«Мне не стыдно»

Мне не стыдно (fb2) - Мне не стыдно (Офисное - 3) 603K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Шнайдер (Эви Эрос)

Эви Эрос Мне не стыдно

Жизнь частенько преподносит нам неприятные сюрпризы. Я бы даже сказала так: сама жизнь — это один большой неприятный сюрприз. Но, как это всегда бывает в случае с сюрпризами, нас не спрашивают, хотим мы их получать или нет.

А начиналось всё вполне мирно. Я пошла на собеседование в очередную контору, готовую предоставить мне желаемую должность и зарплату. Работа была нужна мне, как воздух — надо же чем-то платить за квартиру и на что-то кушать. Конечно, моих сбережений месяца на три хватит, но всё же мне очень не хотелось банально проедать накопления.

Надо было, наверное, развернуться и уйти сразу после того, как я увидела, кто будет меня собеседовать. Если в конторе считают возможным держать на работе женщину на восьмом (а судя по размеру живота, там не меньше) месяце беременности, значит, что-то в этой конторе неправильно. Но я банально растерялась. А потом, когда Света — так звали девушку — сказала, что её попросили выйти на работу всего на один день, исключительно для того, чтобы собеседовать меня, растерялась ещё больше.

— Начальник мой просто грипп подхватил, — объяснила она извиняющимся тоном. — А он не может никому доверить принятие нового сотрудника к себе в отдел, кроме себя самого… и меня.

— Грипп? — удивилась я. — В июле?

Она хихикнула.

— Да. Мы тоже все поражаемся, как он так умудрился.

Да уж, талантливый человек. Впрочем, мне грех высказываться — самой везёт на подобные нелепости.

Меня больше интересовало другое.

— Значит, речь идёт о вашем декретном месте?

— Нет, — покачала головой Света, и я выдохнула. — Формально вы будете работать — если будете — вместо меня, но ставка новая.

Уже легче. К декретным местам я особого доверия по понятным причинам не испытывала.

— Расскажите мне о себе подробнее. В вашем резюме сказано, что вы четыре года жили во Франции…

— Да.

Минут десять я вещала о тонкостях своей биографии, потом Света задавала мне всякие профессиональные вопросы, а в самом конце сказала:

— Знаете, обычно мы несколько дней думаем, но вам я хочу сразу сказать — вы нам подходите. Так что, если вы настроены серьёзно, выходите на работу с понедельника. Сергея тоже должны выписать, он сразу вас введёт в курс дела. Или вы ещё не решили?

Я немного поколебалась для порядка, а потом вынесла вердикт:

— Решила. Хорошо, понедельник так понедельник.

Такой хорошей зарплаты я наверняка нигде не найду. Она была более чем щедрой. Кроме того, мне было удобно сюда ездить — недалеко от дома — да и офис понравился…

Попробуем.

— Отлично. Тогда в понедельник ждём вас к десяти, пропуск вам закажут. Придёте — и сразу в отдел кадров оформляться. Удачи. Уверена, вам у нас понравится.

Света улыбнулась, кивнула мне приветливо. Увы — она ошиблась. Хотя… если бы не одно маленькое обстоятельство, мне бы у них, конечно, понравилось.

Но даже маленькие обстоятельства иногда значат очень много. А моё обстоятельство, на самом деле, было не таким уж маленьким. Оно носило светло-серый костюм и тёмные ботинки. И было обладателем прекрасных шелковистых русых волос и голубых искрящихся весельем глаз.

Удивительно. Я вернулась в Россию, устроилась на новую работу — и сразу же наткнулась на того единственного человека, которого желала видеть меньше всего в жизни. На человека без стыда и совести.

И этому человеку предстояло быть моим начальником.

Воистину — кошмар на улице Вязов…

* * *

Способность ходить на работу в хорошем настроении дана не каждому. Точнее, даже суперспособность. И вот эта самая суперспособность у Сергея Мишина всегда была.

По-другому нельзя, если ты занимаешься рекламой. Не будешь обаятельно улыбаться и излучать довольство жизнью — всё, капец котёнку. Точнее, рекламной кампании.

У Сергея это было в крови, даже учиться не надо. Его природное очарование действовало на всех без исключения собеседников, особенно на женщин. Кажется, это называется харизмой, но ему это слово всегда не нравилось. Сергей предпочитал понятие «обаяние». А ещё «профессионализм».

В этом была вся суть собственно рекламы. Внутри конфетки может быть что угодно, но фантик должен быть красивым. Вот и Сергей старался сделать свой фантик как можно более привлекательным, следя за тем, чтобы его «броня» — читай «фантик» — нигде не треснула и не облупилась.

Но всё это ему страшно нравилось. И это тоже имело значение — врать, когда тебе не нравится собственное враньё или ты в него не веришь — не лучшее занятие. Подобное враньё успеха не принесёт.

Поэтому Сергей всегда врал откровенно и увлекательно. И получал от этого удовольствие. И ему совершенно не было стыдно.

Утро обычного июльского понедельника началось с проливного дождя. Он так забарабанил по оконному стеклу, что Сергей проснулся. Сунул руку под подушку, достал мобильник и чертыхнулся: ещё полчаса можно было поспать! Чёртов дождь.

Мишин ненавидел такую погоду. Почему-то именно в дождь с ним происходили самые неприятные в жизни вещи. Правда, в этот день жизнь ничего неприятного не предвещала.

Сергей умылся, позавтракал, наслаждаясь одиночеством, собрался и поехал на работу. Включил в машине радио, чтобы было не так тоскливо на душе от хлещущего потоками дождя, и начал подвывать дурацким попсовым песенкам. Слуха и голоса у него никогда не было, и если бы в машине ехал кто-то ещё, у него завяли бы уши.

Но Сергей страшно не любил кого-то возить в своей драгоценной машине. И гостей в собственной квартире Мишин тоже терпеть не мог. И ненавидел, когда коллеги навязывали ему своё общество на обеде. Удивительно, но при общей общительности Сергей не выносил, когда лезли в его личное пространство.

Даже теперь, когда у него уже была официальная невеста, и до постоянного совместного проживания оставались какие-то полгода, Мишин предпочитал, чтобы Кристина уезжала к себе после совместно проведённого вечера. Ну или чтобы она покидала его хотя бы утром.

Его раздражали чужие вещи в собственной квартире, бесили до дрожи и тошноты в горле. Чашки, забытые на столе, лифчики и трусики в его комоде, небрежно брошенная женская бритва в ванной. Сергей пытался сам себя уговорить, потому что умом понимал: это неизбежно. Через полгода Кристина переедет к нему, надо привыкать. Но всё равно скрипел зубами и морщился, когда замечал следы её пребывания.

Особенно Мишина трясло, если Кристина пользовалась его шампунем или бритвой. Или надевала его рубашку, носки и шлялась так по дому. Он никогда и ничего ей не высказывал, чтобы не обижать, но коробило Сергея знатно. В такие моменты он с тоской вспоминал своё детство: и мама с отцом, и сестра знали, что входить в комнату старшего отпрыска не стоит. И уж тем более не стоит брать его вещи или, того хуже, пользоваться ими.

Единственным человеком, чьё присутствие Мишин мог выносить почти бесконечно, была Вера, его сестра. Даже мама через какое-то время начинала раздражать, а Вера — нет, никогда. Он как-то пошутил — сказал, что если бы мог жениться на ней, то непременно женился бы. Мама перепугалась, вытаращила глаза, а Вера только рассмеялась. Она всегда понимала его лучше всех.

Вдали показалось высотное здание, в котором работал Мишин, и в этот момент зазвонил его мобильный телефон.

Он ничуть не сомневался, что это Кристина. И точно.

— Привет, Серж!

Отвратительное сокращение. Он пытался отучить её — тщетно. Потом подумал — ладно уж, пусть лучше так зовёт, чем Серёжик или вообще пупсик.

От подобных обращений Мишина всегда коробило.

— Привет, Крис.

Ей нравилось именно так — на американский манер.

— Я сегодня вечером хочу приехать к тебе, — сказала Кристина своим любимым капризно-детским тоном. — Ты меня накормишь или мне захватить что-нибудь с собой?

— Захвати. Но не раньше восьми, котёнок.

— Мррр, — мурлыкнула она в трубку и отключилась.

А Сергей въехал на стоянку, припарковался и через пару минут уже входил в офис.

Он сразу заметил чужую сумку на бывшем столе Светы. Чёрную и строгую такую сумку, на которой сбоку висела дурацкая металлическая Эйфелева башня.

— Привет, Сергей! — жизнерадостно улыбнулась Варя, одна из менеджеров его отдела. — Выздоровел?

— Как видишь, — Мишин тоже улыбнулся. — А это?..

— А это вместо Светы девочка. Красивая, — Варя мечтательно вздохнула. Она почему-то считала себя страшненькой, но почему, Сергей предпочитал не вникать. — Тебе Света резюме должна была прислать.

— Да, вроде было что-то, — Мишин нахмурился, припоминая. — Но я дал ей полный карт-бланш, потому что сам ничего не соображал тогда. Грипп и лето совершенно не созданы друг для друга, как оказалось. А где наша новая сотрудница?

— В отдел кадров пошла. Проводить её к тебе, когда вернётся?

— Проводи, — кивнул Сергей и направился в свой кабинет. Он находился справа от кабинета генерального директора — небольшая комната, стол поставлен так, чтобы сидеть спиной к окну и лицом к выходу, компьютер, принтер, шкаф с документами. Всё довольно скромно, но Мишин никогда и не принимал здесь клиентов. Для клиентов есть переговорная, даже две, а этот кабинет только его. То самое личное пространство, да.

Сергей включил компьютер и загрузил рабочий почтовый ящик. Так, ага… Вот оно — письмо от Светы. В нём она писала, что нашла человека вместо себя, того самого, чьё резюме присылала три дня назад и на всякий случай присылает ещё раз.

Мишин открыл прикреплённый файл. Так, Маргарита Ракова, тридцать два года, закончила тот же институт, что и он, последние несколько лет работала во Франции, до этого — в России, в двух очень крупных компаниях… Да, прекрасное резюме, действительно. Ничего себе, три языка знает. Английский, французский, немецкий… Крутая. И курсы повышения квалификации иностранные, и рекомендации… Очень крутая.

— Сергей, — в кабинет всунулась голова Вари, — вот, я Риту привела. Рита, заходи. Знакомься. А я побежала.

Мишин всё ещё читал последние строчки резюме — не замужем, детей нет, — поэтому обратил внимание на женщину, что застыла возле двери, не сразу. А когда обратил…

Сначала его будто поленом по голове ударило.

А потом он застыл, кажется, впервые в жизни не зная, что сказать.

А Рита вдруг усмехнулась — совершенно не знакомой ему язвительно-горькой усмешкой — и иронично процедила:

— Вот интересно, мне надо будет заявление об уходе написать, или меня ещё официально не приняли?

И тогда Сергей очнулся.

* * *

Мишин нисколько не изменился. Всё такой же красивый, вылизанный, чистенький. Впрочем, я вообще не верю в то, что люди меняются. Может быть, если лоботомию им сделать.

Только смотрел он на меня так, будто увидел привидение. Даже рот открыл. Хорошо хоть слюной на стол не начал капать, а то я бы не выдержала и засмеялась.

Мне действительно хотелось рассмеяться. Нет, даже не так — мне хотелось заржать.

Ну как я умудрилась устроиться именно в эту компанию! Неужели в Москве мало организаций, которые занимаются рекламой?! Почему меня занесло именно сюда?!

— Вот интересно, мне надо будет заявление об уходе написать, или меня ещё официально не приняли?

Мишин моргнул, и я внезапно осознала, что до этого он, кажется, даже не дышал.

— Что? Ты вообще о чём?

— О том самом. Как ты тогда сказал… «Я бы ни за что на свете не взял на работу эту мелкую рыжую выскочку». Полагаю, Света совершила ошибку, и эту ошибку надо срочно исправить. Пойду в отдел кадров, узнаю, как лучше сделать.

Я даже начала поворачиваться к двери, но он вдруг вскочил и рявкнул:

— Ромашкина, прекрати сейчас же!

— Я больше не Ромашкина, если ты не заметил, — съязвила я. — Наверное, поэтому меня сюда и взяли. Будь я Ромашкиной…

— Сядь, — сказал он уже на тон потише. — Давай поговорим.

— О чём?

— Сядь и узнаешь.

Я пожала плечами, подошла к стулу, что стоял перед его столом, села. Мишин тоже опустился в своё большое кожаное кресло. Разглядывал меня несколько секунд, и мне малодушно, по-детски захотелось схватить что-нибудь со стола и запульнуть ему прямо в лоб.

— То, что ты процитировала, я говорил, кажется, на третьем курсе института.

— На четвёртом, — уточнила я.

— Хорошо, на четвёртом. Это было… чёрт, никак не могу посчитать.

— С математикой ты всегда не дружил. Тринадцать лет прошло.

Мишин посмотрел на меня, как на дуру.

— Ромашкина… Тьфу, то есть, Рита… Неужели ты считаешь, что те слова до сих пор имеют вес и значение?

Теперь уже я посмотрела на него, как на дурака.

— Разумеется. Других слов ты мне не говорил.

Он помолчал, повертел в руках дорогущую ручку.

— У тебя очень хорошее резюме, Рита. И я бы не хотел, чтобы ты сгоряча от нас сейчас сбежала. И если ты можешь забыть всё то, что я тебе говорил…

Я хмыкнула, и он исправился:

— Хорошо, не забыть — если ты можешь работать со мной несмотря на это, я буду рад. Что скажешь?

Я слегка нахмурилась, глядя на Мишина. Конечно, я предпочла бы сбежать отсюда, как он выразился, «сгоряча». Но… даже тогда, много лет назад, когда я была мелкой рыжей выскочкой, я не любила проигрывать. Особенно ему.

А если я сейчас убегу, это будет проигрыш по всем статьям. Позорный и стыдный проигрыш.

— Если ты хотя бы раз, — начала я таким холодным голосом, что им впору было пельмени замораживать, — хотя бы раз оскорбишь меня словом или делом, я воткну вот эту самую ручку, которую ты держишь сейчас в руках, тебе в глаз.

По-моему, его проняло.

— Договорились.

— Прекрасно, — я встала со стула. — Тогда я пошла работать.

Уже от двери Мишин меня остановил, вдруг спросив:

— Рита… а почему ты больше не Ромашкина? Замуж выходила?

— Выходила. Развелась, — ответила я спокойно и вышла из кабинета.

Чувствую, работать здесь мне будет сложно. Впрочем… когда мне вообще было легко в этой жизни? Что-то я такого не припомню.

* * *

И как теперь работать?

Сергея редко что-то выбивало из колеи. И обычно это бывало что-то очень глобальное. А тут… всего лишь на работу устроилась его бывшая однокурсница Ритка Ромашкина. Нет, теперь уже Ракова.

Хотя какая она, к чёрту, Ракова? Ромашкина она.

Он её так и называл про себя — Ромашка. А ещё — Ритка-маргаритка. Но она об этом, конечно, не знала. Никто не знал.

Мелкая рыжая выскочка. Да уж. Им всем на первом курсе института было по семнадцать-восемнадцать, а ей всего лишь четырнадцать. Она была гением, пошла в школу в пять лет, закончила в четырнадцать, и преподаватели её обожали, называли «наша маленькая», «маленький гений», «цветочек».

Это всех бесило, а Сергея особенно.

Мелкая, тощая, в огромных очках, за которыми скрывались глаза настолько пронзительно-зелёные, что это казалось невероятным, Рита производила впечатление какого-то неземного существа. Она и одевалась не так, как другие. Длинные юбки, просторные кофточки, и всё винтажное, будто из бабушкиного сундука. Длинные серьги в ушах, нелепые бусы, бренчащие браслеты… В этом было что-то цыганское, завораживающее и немного волшебное.

А ещё она страшно задирала нос. Теперь Мишин понимал — скорее всего, это было от смущения, ведь Рита оставалась ребёнком даже несмотря на свою гениальность. Именно из-за этого она так по-детски обижалась на все его подколки.

Сергей задирал её просто постоянно. Говорил что-нибудь обидное так, чтобы она слышала, спорил с ней на семинарах чуть ли не до криков, язвил и фыркал, стремясь уколоть побольнее. И откровенно обижал. Зачем? Скорее уж, почему.

Он понял всё про своё поведение на институтском выпускном вечере. Рита тоже пришла туда — в красивом зелёном платье, с распущенными волосами. Ей тогда только-только исполнилось девятнадцать.

Очки она сняла и смотрела на мир большими ярко-зелёными глазами. И эти распущенные волосы цвета меди…

Сергея ломало весь вечер. И он пил, пытаясь заглушить рвущее изнутри чувство, не желая ощущать подобное к этой мелкой выскочке Ромашкиной. Или желая?..

Он вышел тогда из ресторана на улицу, закурил, скорчившись, у стены здания.

И вдруг — прикосновение к плечу.

— Серёж, тебе плохо? — спросила Рита взволнованным голосом. Она, наверное, решила пойти домой — в руках сжимала сумочку. — Может, врача вызвать?

Мишин смотрел на неё несколько секунд. Это были последние секунды, когда он ещё что-то соображал.

А потом он отбросил сигарету в сторону, схватил Ритку за талию, развернул, прижал к стене — и впился в её губы яростно и грубо…

Сергей никогда и никого так не целовал — ни до, ни после. Агрессивно и наверняка больно. Рита вырывалась, пыталась махать руками, ногами тоже махала, но всё это только больше его заводило. Он запустил руку в вырез платья, сжал грудь — и почти застонал от наслаждения, почувствовав пальцами нежность кожи и остренький сосок…

А потом Сергей почувствовал кое-что другое, и вдруг осознал, что делает.

Щёки, все щёки у Ритки были мокрыми. Слёзы катились по её лицу, по шее, и она всхлипывала ему в губы, уже не пытаясь вырваться.

Мишина как ледяной водой окатило. Он отпрыгнул от Риты, с ужасом глядя на то, в каком она состоянии. Вся растрепанная, с размазанной косметикой и мокрым от слёз лицом.

— Из… — начал Сергей, но она не дослушала. Шагнула вперёд, размахнулась — и изо всех сил вмазала ему кулаком в глаз. Мишин завыл от боли и осел на землю.

— Ненавижу! — прошипела Ритка со злостью и убежала.

Это было последнее, что он от неё слышал. На следующее утро, когда Сергей хотел разузнать её адрес и съездить извиниться, у отца случился первый инсульт. И Мишину стало не до Риты.

А потом он узнал, что она уехала за границу на какие-то курсы, и решил её не искать. Зачем? Вряд ли ей нужны его извинения.

И странно… Столько лет прошло после того выпускного институтского вечера, да и в целом после института. Больше десяти уже. Но то чувство к мелкой рыжей Ритке Ромашкиной было самым сильным в жизни Сергея.

Никогда больше ему настолько не обжигало сердце и душу. Он легко сходился и расходился, не испытывая ничего даже близко похожего на то, что ощущал в тот проклятый вечер. То чувство… оно было бесконечным и абсолютным, как Вселенная.

Наверное, так можно любить только в юности. До вытекания мозгов, дрожи в коленках и трогательного душевного трепета.

А Ритка, видимо, так и не поняла, что он по ней все пять лет с ума сходил. Но это, говорят, нормально для гениев. Как примеры решать или языки изучать — это они первые, но человеческие чувства — это будет похлеще теории относительности Эйнштейна. Или чего там? Производных и интегралов? Мишин уже не помнил, чем они отличаются.

Сергей усмехнулся и покачал головой.

Да уж, это Рита правильно сказала — с математикой он никогда не дружил…

* * *

— Ну, как тебе наш папа? — жизнерадостно спросила у меня Варя, когда я вернулась на своё рабочее место.

— Что? — я подняла брови. — Какой папа?

— Ну Сергей. Мы его так называем.

На мой взгляд, это прозвище Мишину подходило примерно так же, как корове седло.

— Пока нормально. А там посмотрим, — ответила я, не глядя на коллегу.

— Да всё хорошо будет, я уверена. — Варя явно пыталась со мной подружиться. — У нас тут коллектив замечательный, а если что, Сергей в обиду не даст.

Ну да. Если что, он лучше сам обидит.

— А ты правда жила во Франции четыре года? Мне Светка сказала.

— Правда.

— А почему вернулась? Я бы не вернулась, если бы у меня была возможность жить за границей…

Понятно. Видимо, Варя тайно — или наоборот, открыто — мечтает выйти замуж за иностранца.

— Я туда работать поехала. Контракт подписывала на год, три раза продлевала, а в этот раз не стала. Надоело мне там.

— Почему? — и опять это удивление. Словно во Франции априори ничего не может надоесть.

— Просто надоело. Четыре года на французском разговаривать, жить там, еду их есть. Соскучилась я. — Я усмехнулась. — Вот так и выясняется, патриот человек или нет. Если можешь жить за границей — не патриот, не можешь — патриот.

— Но ты ведь четыре года жила…

— Ага. Но без особого удовольствия. Просто жила. Как в гостинице живёшь. И вроде красиво, и вкусно, и хорошо, а всё равно домой тянет. — Я вздохнула и призналась: — И гречки хотелось постоянно. И чёрного хлеба. Когда в Москве жила, даже не представляла, что так по ним скучать буду, не любила никогда особенно…

— А там нету гречки и чёрного хлеба?

— Нету, — я улыбнулась. — Только в магазинах специальных, для русских иммигрантов. Зато там много очень вонючего сыра. Такого даже в Москве теперь не купишь. Санкции же.

Минут пятнадцать я рассказывала Варе про жизнь во Франции, и она слушала с отрытым ртом. Забавная она, мне понравилась. Хотя и очень уж болтливая, а я никогда не относила себя к разговорчивым людям.

«Папа», значит… Ну-ну.

Интересно, долго ли Мишин продержится? Когда мы учились в институте, дня не проходило, чтобы он меня не задел чем-либо. То по внешнему виду пройдётся, то спросит что-нибудь неприличное и глядит, как я краснею, то начнёт на семинаре со мной спорить и доведёт до белого каления.

А про выпускной я вообще молчу. Я тогда всю ночь прорыдала от обиды. Пьяный в дым Мишин, который почему-то перепутал меня с одной из своих девок — сомнительное удовольствие для девочки, которая тогда даже ни разу не целовалась.

Впрочем, ладно, не стоит об этом вспоминать. Душевное равновесие — хлипкая вещь, а уж когда твой начальник — гад со стажем, она и вовсе становится эфемерной.

— А где здесь обедают? — спросила я у Вари задумчиво, и она сразу обрадовалась.

— Пошли, покажу!

В целом, если бы не Мишин, я могла бы признать — с работой мне повезло. Сотрудники пока все без исключения вызывали симпатию, Варя тоже радовала своим оптимизмом, и через две недели мне должны выдать первую зарплату… Просто мечта, а не работа.

Даже генеральный директор у них выглядел, как нормальный человек, а не небожитель. Он, к моему полнейшему удивлению, оказался мужем Светы, которая принимала меня на работу.

— А-а-а… служебный роман, — протянула я голосом Олега Басилашвили из одноименного фильма, и Варя хихикнула.

— А мы-то считали, что Юрьевский кремень! Но Светка, вон, сумела его растопить.

Я непроизвольно улыбнулась. Растопить кремень — это что-то новенькое. Варя постоянно чего-то такое ляпала на полном серьёзе, даже не задумываясь над смыслом.

— Однако настоящий кремень у нас тут всё же один.

— Кто? — поинтересовалась я без особого интереса, лишь бы поддержать Варю в похвальном стремлении рассказать мне все сплетни во время обеденного перерыва.

— Мишин.

Я чуть макарониной не подавилась.

— Кто-кто?

— Мишин, — повторила мне Варя на голубом глазу. — Его знаешь, сколько наших баб соблазнить пытались? Целый полк из них можно собрать. А ему хоть бы хны. Непрошибаем.

Удивительно. Мишин был первый бабник у нас на потоке. Ещё бы — с такой-то внешностью и с такими деньгами.

А сейчас-то что? Проблемы с потенцией? Гонорея? Или так, общая хроническая депрессия?

Впрочем, это неважно. Пусть делает, что хочет. Лишь бы ко мне не лез.

Однако беседу надо было поддержать.

— Ну у него, может, жена. Или невеста.

— Жены нет. А вот невеста теперь есть, — вздохнула Варя до смешного горестно. — Совсем недавно слушок прошёл, что даже заявление в ЗАГС подали. Но подробностей, конечно, никто не знает.

В груди неприятно кольнуло.

Представляю эту невесту… Наверняка первая красавица, не чета мне, «рыжей утырке», как он тогда говорил.

Я сильнее сжала вилку и изо всех сил вонзила её в котлету, представив на её месте наглый глаз Мишина. Во все стороны брызнул прозрачный сок.

И аппетит пропал окончательно.

Как тогда, на первом курсе, когда он подкинул дохлую муху мне в чай.

После обеда Мишин повёл меня знакомиться с коллегами. Ничего не попишешь — традиция. Водил по отделам и как китайский болванчик повторял: «Это Рита, наш новый менеджер, прошу любить и жаловать». Я старательно улыбалась, претворяясь доброй и славной девочкой.

— Всё, — выдохнул он примерно через полчаса. — Сейчас ещё к генеральному зайдём ненадолго.

Я пожала плечами. К генеральному так к генеральному. Юрьевский не Мишин, к нему негатива я пока не испытывала.

— Макс, — сказал Мишин, постучавшись и заходя в кабинет к генеральному совершенно по-простому, — я тебе привёл познакомиться нашего нового сотрудника. Вот, это Маргарита Ром… то есть, Маргарита Ракова. Она теперь вместо Светы будет работать.

Юрьевский встал из-за стола, кивнул и улыбнулся мне. Красивый мужчина, если бы я умела таять, взглянув на красивого мужика, непременно бы растаяла.

Но увы. Мишин сделал мне качественную такую прививку против красивых мужиков.

— Очень рад, Маргарита. Меня зовут Максим Иванович. Света мне про вас рассказывала.

— Надеюсь, только хорошее, — пошутила я, немного смутившись.

— Разумеется, — он улыбнулся чуть шире. — А вы не стойте, садитесь, я хочу с вами поговорить.

Мишин взял меня под локоток — я с трудом удержалась от того, чтобы не отдёрнуть руку — и подвёл к одному из кресел. Придвинул его ближе к столу, сам сел рядом на стул.

А я опустилась в кресло. Точнее, попыталась. Расслабилась ты, Рита, отвыкла от постоянного присутствия этого гада в твоей жизни… Иначе непременно насторожилась бы. Мишин усаживает тебя в кресло… Ну не бред ли?

В общем, это самое кресло издало какой-то подозрительный невнятный звук, резко опустилось вниз, а потом повалилось вбок, захватив с собой и меня. Всё это произошло так стремительно, что я даже не успела среагировать, и позорно свалилась на пол, больно ударившись рукой о ножку ближайшего стула.

Ну, Мишин! Зараза.

Да и ты тоже хороша, курица безмозглая…

— Господи, Рита! — воскликнул Мишин и бросился меня поднимать.

Ух, я бы ему сказала. Ух, я бы ему вмазала.

Но с другой стороны меня бросился поднимать ещё и генеральный, так что я решила промолчать и спрятать все негативные эмоции поглубже.

Я Ромашка, девочка-цветочек, я ничего не поняла и ни во что не врубилась.

Как он сказал тогда, в первый же день нашего первого курса: «Ты ещё, небось, в куклы играешь».

Ага. Играю. И втыкаю в них иголки по ночам…

— Ничего-ничего, — пропыхтела я, садясь рядом на стульчик и потирая ушибленную руку. — Всю жизнь мне не очень везёт. Но не обращайте внимания, к работе это не относится.

Конечно, не относится. Это относится только к нашему общему с Мишиным прошлому, в котором кто-то кого-то так и не прибил.

— Извините, — сказал Юрьевский. — Я не знал, что кресло сломано. На него давно никто не садился. Сергей хотел, чтобы вам было комфортнее, а получилось наоборот.

Разумеется. Он все пять лет в институте, видимо, хотел, чтобы мне было комфортнее.

Да уж, не зря я никогда не верила в то, что люди меняются. Вот и Мишин… двенадцать лет прошло, а он всё никак не успокоится.

Хотя надо признать — с кресел я ещё не падала. То есть, он всё же смог нечто новенькое придумать. Молодец! Пять баллов ему в дневник и печать на лоб.

И бес в ребро.

— Рита, — начал Мишин, когда мы вышли из кабинета Юрьевского, — надеюсь, ты понимаешь, что я тут ни при чём?

Да-да-да. Как те кикиморы из сказки Александра Роу, которые высовывались из болота и кричали, что они тут тоже «совершенно ни при чём».

Конечно-конечно… А я всё та же наивная Ромашка и мне по-прежнему восемнадцать лет.

— Понимаю, — я иронично усмехнулась. Мишин нахмурился.

— Честное слово, Рита. Не знал я! Ну неужели ты считаешь, что в кабинете генерального стали бы держать сломанное кресло?

Может, и не стали бы. А может, ты специально пришёл и подкрутил в нём какое-нибудь колёсико перед моим появлением в кабинете Юрьевского. Хороший способ намекнуть на новую войну, разве нет?

Да, я параноик. Правда, это относится только к Мишину. Но очень сложно ожидать чего-то хорошего от человека, который делал тебе только плохое.

— Ерунда, — буркнула я, вновь потирая ушибленную руку. — Забудь. Я пошла работать.

— Рита…

— Ерунда, говорю.

В совпадения я никогда не верила. Так же, как и в то, что люди меняются.

Но на первый раз я, пожалуй, сделаю вид, что поверила. Посмотрим, как Мишин станет вести себя дальше и что придумает, чтобы вывести меня из себя.

* * *

Сергей не видел Кристину уже две с половиной недели — собственно, всё то время, пока болел. И не мог сказать, что сильно соскучился. Но раз уж она изъявила желание приехать — почему бы и нет?

Да и в целом ему будет полезно с ней встретиться. А то весь день в голове мысли про Риту Ромашкину вертятся-крутятся, и никакого покоя от них.

То Мишин думал о сломанном кресле в кабинете Макса — и как он вообще умудрился так опростоволоситься? Нарочно не придумаешь…

То вспоминал дурацкую дохлую муху в её чае. И зачем забросил? Увидел на подоконнике сдохшее насекомое лапками кверху, задумался о бренности жизни. А тут Ромашкина мимо проплыла. Волосы блестят, распущенные, подбородок вверх вздёрнут, губы сжаты… И Сергей схватил муху, пошёл к выходу, а когда проходил мимо усевшейся за столом Риты, кинул эту самую муху ей в чай.

Мишин уже был в дверях, когда услышал судорожный вздох, а следом удушающий кашель. Он думал, она хотя бы завизжит… Но Рита никогда не визжала.

Потом он вспоминал её восемнадцатый день рождения. Господи, какой же он идиот… был.

Сергей тогда поймал Ритку буквально у выхода, приобнял, проникновенно поздравил с такой важной датой, а сам в это время прицепил сзади ей на кофточку бумажку с надписью: «А мне сегодня 18! Теперь я могу заниматься СЕКСОМ!».

Все вокруг хихикали, некоторые даже ржали, но никто не говорил Ритке, в чём дело. Она смотрела удивлённо, озиралась по сторонам, однако ей и в голову не приходило сунуть руку за спину.

Закончил веселье декан их факультета. Он, в отличие от одногруппников, Риту любил. Сорвал с её спины листок, прищурился, глядя на притихших студентов, и процедил:

— Это кто сделал?

Все, конечно, молчали. И смотрели на декана. И только Мишин — на Ритку. Она, конечно, задрала голову ещё выше, но в глазах дрожали слёзы.

— Хорошенькое дело, — усмехнулся преподаватель. — Как маленьких девочек обижать, так вы первые. А как в поступке своём сознаваться — так в кусты. Рита, ты знаешь, кто это сделал? Он ведь должен был подойти близко…

— Не знаю, — отрезала Ромашкина. Не выдала его почему-то.

И тогда Сергея прорвало:

— Да я это был, я! — завопил он, шагая вперёд и закрывая собой почти плачущую девчонку. — Я пошутил просто, Михаил Эдуардович…

Мишин потом почти целый месяц ездил, как декан это называл, на «исправительные работы» в главный корпус. Территорию убирал, бумажки с место на места перекладывал, стены какие-то мыл.

Перед Ритой он тогда извинился, но когда декан ушёл, приблизился и шепнул ей на ухо:

— Так ты довольна, что теперь можешь заниматься сексом?

Она толкнула его в грудь ладонью, зашипела в лицо, словно змея:

— Иди ты в задницу, Мишин! Сволочь!

И убежала. На следующую пару не пошла.

А он все полтора часа сидел и осторожно трогал рукой место на груди, куда его толкнула Рита.

Придурок. Лучше бы цветы ей подарил. Нормальные цветы, а не те дурацкие, которые ты перцем посыпал. И не лень тебе было, идиоту?

Понимал же, что над ребёнком издеваешься. От этого тебя и колбасило. Желания-то у тебя к ней были совсем не детские…

Но неужели она так и не поняла?.. Теперь Сергею казалось — это было очевидно…

Кристина приехала к восьми. Привезла с собой кучу еды, а ещё какую-то розовую коробку. Мишин хмыкнул, взял её в руки, погремел содержимым.

— Очередное приобретение?

— Осторожно! — надулась Крис. — Знаешь, сколько это всё стоит?!

— Даже представить боюсь, — фыркнул он. — Ну, показывай, на что ты в этот раз решила разориться.

Это было последнее увлечение Кристины — «Пятьдесят оттенков серого». Точнее, сопутствующие ему товары. Ох и здорово обогатились секс-шопы на этой дурочке…

Крис открыла коробку, с важным видом достала оттуда какую-то длинную палочку с пёрышками. Мишин глубокомысленно помолчал, глядя на ярко-красные пёрышки с бусинками. В голову пришло сравнение с ёршиком для унитаза, но раздражать Кристину с порога Сергею не хотелось.

— Детка, а ты магазины не перепутала? У моей матери есть такая фигня. Она её дразнилкой для кота называет.

Крис надулась.

— Это стимулятор сосков!

Мда. И зачем он пять лет рекламе учился? Взял палку, приклеил на неё какие-то дурацкие перья — и на тебе, стимулятор сосков.

С тем же успехом это может быть и ёршик для унитаза.

— Хорошо, опробуем сегодня эту драз… то есть, стимулятор. Показывай, что ещё привезла.

На этот раз Крис достала из коробки пушистый розовый ошейник.

— Ага… — протянул Сергей. — Мексиканский тушкан?

Она, конечно, не поняла. Где Крис — а где Ильф и Петров.

— Не нравится? — протянула разочарованно. — А я долго сомневалась, красный взять или розовый…

— Бери синий. Синий — мой любимый цвет. Надену этот ошейник и пойду на работу. И снимать откажусь, пока Юрьевский мне зарплату не поднимет.

Она опять не врубилась. Ну и ладно. Зато ему самому весело.

— Эх, жалко, первое апреля не скоро. Ну, чего ты застыла? Показывай, что ещё принесла.

— Ты меня не любишь, — Крис надула губы.

— Я тебя обожаю, детка, — Сергей подошёл ближе и обнял девушку. — Не обижайся, я дурак.

Она моментально растаяла, как сахар в чае.

— А там самое интересное осталось! Вот! — и достала из коробки… нечто.

Хм. Нет, конечно, Мишин сразу догадался, что это, всё же большой мальчик.

Стало ещё веселее.

— Так. Дай угадаю. Это пробка для бутылок? Шампанское затыкать?

— Серж! — возмутилась Крис.

— Что, не угадал? Дай подумать. Может, это пробка для излишне болтливых ротиков? Тогда я тут завязочек не вижу, её же выплюнуть можно.

— Серж!

— Опять не угадал? Теряюсь в догадках, детка. Может, это новогоднее ёлочное украшение такое? Повесил на ёлку — и радуешься. А потом достал — и заткнул бутылку. Чего зря добру пропадать.

Кристина наконец поняла, что он шутит. Засмеялась, но всё же решила пояснить:

— Это анальная пробка, милый. Попробуем?

Мишин пожал плечами.

— Пожалуйста. Главное, что она для тебя, а не для меня. Или?.. — он поднял брови, сделав вид, что испугался, и Крис рассмеялась уже громче.

Глядишь, через полгодика чувство юмора у неё сдвинется на отметку «сносное». Пока оно хромает на обе ноги…

«Зато у тебя этого самого чувства юмора — полные штаны»…

— А еду ты привезла, котёнок?

— Привезла, — она мурлыкнула и потянулась к его губам. — Но может, сначала…

— Нет. Утром деньги, вечером сту… то есть, я хотел сказать, сначала еда, потом секс.

— Ла-а-адно, — вздохнула Крис томно. — Я согласна.

Ой, умная… Согласна она. Как будто Мишин будет её спрашивать!

Чуть позже, когда Сергей поел и разнежился, Крис растянулась на ковре посреди гостиной и протянула:

— А давай купим рояль!

Он уже давно не удивлялся, когда она брякала что-то в подобном стиле. Но в этот раз всё же не смог сдержать вспышки изумления.

— Зачем?

С учётом того, что Кристина не играла ни на одном музыкальном инструменте, а Сергею вообще все медведи мира на ушах потоптались, эта идея была более чем странной.

— Ну как… Представь. Ночь, луна, я выхожу к тебе из спальни, укутанная в одеяло, а ты играешь на рояле какую-нибудь дивную мелодию…

Во бред-то. Где она это видела? Опять, что ли, оттенки эти?

Мишин всё же не удержался от смешка и комментария:

— И тут ты говоришь: «А, это ты, Серж. А я думала, это с кем-то плохо или кошка застряла в трубе*».

(*Искажённая цитата из фильма «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». Серия «Знакомство»).

— Что? — Крис распахнула свои чудесные голубые глазки и чуть приоткрыла губки. Конфетка, а не девочка. — Я иногда тебя совершенно не понимаю, Серж…

— Ничего страшного, милая. Я себя тоже иногда совершенно не понимаю. Но если ты хочешь, рояль я куплю. Знаешь, всегда мечтал иметь в доме что-то абсолютно бесполезное. Хотя… нет. На нём можно носки сушить.

Крис вздохнула и подползла к нему поближе. Положила свою ладошку Мишину на пах, погладила.

Честно говоря, после сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать… Но спать она пока явно не собиралась.

— Где там твои игрушки-то?

— Вон, я на краю дивана коробку поставила…

Глазки у Кристины уже туманом заволокло. Удивительно, но она возбуждалась до крайности только от одной мысли о сексе.

Так недолго и половым гигантом себя почувствовать…

Смысл палочки с перьями Мишин так и не понял. Крис гораздо сильнее стонала и текла не от прикосновений каких-то дурацких перьев, а от ласок его языка и губ.

Ошейник… за её длинными чёрными волосами его и видно-то почти не было. А когда было, смотрелось скорее нелепо, чем возбуждающе.

Сергею понравилась только пробка. Он чувствовал её, двигаясь внутри Крис, и это действительно было необычно и возбуждающе. Впрочем, ему и без пробки было бы хорошо.

А вот Кристина оказалась в диком восторге. Кричала под ним так, что Мишин чуть не оглох.

— Ну и что, — спросил он, когда она, обессиленная, растеклась по простыням, — гожусь я на роль Грея?

— А это кто? — буркнула Крис, и Сергей развеселился. — А, ну да. Не, ты лучше.

— Не сомневаюсь, — Мишин хлопнул её по попе, отодвинулся и спросил иронично: — Теперь я могу поспать, о моя королева?

Кристина, как всегда, шутки не поняла. Ответила серьёзно:

— Да, конечно, спи.

Потянулась и сама засопела.

Сергей давно заметил: чем человек беспечнее, тем крепче он спит и тем быстрее засыпает.

Сам он страдал от бессонницы уже много лет. Вот и сейчас вместо того, чтобы мирно почивать на ложе почти супружеской любви, Мишин вернулся в гостиную, сел на диван, включил телевизор без звука и стал пялиться в экран, не вникая в то, что ему показывают.

Воспоминания иногда оказываются интереснее любого телевизора…

Как говорит Вера: «Если девушка хочет — девушка добьётся».

Самое удивительное, что это всегда было не про Веру, а про каких-то других девушек. Сестра у Мишина была скромной и немножко закомплексованной. Даже сейчас, после рождения двоих детей и пяти лет совместной жизни с обожавшим её мужем, Вера не блистала наглостью.

А вот Крис блистала… Хотя дело было не только в этом.

Всё началось двенадцать лет назад, после институтского выпускного вечера и первого инсульта у отца Мишина. Именно тогда Сергей узнал, что из-за многочисленных долгов, о которых никто из родственников оказался не в курсе, отец продал их семейную ювелирную фирму. Продал своему ближайшему конкуренту Юрию Верещагину. А как только отец подписал все бумаги, у него случился первый инсульт.

До того дня Сергей был по большому счёту беспечным мальчишкой. Собирался работать в семейной фирме, заниматься любимой рекламой и не особо париться по поводу денег. Деньги у них водились, сколько он себя помнил.

И тут вдруг — как обухом по голове. Фирма принадлежит конкурентам, деньги нужны на лечение отца и содержание матери с сестрой. Мишину резко пришлось искать работу, настоящую работу, а не те игрушки, в которые он собирался играть всю жизнь.

Работу ему предложил Верещагин. Он в целом был неплохим мужиком и понимал непростое положение молодого парня, который на двадцать четвёртом году жизни вдруг выяснил, что эта самая жизнь, оказывается, не похожа на сказку.

Но работать в их бывшей фирме Сергей не смог. Ощущение неправильности происходящего, обворованности и обманутых ожиданий витало в воздухе, и Мишин задыхался от этого ощущения.

Проработав так месяц, Сергей не выдержал — уволился. И отправился в какой-то бар запивать собственное горе и глупость.

Человек, которого Мишин встретил в этом баре, всегда считал тот случай величайшим в его жизни везением. Сергей только улыбался и думал, что на самом деле повезло ему, а вовсе не Максу Юрьевскому. Повезло гораздо больше, чем кто-либо мог представить.

Фирма Макса быстро и стремительно тонула, как «Титаник», натолкнувшийся на айсберг. И Сергей вдруг загорелся — ему захотелось вытащить эту фирму, а вместе с ней и Юрьевского. Он понравился Мишину. Так иногда бывает — противоположности притягиваются, и Сергей, балабол и профессиональный врун, по-настоящему сблизился с Максом. Мишину нравились его абсолютная честность, открытость и категоричность.

Он и сам как-то изменился под влиянием своего генерального директора. Стал менее язвительным и резким, откуда-то пришли мягкость и даже честность… Словно от Макса заразился.

Но Сергей был этому только рад.

А примерно полтора года назад он вдруг встретил на одном мероприятии Юрия Верещагина. И тот, выпив изрядную дозу шампанского, неожиданно спросил, не хочет ли Мишин вернуть фирму своего отца.

Отец, умерший через пару лет после продажи семейного дела, действительно очень жалел о продаже. Да и Сергей жалел, что всё так получилось.

— Не отказался бы, конечно, — ответил он тогда Верещагину, и тот, усмехнувшись, сказал:

— Дочка у меня растёт. Восемнадцать недавно стукнуло. Мужа ей хочу найти нормального.

Мишин так удивился, что промолчал.

— А Крис встречается с какими-то придурками… Вот ты — другое дело. Женишься на ней — получишь обратно своё семейное дело. В качестве приданого.

Сергей фыркнул, думая, что Верещагин просто шутит.

— Ну вы и юморист, Юрий Алексеевич. Вы ещё скажите, что подарите мне участок на Луне или звезду с неба.

— Участок на Луне не подарю, ибо это бред, а вот дом за городом… Пусть моя девочка там живёт, воздухом дышит. Ну что, женишься?

Мишин усмехнулся и покачал головой.

— Я её даже не видел, Юрий Алексеевич.

— Увидишь, в чём проблема-то, — Верещагин отпил шампанского и понимающе хмыкнул. — Она красавица, ты не думай. Просто без царя в голове. Или даже без самого захудалого принца… Не дай бог, влюбится и выскочит за какого-нибудь идиота. И будет мне внуков стругать каждый год.

— Поэтому вы хотите выдать её замуж за идиота самостоятельно?

— А ты не идиот, не прибедняйся.

— Хорошо, допустим… Юрий Алексеевич, а вас не смущает, что мне тридцать пять, а ей восемнадцать? Я её в два раза старше.

— Прекрасно, Сергей, прекрасно. В семье хотя бы один из супругов обязан быть взрослым человеком. А если оба дети, то это уже не семья, а детский сад получается. А Кристинка у меня ребёнок поздний, и потому избалованный… Взрослый человек из неё никогда не получится.

— Вы пессимист.

— Я реалист. Я дочь люблю, а потому забочусь. Ну что, женишься?

— Не знаю, — честно признался растерянный Мишин.

Фирму вернуть он, конечно, хотел. Но жениться на незнакомой девушке? Это как-то слишком.

Однако Юрий Алексеевич был настроен серьёзно.

И началось. Он Мишина будто преследовал, да ещё и Кристину везде с собой таскал. Красивая девчонка, что говорить — волосы чёрные, до попы, блестящие, глаза голубые, кожа чуть смуглая, ротик пухленький. Кто такую в небесной канцелярии слепил — тому зачот.

Умом она, конечно, не блистала, но и круглой дурой тоже не была. А самое главное — Крис не была стервой, что Сергею тоже понравилось.

Вот только чувств к ней у Мишина не было. Хотя да — красивая, и грудь имеется, и попа. Всё вполне сформированное. А вот Кристина в него влюбилась по-чёрному… Как пишут в романах — до бабочек в животе. И бегала, преследовала просто. Верещагин лучился довольством — считал, что его дочка рано или поздно своего добьётся.

Она и добилась. Через полгодика. Позвонила Сергею однажды на мобильный и дрожащим голосом попросила приехать и забрать её из клуба, где к ней пристают. На резонный вопрос, почему это должен делать Мишин, а не папа, Кристина ответила, что папа в командировке.

Юрий Алексеевич действительно по телефону не отвечал, и Сергей помчался спасать «ребёнка».

Ребёнок, разодетый в костюм для дискотеки — хотя скорее раздетый — стоял возле клуба и мёрз. Осень, а она в мини-юбке… сумасшедшая.

Сев к Сергею в машину, Кристина заявила, что домой не хочет, а хочет кататься! Обняла его, как любимого плюшевого мишку, дохнула каким-то адским коктейлем в лицо, попыталась поцеловать.

— Я тебя домой отвезу, — Сергей с трудом отлепил Кристину от себя и усадил прямо. — Адрес говори.

— Не скажу! — девчонка капризно надула губки. — Вот не скажу, и всё!

Минут пятнадцать они препирались, и Мишин уже хотел вытолкнуть Кристину из машины, но пожалел. Осень, мини-юбка, рядом клуб, полный подвыпивших парней… понятное дело, добром это не кончится.

Отвёз её к себе. Она к тому времени благополучно отрубилась, откинув голову на сиденье машины.

Сергей положил Крис на диван в гостиной, не раздевая, укрыл пледом и отправился в свою спальню. Ему даже в голову не пришло запереть дверь, да и как? Замков у него дома сроду не водилось нигде, кроме туалета и ванной. От кого запираться, от себя самого, что ли?

Вот поэтому Мишин и проснулся посреди ночи от откровенно эротического сна. Он почувствовал чьи-то нежные губы и язык, которые скользили по его члену, и маленькую девичью ручку, сжимающую мошонку. Всё это было до ужаса приятно, и несколько мгновений Сергей ещё лежал, кайфуя, а потом вдруг осознал, что именно происходит — и попытался отодвинуться, отталкивая от себя голову Кристины.

Она протестующе замычала и даже заглотила его член поглубже.

— Прекрати сейчас же! — сказал Мишин, вновь пытаясь уползти в сторону, но эта малолетняя извращенка ползла за ним, не размыкая губ. — Крис, ты сдурела?!

Она помотала головой и заработала языком так, что Сергей не выдержал — застонав, кончил ей в рот. Разозлился на себя ужасно, оттолкнул Кристину и прошипел, нависая над ней:

— Ты меня с чупа-чупсом перепутала?!

— Не-е-е, — промурлыкала Крис и опустила руку. Сергей проследил за её движением и обнаружил, что она бесстыдно ласкает себя между ног. Даже в полумраке ночной комнаты он видел, что её пальцы блестят от влаги. — Я хотела тебя, а не чупа-чупс. А ты меня не хочешь?

— Нет, — соврал Сергей. — Я как-то считал, что ты девственница, Крис.

— Неа. Я много умею… Показать? — она облизнула губы, и Мишин усмехнулся.

— Готов поспорить, я умею больше.

Они тогда всю ночь трахались. Сергей никогда не встречал девушку, которая получала бы от секса столько откровенного удовольствия. И это ему тоже понравилось.

А утром, когда он собирался на работу, позвонил Верещагин.

— Ну что, надумал? — спросил насмешливо, и Мишин ответил:

— Надумал. Вы довольны, Юрий Алексеевич?

— Конечно, — фыркнул Верещагин и положил трубку.

Сергей тогда минут пять стоял, глядя на спящую Кристину, и пытался понять, не совершает ли ошибку.

Он не из-за секса принял это решение, конечно. Просто под утро, когда Крис уже заснула, рассудил — а чего он, собственно, сопротивляется? Девчонка она симпатичная, молодая, да ещё и фирму в придачу вернёт. Тесть мужик нормальный, а тёща вроде как умерла лет десять назад. Со всех сторон одни плюсы.

А то, что любви нет — ну так Сергей и не верил в любовь. Тогда чего сопротивляться?..

Тем более что секс и правда был потрясающий.

* * *

Честно признаюсь — я ждала подвоха. Каждый день ждала, что Мишин не выдержит и что-нибудь либо скажет мне, либо сделает.

Но пока он держался. Да мы и почти не виделись, если не считать моментов, когда я докладывала ему о состоянии работы над проектами. И тогда Мишин просто молча слушал, кивал, задавал вопросы исключительно по делу. Бесстрастно, безэмоционально.

Я не узнавала его. Но расслабиться всё равно не могла.

Один раз на моей памяти такое уже было. Он неделю меня не трогал, не оскорблял, не задевал. А всё для того, чтобы подойти, задать какой-то вопрос добрым голосом, а пока я старательно ему отвечала, как честная девочка, подсунуть мне в доклад обойму презервативов.

Ух, как она красиво и зрелищно высыпалась, когда я вышла отвечать. Однокурсники заржали, преподаватель сделал вид, что ничего не случилось, а я изо всех сил старалась не разреветься.

Но презервативы — это ерунда. Я боялась представить, что может придумать нынешний Мишин, если я расслаблюсь или зазеваюсь. За прошедшие-то годы в подобных шуточках он должен был заматереть.

А потом Варя сказала, что в пятницу у «папы» день рождения, и я сразу поняла — вот оно. Видимо, готовит мне какой-нибудь грандиозный сюрприз. Даже интересно, насколько у нынешнего Мишина фантазия лучше работает.

Мы скинулись всем отделом, купили этому гаду дорогущий ежедневник. А я решила подарить и кое-что от себя. Так, ерунда. Но не могу же я не попробовать отомстить ему хотя бы раз в жизни?

В пятницу Мишин пришёл с утра пораньше. Как обычно, в сером костюме, свежевымытые волосы блестят, глаза сияют, на морде улыбка до ушей. Радостная такая. Словно день рождения — праздник не грустный, а весёлый.

Свалил на столе посреди нашей конторы кучу тортиков, конфеты, пирожные, фрукты. Прошёлся по всем структурам, пригласив угощаться и, сияя как начищенный самовар, вернулся в свой родной отдел. Достал из пакета маленькую коробку с пончиками и начал обход.

Шесть пончиков — шесть менеджеров-креативщиков, не считая Мишина. Все они улыбались, благодарили и брали пончик.

Но я же рыжая.

— Спасибо, — сказала я, пытаясь не плюнуть в лицу этому лицемеру. — Но я обойдусь.

— Что такое, Рита? — он продолжал улыбаться. — Диета?

Да уж, мне только на диетах сидеть. А потом можно будет подрабатывать моделью скелетика в каком-нибудь анатомическом классе.

— Нет. Просто не хочу.

— Да ладно тебе, Ритка! — воскликнула Варя. — Возьми! Не хочешь сама — отдашь мне!

Вот уж нет. Пончик-то был последний, то есть наверняка специально для меня. Никому не отдам такое «сокровище».

— Ладно, — покладисто согласилась я и взяла пончик из коробки. — Спасибо.

Мишин смотрел на меня как-то странно. И вроде улыбался, но в глазах никакой улыбки не было.

Однако он больше ничего не сказал. Просто закрыл коробку, выбросил её в мусорку и удалился к себе.

— Так! — ко мне тут же подскочила Варя. — Ты будешь есть?

— Буду, — ответила я твёрдо. Положила пончик на салфеточку рядом со своей чашкой и пригрозила соседке: — И не сметь покушаться!

Она со смехом обещала не трогать никаких моих пончиков. Я тоже посмеялась, пытаясь отделаться от древних, как мир, воспоминаний.

Господи, какой же это был курс?.. Первый, наверное.

И первое апреля. Мишин всем однокурсникам подарил по шоколадке, и все находили там что-нибудь внутри. Кто монетку, кто записку с предсказанием, кто фантик от жвачки «лав из». Глупости всякие…

И только моя шоколадка оказалась полна жгучего перца чили, от которого у меня потом полдня горели горло и губы.

А он смеялся.

Так что… нет, никаких пончиков. И вообще никакой еды в присутствии этого человека. Тогда был перец чили, а теперь, спустя двенадцать лет, что он туда засунет? Я даже представить боюсь, на что способна больная фантазия Мишина.

У меня никогда не получалось придумать в ответ что-то подобное. Один раз, всего один раз, я попыталась. Перед экзаменом стащила ключ от одной из аудиторий, позвала Мишина под предлогом «тебя декан тут ждёт» — и заперла его там.

Выдержала десять минут. Совесть замучила. Выпустила, и сразу же пожалела об этом.

Мишин схватил меня в охапку, больно дёрнул за волосы и прошипел мне на ухо:

— Запомни, глупая, если уж начинаешь что-то делать — делай это до конца.

Оттолкнул и ушёл.

Он мне потом здорово отомстил. Но этот «завет» я запомнила.

Если начинаешь что-то делать — делай. Либо просто не начинай.

Официальное поздравление от коллектива прошло весело и задорно. Нас всех собрали в большой переговорной, где мы с трудом разместились, потом быстренько выступил генеральный директор, облил Мишина патокой с ног до головы, вручил от фирмы красивый и ценный конвертик. Потом, когда генеральный ушёл, Варя поздравила юбиляра от всех, как она выразилась, «креативщиков», и краснея, словно варёный рак, протянула Мишину купленный нашим отделом ежедневник. Тот изобразил лицом восторг и даже чмокнул ей ладошку.

Тьфу.

Все уже собирались расходиться, когда я выступила вперёд и, стараясь улыбаться, а не скалиться, словно Джокер из историй про Бэтмена, воскликнула:

— А я вас, Сергей, хочу отдельно поздравить!

Он напрягся. Это было почти незаметно. Всем, кроме меня.

— Ежедневник мы вам подарили, а я вот — дарю к нему ручку, — я протянула Мишину красивую синюю коробочку и едва удержала себя от истерического хохота, когда этот гад молча взял мой подарок.

Разглядывал его несколько секунд, а потом сказал:

— Спасибо большое, Рита.

В его ответе мне почему-то почудилась грусть. Странно.

— Что же вы не открываете, — посетовала я. — Я так старалась!

Да уж, очень старалась.

Мишин поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Остальные члены коллектива застыли с улыбками на лицах, явно не понимая, что вообще происходит. Счастливым именинником директор по креативу больше не выглядел.

Я знала, о чём он думает.

Мне тогда исполнялось пятнадцать — первый день рождения в институте. И я всё ещё была полна иллюзий и не ожидала, что над человеком можно издеваться даже в день его рождения.

Ручка, которую мне тогда подарил Мишин, запустила хорошую такую струю синих чернил мне прямиком в лицо. Пришлось сразу же убегать домой отмываться. Но я всё равно потом ещё неделю ходила с синей прядью в волосах — никак она не хотела возвращать свой натуральный цвет, а отрезать было жалко.

И теперь Мишин стоял и смотрел на меня, всерьёз считая, что на него сейчас польются чернила. Ну и кто из нас идиот?

Он вновь опустил голову, развязал ленточку и открыл коробочку. Я ожидала, что он её в сторону отбросит или отпрыгнет — вот была бы потеха.

Но Мишин не стал прыгать или швыряться коробочками, поэтому получилось не так смешно, как мне бы хотелось. Он просто молча стоял и смотрел внутрь, и на его лице застыло ожидание неизведанного.

— Ручка обыкновенная, с гелевым стержнем, — сказала я громко, продолжая радостно скалиться. — Не «паркер», но тоже очень даже ничего! А в колпачке у неё флешка, можно переносить там всякие тайные знания.

— Да-а-а, — пошутила Варя, — тайных знаний у нас в отделе пруд пруди…

Мишин между тем как-то странно усмехнулся, закрыл коробку, сунул её под мышку и сказал, глядя на меня:

— Спасибо всем большое. Особенно вам, Рита. За подарок. Это было неожиданно.

— Не за что, — кивнула я. — Подарки и должны быть неожиданными. И приятными, правда же? Иначе это не подарок, а издевательство.

— Да. Издевательство, — повторил он, как эхо. Слегка качнул головой, словно сбрасывая с себя непонятное оцепенение, улыбнулся и махнул рукой в сторону выхода: — Заболтались мы тут с вами. Пойдёмте-ка есть торт!

Вот торт, в отличие от пончика, я могу съесть. Тортов Мишин притащил целых пять, вряд ли он точно знает, какой я предпочту.

Только отрезать буду сама. Мало ли что…

— А почему ты решила Сергею ручку подарить? — тихо удивлялась Варя, когда мы вернулись на свои места. — Нас же ручками обеспечивают бесплатными по самое не хочу…

— Так и ежедневниками нас обеспечивают, — усмехнулась я. — По самое не могу.

Варя хихикнула.

— Ну и?

— Что — ну и? — я прикинулась ветошью.

— Почему ты решила ему ручку подарить?

— Просто так, — пожала плечами я. — Шла мимо палатки с барахлом, дай, думаю, куплю. Сто рублей всего. А шеф порадуется.

— Он какой-то не очень радостный был, — протянула Варя. — Я только не поняла, почему. Будто бы ждал, что из этой ручки вылетит чёртик и плюнет ему в глаз.

«Да уж наверняка ждал», — фыркнула я про себя, отламывая ложечкой кусок торта. На всякий случай понюхала — пахнет вроде нормально…

Но Мишин к моему куску торта точно не приближался. Тогда что он сегодня учудит? Ну не может быть, чтобы он не поиздевался надо мной в день своего рождения. Это же традиция. Его и мой день рождения всегда заканчивались славным издевательством над Ритой Ромашкиной.

И чем больше проходило времени, тем сильнее я нервничала. Зачем я вообще пошутила над ним с этой дурацкой ручкой? Сейчас ещё изменит сценарий, озлобясь. Как тогда, когда я заперла его в аудитории…

Вспоминать не хотелось, и я погрузилась в работу.

— Ты на обед пойдёшь? — буркнула со своего места Варя, отправляя в рот здоровенный кусок торта.

— Вряд ли. Вон я какое жирное чудо себе отпилила. Тут калорий дня на три.

Варя вздохнула и покосилась на мой пончик, который до сих пор лежал на салфетке.

— Даже не мечтай, — пригрозила я ей пальцем. Вот уйдёт в туалет, под шумок выброшу в мусорку…

Но в итоге я забыла про этот несчастный пончик. Заработалась.

Варя убежала домой в пять часов вечера, отпросившись у Мишина на какое-то там свидание. А я ждала шести, чтобы тоже пойти домой. У меня были большие планы на вечер и выходные. Планы по приведению в порядок съёмной квартиры…

В шесть, как по сигналу, из своего кабинета вышел Мишин. Я в это время выключала комп. Моя старая сумка, привезённая ещё из Франции, стояла на перегородке, и Мишин обратил внимание сначала на неё, а потом уже на меня.

— Хорошего вечера, Рита, — сказал он спокойно, опустил взгляд… и заметил свой пончик. — Что же ты… так и не съела?

— Нет, — я вспомнила про пончик, взяла его в руки — и выкинула в мусорное ведро. Он шлепнулся туда с громким приветливым «шмяк». — И не съем.

Мишин проводил взглядом почивший пончик и слегка усмехнулся.

— Ты меня демонизируешь.

— Нет, — во второй раз сказала я. — Всего лишь не идеализирую, в отличие от всех прочих коллег. Тебе полезно… для разнообразия. А то тебе всю жизнь все в рот смотрят.

— Не все. Ты же не смотрела.

Вот дурак.

— Короче, — я взяла в руку сумку и вышла из-за перегородки, — я пошла.

Но чтобы нормально выйти, мне нужно было, чтобы Мишин отошёл в сторону. Но он не отходил.

— Это был просто пончик, Рита. Самый обычный пончик.

— Хорошо, — я уже начинала злиться. — Самый обычный пончик, который я не съела. Или я не имела права его не есть?

— Имела, — ответил Мишин, пристально глядя мне в лицо. — Но меня интересует, почему ты его не съела.

— Знаешь, — я сделала шаг вперёд и встала к Мишину практически вплотную, — я уже много лет терпеть не могу острое. Не знаешь, почему?

Он вдруг опустил взгляд и посмотрел на мои губы. Мне даже захотелось их облизнуть… А ещё стало жарко в самом низу живота.

Ерунда какая-то.

— Знаю. Из-за той шоколадки.

— Разве только из-за шоколадки? Ещё были перчёные цветы.

— Были, — выдохнул Мишин, и его дыхание коснулось моих губ. И я непременно сделала бы шаг назад, если бы не понимала, что это будет выглядеть как отступление.

— Как я тогда чихала, помнишь? А тебе было смешно.

— Было, — подтвердил Мишин, и во мне внезапно вспыхнула злость.

— Тебе не стыдно? — прошипела я, поднимая руку и толкая его ладонью в грудь. Но он не отшатнулся. Накрыл мою ладонь своей, прижимая к себе плотнее, и меня будто бы чем-то обожгло.

— Нет, — он погладил мою руку. Голос его был немного хриплым и каким-то… ласкающим, что ли? — Мне не стыдно.

Зря Мишин это сказал.

Я окончательно разозлилась. И эти его слова, и моя реакция на его близость — всё это будто бы взорвало меня изнутри.

Я вырвала свою ладонь из его пальцев, размахнулась и довольно-таки сильно ударила Мишина по лицу.

Сильно и смачно. Звон вышел знатный…

Он отшатнулся, и я, ещё раз толкнув его в грудь, побежала к выходу. Даже если это кто-то видел — плевать.

В ту секунду мне просто хотелось убить его. Вот за это самое «Мне не стыдно». Заболели и заныли разом все шрамы, все застарелые обиды словно заново родились и напомнили о себе.

Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.

* * *

Чего же ты, идиот, прощения не попросил? Подходящий же был случай.

Вместо этого стоял и думал, как это удивительно — двенадцать лет прошло, а она всё так же пахнет. И глаза, и губы… Те же.

И вот это было ещё удивительнее. Глупое и даже злое юношеское чувство куда-то ушло, оставив после себя только то, что было действительно важно. То, что проросло глубоко в его душу, то, в чём был лишь свет, и никакой тьмы.

«Мне не стыдно»… Зачем он так сказал? Хотя нет — не зачем, а почему.

Теперь Сергей был другим человеком. И да — ему сегодняшнему не было стыдно, потому что он сегодняшний не стал бы обижать Риту.

Но ведь она говорила не про него сегодняшнего, а про того глупого мальчишку. И там было, чему стыдиться.

Надо было просто попросить прощения, и всё. А не разводить тут философские теории…

Сергей помотал головой. Щека горела. Он обернулся — офис, по крайней мере та его часть, где находились они с Ритой, был пуст.

Значит, никто не видел, как она ему вмазала. Это хорошо.

Только мало. По-хорошему, Рита должна хотеть ему что-нибудь оторвать. Так что она ещё вежливо…

Вообще забавно, что она считает его той же сволочью, какой он был тогда. Забавно… и немного обидно. Будто бы он не мог измениться. Остался там, в институте, законсервировался, и все эти годы только и мечтал подарить Рите шоколадку с перцем.

Интересно, хотя бы раз в жизни она взглянет на него… нет, не с любовью, а просто — нормально, как человек на человека? Без неприязни и даже ненависти. И что он должен сделать, чтобы Рита взглянула на него именно так? Тут ведь никакими цветами и извинениями не обойдёшься.

Нужно что-то серьёзнее…

С Кристиной Сергей столкнулся возле своего подъезда. В одной руке она несла коробку с тортом, а в другой — подарочный пакет. Взвизгнула от радости и кинулась Мишину на шею, чуть не уронив и торт, и подарок.

— С днём рождения, Серж!

Он усмехнулся и похлопал невесту по спине.

Интересно, как они смотрятся с Крис рядом друг с другом? Он — весь из себя в костюмчике, с кожаным дипломатом, и она — молоденькая девчонка, почти ребёнок, в топике и мини-юбке.

Иногда Мишин чувствовал себя педофилом. Он один раз пошутил — сказал это Кристине, и онемел, когда она поинтересовалась, нахмурившись:

— Педофил — это врач, который лечит педиков?

Жаль, что она спросила это абсолютно всерьёз. Если бы Крис могла столь же остроумно шутить, сколь говорить глупости, Сергей нашёл бы в себе силы простить собственную меркантильность по отношению к ней.

— Я твой любимый торт купила! Птичье молоко! — радостно возвестила Кристина, хлопая густо накрашенными глазами. — Ты рад?

— Конечно, котёнок, — кивнул Мишин, приобнял невесту за талию и повёл ко входу в подъезд. — Я очень голоден и очень рад.

Вот уж чего у Кристины было не отнять, так это внимательности к нему. Она очень хорошо помнила, что Сергей любит, а чего не любит есть, и потихоньку училась готовить. Крис по натуре была девочкой-наседкой, ещё и поэтому Верещагин так старался поскорее найти ей мужа — понимал, что пройдёт пара лет, и она сама справится, если он не подсуетится.

Лифт в доме Мишина был большой и чистенький, с огромными зеркалами по стенам. И Крис, как только они вошли внутрь и Сергей нажал на кнопку с цифрой десять, вдруг обняла его за шею, прижалась всей своей пышной грудью к его пиджаку и хрипло прошептала:

— А давай займёмся сексом.

Мишин поднял брови.

— Займёмся, котёнок. Это само собой разумеется.

— Нееет, ты не понял, — протянула Крис. — Давай займёмся здесь.

— Здесь — это в лифте, что ли? — Сергей развеселился. — Очередная сцена из оттенков, да?

— Ага, — радостно кивнула невеста и даже потянула руку к кнопке «стоп», но Мишин перехватил её ладошку, поднял к губам, чмокнул и сказал:

— Детка, разве я похож на эксгибициониста?

— Экс… ги… а это кто такой?

Ну вот. Как с ней иногда тяжело.

Лифт остановился, двери открылись, и Сергей вывел Крис наружу, подхватив девушку под локоток. Она горестно вздыхала, косясь на закрывающиеся двери.

— Эксгибиционист — человек, который любит показывать посторонним людям свои половые органы, — просветил Мишин невесту, гремя ключами. — Увы, детка, мне это не по вкусу. Если ты не знаешь, в нашем лифте есть камеры, а внизу сидит охранник, который круглосуточно пялится на то, что происходит в этом самом лифте. Хочешь, чтобы он пялился на твой голый зад?

— Нет, — Крис перепугалась, вытаращила глаза. И чему её только в школе учили? Ничего же не знает. Хотя нет, она в косметике отлично разбирается. На прошлой неделе читала ему очень длинную и содержательную лекцию об отличиях тональной основы от тонального крема. Сергей тогда чуть не уснул.

— Добро пожаловать, дорогой Карлсон! — воскликнул Мишин, шагая в квартиру. Оглянулся на Крис и добавил: — Ну и ты, малыш, заходи.

Она сразу развеселилась, засмеялась. Да, в мультиках Кристина разбиралась. Ребёнок, что ещё сказать.

Да уж, ребёнок… Дети на подобные извращения не способны.

Крис в тот вечер разошлась. После выпитого коньяка начала хихикать, разделась, легла на ковёр и стала принимать разные сексуальные на её взгляд позы. Просила Мишина фотографировать её на телефон, рассматривала эти фотографии, хихикала — и опять давай принимать позы.

В конце концов он не выдержал — и занялся с Крис сексом, рассчитывая, что она, как обычно, потом уснёт. Так и получилось.

А Мишин сел в собственной гостиной, включил телевизор без звука, сделал себе кружку горячего и крепкого чаю, но даже глотнуть не успел — у него зазвонил мобильный телефон.

Вспышка раздражения от того, что кто-то трогает его в одиннадцать часов вечера, быстро угасла — звонила сестра.

— Привет! — её голос был весёлым, хотя и немного сонным. — Быть матерью двоих детей иногда просто ужасно! Я чуть не забыла про твой день рождения, представляешь?

— Представляю. Совсем тебя замучили?

— Угу. Машу ещё в школу сейчас готовлю, так она каждые пять минут тетрадками швыряется… А Витя, глядя на неё, тоже начинает швыряться, но уже игрушками. Вчера чуть глаз мне не подбил машинкой. Но ладно, ерунда, справлюсь. Так вот! С днём рожденья тебя-я-я, с днём рожденья тебя-я-я, — запела Вера. — С днём рожденья, милый братик, с днём рожденья тебя-я-я! Будь здоров, не кашляй.

Они оба засмеялись, вспомнив недавний грипп Мишина.

— А ещё наконец найди себе нормальную дев…

— Вера!

— Молчу-молчу. Но правда, Серёж. Ты же с ней с ума двинешься. Кристина милая, я не спорю, и не злая. И если бы на ней собирался жениться не ты, а кто-нибудь другой, я бы сказала — совет да любовь, плодитесь и размножайтесь. Но тебе я желаю совсем иной жены.

— Да ладно тебе, Веруш. Сама же говоришь — не злая. Молодая и красивая, меня обожает. Да и… фирму вернём. Неужели ты не хочешь?

Она вздохнула.

— Я хочу, чтобы ты счастлив был, дурень. А ты всё один да один, как сыч. Такой красивый, весёлый…

— Чшшш. Там Вадима рядом нет? А то услышит — ревновать будет.

— Дурень. А Вадим в ванной. Ещё минут десять у меня есть, а потом он придёт и будет бухтеть, что хочет спать. И почему я его люблю, этого ненормального жаворонка?

Мишин фыркнул. Да, Вере и Вадиму приходилось тяжело друг с другом в плане вставания с кровати по утрам. Вадим был убеждённым жаворонком и вскакивал даже в выходной не позже восьми, а Вере всегда было сложно подняться с постели раньше десяти утра.

— Слушай, Веруш. Хочу тебя спросить, как единственную адекватную женщину в своём окружении.

— О. Это лестно и интересно. Давай, я слушаю.

— Что делать мужчине, если он очень виноват перед женщиной? Как можно свою вину загладить?

Вера на том конце провода как-то странно крякнула.

— Это перед кем же ты настолько провинился, братишка? Неужели перед Крис?

— Нет.

— Ещё интереснее. Я её знаю?

— Нет.

— О как. Однако. Но что ты хочешь от меня услышать? Я ведь не ведаю, что ты натворил.

— Поверь мне на слово — ничего хорошего.

— Да ладно, на вселенского злодея ты как-то не тянешь. А ей-то самой что от тебя нужно?

Сергей усмехнулся, вспомнив Риткино «ненавижу!»

— И опять же ответ — ничего.

— Тогда зачем тебе что-то заглаживать? Забудь.

— Не могу.

Вера чуть помолчала, подумала.

— Не можешь или не хочешь?

— И то и другое.

Она снова помолчала.

— Прям хоть приезжай и смотри на эту неизвестную, которая тебя так очаровала… Но мне, увы, некогда. Ладно, дам я тебе парочку советов. Записывай.

— Я запомню, — фыркнул Мишин. — Не такой уж я пока и старый.

— Да? Ну, тебе виднее. Во-первых, вспомни классику — «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».

— Угу. «И тем ее вернее губим средь обольстительных сетей».

— А не надо доводить до крайностей. Сначала — игнор, а потом — противоположное поведение. Ухаживай, комплименты говори, ты же умеешь. Сбей её с толку, обольсти и возьми тёпленькой. Пока не опомнилась.

— Хм. Спасибо, Вер. Я подумаю.

— Думай-думай, — хмыкнула сестра. — На свадьбу только пригласить не забудь. Внутри меня забрезжила надежда на спасение от Кристины. Прекрасной, но отнюдь не мудрой.

— У всех свои недостатки.

— Само собой. Только есть недостатки, с которыми можно смириться, а есть такие, с которыми нельзя. Всё, Серёж, Вадим топает. Сейчас бухтеть начнёт. Я побежала. С днём рождения ещё раз!

— Спасибо, Веруш.

Мишин положил трубку и задумался.

«Чем меньше женщину мы любим», значит.

Что ж… спасибо Пушкину.

* * *

Любите ли вы съемные квартиры так же, как люблю их я?

Точнее, ненавидите ли? Ведь любить этот кошмар невозможно.

Так получилось, что я живу в съемных квартирах с девятнадцати лет. И за всё это время я меняла их пять раз.

Первую квартиру я делила со своим мужем Матвеем Раковым. Продолжалось это недолго, примерно полгода. Потом я переехала и сняла себе комнату в квартире с хозяйкой — старой сварливой бабушкой, которая своих тараканов любила гораздо больше, чем меня. Тараканов в прямом смысле этого слова.

Полтора года я держалась и копила деньги, а затем сняла себе более-менее нормальное жильё недалеко от работы, где и благополучно обитала до самого своего отъезда во Францию.

Во Франции я тоже, по сути, жила в съёмной квартире, хотя она и была от фирмы. И весьма приличная была квартира. По крайней мере там нигде ничего не отваливалось, а если отваливалось, мне сразу вызывали слесаря из французского аналога службы «муж на час» и всё чинили.

Итак, это уже моя пятая квартира. Не могу сказать, что она хуже предыдущих, но, как это всегда бывает со съёмными квартирами, не лишена недостатков.

Акриловый вкладыш в ванне скрипит, как несмазанная телега. Если сильно дёрнуть вилку телевизора, то она выдёргивается из стены вместе с розеткой, поэтому последнюю лучше придерживать. Ламинат в одном месте ходит волнами и опять же скрипит. Микроволновка начинает работать только после того, как хорошенько стукнешь её сверху кулаком. На окнах нет никаких фиксаторов, поэтому окно можно либо закрыть, либо открыть настежь. Сейчас лето и проблема не столь остра, но ближе к осени придётся принимать меры.

Что ещё? Пылесос у хозяев есть, а веника с совком я так и не обнаружила, пришлось покупать свои. Буржуи, как же можно жить без веника?..

Сковородка была только одна, чугунная и заросшая жиром так, как будто в ней кто-то целый месяц жарил блины и ни разу не помыл.

Духовка работает еле-еле, при этом низ пирога сжигает, а середину оставляет непропечённой. Жаль, я очень люблю пироги…

Ну и так, по мелочи. На кровати можно спать только с одного края, на другом яма. Стиралка во время стирки прыгает так, словно стремится сбежать, как посуда от Федоры. И самой посуды катастрофически мало, а та, что есть, вызывает у меня неконтролируемый приступ тошноты.

Я вообще довольно брезглива, поэтому всё, чем приходится пользоваться постоянно, покупаю сама.

Вот и в этот раз я закупилась всем необходимым, а на выходных наконец устроила генеральную уборку — мыла окна, полы и чуть ли не потолок, стирала шторы, отчищала плиту и духовку на кухне. В общем, вовсю играла в Золушку.

Только щёток на ногах не хватает. Правда, я пыталась подобным образом потереть пол в детстве — ничего не получилось, да ещё и по шее получила от матери.

Кстати, о матери…

Мобильный телефон опять настойчиво зазвонил, а я привычно его проигнорировала. Мама, конечно, уже успела каким-то непостижимым образом пронюхать, что её непутевая дочура вернулась в Россию, и сразу же давай названивать.

Мне примерно так же сильно хотелось видеть свою маман, как и Мишина. И слышать тоже.

Я не сомневалась, что рано или поздно она сумеет меня найти. Знакомых у неё много, и она кого угодно задолбает своими просьбами помочь ей отыскать «любимую дочку». Так что наверняка через пару месяцев увижу её на пороге своей квартиры.

Но пока у меня есть эта пара месяцев, чтобы морально подготовиться. Зная маман, любая моральная подготовка не будет лишней.

Кое-кто из моих знакомых думает, что я сбежала во Францию из-за Матвея — в тот год он как раз женился во второй раз. Но это не так.

На самом деле я уносила ноги от собственной матери.

А, ладно. Даже вспоминать не хочу.

А паранойя моя между тем цвела и пахла.

Мишин меня совершенно игнорировал. То есть, абсолютно. По полной. А я, ожидая от него грандиозной подлянки после той пощёчины, дико переживала и нервничала.

Он даже толком не здоровался со мной. Если только случайно сталкивался в коридоре, тогда кивал и скользил по мне равнодушным взглядом. Вот гад, а? Небось, готовится к очередной шуточке.

Все «указания» Мишин теперь передавал через Варю, а если ему нужно было что-то узнать у меня лично, писал письма на корпоративную почту. Сугубо деловые письма, сухие, как сухари.

На нервной почве я почти перестала есть. Таяла на глазах. Скоро только и останется, что глаза и рыжие волосы, всё остальное растворится в пространстве.

Варя удивлённо спрашивала, что со мной и почему я так мало ем. Приносила мне то булочку, то пончик, сердобольная. А я банально боялась, что Мишин мог затаить на меня особенную обиду, и теперь хочет особенно отомстить. И дай бог, если это будут сломанные кресла или шоколадки с перцем. А то ведь у него может хватить фантазии и полномочий устроить мне какую-нибудь злобную шуточку, из-за которой меня потом ни в одну приличную контору не возьмут на работу.

Вот в таком настроении я и узнала о грядущем корпоративе.

День рождения фирмы — святое дело, и нам обещали ресторан с какими-то конкурсами, танцами и пьянкой-гулянкой.

Клянусь собственными рыжими волосами, я бы не пошла. Ни за что не пошла бы. Я не отношусь к компанейским людям, а подобные мероприятия вообще страстно ненавижу. Но увы, за два дня до корпоратива я столкнулась в лифте с Юрьевским, и тот, улыбнувшись, спросил:

— Рита, а вы придёте на наш праздник?

Я даже растерялась.

— Э-э… Ну… вообще я…

— Понятно, — он рассмеялся. — Вы уж приходите. Там, знаете ли, премии будут выдавать. А кто не придёт — премию не получит.

Я посмотрела на него несчастными глазами.

— А может…

— Нет, Рита, не может, — веселился генеральный. — Приходите-приходите. Сами подумайте — если каждый сотрудник будет сбегать с корпоратива, то кто там останется? Ты да я, да мы с тобой. Это я про себя и Мишина, разумеется.

Вот именно. Там будет Мишин. И этого вполне достаточно, чтобы я не желала туда идти.

— Хорошо, — вздохнула я, чувствуя себя пойманной на крючок золотой рыбкой. — Я приду.

Приду, получу премию, закроюсь на часок в туалете, а потом убегу домой. Что называется — и волки сыты, и овцы целы…

— А ты в платье пойдёшь? — спросила у меня Варя чуть позже, когда я сообщила ей о своём намерении пойти-таки на корпоратив.

— Не знаю, — вздохнула я, с тоской разглядывая своё бледное отражение в мониторе. — Ещё не думала.

— Ты интересно одеваешься, винтажненько так. Но в основном юбки и блузки. А если платье наденешь… Да ещё и с декольте…

— Какое декольте, Варь. У меня что спина, что грудь… те же яйца, только в профиль.

Соседка хихикнула.

— А вот и неправда! Всё у тебя на месте. Ну что, решено? Надевай платье!

— А ты-то сама в чём будешь? — попыталась я переключить Варю, и мне это удалось: она начала рассказывать о своём наряде и забыла про мой.

Платье, значит… Есть у меня одно, привезённое из Франции. Очень лёгкое, воздушное такое, зелёное и безумно похожее на то самое, в котором я была на выпускном в институте. А то самое я тогда выбросила. И платье, и сумочку… и волосы отрезала почти под корень. Всё из-за Мишина.

Дура была, да.

Но разве сейчас я умнее? По-моему, нет.

* * *

Игнорировать Риту оказалось непросто.

Во-первых, Сергею постоянно требовалось что-то ей сказать по работе, и надо было придумывать, как передать это через третьих лиц, либо писать письма. А эти письма должны быть бесстрастными и сугубо деловыми, что тоже нелегко.

Во-вторых, Мишину хотелось её видеть. И быстрых косых взглядов оказалось мало. Он иногда смотрел на Риту, когда она не замечала, но долго всё равно не получалось — тогда заметил бы кто-нибудь другой.

А в-третьих… она явно нервничала. И это беспокоило Сергея. Варя даже обмолвилась, что Рита почти не ест, и он окончательно решил прекращать свои дебильные эксперименты. Стоило признать — совет Веры, точнее, Пушкина, в случае с Ромашкой не работал.

Лучше купить ей цветы и нормально извиниться. Вот пройдёт корпоратив — и сразу надо осуществлять. А до корпоратива некогда, все на ушах стоят…

Ещё и Кристинка Мишина грузила. Решила свадьбу спланировать и поминутно писала ему в скайп вопросы из разряда: «А ты какой ресторан хочешь?», «А торт лучше белый или розовый?», «Закажем лимузин или просто машины?», «А голубей будем выпускать?»

Раздражало страшно. Но Сергей терпел и смиренно отвечал каждый раз примерно одно и то же, только разными словами. «Как тебе больше хочется, котёнок». Пусть играется.

В конце концов, свадьба бывает только раз в жизни. Ну, это если повезёт, конечно…

С корпоративом генеральный расщедрился — объявил, что все должны приехать к трём, и уже от офисов народ повезут на автобусе в ресторан. Ехать недолго, но с учётом пятничных московских пробок можно встрять надолго.

Тем, кто с личным транспортом, было разрешено ехать сразу в ресторан к четырём часам. Мишин решил сделать именно так. Автобус автобусом, но назад тоже надо как-то добираться.

И всё было хорошо с самого утра — Крис Сергею не писала, погода была отличная, никаких дождей или туч, и в то же время не жарко. Он приехал в ресторан в отличном настроении, и это настроение было неизменным до тех пор, пока Мишин не увидел Риту.

Наверное, что-то похожее испытывают люди, которых в макушку бьёт молния.

Она издевается? Зачем она надела это платье? Нет, конечно, это совсем другое платье, но как похоже-то! С летящей юбкой, в разрезах которой были видны длинные стройные ноги, с широким поясом на талии и полупрозрачными рукавами-крылышками. Декольте небольшое, но очень аппетитное…

И как тут игнорировать? Точнее даже — как тут смириться с тем, что другие Риту совсем не игнорируют, а увиваются рядом, как пчёлы возле цветочка? Но это его цветочек! Его Ромашка!

Всё, Мишин. Совсем ты сдурел. Увидел похожее платье, волосы её медные распущенные, глазищи зелёные — и всё, мозг потёк, как сливочное масло, выставленное на солнце.

А она на тебя даже и не смотрит. Стоит, с Варей хихикает, только плечами поводит иногда, будто взгляд твой чувствует.

Их начали запускать в зал, где уже была приготовлена сцена, танцпол, какие-то закуски. Сергей чуть заметно поморщился — он, как ни странно, тоже особо не любил все эти массовые развлечения. Но увы — нормальный начальник не может сбежать с мероприятия раньше своих сотрудников.

На столах стояли таблички с названием отдела — видимо, чтобы никто не дай бог не перепутал, где и с кем ему нужно сидеть. Отдельного стола с надписью «генеральный директор» не имелось, Юрьевского посадили вместе с менеджерами Мишина. И, соответственно, с самим Сергеем.

Рита, кинув быстрый взгляд на начальство, уселась в другом конце, почти полностью загородившись от всех довольно-таки крупной фигурой Вари.

Сначала выступил генеральный, поздравив всех с очередной датой и заявив, что насчёт «раздачи слонов», то есть премий, он пошутил — всё придёт, как обычно, на карточку. Зал слаженно и немного раздражённо вздохнул, и Мишин усмехнулся — хорошо, что сотрудники не знают — эта идея с премией принадлежала Сергею. Макс в жизни бы не додумался до подобного вранья, зато он хотел, чтобы на корпоративе был хоть кто-то, кроме них самих.

После того как Юрьевский закончил и сел на своё место, официанты принесли выпивку, какую-то еду, а на сцене появился ведущий и начал проводить разные конкурсы. То загадки залу загадывал, то просил угадать фильм по мелодии оттуда, то ещё какой-то бред. Сергей не очень вслушивался, хотя в каждом «раунде» победителю давали призы — коробку конфет или бутылку шампанского на выбор.

Да, расщедрился Макс в этом году, никогда такого не было. Но он, как казалось Мишину, вовсе не день рождения фирмы хотел отметить, а радовался, что Светка скоро родит. Конечно, он никому этого не говорил, но понимали сей факт многие.

А потом, когда народ более-менее прекратил есть и уже хорошенько выпил, начались подвижные конкурсы. Участие в них оказалось добровольно-принудительным — ведущий вызывал «к доске», то есть, на сцену, целыми отделами, и заставлял всех веселиться.

Если бы он начал не с креативщиков, Рита, конечно, сбежала бы. Но увы — ведущий начал именно с их стола. Хотя нельзя сказать, что Ромашка не попыталась сбежать — она сильно дёрнулась, но Варя успела схватить её за руку и что-то заговорила с широкой улыбкой на лице.

— Так-так! — воскликнул ведущий, радостно хлопая в ладоши. — Семь человек у нас есть, а нужно восемь! Кто готов присоединиться?

— Давайте я присоединюсь, — на сцену вспрыгнул Юрьевский. — А то непорядок: нельзя генеральному бросать своих сотрудников на произвол судьбы!

— Браво! — ведущий захлопал в ладоши, и из зала тоже послышались полупьяные аплодисменты. Мишин покосился на Макса и украдкой повертел пальцем у виска, но тот только отмахнулся.

— Итак, начинаем! — вновь заговорил ведущий, торжественно повышая голос. — Делимся на две команды по четыре человека. Вот как стоите, так и делитесь!

Мишин посмотрел на окружающих его людей. Он оказался в команде с Ритой, Варей и Дмитрием, ещё одним своим менеджером.

— Кто капитан от каждой из команд? Выбирайте!

В другой команде все разом посмотрели на Юрьевского, а в команде Сергея — на него. Ну да, логично…

— Прекрасно! Вы будете командой ёжиков! — и ведущий присобачил на грудь Мишину значок с изображением бешеного ёжика. — А вы — командой зайчиков! — хлоп — такой же значок, только с обкурившимся зайцем, получил генеральный.

Команда ёжиков, значит…

— Дорогие зрители, если вы болеете за ёжиков, кричите «ёжики, ёжики!». А если за зайчиков — «зайчики, зайчики!»

Интересно, рискнёт ли кто-нибудь болеть за ёжиков? Всё-таки Юрьевский-то зайчик, а не ёжик.

— А теперь — правила игры! Берём по апельсину, — ведущий всучил им с Максом равные по размеру апельсины. — Кто-то из команды зажимает этот апельсин подбородком, а второй член команды пытается его взять. Только подбородком, без рук! Поднявшая руку команда будет дисквалифицирована! И так передаёте апельсин друг другу. Какая команда первая справится с передачей апельсина — та и победит!

Мда, весёленько. Где-то Сергей подобное видел, в каком-то фильме. Только забыл, в каком…

Мишину казалось, что такая игра больше подходит для свадьбы, а не для корпоратива, но организаторам виднее. Хорошо, что все уже выпили.

Хм. Сергей покосился на Риту. Вот уж кто не пил и стоит с несчастным видом.

— Капитаны! Выбирайте, кто начнёт игру! — между тем продолжал ведущий, и Мишин сделал шаг вперёд, протягивая апельсин Рите.

— Ты первая будешь держать, а… — Сергей выдохнул. — … А я забирать.

В глазах Ромашки мелькнула ярость. Она, конечно, предпочла бы кого угодно другого — хоть Варю, хоть Дмитрия. Но давать другому мужчине повод возить подбородком по Рите Мишин не собирался. А Варя… Сергей боялся, что она просто запутается этим самым апельсином в собственной груди. Пусть лучше возит фрукт по пиджаку Мишина.

— Раз, два, три… Начали! — воскликнул ведущий и врубил какой-то адский музон. Ритмы били по ушам так, что казалось, голова взорвётся.

Рита прижала подбородком апельсин и хмуро посмотрела на Сергея. Он подошёл к ней вплотную, закрыв спиной от зала, как когда-то закрывал от одногруппников, чтобы те не видели её слёзы из-за его собственных подначек, наклонился и сказал:

— Это просто игра, Ромашка.

Она нахмурилась ещё больше. А Мишин наклонился сильнее и попытался взять апельсин. Чёрт, оказывается, это непросто… Да и Риткин запах изрядно мешал. И её близость. Хотелось отбросить в сторону все апельсины, обнять, поцеловать.

Совсем ты сдурел, Мишин.

А апельсин между тем не поддавался. Уезжал в Ромашкино декольте, и она судорожно вздыхала, сжимая кулаки, когда Сергей пытался поднять фрукт повыше, чтобы её не смущать, и забрать его наконец. Мишин слышал её недовольное пыхтение и с трудом сдерживал улыбку — иначе уронит апельсин… а проиграть совсем не хотелось.

Но после минутного ёрзания по груди Риты Сергею всё же удалось схватить апельсин и повернуться к Варе — теперь была её очередь елозить по начальству в охоте за апельсином.

Краем глаза Мишин заметил, что Ромашку слегка трясёт. Нет, надо будет с ней поговорить после корпоратива… А то опять напридумывает себе какие-нибудь глупости…

Победили зайчики. Ну и ладно — пусть Макс радуется.

А Ритка, как только ведущий отпустил их со сцены, сказала что-то Варе и метнулась в сторону выхода. Сергей подождал несколько секунд, чтобы это не выглядело настолько уж подозрительным — и пошёл за ней.

Ромашка уже раздражённо топала по улице по направлению к метро — вот это скорость! Мишин ускорил шаг.

— Рита!

Она не оглянулась. Только затопала быстрее. Вот вредина!

Сергей почти бежал. Семимильными шагами достиг Ромашки и встал перед ней, как Сивка-бурка перед Иванушкой-дурачком.

— Отстань! Я домой! — зашипела она, но Мишин перехватил её руку и почти заставил взглянуть ему в глаза.

— Я тебя отвезу.

— Не надо!

— Надо. Ты как бешеная вон.

— Сам ты… — лицо Ромашки на миг исказилось, словно она собиралась заплакать, и Сергею вдруг стало очень стыдно за себя.

— Ну перестань, — сказал он мягко. — Ничего же не случилось. Подумаешь, апельсин. Даже Юрьевский играл, а у него вообще жена беременная.

Рита продолжала смотреть на Мишина волком, и он осторожно потянул её к своей машине. Ему повезло — она стояла буквально в двух шагах.

Открыл дверь — Ромашка пошатнулась, попыталась вырваться, но куда ей против него. И Сергей быстренько усадил её на переднее сиденье, захлопнул дверь, обошёл машину и сел на водительское место.

— Ты где живёшь?

— Нигде, — буркнула Рита. — Отпусти меня, Мишин. Я прекрасно доеду на метро. Я езжу на метро всю сознательную жизнь и ещё ни разу не заблудилась, представляешь?

Он фыркнул.

— Представляю, но всё-таки довезу. И спорить бесполезно. Так где ты живёшь?

Ромашка вздохнула и закатила глаза, но адрес всё же назвала.

* * *

Интересно, я хоть кого-нибудь буду ненавидеть сильнее, чем Мишина? Даже к матери я подобных чувств не испытываю, там скорее равнодушие.

А этот… ну чего он ко мне пристал? И так вдоволь покуражился, катая по мне апельсин. Конечно, подстроено это не было, Мишин просто воспользовался ситуацией. Мог ведь сказать, чтобы Варя апельсин у меня забирала, но не-е-ет! Ему самому обязательно надо поиздеваться. Ещё и сказал мне: «Это игра». Ну да, у тебя вообще вся жизнь игра. Гад ползучий…

Минут десять от поездки Мишин молчал, глубокомысленно слушая бессмысленную отечественную попсу, которую крутили по радио. Потом вдруг заговорил.

И лучше бы он молчал, вот честное слово!

— Слушай, Рит… А хочешь, я пообещаю, что больше никогда не буду тебя обижать?

Я на секунду онемела, а потом начала тихо и немного нервно хихикать.

— Да коне-е-ечно, мечтаю просто. Сплю и вижу. А ещё ты мне можешь в довесок пообещать, что волосы в розовый цвет покрасишь или сделаешь операцию по смене пола.

— Ромашка, я серьёзно.

— Да не называй ты меня так! Не Ромашка я давно.

Он промолчал. И я уже думала, что тема закрыта, но нет.

— Рит, я ещё раз повторяю — я серьёзно. Я тебя не обижу больше. Обещаю.

— Мишин… — мне ужасно захотелось ему треснуть. — Ты опять решил надо мной поиздеваться? Заткнись и слушай музыку.

Молчал он недолго.

— Давай так. Если я хоть раз обижу тебя словом или делом, я… отдам тебе свою машину. Вот эту машину.

Я резко развернулась и в упор посмотрела на Сергея.

— Зачем мне твоя машина? Я не умею водить и не собираюсь учиться.

— Продашь тогда.

— Угу, прекрасно. Сам продавай. Не нужны мне никакие машины. Мне квартира нужна.

— Договорились, — сказал вдруг Мишин. — Если проиграю, куплю тебе квартиру. Какую захочешь.

Мне резко стало не хватать воздуха.

Что за извращённые шуточки?!

— Это не смешно.

— А я и не шучу.

— Слушай, останови машину, а? Я лучше на метро поеду.

Мишин, естественно, мою просьбу проигнорировал. Кто бы сомневался!

— Рит, ты сестру мою помнишь? Веру. Она приходила пару раз ко мне в институт.

Ой, вот только не надо про институт.

— Помню.

— Я тебе сестрой своей клянусь. Что не обижу больше. И если слово не сдержу — куплю тебе любую квартиру.

Я почувствовала себя ёжиком в тумане. И, как ёжик в тумане, подумала коротко и ясно.

Псих.

Полный.

И я с этим психом в одной машине еду…

— Ромашка? Почему ты молчишь?

А что я должна говорить?

— Ромашка?

Достал…

— А интересно, — протянула я, — если лошадь ляжет спать, она захлебнётся в тумане?

— Что?.. — Мишин посмотрел на меня удивлённо.

— «Ёжик в тумане». Хороший мультик.

— Я знаю! Но при чём тут ёжик в тумане?

— При том.

Я надеялась, что Мишин отстанет, но я ошиблась. Вместо этого он вдруг остановил машину буквально посреди дороги, повернулся ко мне…

Я испуганно выдохнула и выставила перед собой руки, как защиту. Он застыл, посмотрел на мои ладони, усмехнулся.

— Ромашка… Неужели я настолько напугал тебя тогда?

— Когда? — я сделала вид, что не понимаю.

— На выпускном.

Я не ответила.

— Ладно… Рита, пожалуйста, поверь мне в последний раз. Я больше не обижу. Не надо относиться ко мне, как к врагу. Оставь прошлое в прошлом.

Будь это кто-то другой, не Мишин, я бы поверила, настолько проникновенно он говорил. Но верить Мишину я отучилась ещё в институте.

— Неужели ты думаешь, я могу поклясться сестрой, а потом нарушить клятву? — спросил он очень тихо и с какой-то горечью в голосе.

Я покачала головой.

— Тебе и нарушать ничего не придётся. Ты просто сделаешь всё так, что окажешься кругом не виноват.

— Давай тогда добавим это в условие — что я не буду делать ничего подобного.

— Не будешь врать? — я засмеялась. — Побойся бога, Мишин, ты не сможешь.

— Смогу. А если не смогу — куплю тебе квартиру.

Я смотрела в его до ужаса серьёзное лицо и не узнавала привычного мне Сергея. Очень хотелось поверить.

Да, Рита, ты так и осталась наивной Ромашкой. До мозга костей.

Наивной влюблённой Ромашкой.

— Ладно. Я поверю тебе в последний раз. Вряд ли это хорошо закончится, но… я поверю.

Он выдохнул, как будто с облегчением.

— Спасибо, Рита.

Хотелось ответить: «Да не за что. Таких дур, как я, ещё поискать» — но я промолчала.

Когда мы подъехали к моему дому, Мишин сказал:

— Вылезай, я тебя до двери провожу, а то мало ли.

— Мало ли что? — фыркнула я. — Я уже столько лет хожу до собственной двери, без тебя прекрасно справлюсь.

— Возможно. Но мне так будет спокойнее.

Спокойнее ему будет, ну ты подумай…

Я вылезла из машины в крайнем раздражении. Поспешила к подъезду, чувствуя за спиной Мишина, и от этого раздражалась ещё больше.

Набрала код, зашла в подъезд. Вот чёрт, нам же на лифте вместе придётся подниматься… А лифты в моём доме только модели вида «гроб на тросиках». То есть два-три человека туда максимум могут влезть.

Может, пешком?.. Нет, двенадцатый этаж, это сдохнуть по пути можно. Ничего, потерпим…

Лифт приехал почти сразу. Я зашла внутрь, Мишин следом.

Так, как бы встать? Спиной или лицом к нему? Лучше лицом, наверное…

Я повернулась, нажала на кнопку с цифрой 12 и застыла в ожидании, чувствуя себя натянутой струной. Мишин смотрел на меня — просто смотрел, не улыбаясь и не подшучивая, очень серьёзно смотрел, и от этого взгляда у меня горела кожа на лбу и щеках.

И губы тоже горели.

Один… два… три… до двенадцатого этажа ехать целых тридцать секунд! Я знаю, я засекала. Как мне выдержать?..

Четыре, пять… Глубокий вдох… Как же он хорошо пахнет. Как тогда, в институте. Прошло столько лет, а я так и не смогла забыть этот запах.

Шесть, семь…

— Ромашка, — шепнул вдруг Мишин, — ты такая красивая.

Мне хотелось съязвить, но почему-то не получалось.

Восемь, девять, десять…

Мишин вдруг начал поднимать руку, и я дёрнулась, шагнула назад, почти впечатавшись в стенку лифта.

— Не трогай меня!

Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать…

— Не буду, Ромашка.

Поднятой рукой он почесал кончик носа и улыбнулся — как-то странно, почти беспомощно.

Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…

— Долго как мы едем…

— Лифт в этом доме супермедленный.

Девятнадцать, двадцать, двадцать один…

— Ты снимаешь здесь квартиру?

— Да. Однушку. Не очень дорого, но и не так, чтобы дёшево.

Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…

— А купить свою не хочешь?

— На какие шиши?

Двадцать шесть, двадцать семь…

— Я почти всё, что зарабатываю, трачу. Съём, квартплата, еда-одежда, обувь…

Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать. Приехали.

Двери лифта распахнулись, я шагнула в коридор, подошла к своей квартире и начала доставать ключи из сумочки.

— Спасибо, что довёз, — буркнула, не оборачиваясь. — Можешь идти.

Мишин хмыкнул.

— А на чай не пригласишь?

— Нет! — рявкнула я, и он засмеялся.

— Ладно, извини, я просто пошутил. Я по…

И тут у него зазвонил мобильный телефон. Какой-то совершенно дурацкой мелодией. «О боже, какой мужчина, а я хочу от тебя сына, а я хочу от тебя дочку, и точка…»

Ужас. Это невеста, что ли, звонит? Ну не мог же Мишин на Юрьевского такую мелодию поставить…

— Да, Крис?

Я демонстративно загремела ключами, начала открывать дверь, но при этом зачем-то продолжала прислушиваться к разговору. Мазохистка.

— Нет, не сегодня. Нет, не надо приезжать. Крис, я же сказал, не надо. Я устал. Не обижайся, котёнок, завтра увидимся.

Котёнок, значит… Ну-ну…

Я так разозлилась, что совершенно забыла про жуткий порожек в дверях своей съемной квартиры. Шагнула внутрь, запнулась об него, вскрикнула — и со всей дури шлёпнулась на пол.

Хорошо хоть руки успела выставить, а то быть бы мне с лепёшкой вместо носа.

— Чёрт. Крис, всё, отбой, некогда мне.

Я попыталась встать, но никак не могла сгруппироваться. Мишин присел рядом, подхватил меня и помог выпрямиться. Правда, вставать я не стала. Плюхнулась рядом на попу и провыла:

— Это всё ты виноват!

— Рит, ну это уже слишком, — возмутился Сергей. — Я же не могу быть виноватым во всём, что с тобой случается. И сейчас уж явно не тот случай.

Даааа, конечно. Если бы не его разговор с невестой, фиг бы я упала. Помню же про этот порожек всегда, а сейчас вот забыла…

— Нет, это ты виноват!

Он улыбнулся и тоже плюхнулся рядом.

— Ладно, уговорила. Это я виноват.

Я шмыгнула носом. Почему-то было неловко и стыдно, хотя с чего вдруг мне стыдно перед Мишиным?

— И в падении метеорита в Челябинске тоже я виноват. И в инфляции. И в том, что завтра дождь обещают, конечно, я виноват.

— Не передёргивай! — буркнула я, отворачиваясь. Хотелось по-детски надуть губы.

— Да ладно тебе, Ромашка. Ну шлёпнулась, с кем не бывает. Не сильно ушиблась?

— Не поняла ещё.

— Дай ладошки, посмотрю.

Я хотела отказаться, но Мишин сам взял в руки мои ладони, поднёс к глазам.

— Крови не вижу. Болят?

— Не очень, — зачем-то ответила я. — Коленка вот болит.

— У тебя мазь есть какая-нибудь?

Я задумалась.

— Мазь… да вроде была…

— Пойдём, посмотришь, — Мишин встал сам и меня поднял, подхватив за талию. — А если нет, я в аптеку схожу и куплю.

— С ума сошёл, — я попыталась вырваться — слишком уж он близко стоял. — Я сама могу сходить и купить, не сломала же себе ничего! Подумаешь, коленка…

— Мне не сложно, Ромашка. К тому же, это я виноват.

Он так мягко улыбался… Я такой улыбки у Мишина никогда не видела. Поэтому, наверное, немного испугалась.

И смутилась ужасно. Он ведь так близко был, да ещё и приобнимал.

— Ты… глупости не повторяй. Ты не виноват. Я сама шлёпнулась.

— Хочешь, чтобы я ушёл? — спросил он проницательно, продолжая смотреть на меня с той же мягкой улыбкой, от которой я совершенно терялась.

— Хочу, — ответила я тихо, вспыхнула и опустила голову.

Мишин перестал меня обнимать, сделал шаг назад. И вроде бы всё правильно… но отчего-то горько.

— Ладно, Ромашка, тогда я пойду. Отдыхай. Хороших тебе выходных.

— И тебе, — ответила я, поднимая голову. И успела заметить, как он шагает через порог, а потом, не оглядываясь, идёт к лифтам.

А ведь действительно… не обидел. Даже странно. Словно небо с землёй поменялись местами.

Но я бы не сказала, что это хорошо. Тогда, в институте, я сумела убить свою симпатию — весьма трудно любить человека, который над тобой издевается, верно?

А теперь что?.. Что теперь? Я же не могу…

Ох. Или могу?..

* * *

По дороге домой он сидел и лыбился, как полный придурок.

Один раз звонила Крис, но Сергей не хотел с ней разговаривать сейчас. Вот бы на подольше сохранить в себе это состояние какой-то пьяной эйфории…

Ромашка ему поверила. И пусть она ещё шарахалась от прикосновений и отводила взгляд — она ему поверила.

Как мало человеку нужно для счастья, оказывается. Всего лишь чтобы ему поверили. Хотя, если уж быть честным, Мишин этой веры совсем не заслужил.

Ромашка просто всегда была доброй. Никогда не мстила ему по-настоящему, хотя пару раз пыталась, но это было настолько глупо, нелепо и по-детски… И никогда не жаловалась. Если преподаватели что-то и узнавали, то не от неё.

А с чего всё началось… Помнишь, Мишин?

«Помню».

Первое сентября, вручение студенческих билетов. И когда назвали её фамилию и Ритка медленно пошла по проходу, шелестя своей винтажной юбкой и бренча кольцами-браслетами на запястье, Мишин застыл, не в силах дышать.

И волосы, медные волосы, заплетённые в толстую косу, и её вздёрнутый подбородок, и даже смешные большие очки — всё это просто убило его. Ромашка попала в него, как в мишень, сразила наповал.

А потом была математика. Семинар. И преподаватель вызвал Сергея к доске что-то решить, но решить он не смог.

— Кто-нибудь может решить? — недовольно спросил математик, и Рита подняла руку. Встала, подошла к доске и легко расправилась с примером. — Вот видите, Мишин, — продолжил математик. — Маленькая девочка, а умнее вас.

Ромашка вспыхнула от смущения, а Сергей — от злости.

На что конкретно он разозлился? Что Риту похвалили, а его поругали? Но при чём здесь была она? Нет, наверное, не на это.

«Маленькая девочка». Эта маленькая девочка ему душу, как половую тряпку, выкручивала, и Мишин мстил ей за это, как мог. Глупый, какой же глупый он был…

Спрятал однажды её очки, которые Ромашка на столе оставила. Она сразу же к нему пошла, встала перед ним и попросила отдать ей очки.

— А с чего ты взяла, что это я? — фыркнул он.

— Больше некому.

— Да ладно? Чуть что — сразу я. Не брал я твои очочки, сдались они мне.

— Не брал? — протянула Рита растерянно. — А кто же тогда взял?

— Откуда я знаю?!

Ромашка отошла, села на своё место, огляделась по сторонам. Она действительно выглядела в этот момент как маленькая потерявшаяся в лесу девочка. А в лесу этом был один очень злой и глупый серый волк…

Сергея тогда что-то кольнуло, и он встал, приблизился к её парте.

— Ладно, я пошутил. У меня твои очки.

Рита поджала губы и вздёрнула подбородок.

— Отдай, Мишин.

Он ненавидел, когда она называла его по фамилии.

— Плохо просишь, морковка. Надо лучше просить.

— Лучше — это как? — возмущённый взгляд зелёных глаз.

— Ну… например, обнять. И сказать: «Серёжа, хороший мой, отдай очки».

Ромашка прищурилась и зло процедила:

— Обойдёшься, Мишин. Я лучше новые очки себе куплю.

И отвернулась.

Он хмыкнул и отошёл, думая, что Рита вскоре передумает. Нет, не передумала.

А очки он ей так и не вернул. Хотел положить на парту, но почему-то не решился «слабину показывать».

Эти очки долго лежали в ящике его письменного стола, и он часто натыкался на них, когда что-нибудь искал.

Но потом, при переезде в нынешнюю квартиру, они потерялись.

* * *

Моё настроение все выходные каталось на американских горках. То я ругала себя, на чём свет стоит, то впадала в апатию, то радостно думала: а вдруг всё будет хорошо?

Маман продолжала названивать с упрямством самого упрямого в мире барана. А я продолжала не брать трубку. Не знаю уж, чего она от меня хочет, но точно ничего хорошего.

В воскресенье я ходила в гости к Матвею, своему бывшему мужу. Он вполне успешно женился в тот год, когда я уехала во Францию, и теперь воспитывал очаровательную дочку. Мы с ним продолжали поддерживать хорошие отношения, мне безумно нравилась его жена (а про дочь вообще молчу!), так что в гостях я несколько оттаяла, расслабилась и даже съела два больших куска домашней «Праги».

Я никому не рассказывала, что у нас было с Матвеем, поэтому все знакомые считали, что это была страшная трагедия. Ещё бы — прожить почти десять лет вместе, детей не нажить и в итоге развестись! Ужас и кошмар.

Я не спешила никого переубеждать. Надя, жена Матвея, всё знала, а больше никто и не должен. И я страшно гордилась тем, что они попросили меня быть крёстной мамой для их маленькой дочки…

Хоть какая-то радость от возвращения в Россию.

В общем, в понедельник я шла на работу немного в напряжном состоянии. Расстались мы с Мишиным вроде бы мирно, но вдруг он передумал быть паинькой?

Я пришла чуть раньше, и Вари на месте ещё не было. Зато на моём рабочем столе лежал небольшой букетик из ромашек и белых тюльпанов.

Я занервничала. Сглотнула и огляделась по сторонам. Офис был почти пуст…

Осторожно протянула руку и взяла букет. Понюхала. Обычный запах, никакого перца.

А под букетом обнаружилась маленькая шоколадка, причём нераспечатанная, в заводской полиэтиленовой упаковке. А под ней — крошечная открыточка.

Открывать её было боязно, но я всё же решилась. Чуть вздрогнула, когда оттуда ни чернила не брызнули, ни летучая мышь не вылетела, и вчиталась в написанное.

«Ромашка, прости меня за всё. Особенно за выпускной.

С.М.

P.S. Специально взял шоколадку в полиэтилене — чтобы ты не сомневалась насчёт перца. Она с обычными орехами».

Я растерянно плюхнулась на стул, в одной руке сжимая букет и открытку, в другой — шоколадку. Потом обратила внимание, что у меня есть ещё одно приобретение — небольшая зелёная вазочка, уже наполненная водой. И в неё этот букет прекрасно влез…

Предусмотрительно…

Немного подумав, я осторожно открыла шоколадку. Выбросила полиэтилен, надорвала упаковку, отломила дольку, засунула себе в рот… Вкусно. И перца нет.

Внутри почему-то стало очень тепло. И светло. Будто бы там кто-то лампочку включил.

Я подняла голову… и вдруг обнаружила неподалёку Мишина. Он застыл в паре шагов от моей перегородки и с улыбкой наблюдал за тем, как я жую его шоколадку. С хорошей такой улыбкой, мягкой, как в пятницу, и понимающей.

И я тоже постаралась улыбнуться, хотя мне почему-то очень хотелось плакать.

Удивительно, но он как-то умудрился это заметить. Улыбка угасла, Мишин подошёл к перегородке, обогнул её и сел рядом со мной на корточки.

— Ну чего ты, Ромашка? Невкусно?

Я помотала головой.

— Букет не понравился?

Я снова помотала головой.

— А что же тогда?

Ну вот и как ему это объяснить? А он ждёт объяснений, во взгляде беспокойство… пытается подбодрить меня улыбкой, но она всё равно получается беспокойной.

И я выдавила из себя:

— Я не хочу тебя прощать.

Улыбка Мишина угасла. И я поспешила добавить:

— Не хочу. Но не могу.

И запнулась.

Он, конечно, ничего не понял.

— Ромашка, если ты не хочешь, не страшно. Я подожду.

— Нет, я… Я умом не хочу, а… Какими-то другими органами не могу не простить. Как так, а?

И тут я всё же не выдержала. Продолжала смотреть на Мишина, а у самой слёзы из глаз катились.

Я не всхлипывала, не рыдала, просто сидела — а по щекам текло. Как в дождь…

Сергей нахмурился, встал и огляделся. Не знаю, что он там увидел, но после этого он наклонился, сдёрнул меня с кресла и почти понёс в свой кабинет.

Почему я не испугалась? Понятия не имею. Я немного напряглась в его руках, но больше от неожиданности, чем от неприязни.

Зайдя к себе, Мишин поставил меня на ноги, закрыл дверь, а потом подошёл к своему столу, взял оттуда что-то и протянул мне.

Это были бумажные платочки.

— Держи. Плачь здесь, чтобы никто не видел.

Я нервно рассмеялась.

— Это так важно? Чтобы никто не видел?

— Ну если хочешь, можешь возвращаться, дверь я только прикрыл. Замка-то нет.

Я достала один платочек, промокнула им глаза. Плакать уже не хотелось.

— А у тебя есть зеркало? Мне бы посмотреть, что с тушью.

Сергей покачал головой, а потом сделал шаг вперёд и вгляделся в моё лицо.

— Вроде бы не потекла.

— Хорошо, — вздохнула я, почему-то сразу ему поверив. — Тогда я… пойду?

— Иди, конечно.

Я уже отвернулась и взялась за ручку двери, когда Мишин вдруг сказал — тихо, но очень сердечно:

— Спасибо, Ромашка.

И мне опять захотелось плакать.

* * *

Через неделю у Юрьевского родился сын, и вся фирма моментально встала на уши. Самому Максу было ни до чего, он носился счастливый, с сияющими глазами, и чуть ли не в столы врезался. Сотрудники, видя, в каком состоянии пребывает генеральный директор, совершенно расслабились, только поминутно поздравляли Юрьевского, и друг друга, и снова Юрьевского.

Короче говоря, дурдом.

Работать в таком кошмаре было тяжело. Но Мишин всё-таки умудрялся это делать, при этом ещё и постоянно тюкая сотрудников. Лучше всех справлялась Рита, но она всегда умела сосредотачиваться, несмотря на хаос вокруг. И одного придурка-однокурсника.

Скрипя сердцем, как старая несмазанная телега, Сергей оставил Ромашку в покое. Больше не покупал ей ни букетиков, ни шоколадок. Конечно, хотелось купить и подарить, но это значило бы уже нечто иное, нежели просто «прости меня за всё». А Мишин не мог себе этого позволить. Крис там вовсю выбирала платье, кольца, составляла программу свадьбы… И он останавливался на пути к цветочному, закрывал глаза, разворачивался — и шёл в офис с пустыми руками.

В прошлый раз было слишком рано. А теперь слишком поздно.

В тот понедельник шёл дождь и в воздухе начало пахнуть осенью. Мишин сразу понял, что грядут какие-то перемены или неприятности.

Когда он ехал на работу, позвонила Крис. Долго восторженно щебетала в трубку, что нашла самое лучшее на свете платье в интернете, а сегодня вечером помчится на примерку.

— Серж, давай со мной! — умоляла она Мишина.

— С тобой? Котёнок, но жениху же нельзя видеть платье до свадьбы.

«По правде говоря, и не хочется…»

— Ерунда! — надулась Кристина. — Если очень хочется, то можно!

«Вот именно», — подумал Сергей, хмыкнув. Вот именно, что совершенно не хочется. Но Крис так на него насела, что пришлось согласиться.

И только он явился в офис, сел за свой стол и погрузился в очередной проект, как раздался звонок стационарного телефона.

— Сергей, вас с Ритой Раковой вызывает Максим Иванович, — меланхолично пропела в трубку Вика, секретарь генерального.

— Сейчас?

— Конечно.

Их с Ритой, значит. Ну его-то ладно, а вот Рита Максу зачем понадобилась на приватную беседу?

Да ещё и эта её фамилия… Мишин не хотел даже самому себе признаваться в том, что она его дико бесила. Какая такая Ракова? Какой такой Раков посмел прикасаться к его Ромашке?..

«Окстись, придурок. Она такая же твоя, как и Юрьевского, например».

Умом это, конечно, было понятно. Но только умом, и больше ничем. Все остальные органы бунтовали.

В дверях приёмной Макса Сергей столкнулся с Ритой. Она слегка округлила глаза.

— Что случилось?

— Понятия не имею, — ответил он честно. — Не переживай, думаю, ничего особенно страшного. Сейчас узнаем.

С того дня, как Мишин извинился перед Ромашкой, она как будто немного расслабилась. Не до конца, конечно, но Сергей иногда замечал в ней проблески неосознанного доверия. В такие моменты хотелось плясать и было страшно обидно, что он не может позволить себе большего.

Когда они вошли в кабинет Юрьевского, тот сидел за столом и рассматривал какие-то документы, лежавшие прямо перед ним. Поднял голову, улыбнулся, и Мишин слегка напрягся: он хорошо знал эту Максову улыбку. Именно с такой улыбкой он обычно говорил ему, что взял очередной не слишком выгодный заказ.

— Очень рад видеть вас обоих, — сказал генеральный, и Сергей сразу понял: точно, это оно. — Садитесь. Только, Рита, пожалуйста, больше не падайте! Я на всякий случай перед вашим приходом все кресла и стулья проверил — вроде сломанных не имеется.

Ромашка смущённо улыбнулась, опускаясь на один из стульев перед столом генерального. Рядом сел Мишин, и слегка нахмурился, когда Рита едва заметно отодвинулась от него в сторону.

— Вы что-нибудь слышали о премии «Камелия»? — спросил Юрьевский, оглядывая подчинённых.

— Слышали, — хором, как пионеры, ответили оба. «Камелией» называлась премия, которую выдавали за различную рекламу.

— Прекрасно. Так вот, мне сейчас пришло письмо, что нам, возможно, и даже скорее всего, дадут эту самую «Камелию» по проекту, который вела Света.

— «Эдельвейс», что ли? — хмыкнул Мишин.

В конце прошлого года они со Светой убили кучу времени на масштабный проект рекламной компании для американской косметической фирмы «Эдельвейс». Реклама действительно получилась классная, так что неудивительно, если ей дадут «Камелию».

Вот только при чём тут они с Ромашкой?

— Да, «Эдельвейс», — продолжал между тем Юрьевский. — В пятницу награждение. В Сочи.

— Далеко забрались, — протянул Сергей. — Поближе не могли?

— Там каждый год разный город. У меня есть приглашение на двоих человек от фирмы, и я хочу, чтобы поехали вы с Ритой.

Ромашка застыла рядом с Мишиным, и он почти физически чувствовал исходящее от неё напряжение.

— Это престижно, во-первых, а во-вторых, там будет куча полезного нам народа, о котором мы с тобой, Сергей, отдельно поговорим. Оформляйте командировку так, чтобы быть там не позднее утра пятницы, а в понедельник явиться на работу. Два выходных дня прибавим к отпуску.

— Максим Иванович, — подала голос Рита, и он у неё слегка дрожал от возмущения, — я не понимаю, а при чём тут я? Я сотрудник новый, проект делала Света…

— Ну не пропадать же приглашению, — пожал плечами Юрьевский. Он казался совершенно спокойным, но взгляд его слегка заледенел. — Кроме того, повторюсь, там будет много полезных для фирмы людей. А в чём проблема? Вы не хотите ехать в командировку?

Рита еле слышно вздохнула.

— Да нет, всё в порядке. Конечно, я поеду, если это действительно нужно.

— Нужно, — кивнул Макс. — Что вы там будете делать, я Сергею подробно объясню. Всё, Рита, можете идти. А вас, Штирлиц, я попрошу остаться…

Когда Рита вышла, Мишин протянул:

— Штирлиц, значит… А вам, товарищ группенфюрер, я смотрю, весело. И не стыдно?

— Нет, — фыркнул Юрьевский. — Чего это мне должно быть стыдно?

— Того. Использовать сведения, добытые в результате пьяных душевных излияний друга, не есть гуд, как говорил когда-то Фил Грин*.

(*Фил Грин — американец, один из героев книги «Не влюбляйтесь в негодяев».)

— Да ладно тебе, уж прям использовать. Подумаешь, командировка. Можно подумать, я тебя с Ритой на сутки закрываю в одной комнате, где есть только кровать.

Сергей выразительно посмотрел на Макса.

— Разве? А что, по-твоему, тогда вагон СВ, как не комната, в которой есть только кровать? И до Сочи ехать как раз сутки.

— Там две кровати, — уточнил Юрьевский, ухмыляясь.

— Спасибо, что сказал, а то я не в курсе. Может, Ромашка решит полететь на самолёте вместо поезда…

— Ромашка, значит… Интересно.

— Угу. У неё фамилия была такая — Ромашкина. Слушай, а как ты вообще догадался, что та самая девушка, о которой я нёс пьяный бред в ночь, когда родился твой сын, и есть Рита Ракова?

Макс посмотрел на Мишина почти с жалостью.

— Я похож на дебила? Нет, охотно верю, что в ту ночь я был похож, но теперь-то я трезвый. Ты называл её имя — Рита, это во-первых. Во-вторых, упоминал, что рыжая. И в-третьих, я заглянул в резюме Раковой и убедился, что она закончила тот же вуз, что и ты, и в тот же год. Многовато совпадений, тебе так не кажется?

— Да уж…

Мишин вздохнул, нахмурился, потёр ладонью лоб, словно пытаясь стереть морщинки.

— Ну и нафига?

— Что нафига? — не понял Макс.

— Нафига надо это. Я не спрашиваю, нафига это надо тебе лично. Ты мне хотя бы скажи, нафига это надо ВООБЩЕ.

— Если я тебе скажу, нафига это надо мне лично, ты меня, чего доброго, стулом пришибёшь. А вообще… ну так, ради очищения кармы.

— Чего-чего? Ага, я понял. Ты у нас теперь генеральный директор не рекламной фирмы, а клининговой. Чистка кармы, печени, мозгов… Что там ещё можно чистить?

— Всё, что хочешь, можно чистить. Ладно, Серёж, подурачились и хватит. Надо работать.

Мишин хмыкнул, ехидно прищурился, но всё же встал и направился к двери. И уже в дверях его застал ироничный комментарий Юрьевского:

— А насчёт чистки кармы ты всё-таки подумай. Говорят, помогает.

* * *

Из кабинета генерального я вышла в лёгком шоке. Или в тяжёлом. Даже не знаю, с чем лучше сравнивать.

Всё-таки одно дело — работать с Мишиным, и совсем другое — ездить вместе с ним в командировки. Это просто небо и земля. В офисе я его почти не вижу, иногда за весь день только пару-тройку раз мимо пройдёт, ну или в коридоре случайно столкнёмся.

А тут придётся с ним постоянно быть. Ехать вместе наверняка, жить в одной гостинице, на награждении тоже рядом сидеть.

Просто мечта для психотерапевта или невропатолога. «Как довести Риту Ромашкину до нервного срыва за пять дней». Сказать ей, что она поедет в командировку с Мишиным, и вот — готовое пособие для врачебного изучения.

Самой стыдно. Он же обещал, и я ему даже почти поверила. Но всё равно никак не могла отделаться от мысли, что это очередной извращённый розыгрыш.

— Что-то на тебе лица нет, Рит, — услышала я вдруг голос Вари. — Хочешь шоколадку?

— Нет, спасибо. Хотя… давай. Заем горе.

— Какое горе?

Шоколадка была горькой, как и моё горе. Удивительно, но Варя при всей своей весёлости и жизнерадостности обожала именно горький шоколад. Причём ела она его медленно, смакуя каждый кусочек.

— Командировку.

— А-а-а, — протянула Варя. — Да, это дело такое, не всегда приятное. Хотя Мишин меня никогда никуда не посылал, в основном Светка разъезжала, или сам Сергей. Ты одна поедешь? И куда?

— Нет, — шоколадка чуть не застряла в горле. — С Мишиным. В Сочи.

— Серьёзно? — Варя, в отличие от меня, пришла в восторг. — Вот здорово. Хотела бы я поехать вместе с Сергеем. И Сочи мне нравится. У меня там тётя живёт. И сестра двоюродная.

— Вот лучше бы тебя туда и отправили, — не удержалась я от смешка, но ответить соседка не успела — из приёмной генерального вышел Мишин и сразу целенаправленно пошёл к моему столу. Увидев, что я смотрю на него, кивнул в сторону своего кабинета — мол, пойдём ко мне, — развернулся и, подождав, пока я выползу из-за перегородки, зашагал к своему логову.

Там он усадил меня на стул, сам сел напротив и сказал:

— Рит, я понимаю, ехать тебе совсем не хочется, но раз партия сказала «надо», комсомол должен ответить «есть». Нам сейчас необходимо оформить командировку, но для этого я должен выяснить одну маленькую деталь. Ты что предпочитаешь — самолёт или поезд?

— Самолёт, конечно. В Сочи же сутки ехать. Самолётом быстрее.

— Хорошо. А я поеду на поезде.

— Почему? — удивилась я. Охота Мишину сутки трястить в замкнутом пространстве? Ладно бы ещё альтернативы не было…

— Терпеть не могу самолёты. А к поездам отношусь нормально. Высплюсь, книжку почитаю, в компьютерные игры на планшете поиграю… Почти отпуск.

Даже стыдно стало немного. Ведь я почувствовала колоссальное облегчение от того, что хотя бы туда и обратно поеду без Мишина.

Так что на этот раз невропатологи и психотерапевты останутся без хлеба.

* * *

Интересно, кто и когда придумал свадебное платье?

И почему именно белое, а не там красное, фиолетовое или серо-буро-козявчатое?

Примерно такие мысли занимали голову Сергея, страдающего от скуки в свадебном салоне, пока Крис восторженно визжала в примерочной кабинке. Продавщицы косились на него то с любопытством, то с недовольством — всё-таки не принято брать с собой на подобные «мероприятия» женихов. Но вот саму Крис это нисколько не смущало.

То платье, ради которого она ехала в этот салон, ей понравилось, но потом Кристина решила померить ещё одно… А потом ещё одно, и ещё, и ещё…

Сергей чувствовал себя Кроликом, у которого в гостях застрял Винни Пух. И он отсюда не выйдет, пока этот самый Винни Пух не перемерит всё, что тут висит на вешалках.

— Серж! — закричала из кабинки Крис. — Серж, подойди-и-и!

Ну вот. А он только-только начал пускать корни в это кресло.

Кристина стояла посреди примерочной, сияя лицом и распущенными чёрными волосами, и смотрелась в зеркало с диким восторгом. Мишин почему-то сразу вспомнил Веру — когда она выбирала свадебное платье, то вечно морщилась и повторяла, что выглядит всё это как погребальный саван.

У наряда Крис был облегающий верх, расшитый кружевом, и очень пышная юбка. И Сергей подумал, что если бы кукла Барби выходила замуж, она делала бы это непременно в таком платье.

Интересно, а какое платье было у его Ромашки?..

— Ну? Нравится? — спросила Кристина с придыханием, проводя ладонью от груди к бёдрам.

— Очень, котёнок. И сколько этот шедевр стоит?

Она назвала цену, и Мишин удивлённо кашлянул.

Интересно, за что такие деньги? За белый цвет, что ли?

— Прекрасно, котёнок. Берём или ты ещё поразвлекаешься?

Крис задумчиво поворачивалась то одним боком, то другим, словно искала между ними разницу.

— А оно меня не полнит?

— Нет, котёнок.

— Даже не знаю… Хочется чего-то волшебного… Ты как считаешь, это платье волшебное?

Сергей не желал обижать Крис, поэтому не стал говорить, что волшебное платье — это платье, из которого при ходьбе вылетают птички и бабочки.

— Конечно, детка. Волшебнее не бывает. Ты в нём восхитительна. И если мы его сейчас купим и поедем наконец домой, я покажу тебе, насколько ты восхитительна.

Глаза у Кристины возбуждённо заблестели.

— Покажешь?..

— Покажу, котёнок. И даже с твоими любимыми игрушками. Хочешь?

— Да…

— Тогда снимай и пойдём расплачиваться.

— Хорошо, — Крис облизнула губы, отвернулась к зеркалу и начала расстёгивать платье.

Прекрасно! Экзекуция закончена.

* * *

Всю неделю я готовилась к командировке с Мишиным. Но вечером в среду вдруг оказалось, что готовилась я недостаточно.

Командировку нам оформляла Вика, секретарь генерального. И она же вручала все документы, в том числе и билеты. И она же с совершенно невозмутимым лицом на голубом глазу протянула мне билет на поезд, в СВ-вагон.

Я даже потеряла дар речи.

— А… билетов на самолёт, что, не было?

— На какой самолёт? — безмятежно поинтересовалась Вика.

— Да на обычный. До Сочи. Я же хотела в самолёте ехать, а Мишин в поезде. Он тебе разве не сказал?

Вика задумалась, пожевала свеженакрашенными губами.

— Знаешь… может, и говорил… Я не помню. Понимаешь, у меня в понедельник ребёнок болел, температура была высокая, и я что-то была не совсем в адеквате. Извини, Рит. Попробовать поменять билеты?

Я вздохнула и покачала головой.

— Ладно уж. Поеду на поезде.

Я буквально час назад из интереса залезала в интернет, смотрела расписание полётов и видела, что билетов на нужный мне день уже не осталось. Ещё порадовалась, что Вика успела купить. Наивная…

Любопытно, а Мишин действительно ей говорил про самолёт, или просто типа забыл? Это как раз в его стиле — подобная пакость. А он тут совершенно ни при чём, Вика сама запамятовала.

Случись это пару недель назад, я бы так и решила. Но теперь я вдруг подумала — а как он мог узнать, что Вика забудет? Или подговорил её забыть? Нет, это какая-то глупость несусветная, теории заговоров на пустом месте.

«Ты меня демонизируешь» — так Мишин сказал тогда, в день своего рождения. Да, наверное, он был прав — демонизирую. Но лучше так, чем верить и каждый раз получать по голове за своё простодушие.

Когда я уже собиралась идти домой, прибежал Мишин. Посмотрел на меня вытаращенными глазами и воскликнул:

— Ромашка, честное слово, я говорил Вике про самолёт!

Варя, в этот момент пытающаяся что-то найти на своём заваленном столе, так и села. А я даже не сразу поняла, что её так смутило, привыкла, что Мишин меня Ромашкой зовёт.

— Ничего страшного, — тихо сказала я, опуская голову — почему-то этот его вытаращенный взгляд меня немного смущал. — Я от этого не умру. СВ же, не плацкарт.

— Да и от плацкарта люди не умирают, — кажется, Мишин расслабился. — Ездят же некоторые… Значит, ты… веришь мне?

Ну, я бы так не сказала. Я бы сказала: «Я не знаю, верить тебе или нет».

— Угу, — пробурчала тем не менее, и услышала, как Сергей выдохнул.

— Отлично. Тогда завтра полпервого встретимся на вокзале. Не забудь билеты и паспорт, а то нас в поезд не пропустят.

Варя хихикнула, Мишин ушёл, а я тяжело опустилась на стул, потёрла виски кончиками пальцев.

Ох, надо было всё же поменять билеты… На тот же плацкарт, например.

— Слушай, Рит. А почему Сергей тебя Ромашкой назвал? Ну… если не секрет.

Даже не знаю, почему я ответила:

— Фамилия у меня была такая когда-то — Ромашкина. Вот и называет.

Варя задумалась, нахмурилась, почесала затылок.

— Как-то не похоже на Сергея… Он раньше никому прозвища не давал.

«Раньше»… Захотелось рассмеяться.

Боюсь, моё прозвище появилось гораздо раньше этой организации. Правда, тогда Мишин чаще называл меня морковкой, рыжей утыркой, задавакой и прочими «приятными» эпитетами. Ромашка тоже проскакивала, но совершенно в ином тоне.

— Пойду я, Варь. Устала я что-то. До понедельника.

— До понедельника! Удачной командировки!

Варя почему-то больше не стала ничего уточнять по поводу моего странного прозвища, и у меня возникло чувство, что она и так всё поняла.

Хотя… может, я и ошибаюсь. Если уж я, девочка-гений — ха-ха три раза — до сих пор ничего не поняла, то как это могла так быстро понять Варя?..

* * *

Наверное, это нехорошо, но где-то в глубине души Сергей радовался, что так получилось. Впрочем, он и никогда не был хорошим. А в институте так вообще… гадом гадским был.

Рита целые сутки будет с ним. И он сможет смотреть на неё, говорить с ней, нюхать её, и никуда она при этом не убежит.

— Серж, о чём ты думаешь? — лениво спросила Крис, вытягиваясь перед ним на ковре, и Мишина кольнуло чувством вины. У него свадьба через три месяца, а он тут сидит и мечтает о другой женщине.

Но как не мечтать? Это же мысли, не действия. Как мысли-то остановить? Он же не специально. Просто не может иначе.

— О командировке думаю, котёнок. Ничего интересного. Ты не против, если мы сегодня просто поспим? Я что-то устал.

Кристина надула губы, но всё-таки кивнула.

Интересно, если бы она узнала, о чём — точнее, о ком, — он на самом деле думает, какую часть тела она бы ему отрезала?..

Сергей приехал на Казанский вокзал полпервого дня, как и планировал, и сразу же увидел Риту. Она стояла возле электронного табло с расписанием и изучала его, слегка наморщив лоб.

День был жаркий, и Ромашка была одета в белую юбку и такую же белую кофточку, поверх которой висели крупные зелёные бусы. Рыжие волосы, заплетённые в косу, на ярком солнце казались настоящим пламенем.

А ещё она была в очках. Только в солнечных.

Мишин невольно застыл, любуясь ею. И вроде бы та самая Ромашка, но и не совсем. Что-то неуловимо изменилось в ней, и это что-то ему безумно нравилось.

— Привет, — сказал Сергей, подходя ближе вместе со своим крошечным командировочным чемоданом. Рита слегка вздрогнула, обернулась — и Мишин заметил, как она чуть приоткрыла рот. — Что-то не так?

— Да нет, — пробормотала Ромашка. — Просто привыкла к тебе в костюме и галстуке, а тут такой отдыхательный вид.

— Костюм в чемодане. А сейчас нам сутки в поезде трястись, в костюме это как-то неудобно делать.

Теперь Мишин понял, почему Рита смутилась. На нём были джинсовые бриджи и светло-зелёная рубашка поло с коротким рукавом. Не хватало только теннисной ракетки и панамки на голову.

— Ты купальник-то взяла? — поинтересовался Сергей, и с удивлением проследил за тем, как на щеках его Ромашки вспыхивают два красных пятна.

— Взяла. Подумала, что побывать в Сочи летом и не искупаться — это очень глупо.

— Правильно. Сразу после награждения махнём на море, благо оно там близко. О, а вот и наш состав подали. Пойдём заселяться.

Рита кивнула, подхватила свой небольшой чемодан на колёсиках и пошла следом за Сергеем.

М-да… Сутки на расстоянии не более метра друг от друга, в помещении, где из интересного только две кровати. И как он это выдержит?..

* * *

Всех людей можно поделить на два подвида. Подвид первый — это люди, у которых от волнения крутит живот, и подвид второй — соответственно, люди, у которых не крутит.

К сожалению, я — подвид первый.

С самого утра я с трудом смогла поесть. Уговаривала себя — мол, Рита, ты взрослая девочка, а так трясёшься при мысли о том, что придётся с Мишиным в одном СВ ехать. Он же человек всё-таки, а не каракатица какая-нибудь. И он же тебе обещал. И извинился. Не будет он тебе гвозди в постельное бельё подкладывать и перцем полотенце посыпать.

Но если бы дело было только в Мишине…

В общем, да — как только я увидела его на вокзале такого отдыхательно-расслабленного, я сразу показалась самой себе маленькой восемнадцатилетней Ромашкой, по-прежнему беззащитной перед ним. Столько лет прошло, а я всё не могу ничего ему противопоставить, словно по уши влюблённый подросток. Я даже с матерью научилась бороться, а вот с Мишиным…

Хотя, наверное, я льщу самой себе. Никогда я не боролась, убегала просто. Отрицание проблемы — лучший способ её решить, верно, Рита?

Угу…

В купе я сразу же убрала чемодан и села на своё место в некоторой растерянности. Даже позавидовала Мишину — он явно никакой растерянности, и уж тем более неловкости, не испытывал. Плюхнулся напротив и начал рыться в своём чемодане.

— Не знаю, как ты, а я собираюсь пообедать, — заявил он мне, вытаскивая на свет божий здоровенный пакет со всякой снедью. — Я утром почти не завтракал и теперь дико хочу кушать.

— Может, дождёмся, пока поедем? — предложила я неуверенно, но Сергей только отмахнулся, раскладывая на столе содержимое своего пакета.

— Вот ещё. Думаешь, проводница еды не видела? Переживёт. Вот только… — Мишин задумчиво оглядел меня всю — от поднятых на макушку очков до аккуратных белых босоножек. — Если ты тоже собираешься кушать, я советую тебе переодеться. Ты вон, во всём белом, как невеста. Вдруг испачкаешься?

— Ну не во всём. У меня есть ещё зелёные бусы…

— Ну да, ну да, — покивал головой Мишин, открывая здоровенный лоток, откуда сразу начал доноситься аромат жареной курицы. — Ты как одна моя знакомая нудистка. Полезла она в море, а море слегка штормило, волны были большие, вот её и отнесло на обычный пляж. И каждый раз, когда она рассказывает эту историю, все спрашивают: а что, на тебе совсем никакой одежды не было? А она отвечает: «Ну почему? На мне был крестик!»

Я прыснула в кулак, живо представив себе эту прелестную картину.

— Вот и не надо мне про бусы. Переодеваться будешь? А потом пообедаем.

Одежда для переодевания у меня имелась, поэтому я кивнула, а секундой спустя вытаращила глаза, когда Мишин откинулся на диван, вальяжно махнул рукой и проговорил:

— Ну давай, переодевайся!

Пару мгновений я ещё смотрела на него, чувствуя, как внутри меня вскипают то ли обида, то ли раздражение, а потом Сергей покачал головой, вновь сел нормально и сказал:

— Ромашка, я пошутил. Пожалуйста, постарайся не принимать в штыки любые мои слова. Это была просто шутка, хоть и дурацкая.

Я немного смутилась, даже хотела извиниться, но не успела — Мишин вскочил с места и, пробормотав «переодевайся спокойно» — вышел из купе, прикрыв дверь.

И почему мне сейчас кажется, что из нас двоих именно я так и не выросла?..

В качестве одежды для поезда я взяла с собой чёрные лосины и дурацкую фиолетовую футболку с… ромашкой. Футболку эту подарил мне Матвей после нашей с ним «свадьбы», с широкой улыбкой на лице пожелав, чтобы она осталась единственным напоминанием о моей прошлой жизни.

Я тогда действительно хотела начать всё заново, даже попросила его называть меня не Ритой, а Машей. Он так и делал, и для его дочери я не «тётя Рита», а «тётя Маша». Мне тогда казалось — смена имени поможет справиться со страхом. Может быть, это и помогало, но гораздо сильнее справляться со страхом мне помогал сам Матвей.

Зря я, наверное, взяла с собой именно эту футболку. Рефлекс сработал — не подумала, запихнула в сумку свою традиционную одежду для поезда. А Мишин по этой ромашке наверняка пройдётся…

Ну и ладно. Ну и пусть проходится. Ничего он не понимает. Его-то всю жизнь все любили, в отличие от меня.

Поезд тронулся, и я, одёрнув на себе футболку и посмотревшись в зеркало, чтобы убедиться в пристойности вида, открыла дверь.

— Заходи, я переоделась.

Сергей шагнул внутрь, но почти сразу застыл, испепеляя меня взглядом. Я как-то неловко плюхнулась на своё сиденье, не опуская головы — не в силах была оторваться от его горящих глаз, — сглотнула и пробормотала:

— Что-то случилось?

Мишин вздрогнул, моргнул, и я выдохнула — его лицо вновь стало нормальным.

— А? Да не. Задумался просто.

Он сел напротив, а я внезапно поняла, в чём дело.

Нет-нет, не в ромашке на моей футболке. Просто вся одежда обтягивала моё тело, как вторая кожа, а Мишин ведь никогда не видел меня в подобном наряде. Я носила свободные винтажные вещи, а тут вдруг лосины и футболка в облипочку.

Осознав это, я слегка покраснела. Резко почувствовала себя голой.

Господи, Рита, сколько тебе лет вообще?.. До сих пор девятнадцать?

Но и Сергей, кажется, тоже был не совсем в себе. Он как-то бессвязно перебирал лоток за лотком, словно не мог решить, за что схватиться.

— Кстати, — я вдруг вспомнила одну вещь и решила отвлечь его и себя разговором, — а зачем ты вообще столько еды набрал? Здесь же кормят вроде.

— Неа, — фыркнул Мишин. — У нас только постельное бельё в услуги входит. Да и… даже если бы кормили. Думаешь, эта еда сильно вкусная? Я как-то предпочитаю со своим. Меня пару раз в СВ пытались покормить в командировках, впечатления были не самые лучшие.

— А я с собой ничего не взяла, думала, кормить будут…

— Ерунда. Я поделюсь.

Сергей достал из своей сумки упаковку одноразовых тарелок, вилок и ложек и под моим удивлённым взглядом начал всё это открывать.

— А чашки, — хихикнула я, — у тебя тоже свои?

— Нет. Чашка. Она одна. Тебе придётся затовариваться у проводника. Но чайные пакетики у меня есть, и сахар тоже.

— Я без сахара пью…

— Да? Прекрасно, мне больше достанется.

И вновь я рассмеялась, а лицо Мишина светилось довольством, словно ему безумно нравилось то, что я сижу тут, с ним, и смеюсь…

— А откуда у тебя вся эта еда? — спросила я, пытаясь скрыть собственное смущение.

— Из ресторана, конечно. Думаешь, я сам мог столько добра наготовить? Вот в этом лотке салат «цезарь», только соус, конечно, отдельно. Здесь какой-то мясной, его надо побыстрее съесть, а то протухнет, будем с тобой вонять на весь вагон. Тут картошка по-домашнему, здесь курица жареная, тут вот хлеб, булочки, орешки… Это я уже просто в магазине купил, конечно.

— А зачем ты вообще… — я старательно пыталась подобрать слова, чтобы не обидеть Мишина. Надо же — я не хочу обижать Мишина. Рассказали бы мне это месяца три назад, ни за что бы не поверила… — Зачем ты вообще набрал столько всего с собой? Можно ведь просто сходить в ресторан.

— Видишь ли, Ромашка… — Вилкой Сергей положил «цезаря» на тарелку и протянул её мне, а потом открыл отдельный крошечный лоточек с соусом. — Я, можно сказать, чуточку сумасшедший. Для меня еда в столовой, вагоне поезда, самолёте и так далее — большой стресс. Брезглив я сверх меры, короче говоря. Это началось, ещё когда мне было лет восемь. Отравился в школьной столовой, с тех пор как вижу общепит, в ужасе трясусь. Вот такой бзик.

Я задумчиво жевала салат, слушая признания Сергея. Я действительно помнила, как он в институте брал чай в столовой, а потом доставал из сумки завёрнутый фольгой бутерброд. Он, богатенький сыночек и мажор.

А ведь все эти годы я думала, что он просто так придуривался. А ещё хотел быть «ближе к народу»…

— Ну как, вкусно? Хочешь, мясного положу?

— Нет, спасибо.

Какое-то время мы уничтожали свои салаты, потом пришла проводница, забрала билеты, предложила кучу всего ненужного, мы отказались. И когда она ушла, Мишин спросил:

— А у тебя есть бзики, Ромашка?

Я усмехнулась.

— Вагон и маленькая тележка.

— Например?

И как сказать о таком? Да ещё и Мишину. Я психотерапевту-то с трудом призналась.

— Я ромашковый чай не люблю.

Сергей на секунду перестал жевать, а потом расхохотался, да так заразительно, что я тоже не выдержала и хихикнула.

— Ну, это нормально! Ромашки не должны есть ромашек, иначе это будет почти каннибализм!

— Зато Ромашки любят жареную курицу…

— Понял. А картошку?

— И картошку…

Нет, однозначно — Ромашки так не объедаются. Под конец, когда Мишин достал из сумки вафельный тортик, как он выразился, к чаю, я заявила, что скоро из Ромашки превращусь в Колобка, и выкатилась в коридор.

Встала у окна, открыла его и, глотнув свежего воздуха, так и застыла, подставив нос под дующую из крошечной щёлки струю.

Деревья, деревья, деревья… и пока совсем не южные. Ехать ещё очень долго.

Краем глаза я видела, как Сергей уносил мусор в тамбур, потом ходил в туалет и наливал себе чаю. На обратном пути встал рядом со мной вместе с чашкой и сказал:

— Слушай… я ведь тебя искал… ну, тогда. И потом тоже. В соцсетях. И народ спрашивал, никто про тебя ничего не знал.

Я кивнула.

— Никто и не мог ничего знать. Я уезжала во Францию на три месяца, а потом, когда вернулась, мне стало совершенно не до одногруппников.

— То есть, ты нигде не зарегистрирована?

— Почему? Зарегистрирована, конечно. Но так, чтобы никто не нашёл.

«Особенно ты», — подумала я, и Сергей повторил мою мысль:

— Особенно я, да?

— Да, — я не стала лукавить.

Мишин помолчал какое-то время, а потом отхлебнул чаю так громко, что я вздрогнула.

— Извини.

— Ты на себя весь этот кипяток выплеснуть не боишься? Мы в поезде всё-таки…

— Не боюсь. Кипятка бояться — чай не пить. Так ты… не расскажешь, под каким именем зарегистрирована?

Сергей спросил это очень тихо, словно бы даже не у меня, а у себя самого.

— Да теперь-то что… Я была Машей Маргариткиной. Смешно, правда?

Я думала, он будет смеяться, но Мишин покачал головой.

— Нет, не очень. А почему Маша? С Маргариткиной понятно…

— Да и с Машей тоже должно быть. Ромашка-Машка. Как-то так… спонтанно придумалось. Но ты сейчас меня под этим именем нигде не ищи, теперь я Маша Ракова.

Интересно… мне послышался скрежет зубов? Или нет?

— А ты замуж… сразу после института вышла? — Сергей этот вопрос почти процедил и так громко хлебнул чаю, что я опять вздрогнула. — Извини.

— Ничего. Да, можно сказать, что сразу. Как из Франции вернулась.

— А где ты с ним… познакомилась?

Я улыбнулась. Всё, что было связано с Матвеем, вызывало у меня улыбку и ощущение тёплого комочка в груди.

— На улице. Сидела в сквере, рыдала от отчаяния и жалости к себе, он подошёл, утешил, а через месяц мы расписались.

Надо же, как много можно скрыть за обычными и совершенно банальными словами. А на самом деле…

На самом деле, когда я вернулась из Франции, мать попыталась выдать меня замуж за своего знакомого старше меня лет на двадцать. Знакомый был довольно-таки обеспеченным кандидатом наук и собирался защищать докторскую. Он и мама были за, я — резко против, но она даже слушать ничего не хотела. Уговаривала, приводила разумные доводы и вовсю сминала мою волю. Собственно, делала то же самое, что и всю мою сознательную жизнь.

Лепила из меня то, что ей хотелось и нравилось, не обращая внимания, чего хочу я сама.

«Ты сначала вырасти и докажи, что ты имеешь право чего-то хотеть. А потом уж возникай», — так она мне всегда говорила. И я считала это истиной… лет до четырнадцати.

Потом начала бунтовать. И той осенью мой бунт достиг своей точки кипения — я отказалась выходить замуж за «прекрасного человека», выбранного матерью, и убежала на улицу рыдать.

Там-то меня и нашёл Матвей. Выслушал мои сопливые жалобы и предложил очень простое решение — пока мама не выдала меня замуж насильно, выйти самой.

— Да за кого?! — воскликнула я тогда.

— Ну хоть за меня, — он пожал плечами. Наверное, не ожидал, что я так быстро вцеплюсь в эту возможность. Но, к его чести, не стал отказываться — сразу повёл в ЗАГС, где мы подали заявление, а через месяц нас расписали.

Я никогда в жизни никому не рассказывала эту историю. Кроме психотерапевта, конечно. Моя мать орала в трубку и называла меня ненормальной шалавой, а все прочие знакомые думали, что это была большая и великая любовь.

Нет. У нас с Матвеем была и есть — большая и великая дружба…

Он единственный человек, которому я нужна сама по себе, ему безразличны все мои достижения. Медали, грамоты, курсы… Даже размер моей зарплаты. Он вытирал мои сопли все полгода, пока я жила с ним, и ничего не требовал взамен.

Мы с Матвеем тогда договорились — если мы оба никого не встретим до моих тридцати лет (сам он старше меня на четыре года), то сойдёмся вместе окончательно и бесповоротно. Честно говоря, я думала, так и будет, и очень радовалась, когда оказалось, что я ошиблась.

Перед моим отъездом во Францию Матвей по уши влюбился в другую женщину, и мы развелись. Надя — прекрасный человек, и я счастлива, что он её нашёл. Мы с ним, конечно, очень близки, но всё-таки мы друзья, а не возлюбленные.

Именно поэтому я и съехала от него спустя полгода совместной жизни. Мне всегда казалось, что Матвей заслуживает кого-то получше, чем я.

— Рита?

— А? — я помотала головой — задумалась и не расслышала вопрос Сергея.

— Я спросил: ты его любила? Мужа своего бывшего.

— А. Да. Я его и сейчас люблю.

Сергей резко выдохнул, развернулся и утопал в купе.

А я вдруг рассмеялась, вспомнив, как часто Матвей бурчал, что если бы встретил Мишина, то оторвал бы ему голову. И добавлял, мрачно ухмыляясь: «Или даже… головку».

* * *

Ну, и чего ты так взбесился?

«Я его и сейчас люблю». Какое тебе дело, а? Да пусть хоть тысячу Раковых любит, а ты через четыре месяца на другой женщине женишься.

И всё равно… Что ни говори — а словно тебя обидели. Словно Ромашка была должна и обязана никого не любить эти двенадцать лет. Ага, и девственность сохранять. И вообще в монастырь уйти…

Сергей поставил чашку на стол и взял из пакета овсяное печенье. Надо погрызть, может, легче станет. Говорят, жевательные движения стимулируют мыслительный процесс…

«Ой, да ладно. Было бы что стимулировать!» — подумал Мишин голосом Макса Юрьевского, и усмехнулся, мысленно с ним согласившись.

Вернулась Рита. Смущённо улыбнулась, глядя на то, как Сергей жуёт печенье, и сказала:

— А я, кажется, созрела до ча…

Договорить она не успела — поезд вдруг дёрнулся, и Ромашка вместе с ним. Неловко запнулась о ковёр — и полетела вперёд, на Мишина.

Печенье было отброшено куда-то в сторону — и Сергей всё-таки успел подхватить Риту на полпути к падению. Сжал талию и глубоко вздохнул, чувствуя, как становится тепло и хорошо от одного только ощущения Ромашки в его руках.

А от её запаха даже немного голова закружилась.

— Извини, — она напряглась всем телом, но не стала отталкивать, поэтому Сергей позволил себе погладить Риту по спине — легко, едва касаясь, и с удивлением почувствовал, что она задрожала.

Боится? Или?..

— Везёт же тебе на падения, — сказал он мягко, наклоняясь ближе к её шее и с удовольствием вдыхая Ромашкин запах — свежий и слегка пряный. — Это уже третий раз с тех пор, как мы встретились. И опять я виноват?

Рита вдруг подняла голову и посмотрела Сергею в лицо. Взгляд её был взволнованным и настолько беззащитным, что его в очередной раз кольнуло отчётливым чувством вины.

Но кроме этого чувства были и другие. Трепет, восхищение и жажда обладания.

— Ты, — губы Ромашки чуть дрогнули, скрывая улыбку. — Конечно, ты. Кто же ещё?

— Действительно, — хмыкнул Сергей. — Тут же кроме меня и нет никого. Поэтому каюсь и прошу покорнейше меня простить. И испить со мной чашку мира, то есть чая. С печенюшками и вафельным тортом.

Рита кивнула, и Мишин с сожалением отпустил её. Проследил, как она садится на своё место, и пошёл за стаканом и кипятком.

— Да я бы сама… — пробормотала Ромашка ему вслед, но Сергей покачал головой, остановился в дверях и подмигнул ей.

— Сиди уж. Кто виноват, тот и пойдёт за чаем. Договорились?

— Ладно…

* * *

Впервые в жизни меня настолько разрывало от эмоций. Я чувствовала себя маленькой девочкой, и от этого одновременно и впадала в кайф, и страшно злилась. Куда это годится, взрослая тётка, а так раскисла?

Я одновременно и таяла в руках Мишина, и напрягалась. Трепетала и паниковала. Наслаждалась и раздражалась.

Шизофрения у меня, что ли, начинается? Как наверняка сказал бы мой психотерапевт: «Конфликт сердца с разумом».

Надеюсь, этот конфликт до драки не дойдёт, а то я точно свихнусь…

— Слушай, Рит, я спросить хотел… — сказал вернувшийся уже со своей чашкой Мишин. Мне он принёс чуть ранее фирменный стакан в подстаканнике, кинул чайный пакетик — и умчался за своей порцией чая. — А то платье… на корпоративе… Оно просто было так похоже…

— А, ты про выпускной. Нет, это другое платье, конечно.

— Я знаю, точнее, заметил. Почему именно такое платье, Ромашка? Ты случайно… или специально?

Я удивлённо посмотрела на Мишина.

— Специально?.. Да нет, просто это единственное платье в моём гардеробе, которое подходило для подобного случая. Я его во Франции купила. Увидела — и не смогла удержаться. Мне всегда было жалко то платье…

Я запнулась и почувствовала, что начинаю краснеть. И с чего вдруг я так разболталась?!

— Жалко? Почему жалко? — спросил Мишин, с подозрением вглядываясь в моё лицо.

— Нипочему, — буркнула я и от растерянности бухнула в чашку с чаем кусок сахару. Чёрт. Я же терпеть не могу чай с сахаром!

— Да ладно, Ромашка. Расскажи.

Я покачала головой. Сергей нахмурился.

— Так. Если не расскажешь, я задействую тяжёлую артиллерию.

— Это какую?

— Щекотать тебя начну.

Я вспыхнула, вспомнив, что он именно так мне тогда и отомстил. Подговорил девчонок заманить меня в пустую аудиторию после занятий, где спрятался сам, потом запер дверь и начал щекотать.

Я тогда чуть не умерла. Серьёзно. Реально думала, умру, и даже голос сорвала, так громко и долго визжала.

Зря Мишин вообще об этом случае вспомнил… Я настолько расстроилась и разозлилась, что попыталась встать и уйти, но Сергей остановил меня, положив свои руки мне на колени.

— Ромашка, я пошутил. Опять я… дурацкая шутка, знаю. Прости. Конечно, я не буду тебя щекотать.

— Да можешь и пощекотать, — язвительно процедила я, отворачиваясь от него. — Я с тех пор не боюсь щекотки. Вообще. Хоть пятки щекочи — я ничего не чувствую!

Но вместо щекотки Сергей погладил мои коленки.

И вновь повторил:

— Прости, Ромашка.

Я шмыгнула носом.

— Ну дурак я был, у которого гормоны играли. Полный идиот. Полнейший. Знала бы ты, как я жалею…

Я опять шмыгнула носом. Только не плакать. Ты же взрослая тётка, Рита…

— Почему ты тогда никому не рассказал? Ну… что я описалась.

Я действительно в какой-то момент, когда Мишин нашёл одну особенно щекотную точку, позорно описалась на пол аудитории. Испугалась до ужаса, представила, как он это всё однокурсникам расскажет… Но он не рассказал.

— Ромашка…

Сергей вдруг взял в ладони моё лицо, заставив повернуть голову и посмотреть ему в глаза.

— Я был просто влюблённым придурком. Но я никогда не желал тебе зла. Поэтому и не рассказал.

Я сглотнула.

У Мишина было очень серьёзное лицо, но… как в подобные слова можно поверить?

— Влюблённым?

— Да, Ромашка.

— Я думала… Ты меня, наоборот, не любил. Матвей говорил, что я ошибаюсь, но я не верила.

При упоминании Матвея Сергей резко помрачнел.

— Умный у тебя был муж. Да, Рит. С ума я по тебе сходил. А сделать ничего не мог, ты же ребёнком была, нас всех на три-четыре года младше. Вот и бесился. А на выпускном сорвался.

Я молчала, не в силах осознать…

«С ума я по тебе сходил».

Мой мир, в котором Сергей Мишин ненавидел меня лютой ненавистью все пять лет обучения, обрушился, как карточный домик.

И я не знала, что сказать.

— Я… давай чай попьём? — шепнула я, и он, вздохнув, наконец отпустил моё лицо из своих ладоней.

— Конечно, Ромашка. Вафельный торт достать?

— Да…

* * *

После этого разговора между ними что-то изменилось. Сергей никак не мог подобрать этому названия, но так или иначе, дальнейшая беседа не клеилась. Они молча пили чай, и Мишин, как ни старался, не мог поймать взгляд Ромашки. Она спряталась, закрылась, о чём-то думая.

А Сергей…

Он ведь старался не вспоминать тот позорный день. Позорный не для Риты, хотя она, конечно, считала иначе. Позорный для него.

Им тогда повезло. Для своего дурацкого розыгрыша Мишин выбрал отдалённую аудиторию, находящуюся у выхода из института, в пристройке. Иначе кто-нибудь наверняка бы услышал, как визжала Рита. А так никто не услышал. И не увидел, чем всё закончилось.

Сергей тогда безумно испугался. Он не сразу понял, почему Ромашка трясётся и плачет, уже не сопротивляясь, и отчего под ногами лужа. А когда понял…

Было так стыдно. Смертельно стыдно. Ему никогда в жизни так стыдно не было, как в тот день.

Выпустив из аудитории плачущую Риту, Мишин всё вытер бумажными салфетками из туалета, выбросил их в мусорку, и пошёл домой в состоянии полнейшего шока. На следующий день Ромашка не пришла в институт, и ещё через день, и ещё… Сергей уже начинал волноваться, когда она явилась. Хотел извиниться, но Рита смотрела на него с таким презрением и так шарахалась, что передумал.

Дурак был. Наверное, никогда себя ругать не перестанет…

Но что-то в нём тогда перемкнуло, и больше Мишин над ней не издевался. Правда, и до выпуска им оставалось примерно полгода…

До конца дня они с Ромашкой почти не разговаривали. Сергей уткнулся в планшет, Рита — в книжку, так и просидели в тишине друг напротив друга. Перед сном опять попили чай, потом по очереди умылись, выключили свет и легли спать.

Вагон качался, по потолку бегали тени, гулко дул кондиционер. И Мишин вдруг подумал о том, что у темноты есть странное свойство придавать смелости, когда хочешь о чём-либо спросить. Глупая иллюзия…

— Знаешь, после того дня я думал, что ты не вернёшься в институт, — сказал он тихо, и услышал, как Ромашка вздохнула.

— Я бы и не вернулась, если бы была обычной девочкой.

— В смысле? Ты имеешь в виду свою… э-э-э… вундеркиндность?

— Нет. Совсем не её. Да и… не было её никогда, вундеркиндности этой.

— Как… не было? — удивился Сергей, и Ромашка усмехнулась.

— Вот так. Я, конечно, была способной девочкой, и очень усидчивой. Но до вундеркинда мне далеко. Просто моя мать… она всегда хотела сделать из меня такого вот вундеркинда, и натаскивала, как могла. А я и не сопротивлялась. Я всегда была бесхарактерной.

— Неправда, ты…

— Правда. Ты меня правильно Ромашкой называешь. Нежный такой цветочек, непрезентабельный. Одно утешение, что полезный. Вот я и не возражала, делала всё, как мама скажет… до поры до времени. А когда мне было четырнадцать, словно глаза открылись. Точнее, их мне открыли.

— Кто?

— Нина. Одноклассница. Прямолинейная была… Я на неё тогда очень обиделась. А потом задумалась: а может, права она?.. А она всего-то сказала: «А ты уверена, что твоя мама любит именно тебя, а не твои достижения? Вот не будь их, как думаешь, она бы тебя любила?»

И я начала сопротивляться. Только после этих слов наконец сообразила… Мама мечтала об МГУ, о мехмате. А я, знаешь, всегда не любила математику. Мне языками нравилось заниматься, лингвистикой. Но если бы я выбрала журфак или факультет иностранных языков, мама бы смирилась рано или поздно. Поэтому я решила выбрать то, чего она никогда в жизни не поняла бы — рекламу. И поступила в наш институт.

Ромашка замолчала. Сергей повернул голову и попытался рассмотреть её в темноте, но не смог увидеть ничего, кроме невнятных очертаний одеяла.

— Она так кричала. Чуть не ударила меня, обвиняла, говорила, что я неблагодарная девчонка, дура, ничего не понимаю в жизни и рано или поздно пожалею. Потом от угроз перешла к заискиваниям, уговаривала, увещала… Но я не собиралась сдаваться. Впервые в жизни мне выпал шанс показать, что я чего-то стою сама по себе… А потом я пошла учиться, и мне понравилось. Даже несмотря на то, что вы все…

Она замолчала. А Мишин лежал и думал о том, как тяжело было Рите. Четырнадцать лет, наивная девочка-заучка, которая хотела доказать, что она может противостоять матери. А он задирал её почти каждый день, и любая другая на её месте не выдержала бы.

И она называет себя бесхарактерной…

— Не все. Только я, Ромашка. Остальные просто признали во мне «вожака» и не сопротивлялись. Сама понимаешь, кто круче — девочка-подросток или…

— Или мальчик-переросток, — закончила она иронично, но смешно Сергею не было.

Он вдруг подумал, что подобные вещи вообще-то называются доведением до самоубийства. И то, что Рита осталась жива, не его заслуга.

— Значит, ты просто не могла уйти… из-за матери.

— Угу. Позволить ей торжествовать на похоронах моей мечты — нет уж. Так что я тогда пропустила пару дней, наплакалась и вновь пошла учиться. Господи, Мишин, — Ромашка всхлипнула, — как я тогда тебя ненавидела, ты не представляешь!

— Представляю…

— Нет, не представляешь. У тебя всегда было всё, а у меня ничего. Ты был такой красивый, статный, взрослый, на тебя все заглядывались, тебя все любили.

— Да ладно, преподы тебя любили больше…

— Вот именно! Преподы, Мишин. А я говорю про твою семью! Мама, сестра, отец. Я видела их, и они гордились тобой. Настоящим тобой, а не тем, кого они сами создали. Мне же казалось — всё, что я знаю о себе, — фальшивка. Я с детства привыкла — я просто делаю то, что говорит мама. Я никогда не принимала решений, не задумывалась, нравится мне это или нет.

— Ромашка, если бы ты не задумывалась, то никогда не смогла бы закончить наш институт и стать хорошим специалистом. Ты вырвалась из плена материнских иллюзий. Ты — это ты. И я горжусь тобой.

Сергей хотел приободрить Риту, объяснить, что всё в прошлом и не стоит винить себя за чужие ошибки. Он хотел, чтобы она поняла — ей есть, чем гордиться. Она — Ромашка, сумевшая вырасти и расцвести в снегу.

Но не успел. Рита вдруг всхлипнула — и Мишин понял, что она плачет…

* * *

Я не сказала ему главного. Но я и не смогла бы сказать.

А расплакалась, потому что подумала — ну почему он стал таким хорошим только сейчас?! Если бы он был таким тогда… Если бы не задирал меня, не пытался методично уничтожить, всё могло бы быть иначе.

Глупо жалеть о том, чего уже не вернёшь. Но я ведь говорила, что не очень умная. И совсем не вундеркинд.

Но я так редко плакала в последние годы… Наверное, это было необходимо. Как говорила мой французский психотерапевт: «Вам следует расслабиться».

Вот я и… расслабилась. Захныкала, уткнувшись в подушку, надеясь, что Мишин не услышит. Или наоборот?.. Не знаю.

Потом услышала, как он вздохнул, встал со своего места и сел рядом со мной. Погладил по волосам, по спине…

— Ромашка, не плачь.

Ладонь его была большой и очень тёплой, даже горячей. И я вдруг подумала, что мне хочется почувствовать её голой кожей.

Почему-то от этой мысли внутри всё сжалось и задрожало. Это было похоже на страх, только очень приятный страх.

— Иди, Серёж, я сейчас… успокоюсь.

— Вот и уйду, когда успокоишься. Ромашка… моя…

Мишин подхватил меня ладонями за талию, поднял и, перевернув к себе лицом, обнял. Погладил по щекам, стирая слёзы, коснулся большим пальцем нижней губы…

Я не поняла, как это случилось. Просто приоткрыла рот — а в следующую секунду почувствовала, что Сергей целует меня. И вспыхнула, словно спичка, от смущения и странной жажды, от желания ощутить больше…

Это было совсем не так, как тогда, на выпускном. Тогда было больно и обидно, а сейчас…

Сначала робко и осторожно, потом всё глубже и нежнее. На выпускном Мишин брал, а теперь отдавал. Отдавал мне свой трепет, свою нежность, и веру в то, что всё будет хорошо.

И только когда я начала отвечать, обняв его руками за шею и сильнее открывая рот, поцелуй изменился, наполнившись страстью. Сергей требовательно ласкал мои губы, чуть покусывая иx, и так прижимал меня к себе, чтo я не выдержала — застoнала.

Он замeр на мгновeние, словно проверял, не послышалось ли, а потом отбросил одеяло в сторону и вернулся к поцелую, но при этом руки его больше не лежали на моей талии — они сползли ниже и сжали ягодицы.

Я вновь застонала и чуть не прикусила Мишину язык. Внизу живота будто пружина скручивалась, раздражая меня до крайности, и всё, что я могла — это требовательно повести бёдрами и, оторвавшись на секунду от жадныx губ Сергея, прошептать:

— Пожалуйста…

Понимала ли я, о чём прошу? Нет, не очень. Но после этиx моиx слов у нас обоих снесло башню.

Мишин лихорадочно запустил обе свои ладони в мои лосины, точнее, даже в трусы, и начал гладить попу. Я же гладила его по спине, груди и опускала руки к трусам — джинсы он, видимо, снял перед тем, как лечь, — но почти не дотрагивалась. И едва слышно постанывала, раздвигая ноги шире, максимально широко, и чувствуя, насколько я там мокрая. Просто невероятно мокрая…

Резким движением Сергей стянул с меня лосины и трусы, отбросил их куда-то в сторону, а потом усадил меня на себя верхом и вновь начал гладить ягодицы, ласкать между половинками, проводить пальцем по влажным половым губам, заставляя меня дрожать и всхлипывать от наслаждения. А когда Мишин нашёл чувствительный бугорок и начал теребить уже его, одновременно с этим осторожно проникая внутрь меня двумя пальцами — я не выдержала этой сладкой пытки и требовательно укусила его за плечо.

Сергей слегка вздрогнул, но действий своих не прекратил. И продолжал ласкать меня пальцами как внутри, так и снаружи, пока я не затряслась от чудовищно прекрасной и горячей волны, захлестнувшей меня с ног до головы и полностью потопившей в этой опаляющей сознание страсти…

И пока я тонула, меня чуть приподняли — и резко посадили на твёрдый и пульсирующий от нетерпения орган. Как по маслу… никогда в жизни я не была такой влажной…

— Ромашка, — прохрипел Мишин, сильно сжал мои бёдра, приподнял — я всхлипнула — и вновь усадил на себя, до упора вонзившись в моё тело. А потом ещё раз, и ещё…

Удовольствие растекалось по мне, собираясь по максимуму в том месте, где Сергей соединялся со мной, пронзало молнией, и сердце билось, как бешеное, и губы я все искусала, и плечо Мишину — тоже…

А он вдруг усадил меня прямее и стащил с меня футболку. Накрыл ладонями грудь и начал ласкать соски — тянул их, гладил и сжимал, и каждое его движение отдавалось вниз, передаваясь пульсирующему лону, и мне уже казалось, что я в огне горю…

Я в очередной раз задрожала от резкой вспышки удовольствия, изо всех сил сжимая мышцы и ощущая, как Сергей толкается внутри меня, и тогда он, чуть слышно что-то простонав, снял уже свою футболку, прижал меня к своей груди, чуть наклонил — и ускорился.

Хотелось закричать, но где-то в глубине моего сознания мелькнула мысль, что в поезде этого делать не стоит, и я просто отрыла рот и задышала чаще. Глубоко, как же глубоко, резко и безумно…

Я достигла грани за несколько секунд, выгнулась, ожидая, что Сергей последует за мной, но вместо этого он остановился, тяжёло дыша и продолжая пульсировать внутри. Тогда я сама приподнялась и села на него, но Мишин остановил меня на полпути, простонав:

— Нет, Ромашка, не надо…

Я не поняла, почему. Я ведь чувствовала, что Сергей уже близко…

— Презерватива нет. Я же… не думал… — он чуть задыхался, как после тяжёлого бега, и продолжал пульсировать внутри меня. — Поэтому… нельзя.

— Тоже мне, проблема, — проворчала я, слезла с Мишина, легла на живот и подняла попу, широко и бесстыдно разведя ноги. — Доделывай своё дело, кончишь мне на спину и вытрем салфетками. Вон их сколько на столе…

— «Дело», — засмеялся Сергей. — Маленькая деловая Ромашка. Больше не будешь плакать?

Я ощутила, как он придвинулся ближе и дотронулся ладонью до моего лона, ввёл внутрь палец, нажал на какую-то сверхчувствительную точку — и я моментально задрожала. А он толкал его всё глубже и глубже, водил вверх и вниз, вправо и влево, растягивая меня до предела…

— Знаешь, чего мне жаль больше всего, Ромашка? — прошептал Сергей, склоняясь надо мной. — Что не я был у тебя первым…

Он провёл горячей головкой члена по моим влажным складочкам, поласкал клитор — и наконец вошёл, заставив меня чуть податься вперёд от резкости движения.

И не знаю, почему, но я сказала:

— Нет, ты не прав. Ты… первый. Ты.

— Что? — Сергей остановился, и я услышала в его голосе удивление.

— Ты первый, — повторила я. — Не физически, конечно… Просто я никогда не испытывала оргазмов.

Мишин ошарашенно молчал, и я решила продолжить.

— И вообще никогда не… как это… не влажнела. А тут… такая мокрая…

— Да, — Сергей вновь резко толкнулся вперёд, и мне почему-то показалось, что от моего признания он сильнее возбудился. Член стал больше и твёрже… — Очень мокрая и горячая Ромашка.

— Я всегда была фригидной, — меня как прорвало. — Единственный, кто хотя бы чего-то добивался — Матвей, но до оргазмов там было далеко. Я пробовала ещё с двумя мужчинами, уже во Франции. Один вообще сбежал, когда понял, что я не возбуждаюсь и предлагаю ему смазкой воспользоваться, а другой… Больно было очень. И вроде со смазкой, а всё равно больно.

— Не думай об этом, Ромашка, — прошептал Мишин, поглаживая меня по ягодицам. — Сейчас тебе хорошо?

— Да. Я…

— Всё. Потом договорим. Дай мне… доделать дело.

В этот раз вместо Сергея пришлось кусать подушку — ощущения были невероятные. Мишин то ускорялся, то замедлялся, то полностью выходил из меня, то входил и толкался глубоко внутри, словно мечтая нанизать меня на себя ещё глубже.

Я потеряла счёт времени. Я ни о чём не думала, полностью сосредоточившись на невероятных чувствах, которые настигли меня впервые в жизни. Было так поразительно жарко, сладко и приятно, и казалось удивительным, что это со мной делает именно Мишин.

Человек, которого я… очень… о-о-о…. ох…

Невозможно было связно думать, да и думать вообще… Я только ощутила, как Сергей на секунду застыл внутри меня, а потом, резко выдохнув, вышел — и затрясся, кончая мне на попу.

А у меня между ног всё продолжало пульсировать, и хотелось ещё… больше…

И я совсем забыла о том, что у Мишина вроде как есть невеста. Что мы вроде как едем в командировку.

И что я вроде как его ненавижу…

* * *

Рита очень быстро уснула, прижавшись к Сергею, а вот ему не спалось.

И причин было много, пожалуй, даже слишком много.

Во-первых, всё то, что случилось. Потрясающий, просто великолепный секс. Лучший в его жизни.

Серьёзно, Мишин никогда не ощущал ничего подобного. Он словно заново родился. Или научился летать. И хотя все мышцы болели, чувствовал себя Сергей удивительно.

Он отлично осознавал, почему так. Как сказала однажды Вера: «Любовь начинается с головы… там же и заканчивается». И сегодня в его объятиях была единственная девушка, которую он любил в своей жизни. Только от одной этой мысли хотелось одновременно и улыбаться, и плакать.

Но плакать он, конечно, не будет. А вот поругать себя можно…

Во-вторых, слова Ромашки о том, что она фригидна. Партнерши Сергея, конечно, исчислялись отнюдь не сотнями, но всё же их было более чем достаточно, чтобы сделать вывод — Рита очень отзывчива в чувственном плане. Отчего же она так отзывалась именно на его ласки? А раньше…

«Единственный, кто хотя бы чего-то добивался — Матвей».

Мишин даже зубами заскрипел, вспомнив это Ромашкино откровение. Ревность, бешеная ревность накрыла его с головой, захотелось ударить кулаком в стену, а ещё лучше — в морду этого Матвея. Хотя, судя по тому, с какой теплотой Рита о нём говорила, он ей ничего плохого не сделал. И даже более того — она всё ещё его любит.

Интересно. Любит она, значит, этого Матвея, а оргазмы испытывает с Мишиным. Как это? Прям хоть к психотерапевту иди консультируйся… Что за особенности женского организма такие?

Ну и в-третьих… Кристина.

Сергей всегда серьёзно относился к отношениям, и если уж обещал — будь добр, выполняй. А Крис он обещал. И обижать её совершенно не хотелось, но не рассказать ей о случившемся он не сможет. Не так воспитан.

Конечно, это было бы проще — умолчать, и будто бы ничего не произошло. Будто бы всё по-прежнему нормально.

Хотя когда у них с Крис вообще что-то было нормально? Там с самого начала было ненормально — от предложения Юрия Алексеевича до его решения жениться на этой девчонке, потому что «пора уже» и ради фирмы. И Мишин до встречи с Ритой считал, что решение неплохое. Кристина его, конечно, раздражала в быту, но Сергея в быту все раздражали. Тем для разговора маловато — зато в постели вместе неплохо. И добрая девчонка, отзывчивая, заботливая.

Тьфу, Мишин, ты как лошадь себе выбираешь. Или корову. Ещё скажи, что зубы отличные, грудь большая и таз широкий, рожать будет легко.

Сергей поморщился. Нет, конечно, не до такой степени… И вообще он очень хорошо относился к Кристине и не желал ей зла. Холил и лелеял, и в браке собирался делать то же самое. А теперь… будет ли этот брак?

И не оторвёт ли ему голову Верещагин после подобных выкрутасов? За любимую-то дочурку.

Да уж… Папа может.

Ромашка во сне вздохнула и повернулась на другой бок, прижавшись к Сергею голой попой. Из-за движения поезда её тело чуть колыхалось и тёрлось о Мишина, и он почувствовал, что вновь возбуждается. Опустил руку вниз, нащупал искомое — и улыбнулся, когда Рита застонала и заёрзала, раскрываясь сильнее.

— Серёжа…

Как ему нравилось, когда она произносила его имя. Протяжно, с придыханием, и вовсе не раздражённо. Совсем не так, как фамилию.

Он медленно ласкал Ромашку пальцами, и поражался, насколько быстро она возбуждалась. Но ещё и находила силы шутить…

— Готовишь к вторжению? — усмехнулась тихо, и Сергей тоже рассмеялся, но захлебнулся собственным смехом, когда Рита опустила одну руку и сжала под одеялом его член. Направила его в себя и слегка надавила…

— Какая нетерпеливая Ромашка…

Она была такой горячей и влажной, что Мишин больше не мог сдерживаться — вошёл в Риту, обняв её обеими руками, и задвигался.

— Ох… господи… — простонала Ромашка, опустила голову — и Сергей заметил, что она опять кусает подушку.

— Какая ты кусака, — прошептал он, останавливаясь. Рита нетерпеливо задёргалась, но Мишину не хотелось торопиться. Он чуть поднял руки, переместив их с живота на её грудь, и зажмурился от удовольствия, лаская остренькие соски. — И очень отзывчивая Ромашка… Очень… Тебе нравится?

— У-у-у, — провыла она в подушку, содрогаясь, и Сергей ощутил, как сжались её мышцы вокруг его члена. Отличный ответ на вопрос…

Он на секунду вышел, перевернул Риту, положил её на спину, а сам лёг сверху — и погрузился в податливое и жаркое лоно. Ромашка обхватила Мишина ногами и руками, позволяя ему двигаться в ней на максимальной глубине, а потом чуть приподнялась — и поцеловала его в губы…

И Сергей сошёл с ума. Набрал максимальную скорость, наплевав на то, что они вообще-то в поезде, и полка под ними ходила ходуном, и Рита кусала его за плечо, не жалея ни сил, ни зубов, и еле успел в нужный момент выйти и кончить Ромашке на живот…

— Я потеряла счёт на пятом оргазме, — простонала она спустя минуту, в полубессознательном состоянии откидываясь на подушку и обхватывая руками голову. — Один раз вообще показалось, что над нами и под нами ничего нет, только звёзды…

— Глюк словила, — усмехнулся Сергей, вытирая Рите живот салфетками. — Ух, сколько добра зря пропадает.

— Я завтра таблетки куплю, — она потянулась, как сытая кошка, и Мишин замер. Таблетки? Он думал, Ромашка на следующий день даже вспоминать о случившемся не пожелает. А она, значит, хочет продолжения? — Чтобы добро не пропадало. А то салфетки эти… неудобно.

— Предпочитаешь удобный и безопасный секс? — рассмеялся Сергей, решив пока подождать с вопросами. В конце концов, у Риты-то нет невесты, и с её стороны это даже нормально — желать «продолжения банкета». Оргазм вещь приятная. Так что это ему надо беспокоиться, а Ромашка может просто наслаждаться жизнью.

— Ага. И презики не люблю. У меня от них ощущение, что я занимаюсь сексом с вибратором.

Мишин фыркнул.

— А ты пробовала?

К его удивлению, Рита кивнула.

— Да. По совету психотерапевта. Она сказала, что у меня, мол, проблемы с доверием, и надо попробовать бездушную машину.

— И как результат? — поинтересовался Сергей. Он как-то не представлял себе Ромашку с вибратором в руке. Хоть убей.

— Никак. Неловко было и глупо.

— Приятно осознавать, что я всё же лучше вибратора.

Рита захихикала.

— Внимание, внимание! — она чуть зажала нос и заговорила «рекламным» голосом. — «Живой» вибратор со встроенной функцией уборки за собой! Только у нас! Скидка 30 процентов и упаковка бумажных салфеток в подарок!

Мишин засмеялся, выкинул в пакет с мусором очередную порцию использованных салфеток и спросил:

— «Живой» — по аналогии с живым пивом и живыми йогуртами?

— Если бы только с пивом и йогуртами. Сейчас уже и потолки живыми бывают, и двери, и окна. Так что почему не быть вибраторам?

— Отличная идея, Ромашка. Запатентуем? Живые вибраторы из натуральной кожи с пультом управления и шестью секс-скоростями!

Рита так смеялась, что даже начала икать.

— Я б-б-боюсь, что такое уже есть, — задыхаясь от смеха, сказала она, когда Мишин лёг рядом и натянул на них обоих одеяло. — Не ты один подоб-б-бный извращенец…

— Ты первая начала, — невозмутимо заметил Сергей. — Приедем, загуглим. Вдруг никто ещё ничего подобного не придумал? Тогда запатентуем и разбогатеем. А пока спи.

Ромашка зевнула, улеглась поудобнее на боку — иначе на одной полке вдвоём было не поместиться — и поинтересовалась:

— Завтра покажешь мне шестую секс-скорость?

— Покажу, — усмехнулся Мишин, легко целуя Риту в плечо. — Только это будет не завтра, а уже сегодня… Спокойной ночи, Ромашка.

— Да… Спокойной, Серёжа…

* * *

Под утро Мишин свалился с полки.

Не знаю, как он умудрился сделать это только под утро, вероятность свалиться ещё раньше была довольно высока. Однако Сергей мужественно продержался до рассвета.

И проснулась я от дикого грохота и приглушенного мата.

Подскочила на кровати, уставилась на совершенно обнажённого Мишина, который в этот момент вставал с пола, кривясь и потирая бок, и сразу всё вспомнила.

И смутилась.

То, что ночью, почти в полной темноте, было естественно, теперь вгоняло в краску. И его голый торс — дорожка светлых волос уходила вниз, к паху, и я, наткнувшись взглядом на этот самый пах, покраснела.

Ночью я всё чувствовала, но ничего не рассмотрела. И теперь разрывалась от желания, с одной стороны, разглядеть, а с другой ийзгйг — отвести взгляд и сыграть в скромную девочку.

Да я и на самом деле скромная девочка…

— Сильно ударился? — я решила поскорее начать диалог, чтобы Мишин не заметил моих красных щёк.

Ага, конечно. Чтобы Мишин — и не заметил. Размечталась…

— Ну так, средне. Неудобно вдвоём на этой полке, конечно… Но зато уютно. Вот и поплатился… за уют. А ты чего покраснела, Ромашка?

Я старательно старалась не смотреть на Сергея и вообще натянула одеяло повыше, словно надеялась защититься им уже от его взгляда.

— Поня-я-ятно, — протянул Мишин, ухмыльнулся — и сдернул с меня одеяло. Я возмущённо пискнула, но он даже внимания не обратил — сел рядом, притянул к себе, обнял и прошептал на ухо: — Что, Ромашка, при свете дня начинаешь жалеть о случившемся?

Как бы ещё научиться соображать, когда он меня обнимает?

И почему я такая глупая-то, господи?!

— Нет, я… Просто… я…

— Что ты просто? — Сергей легко лизнул мочку моего уха, и по всему телу — с ног до головы — пробежались настойчивые мурашки.

— Просто я… замерзла! — я попыталась оттолкнуть его и вернуть одеяло на родину, но куда Ромашкам против больших и мускулистых мужиков. — Да, очень замерзла я!

— Сейчас согрею, — хмыкнул Мишин, опрокинул меня обратно на полку, лёг сверху и поцеловал. Да так, что даже голова закружилась.

А между ног опять… как у него это получается?!!

— У нас салфетки кончились, — пробурчала я, когда он перестал терзать мои губы и переключился на грудь, с видимым удовольствием осыпая поцелуями оба соска. — И вообще… надо… бельё сдавать… завтракать… приедем скоро…

— Какая ты сладкая, Ромашка, — шептал Сергей, будто вовсе не слышал, что я ему говорила. — Сахарная просто. Хочу ещё попробовать… там…

Он начал спускаться вниз, и я перепугалась. Попыталась сжать ноги, но Мишин вновь их разводил — нежно, но настойчиво, — и я жалобно всхлипнула:

— Не надо! Серёж, я стесняюсь. Я ещё никогда… при свете…

— Это хорошо. Значит, и в этом я у тебя первый, — он улыбнулся, а в следующую секунду наклонился и втянул в рот мой клитор.

Я запищала, задрыгала ногами и вцепилась пальцами в полку, чтобы не упасть, как Мишин пятью минутами ранее. Из глаз брызнули слёзы.

Впервые в жизни у меня из глаз брызнули слёзы от чувственного удовольствия…

— П-п-перестань, — простонала я, приподнимаясь и хватая Сергея за волосы, но он только сильнее задвигал губами и языком. — Я же зак-кричу сейчас… И всех… переполошу… Серёж, ну пожалуйста!..

Он в последний раз провёл языком по моему пульсирующему бугорку, усмехнулся, когда я зажмурилась и захныкала, и вновь лёг на меня.

— Ладно, Ромашка. Тогда ты останешься кое-что мне должна.

— Что? — растерялась я.

— Оргазм. Раз ты сейчас не захотела кричать, вечером покричишь. В гостинице стены толще… ну, я надеюсь.

По телу прошла жаркая волна предвкушения. Ненормальная…

Сергей ещё раз быстро поцеловал меня, снова немного смутив — всё же у него на губах было полно моей собственной смазки — и начал вставать с полки.

— Ты права, Ромашка, нам нужно сдавать бельё и завтракать. Чур, ты сдаёшь, а я готовлю завтрак. Договорились?

Я фыркнула.

— Хитрый какой!

— Очень хитрый и очень голодный. Тебе чай или кофе?

— Чай. И без сахара.

— Это я уже запомнил.

* * *

Несмотря на старательно непринуждённый тон, Ромашка порой напрягалась. Сергей чувствовал это, и не знал, что делать.

И оба они совершенно сознательно избегали разговора о том, что будет дальше. О том, что случилось между ними и к чему это приведёт, о невесте Мишина, о том, что ждёт от него Ромашка. Неужели ей нужен только секс — и больше ничего?..

А ему самому-то что от неё нужно? Ох, кто бы знал.

Но путешествие заканчивалось, и думать было некогда — поезд прибыл на вокзал, и Мишин с Ритой вышли на платформу. Жарко было так, что даже мозги плавились.

— Никогда не любила юг, — пробурчала Ромашка, опуская на нос тёмные очки. — Жарко, душно и народу дофига. Особенно на пляже. Лежишь — а перед твоим носом чьи-то пятки. Ужас.

— А где же ты тогда отдыхала? — поинтересовался Мишин, отыскивая глазами выход с платформы.

— На юге и отдыхала, пока от матери не отпочковалась. Ей нравится, когда жарко. А только отпочковалась, попробовала поехать в Прибалтику. Неба и земля просто… Солнце не шпарит, не душно, ветерочек приятный… И людей мало.

Сергей усмехнулся. Да уж, для такого мизантропа, каким всегда была Ромашка, отсутствие большого количества людей — аргумент.

— А нас не встречают? — спросила Рита, оглядываясь по сторонам.

— С чего бы? Мы же не на отдых с тобой приехали. Сейчас сами такси поймаем и доедем до отеля. Не впервой.

Так они и сделали, добравшись до выхода из вокзала. Таксист в смешной кепочке и с большими усами гнал по улицам города, лихо крутя руль, и не разговаривал — стрелял из пулемёта. Рассказывал, что у них недавно построили-достроили-недостроили, ругал, хвалил, говорил, куда сходить, и ему было всё равно, что у Сергея с Ромашкой нет особого времени для походов по городу.

— Болтливый восточный мужчина, — пробормотала Рита, когда они с Мишиным вывалились из такси, забрали свои чемоданы и помахали рукой отъезжающей машине. — У меня даже уши немного заболели.

— Характер под стать погоде. Жара на улице — и горячее сердце, — улыбнулся Сергей. — Пойдём-ка скорее под крышу этого славного здания. Надеюсь, внутри у него есть кондиционер.

— А я мороженого хочу, — сказала вдруг Ромашка. — Лимонного… Ну или хотя бы просто мороженого…

— Обустроимся и сходим в кафешку, до церемонии ещё довольно много времени. Будешь смеяться, но я, кроме мороженого, хочу просто кушать. Хотя и мороженое — тоже неплохо. Не уверен насчёт лимонного, я больше обычное люблю. Или эскимо.

Рита мечтательно вздохнула, и Мишин неожиданно осознал, как ему не хочется, чтобы эта командировка заканчивалась.

Словно сейчас они пребывали в параллельной реальности, где не было проблем. А вернутся — и опять начнётся…

Иллюзия, конечно. Но какая приятная…

Продолжалась эта иллюзия недолго. Как только Сергей и Рита вошли в вестибюль отеля и получили свои ключи на ресепшн, Мишин увидел спускающегося по лестнице Верещагина.

Юрий Алексеевич тоже заметил будущего зятя, и кажется, не удивился. Знал, что Мишин именно в этот отель заселится? Хотя, понятное дело, знал — Сергей ведь рассказывал Крис о командировке и говорил название отеля…

А потом Верещагин заметил Риту. Оглядел её всю с ног до головы с большим таким интересом, и Мишина кольнуло раздражением и ревностью.

Мало того, что он не ожидал встретить здесь часть своих проблем, так ещё и эти проблемы имеют наглость рассматривать его Ромашку!!

Между тем, пока Рита рылась в сумке в поисках мобильного телефона — почему-то ей вдруг показалось, что она могла забыть его в поезде — с лестницы, как король, спустился Верещагин, и направился прямо к ним.

— Добрый день, Сергей, — поздоровался он громко, и Ромашка от неожиданности вздрогнула, чуть не уронив сумку. — Прошу прощения. Познакомишь нас?..

Интересно, а если сказать «нет»?..

— Конечно, — выдохнул Мишин тем не менее. — Рита, познакомься, это Юрий Алексеевич… — Сергей запнулся, и Верещагин продолжил за него:

— Будущий тесть этого молодого человека, — кивнул и обворожительно улыбнулся слегка оторопевшей Ромашке. — Очень приятно, Рита.

— Взаимно, — ответила она, и Мишин по её глазам увидел: ни фига это не взаимно. — А я коллега Сергея, мы вместе на «Камелию» приехали. Вы тоже?

— Да, я тоже, — кивнул Верещагин. — Буду рад присоединиться к вам на этой скучной церемонии. А сейчас откланяюсь — хочу быстренько слетать в город. Давно тут не был. А не хотите со мной? Я бы подождал.

— Мы только с поезда, — спокойно, но настойчиво отказался Сергей. — Устали. Надо отдохнуть, пообедать…

— Принять душ, — добавила Ромашка, энергично кивнув головой. — И немного остыть под кондиционером…

Юрий Алексеевич хмыкнул, пожелал им обоим приятного времяпрепровождения, и удалился.

А Мишин, шагая к лифтам под ручку с Ритой, думал о том, так ли уж тесен мир, как его малюют?..

* * *

Будущий тесть. Будущий тесть.

Эти два слова бились в моей голове, стучали о стенки черепа, и было ужасно неприятно. Словно я летала, и меня вдруг резко и грубо сдёрнули с небес на землю, сказав — не забывай, что Ромашки не летают. Возомнила о себе чёрт знает что, а у Мишина вон — тесть есть. Будущий.

Я шла по лестнице к своему номеру, непроизвольно вспоминая о том, как всё началось.

Я никогда не расскажу об этом Сергею. Никогда. Но вспоминать мне никто не запрещал…

Мне было четырнадцать, и я увидела его на вступительных экзаменах. Светило яркое солнце, такое яркое, что волосы Мишина казались не светлыми, а рыжими, почти как у меня. Он смеялся, слушая, как его сестра что-то быстро-быстро тараторит, сложив руки на груди, а рядом стояли и улыбались их родители.

Я тогда застыла с открытым ртом и распахнувшимся сердцем. Смотрела на него, как завороженная, и чувствовала себя так, будто мне удалось пройти под радугой. Знаете эту детскую легенду, наверное? Пройдёшь под радугой — будешь счастливым.

И я была счастлива, глядя на Сергея. Следила за ним издалека в тот день, но его определили в другую аудиторию, и после экзамена я его уже не видела. Встретила потом первого сентября — точнее, заметила ещё издалека — и стояла, чувствуя, как заходится от радости глупое девичье сердце.

Как же я его любила. Как я его любила, господи!!! Он меня обижал, а я прощала. Издевался, а я прощала. Куражился, а я прощала.

Наивная и глупая влюблённая девочка. Вскоре я поняла, что нужна Мишину так же, как прошлогодний снег, и постаралась забыть о нём. Убивала в себе малейшие проявления симпатии… Но они всё равно возвращались, вспыхивая во мне сверхновой звездой. Когда Сергей говорил что-то интересное, умное или смешное — я чувствовала, как меня захлёстывает радость и любовь. Злилась, но ничего не могла с собой поделать.

Поэтому я подошла к нему тогда, на выпускном — мне показалось, что ему плохо. Он стоял у стены, скрючившись и схватившись за сердце, дымил сигаретой… Я не могла не подойти.

Как можно любить того, кто над тобой издевается? Я не знаю, как. Меня не спрашивали. Я просто не смогла разлюбить Мишина, как ни пыталась. Даже живя во Франции, заходила на его страницу в соцсети — чтобы просто быть в курсе: жив, работает… счастлив. Не могла иначе.

Матвей ругался, говорил, что я мазохистка. Может быть. Но оказывается, от твоего желания — хочешь ты любить или не хочешь — не слишком что-то зависит. Ты можешь жить дальше, не обращать внимания на свои чувства, заставить себя не думать о них… Да, можешь. Но разлюбить не получится.

Возможно, это только я такая, и другие люди умеют выключать и включать собственную любовь какой-нибудь кнопкой на животе или пояснице. У меня вот не вышло.

И теперь…

Мы шли по лестнице, Сергей держал меня под руку, и я разрывалась, с одной стороны, от ослепляющего счастья — что он здесь, что он мой хотя бы ненадолго. И что я ему нравилась — тогда, в институте. А с другой стороны…

Будущий тесть. Невеста. И случайная ночь, проведённая в поезде…

Я никогда не смогла бы уважать человека, бросившего свою невесту ради такой вот случайной ночи. И не собиралась ничего требовать у Мишина.

Просто… всё в моей жизни какое-то кривое, неправильное. Французский психотерапевт говорила, это оттого, что мне подсознательно нужно чьё-то одобрение. В детстве я постоянно делала что-то ради мамы и ждала её одобрения. Теперь же, когда мама меня не одобряет, я всё равно продолжаю нуждаться в её «Умница, Маргарита». И все — или почти все — мои страдания именно из-за этого. И от проблем с доверием.

Прекрасный анализ, но я, как ни пыталась, так и не смогла понять, как мне выбраться из болота, в которое я сама себя засадила. И дальше душещипательных бесед мы с врачом так и не продвинулись.

А вернувшись в Россию, я сделала вывод, что она всё-таки была слишком француженкой, а я — слишком русской…

И что французу хорошо, то русскому лягушка…

Номер был небольшой, но с двуспальной кроватью. Увидев её, я слегка вспыхнула, особенно когда Мишин зашёл следом и закрыл за собой дверь.

— Ромашка…

Он, кажется, хотел что-то сказать, но я не дала. Отвернулась, чтобы не видеть, и протараторила:

— Серёж, я всё понимаю. И про тестя, и про невесту. И я ничего от тебя не требую, совсем ничего. И не расскажу никому.

Он молчал, стоя за моей спиной, и молчание это казалось мне каким-то вязким.

— И я тебя не осуждаю. Ни капли. Веришь?

Мишин вздохнул, подошёл ближе и обнял меня.

— Верю, Ромашка.

Он молчал, зарывшись лицом в мои волосы, и я осторожно продолжила:

— Давай будем вместе… здесь. Если ты, конечно, хочешь… А в Москве всё останется по-прежнему. И я не скажу… я не желаю ссорить тебя с невестой. А это… как сон. И как любой сон, это должно закончиться.

Какое-то время Сергей молчал. А потом подхватил меня на руки и понёс к кровати. Уложил на спину и навис сверху, опираясь на руки.

— Чувствуешь, как здесь прохладно, Ромашка? Кондиционер работает.

— То-то я думаю — как-то мне подозрительно хорошо, — пошутила я немного нервно. — И дышать легче.

— Вот бы так можно было сделать в жизни. Включил кондиционер — и не душно, и прохладно, и дышится легче. Да, Ромашка?

Я хотела ответить, но Мишин не стал дожидаться моего ответа — наклонился и поцеловал.

И в этот момент я подумала, что слова — это, конечно, хорошо. Но как я буду без него жить?..

Наверное, так же, как и раньше. Просто буду, и всё.

— Давай помоемся, а потом спустимся вниз, пообедаем, — предложил Сергей, напоследок целуя меня в щёку и приподнимаясь.

— Помоемся… вместе? — предположила я глупо, и он засмеялся.

— Боюсь, мы тогда уже не выйдем сегодня из этого номера. Нет, по отдельности. А вечером вместе сходим на пляж, хорошо? А вот когда вернёмся с пляжа, тогда уже можно будет… безобразничать.

Безобразничать…

И между ног всё предвкушающе сжалось…

* * *

Сергею почему-то всегда лучше думалось, стоя под водой в душе. Или сидя в ванной.

Вот и теперь он завис, задумчиво намыливая себя мылом с дурацким цветочным запахом.

Всё, что сказала Рита, было, конечно, правильно, но казалось Мишину малодушным. У него обязательства перед Крис, планы на семейную фирму, и Ромашка сюда не вписывается никак. Предложить ей встречаться и после его свадьбы у Сергея не повернулся бы язык, да и Рита ему за подобное предложение в морду кулаком заедет, и будет права.

Сон, значит… и как любой сон, всё закончится, как только они вернутся в Москву.

Но Мишин не хочет, чтобы это заканчивалось. И вообще он не представляет, как женится на Крис после того, что случилось.

А почему нет? Что изменилось в его отношении к Кристине? По правде говоря, ничего.

А к Рите?

Сергей так задумался, что уронил душ. А наклонившись, понял — ничего не изменилось. Она его Ромашка, его девочка, перед которой он по-прежнему очень виноват. Несмотря на то, что Мишин попросил прощения, и она его простила — он виноват.

Вот только Рите-то он не нужен — она сама сказала, что любит бывшего мужа. Наверное, это какой-то совершенно необыкновенный человек, раз Ромашка продолжает его любить даже после развода. А Сергею остаётся только наслаждаться отпущенными днями… а потом, вернувшись в Москву, вернуться и к невесте.

Логично? Логично.

Тогда почему так тошно-то?..

Примерно спустя час Сергей позвонил Ромашке по телефону и предложил встретиться в холле отеля через пять минут. А спустившись вниз, обнаружил, что Рита переоделась. На ней теперь была светло-зелёная юбка и белая блузка, и никаких бус. Зато на запястьях — её любимые бренчащие браслеты.

Мишину сразу захотелось никуда не ходить, а отнести Ромашку обратно в номер, поставить на колени спиной к себе и…

И чтобы обязательно браслеты бренчали с каждым его движением внутри неё.

«Так, Мишин, ты сейчас дофантазируешься до эрекции, и будешь ходить по кафе с копьём в штанах. Хватит! Думай о мороженом!»

— Пойдём? — улыбнулась Рита, смущённо потеребив блузку, и Сергея как горячей водой с ног до головы окатило. Он сделал шаг вперёд, взял Ромашку за руку и прижался губами к её ладони, при этом не отрывая напряжённого и горячего взгляда от её вспыхнувшего лица. А потом спустился к запястью, легко лизнул его, чувствуя, что начинает сходить с ума…

— Я вам не помешаю? — раздался рядом чей-то насмешливый голос, и Мишин с Ритой даже подпрыгнули от неожиданности.

Верещагин! Он же уехал? Вернулся, что ли?!

Но как некстати…

Сергей отпустил Ромашкину руку, повернулся к Юрию Алексеевичу и постарался сказать как можно более бесстрастным тоном, хотя внутри у него яростно билось желание придушить «будущего тестя».

— Нет, мы как раз собирались пообедать.

— Отличная идея, — кивнул Верещагин, продолжая с интересом рассматривать красную, как маков цвет, Риту. — Хотя на вашем месте я бы слишком сильно не наедался, нам обещали шикарный фуршет.

— Слишком сильно мы и не будем, — вежливо проговорил Сергей, стараясь не сжимать зубы. — Так, перекусим.

— Разрешите присоединиться?

Гад. Впрочем, Мишин его понимал. Сам он, если бы увидел жениха собственной дочери целующим руку другой девушке, даже разбираться бы не стал — с размаху засветил в табло.

А этот только смотрит и ухмыляется.

— Конечно, — ответил Сергей дипломатично. — Будем счастливы.

Юрий Алексеевич понимающе фыркнул и чуть отодвинулся в сторону, пропуская Ромашку вперёд.

— После вас, леди.

«Леди»… Тоже мне, англичанин нашёлся…

В кафе Верещагин вёл себя почти прилично, разговаривал на отвлечённые темы, и если бы не пристальные взгляды, которыми он награждал Ромашку, Сергей бы даже смог расслабиться. А так ему всё время казалось, что будущий тесть мечтает в Рите дырку глазами проковырять.

Но сама она под конец даже перестала краснеть и смущаться, словно привыкла. Отвечала на вопросы Верещагина бодро и бойко, сама что-то рассказывала, и даже смеялась.

А Сергей вдруг подумал, что Юрий Алексеевич-то не такой уж и старый… Сколько ему — пятьдесят с небольшим вроде? Вполне себе огурец. Мужчина в самом расцвете сил, только без пропеллера. Сейчас ещё начнёт ухаживать за его Ромашкой…

У Сергея даже в глазах потемнело. Он и не думал, что это вообще возможно — так ревновать… Да ещё и женщину, которая, по сути, тебе не принадлежит.

«Как это — не принадлежит? — взвыло всё внутри Мишина. — Очень даже принадлежит! Моя Ромашка!»

— Серёж?

Сергей моргнул — и обнаружил, что Верещагин и Рита какое-то время уже смотрят на него. Ромашка — с недоумением, а Юрий Алексеевич насмешливо.

— Нам пора выдвигаться на «Камелию», а то опоздаем, — пояснил будущий тесть. — От гостиницы есть бесплатный трансфер, но я предпочитаю старое доброе такси.

— Я тоже, пожалуй, предпочту такси, — кивнул Мишин. — Только надо переодеться. Ром… то есть, Рита, у тебя есть что-нибудь более-менее вечернее?

— Есть. То самое зелёное платье. По-моему, пойдёт, «Камелия» всё же не «Оскар».

Опять это платье… с другой стороны, зато у Сергея будет возможность его снять…

— Что ж, — протянул Верещагин, — я тогда подожду вас здесь, если вы не возражаете, и вместе поедем на такси. И дешевле, и веселее. Не возражаете?

Рита с Мишиным переглянулись и ответили, едва заметно усмехнувшись:

— Не возражаем.

* * *

Интересный мужчина этот Верещагин. Хитрый, явно себе на уме, и в каре-зелёных глазах хитринка. Харизматичный и эрудированный.

Но мне он всё равно чем-то не понравился. Это что-то было неуловимо, и я никогда не смогла бы подобрать ему названия — нечто на уровне ощущений. У меня так иногда бывает — не нравится человек, а почему, даже и не знаю.

Но я отдавала Юрию Алексеевичу должное — он действительно был интересный собеседник. Но я всё равно не хотела оставаться с ним наедине, поэтому когда за несколько минут до начала премии у Мишина зазвонил телефон, слегка занервничала.

Сергей извинился и, поглядев на часы, выбежал из зала — благо сидел с краю.

— Рита, — сразу же любезно начал Верещагин, и я непроизвольно напряглась, — а вы давно знаете Мишина?

— Давненько, — я не видела смысла скрывать очевидное. — Мы вместе учились в институте.

— Ах, даже так, — протянул Юрий Алексеевич. — Тогда вы, наверное, должны знать про его отца и семейную фирму.

Я покачала головой.

— Может, и должна. Но не знаю.

— У отца Сергея была ювелирная фирма, которую тот вынужден был продать из-за долгов и собственной болезни более десяти лет назад. А фирму эту организовал ещё дед Мишина.

Угу, очень интересно. Только при чём тут я?

— Что ж, тогда понятно, почему Сергей работает на Юрьевского, а не руководит собственным делом, — пожала плечами я. — Но зачем вы мне это рассказываете?

— Затем, что фирму Мишина купил я, — ответил мне Верещагин любезно. — И эту фирму Сергей получит в качестве приданого, если женится на моей дочери.

Я смотрела на Юрия Алексеевича, вытаращив глаза и чуть приоткрыв рот. Мысли в голове ворочались с большим трудом.

Наверное, это очень больно — потерять семейное дело. И наверное, Мишин всегда мечтал его вернуть. А тут так удачно — всего-то и нужно, что жениться…

И так неудачно подвернулась Рита Ромашкина, его старое искушение.

Да уж, не повезло Сергею. Жил себе, не тужил, а тут вдруг — Ромашка, и теперь надо что-то придумывать, скрывать, объяснять будущему тестю. Какой адский гемор я ему устроила, оказывается.

Но, что называется, нет человека — нет проблемы…

— Ладно, Юрий Алексеевич, — сказала я, отворачиваясь от Верещагина. Села прямо, сложила руки на груди и усмехнулась. — Всё это очень мило и трогательно, но меня совершенно не касается. И можете не волноваться — я не собираюсь мешать чьим-либо планам.

— Это очень мудрое решение, — сказал Верещагин. — О, а вот и наш герой возвращается.

Да уж, герой-любовник…

А всё-таки я рада за Сергея. Я в принципе ни на что не рассчитывала, но знать, что человек, которого ты любишь, двигается к осуществлению собственной мечты — приятно, хоть и немного горько.

Горько, оттого что тебе в этой его мечте совершенно нет места.

А премию нам всё-таки дали. Удивительно, потому что я этого как-то абсолютно не ожидала, а Мишин вот не удивился. Вышел на сцену, покивал, полюбезничал, схватил статуэтку с камелией и сел на место, лучась довольством.

— Ну хоть не зря приехали, — шепнул он мне на ухо, пока я рассматривала статуэтку. Красивая — серебряный цветок с множеством лепестков, изогнутый листик и подставка. Абсолютно бесполезная вещица, но Свете, наверное, будет приятно, что её реклама получила премию.

— Светке будет пофиг, — хмыкнул Мишин, когда я озвучила ему это предположение. — И раньше бы было, а теперь-то уж тем более. У неё там Макс, ребёнок… Я думаю, она гораздо больше радуется тому, что Юрьевский курить бросил, чем какой-то статуэтке.

— А он бросил?

— Да, как только узнал, что Светка забеременела. Больше сигарет в рот не брал и вообще сказал, что его даже и не ломало. Но ему и некогда оказалось ломку испытывать, у Светки беременность тяжёлая была.

Беременность… Вот чего мне всегда хотелось, так это детей. И при этом было до ужаса страшно, что я буду такой же мамашей, как и моя собственная.

Мне понадобилось огромное количество времени, чтобы разобраться, кто я такая и чего хочу. И то я до сих пор не уверена, что разобралась…

— А знаешь, — продолжал между тем Мишин, — это так странно. Света и Макс ведь шесть лет рядом работали, пять дней в неделю виделись. Мимо ходили, здоровались. И не обращали друг на друга внимания. А потом бац — и за месяц сошлись. Я в шоке был.

Я улыбнулась, вспомнив собственный брак с Матвеем, но решила ничего не рассказывать Сергею. Тогда придётся заодно про маман поведать, а даже вспоминать не хочется…

— Хотя чему я удивляюсь? Можно пять лет вместе учиться и только на выпускном осознать, что девушка, над которой ты все эти годы издевался, на самом деле тебе до безумия нравится. Да, Рит?

— Да, — кивнула я.

Хорошо, что Сергей сказал мне это. Теперь воспоминания о том вечере уже не казались мне настолько болезненными. Будто он анестезию мне вколол. И хотя ничего особенного не случилось, я начала смотреть на те события немного под другим углом.

И не только на те события… на все события.

«Мы выбираем, нас выбирают… Как это часто не совпадает», — говорил мне Матвей частенько, когда я рассказывала ему про Мишина. Я фыркала и не верила… глупая девчонка.

Наверное, просто боялась верить. Гораздо проще было думать, что Сергей терпеть меня не мог — так мне было легче его ненавидеть. А если бы я думала иначе…

— Ты чего так загадочно улыбаешься? — спросил Мишин тихо, пока какой-то очередной лауреат выходил на сцену. Я приподнялась, чтобы достать до уха Сергея, и прошептала:

— Ты не узнаешь, да и не надо. Ты не узнаешь и не поможешь, что не сложилось, вместе не сложишь. Счастье такая трудная штука, то дальнозорко, то близоруко. Часто простое кажется вздорным, чёрное — белым, белое — чёрным*…

(* «Чёрное и белое» — романс из фильма «Большая перемена», автор слов Михаил Танич.)

Я и не ждала, что он поймёт. Но мне показалось — Мишин понял. Правда, всё равно не до конца. Он ведь не знает, что я тоже его любила.

И не узнает. Потому что — не сложилось…

* * *

После награждения был фуршет, на который очень хотелось не пойти, но Сергей не мог. Там были нужные Юрьевскому люди, и с каждым необходимо было что-то обсудить. Так что они с Ромашкой почти всё время не ели и не пили, а ходили по кругу, улыбались и разговаривали то с одним, то с другим. Выигранная премия очень помогала завязывать диалог — народ подходил сам, дабы поздравить, а они хвастались.

В один прекрасный момент Мишин нашёл время настрочить Светке смс о том, что её «Эдельвейс» выиграл «Камелию», и получил исчерпывающий ответ: «У меня мастит, мне не до цветочков((".

Что такое мастит, Сергей не помнил, и был не уверен, что хочет это знать, поэтому гуглить не полез. Всё равно в понедельник, когда он придёт на работу, Макс с ним поделится впечатлениями. С тех пор, как Светка родила, он всё время рассказывал о том, как ему чуднО (или чУдно) стало жить в этом мире. Мишин слушал внимательно и даже поддакивал, но сам пока не горел желанием заводить детей. Он их вообще немножко побаивался…

— Я отойду в туалет, — сказала Рита на очередном «круге почёта», Мишин кивнул — и остался в одиночестве. Впрочем, одиночество его было недолгим — к Сергею, улыбаясь улыбкой Каа перед бандерлогами, шёл Верещагин.

— Ну как тебе фуршет? — Юрий Алексеевич начал издалека, пригубив шампанское из собственного бокала. Его билборды, кстати, ничего не получили, но были в одной из номинаций. — Хорошо устроено, правда?

— Неплохо, — пожал плечами Мишин. — Правда, я предпочитаю обычную еду, а не эти финтифлюшки на тарелочках. Мне, чтобы наесться, надо, наверное, около ста слопать. Как-то неловко постоянно подходить, чувствуешь себя троглодитом.

— Экий ты стеснительный, — усмехнулся Верещагин. — А руку целовать не своей невесте не стесняешься.

Ну вот. Начинается…

— Юрий Алексеевич…

— Погоди, дай, я скажу. Думаешь, не понимаю? Ты Крис не любишь, я же знаю, а эта твоя Рита — баба красивая. Даже меня пробило, хотя я давно на женскую красоту не клюю. Но есть несколько «но», Серёжа. Во-первых, давай все шуры-муры после свадьбы. А во-вторых — делай всё так, чтобы Крис ничего не знала. Узнает — я тебе голову оторву, она у меня девочка ранимая.

Мишин кашлянул.

— То есть, вы…

— Я похож на дурака? Любовницы — это обычное дело. Но и ты тоже дураком не будь. Я хочу, чтобы моя дочь была счастлива, остальное меня не колышет. Хоть гарем себе заводи. А, да. И третье условие — никаких внебрачных детей. Это, я надеюсь, тоже понятно.

Сергей хмыкнул.

— Да уж, доходчиво, Юрий Алексеевич. Надо мне ещё рабский ошейник и цепь на ногу.

— Не придумывай. Если это рабство, то я премьер-министр. Можно подумать, тебе придётся каждый день землю пахать. Всего-то — прятать любовниц и не заводить детей. Мне кажется, очень даже комфортные условия с учётом приданого Крис.

Комфортные и справедливые, Мишин это и сам понимал. В конце концов, он тоже не святой — женится ради фирмы, теперь глупо строить из себя оскорблённую невинность.

Вот только гнаться за двумя зайцами Сергей не собирался. Всё равно ведь ни одного не поймает…

— А вот и я, — рядом возникла улыбающаяся Ромашка. Кивнула Верещагину, который быстро ретировался, чтобы не сбивать Мишина с праведных мыслей, и поинтересовалась: — А мы ещё тут будем… ходить по кругу? Или пойдём?

— Пойдём, пожалуй… — пробормотал Сергей. Кажется, он увиделся со всеми, с кем был должен увидеться.

— Миссия выполнена?

— Надеюсь. Теперь будем выполнять другую миссию.

— Какую это?

— Купаться, конечно.

* * *

Когда мы добрались до пляжа, уже темнело. Но народу на море было ещё предостаточно, и Сергей предложил отойти подальше. Мне было безразлично, а Мишин, как я понимаю, слишком уж брезглив, чтобы купаться там же, где и остальные.

— Как ты вообще живёшь с подобным уровнем брезгливости? — поинтересовалась я, пока мы пробирались на другой конец пляжа. — В столовых есть не любишь, в одном и том же море со всеми купаться не хочешь… Что дальше? Бельём в поезде пользоваться перестанешь? На нём ведь уже кучу народу спало, представляешь!

Мишин фыркнул.

— Его потом хорошенько выстирали и подарили ему новую жизнь. Но вообще ты права, Ромашка, тяжело мне живётся. Особенно в быту. Не все такие понимающие, как ты.

— Я разве понимающая? — удивилась я. — Или это ты так стебёшься?

— Не стебусь. Понимающая. Всё, что я тебе рассказывал о себе, ты принимала, как должное. Вот сейчас, вместо того, чтобы заявить мне: «Да ладно, хорошее место, давай здесь купаться», ты покорно пошла за мной в поиске другого. Единственный человек, который всегда делал то же самое — моя сестра Вера.

— Интересно. А почему я, собственно, должна это заявлять? Мне не жалко и не трудно, а тебе будет комфортнее.

— И тем не менее, Ромашка. Большинству людей доставляет удовольствие не делать то, что настойчиво просят, а исправлять недостатки близких.

Вот это мне было понятно.

— Да, моя маман стремилась исправить не только мои недостатки, но и вообще всё, что ей хоть как-то не нравилось. Знаешь, — я рассмеялась, — она всегда ненавидела грибы, любые и в любом виде. И я попробовала их впервые только в нашей студенческой столовой — стало интересно, что это такое. Мне так понравилось! Купила, приготовила себе, а мама так кривилась, будто я совершаю преступление. Но дело было не только в этом… Я в тот день вдруг поняла, что мне нравится вызывать у неё такую реакцию, нравится делать что-то вопреки. Потом психотерапевт сказала, что это было из-за маминых жёстких границ и рамок — я стремилась выйти за границы. А Матвей проще говорил. «Человек не должен сидеть в клетке».

Мишин молчал, шагая вперёд, только спина его чуть напряглась.

— Но я всё равно её любила. Мне всегда это казалось странным. Она меня заперла, почти уничтожила мою личность, а я всё равно её любила.

То же самое я могла бы сказать и о Сергее, но не стала говорить. Ему моя любовь ни к чему, зато отцовская фирма очень нужна.

— Может быть, достаточно? По-моему, далеко отошли. Ни одного человека поблизости не вижу и не слышу. Только ты пыхтишь.

— Пожалуй, ты права, — кивнул Мишин, оглядываясь. — И камень вон хороший, можно одежду придавить, чтобы не улетела никуда…

Пока мы топали по пляжу, на него уже почти ночь опустилась. Ещё полчасика — и вообще видно ничего не будет.

— Да, давай здесь, — заключил Сергей, и я вздохнула с облегчением. — Раздеваемся и ныряем.

— Почти «улыбаемся и машем».

— Можно и так. Но сначала раздеваемся и ныряем.

Я быстро стянула с себя блузку — перед пляжем мы, конечно, заходили в отель, дабы надеть купальники и обычную одежду вместо парадной — и юбку, сложила и придавила камнем. Сбросила босоножки, стянула резинкой волосы в пучок и только тогда посмотрела на Сергея.

Тот уже стоял передо мной в одних плавках и ждал, пока я закончу марафет.

— Пошли, — кивнула я, и мы двинулись к морю. И только когда одна моя нога коснулась тёплой, даже почти горячей, воды, я вдруг вспомнила, что забыла сделать, и призналась: — Вот я дура-то, а!

— Чего это? — Мишин, зашедший несколько дальше меня, обернулся.

— Так я макияж забыла смыть! Ну этот, с премии. Сейчас всё потечёт, вот я буду страшна…

— Я всё равно не увижу, — фыркнул Сергей. — А ты смой тут, в море, а потом вылезешь на сушу — и вытрешь, у меня платок есть. Даже если что-то останется, я уверен, никто не будет приглядываться.

— Ладно, — вздохнула я, продолжая свой заход в море. — Всё равно другого выхода я не вижу.

— Правильно.

Секунд пятнадцать мы ещё шли, а потом, когда мне уже было по пояс, Мишин вдруг приблизился и, подхватив меня под попой, поднял на руки. И под мой восторженный писк понёс дальше.

Вода теперь не казалась горячей, а местами даже холодила кожу. И приятно колыхалась, лаская тело, особенно грудь, ставшую вдруг какой-то слишком чувствительной.

Это неправильно — думать о сексе в море. В море надо купаться и плавать. А я вместо этого…

Кажется, Мишин тоже думал о неправильном, потому что он вдруг поставил меня обратно на ноги и, прижав к себе, жарко поцеловал. Одной рукой принялся тискать грудь, а другой — гладить ягодицы.

— Сумасшедший, — хихикнула я, чувствуя себя глупой влюблённой студенткой, причём максимум первого курса. — Мы же купаться пришли, а не… сам знаешь что.

— Купайся, — кивнул Сергей. — Кто тебе мешает?

— Ну… ты.

— Я? Вот уж враки.

А сам залез мне в трусики и провёл ладонью по попе, опустился вниз, нащупал вход в меня и слегка нажал на него.

— Серёж! — я дёрнулась, засмеявшись. — Имей совесть!

— Не хочу совесть, — шепнул он, наклонившись к моему уху, поцеловал мочку, потёрся носом о щёку. — Хочу иметь тебя.

Я фыркнула и всё-таки вырвалась, чуть не оставшись без трусов, а потом рванула в море, даже не поняв, в какую сторону я плыву — то ли от берега, то ли к берегу…

Заплыв мой был недолгим. Мишин меня поймал и снова начал тискать, я опять вырвалась — он опять поймал, поцеловал и затискал…

Так мы играли достаточно долго, и так смеялись, что я даже начала икать.

— Замерзла, — заявил Сергей, и я засмеялась ещё пуще. Замёрзнуть летом в Сочи только я и могу! — Вылезаем.

Сказано — сделано. Вот только вылезти из моря оказалось делом десятым… и самым лёгким. Выяснилось, что гораздо сложнее — найти на ночном пляже свою одежду. Особенно когда в порыве страсти заплывёшь чёрт знает куда…

Мы ржали, как бешеные кони, прощупывая пляж метр за метром. И даже уже начали думать, что нашу одежду кто-то спёр, когда Сергей всё-таки наткнулся на неё, по-прежнему придавленную камнем покрупнее.

— Представляешь, что было бы, если бы мы её не нашли, — смеялась я, разворачивая свою юбку. — Пришлось бы идти по городу — тебе в плавках, а мне в купальнике…

— Думаю, тут такие каждый день шастают, — фыркнул Мишин, вдруг садясь рядом и забирая у меня юбку. — И днём, и ночью, что называется… А ты погоди одеваться.

— В смысле?

Вместо ответа Сергей подложил мою собственную юбку мне под спину, уложил меня на эту самую спину, требовательно поцеловал, развёл ноги и стянул с меня трусики.

— Может, до отеля? — пискнула я, когда Мишин опустился вниз и начал покрывать поцелуями внутреннюю поверхность моих бёдер, потом захватил в плен своих губ и языка клитор, прикусил его…

— Я не дотерплю, Ромашка, — шепнул Сергей, ненадолго оторвавшись от меня, но затем вновь вернулся к прерванному занятию. Я извивалась, почти не чувствуя, как трёт спину тёплая галька — вся растворилась в ощущениях, которые дарил мне Мишин. А дарил он их щедро, не жалея себя… Облизывал, покусывал, целовал…

Я потеряла счёт времени. Жалобно всхлипнула, когда почувствовала внутри себя язык Сергея, который затем сменили жадные пальцы. Они довели меня до края с требовательной поспешностью, и когда я выгнулась от наслаждения, раздвигая ноги, чтобы чувствовать острее и глубже — Мишин приподнялся и лёг на меня, почти пронзив собой.

Он двигался на какой-то невероятной глубине, чуть слышно постанывая и прижимая меня к гальке так сильно, что мне подумалось — на спине и попе следы останутся, как татуировки… Жадно припадал к губам, к груди, покусывал соски, и настойчиво ласкал клитор, чуть пощипывая его пальцами так, что я вздрагивала, ощущая одновременно маленькую боль и большое наслаждение.

Сергея так поглотила наша совместная страсть, что он совершенно забыл спросить меня про таблетки — я ведь не говорила ему, что купила пачку в аптеке в здании нашего отеля, и приняла одну. Он вообще обо всём забыл — просто двигался, как ненормальный, словно мечтая растворить меня в себе.

И я тоже мечтала раствориться в нём — и принимала его, раскрываясь как можно сильнее, и сжимала ладонями его плечи, и целовала, и шептала что-то на ухо…

— Ромашка… моя…

Глупый мой Мишин. На мне даже гадать, как на любой другой Ромашке, не нужно — всё и так понятно. Я стала его ещё тогда, много-много лет назад, когда впервые увидела на вступительных экзамен.

А всё остальное — просто сон. Сон, который когда-нибудь непременно закончится…

И когда мы с Сергеем одновременно достигли вершины, я беззвучно прошептала ему на ухо то единственное слово, которое всегда стоило больше, чем все алмазы и всё золото мира.

«Люблю».

Но он, конечно, не услышал…

* * *

И зачем им два номера?.. Всё равно ведь в одном сидят. Помылись только каждый в своём, а потом Сергей завалился к Ромашке в комнату в одном халате, захватив с собой бутылку шампанского и кучу еды.

— Откуда это всё? — спросила Рита удивлённо, рассматривая многочисленные принесённые вкусности — нарезку колбасы, сырную тарелку, фрукты и пирожные.

— Заказал. Тут же ресторан есть, Ромашка, забыла? Они кормят не только внизу, но и по желанию могут принести еду в номер. Так что ни в чём себе не отказывай.

Рита тоже сидела на постели в одном халате — он был белый, махровый и очень уютный — с распущенными мокрыми волосами, и Сергей не удержался — погладил их. Провёл ладонью по всей длине — а волосы у Ромашки были почти до пояса — и увидел, как она улыбнулась, откидывая голову, чтобы ему было удобнее её трогать.

— Приятно? — спросил Мишин, и Рита кивнула.

— Да. Знаешь, в детстве я всегда любила, когда мама делала мне причёски. И она тоже любила… — Ромашка запнулась на секунду, вздохнула. — А в четырнадцать лет я перестала даваться. Сама себе всё крутила, поначалу неумело, а потом лучше и лучше, но без удовольствия. И вообще я частенько не могла понять, действительно ли что-то доставляет мне удовольствие, на самом ли деле я хочу этого, или это просто бунт, противоречие, назло маме? Нет, не совсем назло, конечно… Я просто делала какие-то вещи наоборот, толком не понимая, сознательное ли это решение или так, лишь бы поспорить…

— Подростковый возраст, — Сергей наклонился, поцеловал Ромашку в затылок, а потом взял со стола кусок сыра и отправил его себе в рот. — В этом возрасте многие бунтуют по делу и без.

— В этом возрасте — да. Но у меня этот возраст несколько затянулся, Серёж… Я до сих пор толком не могу разобраться в каких-то своих поступках. Вот например… Зачем я уехала во Францию? Мама в то время начала капать мне на мозг, что я закоснела, не развиваюсь, тухну и так далее… Да ещё и развод с Матвеем… Мне предложили работу во Франции — и я смылась из России, не поняв, а действительно ли оно мне надо? Хочу ли я там работать? Или это просто для того, чтобы уехать подальше от мамы? А заодно доказать ей, что я не закоснела и не стухла, а очень даже востребована в рабочем плане…

Из Мишина психолог всегда был так себе. Вот и в этот раз он совершенно не знал, что ответить Рите. Поэтому буркнул наугад:

— Думаешь, ты одна такая?

— Что? — она не поняла, нахмурилась и обернулась.

— Ты не одна такая, Ромашка. Очень многие люди, совершая какие-то поступки, до конца не ведают, так ли уж это им нужно, или это просто принцип, долг или бунт, как в твоём случае. Многие вообще всю жизнь плывут по течению и даже не пытаются это осознать, в отличие от тебя.

— Я просто всегда хотела понять, кто я и что я, — сказала Рита тихо, почему-то посмотрев на свои ладони. — И какая я…

— Ты хорошая, — улыбнулся Сергей. — Очень хорошая и добрая. А остальное уже из разряда каких-то очень сложных философских теорий. Я тоже, знаешь, не смогу сказать, какой я, в двух предложениях.

— Но зато ты чувствуешь себя… кем-то. А я никем себя не чувствую.

— Неправда, Ромашка. Просто ты зацепилась за это ощущение, которое возникло у тебя в четырнадцать, и никак не можешь от него отцепиться. Как фантомные боли, слышала? У человека отняли руку, а она продолжает у него болеть.

Нет, наверное, всё-таки из Мишина не такой уж плохой психолог. Вон как Рита заулыбалась. Обернулась, обняла его обеими руками и прижалась крепко-крепко.

Если бы она хоть один раз сделала это, когда они учились в институте, у Мишина, наверное, совсем мозг бы вытек. И он не смог бы больше обижать Ромашку. Никогда.

Но увы — Рита его не обнимала. Впрочем, нечего сетовать — сам виноват…

— А почему ты никогда не приходила на встречи выпускников? — спросил Сергей, тоже обнимая Ромашку. Погладил её по голове, запустил пальцы во влажные и мягкие волосы на затылке. — Народ тебя каждый раз очень ждал.

— Да? — она, казалось, удивилась. — А я думала, что совершенно там никому не нужна. Я видела ваши призывы в соцсетях, когда заходила к тебе на страницу, но…

— Ты заходила ко мне на страницу?!

— Угу. Мне было интересно, как ты живёшь, что делаешь, здоров ли. Да-да, я мазохист, я знаю. Так вот, я у тебя каждый год видела эти призывы с датами, которые ты на стене своей вывешивал. Потом иногда заходила, чтобы фотки со встреч посмотреть… Но прийти самой? Нет, Серёж.

— Очень зря, Ромашка, — сказал Мишин тихо. — Мы ведь… выросли. И поверь, все бы очень хотели перед тобой извиниться.

— Вы, может, и выросли. А я, наверное, нет. — Рита усмехнулась, изо всех сил сжимая пальцами халат Сергея. — Мне было так тяжело тогда, в четырнадцать, на первом курсе. Да и потом тоже… Я оказалась одна против всего мира, понимаешь? Разочаровалась в маме. Я была растеряна, как человек, попавший на необитаемый остров. Я отчаянно нуждалась в поддержке… А что я получила вместо неё? Бесконечные издевки. Ты — понятно… Но ведь никто из однокурсников меня не поддержал. Не сказал тебе — не надо, Мишин. Она же ребёнок. Почему?

— Потому что мы тоже были детьми, Ромашка. Семнадцать-восемнадцать… Глупые дети. И завистливые. Ты ведь была исключительной.

Сергей говорил так, а у самого внутри будто тугой металлический жгут скручивался.

Конечно, он всегда жалел, что издевался над Ритой. Но только в ту секунду вдруг осознал, какой сильный вред ей тогда причинил. Он почти уничтожил её, оставив сражаться с целым миром в одиночестве.

И кажется, Ромашка сражалась до сих пор. Так и не научилась верить, открывать сердце, улыбаться искренне. Не только из-за своей мамы — из-за него тоже.

И теперь он смотрел на неё, прижимающуюся к его груди, немного другими глазами.

Как она вообще смогла его простить?! Это всё равно что простить собственного убийцу. Как она смогла?..

— Я никогда не была исключительной, — Рита улыбалась, глядя Сергею в глаза. — Я ведь рассказывала…

— Нет, была.

Мишин вдруг схватил Ромашкины руки и стал целовать — ладони, пальцы, запястья… В порыве какой-то необъяснимой, мучительной жалости к ней.

— Ты была исключительной. Думаешь, многие бы выдержали подобное? Без поддержки, без любви близких, без опоры. Ты ведь ни на кого не опиралась, кроме себя. Я тебя уверяю, Ромашка… я бы не смог.

Она смотрела на него, и в её глазах отражалась растерянность.

— Знаешь, — она хихикнула, но тоже как-то растерянно, — почему-то когда мне почти то же самое говорил психотерапевт, я не верила. Она это объясняла проблемами с доверием… А ты… Правда считаешь меня исключительной?

— Самой исключительной на свете, — ответил Сергей искренне, улыбнулся и прошептал, почти касаясь Ромашкиных губ: — Самой замечательной, самой доброй. Самой лучшей. Самой-самой.

Мишин хотел ещё сказать, что любит её — и любил бы любой, какой бы она не была — но побоялся спугнуть. Побоялся разрушить то хрупкое доверие, что чувствовалось в ту секунду в объятиях Ромашки, в её руках, нежно гладивших его по груди и спине, в её сладких губах. В её взгляде и дыхании…

И в то мгновение, снимая с Риты халат, Сергей окончательно осознал…

Нет, он не сможет жениться на Крис.

* * *

Мы так толком и не поели.

Этот разговор… Как жаль, что он случился только сейчас. Хотя… возможно, раньше я бы просто не поверила. А теперь вот эмоционально дозрела. Матвей ведь тоже говорил мне нечто подобное, но я не могла до конца осознать.

А может быть… мне было нужно, чтобы это сказал именно Мишин?

Кто знает. Чужая душа — потёмки, а своя — тьма кромешная.

И когда Сергей начал снимать с меня халат, я вспыхнула, словно зажжённая свечка. Он ещё толком ничего не сделал, а я уже возбудилась. И громко, с наслаждением стонала — благо мы не в поезде! — и выгибалась, и что-то требовала…

Вот тебе и фригидность. С Мишиным она исчезла, будто и не было её. Словно мой глупый организм — однолюб, и все эти годы ждал только Сергея.

— Как ты хочешь, Ромашка? — тихо спросил Мишин, когда я тоже сняла с него халат, сгреб меня в охапку и начал поглаживать ягодицы. — Сегодня ты заказываешь музыку…

— Не знаю, — я даже растерялась. — Я… просто тебя хочу. А уж в какой позе — дело десятое…

Сергей рассмеялся, опустил меня на кровать спиной вверх, подложив под грудь подушку, развёл в стороны мои ноги — и в следующую секунду я вздрогнула, ощутив внутри себя его горячий язык.

Да, именно так — он брал меня языком, то проникая внутрь целиком, то оглаживая вход в меня самым кончиком… Я вздрагивала, меня пробивал то жар, то холод, пальцы на руках и ногах кололо, грудь ныла и сжималась…

— У меня… на такое… не хватило бы… фантазии… — простонала я, чуть приподнимая попу, и всхлипнула, когда язык Мишина вонзился чуть глубже, чем до этого. Вздрогнула, ощущая, как резко сжались мышцы, и почувствовала, что между ног стало так влажно, будто я только что вылезла из ванной…

— Скромная моя Ромашка, — прошептал Сергей, коснувшись своим дыханием моего лона. Последний раз поцеловал его, пощекотав языком клитор, а затем встал на колени рядом со мной — и начал до мучительности медленное вторжение, настолько медленное, что я попыталась податься назад и насадиться на его член самостоятельно — но он не дал, придержав меня ладонями за попу. Хлопнул по ягодице и заметил: — Не торопись, Ромашка. Чувствуй. Сейчас я в тебе совсем чуть-чуть… Вот так побольше… А теперь снова вышел… Не хнычь… Вот, вернулся. А так, — Сергей резко двинул бёдрами, и я вскрикнула, — полностью…

Мишин застыл во мне, чуть поглаживая ладонями попу, и я изо всех сил старалась не двигаться самой, только сжимала и разжимала мышцы, ощущая внутри его горячий и пульсирующий орган.

— Я чувствую, как ты сокращаешься, — усмехнулся Сергей и вновь резко вышел из меня, оставив внутри только головку. Помассировал ей вход, вызвав моё очередное хныканье — и опять вошёл, медленно и неторопливо. Словно смаковал меня…

Он делал так раз пять, пока я окончательно не взмолилась о пощаде — и тогда Мишин совершил несколько стремительных движений внутри меня, настолько глубоко, что я задохнулась от пронзивших тело ощущений — и кончила, сжимая изо всех сил одновременно подушку в собственных руках и член Сергея внутри себя…

А Мишин, дождавшись, пока я перестану дрожать, вдруг схватил меня за волосы — не больно, но ощутимо, — заставив приподнять голову, впился губами в шею, лизнул разгорячённую кожу, и когда я всхлипнула — вновь задвигался, но теперь ещё резче и стремительнее, доводя до края не только меня, но и себя…

Я помню только, что кричала его имя. Плакала, выгибаясь, а Сергей хрипел, выпустив наконец мои волосы, но зато начав сжимать грудь и тянуть за соски… Очень приятно, но немного больно… И в глазах то темнело, то звёзды взрывались, то костры горели…

А потом он застыл и длинно, протяжно застонав, затрясся, изо всех сил прижимая меня к себе. И я тоже застонала, почувствовав, что внутри стало ещё более влажно и горячо, чем было раньше.

— Чёрт, — прошептал Сергей, целуя меня в плечо, — хотел дольше сдерживаться, но не получилось. С ума ты меня свела, моя рыженькая Ромашка.

— Зачем дольше? — я улыбнулась и почти упала на подушку. — Лучше потом… ещё раз…

— Тогда мы не сможем встать с утра и опоздаем на поезд.

Я не стала говорить, да и Мишин тоже промолчал, но мне показалось — он подумал о том же самом.

О том, как было бы хорошо никуда не возвращаться…

Я уже давно не спала ни с кем в обнимку. Если, конечно, не считать нашей поездки в поезде, но тогда было слишком тесно и неудобно. Теперь же — потрясающе.

И я, лёжа в объятиях Сергея, представила, что так будет всегда. Каждый день. И чуть не задохнулась от пронзившего тело счастья.

Глупая маленькая Ромашка… Не говори ему ничего. Иначе Мишин, ведомый чувством вины, ещё решит бросить невесту и отказаться от своей мечты вернуть фирму отца. Только бы тебе было хорошо и комфортно. Ты же знаешь, увидела это сегодня в его глазах — жалость и сожаление. Не нужно это использовать.

Я вообще никогда не использовала людей. Даже Матвея не хотела использовать, несмотря на то, что он был не против.

Надо в понедельник съездить к ним с Надей, отпроситься у Сергея. Посмотреть на их радостные лица, на мою замечательную крестницу, и поверить в то, что счастье вообще бывает на свете.

— Ты чего не спишь, Ромашка? — спросил Мишин тихо, вдруг обнимая меня крепче. Надо же, почувствовал…

— Да так, задумалась.

Сергей широко зевнул и сказал:

— А ты помнишь, что я тебе должен одну вещь отдать?

— Какую такую вещь? — удивилась я. — Только не говори, что оргазм, у меня между ног до сих пор горячо…

Мишин тихонько рассмеялся и потёрся носом о мою щёку.

— Очки я тебе должен отдать, Ромашка. Помнишь?

И только я хотела ответить, что не помню, как неожиданно вспомнила.

Да-а-а, действительно, было дело… Спёр он мои очки. Спёр и не отдал. Но это же так давно было!

— Ну ты даёшь, Серёжа… Только не говори, что у тебя те мои очки сохранились… Да и не ношу я теперь очков, коррекцию зрения сделала во Франции…

— Не сохранились, каюсь, Ромашка. Очень долго лежали в столе, но потерялись, когда на другую квартиру переезжал.

— Ну и бог с ними…

— Нет, Ромашка. Я виноват. Но я уже придумал, что подарю тебе взамен, — и он так загадочно улыбнулся в темноте, что меня немедленно кольнуло любопытством.

И почти сразу я подумала ещё об одной вещи. «Я виноват». Он действительно так и невесту может бросить… Чувство вины колоссальное.

Но мне не нужно его чувство вины. А то, что нужно, Сергей всё равно не сможет мне дать.

— Ладно, — вздохнула я, поворачиваясь на другой бок, — договорились. А сейчас — спать. И пусть нам приснятся ангелочки.

— Рыжие? С ромашками в волосах?

Я не удержалась и хихикнула.

— Ага. А под ромашками у этих ангелочков рожки, как у чёртиков…

— Я всегда это подозревал, — хмыкнул Сергей, легко целуя меня в щёку. — А завтра с утра я у тебя ещё хвостик поищу…

— Поросячий?

— Нет, как у чёртика.

— Ты что, кто же в наше время оставляет такие вещи! Чик-чик, и всё. Отчекрыжили.

— Вот чёрт!

— Я бы даже сказала — чёрт-те что и сбоку бантик…

… Так мы и уснули — хихикая, как дураки.

И снился мне розовый поросёнок с рожками, как у чёртика, и с ромашкой в зубах…

* * *

С утра было уже не так весело, как ночью. Сергей бы даже сказал — совсем не весело.

Они с Ритой уныло позавтракали в ресторане внизу, собрали вещи, заказали такси и поехали на вокзал — пора было возвращаться обратно в Москву, в реальность. Хоть и не хотелось…

Удивительно, насколько многое могут изменить всего лишь какие-то два дня. Но к лучшему ли это? Сергей был уверен — к лучшему.

Как только они с Ромашкой сели в поезд, у неё зазвонил телефон. Настойчиво и непримиримо. Рита не взяла трубку, но телефон зазвонил ещё раз — она сбросила и совсем отключила мобильник.

Поймав удивлённый взгляд Мишина, пояснила:

— Мама звонит. А я… вот.

Сергей подумал и осторожно спросил:

— Не хочешь взять трубку?

Ромашка вздохнула, неуверенно сжимая в руке свой мобильный телефон.

— Нет. Я… Поссорились мы с мамой крепко. Примерно четыре года назад. Она звонила потом несколько раз, когда я ещё была во Франции, но я не отвечала. А теперь вот вообще постоянно звонит, видимо, узнала от кого-то, что я вернулась, и решила, что я достаточно отдохнула от её нравоучений.

Сергей улыбнулся, пересел на сиденье рядом с Ритой, осторожно забрал из её руки мобильник и положил его на столик, а потом чуть сжал ладонь Ромашки.

— Зря ты так. Может, всё совсем иначе, откуда ты знаешь? А если даже по-прежнему — по крайней мере потом ты не будешь корить себя, что не ответила на звонок.

— А ты… корил себя за что-то?

— Конечно. После нашего выпускного я думал извиниться перед тобой, но… у отца случился инсульт, и я спустил всё на самотёк.

Ромашка закусила губу, и Сергей поймал себя на мысли, что очень хочет её поцеловать. И не стал сдерживаться — пока они не вернулись в реальность, он может это сделать…

Рита отвечала на поцелуй с пылом, словно Сергей был нужен ей не меньше, чем она ему. И словно не было между ними пяти лет, наполненных насмешками, и двенадцати — наполненных разлукой.

— Пока ты добрый, — прошептала Ромашка, улыбаясь, когда Мишин прекратил её целовать, но зато перетянул к себе на колени и окончательно размяк, перебирая её волосы, — хочу отпроситься у тебя на понедельник.

— Отпроситься?

— Да. Ты ведь мой начальник, если ты ещё это не забыл.

— Забыл, — признал Сергей, кивнув. — А что-то случилось? Зачем тебе отгул?

Мишин чуть сам себе язык не прикусил. Какое ты имеешь право спрашивать вообще, идиот? Вот именно — никакого. Сиди и молчи.

Но пока он терзался угрызениями совести, Рита уже отвечала:

— Просто хочу отдохнуть немножко, выспаться и к друзьям съездить. Ничего криминального…

— Хорошо. Разрешаю, — улыбнулся Сергей. — А еды-то мы с тобой и не взяли… Придётся идти в вагон-ресторан.

— Ой, — смутилась Ромашка. — Я как-то не подумала… А ты сможешь?

— Смогу. Не такая уж я и… э-э-э… камелия. Не завяну от их еды.

— Даже если завянешь, — прошептала Рита заговорщицким шёпотом, — я тебя… подниму. Губами и языком.

— Да ты что? — расхохотался Мишин. — Слушай, да ну его, этот вагон-ресторан… я хочу на это посмотреть!

Ромашка слегка покраснела и опустила глаза.

— А давай… попозже. Когда стемнеет.

— Стеснительная ты моя, — умилился Сергей, но милостиво разрешил: — Ладно, договорились. Когда стемнеет, я тебе всё припомню!

— А я — тебе, — усмехнулась Ромашка, и засмеялась, когда Мишин в отместку попытался укусить её за мочку уха.

Хорошо-то как… Но господи, какой же он был дурак! Ведь всё это могло быть ещё тогда, в институте. Могло быть… но не случилось, не срослось.

Счастье такая трудная штука… то дальнозорко, то близоруко…

Всё когда-нибудь заканчивается — закончилась и их командировка. И Сергей даже оглянуться не успел, как Ромашка быстро и скомкано попрощалась с ним на вокзале — и исчезла, махнув рыжей косичкой.

Реальность встретила Сергея сначала дымящим, как паровоз, таксистом, потом пустым холодильником, затем звонком радостной Крис, которая пообещала приехать через пару-тройку часиков с «интересненьким сюрпризом».

Она даже не заметила, что Мишин больше не называет её котёнком. Счастливо щебетала, тараторила какую-то ерунду, и Сергей вдруг подумал — как он это раньше выдерживал?..

И не бесило ведь тогда. Умиляло даже. Как взрослого и серьёзного мужика может умилять маленький глупый котёнок, у которого в голове только нитки, блёстки и верёвочки.

А теперь Мишин думал — неужели он на самом деле собирался жениться на Крис? Да он же с ней с ума сойдёт через пару лет. Он ведь все её словечки и фразочки знает, с ней даже поговорить не о чем толком. А одного секса для счастья как-то маловато…

«Ну почему же одного. Ещё фирма».

Да. Фирма.

Когда-то очень давно отец Сергея сказал, что не следует гнаться за чужой мечтой — нужно создавать свою. А Мишин, планируя брак с Крис, занимался именно этим — гнался за чужой мечтой.

У него ведь есть любимая работа, прекрасный начальник, который по совместительству ещё и друг. И зачем ему эта фирма? Так, для галочки? Мол, мама будет рада и отец на том свете тоже обрадуется?

Нет уж, никто не обрадуется. Мама давно мечтает только о внуках, а папа… Папа вряд ли будет счастлив, если сын окажется несчастен. А с Крис Сергей никогда не сможет быть счастливым.

Для счастья ему нужна совсем другая девушка. Маленькая и неуверенная в себе Ромашка, рыжая, как морковка. Добрая, трогательная, отзывчивая и чувственная.

Пусть он ей не нужен — дело не в этом. Просто он не сможет жениться на Крис.

Нельзя жениться на одной женщине, а любить другую. Нельзя — и всё тут…

Крис приехала через два часа. В розовой мини-юбке и розовом топике, с огромным розовым пакетом. И Мишину ужасно не хотелось знать, что там внутри. Вот прям совсем не хотелось…

— Проходи, — он с трудом отлепил от себя Кристину, с порога бросившуюся ему на шею, — я пиццу заказал, будешь?

— Ага, — радостно кивнула невеста, — я люблю! А кока-колу взял?

Больше всего из алкогольных напитков Крис любила пить виски с колой. Мишина каждый раз передёргивало от подобного извращения. Хороший, добротный виски за бешеные деньги — с дешёвой колой… Просто какая-то капуста под чёрной икрой. Осетрина с майонезом. Кабачковая икра с трюфелями…

— Взял я твою кока-колу.

— А давай, пока везут, я тебе покажу, что принесла!

— Нет, Кристина, — остановил невесту Мишин, и она сразу надула губки, — я сейчас не в состоянии. Я сутки в поезде трясся, голодный и злой. Хорошо хоть помылся уже.

— Ну ла-а-адно, — протянула она капризно, и Сергей даже чуть расслабился — он-то уже готовился к тому, что Крис начнёт показывать свои любимые игрушки прямо с порога.

И почему-то вдруг представил, как предлагает какую-нибудь из этих игрушек Ромашке. Да она бы умерла, наверное, сразу, от ужаса. Для неё секс при свете — почти стресс, а уж если достать из закромов стимулятор сосков или, не дай бог, анальную пробку…

— Ты чего смеёшься? — удивлённо спросила Крис, глядя на схватившегося за живот Сергея. А у того перед глазами стояла Ромашка с испуганным видом и чуть приоткрытым ртом.

— Да так, ерунда, вспомнил дурацкий анекдот, который мне в командировке рассказали, — вдохновенно соврал Мишин. — Тебе понравится. Сидят два гаишника, разгадывают кроссворд. Ночной наряд, начинается на букву П. Патруль? — спрашивает один. Не подходит — отвечает второй. Первый перебирает: пост? Пикет? Ничего не подходит. Смотрят ответы на последней странице, а там — пижама!

Крис так смеялась, что уронила свой пакет с игрушками. А потом вдруг задумалась и поинтересовалась:

— А что это такое — пикет?

Сергей почесал подбородок и ответил:

— Это как ночной дозор. Только пикет.

— А-а-а! — понимающе кивнула Крис.

Замечательно. Из тебя, Мишин, получился бы прекрасный преподаватель русской словесности. Креативный такой…

Когда пицца и кола кончились, а Кристина развалилась на ковре и потянула свои загребущие ручки одновременно к пакету с игрушками и к ширинке Сергея, он понял — пора.

Сел с ней рядом на ковёр, оперся спиной о диван, хорошенько прижал Кристину к себе, чтобы не рыпалась, и начал говорить:

— Я тебе одну историю хотел рассказать, Крис. Такую… основанную на реальных событиях. Будешь слушать?

— Историю? — она слегка удивилась. — Хорошо. А про что?

— Про одного мальчика. Итак, жил-был мальчик. Обычный такой, немного избалованный, но не дурак. И вот однажды этот мальчик поступил в институт, а в этом институте училась девочка… Он увидел её — и влюбился без памяти.

Почему-то рассказывать о них с Ритой оказалось очень просто. Будто бы это была только история, которую он в книжке прочитал.

И Мишин рассказывал. О том, как влюбился, и как дразнил, и какой был дурак. Крис охала и переживала, даже всхлипывала в особенно слезливых местах. А потом…

— … Прошло двенадцать лет, и мальчик вырос, стал мужчиной. И у него появилась невеста — хорошая девушка, ласковая, красивая. С голубыми глазами и чёрными волосами… И вдруг, нежданно-негаданно — встретил он ту свою зазнобу, и понял, что не разлюбил её до сих пор. И не может жениться на другой девушке, потому что сделает её несчастной.

Крис напряглась и нахмурилась. Мишин ждал, что она не поймёт — но Кристина никогда не была совсем уж идиоткой… и она поняла.

— Не может жениться? — повторила она глухо и как-то потерянно.

— Не может, котёнок.

Теперь называть её так было легче.

— Любит другую?

— Да. Любит.

Крис всхлипнула.

— А как же… а невеста как же? И платье, и кольца…

— Крис…

Сергей развернул её лицом к себе и посмотрел в глаза. Несчастные, полные слёз.

Эх, ты, дурень… Одну девушку чуть не погубил, а другую сейчас губишь. Что ты за человек-то такой?

— Ты замечательная, Кристина. Но наш брак не принесёт тебе счастья. Он будет обманом. Я не хочу тебя обманывать.

Она опять всхлипнула.

— Тогда почему… почему только сейчас? Разве ты раньше… не понимал этого?

— Не понимал. И я очень виноват перед тобой. Но… так бывает, Крис. Бывает, какие-то вещи доходят долго… Иногда даже не доходят совсем. Но мне повезло, и я понял, что не могу так.

— Повезло? — она подняла руку и вытерла под носом, как маленькая девочка. — Разве это — повезло? Я чувствую себя такой несчастной.

— Это сейчас, котёнок. В эту секунду. Но пройдёт время, и ты поймёшь, что всё было к лучшему. Зачем тебе муж, который любит другую женщину?

По лицу Кристины уже целый поток слёз тёк, и у Мишина сжалось сердце, настолько было её жалко. Вот так всегда — глупости совершают одни, а страдают от этого другие…

— А как же твоя фирма, Серж? Папа говорил, ты мечтаешь её вернуть…

Мишин покачал головой.

— Мечтал. Знаешь, так тоже бывает — мечтаешь-мечтаешь о чём-то, а когда это попадает к тебе в руки, оказывается, что не так уж оно и нужно. Оказывается, что и мечтал-то ты по привычке…

— А может, ты и о той девушке мечтаешь… по привычке?

Сергей улыбнулся, достал из кармана платок и вытер мокрые щёки Крис.

— Нет, котёнок. Я только учусь мечтать о ней.

Она не поняла, но Мишин не хотел объяснять. Он страшно боялся темы «чем я хуже её» и не желал провоцировать Кристину на сравнение.

Но… кажется, это было неизбежно.

— И почему… почему ты выбрал её, Серж? Разве я хуже? Она красивее? Чем она лучше-то?

Сергей вздохнул, набираясь терпения… и заговорил очень осторожно, подбирая каждое слово.

— Она не лучше. И ты не хуже, Крис. Людей вообще нельзя делить по такому признаку — лучше, хуже — это путь в никуда. Я просто люблю её.

— Но почему — её? — в глазах у Кристины вновь заблестели слёзы. — Почему не меня?

— А это, котёнок, сложный философский вопрос, на тему которого множество поэтов писали свои стихи, писатели — книги, а режиссёры снимали фильмы. И никто тебе на него не ответит. Даже я.

Кристина опять всхлипнула.

— И что… дальше? Что делать теперь?

— Жить. Поверь, ничего страшного не случилось. Ты красивая, молодая, здоровая, у тебя есть всё, что нужно для счастья. И ты обязательно найдёшь мужчину, который тебя оценит…

Сергей говорил ещё долго. С час, наверное. Отвечал на одни и те же вопросы, сформулированные немного разными словами и произнесённые дрожащим голосом, и чувствовал себя преотвратно.

Он был уверен — с Крис всё будет нормально. Поплачет, пострадает, но потом отряхнётся и дальше побежит по жизни, вспоминая этот эпизод как забавное недоразумение.

Но это не мешало ему сейчас терзаться от угрызений совести. И не только из-за Кристины, но и из-за Ромашки.

В отличие от Крис, Рита вряд ли когда-нибудь оправится от всего, что с ней случилось, до самого конца. Но может быть, он сумеет ей помочь?..

Совсем поздно вечером у Сергея зазвонил телефон. Крис давно ушла, и Мишин в одиночестве ужинал и смотрел телевизор. Показывали какую-то дурацкую американскую комедию — как говорил Юрьевский, «сиськопердильную», и это слово при всей его пошлости отлично подходило к тому, что в тот вечер смотрел Сергей.

Но смотреть что-то другое ему совершенно не хотелось.

И в тот момент, когда очередной тупой герой говорил очередную тупость, которая преподносилась как шутка, у Мишина и зазвонил мобильник.

Это был Верещагин. Что ж, ожидаемо.

— Ты совсем сдурел? — начал он вместо приветствия. — У тебя в командировке вместе со спермой мозг вытек?

Сергей поморщился.

— Грубо, Юрий Алексеевич.

— Это ещё не грубо, б***. Я тебе голову сейчас хочу оторвать. А лучше — член, который ты с какого-то х*** вдруг решил использовать вместо мозгов.

Не надо было пиво пить. Мысли в голове еле ворочались, и вместо того, чтобы отвечать, хотелось грохнуть трубку об пол.

Но Сергею вообще были не свойственны подобные экспрессивные реакции. Вот и в этот раз он усилием воли сдержался.

— Юрий Алексеевич, я всё объяснил Крис. В конце концов, это наше с ней дело.

— Ваше? Она, бл***, дочь моя. Единственный ребёнок. А ты чего творишь? Она весь вечер рыдает в своей комнате. Мы же договорились, Сергей!

— Свадьба по договорённости — не очень удачная идея, Юрий Алексеевич.

— Раньше тебе так не казалось!

— Да, я виноват! — Сергей не выдержал и повысил голос. — Виноват! Но я человек всё-таки, а не робот. Вы же сами желаете счастья своей дочери! Зачем вам зять, который любит другую женщину?

— Да люби ты, б***, кого хочешь! При чём тут любовь вообще?!

— При том!

Верещагин почти зарычал в трубку.

— Я тебя закопаю, Мишин. Закопаю и цветочки на твоей могилке высажу!

— Сажайте! — огрызнулся Сергей, вешая трубку.

Он думал, Верещагин перезвонит, и уже готовился посылать его во второй раз, но телефон молчал.

Ох, не к добру это…

* * *

В воскресенье, добравшись до дома, я сразу же позвонила Матвею. Впереди был первый понедельник месяца — а значит, у него выходной. И я внаглую набилась в гости к ним с Надей.

— Приезжай пораньше, — сказал мне Матвей. — А то вечером к нам тесть с тёщей собирались наведаться…

— Понятно, — хихикнула я. Надины родители были людьми старой закалки и не понимали, как их дочь может настолько хорошо относиться к бывшей жене своего мужа. За это я и любила Надю — она абсолютно спокойно приняла нашу с Матвеем историю и никогда не ревновала его ко мне. Хотя он и повода не давал. Но всё равно — чудо-женщина.

Так что, хорошенько отдраив квартиру за вечер воскресенья, утром в понедельник я направилась к ним в гости, захватив с собой огромную коробку с фломастерами в подарок Нине — моей крестнице.

Матвей и Надя назвали так свою дочь совершенно случайно. Я никому не рассказывала эту историю, даже психотерапевту. Наверное, именно поэтому терапия не имела особого успеха. Врач ведь говорила, что я должна раскрыться и поведать ей всё, что меня беспокоит, но… Я не могла. Открывала рот — и сразу же его закрывала.

А теперь, качаясь в трамвае на пути к дому друзей, я вдруг подумала — сейчас у меня получилось бы рассказать. Не знаю уж, почему, но что-то во мне перемкнуло после командировки с Мишиным.

На улице шёл проливной дождь, и вода лилась по стеклу, образуя причудливые узоры. Трамвай двигался сквозь эту водяную муть, целеустремленно и неторопливо, от остановки к остановке… Мне предстояло проехать пятнадцать штук.

Когда-то давно в плохую погоду мы с Ниной садились в трамвай — и целыми днями катались так по кругу, благо контролёры попадались крайне редко, а если попадались, мы платили за проезд — и ехали дальше. И болтали, болтали обо всём на свете…

Нина была страшной фантазёркой. Постоянно что-нибудь сочиняла — от стихов до фантастических историй, обожала рисовать, очень красиво пела и к последнему классу виртуозно играла на шестиструнной гитаре. Мама говорила: «Нина дружит с тобой, чтобы списывать математику» — но это было не так. Ей легко давались все предметы, она писала контрольные играючи, не напрягаясь. И почему-то из пятнадцати одноклассниц ещё в первом классе выбрала меня — меня, мелкую рыжую девчонку, которая была на два, а то и на три года младше всех остальных.

Маме всегда не очень нравилась Нина, и я теперь понимаю, почему. Ведь именно Нина сказала мне ту роковую фразу…

«А ты уверена, что твоя мама любит именно тебя, а не твои достижения? Вот не будь их, как думаешь, она бы тебя любила?»

Я улыбнулась и провела кончиками пальцев по стеклу трамвайного окна. Они сразу же стали почти чёрными… я достала бумажный платок и стёрла грязь.

Нина часто рисовала что-нибудь вот так — на стёклах общественного транспорта…

А в тот день, когда она сказала мне это, я на неё ужасно обиделась. Фыркнула, развернулась и ушла.

На следующее утро я обнаружила, что Нина не ждёт меня на привычном месте — на перекрёстке возле школы, где сходились наши с ней улицы. Подумала, что она тоже обиделась, и приготовилась просить прощения.

Но попросить у Нины прощения мне так и не довелось. Когда я вернулась из школы, мама сказала, что ночью Нине стало плохо из-за приступа аппендицита, её отвезли в больницу, где она и умерла во время операции.

Вот, собственно, и всё.

Именно тогда я начала «чудить», как говорила мама. Огрызалась, грубила, бунтовала. А однажды взбесилась совсем… Мама в тот вечер сказала: «Да хватит уже страдать, найдёшь себе другую подружку».

Кажется, с тех пор я и пытаюсь ей доказать, что она была не права. Ведь подруг, подобных Нине, в моей жизни больше не было…

Я сразу заметила Матвея, Надю и Нину. Они гуляли в сквере возле своего дома, и Нина что-то рисовала мелом на асфальте. Она тоже любит рисовать. Как и моя Нина.

Крестница заметила меня первой. Бросила мел и завопила:

— Тётя Маша-а-а-а! — и бросилась ко мне что есть мочи.

Мы с Ниной здорово поладили в мою последнюю встречу. Я навещала её и раньше несколько раз, но она этих визитов не запомнила, слишком мелкая была. А сейчас уже почти человек — скоро четыре года, большая мадам.

Ой, простите, мадмуазель.

И теперь эта мадмуазель, подбежав ко мне, повисла у меня на шее — я специально наклонилась, чтобы Нине было удобнее на меня запрыгивать. Расцеловала её в обе розовые и чудесно пахнущие щёчки и сказала:

— Привет, чудовище!

Мы с ней в прошлый раз играли в «красавицу и чудовище» — я имела неосторожность привезти из Франции красивую книжку с картинками, но увы, на французском языке. Пришлось заодно и сказку сообразить Нине, а потом она потребовала, чтобы я была красавицей, а она — чудовищем.

А розой был фикус на подоконнике…

— Привет, тёть Маш! Жалко, что ты к завтраку не приехала, у нас блины были!

Где-то над нашими головами фыркнул Матвей, а Надя просто засмеялась.

— Ничего, если тётя Маша захочет, я ещё испеку, — весело заметила Надя, и я выпрямилась, подхватив на руки Нину. Она восторженно взвизгнула и начала дёргать меня за косу.

Я чуть поморщилась — дёргал ребёнок от души — и поздоровалась с друзьями.

— Нина, перестань! — возмутилась Надя, слегка хлопая дочку по ладони. — Извини, Маш, она у нас сегодня хулиганка.

— Да ничего… Она же не ножницами мне косу отрезает, подумаешь…

— А вот это ты зря сказала, — рассмеялся Матвей, забирая у меня Нину. — Не надо подавать подобных идей человечку с шилом в попе.

— Нету у меня в попе никакого шила! — возмутилась Нина. — Нету! Я сегодня утром проверяла!

И мы втроём прыснули, прикрывая лица ладонями…

Чуть позже, когда мы уже были дома, пообедали, а потом Надя пошла укладывать Нину на «тихий час», Матвей спросил, как у меня дела. И уточнил:

— Когда ты приезжала к нам в последний раз, ты была какой-то растерянной. А сейчас… словно воспряла. Приятно посмотреть. Что-то случилось, Маш?

Если не Матвею, то кому ещё я могла бы рассказать про Мишина? Ну, психотерапевту. Но она далеко.

И я рассказала. Не всё, конечно, и не так откровенно, как это было на самом деле…

— Я ведь говорил тебе тогда, что Мишин был к тебе неравнодушен, а ты не верила.

— Да мне и до сих пор с трудом верится… Но кажется, это действительно так…

— Так-так. Он себя вёл, как мальчик, которому очень нравится девочка. По-другому — дебильно он себя вёл. И это ещё мягко говоря…

Я кивнула и улыбнулась. Да, очень мягко.

— И что теперь, Маш?

— Ничего, — я пожала плечами. — У него невеста есть.

Матвей задумался и почесал подбородок.

— Хм… ты уверена?

— В смысле? — нахмурилась я.

— Знаешь, если я хоть что-то понимаю в жизни… думаю, эта невеста у Мишина задержится ненадолго.

— С какой стати? Я же рассказывала: семейная фирма…

— Ну, если он собирается жениться из-за фирмы, то он реальный ублюдок, и я только обрадуюсь, когда в его паспорте появится штамп. Но что-то я сомневаюсь, Маш, что ты способна столько лет любить ублюдка.

Я смущённо покосилась на улыбающегося Матвея.

— Ты как догадался-то? Нет, я помню, что сама рассказывала, но ведь столько лет прошло…

— Да какая разница, сколько прошло лет, Маш? Хоть миллион. Ты из тех людей, для которых это не имеет особого значения. Ты просто заморозилась, застыла, а увидела Мишина — и разморозилась. И если ты из-за него обратно заморозишься… ну честно, оторву я ему что-нибудь. Голову… или головку.

Я фыркнула.

И странно… но почему-то только сейчас, сидя на их с Надей кухне, отделанной плиткой с чайниками и чашечками, я вдруг осознала совершенно вроде бы очевидную вещь…

И почему я не думала об этом раньше?

Ведь мне колоссально повезло с Матвеем. Повезло, что я встретила его в том сквере, когда я рыдала от отчаяния и уже начинала думать о самоубийстве. Повезло, что он не оказался каким-то мошенником — а мог бы! — а стал моим лучшим другом. Повезло, что мы сумели сохранить эту дружбу, и даже упрочили её… И повезло, что Надя поняла нас и не раздула скандал из-за постоянного общения Матвея с бывшей женой.

И поняв это, я рассмеялась.

— Ты чего, Маш? — удивился Матвей, засовывая в рот шоколадную конфету.

— Да так. Просто подумала, что твоим появлением в моей жизни много-много лет назад мироздание пыталось компенсировать мне всякие прочие гадости и потери.

— И что перевесило? — улыбнулся он, отхлебывая чай. — Я или гадости?

— Ты, конечно.

Глаза Матвея потеплели, как бывало всегда, когда он смотрел на Надю или Нину.

И вот теперь — на меня…

— Я рад, что ты наконец это поняла.

— Некоторые вещи доходят до нас, жирафов, очень долго, — пошутила я. — И требуется хорошенький удар по жопе от судьбы, чтобы эти вещи дошли окончательно. Зато если до нас что-то доходит — мы это никогда уже не забываем.

— Так! — в этот момент на кухню, грозно сведя брови, зашла Надя. — Кто это тут шуршит фантиками? Матвей, ты же знаешь, что у Нины нюх на конфеты, как у собак на косточки! Еле угомонила её…

— Это не нюх, — усмехнулся Матвей. — Это шило в попе.

— Т-с-с! Говори потише, а то правда проснётся. И подвинься, я тоже чаю хочу. Маш, а ты чего так блаженно улыбаешься? Вроде чай у нас сегодня самый обычный…

— А дело не в чае, — ответила я, почти расплывшись по табуретке. — Я на вас любуюсь. Вы такие милые…

Услышав это, Матвей и Надя тоже расплылись по своим табуреткам.

* * *

В понедельник Сергей не сразу вспомнил, что Ромашки не будет на работе. А когда вспомнил, даже немного расстроился. Он хотел не только её видеть, но и поговорить откровенно.

Теперь, когда ему не мешал балласт в виде Крис… уже можно что-то обещать другой женщине. Осторожно и не надавливая, конечно. А то ещё сбежит… во Францию.

— Как командировка? — поинтересовался Юрьевский, заходя к Сергею в кабинет и блестя насмешкой в глазах. И поперхнулся, когда Мишин поднял голову от документов и посмотрел на начальство с укоризной.

— Только не говори мне, что это ты попросил Вику «забыть» про билеты на самолёт.

— Не скажу. Ты сам сказал.

— Гад.

— От гада слышу. Я думал, раньше догадаешься.

— Да я о тебе, видимо, был слишком хорошего мнения…

— Так как командировка-то? Удалась?

— А я тебе ничего не скажу, — фыркнул Мишин, возвращаясь к документам, которые лежали перед ним на столе. — Из вредности.

— Ну и не надо, — пожал плечами Юрьевский. — У тебя и так всё на лбу написано. Точнее, нарисовано.

— Мда? И что же у меня там нарисовано?

— Ромашка у тебя там нарисована, — хмыкнул Макс и выскочил за дверь, пока Мишин ничего в него не швырнул. А Сергей рассмеялся, подумав: теперь бы ещё узнать, что именно ждёт их с этой самой Ромашкой? Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт…

После обеда Мишин пытался дозвониться Рите, но у него не получилось. Она не брала трубку.

Сергей уже начинал подумывать съездить к ней домой — знает ведь, где она живёт — но не решился. Всё же слишком навязчиво и нагло, не надо так с Ромашкой. Придётся ждать вторника.

Вот только… не зря говорят — человек предполагает, а бог располагает. И Мишин тоже не слишком ожидал, что во вторник он Риту не увидит. Равно как и в среду, и в четверг…

Ведь когда Сергей вошёл в собственный подъезд, который всегда считал совершенно безопасным местом, кто-то ударил его сзади по голове. И так сильно, что Мишин даже охнуть не успел — мир померк и затянулся чёрной дымкой.

* * *

Я сделала глупость. Причём поняла я это только вернувшись домой после встречи с Матвеем и его семьёй.

Тогда решение пойти пешком до метро казалось единственно правильным. Мне хотелось размяться, проветрить мозги и подумать. И плевать, что до метро идти почти целый час, и подумаешь, что дождь накрапывает и ветер прохладный. Раскрыла зонт — и пошлёпала.

Нина говорила, что вода смывает не только грязь, но и дурные мысли. И чувства. И я хотела, чтобы их смыло. Но как-то не учла, что могу заболеть… Лето всё-таки. Болеют-то обычно зимой…

Я шла под дождём и вспоминала нашу встречу с Матвеем и первые полгода совместной жизни. Потом, через много лет, я спросила его, зачем он это сделал. Зачем женился на мне. Матвей улыбнулся и сказал: «Разве ты не поняла?» А когда я покачала головой, заметил, что я, как и положено гению, не вижу полутонов и подводных камней.

Или вижу, но не могу их по-настоящему осознать. Как в случае с симпатией Мишина.

Отец Матвея напоминал мою мать. Такой же диктатор, который хотел для сына будущего менеджера-управленца, и страшно бесился, что он стал… фитнес-тренером. «Тоже мне, достижение — качаться!» — цитировал отца Матвей, ухмыляясь. А его мама… мне она всегда казалась странной. И я страшно боялась, что со мной случится то же самое. Ведь её личность была размазана по отцу моего друга, как масло по бутерброду. Смазана, скомкана и полностью подавлена.

Эта женщина не принимала самостоятельных решений. Не спорила, не бунтовала, не боролась. Она была во всём солидарна со своим мужем, и при этом считала подобное поведение абсолютно нормальным, её ничто не смущало. «Муж и жена — одна сатана», — гордо говорила она, ввергая меня в полнейший эмоциональный ступор.

Мой отец ушёл от мамы, когда мне не было и года, и я понимала, почему. И не осуждала его. Но и не оправдывала.

Один раз, сразу после окончания института, я разузнала его адрес и решила съездить туда. Я увидела его на улице вместе с женой и двумя детьми и решила не подходить, не тревожить их. Отец казался счастливым, я порадовалась за него — и ушла. Никогда не любила навязываться.

Но родителей Матвея я не понимала. Особенно мать. Как можно жить, не имея собственных стремлений и желаний? Читать те же книги, что и муж, смотреть те же фильмы, и быть о них того же мнения. Мне до сих пор жутко, когда я думаю об этом.

Так что Матвей действительно просто пожалел девочку, которая была так на него похожа. По крайней мере поначалу. А потом… влюбился.

До сих пор не понимаю, как он мог влюбиться в тогдашнюю меня. Я была в полнейшем раздрае, постоянно плакала и истерила. Хотя когда я сказала это самому Матвею, он ответил: «Не придумывай. Не постоянно».

Мы не планировали сохранять брак так долго. Более того, Матвей даже спать со мной не собирался, намереваясь передать с рук на руки человеку, которого я полюблю, девственницей. Месяца два он этого плана держался, а потом сорвался. Но так и должно было случиться — мы всё-таки жили вместе, пусть и спали в разных комнатах…

Срывающим крышу фактором, конечно, послужил алкоголь. У Матвея был день рождения, мы выпили, и я даже не заметила, как уснула, лёжа на диване, под какую-то комедию. Сквозь сон я что-то ощущала, и даже было приятно, но потом моё тело пронзила такая резкая боль, что я заорала и заплакала, пытаясь скинуть с себя испуганного мужа.

Матвей действительно тогда ужасно испугался, и оба мы разом протрезвели. Я рыдала от боли, прижимая ладони к промежности, он извинялся и чуть ли не бился головой об стену. Потом заметил, что я истекаю кровью, и помог дойти до ванной, и стоял под дверью, пока я плакала и подмывалась.

А когда я вышла, отнёс в постель, ещё раз извинился и зацеловал до потери сознания.

Утром следующего дня было уже не больно, а очень смешно. Ну, мне смешно, не Матвею, конечно. И я старательно пыталась перевести всё случившееся в шутку, чтобы он не переживал. Уверяла его, что просто испугалась от боли и неожиданности, а потерянная девственность — да и хрен с ней, тем более, что он мой законный муж и право имеет…

В общем, он понемногу успокоился и смирился. Я думала, тема закрыта и больше Матвей меня не захочет. Но примерно через неделю, когда мы собирались спать, он вдруг спросил:

— Маш… я могу попробовать ещё раз?

Я удивилась, но согласилась.

Потом, гораздо позже, я поняла, насколько Матвей был терпелив ко мне тогда. Я зажималась, стеснялась и с трудом возбуждалась, но он очень старался — и в конце концов взял меня. А затем перенёс к себе в спальню и заявил, что теперь я буду спать с ним.

Позже, во Франции, психотерапевт поинтересовалась у меня, почему я решила не строить с Матвеем совместную жизнь и ушла от него через полгода. Я тогда даже растерялась.

Мне, девочке с ободранной душой и неустойчивой психикой, такое и в голову не пришло. Я любила и уважала Матвея, как друга, и желала ему всего самого лучшего. Разве я — самое лучшее? Он сочувствовал мне, старался разморозить, расшевелить и вылечить — и отчасти у него это получилось. Но в то, что я способна принести Матвею счастье, я не верила. Как не верю и сейчас.

Только теперь эта моя теория подтверждена практикой.

Поэтому спустя полгода, окончательно решив, что так нельзя, я сняла отдельную квартиру и переехала туда. Матвей был против, и на моё «Я не хочу ломать тебе жизнь», отвечал, что всё это глупости… Но я настояла на своём.

Я, нерешительная Ромашка, настояла на своём… Надо же.

А через какое-то время Матвей и сам всё понял. И сказал мне:

— Ты была права, Маш. Я хочу, чтобы рядом была женщина моя целиком и полностью. А ты можешь дать мне только дружбу. Ну, и тело во временное пользование. Для меня этого мало.

Казалось бы — нам надо было тогда разбежаться окончательно, но у нас не получилось. Я постоянно нуждалась в его советах, как и он в моих. И мы продолжали встречаться, как друзья.

У Матвея было несколько девушек в этот период времени, но так, ничего серьёзного. А потом он встретил Надю…

… Налетевший внезапно порыв ветра чуть не вырвал зонтик у меня из рук. Я всё-таки его удержала, но спицы вывернулись. Я встряхнула зонтик, выворачивая их обратно, и вздохнула: этот зонтик я любила, а теперь придётся новый покупать.

Но ладно, ничего страшного. Новый зонтик — не новая жизнь.

Главное теперь — продержаться до метро…

* * *

Чернота, в которую погрузился Мишин, была не абсолютной. Иногда ему казалось, будто он что-то слышит, только в такие моменты ещё и тошнить начинало.

А когда Сергей всё-таки очнулся, то увидел перед собой белый потолок, белые стены — и сразу понял, где находится.

— Так-так, пришли в себя. Ну-ка, болезный, посмотрите на меня. Голова кружится?

— Угу, — Мишин поморщился — говорить было тяжело.

— А болит?

— Угу.

— В глазах двоится?

— Угу.

— Руками-ногами пошевелить можете?

Сергей пошевелил. После чего врач — немолодой седой мужчина в очках — заявил Мишину, что его пока оставят в больнице на обследование. А ещё к нему скоро менты — так и сказал! — придут, потому что на камере подъезда осталась запись, как Сергея бьют по башке тупым предметом.

«Тупым предметом по тупой башке — логично», — подумал Мишин, вяло кивая. Менты так менты. Пусть приходят, спрашивают, дело шьют… Всё равно ничего и никогда не найдут. Впрочем, они и искать не будут… Если бы он умер, может, поискали бы недельку для порядка. А поскольку жив…

Да и зачем кого-то искать? Он и так знает, кто его по башке треснул. Точнее, по чьему заказу…

Видимо, Верещагин так и не остыл. И чего он этим добивается? Думает, что из-за сотрясения мозга у Сергея этот самый мозг на место встанет и он передумает бросать Крис?

В общем, Мишин не сомневался — это только первый ход Юрия Алексеевича. Теперь ждём следующего…

Одно хорошо. Раз его сразу на месте не добили — значит, убивать не собираются.

Хотя, возможно, это временно.

* * *

Я не болела уже года три. Ну, если не считать лёгкого насморка или невнятного кашля. Плюс на дворе стояло лето, поэтому у меня по понятной причине никаких лекарств дома не имелось.

Я и градусник с трудом нашла. Померила температуру — 37,8. Мда, Ромашка, попала ты… И казалось бы — подумаешь, под дождём топала, ан нет. Впрочем, как говорит моя маман: «Все болезни от нервов». У меня нервы сейчас ни к чёрту, это да…

Нарыла всё-таки аспирин, выпила и решила сделать себе ещё чаю с мёдом, а потом уже пойти спать. Глаза болели просто ужасно, ощущение было такое, словно в них песка насыпали.

Пока пила чай, улыбалась, вспоминая, как Нина рассматривала свой подарок — огромную коробку с фломастерами, и радовалась, заливаясь счастливым смехом. Дивная всё-таки у Матвея дочка… а скоро и второй ребёнок родится. Они с Надей сказали мне по секрету. Мне — первой… Даже родителям своим ещё не говорили, а мне сказали…

Я вздохнула, почувствовав невольную досаду на себя. Я тоже хотела бы семью, свой дом, детей… И обязательно — большую собаку. Большую-пребольшую, и лохматую. Чтобы можно было руки в её шерсть по локоть запускать…

Ладно, хватит мечтать. Пора идти ложиться спать. Авось, после аспирина и здорового долгого сна мне станет полегче.

Хотя утром всё равно надо будет у Мишина на завтра отпроситься…

В сон я провалилась в одно мгновение, только коснувшись щекой подушки. И вроде бы спала… но при этом мозг продолжал работать — вспоминать, думать, рассуждать.

Сергей… наверное, он считал себя большим оригиналом — раз уж он придумал это прозвище: Ромашка. На самом же деле Ромашкой меня нарёк отнюдь не Мишин, а Нина. Ещё в первом классе…

Именно по этой причине я так бесилась в институте, когда он называл меня Ромашкой. Я тогда даже слышать это прозвище не могла — так больно было. Да ещё и не нежно, а насмешливо… Хотя, возможно, нежно было бы хуже.

Мама всегда называла меня Маргаритой, а вот Нина — Ромашкой, и даже это моей маман страшно не нравилось. Но высказывать Нине подобные претензии она и не думала, капала на мозги одной мне. А я отмахивалась.

Нина была единственным человеком, ради которого я перечила матери до четырнадцати лет. Не ради себя — ради Нины.

И мне иногда кажется… до сих пор… что я живу не ради себя, а ради неё.

Бывает, что нам снятся те, кого мы любим. И кого очень хотим видеть — и не можем. Только во сне не всегда понимаешь, что к чему на самом деле.

По этой дороге я ходила десять лет. Пять дней в неделю, девять месяцев в году. Доходила до перекрёстка, где меня ждала Нина — и дальше в школу мы с ней шли уже вместе, размахивая пакетами со сменкой и болтая без умолку.

Я никак не могла понять, какое сейчас время года. Мне то казалось, что под ногами полно разноцветных осенних листьев, то там снег хрустел, то вокруг птицы пели. Впрочем, меня это не слишком удивляло.

Нину я увидела издалека. Она стояла на своём обычном месте, слегка подпрыгивая от нетерпения, и вместе с ней подпрыгивал туго набитый портфель. На ней была её любимая бирюзовая кофточка, джинсы и кроссовки.

— Ромашка-а-а! — закричала Нина, махнув пакетом со сменкой так, что он чуть не улетел. Я улыбнулась и зашагала быстрее.

Почему-то, когда я дошла до Нины, вокруг нас начал клубиться туман. Он стелился по ногам и земле, пытаясь скрыть от меня окружающее пространство. Зачем? Я и так знаю, что справа — дом и дорога, за спиной и прямо тоже, а слева забор и наша школа. Даже с закрытыми глазами найду…

— Пошли? — спросила Нина. А я смотрела на неё и всё не могла осознать: почему мне так грустно? Почему я чувствую себя такой потерянной и виноватой? И почему так счастлива видеть эти её две косички со смешными резинками с бабочками, голубые глаза, родинку над верхней губой…

— Пошли, — ответила я тихо, и мы зашагали к школе. Туман расступался, и постепенно я смогла рассмотреть очертания окружающих нас предметов и зданий. Но вместе с туманом будто бы расступалось и моё забытье. И с каждым шагом я вспоминала… вспоминала по одному году, прошедшему со дня смерти Нины.

Восемнадцать шагов — и я остановилась, глядя на неё уже совсем иначе. Хотела что-то спросить, открыла рот… но Нина успела первой.

— Ты хочешь знать, какая ты? Пойдём, я покажу.

Она взяла меня за руку — и я вздрогнула. Вздрогнула, потому что наяву мне часто казалось, что я уже почти забыла это ощущение своей ладони в её руке. Забыла, какая у неё тёплая, сухая и мягкая кожа…

Оказывается — нет, не забыла…

Школьный двор, ступеньки, предбанник, стол охранника, а затем — холл первого этажа. И большое зеркало во всю стену, в котором отражались мы. Мы такие, какими были тогда — мне четырнадцать, Нине шестнадцать.

— Вот. Вот, Ромашка. Это ты.

Но я смотрела не на себя, а на Нину. На её улыбку, чуть кособокую — её всегда это страшно бесило — и на длинные ресницы — мечта любой девочки! — и на чуть лопоухие уши, торчащие из-под косичек.

А Нина вдруг положила свои руки мне на плечи, встала сзади и зашептала:

— Единственная подруга, единственный любимый. Ты такая, Ромашка. В тех людях, которые пытались с тобой подружиться, ты искала меня. В каждом. И в каждом мужчине пыталась найти Сергея.

Теперь я наконец посмотрела на себя. На рыжую чуть растрёпанную косичку и удивлённые зелёные глаза за стёклами больших очков.

— Я… Нин, да… Я искала тебя… Но так и не нашла.

Она покачала головой, улыбаясь.

— Нельзя войти дважды в одну и ту же реку, Ромашка.

Конечно, нельзя. Я и не смогла.

— Почему ты не ходила на выпускной?

— Не хотела без тебя.

— Тогда пошли вместе.

Я не успела спросить, как это — Нина, смеясь, раскрутила меня вокруг своей оси, и когда я вновь очутилась лицом перед зеркалом, оказалось, что обе мы в платьях.

Я — в белом с жёлтыми перчатками, и Нина — в жёлтом с белыми.

— Здорово, правда? — она по-прежнему обнимала меня за плечи. — Я это давно придумала, просто тебе не успела рассказать. Ну что, пойдём?

Я хотела сказать, что выпускной давно прошёл и мы не сможем пойти на него вместе, словно забыла, что это сон. А потом огляделась…

Холл больше не был пустым, он оказался украшен шариками и прочей ерундой, а на зеркале было выведено: «Поздравляем выпускников!» Позади нас с Ниной сновали одноклассники и их родители, все красивые, торжественные, с букетами и счастливыми улыбками. Всё было именно так, как случилось много лет назад. Я ведь смотрела видео…

Только на том видео не было нас с Ниной. Нам не дарили аттестаты, нас не поздравляли и не приглашали к столу. И Нина, ухмыляясь во весь рот, не лопала из большой тарелки салат «оливье». И не отталкивала под столом руки нашего одноклассника Мишки Грибова, который пытался налить ей водки вместо сока…

— Пойдём танцевать?

— Пойдём!

Актовый зал тоже был украшен. Я знала, что в реальности дискотека была совсем поздно вечером, но сейчас в окна лилось яркое солнце. Словно позволяло мне хорошенько рассмотреть Нину… и проститься с ней.

Все эти годы я хотела с ней проститься.

Музыка звучала громко-громко, отдаваясь у меня в ушах болью, но я всё равно слышала, как Нина подпевала ей.

— Когда уйдём со школьного двора под звуки нестареющего вальса, учитель нас проводит до угла, и вновь — назад, и вновь ему с утра — встречай, учи и снова расставайся…

И я тоже начала подпевать. А потом мы танцевали, взявшись за руки, и кружились, как бешеная юла — наш любимый трюк, Нина называла это «центрифуга»… И вместе с нами кружился школьный актовый зал, сливаясь в одно большое яркое пятно, и музыка звенела, а я видела только улыбку Нины и слышала только её радостный смех…

А потом, когда всё закончилось, она сказала:

— Пойдём, я провожу тебя.

Я не стала уточнять, куда, просто взяла её за руку.

Мы спустились по лестнице и вышли из школы. Дошли до перекрёстка…

На Нине вновь была её любимая бирюзовая кофточка, джинсы и кроссовки. Что было на мне, я не знаю — я не смотрела…

— Ты будешь меня ждать?

Не знаю, почему я это спросила. Всё равно ведь знала ответ…

— Конечно, буду.

Нина улыбалась, но её улыбка уже начинала затягиваться тем самым туманом. И я сказала — быстро-быстро, пока всё не исчезло:

— Прости меня, Нин… Я так скучала… И так хотела, чтобы ты жила!

Туман затянул уже почти всё, но я по-прежнему чувствовала в своей ладони Нинины пальцы. Тёплые и сухие, словно и правда… живые.

И когда она ответила мне, голос её тоже был тёплым и совершенно живым.

— Дурочка ты, Ромашка. Я живу, пока ты меня помнишь.

Я хотела спросить — а что будет, если я забуду? — но вдруг ясно и чётко осознала: не забуду.

И неважно, сколько пройдёт лет. Там, где сейчас Нина, всё равно нет времени.

Проснулась я от настойчивого и даже навязчивого звонка в дверь. Проснулась — и охнула.

Всё тело горело и болело, в глазах песок, во рту горечь. Кажется, мне не просто не стало лучше — мне стало хуже…

Физически. Но не морально.

А в дверь между тем всё звонили и звонили. Я вылезла из кровати, накинула халат и поспешила открывать. Если так звонят, может, что-то случилось? Пожар, например… Не будет нормальный человек так долго на кнопку жать…

Я угадала — человека за дверью к нормальным относить точно нельзя.

— Ну и что… — начала моя мать, но вдруг осеклась. Выронила на пол какие-то сумки — в них что-то страдальчески звякнуло — и взревела: — Рита! Немедленно в постель! Я сейчас вызову врача!

— Не… — попыталась сказать я, но когда маман меня вообще слушала? Вот именно: никогда.

— Поговори мне ещё тут! — она затолкала меня обратно в квартиру, зашла сама, схватив сумки, и закрыла дверь. — Марш в постель, я сказала!

Я вздохнула и решила послушаться. Поспорю потом. Когда температура спадёт…

* * *

Во вторник с утра Мишин первым делом позвонил Юрьевскому — сообщить, что на работу в ближайшую неделю не явится. Макс выслушал его весёлый — а чего драматизировать? — монолог и иронично заметил:

— Тебе гроб какого цвета больше нравится? Белый, чёрный… фиолетовый?

— Предпочитаю урну. Беленькую. И надпись: «Был мужчина — просто ах! А теперь всего лишь прах».

— Тьфу на тебя, Мишин.

— Не надо на меня тьфукать. На меня уже натьфукали… вон, даже в больницу попал.

— Хорошо, что вообще жив остался.

— Согласен. Ну ступил, с кем не бывает…

— Действительно. Да уж, съездили в командировку… Ты теперь-то чего делать будешь?

— Подожду следующего хода Верещагина. Он, конечно, любит свою дочь, но убивать меня, я думаю, не собирается.

— Ну надеюсь. Ты хоть и придурок, а мне пригодишься ещё…

После разговора с Юрьевским Сергей, недолго думая, позвонил Рите. Но она по-прежнему не брала трубку. Странно… неужели Верещагин и до неё добрался?

Страх тугим узлом скрутился в животе у Мишина. На себя было по барабану, но Ромашка… Ей и так по жизни досталось, не хватает только наездов Верещагина для полного счастья…

Поэтому Сергей решил позвонить Варе. У Риты с Варей отношения вроде бы сложились, впрочем, он вообще слабо представлял себе человека, у которого могли бы не сложиться с ней отношения.

Варя, в отличие от Ромашки, взяла трубку сразу.

— Да, шеф.

Сергей фыркнул.

— Привет, Варь. Скажи мне, а где Рита? Я что-то звоню-звоню…

— А-а-а, ей пока бесполезно звонить. Она заболела.

У Мишина даже сердце от волнения заколотилось.

— Заболела? А… чем?

— Простудилась. Недавно мама её звонила, предупредила, что Рита не придёт. На больничном будет минимум неделю.

Если бы Сергей стоял, он бы, наверное, сел. Но поскольку он лежал… пришлось просто тупо таращить глаза и открывать рот.

— Мама?..

— Ну да. — Варя, видимо, не понимала, что в этом такого удивительного. — Мама.

Значит, Ромашка всё-таки взяла трубку.

— Ладно, Варь. Могу я тебя попросить…

— Сообщать тебе о том, как Рита себя чувствует?

— Да. А… как ты догадалась?

— Ну я вообще догадливая.

* * *

Что ни говори, а каждому человеку нужна мама. Даже взрослому.

Я почти забыла, каково это — когда о тебе заботятся. А мама развела бурную деятельность — поменяла влажное постельное бельё, заставила меня обтереться мокрой губкой, переодеться в чистое и лечь в постель. Подоткнула мне одеяло, сварила куриную лапшу и накормила ей меня, сходила в магазин и купила чая, мёда, лимонов и кучу прописанных врачом лекарств. Да-да, и врача она мне вызвала, как и обещала, сразу.

Удивительное дело, но она меня толком и не ругала, хотя раньше обязательно бы прошлась по моей безответственности, безголовости и общей неблагодарности. Так, повозмущалась, но в пределах нормы: «Как это — нет лекарств?!», «Почему у тебя настолько пустой холодильник?!», ну и классика — «Боже, какая ужасная квартира!»

А я лежала и улыбалась. Мне было хорошо. Наверное, это от высокой температуры…

Остаток понедельника и вторник прошли как в тумане. Я только спала, пила лекарства, ела и ходила в туалет. В перерывах между этими увлекательнейшими занятиями я смотрела на маму и недоумевала.

Я немного… не узнавала её. Нет, конечно, это по-прежнему была моя мама. Но всё-таки не совсем…

Она не так много бухтела, как раньше. Почти не предъявляла претензий, а те, что предъявляла, были вполне справедливы. И смотрела на меня без раздражения, скорее, с беспокойством.

Но самое главное — она называла меня не Маргаритой, как обычно, а Ритой. А я ведь даже и не помню, когда она в последний раз называла меня так. Может статься, что и никогда…

В среду мне стало намного легче. Горло почти перестало драть, хотя боль ещё не прошла, температура спала до нормальной. Общее состояние было вялое, но по сравнению с тем, что имелось в понедельник — небо и земля.

— Без тебя я бы так быстро не выздоровела, — сказала я за завтраком, поедая мамину овсянку. Она всегда варила её чуть слаще, чем мне нравилось. В детстве я просто безропотно ела, потом начала подсаливать, затем вообще отказывалась есть… Но теперь я не бунтовала вполне сознательно — мне не хотелось обижать маму.

И, прямо скажем, каша — не то, ради чего стоит бунтовать.

— Конечно, — усмехнулась маман, дуя на свою ложку. — Может, ты и выздоровела бы через недельки две, но осложнения себе точно бы заработала. Аспирином лечиться — не дело.

— А как ты меня нашла?

— Можно подумать, ты сильно скрывалась, — фыркнула мама. — Ты же официально на работу вышла. Я попросила Алексея Николаевича пробить, что у тебя там с адресом проживания, ну и всё. Сама знаешь, он и не на такое способен.

Алексей Николаевич — мамин одноклассник. Никто точно не знал, где он работает, но то, что где-то в верхах, было понятно по подобным «чудесам». Думаю, он бы меня нашёл, даже если бы я поменяла паспорт и сделала пластическую операцию.

— А что ты хотела, мам? — спросила я, уставившись в кашу. Сейчас начнётся…

Но, к моему удивлению, ничего не началось. Мама лишь пожала плечами, отхлебнула чаю и ответила:

— Да просто с тобой пообщаться хотела, Рита. Четыре года не видела.

Я могла бы сказать, что она сама виновата, но не стала.

Перед моим отъездом во Францию случился развод с Матвеем, и мама, узнав об этом, проела мне всю плешь. Сколько времени потеряно на бесполезного мужика, да надо срочно замуж, да ты теряешь время, да у меня есть кандидат… Ужас.

И я сбежала в Европу. Но даже по телефону мама продолжала меня доставать, пока я наконец не психанула и не бросила трубку.

Порой я мучалась, думала ответить на её звонок, но… останавливала себя. Мне хотелось покоя хотя бы на время.

— Я и торт купила, и шампанское. Всё гниет в холодильнике.

Я удивлённо моргнула, поднимая голову.

— Торт и шампанское? — Это было не слишком похоже на маму… Она вроде не пьёт?.. — Ну… торт можно и новый купить, а шампанское точно не испортится. А какой торт хоть?

— Птичье молоко. Я же помню, что это твой любимый.

У меня сразу слюнки потекли.

— А как ты думаешь… мне сейчас можно торт? В смысле, пока окончательно не выздоровела.

— Если очень хочется, то можно, — усмехнулась мама, и я чуть со стула не свалилась.

Никогда в жизни она не разрешила бы мне подобное раньше.

Не понимаю… маму подменили?..

* * *

Верещагин явился к Мишину в среду. Причём не в приёмные часы. Но Сергей даже не стал спрашивать, каким образом тот миновал охрану и договорился с врачами — деньги в этом смысле всегда творили чудеса.

— Ну что, как здоровье? — спросил Юрий Алексеевич насмешливо, садясь на табуретку возле койки Мишина. Другие больные им не мешали — Сергей лежал в отдельной палате. И да, это чудо тоже сотворили деньги…

— Живой, и на том спасибо, — хмыкнул Мишин, чуть приподнимаясь на постели. — Говорят, скоро выпишут. Без осложнений обошлись.

— Ну как заказывали, — ехидно улыбнулся Верещагин, и Сергея от такой наглости чуть не перекосило. — Ты как, ничего умного не надумал?

— Где уж мне, — осклабился Мишин. — Особенно после ударов тупыми предметами. Я и раньше-то был туговат на ум, а теперь уж вообще… туп.

— Значит, надо стимулировать. Вот, держи. — И Юрий Алексеевич кинул на кровать какую-то бумагу.

— Что это?

— Ну смотри сам. Или ты вместе с умом и зрение растерял?

Мишину очень не хотелось глядеть ни на какие бумажки. Но откровенно посылать Верещагина тоже было нельзя — Сергей всё ещё надеялся решить дело миром. Поэтому он взял в руки брошенный Юрием Алексеевичем документ и убедился, что это действительно документ.

А конкретно договор на дарение. Семейной фирмы Мишина. Оформленный, заверенный… ему оставалось только подпись свою поставить.

— Я решил, что это как-то неправильно — мы ведь с тобой только на словах договорились. Надо бы делом подкреплять свои обещания, да? Вот я и подкрепляю. Как женишься на Крис — поставишь подпись, и всё будет твоё целиком и полностью. Ты этого разве не хочешь?

Змей-искуситель.

Нельзя сказать, что Сергей совсем уж не хотел вернуть фирму. Где-то глубоко внутри тлело это старое желание — совсем маленький уголёк, но он был. Однако это желание не шло ни в какое сравнение с желанием сделать счастливой одну рыженькую Ромашку.

— Юрий Алексеевич, я хотел вас спросить… Почему вы так и не женились?

Верещагин посмотрел на Сергея с изумлением.

— При чём тут это?

— Вы ответьте на вопрос, пожалуйста.

Отвечать отцу Кристины явно не хотелось. Изумление сменилось недовольством, но Мишин продолжал упрямо молчать, глядя на собеседника, и в конце концов Юрий Алексеевич сдался.

— Мы с женой прожили вместе двенадцать лет прежде, чем родилась Крис. Марина лечилась, никак не могла забеременеть. А когда всё же смогла, заработала себе кучу осложнений и десять лет назад умерла. Я просто не вижу рядом с собой другую женщину.

Сергей кивнул — он слышал эту историю от самой Кристины, только в более эмоциональном варианте. «Папа так любил маму, так любил!» — восклицала она.

О любви Верещагин, конечно, не сказал, но Мишину это было ясно и так.

— Тогда почему вы не хотите понять меня, Юрий Алексеевич? По голове стучите, контракты приносите. Я признаю — я дурак, что вообще затеял эту нашу с вами сделку. Полный придурок. Но на тот момент я ещё не знал, что в моей жизни вновь появится Рита. И что бы вы ни говорили — я не хочу обманывать Крис. Она хорошая девочка, я желаю ей счастья.

Верещагин скрестил руки на груди и нахмурился.

— Думаешь, кто-то сделает её более счастливой, чем ты?

— Уверен.

— Послушай, Сергей… Я же не запрещаю тебе любить другую женщину. Риту, Олю, Наташу… Кого хочешь люби. Чем плохо? И фирму вернёшь заодно.

— Я так не смогу. И Рита не сможет.

Верещагин отвёл глаза и пробормотал:

— Идеалисты грёбаные…

Только в этот момент Мишин смог наконец расслабиться — понял, что вроде бы получилось…

— А сами-то вы кто, Юрий Алексеевич? — рассмеялся он, возвращая бывшему будущему тестю договор на дарение. — Не идеалист разве? Жену ведь до сих пор любите, хоть и десять лет прошло. А Крис почему-то решили женить на человеке, который её так любить не сможет. Думаете, она менее достойна любви, чем ваша Марина?

Верещагин покачал головой.

— Упустил я её. Поначалу, пока Марина болела, мы с ней Крис избаловали, потом я горевал и тоже баловал… Так что теперь Крис милая, но звёзд с неба не хватает. Да и вообще ей слишком легко всё доставалось, не понимает она ценности некоторых вещей. Ты первая «вещь», которая вдруг взбунтовалась и не хочет сама плыть к ней в руки, поэтому дочка сейчас в большой растерянности.

— Может, это и лучшему, Юрий Алексеевич? Кристине ведь не всегда будет восемнадцать. И вы тоже… не вечны.

— Поэтому я и хотел её замуж выдать. Именно за тебя. Знал, что не обидишь, и сможешь обеспечить ей спокойную и счастливую жизнь. А то, что изменять будешь — ну так она о том и не узнала бы. Точно не передумаешь?

— Точно.

Они немного посидели молча. Сергей не знал, о чём он думает Верещагин, а сам он думал о том, что Юрий Алексеевич чем-то напоминает ему маму Ромашки.

Оказывается, любить своего ребёнка — этого мало. Нужно ещё совершать правильные поступки и говорить верные слова. Не ломать, не пытаться построить судьбу отпрыска по своим собственным представлениям, уметь принимать не только его достоинства, но и не недостатки.

Удивительно, как такие похожие ошибки приводят к настолько разным последствиям. Кристина — абсолютный ребёнок, избалованный до мозга костей. Хорошо, что совсем не злой…

И Ромашка — человек без детства, с целым клубком психологических проблем. Правда, там не только мама постаралась, но и Мишин. А мама была отправной точкой, началом и корнем всего.

Интересно, они помирились?

— Ладно, я пойду, — сказал Верещагин, вставая с табуретки. — Засиделся. Выздоравливай.

— Спасибо, — усмехнулся Сергей, а про себя подумал: «Вашими молитвами…»

* * *

Обожаю сидеть в постели, ничего не делать и лопать торт.

Вот только делаю я это крайне редко. И уж точно не при маме…

Но в этот раз мама и сама лопала «птичье молоко», усевшись рядом со мной. Принесла поднос с кухни, чтобы не испачкаться, и две тарелки со здоровенными кусками торта на них. И чай.

— Только подожди, пока согреется, а то у тебя горло, — сказала она, и я кивнула, признавая её правоту. Учитывая тот факт, что раньше мама никогда в жизни не разрешила бы мне подобное безрассудство, подождать, пока согреется торт — мелочи.

— Вкусно. Спасибо, мам.

— Да не за что.

Я, честно говоря, и не собиралась у неё ничего спрашивать. Наверное, боялась, что как только спрошу, эта новая мама исчезнет, и вновь появится та, которую я знала всю свою жизнь. Отберёт торт, уложит в постель, завернув в кокон, и начнёт бухтеть, какая я глупая и безответственная, и что бы я без неё делала.

Но мама заговорила сама.

— Рита… Те четыре года, что тебя не было, я ходила к психотерапевту.

Я поперхнулась «птичьим молоком».

— Что, прости?

— Хотя нет, не четыре… Я не сразу осознала необходимость пойти и разобраться в себе. Точнее, даже так — я хотела разобраться в тебе, Рита. Я признала, что совершенно тебя не понимаю, и решила — чужой человек, да ещё и специалист, наверное, сможет мне объяснить, почему ты такая.

— И как? — я усмехнулась. — Объяснил?

— Объяснил. Только не так, как я ожидала. Знаешь, это оказалось больно. Я поначалу сопротивлялась вовсю, когда врач пыталась вытащить на поверхность истинные причины твоего поведения. Точнее, моего поведения… Я не хотела понимать, не хотела осознавать, и даже думала прекратить сеансы.

Мама замолчала, будто вспоминая, и я подтолкнула её, спросив:

— Не прекратила?

— Нет. Ольга Максимовна — это мой психотерапевт — однажды поинтересовалась, кого я люблю больше — себя или свою дочь. И когда я ответила, что тебя, и ради тебя на всё готова, она сказала: «Ну вот и сделайте это ради Риты». Поэтому я и осталась, и продолжала рассказывать, и отвечать на вопросы, и выполнять какие-то тесты… И через какое-то время пришло понимание. Это оказалось очень больно, я уже говорила… Я много плакала. Пыталась тебе дозвониться, но ты не брала трубку. И я боялась, что больше никогда тебя не увижу. Думала поехать к тебе, но никак не могла справиться со страхом.

— С каким страхом?

— Со страхом, что ты меня не простишь и выгонишь.

Я удивлённо улыбнулась.

— Мам, ты чего? Как же можно выгнать… маму?

Она вдруг всхлипнула и, резко отодвинув поднос с опустевшими тарелками так, что он чуть не опрокинулся на диван, обняла меня.

— Бедная моя Ромашка. Бедная девочка.

Я совсем растерялась.

— Мам?..

— Ничего-ничего, я сейчас перестану плакать, — говорила она, поглаживая меня по голове. — Ты всегда была очень доброй, Рита. Я не уверена, что простила бы себя, будь я тобой.

— Ну ладно тебе. Как же можно не простить маму? — сказала я, тоже обнимая её.

Сердце у меня просто разрывалось от сочувствия. Я представила, насколько было сложно маме с её диктаторским характером ходить к психотерапевту, отвечать на откровенные вопросы, понимать о себе не самые приятные вещи. Мне и то было не особо приятно временами, а уж ей… и подавно.

— А что ты поняла, мам?

Она вздохнула.

— Так много, Рит, что хоть диссертацию защищай. Ну например, что дети не принадлежат своим родителям. Что они не вещи. Что нельзя отгородить своего ребёнка от боли и ошибок, как бы ты ни хотел. Что они должны жить и ошибаться сами, набивать шишки, страдать. Но это всё… ерунда по сравнению с пониманием, что я сломала тебе психику.

Я молчала. Отрицать подобное было бы глупо и нечестно, а чем утешить, я не знала.

Поэтому мы довольно долго сидели так, обнявшись, и молчали.

А потом я всё-таки сказала:

— Мам… я очень рада, что ты пришла. И принесла мой любимый торт. Правда, очень рада.

— Ох, Ромашка… — прошептала она и почему-то засмеялась. Радостно так.

— Тебе же не нравилось это прозвище? И Нина тоже не нравилась.

— Нравилась… Я просто ревновала. Боялась, что ты будешь любить её больше, чем меня.

Я подняла голову и посмотрела на маму с укоризной.

— Очень глупо, мам.

— Я знаю.

Она улыбнулась, подняла руку и погладила меня по щеке, но почти сразу озабоченно нахмурилась.

— Кажется, опять температура… Быстро ложись, сейчас лекарство принесу.

— Угу, — я зевнула, откинулась на подушку и завернулась в одеяло.

Мне было страшно хорошо. Да-да, именно так — хорошо настолько, что даже страшно. И вовсе не из-за торта.

Кажется, я мечтала об этом с четырнадцати лет. Помириться с мамой… По-настоящему помириться, а не просто общаться, потому что не можешь иначе.

Глупо рассчитывать, что всё будет идеально. Но оно мне и не нужно. Я наконец получила капельку маминой любви — не за свои достижения, а просто так.

Поэтому и уснула со спокойным сердцем и улыбкой на губах.

* * *

Выписали Сергея в понедельник, и он первым делом направился в один из своих любимых ресторанов — наедаться от пуза. И заодно полечиться от брезгливости. Лежать в больнице — дело непыльное, но не когда ты терпеть не можешь общепит. Мишину всё время казалось, что он видит отпечатки пальцев на тарелках, а потом он обнаружил в своём стакане с компотом из чернослива маленького червячка — и совсем расстроился. Червяк, конечно, был давно мёртв (ещё на этапе засушивания слив) и не представлял никакой опасности для человечества, но пить компот Сергей всё же не смог. Да и не только компот — он в тот день почти ничего не смог пить…

Так что, оказавшись в ресторане, Мишин почувствовал себя почти счастливым. Для полноты счастья не хватало только Ромашки напротив. Или рядом.

Все эти дни Варя докладывала Сергею о состоянии Риты. Сама Рита про то, что Мишин в больнице, не знала — он попросил не говорить.

В пятницу позвонил сам — Варя доложила, что трубку наконец начала снимать Ромашка, а не её мама. Но быстро завершил беседу — почувствовал, что Рита ещё плохо себя чувствует и решил не навязывать ей серьёзный разговор. Вот выпишется — и поговорят…

Но теперь, хорошо покушав и выпив бокал прекрасного… нет, не вина, а клюквенного морса, в котором не имелось никаких червяков, — Мишин не выдержал.

Хотелось услышать Ромашкин голос.

— Алло, — голос её был слегка сонным, но уже не таким больным.

— Привет. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше. Сегодня была у врача. Скорее всего, в среду выпишут.

— Это замечательно. Значит, в четверг я тебя увижу.

Рита вздохнула.

— Серёж, я… Хочу тебя попросить кое о чём.

— Да?

Она вновь вздохнула.

— Ты не мог бы… не звонить мне не по работе? Я всё понимаю, просто… не нужно. Это нехорошо. Я бы сама написала про больничный, а остальное… не надо.

Чего-то подобного Мишин ожидал. Рита ведь не знала, что он больше не собирается ни на ком жениться.

Ни на ком, кроме неё самой.

— Ромашка… У меня больше нет невесты.

Она помолчала немного, а потом с тоской протянула:

— Неужели ты её бросил?

— Нет. Мы с Кристиной поговорили и расстались.

— Значит, бросил…

Вот она — женская логика во всей красе.

Хотя… в случае с Крис Ромашка права. Разве можно их расставание назвать «поговорили и расстались»? Врёшь ты, и не краснеешь, Мишин.

Бросил ты её. Кинул. Продинамил.

— Ромашка…

— Зря ты так, Серёж. Я — дело прошлое. Зачем ты…

Вот не хотел по телефону, но придётся.

— Потому что я люблю тебя, Ромашка.

Она прерывисто вздохнула и заговорила — резко, горячо, дрожащим голосом, будто собиралась плакать:

— Не любовь это, Мишин. Чувство вины, жалость, желание… Что угодно, но не любовь. Не надо мне про любовь, пожалуйста.

Она не верила. Ну конечно — он на её месте тоже не верил бы.

— Хорошо, Ромашка. Поговорим, когда выздоровеешь. По телефону… не то. А пока… хорошего вечера.

— Хорошего, — почти прошептала Рита и положила трубку.

И как её переубедить? Точнее, как её убедить в том, что это никакая не жалость? И не чувство вины. Желание, конечно, есть, но сначала любовь, а потом уже желание…

А всё-таки — какой же ты дурак был в институте, Мишин. Сам всё изгадил — теперь разгребай.

Только бы она во Францию свою не сбежала. Или ещё куда подальше…

* * *

Зачем он это сказал? Только я смирилась и успокоилась, и вдруг… Мишин со своими признаниями.

Смешно. Какая такая любовь? Он меня знает без году неделя. Помнит свою мечту, а я уже другая совсем. С ума сошёл… Нужны ему эти заморочки? Там, наверное, девушка такая — не чета мне, без кучи психологических проблем. Да ещё и фирма семейная в приданом. А он взял… и отказался.

Ради меня.

Господи, да ради меня в жизни никто ни от чего не отказывался. Даже Матвей. У нас с ним подобных ситуаций не возникало, чтобы пришлось отказываться… Я, наоборот, старалась делать так, чтобы как можно меньше тревожить его. Всё равно ведь была по гроб жизни обязана…

А теперь вдруг… ради меня отказываются от невесты, от семейной фирмы, от планов на будущее. И кто отказывается? Мишин!

Зачем?

Любит? Да не может быть. Как меня вообще можно настолько любить, чтобы вот так отказаться от всего?

Нет-нет, это жалость. Конечно, жалость и чувство вины, которые разрывают Сергея пополам. И никакой любви, разумеется, нет.

Я вздохнула и повернулась на другой бок. Мама накануне уехала к себе, признав, что я почти совсем выздоровела. Предложила поехать с ней, но я покачала головой — к этому я пока не готова.

И мама — моя мама! — не стала настаивать. Чудеса…

Я ещё раз вздохнула и закашлялась. Кашель пока оставался — редкий и слабо выраженный, он меня немного раздражал. Ничего, за пару недель совсем пройдёт…

Говорят, что взрослым не должны сниться цветные сны. Не знаю — мне всегда снились цветные. Даже, бывало, кислотные…

А ещё говорят — это признак шизофрении. Вот уж в наличии чего у себя я совершенно не сомневаюсь…

Наш факультет тысячу лет назад перенесли в другое здание. Но во сне я была там, в нашем родном корпусе, шагала по коридору, и мои шаги гулко отдавались в совершенно пустом помещении.

— Ромашка!

Нет, не совершенно…

Нервно вздрогнув, я покосилась на дверь одной из аудиторий. Оттуда выглядывал улыбающийся Мишин.

Я сделала один шаг назад, страшно испугавшись. Чего он от меня хочет?!

— Иди сюда, Ромашка!

— Не пойду, — я сглотнула и приготовилась убежать. — Ты опять будешь меня щекотать.

— Не буду, — ответил Сергей серьёзно. — Подойди, пожалуйста. Не бойся.

Я стояла на месте, переминаясь с ноги на ногу.

— Обещай, что не обидишь.

— Обещаю, Ромашка.

И кто бы мне объяснил, почему я ему поверила?..

Я осторожно, поминутно вздрагивая, подошла к аудитории. Мишин посторонился, пропуская меня внутрь, и когда я вошла, закрыл дверь.

Я вздрогнула, отступила назад, к столам, и он улыбнулся, показав свои пустые руки.

Что-то было не так… Мишин был какой-то другой. Словно… взрослее?

Я удивлённо моргнула, и Сергей вновь превратился в себя-студента. Только улыбка осталась… и выражение глаз.

— Видишь, Ромашка? У меня ничего нет. Совсем ничего, я клянусь. Я не обижу тебя. Больше никогда не обижу.

Я растерянно молчала, не зная, что сказать. Мне казалось, я уже слышала его извинения… Но когда?

А Сергей между тем сделал шаг вперёд и протянул руку ко мне. Дотронулся до моей щеки, до губ…

— Что ты делаешь?

— То, что должен был сделать ещё тогда.

И я охнула, когда Мишин наклонился и легко коснулся своими губами моих, раскрыл их — осторожно и нежно — и поцеловал.

Всё правильно. Именно так и нужно было сделать ещё тогда…

И я обняла его обеими руками, прижалась сильно-сильно, отвечая на поцелуй со всей несбывшейся страстью, страстью прошлого…

— Ромашка… моя…

Сергей посадил меня на стол, поднял юбку и коснулся ладонью края трусиков, погладил внутреннюю поверхность бедра…

— Да, — выдохнула я, вцепляясь пальцами в его рубашку. — Пожалуйста, Серёжа…

Откуда взялись эти слова? И эта уверенность в том, что всё правильно?

Очнись, Рита, это ведь Мишин! Он ненавидит тебя!

Нет. Нет. Нет, — шептало что-то внутри меня. Не ненавидит. Нет. Нет.

— У тебя ведь никого не было, Ромашка… — тихо говорил Сергей, а сам уже отодвигал в сторону край трусиков. — Будет больно…

— Мне… всё равно…

Он наклонился и уложил меня на стол, поднял юбку ещё выше, задрав её почти до груди, и стал требовательно ласкать меня между ног, окончательно избавив от ненужных трусиков. Круговыми движениями оглаживал вход в меня, сжимал и разжимал пульсирующий желанием клитор, и я постанывала от наслаждения, ощущая одновременно пожар и сосущую пустоту внизу живота.

А Сергей между тем второй рукой виртуозно расстегнул мне блузку и, спустив вниз тонкое кружево бюстгальтера, наклонился и лизнул один из сосков. А потом, когда я вздрогнула и простонала что-то неразборчивое, лизнул второй.

До чего же непристойно лежать вот так — на столе с раздвинутыми ногами, без трусов и с опущенной тканью лифчика, сверкая на всю аудиторию вызывающе торчащими сосками. Тогда, в институте, я ни за что не пошла бы на подобное.

А теперь меня это возбуждало.

И когда я почувствовала Сергея внутри себя, всё наконец встало на свои места. Прошлое и будущее разделились, и я, вспомнив это самое прошлое, ещё крепче обняла Мишина за плечи, позволяя двигаться резко и неистово.

Удовольствие пронзало каждую клеточку тела. Бурлило в крови, слезами вскипало в глазах, и криком — на губах. И ничего не было вокруг, ничего и никого, кроме нас с Сергеем. И пусть я уже знала — это сон, — я знала и ещё одну вещь.

Мы оба хотели бы, чтобы этот сон был правдой.

И пусть он… будет… хотя бы ненадолго. До утра. Пока я не проснусь.

* * *

Сергею уже тысячу лет не снились сны.

Ему вообще редко что-то снилось, а если снилось, то обычно какой-то бред. А тут…

Институт, Ромашка и… секс.

Надо же. Неужели он настолько хочет её, поэтому и сны подобные видит?

Хочет, конечно… Но кроме секса было ещё кое-что.

Сожаление от того, что всё случилось иначе — не так, как во сне. Чувство вины за свои глупые поступки. Желание исправить их.

И любовь.

Как же жаль, что люди так и не смогли придумать машину времени. Было бы неплохо отправиться в прошлое и дать самому себе в морду. От души так дать…

Мало его по голове били, недостаточно. За Кристину, может, и хватило, но не за Ромашку. За неё ему эту самую голову надо бы отрубить…

Следующие два дня Мишин крутился, как белка в колесе. Сам осознавал — это напоминает агонию, но ничего не мог с собой поделать. И готовил свой сюрприз, как одержимый, и страшно боялся, что Ромашка не поймёт и рассердится.

А в четверг с самого утра отправился оформлять очередные документы, но был остановлен на полпути звонком Вари.

— Сергей, — голос её звучал немного смущённо, — может, я не в своё дело лезу, конечно… В общем, Риту выписали, она сегодня на работу явилась. Явилась и сразу написала заявление на увольнение. Сейчас она у Юрьевского, решила подписать, минуя твою голову…

— Нет-нет, — Мишин почувствовал прилив благодарности по отношению к Варе. — Спасибо тебе большое. И… можешь её задержать, если что?

— Угу. Рита мне ещё сказала, что у неё на вечер билет во Францию…

У Сергея даже в глазах потемнело.

— Тем более. Варь, я тебе двойную премию выпишу, только задержи!

— Да не надо мне премии, — пробурчала Варя. — Чего я, не человек, что ли… В общем, ты это… как там… Беги, шеф, беги.

— Бегу, — ухмыльнулся Мишин и действительно побежал.

* * *

В четверг я была полна решимости со всем покончить. Как я уже говорила: нет человека, нет проблемы. И Сергей, как только я исчезну из его поля зрения, успокоится и, возможно, вернётся к невесте. Попросит прощения, повинится, на коленях поползает — в общем, всё как любят мужики. Подарит ещё одно колечко или серёжки, ноги будет целовать, скажет, бес попутал — она и простит.

Совет им, да любовь.

Мне, кстати, повезло — Мишина на работе не было, зато Юрьевский имелся. Прекрасно, сейчас подпишу заявление прям у генерального, вряд ли он будет сильно сопротивляться, я тут работаю-то всего ничего…

— Ты что там такое пишешь? — поинтересовалась Варя, вытягивая шею, чтобы разглядеть со своего места. Я не видела смысла скрываться, поэтому ответила:

— Заявление на увольнение.

Соседка удивлённо крякнула.

— Хм… чего так?

Вот это уже сложнее.

— Другую работу нашла?

— Ну… нет. Во Францию улетаю сегодня вечером. По делам.

Это было чистой воды враньём, на кой чёрт мне Франция? Она за четыре года у меня уже в печёнках сидела.

— Эти дела настолько серьёзные, что требуют увольнения?

У Вари было какое-то странное лицо. Будто бы она о чём-то напряжённо думала. Может, о чём-то своём? Вряд ли о моём увольнении.

— Угу. Всё, сейчас пойду к Юрьевскому, подпишу у него.

— Вообще сначала должен Сергей…

— Да ладно, главное — подпись генерального. А Мишин может и задним числом, — отмахнулась я и отправилась к Юрьевскому, краем глаза успев заметить, как Варя начала лихорадочно рыться в собственной сумке.

Увидев меня, Максим Иванович встал со своего кресла, подвинул мне стул, только потом сел обратно и с вежливой улыбкой выслушал моё объявление о намерении уволиться. Несколько секунд глядел на заявление, которое я положила прямо перед ним, а потом ухмыльнулся и сказал:

— Я смотрю, классная у вас с Сергеем командировка была. Вы, Рита, сначала заболели, теперь вот увольняетесь. А Мишину вообще по башке треснули, неделю в больнице лежал.

Сердце вздрогнуло и свалилось куда-то в пятки.

— Как… треснули?

— Так. Тупым предметом.

— А… кто?

— Да хрен его знает. В воспитательных целях, скорее всего. Но вернёмся к нашим… то есть к вашим заявлениям. Скажите мне, Рита… вы уверены в собственном решении?

— Уверена.

На самом деле я в тот момент вообще не думала о собственном решении. Я думала о Сергее, который лежал в больнице, а мне даже не сказал об этом!

— Могу я узнать, с чем оно связано?

— Это личное.

Улыбка Юрьевского стала чуть шире. А потом он, к моему полнейшему изумлению, вдруг протянул:

— А если я не подпишу ваше заявление?

Я нахмурилась и почти огрызнулась:

— Да не подписывайте. Всё равно я завтра не явлюсь на работу.

Максим Иванович фыркнул.

— Где-то я это уже слышал… Ладно, Рита, я понял. Тогда давайте хотя бы дождёмся Сергея. Я, знаете ли, его слишком люблю, и никогда не увольняю его сотрудников без его ведома. Ну… или почти никогда, — генеральный рассмеялся, отчего я окончательно оторопела. И вообще у меня сложилось впечатление, что эта ситуация его забавляет.

— Боюсь, Сергей… — я мучительно пыталась подобрать адекватное слово. — … Не может быть объективным начальником в случае со мной. Он…

— Он вас любит.

Я поперхнулась воздухом.

— Э… вы…

— Да-да. Я. А Мишин вас любит. И даже не спрашивайте, откуда я это знаю или с чего я это взял.

— Это не любовь! — возмутилась я, и сама не поняла чему именно: то ли тому, что генеральный в курсе наших с Сергеем «отношений», то ли его заявлениям о любви Мишина. — Ему просто меня жаль!

— Вы сами-то в это верите? — протянул Максим Иванович, и когда я ответила, что верю, покачал головой. — Ну, Рита, вы же взрослая женщина. Умная, рассудительная. А к себе относитесь так, будто до сих пор подросток.

— Вот и прекрасно, — рассердившись, я поднялась со стула. — Я увольняюсь, и больше вы этого подростка не увидите!

Я метнулась к двери, и генеральный слегка дёрнулся, словно собирался меня останавливать, но он не успел ничего сделать — как раз когда я хотела толкнуть дверь и выскочить наружу, в кабинет Юрьевского зашёл Мишин. Красный, взмыленный и явно мокрый от пота. Бежал, что ли?..

— Никаких увольнений! — взревел он с порога, как… мишка. Или даже медведь… — Макс, ты ведь ничего не подписал?!

— Да хрен я что-то подпишу. Чтобы ты меня потом удушил собственным галстуком? — фыркнул Юрьевский, встал из-за стола и, подойдя к двери, оттолкнул от неё нас с Мишиным. И только я хотела спросить, куда это он, как генеральный выскочил за дверь — и сразу же раздался щелчок запираемого снаружи замка.

Мы с Сергеем сразу начали что-то возмущённо орать.

— Ничего-ничего, — меланхолично заметили за дверью. — Вы там немножко посидите, поговорите, успокоитесь. Можете даже что-нибудь у меня расколотить, если очень захочется. А я пока пойду пообедаю. Вика, ты со мной. И запри приёмную, чтобы этих… никто не беспокоил.

Я возмущённо хлопала ртом, а Сергей таращил глаза и постепенно становился похож на лупоглазую свёклу.

— Макс! Ты охренел?!

— Давно уже, — невнятно прозвучало за дверью. — Ты мне потом претензию подашь, не переживай. В письменном виде.

— Да я тебе!!! — завопил Мишин, но больше ничего сказать не успел — генеральный и Вика явно вышли из приёмной. Мы услышали, как захлопнулась дверь.

Господи, и за что мне это?..

* * *

Когда шум извне стих, Ромашка тяжело опустилась на стул и потёрла кончиками пальцев виски. Выглядела она при этом бледновато и немного измученно.

— Ну что за цирк, — пробормотала недовольно и нахмурилась. — И чего он добивается?

Сергей прекрасно понимал, чего добивается Макс, но объяснять Рите не хотел. Ещё даст ему по голове… тупым предметом.

Мишин сделал несколько глубоких вдохов, стараясь успокоиться — поступок Юрьевского его всё же изрядно взбесил, — затем сел на корточки рядом с Ритой, заглянул ей в лицо и спросил:

— Ромашка… зачем тебе увольняться?

— Затем, — она отвела глаза. — Я обязана перед тобой отчитываться, что ли? Хочу — увольняюсь. Законом не запрещено.

— Я чем-то обидел тебя?

Она покачала головой.

— Нет, Серёж.

— Тогда почему? Объясни, пожалуйста. Я хочу понять.

— Секунду назад ты спрашивал «зачем?» Это разные вещи, — съязвила Рита, по-прежнему не глядя ему в глаза.

— Ну хорошо, объясни, зачем и почему.

Она вздохнула.

— Ты же должен понимать, Серёж. Не можешь ты не понимать.

— И всё-таки. Пожалуйста, Ромашка.

— Да не хочу я тебе жизнь ломать, — сказала Рита тихо, опуская голову ниже. — Вон, с невестой порвал. От фирмы семейной отказался.

— А про фирму ты откуда знаешь? — поразился Мишин. — Хотя… глупый вопрос. Верещагин просветил?

— Он. Серёж… не нужна мне твоя жалость. Спасибо тебе, конечно… Ты меня не обидел, нет. Просто я… как призрак из прошлого. Увидел-захотел-получил. А я своими рассказами о себе голову тебе ещё заморочила, вот ты и… проникся, пожалел. Я поняла это, по глазам твоим увидела. Не надо. Я проживу без тебя, честно.

— Зато я без тебя — нет.

Рита наконец подняла голову, и Сергей улыбнулся, поймав её удивлённый взгляд.

— Дурочка ты, Ромашка…

* * *

Я вздрогнула, услышав это «Дурочка ты, Ромашка». Вспомнила свой сон, где то же самое говорила мне Нина.

— Я тебя люблю. Смотри мне в глаза, пожалуйста. Разве в них жалость? Разве можно из-за одной только жалости полностью поменять планы на жизнь? Бросить невесту, отказаться от возвращения фирмы. Ромашка, я влюбился в тебя ещё тогда, на первом курсе. Совершил кучу ошибок, которые, наверное, никогда себе не прощу… Но дело не в них. И не надо про жалость. Я тебя люблю.

Я чувствовала себя ужасно растерянной. Очень хотелось поверить, да и глаза Сергея не могли лгать. Но…

— Не может быть, — я помотала головой. Вновь попыталась отвести взгляд, но Мишин не дал — зажал мою голову ладонями, заставив посмотреть на себя, и спросил:

— Почему, Ромашка? Почему не может?

Как объяснить?..

— Столько лет прошло… Ты ведь меня совсем не знаешь.

— Я уверен, что знаю тебя, но раз так… Дай мне узнать себя. Пожалуйста, не убегай. Я понимаю, что ты меня пока не любишь, но надеюсь…

Услышав подобное утверждение, я хихикнула. Сергей нахмурился.

— Ромашка?..

И тут я начала ржать. Видимо, на нервной почве…

Вырвалась из его ладоней, удерживающих мою голову, и стала хохотать, раскачиваясь из стороны в сторону, как психованная. Всхлипывая и подвывая, смеялась, словно в этой ситуации действительно было что-то смешное.

— Ромашка! — Мишин схватил меня за плечи и хорошенько встряхнул. — Что с тобой? Да перестань ржать уже! Что ты смеёшься?

Я в последний раз хихикнула, а потом завыла и расплакалась, захлёбываясь слезами, как секунду назад смехом.

Сергей что-то говорил, продолжая трясти меня, как куклу, но я ничего не слышала. Плакала, как одержимая, выливая из себя всю боль прожитых без него лет, и в конце концов прошептала, размазывая слёзы по щекам ладонями:

— Ты… такой… дурак… Господи, какой ты дурак…

— Почему? — Мишин внезапно обнял меня и перетащил со стула на пол, к себе на колени. Я вцепилась в него, как утопающий в спасательный круг, и ответила:

— Я тебя увидела ещё на вступительных. И влюбилась, как последняя идиотка. И все пять лет… ты издевался, а я тебя любила. Я мазохистка, видимо.

Я почувствовала, как Сергей напрягся всем телом. А потом вдруг разом расслабился и начал поглаживать меня по спине.

— Ты меня любила, Ромашка?..

— Угу. Не веришь? Я не вру.

Он немного помолчал, а затем спросил очень тихо:

— А… сейчас?

Я рассмеялась, утыкаясь лбом в его плечо.

— Какие мужики всё-таки идиоты…

И почувствовала, что он тоже улыбается.

* * *

Когда Юрьевский открыл дверь своего кабинета, он застал внутри прекрасную картину — целующуюся парочку, расположившуюся прямо на полу. До этого он долго стучал, но, не получив внятного ответа, всё-таки решил войти. А то вдруг они там друг друга поубивали и лежат теперь, стынут?

Не поубивали…

— Замечательно, — произнёс Макс удовлетворённо, и Мишин с Ритой вздрогнули, оторвались от поцелуя и одновременно посмотрели на Юрьевского почти одинаково ошалевшими глазами. — Премию обоим. За послушание.

Сергей пришёл в себя первым.

— Двойную?

— Двойная была бы, если бы вы к моему приходу успели раздеться, — усмехнулся Макс. — А так обычная.

— Ты предупреждай в следующий раз. Насчёт раздеться.

— Я очень надеюсь, что следующего раза не будет. А теперь встали… и вымелись отсюда. Мне надо работать. Мы с Викой и так там половину столовой слопали, пока вы тут… общались.

Мишин поднял Риту с пола вместе с собой, отряхнул и поинтересовался:

— Выходной дашь?

— Когда это?

— Сегодня.

— Да бога ради, — пожал плечами Юрьевский, проводил взглядом выходящих из его кабинета сотрудников, а потом подошёл к столу и с видимым удовольствием порвал на мелкие клочки Ромашкино заявление.

* * *

— Ты куда меня везёшь? — спросила я, когда Сергей дотащил меня до своей машины, усадил на сиденье, затем усадился сам и завёл автомобиль.

— Если я тебе сейчас скажу, ты, чего доброго, сбежишь.

Я промолчала, но надулась. Сбегу я от него, как же. Что я, Колобок, что ли?

— Ну Ромашка… это сюрприз. Скоро увидишь.

— Сюрприз? — я насторожилась. — Приятный?

— Конечно, — Сергей улыбнулся. — Больше никаких неприятных сюрпризов не будет, я обещаю.

Я верила.

Все неприятные сюрпризы остались в далёком прошлом. В очень далёком прошлом… Там, куда мы, я надеюсь, никогда не вернёмся.

— Ромашка… а ты помирилась с мамой?

— Помирилась, — я кивнула. — Хотя это, пожалуй, не моя заслуга. Мама… я даже не ожидала от неё…

И я рассказала Мишину про то, что мама ходила к психотерапевту. И про то, как мы ели «птичье молоко»…

— Значит, у тебя тоже любимый торт — «птичье молоко»? — удивился Сергей, и засмеялся, когда я кивнула. — Ну надо же. И у меня. А насчёт «не моя заслуга»… Ромашка, ты это серьёзно?

— Конечно.

— Дурочка ты…

— Почему это?

— Да так. Потом объясню.

— Почему потом? — опять не поняла я.

— А ты пока не готова к подобным откровениям. Вот я тебя в кроватку уложу, раздену и буду ласкать, рассказывая, какая ты замечательная, любящая и добрая.

Я непроизвольно начала краснеть.

— И всё это — при свете, — заключил Сергей, явно и совершенно откровенно подтрунивая надо мной. — При очень ярком свете, чтобы я мог видеть каждую твою родинку.

Я покраснела окончательно и бесповоротно.

Родинок у меня было много. Особенно… эээ… на лобке.

— Ни за что! — буркнула я, пыхтя, как паровоз. Мишин заржал, и мне тоже вдруг стало до ужаса смешно.

— Ничего, Ромашка. Я тебя потом… хм… уговорю. Думаю, тебе понравится.

— Что именно? Уговоры или то, что последует за ними?

— И то, и другое, конечно.

Спустя примерно двадцать минут Сергей остановил машину возле совершенно шикарной новостройки.

Мы поднялись на лифте на шестой этаж, там нас встретила какая-то женщина и, улыбнувшись Мишину, открыла одну из квартир.

— Заходи, Ромашка.

Ничего не понимающая я зашла внутрь, огляделась…

Там было пусто, одни голые стены. Голые до бетона.

А потом я вспомнила… и поняла, зачем он меня сюда привёл.

— Мишин! Ты сдурел?! — прошипела я, оборачиваясь. — Мы так не договаривались!

— Почему же? Очень даже договаривались, — невозмутимо произнёс Сергей. — Договаривались, что если я тебя обижу, куплю тебе квартиру. Я ещё не купил, правда… в процессе.

— Если, Мишин! Если! А ты меня не обижал!

— Обижал. И не называй меня так, пожалуйста, Ромашка.

Я чуть не завыла.

— Хорошо, не буду! Но когда ты меня обижал-то?!

— Это замечательно, что ты не помнишь. А вот я не хочу забывать… чтобы никогда не повторять своих ошибок.

Я поняла, о чём он говорит.

— Серёж, ну это ведь было тысячу лет назад! И вообще… не возьму я от тебя никаких квартир! С ума сошёл…

— Сошёл, — кивнул Мишин, сделал несколько шагов вперёд и подхватил меня на руки. — И ты возьмёшь, Ромашка. Я тебя уговорю. Вот прям сейчас и начну уговаривать.

— С ума со… Что… ты… делаешь…

Сергей донёс меня до подоконника, усадил на него, раздвинул мне ноги и встал между ними. А затем жарко поцеловал, одновременно с этим задирая юбку одной рукой, а второй расстёгивая блузку. И так у него это всё ловко получалось…

И я забыла, зачем мы вообще сюда пришли. Зарылась пальцами в волосы Сергея, потянула их, почти причиняя ему боль, потом опустила руки ниже и бесстыдно сжала его ягодицы.

— Ух, — прошептал Мишин мне в губы. — Шалишь, Ромашка.

— Беру пример с тебя.

А Сергей пальцами уже ласкал меня между ног, и проникал внутрь, и сжимал клитор, отчего я всхлипывала и выгибалась… Распахнул мне блузку, спустил вниз бюстгальтер и начал играть языком с сосками — то с одним, то с другим… А пальцы его внизу вытворяли нечто чудовищно непристойное…

И когда я содрогнулась от первого оргазма, Сергей прошептал мне на ухо:

— Люблю тебя, Ромашка, — и поцеловал в щёку. Почти целомудренно. — А любимые люди дарят друг другу подарки. Примешь мой?

— Вот именно — друг другу, — ответила я и вновь задрожала, но теперь уже от молниеносного проникновения его горячего члена. — А ты… м-м-м… сколько мне… придётся… а-а-а… дарить… чтобы сравняться… о-о-о…

— Немного, Ромашка, — прерывистым голосом проговорил Мишин, не прекращая двигаться внутри меня. Я изо всех сжимала его сзади ногами, раскрываясь сильнее, чтобы ощущать Сергея ещё глубже. — Подари мне себя.

Я хотела спросить: разве я ещё не подарила? — но вдруг поняла, что он спрашивает совершенно о другом.

И задохнулась… наверное, от счастья.

— Хорошо… дарю.

И после этих моих слов мир вокруг померк от вспышки ослепительного удовольствия, которое почувствовали мы оба, когда Сергей обнял меня крепче и задвигался ещё быстрее… шепча: «моя, моя, моя…»

— Твоя, — подтвердила я, изо всеx сил кусая егo за плечo… и окончатeльно прощаясь с нашим совмeстным прошлым, что в эту секунду перестало иметь всякое значение.

* * *

Встреча выпускников на этот раз состоялась в октябре. И на улице рядил такой дождь, что раньше Сергей непременно бы подумал о какой-нибудь гадости.

Но теперь его вот уже несколько месяцев как совершенно не волновали дожди. Да и солнце тоже. Он не замечал, какие за окном погодные условия.

Не заметил и сегодня. Только подумал, что зря помыл машину накануне.

К началу встречи Мишин немного опоздал. Почти все однокурсники уже сидели за столом и весело болтали. Но замолчали, обнаружив возле стола улыбающегося Сергея.

— Здорово! Привет! Давно ждём!.. — послышались со всеx сторон радостные приветствия. — Садись давай!

— Погодите, — уxмыльнулся Мишин. — Познакомить вас xочу кое с кем. Жена моя… в туалет заскочила, сейчас придёт.

— Жена-а-а? — хором протянули все однокурсники сразу. Кто-то удивлённо свистнул, ещё кто-то засмеялся…

— Жена, — кивнул Сергей, и по наступившей разом тишине понял, что Ромашка вошла в зал ресторана. Обернулся — и улыбнулся, подбадривая её, и заодно наслаждаясь видом своего любимого зелёного платья, так похожего на то самое…

Сергей взял Ромашку за руку, как только она подошла к нему, и сказал, поворачиваясь обратно к столу:

— Вот. Знакомьтесь. Это Рита — моя жена.

Тишина всё никак не прерывалась. Однокурсники смотрели на них, застыв с практически одинаковыми выражениями на лицах. Рты открыты, глаза вытаращены.

А потом кто-то воскликнул:

— Ну наконец-то! — и все разом рассмеялись, сияя лукавыми улыбками. — Лучше поздно, чем никогда!

— Вовсе и не поздно, — заметила Ромашка, чуть сжимая ладонь Сергея и тоже улыбаясь. — Я ещё не успела выйти на пенсию и поседеть, как видите

— Хорошо то, что хорошо кончается! — заключил кто-то из однокурсников.

Но он был не совсем прав, конечно.

У них с Ромашкой всё только начиналось.

Оглавление

Эви Эрос Мне не стыдно Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg