«Бессердечно влюбленный»

Бессердечно влюбленный (fb2) - Бессердечно влюбленный [СИ] (Из жизни переводчиков - 3) 1077K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Маргарита Ардо

Маргарита Ардо БЕССЕРДЕЧНО ВЛЮБЛЁННЫЙ

Глава 1

— Как же я его ненавижу! — вопль отчаяния взорвал тишину моей уютной кухни.

Канарейка запнулась, кот упал с кресла. Чайник вскипел. Я достала из шкафчика вишнёвый ликёр, понимая, что чаем с пирожными мы не обойдёмся.

Дежа-вю. Одно и то же повторяется каждую пятницу. И всё потому, что моей подруге Дахе очень не повезло с боссом.

— Говорят, что тиран нужен для закалк… — начала было я.

— Знаю-знаю, — безжалостно села на оранжевый раскладной стул Даха, тот скрипнул в ответ. — Но передай своему Кастанеде, что его я тоже ненавижу! Наговорил тут, понимаешь, ерунды, теперь тираны плодятся и думают, что так и надо! И вообще, я уже готова купить где-нибудь дихлофос… тьфу, цианистый калий, чтобы подсыпать этому боссу в кофе! Да, не смотри на меня так! Я закалилась до уровня великой отравительницы Екатерины Медичи, потому что уверена — буду смотреть и смеяться, глядя, как Михаил корчится в муках на паркете! Вот честно!

— Ты же собиралась увольняться… — напомнила я.

— Этот гад не подписал заявление! Снова! — Даха распустила пучок и встряхнула головой, высветленные волосы рассыпались по плечам. Разрозовевшись от гнева, Даха стала ещё красивее — карие сверкающие глаза, прямой, немножко острый носик, правильный овал лица и точёная фигура.

Мы с ней одного роста и телосложения, только у меня волосы светло-русые от природы, сейчас до пояса, и глаза голубые. А до решения подстричься и стать блондинкой Даха была прекрасна и в каштановом цвете. Мы вместе учились на французском отделении педагогического университета и одно время даже снимали комнату. Было весело. С Дахой не соскучишься. Сейчас нам по двадцать шесть, и можно сказать, что мы начали остепеняться, но в восемнадцать — все ноги оттанцевали. У нас даже фамилия одинаковая — Иванова, только она — Дарья, а я — Виктория.

— Но ведь директор не имеет права тебя удерживать, — возразила я, ставя перед подругой голубую рюмочку на тонкой ножке из бабушкиного сервиза и раскрывая коробку с пирожными.

— Имеет! Согласно контракту, который я год назад подписала, как полная дура! — воскликнула Даха. — Там мелким шрифтиком, как в кредитных договорах, написано, что руководитель имеет право задержать меня на рабочем месте, пока я не предоставлю полноценную замену. Урод!

— Бред какой-то.

— Именно, что бред! А они говорили — стандартный трудовой контракт. Я его даже и не читала особо… Вик, я не знаю, что делать! Ведь уже все сроки прошли, билеты куплены! Если я снова отложу, вдруг Манюэль передумает на мне жениться?! — глаза Дахи наполнились слезами.

Я тронула подругу за плечо и села напротив.

— Не передумает. Он же тебя любит.

— Но Маню и в тот раз дулся, и в мэрии уже дата назначена! Не знаю, как ему удалось убедить чиновника поговорить с невестой по Скайпу! — Даха выпила залпом любимый ликёр и даже не заметила, как.

— А что говорит отдел кадров? Неужели ты сама обязана искать кандидата на свою должность?

— О! — заломила руки Даха, как актриса древнегреческой трагедии. — Отдел кадров, уверена, скинется на мышьяк и закажет пирожки на поминки за свой счёт. Они уже прислали пару дюжин кандидаток. Михаилу никто не подходит!

— Но речь просто о работе ассистента…

— А кажется, что выбирает представителя в межгалактический совет… Чтоб он подавился всеми кроликами, удав! Столько требований, зашибись! — стукнула ладонью по столу Даха и разревелась. — А я замуж хочу! Во Францию! К Маню любимому.

Честно говоря, смотреть, как подруга плачет, было больно. Я её обняла, отчаянно перебирая в голове варианты кандидатур и пытаясь найти решение. Римма уехала в Штаты, Алёна беременна, у Кати двое детей, и ей не до работы! А остальных бы я и не порекомендовала. Даже среди выпускниц факультета иностранных языков встречаются те, кто языки знают не очень…

— А ты, Даха, полностью его требованиям соответствуешь, — констатировала я. — Можешь считать себя крутой.

Она всхлипнула:

— Ага… А Михаил на меня постоянно рычит. Хотя он на всех рычит. Хоть бы раз похвалил! И вдруг, с бухты-барахты выяснилось, что я незаменимый работник!

— А если работать хуже?

— Не получается. Я ответственная.

— Хм… ну а просто махнуть на него рукой и уехать? — подмигнула я. — Тебе же по сути плевать на него. Он будет вынужден уволить тебя за прогулы.

— А мне придётся выплатить штраф — это раз, а два — этот гад не отдаёт мне загранпаспорт. Хранит в сейфе, якобы для оформления визы в командировку. Забрал и всё. Ненавижу!

— Так это противозаконно! Можно в суд…

Даха посмотрела на меня с укоризной:

— Это только в кино подать в суд — раз плюнуть, а на деле фиг его знает, как туда обращаться. И вся эта ерунда точно займёт не одну неделю. Вик! Что делать?! Мне уже в следующую субботу надо выходить из самолёта в Париже, красивой и цветущей, как лесная нимфа, чтобы Маню не передумал жениться! Вот как найти крутого двуязычного переводчика, чтобы соображал быстро, печатал без ошибок и со всеми программами Офиса дружил? Все эти презентации, аксессы, эксели… И обязательно без семьи! Как?! Нет, я куплю яду! — Даха подлила себе ликёра из хрустального графинчика и подняла рюмку. — За Михаила. Не чокаясь.

Мда, ситуация. Подруге отчаянно хотелось помочь. Мой мозг работал в режиме перегрузки и внезапно выдал рискованную мысль. Эврика! Хотя радоваться перспективе шагнуть в клетку с тигром было не с руки, но я ведь люблю Даху! И я сказала:

— Вообще-то я бы подошла на твою должность.

Даха вскинула на меня изумлённые глаза. Аж плакать перестала.

— Ты?!

— Ну да, — я пожала плечами. — Френч и Инглиш у нас с тобой на одном уровне ещё с универа. Вроде я не туго соображаю. Не только в Офисе, но и в бухгалтерских программах работаю.

— О, Боже! Викуля! Но тебе же оно даром не нужно! — воскликнула подруга. — Зарплата хорошая, соцпакет, все дела, но Михаил — такая сволочь! Тиран, гад и вообще, чтоб его черти с салом съели!

— Зато тебе это нужно, — спокойно сказала я. — А для меня будет приключением. Встряхнусь.

— Слушай, а ведь тебе ещё ни на одном собеседовании не отказывали, — с надеждой проговорила Даха, но тут же осеклась: — А как же твои книги? И ученики?

Дело в том, что я уволилась с постоянной и хорошо оплачиваемой работы полтора года назад. У меня наступил кризис жанра. Вымотанная работой, я смотрела в тот вечер конкурс певцов по телевизору. И позавидовала им: люди занимаются тем, что любят, и этим зарабатывают на жизнь. Я окончила филологический со знанием иностранных языков, потому что люблю слова, а не для того, чтобы работать секретарём с неограниченным кругом обязанностей пусть и в известной, но очень нелюбимой иностранной компании. И я поняла, что мне отчаянно жаль жизни, которую трачу зря. В конце концов, вдруг я умру завтра, а счастливой побыть так и не получится? Нет, — решила я, — надо обязательно попробовать быть счастливой! И на следующий день подала заявление об увольнении.

Шеф был в шоке. Я немного тоже, потому что было абсолютно неизвестно, чем питаются писатели в промежутке между обычной работой и бестселлером на миллион.

Но всё как-то сложилось само: бывшие сотрудники стали звонить с просьбой подтянуть их самих или их детей по английскому, совершенно легко получилось стать удалённым переводчиком в отделе французской художественной литературы одного крупного издательства. И пусть это звучит несколько самоуверенно, но Даха сказала правду: ещё ни по одному собеседованию я отказа не получила. Наверное, умею правильно улыбаться. Даже в телефон.

Немного попереводив чужие книги, я созрела и на свою собственную. Про любовь, конечно же. Мой роман даже продаётся в сети. И неплохо. Сейчас я взялась за второй.

В общем, я привыкла быть хозяйкой самой себе, и от перспективы снова погружаться в офисную жизнь засосало под ложечкой. Но дружба познаётся в беде. Я помню Дахины слёзы, когда они чуть не расстались с Маню. Что угодно сделаю, лишь бы она не ревела больше так!

С уверенной улыбкой я сказала вслух:

— Освежу идеи и потом напишу что-нибудь такое, производственное. Я же не сказала, что собираюсь идти к твоему тирану навечно.

— А как? — Даха подалась вперёд и вытерла нос салфеткой.

— Дождусь, пока ты передашь мне дела и уедешь спокойно. А потом твой Михаил сам меня уволит, уж поверь, — хмыкнула я, потирая руки и представляя, как отомщу тирану за Дахины слёзы.

По рассказам подружки, её босс представлялся мне приземистым, твердолобым типом лет под пятьдесят, с пивным животом и лысиной на макушке, в пиджаке и с галстуком. Тип в воображении умел злобно рычать и давать невыполнимые задания. Мурашки пробежали у меня по спине, но я вдохнула и выдохнула: нет уж, поиграем!

— Нет, Вика, я не могу принять такую жертву! Там же работать невыносимо! — сказала Даха.

— Ты же как-то вынесла.

— Чего только не вытерпишь ради денег! Мне надо было срочно выплатить кредиты, ведь во Франции я вряд ли буду работать. Маню хочет детей! Да и когда я начинала, Маню работал на полюсе, и мы всё равно могли встречаться только онлайн.

— А мне вообще не с кем встречаться, — подмигнула я Дахе с улыбкой. — Сейчас у взрослых учеников командировки, у детей — каникулы, а мои девчонки-фигуристки срочно-обморочно готовятся к соревнованиям. В общем, я и так считай в отпуске — преподавать целый месяц некому. Собиралась книжку активно писать. Будем считать, что я, как настоящий актёр и писатель, собираю материал для вдохновения.

— Как бы Михаил тебе его не перебил!

— У него не выйдет, — рассмеялась я. — После твоего отъезда я покажу себя так, что вряд ли проработаю больше месяца. Но зарплаты за этот месяц мне хватит, чтобы купить стиральную машинку.

— У тебя ж есть.

— Да моей двадцать лет, начала вещи портить. Я уже основное руками стираю.

— Не айс, — вздохнула Даха.

— Так что убьём трёх зайцев, — решительно сказала я, — спасём тебя, соберём материал по «властному герою» и купим мне новую стиралку.

— А вдруг он уволит тебя с выговором и занесением в личное дело?! По какой-нибудь статье?! Трудовую книжку на всю жизнь испортит!

Я хмыкнула:

— Моим ученикам и читателям абсолютно всё равно, что написано в моей трудовой, а менять способ занятости я готова только на короткое время и только ради тебя, Солныш!

— Ох, Викуля, спасибо, — расчувствовалась Даха, — ты самый настоящий друг!

По моему сердцу разлилось тепло. А говорят, женской дружбы не бывает… Врут нагло! У нас — бывает!

И я мысленно показала воображаемому дядьке в пиджаке кулак: ну, погоди, я ещё покажу тебе, тиранище недобитый, где раки зимуют!

Глава 2

Было непривычно идти на собеседование ненакрашенной и в обуви на низком каблуке. Но Даха сказала, что босс не терпит всех этих «расфуфыриваний» на работе. Для успеха операции требовался вид, приближённый к серой мыши: пучок на голове, удобные туфли, костюм и ноль косметики — что, по мнению биг-босса, обозначает настроенность кандидатки на труд, а не на поиски жениха.

— На внешнем виде многие из соискательниц и прогорели, — наставляла меня весь вечер Даха. — Девиц в коротких юбках, с губищами и вечерним макияжем босс заворачивал с порога.

После этих слов в моём воображении укрепился образ брюзги с плешью из разряда бывших партийных функционеров. Заранее стало противно. Но я всё равно волновалась. Несмотря на то, что эта работа была мне не нужна, она одновременно была мне нужна, чтобы помочь Дахе. Жизнь полна парадоксов!

Впрочем, какой актёр не волнуется перед исполнением роли? А настоящий писатель, как и актёр, всё должен испытать на себе…

* * *

Компания «Инженерные системы» занимала несколько этажей в фешенебельном бизнес-центре, облицованном алыми панелями и чёрными затонированными стёклами. Всё, как положено: шесть серебристых лифтов, мраморная отделка, ламинированные панно на стенах с эротичным изображением насосов, труб и прочей мечты сантехника.

Даха уже ждала меня в приёмной, бесшумно сминая влажными ладонями какой-то документ. Мы договорились не признаваться, что дружим. И потому Даха лишь сверкнула надеждой в глазах, улыбнулась мне по-деловому и заглянула в распахнутую дверь:

— Михаил, пришла кандидатка на замещение вакансии ассистента, о которой я вам говорила. Виктория Иванова. Вы готовы её принять?

— Пусть войдёт, — послышался жёсткий мужской голос.

И несмотря на всю авантюрность затеи, по моей спине пробежал холодок. Я вошла в кабинет. Мужчина, сидевший за директорским столом поднял голову от бумаг, и я обомлела. Ох, если бы ему было за пятьдесят!

Передо мной сидел уверенный в себе тридцатилетний красавец в стильном сером костюме. Из-под чёрных бровей на меня смотрели яркие зелёные глаза. Модная короткая стрижка, тёмные каштановые волосы, немного щетины на щеках, тоже очень модной на вид, прямой, я бы сказала интеллигентный, нос и упрямый подбородок. Плечи широкие. Кисти породистые. Крупные и явно дорогие часы на запястье. Идеальный галстук. Просто мужчина с обложки журнала Эсквайр! У меня в животе что-то ёкнуло. Или в сердце. И захотелось воскликнуть: а где же плешивый твердолобый предпенсионер?!

Чёрт, Даха могла предупредить! От несовпадения ожидания и реальности я растерялась.

— Здравствуйте, — дрогнувшим голосом сказала я, но тут же буквально вытащила свою уверенность за шиворот и вернула на место. Улыбнулась вежливо и сдержанно.

— Проходите, садитесь, — кивнул он.

А красавец-то плохо воспитан! При встрече с дамами полагается вставать. Хм… ладно.

Я села. С внимательностью удава он изучал меня несколько секунд, затем бросил:

— Я вас слушаю.

«За тебя, Даха!» — подумала я с тем же настроем, с каким бросались на амбразуры герои с лозунгом «За родину! За Сталина!», и начала рассказывать о своём опыте работы, который, кстати, был неплох. Одна российская компания, ещё в студенческие годы, — я переводила старичкам-французам на круизном лайнере, потом две иностранных. Да, я — секретарь и классный переводчик, а на деле и швец, и жнец, и на дуде игрец.

— Теперь то же самое на французском, — потребовал удав с зелёными глазами.

Кхм… Ну ладно. Я рассказала.

— О хобби на английском, — безэмоционально, как робот, приказал он.

Но на этот раз, кажется, слушал. И изучал. Я закончила говорить стандартное, что обычно хотят слышать работодатели — немного спорта, кино, книги. И нет-нет, я не собираюсь замуж. В декрет? Упаси, Боже…

— У вас в резюме полтора года перерыва, — спросил Михаил, — в чём дело?

— Я решила, что необходимо отдать должное диплому и всё-таки заняться тем, чему училась. За эти полтора года я перевела несколько книг для издательства Монд. По образованию я филолог.

— Что же теперь? — зелёные буравчики сканировали меня насквозь.

— Теперь я поняла, что мой долг перед университетскими знаниями выполнен и можно вернуться к прежней сфере деятельности, — спокойно ответила я, понимая, что нагло вру. Ради Дахи и её светлого будущего. — Полученного опыта достаточно. Как говорится, кто не испытал, тот не поймёт.

Михаил холодно усмехнулся. Кажется, ему цитата Оскара Уайльда показалась глупостью. Ладно, переключимся на более понятные термины.

— К тому же, — продолжила я сиротским тоном, — в моей жизни серьёзно встал вопрос о деньгах. Я навела справки, уровень зарплат в вашей компании для меня более чем приемлем. И поэтому я готова трудиться. В том числе внеурочно.

Его глаза снова внимательно остановились на мне. Каменнолицый красавец нажал на кнопку:

— Дарья! Выдай кандидатке тестовые задания. Всё, как всегда. На время. Доложишь о выполнении. Сводные таблицы мне. И страницы презентации.

Глянул на меня нетерпеливо:

— Идите, выполняйте.

Я кивнула с улыбкой, а на самом деле во мне всё вскипело: действительно невыносимый! По-моему, все его знания об этикете ограничиваются завязыванием галстука. Очень хотелось сказать об этом вслух, но я сдержалась.

— Закройте за собой дверь, — понеслось вдогонку.

Похоже, улыбки на него не действуют. Я плотно закрыла дверь и закатила глаза перед сидящей, как на иголках, Дахой.

— Ну как? Ну что?

— Штирлиц. Тот, что выстрелил в упор, — ответила я, забирая из её рук служебный ноутбук. — Упор упал. А я пока держусь.

Даха глянула на мои туфли и округлила глаза в ужасе:

— Ты чего красные туфли напялила?!

— Так на низком же каблуке, — зашептала я в ответ, — других на низком у меня нет, все высокие. А ты чего не предупредила, что он такой красивый и молодой?

— Красивый? — озадачилась Даха. — Не знаю, я его иначе как монстра не воспринимаю. Ты тоже через день забудешь про его внешность. И потом мне вообще блондины нравятся. Ещё не передумала?

— О нет, — во мне кипел азарт. — Приключение «здравствуй, тиран» только начинается!

Интересно, сколько я выдержу, и действует ли на подобные каменные изваяния моя харизма? Вопрос ценой в новую стиралку и Дахино счастье…

* * *

Я собралась тестироваться изо всех сил, но Даха достала из ящика распечатанные файлы и вставила в ноутбук флэшку. В ответ на мой изумлённый взгляд шепнула:

— Тут всё уже готово. Пусть задушится от счастья. Изучай, он спрашивать будет.

Из коридора в дверь постучали. Даха подошла с видом «я тут мимо пробегала» к стеллажу и взяла первую попавшуюся папку. В дверь заглянул здоровенный краснолицый мужчина.

— У себя? — он показал глазами на дверь.

— Да, но не принимает. У него собеседование.

— Хорошо-хорошо, я попозже, — здоровяк скрылся с выражением облегчения на лице.

Осеннее утро ласкало стены солнечными лучами, высоченный тополь тянул к нему жёлтые листья и шелестел ими, прося ещё тепла. Но, кажется, в кабинет за директорской дверью солнце тоже заглядывало только со стуком и предпочитало прятаться, если там не принимали, как этот краснолицый вождь в костюме. Эх, во что я ввязываюсь?!

Пока я «выполняла» задания, несмотря на субботу, Даха успела пятнадцать раз ответить на звонки, отослать дюжину подчинённых, отнести боссу на подносе литровый французский чайник с десятком чайных пакетиков внутри и чашку.

— Он пьёт только из этой. Береги её пуще глаза.

Я кивнула. Ничего сложного в заданиях не было, кроме того, что в спокойном режиме я бы готовила их часа три, а уже через час Даха заявила:

— Всё! Иначе скажет, что ты слоупок.

Я сглотнула. В кабинет к удаву возвращаться не хотелось, но я встала, одёрнула пиджак и кивнула. Сцена ждёт.

— Объяви меня.

— На тебя вся страна смотрит, любимая, — шепнула мне в ухо подруга. — Даже две страны. И они твой подвиг не забудут!

— Угу.

А что, я б в Париж прокатилась с удовольствием. Всё как-то не складывалось пока.

Даха заглянула к шефу в кабинет и распахнула передо мной дверь.

— Прошу вас, Виктория.

Безупречно красивый удав повернул голову от компьютера и уставился на мои красные туфли. Кажется, что-то в его лице изменилось, словно ветерок пробежал. Но на мгновение, затем зеленоглазое изваяние снова стало непроницаемым. Чёрт, неужели я погорела из-за такого пустяка?!

— Садитесь, — приказал биг-босс и взглянул на протянутые ему Дахой «мои» тесты. — Дарья, свободна.

Михаил рассматривал придирчиво документы, а я в это время пыталась смотреть в сторону. Хотя взгляд всё равно притягивался к нему. Просто магнит на макушке.

«Почему такой внешне красивый человек такой холодный? Как будто все эмоции отключили и тумблер сломался? Или он с детства робот? Интересно, кем он мог быть в прошлой жизни?» — ни к месту подумалось мне. Внутренний голос ответил безапелляционно: «Гестаповец?». А я не согласилась: фашистские офицеры мне немного иначе представлялись, страшнее, что ли…

Сердце моё стучало, как бешеное, а руки порывались обхватить туловище, во-первых, чтобы закрыться от удава, во-вторых, потому что в кабинете и правда было очень холодно. Я обернулась на окна. Они были открыты. Ну да, чтобы не дай бог не потеплеть! Кажется, ледяному красавцу было в этом леднике комфортно.

Я поёжилась и с осознанием вины перед Дахой поняла, что в глубине души мечтаю, чтобы он нашёл ошибку в тестах и прогнал меня прочь. И вдруг Михаил спросил:

— Почему вы не замужем?

Я чуть не поперхнулась воздухом, мыслями и мурашками, но тут же собралась и улыбнулась в ответ:

— Не сложилось.

— Почему?

Напряглась. Угу, сейчас так и начну рассказывать, что моя первая большая любовь после того, как мы начали жить вместе, внезапно понял, что «не может быть мне верным», и честно ушёл в загул. Или про то, что вторая любовь закончилась в кришнаитском монастыре где-то в США, — туда уехал мой второй мужчина, решив посвятить себя религии и служению. Или просто иммигрировать по удачному каналу, потому что «тут нет будущего». После каждого разрыва год с лишним уходил на то, чтобы прийти в себя. С третьим вообще ничего больше секса не сложилось, и тот не очень. Прочих я уже стала отсеивать по остаточному принципу. Иногда для разминки ходила на свидания, иногда друзья пытались меня с кем-то познакомить, но сердце молчало. А на меньшее, чем любовь, взаимную химию и головокружение от счастья я была не согласна. Всё остальное скучно.

Удаву я ответила довольно натянуто:

— Планка слишком высокая.

Он кивнул удовлетворённо и снова углубился в бумаги, словно спросил не о личной жизни, а о том, почему я использовала в таблице эту функцию, а не ту. Чувство такта — тоже не его сильная сторона. Чурбан каменный!

Делать было нечего. Поэтому я решила рассматривать Михаила как потенциального персонажа моей книги. Я, кстати, всё чаще и чаще так смотрю на людей. Немного отстраняешься, отключаешь своё отношение к людям, просто наблюдаешь, и вдруг они становятся объёмными. За телом, лицом, одеждой вырисовывается история, переживания, тайные страхи и надежды. И тогда даже бомж, спящий на скамеечке остановочного комплекса, обретает шанс на то, чтобы о нём рассказали.

Михаил кратко ответил на звонок.

«Интересно, это у него образ или он правда такой — инвалид на чувства? А у него мама есть? А в постели с любовницей или женой он тоже, как каменный истукан?»

Предательское воображение предложило сидящего передо мной биг-босса без рубашки, почему-то в одних трусах. Придуманный торс был хорош, аж до мурашек… Тьфу! Да что ж это такое?! Чтобы не покраснеть, я мысленно пририсовала Михаилу вместо боксёров семейные трусы в ромашку и высокие чёрные носки, и сразу стало смешно. Потом спохватилась, мысленно отругала себя и потребовала у кого-то там внутри, не знаю, кто сегодня дежурит — разум, совесть или заледеневший желудок — призвать меня к порядку.

Михаил поднял глаза от документов в тот самый момент, когда разброд и шатания в моих мыслях удалось победить ответственности. Хотя смешинка ещё бродила где-то вокруг да около. Мда, следовало сделать неутешительный вывод: я совершенно не подхожу на роль кролика. Даже для такого образцового удава! Авантюра точно не удастся, прости, Даха!

— Вы готовы работать при необходимости круглосуточно не выключать мобильный телефон? — спросил удав.

— Да.

— Это будет прописано в договоре. Послезавтра, в понедельник вы выходите на работу, — приказал Михаил. — Все организационные моменты к Дарье.

Я встала, не веря своим ушам: он меня берёт?!

— Вы свободны, — сообщило изваяние. — Начало рабочего дня в компании в девять. Вы должны быть в офисе как минимум в половине девятого, чтобы подготовить мой кабинет к началу рабочего дня.

— Я поняла, — мой обалдевший тон вполне можно было списать на робость. — Благодарю вас.

Михаил не ответил и посмотрел на дверь. Ох, как мило! Мы экономим слова!

Я встала и пошла на выход. У самой двери обернулась и с удивлением обнаружила, что его взгляд снова прикован к моим туфлям. Кхм… Но Михаил тут же отвлёкся от созерцания туфелек и жёстко проинформировал:

— Виктория, я не терплю опозданий. Категорически. Если вы опоздаете на три-пять минут, можете не выходить.

— Я буду вовремя, — заверила его я и с вдохновенной улыбкой верной подчинённой сказала: — До свидания!

А в ответ тишина. Михаил уже снова уставился на экран монитора. Конечно, а как я хотела? На «здравствуйте, пожалуйста и до свидания», видимо, расходуется слишком много энергии, которая жизненно нужна удаву. Для уничтожения невинных дев и тысяч белых, пушистых кроликов.

Глава 3

Наверное, настолько подробный инструктаж не оставляет и молодая мама заступающей на работу няне, как Даха мне про своего босса.

— Он не любит дерзких, короткие юбки, кофе, когда входят без стука. Не терпит опоздавших, личные разговоры во время рабочего дня, когда отпрашиваешься, когда болеешь — лучше, как в Японии, приходить в офис с красным носом и градусником, чихать на всех, громко сморкаться, но на рабочем месте. Яркий макияж — табу. Социальные сети в рабочее время тоже. Не дай бог, чтобы в офисе пахло едой, было жарко и чтобы ты ему перечила.

— Это всё? — спросила я, понимая, что мышьяк — это меньшее, чем хотелось бы угостить биг-босса.

— Нет. Ещё он не любит запах сигарет и комнатные растения. А, ещё зелёный чай не давай! Только чёрный и очень крепкий. И шоколадные конфеты. Только молочный шоколад, и только вечером, если был тяжёлый день. В смысле, много орал.

Я коснулась пальцем виска, имитируя выстрел.

— А за ушком ему чесать?

Даха моргнула.

— Зачем?

— Если был тяжёлый день, — хихикнула я, а потом опёрлась ладонью о подбородок. — Даха, скажи честно, какого чёрта ты не уволилась через три дня после работы с этим товарищем?

— Я же говорила — деньги, — ответила Даха, деловито разглядывая мой гардероб и раскладывая одежду: направо — ни в коем случае, налево — подойдёт.

— Слушай, проще было заработать на боях без правил или в шоу мокрых маек.

Даха обернулась, обиженная.

— Тебе легко говорить! Квартиру бабушка оставила. Мама в жизнь не лезет, уехала себе в горы и только грибы с вареньем присылает! А мне даже комнату в коммуналке в кредит пришлось покупать.

Мне стало стыдно.

— Прости, Даха. Я просто с таким кхм… приличных слов нет… полтора года не продержалась бы! Ни за что!

— Знаешь, если бы у меня был выбор, я бы тоже не стала терпеть Михаила.

Я обняла подругу.

— Горжусь тобой. Ты просто самурай.

— А то! — гордо распрямила плечи Даха.

Я посмотрела на скучную кучку одежды слева. Из серии «нелюбимое и на похороны». Ну, неделю без ярких штрихов в нарядах я, пожалуй, проживу, но будет сложно. А без украшений как?! Ох, наверное, удав всё же женоненавистник.

— Слушай, Даха, а у Михаила жена есть?

— Нет.

— А любовница?

— Ходили слухи, что он с Полиной из маркетинга спит, но, мне кажется, она ему просто стучит на всех.

— Почему?

— Потому что на собрании он на неё так орал на прошлой неделе, и перед этим, что я бы ему больше никогда притронуться к себе не позволила.

Я хохотнула:

— А вдруг она любит пожёстче?

Даха закончила сортировать мою одежду и с полным удовлетворением села в кресло в углу.

— Всё может быть. Но я считаю, что Полина просто заискивает. Она мать-одиночка с ипотекой. Ей главное — остаться при работе. Обтечёт и улыбается. А с других готова зубами шкуру содрать. Потом, правда, тоже улыбается. А ты, Викуль, при виде этой стервы отутюженной, молчи. Потому что она любое слово может трактовать так, что обернётся против тебя.

— Да мне ж всё равно.

Даха вздохнула:

— Как я тебе завидую! Свобода — это так клёво! Ты такая вся у меня яркая, ламповая! Эх…

— Не завидуй, — улыбнулась я. — Ты тоже будешь свободной через неделю! Да ещё и с любимым! Во Франции, Солныш! Прикинь?! Ты же так мечтала! Я бы тоже хотела и в Париж, и влюбиться, но в кого?

— Снизь требования.

— Неа. И тут вовсе не в требованиях дело, а в чувствах. Я же не могу сказать себе: люби вон того Васю, он добрый, или Петю, у него фигура пловца и лицо открытое. — Я пожала плечами. — Если сердце молчит, то оно молчит. Даже аутотренинг не поможет. Так что езжай на родину Бастилии, а я останусь подрывать Бастилию в компании «Инженерные системы».

— У нас, кстати, юбилей компании через две недели. В принципе, всё уже готово, но скорее всего тебя погоняют с этим делом тоже.

— Ну и здорово! Не всё удаву чай носить. Люблю праздники!

Я решила переключиться на хорошее и стала расспрашивать подругу о Маню, о его доме и планах на свадьбу. Вот где настоящий праздник!

Когда-нибудь и моё сердце откроется кому-то навстречу, и он будет самый лучший, и случится со мной большая чистая любовь и обязательно счастливая — я в это верю! Ведь я работаю над собой…

Главное понятно, что в удава я точно не влюблюсь!

* * *

Одутловатые тучи и промозглый ветер, всё предвещало ненастье. Я глянула на унылый образ зализанной «почти воблы» в зеркале. Скрип души стоял на весь коридор, но на что только не пойдёшь ради дружбы! Даже без красных туфель сегодня обошлась. Явилась дважды заранее. Дахи ещё не было, я закинула во френчпресс десять пакетиков чёрного и распахнула окна в кабинете Михаила.

В восемь-двадцать пять дверь в приёмную открылась. И я, как истинная мышь под прикрытием, робко поприветствовала биг-босса. Надо же, разрумянился, прям как человек… Меня этой юношеской симпатичностью не проведёшь. Михаил скользнул взглядом по моим туфлям и вдруг сдержанно кивнул. Да утро задалось!

Даха, запыхавшись, вбежала за шефом. Вот дурёха! Ей бы давно дверь в офис с пинка открывать. Сам бы уволил. Но комплекс отличницы, наложенный на воспитанный за время совместной работы постоянный комплекс вины, сделали своё чёрное дело. Не удивлюсь, если Даха и на свадьбе с Маню вдруг заволнуется, а принесли ли удаву поутру чай.

Всё закрутилось. Передача дел, звонки, требования шефа в тоне голодного льва, посетители, ведение протокола собрания, на котором все сидели, прижав уши, и по очереди докладывали о заключении договоров с проектировщиками, о тендерах, о госпоставках, о маркетинговых акциях и подготовке к юбилею. Удав слушал, созерцал и иногда показывал клыки.

— Кажется, всё идёт хорошо! — взволнованно шептала мне в уши Даха. — И шеф в хорошем настроении!

Пакет моих документов в отделе кадров приняли без придирок, подсунули тот же самый «типовой договор». Я подписала, не глядя. Бояться рабства было нечего, потому что даже надувному слонику понятно, что Трудовой кодекс тут и рядом не валялся. Если попробует удав применить ко мне свои пункты мелким шрифтом, будет разбираться с Трудовой инспекцией. Жаль, что у Дахи время поджимает, а то развели бы кровавую баталию против самодура, ещё б и денег выиграли в суде ей на приданое. Я сказала об этом подруге, но она жалобно посмотрела на меня и замахала руками:

— Нет, не втягивай меня в это!

Брр… Честно, не понимаю её! Дотянула до цугундера. И судов боится. Хотя, с другой стороны, если б все были умными и правильными, Трудовая инспекция покрылась бы мхом и плесенью, а её грустные сотрудники умерли бы от голода. А если бы все вели здоровый образ жизни и не тратили бы нервных клеток, обиделись бы врачи и фармацевты. Если бы преступники раз и навсегда решили выращивать цветочки, медитировать и сажать капусту, полицейские бы ели бульон из-под яиц. А так все заняты, никому не скучно: одни косячат, другие исправляют, ловят, сажают… не капусту — жизнь бьёт ключом и вертится, как в «Ну, погоди!». Кто-нибудь кого-то обязательно съест! В детстве мне очень хотелось, чтобы однажды заяц из мультика съел волка. С горчичкой и солёным огурцом. Написать, что ли, сценарий про это?

Несмотря на суматоху и рабочий дурдом, я уже расслабилась — всё шло вполне привычно. И вдруг Михаил выбежал из кабинета и швырнул перед Дахой бумагу.

— Что это?! — грозно рыкнул он.

— Ваша бронь, на семнадцатое, — ответила Даха, и я почувствовала, как она внутренне сжимается.

Удав навис над ней.

— Почему трансфер из аэропорта на одного человека?!

— Но я же… я ведь уже уволюсь к тому числу, — сглотнула Даха.

— Я что, сам себе переводить буду?!

— Но, — облизнула пересохшие губы подруга, — вы ведь можете с ними поговорить по-английски, и месье Одюльмер говорит…

— Дарья, ты в своём уме?! — зло сощурился удав. — Это ответственные переговоры! Речь идёт об инвестициях в наш завод и открытии совместного предприятия! Разве ты не понимаешь этого?! Французы — националисты, и если я заставлю их говорить по-английски, можно считать переговоры проваленными!

Глаза Дахи начали наполняться слезами, а мне отчаянно захотелось её защитить. Дерзость я проглотила, но взяла из дрожащих Дахиных пальцев распечатку брони и сказала:

— Так ведь у вас уже есть другой переводчик. Я подписала контракт сегодня. Шенген у меня открыт ещё на полгода. Разве я не должна все дела у Дарьи забрать? В том числе и это. Бронь на трансфер и прочее мы легко исправим.

Михаил сверкнул зелёными глазами.

— Вы, Виктория, ещё не стреляный воробей. Откуда я знаю, как вы переводите?

— Проверьте меня, — сказала я и внезапно заметила, что задрала подбородок и выпятила при этом грудь колесом.

Серая шерсть платья натянулась. Глаза удава скользнули вниз. И тут же вернулись обратно. О, да нам ничто мужское не чуждо?! Ну-ну.

— У меня не запланировано сейчас ни одной встречи для того, чтобы увидеть, как вы справляетесь с живым переводом, — бросил биг-босс.

— Кино поможет. Ставьте любое. Пригласите эксперта, к примеру, из языковой школы для проверки. Или из бюро переводов. Я знаю, что перевожу хорошо. В этом я уверена.

Михаил внимательно посмотрел на меня, словно обнаружил вдруг то, что не уловил раньше. Даха напряжённо застыла. Ой, а я не перегнула палку с уверенностью? Он молчал, поджав губы, затем кивнул:

— Ладно. Я устрою вам проверку, Виктория. Но выбор эксперта за мной. Вы ещё не заслужили моего доверия.

Он так посмотрел, что моя гордость ощутилась весьма отчётливо — её зацепило где-то под правой грудью. Или это печень шалит от невозможности выплеснуть гневное «плевать», «велика птица» и «не больно-то хотелось»?

— Я сообщу вам о времени экзамена. А затем ты, Дарья, исправишь бронь.

Кажется, он был уверен, что я провалюсь. Ах, затейник… Спокойно, печень, спокойно. А то за эту неделю многократно уязвлённая гордость закончится циррозом.

Когда Михаил скрылся в своём леднике-кабинете, Даха, наконец, обрела способность моргать.

— Ты чего? Ты зачем?! Я же говорила, что он не любит дерзких…

— Всё нормально, — буркнула я. — À la guerre comme à la guerre[1].

* * *

В полночь меня разбудил непривычный ещё звонок служебного телефона. Я подскочила на кровати, сбросила случайно телефон с тумбочки, нагнулась, чтобы поднять этого вибрирующе-орущего монстра, и съехала на пол.

— А?! Что?! Я слушаю… — борясь со сном и бьющимся от внезапности сердцем, пробормотала я в трубку.

Стальной голос Михаила произнёс:

— Виктория, у вашего дома стоит служебная машина. Серый Форд с номерами 089. Приезжайте в офис, мы с экспертом ждём вас.

— Сейчас?!

— Немедленно.

Ещё не проснувшись толком, я забыла о необходимости брать вещи только из кучи «мышиного». Пытаясь продрать глаза, натянула всё немнущееся: узкие джинсы, водолазку, бархатный пиджак. Брызнула на лицо холодной воды. Вряд ли помогло. Чесанула взлохмаченные волосы. И в коридоре встала в первые попавшиеся туфли. Двенадцать ночи на дворе! Изверг! Гад яйцеголовый! Надеюсь, ему икается до потери пульса!

Позёвывающий водитель домчал меня по пустому городу быстро. Охранник не удивился, но тоже зевнул. Мои каблуки звонко цокали по мраморным плитам пустого, завязшего в тишине холла.

Стоп, — сказала я себе, — каблуки?!

Глянула на ноги. Похолодела. Мда, спросонья что только не случается: туфли были не только красными, но ещё и на шпильках — эдакие слегка не дозревшие лабутены. Чтоб меня! Подсознание устраивает провокации, чтобы удав передумал?! Прости, Даха! Но делать было уже нечего, до меня доносились мужские голоса из раскрытой двери приёмной. Я вспомнила слова Ричарда Гира из интервью про свои танцы в кино: «Я на самом деле плохой танцор, но актёр я хороший. Я просто притворился, что хорошо танцую». Ладно, будем учиться у лучших — притворюсь, что каблуки маленькие. Вдруг удав не заметит?

Заметил. Всё заметил. Снова его взгляд прилип к красным вызывающим туфлям, затем медленно пополз наверх, остановился на лице.

— Вы заставили себя ждать.

— Простите, обычно я в это время сплю, — проговорила я, замечая в углу в кресле сухонького пожилого мужчину.

Тот вежливо поздоровался и представился как Филипп Леонович Кюи. Я заволновалась, понимая, что передо мной сидит автор знаменитой методики, которую мы в университете изучали. Стало не по себе.

Михаил это заметил и усмехнулся. Повернул ноутбук экраном ко мне и нажал на «пробел».

— Начинаем.

— Бамбарбия кергуду, — сказал на экране Юрий Никулин в фильме «Кавказская пленница».

— Un jeu de mots ludique[2], — собралась я.

— «Если Вы не согласитесь, они Вас зарежут», — шутливо перевёл Шурику герой Фрунзика Мкартычана.

Удав вдруг улыбнулся. Я чуть не зависла от удивления, но перевела. И тут же на экране — новая сценка — из «Чародеев». Потом из «Служебного романа», из «Операции Ы», «Экипажа» про лётчиков. Сценки Михаил менял быстро, не давая мне привыкнуть к той или иной лексике. На «Афоне» я чуть не погорела — словарь сантехников не был моей сильной стороной, правда, сбилась я не потому. Просто удав рассмеялся вслед за профессором Кюи. И у меня случился разрыв шаблона — Даха говорила, что биг-босс никогда не смеётся. Я даже на мгновение забыла, что он удав, потому что в такой естественной эмоции Михаил выглядел ещё более привлекательным. Потом пошли фильмы французские — новые, старые, у меня аж в мозгу защёлкало. И, наконец, профессор сказал:

— Ну полноте, Михаил Валерьевич! Вы действительно нашли себе прекрасного переводчика. Категорически это подтверждаю. Не только слова доносит, но и эмоции.

Удав кивнул и, теряя всю свою сиюминутную человечность, заявил:

— Эмоции никого не интересуют. Ошибок много, Филипп Леонович?

— Пара лексических и один сюбжонктив[3]. Я бы сказал, что Виктория идеально справилась.

Михаил смерил меня взглядом с ног до головы и процедил:

— Нет, до идеала ей ещё далеко.

Я вспыхнула, понимая, что только мгновение удерживает меня от запуска степлером ему в голову. А шеф снова остановил взгляд на туфлях. Потом как ни в чём ни бывало поднял глаза:

— Мой ассистент и личный переводчик, Виктория, должен не только дважды-два переводить, но выглядеть соответствующе деловому характеру встречи. В любой момент времени. А это… — он поджал критически губы, глянув на брошь в виде красной птицы на лацкане моего пиджака, — это вопиющий кэжуал[4]. Если вы действительно хотите работать со мной и поехать в Париж, вы должны более тщательно, — стальной голос прозвучал так громко и жёстко, что им можно было сливочное масло ломтями нарезать и на бутерброд накладывать. — Вы обязаны гораздо более тщательно подходить к своему гардеробу. Больше я об этом напоминать вам не стану.

«Угу, в Париж поеду только в мешке с прорезями для глаз», — мысленно пообещала я, а вслух сказала, опустив ресницы:

— Да, вы правы, Михаил, я буду более аккуратна в дальнейшем.

Часы показывали половину третьего ночи. Положа руку на сердце, сейчас я бы пообещала ему что угодно, лишь бы отправиться спать.

— Водитель отвезёт вас домой, — сказал биг-босс. — Но помните: в восемь тридцать начинается ваш рабочий день. Я не терплю опозданий.

Садюга!

Лишь поднимаясь по лестнице на свой третий этаж, я вдруг осознала как реальность, а не как похожее на сон приключение со спасением Дахи от тирана, по которому плачет Трудовой кодекс: да ведь Михаил говорил мне о Париже! Он на самом деле не отрицает возможности того, что я поеду с ним во Францию! При мысли о стране моих детских грёз, трёх мушкетёров, Анжелики, элегантности, милых булочных и крошечных кондитерских с круглыми столиками на Монмартре, с белой Базиликой Сакре Кёр, с Эйфелевой башней, Елисейскими полями и Рождественскими ярмарками, во мне всё загорелось, словно кто-то внезапно зажёг огоньки на ёлке! Ах, Франция… Как я к тебе хочу! Но, Боже, я совершенно не готова ехать туда в трауре по моде и всем прочим оттенкам, кроме серого! Обо всех оттенках серого и связанных с этим доминантных играх уже сказано слишком много. В том числе лишнего.

* * *

Неделя выдалась тяжёлой. Во вторник мне хотелось спать. А когда я невыспавшаяся, у меня болит голова и хочется кого-нибудь убить. Не повезло двум карандашам. Даха делала большие, виноватые глаза и, пока никто не видел, подсовывала мне шоколадки из резерва Михаила. Но при этом я не допустила ни одного «косяка» и внешне сохраняла выдержку. К среде я поняла, что эмоции в жизни удава переключаются, как у биоробота, в зависимости от ситуации и усталости. На выбор: «сталелитейный пресс», «паровой каток» и «разгоню всех к чертям, дебилы!» В ассортименте этого античеловеколюба ещё были «уроды, недоумки, немощные, кретины, идиоты», но ни одного матерного слова. Весь мат зрел в душе сотрудников и обильно изливался в курилке, в столовой и после работы. Я — не исключение, хотя в целом к обсценной лексике отношусь не очень.

В этот день удав беззастенчиво уволил менеджера из Краснодара, кстати, отца троих детей, узнав, что тот написал инвесторам в Москву на него жалобу. Я слышала, как Михаил увольнял его по телефону с холодным: «Надо уметь работать. Жаловаться все умеют». К нам с Дахой в столовой присоединились ахающие девочки из отдела кадров. В маркетинге, оказывается, удав тоже выжил специалиста. За регулярные опоздания. Никакие уговоры и хорошие показатели на службе не помогли. Зато вроде бы Полина приложила руку с интригами.

— Вот как надо было, — шепнула я Дахе. — Опаздывать, жаловаться, тут такой размах для увольнения, а ты?!

Она в ответ лишь блым-блым глазами. И куда её боевой студенческий запал делся?! Удав загипнотизировал?! Эх… Ликёра дома в графинчике поубавилось, настроения у меня тоже. Кот как антистрессовая подушка был затискан до полусмерти, канарейка притихла. Бугенвиллия на окне, которую я забывала полить два дня кряду, поникла и уронила так долго ожидаемый мной розовый бутон. Так мне, фальшивой мыши, и надо!

В четверг вечером после выговора всем задействованным в организации корпоратива, я сцепила зубы и держалась с ещё большим трудом. Потом, в такси, после задержки до двадцати двух ноль-ноль в офисе из-за срочно понадобившегося перевода главы французской книги о бизнесе, я осознала, что размах мести графа Монте-Кристо по мне будет маловат и новой стиралки не хватит, чтобы окупить мои недельные страдания.

Даже если Даха улетит в субботу к Маню без помех, что уже вызывало сомнения, я заработаю на Михаиле в ближайшем будущем состояние. О да, у меня на руках моя часть трудового договора, и по нему плачет суд! Мне снился судья с молоточком, трудовая инспекция, налоговая и комиссия по правам человека из ООН, таскающие по очереди Михаила за шкирку и вытряхивающие из него пачки евро, долларов и рублей — всё ради меня. А суровый полицейский, толкающий удава передо мной на колени, требовал, чтобы тот извинился за ор и моё пострадавшее вместе со всеми достоинство.

Утром в пятницу я почувствовала себя старой тележкой и еле заставила своё Я натянуть тёмно-коричневый пиджак и юбку с учительской блузкой. Глядя в зеркале на зализанность и пучок волос, я поджала губы: как бы не вжиться в роль так, чтобы потом из неё не «выжиться». За неделю — ни строчки. Вдохновение даже до плинтуса не дотягивает, усталость, как после разгрузки угля. Похоже, этот сбор «матчасти» выйдет мне боком. В висках заныло: хоть бы не зря всё это!

* * *

Зеленоглазый удав почти всю пятницу вёл себя так, словно никто никуда не уходит. Робкий Дахин вопрос о подписи заявления проигнорировал. Кажется, ему нравилось, что теперь не одна, а две стройных блондинки встречают его в приёмной, хлопают ресницами, берут под козырёк при каждом его «надо было ещё вчера» и лезут из кожи вон, чтобы угодить. Даха могла бы уже и порасслабленнее лезть, но «горбатого могила исправит». Она старалась по привычке, потом страдала мне на ухо.

И, наконец, когда Михаил вышел из своего ледника на поздний обед, почти ужин, моё терпение лопнуло. Я заявила своей подруге-тетёхе:

— Всё. Хватит! Ты улетаешь завтра и точка. Даже если придётся выкрасть загранпаспорт из сейфа или сам сейф из офиса. Я на пинках тебя отсюда отправлю.

— Может, он сам всё-таки?.. — Даха сжала в руках приложение к договору с рекламным агентством.

Я показала ей кулак и решительно ворвалась в кабинет биг-босса. Подошла к сейфу и всмотрелась, пытаясь увидеть хоть какие-нибудь признаки выбранных клавиш. Чувствуя себя мисс Бонд и Матой Хари в одном флаконе, с замирающим сердцем я попробовала комбинацию из даты рождения удава, номера машины и цифр из его адреса. Тщетно. Телефонный номер? Нет. Домашний? Чёрт, снова нет.

«Думай, Вика, думай!»

Что-то толкнуло меня достать салфетку из тубы, чтобы на всякий случай протереть кнопочки на сейфе. В этот момент я услышала уверенный шаг Михаила в приёмной. И сбивчивый, но громкий вопрос Дахи:

— Почему вы так быстро вернулись? Вас Элла Борисовна просила заглянуть в бухгалтерию. Что-то срочное.

Меня пробило холодным потом, и я с салфеткой в руках метнулась к директорскому столу.

В мозгу мелькнуло с досадой: комедия, чёрт её побери! Дурная комедия, и я в главной роли… Дожилась. Удав вошёл в кабинет через секунду, и мне ничего не оставалось, как сделать вид, что я усердно протираю экран его ноутбука.

— Простите, я заметила, что тут пыль, — пролепетала я.

Михаил остановился рядом и, на удивление, ничего не сказал. Я тёрла дисплей, который действительно оказался не только пыльным, но и залапанным. И вдруг почувствовала напряжение в воздухе. Я оглянулась. Михаил смотрел на меня как-то… странно. Воздух застрял у меня в горле.

— Уже всё, теперь чисто, — выдавила я из себя и поспешила ретироваться.

— Спасибо, — вдруг раздалось мне в спину.

Первое за неделю. Хм…

Когда я выходила, удав приказал:

— Пригласите Дарью, Виктория. Я вызову вас через три минуты.

Моё сердце забилось в волнении. Что-то было не то. Может, у него видеонаблюдение, и он засёк мои жалкие шпионские попытки? Я застыла в колком ожидании почти у двери. Большие часы с белым циферблатом хладнокровно взирали на меня, колотя по нервам секундной стрелкой. Ровно три минуты прошло, и меня чуть не сбила с ног Даха, бледная, с вытаращенными глазами. В дрожащих руках загранпаспорт и подписанное заявление.

— Он… да. Ты иди, — шепнула она мне с таким видом, словно приглашала в газовую камеру.

И я шагнула. Час, ещё час под прикрытием, — твердила я себе, а хотелось уже сейчас устроить шоу!

Удав посмотрел на меня почти добро. По крайней мере, его красивое лицо выражало новый оттенок серого. Ну, как если бы на алюминий вдруг слегка упало солнце, но быстро спряталось.

— Подойдите, Виктория.

Я встала перед столом удава, чувствуя себя почти так же, как школьный хулиган, поджегший все мусорные вёдра в туалете и тем самым сорвавший контрольную по физике: то есть довольная, но вынужденная делать вид «я в это время старушке швабру подносил».

— Я никогда бы не взял вас, Виктория, после одной недели испытательного срока. Но обстоятельства вынуждают. И я вижу, что вы готовы стараться. Считайте, я дал вам шанс.

Он взглянул на меня так, будто ожидал, что я брошусь целовать ему руку со слезами благодарности и воплем: «Ах ты ж, батюшка-благодетель, отец-кормилец, благодарствуем сердечно!» Но я сдержанно кивнула:

— Спасибо. А Дарья?

— Сегодня её последний день работы. Далее вы сами по себе — никакой помощи от опытного сотрудника и подсказок. Дарья уезжает.

— Ясно.

Кажется, ему было мало скупых слов. А что, мне тоже знаком режим робота… Хотя очень хотелось повизжать и разгуляться.

— Это не пугает вас? — спросил Михаил. — Вы всё так же уверены, что справитесь?

— Не пугает. Я могу идти?

— Да. Презентация по новому продукту на французском должна быть готова к утру понедельника.

— Хорошо.

— Ещё чаю принесите.

Я кивнула и вышла. Дахи не было в приёмной, наверняка помчалась за расчётом в бухгалтерию. За окном стемнело как-то мгновенно. Я включила свет и осмотрелась. Что ж, первая часть Марлезонского балета удалась! Я стянула резинку с волос и встряхнула головой, чувствуя с удовольствием, как рассыпаются пряди по плечам. Свобода близка! И моя тоже. Михаил вышел из кабинета и с удивлением взглянул на меня. А я притворилась, что усиленно читаю почту. Он постоял пару секунд, словно хотел что-то сказать, но не произнёс ни слова и ушёл. К Элле Борисовне, видать, отец-кормилец. Мышь во мне сдохла в муках и рассыпалась в прах, а я позволила себе коварную улыбку в спину Михаилу: «Понедельник, о, как я удивлю тебя в понедельник, зеленоглазый удав!»

Глава 4

В ту же пятницу, вечером, ещё не верящая в свою свободу Даха устроила девичник. Я, Ниночка-косметолог, Маришка и Катюня собрались в её потрясающей коммуналке с пятиметровыми потолками, наполовину собранными чемоданами по углам, арочными окнами и осенью, спрятанной за шторами. На ковёр из Икеи была наброшена скатерть, на ней, будто на самобранке, быстро появился поднос с фруктами, цветные одноразовые тарелки, коробка с пирожными из «Итальянского квартала» и заказанная ароматная пицца. Хлопнула о дверной косяк пробка из-под шампанского, потянулся дымок из горлышка и пенная хмель с мускатным запахом выплеснулась в бокалы. С нашим дружным визгом начался пикник на ковре и раздача слонов.

— Девочки, Вика… у меня нет слов, что Вика для меня сделала! — чуть не плача, сказала Даха, поднявшись на колени на толстом ворсе. Бокал в её пальцах дрожал. — За дружбу! За всё! Вика, ты лучшая!

Я кивнула и подняла бокал:

— За тебя, Даха! За твоё счастье! А Маню передай, что он мне должен. За укрощение удава.

Звон бокалов, общее хихиканье — как же я люблю наши посиделки! Без Дахи всё будет уже не то.

— Надеюсь, удав тебя не проглотит, — вставила пухленькая Маришка, которая была в курсе всех Дахиных злоключений.

— Подавится. И гипнозу я не поддаюсь, — залихватски ответила я.

— Если что, мы тебе поможем, — вставила наша милаха Катюня, которой, несмотря на её тридцать, двое детей и мужа в сто килограмм, до сих пор спиртное в магазинах без паспорта не продают. Я сама, глядя на её веснушки, рыжие реснички и каштановые с охряным отливом кудряшки, забывала, что Катюня старше нас всех. Она была просто создана для обнимашек.

— Да-да, ты мне отдельную инструкцию напиши, — сказала я, пригубив шампанское. — Арамчик тебя на руках носит, а на улице самого встретишь — тучка тёмная, грозовая, не влезай, убьёт. Как ты умудрилась его перевоспитать?

— Он просто не знал, что можно иначе, — рассмеялась Катюня. — Но ведь ты замуж за удава не собираешься?

— Упаси Боже! — ахнула я.

А Даха поперхнулась шампанским и закашлялась так, что пришлось в четыре руки ей по спине бить.

— Ты в понедельник принесёшь ему заявление об увольнении? — спросила Ниночка.

— Нет, — покачала я головой. — Он приказ о завершении испытательного срока уже отдал в кадры. Так что придётся отрабатывать после заявления две недели. А, чтобы купить Аристон, который я подобрала, ещё недельку надо поволынить — до полной зарплаты.

— Выдержишь? — спросила Маришка.

— Я-то да, а вот он — не факт! Но тогда я буду ещё довольнее — моральное удовлетворение тоже денег стоит.

— Ты там поосторожнее с Михаилом, он ужас какой, — вздохнула Даха и обняла меня. — Так жалко, что тебя не будет на свадьбе! И вас всех, девчонки!

— Главное, что сама свадьба будет! — радостно воскликнула я, притворяясь, что мне не грустно отпускать в чужую страну лучшую подругу.

— А я вам всем подарочки припасла, — сказала Даха и принялась раздавать презенты.

* * *

В субботу утром мы все, без Катюни правда, провожали нашу невесту. В аэропорту — слёзы, объятия, пожелания и обещания, оборачивание чемоданов скотчем, потеря ключей и мобильных телефонов, их счастливое обнаружение на входе у охранников. В общем, всё было, как положено. Затем Даху унёс в небеса боинг, а меня домчал до дома троллейбус. Серыми, дымчатыми руками затягивала в свои объятия грусть, зазывно подплакивала над плечом депрессия, и манила на диван накатившая усталость, но было не до них — меня ждал перевод презентации на французский и план доведения удава до цугундера.

Я запихнула отобранные Дахой вещи подальше в шкаф, с глаз долой, погладила любимые цветастые шарфики, подмигнула коротким «запрещённым» юбочкам, а затем развернула на туалетном столике настоящий арсенал: тушь для увеличения объёма, тени в коробочках, кисточки, патронташ губных помад, консилеры, пудру, румяна… Раскрыла внушительную шкатулку с украшениями, приложила к ушам любимые серьги с кристаллами Сваровски и коварно улыбнулась зеркалу: да-да, у мальчиков своё оружие, а у нас, женщин, своё. Не менее опасное.

В воскресенье я прошла арт-подготовку: маникюр-педикюр, «жидкий шёлк» на волосы, бровки подправила и отдала лицо в волшебные ручки Ниночки — какая война без массажа и освежающей маски на лицо?!

И вот настал он, первый рабочий день недели. Невыспавшиеся пассажиры автобуса, поклонники мемов про ужасы понедельника, явно не понимали моей сияющей улыбки и приподнятого настроения, впрочем удачно скрывающего лёгкий мандраж перед встречей с удавом. Когда я выходила из дома, подумалось, что, пожалуй, настолько тщательно я не готовилась ни к одному свиданию. Впрочем, в деловых вопросах я всегда была более ответственной.

Я распустила волосы, потрудившись над укладкой, почти час провела за макияжем, надела белое шерстяное платьице, очень мини, с красным пояском и очаровательными кармашками, алым шарфиком под цвет маникюра, на указательный палец — перстень с крупным гранатом, серёжки в виде крошечных эйфелевых башенок. Сапожки, как положено, были красными. Ярко-синее пальто. И всё. Где та мышь? Её кончину подтверждали заинтересованные взгляды мужчин и притормаживающие авто по пути от остановки до офиса Может, дело было не только в изящном шве на колготках, но и в моей походке? А, может, просто мужчинам в понедельник с утра требовалось глотнуть боевого задора, хотя бы нажав на клаксон?

Было рано, но те немногие, кто пришёл в офис загодя, опасаясь пробок, посторонились, пропуская меня первой к турникету. Часы показывали восемь. Охранник посмотрел на меня восхищённо. Я улыбнулась ему и пошла к лифтам. Меня догнал симпатичный высокий молодой мужчина, блестяще лысый, но из тех, кому лысина не только идёт, а придаёт мачистости. Владелец лысины и стильного чёрного пальто одарил меня страшно обаятельной улыбкой и подмигнул:

— На работу, как на праздник?

— Всегда, — ответила я, просияв.

— Такой ценный кадр надо переманить.

Я предпочла промолчать, таинственно улыбаясь. Незнакомец глянул на светящуюся кнопку лифта и сказал:

— «Инженерные системы»?

— Да, — не знаю, почему, но при виде чёрных смеющихся глаз лысого мачо улыбка у меня получалась сама собой.

— Неужели такая красавица — инженер?! — спросил он, стягивая тонкие кожаные перчатки.

— Переводчик, — рассмеялась я. — Могу вам рассказать всё на французском о трубах и насосах, но понятия не имею, как они выглядят.

— Зачем вам трубы и насосы? — хмыкнул незнакомец.

— Исключительно из вредности, — честно призналась я.

Под наш хохот дверцы лифта с тихим звоном разъехались, и я ступила в холл компании «Инженерные системы» с тем же чувством, с каким идёт на ринг боксёр, скидывая на ходу атласный халат и поигрывая кулаками в перчатках.

Звонок мобильного застал меня на пороге в приёмную.

— Виктория, — как всегда ровно сказал Михаил, — я уехал в Москву. Но собрание не отменяется. Всем начальникам отделов быть в моём кабинете ровно в девять. Настройте видеосвязь на большом экране.

— Хорошо.

Разочарование захлестнуло меня с головой. Вот что называется: ожидание и реальность! Я тут ему сюрприз, а он — фьють, и в Москву. И надо же, сам билет купил, обалдеть можно! Я поставила чайник и задумчиво встала над ним, слушая, как тот просыпается и шумит. Со всеми этими макияжами даже кофе не успела с утра выпить. В кабинет заглянула Полина из маркетинга, раскрыла рот, да так и забыла его закрыть. Я заметила, что она одета скучно, до зубного скрежета. И вроде была она внешне привлекательная, но какая-то ненастоящая, будто намазали лицо чем-то резиновым, а смыть забыли. Следом сразу подумалось, что Юля из маркетинга, которую выжили, была модной красоткой. Видимо, серость тут — панацея для выживания. Ну, зато панно на стенах очень красивые. Синенькие.

— Доброе утро, Полина, ты чего-то хотела? — спросила я.

— Да… То есть, нет. А Михаил уже пришёл?

— Нет, он улетел в Москву.

Полина изобразила улыбку:

— Ах, тогда ясно! Кот из дома, мыши в пляс?

— Где мыши, какие мыши? — удивилась я. — Не знаю. У нас мышей нет, всех вывели.

Она скрылась. Через пять минут появилась в дверях Ольга Петрова, начальник отдела по обслуживанию клиентов.

— Михаил уехал, собрания не будет? — спросила она, разглядывая меня поражённо.

— Будет. По видеосвязи.

Следующими на очереди была бухгалтерия, затем девочки из кадров. Они хоть притворяться не стали, что просто пришли на меня посмотреть.

— Ты выглядишь сегодня потрясающе, Вика! Но Михаил не одобрит.

— Красота требует жертв, — ответила я со вздохом.

К девяти утра я убедилась, что эффект неожиданности был потрясающим по величине и размаху. Жаль только не для того, кому предназначался. Если только Полина по телефону не настучит, но это не то…

Начальники отделов заняли свои места вокруг овального стола переговоров в просторном кабинете Михаила, поглядывая на меня непонимающе. Я включила большой экран на стене с пульта, и через пару секунд мы узрели пунктуального удава. Вот если бы ему настроить режим «чувства вкл.», такой бы красавец получился! А так — железяка железякой.

Он начал:

— Прежде чем вы начнёте отчитываться о результатах недели, я хочу, чтобы Виктория зачитала вам письмо от французских партнёров. Оно лежит на столе, Викто… — Я встала за письмом, а биг-босс запнулся.

В кабинете стало тихо. Можно было бы услышать, как муха пролетит, если б ей занеможилось проснуться. Но та спала, и слышен был лишь забитый насморком нос Сергея Николаевича. Михаил ещё молчал.

И я почувствовала в груди радостные попрыгушки. Пытаясь не улыбаться, взяла распечатанное письмо и обернулась к экрану. На увеличенном на экране лице удава прекрасно читалось: «Ты кто такая? Где моя мышь?!» Я кивнула Михаилу и, не садясь, начала читать, переводя с листа:

— Уважаемые партнёры, благодарим вас за предложение и сотрудничество…

Где-то на третьей фразе Михаил кашлянул. Я взглянула на него и продолжила переводить. Затем села. Он уже взял себя в руки и повёл собрание в стиле парового катка. Но едва начальники, получив регулярную порцию пинков, разошлись, Михаил позвонил мне на мобильный.

— В чём дело, Виктория? — жёстко спросил он.

— Что вы имеете в виду? — улыбнулась я стенке с изображением передового насоса, на котором скоро можно будет в космос летать.

— Ваш вид. Почему вы так одеты?! — прорычал он.

— Просто настроение хорошее, — ответила я абсолютно искренне.

— Но…

— А до этого было плохое.

— Вы пришли на работу, а не в клуб развлекаться! — рявкнул Михаил.

Чувствуя себя издевательски спокойной, я ответила:

— Разве у вас есть претензии к моей работе сегодня? Перевод презентации я вам выслала, собрание организовала. Жду ваших следующих распоряжений.

— Вы, Виктория, мой ассистент, и вы должны выглядеть…

— Извините, Михаил, это не прописано в моём трудовом договоре.

— Значит, будет прописано! — рыкнул он и отключился.

Я положила на стол служебный смартфон и подумала, что надо на футляр наклеить кошку Китти и клавиатуру розовую заказать при следующей закупке канцелярии. Добивать, так добивать. Представила гнев Михаила, не удержалась и прыснула. Вспомнилось из Онегина: «Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага». Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Он знал!

* * *

Вторник прошёл чудесно, если не считать рычания Михаила по телефону. По поводу и без. Кажется, одна необходимость слышать мой улыбающийся голос его бесила. Но звонил он часто. Видимо, чувствовал, что я заказала ему в офис три пальмы и кактус. Чесались руки поставить на директорский стол к позолоченному письменному набору карандашницу с удавом из мультика «38 попугаев». Решила, перебор. На вопрос, подобающе ли я сегодня одета, я сказала:

— О да, я одета. А вы не замёрзли в Москве? Мне подруга вконтакте написала, что у вас там мороз!

— Соцсети в рабочее время использовать запрещено! — проскрежетал удав.

— Да вы не волнуйтесь, я с личного телефона, — мило улыбнулась я насосу на стенке, думая, что он гораздо сексуальнее железяки на том конце мобильной связи, насос хоть дизайнер очень призывно изобразил, а удаву харизмы явно не хватает.

Интересно, что как только ничего более не было поставлено на кон, ведь Даха написала смску, что она с Маню и счастлива, ледяной тон удава и даже его рычание совершенно перестали на меня действовать. Не обижаемся же мы на тигра в зоопарке, если он на нас рычит. Это он, бедняга, в клетке, а мы на свободе.

«Забавно, — заключила я, — стоит выключить „уровень важности“ в собственной голове, и проблемы как не бывало!» Это открытие мне чрезвычайно понравилось. Но удаву о нём было неизвестно, поэтому громоподобное бур-бур я перебила нежным:

— Я за вас переживала, Михаил! Ведь всяким Яндексам нельзя доверять. Вы правда не замёрзли?!

— Не замёрз, — буркнул удав. — Но соцсети…

— Только если что-то внезапное, — ответила я, моргнув насосу, — к примеру, ваш самолёт взорвётся или на офис наших инвесторов упадёт метеорит.

Секунду Михаил молчал, видимо рассчитывая коэффициент вероятности падения себе на голову камня из космоса, потом бросил:

— Я жду отчёт по тендерам. И займитесь, наконец, проверкой выступлений на корпоративе. У нас будут важные гости. А соцсети всё равно запрещены.

Удав отключился. А я показала насосу кулак: 2: 0 — знай наших!

* * *

Ресторан, в котором наше руководство решило проводить юбилей компании, назывался «Парнас». Но с таким же успехом его можно было назвать «Пафос»: везде позолота, лиловый бархат, запредельная помпезность и такая же стоимость.

— Нас французы на смех поднимут, если приедут, — сказала я Алисе из промо, на хрупкие плечи которой легло всё бремя организации.

— Французы не приедут, зато приедет главный инвестор из Москвы, кто-то из министерства тяжёлой промышленности и прочие шишки.

— А кто у нас главный инвестор? — поинтересовалась я.

— Валерий Иванович Бургасов, банкир и владелец ещё десятка заводов в России.

— Погоди, не тот олигарх, у которого футбольный клуб? — удивилась я.

— Тот-тот. Вот он, кстати, и любит всё такое, — показала на бархатные кресла Алиса. — Сколько раз он приезжал, всегда Михаил что-то подобное требовал.

— Заискивает, значит, — хмыкнула я.

— По-моему, хуже — боится, — заметила Алиса.

Вспомнив стальное лицо удава, я сильнее изумилась: кажется, такие не боятся ничего и никогда. И считают, что мир вертится вокруг нет. Неужели не так?

* * *

Приятным во вторник было и то, что внезапно в наш офис нагрянул тот самый восхитительно-лысый незнакомец из лифта. Осведомился, когда вернётся биг-босс и присел без приглашения.

— Вы что-то ещё хотели? — любезно спросила я.

— Хотел было попросить у вас кофе, — улыбнулся он, — но решил, что лучше я угощу вас кофе сам.

— Настолько не верите в мои способности? Я прекрасно справляюсь с нажатием пальца на кнопку кофеварки. Остальное она делает сама, умный зверь.

В этот момент заглянула Полина, зыркнула и скрылась за дверью. Мне уже правда кажется, что она шпионит. Скоро предложу ей радионяню, чтобы не бегала по коридору туда-сюда, туда-сюда — подошвы сотрёт. Платье у меня всё равно короткое, хоть сегодня яркий электрик с жёлтыми ромбами по центру. Пусть привыкает.

— Наверное, кофеварка работает на ваших насосах? — рассмеялся незнакомец.

— Возможно.

— Тогда уверен, что кофеварит она так же хорошо, как вы нажимаете на кнопку. Кстати, позвольте представиться: я — Егор Добров, — он протянул мне визитку, обычную белую, без выпендрёжа, зато приятную на ощупь. — А как вас зовут, прекрасная представительница праздника на работе?

— Виктория Иванова, — ответила я, — извините, визиток не держу. Берегу лес.

— Вы из зелёных? — удивился Егор.

— Нет, сегодня из синих с жёлтым, а там по настроению.

— Ну так как насчёт кофе?

— Боюсь, что сегодня никак, — подумала я о тренировке, которую и так пришлось пропустить на прошлой неделе. — А завтра заходите.

— В шесть, — утвердил он.

— А давайте в шесть, — согласилась я.

Наглеть так наглеть. Исчезновение ассистента в секунду окончания рабочего дня наверняка будет рассмотрено Михаилом как саботаж. Но вот Трудовой кодекс с ним в этом поспорит, а наших юристов я бы уже поувольняла.

Глава 5

Среда опять стоила мне часового макияжа утром, а вот наряд я выбрала с вечера, ткнув пальцем в шкаф с закрытыми глазами. Повезло! В беспроигрышной лотерее я вытянула на свет божий платьице в шотландскую клетку с аккуратным воротничком и манжетами. Вполне себе скромное сверху, зато снизу отрезная юбочка-полусолнце — мини в стиле самых смелых шестидесятых. И к красным туфлям хорошо. Уж не знаю почему, но сердце подсказывало: надо именно красные! Но теперь на шпильке. Длинные бусики, браслет и серьги, как у героини «Дьявол носит Прада». Да, меня несло, как паровоз. Почувствовав вкус азарта, я не планировала останавливаться, да и не хотела, если честно. Словно дала себе редакционное задание, чтобы потом написать книгу «Как взбесить босса» на основе реальных событий. А что? И напишу! Все маститые мастера говорят новичкам: «Пишите о том, что знаете. Иначе читатель вам не поверит». Ну, а я набираю опыт в вопросе дёрганья удава за хвост не по дням, а по часам. Правда, не знаю, чем это кончится. Но точно ничем плохим. Для меня…

Кстати, я и не заметила, что все мои мысли были заняты биг-боссом и тем, как красиво вывести его из себя — конечно, в те моменты, когда разум не занимали дела рабочие. А Михаил, даром, что чурбан стальной, словно чувствовал, что меня надо отвлекать от свободомыслия. Потому мой ежедневник был исписан поручениями так, что разворота страниц не хватило: перевод главы французской книги про бизнес, бронирование отеля для гостей, план встреч до конца ноября, ответы просителям, запросы в регионы от имени удава, отчёт по его командировкам за прошлый месяц и так далее…

Кроме того, одна из записей гласила, что Михаил прилетает в десять утра. Я готова была поставить на кон всю будущую зарплату — сразу явится в офис! Чтобы порычать на меня глаза в глаза. Предательские мурашки пробежали по спине: всё-таки он не маленький и явно сильный мужчина и, очень вероятно, что в душе псих. Но моя внутренняя женщина, борец за справедливость и против угнетения Дахи и всех тех, кто придёт после меня, сказала: «Ну-ну, и ничуть не страшно».

Вся красивая и полная предвкушения урагана, я пришла на работу опять к восьми. Поднесла ключ к дверям приёмной и обнаружила, что она открыта. Кхм… Я зашла и увидела раскрытую настежь дверь в кабинет биг-босса.

Упс, мы билеты поменяли? Не терпелось устроить разнос?

Михаил стоял посредине кабинета и, взирая на пальму в углу, даже не просто пальму, а живописный альпийский уголок вместо серой пустоты, нервно мял в руке перчатки. Услышав шум моих каблуков, обернулся.

— Что это, Виктория? — угрожающе начал он, скользнул взглядом по моей причёске, лицу и снова уткнулся в туфли. Вскинул зелёные глаза и процедил: — И вы опять посмели одеться…

— И вам доброе утро! — улыбнулась я, расстёгивая пальто и почему-то притягивая этим движением пальцев всё внимание удава. — А у нас сегодня лето вернулось! Такое солнце с утра! Хорошо после морозца в Москве, да?

Он не улыбнулся в ответ, бросил перчатки на стол.

— Не заметил. А вот это, — он ткнул пальцем в альпийскую горку, — немедленно убрать. И более ничего, — жёстко рыкнул он, — слышите, ничего в моём офисе не менять без моего разрешения!

— Ладно, — невозмутимо пожала я плечами. — Но у вас тут так уныло. И энергетика негативная.

— Это не цирк, а рабочее место! Веселиться будете… — он осёкся и, глянув за моё плечо, переключился на ровное: — Здравствуйте, Егор Дмитрич!

Я обернулась и наткнулась на сияющую улыбку восхитительно-лысого. Он снова вошёл в приёмную, как к себе домой.

— О, Егор, доброе утро! — вырвалось у меня.

— Доброе утро, девушка-праздник, и вам, Михаил Валерьевич! — лысый мачо в распахнутом чёрном пальто и в костюме-тройке поцеловал мне руку и лишь затем прошёл в кабинет удава для рукопожатия. — Я украду у вас ассистента, честное слово! Прежние, — он оценивающе посмотрел на меня, — уж простите, никакого сравнения не выдерживают!

Михаил поджал губы и не позаботился даже о формальной улыбке. Железяка. Правда, Егора это не волновало. Он улыбался так, словно мир принадлежал ему. А я подумала о том, что мне, писателю, чертовски повезло с персонажами. Просто к Пушкину не ходи — всё тут, налицо, как в «Евгении Онегине»: «Они сошлись. Волна и камень. Стихи и проза. Лёд и пламень».

Вдруг в голове мелькнуло: «Интересно, стреляться тоже будут?» Внизу живота похолодело, представился снег, лес, взлетает ворона со старого дуба: «Карр!»; Егор скидывает в порыве благородного гнева пальто с плеч и наставляет на Михаила старинный пистолет. Удав стоит, не дрогнув, а я бегу меж голых берёз и вязов, путаясь в юбках… Снег набивается в красные туфли. Аж на самом деле стало зябко. А чёрт, это удав окно открыл, и сквозняк. Я встряхнула головой: «Что за чушь! Каменному изваянию стреляться незачем».

— О, у вас, наконец, оживляж в офисе, Михаил Валерьевич! — заметил Егор растения. — Прекрасно. У моего партнёра в Лос-Анжелесе такой же живой уголок!

— Да, — сухо ответил Михаил. — Что вы хотели?

— Обсудить договор аренды на следующий год.

— Что ж, прошу, — Михаил указал на кресло за столом переговоров и, медленно снимая пальто, буркнул мне: — Дверь закройте, Виктория. С той стороны!

Я закрыла и взглянула на визитку Егора, оставленную вчера без заслуженного внимания. Ого, а он, оказывается, генеральный директор бизнес-центра, в котором мы этажи арендуем. Я влезла в интернет, и Гугл сообщил, что Егор Добров — не только директор, но и владелец «Арденского» бизнес-центра. Ничего себе! А я с ним кофе сегодня пить иду… Вау!

* * *

Едва ушёл Егор, Михаил заявился ко мне в приёмную, как Кутузов к Наполеону. Правда, пока с двумя глазами. Он остановился перед моим столом и бросил на клавиатуру распечатанные листы.

— Что с этим надо сделать? — улыбнулась я.

— Подписать и отдать в отдел кадров.

Я скользнула взглядом по жирному заголовку: «Дополнительное соглашение к Трудовому контракту». Хо-хо, да он, кажется, с домашней работой в офис пришёл! Сейчас бы наваять не успел. Итак, от предвкушения аж во рту стало сладко, и я прочитала:

«Обязанности работника»:

1. Соблюдать трудовую дисциплину в соответствии с требованиями руководителя.

2. Соблюдать установленный руководителем дресс-код: строго деловой фасон одежды без фривольных элементов, длина юбки — ниже колен, сдержанные расцветки: серый, чёрный, тёмно-синий, тёмно-коричневый…

Дальше я читать не стала, подняла на удава глаза и покачала головой:

— Нет, простите, но я это не подпишу.

Он нахмурился.

— Это моё требование! Вы обязаны его выполнять!

— Согласно Трудовому кодексу, нет, — улыбнулась я. — Но вы, конечно, можете ввести форму или спецодежду в компании посредством правовых актов. Для всех сотрудников. Как, к примеру, у железнодорожников. Только тогда вы сможете привлечь меня к дисциплинарной ответственности за несоблюдение правил.

Михаил издал звук, словно крышка железного чайника. Ой, кажется, сейчас и правда закипит! Стало страшно, как если бы я дразнила тигра, у которого внезапно открылась дверца в клетке, но я проглотила страх, теребя пальцем шарики бус, и мило добавила:

— Учитывая, что премия мне не положена, лишить её вы меня не можете, а выговор или прочие взыскания согласно закону возможны при наличии доказательств, что короткая юбка и цвет платья повлекли за собой некачественное выполнение моих трудовых обязанностей или реальную угрозу здоровью. У вас есть претензии к моему переводу? А к качеству поданного чая?

— Что вы тут устраиваете, Виктория?! — навис надо мной Михаил, готовый придушить. — Подписывайте допсоглашение и прекратите этот цирк. Вы обязаны мне подчиниться!

— А если нет? — я взглянула прямо в жгучие зелёные глаза.

Холодок и что-то горячее сплелись в груди, как две змейки.

— Мы с вами вряд ли сработаемся, — прорычал он.

Я вздохнула и изобразила философскую печаль:

— Значит, так распорядились звёзды. Вы ещё чаю хотите?

— Нет! — рявкнул он и рванул в свой кабинет.

Через пять минут в приёмную постучалась Анна Юрьевна из кадров и юристы Славик и Игорь Петрович. Подтянулась Полина. О, кажется, начался совет в Филях!

Я довольно разгладила юбочку и углубилась в перевод. Хотя мурашками по спине пробегало колючее любопытство. Жуть, как было интересно, что они решат: уволить меня страшно незаконным способом или всё-таки выдать каждому сотруднику по фуфайке согласно правовым актам?

* * *

Что было решено о фуфайках, мне не доложили. Однако с того момента, как собрание рассосалось, Михаил начал боевые действия. То и дело раздавался его голос в телефоне:

— Воды. Чаю. Отчёт. Что вы ползаете, как муха?! Почему на моём столе нет нормальной ручки? Нет, те, что есть, не устраивают. Где список рассадки гостей на корпоративе? Где вы ходите?! Пять минут никто не поднимал трубку, телефон разрывается! Может, вам ещё помощника нанять?! А меня не касается то, что одно задание противоречит другому! Вы хвалитесь тем, что профессионал, значит, должны разобраться. Почему до сих пор не готов перевод? Чем вы вообще весь день занимались? Ах, отчёт?! Вы не умеете ставить приоритеты!

Гад последний, изверг, тиран! Было же ясно, как день: удав решил превратить мою жизнь в ад. И до шести часов вечера я три раза порывалась написать заявление об уходе, но сдержалась. Мой тренер по айкидо говорит: «Как бы сильно ни дул ветер, гора перед ним не склонится»[5]! Я тут гора, между прочим, а не эта железяка бессердечная!

Когда на меня давят, я ещё больше сопротивляюсь, а потом, как пружина, бац, и в лоб! Но на айкидо предупреждали о необходимости проявлять терпение к противнику. Впрочем, говорить о том, что я занимаюсь восточными единоборствами пока язык не поворачивался, так как я успела посетить всего четыре тренировки. Всё детство мечтала — папа не разрешал: «Ты девочка, ударят, что потом?». Потом не разрешил Саша, моя почти сложившаяся любовь на третьем курсе университета. Потом было некогда, и, как обычно случается, я забыла про мечты.

А недавно я решила: «Эдак скоро песок начнёт сыпаться, а я так ни одного „кия“ и не прокричу!» Специально посмотрела: есть очень женственные каратистки, и ничего у них не отбито. Значит, и мне не помешает. И купила абонемент. Первое занятие оказалось лекцией, на трёх других я думала, что умру. Домой заявлялась ползком, а занимались мы только общей физподготовкой. Так что бойца из меня пока никакого, зато афоризмы за тренером хоть в блокнот записывай. Его любимое: «Искушение сдаться будет особенно сильным незадолго до победы»[6].

«Если мне хочется написать заявление прямо сейчас, значит, победа не за горами», — сказала я себе. И работала, как вол, ругалась про себя, как грузчик, и смотрела на часы в ожидании шести — времени освобождения от ярма и приятного похода с Егором… Куда? Не знаю, куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Стрелки часов подползли к шести, я вскочила с места, отправив компьютер в спящий режим. В тот же момент Михаил вышел из кабинета с какой-то папкой, словно палач с топором, и спросил холодно:

— Куда это вы собрались?

— Домой.

— Нет. — Он положил папку передо мной. — Если вы так хорошо знаете Трудовой кодекс, то наверняка и договор прочитали. Там указано, что ваш рабочий день ненормирован, — и вдруг изобразил подобие улыбки. — Согласно Трудовому кодексу, я предоставлю вам за это три дополнительных дня отпуска. — Улыбка стёрлась с его лица, и удав сообщил жёстко: — Но не сегодня. До завтра мне нужен перевод десяти страниц Устава компании на французский язык.

Очень захотелось запустить ему папкой в лоб.

В дверях появился Егор.

— Всем добрый вечер! Вика, вы готовы?

Я не успела раскрыть рот, как Михаил ответил:

— Виктория сегодня занята срочной работой.

— Но Михаил Валерьевич, — подмигнул по-свойски ему Егор, — у нас планы. Работа не волк, в лес не убежит.

Удав сообщил ему стальным тоном:

— Не в этот раз. Если утром мы не предоставим партнёрам документы для контракта, работа именно, что убежит. Увы, Егор Дмитрич, какими бы ни были ваши планы, вынужден их расстроить. Помимо Виктории других переводчиков у меня нет.

Егор посмотрел на меня вопросительно. Было велик соблазн всё бросить и заявить во всеуслышание, что партнёры не при чём, просто директор самодур и гад последний. Но тут же в голову прокралась мысль: Егор обаятельный и богатый, и явно знает об этом. А я пока для него — просто девушка-праздник и возможность приятно провести время. Может быть, если ему придётся подождать и слегка меня подобиваться, будет только лучше? Наверняка. Не зря же в сказках принцесс в замок сажают и рядом дракона на цепь? Что ж, удав в роли дракона весьма типичен. Надеюсь, однажды ему снесут голову. Топором или этой же папкой. Ох, как же хотелось сделать это самой — всё кипело в душе! Но я улыбнулась и развела руками.

— Извините, Егор, действительно работа.

— Что ж, хорошо, — кивнул Егор, правда улыбаться перестал, взглянул на удава недобро, затем на меня, уже мягче и с пониманием. — Тогда, Вика, переносим наше рандеву на завтра?

— Да, — ответила я со вздохом.

— А лучше позвоните мне, когда закончите. Ведь вы же не будете здесь ночевать, — добавил Егор. — Я подъеду за вами.

— Это будет поздно. Я сам отвезу Викторию. Я тоже вынужден работать до победного, — вдруг ответил Михаил, чем ещё больше меня взбесил.

«Победа близко, победа близко», — бубнила себе я, потому что искушение всё бросить сидело уже практически на носу. На этот раз моя улыбка вышла кислой и разочарованной.

— Хорошо, тогда до завтра, Вика! — сказал Егор.

Рукопожатие его и Михаила было очень холодным. Если так пойдёт, удаву придётся вдвое больше платить за аренду…

Егор вышел. А удав не торопился — стоял и смотрел на меня пристально, ничего не говоря. Радуется своей гадости, робот ходячий! Ну-ну! Железный дровосек без сердца! Ненавижу! Просто разорвать готова! Ещё и ехать с ним придётся!

Не желая ему показывать настоящие чувства, я села, спокойно открыла папку и ткнула пальцем на пробел на клавиатуре. Я назло буду переводить долго и не торопясь. Пусть ждёт. И шоколадки из его резерва все съем!

Да, допустим, сейчас 2: 1, но завтра будет иначе!

* * *

В двадцать один ноль-ноль удав вышел из своего логова и сунул нос в коробку из-под шоколада возле кофе и чая.

— Где шоколад, Виктория? — спросил Михаил.

— Съела, — ответила я, не отрываясь от экрана.

— Весь?! — сталь дрогнула в голосе и пробилось что-то человеческое. Удивление — великая вещь!

— Ну, ужина вы меня лишили, не клавиатуру же мне грызть? — ровно ответила я, и не думая признаваться, что ещё три плитки заныкано у меня в нижнем ящике.

Удав, кажется, завис.

«Тяжёлый у него был день, угу! — думала я недобро. — А мне кто молоко за вредность выдавать будет?!»

— Закажите завтра ещё упаковку, — наконец, обрёл дар речи биг-босс и, не шоколадно поемши, скрылся в своём кабинете.

В офисе воцарилась тишина, и лишь цоканье моих пальцев по клавишам нарушало сонную полутьму, в которой только банк грабить.

В двадцать три десять я поставила последнюю точку, встала и дёрнула за ручку двери в «удавью». До моего слуха донеслось женское:

— Un, deux, trois, quatre[7]… повторяйте за мной!

А Михаил спал перед компьютером, неловко прикорнув на кресле. Рот чуть приоткрыт, и сопит, как настоящий. Искушение рявкнуть ему на ухо «Бу!» было велико, но в спящем удаве снова проявилось что-то человеческое. И даже, как ни странно, уязвимое. Аж весь негатив к нему испарился. Надо же, и ресницы у него длинные, пушистые! Не замечала как-то…

Устал меня гонять, бедняга. Ну, конечно, если в восемь утра Михаил уже был в офисе, причём чисто выбритый и в свежей рубашке, а в девять вечера ещё звонил из Москвы, значит, летел ночью. Удивительно, на какие жертвы пошёл, лишь бы приструнить мятежного ассистента. Так если подумать, ведь моё платье — ерунда же!

Я помялась на пороге кабинета. Сбежать и позвонить Егору? Нет, поздновато. Да и если оставить биг-босса, после такой позы у него утром наверняка шея поворачиваться не будет. Поэтому я громко постучала три раза по дверному полотну. Михаил встрепенулся, подскочил, заморгал испуганно.

— Вы что хотели, Виктория? — пробормотал он, одёргивая пиджак и тщетно делая вид, что всё в порядке. Я вот так тоже утром с папой разговариваю по телефону, когда он звонит, чтобы не называл меня засоней, а я ведь люблю в воскресенье часиков до десяти поваляться. Но папа всегда догадывается и получается только смешнее.

— Вы обещали меня отвезти, — сказала я. — Перевод уже у вас в почте.

— Да, хорошо, — кивнул он, моргая своими длиннющими ресницами, — дайте мне минуту.

Я прикрыла дверь и поджала губы, чтобы не хмыкнуть громко.

Действительно через минуту Михаил вышел из своего кабинета, подтянутый, строгий. В общем, снова изваяние. Эх!

Мы спустились на подземную стоянку. Он прошёл к сверкающему чистотой автомобилю с обтекаемым, как у космического челнока, серебристым кузовом. Я не разбираюсь в марках, но это было красиво и сразу видно — статусно. Кожаный салон цвета слоновой кости, приборная панель тоже как для лайнера. И безупречный биоробот за рулём.

Мы выехали на ночные улицы центра, щедро освещённого фонарями. Те подсвечивали жёлтую листву на фоне густого синего неба, и город казался волшебным. Я скосила глаза на удава: интересно, он вообще видит всё это? Звёзды? Красоту улочек и уснувших домов прошлого века? Романтичный дух осени, кусты с алыми вкраплениями ягод, утопающие в тени пустые скамейки сквера? Золото, рассыпанное по дорожкам?

Кажется, нет. Взгляд зелёных глаз сосредоточен на дороге и светофорах, губы плотно сжаты, руки на руле, пиджак без лишней складочки, туфли на вид очень дорогие. Но лучше б на них было пятно, а на пиджаке бы повисла пуговица, потому что вся эта безупречность была какой-то неживой, пусть и красивой. Очень. В голове снова возник «Евгений Онегин» и перефразированные строки про «красавцев недоступных, холодных, чистых, как зима, неумолимых, неподкупных, непостижимых для ума». У Пушкина, правда, было про красавиц, а не про самодуров упёртых. Но мне вдруг захотелось сделать что-то, чтобы разбудить Михаила. Не знаю, из вредности ли, из любопытства или просто из баловства. И я сказала:

— Вы учите французский? Всё равно не успеете до поездки в Париж.

Михаил непонимающе взглянул на меня.

— … но программу получше я могу вам посоветовать, — улыбнулась я. — И хорошего учителя. Учить язык будет просто и интересно.

Нет, конечно, я не себя имела в виду, а Евгению Михайловну, моего потрясающего репетитора с невероятным чувством юмора и умением найти подход к каждому. Она так подтянула меня по языку, что три курса в университете мне потом было нечего делать.

— С этим разберётся отдел кадров, — отрезал железный дровосек. — У вас есть свои обязанности.

— Как угодно, — ответила я и обиделась. Кто меня просил лезть? Никто.

Михаил остановил авто у шлагбаума, перегораживающего въезд во двор. Холодно попрощавшись с боссом, я вышла из машины. Хлопнула дверцей и поёжилась. На лавке сидели бурно-матерные подростки с пивом. Чёрт, идти мимо них придётся… За спиной раздался характерный щелчок двери, и удав оказался рядом.

— Где ваш подъезд?

— Вон там, в дальнем углу, — поражённо ответила я.

— Идёмте.

Так же, не говоря ни слова, мы прошли к крыльцу. Я ткнула ключ в домофон, прошла к лифту. Удав за мной. Я настороженно наблюдала за ним: что он делает? Неужели провожает? Или просто контролирует до конца? Чтобы потребовать перекрасить дверь в квартиру из красного в уныло-серый? С этого станется.

Михаил довёл меня до двери. Мой кот жалобно замяукал изнутри. Шеф нахмурился. Неодобрительно глянул на сову на звонке, с отвращением — на выцарапанную на побелке рядом надпись «Вика, я тебя люблю», накорябанную Серёжкой Бойко ещё в одиннадцатом классе. Скользнул взглядом по моему короткому пальто и ногам в тонких колготках, туфлям.

— В восемь тридцать. Без опозданий, — приказал удав и быстро сбежал по лестнице вниз.

Я вошла в квартиру в полном недоумении: что это было?

Мурзик ломанулся мне в ноги, чуть не сбивая пушистой головой и обиженно мяукая. Я присела на корточки и взяла его на руки:

— Прости, маленький! Сейчас покормлю, это всё этот виноват… железный!

Кот сказал громко мне в лицо «Мяу», имея в виду, что ему плевать, он бедный, несчастный и мне должно быть стыдно. Мне и было. Канарейка в ответ на включённый на кухне свет чирикнула, распушила пёрышки и снова задремала. Я заполнила миску Мурзика едой, подлила воды птичке и только потом пошла снимать пальто. Ничего не хотелось, тем более завтра на работу. К этому невоспитанному тирану!

Нет, это совершенно никуда не годилось! И вообще не шло ни в какие рамки! Ёжик проснулся в душе и затопал ножками в темпе революционного марша: «Вихри враждебные веют над нами, Тёмные силы нас злобно гнетут, в бой роковой мы вступили с врагами…»[8] Да, нечего расслабляться! Между прочим, пока удав дрых в кресле, я переводила дурацкий устав!

И вообще, после такого поведения за день, моего желудка, грозящего быть испорченным крокодильей порцией шоколада, сорванным свиданием и усталостью, достойной раба на плантации, один нормальный поступок удава в зачёт не идёт! Тем более, что разговаривать он нормально не соизволил! Вот что ему стоило сказать: «До свидания» или «Спокойной ночи»? Сломался бы язык, что ли?! Нет, я просто обязана продолжить борьбу! Ведь я уйду вот-вот, а Даха сколько мучилась, и после меня тоже кому-то придётся…

Нет, я ему попорчу кровь, а там хоть трава не расти! Что у меня по списку? Ага, мы терпеть не можем запах еды в офисе. Ну ладно, а я терпеть не могу шоколад на ужин и невоспитанных чурбанов! Решено. И я открыла холодильник с таким же настроением, с каким старший брат Ульянова-Ленина собирал бомбу для террористической атаки на царя.

Глава 6

Я категорически не выспалась даже для макияжа. Мрачно посмотрела на тушь и губную, но тут вспомнился ещё один афоризм, правда не тренера по айкидо, а китайского стратега Сунь Цзы: «Если ты и можешь что-нибудь, сделай вид, что не можешь. Обман — это средство добиться победы над противником»[9]. Очень вовремя!

Увидев меня утром за рабочим столом в чёрном балахоне, без украшений, косметики и с высоким, тугим хвостом на голове вместо укладки, Михаил с одобрением кивнул:

— Я рад, что вы учли мои пожелания, Виктория.

— Угу, и настроение сегодня не очень, — ответила я угрюмо.

Конечно, когда я встала относить ему зверски заваренный чай, удав увидел, что балахон-то короткий, а сапоги высокие, бархатные и облегающие ногу выше колена. Но, видимо, отсутствие косметики на моём бледном лице он счёл за уступку и промолчал. Когда я курсировала туда-сюда с черновиком презентации, заметила, что эта полоска кожи под тонким чулком между краем широкого платья и верхом ботфорт приклеивает его взгляд к моим ногам намертво. Ну и пусть! Чтоб ему было плохо, как мне сегодня!

В офисе все суетились. Особенно Алиса: юбилей, приезд важных гостей и клиентов, торжественная презентация уже завтра. Бухгалтера наклеивали флажки над доской объявлений, уборщицы с особым тщанием натирали стёкла над грамотами в рамках, менеджеры по продажам под минус репетировали переделанную под корпоративный праздник песню. «А знаешь, что ещё будет?» — то и дело нестройно доносилось из конца коридора, стоило мне высунуть нос из приёмной. Так и хотелось сказать: «Знаю-знаю, шашлык из вас будет, если споёте плохо. Удав лично приготовит!»

Участвовать во флешмобе никто не хотел, но тиран сказал: «лишу премии», и все пели, прославляя насосы: от краснолицего великана-вождя спецпроектов до мальчика-зайчика по работе с мелкими заказчиками. Выглядело это не хуже, чем в мультике, где оперный хор зайцев во фраках и коварный охотник с ружьём трагически надрывались: «Сейчас прольётся чья-то кровь…». Надежды на премию в лицах менеджеров было мало. Алиса психовала: мимы ещё не приехали с гастролей, агентство, которому было поручено сделать подарки для каждого гостя, никак не привозило сюрпризный мешок, а ведущий просил внести правки в сценарий, потому что он «не может произносить вслух такой пафос».

У девочек из маркетинга дёргались нервно веки, когда удав приходил посмотреть, как они репетировали другой номер — танцевальный, где Калинка-Малинка резко переходила в современный хит. Бонусы тоже стояли на кону. Все проклинали тот миг, когда удав решил проявить оригинальность.

Сам биг-босс, забыв про обед, раскатывал начальников отделов под асфальт, требуя предоставить «красивые цифры». Начальники носились и потели, а я печатала-печатала-печатала, будто заводной станок. Как обычно, работы было по самые уши. В том числе, срочной только потому, что «я так решил». Михаил вышел в очередной раз проверить хор «зайцев», а я подумала: «Пора!»

Закрыла плотно все окна, открыла дверь в кабинет тирана, достала из сумки термос и налила в домашнюю тарелку горячего, ароматного борща. Из второго термоса выудила котлеты. По бабушкиному рецепту. Горяченькие, сочные, от души сдобренные лучком. И свежевыпеченную чесночную пампушку развернула из полотенца. Помахала папкой над блюдами, развеивая съедобные запахи по офису. Конечно, идеально было бы ещё селёдочку под зеленым луком нарезать, но бежать за ней ночью в супермаркет было не с руки. Пришлось готовить из имеющихся продуктов.

В кабинет заглянула Полина, сделала круглые глаза и смылась. Я продолжила печатать одной рукой, вооружившись ложкой другой.

Дверь в офис открылась.

— Виктория! — рявкнул с порога Михаил. — Что это?!

— Борщик, — ответила я, — и котлетки. Всё равно в столовую бежать некогда. Вы ведь потребовали презентацию снова переделать.

Он потянул носом, сглотнул слюну, но демонстративно поморщился. А я знаю, что пахнет вкусно. И очень едой.

— В офисе не должно пахнуть, как в столовой, Виктория!

— Это не как в столовой, это домашнее. Сама готовила, — ответила я оскорблённо. — Попробовать хотите?

— Нет! Проветрить немедленно!

— Нет, извините, холодно.

Кажется, удава вот-вот хватит кондратий. Он быстрым шагом направился к окну и распахнул его. А я встала, подошла, ощущая, что в каменном изваянии проснулся натуральный огонь, аж воздух рядом задрожал.

— Если у меня заболит горло, переводить я точно не смогу, — сказала я и закрыла створку перед его носом.

— Вы что, издеваетесь?!

— Нет, — улыбнулась я. — Я ем. Могу поделиться — у меня ещё и для ужина припасено… Но если вы планируете оставить меня работать, как вчера, после шести, то не поделюсь.

Он пыхнул, как дракон, зыркнул гневно на мой пикник на столе и выпалил:

— Идите куда хотите в шесть часов! А сейчас ешьте. И быстро!

Затем Михаил рванул в свой кабинет, увидел закрытые окна, выругался и захлопнул дверь в приёмную. А я довольно улыбнулась и позвонила Егору, который уже с утра осведомлялся о моих планах на вечер:

— Здравствуйте, сегодня я освобожусь ровно в шесть.

— Как здорово! — ответил он с явной улыбкой. — А то я уже думал, не отключить ли мне электричество в здании после шести.

«Наш человек», — подумала я.

И, наслаждаясь домашним борщом и котлетками с пампушками, декламировала про себя в сторону директорского кабинета:

«Теперь, я знаю, в вашей воле Меня презреньем наказать. Но ненормированным днём боле, Меня, удав, не испугать…»

* * *

Народная женская мудрость гласит: «Чтобы выглядеть, как богиня, нужно двадцать минут. Чтобы выглядеть естественно, нужно три часа». Учитывая дефицит времени, пришлось настроиться на образ богини. К половине шестого голова слегка кружилась, потому что устала я, как ни крути, капитально. Но я подхватила сумочку и укрылась в женском туалете — единственном месте, куда удав не совал свой аристократически безупречный нос.

Егору моя трудовая бледность была ни к чему, поэтому я подкрасила глаза, губы и подрумянила щеки. Распустила волосы. Достала украшения и пояс. И вот уже балахон — не балахон, а маленькое чёрное платье.

Я вошла в приёмную и натолкнулась на Михаила. Кажется, он был не готов к такому быстрому преображению, потому что застыл с папкой в руках и забыл, куда шёл.

— Вы что-то хотели? — спросила я, скользнув взглядом с изваяния на часы.

Без пяти шесть.

— Ещё раз надо презентацию… — начал было он.

Но я пожала плечами:

— Уже не успею. Вы же сказали, что я могу уйти в шесть.

— Куда? — вдруг спросил удав.

— Надеюсь, что не домой, — улыбнулась я, достала котлету в судочке и поставила возле чайника и пополненного с утра резерва шоколадок в коробке. — Вот, у меня котлета осталась. И пампушечка. Борщ не предлагаю, он уже холодный. Угощайтесь, если снова задержитесь в офисе.

— Нет, спасибо, — сказал Михаил с таким видом, словно я ему змею на подсолнухе предложила.

Но я не убрала. Пусть лежит и пахнет. Ему назло.

В этот момент в дверь заглянул Егор, кивнул биг-боссу и перевёл взгляд на меня. Восхищённый.

— Вика, вы готовы идти?

— Да, — просияла я.

И пока Михаил не придумал, что в срочно-обморочном порядке нужно перевести манифест насосных профсоюзов Гвинеи-Бисау или заказать билеты Егору на Северный полюс в один конец, я подхватила сумочку, пальто и выскользнула в коридор. Егор подал мне руку, и мы пошли к лифту.

Я стала внезапно лёгкая и свободная. Боже, как давно я себя так не ощущала! А ведь это моё нормальное, обычное состояние — радоваться моментам и любить жизнь! Замечать солнечных зайчиков на стёклах, восторгаться полётом пылинок в солнечных столбах, разгадывать образы облаков в небе и прислушиваться к птицам, чьи голоса нет-нет, да прорываются сквозь шум большого города. А вовсе не строить козни тирану! Да! Скоро ему грозит лишь участь персонажа в моём юмористическом романе. И никаких тебе больше: «Чаю. У вас ошибка! Приоритеты. Отчеты»!

Две недели прошло! Ужас! Завтра будет две недели тирании в моей жизни! Я узнала себя с новой стороны — оказывается, я умею быть коварной и радоваться этому, а мнила себя возвышенной и пушистой. Почти белочкой… Но, как выяснилось, у белочки ещё и зубы крепкие. Что ж, хорошо, что мой поход на тирана близится к концу! А то так ненароком обращусь в кобру и не замечу. Ведь говорит же индийский мудрец Васиштха о том, что для счастья и развития человеку важна хорошая компания…

— О чём задумалась, Вика? — спросил внезапно Егор.

Я улыбнулась ему.

— Так. Слишком много работы было в последнее время. Но это не очень интересно. Расскажите о себе.

— Прямо сразу? — усмехнулся он.

— Жизнь коротка. Чего время терять?

— Мне нравится твой подход! — сказал Егор, выходя из лифта на парковке. — И давай сразу на «ты», чего время терять?

Мы рассмеялись. Нас ждал невообразимый жёлтый с чёрным спорткар. Едва мы сели, Егор нажал на педаль, и авто с визгом рвануло со стоянки. Ой.

Мы помчались по городу с такой безбашенной скоростью, что хотелось схватиться за всё, что попало, тормозить каблуками в пол, а лучше зажмуриться.

— А давайте чуть-чуть помедленнее, пожалуйста, — попросила я.

— Давай, мы на «ты», — напомнил Егор.

— Хоть и на «ты», но помедленнее.

— Не бойся, ты в руках лётчика, — хохотнул он. — Реакция у меня что надо! Я в прошлом военный истребитель, так что всегда не езжу, а низко летаю.

«Уж лучше внимательный биоробот за рулём», — подумалось мне. Я снова вжалась в кресло, забывая, как дышать, когда мы на лихом вираже обошли КАМАЗ и вылетели на проспект.

— Падать некуда, мы на земле! — добавил Егор.

— Зато вмазаться в стену можно с разбегу… — пробормотала я.

Он снова расхохотался и, сжалившись, снизил скорость.

— Ладно уж, но ты привыкай!

«О нет, лучше на маршрутке с джигитом — мысленно парировала я. — Или пешком».

Егор притормозил возле ресторана «Моне», гранитной глыбой раскинувшегося за бамбуковыми зарослями, искусственным японским прудом с обязательным полукруглым мостиком, кувшинками и мелькающими красно-оранжевыми спинками карпов кои. Егор выскочил из авто, подал мне руку и провёл по мостику к застеклённому витражами крыльцу.

Приятная музыка, тёмные портьеры, диванчики, освещение в стиле интим. Немноголюдно. Администратор, девушка с точёной фигуркой, поприветствовала Егора, назвав по имени-отчеству и провела к «любимому столику».

— Тебе здесь понравится, — с видом искусителя сказал Егор, и как бы направляя меня меж столиков, положил ладонь на талию и съехал пониже.

Упс. Показалось? Я чуть ускорила шаг, якобы не поняв, в чём дело.

Администратор указала профессиональным жестом на столик в углу. Я села на чёрный диван, Егор скользнул рядом.

— Как насчёт сета роллов? Вот этого — «Императорского»?

— Почему бы и нет? Хотя это же вроде французский ресторан? — удивилась я.

— По моей просьбе они взяли японца. И не прогадали, — подмигнул Егор и озвучил заказ официантке.

— Ты знаком с владельцем?

— Даже вошёл с ним в долю, когда у них дела пошли не очень.

— А у тебя, кажется, дела идут неплохо, — заметила я.

— О да, — Егор откинулся довольно на спинку дивана, и его рука оказалась слишком близко к моей спине. Вторая потянулась к моему бедру.

Хм… слишком быстро. Я отодвинулась. Он придвинулся. Усмехнулся. Подмигнул мне с намёком:

— Жизнь ведь коротка.

— Но не настолько, — ответила я.

И тут зазвонил служебный телефон. Я подняла, почти с облегчением. Михаил прорычал мне в ухо:

— Виктория! Немедленно возвращайтесь в офис!

— Я занята, извините…

— Я знаю, чем вы заняты! Но у нас форс-мажор! И если сейчас же вы не явитесь в офис, то и вы, и ещё сотня ваших коллег останутся завтра без работы! И я в том числе!

Судя по голосу, удав был явно не в себе.

— Что случилось? — спросила я.

— Приезжайте! Немедленно. Я оплачу такси.

Я положила трубку в недоумении. Пожалуй, если бы не лицо Егора, слишком похожее на урвавшего сметану кота, и если бы не его внезапно игриво-масляная улыбочка, я бы ещё подумала, но теперь я сказала:

— Простите, вынуждена вас покинуть. На работе беда.

— Да наплюй ты на этого придурка! До завтра не умрёт, — заявил Егор, протянул ко мне руку. Провёл по волосам, погладил по плечу. — Оставайся, детка.

— Нет, прости…

— Что прикажешь делать с роллами? — спросил он недовольно.

— Можно съесть и ни с кем не поделиться, — виновато улыбнулась я, пожала плечами и сбежала.

С ума сойти, но, кажется, я испытывала благодарность к удаву. Я перебежала через мостик, села в такси у ресторана и помчалась обратно к нашему бизнес-центру. Когда я вошла я офис, меня встретил Михаил. И впервые он выглядел так, словно ему в голову молния ударила — волосы дыбом, галстук набок, пиджак перекособочен.

— Что случилось? — ахнула я.

— Сервер слетел. Презентацию надо делать заново! Она нужна уже утром! — выдавил Михаил, глядя на меня с таким возмущением и подозрительностью, словно я и организовала этот терракт.

— Так ведь есть бэкап, и черновик на жёстком диске, — сказала я. — Вы же должны это знать! И ребята из Ай-Ти ещё на месте!

— Ну так распечатайте и внесите последние коррективы! — рыкнул он, нервно пытаясь пригладить волосы.

— Ну знаете! — психанула я. — У вас палец сломается на кнопку нажать?! Совсем уже?!

Тут мой взгляд упал на столик с чайными принадлежностями, и я обалдела: ни моей котлеты, ни пампушки, ни половины шоколадок. Вокруг только фольга и бумажки. И разбитая чашка, его любимая, на полу. Ого! Кажется, кто-то сильно нервничал. С чего бы?!

* * *

Я бросил распечатанную презентацию на стол и открыл файл на мониторе. По хорошему, анимацию в последней диаграмме надо убрать к чертям. Да, точно, надо убрать. К чему эта дурацкая мультипликация по многофункциональным торговым центрам и жилым комплексам с нашим оборудованием? Ещё б крокодила Гену вставила, чтоб график поставки насосов на голубом вагоне вывозил. Тоже мне профессионал! Наделала тут! И чем она вообще там занимается с этим яйцеголовым?!

Снова кольнуло где-то в области груди и бросило в холодный пот. Нет, мне совершенно на это плевать! У меня другие приоритеты. У нас завтра такой день — приезжает замминистра, а значит, мы всё-таки получим госзаказ! И отец тоже будет… Госзаказ — это же практически золотая жила и возможность дальнейшего развития, введения отложенных на лучшие времена разработок. Возможно, дополнительное финансирование испытаний.

Как некоторые могут не понимать важности того, что мы делаем?! Нет, она, кажется, вообще ничего не понимает! Уйти ей, видите ли, надо в шесть часов! Была б моя воля, вернул бы крепостное право, общую трудовую повинность и распорядок, как в нашем спортивном интернате: подъём, разминка, пробежка, чай, вместо тренировки — выполнение рабочих заданий, короткий перерыв на обед, и снова тренировка, занятия, тренировка, ужин, душ, сон. И тогда в голове не было бы всякой хрени. Просто когда падаешь от усталости без задних ног, больше не до чего! Спать долго тоже не стоит, чтобы не снилось всякое. Выключился — включился, и на работу. Давно живу в таком режиме, и всё нормально. Бизнес развивается, мозги заняты делом. А если не делом, дорога в спортзал и в парк на пробежку. Нет парка — хоть вдоль трассы, поля, складов, по улице. Бегать можно везде. И в чём угодно. Но я купил квартиру рядом с парком. Там белочки прикольные.

Я взял в руки план проекта расширения завода.

Чёртова котлета лежала и пахла. Даже через закрытую дверь. Я понял — это саботаж! У бабушки котлеты так же пахли. А потом никто так и не научился такие делать. Надо было записать рецепт и подробную технологию изготовления. Сколько раз заказывал в ресторанах, даже в Париже, просил отцовского повара — ничего подобного. Даже сам пробовал приготовить, но это вообще не для протокола.

Я сглотнул слюну и раскрыл страницу с планом строительства. Чёрт! Да чего ж она так пахнет?!

Я подошёл, чтобы налить чаю. Лежит. В пластиковой коробке. И румяная, натёртая чем-то зеленым круглая булка. Не МакДональдс, однозначно. Снова потекла слюна. А я ходил на обед сегодня? Не помню. И выглядели котлеты у бабушки так же — ровные, поджаристые, профессиональные. Чёрт!

Хотя если съем, она и не узнает. Может, выбросил? Да, конечно! Уборщица выбросила. Утром.

Пальцы сами запихнули в рот сочное чудо. Ммм… Боже… Я прикажу ей написать рецепт! Чтобы не утратить технологию. Потом опять жалеть буду… Обожаю котлеты. Лучший друг Ромыч смеялся надо мной в детстве: «Ты за котлеты с пюре родину продашь!» Это смотря за какие котлеты!

Одна секунда удовольствия, и котлеты больше не было. А запах остался. Смешался с её личным запахом и хоть святых выноси. Я бросился к окну, распахнул его. В нос ударило осенней сыростью. Почти как дома, в Питере. Только это не Питер, меня не обманешь. Это дурацкий город, где либо жара и пыль, либо грязь по колено, либо снег по пояс. И всегда пробки. Зимой рядом с офисом даже видел одного на собачьей упряжке. Тоже мне, южная столица. Отвратительный город. И люди хамовитые. Некоторые так вообще!

Оставил окно открытым. Глянул на её стол. Снова кольнуло, да чтоб тебя!

Ручка с розовым пушком, ути. Всё вокруг её стола ещё сильнее пахло ею, этой штрейкбрехершей. Я бы ввёл как пункт трудовой дисциплины полное отсутствие запахов на рабочем месте. Отвлекают! Впрочем, эта несносная Виктория всё равно бы меня вывела. Нашла бы чем! Иногда кажется, что она специально так вкусно пахнет венскими булочками, розовым вареньем и цветами какими-то… И улыбается так… Угу, а сейчас она этому улыбается. В своей безобразно короткой юбке! Чёрт, какого хрена к ней прицепился этот яйцеголовый?! Он точно хочет увести моего секретаря! Не выйдет!

Я принялся наливать чай, а в голову то и дело лезла эта её полоска на бедре между платьем и сапогами. Как наваждение. И тонкие щиколотки. И запястья. А на них что-то так блестит красиво. Представилось, как она наклоняется ко мне, показывая, что исправила в презентации, а я не соображаю ничего. Потому что этот запах! Шейка нежная. Ушко. И в голове у меня ни одной мысли, кроме… А теперь она наклоняется рядом с этим кретином?! Бросило в холодный пот и в жар одновременно. Желудок настойчиво потребовал добавки. Я запихнул плитку шоколада в рот почти целиком. Я ем шоколад, потому что знаю: им питаются полярники, он полезен при стрессе, так как содержит теобромин, фенилэтиламин, кофеин и каннабиноиды, а триптофан способствует выработке эндорфинов. Прожевал быстро. Не помогло.

Зато воображение работало безотказно, как вирусная программа в компьютере: вот она наклоняется к Доброву, он смотрит на неё, и… Так всё живо представилось, что я поставил чашку мимо стола. Послышался мерзкий звон. На полу черепки и коричневая лужа. О нет, это же моя чашка! Вычту у неё из зарплаты!

Я рванул в свой кабинет. Сел, снова открыл план и чертежи. Такое впечатление, что в первый раз вижу. Нифига не соображаю.

Зашла Полина.

— Михаил Валерьевич, у нас всё готово. Я сделала, как вы просили, переслать Виктории или вам?

— Мне, — мрачно ответил я.

— А Виктория где? Я смотрю, она вашу чашку разбила? Но уборщица уже ушла. Ей придётся самой пол вытирать.

И тут меня взорвало:

— Не лезь не в своё дело! У тебя есть обязанности?! Выполняй!

— Извините, Михаил Валерьевич, — обиделась Полина и скрылась.

Она тоже меня бесит. Решила, что если я помог ей перебраться в Ростов из Питера, потому что врачи велели её ребёнку срочно поменять климат на более сухой и жаркий, то у меня к ней особое отношение. Женщины вообще такие. Подумаешь, заказал грузоперевозку для её мебели, оплатил аренду квартиры первые три месяца. Я оформил это на компанию. И налоговые льготы по ипотеке. Я ради её мелкого подсуетился — понятно же, что загнётся со своими лёгкими в Питере. Но Полина, кажется, поняла всё иначе и теперь регулярно пытается влезть в душу и в постель.

Набрал Алису по внутреннему.

— У нас всё по плану?

— Да, Михаил Валерьевич, — сдавленно сказала она, — только мимы ещё не приехали с гастролей. Никак не могу с ними связаться.

— Значит, сама сценки показывать будешь! — рявкнул я. — Неужели трудно нормально всё подготовить?! У тебя три месяца было!

— Я подготовила, но…

— Если завтра снова услышу твои «но» и оправдания, вылетишь с работы. Имей в виду! — я хлопнул трубкой по аппарату. Ладони у меня были влажные. Кажется, меня кроет. Снова представилась Виктория. Вся такая лёгкая, большеглазая, улыбчивая… И с этим. Укрыло ещё сильнее. Не понимаю себя. Это нонсенс! У меня госзаказ на носу. И контракт с французами. Ведь всё хорошо. Но пульс шумел в ушах, словно я с парашютом прыгнул. И она с этим самовлюблённым казановой, лётчиком-налётчиком! Кровь ударила в голову, и я в злости смёл со стола все папки.

Нет, всё, надо это прекращать! Но как? Да как на пожар!

Я вышел в приёмную. Потом в коридор. Из бухгалтерии выскочила Лизочка, увидела меня, скользнула по стенке и юркнула в соседнюю дверь. В мозгу пульсировало. Виктория должна вернуться. Немедленно. Я зашёл в серверную, подошёл к серваку и нажал на кнопку RESET. Я сошёл с ума? Нет. Всё равно всё копируется на бэкап.

Влажными руками достал телефон из кармана и ткнул на кнопку быстрого набора.

— Виктория! Срочно приезжайте. У нас форс-мажор. Я оплачу такси, — произнёс я хрипло, глядя на то, как перезагружается сервер.

Глава 7

Даже у свинца есть точка кипения! Вот и моя была близка.

— И анимацию в последнем слайде надо убрать, — хрипло произнёс взъерошенный удав.

— Обойдётесь! — рявкнула я, резко крутанулась и хлопнула дверью перед его носом.

Побежала, быстро цокая каблучками по паркету. Это я не убегала вовсе, а спасала наглую физиономию тирана — уж очень не терпелось запустить в неё чайником. И себя спасала заодно от привлечения по статье «Хулиганство с нанесением телесных повреждений». Наверняка такая есть. Я свернула за угол в тот момент, когда удав опомнился и эхом пролетел по коридору рык: «Виктория! Вернитесь немедленно!»

Сейчас, только шнурки поглажу, и сразу презентацию доделывать. Чего там ещё не хватает? Выстроившихся для съедения кроликов в колонтитулах? Или всплывающей смерти с косой?

Я сбежала по лестнице на шестой этаж и пошла к лифтам. Из офиса шестьсот восемь раздавались безудержные рыдания. Словно умер кто. У меня сердце оборвалось. Я не могла не заглянуть. Алиса плакала навзрыд, закрыв ладонями лицо. Я бросилась к ней.

— Что случилось?!

— Я его ненавижу! — проревела белугой наша супер-организаторша, замученная подготовкой юбилея и сбросившая, по-моему, килограммов пять за те две недели, что я её знаю. Тёмные короткие волосы прилипли к бледному лбу, худенькие плечи в бежевой кофточке вздрагивали непрерывно, кресло отъехало к стене и так сотрясало её спинкой, что насос в рамке грозил упасть Алисе на голову. Я закрыла дверь и присела на корточки перед коллегой.

— Михаила ненавидишь?

— Да-а, — сказала Алиса. — Он сказал, что меня уво-о-олит, если мимы не приедут! А я виновата, что они не отвечают по контактному телефону-у-у?

Я протянула ей салфетку и погладила по руке.

— Ты не одинока в своих чувствах! У меня по отношению к нему ни одного доброго слова не осталось, при том, что я вообще-то добрая.

Это никак Алису не успокоило. И я спросила:

— А заменить твоих мимов можно?

— Кем? Как?! Завтра в шесть начинается это светопреставление! — взвыла она. — У меня кредит ещё на машину не выплаченный, мама в больнице — надо двадцатку хирургу за операцию отдать, и лекарства-а-а, а он уволи-и-ит!

Да уж, ситуация. Одну не хотел увольнять, потому что ему, видите ли, неудобно, а ту, которая из кожи вон лезет, вышвыривает на улицу по злой прихоти. Ох! Я стиснула зубы. Точка кипения в моей душе замерцала красным, и желание утереть удаву нос перекрыло всё остальное. Я почесала макушку, соображая.

— Давай придумаем что-нибудь на тот случай, если мимы не появятся! — потеребила я воющую Алису.

Она жалобно посмотрела на меня.

— У меня уже нечем думать, — затем зыркнула в угол на потолке — в сторону директорского кабинета, — всю кровь выпил, вампир! И мозг выел, ненавижу…

— Как я тебя понимаю! У самой уже кашица вместо извилин. И та кипит. Тем более надо придумать! Сколько минут длится выступление мимов?

— Пять…

— Это мы заполним, — подмигнула я ей ободряюще — мне Алиса и так нравилась, а теперь ещё больше, когда мы оказались в одном лагере «удавоненавистников». — Хочешь, я песню на французском спою?

— Михаил не любит самодеятельность…

— Перетерпит. Я нормально так пою, в КВНах в универе всегда пела. И вокалом занималась, было дело. У меня даже несколько минусов имеется! Тем более в свете так желаемого им контракта с французами я спою на французском. Что-нибудь из классиков: Джо Дассен или Мирей Матьё. Или даже Лару Фабиан, хочешь?! А ещё можно викторину вставить! — предложила я, загораясь идеями. — Смешную какую-нибудь? Я придумать могу.

— Прямо сейчас? — моргнула Алиса.

— Ага. Если твои мимы появятся, она не понадобится, а не появятся, будет чем дыру заполнить.

На заплаканном остроносеньком лице Алисы появилась надежда.

— Ты правда можешь придумать?

— Перед тобой бывалый КВНщик. И писатель, между прочим.

Алиса моргнула ещё выразительнее и высморкалась в предложенную мной салфетку.

— Вот смотри, — говорила я, хватаясь за первую попавшуюся мысль, — к примеру, мы можем взять наши ростовские словечки, и предложить, как в телепрограмме, четыре варианта для разгадывания: три смешных и один нормальный.

— Михаил ненавидит Ростов. И наш говор. Он Семена Ивановича уволил за то, что тот гэкал[10] с клиентами. Мы все в шоке были…

Угу, ещё один минус тирану в карму. Как его вообще Земля носит, железяку бессердечную?!

— Ему главное, чтобы гости были довольны, — ответила я. — Вон как трясётся. А если всем будет смешно, вряд ли они будут дуться.

В кабинет заглянула Лизочка из бухгалтерии.

— Алис, тебе ещё агентство счета не прислало? — спросила она деловым тоном, но увидев, что мы одни, выдохнула громко: — Фух, слава Богу, тут директора нет. А я боялась, что он где-то у вас. Он сегодня совсем невменяемый. Сказал нам, что если завтра увидит крошку от печенья в бухгалтерии или если хоть кто-то явится в неподобающем виде, всех лишит премии.

Ясно, не на мне, так на других отрывается…

— Нет, Бог миловал, — улыбнулась я, — удав давится презентацией в своей «удавьей».

Лизочка расширила глаза и, юркнув к нам, тихонечко засмеялась. Шепнула:

— Удав?! Здорово, очень похоже! Правда, мы его в бухгалтерии шатуном называем.

— Почему?

— Да злой же, как медведь-шатун, которого разбудили зимой. Шатается вечно по коридорам, зыркает, кого бы наказать, — и ещё тише зашептала: — Полчаса назад шёл в серверную с таким лицом, что вообще… А потом сеть полетела, пришлось компы перезагружать. Не знаю, что он сделал с сервером. Может, тот от одного вида Михаила сам перезагружаться начал — искрил!

— Хм… Ладно, сейчас о викторине речь, — пробормотала я, решив переварить инфу про сервер потом. — Лизочка, какое чисто ростовское слово ты знаешь?

— Ну, бурак[11], рыбец[12], кабак[13], кулёк, — она прыснула в ладошку и доложила: — Мои московские друзья так удивлялись, что мы пакет называем кульком. И что такое синенькие не знает никто, кроме ростовчан.

— О, «синенькие»[14] можно обыграть! — обрадовалась Алиса. — И остальное тоже! Но вдруг удав не поймёт?

— Зато не уволит. Обоснуем, — подбодрила её я и принялась креативить: — Итак, что такое «синенький»? Ответы: а) Полицейский; б) Корпоративный цвет «Инженерных систем»; в) Сантехник после смены; г) Баклажан.

Девчонки захихикали, и Алиса принялась быстро записывать.

— Давай ещё!

— Ну-у, — я посмотрела на потолок, задумавшись, — ага, что такое «кулёк»? а) культпросвет училище; б) культурист, но ещё начинающий; в) уменьшительное от английского cool, мол, всё круто, но так, полегонечку; г) пакет. Как, а?

Хохот в ответ, и дело пошло. На наш смех, такой внезапный после разгула лютой тирании в офисе, подтянулись ещё Оля-оператор, похожая на пионерку-отличницу, и рыженькая Люся из маркетинга. Удав несколько раз звонил мне на мобильный, а я отбивала с чувством глубокого садистского удовлетворения: в сад! На сегодня объём переносимости самодурства превысил допустимые нормы.

Викторину из двенадцати пунктов мы набросали всего за сорок минут, здорово насмеявшись. Я пообещала взять красное платье для песни, «как у жены кролика Роджера», длинное, декольтированное и обтягивающее, неприличное ровно настолько, чтобы сгладить возможные «петухи» в моём отвыкшем от выступлений вокале. По дороге домой, не в спорткаре истребителя Егора и не в люкс-салоне удава, а в обычной маршрутке с затёртыми сиденьями, я поняла, что моё выступление станет финальной точкой в этой эпопее. Кажется, тиранище выходит за все рамки и не собирается останавливаться на достигнутом: мне свидание сорвал, не важно, какое; Алису до слёз довёл, и не известно, почему сервер полетел — очень странная вообще история с сервером. Кажется, collateral damage[15] от моих боевых действий больно обходится окружающим — даже девочкам-трудоголикам из бухгалтерии и то досталось. А уж они одеваются серее некуда!

Глядя на штрихи дождя на грязном окне маршрутного такси, я подумала: слово «ненавижу» сильное, конечно, но к Михаилу очень подходящее. А я не люблю ненавидеть, я — за мир, дружественность, любовь и позитив. В радио запел внезапно Грегори Лемаршаль про «métro, boulot, dodo[16]», и я поняла, что слишком далеко зашла в своей роли. Кот опять некормленный, как канарейка моя поёт, не слышала давно, ни строчки за две недели и никаких положительных эмоций, кроме сладостного чувства мести периодами, а ещё усталость, раздражительность и голова, занятая только тиранами. Это уже диагноз. Всё, поигрались и хватит!

Глава 8

Как хорошо ощущать лёгкость! И свежесть! И предчувствие чего-то грандиозного! Того, что прячется в груди и готово взлететь. Как во сне, только разбегись, подпрыгни и, кажется, полетишь высоко-высоко. Потому что очень большое то, что в тебе прячется. Или тело слишком маленькое. Даже город чувствовал это и улыбался мне умытыми тротуарами с оригами из красно-жёлтых листьев, пронзительно-голубым небом, высоким и чистым, каким оно бывает только осенью. Бесконечным, даже в лужах. Как пространство. Вот оно — предчувствие свободы. Да что там предчувствие — это уже сама свобода и есть!

В голове звучал саундтрек из фильма «Гладиатор», ещё утром прокрученный в ВК. Он подстёгивал меня идти быстро, чётко, почти бежать к полю боя. Наконец, я, независимая, как рояль, и не менее элегантная, вошла в приёмную. Ровно в восемь тридцать.

Искушение опоздать было велико. Но внезапно я осознала, что из-за меня удав вполне способен устроить репрессии невинным подчинённым, куда более зависимым, чем я. А зачем? Мне и девочки из бухгалтерии нравятся, и из административного отдела ребята, и из маркетинга, если Полину не считать. Продажники и инженеры у нас тоже хорошие, в роли хора зайцев так вообще умиление сплошное, а так просто нормальные мужчины — и дверь придержать, и комплимент сказать, и поднести тяжёлые папки. Дисциплина, вежливость и, судя по отчётам, ни одного непроходимо тупого. Просто редкость! Да, у нас хороший коллектив, даже жаль с ним расставаться. Я быстро к людям привыкаю…

Я немного волновалась, как волнуются писатели перед последней главой: а вдруг сольёшь, и все старания насмарку? Или поставишь акцент, да не тот, и вместо катарсиса читатель скажет снисходительно: «ну, ничего так было, интересненько»; или ещё хуже «банальщина, скукота». Как тут не волноваться?! Однако мне было совершенно наплевать на то, будет ли орать на меня Михаил за вчерашнее. Если совсем честно, то даже немного хотелось, чтобы наорал, а я ему — бац, и заявление на стол. С дзенской такой улыбкой: получите, распишитесь.

Предвкушение реакции удава, пожалуй, было сродни сексу. Возбуждало. До мурашек.

Так и представлялось, как я ему говорю, глядя прямо в зелёные глаза с длиннющими ресницами: Ах, билеты в Париж куплены? Что поделать, можно сдать. Мы не сошлись с вами характерами. Ищите другую зайку для освежевания. Говорите, вы уже две дюжины заек отмели на собеседовании? Придётся пересмотреть приоритеты — или говорите по-английски со своими французами-националистами, или выбирайте зайку не по вкусу. В конце концов, вам её не жевать с котлетами, а просто речь переводить. Можно даже зайца выбрать, седого, опытного и точно не в юбке. Уверена, в нашем городе, где имеется аж три факультета иностранных языков в разных ВУЗах, нормальных переводчиков пруд-пруди.

Я неторопливо сняла пальто и повесила в шкаф.

Удав уже был в офисе. Дверь открыта, окна тоже. Ледник, как всегда. Я заглянула в директорский кабинет, словно вчера ничего не произошло.

Подтянутый, сосредоточенный, прямой, будто столб проглотил, биоробот сидел за своим столом и смотрел в монитор.

— Доброе утро! — громко, с улыбкой сказала я.

Напряжённый взгляд в ответ. И я поняла, что он то ли ночь не спал, то ли ему снились кошмары — круги под глазами и белки глаз красные. На мгновение его стало жалко, но тут же вспомнились рыдания Алисы, Дахи и испуганные шараханья Лизочки. Нет-нет, жалость тут не при чём. Удаву по штатному расписанию не положена.

Биг-босс скользнул с опаской взглядом по моей фигуре. Выдохнул с явным облегчением, словно ожидал увидеть на мне перья, пуанты или кожаный сарафан с чулками в сетку. О нет, сюрпризы нас ждут вечером. Всё, как положено: и длинные перчатки из чёрного атласа, и красные туфли на десятисантиметровом каблуке, и платье… Всё покоится в большом пакете в шкафу, под скромно висящим на вешалке длинным чёрным пальто. А пока довольствуйтесь деловым костюмом пастельных тонов: пиджак, брюки, удобные туфли с квадратным каблуком. Кремовый шарфик. Едва видимый макияж, строгая коса. Ага, я умею быть милой…

Чего только не сделаешь для катарсиса финальной сцены!

— Чаю хотите? — спросила я.

— Нет, благодарю, — сухо ответил он.

И я заметила, что чай он себе заварил сам. Надо же! Неужели воспитуемый поддаётся воспитанию?!

Я села за стол. Эх, и к креслу я привыкла. Удобное. Разбудила кнопкой компьютер.

Удав вышел в приёмную. Встал столбом посреди помещения, поправил манжеты и сказал суше наждака:

— Уберите анимацию из последнего листа презентации. Всё остальное я исправил сам.

— Хорошо, — улыбнулась я ему.

Не отреагировал. Хм, я думала, что железнее, чем обычно, он быть не может, но сегодня директор был просто чугун чугуном. Это, видимо, побочный эффект двери в нос. Ничего, оправится.

— Я еду в аэропорт встречать гостей. Будьте любезны, Виктория, обойдитесь в офисе без котлет. И прочих ваших штучек. — Попросил Михаил. Заручившись моим благосклонным кивком, он направился к двери. Затем остановился и перед выходом сказал строго: — Сегодня важный день, Виктория. Для компании. И только поэтому я ничего вам не скажу про ваше поведение на рабочем месте. Но вчера оно было вопиющим.

Он очень живо и пронзительно резанул по мне зелёными глазами и вышел.

Ох ты ж, Боже ж мой! Удав обиделся! — подумала я весело. Но почему-то не обрадовалась. В груди ёкнуло. Я сглотнула тень его обиды, чувствуя себя не очень. Затем тут же взяла себя в руки и возмутилась своему смущению: он не заслуживает снисхождения! Нет, нет и ещё триста тысяч раз нет! Его отношение к людям должно быть наказано! Я не отступлюсь. Моим намерением было поставить грандиозный финальный аккорд и доказать удаву, что не все кролики одинаково съедобны! Есть даже те, которыми можно подавиться! И вообще — люди — не кролики, даже если они ниже рангом. Каждый заслуживает уважения: оператор, уборщица, секретарь, директор, официант, дворник, инженер… Вот. И я покажу ему. Я так решила!

Глава 9

День только начался. Офис оживал. Торопливые шаги сотрудников, спешащих на рабочее место, то и дело раздавались рядом с приёмной. В почте толпились непрочитанные сообщения, нетерпеливо поблескивающие красными флажками как очень важные. Outlook[17] напоминал о том, что нужно было сделать раньше, чем оно было придумано, сформулировано и выдано мне в качестве задания, о массе не такого срочного, но необходимого, и о порядке пребывания высоких гостей в нашей Южной столице. Будь я трудоголиком, как Даха, проще было бы принести подушку в офис, тапочки и пижаму. И тогда вполне оправданным был бы один серый костюм на все случаи жизни и отсутствие косметики. Поспал на коврике, умылся в туалете, волосы в пучок, и в полной боевой готовности, с видом лихим и придурковатым, айда выполнять нескончаемое. Кто-то про Петра Первого, кажется, перечитал в юности, — поняла, наконец, я. А то я на досуге голову ломала: может, Михаил женоненавистник, потому что виной всему несчастная любовь? Неа, ничего подобного! Сам трудоманьяк, и других под свою гребёнку чешет.

Я проверила переговорную напротив директорского кабинета. Всё было на месте: стулья вокруг овального стола из тёмного дерева, экран, проектор, белые листы и ручки с корпоративным логотипом рядом. Бутылочки с минеральной водой. Тихо, чинно, холодно.

Удав сам все окна открыл.

Телефон тоже проснулся и заставил меня вернуться за секретарский стол. Звонки как неотъемлемая часть рабочего дня понеслись по всем линиям. По внутренним: «А шеф уехал? Когда вернётся?» и так далее. Телефонограмма от пожарников, просьба о спонсорской помощи, клиенты. И, конечно, утро было бы не полным без звонка из разряда «любимое»:

— Ваша реклама дерьмо! Я подам в суд! Ваш хвалёный насос не работает, — противно сообщил мужчина с голосом старушки Шапокляк.

— Я соединю вас с отделом обслуживания клиентов, — вежливо сказала я.

— Нет уж, выслушайте вы! Вам пока дозвонишься! — взвизгнул мистер Шапокляк.

— Боюсь, я не предложу вам квалифицированной помощи, но специалист…

— А вы не бойтесь, вы слушайте! — заявил Шапоклякович. Видимо, одинокий, несчастный и стремящийся распространить своё несчастье, как грипп, высказанными гадостями. И понеслось нытьё по кочкам.

В дверь заглянул Егор. О, Боже! Только его не хватало! Пальто по-гусарски накинуто на плечи, идеальный костюм, идеальные туфли, идеально-ровная лысина. Улыбка на грани возможного, в руке роза. Крупная, пунцовая, с капельками росы на лепестках и фривольной ленточкой на стройной ножке. Мгновение, и Егор уже сунул нос в кабинет босса. Второе, и он сидел в кресле посетителя перед моим столом, как подарок. Показал на трубку, мол, клади. Я прикрыла ладонью микрофон и покачала головой, показав губами:

— Не могу, клиент.

Пока Шапокляк дотошно выносил мне мозг, сравнивая наши насосы с китайскими, Егор принялся смешить меня жестами и гримасками, пытаясь изобразить то противного клиента, то чихающий насос. Получалось забавно. Кто-то позвонил Егору. Он кивнул, пообещав быть. Затем обошёл вокруг стола, положил розу мне на клавиатуру и чмокнул в затылок. Я чуть трубку не выронила.

— Я ещё загляну, — шепнул он, коснувшись горячими губами моего уха, и ушёл. Навстречу вплывшей с документами Полине. Она как всегда вовремя.

А… У меня аж мысли куда-то делись… Я не разрешала… Как посмел…

— По гарантии ваш насос должен был… — скрипел Шапокляк.

— Да, конечно, мы предоставляем гарантию. И с этим вопросом вам поможет отдел Сервиса, — пробормотала я и быстро перевела Шапокляка на ребят, искренне им сочувствуя, но понимая, что у всех своя карма. Моя стояла передо мной с ехидной улыбочкой.

— Полина? Ты чего-то хотела? — сглотнув, спросила я.

— Мои желания на работе ограничиваются рабочими вопросами, — неприязненно заявила Полина. — И я не хожу на работу, чтобы закадрить кого-нибудь побогаче.

— Ужель? — с прищуром ответила я. — Отчего-то всем кажется иначе?

— Кому это?!

— Да так, — спокойно ответила я.

Полина зло сверкнула глазами и выпалила:

— Я — ценный сотрудник! Меня директор даже из Петербурга привёз! Потому что я незаменима, вот! А ты выскочка и нахалка! И… и… хоть ты и успеваешь больше Дарьи… Не зря… не зря Михаил Валерьевич велел искать тебе замену! Он горит работой! Он такой… А тебе не место в нашей компании!

Ого, замену?! Значит, для него мой уход сюрпризом не будет? Жаль… Тем более терять нечего. Хоть для себя прокатарсирую, эх…

— Отчего ж не нашли до сих пор? — поинтересовалась я.

— Найдут! — сквозь зубы выдавила Полина и бросила мне на стол бумаги. — На подпись!

— Повежливее, — сказала я.

Но Полина уже выметнулась из кабинета, взбрыкнув копытцами. Сколько страсти однако! Возможно, она на самом деле не только стучит…

Алина позвонила и прошуршала в трубку:

— Боже, Викуля, как хорошо, что мы вчера всё придумали! Мимы мои, оказывается, в аварию в области попали. Какая ты умница, Викусечка! Правда! Ты ещё петь не передумала?!

— О, нет, — коварно улыбнулась я насосу на стене, — жду с нетерпением вечера. Уж очень хочется выступить.

В приёмную вбежал наш вождь спецпроектов с вытаращенными от ужаса глазами.

— Вика! Эти приехали?!

— Нет, но вот-вот будут.

— Я по запарке вчера не те цифры дал! После того, как сервер слетел. Не знаю, что на меня нашло… Песни эти… Репетиции… А сейчас смотрю — вместо поставок на объекты для чемпионата по футболу я сочинские вставил. Затмение, честное слово!

— Спокойно, Вениамин Сергеевич, где правильные данные?

Он протянул флэшку, обильно потея:

— Успеем заменить слайд?

— Сделаем, — кивнула я.

— Пропустите. Что за столпотворение? — раздался стальной голос удава за спиной Вениамина.

Тот посторонился, успев сунуть мне в ладонь флэшку и глянуть на меня с видом приговорённого к смертельной инъекции, у которого погасла надежда на апелляцию. Я моргнула ему одобряюще и тоже сделала шаг назад. В приёмную вошли представительные господа в костюмах. Такие представительные, что от них веяло какой-то другой энергетикой, словно камни ожили, надели пиджаки и, уверенные, нерушимые, явились к нам. Михаил следом. Максимально сосредоточенный, но рядом с «камнями» совсем мальчик. Я с улыбкой поприветствовала гостей.

— Три чая, два кофе, — распорядился биг-босс. — Немедленно.

Блин, а презентацию когда исправлять?! Пока кофемашина гудела, я вставила флэшку одной левой. Но удаву не терпелось. Пришлось разливать по чашкам горячие напитки и разносить. Высокий мужчина, эдакий генерал с седыми висками и военной выправкой, даром, что не в кителе с большими звёздами, взглянул на меня оценивающе. Но как на мебель. Пожалуй, он самый «каменный» из визитёров-валунов. Да это же олигарх Валерий Иванович Бургасов! Я его в Форбсе видела. Хм, на Михаила похож… Или показалось? Я улыбнулась, уточнила, сколько сахару.

— Настоящие мужчины сладкое не едят, — ухмыльнувшись, ответил генерал.

Удав скосил на меня глаза. Нет, ну я не выдам. Бред какой про сладости — хочет человек есть молочный шоколад, пусть ест.

— Ладно, хвастайся, Михаил, своими достижениями, — заявил генерал. — Дело в первую очередь. Зови остальных.

Удав прокашлялся и велел явиться начальникам отделов. Они уже ожидали в коридоре. Ведь сказано было — начало собрания в десять тридцать, попробуй, опоздай. Вождь спецпроектов в числе прочих побрёл на своё место за столом переговоров. Как на казнь. А я метнулась к своему столу. Итак. Спецпроекты — слайд номер десять. Я со скоростью ракеты принялась вставлять таблицу в шаблон презентации. А там уже началось представление.

Блин, удав лично прибьёт вождя… такой классный дядька, жалко же!

Я бросила на почту биг-боссу исправленный слайд, другой рукой отправляя его на печать. Одёрнула пиджак и вошла в переговорную. Краснолицый Вениамин был уже фиолетовым, отирая пот со лба. Его слайд был следующим. Успела. Но надо как-то так… с выходом из-за печки.

Михаил запнулся, все посмотрели на меня. А я улыбнулась, словно артистка Большого театра, и заговорила, как так и надо:

— Простите, что прерываю «…ваш порядок стройный Олигархических бесед, И холод гордости спокойной, И вашу смесь чинов и лет».

— Хо-хо, «Евгений Онегин»! — обрадовался почему-то круглый дядечка, похожий на постаревшего отличника. — Прерывай, девочка!

«Но это кто в толпе избранной Стоит безмолвный и туманный?»

— Это стоит слайд, который я перепутала вчера, — улыбнулась я виновато. — Совершенно случайно. Когда сервер полетел.

Удав посмотрел на меня так, что я поняла: будет душить.

— Михаил Валерьевич, слайд уже у вас в почте. Только откройте, и он сразу попадёт на экран, — улыбалась я, хлопая ресницами, как положено блондинке. И на стол распечатку положила. — Вот он. Извините, пожалуйста…

Круглый дядечка радостно смеялся, подкашливая. Вспомнил ещё пару цитат из Онегина. Буду за толстячка прятаться, если что. Генерал, кажется, был недоволен. Удав сглотнул и, раскрыв файл, дал слово Вениамину Сергеевичу.

А я выскользнула в приёмную, оставляя за собой след из жирных, ледяных мурашек. Дожить бы до корпоратива!

Презентация для руководства подошла к концу. Первым вышел круглый дядечка, подмигнул мне:

— «Белка там живёт ручная, да затейница такая!» Ледник у вас, словно на Северном Полюсе!

Через открытую дверь я увидела серого, как стена, удава и начальников отделов. Все улыбались натужно. И вдруг дядечка возле меня покраснел, закашлялся хрипло, да так, что аж в кресло опустился. Я подскочила к нему со стаканом воды. Дядечка покачал головой, через кашель, говоря:

— Тут уже водой не поможешь. Пневмония.

Я опешила.

— Так чего ж вы по командировкам ездите? Вам надо постельный режим. И капельницы.

— А кто работать будет? — с какой-то обречённостью спросил дядечка. — Министр сам всем заниматься не может.

— Так вы тот самый замминистра?! — ахнула я, не обращая внимания на таращившего глаза удава, генерала и прочих. Быстро плеснула из чайника воды, протянула кружку. — Вот вам горяченькое… Сейчас, тут у меня ещё где-то чай с чабрецом. Хотя нужны антибиотики. Слышите?! Немедленно!

Рука у замминистра оказалась кипяточной.

— Да вы горите! — воскликнула я.

— Ничего, девочка, третий день уже.

— Знаете, что?! — возмутилась я. — Вы не только за тугоплавкие металлы отвечаете, но и за своё здоровье тоже! Бросайте всё, езжайте домой. Подумаешь, юбилей какой-то!

— Но деточка…

— Вам это даже Пушкин бы сказал, а то будет «наш дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…», вы же не хотите, чтобы было дальше, как в «Онегине»?

Замминистра снова закашлялся. Начальники отделов осторожно рассосались. У удава вылезли глаза.

— Пейте, пейте, — ласково сказала я. — Весь мир подождёт. Как говорит китайский мудрец Хань Сян-Цзы, «Всё, что важно, не бывает срочно. Всё, что срочно — только суета».

Кашель у чиновника стал успокаиваться после горячего, и он посмотрел на меня с задумчивой благодарностью.

— А что, может, ты и права, девочка… — Он глянул на генерала и Михаила. — Действительно, что-то худо мне совсем, господа. И сейчас так замёрз. Вы не против, Валерий Иванович, если я воспользуюсь вашим самолётом?

— Нет, конечно, — буркнул генерал, хотя по нему было видно, что он против.

Удав стал ещё серее.

— Я отвезу вас.

— У вас сейчас встречи с партнёрами, Михаил Валерьевич, — проговорил замминистра, внезапно из камня превращаясь в обычного, очень уставшего человека, — достаточно отправить вашего водителя.

— Но мы проводим вас, Александр Петрович, — сказал генерал. — Пойдёмте потихоньку, а ты, Михаил, пока с персоналом разберись.

Мы остались одни в приёмной, и удав проговорил в ярости:

— Вы понимаете, что наделали?! Вы сорвали госзаказ, к которому я готовился полгода! Да что там полгода?! Год! Вы, Виктория…

Я посмотрела на него с вызовом. Очень захотелось вмазать по красивой щеке.

— Я — человек, — сказала я жёстко. — И речь идёт о человеке. У него температура под сорок. И ваши деньги того не стоят.

В приёмную заглянула Алиса.

— Михаил, партнёры уже подъехали. Ждут вас в конференц-зале.

— Иду! — зло рыкнул удав и ринулся к выходу.

Меня трясло. Нет, ненависть — это не сильное слово, а самое подходящее! Очень подходящее! Уже ничего не хотелось, никаких песен и финальных аккордов. Только развернуться и уйти. Но тут влетела в кабинет Алиса, словно почувствовала:

— Викусечка, ну, не опаздывай. У нас сейчас презентация для клиентов, экскурсия на завод за город, потом по городу и в ресторане мы уже будем в пять. Всё немножко сдвинулось! Надеюсь на тебя, Викуля!

Эх…

Только всё стихло, крадучись заявился в приёмную вождь спецпроектов. Великан галантно склонился передо мной и поцеловал руку:

— Вика, ты спасла мне жизнь! Проси чего хочешь!

Я рассмеялась: кажется, я знаю, кто будет тянуть мне стиралку из магазина. И меня отпустило: плевать на удава и на его каменное сердце, я — революционер, я — спасатель, вот. От пневмонии умирают, от директорского бессердечия тоже людям не очень. И только мне чихать с Эйфелевой башенки на статусы, правила и условности, потому что они тьфу, и всё. Я, как настоящая француженка, в душе — за Liberté, Égalité, Fraternité — свободу, равенство, братство!

* * *

— Я всегда знал, что ты не умеешь подбирать людей, — поджал губы отец. — Польстился на красивую мордашку. Теперь сам расхлебывай. От меня инвестиций не получишь, если не пробьёшь этот госзаказ. Я не собираюсь пускать деньги на ветер.

— Отец, но ты же одобрил план развития предприятия, — сказал я, во рту всё пересохло. — У меня под это уже бюджет рассчитан на следующий год. Введение нового цеха, новые рабочие места. И я не подачку прошу!

— Ничего на свете не бывает бесплатно. Ты знаешь, — ответил отец. — Завод твой. Крутись сам. И уволь эту девчонку.

Я разозлился.

— Завод действительно мой. И компания. И я сам решу, что делать.

— Надеюсь, знаешь. Столько в тебя вложено, пора отрабатывать, — пробурчал отец, как обычно недовольный.

Не понимаю, зачем я пытаюсь получить его одобрение? Походу, уже клиника какая-то. Этого просто никогда не будет. И точка. Первое место на соревнованиях? Мало, соревнования только городские, вот победишь на областных, тогда и хвастайся… Второй в городе на олимпиаде по математике? Почему не первый? Французский выучить не можешь? И в кого ты такой идиот? Самый молодой директор в отрасли? Был бы ты им, если б я тебя не поставил… Вспоминать можно бесконечно. Всё, хватит. С меня хватит! Компания на самом деле моя. И я не пацан сопливый, в рот заглядывать! Не хочет вкладывать деньги — и не надо. Инвестиции получу от французов, раз госзаказ сорвался.

В висках стучало. Я был зол на Викторию. Вообще с её появлением всё покатилось к чертям. И мои мозги тоже. Сегодня так и не заснул толком. Всех котов в парке распугал, по темноте бегая. А она дерзкая! Такая дерзкая. Слабоумие и отвага — наше всё. Позволяет себе невозможное, откуда вообще такие берутся?! И улыбки её неуместные… Но сегодня все барьеры перешла: с презентацией подставила, замминистра буквально на пинках из Ростова выпроводила! Подумаешь, температура?! Я сам в Норильск зимой летал, когда почти под сорок было. Ну да, в голове плыло, суставы крутило, но испытания провели, договор подписали. А она ничего не видит. Для неё компания — просто красивый офис в центре города. А что за этим? Как это доставалось? Как всё в жизни достаётся?! Только через «не могу», через пот, недосып и сбитые кулаки.

Да, очень хотелось Викторию уволить! И очень не хотелось… Я её перевоспитаю. Если сегодняшнее не брать в расчёт, специалист она на самом деле классный. Ещё и двух недель не работает, а успевает вдвое больше, чем Дарья. Играючи как-то. Кадровичка её хвалила, и бухгалтерия. Я и сам не слепой. А Филипп Леонович, бабушкин друг, сказал, что Виктория — вообще от Бога переводчик. Таких искать будешь, не найдёшь. Я ему доверяю. И уважаю очень. Крутой мужик, бельгиец, каким-то образом обосновавшийся в СССР в шестидесятые. Он мне профессора Преображенского из «Собачьего сердца» напоминает. Моща такая внутренняя и интеллигентность. А так и пошутить не дурак, и даже водочки выпить под грибочки. Обрусел, а шарм европейский остался. Жаль, у меня вечно времени нет с ним пообщаться. В общем, что бы отец ни говорил, не уволю я Викторию. Проучу, выговор закачу, а потом перевоспитаю. Лично!

Сердце стукнуло предательски и неуверенно, а разум буркнул: «Как это не выйдет?! У меня даже мужики взрослые по струнке ходят. А эта вообще девочка-колокольчик.» Я посмотрел в окно автомобиля, отвернувшись от отца и партнёров, от гида, рассказывающего, какой офигенно замечательный и исторически оригинальный этот Ростов-на-Дону. Угу… И вдруг вспомнились её тонкие, почти прозрачные на просвет розовые ушки… Щёчки. Будто свет изнутри. И вдруг вместо недовольства, злости и раздражения внутри стало нежно. Непривычно. Словно лицом в торт.

Глава 10

Я до последнего колебалась. У мраморных ступеней и стеклянных дверей с позолоченными ручками стояла минут десять, вся покрывшись мурашками. Затылок трепал нарастающий ветер, срывался мелкими брызгами дождь с сизых облаков. Как в песне: «Вечер. Холодно»… А я стояла, прижимая к бедру сумочку и слушая сердце. Оно сжималось. И я не решалась. Было уже не пять, а половина шестого. По сценарию мне петь в шесть. Обратно пути не будет… Но ведь он мне и не нужен! Совсем не нужен! Так чего же я боюсь?! Нет, это просто мандраж. Перед выступлением. Как в театре. Я всегда волнуюсь перед тем, как взойти на сцену — в школе, в университете, но потом выхожу. Умирая от страха, вижу перед собой лица, устремлённые на меня глаза. И понимаю: терять нечего — я на сцене! С этой мыслью страх уходит, энергия бьёт в темечко, и вот тогда начинаешь отрываться по полной. Никто никогда не догадывается, что три секунды назад я тряслась, как заяц в осеннем лесу, что ладони были влажными, а пульс стучал в ушах, и что я вообще-то стесняюсь и думаю, что у меня не получится. Что было почти невозможным — сделать шаг на сцену. Вот и сейчас так же.

По спине пронеслась волна дрожи, и я решила: «Довольно! Дань страху отдана сполна! Пора отрываться». И я шагнула. Дёрнула за ручку, улыбнулась швейцару в фиолетовом с золотом мундире. Отказалась отдать пальто. Привела в порядок распущенные волосы перед зеркалом. Красная губная, красные туфли на высоченном каблуке. Цок-цок-цок и вот он — зал для торжественных приёмов. Я вдохнула-выдохнула и вошла.

Празднество с помпезным словом «юбилей» уже шло. Вместо невесты и жениха в ресторанном «президиуме» сидели высокие гости и наш удав, естественно. Красивый, холодный, бездушный биробот с зелёными глазами. Он как раз встал, чтобы произнести речь.

— Дорогие коллеги, партнёры, сотрудники, наша компания…

А тут я иду через зал. В чёрном пальто, наглухо застёгнутом. А под ним, а под ним… Михаил полоснул по мне взглядом, как всегда недовольный. Да-да, железяка, я знаю, что опозданий ты не терпишь. Улыбка школьного хулигана включилась на моём лице сама. В зелёных глазах напротив что-то вспыхнуло. Ух ты, ярость!

— Виктория, вы опоздали! — рявкнул Михаил, внезапно прервав речь.

Я остановилась посреди зала, честно говоря удивлённая. Но вслух сказала:

— Да, я знаю.

Его тонкие ноздри раздулись, лицо покраснело, глаза сверкнули ещё ярче, и удав отчеканил:

— Господа, вы все знаете, что наша компания — образец дисциплины, строго и чётко выполняемых обязательств и уважения к клиентам. Это — залог нашего успеха. И ничто иное! Именно поэтому даже в такой день, и в такой момент вместо других слов я объявляю выговор! С занесением в личное дело! Вам, Виктория, за опоздание!

Я удивилась ещё сильнее: удава накрыло?! Аж мне его электричество мурашками передалось.

— Спасибо! — сказала я весело, словно он подарил мне букет цветов.

Ведь да, он подарил мне уверенность в том, что всё я решила правильно. А угрызения совести и сомнения — тлен и чушь.

И затем я, сияя, как майская роза, направилась к столам, за которыми сидели опешившие коллеги и гости. Человек восемьдесят, наверное. И ведущий с микрофоном. Ну, ничего, всё на свете можно запить шампанским.

Ведущий опомнился быстрее других и заговорил обычную юбилейную туфту. Я подошла к столику за колонну — секретарю не положено сидеть на видном месте. Сняла пальто. Мужские взгляды приклеились к моему декольте.

Алиса вытаращилась на меня сочувственно и непонимающе:

— Викуся, мне так жаль…

— А мне нет! — залихватски объявила я. — Надо съесть что-нибудь.

— Вика, тебе чего: шампанского или вина? — с блестящими глазами спросил мальчик-зайчик Лёша по мелким заказам.

— Лимонада, — ответила я. — До выступления хочу быть трезвой. Чтобы петуха не дать.

Судя по звукам, началось представление факира.

Столы ресторана «Парнас» ломились от угощений — удав не пожадничал. Мясные рулетики, ассорти сыров, украшенные орехами и виноградом, запёченная в кляре груша с рукколой и черри, морепродукты с оливками и сырным соусом… В общем, салаты на любой вкус, причём самый изысканный, а не просто «Оливье» на три ведра настрогать. Курники, фаршированные грибочки, буженина в виде розочек… Чёрт, а мне совершенно не хотелось есть. Желудок будто барьер выставил. Уровень адреналина в крови был как у олимпийца перед последним прыжком. Я хлебнула холодненького безалкогольного мохито.

— Как же без спиртного? — удивилась Лизочка.

— У меня столько бешеных тараканов в голове, что они и без водки спляшут, — хихикнула я.

— А «зайцы» уже выступили, и девочки с «Калинкой», — шепнула Алиса, — хорошо получилось. Жаль, ты не видела.

— Жаль, — согласилась я, чувствуя, как лаундж джаз, вновь зазвучавший из струн и труб живого бэнда на мини-сцене, просачивается нотами под кожу. — Как там удав? — спросила я у Алисы, с места которой всё было видно.

— Давится шампанским. Инвестор наш главный, этот Бургасов, что-то ему высказывает.

— А удав?

— В своем стиле.

Ко мне подошёл инженер Вова Ковалёв, уже очевидно от души принявший за праздник, встал надо мной и упёрся глазами в декольте.

— Вика, у тебя такая… такая… — он моргал и таял, глядя на выпуклости, выступающие над красным атласом. — У тебя такая красивая юбка! — наконец, выпалил он.

Все вокруг прыснули дружно.

— За тебя, Вика! — героически поднял бокал Вова. — Ты — красота нашего коллектива! И лучик света!

— Как говорится, работа дерьмовая, — вставил Федор Кузьмич, старший из отдела разработок, — зато зарплата хорошая, и на тебя полюбоваться приятно! Вот! Не расстраивайся за выговор, и наплюй на нашего козла! За тебя, Виктория!

На удивление, все близлежащие столики подхватили тост. Было приятно.

За колоннами зал начал смеяться — придуманная нами викторина прошла на «ура». Алиса взволнованно теребила мою руку:

— Ты молодец, Вика! Ты молодец! Так придумала классно!

Наконец, ведущий объявил:

— Все мы знаем, что бизнес компании тесно связан с сотрудничеством не только с российскими партнёрами, но и с французскими. Увы, сегодня наши французские друзья не присутствуют, но сюрприз по-французски приготовила нам секретарь и переводчик Виктория Иванова! Поприветствуем!

Все захлопали. И я пошла к установленной в центре зала стойке с микрофоном. В образе. Светлые локоны по оголённым плечам, красное платье с вырезом от бедра, чёрные перчатки выше локтя. Туфли. Мне было наплевать на комплименты из зала, заинтересованные взгляды и волну «вау», расплывающуюся за мной. Мои глаза были прикованы к удаву. Я хотела видеть его реакцию. И была удовлетворена полностью. Челюсть у изваяния отвисла. У олигарха тоже. Прекрасно! Сейчас вы у меня ещё зубы подбирать будете…

Заиграла «La vie en rose», и я начала низко, глядя в глаза удаву и почти съедая микрофон:

Des yeux qui font baisser les miens Un rire qui se perd sur sa bouche Voilà le portrait sans retouche De l'homme auquel j'appartiens Quand il me prend dans ses bras, Il me parle tout bas Je vois la vie en rose…[18]

Я остановилась и подняла руку. Вася, звукорежиссёр, выключил минус.

— Нет, я передумала. Эта песня сегодня совершенно нам не подходит. Жизнь в розовом цвете — это не то, что устраивает нам директор. О, нет. Специально для него — песня Zaz! Кто хочет, подпевайте!

И я сбросила с себя образ роковой дивы и сделала жест, как буратино, играющий на саксофоне перед собственным носом. На экране появились слова перевода. Ну, чтоб уж наверняка. Да, я хорошо подготовилась.

Donnez-moi une suite au Ritz, Je n'en veux pas Des bijoux de chez Chanel, Je n'en veux pas Donnez moi une limousine, J'en ferais quoi[19]

Я пританцовывала и баловалась, как того требовала песня, улыбалась «камням», генералу, удаву с издёвкой, и от души — коллегам. Никакого вина не надо!

…Je veux de l'amour, de la joie, De la bonne humeur Ce n'est pas votre argent Qui fera mon bonheur[20]

Блин, это оргазм! Я допела песню, народ оглушительно зааплодировал. Удав смотрел на меня, как пришибленный. А я поклонилась и сказала в микрофон:

— Я поздравляю с юбилеем нашу компанию! И прежде всего вас, мои дорогие коллеги, вас, кто каждый день вкладывает по кирпичику свои силы, нервы, идеи, вдохновение в то, чтобы компания жила и процветала! Сила любой компании в людях. К сожалению, погибший, но очень просвещённый и невероятно мудрый для своих лет индийский президент Раджив Ганди сказал однажды: «У нас одна из самых густонаселенных стран. И мы переживали по этому поводу. Но это глупо. Люди — вот самый ценный ресурс на Земле! И мы должны это знать и гордиться»! Всем, кто сидит в этом зале, я желаю счастья, процветания и радости в том, что вы делаете. Увы, сегодня… — Я обвела зал глазами и посмотрела на удава, он покрылся пятнами. — … сегодня мы идем на работу, как на каторгу. Ради зарплаты, из-за кредитов и безвыходности. Да, у нас прекрасные люди. Прекрасная компания. Прекрасные идеи! Но это трудно ощутить, потому что во главе компании стоит бездушный и бессердечный человек. Тиран и самодур. Но он должен знать, что люди заслуживают уважения. Все! Люди — вот кто делает вашу компанию процветающей. Надеюсь, однажды вы это поймете! С юбилеем, Михаил Валерьевич!

Биг-босс встал. В зале ресторана «Парнас» воцарилась тишина, как в склепе.

Мне показалось, что кроме меня и удава здесь никого нет. И обжигающего электричества между нами.

Глава 11

— Спасибо за выступление, Виктория! — Перебарывая ярость, я медленно хлопнул три раза в ладоши и заставил себя саркастически улыбнуться. Сказал, с показным равнодушием констатируя очевидный факт: — Мы все понимаем, что вы расстроились из-за выговора. Пройдёт.

Затем посмотрел как ни в чём не бывало на ведущего и спросил:

— Отчего пауза?

Конферансье опомнился и объявил виртуоза-гитариста. Отец что-то буркнул рядом. Пофиг.

Она смотрела на меня и ненавидела. Исступлённо. Даже не понял, за что. Впрочем, я её тоже. Вот-вот взорвусь. Похоже, она только этого и ждала. Нет уж, я умею держать себя в руках. Один неверный жест, и авторитет по частям не собрать. Никогда.

Поэтому я снова улыбнулся. Уверенно, сухо, отработанно. И сел, взяв бокал с коньяком.

Все красивые женщины внутри пусты. Это фантики, много шелеста и каприз, мало толка! Даже такие, слишком красивые… У этой просто слишком много смелости! И дурнины.

Она развернулась и пошла к своему столу. Воздух в зале дрожал. Или это я? От напряжения вся спина стала мокрой. Как она посмела?! При всех?! Негодяйка. Бунтарка! Провокаторша! Вырядилась в платье, могла вообще никакого не надевать для усиления эффекта! Содрать бы его и… Я сглотнул и понял, что дрожу всё-таки я. Внутри.

Чёртовы восемьдесят пар глаз уставились на меня. Галстук душил, к фигам эту удавку… Нет, не дождётесь. Туман в мозгах сменила пронзительная ясность и внутренний голос: «Уволю к чертям!»

— Уволь её! — пробился ко мне бас отца и звуки испанской гитары.

— Разберусь сам, — отрезал я. Подозвал ведущего и рыкнул: — Отрабатывай гонорар!

Гитарист доиграл. Конферансье залился соловьём про замечательный город Ростов с чёртовыми «лихими людьми». Снова вопрос-ответ. Люди в зале зашевелились. Побежал шепоток. Шелест салфеток, шум подтянутых стульев. Осторожный звон приборов. Вот он — вкус свободы — в оплаченном компанией банкете!

А она… Она просто обиделась. Заслужила! Всю неделю нарывалась! Она… Чёрт, где она?! А вон, за колонной.

— Кто знает, откуда пошло название «Нахаловка»? Приз самому активному участнику викторины!

Я смотрел, как она берёт пальто и идёт к выходу. Меня снова бросило из жара в холод. Гордо задрала подбородок. Но уже градус революционности пониже. Во мне всё рванулось — подбежать, схватить, вытряхнуть до искр эту её чертову мятежность! Чтоб не осталось внутри. Без остатка! На плечо закинуть и утащить куда-нибудь отсюда. Хоть в подсобку.

Обернись, негодяйка, обернись! Уходи скорее! Но мы ещё поговорим. Я смял в пальцах салфетку до состояния катышка.

Отец снова рядом проворчал в ухо:

— Ты не умеешь подбирать персонал…

— Именно такая мне и нужна, — парировал я так, чтобы слышал только он. — Для чего, тебе не понять. — И обернулся к поставщику слева с невинным вопросом: — Прогнозы по котировкам благоприятные, как считаете, Вадим Олегович, можно ли им верить?

Ожиревший толстогубый сибиряк что-то ответил. Котировки, санкции, американский президент — любимые темы. Подключился областной чиновник и партнёр из Сочи.

Пульс в ушах заглушал фанфары от джаз-бэнда, приветствующие чей-то робкий правильный ответ на вопрос викторины. Голова горела. Тело с трудом удавалось удержать на стуле. Железной волей, словно цепями. Коллектив оправлялся от удара, как астматик после приступа. Голоса за столами становились чётче, наконец, послышался звон бокалов. Пару недель сплетен, и всё рассосётся.

Конферансье поднял клиента из Краснодара. Тот начал мямлить пафосное «за здравие».

— За нашего руководителя! За умного, знающего своё дело, понимающего!!! — с истеринкой в голосе подхватила Полина, поднявшись. — За нашего замечательного, самого лучшего Михаила Валерьевича!!

Все потянулись к ней бокалами. Фальшиво было. Особенно на контрасте.

А я затылком, спиной, всем нутром чувствовал, что Виктория ушла. Мышцы напряглись — за ней! Губы на автомате что-то отвечали отцу. Я обязан быть здесь. Сейчас. От моего поведения зависит бизнес, клиенты и все эти олухи вокруг. Я всмотрелся в лица. И вдруг понял — она ушла, а в глазах людей осталась тень сказанного ею. Они поверили ей! И, может, осуждали, может, разделяли, может, боялись признаться в этом и потерять работу, но верили… Слишком искренне она несла свою чушь! Слишком прямо. Слишком звонко. Как пионерка врагу! Отец прав был в одном: эмоции в деле — вред. Так всегда и говорил: «Эмоции убери».

Виктория… Даже имя такое. И я ведь почти сразу по ней понял — слабоумие и отвага — её девиз, но надо же, чтоб настолько. Ненавижу её! Мы ещё поговорим в офисе. Хотя нет — раньше. Мы поговорим сегодня! Я знаю, где она живёт. С этой мыслью всё тело залило, как огнём. Скорей бы закончился этот апофеоз лицемерия!

Да, я — тиран, не спорю. Люблю порядок. Чёткость. Дисциплину.

Но почему она сказала, что я — бессердечный?! С чего вообще она это взяла?!

* * *

Я растерялась. Смутилась. Выпалив всё на адреналине, тут же поняла, что перегнула палку. И вместо катарсиса получился никчёмный водевиль. Со мной в главной роли.

Долю секунды я смотрела в его глаза и не могла поверить: он меня не уволил! А потом захотелось провалиться. Под землю, куда угодно, просто в прах рассыпаться. Потому что несмотря на сверкающую ярость, удаву было плевать. На слова, высказанные и даже обидные, на мнение окружающих. На меня…

— Отчего пауза? — с ехидной усмешкой спросил он у ведущего, намеренно подчёркивая своё отношение к происходящему.

У меня в душе всё перевернулось. И я ушла. Даже не прислушивалась, что там бормотала Алиса. Или ребята. «За» они были или «против».

Я вышла на холод и морось. В душе было пусто. Развернувшись и вспыхнув, она вдруг сжалась до точки. Каблуки и красный цвет показались нелепыми, вульгарными в серо-жёлтых тонах осени, словно разлитое на светлом ковре пятно от дешёвого вина. Проклятые туфли! Хоть босиком иди. Но ждать, когда подадут такси, было невмоготу, и я запрыгнула в маршрутку, сжалась в комок на сиденье и замерла. Город нёсся мимо.

А я поняла, что впервые за две недели этой игры, не знаю, что делать дальше. Плана у меня нет. Игра на поверку оказалась дурацкой. Актёры — бездарными. Сценарий — слитым. И в сердце отчего-то щемило. Я не хотела его оскорблять, а вышло. В итоге занавес.

Куда бы деться?!

Я пришла домой. Покормила кота, распушившего хвост трубой, почесала за ушком. Вспомнила глупую шутку про удава. Закусила губу. Как же скверно!

Затем подсыпала корму канарейке. Цветы полила. У кого-то ломит суставы, у меня крутило внутри. И тихо в доме было до жути, так тихо, что, казалось, слышно даже коту, каким громким парадом маршируют в моей голове мрачные мысли. Словно кто-то завёл мой ум, как адскую шарманку, решив меня доконать. И всё под аккомпанемент старой песни Аббы «Победитель получает всё». Какая победа? В чём победитель? Просто есть вымысел, а есть жизнь и реальность. «Если ты думаешь, что справедливость победила, попробуй убедить в этом побеждённых[21]». И всё же…

Всегда здорово считать себя классной, справедливой, спасительницей, да ещё Бог знает кем! Куда проще сказать: «Сам дурак», чем видеть себя дурой. А ведь сколько не отбеливай себя в душе, тёмной стороны там ровно наполовину. Она вдруг всплывает, топит и заставляет ныть: «Я не плохая. Я ужасная. Я хорошая. Он заслужил. Я заслужила. О, нет…»

Кот сидел на табуретке, сложив перед собой лапки, и смотрел на меня, как шерстяной человек. Осознанно и вроде бы тоже осуждающе. Нет, я не могу оставаться одна!

— Прости, кот, — сказала я.

Иронично вышло: «Жена кролика Роджера» разговаривает с котом. Я быстро сменила наряд дивы на свитер и джинсы, каблуки — на кроссовки. Набрала брата.

— Привет, систер! — обрадовался Славик.

— Занят?

— Для тебя — нет.

— Можно приеду?

— Приезжай!

Кутаясь в спортивную куртку, нахлобучив шапку на глаза и засунув руки в карманы, я снова вышла из дома. Вечер, холодно… Не до одиночества.

* * *

Дверь распахнулась, впустив меня в тепло, свет и крепкие объятия Славика, моего сводного брата. Я стянула шапку и попыталась улыбнуться.

Так случилось, что мама у меня влюбчивая. Папа — ещё более влюбчивый. Два студента произвели меня на свет в горячей, пылкой любви, которая разбилась о быт, тёщу и студентку с параллельного курса. Мама была ещё два раза замужем, папа — три. В промежутках между штампами можно не считать. Но особенность моей любвеобильной семьи заключалась в том, что все и сейчас дружат. Только третья папина жена была ревнивой и пыталась навести порядок в нашем дружественном семейном хаосе. Продержалась два года. А так — и в гости, и в больницу, если с кем чего случилось, или просто яблоками из сада поделиться, всё, как в лучших американских сериалах с европейской толерантностью и южнороссийской шизанцой.

— Лёша, Вику к себе возьмёшь? У меня тут кое-что намечается… — говорила мама моему папе, когда мне было пять, десять, пятнадцать. Если бабушка была занята.

Славик и Ромка, папины сыновья от следующего брака, младше меня на три года, тоже у нас с мамой как-то жили, называли маму Танюшей и советовались «про любовь». А вот дочка от третьей жены Лерочка и её сестра Эля, вообще не от папы, но вроде тоже почти родня, не притёрлись. Да и с папой у них отношения так себе: вечно на что-то обижаются. Позвонишь с праздником поздравить, а с тобой, выясняется, не разговаривают, а потом вдруг бац, и снова как ни в чём не бывало: кто старое помянет, тому в глаз, не чужие люди… В общем, на Лерочку и Элю я забила: появляются — общаюсь; не появляются, значит, снова во мне проснулось вселенское зло, которое их как-то задело. Я не ломаю голову: обижаться на приливы и отливы смешно. И папа сказал, что это процесс автоматический, немного сезонный. В их маму. Тётя Рая была любительницей славянской мифологии и всех подозревала в колдовстве, каких-то иголках и прочем. От примет, привезённых ею из родной деревни, аж дурно становилось. Но, к счастью, тётя Рая появлялась на моём горизонте редко.

Сейчас у папы новая жена Марина и дочка Женечка, милаха такая кудрявая, ручки тянет и много улыбается. Марина преподаёт йогу и периодически отправляется в паломничество в Индию, поручая Женечку папиной второй жене, тёте Оле, ведь папа часто в командировках. Но недавно тётя Оля вышла замуж и уехала в Ригу. Ромка рванул на поиски счастья в Москву, а Славик как раз вернулся, успев отучиться, жениться и развестись. Теперь он занимался ремонтом оставшегося от мамы дома и жил пока у папы с Мариной, пребывая в состоянии философской созерцательности, ненавязчивого поиска дела и любви всей своей жизни.

— Систер, ты прекрасна, как никогда, — заявил прямо у порога Славик, высокий, красивый, похожий на юного викинга и Будду одновременно, если бы тот был блондином. — Ты влюбилась?

— Что?! — я моргнула.

— Очень похоже.

— Нет! Нет… Боже, я не влюбилась! — запротестовала я отчаянно и при виде понимающей ухмылочки Славика стукнула его по плечу. — Перестань!

— Ладно, потом сама расскажешь. Пошли пить чай. Я прикупил потрясающий пуэр.

— А папа дома? — спросила я, отдавая в джентльменские руки брата свою снегирёвую куртку.

— Нет, поехал за Женечкой в садик, а потом у них с Мариной какое-то мероприятие в Мастерской Йоги и Путешествий. Кажется, концерт.

После напряженных дней, наэлектризованного вечера, грандиозной посадки в лужу и угрызений совести я растаяла в тепле и благости папиного дома — с деревянными стенами, ловцами снов в углах, икебанами в рамках и экологически чистыми яблоками в большой вазе, присыпанными красными бусинами калины. Пахло сандалом, чабрецом и любовью.

Чай в понимании Славика — это вовсе не то, что глушит удав, это ритуал, медитация и повод подышать рядом. Славик церемонно ливанул первую порцию на голову глиняному богу чая — Сунь Луню, и разлил нам по крошечным китайским чашечкам. Потом ещё и ещё, по кругу. Есть в чайной церемонии что-то волшебное. Я успокоилась. Стало хорошо.

— Рассказывай, — сказал Славик.

Честное слово, вроде бы я старше, но мне всегда кажется, что он. И не на пару лет, а на добрый десяток. Повезло мне с братом. И я рассказала: про войну против тирана, затеянную революцию и не слишком удавшийся терракт.

— Ну ты даёшь, систер, — удивился Славик. — Вроде бы ты писатель, девушка умная, а забыла элементарную вещь: насилие порождает насилие. В революциях не бывает победителей, все проигравшие. А ещё Ошо говорит, что все политики — дураки. И ты туда же?

Я со вздохом посмотрела на брата.

— Я не знаю, что дальше делать. Ты как считаешь?

— Не торопись, дров наломать всегда успеешь. Пока видно, что твой «удав» тебя задел.

— Нет, он равнодушный, каменный, бессердечный, он…

— Этим и задел. А значит, всё не случайно. Ничего случайно не искрит.

— Поверю твоему опыту, — снова громко вздохнула я. — Устала, братик, я так устала…

— Значит, для начала выспись. Я тебе в Ромкиной комнате постелю.

— Да нет, я домой… — начала было я, но поняла, что не в силах сражаться с изнеможением, накрывшем меня с головой, как после обильных слёз в детстве.

Славик уже встал и пошёл на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице — стелить. Как же мне повезло, что у меня есть брат! — подумала я, смежив ресницы и обняв бамбуковую подушку.

* * *

Утром, стоя у собственной двери я подумала то же самое, только с очень странным чувством и массой мурашек по спине — надпись «Вика, я тебя люблю» была закорябана. Кажется, ключами. Почти до бетона.

Я сглотнула. Дверь квартиры напротив открылась и выглянула Галина Павловна.

— Вика, — сказала она. — Я тут вчера чуть полицию не вызвала. Приходил один ночью. Три раза. И звонил, звонил, звонил. Разбудил меня, а мне в пять вставать надо было.

— Простите… А кто приходил? — теряя звонкость голоса, спросила я.

— Да высокий такой, видный. В пальто. Но ненормальный явно… Пьяный, может? С зелёными глазами.

Глава 12

Это был удав?! Быть того не может… Сердце моё замерло. Глядя на с силой пещерного человека соскоблённую побелку, я поняла, что попала. Во рту пересохло. Как теперь идти на работу?! С газовым баллончиком или в сопровождении кого-нибудь большого, с дубинкой и гранатомётом? Жаль, я не Джон Коннор и личного терминатора мне из будущего никто не пришлёт.

Я зашла домой. Споткнулась о кота. Он возмущённо мяукнул.

В голове не укладывалось: три раза ночью приходил, вандал этот…

Нет, бред какой-то! Это не мог быть Михаил. Просто глупое совпадение — мало ли высоких, зеленоглазых, психов… Да он даже не звонил! Я достала из сумки служебный телефон и обнаружила, что тот выключен. Точно, я же перевела его на режим полёта перед выступлением! И забыла о нём. Кстати, это нарушение пункта Трудового договора…

Я нажала на кнопочку с усилием, и смартфон ожил, чирикнув. Канарейка с кухни чирикнула в ответ. Милая моя птичка. Я подошла к клетке, Люся перепрыгнула на жёрдочку поближе ко мне. Заглянула в глаза, чирик-чирик розовым клювиком. Снова захотелось выпустить её, но ведь пропадёт в нашем климате. Я сунула Люське между прутьями решёток кусочек яблока. И телефон завибрировал смской. От Михаила.

«Немедленно явитесь в офис». Отправлено в 06:01. Девять пропущенных. Настойчиво.

Сердце бухнулось в желудок. Сейчас почти десять. Я со своими уютно позавтракала. Суббота всё-таки. И от горячих папиных блинчиков с яблоками не смогла отказаться. Но удав требует меня к барьеру. Явно не по головке гладить. Я задержала в груди воздух, а потом выдохнула так громко, что чуть канарейку не сдула.

Спокойствие, только спокойствие. Дышим ровно. Я закрыла веки на минуту, покрываясь мурашками. Идти в офис не хотелось. Страшно. И вообще как-то не очень. Но вспомнился тренер по айкидо, бодро цитирующий мастера Морихэя Уэсиба: «Никогда не знать поражения означает никогда не вступать в борьбу». А если это поражение степлером в лоб? Наверное, и такое надо воспринимать как урок. Кот ткнулся мне в ноги, намекая: мол, хватит стоять. Идти придётся.

Из радио грянул трэк из фильма «Каратэ-пацан». Самое оно!

Я открыла глаза, наполняясь решимости. Начала борьбу я — это да. Но ведь не просто так, я Даху спасала! А она так цветёт на присланных фотках и видюшке, что даже мой ужас перед встречей с удавом по сравнению с этим ничто! Получу ярость удава за счастливое лицо подруги в свадебном платье? Ну и пусть! Нечего жалеть о сделанном. Сказала лишнего, извинюсь. Не в моих правилах прятать голову под крыло. Настоящий боец всегда несёт ответственность за свои действия, даже если он… с грудью.

Я планировала уволиться, и я это сделаю. Очень странно, что он не уволил меня прилюдно. Тоже из серии «необъяснимо, но факт». И взглянуть в глаза Михаилу нужно. Я снова почувствовала холодок по спине, представив его режущий ледяной взгляд. Опять на помощь пришёл Морихэй Уэсиба с цитатой: «Не взирай на этот мир со страхом и отвращением. Смело смотри в лицо тому, что предлагают тебе боги». Так, вдох-выдох и пойдём навстречу тому, что уготовили для меня боги и тот, кто себя им возомнил. Эх, так жить хочется в эту чертовски, до прозрачности ясную субботу!

День официально был нерабочим, но я облачилась в деловые брюки, шоколадного цвета водолазку, завязала тугую косу. Ничего лишнего. Как перед боем. Была б катана, прихватила бы. В газетку. Надо чувства и ощущения запомнить, чтобы потом записать. Специально захочешь, потом такого адреналина не прочувствуешь!

Я накрасилась чуть-чуть. Для уверенности. Сунула ноги в удобные туфли на низком каблуке. Да, они красные. Но не в кроссовках же в офис заявляться. А кто знает, что меня ждёт.

Села за стол и на чистом листе А4 старательно вывела:

«Заявление

Прошу уволить меня по собственному желанию».

* * *

Судя по открытой двери, он уже был у себя. Сердце пропустило удар. Я вся похолодела внутри, до самых пяток. Посчитала мысленно до десяти и заставила себя проделать пять шагов от двери приёмной к кабинету. Михаил сидел за столом, глядя в монитор. В костюме, расчёсанный, аккуратный, но бледный и несчастный какой-то. Очень человеческий. И я снова почувствовала себя виноватой. Тихо постучала.

— Вызывали?

Он вскинул голову. Глаза запали, но горят. Лихорадочно как-то. Ой…

— Да. — Босс кашлянул. Встал. — Проходите.

Что-то было в нём не так. Я собрала всю свою волю в кулак. Зашла и застыла у его стола.

— Садитесь, — указал он пальцем на стул.

— Да нет, я постою…

— Садитесь, я сказал! — рявкнул он, и я села. Была бы катана в газетке, уронила бы на пол.

— Виктория! Вчера вы перешли все границы! — начал он взволнованно и гневно, я такого тона у него вообще ни разу не слышала. — Вы оскорбили меня перед всем коллективом, партнёрами, клиентами! Вы сорвали сделку, к которой готовился не только я! Вы всю компанию подвели!

Я опустила голову, сжала пальцы.

— Да, простите. Это полностью моя вина. Никто не знал, каким будет выступление. Ни Алиса, никто… Я приношу вам свои извинения за… — У меня аж в губах закололось от волнения.

Он пошёл к противоположной стене кабинета и тут же рванул обратно. Навис надо мной.

— Одним извинением вам не обойтись!

— Я понимаю, — тихо ответила я и протянула ему заявление об увольнении.

Михаил глянул на него, вспыхнул, выдернул из моих рук. Развернулся ко мне спиной, я встала. Очень хотелось сбежать, пока он не видит. Но Михаил резко обернулся, и наши глаза встретились. Меня чуть не обожгло! Ничего себе железяка… Да что это с ним?! Бурлит, сверкает, словно металл в доменной печи. Он же… изваяние. Или нет?..

— Сбежать решили? — гаркнул он. — Нет уж! Так просто вы не отделаетесь, Виктория!

— Вы предлагаете мне сделать харакири? — вырвалось у меня.

Он моргнул растерянно.

— Почему харакири?..

— Ну, когда самурай подводит своего господина… — вжимая голову в плечи, заговорила я, понимая, что лучше бы замолчать, но оно говорилось само, — нужно написать хокку, сесть на колени и вспороть живот…

— Что?.. И это вы?! Вы называете меня бессердечным?! — расширил глаза он. Красивое лицо исказилось и покраснело. Даже уши.

— Простите… — сглотнула я и, отступая от него, снова села.

— Я не бессердечный! — выкрикнул он оглушительно, смяв в кулаке моё заявление. И потом тише, но чётче: — Я — руководитель! Это накладывает отпечаток… Это ответственность! Вы вообще знаете, что такое ответственность?! ВЫ!

Он навис надо мной. Меня вжало в спинку стула идущим от него напором. Ой, лучше бы оставался биороботом! Сейчас задушит! От него пахнуло жаром, мужским парфюмом и ещё чем-то очень мужским, у меня аж голова закружилась. Губы мои так горели, словно стали большими и красными, пульсировали, все в иголочках, кто его знает, почему. Надо срочно что-нибудь такое раз и не по теме, — пискнул, теряя надежду на выживание, внутренний голос.

— А вы пробовали пуэр? — спросила я неестественно громко.

Гневные зелёные глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, замерли. Словно система зависла. Раз-два-три… Лава отхлынула. Михаил снова моргнул.

— Какой пуэр?..

— Чай. Очень хороший. Успокаивает. Давайте я в офис закажу?

Михаил разогнулся. Выдохнул. Встряхнул головой. Прошёл в своё кресло и бухнулся в него. То аж скрипнуло.

— Я понял. Вы снова издеваетесь, — поджал губы он.

Я обратила внимание, что они у него тоже покраснели. Внезапно живой и очень человеческий, Михаил стал ещё красивее.

— Н-нет, — ответила я. — Мне просто вчера пуэр помог, я заснула. Я тоже понервничала. Правда. Ведь было не просто… Ну это… У меня брат хорошо в чаях разбирается. Даже церемонии чайные проводит…

— При чём тут церемонии? — мотнул головой Михаил, явно пытаясь взять себя в руки. В буквальном смысле — отдергивая из-под пиджака вниз манжеты рубашки. Словно хотел чёрт знает как их вытянуть. — Какой пуэр? Какой брат? — Посмотрел на меня удивлённо. — Вы что, заговариваете мне зубы?

Напряжение в воздухе внезапно схлынуло, стало не так горячо дышать.

— Да, — кивнула я. — Заговариваю. Простите. Вы ведь…

— … самодур и бессердечный тиран? — договорил за меня он и посмотрел так, что самой плакать захотелось. Не от страха, а почему-то. Словно, ему больно. И мне вдруг тоже. Сердце в груди сжалось. А он на меня смотрел, не отрываясь.

— Ну… ведь да, — виновато призналась я. — Нельзя же так с людьми. Совсем нельзя. Только…

— Что только? — невесело усмехнулся он.

— Кажется, вы с самим собой тоже тиран, — выдохнула я. — Не спите, не едите, не радуетесь…

— С чего вы решили? — его голос подсел.

— Вижу, — пожала я плечами. — Так что вы вроде как по заповеди. Как с собой, так и с другими. Но разве вам хорошо?

Он отвернулся и посмотрел в компьютер. Долго. Затем на меня и на смятое, как туалетная бумага, заявление. Разгладил его и… подписал. У меня воздух застрял в горле. Как это?! Вот так просто?! И тут Михаил сказал, видимо, собравшись и окончательно взяв себя в руки:

— Вы обязаны отработать две недели. Согласно Трудовому Кодексу.

— Хорошо, — промямлила я, чувствуя себя не победительницей, а неизвестно кем.

— Вы говорите, что вам не плевать на людей. Но выходит наоборот. Учитывая, что вы сорвали госзаказ, Виктория, я буду вынужден начать сокращения, — проговорил он, вновь надевая деловую маску. — Если, конечно, мы не заключим контракт с французами.

Мне стало нехорошо.

— Я сделаю всё от себя возможное. Но мне нужен на переговорах хороший переводчик. И компании в плюс, если это будет красивая женщина. Очень красивая. Как вы.

Я подумала, что ослышалась. Что? Он считает меня красивой? Разве он заметил хоть что-нибудь? Кроме красных туфель…

Но Михаил продолжал:

— Так что не моё личное благополучие, а будущее всех работающих здесь людей будет зависеть от того, справитесь ли вы хорошо со своей работой. Это понятно?

— Да.

— Надевайте, что хотите. Ведите себя, как хотите… Вы умеете быть… В общем, вы поняли. И это будут не просто переговоры, а налаживание связей. Итог которых — долгосрочный контракт. И работа, заплата, стабильность для тех людей, о которых вы так печётесь. Если не лжёте, конечно.

— Я не лгу, — тихо сказала я, не веря своим ушам.

Он встал, одёрнул пиджак.

— Хорошо. Если всё пройдёт удачно, мы забудем о конфликте, я порву заявление и не стану объявлять вам выговор. — У него дёрнулся глаз, но Михаил спокойно положил моё заявление в папку.

Ой, лучше бы наоборот!

— Мы договорились? — спросил он.

— Да, — ответила я, ощущая себя прогульщицей-бунтаркой и кандидаткой на отчисление, которой ректор даёт второй шанс. Очень красивый ректор. Живой. С блестящими глазами.

Неожиданно живой. И какой-то совсем не удав…

— Хорошо, — сказал Михаил. — Тогда поменяйте авиабилеты и идите собираться. Мы вылетаем в Париж завтра.

— Как завтра?!

— Французы приглашают. Я не могу отказаться.

Вот как! Значит, и я не могу…

Я встала неуверенно. Михаил смотрел в окно, как статуя космонавта перед полётом.

— Ну, я пойду? — спросила я.

— Да, идите. Мне нужно собрать все документы и спецификации, — кивнул он. — Времени в обрез.

Я вышла из кабинета и аккуратно прикрыла дверь. Вдохнула воздуха и уставилась на насос в рамке. Кажется, не у Михаила, а у меня только что случился разрыв шаблона. Абсолютный и бесповоротный. Уничтоживший все мысли, как водородная бомба — живое. До звенящей пустоты. Ничего себе! Завтра я лечу в Париж… С ним…

Глава 13

Я провела пальцем по запотевшему стеклу кухни, и сама собой вышла буква «М». Я смутилась и быстро стёрла её ладонью. На моём быстро собранном чемодане Славик клятвенно пообещал заботиться о коте и канарейке. И бугенвиллию поливать.

— Будь умницей, систер, — чмокнул меня брат в макушку и пошёл открывать на звонок.

Это был Михаил.

— Мой брат, Святослав. Михаил, мой руководитель, — представила я их друг другу, совершенно растерянная.

Когда Михаил сказал, что заедет за мной по дороге в аэропорт, я никак не ожидала, что он станет подниматься за моим чемоданом.

Крепкое рукопожатие, изучающие взгляды. Еле уловимое одобрение с одной стороны, улыбка Будды с другой.

— Я отнесу чемодан, — сказал Славик.

— Не стоит. Я сам. — Михаил уверенно забрал у брата мой багаж, критически взглянул на меня: — Это всё?

— Да, — кивнула я, не понимая, означает ли его прищур, что я беру с собой предосудительно мало или чересчур много. Поправила шарф на шее, волосы и схватилась за сумочку обеими руками, глядя, как мой биг-босс легко поднимает чемодан и пропускает меня на площадку. Отчего он вдруг оказался знакомым с этикетом, если раньше из него и «спасибо» было не вытянуть? Его подменили?

— Берегите её, — с улыбкой сказал Славик. — Вика такая, что может запросто потеряться где-нибудь на Монмартре, засмотревшись на художников. Или найти портал в другой мир.

— Не волнуйтесь. Я не позволю ей, — ответил Михаил и прозвучало это будто: «пусть только попробует, закатаю Нарнию в асфальт».

Скоро водитель уже вёз нас на служебной машине в аэропорт. Знакомая с детства улица Нансена, окаймляющая пожелтевшими акациями с двух сторон железнодорожное полотно, выглядела в темноте раннего утра, как элемент видеоклипа. Мелькала в окне штрихами и бликами фонарей. Мы мчались по пустой дороге, поезд ехал вдогонку. Обгонял нас, притормаживал и снова отставал. А я смотрела на вагоны зачарованно, словно меня увозили не в Париж, а в параллельный мир. Действительно, всё было странным. Казалось, я споткнулась и упала из выдумки в реальность вчера, и тут же вжик, крутанулся калейдоскоп, стёклышки сложились в магический рисунок полуголых абрикос и акаций, а я выпала в подпространство. Или где там сны случаются?

Михаил застал меня врасплох — словами, неожиданным решением, блестящими глазами и поездкой на пять дней раньше. Впервые слышу, чтобы французы так резко меняли планы! Они даже на йогу и танцы за год записываются. Я точно знаю. Да что там! Поход к врачу или к парикмахеру запланирован и расписан заранее — не то, что у нас: сбрендило и идёшь в матсиендрасану закручиваться на постороннем йога-коврике или стрижку обновлять под настроение. Ошарашил меня Михаил даже безапелляционным отбором чемодана у Славика, распахнутой передо мной дверцей авто и уверенным видом, словно так он всегда и делал. Если бы!

Ночь я почти не спала: всё думалось, потом поражённая и обезоруженная поведением босса, я как в тумане прошла регистрацию. Рейс мы ожидали каждый носом в своём планшете на втором этаже аэропорта. Правда не как большинство, а в уютном кафе с диванчиками и кофе. И только когда мы оказались в бизнес-классе аэробуса, предплечье к предплечью, и Михаил случайно коснулся моей руки, протягивая ремень безопасности, упавший под его кресло, я проснулась. Потому что меня бросило в жар. Ничего особенно в руке Михаила не было — мужская, горячая, с ровными, умными пальцами, ничуть не изнеженными. Вены немного выступают на кисти, сообщая, что он не только телефон поднимает. Красиво.

Собственная реакция меня удивила, но электричество не спрашивает… Оно просто случается. Что-то в голове перещёлкивает, и в животе вдруг сворачивается жаркая волна. И вдруг всё становится интересным: движение пальцев, плечо в пиджаке, бедро, обтянутое тонкой шерстью дорогих брюк. Я аж губу закусила. Да что со мной?!

— Боитесь летать? — спросил Михаил, заметив моё смущение.

— Нет, — улыбнулась я, пытаясь сбросить морок. — Всё равно мы все умрём.

— Хм… а я думал, вы оптимистка.

— Я оптимистка. И раньше я боялась летать, но однажды подумала, что это глупо. Умрут все однажды. На улице на меня может запросто камень упасть, у маршрутки — отказать тормоза, самолёт — взорваться. И по сути, ничего, кроме этого момента у нас нет. Так есть ли смысл портить его страхом?

— И?…

— И я перестала бояться летать.

— Оригинально. Хотя странно было бы от вас ожидать чего-нибудь стандартного, — усмехнулся он. — Так и думал, что вы не накачиваетесь коньяком до беспамятства, чтобы пережить полёт.

Интересно, он обо мне думал… Сердце радостно подпрыгнуло. Но Михаил отвлёкся на стюардессу, показывающую в проходе, где находятся спасательные маски и прочее. А я воспользовалась моментом, чтобы украдкой рассмотреть его. В полупрофиль. Затылок, тщательно остриженный, щека с лёгкой небритостью. Как он умудряется поддерживать её постоянно одинаковой? По идее, за две недели я должна была его увидеть уже или с бородой, или наоборот, выбритым.

Ухо такое правильное. Пропорциональное. Впрочем, как всё у него. Природа не пожалела на него гармонии. Жаль, что лишь внешней. Хотя… я уже ничего не знаю о нём. И отчего-то всё вызывает любопытство: почему он не женат? Каким спортом занимается? Ведь ясно, что такой разворот плеч, мощная шея и спартанская подтянутость бесплатно не выдаются… Хотелось спросить, но я закусывала язык, напоминая себе: он твой директор, начальник, босс, мы едем на переговоры. Очень-очень серьёзные переговоры. И всё!

Но я чувствовала его предплечье своим, и что-то внутри сжималось. Всё?! Точно?! А как же красные туфли?.. И Париж…

* * *

Самолёт взлетел натужно. Тряхнуло ощутимо. В кресло вдавило, заложило уши. Пустяки! Сглотнул, и всё прошло. Усмехнулся: да, все мы однажды умрём, как она сказала. Но не сейчас. Потому что сейчас она была рядом. И это было правильно. Я так решил.

За выкрутасы стоило устроить Виктории небо с овчинку… Но, чёрт, разве принято злиться на ветер?

Нет, конечно, взбесит, когда в строгий порядок вдруг наносит порывом конфетти кучу фантиков и обрывков модных журналов; а ещё запахов ярмарки, булочек, котлет… Выбивает из ритма, когда в рабочий процесс врывается солнечный ветер, отвлекает песнями, обрывками разговоров; улыбками и дерзким светом. Ветер… Крыша ходит ходуном, шифер поднимается, планы к чёрту, как в Ростове в этом сентябре, когда столкнулись два циклона. Как тут не злиться? Но вдруг я почувствовал себя живым. И понял: мне это нужно. Чёрт побери, вот такая нужна! А не как Ева, новая жена отца. Молодая, скучная моль. Не в смысле внешности, а по характеру.

С Викторией, конечно, предстоит поработать. Не страшно. Как перевоспитать бунтарку? Да так же, как отец меня в своё время, — нахлобучить виной и ответственностью, вырвать из привычной жизни и поставить в условия, где всё переходит под мой контроль. Подальше от дурных соблазнов. Не в спортивный интернат, конечно. Был вариант получше. Я прочитал её страницу в соцсети вдоль и поперёк, выяснил: Виктория мечтает о Франции. Иначе к чему столько круассанов, балкончиков с видом на Эйфелеву башню, сыров с винами, Прованс в лаванде?

Нет, я не сошёл с ума. Для дела это тоже будет полезно. Как говорится в восточной мудрости, «когда дипломатия исчерпана, остаётся женщина». Или наоборот. От перемены мест слагаемых сумма не меняется.

Я снова почувствовал рукой её тепло, скосил глаза на светлую прядь. Притихла, как озябшая птичка. Ещё вчера, как нахлобучил, так и присмирела. Удивительно даже…

Я не чувствовал за собой вины, что наврал про сокращения — на предприятии всё далеко не плохо. И про приглашение французов тоже. Подумаешь, днём раньше или пятью. Правильно приготовленная ложь — основа дипломатии. А я, цитируя Отто Фон Бисмарка, «был рождён, чтобы стать дипломатом», потому что мы оба появились на свет первого апреля.

— Вам сок, минеральную воду, чай, кофе? — подвезла тележку стюардесса.

Я раскрыл перед Викой столик. Она оторопело взглянула на меня и сказала:

— Спасибо… Кофе, пожалуйста.

Я взял воду. Во рту постоянно сохло. За толстым стеклом иллюминатора начало светать.

— Красиво… — себе под нос шепнула Вика, глядя на облака. — Словно взбитые сливки с клубничным сиропом.

Боже, мне бы и в голову такое не пришло! Интересно, как у неё в мозгах всё устроено? Как у Чарли на «Шоколадной фабрике»?

— А вы уже бывали в Париже? — спросила Вика.

— Несколько раз. Но предпочитаю Альпы.

— Почему? — Розовое солнце коснулось её щеки, и та стала какой-то волшебной. Это её особенность — свет снаружи, а кажется, будто изнутри. Аж дотронуться захотелось.

— Люблю горные лыжи.

— Здорово! — сказала Вика. — А я не умею кататься.

— Это легко.

Она вздохнула. Научу. Представилось, как кладу руку на её ручку, сжимающую лыжную палку, показываю, как держать равновесие. Придвигаюсь близко-близко. Так, что носом касаюсь светлой макушки. Хоть сейчас в неё бы нырнул. Так пахнет!

— Вы часто ездите в горы?

Я усмехнулся: наивная, а работать кто будет?

— Зимой вырываюсь. Не в Альпы, так в Розу Хутор.

— Там красиво, — решилась улыбнуться она, но тут же снова отвернулась к окну.

А в ней что-то изменилось. Столько вызова было в её глазах, что куда делось? Или это ненадолго?! Интересно…

— У нас уже сегодня состоится встреча с партнёрами? — спросила Вика, пытаясь выглядеть деловой.

— Нет, сегодня акклиматизация, — ответил я.

— Вы позволите мне немного побродить по Парижу? Очень очень хочется хотя бы Эйфелеву башню увидеть живьём…

— Ваш брат просил вас далеко не отпускать, — напомнил я. — Я дал слово.

— А вы уже видели Эйфелеву башню? — в её глазах блеснула надежда, что я такой лох, который не посетил самую посещаемую достопримечательность мира.

— Груда бесполезного и очень доходного железа. От Ростовской телебашни отличается только пафосом и чистой прибылью под тридцать миллионов долларов в год, — сказал я небрежно. — Но я вас отвезу посмотреть.

— Правда?! — её глаза вспыхнули радостью. — Спасибо!

Ага, я уже не бессердечный самодур? А ещё песни пела: «Ничего не хочу, ничего не надо…» Знаем мы женское «не хочу». На мысленном табло, как над баскетбольным полем, загорелся счёт: «1:0». В мою пользу, конечно.

Она помолчала и вдруг спросила:

— А вы всё измеряете в годовой прибыли? — в её голосе снова прорезался вызов.

Мда, ненадолго хватило.

— Нет. Но всё должно быть рациональным, — ответил я.

Она чуть мотнула головой в иллюминатор:

— Даже облака?

— Да, — со всей серьёзностью сказал я. — Особенно если это облако тэгов или облако для хранения данных.

Она моргнула и вдруг рассмеялась. Нежно так, негромко, но звонко. Толстопузый депутат вздрогнул и проснулся в кресле через проход. А у меня мурашки по спине пробежали. Чертовски приятно, когда над твоими шутками смеются!

Красивая… Любопытно, как она отреагирует на то, что мы будем жить не в гостинице, а в квартире отца в пентхаузе с балконом, выходящим на площадь Трокадеро, с видом на Эйфелеву башню. Оценит? Должна! Ведь всё, как на её картинках, даже лучше.

Глава 14

Париж! Как много в этом звуке… И в воздухе, и в улицах, и в голубом небе с разлетающимися кудрявыми облаками… Много всего, но больше всего — радости! Да-да, в моём сердце снова проснулась радость: я в Париже! Я так давно мечтала, читала, представляла, и вот он — передо мной! С одинаково подстриженными деревьями, с сочно-зелёной травкой на газонах, с церквями и аббатствами, с ровными стрелами-проспектами, застроенными красивыми старинными зданиями с закруглёнными крышами. Серые, с арочными окнами, они были аккуратно надеты на макушки домов, словно любимые беретки французов. С причудливыми фонтанами, дворцами, скульптурами, изображающими по большей части обнажённых женщин. Французы! Этим всё сказано!

Мы ехали на арендованном чёрном Рено с водителем. Я прильнула к окну и забыла обо всём: о деловом этикете, об удаве, о конфликте между нами. Нет, конечно, я не подпрыгивала и не повизгивала радостно, как щенок, хотя очень хотелось… Мне даже сын Ниночки говорит: «Ты — неправильная тётя, тёти не прыгают», но я была абсолютно не против быть неправильной. Особенно, когда радости через край! Сейчас она била в темечко, потому что я держала её в груди, позволяя вырываться наружу лишь расползающейся то и дело улыбкой и восторженными ахами. О, как я соскучилась по радости: глупой, детской, немного экзальтированной, моей! Жить в радости каждый день — вот оно, счастье!

И я была благодарна городу на Сене, что разбудил её во мне. О, Париж, я так долго ждала с тобой встречи! Наверное, я была бы счастлива, даже если бы столица моды оказалась селом с одной колокольней посередине, но это был тот случай, когда ожидания и реальность совпали. Голова слегка кружилась, глаза жадно фотографировали и откладывали в память детали и детальки — ведь их было столько, в мешке не унести: ворота Сен-Дени, похожие на триумфальную арку; патина на тёмных статуях; живописный клошар, словно вышедший из песни Жоржа Брассенса про старика-овернца[22]; кафешечки с красными маркизами и круглыми столиками на улице. Это в ноябре-то! Уютно, красиво, очень французисто!

— Вам нравится Париж, Виктория? — спросил удав, вырывая меня из водоворота впечатлений своим безэмоциональным тоном.

— Да! О да! — воскликнула я и, не удержавшись, ткнула пальцем в чудесный белый купол на холме: — О, Боже, смотрите, это же Базилика Сакре-Кёр! Не верю, что вижу её своими глазами!

Я обернулась на удава и поразилась: он улыбался! Не растягивал сухо губы, как обычно перед партнёрами, не ухмылялся ехидно, не хмыкал саркастически… Он улыбался с таким видом, с каким обычно отец семейства приносит дочке долгожданный велосипед. Или собаку, которую долго не разрешал завести. Немножко снисходительно, сверху-вниз, но тоже счастливо. Ого! Неожиданно… Кажется, «О, Боже» он принял на свой счёт.

— Такой красивый город, — чуть тише плескаясь радостью, сказала я.

— Петербург лучше.

– À chacun ses goûts, как говорят французы, — улыбнулась я и перевела: — Каждому свой вкус. К тому же сравнить я не могу, в Питере я не была.

— Досадное упущение, — заявил Михаил.

И я снова отвернулась к окну — жалко было пропустить хоть что-то! Но Михаил оказался ревнив, как Бог в иудейских притчах, и снова заговорил, привлекая моё внимание:

— Красота Парижа слишком преувеличена. Писатели, режиссёры, газетчики, кто только не приложил руку. Я считаю столицей мира Петербург, и всегда буду считать. Вот где величие. Вот где архитектура и мощь. Историзм, культура, никакой легковесности. Не то, что тут. И метро, кстати, неудобное. Ни в какое сравнение с питерским не идёт.

Вот жеж бука! Я улыбнулась удаву снисходительно:

— Никоим образом не хочу уменьшить красоту и значимость Санкт-Петербурга, но, кажется, вы не видели Парижа.

— Я не впервые тут, — буркнул он. — И это я уже говорил.

— Можно быть и не видеть, — вежливо интерпретировала я простонародно-точное «смотрел в книгу, видел фигу».

— И чего же я не вижу, по-вашему? — подался ко мне Михаил, снова изумляя меня желанием диалога.

Это меня ещё раззадорило, и я заговорила:

— Чувственности. Она тут во всём. Посмотрите на вон то здание, статуи в нишах, лёгкий, воздушный орнамент. А если проехать в ту сторону по бульвару Шапель, мы увидим знаменитый Мулен Руж. Красную, маленькую, но революционно-вызывающую мельницу, волей чьей-то мысли превращённую в кабаре.

— Вы же не были в Париже, — удивился Михаил.

— Зато сколько я про него читала! У нас даже в университете был целый ряд занятий, где мы изучали Париж. Я карту центра могу вам начертить с закрытыми глазами.

— Но зачем это вам?

— Ну как же! Интересно!

— Нет, ну допустим, тут действительно довольно красивая архитектура, но ведь вы могли так и не приехать в Париж, — не собирался успокаиваться удав. — В чём рациональность изучения карты города, в котором вы неизвестно когда окажетесь?

«Вот дундук», — подумала я, а вслух сказала:

— Дело не в рациональности, а в романтике. Здесь даже воздух другой.

Михаил опустил стекло и вдохнул.

— Нет, такой же.

Я рассмеялась: железяка! А он добавил, вдохнув ещё раз:

— Воздух как воздух: азот и кислород, смеси углекислого газа, воды, аргона и водорода.

Вот как объяснить железному лбу, что воздух другой из-за романтики, из-за поэзии камня, истории, из-за песен, столь щедро воспевающих Париж? Наверное, ему просто не дано? А, может, — прокралась в мою голову крамольная мысль, — может, для того нас и столкнула судьба, отправила не куда-то, а во Францию, где всё дышит романтикой и чувственностью, чтобы окаменевший «Кай» почувствовал, где у него сердце?

От этой мысли по моему телу разлилось странное, сладостное волнение, как предвкушение чего-то большего, но я подумала тут же, что слишком много на себя беру. Биг-босс не ждёт от меня прогулок, лекций, l'éducation sentimentale[23], как у Флобера. Ему нужен практичный профессионал-переводчик, умеющий при этом сделать глазки французам, отчего даже немного фу. И я снова отвернулась. Тем более, что авто притормозило в пробке у вокзала Les Halles, и можно было рассмотреть замок, очень похожий на Нотр-Дам центральной частью фасада.

А потом я увидела мост через остров Ситэ, оплетённый разноцветным ковром дикого винограда, разделяющим на два рукава Сену и вдалеке сам Собор Парижской Богоматери, величественный и спокойный, и угрожающую тюрьму-крепость Консьержери с синими башнями. Однако сколько раз я не скашивала осторожно взгляд на удава, он смотрел на меня. Словно изучал. Словно в планшете в его руках было установлено приложение, которым он замерял мой уровень эмоций, как в своё время Блэз Паскаль — давление в башне Сен-Жак. Волей-неволей почувствуешь себя главной достопримечательностью Парижа… Сердце ёкнуло, мышцы бёдер сжались сами собой.

Мы проехали вдоль набережной, и мне бросился в глаза силуэт Эйфелевой башни. От переизбытка эмоций у меня аж губы стали горячими. Но едва мы миновали грандиозную площадь Трокадеро, водитель припарковал автомобиль возле одного из старинных домов, выходящих торцом к парку.

— Приехали, — сказал Михаил.

— Самый центр! — ахнула я.

— Как иначе? — пожал он плечами.

Я вышла из машины, ища глазами вывеску отеля. Ещё в Ростове Михаил на мой вопрос, какую гостиницу он предпочитает, ответил, что этот вопрос уже решён и бронировать ничего не надо. «Наверное, французы позаботились, как приглашающая сторона», — решила я.

«Улица Грёз», — гласила табличка на углу, рядом высилось ажурное угловое здание, похожее на крошечный замок с магазинчиком внизу, а напротив жилой дом из песчанника с изысканной ковкой ворот, большими окнами и игривыми балкончиками.

— Нам сюда, — указал удав.

Водитель достал чемоданы. И скоро лифт вёз нас на верхний этаж. Что ж, видимо, тут гостиницы, как в России хостелы, занимают лишь один этаж? Но мы вошли не в хостел, а в светлые просторные апартаменты. Жилые, роскошные и вылизанные.

— Располагайтесь, Виктория, — сказал Михаил. — Выбирайте спальню на свой вкус. Здесь их три.

— А где гостиница?.. — опешив, спросила я.

Он посмотрел на меня с видом хозяина вселенной.

— Зачем гостиница, если у моего отца есть собственная квартира? Тратить деньги на ветер — не рационально.

У меня аж в горле запершило.

— А тут ещё кто-нибудь живёт? — пробормотала я, растерянная.

— Нет, будем только мы с вами. Горничная приходит убираться по пятницам.

Кхм… Хм… Ох… То есть предполагается, что я буду жить с удавом вдвоём? Один на один? Неделя в одной квартире с ним?! А… Как… Нет, но… Выходить утром в халате? А что тут с ванной и туалетом — тоже одна на двоих?…

Пальцы заледенели, в голову ударила горячая волна, особенно когда я увидела его взгляд. Ой, а тут спальни на ключ закрываются?!

* * *

Пауза нарастала, неловкость тоже. Я готова была возразить, что приличная девушка не станет…

Словно не замечая бури эмоций на моём лице, Михаил прошёл деловым шагом по коридору и открыл дверь.

— Тут вам понравится. Ничего лишнего, но хороший вид на Эйфелеву башню. Вы, кажется, хотели её увидеть.

Вошёл водитель с чемоданами. Михаил указал ему на пространство за белым дверным полотном и тут же ответил кому-то по телефону.

— Я слушаю. Да! Отчёт по этому проекту мне нужен был ещё вчера! Чего возитесь, чёрт вас дери?! — и он ушёл куда-то в противоположную часть коридора, забрав у шофёра свой чемодан.

Я подалась за ним, пытаясь сказать, что я не согласна. Водитель козырнул и сразу вышел. Я открыла рот, закрыла. Ну и ситуация! Не замечая меня, Михаил закрыл перед моим носом дверь и продолжил кого-то отчитывать. Я моргнула раз-другой, чувствуя себя невероятно глупо и растерянно. Подошла к его двери, потом к входной. Дёрнула. Не открывается, захлопнулась. Ой…

Обвела глазами вокруг себя — интерьер напоминал голливудский фильм. В таких квартирах обычно живут успешные адвокаты, банкиры, брокеры и прочие. И я?!

Привычное рычание удава из дальней комнаты вдруг немного успокоило. Казалось, будто мы в офисе, и нет за окном Парижа. Знакомый паровой каток в действии — значит, речь идёт только о работе… Кого, интересно, раскатывает? А, впрочем, какая разница?

Стоять под дверью и подслушивать было как-то некрасиво, я поёжилась и осторожно, почти крадучись пошла по коридору. Ладони были потными. Странное начало командировки… Вдруг вспомнилось, как рассказывала Даха, у них «Трансклуб», агентство по билетам и организации поездок, забронировало номер с кроватью кингсайз для главного бухгалтера и рядового айтишника. И других номеров в отеле, где проходила конференция, не оказалось. Кому-то пришлось спать на диванчике перед телевизором. Думаю, что не Элле Борисовне.

Потом подумалось, что с точки зрения рациональности проживание сотрудников в имеющейся квартире на самом деле выгодно, а удав чертовски рационален. К тому же, учитывая проблемы с бюджетом в компании, директор должен был экономить. Наверняка. Всё объясняется просто. А я… правда глупая. Это командировка и ничего больше, и мне придётся завтра улыбаться французам, чтобы не начались сокращения в «Инженерных системах». Снова неприятно уколола вина — наверное, у Михаила после моего выступления и с тем инвестором, Бургасовым, тоже проблемы возникли… Эх! Я вздохнула громко и переключилась на то, что было сейчас. Не люблю чувствовать вину. И вообще откуда у меня дурацкие мысли в голове?! Не стоит читать любовных романов на ночь, а то записывается всякая ерунда на подкорку и потом проигрывается, как в плеере, заедая: тыц-тыц, властный-герой-невинная-дева. Тьфу!

* * *

Мне надоело стоять, как сиротка Марыся, посреди широкого коридора с круглыми зеркалами в массивных золочёных рамах. И я пошла разведывать обстановку.

Признаюсь честно, никто не воспитал во мне уважения к статусам и кошелькам, для меня все одинаково люди-человеки. Доводилось переводить и министру, и губернатору, и владельцам крупных сетей с миллионами на карманные расходы, и председателю совета директоров моей экс-корпорации из Швейцарии… Ничего, кстати, дядечка, если не принимать во внимание неприличную фамилию и некрасивые залысины. Я переводила ему презентации, а потом рассказывала страшные байки про Ростов-папу. Чтоб лишний раз из гостиницы не высовывался — «поля»[24] проверять. Шеф был доволен, швейцарец благодарен, я на премию купила флакон французских духов.

Итак, чего же я испугалась? Лао-Цзы говорит: «У хорошего путешественника нет точных планов и намерения попасть куда-то». Поверю ему, как поверила знакомая йогиня моего брата — она путешествует автостопом через всю страну, точнее страны, и ночевала уже как в палатке у дороги, так и во дворце индийского принца. И пока без эксцессов. В крайнем случае тут на каждом пузатом комоде, столе и тумбочке имелось по солидной серебряной вазе — такой огреешь, мало даже удаву не покажется.

Всё, не боюсь! — сказала себе я. — Сегодня жизнь даёт мне шанс посмотреть на то, как живут олигархи. А живут-то хорошо! С белыми диванами и шкафчиками, картинами на стенах, наверное, настоящими; с латунными антикварными лампами, молочно-жёлтым ковром с толстым ворсом у кресел и с широкими окнами, полуприкрытыми прозрачными, собранными в складки шифоновыми занавесями цвета слоновой кости. Всё было выдержано в стиле, ни лишнего тона, ни оттенка. Пахло чистотой и натёртым паркетом.

Я использую потом впечатления в книжечке. Уже приблизительный сюжет в голове вырисовывается, и герой, чем-то похожий на Михаила, правда, повменяемее и поромантичнее. О железных лбах что напишешь? Бу-бу-бу и бу-бу-бу, воздух как воздух, железо как железо… Нет, решительно я брежу, когда подозреваю удава в чём-то! Железяка доволен, железяка бубнит, железяка зол — количество программ ограничено.

С лёгким сердцем я распахнула дверь в предложенную спальню. Ах, как же тут было здорово! Прямо из спальни с широкой, идеально застеленной кроватью с массой атласных подушечек, дверь вела на балкончик. А там — над голубыми и серыми крышами, совсем близко — устремляла свой шпиль в небо Эйфелева башня. Ура! Я оперлась о перила и вдохнула воздух романтики, настолько жадно — аж голова закружилась.

— Вы довольны? — послышалось рядом.

Я вздрогнула от неожиданности. Михаил стоял рядом. Ведь только же распекал кого-то! И вот, пожалуйста, уже щурится, прикрывается рукой от солнца, как настоящий.

— Да, — сказала я, отвлекаясь от созерцания. — Но только давайте сразу обсудим детали проживания, раз уж это не гостиница…

— Какие детали? — удивился он.

— Бытовые. Я как человек, периодически живущий в большой семье знаю, что лучше обсудить, чем потом заставлять ближнего орать на тебя благим матом из-за случайно взятой личной кружки.

— Хм, ладно. А у вас большая семья? Я думал, только брат…

— О, нет! Большая и странная. Поверьте, вы слишком нормальны, чтобы об этом знать, — рассмеялась я.

Его бровь изумлённо изогнулась. Всё-таки он чертовски красив! Даже жаль… Но сейчас не о том.

— Я благодарна вашему гостеприимству и знаю, что со своим уставом в чужой монастырь не лезут, — продолжила я, пока он не очнулся, — но мы с вами приехали в командировку, и потому всё немножко иначе. Учитывая экономную экономику нашей компании, я даже могу не стеснять вас и пожить в течение командировки у подруги. Уверена, она будет рада моему визиту.

Сказанное удаву не понравилось.

— Вы не стесняете, — довольно резко ответил он. — Считайте, что это гостиница. Не более того.

— Тогда, пожалуйста, не заходите без стука в мою комнату.

— Хорошо. Что ещё?

— Командировочные не так уж велики, а цены в Париже, напротив, не держат себя в руках. Можно ли тут готовить?

— Да, в квартире есть кухня и всё необходимое. Холодильник, кажется, включён, — став ещё темнее лицом, пробурчал Михаил. Затем добавил: — Неужели вы думаете, что я не оплачу за вас счёт в ресторане?

— Вы не обязаны.

— Как мужчина, обязан.

— Но как директор, нет.

— Это я сам решу.

Вид у него был такой, словно я его смертельно оскорбила.

— Ну… хорошо, — уступила я. — Ещё мне бы хотелось более точно знать адженду нашего с вами пребывания в Париже. Когда у нас встреча? Где? Как мне нужно выглядеть, ведь в зависимости от того, будет это ресторан или офис, одежду мне придётся подготовить разную. А для этого, видите ли, женщинам требуется время.

— Сегодня встреч нет, — отрезал он. — Завтра… я жду информации от господина Одюльмера. Поставлю вас в известность.

— Спасибо! — улыбнулась я. — Вы говорили, что отвезёте меня к башне, но если устали после перелёта, я вполне могу сама прогуляться.

— Нет! — рявкнул Михаил так, что я моргнула. И тут же спохватился, добавил мягче: — Я обещал. Я всегда держу слово. Если вы готовы гулять, то даю вам на то, чтобы устроиться и переодеться, полчаса.

Мда, не разгуляться…

* * *

Ровно через полчаса я вышла в коридор в брючках, курточке и блузке — ведь на улице была теплынь, не в пример нашему ноябрю. Шифоновый шарфик на шее, красные туфли на невысоком каблучке — давно пора купить другие, чтобы так не зыркал… Михаил уже ждал в коридоре, суровый, как спартанец. В джинсах, кроссовках и рубашке он выглядел совсем не биг-боссом, а обычным парнем, которого я бы обязательно выделила в толпе.

— Идёмте? — спросил он, откладывая планшет.

— Да.

— Я решил, вам будет интересно пройтись пешком, поэтому отпустил водителя.

— Спасибо вам за это, — улыбнулась я.

И мы пошли, почему-то не на лифте. Скованность мешала мне уже на втором пролёте лестницы с коваными перилами и мраморными, с закруглёнными краями ступенями. К третьему пролёту я задумалась, не включить ли режим «мы просто люди»? Нам целую неделю тут бок о бок жить, я замучаюсь в таком напряжении оставаться днём и ночью, но уместно ли директору навязывать свои мысли? К четвёртому пролёту совместного спуска с тёмной тучей в джинсах, я наполнилась решимостью: всё, надо же получать удовольствие от этого приключения, иначе вообще зачем оно?!

— Вы говорите, что Париж обычный город? И не очень вам нравится? — начала я беседу издалека.

— Скорее, я равнодушен и не верю массированной атаке маркетинга, которая пытается вбить в наши головы, что Париж — это нечто особенное. Город как город.

— Да, и воздух как воздух, — весело добавила я. — А вы книги читаете?

— Естественно.

— Есть какая-нибудь любимая о Париже, о Франции? Набоков, к примеру, или Гюго, Анри Труайя, или «Праздник, который всегда с тобой» Хэмингуэя? А, может, даже «Парфюмер» Зюскинда?

— Нет, это не моя ложка мёда. Если уж вы настаиваете, чтобы я вспомнил что-то с Парижем… Положительное, — он потёр подбородок. — То это, наверное, очень банальное. «Д'Артаньян и три мушкетёра». В двенадцать лет зачитывался. Да и потом…

— О, как здорово! Обожаю! — воскликнула я. — Для меня Дюма — это как раз первая любовь к Франции! И фильм!

— Советский лучше всего, — буркнул удав.

— Да, я его и имею в виду. Пересматривала раз двадцать, наверное… А песни какие в нём замечательные!

— Правда? Вам нравятся? — Михаил задержался на ступеньке, вглядываясь в меня.

— Ага. Очень нравятся! «Бургундия, Нормандия, Шампань или Прованс, и в ваших жилах тоже есть огонь…» — пропела я залихватским басом строку из фильма. Старинный подъезд разнёс мой голос эхом. Ой, громко вышло!

Кажется, для удава это было совсем неожиданно, словно мешком по голове, так он вытаращился. Но не сказал ничего про приличия, а внезапно удивившись, начал таять, словно чужак вдалеке от родины, который выяснил, что вы с ним жили на соседних улицах тысячу лет назад и покупали хлеб в одном и том же магазине на углу. И вкус у хлеба был не такой, как сейчас, а гораздо-гораздо лучше…

Я виновато улыбнулась и спросила потише:

— А давайте устроим экскурсию по д'артаньяновским местам? Ведь нам всё равно, где гулять.

— Наверняка всё давно снесли.

— Нет-нет, тем Париж и хорош! Представьте, улица Вожирар до сих пор на месте! Со времён Римской империи! Революции были, короли и правители менялись: Наполеон, король-солнце Людовик Четырнадцатый, генерал де Голль, Мария-Антуанетта, и никто из них не переименовал эту длинную-длинную, старую и страшно приключенческую улицу.

— Неужели? — обрадовался удав, и на мгновение в его лице проявился мальчишка, которому бы палку вместо шпаги и фехтовать ею за гаражами — самое большое счастье.

Этот мальчишка был в тысячу раз красивее, чем строгий, холодный биоробот с идеальными чертами лица и фигурой. Ох, как мне захотелось, чтобы мальчишка остался, и поэтому меня понесло — туда, в историю, к бегемотоподобному дядюшке Дюма и его героям. Надо и мне в романах писать только настоящие города и улицы, кто знает, вдруг потом, через триста лет будут искать улицу Нансена или Большую Садовую?

Я так увлеклась идеей увлечь романтизмом Парижа моего директора, что даже мадам La Tour Eiffel не повезло, мы прошли мимо, лишь слегка задрав головы из уважения. Слово за слово, цитата за цитатой, и оказалось, что Михаил знает советского «Д'Артаньяна» практически наизусть. В лицах. И в них он ожил. Даже по аналогии вспомнился актёр Андрей Данилко, весьма стеснительный и сдержанный, но лишь до того момента, пока не преобразится в Верку-Сердючку. Конечно, Михаил не плясал в спущенных колготках и с накладной грудью, но внезапно смеялся, шутил и был… живым, говоря не о насосах и поставках, а подражая героям фильма.

— «Жизнь пуста, если в ней нет подвигов и приключений!» — говорила я, как юный гасконец.

И Михаил отвечал с видом умудрённого горьким опытом Атоса:

— «Вы правы, мой друг… Но жизнь бессмысленна, даже если в ней есть приключения».

— А помните: Лилон-лила-лилон-лилали-лер? — напевала я голосом Миледи.

— Да-да, — хмыкал неисправимо и неожиданно, с какой-то готовностью быстро изменившийся биг-босс, а затем цитировал речитативом, явно не умея петь: — «Кардинал ел бульон. С госпожой Д'Эгильон. Он поел на экю. Погулял на мильон». Обдираловка вышла.

Боже, он мне таким нравился! И совершенно незаметно вместе с Атосом, Портосом, Арамисом, де Тревилем и Констанцией, мы добрались до узенькой улочки Сервандони возле Люксембургского сада. Стоя на брусчатке проезжей части без единого автомобиля, я размахивала руками, забыв, что рядом босс, точнее удав, и чувствовала себя заправским гидом.

— Эту улицу переименовали всего двести лет назад, а до этого она называлась той самой улицей Могильщиков. Представьте, четыреста лет назад в каком-то из этих зданий, — я показала на старинные постройки с вытянутыми ставнями, — поселился восемнадцатилетний гасконец, чтобы покорить Париж.

— Понаехали всякие, — засмеялся Михаил. — Вот бы отгадать, в том или в этом?

— Давайте таблички читать.

— Я по-французски не умею.

— Я вам расскажу, — словно секрет, прошептала я.

А дальше мы зашли в монастырь Дешо, где дрались мушкетёры с гасконцем, а потом на нашем пути лежала улица Феру, где жил, запивая своё горе вином, Атос. А чуть дальше — улица Старая Голубятня, а ещё помпезный Отель де Вилль, где проходила «первая часть Марлезонского балета». Вечерело, становилось прохладнее, но мне отчего-то было хорошо. В душе что-то танцевало. И шли мы уже вроде бы не в метре друг от друга, а совсем рядом — вытяни чуть-чуть пальцы, и почувствуешь его ладонь. От этой мысли мне становилось горячо, и я чувствовала волнение. На перекрёстке Алого Креста мы посмеялись над жутким кентавром, установленным современниками не Дюма, а нашими. А вот любимого мушкетёрами кабачка «Сосновая шишка», увы, не нашли.

— А есть-то уже очень хочется, — заметила я, глядя на вывеску кафе, заместившего некогда славящийся своей кухней трактир, — пусть и не Бургундского с перепелами, но чего-нибудь существеннее мороженого и не такого банального, как пицца.

— Сейчас найдём. Гуглкарты в помощь!

— О, хорошо, в мою голову приложение ещё не загрузили, — хихикнула я.

— Вы так много знаете! — восхищённо покачал головой Михаил. — И умеете рассказывать… Не ожидал, честное слово!

— Мне было интересно, — улыбнулась я. — Скажите, хоть немножечко изменилось ваше мнение о Париже?

И вдруг он резко притянул меня к себе, одним движением. Моё сердце пропустило удар. Мимо нас, прямо по газону промчался дикий чернокожий мотоциклист. Он понёсся дальше, а Михаил продолжал прижимать меня к себе. Его тепло, и руки, и взволнованное дыхание было так близко, что моё сердце затрепетало, а вместе с ним и тело. Горячая волна прокатилась по животу и бёдрам, но нет… Нельзя. Я осторожно отстранилась, Михаил нехотя выпустил.

— Чуть не сбил, мерзавец, — хрипло проговорил он.

— Спасибо, — пробормотала я.

— Не за что. — Его глаза блестели, а щёки были по-мальчишески румяными.

Мы оба были… смущены. Наверное, во всём был виноват Париж, и воздух, и д'Артаньян…

И хотя всё моё я потянулось обратно, в тепло, к нему, я отшагнула на мостовую и улыбнулась, скрывая залившее меня с головой смятение:

— Давайте всё-таки где-нибудь поедим…

Глава 15

Странно. И весело, и… даже слов не могу подобрать, как! Не помню, когда я так себя чувствовал — вдруг легко и правильно. У неё, кажется такой дар — заставлять меня ощущать забытое и в то же время что-то новое, совершенно непонятное. Словно прыгаешь с тарзанки и в последний момент вдруг понимаешь, что никто не проверял, надёжно ли она привязана. И летишь чёрт знает с какой высоты вниз. Радость, адреналин, головокружение и подспудный страх… сейчас как грохнешься на камни под обрывом…

Чем больше мы шли, тем проще становилось внутри. Будто я вдруг стал легче на вес самого себя. И пока не знал, что с этим делать… Наверное, ей действительно нечего прозябать в моей фирме — она актриса, талантливая, сумасшедшая. Но и на сцену не пустил бы. Навидался я этих актрис, певичек… разврат сплошной. До тошноты!

Вика размахивала руками, поворачивалась с безумным энтузиазмом, и казалось — да вот он, юнец д'Артаньян! Безусый, но отчаянно наглый парниша со шпагой. Поворот за угол, и она уже леди Винтер, с таинственной улыбкой, томным взглядом… Её светлые кудри взлетают в воздух — это она перепрыгнула через канавку, и уже нет коварной шпионки, взгляд практически ангельский. Кто там у нас на очереди? Горничная Кэт?

Сколько углов мы прошли, столько я перелистал страниц с картинками под названиями Вика-мушкетёр, Вика-Констанция, Вика-Людовик Тринадцатый. Я сам не заметил, как включился в игру. Впрочем, это был тот случай, когда не надо было продумывать фразы. Реплики героев, которые я знал наизусть, находились на любой случай. Причём вылетали сами собой. Я — большой фанат советских фильмов и мультиков, современные не люблю. Но не припоминаю, чтобы меня так несло. Наверное, дурнинка бывает заразительной. По крайней мере, смеялась Вика так, что меня тоже пробивало, будто не смеяться в ответ было ненормальным.

Сколько мы гуляли? Час? Два? Три? Не знаю, но столько я, пожалуй, лет с двенадцати не дурачился. Или с десяти? Аж в голове что-то попустило.

Я окончательно и бесповоротно понял: я хочу её! Рядом, всегда! И прямо сейчас!

Особенно после того, как выудил Вику из-под колёс адского рокера. Прикоснулся, скользнул ладонью по кисти, прижал. И мгновенно опьянел от её лёгкого цветочного запаха. Мысли как ветром снесло. И что с сердцем произошло, не знаю. Но вдруг я больше не видел Парижа, его стен, домов, монументов и бомжей! Я видел только поворот головы, взгляд, взлетающие изумлённо ресницы и смущённо приопускающиеся. Я жадно ловил движения губ, манящих, нежных, чуть подкрашенных помадой. Вот они приоткрылись, так запросто сложились в улыбку, обнажая жемчужные зубки. И удержаться практически невозможно, но я сдержался. Вспорхнувшую её руку, указывающую на очередную достопримечательность, хотелось поймать и зацеловать. Каждый палец и ноготок. Почувствовать вновь шёлк её кожи… Не только рукой, всем телом. Присвоить её головокружительную нежность.

Она, кажется, ничего не замечала, а я уже понимал только пятьдесят процентов её слов, потому что вдруг, словно по волшебству, мозги отказывались работать. Чёртов Париж? В груди что-то плавилось. Моё дыхание сбивалось, и ладони становились горячими при взгляде на её бёдра и красные, до безумия возбуждающие туфельки! Я хочу её!

* * *

— Я знаю, чем вас удивить, — сказал Михаил, быстро пролистав пальцем что-то в телефоне.

— Можно и просто поесть…

— Нет. — Он выглядел решительно, как Гай Юлий Цезарь, пришедший раз и навсегда завоевать Галлию[25]. — Уверен, что именно вы сможете оценить это место!

— Какое? — меня разобрало любопытство.

— Терпение, — хитро сузил он глаза и поднял руку, ловя такси.

* * *

Щедро украшенное поверх белых маркиз зелёными и посеребрёнными искусственным инеем ёлочками, красными ветками и вечнозелёным плющом, Café de Flore красовалось на углу бульвара Сен-Жермен-Дэ-Прэ и улицы Сэн-Бенуа. Ярко освещённое круглыми лампами снаружи и проникающим изнутри жёлтым светом. Несмотря на прохладу вечера, на стульях, расставленных вдоль периметра, за столиками сидели люди. В пальто и куртках. Будто бы и не ноябрь. В этом, пожалуй, главное отличие российских заведений от парижских. У нас чуть дунул ветер, и ни один герой не сядет выпить кофе со свежим воздухом на блюдечке и видом на проезжую часть. А французы показывали своим поведением, что им плевать на погоду: хорошая привычка, как хорошее шампанское — с холодом только вкуснее!

Михаил посмотрел на меня, словно капитан команды «Что? Где? Когда?»:

— Итак, Виктория, название ничего не говорит?

— Что-то очень знакомое, но… увы, — я развела руками и виновато улыбнулась.

— Хм… Ну тогда мы можем поесть вон в той пиццерии, заказать в апартаменты роллы или всё-таки зайти в это кафе и понять, что же в нём ценил Хэмингуэй, — Миша сделал паузу и набрал воздуха с самым интригующим выражением лица, на которое, я считала, он был не способен.

Я моргнула раз-другой, и вдруг до меня дошло!

— О Боже! Это же… Ах, это то самое кафе, где с начала прошлого века собиралась вся богема! Гийом Апполинер! Жак Превер! Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар! — у меня аж дыхание сбилось.

— И Хэмингуэй со своими собутыльниками, — ухмыльнулся Михаил.

— О, Боже, вся литературная элита, и представители моды, и певцы, и актёры! — Меня захлестнула волна эмоций. — Но я не думала, что вы таким интересуетесь! Откуда, Боже?!

— Признаюсь, мне нравится, что вы называете меня так, — рассмеялся мой директор, — но лучше по имени. И я ведь не три класса оканчивал.

— Ой, простите… — залилась румянцем я, понимая свою бестактность.

И тут он сказал то, чего по созданному в моей голове образу говорить не должен был:

— А ещё я умею быстро пользоваться интернет-поиском. Набрал «самый богемный ресторан Парижа», и пожалуйста: адрес, карта, краткие данные. Надеюсь, тут кормят так же вкусно, сколь помпезно кричат о литературных мэтрах. Прошу, — он открыл передо мной дверь.

И я снова почувствовала его тепло совсем рядом, а ещё мурашки и радостное головокружение, которое случается, когда кто-то удивляет тебя с позитивной стороны. Бездушный тиран никогда бы не признался в том, что он не самый-самый. А бессердечный самодур вряд ли стал бы подыгрывать мне во время нашей исторической экскурсии. Сладкий, с кислинкой вины привкус появился во рту и расплылся по груди: значит, я ошиблась?!

* * *

Жёлтые колонны по центру, непритязательная барная стойка, крошечные столики и красные диванчики тут и там. Здесь было людно и шумно, зато пахло вином и богемой. Вверх убегала узкая винтовая лесенка, тоже ярко-жёлтая. И мне, как обычно, захотелось туда, куда никто не суёт свой нос, — натура у меня такая.

— Пройдёмте вон в тот угол, — направил меня Михаил, галантно тронув за локоть. И я поняла, что больше, чем секретная винтовая лестница, меня интересует этот человек. Потому что с каждой минутой я всё больше понимала, что ничего о нём не знаю, и вдруг очень захотелось разгадать, о чём он думает. Что скрывается за его зелёными радужками? Что ещё я представляла о нём неправильно?

Он отодвинул для меня стул — тут, в укромном уголке кафе литераторов и гениев искусства диванчика не было. Зато стулья у круглого столика стояли так близко, что, сев, мы с Михаилом снова коснулись локтями друг друга. Я увидела его глаза, и во мне что-то вспыхнуло, стыдливое и сладкое, словно я уворовала этот взгляд и прикосновение. Поспешно отвернулась, рассматривая заведение века.

Истинно французистые официанты — не юнцы, но мужи разного возраста, в том числе и убелённые сединой по вискам, курсировали по залу с подносами. Строгие и одновременно расслабленные, как умеют выглядеть только французы, в чёрных брюках и жилетках, в кипельно-белых рубашках и передниках почти до пола, официанты не стояли без дела ни секунды.

Я раскрыла меню, Михаил тоже, только на английском.

— Стейков тут не подают, — с разочарованием произнёс он и вскинул на меня глаза. — Да и ладно! Давайте закажем то, что нам порекомендуют? Тестировать Париж, так уж по полной. И до конца!

Я с ещё большим удивлением посмотрела на него: нет, я совершенно не разбираюсь в удавах. И в биороботах… Он специально такой милый или забавляется? Но в лице и в голосе Михаила не было ничего саркастического.

— Давайте, — ответила я, тая от внезапно окутавшего тепла.

А у него пальцы красивые…

Тем временем официант уже разливал нам по бокалам бордовое вино из фигуристой бутылки с этикеткой «Chateau Margot 1999».

— За Париж? — подняла я бокал, волнуясь.

— За Париж, — ответил Михаил и одарил меня таким взглядом, словно уже где-то тайно под кустом выпил парочку бутылок.

Разволновавшись окончательно, я выпила вино залпом, мгновенно чувствуя хмельную, горячую волну, растекающуюся внутри. Всё-таки воздух Парижа особенный: я, конечно, всегда быстро пьянею, но не настолько же! Ничего, сейчас заем… Я съем очень-очень много всего от шеф-повара.

Михаил не стал пить всё сразу и просто смотрел на меня. И в кои-то веки пауза между нами не была наполнена войной и противостоянием. Не хотелось ничего про «знай наших» и никаких «à la guerre, comme à la guеrre»[26].

— О, — заметил Михаил, снова заглянув в телефон, — здесь, оказывается, вручают ежегодные литературные премии. Бегбедер организовал. Я его даже читал. Сумасшедший тип!

На меня вдруг накатила смелость, и я заявила:

— Следующую книгу я возьму и напишу на французском! Тоже сумасшедшую. И получу эту премию.

— Вы?! Книгу?! Ещё одну?..

— Конечно, я же писатель! — выпалила я и тут же прикусила язык. Ой…

В глазах Михаила мелькнуло что-то от хорошо знакомого мне удава, словно он рассматривал проект расширения завода, выискивая ошибку, а вовсе не меня. О, нет, не хочу обратно удава! Ситуацию нужно было срочно спасать, и я улыбнулась, краснея:

— Точнее, я почти писатель… Пишу для себя. Но плох тот солдат, кто не мечтает стать генералом — ведь так?

— Это верно. А о чём пишете?

— О жизни. — Мои щёки горели, и для смелости я отхлебнула ещё вина, которое Михаил подлил мне в бокал, опередив официанта. — И о любви тоже, конечно…

— Почему конечно? Люди живут, не задумываясь о ней, — улыбнулся он мягче и даже немного снисходительно, словно знал о жизни больше меня.

С его улыбкой я почувствовала облегчение — кажется, пронесло! Но от подаренного с чужого плеча снисхождения не терпелось отказаться.

— Человек не может без любви, — ответила я.

— Может, поверьте.

— Не поверю! — запальчиво сказала я. — Любовь ведь большая, это не только отношения между мужчиной и женщиной, это вообще всё вокруг: воздух, деревья, города… Вот этот стол, — я провела ладонью по тёплой деревянной поверхности, — кто-то сделал его с любовью, а потом с любовью купил…

— А вдруг просто так взял первый попавшийся, по сниженной цене? — засмеялся Миша.

— А разве в таком случае стало бы это кафе особенным? — С хитринкой склонила я голову и сама же поспешила ответить: — Нет. Людей тянет любовь, как бабочек свет. Им хочется туда, где хорошо, к тем, с кем хорошо. Ведь вы чувствуете, тут явно…

— …всё преувеличено? В смысле раздут имидж хорошими рекламщиками.

— Нет, тут атмосфера свободы. И тепла. Все общаются так легко, а знаете почему?

— Потому что все довольны, что нашёлся столик в статусном месте в воскресенье?

Я замотала головой и тронула пальцем его предплечье.

— Посмотрите туда. Где край стойки и начинается сразу жёлтая лестница.

Михаил развернулся всем торсом, и оказался ещё ближе ко мне, опёрся о столешницу рукой в миллиметре от моей. Жарко как!

— На что смотреть?

Я зашептала:

— Видите полноватую женщину со светлыми волосами, носатенькую такую? Это явно хозяйка.

— А вдруг уборщица?

— О нет, к ней даже администратор обращался с особым почтением…

— Да? Точно с особым?

— Ну, практически как к вам на собрание ходят начальники отделов, и даже краснокожий вождь…

— Кто?!

— Вениамин Сергеевич, — пробормотала я.

Мой директор залился смехом.

— Ну, Вика, вы даёте, — проговорил он сквозь хохот, — а ещё кого вы как прозвали?

— Никого, — пискнула я, понимая что «удава», «изваяние» и «биоробота» Миша так не оценит.

— Ведь врёте же, — смеялся он.

— Немного, — кивнула я, — поющих песню про «А знаешь, всё ещё будет» я прозвала зайцами. Прилипло. Теперь весь их отдел называют зайцами.

— Почему зайцами? — вытаращился Миша.

— Помните мультик такой? Где… — и я тихонько напела: — «Привезут меня домой, окажуся я живой»… Пели наши ребята с такими же выражениями лиц.

— Точно! — кивнул мой директор. — Да у вас зоркий глаз, Вика!

Не очень, если в удаве совсем не рассмотрела человека. А он есть! Хотя вдруг это у него всего лишь «Эффект Парижа», который рассосётся даже не по возвращению в Ростов, а уже завтра, когда мы поедем на переговоры? Сердце сжалось. Не хочу.

К счастью, официант принёс нам парментье из утки, украшенное смесью разных сортов салата и ароматических трав.

— Я продолжу, — сказала я, уходя от ответа. — Хозяйка тут не просто командует, её все любят, смотрите, как она мило дует щёки, что-то решая. Все французы так делают, ага. А теперь улыбается, и повар чернокожий ушёл довольный. О, вот и два поцелуйчика завсегдатаю и любителю пирожных: бизу-бизу, как говорят французы. Он точно придёт сюда ещё много раз.

— Это просто работа, — возразил мой босс. — От результата зависит кошелёк владелицы. Естественно, она будет улыбаться.

— Но вы же не улыбаетесь… И потом люди, — ответила я. — Ведь вы сами приехали сюда, потому что заботитесь о людях, о рабочих местах, о…

Михаил усмехнулся. А я вспыхнула, вспомнив свои слова на корпоративе. Теперь впервые стало по-настоящему стыдно и странно: он любит людей, не любя? А как это? Пожалуй, понятнее был бы человек в железной маске, чем он, такой красивый, немного ироничный и неожиданный. Была в нём определённо какая-то тайна, которая наэлектризовывала воздух рядом. Оттого ещё сильнее хотелось в него вглядываться, перебарывая смущение.

* * *

Вика вдруг покраснела и сказала:

— Извините за мой демарш на корпоративе. Мне не стоило так говорить, я правда сожалею.

Ей стало так очевидно неловко, что мне захотелось скорее вернуть лёгкость. На неё в моей жизни дефицит. А вина — да, это крутой рычаг управления, но изгадить этот день фиговой дрессурой, как меня отец в детстве изводил, отчаянно не хотелось — до жжения в сердце. И кто мне ещё скажет правду? Я, конечно, не признаюсь Вике, что она подарила мне праздник, но даже не знаю, когда я чувствовал себя лучше: на экстремальной лыжной трассе или сегодня. В душе словно без очереди пришёл Новый год, не такой, как обычно, унылый, с раздражающими и ненужными выходными, которые все пропивают зря и ноют, когда вызываешь на работу, а как в детстве: с ёлкой, пахнущей лесом, с огоньками, с бабушкиным пирогом и желанием подсмотреть, как проникнет в тёплый дом дед Мороз с мешком, обязательным засыпанием раньше этого, а потом с офигительной машинкой или конструктором утром под мохнатыми хвойными лапами, украшенными старыми, советскими шарами.

В Вике было волшебство и искренность. Испортить всё я всегда успею. Говорят, у меня талант. Но сейчас я сказал бодро:

— Пустяки. Вы уже извинялись. А я и правда тиран, — и взглянув на табличку на стене с нецветной физиономией, перевёл тему: — А кто такой Превер? Висит перед носом, и вы его упомянули.

Вика моргнула изумлённо. А мне захотелось с азартом потереть ладони: ага, не только ты умеешь ошарашивать чем-нибудь типа «а вы не замёрзли» в ответ на втык.

— Но зачем вам быть тираном? — не повелась она. — Ведь это же… как-то не очень…

— Один бейсбольный тренер говорит: «Управлять — это как держать голубя в руке. Сожмёшь чересчур сильно — задушишь. Ослабишь хватку — он улетит[27]», — усмехнулся я. — На моей памяти в «Инженерных системах» ещё никто не умер. Значит, всё в порядке.

— Но…

— Лучше про Превера расскажите. Мне как тирану необходимо знать, что это за фрукт.

Она умилительно прыснула. Нет, в ней определённо есть что-то от кошки. Не противное мяуканье, а эта мягкость жестов и мимики, причём со скрытой грацией охотницы. Думаю, при случае она бы и сама «голубя» придушила, если потребовалось бы. Но сейчас она вновь расслабилась, и мне ещё сильнее захотелось попробовать, какова на вкус её нежность.

— Жак Превер — великий поэт, — начала Вика. — Он родился в начале двадцатого века, прямо вместе с ним, в 1900-м году, в семье аристократов и буржуа, в чём-то творческих и не признающих особо правила. Окружённый богемой, Превер впитал этот дух свободы и бесшабашности. Он творил, писал, куролесил и был таким типичным поэтом-бродягой…

— Бездельником и тунеядцем, — вставил я.

— О нет, он работал много и запойно. По его сценариям было поставлено множество фильмов…

Под романтическую лекцию о литературе, кино и поэзии до- и послевоенного Парижа я смёл с тарелки картофельное пюре с утятиной под вычурным названием «парментье». Официант принёс рулетики из телятины и белого мяса, фаршированные фуагра. И ещё вина. А я был рад, что мы больше не говорим о неудобных вещах: ненавижу чувство неловкости. Если сам его намеренно не провоцирую, конечно.

— У Превера невероятная мелодика в стихах, — воодушевлённая моим вниманием, рассказывала Вика. — Я бы прочла вам, но знаю наизусть только на французском…

— Расскажите.

— Правда? — в её глазах радость засияла сотней новогодних лампочек. И, правда, Новый год!

Я кивнул. И она, вся такая возвышенная и воздушная, румяная от вина и эмоций, чуть отодвинула стул, словно стихам нужно было больше пространства. Принялась негромко, но упоённо декламировать:

— Rappèlle-toi, Barbara[28]… — и дальше, будто песню из одних только слов, в которой музыка, как при умножении в столбик, записывается где-то в уме.

Я краем глаза замечал, как оборачиваются на Вику посетили кафе, улыбаются одобрительно, пуфкают и олялякают. Впрочем, гадские французы смотрели на Вику не только здесь. Да и не только французы. Ловя бесконечные взгляды, обращённые на неё, я понял, зачем арабы придумали чадру. Ни разу не дураки.

— О, Barbara! — говорила Вика.

А я, не понимая ни слова, был уверен, что там про страстные объятия и поцелуи, и дождь… Даже показалось, что она специально дразнит меня — столько сексуальности было в этих чёртовых французских стихах, в её тихом голосе и ритме строчек! Или дело в вине за хренову тучу евро? Не важно. Сдержаться, чтобы не поцеловать её, было всё труднее. Я вызвал водителя смской.

Она замолчала и взглянула на меня вопросительно.

— Очень складно, — без всяких экивоков сказал я. И поторопил официанта с десертом. Сладкое меня обычно успокаивает и не даёт делать глупости.

Залитые шоколадом профитроли уничтожались почти в молчании. Вика о чём-то задумалась, я не мешал. А то начнёт ещё один эротичный стих или позволит себе новые рассуждения о любви. Нам ещё работать вместе… Хотя бы до окончания переговоров. А я категорически против отношений на работе. Даже требую от всех строгости во внешнем виде, чтоб не отвлекали от процесса все эти женские штучки. В офисе им не место. С Викой вот разве что не удалось… Снова подумалось о ветре. И чтобы не сказать это вслух, я попросил счёт и набил рот шоколадом с чем-то белым и офигенно тающим.

* * *

За стеклянными стенами кафе гулял недетский холод. Вика поёжилась и запахнула куртку. Я придержал дверь перед пожилой дамой в чёрном лапсердаке и смешной шляпке. Не дожидаясь меня, Вика сделала пару шагов вперёд и вдруг споткнулась о ножку кем-то небрежно отодвинутого уличного стула.

Я рванул к ней. Схватил в охапку, не позволив упасть.

— Извините, я растяпа, — пробормотала Вика, глядя мне в глаза.

Такая тёплая. Такая лёгкая. Такая красивая. Чуть хмельная. В моих руках.

Я склонился и поцеловал её.

Глава 16

Его ладони поддержали мою спину. Я оказалась так близко к Михаилу, что больше нельзя было уверенно сказать, чем меня сносило сильнее — дурацким стулом под ноги или электричеством, пляшущим в теле под его взглядом. Я извинилась, сама не знаю, почему. Он чуть склонился и… объял мои губы своими.

А-а, что он делает?! Переборщила с режимом мгновенной разморозки?! Я не хотела… — вскричал разум. А сердце вспыхнуло, словно в него попала искра. И запело, будто только так и было правильно. Мысли потерялись, веки закрылись сами.

Его губы были такими тёплыми, нежными, руки касались волос и спины так ласкающе и трепетно, что стало всё равно, что целоваться секретарше с боссом — это моветон. Он прижимал меня к себе, и было не разобрать, где заканчивается моё «Я» и начинается его; где небо и где земля — я кружилась между ними, одновременно бестелесная и очень живая. Когда он оторвался от меня, захотелось ещё. Но я смущённо пробормотала, не зная, куда спрятать глаза:

— Вам не положено… так целоваться…

— Почему? — Он убрал мне за ухо прядь волос. Снова ласково.

В бёдрах всё сжималось, внизу живота возбуждение закручивалось упругой, горячей спиралью. «Нельзя! Нельзя!». Внутри моей головы снова проснулся разум и принялся подавать в пространство отчаянные сигналы «SOS», словно корабль, терпящий крушение.

— Вы — директор, — сказала я, больше напоминая об этом самой себе.

— Не только… Я же не родился директором, — усмехнулся он, — с портфелем и должностными обязанностями согласно штатному расписанию…

— Правда?.. — Пожалуй, это было глупее некуда, но он сам виноват.

В сияющих, хмельных глазах Михаила заиграли чёртики:

— Правда. Пойдём, вон наша машина. — Его рука скользнула по моей талии, лёгким нажимом указывая направление.

Что теперь?! Что дальше?! Что будет?! — пульсировал мой смятенный ум.

За него ответил каблук под левой пяткой — он сломался. С мерзким хрустом. Кррак! И я опять качнулась, теряя равновесие.

Снова рука Михаила под моим локтем, вторая на талии.

«Боже, он подумает, что я совершенно пьяна! А я нет… Почти нет… Или да?»

Чтобы как-то оправдаться, я наклонилась, подняла с тротуара красный каблук и выставила перед собой.

— Сломался.

— Не проблема, — сказал он и, подхватив меня на руки, понёс к машине.

«Надо сказать, чтобы перестал! Так нельзя! Я же с ума сойду от его прикосновений!» — проносилось в голове, а вслух я сказала:

— Отпустите, я пойду сама.

— Нет, необходимо предотвратить производственную травму, — ответил он и ловко усадил меня в салон, кивнув водителю, придерживающему дверцу. Сам сел рядом на заднее сиденье и приказал:

— Магазин обуви. Лучший. Ближайший.

— Прекратите! — запротестовала я. — Нельзя же так сразу ломать все шаблоны!

— Тебе можно, а мне нельзя? — усмехнулся он и взял меня за руку.

Горячий. Что он делает с моими пальцами?! В голове оседал туман, в теле — жар, потому что в его прикосновениях было столько чувственности, сколько с иными и в сексе не случается.

— Я не… — попыталась возразить я.

— Ты — «да», — кивнул он.

— А мы на «ты»? — моргнула я.

— Давно.

Он продолжает говорить цитатами из советских фильмов?

— «Ирония судьбы»?

— Можно и так сказать. Ты не можешь оставаться без туфель.

— У меня есть другие…

— Не важно.

Несколько мгновений молчания, и ещё сильней закружилась голова, я забрала свою руку. Он поймал её снова.

— Это неловко, — выдохнула я.

— Ты первая начала.

— Я не…

— Ты — «да».

И вот как с ним разговаривать? Особенно если мысли путаются то ли от вина, то ли от неожиданности, то ли от ласк его пальцев, изучающих мою ладонь.

Не прошло и пяти минут, как наш автомобиль остановился у тёмно-синего квадрата бутика с жёлтым светом изнутри. Над дверью вывеска: «Christian Louboutin». Ох, тут же дорого!

Водитель распахнул перед нами дверь. Михаил выскользнул наружу. Подал руку. Не успела я встать на низкий бордюр, как снова оказалась на его руках. Однозначно кто-то что-то напутал в схемах этого биоробота или случилось короткое замыкание — вином залило контакты! Я же просто хотела Париж показать, а не… И вообще, я хочу только, чтобы если отношения, то серьёзно и навсегда, а не как у мамы — много раз и все удачно!

Но водитель уже открыл дверь бутика, улыбаясь в усы, словно посажёный отец на свадьбе. Красный ковёр, цветастые диванчики, ячейки с туфлями в белой стене, словно арочные окошки в башне. Продавщицы и двое покупательниц оторопели, а Михаил сказал громко по-английски:

— Нам нужны туфли. Самые лучшие. Красные. Срочно.

— Удобные, — пробормотала я, когда он усаживал меня на диван.

— Удобные, — повторил он.

— Одну минутку, мсьё, — улыбнулась продавщица лет сорока, в белой блузке и строгой юбке.

— Только, пожалуйста, быстрее, — сказал Михаил, доставая банковскую карту. — У нас мало времени.

А куда мы торопимся?..

Но спросить я не успела, потому что девушки-продавцы, определив на глаз мой размер, тут же окружили меня коллекцией красных туфель, лодочек и босоножек с закрытой пяткой на высоченной шпильке, с закруглёнными носиками с перепонкой и без, спортивных, почти кроссовок, удобных, на плоской подошве, с изображением дракона и с золотыми клёпками. Я, конечно, обожаю туфли, и сердце моё замерло, потому что я — из тех туфлеманов, которые и на витрине, и на проходящей мимо женщине, и в кино на актрисах прежде всего отмечает обувь! Однако волна непонимания и смущения перекрыла соблазн, и я покачала головой.

— Не надо, — сказала ему по-русски. — У меня всё есть.

— Надо, — сказал Михаил.

А продавщица — та, что постарше, надела на мою ступню замшевое произведение искусства на тонком каблуке, на которое указал мой биг-босс.

— О, вы русские! У меня прабабушка из России, — заулыбалась она и добавила по-русски с акцентом: — Идеально.

— И вторую, — сказал Михаил, увлечённо приопускаясь на колено на красный ковёр и доставая из коробки красную туфельку. Его щеки и губы ещё больше раскраснелись. Как и мои. Называется, почувствуйте себя Золушкой в красной-прекрасной комнате. Я думала, что смутиться сильнее невозможно, но была неправа. Ибо меня затопило удушливой волной, потому что он сам надел туфельку на мою ногу, освободив от старой. Аккуратно приподнял пятку и обхватил пальцами щиколотку. Я сглотнула и поспешно поджала ноги, только спрятать их от его горящих глаз было некуда.

— Не нужно. Я не буду… — Я попыталась снять туфли. — Мне вообще больше другие нравятся, поудобнее, — показала на те, что были дешевле.

Пусть не думает, что я его раскручиваю, и в мыслях не было… И так неловко!

— У нас все удобные, — обиженно заявила продавщица. — В этом особенность нашей марки.

— Эти красивые, — сказал Михаил с восхищённой улыбкой.

— Нет, лучше другие! — ответила я, решив хоть в чём-то настоять на своём, словно это был последний редут.

— Прекрасно! — рыкнул он. — Значит, мы берем все её размера!

— Нет!

Я вспыхнула и бросилась на улицу. Мне нужен был воздух! Слишком горячо было внутри. И влажно там, где не должно… А туфли действительно были удобные, несмотря на каблук. Ноябрьский вечер охладил горящие щеки, словно контрастный душ.

«Приходи в себя! Приходи в себя, Вика! Это плохо кончится!» Я замялась. Идти прочь? Стоять? Как, чёрт возьми, поступают в таких случаях?! Если директор сошёл с ума, и я, кажется, тоже… В чужом городе. Усатый водитель с улыбкой распахнул передо мной дверцу в салон. А с тыла продолжилась атака. Кажется, в шахматах такое положение называют цугцвангом… Михаил поймал мою кисть, немного развернул меня к себе и спросил:

— Всё хорошо?

— Всё неправильно… — Разве я могла ему сказать, что уже почти не контролирую себя, что он играет не по правилам. Или существуют только его правила?

— Правильно. Сотруднику в командировке компания обязана возместить ущерб. В моём лице. — И улыбнулся, окончательно обезоруживая меня.

— Это было лишним…

— Ничуть. Поедемте.

— А теперь куда? — растерялась я.

— Домой.

Правильно. Хватит Парижа с его улицами и перебором романтики! Холодный душ, закрыться в комнате и спать. Завтра он снова станет удавом и заставит меня работать, как машину. Это только Париж, только вино в наших головах! Утром выветрится. А туфли можно сдать. Хоть и жалко…

Но Михаил снова сел рядом со мной на заднее сиденье, взял меня за руку и поцеловал. А я опять не смогла сказать: «Нет»…

* * *

Мимо проплывали огни, набережная Орфевр, Сена, но разве они имели сейчас какое-то значение?

Мои глаза закрывались, губы, волосы, лицо — всё было его. Без спроса, но уже отданное. Всё было наваждением: его запах, руки, блуждающие по моей спине, талии, бёдрам, электричество, пробегающее по телу волнами пульсаций. Казалось, так не бывает, потому что никогда не было. Внутри всё дрожало и плавилось… Щедрый на поцелуи и лёгкие прикосновения, сменяющиеся напором, Миша оказался чудесно нежен. Чувственные пальцы касались шеи, мочки уха, чуть сдавливали от жадности и снова отпускали. В этом было столько силы, дыхания и той самой химии, о которой часто говорят, но редко встречают… Когда два запаха, два дыхания смешиваются, и уже невозможно остановиться. Когда не нужно слов и причин, и есть одно лишь желание — пожертвовать разумом до конца.

Машина повернула, я ненароком размежила веки и увидела мерцающую голубыми лампочками Эйфелеву башню — я, должно быть, сплю… И вдруг поняла, что нет! Сейчас будет Трокадеро, пару поворотов, и улица Грёз, а потом лифт на верхний этаж, и спальня, в которой столько подушек… А ещё — окатило, словно холодным душем, — там остались ноутбуки с презентацией. Про насосы, насосные группы, производство которых Миша хочет наладить. Дыхание перехватило: он же мой начальник!

Я резко отстранилась от него. Миша раскрыл глаза, моргнул недоумённо. Красивый, зачем он такой красивый? Но память уже подбросила мне офис, заплаканную Алису, и Даху, мои намерения и образ удава, каменного, жёсткого, как паровой каток… Сейчас он был другим человеком, но это иллюзия. На самом деле я его совсем не знаю. Дрожь пробежала по моей спине… — я и правда не знаю его, настоящего. Михаил привёз меня в Париж только ради переговоров. И вспомнился разговор перед этим, не приятный и даже немного странный.

Стыд перехватил горло: о, Боже, что я ему позволила?! Как говорил Пушкин: «Пора, красавица, проснись!».

Миша снова потянулся ко мне. Я отодвинулась и выставила между нами ладонь.

— Мы должны остановиться, — сказала я, слыша свой голос будто со стороны.

— Ладно, — он откинулся на спинку сиденья. Облизнул припухшие губы и посмотрел на меня не очень адекватно: — Зачем?

— Я не могу так, прости… — Дыхание во мне было таким горячим, будто я — дракон.

— Я тебя обидел? — В зелёных глазах — беспокойство и непонимание.

— Нет. Но всё, на этом всё! — воскликнула я. Распрямила плечи, чтобы понял: я не шучу и не выделываюсь. Я решила подвести черту дозволенного, проложив её, как самурайский меч между нами.

— Я не понимаю…

— Понимаешь! — с нажимом сказала я и отодвинулась к самом окну — для верности. — Мы здесь в командировке. Для переговоров.

— Хорошо, — сипло сказал он.

Автомобиль остановился у подъезда. Миша вышел, одёрнул куртку, почти по-гусарски. Подал руку, но при этом зыркнул на меня так, что я порадовалась, что у него нет сабли. Обиделся.

В моих губах покалывало. Они были не согласны с моим решением, как и биг-босс. Я тихо вздохнула: и всё-таки это неоправданный риск — ночевать с ним в одной квартире, особенно после таких поцелуев. Зачем? Зачем я позволила ему это?! Зачем растаяла сама?!

Чёрт, и водитель уже уехал. Скользнула взглядом на часы на запястье Миши: скоро одиннадцать! Ничего себе! А казалось, мы всего пару часов в Париже…

Двери лифта открылись, и мы поехали наверх. Я кусала губы, сжимала напряжённо в пальцах лямку сумочки. Он заметил.

— Я ни к чему не стану тебя принуждать, — всё ещё хрипло сказал он. — Это не в моих правилах.

— Спасибо… — тихо ответила я. — Это благородно с вашей стороны.

— Снова на «вы»? — усмехнулся Миша, и его лицо привычно закаменело.

А у меня в груди сжалось сердце, тоже будто каменея наполовину. Но разве мы влюблены? Разве он назвал меня хотя бы ласковым именем? Или сказал о любви? Нет, в нём лишь желание, страсть… И у меня тоже. Поэтому нельзя было иначе: «Переводчики — это почтовые лошади прогресса[29]», а не ночные бабочки развлечений. Даже в Париже.

* * *

Я зашла в предоставленную мне комнату. Включила свет и села на кровать. Мягкая, пружинит. За окном переливалась огоньками, словно новогодняя ёлка, Мадам Ля Тур Эйфель. Волшебно, но вдруг не радостно… Башня посияла ещё немного и погасла, а буря в моём теле — нет. Кажется, я запуталась.

Хлопнула дверь. Я вздрогнула. Ушёл?

Надо было остановиться ещё раньше, у Кафе де Флор! Или когда зачем-то решила его расшевелить, или вообще, когда затеяла свой план по очеловечиванию удава. Зачем?! Жил человек и жил. Даха в итоге всё равно уехала. А остальные… ведь их никто не неволит работать в компании «Инженерные системы».

Я провела рукой по губам: горели. Да, у меня получилось, но совсем не то… Всё зашло слишком далеко! Я выступила из туфель, достала тапочки и вышла на балкон. Парижский ветер трепал мои волосы так же, как ростовский. И в темноте крыши были просто крышами, окна просто окнами: вон светятся, там пожилая семейная пара, а вон девушка закрывает жалюзи. Просто люди, просто живут. Лишь тёмный силуэт башни выделялся на фоне синевы, и комната с непривычным интерьером за моей спиной говорила о том, что я за тысячи километров от России. Я стояла долго-долго, наблюдая в себе вихри и сомнения, сожаления и грусть. Ум шумел, беспокойный. Вроде бы грусть — это просто погода в душе, а если приносишь её другому? Хуже вдвойне.

Захотелось позвонить маме, но стало как-то стыдно: а Миша кому позвонит? Впрочем, наверняка есть кому, и он — не маленький мальчик. Почему я возомнила себя центром вселенной?

В квартире было тихо, он ещё не пришёл. Мишино «я ни к чему не стану тебя принуждать» показалось самым важным из всего, что он доселе говорил. И самым ёмким — я думала о нём хуже, даже была уверена. Эх…

Я всё-таки набрала мамин номер.

— Привет, мам!

— Мурр, — обрадовалась она. — Ты почему не звонишь и продочку не высылаешь? Мне не хватает утречком к кофе.

— Сейчас не пишется.

— У тебя что-то случилось? — обеспокоилась мама.

— Нет, я в Париже. Но не волнуйся, через What's Up звонки бесплатные.

— Даже если и не бесплатные! — возмутилась мама. — Ты почему секретничаешь? И голос грустный. Викуля, ты не темнишь? Маме всё надо говорить, особенно если прёшь за тридевять земель!

— Всё нормально, мамуль, я просто устала.

— А как ты в Париже оказалась, любимая моя писательница?

— В командировке, я тут немножко подработать решила. Официально.

— Вот жеж! А маме сказать?

— Прости, у тебя ведь и своих дел хватает.

— Это верно. Сегодня из пруда вылавливали карпов кои, заморозки обещали. Я сама пробовала-пробовала, уплывают, гады. Ваня пришёл, я пожаловалась, а он говорит: «Помогу тебе их поймать!» Что ты думаешь, эти гаврики и от него красными хвостами — фьють-фьють, уплывают, дуньки! Говорю Ване: да ладно, а он — нет уж, если я решил, то поймаю, давай с двух концов. И поймали в три секунды! Вот что значит намерение! Пока в ванну запустила, аквариум с чердака надо притащить.

Я улыбнулась: у мамы всегда суета сует, но она живёт интересно. У неё не просто сад, а фито: с дорожками в виде дерева, с табличками, с диковинными растениями. И цветы до поздней осени, как у феи в «Снежной королеве» растут кустами и ковровыми клумбами, вьются над арками, склоняют головки навстречу закату. Сейчас, наверное, полно дубков всех оттенков, бархатцы ещё не отцвели, и лунтики… А еще под деревцами то там, то тут притаились фигурки, мама их со всей России везёт, создавая свой маленький сказочный рай, и вкалывая адски.

— После Парижа приезжай ко мне, — сказала бодро и по-деловому мама, как всегда. — Столько поздних яблок в этом году — вместе сока надавим. На кизил ты не успела, зато фундук ещё не весь собрали и грецкие орехи!

— Хорошо, мамуль. — Захотелось уже сразу к ней, обнять, прилабуниться по-детски — к доброй и тёплой, к любимой.

От её простых забот и голоса у меня в душе воцарилась благость, но я подумала о Мише, и мигом стало ещё грустнее. За него. Мы распрощались с мамой, я ей ни в чём не призналась — точно скажет, что я — дунька и будет двадцать пять тысяч раз права!

Я написала в Фейсбуке Дахе, что я Париже, и адрес на всякий случай. «Я на переговоры приехала с Михаилом, постараюсь вырваться и увидеть тебя». От Дахи пришли восторги и вау, она засыпала меня вопросами и предложениями о том, как бы нам встретиться. Я снова подумала о Мише.

Потом переоделась в домашние штанишки и тунику — совсем простые, кремовые, мягкие. Заплела косу. Вышла осторожно из комнаты. В квартире было пусто, темно и холодно. Как обычно, все окна раскрыты, двери тоже. Приняла душ. Нашла утюг. Подготовила на завтра вещи к переговорам. Ведь они же будут.

Мне не спалось. Уже час ночи. Куда пропал Миша? Стало тревожно.

Я лежала и смотрела на телефон. Два часа ночи. Два тридцать. Он не вернулся. Сердце билось в беспокойстве за него, и поцелуи казались такими далёкими, прошлыми. В настоящем осталась лишь тревога и сожаление. Вино выветрилось, но во рту совсем пересохло. Я встала с кровати. На кухне нашёлся электрический чайник и несколько сортов чая. Чёрного, как он любит. Пуэр? Надо же… Я заварила его. Села на один из стульев у овального стола, будто материализованного с иллюстрации совершенной кухни, и стала ждать.

Вдруг послышался звук ключей в двери. Моё сердце подпрыгнуло. Ну, и пусть будет удавом. Пусть рычит и дуется. Главное — пришёл!

Миша появился в арке, ведущей на кухню. С влажными волосами, в спортивном костюме и кроссовках. Абсолютно трезвый. Сдержанный, но не удав. Я обрадовалась и напряглась. Миша взглянул на меня, опёрся рукой о притолоку и произнёс:

— Поздно, вы не спите. Что ж, это хорошо. Я хотел вас поблагодарить, мы действительно приехали работать. А я не вовремя забылся.

Я пожала плечами, не зная, что ответить, а Михаилу это было и не нужно, он сам сказал:

— И самое главное: мы с вами начали не с того.

— А с чего надо было начать? — робко спросила я.

— Давайте просто чаю попьём.

Глава 17

Первой моей мыслью было: «Да что она из себя возомнила?! Опять эти её штучки?! Ну, уж нет! Мы ещё посмотрим, кто кого!» Но раздражение тут же прошло, едва я увидел в её глазах суровую решительность котёнка, не уверенного, правильно ли поступает. Умилило. И я сказал:

— Я не обижу тебя. И принуждать не стану.

Конечно, можно было не останавливаться, и она бы уступила — я же видел. Но мне нужно больше, чем один раз. Гораздо больше! Так что я и потерпеть могу. Кажется…

Потому я дал ей передышку. Тактика уступок в переговорах всегда действует. Её ещё называют «Салями», как колбасу, которую лучше всего есть, нарезав тонкими кусочками. Небольшие уступки приносят удовлетворение контрагенту, а тебе не сразу, но дадут желаемое. Сполна. Поэтому сегодня «тиран не тиранит», вот так!

«Удивляйся, меняй обо мне мнение, девочка!» — думал я, глядя на её светлую макушку в лифте и делая вид, что мне без разницы. Ну, а мне уступка будет стоить немного: сколько-нибудь километров бегом по Парижу. Привычно. Да и себе пора мозги проветрить, иначе перестану контролировать ситуацию. И так подбрасывает, как пацана в пятнадцать лет. А эмоции надо держать при себе.

Кстати, город внезапно показался мне офигенно красивым, аж дух захватило. И в воздухе кружилось столько запахов — листвы, осени, странно-вкусного табачного дыма или это арабы машины жгут? Её звонкий голос мерещился повсюду — в разговоре из ночного кафе, в звонке мобильного, когда пробегал мимо сквера, в дальних отзвуках машин. Мистика… Наверное, всё дело в эндорфинах.

Два километра, три на шагометре, а не проходило. Забежал на мост над Сеной. Остров Сите громоздился напротив, с Собором Парижской Богоматери, подсвеченным размытыми огнями за голыми ветками дерева. Луна, почти полная, выскользнула из-за облака. Тоже мистика. И во всём этом что-то такое сумасшедшее, что живёт рядом с нами, но проплывает мимо. Незаметное, но вдруг до боли и радости ощутимое. Пустота, в которой есть объём, словно цилиндр на чертёжной доске. Я вдохнул полной грудью, закрыл глаза и открыл: хорошо! Вроде и не дурак, а слов не находится.

А она спит, наверное, и не видит всего этого. Ну ничего! Будет завтра, и послезавтра. Я-то знаю, что будет!

Я побежал дальше. Купил бутылку с водой в баре, передохнул немного. И снова побежал.

Подумал: хорошо, что она смогла остановиться, даже такая вся разгорячённая и хмельная! Если мне отказала, когда ей так хотелось, значит, и других не подпустит. Вспомнился её ответ на собеседовании на вопрос «Почему не замужем»:

— Планка слишком высокая.

Прекрасно, это просто прекрасно! А ведь когда дразнилась своими туфельками-юбочками-серёжками, казалось, наврала. Женская логика — это смешно!

Несмотря на то, что уже почти сутки не спал и весь день на ногах, кроссовки словно несли сами. Мелькали улочки и площади, огни и бомжи на матрасах посреди тротуара. Но почему-то ни одной кошки. Мне вдруг всё стало интересно, а ещё больше увлекал вопрос: что она сейчас делает?

Только часам к трём ночи я вернулся на улицу Грёз. О, окно на кухне горит! И в её спальне. Неужели ждёт?! Сердце уже успокоенное, забилось, как дикая лошадь копытами. Я набрал побольше воздуха в грудь и взбежал на последний этаж, почему-то забыв про лифт. Перед дверью замер, восстанавливая дыхание, сделал равнодушное лицо и вошёл.

Вика сидела на кухне. С чаем. Пустая чашка рядом. Белая без изысков. Неужели мне?! И на Вике что-то такое домашнее, уютное, белое. И косичка. Ещё лучше, чем во всём том её… Забыл, как называется… А глаза какие! Сердце-предатель радостно заплясало и захотелось воскликнуть, как в детском фильме «Петров и Васечкин»: «Эх, Маша, ладно-ладно!» Но я опёрся рукой о притолоку и сказал:

— Мы начали с вами не с того…

Почему на «вы»? А фиг его знает, пусть ей будет приятно!

* * *

— Дайте мне две минуты, — попросил Миша.

И правда, словно спартанец, он принял душ за пару мгновений, и пришёл на кухню в чистой футболке и джинсах. Босиком… Свежий, с румянцем во всю щёку, как у деревенских мальчишек. Мне очень хотелось спросить, где он был, но это выходило за рамки деловых отношений.

Пряча смущение, я подскочила — включить уже остывший чайник, ведь Миша любит горячий — чтобы аж обжигал. Мой самый красивый на свете босс оказался рядом, в полуметре. Меня чуть не снесло от волнения, а он, как ни в чём не бывало, достал с полки симпатичную баночку, показал мне:

— Варенье. Вишня, клубника и миндаль. Средиземноморское. Хотите попробовать?

— Да…

— Тут ещё есть фиги с грецким орехом; персик, абрикос и дыня; ягодное «Комптес де Провенсе[30]» — неуклюже прочитал он.

А меня впервые в жизни не покорёжило от искажения французских слов. Наоборот, это показалось милым, и я не стала поправлять. Миша добавил:

— Есть ещё, конечно, луковое варенье, но оно больше не к чаю, а к фуа-гра. Я просил горничную купить, не уверен, не забыла ли. — Он отошёл к холодильнику, распахнул дверцу и удовлетворённо сообщил: — Не забыла. Хотите?

— Нет, — улыбнулась я. — Ведь ночь.

— А и правда. — Он поставил баночку с небюджетным лакомством обратно. — А ещё шоколад есть. Всякий разный. Не смущайтесь. Считайте, что это мини-бар в гостинице!

— Спасибо, — я всё равно смутилась и даже рассердилась на себя: ну зачем я смотрю на него, как заворожённая?! — Что-нибудь выяснилось про переговоры завтра?

— Нет, с утра пришлют адженду, — ответил он и сел. — Но всё точно начнётся не спозаранку, так что успеем выспаться.

— Зачем же мы приехали раньше? — я налила ему чаю, почти как в офисе. Только мне отчаянно не хватало строгого галстука на нём, пиджака и… ботинок. Зачем он босиком? И ступни красивые, с ровными пальцами… Футболка обтягивала его плечи, обнажая рельефные руки, открывая взгляду плечи, как у пловца, широкую грудь — всё, что совсем не бросалось в глаза в деловом костюме.

— Для аклиматизации, — спокойно ответил Миша и подтянул к себе чашку. — И потом на понедельник не было нормальных рейсов, вы же знаете.

Нет, я ничего не знаю. Да мне как-то и вариантов не предлагалось для рассмотрения. Я села напротив, выстукивая телефонограммы своему размякшему мозгу: он — директор, начальник, удав… Но судя по ответным ударам сердца, это не очень помогало. Я сказала себе:

«Всё! Допиваю чай и иду спать. Не пропал, вернулся, не рычит, значит, можно расслабиться и просто заснуть. А то на переговорах красавица-переводчица будет синюшной и вялой, как протухшая рыба на солнце».

Миша подвинул ко мне раскрытую баночку и протянул чайную ложку.

— Пробуйте.

— Прямо из банки? — удивилась я.

— Почему нет? — он пожал плечами. — Тут главное, вкусно или нет.

Я зачерпнула краешком ложки тёмно-красного конфитюра. Миша придвинулся ближе, с другой ложкой и стулом.

— Я тоже, если вы не против.

— Конечно. — Я уткнулась глазами в свой чай.

Глупо было возражать. Но, наверное, жаль, что у меня не получилось просто заснуть, вместо того, чтобы дожидаться и увидеть его, ведь «утро вечера мудренее». А так глупость отчаянная, особенно после того, что у нас было в машине и потом. И вот мы просто сидим за овальным столом и между нами баночка конфитюра. В окна подглядывает Эйфелева башня и словно смеётся над нами. Он сдержан, я напряжена. Правда, я не умею долго оставаться в напряжении, есть в этом что-то неестественное. Даже для двух взрослых людей, которые друг друга поцеловали. Начальник и подчинённая — Боже, какое дурацкое словосочетание, опошленное тысячами историй, в одну из которых я чуть не попала! Ведь фу! Срочно захотелось уволиться, чтобы избавиться от этой запутанности. Сердце ёкнуло: а вдруг я его потом больше никогда не увижу?!

Меня бросило в холодный пот, и я вскинула глаза. Он смотрел на меня: не напористый любовник из авто и уже не удав. Совсем не удав… Опять незнакомец с длинными, пушистыми ресницами и изумрудными радужками глаз.

Дымок клубился над его чашкой, пахло пуэром. И ягодами. Я пригубила варенья.

— Нравится? — спросил Миша, словно просто для галочки.

— Очень вкусно, — призналась я. — А я совсем не покупаю варенья. Мне мама присылает из деревни. Очень люблю кизиловое и вишнёвое. Знаете, моя мама однажды бросила городскую жизнь и перебралась в горы насовсем. Вот такой поворот. А ваша мама варенье не варит?

Миша отвёл глаза.

— Моя мама умерла.

Испугавшись своей бестактности, я замерла. Я всегда теряюсь, когда случается одним словом сковырнуть розовую кожицу на недавно затянувшейся ране.

— Простите! — выдохнула я.

Он поднял глаза, зелёные-зелёные, и наши взгляды встретились.

— Не извиняйтесь, — сказал Миша, — это случилось давно. Мне ещё десять было. Просто не справилась с управлением. Автокатастрофа.

Пауза стала ещё более неловкой.

— Мне всё равно очень жаль, — искренне сказала я.

— Мне тоже.

Миша больше ничего не сказал, лишь грустно улыбнулся. Но в его взгляде внезапно заиграла целая гамма эмоций — не страсть, не показное равнодушие, а настоящее, большое, болезненное одиночество, годами скрываемое от всех, словно статуя, веками стоящая на площади, треснула, а под гипсом оказался живой человек, голый, страдающий, задыхающийся от отсутствия воздуха и свободы. И от отсутствия любви.

Мне стало так больно за него, что сердце сжалось до слёз. Я коснулась его руки. Миша подался вперёд. Наши глаза оказались совсем близко. Мои щёки в его ладонях.

— Прости, я не должен, — зашептал он.

А у меня потерялись все слова, и так тщательно удерживаемая мной преграда между нами растаяла, стекла на пол крупными, горячими каплями.

— Миша, я…

И он покрыл моё лицо поцелуями. Горячие губы, ищущие моих губ, обожгли и залили сладостью. Я ответила, ощущая электричество по коже, которое невозможно было сдерживать. Остатки самоконтроля растворились в его ладонях, блуждающих по моей спине, забирающихся под тунику, в нежности его пальцев на моей груди. В его губах, касающихся моей шеи и яремной выемки, было столько жажды, сколько у человека, блуждающего по пустыне в одиночку и, наконец, вышедшего к источнику. За окном припустил дождь, и внезапное осознание «Я люблю тебя» вырвалось в моём шёпоте между поцелуями и исчезло в его дыхании…

Миша подхватил меня на руки и отнёс в спальню. Туника упала на пол, и футболка тоже. Туда же, куда его джинсы и мои штанишки. Он был прекрасен, как греческий бог, как спартанский воин на арене.

— Я никогда не обижу тебя, — прошептал Миша и склонился ко мне.

Наши тела коснулись друг друга, кожа к коже, горячие, нетерпеливые, истосковавшиеся по теплу. Дорожки поцелуев, объятия, касания, желание делиться теплом и нежностью затмили разум. И уже было всё равно, кто он и кто я — моё сердце трепетало по-настоящему и пело его имя до тех пор, пока мокрые и уставшие, мы не уснули в объятиях друг друга. Под торжествующим взглядом Эйфелевой башни.

Глава 18

Тренькнуло оповещение в электронной почте телефона, и я проснулась. Солнце нещадно залило комнату светом, заставив меня тут же зажмуриться и прикрыть глаза рукой. Вспомнилась ночь, Миша, его жаркое нетерпение и головокружительная страсть. Мурашки пробежали по моей коже. Однако вместе со сладостной негой в разум ворвалось громкое «Ой». Замельтешили мысли, как курьеры со срочными пакетами: а что будет сегодня? Каким будет Миша? А любит ли он меня? Потому что я, кажется, да… Нет, наверняка да! И от этого факта можно было с ума сойти! Мурашки по спине поползли в другом направлении.

Боже, я и правда сошла с ума! Что скажет Даха?! Но ведь она не знает его другим, таким, как я! Расскажу ей, и она меня поймёт, мы ведь лучшие подруги!

И сразу стало стыдно перед Мишей за придуманную мной авантюру — придётся краснеть и признаваться. Но, с другой стороны, иначе бы мы с ним не познакомились! А работала я качественно, несмотря на все мини-террористические акты в виде котлет… Стыдно…

Но сейчас всё это было неважно, важно только то, что я люблю его! — счастливо вздохнула я.

Странно, удивительно, но да… Интересно, а вдруг так можно влюбиться в любого?! Если думать-думать о ком-то одном, можно им заразиться?

Люблю! Вот что случается, когда в центр своей жизни ставишь другого человека, и он занимает все твои мысли, даже если поначалу они окрашены ненавистью и желанием революции в стане тирана. Ты и не заметишь, как вкус поменяется… И включится электричество, а потом бац, и сердце зажглось! Как моё этой ночью! Ах…

Получается, что любовь — это побочное явление ненависти? Хотя, если уж совсем честно признаться, мне ведь с первого взгляда Миша показался безумно красивым! А я ему?

Волнение перебирало прохладными пальцами мою кожу, и отчаянно хотелось, чтобы Миша чувствовал ко мне то же, что и я к нему! Так много, так светло было в душе! Будто не солнце сияло, а то, что не уместилось в моей груди, излилось наружу и стало солнечным светом!

Конечно, Миша любит меня! Разве может быть иначе? Он был так восхитительно нежен! Моё сердце запело. Мишенька…

Но где же он? Я соскочила с кровати, поспешно натянула на себя штанишки и тунику, хотя хотелось не надевать ничего… Оскар Уайльд говорил, что «единственный способ избавиться от искушения — это поддаться ему». Так вот ему не стоило верить. Мистер Уайльд, наверное, и сам уже с того света не верит, ведь его надгробный памятник на кладбище Пер-Лашез пришлось защищать стеклом, чтобы любители нетрадиционных искушений перестали оставлять на камне поцелуи и усердно натирать неположенные места.

Я открыла дверь. Моё искушение бубнило по телефону. Кажется, из кухни. Сердце снова ухнуло, и я тихонько прошла по коридору, спеша увидеть моего идеального спартанца.

Миша сидел за столом, почти в образе удава, разве что в рубашке и джинсах. И босиком… Перед ним был раскрыт ноутбук. Рядом бумаги, чашка без блюдца. Боже, какой же у меня милый удав! Удавушка! Мишенька! Меня переполнило лаской, в губах снова закололось — так захотелось целоваться!

— Доброе утро! — воскликнула я, расцветая улыбкой.

Он поднял глаза, сосредоточенный и деловой, и показал на телефон.

— Доброе. Сейчас занят. — Не улыбнулся даже…

Как-то стало обидно. «Ладно, занят и занят», — подумала, поджимая губы, я и вернулась в свою комнату. На часах было уже почти одиннадцать. Ого, вот это я разоспалась! Как говорит мой папа, всех сурков в лесу задавила! А Миша, конечно, работает: ведь понедельник — разгар рабочего дня. Уже, наверное, всех начальников отделов раскатал под асфальт, и Полину, которую оставили принимать звонки в приёмной, построил. Нет, не стану на него сердиться, хоть и хотелось, чтобы он встретил меня совсем иначе. Но он же директор! — объяснила себе я. Потом умылась, привела себя в порядок и пошла проверять собственную почту: пусть хотелось петь, кружиться и целоваться на улицах Парижа, я как бы на работе и даже с командировочными.

Я уселась по-турецки на кровать и открыла ноутбук с самым деловым настроем. Почты навалилось, как яблок на голову Ньютона. Моё внимание привлекло письмо от мадам Жёди:

«Chère Mlle Ivanova»[31], — начиналось сообщение банально. Но на этом обычность заканчивалась. Потому что дальше секретарь мсье Одюльмера, с которым у нас должны были состояться сегодня переговоры, уточняла, готовы ли мы встретиться с её директором в день приезда, так как он хотел бы оказать нам достойный приём и пригласить нас в замок на гала-ужин в Сен-Дени… в пятницу, 17 ноября… Далее шли бла-бла-бла о трансфере и подробная адженда нашего визита. После 17-го ноября!

Я опешила и, быстро пробежав пальцами по клавиатуре, уточнила даты визита. Мадам Жёди подтвердила: мол, «как изначально и договаривались, речь идёт о 17 ноября, у нас не было причин менять даты визита, почему вы спрашиваете?». Мне стало нехорошо. Я отодвинула ноутбук и посмотрела на Эйфелеву башню: что всё это значит? Мадам «французский символ» молчала и снова будто бы подсмеивалась. Чёрт… Я оглянулась, начиная тонуть в сомнениях.

Обстановка апартаментов, фуагра, ужин в самом популярном кафе Парижа, туфли оптом без разбора в одном из самых дорогих бутиков — всё это мало было похоже на режим экономии. Я сглотнула и потянулась к телефону.

— Бухгалтерия, компания «Инженерные системы», — сообщил мне знакомый тонкий голосок.

— Лизочка? Здравствуй. Это Вика Иванова, — заговорила я, стараясь звучать максимально бесстрастно. — Скажи мне, Лизочка, мне тут по работе кое-что нужно понять. У нас действительно всё плохо с бюджетом на предприятии?

— Да нет, — неуверенно ответила Лизочка, — почему плохо? Наоборот: у нас же прибыль выросла на двадцать процентов к тому году.

— То есть поводов для сокращений нет, ты уверена?

— Конечно. Могу тебе отчет по прибылям и убыткам прислать. Мы как никогда в шоколаде.

Я поблагодарила её и тут же набрала вождя краснокожих:

— Вениамин Сергеевич, добрый день! Я тут кое-какую информацию перепроверяю.

— Викуля, для тебя что угодно! Тебя этот ирод не уволил после корпоратива? Народ в офисе чуть не попадал, когда увидели Полину в приёмной… С челобитной к ироду собрались. За тебя.

— Пока не уволил, я сама хочу уйти. Но ещё работаю. В командировке.

— Куда ж тебя Михаил услал? Сам-то отпуск взял, Полина сказала. Представь, утром на собрании по конференц-коллу странно добрый был, в смысле не унизил никого. Мы аж подумали, что ты его прошибла тем выступлением.

— Отпуск? — я не поверила своим ушам. В висках застучало.

— Да, отдыхает. Умаялся будто. Так где ты, Викуль? Когда вернёшься? У нас тут для тебя есть сюрприз.

— Кажется, у меня уже есть сюрприз, — пробормотала я. — Скоро приеду. А скажите, что с продажами в этом году? Вроде бы было не очень, но я — человек новый, могу не разобраться.

— Очень даже очень. Прирост бешеный. Благодаря новой госполитике с ориентированием на российского производителя, после введения на рынок новинок и расширения сети сбыта на Сибирь всё улучшилось в разы! Мы все не останемся без бонусов.

— Да?

— Честно говоря, когда ирод песню приказал исполнять на корпоратив, наши решили, что он специально, чтобы премии не платить, придумал эту байду. Но вроде прошло неплохо. Ирод нас даже похвалил. Обещал на Новый год в Прагу всем составом вывезти. В смысле руководителей и особо активных.

— Ага…

— Да это наверняка на контрасте после тебя, Викуль! — поспешил добавить вождь краснокожих. — Ты ж его прилюдно тираном бессердечным обозвала. Михаил, видно, решил сгладить эффект. Он — хитрая лиса!

Во рту у меня пересохло.

— И часто он хитрит?

— Да на переговорах ему палец в рот лучше не класть, откусит, но так, что партнёры ещё и благодарить за это будут. Сказку знаешь про «битый небитого везёт»? Как про Михаила сочиняли!

— Вот как…

— Викуль, ты там держись! Если он тебе мстить удумает, мы за тебя! Поддержим!

— Спасибо. Мне надо идти, — выдавила я из себя.

Внутри всё сжалось, и небо над Парижем показалось каким-то маленьким и тусклым. Я уставилась на разбросанные по полу атласные подушки. И вдруг закипела так, что аж дисплей смартфона запотел. Переговоры через пять дней, а у него отпуск, значит… А я… Боже, какая же я дура! Очень захотелось устроить ему больничный. С тяжкими телесными.

Позвонила Даха.

— Викуль, сегодня получится встретиться? Соскучилась, хоть обняться бы! Мы тут с Маню недалеко совсем от улицы Грёз…

— Адрес знаешь, — ответила я. — Приходи.

— Когда?

— Сейчас.

Злая, как чёрт, я натянула джинсы, свитер, кроссовки. С отвращением взглянув на пакеты из обувного бутика, я раскрыла дверь и попёрла на кухню, как самоходная пушка на вражеский дзот.

Михаил как раз отложил трубку и улыбнулся:

— Прости, Вика, был занят. Важные переговоры.

— Это те, которые семнадцатого ноября или ещё какая-нибудь залепуха? — посмотрела я на него исподлобья.

Удав встал со стула.

— Вика, что случилось?

Я подошла к нему вплотную — ещё имеет наглость делать непонимающий вид!

— Дура случилась, — ответила я. — Как ты объяснишь то, что настоящие переговоры на пять дней позже?

— Я не должен ничего… — начал было он.

И тут ярче засветился неотключённый экран его мобильного на столе. Я скользнула взглядом, увидела фотографию на аватарке нашего гранд-инвестора Бургасова и прочитала:

«Отец: Ты уволил свою нахалку-секретаршу?»

«Я: Я разобрался. Не лезь в мои дела»

«Отец: Не хами. Но молодец»

Кажется, моё сердце перестало работать. На инерции гнева я отвесила Михаилу пощёчину. Он схватился за щёку.

— Ты что?!

— Сокращения, говорите, Михаил Валерьевич?! Компания на мели? Денежек на гостиницу не хватает? Угу. А я тут кто?! Бюджетное развлечение на ночь, да?! Нет, я просто дура! Наивная идиотка! Ненавижу! — закричала я и бросилась прочь.

Всего пару шагов по коридору, и удав поймал меня в охапку. Быстрый, сволочь!

— Вика! Перестань! Ты всё не так поняла! — Он развернул меня к себя, заглянул в глаза.

— А как всё это понимать?! — крикнула я, вперившись в него. Сердце сжалось и молило: «скажи, что любишь, что любишь меня, что это было серьёзно…»

Но Михаил отвёл глаза и покраснел. Я дёрнулась, пытаясь высвободиться.

— Ненавижу тебя! Отпусти!

— Вика, я всё объясню… — начал он. — Успокойся. Хотя… когда ты злишься, становишься ещё красивее! — И вдруг обхватил губами мои губы и прижал меня к себе. Наглец!

Меня аж подбросило. Адреналином в крови или яростью в темечко. Я дотянулась до серебряной вазы на бесполезной полке и бамц — заехала произведением ювелирного искусства Михаилу по голове. Удав выпустил меня и схватился за затылок.

— А так ещё больше нравлюсь?! — рыкнула я.

— Вика, ты с ума сошла?

— Да! — Я отбежала к своей комнате и заявила из дверей. — Всё! Я ухожу. Развлекать шефа в отпуске не в моих правилах! Веселись сам! И вообще, к твоему сведению, я не собиралась проработать у такого удава, как ты, больше месяца, я просто спасала Дашу!

— Дашу? — моргнул он, всё ещё держась за голову. — Какую Дашу?

— Вот оно — твоё отношение к людям! — рявкнула я. — Она отпахала на тебя полтора года и плакала на моём плече каждую пятницу из-за твоего самодурства! А ты — «какую Дашу»? Для тебя люди — это станки с номерным знаком! Аппараты на конвейере! Это способ, инструмент! А я-то думала, что ошиблась… Нет, всё так и есть: ты — удав, биоробот, тиран, железяка!

Михаил покрылся красными пятнами. И тут в дверь настойчиво начали звонить, заколотили кулаками:

— Откройте! Ouvrez[32]!

Я была ближе к выходу и провернув защелку, дёрнула дверь на себя. Михаил мгновенно подскочил ко мне, схватил за запястье:

— Ты никуда не уйдёшь! Я не отпускаю тебя!

— А у тебя больше никто не спрашивает! — ответила я.

В квартиру ввалилась Даха с растрёпанными волосами и Маню, здоровенный француз, больше похожий на норвежского медведя своими пшеничными космами, красноватым лицом и русой с рыжинкой короткой бородой.

— Вика! Я поняла, что-то случилось… — крикнула Даха, но, заметив удава, инстинктивно отшагнула к мужу, кашлянула и сказала приглушённо, словно наткнулась на полтергейста, которого экстрасенсы якобы вывели насовсем по предоплате: — Здравствуйте, Михал Валерьич…

— Здравствуй, Дарья, — так же опешил удав.

— Tenez la porte, — приказала я вновь прибывшим на французском. — J'ai juste à prendre ma valise et je m'en vais avec vous[33]!

— Что ты сказала? — крикнул Михаил, красный, как рак. — Вика!

Я не обратила на него внимания, быстро сгребла вещи в чемодан, плюнув на служебный ноутбук, телефон и с барской руки подаренные туфли.

— Вика, что ты делаешь?! — встал в дверях удав. — Мы не договорили! Ты меня выслушаешь!

Я не ответила и пошла на него с чемоданом, как таран. Удав обернулся в коридор:

— Дарья, проходите, нам нужно поговорить с Викторией. Закрывайте дверь.

— Нет, Михаил! — вдруг выкрикнула Даха. — Раз Вика сказала, что мы уходим, значит, мы уходим! Тут вы больше не командуете!

— Ми-а-ил?[34] — вдруг пробасил Маню.

— Да, я — Михаил, — удав повернулся к французу, и я проскользнула мимо него в коридор. — Постой, Вика!

У меня дыхание сбивалось. Я обернулась: он даже не сожалел, просто был зол, а я… Слёзы выступили на моих глазах.

И вдруг громадный Маню шагнул вперёд и спросил у Дахи очень грозно на английском, видимо, чтобы и удав его понял:

— Тот самый Ми-а-ил, который не отпускал тебя в отпуск и говорил, что наша свадьба его не касается?!

— Да… — промямлила Даха.

— Тот самый, из-за которого у тебя в России вечно глаза были красные?

— Да…

Удав растерялся и замешкался, а Маню сузил глаза и со словами:

— Значит, Бог существует, — со всего маху врезал тому в челюсть.

Миша полетел в противоположную сторону. Моё сердце дрогнуло, и я, ахнув, бросилась к нему. Но Маню поймал меня, развернул и подтолкнул вслед за Дахой вон из квартиры. Легко, как пушинку, подхватил мой чемодан. Дверцы лифта раскрылись прямо перед моим носом, а ветер захлопнул позади дверь в апартаменты, поставив жирную точку. Я обернулась. Маню снова подтолкнул нас вперёд и пропел густым басом начало Марсельезы:

— Allons les enfants de la Patrie, le jour de gloire est arrivé![35]

* * *

Что. Это. Было?!

Я сидел на полу, тупо уставившись на захлопнувшуюся дверь. Голова гудела, как сбесившаяся кофемашина. Мысли путались. Откуда тут Дарья взялась с этим австралопитеком?! Я потёр челюсть: кажется, зубы на месте. Хоть и ломят. Зазвонил телефон. Вика?!

Я поднялся, качнувшись. Споткнулся о вазу восемнадцатого века, ругнулся от души. Потёр затылок и поплёлся к кухонному столу. Это был Вениамин. К чёрту! Не стал брать. В груди было пусто и как-то муторно, словно я правда виноват. На поверхность из подсознания выползло неожиданное: «Хорошо, что Вика не за рулём, мама разбилась как раз на эмоциях после ссоры с отцом. Эмоции — зло, ненужная функция организма!»

Только куда девать то, что творилось в душе? Зачем мне это?! Я не просил!

Я ударил кулаком по столу — мобильный подскочил, чашка упала на пол и разбилась. Мелкий осколок царапнул мизинец на ноге. Я смотрел на набухающую на собственной коже крошечную каплю крови, а перед глазами появилась Вика из нашей ночи — счастливая, страстная, нежная, расслабленная и такая вся… моя. Показалось, навсегда… Вспомнил ненависть в её глазах пять минут назад, и руки задрожали сами. Навыдумывала, наговорила… Как она могла?!

Я растерянно посмотрел на стены, на дурацкое солнце, палящее в окно. Сообразил, что надо вынуть осколок из ступни. Зажал порез пальцем, потом салфеткой.

И понял, что вообще больше ничего не знаю.

Упорядоченный, правильный, рациональный мир вдруг полетел к чертям. Точнее, не вдруг, а с постепенного разгона, который начался почти месяц назад — в день, когда Вика вошла в кабинет, и от того, как она красива, в душе ёкнуло. Надо было сразу сказать: «До свиданья, вы нам не подходите!». Но чёрт, мне стало интересно. И проклятые красные туфли! Катя, моя репетиторша-студентка по английскому, такие носила, когда я был ещё мелким, до интерната. Я влюбился в неё по-мальчишески, потому что Катя была красивая, сексуальная и весёлая, слегка без башни. Говорила: «Да плевать на оценки, разве ты умрёшь из-за двойки, ведь нет? Подумаешь, папа будет ругаться — у него такая работа. Мама тебя любит, даже если ты не отличник, а мы с тобой занимаемся просто, чтоб ты болтал и понимал всех-всех, когда отправишься в большое супер-путешествие, понял, Мишутка?». С Катей я правда заговорил, хотя до этого был «ни бэ, ни мэ», я — не гуманитарий ни разу. Как же я ждал этих 16:00 вторников и четвергов! Потому что Катя была свободной до чёртиков. Как и Вика… Отец её уволил. До сих пор жаль.

Кстати, об отце.

Я взял мобильный и настрочил одним пальцем смску в ответ на его мерзкое «молодец»:

«Да пошёл ты! Я на ней женюсь!»

И выключил телефон. Правда, легче не стало. Внутренний голос омерзительно вякнул: «Так она и разбежалась за тебя замуж!». Пофиг. Остынет ведь.

Вика-Вика, глупая Вика…

Я думал, всё под контролем. А теперь почувствовал себя кретином, как мафиози-Урий, который искал у Электроника кнопку, чтобы контролировать. А нету кнопки! Обломись!

По спине пробежали мурашки. Зачем я решил Вику переделывать? Я где-то передавил? Что случилось? Как?! Что произошло, пока я разговаривал с волгоградским поставщиком, между появлением солнца под аркой кухни и фурией с вытаращенными глазами?

Я достал из морозилки бутылку водки, приложил к челюсти. Подержал немного, потом раскрутил крышку и выпил прямо из горла. Обожгло желудок, раскупорил фуагра и пальцем в рот отправил хвалёный паштет. Жирная гадость, не люблю! Грибочков бы и икры, или помидор красный-красный с зелёным луком и чёрным хлебом, и поговорить с Леоном Филипповичем по душам. Только я ему не перезвонил потом, и, вроде, неудобно плакаться, как пацану.

Я отхлебнул ещё водки и застыл, уставившись в чёрный экран телевизора. А ведь и поговорить не с кем, после того, как Ромыч с женой и детьми свалил в Германию. Разве дружат по скайпу? Выпивают пивка под чемпионат, чокаясь в камеру? Орут, болея за своих? Пробовали поначалу. Не то, совсем не то. И наше перебрасывание шутками в What's up — уже не дружба, а вялотекущее товарищество. А больше никого…

Душа заболела, словно её дверью прищемили. Я же один! Вообще один! Я сел на пол у окна во всю стену и выпил ещё водки, наказывая себя жгущей гадостью вовнутрь. За окном прошла блондинка с длинными волосами. Я вздрогнул: Вика?! Нет, какая-то носатая французская мадам.

Зашёл в её спальню, нашу спальню. Туфли не взяла, ноутбук, телефон… А вдруг ей и правда не нужны лимузины-подарки, она же реально сумасшедшая?! А что ей нужно?! Внутри ещё больше похолодело: но как же я найду её теперь — телефон-то тут?! Что-то подкатило к горлу. Всё пахло ею. В этом её магия — она всё околдовывает своим запахом. Я сдёрнул с кровати простыни, сжал в кулаке. Пахнут. Ею. Хоть вой!

Квартира была пустой, как труп. Жизнь вылетела из неё, и вещи превратились в хлам. Я опустился на пол, открыл её ноутбук. Почта, открытое сообщение на французском. Пропустил через Яндекс-переводчик, пробежал глазами и сердце провалилось. Вот оно. Ткнул кнопку на её мобильном. Последние звонки в журнале сообщений: Вениамин, бухгалтерия. Набрал первый:

— Вениамин Сергеевич, Виктория, мой секретарь, звонила?

— Да, — залебезил тот противно, — я ей все сказал про продажи, она ведь для вас собирала информацию?

— Да.

— А вы…

Я отбил звонок. И наглотался ещё водки. До дна почти. Даже не буду в бухгалтерию перезванивать: и так понятно. От работы, водки, этой квартиры и самого себя уже тошнило. Как там она сказала — удав? Неа, Викуля, не удав ни разу! Удав бы тебя не выпустил! Я не удав, я просто пьяный, жалкий, одинокий идиот, с железной стружкой вместо мозгов и лопнувшим пополам сердцем. И я вообще не знаю, что делать теперь.

Я быстро оделся и вышел на улицу. Голова кружилась, дурацкая Эйфелева башня покачивалась, словно надувной промо-человечек на автозаправке. Я засунул руки в карманы куртки и пошёл по Трокадеро, и дальше, куда глаза глядят. Дед учил: если заблудишься на охоте в лесу, расслабься и просто отпусти поводья, лошадка сама вывезет, куда надо. Кобылы нету, меняю на кроссовки, может, сгодятся? На них ведь тоже коники нарисованы…

Глава 19

В Лувр меня не пустили. Хотя какого чёрта я там забыл? Посмотреть, как все делают селфи с Моной Лизой? Уже видел. Смешно, да. Даже Моне Лизе смешно — сидит за стеклом, улыбается. Но меня туда понесло, потому что Вика бы пошла. Она щебетала о Лувре, я запомнил. И про Центр Жоржа Помпиду. Вот он меня рассмешил: да на моём заводе тоже все коммуникации наружу вынесены и трубы в разный цвет покрашены, но я же не делаю при этом умное лицо! Я железное делаю, как Вика сказала…

А вообще, что она придумала? Дарью спасать… Глупая. Да кто держал её, эту Дарью? Я просто грамотно мотивировал, чтобы нормальную замену поскорее подобрала, а не то, что кадры подсовывали.

Я расхохотался в голос: и ведь нашла! Ага, и я нашёл — Вику! И тут же сердце сковало: а где теперь её искать? Объявление в полицию? Или на телевидение. Блин, кажется, я реально набрался…

Группа темнокожих за шизовым разноцветным фонтаном с неприязнью зыркнула на меня. Лица изобразили серьёзные. Пафос — наше всё. Один чернокожий парниша отделился от группки и направился ко мне. Закурлыкал что-то на французском. Я развёл руками:

— Не андерстэнд, вали бро, куда шёл.

Верзила дёрнул меня за рукав с явным наездом. Бур-бур-бур… Ой, страшно! Я отмахнулся. Он полез снова. Я уложил его на автомате: чёрный пояс по айкидо, это уже на подкорке, технику не пропьёшь. Парниша охнул, приложившись об асфальт. Другие, похожие друг на друга, как с иллюстрации «парижские дети подземелья», рванули ко мне.

Не, ребята! Я не в настроении мордобоя. Утром уже своё получил, расчувствовался. Мастер питерский увидел бы мой утренний полёт об стену, отобрал бы пояс на раз-два. Хватит. Так что я покачнулся, собрался, сиганул через заборчик со знаком дорожных работ и помчался прочь. Смешно стало, когда обернулся минуты через три — отстали кучерявые. Бегать надо по утрам и вечерам, парни! В парке с белочками, а не наркотой баловаться. Я махнул им рукой и побежал дальше. До какого-то собора. Дыхалка сбилась слегка — всё-таки водка дрянь, даже очень дорогая.

Я засунул руки в карманы и пошёл помедленнее, дурак дураком. Тянуло поговорить, но не с кем. Телефон в апартаментах оставил — вот все удивятся, что не отвечаю. Я же обычно круглые сутки в зоне доступа.

Уважаемые партнёры, дорогие клиенты, прохвосты-поставщики, пожалуйста, что вы хотели? Лентяи подчинённые? Опять без меня никак? Хотите пинка? Легко! Всегда считал, что дело руководителя — кошмарить подчинённых. Оказывается, не все согласны. А вот и посмотрим, как без меня справятся. Устал я уже, достали!

Я бродил, слонялся, словно французский клошар, и уже снова было не смешно: люди вокруг, а словом перекинуться не с кем. В кафе одни иностранцы, на улицах куча японцев с фотоаппаратами. Кажется, их копипастом размножают и распределяют равномерно-восторженными кучками согласно квоте: эти — в Москву, эти — в Питер, а эти — в Париж. Реально перед Исакием[36] таких же видел!

Мусульманское семейство на остановочном комплексе от меня шарахнулось, как от зачумлённого верблюда.

— Ну и фиг с вами! Ничего вы не понимаете в большой русской душе! — заявил им я и пошагал дальше, ближе к вечеру и трезвости, постепенно сходя с ума от щемящей сердце долбанной парижской романтики.

В подворотне перед Елисейскими полями обратил внимание на грудастую девицу в недоюбке — точь-в-точь, как в «Бриллиантовой руке». Она улыбнулась, а у меня вырвалось:

— Руссо-туристо, облико морале, ферштейн?

— Привет соотечественникам! — вдруг засмеялась девица и подмигнула.

— Русская? — опешил я и обрадовался родной речи.

— Уфа, — ответила она. — Развлечься хочешь? Россиянам скидки.

Я моргнул. Если честно, я брезгливый, но тут такой тоской затопило, что я сказал:

— Развлёкся уже по горло, а поговорить не с кем.

— Ну, это не по моей части, — хмыкнула девица, как-то сразу расслабившись и переставая выпячивать грудищу. — У меня тариф.

В голове звякнуло, что дальше мне уже скатываться некуда, но я ответил:

— Заплачу по тарифу. Могу вперёд. — В конце концов, представительница древней профессии может знать, что нужно женщине, которой не известно, что нужно…

* * *

В маленьком французском кафе, где, как и везде, круглые столики ютились на каждом свободном метре, девица по имени Алина отпила латтэ из большой чашки и сказала после того, как я изложил факты:

— Нет, ты, конечно, клиент и всё такое, но ты, реально, козёл.

— Почему? Обоснуй.

— Ты в натуре не понимаешь, что девушка будет чувствовать после всего этого?

— И что же? Я просто хотел…

— Прижать, отомстить, поиметь?

У меня во рту пересохло.

— Я хотел, чтобы она перестала вести себя так, чтобы поняла, что…

— Что ты главный, и рядом не стоит рта раскрывать против, да? Ведь она прыгнула к тебе в постель и больше нечем крыть?

— Не совсем, я не…

— А выглядит так.

— Твои рекомендации. Как профессионала.

— Я бы повелась на какой-нибудь крутой подарок, типа машины, но твоя Вика не поведётся. Я таких не понимаю, но они тоже на свете водятся. То бишь остаются цветы, извинения, между ними — подарки поромантичнее. И настройся, что сразу она тебя не простит. Может, конечно, вообще не простит. Но тут уж тебе решать, надо это всё тебе или не надо.

— Надо.

— Тогда удивляй. Готовь безумные романтические жесты — такие, на которые удав был бы не способен.

— Например?

— Миллион алых роз, — расхохоталась она.

— А где тут цветы заказывают? — оживился я. — Сейчас, ручку попрошу у официанта.

— А знаешь, — ещё громче засмеялась Алина, — твоя Вика права: ты точно биоробот.

— Если бы ты работала у меня на предприятии, сейчас бы наложил на тебя штрафные санкции, — буркнул я. — И премии бы лишил.

— Тебе не повезло: у меня свободный бизнес и предоплата, — скалилась Алина.

— Ладно, проехали. Предлагай ещё варианты «безумных романтических жестов», — я забрал-таки ручку у официанта, развернул салфетку. Выложил ещё пару купюр на стол: — Вот. За креатив доплачиваю.

— Хохо, тиран, но щедрый. Придётся включать вдохновение! — Ещё смеясь, Алина загребла евро, обернулась и показала мне благообразную старушку лет под сто, мечтательно застывшую перед чашечкой кофе у окна. — Вот кто нам поможет: человек со вкусом и опытом. Мадам Воронцовская, дворянских кровей между прочим. Говорят, по ней когда-то сох весь Париж. Может, и врут, но бабка — что надо. Пойдём, щедрый клиент, если готов расщедриться на бутылку дорогого вина…

— Хоть на три, — сказал я и решительно встал.

* * *

Вы видели когда-нибудь, как старушка преображается в женщину? Не с молодильными яблочками, а в настоящей жизни? Именно это произошло с мадам Воронцовской, стоило мне подойти к её столику. Поворот головы, мгновенно включённый взгляд: интрига с поволокой. Просто вау! Я многозначительно глянул на свою помощницу: учись, Алина, — чтобы не в подворотне стоять, а раскручивать лордов на пол состояния. Возле такого очаровательно скрытого кокетства, подаренного мне полувзглядом девяностолетней женщины, как-то само собой вышло встать по-гусарски, представиться и спросить:

— Прошу прощения, мадам, вы позволите?

— Пожалуйте, молодой человек, — с французским прононсом ответила старушенция.

Алина приземлилась рядом без всяких экивоков.

— Мадам Лили, бонжур! Я рискнула сказать этому мсьё, что вы сможете нам помочь.

— Оригинально, Алин, в чём же?

— У мсьё серьёзная проблема: он ничего не понимает в романтике.

Старушка посмотрела на меня, как на инвалида:

— Какая жалость, такой красивый мальчик! Вы немного похожи на моего второго мужа, он был художником, точнее мы так и не расписались, потому что официально я ещё была замужем за Сержем, он не давал развода, и я просто сбежала с Франсуа за океан, мы были с ним так счастливы, не то, что с Сержем; вы знаете, эти вынужденные браки, когда вмешиваются родители и настаивают на скучнейшем мужчине, называя его «хорошей партией», они ни к чему не приводят, особенно тех, кто ищет в жизни искренних чувств и большой любви, вы согласны? — на одном дыхании выпалила мадам Воронцовская, поправила локон на виске и посмотрела на меня.

С трудом выношу такое обилие слов, но положение обязывало, и я просто сказал:

— Да, — и подозвал официанта.

Всё в этой престарелой женщине было невозможно женственным. Я вообще не обращаю на подобное внимание, отмечаю только: красиво-не красиво. Однако передо мной сидела настоящая дама. Музейный экспонат женственности под названием «Угасшая красота». Каждая деталь была точно подобрана и дополняла образ, словно его составлял гримёр для спектакля «Дама с собачкой. Сто лет спустя»: серебряные серьги, оттягивающие немного мочки ушей, уложенные поредевшие локоны, бежевая шляпка, надетая со старомодным кокетством, изгиб бровей, лёгкая косметика на морщинистом лице, жемчужная нить, проглядывающая из-под бежевого пальто шёлковая блузка, перстень. И запах духов. Готов поклясться: это были «Шанель № 5», хотя я ни черта в духах не разбираюсь. Покупаю только один парфюм, который мне нравится, всегда один и тот же. Но тут всё было иначе: детали не бросались в глаза, но на них невозможно было не обратить внимание.

Я заказал вина, на которое указала Алина. Мадам Воронцовская рассматривала меня, кажется, с не меньшим интересом, чем я — её.

— Романтика — это прекрасно, — проговорила мадам с томным взглядом, — женщина ждёт от мужчины героизма, штурма крепости, сражения с драконом, решительности, готовности положить всё у её ног, и в этом снискать своё счастье. Нет ничего хуже нерешительных мужчин, которые не знают, что им нужно.

— Я знаю. Но ныне с драконами напряжёнка, — улыбнулся я.

Старушка рассмеялась.

— Всё зависит от ваших чувств, и от девушки, конечно. Для одной героем станет тот, кто примет возлюбленную, к примеру, со всеми её пороками и в недостатках будет видеть достоинства; для другой — герой — тот, кто готов решить проблемы — ведь они есть у каждой женщины — финансовые, семейные, о-ляля, всего не перечесть. А порой драконом может стать официальный муж или отец, который выдаёт замуж за другого, чинит препятствия, словно речь идёт о Монтекки и Капулетти; или общество, говорящее: девушка, которая работала в дансинге, не может стать женой приличному человеку, и вот настоящий герой выходит один против всех и побеждает, получая всё. Или напротив, теряет. Знаете ли, английский король Эдуард как раз перед войной отказался от короны ради любви — да-да так и было! — мадам Воронцовская перевела дух, словно это тоже произошло с ней, и добавила: — Драконов много, молодой человек, просто они прячутся под разной личиной. И, поверьте, всегда найдётся, кого побеждать!

— А я в детстве кино смотрела: «Как победить дракона», — вставила Алина. — Там вообще философский смысл.

— О да, детка, — кивнула старушенция. — И некоторые драконы не так хорошо видны.

— Зато удавы налицо, — хмыкнула Алина.

В сердце защемило. Я был не уверен в здравомыслии всей этой затеи, но спросил по-деловому:

— Мадам Воронцовская, я буду вам благодарен, если подскажете, как попросить прощения у девушки, которая считает меня последним негодяем.

— А вы, правда, негодяй? — с огоньком в глазах спросила дама.

— Правда-правда, — кивнула Алина.

— Но вы влюблены? — с придыханием добавила мадам. — И готовы меняться?

Этот вопрос застал меня врасплох, словно она спросила о чём-то непристойном, личном настолько, что знать может только я и моё зеркало в ванной. Я отвёл глаза и почувствовал, как кровь приливает к щекам.

— Ах, какая прелесть! Действительно, влюблён, — всплеснула сушёными ручками мадам. — Тогда это всё меняет: влюблённый мужчина способен на безумства! Мой третий муж, режиссёр, тогда ещё не муж, похитил меня прямо со свадьбы в замке Шато-де-Рени, там было столько цветов, гостей, прессы… ах, какой у меня был шлейф на платье! Так вот Луи приземлился на вертолёте и украл меня прямо с обряда венчания. Это был un scandal extraordinaire[37]! Не только бульварные газетёнки, но вся светская хроника солидных изданий взорвалась статьями под самыми идиотскими заголовками. О да, почему я говорю об этом — Луи обманул меня, и я покинула его, он добивался меня целый год: посылал цветы, письма в стихах, признания, но, увы, его обман был слишком жесток, поэтому я приняла ухаживания барона де Понтийяка. Тогда Луи решился на последний шаг, и я, — мечтательно улыбнулась мадам Воронцовская и коснулась большим пальцем перстня с бриллиантом, — я простила его…

Дурдом какой-то.

— Вы не любили их, — заметил я.

— Mais si[38]! — возмутилась мадам. — Я любила их! Каждого по-своему, но всегда безумно, ибо любовь не бывает с умом, настоящая любовь может быть только безумной, иначе это вовсе и не любовь, à mon avis[39]! И знайте, молодой человек, разбитое сердце женщины склеить сложно. Лучше его не разбивать, даже такому красавчику, как вы.

— Я не считаю себя красивым, — ответил я.

— Мой милый мальчик, — погрустнела старушка, — видимо, кто-то вас недолюбил. Вы боитесь любить, но, mersi Dieux[40], это исправимо! Поверьте, любовь — это подарок, и если она постучалась в ваше сердце, можете считать, что к вам пришла большая удача и благоприятная карма! Есть люди, которые знают о любви только из книг и кино! И я рада сообщить вам ещё одну хорошую новость, мой мальчик: вы заслужили счастье любить, не важно — взаимна любовь или нет. Это действительно большое счастье, даже если бывает больно…

Это было странно. Свежо, хоть и подпахивало нафталином. Хотелось уйти и остаться, потому что казалось глупым и разбирало любопытством, как если бы встретились представители двух миров в космобаре посреди вселенной. Такое могло никогда не случиться, но случилось. А значит, секреты женской логики, которой не существует, но одновременно самой правильной по мнению женщин, стоили внимания и рассмотрения. Чем чёрт не шутит!

Глава 20

После драки кулаками не машут, хотя у каждого из нас силён «лестничный ум» — l'esprit d'escalier, как говорят французы. Но всё уже случилось, и мы носим боль за пазухой, подкармливая обиды задним числом и продлевая их всеми этими «бы». Мудрецы говорят, что это пустое, но все обиженные повторяют ошибки — даже те, кто обчитался мудрецов. Потому что больно.

Вот и я мучила себя: «Надо было уйти с гордо поднятой головой… Не стоило показывать ему мои слёзы. Нужно было вчера сразу развернуться и отправиться жить к Дахе, и ничего бы не произошло…»

— Что он сделал? — спросила меня Даха в машине тихонечко, не зная, что мой мир разломился на «до» и «после».

— Я… Он… — открыла я рот и застыла, осознав, что мне не удастся вразумительно объяснить любимой подруге, почему я переспала с тем, кого она ненавидит всей душой, с тем, кого и я не выносила недавно, с тем, кого я назвала тираном перед всей компанией, кто раздражал меня своими правилами и возмущал самодурством. Нет, он не принуждал, он просто «разобрался» со мной. Как умел, то есть самым низким образом…

Слова свернулись в ком в горле, сердце треснуло болью, и вместо объяснений я разрыдалась.

Даха обняла меня и сказала Маню:

— Поехали домой.

Я захлёбывалась в слезах. Дышать не получалось, только через раз, через всхлип. «Лестничный ум» сложил два плюс два и резюмировал: все знают, что Михаил в отпуске, и я вдруг сдам авансовый отчет по командировке из Парижа? Без гостиницы. Что я там могла делать за пять дней до переговоров?! Михаилу даже говорить ничего не надо, чтобы поставить меня на место перед остальными, новость разнесёт по офису с возмущением и должными эпитетами Элла Борисовна.

А я… а я… Боже, я же просто влюбилась в придуманный образ, и глупое сердце радовалось, что открыло его, настоящего, человека… Нет, настоящий Михаил — рациональный, холодный делец. Он заманил меня в ловушку, после которой любой мой поступок и слово не имеют больше ни цены, ни веса. И те, что были раньше, тоже обесценились. В глазах других я останусь лицемеркой, польстившейся на Париж за чужой счёт, на дорогие туфли, «продавшейся» через день после собственных заявлений. Очень хитро «разобрался». А на душе у меня теперь было мерзко и слякотно. Слёзы лились и лились, как бы я ни пыталась их остановить.

Мы куда-то приехали, куда-то поднялись, куда-то зашли. Диван. Даха успокаивала меня, а я вздрагивала, потому что казалась себе голой, местами даже без кожи.

Я же полюбила его! — хотелось кричать и бежать куда-нибудь, прочь от всех. — Разве возможна такая подлость?! Разве можно было быть такой глупой?!

Маню поставил мой чемодан посреди красно-жёлтой гостиной с высоченными потолками и сказал:

— Мало я ему дал. Поеду, ещё надеру подонку задницу. Наизнанку выверну!

— Не надо! — испугалась я и перестала плакать.

— Может, на него в полицию заявить? — растерянно сказала Даха. — Говорят, французские тюрьмы хуже российских. Если он с тобой что-то сделал, пусть лучше сидит тут. Или разоряется на адвокатов.

Я широко раскрыла глаза, понимая, как всё выглядит в их глазах, и похолодела:

— Нет. Я сама… — и разревелась снова.

Мне было стыдно портить друзьям медовый месяц и хотелось провалиться под землю. Народ пугают адом после смерти, а зачем ждать? Я уже сейчас сама прекрасно справилась, чертям только осталось курить бамбук и пить текилу.

— Викуся, — заговорила Даха, протягивая стакан воды. — Поговори со мной.

Я выпила её залпом и перевела дух.

— Прости, Даха, не могу… Дай мне несколько минут. Или час. Сколько-нибудь времени… — пробормотала я. — Мне надо собрать себя по частям обратно. Я смогу, потом. Немножко позже, правда.

— Хорошо.

Я вышла на балкон. Под ним гудела ещё одна старинная французская улица с вкраплениями современности. Люди, машины, выстроившиеся в ряд у узкой дороги, велосипедисты, крыши, солнечные зайчики в окнах напротив. Голова у меня закружилась, меня замутило. Любовь, вывалянная в грязи, — это скверно, особенно, если продолжаешь в ней тонуть. Пройдёт, — сказала себе я и не поверила.

Но ведь никто не спасёт, если сама, как Мюнхаузен, не схвачу себя за волосы. Я-то знаю, проходила! Я вцепилась пальцами в перила и стиснула зубы: не буду размазнёй! И тут же вспомнилось: любое чувство писатель должен наблюдать и записывать. Так рекомендовал один из мэтров, так я и сделаю. Леонардо да Винчи даже повешенных зарисовывал, чем я хуже? Кусая губы, я достала из сумки планшет, села на плетёный стул в углу балкона и принялась препарировать боль, как лягушку… Лучше быть рьяным хирургом, чем скучным патологоанатомом. В книге всё пригодится! Комедия не вышла, зато имеется драма с изюминкой и пометкой «основано на реальных событиях».

* * *

Даха тактично меня не трогала, только принесла пару раз кофе и плед, от еды я отказалась. Я знаю, я странная. Маню, кажется, тоже так думает. Ничего, я не стану им докучать, лезть своей болью в чужое счастье негуманно. Поменяю билет и улечу завтра. В Ростове я заберу из офиса свои вещи и больше никогда туда не вернусь.

На улице незаметно стемнело, я поставила точку в записях и в моей истории под названием «Фиаско в компании „Инженерные системы“». Даха замуж вышла, директор победил, я проиграла. На этом всё. Мишу я видеть не хочу. И не прощу его никогда: прощать подлость — это давать повод совершать другую.

* * *

Когда я вернулась с балкона, Маню и Даха о чём-то тихо ворковали на кухне. Услышав шум, Даха выглянула в гостиную.

— Викуля, Солнце моё, отошла немного? — бедная моя новобрачная выглядела слегка пришибленной.

Нет, нужно срочно избавлять её от таких гостей. Я мотнула головой, взяла подругу за руку и призналась:

— Прости, Даха, за моё вторжение, за всю эту истерику… Я растерялась. Я знаю, что ты меня не поймёшь, но врать не могу и не хочу. Уверена, что ты думала обо мне лучше, но перед тобой идиотка, которая влюбилась в Михаила. Мы переспали, а утром выяснилось, что он просто мне так отомстил.

— Ой. Не знала, что ты любишь таких… Кхм… жёстких, — выдавила ошарашенная Даха.

Кажется, она представила меня извращенкой в латексе.

— Он не был жёстким, наоборот, — отвела я глаза, чувствуя себя предательницей. — Впрочем, теперь это не имеет значения, он…

— Он звонил, — вдруг сказала Даха.

У меня оборвалось сердце.

— Как?..

— В твоём служебном телефоне остался номер, — захлопала ресницами Даха, словно она в этом была виновата. — Михаил позвонил и… извинился передо мной за то, что перегнул палку, будучи моим руководителем.

— Что?!

— Да… Не знала, что слова «извини меня» присутствуют в его лексиконе. Михаил был очень вежливым. А потом спросил, у меня ли ты и какой у нас адрес.

— Но ты ему не сказала, да?! — Кажется, у меня на затылке волосы зашевелились.

— Нет, конечно.

Я выдохнула:

— Хорошо. Спасибо. Скажешь пароль от вай-фая? Нужно поменять билет. Я хочу улететь домой завтра. Или сегодня. Поскорее.

— Нет, что ты, Викуль! — всплеснула руками Даха. — Надо пользоваться моментом, что ты здесь! Со мной! Мы тебе Париж покажем! Ты хоть моего Маню получше узнаешь, его друзей! У него столько друзей, и все хорошие!

Да уж, без объяснений не обойтись.

— Давай сядем. — Я потянула подругу на диван.

Даха моргала и волновалась. Я вздохнула, собралась с духом и рассказала всё: про котлеты и наряды, про выступление, мою тираду и его обман. — Он решил меня так наказать, заставить замолчать, понимаешь?

— Вот сволочь! — вспыхнули глаза Дахи. — Я тебя предупреждала: Михаил опасен! Ну зачем ты всё это придумала, Викуся?!

— Наверное, дура, — пожала я плечами.

— Ух, теперь я его ещё больше ненавижу! — Даха показала кулаком в воздух.

Из кухни вышел Маню в переднике и удивлённо вытаращил глаза:

— Ты чего, малышка?

Мы переключились на французский.

— Это не тебе, мой Ню-Ню, — пропела Даха. — Это Михаилу, чтоб его черти с потрохами съели!

Совершенно уютный, лохматый неандерталец в фартучке с сердечками обнял миниатюрную Даху сзади и промурчал:

— Хочешь, мы его на полюс отправим? Посылкой?

Моя подруга воодушевилась:

— Я очень «за»! Только смылась от него подальше, в Париж, а он снова тут. И снова гадости творит. Гадский гад.

А я вздохнула:

— На Полюсе он всех белых медведей передушит. Или заставит тюленям насосы продавать. Зверей жалко.

Ребята засмеялись. И я тоже. Чуть-чуть.

* * *

Жилище Маню без облака слёз оказалось прекрасно-эклектичным: современные жёлтые полки, яркая мебель с привкусом Икеи в квартире с арочными окнами, люстрами на длинных цепочках и дубовыми панелями прошлого века. Канделябры с бронзовыми статуэтками мирно соседствовали с плоским телевизором и прочими гаджетами.

— Бабушкино наследство, — пояснило великанское Дахино счастье в передничке.

И состряпало для нас чудесный ужин: улитки в сливочном соусе, с зеленью и чесноком, а также грандиозную миску зелёного салата с черри. Маню разлил белое вино в высокие бокалы на тонких ножках.

Есть я не могла, но усердно себя заставляла. И даже надела на себя приличное платье — друзья в моей беде не виноваты.

— На десерт будут блины с апельсиновым джемом, такие называются Сюзерен, и сыр! — гордо сообщила Даха. — Оказывается, французы едят сыр как дополнительное блюдо, и совсем не как мы — сыр-колбаска ассорти на одну тарелку среди холодных закусок.

— Нет-нет, — замотал головой Маню. — Сыр и колбаса вместе — это невозможно! Вкус сыра — это поэзия! Он сочетается только с хорошим вином.

И вдруг в дверь позвонили.

— Мы никого не ждём, — удивился Маню.

Даха, счастливая почувствовать себя хозяйкой, поправила прядь.

— Милый, я открою, — сказала она и бросилась в коридор.

Через минуту в гостиную вошёл гигантский букет белых роз. С мужскими ногами, в брюках и ботинках. Позади показалось оторопевшее лицо Дахи с орхидеями, бутылкой вина и фруктами в корзине. Подруга моргала мне так, словно ресницами от мух отмахивалась.

Розы опустились ниже, я увидела удава. Бледного и решительного. Сердце моё сжалось.

Что, вспомнил о переговорах или некому ответить на письмо мадам Жёди?

Маню встал из-за стола, на всякий случай с угрожающим видом. Я тоже привстала.

Михаил шагнул ко мне, протянул цветы и сказал:

— Вика. Это тебе. Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.

Моё сердце зашлось, но я ответила сухо.

— Мне от друзей нечего скрывать. Говорите тут.

Даха по стеночке подкралась к Маню и тихонько ему перевела. Он положил лапищи на её плечи и выжидательно глянул на незваного гостя, как на врага всей французской нации и того, кто ест сыр с колбасой.

— Я пришёл извиниться, — взволнованно сказал Миша. — Но ты меня неправильно поняла. Вика, давай вести себя, как взрослые люди.

— Кажется, я никогда более взрослой, чем сейчас, не была, — процедила я, выпрямляясь в струну. — Что именно я поняла неправильно? Что вы, Михаил, обманули меня? Или то, как именно вы разобрались с непокорной подчинённой?

— Нет, я обманул, но… — хмуро сказал он.

— Значит, больше нет никаких «но», — выпалила я и указала на дверь. — Уходите. Моё заявление об увольнении у вас есть. Или можете уволить меня за прогулы. Мне всё равно. Я больше не работаю с вами!

— Речь не о работе! — вспыхнул Михаил.

— А вот ваши хитрости и манипуляции оставьте для других. Наслышана, — сказала я. — Уходите!

Даша прошептала Маню перевод, и он рыкнул на гостя по-английски:

— Девушка всё ясно сказала. Уходите, Миаил.

— Нет, — по-бычьи наклонил голову удав. Положил цветы на ковёр и взглянул на меня. — Вика, я не уйду, пока вы не измените своего мнения. Я действительно говорю не о работе. Давайте всё же поговорим наедине. Я не могу… так…

Его взглядом меня обожгло, но я не верила Михаилу ни капли. Переговоры — вот что ему важно. Не я. И желание вернуть контроль. Любыми способами.

— Мне не о чем говорить с вами! — выкрикнула я, боясь, что поддамся, а потом от меня не останется даже тех обломков, которые с трудом удерживаю вместе сейчас.

— Вон. — Маню двинул на Мишу.

Тот ловко поднырнул под руку француза и сказал, приблизившись ко мне так, что сердце чуть не выпрыгнуло из моей груди:

— Я не хочу драться с вашими друзьями, Вика. Но я вернусь. И буду возвращаться, пока вы не услышите меня.

Он развернулся и быстро ушёл, оставив цветы на полу, а меня в оцепенении. И только блинчикам на столе под апельсиновым джемом было хорошо.

— Вика, а ты уверена, что он в тебя не влюблён? — спросил Маню, прокашлявшись.

* * *

В девять утра тишину апартаментов резанул звонок. Я отложил отчёт и пошёл открывать.

О, мне морду бить пришли! На пороге стоял Дарьин снежный человек в скоморошьей куртке и джинсах.

— Привет, я войду? — спросил он.

Я распахнул дверь пошире.

— Заходи.

— Манюэль Рембо, — соизволил представиться он, но руку для рукопожатия не протянул.

— Михаил Черенцов, — ответил я. — Что, драться не будем?

— Пока нет, — усмехнулся француз и пытливо на меня посмотрел. — Поговорим.

Я указал на гостиную.

Снежный человек протопал, уселся в антикварное кресло и закинул ногу за ногу. Захотелось предложить ему обглодать баранью ногу — как раз бы подошла. Я сел напротив.

— Чем обязан?

— Как ты нас вчера нашёл? Даша ведь адрес не сказала.

Я пожал плечами:

— Это было просто. В её соцсети есть фото с подписью: «Наш супер дом с Маню!». Там видна вывеска кафе рядом. Пробил по Гуглу.

— А квартиру?

— Обошёл все, пока не попал в нужную.

— Логично, — кивнул француз.

В гостиной воцарилась неловкая пауза. Я не стал её нарушать: пришёл говорить, пусть говорит. Снежный человек поёрзал в кресле и снова уставился на меня с лёгкой усмешкой:

— Ты, конечно, прикольно придумал про почтальона и остальных, только они промахнулись.

— В смысле? — нахмурился я.

— В моём доме теперь две русских стройных блондинки среднего роста с фамилией Иванова. Точнее моя поменяла, но ещё не привыкла.

— И?…

— И когда Даша вышла из дома за круассанами, вместо Вики, почтальон спросил у неё: мадмуазель Иванова? Она сказала «Да», и он подарил цветок, потом и все остальные по очереди: из Шоколатери, табачной лавки, киоска, булочной и пара мимов. Шикарно получилось. Круассаны в подарок тоже ничего. Только розовая корзинка, имхо, перебор. И потом, Даша уже замужем. Ну, думаю, тут просто вышла накладка, ведь так?

Я закашлялся и кивнул. «Идиоты! — пронеслось в голове. — А потом говорят, что надо быть демократичным! Я же фото дал!»

— Но затея очень даже, — показал большой палец снежный человек. — Оценил.

— А Вика?

— Спит ещё.

Мы снова замолчали.

Манюэль рассматривал меня, как под микроскопом. Наконец, сказал.

— Не в моих правилах лезть в чужие отношения. Но Даша переживает. Ей Вика как сестра, они лучшие подруги. А Вика… — и он замолчал как-то совсем не весело.

Я напряжённо взглянул на него:

— С ней всё в порядке?

— Рад, что ты спросил, — заметил француз. — Всю ночь плакала над твоими розами. Тихонько так, чтобы нас не будить. Но я слышал.

Я уткнулся глазами в пол. Внутри у меня всё сжалось.

— Даша не на твоей стороне. Но я решил уточнить. Так что у тебя к Вике? — спросил Манюэль. — Потому что если девочки не ошибаются, то ещё раз приблизишься к ней, голову проломлю. И всех музыкантов, демонстрантов, цветочников и прочую группу поддержки спущу с лестницы. А если…

— Я хочу на ней жениться, — перебил я.

Француз с облегчением выдохнул и рассмеялся:

— Уф, ну где-то так я и думал! Хорошо.

Я глянул на него с подозрительностью: не издевается ли?

— Тебе это зачем?

— Если Вика будет счастлива, и Даша будет счастлива. Она, глупышка, считает себя виноватой из-за того, что Вика встряла в твою компанию ради неё. Кстати, так и было, потому что ты, Миаил, — он взглянул на меня так, что я на автомате снова потёр челюсть и сгруппировался, — заграбастал её загранпаспорт, а у нас была свадьба. Вике большое спасибо, что церемония не сорвалась. Тебе бы ещё разок вмазать за перебор. Ну, да ладно. Извинился, уже катит. Что там вы с Викой потом наворотили, меня не касается. Мне просто надо, чтобы моя жена была счастлива. Так что лучше разобраться во всей вашей заварухе. Потому что вы все готовы наломать ещё больше дров. К примеру, Вика собирается улететь сегодня в Россию.

— Как? — подскочил я.

— Не с аистами.

— Я должен с ней поговорить!

Манюэль тоже встал.

— Я тоже считаю, что должен. Только дай ей пару дней вздохнуть.

— Но она же улетает!

— Не дрейфь, — снежный человек хлопнул меня по плечу. — Я-то всегда смогу задержать. Но ещё раз, — он сделал взгляд голодного йети, — если ты её снова обидишь, упакую и отправлю в Антарктику. На ледоколе. У меня там друзья есть.

— Не угрожай! — буркнул я. — Мне незачем её обижать.

— Один раз уже обидел. Слово даёшь? — спросил Манюэль.

— Даю, — ответил я.

— Супер. Тогда записывай свой телефон, я маякну, — ответил йети и протянул руку для рукопожатия.

* * *

Снежный человек ушёл. Я почесал в затылке: неожиданно было… Вздохнув, взял жёлтое яблоко из вазы в гостиной, посмотрел на него, пытаясь сообразить, что делать дальше. В дверь снова позвонили. Вернулся? Я пошёл открывать и опешил. На площадке стояла Вика. Вся в чём-то светлом, с синим шарфом, и сама как пятно солнца со своими золотыми волосами. Очень взволнованное солнце. Несчастное, невыспавшееся. Красивое. С розовыми щёчками на просвет. Я забыл, как дышать.

— Здравствуй, — сказала она, вдруг снова на «ты», и шагнула вперёд с видом бросающейся на амбразуру Дюймовочки. — Ты хотел поговорить. Я пришла.

Я моргнул и, забыв все слова, вцепился в дверную ручку, словно меня к ней «Моментом» приклеили.

— Хорошо, — сказала Вика непонятно почему и выставила руку. На ней лежала свежая ягода малины. — Просто чтобы было понятно, как я себя чувствую. — Она сжала кулак и тут же разжала: на ладошке осталась кашица от малины. — Вот так.

Я сглотнул.

— Ясно. Тогда пойдём. — Я схватил Вику за руку и потащил вниз с лестницы.

Она едва успевала за мной, цокая каблучками по мрамору. Мы вихрем сбежали на первый этаж и оказались на улице. Напротив углового старинного магазинчика с чем-то садовым. Я размахнулся изо всех сил и с чувством бросил яблоко в древнюю кладку стены. Брызнул сок, смачная кашица мякоти поползла по кирпичного цвета камням, разбитое на мелкие кусочки яблоко грохнулось на зелёную траву.

— А вот так чувствую себя я, — сказал я и оглянулся на Вику.

Огромные голубые глазищи смотрели на меня пронзительно и изумлённо. Вика переступила с ноги на ногу, облизнула губы и спросила:

— И что же теперь делать?

— Погоди, ещё не всё, — сказал я. — Пойдём.

И потянул её обратно в подъезд. Но не на лестницу, а в лифт, на котором спустилась какая-то старушка с пуделем. Вика смотрела на меня, хлопая ресницами, и постоянно порывалась что-то сказать. Я выставил перед губами палец и отрицательно мотнул головой:

— Подожди.

Она кивнула. Я распахнул приоткрытую дверь в квартиру и провёл Вику на кухню, где стоял мой ноутбук и были разложены на весь стол документы.

— Садись. Читай.

Ничего не понимая, Вика приподняла полы пальто, расправила и села перед компьютером.

— Что читать?

Я быстро нашёл в переписке письмо от Эллы Борисовны с темой «срочный расчёт» и открыл его перед Викой. Отступил на шаг назад и пояснил:

— Чтобы тебя найти, я был вынужден открыть твой What's Up в служебном телефоне. Официально он служебный, так что я как директор имел право прочитать. — Я перевёл дух. — Ты писала там, что мечтаешь уволиться. Я вообще думал, что наоборот. Впрочем, это больше не важно. Ты оставила заявление, и я, как ты помнишь, его подписал. Вчера вечером я попросил Полину достать его из папки и отнести в отдел кадров, сказав, что я отказался от твоей двухнедельной отработки. Бухгалтерии я дал распоряжение произвести срочный расчёт. Проверь свою зарплатную карту — деньги уже переведены. Билеты на самолёт я оплачу лично, раз сам тебя сюда привёз, мне и отвечать. И тут щепетильность ни к чему. Даже не начинай. Таким образом получается, что ты официально не работаешь на меня с субботы. То что было между нами, останется только между нами, твоя репутация не пострадает. Ты свободна. Ты же этого хотела?

Вика расстегнула воротник пальто, синий шарф сполз на пол. Она не заметила. Подняла на меня глаза и спросила тихо:

— А переговоры? А ты?

Я пожал плечами.

— А что я? Проведу переговоры на английском. В остальном ничего нового: меня уже все ненавидят, какая разница? Всё, как ты сказала на корпоративе: тиран, бессердечный урод, кто там ещё?.. Уволил за правду в глаза. Ведь так и должен был поступить тиран?

Она закрыла лицо руками. Послышалось отчаянное:

— Прости меня…

Что-то бурчливо-привычное во мне, словно тень отца Гамлета, прогундело на заднем фоне дебильные слова про справедливость, осознание и прочий бред. Я пропустил эти мысли, не обратив на них внимания. Даже приятно от этого стало. Опустился на корточки перед Викой, медленно развёл её дрожащие руки, взглянул в голубые, влажные глаза и сказал:

— Это ты меня прости.

Мне хотелось одного: чтобы она не плакала, чтобы нежные, розовые губки напротив сложились в улыбку. Чтобы она перестала страдать и порадовалась снова, как маленькая, этому дурацкому Парижу и нелепой Эйфелевой башне за окном. Ведь они только для того и созданы, чтобы она радовалась, иначе вообще смысла нет.

И я улыбнулся:

— Я — дурак.

— Нет-нет, ты… нет! Всё получилось так плохо, так несправедливо! Но… почему? — прошептала Вика, с опаской и неверием, словно ожидая подвоха. — Почему?..

— Неужели ты не поняла? — вырвалось у меня.

* * *

Миша смотрел на меня снизу вверх, держа в своих больших, горячих ладонях мои. Красивый такой, хоть и глаза запали, блестят лихорадочно. Но совсем другой, словно и не он вовсе, а какая-то иная, лучшая версия себя, будто бы опять придуманная мной и готовая исчезнуть со следующим словом.

Я не дышала. Я замерла, как перед прыжком в пропасть, не зная, есть ли у меня страховка. С таким чувством я и сюда шла, боясь всего и сразу. Но не могла не прийти.

Ночью до меня дошло: заявившись вчера с цветами к Дахе, Миша переступил через себя, сделал почти невозможное. Разве я не способна на ответный шаг? Разве справедливо было не дать ему сказать и слова? До рассвета измучилась совсем от мыслей. На пару часов заснула. А когда открыла глаза, созрело решение.

Даха что-то напевала на кухне. В розовой ажурной корзинке на столе в гостиной лежали присыпанные сахарной пудрой круассаны, цветы везде: фрезии, розы, тюльпаны… Какой Маню молодец! Я прошмыгнула, как мышка, на улицу, оставив записку, что пошла прогуляться. Даха ведь точно меня стала бы отговаривать, и её муж тоже. А от этого легче бы не стало. Я увидела по дороге малину на лотке фруктовой лавки, придумала сразу первые слова, а что сказать дальше, не знала. Подумала: будь что будет! Экспромт. Возможно, он просто захлопнет дверь перед моим носом и пошлёт лесом.

Но я точно не ждала того, что сделал Миша. И увольнения не ждала. От растерянности в голове было пусто и звонко.

— Почему? — спросила я, а сердце стучало, как бешеное, словно сейчас невидимый судья вынесет вердикт: жить мне или умереть.

— Неужели ты так и не поняла? — спросил Миша: — Я люблю тебя.

Бабам! В моей груди вдруг стало тепло и солнечно, словно в первый день сотворения мира, когда «сказал Бог: да будет свет. И стал свет»[41]. Зелёные-зелёные глаза смотрели на меня жадно. Свет был в них. Они искали отражения в моих, и я выдохнула:

— Я тоже тебя люблю.

— Правда?! — вспыхнул радостью Миша.

Я кивнула, расплываясь улыбкой в ответ. А Миша поцеловал мою ладонь, перепачканную малиной, и вдруг разделения не стало: потому что счастье, как выяснилось, не знает притяжательности, оно заливает всё вокруг и не спрашивает, чьё оно. Темнота испуганной души окрасилась нежностью, и ничего на свете прекрасней не было его стриженой макушки, высокого лба, носа, направленного к моему, и улыбки. Самой настоящей. Открытой. Солнечной. Миша придвинулся и, обхватив меня руками, притянул к себе. А я с неожиданной лёгкостью, словно внезапно освобождённая от кандалов, обняла его. И переместилась со стула на пол. Наши лица оказались близко-близко друг от друга.

— Я люблю тебя! — повторил Миша.

— Я люблю тебя, — отразилась эхом я. И так стало хорошо, что я рассмеялась. И он тоже.

— Никто на свете ещё так не радовался увольнению, — говорил он, — честное слово!

— Ты просто не видел лица Дахи, — ответила я.

— Ну, с ней всё понятно, у неё была отличная мотивация! — Миша выразительно потёр челюсть и расхохотался ещё громче.

А я смеяться перестала и осторожно коснулась его щеки:

— Больно?

— Нет.

— Фух, — я выдохнула с облегчением. — А вазой я тебя не сильно?

— Ну… так, — хмыкнул он.

— Прости…

И тут тысячи чёртиков загорелись в изумрудных глазах, Миша осмотрелся: с края стола рядом с нами виднелся черный уголок лэптопа, и сказал:

— Ладно, если что, ноут у меня нетяжёлый.

А потом поцеловал меня. Долго-долго и нежно-нежно, окончательно завораживая собой.

В пальто было жарко, губам было сладко, на душе — хорошо. И особенно здорово было расслабиться и совсем не думать.

— Спасибо, — шепнула я, когда он оторвался от моих губ.

— За что? — так же тихо спросил он.

— За то, что отключил мне думалку. Я так устала думать, замучилась…

— Да, у тебя там что-то непонятно работает, — улыбнулся он, погладив меня по голове. — Поэтому следует закрепить результат новых настроек ради обеспечения мер безопасности. — И поцеловал меня снова. До абсолютного головокружения.

А потом догадался снять с меня пальто. Мы сидели тихо и счастливо на полу. И всё было правильно и нежно. За окном кухни плыли облака и задумчиво смотрела в них Эйфелева Башня. Вот кто железяка, а совсем не Миша…

— Мишенька, — выдохнула я.

Он удивлённо улыбнулся, словно никто его никогда так не называл.

— Я?

— Ты, — я провела кончиком пальца по его кисти. — А ведь я ничего о тебе не знаю. У тебя даже страницы в соцсетях нет. Я искала.

— А что тебе интересно?

— Всё.

Он снова удивился, подскочил на ноги, подал мне руку. Я встала. И Миша одёрнул футболку и поклонился.

— Позволь представиться: Михаил Валерьевич Черенцов, 29 лет, родился 1 апреля, по гороскопу Овен, директор и владелец компании «Инженерные системы», характер отвратительный, неженат.

Я сделала кокетливый реверанс:

— Enchantée[42]. А я Виктория Алексеевна Иванова, 26 лет, день рождения — 4 июня, переводчик, преподаватель иностранных языков и писатель, — я покраснела, — да, прости, я наврала: я пишу, и даже продаю свой роман, правда пока только онлайн и пока только один. Характер ужас, как на американских горках. Ну, ты заметил.

— Зато не скучно, — рассмеялся Миша и поцеловал мне руку. — Приятно познакомиться, Виктория Алексеевна!

— И мне, — зарделась я.

— Вы позволите угостить вас завтраком?

— А круассаны будут? Умираю, хочу настоящего французского круассана! Ещё не пробовала…

— Неужели Дарья все сама слопала? — удивился он.

Глава 21

— А почему я удав? — спросил я.

Вика чуть не поперхнулась кусочком ароматно-пушистой сдобы, свёрнутой в круассан. Закашлялась. Я поднёс к её губам чашку с латте.

— Запивай скорее.

Она послушалась.

Вокруг нас курлыкали французы. Кафе было мелкое, обычное — деревянных столиков натыкано по три на квадратный метр, стулья толпой, запах кофе и ванили, на полу — чёрно-белая плитка. И при всём том уютно и празднично. И постоянно так хорошо, что смеяться хочется или целовать её. Может, над Парижем распыляют что-то такое, из серии веселящих афродизиаков?

На розовых губах Вики осталась нежная белая пенка. Съел бы.

— Так почему я удав?

Вика, краснея, засмеялась. Она так мило смущается!

— Ну, потому что ты смотришь… будто сейчас задушишь.

— Страшно?

— Очень, — кивнула она.

— Хорошо. Я долго тренировался.

— Зачем? — изумлённо моргнула Вика. — Ты так намного красивее.

Я хмыкнул.

— А думаешь кто-нибудь из этих заносчивых менеджеров со списком рекомендаций и жизненным опытом стал бы слушать пацана? Пару дней хватило, чтобы понять: с демократией много не нарулишь. Особенно когда тебя априори ненавидят за то, что ты ещё сопляк, а уже владелец. Ведь отец вручил завод, когда мне было двадцать пять. Почти. И сказал: твоё, управляй.

— Так рано! — ахнула Вика. — А что ты делал до этого?

— У отца работал. Во всех отделах понемногу.

— Прям во всех?

— Участь дворника меня миновала. А так и младшим инженером поработал, и в отделе Сервиса, и в продажах, и в маркетинге. В банке был даже курьером, и почту сортировал, когда на каникулы приезжал из интерната.

— Как из интерната? — опешила Вика.

— Обычно. Из спортивного. Лёгкая атлетика. Сначала в России пять лет, потом два года в Штатах.

— Ничего себе! Ты хотел стать профессиональным спортсменом?

— Нет.

— А зачем тогда?.. — округлились у неё глаза. — Дома ведь лучше.

— Не факт. — Я отпил бурды с травой, которую французы обозвали чаем. — Спорт закаляет характер. Дисциплина выбивает дурь.

— Неужели у тебя было так много дури? — неловко хихикнув, пробормотала Вика.

— И не поверишь! — усмехнулся я. — Лет в двенадцать я забил на учёбу, подсел на компьютерные игры. Отец как раз завёл новую пассию, а я принялся всячески изводить её. Даже налил ей в кошелёк клея и въехал на только что подаренном ей Мерсе в стену конюшни. Дурак был ещё мелкий, не мог отцу простить, что он так быстро маму забыл. Потом сбежал к бабушке с дедушкой, к маминым. Только, как кретин, прихватил с собой его кредитую карточку. Нашли меня в два счёта. Кстати, с тех пор мне денег карманных и не давали больше. Только что заработал сам, то моё. В школе даже стыдно было: вроде сын банкира, а одет хуже всех, причём ни на кино, ни на мороженое денег не было. Ешь только то, что в столовке дают. Ненавижу столовки с их запахом. Лучше ничего не съесть, чем гадость.

Вика опустила ресницы, задумавшись о чём-то.

— А давай не будем об этом, — махнул я рукой. — Ерунда…

Голубые глазищи снова уставились на меня, куда-то в самую душу.

— Нет-нет, рассказывай!

— Да это не интересно.

— Наоборот, про тебя мне интересно всё. Просто стало многое понятно.

— Что, например? — удивился я.

— Правильно на востоке говорят: «Понять человека можно, только походив в его туфлях», — вздохнула она. — А судить кого-то — последнее дело. Теперь мне понятно твоё отношение к запахам в офисе. И да, извини за тот котлетно-борщевой терракт.

Терракт? То есть там был какой-то злой умысел? Хм… Но ведь вкусные были котлеты. Так что надо ковать железо, пока горячо! И я сказал с наносной строгостью, словно раскусил уловку давно и сразу:

— Он будет прощён только при одном условии.

— Каком?

— Ты должна мне раскрыть все секреты технологии приготовления котлет.

Вика улыбнулась:

— Да там нет никаких секретов. Хорошее мясо, лук и картошка.

— Не скажи, — ответил я. — Я пробовал такие сделать, у меня не получилось.

— Ты?! Котлеты?!

Я кивнул и понял, что мне нравится её удивлять. У неё такая мимика богатая — хоть целый день смотри, как меняется взгляд, как с любопытством вздёргивается носик, краснеют ушки, движутся губы. Я уже не говорю про глаза. Театр одного актёра. Актрисы, точнее. Смешной, красивой, милой, игривой. Вот кому эмоции идут! И сейчас уголки её губ разъехались в стороны, обнажив ровные зубки — это Вика засмеялась.

— Что такое? — спросил я.

— Представила тебя в пиджаке и с фартучком. Как у Маню. В сердечках.

— А вот этого не надо, — погрозил я пальцем. — У снежных людей сердечки отнимать не гуманно. Ну что, расскажешь технологию?

— Конечно, — засияла она. — Хоть сейчас. Только доедим круассаны.

— Договорились.

— А что ты вообще любишь? — спросила Вика. — Знаешь, перед тем, как я устроилась к тебе на работу, Даха выдала мне длинный список всего, что ты не любишь…

— Заговорщицы… — покачал я головой, но любопытство взяло своё. — Правда длинный?

— О да, просто «Рукопись, найденная в Сарагосе»!

— Вот эту книжку я точно не люблю. Нуднятина.

Вика шутливо записала пальчиком на салфетке:

— Ага, список пополнился. А вот противоположный ограничивается молочным шоколадом и чаем «выпади глаза». Хотелось бы списочек разнообразить.

Я хмыкнул и стал рассматривать потолок, размышляя. О чём мы болтаем? Как дети, честное слово! Но приятно…

— Итак, я люблю футбол.

— Питерский.

— Конечно! Зенит — чемпион. И вообще я очень люблю Санкт-Петербург. И пироги. Всякие. И сладкие, и с мясом, и с капустой, но чтобы домашние. Люблю горные лыжи. Трассы самому прокладывать. Знаешь, чтобы потом гадали, кто там первым проехал.

— Ого! Потрясающе!

А у неё дар красиво удивляться! Прям сам себе героем кажешься. Уже задним числом заметил, как плечи развернул и грудь выпятил. Офигеть, «Бэтмен»… Но она смотрела без иронии, действительно сияла восторгом. И я продолжил:

— Люблю снег. Даже если в лицо. С ветром. Но такой, чтобы жизнью пах. На преодолении! Холод люблю. Наверное, пока всё.

— Как интересно… А я растение теплолюбивое, но зато люблю пироги делать. У меня прабабушка на всю семью пекла всегда. Во дворе нашего старого дома стояла большая летняя печь, и прабабушка выкладывала пироги на чистые полотенца, румяные такие, красивые. С вареньем, с творогом, с рыбой, с капустой — королевский, курник, с яблоками. Потом тётя пекла тоже. Мама как-то меньше.

У меня аж слюнки потекли, пирогов захотелось! Но только её, а не этих с витрины — круассанов-штруделей. Если будут такими же вкусными, как та чесночная булочка под котлетку, прям сейчас предложение сделаю. Я улыбнулся, представив, как Вика бы опешила, если бы я встал тут на колено, как в дурацких фильмах. Глянул на её пальчик. Чёрт, а там же как-то размеры определяют! Но это ведь не диаметр стальной трубы…

— А мечта у тебя есть? — спросила Вика. — Ведь если тебе просто дали завод, это, наверное, не то, чем ты бы хотел заниматься?

Я пожал плечами.

— Почему нет? На самом деле, мне нравится то, что мы производим не туфту. Я же в МАИ учился, на «Системах управления и энергоэнергетике». Причём «Системы моделирования и автоматизированное проектирование» было моим любимым курсом. Даже сам не знаю, как удалось от навязываемой отцом экономики отбиться. Наверное, потому что в МАИ ещё учили управлению высокотехнологичными предприятиями. А я хочу, чтобы наши насосы были именно высокотехнологичными, такими чтобы хоть в космос! Ещё б конкурентов убрать: немцев и китайцев, вообще было бы здорово! Хотя с другой стороны, конкуренция будоражит кровь. Без войны жить скучно. Ты ведь знаешь, что наши насосы уже сегодня используются везде: в жилых домах, в торговых центрах, в водоснабжении, отоплении, но мне мало… — ответил я.

Она внимательно кивнула, и меня понесло вдруг: я начал рассказывать о проектах, конструкциях, своими словами, не сушёными, как положено на презентациях. Потом выложил о наших реально революционных задумках, которые мы с парнями из конструкторского отдела прорабатываем. Даже не ожидал, что я так могу — ещё и с планограммой из чашек, салфеток и пирожных. А Вика сидела и слушала, и даже вопросы по сути задавала! Не как женщины бывает — лишь бы отмазаться, и не подобострастно, как подчинённые, и уж тем более не как отец — только о выгоде и прибыли. Как же чертовски приятно говорить, когда тебя слышат и слушают!

— Какие однако замечательные насосы мы производим! — восхищённо ахнула Вика. — Ты знаешь, ты так вкусно рассказал об этом, что сразу все те скучные цифры и таблицы, и железки на панно вдруг приобрели в моей голове объём и смысл. Словно картинка на плоскости ожила и превратилась в голограмму! Это невероятно!

Ого! Она сказала «мы»?! Моё сердце замерло, словно она сказала не про насосы, а про нас с ней.

— Миша, — Вика коснулась моей руки, — если ты так, как сейчас мне, расскажешь о насосах французам, они будут просто счастливы вложить все имеющиеся деньги в твоё предприятие! Я бы вложила, правда!

Я улыбнулся: странно, когда тобой восторгаются и вроде не льстят. Надеюсь, она моей растерянности не заметит. И вдруг зазвонил телефон. Я забыл о его существовании. Глянул: отец. Поднял на автомате.

— Ты почему не отвечаешь на сообщения? — грозно спросил предок.

— Был занят более важными делами, — ответил я. — И сейчас ещё занят.

— Отложишь. Я жду тебя на улице Грёз.

— Где?! — опешил я.

— Совсем мозги растерял с этой девкой?! Я знаю, что ты в Париже. На кухне устроил чёрт знает что, и бабский шарф на полу валяется. Чтоб в течение часа был.

Он отбил звонок, а я с трудом не выругался во весь голос. Да что он себе позволяет?!

— Что-то случилось? — обеспокоенно спросила Вика.

— Нет, — улыбнулся я, постарался понатуральнее, не знаю, как получилось. — Просто дела.

Она улыбнулась в ответ:

— Ты же в отпуске!

— В этом главный недостаток работы директором компании. Так что при всех плюсах и интересных проектах имеется и ложка дёгтя. Мне придётся ненадолго тебя покинуть и разрулить кое-какие вопросы. Я провожу тебя к Дарье, а потом вернусь, ладно?

— Конечно. А я могу тебе помочь?

— Нет, с этим делом нет, — поспешно ответил я и, чтобы хоть как-то сгладить лезущий наружу гнев на отца, признался: — А ещё, — только никому не говори, — список того, что я не люблю у тебя не полный: я терпеть не могу руководить…

* * *

— Ты где была, Викуся? — весело встретила меня с порога Даха.

— С Мишей, — улыбнулась я.

Улыбка стёрлась с лица подруги. Так и знала, что ей придётся долго привыкать к мысли, что я и её ненавистный тиран вместе. Со стороны это наверняка выглядит странно.

Она громко вздохнула и отвернулась.

— Даха, — тронула я её за плечо, — ну так случилось… Он сказал, что любит меня. А я его, понимаешь? Это такое счастье!

Даха снова вздохнула, ещё тяжелее. Обхватила себя руками, посмотрела на меня:

— Прости меня, Викуль. Я — жуткая эгоистка. Мне стыдно, правда! Я должна радоваться за тебя, но я только боюсь. Я ведь его полтора года знаю: злой, требовательный, упёртый, и кстати, абсолютный эгоист. Ему наплевать на других, понимаешь? И даже если Михаил растаял на немножко, это ведь ненадолго — просто свежесть ощущений… Я помню, когда нашему предприятию дали приз «Лучшая компания года», он два дня был добрый, даже улыбался. А потом очень дорого со всех взял за свою доброту: гонять стал подчинённых ещё жёстче.

— С мной он не такой, — улыбнулась я. — Просто у него жизнь тоже не сахар. Трудно жить, когда тебя все ненавидят.

— Но ведь есть за что! — вскрикнула Даха. — Он наорать может с пустого места! Унизить… Чувствует себя царём, а все вокруг рабы.

Меня аж передёрнуло, настолько я была не согласна с подругой. И странно было вдруг оказаться не на её стороне.

— Даха, понимаешь, ведь на нём ответственность за целый завод. А это трудно.

— Можно подумать, он — единственный директор, который руководит компанией! Но не все же такие… сволочи.

— Вспомни, почему ты стала на него работать, — тихо сказала я.

— Из-за зарплаты.

— А скажи, многие ли российские компании сегодня платят белую зарплату, вовремя и в таких размерах?

— Нет, — буркнула Даха. — Но при чём тут это?

— А при том, что на нём ответственность за всех вас. А дома пустота. Никого, понимаешь?

— Чего ему жаловаться! У него отец — олигарх, ему всё на блюдечке досталось, — выпалила Даха.

— Не думаю, что ты хотела бы такого отца. Твой вон тебе волосы красил, на велике с тобой в деревне катался, конфеты мешками передавал в город, мёд, овощи всякие. Да, большего дать не мог. И это, конечно, не завод подарить в двадцать пять. Но это же не всё! Мишу сплавили в спортивный интернат на семь лет. И ноль карманных денег. Мы с тобой на каникулах делали что хотели, с мальчишками встречались, дискотеки-клубы, гуляй не хочу, а он работал, понимаешь? Всегда, все каникулы!

Даха нахмурилась недоверчиво.

— Не может быть. Он что, Золушка, что ли?

— Нет, но вот мама у него погибла, когда ему десять лет было, — у меня снова сердце сжалось, когда я подумала об этом. Так захотелось подарить Мише много-много тепла, нежности и пирогов напечь, просто чтобы радовался. Он такой красивый, когда радуется!

— Жалко, — вздохнула Даха.

— Да. Он хороший! Просто когда тебя никто не любит, ты тоже забываешь, что любовь на свете вообще существует!

— Удивительно, как ты его защищаешь, — покачала головой Даха. — А ведь меньше месяца знаешь. Никогда себе не прощу, что втянула тебя в эту историю.

— Наоборот, я так тебе благодарна за это! Я его люблю, Даха!

— Но как ты смогла разглядеть что-то человеческое в нём?

— Я и не смогла. Никто не знает, почему сердце включается — ему не нужно условий.

— Реально любовь зла, — вздохнула Даха и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами: — Погоди, если ты будешь с Михаилом, мне придётся его в гости приглашать?! Ходить куда-то вместе?! Сидеть за одним столом?! Боже, я же подавлюсь…

Мне стало обидно.

— Можешь не приглашать, — сказала я. — Если тебе в тягость моё присутствие здесь, я прошу прощения.

— Прекрати, Солныш! — Даха обняла меня. — Не дуйся! Но лучше б ты влюбилась в кого-нибудь нормального.

Очень захотелось дать ей в лоб. Но тут раскрылась входная дверь, и в квартиру ввалился Маню, чем-то очень довольный:

— Девушки! У меня хорошая новость! Хватит слёз и проблем, у нас начинается медовый месяц, — заявил он. — Мы едем в горы! На лыжах кататься!

— Я тут останусь, — ответила я, — не буду мешать вашему свадебному путешествию.

— Ничего подобного! — заявил Маню и, хитро прищурившись, ткнул в меня какой-то брошюрой. — Едем все! Возражения не принимаются! — А потом обнял нас обеих, огромный, как медведь. — Там столько трасс необъезженных! Хоть на лыжах, хоть на попе, хоть на санках прокладывать будем! Снег в этом году выпал рано. Зато какой!

Глава 22

В квартире на улице Грёз пахло грозой и мужским парфюмом от Булгари.

— Мне всё равно, с кем ты спишь, — продолжил свою тираду отец. — Но мне не может быть безразлично, кого ты приведёшь в семью. И что потом эту семью перемажут грязью.

Во мне всё вскипело: это он о Вике так?!

— Ты сам не слишком церемонился с выбором, оттого и подобные страхи, — отрезал я.

— Ни одна из моих женщин не светилась в прессе! — парировал отец. — Сошлись-разошлись, и всё. Как в воду канули. Личная жизнь моей семьи была, есть и останется за семью замками для всех, кто снаружи. Она — табу! С твоей Викторией Ивановой такого не будет! Она уже тебя прилюдно оскорбила. И ты проглотил. А знаешь почему? Потому что она перед этим очень хитро́ подцепила тебя на крючок!

— Ты бредишь, отец. Не думал пожаловаться на паранойю своему коучу? По-моему, пора. И психотерапевта тоже подключи. Не откладывай.

— Я думал, что ты лучше разбираешься в людях, а ты — мальчишка! Когда повзрослеешь?

— Я достаточно взрослый, чтобы ты не лез в мою жизнь, — ответил я. — Я всё решил. И закончим этот нелепый разговор.

Отец усмехнулся и крутанул привычным жестом перстень на мизинце.

— Тебе наплевать на унижения? С каких пор?

— Если ты про демарш на корпоративе, то это были глупости. Не более того. Из-за Дарьи, моего бывшего секретаря и её близкой подруги. Я слегка перегнул палку. На самом деле.

— Ого, да ты в это веришь! Быстро же она влезла к тебе в голову!

— Причём тут она?! У меня и свои мозги есть. И я не царь всея Руси, чтобы за слова холопов казнить, — усмехнулся я. — Вроде как Рюриковичи в роду не затесались. Одни только отцы коммунистической партии.

Отец прошёлся из угла в угол и сел в кресло, в котором ещё недавно восседал снежный человек Маню. Барокко отцу реально подходило больше, да вот только веселее было с йети, он меня с полуслова понял… Чёрт, будто не утром было, а в прошлом веке.

Отец закинул ногу на ногу и воззрился на меня, как на полудурка:

— Глупости, говоришь? Михаил, ты реально считаешь, что женщина, знающая в совершенстве два языка; участвующая ещё совсем недавно, пусть и в качестве переводчика, в переговорах министерства обороны, при продаже акций Вертолётного завода, на медицинских конференциях, может быть дурой?

— Речь не об…

— Об этом, — перебил он. — Именно! Я навёл справки. Потому что сразу понял: дело тут нечисто. Виктория Алексеевна Иванова только с виду девочка-припевочка, глаза голубые, честные. Именно таким и не стоит доверять, потому что проще знать, с кем имеешь дело, когда сразу видишь рацио во взгляде. А не с хитростью, тщательно замаскированной под невинность. Ею даже спецслужбы интересовались. Уж больно хороша!

Я покачал головой и, опершись бедрами о стол, скрестил руки на груди. На старости лет отца реально подловила паранойя. Но было неприятно, словно его несло в вонючее болото, и меня заодно потоком прихватило. Выпрыгнуть бы, да тянет, словно якорем на дно, родственная связь.

Отец всё и всех, и Вику в том числе, видит через грязные очки. Нет, у него, конечно, интуиция в бизнесе всегда была первоклассной, а локти такие, что не протолкнёшься. Но ведь речь не о бизнесе!

— А знаешь ли ты, Михаил, что, скажем, одну компанию назад, да-да, ты читал в её резюме, Виктория Иванова была личным переводчиком генерального директора, американца, и все бывшие коллеги, кого опросили мои люди, заявили в один голос — она явно была любовницей своего начальника. Хоть ему и было под шестьдесят на тот момент.

— Бред какой! Это совсем не о Вике! — вспыхнул я, а в сердце что-то скребануло.

— А ты книжку её почитай в сети. Не пожалей сто тридцать девять рублей. Псевдоним Мадлен Аржантэ. Тэги «властный герой, служебный роман, начальник и подчинённая», по канону. Талантливо, кстати, написано. Но, — отец сделал паузу и посмотрел на меня так, что вспомнился Викин «удав». Всегда холодею от его взгляда, а оказывается, и сам такой же… Как это правильно назвать: парадокс или ирония судьбы? Или то, что «бревно в глазу»? Интересно, раньше не замечал.

Отец продолжил:

— В её книге полностью, документально описана та самая фирма. Реализм на основе реальных событий. От первого лица. Кто, как и с кем. Всё узнаешь. Горячо, красиво. Так, пару фамилий изменила на всякий случай и возраст главного героя — кто же про дедка читать будет? Но ты почитай, как секретарш соблазнять. Тебе полезно будет.

Кажется, я покраснел, а ладони стали влажными и скользкими какими-то.

— Вот и про тебя, идиота, она напишет, — собрался добить меня отец. — Наверняка тоже талантливо. Кстати, можешь, сам проверить: американский дедок собирался на неё квартиру переписать в Нью-Йорке, но вовремя обнаружил, что Виктория спит с каким-то кришнаитом. Дедок обиделся, говорят. Уехал из России.

— А кришнаит? — вырвалось у меня.

— Кришнаит переселился в Нью-Йорк. Не удивлюсь, если и Виктория туда метит. Судя по её гугл-сёрфингу, летом просматривала квартиры на Манхэттене. Не дешёвые. Но, видимо, не хватило средств, а тут ты подвернулся: сынок олигарха при деньгах. И дебил.

Мне хотелось зажать уши. Жесть какая!

Я зло усмехнулся и громко три раза хлопнул в ладоши:

— Какую однако грандиозную работу ты проделал, браво! Не зря платишь своим ищейкам.

— А ты зря паясничаешь, — поджал губы отец. — Из-за ерунды я бы не стал подрываться и лететь в Париж. Ты — мой сын. И моя главная инвестиция.

Мне вспомнилась Викина песня со смыслом: «идите вы нахрен со своими лимузинами, отелями и прочей лабудой». Сейчас реально хотелось встать с ней рядом на сцену и подпеть. И маракасами побрынчать для эффекта.

А вообще, конечно, было отвратительно до желудочных колик. И про брата её вспомнилось. Неплохой, кстати, парень, мне понравился. Но сразу стало ещё паршивее: у кого-то в семье чайные церемонии для успокоения проводят, а у кого-то разбор полётов с отчётом по прибылям и убыткам. Вот и вопрос, кому больше повезло?

Я выпрямился и сказал:

— Не стоило лететь. Я сказал, что женюсь на ней, значит, женюсь. Решение принято. И тут не заседание совета директоров, а моя личная жизнь.

Отец недобро посмотрел на меня:

— Ты сам потом пожалеешь об этом, когда она оставит тебя без штанов.

— Сам решил, сам и пожалею. Или нет. Что скорее всего. Не ты ли меня учил ответственности за поступки и решения?

Отец встал и одёрнул пиджак.

— Упёртый, как баран.

— Я Овен, — ухмыльнулся я. — Мне по гороскопу положено.

— Баран и есть, — процедил отец. — Эмоции и бизнес несовместимы.

— Ну да, — я снова заговорил Викиными словами, — лучше быть железным биороботом. Тебе это сильно помогло в жизни? Только речь не о бизнесе, и не о деньгах. Или тебе это не понятно?

Отец покраснел и стал похожим на быка, вот-вот наклонит голову и помчится на меня — вспарывать рогами живот. Жутко. Знакомо. С таким же видом он пытался выпихнуть меня в Гарвард, когда я просто хотел в МАИ. Меня и штатовский спортинтернат запарил донельзя. Зато понял эмигрантов и их нытье про ностальгию. Сам чуть не взвыл. В споре с отцом за университет я победил, так что и сейчас я расправил плечи и засунул руки в карманы.

— Моя личная жизнь касается только меня.

— Ну, а деньги — нет, — ответил отец. — Я не шутил про инвестицию. Имей в виду, Михаил, в день, когда ты женишься на Виктории Ивановой, банк «Роспромфинанс-инвест» потребует единовременно и в срочном порядке вернуть займ и вложенные деньги. Надеюсь, ты помнишь, по кредитному договору, если компания не способна вернуть деньги по требованию банка, её активы будут изъяты через суд и переданы кредитору. То есть мне. Выбирай теперь, за что нести ответственность.

Ледяная капля пота скатилась у меня между лопатками, я стиснул челюсти.

— Ты не сделаешь этого!

— Сделаю. Завод твой только на бумажке. Но миром правят деньги, а ты об этом забыл. В твоём заводе мои деньги. И если тебя это не устраивает, можешь искать себе работу. Или роман напиши на пару с Викторией: «Как я просрал бизнес и все перспективы». В тэги добавь «кретин и юмор».

— Так и сделаю, — сказал я, почти физически ощущая, как меня вновь закрывает обычная броня. Вика её сняла легко и почти безболезненно — поцелуями. Но зря. Без неё не выжить. Не в моём мире — тут живьём кожу сдерут, даже родной отец.

Он встал и пошёл к дверям. У порога обернулся:

— Думай, Михаил, думай. Если ещё осталось чем.

* * *

— Шамони Мон-Блан — это шикарно, незабываемо! — причмокивал Маню. — И ехать всего шесть часов. Если мы загрузимся в авто через час, вечером уже будем там: пить белое вино и наслаждаться снегом. Вика, ты видела снег в Шамони?! А горы, о Мон Дьё, какие там горы!

— Поехали, Викуль, развеешься, — улыбнулась Даха, — ты ведь официально уже не работаешь, можно оторваться! Тебе будет с нами хорошо.

Они поцеловались, милые и смешные, как голубки. Точнее счастливый, всклокоченный индокур и воробышек.

— Спасибо, но я не могу сразу согласиться, — сказала я, — вот придёт Миша, тогда и решу.

— Да-да, Миаил, — кивнул Маню.

— О нет! — вытаращилась на нас Даха с натуральным ужасом. — Вы предлагаете мне провести медовый месяц с Михаилом?! За что?!

— А что, чувак как чувак, — примирительно приобнял её Маню. — Мне понравился.

— До того, как ты его пришиб? Или после? — не успокаивалась Даха. — Если б я ему заехала, мне б тоже, возможно, понравилось. Ой, извини, Викуль… Вырвалось… Хотя нет, это же ужас!!! Я не смогу…

И что ей скажешь?

Если бы мне предложили в первую неделю работы с Мишей отдыхать, я бы, наверное, тоже предпочла тихо собирать опавшие листья граблями в мамином саду или дома сидеть, с котом.

Маню обнял Даху покрепче и с хитрым видом увлёк в спальню. Подмигнул мне у двери. Пошёл ставить вопрос ребром? Правильное место!

Что и говорить, Маню, кажется, самый классный на свете француз, пусть и совсем не красавчик — с картофельным, красноватым носом и торчащими во все стороны отросшими соломенными волосами. Лёгкая зависть коснулась моего сердца: жаль, что Миша не такой же раскованный и весёлый. Зато красивый. И мой. Очень надеюсь, что мой! Хотя было немного боязно: всё так быстро и неожиданно развивается! Как бы не проснуться где-нибудь на работе, хлопая глазами на отчёт в мониторе и слушая рёв удава по громкой связи!

Я тут же себя отругала, вспоминая бесподобные Мишины глаза и целый мир, который он открывал передо мной — сложный мир, но реальный. Стыдно стало. Он бы не рассказывал о себе, если бы не хотел, чтобы я узнала его лучше. Не для недельного же отпуска! И о любви сказать, по-моему, такому интроверту, как Миша, было сложно. Но ведь он сказал! А розы?! Такой букетище мне ни один мужчина не дарил! Даже романтичный Володя до того, как ему всё в России надоело, и он решил, что йога в Нью-Йорке быстрее приведёт к просветлению, чем скручивание в асаны в Ростове-на-Дону. Впрочем, у Володи и денег-то никогда не было, только светлый взгляд и мысли о возвышенном, не мешающие ему периодически обносить чужие клумбы ради красивого жеста и осыпания меня розовыми лепестками в постель.

Я подошла к окну и, глядя, как плавно слетает с клёна жёлтый лист, подумала о том, что Мише было бы хорошо в горах, он же любит лыжи. Да и уверена, давно не отдыхал.

Всё в моём сердце пело о нём. Старинные часы с фривольными амурчиками по бокам отсчитывали время, Миши всё не было. Долго. А Даха с Маню, похоже, скоро познакомятся с соседями снизу, так ходила ходуном их кровать. Неловко даже.

Я взяла сумочку, телефон в руку. Увы, от Миши не было ни звонков, ни сообщений. Он может заработаться, я знаю. Ладно, пойду пройдусь по улочке, подышу ещё Парижем.

Я вышла на площадку и столкнулась с Мишей. Он стоял перед дверью, как памятник. И нет, это был не Миша, передо мной высился холодный, закрытый на двести замков удав. С прямой спиной, будто кол проглотил.

— Виктория? Хорошо, что это ты! — сказал он таким стальным голосом, что у меня мурашки по спине пробежали. От ужаса.

— Миша, что-то случилось?! — я тронула его за руку.

— Всё в порядке, — отчеканил биоробот. — Пройдёмся.

Да как же в порядке?! — захотелось крикнуть мне, а сердце провалилось в живот. Он, что ли, попал по дороге в руки маньяка-компьютерщика, который все человеческие настройки снёс? И память стёр? Так-так, это никуда не годится!

Ум подал сигналы SOS. Вдруг я, и правда, плаваю в иллюзиях? Но сердце из живота категорично простучало: нет! Даха была права только в одном: так сразу легко не будет, привычки за день не меняются, его трудная работа тоже никуда не делась, и проблемы. Вдруг на заводе катастрофа какая-то? Видя практически неживое лицо Миши, мой мозг отчаянно работал, ища варианты, что могло произойти и что делать. Как его вернуть в нормальное состояние? Ах да, удава выбивает из брони удивление, сейчас я… Что бы такое?

— Миша, — радостно воскликнула я. — Мы едем в горы!

— Рад за вас, — ответил он ещё холоднее.

— И ты едешь! — улыбнулась я. — Ты же в отпуске. Тут рядом, как от Ростова до Краснодара. Хотя бы два с половиной дня до пятницы можно попутешествовать. Маню говорит, что снег ранний в Шамони, и трассы открыты! А ты обещал меня научить кататься.

— Да, — без эмоций буркнул удав. — Я держу обещания. Идём.

— Куда?

— Не здесь.

В сердце скребануло. Нет, я так не могу.

— Миша, что не здесь? Объясни, пожалуйста, а то я никуда не пойду, — склонила я голову, не зная, как его растормошить и начиная волноваться до холода в пятках.

Он взглянул на меня тяжёлым взглядом, способным раздавить, словно гусеничный танк. У меня пересохло во рту. Я подумала, что он хочет сказать мне: «Прости, я ошибся. Поспешил. Нам нужно расстаться» или ещё хуже, но точнее: «Я понял, что ты — та ещё стерва. Прощай»… Где-то в середине груди зародился комок слёз и били набатом колокола, как в Нотр-Даме, но я ещё улыбалась, ожидая его слов. В конце концов, меня уже столько раз бросали. Почему это так больно каждый раз, словно в первый? Что во мне не так?! Хотелось завопить исступлённо: «Миша, что ты делаешь?!»

И вдруг он произнёс:

— Хорошо. Хочешь здесь, пусть будет здесь, — и упал передо мной на одно колено. Поднял на меня глаза, напряжённые донельзя, и протянул руку: — Виктория, ты станешь моей женой?

Что?!

* * *

Как бы можно было радоваться… Не получилось. Наверное, Дракула, протягивая руку из свежей могилы и предлагая: «Давай поспим вечно», выглядел бы живее. Мишу, что, заставили? Наследство иначе не получит? В голове промелькнули дурацкие сюжеты из фильмов типа «Последнее желание», «Приказано женить»… Или на переговорах нужно быть обязательно женатым?..

У меня пересохло во рту, язык прилип к нёбу, а руки задрожали. Прямо как в хокку Мацуо Басё: «Хочу отыскать слова, но сердце моё сжимается…» И моё сжалось, потому что с любовью хотело ответить: «Нет!» Но тут же в панике закружили мысли.

Он обидится и уйдёт, и больше не вернётся. Ведь я хочу быть с ним! А если «Да», то на нашей свадьбе вместо Мендельсона сыграют траурный марш? Может, он такой и есть, настоящий? А то всё было мимолётной блажью? Нет, нежность не была фальшивой, я видела. Что случилось сейчас? Переволновался?

Я глотнула воздуха, он застрял где-то в середине груди, наткнувшись на ком.

А мне никогда раньше не делали предложение… Боже…

Миша смотрел на меня и ждал, правда с тем же видом, с каким требовал презентацию сделать к утру. А если не сделаю, голову снесёт. Нет, он не любит меня. Холодом веет… Но ведь я люблю! И как же… Почему? Готова ли я к этому? Замуж — это не в кафе сходить, пирожных наесться. Я не хочу быть завсегдатаем в ЗАГСе, как мои родители: «Давненько вы у нас не женились». Я хочу, чтобы навсегда! С единственным! Мишенька, Миша, ну улыбнись же хоть краешком губ, оттай хоть на вздох!

Меня раздирало пополам «Да» и «Нет». По виду Миши было ясно: «Я подумаю» он не примет, будет давить, как каток. Или чёрное, или белое. Сразу. Иначе расплющит инь и янь до состояния гранитной крошки. Мамочки! А я не могу ответить…

Сердце моё сжалось ещё сильнее, так что вздохнуть не получилось. Голова закружилась, ноги вдруг стали ватными. Пол почему-то поплыл и начал быстро приближаться.

Откуда-то глухо, издалека, будто из колодца Миша крикнул:

— Вика!

Ожил? — кольнуло в сердце, и я попыталась вынырнуть из темноты, которая меня затягивала. Не успела. Свет над головой схлопнулся. И всё выключилось.

* * *

Бу-бу-бу… Соседи ругаются? У меня за стенкой тетя Валя и дядя Сеня устраивают скандалы с боем посуды каждое воскресенье, начиная с семи утра. Вместо перфоратора. Старая добрая традиция. Можно даже будильник не ставить, если куда-то вставать. А если надо выспаться в выходной, на тумбочке беруши всегда заготовлены. Стоп, а почему у соседки Дахин голос? Неприятно повизгивающий.

— Я так и знала, что вы её доведёте! Так и знала!

Что-то хлопнуло, словно газетой муху убили. Откуда мухи в ноябре?

— Cherie, mon trésor, calme-toi[43]… — как-то ласково для дяди Сени и почему-то по-французски.

У тёти Вали завёлся любовник-француз?!

От нелепости предположения я проснулась.

— Не буду я кальме, сам успокойся! — ответила Даха. — As-tu le chlorure d'ammonium?[44]

— Non, pourquoi? C'est pas donc le laboratoire chimique[45]…

— Вот дерьмо! Ничего у вас, французов, нет! — снова Даха, и ещё яростнее: — Сколько я вас, нет, тебя терпела!!! За себя я ладно, потерплю и перетеплю! А за Вику! За Вику я тебе! — Снова хлопок по мухе. — Что ты с ней сделал, изверг?! — Опять хлопок. — Признавайся!

И опешившее, мужским голосом:

— Предложение.

— Что?! — уже потише. Мухи, видимо, кончились.

— Замуж.

Миша! — ахнула я про себя, мгновенно вспомнив всё, что произошло, и с усилием воли распахнула веки.

— Вика! Очнулась! — кто-то сжал горячими пальцами мою ладонь. — Вика, ты как?!

Надо мной склонилось живое, взволнованное лицо Миши. Не удава. Радость какая.

— Мишенька, — неловко улыбнулась я. — Извини, что-то мне нехорошо стало.

— Прости меня, — выдохнул он. — Я не ожидал, что ты… так воспримешь…

Его решительно подвинули, и в поле зрения появилась всклокоченная, раскрасневшаяся и весьма боевая Даха с влажным полотенцем в руках. Где-то над ней образовалась косматая голова Маню. Кажется, я лежу на диване в его гостиной. Точно, вот и часы с амурчиками над камином. И бронзовая люстра в стиле ампир. И занавески из Икеи, жёлтенькие. Встретившись со мной взглядом, Даха расцвела заботливой улыбкой:

— Девочка моя, как ты? Ничего не болит? Головка? Сердечко? Водички хочешь?

Я попыталась сесть. Качнулась, по всему телу разлилась слабость. Миша тут же подставил мне руку под спину, вместо подушки. Тёплый, любимый. Его голова оказалась рядом. Так поцеловать захотелось. В висок. Или макушку. Да куда угодно.

— Хочу водички, — сказала я.

Миша подхватился, а я остановила его:

— Не уходи.

Даха удалилась, и Маню за ней хвостиком, с лёгкой укоризной прося ругаться на понятном ему языке.

— Вика, — проговорил Миша, прижимая мою руку к себе, и скользя встревоженным взглядом по моему лицу. — У тебя правда ничего не болит?

— Нет, — я качнула головой.

— Отчего же ты… Может, надо врача? — бормотал он. — Так же просто не бывают обмороки…

— Скажи мне Миша, — посмотрела я ему прямо в глаза. Хотелось искренне, но, кажется, получилось жалостно, потому что сердце снова сжалось. — Только правду, хорошо? Скажи, что случилось? Ты пришёл такой… такой… как на работе, когда хочешь убить кого-то…

— Удав? — догадался он, покраснел.

— Извини. Это, наверное, обидно, — вздохнула я. — Я просто должна знать, я чувствую: что-то изменилось. Серьёзное. Скажи мне всё, пожалуйста. Как есть.

Миша отвёл глаза, помолчал немного, потом вскинул их на меня:

— Твоё решение по поводу… моего вопроса изменится, если ты узнаешь, что, возможно, скоро я не буду богат?

— А при чём тут это? — удивилась я.

Даха вернулась в гостиную со стаканом воды, но догадалась притормозить. Шагнула обратно в кухню. Миша опустил голову. Выдохнул громко, словно решаясь.

— Отец против наших отношений. Он может отобрать компанию, если мы поженимся.

Я подскочила, забыв про слабость. Заглянула ему в глаза.

— Погоди, как отобрать?! А ты? Ты же живёшь компанией! Ты же столько в неё вложил!

Он пожал плечами обречённо.

— Официально его банк может затребовать срочный возврат кредита. И тогда я банкрот.

— Боже… Как же так можно?… Но послушай, я не понимаю тогда. Ты же наоборот, пришел с вопросом о свадьбе?! — одно с другим у меня в голове не склеилось. — Зачем?

Миша обнял меня за плечи.

— Просто если я решил, значит, я решил. И никто мне не указ. Я всегда решаю сам. С компанией выкручусь как-нибудь. Придумаю. Пока она моя. — Его глаза были огромными, как два зелёных моря, живыми, настоящими, и казалось, за его чёрными зрачками продолжалась я сама. — А ты мне нужна. Это я точно знаю.

Моё сердце запело от его слов, и в комнате посветлело, будто среди ноябрьских туч пробилось в комнату солнце. Захотелось наизнанку вывернуться, лишь бы Мише тоже было хорошо, а ещё стало понятно: он был так напряжён, потому что не со мной пришёл воевать, а с собой, с собственными проблемами и жестоким запретом на счастье.

Мой герой! Как хорошо, что я не ответила «нет»!

— Мишенька, но ведь мы можем и не жениться, можем просто быть вместе, — сказала я. — Главное, с тобой! Сердцу не важен штамп в паспорте.

— А мне важен, — упрямо ответил он.

— Мишенька, — только и могла вымолвить я. Воздуха стало много-много, свежего, прозрачного, или это было что-то другое, от чего дышалось широко, а во рту появилась пьянящая сладость. — Я тебя люблю!

И он, наконец, улыбнулся и тоже вдохнул полной грудью.

— Я хочу, очень хочу быть с тобой! — воскликнула я. — Но, правда, давай не торопиться, чтобы наша любовь не стала быстрой, как растворимый кофе. Вдруг я храплю или буду бесить тебя своими экзальтированными штучками, родственниками, яркими нарядами?

— Нет, не будешь, — мотнул он головой. — Я знаю, я решил.

— Из-за отца? — осторожно спросила я.

— Нет. Давно. Будь такой, какая ты есть. В тебе есть всё, чего мне не хватает. Даже согласно законам физики мы должны быть вместе. Если ты хочешь…

Счастье залило меня светлой волной. В каждой клеточке оно засветилось новогодними огоньками, и я сказала:

— Да.

— Что да? — распахнул глаза Миша.

— Я буду твоей женой.

И он меня поцеловал. Нежно, горячо, по-настоящему.

Откуда-то из дверей кухни послышалось задумчиво-ворчливое Дахино:

— А что банк, подумаешь банк. Надо попробовать перекредитоваться… И желательно не в России, да, Маню?

— Qu'est-ce que tu dis, mon trésor[46]?

Глава 23

Мы с Мишей сидели оба, блаженные и пьяные, глядя друг на друга влюблёнными глазами. Кажется, никого на свете не существовало красивей него…

Судьба подкралась незаметно в виде Дахи со стаканом воды. Бамц донышком о тумбочку рядом. Словно цунами в мир с сердечками.

— Товарищи, я, конечно, всё понимаю, — сказала подруга. — Но полчаса целоваться без остановки — это даже по меркам Маню перебор. А он француз, между прочим. Поцелуи у них придумали. И я уже устала стоять на кухне, Вика, пей воду.

Маню вошёл следом со смущённой улыбкой, словно извиняясь перед нами за свою femme[47], ибо по его французистому мнению ничего, более святого, чем поцелуи, не существовало. Разве только то, что идёт после поцелуев…

— А теперь переходим дружно на английский, чтобы все понимали друг друга! — скомандовала Даха.

Миша моргнул, словно увидел её впервые.

— Дарья, это точно ты? — спросил он, от разрыва шаблона послушно перейдя на английский.

Удивление на него всегда хорошо действует.

— А то кто же? — подбоченилась подруга. Никакой тебе робости или смущения перед бывшим боссом. Казалось, пока я была в обмороке, инопланетяне изъяли остепенившуюся и привыкшую к роли серой мыши девицу и вернули на её место боевую с дурнинкой подругу где-то с курса третьего.

— Не похожа, — заметил Миша.

— Ну дак реалии изменились, — сверкнула глазами Даха. — Как говорится, не в сказке мы теперь. Ты, Михаил, больше не начальник, а парень моей лучшей подруги, так что тебе ещё придётся мне понравиться. Лучшая подруга — это хуже тёщи, между прочим.

— Даха! — с укоризной одёрнула её я.

— Не перебивай старших, — ответила Даха. — Я на два месяца раньше тебя родилась. Так вот, Михаил. Пока у тебя не так много шансов. Впрочем, поначалу вообще ни одного не было. Но я тут послушала немного, и десяток плюсов в карме у тебя прибавилось.

— Да мне повезло! — усмехнулся Миша.

— Не очень, — честно сказала Даха и ткнула в него пальцем. — Если ты Вику обидишь, будешь дело иметь со мной, — она мотнула головой на Маню, — а у меня всегда с собой тяжёлая артиллерия, к слову.

Маню прыснул.

— Даша, мы уже поговорили с Мишелем. Всё нормально.

— Даха, разве ты не видишь, что это не своевременно, — всё-таки встряла я. — У нас такой разговор…

Она взяла стул за спинку, со скрежетом подвинула его и села, как на лошадь, опираясь на перекладину.

— Зная твою маму, твоего папу и всех твоих, пацифистов, буддо-кришнаитов, а также учитывая, что они далеко, я за них тут главная. И вот, что я скажу, Вика: все акценты нужно ставить в самом начале, — сказала подруга и ткнула на соседний пуфик. — Садись, Маню.

Тот подчинился.

Миша подался вперёд, к боевой «почти тёще». В его глазах вместо ожидаемого раздражения зажёгся весёлый азарт. Я даже не представляла, что у него может быть такое выражение лица.

— Дарья, какого чёрта ты делала в секретарях, а? — спросил он. — По тебе руководящая позиция плачет, а ты маскировалась.

— Ага, можно подумать, кто-то б дал мне новую должность со своим гррр-гррр и на той, что была.

— Может, потому что ты была не на своём месте? — подмигнул Миша.

— Обратно всё равно не пойду, — отрезала Даха и погладила по крупной лапе Маню. — У меня получше теперь должность.

Француз расцвёл.

— Вот блин, — хлопнул себя по бедру Миша. — Я всё-таки остался без ассистента. Штраф бы кое-кому влепить.

Тут уже я фыркнула:

— Хаха, штраф! Твой трудовой договор — это филькина грамота, Мишенька, тебя засудит первый грамотный сотрудник за такой.

— Ага, наконец, заметили! — хмыкнул Миша и довольно обнял меня за талию. — А я всё думал, неужели все тупые?! Бесит, когда вокруг пресмыкаются, и никто головой не думает. Сам с собой поспорил. Ради спортивного интереса.

— И кто выиграл? — улыбнулась я.

— Ты, — ответил такой же улыбкой Миша.

Счастье моё…

— Так вот, — вновь заставила нас оторваться друг от друга Даха, — по поводу кредитов и срочных выплат, вам, тьфу, тебе, Михаил надо перекредитоваться в другом банке.

— Это не так просто, но я попытаюсь, — ответил Миша. — И подслушивать нехорошо.

— Я почти тёща, помнишь? И я у себя дома. Это ты тут ворвался… Фу, — сморщила нос Даха, — так и тянет по привычке на «вы». К переговорам ведь всё готово? Документацию по новым проектам я сделала ещё фиг знает когда, а устав Вика перевела?

— Естественно. Документы у меня, — ответил Миша.

— Ты позволишь помочь тебе с переводом на переговорах? — спросила я. — Я очень хочу!

Миша просиял, словно не ожидал от меня таких слов, и кивнул.

— Значит, есть предложение, народ, — вступил Маню, — до пятницы делать в Париже нечего. Поехали, народ, в Шамони, на лыжах кататься. На прокат возьмёте чего не хватает, а потом с новой энергией — вы на баррикады, а мы подумаем, куда. — И глянул на дверь их спальни.

— Рискованно, — ответил Миша, — мало ли что, погода, пробки…

А я поняла, что нам просто жизненно необходимо переключиться, расслабиться, ведь самые нужные мысли приходят в тишине ума. Горы — лучшее место, где ум замолкает.

— Давай поедем, — тихо попросила я.

И Миша без пауз и возражений просто сказал:

— Давай.

— Вот и я вас, тьфу, тебя, Михаил, не узнаю. Прямо сразу бац и «давай». Офигее-еть! Ну ладно, привыкать, что ли придётся? Тогда срочно закидываем пожитки в наш Рено, — распорядилась, вставая со стула, Даха. — И пошевеливаемся-пошевеливаемся. Если вы нам испортите медовый месяц, ваш, обещаю, не наступит!

— Боги, включите обратно тихую Дарью! — хмыкнул Миша.

— Но-но! — погрозил ему пальцем Маню. — Ma femme fatale est idéale[48]!

* * *

Я видел, что отец онлайн в What's Up, торжествующе показал ему средний палец и забрал из квартиры вещи. Честно говоря, я был рад, чертовски рад! Хоть это всё и было на уши не натянешь. Сам себя не узнаю, и Дарью не узнаю, и Вику. Она вдруг преобразилась, словно изнутри включили подсветку. Так и сияла сказочно всю дорогу. Одна улыбка чего стоит! Взглянёшь на неё, и жить хочется! Орать! Смеяться! Дурачиться! И быть к ней так близко, как только позволяют контуры тела, и ещё ближе… И я понял, что другое решение правильным быть не могло! Дарью б только приструнить, но это фигня вопрос. Отчего-то рядом с Викой и тем, как она смотрела на меня, даже отцовские угрозы не особо пугали. Вообще, казалось, всё счастье мира закупорилось в жестяной банке этого Рено и просачивается сквозь щели приоткрытых окон на французскую трассу, машины, поля, долетает до неба и пробивает в облаках дырки, сквозь которые лучи прыскают солнечным душем на землю. Хорошо!

* * *

Немного беспокоило, что показались горы, а снега всё не было. Не по траве же кататься на лыжах! Трава не скользит, я пробовал. К счастью, сразу после Женевы пейзажи начали белеть. Въезжая в живописную альпийскую деревушку Сен-Жерве, мы нырнули в снежную сказку. Дома с жёлтыми ставнями, окученные сугробами, с шапками на крышах, красный трамвай прямо по белым огородам. А впереди синеватые в сумерках пики. Аж сердце сжалось от радости.

— Давайте тут остановимся, — сказал Манюэль. — В Сен-Жерве дешевле раза в два.

— А поехали лучше прямо в Шамони Мон-Блан, — предложил я. — Там к подъёмникам ближе. Я знаю хороший отель, четыре звезды, в самом центре долины. Думаю в середине недели и в начале сезона там не будет аншлага.

— Это который с бассейном? — обернулся Маню. — Да там цены не сложишь!

— Позвольте мне сделать вам свадебный подарок и оплатить за всех, — сказал я. — Дарья ведь мне тоже не чужой человек, полтора года бок о бок проработали. — Я потёр челюсть на автомате. — И кое-какую компенсацию я задолжал.

Вика взглянула на меня с нежной благодарностью, и я уже был готов выкупить весь отель на нас четверых.

— Нет, не стоит, — пуфанул щеками по привычке французский йети.

Дарья, кажется, с ним была не согласна. И я поднажал с улыбкой:

— Ну, ребята! Мне же надо набирать очки в карму. Не качеством же вылепленного снеговика…

— Мы согласны! — поспешно воскликнула Дарья, прежде чем её неандерталец успел возразить. — Езжай дальше, Маню!

Хваткая девочка, и как я раньше не заметил? Манюэль надулся слегка, но когда мы подъехали к четырёхэтажному СПА-отелю, зашли в холл с крупной чёрно-белой плиткой на полу и зеркалами во всю стену, с витой лестницей, скамеечками для лыжников и креслами для безлошадных, наши молодожёны помирились. Закурлыкали, забыв про правило говорить на английском. А и пусть!

— Расселяемся и идём закупаться, — распорядился я.

Даха с Маню не ответили. Ну конечно, как ответить, когда губы другим заняты? Молодец, неандерталец, не теряется. Слямзил моего секретаря и счастлив.

— Закупаться? Красные туфли оптом? — засмеялась Вика. — Или сегодня зелёные?

— Нет, ботинки для лыж, я же обещал тебя научить. Но красные предпочтительнее, — хмыкнул я и подошёл к стойке. — Добрый вечер.

Девушка с кудрявыми тёмными волосами за стойкой глянула на нашу компанию профессиональным взглядом с налётом дружелюбности и сказала по-английски с жутким французским акцентом:

— Добрый вечер, мсьё, медам. Вам два двухместных номера?

Я обернулся на Вику. И вдруг растерялся, заволновался, словно между нами ещё ничего не было и должно случиться в первый раз. Во рту пересохло, как у мальчишки, и все известные английские слова застряли в горле. Русские тоже.

— Да, — пришла на помощь Вика. — Два одинаковых двухместных номера с двуспальными кроватями. Если можно, рядом.

Чёрт, я же женюсь на ней! Откуда этот мандраж?!

А Вика встала рядом у стойки. Улыбнулась. Её запах, светлые пряди по плечам, касание руки к руке, и у меня просто мозг вынесло. Не помню, как оплатил, как донёс чемоданы до номера со светлыми деревянными резными панелями на стенах, с белыми простынями на широкой кровати и лиловыми подушками. Вика бросила сумочку на кресло в углу. Не успела восхититься видом из окна, а я её развернул, притянул к себе. Доверчивый взгляд голубых глаз. Моя? Теперь моя! Навсегда. Небо за радужками нельзя ни обидеть, ни подвести. Теперь я за неё в ответе. Моя.

— Я люблю тебя! Ты такая красивая! — вырвалось само.

— Мишенька, — шёпот в ответ.

Я потянулся к ней с поцелуем. Её губы с готовностью ответили. Тёплые, упругие и мягкие одновременно. И всё: мурашки по телу, короткое замыкание в голове. Больше соображать было нечем. Ураган в груди. Руки сняли с неё пальто, освободили нежную шею от ярко-красного шарфа. Поцелуи по шейке, уху и ниже. Мягкая ткань под ладонями. Долой платье! Змейка на сапогах, вжик. Кто придумал колготки? А, и с себя надо куртку снять… Зачем нам столько одежды?!

Убил бы того, кто конструировал застёжку на бюстгалтере! Справился, чуть отстранился и мгновенно замер.

Какая же она красивая! Как статуэтка, точёная из слоновой кости, с распушившимися золотыми волосами. Губы пухлые алеют и манят снова. Цветов захотелось — разбросать вокруг неё на постель. Дурак, не додумался раньше. И слова все растерял. В поцелуях.

Вика улыбнулась и тронула пояс на моих джинсах. Я остановил её.

— Я сам.

Опять вихри по телу. Оно вдруг тесным показалось.

А Вика была передо мной совсем обнажённой, на белых простынях. Неужели она моя? Моя! Такая нежная, открытая полностью, до сумасшествия! Тело задрожало от нетерпения, еле заставил себя сдержаться и не наброситься сразу. Она не воспримет мою дрожь как слабость? Нет, сама дрожит. Доверяет мне! Хотя ведь не должна… Я бы себе не поверил.

— Вика! — Я навис над ней.

Сплетение «люблю», пальцами по волосам, и дорожки поцелуями. Её живот, её колени, грудь, бёдра… Губам нет запрета. Ни моим, ни её! Боже… И мы ещё ближе. Плавно, ритмично, безумно. Горячо. На руки поднял — лёгкая! Невообразимая. Дух захватило. Выдох восторга, и всё заново. Ни времени, ни стен вокруг, ничего. Только электричество и нежность, расслабление и вновь эмоции фонтаном.

Она. Моя. Люблю!

* * *

Мы вообще с ним такие разные! Ему постоянно жарко, а мне холодно. Ночью Миша заснул, голый, горячий, как печка, приоткрыв окно и сбросив на пол одеяло, а я завернулась и в своё, и в его, как в норку, с головой. Правда, меня то и дело из этой норки доставали. Нежно так… волшебно. А потом я снова заворачивалась в пуховый кокон.

Если честно, после нашей бурной, упоительной ночи, я думала, что мы и не пойдём никуда, максимум в ресторанчик обедать, и быстро обратно. Но Миша подскочил в шесть утра, бодрый и шумный. Разбудил меня поцелуями, шмякнул неэлегантно на тумбочку с моей стороны металлический поднос с круассанами и кофе. Ммм, запахло вкусно апельсиновым джемом и шоколадом, дымок от кофе полетел в нос точно так же, как в рекламе по телевизору. Коварство какое… Я бы ещё повалялась. Раза три по столько же…

— Пора вставать! Там такой снег! — радостно воскликнул Миша и распахнул шторы, заливая рассветным солнцем номер. — Пойдём! Скорее!

У него, кажется, кто-то моторчик включил. Кто, интересно? Или он всё-таки биоробот, который заряжается от розетки… Ведь мы и пяти часов не спали сегодня!

— Ну, Мишенька, а поспа-а-ать? — заканючила я.

— Нельзя! Горы не ждут! И потом очереди будут на подъёмник! А нам ещё в прокат и в магазин. Хорошо, что всё есть прямо тут, в отеле. На первом этаже. Уже работает, я проверил. Подъём!

— Удав… — пробурчала я себе под нос, но Миша услышал и стянул с меня два одеяла.

— Кто удав? Я удав?! Да я сама нежность! И любовь! — безапелляционно, как умеет, заявил он. Словно печать поставил. А потом защекотал меня невозможно. Получил по лбу подушкой и поцелуем в нос. Но пришлось вставать.

* * *

Снег был везде: на горах, на склонах и дорожках. На крышах альпийских шале и уютных, словно сказочные домики, гостиниц, на деревьях и шапками на камнях у речки. Снег искрил на солнце и заставлял щуриться. В душе и в сердце всё так же искрилось — светом с кристалликами, из чего можно было сделать вывод, что снег — это замороженная радость. Недаром Ниночкин сын его зачёрпывает горстями с веток и ест. Надо тоже попробовать.

— Теперь я похожа на одного из солдат Дарта Вейдера, — хмыкнула я, глядя на белые лыжные ботинки, в которые влезть удалось с большим трудом. Вылезти, наверное, вообще не получится, если только трое не будут держать меня за голову, двое за ногу и тянуть в разные стороны. Зато голеностоп подвернуть не удастся даже при большом желании.

— Сомневаюсь, что в армии Тёмной стороны Силы носили куртки малинового цвета. И штаны с цветочками, — рассмеялся Миша.

Ему хорошо: раз-раз, и облачился в костюм, шлем, очки, снаряжение, будто только так и ходит. Даже в офис, на работу. Вот кто настоящий солдат. Спартанец! А меня притворяться даже на месяц не хватило… Так себе из меня спецагент. Не Штирлиц, однозначно. Раскрыли, взяли в плен, теперь заставляют горы покорять. Вновь помечталось об одеялке.

Но дальше было хуже — Миша прицепил к моим ботинкам лыжи.

Ой, а они скользкие!

Миша поймал меня, собравшуюся приземлиться в позе буквы Зю.

— Не торопимся. Осторожно.

— А, может, я как-нибудь на санках? — пробормотала я. — Вон, смотри! И Даха бредёт раскорякой. Нет, на Маню не смотри. Салют Маню! — Я помахала еще более яркому, чем обычно французу. — Он, наверное, в лыжах родился. Как и ты. А мы с Дахой ни разу не лыжницы! Зато очень качественно умеем на санках кататься. Честно! В универе на каникулах все горки в Мезмае — у меня там мама живёт — были нашими! Вжух, и ура! А тут будет вжух, и ноги из разных сугробов, а?…

Миша засмеялся, но в его взгляде просквозило удивление:

— Вика, неужели ты — и боишься? Я думал, ты абсолютно бесстрашная…

Ну вот и как после такого заявления признаться, что я всю жизнь боюсь ногу сломать на какой-нибудь такой горке?

— Нет, я ни капельки не боюсь, — ответила я и притворилась, что смотрю лихо и задорно.

— Вика, если ты не хочешь упасть, — сказал Миша, мигом обретая привычную серьёзность, — достаточно, чтобы лыжи стояли на канте. Веса твоего тела будет хватать для давления. И при катании потом это главное правило. Пока будешь делать первые шаги, палки можешь отложить. Они вообще не нужны…

Даха пришкондыляла к нам, Маню ей весело что-то рассказывал и кружил на лыжах, как мартовский кот, виляя местом, откуда растут хвосты.

— Стоп, cheri[49], — скомандовала подруга. — Здрасьте вам! А вы чего-то на ужин не вышли, ну да ладно. В общем, Михаил, мне тоже рассказывайте, как кататься. Потому что лыжных слов на французском я не знаю и скоро убью мужа палкой. Или сама убьюсь.

— Мы уже на «ты», — напомнил Миша и подмигнул: — Очки в карму зачтутся?

— Уже пошёл отсчёт, — кивнула Даха и махнула Маню: мол, катайся, дорогой, пока у нас тут политзанятия.

Маню радостно слинял. А Миша дотошно и скрупулёзно рассказал нам о конструкции лыж, о тайнах и секретах спасения попы от столкновения со склоном, скольжении и прочем. Возил, обнимая за талию, «Титаником», подправлял, корректировал, ловил, когда успевал. Правда, мы всё равно падали, а он слегка раздражался, но сдерживал себя, как мог. За что от меня лично получил жирный плюс — если бы кто-то так в офисе отчаянно тупил, он бы уже давно включил режим сталелитейного пресса. А тут даже шутить пытался, хоть и поглядывал на заснеженные пики в ярко-синем небе с некоторой завистью.

Наконец, я скатилась с горки «лягушатника» в его сопровождении без оплошностей.

— Умница! Идеально! — обрадовался Миша.

Разрумянившаяся Даха слетела рядом и тоже затормозила не попой.

— Ого! И ты молодец! Растёшь в моих глазах, Дарья!

Она выставила большой палец в перчатке:

— Аналогично!

Миша снова взглянул на далёкий склон. Я тронула его за руку и улыбнулась:

— Поезжай. Я вижу, тебе хочется.

— Нет, ты что! — замотал он головой. — Я несу за тебя ответственность. Ты новичок. Я должен быть рядом.

Я обняла его.

— Какой же ты классный! Но, мне и Дахе уже нужен отдых. Так что Миш, сейчас ты можешь нести ответственность за меня только в плане поглощения глинтвейна, тут я клятвенно обещаю тебе не напиться до неприличия и не поперхнуться гвоздикой.

— Ты уже устала? — не поверил он. — Но только часа два пробуем…

— Приплюсуй сюда всё, что было ночью, — хихикнула я. — И если мне не дать отдохнуть, можно легко сдать меня в утиль.

Он смутился.

— Прости, пожалуйста… Прости, Вика, я всё равняю по себе…

— Не надо, ты спартанец, а я…

— Цветочек, — вдруг договорил за меня он и покраснел.

— Да, — заулыбалась я, — поэтому цветочек взгромоздится вон в то кафе. А ты покори тот пик, который на тебя смотрит.

— Нет, ну так нельзя. Я с тобой пойду…

И ведь хочет же! Ну что будешь с ним делать? Переизбыток ответственности — тоже диагноз. Даха подъехала к нам.

— Я просто требую, — сказала я чуть строже, — чтобы ты нам с Дахой показал класс! Езжай, а мы хоть пообщаемся немного, по-женски.

— Правда?

— Абсолютная.

Он заколебался, потом по-директорски посмотрел на бывшего секретаря номер один.

— Дарья, ты ответственная, я знаю. Возлагаю заботу о Вике на тебя, пока я съеду с третьей очереди. Но чтобы всё… — он начал привычно давить.

— Всё будет окей, — хмыкнула Даха, — но за тон сейчас будет минус десять баллов из двадцати наработанных.

Миша незлобно выругался. Поцеловал меня в лоб и помог снять лыжи.

— Я скоро.

* * *

Мы с Дахой посмотрели ему вслед, и потом принялись втыкать носы лыжных ботинок в склон, как Миша учил.

— Мда, не скоро из него удав выветрится, — сказала Даха. — Хотя и успехи делает семимильными шагами.

— Стомильными! Он такой нежный! — рассмеялась я и тут же смутилась, словно выдала наш секрет.

— Ого, — присвистнула Даха и стянула шлем.

Я тоже. Впереди возвышалось деревянное французское кафе и маячило весёлое братство лыжников и безбашенных сноубордистов. Я обернулась ещё раз посмотреть, уехал ли Миша на подъёмнике. И вдруг кто-то подхватил меня под локоть.

— Так вот ты куда от меня сбежала! — услышала я знакомый голос. — Далековато!

Я обернулась и опешила: это был Егор, тот самый, восхитительно лысый, правда, теперь бесконечное количество очков проигрывающий Мише.

— Ну здравствуй, девушка-праздник, — сказал Егор и расцвел на все свои тридцать два голливудских импланта.

Глава 24

— Ну здравствуй, девушка-праздник, — сказал Егор и расцвел на все свои тридцать два голливудских имплантанта. — Умница! А ты знала, куда ехать — в самую красоту из нашей ростовской слякоти. Такой кайф вокруг: горы, парапланеристы… Лучше могут быть только горы, там наверху. Поехали?

«За каким лешим его сюда принесло?» — подумалось мне, но вслух я сказала:

— Ага, и тебе не хворать. Нет, я уж лучше тут. Я только учусь.

Даха удивлённо воззрилась на меня, потом на лысого, идентифицируя в нём владельца бизнес-центра.

— Здравствуйте, Егор Дмитрич, — обозначила себя Даха.

В его лице мелькнуло недоумение, потом он узнал в раскрасневшейся от морозного солнца весёлой блондинке офисную мышь из приёмной. Ткнул в изумлении пальцем в неё, затем в меня:

— Э-э, а вы что, вместе тут, что ли? Вы же, если не ошибаюсь, бывший секретарь Черенцова, да?

— Угу. Слёт экс-секретарей-ассистентов, — буркнула Даха.

Егор расхохотался.

— Так я и подозревал, что тут дело нечисто! — а потом обратился ко мне: — Погоди, Вика, выходит, ты тоже экс? Уволилась? Оставила Черенцова с носом? Ахахах, так ему и надо. Тогда пойдём в сторонку, у меня к тебе есть сразу два разговора.

Я не успела и глазом моргнуть, как Егор подхватил меня под локоть и потянул куда-то к деревянному домишке за сугробами. Я вырвала руку, чуть не упала, неуклюжая на своих неудобных ботинках, воткнувшихся носами в снежный бугор, и мотнула головой:

— Нет, Егор, я с тобой никуда не пойду. Мне и здесь прекрасно.

— Да ладно тебе, не ломайся, посидим, поболтаем, а потом я тебе такие красоты покажу! — улыбался Егор и подался ко мне, сверкая на солнце уверенностью, как айсберг, готовый протаранить «Титаник» и сказать, что так и было. — Чего время терять?

— Нет. И чтобы ты знал, я больше не свободна.

— Да ты и правда время даром не теряла, да? — и вновь протянул мне руку. — Но мы же по-дружески.

Даха чересчур громко закашлялась. За моей спиной послышался стальной голос Миши:

— Вика, проблемы?

Я обернулась. Увидела огонь расплавленного металла в зелёных глазах. Ревнует? А в голове внезапно сложилось уравнение, простое, как дважды-два: моё свидание с Егором в Ростове, сумасшедший вид удава, отчаянное бормотание по телефону, разбитая кружка и отключённый сервер. Боже, Миша уже тогда начал ко мне испытывать чувства?!

— Всё нормально, — пробормотала я растерянно.

— Привет, Михаил Валерьевич! — с намёком на удивление ответил Лётчик. — Мир тесен, ха?

— Не протолкнуться, Егор Дмитрич, — кивнул Миша, малодружелюбно.

Мне вдруг вновь вспомнились Онегин и Ленский. Только теперь всё поменялось: Миша занял образ влюблённого романтика Ленского, а Егор — ищущего развлечений от скуки Онегина. Боже, надеюсь, до дуэли не дойдёт? Мише только проблем с поиском нового офиса не хватало, и так не ясно, что с компанией будет! У меня мурашки пробежали по коже.

— Так у вас тут целый корпоратив? — хохотнул Егор. — Видимо, хорошо живёт компания «Инженерные системы»! А Полина, та серенькая, где? Дежурить оставили?

Тут встряла Даха, отодвинув меня плечом назад.

— Михаил и Вика приехали на мою свадьбу. Как друзья семьи. Лучшие. Теперь у нас свадебное путешествие. Мой муж обожает горы и снег. Он полярник.

— Вот как! — обалдел Егор. — Поздравляю! Круто! Не ожидал, что вы с руководителем настолько близки. Ваша дружба была качественно зашифрована.

— Работа есть работа, — заявила Даха. — Зачем смущать коллег неуставной дружбой? Это негативно отражается на производственных процессах…

О, как я её обожаю!

Егор перевёл взгляд на Михаила, затем на меня и задумчиво повторил:

— Угу, работа есть работа, — и тут же задорно осклабился: — Зато хорошо вне офиса, когда правил никто не устанавливал, не так ли, Михаил Валерьевич?

Миша не ответил на провокацию и сдержанно спросил:

— Вы по делу в Шамони или в отпуске?

— Кататься, — показал лыжными палками на пики Егор.

Потом снова покосился на меня, разгораясь азартом. Чтоб его! Что он затеял?

— А давайте с нами, Михаил Валерьевич? — Егор показал на стоящий на отдалённой площадке небольшой вертолёт и идущих к нему троих лыжников. — Мы с ребятами не любим наезженные трассы утаптывать. Хотите с нами, вон на тот пик? — Лётчик показал на нереальную, ломаную пирамиду в снегу, и у меня дыхание перехватило. А Егор опять глянул на меня многозначительно и расправил и без того широченные плечи: мол, героя упускаешь.

Миша это заметил, поджал губы. А Егор подмигнул ему:

— Там спрыгнем с вертолёта и вниз. Гонки устроим для настоящих экстремалов, а? — Потом снисходительно улыбнулся. — Если не боитесь, конечно. Или вы так себе катаетесь? Общей лыжнёй по пологой горке?

Миша холодно улыбнулся:

— С удовольствием погоняюсь с вами.

— Победитель получает всё? — подначивал его Егор.

— Победитель уже всё получил, — заявил Миша. — Так почему бы не прокатиться, если приглашает коллега по бизнесу?

У меня защемило в сердце, и вскипело возмущение. Всё-таки дуэль? Детский сад какой-то!

— Не надо, Миша! — вырвалось у меня.

— Вика, я всегда решаю сам, — отрезал он, вновь безапелляционный, как удав.

— Замечательно! Люблю скорость на выживание. Но без приза всё равно не интересно, — сгримасничал Егор. — Может, дамы нам что-то предложат. Вика?

У меня затикало в висках, и я была готова его только послать. Далеко, надолго, в суровые морозы — пешком до Гималаев, например. Я мотнула головой и буркнула:

— Я считаю, что это опасно. Я против.

— Тогда мы сами выберем, да, Михаил? — прыснул Лётчик.

— Вика песню споёт, — ответил Миша, готовый вместо пистолетов и рапир использовать лыжи. Словно программу в компьютере запустили, и теперь никак не выключить без сбоя системы. — Вика, ты не против? Ты мне как раз одну песню задолжала, помнишь? С корпоратива.

Я насупилась и не ответила.

Что за мачизм такой? Как два голубя на площади перед памятником Ленина, выставили грудки сизые, надулись и курлыкают, кто кого перекурлычет. И плевать на голубку, что она там себе мыслит! Или это вечная позиция Миши — я главный и лучше знаю? Нет, я против, категорически против! Кому и что нужно доказывать? Я же сказала, что люблю его. И замуж выйти согласилась. Что ещё нужно?!

Миша выжидательно смотрел на меня, словно это была проверка — поддержу — не поддержу. И по тому, как он сжимал лыжные палки, было понятно, что в любом случае помчится с горы. Чёрт!

И тут я заметила торжествующую ухмылку на лице Егора — сволочь, догадался о наших отношениях, но не отступил, а решил поссорить. Нет уж, такой радости я ему не предоставлю! Однажды на свадьбе Арамчика и Кати, её новоиспечённый свёкр, пожилой армянин, добрый и румяный от хорошего красного вина бочками, подсел ко мне и сказал такую вещь: «Я тебе кое-что расскажу, девочка, а ты Кате потом и всем подружкам передай. Секрет долгого брака и счастья семейной жизни знаешь в чём? Никогда не ругай своего мужчину на людях. Никогда. Ни за что. Даже если он говорит, что чёрное — это белое, ты согласись при всех. А потом наедине с любовью ему скажи: „Знаешь, дорогой, ты чуть-чуть не прав: то белое совсем не белое, а немножко чёрное“.»

Что ж, наедине я Мише устрою пар из ушей, но сейчас я ответила, не уверенная, что поступаю правильно:

— Хорошо, я спою.

— Спасибо, Вика. А теперь отдохните, девочки, — сказал Миша, удовлетворённо улыбаясь, будто я прошла тест на верность. — А мы с Егором Дмитричем проверим, у кого лыжи лучше скользят.

— Лыжи к бою! — расхохотался Егор.

— Надеюсь на ваше благоразумие! — крикнула я им вдогонку.

Миша махнул мне рукой. А моё сердце сжалось: благоразумием там и не пахло. Может, старый армянин был не прав и надо было просто лыжами по головам надавать обоим? Боже…

* * *

Я смотрел сквозь иллюминаторы вертолёта на слепящие белые склоны. Дух захватывало. Красиво до невыносимости. И потом, с вертолёта я ещё не прыгал. Но страха не было, только адреналин будоражил кровь, сворачиваясь вектором в груди и обозначая цель.

Я хочу, чтобы Вика видела во мне не только бывшего начальника, офисного червя или удава. Я не хочу, чтобы она видела во мне богатенького сына олигарха, и чтобы мизерная капля жалости пробралась в её сердце из-за моих проблем с отцом. Вика не должна чувствовать ни вины, ни неловкости. Она тут ни при чём. Жаль, не вышло этого скрыть, разорвало на правду. Я кретин всё-таки… Просто у моего старика цель всей жизни заколбасить меня по полной: стой там, иди сюда; будь самостоятельным, сын, шаг в сторону — расстрел. Я даже рад, что так или иначе, это кончится. Уже кончилось. Я сделал предложение, забрал из парижской квартиры вещи, и будто отпустило. Словно обручи на груди и на голове полопались. Так свободно стало!

Я хочу, чтобы Вика поняла: даже если я всего лишусь, даже без наследства и семейного состояния я могу многое. Я. Сам. Ради неё!

В голубом небе вставали острые, с тёмными прожилками, ломаные пики. А мне казалось, я не кататься еду, а срезать их к чертям лыжами. Чтобы Вика верила в меня и никогда не сомневалась.

Друзья Доброва, три разудалых типа, шумели, предвкушая экстаз безбашенной скорости. Знакомое чувство. Но у меня сейчас было другое. Здоровенное такое — как та белая вершина, кажется её называют Эгюй дё Миди. Добров посматривал на меня и говорил всякую ерунду. Я кивал. Этого достаточно. Он знает, что я не краснобай. Потом его товарищ в синем костюме развернул карту, показывая пальцем с широким, аккуратно остриженным ногтем наш приблизительный маршрут.

— Чуваки, трасса у нас длинная, двадцать три километра. Пилоты над нами полетят только до начала официальных спусков. На случай, чтобы мы головы не сломали. Потом сами.

Я весь обратился в слух и зрение.

— Внимание! Тут может быть незамёрзшее озеро, — сказал синий. — А вот тут можно провалиться. Сноубордист в прошлом марте отстегнул доску и поминай, как звали.

Мда, жаль, мы не киборги, чтобы во время спуска в глазу верхним окошечком система помечала гибельные места. Придётся так запоминать.

— Да не бойтесь, Михаил Валерьевич, вытащим, — хмыкнул Добров и хлопнул по плечу.

— Не люблю фамильярностей, — сухо ответил я.

— Жаль, а я уже хотел перейти на «ты», — неестественно рассмеялся он.

— Кстати, при фрирайде это удобнее, — подметил ещё один тип в широких штанах цвета детской неожиданности.

— А я уж думал, мы на бал собрались, — буркнул я.

— И чего ты так напряжён? — всё-таки тыкнул мне Добров.

— Я сосредоточен, — ответил я.

— Ну-ну!

Кажется, его подмывало спросить что-то ещё, но он лишь ухмыльнулся со своей дурацкой гримасой «своего парня». Меня такие типы бесят. Ещё с интерната. Ну и что, что он катапультировался с горящего истребителя в бою где-то там, на Юге? Говорят, из ВВС его за махинации турнули, а не из-за перебора с геройствами. На гражданке он поднялся потом нереально быстро из никого в большой бизнес. С чистыми руками так не бывает, уж я-то знаю. Так что он не «мой парень», чем и бесит. И особенно бесит его внимание к Вике!

— Внимание, чуваки! — выкрикнул синий. — Сейчас будем прыгать. Сначала перебираемся на подножку, садимся на лыжу вертолёта и потом по одному на склон.

Народ повскакивал с мест. Лязгнула чья-то палка.

— Егор, на выход, — подозвал синий. — Михаил, готовься. Давай, чувак!

Добров обернулся ко мне, изобразил ухмылочку:

— Встречаемся у верхнего кафе. Там, где Вика осталась.

— Да, — глухо ответил я.

А сам разозлился. Фиг ты меня достанешь! И догонишь! Слышно было, как сердце стучит. Так наверное чувствует себя гладиатор перед боем, за который либо получит свободу, либо кинжал в грудь. И тут же я себя поймал.

Стоп! Эмоции в сторону. После. Я-то знаю, что мысли мешают на любом соревновании. Пока ты бежишь, не должно быть ни предвкушения победы, ни страха поражения и оборачиваться нельзя. Есть цель, есть вектор. Тебя нет. Есть бег, который бежит сам себя. До финальной ленточки.

Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, собираясь в кучу. В вектор. Натянул шапку на лицо, почти балаклаву, застегнул кнопки на перчатках, очки, шлем. Проверил крепления. Выглянул наружу, окатило морозным ветром. Здесь минус двадцать два. Я спрыгнул.

* * *

Шум лыж по снегу, гулкий скрежет трения. Перед глазами белое пространство. Серый шлем и жёлтые штаны, те что спрыгнули первыми, скользнули по леднику и исчезли впереди, превратившись через мгновение в муравьёв.

Скорость. Чертовский разгон.

Впереди камни. Свернул на сугроб. Прыжок, как полёт. Пауза ветром в ушах.

Приземлился, спружинил и помчался дальше. Охрененно. Белые барханы заструились вниз. Снег пухлый, свежий, но когда набрал такую скорость, проскальзываешь мимо, срезая пышные горки краем лыжи. И слышишь, как вдогонку, перекатываясь, бежит снег. Не лавина. Но я осторожный, мгновенно меняю траекторию. Добров постоянно мелькает где-то рядом. То справа, то слева, то надо мной взлетает его голубая куртка и красные лыжи. Часто штрихами, еле успеваю заметить.

— Йахуу! — заорал где-то позади синий. — Вау! Чтоб я сдох!

Впереди показался обрыв, я резко взял вправо, подняв движением клуб морозной пыли.

Прокатился по узкой дорожке, набирая скорость, и снова прыжок. Высоко. В желудок рухнул холодный ком, а я снова почти на тверди. Лыжи несут, как хороший спорткар. Вперёд!

Тело пружинит, наклоняется, само знает, как лучше. Эйфория в груди образуется сама, когда в очередной раз взрезаешь края сугробов, и они взлетают, едва касаясь меня снежным шлейфом. Уже чертовски жарко. Горы въезжают в поле зрения и теряются в очередной белой стене перед носом. И снова взлёт. Солнце мелькнуло, краем глаза я заметил чёрного орла. Мы на пару с тобой, дружище. Добров не в счёт.

Чистый спуск, чистое удовольствие. Серый и жёлтый остались позади после очередного моего прыжка. Не ожидали, похоже, такой прыти от меня. Перед глазами, как бы на полях, стояла карта. Я хорошо запомнил траекторию кулуаров. Да, у меня фотографическая память. Любой чертёж восстановлю при надобности. Хы, может, я и правда этот самый чёртов киборг?

Вдох-выдох, и взлетел. Лучше, чем во сне, реально. Радость без спросу закипела в жилах. Сколько раз было, но всегда, как в первый раз.

Мозг подсказал: впереди пятидесятиградусный склон с огромной пропастью и две стены по краям. Чертовски рискованно. Зато срежу значительный угол по сравнению с теми, у кого потроха не так крепки. И я рванул по кулуару, маневрируя, как уж на сковородке.

Чёрт, судя по звуку, Добров махнул за мной. Истребитель хренов.

Что-то меня торкнуло. Странное, будто позвал кто-то. Но без голоса. Я вскинул глаза и ошалел: впереди — там, где кончался кулуар, катила со склона мощная лавина, набирая гул. Оставалась маленькая, но всё-таки возможность избежать её, свернув и пропустив мимо. Чёрт, а Добров видит? Похоронит же!

Я притормозил и подрезал соперника. Доброву ничего не оставалось, как свернуть за безопасный зубец. Послышался мат на всё сто этажей. Он остановился, чуть не перекувыркнувшись через голову. Я подкатил к Доброву, тоже чудом не полетев кубарем на камни, и без слов ткнул палкой в нарастающую угрозу.

— Едрить, — охнул Добров, сглотнул и добавил мгновенно севшим голосом. — Спасибо…

— Надеюсь, эти олухи сзади в неё не угодят, — ответил я.

— Там вертолёт, если что, — выдохнул он.

Лавина прокатила чуть ли не в двух шагах от нас, как мощная змея, заглатывающая всё на своём пути. В нос пыхнуло облаком снежной пыли, но ничего страшного — на пару чихов. Лавина сошла и успокоилась быстро, погудело совсем недолго, а затем снег сожрал снег. И наступила тишина. Мы оба глянули вверх. Нет, вертолёт не снижался, кружил себе в голубом небе, отражая иллюминаторами солнце, значит, остальные в порядке.

Я отёр очки от снежного крошева и сказал:

— Ну что, погнали дальше. Осталось всего-то километров семнадцать. Если не боишься.

Прежде, чем Добров успел ответить, я оттолкнулся палками и пошёл набирать скорость по другую сторону кулуара. Подальше от недавно вспоротого брюха лавины. Бережёного Бог бережёт!

Глава 25

«Быть можно дельным человеком, И думать о красе ногтей»[50], Иль в лыжах прыгнуть с вертолёта Чтоб получить… люлей.

Приблизительно так я думала последние два часа. А прошло уже почти пять. В промежутках между паникой, холодком между лопатками, попытками отшучиваться и улыбаться Дахе и Маню. Сначала я даже немножко покаталась, коряво — стиль «каракатица на выезде». Слегка даже начало получаться.

Вокруг шаталась совершенно разномастная и разноцветная публика: горнолыжный курорт Шамони, и правда, пользовался популярностью. Кого здесь только не было: подгулявшие хиппи, наркоманского вида молодёжь, которой мне было бы страшно давать в руки сноуборды, настоящие спортсмены и полные лыже-чайники. Иногда мимо нас проходили бородатые дядечки, похожие на альпинистов из старых советских журналов, но жирный лайк и вечную память в Инстаграме получили от меня бабульки со снаряжением времён Второй Мировой. Сморщенные лицами дамы были бодры и веселы, некоторые из них оглядывали окрестности с сигаретами в накрашенных губах. Попробовала представить тут нашу тётю Валю Гору, несущую дежурство на скамеечке возле подъезда в платочке, китайском пальто и с матом наперевес, а также её верных подружек, жадно бдящих, кто, с кем, и куда вырядился. Не вышло. Европа всё-таки. Недаром побывавшие в России иностранцы развозят по миру новое заимствованное слово «babúshka», которое, как «борщ», «валенки» и «перестройка» точному переводу не подлежит.

Хотя среди абсолютного смешения языков и рас, русских тут тоже было немало: девушек в малиновых комбинезонах со стразами, разудалых глав семейств с подрастающим поколением и с ухоженными, как иномарки, жёнами.

Я быстро заглотнула глинтвейн из стаканчика и рванула на улицу, пытаясь проследить за точкой-вертолётом в солнечно-голубом разливе неба. И зачем Миша купил себе серо-синий костюм? Ведь ничего не разглядеть. Где бы достать бинокль?

— Расслабься! Ничего с ними не будет! — сказала Даха. — Михаил регулярно бороздит по лыжне на Красной Поляне. Как сезон наступает, я ему вечно на выходные билеты беру в Сочи со ски-пассом. Точнее брала.

И она потащила меня на освоение «лягушатника». Рядом шумели итальянские дети. А мне в голову ударило мыслью, что ведь и у нас с Мишей тоже могут быть дети. Сколько? Один, двое, больше? Ох, женщины об этом как-то раньше думают… До того, как… А я на всё согласна. Будут дети? Пусть будут. Главное, чтобы на Мишеньку были похожи, — подумалось мне, — он такой красивый!

Впрочем, мысль о детях была такой внезапной, но по-хорошему волнующей, что в животе закрутилась спиралью горячая волна. А вдруг уже? Нет, вряд ли…

Маню лихо съехал со второй очереди и принялся нас учить, удивившись отсутствию Миши. Правда, они с Дахой предпочитали падать в сугроб и дурачиться. Солнце и обстановка вокруг к этому располагали. Я тоже немного попыталась.

Но когда через пару часов после того, как наши дуэлянты умчали ввысь, и мы зашли снова в кафе за горячими напитками, по телевизору объявили о внезапном сходе лавины на пике Эгюй дё Миди. Я замерла, не чувствуя ног под собой. Глядя, как по плоскому экрану скатывается белая гуща, похожая на стадо бешеных снежных коней в ледяной дымке, я широко раскрыла глаза и взмолилась. Про себя, но так громко, что слова стенками больших колоколов забили по черепу изнутри: «Миша! Мишенька! Не попади, только не попади туда! Спаси, его Господи, умоляю!!!»

— Вика! — кто-то выдернул меня из оцепенения. — Успокойся! Говорят, никто не пострадал. Съёмки с вертолёта ведут. Они бы увидели.

Это был Маню.

— Ага… — только и вышло у меня сказать.

А Даха показала Маню кулак:

— Только попробуй мне из ревности дуэли устраивать!

— А я… не ревную, — моргнул Маню.

— Как не ревнуешь?! — пыхнула Даха, уткнув руки в боки. — Совсем не ревнуешь?!

— Нет, — замотал косматой головой Маню. — Зачем?

— Всё, я обиделась! — надула губы Даха и отвернулась.

— Почему?! — вытаращился несчастный муж. — Я тебя люблю, моё сокровище!

— Если б любил, ревновал бы! — заявила Даха, со скрежетом отодвинула пустой стул, порываясь встать.

Тут же была поймана и зацелована под заверения о безграничном доверии.

— Лучше не ревнуй, Маню, — мрачно вставила я.

Кататься я больше не стала. Начал срываться снег, который через час превратился в нешуточный снегопад. Я следила за новостями по телевизору, в интернете и тонула в тревожности. Чёрт бы побрал мои попытки быть мудрой и понимающей женщиной! Разве я не знала, как Егор гоняет?! Он же вообще без башни, лётчик-налётчик! И не уверена, что у него есть хоть какие-то принципы… Дура я, дура! Надо было каждому дуэлянту выдать по шелобану в лоб, сломать лыжи, выбросить палки с обрыва и закатить эпичный скандал — такой, чтобы весь Шамони ещё сотню лет вспоминал. Нет, я не люблю конфликты и не очень умею скандалы устраивать, но с каждым движением минутной стрелки на больших чёрных часах по белым делениям «скилл» по раздаванию люлей был всё ближе к освоению. И плакать хотелось. Чашку с очередным кофе разбить. И снова плакать.

Прошло пять часов! Пять!!! Где они?!

Даха и Маню принялись рассказывать очередную бурду про длинные трассы. А я дёрнулась на тысячный звонок колокольчика над дверью. И увидела, что в кафе ввалился Миша. Взмыленный, как Буцефал, краснощёкий. Прямо в лыжах. Остановился, шаря глазами по посетителям. Шаркнул лыжей по деревянному полу, пропуская кого-то сзади. Это был Егор. Такой же мокрый и красный.

Я подскочила и бросилась навстречу.

— Миша! — вырвалось само.

Он засиял. А я повисла на его шее, теряя себя от счастья, что он живой, целый и на своих ногах, пусть и уставший неимоверно.

— Мишенька…

— Я выиграл, — выдохнул он и заключил меня в свои объятия.

Отвлёкся на секунду. Я почувствовала, что они обменялись рукопожатием с Егором. Рядом упали с грохотом лыжи. Всё равно!

Мой Миша! — пело всё внутри. Надо было кричать, возмущаться или плакать — столько всего скопилось за эти пять часов, но я чувствовала его тепло, вдыхала его запах и просто обнимала его, моего победителя, героя, родного! И выпрашивала индульгенцию у самой себя: я ещё чуть-чуть пообнимаю, и ещё чуть-чуть, и ещё… А потом, чуть-чуть позже, когда обнимательная сила кончится, когда перестану обвивать его шею руками, уткнувшись в неё носом, замирая от радости…, голову снесу.

* * *

Честно говоря, было не до песен. От усталости хотелось рухнуть замертво и лежать. Желательно без лыж и лыжных ботинок. Если б ещё лежание по волшебству сопроводилось душем и стейком размером с барную стойку! И чтобы жевалось как-то само. А Вика бы массаж сделала… Ммм, это будет сказкой!

Спуск оказался не только долгим, но и трудным. Повалил снег. Синего, которого, как выяснилось, зовут Василием, пришлось хором выковыривать, когда он залетел в овраг и провалился. Добров кувырком полетел на одном повороте, чудом лыжи не сломал. Едва я позлорадствовал, меня тоже занесло и закрутило. Но мы снова погнали. Остальные ребята остались передохнуть на второй очереди, прокричав дурацкие пожелания нам вдогонку. И мы понеслись. Последние пару километров я ехал на автопилоте. Добров тоже. Но не отставал. Упорный. Реакция у него не хуже моей. Ехали лыжа в лыжу, и вдруг у самого деревянного настила перед кафе, уже зажегшегося огоньками в расчерченных снегопадом сумерках, Добров намеренно притормозил. Я мотнул головой: соревнование так соревнование, всё должно быть по-честному. До последнего. Но тот лишь кивнул и совсем остановился, пропуская меня вперёд. Я аж проникся.

Не снимая лыж, я вломился в тепло и запахи, от которых тоскливо взвыл желудок. Соображал я уже туго, обвёл кафе глазами. И тут Вика, в красном своём, как ясное солнышко, с рассыпавшимися по плечам золотыми волосами, с глазами огромными от волнения и радости, выкрикнула моё имя и бросилась ко мне. Обняла! Носиком тёплым в шею ткнулась. И я понял: вот оно счастье! Оно того стоило.

Благодарно кивнул Доброву и снова прижал её к себе. Девочка моя! Сколько же от неё любви! Прямо сердце растворяется, как снег на ладони. И неожиданно сам для себя я почувствовал… благодарность. За то, что любит. За искренность. За тревогу и радость в глазах. Да меня никто никогда не ждал! Кроме налоговых инспекторов. А вот так — никто! И где-то в глубине себя я понял, что никогда не предам её, что бы ни случилось! Как голодный пёс человека, который его обогрел и накормил.

— Я выиграл, — отчитался я ей, а по ощущению будто меч к ногам преподнёс. И щит. После боя. Принцесса моя! Я тебе весь мир к ногам положу! Даже если ты ещё не знаешь об этом…

Вика обняла крепче. Оценила. Хорошо-то как! И пофиг, что сейчас свалюсь. Поймал несколько завистливых взглядов. Доброва в том числе… Прощаю. Да, у меня такая женщина, которой любой позавидует. Но она только моя! Я поцеловал её в тёплые губы, пахнущие вином, апельсином и гвоздикой.

— Ты в порядке? — спросила она, подняв глаза.

— Всё норм! — улыбнулся я ей и поднял большой палец. — Поесть бы.

— Сейчас, — оторвалась она от меня. — Что ты хочешь?

— Чего угодно, — выдохнул я. — Но мясного и побольше.

Она подозвала официанта, защебетала на французском. Как-то отстегнул лыжи, сел на лавку. Махнул Доброву:

— Егор, давай к нам.

Неандерталец крепко пожал мне руку. Егор охотно подсел, крикнул хрипло:

— Вика, плиз, и мне всего такого же закажи!

— Значит, кровопролития не будет? — ехидно спросила Дарья.

— Нет, — сказал я и добавил, просто для галочки: — Будет только приз победителю.

Вика покосилась на меня, а Дарья ответила с ядовитым сарказмом:

— Жаль, а мы ждали, чей же окровавленный труп привезёт амбуланс. Ставки делали. Всё зря.

Я её придушу когда-нибудь. Кажется, начинаю понимать, почему тёщ не любят. Даже «почти тёщ» надо ограждать от приличных людей.

Добров хихикнул и подтянул к себе чей-то наполненный глинтвейном стакан. Громко выпил и вытер воображаемые усы. Говорить особо мы уже не могли. Но йети спрашивал, и приходилось отвечать. Кажется, он завидовал.

Мы смели в секунду всё, что принёс парниша в переднике. Вика молодец, построила всех на кухне быстро. О, чай! Мой любимый, чёрный, с кучей пакетиков во френч-прессе, и шоколадка! Жизнь реально удалась! Главное, на куски не рассыпаться от радости…

В набитом желудке стало тяжело, а в глазах сонно. Я хлебнул горячего вина и поплыл. Но тут показалось, что чего-то не хватает. Кого-то. Куда Вика делась? Я обернулся, скользнул взглядом по залу. Её нет. В дамскую комнату, наверное, отправилась…

— А где Вика? — спросил я у «тёщи».

Она пожала плечами и что-то курлыкнула Манюэлю на французском. Вика не появилась и через пять минут. И через десять. Я встревожился.

Даха взяла мужа под ручку, потянула его из-за стола и сказала не без злорадства:

— Мы устали вас ждать тут целый день. Отдыхайте, а мы пойдём спускаться в гостиницу.

— А Вика…

Дарья снова пожала плечами. Что-то тут не ладно. Добров тоже спросил:

— А куда твоя делась?

— Сейчас, — ответил я и заставил себя встать.

Подошёл к стойке и, скрипя уставшим мозгом, спросил на английском, не видели ли они блондинку вот такого роста в красной куртке, лыжных штанах со странными цветочками и в белых ботинках, которая заказ оформляла. Курчавый парниша вопросительно ткнул на наш стол, где почти развалился по столу полусонный Добров. Я закивал.

Официант сунул мне счёт в плетёной плошке. Чёрт, не понял меня! Я развернул бумажку и вдруг заметил другую на самом дне. На салфетке что-то было написано. Викиной рукой…

Я поспешно вытянул белый клочок и прочитал:

«Снег согнул бамбук, Словно мир вокруг него Перевернулся»

Что за ерунда такая?! Я аж проснулся.

— Это кто сюда положил? — спросил я официанта.

— Девушка, о которой вы спрашиваете. Попросила отдать вам.

— А сама она где?! — опешил я.

— Ушла. Сказала, что вы оплатите счёт.

— Да, я, конечно, оплачу, — пробормотал я, глядя на непонятные строчки. — А куда она пошла, не подскажете?!

— Кажется, к фуникулёру на спуск к городу. Но не скажу точно.

Что-то я не понял… Опять эти её штучки?!

Сердце рухнуло в пятки. Я скосил глаза на Доброва. Этот сидит здесь. Уже проще, он не с Викой. Но где она?!

* * *

Добров снова спросил, где Вика.

— С друзьями пошла в номер. Голова разболелась, — спокойно ответил я, юзая годами выработанную привычку держать лицо.

— А-а, ну и я тоже пошёл, — ответил он и грузно встал. — Ты?

— Я чуть позже. Чай допью, — буркнул я и для верности плеснул кипятка себе в кружку. Не признаваться же в Викиных странностях.

Добров ушёл, тяжёлый, как медведь. Я снова уставился на салфетку. Что она хотела этим сказать? Странные какие-то слова, вроде бы не стихи, но и на стихи чем-то похоже.

«Снег согнул бамбук, Словно мир вокруг него Перевернулся».

Это намёк? На что? А просто нельзя было сказать? Почувствовал раздражение. Кинулся звонить и вспомнил, что, как идиот, так и не добавил в список контактов её личный номер. Чёрт!

Увидел пароль Wi-Fi на чеке, обрадовался. У меня мозг не включается, может, Гугл в курсе, что происходит в голове блондинок? Закинул всю фразу в поисковик в смартфоне. И получил: «Хайку Мацуо Басё». Угу, самое время играть в «Что? Где? Когда?». Я просто ткнул на выпавшие первыми ответы в mail.ru про расшифровку этого хойку, прочитал много мути, но один ответ аж торкнул:

«Под тяжестью неблагоприятных событий начинаешь по-другому смотреть на мир».

Я снова почувствовал холодок между лопаток — она хотела, чтобы я это понял? Что она стала по-другому смотреть на мир? Почему? Что я сделал?

Первым порывом было объехать всю очередь, но мышцы сообщили, что они против, поэтому я просто набрал Манюэля. Йети, кажется, был на моей стороне.

— Эллёу, — вместо «Хэлло» громким шёпотом ответил он, как обычно смешно игнорируя звук «х», и скрываясь от Дарьи-тирана, — Мишель, Вика сильно перепсиховала, пока тебя ждала. Она в гостинице.

— Спасибо, Маню! Я твой должник, — ответил я.

* * *

Я еле дотащился до номера, злой и недоумевающий. Перед дверью собрался и распрямил спину. Жалко, что Вика больше не моя подчинённая, лишил бы бонуса… Я всё для неё, а она не оценила!

Решительно открыл дверь. Вика сидела в кресле, подтянув к груди колени, настолько несчастная, что куда-то девалось раздражение, а недоумения стало ещё больше.

— Бамбук явился, — съязвил я. — Снег идёт. Мир на месте.

Не ответила. Чёрт, а ссориться не хотелось. Лучше б обняла снова, и всё было бы нормально. Я готов простить.

— Вика, ну, ты чего напридумывала? Победителей не судят, — усмехнулся я и быстро стянул с себя куртку, насквозь мокрую флиску и термомайку.

— Да, верно, — вскинула она гневные голубые глаза и резво подскочила ко мне. — Победителей не судят, их бьют! — И больно так врезала мне кулачком по предплечью раза три: — Ты! Ты! Ты…

Я опешил, поймал её руку.

— Ты чего дерёшься?!

Посмотрела, как на врага народа. Если я удав, то она — явно кобра. Аж не по себе стало.

— Я думала, ты ответственный, а ты… а ты! Как ты мог повестись «на слабо»?! Тебе что, семнадцать лет?! Соревноваться с этим кретином безбашенным, а?!

— Успокойся, — нахмурился я. — Я опытный фрирайдер.

— Ага, опытный! А ты спросил, куда вы едете прежде, чем сесть в вертолёт?! — кипела она, аж щёки раскраснелись. Пришлось и вторую руку поймать, а то совсем распоясалась. — Ты учёл правила по лавинобезопасности? Состав команды?! Погодные условия? Ты вообще на прогноз посмотрел?! Был обещан снегопад, а сход лавин опаснее всего при смене погоды! Сегодня уровень угрозы схода лавин был повышен до 4–5! Выше не бывает! Тем более на чёрных трассах! А у тебя ничего с собой не было: ни аппаратуры — всех этих биперов, лопат, щупов, ни специального лавинного рюкзака! Это безответственно! Во французских Альпах самый большой процент погибших среди фрирайдеров! Вот!

— Не кричи. Откуда ты всё это знаешь? — поразился я, ещё сердитый, но где-то в глубинах сознания понимающий, что она ведь права. Я поступил, как зелёный лох. Но зачем на меня орать?! Я не привык.

Она сдула с лица прядь волос и пыхнула:

— У меня за пять часов было время изучить это всё!!! И на лавины по телевизору насмотреться… — её голос стал вдруг тонким, как стаявший воск. Нижняя губа задрожала, а глаза налились слезами быстрее, чем лавина шарахнула мимо нас с Добровым. При мысли о лавине внутри меня что-то дрогнуло и стало стыдно. Я почувствовал, что к щекам приливает кровь. Кажется, я краснею? Офигеть, лет с двенадцати не краснел… Что делает со мной эта девочка?..

А Вика, будто читая мои мысли, громко всхлипнула:

— Что бы я делала, если бы ты… остался там?! Я не знаю, почему, но я тебя люблю-ю-ю, — хлынул водопад слёз. И от этого моё сердце дрогнуло ещё сильнее, чем от страха при надвигающейся лавине. Но теперь дрогнуло и растаяло, перед этим привычно затвердев от злости.

— Глупенькая, — я прижал её к себе крепко. — Ничего б со мной не случилось.

Она будто не слышала, ревела, как школьница, вздрагивая плечами и заливая горячими струйками мою шею и грудь. А казалось, внутрь проникала, в самое сердце. Подняла на меня глаза.

— Зачем, Миша?

Я чуть пожал плечами.

— Чтобы ты мной гордилась.

— Я горжусь, — всхлипывая, горько сказала она. — Только в следующий раз я просто умру, если так… Я хочу, чтобы мы с тобой… надолго. Вместе. Хотя это и глупо — жизнь запланировать невозможно…

— Можно запланировать. И я в этом силён, ты знаешь. Я тоже хочу. Вместе и надолго, — выдохнул я, глядя в её глаза. — Но при одном условии.

— Каком?

— Ты не будешь меня больше бить. И говорить мне, что делать.

— Тогда ничего не получится, — грустно сказала Вика. Опять совершенно искренне. Страшный этот неизведанный мной зверь — искренность.

Я испугался:

— Как? Почему?!

— Если ты устроишь снова такое, я просто взорвусь и потеряю сознание.

— Хм… Это ведь шантаж!

Она снова всхлипнула, улыбнулась и чуть подалась от меня назад:

— Да… Выбирай.

— Но ведь так не честно! — возмутился я, не собираясь её никуда отпускать.

— Зато справедливо!

— Ты понимаешь, что в твоих словах вообще отсутствует логика?

Она хлопнула ресницами, шморгнула покрасневшим носом и выдала:

— А что взять с натуральной блондинки?

Итить. Железный аргумент. И ведь не оспоришь. Пришлось поцеловать.

Глава 26

Я отстранилась от Миши и попросила:

— Пообещай мне.

— Что? — хмельной от поцелуя и усталости спросил он.

— …что если мы поженимся…

— Если?! — взлетели возмущённо его брови вверх, словно я произнесла что-то ужасное.

— Прости, когда мы поженимся и даже до того, ты всегда будешь помнить, что ты не один. И о тебе думает кто-то ещё. И переживает, когда ты рискуешь. Да, ты прав, ты должен принимать решение сам, я вмешиваться не буду, но просто помни об этом! Всегда! — с пылом потребовала я.

— Странно… — его глаза вглядывались в меня, словно искали за моими зрачками что-то.

— Что странно? — не поняла я.

— Нет, ничего, — мотнул он головой.

Я положила руки на его голые плечи и поймала взгляд, готовый ускользнуть в свои мысли.

— Пообещай, — чуть сжала я пальцами его атласную кожу, возвращая Мишино внимание к себе.

— Ладно. Обещаю. — Миша снова провёл горячей ладонью по моей щеке, приподнял мой подбородок и сказал прямо в глаза: — Я тоже тебя люблю.

Я счастливо заулыбалась: больше мне ничего и не нужно было.

— В душ пойдёшь?

— Угу, — кивнул мой загнанный Буцефал.

Что поделать, даже идеальные спартанцы иногда выдыхаются. Тем более после двадцати трёх километров на лыжах, в снегопад, неизвестно с каких вершин. Он выпустил меня из объятий. Я проследила, как он пытается идти в ванную ровным шагом, а не плестись, и умилилась этому его стремлению не показывать слабость. Мой герой! Хоть и глупый мальчишка. Когда не тиран на работе. Мальчишка и герой. Все сразу и в одном флаконе, неразделимо. Не соскучишься!

За окном уже было темно, я распахнула створку, впуская на подоконник пушистые снежинки. Поймала парочку хлопьев губами, как в детстве. Поёжилась. Ну и что, что мне будет холодно, зато Мише хорошо. Я расстелила постель, а затем прокралась потихоньку в душ и приоткрыла чуть-чуть дверцу, нагло подглядывая. Миша стоял ко мне спиной, опустив голову и позволяя упругим струям бить по затылку, а затем стекать по рельефным линиям тела в поддон. Боже, какая у него спина! Плечи широченные, шея мощная, лопатки чуть выступают, талия тонкая… А то, что пониже… ух, классное! И руки с выпуклыми трассами вен, сильные, мужские, даже когда расслабленные. Длинные, красивые ноги бегуна. Бог подарил мне бога… — подумала я и прошептала бесшумно кому-то там наверху «Спасибо», готовая подсматривать за Мишей целую вечность.

Мою созерцательную идиллию прервал звонок Мишиного телефона, потом моего и через секунду настойчивый стук в дверь. Бросив свой наблюдательный пост, я рванула в комнату. Тарабанили, не переставая. Что там, пожар случился?!

Я открыла дверь. На пороге стояла взволнованная Даха.

— Ой, а Михаил твой тебя нашёл? Он тут? Тут такое дело, такое… — затараторила она, тараща глаза.

— Нашёл. Он в душе, — проговорила я. — Да что случилось? Выкладывай!

За Дахой показалась физиономия чрезвычайно возбуждённого чем-то Маню. Аж нос покраснел.

— Можно? — спросила Даха на французском.

— Ну, не очень, — ответила я.

— Нам бы и с Мишелем поговорить, не только с тобой, — вставил Маню.

— Что такое? — послышался позади меня Мишин голос.

Я обернулась и увидела, что он стоит рядом в одном полотенце. Мокрый совсем. Сонный. Окно распахнулось от сквозняка на полную, и я бросилась его прикрывать: простудится же!

— Заходите и рассказывайте, — распорядился Миша на английском привычным директорским тоном. Словно при галстуке. — Садись, Манюэль. Дарья.

Они с Дахой сели по креслам, послушно, как пионеры. Но Маню тут же подскочил и запустил пятерню в космы:

— Не могу сидеть! Я счастлив, ребята, я счастлив! Но…

— Здорово, — сказал Миша. — И?

Маню прошёлся в другой конец комнаты и потёр ладони:

— Мне выделяют финансирование на мой проект по сейсмоактивности! Он получил одобрение спонсоров, правда, американских… И судно выходит через неделю. Я так счастлив!! Это же… это же дело моей жизни!!! — его аж распирало. До состояния «лопнул, как хомячок» оставалось недолго. Боюсь, через пару секунд мы будем соскребать со стен шкурку счастливого полярника.

— Он собирается в Антарктику опять, — гробовым голосом добавила Даха. — Но сначала надо в Париж.

— Ого, Антарктика — это круто! — даже сквозь усталость впечатлился Миша, присаживаясь на край кровати. — Всю жизнь мечтаю туда попасть! Ты чего ж молчал, Манюэль? Вам насосы случайно не нужны на полярной станции? Или пингвинам? Самого высокого качества. Морозоустойчивые.

— Не знаю, — моргнул Маню. — Спрошу. Но просто, чтобы подписать контракт на финансирование экспедиции и встретиться со спонсором, мне нужно рано утром быть в Париже. А значит, желательно прямо сейчас стартовать.

— Я с тобой поеду! — сразу вставила Даха.

Маню кивнул и покраснел:

— Мне ужасно неловко, друзья мои, сам вас сюда привёз, пригласил, а получается, надо ехать обратно. Но дело такое! Ты же понимаешь, Мишель?

— Понимаю. Только дурак упустит подобный шанс, — ответил Миша. — Не знал, что ты учёный. Ты крут, чувак.

— Вы как, с нами поедете? — спросил Маню, топчась в смешных тапочках по ковролину.

Миша издал стон отчаяния, глянув на свои ноги. А Маню, извиняясь, поспешил добавить:

— Или послезавтра сами? Вам же вроде только в пятницу нужно на переговоры, да? Я только что позвонил на ресепшн, они сказали, что возможна аренда автомобилей. Хоть до Женевы, хоть до Парижа. Даже без залога. Тут есть сетевые пункты аренды. Правда, дороговато выходит…

Я в растерянности глянула на Мишу: ну и отдых получился, он вымотался от спуска, получил разнос и сразу обратно? Но я промолчала — пусть сам решает, я же только что пообещала ему не мешать в этом. Звякнуло оповещение об смске в его мобильном, Миша взглянул на экран, потом на меня, вздохнул и подумал, кажется, о чём-то другом. Потыкал быстро кому-то ответ натренированным пальцем. Затем сказал:

— Аренда машин — это хорошо. Вика, останемся?

— Хорошо, — ответила я.

— Мне так неудобно, товарищи, — пробормотала Даха, внезапно снова похожая на себя в офисе. Даже волосы поникли, как уши провинившегося спаниэля. — Это так по-свински выглядит с нашей стороны. Но для Маню это на самом деле важно. Вы простите нас?

— Ни за что! — по-удавьи рыкнул Миша.

Даха и Маню испуганно расширили глаза, а Миша хмыкнул, довольный эффектом:

— Да валите уже! Мы не маленькие, нас не нужно за ручку водить, да, Вика?

— Конечно, если нужно, езжайте, — улыбнулась я молодожёнам. — А мы ещё не все сыры в местных магазинчиках попробовали, и сувенирчики не купили. Даже ни одной совместной фотки вместе в Инстаграм не выложили. И потом, нам с Мишей нужно друг другу долги раздать.

— Какие? — удивился вялый мой спартанец.

— Ты меня ещё не научил кататься, я тебе не спела.

— Вот именно, — сонно кивнул он, — долги. И выспаться. Мы остаёмся. Тем более, нам надо не просто в пятницу быть в Париже, а в пятницу вечером. Мсьё Одюльмер приглашает на гранд-ужин в замке в Сен-Дени в восемь часов вечера. Там будет какая-то страшно торжественная заваруха, высший свет и всё такое, в смокингах. Только вы мой чемодан с документами и служебным ноутбуком в Антарктику не увезите. Я его в Викиной комнате оставил.

— Спасибо, спасибо, дружище, — пожал ему горячо руку Маню. — Я знал, что уж ты меня точно поймёшь. Вика, спасибо! — кинулся он ко мне со своими традиционными двумя бизу-бизу[51].

— Простите, ребята, — с бровками домиком произнесла Даха. — Никто не предупредил нас о том, что эти американцы нагрянут и затребуют Маню. Проект-то его!

— И заметь, Дарья, — поднял палец Миша с саркастичной улыбкой, — не я вам испортил медовый месяц! — А потом встал и добавил уже совершенно по-доброму: — Удачной вам дороги! Позвоните, как там всё прошло. Нам не пофиг, не чужие всё-таки.

Маню опять затряс Мише руку, а Даха смущённо улыбнулась и вдруг чмокнула Мишу в щёку, а затем вслед за своим полярным медведем с красным носом юркнула прочь из комнаты. Дверь захлопнулась.

— Ещё сто баллов мне в плюс, — важно заявил Миша и рухнул на кровать спиной, спружинив на матрасе. — Благодарный поцелуй в игре «Завоюй лже-тёщу» приравнивается к переходу на новый уровень. И золотой мане на голову.

Я рассмеялась, а он продолжил, смешно подползая к подушке:

— Только, Вика, если кто-то ещё соберётся в Антарктику сегодня, или в Москву, или к чёрту на рога, всем скажи: в добрый путь, благословляем и так далее. А лучше давай запрёмся, отключим телефоны и притворимся, что нас нет.

— Хорошо.

В следующую секунду он захрапел. Телефон из Мишиной руки выскользнул и грохнулся на пол. Экран зажёгся. Я подняла смартфон, чтобы положить на тумбочку и увидела:

Отец: Что ты решил? Почему не берёшь трубку? Где твои вещи?

Я: «Снег согнул бамбук,

Словно мир вокруг него

Перевернулся».

Угадал? Нет?

Я глянула на Мишу, он обнимал подушку и улыбался во сне. Как мальчишка. Как мужчина, который только что послал к чёрту военный эсминец с ядерными боеголовками на борту и пошёл пешком покорять Эверест. У меня всё тело покрылось мурашками. Люблю его!

Глава 27

Пятница, 17 ноября. Париж.

— Что-то их до сих пор нет, странно, — отойдя от высокого окна, пробормотала Даха Маню, закопавшемуся в своём компьютере, в их уютной квартирке, где антиквариат уживался с современностью порой даже чересчур демократично.

— А? Что? Да всего три часа дня, не волнуйся, — рассеянно ответил он, взлохмачивая свою и без того кудлатую шевелюру и отвлекаясь от громадного монитора, стоящего на бюро восемнадцатого века с позолоченными львами по углам и на ножках.

— Вот именно. Три, — сказала Даха. — А они выехали в пять утра из Шамони.

— Откуда ты знаешь?

— Мне Вика в ВК написала, — Даха взглянула на экран мобильного и прочитала: — «Солныш! Доброе утро! Пишу тут, чтобы не будить. Мы сейчас выезжаем в Женеву на ранний рейс. Будем у вас не позднее часа. Машину Миша арендовал удачно, правда ругался, что маленькая. Зато красненькая))) Дашуль, ты, пожалуйста, не говори ничего больше плохого про него, ладно? У меня вчера был самый счастливый день в жизни! У нас!!!». И фотки вот, смотри, — Даха протянула Маню смартфон с десятком фотографий:

«Миша купил мне кольцо!!!»

«Сырный магазинчик. В Мише проснулся экспериментатор. Некоторые сыры пахнут старыми носками, но вкус — не оторваться! Купила тебе, Славику и маме»

«Мы грабим сувенирный ларёк»

«Классно в снегу валяться!»

«РомантИк!»

«Шарики)))) Миша сказал, что я с ним одной крови — я и шарик)))»

«Удав и Кобра. В добром расположении духа — почти котята)))) (Миша сказал, что когда я злюсь, я похожа на кобру — хихих, отомстил мне за удава))))))»;

«Змеиная семья на выгуле (правда, мы ещё не решили, где жениться, а Миша уже „мы-семья“. И я за ним повторяю))))»

«Под ёлками в прыжке. Ура! Скоро Новый год!»

«Мы встретили Кандида Тове!!!! Короля фрирайдинга! Уиии! Это он с Мишей за руку здоровается».

— О! Супер! — живее всего отреагировал на последнюю фотографию Маню и, обняв за талию Даху, притянул к себе. Взглянул хитро: — А у нас тоже был вчера самый счастливый день в жизни. У нас с тобой каждый день такой, да, mon trésor[52]? О-ля-ля, как же восхитительно после встречи в Научном совете мы с тобой отпраздновали мой успех!

— Хорошо, да… Но я не об этом, Маню, — серьёзно ответила Даха. — Я о том, что Михаил никогда не опаздывает. А в случае, когда речь идёт о деле, тем более о таком, от которого его будущее зависит, он приезжает заблаговременно и готовится так, чтобы и комар не пролетел.

— Ну, он ведь уже подготовился…

— Нет. Он перед сложными переговорами, как самурай перед боем настраивается. Не дай бог вмешаться! Голову снесёт и снова в свои бумаги и мысли.

— Ты же сама говоришь, что с Викой он сильно изменился.

— Не думаю, что ему вдруг стало на всё наплевать. Вечером он просил кое-какие файлы из его служебного ноута ему на мобильную почту переслать. Несмотря на всю их романтику и поцелуйчики. Так вот. А ещё я узнала, что самолёт из Женевы в аэропорт Шарль-де-Голль уже давно прилетел, следующий вечером, впритык.

— Может, они не успели на первый рейс и поехали на автомобиле? — предположил Маню, отхлебнув остывшего кофе из гигантской чашки — ему под стать и с надписью по-русски «Моему любимому медведю!»

— Тогда почему не берут трубку? Ни Михаил, ни Вика. Я уже раз пять звонила. Или десять. Вне зоны…

— Кхм, ну давай я позвоню. — Маню набрал Михаила, подождал, повторил пару раз процедуру и развёл руками: — Да, абонент вне зоны действия сети.

У Дахи увлажнились от волнения ладони.

— Я волнуюсь. Я Мишу знаю очень хорошо. Это вообще на него не похоже.

— Погоди, любимая, — Маню оживил экран движением мышки. — Ты думаешь, авария? Сейчас проверим! Так, смотрим новости Шамони Мон-Блан. Ага, снегопад, затруднено движение. В районе тоннеля ранним утром было перекрыта основная дорога, столкнулись две машины.

Даха вцепилась холодными пальцами в руку Маню.

— Нет, это не они, успокойся, — пробормотал француз. — Тут написано: фургон, занимающийся доставкой продуктов, и автомобиль местного жителя. Оба водителя не справились с управлением.

— Миша очень хорошо водит, — покачала головой Даха. — Осторожно. Не лихачит никогда.

— Уже здорово, — сказал Маню, пытаясь улыбкой подбодрить жену. — Значит, ты зря паникуешь. Мало ли, может пробка на центральной трассе?

— Ну, может, — согласилась Даха, но потом снова вернулась к экрану. — А посмотри ещё в происшествиях. Что там, в том районе? Ну и потом по всей трассе? Ради моего спокойствия…

— Опа, лавина сошла, — удивился Маню. — В районе Мэрибель. Но ничего не говорится о пострадавших. Мимо деревни прошла.

Даха похолодела.

— А что там ещё есть, кроме деревни? Трасса не там проходит?

— Нет, что ты! Основная вот тут, видишь? — Маню мигом включил Гугл карты. — А Мэрибель аж тут. — Он подался вперёд и сощурился. — Постой-ка.

— Что? Что, Маню?!

Он ткнул крупным пальцем в сенсорный экран.

— Вот если на основной трассе — шоссе Бланш утром было перекрыто, то можно было поехать в объезд или через Салланш, или по старой дороге Рут д'Оэкс, по которой практически никто не ездит. А она идёт… — Даха следила напряжённо за указательным пальцем мужа, который привёл прямо к отмеченному зелёными ломаными холмами на карте спутника массиву Мэрибель. — Вот дерьмо! Прямо сюда…

Глаза Дахи в ужасе расширились.

— А большая лавина была?!

— Не знаю.

— Звони! Звони срочно! Спасателям! Полиции! Мэру! Всем звони! И я тоже! — закричала Даха.

— Но, дорогая, может, ты зря паникуешь? Может, они приедут вот-вот? — пробормотал Маню. — Зачем устраивать ажиотаж?

Даха выставила палец и покачала им грозно.

— Ажиотаж?! Там же моя Вика!!! Да пусть с меня три штрафа сдерут и визы лишат, если я просто так кипишь подниму! Это моя Вика!! И Мишка! Я его знаю! Он не опаздывает!

Маню моргнул, сглотнул и на всякий случай попытался отъехать в кресле на колёсиках от похожей на мини-но-очень-опасного-льва жены. Даха поймала спинку кресла и решительно придвинула его, как тачку, обратно к столу с телефонами.

— Уже звоню… — сдался Маню и набрал в поисковике контакты спасательных служб.

Солнечный ноябрьский денёк перестал быть томным.

* * *

— Шойгу на вас, французов, не хватает! — рычала Даха после нескольких бесплодных переговоров по телефону. — Расслабленные какие-то! Если никто не проезжал, дорогу можно чистить после дождичка в четверг только потому, что она второстепенная?! Тоже мне Европа! Знал бы ты, Маню, сколько у нас рекламы: «европейский уровень жизни», «европейский сервис», «европейское качество»… Тьфу! — И жалобно добавила: — А ведь могли наших просто не заметить, ведь если они там ехали, то ранёхонько!

Маню был расстроен тем, что расстроена жена, и готов был сделать, что угодно, но не знал, что.

— Может, в Шамони в вертолётную службу позвонить? — спросил он, сообразив, наконец. — Пусть хоть сверху посмотрят, как там дела.

— Точно! — воспряла Даха. — И я ещё Егору Доброву позвоню, если у него телефон не изменился. Он мужик хваткий и бойкий, а вдруг поможет как-нибудь… А потом ещё знаешь кому? — не договорила. Но затаила дыхание, потом решительно выдохнула и начала листать список контактов с таким видом, с каким в фантастических фильмах супермены выбирают оружие из арсенала. Затем приложила смартфон к уху.

Маню удивлялся новым граням своей жены: то девочка-одуванчик, то львица на охоте, то боевой бурундук, то нежная рыбка, то Клеопатра, то Белоснежка. Проще было предсказать сейсмическую активность во льдах, чем следующее настроение его Даши. Интересно, все ли русские женщины такие? До него донёсся голос «женщины-капитана подлодки, требующей подкрепление у адмирала напрямую». По-русски Маню не понимал, но звучало очень убедительно — он бы обязательно послал пару кораблей, бомбардировщик и связку мин, если б у него так просили.

— Здравствуйте, Валерий Иванович! — говорила на самом деле Даха, меряя широкими шагами кабинет Маню. — Вас беспокоит бывший секретарь Михаила, вашего сына, Дарья Иванова. Да, я тоже не ожидала, что буду вам звонить. Дело не терпит отлагательств. Не хочу вас пугать, но Михаил пропал. Не берёт трубку, не приехал в Париж в назначенное время. А он… — Даха чуть не проговорилась про переговоры, но вдруг застопорилась, вспомнив настроения олигарха, и в последний момент исправилась. — Он должен быть уже в Париже по делу. И не появился. Вы же знаете, что Михаил никогда не опаздывает.

Даха уткнулась лбом в холодное стекло и, выслушав царственное бурчание, отдалёнными раскатами долетающими до ушей Маню, ответила:

— Да я знаю, где он был и с кем. Сегодня в пять утра Михаил выехал в Женеву на арендованной машине из Шамони Мон-Блан. Красного цвета. Кажется, Рено. Он был с моей подругой, Викторией Ивановой. Нет, мы не сёстры, но я знаю её очень давно. Она мне почти как сестра. — Голос Дахи стал мрачным. — Нет, ничего не было подстроено. Нет, она не охотница… Что вы говори…те?! — Минутная робость, и вдруг Даха рявкнула басом на Париж под ногами так, что вековые стёкла задрожали, а Маню подскочил с кресла. Его хрупкая женщина рычала в окно, как голодный хищник: — Да вы вообще себя слышите, Валерий Иванович?! Я вам говорю о том, что с вероятностью в семьдесят процентов или даже девяносто ваш сын попал под лавину сегодня в Мэрибель, а вы о такой ерунде! Очнитесь! Или вам его хоронить предпочтительнее?! Смею, да. У меня прекрасная должность — друг называется. Звоню, потому что мне-не-всё-равно. А вам?

Она отбила звонок и выругалась. Насупилась на здание напротив, как мышь на крупу, и стиснула зубы. Потом стукнула кулаком по подоконнику со всей силы и повернулась к мужу.

— Хочу действовать. Не знаю как. С ума сойду! Посмотри ещё в ленту новостей. Все происшествия по пути Шамони-Париж. А я Доброву сообщу. — И хотя Маню ни слова не возразил, сказала строго: — Твой проект подождёт. А я буду ждать тебя потом из чёртовой Антарктики, сколько надо. Но Миша и Вика ждать не могут, если они под снежным завалом. Дерьмо!

— Я всё сделаю, любимая, — пообещал Маню, отчаянно вспоминая телефон коллеги из обсерватории в Альпах. Кажется, у того кто-то работал спасателем. Или волонтёром. Не важно, придётся выяснить.

В тот же момент раздался звонок. Опять непонятный русский язык. Надо его выучить.

— Да, это я, Валерий Иванович, — сдержанно и недружелюбно ответила Даха. — Да, в спасательные службы звонила. Они, как сонные мухи. И большую часть техники отправили на границу с Италией, там какой-то отель завалило снегом. Да, если что-то изменится, я позвоню. И вы звоните в любой момент.

Переговорив со всеми, кто мог хоть что-то сделать или подсказать, изучив от корки до корки свежие происшествия и в сотый раз позвонив по неотвечающим номерам Миши и Вики, Даха и Маню уставились друг на друга. Старинные часы с инкрустацией, которые прабабушке Манюэля подарил какой-то граф, показывали почти пять.

— Что теперь? — спросил Маню. — Будем ждать?

Даха покусала губы, и вдруг в её карих глазах зажёгся огонёк с чертовщинкой.

— Знаешь, отец Михаила — такой гад! Он реально может забрать компанию и всю жизнь Вике с Мишкой разрушить! Хочется ему фигу с маслом показать!

Маню побоялся высказать жене опасение, которое уже неоднократно приходило к нему на ум: будет ли кому и что разрушать? Но Даха даже мысли такой не допускала. И этим вызывала уважение и ещё больший восторг от того, какая ему досталась жена. А друзья всё отговаривали жениться на русской, с которой через интернет познакомился, чего только не говорили… Кретины они все, бёф[53]!

Тем временем Даха продолжала говорить:

— Я не знаю, что с нашими случилось, но очень похоже, что на переговоры они не попадают. Пропали переговоры… И надежда на решение Мишиной проблемы, если они поженятся с Викой. Нет, выкрутятся они, конечно… Но, знаешь, Маню, меня аж выворачивает от того, что придётся все карты в руки этому самодовольному гусю Бургасову отдавать, — она сощурилась, как будто что-то затевала, и вдруг выпалила со слегка ненормальным, очень по-русски странным энтузиазмом. — А знаешь, что?! — Она схватила Маню за руки. — Не будем мы давать никаких козырей этому гусю! Мы пойдём на переговоры сами! Вместо Миши и Вики!

Маню сглотнул и вытаращился на жену:

— Дорогая, ты переволновалась. Как можно?

— Да так! — горела она идеей. — Мне знаешь, как Мишка мозг сделал подготовкой к этим переговорам? Он же из-за них и не хотел меня увольнять, понимаешь?! Я эти долбанные насосы знаю вдоль и поперёк. Ночами снились! И весь его новый проект, на который он хочет выбить финансирование.

— Но ты — не он.

— Да. Я и буду «не он». Михаилом у нас будешь ты!

— Что с тобой?! Я ни капли на него не похож.

— А никто из принимающей стороны не в курсе, как ты должен выглядеть. Михаила нет с соцсетях. Зато мою фотку помощница мсьё Одюльмера видела. Они меня ждали изначально, меня и получат. Ту же мадемуазель Иванову.

— Нет, моё сокровище, так нельзя. Я не говорю по-русски. И ничего не знаю про ваши насосы. И вообще, это какой-то водевиль.

— Ага, — радостно сказала Даха. — Вика ради меня устроила водевиль с устройством на работу и вызволением моего паспорта, чтобы ты и я, понимаешь, могли спокойно пожениться. А так бы ты опять уплыл в свои льды, и ещё три месяца или больше мы бы не могли расписаться. В общем, мы Вике должны. И так как раскапывать снег не в наших силах сейчас, мы будем делать то, что в наших — подменим ребят на переговорах и договоримся об инвестициях. Ты вон только что себе выбил. Теперь и Мише давай, обаяй соотечественников на всю катушку!

— Но нет, но… — моргал Маню, не веря, что это происходит на самом деле.

— Никаких «но». Весь товар изучать не нужно, я сейчас введу тебя в курс дела. Неужели ты, учёный со степенью, исследователь и бесстрашный полярник, не разберёшься? Признайся, ты боишься такой ерунды?!

Маню распрямил плечи и даже немного оскорбился:

— Ничего я не боюсь, но это попахивает мошенничеством.

— Попахивает, а не воняет. И мы ни у кого ничего сейчас брать не будем. Только презентуем, договоримся. Я столько презентаций перевела на своём веку, что и сама готова хоть пингвинам мороженое продавать.

— Но дорогая, а мой русский? Я могу только сказать «Спасиба».

— Главное, научись произносить: Михаил Черенцов. А про остальное скажем, что ты выучил французский. Иногда сыграешь. И акцента русского добавь.

— О, mon Dieux[54]! Как?! Я не актёр…

— Ну, когда мы с тобой играли в полицейского и горничную, ты очень даже был актёр, — хмыкнула Даха.

Маню залился краской, однако тут же возразил:

— А что мы скажем, когда явятся настоящие Вика и Миша? Если явятся…

— Главное, чтобы явились, — помрачнела Даха. — Тогда и придумаем. Или уже будет всё равно… — на её глазах появились слёзы, но Даха тут же встряхнула головой, вытерла их и по-боевому задрала подбородок. — Будем молиться, чтобы Вика и Миша явились раньше Гала-ужина в замке Сен-Дени. А пока тащи сюда свой свадебный смокинг. Я тебе буду про насосы рассказывать.

* * *

Пятница, 17 ноября. Французские Альпы.

Несмотря на то, что вставать в половину пятого утра для меня было смерти подобно, я заставила себя проснуться и теперь смотрела во все глаза. Люблю снег, особенно в таком сказочном антураже. Хоть доставай из сумочки блокнот и пиши сказку! Но темновато…

Из-за аварии, заблокировавшей вход в тоннель, мы съехали с трассы на дорогу поменьше, как указал навигатор, и миновали почти лубочную деревушку, уснувшую в предрождественском настроении под пышными белыми шапками. Ажурные снежинки, словно невесомые пёрышки, срывались с тёмных, громадных елей, утомлённых после долгого снегопада, кружили в свете фар на синем фоне и растворялись в белоснежной дороге и в сугробах по обе стороны.

Миша вёл спокойно и сосредоточенно. Красивый мой, любимый! Так хотелось как-то к нему поближе подсесть, но он строго велел пристегнуться, и всё внимание отдавал дороге. Жаль, радио не ловило, приходилось только слушать мерный гул нашего мотора, поскрипывание шин по снегу и периодическое вжик-вжик дворников на лобовом стекле. И на моего водителя поглядывать. Даже машин не было вокруг — ни встречных, ни попутных. Одна старая колымага будто из музея семидесятых, выехала из-за очередного поворота и скрылась за другим. А потом остались только мы, утро, которое для меня было ещё глубокой ночью, запах кофе и зимняя красота.

У Миши удивительная способность к концентрации, я даже немножко завидую. Если он за рулём, для него существует только дорога. А я личность, отвлекающаяся на красивости и мелочи, на снежинку прилипшую к зеркалу бокового вида или живописно торчащую сосну на утёсе, словно из поэмы Лермонтова. В такие моменты слова в моей голове сами складываются в строчки или чужие рифмы вспоминаются. А красивые обороты или эпитеты «en plein air[55]» откладываются в ячейки памяти, как зарисовки у художника. Потом куда-нибудь впишу — главное, не забыть!

Рядом с Мишей, столь уверенным и надёжным, я совсем расслабилась. Даже немного ребёнком себя почувствовала, которого ублажают с удовольствием и готовы испортить подарками и сладостями, но теперь пристегнули к удобному креслу и ни-ни, велели не баловать. Сижу, слушаюсь, хотя так и подмывает спеть что-нибудь или пошалить. Пока держусь, про себя напевая всякие зимние песенки.

Я вспомнила про стиральную машинку, которую собиралась купить после укрощения удава, и прыснула потихоньку — так нелепо и смешно всё это теперь казалось. Ещё смешнее будет, если сам удав принесёт мне эту машинку домой. Это просто верх наглости, — сказала бы Ниночка. Но тогда я буду в честно завоёванной машинке стирать ему футболки после утреннего бега. Хотя у Миши ведь есть своя квартира в хорошем месте, в самом центре, возле Парка имени Октябрьской Революции с ещё дореволюционной кованой оградой. И Пушкинская рядышком — самая «гуляльная» улица из всех в Ростове. Там столько клумб и деревьев, кафешек и милых лавочек. И народ возле Публичной библиотеки устраивает флэшмобы или выступления, как на Старом Арбате. Как бы я ни привыкла к своей крошечной двушке, могу и переселиться. Вряд ли переселится ко мне он. Интересно, а Миша «усыновит» моего кота и канарейку Люсю? Придётся. И бугенвиллии я, конечно, не оставлю…

Машину чуть занесло, а меня вернуло из мыслей о будущем в настоящее. Миша напряжённо всмотрелся в дорогу. Мы проехали по-над пропастью, убегающей вниз в сизую даль с тёмными силуэтами елей. Над встречной полосой естественным козырьком нависла скала. Из-за поворота метрах в ста в свете фар растекалась белесая дымка.

— Какое странное облако! — беспечно сказала я. — Чешет пузо о ёлки.

— Чёрт! — бросил Миша.

Резко сдал назад — так, что у меня чуть голова от шеи не отвалилась. И со всей скорости въехал под нависшую над встречной дорогой скалу, почти нишу. Облако увеличилось в секунды, нарастая на нас с огромной скоростью, как выпущенный из бани пар. Земля загудела. Загромыхала чем-то. Всё перед автомобилем заполонила навязчивая белая мгла. В машину ударила страшная силища, вжав задом в каменную стену со звуком раздавленной консервной банки. Нас тряхнуло с боку на бок, и автомобиль встал обратно на все четыре колеса. Ветровое стекло залипло хлопьями бешеного снега. Боковые тоже. И ничего вокруг не стало. Кроме белизны и пятна ещё более яркой белизны в свете ошалевших фар. Что-то с грохотом пронеслось мимо нас. Камни? Деревья? Не знаю. Нас словно погрузили в стакан с молоком или в мешок с коробочками хлопка и оставили на самом дне.

От страха у меня пересохло во рту. Тело оцепенело. Я посмотрела на Мишу. Его лицо было белым, как марево снаружи. Одна рука вцепилась в руль, вторая в поднятый до предела ручной тормоз. Половина вещей из багажника каким-то образом оказалась в салоне, а в окно у заднего сиденья за Мишей, почему-то не ровно, а по диагонали, смотрел хищный чёрный камень, пустив по стеклу паутинку трещин.

— Что это было, Миша? — одними губами прошептала я, с трудом вспоминая, как дышать.

Он посмотрел на меня глазами, полными ужаса. Но увидев мой страх, сглотнул и с усилием воли попытался вернуть себе самообладание. Его побелевшие губы изобразили улыбку:

— Пустяки, Вика! Нас просто накрыло лавиной. Ничего страшного!

Что?!

Глава 28

— Всё хорошо, — нагло соврал я Вике, когда её глаза расширились на пол лица.

Руки у самого дрожали, но паника — последнее, что нам нужно. Вдохнул-выдохнул. Попробовал открыть дверь со своей стороны. Заклинило.

— Да что ж хорошего? — пробормотала она.

— Мы живы. У нас есть воздух. Сухая, тёплая одежда. Уже много. И снаружи стихло, лавина прошла, а нас не снесло в пропасть. И не снесёт. Не бойся, — сказал я уже чуть более нормальным голосом, судорожно вспоминая всё, что читал по правилам лавинобезопасности. Там было сплошь про лыжников, погребённых в снегу, а не про машину целиком. Ничего, будем рассуждать логически. — Вика, отстегнись и попробуй дверцу открыть. Спокойно.

— Не получается, — сказала Вика.

— Ничего. Ты, кажется, мне бипер[56] после того разноса купила, да? Где он?

Она растерянно моргнула. Не оклемалась ещё. Надо успокоить. И воздух! Экономим воздух!

Снежная масса после схода лавины мгновенно превращается в жидкий бетон, а потом и в твёрдый. Это значит, что все выхлопные газы пойдут в салон, и мы попросту задохнёмся. Я провернул ключ, выключил двигатель и фары. Стало темно. Вика ахнула быстрее, чем я включил свет. Он копейки от аккумулятора ест, так что ничего страшного, хоть сутки прогорит. А вот больше суток… Стоп, об этом не будем!

Я взглянул на мобильный — связи нет. Наверное, скала, под которой мы укрылись, блокирует сигнал. Хреново.

— Вика, у тебя есть связь? — спросил я.

— Нет. Ни одного деления, — жалобно сказала она.

Я подался к ней, взял за предплечья, осмотрел всю, взглянул в глаза пристально:

— Ты не ранена?

— Нет. А ты?.. — замогильным голосом в ответ, лицо пятнами покрылось.

Надо привести её в чувство. Паниковать, орать и головой об стенку биться будем потом, когда выберемся. Хоть целый флэшмоб устроим.

— И я в порядке. — Улыбнулся. Надеюсь, получилось ободряюще. Хотя в таком типе мотивации я не силён. — Давай-ка вспомни, как ты про самолёт говорила.

— Что про самолёт?

— Ну же! Про кирпич на голову. Ты говорила: всё, что у нас есть — это настоящий момент. Все мы умрём, но пока живы, прямо сейчас надо жить на полную катушку.

— Немного не так, — слегка живее ответила она. — А мне казалось, ты меня тогда не слушал.

Уже лучше, ещё б у неё нижняя губа так не дрожала.

— Я слышу всё и всегда, — заявил я. — И у меня даже, как у биоробота, всё в ячейки памяти записывается и хранится. Ну, ты в курсе про биоробота, да?

Она чуть улыбнулась. Я добавил:

— Вот, да. Настоящий момент у нас сейчас очень настоящий. И он требует, чтобы мы с тобой действовали слаженно и быстро, как команда. Задок вмяло, так что назад не пробраться, просто меняемся местами. Я попытаюсь открыть дверь с твоей стороны. А ты подтягивай к себе багаж и доставай вещи потеплее мне и себе. И бипер поищи.

— Он в моём чемодане, сзади, — вспомнила Вика.

— Супер. Мобильные переводим на экономный режим, главное, чтоб GPS оставался включённым. И бипер включи, он посылает радиосигналы. Машину завалило на дороге, не на склоне. Так что в любом случае её будут расчищать и нас найдут, — уверенно сказал я, хотя не исключено, что за эту просёлочную, на которую нас зачем-то понёс навигатор, возьмутся не сразу. — Но мы без дела тоже сидеть не будем, Вика.

— Есть, шеф! — кивнула Вика.

Слава Богу! Включилась!

Я перелез на Викино кресло и налёг на дверь. Угу, как бы не так. Словно нас настоящим бетоном привалило. Попробовал опустить стёкла. Их тоже заблокировало. Что за клин такой?! Сзади вообще было беспонтово: кузов ударом покорёжило с соответствующими последствиями. Но я упорный.

— Я включила бипер, — сообщила Вика. — Хорошо, что мы не поскупились и сразу взяли к нему упаковку батареек.

— Здорово. Это очень здорово!

— Переоденешься?

— Чуть позже. Ты на ноги надевай тёплое, они замерзают прежде всего, — сказал я. — Под себя их подожми или свитером лишним укрой.

А сам выстраивал план действий. Нам надо вылезти из машины и проковырять в плотной снежной корке большее пространство для воздуха, а ещё лучше — выбраться на поверхность. Я слышал, некоторым с голыми руками удавалось добраться до поверхности снега. Хотя немногим… Плевать! Будем полагаться на позитивный опыт. Монте-Кристо вообще ложкой подкоп сделал.

— Вика, а тебе нравится история про графа Монте-Кристо? — спросил я.

— Не очень. Я не люблю про месть. — Замялась на секунду, чуть кашлянула, потом продолжила: — Хотя я сама, конечно, не белая и пушистая.

— О, ты кому-то мстила? — удивился я. — Я и не знал, что ты коварная!

— Ну, не совсем мстила, — почему-то смущённо ответила Вика, — планы были, но провалились с треском…

— Пушистость победила? Я так и знал! — хмыкнул я и принялся выковыривать стекло на пассажирской двери. Главное, была бы это моя машина, были бы нормальные инструменты на любой случай, а тут… словно голой пяткой на саблю. Можно было бы дверь разобрать и вынуть стекло. Но чем? Ни гаечного ключа, ни отвёртки. Я открыл бардачок. Кем-то забытый путеводитель хорош был только в топку. Я изо всех сил надавил плечом на стекло и дверь. Ничего. Через какое-то время я потерял терпение и начал бороться со стеклом почти с той же интенсивностью, с какой герой Андрея Миронова в «Бриллиантовой руке» пытался на подиуме «превратить брюки в элегантные шорты». Кажется, в салоне стало душно.

Пот покатился по моему лбу не только от усилий, но ещё и от мысли, что мы тут будем похоронены, как в склепе. Я и Вика. Почувствовал себя виноватым и похолодел, словно чёртов снежок в желудок провалился. И холодом сковало всего.

И вдруг Вика коснулась моего плеча, приобняла. Будто почувствовала. Тёплая, нежная, родная. Я поцеловал её ладошку. Обернулся. Вика смотрела на меня так, словно я Железный человек и Бэтмэн в одном флаконе. И не боялась больше. Теперь в ней было спокойствия хоть ложкой черпай. Мне даже здравая мысль в голову пришла.

— А палки лыжные ты не находила? — спросил я. — Или их в багажнике покорёжило?

— Нет, вот же они.

— Ты умница! — воскликнул я, хватаясь за палку и исследуя её острый конец.

Итак, у меня в руках была сверхздоровенная отвёртка, почти. Я принялся раскручивать винты в нижней части двери, как сумасшедший механик. А что с гайками делать? Я почесал в затылке. Вика подсунула мне маникюрный набор в коричневом футляре.

— Поможет?

— О да, — обрадовался я.

Она протянула ещё какое-то странное орудие пытки.

— Что это?! — опешил я.

— Щипцы для завивки ресниц, — покраснела Вика.

— Страшная штука, — вырвалось у меня. — А можно я пока с прямыми ресницами похожу?

Мы рассмеялись, и на душе стало легче. Вроде бы и не так душно. И спустя полчаса мне удалось опустить стекло на сантиметр. Победа!

* * *

Я трамбую снег. Я-трам-бую-снег. С тусклой подсветкой из пристроенного на шапке телефона. Ужасно холодно, бельё мокрое. Потому что дышать нечем. Оттого потею, и движения у меня вялые. Сама я неуклюжая и медленная, как только что разбуженный медведь. Время тянется — мы тут, наверное, уже сутки. Хотя не знаю точно. Постоянно что-то мерещится. То звуки, то вспышки. Глаза слипаются. Но спать нельзя. Я-трам-бую-снег.

Мише труднее. В сто тысяч раз. Он умудрился всё-таки разобрать боковую дверцу, что-то сделать в механизме и, опустив стекло, начал яростно крошить плотную утрамбованную серую стену, от которой тянуло холодом.

— Я вытащу тебя! Мы выберемся! — так твёрдо сказал он, что я ему поверила.

Все проблемы у нас в голове. Стоит перестать думать и просто делать то, что должен делать, становится проще. Мышца воображения у меня хорошо прокачана, и она единственная не болела и не стыла. Поэтому я представила, что мы шахтёры. А шахтёры каждый день на работу ходят что-то долбить в темноте. А оленеводы Дальнего Севера каждый день в снегах пасут оленей. Там холода покруче, кстати. Вот из нас с Мишей получились эдакие мутанты: шахтоды. Посмеялись над этим с Мишей, пока он отламывал крышку от бардачка, — лыжной палкой много не накопаешь. Правда, от смеха дышать ещё труднее.

У нас всё пошло в ход: второй лыжной палкой удалось разбить воткнувшееся в скалу растрескавшееся стекло (Миша сказал, что в нише должен быть ещё воздух); и светодиодный фонарик, который я купила в подарок Ромке, на лоб Мише очень удобно наделся, и огнетушитель, им я трамбую снег — тот, который отбрасывает вниз Миша, разрыхлив ледяную корку острым концом лыжной палки. Потом он копает дверцей от бардачка. Уже встал в полный рост. Ничего себе нас накрыло… Пригодился и картонный стаканчик из-под кофе; и бутылочка с водой; и шоколад с сыром (прости Даха!).

Едва я начинала себя жалеть, я смотрела на Мишу, работающего без остановки в этой жуткой холодной тьме, и становилось стыдно. Сразу тренер с айкидо вспоминался со своим: «Нельзя дожидаться того, что тебя ждёт. К этому надо идти[57]».

Миша так и делал, хоть и молча. Сконцентрированно до предела. Последние пару часов гораздо медленнее. Иногда казалось — на последнем дыхании. Но не знаю, что могло бы его остановить. Точнее, знаю, но об этом не думаю. Слишком страшно. Потому что как никогда близко…

— Дело есть у нас. В самый жуткий час. Мы волшебную косим трын-траву[58], — сказал мне вначале Миша.

Теперь он уже молчал. Но шевелился, и ко мне долетал снег. Так что и у меня было дело. Мне нечем дышать — я трамбую снег. Мне холодно — я трамбую снег. Меня клонит в сон — я трамбую снег. Мне страшно — я трамбую снег. Это мой настоящий момент, я рада, что он ещё есть.

Самураи не сдаются. Миша — самурай. Я его половина, та — которая снег трамбует…

И отчаянно молится. Беззвучным громким криком на всю Вселенную.

* * *

Руки уже не поднимались. Даже на автомате. Невозможно тесно. Я — чёртов снежный крот. Но снег стал светлее. Или мне так хотелось. Слышатся голоса. Шум. Спасатели? Не знаю. Это уже не в первый раз. Сил кричать нет. Лицо всё в снежной крошке. Отрываешь рот, ледяное крошево сыплется вовнутрь. Топлю собой снег и глотаю снег. А голоса нет.

— Эй! — попытался я всё же гаркнуть. — Я здесь.

Слабо вышло. В ответ тишина. Чёрт! Опять померещилось. Сознание уже не в первый раз начинало плыть, словно кто-то схватил за горло и душит. Пот на висках ледяной. Но я не один, за мной Вика. Я ей пообещал… Я должен…

«Ещё один раз», — сказал я себе, и не знаю какими силами ткнул по корке над головой. Раздался страшный хруст. В глаза брызнул свет. В нос — воздух. В уши — звуки и разные слова. На голову — снег и чей-то ботинок. Э-э… Мелькнула рыжая лопата. Всё завертелось. Фонари. Кусок сизого неба над головой. Исчез ботинок, появилась чья-то рука, и я увидел знакомое лицо. Красное и напряжённое. Как обычно, без шапки.

— Папа?.. — хрипло выговорил я.

— Мишка… Мишка? Мишка! — заорал не своим голосом отец. И куда-то в сторону ещё громче: — Он здесь!!! Все сюда!

Отец схватил меня за руки и, дёрнув с силой, вытащил наружу. Я повалился на снег, но полез обратно в сторону своей норы:

— Вика… там Вика!

— Сейчас и Вику вытащим! Сейчас, Мишутка!!! — орал, как ненормальный, отец. Или мне так казалось. И по-английски: — Сюда! Там ещё девушка! Она там! Скорее!!! Осторожно!!!

Вокруг засуетились какие-то люди. Кричат, шумят. На французском, что ли? Целая армия. Проплыл в воздухе вертолёт. А откуда тут взялся Егор Добров и его пацаны?! Машут руками. Рожи довольные. Классные у них лопаты… Как мне не хватало лопаты…

Я попытался сесть. С третьей попытки получилось. Отец сжал мои щёки и склонился надо мной:

— Живой! Чёрт, Мишка, живой! Живой!!! Мишутка, скажи, где болит?! Что-то болит?

— Нет, — проворочал я языком, упорно пытаясь встать. — Вика… Дай… лопату.

Отец развернул меня, бодрого, как потрошёная тушка бройлера, и показал:

— Какая лопата?! Вот она, твоя Вика!

Ребята-спасатели бережно, как чудо, вытащили на свет Божий, под свет прожекторов, мою Вику. Я хватанул воздуха открытым ртом, а сердце сжалось. Вика моргала и жмурилась, маленькая и покрытая снегом, замученная, в своей красной курточке с мобильным телефоном, вставленным за отворот шапки.

— Миша, где Миша?! — еле слышно повторяла она, вертя головой. В руках огнетушитель.

Мой верный боевой товарищ. Любимая.

И пусть шевелиться было почти невозможно от усталости, я опёрся о плечо отца и всё-таки встал. Шатнулся. Он поддержал меня под руку. Подставил плечо. Повёл. На каком-то десятом дыхании я сделал два шага до Вики и снова рухнул в снег. Рядом с ней.

— Я тут.

— Миша… — выдохнула она, еле живая, расширив свои ясные голубые глаза, два неба.

— Я тут, — повторил я с сипом, через колючки в дерущем горле, обнял и прижался лбом к её лбу. — С тобой.

А она обняла меня. И мы замолчали друг другом. Жизнь, она больше слов.

Кто-то набросил нам на плечи одеяла. Кто-то тянул стаканчики от термоса. Спасатели и Добров со своими ребятами поздравляли друг друга и жали руки. Отец улыбался и что-то кричал, кажется, вертолёту.

Я туго соображал. Тело окоченело окончательно, отказавшись двигаться: всё, биоробот Михаил Черенцов израсходовал свой ресурс, требовалась подзарядка. Переговоры? Мы уже опоздали… И мысленно я махнул рукой. В моём сердце было так много любви, что в глазах вдруг стало горячо и влажно. От счастья! От радости!

Потому, что она живая. И я живой. Мы вместе.

И я знал, что это навсегда.

Эпилог

Париж, Сен-Дени, 17 ноября, 19:55.

В изящном портфеле, который держала в руках Даха, хранились документы к проекту, выстраданному за последние полгода. Дахе казалось, что под тёмно-коричневой кожей спрятаны её и Викины бессонные ночи за переводами, страдания конструкторского отдела, инженеров, проектировщиков, муки Вениамина Сергеевича из отдела спецпроектов, рычание, гнев, идеи и надежды совсем недавно ненавистного Михаила. Оттого портфельчик оттягивал руку. Но ещё там были новые рабочие места, увеличение зарплат и инновации, до которых даже мэтры насосного рынка не догадались. И главное — благосостояние готовой появиться на свет семьи Черенцовых, возможность Вики и Миши приезжать в гости, делать то, что хотят, и многое другое. Слишком многое!

— Даша, это водевиль! Нет, я точно не стану этого делать, — сказал Маню, стоя в смокинге у дверей во дворец.

— У нас нет выбора, дорогой.

— Выбор есть всегда. Мы ещё можем отказаться от твоей безумной затеи, — буркнул Маню.

— Нет, не можем. Миша добивался этой встречи чёртову уйму времени. Выходил на них, искал, переписывался. И если эти толстосумы не вложат деньги в «Инженерные системы», они просто отдадут их кому-то ещё, — ответила Даха и со своим изысканным макияжем, уложенными красиво волосами, серьгами, свисающими с маленьких мочек ушей, в палантине, наброшенном на вечернее жёлтое платье, она была такой неотразимой, что отказать ей было сложно. Даже учёному с докторской степенью и двумя высшими образованиями…

Впрочем, её можно было закинуть на плечо и унести отсюда — и на каблуках в пятнадцать сантиметров Даша была хрупкой и крошечной рядом с ним, своим мужем. С другой стороны, зря он, что ли, потратил столько времени, пытаясь выучить дурацкие названия насосов, научиться выговаривать непроизносимое русское имя «Михаил Черенцов»[59], а главное — зализать шевелюру? Даша вывалила на космы Маню половину баночки с гелем для волос, чтобы они смотрелись где-то на грани между нормальной причёской и художественным беспорядком. В итоге выглядело это так, как если бы Джеймсу Бонду в голову ударил шквалистый ветер.

В следующую секунду дверь перед ними распахнул швейцар в камзоле с позументами, и Даха уверенно вошла, предъявив охраннику на входе коды электронных приглашений.

— Господин Михаил Черенцов и мадемуазель Дарья Иванова, — представилась Даха, забыв, что она должна быть Викторией.

— Черенцов, — с ужасным напряжением повторил Маню.

Но французская охрана ничего не заподозрила. Мимо проходящий господин с седыми висками, в круглых, как у Гарри Поттера, очках улыбнулся Маню и произнёс на русском целую тираду.

— Да, — ответил Маню, страшно потея.

Но их, как приличных, пропустили вовнутрь.

— Что он сказал?! — нервно спросил Маню у жены.

— Он сказал, что несмотря на русское имя, у тебя ярко выраженный французский акцент, уж не происходишь ли ты из семьи русских эмигрантов после революции. И ты впопад сказал: «Да».

— Даша, я поседею, — прошептал Маню.

— Нет, ты смелый. Видишь, говорить по-русски совсем не трудно — главное сказать «Да» и широко улыбнуться, — ответила Даха, разглядывая с пристрастием холл с белой мраморной лестницей, украшенной коваными перилами, огромными позолоченными канделябрами и грандиозными люстрами, спускающимися с невероятных потолков на тяжёлых цепях. Гости сдавали верхнюю одежду в гардероб, как в опере.

— Ну-с, почти как у нас в Музыкальном театре, — шепнула Даха. — Где, как не тут, устраивать водевиль?

— Говорили мне, что русские все авантюристки, — простонал Маню.

— Кто авантюристка, я авантюристка?! — возмутилась Даха.

Маню виновато улыбнулся.

— Покажешь мне каждого, кто сказал, лично придушу, — сурово сказал его боевой бурундук, прекрасный, как принцесса.

Великан кивнул, смутившись и понимая, что попал. А ещё удивился, как это Михаилу удавалось полтора года держать её в узде. Спросить бы…

Поднявшись в жутком волнении по лестнице в холл, Даха издалека увидела среди почтенной публики мсьё Одюльмера и его секретаршу, строгую и безликую мадам Жёди в белой блузке и длинной классической юбке.

— Вот они! — шепнула Даха.

Маню вдруг побледнел и притормозил, подхватив жену под локоть.

— Ничего не выйдет, — прошептал он и показал одними глазами: — Рядом с твоим седым мсьё стоят мои американские спонсоры. По Антарктике. Уходим.

— Вот дерьмо! — буркнула Даха. — Ничего, улыбаемся и машем.

— Уходим!

— Нет. Я беру инициативу на себя. Тем более, что тебя уже увидели. Здоровайся.

Американец с красноватым лицом техасца и короткими рыжими волосами кивнул Маню, как старому знакомому. Супруги направились к хозяевам. И вдруг зазвонил Дахин телефон. Она замешкалась, холодными пальцами раскрывая замочек клатча. С ухнувшим сердцем увидела имя звонившего и подняла трубку:

— Да, Валерий Иванович.

— Мы их нашли, Дарья. Спасибо вам! Их действительно накрыло лавиной, — голос олигарха был совсем не похож на свой прежний — всё ещё сдержанный, но какой-то другой.

— Живые? — чуть не задохнулась Даха.

— Да, оба. Но по первым признакам, гипоксия и переохлаждение. Хотя спасатели говорят, ничего страшного.

— Спасибо, Валерий Иванович! Если б вы знали, как вы вовремя! — воскликнула Даха. — Поговорить можно с Викой? С Мишей?

— Лучше позже, — сухо ответил тот. — Сейчас ими врачи занимаются. Мы в Женеве. Что там с делами Михаила? Что-то срочное, нужно вмешаться?

— Нет-нет, не нужно! Всё хорошо, — соврала Даха, мысленно перекрестившись. Отбила звонок и счастливо сжала бицепс Маню, слёзы стояли в её накрашенных глазах: — Живые! Нашли! Ура! — громко шепнула она. — Чёрт, как бы не расплакаться…

Шморгнула носом и вновь включила улыбку.

— Теперь уж точно пошли брать Бастилию! Протараним её русскими насосами!

— Так, а я? Кто же я теперь?! — растерялся Маню.

— Ты — это ты, Манюэль Рембо́, мой муж. Тебя уже раскрыли. Пароли-явки… В общем, положись на меня. А я на тебя. С тобой мне не страшно. Просто будь. Сама бы я ни-ни, сидела бы дома…

Надев на лицо вежливые улыбки, супруги подошли к французам и американцам, поздоровались. И Даха с уверенностью, достойной переговорщика, протянула руку:

— Мсьё Одюльмер, позвольте представиться: Дарья Иванова-Рембо, официальный представитель Михаила Черенцова и компании «Инженерные системы». А это мой муж, Манюэль Рембо, учёный, занимающийся развитием проекта сейсмологических исследований в Антарктике. Если не ошибаюсь, господа Холланд и Уэрс? Вы вчера встречались по поводу экспедиции?

— Рембо? — удивился рыжий американец. — Очень приятно снова видеть вас и вашу супругу!

— Очарован. Но позвольте, а где же сам мсьё Черенцов? — надул щёки хозяин.

— Их с невестой задержал в Шамони сход лавины. Возможно, вы читали в новостях? — бодро сказала Даха.

— О мон Дьё! — всплеснул руками мсьё Одюльмер. — Отчего же господин Черенцов не отменил встречу?

— Из сугроба это было затруднительно, — выдохнула Даха, пуская обаяние на всю катушку. — Тем более, что мы здесь, и можем заменить его в отсутствии. Бизнес ведь прежде всего, не правда ли? Вы уделили время на подготовку встречи с нашей компанией, было бы неучтиво с нашей стороны заставлять вас тратить его впустую. Даже при такой уважительной причине, как лавина.

— Что ж, вы правы. Надеюсь, вы найдёте, чем нас удивить? — ответил одутловатый банкир. — У нас сегодня присутствуют и ваши конкуренты с более известным именем. Так что получится в некотором роде аукцион предложений.

Даха улыбнулась, словно только того и ожидала.

Но Маню даже через пиджак почувствовал, как похолодела её ладонь. Оттого, переволновавшись и переучив технические данные по насосам, он вдруг выпалил:

— Я не отпустил супругу одну и рад, потому что насосы компании «Инженерные системы» представляют интерес и для моего проекта. Ведь планируется строительство новой станции, не так ли, мистер Холланд? А насколько я успел ознакомиться с инновациями, предлагаемыми «Инженерными системами», они представляют собой наилучшую альтернативу, пройдя испытания в условиях Крайнего Севера…

— Оу! Крайнего Севера?! Действительно, очень любопытно, — вступил с разговор второй американец с залысинами. — Мы как раз хотели заняться поисками поставщика оборудования для обширного строительства.

— Мсьё Черенцов выражал желание лично посетить Антарктику в случае заключения контракта по монтажу насосного оборудования. Он крайне заинтересован, — вспомнил Маню о вскользь высказанной Михаилом мечте о полюсе.

— Вау, редко какой директор завода готов на такое! Желаю с ним познакомиться лично! Конечно, как только он выберется из плена природных катаклизмов, — воскликнул плешивый американец и повернулся к хозяину гала-ужина: — Спасибо, мсьё Одюльмер, за приглашение! Кажется, мы все оказались в нужное время в нужном месте.

Даха расплылась в улыбке и склонила голову с видом искусительницы:

— Даже не представляете, насколько. Наши центробежные насосы «Зевс32» предназначены для обеспечения водоснабжения и отопления в промышленных масштабах при максимально низких температурах и повышенной влажности. Хотите я расскажу вам об этом? У нас всё готово для презентации.

— О да, — с готовностью подался в её сторону американец.

Маню вспыхнул ревностью и встал как бы невзначай почти между ними:

— Мы вместе расскажем.

— Но только после ужина, — ответил мсьё Одюльмер с улыбкой в седые усы. — Я рад, что у господина Черенцова есть такие знающие и привлекательные заместители.

Даха засияла и вновь с радостью сжала бицепс Маню. А тот понял, что не совсем рад. И снова подумал, что надо бы выспросить у Мишеля, как тот смог приструнить его жену. Ведь шёлковая была и смирная, пока его секретарём работала. Но, конечно, до слёз он её доводить не станет. Однако если так и дальше пойдёт, уведут… с такой улыбкой и причёской — как пить дать уведут!

* * *

Французские Альпы, 17 ноября, 20:00.

Нас вытащили почти в семь вечера той же роковой пятницы. Спасательные работы практически никогда не проводят по темноте, но напору Мишиного отца противостоять было невозможно, так что поиски продолжили с прожекторами. Как мы узнали позже, тот дядечка, который проехал мимо нас на колымаге, лёг спать дома после ночной поездки в какой-то деревушке под Шамони, а когда проснулся и увидел в новостях информацию про сход лавины, бросился звонить спасателям — рассказывать, что видел красный Рено, который наверняка попал в зону обрушения снежных масс. Жаль, что проснулся он только в районе трёх часов. Лавина накрыла немаленькую часть дороги, так что к нам долго пробирались. Обнаружили по биперу, но могли бы раскапывать ещё столько же, если бы Миша не раскопался сам. Я была потрясена, когда французские спасатели вытащили меня на поверхность. Словно младенца из утробы. И вот она — жизнь! Она продолжалась! Вселенная меня услышала! Правда, чуть позже оказалось, что Вселенная услышала Даху…

Ну, у неё всегда был голос громче.

А пока я щурилась от света прожекторов, слегка подослепшая от постоянного мрака, и отчаянно ища глазами Мишу. Увидела, наконец, его и выдохнула с облегчением. А ещё я увидела Егора с ребятами, бородатых французов в оранжевых жилетах и Мишиного отца. В сердце стало мало места от благодарности.

— Товарищи, у вас теперь ещё один День рождения, на двоих! — радостно сообщил нам Егор. — Вы нереальные везунчики!

Я пока ещё всего этого не осознала. Морозный воздух обжигал и пьянил. Как я услышала краем уха, ниша спасла нас не только от падения в пропасть. За то время, пока мы находились в снежном плену, мы бы уже задохнулись, если бы не трещины в скальной породе, через которые хоть и скудно, но воздух всё-таки поступал.

— У вас хорошие друзья, — сказал нам с Мишей его папа, когда мы летели в вертолёте в Женеву. — Но никаких Парижей. У вас может быть гипотермия и последствия недостатка кислорода. С этим не шутят.

Впрочем, в этот вечер мы и не рвались. Миша не выпускал мои руки из своих, словно боялся, что я растворюсь, стоит разжать пальцы. Но куда же я от него денусь? Мой герой! Он спас мне жизнь! Еле живой. И я рядом, как медуза. Сил шевелиться совсем не было и говорить — тоже. И согреться никак не получалось. Мелкую дрожь в теле было не унять ни шуршащими фольгой одеялами, ни чаем в стаканчиках из-под термоса. Зато мы были рядышком, вместе. Живые. Я украдкой поцеловала Мишин стриженный затылок, и вдруг увидела, что Валерий Иванович смотрит на нас, а уголки его глаз блестят.

Заметив мой взгляд, господин Бургасов отвернулся. Не знала, что камни умеют плакать… Нет, он и не камень вовсе. Хоть и немного пугает меня, нависая над нами неотступно, как глыбина с сконцентрированной, слишком плотной энергией. Я её прямо чувствую и сжимаюсь.

А потом показалась белая Женева, вся в огоньках, словно в новогодней рекламе Кока-Колы, светлая даже ночью после нашего долгого пребывания в холодной, снежной норе. Нас куда-то повезли. Меня клонило в сон — расслабление после напряжения было тотальным и размазывающим, у Миши тоже. Его папа быстро и громко построил персонал в роскошной женевской больнице, частной, наверное. Врачи засуетились, обращаясь с нами, как с членами королевской семьи. Я, честно, была к такому не готова. Аж неловко стало. Больше всего меня удивила фраза господина Бургасова:

— Это мои дети! Оба! С ними всё должно быть в порядке! Иначе всех разгоню! — интонации при этом были точно такими же, как у Миши на собрании. Только ещё побасистее.

У них все так в семье разговаривают?! Ой.

— Это папина клиника. На его деньги построена, — пояснил Миша тихим сипом, увидев мои расширенные глаза. — Я не могу дозвониться мсьё Одюльмеру. А впрочем, уже и так всё пропало.

— Зато мы живы. Я и Дахе дозвониться не могу. Даже Маню не берёт, заняты чем-то.

— Ничего, завтра на папином самолёте полетим, разберёмся как-нибудь.

— А почему у вас с папой разные фамилии?

— У меня мамина. Я родился вне брака. Когда мне было три года, родители поженились, но у папы были сложности, разборки на государственном уровне. У него хотели бизнес отжать. Там реальная война была, ну, девяностые, всё такое… Он и решил оставить мне ту фамилию, чтобы конкуренты не охотились, и газеты не писали. А потом уже как-то менять не с руки было.

* * *

Нас обследовали на всю катушку, анализы, кардиограмму сделали, и оставили до утра в больнице на всякий случай, предоставив две отдельные палаты, похожие на гостиничные номера класса люкс. Но Миша пришёл ко мне, и мы заснули в обнимку в больничных пижамах на одной кровати. Перед сном я, растворяясь в Мишином тепле, тонула в мыслях. Собственная клиника в Женеве. Свой самолёт. Квартира в Париже. Бизнес-войны, конкуренты, разборки на государственном уровне. У Миши свой завод. У его папы банк и ещё уйма всего. Хм… Это были другие реалии другой жизни.

И тут такая я, с квартиркой на сорок два квадрата, с весьма условным ремонтом, котом, канарейкой и бугенвиллиями, преподаю в своё удовольствие иностранные языки, перевожу и книжки пишу потихоньку. Материала, кстати, набралось за наше путешествие сразу на три.

А потом представилась моя мама со своим фито-садом в горной деревушке, с вырезанным любовно из дерева вороном, карпами кои во врытом в землю жбане, украшенном под японский прудик, печка, которая дровами топится. И мой папа с многочисленными детьми и бывшими женами в друзьях, всеми такими буддо-кришнаитскими, в пути по йоге к просветлению. Что ж, кажется, даже одной встречи «сватов» хватит, чтобы стать незабываемой. Из серии «кошмары» и «трагикомедия». Я заснула, ухватившись за идею, что надо бы свадьбу с Мишей сыграть, скрывшись от всех, чтобы избежать классово-социального конфликта…

Проснулась я от взгляда. За окном было светло и снежно. Валерий Иванович Бургасов сидел в кресле напротив и смотрел на нас с Мишей. Почти с любовью, но очень деловито. Ой, хорошо, что я одета! Миша почувствовал, что я встрепенулась, и тоже проснулся. Обернулся, крякнул спросонья.

— Папа?!

— Ну, дети, — сказал Валерий Иванович. — Довольно спать. Я решил. Свадьбу будем праздновать в Петербурге. В Шереметевском дворце. Там вполне прилично.

— Э-э, а ты не хочешь нас спросить? — спросил Миша, протирая глаза.

— Так, сын, не будем снова про снег и бамбук. У нас не «Что? Где? Когда?». Я уже за вас подумал. И всё решил.

Я моргнула, натягивая на себя одеяло. Странно, что он мнение изменил. Я чего-то не знаю? И ведь вряд ли скажет…

— Вот видишь, твоя Вика согласна, — сказал Валерий Иванович, вставая. И погрозил мне шутливо пальцем: — Будет не согласна, отберу у тебя завод и по миру пущу. Просыпайтесь, дети, сейчас принесут завтрак. Если не понравится, скажете. Уволю тут всех к чертям собачьим.

Он вышел, оставив нас смотреть друг на друга и хлопать ресницами. Миша первым подал голос:

— Тебе не кажется, что пора делать ноги? — и тут же бодро вскочил с кровати.

— Да, и быстро. А то нам сейчас будут насильно причинять добро.

— Пока не взвоем. До хруста в рёбрах и дырки в темечке.

Я хмыкнула:

— Нет, Шереметевский дворец, ничего, конечно.

Миша закатил глаза к потолку. Я прыснула, выбираясь из тёплой постели:

— Для экскурсии. Но лучше жениться где-нибудь тихо, быстро и безболезненно.

Миша притянул меня к себе:

— Ты — мой человек.

— Твой, — ответила я. — Только не превращайся в папу. Обещаешь?

— Обещаю.

— Смотри, я буду следить.

— Но на работе я всё равно всех буду кошмарить, — хмыкнул он, — если завод не успеют отобрать.

— Миша! — с укоризной воскликнула я.

— Не волнуйся. Я буду празднично и со вкусом раздавать всем люлей, и приходить домой расслабленным и спокойным.

— Иначе никак?

— Неа, — сделал он смешную гримасу. — Я ведь профессиональный удав.

И тут позвонила Даха и потребовала громкую связь.

— Прости, Миша, но вчера мы пошли вместо вас на переговоры, и я сказала, что я твой официальный представитель, — заявила она. — И, похоже, я тут тебе пригожусь. Потому что… — она затаила дыхание, — уррааа! У тебя есть контракт! Два!

— Мишель, ты поедешь ко мне в Антарктику, как ты мечтал! — орал в трубку довольный Маню. — Твои инвесторы хотят срочно с тобой встретиться в Париже! Завтра крайний срок! Ты как, на ногах? Вроде твой отец сказал вчера, что да. Я обещал американцам, что ты будешь присутствовать при монтаже нового насосного оборудования на новой станции. Ураа! Мы едем с тобой на полюс! За чужие деньги!

— Э-э… — сказал Миша.

А потом мы смеялись, моргали и открывали рты, слушая про все авантюры друзей. А они ахали и волновались, слушая про наши. И Добров звонил. О здоровье справлялся, приглашал в Ростове вместе выпить и сказал, что нам скидка будет на аренду офиса, он так решил. Пока копал.

— Спасибо! — ответили мы, опешив от щедрости.

— Друзья — это хорошо, — только и резюмировал Миша, почёсывая в затылке. — А у тебя часто так?

— Ну, с арендой офисов как-то нет, а вот массаж лица бесплатно или порадоваться от души — это да.

— А-а, здорово… И, кажется, заразно, — улыбнулся он.

Не успели мы положить трубку, задребезжал зарядившийся Мишин телефон. Это был тот самый замминистра.

— Михаил, приветствую! — сказал он так громко, что и мне было слышно. — Я хотел бы встретиться с вами по поводу госзаказа, который пришлось отложить из-за моей болезни. Вы сможете приехать на этой неделе в Москву? Да? Ну, хорошо. Кстати, я хочу отблагодарить вашего секретаря, ту милую девушку, которая говорила стихами Пушкина и на пинках отправила меня лечиться. Врач сказал, что ещё бы день без лечения, и меня б отправили на Новодевичье. Так что я её должник. И ваш тоже. Жду вас у себя, Михаил.

— Мы женимся.

— Правильный выбор. Очень правильный. Поздравляю!

Миша положил трубку и посмотрел на меня большими глазами:

— Госзаказ. Нам. Дают.

— Ура! — я бросилась его обнимать. Но вышло недолго, потому что позвонил мой папа:

— Доча, ну ты из Парижа приехала? Нет? А где ты, ребёнок? В Женеве?! Нам так не жить! Тут Славик влюбился и пытается нам сбагрить твоего кота. Возвращайся скорее.

— Пап, я замуж выхожу, — сказала я.

— О, дело хорошее! Приводи знакомить, поделюсь опытом! — весело сказал папа. — У нас тут как раз открылись семинары по семейной тантра-йоге, самое то! Чакры откроете, прочистите! Полный кайф! Только кота кормить я не буду.

— Хорошо, папочка, — ответила я, вспоминая количество папиных жён, по паспорту и без, и думая, что лучше обойтись без обмена опытом…

На вопросительный Мишин взгляд ответила:

— Зовут кота кормить. И чакры прочищать.

Даже поцеловаться не получилось, ведь через секунду позвонила мама:

— Викуся, папа сказал, надо к свадьбе готовиться?! Грибочки, варенье, орехи я передам. Или лучше самой приехать?! Хотя что я спрашиваю, конечно приеду! Ты же знаешь, мама быстро организует, сама только не решай без меня!

— Ага, — ответила я. — Я перезвоню. Целую, люблю.

Когда я положила трубку, Миша смеялся громко, до слёз:

— Всё решено! Займёмся тантра-йогой в Шереметевском дворце, закусывая грибочками с полярными медведями в обнимку.

— И чакры прочистим насосами, — расхохоталась я. — Тогда и поженимся!

Мы смеялись до колик, хлопая себя по коленкам, пока нам не принесли по-королевски роскошный завтрак. Видимо, швейцарскому персоналу не хотелось терять работу. А ещё прямо в палату привезли наши раскопанные вещи и паспорта. Это был знак!

Мы быстро оделись и написали записку Валерию Ивановичу следующего содержания:

«Папа, мы тебя любим. Убежали жениться. Завод не отдадим. Не обижайся. Миша и Вика».

* * *

В обед, 18 ноября, в субботу, в маленькой швейцарской деревушке возле Женевы, священник, без долгих уговоров, обвенчал нас в церкви с высоким тонким шпилем. И было тихо, просто, тонко и на душе празднично. Только для нас двоих.

А потом я, наконец, спела для Миши «La vie en rose[60]» в маленьком сельском кафе, и он был счастлив. Почти до слёз. Поднял меня на руки и кружил по пустому заведению, как самое большое сокровище. И уже не я, а Ив Монтан пел из динамиков про жизнь в розовом цвете, а пожилой бармен вздыхал, опираясь локтями о стойку.

Мы были вместе. Живые. Остальное не важно.

Ошо говорит: «Лишь сердцем можно видеть правильно». И наши с Мишей сердца рассмотрели друг друга сами, несмотря на все уловки ума и выдумки! Наши сердца затанцевали, узнавая своё отражение, и расцвели! Почему? Никто не знает.

Любовь — это тайна! И чудо! Вселенная такая большая, что ей не жалко чудес! Мир уже сияет любовью и счастьем, он из них соткан, надо только рассмотреть. Счастья хватит всем. Даже образцовым удавам и несъедобным кроликам))))

Примечания

1

На войне, как на войне — фр. поговорка

(обратно)

2

Шутливая игра слов

(обратно)

3

Сослагательное наклонение. Употребление Subjonctif выражает личное отношение говорящего к сказанному

(обратно)

4

Casual — неформальный стиль одежды

(обратно)

5

Китайская пословица

(обратно)

6

Морихэй Уэсиба (основатель Айкидо)

(обратно)

7

Один, два, три, четыре

(обратно)

8

«Варшавянка» (песня)

(обратно)

9

«Искусство войны»

(обратно)

10

Имеется в виду произношение гортанного громкого «г» с придыханием, типичного для ростовчан

(обратно)

11

Свекла (рост.)

(обратно)

12

Сорт рыбы (рост.)

(обратно)

13

Тыква (рост.)

(обратно)

14

Баклажаны (рост.)

(обратно)

15

Сопутствующий ущерб (англ.)

(обратно)

16

«Метро, работа, сон», — известное французское выражение, обозначающее отупляющий ритм современной городской жизни

(обратно)

17

Офисная программа

(обратно)

18

Глаза, которые заставляют опустить мой взор Смех, который теряется в его улыбке, Вот портрет без ретуши, Человека, которому я принадлежу Когда он меня обнимает, Он мне тихо говорит, Я вижу жизнь в розовом свете… (обратно)

19

Дайте мне номер-люкс в Гранд-отеле Ритц — Я этого не хочу, Драгоценности от Шанель — Мне этого не хочется. Дайте мне лимузин — Что мне с ним делать? (обратно)

20

Я хочу любви, радости, Хорошего настроения, И ваши деньги Меня не осчастливят. (обратно)

21

Хань Сян-Цзы (Один из Восьми китайских бессмертных)

(обратно)

22

Имеется в виду песня «Une chanson pour l'Auvergnat»

(обратно)

23

(фр.) воспитание чувств

(обратно)

24

Поля — жаргон торговых представителей, означает торговые точки.

(обратно)

25

Часть Франции до завоевания римлянами

(обратно)

26

На войне, как на войне (фр.)

(обратно)

27

Т. Ласорда (бейсбольный тренер).

(обратно)

28

Вспомни, Барбара (фр.) — из стихотворения Жака Превера «Барбара»

(обратно)

29

Цитата А. С. Пушкина

(обратно)

30

Имеется в виду «Comptes de Provence»

(обратно)

31

Дорогая мадемуазель Иванова

(обратно)

32

Откройте (фр.)

(обратно)

33

Держите дверь. Я только возьму чемодан и ухожу с вами!

(обратно)

34

Во французском нет звука «х», и многие французы не умеют его произносить

(обратно)

35

Идёмте, дети Отечества, день славы наступил! (фр.)

(обратно)

36

Имеется в виду Исакиевский Собор

(обратно)

37

Чрезвычайный скандал (фр.)

(обратно)

38

Напротив! (фр.)

(обратно)

39

По моему мнению (фр.)

(обратно)

40

Слава Богу (фр.)

(обратно)

41

Книга Бытия: 1.3

(обратно)

42

Очарована (фр.)

(обратно)

43

Дорогая, сокровище моё, успокойся! (фр.)

(обратно)

44

У тебя есть нашатырь? (фр.)

(обратно)

45

Нет, почему ты спрашиваешь? Это же не химическая лаборатория… (фр.)

(обратно)

46

Что ты говоришь, моё сокровище? (фр.)

(обратно)

47

Жена (фр.)

(обратно)

48

Моя роковая жена идеальна (фр.)

(обратно)

49

Дорогой (фр.)

(обратно)

50

А. С. Пушкин «Евгений Онегин»

(обратно)

51

Поцелуйчик-поцелуйчик

(обратно)

52

Моё сокровище (фр.)

(обратно)

53

Французское междометие, выражающее недовольство (фр.)

(обратно)

54

О, Боже мой! (фр.)

(обратно)

55

На свежем воздухе, работа с натуры (фр.)

(обратно)

56

Лавинный бипер, передающий радиосигналы, по которым попавшего в лавину человека могут обнаружить спасатели

(обратно)

57

Цитата Хань Сян-Цзы (Один из Восьми Китайких Бессмертных)

(обратно)

58

«Песня про зайцев» из худ. фильма «Бриллиантовая рука»

(обратно)

59

Во французском языке нет звуков «х», «ч» и «ц» (прим. автора)

(обратно)

60

«Жизнь в розовом цвете»

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg