонливость. — Какой провал! Все кончено. Как это все могло произойти со мной…»

Действие вещества, которое Гелле подмешали в вино, было все еще сильно, и вскоре девушка опять уснула крепким сном без сновидений. Когда Гелла проснулась, на улице было по-прежнему светло. Она не знала, сколько проспала, не знала, сколько времени прошло с момента ее похищения, а главное, над бедной карифянкой теперь нависло жуткое бремя неизвестности относительно ее будущей судьбы.

Вдруг Гелла осознала, что испытывает ужасный голод.

«Надеюсь, мне не уготована голодная смерть. Это было бы скверно. Но если бы они хотели убить меня, то не стали бы похищать, не так ли? Значит, кто-то должен явиться ко мне…»

Время тянулось невыносимо долго. Гелла подползла к окну, но не увидела за решеткой ничего, кроме густой кленовой рощи. Похоже, она находилась на втором этаже какого-то здания. Людей на улице видно не было.

Гелла устало вздохнула:

«Как же невыносимо ждать! Пожалуй, здесь можно сойти с ума. Вот бы уснуть и проснуться дома в любимой постели, а еще лучше – в том уединенном особняке на острове, вместе с Ниллоном… Глупенькая, глупенькая девочка! Когда же ты перестанешь ввязываться во всякие нелепые затеи? О, доко Вилдерс! Неужели он оказался способен на столь мерзкое предательство? Не могу поверить… Что же теперь будет со мной? Как жутко, как боязно…»

Но вот, наконец, дубовая дверь скрипнула, приоткрылась, и в комнату вошла белокурая стройная девушка, быть может, на пару-тройку лет старше Геллы. Она была одета в бежевый халат и держала в руках поднос, на котором лежали лепешки и стоял кувшин с водой.

Гелла не знала, чему радоваться больше: появлению живого человека или тому, что ее, наконец, покормят. Она в исступлении кинулась к девушке, чуть не сбив ее с ног.

— Где я?! — возопила Гелла из последних своих сил. — За что меня здесь держат?

Но девушка лишь молча поставила поднос на пол, помотала головой в ответ на расспросы Геллы и быстро покинула помещение, заперев за собой дверь.

Гелла, хоть и была возмущена тем, что ее проигнорировали, тем не менее, набросилась на еду, хотя мысль о том, чтобы устроить голодовку, все же промелькнула у нее в голове.

«Светлые волосы, — сообразила Гелла. — Значит, я не в Кампуйисе, и это уже хорошо… Виккар? Вполне вероятно. Примерно треть виккарцев знает эйрийский хотя бы бегло, и это упростит общение с ними. Хотя я вполне могу находиться и там, куда изначально планировала попасть, – в Геакроне. Вот только уже совсем в другом качестве…»

Через некоторое время белокурая девушка вновь вошла в комнату. На этот раз в ее руке был стакан с какой-то жидкостью светло-зеленого цвета.

— Вам нужно это выпить, — произнесла девушка по-эйрийски с едва заметным акцентом.

— Нет! — со злостью прошипела Гелла. — Лучше умертвите меня, но я не позволю затмить мой рассудок вашими зельями! Убирайся! Я хочу говорить с теми, кто отдает тебе приказы!

— Пожалуйста! — пролепетала девушка с неожиданной мольбой в голосе. — Выпейте это! Если вы откажетесь, то придут люди, которые сделают вам больно, и все равно заставят выпить лекарство.

— Лекарство?! — возмутилась Гелла. — Что за вздор? Я полностью здорова!

— Прошу вас… — девушка опустилась перед Геллой на колени, протягивая ей стакан. — Если вы будете выполнять все требования, то вам не причинят вреда!

Гелла ослабла настолько, что была уже не в силах сопротивляться. Она выпила злосчастный стакан, после чего почти сразу же отключилась.

Проснулась Гелла в койке, под одеялом — как оказалось, ее раздели и уложили в постель. Она увидела перед собой лицо человека, показавшегося ей пугающе знакомым. Он был худощав, имел тонкие усики и был одет в причудливый красно-голубой сюртук.

— Кто вы? — встрепенулась Гелла. — И что вам нужно от меня?

— Мы с вами уже встречались, госпожа Брастолл, — ответил, помедлив немного, щеголь в сюртуке, загадочно улыбаясь. — Дирген. Припоминаете?

И Гелла припомнила:

— В-вы… вы были на конференции… Вы тот виккарский…

— Гарви Кадуно, если успели позабыть, — подмигнул мужчина. — Хотя не должны были бы за столь короткое время. А если напряжете память еще чуть сильнее, то вспомните, кем я рекомендовался присутствовавшим на конференции.

«Сейчас я являюсь главным шефом клиник для душевнобольных Виккара…» — всплыло у Геллы в памяти.

— А если, вспомнив это, госпожа Брастолл, вы немного включите логику, — с издевательской интонацией продолжил Кадуно, — то без труда догадаетесь, где находитесь сейчас.

— Я в сумасшедшем доме, — произнесла Гелла вслух.

— Вы в месте, где обретете свое счастье, дражайшая Гелла! — воскликнул виккарец с неподдельной искренностью, и весь словно просияв. — Мы излечим вас от дурных предрассудков вашего отечества и приобщим к вере в истинных богов. Когда вы созреете, госпожа Брастолл, мы вместе с вами посетим храм Святых Аклонтов, и вы ощутите на себе всю благость священной гапарии.

— Да вы просто больной фанатик! — проскрежетала Гелла сквозь зубы. — И я не нуждаюсь в вашем фальшивом счастье!

— Так говорят все, кто ни разу не был на гапарии, — ухмыльнулся Кадуно, направляясь к выходу.

— Послушайте! — спохватилась Гелла. — Доко… Кадуно, или как вас там! Послушайте, мой отец…

— Что ваш отец? — нахально прервал виккарец. — Осыплет меня золотом с головы до ног за ваше возвращение? Хо-хо-хо! Да будет вам известно, что я вхожу в десятку богатейших людей Виккара, и деньги меня сейчас мало интересуют. Я больше предпочитаю заботиться о душе.

Теперь Гелла не нашлась с ответом.

— Отдыхайте, госпожа Брастолл, — сказал Гарви Кадуно, удаляясь. — Я верю, что вы сможете достичь духовного прозрения в наших скорбных стенах. Когда-нибудь мы поговорим с вами на равных… Я даже прощу вам эту глупую авантюру с Геакроном.

— Постойте! — вскричала Гелла, когда Кадуно уже почти захлопнул дверь. — Последний вопрос! Кто меня предал? Вы подделали грамоту с подписями членов Совета?

— А вы видели хотя бы раз в жизни, как выглядят подписи членов Правящего Совета?

— Кто меня предал?! — завизжала Гелла в истерике. — Карл Вилдерс?! Ответьте!

Но Кадуно уже затворил тяжелую дверь. А Гелла, уже совершенно надломленная и измученная, опустилась на кушетку и зарыдала.

В тот момент ей хотелось умереть: положение казалось безутешным, и отчаяние владело Геллой всецело. Самые черные мысли наполняли ее сознание, а рыдания то и дело сотрясали ее грудь.

Когда Гелла более-менее пришла в себя, она заметила, что роскошное бардовое платье, в котором она выехала из Дакнисса, исчезло, а вместо него у кушетки лежала желтая пижама, которую, по-видимому, носили все, кто содержался в клиниках Кадуно.

Время текло теперь для Геллы унылым круговоротом. Девушка-прислужница каждодневно приходила к ней, принося еду и зеленоватую жидкость. Гелла не противилась назначенному ей карательному «лечению», потому что сон помогал ей отвлечься от бессильного гнева и самобичевания.

Больше всего Геллу злило то, что Кадуно скрывал от нее свои истинные намерения. Она была не настолько глупа, чтобы поверить, что ее похитили с одной лишь с целью обращения в аклонтизм. Ушлый виккарец наверняка собирается как-то использовать Геллу в своих нечистых играх, и при худшем стечении обстоятельств ее отец поведется на шантаж Кадуно и станет его политической марионеткой.

Каждый раз, когда белокурая девушка заходила в комнату, Гелле казалось, что та испытывает к ней сострадание: об этом говорили скорбный взгляд и грустные вздохи виккарки. А один раз перед уходом девушка вдруг обернулась и тихо, как бы в нерешительности произнесла:

— Меня зовут Криста… И я могу помочь вам. Ждите, Гелла. Я дам вам знак.

Гелла уже не знала, может ли она кому-то доверять в этом мире, но призрачная надежда все же зажглась в ее сердце.

«В конце концов, что мне терять теперь?» — с каким-то усталым безразличием подумала Гелла.

Криста же сдержала свое слово. На следующий день она явилась к Гелле с мужской одеждой в руках и велела ей переодеться.

— Ваш отец уже прислал за вами экипаж, — прошептала виккарка. — Поторопитесь!

Гелле так захотелось поверить этим словам, что ее чуть не затрясло, однако жгучий страх нового предательства все же не оставлял ее.

Но Гелла снова решила довериться.

Глава 20

Тешай. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

Главный бой завязался у западных ворот Тешая – впрочем, он продлился недолго. Глубокой ночью Ревнители и подконтрольные им солдаты забрались на городские стены при помощи веревок с крючьями.

Нойрос был в числе первых атакующих. Вместе с ним на стену взбирались Сфиро, Кайрен, Гапул и другие люди из отряда Алекто.

Нойрос был воодушевлен как никогда. Он понимал, что теперь перед ним два пути: прорубить своей саблей путь к славе и величию… или погибнуть.

Барбакан оборонял небольшой гарнизон мятежников. Кайрен неистово рубил врагов, Сфиро не отставал от него, другие Ревнители тоже вступили в ожесточенную схватку. На узких лестничных пролетах было темно, и больше всего Нойросу не хотелось, чтобы его зарубил человек, чьего лица он даже не увидит.

Но все произошло с точностью до наоборот. Спрыгнув в помещение, где находился механизм для поднятия ворот, Нойрос буквально наскочил впотьмах на какого-то бедолагу и пронзил его выставленной вперед саблей. Этот повстанец стал первой и единственной жертвой Нойроса в ту ночь.

Бой был уже почти окончен, а Нойрос, с натугой перебирая цепь барбакана, смог взять на себя почетную роль человека, открывшего ворота мятежного города и впустившего внутрь остальной отряд под командованием Алекто.

Дисциплина восставших оказалась крайне низка. Никто толком не успел поднять тревогу, а немногочисленные силы тешайцев были неравномерно распределены по всему городу. Некоторые были разбужены шумом и даже попытались организовать сопротивление, но в скором времени Ревнители Покоя Чаши перебили большинство из них, а остальные сдались в плен. Увы, не все из них тогда задумывались о том, какую страшную кару уготовят им жестокие слуги Йорака Бракмоса…

Когда город был полностью во власти аклонтистов, Алекто и Морас Дайял решили немедленно провести собрание среди приближенных. Местом сбора определили главную площадь Тешая – жутковатое и пустынное место.

— Город наш! — торжествующе объявила Алекто. — Мы одержали славную победу, братья! Изменников же я накажу по всем законам святой Церкви Аклонтов: треть взрослых мужчин этого города будет сварена в кипятке. Таково мое решение!

— Нет! — воскликнул вдруг Гапул, мгновенно обратив на себя взоры всех Ревнителей. — Сиппур и так на грани серьезных потрясений, а ты предлагаешь одним разом умертвить стольких наших подданных. Не делай этого, Алекто!

— Да как ты смеешь, ничтожный? — вскипел Дайял. — За такие речи тебя самого следует сварить, как индюка!

— Если ты не забыл, Гапул, — отчеканила Алекто, сверкнув своими черными глазами, — я действую от имени лорда-протектора. И если я решила покарать мятежников по всей строгости, я сделаю это – можешь не сомневаться.

— Как будет угодно вашему преподобию, — промолвил Гапул, со смирением опустив глаза.

— Нам нужен человек, который займется организацией казней, — заявила Алекто, окидывая присутствующих испытующим взглядом.

— Хе-хе, занятная работенка, — усмехнулся Кайрен.

— И кто-то должен ее выполнить, — сказал Дайял.

Все замерли, ожидая решения предводительницы. Наконец, Алекто произнесла:

— Пожалуй, этим займется… Нойрос Традонт. Да, ты отлично подходишь для этой работы, Нойрос! Возьми несколько людей себе в подчинение: они помогут тебе разыскать котлы, дрова и прочее… Отберите тех, кого нужно казнить и позаботьтесь, чтобы их как следует охраняли. А следующим утром ты будешь лично командовать экзекуцией.

«Конечно, — сокрушенно подумал Нойрос, — она распознала мою страсть — словно дикий зверь учуял кровь. И теперь будет преследовать – продолжать испытывать меня...»

— Нет, — все, что смог выдавить из себя обомлевший Нойрос. — Я не стану этого делать.

— Что? — злобно прошипела Алекто. — Ты отказываешься выполнить мой приказ?

— Можете казнить меня самого, ваше преподобие… Но сын Пфария Традонта никогда не станет палачом.

— Ишь, гордец! — фыркнул Кайрен. — Забыл, где служишь? Избавься от него, Алекто! Он малодушен и труслив.

— За неповиновение в нашем ордене следует смерть, — сосредоточенно проговорил Дайал.

Голова у Нойроса пошла кругом. Только сейчас он понял, что ослушаться приказа на войне — это не шутки.

— Д-да, прошу меня извинить… — прерывая тягостную паузу, проговорил Нойрос, словно в бреду. — Конечно, я сделаю это! Тешай станет наглядным примером того, что бывает с врагами нашей веры. Можете не сомневаться в этом!

Произнося последние слова, Нойрос как-то судорожно обвел взглядом присутствующих, будто показывая, что его решимость связана с преданностью своей вере и государству, а не с желанием выслужиться перед Алекто.

— Вот и славно, — с плохо скрываемым торжеством произнесла глава Ревнителей. — Займешься подготовкой к экзекуции на следующий день, на рассвете. А пока нам нужно до конца привести все в порядок в этом городе…

В этот момент на площади появился всадник на прекрасном вороном коне, облаченный в темно-зеленый плащ с сиппурийской коброй. Он соскочил неподалеку от Алекто и что-то быстро зашептал ей на ухо. Затем глава Ревнителей отвела Мораса Дайяла в сторону, после чего они стали о чем-то тихо переговариваться с посланником.

Вскоре Алекто вернулась и сообщила Ревнителям следующее:

— Братья! Мы с Морасом вынуждены выехать из города по срочному делу. Кайрен, в наше отсутствие ты будешь комендантом Тешая. Город в твоем полном распоряжении.

— Я не подведу вас, — прохрипел косоглазый Ревнитель, самодовольно ухмыляясь.

Нойрос глядел на удаляющуюся Алекто и испытывал полнейшее смятение: его все сильнее начинала глодать жестокая мысль, что глава Ревнителей только играется с ним. И что ему в любом случае не суждено завоевать расположение этой безумной, порочной девушки.

«Что я, в конце концов, игрушка для нее? — думал он, с яростью сжимая кулаки. — Я пользовался в своей жизни настоящими красавицами. Овладевал их телами, даже не задумываясь о том, что они думают обо мне. Но Алекто – совсем другое дело. Она раз за разом бросает мне вызов, но победы не приносят мне ничего… О, как бы мне хотелось разорвать этот злосчастный круг!»

Но, конечно, он выполнит ее приказ. В сущности, ему плевать на тешайцев и на уготованную им судьбу. Нойросу вообще на все плевать. Единственное, что он очень сильно хотел – это доказать окружавшим его надменным родственникам и вельможам, что он действительно чего-то стоит в жизни и не намерен больше кланяться им.

Проигнорировав приказ Кайрена отправляться в караул к замку (Нойрос, имея саблю в ножнах, не сильно боялся косоглазого), он отправился в кабак, чтобы пойлом заглушить накатившее на него чувство омерзения к этому миру.

В городе царил бедлам. На глазах Нойроса горстка солдат тащила из какого-то чистенького особнячка богато отделанные сундуки и золотые цепи со сверкающими камнями. Пройдя чуть дальше, он услышал из подворотни сквозь собачий лай яростные крики и стоны какой-то женщины. Ревнители не гнушались и насилием – впрочем, иного поведения в только что взятом городе от них глупо было бы ожидать. Но Нойроса все это не трогало.

В старом, перекосившемся здании кабака, судя по дикому гоготу, уже хозяйничали победители. Сам кабатчик был насажен на кол у входа; Нойрос невольно выругался при виде его изуродованного тела.

Внутри куражились, выкатывая все новые бочки с вином, юнцы из Калора. Обнажив саблю, Нойрос сразу же велел им убираться вон. Что-то пробурчав и недовольно покосившись на его зеленый плащ с Чашей, мародеры вскоре покинули помещение.

Оставшись один, Нойрос сел недалеко от стойки и принялся напиваться, осушая одну чарку вина за другой. Ему не становилось лучше – но хмель постепенно все же заглушал его злобу. Ему страшно захотелось взять какую-нибудь женщину, чтобы заглушить горечь своей неудачи с Алекто, но сейчас в Тешае он едва ли нашел бы кого-то, готового заняться с ним любовью по своей воле, а вливаться в жуткую оргию насильников-Ревнителей он не желал.

А Сфиро словно избегал его. Макхариец даже не подошел к Нойросу после внезапного отбытия Дайяла и Алекто и отправился куда-то на свое дежурство в одиночку. Нойрос слышал, что Кайрен поставил его у ворот тешайского замка, в котором, вопреки ожиданию, мятежники даже и не подумали укрепиться. Теперь там содержалась часть пленников.

Для хмельного ума время летит быстро. Нойроса одолевали мрачные думы.

«Теперь не светят мне никакая слава и почести… Алекто теперь так и будет доверять мне только самую грязную работу. А то, что я должен теперь сделать с тешайцами… это все же скверно – а главное, бессмысленно. С другой стороны… чего ты ждал, когда шел в Ревнители? Кровь, смерть и грязь — вот что значит этот путь! Но мне тяжело! Я никогда не любил людей… но, черт… все же не такого я ждал… Этот путь точно в никуда! О, что же я наделал! Я пропал! Я решительно не понимаю, что мне делать дальше…»

Нойрос вдруг вспомнил свою гапарию, на которой с ним произошла странная вещь. Тогда его разум словно воспротивился воле Аклонтов, за что Нойрос немедленно был наказан.

«Это была не случайность, — размышлял он теперь точно в помешательстве. — Я уже тогда осознал, насколько все ложно — и вера и люди вокруг… Какой позор, какая крамола! Но меня тогда, в сущности, ничуть не смутило то, что произошло! Да и сейчас не смущает… О, я несчастный! Почему я не мог родиться в другой стране и в другое время?»

Через какое-то время усталый, пьяный Нойрос задремал.

Проснулся он ближе к вечеру с тяжелой головой. К нему подошел молодой солдат, курносый, с каким-то по-детски добродушным лицом. По-видимому, он был из калорских новобранцев — раньше Нойрос его не замечал.

— Меня зовут Занн, — несмело представился парень. — Господин Кайрен велел нам с вами отправляться в дозор. Мы будем охранять северный амбар.

«Господин Кайрен… Тьфу!»

— Северный амбар… — не понял Нойрос. — А что там?

— Там… содержится большая группа мятежников. Прошу вас, поспешим!

Даже не поинтересовавшись, может ли он где-нибудь перекусить, Нойрос послушно последовал за молодым воином.

Пройдя по грязным узким улочкам бедных кварталов северной части Тешая, они вскоре оказались у огромного деревянного здания. У входа стоял Сфиро с каким-то низеньким узкоглазым корхейцем — именно их и предстояло сменить на посту.

Сфиро прошел мимо, окинув Нойроса таинственным взглядом, но не произнеся ни слова.

«Еще одно разочарование, — с грустью подумал Нойрос, глядя макхарийцу вослед. — А я-то надеялся, что обрету друга. Глупец…»

Солнце немилосердно пекло. Стоять в карауле в такую погоду было истинной пыткой.

— Хотите есть? — скромно предложил Занн, протягивая Нойросу пару полосок сушеного мяса.

Поскольку Нойрос давно не перекусывал, то не смог отказаться.

— Скажи, Занн… — обратился Нойрос к своему напарнику спустя некоторое время. — Тебе нравится все то, что здесь происходит?

— Я думаю… мое мнение здесь ничего не значит, сир, — проговорил юный солдат, потупив взгляд.

— А известно ли тебе, Занн, что будет с теми несчастными, которые заперты внутри этого амбара?

Паренек не отвечал.

— Известно ли тебе, что испытывает человек, которого заживо варят в кипящей воде? — продолжал давить Нойрос.

— Я… я не виноват… — выдавил, наконец, Занн. — Я все равно не могу ничего… Зачем вы это?

«И действительно, зачем? — мысленно спросил себя Нойрос. — Что я хочу от этого парня? Если только я не задумал… Нет, нет! Что за дурные мысли?»

Между тем за закрытой дверью амбара послышалось какое-то движение: едва слышные переговоры и стук. Когда Занн удалился по нужде, Нойрос подошел к двери и прислушался.

— Отпустите нас! — услышал он вдруг слабый голос. — Отпустите, умоляю!

Похолодев, Нойрос отошел от двери.

«Разве есть место жалости в сердце кромешника? Кромешник! О, это позорное слово…»

Нойрос вспомнил тот день, когда встретил на улицах Акфотта Декирия Ганата. Он до сих пор помнил то едкое презрение, которым одарил его придворный вельможа.

Вечерело. Еще несколько часов – и их с Занном сменят другие караульные.

Вдруг на дороге показалась фигура коренастого человека, быстрыми шагами направлявшегося к ним. Это был новоиспеченный комендант Тешая – Кайрен. Он выглядел явно чем-то обеспокоенным или даже рассерженным.

— Вы Сфиро не видели? — бросил Кайрен, нервно озираясь вокруг.

— Н-нет, господин, — ответил Занн. — В последний раз мы видели его утром — он с товарищем сдал нам пост.

— Проклятье, его нигде нет! Похоже, что чертов макхариец дезертировал!

— Н-но как же это могло произойти… — пробормотал Занн таким тоном, будто сам был виноват в исчезновении Сфиро.

— Да просто! — гаркнул Кайрен. — Взял и сбежал, как трус! Ух, попадись он мне теперь…

И тут они услышали чей-то крик неподалеку. К ним со всех ног бежал человек — им оказался Гапул. Он был запыхавшимся, растрепанным, и на нем просто не было лица.

— Дурные вести, Кайрен! — прохрипел Гапул, тяжело дыша. — Прибыл посланник из Хирсала… И… и… Мятежники взяли там верх! Город во власти врагов веры – о горе нам!

Нойрос стоял в каком-то отупении, глядя на Гапула невидящим взглядом. Голова все еще гудела со хмеля.

«Хирсал… — он не сразу вспомнил, что означает для него это слово. — Хирсал… Ах, Хирсал! Хирсал! Именно в Хирсал отправилась Десма! Это означает, что сестра теперь либо мертва, либо находится в плену у восставших…»

Когда Нойрос до конца осознал положение дел, его охватило страшное волнение — такое, которое он не испытывал раньше никогда. Безумный план созрел тогда в его голове. План, который в дальнейшем полностью изменит жизнь Нойроса Традонта.

Кайрен с Гапулом скрылись из виду, а Нойрос, переминаясь с ноги на ногу, стал кидать тревожные взгляды на амбар, который они с Занном охраняли. Где-то через полчаса тяжелейших душевных терзаний Нойрос, в конце концов, обратился к своему напарнику:

— Послушай, Занн. Я думаю, мы… мы должны освободить тех несчастных.

— Нет… не стоит… — Занн был смущен, но как будто не сильно удивился такому предложению.

— Пойми, мы должны это сделать! Смелее! Убежим вместе с ними в Хирсал – подальше от Кайрена и прочих тварей!

— Сир, это… это измена.

Нойроса охватила злость. Он понимал, что парень ни в чем не виноват и, по сути, прав. Но какие-то жалкие остатки совести все же мешали Нойросу просто молча пронзить его саблей.

— Делай, как я говорю! — вскричал он. — Я заставлю тебя!

— Простите… нет.

Нойрос понял, что еще мгновение – и парень кинется наутек. Выхватив саблю из ножен, он нанес неуверенный, слабый удар по шее Занна. Отрубить голову он не сумел, однако оставил на шее парня глубокую рану. Занн повалился на землю, тщетно пытаясь зажать рану рукой.

Но Нойрос уже не глядел в его сторону. Он бросился к амбару, где томились узники Ревнителей. Нойрос вынул тяжелый деревянный засов и распахнул массивную дверь амбара.

На свободу вышли оборванные, напуганные, уже поверившие в неизбежность мучительной смерти, тешайцы. Чего только Нойрос не увидел на их лицах: восторг, умиление, исступленную благодарность. Но некоторые выглядели угрюмыми, растерянными – они еще пока не верили в свое избавление.

К Нойросу подошел крупный мужчина с ясными голубыми глазами, мясистым носом и короткими русыми волосами.

— Хагайло, — представился он, протягивая Нойросу свою мощную ручищу. — Я никогда не забуду, что ты сделал для моих людей…

— Нойрос. Мое имя Нойрос. Отблагодарите позже… Нам нужно выбираться из этого города. Хирсал свободен от власти Бракмоса, поэтому…

— В Тешае у нас жены и дети… — проговорил Хагайло в тяжелой задумчивости.

— Мы вернемся! — с жаром заверил Нойрос. — Вернемся и отвоюем этот город. — Сиппурийская армия сейчас далеко на севере и не сможет помешать нам.

— Хорошо! Я вижу, ты храбр и отчаян, Нойрос. Впрочем, как и все мы… Бежим! Неподалеку в городской стене есть калитка, о которой не знают Ревнители.

И Нойрос пустился в бега вместе с тешайскими бунтовщиками. Последняя нить была порвана, и теперь он в полной мере ощутил, каково быть отверженным. Быть вне закона.

Когда они добрались до калитки, о которой говорил Хагайло, беглецы начали по очереди проходить через нее, покидая пределы Тешая. Нойрос твердо решил, что пойдет последним. И когда все освобожденные им тешайцы (а их было больше полусотни) прошли через калитку, он услышал крик позади.

— Сто-о-о-ой! Сто-о-о-о-о-о-ой! Стой, говнюк! Куда-а-а?!

Кайрен несся прямо на него с саблей наголо.

«Теперь я не побегу, — твердо решил Нойрос. — Если это и есть моя расплата – да будет так».

Он вынул из ножен свое оружие и вступил в схватку с косоглазым бойцом.

Кайрен был подобен разъяренному вепрю. Оттопыренные уши и перекошенное от злобы лицо делали его облик поистине устрашающим.

— Предатель! — выкрикивал он, брызжа слюной. — Скотина! Я убью тебя медленно!

Но гнев Кайрена играл против него. Удары его были сильны, но не точны. Нойрос уворачивался и делал ответные выпады – тренировки со Сфиро не прошли зря.

Но сражаться было намного тяжелее, чем на испытании при вступлении в орден. Ярость акфоттского Ревнителя придавала ему силы.

Сопротивляться Кайрену становилось все труднее – очередной жестокий удар выбил саблю из рук дезертира, после чего Нойрос споткнулся и повалился навзничь на землю.

— Что тебе отрубить сначала? — прорычал Кайрен, направляя на поверженного противника свою саблю. — Я жду ответа!

Послышался глухой удар. Вдруг Нойрос увидел, что Ревнитель обмяк и упал без чувств на землю. Над ним возвышался Хагайло с огромной дубиной в руках.

— Спасибо! — крикнул Нойрос, все еще не веря в произошедшее.

— Я спас одну жизнь, а ты – намного больше, — улыбнулся Хагайло. — Нельзя сказать, что мы квиты.

Поднявшись на ноги, Нойрос подобрал саблю, и, молча подойдя к оглушенному Кайрену, вогнал клинок глубоко в его живот.

Свет жизни покинул косые глаза акфоттского Ревнителя. Изо рта потекло кровь.

А Нойрос с Хагайло поспешили прочь из города. Оказалось, они несколько отстали от своего «отряда», который уже успел добраться до небольшого перелеска.

— Мои люди знают, что делать, — одобрительно кивнул тешайский лидер. — Первым делом необходимо вооружиться – пусть даже дубинами.

Когда Нойрос и Хагайло находились на открытом пространстве, их внезапно настиг всадник на рыжей лошади. Это был не кто иной, как Сфиро.

Тешаец встрепенулся, однако Нойрос дал ему знак, что все в порядке.

— Похоже, ты дезертировал, друг, — усмехнулся Сфиро, гарцуя неподалеку от беглецов.

— Беру с тебя пример, — невесело отшутился Нойрос.

— А ты не думал, что я мог просто отсутствовать по какому-то делу, а теперь вернулся и сейчас покараю тебя за измену?

— Не думаю. Иначе бы ты со мной не разглагольствовал.

— Послушай, Нойрос, — начал Сфиро уже более серьезным тоном. — Этим людям ты уже не нужен. Идем за мной! Грядет война, а во время войны солдатам удачи всегда есть чем поживиться.

— Нет, друг, — покачал головой Нойрос. — Мы отправимся в Хирсал и укрепимся в этом городе, чтобы в дальнейшем оказать сопротивление лорду Бракмосу и его деспотическому режиму.

— Эх! — вздохнул макхариец. — Ты славный парень, Нойрос, и жаль, что наши пути теперь расходятся.

— Мне тоже немного жаль, — с тихой грустью произнес Нойрос.

Глава 21

Корхейское море. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

— Все люди нуждаются в вере, — говорил Райджес Хиден. — Это величайшая потребность и величайшее проклятие человечества. Люди сами возводят себе идолов, сами поклоняются им и убивают тех, кто этих идолов отвергает. Войны за мысли, за идею! Не жизнь, не богатство и даже не честь ставится во главу угла, а ментальная составляющая – та неовеществленная субстанция, которая наполняет головы индивидов. Немыслимо! Но мы так привыкли к этому, что уже не задумываемся над пагубностью религиозной отравы. Только в Карифе и Союзе Побережья люди сохраняют остатки разума – поэтому-то я и остановился в ваших краях. Сиппур, Макхария, Аймерот – все эти страны всегда были полны безумных фанатиков, готовых проливать кровь во имя своих божков.

Но теперь… Теперь на юге произошло нечто исключительное. Всего за несколько лет Сиппуру удалось покорить континент – и как! Без войны, одной лишь силой миссионерского убеждения. Культ Аклонтов связан с неведомыми, темными, потусторонними силами. Я почти не сомневаюсь, что здесь имеет место жуткое наследие карагальских псиоников.

Я рассказывал тебе о своих снах, Ниллон, о том, что вижу карагальские пейзажи и строения. Но не так давно мне стали являться и другие образы: гордые пики гор Эйраконтиса, сияющие дворцы олигархов и грандиозные морские башни, с помощью которых эйраконтийцы добывали ископаемое топливо.

Грядет непростое для нас время, Нил. Впрочем, как и для всего Роа. Эхо погибших империй уже докатилось до нас, и не все переживут это тяжкое испытание.

— Переживем ли мы? — мрачно проговорил Ниллон, заглатывая очередной боб от водяной чахотки.

— Зависит от нас…

— В самом деле?

Профессор не ответил.

Они мало общались с момента происшествия с метеором, вслед за которым последовало их чудесное спасение из водоворота благодаря новым открывшимся сверхспособностям Ниллона.

— Кто знает, что мы будем из себя представлять после того, как достигнем берегов Карагала, — задумчиво произнес профессор Хиден. — Местный климат может сильно повлиять на нас… и неизвестно, в какую сторону. Я вижу, что обращение к псионике подорвало твое здоровье, Нил… Это пройдет. Когда мы будем в Карагале, то получим доступ к новым, неизвестным для жителей Роа источникам энергии.

«Еще добраться бы… до вашего Карагала».

— Не слишком ли далеко мы забрали на юг, огибая Корхею, сэр? — небрежно поинтересовался Ниллон. — Так можем, пожалуй, и в Бурлящие Воды уплыть и превратиться в суп для морских чудовищ.

— А ты все-таки способен шутить, — заметил Хиден с улыбкой. — Значит, идешь на поправку.

— Просто мне надоели ваши проповеди, сэр. Хочется хотя бы на минутку поднять себе настроение.

— Можешь не беспокоиться, Нил. Я тщательно продумал наш маршрут. Еще несколько дней — и мы будем полностью вне зоны досягаемости аклонтистских судов.

На следующее утро, после очередной беспокойной ночи, Ниллон решил немного перекусить имевшимися у них сухофруктами. Это была его единственная еда в последнее время, и, как следствие, он заметно исхудал.

Море было спокойно. В воздухе, громко крича, кружили крупные стаи альбатросов.

— Штиль, — объявил профессор Хиден, жмурясь от солнца. — Это плохо. В безветренную погоду наше судно не может передвигаться.

Ниллон молчал. Теперь он уже не принимал никакого участия в управлении яхтой и никаких других обязанностей не имел. Ему все прощалось за то, что он спас судно от потопления. К тому же, делалась скидка на плохое самочувствие Ниллона.

— Ладно, сэр, а вы можете… рассказать что-нибудь еще про этот Карагал, — проговорил вдруг Ниллон, по обыкновению своему не глядя на профессора. — Просто очень хочется хоть как-то убить скуку… А я убежден, у вас еще имеется в запасе история.

— Смотри, истории могут быстро закончиться, — усмехнулся Райджес Хиден. — А путь до островов неблизкий…

«Как раз успеете рассказать все сто тридцать лет вашей загадочной жизни», — подумал Ниллон, но вслух говорить этого не стал.

— Гм... ну что ж... — чуть помедлив, несмело начал профессор, — я действительно в свое время предпринял попытку исследования, касающегося такого объекта, как кволидий. Тебе что-то известно об этом материале?

— Название где-то слышал, — рассеянно отозвался Ниллон. — Это какое-то зелье или... снадобье?

— Не совсем. Кволидий – это особое вещество, которое можно было найти только на карагальских островах. Ментальные Воители использовали его для развития своих псионных способностей, однако происхождение кволидия неизвестно. Я разузнал, что незадолго до падения Карагала Сиппур посещал наследник карагальского трона принц Кламильфонт ди Вайо, который был известен как книгочей и вообще юноша весьма просвещенный. Я предположил, что Сиппур он посещал наверняка не с пустыми руками...

Однажды ночью я тайно пробрался в закрытый отдел акфоттской библиотеки, где хранились книги, написанные еще до гибели Карагала. Там я нашел несколько книг, подаренных Кламильфонтом сиппурийцам во время его визита на материк. На них значилась подпись самого наследника карагальского трона, а также имя тогдашнего сиппурийского короля, которому книги и были предназначены в дар.

Одна из этих книг представляла собой сборник древних легенд Карагала, причем дополненный и улучшенный лично Кламильфонтом. Наибольший интерес у меня вызвала легенда о древней войне, которую вели карагальцы, после которой Карагал стал единым государством под властью одного монарха. Перескажу ее тебе вкратце... Надеюсь, будет любопытно.

Давным-давно, примерно сто тысяч лет назад, карагальцы не были единым народом. На архипелаге жило несколько независимых племен, которые сосуществовали весьма мирно, занимаясь рыбной ловлей, охотой на морского зверя и выращиванием прекрасных сочных фруктов на своих островах. Это были «баловни богов», рослые, крепкие, выносливые мужчины и женщины, век которых был гораздо более долог, чем даже у современных Кламильфонту карагальцев. Они не строили военного флота и никогда не имели контактов с людьми за пределами их островов. Но однажды их страну постигла беда: во время страшной бури морские волны исторгли на карагальский берег орду неведомых существ, чей облик был невыразимо жутким и оскверняющим само человеческое естество. В карагальском языке для обозначения этих чудищ существует необычайно длинное слово, которое, впрочем, не принято произносить вслух. В самой же легенде они почти везде именуются просто как «Твари-из-Глубин».

Так вот, незваные Твари-из-Глубин явились на карагальскую землю, возжелав захватить ее и уничтожить карагальский народ. Началась страшная, кровопролитная война, полная отчаяния, ужаса, страданий и смертей. Карагальцы хоть и были сильны и крепки духом, но война была для них чуждым делом, и сплотиться перед внезапно явившимся врагом было для них очень непросто. Тогда племена собрали общий совет и решили выбрать военного вождя, который смог бы командовать объединенной армией всего архипелага. Им стал уважаемый народом старец Зикмо, который был известен как могущественный жрец и заклинатель.

Твари-Из-Глубин не носили доспехов и погибали от копий, стрел и прочего людского оружия. Однако их полчища, казалось, лишь прибывали и прибывали, в то время как уже немало отчаянных воинов Карагала пало в боях с ними. Пленных людей Твари подвергали невообразимым пыткам, и вопли несчастных зачастую долго были слышны в ночи, сводя на нет боевой дух защитников осажденных крепостей.

В какой-то момент этой тяжелой войны казалось, что карагальцы близки к победе, однако коварные Твари-из-Глубин, пользуясь неискушенностью своих противников в военном деле, часто заманивали их в свои ловушки и предавали ужасной смерти.

Тем временем число храбрых сынов Карагала все таяло, и вскоре все они оказались осаждены в нескольких крепостях, почти безо всякой возможности к освобождению. Отчаявшиеся, почти лишенные всякой надежды, люди воззвали к Зикмо, со слезами на глазах умоляя мудрого старца спасти их от неминуемой гибели. Угрюмо было чело этого великовозрастного вождя, однако выслушав людей, он заявил, что может попытать последнее средство для спасения карагальского народа, но предостерег, что цена за избавление может оказаться слишком высокой. И тут люди кинулись в ноги к Зикмо, заклиная его сделать все, что он может, лишь бы только спасти их, их жен и детей от лютой погибели в лапах омерзительных Тварей.

«Быть по-вашему», — тяжко вздыхая, молвил Зикмо, после чего повелел не тревожить его и удалился в свои покои.

Восемь дней и ночей он сидел в своих комнатах без пищи и воды. Лишь приглушенное бормотание слышали те, кто подходил к его затворенной двери. Наконец, все решили, что старец лишь молится перед смертью, уверовав в неотвратимость погибельного рока.

Но то были не молитвы. То были отвратительные заклинания, противные любому честному мужу, но к которым Зикмо прибег как к последнему оружию. На восьмую ночь багряный огонь озарил небо, и тогда измученные защитники крепости увидели, что явился... ОН. В результате своих нечестивых песнопений Зикмо призвал из недр Великого Черного Кратера исполинского тысяченогого скорпиона-полубога по имени Гум-Троньяр, который одним своим ужасающим видом поверг в бегство осаждавшие крепость полчища Тварей-из-Глубин.

Тогда призвавший его маг вышел из крепости и молвил громко и властно: «Уничтожь их всех! Спаси наш народ!»

Жутко рассмеялся Гум-Троньяр, потрясая всеми своими бесчисленными лапами, ибо знал, какую страшную сделку теперь заключил с ним Зикмо. Изведя почти весь лес на острове, освобожденные люди построили для скорпиона гигантский плот для того, чтобы тот мог перемещаться с одного острова на другой. После этого Гум-Троньяр освободил одну за другой остальные крепости карагальцев, после чего начал безжалостно истреблять оставшихся на островах Тварей-из-Глубин. Бессчетное множество их пало жертвой его огромных острых клешней и смертоносного хвоста, и наконец, жалкие остатки их воинства были вынуждены бежать с архипелага обратно в морские пучины. Карагал был спасен.

И когда благодарные карагальцы встали вокруг своего кошмарного спасителя, вперед вышел старец Зикмо и прокричал: «Народ Карагала благодарен тебе, о могучий Гум-Троньяр! И мы, и потомки наши вовек не забудем твоего имени и твоего славного подвига, что ты совершил для нас. А теперь смилостивись, оставь наши острова и дай нам в покое оплакать павших и снова наладить здесь мирную благодатную жизнь!»

И вновь зашелся страшным хохотом Гум-Троньяр, после чего пророкотал: «Раскрой свои глаза, неразумный смертный! Неужто не ясно тебе, что вокруг – безбрежный океан, сулящий мне, сухопутному, лишь верную погибель? Уж не на этом ли ветхом плоту, что вы соорудили, я должен пуститься в опрометчивое плавание? О нет! За спасение ваше я требую иную плату: желаю теперь сделаться властителем карагальским, и чтобы вы, гордецы, почитали меня как своего бога и отца!»

«Не бывать этому! — возопил Зикмо. — Никогда не будет иноземное чудище править славным Карагалом. Я призвал тебя сюда, и я же тебя изгоню!» И тогда в третий раз расхохотался Гум-Троньяр, еще громче и дольше прежнего, после чего поднял свое грозное жало, и прыснул в несчастного старика смертоносным ядом, после чего тот истлел, и не осталось даже праха его. Устрашенные, карагальцы пали ниц и признали скорпиона-полубога своим господином.

Так началось владычество Гум-Троньяра в Карагале, длившееся три долгих позорных века. Скорпион показал себя как жестокий и алчный правитель, полностью презиравший народ, волею судьбы оказавшийся в его власти. На прокорм исполинского монстра уходило великое множество еды, так что сами карагальцы зачастую голодали, однако не желали вызвать гнев тирана. Гум-Троньяр же был очень скор на расправу, и без раздумий убивал всякого, кто осмеливался ему прекословить. Он любил человеческие страдания и страх, часто устраивая охоту на одиноких путников и заставляя неугодных ему людей насмерть сражаться на арене.

Между тем скорпион был умен и опаслив, зная, что люди Карагала ненавидят и втайне мечтают уничтожить его. Поэтому Гум-Троньяр часто напоминал карагальцам о том благодеянии, что он совершил для них в прошлом, устраивая пышные праздники для своих подданных, во время которых те должны были петь ему хвалебные гимны и всячески превозносить его как героя.

У Гум-Троньяра также появилась группа его верных приспешников, назвавших себя дхем-свамкури, «верные скорпиону», которые искренне, не из страха, чтили его как благодетеля, укоряя прочих карагальцев в том, что они забыли, от какой ужасной участи исполин спас их. Тех, кто осмеливался в открытую роптать против Гум-Троньяра, дхем-свамкури либо сами умерщвляли, либо отдавали на страшный суд своему повелителю.

Однако, власть любого тирана не вечна. Мысль о свержении чудовища все время жила в народе, и наконец, нашлись те, кто решился вступить в рисковую борьбу. Воитель по имени Улумтахар вместе со своими товарищами решил во что бы то ни стало сжить со свету ненавистного скорпиона.

Народным заступникам было известно, что Гум-Троньяр устроил свое логово на острове Гойзо, и никто, кроме него, там не обитает. Улумтахар задумал сделать так, чтобы монстр никогда более не выбрался с этого острова и сгинул там голодной смертью. Для этого он с товарищами пробрался туда и попытался затопить плот, на котором Гум-Троньяр передвигался от одного карагальского острова к другому. Но дхем-свамкури, по-видимому, благодаря сообщению предателя, устроили на их отряд засаду, многие борцы за свободу Карагала были убиты, и сам Улумтахар едва спас свою жизнь.

Теперь герою пришлось скрываться, и несколько лет о нем ничего не было слышно. Но вот храбрый Улумтахар собрал уцелевших соратников и разработал новый план. Вскоре Гум-Троньяр должен был прибыть в один крупный город для празднования трехсотлетия своего правления Карагалом. Отважные воины решили, что до города чудовище не должно добраться.

Осторожно выследив врага, Улумтахар со товарищи приготовились осуществить нападение. Гум-Троньяр странствовал один, не доверяя никому, даже дхем-свамкури, и на сей раз остановился на ночлег посреди поля, и тут герои перешли к действиям. Товарищи осторожно опутали клешни чудовища крепкими путами, и по команде начали тянуть в разные стороны. Внезапно пробудившись, скорпион не сразу понял, что происходит с ним, но стоило ему приподнять свое брюхо, как поджидавший Улумтахар нанес ему несколько глубоких ран своей острой секирой.

Друзья не смогли долго удерживать огромные клешни Гум-Троньяра, но Улумтахар уже успел скрыться, ловко увернувшись от смертоносного хвоста с жалом.

Гум-Троньяр оглушительно заверещал и начал биться в агонии, взрывая землю и сметая деревья. Долго еще отзвук его леденящего кровь предсмертного воя был слышен во всей округе.

Когда, наконец, чудовище затихло и испустило дух, Улумтахар подошел к его телу и радостно начал кромсать его на куски. Вырвав омерзительное сердце, он сжал кусок его в своей ладони и выпил скорпионову кровь, прокричав: «Сила врага моего, перейди в меня!»

Товарищи Улумтахара ужаснулись увиденному, прямо сказав своему предводителю о том, что недобрый ритуал совершил он, приняв в себя кровь столь могущественной и демонической сущности. Но лишь усмехнулся над ними Улумтахар, ибо возгордился в тот миг и решил, что после такого великого деяния ему теперь нет равных среди смертных.

Народ Карагала же чествовал своего избавителя, и Улумтахар был избран правителем всего архипелага. Останки Гум-Троньяра были вывезены на остров Гойзо и сожжены. Однако кровь убитого исполина была собрана в сосуды и отправлена по приказу владыки в подземелья замка Карамайнис, который Улумтахар сделал своею вотчиной. На дхем-свамкури обрушились жестокие гонения, некоторые из них сами наложили на себя руки, узнав о гибели своего повелителя, многих казнили как изменников, но малая часть все же уцелела, продолжая втайне отправлять отвратительные ритуалы в честь павшего полубога.

Некоторые племена, воспользовавшись смутой, которая возникла из-за охоты на дхем-свамкури, решили отвергнуть власть Улумтахара, и продолжить жить независимо, как это было до вторжения Тварей-из-Глубин и воцарения Гум-Троньяра. Тогда властителю Карамайниса пришлось отправляться в походы на непокорных, вновь подчиняя их своей воле. Так Улумтахар стал первым императором Карагала. Он был поистине велик в своих деяниях, щедр и милосерден к людям, а правил он своей островной державой без малого пять сотен лет.

Мало кто знал о склянках со скорпионьей кровью, спрятанных Улумтахаром в недрах своего замка, впрочем, и сам император до конца своей жизни так более не притрагивался к ним, постоянно терзаясь мыслью о том, какое применение можно им найти. В последние же свои годы властитель Карагала был молчалив, мрачен и плохо спал по ночам. На смертном ложе он признался своему сыну и наследнику, Мертукару, что уже много лет его навещает призрак убиенного старца Зикмо, укоряя за то святотатство, что Улумтахар совершил, пригубив крови мертвого монстра. Зикмо предрек ему, что если страну окончательно не очистить от скверны Гум-Троньяра, уничтожив сосуды с его кровью, то Карагал будет проклят. Перед смертью Улумтахар наказал своему сыну затопить скорпионью кровь посреди океана, и Мертукар поклялся, что исполнит волю отца во имя будущего своего народа.

Однако, став императором, Мертукар этого не сделал. Слишком велик был соблазн прикоснуться к мрачному наследию ужасающего Гум-Троньяра и найти средство применить его кровь для усиления своего могущества. Мертукар, так же как его отец, опасался принимать внутрь себя зловещее вещество, и поэтому пожелал добыть знания, которые могут помочь ему правильно использовать это необычное сокровище. Для этого император вознамерился разыскать последних уцелевших дхем-свамкури, ведь именно представители этой секты были теми, кто мог еще хранить древние знания о заклинательстве и совершении могущественных ритуалов.

Однако отыскать дхем-свамкури было непросто. Многие в народе и вовсе считали, что никого из них уже не осталось в живых. Но после многих лет упорных поисков шпионам Мертукара все же удалось выследить последних трех лидеров дхем-свамкури, и вскоре они были схвачены и доставлены в замок Карамайнис.

К изумлению скорпионопоклонников, они не были ни казнены, ни подвергнуты мучительным пыткам. Вместо этого император пригласил их в свои покои и извинился за тот грубый способ, которым они были доставлены в его владения. Затем Мертукар объяснил своим пленникам, что он хочет от них и посулил власть и богатство, если те помогут ему.

Дхем-свамкури поначалу не желали выдавать свои древние секреты сыну убийцы их повелителя, но один из них убедил своих собратьев, что провести всю жизнь в заточении – не лучшая участь. С другой стороны, Мертукар совсем не похож на отца, и помогать ему вовсе не зазорно. Тогда дхем-свамкури поведали карагальскому властителю, что кровь полубога Гум-Троньяра – суть могущественная эссенция, способная наделить человека силой, подобной божественной. Но чернокнижники предостерегли, что если дух человека слаб – то столь мощное вещество может убить его. Кроме того, они заметили, что потреблять его нужно очень умеренно, а в какой-то момент следует и вовсе от него отказаться.

После этого в легенде сообщается, что император Мертукар и три предводителя дхем-свамкури основали некий таинственный Орден, задачи которого напрямую не указываются, однако можно предположить, что именно там впервые начали тренироваться карагальские псионики, а кровь Гум-Троньяра – не что иное, как кволидий, способствовавший развитию их способностей.

— Спорное допущение, — скептически отозвался Ниллон. — В особенности, мне непонятно как им удалось не истратить запасы этого вещества на протяжении стольких тысячелетий.

— Нам неизвестно, как часто и в каких объемах карагальцы употребляли кволидий, — ответил профессор. — Также как нам неизвестно и то, научились ли они синтезировать эту эссенцию. Возвращаясь к легенде, особо хочу отметить, что внимательно изучив текст и сопоставив его с комментариями Кламильфонта, я понял, что ее можно разделить на две части: общепризнанную (которую знали все карагальцы) и ту, которую обычно рассказывали вполголоса, не желая привлечь внимание лишних ушей. Первая заканчивалась тем, что Улумтахар объединил Карагал под своей властью, вторая же включала в себя также рассказ о клятвопреступлении Мертукара и его сотрудничестве с дхем-свамкури.

— Не стоит забывать, что это лишь легенда, — заметил Ниллон с недоверием. — Весьма сомнительно, что все эти события действительно происходили когда-либо...

— Мой мальчик... — профессор снисходительно заулыбался. — Легенды и мифы не возникают на пустом месте. Все они имеют под собой реальное основание – иначе для людей просто не было бы смысла передавать их из уст в уста, из поколения в поколение. Конечно, многое могло быть искажено, но все же нам есть от чего отталкиваться. По крайней мере, пророчество Зикмо сбылось: Карагал действительно был уничтожен, причем беда явилась оттуда же, откуда и много веков назад – из морской пучины.

По прибытии на карагальские острова нам первым делом следует заняться поиском артефактов и сведений, которые могут иметь отношение к дхем-свамкури. А дальше мы уже сможем отследить связь между ними и карагальскими псиониками, державшими в страхе весь континент каких-то сто тридцать лет назад!

Ниллон сидел и глядел в одну точку, не произнося ни слова. Голос профессора словно загипнотизировал его. Парень был слишком эмоционально и телесно ослаблен, для того, чтобы хоть что-то отвечать.

Прошло еще немного времени.

— Хе-хе-хе-хе-хе-хе… — Ниллон вдруг тихо и зловеще рассмеялся, вызвав недоумение профессора Хидена.

— Чего ты? — вскинул брови старик.

— Корабли… — измученно выдавил Ниллон. — Корабли, сэр! Мне интересно, что вы теперь будете делать…

На севере действительно завиднелись два гребных судна, которые, как вскоре стало ясно, направляются в сторону их яхты.

— Проклятый штиль! — воскликнул Ниллон с наигранно-нервным смешком. — Эдак мы не сдвинемся с места…

— Ниллон! Послушай, твоя псионика могла бы… — спохватился, было, профессор.

— Э, какая псионика! Я едва ноги передвигаю.

— Ты понимаешь, что все может погибнуть сейчас?!

— Не верю, — язвительно осклабился Ниллон. — Вы обязательно что-то придумаете.

Глава 22

Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

На голове у Геллы был мешок, а во рту – кляп. После мнимого бегства из клиники Кадуно при помощи служанки Кристы, она довольно быстро поняла, что везут ее вовсе не в Кариф…

В пути Гелла была довольно долго – около суток по ее ощущениям. Ее ни разу не кормили, а люди вокруг изредка переговаривались на незнакомом для Геллы языке. Наконец, они прибыли на место и отвели Геллу в какое-то здание, где она пребывала вот уже несколько часов, привязанная к какому-то столбу, не в силах оглядеться вокруг и что-либо произнести.

«Где же я теперь? — в ужасе думала Гелла. — Неужели Кадуно все же продал меня кому-то еще? Ах, за что мне весь этот кошмар…»

Наконец, тревожное ожидание закончилось, и мешок был снят с головы Геллы. Она увидела перед собой крепко сложенного мужчину с иссиня-черными волосами и властными чертами лица.

Они находились в большом пустынном помещении с голыми стенами и жаровней в центре. Темноволосый мужчина некоторое время смотрел на Геллу с каким-то холодным презрением, а после проговорил на ломаном эйрийском:

— Очень скоро мы вас допросим, Брастолл.

Холод пробежал по всему телу Геллы — в тот момент она поняла, что дело действительно худо.

Через несколько минут послышались шаги, а затем в помещение вошла невысокая девушка с темными волосами и пугающе бледным лицом. Обменявшись несколькими репликами с мужчиной, она с угрожающим видом приблизилась к Гелле и вынула кляп из ее рта.

— Мое имя Морас Дайял, — представился мужчина. По-видимому, по-эйрийски говорил только он. — А это – Алекто из Хирсала, моя будущая супруга. Мы представляем орден Ревнителей Покоя Чаши. Сейчас вы находитесь в Сиппуре. Как видите, мы честны с вами, Брастолл. То же самое требуется и от вас.

— Ч-что… что вы хотите от меня? — произнесла Гелла дрожащим голосом.

— Правды. Вы ответите на наши вопросы, и мы не причиним вам зла. После этого вы будете переданы в руки самого лорда-протектора, который и решит вашу дальнейшую судьбу.

Дайял выдержал паузу. Гелла тоже молчала, глядя на сиппурийцев с неприкрытым страхом.

— Итак, начнем… Куда вы направлялись, когда люди Кадуно схватили вас?

«Они ничего не знают о моей геакронской миссии… И не должны узнать!»

— Молчите, Брастолл? — ухмыльнулся Дайял. — Это вы очень зря.

— А вы как будто не знаете? — попыталась выкрутиться Гелла. — Неужто ваш виккарский дружок вам не сообщил?

— Кадуно нам не «дружок». Мы выкрали вас у него тайно, благодаря усилиям нашего тайного агента. Помните Кристу? — сиппуриец расплылся в мерзкой ухмылке. — Милая девушка, не правда ли? Однако не заговаривайте мне зубы, Брастолл! Куда вы направлялись из Дакнисса?

«Надо что-то соврать, — промелькнуло у Геллы. — Они все равно не смогут проверить».

— Я… я ехала в Гируллак. Проведать родственницу.

— В самом деле? — с недоверием переспросил Дайял. — Тогда каким же образом агенты Кадуно выследили вас? Я думаю, у них должны были быть определенные зацепки, чтобы выйти на ваш след. Скорее всего, вы ввязались в историю посерьезнее, чем поездка к родственнице. Вы начали со лжи, Брастолл, и это очень плохо. Алекто!

Сверкнув глазами, суженая Дайяла схватила стоявший у стены железный прут и больно хлестнула Геллу по ребрам. Карифянка вскрикнула.

— Я жду от вас правды, — процедил Дайял.

Гелла перевела дух.

«Придется рассказать, все как есть… если, они еще, конечно, поверят правде. Проклятые аклонтисты! Надеюсь, им это ничего не даст…»

— Я ехала в Геакрон на переговоры с Тиамом Дзаром! — выпалила Гелла чуть не плача. — Мне было поручено заключить с ним союз!

— Вот как? И кто же доверил вам это задание?

— Карл Вилдерс! Этот подлый старик, которого я всю жизнь считала своим другом!

— Вилдерс, Вилдерс… — затараторил Дайял. — Это имя мне незнакомо. Он из Правящего Совета?

— Да. Этот мерзавец, похоже, давно работал на Кадуно.

— А вы, стало быть, возомнили, что сумеете склонить Дзара к союзу против нас? Амбициозно. Хорошо, Брастолл, мы, возможно, еще вернемся к этой теме. Теперь следующий вопрос: где старик?

— Какой старик?

— Нас интересует человек по имени Райджес Хиден. Не стоит притворяться, что вы не знаете, кто это.

— Я не знаю! — не помня себя от ужаса, вскричала Гелла. — Клянусь вам, что не знаю, где Хиден!

— Хватит ломать комедию, Брастолл. Кампуйский солдат видел, как вы сбежали из здания, где проходила Диргенская конференция. Рядом с вами был Хиден и еще какой-то мальчишка. Солдат рассказал обо всем кампуйскому командиру, который находился там же, в Диргене. А его люди уже передали все сведения нам.

— Профессор не посвящал меня в свои планы! — воскликнула Гелла в отчаянии. — Мы расстались вскоре после нашего бегства…

— Лжете, Брастолл! — прорычал Дайял, и гримаса злости исказила его бывшее до этого спокойным лицо. — Наши агенты в Дакниссе отследили ваше прибытие в город, и вы вернулись домой не сразу после конференции, а лишь несколько дней спустя. Я думаю, что за это время вы могли близко сойтись с Райджесом Хиденом и узнать о его дальнейших планах. И тот парень, что держал вас за руку – между вами что-то было? Он тоже как-то замешан в делах диргенского смутьяна?

«Диргенский смутьян… Так они называют профессора».

Гелла молчала. Голова у нее шла кругом.

«Я не скажу им ничего. Ниллона я не предам – о нет!»

— Расскажите все по-хорошему, Брастолл, — гадливо прищурившись, в раздражении бросил Дайял. — Мы ведь, так или иначе, развяжем вам язык.

Кровь хлынула к вискам Геллы и девушка завизжала в совершенном исступлении:

— Вы ничего от меня не узнаете, подлые аклонтистские твари! Делайте со мной, что хотите, проклятые нелюди!

— Это очень неразумно, Брастолл, — назидательно покачал головой Морас Дайял. — Вам придется поплатиться за свое упрямство. Алекто! Тсам ше дае унг ту сти!

Бледная девушка снова огрела Геллу прутом по ребрам – на этот раз трижды подряд.

Боль была кошмарной, однако Гелла постаралась сохранить мужество перед лицом своих мучителей.

— Где Хиден? — нетерпеливо повторил Дайял.

Гелла не поддавалась.

Последовало еще два резких удара – на этот раз по коленям. В глазах у Геллы потемнело, мерзкое чувство тошноты накатило на нее.

— Напрасно геройствуете, Брастолл, — с высокомерием заявил Ревнитель. — Ваше геройство все равно никто не оценит. А сломать можно каждого — и уж вас-то мы сломаем.

Тем не менее, Гелла продолжала хранить молчание.

Алекто что-то протараторила по-сиппурийски, после чего Морас Дайял медленно кивнул своей избраннице, и та направилась к жаровне.

Гелла уже догадывалась, что сейчас произойдет, но изо всех сил старалась сохранять присутствие духа.

— Я уделил вам слишком много внимания, Брастолл, — с усмешкой произнес Дайял. — Алекто начинает ревновать. Быть может, ее удовлетворит то, что ваша красота несколько… пострадает.

Ужас ожидания предстоящей пытки был для Геллы не слишком долгим: Алекто быстро поднесла раскаленный над жаровней прут и прислонила к щеке Геллы.

Гордая дочь Граниса Брастолла издала истошный вопль — о том, что человеку можно причинить такие муки, Гелла раньше не могла и помыслить. Ее кожа зашипела от прикосновения раскаленной стали, и в нос девушке ударил тошнотворный запах ее собственной паленой плоти.

Она судорожно всхлипывала, сотрясаясь всем телом, но все же и теперь не пожелала уступить своим врагам.

— Вы потом поймете, как были неправы, Брастолл, — цинично бросил Дайял. — Вот только рубцы останутся с вами до самой смерти.

Алекто прижгла щеку Геллы еще раз — чуть ниже места первого ожога.

Снова крики и судороги.

«Они могут пытать меня сутками. Я сойду с ума… Этот ублюдок прав! Ну, что если я скажу им? Они ведь не смогут навредить Ниллону, так ведь? Ведь так?!»

— Хорошо! — с надрывом прохрипела Гелла сквозь слезы. — Я скажу вам! Я все скажу! Карагал! Ниллон с профессором Хиденом отправились в Карагал! Довольны?!

— Что? Карагал? — нахмурился сиппуриец. — Заброшенные руины? Уж не пытаетесь ли вы снова нас одурачить, Брастолл?

— На этот раз нет! — выпалила Гелла с вызовом. — Но в эту правду вам будет труднее поверить, чем в самую нелепую ложь — ведь вы считаете установленный вами порядок незыблемым! Ниллон и профессор Хиден – невероятно одаренные люди, и вы даже не представляете, насколько. Эти ваши Аклонты — чем бы они там ни были — явились с архипелага, не так ли? Или вы думали, никто не знает об этом? В Карагале Ниллон с профессором выведают тайну вашей гнусной религии, и с их помощью Роа очистится от аклонтистской лжи!

Морас Дайял пристально глядел на Геллу, не произнося при этом ни звука. В его взгляде читались ненависть, боль, презрение и, может быть, даже страх. Около двух минут он не сводил глаз со своей пленницы, и тут вдруг все услышали какой-то шум за дверью.

Шум становился громче, и вскоре стали отчетливо слышны крики людей и лязг оружия. Алекто и Морас Дайял мигом обнажили сабли, и почти в тот же миг в комнату ворвались двое молодых людей, при виде которых с Геллой чуть не случился удар от переизбытка чувств.

Они были одеты как простолюдины, растрепаны, обливались потом, но все же это были именно они — Гуго и Виберт Брастоллы, явившиеся за своей сестрой.

Завязалась схватка, наблюдение за которой стало для связанной Геллы, пожалуй, даже большей пыткой, чем предшествовавшее тому прижигание каленым железом. Все четверо были большими мастерами фехтования, за исключением, разве что, Гуго, которого, скорее, можно было назвать бойцом средней руки. Дакнисский живописец схлестнулся в поединке с главой акфоттских Ревнителей, доблестно отражая удары своей противницы. А старший брат Геллы отчаянно рубился с Морасом Дайялом. Клинки взлетали вверх и вниз с нечеловеческой скоростью, — малейшая ошибка в схватке таких мастеров грозила верной гибелью.

Вдруг Дайял ударил саблей по жаровне, желая обрушить на противника ворох углей. Виберт успел отскочить, однако карифский офицер оказался дезориентирован на пару мгновений. Сиппуриец тут же попытался отсечь Виберту руку, но тот ловко увернулся и продолжил наступление.

Наконец, старший брат Геллы выгадал момент и сильно пнул Дайяла ногой в живот. Морас повалился спиной прямо на угли в жаровне, после чего, вскрикнув, спрыгнул обратно на пол.

Ревнитель оказался на четвереньках, и в этом положении он уже не мог избежать смертельного удара карифянина. Сабля Виберта отсекла Дайялу голову, и кровь сиппурийского вельможи фонтаном хлынула на пол.

Тем временем бой Гуго и Алекто происходил уже где-то на лестнице. Махнув сестре рукой в знак поддержки и успокоения, Виберт немедленно кинулся туда.

Затем наступили две минуты — быть может, самые тревожные минуты в жизни Геллы — в течение которых она с ужасом ожидала, что Алекто вернется к ней с торжествующим видом и с саблей, обагренной кровью братьев Геллы…

Но Алекто не вернулась.

Вместо нее вернулись Гуго с Вибертом, которые тут же бросились освобождать Геллу от пут и обнимать ее.

— Простите меня, простите… — лепетала Гелла в слезах. — Я такая идиотка… я обуза для нашей семьи! Как вы меня нашли?

— Нет времени, — строго отрезал Виберт. — Потом поговорим. Надо выбираться отсюда.

Но когда они выходили из здания, Гуго нежно улыбнулся сестре и прошептал:

— Моэлис! Это он тебя выследил.

И тут у Геллы в памяти всплыл образ птицы, — той птицы, которую она видела как раз перед тем, как ее, опоенную, схватили вероломные люди Вилдерса.

«Так это был Моэлис! — подумала Гелла в благодарном умилении. — Он все-таки наблюдал за мной… И выдал мой секрет только после того, как я попала в беду».

— Ты точно убил эту тварь, Гуго? — спросил Виберт, когда они выходили из большого серого здания, где пытали Геллу. На лестнице и у входа валялось с полдюжины трупов солдат с сиппурийской коброй на плащах — со всеми ними братья Геллы расправились вдвоем.

— Говорю тебе, мы забрались глубоко в подвал и сражались там. Было темно и жарко… и потом я столкнул ее в чан с какой-то жидкостью. Судя по воплю… это могло быть кипящее масло или смола. Не думаю, что можно выжить после такого. Однако она сражалась свирепо для женщины — отдадим ей должное.

Гуго и Виберт прибыли на двух гнедых конях — Геллу было решено посадить вместе с младшим из братьев.

— Сейчас мы находимся в городе под названием Сурашей, — сообщил сестре Гуго. — Это север Сиппура. Виберт плохо говорит по-сиппурийски, а я и того хуже. Теперь нам следует держаться подальше от крупных населенных пунктов.

Сурашей был довольно крупным городом. Архитектура домов, одежда людей – здесь все было Гелле в диковинку, все было чужое – не так, как дома. Дом, в который Алекто с Дайялом доставили Геллу, находился на окраине, поэтому теперь у Брастоллов была возможность покинуть пределы Сурашея за короткое время, избежав при этом появления в людных местах.

И вот они выехали в желтую, выжженную жестоким южным солнцем степь. Преодолев около двух миль к северо-востоку от Сурашея, Гелла с братьями остановилась на опушке леса.

— Сделаем небольшой привал, — объявил Виберт, — восстановим силы. Погони за нами быть не должно.

— А заодно и поговорим, — с невеселой усмешкой ввернул Гуго. — Что же ты делаешь, Гелла… Мы пошли на такой риск ради тебя! Нас могли убить, могли схватить.

— Отец чуть рассудка не лишился, — слезая с коня, добавил Виберт с холодным укором. — Он поднял на уши весь Дакнисс, чуть руки на себя не наложил. А потом… Вилдерс все-таки признался в этой дикой затее послать тебя в Геакрон. Отец добился его ареста. А потом Моэлис сообщил Гуго о том, что случилось, и мы тайно уехали в Виккар… за тобой.

— Только я думаю, что Вилдерс невиновен, — заявил вдруг Гуго. — Скорее всего, все подстроила его жена, Азелина. Мне никогда не нравилась эта женщина. А незадолго до ареста супруга она куда-то исчезла.

«Азелина, — Гелла почему-то совсем забыла о возможной роли жены Карла во всей этой истории. — Быть может, именно она совершила это грязное предательство? Был ли Вилдерс уведомлен о том, что за люди будут сопровождать меня в поездке?»

— Но все это не умаляет гнусности твоего поступка! — жестко отрезал Виберт. — Когда мы вернемся домой, тебя будет ожидать серьезное наказание — можешь не сомневаться. Сбежала, не предупредив никого… Капризная тщеславная девчонка!

— Вот мое наказание, Виберт! Вот оно! — вскричала Гелла сквозь слезы, указывая на рубцы на щеке. — Меня изуродовали! На всю жизнь изуродовали!

Услышав это, старший сын Граниса так и вспыхнул от гнева:

— Ты лучше подумай о том, что аклонтисты сделали бы с тобой, не подоспей мы вовремя! Зато теперь, глядя в зеркало, всякий раз будешь вспоминать о своей глупости!

— Виберт! — осадил брата Гуго. — Ты уже перегибаешь палку.

Старший брат лишь презрительно хмыкнул в ответ.

— А где Моэлис? — тихо спросила Гелла после неловкого молчания.

— Где-то летает, — рассеянно ответил Гуго. — Он много времени провел в неволе, поэтому теперь я не сильно ограничиваю его в полетах…

Они наполнили свои бурдюки водой из текшего неподалеку ручья, после чего решили немедленно продолжить путь.

— Мы не смогли освободить тебя в Виккаре, — мрачно произнес Виберт. — Клинику хорошо охраняли. Перехватить повозку на пути в Сиппур тоже не удалось — Моэлис не сразу обнаружил, что тебя вывезли. И теперь нам предстоит долгий и опасный путь через земли аклонтистов. А Виккар к тому же сейчас кишит сиппурийскими солдатами.

Укор звучал в каждом слове брата, и Гелла с горечью осознавала, что тяжкий стыд от ее проступка теперь пожизненно будет с ней, также как и жуткие шрамы на лице.

Брастоллы скакали через сиппурийскую степь весь остаток дня. Они преодолели поля, холмы, рощи и даже перешли вброд две небольшие речушки. По инициативе Виберта даже было решено заехать в одну из сиппурийских деревень с целью закупить провизию. Между тем чудо-сокол Моэлис то и дело показывался в поле зрения путников, но ни разу не подлетел к ним на более или менее близкое расстояние.

Проскакав к концу дня еще несколько миль, молодые люди решили остановиться на ночлег у подножия одной причудливой скалы, находившейся посреди леса.

— Нам бы костер развести, согреться, — заикнулся было Гуго.

— Никаких костров! — резко возразил Виберт. — Мы не будем рисковать, пока не удалимся на достаточное расстояние от Сурашея.

— А Моэлис? — робко поинтересовалась Гелла, очень хотевшая поблагодарить своего пернатого спасителя. — Он и ночью не вернется к нам?

— Даже птица не желает смотреть в твои бесстыжие глаза, — с каким-то уже отвращением к сестре бросил Виберт.

Гелла улеглась на лесную подстилку, укрывшись попоной и отвернувшись от братьев.

Слезы были на ее глазах.

«Это конец, — решила Гелла. — Теперь уже ни в чем нет смысла. И дело даже не в этих ожогах… и не в том, что я покинула Кариф против воли отца и провалила свое задание… Нет, это я смогла бы пережить! Но я предала Ниллона! О, как я могла, ведь этот отважный молодой человек взял на себя такое смелое задание! И я, слабосильная, не выдержала боли – выдала его врагам! Если бы не Гуго с Вибертом, то Ревнители снарядили бы своих лазутчиков в Карагал, и те, уж конечно, убили бы Ниллона!»

Гелла затряслась от беззвучных рыданий, вновь и вновь обливаясь горькими слезами.

«Как же я не хочу теперь в Кариф… Не хочу, не хочу, не хочу! Нет…»

Привязав лошадей, братья Геллы отправились на покой, а вот сама девушка лежала неподвижно, но глаз не смыкала.

Внезапно ей послышались какие-то звуки в ночи. Очень скоро Гелла поняла, что это человеческая речь. Поначалу, едва слышные, слова звучали где-то далеко-далеко, но постепенно как будто становились громче.

Решив не терять более времени, девушка поползла к Гуго и принялась трясти брата за плечо.

— Просыпайся! — произнесла она громким шепотом. — Кажется, неподалеку кто-то есть!

Гуго, не растерявшись, тут же разбудил Виберта, быстро сообщив ему о возможной опасности. Велев всем молчать, старший брат начал прислушиваться и вскоре указал направление, откуда слышатся голоса.

— Кони, — сообразил Гуго. — Они могут выдать нас! Главное, чтобы вели себя смирно…

— Тихо, тихо… Присядьте! — скомандовал Виберт, заметно волнуясь.

На какое-то время голоса в лесу стихли, а затем конь Гуго к всеобщему неудовольствию громко фыркнул. Хозяин принялся утешать его, осторожно поглаживая по холке.

Виберт снова принялся делать брату и сестре знаки создать тишину.

— Ну что? — прошептал, наконец, не выдержав, Гуго.

Старший брат судорожно замахал руками.

— Я пытаюсь… вглядеться, — едва слышно произнес Виберт.

И тут Гелла, наконец, начала понимать, какие мысли одолевали Виберта: по-видимому, он заподозрил, что незваные гости могли уже услышать их, и теперь, возможно, крадутся, чтобы напасть неожиданно.

Внезапно раздался треск. Такой громкий треск мог раздаться тут только по одной причине – если кто-то наступил впотьмах на сук…

Виберт в ужасе завертел головой, делая судорожные, но малопонятные знаки.

— Нас окружают! — шептал он. — По коням! Убираемся!

И только Гелла с Гуго принялись выполнять эту команду, как тут же в лесу вокруг них все зашумело, и почти сразу ночную тишину прорезал страшный галдеж и улюлюканье.

Оседлав коней, Брастоллы поскакали прочь: Виберт на одном коне, Гуго с Геллой на другом. Скакать по темному лесу быстро было нельзя, однако страх быть схваченными был велик, и всадники из Карифа то и дело подгоняли своих лошадей. Впрочем, как оказалось вскоре, среди преследователей тоже были конники, и это было по-настоящему скверно.

Темные сучья постоянно мелькали во мраке, угрожая сбросить Геллу и ее брата с коня; мелкие ветки то и дело больно хлестали по лицу и рукам. А крики преследователей сзади и топот их лошадей не стихал.

Постепенно деревья стали редеть, и вскоре лес закончился. А затем Гелла с непередаваемым ужасом заметила, что впереди – обрыв. Когда Гуго развернул коня, девушка увидела, что на поляну выехало около десятка всадников.

Виберта поблизости видно не было…

Гелла не обратила внимания, как были одеты люди вокруг, но какое-то внутреннее ощущение подсказало ей, что это самый низший сброд – жестокие головорезы, скрывающиеся от правосудия в глуши.

Вперед выехал огромный длинноволосый человек с саблей на поясе и стал медленно приближаться к Гелле и Гуго. Он не был похож на сиппурийца: смуглая кожа, толстые губы, свирепый взгляд глубоко посаженных глаз.

«Макхариец…»

Он хищно ухмылялся, и ему как будто было любопытно: что дальше предпримет загнанная в угол добыча?

— Проклятье… — пролепетал Гуго не своим голосом. — Гелла, Гелла, слышишь меня? Главное, веди себя смирно. Не провоцируй этих людей…

Гелла опасливо посмотрела в сторону обрыва, и ей вновь захотелось громко разрыдаться.

Над обрывом кружил красивый бардовый сокол.

Глава 23

Корхей-Гузум. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

Батейра нежилась в мягкой постели в особняке своего любовника, и тело ее приятно ныло после страстной ночи. Они оба были так взбудоражены своей недавней победой на Совете, что отдавались любовному порыву с невероятной искренностью и самозабвением.

И хотя Батейра понимала, что победа эта имела, мягко говоря, не самое серьезное значение, однако отдаться восторженному ощущению зарождающегося триумфального восхождения к славе (и заразить этим настроем своего избранника) было невероятно приятно.

Сейчас Джакрис лежал на спине, и его густо заросший темным волосом торс выглядывал из-под скомканного одеяла. Длинные волосы были рассыпаны по подушке.

«Его могучему телу так идут распущенные волосы, — с улыбкой подумала Батейра. — Жаль, что рабочие порядки принуждают его завязывать их сзади».

Массивная грудь Джакриса мерно вздымалась; глаза были закрыты, но было до конца неясно, спал он или только притворялся.

— Любимый… — тихо прошептала Батейра. Реакции не последовало.

— Мой герой… — после этих слов губы Джакриса тут же растянулись в улыбке, хоть он и не стал сразу раскрывать глаза.

Принцесса тихо рассмеялась, довольная своей успешной лестью.

— Ах ты, проказница! — хрипло прогудел Джакрис, приподнимаясь на локте и подпирая шею ладонью. — А я-то хотел поспать подольше…

— Ты уже не спал, хитрец! — со смехом возмутилась Батейра, замахиваясь на него подушкой. — И вообще: таким важным персонам, как мы с тобой, следует вставать пораньше! Разве это дело, когда супруг королевы нежится в постели допоздна?

— О-о, супруг королевы! — Джакрис картинно округлил глаза и вскинул брови. — Звучит впечатляюще!

Батейра тотчас ощутила укол совести:

«Я так рассуждаю, как будто моего отца уже нет в живых. Нет, нет…

Это неправильно. Я не такая… Нужно надеяться до последнего. И быть скромнее в выражениях… Даже в шутку».

— Вообще-то сегодня у супруга королевы отдых, — веско заметил Джакрис. — А также… немного увеселений.

И тут раздался громкий и настойчивый стук в дверь.

— По крайней мере… так я планировал, — добавил великий визирь упавшим голосом.

Из-за двери показалась бритая голова Нангайлу, после чего Джакрис раздраженно воскликнул:

— Сейчас иду, иду! Закрывай…

Соглядатай повиновался, после чего Джакрис, тяжело вздыхая, пробурчал:

— Он невероятно полезный человек. Но клянусь, иногда мне просто хочется задушить его голыми руками. Жди здесь, милая…

На этот раз великий визирь вернулся быстро; вид у него был озабоченный, однако страха он не выражал.

— Любовь моя, сейчас мне надо будет ненадолго отъехать, — поспешно объявил Джакрис. — Это срочно. Здесь все в твоем распоряжении, сама знаешь. Но особняк не покидай.

— Это что-то серьезное? — встревожилась Батейра.

— Сейчас не могу рассказать – надо идти. Я сам пока толком не понял, в чем дело. Но скорее всего, нас ожидают приятные новости. Не скучай! Если что, я пришлю за тобой.

Такая неопределенность в выражениях была несвойственна Джакрису – и Батейра оказалась настолько удивлена ею, что даже не нашлась, что возразить.

Она вновь бессильно плюхнулась на подушку, в досаде запуская пальцы в волосы.

«Не раскисай, — одернула Батейра сама себя. — Начинай привыкать. Если станешь королевой, различные встряски и неурядицы будут ожидать тебя каждый день. Причем они будут куда серьезнее, чем сейчас. Нежиться в уютной кроватке не выйдет! В твоих руках будет целое государство – только подумай… Впрочем… не рановато ли для подобных мыслей?»

Чтобы как-то скоротать время, Батейра решила прогуляться в саду Джакриса – по своей живописности он мало чем уступал королевскому, разве что был меньше по площади. Роскошь великий визирь любил.

Наблюдая за тем, как прелестно резвятся диковинные красные рыбки в прозрачной воде пруда, обрамленного рядом развесистых ив, принцесса понемногу отвлеклась от своих переживаний. Она даже как-то внезапно пришла к мысли, что она, в сущности, счастливый человек. У нее есть любимый мужчина, богатство, молодость, здоровье… Сколько на свете людей, которые лишены всех этих благ? Бесчисленное множество. А ей следует учиться ценить то, что она имеет, и помнить, что умеренность – это то качество, которое всегда отличало корхейцев от алчных и легкомысленных жителей материка.

Батейру редко посещал настрой на подобное глубокомыслие, поэтому она слегка подивилась самой себе, но в то же время приободрилась.

«Быть может, я взрослею? — подумала она с улыбкой. — И мудрость начинает просыпаться во мне…»

Вскоре вернувшись в дом, Батейра хотела позвать слуг и попросить вина, однако передумала: по ее мнению, те вести, которые обещал принести Джакрис, следовало встретить с ясной головой.

И вдруг она увидела из окна, что к дому быстрыми шагами приближается человек в сером плаще с жидкой наполовину седой бородой и впалыми глазами. Она узнала его: это был Храксар, человек, занимавший должность начальника охраны Джакриса, а фактически являвшийся одним из его главных убийц. Появление его здесь в этот час едва ли могло предвещать что-то хорошее.

Батейра быстро спустилась вниз.

— Мне велено доставить вас во дворец, — без приветствий глухим голосом заявил Храксар. — Прошу за мной.

Принцесса повиновалась, однако ей было очень неуютно в присутствии этого мрачного немногословного человека, чьи жилистые руки уничтожили не один десяток врагов Корхеи и лично Джакриса.

— Почему господин Спакирис послал именно тебя? — все же решилась спросить Батейра, когда они подходили к невзрачному паланкину в окружении небольшого числа носильщиков и стражников в одежде простолюдинов.

— Я не могу отвечать ни на какие вопросы, — угрюмо отрезал Храксар. — Садитесь.

Теперь волнение принцессы усилилось еще больше. Пока ее несли ко дворцу, она нервно озиралась по сторонам, пытаясь высмотреть, не происходит ли на улицах каких-то волнений. Но все, казалось, было спокойно. Храксар, сидевший в паланкине вместе с ней, неодобрительно таращился на нее своими темными крупными глазищами в обрамлении седых кустистых бровей, однако всю дорогу хранил молчание.

Наконец, они подъехали к королевскому дворцовому комплексу Юрхинтау. На крыльце дворца, где она жила, Батейра увидела Джакриса, испытав при этом огромное облегчение.

Спешно вылезая из носилок, принцесса радостно кинулась в объятия своего любимого, как будто дождалась его после долгой войны. Великий визирь выглядел радостным, но вместе с тем слегка взволнованным.

— Дорогой мой, все в порядке? — улыбаясь, и в тоже время слегка хмурясь, спросила Батейра. — Почему ты прислал за мной… этого? Я подумала, что-то не так.

— Прости, что напугал, — виновато покачал головой Джакрис, тоже улыбаясь. — Просто спешил – а под рукой был только Храксар. Вот и решил его отправить…

Послушай, милая, мы на грани судьбоносного решения. Пожалуй, гораздо лучше меня сложившуюся ситуацию сможет описать твой брат. Тебе лучше поговорить с ним один на один…

— Хирам?! — Батейра не поверила своим ушам. — Он здесь? Он здесь?!

— Да, — Джакрис довольно кивнул. — Он ждет тебя в холле. Ступай…

Батейра, охваченная внезапным вихрем эмоций, стремглав кинулась в холл королевского дворца и, войдя в него, сразу же замерла на месте.

Посередине холла стоял невысокий молодой человек с убранными в хвост волосами, одетый в короткие серо-зеленые брюки, бежевую тонкую рубашку и серый дорожный плащ.

Хирам Икмерсид добродушно улыбнулся, обнажая ряды ровных белоснежных зубов, и широко раскинул руки, готовясь принять сестру в свои объятия.

Батейре казалась, что она никогда еще не была настолько рада видеть младшего брата, как сейчас – так сильно на ней отразились все перипетии последних событий. Она никогда не была особенно близка с Хирамом, но сейчас он казался ей, пожалуй, самым родным человеком после Джакриса.

— Где же ты пропадал? — воскликнула принцесса, едва сдерживая свои чувства. — Мне так не хватало тебя…

— Я трудился на благо нашей семьи, — с гордостью ответил принц Хирам. — И очень скоро ты узнаешь, чего я добился…

— Мне так много нужно рассказать тебе! — воскликнула Батейра, будто не слыша брата. — Все так сразу навалилось… Сначала Бьеждар. А потом Совет… Ты в курсе, что они хотели сделать со мной?!

— Все это мы еще успеем обсудить, сестра, — снисходительно улыбнулся Хирам Икмерсид. — А сейчас позволь уделить некоторое время господину Яшаню Демцуэлю – он проделал нелегкий путь и был бы крайне рад иметь возможность с тобой побеседовать.

На Батейру словно опрокинули ведро ледяной воды – именно так на нее подействовали последние слова Хирама. Только сейчас она обратила внимание на то, что чуть поодаль от них, у стены, сидит в бархатном кресле хорошо одетый мужчина с острым носом, холодными серыми глазами, высоким лбом и длинными каштановыми волосами до пояса.

Как только Хирам представил его, Яшань Демцуэль поднялся на ноги, обратил на Батейру полный решимости испытующий взгляд и едва заметно кивнул, даже не улыбнувшись.

Сразу было видно, что этот человек явился сюда не как проситель, а как равный по силе. В его манерах было нечто гипнотическое, величественное, можно даже сказать королевское.

— Страна готова к переменам, принцесса, — безо всяких прелюдий заявил Демцуэль не терпящим возражений тоном. — И я пришел сюда, чтобы узнать, готовы ли к ним вы.

— Что вы можете предложить нам? — гордо приосанившись, холодно поинтересовалась Батейра, стараясь сопротивляться магнетическому влиянию стоящего перед ней человека.

Демцуэль усмехнулся скорее снисходительно, нежели презрительно.

— А мне и не нужно вам ничего предлагать, — заявил он без обиняков. — История творится и без вашего вмешательства. Вы можете либо стать частью событий, либо… стать их жертвой.

— Вы угрожаете мне? — все тем же ледяным тоном спросила Батейра, слегка вскинув бровь.

— Господин Демцуэль предлагает нам реформировать нашу Церковь, — вмешался Хирам, по-видимому, заволновавшись, что сестра своей строптивостью может загубить важные переговоры. — Этот шаг поможет нам унять народное недовольство в провинциях, и с другой стороны – сделать Корхею более независимой в вопросе религии.

— Но как же наш союз с Сиппуром… — начала было Батейра.

— Все это никак не повлияет на наши союзнические обязательства, — поспешил заверить брат, а затем с улыбкой добавил: — Да, Бракмос побрызжет слюной какое-то время… Но потом угомонится, уверяю тебя. У него и выбора-то нет.

— Насколько я понимаю, вы являетесь претенденткой на корхейский трон, — сказал Яшань Демцуэль. — Представьте, как благосклонно вас примет ваш народ, если вы выкинете прочь из храмов бракмосских ставленников, уменьшите церковные подати, смягчите наказания за религиозные преступления…

— И сделаю вас главой Церкви, — договорила за него Батейра.

На лице Яшаня Демцуэля появилась едва заметная улыбка, а в бледных глазах заиграл мутный огонек одержимости.

— Ваш брат говорил, что с вами можно будет иметь дело.

Голова у Батейры шла кругом. Прямо сейчас, в этом зале, в присутствии этих двух мужчин, ей предстояло принять, наверное, самое важное решение в своей жизни. А впрочем, она понимала, что выбор уже сделан, и теперь ей только остается произнести эти слова.

— Я готова к сотрудничеству с вами, Яшань. Думаю, мы определенно сможем понять друг друга.

— Батейра, — обратился к ней Хирам, — сегодня тебе нужно будет произнести речь перед жителями столицы. Объяви им о грядущих изменениях в нашей Церкви… но сильно не пугай.

— Речь? — полушепотом переспросила Батейра, хватая брата за рукав и отводя в сторону. — Но ты ведь знаешь, что я никогда не выступала публично…

— Привыкай, — с улыбкой пожал плечами Хирам. — Я пойду к Джакрису. Попрошу, чтобы он разослал по городу глашатаев – твое обращение должно услышать как можно больше народу.

Оставшись наедине с Демцуэлем, Батейра какое-то время неловко молчала, но, наконец, решилась спросить:

— И все же скажите, как… вам это удается?

— Что именно? — не понял Демцуэль.

— Ну… вести за собой такое количество народу.

— Честно говоря, я никогда не задумывался об этом, — просто ответил народный лидер. — Я всего лишь привык всегда говорить правду. Привык указывать людям на то, что многие из них всю свою жизнь стараются не замечать.

Батейра понимающе кивнула.

— Ну а вы, — проговорил Демцуэль, — насколько я понимаю, не очень-то готовились править.

— Мы все сейчас не вполне понимаем, к чему нам готовиться. Я лишь недавно оплакала брата, а мой отец… Впрочем, вы, должно быть, сами в курсе.

— Действительно, близятся непростые времена, — глубокомысленно согласился Яшань Демцуэль. — Но именно в такие моменты истории истинным образом проверяется сила и сплоченность народа.

— Эй, сестра! — окликнул ее с порога принц Хирам. — Пожалуй, нам пора.

Демцуэль вдруг приблизился к Батейре почти вплотную и, глядя прямо в глаза, наставительно произнес:

— Дам вам совет, принцесса. Что бы вы сегодня не говорили на площади этим людям, помните: главное – чтобы вы сами верили в собственные слова.

Ничего не ответив, принцесса удалилась вслед за братом, но покидая холл, у нее почему-то было приятное ощущение того, что она получила наставление настоящего духовного лидера, достойного королевского двора.

— Он мне понравился, — тихо шепнула она Хираму, когда они поднимались по лестнице в ее покои.

Оставшись, наконец, наедине, брат с сестрой жадно начали рассказывать друг другу все то, что случилось за время их разлуки. Батейра поведала о кознях Абкарманидов, о дядиной поддержке, о волнительном совете и о счастливом избавлении от участи заложницы.

Хирам же рассказал о том, что Джакрис отправлял его на особое задание в корхейские провинции с целью выследить Демцуэля и наладить с ним контакт. Это было непросто, так как этот таинственный оратор славится умением бесследно исчезать после произнесения своих речей. Однако, изловчившись, Хираму все же удалось поговорить с Демцуэлем наедине в Хитайро и убедить его в том, что Икмерсиды на его стороне. Чуть позже, после длительных уговоров, Яшань согласился на тайную поездку для переговоров с королевской семьей, в частности, с Батейрой.

Выслушав этот рассказ, принцесса вдруг задержала на брате печальный взгляд. Хирам заметил его и нахмурился, вопросительно глядя на сестру.

— Ты знаешь, я думаю о том… — неуверенно произнесла Батейра, — что будет, если наш отец не выкарабкается. Я имею в виду… Скажи честно, неужели ты… не хотел бы…

— О, нет! — простодушно усмехнулся принц Хирам, сообразив, к чему клонит его сестра. — Королевских амбиций у меня точно нет, будь спокойна. И дело не только в том, что я младший. Просто никогда не видел себя в этой роли. Носить корону – точно не мое. Слишком много внимания… А я – юноша скрытный, как ты уже успела заметить.

Батейра понимающе улыбнулась, после чего Хирам, будучи известным знатоком нарядов, подобрал ей красивое, но не слишком вычурное темно-синее платье для предстоящего выступления. Также по его совету принцесса надела на голову изящную серебряную диадему в виде морского конька.

Еще немного приготовлений и наставлений – и Батейра отправилась в паланкине в сопровождении небольшой свиты к Центральному Храму Аклонтов Корхей-Гузума. Там, взойдя на высокий балкон, она увидела, что на прилегающей площади уже собралась немалая толпа – разлетевшаяся весть о скором обращении принцессы сделала свое дело.

В первые мгновения она ощутила страх, но потом, крепко взявшись руками за перила, гордо выпрямившись и окинув властным взором собравшихся, Батейра чуть улыбнулась и приготовилась говорить.

Дородные купцы, немытые бродяги, усталые прачки и торговки, хмельные зеваки, плечистые солдаты с морским коньком на мундирах – все сейчас смотрели на нее и ожидали.

— Слушайте меня, народ Корхеи! — начала Батейра, сама поразившись тому, как сильно и громко зазвучал ее голос. — Я собрала вас здесь, чтобы сообщить о переменах, грядущих в нашей стране! Я знаю, многие из вас их ждали, а многие и не надеялись, что когда-то они произойдут. Но вот час настал!

Толпа возбужденно загудела.

— Все вы знаете народного заступника Яшаня Демцуэля – многие, наверняка бывали на его проповедях. Так вот узнайте, что королевская семья отныне на его стороне!

Люди ахнули.

— Грядут перемены в жизни, грядут религиозные перемены! — Батейра распалялась все больше и больше, ораторский жар захватывал ее. — Отныне корхейские сановники не будут подчиняться лидерам из Акфотта! Мы создадим свою, автохтонную Церковь Корхеи! И я свидетельствую сейчас перед всеми вами, что никто иной как Яшань Демцуэль станет духом и сердцем будущей реформы! Теперь для всех, даже для вельмож и королей становится очевидным, что этот человек облагодетельствован самими Аклонтами и несет их святое слово в наш мир!

Так вступим же с вами вместе в новое будущее! Долой непомерные налоги! Долой продажных сиппурийских сановников! Очень скоро Корхея обновится и возродится!

Толпа уже расшумелась не на шутку. Многие люди кричали что-то одобрительное, многие потрясали руками.

— Да здравствует дом Икмерсидов! Да здравствуют Святые Аклонты!

Люди неистовствовали.

— Да здравствует Яшань Демцуэль! Да здравствует корхейский народ!

Осознав сквозь исступление, что сейчас лучший момент, чтобы закончить речь, принцесса простерла руки навстречу людям, и, постояв так немного, медленно удалилась, едва сдерживая слезы.

Спустившись по лестнице вниз, Батейра вдруг увидела свою служанку Сельмию. На девушке просто не было лица – она была бледна и готова разрыдаться.

— Что случилось? — спросила принцесса, страшно перепугавшись.

Сельмия несколько мгновений беспомощно глотала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, после чего все же с усилием выдавила из себя:

— П-принцесса… в-ваш… ваш отец… к-король Гакмоло…

Для Батейры уже не было нужды, чтобы девушка договаривала. Ее точно сбросили с высочайшей башни в глубочайшую темницу… Грудь сдавила тошнота, голова закружилась.

— К-король Гакмоло покинул нас… Его б-больше нет…

Глава 24

Тешайские равнины. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

Они проделали уже больше половины пути до Хирсала, и теперь, не боясь преследователей, спокойно разводили огонь.

— И все-таки, Хагайло, — начал Нойрос, не глядя своему собеседнику в глаза, — расскажи, что сподвигло вас на это восстание?

— Знаешь, друг, — ответил лидер тешайцев, подумав немного, — не обижайся, но ты вряд ли поймешь все трудности, которые испытывают простые люди, живя в провинции. Вельможи, заседавшие в нашем городском совете, то и дело поднимали налоги, притесняя бедняков. А грядущая война сделала наше положение еще более удручающим. И тут Кровавый Мангуст поднял Кихташ — и мы с братом решили, что пришло время действовать…

— С братом? — переспросил Нойрос. — А где сейчас твой брат?

Хагайло в молчании потупил взор.

— Он остался в Тешае?

— Да…

— Послушай… Мы с тобой убили Кайрена, и командование над Ревнителями, скорее всего, примет Гапул. Он благоразумный человек и не станет варить пленных в кипятке.

— Неужели даже зачинщиков не тронет? — горько усмехнулся Хагайло.

Этого Нойрос обещать не мог.

— Сейчас наша задача, — проговорил он серьезно, — добраться до Хирсала, взять лошадей и постараться перехватить Алекто до того, как она вернется в Тешай.

— Что? Алекто? — опешил Хагайло. — Так штурмом города командовала глава акфоттских Ревнителей?!

— У Йорака Бракмоса просто не осталось других резервов. Вся его армия сейчас в Виккаре – вот-вот начнет войну против северных держав.

«Рассказать ли ему о том, что моя родная сестра была отправлена подавить восстание в Хирсале? Пожалуй, пока не буду…»

— Ну а ты, Нойрос? Почему ты все-таки решился на такой поступок? Почему освободил нас?

— Мне не оставалось ничего другого, — сказал Нойрос.

Тешаец поглядел на него в недоумении.

«Этот крепкий бугай вполне может быть мне полезен, — расчетливо размышлял Нойрос. — Не исключено, что и голова у него работает так же славно, как и руки. Однако сейчас я не настолько в нем уверен, чтобы посвящать во все мои замыслы… Путь пока думает, что я эдакий мальчишка-олух, у которого благородство в заднице заиграло».

— Моя совесть велела мне это сделать — и я не мог противиться. Моей ошибкой было присоединиться к Ревнителям… Но теперь поздно сожалеть о прошлом. Я презираю эту страну, эту бесчеловечную религию, этих людей, которые все время окружали меня. Теперь лишь одно не дает мне покоя – чувство вины за то, что обагрил руки кровью товарища.

— Ты и вправду жалеешь о том чудовище, которое чуть не порубило тебя на куски?

— Нет, я говорю не о Кайрене, — пояснил Нойрос. — Со мной в дозоре стоял молодой солдат по имени Занн. Он отказался освобождать вас, и мне пришлось его убить. Хладнокровно убить. Это вина будет лежать на моей совести до самой смерти.

В действительности Нойросу было глубоко плевать на жизнь Занна, так как тогда он видел его в первый (и как оказалось, последний) раз. Однако теперь эта история пришлась очень кстати, для того, чтобы вызвать сочувствие у тешайца.

«Я спас их, но все же я по-прежнему чужой для них. Теперь, отвоевав их жизни, нужно постепенно начинать завоевывать их сердца».

— У всякой добродетели своя цена, — глубокомысленно проговорил Хагайло, вглядываясь в пляшущие языки пламени. — Не жалей о том, что уже случилось — этого все равно не исправить. Подумай лучше о том, что можешь совершить в будущем.

— Хаг, скажи, а ты когда-нибудь бывал на гапариях? — спросил вдруг Нойрос.

— Бывал, — ответил тешаец с легкой усмешкой, — и не раз. Да, ты получаешь на них огромное удовольствие, и чувствуешь себя потом возрожденным… Но все это иллюзия — лишь средство на время забыть про боль, — такое же, как выпивка или дурманящие травы. Ты выходишь из храма и вскоре понимаешь, что дома у тебя ненакормленные дети, изможденная от забот жена, а деньги из твоего кошелька утекают в карман вельможам. Религиозники – ловкие пройдохи, и умеют пустить пыль в глаза, но людскому терпению когда-нибудь все же приходит конец. Как раз это и произошло в нашем старом, мирном Тешае.

— А я был на гапарии всего один раз, — напряженно произнес Нойрос. — И это было… по-настоящему жутко.

— Жутко?

— Да. Со мной произошло нечто необъяснимое. Я отверг дар Аклонтов… отверг бессознательно. И только теперь я понимаю, что уже тогда бунтарь был рожден во мне. Бунтарь, не признающий законы лжи и лицемерия, по которым живут все люди в аклонтистских странах. Теперь я в полной мере ощущаю, каково быть отверженным, каково быть ненавистным и преследуемым! Даже моя семья теперь проклянет меня…

Хагайло в знак немой поддержки положил свою могучую руку на плечо Нойроса.

— Послушай! — вдруг как-то весь вздрогнул Нойрос. — А тебе известно что-нибудь о Мастере? О Кукловоде?

Тут его собеседник потемнел, и кадык его нервно зашевелился.

— Я… я не хочу… я не знаю… — бессвязно затараторил Хагайло. — Это вздор… ты… ты знаешь, мне кажется, не стоит думать об этом. Может, его и нет вовсе. Глупые слухи…

— Слухи? — вкрадчиво переспросил Нойрос. — А те противники аклонтизма, которые лишились рассудка и превратились в живой труп – это тоже слухи? Аймеротский князь Мансив Наджар устроил публичную казнь аклонтистских миссионеров, а вскоре после этого оказался поражен неведомым недугом и убил себя в безумном припадке. Это тоже, по-твоему, слухи?

Хагайло притих и словно оцепенел.

— Мы должны знать, против чего боремся, Хаг, — проговорил Нойрос уже более воодушевленно. — Надеюсь, в будущем нам удастся еще многое узнать о темных и, вне сомнения, могущественных силах, которым мы теперь бросаем вызов. И если дать страху сковать нас, то на успех рассчитывать точно не придется.

Нойросу показалось, что ему удалось немного приободрить своего собеседника, однако продолжать разговор они уже не стали. Еще один день был на исходе.

На следующее утро, чуть свет, тешайские беглецы вновь двинулись в путь к заветному городу – Хирсалу. К городу, который стал теперь для них новой мечтой, новой призрачной надеждой начать борьбу против власти аклонтистов.

В основном они двигались по открытой и безлюдной местности. Иногда им встречались небольшие деревеньки, но Нойрос и его спутники старались обходить их стороной.

— Граница с Кихташем сейчас никем не охраняется, — сказал Хагайло, — а это значит, что головорезы Кровавого Мангуста могут безнаказанно тревожить наши поселения.

— Наши поселения? — переспросил Нойрос. — Ты уже говоришь наши?

— Тешайские равнины будут под властью Хирсала, — с суровой уверенностью заявил Хагайло. — Мы отвоюем их у аклонтистов.

— Я разделяю твой настрой, друг. Но в этой войне нам не выжить без союзников…

По-видимому, догадавшись, что Нойрос намекает на Кихташ, Хагайло тут же нахмурился и замолк.

По их прикидкам, до Хирсала оставалось около дня пути, и вот, отверженные беглецы стали устраиваться на последний, как они надеялись, ночлег до прибытия в повстанческий город.

Сиппурийская ночь была тиха и тепла. Звезды широкой россыпью светили на безоблачном небе.

Несмотря ни на что, Нойрос засыпал с легким сердцем. Да, он понимал, что теперь его ждет жизнь, полная тревог и опасностей, а в случае поражения повстанцев – позорная и мучительная смерть. Но, по крайней мере, Нойрос теперь избавился от тягостных сомнений насчет правильности своего выбора, твердо решив, что будет бороться с ненавистными адептами Чаши до конца своей жизни.

И вот, когда Нойрос готов уже был провалиться в крепкий сон усталого путника, внезапный ужас вдруг сковал все его тело. Мигом разомкнув глаза, Нойрос увидел, что на него навалился человек, сжимающий руки на его горле.

Нойрос, будучи уже неспособным дышать, тщетно пытался сбросить с себя нападавшего. В глазах начало мутнеть. Еще несколько ужасных мгновений — и кто-то другой оттолкнул душителя, и Нойрос тут же начал откашливаться и жадно глотать воздух.

Вокруг царило нечто невообразимое. Хаос. Люди кругом метались, кидались друг на друга, пронзительно визжа. В ход пошли дубины. Парень лет двадцати пронесся мимо Нойроса, издавая какие-то лающие звуки и клоками выдирая волосы из своей головы. Пробежав еще ярдов двадцать, он рухнул на землю, сотрясаясь в судорогах, и вскоре затих.

Вдруг Нойрос увидел рядом с собой тяжело дышавшего Хагайло.

— Что случилось, Хаг? — воскликнул парень в ужасе. — На нас напали?

— Да, — проронил тешаец с хрипом. — На нас напали наши же люди.

Вскоре все стихло. Этой ночью уже никто не спал. Число погибших среди тешайских беглецов составило пять человек.

— Безумие, — проговорил наутро Хагайло, сидевший мрачнее тучи у кострища. — Ими овладело какое-то безумие. Но почему? Какое объяснение этому можно найти?

— Мастер, — сказал вдруг Нойрос, хотя сначала не собирался произносить это слово вслух. — Ты помнишь? Я говорил о Кукловоде, и о том, что он способен делать с человеческим разумом.

Хагайло поднял глаза на Нойроса, как-то отупело оскалившись. С минуту он пристально смотрел на своего товарища исподлобья, а затем сдавленно проговорил:

— Так вот не надо попусту болтать языком, если не знаешь, какую беду могут накликать твои слова.

— Нам необходимо как можно скорее попасть туда, где у Аклонтов нет власти, — проигнорировав упрек тешайца, произнес Нойрос с холодной решимостью. — Хирсал ждет нас!

Соорудив над телами своих погибших товарищей небольшое надгробие из камней и веток, они двинулись в путь еще до рассвета. Перелески и овраги вскоре закончились, и теперь от мятежного города тешайских беглецов отделяло лишь открытое пространство степи.

Древний город Хирсал располагался на большом холме на берегу пролива Гаюхварта. Раньше это был центр могучего Хирсальского герцогства, покоренного и включенного в свой состав Сиппуром множество столетий назад.

Несмотря на мрачный осадок от тяжкой потери, свет нового дня зажег надежду в измученных сердцах Нойорса и его спутников.

Гордые темные стены города на холме уже виднелись вдалеке в сизой дымке.

Хирсал был близок, как никогда. И в то же время еще очень далек.

«Сестра… — вспомнил Нойрос. — Встретимся ли мы? Как взглянем друг другу в глаза? Что скажем друг другу? А может, все, что мне будет позволено – это склониться над твоим окоченевшим трупом…»

Они шли упорно и без остановок, вдохновленные близостью своей цели. Хирсал должен был стать для них новым домом — по крайней мере, до тех пор, пока Тешай не будет вновь отвоеван у аклонтистов.

Но все-таки, как и любой земной день, тот день тоже имел конец.

— Переоденься, — мрачно проговорил Хагайло, указывая на плащ Ревнителя, который Нойрос, за неимением лучшей одежды, до сих пор носил на себе.

— Как скажешь, — пожал плечами бывший служитель Чаши, скидывая зеленый плащ на землю. — Хирсальцам не составит труда опознать во мне уроженца Акфотта. Да и заставлять вас лгать было бы тоже неправильно. Я не намерен скрывать своего прошлого, Хаг, но я бы хотел от него отречься.

Близился закат. Нойрос, Хагайло и их люди поднимались по склону холма. Над ними возвышались угрюмые стены Хирсала.

Дозорные у городских ворот поначалу отнеслись очень настороженно к появлению неожиданных гостей, но после упорных и оживленных переговоров их все же удалось убедить в том, что перед ними – жители Тешая, которые бежали из захваченного врагами города.

Тяжелые ворота со скрежетом отворились, и изможденные путники вошли в Хирсал.

Это был древний, красивый, живописный город с гордыми белокаменными зданиями, некоторые из которых были построены еще во времена независимости от Сиппура.

Новость о прибытии тешайцев разлетелась с фантастической скоростью. В Хирсале начался настоящий переполох: народ валил на улицы, все кругом шумели и суетились, а Нойроса, Хагайло и их людей пришлось окружить оцеплением из солдат новой мятежной армии города.

Теперь они двигались к центру города — именно там, на главной площади Хирсала должно было решиться, как повстанцы воспримут появление в городе бывшего Ревнителя, и главное – Нойрос, наконец, узнает, что стало с его сестрой.

Народу было огромное количество. Отряд из Тешая еле-еле пробивался сквозь толпу к возвышению у дворца Каллармун – красивейшего и древнейшего здания Хирсала.

На возвышении ожидали три человека в кольчугах и серых плащах — как показалось Нойросу, глядели они не слишком приветливо. Когда все, кто прибыл из Тешая, оказались прямо перед ними, толпа как бы угомонилась, и кругом стало заметно тише.

Вперед вышел Хагайло.

— Я – Хагайло из Тешая, — начал он громко и раскатисто. — Я простой плотник и всю жизнь прожил в нищете, также как и большинство из вас. Так вышло, что мне и моим друзьям удалось очистить родной город от приспешников Бракмоса, но потом явились Ревнители и сокрушили нас. Один из них совершил предательство, освободив моих людей и убив одного из своих главарей. Имя этого спасителя – Нойрос Традонт, и он пришел вместе с нами!

Вмиг поднялся жуткий гвалт. Люди бесновались, громко выкрикивали что-то и размахивали руками.

Тут один из тройки хирсальцев, стоявших на возвышении, воздел руку кверху, после чего толпа постепенно стала затихать.

Это был среднего роста мужчина с черной бородой, крупными бровями и носом и властным суровым взглядом – по-видимому, один из лидеров восставшего Хирсала.

— Приветствую, Хагайло! — у этого человека был сильный резкий голос с хрипотцой. — Приветствую, славные воины Тешая! Итак, Ревнитель перед нами, — и ты утверждаешь, что теперь он на нашей стороне. Предположим, я поверю в это. Но не окажется ли так, что семейные узы победят в нем стремление бороться за правое дело? Традонт – фамилия, известная во всем Сиппуре. Отец этого парня делает для Бракмоса кучу темных делишек, и его появление здесь вызывает большую настороженность. Что скажешь, Нойрос?

— Друзья! — произнес, переведя дух, Нойрос, окинув собравшихся смелым взором. — Да, друзья, – позвольте именно так к вам обратиться, ведь я пришел как друг и ищу вашей помощи и поддержки. Ныне я отвержен – воистину отвержен. Все, чему я поклонялся, все, во что верил до сей поры – все истлело, обратилось в прах в моем сознании. Я презираю ложных сиппурийских идолов, ненавижу узурпатора Йорака Бракмоса и отныне готов биться против аклонтистов вместе с вами бок о бок!

— А что насчет твоей семьи? — сдвинул брови чернобородый.

— Семья меня более не тревожит, — объявил Нойрос. — Я действую по собственной воле, и мой отец уже не в силах принудить меня к чему-либо.

И тут подал голос второй из троицы — худосочный парень лет двадцати семи, гладко выбритый и с высокими скулами:

— А что ты будешь делать, Нойрос, если узнаешь, что твоя родная сестра у нас в плену? Будешь ли препятствовать, если мы решим казнить ее?

Хирсальцы вновь подняли шум.

— Убить бракмосского прихлебателя! — крикнул какой-то старик.

— В темницу! — встрял кто-то еще.

— Да он трус!

— Яблочко от яблоньки…

Однако взгляд Нойроса оставался ясным и полным горделивой решимости. Теперь уже он сам, словно вождь, властно вскинул руку, призывая толпу к порядку. Его послушались не сразу, однако Нойрос не менял своей позы, и его упрямое желание сказать свое слово вызвало в людях любопытство, и они насторожились.

— Как я сказал, я – ваш друг, — начал Нойрос, воодушевляясь. — И эти слова я произнес не для того, чтобы задобрить вас или отвлечь ваши мысли от моего прошлого кромешника. Я готов показать вам, что я теперь действительно на вашей стороне. Я избавил от смерти часть тешайцев, избавлю и остальных. Главное, чтобы вы, свободные люди Хирсала, были со мной! Итак… От слов к делу. Приведите Десму Традонт!

Толпа вновь загудела. Люди на возвышении встрепенулись: слова Нойроса прозвучали как приказ, а ведь он, вчерашний кромешник, явился в Хирсал как чужак и смиренный проситель. Тем не менее, его слова, по-видимому, совпали с народными чаяниями, и чернобородый вожак не осмелился заткнуть Нойроса, хотя и буравил его презрительно-суровым взглядом. Наконец, хирсалец коротко кивнул стражникам, после чего часть из них покинула площадь.

Собравшиеся продолжали шуметь. Нойрос теперь видел радостное оживление на лицах многих из них. Он тоже одарил их улыбкой, полной почтительного благоволения, ощутив, что между ним и хирсальцами устанавливается некий доверительный контакт.

Ожидание финального момента не затянулось слишком сильно.

И Десма появилась.

Солдаты ввели сестру Нойроса на площадь — растрепанную, в цепях и с разбитой губой, — но горделивый вид и дерзкий взгляд и сейчас не покидали дочь Пфария Традонта. Однако, когда Десма увидела своего брата, неподдельный ужас отразился во взоре пленной девушки.

— Итак, это твоя сестра? — с небрежением вопросил чернобородый.

— Да, это действительно Десма Традонт, — утвердительно кивнул Нойрос. — Мы родились с ней от одной матери и одного отца. А вот твоего имени я не знаю, друг, хотя мы с тобой и разговариваем.

— Улио, — бросил хирсалец, явно недовольный тем, как пренебрежительно с ним общается Нойрос. — Улио Кромсатель – так меня зовут в народе, и, поверь, не зря. Я бы с удовольствием покромсал и эту тварь, которая положила немало наших ребят прежде, чем ее схватили. Как тебе такая идейка, а?

В толпе послышались, было, злобные выкрики, но Нойрос вновь повелительно вскинул руку, и люди вскоре стихли.

— Я предлагаю следовать голосу разума! Десма – ценный заложник, и мы можем использовать ее против Йорака Бракмоса.

— Глупец! — свирепо прохрипела Десма. — Лорда Бракмоса никак не потревожит моя смерть!

— А вот на этот счет я бы с тобой поспорил, сестра! — с этими словами Нойрос окинул хирсальцев взором, полным воодушевления. — Внимание! Мне известны подробности относительно этой женщины, которые будут сейчас очень даже кстати. Являясь личным адъютантом лорда-протектора, она была также и его любовницей!

Снова шум и ропот.

— Лжец! — рявкнула Десма. — И вранье у тебя выходит так же бездарно, как и все остальное!

— Прости, Десма, — со снисходительной улыбкой победителя ответил Нойрос, — но на этот раз ты проиграла. — Тут он с торжеством возвысил голос. — Я читал твое письмо Йораку Бракмосу! Там ты клялась ему в вечной любви и просила прощения за то, что подвергаешь себя опасности против его воли. Уверуйте, свободные люди Хирсала! Эта женщина была для лорда-протектора чем-то большим, нежели праздным развлечением! И покуда она в нашей власти, акфоттский тиран не посмеет причинить вред жителям вольных земель. Неусыпно охраняйте ее, и скоро всем станет ясно, что, обескровленный и устрашенный возможной казнью своей возлюбленной, Бракмос не так уж непобедим!

На этот раз раздались уже ликующие возгласы и одобрительные хлопки – кое-кто даже подбросил вверх головной убор.

— Он знает, о чем говорит! — воскликнул мужчина неподалеку.

— Быть может, он поведет нас?

— Тешайский Избавитель! — с фанатичностью выкрикнул один из людей Хагайло. — Мы пойдем за тобой! Ура-а-а!

— Тешайский Избавитель! — подхватили другие. — Тешайский Избавитель! Тешайский Избавитель!

Иные из хирсальцев также присоединились к хвалебному хору.

«Эти люди почти мои» — со спокойствием мудрого властителя осознал Нойрос.

И тут Хагайло взял его за плечо.

— Молодец. Еще немного – и все они в твоих руках, — проговорил тешайский плотник ему на ухо. — Но если моих людей в Тешае сварят в кипятке… надеюсь, ты понимаешь, что с твоей сестрой, скорее всего, придется сделать то же самое?

Глава 25

Ликрийские поля. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

Ликрийские поля были местом жутковатым. Огромная пограничная область между Геакроном и Карифом, не заселенная никем, со скудной растительностью, пользовалась дурной славой уже на протяжении многих веков.

Вокруг простиралась серая безжизненная равнина. Невысокие угрюмые холмы возвышались то тут, то там; в низинах белой пеленой стелился туман.

— Так это и есть знаменитый Курган Династии? — с легкой усмешкой полюбопытствовал Тиам Дзар, указывая на высокий конусообразный холм, подножие которого было обложено гигантскими гранитными валунами.

— Да, мой повелитель, — густым басом ответил маршал Никос Зариккен. — Встреча с карифянами назначена именно здесь.

— Необычное место мы выбрали для переговоров – не находите?

— На Ликрийских полях непросто выбрать какой бы то ни было ориентир, — пожал плечами седовласый маршал.

Кира слышала о Кургане Династии, но, как и большинство жителей Геакрона, никогда не была здесь. По легенде, именно в этом жутком кургане были захоронены члены карифской королевской семьи, бесследно исчезнувшие на Ликрийских полях вскоре после победы над мятежным Геакроном много веков назад. Вот только какие именно темные силы положили конец монархии в Карифе и соорудили эту насыпь, легенда умалчивает.

Кира приблизилась к Дзару — в этот раз она не решилась взять его за руку, хотя все в окружении геакронского лидера уже знали об их связи, да и сама Кира стала привыкать к роли фаворитки.

— А карифяне точно прибудут? — неуверенно произнесла она, зная, однако, что вопрос этот Дзару не понравится. — Не окажется ли так, что они просто смеются над нами?

— Им не до того, — нахмурился геакронский правитель. — Кампуйцы уже вовсю тревожат их южные провинции, а аймеротцы угрожают с моря. Кариф нуждается в нашей помощи не меньше, чем мы – в его, — тут Дзар понизил голос, с какой-то одержимостью в глазах наклонившись к Кире. — О, если бы только эти надменные олухи из Дакнисса знали, какой мощью мы теперь обладаем! Мне лишь нужно немного времени. Если крепость Райек продержится еще пару месяцев, я успею снарядить мою первую партию боевых машин, и уж тогда-то южане попляшут! Но пока что мой проект в строжайшем секрете, и ты, Кира, одна из немногих, кому известно о нем. Надеюсь, ты понимаешь, что это говорит о моем величайшем доверии к тебе…

Тут Дзар прервался, так как неподалеку раздались чьи-то возгласы.

— Доко Дзар, доко Дзар! — это кричал вернувшийся конный разведчик, посланный отслеживать приближение карифской делегации. — Они совсем рядом, мой господин! И скоро будут здесь.

Владыка Геакрона самодовольно ухмыльнулся:

— А ты сомневалась.

Представители Карифа прибыли на двух больших черных омнибусах, на одном из которых было установлено знамя с белым быком на красном фоне. Люди, вышедшие из повозок, были облачены в черные сюртуки и плащи.

«Похоронная процессия какая-то», — мрачно подумала Кира.

Геакронцы вышли вперед: Тиам Дзар, Никос Зариккен по правую руку от него, и Кира по левую.

От карифян также отделилась группа из пяти человек, в центре которой шел коренастый мужчина с седыми волосами и пепельным оттенком осунувшегося лица, облик которого почему-то сразу вселил Кире неизъяснимую тревогу. Лицо карифянина выражало какую-то неизгладимую скорбь, нечеловеческую боль, которую, казалось, не могло заглушить уже ничто на свете.

Молодой человек со свитком в руке приблизился к геакронскому правителю, и, вручив бумагу, с официозной торжественностью произнес:

— Сей документ, подписанный членами Правящего Совета Карифа, подтверждает, что Гранис Брастолл, действительный член Правящего Совета, уполномочен от имени карифского народа, вести переговоры с иностранными державами по всем политическим вопросам, в том числе – военным.

Тиам Дзар бегло просмотрел грамоту, вернул ее подателю, после чего, по обыкновению своему, ухмыльнувшись, произнес:

— Гранис Брастолл! Наслышан, наслышан… Зная, каким ненавистником нашего государства вы являетесь, я меньше всего ожидал увидеть вас в качестве посла.

— Я и сейчас презираю ваш гнусный кровавый диктат, Дзар, — голос старика звучал глухо и как-то замогильно пугающе.

Мурашки пробежали по коже Киры.

— И, тем не менее, именно вы были посланы, чтобы заключить со мной союз? — не унимался Дзар. — Как иронично… Должно быть, непросто переступать через собственные принципы?

— У меня больше нет принципов, — голос Брастолла перешел в совершенно жуткий полушепот, звучавший крайне зловеще. — Осталось только желание спасти мой народ от аклонтистского ужаса. И жажда мести за мою семью…

— Вашу семью? — Дзар вопросительно прищурил глаз.

— Мне сообщили, что моя дочь Гелла втайне от меня была послана для ведения переговоров с вами, Дзар. Ее поездку организовал мой лучший друг Карл Вилдерс, который теперь заключен под стражу.

— Не имел чести общаться с леди Брастолл, — пожал плечами глава Геакрона. — По-видимому, до нашей страны ваша дочь так и не добралась.

— И этот факт подтверждает мое главное опасение – раз Гелла не в ваших в руках, значит, она в руках аклонтистов. Мои сыновья вопреки моей воле отправились на ее поиски. Быть может, все мои дети уже мертвы… Перед вами – отчаявшийся человек, доко Дзар, и все, чего я хочу – любыми силами остановить аклонтистскую экспансию. Хотите ли вы того же?

— О, вне всякого сомнения, — геакронец расплылся в радушной улыбке. — Итак, я полагаю, мы готовы сесть за стол переговоров.

Карифяне соорудили большой стол из досок, привезенных ими заранее. Лидеры делегаций уселись на походные стулья и вместе с писарями и советниками принялись обсуждать и составлять проект будущего военного соглашения.

Переговоры шли не меньше трех часов. Основным положением стало оказание друг другу продовольственной и военной помощи, и с этой целью пришлось принять историческое решение – сделать карифско-геакронскую границу открытой для прохода военных сил. Тем не менее, Тиам Дзар настоял, чтобы карифские пограничники принимали все меры для отлова геакронских беглецов и дезертиров.

Наиболее принципиальным для Геакорна пунктом соглашения была незамедлительная переброска карифских подразделений в район крепости Райек, которая в настоящий момент самоотверженно держит оборону под командованием генерала Кьетранна. Обсуждение этого вопроса заняло больше всего времени, породив нешуточную полемику между Дзаром и Брастоллом. В конце концов, политики договорились о том, что конкретная численность направляемых в Геакрон карифских солдат будет обсуждаться Дзаром с главнокомандующим армии Карифа.

Так или иначе, стороны определили для себя главную цель – совместное противостояние союзу аклонтистов, первым шагом к которой должен стать разгром сиппурийской армии Арака Трифтониса, осаждающей пограничную геакронскую крепость Райек.

По окончании переговоров, когда писари со слов своих владык составили, наконец, текст союзного договора, не было ни рукоплесканий, ни слов поздравления. Лишь мрачная церемониальность обстановки говорила о том, что момент действительно исторический.

Древние враги с общими корнями, бывшая метрополия и мятежная провинция, Кариф и Геакрон заключили между собой военный союз.

— Я поставлю свою подпись, Дзар, — с каменным лицом процедил Гранис, поднявшись на ноги, — но руку вам не пожму.

— Мне не нужно ваше рукопожатие, дражайший доко Брастолл, — осклабился геакронец. — Лишь ваши войска.

Глава 26

Хирсал. Начало осени 729 года после падения Эйраконтиса

— А вы вообще уверены, что это Хирсал? — едва шевеля губами, произнес Ниллон, слегка повернув голову в сторону профессора.

Райджес Хиден лежал неподвижно и выглядел изможденным и подавленным. Однако Ниллон был уверен, что это актерство – предполагаемый карагалец просто притворяется, желая создать иллюзию того, что его юный спутник страдает не один.

— Уж в этом я никак не мог ошибиться, — с наигранной одышкой прохрипел профессор. — В этом городе я был в последний раз довольно давно, но все-таки хорошо его помню.

— Нас до сих пор никто не допросил, — в очередной раз посетовал Ниллон. — Сколько дней мы в этой дыре? Я со счету сбился… Здесь так темно, что день непросто отличить от ночи.

— Тем более что ночи у них такие ясные… — в какой-то ностальгической прострации протянул профессор Хиден.

«И все-таки он ничуть не нервничает, — подумал Ниллон. — Этот человек (если, конечно, в этом существе есть хоть что-то человеческое) следует определенному плану. Я тоже – своего рода часть этого плана. Даже тогда, когда сиппурийцы арестовали нас на нашей яхте, связали, и увезли на корабле в Хирсал, Хиден и не подумал задействовать свой боевой потенциал — а он им, вне сомнения, обладает!»

Этот циничный и расчетливый манипулятор действует куда более тонко. Хиден не старается пускать мне пыль в глаза, демонстрируя свою мощь — не хочет, чтобы я видел в нем угрозу. Теперь он, изображая страждущего узника, ждет не дождется встречи с кем-нибудь из аклонтистских командиров с целью заморочить тому голову и, возможно, даже переманить на свою сторону. Мне пока очень сложно предсказывать его действия… Что ж, времени полно — буду учиться».

— Вы бы кликнули стражника, — с каким-то усталым безразличием в голосе проронил Ниллон. — Или попробуйте поговорить с тем человеком, который приносит нам еду.

— Я пытался, ты же знаешь, — отмахнулся профессор. — Все без толку.

— Они забрали мои бобы… мое лекарство. Теперь я скоро умру, если ничего не предпринять…

— Я знаю, Ниллон, знаю! — с жаром воскликнул Хиден. — Но чем мне помочь тебе?

— А вы скажите им, что мы являемся противниками аклонтистского режима.

Услышав это, Хиден тут же приподнялся на локтях и сразу насторожился.

— Ты же… не верил мне, — растерянно и вместе с тем заинтересованно произнес старик.

Около недели назад мимо камеры, где были заключены Ниллон и профессор Хиден, провели довольно большое количество человек. Их лиц узники не видели, но по звону цепей и крикам конвойных стало понятно, что в темницу прибыло пополнение, и притом многочисленное.

Из этого всего профессор Хиден сделал вывод, что в Хирсале произошло какое-то волнение, а может быть, даже бунт. Наконец, после мучительных размышлений, сопоставления различных косвенных фактов и исторических предпосылок, он заявил, что аклонтистский режим в Хирсале был свергнут, и теперь городом управляют люди, неподвластные Йораку Бракмосу.

Такой смелый вывод был встречен Ниллоном с превеликим скепсисом — и у них с профессором произошла громкая перепалка по этому вопросу.

Теперь же молодой человек прямо-таки огорошил профессора Хидена своим неожиданным предложением.

— Умение вовремя признать свою неправоту – качество сильной личности, — лукаво улыбнулся Ниллон. — Действуйте, сэр! Карагал зовет! Пока мы прохлаждаемся в этом каземате, аклонтистские тиски сжимают Роа все сильнее и сильнее…

В этот момент в двери их камеры загремели ключи, и к ним вошел маленький неряшливый лохматый человечек, который приносил им еду. В руках он держал поднос с морковной похлебкой и отрубями.

Торопливо поставив скромное кушанье на пол, человек хотел было удалиться, но тут его остановил голос Райджеса Хидена.

— Лу дзумха, — произнес профессор по-сиппурийски. — Ик курма бакхо дзо хун-ди. Шун гвис си вели. Зу квархо бели аклонти. Зу хамо Прант. Си хвер ми джас аллао.

Носильщик оставил их, не произнося ни слова, но Ниллон заметил едва различимый кивок хирсальца и огонек понимания в его темных глазах.

— Что вы ему сказали? — спросил Ниллон.

«Быть может, я напрасно так подозрителен насчет него? В конце концов, прямого зла он мне не делал… Как это не делал?! А Гелла? Гелла! Он разлучил тебя с ней… Брось! Так уж вышло… Вы ведь в одной связке теперь с ним, не валяй дурака! Нет, нет с ним точно что-то не так… Думаю, я никогда не знал профессора Хидена по-настоящему. Параноик! Ты просто измотан плаванием, вот и накручиваешь себя… Как бы не так!»

Все эти лихорадочные мысли все больше тревожили сознание Ниллона, и лучше ему, конечно же, не становилось. Все это заставляло его думал о том, что так недалеко и до настоящего сумасшествия…

— Сказал, что мы им не враги, — ответил профессор Хиден. — И попросил устроить встречу с кем-нибудь из главных. Теперь остается ждать…

И долго ждать не пришлось.

На следующее утро в камеру вошли четверо солдат в серых плащах (ни сиппурийской кобры, ни Чаши Аклонтов на их одеждах не было). Они молча выпроводили Ниллона и профессора Хидена из темницы и куда-то повели. Ниллон же был настолько слаб, что стражникам пришлось поддерживать его под руки. Пребывание в заточении еще больше ухудшило его и без того расшатанное здоровье.

Они шли вверх по крутым лестницам хирсальского дворца, оставляя позади мрачные узкие коридоры с факелами, изъеденные молью гобелены и вычурные старинные канделябры. Все убранство дворца дышало забытым духом древнего хирсальского герцогства. Но мысли Ниллона витали далеко от этого гордого великолепия – в родном, милом сердцу Пранте, далеком Дакниссе и грозном, воинственном Геакроне.

Наконец, они оказались у округлой, окованной железом двери, и воины ввели их внутрь.

В просторном, но скромно отделанном кабинете, за широким деревянным столом сидел темноволосый, коротко стриженый юноша, пожалуй, ровесник Ниллона, широкоплечий, с выразительными, аристократическими чертами бледного лица.

Один из стражников что-то с важностью проговорил по-сиппурийски, по-видимому, представляя своего господина.

— Кхим кабра метто сти диффит, — с учтивым поклоном произнес профессор Хиден.

— Нет, нет, нет, сэр! — вдруг замахал руками Ниллон. — Я протестую против того, чтобы вы разговаривали с этим человеком на неизвестном мне языке! Потребуйте переводчика, или я сделаю так, что дело примет очень скверный для вас оборот.

— Не нужно ссор, г-господа, — на неуверенном эйрийском произнес темноволосый юноша, медленно поднимаясь со своего места. — Я изучал в гимназии эйрийский с достаточным прилежанием, чтобы мы могли понимать друг друга.

Ниллон с профессором изумленно переглянулись.

— Итак, мое имя – Нойрос, — представился молодой человек. — Нойрос Безродный – ибо я предал свой род и предал веру, в которой меня воспитывали с детства. Еще меня называют Тешайским Избавителем – хотя я не считаю это прозвище вполне заслуженным – ведь Тешай по-прежнему в руках врага. Теперь позвольте же поинтересоваться, кто такие вы, господа? И каким образом оказались в темнице дворца Каллармун?

— Я Ниллон Сиктис из города Пранта, — быстро начал Ниллон, не дав своему спутнику заговорить первым. — А это профессор Райджес Хиден – мудрый, но поистине несчастный человек, который из-за неведомой болезни не помнит собственного прошлого.

— Вот как, — недоверчиво вскинул брови Нойрос. — Далековато же вы сейчас от Союза Побережья.

— Скажите, Нойрос, — со спокойной решимостью заговорил Хиден, очевидно, пытаясь увести разговор в сторону от цели их пребывания в Сиппуре, — вы сейчас – главное лицо в Хирсале? Ваша власть здесь незыблема?

— А вы довольно любопытны для человека, проснувшегося сегодня утром в холодной камере, — снисходительно улыбаясь, заметил Нойрос. — Большинство хирсальцев поддерживает меня. Есть еще, конечно, несогласные во главе с Улио Кромсателем, но с ними я очень скоро разберусь… Однако, извольте, все же, ответить и на мой вопрос. Какими судьбами в наших краях?

— Мы к вам не собирались — нас схватили аклонтисты, — заявил Ниллон.

— А куда вы направлялись? В Акфотт?

— Нет.

— А куда?

Ниллон вопросительно посмотрел на своего спутника.

«Ну, действуйте, сэр. Ваш выход».

— Сознавайтесь, господа. Я все равно не отпущу вас, пока не узнаю правду.

— Мы направляемся в Карагал, — отчетливо проговаривая каждое слово, объявил профессор Хиден. — Наша цель – раскрыть тайну Аклонтов и уничтожить их.

И тут профессор рассказал все – все, что он излагал Ниллону еще в особняке на острове Скорби: о связи Аклонтов с карагальскими псиониками, о своем сумрачном прошлом, которое, скорее всего, также связано с таинственным архипелагом, и о страстном желании разгадать тайну Невыразимых духов, раз и навсегда избавив Роа от этого чудовищного культа.

По мере того, как профессор продолжал свой пламенный рассказ, в глазах Нойроса все отчетливее читалось понимание, если не сказать, восхищение.

«Хиден им овладел».

— Скажите, Нойрос, вы умеете верить? — вопросил профессор, завершая свою длинную речь. — Так вот – поверив нам, вы не потеряете многого, и вместе с тем у вас появится шанс сокрушить того, кого нельзя сокрушить огнем и сталью.

Хирсальский лидер какое-то время молчал, затем удалился к окну в нерешительной задумчивости. Нойрос изображал тяжкие сомнения осторожного правителя, однако Ниллон уже догадывался, каков будет его ответ — перед красноречием Хидена мало кто мог устоять.

И каково же было его изумление, когда он услышал ответ мятежного предводителя хирсальцев:

— Я вижу, вы знатный мастер морочить людям голову, однако со мной все эти трюки не пройдут. Я не верю не единому вашему слову, и не успокоюсь, пока не узнаю, кто вы на самом деле такие и что здесь делаете. Что же касается вашей безумной затеи (если даже предположить, что это ваша истинная цель) — я вообще слабо верю, что вы вернетесь из Карагала живыми. Оттуда никто не возвращался. Так зачем же мне так бездарно распоряжаться вашими жизнями? Нет, вы, возможно, еще пригодитесь мне здесь, в Хирсале. Клянусь, я чувствую, что вы оказались здесь не просто так… Быть может, вы еще поможете мне, но сперва я добьюсь от вас правды! Вы остаетесь в Хирсале.

Профессор еще пытался как-то переубедить Нойроса, однако тот более не слушал его.

— Все! — махнул рукой юноша. — Довольно, господа, у меня и так полно дел! Из темницы я вас переведу в одну из башен замка Ло-Серпиталь – вот там и поразмыслите обо всем, что я сказал.

— Но, сир! — воскликнул Ниллон. — Я тяжело больной человек, и страдаю водяной чахоткой. У вас имеются бирюзовые бобы? Без них я погибну…

— Хм-м… — Нойрос в задумчивости потер пальцем шею. — А вот за это я ручаться не могу.

— Просто, ваши солдаты отняли их у меня, и я был бы очень признателен…

— Хорошо, довольно! — замахал руками Нойрос. — Я вас понял, Ниллон. Я решу этот вопрос, обещаю.

— И все-таки, Нойрос… — вновь заговорил профессор Хиден. — Вы упомянули, что хотите от нас помощи, но сами как бы закрываетесь от нас… Хорошо, мы готовы к сотрудничеству. Но прошу, неужели вы не можете хотя бы рассказать нам о том, что твориться тут у вас? Мы же должны быть в курсе событий, чтобы стать вашими союзниками!

Нойрос устало покачал головой, а потом все же неуверенно начал:

— Не все так безнадежно, как кажется на первый взгляд. Армия сиппурийцев сейчас на севере: вот-вот вступит в сражение с силами Геакрона и Карифа. К тому же у меня есть ценный для Бракмоса заложник – и это поумерит желание лорда-протектора навредить Хирсалу. В свою очередь, на востоке сейчас орудует Кровавый Мангуст, с которым у нас общие враги – а значит, есть надежда на союз. Корхейцы сейчас тоже не представляют большой угрозы: их флот под командованием принца Гарука Икмерсида отплыл на север, а внутри самой страны полыхают религиозные распри. Если верить переписке между прежним хирсальским наместником и лордом-протектором, Бракмос долгое время давил на корхейского посла Кемала О’Цзуна, желая добиться выдачи ему принцессы Батейры в качестве заложницы. Насколько я понял по их письмам, правителя Сиппура оставили с носом — Батейра Икмерсид по-прежнему у себя на родине. А Яшань Демцуэль все так же продолжает подстрекать корхейский народ к отделению от Церкви Аклонтов… И это, безусловно, нам на руку.

Замок Ло-Серпиталь находился неподалеку от набережной Хирсала. Комната, которую выделили Ниллону и профессору Хидену, находилась довольно высоко в центральной башне – внутри было чисто и тепло, даже имелась какая-то мебель, но массивная дверь со стальной окантовкой была заперта, и снаружи находилась стража.

За узким окном играли лучи солнца. Морская гладь, покрытая искрящейся рябью, простиралась до самого горизонта. В порту виднелась пара некрупных судов. И неподалеку от них была сиротливо пришвартована крохотная старенькая яхта.

А где-то далеко-далеко за горизонтом лежали разрозненные острова. Их не было видно даже из самой высокой башни замка Ло-Серпиталь, но профессор Хиден (если верить ему) очень часто видел их в своих снах. На тех островах до сих пор таилось безымянное зло – и ни гигантская волна, ни неумолимое время не смогли до конца изгнать его. Материк Роа до сих пор ощущал на себе этот гнет. И что бы их ни ждало там, им еще предстояло встретиться с этой угрозой лицом к лицу. В Хирсале их путь не кончался.

Ниллон был уверен в этом, как ни в чем другом в своей жизни.

****

Большое спасибо, что интересуетесь моим творчеством! Прочитали книгу - оставьте небольшой отзыв в комментариях. Вам недолго - а мне приятно ;)

Оглавление

ПРОЛОГ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg