«Прогнившие корни. Книга 1»

Прогнившие корни. Книга 1 (fb2) - Прогнившие корни. Книга 1 1076K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ольга Дэкаэн

Прогнившие корни.Оригинал

                                                                                    «Всё не то, чем кажется и не наоборот»

                                                                                                                                    Конфуций.

                                                Прогнившие корни

Пролог

Март 2015 год.

Ему нужно было взять себя в руки. Сейчас не время, чтобы впадать в спячку и просто плыть по течению. Это не поможет, не избавит от той тяжести, что опустилась на его плечи. От понимания того, что он всего лишь пешка, вставшая на пути ферзя, ему становилось не по себе. Уже неделю он не спал, практически не ел, и сейчас организм требовал передышки, иначе просто развалится. Но уже не молодое тело отказывалось подчиняться. Эти семь дней оказались для него кромешным адом, со своими грешниками и карателями. Только невозможно было разобрать, кто чью сторону выбрал.

Он повернул за угол, на нужную ему улицу и перед взором предстало здание местного банка. Двухэтажное серое строение с вековой историей приветливо распахнуло двойные двери, словно приглашая. Он не ощущал морозного воздуха, проникающего под одежду и продирающего до костей, мысли были заняты куда более важным делом. Ради этого он и пришёл, ради этого всё и затеял.

Кожа в том месте, где был нагрудный карман пиджака, словно медленно плавилась, не давая забыть, для чего он покинул тепло уютной квартиры. Нужно было избавиться от этой бумаги ещё неделю назад, когда была возможность. Теперь уже поздно! Теперь он связан по рукам и ногам толстыми канатами совести, затягивающимися всё сильнее на его запястьях. И ничего уже не изменить.

 Он замешкался, остановился в сотне метрах прямо посреди проезжей части, слово упёрся в невидимую стену и нетерпеливые водители тут же проявили всю степень своего негодования, заполнив уличное пространство негодующими звуками клаксонов. Вздрогнув, словно лунатик, очнувшийся от сна, он, сутулясь, словно старик, преодолел оставшиеся метры.       Просторное, светлое помещение, с фисташковыми стенами и стойкой из морёного дуба было пустым, не считая банковского персонала по ту сторону, в бело-чёрной униформе, галстуках и бейджами на правой стороне груди. Огромные хрустальные люстры и кожаные кресла манили атмосферой комфорта и финансового благополучия.

— Добрый день. Рады вас снова видеть, — заученно, с широкой улыбкой, хотя глаза оставались безучастными, поприветствовала его молодая сотрудница.      

— Здравствуйте, — протолкнув ком в горле, произнёс он. Слова давались с трудом.

— Чем могу помочь?

— Я хотел бы арендовать банковскую ячейку.

— Как вам будет угодно. На какой срок хотите заключить договор по аренде ячейки? Месяц, полгода, год? — пальцы девушки запорхали над клавиатурой.

— А максимальный срок?

— Неограничен, но вам необходимо будет ежегодно обновлять договор.

— Хорошо. Пусть будет неограниченный.

— Вам также необходимо ознакомиться с правилами хранения ценных вещей в ячейке. Банк в свою очередь предоставляет высокую степень защиты круглосуточно. Полная конфиденциальность и доступ к ячейке в рабочие часы.        

На протянутые бумаги он даже не взглянул толком, подписал, не читая.

— Хотите ли вы оформить доверенность на кого-то ещё? Например, на родственников или иных лиц?

Отрицательно покачал головой, но тут же передумал:

— Да.

— Мне необходимы данные этого человека.

Он заколебался, но уже секунду спустя всё же произнёс по слогам имя и фамилию.

«Ну вот! Втянул её в эту грязь, — устало подумал, проводя рукой по лицу, словно смахивая невидимую паутину. — Быстрей бы закончить всё это...»

Вслед за девушкой прошёл вглубь здания, спустился на цокольный этаж и оказался перед дверью-решёткой. Открыв её ключом, миловидная сотрудница торопливо прошла к стене, которую сплошь занимали прямоугольные, металлические дверцы с глянцевыми табличками и двумя замочными скважинами. Вставив один ключ, второй она протянула ему. Дверца бесшумно открылась, и из недр показался пустой металлический бокс.

— Я вас оставлю, — сказала девушка и предусмотрительно отошла на несколько метров. Он видел её прямую спину сквозь прутья решётки.

Через секунду он уже держал в руках извлечённый из кармана бумажный конверт. Плотная бумага была тёплой от прикосновения к его телу, но ему казалось, что это содержание проклятого письма жжёт кончики его пальцев.

«Ещё раз! Только убедиться, что это будет сокрыто», — пообещал он себе, извлекая пожелтевший от времени и потёртый в местах сгиба лист, исписанный корявым, неразборчивым подчерком. Так мог писать только ребёнок.

Неделю назад, когда он только обнаружил «это», ему понадобилось время, чтобы разобрать слова, но ещё больше времени, чтобы понять смысл. Для него давно не секрет, кто автор и от этого знания становилось страшно. Как бы ему хотелось не знать того, что говорилось в этих строках. Жить, как раньше, до того как он полностью, с головой погрузился в это топкое болото лжи и лицемерия, словно прикоснулся к чему-то грязному и сам замарался. Начал медленно гнить, как рыба — с головы. И эти мысли уже не отпускали, тащили за собой ко дну, разъедали мозг.

Руки его тряслись. Заметив это, он торопливо засунул бумагу обратно в конверт и швырнул в ящик.

«Спрятать и никогда не возвращаться к этому, — подумал он, вытирая потные ладони о полы пиджака. — Больше не думать! Забыть и жить дальше, словно ничего не произошло».

Но как не старался, не думать не получалось. Он раз за разом возвращался к содержимому конверта. Усталый, измученный мозг продолжал обрабатывать информацию, выдавая итоговый расклад. И какой бы он не выбрал путь, всё получалось скверно. Для всех! Все эти годы он был лишь звеном в этой цепи, счастливо прозябающий в неведении. Теперь всё изменилось и у него лишь два пути: смириться и забыть обо всём или…

Свой выбор он уже сделал!

Глава 1

6 ноября 2016 год.

Тринадцать дней до расплаты.

«Что-то случилось!»

Эта мысль возникла где-то в подсознании, как только Лана сквозь сон услышала свой мобильный. Тот, светясь и вибрируя, пытался уползти подальше, словно говоря: не бери, ничего хорошего из этого не выйдет.

 Никто и никогда не звонил ночью, все знали об её не добром нраве, когда дело касалось сна. Только переехав в город, она работала, как проклятая по двадцать часов в сутки, чтобы прокормить себя, платить за аренду тесной комнатушки и учёбу. Единственной мыслью в те времена было поскорее добраться до подушки, и, накрывшись с головой, остаться наедине с собой. Приходила за полночь и просто валилась с ног. Хотя далеко не всегда удавалось выспаться из-за трудной соседки. Та часто металась и кричала во сне. И первое, что она сделала, когда появились первые деньги — это сняла отдельную маленькую квартирку-студию, где не было ничего лишнего. Старый потёртый диван с кучей подушек, словно разбросанных нарочно, чтобы прикрыть уродство первого, закуток кухонной зоны с посудой, рассчитанной на одну персону, и покосившийся шкаф со стопкой книг на полу вместо исчезнувшей куда-то ножки. Не было телевизора, но был книжные полки во всю стену.           Много позже узнала от хозяйки, что книги остались от бывшего мужа, любителя скоротать вечерок, за чтением. За те пять лет, что она жила здесь, телевизор так и не появился, а книги она перечитала практически все, некоторые даже по несколько раз. Они так и стояли ровными рядами на полках. Годы шли, а то чувство, что ей не хватает времени на сон, осталось. 

Включив лампу, одиноко стоящую на столике у изголовья дивана, щурясь от яркого света, она взглянула на электронное табло часов 2:10. Как не хотелось слышать то, что так настойчиво пытались донести до неё с той стороны, ответить было необходимо. С тяжёлым вздохом она поднесла всё не замолкающий мобильный к уху.

— Я слушаю, — её голос был хриплым после сна.

— Лана?

 Сердце сделало бешеный скачок и замерло. Она узнала этот голос и сразу поняла причину звонка. Горло сдавило.

— Агата? — сдавленно спросила, хотя уже знала ответ. Её дядя не будет звонить ночью по пустякам.

— Умерла несколько часов назад, девочка, — глухо подтвердил он и Лана, словно наяву, увидела, как тот, зажав трубку плечом, снимает очки и нервно протирает стёкла платком.

 Она была не готова к этой новости — лишь почувствовала, как в груди что-то сжалось, словно тисками. Стало трудно дышать. Несмотря на всё то, что было между ней и её бабкой в прошлом, и разлукой в долгие одиннадцать лет, чувство, накрывшее её с головой, было столь велико, что захотелось забыться. Знать бы ещё, что ею движет — боль утраты или освобождение? Это была потеря того, что связывало её с прежней жизнью, со школой, вечными конфликтами и детскими страхами — её постоянными спутниками и по сей день. Словно дорогие сердцу друзья, которых она не в силах отпустить — всегда рядом, всегда начеку, готовые в любой момент напомнить о себе.

— Что случилось, дядя?

— Ей стало плохо, — осторожно начал он. — Я толком сам ничего не знаю... Доктор объяснил лишь, что она, должно быть, потеряла сознание...

Дальше он продолжать не стал. Её воображение довершило картину. 

— Я приеду, завтра ближе к обеду, — пообещала Лана. — Раньше не смогу, надо закончить все дела.

— Да-да, конечно, — поспешно отозвался Ян, — я не тороплю тебя.

            Постепенно приходило осознание того, что произошло. Её и без того неустойчивый мир, в который раз сделал стремительный кульбит и именно в тот момент, когда она считал, что всё более или менее наладилось и можно расслабиться.

Понимая, что уже вряд ли удастся заснуть, Лана отправилась в душ. Не знала, сколько провела времени под прохладными струями воды, смывая с себя остатки сна. Не плакала — забыла, как это делать. Агата ещё в детстве вытравила из неё эту «дрянную» привычку.

«Не реви, Ланка. Противно смотреть, как ты ноешь. Ты ведь не какая-то дура безмозглая, которая сопли пускает по пустякам», — вспомнила её давние слова Лана, когда будучи совсем ещё ребёнком, прибегала к ней со слезами обиды на своих сверстников. Слишком часто эти злые дети позволяли себе то, что не могли, открыто позволить себе их лицемерные родители по отношению к ней.

«Они снова кричали мне, что я уродина, — жаловалась маленькая, зарёванная Лана, размазывая слёзы по лицу, — и кидали в меня камнями».

«Довольно! Что с этих дикарей возьмёшь! Не обращай внимания, им надоест и они успокоятся».

«Почему они так говорят?»

«Потому что слушают своих идиотов-родителей — ворчала старая женщина и добавляла. — А ты подумай на досуге, стоит ли бегать ко мне с этими бреднями! — хватая её цепкими скрюченными от артрита пальцами одной руки и одновременно другой рукой открывая дверь в ненавистный подвал.

Почти всегда всматриваясь в своё отражение в зеркале, она вспоминала этот момент. Уродина! Это жестокое прозвище приклеилось к ней, наверное, сразу после рождения.

Сейчас она видела лишь неясную тень на запотевшем зеркале и, проведя по нему рукой, привычно взглянула на своё отражение. Глаза на бледной коже были её проклятьем. Врождённая гетерохромия. Правый глаз — сливался со зрачком, словно вбирал в себя все остальные краски с её лица, левый — словно болотные мутные воды.

В мегаполисе, где она жила уже больше десяти лет и, где население давно перевалило за миллион, все были заняты собой, не обращая внимания на то, чем живут другие и тем более, как выглядят. В таких городах хватало фриков — искусственных, стремящихся выделиться из толпы серости. И она чувствовала здесь себя вполне комфортно, не выделяясь. Всем было наплевать на её вид, на то, какие у неё глаза и есть ли они вообще. Но всё было иначе в месте, где она родилась, в городке с населением чуть более пяти тысяч. Люди там не менялись. И как бы этого не хотелось, ей ещё только предстоит встретиться со своим прошлым и его «химерами».

Ей ещё никогда не приходилось терять близких, не считая родителей, о которых она ничего не знала. И Агата — она поклялась, что больше никогда не назовёт эту женщину таким тёплым, источающим любовь и привязанность, словом «бабушка» — не горела желанием рассказывать о том, что же случилось с её дочерью, матерью Ланы и её избранником. Все попытки выяснить истину, приводили лишь к скандалам и ссорам, после одной из которых Лана и покинула сначала ставший ненавистным дом, а затем и город с его враждебно настроенными жителями, прихватив с собой лишь старый чемодан, что ещё недавно пылился в подвале.        

Теперь не осталось даже Агаты.

Тянуть с поездкой было бессмысленно. Как бы ей не хотелось плюнуть на всё, с дядей она так поступить не могла. Заказала билет на поезд, на ближайший рейс, попутно закидывая в дорожную сумку кое-какие вещи. Времени было в обрез, поезд отправлялся в 10:00 утра, а нужно было ещё позвонить на работу. Единственное, что она любила, отдавалась без остатка. Возможно, поэтому была лучшей. Она не ладила с людьми, но «чувствовала» собак и профессию кинолога выбрала не задумываясь. Работа освобождала от ненужных мыслей, так часто терзавших раньше. Стоило переступить порог питомника, как всё отходило на второй план, оставляя один на один с теми, кто не ранит словом, не попытается навязать что-то своё, не взглянет косо.

И вот теперь, как кара за спокойную, размеренно текущую жизнь, ей придётся оставить всё это, и окунутся во мрак прошлого.

Кутаясь в пальто и огромный вязанный красный шарф, и уворачиваясь от встречного потока толпы, она шла пробираясь по перрону. Весь этот шум, все эти люди, куда-то спешащие и ничего не замечающие вокруг, так и норовили задеть, толкнуть оставить на Лане свой след. И где-то глубоко внутри сразу же зарождалось чувство неприязни, и отвращения. Но больше всего страха. Хотелось сжать руки в кулаки и крикнуть, чтобы они прекратили, отступили на шаг или вообще исчезли. Только так она бы смогла протолкнуть внутрь хоть немного воздуха и успокоить сильно бьющееся сердце. Не дать разгореться костру под названием «паника». Прожив столько лет в этом муравейнике, посетив не одного мозгоправа, она так и не смогла излечиться.

Поезд пришёл точно по расписанию. Его гладкое, стальное тело с огромными синими буквами на ребристом боку, по инерции ещё какое-то время с протяжным стоном катило по рельсам и наконец, застыло, распахивая двери и выплёвывая пассажиров из своего нутра. Пропустив толпу вперёд, она протиснулась внутрь, стремясь как можно скорее оказаться на месте, что значилось в билете. Соседкой оказалась девушка-тинейджер с огромными, ядовито-розовыми наушниками, в которых что-то визжало и громыхало. Выкрашенный в синий цвет хвост то и дело подпрыгивал в такт музыке, а пальцы с режущими глаз фиолетовыми ногтями, порхали над клавиатурой дорогого планшета. Голову та даже не подняла.

«Всё не так уж и плохо», — уговаривала себя Лана, отворачиваясь к окну. По крайней мере, не словоохотливая пенсионерка или ещё кто-нибудь с желанием скоротать весь путь за нудными разговорами.

Она сидела, прикрыв глаза, а память то и дело выталкивала наружу, словно тухлую воду из канализационного стока, куски детства, проносившиеся перед её мысленным взором с той же скоростью, что и серый, унылый городской пейзаж за окном. То время лишь с натяжкой можно было назвать счастливым и винила она в этом только одного человека. Теперь уже мёртвого. Мысль казалось непривычной и от того абсурдной.

Только когда её накрыла волна страха и неприязни, поняла, что пока дремала, кто-то до неё дотронулся. Она напряглась и резко распахнула глаза. Над ней навис кондуктор в форме, который ранее проверял её билет.   

— Вы, кажется, задремали, — сухо сказал мужчина. — Мы подъезжаем.

Лана лишь кивнула и, прижавшись лбом к холодному стеклу, попыталась взять себя в руки. Знала, что то место на плече под слоем одежды ещё долго будет гореть, напоминая о прикосновении к её телу чужого человека. Рука сама потянулась к сумке и спустя пару секунд Лана почувствовала, как внешняя сторона бедра взорвалась от фейерверка боли, успокаивая и подавляя нарастающую панику. Маленькая булавочная игла в который раз спасла от истерики, оставляя лишь чувство контроля над ситуацией... и невидимый на чёрной ткани джинсов след от крови.

Её считали высокомерной, за спиной называли сухарём, и никому в голову не могло прийти, что этому есть объяснение. Но развенчивать мифы о себе она не собиралась, ей просто было плевать на то, что думают остальные. Свои фобии на потеху публике она не собиралась. Её не трогали чужие проблемы, хватало своих, куда более серьёзных, но их она держала при себе, глубоко запрятав за, казалось бы, безразличным фасадом, считая излишне делиться с другими тем, что происходило в её жизни. И если люди из-за этого считали её не нормальной, то это было их дело. Ей было наплевать.

Мужчина в форме громко объявил о следующей станции и в голове, словно что-то взорвалось.

«Мигрень обеспечена» — поморщилась Лана, мечтая оказаться подальше от толпы и шума.

Наконец сойдя с поезда, поставила дорожную сумку на промёрзшую, покрытую инеем землю, плотнее запахнула серое, кашемировое пальто и спрятала замёрзшие пальцы в рукавах вытянутого, старого свитера. Было холодно. Над головой нависли свинцовые тучи, будто предупреждая о том, что вот-вот извергнутся белоснежными, невесомыми хлопьями на головы людей, которые ёжились, спеша поскорее скрыться в тепле здания вокзала.

Она дождалась, пока перрон опустеет, и вдохнула свежий, морозный воздух — чистый, не испорченный большим городом. Пахло детством. Постояв так какое-то время и прислушиваясь к своим ощущениям, Лана огляделась. За столько лет практически никаких изменений: всё то же унылое двухэтажное здание вокзала с новой голубой крышей, из которой с двух противоположных сторон торчали огромные кирпичные трубы — отголосок времён с печным отоплением, большие арочные окна с выкрашенными в белый цвет рамами. Ещё одним новшеством были две металлические скамейки, сменившие на своём посту почерневшие от непогоды деревянные лавки. На стене над входом в здание вокзала, табло попеременно показывало 13:45 и минус семь по Цельсию.

Лана вздохнула и подняла сумку. Если и можно было найти машину, которая доставила бы её до места, то только на площадке для парковки. Таких здесь было несколько: две явно принадлежали местному таксопарку, ярко жёлтые с чёрными эмблемами по бокам, третий — синий маленький автомобиль без каких-либо опознавательных знаков, выглядел пришельцем из прошлого столетия. Частник. Именно к такому и направилась Лана, мечтая как можно быстрее оказаться в тёплом салоне.

Костяшкой согнутого пальца, она постучала по стеклу. Мужчина в полушубке и не покрытой головой — шапка так и осталась лежать на пассажирском сидении — поспешно выбрался из кабины. Лана бросила на него короткий взгляд. Плотный, лет пятидесяти, одного с ней ростом, с огромным, нависшим над ремнём животом, на котором его верхняя одежда отказывалась сходиться. Он двигался перебежками вокруг своего маленького автомобиля, запихивая в багажник её сумку и при этом засыпая её пустыми вопросами:

— Прибыли на скоростном?

Лана лишь кивнула, пряча лицо в красный вязаный шарф, в надежде не околеть окончательно.

— Старушка что надо, доберёмся без проблем, — широкая ладонь с короткими, толстыми пальцами с нежностью похлопала по капоту.  

Когда автомобиль тронулся, салон наполнили звуки музыки из старого приёмника.

Город, как и вокзал, нисколько не изменился. Лана знала здесь каждую улочку, каждый магазинчик. Помнила, как в детстве часто убегала, чтобы побродить по мощёным улицам и старинным моста, как возвращалась через лес, в надежде, что Агата не заметила долгого отсутствия и ей не влетит. Детская наивность: наказание ждало её всякий раз.

Сидя на заднем сидении, она безразлично блуждала взглядом по всё тем же аккуратным домам с уютными двориками, которые в летний сезон, утопая в зелени, служили гордостью своим хозяевам-садоводам. Агата называла таких глупцами, тратившими время на бесполезную возню, плодами которой останется лишь перегнивающая листва осенью. Сейчас, с голыми ветвями деревьев, подмороженной слякотью на тротуарах, покрытых изморозью дорогами, город выглядел уныло и безлюдно.

— Давно так похолодало? — не отрываясь от пейзажа за окном, спросила Лана, сидящего впереди мужчину.

— Да уж пару недель как, — охотно отозвался тот, не отрывая взгляда от дороги. — А что в тех местах, откуда вы, сейчас по-другому?

— Грязь и слякоть, — безразлично пожала она плечами.

— Да уж, погодка... Погостить приехали?           

— Вроде того            .

— У нас здесь красиво, правда?

— Даже слишком, — ответила она с отстранённым видом.

Наконец машина выбралась за городскую черту, и водитель набрал скорость. Вдоль дороги тянулись, поросшие голубыми елями холмы, казавшиеся скорее чёрными на фоне туч, плотно окутавших небо, словно тяжёлое пуховое одеяло. Только снега не хватало для полноты картины. С каждым новым километром, что высвечивается на приборной панели маленького автомобиля, Лана начала всё сильнее нервничать. Ещё пару минут, и она окажется в месте, что когда-то считала домом и откуда так стремилась убежать.

Словно предугадав её мысли, сидящий за рулём пожилой мужчина резко сбросил скорость.

— Что-то не так? — оторвала она   встревоженный взгляд от пролетающего за окном пейзажа.

— Проклятое место. — Буркнул он, указывая на участок дороги незадолго до нужного ей поворота.

«Это уж точно» — усмехнулась она про себя.

Серая лента дороги, вечнозелёные деревья стеной по обеим сторонам и единственный ориентир — дорожный знак — скоростное ограничение шестьдесят километров в час. Было слышно, как резина подминает под себя еловый мусор, пока автомобиль, наконец, не замер, тихо урча двигателем, словно довольный кот.

Только когда выбралась наружу и, расплатилась, Лана, наконец, повернулась и взглянула на дом на возвышении. И попыталась примириться с неизбежным — ей придётся войти туда, куда она поклялась никогда не возвращаться.

Она огляделась по сторонам. Даже сейчас это место кажется ей пугающе красивым. Небольшая поляна, окружённая со всех сторон еловым пролеском, двухэтажное старое строение в центре, с покатой, почерневшей от времени и непогоды черепичной крышей, выступающим козырьком, защищавшим стены от дождей и холодных ветров. Зимой такая кровля хорошо удерживала снег, и она тут же вспомнила, как Агата ворчливо, из года в год, при приближении зимы, повторяла, как заклинание:

«Я надеюсь, у тебя хватит мозгов никогда не подходить так близко к крыше?»

Маленькая Лана уверяла, что помнит о её наказе, знала, что кроме них двоих в радиусе семи километров не было ни одной живой души и, если бы случилось непоправимое, Агата, разменявшая седьмой десяток, вряд ли смогла бы что-то сделать. А помощи из города ждать пришлось бы долго — во время снегопадов и метелей они были отрезаны от остального мир.

Про это почти заброшенное место местные давно забыли, выбросили за городскую черту, как что-то лишнее, не нужное. Дом изгоев!

Первый этаж из грубого, неотёсанного камня покрылся мхом. Второй — мансарда из массивных, деревянных брусьев, почерневших и потрескавшихся, придавал дому ещё более состаренный и, как теперь она понимала, жуткий вид. Сейчас он выглядел даже намного хуже, чем Лана помнила, словно долгие годы стоял в этой глуши заброшенным.

Её обволакивала тишина: деревья напряжённо застыли не подвластные ветру, птицы давно покинули эти места в надежде отыскать лучший мир. Словно природа задержала дыхание, ожидая от неё того единственного, чего её тело делать отказывалось — входить внутрь.

«Что с тобой такое, Берсон? Боишься, снова оказаться в прошлом, от которого так стремилась убежать, снова стать той маленькой девочкой?» — спрашивала себя Лана, чувствуя, как по телу волнами пробегает дрожь.

Она отлично помнила свой последний день в этом доме. День, когда грубые, пропитанные злобой слова Агаты будто хлестали по лицу. Та не скупилась в выражениях, пытаясь внушить своей внучке, что она должна забыть о тех, кто бросил её! Заставить поверить в то, что она никогда не была нужна своим родителям!

Очнувшись от воспоминаний, Лана сделала первый шаг. Место укола на бедре защипало, напоминая об инциденте в поезде. У неё не было ключа, но она знала, что один всегда хранился в небольшой трещине в фундаменте. Всего же было три таких ключа: один сейчас держала в руке Лана, замерев перед отпёртой дверью, другой всегда был у Агаты, судьба последнего была ей неизвестна. Видимо, он был утерян ещё до её рождения.

Распахнув дверь и шагнув внутрь, она втянула носом до боли знакомый запах и прислушалась к себе. Что она сейчас чувствует? Облегчение, скорбь или что-то другое? Она сама себе боялась ответить на этот вопрос.

Внутри дом казался необитаемым. Всё тот же пол из грубо струганых еловых досок, отполированный до блеска за более чем сотню лет, покрытый тонким слоем пыли. Вся та же мебель — из самого доступного и дешёвого материала: дерева. Лана ненавидела эту мебель, ненавидела каждую вещь, как и весь этот дом. Её раздражало, когда кто-нибудь с умным видом утверждал, что дерево — это тёплый, живой материал. В мёртвом доме не могло быть ничего живого.

Лана медленно ходила по первому этажу, прислушиваясь к себе и призракам прошлого, что жили буквально в каждом углу. Всё здесь казалось её теперь чужим. В её маленькой квартирке не было ни одной детали, сделанной из дерева: пластик, металл, стекло и ничего, что напоминало бы ей о той старой жизни, наполненной страданиями. Она вычеркнула все несчастливые годы, как только приняла решение не возвращаться. И она держала слово! До сегодняшнего дня.

Больше часа она в темноте бесцельно бродила по дому, то беря в руки свои детские фотографии в рамках, расставленные на каминной полке, то пробегая пальцами по салфеткам, что крючком вязала Агата, то прикасаясь к поникшему букетику синих незабудок в вазе, который казался здесь не к месту. Хозяйка этого дома никогда не любила цветы.

Лана почувствовала, что совсем продрогла. Температура в доме была не намного выше уличной. Видимо, электричество было выключено для безопасности. Всё ещё в верхней одежде, она подошла к щитку и щёлкнула рубильник. При свете всё выглядело не таким пугающим. За годы её отсутствия, в доме не произошло никаких изменений, не считая огромного, серого холодильника, который заменил несуразное белое чудовище. Сколько себя помнила, тот грохотал так, что она верила, в живущего в нём монстра, время от времени, напоминавшего о себе громким рыком. Над деревянным столом большой кухни, всё так же поблёскивая, висели всевозможных размеров почерневшие сковородки и кастрюли. Агата не любила яркий, дневной свет — особенно зимой — тяжёлые шторы и сейчас были сомкнуты. На потёртой тахте стояла корзина с разноцветными клубками пряжи и торчащими в разные стороны, словно спина дикобраза, крючками. Лана потянула вязанное розовое полотно, когда-то бывшее её детским свитером, с воткнутым в него длинным костяным стержнем, загнутым с одной стороны.

«Так и не закончила...»

От этих мыслей её отвлёк стук в дверь.

— Ты приехала, девочка, — грустно улыбнулся Ян, запирая одной рукой дверь, в другой, он держал её дорожную сумку. — Кажется это твоё?

— Да, спасибо. Совсем о ней забыла, — сказала Лана и оказалась в объятьях единственного родного человека. Единственного ещё и потому, что рядом с ним её фобия мирно дремала.

— Почему не сообщила когда придёт поезд, я бы встретил, — упрекнул Ян, отстраняясь.

— Не хотела тебя отвлекать от работы.

— Глупости, — отмахнулся он. — Я взял пару дней отгула.

— Ты хорошо выглядишь, — сменила она тему и сделала пару шагов назад, чтобы как следует разглядеть, стоящего перед ней мужчину.

За годы, что они не виделись, её дядя почти не изменился: такой же подтянутый, высокий, без единого, седого волоска в густой, тёмной шевелюре. Всегда в неизменном твидовом пиджаке с кожаными заплатками на локтях и прямоугольных, узких очках - хамелеонах. Несмотря на свои пятьдесят с хвостиком, он был довольно привлекательным и Лана, в который раз задалась вопросом: почему он до сих пор не женат?

Такого положительного во всех отношениях мужчину в маленьком городке оторвали бы с руками. Она ни разу не видела его неопрятным. Всегда аккуратный, с доброжелательной улыбкой на лице. Он нравился всем. Её дядя был тем человеком, которому хотелось рассказать обо всех своих переживаниях, поделиться своими горестями, что она и делала раньше. А он её слушал, успокаивал, давал дельный совет. Ян заменил ей отца, которого у неё никогда не было. Когда она была ребёнком, то часто воображала, что он и есть её потерянный родитель.

— Как может хорошо выглядеть человек в моём-то возрасте? — вздохнул он, хотя было заметно, что ему приятны слова племянницы. — Вот ты у нас красавица, девочка! Так похожа на... Агату в молодости.

Лана пропустила мимо ушей эту заминку, поняла, что дядя совсем не это хотел сказать, но время было не подходящим для расспросов.       

— Сколько прошло? Лет десять?

— Одиннадцать, — поправила она.

— Как бежит время! — сокрушённо покачал он головой. — Как ты доехала?

— Нормально, — отозвалась Лана, отправляясь на кухню, чтобы поставить чайник.

— Как большой город?

— Живёт.

— Ты изменилась, — задумчиво произнёс Ян, вслед за ней появляясь на кухне.

Лана не поняла: хорошо это или плохо.

— Не одобряешь? — склонила она чуть в бок голову.

— Дело не в этом... — поторопился он её уверить. — Просто стала другой. Что с твоими волосами?

— Перекрасила.

Она не стала объяснять ему, что уже в двадцать, она начала седеть. Когда-то практически чёрные волосы обзавелись жёсткой мёртвой прядью, белеющей у кромки лба. В то время ей было наплевать на то, как она выглядит, но в сочетании с гетерохромией это рождало у людей ненужные ассоциации. Она ловила на себе обескураженные взгляды сокурсников, прохожих на улице. И так продолжалось несколько лет. Лишь её питомцам было плевать на то, как она выглядит. Может, ей и дальше было бы всё равно, если бы не маленькая девочка в супермаркете, которая, не переставая дёргала мать за рукав кофты.

«Мама, это ведьма?»

Сначала она не придала этим словам значения, но когда люди, как по команде повернули головы в её сторону, Лана напряглась, почувствовав угрозу. Любопытство ребёнка было понятным, реакция её матери была, мягко говоря, странной. Та больно дёрнула своего ребёнка за руку и зашипела той что-то на ухо. Лана видела слёзы в глазах девчушки, готовые вот-вот водопадом пролиться на розовые щёчки и немой вопрос: «Что я такого сделала?»

В тот же вечер она стала обладательницей тёмно-русых локонов.

Где-то читала, что когда у человека наступает новый этап в жизни, он стремиться изменить что-то в своей внешности. Она изменила внешность, стремясь поменять свой внутренний мир. Не удалось.

— Как работа?

— Поверь, не так интересна, как твоя, — уклончиво сказала Лана, не горя желанием обсуждать ту, другую жизнь. Не для этого она приехала. — Ты расскажешь, что произошло с Агатой? — спросила она, устраиваясь в старом, потёртом кресле с чашкой чая в руке.

— Ну, с чего начать... Мне позвонили около полуночи, представились полицейскими и попросили приехать на опознание. Позже уже рассказали, что твою бабушку нашли на пороге дома.

— Внутри или снаружи?

— Внутри, конечно. Что ей делать поздно вечером на улице? Хотя дверь была не заперта и это странно. Врач сказал, что ей стало плохо с сердцем, и она потеряла сознание. Кто-то из местных вызвал бригаду скорой помощи, но было слишком поздно.

— Значит, она умерла сразу?

— Практически сразу.

Лана сделала глоток, давая себе время переварить услышанное.

— Как она жила все эти годы?

— Затворницей. Неделями никуда не выходила. Я старался, как можно чаще навещать её, но ты же знаешь, что Агата не тот человек, который любит принимать гостей. Она мне ясно давала понять, что ей не нужен контроль, даже в таком возрасте.

— Дом кажется заброшенным.

Ян вслед за ней медленно обвёл помещение взглядом.

— Ты должна понять, она стала уже слишком старой, многое забывала, стала рассеянной.

«Он словно оправдывается передо мной» — ужаснулась Лана.

— Перестань, я всё понимаю. Я бросила её в самое трудное для неё время, сбежала, повесив на тебя заботу о ней.

— Я тебя не обвиняю.

Они несколько минут просидели в тишине, думая каждый о своём.

— Она тебя любила.

— Да неужели? — в её голосе был сарказм.

— По-своему, но любила, — упрямо повторил он. — Ты просто не понимаешь...

Да, она не понимала. Просто не могла понять того, во что превратила жизнь маленькой девочки старая женщина. И все эти годы ей приходилось жить с этим внутри, меняя психологов, не способных усмирить её внутренних демонов.

— Ты сказал, вызвал скорую кто-то местный? Кто?

— Я не знаю, мне не сказали.

— Странно тебе не кажется? — задумчиво произнесла Лана. — Как этот неизвестный узнал, что с ней случилось, если она была в доме? Кто вообще заходит в нашу глушь?

И это было правдой. Дом Берсонов, переходящий из поколения в поколение, стоял в стороне от дороги — в десяти минутах ходьбы — и народу тут днём с огнём не сыщешь. С одной стороны тянулись частные владения Вальтманов — их давних соседей, по другую — хвойный лес.

— Может к ней кто-то приходил? — выдвинул предположение её дядя, словно впервые задумавшийся.

— Поздно вечером? — усомнилась она и сменила тему. — Мне ведь что-то нужно делать?

— Все обязанности по похоронам я, с твоего позволения, взял на себя.

— Спасибо.

Её благодарность этому человеку была искренней. Несмотря на постоянную занятость — он был директором местного музея — он всегда находил время на то, чтобы уделить внимание своей племяннице. Лана не помнила ни одного праздника, где не было бы её дяди, ни одного школьного собрания, на которое он исправно ходил все годы её учёбы. Каждая разбитая коленка или синяк, всё это проходило через заботливые руки дяди с неизменными словами:

«Девочка, давай не будем расстраивать твою бабушку, хорошо?»

И она со слезами на глазах всегда с готовностью кивала в ответ. Ей и самой не хотелось, чтобы Агата знала. Ведь тогда бы сразу же последовало наказание.

С возрастом проблемы стали более глобальными: парни, плохие оценки по предметам, но одно осталось неизменным — она всегда бежала к Яну, который выслушает, даст дельный совет и после напомнит:

«Агате ни слова».

Они проговорили ещё около часа, обсуждая то, что нужно будет сделать завтра, пока Ян не задал вопрос, который явно его мучил:

— Я никогда не спрашивал тебя... — неуверенно начал он. — Ты знаешь, лезть не в своё дело мне не свойственно. Но ответь, пожалуйста, почему ты так поспешно уехала, никому ничего не сказав?

Лана понимала, он заслуживает объяснений, но вываливать наружу всё то, что накопилось за годы, было выше её сил. Она знала, что он догадывался о методах воспитания своей тётки, но погружать его в это ещё глубже, Лане не хотелось.

— Скажем так, у нас с Агатой возникли кое-какие разногласия, — начала она, вспоминая тот злополучный день. Слова Агаты о родителях стали последней каплей, что, наконец, переполнили чашу терпения.

А стоит ли ворошить прошлое сейчас, когда единственный человек, имевший возможность рассказать правду о родителях, завтра будет предан земле? И ей снова предстоит жить с этими вопросами, оставшимися без ответов.   

Набрав воздуха в лёгкие, как для прыжка в воду, она выпалила:

— Дядя, теперь, когда её больше нет, я хочу знать всё о моих родителях?

К этому он был не готов и Лана сразу это поняла. По дрожащей руке, потянувшейся за платком в нагрудный карман. Ян уже был не рад, что задал тот вопрос, осознавая, что сам только что, своим любопытством, прорвал эту плотину.      

— Извини, но я не могу ничего тебе рассказать. 

Он сдёрнул с носа очки и принялся торопливо протирать стёкла, избегая смотреть на племянницу. Этот его жест она знала ещё с детства. Дядя нервничал и явно не хотел продолжать эту тему.

— Не можешь или не хочешь? — не унималась Лана.

— Извини, она взяла с меня слово, что я не буду вмешиваться, — словно оправдываясь, произнёс он.           

— Даже сейчас, когда она умерла? — воскликнула Лана, почувствовав, как в ней закипает злость к этим двоим, сговорившимся за её спиной. Она имеет право знать!     

— Извини меня. Не нужно этого... Так будет лучше, — сказал он и поднялся с кресла. — Тебе нужно отдохнуть. Увидимся утром. Завтра будет тяжёлый день для нас обоих, девочка.

— Да. — Задумчиво ответила Лана, вслед за ним подходя к входной  двери.

Ей оставалось только гадать, что же могло произойти в прошлом её семьи. По обрывкам разговоров людей, смолкавших всякий раз, стоило ей только появиться, она поняла, что произошло что-то нехорошее. Потом её осенило. Возможно, она приёмная и её удочерили, а родителей никогда и не было! И она тут же выдвинула эту версию Агате, которая долго смотрела на маленькую девочку, а после проворчала:

«Не будь идиоткой, Ланка! И не трепи мне нервы своим бредом, иначе снова придётся тебя проучить»

Едва услышав ненавистное «проучить», Лана тут же исчезала, обещая себе в будущем найти более терпимого слушателя. Это был, словно замкнутый круг. Даже сейчас обойдя весь дом, она не нашла ни одной вещи, которая бы могла принадлежать её матери. Агата избавилась от всего, что когда-то напоминало о дочери, не дав внучке возможность узнать истину.

Теперь её уже ничто не сдерживало.

Глава 2

18 ноября 2016 год. 

День до расплаты.

В комнате было тихо и только тяжёлое, хриплое дыхание выдавало присутствие в ней человека. Вальтман полулежал в своей постели, окружённый медицинским оборудованием, поддерживающим в его теле тень того, что лишь с натяжкой можно было назвать жизнью. У него был рак лёгких, четвёртая стадия — последняя, если быть точнее. Хотя его лечащие врачи всячески избегали говорить это слово «последняя», будто это могло что-то изменить. Словно это не означало конец, за которым последует лишь мрак и ничего более. Насмешка судьбы, которая отмерив ему слишком долгий век, решила напоследок показать ему, кто здесь главный!

Организм был слишком стар и изношен, чтобы побороть эту заразу, медленно день за днём разъедавшую его изнутри. Ведущие онкологи страны, специалисты с мировыми именами следили за его состоянием, пичкали его таким количеством лекарств, что он временами не мог ясно мыслить. И его постоянно терзал вопрос, который, как навязчивая идея, застрял в мозгу. То что он видит и чувствует — это эффект всех этих разноцветных пилюль или же это его дряхлый мозг даёт сбои и посылает все эти ведения и мысли, как мухи зудящие в его голове, не дающие ему покоя ни днём, ни ночью?

Было потрачено целое состояние на проведение различных процедур, большинство которых не имело никакого смысла. И что же он услышал в итоге? Жить ему осталось всего ничего! Какие-то недели, может даже дни. Врачи потерпели фиаско! Этот монстр слишком глубоко запустил свои щупальца в его лёгкие, которые с каждым новым вдохом горели так, словно не кислород наполнял их, а раскалённая лава. Рак победил окончательно, он торжествовал, сделав его своим рабом!

Он очень устал и больше не хотел продолжать эту бессмысленную борьбу с невидимым противником. Ему надоело жить в этих стерильных помещениях, пропахших лекарствами, с постоянно мелькающими людьми в белых халатах: медсёстрами и врачами. Надоели все эти процедуры, делающие его безвольным «овощем», пускающим слюни. Он был не в силах терпеть постоянную боль, которую хочется хоть как-то приглушить, убежать. Он не мог ходить, не мог сидеть, не мог есть, не мог дышать! Со временем перестали спасать даже сильнейшие обезболивающие, и он был готов лезть на стену. Он стал раздражительным. Злость, вот то, что он испытывал: на людей, на мир, больше всего на самого себя. Не видя смысла продлевать свои мучения в клинике, решил, что проведёт последние дни там, где чувствовал себя хозяином — дома. А вернувшись, понял, ровным счётом мало что изменилось.

И где он слышал, что родные стены лечат?

Чушь!

Пребывая практически круглые сутки в одной и той же комнате, от вида которой его уже тошнило, у него появилось достаточно времени, чтобы наружу, словно черти из ада, лезли воспоминания о прожитых годах и поступках им совершенных. И становилось страшно при мысли, что «там» ему придётся ответить за всё! Страшно до дрожи, до конвульсий сотрясающих его почти прогнившее тело.  

Он перестал спать ночами, а когда усталость и лекарства всё же брали над ним верх, и глаза его закрывались, его окружало, словно сжимающееся кольцо из тел тех, в чьих смертях он был повинен. Чьи жизни принёс в жертву своим амбициям.

Его жертвы!

Это были всего лишь тени, призраки прошлого, которые тянули к нему свои истлевшие, корявые пальцы. Он практически чувствовал этот зловонный запах гниения и разложения, и эта с трудом переносимая вонь была теперь частью его жизни, отравляя всё вокруг, делая омерзительными вещи, которые когда-то были ему так дороги. Запах тлена и безысходности! Запах смерти и вечной муки! Его собственный запах! 

Он не хотел туда, к ним! Хотел лишь спокойно умереть в своём собственном доме, в своей собственной постели. Надеялся, что так и случится, и все, что ждёт его впереди это тихая, скорая смерть и покой. Или забвение. Вот только старуха с косой не спешила забирать его немощное, дряхлое тело, будто зная, что не все земные дела он закончил и не во всех грехах покаялся.

Понимание того, что ничто не способно спасти его тёмную душу, приходило к нему постепенно, день за днём, год за годом. Но даже эти мысли не могли приглушить эту проклятую боль. Он знал, что скоро впадёт в то пограничное состояние между жизнью и смертью, когда перестанет воспринимать мир вокруг. Но боль останется с ним до конца! И всё-таки он цеплялся за жизнь, стремился выиграть время, оттянуть тот миг.

Хотя зачем ему продолжать своё существование, терпеть и дальше эту агонию? Он слишком долго готовился к этому дню, надеялся. Дурак! И вот, когда смерть подобралась к нему достаточно близко, он не хотел уходить вот так...       

«Это всё она, — думал Вальтман, слушая свою гостью. — Мой палач. Пришла в том момент, когда я почти смирился, почти отпустил этот мир».

И сквозь замутнённое, воспалённое сознание он ощутил, как вместе с её резкими словами наружу вырвалось всё то, что он держал в самых отдалённых уголках своей памяти, пытаясь десятилетиями вытравить воспоминания давно минувших лет. Он был слишком слаб, чтобы ясно мыслить и понимать всё то, что она говорила. Её тихий, обманчиво спокойный голос с трудом проникал в его отравленное таблетками сознание. Лишь одна мысль пульсировала, словно сигнальная кнопка тревоги.

Она всё знает! Но откуда? Это было не возможно. Те, кто знал — были мертвы, их плоть давно сожрали черви.         

Может это его совесть? Может она то, что является перед смертью каждому человеку, меняя лишь обличие, но не цель?

Она жаждала правды!

А он искупления!

И вот он уже больше не мог сдерживать поток воспоминаний. Они как бурная, полноводная река стремительно неслась, сметая на своём пути все преграды, возведённые им. Лёжа в темноте, он перебирал в памяти все то, что было совершенно им в молодости, когда жизнь только начиналась, а смерть казалась чем-то очень далёким и нереальным. Он просто жил и наслаждался, делал то, что казалось, если и не правильным, то просто необходимым.

Когда ты молод, тебе кажется, что любому, даже самому мерзкому поступку можно найти оправдание, и нет времени задуматься, что настанет тот час, когда придётся нести ответственность. А он обязательно настанет!

В последнее время он часто задавался вопросом. Изменил бы он что-нибудь, предложи ему такую возможность? Или оставил бы всё, как есть и вновь прожил бы эту жизнь полную раскаяний и одиночества? Он не знал.

Он был чудовищем! И остался им, даже проведя на этом свете век. И ничто уже не могло этого изменить. Хотя, как повернулось бы всё, не соверши он тогда того, что сделал? Может, и не было бы сейчас тех демонов, пожирающих его душу. И внутри царил бы покой. И не было бы этого страха перед смертью и той неизвестностью, что ожидала впереди.

Все эти терзания разъедали его. Но видимо, этот крест ему нести до последнего вздоха. Но ужаснее всего было понимание того, что его ошибки породили нечто ужасное. Нового монстра, более жуткого, чем он сам!

                                                                        ***

— Войдите, — услышал он голос по ту сторону двери и нажал на дверную ручку, впуская с собой частичку света и напрягся.

Когда сегодня, рано утром, к нему в дверь постучали двое, с настойчивой просьбой проследовать за ними, он внутренне напрягся. Собрался наспех, не позавтракав, вышел из своей небольшой комнатки, три на четыре, которая служила ему домом уже больше года.           Садясь на заднее сидение огромного внедорожника с тонированными стёклами, он размышлял над тем, что он почти у цели и от возбуждения у него покалывали кончики пальцев. Он с трудом сдерживал внутренний трепет. В салоне пахло дорогой кожей и сигаретным дымом. Он сам никогда не брал в руки сигарет и плохо переносил этот запах. Всё его детство было пропитано никотином, смешанным с запахом перегара.

Глядя на коротко стриженые затылки, сидящих впереди мужчин, гадал:

«А что, если бы отказался ехать, неужели повезли бы силой? Как овцу ведут на заклание, не знавшую, что её ждёт впереди!»

Для этих двоих он был никем. Всего лишь инструментом в чужих руках. Возникла глупая мысль, воспротивиться «похищению» и посмотреть на реакцию. Но он не мог. Хотя в их просьбе не было и намёка на неуважение, в суровых взглядах чувствовалась скрытая угроза. Эти люди не приняли бы его отказ, они не привыкли, что кто-то может себе позволить сказать им «нет».

За всё время пока они добирались до пункта назначения, не было сказано ни слова, если не считать тихого голоса ди-джея, с местной радиостанции, бодрым голосом вещавшего гороскоп на этот день. Сидя на заднем сидении, чтобы хоть чем-то занять чем-то свои мысли, он прислушался. Очередь, наконец, дошла до его знака зодиака.

— Этот день сулит большие перемены в вашей размеренной жизни. Он будет переломным. Честность и предприимчивость станут ключевыми понятиями на этой недели в целом. Будьте аккуратны в выборе новых знакомых и не запланированных встреч, они могут иметь для вас катастрофические последствия. 

— Кто бы сомневался, — пробормотал он и к нему тут же повернулся один из сопровождающих с немым вопросом в колючем взгляде.

— Мысли вслух, — пояснил он и тут же добавил. — Могу я узнать, куда мы едем? 

— Почти приехали, — через плечо бросил один из сопровождающих.           

Не на такой ответ он надеялся. Руки его сжались в кулаки, но он заставил себя успокоиться. Здесь явно не хотели считаться с его мнением, а этого он не любил. Ему даже чашку крепкого чая выпить не дали — это была его маленькая прихоть, его лишили и этого. Он чувствовал раздражение, а такое состояние было неприемлемым, и злился на себя за такую слабость. Единственный секрет его успеха был в его силе воли. Он гордился тем, чего достиг, шаг за шагом продвигаясь к своей цели, и такие маленькие слабости, как гнев, были неприемлемы.

Вскоре тяжёлый внедорожник замер в нескольких метрах от старинного здания из серого камня. Все трое выбрались из автомобиля. Ему никогда не доводилось бывать здесь. Вчера он вообще впервые услышал об этом доме и его хозяине. Совпадение ли это? Один из «конвоиров» сразу же, как только за ними закрылась тяжёлая входная дверь, исчез в глубине дома, второй жестом попросил следовать за ним. Их шаги заглушал длинный ворс натурального ковра. Остановившись, бугай открыл боковую дверь и, отступив в сторону, жестом пригласил его войти внутрь. Но он не двигался, замер, словно не решаясь переступить порог, будто невидимый барьер удерживал его — стена из темноты и неопределённости.

Мог лишь с трудом различить тени. Нужно было время, чтобы дать привыкнуть глазам к темноте... и запаху — тошнотворному и такому плотному, что казалось, вырвавшись из плена комнаты, тот обволакивал тело невидимой плёнкой. Запаху долгой болезни и приближающейся смерти.

Тому, кто находился внутри, суждено умереть в ближайшее время. Уж в этом-то он разбирался много лучше других. Чувствовал, как смрад с каждым новым вдохом проникает в его лёгкие и оседает там.

«Знакомо», — мелькнула мысль, и горло сжало судорогой. Он вспомнил женщину, что родила его.

— Войдите и закройте за собой дверь, я плохо переношу свет, — долетел до него властный и неестественно хриплый голос. Говоривший, произносил слова медленно, делая длинные паузы, будто ему не хватало воздуха на то, чтобы закончить предложение.         

Он, наконец, сделал шаг, оставляя снаружи постового со сложенными за спиной руками.

«От кого охраняют этого старика? От какой угрозы?» — мелькнула мысль.

В ту же секунду в комнате вспыхнул тусклый свет. Старинный светильник, лишь отчасти освещал комнату, оставляя углы и противоположную стену во мраке. Первое, на что наткнулся его взгляд, когда глаза привыкли к свету, это огромные стеллажи из тёмного дерева набитые таким количеством книг, которое он видел, должно быть, только в библиотеках. Но эти, несомненно, были очень ценными — в дорогих переплётах, расставленные в определённом порядке и цветовой гамме. В углу — массивный, деревянный стол в форме полукруга, фасад украшала искусная резьба. Вся мебель была из прошлых столетий, как и тёмные деревянные панели, доходившие до середины стен. Тяжёлые шторы преграждали путь естественному источнику света. Единственными лишними деталями здесь был белоснежный, медицинский аппарат с мигающими лампочками и узкая металлическая кровать. Этим чужакам было здесь не место.

На кровати, обложенный со всех сторон подушками, полулежал сам хозяин дома. То, что когда-то было сильным, здоровым мужчиной, превратилось в высохшую мумию с обтянутым кожей скелетом. Голова старика, казавшаяся неестественно большой на тонкой шее, была абсолютно лысой и вспухшей от вен, плечи и руки, скрытые под больничным халатом, были слишком худыми, а длинные, скрюченные пальцы на концах имели шарообразную форму. Этими пальцами старик то и дело прижимал к лицу прозрачную, кислородную маску, трубка, которой, словно змея тянулась куда-то вниз. Больной тяжело дышал, с каким-то свистящим звуком и хрипом, вырывающимся откуда-то из нутра грудной клетки. Нижняя часть тела было скрыта одеялом.

— Насмотрелись? Или ещё полюбуетесь? — со злой усмешкой спросил старик, убирая маску в сторону.

Голос его был настолько хриплым, что сразу всплывали ассоциации со скрипом старых половиц. Некоторые слова вообще с трудом удавалось разобрать. От звука этого голоса он вздрогнул и очнулся от шока, в котором пребывал последние секунд двадцать. Сделав шаг, он протянул руку в приветствии.

— Извините. Мы не знакомы. Моё имя... — гость не успел договорить, старик тут же поднял свою тощую руку и вяло отмахнулся от гостя, как от назойливой мухи.

— Мне наплевать на ваше, чёртово, имя. Знаете, зачем вы здесь? — спросил он, переходя сразу к делу.

— Нет. Ваши люди ничего мне не объяснили.

— Вы молоды... — думая о чём-то своём, протянул старик. — Сколько вам лет?

— А это имеет какое-то отношение к моему визиту сюда?

— Хочу быть уверен в том, что вы именно тот, о ком мне рассказывали. Своим нынешним положением и этим местом вы обязаны мне. Не забывайте об этом! И надеюсь, вы в состоянии справиться со своей задачей?     

— Справиться с чем?

— С той ролью, которая вам отведена.

Его начало раздражать то, что этот маразматик говорил намёками. Судя по тому, что он видел, хозяин комнаты явно был не в себе и не мог здраво мыслить. Такие люди были опасны! И что за идеи могли возникнуть в воспалённом мозгу старика, он и представить себе не мог. Но едва взглянув на количество лекарств, стоящих на прикроватном столике, понял, почему тот так медлителен. Как наркоман после долгожданной дозы.

— Поверьте, я сделаю всё, что в моих силах, — спокойно ответил гость.

— У вас всё равно нет выбора, — проворчал недовольно хозяин и тут же зашёлся в сильном приступе кашля. Его совершенно лысая голова тут же покрывалась паутиной из вздувшихся синих вен, проступающих сквозь тонкую, словно пергамент кожу.

Выждав, пока больной снова сможет принимать участие в разговоре, мужчина спросил:

— Я могу вам как-нибудь помочь? — отозвался гость.

— Обойдусь, — отмахнулся тот. — Как видите я почти мертвец. У меня рак! Я и так прожил гораздо дольше, чем мне предписывали эти «ветеринары», — словно что-то горькое, выплюнул он последнее слово. — Представляете ли вы, каково это знать, что жить осталось считаные дни? Но самое ужасное, это когда ты проживаешь ещё день и ещё... Словно в насмешку. Знаете ли вы, сколько человек ежегодно умирает от рака?

— Нет.

— Восемь миллионов! Представьте эту цифру. Эту толпу! И если бы среди них были такие, как я, было бы не так горько. Но рак не щадит никого, даже детей.

— Это ужасно.

— Да уж. Но сейчас не об этом. В последнее время меня одолевают разные мысли, касательно того, подвёл ли я черту под всеми своими делами, исправил ли ошибки, которые можно было исправить, — он замолчал, давая себе возможность сделать глоток кислорода из маски. — Я за свою долгую жизнь успел натворить всякого, и не хотелось бы мне уходить с таким грузом. А вы у нас, вроде, как раз и занимаетесь тем, что выслушиваете таких, как я грешников? — и он, наклонив голову чуть в бок, взглянул на гостя с мелькнувшим в мутных глазах любопытством.

Ему вдруг показалось, что старик увидел ещё что-то, но это длилось всего лишь мгновение.

«Будто энтомолог с лупой любуется на нового жука или бабочку из своей не живой коллекции, нанизанную на булавку» — пришло ему тут же в голову.

За прожитые годы он такого узнал о том, что твориться в черных душах людей, что сомневался, что этот измождённый болезнью человек, сможет его удивить.      

— Это мой долг выслушать вас, тем самым облегчить вашу душу.

— Насколько я помню, вы в нашем приходе недавно? — щуриться старик.

— Около года.

— Я не слишком хорошо знал вашего предшественника. Хотя ничего удивительного с моей-то верой в церковь и бога.

— Когда я приехал, люди разное болтали...

— Вы про то, как он умер? Да уж смерть жуткая. Каждому из нас суждено пройти через что-то подобное. Рак — это ведь тоже своего рода зверь.

Его тонкие, иссохшие губы, словно трещина разделили лицо.  В комнате повисла тишина. Каждый думал о своём. Старик заговорил первым, взгляд его был направлен куда-то в сторону.

— Неужели люди, правда, верят в то, что если они поведают о своих грехах, им станет легче?

— Не мне они изливают душу, через меня они общаются с Богом. Может, и вы для себя получите столь желанное искупление?

— Да бросьте! — и вновь тот был сражён новым приступом каркающего кашля. — Давно уже доказано, что мы с вами даже и не от обезьян произошли и старик Дарвин ошибался в своих теориях, а вы мне... — и он махнул анорексичной, серой, на фоне пигментных бляшек, рукой.     

— Я никого, и уж тем более вас, в вашем почтенном возрасте, не принуждаю к вере. Думаю, если это не удалось сделать до меня, то и не мне пытаться. Это ваш выбор. Кто-то хочет верить и верит, и живёт в гармонии с собой и миром, а кто-то... Вы что желаете для своей души?

— Умереть спокойно и не испытывать терзания, что не исправил того, что можно было исправить, — с вызовом произнёс старик.

Гость кивнул, наконец, понимая, что их разговор затянется надолго. Старик говорил медленно и делал долгие паузы, чтобы перевести дух и вдохнуть кислород из маски.

— В любом случае вы пригласили меня сюда, чтобы я выслушал вас.

— И наш разговор останется в этом доме и этой комнате? Даже, если вы услышите такое, от чего придёте в ужас?

— Да, конечно.

— А знаете, я ведь уже очень давно никому не доверяю. Люди бывают очень коварны. И уж тем более я никогда и никому не изливал душу. Моё молчание не раз спасало мне жизнь. Но вот пришло и моё время. Каждый человек способен на такое, с чем потом ему приходиться жить всю жизнь в немыслимых терзаниях. Все мы способны либо на хорошие дела, либо на плохие. Золотой середины нет. Только вот, как узнать, где какие? Если кто-то совершает что-то хорошее во благо себе, то он вполне вероятно, тем самым причиняет вред кому-то? Может быть, и не осознано, но выбор-то у него не велик? И наоборот. Это своего рода равновесие вселенной. Если человек что-то берёт, то тут же вселенная готова что-то отнять.

— Можно совершать благие дела и для других и для себя?

— Да бросьте вы! — отмахнулся старик. — Я сказал: одно из двух! Перед каждым встаёт такой выбор, и он должен решить, что делать, потому что от этого зависит вся его дальнейшая судьба. И вот я — почти мертвец, лежу и думаю: а все ли мои скверные поступки, совершённые за почти вековую жизнь, были такими уж плохими? Ведь я делал их себе во благо. И как вы или ваш Бог будете оценивать их?

— Я не берусь судить. Если вы хотите, чтобы ваши прошлые дела были подвержены критике, то вы обратились не по адресу. Я выслушаю вас, но поверьте, вы не услышите от меня ни слова упрёка, если сами не пожелаете услышать моё мнение.         

— Да уж, а способны ли вы, вместе со мной похоронить мою исповедь?

Снова мелькнула мысль:

«Это будет долгий день».

Слишком явно от старика веяло недоверием и неприязнью.

— Обещаю, сделать всё от меня зависящее. Этот разговор от начала и до конца останется в стенах этого дома.

Хозяин с удивлением и издёвкой в голосе произнёс:

— Что вот так просто? А какие-нибудь там напутствия, может, прочтёте что-нибудь из своей книжонки, не зря же вы притащили её в мой дом? — саркастически поинтересовался старик.

— Может, начнём? Расскажите, что вас терзает? — пропустил гость мимо ушей сарказм в голосе больного.

— Молодёжь! Всё время куда-то спешите, — проворчал тот недовольно.

                                                                        ***

Вальтман задумался. Раз уж представилась такая возможность, что сказать, с чего начать? Что можно опустить, а что и вовсе не имеет значения? Он прошёл такой долгий путь, что порой и сам начинал задаваться вопросом. Что из того, что помнил, было истиной, а что игрой его воспалённого, повреждённого болезнью и старостью мозга? Как отделить правду от вымысла? Что-то уже, наверняка, стёрлось из памяти безвозвратно.

Он силился, вспомнить, где впервые оступился, где сделал неверный выбор, пойдя на поводу у своих эмоций и желаний. Сейчас, когда его готовы были выслушать, он не знал с чего лучше начать и задавался вопросом.

Что сделало его чудовищем, погубившим чужие жизни?

И не мог найти ответа.

Его гость, тем временем, продолжал безмолвно стоять напротив, терпеливо ожидая.

— Так и будете стоять, как истукан или возьмёте стул и сядете? — старик рукой указал куда-то за спину гостя. —          Разговор предстоит долгий.           

Наблюдая, как выполняются его указания, старик пристально вглядывался в темноту за спиной мужчины. Всё к этому и шло. У него нет выбора, как нет выбора и у того, кого привели сюда по его приказу.

— Пожалуй, для начала я должен представиться, — начал свой длинный рассказ старик. — Скажем так, все события, которые происходили в моей жизни — это нежелание смириться с тем, кто я есть на самом деле. Моё имя Виктор Вальтман! И я семьдесят лет, как мёртв!

Старик не следил за молодым мужчиной, перед ним. Он хотел увидеть другое лицо. Но то лицо скрывала тьма. И смирившись, он стал наблюдать, за сидящим напротив гостем: лёгкий прищур, недоверие во взгляде, морщинка расколовшая лоб надвое. Но это длилось не дольше пары секунд, а следом осознание и... шок!

Немощное тело больного расслабилось в своей мягкой, белоснежной клетке. Он был доволен тем, какие эмоции вызвал. Он выждет ещё минуту и можно начинать...

Глава 3

9 ноября 2016 год.

Десять дней до расплаты.

Почти полдень. Дыхание, белыми клубами пара, вырывалось из многочисленных ртов людей, пришедших проститься с покойной. Лана спрашивала себя: «Кто они?» Стояли, пялились на неё, словно знали что-то такое, чего не знала она. Что-то ужасное. Со всех сторон до неё доносился шёпот. И это не просто раздражало, это уже бесило, но она лишь молча наблюдала за происходящим вокруг, цепляясь за локоть дяди, как за что-то надёжное, вечное.

Тело Агаты придали земле на городском кладбище. Лана впервые оказалась здесь и была поражена мрачной, безмолвной красотой этого места. Без какого-либо видимого порядка из земли торчали аккуратные надгробия с датами и именами. Змейками разбегались дорожки, покрытые тонким слоем льда. Вековые голубые ели, раскидистыми ветвями, словно огромными лапами, укрывали тех, кто уже никогда не проснётся. И много цветов, с прихваченными морозом нежными лепестками.

Несмотря на жуткий холод и ветер, который проникал, казалось, даже под кожу, люди стояли, изображая на лицах не испытываемую ими скорбь. Больше половины пришедших проститься с Агатой, были Лане незнакомы, она видела их лица впервые. Ян только пожимал плечами на её вопрос, кто все эти люди?

Едва стоило утром выйти из дома своей бабки, Лана тут же поняла, насколько плохо её одежда подходила для такой погоды и теперь стоя у могилы, она тряслась от холода. Но купить что-нибудь потеплее, значило бы задержаться здесь, а этого она не могла себе позволить. Это уже не её место, не её дом.

— Они пришли проститься с твоей бабушкой, — вернул её к действительности голос дяди.

— Я не уверена, что кто-нибудь из них вообще её знал, — проворчала она в ответ, чувствуя, как спину сковало от холода, а пальцы без перчаток начали неметь. Решив, что достаточно времени пробыла здесь и, положив цветы на свежую могилу, Лана уже собралась уходить, как краем глаза уловила движение в стороне.      

— Что здесь делает Вальтман? — нахмурилась она и тут же почувствовала, как напряглась рука дяди под её озябшими пальцами.

— Ты не знала? — даже не повернув головы в сторону человека, о котором они говорили, ответил Ян. — Они были знакомы... Александр и Агата.

— Впервые слышу.

Это было для неё новостью. Чтобы эти двое знали друг друга? Невероятно! Незаметно наблюдая за последним представителем богатейшей семьи страны, которому должно быть уже под сто лет, она пыталась представить магната и свою бабку рядом. Слишком велика была пропасть между этим воротилой, давно отошедшим от дел и затворницей Агатой.

Хотя теперь мало что напоминало о былой силе и могуществе Александра Вальтмана. Он давно утратил всё своё величие, превратившись в немощного старика, который последние лет двадцать передвигался только в инвалидном кресле, в сопровождении охранника-няньки. Сейчас он сидел, сжимая охапку свежих, кроваво-красных роз, а его серые, мутные глаза излучали лишь высокомерие ко всему окружавшему: к толпе, их показному горю и сочувствию. Он презирал всех вокруг и не скрывал этого. И за это его боялись, и уважали. За те миллионы, что тратил его фонд на больных детей, нуждающихся в лечении или в дорогостоящих и сложных операциях или на научные исследования по изучению неизлечимых заболеваний. Всё это было заслугой этого высохшего, зловредного старика.

Лана вдруг вспомнила, как давно — ещё в прошлой жизни — увидела статью о том, что известный меценат и его частный благотворительный фонд, в очередной раз, пожертвовали целое состояние для детей-инвалидов. Реакция Агаты была странной. Она отшвырнула газету и зло прошептала:

— Сколько бы он не совал свои бумажки сиротам, все равно нутро останется прежним.

Больше Агата о нём никогда не упоминала. Что их могло связывать? Та прожила жизнь, как изгой и умерла в одиночестве, практически никогда в их доме не появились гости. Теперь же все желающие могли вдоволь удовлетворить своё любопытство, что они и делали, открыто пялясь на Лану.

Больше не в силах терпеть, она сделала несколько шагов к выходу и замерла, услышав в толпе шёпот.

— А Клара тоже хороша. Так опуститься!

Лана чуть не задохнулась. Они говорили о её матери! Имя — это единственное, что знала она о женщине, которая дала ей жизнь. Зато эти две клуши знали о Кларе Берсон не понаслышке.

— И не говори, — прошептала другая. — Непутёвая дочь! Такая ноша для старухи. Вон, как жила. Может внучка от такой жизни и сбежала?

— Я её встретила как-то — Агату, так она на меня даже и не взглянула. Может и к лучшему, что та остаётся в неведении. Такое не каждый выдержит. После того, как старуха осталась одна, она совсем плохая стала. Говорят память подводить начала.

— Бедная, только ради внучки и жила. После такого хоть в петлю.

— Может и к лучшему, что всё так кончилось... 

Дальше Лана не смогла расслышать слов, женщины отошли слишком далеко. Её раздражение росло. Снова загадки. Снова недомолвки. Что же случилось в прошлом с её семьёй? Какие тайны хранила Агата?

Ей так надоело строить бесполезные предположения. Все эти мысли, дремавшие одиннадцать лет, словно голодные псы, вновь начали поднимать свои морды и скалить зубы, чувствуя, что напали на след. Тогда она ничего не добилась и просто сбежала, но теперь её уже ничего не сдерживало от поисков правды, какой бы та ужасной не оказалась.             Не в силах больше терпеть лицемерия со стороны незнакомых ей людей, Лана вернулась в дом Агаты. Чтобы хоть как-то занять себя, решила разобрать старые вещи, которые Ян предложил отнести в церковь. И ей нужно было решить, что оставить, а что отдать.

Комната Агаты была самой маленькой в доме. В детстве Лана редко в ней бывала. Даже сейчас здесь всё напоминало о старой женщине. Казалось, что вот сейчас она обернётся и увидит, как та сидит в кресле у комода за вязанием, или молча стоит у окна, вглядываясь вдаль.          Та могла часами так стоять: задумавшись, не шевеля ни единой косточкой своего дряхлого тела. Будто ждала кого-то.

В бывшей комнате Ланы всё лежало на своих местах, словно она и не покидала её.

Быстро рассортировав вещи по чёрным пластиковым пакетам и оставив их перед входной дверью до прихода дяди, она решила, что ноги её больше не будет наверху.

Оставался подвал. И десять ступеней. Это она помнила слишком отчётливо, проводя взаперти в этом маленьком аду долгие часы своего детства. Она выросла, но страхи так и остались, плотно угнездившись в её сознании и побороть их можно было, только встретившись с ними лицом к лицу.

Постояв перед дверью какое-то время и собираясь с духом, Лана, наконец, толкнула дверь под лестницей. Старые петли тут же отозвались стоном. Пошарила рукой по стене и внизу вспыхнул тусклый свет одинокой лампочки под низким потолком.

«Всего десять ступенек» — уговаривала она себя, делая первый шаг.

Под тяжестью её тела рассохшиеся ступени издавали жуткий стон, как тогда в детстве, когда Агата заталкивала её сюда и запирала, заранее выкрутив лампочку. Маленькая Лана сначала просила, умоляла, а потом плакала. А когда слёзы высыхали, просто сидела, обняв себя руками за плечи, не в силах преодолеть те десять ступеней.

Сейчас страха уже не было, только отзвуки ненависти к старой хозяйке дома.

Всё было на своих местах: старые зимние вещи на растопыренных напольных вешалках, притихший холодильник-монстр в углу и старые чемоданы у дальней стены. Работы было много. Лана, морщась и чихая от накопившейся за десятилетия пыли, открывала их один за другим. Тут была поношенная, и давно вышедшая из моды одежда, от которой давно следовало избавиться, ёлочные стеклянные игрушки, детские вещи, старинное пастельное бельё, пропахшее плесенью и её школьные тетради. Она равнодушно пробегала глазами по разноцветным корешкам, когда взгляд зацепился за одну из них.       Одна тетрадь ей не принадлежала.

Почувствовав, как взмокли ладони, Лана медленно протянула руку. На зелёной кожаной обложке с загнутыми от старости краями, мелким убористым подчерком было выведено имя: Берсон Агата. Тут же захотелось швырнуть принадлежавшие её бабки воспоминания в самый дальний угол. Но порыв прошёл, и Лана открыла тетрадь, медленно пролистав несколько пожелтевших страниц. Руки затряслись, когда поняла, что перед ней. Это был дневник и, судя по его толщине, здесь могли быть ответы на все её вопросы. Первой датой стоял апрель 1939-го года. Агата его вела с десяти лет.

Опускаясь на старый чемодан, впервые в жизни Лана задумалась. А как хорошо она знала старую женщину, с которой прожила большую часть своей жизни? Что ещё в этом доме было скрыто от её глаз? И как можно было утаить от неё такое? Тут же перед мысленным взором предстала постоянно запертая на ключ дверь комнаты бабки.

Потеряв всякий интерес к уборке и подвалу, она с тетрадью в руках влетела в гостиную и, забравшись с ногами на диван — зимой она всё время мёрзла — открыла на первой попавшейся странице.

«23 мая. 2010 год. Я совсем одна. Не такую старость я себе представляла. Но не мне судить. Надеюсь, время всё исправит. Хотя думаю, что всё уже на своих местах... Сердце опять болит, доктор выписал новый рецепт. Не забыть завтра попросить Яна заехать в аптеку».

Лана переворачивала пожелтевшие страницы и узнавала всё новые подробности жизни Агаты без себя самой. Записи были короткими и иногда обрывались в середине фразы, а то и слова. Чтение, и без того местами непонятного текста, усложнял мелкий, местами неразборчивый подчерк. Чем дальше она читала, тем отчётливее понимала, каждая новая строка давалась старой женщине с огромным трудом. Она прочла последнюю запись:

«4 апреля. 2011 год. Только что вернулась в город. Всё без изменений. Каждый месяц моя надежда всё больше увядает вместе со мной. В ответ я слышу только тишину и ничего более... У меня нет никакой возможности исправить всё. Напрасные терзания. Это мой крест. Я проклята! А вместе со мной в этой пучине и моя кровь на многие поколения...»

Эти последние фразы, больше смахивали на бред.

Что без изменений? И куда ездила Агата каждый месяц? И почему она проклята? Единственное, что поняла Лана, так это то, что та считала проклятой и её — Лану.

Далее шли чистые, не исписанные страницы. Последняя запись — пятилетней давности. Видимо после, Агата совсем сдала, и дневник оказался среди ненужного хлама.

Лана до сих пор не могла до конца поверить, что в её руках оказалось то, что хоть как-то могло пролить свет на все тайны, которые скрывались от неё все эти годы. И вот теперь ей было страшно. Она боялась узнать правду. Боялась, что может не справиться с тем, что кроется на этих страницах.    

Лана помедлила, но всё же открыла первую страницу и словно тёмные воды, её поглотило прошлое.

Маленькая Агата начала вести дневник во время обучения в школе для девочек. Она достаточно красочно расписывала взаимоотношения со сверстницами и педагогами. Такие редкие и от того более долгожданные поездки домой на каникулы и семейные праздники. Встречи с единственной подругой Мэри, с которой она была очень близка, несмотря на разницу в возрасте — четыре года. Агата часто называла её «старшей сестрой». Их совместные прогулки, пикники на природе. Была ещё кузина, в будущем мать Яна, но с ней отношения Агаты не заладились.

Далее характер написания менялся. Началась война с её разрушениями и жертвами. Все тяжёлые последствия были описаны в этих строках: постоянный голод, потери близких, которые понесла практически каждая семья их городка, ожидание того, что и к ним придёт весь тот ужас, в котором жил остальной мир.

Лана словно окуналась в тот далёкий мир, в котором жила молодая, полная надежд девушка, со своими мечтами и желаниями о лучшей жизни. И сколько не пыталась Лана разглядеть в этой жизнерадостной девушке ту замкнутую, нелюдимую старуху, что так «любила» заниматься воспитанием своей внучки, у неё ничего не выходило. Тот мир, словно не принадлежал Агате.

Описание счастливых дней и осознание того, что ненавистная война наконец-то окончена, и скоро всё встанет на свои места. Далее неожиданная смерть матери, отец погиб чуть ранее — в последние годы войны. Скорбь! Но постепенно всё наладилось. И одним из таких светлых воспоминаний стала свадьба её лучшей подруги Мэри и Александра Вальтмана. Союз красивой, деревенской девушки и обедневшего героя войны из влиятельной и когда-то очень состоятельной семьи. Это скромное мероприятие стало событием года, обсуждаемым всем городом. Как писала Агата, недоброжелателей у этой пары хватало. Многие сомневались в чувствах Мэри, приписывая ей какие-то тайные намерения, но если та и была охотницей за деньгами или положением, её подруга об этом ни разу не упомянула.

Пробегая глазами текст, наткнулась на запись:

«16 января 1946 год. Мэри исчезла! Её ищет весь город. Одни шепчутся о побеге. Другие уверенны, что не могла она убежать на восьмом месяце беременности. Я жду страшных новостей, но их всё нет. Неизвестность иногда бывает хуже, чем самые худшие вести. Меня мучают кошмары. С каждым днём я все отчётливее понимаю, что уже никогда ничто не будет, как прежде».

Лана была ошарашена. Мало того, что она даже не предполагала, что этот тиран Вальтман был когда-то женат, на подруге Агаты — какой-то Мэри, так ещё и это загадочное исчезновение беременной женщины. Всё это было очень странно. Судя по следующим записям, несмотря на тщательные поиски мужа и полиции, в последующие годы Мэри Вальтман так и не была найдена.

Глаза слипались, часы показывали половину шестого и вконец обессиленная Лана, решила отложить чтение до утра.

Её разбудил стук в дверь. Ужасно хотелось спать, но она всё же заставила себя разлепить глаза и подняться с кровати. Молча открыла дверь и так же молча пошла обратно в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок.

— Кажется я слишком рано? Я пришёл за вещами... — вместо приветствия крикнул ей вслед дядя, проходя прямиком на кухню с бумажными пакетами в руках. — Я принёс тебе еды, холодильник, должно быть, пуст.

Через двадцать минут они сидели за столом и завтракали свежими булочками с джемом и пили кофе.

— Почти полдень. Поздно легла? — спросил он, делая глоток обжигающего напитка.

— Под утро, — отозвалась Лана и, заметив, как брови дяди взлетели над оправой очков,    добавила. — Разбирала вещи в подвале.

— И как? — он спрашивал не об этом, Лана это сразу поняла. Слишком хорошо он знал о методах воспитания своей тётки.

Она сделала глоток и задумалась, а стоит ли рассказывать ему о находке? Она не была уверена, что ей захочется обсуждать то, что мог поведать дневник. И что-то подсказывало, что Ян точно бы начал отговаривать её от чтения.

— Тебе помочь с вещами?

— Нет, спасибо, я сама, — приняла она, наконец, решение. — К тому же осталось немного.

— Какие планы у тебя на время пребывания в городе?  

— Что ты имеешь в виду? — она была удивлена таким вопросом.

— Я подумал, ты захочешь, как можно скорее вернуться к своей прежней жизни, к своим животным.

— Я пока ещё не решила.

— Как знаешь, — пожал он плечам, — я просто спросил. Не хочу, чтобы моя племянница уехала слишком внезапно, забыв попрощаться.

Это был камень в её огород. Одиннадцать лет назад она именно так и поступила, а потом долгие годы жалела об этом.

«Может, стоило тогда прийти к нему, рассказать всё? — думала Лана. — Дядя обязательно бы выслушал, дал совет». Но она знала, почему не пошла — он бы отговорил её уезжать и она бы осталась. И весь тот ужас продолжился бы.

— Я никуда не собираюсь, по крайней мере, в ближайшие дни. Как твоя работа? — сменила она тему, и он сразу же попался на удочку, мастерски заброшенную Ланой         

— О, всё отлично! — его глаза сразу же загорелись. Так случалось всякий раз, стоило только заговорить о работе. — Появились новые находки, тебе бы не мешало зайти и взглянуть.

— Конечно, на днях... — честно пообещала Лана, убирая со стола посуду.

Весь город был в курсе его безграничной любви к своему делу. Музей был его детищем, его так и не обретённой семьёй. Он часами мог рассказывать о новых находках. Будучи профессором истории, он сочетал в себе два качества, которые кажется, были несовместимы: был отличным администратором и знатоком своего предмета. Он не только отлично руководил музеем, созданным прямо внутри закрытой шахты и персоналом, но и мог рассказать обо всём со знанием дела. Ян был высококлассным специалистом в своей области. И сейчас он что-то говорил ей о том, что изменилось за это время в музее: о новых планах по реконструкции помещения, о работниках, о финансировании и многом другом.

Лана не слушала, её голова была занята другим. Мыслями она была в соседней комнате, с дневником в руках.

— Мне пора... — сказал он, видимо заметив, что она последние десять минут витает в облаках — Я и так задержался.

Проводив его до машины, Лана помогла с пакетами.

— У тебя новая машина?

— Да вот, приобрёл пару лет назад, — сказал он и провёл ладонью по жемчужно-белому боку огромного кроссовера. — Нравиться?

Кивнув и попрощавшись, она вернулась в дом, и в нетерпении открыв тетрадь, предусмотрительно спрятанную под подушкой.

«29 января 1946 года. «Он мёртв! Но я мертва уже давно. Это мне наказание за что-то! Я не достойна быть счастливой! Я до сих пор ночами лежу без сна, вспоминая его прикосновения, запах... Теперь только кошмары стали моими постоянными спутниками. Не хочу вспоминать — слишком тяжело».

О ком писала Агата, так и осталось для неё загадкой. Никаких имён, никаких намёков. Возможно, речь шла о возлюбленном, только вот имени Лана так и не узнала. И следом новая дата 1965-ый год. Перерыв в двадцать два года! Она нахмурилась и тщательно изучила стыки страниц, опасаясь, что те были просто вырваны, но повреждений не нашла. Агата просто перестала писать до времени, когда родила девочку, Клару. Та была поздним ребёнком. Родила от человека, о котором даже не упомянула в своём дневнике. Агата стала той, о ком говорят: мать-одиночка за сорок.

Первый день в детском саду, потом школа. Лана читала строки, с ужасом ожидая момента, когда очередной этап жизни рассказчицы обернётся крахом. Что-то произошло в те далёкие годы, что-то ужасное, после чего Агата больше не захочет слышать о своей дочери. Лана проглатывала страницу за страницей, прерываясь лишь на редкие походы к холодильнику и в туалет. Было желание проскочить пару глав, но она боялась пропустить что-то важное и заставляла себя перечитывать каждый, подробно описанный год.    

Взгляд выхватили из текста:

«Клара родила мальчика. Николас, такое имя она дала ребёнку при рождении».

— Мальчик? — Лана перечитывала снова и снова эту строчку в дневнике, но мозг никак не мог принять то, что было очевидным. 7 октября 1982-ой год. Её тогда ещё и в проекте не было. В ближайшие семь лет уж точно. Она впервые слышала о том, что у неё есть брат. Эта мысль казалась не реальной.

— И где же ты, Николас? — спросила она пустоту, переворачивая очередную страницу.

Далее шло описание тяжёлых лет воспитания внука и постоянной борьбы с растущей алкогольной зависимостью у дочери. Первые шаги маленького Николаса и скандалы с Кларой. Первые слова малыша и первый вызов полиции. Старая женщина разрывалась между выбором: забота о внуке, который практически остался сиротой или не прекращающаяся борьба с невменяемой дочерью, которая постепенно теряла человеческий облик.

И везде на полях одно слово «Кара». Жирно выведенные буквы так и лезли в глаза.

И Агата приняла единственно правильное решение: выбрала внука и выгнала дочь. Больше пяти лет о той не было никаких вестей, лишь тихая, спокойная жизнь бабушки и внука, пока та вновь не появилась на пороге родительского дома.

«17 октября 1988 год. Клара вернулась. Сказала, что больше не пьёт и хочет жить со своим сыном... Она изменилась. После стольких лет ожиданий и вины за то, что я была вынуждена отвернуться от собственного дитя, я могу сбросить этот груз с плеч. Она дома, хотя и выглядит ужасно. Вздрагивает от каждого шороха, боится даже своей тени... На все мои расспросы в ответ я получаю лишь молчание и застывший ужас в её глазах. Что-то с ней случилось, пока она отсутствовала. Я в этом уверена. Но она моя дочь и я помогу ей наладить свою жизнь».

«22 ноября 1988 год. Она опять беременна! Боже! Поэтому она и явилась. Я устала. Николас постоянно прячется у себя в комнате. Он боится и ненавидит собственную мать, не хочет с ней видеться... Это просто ужасно! Мои сбережения исчезают, но я до последнего не хочу верить в то, что она на такое способна. Её клятвы и заверения, что она не прикасалась к моим деньгам — смехотворны... Снова начала пить и постоянно врёт, что в завязке. Но я чувствую запах алкоголя исходящий от неё. Что может родиться у такой женщины, как моя дочь?»

— Я, — тихо ответила Лана на вопрос, заданный двадцать семь лет назад.

Она подняла взгляд от страниц, чувствуя, как расплываются очертания комнаты. Это было отвратительно, знать, что ты нежеланный ребёнок, зачатый, скорее всего, в пьяном угаре и навязанный бабке алкоголичкой матерью. Только теперь Лана поняла нежелание Агаты говорить о своей дочери. Вот от чего так рьяно оберегала та внучку, от какой правды!

«4 марта 1989 год. Ночью начались преждевременные роды. Клара измучилась, но родила девочку. Я зря переживала. Всё хорошо. Малышка недоношенная, два с половиной килограмма, но доктора развеяли все опасения... Может быть, это рождение поможет Кларе измениться? Стать прежней? Николас тяжело воспринял появление сестры. Я вырастила маленького эгоиста...»     

«27 апреля 1989 год. Лана подрастает, с ней нет никаких проблем. Это очень кстати, Клара снова за старое. Она начала пропадать на целые недели... ничего и слушать не хочет. Кто позаботится о них, если со мной что-нибудь случится? Мои мольбы ни к чему не приводят. Я пытаюсь поговорить с ней, но тщетно. На вопрос о человеке, что обрюхатил её, она впадает в страшную истерику и снова хватается за бутылку. Она боится, я чувствую её страх, когда речь заходит об отце внучки. Я думаю это один из дружков моей дочери, но выяснить необходимо, ведь ей, с её пагубными пристрастиями могут не позволить растить детей, если я умру...»

— Мило, — усмехнулась она. — Мало того, что моя мать алкоголичка, так ещё и отец, видимо, не подарок. Поздравляю тебя, Лана! Ты узнала всё что хотела.

«18 сентября 1989 год. Вызвали в школу. Николас ввязался в драку. Я узнала от него, что это из-за того, что другой мальчик оскорблял его мать. Клара даже сыну несёт одни страдания. У него в двух местах сломана ключица, едва приехав в больницу, он впал в истерику — жутко боится врачей».

В таком же духе продолжалось ещё долгие пять месяцев, а потом снова тишина, хоть и не такая продолжительная. Из дневника пропали все упоминания о матери и брате. Лана перелистывала страницы, но больше не находила никаких следов. Было такое чувство, будто их никогда и не существовало.

Стиль повествования изменился, стал более сухим. Словно на страницы ложились лишь факты, никаких переживаний. Лана посмотрела на дату перед долгим молчанием: 18 сентября 1989-ый года. Следующая запись была датирована уже 17 декабря 1989-ым годом. Три месяца просто выпали из дневника. Агата писала почти каждую неделю, а иногда и каждый день. И вдруг три месяца тишины? Что же произошло? Клара забрала сына и они уехали?

Год сменялся годом, а каких-либо упоминаний в дневнике о матери и брате больше не было. Описания становились всё короче, а подчерк всё хуже.

Пролистав до конца тетрадь, она нашла лишь обрывок старой фотографии с внутренней стороны обложки. Светловолосая молодая женщина в старомодном наряде середины прошлого века. Даже на чёрно-белом снимке было видно, как она красива. Повернув голову чуть в сторону, она улыбалась кому-то невидимому, кто, стоял слева от неё, там, где остался лишь рваный край. Лана задумчиво провела пальцами по изображению. Возможно эта та самая Мэри. Но кто ещё был запечатлён на этом снимке? Агата? Вряд ли. Зачем было портить, бесценную в те времена вещь? Странно, что она хранила эту фотографию не в альбоме, со всеми остальными снимками, а в своём дневнике. Словно скрывала что-то.

Снова тайны! Казалось, вся жизнь хозяйки этого дневника состояла сплошь из тайн.

Лана, наконец, закрыла старую тетрадь, всё отчётливее понимая, что не стоило ей лезть во всё это. Вопросов стало гораздо больше и, если раньше её мучил один единственный — о её родителях, то сейчас более важным казалось, где её единокровный брат, Николас?

Глава 4

11 ноября 2016 год.

Восемь дней до расплаты.

Стоящий перед ней высокий, сутулый мужчина в коричневом костюме в синюю клетку и таком же галстуке, производил странное впечатление. Первой мыслью, посетившей Лану, было: ему здесь самое место. Слишком медлительный, словно движения давались ему с трудом, слишком бледный, скорее всего, последствия постоянного пребывания в лишённом солнечного света помещении. Его невероятно длинные руки, словно длинные лапы паука, перебирали книги на полках и бережно расставляли их по местам.

Раньше Лана любила проводить свободное время в библиотеке: ей нравилось копаться в книгах, просто нравилось бывать здесь, вдали от дома и Агаты, но этого мужчину она видела впервые. Новый администратор, заменивший на посту милую старушку, вечно кутавшуюся в снежно-белую шаль.

— Чем могу помочь?

Несмотря на отсутствие посетителей, он говорил тихо, но его слова всё равно разносились эхом по дальним уголкам огромного читального зала.

— Я ищу кое-какую информацию... — начала Лана, думая с чего лучше начать. — Мне нужны местные газеты за конец сентября и весь октябрь восемьдесят девятого года.

— Какие именно издания?

— А их много? — тихо спросила Лана. Всё это место располагало к тишине.

— На тот период времени три, если я не ошибаюсь.

— Давайте все, что есть.

Он был удивлён, вскинув белёсые брови, но всё же открыл толстый журнал записей. Эту огромную книгу она помнила. 

— Ваши данные, пожалуйста.

Она достала из своей необъёмной сумки-мешка водительские права, хотя у неё никогда не было собственной машины, и положила на край стола.

— Берсон? — его и без того узкое лицо вытянулось.

«Наша фамилия у всех на слуху» — усмехнулась про себя она, утвердительно кивая.

После долгой и бессонной ночи проведённой в раздумьях, она решила, что единственное место, где можно было хоть что-то узнать — это городская библиотека. Знала ещё из прошлой жизни, что все издания газет хранятся здесь, в архиве. Едва дождалась утра, быстро собравшись и кое-как позавтракав, вызвала такси, которое пришлось ждать около получаса.

Достав связку ключей и медленно перебирая её длинными пальцами, словно заворачивая муху в паутину, мужчина повёл её вглубь здания. Здесь для неё начинался незнакомый книжный мир — дальше читального зала она раньше не заходила. Шаги по винтовой, железной лестнице, с уходящими вниз ступенями, разносились гулким эхом и рождая в Лане первые признаки паники.    

— Подвал? — нервно сглатывая, спросила она, пытаясь игнорировать дрожь в коленях.

— Все периодические газеты и журналы мы храним в этом месте, — пояснил он, открывая ключом дверь.

Лана оглядела огромное помещение с четырёхметровыми потолками. Практически всю площадь занимали металлические стеллажи, доверху набитые книгами, газетными стопками, журналами и ещё какими-то коробками. И лишь в свободном углу — стол, стул и аппарат, напоминающий доисторический компьютер. Серый монитор, на платформе смотрел на них чёрным экраном. То, что должно было иметь функцию клавиатуры, менее всего походила на таковую.

Лана молча наблюдала, как библиотекарь выдвигает ящик за ящиком, то и дело, бросая на неё любопытный взгляд и бормоча что-то себе под нос. А когда поиски были завершены, на стол легли три небольших коробочки, внутри которых были катушки с намотанной на них плёнкой.

— В те годы выпускались еженедельная газета — самая крупная, по области, ещё одна называлась «Городские вести», ну и газетёнка для подписчиков, предпочитавших рыбалку и садоводство, — пояснил он, с сомнением переводя взгляд с посетительницы на стол. — Думаю вам надо объяснить, как пользоваться сканером и микроплёнками?

— Да, пожалуйста.

Когда Лана бывала здесь раньше, она и не подозревала, что в подвале стоит это чудо техники.

«Хотя может оно появилось позже?» — решила она, когда щёлкнула кнопка выключателя, и монитор вспыхнул синим светом.

— У нас редко кто пользуется этим аппаратом. Да и газеты, мало кому нужны, — сказал мужчина, продолжая свои манипуляции. Он достал из коробочки красную катушку и, вставив в специальный отсек, заправил чёрную плёнку. На экране тут же появилось изображение разворота газеты «Городские вести». — Этот рычаг сбоку переключает изображение, а этим вы можете поправить, если плёнка легла не ровно.

— Думаю, справлюсь.

— Если что-нибудь ещё понадобиться, я наверху.

Она лишь кивнула, желая поскорее остаться одна. Её уже захватил азарт ищейки, и медлительный библиотекарь только мешал ей начать поиски. Она дождалась, пока тот тихо не прикрыл за собой дверь и абсолютная тишина, не считая мерного гудения старой машины, окружила её. Посидев ещё минуту, она принялась за дело. Решив, что газета связанная скорее с хобби, чем с важной информацией здесь будет лишней — вряд ли в ней может быть хоть что-то её интересующее — отложила в сторону одну катушку. Оставались две плёнки за нужный ей период: конец сентября, начало октября. Тот промежуток времени, с которого из дневника пропадают все упоминания о брате и матери. Но тут же возникли сомнения.

«Что я ищу? На что надеюсь? Неужели мне не достаточно того, что стало известно из дневника?» — думала она, прокручивая страницу за страницей.

Но она знала причину. Даже прочтя дневник Лана не испытала ни облегчения, ни какого-то удовлетворения. Вопросы, как были, так и остались. А ей нужны были ответы.                    Медленно, боясь что-то упустить, она, затаив дыхание, просматривала страницу за страницей, номер за номером и вскоре нашла то, что искала. Городской номер за понедельник 25 сентября 1989-го года. Всю первую полосу занимала статья об исчезновении ребёнка.

— Без вести пропавший, — прочла она заголовок, и сердце заныло от дурного предчувствия.

Далее шла и сама статья:

«В прошлое воскресенье этот осенний, казалось бы, обычный для обывателя день, наш провинциальный, небольшой городок шокировала страшная новость — пропал семилетний ребёнок. Как стало известно из достоверных источников: около пяти вечера 24 сентября 1989 года маленький Николас Берсон вышел на прогулку. С тех самых пор его никто больше не видел. Особые приметы мальчика: тёмные волосы, голубые глаза, одет был в светло-голубую куртку, бежевые штаны и серые ботинки. Проводимые полицией поиски результатов пока не дали. Всем кому хоть что-то известно о местоположении ребёнка, просим обратиться в редакцию газеты или по номерам...»

К статье прилагалась и фотография. Голубоглазый мальчик смотрел на Лану с улыбкой. Чёрные волосы были такими же, как её собственные и лёгкое сходство не оставляли никаких сомнений в том, что на фото её брат.

— Пожалуйста, не надо! — только и смогла прошептать Лана, на короткий миг, прикрывая глаза, словно стирая картинку из памяти. Но тот всё так же улыбчиво взирал на неё с экрана. Её начала бить дрожь, словно ледяные пальцы коснулись тела. Она сидела, тупо уставившись на изображение, и силилась переварить прочитанное. Всё что угодно, но такого она никак не ожидала. Версии, которые всплывали в её голове с того момента, как она прочла о брате в дневнике Агаты, были разными. Её мать сбежала вместе с сыном, или Николаса выкрал его настоящий отец и сейчас они живут где-нибудь в сотни километров отсюда. Но такое!

Лана боялась поверить в то, что её брата так и не нашли. Надеялась, что всё благополучно разрешилось, и мальчика отыскали, но в глубине души знала ответ. Скорее всего этого так и не произошло, если конечно не существует где-то того места, куда Агата носила цветы и оплакивала внука.

«Может это место, куда она ездила каждый месяц?» — подумала Лана.

Сколько раз она читала вот о таких исчезновениях? В газетах, на уличных столбах и остановках. Когда слышишь о таких несчастьях постигших родителей, то сопереживаешь им, сочувствуешь их горю. Немыслимо лишиться своего ребёнка, в каком бы возрасте он ни был. Но узнать, что и твоя семья пережила подобный кошмар, было гораздо тяжелее. Она тоже хороша! Постоянно доставала со своими расспросами. Каково же было Агате, каждый раз вспоминать о своём пропавшем внуке!

— Что же с тобой стало, Николас? — прошептала Лана, продолжая прерванное чтение.

«Как известно — это уже не первое исчезновение ребёнка в наших краях. Все мы помним случай, когда два года назад, в соседней деревне, пропал шестилетний Томас Андерссон. Правоохранительные органы и тогда оказались бессильны и не смогли найти пропавшего мальчика по горячим следам. Недели тщательных поисков полиции и местных жителей не привели к каким-либо положительным результатам. То, что это чей-то злой умысел у нас уже не оставляет никаких сомнений. Как пояснил нам следователь, который ведёт эти два делам, нет оснований говорить о взаимосвязанности этих исчезновений».

В статье упоминалась фамилия следователя, которому было поручены эти дела, и который в то время общался с прессой. Питер Новак. Фото малыша также было напечатано. Тёмные волосы, серые глаза, обрамлённые длинными ресницами. Лана была в ужасе. Что это? Неужели это их милый, маленький городок, славившийся своим гостеприимством для туристов, уставших от новомодных курортов? С его пабами, мощёными улочками и архитектурой прошлых столетий. Неужели здесь, под самым носом, пропадают маленькие дети?

И всё новые и новые вопросы рождались в голове. Что с ними могло случиться? Могли ли они просто заблудиться в местных лесах? Хотя в это было трудно поверить, но Лана вспомнила пару случаев. Людей, конечно, находили, правда, не всегда живыми, но то были пьяницы, забредшие по ошибке в лес и замёрзшие насмерть, или грибники в летний период времени. Она вспомнила и о массовых драках городских шаек, выяснявших отношения вдали от глаз полиции. Лес был для них излюбленным местом, ещё и потому, что там можно было спрятать всё что угодно.    

«Но дети!» — проталкивая ком в горле, ужаснулась она.

Дальнейший просмотр ничего не дал и Лана отправилась на поиски того единственного, кто в данный момент мог ей помочь. Наверху всё было иначе. Библиотека была такой же безлюдной, как и двумя часами ранее, но в окна ярко светило солнце. И только взглянув на часы на стене, Лана поняла, что время перевалило за полдень. В подвале, за чтением, часы летели незаметно.

Тот, кого она искала, сидел на своём рабочем месте, подперев правой рукой подбородок и копаясь в журнале посетителей.

— Могу я попросить вас дать мне больше материала?

Он с удивлением поднял на неё глаза.

— Не нашли того, что искали?

— Нашла, но не всё. Мне нужна областная газета. За предыдущие два года и за следующие...

— До какого времени?

— До сегодняшнего дня.

Мужчина в недоумении посмотрел на Лану.

— Это почти тридцать лет. Это очень много, — с сомнением произнёс он.

— Да, я знаю, но мне, правда, это необходимо.

Ещё какое-то время он пристально разглядывал Лану, но что-то для себя решив, молча кивнул, и медленно переставляя свои длинные ноги, вновь направился в подвал.

— Вы намеренны, провести здесь весь день?

— Да, если это понадобиться.

— Может, если вы мне скажете, что конкретно ищите в этих газетах, я смогу вам помочь...

Его явно заинтересовало то, что Лана пытается «нарыть».

«И о том, что случилось почти тридцать лет назад, наверняка слышал» — решила она.

Можно было заранее предугадать, чем закончиться такая вот помощь — раздутые до нереальных размеров разговоры местных. Несмотря на то, что их с Агатой дом находился в удалении от города, они всё же оставались неотъемлемой его частью. Лана ходила здесь в школу, здесь в начальной школе учился и её брат...

— Нет спасибо, я сама разберусь, — отрезала она, надеясь, что всё не испортила.                 Библиотекарь застыл, явно обиженный, но отказа не последовало.

— Я вам покажу что, где лежит, а вы аккуратно просматриваете и кладёте на место. Вы поняли?

Лана поспешно кивнула. Это был самый лучший вариант — меньше любопытных глаз и связанных с этим вопросов.

Не сразу, но она поняла, что означают буквы и цифры на пластиковых табличках ящиков. С наклейками на коробках из-под катушек, было тоже всё более или менее понятно. Как только она осталась одна, поиски возобновились.

За те два года, прошедшие с момента пропажи Томаса и до исчезновения её брата, ничего странного не происходило. Лана листала страницу за страницей, пробегая глазами заголовки, пока не наткнулась на статью за 2 октября 1998-го года.

«ДТП со смертельным исходом. Страшная находка».

Перед глазами был чёрно-белый снимок страшной аварии. Она долго вглядывалась, пытаясь понять, что привлекло её внимание. Покорёженный круглый знак с цифрой 60! Точно такой же, только целый, был на повороте, который вёл к её дому. Поворот тоже был очень похожим. Хотя она могла и ошибаться, изображение было не слишком чётким, словно дождь пытался утаить произошедшее на том участке дороги. С трудом, но всё же она рассмотрела две покорёженные машины. Большой грузовик, неизвестной ей, марки слегка накренившись, стоял на обочине. В нескольких метрах от него было то, что осталось от легкового автомобиля. Словно гигантская рука смяла его, как ненужный лист бумаги, и отбросила в сторону. Перекосившийся, смятый дорожный знак, как бы завершал общую картину.

«Жуткая авария со смертельным исходом произошла 24 сентября 1989 года. Грузовая фура на огромной скорости протаранила легковой автомобиль. Выжить удалось только водителю грузовика. Эта страшная трагедия унесла жизни трёх человек, находившихся в легковом автомобиле. Автомобиль принадлежал местному жителю — Адаму Ли, который и находился в салоне автомобиля вместе с женой и сыном. Водитель грузовика утверждает, что его вины в случившемся нет. По его словам другой водитель не справился с управлением и вылетел на встречную полосу движения, дабы избежать столкновения с каким-то объектом на дороге. Возможно, на проезжую часть выбежало животное, которых в избытке в здешних лесах».

Лана задумалась. Действительно странно, что авария произошла именно в тот день, когда пропал её брат. Или это всего лишь совпадение? В следующем еженедельном номере, за 9 октября, она нашла продолжение этой истории.

«Напомним нашим читателям об аварии, произошедшей несколькими неделями ранее, в которой погибли три человека. Первоначальное предположение полиции, что в аварии погибла семья Ли состоящая из трёх человек: супружеская пара и их семилетний сын, как выяснилось позднее, было ошибочным. Первым потрясением явилось то, что сын погибшей пары на момент этой катастрофы, находился дома. Немного позднее полиции всё же удалось установить личность третьего пассажира. Им оказался шестилетний Томас Андерссон, пропавший два года назад. Вопрос о том, что он делал в чужой машине остаётся пока без ответа. По невероятному стечению обстоятельств именно в этот воскресный день 24 сентября вышел из дома и не вернулся другой мальчик. Николас Берсон. Дом его бабушки, с которой проживал мальчик, находится в каких-то сотнях метров от места аварии. Полиция продолжает следственные действия. Мы надеемся, что в скором времени получим хоть какое-то разъяснение по поводу того, что же произошло на том участке дороги и, как в машине оказался пропавший за два года до описываемых событий мальчик?»

Над статьёй в ряд были размещены фотографии всех трёх жертв автомобильной аварии, включая и пострадавшего водителя грузовика. Что-то смутно знакомое было в этом, четвёртом лице. Что-то, что наводило на мысль о том, что Лана уже видела этого человека раньше. И совсем недавно... Только вот где? Круглое лицо, добрые глаза...        

«Прошло почти тридцать лет и ему, должно быть, уже за шестьдесят и он сильно постарел» — размышляла она, вглядываясь в чёрно-белый снимок, когда её словно ударило током. Ошибки быть не могло. С фотографии на неё смотрел более молодой вариант хозяина такси, того самого, который удивил её, заговорив о проклятом месте. Сразу стали понятны и его реакция, когда они приблизились к повороту и его слова. Для него этот участок дороги, несомненно, был проклятым. Он был участником той страшной аварии, произошедшей 24 сентября 1989-го года.

Ещё оставалась надежда, что в более поздних выпусках отыщется хоть какая-то информация, связанная с Николасом, но Лана так ничего не нашла. Было всё что угодно: письма жителей города с жалобами на местные власти, проблемы в одной из школ, много писалось о выставках в шахтёрском музее имени «Вальтмана».

Часто упоминался и сам Александр Вальтман и частный, благотворительный фонд, названный его именем. Ей показалось странным, что не именем его пропавшей жены Мэри.

«Почему? — гадала она, прокручивая страницу за страницей. — Забыл о своей пропавшей жене? Вряд ли. Может он знал что-то такое, о чём не догадывалась даже Агата?»

Лана знала не понаслышке, что выставлять напоказ грязное бельё никто не хотел. Взять хотя бы её семью, в которой смешалось всё: и тайная любовь её бабки, и внебрачные дети Клары, и её алкоголизм, и наконец, исчезновение Николаса.

«Может она просто сбежала от мужа?» — снова вернулась она мыслями к Мэри и тому, что писали в газетах.          

Об Александре, были только хвалебные отзывы, как о щедром человеке, который не жалел средств на поддержку сиротских приютов и больниц. Его фонд часто спонсировал научные исследования, начиная от детской онкологии и заканчивая генетическими заболеваниями. Этот человек жертвовал миллионы.

Но теперь всё это казалось странным. Оставалось загадкой, откуда он брал такие деньги. Она знала из истории музея, что шахта, которая была единственным источником дохода этой семьи, закрылась ещё до начала Второй Мировой Войны — добывать каменный уголь традиционным способом, стало не выгодно. И вот проходят годы, а Вальтман уже меценат, жертвующий огромные суммы на благо человечества. На чём же была построена его империя, если семейный бизнес приказал долго жить?  

В местных газетах было ещё много того, что можно было отнести к обычной жизни города, но никаких упоминаний ни о брате, ни о другом пропавшем мальчике. Достаточно быстро все переключились на обыденные проблемы, что было понятно — люди больше не хотели жить в постоянном страхе из-за того, что их ребёнок, выйдя на улицу без присмотра, мог разделить участь двух других. Все просто постарались как можно быстрее забыть о том, что случилось осенью 1989-го года.

Областная газета тоже не дала ничего нового. Николас так и не был найден, ну или об этом факте забыли упомянуть, что было крайне маловероятно. И это было страшно!

«Что с ним? — гадала Лана, потирая уставшие глаза и сворачивая поиски на страницах передовиц. — Жив ли он?»        

В последнем номере случайно наткнулась на некролог о Берсон Агате. Доброта, забота, терпение — такие слова были напечатаны в этом маленьком уголке памяти, выделенном чёрной рамкой. Неужели это про Агату?

Правда заключалась в том, что люди не знали человека, прожившего бок о бок с ними более восьмидесяти лет! Многими словами могла бы Лана охарактеризовать свою бабку, но уж точно не доброта и терпение.

«О мёртвых либо хорошо, либо вообще никак» — сказала она себе, ставя на место плёнки.

Лана вспомнила о том, что первоначально её интересовало — её родители. Как же всё может измениться за какие-то сутки! Как одна старая тетрадь смогла перевернуть её мир вверх ногами. Изменить приоритеты. Если сейчас было понятно, что произошло с братом, то отсутствие матери так и оставалось для неё загадкой, заставляя выдвигать гипотезы. Что могло произойти? Умерла? Но это было бы самым простым способом для Агаты отделаться от любопытной внучки — показать могилу и закрыть тем самым эту тему навсегда. Но та этого не сделала и никогда не утверждала, что её мать мертва.

«Может Клара в очередной раз сбежала? — гадала Лана. — Что мешало просто взять и уйти, как она это сделала после рождения Николаса? А может окончательно спилась и похоронена где-нибудь, как бездомная?

Новые вопросы добавились к тем, что уже были, но она уже не была уверенна, что хотела знать правду. Слишком тяжёлым было осознание того, что все эти годы в их семье творилось что-то страшное, лишённое логики, а она даже не была в курсе. Будто из дневника, который она открыла, вместе с написанными строчками, посыпались все эти пугающие тайны.         

«Что делать дальше? — размышляла она. — Что ещё можно предпринять в такой ситуации? Пойти к дяде? Или может всё оставить, как есть и уехать? Забыть всё, как страшный сон, про брата, про мать?»

Но Лана понимала, что уже никогда не сможет жить, как раньше. Эти неразгаданные тайны будут преследовать её, вынуждая вновь вернуться к поискам.

Было около семи вечера, когда она поднялась наверх. Уже повернувшись, чтобы покинуть здание библиотеки, она услышала уже знакомый мужской голос за спиной:

— Я хотел бы поговорить с вами...

Она продолжала молчать, не оборачиваясь и ожидая, что последует дальше. 

— Дело в том, что я знаю кто вы.

— Вы сами записали мои данные, — отозвалась она, желая лишь одного: быстрее покинуть это место.

— Да-да конечно, но я не об этом, — торопливо продолжил библиотекарь, впрочем, не предпринимая попытки приблизиться к ней. Уже хорошо. — Дело в том, что я сразу же понял, зачем вы пришли. Это ведь касается того случая с вашей семьёй в конце восьмидесятого? Вы его ищете? Своего брата?

Лана словно вросла в пол библиотеки, такими неожиданными были слова, произнесённые этим мужчиной. Стоило её бабке умереть, как люди начали говорить.

— Понимаете, с моей работой больше ничего не остаётся, как копаться в книгах и газетных статьях. Да и история была нашумевшей. Вот я и подумал, что будет не лишним, если я вам кое на что открою глаза.

Он был ей неприятен, но выслушать его стоило и она, наконец, взглянула на него:

— Так о чём пойдёт речь?

— Дело в том, — начал он, — что я когда-то учился с вашим дядей, то есть с Яном. И то, что происходило ранее, и случилось в ту осень, навело меня на кое-какие мысли.

— О чём?

— Я поясню. Понимаете, у меня есть все основания полагать, что в исчезновении вашего брата виновен Ян.

Это было, как гром среди ясного неба.

— С чего вы так решили? — медленно произнесла Лана, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

— Дело в том, что в то время, когда мы были ещё выпускниками, — торопливо пояснил мужчина, словно боялся, что она не станет его слушать и уйдёт, — у вашего дяди появилась тайная связь. Он скрывал эту женщину. Единственное, что я могу сказать с уверенностью, это то, что она была гораздо старше его и должно быть с деньгами, — увидев, что Лана уже открыла рот, чтобы послать, куда подальше с его бредовыми идеями, он торопливо сказал. — Вот смотрите, Ян оканчивает университет, пишет докторскую и практически сразу же получает место директора музея. Его рекомендовал кто-то! Иначе как он мог в таком юном возрасте сделать такую молниеносную карьеру? И это была женщина со связями...

— При чём тут мой брат? — раздражённо перебила его Лана, окончательно теряя терпение.

— Я думаю, именно та женщина взяла его на воспитание, а ваш дядя помог ей в этом.

— Бред! — бросила она и пошла к выходу.

— И всё же подумайте над моими словами и спросите его! — крикнул он её вслед.

Едва покинув библиотеку, Лана попыталась выкинуть из головы последний разговор. Достала мобильный телефон, возвращаясь мыслями к газетным статьям. Стоило попробовать найти того следователя. Хотя она не была уверенна, что тот ещё жив. Двадцать семь лет — довольно большой срок, но попытаться стоило. Других вариантов всё равно не было, а тот полицейский, если она его всё же найдёт, напомнила себе она, возможно, сможет рассказать что-то, что не упоминалось в газетах.

Впервые в жизни Лана была рада, что их город настолько мал. Скачала на мобильный справочник всех городских номеров и достала клочок бумаги. Питер Новак. У неё ещё с детства были проблемы с памятью на имена и фамилии. В её сумке можно было найти с десяток таких вот мятых бумажек с фамилиями людей. Раз в несколько месяцев она избавлялась от ненужного мусора, но вскоре тот снова накапливался, дожидаясь своей участи.

На поиски ушло несколько минут. Этот следователь был единственным человеком, кто мог помочь разобраться, и Лана очень надеялась, что он согласится с ней встретиться.

Почему его никто не понимает? Ни тогда, ни сейчас? Всю жизнь он только и делал, что слышал о том, что не прав. Что он должен подчиниться, делать всё, как ему велят. Ну, а если он не желал подчиняться? Если даже будучи ребёнком, догадывался, что это неправильно. Даже его детский мозг понимал, что это омерзительно и ничего кроме тошноты не вызывает. Но совладать со своими инстинктами не мог. Даже тот единственный, кому он доверился без остатка, был против него, смотрел с презрением и неприязнью, словно это была его вина, что он стал таким. И он смирился, дал своей тёмной стороне затянуть себя в водоворот. И ему вдруг стало всё равно...

Глава 5

11 ноября 2016 год.

Восемь дней до расплаты.

Этот телефонный звонок застал его за любимым делом. Сидя в своём стареньком, кожаном кресле с потёртыми подлокотниками и продавленным сиденьем, он читал. И ничто не должно его отвлекать — это обязательное условие. Ведь чтение, то единственное, что ещё оставалось в его жизни, после смерти жены. Что надо было этой молодой девушке, он до конца так и не понял и долго решал: «А стоит ли вообще встречаться с ней, и ворошить прошлое?»

Но она была весьма настойчива.

— Может быть, вам моя фамилия ни о чём не говорит, но мне просто необходимо, чтобы вы встретились со мной и выслушали... — глухо звучал её голос в телефонной трубке.

— Я помню фамилию Берсон в связи с одним делом, но это было очень давно.

— Именно поэтому я вам и звоню, — настаивала она. — Я младшая сестра, пропавшего в восемьдесят девятом году мальчика, Николаса Берсона.

Старик вздрогнул, когда девушка произнесла последние слова. Это имя он не забудет, наверное, никогда. После этого дела его карьера начала клониться к закату.       

— И что же вам нужно от меня через столько лет? Я на пенсии уже давно...

— Расскажите мне, что тогда произошло. Это единственное, о чём я прошу. 

Питер Новак долго молчал, думал, зачем ему всё это? Ворошить прошлое не стоит. Но всё же решил встретиться. Наверное, профессиональное любопытство сыграло решающую роль и ему просто стало интересно узнать, что же такого могло произойти, что после почти тридцатилетнего затишья опять всплыло это имя?

— Записывайте адрес... — сдался он и продиктовал ей название улицы и дома, в котором жил вот уже почти семьдесят лет.

Девушка пообещала приехать следующим утром и тут же положила трубку, словно опасаясь, что он может передумать. Он отложил книгу, да так и сидел, задумчиво глядя на противоположную стену, на которой в красивой, под бронзу рамке висел его наградной лист: «За служение стране». Наградили, как только он вышел на пенсию. Его приёмная дочь повесила эту рамку, хотя знала, как он любит этой показухи. Она гордилась своим отцом, который почти сорок лет стоял на страже порядка, а у него не хватало смелости убрать с глаз долой это напоминание о его ошибках и неудачах.

То дело, которое он так и не смог раскрыть, он помнил наизусть. Описание мальчика, личные данные, показания родственников, находящихся в непосредственной близости к семье знакомых и допросы немногочисленных свидетелей, которые могли что-то видеть. Помнил и убитую горем, пожилую женщину, которая умоляла найти своего внука. Он видел, как она страдает от неизвестности, как мучается. И несмотря на то, что дал ей обещание сделать всё от него зависящее, он не нашёл мальчика. Он из кожи вон лез, но, в конечном счёте, это ничего не изменило. Он подвёл их всех! Поклялся что, если понадобится, потратит всю жизнь на поиски её внука, но клятвы не сдержал.

Это нераскрытое дело стало его проклятьем. Карьера следователя и жизнь разделились на до и после тех злополучных лет. Он растерял себя, стал замкнутым. Понял, что его единственным желанием было побыть одному, подумать, в сотый раз пробежаться глазами по этому делу — вдруг появится зацепка, ниточка, которую он упустил, проглядел. Но так ничего не нашёл. Без азарта стал относиться к работе, все его мысли были заняты другим. Когда он ел, спал, работал, перед глазами стояли только имена, фамилии, допросы, улики.

Очень давно одна знакомая психолог, с которой они проработали бок о бок много лет, сказала ему, что у него синдром «незаконченного дела», и что именно это повлияло на его поведение личности, вызывая в нем деформацию. Это всё что он смог понять из тех заумных словечек, которые услышал от неё.

Незаконченное дело.           

Может ему вообще не следовало идти служить в полицию? Может, нужно было стать, например: адвокатом или кем-то ещё? Никогда он не сомневался в своём предназначении, был уверен в своих силах. Но это было до...

Он выдвинул ящик стола, чтобы положить так и не дочитанную книгу, когда взгляд его наткнулся на старую газету, которую он так и не выбросил по прошествии года. Лишь зияющая дыра на месте статьи, которую он вырезал и послал по почте семье одного одарённого мальчика, напоминала о том, что он вновь упустил момент, дал очередному злодею уйти. Хоть кара того всё же настигла спустя много лет. 

Он так и провёл ночь в своём кресле, перебирая в памяти всё то, что помнил из тех далёких лет, прерываясь лишь на краткий сон. Посетительница, как и обещала, пришла довольно рано. Словно ей не терпелось быть разочарованной, услышав от него единственное слово на все её вопросы. Не знаю! А вопросы будут, в этом он не сомневался. Где её брат? Что с ним случилось? Почему его так и не нашли?

Он медленно поднялся из-за стола, тяжело опираясь на трость, без которой не мог обходиться вот уже тридцать пять лет и пошёл открывать дверь.

Девушка, с его ростом метр девяносто, едва доставала ему до плеча. Слишком худая на его взгляд, с длинными, тёмно-русыми волосами, собранными в высокий хвост. Было видно, как она ёжиться от холода в своём тонком пальтишке. Нижнюю часть лица она прятала под ярко красным шарфом. Взгляд же был колючим и каким-то настороженным. Такой взгляд он неоднократно видел за годы службы. Так смотрят те, кто не ждёт от жизни и окружающих ничего хорошего.

— Здравствуйте, — голос тот же, что и по телефону.

Новак лишь кивнул в ответ, ещё не придя к какому-то решению, относительно гостьи. Движением руки дал понять, что она может зайти, даже не предложив ей снять пальто.

«Ей чуть меньше тридцати» — прикинул он, и от его внимательного взгляда не укрылось, как она проскользнула в дверной проём, максимально увеличив дистанцию между ними.

Он помнил, когда велось то расследование, сестра у Николаса Берсона действительно была, но слишком маленькая, ещё младенец. Было что-то неуловимо схожее между его гостьей и пропавшим мальчиком на фотографии. Сначала хозяин дома не мог разобрать, что так поразило его в лице девушки, но вскоре понял. Её глаза! Они были разных цветов. Из-за этого она казалась какой-то иной. Неправильной. С дефектом. И это выбивало из колеи. Он начал чувствовать себя не в своей тарелке оттого, что приходилось смотреть в эти глаза.

— Что вам конкретно нужно от меня? — сразу перешёл к делу Новак.           

— Хочу знать, что случилось с моим братом той осенью.

— Покажите документы.

Он видел, что она удивилась такой просьбой.

Проработав в полиции столько время, у него началась своего рода профессиональная паранойя. Имея дело с грабителями, убийцами и насильниками, которые изворачиваются и постоянно лгут, пытаясь избежать наказания, начинаешь искать подвох и среди обычных людей. А он знал, какой изощрённой может быль ложь. Хотя он и был почти уверен, что перед ним сестра Николаса Берсона, оставалась вероятность того, что это обычная журналистка, воспользовавшаяся сходством с пропавшим мальчиком и стремящаяся, во что бы то ни стало, раскопать сенсацию.

Может им была допущена какая-то грубейшая ошибка в том деле, и сейчас его бывшие коллеги хотят повесить всех собак на него? Затеяли очередное расследование, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами или вроде того. Хотя, что с него взять на пенсии?

Он начал терять терпение. Девушка долго рылась в своей огромной, чёрной сумке, но всё же протянула ему то, что он требовал, держа документ лишь кончиками пальцев.

— Я не предполагала, что здесь такой жёсткий контроль, — иронично сказала она, и едва он взял у неё ламинированный кусок картона, сжав пальцы в кулак, спрятала руки за спину. — А если бы я сменила фамилию?

Он пропустил иронию мимо ушей, и даже не взглянув в документы девушки, отчеканил:

— Имя — Лана, дата рождения пятое марта, восемьдесят девятый год.

Её необычные глаза округлились и Новак усмехнулся. Память его никогда не подводила. Из вредности он долго и излишне придирчиво изучал её водительское удостоверение, после чего положил его на край стола, наблюдая за гостьей. Её рука, с бледной кожей, почти до кончиков пальцев скрытая под рукавом серого свитера, лишь на секунду появилась в его поле зрения, после чего исчезла в кармане пальто.

«Очень увлекательно» — размышлял Новак, направляясь в свой кабинет. Гостья следовала за ним по пятам.

— Так что же вам от меня нужно, Берсон?

— Расскажите мне, что знаете, — отозвалась она за его спиной.

— Столько лет прошло... Почему именно сейчас? — спросил он, неуклюже усаживаясь за стол спиной к окну. Его трость заняла положенное место у стола. Гостье же он предоставил самой сделать выбор: удобное, мягкое кресло напротив или жёсткий табурет чуть в стороне, которым уже лет двадцать никто не пользовался. Она выбрала второе, лишь подтверждая его предположения.

— О том, что тогда произошло, я узнала только вчера. Я была слишком маленькой и мои родные посчитали, что мне вообще не нужно знать об этом.

— А сейчас вам это зачем?

— Хочу разобраться.

Старик усмехнулся. Эта пигалица хотела разобраться! Вся полиция билась тогда над этим делом, а она хотела! Возомнила себя сыщиком.

— Что конкретно вы хотите знать?           

— Всё.

Он многое мог ей поведать. Как часами сидел в своём кабинете, снова и снова перечитывая всё то, что удалось выяснить. Помнил то чувство когда, кажется, вот она ниточка, стоит только протянуть руку, подцепить пальцами и дёрнуть, и весь клубок тут же начнёт разматываться, приоткрывая завесу прошлого. Но это была лишь иллюзия. Он что-то упускал. И чем больше он вникал в то дело, тем безнадёжнее оно ему казалось.

— На наш участок поступило заявление о пропаже мальчика, — начал Новак. — Заявление было от его бабушки. Она не стала ждать положенных трёх суток и пришла в полицию вечером, перед самым закрытием. Её сразу же направили ко мне. Берсон Агата.

Девушка еле заметно кивнула, словно подтверждая его слова.

— Она рассказала, — продолжил он, — что её семилетний внук вышел погулять возле дома, после чего она его больше не видела. Это произошло между шестью и семью вечера. Наутро полицейские и кинологи с собаками прочёсывали близлежащую округу. Обыскали весь лес вдоль и поперёк, озеро, но так и не нашли ничего. К тому же ещё с обеда зарядил сильный дождь, это смыло все следы, если какие и имелись. Мы опрашивали всех, кто хоть как-то мог быть связан с вашей семьёй, но безрезультатно. Проверяли больницы, морг. Были разосланы ориентировки в соседние районы. Ничего.

— Неужели ни одной зацепки? — спросила она, склонив голову вбок.          

— Я же говорю — ничего, что могло бы нам помочь. Полицией была проведена колоссальная работа. Были опрошены все, кто хоть как-то мог прояснить ситуацию. Кто-то что-то видел, но ничего стоящего внимания. Люди приходили, пытаясь помочь, но чаще всего это были ложные сведения, не имевшие к вашему брату никакого отношения.

— А Томас Андерссон?

Новак нахмурился, меньше всего ожидая такого вопроса от неё. А он-то думал, что почти отделался от надоедливой посетительницы, что та сейчас встанет со старого, неудобного стула и навсегда исчезнет, но выглядела она так, словно уходить вообще не собиралась.

«А она оказалась не дурой, раз смогла раскопать и это! — пристальнее взглянул он на девушку. — Откуда она могла знать о том, что произошло за два года до этого, с другим мальчиком?»

Видимо выражение лица выдало его с головой, потому что гостья пояснила:           

— Я просматривала местную газету в поисках хоть какой-то информации о брате и там случайно наткнулась на статью, где упоминался похожий случай. Из газет я и узнала, что вы вели расследование по этим двум делам.

— Вы ведь знаете, что его нашли? Андерссона? 

— Да, я прочла об аварии.

— Два года вся полиция округа искала его, а он был жив. Всё это время его удерживали силой. При обследовании тела, были обнаружены следы на его запястьях. Его приковывали и довольно продолжительное время. Тело ребёнка после аварии было в ужасном состоянии, сложно было что-то сказать с уверенностью. К тому же он был без одежды, по следам на которой мы могли бы иметь более чёткую картину произошедшего.

— Так, что же с ним случилось?

— Официальная версия такова: Томас Андерссон был похищен мужчиной по имени Адам Ли и его женой и удерживался ими в так и не установленном полицией месте. В тот день они, видимо решили перевезти мальчика. Мы не нашли ни дом, ни подвал, где были хоть какие-то следы, указывающие на то, что там два года жил ребёнок.

— Вообще ничего?

— Абсолютно. Если Ли и удерживали где-то Томаса, то полиции это место до сих пор не известно.

Новак вспомнил тот день, когда его вызвали, отчитаться о проделанной работе. Ему тогда досталось от начальства за то, что повисло уже второе такое же дело и то, что лишь случай помог раскрыть первое преступление. Он стоял в огромном кабинете шефа и, как мальчишка выслушивал выговор, про его профессиональную непригодность и медлительность. Наконец перестав брызгать слюной, тот дал указание обрисовать местной прессе в общих чертах ситуацию, но не выдавать никаких фактов связанных с этими двумя делами. Как ведущему следователю, ему предстояла встреча с журналистами, где он должен был извиваться, как уж на сковороде...

Она вопросительно смотрела на него, приподняв тёмную бровь.

— Что вы сказали?

— Может быть, такое, что Николас был похищен той же парой?

— Нет, исключено. Вашего брата последний раз видели около шести вечера, а авария произошла около пяти. На час раньше. Ли здесь не при чём. Хотя у них мог быть сообщник.

— Вы кого-нибудь подозревали?

— Нескольких человек, но прямых улик у нас не было.

— Так эти случаи никак не связанны?

— Думаю, нет.

— А когда вы искали Томаса, нашли хоть какие-то следы? Или опять шёл дождь? — в голосе девушки была ирония.

— Нет. Собаки были, но след они потеряли на дороге, недалеко от школы. Предположительно он мог сесть в какой-то автомобиль. Например: автомобиль четы Ли. Местные жители ничего подозрительного в тот день не заметили — никаких незнакомых машин или людей.

Он поднял руку, не давая ей возможность спросить ещё о чём-то.

— И опережая ваш следующий вопрос скажу, что первый случай произошёл в небольшой деревушке в двадцати километрах от того места, где спустя почти два года пропал ваш брат. Достаточное расстояние, чтобы это могло быть простым совпадением, если не считать пол и приблизительный возраст детей. Мы проверили всё, даже марку одежды, в которой они были в тот день, но ничего общего. Мальчики из обычных семей. Томас пропал почти сразу после того, как закончились школьные занятия, где-то между двенадцатью и половиной третьего. Единственное, что было общего — это отсутствие отцов у мальчиков, но многим казалось, что эта версия притянута за уши. Хотя позже и провели проверку. Отец Николаса Берсона, бросил беременную подружку на раннем сроке и исчез. Мы его нашли позже, он отбывал срок в тюрьме за ряд преступлений: разбой, кражи. И как вы понимаете, в момент исчезновения просто физически не мог бать в наших краях. Отец второго мальчика благополучно забыл о существовании сына, был женат и жил в нескольких сотнях километрах с законной супругой и двумя детьми. — Он поморщился, вспоминая холёного отца семейства, который не вызвал у него ничего кроме отвращения. — Такой добродетельный папаша, который не хотел, чтобы его прошлые ошибки выплыли наружу. Его не огорчило то, что его родной сын исчез, заботило только счастливое неведение его жены. И он нам дал ясно это понять. Так что...

— А то, что Томаса нашли именно в тот же день, когда пропал мой брат, да к тому же недалеко от нашего дома?

— Это могло быть простым совпадением.           

— А что вы сами думаете об этих случаях?

Новак понял, что она почти готова сдаться и оставить его в покое.

— Хотите узнать моё мнение?

Она кивнула.

— Думаю, вашего брата уже давно нет в живых. Если бы он заблудился, то давно нашли бы его тело. Когда пропал ваш брат, жители и полиция прочесали весь лес вдоль и поперёк, и не один раз, а на протяжении нескольких недель.

В памяти всплыло воспоминание: толпы мужчин и женщин одетые в ярко оранжевые, светоотражающие куртки с фонариками в руках медленно, выстроившись цепочкой и тихо переговариваясь, бредут по лесу, стараясь не пропустить ни клочка земли. Там были десятки, если не сотни человек. Зрелище было то ещё, особенно ночью. Словно сотни светлячков.

— Большинство таких преступлений, — продолжил бывший следователь, — раскрывается в первые несколько дней. Статистика. Приблизительно восемьдесят процентов находятся практически сразу. Дети теряются, сбегают из дома, либо их похищает один из родителей, чаще всего это отец, который редко видит ребёнка или есть судебный запрет.

Новак поднялся с кресла, тяжело опираясь на свою «палочку-выручалочку», как любил называть трость его единственный внук.

— Чёртова нога затекает. Не могу долго сидеть, — пояснил хозяин дома, видя насторожённость в глазах девушки, и продолжил. — Была ещё одна версия, но она не воспринималась, как ключевая.

— Что за версия? — спросила гостья, напряжённо наблюдая за его передвижениями по комнате.

— Мог быть серийный маньяк, похищающий детей. Да и время, как нельзя лучше соответствовало. Осень в обоих случаях. Часто у людей с психическими расстройствами обострение приходится именно на этот период времени. Но нам было известно всего два случая, и полиция этой версии официально не придерживалась. К тому же паника среди местного населения была ни к чему. — Новак остановился и взглянул на гостью, голос его стал глухим. — Если это был серийный маньяк, то, должны были быть и другие жертвы, но выйти на след нам так и не удалось, даже заподозрить толком было некого. Проверки жителей, которые страдали психическими нарушениями, ничего не дали. Работали наши психологи, но тщетно — слишком мало информации, слишком мало жертв, чтобы можно было опереться на эту версию.

— Может это был кто-то из приезжих? — не оставляла попыток девушка. — Возможно, человек, появляющийся в наших краях довольно редко, наездами? Может в гости к кому-то приезжал?

— Проверяли, ни-че-го, — по слогам ответил Новак.

— Неужели больше никто не пропадал в наших окрестностях?

— Женщины, мужчины, животные, — загибал он пальцы. — Но никаких детей, Заявлений о пропажах больше не было. Я тщательно следил за этим долгие годы, уж поверьте. Непосредственно в нашем городе и его окрестностях не было зафиксировано случаев исчезновения маленьких детей.

— А в соседних городах?

— Вы хоть представляете, какая это территория? — вспылил он, теряя терпение. — Там постоянно кто-то пропадает, но это уже не в нашей компетенции. У нас есть свои правила и копаться на чужой земле вам никто не даст.   

— Вы даже не проверяли, — констатировала она.

А бывший полицейский, в который раз подумал о том, что сидящая перед ним девушка, производила на него двойственное впечатление. Таких глаз просто не могло быть у человека, у зверя да, но не у человека. Вроде он видел передачу про домашних животных, где была порода кошек с разным цветом глаз. Как же она называлась?

— Проверил. Сделал запрос. Пропажи были, многих находили. Но чего-то похожего, увы... После, я ещё несколько лет следил за такими случаями, безрезультатно, — он сделал очередной круг по кабинету и повернулся к гостье. — Могу теперь я задать вам вопрос?

Она ждала, сидя на этом неудобном стуле так прямо, словно проглотила кол и во всей её позе чувствовалась насторожённость.

— Если ваши родные хотели уберечь вас от того, что произошло почти тридцать лет назад, как вы узнали об этом?

Она колебалась, Новак видел это в её глазах.

— Я нашла дневник моей бабки.

Новак ощутил, как металлический наконечник трости с силой впился в ладонь. Он почувствовал что-то, едва уловимое — новую ниточку.

— И что в нём, если не секрет?

— Ничего, — помедлила она. — Там нет ни слова о той трагедии в моей семье.

— Объясните, — слово прозвучало жёстко, словно приказ.

— До сентября восемьдесят девятого года Агата довольно подробно описывала события: свою жизнь до и после войны, воспитание моей матери, рождение и детство Николаса, проблемы с алкоголичкой-дочерью. Мне ведь даже не говорили, что у меня был брат, — сказала она с болью в голосе, но тут же взяла себя в руки. — Потом тишина на три месяца. За это время она не написала ни строчки, а следующие записи уже за декабрь. Но в них не было ни слова, ни о Николасе, ни о моей матери. Мне пришлось искать ответы в газетах.

«Догадливая», — похвалил по себя Новак.

В комнате на какое-то время воцарилась тишина. Были слышны лишь шаркающие шаги да глухие удары трости, когда она соприкасалась с деревянным полом, устланным ковром. Наконец, словно приняв решение, бывший следователь произнёс: 

— У меня имелись кое-какие соображения... — начал он. — Некоторые были уверенны, что это Клара Берсон приложила руку к исчезновению своего сына.

— Вы серьёзно? — изумлённо произнесла его гостья. — Моя мать?

— Когда я вёл расследование, всплывали интересные факты из её прошлого. Алкоголичка со стажем, бросившая ребёнка и исчезнувшая в неизвестном направлении. Мне пришлось потратить немало сил и времени, чтобы хотя бы частично восстановить то, чем занималась ваша мать последние пять лет. Но даже несмотря на это, в её биографии осталось много белых пятен.

— И что же вам удалось выяснить?

— Не многое, — пожал он плечами и повернулся к гостье, положив обе ладони на набалдашник трости. — Она год прожила в соседнем городке в ста двадцати километрах отсюда. После, её след теряется. Как сквозь землю провалилась. А за год до событий восемьдесят девятого она вдруг вновь появляется. Я несколько раз беседовал с ней в тот период, но она мне ничего так и не рассказала.

— Думаете, она могла быть причастна?

— В её состоянии? Всё возможно. Люди с зависимостью, будь то алкоголь или наркотики, способны на немыслимое.

На что именно Новак не стал озвучивать. В годы работы он сталкивался со случаями, когда такие конченые люди продавали детей в рабство или на органы. Слишком частыми были и случаи детской проституции. Как наркоманы за дозу, алкоголики за выпивку, готовы были на что угодно.

— Но доказательств у вас нет?

— То, что я выяснил о её жизни, настораживало. Было очень много подозрительных моментов. К тому же мы так и не подтвердили того, что она не виновна. Ваша мать не хотела с нами сотрудничать, или может просто не помнила, что произошло в тот вечер. На все мои вопросы в ответ была лишь тишина. То, что у Клары Берсон были проблемы, было видно невооружённым глазом. С ней проводил беседу наш штатный психолог, так вот он утверждал, что у неё психологическая травма, но с чем она была связана, он так и не смог выяснить. Ваша мать на беседах с ним тоже молчала.

— Вы думаете, она могла что-то сделать с Николасом?

Новак посмотрел прямо в её кошачьи глаза.

— После того, что вы только что рассказали, я ещё больше проникся уверенностью, что это возможно. Иначе, почему ваша бабушка перестала упоминать дочь в своих записях? Что, если она узнала о виновности вашей матери, но будучи сама матерью просто не смогла предать свою дочь? Что, если ваша бабушка все эти годы знала, что случилось с её внуком? Может она хотела забыть о них, вычеркнув из своих воспоминаний? — этот вопрос предназначался скорее для него, чем для той, что сидела напротив.

— И что же, по вашему мнению, могла сделать моя мать с Николасом?

— Вы её тогда не видели. Она было в ужасном состоянии.

— И всё же? — настаивала девушка.

— Вам ни к чему в этом копаться. Думаю, мы закончили, — было последнее, что он произнёс, перед тем, как открыть дверь кабинета, давая понять, что время истекло.      Девушка была задумчива, когда попрощавшись, наконец, покинула его дом.

Новак закрыл дверь и тяжело вздохнул, понимая, что это была никому не нужная встреча. Ему было жаль потраченного времени, и он был зол. Но вскоре понял, что эта злость от того, что эта пигалица заставила его опять во всём сомневаться... Вспоминать и думать!

Он медленно прошёл в кабинет и тяжело опустился в любимое кресло. Бросил взгляд на книги — читать не хотелось. Мысли то и дело возвращались в далёкий 1989-ый год. Ворошить прошлое не стоило, теперь он это хорошо понимал. Сидел, прикрыв глаза, слушая бурлящую жизнь за окном: рёв проезжающих мимо автомобилей, отдалённый предупреждающий гудок паровоза, голоса людей, спешащих по своим делам, топот десятка ног. Его мозг напряжённо работал.          

Взяв в руки мобильник — подарок дочери — набрал сохранённый номер, после нескольких длинных гудков на том конце ответили.

— Здравствуй, дорогой. Это Новак тебя беспокоит. Как супруга? Как дети? Да, да, у меня тоже всё отлично... Нет-нет, нога почти не болит, — торопливо соврал он, с ненавистью взглянув на трость. — Видишь ли, у меня к тебе просьба... неофициальная, как ты понимаешь. Мне нужна кое-какая информация...

Новак терпеливо выслушал собеседника.

— Да вот решил на старости лет дать мозгу встряску и немного поработать. Ты же знаешь, полицейский даже на пенсии остаётся полицейским. Да-да. Запиши. Исчезновения детей, с восемьдесят пятого года и до настоящего времени, по всей стране.  

Глава 6

18 ноября 2016 год.

День да расплаты.

Какие эмоции он должен испытывать?

То, в чём признался ему этот умирающий, верилось с трудом. Но это была правда! Единственный вопрос, который сейчас крутился в его голове: «Как такое вообще могло произойти? Это же просто немыслимо! Это всё меняет!»

— По вашему взгляду вижу, что вы наслышаны обо мне? — с гримасой, больше напоминающей боль, чем усмешку, спросил Виктор Вальтман.   

— Да, немного, — соврал он. Мысли, как рой пчёл кружились в голове. Столько вопросов, на которые он самостоятельно не мог найти ответы. А ответы ему были необходимы. — Но как?

— Не будем забегать вперёд. Всё по порядку. Когда я был молодым, меня часто посещали тщеславные мысли о значимости, к которой надо стремиться всеми силами. И я стремился. Пошёл на поводу у более предприимчивых и хитрых товарищей, как мне тогда казалось мудрых, а на деле всё оказалось иначе. Я ошибался. Всем иногда свойственно совершать ошибки. Не так ли, молодой человек?

— Конечно, от ошибок никто не застрахован.

Он это хорошо понимал и принимал людей такими, какие они и были по сути своей. Слишком много он знал чужих секретов и каждый был последствием опрометчивого поступка, совершив который, человек почти всегда раскаивался. Но были и те, кому было плевать, и те, кто не делал ошибок, кто жил по своим, написанным своей рукой, правилам.

— В конце тридцатых годов, — начал старик, невидящим взглядом уставившись на противоположную стену, — я к своей великой радости, был полностью предоставлен самому себе. И не смотря на то, что я был ещё довольно молод, родители дали мне полный карт-бланш. Они не вмешивались в мою жизнь, я, в свою очередь, не мешал жить им. Всё, что я помню из того времени — это постоянные пьянки и дебоши, в которых я без конца принимал участие. Ни одно мероприятие не обходилось тогда без Виктора Вальтмана из состоятельной и интеллигентной семьи! Моего папашу, наследника самой крупной угольной шахты этой части страны, значительно сократившего состояние наших предков из-за сомнительных вложений, знали многие. Молва о нашей семье, тратившей капитал так бездумно, но с присущим только богатым шиком, ходила постоянно. Мы были весьма расточительны. Как это называется — жить не по средствам? Именно. Денег становилось всё меньше и меньше, но статус для нас был превыше всего! Никто и никогда не должен был знать о действительном положении вещей. Я жил на широкую ногу, как и прежде, не подозревая о дамокловом мече, нависшем над моей головой.

Старик на какое-то время замолчал, переводя дыхание. 

— Так как все по-прежнему считали нашу семью одной из самых богатейших и влиятельных в стране, считалось престижем приглашать меня — одного из наследников империи Вальтман. Я практически никогда не проводил время в одиночестве, меня всегда окружала толпа, жаждущая урвать кусок пожирнее от того праздника жизни, который я ежедневно себе устраивал. — Виктор Вальтман скривился. — Стервятники! Но мне было плевать. Алкоголь сменили лёгкие наркотики и так из-за дня в день. Многочисленные драки и приводы в полицию, от которой щедро откупался мой папаша. Нас называли золотой молодёжью. Мои родители были в курсе того, как проводит время их младший сын, но у них была более важная забота — мой старший брат-близнец Александр! — выплюнул он последнее слово. — Именно на него они тратили все свои силы и родительскую любовь. Насколько я был никчёмным и конченым человеком, настолько Александр был идеалом в глазах наших родителей. Хотя к тому времени мне было порядком на это наплевать. Мать и отец ещё в детстве сделали выбор не в мою пользу, будто я был скаковой лошадью, на которую они, по прихоти своей или тупости, с самого начала не желали ставить. Я проиграл забег, едва появившись на этот свет.

— Вы вините своих родителей в том, что выросли не тем человеком, которым могли бы стать?

— Я смирился, — отмахнулся старик, закашлявшись. — Одной из причин моего бунтарства была среда, в которой я рос, и воспитание, которого у меня не было. Так вот, на одном из таких вечеров я и познакомился с молодым и амбициозным человеком. Его имя было Марк. Он приехал в нашу глушь, погостить к своей тётке. Ну, по крайней мере, он так в начале нашего знакомства утверждал, хотя много позже выяснилось, что он скрывался от властей за пропаганду фашизма. И его тётка, со связями и небольшим домиком в нашем захолустье, как нельзя, кстати, подвернулась в трудную для него минуту — выгодное прикрытие и перевалочный пункт... Меня сразу зацепило то, как выделялся он среди нас. Более зрелый, лет на десять старше каждого в нашей компашке, что делало его более авторитетным в наших глазах, мы ведь только вступали во взрослую жизнь, пробовали её на вкус, так сказать. Мой новый друг был среднего роста, ничем не примечательный, но стоило ему только открыть рот, как тут же его глаза загорались огнём, лицо преображалось, привлекая к нему десятки взоров. И все неосознанно прислушивались к его речам, ловили каждое произнесённое слово, следили за каждым жестом. Это, несомненно, был человек — харизма! К тому же он был непревзойдённым оратором. Его идеи, в конце тридцатых, казались мне весьма захватывающими. Всё то, что он с таким напором пытался донести до нашего сознания, казалось, имело смысл. Высказывания об общем благе, к которому стремилась Германия, о чистой нации, без примесей других не-до-народов, заполонивших наши страны и стремящихся наравне иметь свою культуру и традиции. К этой элите, несомненно, относил себя и я. В то время я был с ним во многом солидарен... да и не я один. Все находились под впечатлением! Я видел, как Марк меняет мировоззрение моих друзей, делает их податливыми, словно глина в руках мастера, готовая принять любую форму. — Виктор Вальтман перевёл дыхание, во взгляде его читалось восхищение того молодого мальчишки. — Вы не поверите, но я часто ловил себя на мысли, что ревную его ко всем этим бездарям, окружавшим нас. Я хотел, чтобы все эти речи звучали лишь для меня одного, лишь на меня был направлен его взор. Я так часто мечтал остаться с ним один на один...      

Вальтман, словно очнувшись от грёз, пристально посмотрел на своего молодого слушателя.

— Хотя вам, судя по всему, не понять то моё состояние. Состояние счастья, какой-то нирваны. Я будто прозрел, увидел себя таким, каким и хотел быть. Человеком, который не притворяется, принимает себя полностью. Встреча с Марком послужила катализатором. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять: почему я был таким флегматичным по отношению к жизни вообще? Я понял, что жил все эти годы неправильно, и что отличаюсь от той однородной толпы. Они все стадо, я был иным. Избранным!

— Ваш друг был предметом вожделения для вас?

— Да. Ничего подобного я никогда не испытывал ни с одной женщиной, а они были, уж поверьте. Мечтать о нём, грезить, все, что мне оставалось.

— Он знал о ваших чувствах?

— Нет, — испугано ответил старик, голос его сорвался. — Не думаю, что он ответил бы мне взаимностью. Я предпочёл неведение разочарованию. Думал, что не переживу, если он меня отвергнет, посмеётся в лицо. Позже, когда Марк заручился поддержкой пятерых из нас, встречи было решено проводить в доме, принадлежавшему моему знакомому по университету. Его отец был банкиром, и это привлекло внимание Марка и к его ничтожной персоне. В этом, до жути вульгарно оформленном штабе, как мы его называли, с обнажёнными бронзовыми статуями и фонтанами, и проходили наши собрания. Мы участвовали в дискуссиях. Помню постоянные споры и много спиртного. Тогда я даже и предположить не мог, что человек, которого я тайно боготворил, неспроста появился среди тех, образ жизни которых сводились к развлечениям, безделью и трате родительского капитала. Он целенаправленно вбивал в наши затуманенные алкоголем мозги те идеи, что позже было принято называть такими громкими словами, как евгеника, расовая ненависть и «серая масса». Надеюсь, нет нужды вам объяснять, что обозначают все эти термины?

— Нет.

Но старик, будто не слышал ответа, так был погружен в свои воспоминания.           

— Все эти понятия сейчас вызывают в душе современного человека отвращение и злобу, но тогда мне и тысячам других, казалось, что это именно про нас. Про элиту! Видимо Марк ещё тогда увидел во мне заинтересованность к его теориям, потому что с тех самых пор я стал тем, кем и мечтал, по сути, быть. Единственным человеком, на кого было обращено всё его внимание! Не последнюю роль в этом сыграло и моё происхождение. Богатенький сынок, которым в будущем можно будет манипулировать в свою угоду. Деньги во все времена оставались одной из двух главных движущих сил, способной заставить любого, совершить даже самое невообразимое.     

— А что же, по-вашему, является второй силой? — поинтересовался гость.

— Любовь, молодой человек, любовь! И неважно к кому, к противоположному полу или к самому себе! — с горькой усмешкой ответил старик.

— Вы любили?

— О, да. За свою долгую, полную греха жизнь — дважды. А тогда я впитывал, как губка всё то, что говорил мне мой новый друг и, когда он предложил мне отправиться к нему на родину, я с радостью согласился.

— Сколько же вам было лет? — полюбопытствовал, сидящий напротив него молодой мужчина.

— Почти девятнадцать. Сопляк! Родители были в ярости и моим желаниям потакать не собирались, но, к сожалению, вся эта нацистская идеология уже глубоко засела внутри меня. Я был ослеплён и считал, что они, как никто, просто обязаны понять меня и мои суждения о благородной крови. Но мои родные были людьми другого поколения, они могли только обсуждать это шёпотом, при закрытых дверях. Для более радикальных действий они были слишком трусливы и ленивы, боялись потерять то, что и так было давно потеряно. Знаете ли вы, сколько высокопоставленных семей поддерживало политику Гитлера?

— Думаю, довольно много.

— Вы придёте в ужас. Их было не счесть! Кто-то это делал открыто, кто-то, не до конца уверенный в победе нацистов и в опасении за свою шкуру, был более осмотрительным, и держал свою связь с Третьим рейхом в тайне, что впоследствии спасло им всем жизни и уберегло их капиталы. Они были готовы изменить что-то к лучшему, но только не своими руками. Втайне даже надеялись на перемены. Трусы!

— Себя вы трусом не считали?

— О, я был ещё большим трусом, — поморщился Виктор Вальтман, словно от зубной боли, — но об этом позже. На чём я остановился? Ах да... Так вот все боялись и рта раскрыть, но только не мой брат Александр. Он уже несколько лет вёл дела наравне с отцом, спасая жалкие крохи былого состояния. Александр был бы только рад, если бы всё осталось на своих местах. Вся эта размеренная жизнь с её законами и порядками... — снова наступил небольшой перерыв. — И когда услышал о моих намерениях, реакция его была, прямо скажем, жёсткой. Но меня его мнение мало волновало, это же не он был младшим сыном, который после смерти отца, останется без дома и средств к существованию. Меня, Виктора Вальтмана, такое положение дел категорически не устраивало. Я хотел чего-нибудь добиться в этой жизни, и мне представился хороший шанс примкнуть к победителям, как тогда мне казалось, со временем бы захвативших и подчинивших весь мир. По приезду в Германию я воочию увидел весь размах того, о чём мне говорил мой новый друг. Только тогда я понял, что значила фраза, услышанная от него: «Человечество не может жить без войны». Это был скорее лозунг. На каждом углу велась пропаганда: газеты, радио, всевозможные выставки и выступления партийных лидеров — всё это целенаправленно вело только к одному результату.

— Вас тогда это не остановило, не изменило ваше решение?

— Что именно?

— То, что это в конечном итоге приведёт к единственному логическому концу? Войне.

— Вы шутите? Спросите любого мальчишку, чего бы ты хотел больше всего? И получите ответ: поиграть в войну, подержать в руках настоящее оружие, пострелять в неугодных. Ведь никто тогда и представить не мог, что этот кошмар продлится не один год и унесёт жизни миллионов людей. Все эти молодые, ещё сопливые ребята были одержимы тем, что им обещали их лидеры. Они пошли бы за ними куда угодно. Безбедная жизнь полная достатка, земли, которые обещало им правительство, равенство и братство. Они все восхищались тем, кто за столь короткий срок поднял их нацию с колен и провозгласил её главенствующей над миром!

— Вы им восхищаетесь, — с укором в голосе констатировал гость.

— Тогда, да. Но, как известно нам из уроков истории, человек не способен вовремя остановиться, и этого амбициозного лидера постигла та же участь. Он захотел большего, и всё за счёт других. Это политика, молодой человек. И я, и ещё миллионы были лишь ничего не значившими марионетками, — старик снова умолк, давая себе передышку. — Первое время я просто восхищался всем этим, но постепенно пришло понимание, что от всего этого выгоду получают, как правило, те, кто стоял у вершины власти. Мы же — простой народ — просто жрём эти обещания о хорошей жизни и выполняем всю грязную работу. И вот мысль, которая однажды посетила мою голову о том, что я просто средство для достижения чей-то цели, уже не отпускала меня. Я стал медленно прозревать. Никто не собирался нас обогащать. Всё это была лишь несбыточная мечта, к которой я мог прикоснуться и только. Но было уже поздно поворачивать назад, началась война, и я уже не мог вернуться домой. Марк по своим связям помог мне с хорошим назначением, и я стал солдатом, сражающимся не за свою страну. — Вальтман прикрыл свои блеклые глаза. — Помню, как спросил его, верит ли он, в те идеи, которые я слышал от него год назад? И знаете, какой получил ответ?

— Какой?

— Он рассмеялся мне в лицо и назвал идиотом. Всё что он когда-либо делал, он делал только ради денег и если у меня есть мозги, то я хотя бы попытаюсь заработать на этой войне, ведь домой мне путь заказан, и радушный приём я там вряд ли получу. Либо так, либо останусь всего лишь «полезным идиотом», невеждой, перешедшим на сторону врага. И таких, как я были сотни тысяч. Наивные дураки, к которым всегда относились с презрением и использовали в своих целях. И он указал мне на это, открыл, так сказать, истинное положение вещей. Я был зол! Но что толку кусать локти, если уже ничего не изменить? Война предоставляет кучу возможностей и на протяжении четырёх, невероятно долгих лет, я медленно, но верно продвигался вперёд, стремясь заработать себе не только имя, но и обеспечить себе в будущем безбедное существование.

— Сейчас вы признаёте, что поступили опрометчиво, перейдя на сторону врага?

— Вся моя жизнь была прожита не на той стороне, молодой человек. Это понимание пришло ко мне слишком поздно, чтобы что-то изменить, но достаточно рано, чтобы всю оставшуюся жизнь мучиться угрызениями совести. Все мы задним умом сильны.

Старик замолчал, давая себе возможность передохнуть и сделать новый глоток кислорода. Он давно не вёл такие долгие разговоры, и ему было очень тяжело. Нестерпимо болела грудь. Он протянул дрожащую руку к стоящему рядом столику с лекарствами, но добился лишь того, что свалил часть прозрачных пузырьков с таблетками себе на колени.

— Вам помочь? — участливо спросил гость, поднимаясь с кресла.

— Да, если вам не трудно, — хрипло согласился тот. — Там пузырьки с цифрами. Мне нужен с номером два. Я, видите ли, не запоминаю все эти, чёртовы, цифры и названия, а эти безмозглые сиделки только выводят меня из себя.

Молодой мужчина, подойдя к столику, начал перебирать пластмассовые баночки.

— Этот? — спросил он и протянул одну из них Виктору Вальтману.

— Надеюсь, — проворчал старик, даже не взглянув. — И подайте мне стакан с водой.

Он ткнул скрюченным, шишковатым пальцем в хрустальный графин, на том же столике. Гость налил воды в стакан и передал хозяину дома. Тот, худой, трясущейся рукой, сначала положил таблетку в рот, разжевал, а после запил её прозрачной жидкостью.

— Через пару минут продолжим, — пообещал старик, откинув голову на подушку и прикрыв глаза. Его впалая грудь тяжело вздымалась. Так они просидели в полном молчании долгие пять минут.

Когда уже гость решил, что старик заснул, и продолжения сегодня не будет, тот открыл мутные глаза и спросил:

— На чём я остановился?

— Вы решили заработать на войне…

— Ах да... Но как говориться — человек предполагает, а Бог располагает. В сорок четвёртом я получил ранение. Получил при бомбёжке одного из немецких городов. Осколками меня зацепило основательно, и я почти два месяца провалялся в военном госпитале. Доктора наковырялись в моём теле вдоль и поперёк и заштопали, как смогли. Боль ещё долго была моим постоянным спутником. Нога пострадала сильнее всего. А когда до выписки оставалось пару дней, ко мне пришёл тот, кого я и не надеялся больше увидеть.   

— Марк?

— Да. Я не видел его несколько лет. Он изменился. Дослужился до высокого военного чина, чему я впрочем, не был удивлён. Я был счастлив! Меня переполняли эмоции. Несмотря ни на что, я по-прежнему питал к нему привязанность, лелея несбыточные надежды. Он пришёл не случайно. Услышав, что я нахожусь в том госпитале с ранением и, что моя карьера военного, скорее всего, завершена, решил предложить мне небольшое, но очень выгодное дельце, как он тогда выразился.

— Вы согласились?

— А, что ещё мне оставалось делать? Я был выброшен за борт. Человечишка! Один, в чужой стране, с дыркой в ноге и своими неутешительными мыслями. Изгой, не нужный ни своей семье, ни стране. Да и отказать ему я не мог, мои чувства к нему вспыхнули с новой силой. К тому же Марк вновь был весьма убедителен и я, в который раз поддался на его уговоры. Всё чаще стали слышны новости об успехах союзников. Они вели свои войска в наступление и многие стали понимать, что война близится к финалу. И что же ожидало меня там, впереди? Пути назад уже не было, — старик с хрипом выдохнул. — Под воздействием больничных лекарств и понимания того, что война уже практически проиграна, я принял тогда второе неверное решение. И снова виной всему были мои проклятые чувства к этому человеку. И это ещё больше втянуло меня в то болото, из которого я и по сей день не могу выбраться. Когда он посвятил меня в свои планы, было уже поздно отказываться, я был на крючке. Впоследствии я много размышлял о той роли, которую сыграл в моей жизни этот человек. Встреча с ним повлекла за собой череду событий, которые изменили всю мою жизнь. Или, если выразиться точнее уничтожили её, сделав меня убийцей! 

Глава 7

12 ноября 2016 год.

Семь дней до расплаты.

Ей необходимо было получить хоть какие-то ответы. Ответы на вопросы, которые не отпускали её ни на минуту, давили на неё всей своей тяжестью, словно хотели подмять под себя. Словно тот грузовик на снимке с газеты неумолимо приближался и ещё секунда, и он раздавит, уничтожит. Лана почти физически чувствовала этот груз, все эти не разгаданные тайны, недомолвки, словно что-то жуткое и непонятное преследовало её, теперь даже ночью. Она плохо спала, просыпаясь по несколько раз за ночь, вся в поту и с ощущением надвигающейся беды. И среди всего этого хаоса чувствовала себя, как никогда одиноко. Ей нужна была поддержка, уверенность, что ей верят и это не плод её больного воображения.

Всё, что ей удалось узнать о прошлом её семьи, требовало хоть какого-то разъяснения. Её так и подмывало рассказать всё тому, кто поймёт. Единственному человеку, который был рядом все эти годы. Человеку, которому она безгранично доверяла.

«А что, если тот ненормальный библиотекарь прав? — терзалась она. — Что, если дядя причастен к исчезновению своего племянника?»

За последние дни на неё обрушилось такое количество информации, что она уже по-другому взглянула на то, что поначалу казалось лишь странным. Припомнила, как часто дядя просил о чём-то Агату, спорил с той, запираясь в кухне. Только вот маленькая Лана не знала причин. Сейчас было всё иначе и от этого не легче. Если бредням бывшего сокурсника Яна она не поверила, то мысли о причастности Агаты всё чаще посещали Лану. И чтобы хоть как-то     прояснить ситуацию, она отправилась туда, где постоянно пропадал её дядя.     

Судя по его машине на парковке, тот был на своём рабочем месте. Она миновала железные ворота, с огромными буквами «Вальтман» над входом и несколькими каменными табличками с пояснениями. Историю шахты Лана знала наизусть.

Та была основана в 1797-ом году, когда на земле, принадлежащей семейству Вальтман, была найдено богатейшее месторождение каменного угля. Благодаря этой находке и была открыта шахта, названная по фамилии владельца земли, и довольно в короткий срок его семья стала одной из богатейших в страны. Вековая история шахты насчитывала десятки несчастных случаев. Несколько сильных пожаров, произошедших по причине несовершенной системы вентиляции и использования масляных ламп, и унёсших жизни многих шахтёров. Многочисленные случаи обвалов, после которых людей удалось достать на поверхность не сразу — к тому моменту некоторые были уже мертвы. Но самым ужасным было использование детского труда на труднодоступных участках.

Шахтёры гибли, их семьи голодали, а владельцы месторождения лишь богатели. Местные жители, в основном состоящие из безграмотных бедняков, искали объяснения несчастным случаям и находили их в мистике. Поговаривали, что Вальтманы были прокляты, а вместе с ними и всё, что им принадлежало. Лана знала, что многие верят в это и по сей день. Часто туристы, да и сами работники музея упоминали о странных звуках, которые доносились из туннелей. Люди говорили, что это призраки шахтёров, которые так и остались погребёнными заживо в завалах шахты.

Вальтманов ненавидели! Часто в их сторону летели самые ужасные оскорбления, на которые только был способен человек. Их проклинали. Но больше всего им завидовали: их успеху, их деньгам, их, казалось бы, беззаботной жизни. К 1924-ому году шахта перестала приносить прибыль, её законсервировали, поставили тяжёлые железные ворота и забыли на долгие годы.

Углубляясь по тоннелю, ведущему в большой зал, Лана вспомнила записи Агаты о том, что семья мужа Мэри практически банкроты. Но шестьдесят лет спустя было решено открыть музей. Александр Вальтман, как единственный, оставшийся из всего рода, дал своё разрешение и поддержал инициативу внушительной суммой. Всё было сохранено в первоначальном виде: туннели с техникой, которую оставили на своих местах рабочие перед закрытием и их орудия труда. Никто не рассчитывал на то, что музей в будущем будет иметь такой успех. Туристы со всего мира приезжали посмотреть на лабиринт, вручную вырубленный руками рабочих, на предметы быта и инструменты, найденные в заброшенной шахте.

Лет с пяти она была постоянной гостьей в этом удивительном месте. Ян в то время только примерил на себя должность директора музея и часто проводил экскурсии для местных школ. Рассказывал, как добывали уголь, как его перерабатывали, поднимали на поверхность. Водил по тёмным, заброшенным штольням, в которых пахло пылью и чем-то ещё едва уловимым — вечностью и какой-то обречённостью.           

И сейчас спускаясь по ступеням вниз, Лана будто попала в совершенно другое измерение. Она и забыла это ощущение нереальности, этот трепет перед открывшимся подземным миром. Даже воздух здесь казался иным, не таким, как на поверхности — спёртым, словно где-то там, очень глубоко всё ещё работали люди, выдыхая из своих лёгких все тяготы того времени.

Проходя мимо одинокой фигуры скучающего охранника, она, наконец, вошла в большой зал. Он был пуст. На высоте четырёх метров с потолка свисали огромные лампы, рассеивая жёлтый свет, явно не достаточный для освещения помещения такого размера. Но Ян говорил, что это делалось специально, так создавалась нужная для туристов загадочная атмосфера. Вдоль стен — витражи заполненные техникой и инструментами. И каждый мог увидеть то, чем работали шахтёры в разный период времени: ржавые лопаты, кирки, старые фонари, истлевшая одежда, мятые каски, которые сотню раз спасали чьи-то головы.

Лана знала каждый уголок этого зала, практически каждую вещь, принадлежавшую когда-то шахтёрам, но она была и свидетелем того, что не предназначалось взгляду туриста. Больше всего ей нравилось бродить по узким, тёмным штольням, в которых всё оставили так, как было прежде. Она и сейчас, без карты, помнила многие из тех узких проходов.       

— Лана! Почему ты не предупредила, что заглянешь?

К ней спешил её дядя и его голос эхом разносился по залу, разбиваясь о каменные стены. Конечно же, сидящий на входе охранник, уже успел предупредить о её появлении. Удивлённый взгляд не оставлял никаких сомнений — появление племянницы было для Яна полной неожиданностью.

— Привет. Я не вовремя? — спросила она, высвобождаясь из объятий.

— Не говори глупости, — на секунду рассердился Ян, но тут же улыбнулся. — Пришла посмотреть на новые экспозиции? Можем прогуляться чуть позже...          

— Я хотела с тобой поговорить, — оборвала она поток дядиной речи.

Он пристально взглянул на неё и, кивнув, повёл в свой кабинет.

Здесь ничего не изменилось за годы её отсутствия. Всё те же удобные низкие кресла, разделённые столом тёмного дерева. Те же неотёсанные, каменные стены, как и в большом зале. По сути это было «карман» выдолбленный прямо в породе. Позже его расчистили и сделали комнату, впоследствии ставшей кабинетом Яна. Её взгляд выхватил фотографию в рамке на столе: Агата, она сама и в середине Ян. Все улыбались, даже старая женщина, что на памяти Ланы случалось крайне редко. Она прекрасно помнила тот день. Юбилей Агаты — её семидесятипятилетние. Ей самой тогда исполнилось пятнадцать. Через год она сбежала...

В одном из кресел сидел посетитель. Дорогой костюм, пальто, небрежно перекинутое через спинку кресла, серебряные нити в светлых волосах, прямой нос и квадратный подбородок с ямочкой.

«Хоть прямо сейчас на телевидение», — подумала она, переступая порог кабинета.

Гость просматривал бумаги, слегка вывернув голову по каким-то неестественным углом, но как только увидел вошедших, небрежно бросил бумаги на стол.

— Прошу прощение. Семейные дела, — пояснил Ян, давая понять, что прерванный разговор придётся перенести.

— Ничего бывает, — вкрадчиво произнёс гость, с нескрываемым интересом разглядывая Лану.

— Это моя племянница — Лана. Девочка, а это...           

— Ксандр, — перебил Яна гость, но руку не протянул, чему она была только рада. — Ваш дядя о вас много рассказывал. Надолго к нам?

— Пока сама ещё не решила.

— Понятно... Ну не буду вам мешать, — сказал он и, перекинувшись с Яном парой фраз, вышел.

— Кто это? — спросила она, когда они остались одни.

— Правая рука Александра Вальтмана, — пояснил дядя, складывая в стопку разбросанные на столе бумаги. — Нужно было решить кое-какие административные вопросы, связанные с музеем.

— А что старик уже сам не ведёт дела?

— Нет. Уже больше года... Так о чём ты хотела поговорить? — спросил Ян, опускаясь в кресло, и жестом приглашая занять место напротив.

— О моём брате, — просто сказала Лана. 

Она видела, как на её глазах он меняется: как его взгляд темнеет, как руки, перебирающие стопку бумаг, застывают в воздухе, как меняется его лицо и как он ссутулится.

«Хорошо, что он сидит. — Отрешённо подумала она, устраиваясь в кресле. То ещё сохранило тепло прежнего посетителя.

Шок на лице Яна, постепенно сменился смирением. Его плечи опустились, словно он понял, что попал в капкан и молчать уже нет смысла. Сдался.        

— Откуда... Как ты узнала?

— Из дневника Агаты.

Он приподнял брови от удивления.

— Она вела дневник?

— Да. И довольно долгое время. Ты не знал?

Он лишь покачал головой, снял очки и пальцами начал массировать переносицу, словно старался унять возникшую головную боль. Лана ждала. Она понимала, что ему нужно время, чтобы собраться с мыслями.

— И что же ты хочешь от меня? — устало произнёс он, наконец, придя в себя.

— Правду. Я хочу знать, что собой представляло моё «любящее» семейство. В дневнике довольно подробно описана моя мать, которая постоянно пила и трепала нервы, так же есть много записей и о брате.

— Тебе этого недостаточно? — горько усмехнулся Ян. 

— Нет. Мне нужно, чтобы ты прояснил некоторые моменты.

— Ну, про Клару я немного могу сказать. Мы не были дружны в детстве, росли каждый по себе. У меня свои интересы, у неё свои. Она хорошо училась, подавала надежды, потом встретила того парня... отца Николаса. Думаю, это он пристрастил её к алкоголю, а позже просто сбежал. Тогда-то Клара и начала сильно пить. Когда родился твой брат, она просто исчезла и Агате пришлось взять воспитание Николаса на себя. Понимаешь, Клара была не слишком хорошей матерью ни для твоего брата, ни для тебя. Я помню только, что она часто сбегала, пропадая где-то месяцами, а то и годами. После очередного возвращения, я от Агаты узнал, что та опять ждёт ребёнка. Я попытался вразумить твою мать, но она упёрлась. Возможно, мне не стоит тебе этого говорит, — замялся он, — но твоя бабушка была уже в таком возрасте, она не потянула бы двоих детей, а от Клары толку было мало. Но она только твердила о том, что если решиться на такое и об этом узнают...

— Кто узнает? — нахмурилась Лана.

— Возможно твой отец, — пожал он плечами. — Это единственный раз, когда она заговорила о своём прошлом. Я даже представить себе не могу, кем был человек, с которым она жила до своего последнего возвращения домой.

— Значит, своим появлением я должна быть благодарна своему папаше?

— Лана... — тяжело вздохнул мужчина, — срок был уже большим, к тому же, как меня уверяла твоя бабушка, Клара вроде бросила пить. Только я не верил в то, что это её состояние продлится вечно. Так и произошло! Твоя мать в скором времени принялась за старое. Потом родилась ты, и вроде бы всё началось налаживаться, но тут, как гром среди ясного неба, пропал Николас. Сначала Агата искала сама, но позже позвонила мне. Я примчался сразу же, и мы продолжили поиски вместе. Но он как сквозь землю провалился, никаких следов. Мы уже были в отчаянии, когда отправились в полицейский участок.

— Ты ходил с ней в полицию? — удивилась Лана.

Новак и словом не опомнился о том, что с Агатой тогда был Ян. Вспомнила слова библиотекаря, и сомненье вновь кольнуло её.

— Ходил, — кивнул Ян. — После заявления Агаты полиция начала поиски. Перевернули весь дом в поисках хоть какой-то зацепки. Искали хоть что-то, что могло навести на след.

— Что искали? — подалась она чуть вперёд.

— Ну, понимаешь, Николас всегда был в центре внимания, а тут твоё рождение. Все переключились на малютку Лану... Это может показаться странным, но дети довольно часто ревнуют родителей к младшим в семье, а у него ведь даже матери толком никогда не было. Полиция считала, что он просто сбежал и прячется где-то неподалёку, надеясь, что взрослые заметят его отсутствие и, наконец, обратят на него внимание.

— Он мог так поступить?

— Да, мог,— после не долгой паузы подтвердил дядя. — Я и Агата обсуждали это, незадолго до этого происшествия. Она говорила, что волнуется за него, что Николас стал проявлять агрессию, был жесток со сверстниками, огрызался, если ему делали замечание. Я просил твою бабушку не волноваться, постепенно бы это прошло, он смирился бы...

Правда была неприятна. Она своим рождением забрала то немногое, что когда-то принадлежало её старшему брату. Лишила его любви и внимания со стороны взрослых и эта несправедливость делала несчастным маленького мальчика.

— Поиски продолжались и днём и ночью, — говорил Ян, не замечая её состояния, — но так ничего не дали. Агата была в таком состоянии, что мне порой было страшно оставлять её одну. Она будто пребывала в трансе: ничего вокруг не видела и не слышала, часами сидела в своей комнате, даже есть перестала. Я пытался до неё достучаться, но не мог. Она замкнулась на своём горе. Понимаешь, Николас был ей, как сын. Твою бабушку вся эта история очень сильно подкосила и морально, и физически. Позже, когда её осматривал кардиолог, сказал, что она перенесла инфаркт на ногах. Я даже представить себе не могу, что творилось у неё в душе.

— А что моя мать? — перебила его Лана, не желая больше слушать об Агате.

— Клара на какое-то время остепенилась, — тяжело вздохнул Ян. — Ей что-то мерещилось — какие-то заговоры. Она, несомненно, как мать тоже скорбела по Николасу, но утешение она, по старой привычке, вновь находила в бутылке и это только сильнее нагнетало обстановку в доме. В то время я почти каждый день навещал вас и всё это видел своими глазами.

Ян надолго замолчал, словно переживая тяжёлые моменты тех лет заново. Его взгляд был направлен вглубь своей памяти.

— Что было дальше? — пытаясь заглушить в себе душевную боль, спросила Лана. Она понимала, что ей, во что бы то ни стало необходимо выяснить всю правду, а жалеть себя, сетуя на несправедливость судьбы, она станет позже.

— Постепенно Агата пришла в себя. У неё ведь была ты, и ей приходилось помнить об этом постоянно. Да и случай с Кларой поспособствовал.

— Какой случай?

— Я думал, ты читала дневник? — склонил он голову чуть вправо.

— Видимо Агата записывала не всё, — пожала она плечами. — Так какой случай?

— Клара пыталась покончить с собой, перерезала себе вены. — Ян видел шок на лице племянницы, но продолжил. — Раны были так обширны, словно она не просто хотела умереть, но и отрезать себе кисти. Совсем спилась. В больнице сказали, что если бы скорая приехала позднее, спасать было бы уже некого.

— Так значит, её спасли? – Лана не знала радоваться этому или нет.

— Да. Она пролежала в местной больнице где-то около трёх недель, может чуть больше.— Когда это произошло? Ты можешь вспомнить дату?

— Приблизительно через месяц после пропажи твоего брата. Точнее не скажу.

Лана задумалась. Время как раз соответствовало молчанию Агаты, которая не вела свой дневник с конца сентября по декабрь. На неё столько навалилось, что просто не было сил переносить всю накопившуюся боль на бумагу, поэтому более поздние записи такие безликие — просто констатация фактов и никаких чувств. Словно часть её умерла, словно Николас забрал с собой душу Агаты. Лана слишком хорошо знала, что у старой женщины, которая её воспитала, души не было.

— Почему она это сделала? — вернулась она к разговору.

— Клара? Думаю, она просто не соображала, что делает, настолько была не в себе, когда её нашли.

— Нашли где?

— Неужели тебе, в самом деле, нужно ворошить всю ту грязь? — не выдержал Ян. — Прошло столько лет! Забудь и живи дальше.

— Так, где нашли Клару? — пропуская мимо ушей, внезапный порыв родственника, вновь задала вопрос Лана.

— В полицейском участке, — тяжело вздохнул Ян. — В туалете. Кто-то зашёл по нужде, а она лежит на полу без сознания и вся в крови. Я слышал, все полицейские на ушах стояли.

А ведь и этот эпизод с её матерью старый следователь скрыл от неё. Лана была уверена, что Новак был в курсе и намеренно умолчал о том случае. Только вот вопрос, почему? Хотел поскорее от неё избавиться или в полиции с её матерью случилось что-то такое, что подтолкнуло к самоубийству?          

— Давай прервёмся ненадолго. Хочешь кофе? — вторгся в её мысли голос единственного близкого ей человека.

— Да, пожалуйста, — пробормотала она, всё ещё переваривая услышанное.

Ян поднялся из-за стола и вышел из кабинета. Стараясь немного отвлечься, Лана осмотрелась вокруг. В кабинете её дяди всё как прежде, не считая нескольких свежих, групповых фотографий на стене в одинаковых рамках. Фрагменты прошлого, отдельные кусочки памяти, спрятанные под прозрачное стекло. И каждый год на стене появлялись новые. Лана подошла ближе. Вот она — десятилетняя неулыбчивая девочка с короткими хвостиками высоко над ушами, в белом в цветочек платье. Её волосы ещё не успели отрасти после очередной экзекуции Агаты. Она помнила тот день, когда дядя собрал весь её класс, приехавший на экскурсию, чтобы сделать памятное фото. Здесь были групповые снимки и более взрослых детей, выпускников колледжа. На других — только коллектив музея.

Лана всматривалась, надеясь найти знакомые лица, когда вернулся Ян.

— Твой кофе.

— Да, спасибо. Ты собрал здесь большую коллекцию.

— Здесь далеко не всё. Большая часть в альбомах... — он замялся. — На одном из них есть твой брат. Помню, я тогда только приобрёл фотоаппарат и часто практиковался. Николас постоянно просился со мной в шахту, ему было скучно сидеть дома, и я его брал с собой.    

Ян грустно улыбнулся своим воспоминаниям.

— Так же, как и меня, — отозвалась Лана, вспоминая счастливые моменты, проведённые в шахте.

— Он так же, как и ты любил гулять со мной по старым туннелям. Говорил, что когда я стану старым, а он вырастет, то займёт моё место. Он был так убеждён в этом, что я и сам в это поверил. Сколько разных историй он мог сочинить, о туннелях, шахтёрах, даже такая вещь, как старый фонарик, обрастала какой-то легендой. Дядя Ян то, дядя Ян сё. А помнишь, дядя Ян? Он был выдумщик.

— Мы оба были к тебе привязаны, — тихо отозвалась Лана, делая глоток, чтобы протолкнуть предательский ком в горле.

— А помнишь, как ночью ты пробралась в шахту?

Лана кивнула.

В тот день ей было так невыносимо оставаться в доме, в тесном подвале, что она не раздумывая, выбралась через подвальное окно, в которое протиснулась с большим трудом и прибежала сюда. Только вот не рассчитала со временем — центральные ворота оказались заперты, а работники, включая и её дядю, покинули свои рабочие места.        Её нашли спустя несколько часов. Она уже добралась до кабинета Яна, который тот никогда не запирал, где её и сморил сон. Расплата последовала незамедлительно. Тёмный подвал на три дня стал её тюрьмой, а на прямоугольном окошке под потолком появилась фанера вместо стекла, лишая единственного источника света.

— Тот туннель с запасным выходом до сих пор открыт?           

— Всегда. Слава богу, не приходилось проверять, насколько он пригоден. Представь, что пережила твоя бабушка, пока мы тебя искали? Словно дежа вю. Снова пропал ребёнок! Я даже не могу передать, что творилось с Агатой в тот момент, насколько ей было плохо. Я понимаю в это трудно поверить, но единственное, что спасло её тогда — это ты.

— Ты действительно в это веришь? — она усмехнулась. — После всего?

— Она любила тебя по-своему.

— Неужели? — Лана чувствовала, как предательские слёзы за брата сменяются яростью к умершей старой женщине. Словно слова Яна пробили брешь в том месте, куда она спрятала всю обиду, всю свою боль. — Все годы, живя с ней под одной крышей, я только и слышала, что не ходи туда, не делай то. За каждую провинность моим спутником была лишь темнота и одиночество. И холод! Мне даже не разрешалось общаться со сверстниками, не говоря уже о мальчиках. Всюду были только запреты. А эти стрижки под мальчика до шестнадцати лет! Во что она пыталась меня превратить? В пугало? Она словно наказывала меня за что-то? Может за то, что считала меня отчасти виновной в случившемся?       

— Это не так! Она пыталась тебя уберечь.

— От чего? — Лана поняла, что почти кричит

— От ошибок! — Ян хотел сказать что-то ещё, но передумал.  

— После всего, что я узнала за эти дни мне многое понятно. Но тогда? Что я могла подумать? Что единственный мне родной человек ненавидит меня настолько, что готов убить?

Только, когда на тыльную сторону руки упала капля, она поняла, что плачет. Это были слёзы обиды за ту маленькую девочку, что боролась всё своё детство с призраками прошлого своей семьи. Сейчас она это понимала. Лана, наконец, выговорилась, и стало легче.

— Покажи мне его фото, — тихо попросила она, утирая слёзы и стыдясь своей внезапной слабости.

Ян молча кивнул и тяжело, словно старик, поднялся с кресла. Подойдя к шкафу, выдвинул нижний ящик и достал тяжёлый альбом. Переворачивая страницу за страницей и что-то бормоча себе под нос, он, наконец, протянул ей нужный снимок, довольно хорошего качества, на котором было около двадцати человек, большая часть из которых сидела. Остальные стояли за их спинами. Лана пробегала взглядом по лицам, узнавая некоторых из работников. Её дяди на снимке не было, он всегда был по ту сторону объектива, но вот маленький Николас был здесь центральной фигурой. Он во весь свой маленький рост гордо стоял на стуле в первом ряду, возвышаясь над сидящими по бокам от него музейными работниками. Он беззубо улыбался в камеру и был так похож на того чуть повзрослевшего мальчика на газетном снимке, что у Ланы защемило сердце.

— Сколько ему здесь? — она перевернула снимок, но на обороте даты не было.

— Около пяти. Это было снято... — Ян запнулся, но быстро справился с собой. — За пару лет до исчезновения.

Он умолк и ей на память вновь пришли слова бывшего сокурсника её дяди.

— Дядя, скажи мне, ты хоть как-то причастен к исчезновению Николаса?

— Девочка, ты меня огорчаешь.

В его потухшем взгляде она не увидела ничего кроме боли. Такое не изобразишь по желанию. Всё, что испытывал этот близкий ей человек, была скорбь по маленькому ребёнку и по воспоминаниям связанным с ним. Этого ей было достаточно.

— Извини, но я должна была узнать, — сказала она и поняла, что не может не задать следующий вопрос. — А ты никогда не думал, что в случившемся с моим братом виновата Агата? Мы оба знаем её методы воспитания.

— Прекрати даже думать о таком, Лана! — изменился он в лице. — Ты не была там, не видела, что творилось с ней. К тому же Агата в то время была мягче.

— Получается, — усмехнулась она, не в силах сдержать рвущиеся наружу слова обиды, — мне посчастливилось первой испытать на себе всю «любовь» моей горячо-любимой родственницы?

— Прости меня, — тихо сказал Ян, закрывая лицо руками.

— Забыли, — резко бросила Лана, злясь больше на себя за то, что вообще подняла эту тему. — Лучше скажи, как ты думаешь, что тогда произошло?    

— Я не знаю, что тебе ответить, — развёл он руками. — Агата много раз задавала мне тот же вопрос.

— И что ты ей отвечал?

— Что с ним всё хорошо и он, должно быть, где-то живёт. Может с новой, любящей семьёй.

— И она верила?

— Хотела верить. А я не мог лишить её того единственного, что у неё оставалось — веры в то, что однажды Николас найдётся. Позже она перестала надеяться, так же, как и перестала спрашивать меня о чём-либо.

— А что ты скажешь сейчас, когда уже нет смысла щадить чьи-то чувства?  

Он долго смотрел на Лану, и она по глазам поняла, что её дядя уже давно для себя всё решил.      

— Думаю, нашего мальчика уже очень давно нет в живых. Что-то плохое произошло в тот день.

Второй раз она услышала практически повторяющийся слово в слово приговор: «Что-то плохое произошло в тот день». Новак был уверен в том, что её брат мёртв. Теперь и Ян говорил то же самое. Может и ей нужно смириться со всем этим и отпустить? Попытаться забыть прошлое и жить дальше?

Но что-то мешало ей поступить так.

— Что ужаснее? — задумчиво произнесла Лана, всё ещё сжимая в руке снимок брата. — Не знать, где находится твой ребёнок, или точно быть уверенным, что он мёртв?         

— Первое, я думаю, — устало ответил Ян. — Твоя бабушка сначала надеялась, ждала, но через годы пришло понимание того, что Николас уже никогда не вернётся, и его не найдут. Она говорила, что не знать, что с ним случилось в тот вечер, это худшая пытка. Если бы полиция нашла тело, она бы знала, что он не мучается, похоронила его, а так... — Ян сжал пальцами переносицу. — Агата боялась, что его где-то держат насильно. Да ещё после той истории с другим похищенным мальчиком. Ты слышала о нём?

— Да. И про аварию тоже.

— Сейчас они, и тот мальчик, и твой брат, были бы уже взрослыми мужчинами.

— Да.

— Ты не могла бы сделать для меня кое-что? — вдруг сменил он тему.

Лана удивлённо наблюдала, как её дядя открыл ящик стола и вынул связку ключей.           

— Возьми себе, на всякий случай. Это запасные ключи, от моей квартиры. Это и твой дом тоже, — пояснил Ян. — Хочу знать, что у тебя они есть, если вдруг решишь навестить меня. В любое время буду рад тебя видеть.

Лана лишь кивнула. Даже удивительно, она-то думала, что этого разговора может вообще не получиться, но видимо это тяжёлая ноша все эти почти тридцать лет давила слишком сильно и на него тоже. Оставался лишь один вопрос, на который она должна, наконец, услышать правду.   

— И ещё... Можешь, наконец, сказать, что случилось с моей матерью? Она умерла?

Ян долго смотрел на свою племянницу, прежде чем ответить.

— Нет, девочка. Она уже почти двадцать семь лет находится в психиатрической лечебнице.

Глава 8

13 ноября 2016 год.

Шесть дней до расплаты.

Может она ошибается, и эта навязчивая идея не приведёт её никуда, но Лана с нетерпением ждала утра, чтобы отправиться в город, а точнее на железнодорожный вокзал. Ей нужно было поговорить с тем таксистом, который подвозил её в день приезда. Что-то ей тогда показалось странным в голосе пожилого мужчины.

«Может это паранойя и тебе пора успокоиться?» — нашёптывал внутренний голос.            Но она знала, что если бросит всё как есть, то вопросы будут мучать её всю оставшуюся жизнь, разъедая изнутри. Лана и понятия не имела, что ещё предпринять, чтобы приблизиться к разгадке исчезновения брата и тот водитель грузовика казался ей сейчас чем-то вроде светящего в ночи маяка, способного указать путь до берега. И уж совсем невероятным было то, что именно с ним — участником той страшной аварии — свела её судьба, едва она сошла с поезда. Что это? Стечение обстоятельств, проведение?

Она стояла перед зданием вокзала, когда ещё не было и девяти утра. Всё ещё темно. И слишком рано. Лана это поняла, как только увидела пустынную парковку. Придётся ждать. Серое одноэтажное строение, как нельзя лучше подходил для этого. Войдя внутрь, она, оглядевшись, заняла самое дальнее место у окна. Зал ожидания с длинными рядами металлических кресел и ярким цифровым табло, извещающим о движении поездов, был практически пуст. Несколько человек, с нетерпением бросали взгляд на расписание, замерев в неудобных креслах в ожидании своего рейса. Змейка бегущей информационной ленты гласила, что через сорок пять минут прибудет очередной состав. Всё что ей было нужно, подождать и безразлично смотрела в окно на центральную и в этот час ещё безлюдную, городскую улицу. Слишком рано для тех, кто не знает, что значит пропадать целыми днями на работе и довольно поздно для школьников, которые уже час, как сидели за партами.

Ожидание заняло больше времени, чем она предполагала, но вот знакомый автомобиль показался из-за угла. К тому времени, как она покинула тёплое нутро здания и двинулась в направлении старенького авто, тот уже был припаркован на том же месте, что и в день её приезда. Водитель её заметил, но увидев, что она без багажа, не стал покидать тёплый салон.

— Доброе утро, — сказала она, в приоткрытое на пару сантиметров окно. — Мне надо с вами поговорить.

— О чём? — тут же нахмурился пожилой мужчина.

— Вы помните, как подвозили меня? — зашла Лана издалека. 

Должно быть, в его голове бродили мысли об оставленных в салоне его машине вещах или ещё каких проблемах, связанных с приезжими. Наконец он кивнул.

— Помните наш разговор на том участке дороги? — дрожа от холода, продолжала Лана, не зная как подойти к сути. — Вы ещё сказали, что то место проклято.      

— И что? Это преступление?

— Нет, конечно, — пожала она плечами. — Но я бы хотела поговорить с вами о том, что произошло там много лет назад. Вы ведь тот самый водитель грузовика, попавшего в восемьдесят девятом в аварию?

Грузное тело мужчины дёрнулось, как от удара, а толстые, короткие пальцы с силой, до побелевших костяшек, сжали потёртый, кожаный руль.

— Да кто вы такая?   — прохрипел он, приходя в себя.

— Я живу недалеко от места аварии. Помните?

— Это-то я помню, — проворчал он и отвернулся.

Лана с упавшим сердцем увидела, как он поднял руку, собираясь закрыть окно.

— Подождите! В том доме, куда вы меня отвозили, в день той аварии пропал мальчик, — выпалила она на одном дыхании, понимая, что другого шанса у неё может и не быть.   — Мне нужна ваша помощь.

Его рука замерла в воздухе, так и не добравшись до ручки стеклоподъёмника.

— Я-то здесь причём? Вроде это никак не связанно?

— Я не уверена. Это ведь был уже не первый случай.

— Вы про того бедного малыша, что нашли в машине?

— Да.

— Ну, а я чем могу помочь?

— Просто расскажите, что тогда произошло на дороге.

— Забирайтесь, — наконец произнёс он, указывая на пассажирское сидение рядом с собой. Но Лана, проигнорировав его приглашение, устроилась сзади.    

— Вы точно не из полиции или ещё откуда?

— Я младшая сестра пропавшего в тот день мальчика.  

— Ясно... — кивнул пожилой мужчина, словно ожидал чего-то подобного. — Только полиция меня допрашивала тогда. 

— Я знаю, — ответила Лана. — Расскажите, что в тот день произошло?

— В восемьдесят девятом я работал водителем на фуре, наша компания переправляла грузы по всей стране. Туда-сюда. Я как раз возвращался из командировки, устал чертовски... — он рукой провёл по своему лицу, слова ему давались с трудом. — В тот день дождь лил как из ведра, ещё подумал, что хороший хозяин в такую погоду пса из дома не выгонит. Я уже почти въезжал в город, когда проезжавшая мимо легковушка нырнула прямо мне под колёса. Я не успел среагировать... да и не имело смысла уклоняться в сторону — столкновение было неизбежно. Машину подмяло под мой грузовик и швырнуло в сторону. Шансов у тех, кто был внутри, не было никаких — слишком большая скорость, да ещё и мокрый асфальт. Мой грузовик выбросило с дороги, хоть он и не перевернулся. Удар был страшной силы. Я вырубился мгновенно. Позже врачи сказали, что у меня сотрясение, сломан нос и глубокий порез на лице, — он повернулся к ней, от чего сидение под ним жалобно заскрипело. Только сейчас Лана заметила длинный, глубокий шрам, пересекающий лоб. — Сколько времени провёл в отключке, не знаю, может пару минут, может чуть больше, но как только пришёл в себя, по рации сразу же связался с нашей конторой и сообщил о случившемся. Диспетчер после сам уже вызвал спасателей и скорую. Только я тогда ещё подумал, что ни те, ни другие уже не понадобятся. Я и раньше видел такие аварии, в них не выживали.

— Всё было так плохо?

Его голова дёрнулась в кивке, а светлые глаза, не мигая, смотрели сквозь лобовое стекло на серые тучи, нависшие над городом. Лана представила себе ту картину: дождливый, сентябрьский день, мокрый асфальт и летящие друг на друга с невероятной скоростью автомобили.

— Хуже не придумаешь. Кровь была повсюду. Я сам был весь в крови, она заливала мне глаза. Я выбрался из кузова, как раз в тот момент, когда подъехала скорая, а чуть позже, через пару минут и спасатели. Меня сразу же на каталке погрузили в машину скорой помощи и увезли. Потом я пару недель провёл в больнице, так сказать под наблюдением, — он усмехнулся. — Только вот не понятно было под чьим. Врачей или полиции?           

— Полиция вас допрашивала?

— Мягко сказано. Приходили люди в форме почти каждый день, задавали одни и те же вопросы. Когда вы последний раз спали? Что ели в тот день? Что пили? Что вы помните из того, что случилось? От всех этих допросов у меня голова просто раскалывалась. И как я не старался отвечать честно, эти «пинкертоны» всё больше заваливали меня вопросами.

— Думаете, они считала, что вы виновны?

— Они хотели, чтобы это было так, — он усмехнулся. — Но расположение машин чётко указывало на то, что тогда произошло. Хотя и шёл дождь, следы от торможения колёс на дороге остались. Я не съезжал со своей полосы, это легковушка вылетела на меня через двойную сплошную.        

По салону прошла еле заметная вибрация — на перрон прибыл очередной состав. Они какое-то время молча смотрели, как люди медленно выходили из здания с синей крышей, держа в руках неподъёмные сумки, звонили куда-то, улыбаясь невидимым собеседникам.

— Полиция выяснила, что произошло с другой машиной?

— Водитель не справился с управлением. Это то, что я услышал тогда.

— Вы тоже так считаете?

— Нет, и никогда не считал.

Его слова были странными и Лана насторожилась.

— Что же тогда это было?

— Несчастный случай, — пожал он плечами. — Виновным был точно не водитель той машины.

Она почувствовала, как приподнимаются волосы на затылки.

— А кто тогда?

— Я сам все эти годы спрашиваю себя об этом, — он на какое-то время замолчал, словно пытаясь что-то вспомнить. — Там на дороге... было что-то. Понимаете, этот проливной дождь за окном был такой силы, что даже дворники с трудом справлялись, разгребая этот водопад. Я был измотан, двое суток за рулём и тут на дороге что-то промелькнуло. Может олень. Я не успел хорошо разглядеть, всё случилось слишком быстро.           — Вы считаете, что Адам Ли тоже что-то увидел и попытался увернуться?

Он снова повернулся всем корпусом и посмотрел на сидевшую наискось от него на заднем сидении Лану, после чего неодобрительно проворчал:     

— Что-то вы слишком много знаете о том случае? Фамилии, имена... 

— Я навела справки перед тем, как встретиться с вами, — пояснила она.

— Ясно. Думаю да, он что-то увидел. По-другому я не могу объяснить того, что он направил машину прямо мне под колёса. Знаете, с годами привыкаешь не уворачиваться от того, что может появиться на трассе. Один неверный поворот руля и ты уже на обочине с грудой испорченного груза. Но городские не приучены к такой езде, поэтому…

— Увидев кого-то на дороге, он непроизвольно вывернул руль влево, прямо под колёса вашего грузовика, — закончила Лана за него.

Лана могла предположить, что перед машиной Ли за секунду до аварии появилось какое-то животное. Но тогда должны были остаться даже незначительные следы крови или шерсти. Полиция такое бы не пропустила.

Не говоря ни слова, она достала свой мобильный и набрала номер. Наконец послышался недовольный, скрипучий голос. Её не рады были слышать, но другого она и не ждала.

— Могу я спросить вас кое о чём? — перешла она сразу к делу.

— Всё никак не успокоитесь? — проворчал Новак, но трубку не повесил.

Игнорируя его тон, Лана продолжила:

— Помните, мы говорили об аварии, в которой погиб тот мальчик Томас?

— Ну и?

— Водитель грузовика видел что-то на дороге прямо перед столкновением. В полиции выяснили, что это было?

— Я его сам не допрашивал, лишь читал его показания. По его словам это могло быть животное, выскочившее на проезжую часть. Может вы не в курсе, но в наших лесах водится много дичи и довольно часто происходят аварии по вине невнимательности водителей или превышения скорости на таких участках. Не редки случаи и со смертельным исходом.

— Полиция нашла какие-нибудь следы на машине?

— Послушайте-ка, что вы делаете, Берсон? — взорвался бывший следователь. — Лезете не в своё дело? Это закрытая информация.

Лана представила, как он сидит в своём кресле и яростно сжимает трубку телефона.            Ей вдруг захотелось послать его куда подальше и отключиться, но          позволить себе она этого не могла. Ради Николаса! Ради себя самой!           

— Но вы ведь уже не служите? — она старалась говорить спокойно, подавляя бурлящие внутри эмоции. — Да к тому же прошло так много лет. Разве дело не закрыто из-за срока давности? Неужели вы не можете мне просто немного помочь? Я ведь не прошу чего-то нереального.

Было слышно, как старик тяжело дышит в трубку.

— Все улики указывали на то, что произошло столкновение двух машин, — монотонно начал Новак. — Виновным был признан Адам Ли. По следу, от протекторов колёс оставшихся на асфальте, было видно, что его машина вылетела на встречную полосу и лоб в лоб столкнулась с грузовиком. Я допускаю мысль, что Ли хотел уйти от столкновения с животным, но кровь, что нашли в машине, принадлежала ему и его жене. Их травмы были несовместимы с жизнью. На лобовом стекле и капоте были найдены частицы крови Томаса, что неудивительно, учитывая, что он вылетел при ударе. Его смерть произошла от множественных переломов и разрывов внутренних органов. Ещё каких-либо следов на передней части автомобиля найдено не было.

— Насколько я помню, даже газеты писали о животном на дороге? — не унималась Лана.

— Предположение. Всего лишь предположение, Берсон! Наша пресса напишет всё что угодно, лишь бы продавалась их писанина. Нельзя верить всему, что пишут газеты. Для чего всё это? Да, я согласен, что в этом деле много странностей. Особенно странным выглядят появление Томаса через два года, его смерть, авария, которая у меня до сих пор вызывает вопросы, но это абсолютно не имеет никакого отношения к вашему брату. Это не связанные между собой дела. Оставьте всё это!

Никакого прощания — просто частные гудки. Новак отсоединился. Лана почувствовала такую усталость, что захотелось всё бросить и вернуться домой. Не в тот дом, в котором она никогда не чувствовала себя в безопасности, а в другой, что она год за годом, медленно соорудила для себя.

Она обратилась к сидящему спереди пожилому мужчине:

— Отвезёте меня по тому же адресу? Я заплачу. 

Он лишь молча кивнул. Двигатель мягко заурчал, возвращая её в прошлое. Сколько прошло с того момента, когда она приехала и села в это такси впервые? Семь дней. Неделя, но ей казалось, что прошла вечность. Целый отрезок жизни. И где-то посередине невидимая черта, отделяющая ту жизнь с её страхами и попытками примириться с ними, от этой — с осознанием того, что у неё когда-то была мать и брат. И не произойди тогда того, что случилось, возможно, жизнь сложилась бы иначе. Она поняла, что все эти годы беззаботно барахталась на поверхности, не подозревая о том, что скрывалось на глубине, но стоило ей погрузиться, как на свет полезли самые мерзкие секреты. И всё это, словно тонны воды, давило на неё с невероятной силой. Душило, не отпускало.

Чтобы хоть как-то отвлечься, она перевела взгляд на тёмную дорогу, разделённую белоснежной полосой. Высокие ели, плотным заслоном, высившиеся по обеим сторонам, словно стражи охраняли путников от сильных ветров. Но не в тот раз, не в тот осенний, дождливый день, почти тридцать лет назад. Тогда они не защитили, только укрыли все следы. Мелькнувший впереди яркий дорожный знак, словно могильный крест на месте гибели трёх человек.

— Это произошло здесь? — спросила она, чувствуя слабость и дрожь в теле, и надеясь, что это не первые признаки очередного приступа.

— Да, на этом самом месте, — сказал пожилой мужчина, сворачивая с дороги. — Может, вы и правда разберётесь, что случилось с вашим братом. Эти Ли может, и были со странностями, но похитить ребёнка они не могли.

— Почему вы так уверенны?

— Зачем им возиться с чужим ребёнком, если у них был свой собственный?

Глава 9

13 ноября 2016 год.

Шесть дней до расплаты.

Его голос был удивительным!

Такой тихий, завораживающий, словно нечто тёплое проникает через слуховые каналы и дальше разливается по всему телу. Волшебный голос, способный свести с ума. Её воображение сразу же нарисовало картину того, кто говорил с ней по мобильному. Лана поймала себя на мысли, что не слушает собеседника. Она слышала отдельные слова, но не могла собрать их в одно целое предложение.

— Я так и не понял, что вы от меня хотите? — в его голосе ни капли интереса, лишь усмешка.

— Поговорить.

— О чём? И кто дал вам мой номер?

Что ответить? Что человек, в какой-то степени повинный в смерти родителей этого молодого мужчины, дал его домашний адрес. Номер она уже узнала в справочной. То, что таксист все эти годы следил за жизнью ребёнка, в смерти родителей которого он отчасти винил себя, было странным. Но разбираться ещё и в мотивах водителя того грузовика, она не хотела. У каждого свои тараканы в голове.

Её собеседник ждал от неё ответа. Как она могла объяснить, что ей в действительности нужно от него? Это был не телефонный разговор. Но стоит ей сказать правду, что речь пойдёт о его прошлом, и она без сомнения услышит частые гудки. Понимала, что от того, что она сейчас скажет, будет зависеть, состоится у них в будущем разговор или нет. Она медлила, взвешивая все за и против.      

— Я объясню, но не по телефону.

— И почему же?

— Скажем так, лучше нам побеседовать с глазу на глаз.

— Вы меня заинтриговали. Ладно, пишите адрес...

Она открыла рот, чтобы сказать, что знает, где он проживает, но улица и номер дома, которые назвал Герман Ли, были ей не знакомы.   

— Приезжайте после девяти, я заступаю на работу в ночную смену. Только обязательно отзвоните, что приехали. Я вас встречу.

Она пообещала, что обязательно подъедет и отсоединилась.

На место, где она должна была встретиться с сыном Ли, она приехала около девяти вечера. Оштукатуренное белое здание, стояло особняком среди своих не столь высоких соседей. По другую сторону дороги располагался жилой квартал. Поднявшись по ступенькам, Лана подёргала двойные двери. Заперто. Табличка на стене гласила, что это учреждение судебно-медицинской экспертизы. Она сделала шаг назад, оглядываясь по сторонам и не до конца понимая, что это значит. Может ошибка? Ещё раз проверила по бумажке. Адрес, который ей дал Герман Ли был верный. Лана набрала нужный номер, через секунду ей ответили:

— Вы на месте?

— Да.

— Подождите пару минут. Я сейчас выйду, — пообещал голос, и послышались гудки отбоя.

Стоя на морозе, стуча о землю замёрзшими ногами обутые в сапоги, она разглядывала двухэтажные дома через дорогу. Уютные, полные домашнего тепла и любви. В окнах горел свет, мелькали силуэты. Проёмы окон то загорались, то гасли, словно подмигивая, одиноко стоящей Лане. Ни машин, ни пешеходов. Казалось, будто весь город вымер. Было слышно, как где-то со скрипом открылась дверь, послышались быстрые шаги, эхом опережая своего хозяина. Громко залаяла собака, словно почуяв что-то зловещее в этой тишине.

Лана напряглась, заставляя себя стоять на месте. Она вдруг подумала, что это было глупо с её стороны, назначать встречу с незнакомым ей мужчиной, поздно вечером. К тому же никому не рассказав о своих планах. Только теперь она осознала, что Ли, переживший в детстве трагедию, мог оказаться не вполне нормальным.

Она уже готова была сбежать, когда из-за угла здания показался тёмный силуэт.

— Вы та самая девушка, что звонили мне? — куртка с капюшоном на меху скрывала лицо говорившего.

— Да. Лана Берсон. — ответила она, не вынимая рук из карманов пальто.

— Ну, моё имя вы, я полагаю, уже знаете, — это было скорее утверждением, чем вопросом. — Идёмте.

Мужчина жестом пригласил её следовать за ним и, завернув за угол, подошёл к неприметной железной двери в торце здания.

— Вы, наверное, уже поняли, где я работаю?

— Если честно не совсем.

Тот лишь хмыкнул, потянув за ручку, пропуская её вперёд. В глаза тут же ударил яркий свет, и её с ног до головы окутало белое облако пара, словно огромное здание сделало долгожданный выдох.

— Это морг. Я санитар в этом леденящем кровь месте! — сказано это было зловещим шёпотом, и она непроизвольно поёжилась. Только ей мог показаться прекрасным голос работника морга!

Дверь за ними закрылась и, когда глаза привыкли к яркому свету, она, наконец, смогла разглядеть помещение. Длинный, пустынный коридор, множество дверей по обеим сторонам, серый кафельный пол, такие же стены высотой около трёх метров, побеленный потолок с рядом квадратных люминесцентных ламп. Запах был странным — сладковатый, словно кто-то смешал забродивший яблочный сок и хлорку.

— Чем здесь так пахнет? — вырвалось у Ланы, и тут же она с опозданием поняла, что совсем не хочет, чтобы он просвещал её на этот счёт.

— Это же морг! Всем понемногу: формалином, хлоркой, органическими отходами. Люди чувствуют запах, первые десять минут, потом рецепторы адаптируются. Со временем привыкаешь не обращать внимания на вонь.

Говоря это, он вёл её по длинному коридору. Если бы не въедливый запах, который, казалось, проникал через поры, коридор мог принадлежать обычной больнице. Открылась дверь, и они оказались в небольшом помещении с креслами и стареньким работающим телевизором. Шла запись матча по футболу. Стоящий в центре кожаный диван, выглядел так, словно на нём только что спали. Возможно, так оно и было. Её собеседник подошёл к вешалке, прибитой прямо к стене и, сняв куртку, повернулся к ней.       

То, что Лана увидела, лишило её дара речи. Она всю жизнь прожила с осознаем того, что отличается от других. И те другие, своими взглядами и словами, ей только помогали в этом убедиться. И вот она столкнулась с человеком, который намеренно хотел быть особенным. Не таким, как все!

Открытые участки тела Германа Ли были полностью покрыты татуировками: лицо, руки, шея, даже уши, в мочках которых были вставлены круглые, чёрные диски, так распространённые в последнее время среди молодёжи. Их названия она не знала. Остальное скрывала светло-зелёная форма работника морга. Эти цветные картинки, иероглифы, надписи были, казалось, повсюду, не оставляя даже намёка на то, что когда-то там была чистая кожа. Этот человек сделал из своего тела нечто невообразимое. Шедевр! Профессиональная рука тату-мастера набила на коже то, что можно было разобрать, лишь приглядевшись. Каждый символ словно жил своей жизнью. Тёмно-синие змеи опутывали спиралью оба предплечья и их блестящие тела, словно живые, плавно скользили, зарываясь головами в раскрытые мужские ладони. Надписи на руках были, скорее всего, на латыни — почему-то их особенно ценили любители татуировок. Лицо в разводах, которые терялись под светлым ёжиком волос. Он словно живое полотно для фантазий неизвестного художника!

— Я вас шокировал?           

— Немного.

Он рассмеялся приятным смехом, и Лана увидела зубы розового оттенка.

— Я уже привык к тому, что люди испытывают шок при виде меня. Но поверьте, это не моя прихоть. Это необходимость... — он указал ей на диван. — Присаживайтесь.

Лана села и непонимающе взглянула на него, ожидая продолжения.

— Я болен. У меня порфирия, — сказал Герман Ли.

— Я не знаю, что это.

— Я не могу переносить солнечные лучи, моя кожа слишком чувствительна и покрывается язвами при контакте с ультрафиолетом, поэтому я живу и работаю по ночам. Мне так удобнее. Да и пугать своим видом здесь некого, если не считать трупов и других санитаров. Но они привыкли — у каждого своих тараканов в голове хватает. Боитесь?

— Не знаю, — честно ответила Лана, которой всё больше нравился этот необычный человек. Она понимала его. — А стоит бояться?

— Живых да, но не мёртвых. В нашем мире только живой может причинить вред, мёртвые же хотят только одного — покоя.

— А татуировки?

— Чтобы скрыть шрамы. То ещё зрелище! Хотя язвы в основном появляются на руках и лице, я, как и многие не смог вовремя остановиться. После первой татушки я снова пошёл к мастеру, потом ещё и ещё. И вот я зависимый человек! — он развёл руки в стороны, растягивая губы в улыбке.

— Понятно. И как окружающие относятся к тому, что видят?

— С интересом. Их не столько занимают картинки, сколько вопрос: Какое количество боли я вытерпел?

— Неужели оно того стоит?           

— О, да!

— И вам никогда не хотелось избавиться хотя бы от одной?

— Это довольно болезненная процедура, к тому же после неё остаётся шрам. А мне и так своих хватает. Так что, если мне надоедает, я просто наношу поверх новую. Такое тело — это всё же лучше, чем видеть во взглядах неприязнь, граничащую с отвращением. Словно в том, что я болен, есть моя вина.

Лана почувствовала себя полной дурой. Просто сидела и открыто пялилась на этого молодого человека с неизлечимой болезнью, который не смирился с тем, что будет выглядеть отталкивающе, и создал из своего тела нечто. Он справился со своими страхами, она же упрятала их подальше.

— Так о чём вы хотели со мной поговорить?

Лана глубоко вздохнула и выпалила:

— О ваших родителях.

В тот же момент она ощутила перемену, произошедшую с Ли после её слов. Он напрягся, из милого санитара превращаясь в жёсткого мужчину, который не откроется перед какой-то незнакомкой.

— Чёрт бы вас всех побрал! Проваливайте, — голос его был под стать лицу.

— Выслушайте меня...

— Нет!

— Неужели вы не хотите разобраться в том, что случилось с вашими родителями?

— Я и так знаю, что с ними случилось.

Он уже открыл дверь комнаты, ожидая, когда она уберётся.

— Послушайте, Герман, мне очень нужно выяснить, что произошло в тот день, — сказала она, поднимаясь и следуя за человеком, целенаправленно шедшим к выходу.

— В тот день пропал мой брат.

Из-за того, что он резко остановился, Лана налетела на него сзади, но тут же поспешила сделать шаг назад.

— Николас... Николас Берсон ваш брат? — спросил он оборачиваясь.

— Да. Вы о нём слышали?

Он молчал. Так и не получив ответ, Лана продолжила: 

— Он пропал именно в тот день, когда разбились ваши родители.

— Они здесь ни при чём.

Лану поразила его уверенность.

«Может он знает что-то такое, что не известно остальным?»

— Но может какая-то деталь, что-то, что пропустили в полиции, сможет мне помочь в поисках брата?

— Вы думаете, что мои родители причастны к исчезновению Николаса?

Он снова начал заводиться.

— Нет, — поспешила ответить Лана, — к тому моменту, как ваши родители разбились, мой брат ещё играл около дома. Но вот то, что в машине находился другой пропавший мальчик...

— Я понял, вы думаете, могла быть какая-то связь?

Они стояли где-то посередине — между выходом и комнатой отдыха, когда послышался шум, и через секунду железная дверь открылась, впуская вместе с холодным воздухом сначала каталку с набитым, чёрным мешком, а следом и молодого санитара в резиновых перчатках, и накинутом поверх зелёной формы пуховике.

— Эй, Ли, у меня тут космонавт, сплошной суповой набор. Будет чем заняться в смену.

Казалось, он был просто счастлив, озвучивая всё это.

— Я сейчас немного занят. Справишься без меня?

— А то! Пока начну, а ты следом подтягивайся. Самое интересное попридержу до твоего возращения. Не торопись… — и, подмигнув Лане, вместе с грузом исчез за одной из дверей.

— Идёмте. Здесь не место, — сдался, наконец, Герман Ли, поворачивая назад.

Через несколько секунд они снова были в комнате отдыха.

— Космонавт? — было первое, что она спросила, усаживаясь на примятый диван.

— Так мы называем мотоциклистов, которые бьются насмерть. Их везут сразу к нам. А суповой набор...

— Не стоит, — поспешила Лана его остановить. — Думаю, я поняла, что это значит.

Тот лишь усмехнулся. На этот раз он взял стул и сел на него верхом, его руки со змеями обхватили металлическую спинку.

— И так, что же вы от меня-то хотите?

— Расскажите о ваших родителях. Всё что угодно.

В следующие полчаса Лана молча сидела и слушала рассказ молодого человека, пытаясь представить, как жила семья Ли и чем они занимались в свободное от работы время? Принимали ли участие в воспитании своего сына? Она слышала в его голосе боль, которая даже со временем никуда не исчезла. Сын до сих пор скорбел по своим ушедшим так рано родителям.

Мать Германа работала учителем английского языка в школе, в которой учился и её семилетний сын. Все дети очень любили молодую учительницу — сама доброта и отзывчивость. Всегда старалась помочь, если у кого-то были неприятности. Отец, Адам Ли, работал на заводе. Был каким-то инженером, но его сын точно не мог сказать, чем именно занимался его отец, так как был слишком мал, чтобы интересоваться этим.

А позже старался вообще не вспоминать родителей.

Обычная семья, которая всю трудовую неделю проводила в городе и лишь на выходных выбиралась в соседнюю деревушку, где жили дед с бабкой Германа по отцовской линии.          

В тот злополучный день им позвонил отец Адама и сказал, что они срочно должны приехать. Его матери, разменявшей шестой десяток, стало плохо и её увезли в больницу. Шестилетнего Германа молодая пара оставили с соседкой. А поздно вечером за мальчиком приехал дед, который прямо с больницы помчался за внуком, в один миг ставшим сиротой. Про аварию он узнал на следующий день, а вот о том, что его родителей обвинили в похищении неизвестного мальчика, он узнал уже в школе. Через несколько недель, когда его одноклассники, раньше игравшие с ним в одни и те же игрушки, стали обзывать его сыном похитителей и убийц.

— Вы даже представить себе не можете, сколько разбитых носов и подбитых глаз на моей совести. Но, к счастью для них, эта история слишком быстро забылась, и я смог, дальше учиться.

— С вами кто-нибудь из полиции разговаривал после?  — подалась она чуть вперёд.

— Нет. Я помню, приходили люди в форме, но дед встал стеной и меня сразу же оставили в покое. Я знаю, что дед с ними говорил, но о чём не слышал. Он был в ярости, рвал и метал, что не удивительно, ведь полиция обвинила его сына...

— Для них это выглядело так, словно ваши родители пытались вывезти из города похищенного ребёнка, — осторожно сказала Лана.

— Думаю так полиция и решила, — пожал Ли плечами. — Да и разбираться они не хотели.

— Значит, ничего необычного в вашей семье не происходило?

— О чём вы? Я был слишком мал, чтобы вообще замечать хоть что-то помимо игрушек и комиксов. Все дни после, прожил, словно в тумане. Да мне и сейчас порой кажется, что всё это сон! Может было бы лучше вообще забыть то время.

— Ну, а у вас есть какие-нибудь предположения, почему в машине ваших родителей оказался тот мальчик?

— Думаю, они его подобрали где-то.

От этих слов Лана резко выпрямилась на диване. Такая версия тех трагичных событий ей в и голову не приходила.           

— Может на выезде из города или на трассе, — продолжал Ли. — Везли его куда-то... Они не могли сделать того, о чём потом писали в газетах. Они не похитители! Понимаете? У них был я и им не нужен был какой-то там чужой пацан.

Казалось, сидящей перед ней молодой человек сам хотел убедить себя в том, что его родители не променяли бы его, шестилетнего малыша, на кого-то другого. Он словно спрашивал себя, пытался понять, что произошло в тот день. Лане же не давало покоя то, что если всё же поверить тому, что семейная пара подобрала Томаса на дороге, то почему они поехали дальше? Почему не развернулись и не отвезли его в полицейский участок? Неужели они не знали о том, кто был этот ребёнок?

Возможно, в те годы информация доходила не так быстро и в городе просто не были в курсе того, что произошло два года назад в двадцати километрах, в соседней деревушке, но супруги Ли определённо должны были видеть его руки. Ведь Новак сказал, что на них были следы от оков. Первым действием любого здравомыслящего человека было бы отвезти его либо в полицию, либо в больницу. Деревня, в которой находился дом Андерссонов, была в противоположной стороне и, если бы Томас сказал свой домашний адрес, то Ли должны были пересечь город в обратном направлении и выехать на трассу с другой стороны. Но по непонятной причине они этого не сделали. Почему? Неужели для них было важнее быстрее добраться до больницы, куда доставили бабушку Германа? Или может Ли решили, что если мальчик нуждался в медицинской помощи, то ему, с тем же успехом, окажут её в той же больнице, куда они направлялись? К тому же это было ближе, чем родная деревня мальчика.

— Скажите Лана... вы ведь не против, если я вас буду звать по имени?

— Нет, конечно, — пожала она плечами. 

— Что вы хотите найти, через столько лет?

— Я и сама не знаю. Просто мне не даёт покоя вся эта история. Слишком уж это всё странно, словно есть какая-то связь между теми случаями.

— Какая связь?

— Что-то, что я пока не могу нащупать, — тут она вспомнила, что не задала главного вопроса, который словно заноза засел в голове с момента знакомства с этим странным человеком. — Вы назвали моего брата по имени? Слышали о том, что с ним случилось?

— Не в этом дело, — он явно смутился. — Я знал вашего брата.

Эта новость была подобна взрыву. Может быть, это было именно то, что она так отчаянно пыталась найти? Маленькое совпадение, которое могло что-то значить, а могло быть и ложной надеждой.

— Почему вы не сказали мне об этом сразу?

— А это, в сущности, не имеет никакого значения. Я не могу вам рассказать того, чего не знаю. Так же, как и в истории с родителями я не владею какой-либо информацией. Мы с Николасом учились в одной школе, что не удивительно — наш город слишком маленький, хотя мы были из разных классов. Я помню его. Мы никогда не играли вместе... — горько усмехнулся Герман своим детским воспоминаниям. — Скажем так, как только выпадала свободная минутка, мы разбегались по разным песочницам. Но позже его интересы несколько поменялись. Ему было интереснее с ребятами постарше и занятия у них были несколько иными. — Лана видела, что мужчине неприятно об этом говорить, но ей было необходимо знать то, что знал этот человек. — А Николас пытался быть «своим парнем» и подражал им во всём. Как-то мы даже подрались. Помню кровь, но он не плакал, только зло смотрел на меня. Потом его отвезли в больницу, что-то там я ему повредил.

Она ведь уже знала эту историю.

— Так это вы ему ключицу сломали? — удивлённо произнесла Лана, по-новому взглянув на сидящего напротив молодого человека. То, что история из злополучного дневника её бабки тесно переплелась со словами того, кто мог это подтвердить, было невероятно. Она по крупицам воссоздавала жизнь брата, но не со строк в старой тетради, а из разговоров с живыми людьми, которые знали его.

— Было кое-что... — вдруг вспомнил молодой человек. — Прямо перед тем, как у нас произошёл конфликт к Николасу подошёл какой-то парень. Они поболтали несколько минут, и Николас побежал обратно в класс. Я только услышал, как он крикнул что-то типа «до встречи».

Она напряглась. В их семье не было никого похожего, в этом она была уверенна. Лана пыталась в памяти восстановить ту часть повествования Агаты, где говорилось об этой самой драке. Она точно помнила, что была и дата: 18 сентября. Последняя запись перед почти трёхмесячным затишьем и её Агата сделала за шесть дней до исчезновения внука. Интуиция подсказывала Лане, что это не может быть простым совпадением.

— Значит вы уверенны, что он знал того парня?

— Ну, я тогда именно так и подумал. Я не слышал, о чём они говорили, но они смеялись, когда разговаривали.

— А как он выглядел, тот парень?

— Мне он показался слишком взрослым, чтобы общаться с таким, как Николас. Лет восемнадцать-двадцать я думаю. Ни до, ни после я его больше не видел.

— Можете вспомнить ещё что-нибудь? Цвет волос или во что тот был одет?

Он задумался. Сине-чёрные от татуировок пальцы поскребли подбородок, словно проверяя насколько сильно за смену, отросла щетина. Она старалась дышать, как можно тише, чтобы не спугнуть удачу.

— Нет, не помню... столько лет прошло. Я об этом случае и не вспоминал с тех пор.

Лана была разочарованна. Сколько в их городе могло жить в те годы парней подходящего возраста? Сотни! Даже если попытаться представить, что ему сейчас около пятидесяти, его так просто не найти. Герман прав — слишком много лет прошло. К тому же может полиция уже отбросила эту зацепку, как не стоящую внимания?

— Вы рассказывали кому-нибудь ещё об этом?

— Нет, было не до этого, сами понимаете. Пока вы сейчас не спросили, я вообще не думал, что это может быть важным.

— Может кто-то ещё видел, как Николас разговаривал с тем парнем? Учителя, например?

— Не думаю.

Больше он ничем не мог помочь. Лана попрощалась и поспешила выйти из, пропитанного запахом смерти, помещения. Эта вонь, казалось, стала её частью, и было только одно желание — сбросить одежду и смыть с себя этот въевшийся под кожу смрад.

Ещё в детстве он понял, что отличается от остальных. Слишком рано пришло осознание того, что лучше скрывать все свои чувства, что бы ни творилось глубоко внутри, какие бы мысли не терзали. Иначе кроме ужаса в глазах ничего больше не увидишь. Но теперь он сам презирал их всех. Больше он никому не позволит воспользоваться его слабостью. Он с каждым днём становился всё сильней.

Демон внутри был единственным, кто знал о его борьбе, но он не смеялся над ним, он понимал, что это так же необходимо, как воздух! Он дал ему поддержку, подсказал, как можно унять ту дрожь в теле, если неожиданно накатывала горячая волна желания, делающая безвольным рабом. Демон вёл его все эти годы, и он подчинялся… всегда. Помнил тот первый раз, когда почувствовал единение со своей жертвой и понял, что теперь он готов! Он переродился и теперь был свободен! Но жар внутри не исчез, а казалось, разгорелся сильнее, и кокон снова сковал его тело, призывая к действию. А демон снова нашёптывал: нужна новая жертва!

Глава 10

14 ноября 2016 год.

Пять дней до расплаты.

— Дочь? Хорошо, проводите её.

Карл Баум был крайне удивлён тому, что только что ему сообщили по внутренней, телефонной линии. Он сидел за письменным столом в своём светлом кабинете и терялся в догадках. Столько лет тишины и вдруг... Откуда вдруг появилась эта девушка? Он был встревожен. Прошло всего лишь каких-то семь дней, как он почувствовал себя освободившимся от этой семьи. Словно ему наконец-то дали карт-бланш и он мог больше не опасаться, что его методы лечения, при самом плохом раскладе, придадут огласке. Неделю назад ему пришло известие, что мать пациентки умерла от сердечного приступа. Мысленно потирая руки, он фантазировал, предвкушал, как сможет насладиться всем тем, что влекла за собой эта возможность. Его больше ничего не сдерживало! Баум был удовлетворён этой смертью.

И спустя всего неделю новая весть. К Кларе Берсон явилась дочь! Дочь, которая никогда не знала свою мать, которая росла, пока мать медленно увядала здесь.

«Зачем она здесь?»

Этот вопрос пробуждал в нём тревогу. Но он обязательно выяснит причины, чуть позже, а пока ему необходимо обезопасить себя. Он снова поднял ещё тёплую от его ладони трубку телефона и произнёс лишь несколько слов. Этого было достаточно. На том конце провода его поняли. Он знал, что распоряжение, отданное им, исполнят беспрекословно. По-другому и быть не могло. Весь этот этаж был его территорией и все кто хотел оставаться и работать здесь, должны соблюдать его правила. Все без исключения! 

В дверь постучали.

Такого сходства Карл никак не ожидал. Словно вернулся на двадцать семь лет в прошлое. Эта девушка была почти точной копией своей матери. Тот же белоснежный оттенок кожи, словно у фарфоровой куклы, то же узкое лицо с выступающими скулами, та же худоба. Единственное, что имело отличие — это более светлый оттенок волос, собранных в хвост и глаза. Удивительные, беспокоящие, пугающие. Девушка несла в себе то, что называется ген мутации, аномалию пигментации радужной оболочки глаз. Её глаза были лишь на половину, как у матери. На зелёную половину.

Он поднялся из-за стола и, сделав шаг по направлению к ней, дружелюбно произнёс:

— Так значит, вы и есть дочь Клары? Вы очень похожи на свою мать.           

— Неужели?

— Без сомнения, — подтвердил он, всё ещё рассматривая молодую посетительницу. — Очень приятно наконец-то познакомиться с дочерью одой из моих пациенток. Моё имя Карл Баум.

На его протянутую руку она никак не отреагировала, словно не хотела, чтобы к ней прикасались. Но его это не смутило, и он продолжил:

— Я заведующий этим отделением психиатрической больницы. Психиатр и лечащий врач вашей матери. И прошу не путать с психологом, — игриво погрозил он толстым пальцем.

Эта была шутка, которой он пользовался при общении с некоторыми родственниками своих подопечных. Это всегда срабатывало, помогало протянуть невидимую нить доверия. Но только не сейчас, не с этой безразлично на него взирающей молодой гостьей.

— А есть разница? — казалось, она спрашивает лишь из вежливости. К неудовольствию Карла ниточка так и повисла, оставшись лишь в его руках.

— Вы шутите? — предпринял он новую попытку, наладить контакт, хотя уже понял, что его старания она не оценит — слишком уж похожа на свою мать. — Конечно! Психология — это профессия мало связанная с медициной. Психолог не является, по сути, врачом, у него нет должного медицинского образования, и он не может назначать лечения. Его стезя — душевные расстройства, копание в голове практически здорового человека. Стремление помочь разобраться в ситуациях, в которых не способен разобраться сам человек. Я же, как психиатр, провожу диагностику и занимаюсь лечением тяжёлых психических заболеваний, чаще всего уже порядком запущенных. Таких, как шизофрения, неврозы, фобии и многое другое. Но вернёмся к вам. Что вас привело к нам?   

— Хочу увидеть Клару Берсон.

— Насколько я знаю, вы никогда не навещали её? Что-то изменилось?

Девушка была напряжена. Психиатр видел это по её скованности и глазам, которые словно предостерегали его — ты лезешь не в своё дело. Но он был толстокожим и только и делал, что всю жизнь копался в чужих головах против воли своих хозяев.

— Вы же понимаете, что мне просто необходимо быть осведомлённым о том, что касается тех, за кого я несу ответственность. Для того чтобы поставить верный диагноз мне необходимо знать все стороны жизни больного, его историю, так сказать, вне этих стен.         

— Я все эти годы не знала, где находиться моя мать, — нехотя, пояснила та. — Считала, что она бросила меня.

— А разве это не так?

— Возможно, — пожала гостья плечами, пытаясь выглядеть беспечной. Но он не был бы профессионалом, если бы не замечал деталей. Его вопрос задел девушку. — Так я могу её увидеть?

Он понимал её стремление. Знал слишком много об этой семье. И этими знаниями поделилась с ним сама Клара, очень давно, когда ещё считала его другом, надеялась, что полный контакт поможет ей выйти отсюда, избежать той участи, что неизменно постигала обитателей этого места. Она видела, во что, рано или поздно, превращались люди, попавшие сюда — в психов. И хотела избежать подобного.       

Как же она была наивна!

— Могу я с ней поговорить?

Никаких сентиментальных «мама» или «мамочка». Девушка избегала произносить эти слова, которые бы связали с той, кто отреклась от неё. Для неё мать оставалась безличным существом.

Карл почувствовал, насколько сильно она его интересует. Эта девушка имела кучу своих проблем и все они находились в её голове. Она была словно закрытая книга без названия на обложке, которую хотелось приоткрыть, заглянуть внутрь... и оставить свой жирный отпечаток.

— Да, конечно, — кивнул он, вынимая из кармана связку ключей. — Хотя сегодня не день посещений, мы сделаем исключение и вы сможете с ней встретиться. Только боюсь, эта встреча будет не такой, как вы себе представляете.

— С ней что-то не так? — тёмные брови девушки сошлись на переносице.   

— Здесь со всеми что-то не так.

Он заметил, что она избегает смотреть ему прямо в глаза. Её взгляд блуждал. Почему? Боится, что он прочтёт в её взгляде то, что не следует? Она нервничает, раздражена или он настолько неинтересен ей, как собеседник?

 Карл пытался понять, что она видит. Просторное помещение с выкрашенными в светлые тона стенами, мебель цвета топлёного молока, мягкое кресло, жалюзи светлого оттенка. Ничего лишнего, что бы могло отвлекать от самого хозяина кабинета. Он являл собой центральную фигуру. Исполин почти под два метра ростом, подтянутый, насколько это позволял его возраст, пятьдесят восемь лет, с залысинами в светлых волосах и холодными серыми глазами. Его рост был его козырем. Он знал и пользовался этим, презирая тех, кто старался казаться ниже: сутулился, чтобы слиться с толпой, с этой однородной массой, словно имел дефект, а не преимущество. Не цельная личность — так про таких говорят. Он таким не был.            Но вот его приёмный сын воплощал в себе всё, что он так ненавидел в людях. Все его стремления, все мечты разбились о того, кому он хотел дать лучшую жизнь. Его сын стал его разочарованием. И с каждым годом он всё больше убеждался в этом. Ничто не изменит того, что называется генами. Плохими генами! Сколько бы он не бился, сколько бы ни пытался вразумить, наладить контакт... Всё пошло прахом. Его сын, которому уже перевалило за тридцать, был никчёмным куском дерьма, прозябающим в тени отца и беззаветной любви матери. Карл часто ловил себя на мысли, что ненавидит приёмного отпрыска до тошноты, до трясучки. Усыновление мальчишки было ошибкой, но это уже никак не исправить. 

Как же ему надоело это существование во лжи. Ежедневное возвращение в холодный дом, к холодной, как рыба жене. Эти безликие, молчаливые посиделки за огромным обеденным столом, где единственным звуком был скрежет вилок и ножей о тарелки. Послать бы всё к чёрту! Но он не мог, не смел, держал себя в руках. Что за идиотская причина побудила дать согласие на то усыновление? Ах да деньги! И слова жены, богатенькой избалованной дочурки своих родителей, мол, столько денег и не на кого тратить. Вот теперь и хлебали дерьмо ложками.     И только придя на работу, он мог расслабиться и быть собой — тираном и садистом, наводящим страх не только на пациентов, но и на немногочисленный персонал его отделения.

Карл и сейчас возвышался над девушкой и чувствовал, что подавляет её. «Принцип вертикали». Всегда находиться на уровень выше собеседника. С его весом в сто пятьдесят килограмм, он занимал достаточно много места, что делало его более убедительным.

— Думаю перед тем, как встретиться с вашей матерью, я должен показать вам тот закрытый мирок, в котором она живёт. Так сказать провести экскурсию... — произнёс он и, подойдя к двери, ведущей в холл, жестом пропустил посетительницу вперёд. — В нашем отделении действует режим закрытых дверей, то есть все входы и выходы, ведущие в кабинеты медперсонала, столовую или туалеты, всегда запираются на ключ. Всё это в целях безопасности. Также у нас установлены камеры видеонаблюдения. В отделении определённый распорядок дня: подъём в восемь утра, завтрак, приём лекарств, процедуры в одиннадцать, затем обед и трудовая терапия — пациенты делают поделки, рисуют, играют в шахматы, некоторые слушают музыку и даже танцуют и поют, затем снова приём лекарств и ужин в семь вечера, далее отход ко сну.

Следующую дверь он открыл ключом. Окна выходили на восток, и яркий утренний свет мягко лился через зарешёченные окна столовой. Металлические, выкрашенные в белый цвет столы и стулья, привинченные к полу и расставленные в два ряда, были абсолютно пусты.

— Эта, как видите, столовая. Дверь всегда запирается, во избежание непредвиденных ситуаций. Еда подаётся с пластиковыми приборами и строго под присмотром персонала, чтобы больные не смогли себе навредить. В нашем отделении девять обычны палат. Сейчас отделение заполнено лишь на половину, но в периоды весенне-осенних обострений палаты забиты до отказа. Также на этаже есть три специальные палаты.

— Специальные? — спросила гостья, внимательно разглядывая обстановку.

— Да, для буйных. Бывают и такие. Хотя не переживайте, все те байки, что рассказывают про ужасы в психиатрических больницах — чистейший вымысел, мы не морим голодом своих пациентов, не пускаем им кровь и не связываем. Это прошлый век. Сейчас медицина достигла того уровня, когда достаточно внушения и небольшой дозы лекарств.

— Если всё так просто, почему Клара до сих пор находится здесь?

— В случае с вашей матерью не всё так гладко, как может показаться на первый взгляд. Да, бывают моменты, когда она производит впечатление вполне здоровой женщины, но поверьте это не так. Она поступила к нам в отделение с вполне определённым диагнозом — абстинентный алкогольный синдром второй стадии и попытка суицида. У неё были все выраженные симптомы. Постоянные головные боли, скачки артериального давления, рвота, тремор рук, — перечислил он, запирая столовую на ключ и жестом приглашая проследовать дальше. — Ночами её мучила бессонница. Если ей и удавалось поспать, то её непродолжительный сон в основном состоял из кошмаров. Когда я впервые увидел её, она была крайне раздражительной и вспыльчивой.

— Всё это из-за пьянства?

— Алкоголизм — это хроническое заболевание. Проблема женского алкоголизма в том, что привыкание развивается намного быстрее, чем у мужчин. Если мужской алкоголизм перерастает в хроническую зависимость примерно за семь-десять лет, то с женским всё происходит намного быстрее. Требуется всего лишь два-три года. Чрезмерное употребление чревато не только физическими нарушениями, но и изменением в психике. Женщина становится нервозной, часто впадает в истерики, проявляет эгоизм, она не может воспринимать окружающих её людей, как обычный человек. Для неё такие люди, будь то родные или знакомые... даже дети — это лишь угроза её кажущемуся счастливому состоянию. Эйфории. Она думает так: никто её не понимает, все стремятся отобрать то единственное, что делает её свободной. Все эти симптомы были у Клары, когда она поступила к нам в отделение.

— Но ведь после стольких лет лечения она должна была поправиться? — настаивала посетительница, Карл видел, что ей неуютно рядом с ним.

— Вероятно, если бы ваша мать хотела вылечиться, — ответил он, всё больше убеждаясь, что нервозность гостьи не связана конкретно с ним. Это всего лишь стремление защитить своё личное пространство. — Но она на протяжении двадцати семи лет пребывания в этих стенах, делала всё, чтобы усложнить мою работу и работу других специалистов. Нам понадобилось слишком много времени, чтобы избавить её от этой зависимости. Был применён метод психологического воздействия, то есть давалась установка о негативном отношении к алкоголю в целом. При этом у больного формируется мнение, что для решения проблем необходимо найти другие средства, а не решать её при помощи спиртного. Так же применялось медикаментозное лечение. Но это лишь полбеды! У вашей матери были все признаки алкогольной паранойи. Психоз, который трудно поддаётся лечению. Клара не желала общаться с окружающими её людьми, проявляла агрессию, в её голове то и дело появлялись бредовые идеи, её мучило чувство вины.

— Чувство вины?

— Я могу объяснить на примере, если вы позволите?

Психиатр дождался, пока девушка кивком подтвердит своё согласие.

— Извините за нескромный вопрос, но ваша гетерохромия является врождённой, не так ли?

— А это имеет какое-то отношение?

— Непосредственное, — пояснил Карл. — Ваши глаза, скорее всего, являются результатом мутации, сбоем в ДНК, а это вполне возможно, если на момент вашего зачатия и беременности, ваша мать систематически злоупотребляла спиртным. Это и могло привести к такому результату. Это один из примеров. К тому же Клара бросила вас ещё в младенчестве, что также говорит не в её пользу. Сразу же после того, как мы избавили её от зависимости, появились новые симптомы.

Он лгал. Клара осознала то, как обошлась со своими детьми и всё дальнейшее, ею воспринималось, как последствия её поступков. Более того, эта идиотка по-своему даже любила своих детей! Но в данный момент единственное, что его заботило, это возможность подавить в этой девушке все чувства к матери: посеять сомнения, зародить в её голове мысль о том, что её мать асоциальна.

— Вы сказали, что у неё была паранойя? Чего она боялась?

— Ну, при её расстройствах совсем не обязательно иметь причины. Это было связанно с её состоянием, только и всего.

И снова ложь! Причины у Клары были.

— Мы пришли, — сказал он, распахивая перед посетительницей дверь. — Комната отдыха.

Эта комната была самой больной во всём отделении. Мягкая мебель, расставленная, казалось, в беспорядке, окружала небольшие, круглые столы, за которыми, как муравьи копошились пациенты отделения в одинаковых синих одеждах. Здесь было шумно, каждый старался перекричать собеседника, в надежде, что тот не только услышит, но и поймёт ту кашу из слов, что вылетала из их ртов. Это был отдельный мир, с людьми и их странностями. Они словно выброшенные за борт жизни и забытые близкими, создали свой маленький мирок, окружённый решётками и замками на дверях.

Психиатр кивнул санитару, который скрестив на груди огромные ручищи, неподвижно сидел около выхода и наблюдал за пациентами, готовый в любой момент среагировать. Восемь женщин и десять мужчин, все разного возраста и с разными диагнозами, но, тем не менее, существующие, как единый организм. Карл наблюдал, как гостья переводила взгляд с одной женщины на другую, в надежде найти ту ради которой приехала.

— Клара Берсон там, — психиатр указал направление. 

Знал, что они найдут её именно в этом углу и именно в этом кресле. Ничего не менялось вот уже двадцать семь лет. Не менялось для неё. Лишь годы пролетали. И всё же она оставалась привлекательной, не мог не признать Карл: с ровной кожей, яркими зелёными глазами и стройным телом. Многолетнее пребывание здесь не смогло до конца уничтожить эту женщину — оставляя такой же необузданной и дикой. Даже он не смог сразу сломить её.

А он был мастером!

Многие прошли через его руки, и Клара была одной из них. Баум вспомнил, как двадцать семь лет назад увидел её впервые и понял, что нашёл идеальную пациентку. Он питал к ней особые чувства — она была не такая, как остальные. Жаль, что тогда он не увидел разницы, всё сделал, как обычно. Грубо. Обещал, что поможет ей стать прежней, если она позволит ему помочь и откроется. Убеждал, что заточение лишь временная мера и, как только он поймёт, в чём её проблема и разберётся, она будет свободна. Он лгал, а она доверилась.

С его стороны были одобрение, похвала, но лишь до момента, пока он не узнал всю правду, не получил ответы на все свои вопросы. Пока эта женщина не раскрыла перед ним душу и не поведала обо всех своих страшных секретах. Он нашёл её слабые места, смог понять, где кроются её страхи, и обернул их против неё же самой.

Сколько прошло времени, прежде чем Клара поняла, что его слова были ложью, а его поступки эгоистичны? Год, два, три? Он точно не помнил, но оно этого стоило! Теперь она принадлежала ему безраздельно! Была его игрушкой! И он, как всякий мальчишка, желал заглянуть внутрь — надорвать оболочку и посмотреть, из чего она сделана. Клара ещё какое-то время сопротивлялась, была слишком характерной, но лишь до момента, пока он не сломал её.

— Все посещения ведутся строго под присмотром медперсонала. Я надеюсь, вы не будете против моего присутствия? 

— Что с ней? — голос дочери был встревожен, когда она обогнула кресло и взглянула на женщину в синей пижаме.

Только теперь психиатр обратил внимание пациентку. «Большие транквилизаторы», как он ещё называл нейролептики, сделали своё дело. Застывшее выражение лица, ничего не выражающий взгляд, вывернутые ладонями вверх руки с изуродованными запястьями и текущая по подбородку слюна.

«Проклятье! Эта рыжая стерва переусердствовала» — мысленно выругался психиатр, а вслух спокойно, хотя внутри бушевал гнев, произнёс.

— Я уже говорил, что ваша мать часто проявляет агрессию по отношению к себе и окружающим, — попытался он исправить положение. — Я уже не говорю о персонале, который она считает своим главным врагом — в том числе и меня. — Он неосознанно прикоснулся к круглому шраму на своей щеке. — Нам приходиться принимать меры.

Это была правда.

Осознав, что делает, Карл Баум отдёрнул руку от своего лица.

— Какие меры?

— Лекарственные препараты, — туманно произнёс он.

— И что она всегда в таком состоянии?

— Нет, конечно, бывают и просветления. Но в данном случае это благоприятная реакция на препараты, они способствуют уменьшению тревоги, страха, снимают напряжение. Возможно, ваша мать выглядит несколько апатичной, но это в пределах нормы.

Девушка опустилась на низкий стул напротив того местом, где сидела её мать. Карл видел, как её взгляд скользит сначала по лицу женщины, медленно опускаясь к рукам. Её необычные глаза отмечали каждую деталь в облике той, словно ощупывали.

— Это, что следы татуировок?

На запястьях действительно, когда-то были татуировки. Баум знал, что они были нанесены задолго до того, как их обладательница попала в эти стены. Что собой представляли эти изображения он так и не смог узнать, Клара их практически уничтожила, и теперь на их месте красовались новые знаки — побелевшие, выпирающие, рваные бугры шрамов, нанесённые поверх тёмно-синих символов.

— Возможно, но я не уверен, — ещё один правдивый ответ. — Когда она поступила, её раны были столь обширны, что не представлялось возможным что-то различить под ними.

— Скажите, она в курсе, что её матери больше нет?

— Да, я рассказал ей о случившемся. Боюсь только, она не слишком нормально восприняла эту печальную весть.

Он видел, как девушка непонимающе смотрит на него снизу-вверх, ожидая продолжения. Он вспомнил тот день, когда ему пришлось быть вестником. Но реакцию Клары он никак не предвидел! Снова ошибся в ней. Она была удовлетворена, даже стала более сговорчивой с ним, словно это он сделал ей такой подарок — избавил от старухи.     

— Скажите, её мать часто навещала Клару?

— Ежемесячно, — ответил Баум и заметил, как посетительница кивнула, словно он подтвердил её какие-то мысли.

— Есть хоть какая-то надежда, что она сможет выйти отсюда?

— Ваша мать находится в психиатрической клинике по постановлению суда. Она, к моему великому сожалению, — лгал он, — является опасной для общества.      

— Но она же принимает лекарства?

— Да, но это не меняет картины. Все препараты, которые ей были прописаны, лишь купируют симптомы. Ваша мать не хочет лечиться, она обманным путём избавляется от лекарств, противится другим видам лечения. Но самое тревожное, что она не оставила мысль о самоубийстве. После помещения её в это отделение, она ещё дважды пыталась покончить с собой. Действовала старым проверенным способом — вскрывала вены. Поэтому её руки в таком удручающем состоянии. Слишком сильно её желание умереть.           

Гостья была шокирована его словами, она напряжённо вглядывалась в лицо той, что дала ей жизнь, словно пытаясь понять. Но лишь двое в этой комнате знали всю правду. И от него бы она точно не узнала причин, побудивших Клару Берсон снова и снова накладывать на себя руки.

— Почему она это делает?   — словно подтверждая его мысли, спросила гостья.

— Она больна. Для психических больных не обязательны причины, по которым они хотят свести счёты с жизнью. Хотя это могут быть и видения, голоса внутри, фобии, мании — всё что угодно может спровоцировать подобное.

— Она слышит меня сейчас?

— Да, конечно.

— А поймёт то, что я скажу?

— Попробуйте, даже если не последует реакции, это ещё не значит, что она вас не услышит.

— Вы не могли бы оставить нас на пару минут? Я бы хотела ей кое-что сказать наедине.

Он не хотел уходить, но понимал, что если настоит на своём, могут возникнуть вопросы. Отойдя к двери, он видел, как девушка что-то говорит, хотя с такого расстояния не мог разобрать слов.

— Я сделала, как вы просили.

Психиатр вздрогнул и повёл плечами, словно стряхивая с себя недовольство. После чего грубо произнёс:      

— Я же просил не подкрадываться ко мне со спины.

Эта рыжеволосая стерва ни капли не раскаивалась, он видел это в глубине её почти бесцветных, лишённых всяких эмоций, глаз. Как же он ненавидел её! Иногда в его воображении возникали картинки, как он топит её — здесь же на этаже, в старой, проржавевшей ванне для пациентов — и держит, пока она не перестанет биться в конвульсиях и её холодные глаза не остекленеют и больше не смогут смотреть на него, с угрозой. Она раздражала его, как никто. Эта худосочная стерва слишком много знала о его забавах. Знала и молчала. И всё, что ему оставалось, это лишь терпеть её постоянные ухмылки.

— Я дал чёткие указания на счёт Берсон! Вы что, напутали с дозировкой?

— Не учите меня моей работе, — ощетинилась старшая медсестра, ноздри её раздулись от возмущения. — Всё, как обычно. Не представляю, что это её так развезло. Странно даже.

— Действительно странно, — согласился психиатр, поворачивая голову в сторону двух похожих, как две капли воды, женщин в углу. Его собеседница ещё что-то говорила, но он уже не слышал. От увиденного, его большое тело напряглось, а руки в карманах белого халата сжались в кулаки.

«Чёртова сука!» — выругался он, словно в замедленной сьёмке наблюдая, как голова, с повисшими, словно сосульки чёрными волосами, затряслась из стороны в сторону, а изуродованные кисти с тонкими пальцами вцепились в руки молодой девушки. Лица своей пациентки он не видел, но понял, что губы той произносят слова, которые он не мог услышать. В комнате из-за шума, производимого остальными психами, вообще мало что было слышно.

Всё это: и её пустой взгляд, и полное отсутствие реакций — было представлением, актом разыгранным лишь для него одного. Обманом!

Карл видел, как молодая девушка вырвалась из цепких пальцев своей умалишённой матери и, поднявшись, отступила назад, слегка задев цветок в кадке. Он сделал несколько быстрых шагов по направлению к своей пациентке и её дочери, понимая, что уже слишком поздно.

Хитрая тварь!           

— Что здесь происходит? Что она вам сказала? — он понял, что говорит слишком требовательно и громко. Надо было взять себя в руки, успокоиться.

— Я сама толком не поняла. Бред какой-то...

— Вы должны мне всё рассказать!

— Я же сказала, что не разобрала ни слова, — резко бросила гостья и тут же добавила. — Мне надо идти.

Он понял, что она врёт, но сделать ничего не мог. Сердце Карла бухнуло в рёбра. Раз, другой. Что ещё он мог предпринять? Ничего. Эта девушка всё равно ускользнёт от него.

Он наблюдал, как она в последний раз бросила короткий взгляд в сторону своей новообретённой матери, и, пройдя через комнату, вышла в холл. Рыжеволосая стерва, приподняв брови в немом вопросе, так и стояла на том самом месте, где он оставил её. Тонкие губы, с помадой цвета фуксии, скривились в ухмылке. Ни говоря не слова, она вынула из бокового кармана халата связку ключей и двинулась вслед за посетительницей. Она злорадствовала! Карл видел её лицо, которое и без слов говорило, что он облажался. Ну, ничего, он знает её уязвимые места.

А у него здесь, в этой комнате, ещё осталось не оконченное дело.

Он повернулся к неподвижно сидящей в углу женщине. Всё то же состояние полного безразличия. Но он знал, что это лишь притворство, маска, ставшая, за все проведённые здесь годы, словно второй кожей. Сколько раз она обманывала его? Десятки! И почему же он до сих пор попадался на её уловки? Почему был слеп, если дело касалось Клары Берсон?

Сделав шаг в сторону, он загородил её своим большим телом. Теперь она была невидима для остальных. Рука его медленно потянулась к бледному лицу с едва заметной сеткой морщин у глаз и его мясистые, толстые пальцы прикоснулись к тёплым и мягким губам. Он почувствовал, как его пронзает сладостная мука. Слегка надавил и тихо, так, чтобы услышала только одна она, медленно произнёс:

— Ты мне скажешь то, что сказала своей дочери, Клара? Ты же понимаешь, что я всё равно узнаю. Рано или поздно, но твоё тело не выдержит, и ты сдашься. Зачем же нам причинять тебе боль, которую можно избежать?     

Ответом ему было молчание. Карл почувствовал, как гнев охватывает его, но не мог позволить ему выплеснуться наружу. Не сейчас, не здесь! Его рука скользнула вниз, и сильные пальцы стиснули тонкую шею. Он почувствовал, как бьётся пульс под его ладонью. Продолжал давить и наблюдал, как её лицо приобретает пунцовый оттенок. Он знал, что на её бледной коже всегда остаются следы. Его следы.

— Неужели твоя маленькая дочурка стоит этого, Клара? Та, которая не вспоминала о тебе все эти годы, пока ты гнила в этом месте, которая ни разу не назвала тебя матерью. Я уверен, что она больше не придёт тебя навестить, ты ей не нужна. Она выкинет тебя из головы, стоит ей, только выйти за эти двери, как выкинула её ты младенцем.

Но ответа не было и Баум начал терять терпение.

— Неужели ты готова пойти на то, чтобы вызвать мой гнев?

Он почувствовал, как тонкая шея под его пальцами слегка напряглась, а голова женщины слегка запрокинулась. Взгляд её глаз прошёлся по его лицу, обжигая зелёным пламенем. И он вдруг вспомнил другой такой момент, когда она смотрела на него точно так же, с ненавистью и обещанием. Обещанием расплаты. Он помнил звук рвущейся плоти и металлический привкус крови во рту. Тот день он запомнил надолго! Единственное молниеносное движение её тонкой руки и перьевая ручка — подарок жены к юбилею — вошла в его чисто-выбритую щёку, разрывая острым золотым пером мягкие ткани. Вошла лишь на сантиметр, но и этого было достаточно. Её демонический смех ещё долго стояли у него в ушах, не давая спать по ночам. С тех пор Карл никогда не совершал таких ошибок — не брал посторонних предметов на встречу с Кларой Берсон.   

Круглый шрам с небольшую монету на его щеке заныл. Её метка! Она словно клеймила его, как домашний скот, сделала его зависимым от неё. И сейчас её взгляд источал такую ненависть, что ему на секунду стало не по себе. Только эта женщина могла так смотреть.

Психиатр оторвал свою руку от её шеи, словно обжёгшись. Ладонь вспотела. Склонившись к самому её уху, он прошептал:

— Не питай надежды, что твоя дочурка поможет тебе. Ты останешься здесь, в этом месте, пока я сам не решу избавиться от тебя. А произойдёт это не скоро, обещаю тебе! Так же, как и обещаю навестить тебя сегодня ночью, дорогая.

Свои обещания Карл Баум выполнял всегда.

 Как же он ненавидел своего отца! Слабак! Не мог решиться, жил как ничтожество и его это вполне устраивало. А его мать! Она его предала, оставила на растерзание... Как же иногда хотелось сделать что-то такое, от чего на мерзкой физиономии его отца появились бы иные чувства: не ненависть и брезгливость, а что-то другое. Это желание, иной раз, грозило вырваться наружу, и если бы он позволил хоть на секунду пойти у него на поводу, случилось бы непоправимое. Но он не мог. Не смел воспротивиться — слишком был слаб. Хоть его отец всё же получил по заслугам, и когда это произошло, он, словно избавился от оков. Получил свободу!

Теперь то, наконец, знает, кто он на самом деле и на что способен. Он принадлежит к избранным! Он тот, чьи поступки никто не вправе осудить. Тот, кто омыт вседозволенностью.

Он повелитель!

И только он решает, кому жить, а кому уметь!           

Глава 11

14 ноября 2016 год.

Пять дней до расплаты.

Даже после того, как Лана вышла из клиники, она так до конца и не осознала тот факт, что её мать все эти годы находилась совсем рядом. Всего три часа разделяло её от той, кого она мечтала увидеть всё своё детство. Надеялась, что вот сейчас раздастся стук в дверь...

Глупые фантазии маленького ребёнка. Агата решила за всех: и за дочь, и за внучку. Не дала шанса. Эта старая женщина, словно паук сплела паутину лжи вокруг всей семьи и даже сейчас, после смерти, было трудно разорвать эти шёлковые путы. Лана с каждым новым днём и новыми обстоятельствами своего несчастливого детства, всё больше ненавидела ту женщину, что воспитала её. Ненавидела её ложь, её стремление скрыть истину, её жестокость. Если бы только всё сложилось иначе, она сейчас не чувствовала бы этого гнетущего чувства вины перед исчезнувшим братом.

То, что она увидела сегодня в этой клинике для душевнобольных, было тревожным. Она и представить не могла, что Клара произведёт на ней такое сильное впечатление. Да, теперь Лана знала, что не виновата в том, что мать бросила её. Только кому нужна теперь эта, правда? Ложь перестала быть тайной, а правда оказалась слишком страшной. Осознавать это было слишком тяжело и болезненно.

В кармане завибрировал мобильный, заставив её очнуться от невесёлых мыслей. На экране высветился знакомый номер, который она никак не ожидала увидеть.           

— Я слушаю.

— Это Новак, — он даже не счёл нужным поздороваться. — Хочу, чтобы вы подъехали ко мне в ближайшее время.

— Что-то случилось?

Она была удивлена этому звонку. Кто угодно, но уж точно не этот угрюмый полицейский. В последнюю и единственную их встречу он ясно дал понять, что не разделяет её рвения.

— Вам надо кое-что увидеть, — уклонился он от ответа.

— Я не в городе, приеду часа через три. Не раньше.

— Хорошо, — было ей ответом, и она услышала частые гудки.           

Она убрала телефон в сумку и вернулась к мыслям о матери. Было что-то, что оставило неприятный осадок после посещения больницы. Но вот что, она не могла до конца понять, и это её беспокоило, словно зуд. Она знала, что беспокойство никуда не уйдёт, пока она не разберётся в своих чувствах.

Едва переступив порог кабинета психиатра, она почувствовала, что этот огромный мужчина в белом халате ей неприятен. Хотя с её фобией в её ощущениях не было ничего удивительного. Эти вежливые, ничего не значащие общие фразы, которыми он пытался заполнить разговор, словно хотел вылить на неё столько информации, чтобы не осталось места вопросам. Мутный — вот, что она подумала, когда он заговорил. Он убеждал её в болезни матери, в её невменяемости, даже исходившей от той опасности. Лане начало казаться, что она словно непрошеный гость, нарушивший покой доктора и его пациентов. Он всеми силами пытался отгородить себя и своих больных от внешнего вмешательства. И таким вмешательством сегодня стала она.

Вспомнила, что это было последним, о чём она подумала перед тем, как увидеть мать. Именно такой она и представляла себе ту с детских лет. Чёрные, как у самой Ланы — до покраски — волосы, стройная фигура, правильные черты лица. Ужасным открытием стали руки матери. Словно состоящие из двух разных частей, соединённых кое-как, наспех. И единственный вопрос, который не давал покоя, зачем нужно было так уродовать себя? И что за татуировки были на руках до того момента, когда она решилась на самоубийство?

На город уже опустились сумерки, когда Лан добралась до дома бывшего следователя. Новак, открывший перед ней дверь, выглядел так, будто она и не уходила вовсе, и не минуло нескольких дней с момента их прошлой встречи. Взлохмаченные седые волосы, мятая рубашка под свитером толстой вязки, хмурый взгляд из-под густых белых бровей.

— Вы слишком долго, — голос выдавал в нём раздражение. Казалось, ничто не могло улучшить настроение этому человеку. Всегда мрачный, он словно заражал своей мрачностью и её — Лану. Она не увидела ни одной фотографии в его доме и теперь ей было любопытно, была ли у него семья: жена, дети, внуки, или он так и жил всю жизнь один, в своём старом, добротном доме?

— У меня были дела, — бросила она, переступая порог и снимая пальто. Странно, но сейчас она не чувствовала дискомфорта, словно поняла, что этот старик-следователь не опасен и её душевное равновесие он не потревожит.

— Сначала вы просите о помощи, а затем у вас появляются какие-то дела? — проворчал тот, закрывая за ней дверь.

— Я думала, наша первая встреча окажется последней?

— Я тоже так думал, но кое-что произошло, — произнёс Новак и уже сделал несколько шагов вглубь дома, когда услышал её категоричные слова.      

— Перед тем, как вы посвятите меня в это «кое-что», ответьте на мои вопросы.

— Это подождёт, — отмахнулся он, продолжая путь.

— Нет! — сказала Лана, не двигаясь с места. — Мы поговорим сейчас. Это важно для меня.

Новак остановился, хмуро взглянул на гостью и, приняв какое-то решение, тростью толкнул дверь кабинета.

— Ну, давайте поболтаем, — бросил он, переступая порог. — Я никуда не спешу.

Подождав, пока Новак займёт своё место в кресле, Лана задала вопрос:

— Вы знали, что моя мать лежит в психиатрической клинике?

По его взгляду она поняла, что ему было это известно.

— Так вы с ней встречались сегодня? — вскинул тот брови. — Поэтому не смогли сразу приехать?

Лана проигнорировала его вопросы.

— Ничего не хотите мне объяснить? Например, почему умолчали о том, что она попала туда после разговора с вами?

Это был блеф. Ничего подобного ей Ян не говорил, но попробовать стоило. Решила, что если и сможет добиться правды, то только так — нападая.

— Может я и имею отношение к тому, что произошло в тот день, но поверьте, не намеренно. Велось расследование, все были на взводе, начальство ежечасно требовало результатов. Мне пришлось разбираться во всём этом, а также в том, как жила ваша мать до произошедшего. Её прошлое могло быть как-то связанно с событиями сентября восемьдесят девятого.

«Значит это, правда,— устало подумала Лана. — Ян сказал правду на счёт того места, где пыталась покончить с собой Клара».

— Что там произошло?

Новак посмотрел на неё долгим, изучающим взглядом, затем откинувшись на спинку кресла, начал:

— После пропажи Николаса Берсона, я вызывал для беседы всех приближённых к вашей семье: дальние родственники, друзья, соседи. Все эти люди вносили свои дополнения. Я узнал достаточно для того, чтобы составить своё мнение и о вашей семье, и о матери в частности. Скажу лишь, что жизнь у неё складывалась довольно странно. Хорошие оценки в школе, в колледже, в общем, образцовая молодая особа с заявкой на безоблачное будущее. И вдруг всё перечёркивает слишком ранняя беременность. Думаю это и стало решающим фактором в разрушении жизни этой женщины. Побег отца ребёнка, осуждение не только со стороны родных, но и косые взгляды соседей, преследовали её. Её отвергли, и она нашла успокоение в бутылке. После рождения сына она исчезает на пять лет, но вскоре возвращается в положении. Помню в то время меня мучал вопросы. Как Клара Берсон жила все эти годы и где? С кем состояла в связи? Кто мог желать причинить ей вред? Я пытался выяснить всё у вашей матери, но она замкнулась, не хотела отвечать. Даже ваша бабушка была не в курсе того, что происходило в жизни дочери в тот период.

— Значит, она не выдержала давления со стороны полиции и решила поставить точку?

— Мы с ней просто беседовали, не путайте, она не была арестованной. — Разозлился Новак. — Хотя я и предполагал, что она, возможно, иметь какое-то отношение к исчезновению сына. Возможно, знала тех, кто был в этом замешан. Могу сказать только одно — вела она себя слишком странно, хотя против неё не было никаких улик. 

— Так как же она оказалась в полицейском туалете с перерезанными венами?

— Я вызвал её в тот день в полицейский участок. Её привёз брат, проводил до моего кабинета и ушёл, сказав, что нужно срочно вернуться на работу. Хотя было ещё утро, Клара Берсон была уже пьяна. Мне выбирать не приходилось, появились новые сведения касательно вашей матери и я хотел задать ей несколько вопрос. Но она снова молчала! Я потратил целый час на бесполезные расспросы, но не услышал в ответ ни слова.

— Что за сведения? — спросила Лана.

— Пришёл ответ на запрос, который был разослан по стране. Клару Берсон за пару лет до этого видели в компании человека, который ранее был, судим за убийство. Эта парочка заказала еду в придорожном кафе, посреди ночи, а после словно испарилась. Ваша мать категорически отказывалась отвечать на вопрос о том, что связывало её с тем человеком.    

В груди Ланы что-то сжалось. Кто тот мужчина, что был с её матерью? Её отец? Вот будет весело, если окажется, что её папаша убийца, отбывавший ранее тюремный срок за совершённое им преступление. А она порождение психопатки и преступника и все те жестокие прозвища, которыми её называли в детстве именно про неё.

— Она ни слова не сказала, — продолжал Новак. — Возможно, выгораживала, а может просто боялась... со стукачами разговор короткий. Я смирился с тем, что ничего не добьюсь и отпустил её. А спустя какое-то время услышал сирену машины скорой. Выйдя из кабинета, увидел толпу возле женского туалета. Вашей матери уже оказывали помощь. Кровь была повсюду. Лужи крови и среди всего этого хаоса — Клара Берсон без сознания.

— О чём вы её ещё спрашивали? Что могло её так расстроить? Вы же понимаете, что это ваши вопросы подтолкнули её к самоубийству.

— Думаете, я не думал об этом? — теряя терпение, спросил он. — Но ничего такого не было. Общие вопросы о сыне и её жизни до появления в городе. Эти вопросы уже задавались на прошлых беседах и неоднократно. На них я так и не получил ответов, ни до, ни после. Во время последней встречи всё проходило по знакомому сценарию — я спрашивал, она молчала. Так повторялось раз за разом, день за днём.

— Но что-то явно изменилось? Что-то её подтолкнуло?

— Возможно, но не в кабинете и не из-за моих расспросов. Но знаете, что странно? Она так торопилась уйти в тот последний раз, но что-то её остановило, что-то заставило пойти и сделать такое! И ни где-нибудь, а прямо в полицейском участке.

— Может она торопилась поскорей расстаться с жизнью? — задумчиво предположила Лана.

— Возможно, если бы не одно «но». Дежурный на входе уверял, что собственными глазами видел, как за Кларой Берсон закрылась дверь участка. А я склонен верить моим коллегам.

— Так зачем ей было возвращаться? — она была в недоумении, представив, как её невменяемая мать сначала покидает полицейский участок, а затем возвращается. И зачем, чтобы вскрыть вены в вонючем туалете?         

— Понятия не имею. Возможно, хотела что-то рассказать, да так и не решилась, а вместо этого попыталась свести счёты с жизнью, — пожал он плечами и, протянув руку к трости, тяжело поднялся, и как, и в первую их встречу, принялся вышагивать по комнате. На его лице застыло выражение муки.     

— Что случилось с вашей ногой?

— Неудачно упал. Перелом в нескольких местах. Глупо получилось. И теперь моим постоянным спутником является ноющая боль и эта чёртова деревяшка, — недовольно проговорил он, одной рукой сжимая металлический наконечник трости, другой, потирая бедро. — Продолжим?

Лана поняла, что тема увечья закрыта.

— Когда вы разговаривали с моей матерью, вы обратили внимание на татуировки на её руках?

— Да, — кивнул старик-следователь, продолжая вышагивать по комнате. — Непонятные символы. Я бы даже сказал, что они больше напоминали узоры: переплетённые линии, словно ожерелье на кистях рук. Что-то подобное индианки наносят... хной кажется.

Она знала, о чём он. Такие рисунки назывались менди. Только вот в отличие от тех, татуировки на руках матери Ланы не исчезли со временем.

— Где точно на руках?

Он уставился на неё непонимающим взглядом.

— А это имеет значение? — после её кивка, со вздохом принялся припоминать то, что видел более четверти века назад. — На одной руке — цепочка вокруг запястья, на тыльной стороне ладони круг с какими-то узорами внутри, крест, звезда. На второй — полосы и точки. Это всё. Почему вы заинтересовались этим?

— Вы не видели руки моей матери и то состояние, в котором они сейчас.

— И что же с ними?

— Они изуродованы. Возможно, у меня разыгралось воображение, как и у Клары, кстати, но мне кажется, это было не просто желание умереть.    

Новак застыл на месте, перестав стучать своей тростью.           

— Что это значит?

— У неё шрамы именно в тех местах, где были татуировки: на обоих запястьях и на тыльной стороне ладони одной руки. Зачем просто так резать себе кожу, зная, что она не найдёт там вены? Это глупо. Ни один здравомыслящий человек не будет так поступать.

— Не забывайте, что ваша мать не относится к категории нормальных людей, — вернул он её на землю.

— Возможно. Но тогда, как вы это объясните? Она словно хотела избавиться от них, пыталась уничтожить даже намёк на существование этих знаков. Что вообще могли они значить?

Новак задумчиво смотрел на Лану. И она поняла, что, наконец, достучалась до этого старика. Видела, как его стали одолевать сомнения. Он размышлял, а Лана продолжала сидеть на неудобном стуле без спинки и молчала, давая ему возможность пересмотреть свою точку зрения в отношении её психически неуравновешенной матери.

— Ваша мать вам что-нибудь рассказала? — нарушил он затянувшееся молчание.   

— Практически ничего, — пожала она плечами. — Она словно овощ. Никаких эмоций, пустой взгляд, даже слюни подтереть не может самостоятельно. Думаю, врачи накачали её чем-то перед моим появлением. Психиатр оказался довольно разговорчивым. Рассказал, как плохо она себя вела на протяжении всех прошедших лет. Что неоднократно пробовала убить себя. И всё одним и тем же проверенным способом. Только вот странно... будь я на её месте, выбрала бы более надёжный способ самоубийства, а не тот, который провалился в первый раз. Одним словом, буйно-помешенная, что наступает на одни и те же грабли снова и снова.

— А у вас не возникало мысли, что так оно и есть? Ваша мать не просто так оказалась в этой лечебнице. Возможно, вы смотрите на неё несколько иначе, вы не знали её раньше. Понимаете, я видел Клару Берсон в то время, пытался общаться, идти на контакт. Замкнутая, нелюдимая, смотрела на всех исподлобья. Казалось, ей вообще не нужно было чьё-либо общество, только бы оставили в покое... желательно вместе с бутылкой.

— Я не говорю, что она нормальная, но всё это как-то странно.          

— Возможно, она просто хочет выйти с вашей помощью?

Лана вспомнила свою мать с неподвижным взглядом, и снова в ушах зазвучал хриплый женский голос.

— В том то и дело, что не хочет... — тихо возразила она, вспоминая слова Клары.

— Что вы сказали? — замер Новак, нахмурившись.

— Она не хочет, чтобы её забирали из психушки, — почти по слогам произнесла Лана. — Клара сама мне об этом сказала, перед моим уходом.

Недоумение на лице старика было новой эмоцией, которую впервые удалось ей увидеть.

— Вы же утверждали, что она не может говорить? — недоверчиво спросил он и его брови сошлись в одну линию.

— И не говорила... до момента, пока мы не остались наедине. Тут-то её и прорвало.           

— То есть она говорила с вами?

— Всего несколько предложений. Вернее предостережений.

Лана слово в слово произнесла слова матери:

— «Больше не приходи сюда, иначе они найдут тебя. Моё место здесь. Я заслужила».

— И что это может значить?

— Понятия не имею. Три часа, пока добиралась до вас, я только и делала, что думала, что могут означать эти слова. И кто эти «они» я тоже понятия не имею. По поводу того, что она думает, что заслужила там находиться, возможно, это справедливо, психиатр сказал, что её мучает чувство вины за то, как она обошлась с нами: мной и Николасом.     

— Может быть, — отозвался бывший полицейский, снова принимаясь расхаживать по комнате. Лане казалось, что его увечье всего лишь отговорка, просто на ходу ему легче думалось. — А у её лечащего врача вы не додумались спросить? Он должен быть в курсе.

— Скажем так, он не расположил меня к тому, чтобы с ним делиться. Скользкий тип. Он прям взбесился, когда увидел, что Клара что-то мне говорит.

— Думаете, он скрывает что-то?

— Определённо. Слишком уж всё замечательно в этой клинике. И врачи и медсёстры такие отзывчивые, что прям зубы сводит.          

Лана вспомнила женщину в белом халате, что помогла найти ей выход в лабиринте коридоров, и её приторную улыбочку.

— Да уж странно... Но если в словах вашей матери нет никакого смысла, значит, она определённо больна.          

Лана лишь пожала плечами и вспомнила ещё кое-что.

— Да кстати, она достаточно бурно отреагировала на моё предположение, о её причастности к пропаже Николаса. Она всё отрицала и я склонна ей верить. Она здесь ни при чём.

— Стоит над этим поразмыслить... — задумчиво сказал старик и настойчиво спросил. — Теперь мы можем заняться тем, ради чего я вас позвал?

Дождавшись, когда Лана кивнёт, прихрамывая, он вышел из кабинета и повёл её вглубь дома.

— После нашей встречи, я позвонил бывшему коллеге, который ещё служит в полиции и попросил его об услуге, — подходя к двери, сказал Новак. — Вчера я получил ответ.

— Что за услуга?

— Я попросил его найти дела, связанные с исчезновением детей по всей стране.

Её сердце подскочило и замерло, ладони зачесались. Лана поняла, что этот старик что-то раскопал, иначе она не стояла бы сейчас здесь.

— Были и другие случаи...

Говоря это, Питер Новак наконечником трости толкнул дверь комнаты и щёлкнул выключателем.

— Что это? — только и смогла вымолвить Лана, расширившимися от изумления глазами, рассматривая противоположную от двери стену.

— То, что поможет отыскать нам вашего брата.  

В такие мгновения он чувствовал себя живым, готовым на исцеление. Но это была лишь иллюзия, временное облегчение, словно от вскрытого нарыва, из которого начинал сочиться жёлтый гной. После он всегда возвращался на зов и его нарыв вновь постепенно заполнялся вонючей, вязкой жидкостью, и снова начинала бить дрожь предвкушения. Со всех сторон вновь смыкались стенки, делая его своим заложником. И вновь демон приказывал сделать это снова, но лучше. И он старался, каждый раз всё глубже погружаясь в нутро кокона.

Снова оказывался в плену и, чтобы выбраться и стать кем-то другим, ему был необходим проводник.

Сакральная жертва!

Глава 12

14 ноября 2016 год.

Пять дней до расплаты.

Первое, что бросилось в глаза — огромная карта с чёрными точками городов и разноцветными змейками железных дорог и автомагистралей. Словно огромная паутина из чёрных и красных линий с вкраплениями голубых лужиц. А поверх — цветные, отпечатанные на бумаге, фотографии, разбросанные по всей северной части страны. И у каждого клочка своё место — рядом с жирным красным крестиком, добавленным от руки.          И среди всего этого Лана увидела улыбающееся лицо своего маленького брата Николаса, точно такое же, как в газете. И фото других детей. И всюду улыбки.       

Девять!

Столько она насчитала цветных карточек и столько же красных крестиков.

— Они все пропали? — это был риторический вопрос. Лана уже знала ответ, спросила просто, чтобы нарушить гнетущую тишину, воцарившуюся в комнате.

Ещё дети!

Ещё изувеченные судьбы!

— Да, — подтвердил Новак, давая ей время прийти в себя. — Девять детей, за двадцать один год. Их возраст колеблется от пяти до девяти лет.

— Почему только мальчики?

— Я позже объясню подробнее. Но думаю тот, кого мы ищем, привлекают только дети мужского пола.

— Значит, теперь мы ищем кого-то конкретного?

Она только сейчас обратила внимание на старый стол у стены, заваленный бумажными папками, старенький компьютер, принтер и лишь два стула. Шторы на окнах плотно задёрнуты, не давая доступа ни свету, ни любопытным взглядам прохожих.

— Комната моей дочери, — пояснил Новак, наблюдая за тем, как Лана обводит взглядом небольшое помещение. — Живёт отдельно с мужем и сыном. Пришлось освободить её от мебели... на время.

Ей захотелось спросить:

«На какое время? На какой срок, по вашему мнению, могут затянуться поиски?»

— Выбирайте где сесть, а я начну. — Новак приблизился к стене с фотографиями, и каждый его шаг сопровождал глухой стук трости. — Всё, что вы видите перед собой — лишь малая часть того, что я смог собрать. За тридцатилетний отрезок времени только в нашей стране пропало более восьми тысяч детей. Поверьте, эта цифра лишь частично верна. Если добавить к этим восьми тысячам беспризорников или нелегально проживающих в нашей стране, то цифра в разы больше. Мне пришлось повозиться, прежде чем я нащупал кое-что связывающее наш случай с несколькими другими. Эти дети, — он ткнул длинным пальцем в карту — как я уже сказал, приблизительно того возраста, что был ваш брат, когда исчез, плюс-минус пару лет. Красным маркером я обозначил места, где были зафиксированы случаи исчезновения, как видите это север страны, наш район. У этих девяти случаев имеются сходные характеристики, на которые я и обратил внимание. Все эти маленькие мальчики пропали в период с апреля девяносто четвёртого года.           

— Почему именно с девяносто четвёртого? — устраиваясь на стуле, поинтересовалась Лана. — Если вы говорите, что эти дела связанны с исчезновением моего брата, то они берут начало с восемьдесят девятого? Неужели за пять лет ничего не происходило?

— На этот вопрос я не могу вам ответить. Но с восемьдесят девятого я не нашёл похожих случаев. Другие исчезновения, произошедшие в этот промежуток времени я отсеял, как не имеющие к нашему делу никакого отношения. Там было всё по-другому, либо дети были старше, причём на много, тринадцать-пятнадцать лет, либо их в итоге находили, к сожалению не всегда живыми. Как я вам уже говорил ранее, в большинстве случаев в пропаже детей виновен либо один из родителей, либо тот образ жизни, который они ведут: наркотики, алкоголизм, малолетняя преступность. Так же возможно, что о похищенном ребёнке не заявляли. Такое тоже могло случиться. А может быть этот «некто» затаился.

— На пять лет? — усомнилась Лана. — А такое бывает?

— Мы не знаем всех обстоятельств. Может быть всё что угодно: тюрьма, болезнь, отъезд заграницу. Но в девяносто четвёртом произошло похищение мальчика! Я говорю, именно похищение, потому что были свидетели.       

Лана слушала молча, подперев рукой подбородок и поражаясь, насколько стоящий перед ней бывший полицейский преобразился. Не иначе вспомнил прежние времена, когда ещё стоял на страже закона и ловил преступников.

— Первая жертва... — он запнулся, но через секунду продолжил — вторая, если брать за точку отсчёта Николаса Берсона, была похищена седьмого апреля девяносто четвёртого года, посреди белого дня. — Новак ткнул пальцем в один из снимков. — Шестилетний Давид Вебер, как позже утверждали его родители, находился в компании своих друзей, приблизительно того же возраста. Как рассказала позже мать Давида, он с друзьями отправился на прогулку к реке недалеко от дома, где жил мальчик. Это был не первый случай, когда дети убегали на реку — полиция выяснила это позже. Около трёх часов дня их видели местные рыбаки. Через два с половиной часа, приблизительно в семнадцать часов сорок минут двое других детей вернулись домой. Давида с тех пор никто больше не видел. Со слов мальчишек, как позже полиции удалось выяснить, во время прогулки к ним подходил незнакомый человек, разговаривал с ними, хотя они так и не смогли вспомнить о чём. Описать они его тоже толком не смогли, путались в цвете волос, глаз, телосложении. Единственное схожее описание — это высокий рост.

— Для маленького ребёнка любой взрослый кажется высоким, — отозвалась Лана.

— Да. В общем два совершенно разных портрета, и какой из них больше соответствовал тому мужчине, определить не представлялось возможным. Правда, было кое-что общее... Мальчишки в один голос утверждали, что он дал им бутылку газировки. Такой добрый дядечка. На обратном пути к дому Давид отошёл за ближайшее дерево по нужде. Приятели его так и не дождались.

— Думаете, бутылку тот человек дал специально, чтобы выманить мальчика?

— Так думает тамошняя полиция, и я с ними солидарен. Они проверили её на отпечатки пальцев, но кроме детских следов на бутылке ничего не обнаружили и это лишний раз доказывает злой умысел. Эта бутылка, прежде чем попасть к мальчикам, побывала не в одних руках: грузчики, продавцы. И каждый оставлял на ней свои частицы. Но на той бутылке не было ничего, её тщательно обработали. Если бы невиновный человек дал детям что-то, он не стал бы стирать свои отпечатки, ему бы это даже в голову не пришло. Но их не было, следовательно, их стёрли перед тем, как отдать бутылку детям.

— Апрель месяц, — задумчиво произнесла она. — Возможно ли, что на нём были перчатки, защищающие от холода?

— Маловероятно. Я проверил, в тот день температура воздуха была около пятнадцати градусов выше нуля.

Новак показал на снимок, чуть левее и ниже.

— Оскар Грин. Девять лет.

Лана остановила его:           

— У меня проблемы с памятью на имена и фамилии. Ещё в школе мучилась. Так что нет нужды...

— Ну, а мне так удобнее, — отмахнувшись, перебил её Новак и продолжил. — Так вот, среди особых примет я обратил внимание на то, что он отличался от сверстников слишком маленьким ростом. Пропал в феврале девяносто седьмого, когда возвращался домой после школьных занятий. В этот день у него была тренировка по фигурному катанию. Мальчик уже в таком возрасте имел несколько наград. Пропал семнадцатого числа. Кинологи с собаками и отряды добровольцев прочесали лес, никаких следов и никаких свидетелей. Никто, ничего не видел, не слышал. В июне того же года, грибники в лесу нашли чёрные, детские коньки. Мама мальчика подтвердила, что коньки принадлежали Оскару. Думаю, они валялись там со дня исчезновения. Зима в том году была богата на осадки, в феврале кое-где сугробы достигали полутора метров. И снова был прочёсан лес, и вновь никаких следов или частей тела обнаружено не было.

Палец бывшего следователя переместился левее.           

— Макс Карр. Семь лет. Самый младший ребёнок в многодетной семье. Всего у Макса было шестеро братьев и сестёр. В середине мая девяносто девятого он гостил у своей тётки — сестры отца, в пригороде. Мальчик находился у неё уже три дня, пока в какой-то момент просто не исчез. Женщина, находилась в шоке, ничего, что помогло бы найти ребёнка, не смогла рассказать. Обычный день. Макс любил кататься на качели. Именно там женщина и видела в последний раз своего племянника. Она уверяла, что не спускала глаз с ребёнка и если и теряла его из виду, то лишь на пару минут. Поиски велись тщательно. Водолазы прочесали небольшое озеро в двухстах метрах от дома, но так ничего не нашли. Были опрошены десятки свидетелей. Единственной зацепкой стало то, что десятилетняя сестра пропавшего мальчика, незадолго до исчезновения видела, недалеко от родительского дома, мужчину. Тот просто стоял и смотрел, как играют дети. Ничего нового узнать больше так и не удалось.

Новак указал на следующий цветной снимок.

— Адам Кларк. Это, пожалуй, самое нашумевшее исчезновение ребёнка.

— Почему?

— Дело в том, что матерью мальчика была, к тому времени уже бывшая, рок-певица. Она была солисткой популярной, в конце восьмидесятых и начале девяностых, рок-группы. Они ездили по стране с концертами, пока в девяносто пятом их солистка не забеременела и группа не распалась. Кларк родила сына и подсела на наркотики. Адам был предоставлен сам себе, благо денег, заработанных на сцене, было достаточно для безбедного существования. А в двухтысячном году с пятого на шестое апреля, шестилетний Адам пропал. К сожалению точного времени исчезновения, у полиции не было. Мать мальчика находилась в невменяемом состоянии и не смогла вспомнить, когда в последний раз видела сына. Возможно, это дело так и повисло бы, если бы не пресса, разнюхавшая о том, чьим сыном был пропавший Адам. К расследованию подключили столичную полицию. Было проведено множество допросов, бесед, облав. Рассматривали версию о похищении мальчика отцом, но мамаша сама точно не могла сказать, кто приходится биологическим родителем Адама. Рассматривалась версия и с выкупом. Прослушивались телефоны, велось наблюдение за домом, на случай, если похитители свяжутся с Кларк. Шли недели, никто не звонил и не выдвигал требования. Позже Кларк была найдена мёртвой в своём доме со следами уколов. Врачи установили, что это была банальная передозировка. Это случилось через три месяца после исчезновения её сына. Адама так и не нашли.

За всё время пока Лана слушала Новака, тот ни разу не заглянул в записи, не уточнил ни одну деталь. Он все имена и дела знал наизусть!

— Эмиль Лист. Пять лет. Он самый маленький среди всех пропавших детей. Жил с бабушкой. Позже полиция выяснила, что Эмиль был приёмным ребёнком. Когда ему было три года, его усыновила молодая пара. Но после того как родители разошлись и у каждого появилась новая семья, мальчик стал не нужен и его забрала бабушка. Он не вернулся домой от своего друга, дом которого находился на соседней улице. Это произошло в первых числах октября две тысячи четвёртого года. Последний раз его видела ближайшая соседка. Бабушка утверждала, что никогда не отпускала внука далеко от дома и не могла поверить, что Эмиль исчез, можно сказать с заднего двора. Полиция так ничего и не нашла.

Новак сделал шаг и ткнул пальцем в очередной снимок.           

— Даниил Остерман. Семь лет. Пропал двадцать второго июля две тысячи седьмого года. Вышел на улицу, встретить свою мать после работы, но когда женщина сошла с автобуса, её сына уже не было. Это был своего рода ритуал: каждый будний день маленький Даниил прибегал на автобусную остановку в конце улицы и ждал, пока не вернётся его мама. Полиция делала всё возможное, как и в других случаях, прочёсывая местность, близлежащие населённые пункты, заброшенные здания. Ничего. Единственное, что удалось найти — это обёртку от мороженного на скамейке, в нескольким метрах от остановки. Были установлены отпечатки пальцев на обёртке. И снова, как и в деле Давида Вебера, единственные найденные отпечатки принадлежали пропавшему мальчику. Рассматривалось предположение об отце-похитителе, родители были так же в разводе, но тот был за границей и не мог похитить сына. Значит, был посторонний человек — некто неизвестный. Ребёнка снова завлекли сладостями и похитили. Дело так и не раскрыли.

Питер Новак на секунду замолчал, давая себе возможность передохнуть.

— Ещё один ребёнок пропал по дороге в школу. Яков Штерн. Восемь лет. Мать проводила его из дома, но в школе он так и не появился в тот день. Это произошло рано утром двадцать четвёртого января две тысячи девятого года. Никаких зацепок. Только через два месяца, да и то чисто случайно, выяснилось, что недалеко от школы, бездомный, который жил около мусорки неподалёку видел ребёнка, разговаривающего с мужчиной. По этой дороге ходил в школу и Яков Штерн. Был составлен фоторобот, который ничего не дал. Под него подходило чуть ли не треть мужского населения города. Позже показания бездомного вообще перестали быть достоверными, он путался со временем, описывал, произошедшее в тот день, каждый раз по-новому. Подозревали отчима, который как раз в эти дни уезжал из города и мог вывезти ребёнка на своей машине из города, но следствие связь между отчимом и исчезновением мальчика не выявило. Дело не раскрыли.

Следующий снимок и, как уже поняла Лана, похожая история.

— Габриэль Иво. Шесть лет. Пропал в конце августа одиннадцатого года после школьных занятий. Каждый день его и его одноклассников по домам развозил школьный автобус. Мальчик, как утверждал водитель этого автобуса, сошёл на углу своей улицы и пешком отправился к дому. Но домой он так и не попал. Пришедшая после работы мать Габриеля была уверенна, что в дом тот не заходил: всё было так, как утром перед её уходом. От того места, где остановился водитель до дома Габриэля около двухсот метров. На этом отрезке мальчик и исчез. И снова никаких зацепок.

На стене оставалась последняя фотография, на которую и указал Новак.

— И последний в моём списке Лех Кравчек. Восемь лет. Рос с отцом, мать Леха умерла за три года до этого. Пропал двадцать восьмого марта тринадцатого года. Что произошло с его ребёнком, отец, пропадавший всё время на работе, так и не смог объяснить. Полиция рассматривала версию побега. Слишком тяжело мальчик переживал смерть матери. За день до событий Лех забежал в кондитерский магазин и купил пирожные. Откуда у ребёнка были деньги Кравчек старший не смог ответить — жили они довольно скромно и карманных денег у мальчика никогда не было. Проверили и родственников со стороны матери, предполагали, что они могли забрать его у отца, но проверка ничего не дала. Этого восьмилетнего мальчика тоже так и не нашли.

— И вы думаете это один и тот же человек? Тот, кто похитил этих детей?

— Возможно их двое. Но думаю, эти исчезновения связаны между собой. Вы ничего не находите общего между этими детьми и вашим братом?

Она увидела связь, стоило ей войти. Связь, которая просто бросалась в глаза.

— Они все темноволосые и со светлыми глазами, и у всех приблизительно один возраст.

— Точно. Но помимо внешнего сходства, есть ещё несколько связующих нитей.

— Какие?

— Они все росли в неполных или не благополучных семьях. Ваш брат, живший с бабушкой, потому что мать-алкоголичка сбежала, а отец сидел в тюрьме. У Давида Вебера родители к тому времени находились в разводе, и матери приходилось не только одной растить сына, но и работать на двух работах. К тому же соседи утверждали, что женщина много раз приводила в дом мужчин, которые оставались как на ночь, так и задерживались на какое-то время. Она, должно быть, сожительствовала с ними. Из-за чего она с сыном проводила слишком мало времени. Отец Оскара Грина погиб в автомобильной аварии, когда мальчику было два года. Мать так же растила его одна. Макс Карр самый маленький среди шести братьев и сестёр. Его родители отправляли на выходные к бездетной тётке, чтобы облегчить себе жизнь. Адам Кларк — мать наркоманка и неизвестный отец. Эмиль Лист — приёмыш, отвергнутый родителями дважды, сначала биологическими, а после и усыновителями. Воспитывался бабушкой. Даниил Остерман. И снова ребёнок воспитывается только матерью. Яков Штерн жил с матерью и отчимом, который его не слишком жаловал. Габриель Иво — нет отца. Лех Кравчек — наполовину сирота.

— Все эти дети были предоставлены сами себе, — прошептала Лана, вспоминая себя и своё детство. — Они не нужны были одному из родителей, а иногда и сразу обоим.           

— Да. И ещё кое-что... Все они проживали в пригородах, либо в провинции, что, несомненно, облегчало похищение. Моё предположение, что похититель или похитители действовали по следующей схеме. Сначала выслеживали жертву, наблюдали за ней какое-то время, возможно следили за маршрутом передвижения, от школы до дома и обратно или местом, где проводили своё свободное время дети. Заманивали при помощи сладостей и похищали. И ещё, судя по всему, не обошлось без транспортного средства. Слишком обширна территория, откуда пропадали дети, — он обвёл рукой тот участок карты, где были видны, нанесённые его рукой, красные крестики. — Почти девять сотен километров от места, где был похищен Николас, до того места, где находится дом Кравчиков.

Лана поднялась со стула и подошла к висевшей на стене карте. Молчаливому свидетелю ужасных преступлений связанных с маленькими детьми. Словно железнодорожный состав петлял по северу страны и в каждом вагоне по маленькому улыбающемуся личику. Поезд в никуда... в забвенье.

Приглядевшись, она поняла, что здесь действительно есть своего рода схема. Под каждым снимком запись: имя и дата исчезновения ребёнка.

«Николас Берсон. 24 сентября 1989 год».

«Давид Вебер. 7 апреля 1994 год».

«Оскар Грин. 17 февраля 1997 год».

«Макс Карр. 15 мая 1999 год».

«Адам Кларк. 5-6 апреля 2001 год».

«Эмиль Лист. 3 октября 2004».

«Даниил Остерман. 22 июля 2007 год».

«Яков Штерн. 24 января 2009 год».

«Габриель Иво. 30 августа 2011 год».

«Лех Кравчек. 28 марта 2013 год».

— Если не считать Николаса и второго мальчика, между всеми этими исчезновениями промежуток не более трёх лет, — наконец произнесла Лана.

— Да, — согласился Новак, — и как видите, с каждым новым преступлением он удаляется всё дальше на запад. Существует теория, утверждающая, что человек убегая от чего-то, в том числе и от совершённого им преступления, чаще всего стремится на запад. Это всего лишь теория, но в нашем случае действенная. Сначала ваш брат, — бывший следователь указал на первый снимок. — Затем пять лет тишины, и второе похищение уже в пятистах километрах западнее. Возможно, в этот период происходят ещё исчезновения детей, но никаких упоминаний я больше не нашёл. Спустя почти три года новое, третье преступление и совсем рядом с предыдущим, в семидесяти километрах южнее. Город чуть больше, население около десяти тысяч и там находится ледовый дворец, где и тренировался Оскар. Четвёртым пропадает маленький Макс, через два года, он жил в том же городе, что и семья Грин и это не может быть простым совпадением. Следующая точка, пятый ребёнок, в двухстах километрах на юго-западе. Дом Кларков в провинции, стоит изолированно. По словам тогда ещё живой хозяйки дома, её так достали журналисты, что пришлось сбежать из города. Шестая жертва, мальчик — приёмыш, в деревне, в сотне километрах севернее от предыдущих мест. Похищение с помощью приманки — мороженного. В том же квадрате, радиусом в девяносто километров исчезают и двое других детей, с разницей в два года. Последнее исчезновение и снова бросок на запад — маленький Лех, спустя те же пару лет .

— Если ваша теория верна, то похищение очередного ребёнка уже произошло.

— Судя по всему, — согласился Новак. — С последнего исчезновения прошло более трёх лет.

— Вы думаете, Николас... и все эти дети уже мертвы? — с надеждой на то, что услышит отрицательный ответ, всё же спросила Лана.

— Я бы очень хотел вас обнадёжить, — устало сказал Новак, отходя от карты, — но скорее всего да. Похитители не держат у себя более двух-трёх жертв. Для этого необходимо специально-оборудованное помещение. Подвал, например, в который можно на годы поместить ребёнка и об этом никто в округе не узнает. В нашем обществе люди не слишком-то интересуются жизнью, живущих бок о бок с ними, соседей. Судя по тому, что каждые два-три года пропадает новый ребёнок, от своей прежней жертвы он, скорее всего, избавляется.

«Николас, возможно, был первым!» — с ужасом думала Лана, боясь представить, каково было её младшему брату.

— Как такое возможно, чтобы за столько лет никто ничего не заметил?

— Раскрытие таких преступлений, чаще всего, дело случая. Например, любопытство соседей или побег самих жертв. Полиция в таких случаях бессильна. В этом плане мы сильно отстаём от некоторых стран, в которых есть специально созданные отделы, специализирующиеся на реконструкции преступной личности. В таких группах, кроме стандартного набора сотрудников: криминалистов, оперативников, есть также специально обученные психологи. Они занимаются тем, что создают психологический портрет преступника, что значительно облегчает их поимку. Мы же в своей глуши ничем таким похвастаться не можем, поэтому приходится работать с тем, что есть.    

— Вы уверены, что всех этих детей, похитил один и тот же преступник?

— Нет, не уверен. И никто не может быть уверен. Но всё же я вижу некую связь и от этого мы и будем отталкиваться.

— Мы? — тёмные брови Ланы взлетели вверх.

— Вы это начали. К тому же я не в том положении, чтобы выбирать. Всё что я могу — это копаться в бумажках. С этим не побегаешь, — с какой-то обречённой яростью он со стуком опустил конец трости на деревянный пол, словно это могло избавить его от участи инвалида.

— И что делать дальше?

Новак сделал несколько шагов по направлению стола и взял первую, попавшуюся в руки папку.

— Видите это? Это девять дел, которые я выделил и ещё плюс одно, произошедшее у нас. И того десять, — подвёл он неутешительный итог. — В них допросы подозреваемых, свидетелей, родственников. Медицинские карты детей, с описаниями болезней, прививками, отклонениями и прочим. Так же есть фотографии с тех мест, где видели детей в последний раз. Качество не лучшее, но, что имеем... В общем, всё то, что может помочь нам найти недостающие детали — какой-нибудь след. Возможно, теперь, когда можно предположить, что это серия, мы сможем отыскать что-то общее, что невозможно заметить в каждом деле по отдельности, — он замялся. — Только начнём мы не с дела вашего брата, а с исчезновения в восемьдесят седьмом году.

Лана какое-то время не понимала, о чём говорит бывший следователь, а когда до неё, наконец, дошёл смысл сказанного, не сдержалась от ехидного замечания.

— Значит, теперь вы всё же согласны, что Томаса Андерссона не похищали Адам Ли и его жена?

— Скажем так, я готов рассмотреть такой вариант. Хотя, к сожалению, сведений в деле Андерссона, которые могли бы помочь, не так уж и много. Оно велось в те годы из рук вон плохо. Местная полиция не сделала самого элементарного. Позже, в восемьдесят девятом, когда произошла та авария, нужды перепроверять факты уже не было.

Лана прекрасно понимала ход мыслей тех полицейских. В случае с маленьким Томасом вообще не предполагалось, что мальчика могли похитить. Всё, что угодно: заблудился в лесу, упал в воду и утонул, напал дикий зверь, но только не похищение. Поэтому-то стражи порядка и не посчитали нужным, проверять и перепроверять факты. Ведь дети никогда не пропадали раньше. В их спокойном уголке страны, где они растили своих детей, такого просто не могло случиться! А через два года, когда Томаса нашли, уже не было нужды копаться в прошлом, Ли были объявлены преступниками и посмертно приговорены. И все вздохнули спокойно. Тут Лана вспомнила кое-что, что должна была довести до сведения Новака ещё в начале разговора.

— Несколько дней назад, я встречалась с Германом Ли. Это сын...

— Я знаю, кто это. — Перебил её пожилой следователь, отстранённо взмахнув рукой с листами формата А-4, которые просматривал стоя.

— Так вот, — продолжила она, — не буду вдаваться в подробности и пересказывать весь разговор. Само собой он уверен в невиновности своих родителей. Его предположение о том, что делал в машине посторонний мальчик, таково — родители подобрали Томаса на дороге и везли в больницу. И знаете, после всего, что я услышала сейчас от вас, я с ним согласна. Возможно, в тот день всё именно так и произошло.           

Новак лишь кивнул, аккуратно раскладывая тонкие папки.

— Он учился в одной школе с моим братом.

— Да я знаю, — отозвался старик-следователь, не поднимая головы.

Отсутствие хоть какой-то реакции на проделанную ей работу просто бесило!          

— А то, что перед исчезновением Николаса, Герман видел его в компании парня лет восемнадцати-двадцати, вы тоже в курсе? — раздражённо выдохнула она, скрестив руки на груди.

Новак резко вскинул голову и уставился на Лану, словно у неё выросла ещё одна голова.

— Как вы сказали?

«Ну, хоть какая-то реакция!» — поздравила себя она и продолжила.

— Мой брат разговаривал с неизвестным типом. По словам Ли они смеялись и явно были знакомы. Это событие произошло незадолго до исчезновения.     

Ни говоря больше, ни слова, бывший следователь ещё усерднее начал копаться в папках с бумагами, пока не извлёк нужную. Лана прочла надпись, выведенную от руки: «Томас Андерссон. 24.09.1987.»

— Что вы там ищите?

— Когда это дело передали мне, — пояснил Новак, не отрываясь от своего занятия, — переслали всё, что удалось выяснить местным за два года. Я сейчас точно не помню, но что-то промелькнуло... подросток... — бормотал себе под нос старик. — Где-то я уже читал о подобном... Нашёл! — наконец он вытащил нужную страницу. — Показания соседки Андерссонов, — снова наступила тишина, Новак глазами пробегал текст. — Она утверждает, что несколько раз видела Томаса в компании подростка приблизительно шестнадцати-семнадцати лет.

По телу Ланы от самого затылка пробежал холодок, а ладони взмокли и зачесались так, что ей пришлось впиться в них ногтями. Мозг напряжённо работал, переваривая информацию. Когда исчез Томас, тому подростку было около шестнадцати-семнадцати, а спустя два года, когда пропал её брат, тому как раз могло быть восемнадцать-девятнадцать.

— И кто же он? — хрипло спросила она, уже представляя, как найдёт его и выяснит, что тот делал рядом с маленькими мальчиками. Если конечно это один и тот же человек.  

— Это вам и придётся выяснить на месте, — бросил Новак, передавая ей ксерокопии того дела. — Его личность так и не установили.

Ей предстояло посетить деревню, где тридцать лет назад жил и пропал маленький Томас. Первая жертва их списка!

Глава 13

Более года назад.

Февраль 2015 год.

Снега выпало уже достаточно, но он продолжал лететь, подгоняемый сильным, порывистым ветром. Крупными хлопьями накрывал всё вокруг словно покрывалом, уничтожая все следы. Деревья прогибались под его тяжестью, раскачиваясь из стороны в сторону, словно преклоняясь перед мощью стихии.

Сколько ещё пройдёт времени прежде, чем погода утихнет и можно будет вглядеться вдаль сквозь морозный и такой кристально чистый воздух? Пару часов или может дней?

Он не мог ждать так долго. Лучше уж ветер и снег, чем тишина в этом проклятом, разваливающемся доме, где уже давно не слышно ни посторонних голосов, ни детского смеха. Он остался совсем один в этом чёртовом мире. Что же он сделал не так? Стремился жить так, чтобы его детям не было стыдно за него. И к чему он пришёл в итоге? Его мальчика больше нет. Больше он никогда не увидит сына, не услышит его голос.

Время было беспощадно к нему. Возраст давал о себе знать и постепенно из его памяти стирались воспоминания. Может и к лучшему? То, что он помнил, было ужасно!

Более года он жил в каком-то не реальном мире. Мире, где не было ни кого, кто бы мог поговорить с ним, разделить его боль утраты. Никто до конца не понимал его горе. Казалась неправильным то, что он испытал облегчение, когда к нему пришёл человек из полиции, постучал в дверь и сказал, что у него больше нет сына. Проклятая вода забрала его.

Но полицейский ошибался в одном — сына у него не было уже давно.

Он сам так решил!

Стоял и тупо смотрел сначала на рот стража порядка, который выплёвывал страшные слова, затем на кобуру, из которой торчало табельное оружие. Просто не мог отвести взгляда от этого места на правом боку здоровенного полицейского. Словно слышал где-то в глубине себя шёпот:

«Отними и твои проблемы решаться в один миг».

Бах! И не будет той ноющей боли в груди, и горло не будет перехватывать спазм — словно вот-вот произойдёт неизбежное — и он на глазах у этого человека в форме обмякнет, и рвущиеся из груди рыдания заполонят округу.    

Слёзы облегчения.

Его мальчик, давно ставший мужчиной, для него — отца так и остался ребёнком. Какое оправдание было у него, когда он узнал какого монстра вырастил? Он всего лишь стремился воспитать единственного сына, как его самого воспитывал отец. Но где-то ошибся... Что-то пошло не так. Прошло больше года, а он всё никак не мог смириться, простить себе. Перебирал в памяти всю свою жизнь и думал:

«В какой момент его сын превратился во что-то совершенно другое? Нечто ужасное».

Сидя в доме своего отца, совершенно один, он — семидесятилетний старик только и делал, что воскрешал в своей памяти картины из прошлого, всякий раз раздирая кровоточащую рану на сердце. Образы сына то совсем маленького, то повзрослевшего, сменялись в его голове один за другим, вызывая новый приступ боли.          

В очередной раз, очнувшись от своих мыслей, он увидел, что снег прекратился, и ветер перестал швырять комья белых хлопьев в грязное окно. Часы на стене показывали полночь. Самое время сделать перерыв, перестать думать, забыться на время, до следующего раза, когда он возьмёт стакан и нальёт прозрачную жидкость. Но сейчас сил больше не было. Алкоголь сделал своё дело — разум помутился, выдавливая из памяти все связные мысли. Он больше не способен думать. Всё вытеснила тошнота, подступающая к горлу желчным комом, да дрожь в руках.

Снаружи послышался слабый, хриплый лай. Его четвероногий сторож нагулялся и готов был сменить свежую, морозную ночь на тепло старого, провонявшего перегаром дома. Не с первого раза ему удалось подняться с продавленного дивана. Пружины в унисон издали протяжный скрип, вздохнув с облегчением, словно были рады освободиться от его тяжёлой туши. Ноги плохо слушались, колени давно болели, и хозяин, задев коленом небольшой столик, опрокинул опорожнённую бутылку и та, крутанувшись пару раз, застыла на самом краю, выливая остатки содержимого на прохудившийся ковёр. Лай продолжался, становясь всё настойчивей.

— Иду, чёрт бы тебя побрал! — прокричал старик.

Нетвёрдой походкой, цепляясь за дверной косяк, он медленно подошёл к входной двери и распахнул её. Вместе с холодом в дом поникла и тёмная тень псины. Дратхаар тут же радостно запутался в нетвёрдых ногах своего старого хозяина, выказывая тому всю свою привязанность. Суке было почти девятнадцать лет — совсем старушка, по собачьим меркам. Да и выглядела она именно так: высокая, костлявая. Она тяжело волочила тощие лапы. Кофейно-пегая с проседью шерсть была жёсткая на ощупь, словно проволока. Подслеповатые глаза терялись за пушистыми, седыми бровями. Старик уже и забыл что, когда-то она отличалась огромной выносливостью, загоняя дичь. Эта сука уже давно перестала ходить на охоту. Он помнил и единственного выжившего щенка, слишком крупного для своей матери и кабеля, которого он тут же пристрелил. Но от щенка так и не избавился — рука не поднялась. Сколько же лет прошло с тех пор? Они многое пережили вместе. И всё же она оставалась частью семьи. Она, как и хозяин, доживала свой век изгоем без своего потомства.         

Свежий воздух, проникая в дом, перемешивался с затхлым духом перегара и несвежего белья. Небо было ясным, ярко светила луна, освещая лес каким-то нереальным, серебряным светом. Он с силой втянул его носом. Самый раз для прогулки. Ему необходимо прочистить мозги, хоть на время ни о чём не думать, не терзаться...

— Нагулялась, старушка? — его ладонь потрепала загривок, за что тут же была вознаграждена. Влажный, шершавый язык прошёлся по морщинистой коже. Он накинул куртку на меху, вытирая об неё мокрую руку, сунул ноги в отороченные мехом сапоги, проверил карманы. Шапка, тёплые вязаные перчатки — всё подарок дочери.   

Дочь! Его крошка уже давно выросла и стала женщиной. Он помнил её последние слова перед уходом, видел обречённость в её глазах, но ему было плевать. Он хотел, чтобы она ушла, оставила его один на один со своим горем. И добился своего. Она отказалась от него, не хотела больше наблюдать, как родной отец медленно превращается в алкоголика. Она не смогла до него достучаться, он не слышал её доводы, находясь в пьяном угаре и раз, за разом отмахиваясь от её помощи. Иногда был груб, а после чаще всего ничего не помнил.

И вот он остался совершенно один в доме отца. Доме, построенном незадолго до его рождения, который казалось, вот-вот рухнет, но для пьяницы не имело значение ничего вокруг, лишь бы была бутылка под рукой.

Он с трудом мог сфокусировать взгляд на чём-то конкретном, картинка разъезжалась: деревья, словно исполняли какой-то языческий танец, луна в чёрном небе вторила им. Едва успев наклониться, его начало рвать. Спазмы один за другим душили его, словно кто-то с силой сдавливал горло тисками. Словно организм стремились выблевать отравленные алкоголем внутренности. Желчь обожгла рот, руки затряслись сильнее, а на подслеповатых глазах выступили слёзы.

Он вытер ладонью рот и огляделся, словно кто-то, в этом богом забытом месте, мог заметить его конфуз. Натянул перчатки, шапку и медленно побрёл вперёд. И с каждым следующим шагом, он чувствовал себя спокойнее, словно лес помогал убежать от угрызений совести, терзавших его вот уже шестнадцать месяцев кряду, от укоризненного взгляда мёртвой жены преследующего его во сне. Мол, как ты можешь радоваться тому, что твой единственный сын мёртв? Ему было плевать. Он нёс это бремя почти тридцать лет и теперь был почти свободен.         

Он не знал, сколько времени бродил среди деревьев. Очнулся, когда кожу щёк начало пощипывать — пора было возвращаться. Он повернул обратно к дому и нахмурился. Что-то было не так. Отравленный алкоголем мозг медлил, но подсознание уже било тревогу. Лес он знал, как свои пять пальцев и мог определить направление даже на ощупь, и точно знал, что с этого места хорошо виден его дом. Ели росли рядами, сознавая параллельные аллеи. Сколько раз он возвращался домой именно по этой созданной природой дороге? Но в каком бы он не был состоянии, свет снаружи дома горел всегда.

Он продолжал всматриваться в темноту перед собой и не мог вспомнить выключал ли свет в доме, когда выходил. Чёртова память подводила его постоянно. Но сейчас свет на улице не горел. Может лампочка перегорела? Лая собаки тоже слышно не было. Она обязательно бы подала голос, если бы что-то учуяла.

Первое, что бросилось в глаза, когда на нетвёрдых ногах он всё же приблизился к дому — тёмные капли на снегу. Словно чья-то невидимая рука небрежно разбрызгала чернила на белоснежном, нетронутом холсте. Тяжело присел на корточки, чуть не потеряв равновесие. Рука, избавившаяся от перчатки, коснулась окроплённого снега. Кровь! Ещё свежая, она блестела, впитывая в себя свет лунного диска. Ему послышался вой. Чей? Волчий? Те давно не посещали эти места, по крайней мере, рядом с домом следов хищника он не видел с тех пор, как обосновался в этих местах. Стая давно ушла без убитого им вожака.

Мозг, так до конца ещё не избавившись от паров алкоголя, соображал слишком медленно. Что-то произошло здесь. Что-то случилось с его собакой, иначе та бы уже зашлась лаем, услышав приближение хозяина.

— Эй, старушка? — неуверенно позвал он.

В голове была полнейшая каша, он плохо соображал и не мог понять, как собака могла оказаться на улице, ведь он оставил её дома, в тепле. Или был настолько пьян, что не заметил тени выскользнувшей следом? Ему нужно попасть в дом. Там было его охотничье ружьё, старенькое, доставшееся от отца. Зауэр 1931-го года лежал в подвале.        

Медленно ступая по снегу, который при каждом его шаге издавал хруст, показавшийся как никогда громким, он добрался до входной двери, повернул ручку и та со скрипом поддалась. Первый раз в жизни хозяин дома пожалел, что не запирал дверь, выходя на улицу. Так он простоял пару минут, качаясь, словно маятник из стороны в сторону и прислушиваясь. Может его псина просто забилась в угол и спит, а та кровь на снегу другого животного? Он даже тихо свистнул, как делал это каждый раз, подзывая собаку. Ничего.

Тишина в доме была оглушительной, было слышно, как в комнате тихо идут часы. Он взял фонарик, висевший здесь же возле входной двери, и яркий луч прошёлся по комнате, населяя её пугающими тенями. Рука потянулась к выключателю... Света не было. Переступив порог дома и прямо в обуви, оставляя мокрые, белые следы, он, шатаясь, побрёл в подвал, где было спрятано ружьё. Сердечная мышца была готова пробить рёбра.         

Половицы скрипели под его весом, пока он, шатаясь, продолжал идти. Дверь издала тихий скрип не смазанных петель. Почему раньше он не слышал всех этих звуков? Дом словно стонал. Скосив глаза в угол, он перестал дышать. Воздух с силой вырвался из лёгких, но мозг, испытавший шок, не подавал сигнал о новом вдохе. То, что предстало его взгляду, было просто немыслимым. Этого не могло быть! Полы в месте тайника были вскрыты, три деревянных доски, горкой лежали рядом. Ружья не было! Не имело смысла даже проверять, он это знал наверняка. Тот, кто осмелился проникнуть в его дом и вырубить во всём доме электричество, и скорее всего, избавился от его собаки, не стал бы просто так вскрывать тайник. Долгожданный вдох был скорее похож на всхлип. Теперь он знал — это страх! Липкий, предательский страх, который сковывает тело и не даёт вздохнуть.

— Кто здесь? — громко, скорее чтобы хоть как-то разогнать тишину, хрипло крикнул хозяин.

Он стоял, стараясь дышать, как можно тише, чувствуя всем телом, как что-то в темноте притаилось и ждёт. Как на охоте, когда знаешь, что хищник где-то рядом и тоже выжидает и у тебя есть только одна единственная попытка, чтобы одолеть его.

Не в силах больше терпеть эту неопределённость он подошёл к щитку и дёрнул ручку рубильника. В доме вспыхнул свет. И в тот же миг, послышался еле слышный звук ударов с равными промежутками. Он пошёл на звук. В комнате с продавленным диваном, прозрачной занавеской на единственном окне и грязным ковром покрытым шерстью собаки, был посторонний. Человек стоял спиной к окну и не сводил холодных глаз с вошедшего хозяина дома, который, наконец, понял, что производило шум — его ружье, небрежно постукивающее прикладом по деревянному полу.

— Кто вы такой? Как вы сюда попали? — голос хозяина сорвался.

— Садись, — игнорируя вопрос, приказал гость.           

Он подчинился, сел. Диван был такой знакомый и родной, захотелось прилечь...

— Кто вы такой и что вам нужно? — снова задал он тот же вопрос.

— Не спросишь, как я его нашёл? — снова проигнорировал его гость.

— Верно, где-то разболтал по пьяни...

Навалилась усталость, в тепле его снова развезло, а язык перестал слушаться. Начинало казаться, что он бредит, что всё это не правда и этого человека, напротив, с его ружьём в руках, просто нет. Это фантазии.

— Где моя собака?

— Снаружи.

Мир качнулся, и его снова вывернуло прямо на облезлый ковёр.

— Ты жалок, — брезгливо отозвался мужчина.

— Мне нужно выпить, — прохрипел хозяин.

— Нет.

— Что вам нужно от меня?

— Совсем свой мозг пропил?

— Я вас не понимаю, — он с трудом мог говорить, во рту всё пересохло, а язык, казалось, увеличился втрое.    

— А ты сильно изменился, с тех пор, как мы виделись в прошлый раз.

— Я не понимаю... Мы раньше встречались? — он мог поклясться, что сидящего напротив, видит впервые.

— Давно...

— Это, наверное, ошибка? — с надеждой в голосе спросил пьяница.

— Нет никакой ошибки. Подумай, ну? — бросил тот зло, и старик дёрнулся, словно от удара.

Он никак не мог понять, чего хочет от него этот человек? Он слышал, как тот поднялся с кресла и удалился. Ему бы встать, бежать, но сил не было. Он даже шаг не сможет сделать, ноги, словно налились свинцом. Вскоре послышались приближающиеся шаги и на стол с грохотом что-то опустилось. Он медленно поднял голову.

То, что нужно!

Трясущимися руками схватил бутылку и, срывая пробку, прямо из горла сделал два жадных глотка. Организм предпринял попытку отвергнуть отраву, но он не позволил ему это сделать, подавив рвотный позыв, и делая новый глоток. Постепенно алкоголь проник в кровь, в голове прояснялось, боль немного стихла, а руки стали твёрже. И вот он уже более уверенно взглянул на сидящего напротив гостя. Что-то в нём действительно было знакомо. Может глаза?

— Полегчало?

— Да. — Просипел он и, откашлявшись, сказал уже более твёрдо. — Спасибо.

— Продолжим. Теперь, может, поднапряжёшься и вспомнишь?

— Я не могу.

— Может то, что я был знаком с твоим сыном, тебе поможет? 

Мужчина нахмурился. При чём здесь его сын? Как он может вообще упоминать о его сыне? Напоминать ему...

— Мой сын мёртв уже больше года. Шестнадцать месяцев, если быть точным. Что вы от меня хотите? Берите, что нужно и убирайтесь.

— Что мне нужно от тебя? — тот смотрел на пьяницу в упор. — Мне нужна твоя жизнь! Или лучше будет сказать — твоя смерть.         

Сами слова были не столь пугающими, но вот то, как произнёс их гость, просто окатило его волной ужаса.

— Кто вы? — прошептал старик.

Он всматривался в лицо, человека и пытался вспомнить. Глаза! Да, он где-то точно их видел. Холодные, пустые они казалось, прожигали насквозь, оставляя невидимый след на коже. Что могло связывать этого мужчину с его единственным сыном? Мысли, как ручей текли по руслу его памяти, словно брызги, швыряя в лицо куски воспоминаний, пока он не добрался до самого страшного.

— Ты? — было единственным, что он смог выдавить. Ужас тут же сковал его, напирая со всех сторон, продолжая давить и давить...

— Неужели твой пропитый мозг наконец-то заработал?

— Но как? Ты же...

— Что?

— Ты должен быть мёртв.

— Нет, я жив, как видишь.

— Он сказал...

— Он тебе солгал, — перебил его собеседник.

— И что же ты от меня хочешь?

— Справедливости... возмездия... расплаты. Ты мне должен.

— Я не мог ничего сделать. — Он почти скулил. Снова захотелось выпить, бутылка стояла в каких-то сантиметрах от него, манила его, звала, но он боялся пошевелиться. Боялся этого человека. Страх проник под самую кожу и там постепенно лишал его воли.       

— Мне вот что интересно? Как ты живёшь со всем этим дерьмом? Ты мог помочь, но выбрал другой путь.  

— Но ты ведь не просил о помощи?

— Я не о себе... Твой сын! Или твоя вера важнее? — холодные глаза собеседника зажглись интересом.    

— Я не мог... — лишь повторил тот тише.           

— Знаешь, что я с тобой сделаю?

Старик замотал головой. Ему почему-то именно в этот момент вспомнились его дочь и внуки. Они должно быть сейчас дома. Может скоро навестят его. Приедут, привезут подарки, побалуют собаку огромным мешком собачьего корма из супермаркета и он с мальчишками пойдёт в лес. Так было всегда, не считая прошлого года, после смерти сына, тогда он отдалился от них. Почему он никогда не говорил им, как любит их, что это чувство переполняет его, проситься наружу? Ему нужно сказать об этом дочери, пока не поздно! Она его единственный родной человек, она пыталась помочь ему, а он старый дурак, не ценил этого. Но теперь всё будет по-другому, он исправиться, станет прежним, если ему дадут шанс, и этот человек, взирающий на него с ненавистью и брезгливостью, пощадит его.

— Я решил убить тебя. Точнее — ты убьёшь себя. Вот из этого и пустишь себе пулю в башку, — указал гость на ружьё.

— Это он тебе сказал о тайнике? — он тяжело сглотнул.

— Конечно. Ты же знаешь, у нас было достаточно времени на разговоры. Он рассказывал, как в детстве доставал его, пока ты не видел. Тайник действительно хорош! Я потратил кучу времени пытаясь отыскать место. Хорошая игрушка, — он повертел в руках стальной ствол, клеймённый тремя знаменитыми «кольцами». — Но я предпочитаю другое оружие. Оно более... — он помедлил и взглянул на свои руки, подбирая походящее слово, — живое.      

— Что ты сделал с моей собакой? — спросил хозяин, не сводя глаз с пустых чёрных глазниц двух стволов.

— Ты не о том беспокоишься. Твоя псина всё равно слишком стара. Вернёмся к тебе. Что ты тогда чувствовал? Почему не помог?

— Ты не понимаешь...

— Да. И тогда не понимал и сейчас не могу.

— Прости меня, — тихо прошептал старик.

— Что ты сказал? — человек напротив поддался вперёд всем телом.

— Прости меня за то, что я сделал. Или не сделал.

— Неужели ты решил, что если я услышу от тебя слова раскаяния и извинения, ты так и будешь своим существованием отравлять этот мир? Нет. Я слишком долго ждал этого момента.

— У меня дочь...

— Да, я видел твою семью. 

Хозяин дома дёрнулся, попытался вскочить, но алкоголь и старость замедляли его движения, делали его слабым и никчёмным. И вот уже ствол ружья холодит ему щёку.

— Только дёрнись, — зловеще прошептал человек и тут же продолжил. — У тебя прекрасные внуки. Сколько им?

— Нет! — выдохнул он.

— Сколько? — громче спросил гость, в его голосе был металл.           

— Восемь и пять.

По обветренным щекам покатились слёзы. Как давно он не плакал? Чуть больше года? Или может меньше? Он понимал, что этот человек может сделать всё что угодно с ним и его близкими, и он не сможет ему помешать. Не сможет оградить от удара свою семью. Он сам во всём виноват!

— Прекрасный возраст! Ты не находишь? — он словно смеялся над ним. — Тебе, как никому должно быть известно, что может случиться с такими малышами.

— Убей меня, но только не трогай их, — почти умоляюще произнёс старик. — Они ни в чём не виноваты.

— Они виновны уже в том, что в них течёт твоя кровь — кровь мерзавца. Этого вполне достаточно!

— Нет. — Старик уже не сдерживал рыданий, размазывая слёзы по лицу.

— Что ты чувствуешь?

— Не надо!

Гость поднялся со своего места и обошёл его сзади. Хозяин почувствовал, как тот остановился за его спиной, положив руки на спинку дивана по обеим сторонам его седой головы. Только сейчас он заметил натянутые на руки перчатки из латекса. Тихий шёпот у уха заставил его вздрогнуть.

— Каково тебе сейчас? Знать, что с твоей семьёй может случиться что-то страшное, но ты уже этого не увидишь? Каково знать, что твой сын страдал и не помочь ему? Ведь ты всё знал, но остался глух к его мольбам...

— Прости меня.

— За что ты просишь прощение?

— Это я во всём виноват, — сотрясаясь всем телом, прошептал старик. — Они не причём, они не виноваты. Я сделаю всё, что ты скажешь, только не трогай их.

— Расскажи мне всё. Про себя, про свою семью.

И он рассказал. Слова текли из его рта словно полноводная река в период дождей. Он говорил и говорил, пока поток не иссяк, и слов не осталось. Он больше не хозяин своей судьбе — он раб своим прегрешениям.

Наконец он закончил. Замер в ожидании приговора.

— Я сделаю всё, о чём ты просишь.

— У тебя пять минут. Один патрон, один выстрел.

Сидящий на старом диване старик слышал, как за спиной, что-то глухо стукнулось о пол.

«Ружьё» — понял он.

Раздались удаляющиеся шаги, и дверь тихо закрылась. Этот человек не оставил ему выбора.

Он представил то, что будет дальше. Как он поднесёт Зауэр, доставшийся ему от отца, к своему подбородку и нажмёт на спусковой крючок. Как его мозги разлетятся по стене и потолку. А потом его тело будет постепенно разлагаться. И когда-нибудь дочь всё же забеспокоиться, навестит своего отца и найдёт то, что от него осталось, и подумает, что к этому всё и шло, все эти месяцы были прелюдией именно к этому действию. Что её пьяница-отец допился и вышиб себе мозги. Горе и алкоголь сделали своё дело! Он знал, что все так и подумают: дочь, зять, знакомые. Весь, чёртов, город так решит.

Время шло, секунды складывались в минуты. Он посмотрел на почти полную бутылку, протянул рефлекторно руку, но тут же понял, что не хочет больше пить. Это уже не нужно. Его пять минут истекли.

Старик тяжело поднялся, рука потянулась к оружию, так заботливо оставленному у двери. Слёзы высохли. Он будет последний, кто жил в этом доме. Его род прервётся, а он до сих пор не знает кто он на самом деле.

Одинокий, оглушительный выстрел разорвал ночную тишину.

Глава 14

15 ноября 2016 год.

Четыре дня до расплаты.

Неудачное время Лана выбрала для этой поездки. Голова после бессонной ночи была тяжёлой, виски сдавило. Единственное, что ей хотелось, это закрыть глаза и не двигаться. А если уж совсем на чистоту, то пару часов сна были бы весьма кстати.    

Перед глазами до сих пор плясали напечатанные или заполненные от руки тексты. Строчки рябью проносились, стоило ей закрыть глаза. Всю ночь она в компании Питера Новака, просматривала страницу за страницей, папку за папкой. За всё то время, пока они изучали дела, произнесённые между ними слова, можно было пересчитать по пальцам. Совершенно чужие друг другу люди, соединённые общим делом.

Они искали что-нибудь общее в этих делах, но так ничего не нашли. Да был подросток, поисками которого полиция даже не удосужилась заняться, да через годы он определённо стал мужчиной и на этом всё. Никаких зацепок, ничего, на что стоило бы обратить внимание.

Часы показывали 7:46, когда Новак решил остановиться. Лана была рада передышке, голова давно перестала быть ясной, мысли путались, веки слипались. Сваренный бывшим следователем кофе в огромных кружках, оказался на удивление вкусным, толсто нарезанный хлеб с гусиным паштетом заглушили чувство голода. В тот момент на его немой вопрос, застывший в глазах, она заверила, что выдержит ещё пару тройку часов без сна. Старик не стал её отговаривать, лишь молча кивнул, и ей вдруг показалось, что что-то похожее на уважение мелькнуло в его взгляде. Ни у них, ни у пропавших мальчиков — если кто-то из них был ещё жив — не было времени на сон. Необходимо было, как можно скорее поговорить с той женщиной, что тридцать лет назад вскользь упомянула о подростке.

Мелькнувшая вечером надежда, утром уже казалась не такой и реальной.

Она вызвала такси прямо из дома Новака и, отвергнув предложение подождать в тепле, вышла на свежий воздух. Небо было ещё чёрным, лишь тонкая светлая полоска растянулась на горизонте. Одинокие прохожие, втянув головы в плечи, спешили по своим делам, не подозревая, насколько мрачна окружающая их действительность.

В голове постепенно начало проясняться, а сонливость отступила, ровно до той поры, пока Лана не забралась в тёплый салон такси. Назвала точный адрес, и, устроившись поудобнее, закрыла глаза, в надежде дать своему организму время на отдых.

Спустя час, стоя на облезлом, деревянном крыльце и дрожа от холода, Лана гадала:

«В какой из этих домов много лет назад неожиданно пришла беда? В каком из них больше никогда не было слышно ни топота детских ног, ни смеха?»      

Небольшие, одноэтажные, с прохудившейся кровлей и десятилетиями, не знавшие ремонта, дома жались друг к другу в надежде выстоять вместе ещё хоть какое-то время. Пока губительный влажный воздух и летний зной не сделают своё дело, и не превратят всё в труху.

Лана постучала в обшарпанную дверь, на почтовом ящике которой значился нужный ей номер. Дом по соседству от Андерссонов. Шли минуты, а дверь ей никто так и не открыл. Может хозяева спят или в доме вообще никто больше не живёт? Всё больше замерзая, Лана думала, что ей теперь делать. Повернуть назад и с поджатым хвостом явиться к Новаку. Мол, ничего я не узнала. Благо хоть додумалась такси не отпускать, самой добираться обратно из этой глуши будет весьма проблематично.   Лана обошла дом. Бетонной лентой на задний двор убегала потрескавшаяся дорожка. Посмотрев по сторонам и убедившись, что за ней никто не наблюдает, а таксист опустил сиденье и дремлет, она перешагнула низкий, обшарпанный, деревянный заборчик и оказалась в месте, которое лишь с натяжкой можно было назвать садом. На голых ветвях огромного и единственного дерева за горлышки были подвешены пустые пластиковые бутылки с отверстиями по бокам. Словно украшенная самодельными игрушками новогодняя ёлка. Присмотревшись, поняла, что это не просто кормушки для птиц, а ловушки. С маленькой палочкой внутри, поддерживающей загнутый кусок прозрачного пластика. Прилетевший воробей или синица в поисках пропитания, сбив колышек, уже не могли выбраться наружу — ловушка захлопывалась, делая их своими пленниками. И сейчас несколько птиц, неистово бились внутри, оглашая округу своим щебетом.

Дверь позади заскрипела, заставив Лану вздрогнуть от неожиданности. И вместе с резким «мяу» ей под ноги бросилось несколько кошек.      

— Что вам нужно? — голос был грубый, но всё же принадлежал женщине. — Я ничего не куплю у вас!

— Вы Марта?           

— Зачем явились? — повторила свой вопрос женщина.

— Мне необходимо поговорить с Мартой. Тридцать лет назад она проживала по этому адресу.

— Ну и что с того?

— Она давала показания по делу об исчезновении соседского мальчика...

— А вам то, что за дело? — перебила та, цепким взглядом ощупывая незваную гостью.

— Мне нужно кое-что уточнить.

Задняя дверь открылась шире, ровно настолько, чтобы выпустить обладательницу неприятного голоса наружу. На вид не больше пятидесяти, маленькая, сутулая, в старом, затёртом пальто и вязанной, проеденной молью шали, накинутой на голову. Она прошла мимо Ланы и остановилась около птичьих ловушек.

— Любите птиц? — спросила Лана, просто чтобы что-то сказать.

Женщина в недоумении бросила взгляд на гостью.

— Терпеть не могу. Шумные твари! Но моим деткам они нравятся, — сказала та, обнажив в улыбке беззубый рот. — Если вам нужна Марта, то это я.

Лана наблюдала, как женщина ловко поймала маленькое, трепыхающееся, коричневое тельце, одним движением свернула шею и бросила, трущейся об ноги, кошке. Со всеми остальными она проделала то же самое.

— Холодно сегодня. Идёмте в дом, — проворчала та, передёрнув тощими плечами.

Такого количества представителей кошачьих, собранных в одном месте, Лана не видела ни разу в жизни. В её питомнике собак и то было меньше. Эти орущие существа были повсюду: на покосившейся вешалке для верхней одежды, на старом, дребезжащем холодильнике, на круглом столе в гостиной. И все они производили столько шума, мяукающие, шипящие на непрошенную гостью, что хотелось заткнуть уши. В воздухе витал сильный запах кошачьей мочи вперемешку с вонью от застоявшейся воды в забитой грязной посудой раковине. Лана изо всех сил старалась не податься рефлексу и не заткнуть рукой нос. Хозяйка дома, словно не замечала, в каких условиях она живёт. Проходя мимо своих животных, она каждому дарила частицу ласки и кошки отвечали ей выгнутыми спинами и мокрыми следами от шершавых языков на худых руках.

— У вас много кошек, — ошарашено оглядываясь по сторонам, произнесла Лана, приходя к выводу, что женщина перед ней была не совсем нормальна.

— Семнадцать, вместе с приплодом, что мне принесла Марта Седьмая, — с гордостью ответила та, сбрасывая с себя пальто и шаль. Её застиранный до дыр халат выглядел не лучше. Не говоря уже про сожжённые химической завивкой волосы цвета ржавчины.

— Очень мило, — всё ещё пребывая в шоке, пробормотала Лана, но мысли её были иными.

«Какой нормальный человек назовёт животное своим именем?»

— Вы любите кошек? — вернула вопрос хозяйка.

— Я больше по собакам, — ответила она, тут же отметив, что в глазах женщины упала в самую пропасть.

— Так для чего вы явились ко мне в такую рань и разбудили моих деток? — спросила та, усаживаясь на истерзанный когтями диван. Сразу же к ней на колени запрыгнуло рыжее облезлое чудище.

Лана последовала её примеру и пристроилась на краешек кресла в зацепках и пятнах. Думать о том, что это за пятна ей не хотелось.

— Вы в восемьдесят седьмом году давали показания по делу Томаса Андерссона, — напомнила Лана.

— Соседского мальчишки? Да, я говорила с ищейками, — кивнула та, поглаживая своего питомца.

— Вы не могли бы рассказать мне то же, что и им?

— Да, когда это было... — задумчиво протянула она. — Жили они в доме рядом, тот, что справа. Обычная семья — мать работала, маленький поганец только в школу пошёл. Папаши у него не было. Поговаривали, что бросил он их. Жили вдвоём, денег больно не имели. Он иногда мне помогал присматривать за моими детками, я ему копейку и давала. А потом он пропал! Местные его искали, наши овраги вдоль и поперёк облазили. Да так и не нашли. Помню, как соседка ночами не спала, всё время выла от горя, словно зверь какой. А ищейки поискали-поискали, да и успокоились. Я больно-то не участвовала в поисках, слегла. Как узнала, что, когда искали соседского мальчонку, моих двух британцев нашли в лесу забитых до смерти, так и слегла.

— Британцев? — переспросила Лана.

— Порода кошек такая. Вон видите кота? Чистокровный британец, — ткнула она костлявым пальцем с грязным ногтем в сторону пушистого серого животного, развалившегося на точно таком же кресле, как и то, на котором сидела Лана. Судя по всему, хозяйка ни в чём не отказывала этим «милым» созданиям, экономя на себе. — В тот год у меня было три таких: кот и две кошки. Красавцы! Кто мог так изувечить бедненьких? Да ещё где? В лесу! Они сроду далеко от дома не уходили. Изверги!

«А сворачивать шеи птицам и скармливать котам — это значит норма» — подумала Лана, но вслух спросила:

— Думаете, их выкрали?

— Не думаю. Знаю! — поджав тонкие губы, сказала женщина. — Хулиганьё местное.

— Расскажите о Томасе. С кем он общался? — попросила Лана, видя, что разговор плавно съехал на кошек.

— Да, что сказать-то? — пожала та тощими плечами. — Такие же сорванцы бегали вместе с ним, путались под ногами, всё норовили в окно мячом попасть. Я их и гоняла, и жаловалась их безмозглым родителям, да что толку. Соседка вон на работу с утра уйдёт, а поганец сам по себе целый день. Житья от них не было. 

— Может, вы видели того мальчика с кем-то посторонним?

— Да нет, только местные. Хотя нет! Пару раз видела его с парнишкой.

«Ну, наконец!» — подумала Лана, прислушиваясь к словам хозяйки кошек.

— Не местный, вроде бы приехал к кому-то погостить. Дайте вспомнить... — женщина задумалась. — Вроде из города он был. Жил долго, почти всё лето. Модный такой ходил, по-городскому одетый. Вроде и машина у него была.

Лана напряглась.

«На машине. Сколько же ему было лет на тот момент? — прикидывала она. — Точно не меньше семнадцати».

— А какая марка машины, цвет не помните? — с надеждой в голосе спросила Лана кошатницу, но та лишь помотала головой в мелких кудряшках.

— Не разбираюсь я в этом. Небольшая такая, цвет вроде тёмный... синий, может зелёный.

— А к кому приезжал, сможете показать?

— Нет, не вспомню. И никто уже и не вспомнит из местных. Да и мало народу тут у нас осталось. Старики в основном, — тут она посмотрела на гостью прищуренными глазами. — А зачем вам он? Думаете это он с мальчишкой что сотворил?

— Нет, просто уточняем детали. Сможете его описать? 

— Тёмные волосы, высокий, как каланча, всё время ключами, как побрякушкой играл, — проворчала та.

— Пожалуйста, попытайтесь вспомнить, — с мольбой в голосе попросила Лана, — может, были какие-то особые приметы?

Та довольно долго напрягала память, но в итоге так ничего не вспомнила. Попрощавшись и выйдя, наконец, на свежий воздух, Лана набрала номер. Ей надо было позвонить и убедиться, что она не спятила, и не высасывает информацию из пальца. Бывший следователь, словно торчащий в это время возле телефона в ожидании её звонка, ответил сразу же. Пары минут понадобилось, чтобы кратко пересказать разговор с бывшей соседкой Андерссонов. Новак слушал молча, ни разу не перебил, только, когда она закончила, приказал, а именно так это и прозвучало — как приказ, отправляться домой и выспаться. Дважды просить Лану не было нужды, она еле держалась на ногах.

Ровно через час она вошла в дом Агаты и, перекусив тем, что нашла в холодильнике, не раздеваясь, свернулась на диване, с головой укрывшись тёплым пледом. Через минуту она уже спала.

                                                                        ***

Проснулась Лана точно от удара. Прислушалась. Вокруг гробовая тишина. За плотно задёрнутыми шторами ярко светило полуденное солнце. Странно, но она не чувствовала себя отдохнувшей. У неё было одно непрочитанное сообщение от Новака. Он просил позвонить, как только она придёт в норму. Странный этот полицейский. Сначала торопиться от неё отделаться, а позже всё же пытается помочь. Было видно, что во время последней встречи он изменил отношение к делу... и к ней. Да он был так же груб, но что-то точно изменилось. Словно он ворчал лишь по привычке. И она догадывалась о причине такой перемены: впервые за долгие годы у него появился шанс исправить ошибки прошлого.     

— Отдохнули? — спросил Новак, как только взял трубку.

— Немного, — ответила Лана, поднимаясь с дивана и отправляясь в душ. Она всё ещё чувствовала исходящий от одежды слабый запах кошачий мочи. — Что-нибудь выяснили?

— Кое-что. Я связался с одной старой знакомой-психологом. Она когда-то сотрудничала с полицией в некоторых вопросах — вроде консультанта. Переслал ей копии всех десяти дел и попросил составить психологический портрет, исходя из тех сведений, что мы собрали. В ближайшее время жду от неё звонка. Если хотите присутствовать при нашем разговоре, поторопитесь.

Им пришлось ждать долгих полтора часа, прежде чем зазвонил телефон. Всё это время, сидя за столом в комнате дочери Новака, Лана раз за разом пересказывала свой утренний разговор с любительницей кошек — Мартой и своё первое впечатление от той деревушки, где прожил свою короткую жизнь маленький Томас. Дотошный старик требовал, чтобы она вспомнила каждую деталь, каждую мелочь. И Лана уже начала злиться, когда, наконец, раздался долгожданный телефонный звонок, положивший конец допросу.

Женщину-психолога звали Лиза. Было ясно, что эти двое хорошо знали друг друга. Лана сидела за столом, оперев голову на стоящую на локте руку, и наблюдала за реакцией хозяина дома. Печаль и тихая радость: вот что отразилось на его лице, когда он поднёс трубку к уху. Эта Лиза была явно чем-то большим для старика-следователя, чем просто бывшей коллегой.

«Возможно ещё одним провалом его жизни», — подумала она, уткнувшись взглядом в занавешенное шторами окно, лишь бы только не видеть снова этих маленьких счастливых детских лиц на стене.

Обменявшись ничего не значившими фразами, Новак, наконец, перешёл к делу. Переключив телефон на громкую связь, он спросил:

— Так, что ты можешь мне сказать по психологическому портрету?

— Питер, ты мне дал слишком мало времени, — услышала Лана приятный, мягкий голос. — Сейчас я могу лишь в общих чертах обрисовать ситуацию. Ты же понимаешь, для составления профиля, мне необходимо установить признаки дисфункции преступника: какие-нибудь отклонения в поведении или эмоциональном состоянии. К тому же без тел жертв и изучения увечий я не вижу полную картину. Так наброски... Мне бы провести осмотр места преступлений...

— Лиза ты же знаешь, что я прошу тебя о помощи, как частное лицо. 

— Да знаю я, знаю. Так вредничаю.

Лана представила, как невидимая им женщина с мелодичным голосом, на том конце провода, устало улыбнулась. Когда-то очень давно, когда она поняла, что ей требуется помощь, она обратилась к специалисту. У того мужчины был точно такой же голос: успокаивающий, расслабляющий, да и внешность интеллигента располагала к сотрудничеству. На тех двенадцати сеансах, что она честно отсидела в мягком кресле, всегда хотелось спать. В чём-то он ей помог, с чем-то ей приходилось жить и по сей день.           

— Так кого нам искать? — нетерпеливо задал вопрос Новак.

— Нам? Так ты не один в этом крестовом походе? Питер, я почти ревную! — раздался её тихий смех.

Лана спрятала улыбку, видя, как лицо старика покрылось пунцовыми пятнами, так разнящейся с сединой.

— Ко мне обратилась сестра пропавшего мальчика, с просьбой помочь ей разобраться в этом деле. Она сейчас тоже тебя слышит.

— Ох, извините, — торопливо сказала женщина и после секундного замешательства, продолжила. — В любом случае вы должны искать мужчину. Возраст на момент первого похищения до сорока лет, белый...           

— Поясни, — перебил он.

— Практика показывает, что преступники чаще всего выбирают себе жертв одной с ними расовой принадлежности, — терпеливо произнесла она и продолжила описание. — Похититель со средним уровнем интеллекта, скорее всего, достаточно образованный. Он производит благоприятное впечатление на окружающих, но при этом сводит общение к очень узкому кругу. Достаточно общительный, но лишь для того, чтобы скрыть истинное лицо. Всё это говорит о его организованности. Он тщательно всё планирует. У него сформирован определённый образ жертвы, в данном случае это маленькие мальчики с темными волосами, хрупкого телосложения. Возможно, в детстве похититель выглядел так же: тёмные волосы, светлые глаза. Хрупкость и возраст говорит о том, что приблизительно в этом возрасте он сам подвергся физическому насилию со стороны мужчины, возможно отца. И такое поведение он считает приемлемым. Или это, своего рода, месть миру за своё несчастливое детство. Хитёр, планирует своё преступление заранее, наблюдает, взвешивает все за и против. По тому случаю, где пропал тот мальчик из дома родственницы-тётки...        

— Макс Карр, — помог ей Новак. 

— Да. Так вот, можно предположить, что он не торопится, тщательно обдумывает момент похищения и пути отхода. Он явно намеревался похитить ребёнка из дома, следил за семьёй и мальчиком, но его спугнула сестра и преступник сразу же поменял план. Он не тороплив в своём стремлении завладеть ребёнком: выслеживает, анализирует, выжидает. Предвкушает! Хорошо заметает все следы, заранее выбирает жертву. Никакой спонтанности. Определённо мобилен, передвигается на большие территории на собственном транспорте. Но заметь — рывками. Действует на одной площади по несколько лет. Возможно такое, что гастролирует по северу страны, но я думаю, он перебирается на новое место жительства. За те двадцать с лишним лет его ареал обитания меняется всего лишь трижды. Бежит на запад, что тоже свойственно этой категории преступников.

— Да, я тоже заметил. Что он делает с жертвами, Лиза?

Лана слышала, как женщина тихо дышит в трубку, словно не решаясь вслух произнести то, что и так уже понятно.

— Он мучает их... возможно, насилует, держит где-то. Показательно то, что полиции, во всех этих случаях, так и не удалось обнаружить тела. Этому есть только одно объяснение: он их забирает, отвозит в укромное место... либо убивает сразу и избавляется от тел, но далеко от мест похищения, либо держит под замком. Я думаю второе.    

— Почему ты так решила?

— Нет тел. Понимаешь? Ничего за столько лет! Убивай он сразу, у него не было бы достаточно времени, чтобы избавиться от улик, где-нибудь да наследил бы. А за тот интервал между похищениями, времени вполне достаточно, чтобы никто ничего не нашёл. Он наслаждается их возрастом, их ранимостью, повелевает ими. У меня лично нет сомнений в том, что все эти дети мертвы и погребены где-нибудь в глуши, в лесах или утоплены.

Наступила тишина. Лана слушала слова женщины и спрашивала себя:

«Неужели кто-то на такое способен?»

Психолог заговорила снова:           

— И ещё, Питер, он может оставлять себе какие-нибудь сувениры от своих жертв. Практически все серийные маньяки оставляют себе что-то вроде трофея. Какая-то небольшая вещь, которая напоминала бы ему о жертве и подпитывала его фантазии до следующего похищения: прядь волос, зубы, части тела или же он собирает коллекцию фотографий, видеозаписей, что тоже свойственно этому психотипу.

— Оставляет сувениры? — нахмурил он брови, явно о чём-то задумавшись. 

— Да. Что-нибудь было у тех детей на момент, когда они пропали? — спросила она.

— Со слов матери у Томаса Андерссона была маленькая, металлическая машинка. Есть такие миниатюрные модельки... её так и не нашли после исчезновения. Её так и не удалось обнаружить. А вот у Николаса Берсона вроде бы не было ничего, — бывший следователь бросил короткий взгляд на Лану, словно извиняясь. Хотя ей могло и показаться. — По крайней мере, его родственники ни о чём таком не упоминали. У остальных могло быть всё что угодно, целые школьные рюкзаки.      

— Да, насчёт его внешности. Он физически абсолютно нормальный, без каких-либо дефектов в развитии.

— Ты в этом уверена?

— В этом уверены дети. Те, которые видели мужчину, купившего им газировку или сестра того мальчика Макса Карра. Они не заметили в его внешности ничего примечательного, а значит, там ничего и не было. Хотя я не исключаю скрытых аномалий в развитии. Что-то, что не видно глазу, но при этом гложет его, заставляет чувствовать себя не таким, как все. Не совсем нормальным.

— И что это может быть?

— Не знаю. Импотенция, например или проблемы другого характера.           

— Лиза, а как насчёт подростка, что видели возле двух жертв? — напомнил Новак. — Ведь он по возрасту вполне подходит?

— Если предположить, я повторяю, только предположить, что к исчезновениям как-то причастен подросток, вырисовывается следующая картина. В этом возрасте характерна неустойчивость в психике, обусловленная тем, что происходит становление личности, половое созревание и как следствие — искажённое представление о некоторых важнейших понятиях. Представление, скажем прямо, противоположное: верность и предательство, скромность и героизм, смелость и трусость и так далее. Так же им свойственна неуравновешенность, резкая смена настроения, что часто бывает у детей от четырнадцати до восемнадцати лет. Стремление бывших ещё вчера детей утвердиться среди таких же, как и он. Довольно часто несовершеннолетние отвергают мнение взрослого, как неверное. Увеличение физической активности делает таких подростков агрессивными. Возникают внутренние конфликты, которые могут повлечь за собой непоправимые последствия: от мелких краж до совершения более тяжкого преступления, убийства например. Следует так же иметь в виду, что среднего коэффициента возраста нет. Несовершеннолетние, совершившие то или иное преступление, чаще всего относятся к возрастной группе от шестнадцати до двадцати лет. Чаще всего это подростки, бросившие школу, не занятые трудовой деятельностью. В большинстве случаев такие дети воспитываются в неполных семьях или там, где часто происходят ссоры, конфликты, возможно даже драки между родителями.

— То есть, — подвёл он итог, как только женщина замолчала. — Нам нужно искать того, кому на тот период времени было семнадцать-двадцать лет с неуравновешенной психикой?

— Приблизительно так, но есть вероятность того, что он окажется вполне нормальным. Не наблюдавшийся у психиатра, внешне обычный подросток. Даже в таких случаях бывают исключения. Но его ненормальность должна как-то проявляться. Он ищет себя, пробует свои возможности и вот тогда он совершает своё первое преступление. Мелкие кражи, поджёг, истязания животных. И только после он выходит на новый уровень. Его целью становиться человек!

Лану, сидевшую молча всё время разговора, как обожгло. Кошки Марты, найденные в лесу, как раз перед первым исчезновением. Она взяла лист бумаги и большими буквами написала два слова: кошки Марты. Новак, бросив быстрый взгляд на протянутый ему лист, молча кивнул.

— Мы знаем, что он высокого роста, — вставил Новак. — Одна из соседок Андерссонов подтвердила, что видела высокого парня рядом с мальчиком.

— Вероятно. Если только твой подозреваемый не простой прохожий, и ты ищешь не там. Питер, я не хочу подвергать твои действия сомнению, но думаю, ты слышал о таком феномене, как искреннее заблуждение?

— Считаешь, что я ошибаюсь?

— Возможно, ты просто видишь то, что хочешь увидеть, — спокойно сказала женщина. — Он может быть и простым зазывалой, а тот, кто на самом деле виновен, остаётся в постоянной тени, не привлекая к себе внимания. Кто-то более зрелый и жестокий.

— С учётом того времени, когда было совершенно первое исчезновение, ему на момент последнего известного нам похищения в тринадцатом году было около пятидесяти, — с жаром отозвался Новак. — Достаточно зрелый?

Психолог не ответила, сменив тему:

— Да кстати, я просмотрела снимки с места аварии. И кое-что меня настораживает во всём этом.

— О чём ты? — нахмурился Новак, который всё ещё не успокоился и не сразу смог переключиться.

— Я не уверенна... Но что-то у меня не складывается картинка. Я перечитала дело. Травмы, покорёженные автомобили, размещение тел.

Новак порылся на столе в поисках нужной папки.

— Так, что тебя смущает? — спросил, наконец, открывая нужную.

— Мы словно что-то упускаем. За деревьями леса не видим. Если твоё предположение на счёт похитителя верно, то эта семейная пара, скорее всего, подобрала мальчика. Так?

— Да, — подтвердил он, выкладывая бумаги дела на стол

— Почему криминалисты не нашли никаких следов пребывания ребёнка в машине? Что-то же должно было быть: волосы, частицы кожи? Снаружи, я согласна, дождь смыл практически все следы, но в машине? Он был без одежды, практически голый. Почему эти люди не накинули на него хоть что-нибудь? Так поступила бы любая женщина, особенно у которой есть свой ребёнок. Я проверила список того, что было в автомобиле, на заднем сидении лежал женский свитер. И ещё, травмы на теле ребёнка странные, практически нет открытых ран, как у Ли, от стекла и внутренней отделки салона. Лишь ссадины и обширные внутренние переломы.

Лана наблюдала, как после слов психолога, посерело лицо бывшего следователя, как он обмяк, сразу постарев лет на двадцать, а рука с длинными пальцами, державшая фотографию с места аварии, вдруг задрожала. Что мог такого увидеть бывший следователь, что последовала такая реакция?

Лана перегнулась через стол и молча выхватила чёрно-белый снимок из рук Новака. Такое же фото она видела в газете, с той лишь разницей, что на этом были чётко видны изувеченные, ничем не прикрытые тела. Силуэты Адама Ли и его жены за разбитыми окнами покорёженной машины. Бледное, худое, омытое дождём, изломанное тельце маленького мальчика прямо перед передними колёсами легкового автомобиля. Зрелище не для слабонервных. Сердце защемило от жалости к ни в чём не повинному ребёнку. Она представила картину того далёкого сентябрьского дня и до неё постепенно стал доходить смысл того, что на самом деле произошло на том участке дороги.

«Увидеть бы всё это раньше! — прикрыла глаза Лана, чувствуя потребность выругаться или что-нибудь разбить. — Как полиция вообще могла так облажаться?»

Водитель грузовика не врал, он видел что-то.

Только это было не животное!

— Он не был в машине Ли. Его эта машина сбила, — тихо прошептала она, но Новак, кажется, её не слышал, погружённый в свои мысли.

— Питер, ты здесь совершенно не при чём, — услышала Лана встревоженный голос на том конце провода. — Такое бывает, когда кто-то плохо делает свою работу, а судя по тому, что я прочла из дела, наши коллеги просто идиоты. Так, что твоей вины тут нет. Все тогда вынесли вердикт задолго до результатов криминалистических и медицинских исследований. Зато теперь мы знаем, что мальчик, скорее всего, сбежал и, выбравшись на проезжую часть, был сбит. Это наводит меня на мысль, что его держали где-то недалеко.

— Я идиот! — сокрушался бывший полицейский, обхватив свою голову руками. — Люди были несправедливо обвинены в том, чего не делали, а я даже этого не понял.

— Я понимаю, что это тяжело принять, но этого уже не исправишь, — сказала психолог. — Не забывай, что в данный момент в приоритете поимка похитителя.       

— Вынь я тогда голову из задницы и может те дети были бы сейчас живы.

— Не всегда происходит так, как мы того желаем, Питер. У тебя ещё есть вопросы?           

— У этого ублюдка есть семья? Жена, дети?

— Думаю, нет. Скорее всего, он даже не скрывает своих предпочтений. Нежелание общаться с противоположным полом, ограждает его от необходимости притворяться. Возможно, это как-то связанно с его матерью. Женщин он презирает, не считает их за людей, может даже люто ненавидит. И да, — вспомнила женщина, — он живёт в стороне от оживлённых улиц, возможно даже в глуши, что даёт ему хорошую возможность для осуществления своих деяний.

— Объясни, почему промежуток между похищениями два-три года?

Вновь наступила пауза.

— Ему нужно время, чтобы насытиться. Он, возможно, избавляется от жертв гораздо раньше, но почувствовав «голод», снова выходит на охоту. Меня только удивляет, что интервал между похищениями не становится короче, — задумчиво произнесла женщина.

— Это не формат? — нахмурился он.

— В большинстве случаев. Такие подонки с каждым годом становятся только голоднее. Им всё чаще нужны новые ощущения, своего рода подпитка, но здесь всё синхронно. Или же он прекрасно держит себя в руках или же ты не всех нашёл. Возможно, были ещё жертвы.

— Ты не думаешь, что он мог освободить первую жертву?

— Определённо нет. Скорее всего, маленькому Томасу удалось сбежать. Могу только предположить, что на теле ребёнка судмедэксперты могли найти более старые раны. Авария сильно помогла преступнику скрыть следы.

— Но следы насилия обнаружены не были, — сказал Новак.

— Аппетит приходит во время еды, если предположить, что сбежавший мальчик был первой жертвой и похититель на тот момент был ещё слишком молод... Он только изучал, узнавал свои предпочтения.          

Лана была в ужасе. Ей даже думать не хотела о том, что услышанное от этой женщины, могло оказаться правдой. Как вообще можно спокойно обсуждать дикость, на которую не способен нормальный человек? Только зверь, по ошибке названный человеком. Хотя и те были более милосердными со своими жертвами. Сколько же всего за свои жизни видели эти двое, что вот так просто обсуждают убийства, насилие?

Казалось, Новаку было этого достаточно, но напоследок он всё же спросил: 

— И последний вопрос. Сегодня я созвонился со следователями, которые вели некоторые из тех дел об исчезновениях. Хотел услышать их мнение. И знаешь, что странно?

— Что же? — с готовностью откликнулась психолог.

— Две семьи из списка в разное время получили по букету незабудок. Давид Вебер, который пропал в апреле девяносто четвёртого года и Оскар Грин — февраль девяносто седьмой. Угадай, какого числа?

— Двадцать пятого мая? — ахнула женщина.

— Точно. Остальные по поводу цветов ничего сказать не смогли. То ли не было ничего такого, то ли никто не помнит или не придали значения.

Тишина длилась почти минуту. Лана, у которой потемнело в глазах после последнего заявления старика-следователя, слушала разговор этих двоих вполуха.

— Это странно, но он словно просит прощение. Думаю, что это своего рода извинение за причинённые страдания. Хотя, признаюсь, меня это удивляет, такой поступок не свойственен этому психотипу.

— Этот ублюдок что, раскаивается? — зло спросил Новак.

— Действительно странно, — задумчиво произнесла та. — Питер, мне надо подумать.

— Да, конечно. Спасибо, Лиза.

— Обращайся. Хотя, я больше была бы рада просто поболтать. Как в старые добрые времена.

— Да уж, тема не из приятных. Если что-то появиться, я могу с тобой связаться?

— В любое время.

Напоследок она пообещала подумать над головоломкой с цветами и отключилась. 

— Что это за дата? — хрипло спросила Лана, чувствуя, как последние силы покидают её, а с ними растворяются и последние крупицы надежды.

Новак вбил в поисковик несколько слов, по ходу давая пояснения:

— В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году президент США Рональд Рейган объявил двадцать пятое мая национальным днём пропавших детей, — компьютер нашёл нужную информацию, и он повернул монитор экраном в её сторону. — Это день исчезновения шестилетнего мальчика, которого так и не нашли. С тех пор в десятках странах отмечают этот день, вспоминая тех, кто пропал без вести или был похищен. Берсон, что с вами? — спросил он, наконец, замечая её состояние.

Лана, не отрываясь, смотрела на экран, на цветок с пятью небесно-голубыми лепестками, с жёлтой серединой и датой в правом нижнем углу.

— Не две семьи получили такие букеты, — прошептала она, упавшим голосом. — Их было три.

Глава 15

18 ноября 2016 год.

День до расплаты.

Он находился в этой комнате уже более часа. Столько времени потребовалось этому больному старику, чтобы рассказать лишь часть своего прошлого. С перерывами, удушающим хриплым кашлем и потребностью глотнуть кислород из маски. Хотя они так и не приблизился к тому моменту, когда младшему из братьев Вальтман было уготовано забвение.

— Во время войны миллионы евреев и цыган были вынуждены бежать с насиженных мест. Многие попавшие в гетто, были позднее уничтожены, но были и те, кто понимал, что на земле, где ещё вчера был их домом, им не выжить. Так вот те, у кого были мозги, ими раскинули и решили, что только исход их спасёт. Удивляюсь, что им так вечно не везло с тем местом, которое они выбирали себе для жилья? Словно напасть. Куда ни плюнь везде они — чужаки. Когда ко мне пришёл с предложением мой старый друг, я согласился. Но не думайте, что мной двигало чувство сострадания, — усмехнулся хозяин комнаты. — Жадность, то единственное, что толкнуло меня на дело.           

— И в чём же состояло это предложение?

Старик с недовольством, что тот посмел его перебить, взглянул на своего собеседника.

— Вы слишком нетерпеливы молодой человек! Но я вас понимаю. Столь занимательной исповеди вы, наверное, не слышали ни разу за всю свою жизнь. А предложение было в следующем — помочь бежать богатым евреям с оккупированных территорий. Мы должны были предоставить транспорт и защиту в обмен на щедрое вознаграждение. Марк расписывал мне, как он спас, по меньшей мере, двадцать семей, перебросив их через границу. Такой вот удивительный человек! За помощь ему он предложил мне треть от выручки, и я согласился.

— Подозреваю, что на деле вышло иначе? — спросил гость.

— Иначе? — разразился своим каркающим смехом Виктор Вальтман. — Чертовски мягко сказано! Всё было ровно наоборот! Эти доверчивые идиоты бежали от лап одного монстра, чтобы угодить в смертельную ловушку другого. Вы же знаете причину, по которой вообще начались эти гонения? — он вяло взмахнул рукой. — Не те сказки, которые рассказывает нам официальная история, а то, что было скрыто... Евреи богатели день ото дня. Трудолюбие и способность заработать состояние даже на иголках, приводило в бешенство тех, кто были менее удачливы, и это не давало им покоя. Как же, — проворчал он, — у проклятых жидов было всё, а настоящим патриотам, хозяевам своей страны приходилось вкалывать до седьмого пота, чтобы заработать на кусок хлеба. И вторые решили просто отнять то, что считали своим. Для этого и нужна была война! И тогда всё, что было нажито евреями, досталось бы народу. Все войны мира происходят только из-за денег, и никак иначе. Вот и Марк смекнул, что на этом можно прилично заработать. Не раздумывая брался перевезти через границу в обмен на семейные реликвии. Нас было трое: мой друг — голова этого предприятия, я и немой поляк, не гнушавшийся грязной работёнки и беспрекословно выполняющий любой приказ хозяина, словно беспородная шавка, — скривился старик. — Он был лет на десять меня старше, двухметровый детина, безволосый и с пудовыми кулаками. Он практически не разговаривал, только мычал что-то, но глухим не был. Съёживался весь, стоило только Марку прикрикнуть на него. Позже я понял, что таким людям нельзя быть одним, они словно собаки жрут и спят у ног хозяина, выпрашивая, одобрения. Так вот, схема была проста. Марк ищет богатеньких евреев, они платят ему, и тут появляюсь я и тот верзила-поляк, и под покровом ночи мы на трёхтоннике, так любимым Вермахтом во время войны, перевозим их через границу. Это всё что я знал.     

Вальтман снова на какое-то время уткнулся носом в кислородную маску.

— И вот как-то ночью, мы везём семью из четырёх человек: муж с женой и двое детей. Дочь лет пятнадцати и мальчишка — совсем кроха, несколько годков. Голодные, худые, кожа да кости, с почерневшими лицами и затравленными взглядами. Было удивительно, как они вообще до сих пор были живы! Эти люди нам не доверяли, но изменить ничего не могли. Им так хотелось избежать той участи, что постигла их знакомых и соседей, что они готовы были пойти на риск. Как сейчас помню ту ночь. Весь прицеп грузовика набит их добром, худые руки женщины сжимают сумку — самое ценное было именно там. Дорога вела через лес — нам нельзя было попадаться на глаза. Мы ехали около часа, когда грузовик вдруг затормозил прямо среди густых деревьев. Что произошло далее, длилось какие-то секунды... Не этого я ожидал, не так хотел получить свою долю, но вскоре всё уже было кончено. Никакой стрельбы, которую могли услышать, лишь острый охотничий нож, да твёрдая рука моего друга. Внешность бывает обманчива. Марк разделал, как свиней этих несчастных.      

Старик на минуту замолчал, словно заново переживая те страшные мгновенья.

— Эти звуки я никогда не забуду, хлюпанье крови, вытекающей из перерезанных глоток и свист вырывающегося воздуха, а затем давящая тишина. Они не издали ни звука — так были напуганы. В ужасе глядели, как он сначала лишил жизни отца семейства, после мать, следом были дети. Они приняли смерть в полном молчании. Я был уверен, что мы поможем им, а они заплатят нам за это. Они и расплатились — своими жизнями. Помню, стоял, как идиот, пока мой друг не крикнул, что времени мало, и надо до рассвета успеть, всё спрятать.

Старик на время замолчал, снова поднеся маску к лицу и делая жадный вдох.

— А прятать было куда. Землянка, практически незаметная, сделанная из брёвен, уходила на два метра под землю. Она прекрасно скрывала от посторонних глаз то, что хранилось в её недрах. Впервые спустившись вниз, я не поверил своим глазам: ящики набитые золотыми изделиями, украшения, старинные книги, картины и многое другое. Марк был горд произведённым на меня эффектом. Как же, сынок богатеньких родителей...

— Сколько же семей они убили ради этого?

— Достаточно, чтобы обеспечить себе и своим внукам безбедное существование. У каждого в нашей группе была своя задача. Марк вёл подсчёт награбленному и подготавливал дело с самого начала, поляк водил грузовик и закапывал трупы, ну а я... Ах да убивал тоже мой старинный друг и убивал без тени сожаления, даже с каким-то наслаждением что ли. В тот первый для меня раз, мы управились как раз к восходу солнца, к тому моменту руки у меня тряслись, ноги отказывались делать очередной шаг. Я заляпался, да так, что и не отмыться. Помню, в какой-то момент решил для себя, что ноги моей больше не будет в этом лесу. Марк всё понял. Я лишь на мгновение повернулся к нему спиной, вот тогда-то он и вонзил в меня всё ещё запачканный чужой кровью нож. Для него я был не лучше тех людей, которых он убивал. Поляку был дан приказ зарыть меня там же, в общей могиле, среди женщин и детей. Но я ещё был жив! Единственное, о чём я мог думать, это сдержаться и не издать ни звука, хотя боль была невыносимой. Этот боров сбросил меня в яму, но в тот момент я лишь чувствовал тепло от крови на спине и жжение в ране, и как что-то твёрдое врезается в мою израненную спину. Я терпел, не смел, пошевелиться, пока не остался в одиночестве. Сколько прошло времени не знаю. Вскоре я выполз, с трудом, правда и это заняло какое-то время и почти лишило последних сил, но всё же мне повезло. Я обмотал, как смог вокруг своего тела тряпьё, найденное прямо в могиле среди разлагающихся трупов и пополз, как я думал в сторону дороги. Свалился, только когда уже не мог передвигать руками и ногами. Потом была темнота...

— Но вы выжили?

— Точно. Меня нашли, притащили обратно в землянку, набитую кровавыми сокровищами и выходили.

— Поляк?

— Неужели так всё предсказуемо?

— Логично. Только он знал, где вас искать.

— Да, это он меня нашёл. И если бы я продолжал лежать в яме, где он меня оставил, не пришлось бы тратить столько драгоценных минут. Как позже я узнал, он был в курсе того, что собирается сделать Марк и, когда заметил, что я всё ещё дышу, он лишь присыпал меня землёй и убрался прочь. Друг был спокоен, ведь до меня были и другие. Только вот меня стоило добить! — злобная усмешка исказила лицо Виктора Вальтмана. — Но он либо решил, что я уже и так мёртв, либо, что за него доделают его работу дикие звери. В общем, я выжил и получил в своё распоряжение няньку, которая настолько сильно боялась своего хозяина, что готова была на что угодно, лишь бы избавиться от него.

— Я не понимаю. Почему же он сам с ним не разобрался?

— Бывают такие люди. Они сильны физически, но в них нет решимости. Как жена, терпящая из года в год побои жестокого мужа или ребёнок, ставший взрослым, продолжает испытывать благоговейный страх перед отцом-тираном. Они могут ответить, но по привычке боятся. Зима был из таких, — старик сделал ударение на первый слог. — К тому же имея не дюжую силу, был не образован и глуп.

— Зима? — переспросил гость, казалось, он был крайне удивлён.

— Да, он сам себя так называл. Зима. Теперь я был ему обязан жизнью, и расплатой должно было стать избавление от нашего общего друга. Я провалялся в горячке больше недели. Поляк приезжал ежедневно, привозил еду и бинты для перевязки. Постепенно я пошёл на поправку. От Зимы я узнал, что готовится новое дело. Какой-то лекарь с семьёй хочет пересечь границу.

— Неужели у этих людей не возникало никаких подозрений?

— Вы наивны, — проворчал старик. — Это вам не мир с интернетом и беспроводными телефонами, будь они неладны. Тогда, если и всплыло бы что-то, то только после войны, и то вряд ли... В общем, они появились около полуночи. Дожидаться пока Марк прикончит очередных жертв, я не стал, напал, как и он — со спины, как только он вылез из грузовика. Перерезал ему горло так же, как он делал это раньше со своими жертвами. Было чертовски забавно наблюдать, как его глаза сначала наполняются удивлением от встречи со мной, ведь я уже неделю должен кормить червей. Затем яростью от предательства и наконец, понимание скорой смерти. Это было самое приятное! Никогда не забуду этот взгляд — взгляд обречённости и страха.

— Вы испытали удовлетворение от того, что лишили жизни человека?

— Это он-то, по-вашему, человек? — скривился Виктор Вальтман. — Бросьте, никогда в своей жизни я не знал чудовища столь бесчеловечного и алчного.

— А вы не такой разве? — спросил гость, обводя взглядом комнату со старинной мебелью и бесценными томами книг. — Скажите, а среди этих книг и тех картин, что я видел на стенах в холле, есть те, что были отняты у тех евреев?

— Я не такой идиот, чтобы вывалить на свет божий свои прегрешения.

— Значит всё, что вы сейчас имеете, это раньше принадлежало тем людям?  

— Точно. Скажу вам больше — я более шестидесяти лет живу на эти средства, и если бы у меня были дети и внуки, то и они бы наслаждались всеми этими благами.

— А у вас их нет?

— У меня нет детей, и никогда не было. И я никогда не был женат в отличие от моего брата. Я ни разу не познал женского тела после войны... Я просто не смог вернуться к той лёгкости, которая была мне свойственны в молодые годы, когда я был до крайности неразборчив в связях.

— Почему? Неужели так и не смогли избавиться от чувств к убитому вами другу? 

— Не смог простить ему той боли, что он заставил меня испытать, того жгучего чувства предательства, что до сих пор разъедает меня изнутри. 

— Люди часто страдают от противоречивых эмоций. Возможно, это делает их только сильнее.

— Не говорите чепухи, молодой человек! Эта чёртово чувство порождает в нас всё самое гнилое. Ненависть и злобу, что приводит к убийству, воровству и предательству. Могу и дальше перечислять всё то, на что способен был тот Виктор Вальтман!

— Но я знаю и другую вашу сторону. Так какой вы на самом деле?

Старик долго думал, словно воскрешая в памяти то, что способно было дать ответ.

— Я всегда хотел быть похожим на брата. Стремился хоть ненадолго почувствовать, каково это, когда родители смотрят на тебя с любовью. С гордостью! Но для меня это были лишь мечты, фантазии, которым я давал волю, лишь оставаясь наедине с самим собой в тех школах интернатах или на чёртовых курортах, куда таскали нас родители. Но хуже всего становилось дома.

— И всё же вы злитесь на своих родителей. Вы их ненавидите, — подвёл итог гость.

— К дьяволу их... На чём я остановился? 

— Вы убили Марка.

— Да, перерезал ему глотку и наблюдал, как кровь просачивалась сквозь его пальцы, зажимающие рану. Вы знали, что при свете луны кровь словно мазут, вязкая, чёрная и блестящая?

Гость покачал головой.

— Марк совершил ошибку, не добив меня, я же не собирался давать ему такой возможности снова. Он сдох через несколько минут и его последний выдох я до сих пор слышу, вижу пустые глаза. Он слишком долго меня «имел», пришёл и мой черёд. Ну, а дальше всё шло, как по маслу. Увезли до смерти напуганных евреев, сгрузив всё их добро в паре километров от нашего схрона и пригрозив, если откроют рты... Понятное дело оставлять награбленное в этих лесах было опасно, кто знал на кого нарвутся лекарь с семьёй. Нам пришлось в спешке перевозить всё в другое место, которое выбрал уже я. Перевозили в несколько заходов. В ту ночь я чертовски нервничал, мне мерещились тени, словно кто-то наблюдал за нами, следил и ждал подходящего момента, чтобы напасть, но я зря опасался.

— И куда же вы перевезли всё?

Рот старика растянулся в кривой усмешке.

— В том госпитале, где я лежал после бомбёжки, был заброшенный сад. Никому не было дела до деревьев в годы войны. После операции доктора меня заставляли потихоньку разрабатывать мышцы, больше двигаться. Вот тогда-то я и нашёл заброшенный колодец. Глубина шахты была довольно большая, чтобы вместить в себя практически всё. Книги и картины я схоронил в подвале того же госпиталя — опасался, что непогода может их испортить в том колодце. Три месяца жил, как на пороховой бочке, боясь разоблачения или кражи, но всё обошлось. И за месяц до капитуляции Германии, когда не оставалось сомнений в исходе войны, мы так же — частями вывезли всё.

— И куда же?           

— В единственное безопасное место — шахту, которая уже не один век принадлежит моей семье.

— Так все эти годы все эти сокровища хранились там? — гость, казалось, был шокирован.

— Нет, лишь первый год. К тому времени, как я вернулся, мои родители были уже мертвы. Сначала скончался отец, следом угасла и мать. Но я понимал, что мой брат может найти всё то, что я припрятал. Я долгое время скрывался в тех подземельях, пережидал, боялся, что меня найдут и всё, что мне уготовано — это смерть, как предателя.

— А, что поляк?

— До богатств ему и дела не было. Он довольно сносно устроился в городе, даже дом неподалёку начал строить. Никому в голову не пришло, что он дезертир. Сколько таких скиталось по миру сразу после войны! Он приносил мне еду и одежду, как и раньше, а я ждал... Я словно сменил на своём посту убитого мною друга, как коршун кружил над своим добром, трясясь над каждым свитком, каждой золотой безделушкой.

— Но я думал, шахту открыли не так давно? Как же вы попали внутрь?

— Вы что смеётесь? Я практически вырос в этих каменных джунглях, знал каждый закуток, каждый туннель. Я мог бродить по коридорам на ощупь и не потеряться. Эти лабиринты были нашим детским развлечением. Я знал, как проникнуть внутрь.

— Неужели ни разу не покидали своего убежища?

— Только по ночам, чтобы вдохнуть свежий воздух, а днём словно затворник, сидел среди каменных стен. Мне не хотелось рисковать, я был почти у цели — дома, на родной земле.

— Ваш брат узнал о вашем местоположении?

— Я сам ему сказал, точнее, отправил с Зимой записку, в которой просил прийти в шахту, — Виктор Вальтман ненадолго задумался о чём-то своём, гость не стал его торопить. — Я написал Алексу, что вернулся, что был не прав и раскаиваюсь в содеянном, просил его никому ничего не говорить. Глупец, я надеялся, что он будет благоразумен и именно так и поступит, — с горечью сказал старик. — От поляка я знал, что он женился. К тому времени они ждали наследника. Ха, словно насмешка судьбы. Мой брат — моя полная противоположность во всём. Я знал и о том, что мы практически всё потеряли. Я мог помочь, но мои руки были связаны, поэтому я предложил ему свою помощь.

— И для этого вам нужны были ценности убитых евреев, — понял гость.

— Там было столько, что хватило бы на несколько поколений. Я собирался восстановить мой дом, чего бы мне это ни стоило. В ту ночь я поджидал его у входа в шахту, боялся, что он приведёт полицию или военных и тогда мне крышка, но всё же в глубине души верил, что он не станет трясти грязным семейным бельём. И оказался прав. Он пришёл один, мы долго спорили, он не скупился на оскорбления. Те ещё словечки летели в мой адрес: предатель, проклятый нацист, убийца. Словно это я сам выносил себе приговор, глядя в зеркало. Слышали про то, что близнецы могут чувствовать друг друга на расстоянии? Так вот это чушь собачья! Ничего я не чувствовал! Только ненависть! Она прямо таки душила меня, лишая сил. Исчерпав запасы оскорблений, Алекс дал мне сутки на то, чтобы убраться из его шахты и его земли... Представляете? Его земли! Будто я был чужим человеком, на чужой территории. — В глазах старика плескалась ярость, переполняя и грозя вырваться наружу. И без того не ровное дыхание сбилось, с шумом вырываясь из лёгких.          

— Что же вы сделали? — всё же спросил гость.  

— Никто! — словно не слыша вопроса, зло продолжал говорить старик, поднимая руку с вскинутым вверх пальцем. — Слышите, никто не имел права разговаривать со мной в таком тоне. Даже мой брат! Моя кровь и плоть. У него было всё! Дом, который я любил не меньше, земля, на которой веками жили мои предки. Наконец, семья, которой у меня никогда не было, и я знал, что не будет. Он имел всё и был слишком жаден, чтобы поделиться. Я не мог позволить ему выгнать меня, словно бездомного пса.

— И что вы сделали, Виктор? — вновь задал тот же вопрос, сидящий напротив мужчина, хотя ответ всё это время был на поверхности. И всё же в это было трудно поверить, почти невозможно. Так была ужасна истина.

— Я лишил его самого ценного, чего только может лишиться человек!

 Глава 16

15 ноября 2016 год.

Четыре дня до расплаты.

По возращении домой, Лана чувствовала себя так, словно её переехал поезд. Ей не хватало воздуха. Хотелось забиться в самый дальний угол, вытравить все мысли из головы и просто посидеть в тишине, ни о чём не думая. Но такое место явно было не здесь, не в этом, ставшим чужим для неё доме. В доме, в котором она никогда не чувствовала себя в безопасности, словно каждый метр представлял для неё угрозу. Это место было воплощением Агаты, её продолжением. Ещё в детстве Лана представляла, что ступени, ведущие в подвал, были словно границей между этим миром и чем-то иным — страшным, и каждый раз проявляя неповиновение, оказывалась за чертой. Комнату, ставшей недостаточно ужасной тюрьмой для пятилетней Ланы, в итоге сменил тёмный подвал. Свою комнату, с жёлтыми обоями в цветочек, она тоже ненавидела. Как и дом с таким же чёрным сердцем, как и у его, теперь уже бывшей хозяйки.

Переступив порог и бросив на спинку кресла пальто и шарф, она взглянула на то место, где стояла ваза с цветами. Всё верно. Пучок мелких голубых соцветий совсем завял. Цветы были мертвы уже больше недели — в вазе не было ни капли воды. Сделав вдох, Лана ощутила лишь запах пустоты — безжизненный и обречённый.

Эти цветы прислал человек, лишивший её брата свободы... и жизни. Чудовище, повинное и в десятке других похищений. Он исковеркал не один десяток человеческих судеб. Её семью это чудовище просто раздавило, уничтожило, словно заразная болезнь, заставив переболеть всех: брата, мать, прожившую большую часть жизни в психиатрической клинике, бабку, превратившуюся в злобную старуху.

Новак просил привести ему эту улику, но Лана не могла. Она соврала ему, что выбросила их в день приезда и всю дорогу до дома в её голове назойливо, словно муха, безуспешно бившаяся о стеклянную преграду, крутилась мысль:

«Избавиться!»

На кухне она долго стучала дверцами кухонных шкафов, а найдя рулон чёрных мешков, вернулась в гостиную. Цветы полетели в мусор.

«Интересно, что подумала Агата, получив такой подарок? Почему так и не избавилась от него, ведь терпеть не могла цветы? Может интуитивно чувствовала что-то? Или просто забыла?» — гадала Лана, открывая входную дверь и вышвыривая пакет с его содержимым на улицу. Находиться рядом с этим жутким напоминанием о пропавшем брате у неё не было сил.

Она не понимала эту старую женщину при жизни, да и после смерти та оставалась для неё загадкой. Только вот копаться в причинах такого поведения своей бабки, Лана не горела желанием. Ничего хорошего она там для себя всё равно не найдёт.

На данный момент её дядя оставался единственным человеком, кто мог хотя бы попытаться вспомнить последние недели перед исчезновением Николаса. Со слов Яна она знала, что он проводил с племянником достаточно много времени и возможно, где-то ему удалось пересечься с парнем, которого Герман Ли видел около школы.

Лана вынула из сумки мобильный и набрала номер. Долгие гудки прервались, и механический голос посоветовал оставить голосовое сообщение. После звукового сигнала быстро произнесла:

— Привет, дядя, это я. Мне нужна твоя помощь. Вспомни, не был ли знаком Николас незадолго до исчезновения, с парнем лет семнадцати-двадцати? Высокий, возможно у него был свой автомобиль тёмного цвета... Перезвони мне, как только сможешь.

Лана ждала достаточно долго, бесцельно слоняясь по дому. Потом снова набирала номер и снова услышала одни и те же слова автоответчика. Ян так и не перезвонил. Она чертовски устала от секретов и недомолвок. Сколько ещё она должна глотать тоннами ложь и продолжать, как ни в чём не бывало, жить дальше? Всё, что ей сейчас было нужно, это чтобы Ян попытался вспомнить кого-нибудь подходящего под описание. Но мобильный молчал, а ей нужны были ответы.

Она взглянула на часы: время позднее и её дядя, скорее всего уже дома. Стала рыться в сумке в поисках связки ключей, которые оставил ей Ян и, вытащив их на свет, принялась изучать. Два длинных практически идентичных ключа, с пластиковым наконечником с одной стороны и металлической плоскостью с зубцами другой — скорее всего от квартиры. Третий и самый большой явно был от подъездной двери. Четвёртый, необычной формы, плоский имел маленькие выемки и гравировку — название банка и шесть цифр.

Зарядки телефона хватило лишь на один звонок в службу такси, прежде чем мобильный сдох окончательно. Через пятнадцать минут Лана уже садилась в подъехавший автомобиль. У неё это входит в привычку, разъезжать по вечернему, безлюдному городу: тускло-жёлтому от уличных фонарей и вывесок над кафе-барами и уютными семейными магазинчиками. Одинокие прохожие торопливо спешили по домам, кутаясь в свои тёплые одежды и проклиная чёртову погоду.

«Странно, что до сих пор нет снега» — рассеяно думала она, наблюдая за пейзажем за окном автомобиля. Помнила, как красиво бывало здесь зимой. Огромные ели, словно острыми пиками пронзали тяжёлое тёмное небо, давая выход миллиардам снежинок, а после прогибались под тяжестью белоснежных оков. Раньше так было! Но не в этом году. Погода будто застыла в мрачном безмолвии, сочувствуя и наблюдая за попытками Ланы, разобраться в прошлом семьи. Но, как такое вообще можно было понять? Как можно было принять? Её разум отказывался верить в то, с чем пришлось столкнуться. А эта боль, что засела где-то глубоко внутри и тихо дышит! Она знала, что если хоть ненадолго остановиться, подумает, даст волю чувствам, то ничего уже не сможет сделать. Просто не выдержит — размякнет.

«Не думать, не воспринимать всё слишком близко, пока не наступит момент, когда это уже не сможет помещаться внутри» — уговаривала она себя, отгоняя прочь безрадостные мысли о брате. Так же, как старалась гнать от себя слова сказанные психологом, как мантра повторяющиеся у неё в голове.

«Насилует... повиливает... голод».

Страшно, даже пытаться представить себе, через что прошли эти маленькие, ни в чём не повинные, малыши. Просто подумать было страшно! Каково же было это испытать на себе? Она смотрела в окно, но ничего не видела. Перед глазами были другие картинки, которые рисовало воображение: леденящие кровь, жуткие.

Машина остановилась, выпуская вместе с теплом и свою пассажирку. Проводив взглядом две маленькие, красные точки габаритов, скрывшиеся за углом, она подняла голову. В окне квартиры, принадлежащей Яну, приветливо горел свет. Значит, он был дома.

Порывшись в сумке и достав связку ключей, Лана открыла тяжёлую металлическую дверь и огляделась. Освещённый холл, с рядами почтовых тёмно-зелёных ящиков и лестницей убегающей вверх. Три пролёта и её рука замерла в нерешительности. Что-то тревожное поднялось из желудка, клубком сворачиваясь внутри. Дверь в квартиру дяди была слегка прикрыта и сквозь узкую щель, пробивался слабый луч света. Что-то было не так. Рука, машинально потянувшись к сумке, так и не добравшись до неё. Лана вспомнила, что аккумулятор сел и мобильный бесполезен — позвонить ей не удастся.

«Нужно попросить сделать звонок от соседей», — подумала Лана, но ладонь уже упёрлась в деревянный корпус двери, слегка надавив.

— Дядя? — тихо позвала она, войдя в квартиру и прислушиваясь.

В прихожей было темно, и лишь свет с кухни падал на пол светлым квадратом. За одиннадцать лет её отсутствия ничего не изменилось не только в жизни Яна, но и в его жилище. Те же старые обои, большое зеркало напротив входной двери и пара стоптанных тапок на коврике в ожидании своего хозяина. Справа открытая дверь в гостиную, утопающую во мраке. Лана помедлив, щёлкнула выключателем. Комната была пуста. Прошла на кухню с огромным, как в доме Агаты, холодильником, на стене горел яркий светильник в форме тюльпана. Никого.

Она снова позвала:

— Дядя?

Тишина казалась оглушительной, а внезапно загудевший холодильник заставил её вздрогнуть и вспомнить свой детский кошмар. Осталась ванная комната. Щёлкнув выключателем, Лана толкнула плотно прикрытую дверь и до боли прикусила кончики пальцев, чтобы не закричать.

Он был внутри!

Её дядя был обнажён и лежал, завалившись на бок. Его кожа, казалась серой на фоне голубого кафеля. Можно было даже не проверять, насколько его тело остыло. Словно комната, впитала в себя тепло, ещё теплившееся в нём, выкрало жизненную силу через ледяной пол, на котором хищно блестел чёрный предмет, даже издали казавшийся тяжёлым. С застрявшем в спусковой скобе пальцем безжизненной руки. Кровь вытекла через огромное отверстие в голове, багровым озерцом заполняя пространство под голым телом. Краны и белая ванна были в тёмных брызгах и розовых ошмётках. Волосы, слегка тронутые сединой, были слипшимися и бурыми. Этот мёртвый мужчина казался слишком беззащитным для человека, каким он являлся при жизни.

Она резко развернулась и, хватая ртом воздух, словно выброшенная на мель рыба, выскочила на лестничную площадку. Подальше от увиденного, прочь от засевшей в мозгу картинки. Тяжело дыша, она стояла на площадке, прижавшись спиной к стене, в том месте, где лестница делала крутой подъём на этаж выше. Вцепившись пальцами в перила, так, что костяшки побелели и кожа натянулась, она пыталась успокоить бешено бьющееся сердце. Ей не хватало воздуха. Вдох. Выдох. И всё по новой, пока кислород не прояснит голову и не разгонит пляшущие точки перед глазами.          

Понимая, что самовнушение не помогает, и она сейчас либо впадёт в истерику, либо отключиться, трясущимися руками пошарила в сумке и, зажав между пальцами булавку, с силой вогнала в бедро, чувствуя, как рвётся кожа, затем всплеск боли... стало немного легче.

«Ты должна попытаться снова, — уговаривала она себя, но в голове крутилась лишь одна мысль. — И как его теперь хоронить, он практически снёс себе пол головы?»   

Достаточно было лишь секунды, чтобы эта картина навечно отпечаталась в её памяти, врезаясь глубоко в сознание. Один взгляд и ей уже никогда не избавиться от увиденного. Этот последний миг стал тем единственным, что в одночасье перечеркнул все прежние воспоминания об этом дорогом ей человеке. Это бледное тело Лана будет видеть перед собой, когда будет вспоминать о мужчине, заменившем ей отца.

Она знала, что нужно вернуться и взглянуть на всё более спокойно и не предвзято. Если вообще такое возможно. Знала, что шанса понять, что же там произошло, может больше и не представиться. Как только она позвонит в полицию, дороги назад не будет. Та появиться в считанные минуты, разгоняя воем сирены дремоту городских улиц, и вечерний городок взбунтуется, припадёт к окнам и замрёт в ожидании.

И уже завтра всё изменится. Новости в таких местах расползаются слишком быстро, почти мгновенно. К вечеру каждый второй будет знать, что произошло в этом многоквартирном доме с окнами, выходящими на городской парк. Обсудят и забудут, отодвинув в самый дальний ящик, а ключ выбросят подальше, чтобы не напоминать себе, не рушить свой идеальный мир, быть лишь сторонними наблюдателями, словно из-за страха быть запачканными. Забудут так же, как забыли и Николаса и то, что с ним произошло. Словно это не про них, словно не рядом с ними происходили все эти ужасные вещи.

Она представила, как все вокруг станут шептаться, об обрушившемся на головы всей её семьи проклятье. Первым в череде несчастий — исчезновение маленького Николаса, затем Клара до сих пор скрытая от посторонних глаз, следом Агата и, наконец, Ян. Кто следующий в этой до жути последовательной цепочке? Кому предстоит завершить этот цикл?    

Быть последней!

Время неумолимо ускользало, и нужно было, наконец, принять какое-то решение.

Во второй раз, переступив порог квартиры, Лана предусмотрительно тихо прикрыла за собой входную дверь. Не хватало только, чтобы кто-нибудь её увидел. Замерев в дверном проёме ванной комнаты, вдруг поняла, что выбегая, даже не погасила свет. Стараясь больше не смотреть на тело Яна, она методично разглядывала всё то, что словно приговор, было разбросано вокруг. Три моментальных снимка, таких ярких и от того ещё более жутких. Детские лица. Тот, кто их снимал, находился слишком близко и от этого, картинка казалась размытой. Но одно лицо Лана всё же узнала, видела на стене в доме Новака, хотя, как не старалась, не смогла вспомнить ни имени, ни фамилии мальчика. Нагнувшись над этими леденящими кровь изображениями детей, во все глаза смотрела на измазанные свежей кровью карточки. Лица двух других малышей были настолько сильно искажены, что просто не представлялось возможности их опознать. Распахнутые рты в предсмертной агонии, прикрытые веками белки глаз, багровые бороздки на тонких детских шеях.

— Где же ты, Николас? — прошептала она.

Непролитые слёзы жгли веки, и Лана вдруг поняла, как сильно боится найти лицо, её так и не повзрослевшего брата.

«Теперь всё, — устало подумала она, прикрывая за собой входную дверь. — Теперь можно и позвонить».

Первый звонок от соседской пожилой пары, едва она покинула квартиру дяди, был бывшему полицейскому. Он молча выслушал её сбивчивый рассказ и велел немедля не секунды, звонить в полицию. Уже вешая трубку лишь добавил:

— Постарайтесь ничего не трогать.

Что происходило в следующий час, Лана практически не запомнила. Сидела на ступенях лестничной клетки, признательная сердобольным соседям за чашку давно остывшего чая и пыталась забыть, что за её спиной в луже крови и собственных испражнениях лежит бездыханное тело близкого ей человека. Всё происходящее было словно насмешкой. Неужели всё было именно так? Её дядя и тот, кто отнял жизнь у детей из списка, был один и тот же человек?      

Похититель!

Убийца!

Как же они могли этого не заметить, как могли пропустить?

Почему Агата не смогла распознать, что под маской доброго и заботливого племянника, скрывалось чудовище?

— Вы как? — прервал её раздумья Новак. В его взгляде она прочла сочувствие.

Лана не ответила, лишь кивнула, в душе благодарная этому абсолютно чужому ей человеку за поддержку.

— С вами захотят поговорить, задать вам несколько вопросов. Если вы не против, я бы остался? — спросил он, останавливаясь на несколько ступеней ниже.        

— Как хотите, — пожала она плечами. — Вас пустили в квартиру?

— Да, но пришлось долго уговаривать.

— Чем они там занимаются?

— Делают снимки, проводят осмотр тела, документируют... Закончат ещё не скоро.

— Почему он это сделал? — спросила Лана, не уточняя о ком идёт речь, Новак и так всё понял.

— По-моему ответ очевиден. Думал, что мы подобрались слишком близко и всё что оставалось — пустить себе пулю в лоб.

— Вы удовлетворены? — подняла она на него глаза. — Получили, наконец, то, что хотели? Нашли похитителя?

— Я ведь мог раскрыть это дело тридцать лет назад, и не было бы стольких жертв, — устало произнёс Новак, проводя рукой по лицу. Только теперь, немного придя в себя, она заметила, как плохо он выглядит: впалые щёки, заросшие седой щетиной, тёмные круги под глазами от бессонных ночей. — Неужели вы действительно думаете, что теперь я буду спокойно спать, зная, что мог остановить его? Я мог бы... — он не договорил, махнув рукой.

— Мне только не понятно... А как же тот подросток, которого видели с мальчиками?

— Возможно, мы и правда ошиблись, и тот парень не имеет никакого отношения к похищениям или же он был приманкой, или — что ещё хуже — сообщником. Если так, то нам нужно найти его. Возможно, он продолжит дело и похищения возобновятся.

Краем глаза Лана увидела, как к ним по лестнице спускается женщина лет сорока, на ходу стягивая с рук латексные перчатки. Маленькая, крепкая, со смуглой кожей и карими чуть на выкате глазами.

— Здравствуйте. Моя фамилия Бали. Я следователь, назначенный везти это расследование. Если вы не против, то я хотела бы задать вам несколько вопросов? — обратилась она к сидящей на ступеньках Лане.

— Задавайте, — безразлично отозвалась она.

— Вы не будете против, если я буду фиксировать наш разговор? — женщина вытащила маленькую прямоугольную коробочку.

— А у меня есть выбор?

— Вы вправе отказаться от беседы со мной в данный момент, — предупредила женщина, не сводя своих огромных глаз с Ланы. — Возможно, вы захотите, чтобы при нашем разговоре присутствовал адвокат?        

«Что она пытается прочесть на моём лице?»

— Зачем он мне? — разыграла удивление Лана, так и не поднявшись со ступеней, отчего и Новак и Бали будто нависали над ней. — Записывайте что хотите, мне нечего скрывать.

— Прекрасно, — кивнула та, нажимая кнопку «Запись».

Новак в полуметре он неё даже не шелохнулся, и Лана в глубине души была ему признательна за поддержку. Он не бросил её в трудный для неё момент, даже после того, что увидел наверху. Наверное, стоит и думает, что угораздило же его связаться с её семейкой. Мать — алкоголичка, дядя — убийца маленьких мальчиков. Хотя Лана бы поняла, если бы Питер Новак не захотел иметь с ней и её проблемами никаких дел. Она сама себе казалась какой-то грязной, запачканной.

Следующие минут двадцать она честно отвечала на все интересующие эту женщину вопросы. Кто она такая? Где жила раньше и где проживает на данный момент? Есть ли муж, дети? Зачем вернулась в город, после стольких лет отсутствия? Место работы ту удивило больше всего.       

— Кинолог?

— Да. Работаю с собаками-поводырями, готовлю их для дальнейшей службы.

Следователь кивнула и, сделав запись в блокноте, попросила вспомнить поминутно, всё то, что Лана делала со дня приезда и до появления в квартире.

— Вы же понимаете, что этот инцидент вызывает у нас множество вопросов, — Бали ткнула пальцем с коротко подстриженным ногтем за спину Ланы, после чего продолжила закидывать Лану вопросами. — И что же было после того, как вы поднялись по лестнице? Как открыли дверь?

— Она была не заперта.

Глаза Бали чуть сузились.

— Дверь была не заперта или приоткрыта?

— Второе. Возможно, я не стала бы подниматься, но в окне квартиры горел свет.

Лана заметила, как лоб женщины прорезала едва заметная морщинка.

— Понятно, — та сделала ещё одну пометку в блокноте. — Вы открыли дверь... Какими были ваши дальнейшие действия?

— Зашла внутрь, несколько раз позвала. Потом прошлась по комнатам и заглянула в ванную.

Следователь искоса взглянула на Новака, но тот всем своим видом показывал, что ему нет никакого дела до того, что происходит в полуметре он него. Взгляд старика был обращён на стену, а длинные пальцы, уже привычным Лане движением, барабанили по наконечнику трости.

— Вы часто навещаете своего родственника?

— Нет, за долгие годы впервые.

— Как вы открыли дверь подъезда? У вас есть ключи?  

— Да, несколько дней назад дядя отдал мне запасной комплект и от квартиры, и от подъезда.

— Почему именно сейчас?

— Понятия не имею! — бросила Лана. Её начали раздражать провокационные вопросы этой женщины-следователя.

— Вам придётся их нам отдать, на время следствия, — предупредила Бали и продолжила. — Каким был ваш дядя в последнее время? Спокойным, рассеянным или может, был встревожен? Боялся чего-то?

— С какой стати ему чего-то бояться? — в недоумении спросила Лана.

— Возможно потому, что год назад он приобрёл огнестрельное оружие, из которого и был произведён выстрел.

«Мы стали чужими...» — с горечью поняла она, услышав последние слова женщины.

— Но ведь это не запрещено, иметь оружие, не так ли?

— Нет, конечно, всё законно. Оружие зарегистрировано, — пожала плечами Бали, и тут же последовал новый вопрос. — Вы прикасались к чему-нибудь за то время, пока были в квартире?

Лана сделала вид, что думает. На этот счёт Новак её уже проинструктировал.

Посчитав, что достаточно потянула время, перечислила:

— Дверь, выключатели, дверные ручки, стена, кажется всё.

— Что вы можете сказать о тех фотографиях, что были обнаружены около тела? Вы ведь видели их, не так ли?

— Я понятия не имею, что всё это значит. Может, вы мне объясните?

— И последнее, — проигнорировала та вопрос. — При каких обстоятельствах вы двое познакомились?

Новак отозвался первым:

— Я вёл дело об исчезновении мальчика, Николаса Берсона, много лет назад. С тех самых пор я не терял связи с его бабушкой и сестрой, — он указал в сторону Ланы.  

Кажется, женщину вполне устроила эта маленькая ложь.

— Пока прошу вас из города не уезжать, — предупредила её следователь и уже отошла, когда окрик Ланы заставил ту обернуться.

— Скажите, вы нашли его машину? Когда я приехала, не заметила её около дома.   

— Мы проверим, — пообещала следователь.

Дождавшись, когда та исчезнет за дверью, ведущую в квартиру дяди, Лана поднялась со ступеней и тихо постучала в соседскую дверь. Поблагодарила милую пожилую пару за чай и оставленный на время заряжаться телефон. Спускаясь вниз по лестнице, взглянула на Новака:

— Она меня в чём-то подозревает?           

— Вы появились здесь не вовремя. Эксперты установили, что выстрел был произведён не более часа назад. И вы, Берсон, единственная родственница, что делает вас прямой наследницей.

— Вы шутите? — понизив голос, удивлённо спросила она, так, чтобы её не услышали остальные. Мимо, хлопая подъездной дверью, то и дело сновали люди в форме. — Я бы многое отдала, чтобы вообще не приезжать сюда и не быть посвящённой во весь этот кошмар. Может, и вы считаете, что я к этому причастна?

— Нет, но для полиции это отличная версия. Если они узнают о нашем частном расследовании, тогда точно эта дама вцепится в вас мёртвой хваткой. Молодая девушка, раскопав прошлое своей семьи, мстит похитителю, а возможно и убийце своего брата, подстраивая всё, как самоубийство.

— Вы думаете, они узнают?

— Со временем узнают, они же не дураки, — обрадовал он. — Эта Бали имеет репутацию бультерьера. Вцепившись в подозреваемого, она уже не отпустит. Но пока у неё нет заключения криминалистов и судмедэкспертов, она не будет вас трогать.  

— Может, лучше ей всё рассказать? — спросила Лана, на секунду представив, какой ад её ждёт впереди, узнай эта женщина обо всём. — Вдруг она сможет нам помочь?     

— Сейчас не время. Пусть разберутся сначала с этим. — Новак кивнул в сторону лестницы, ведущей наверх. — Вы достаточно хорошо рассмотрели снимки?          

— Да.

Удовлетворённый таким ответом, он принялся размышлять вслух:

— На них три разных ребёнка, это подтвердили и те, кто сейчас работает наверху. Всего три! Намного меньше, чем в нашем списке. Позже, все эти дети будут идентифицированы, но сейчас меня интересует другое. Нет ли среди этих детей вашего брата?

— Я как не вглядывалась, не смогла понять, кто на двух из них.

— На одном точно Давид Вебер, похищенный в девяносто четвёртом. Тот случай, где фигурировала бутылка газировки без отпечатков пальцев.

— А может похитителей и правда двое и Николаса похитил кто-то другой?

— Такой вариант тоже нельзя исключать, — задумчиво произнёс Новак. — Либо ваш дядя припрятал где-то ещё снимки... Зачем вы на самом деле пришли сюда, Берсон?  

— Единственный человек, который проводил с моим братом больше всего времени, был дядя. Я хотела спросить, может он знал кого-то, кто подходил бы под описание того подростка.

— Не вышло?           

— Я так и не дозвонилась, поэтому и приехала. Поднялась в квартиру. Дальше вы знаете. Сразу же позвонила вам.

— Понятно. При нём не нашли предсмертной записки...          

— Её не было, — подтвердила Лана, вновь мысленно переносясь в квартиру наверху. — По крайней мере, я такой не видела.

— Идите, проветритесь. А я пойду, узнаю, можем ли мы уйти. На улице стоят оперативники, отдайте им свои ключи от этой квартиры и скажите, что это следователь распорядилась.

Старик снова пошёл наверх искать Бали, а Лана всё продолжала стоять, тупо уставившись в пространство, не в силах до конца осознать тот факт, что они, наконец, у финишной черты и их расследование закончено. Больно было от того, кто стал причиной всех этих преступлений. Но ей не давали покоя те фотографии наверху. Почему только три? Жертв точно было больше. Или они что-то упускают?

Она устала, глаза слипались. Сколько ещё она способна выдержать в таком темпе? Словно было мало всего того, что произошло с её семьёй, так ещё и виновный, все эти годы, был на расстоянии вытянутой руки. Как же он мог? Как говориться: держи друга близко, а врага ещё ближе.

Выйдя на улицу и плотнее запахнув пальто, она отошла в сторону, пропуская людей с каталкой, которые позже заберут тело в морг. Обвела глазами улицу. Слишком тихо. Какая-то мысль не давала ей покоя. Что-то, что она упустила, на что не обратила внимания. Мелькнувшее в глазах женщины-следователя сомнение, вызванное её ответом. Но каким? Вынув из сумки ключи и незаметно отсоединив самый маленький, сунула его в задний карман джинсов. Остальные отдала двум полицейским, дежурившим неподалёку.

Телефон, наконец, ожил. Сердце сделало бешеный скачок. Она никак не ожидала, увидеть на экране напоминание. У неё было одно голосовое сообщение от дяди.

Что она сейчас услышит? Исповедь самоубийцы? Его последнюю волю или может признание похитителя и убийцы маленьких мальчиков? Готова ли она к этому?

Кончики пальцев начало покалывать, когда она, наконец, нажала на воспроизведение:

— Девочка, извини, не слышал твоих звонков, — раздался в трубке такой родной и уже теперь недосягаемый голос. — Я сейчас немного занят. Не знаю, зачем тебе понадобился какой-то мальчишка, но я помню только одного, с кем ладил твой брат. Он довольно часто приходил в шахту к своему отцу, тот работал у нас сторожем, его имя Юстас.

Лана почувствовала, как по лицу катятся слёзы, превращаясь в ледяные дорожки, прихваченные ночным морозным воздухом. Два полицейских, которым она чуть раньше отдала ключи дяди, увидев её состояние, притихли и отвернулись. Но ей было плевать, что они подумают. Только теперь она, наконец, поняла, насколько тяжёлой стала для неё эта утрата. Гораздо хуже, чем потеря Агаты или брата, которого она даже не знала. Ян был самым близким для неё человеком, практически вырастившим её.

И вдруг она вспомнила, что смутило её в поведении женщины-следователя. Реакция на её слова о двери. Зачем человеку, который собирается свести счёты с жизнью, оставлять дверь открытой? Чтобы его скорее нашли? И зачем было дарить ей ключи? Неужели он спланировал свою смерть заранее? Но тот голос, что она услышала минуту назад на автоответчике, не принадлежал человеку, смирившемуся с мыслью о самоубийстве. Никаких намёков, ничего, что могло говорить о творившихся в душе Яна жутких планах на будущее. Этот голос не принадлежал убийце, расправившимся с тремя мальчиками.

«И где его машина?»            — обвела она взглядом пустынную улицу с припаркованными вдоль обочины автомобилями жильцов дома. Ещё в первую их встречу перед похоронами Агаты она поняла, что Ян очень горд своей дорогой игрушкой.  

Сделав пару шагов, в надежде найти белоснежного, стального красавца, Лана почувствовала удар и провалилась в темноту.

Глава 17

16 ноября 2016 год.

Три дня до расплаты.

Первое, что она ощутила, была боль в затылке, настолько сильная, что к горлу волнами подкатывала тошнота. Желудок сжался в тугой узел, и несколько долгих секунд она пыталась дышать ровнее и глубже, чтобы успокоиться. Что с ней случилось? Голова плохо соображала, мысли, словно тараканы разбегались по разным углам. Память возвращалась медленно, вспышками в затуманенном сознании, пока Лана не задохнулась от её напора. Воспоминания последних часов, словно сотни игл впились в её мозг, причиняя мучительную боль потери.

Ян!

Перед глазами пролетали воспоминания, сменяя друг друга. Вот она находит его в луже крови, с разбросанными вокруг тремя фотографиями. Затем вопросы следователя Бали, не оставляющие никаких сомнений в том, кого стражи порядка считают виновным в этих зверствах. Новак всё такой же взъерошенный, с глубокой морщиной прорезавшей его лоб.

Следом новое воспоминание — словно в трансе она прослушивает голосовую почту. Голос дяди, ещё живого за считанные часы, а может минуты до смерти. Затем боль, словно расколовшая череп пополам и мрак, поглотивший её.

И вот теперь, лёжа с закрытыми глазами, Лана пыталась понять, где находится, правым боком чувствуя под собой что-то твёрдое и холодное. Одна рука её была неестественно вывернута и болталась высоко над головой, причиняя нестерпимую боль в онемевших мышцах. Тело затекло от неудобной позы. Лана втянула носом спёртый, до боли знакомый воздух.

— Доброй ночи, дорогая. Ты можешь не притворятся, я уже понял, что ты пришла в себя.

Лана резко открыла глаза и дёрнулась от слишком яркого луча света, направленного ей в лицо. Руку пронзила волна мучительной боли, над головой, что-то зазвенело. Запрокинув голову, она увидела ржавую цепь, один конец которой терялся где-то под потолком, а другой сковывал её правое запястье. Лана оцепенела.

«Прикована! Словно животное!»

Её накрыла волна ужаса и паники, сердце забилось быстрее и Лана ощутила, как тошнота снова поднимается к горлу. Она только и успела, что повернуть голову, чтобы не захлебнуться собственной рвотой, до предела натягивая ненавистную цепь. Туман перед глазами начал понемногу рассеиваться. Обтерев рукавом рубашки рот, Лана попыталась сесть, но не вышло, одеревеневшее тело категорически отказывалось выполнять простейшие команды.

Там, откуда исходил голос, за границей света, была кромешная тьма. Сощурив глаза, она пыталась рассмотреть то, что её окружало: каменный пол, такие же стены, переходящие в невысокий потолок и всё это освещал рассеивающий луч фонаря.

Они в шахте! Всё так и кричало об этом: тяжёлый, спёртый воздух, куски породы на полу. Видимо с её головой было куда хуже, раз не сразу пришло понимание того, куда её притащили.

«Скорее всего, сотрясение», — думала Лана.

По крайней мере, были все признаки: боль в затылке, тошнота, не прекращающийся гул в ушах. Подняв левую руку и коснувшись того места на голове, где находился эпицентр боли, пальцы нащупали огромную шишку.

— Больно? Ничего, заживёт.

Эти слова, сказанные безразличным голосом, снова заставили её вздрогнуть. Он наблюдал за ней, следил за каждым её движением! Этот монстр не придумал ничего лучше, как притащить её в шахту. На какую-то долю секунды она почувствовала облегчение. Её найдут, услышат! Но тут же вспомнила рассказы Яна, услышанные в детстве.

Шахта была лабиринтом с бесчисленным множеством ходов и тупиков. За двадцать лет работы музея никто так до конца и не смог исследовать её полностью. Огромный каменный город под землёй, со своими улочками и железнодорожным полотном. Отсюда не было шанса выбраться живым, если только у тебя не было карты.

— Я надеюсь, ты не настолько глупа, что бы питать ложную надежду на спасение? — будто прочитав её мысли, спросил мужской голос во мраке. — Мы находимся довольно глубоко, поэтому нет никакой нужды звать на помощь. Её не будет... уж поверь мне.

— Что вам нужно от меня? — хрипло спросила она и сделала повторную попытку принять вертикальное положение. С трудом, но всё же это ей удалось. Облокотившись о стену, почувствовала, как острые края породы впиваются в спину.

«Лучше не шевелись», — приказала себе Лана, стараясь дышать ровно.

— Ты же понимаешь, почему ты здесь? — снова напомнил о себе её похититель.

— Нет.

— Неужели? А я считал тебя гораздо умнее. Ты так рьяно принялась за это старое дело, что почти оказалась у цели. Или возможно слово «почти» здесь уже не приемлемо?

Лана продолжала молчать, игнорируя его намёки и обдумывая всё то, что могло хоть как-то помочь. Где-то слышала, что если человек попадает в такую ситуацию, то необходимо наладить контакт с преступником. Доверительные отношения между жертвой и мучителем могли переломить ход событий, но здесь с этим человеком, если его так вообще можно было назвать, такой приём вряд ли сработает. Она не будет его умолять. Не дождётся! К тому же, что-то ей подсказывало, что никакие мольбы, никакие разговоры не помогут ей вырваться из лап монстра. Ничто не спасло тех детей от него. Не спасёт и её.

— Так что ты знаешь, Лана? — голос прозвучал настойчивее, её похититель терял терпение.

— Я понятия не имею о чём вы.

Он засмеялся. Даже смех его казался жутким.

— Брось! Я был в курсе почти всех твоих передвижений. Знал, что ты сунула свой нос куда не следует. Это было глупо с твоей стороны. Ты, как назойливое насекомое не можешь успокоиться, пока тебя не прихлопнут. Неужели до тебя не доходит, что это может привести к ужасным для тебя последствиям? — он на секунду замолчал, но лишь для того, чтобы снова повторить свой вопрос. — Так, что ты узнала?

— Я уже ответила, — превозмогая боль в голове, процедила она сквозь зубы.

Лана прикрыла глаза, она была не способна думать. Единственное, что ей хотелось сделать — это свернуться прямо здесь, на холодной земле, калачиком, прижать колени к груди и на время забыться. Чтобы не было ни смерти дяди, ни этой шахты, ни этих цепей.

— Что знает тот старик, с которым ты теперь не расстаёшься? 

Она запаниковала. Только не Новак! Больше не нужно смертей по её вине.

— Мой дядя имеет какое-нибудь отношение к исчезновениям и убийствам этих малышей? — проигнорировав его вопрос, спросила она.

— А ты, как думаешь?

— Думаю, что нет.

Подтверждения своим мыслям она так и не услышала.

— Значит, вы его подставили? Подбросили ему эти фотографии. Благодаря вашим усилиям полиция уверена, что мой дядя похититель и убийца маленьких мальчиков! — перед глазами появилась картина: посеревшее, словно из воска тело и лужа крови. Лана попыталась отогнать от себя это ведение, но тут же чуть не задохнулась, от неожиданно пришедшей в голову мысли. — Нет! Он ведь не совершал самоубийства, это вы его убили?

— Ты испытываешь моё терпение. Что знает тот калека? — невидимый ей человек злился, и голос с каждым произнесённым словом, становился всё громче, ударяясь о каменные своды, и эхом уносясь прочь.

— Вашего имени он не знает.

Лана напряглась. Она скорее почувствовав, чем услышав, как он движется за границей разделяющей свет и тьму. Что он намерен делать дальше? Как поступит? Убьёт её?

«Как выглядит тот, кто отнял так много невинных маленьких жизней?» — с ужасом думала она, каждую секунду ожидая нападения.         

— А кто знает? — снова задал он вопрос и Лана немного расслабилась.

Этот монстр не торопился, сначала хотел удостовериться, что она не успела разболтать его имя. Ему некуда спешить. Она в его руках и он может делать с ней что пожелает. И никто не будет знать, что в этих лабиринтах твориться зло.

— Голосового сообщения, которое ты отправила, больше не существует, — словно прочитав её мысли, добавил. — Всё удалено.

Последняя надежда, что полиции удастся что-то найти, растворилась после слов этого подонка.

— Какая досада, что тебе так и не удалось до конца во всём разобраться.

— Но я всё же получила что хотела, не так ли?

— И что же это?

— Ваше имя, Юстас. И тот факт, что вы похититель и убийца.

Он долго молчал, прежде чем она снова услышала его голос:

— Ну и что тебе это даёт? Ты-то здесь! Представь, каково сидеть вот в таком месте, месяцами, годами, не имея возможности выйти и сделать глоток чистого воздуха. Постепенно начинаешь сходить с ума. Ты готов на всё, даже на компанию того, кто с тобой это сотворил! Начинаешь умолять, чтобы он не уходил, с нетерпением ждёшь его возвращения... Наконец, даруешь ему свою душу, и просишь не оставлять с этим чувством одиночества, — последовала долгая пауза. — Но он всё же уходит, и ты снова оказываешься один на один со своими мыслями и страхами. Единственным твоим спутником становится внутренний голос и кошмары. Они преследуют, стоит только закрыть глаза, проваливаясь в сон от усталости. В таких местах, как это, ночь длиться слишком долго. Поверь мне, Лана, всё именно так и бывает. День за днём.

— И что же вы намеренны со мной делать?

— Не то, о чём ты думаешь.

— Почему? — спросила она и тут же сама ответила. — Потому что вас привлекают маленькие беззащитные мальчики?

Но он не ответил и она задала тот единственный вопрос, что мучал её уже долгое время.

— Где они?

— Кто?

— Мой брат и остальные дети, где они?

— Тебя они все интересуют или только тот, в ком текла и твоя кровь? Ты ведь хочешь знать, что случилось с твоим братом, не так ли? О тех ужасах, что он перенёс сидя в таком же тёмном, тесном месте. Ты готова услышать всё то, что выпало на его долю? Выдержишь?

— Вы чудовище! — прошипела Лана, сглатывая слёзы.

— Возможно.

Смирение. Вот что она услышала в его голосе. Словно он не мог иначе и принял себя таким, какой есть.— Скольких вы убили? Сколько жертв на вашей совести?

Он проигнорировал вопрос.           

— Видишь это?

Луч фонаря метнулся в сторону, высвечивая противоположную стену. Лана вскинула голову и увидела точно такие же цепи, как и те, в которые была закована она сама. Ржавые оковы для маленьких детских ручек.

— Что вы с ними делали? — в ужасе прошептала она, представив, как её брат и десятки других детей сидели в этом тёмном месте в надежде, что их когда-нибудь найдут. Что родители придут за ними, материнские руки обнимут и успокоят, и они снова вернутся к той жизни, которую вели прежде. И больше никогда не будут плохо себя вести.

Как же часто в детстве она представляла, что вот так же исчезнет. Просто раствориться. И думала, каково будет Агате? Что та почувствует, лишившись внучки, которую никогда не любила? Будет сожалеть о том, какое детство уготовила ей? Или её бабке будет всё равно? Сидя в том тёмном подвале, Лана мечтала причинить Агате боль, не понимая, что та много лет назад уже пережила подобное.

— Один из них сидел здесь, — донеслось до неё. — Как думаешь, что он испытывал всё то время, пока был прикован? Какие мысли посещали его маленькую голову? Не знаешь? За это время он практически ослеп и был способен лишь различать силуэты. — Лане захотелось заткнуть уши, только бы не слышать всё это. А ещё лучше, вцепиться ему в глотку и разорвать на части. — Он боялся, умолял отпустить его. Говорил, что не расскажет никому о том, что здесь творилось, но его мольбы не были услышаны, они только разжигали костёр внутри. До тех пор пока он не сбежал...

— Томас, — прошептала Лана.

Она, как наяву увидела, как тот испугано жмётся к противоположной стене. Всё это время она была так близка к истине. Томасу удалось выбраться. Малыш, брёл по лесу в надежде найти хоть кого-то, кто мог спасти его. Но этот побег лишь отсрочил неминуемую гибель, дав возможность в последний раз насладиться свежим воздухом и солнечным светом. Самым ужасным в этой истории было то, что проведя два года в этом подземелье, к тому времени уже восьмилетний Томас, нашёл свою смерть в спасении.

— Да, это был он.

— Где тела остальных?

— В земле. Все кроме одного.

— А мой брат?

Он не ответил и она почувствовала, как воздух за границей света пришёл в движение, и ощутила смутно знакомый сладковатый аромат. Лана нахмурилась, вспоминая, где совсем недавно вдыхала подобный запах. Но додумать не успела. Луч фонаря в последний раз дёрнулся, высветив мужскую руку с характерной отметиной. Затем прошёлся по куче тряпья у противоположной стены и погас. Боясь пошевелиться и стараясь не дышать, Лана сильнее вжалась в стену, пытаясь понять, что он намерен предпринять дальше. Но лишь услышала тихие, удаляющиеся шаги. Позже и эти звуки стихли, вытесненные звенящей тишиной штолен.

Она старалась привести мысли в порядок, уговаривала себя дышать ровнее, понимая, что растущее внутри чувство паники, может накрыть с головой и тогда она полностью потеряет контроль.

«Успокойся», — это единственное слово раз за разом повторяла она вслух, в надежде, что это возымеет эффект.

Нужно было что-то предпринять или она проведёт в этой темнице свои последние дни. Оказавшись в полной темноте, глубоко под землёй, без надежды на спасение, было трудно представить, что где-то наверху существует другой мир и люди продолжают жить: просыпаются, едят, ходят на работу.

До слуха донёсся до боли знакомый скрежет металла, заставив сердце радостно подпрыгнуть в груди.

«Не может быть!»

Она прислушалась, боясь упустить ещё хоть что-нибудь. И только тишина её была ответом. Просидев в напряжении несколько минут, Лана начала соображать. Тот звук, что она услышала, не возможно было ни с чем спутать. Решётка, что преграждала путь излишне любопытным туристам. Та была примерно в полукилометре от входа в шахту и уже много лет служила границей между музеем, где проходили экскурсии и опасными для прогулок штольнями. Ржавая дверь-гармошка, из металлических перекладин, скреплённых болтами.

Лана прикидывала в уме. Выходит, её тюрьма находится чуть дальше решётки, возможно, всего лишь в нескольких сотнях метров. Если бы она могла только до неё добраться! Расстояние до выхода она преодолеет без труда даже в кромешной тьме. Если бы только... Она попыталась выдернуть руку из тисков, но железный браслет был слишком узким, даже для её тонкой руки. Тянула и дёргала, сдирая нежную кожу запястья, казалось, что ещё чуть-чуть... но всё было бесполезно. Добилась лишь того, что рука начала болеть ещё нестерпимее. Тогда Лана принялась шарить здоровой рукой по полу, пока не нашла камень. Что если попытаться разбить цепь? В полной темноте первым же ударом она высекла искры и от породы откололось несколько мелких кусков. Ударяя снова и снова Лана, наконец, остановилась, понимая, что это бесполезно и железные цепи ей ни за что не сломать.

Вновь откинувшись спиной о стену, она прикрыла бесполезные в темноте глаза. Вспомнила рассказы о том, что люди часто слышали едва различимые удары и голоса в недрах шахты, принимая их за что-то сверхъестественное: не упокоившиеся души погребённых шахтёров или мифических жителей этих мест. О них говорил и Ян: одни добрые, помогавшие отыскать выход шахтёрам, или драгоценную жилу, другие злые, заманивающие всё глубже. Но это было кое-что похуже. Теперь она знала, кто производил шум. Маленький Томас.

«Если бы хоть кто-то предпринял попытку поискать источник этих звуков! — думала Лана. — Если бы люди придавали этому большее значение и меньше верили в небылицы!»

От злости на свою беспомощность, она что есть сил швырнула булыжник и услышала, как тот, ударяясь о стену, разлетелся на осколки. Она ничего не может больше сделать. Она подвела всех. Подвела Яна, который стал чудовищем в глазах всего города и это уже ничто не изменит. Новака, терзаемого от неразгаданных тайн, к которым скоро прибавится ещё одна — внезапное и загадочное исчезновение Ланы Берсон. Скорее всего, её посчитают причастной к смерти дяди и решат, что она сбежала, начнут искать... Но только не там, где следовало бы. Все эти секреты останутся здесь, в этом месте вместе с её бездыханным телом.

Её охватило безразличие ко всему происходящему: к себе, к своей судьбе, к целому миру. Время словно замерло. Сидя в неудобной позе, с задранной вверх рукой, с закрытыми глазами, которые были бесполезны и лишь болели от напряжения, когда она таращилась в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-то, Лана пыталась смириться с судьбой. В голову лезли разные мысли. Может всё это было предопределено свыше? В наказание ей за что-то... И теперь она должна пройти весь тот путь, что когда-то выпал на долю её несчастного брата?

Она так устала. В промежутках между забытьём, в которое она то и дело впадала и жестокой реальностью, ей что-то снилось, но сны были такими жуткими, что Лана вздрагивала от своего собственного стона. Хотелось пить, казалось, что язык распух и едва помещается во рту. Но она знала, что стены и пол шахты в этом месте несут на себе лишь вековую пыль.

— Как зверь, — прошептала Лана в темноту и мысли потекли в иное русло.

Хищник, попадая в капкан, перегрызает себе конечность. Единственным выходом, чтобы выжить и избежать участи быть убитым — оставить часть себя.

Лана медленно села, прижав колени к груди и свободной рукой снова принялась шарить по полу. Ничего в радиусе метра. Она с трудом встала на четвереньки и переместилась чуть дальше, до предела натягивая цепь. Наконец рука наткнулась на камень нужного размера. Она прислушалась. Подземный лабиринт был тих и безмолвен.

И тогда приняла решение. Это чудовище не выиграет эту битву, она ему не позволит, не доставит удовольствие видеть, как медленно усыхает в этой проклятой шахте. Может он и сделал всё правильно, приковав её к стене и оставив наедине со своими мыслями, но просчитался в одном. Нападки Агаты, постоянная изоляция и темнота, развили в ней кучу страхов и фобий, но они и закалили ей. Лишили единственного, что сдерживало её в этих цепях. Страха перед болью!            В моменты паники она её жаждала, словно наркоман дозу.

Не раздумывая больше ни секунды, она подняла свободную руку и замахнулась. В тот же миг по тёмному лабиринту туннелей разнёсся её мучительный вопль. Спустя секунду всё было кончено.

                                                                        ***

Эхо от её крика ещё раздавалось под сводами штолен, когда Лана пошевелила правой рукой со сломанным большим пальцем. Она была всё ещё прикована, рука всё ещё висела на цепи, но теперь только осталось освободиться и попытаться выбраться. Легче было сказать, чем решиться даже прикоснуться к кисти, которая пульсировала всплесками боли. Это словно отрезвило её. Даже в темноте она чувствовала тёплую, липкую кровь, заливавшую пальцы и стремящуюся вниз по руке. От одной мысли, что придётся предпринять попытку вытащить кисть из железного обруча и тем самым прикоснуться к ране, бросало в дрожь, но это было необходимо.

После третьей попытки ей всё же удалось освободиться, и только после она почувствовала, как до боли сжимает челюсти. Первое, что нужно было сделать — это перевязать рану. Лана вспомнила о груде тряпок где-то в паре метров от неё и, опираясь здоровой рукой о землю, поползла в нужном направлении. Наконец левая рука коснулась чего-то мягкого и она с удивлением поняла, что это её пальто и шарф. Наощупь перевязав руку и накинув пальто, Лана поднялась и, шаря рукой по стене, стала искать выход. Проём оказался достаточно широким, а дальше туннель по обеим сторонам.

«Куда идти направо или налево? Где та дверь-решётка, с какой стороны?» — мысли путались, голова кружилась, сил думать не было, и она выбрала первый вариант.          Если не получится, вернётся и начнёт всё заново.

Медленно, водя здоровой рукой по неровной стене, она шаг за шагом продвигалась всё дальше, стараясь не думать об огне, пожиравшем кисть. А в глубине души уже зрел страх и сомнение, что выбрала неверный курс и стоит повернуть обратно. Но неожиданно рука наткнулась на холодный металл решётки. Лана подёргала, понимая всю тщетность своих попыток. Заперто.

Слишком много времени и сил ушло на то, чтобы онемевшими пальцами открутить первый болт. Второй поддался легче, и она смогла сдвинуть одну из перекладин в сторону, с трудом протиснувшись сквозь решётку. Оставалось только пройти весь путь до большого зала... Как выбраться наружу Лана знала. Шла в полной темноте, с опаской ступая по неровной поверхность, но вскоре глаза стали различать очертание туннеля впереди: кривые стены, низкий потолок.

Застыв перед входом в освещённый большой зал, она огляделась и прислушалась, опасаясь, что где-то там её может поджидать этот человек. Ни одной живой души. Даже полиции, которая вроде бы должна закрыть музей в связи с преступлениями его директора, в шахте не было. Оставалось только добраться до запасного выхода, и она на свободе.

Туннелей ведущих к выходу из шахты было два. Один — центральный, для туристов, был всегда освещён. Единственный недостаток его заключался в том, что по ночам он всегда запирался на ключ. Второй выход был чуть в стороне и оставался незаметен постороннему взгляду. О нём знали не многие, лишь те, кто был так или иначе тесно связан с шахтой или музеем. Туда она и направилась.

Лана немного расслабилась, увидев впереди знакомые очертания голых стен, пол и потолок, уходящие под уклоном вверх. А впереди старая, железная дверь с огромной, ржавой задвижкой. Как только та поддалась, она почувствовала мокрые снежинки на разгорячённом лице и, зачерпнув здоровой рукой с земли горсть первого в этом году снега, поднесла к губам.

Луна на чернильном небе светила круглым мутным диском, затянутая снеговыми тучами. Охватившее Лану пьянящее чувство свободы, были сродни счастью. Такое она испытывала всякий раз, когда выбиралась из подвала. Но тут же память швырнула назад, напоминая о маленьком мальчике, вот так же вырвавшимся из лап чудовища. Почему он так и не нашёл помощи от работников музея? Ведь на той дороге он появился около четырёх часов. Или же он выбрался ночью, а заблудившись, вышел на тот злополучный участок уже ближе к вечеру?

Вопросы один за другим проносились в голове, не находя ответов. Единственное, что она понимала точно — это чувства обуревавшие мальчика. Ужас от того, что не знаешь за каким деревом или холмом может поджидать опасность. Где притаился зверь в человеческом обличие?

Тонкое, снежное покрывало хрустело под ногами, пока Лана выбиралась из леса. Каждая тень казалось, оживала в этом лесу. Где-то вдалеке хрустнула ветка. Над головой захлопала крыльями невидимая птица, заставляя всякий раз вздрагивать. Она старалась не думать о том, что скрывается в темноте, и только выйдя на пустынную в этот поздний час дорогу, вздохнула с облегчением. Медленно брела по обочине, когда проезжающий мимо одинокий автомобиль не остановился в паре метрах впереди.

Не обращая внимания на встревоженный взгляд, сидящей за рулём женщины, Лана назвала адрес и только после позволила себе немного расслабиться.      

— Муж, — было единственным, что произнесла она, удовлетворяя интерес женщины, и прикрывая глаза после того, как та с сочувствием кивнула. 

Она почти не помнила, как её довезли до места. Выбравшись из машины и поблагодарив, она постучала в дверь, надеясь, что хозяин окажется дома.   Спустя минуту дверь распахнулась перед ней, окутывая уже знакомыми запахами.

— Куда, чёрт побери, вы подевались? — проворчал Новак, отступая в сторону и давая ей пройти внутрь. — И что у вас с рукой?     

— Я её сломала, — из последних сил произнесла Лана, переступая порог дома и оседая на пол в прихожей. — Имя того подростка Юстас. Его отец работал в музее.   

— Какого дьявола вы опять натворили? — было последнее, что она услышала перед тем, как сознание померкло.

Она всё знает! Эта девчонка почти докопалась до сути. Но ей ни за что не разгадать эту тайну до конца и не узнать, кто он на самом деле. Он переродился! Как гусеница, сбросил, ставшую ненужной оболочку и обзавёлся новой, что скрывала от всех его нутро — делая его другим. Теперь он именно тот, кем ему было суждено быть до конца своих дней!

Его мир, омытый кровью, принесённых в жертву душ, стал иным. А демон внутри снова и снова нашёптывал. Так был ненасытен... Он выполнял любой приказ, чётко различимый в его голове. Его снова отгораживало от остального мира прозрачной стеной кокона. Но он готов ждать! Ему всё труднее сдерживать ту силу внутри себя. Она так и рвалась наружу, в надежде поживиться.

Глава 18

16 ноября 2016 год.

Три дня до расплаты.

Слабый свет пробивался сквозь щель в приоткрытой двери, когда она, наконец, пришла в себя. Лежала на узком диване в гостиной и слушала мужские голоса, доносившиеся снаружи. Они спорили. А через секунду дверь распахнулась, в комнате стало светло. Зажмурившись, Лана с трудом приняла вертикальное положение, прижимая ноющую руку к груди.

— Ну, давай, Питер, знакомь меня с твоей очаровательной гостьей, — сказал незнакомый мужчина лет шестидесяти.

Новак назвал имя, тут же вылетевшее у неё из головы и объяснил, что тот больше тридцати лет работает в городской больнице. Это она и так уже поняла, отмечая его белый халат, накинутый поверх голубой рубашки и немного старомодного фасона брюк, очки в толстой оправе и жиденькие волосы на обширной лысине.

— Вам чертовски повезло, что сегодня моё дежурство, милочка. А теперь давайте-ка глянем, что у вас с рукой... — он осторожно снял с неё пропитанный кровью шарф и приподнял её окровавленную кисть.

Лана почувствовала тепло его рук, и сразу стало как-то спокойней.

— Вам придётся потерпеть, будет больно, — говоря это, он с силой надавил на кость. Перед глазами всё поплыло. — Так, ну сразу могу сказать, что дело плохо. У вас перелом ладьевидной кости, милочка. Открытый перелом в результате прямого удара. Предполагаю, что могут быть и отдельные костные фрагменты. Вам надо на рентгенографию, так я смогу понять насколько серьёзно повреждение, иначе впоследствии может произойти не сращение. В будущем это приведёт к нарушению подвижности руки и постоянным болям. Я уже не говорю о занесении инфекции.

— Я не поеду, — упрямо сказала Лана, отстраняясь.

Как она могла объяснить этому человеку, что снаружи бродит маньяк и убийца, и, что в любой момент она может снова оказаться на цепи.

Мужчина кинул быстрый взгляд на хозяина дома, но Новак лишь устало поинтересовался:

— Ты можешь сделать всё возможное здесь?

— Давайте-ка, я вам обоим объясню, к чему может привести отсутствие лечения, — начал тот, бросая на Лану хмурый взгляд из-под очков. — Если вовремя не принять меры, вы навсегда потеряете подвижность руки. Вас будет мучить боль, снизиться диапазон движения запястья, вы даже карандаш не сможете держать, не то, что полноценно выполнять свою работу. Придётся сидеть на обезболивающих долгое время, а может и всю жизнь, — он тут же перевёл грозный взгляд на друга. — Не мне тебе рассказывать, о том, как жить с этим.

— Это самый плохой вариант? — как можно беспечнее спросила Лана.

В её душе творился хаос, но она ни за что не станет показывать, каково ей сейчас. И что причинив себе это увечье, она возможно навсегда лишила себя того единственного, чем дорожила в этой жизни. Работы.

— Это самый вероятный исход! — возмутился её реакцией мужчина. — К тому же вам стоит обработать и зашить эту рану. Чем вы так?          

— Камнем, — от воспоминаний звука ломающейся кости, её передёрнуло.   

— Понятно. Ну, так что? — он переводил взгляд с неё на своего друга и обратно.

— Я не поеду, — упрямо повторила Лана.           

— Вы не сможете писать, — привёл он ещё один аргумент.

— Доктор, я владею двумя руками в равной степени. Так что правая или левая мне без разницы.

— Вы амбидекстр? — удивлённо спросил он, колдуя над своим чемоданчиком. Лана увидела шприц в его руке и по её телу прокатилась волна дрожи, в предвкушении того, как стальная игла пронзит кожу. — Удивительно! Навык врождённый или приобретённый?

— Приобретённый, — пробормотала она, не сводя глаз с кончика иглы. — Моя бабка считала, что быть левшой грех и пыталась отучить меня от этой пагубной привычки.

— Но почему? Уже достаточно продолжительное время не считается не правильным правописание левой рукой, — в его голосе было изумление.

Лана лишь пожала плечами. Она до сих пор помнила, как Агата выбивала из неё эту блажь, как та называла дурную привычку внучки.

«Держи ручку в правой руке, Ланка. Я сколько должна твердить? Я сказала, в правую руку!»

Через какое-то время, та успокоилась, решив, что победила, не подозревая, что её внучка всего лишь меняет руку, садясь за домашнюю работу. В школе она писала левой рукой, под бдительным оком Агаты всегда была правая. И вот теперь она смотрела на опухшую кисть, а по телу теплом разливалось чувство удовлетворения. Маленькая, мстительная девочка внутри ликовала. Наконец-то она сравняла счёт!         

Постепенно обезболивающее начало действовать. Никаких мыслей, эмоций... даже страх отошёл куда-то на задний план. В соседней комнате ожил мобильный Новака, и он торопливо, насколько позволяла его больная нога, вышел из комнаты, не забыв прикрыть за собой дверь. Лана слушала, как он тихо говорит с кем-то, пока нависший над ней мужчина в белом халате возился с её рукой. Закрепив на кисти что-то вроде тугой перчатки без пальцев, он вроде бы остался доволен.

— Вам бы на вытяжку, да пару дней под наблюдение, но принуждать я вас не могу. Вы девочка не маленькая, сами должны понимать всю серьёзность положения. Я как смог вправил кость и зашил рану. Это фиксатор, — и складывая свои инструменты, предупредил. — Снимать нельзя, даже если болит или чешется. Вы поняли меня?

Он дождался, пока она кивнёт, и осмотрел рану на голове.

— Так, ну здесь всё куда проще, — пробормотал он себе под нос и уже громче добавил. — Рассечения кожи я не вижу. Вас рвало? Голова кружилась?

— Да.

— Тупая травма головы в область затылочной области, — отчеканил он, будто вокруг него была толпа студентов-медиков. — Лёгкое сотрясение, конечно же, есть. Пройдёт. Но при любом недомогании, например: температура, усиление боли, изменение цвета кожных покровов руки, тут же обращайтесь больницу. Могу только сказать, что рука прежней уже не будет.

— Мне нельзя... — начала она.

Тот понимающе кивнул:

— Питер мне вкратце объяснил ситуацию. Но, как врач, я против лечения в домашних условиях, — и тут же добавил. — А вы молодец! Столько страху натерпелись... Вот таблетки. Это обезболивающее, по одной три раза в день. Потом снизим дозировку.

— Спасибо, — искренне поблагодарила Лана.— Отдыхайте, — сказал он, выходя из комнаты.

Едва за ним закрылась дверь, Лана, чувствуя действие лекарств, медленно стянула с себя окровавленную одежду и бросила её на пол. Опустила голову на подушку, она с головой накрылась одеялом, надеясь, что вечно хмурый хозяин дома не выставит её на улицу.

Разбудил её яркий свет, пробивающийся сквозь задёрнутые шторы. Поняв где находиться и почувствовав боль в руке, она вспомнила, что пришлось пережить прошлой ночью. Ужасно хотелось в туалет и пить. Её одежда чистой стопкой лежала на стуле. Она натянула чистые джинсы и свитер и вышла из комнаты. В ванной она взглянула на своё отражение в зеркале. Насколько сильно может измениться человек из-за перенесённого кошмара? Она смотрела на себя, но видела лишь потемневшие от боли глаза. Яростно начала оттирать с лица шахтёрскую пыль, чувствуя себя замаранной тем чудовищем. Он ведь касался её, когда тащил в тот туннель!

«Что он предпримет, обнаружив, что очередная жертва ускользнула от него?            — гадала Лана, принимаясь за испачканные кровью руки. Удалить кровь из—под ногтей было самым трудным. — Придёт в ярость? Начнёт меня искать?»

— С вами всё в порядке? — послышался из-за двери взволнованный голос Новака.

— Всё хорошо, — ответила она и, выходя из ванной, спросила. — Вы вообще когда-нибудь спите?

— На это нет времени, — отмахнулся он. — Идёмте на кухню, вам надо поесть. А после вы должны мне всё рассказать.

— Самое главное я вам уже сказала. Имя! Именно этот человек виновен во всём, а не мой дядя. Остальное терпит.

— В этом-то и проблема! — перебил он Лану. — Но об этом позже. А сейчас расскажите, что происходило с вами с момента, когда мы виделись в последний раз.

Она, как можно подробнее описала своё заточение и последовавший за этим побег.            Всё это время Новак хозяйничал на своей кухне.

— Я нашёл человека с таким именем, — нарезая хлеб, отозвался он, едва Лана закончила. — Не так уж много у нас в городе было рождено детей в семидесятые годы с таким именем. Его фамилия Зима. Ударение на первый слог. Загвоздка в том, что этот самый Юстас Зима уже несколько лет считается мёртвым.

— Не может быть, — опешила Лана, на все сто процентов уверенная, что именно этот человек похитил её. И тут же почувствовала, как волосы на затылке зашевелились. — Но если тот, кто держал меня в шахте не Юстас, то кто?

— Пока я не могу ответить на этот вопрос, — сказал Новак, передавая ей ксерокопию газетной статьи за ноябрь 2013 года.

«Спасая ребёнка, мужчина пожертвовал собственной жизнью!

Не далее, как вчера произошёл инцидент, повергший общество в шок. К сожалению, мы не можем раскрыть имени ребёнка, перенёсшего столь жуткие минуты в своей жизни, но имя его спасителя мы просто обязаны назвать нашему читателю. Юстас Зима! Так зовут человека, спасшего шестилетнего мальчика из водного плена. Этот мужчина, не задумываясь, бросился в бурлящую реку, едва заметив, как мальчик уходит под воду. Позже, подоспевшая скорая увезла пострадавшего. Врачи оценивают состояние ребёнка, как удовлетворительное. А тем временем, полиция и спасатели, со слов очевидцев, узнавшие, что спасший мальчика человек так и не выбрался на берег, начали прочёсывать реку в поисках тела. К нашему великому сожалению, им так и не удалось отыскать в ледяных водах хоть какие-то признаки мужчины. Но мы навсегда запомним его имя. Так же, как запомнят его и родители мальчика. Юстас Зима — несомненно, герой нашего времени!»

— Как видите, это произошло почти три года назад, — сказал Новак, когда Лана положила лист бумаги на стол.

— Значит это не он? — обречённо спросила Лана.

— Я этого не говорил. А вот вам его фото. — Он положил перед ней нечёткий снимок, отпечатанный на принтере. — Пришлось повозиться, подключить кое-кого...          

Лана спрятала здоровую руку под столом, зажав её между коленями, чтобы не поддаться порыву и не разорвать бумагу на мелкие кусочки. На неё смотрело худое лицо с узким подбородком и светлыми, почти бесцветными глазами под шапкой тёмных волос. Ничего примечательного, обычный мужчина средних лет. Но в голове тут же засела мысль, что в детстве этот человек имел схожую внешность с пропавшими мальчиками.

— Откуда это снято?           

— С его водительского удостоверения.

«Неужели это лицо принадлежит монстру?» — размышляла она, рассматривая снимок.

— Он вполне мог быть тем, кого мы ищем, — прервал её мысли Новак. — Дело в том, что, если вы помните, последнее похищение произошло двадцать восьмого марта того же года, то есть за пол года до описываемых в этой статье событий. Так что, есть вероятность того, что он мог быть причастен.

— Значит, вы всё-таки верите, что мой дядя не виновен? — спросила Лана.

— Не выдумывайте, — проворчал Новак. — Просто я не исключаю такую вероятность. Уж что-то, а верить, с некоторых пор, тому, что подсовывают прямо мне под нос... — Лана сразу же поняла, что Новак имел в виду. Адама Ли и его жену. — Да и версия с этим Зимой очень уж заманчивая, он как никто вписывается в нашу теорию, если даже и был всего лишь соучастником вашего дяди или кого-то другого. И несчастный случай, со спасением тонувшего мальчика, произошёл как нельзя кстати. Будь это женщина или ребёнок постарше, я может и поверил в невиновность и героизм этого человека, но ребёнок шести лет, да ещё мужского пола...

— Вы не в курсе, полиция проверила телефон моего дяди? — спросила Лана, отстраняя от себя лист бумаги с изображением мужчины.

— Пока над этим работают. Детализация звонков поможет установить, были ли звонки от вас или нет, — ответил Новак и принялся разливать по чашкам кофе.

— А что насчёт выстрела? Время установили?

— Да. Он был произведён за пятнадцать минут до вашего звонка в полицию, — сказал бывший следователь, наконец, занимая стул напротив. — Сколько примерно вы пробыли в квартире с момента, как зашли в дом и до звонка мне?

— Около пяти минут, — немного подумав, ответила Лана. — Почему же никто из соседей не отреагировал на звук выстрела?

— Всё банально просто. Час пик. Люди только возвратились с работы, дети пришли из школы. Кто-то готовит ужин, кто-то смотрит телевизор. Многие слышали хлопок, но приняли его за что другое: звук от захлопнувшейся железной двери подъезда, петарда, лопнувшая автомобильная покрышка.

— По-моему это простое человеческое безразличие, — не согласилась она.

— Может и так, но вернёмся к нашим проблемам. Если предположить, что Юстас Зима мёртв. Кто же вас похитил?

— Я вам уже сказала, что этот человек слишком хорошо был осведомлён обо всех деталях этого дела. Первое, моё голосовое сообщение дяде, — загибала пальцы Лана. — Второе, шахта с туннелем, о котором мог знать только человек побывавший там. Третье, он рассказал о том, что там же держали Томаса. Четвёртое, он был в курсе моего общения с вами. Знал моё имя и имя моего брата, наконец! Этого, что мало?

— Но он ведь не подтвердил, что он тот самый Зима?

Лана нахмурилась, пытаясь припомнить все детали своего разговора с похитителем.

— Я не исключаю того, что у нас появился ещё один фигурант в деле, — задумчиво произнёс бывший следователь. — Вы смогли бы мне описать его голос?

— Голос, как голос: не старый, не хриплый, скорее мягкий.

— Ничего не заметили необычного в речи? Может, какие странности?

Немного подумав, она ответила:

— Нет вроде.

— Ну а кроме болтовни было ещё что-нибудь?

— Был шрам на руке от укуса! — вдруг вспомнила она и показала приблизительное место, чуть выше запястья. — Собачий укус. Довольно старый, ему точно не меньше полугода.

— С чего вы так уверены, что это была собака? Может, шрам оставил человек, похищенный ребёнок, наконец?

Новак разлил остатки кофе по огромным кружкам.

— Нет, — уверенно сказала Лана. — Слишком большая область поражения. Шрам от передних зубов слишком далеко от края, к тому же удлинённый. Человек такой не оставит. К тому же мне приходиться довольно часто видеть похожие укусы.

— Вам лучше знать, — наконец согласился он. — Что-нибудь ещё?

— Он забрал мою сумку и... — она запнулась, вдруг отчётливо осознавая, что на её руке в фиксаторе кое-чего не хватает. — Когда я появилась у вас ночью, на моей руке был плетёный браслет?

— Ничего такого не припомню, — чуть подумав, ответил Новак. — Ценная вещица?

— Лишь для меня. Подарок одного слепого мальчика, — расстроенно проговорила Лана.

Для неё этот браслет из обычного, чёрного провода и искусно вплетённых в него четырёх белых кубиков с выпуклыми буквами её имени, был намного ценнее сумки со всем её содержимым. Она не снимала его шесть лет, с тех самых пор, как в последний раз видела того мальчика.

— Возможно, вы его потеряли, когда выбирались из шахты?    — сказал Новак, беря в руки трость и тяжело поднимаясь из-за стола. — Мне надо уехать на пару часов, а вы располагайтесь.

— Куда вы?

Лана не хотела оставаться одна, но ещё больше она не хотела отпускать этого старика, бродить по городу в одиночку. Ещё ночью она поняла, что они оба в опасности.

— Я договорился о встречи с младшей сестрой Юстаса Зимы. Она работает воспитателем в детском саду. Может, вспомнит что-нибудь важное для нас, связанное с братом.

— Я поеду с вами, — не терпящим возражений тоном сказала Лана, поднимаясь следом.

— Как же ваша рука?

— Всего лишь перелом... — пожала она плечами.

Новак какое-то время смотрел на неё, но всё же кивнул, подавая ей старый пуховик своей дочери. Её пальто было безвозвратно испорчено.      

Они подъехали к месту работы сестры Зимы, когда время уже перевалило за полдень. Выбираясь из такси, Лана с интересом разглядывала двухэтажное здание детского сада, со всех сторон окружённого забором, не скрывавшим от взоров прохожих ни ярких качелей, ни аккуратно разбитых по периметру клумб, сиротливо пустующих в это время года.

Новак набрал на своём мобильном номер, сказал пару слов, и буквально через минуту к ним вышла высокая, худая женщина. Её чёрные волосы были собраны на затылке в пучок. Тот же узкий подбородок, что и у брата. Яркие, синие глаза смотрели настороженно.

— Здравствуйте. Вы тот следователь, что звонил мне утром? — голос её был слегка сиплый, должно быть из-за простуды. В руке она сжимала мятый носовой платок.       

— Да, это я, — не стал он разубеждать её. — Эта моя помощница. Вы, наверное, слышали о том, что произошло не далее, как вчера?

Она с опаской огляделась по сторонам и тихо добавила:           

— Не здесь. Идёмте.

Женщина провела гостей в комнату для персонала. Несколько столов со стульями, за один из которых они и сели, яркие детские рисунки на светлых стенах.

— Все в городе уже в курсе. Ужасно! Никогда бы не подумала, что Ян... — она не договорила.

Оба и Новак и Лана смотрели на неё в недоумении.

— Я знала Яна достаточно хорошо, — пояснила женщина. — Мой отец проработал почти тридцать лет в местном музее при шахте, и мы с братом были там частыми гостями. Не могу поверить, что этот человек был способен на такое! Такой отзывчивый, добрый, всегда готовый помочь, — она тяжело вздохнула и добавила. — В тихом омуте... как говориться.

— Мы бы хотели поговорить о вашем брате.

— Юстасе? — вскинула она удивлённо брови. — Не понимаю, зачем он вам? Мой брат погиб несколько лет назад. Утонул.         

— Мы в курсе той истории с героическим спасением мальчика, — заверил Новак. — Но всё же, если вам не трудно, не могли бы вы рассказать о нём поподробнее?

— Зачем? Полиция что-нибудь нашла? Его тело? — спросила она с надеждой, прижимая тонкую руку к груди.

— К сожалению нет.

— Что вы хотите знать?

— Скажите, ваш брат, каким он рос?

— Практически, как и все мальчишки, — пожала она узкими плечами. — Иногда попадал в истории, но ничего необычного. Все через это проходят. Немного замкнутый, рассеянный, я бы даже сказала.

— У него были друзья в детстве?

— Возможно, но я уже и не помню. Юстас больше любил проводить время в одиночестве, часто слушал музыку. Я больше книги любила, романы там, приключения, а для него чтение было сущим наказанием. У Юстаса было заболевание — дислексия. Письмо и чтение давалось ему очень тяжело.      

— А подружка у него была?

— Не знаю, никогда не видела, чтобы он приводил девушку к нам домой или просто прогуливался по улице, — женщина сцепила пальцы на коленях, слегка раскачиваясь на стуле.

— А когда он уехал, сколько ему было?

— Дайте подумать, осень восемьдесят девятого... Мне тогда было почти тринадцать, а он на шесть лет старше. Да, точно — девятнадцать.

— А куда он уехал, вы или ваши родители знали?

— Думаю, отец был в курсе. Я не спрашивала.

— У вашего брата была машина?

— Да. Отец подарил свой старенький седан, как только Юстас получил водительское удостоверение. Я уже и не помню, какой марки.   

— А цвет машины вы помните?

— Тёмно-синий. Брат был просто счастлив! Отец много позже говорил, что это было ошибкой, вообще что-либо ему дарить. Был зол, просил не упоминать о Юстасе в его доме, говорил, что тот умер для него.

— Между ними произошла ссора?

— Скорей всего, — пожала она плечами. — Но мне об этом, к сожалению, ничего не известно. Если бы я знала, что между ними стряслось, то попыталась примирить их.

— Может у вас были какие-нибудь предположения на этот счёт? — не унимался бывший следователь.

— Я только знаю, что он перестал посещать нашу церковь. Столько лет и всё напрасно. Он был певчий. На слух прекрасно всё воспринимал. Вы бы слышали, какой у него был чистый голос! — её улыбка стала грустной. — Но это было задолго до его отъезда.

— А что с церковью? — спросил Новак.

— Не знаю. Он просто перестал туда ходить, поклялся, что ноги его там больше не будет. Говорил, что отец не понимает его.    Это всё что я знаю.

— А после того, как ваш брат уехал, он навещал вас?

— Несколько раз приезжал, но останавливался в доме деда за городом. Здесь ему было не интересно, так он говорил. Отец, ещё до ссоры, ездил к нему пару раз, но пробыл не долго.

— Ваш отец не говорил, где в то время жил ваш брат?  

— Нет.

— А в последние годы он не появлялся?

— Был лишь однажды, за месяц до того, как нам сообщили, что он считается без вести пропавшим. Позже приходили из полиции, сказали, что вероятно он утонул, — невидящим взглядом смотрела она в окно. — Долгое пребывание в холодной воде и всё такое. Юстас словно предчувствовал свою гибель — приехал проститься. Он нисколько не изменился, побыл неделю и так же, как и в прошлый раз внезапно уехал. Я уже давно смирилась с мыслью, что мы стали чужими за те годы, что прожили порознь. Ничего общего. Ему была не интересна наша жизнь, единственное, что вызывало у него интерес — это общение с моими мальчиками.

— У вас есть дети? — голос Новака выдавал тревогу.

Женщина гордо кивнула, пояснив, что у неё растут два сына. Лану передёрнуло, едва она представила, что этот человек, возможно замешанный в похищениях и убийствах, при этом тесно общается с детьми своей сестры.

— Сколько им?

— Младшему через месяц будет семь, а старшему исполнилось десять, — с улыбкой произнесла она. — Юстас души в них не чаял! Проводил практически всё время с ними. Они вчетвером — вместе с нашим отцом были неразлучны в те дни. Видимо всё же помирились, отец не мог оставить его ни на минуту. Или предчувствовал беду... Но страшнее всего было то, что мы так и не смогли похоронить его. Мой отец так и не смог оправиться после этой страшной трагедии.

— Он живёт с вами?

Она взглянула на него так, словно не могла понять шутит он или говорит серьёзно.           

— Мой отец покончил с собой в феврале прошлого года. Застрелился из ружья... — взгляд её заволокло, на глаза выступили слёзы. — Я удивлена, что в полиции этого не знали?

— Извините, память меня последнее время подводит. У вас были какие-нибудь предположения, почему он покончил с собой?

— Понятия не имею, — пожала она плечами. — Всё, что я нашла, приехав его проведать, это его тело и Матильду рядом — кожа да кости. Просто ужасно!

— Матильда?

— Это его собака, дратхаар. Очень старая, практически слепая к тому времени. Бедное животное! Несмотря ни на что, она не оставила своего хозяина. Полиция тогда сказала, что он умер за неделю до того, как я его нашла. Думаю к этому всё и шло. Мой отец в последние годы довольно часто прикладывался к бутылке, стал неуправляемым. Сначала это не вызывало тревоги, но в последние несколько лет он стал просто невыносимым.

— Он из-за трагедии с вашим братом стал пить?

— Думаю, нет. Хотя я не уверенна, — она, казалось, впервые задумавшись об истинной причине алкоголизма отца.

— А раньше он выпивал?

— Как и все, по праздникам и выходным, — отозвалась женщина, пожимая плечами.

— Что же стало причиной?

— Да я понятия не имею! Может смерть мамы, а может и трагедия с братом. Прямо перед несчастным случаем с Юстасом, будучи сильно пьяным, отец бредил, что тот предатель, что он предал свою семью и не достоин носить фамилию Зима, что во второй раз он его не простит. Но знаете, на это я перестала обращать внимание уже очень давно. Пьяницы часто говорят, что им вздумается, а на завтра или жалеют или вообще не помнят.     

— Понятно. Ваш брат пел в хоре при местной церкви? И это было при прежнем священнике?

— Да. Просто ужасная история, правда? — она покачала головой. — Хотя новый священник мне понравился гораздо больше. Он приходил ко мне несколько раз, и мы с ним долго беседовали.

— О чём же? — поинтересовался бывший следователь.

— Много о чём. Об отце, о брате, о детях.           

Новак, удовлетворённый услышанным, поднялся. Уже выйдя за ворота детского сада, предложил Лане:

— Давайте немного прогуляемся. Мне надо подумать.

— Думаете безопасно бродить по городу сейчас? — она то и дело озиралась по сторонам.

— Вряд ли ваш похититель осмелиться на что-то средь бела дня, — задумчиво произнёс он, стуча тростью по мостовой. — Вы знали, что этот мост был построен из породы, взятой из местной шахты?

— Нет, не знала, — поморщилась Лана. Слово «шахта» в ней теперь вызывала неприятные ассоциации.

— Вы что-нибудь ещё знаете о смерти старшего Зимы? — сменила она тему.           

— Только то, что нам поведала его дочь. Хотя даже и того меньше. Читал в газетах. Но пока она не упомянула об этом, я даже и подумать не мог, что тот суицидник и есть её отец. Он застрелился из собственного охотничьего ружья, что довольно проблематично... Понять бы, что его толкнуло на такое?

— Вы же слышали её, — отозвалась Берсон. — Пьяница, да к тому же смерть сына.

— Не думаю, что дело в этом. Зачем ждать год, чтобы размозжить себе череп?

— Возможно, он надеялся, что его сын жив.

— Знаете такое высказывание? Что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Его пьяные упрёки сыну были не просто бредом, они что-то значили. Думаю, он что-то узнал, поэтому и пристрастился к бутылке. Часто люди в ней топят горе или пытаются на время забыться.

Лана вспомнила свою мать. Алкоголь стал для неё отдушиной, способом отгородиться. Вот только от чего?

— Может, узнал о том, чем занимался его любимый сынок? Я имею в виду похищения детей, — эта мысль мелькнула у неё ещё во время разговора с сестрой Зимы.          

— Вполне возможно, — задумчиво согласился Новак. — Узнал и отрёкся от сына. Это-то можно объяснить, но вот его слова о предательстве.

— Неужели вы до сих пор сомневаетесь? — опешила она. — Слишком много совпадений! Год, когда Юстас Зима уехал из города, тот же, что и год пропажи моего брата. Возраст подходит. Цвет машины — тёмный, совпадает с тем, о котором говорила соседка Андерссонов. Это не просто совпадения, ведь так? И почему вас так заинтересовала та история с церковью? — вдруг вспомнила она.

— Хотите послушать? — спросил Новак, останавливаясь у перил старинного, пешеходного моста, перекинутого через речку.

— А это касается нашего дела?

— Вы и должны будете мне ответить, как человек со стороны, с не замыленным взглядом. А то я уже во всём сомневаюсь, — проворчал он и замолчал, но через какое-то время спросил. — Вы верите в Бога?

— Нет, — не задумываясь, ответила Лана, и это было правдой.           

— Потерял веру... — пробормотал Новак, невидящим взглядом уставившись вдаль. — Около года назад с местным священником произошло несчастье. Он служивший верой и правдой уже не один десяток лет нашему городу и его жителям, в тот злополучный для себя вечер слишком поздно покинул церковь. Именно такие слова написали в местных газетах после... — пояснил Новак и продолжил. — Он был одиноким и до своего дома всегда добирался через местный парк. Прошли сутки прежде, чем прихожане церкви забили тревогу. Он не появился и через день. И лишь на третьи сутки в глубине парка кто-то из бегунов заметил следы крови и стражи порядка, довольно быстро, отыскали тело мужчины. Священник был мёртв. Полиция с трудом удалось идентифицировать его останки. На момент смерти ему было шестьдесят с небольшим. Официальное заключение: нападение зверя. Позже установили по форме оставшихся на теле следов, что это были собачьи укусы. Знаете, бездомные псы часто сбиваются в стаи, чтобы выжить. В тот день, видимо, такая стая промышляла в местном парке — в мусорных бачках всегда есть чем поживиться. Некоторые поговаривали, что то были вовсе не собаки. Волков в наших лесах тоже предостаточно.         

— Вы знаете, какие были травмы?

— Точно не скажу, но хоронили его в закрытом гробу. Горло было растерзано, так же как и живот.

— Если волк голоден, он съедает свою жертву практически целиком, со шкурой и внутренностями, — пояснила она и поинтересовалась. — И как часто такие нападения случались?

— Было пару случаев. Очень давно, я ещё тогда даже не работал в полиции. Бешеный зверь покусал двух охотников в лесу. Они выжили, а животное позже выследили и пристрелили. Больше ничего такого я не припоминаю. Но дело не в этой жуткой смерти, тут кое-что другое... Лет за пятнадцать лет до этого ко мне за советом обратился молодой следователь. Он начинал карьеру под моим началом, но позже, когда я вышел на пенсию, перевёлся в другой отдел. Но нет-нет да приходил ко мне за советом. Так вот, он рассказал, что к нему поступило заявление от родителей десятилетнего мальчика о домогательствах со стороны священнослужителя. Догадайтесь, о ком он говорил?

— Об убитом священнике?

— Именно. Я слышал, что в рядах церкви бывали прецеденты, но, тем не менее, был шокирован, что это твориться прямо у нас под носом. Я был уже на пенсии и не имел права вмешиваться, тем более что молодой следователь был толковым. Я пребывал в уверенности, что он разберётся, но всё оказалось куда хуже. Делу так и не дали ход. Родители через некоторое время забрали своё заявление, а того следователя перевели в столицу. Так сказать повысили. Думаю, таким способом его просто заставили замолчать.      

— Но почему вы не вмешались?

— Мог бы, только не знал ни имени, ни фамилии того ребёнка — этими сведениями мой молодой коллега не поделился. А ходить по домам и задавать вопросы, было бы идиотизмом, хотя и возникала такая мысль. В общем, предъявить священнику было нечего, а когда я пришёл в церковь поговорить с ним, он рассмеялся мне в лицо. Мерзавец! — глаза Новака полыхнули яростью. — И только спустя пять лет я случайно нашёл информацию о том мальчике. В местной газете писали о юном гении, который выиграл очередной шахматный турнир и стал одним из самых молодых гроссмейстеров страны. Ему пророчили блестящее будущее. В той статье корреспондент задал ему вопрос. Верит ли он в то, что для достижения такого успеха достаточно лишь упорного труда или же это дар божий? Тот ответил: «Я потерял веру в Бога!»

— И вы уверены, что это тот самый мальчик?     — склонила она набок голову.

— В статье была его полная биография, было указано место его рождения — наш город и то, что в возрасте десяти лет он с родителями переехал в столицу. Ну и ещё кое-что уверило меня в верности сделанных мною выводов. Ну а теперь ваше мнение? Давайте рубите.

— Думаю, тот священник имеет какое-то отношение и к Юстасу Зиме и к тому, что тот бросил хор и церковь. Похоже, он тоже потерял веру. Ваш психолог — Лиза оказалась права, Юстаса Зиму домогались, а возможно и насиловали, только это был не его отец, а приходской священник. И продолжал это делать и годы спустя.

— Уверен, всё так и было, — кивнул он. — Так же, как уверен в том, что, если во втором случае, родители мальчика всё же сделали попытку наказать растлителя, то родители Зимы, если и были в курсе, замяли эту историю.

— Вы сказали, что было ещё что-то, что повлияло на вашу уверенность в том, что тот юный шахматист именно тот пострадавший мальчик?

— Сразу после происшествия со священником я нашёл адрес, где проживала его семья, и отправил его родителям вырезку статьи. И позже получил ответ. Одно слово на чистом листе бумаги: «Спасибо». Хотя благодарить меня было не за что, я и пальцем не ударил, чтобы помочь ребёнку!

На какое-то время воцарилась тишина.

— Да, кстати, среди ваших вещей, я нашёл вот это. Думаю, он принадлежит вам? — протянул он маленький, плоский ключ.

«Значит, похититель его так не нашёл», — подумала Лана, пряча ключ в кармане пуховика.

Зазвонил мобильный Новака.

— Да... Здравствуй... Конечно, я выслушаю. Да...           

Разговор длился минут пять. Лана отошла в сторону, наблюдая за детьми, чуть в стороне. Те играли в мяч. Детство действительно самая лучшая пора. Никаких забот, проблем способных лишить тебя сна и нервных клеток. Живи, наслаждайся и доверься взрослым — они всё исправят. Как исправили родители мальчиков, посещавших церковь! Постарались сделать вид, что этого не было!

— Это была Лиза... — бывший полицейский хмурился, говоря это.

Лана молча ждала продолжения.

— Она практически уверенна, что те цветы были не от убийцы. Она прочла о поимке маньяка. Я ей рассказал о снимках, найденных возле тела вашего дяди. Лиза уверенна, что человек, сотворивший с детьми такое, не способен на сострадание и угрызение совести. Их прислал кто-то другой. Тот, кто был в курсе происходящего, но помочь не смог. И цветы — это, своего рода, извинение.

Существует ещё кто-то, кто причастен к этим зверствам, — нахмурилась Лана, переваривая услышанное.

— Да, некто. Безмолвный свидетель, тень, следующая за чудовищем, замаливая его грехи. Думаю, он же вас и похитил.

Лана не слышала того, что дальше говорил её спутник, она, наконец, сложила головоломку.

Его наставник не мог понять его, влезть в его шкуру, почувствовать всё то, что чувствовал он. Что он изменился, стал таким, каким и должен был быть. Он позволил разглядеть сквозь завесу невинности, которая окружала его словно кокон, своё нутро восходящего убийцы. Однажды почувствовав силу своих рук, он уже не мог остановиться. Лишь когда он делал то, что ему велел его демон, он на какой-то краткий миг освобождался из своего плена, выходя за черту, а после уже не мог сдержаться, хоть и чувствовал на себе всякий раз осуждающий взгляд.

 Глава 19

16 ноября 2016 год.

Три дня до расплаты.

— Здравствуй, Лана. Как ты меня нашла? — казалось, он даже не удивился. 

— По запаху.

Это было правдой. Разгадка была всё это время совсем близко. И чем больше она отделяли зёрна от плевел, тем отчётливее становилась картина происходящего.

Она стояла в проходе между рядами деревянных скамеек. За спиной молодого мужчины облачённого в одежду священника, она видела хрупкую фигуру, распятую на кресте с раскинутыми в стороны руками, голову венчал терновый венок. Горели свечи, источая присущий лишь этому месту запах. Именно это и уловил её нос в шахте.

— Зачем пришла?

И голос был тот же, что в шахте: спокойный, мягкий.

— Поговорить, — просто ответила она. — Думаю, нам есть, что обсудить, не так ли, Николас?

Она заметила, как он вздрогнул, а тёмные брови сошлись у переносицы. Но довольно быстро справился с собой и его губы растянулись в улыбке, хотя глаза так и остались безучастными, словно их хозяин не испытывал эмоций. Лана с трудом верила, что вот он — её брат, похищенный, но, тем не менее, живой. Практически чёрные волосы, правильные черты лица: прямой нос, тонкие губы, глаза, словно две ледышки. Он мало чем напоминал того маленького жизнерадостного мальчика, которого она видела на газетных снимках. Изменился. Но всё же был жив!

Неужели всё то, что она затеяла, было не напрасным? Все эти поиски истины... А он всё это время жил рядом, пока она пыталась разобраться. И не просто жил, а наблюдал за её потугами, даже пытался её остановить.

«Он выжил, но какой ценой?» — мучил один единственный вопрос, пока она пешком добиралась до этой церквушки, недалеко от кладбища, где теперь покоилась Агата. 

В её мыслях он так и остался тем маленьким мальчиком с фотографии. Его было жалко до слёз, хотелось обнять и утешить. Но стоящий перед ней мужчина в её сочувствии не нуждался. Они оставались чужими друг другу, не смотря на одну мать, родившую их.

— Обсудить, конечно, можем, но нужно ли? Болит? — указал он на её правую руку. — Не было необходимости вот так избавляться от пут, через день другой я бы всё равно тебя отпустил.

— Жаль, что забыл посвятить меня в свои планы, — с иронией ответила Лана.

— Я лишь хотел тебя оградить на время. Ты слишком настойчива. Тебе об этом не говорили? — он указал рукой на скамейку, подождал пока она сядет и опустился рядом. — Так зачем ты пришла? Что хочешь узнать?

— Всё, — отозвалась Лана, не отрывая взгляд от распятой фигуры по центру. Лишь трижды за вю свою жизнь она посещала вот такие места. И третий был именно здесь, перед похоронами Агаты, когда дядя попросил составить ему компанию. Он до последнего оставался верующим. В тот день она осталась сидеть на самой дальней скамейке, ближе к входу, но свойственный только таким местам запах запомнила. — Начиная с похищения двадцать семь лет назад и заканчивая убийством дяди.      

Он усмехнулся:

— Такая же прямолинейная, как и твоя бабушка.

Лана повернула голову в сторону, сидящего рядом с ней плечо к плечу, молодого мужчины и поправила:

— Не моя, Николас. Наша. Расскажи, что с тобой случилось?  

— И что тебе это даст? Мы с тобой совершенно посторонние друг другу люди. Нас с тобой ничто не связывает.

— У нас есть мать. Ты видел её?

— Нет, — она была удивлена его поспешным ответом. 

— А Агату?

Он вновь покачал головой.

— Что произошло с тобой, Николас? — спросила Лана.

Он долго смотрел перед собой, на великолепие скульптуры купающейся в отблесках множества зажжённых свечей, словно спрашивая позволения. Или может, ища благословения?

Так и не повернув к ней головы, её брат заговорил:

— Ты почти всё правильно поняла. И похищение, и многое другое. Хотя я раньше никогда не был в том туннеле, где держали Томаса, но я много времени провёл в подобном месте — подвале, до тех пор пока он не нашёл новую жертву и я стал ему не нужен. Его бдительность ослабла и я сбежал.

— Но почему не вернулся сюда, домой?

— К тому моменту, как оказался на свободе, я не помнил практически ничего из прежней жизни. Только страх сидел внутри. Боялся, что он снова меня отыщет и посадит на цепь. Меня нашли, но так и не узнали, что точно со мной приключилось. Доктора говорили, что из-за психологической травмы перенесённой мною, память избавилась от тягостных воспоминаний. Но я всё помнил!

— Что он с тобой делал? — спросила Лана.

— Поверь мне, ты этого знать не захочешь, — усмехнулся он. — После были приёмные родители и новое имя. Старое я никому так и не назвал. Постепенно я пришёл в норму, насколько это было возможно, конечно. А чуть больше года назад я узнал, что местный священник погиб и место свободно. Для этого мне даже не понадобилось специальное образование, достаточно было представить поддельные документы об окончании духовной школы и гаранта, что я не «с улицы». Мне, перенёсшему столько горя, были рады помочь, — с иронией сказал он. — К тому же после случая с прежним священником сюда боялись ехать и вскоре мне ответили согласием.

— Вроде ты говорил, что не помнил, откуда ты?

— Я увидел статью в газете. Там была фотография.

— Что за статья?

Он вынул из кармана чёрного, удлинённого пиджака бумажник и достал сложенную газетную вырезку.

Развернув её Лана, прочла заголовок:

«В преддверии тридцатилетнего юбилея торжественное открытие новой экспозиции».

Далее шла краткая история шахты в хронологическом порядке: от обнаружения первой угольной жилы до настоящего времени, все даты и фамилии. В центре большого зала с его витринами и экспонатами, стоял сам директор и коллектив музея.

— Ты узнал Яна?

— Я узнал шахту. Маленьким мальчиком я часто бывал в ней. Ведь так? — он словно спрашивал, верны ли его детские воспоминания.       

Она кивнула.

— Но почему ты не пришёл к нему? Почему не признался?

— У меня были другие планы.

— Значит, ты вернулся не домой, не к родным? 

— Нет, я приехал не за этим. Пойми то, что я когда-то принадлежал этому городу и семье, забылось. У меня другие родители, другое имя. Я чужой. Меня только одно удерживает здесь, это мысль, что я могу встретить его!           

Лана всё поняла. Сидящий рядом с ней молодой мужчина жаждал мести.

— Ты знал, что были и другие дети? После? Ещё девять, не считая тебя и Томаса.

— Я догадывался, что он никогда не остановиться, — он положил руки на спинку, впереди стоящей скамейки и Лана снова, как тогда в шахте, увидела старый, побелевший шрам от собачьего укуса.

— Ты же понимаешь, что нужно пойти в полицию? Ты должен рассказать о том, что случилось с тобой. И неважно, сколько прошло времени. Этого монстра нужно остановить, иначе будут и другие жертвы.

— И с чего же я, по-твоему, должен начать свой рассказ? С того момента, как по своей воле пошёл с ним? Или может с его собственного детства? Детства пропитанного насилием, ложью и пренебрежением. Пока я там сидел, многое наслушался... Он в красочных подробностях описывал все те ужасы, что с ним творили, не скупясь на описания, а потом делал то же самое с другими. Или может, я должен рассказать, как его собственный отец поднял на него руку за клевету? Ведь этот священник был своего рода посланником в домах людей, он доносил до них то, что шло свыше, и просто не мог быть тем злом, о котором говорил ребёнок. Как думаешь, каково это сидеть за одним столом с человеком, что надругался над тобой и смотреть, как твоя собственная мать с улыбкой на лице угощает его пирогом? — его руки сжались в кулаки.

Ей нечего было ответить.

— Это он виновен в смерти Яна?

— Думаю, да.

— Но зачем? Неужели было так необходимо убивать ни в чём неповинного человека?

— Может он знал что-то, — пожал он плечами. — Или узнал незадолго до смерти.              Лана почти физически ощутила жар от лежащего в кармане куртки предмета. Неужели все ответы всё это время хранились за замком, что открывал этот ключ? Даже сейчас, понимая, кто сидит рядом, она ничего не чувствовала. Николас верно сказал — они чужие. Но у них есть кое-что общее — желание уничтожить того монстра, что отравлял жизнь людей уже три десятка лет и убил Яна, в памяти людей который так и останется убийцей маленьких мальчиков, а этого она не могла принять.       

— Возможно, я ошибаюсь, но что если он искал это? — на её здоровой ладони поблёскивал ключ.

Николас взял его и, покрутив, увидел надпись.

— Он, что от ячейки в банке?

— Думаю да. Его мне отдал Ян.

— Он рассказал что-нибудь ещё?

— Нет, но что, если те снимки детей в квартире Яна были не случайны? Что, если он знал, где искать Зиму? Возможно, он спрятал что-то, что поможет вывести на след похитителя?

Николас молча поднялся и, протиснувшись между рядами скамеек, исчез за едва различимой дверью. Когда он появился снова, в руках у него была её сумка.

— Ты мне так и не ответила, как ты нашла меня?           

— Там в шахте я почувствовала запах. Так может пахнуть только в таких местах, как это. — Лана не стала говорить, что слова Новака о грехе и церкви, произнесённые на мосту, связали всё воедино. — И ты ни разу тогда так и не подтвердил, что ты и есть Юстас Зима. Твои слова о заточении были исповедью не похитителя, а похищенного. Так же, как и твой ответ на вопрос о мёртвых детях.

— Я сказал, что все они мертвы, кроме одного.

— Да. Я это поняла только теперь. Ну и ещё по незабудкам, что получили семьи пропавших. Ведь это ты прислал те букеты?

Он долго молчал, прежде чем нерешительно кивнуть, словно ему было стыдно за свой поступок.

— Значит, это правда? Так ты просил прощение?           

— Прощение? — напрягся он. —   С чего ты взяла?

— Да так,— пожала она плечами, — помощь одного психолога. Она предположила, что этими цветами кто-то словно просит прощение за каждую жертву. Я только не понимаю, почему же он оставил тебя в живых?

— Ему нужен был зритель.

— Возможно ли, что Юстас Зима продолжает все те ужасы? Есть вероятность, что где-то может быть похищен очередной ребёнок?

— Всё может быть, но найти этого ублюдка я так и не смог... — он поднялся, бросив на неё вопрошающий взгляд. — Так мы едем в банк или как?

Едва выйдя из помещения церкви, в глаза ударил яркий дневной свет. Снегопад прекратился только под утро, словно залив улицы белой пушистой глазурью и теперь солнце словно пыталось поскорее растопить эти белые реки. На парковке сиротливо стоял один единственный старенький автомобиль. Устроившись на переднем сиденье рядом с братом, она думала, насколько сильно изменилась её жизнь за последнюю неделю: потеряла Яна и обрела брата. Словно кто-то свыше забрал одного близкого человека и вернул другого.

Почти всю дорогу до банка они ехали молча, думая каждый о своём. Двое одиноких, у которых, не сложись всё таким образом, могло быть счастливое детство: совместные прогулки, игры, свои семьи, дети... Ей был жаль, что брат не разделил её годы одиночества и боли, а она не смогла отгородить его от страшных пыток. Может если бы он не пропал, Агата осталась бы прежней, и не было бы подвала в её жизни и часов страха и темноты. Или, если бы Клара не начала пить. Или, если бы дядя не стал брать Николаса в музей и тот не попался бы на глаза похитителю.

Слишком много этих «если».

Всё сложилось так, как сложилось.           

Её так и подмывало спросить, какой он помнит Агату? Была ли та с ним так же жестока, как с ней — Ланой? Или дядя говорил правду и всё началось гораздо позже? Но у него был свой кошмар, гораздо ужасней, чем её. У него была своя комната страха, со своим жутким монстром.

Лишь один раз за весь путь он нарушил молчание:

— Как ты выбралась из шахты?

— Запасной выход, — пояснила она. — Ты не знал?

— Забыл, наверное, — безразлично пожал он плечами и через минуту добавил. — Приехали.

Она одна вошла в светлое помещение с фисташковыми стенами и, подойдя к стойке, обратилась к банковскому служащему в бело-чёрной униформе. Ей было не по себе. В каждом мужчине, находящимся в этом зале с огромными хрустальными люстрами, она видела угрозу. Голос её слегка дрожал, когда она озвучила свои пожелания, предъявив документы и каждую секунду ожидая, что служба безопасности у входа придёт в движение. Судя по натянутой улыбке служащей, в банке были уже в курсе того, кем являлся их клиент, но судя по всему, полиция ещё не заинтересовалась счетами дяди. Каково же было удивление Ланы, когда ей подтвердили, что она доверенное лицо дяди и может спуститься к хранилищу.

Внутри была одна единственная вещь. Тонкий конверт без каких-либо надписей. Не раздумывая, она сунула его в сумку и, попрощавшись, поспешно вышла из здания. Только садясь в старый автомобиль, заметила, как из припаркованной через дорогу машины, выходит знакомая ей женщина-следователь.

— Поехали отсюда, — бросила Лана, сползая вниз по сиденью, чтобы её не было видно с улицы, и только теперь замечая прикрытый тряпкой железный ящик на полу за водительским сиденьем.

— Что-нибудь нашла? — поинтересовался Николас, выезжая на дорогу.

Лана приняла нормальное положение и, порывшись в сумке, достала конверт. Воображение рисовало новые жуткие снимки измученных детей. Но ничего подобного внутри не было. Негнущимися пальцами она извлекла два, написанных разной рукой, письма и вздохнула свободнее.

— Может ты? — увидев знакомый подчерк, спросила она. Было жутко держать в руках то, что могло быть причиной смерти Яна.           

Николас припарковал машину у обочины и взял протянутый белый лист. Второй так и остался в руках Ланы.

— Судя по дате, написано год с небольшим назад.

— Это подчерк Яна, — уверенно сказала она.

«Неделю назад умер мой бывший коллега и давний друг. После себя он оставил эту записку, не раз, в прошлом порываясь рассказать мне о чём-то важном для него, но так и не решился. И вот после его смерти я нашёл этот конверт среди своих бумаг. Оставленное мне наследство. Мой друг все эти годы хранил эту страшную тайну, не имея возможности открыть правду. Он понимал, что написанное здесь сродни бомбе, что накроет всех. Ему не хватило смелости. Эти строки своего рода признание и одновременно обвинение. Всю свою жизнь я восхищался человеком, не заслуживающим этого. Единственное объяснение событиям тех далёких лет повергает меня с ужас!

                                                                                                                        3 марта 2015 года».

— Снова секреты, — нахмурилась Лана.

 Очередь пришла второй записке, написанной на старой пожелтевшей бумаге. Она вчитывалась в неровные строчки, словно написанные ребёнком, приходя в ещё большее недоумение.

«Дарагая Мэри я так и ни дожтался тебя мне нушно срочно уити вернулся виктор. получил от него весть он прячится в шахте знаю ты будешь меня отгаваривать от встречи с ним я не могу не пойти ведь он мой брат и каким бы ни бил его выбор он остатенся мне родным. прошу об этом никому не слова. обещаю вернутся как мошно быстрей и понми тебе нельзя волноваться. Берги нашего сына.                                                                     твои Алекс».

— Что это вообще такое?

— Думаю я знаю, в чём дело, — пробормотал её брат, также склонивший голову над запиской. — Это называется дислексия.

Вновь Лана услышала этот непонятный диагноз. Сначала сестра Юстаса Зимы, упомянула, что её брат болен этой болезнью. А теперь выясняется, что Александр Вальтман страдал тем же недугом. Она снова и снова перечитывала про себя строчки, написанные корявым подчерком. Смысл был понятен, даже не смотря на огромное количество ошибок.

— Дорогая Мэри, — начала Лана, — я так и не дождался тебя. Мне нужно срочно уйти, вернулся Виктор. Получил от него весть, он прячется в шахте. Знаю, ты будешь меня отговаривать от встречи с ним, я не могу не пойти, ведь он мой брат и каким бы ни был его выбор, он останется мне родным. Прошу об этом никому ни слова. Обещаю вернуться, как можно быстрее. И помни, тебе нельзя волноваться. Береги нашего сына. Твой Алекс.

Всё, что она сейчас могла сказать с уверенностью — это то, что записка была написана до шестнадцатого января сорок шестого года. До дня, когда пропала Мэри Вальтман!

Голос брата ворвался в её мысли:

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Я не уверенна. Знаю только, что эта женщина — Мэри, исчезла в сорок шестом, будучи беременной. Срок был уже довольно большим. Ни её саму, ни тело так и не нашли. Она была женой Александра Вальтмана. Это его записка. Об этом Викторе я вообще впервые слышу, видимо был ещё один Вальтман, брат.

Лана знала человека, который многое мог рассказать об этой семье. Он посвятил всю свою жизнь изучению шахты и её основателей. Но проблема заключалась в том, что она именно знала — в прошедшем времени. И он уже никогда не заговорит.

«Что же такого в этом клочке бумаги? Что ты раскопал, дядя? Что за страшные выводы сделал, всего лишь прочтя её?» — гадала она, вновь и вновь перечитывая записку.

— Нам надо в библиотеку, — наконец сказала она, убирая листы обратно в конверт. — В сети мы вряд ли найдём информацию такой давности.

Едва они вошли в читальный зал, как из-за стойки поднялся всё тот же неприятный Лане тип. Она видела, насколько сильно тот удивлён её очередным появлением, но просьбу выслушал. И всего через пять минут она снова оказалась в подвале со стеллажами, но уже в компании брата.

— Нам нужны издания до сорок шестого года, — говорила она Николасу, заправляя катушку в сканер. Его близость нервировала её,        но она приказала себе терпеть. — Всё, что хоть как-то могло быть связанно с этой семьёй. Думаю ни про кого в то время так много не писали.

— Ты тут, как рыба в воде, — усмехнулся тот, наблюдая за её действиями и не подозревая, что ей хочется лишь одного: чтобы он не нависал над ней.

— Я здесь уже была... — пояснила она, бросив на него короткий взгляд, — когда искала информацию о тебе.

Им понадобилось не так много времени, чтобы обнаружить кое-что интересное. Как она и предполагала, всё так или иначе в те времена вертелось вокруг Вальтманов.

Лана подвела итоги тому немногому, что удалось выяснить:

— Что мы знаем? — задумчиво начала она, постукивая кончиками пальцев здоровой руки по столешнице. — Виктор и Александр были братьями-близнецами. Родились в тысяча девятьсот десятом году. В тридцать девятом Виктор уезжает за границу и словно испаряется. Больше никаких упоминаний. Александр идёт добровольцем на войну, становиться героем. Сразу по возвращении жениться на девушке из небогатой семьи. Они ждут долгожданного первенца. И вдруг появляется Виктор! Почему он не пришёл домой, а ждёт брата в шахте? Зачем такая скрытность?

— Возможно разногласия с родственниками?

— И для этого нужно скрываться? Не думаю. Здесь что-то другое, — задумчиво пробормотала Лана. — И зачем столько лет кому-то хранить записку Александра, написанную жене? Да ещё и прятать её! Может предыдущий хозяин записки чем-то шантажировал Вальтмана? Но чем? И о ком пишет Ян?        

Лана вновь вынула из конверта письмо дяди и нашла нужные строки:

— Неделю назад умер мой бывший коллега и давний друг…

«Третье марта пятнадцатого года, — размышляла она, — значит где-то февраль, умер, друг и коллега».

И тут её осенило. Самоубийство — это ведь тоже смерть!

— Это отец Юстаса Зимы, — прошептала она. — Как до меня сразу не дошло!

— Я помню историю того самоубийцы, — кивнул Николас. — Вполне может быть, даты сходятся. Только я не понимаю, откуда у совершенно постороннего человека могла оказать эта записка?    

— Вот этого я сказать не могу. Что-то произошло в то время, когда вернулся Виктор. Знаю только одно... — она повертела в руке пожелтевшую страницу с неразборчивым подчерком. — То, о чём здесь говориться опасно для Александра Вальтмана!

Больше им в библиотеке делать было нечего. Лана, как и прежде, убрала всё на свои места и они поднялись в читальный зал, когда услышали голос за спиной.

— Вы спросили его? — возбуждённо заговорил мужчина. — Спросили? Он сознался вам? Поэтому он покончил с собой, да? Я же говорил! Он убийца!

Лана словно приросла к месту. Такая злоба и ненависть были в его последних словах.

— Идите к чёрту! — сквозь зубы бросила она за спину, прикрывая за собой тяжёлую дверь.

— И что будем делать? — как только они оказались на улице спросил Николас. Он так же, как она всё ещё находился под впечатлением от услышанного.

— Думаю, имеет смысл спросить у Александра Вальтмана, куда подевалась не только его беременная жена, но и брат-близнец?    

Глава 20

17 ноября 2016 год.

Два дня до расплаты.

Телефонный звонок жестоко выдернул её из мира сна. Не открывая глаз, Лана нащупала мобильный и поднесла его к уху.

— Берсон, вы меня слышите? — услышала она взволнованный голос.           

С трудом разлепила веки, чтобы взглянуть на часы.

— Шесть утра! — сонно простонала она в трубку, снова откидывая голову на подушку и прикрывая глаза. — Не могли подождать хотя бы пару часов?

— Это важно, — не обращая внимания на её слова, отозвался бывший следователь. — Нет времени объяснять, но через несколько часов мы должны кое с кем встретиться.

Она отчётливо слышала нетерпение в голосе Новака. Села и тут же ступни коснулись ледяного пола. Сон, как ветром сдуло.

— Помните, во всех этих исчезновениях была система, — продолжал Новак, — и этот промежуток во времени с восемьдесят девятого по девяносто четвёртый год не давал покоя? Такая закономерность каждые два-три года между пропажей детей и вдруг этот необъяснимый пробел. Я ещё раз просмотрел все дела за тот период и кое-что обнаружил. В девяносто первом произошёл несчастный случай. Без вести пропал восьмилетний мальчик. Официальная версия — утонул вместе с отцом на лодке.

— И как это связанно с нашими случаями?

— Возможно никак. Но согласитесь, начало октября — холодновато для заплывов. И тело мальчика так и не нашли. Я проверял. И ещё, он подходит под описание. — Новак подождал, пока она переварит услышанную информацию. — Так вот, я позвонил в их местный полицейский участок, но они отказались со мной говорить. Надо бы съездить туда, побеседовать кое с кем...

— Далеко ехать?

— По времени часа четыре... может больше.

— Ладно, скоро буду.

— Нет, ждите, я сам приеду, — перебил он и отключился.

Лана со стоном поднялась с дивана и, кутаясь в плед, пошла умываться. Теперь весь день будет чувствовать себя не выспавшейся. Через пятнадцать минут в абсолютной тишине она уже пила свежесваренный кофе. За окном было всё также темно.

«Надо уезжать отсюда» — в который раз подумала Лана, крепче обхватывая горячую чашку ледяными руками.

Теперь этот дом со всеми воспоминаниями и пережитыми в этих стенах невзгодами, принадлежал не только ей одной, но и брату. Она оставила всё это много лет назад и вновь возвращаться не собиралась — слишком тяжело, но Николас мог бы здесь жить. Возможно, завести семью или на крайний случай она подарила бы ему четвероногого приятеля, чтобы не было скучно.

Так она и сидела, размышляя о будущем брата, пока не услышала снаружи шум двигателя. Накинув чужой пуховик и прихватив сумку, Лана вышла на улицу. Снег хрустел под ногами при каждом её шаге.

— Поведёте вы, — проворчал Новак, с трудом выбираясь из салона и занимая место пассажира. — Я со своей проклятой ногой не водитель. Чёртову ляжку постоянно сводит судорогой.

— Не забывайте про меня, — напомнила Лана, поднимая вверх руку в фиксаторе.

— Значит, будете вести осторожнее, — отмахнулся он, — чтобы не угробить нас обоих.

Лана лишь вздохнула, устаиваясь на водительском сидении. Этого старика не переделать. Какое-то время они обсуждали вновь открывшиеся факты, высказывали предположения и теории. Умолчала она лишь о найденном письме Александра Вальтмана, написанном своей жене. Решила, что раз Ян никому об этом не рассказал, имеет смысл сначала разобраться, что к чему, прежде чем открывать миру правду. Теперь она даже не была уверенна, действительно ли Зима расправился с её дядей или это влиятельный Вальтман подсуетился, натравив на своего лучшего работника убийцу. Про встречу с братом она тоже ничего не сказала, знала, что бывший полицейский тут же потащит Николаса в полицию, чтобы тот дал показания. Она дала себе пару дней, чтобы прийти к какому-то решению в отношении брата. Он просил ничего никому не говорить, но ведь оставалась вероятность того, что Зима похитил кого-то ещё. И вчера поздно вечером, прощаясь, они договорились вернуться к этому разговору утром, но звонок Новака перечеркнул все её планы на этот день.

— Мы почти приехали, — с облегчением произнёс Новак, вытягивая больную ногу насколько это было возможно в салоне его небольшого автомобиля.

Лана с интересом поглядывала по сторонам. Всего-то каких-то три сотни километров и от их хвойных лесов не осталось и следа. Совершенно другой мир. Голые верхушки деревьев проносящихся мимо в утреннем тумане, равнинная местность, с хорошим обзором до самого горизонта, разделённая серой лентой дороги. И всё это было укрыто редкими островками наледи. Про снег в этом году здесь ещё даже и не слышали.

— Так зачем мы здесь? — спросила она, по просьбе бывшего полицейского съезжая с асфальтированной дороги.

— Мне дали адрес местного старожилы. Он живёт в этих местах долгое время. Знает про то дело. Он, как и я, бывший полицейский и участвовал в расследовании. Судя по карте уже недалеко, ещё пару километров.

— Вы с ним уже говорили?

— Нет. Он живёт за городом, в глуши. Телефона нет.

Среди деревьев действительно показалось строение: добротный одноэтажный деревянный дом с верандой и одиноким креслом-качалкой. На самой верхней ступеньке стоял старик в ярко красной бейсболке и с ружьём в руках. Должно     быть, услышал машину и вышел проверить, кто явился к нему в такую рань.

— Посидите пока, — бросил Новак, выбираясь из автомобиля.

Лана наблюдала, как эти двое долго о чём-то переговаривались, а когда увидела, что хозяин махнул рукой её спутнику, приглашая войти, с облегчением выбралась наружу. Тело затекло и болело от долгого пребывания за рулём. Поднявшись по деревянным ступеням, она сразу поняла, что хозяин довольно хорошо умеет обращаться с ружьём. Со всех сторон на неё с немым укором глядели стеклянными глазницами чучела диких животных.    

Хозяин поставил ружьё в угол и, кряхтя, уселся за круглый стол в центре комнаты. Лана оглядевшись, поняла, что этот дом никогда не знал женской руки. Никаких занавесок на окнах или даже скатерти на столе. Здесь жил холостяк.    

— Проделали такой путь, лишь для того, чтобы узнать, что произошло почти четверть века назад? — скрипучим голосом спросил он Новака, даже не взглянув в сторону Ланы, которая, чтобы не привлекать внимания, устроилась на стул в углу комнаты.   

— Да, — ответил тот, лишь мельком взглянув на окружающую его обстановку. — Я обратился в местное отделение полиции, но они отказались давать мне информацию. Только посоветовали найти вас. Ну, хоть дали адрес, и на этом спасибо.

— Молодёжь нынче деловая, всё куда-то торопиться. Не до нас стариков им. Так значит, у вас дети пропали?       

— Да. Двое, за несколько лет до вашего случая и ещё девять после. Вот я и подумал, что они могут быть связанны между собой.

— Их нашли?           

— Детей? Нет.

— Ясно, — тяжело вздохнул хозяин дома, проводя рукой по морщинистому, обветренному лицу. — Значит, наш мальчик вас интересует... Это в октябре было, в самом начале месяца. Шестое число, воскресенье, как сейчас помню. Я в тот выходной на рыбалку отправился. Погода отличная, на небе ни облачка. Только на берегу растянулся с удочкой и бутылочкой пива, как приехал помощник, говорит, труп из местной реки выловили. Ну, мы и помчались туда. Зрелище то ещё! Дни для октября стояли тёплые, бедняга раздулся, вонь стояла, я вам скажу... Эксперты объяснили, что газы в нём какие-то накопились, вот он и всплыл. На месте смогли только установить, что это мужчина, хотя рыбы и поколдовали над телом. Только позже было установлено, что это местный житель по фамилии Шах. Места у нас, как видите, глухие, население в городке совсем поредело, поэтому, когда он пропал, никто с точной уверенностью сказать не мог. В воде он пробыл, как минимум, неделю. Определили причину смерти — травма головы. Только вот, как он её получил? То ли кто по башке ему треснул, то ли наткнулся на что-то, когда нырял. В общем, официальное заключение таково — смерть от несчастного случая.

— Вы с этим не согласны? — спросил Новак, так и не сев на предложенный стул.

— Были сомнения, — протянул хозяин. — Позже его лодку нашли, она пристала к берегу ниже по течению. В крови Шаха обнаружили алкоголь, вот и решили: мужик по-пьяни в воду свалился. Такое часто случается. Но вот только одно не давало покоя — исчезновение мальчишки. Влад, так его звали. С той поры, что труп отца нашли, никто мальца не видел. Вот тут-то мы тревогу и забили. Ребёнок восьмилетний исчез! Искали всем миром, всё прочесали и лес и дно реки, насколько было возможным, да только так и не нашли ничего, кроме сандалий на берегу. Словно он поплавать пошёл, вместе с отцом, да так и не вернулся.

— Когда выловили труп отца, во что он был одет?

— Ну, мы тут не глупее вашего! — усмехнулся хозяин дома. — В шортах он был. Хотя кто его знает, может и поплавать решил спьяна, да мозги к тому моменту уже затуманились от выпивки, а может, вывалился из лодки, и не смог выбраться из воды, а мальчишку за собой уволок. Мы так тогда думали...

— И далеко от дома отнесло его труп?

— Вниз по течению почти на два километра. Его местные рыбаки нашли в камышах.

— А лодка?

— Ещё дальше, в полутора километрах.

— А что в доме, где они жили? Ничего подозрительного не заметили?

— Да ничего. Всё на своих местах. Дом у них был маленький. Всего пара комнат. В одной — отец, в другой — сын. Вот гараж у них был огромный! Этот Шах починкой техники разной занимался, пока к бутылке не начал прикладываться. Что возьмёшь с вдовца с маленьким сыном.

Лану словно окатило холодной волной. Один родитель!           

— Значит, жены не было? — продолжал спрашивать Новак.

— Нет, умерла она. Что-то у неё там по части онкологии было... После смерти жены неделями не просыхал наш утопленник.

— А как он к сыну относился?

— Да как... — хозяин почесал затылок, приподняв бейсболку. — Уже после, когда мы начали соседей опрашивать, выяснилось, что он его поколачивал, когда в пьяном угаре был. Те же соседи видели и синяки, но ничего и не предприняли. Никто не захотел вмешиваться в чужие дела. Мальчишка сам по себе рос, как дикий. В общем, всё прошляпили! И избиения, и плохое обращение, а когда уже выяснили — поздно было.

— А внешность мальчика можете описать?

— Да обычная, — пожал тот плечами, — чёрные волосы, голубые глаза, для своего возраста развит был вполне нормально, никаких отклонений, судя по медкарте.

И снова закономерность. С этим Владом Шахом та же история. Один родитель в семье, к тому же алкоголик избивающий маленького сына, схожая внешность, возраст.

— Наш случай, — уверенно сказал Новак.

Хозяин дома вскинул кустистые брови и сказал:

— Вы не знаете всего! Мне было уже тогда ясно, что мы не найдём ребёнка или хотя бы останки. Всё к этому шло. Думал на дне реки он или ещё где. Я продолжал работать. Первый год я ещё возвращался мыслями к тому несчастному мальчику, но постепенно дело съехало на тормоза. Так прошло семь лет. Всё забылось. А в две тысяче первом в начале мая патрульный автомобиль на дороге подобрал подростка. И тут началось самое невероятное.

— Этим подростком оказался Влад, — произнёс Новак, словно чего-то подобного и ожидавший.

— Представляете! Весь наш участок гудел. Нашёлся пацан, через столько лет!

«Неужели ещё кому-то удалось бежать кроме Томаса и Николаса? Возможно ли такое?» — думала шокированная Лана.

— Это был тот же мальчик, что и на детских фото, только повзрослевший, — продолжил удивительную историю хозяин дома. — Доктора проверили медицинскую карту: и детские травмы, полученные до исчезновения, и группа крови — всё сходилось. Без сомнений этим подростком был младший Шах.

— И что же вы узнали от него? — торопил его Новак.

— Да ничего! В том-то и дело, — ответил хозяин. — Он так ничего и не рассказал. С ним и психологи, и медики бились. Ноль. Ему словно язык отрезали. На все вопросы только смотрел как волчонок, будто вот-вот кинется. Его изучали, брали анализы, какие только можно, а он и звука не издал, словно говорить разучился за эти годы.

— Насилие было?

— Нет, ничего такого не обнаружили. Единственное, что мне было не ясно тогда — это где он был всё это время? Нашли-то его далеко от дома.

— Ну, это как раз не секрет. Его держали взаперти. Судя по тому, что он был найден так далеко, могу поспорить, что его, как и в случаях с остальными пропавшими детьми, перевозили. Думаю, если бы не случай, он так и числился бы пропавшим.

— Наверное, всё так и было, — согласился хозяин дома.

— Возможно, мы сможем его разговорить. По крайней мере, попытаемся, — предположил Новак. — Если ему объяснить, что он может предотвратить новые похищения...

Но тот лишь сокрушённо покачал головой.

— Ничего у вас не выйдет.

— Почему?

— После того, как были проведены все экспертизы и поставлен диагноз, — он снова почесал затылок, в попытке помочь себе вспомнить. — Что-то связанное с блокировкой памяти из-за перенесённых психологических травм. Я в этом не силён. Так вот, было решено, что он будет в программе по защите свидетелей и пострадавших. Никакой шумихи в прессе, никаких комментариев прессе. Близких родственников у него не было. О том, что был найден пропавший много лет назад мальчик, никто так и не узнал. Он так и остался без вести пропавшим, поэтому-то вы и не нашли ничего. Власти побоялись паники и ненужных вопросов и скрыли всё. Знаю только, что ему изменили имя и предоставили новые документы. Государство выплатило компенсацию и ежемесячно перечисляло деньги на его содержание, — и немного подумав, добавил. — Надеюсь, он вырос и стал хорошим человеком, и забыл о том, что с ним произошло.           

— Значит, вы не знаете, где сейчас находится этот Влад Шах?

— Понятие не имею, — пожал тот плечами. — Мне не доложили, да я и сам думал, что, чем меньше людей знает, тем лучше. Мальчик такого натерпелся. Поэтому-то об этой истории знал лишь ограниченный круг людей.

— Но есть же кто-то, кто владеет этой информацией? — настаивал Новак, принимаясь вышагивать по комнате.

— Ну, за столько-то лет, — усомнился хозяин, — все, кто тогда участвовал в этом деле сейчас уже либо на пенсии, либо были тогда слишком молоды, чтобы иметь доступ.      

— Вы же понимаете, что нам нужны ответы? — почти враждебно посмотрел на него Новак. — По стране за эти годы пропали десятки детей! И всех их можно было спасти, убедив этого Шаха рассказать, что на самом деле произошло с ним и где его держали. И он единственный, кто может помочь. Представьте, что где-то снова похищен чей-то ребёнок, и каково ему переживать всё то, через что прошёл и ваш найдёныш?

Тот выставил вперёд обе руки, словно защищаясь:

— Я всё понимаю, но и вы меня поймите, я ничего не знаю. И никто ничего ни мне, ни вам не скажет. Тем более сейчас, когда мы оба на пенсии.

— Хорошо, — немного успокоился бывший следователь. — Вы вели то дело. Неужели не было никаких версий, подозреваемых? Вы же сами понимаете, что всё это довольно странно: смерть отца, вроде как от несчастного случая, исчезновение ребёнка, который вдруг объявляется спустя годы.

— Странности действительно были, только тогда я не придал этому значения. Я выяснил, что незадолго до случившегося у Шаха работал молодой парень, приезжий. Про него толком никто ничего не знал. Видели их вместе пару раз, когда они наведывались в город за провизией и запчастями.

— Как его звали, того парня? — замер Новак. — Как он выглядел?

— Я же говорю, у нас здесь глушь, мы так и не выяснили его имени. Он контактировал только с Шахами, но владелец местного магазинчика запчастей, смог его описать. Высокий, худой, малообщительный парень. Приезжали они втроём, Шах с сыном и этот рабочий, на машине парня.

— Марка и цвет машины? — выдохнул Новак.

— Синий. Большего он не запомнил.

Всё это время, слушая разговор мужчин, Лана сидела, боясь пошевелиться.

— Это он, — устало сказал Новак, наконец, опускаясь на стул напротив своего собеседника. Он сгорбился, словно вся тяжесть этого мира навалилась на него разом.

— Кто? — не понял его собеседник.

— Тот, кого мы ищем. Возможно соучастник похищений, или же он именно тот, кто нам нужен. В восемьдесят седьмом году был похищен первый мальчик. Соседка утверждала, что видела его с парнем. Не местный, со своим авто. Цвет машины она описала, как тёмный. Спустя два года пропадает ещё один ребёнок, со схожими внешними данными и снова есть свидетель, утверждавший, что видел семилетнего ребёнка в компании высокого парня. Дядя пропавшего мальчика, — Новак бросил короткий взгляд на Лану, — вспомнил, что в то время в их окружении был некий молодой человек, и на тот момент ему было девятнадцать лет. Сестра этого парня сказала, что у него был свой автомобиль — синий седан, принадлежавший до этого их отцу. Сразу после второго похищения он покинул город в неизвестном направлении и единственное, что мне самостоятельно удалось выяснить, это то, что спустя двадцать четыре года он без вести пропадает. Он, теперь уже мужчина, предположительно утонул, спасая ребёнка. После всего, что я от вас услышал, к списку можно добавить и Влада Шаха. И того двенадцать детей. Все имели что-то общее, будь то внешность, возраст или семейное положение. Исчезновение последнего ребёнка из моего списка, как раз приходится на тринадцатый год, то есть незадолго до предполагаемой кончины нашего похитителя.

— Вы думаете, этот ублюдок прятал их где-то у себя?

— Уверен. Этих детей держали в плену и найденный после стольких лет мальчик лишнее тому подтверждение. Я не верю в такие совпадения, как цвет машины или внешность подозреваемого. Он точно причастен. А вы мне говорите, что не можете помочь!

— Единственное, что я могу сделать, — ответил хозяин, тяжело поднимаясь со стула. — Это показать вам дом, в котором жил тот, кого вы ищите.

Спустя двадцать минут они были уже на месте. Лана припарковалась рядом с внедорожником-развалюхой пожилого мужчины в бейсболке. Деревянное строение, практически уничтоженное временем и непогодой, встретило их почерневшими стенами, зияющими провалами вместо окон и дверью, болтающейся на одной петле, готовой вот-вот отвалиться.

Местный старожил, идя впереди, предупредил:

— Аккуратней, дом давно заброшен. Тот, кого вы ищите, жил здесь не долго, около года. Я после сюда приезжал, всё было закрыто, убрано. Хозяйка дома уже давно в могиле, так что выяснить имя жильца вряд ли получится, в то время даже договоров аренды не составляли. А после той историй с Шахами он просто испарился. Я тогда подумал, что неудивительно, парень потерял работу, и больше ему здесь делать было нечего, да и испугался, наверное. Вот и уехал. Дьявол его разбери, — пробормотал он себе под нос. — Даже и подумать не мог, что тут такое...

— Значит, вы его даже не внесли в круг подозреваемых? — спросил Новак, идя за ним следом. Тот, не оборачиваясь, лишь удручённо покачал головой.

Внутри дом выглядел таким же старым, как и снаружи. Мусор на грязном полу, наводил на мысль, что молодёжь в прошлом не раз здесь весело проводила время.

Лана впервые за всё время нарушила молчание:

— Думаю, надо искать подвал или что-то вроде того.

Новак кивнул, простукивая концом трости стены и пол, в надежде обнаружить что-то необычное. Вместе они переворачивали старую мебель, отодвигая её от стен, разгребали горы пивных бутылок и пакетов от фастфуда, пытаясь отыскать потайную дверь.          

— Ничего, — разочарованно произнёс Новак, наконец, выбираясь на улицу. — Нужно проверить окрестность.

То, что они искали, было тут, прямо под носом, буквально в нескольких метрах от задней двери, выходящей в заброшенный сад. Лана замерла, едва опустившаяся на землю трость Новака, издала глухой звук, приглушённый слоем земли и гниющей листвой. Не дожидаясь, она упала на колени и принялась здоровой рукой разгребать листья, отбрасывая их в сторону. Крышка люка — цельный, железный лист с круглым кольцом и ржавой задвижкой — словно вросла в землю. По просьбе Новака она принесла из багажника машины большой накидной ключ. После нескольких ударов щеколда всё же поддалась, и из чёрного проёма на них пахнуло смрадом. Они резко отпрянули, прикрывая рукой носы и рты, но даже это с трудом помогало. Спазм скрутил внутренности Ланы, горло напряглось, готовое извергнуть скудный завтрак и она отошла в сторону, давая время взбунтовавшемуся организму прийти в норму. Её спутники чувствовали себя не лучше.

— Эх, сейчас бы фонарик! — услышала она голос старика-сторожила.

— Сейчас, — подошла она ближе и, достав мобильный, включила камеру. Яркий луч фотовспышки скользнул по прогнившим деревянным ступеням, убегающим вниз на несколько метров, а затем и бетонным стенам, покрытым серыми островками плесени. Всё, что удалось разглядеть — это крохотное помещение с грудой тряпья на истлевшем матрасе в углу и ржавую цепь. Лана уже видела такую. Та змейкой петляла по грязному полу, пряча один конец под тряпками.

Она стояла у самого края этого жуткого места, понимая, что много лет назад в этом тёмном, сыром месте могли держать ребёнка. Неужели человек способен на такое? И человек ли это вообще? Посадить ни в чём неповинного ребёнка в это жуткий подвал, приковать цепью. Что должен был испытывать маленький человечек лишённый не только свободы, но и матери, отца? Сколько боли он натерпелся, находясь в этом аду, сколько страха? Но этому животному было недостаточно! Он не только воплотил в жизнь все детские страхи малышей, лишив их родителей, отрезав от мира, поместив во мрак, он лишил их будущего. Забрал их жизни.      

Лана будто наяву услышала детские крики и плач, что звучали внутри этих стен. Она так ясно ощутила те боль и страдания, что тело её отозвалось волной дрожи. Впечатление, произведённое этой адской ямой, поглотили её разум целиком.          

— Думаю, вы нашли то место, что искали, — констатировал их спутник, сокрушённо качая головой. — И кучу сдохших крыс в придачу.

— Вызывайте полицию, — приказал ему Новак. — криминалистов, судмедэкспертов. Объясните ситуацию... — его взгляд в последний раз скользнул по проёму в земле и он отвернулся.

Как только тот отошёл, чтобы сделать звонок, Новак взял её за локоть.

— Нам пора.

— Не хотите узнать, что они найдут? — удивлённо спросила Лана, поспешно выдёргивая руку, то старик вцепился в неё мёртвой хваткой.  

В голове тут же раздался тревожный звоночек:

«Только приступа мне сейчас не хватало».

— Я и так знаю, что там обнаружат, — тихо сказал он, оттаскивая её от подвала. — Можно конечно подождать, но как вы объясните местный полиции, что мы тут делаем или Бали, которая обязательно пронюхает, что вы без разрешения покинули город? Вы забыли, что не должны выезжать за его пределы? Я договорюсь с нашим новым знакомым, он сообщит, когда станет что-то известно. Думаю, он будет не против, если вся ответственность за находку ляжет на его плечи. А нас здесь не было! Ясно? Идите в машину, Берсон! — подтолкнул её Новак, и тяжело опираясь на трость, пошёл обратно.

Понимая, что старик-следователь прав она медленно побрела к машине. И только позже внимательно просматривая, сделанную видеозапись, она поняла, что начинает задыхаться. Так вот почему Новак не дал ей спуститься вниз? Вот почему он был так напряжён? Он знал! Понял, хотя никак не мог разглядеть того, что выхватила из темноты яркая вспышка камеры мобильного. Он узнал этот запах. Запах смерти.

Лана дрожащими пальцами увеличила изображение. Невероятно маленькая кисть скелета, под истлевшим ворохом ткани, всё ещё покоилась в ржавом обруче.          Она швырнула мобильный обратно в сумку и, откинувшись на водительское сиденье, прикрыла глаза.

Это был не просто подвал.  Это был склеп!

И единственным желанием, охватившим её, было, как можно скорее, уехать подальше отсюда. Не видеть того, что уже увидела, не чувствовать ту боль, тот запах, что пропитал это место, ту волну отчаяния, что с головой захлестнула, как только они открыли этот проклятый люк. Никогда не знать ничего этого.

Не читать тот проклятый дневник!           

Глава 21

18 ноября 2016 год.

День до расплаты.

Даже спустя несколько часов, прошедших с того момента, как она оказалась в этой, пропахшей смертью комнате, Лана не могла поверить, что всё сказанное этим стариком правда. Его несчастливое детство, война, возвращение домой. И всё же она с первых его слов, с самого начала, как только Вальтман признался, кто он, осознала, что всё совсем не так, как она предполагала. То, что произошло в далёком 1946-ом году, было намного страшнее.

И вот она, сидя в углу, скрытая мраком от двух собеседников, слушала хриплый голос рассказчика и понимала, что угодила в собственную ловушку. Она сделала свой выбор и сейчас уже поздно что-то менять.

— И что вы сделали Виктор? — спросил мужской голос.

Ответ заставил её похолодеть.

— Я лишил его самого главного, чего только может лишиться человек! — отозвался старик. — Я забрал его жизнь!

Она дала слово, до того, как пришло осознание того, что умирающий, вовсе не является таковым. Он не Александр! Он Виктор, младший брат того, с кем, как она думала, заключила соглашение. Лана, наконец, поняла, что произошло в тот злополучный январский день. Поняла и ужаснулась своей смелости. Как ей вообще хватило мозгов на то, чтобы шантажировать этого человека? Насколько она была слепа, чтобы не понять этого раньше? Это же хладнокровный убийца!

И словно в подтверждение её слов, старик продолжил:

— Размозжил ему череп, валявшимся тут же на земле камнем. Бил и бил, пока его лицо не превратилось в кровавое месиво, а мои руки не окрасились в багровый цвет. Пока я не стал единственным обладателем дома Вальтманов, земли Вальтманов, лица Вальтманов! Это я должен был владеть всем! Я один. Хватит ему уже того, что он четверть века пользовался тем, что отобрал у меня. Отныне я единственный, кто имел всё! — он тяжело дышал, глаза его горели адским пламенем, высвобождая из его нутра истинную сущность.

— Вы получили всё, но лишились собственного имени, — подытожил, сидящий напротив молодой мужчина.

— Не велика потеря. Я был не против, лишить его и этого. Отобрать имя! И ни разу за всю жизнь не пожалел о своём поступке.

«Неужели это тот же человек, что столько лет помогал людям? Что принёс цветы на могилу Агаты в день похорон? — думала Лана. — Неужели всё это было лишь ширмой, притворством?»

А старик всё продолжал:

— Я избавился от тела. Его останки так до сих пор и хранятся в заваленной камнями штольне. Сомневаюсь, что их когда-нибудь отыщут.

— А его жена Мэри? Вы и её убили? — спросил гость.

— Нет. Эту смерть вы на меня не повесите. Это был не я. Хотя и знаю, кто повинен.

— Так значит, жена вашего брата всё же мертва?           

— Уже семьдесят лет как... Неужели вы, как и те болваны из полиции, поверили в то, что она могла сбежать?

— И вы молчали столько лет? Почему? Ведь и вас подозревали, точнее Александра?           — То время многих сделала чудовищами. Я стал играть новую роль. Выбрался из шахты и заявил о пропаже жены. Был безутешен. Полиция что-то пыталась разнюхать, но в те времена единственное, что можно было найти в этих стенах — это гуляющий ветер. Единственное опасное для моего разоблачения место — это шахта, но там даже не потрудились проверить, руки замарать боялись. В те дни многие желали встречи со мной, вернее с братом. Хотели выразить соболезнования. Но я никого не желал видеть. И это сработало. А со временем меня, наконец, оставили в покое. Никто даже предположить не мог, что Алекс теперь вовсе не Алекс. Я слишком хорошо знал своего брата. Единственным человеком способным меня уличить в подлоге была его жена, но к тому времени она уже была мертва. Спектакль удался! Я так вжился в роль, что стал забывать, кто я есть на самом деле. Я даже и представить не мог, что существует проклятая записка брата.           

На один вопрос Лана всё же получила ответ. Почему Александр Вальтман не назвал свой благотворительный фонд в честь своей жены Мэри. Для этого Вальтмана она была никем.            Абсолютно чужим человеком.

— Ну что, как я вам?           

— Что вы хотите от меня услышать? — спросил гость.

— Заслуживаю я искупления?

— А по-вашему вы заслуживаете?

Старик лишь пожал плечами, словно говоря, что ему наплевать.

— После я жил ещё несколько лет в страхе разоблачения, но пронесло. А потом пришёл новый страх, не сразу, нет! Через годы. И я понял, что место мне уже уготовано — в аду. Всё это для меня тёмный лес: грехи, молитвы, покаяние. Считаете это лицемерие, стремиться к прощению?

— Все мы грешны, — услышал он в ответ.

И Лана поняла, что Виктор Вальтман, по сути, прав. У каждого за душой было что-то, что тянуло вниз, терзало, не давало жить в полную силу. И этот немощный старик, совершивший столько зла, причинивший боль стольким людям, посвятил себя тому, что жаждал искупления. Сколько детей было вылечено благодаря этим кровавым деньгам, сколько жизней спасено? Сотни, а может и больше. Сколько ещё таких вот, погрязших во лжи и крови, ходят по земле, живут, как ни в чём не бывало, даже не задумываясь о своих проклятых душах?

Да, теперь она понимала, насколько опасными были те строки для этого старика. Доказать, что он не Александр, а его единоутробный брат — перебежчик и преступник, теперь было невозможным. Они были не просто похожи, они были идентичны. Но вот обвинить мужа в исчезновении или смерти беременной жены, вполне. Хватило бы лишь посеять крупицу сомнения в умах полиции, и там могли прийти к такому же выводу. Старший Вальтман избавился не только от своей жены, но и от брата-близнеца. И сидел бы сейчас не Александр, а забравший его личность Виктор. Возмездие в итоге всё равно настигло бы убийцу.           

— Значит, вы ничего не знали об этой записке и раньше её никогда не видели? Но, тем не менее, верите в то, что она существует?

— Есть кое-что, что убедило меня в её подлинности.

— И что же это? — спросил гость, озвучив безмолвный вопрос, звучащий в голове Ланы. Она так и не поняла, почему этот старик даже не потребовал предъявить ей хоть какие-то доказательства. Он не стремился увидеть этот клочок бумаги, он просто знал, был уверен, что она не врала, когда позвонила ему и рассказала о своей находке.

— Достаточно того, что в ней куча ошибок и слова написаны, чёрт знает как. Мы с братом полные близнецы. Однояйцевые, как ещё таких называют, и болячки у нас общие. И одна из таких напастей — дислексия. Слышали о такой?

— Кое-что.

— Кое-что! — передразнил старик и тут же зашёлся в новом приступе кашля. — Я до сих пор пишу с ошибками, — продолжил он сипло. — Да и предложение с трудом могу прочесть. Это сейчас всё лечится и купируется, а тогда таких называли умственно отсталыми. Представляете? Идиоты! Наша мать приложила кучу усилий, чтобы наши огрехи не стали достоянием общественности и у неё получилось. Заграничные учителя, которые сразу после обучения покидали наши владения, сменялись элитными школами, с такими же генетическими уродами, как и мы. Вот была бы сенсация! Великий филантроп Вальтман не умеет толком читать и писать. Потеха! Никто из ныне живущих не знает об этом, а кто был в курсе — давно мертвы.

Несмотря ни на что, ей было жаль этого одинокого старика. И ужаснее всего было то, что она его понимала! Жизнь действительно обошлась с ним несправедливо. Зависть и ненависть к своему второму «я» — брату-близнецу его просто поглотила. Из года в год смотреть на своё подобие и видеть, как тот получает всё, как само собой разумеющееся — это должно быть тяжко. Неужели каждому человеку это не свойственно? Например, ей — Лане? С самого детства она с завистью смотрела на своих сверстников, у которых были мама и папа. Люди не могут не испытывать чувств, а зависть сильное чувство. А если тот, кому судьба всегда благоволит, живёт с тобой под одной крышей, да ещё упрекает тебя в этом? Показывает, что весь мир крутиться вокруг него одного. И с какой стати? Лишь по причине перворождения? Да ещё и это заболевание, словно позорное клеймо.          

Дислексия. Она потратила не один час этим вечером, чтобы узнать о ней, как можно больше. Узнала, что та вызывает проблемы не только с освоение чтения и письма, но и является причиной нарушения моторики и координации. Так же были и психологические трудности: неуверенность в себе, постоянное чувство тревоги, страх совершить что-то такое, что вызовет негативную реакцию у окружающих. Семьдесят лет назад этот диагноз был для человека словно приговор. Над такими смеялись, таких презирали.

Но было и кое-что другое... И эти несколько строк, едва стоило прочесть их, заставили Лану похолодеть.

Она его, наконец, нашла!

Она так и не смогла уснуть в эту ночь, вспоминая, перебирая в памяти всё случившееся за эти недели. Наверное, самые долгие в её жизни. Почти поверила себе, своим выводам и решила действовать. Спрятала письмо с запиской и дневник Агаты под широким подоконником — тайник школьных лет — и отправилась пешком, прихватив лишь электрошокер, к граничащим владениям Вальтманов.

Но дойти до огромного соседского особняка так и не успела, охранники подобрали её намного раньше, даже говорить с ней не хотели, пока она не настояла на звонке их хозяину. Они позвонили, передали ей трубку и она замёрзшими губами медленно произнесла:

— Дорогая Мэри, вернулся Виктор, прячется в шахте. Твой Алекс.

А хриплый голос лишь иронично спросил в ответ:

— Что-нибудь ещё?

Лана поняла, что старик собирался положить трубку. Его голос не выражал никаких чувств, ни удивления, ни страха, словно ему было плевать. И тогда она не выдержала.

— Вы чертовски безграмотны Вальтман. Думаю, найдутся те, кому будет интересно взглянуть на эту записку, если вы мне не поможете.

И это сработало! Её привели в дом, бесцеремонно отобрали верхнюю одежду вместе с содержимым карманов и проводили к хозяину в эту душную, тёмную комнату. Александр Вальтман, как она тогда думала, действительно был при смерти, тяжело и шумно дышал, но ей было плевать. Этот старик всю свою жизнь скрывал от мира правду и, если он и дальше хотел того же, ему придётся её выслушать.

И она начала говорить. Сначала слова давались ей с трудом, но позже они потекли из неё словно река. Лана выложила всё, что с ней случилось за тот период времени, что она провела в родных краях. Про свой приезд по случаю кончины родственницы и про дневник, с множеством открывшихся тайн. Про похищение маленького брата двадцать семь лет назад и про копание во всём этом киднеппинском кошмаре. А он сидел и слушал, ни разу не перебив, лишь всё чаще и чаще поднося свою прозрачную маску с трубкой к лицу. Она говорила, про каждого ребёнка в отдельности, стараясь припомнить всё то, что слышала от Новака или сама читала в копиях отчётов. Про свою психически неуравновешенную мать, что искромсала себе руки и угодила в лечебницу, про бабку с её «мягким» воспитанием, про своё детство и дни, и ночи, проведённые в подвале. Он снова только слушал. Закончила же она смертью своего дяди, который все тридцать с небольшим лет был хранителем истории этой семьи. Не поскупилась на подробное описание места мнимого самоубийства, с кровавой лужей под голым, скрюченным телом и отсутствием половины головы, с мозгами на стене, с запахом крови и расслабленного кишечника. Описала снимки, небрежно брошенные возле тела и каждый миг на фото, каждого задушенного мальчика в отдельности. Ей было наплевать на его состояние, он всё равно не жилец, не сегодня так завтра. Но он был ей нужен, без него она ничего не могла сделать, как не могла в одиночку остановить монстра.

И лишь закончив, услышала от него единственное:

— Я не знал.

И поверила. Видела что-то похожее на муку на его морщинистом лице. Достала телефон, и показала видео подвала с цепью и иссохшей детской кистью, сделанные ею вчера — доказательство её правдивых слов. А напоследок назвала имя того, кто был повинен во всём этом, и увидела, как он сжался, сделавшись ещё меньше на своей белоснежной постели, как его скрюченные, истерзанные старостью и болезнью пальцы комкают мягкий шёлк дорогого покрывала.      

Она нанесла удар, и тот пришёлся прямо в цель. На это и рассчитывала. Поняла по его колючему взгляду, что наказание тот — другой не избежит. И наказание это будет долгим и мучительным, как и у его маленьких жертв.

И они договорились!           

Скрепили договор рукопожатием со слезами потери родных и кровью маленьких мальчиков. То чудовище больше не должно никому причинить вреда. И плевать, что Вальтман о ней подумает. Она жаждала мести.

А после они пили кофе из маленьких фарфоровых чашек в тишине и каждый думал о своём.

— Вам не мешало бы покаяться, и я могу помочь вам в этом,    — сказала она, делая глоток восхитительного напитка. — К тому же я хочу знать вашу историю... всю.

— Не желайте того, с чем можете не справиться, — его слова звучали, словно предостережение.

А спустя полчаса в этой тёмной, приспособленной под палату, комнате с кучей бесценных книг и старинной мебелью, их было уже трое. Старик на кровати, опутанный трубками и проводами, молодой священник с книгой в кожаном переплёте в руках напротив, и она в тени словно призрак. Позже мозг вспух от количества информации, но одна мысль выбивалась из строя: «Он не Александр, он Виктор!»

Казалось бы, всё сказано. Конец истории восхождения убийцы, отнявшего жизнь сначала у возлюбленного, а позже и у брата, но Лана ошиблась. Всё самое невероятное старик приберёг напоследок.

— Как вы узнали о той записке? — нахмурившись, спросил гость.

— Сорока на хвосте принесла, — пробурчал Вальтман, не смея раскрыть её секрет.

Лана решила, что достаточно пряталась, скрываемая темнотой.           

— Виктор, познакомьтесь с моим воскресшим, единокровным братом Николасом.

Реакция у мужчин была разная: один вздрогнул, резко обернувшись на её голос, другой лишь бросил на неё удивлённый взгляд. Она поднялась с осточертевшего кресла. Несколько часов проведённых в одной позе не прошли даром, поясница болела.

— Значит, вы его всё же нашли? Своего брата?

— Или он меня.

— Что ты здесь делаешь? — вопрос предназначался Лане. Она видела недовольство на лице молодого мужчины. — Мы же договорились действовать сообща!

— Мне не спалось, — пожала она плечами, выходя на свет.

— Так это ты рассказала про записку? — он, наконец, начал понимать происходящее.

— Да.

Лана подумала, что у неё ещё будет время рассказать брату о поездке с Новаком и о страшной находке в том жутком подвале. Понимала, насколько неоднозначной может быть реакция человека, чудом избежавшего такую же участь.       

— А что я здесь делаю? — грубо спросил он, поднимаясь со стула.

Старик не дал ей ответить.

— Вас вроде позвали грехи мне отпустить, а? Вот и занимайтесь своим делом, — и, повернувшись к Лане, полюбопытствовал. — Как вам моё эссе? Заслуживает одобрения? К чёрту всё! — и ткнув в её сторону пальцем, Вальтман напомнил. — Я выполню свою часть договора, от вас же, жду взаимности.

— Я слова не нарушу. Но мне нужны гарантии. 

— Идёт! А теперь проваливайте, — махнул он на них рукой. — Мне надо передохнуть.

Но Лана не собиралась уходить, пока не узнает всё до конца.  

— Ну, нет! Вы ещё не всё нам рассказали. Кто виновен в смерти Мэри?

Старик долго смотрел на неё, словно прикидывая что-то.

— Вы очень похожи на Яна. Такая же: не любящая полутонов и полуправд. 

И она, пожалуй, впервые за часы, проведённые в этой комнате, услышала боль в голосе старика.

— В ту ночь ваша бабка была здесь.

— Она к вам приходила? — ошеломлённо произнесла Лана, замирая у изножья кровати.

— Да. Точнее не ко мне... — Вальтман снова поднёс маску к лицу, делая жадный вдох, так, что его следующего слова было не разобрать. Через пару секунд он продолжил. — Она оставила короткую записку. И всё сразу встало на свои места. А я-то терялся в догадках, куда подевалась жена брата!

Она слушала затаив дыхание.

— В ту самую ночь, когда я разделался с Алексом, его жена отправилась за помощью. У неё отошли воды. Добраться до города в одиночку она не могла, а вокруг на несколько километров ни одной живой души, кроме вашей бабушки-сироты. Когда я её впервые увидел, не поверил своим глазам: маленькая, словно ребёнок, кожа да кости. Как она вообще со всем этим справилась?

— И что случилось дальше? — торопила его Лана.

— Жена брата родила мальчика, в вашем доме, но ей требовалась помощь. Мне, ясное дело, показываться на глаза было не с руки, и в помощь я отправил Зиму.

— Того немого поляка? — поморщившись спросила Лана, от одного только упоминания этой фамилии становилось дурно.

— Да. Позже он мне, можно сказать на пальцах пересказал, что там творилось. К тому моменту, когда они там появились, жена брата уже истекла кровью и не дышала.

Лана вдруг вспомнила строки, написанные Агатой в те дни. О ком та писала? О ком была её печаль?

«Он мёртв! Но я мертва уже давно. Это мне наказание за что-то! Я не достойна! Я до сих пор ночами лежу без сна, вспоминая его прикосновения, запах, и тело моё отзывается дрожью. Теперь ночные кошмары стали моими спутниками навечно…»

А тот старый, порванный снимок женщины? Лана могла дать здоровую руку на отсечение, что на нём была Мэри на одной половине и Александр Вальтман на другой. И то единственное слово, что повторялось вновь и вновь на тех страницах: «Кара». Так за что же упрекала себя Агата? Может за то, что позволила себе полюбить чужого мужа?

— В общем — продолжал старик. — Зима пригрозил вашей бабке, что если та раскроет рот, он вернётся. А после забрал младенца и его мёртвую мать. Должно быть, именно тогда этот старый дурак нашёл записку в кармане женщины. Я был чертовски зол, что мальчишка остался жив, просто в бешенстве, но убить его, рука у меня не поднялась. Невинное существо.

— Нет! — прошептала Лана, отказываясь принимать то, к чему клонит старик.

— Да, — горько бросил Вальтман. — Зима забрал его к себе. Была надежда на то, что он не выживет, но годы шли. Единственное, что я мог сделать в тот момент, это заставить поляка поклясться, что ребёнок никогда не узнает о тайне своего рождения и чья кровь течёт в его венах. И я верил все эти годы, что я в безопасности.

Лана прикрыла глаза. Только теперь она поняла, как рисковала, придя сюда. Ребёнок Мэри, ставший сиротой, Виктор, ненавидящий брата, Зима примеривший на себя роль отца. Судьбы всех этих людей: Мэри, братьев Вальтманов, поляка Зимы, Агаты — невероятным образом переплелись, ставя печать на их судьбах. Делая каждого по-своему несчастными.           

«А что, если бы передо мной сидел Александр? Где бы я сейчас была?» — ужаснулась своей беспечности Лана.

Она пришла просить остановить монстра. А тот оказался внуком Александра Вальтмана! Но сейчас, после всего, что она узнала, пришло чёткое осознание того, что пощады не будет. Несмотря ни на что! Этот старик ненавидел своего близнеца и по сей день, даже через годы и мёртвого. Так же он возненавидел порождённого братом сына, а следом и внука-монстра. Ей это было только на руку, так же, как и убитым детям, и их родным.

— И у вас даже мысли не возникло воспитать его, как собственного сына? — спросила она, понимая, что выбери он этот путь, и трагедий в стольких семьях можно было бы избежать. — Ведь вы могли всем рассказать свою версию событий. Мэри умерла от родов в собственном доме и...

— Нет, — перебил её Вальтман. — Я хотел вытравить всё, что было связанно с братом! Мне было плевать, что станет с ублюдком. Зима поклялся, что ни одна живая душа не узнает правду... И вот теперь эта чёртова записка.

Всё могло сложиться по-другому, если бы судьба не сыграла злую шутку. Если бы не появился Виктор, и не уничтожил всё. Виктор, которому было наплевать и на смерть чужой жены и рождение чужого ребёнка.

И Агата все эти годы молчала! Что же творилось в её душе? Ей было-то всего семнадцать! И не было ничего удивительного в том, что та была так жестока, что так часто выходила из себя, вымещая зло на внучке. Прожив бок о бок с единственным родным человеком, Лана даже не могла предположить, каким было её прошлое.

— Агата знала, что вы не Александр?

— Думаю, догадывалась, но больше полувека молчала, — сказал хозяин комнаты и прикрыл глаза. — На сегодня хватит, я устал.

— И последнее, вы знаете, где похоронена Мэри? — спросила она, уже подходя к двери.

— Я никогда не спрашивал у Зимы, он унёс эту тайну в могилу.

Был ответ старика перед тем, как они тихо вышли. Лана видела, что Николас, потрясён не меньше неё. Смотрела на его удаляющуюся, напряжённую спину, хотела окликнуть, но не стала. Казалось, сил не хватит даже доползти до кровати. Она была вымотана после бессонной ночи и многочасового пребывания в огромном доме. На предложение охранника подвезти, клятвенно пообещала, что покинет частную территорию тем же путём, каким пришла ночью.

Как же быстро всё может измениться. В истории, что рассказал старик, не было убийц, похитителей, мучителей, были только жертвы обстоятельств. Сколько страшных тайн хранят чужие семьи. А она-то думала, что всё грязное бельё её семьи уже колышется на ветру, но нет... Столько лет скрывать правду? Что это? Старшее поколение, дети войны? Агата со своими секретами, этот Вальтман, что морочил голову всему миру. А её дядя? Он догадывался о Викторе? Судя по письму, да. Каково ему было вариться в этом котле доверху наполненного грехами прошлого? Что он чувствовал в последний год своей жизни? Недаром ведь он спрятал эту записку — он боялся. Но чего? Того, что Вальтман узнает о его осведомлённости? Или за своё место, если всплывёт правда? Или того, что миру может открыться страшная тайна, а он не мог этого допустить. Он был хранителем! Лана всегда считала его самым лучшим, самым благородным человеком. И что в итоге? Он просто спрятал записку и жил дальше.

Они были словно корнями прогнившего дерева, которые и на будущее поколения наложили свой отпечаток, пропитав всё гнилью. И чем дальше, тем ужаснее становились поступки. И тому было прямое доказательство. Чудовище по имени Юстас Зима!

Лана, погружённая в мысли о прошлом двух связанных межу собой семей, даже не заметила, как добралась до дома. Несмазанные петли входной двери слегка скрипнули. Аккуратно, чтобы не потревожить руку, она неуклюже стянула промокшую от снега обувь и пуховик, прошла в гостиную, мечтая только об одном — опустить голову на подушку, да так и замерла посреди комнаты.

— Слышал, ты меня ищешь? — медленно произнёс мужчина, склонив голову на бок и с интересом разглядывая Лану. — Ну, вот он я.

Глава 22

18 ноября 2016 год.

День до расплаты.

Лана почти не удивилась, что он пришёл. Она устроила охоту на монстра, и тот решил напасть первым. В том, что этот человек, вломившийся в дом её бабки, был монстром, она не сомневалась. Но ведь когда-то он был обычным ребёнком? Или же этот изъян сидел в нём с рождения и то, что он пережил в детстве, лишь стало катализатором его будущих поступков? Ни один нормальный не станет делать с детьми то, что она видела на тех жутких фотографиях. Но то, каким оружием он собирался воспользоваться, чтобы избавиться от неё, заставило её содрогнуться.

«В этой схватке мне не выйти победителем!» — обречённо думала она, обводя взглядом такую знакомую комнату.

И Лана и мужчина, сидящий напротив, знали об этом, так же, как и знал хищник, лежащий у ног детоубийцы.

Волк! Без сомнений помесь, на это указывали практически чёрная, как сажа шерсть и невероятный размер животного. Скрещенные в неволе с собаками волки очень часто вырастали больше своих диких сородичей, и это было то единственное, что отличало их. Всё остальное в облике этого хищника, вальяжно устроившегося на полу в гостиной Агаты, принадлежало волку. И огромные лапы с вытянутой стопой, и всегда опущенный хвост, и такие нереальные, на фоне тёмной шерсти, глаза цвета янтаря. Глаза, которые неотрывно следили за своей будущей жертвой, улавливая каждое движение. Дай только волю и эта махина разорвёт на части, вцепится в горло и будет из стороны в сторону мотать огромной головой, в надежде вонзить клыки глубже в человеческую плоть.

В её плоть!

Именно так всё и произошло год назад, вдруг осознала Лана. Именно этот волк загрыз священника. Не было никакой своры одичавших псов. Сначала он вцепился ему в горло, сомкнув до предела мощные челюсти, не давая даже шанса на побег, затем повалил на землю и растерзал... Это была не случайная встреча голодного или бешеного хищника и неожиданно вставшего на его пути человека. Это была месть! Спустя столько лет Юстас Зима, пройдя путь от жертвы насилия до похитителя и убийцы, всё же отомстил своему обидчику. Он выбрал для него ужасную смерть: долгую и мучительную. Волки пожирают свою добычу, пока сердце той ещё бьётся.         

«Как иногда плохо всё знать», — обречённо думала Лана, медленно, так чтобы это не бросалось в глаза гостю, отступая к стене.

— Как вы попали в мой дом? — хрипло спросила она. 

— У меня было это, — ответил он и повертел в руке, так чтобы она видела, железным ключом.

— Откуда он у вас?  — с дрожью в голосе спросила Лана.

Вот тот сувенир, что он оставил себе в память о Николасе. Именно это и имела в виду женщина-психолог. Частичка её брата, что теперь принадлежала Юстасу Зиме. Третий ключ, который никогда не терялся, а был похищен вместе с мальчиком.

— Думаю, сама знаешь откуда. Было познавательно заглянуть в ваш мирок, — сказал он, оглядывая комнату. — Тебе не мешало бы присесть, выглядишь неважно.

— Мне и так нормально, — огрызнулась Лана, но в душе ничего так, не желая, как последовать его совету и опуститься на мягкий диван. Но она понимала, что это равносильно смерти. Слишком хорошо знала повадки, лежащего напротив зверя. Как только она сядет или, не дай бог, свалится от усталости, тот воспримет это, как сигнал к нападению. — И что же вам нужно?

— Та записка, что была у Яна. И если ты собираешься отпираться, что у тебя её нет, подумай хорошенько.

«Откуда он знает? — гадала Лана. — Неужели Ян перед смертью рассказал? И зачем она вообще нужна этому чудовищу?»

Об этом она его и спросила.           

— Ну, скажем так, некий стимул старику не повредит. Где она?

— В банковской ячейке.

— Я же тебя предупреждал, чтобы ты мне не врала, — повысил мужчина голос, и Лана скорее почувствовала, чем услышала вторившее ему утробное рычание зверя.         

«А что если это не дядя? Может старик Вальтман предал? Что, если я совершила ошибку, отправившись к нему? И все эти годы, оба убийцы, были посвящены в планы друг друга? Что, если кровные узы взяли верх? И пока я пыталась найти союзника в лице умирающего старика, тот лишь насмехался про себя, наблюдая со стороны».       

Лана незаметно огляделась, гость даже не пытался сам найти записку. Всё было на своих местах, как она оставила перед уходом: неубранная постель, сумка на маленьком резном столике. Неужели он так уверен, что разговорит её? Считает, что она вот так просто отдаст то, что ей уже не принадлежит? Зачем Зиме записка, если он заодно со своим умирающим родственником? Но всё же она нужна.

«Нет, старик здесь не при чём» — облегчённо подумала Лана.

— Зачем вам эта записка? — упрямо повторила она свой вопрос, прислоняясь к стене. Силы покидали её слишком быстро. Перед тем, как отправиться в гости, она даже не вспомнила про таблетки, а потом было не до них, и теперь боль пульсацией отдавалась в плечо. Ещё чуть-чуть и она свалится прямо к ногам этой жуткой парочки.

— Чтобы получить то, что принадлежит мне по праву рождения. Старик будет рад такому подарку. К тому же неизвестно, как всё повернётся, если её прочтут. Мне ни к чему привлекать внимание, сама понимаешь.

— Значит, вы знаете правду о своём рождении? Давно?

Она гадала, что же всё-таки известно сидящему перед ней чудовищу? Судя по всему, гораздо меньше, чем ей после ночных откровений старика, раз он до сих пор уверен, что в том доме живёт его дед.

— Отец рассказал мне перед моей... героической кончиной, — усмехнулся Юстас. — Мой слишком набожный родитель обвинял меня в том, что я сам виноват во всём, а потом алкоголь развязал ему язык. Этот пьяница и неудачник так и не смирился с тем, кем стал его сын. Всё время повторял, что это не его вина.

— И чем вам поможет то, что написано в той записке? 

— Думаю, старик будет сговорчивее и поторопиться вернуть меня в лоно семьи, если я преподнесу ему такой трофей.

— И вас не смущает тот факт, что Вальтманы избавились от вашего отца, когда тот ещё был младенцем?   

— Должно быть, на это были свои причины, — пожал он плечами.

«Он не знает!» — возликовала про себя Лана.

Юстас Зима до сих пор понятия не имеет, что останки Александра покоятся где-то в глубинах шахты, а местоположение могилы его бабушки Мэри вообще неизвестно. Не знает он и того, что уже несколько лет живёт рядом с убийцей своего деда. Он пришёл к тем же ошибочным выводам, что и она днём ранее, когда прочла записку. Александр Вальтман избавился от своего брата и жены.

Его неведение было ей только на руку.

— Ваш отец знал, что вы из себя представляете, не так ли? Поэтому-то он и не оставлял вас наедине с племянниками, знал, что вы можете причинить им вред.

— Я бы не причинил им вреда. Но он мне не верил, свалил всё на проклятые гены предков, хотя сам принадлежал к ним. Он ни чем не лучше меня!

Теперь ей были понятны слова сестры этого чудовища, о том предательстве, что не смог простить Юстасу его отец. Он слишком легко отказался от своего прошлого, от человека, который вырастил его отца, от фамилии Зима. Он предпочёл снова стать Вальтманом с их именем и богатствами.

— Так вы, поэтому решили умереть? — спросила Лана, чувствуя головокружение. — Чтобы без проблем вернуться в дом деда и предъявить права на наследство?      

— Я Вальтман!

— Вы сумасшедший и убийца! — прошипела она, помня о звере. — Как вы подстроили тот случай с тонущим мальчиком? Ведь это была не случайность?

Тот безразлично пожал плечами:

— Всё просто. Затащил его в реку, хотя он и упирался, дал немного наглотаться воды, пока прохожие не подоспели и не вытащили его. Пока они возились с мальчишкой, не обращая на меня внимания, я отплыл и исчез, предусмотрительно оставив кое-какие вещи и документы на берегу.

— Неужели не боялись, что мальчик расскажет обо всём родителям или полиции?

— Ты думаешь, взрослые поверили бы в бред ребёнка, находящегося в шоке, о том, что его утащил на глубину какой-то незнакомый человек? Они бы, скорее всего, надавали ему за то, что он полез в воду, да ещё и врёт.

Лана поняла, что всё именно так и могло быть в тот октябрьский день.

— Вы страшный человек.

— Моей вины в том, кем я стал, нет! — произнёс он сквозь зубы и зверь, лежащий у его ног, чувствуя настроение хозяина, снова зарычал и оскалил жёлтые клыки.

«Он стар», — бросила она тревожный взгляд на волка, прикидывая, сколько тому лет. Такие помеси иногда доживают до пятнадцати, а то и двадцати лет.

— И кто же виновен? Кто вас сделал таким? Священник, который над вами издевался? Или может родители, не поверившие вам, когда вы пришли и всё им рассказали?

Он даже не удивился, что она знает его тайну. Лана лишь заметила, как изменилось его лицо, превращаясь в нечто иное. Взгляд помутнел под пеленой ярости, ноздри раздулись, тяжело втягивая воздух, губы вытянулись в тонкую жёсткую линию, меняя мужчину до неузнаваемости. Словно он, наконец, избавился от маски, что скрывала его нутро, и оно обнажилось, выпуская на свет дремлющего хищника, не способного на жалость. Настоящего Юстаса Зиму — похитителя и детоубийцу.

— Я хотел им помочь! — выплёвывал он слова одно за другим. — Все они были не нужны своим родным! Те при удобном случае только и делали, что бросали их, а если они всё же висели на их шеях грузом, кулаками не давали забыть им об их никчёмности.

— Так вы что, спасали их? От домашнего насилия? Вы думаете, что имели право судить о том, как те воспитывали своих детей? Вы лишили матерей возможности оплакать своих малышей!

Лана старалась говорить тихо, чтобы не дразнить животное, но эмоции захлёстывали её, и хотелось кричать. Она вспомнила своё невесёлое детство, но даже она не хотела оказаться на месте тех похищенных мальчиков.

Вот он убийца, прямо перед ней, а она ничего не может сделать. Даже пошевелиться, даже плюнуть в это мерзкое лицо. Сколько страданий он причинил людям. Сколько страданий он причинил её семье! Как такие вообще могут продолжать жить после совершённого ими? Убийцы, изуверы. А дети должны умирать в мучениях от этих рук, с осознанием того, что никто им не поможет, не спасёт.     

— Ты ничего не понимаешь! — прошипел он, подаваясь вперёд и с яростью впиваясь длинными пальцами в подлокотники кресла. В его серых глазах пылал дьявольский огонь. — Я помогал им!

«Он болен! — поняла Лана. — Ни один здравомыслящий человек не будет думать так, как этот урод».

— И моему брату? — устало спросила она. — С чего вы взяли, что он был несчастен? Зачем похитили его?          

— Я не принуждал его. Я был расстроен, увидев, что случилось с Томасом в той аварии. Возвращался в шахту, когда увидел Николаса. Он сам пошёл со мной.

— Потому что доверял вам.

— Со мной ему было лучше!

— Бред.

— Хватит. Вернёмся к письму. Где оно? — спокойно произнёс Юстас, словно и не было той вспышки ярости, настолько он владел собой.      

Ответом ему было её молчание. Лану посетила эгоистичная мысль, от которой она тут же пришла в ужас. Если бы Томас не сбежал, если бы так и остался в той шахте, её брат, возможно, не стал бы следующим.  

— Ты настолько идиотка, что не понимаешь, что с тобой произойдёт? — удивлённо спросил он.

— Прекрасно понимаю. Ваша наполовину псина, наполовину волк сделает со мной то же, что и с вашим мучителем. Вы в любом случае не оставите меня в живых. Так зачем мне помогать вам? — спросила Лана, ещё немного отступая к стене.

— А! Так ты в курсе того, что случилось? — он расслабился, наслаждаясь тем, что она знает, какой конец её ждёт. Его рука нежно потрепала холку зверя. — Давид прекрасно отработал свой кусок мяса. Я ни разу не пожалел о том, что уговорил отца оставить его. Наполовину волк, он мог быть опасен, но я его обуздал, несмотря на протест отца.

От услышанного она словно окаменела. Знакомое имя резануло слух, воскрешая в памяти два снимка. На одном изображён улыбчивый голубоглазый мальчик, на другом он же, но уже мёртвый.

— Вы назвали своего пса именем задушенного вами ребёнка? — её голос превратился в лёд.

В его глазах мелькнуло что-то похожее на муку, но он тут же взял себя в руки.

— Ты сейчас не о том беспокоишься. Если не сделаешь так, как я сказал, тебя ждёт та же участь, что и священника. Поверь, он достаточно долго корчился в муках, чтобы ощутить весь ужас происходящего. Его крик ужаса до сих пор стоит у меня в ушах. Он умолял пощадить его, говорил, что давно встал на путь исправления... Последнее, что он увидел перед тем, как сдох, своё вспоротое брюхо и кишки.

— Мне его не жаль. Он покалечил жизнь не только вам, были и другие, — с трудом ответила Лана, отступая ещё на полшага.

Сколько ещё времени она сможет выдержать? Как скоро усталость возьмёт верх над страхом и ноги перестанут её держать? Недолго. Нужно было что-то придумать. Должна же быть хоть какая-то надежда выбраться из всего этого живой, хоть что-то, что переломит цепь событий! Но её уставший мозг отказывался работать, как она его не напрягала: ни одной стоящей мысли, ни одной идеи. Неужели она готова вот так сдаться, стать одной из жертв этих двух чудовищ?

Лана задала вопрос, на который так и не смогла найти ответ:  

— Зачем было убивать Яна?

Он поморщился, словно от зубной боли.

— Это твоя вина! Если бы он не получил то сообщение, возможно, остался бы жив. Но, как говорится, все, что не делается, всё к лучшему. У него что-то случилось с машиной, и в тот вечер я подвёз его до дома. Мы как раз подъехали к его дому, когда он ответил тебе и упомянул моё имя. И я понял, что ты докопалась до сути. Нашла меня. Напросился к нему домой, пропустить по стаканчику. Я наблюдал, как Ян что-то начинает понимать, и не стал медлить, первым нанёс удар. Пока он валялся в отключке, просмотрел все бумаги в его квартире — вдруг что-то выведет на меня — и нашёл пистолет. У меня не было выбора. Пуля в висок... и всё кончено. Не появись ты в городе и не начни вынюхивать, он был бы жив.

Его голос доносился до Ланы, словно сквозь толщу воды, она чувствовала, что ещё чуть-чуть и силы оставят её. Как же она устала. Почти двое суток без сна, а в голове только одна мысль. Опуститься в кресло, стоящее напротив её палача, и на секунду закрыть глаза, чтобы боль в руке и усталость ушли.

— Эй, мы не закончили! — крикнул он, видя, что она уже на грани обморока. — Где чёртова бумажка?

— Моя рука... — едва слышно сказала Лана, чувствуя, как по позвоночнику спускается холодная струйка пота. — От боли голова не работает... мне нужны таблетки, они в сумке.

Сквозь потяжелевшие веки она отстранённо наблюдала за тем, как Юстас Зима протянул руку к её сумке, стоящей рядом и швырнул к ногам. Всё содержимое разлетелось по полу и Лана медленно, стараясь не встречаться глазами с волком, наблюдавшим за ней, съехала спиной по стене и так же медленно потянулась к пузырьку с обезболивающим. Тихое рычание заставило её замереть в неудобной позе. Лишь когда хозяин зверя успокаивающе потрепал того по загривку, она медленно выпрямилась. Насыпала горсть таблеток в ладонь и, разжевав, попыталась протолкнуть их по пересохшему горлу. 

Больше всего Лана сейчас боялась закрыть глаза, хоть и понимала, что этому чудовищу нужна записка его деда Вальтмана и пока он её не получит, есть надежда, что она будет жить. Но как долго? Эти клыки могут не только убивать, но и калечить. Что, если он решит выбить из неё признание? Что, если этот зверь сможет остановиться по приказу хозяина, не добив её? А она будет истекать кровью и в конечном итоге сдастся.

— Мне повторить вопрос или ты, наконец, поймёшь, что в любом случае я узнаю то, что мне нужно?

Лекарство начало действовать, проясняя её голову и отодвигая мысли о боли на задний план. Как поступить, по сути, не имело значение. Её в живых не оставят, это точно. Она опасна. Следом за ней, сидящий напротив неё убийца, расправиться с Николасом и Новаком — они слишком много знали.

Что-то мелькнуло в голове. Какая-то мысль, что-то связанное с братом, но Лана не успела ухватить её и та растворилась, так и не приняв форму. Она была измучена настолько, что сил не было даже думать. Возможно, если бы она выбралась наружу, то могла бы попытаться убежать или позвать на помощь. Но это было практически нереально. От человека убежать можно, от зверя нет.

— Оно в шахте, — рискнула она.

Его брови взметнулись вверх. Кажется, он не был готов к такому ответу.

— Где именно?

— В письменном столе Яна, в его кабинете, там есть альбом в чёрном переплёте с фотографиями туристов и коллектива музея. Оно спрятано за общей фотографией, на которой в центре стоит мой брат. — Лана говорила медленно, мысленно скрестив пальцы, чтобы он поверил в её ложь. — Думаю, вы тоже есть на этих снимках и, если не хотите, чтобы полиция нашла записку раньше вас, стоит поторопиться.

Он пристально смотрел ей в глаза, стараясь прочитать в них, лжёт она или говорит правду. Но она настолько была измучена, что сама себе готова была поверить.

— Если ты надеялась на помощь полиции, то спешу тебя разочаровать. Она побывала там вчера. И последнее... Объясни мне, как ты догадалась, что это я Юстас Зима? Ты даже не удивилась, увидев меня здесь. Знала кто я, не так ли? Чем я себя выдал? Ни один человек в этой проклятой дыре не смог разгадать эту загадку. Все они, и Ян в том числе, смотрели на меня, и ни у кого не возникло подозрений. Пара пластических операций и ты совершенно другой человек! А ведь со многими я был знаком раньше. Как девчонка, которая никогда не видела меня, смогла меня вычислить?

Он был прав. Внешность его мало напоминала того человека, фотографию которого показывал ей двумя днями ранее Питер Новак. Более широкий подбородок с ямочкой, идеально ровный нос, светлые — крашеные — волосы, линзы, делающие его глаза карими. И всё же, сейчас она это видела слишком отчётливо, глаза те же, что и на снимке. Это был он — Юстас Зима!

Лана упрямо покачала головой.

— Сначала хочу знать, где тела детей? И скольких вы искалечили и убили? Их так и не нашли, не так ли? Вы подбросили снимки, но они бесполезны, по ним места захоронения не найти.

— Ты практически мертва, да к тому же я не вспомню уже, — он развёл руками и поморщился, словно эти воспоминания причиняли ему дискомфорт.

— Тогда и вам не узнать, как я вас вычислила. Живите и бойтесь, что когда-нибудь, кто-нибудь сможет докопаться до истины, и уничтожит вас, — зло прошипела Лана.

Ей хотелось бросить ему в лицо, что он уже не в безопасности, что они нашли его логово в нескольких сотнях километрах отсюда, но не могла. Стоит ему только взяться за Новака и тот уже не сможет раскрыть миру всей правды. А то, что этот упёртый полицейский свяжет её смерть со смертью священника, она не сомневалась. Но сидящий напротив мужчина, этого знать не мог.

— Через пару недель или даже дней, мне будет наплевать на всё. Как только старик умрёт, я стану единственным законным наследником.

— Думаете, деньги вас спасут?

На этот вопрос он не ответил.

— Значит письмо в музее? Проверим, — он легко поднялся с кресла и предупредил. — Пока меня не будет, лучше тебе не шевелиться, иначе можешь лишиться чего-нибудь важного, руки например. Охранять! — это Зима уже адресовал желтоглазому зверю.

Дождавшись пока не хлопнет входная дверь, Лана начала напряжённо соображать, как ей быть дальше. Вне всякого сомнения, он отправился прямиком в шахту. Сколько времени ему понадобиться, чтобы добраться до места, обыскать кабинет и, поняв, что его обманули, вернуться сюда? Машины поблизости нет, иначе она бы её заметила, когда возвращалась от Вальтмана, значит или пришёл пешком, или оставил свой транспорт где-то на выезде. Времени у неё от силы час, не больше. А дальше он натравит своего зверя, даже раздумывать не станет.

Лана представила, в каком бешенстве вернётся Зима. Единственное, что она могла предпринять, это избавиться от той угрозы, что находилась прямо перед ней и отделяла её от свободы. И она решила действовать.

Прикинула расстояние между ней и зверем: около трёх метров, может чуть больше. Но ему будет достаточно и одной секунды, чтобы преодолеть его. Волк, Лана не могла заставить себя произнести его кличку, всё ещё лежал, что давало ей ещё секунду форы. Всё то время, что она говорила с Зимой, она как можно незаметнее отступала к стене и сейчас стояла, плотно прижавшись спиной к шероховатой, оштукатуренной поверхности. Между ней и хищником было пустое кресло, словно страж, защищающий свою хозяйку — хоть какая-то преграда на пути смертоносных клыков. Она могла поклясться, что Зима всё время пока они разговаривали, пребывал в уверенности, что это страх загнал её в угол. Так оно и было, но ещё Лана выбирала место для обороны, она была уверенна — зверь рано или поздно нападёт. Она, как никто знала повадки этих животных и сейчас, как никогда в жизни, ей было необходимо применение этих знаний на практике.

Стараясь не смотреть, в следящие за каждым её движением глаза, она носком сапога придвинула к себе сумку. Услышала предупреждающий рык, увидела, как шерсть на загривке приподнялась, как показались сточенные годами передние зубы, и в тот же момент поняла, что он готовиться напасть.

— Лежать! — достаточно громко и чётко приказала Лана, отработанной годами интонацией. Зверь в недоумении застыл, но лишь на секунду.

«Сейчас!» — поняла она и резко нагнувшись, рванула с пола сумку. В тот же момент волк поднялся на лапы, и его огромное тело чёрной тенью взметнулось в воздух. Он метил в горло и Лана, ожидавшая именно этого, выпрямилась и выставила перед собой сумку, прикрываясь ей словно щитом. Секунда понадобилась хищнику на то, чтобы преодолеть трёхметровое расстояние. Она успела лишь заметить, как зубы вонзились в чёрную выделанную кожу и рванули, когда её с силой вдавило в стену.

«Контролируй свой страх... — раз за разом проносилась в голове одна мысль. — Это всего лишь собака... контролируй свой страх...»         

Ещё одна долгая секунда и зверь понял свою ошибку, выдирая из здоровой руки Ланы, остатки её любимой сумки. Он снова метил в горло. Мысленно готовясь к тому, что её ожидает, Лана выставила правую рук согнутую в локте и в следующий момент взвыла от боли, едва клыки сомкнулись на фиксаторе повреждённой кисти. Из глаз посыпались искры. Волк трепал руку, словно тряпичную куклу, всё сильнее сжимая челюсть. Здоровой рукой она нащупала узкое горлышко стоящей рядом на столе вазы, ещё несколько дней назад бывшей сосудом для ненавистного букета и замахнулась. Первым ударом по носу Лана практически ничего не добилась — в таком агрессивном состоянии зверь не почувствовал боли, зубы его продолжали рвать плотный материал фиксатора, от чего глаза Ланы заволокло кровавым туманом.

Долго она так не продержится.

Молясь, чтобы ваза выдержала напор, снова подняла рук, и второй удар пришёлся по глазам хищника. Тот слегка ослабил хватку. Третий удар, в который вложила все свои последние силы, Лана снова обрушила на нос — самое уязвимое место животного. Стеклянная ваза разлетелась на осколки, а волк заскулил, отпуская свою жертву и отступая.

На несколько секунд она вывела из строя эту машину-убийцу, но знала, что новое нападение будет куда опаснее. Она только разозлила зверя. Лана в панике искала выход, её мозг лихорадочно работал. Ничего, что могло ей помочь, ножи были слишком далеко, на кухне, шокер она оставила в кармане чужого пуховика на вешалке. Туда ей ни за что не добраться. Стоит только повернуться спиной и ей конец.

Взгляд наткнулся на усеянный осколками вазы пол и, рухнув на колени, она схватила самый большой и стиснула в ладони так, что проступила кровь. Вторую руку, ещё секунду, назад служившую щитом, она бережно прижала к груди. Смотреть на новые повреждения, не было времени. Было важно лишь то, кто выйдет из этой схватки победителем.

Кто окажется хищником, а кто жертвой.

Какие-то секунды прошли с момента её третьего удара, но волк уже пришёл в себя. Он возвышался перед Ланой, всё ещё стоящей на коленях, так близко, что ей были видны и налившиеся кровью жёлтые глаза и обнажённые розовые дёсны с ошмётками слюны.

Жертва или хищник.           

Лана выставила вперёд руку, впервые за всю свою жизнь, поблагодарив высшие силы за то, что от природы левша. Зверь метнулся и в следующую секунду по дому разнёсся душераздирающий визг. Она попала точно в цель или точнее волк напоролся на осколок, который так и остался торчать в глазнице. Кровь заливала морду зверя, который лапой пытался достать до застрявшего стекла, но делал только хуже.

Она ещё какое-то время понаблюдала за зверем, после чего тяжело поднялась и, шатаясь, побрела в прихожую. Электрошокер был на месте. Нажала на красную круглую кнопку и, услышав оглушающий звук разряда, пошла обратно. Волк бился в агонии. Его чёрная морда была уже полностью залита кровью. Он ничего не видел, лишь метался, снося всё, чего касалось его большое тело. Издаваемые раненным животным звуки пробирали до дрожи. Подойдя на расстояние вытянутой руки, и приложив к тяжело вздымающемуся боку два металлических стержня, Лана до упора нажала на кнопку.

Через минуту всё было кончено. Зверь перестал биться в конвульсиях и замер. Отработанным за годы практики движением, Лана приложила пальцы к внутренней стороне бедра у основания лапы в поисках пульса. Волк был мёртв.

Она с трудом села рядом и запустила пальцы в жёсткую, блестящую шерсть с едва заметными пятнами на бездыханном боку. Отметины, что передала мать. Ей было жаль этого полудикого зверя за то, во что превратил его хозяин. В такое же чудовище, каким был сам.

Лана сидела, качаясь из стороны в сторону до тех пор, пока кровь волка из единственной раны не перестала капать на пол и пока она не почувствовала прохладу под пальцами. Её мобильный телефон валялся в полуметре от неё на полу. Набрала номер, подождала, пока её не соединят.

— Он в шахте, — сказала она и нажала отбой.

Глава 23

18 ноября 2016 год.

За день до расплаты.

Единственной мыслью в её голове было: «Когда это закончится?»

Сколько времени нужно будет после, чтобы забыть всё это, избавиться от кошмаров, что будут преследовать её по ночам? Задушенные дети на снимках, изображения которых засели где-то в дальнем уголке сознания, жаждущие напомнить о себе в любой момент. Ян, навеки замерший в неудобной позе. Её мать с изуродованными запястьями. Чёрный зверь с окровавленной мордой и прозрачным осколком в пустой глазнице.

Люди Вальтмана сработали, как надо. Два человека снаружи, ещё трое внутри, в ожидании очередного приказа от хозяина.

«Ты добилась своего, — уговаривала она себе. — Можешь теперь успокоиться».

Но у неё не получалось. Даже после того, как она наконец-то увидела что-то похожее на боль в глазах чудовища, причинившего столько горя и зла её семье. Боль не от ран на его теле, а от потери того, кем дорожил больше всего — своим питомцем. От вида, представшего перед ней, начало мутить. Видимо того времени, что она провела в тревожном забвении было не достаточно, чтобы хоть немного прийти в себя.

И сейчас, стоя в большом зале музея, она с отвращением разглядывала, во что превратился тот, кто ещё несколькими часами ранее сидел в кресле Агаты. Он, раскачиваясь словно маятник, стоял на коленях, руки были связанны за спиной, лицо, некогда являвшее собой успех пластической хирургии, стало неузнаваемым. Кровавая маска со съехавшей набок нижней челюстью и сломанным в нескольких местах носом. И только, когда перед ним бросили его пса он на мгновение замер. А после поднял голову и встретился с ней взглядом, и Лана поняла, что не будь эти окровавленные руки связанны, она бы пожалела о том, что сотворила. Даже сейчас, когда рядом с ней были обученные люди Вальтмана, она не чувствовала себя в безопасности.

«И никогда не почувствую, пока эта мразь дышит!» — напомнила себе Лана, в последний раз бросив взгляд на поверженное животное у ног своего хозяина и побрела в кабинет.

Виктор Вальтман сидел в своём инвалидном кресле, прикрыв глазами, словно его ничего не волновало в этот момент. Но это была лишь видимость. Когда на звук её шагов он открыл глаза, она увидела в них муку.

— Как я такое мог допустить? — хрипло твердил он и Лана заметила, как сильно в этот момент тряслись руки старика. — Как?

Она поняла, в чём дело, как только её взгляд прошёлся по уже знакомым снимкам. На всех примерно одно и то же. Только теперь их было больше. Гораздо больше! Десятки цветных квадратов в белой рамке, разбросанных среди бумаг и детских вещей. Вот они — сувениры! Маленькие безделушки из рюкзаков и карманов мальчишек: игрушечная машинка, выцветшие от времени детские наручные часы с мультяшным героем, расчёска с несколькими отломанными зубчиками и ещё многое другое.

— Откуда? — застрявший ком в горле сделал её голос неузнаваемым.           

Она сглотнула и отвернулась.

— Мои люди нашли в доме Зимы. Под самым моим носом! Этот ублюдок даже не потрудился, как следует спрятать результат своих кровавых подвигов, — выплюнул зло старик. — Видимо наслаждался тем, что сотворил.

— Что за записи? — Лана кивнула в сторону, веером разбросанных по столу листков бумаги. Все они были исписаны крупным, размашистым подчерком.

— Его размышления, полагаю, — отшвырнул их от себя Вальтман и те с шелестом разлетелись по полу, приземляясь у её ног.

Лана подняла первый попавшийся белый лист. На секунду внутри затеплилась надежда, что среди всего этого бреда, она сможет отыскать хоть какие-то упоминания о том, где искать тела детей.

«Его наставник не мог понять его, влезть в его шкуру, почувствовать всё то, что чувствовал он. Что он изменился, стал таким, каким и должен был быть. Он позволил разглядеть сквозь завесу невинности, которая окружала его словно кокон, своё нутро восходящего убийцы. Однажды почувствовав силу своих рук, он уже не мог остановиться. Лишь когда он делал то, что ему велел его демон, он на какой-то краткий миг освобождался из своего плена, выходя за черту, а после уже не мог сдержаться, хоть и чувствовал на себе всякий раз осуждающий взгляд.

В эти мгновения он чувствовал себя живым, готовым на исцеление. Но это была лишь иллюзия, временное облегчение, словно от вскрытого нарыва, из которого начинал сочиться жёлтый, вонючий гной. После он всегда возвращался на зов и его нарыв вновь постепенно заполнялся, и снова начинала бить дрожь предвкушения. Со всех сторон вновь смыкались стенки, делая его своим заложником. И вновь демон приказывал сделать это снова, но лучше. И он снова оказывался в плену и чтобы выбраться и стать кем-то другим, ему был необходим проводник.

Сакральная жертва!»

— Странно. Он пишет о себе в третьем лице, — пробормотала она, пробегая глазами строчки. — Видимо это о прежнем священнике.         

Старик непонимающе уставился на Лану.           

— При чём здесь мёртвый проповедник? 

— Это ваш внучатый племянник с ним расправился, — призналась Лана, понимая, что уже не имеет смысла умалчивать об остальном. — Тот на протяжении долгих лет приставал к мальчикам из своего прихода. Одной из жертв был и Юстас Зима. Вот он и отомстил...

— Куда катиться мир. А я думал, я чудовище! Насколько я помню, его загрызли бездомные собаки? — спросил Вальтман, его морщинистые руки так и не перестали дрожать.

— Не совсем. Убийца был один. У семейства Зимы была собака — Матильда, которая родила щенка от волка. Я думаю, он забрал его у своего отца и вырастил, себе в помощники. Зверь там...

— Вы, что волка с собой притащили? — нажав кнопку на пульте управления креслом, Вальтман подкатил к проёму, ведущему в большой зал. Он долго молчал, словно не в силах поверить в то, что окровавленная груда чёрной шерсти не мерещится ему. — И кто его так? Неужели вы?

Только теперь он обратил внимание на её перебинтованные руки. В нескольких местах на белоснежной ткани проступили пятна крови. Лане пришлось выбросить разодранный мощными челюстями фиксатор, что удерживал её кости в нужном положении. Новые раны от клыков зверя были куда страшнее, чем те, что она нанесла себе в шахте. За те десять минут, пока она в компании уже знакомых охранников добиралась до центрального входа в музей, ей прямо в машине оказали первую помощь. Но боли в потревоженной кисти она не чувствовала, так же, как и в разрезанной осколком вазы ладони. Никакая, даже самая страшная рана на её теле, не была способна отвлечь её от боли засевшей глубоко внутри.

Преданные Вальтману люди явились за ней спустя несколько часов после её смертельной схватки со зверем. И только теперь, глядя на изуродованного Зиму, она поняла, почему им понадобилось так много времени. Сквозь тревожное забвение её слух уловил шум приближающегося автомобиля. Лана с трудом открыла глаза, и сердце сделало резкий скачок. На неё единственным остекленевшим глазом смотрело поверженное животное. Она совсем забыла о произошедшем ранее и реальность, словно товарняк, на полном ходу врезалась в её сознание. Неподвижное тело вытянулось, коченея, кровь вокруг подсохла и сделалась практически чёрной. Каково было удивление двух охранников Виктора Вальтмана, когда она попросила взять с собой труп зверя. Заметила восхищение, промелькнувшее в глазах обоих. Её охотничий трофей!

— Мне пришлось выбирать: стать обедом, или... Иначе я бы здесь не стояла. Внук вашего брата пробрался в мой дом, когда я ещё была вашей гостьей, и попросил отдать ему записку. Он хотел, чтобы вы оценили по достоинству его рвение.

— Знаете, Лана, я до последнего момента думал, что вы ошиблись, — тяжело проговорил старик. — И человек, проработавший у меня почти два года, ни в чём не виноват. Он верой и правдой служил мне, выполнял любое моё поручение, о чём бы я ни попросил... — Вальтман захрипел и закашлял, но всё же смог справиться и продолжил. — У него была цель, и я не виню его за то, что он хотел вернуть себе имя Вальтманов. В нём течёт наша кровь. Так я думал в том момент, когда вы покинули мой дом. Я сомневался: вдруг у девчонки воображение разыгралось и всё то дерьмо, что она на меня вылила это полный бред? До тех пор пока мои люди не нашли всё это. — Он вяло махнул рукой в сторону стола с его жутким содержимым.

Только сейчас она заметила уже знакомый железный ящик на полу. И внутри что-то оборвалось. Она вспомнила подвал, и состояние бывшего следователя там, у подвала, и осведомлённость Юстаса. Она в который раз пошла по ложному пути.

— Вы оказались правы! — продолжал Вальтман, не замечая её состояния. — У него та же болезнь. Он сам признался.

Она его почти не слушала, вспоминала о той бессонной ночи, когда решила изучить того, кого она искала. Узнать о его болезни. И словно прозрение накатило на неё. Из общего текста её мозг выхватил лишь строчку, и этого оказалось достаточно, чтобы вспомнить и другие моменты:

«При дислексии ребёнок при чтении поворачивает голову под таким углом, что складывается впечатление, что в процессе участвует лишь один глаз».

Юстас Зима так и не смог избавиться от этой давней, детской привычки. Это-то и заметила Лана, входя в кабинет к Яну, где его ждал посетитель. Ответ был почти на поверхности, стоило лишь копнуть чуть глубже. Юстас Зима не стал скрываться. Не для этого он с такой тщательностью спланировал тот несчастный случай на воде, сразу после того, как его отец раскрыл правду о своём рождении. Он поселился не где-нибудь, а в доме своих предков, выжидая удобного случая, чтобы заявить о себе.

Несмотря на своё психическое расстройство и все те извращения, без которых он не мог обойтись, он жаждал власти и денег. И от того насколько он был расчётлив в своих действиях, он вселял ещё больше ужаса.

— Он даже имя выбрал впечатляющее. Ксандр! — горько усмехнулась Лана, разглядывая фигуру, стоящую на коленях. — Сокращение от Александра. Я могла бы и раньше догадаться, что это неспроста. Он хотел быть, как можно ближе к вам. А когда я всё же поняла...

— Решили, дать мне возможность расправиться с моим помощником, не подозревая, что он внук моего брата, — закончил за неё старик.

— Да. Рассчитывала на то, что вам не понравиться то, что в вашем доме живёт похититель и убийца детей, — она на секунду замолчала. — Вы ему уже сказали, кто вы на самом деле?

— Я с этим выродком даже говорить не стану. Он не заслуживает того, чтобы я ему что-то объяснял, — зло проскрипел старик, разворачивая коляску обратно к столу. — Он замарал мой дом всем этим. Все эти дети, безвинные жертвы... К чему они?

— Он болен. И в этом виновен и тот священник, что растлил его, и его отец, который был в курсе того, что творилось с его сыном.

— И всё это породил мой брат! Неужели весь наш род прогнил настолько? — скривился Вальтман, тут же напомнив ей, зачем они вообще встретились.

Лана вытащила из сумки конверт и протянула старику. Развернув пожелтевший лист, он долго разбирался в тексте, шевеля губами, а вслух закончил:

— Твой Алекс...

Она наблюдала, как он разорвал лист на мелкие кусочки, сжав их в дрожащем кулаке.

— Возможно, вам будет интересно прочесть и это? — она протянула второе письмо.

— Что там ещё? — недоверчиво пробурчал тот. 

— Это написал мой дядя. Думаю, он здесь пишет о вас.

— Прочтите вы, — махнул он рукой, в его голосе была какая-то обречённость, словно он понимал — то, что он сейчас услышит, сломит его окончательно.   

— Неделю назад умер мой бывший коллега и давний друг. После себя он оставил эту записку, не раз в прошлом порываясь рассказать мне о чём-то важном для него, но так и не решился. И вот после его смерти я нашёл этот конверт среди своих бумаг. Мой друг все эти годы хранил эту страшную тайну, не имея возможности открыть правду. Он понимал, что написанное здесь сродни бомбе, что накроет всех. Ему не хватило смелости. Эти строки своего рода признание и одновременно обвинение. Всю свою жизнь я восхищался человеком, не заслуживающим этого. Единственное объяснение событиям тех далёких лет повергает меня с ужас!

После того, как Лана закончила, первым долгое молчание нарушил Вальтман.

— Он приходил ко мне. Должно быть, сразу после того, как написал это... — старик указал на бумагу в её руках. — Был взволнован. Я его таким ещё никогда не видел. По его взгляду сразу понял, что что-то случилось. Он не обвинял меня, нет! Но этого было и не нужно, я слишком хорошо знал Яна, чтобы понять, насколько всё плохо. До сих пор не могу забыть его взгляд, когда он только переступил порог моей комнаты. Ян ни словом не обмолвился о той записке Александра, лишь задал мне один единственный вопрос.          

Лана молча ждала продолжения. Виктор Вальтман отвернулся, словно ему было тяжело смотреть на неё, опустившуюся по другую сторону стола, в кресло дяди.

— Знаете, вы возможно этого и не осознаёте, но вы и Ян действительно очень похожи. Что-то в вашей манере говорить, держать голову чуть склонённой, даже ваш пристальный, словно изучающий взгляд выдаёт влияние Яна на вас, как на личность. Ведь он практически воспитал вас, когда на вашу семью обрушилось всё это. И вы кое-что переняли от него. Вы будете удивлены, насколько я хорошо информирован о том, что происходило с вашей семьёй все эти годы. И то, что вы мне рассказали о себе, придя ночью в мой дом, было для меня, по большей части, не новостью. Я просто скрыл свою осведомлённость. Всю историю вашей жизни, все секреты семьи, запрятанные вашей бабкой достаточно глубоко, были мне известны. Но теперь вы знаете кое-что обо мне и моей семье! Мы сровняли счёт, Лана. Ваши тайны против моих! Хотя перевес явно на моей стороне: один убийца, другой маньяк-детоубийца, третий...

Не договорив, он замолчал, его дыхание со свистом вырывалось из раковых лёгких.          

— И вот, когда Ян задал свой единственный вопрос, я не стал отпираться, а всё, как на духу рассказал. Про вспыхнувшие чувства к Марку, про моё бегство, про ранение в ногу и предложение друга. Вы бы видели, как исказилось его доброе лицо, когда я дошёл до тех убийств. Он не мог принять этого, не мог поверить, что всё, что я имею — это краденые ценности убитых в годы войны евреев. И именно он все эти десятилетия был хранителем моей истории, истории моих предков. Этот музей был, по сути, его детищем, ведь это была его идея, воссоздать здесь дух прошлого и донести до людей историю их страны. Он меня уговорил. Но даже после я не стал останавливаться, поведал ему о том, что случилось с моим братом и его женой. Я не щадил его, не щадил себя. Видя его ярость и отвращение, мне самому было противно осознавать то, кем я являюсь. Братоубийцей! Но, тем не менее, я не утаил ничего. Мягко сказано, что он был в шоке, когда покинул мой дом. Я уже смирился с той участью, что ожидала меня. Слабым утешением было то, что я слишком стар и болен, чтобы предстать перед судом. Но он не пошёл в полицию. Ян всё скрыл. И всё же он по-своему наказал меня. С тех пор я его больше не видел, не считая того единственного раза на похоронах вашей бабки.

— О чём он спросил вас? — поинтересовалась она, хотя где-то в глубине души уже поняла, кем были эти двое друг другу.

— Он спросил, не Виктор ли я? И я не стал отпираться, подтвердил. Вы не представляете, как иногда бывает тяжело скрывать истину. Хочется открыться кому-то. Последние, что я от него услышал, это совет исповедаться перед смертью. Поэтому-то я и принял ваше предложение, когда вы посоветовали мне сделать то же самое. Как бы в память о нём.

— Он догадался, что вы не Александр, потому что у вас была связь, длившаяся больше тридцати лет, ещё со времени его учёбы в университете, — заговорила Лана. — Не было никакой таинственной женщины, с которой приписывали роман молодому студенту. Это вы тот самый человек, с кем проводил всё своё свободное время дядя. Вы поспособствовали тому, чтобы он получил должность директора музея. Он был вашим новым Марком!

Старик молчал, а Лана продолжила:

— Неужели у Яна никогда не возникало сомнений по поводу вас? Как мог Александр Вальтман — любящий муж и будущий отец вдруг изменить себе? Ян же не мог считать, что женитьба на Мэри была лишь ширмой? Неужели за все те годы, что вы тайно с ним встречались, он ни разу не спросил у вас об этом?

— Почему же, спрашивал. И не раз. И я отвечал, что после всего, что случилось с моей женой, мне тяжело снова быть с женщиной, но при этом нужен кто-то рядом. Я позволил ему усомниться в том, что произошло семьдесят лет назад. Позволил ему думать, что моя беременная жена сбежала с мужчиной и после этого мне противна сама мысль, вновь быть с женщинами, которые уже от рождения были коварны. А что мне оставалось? — воскликнул он, видя её укоризненный взгляд.

— Неудивительно, что он не захотел больше с вами общаться, — честно сказала Лана.

— Одна ложь порождает новую и так по нарастающей, словно песок наслаивается годами. И ты тонешь во всём этом, постепенно идя ко дну. А год назад я понял, что моё дно уже близко, мои ноги его почти ощутили.        

— Что вы рассказали ему о выжившем ребёнке Мэри?  

— То же, что и вам. Что после смерти матери его забрал Зима.

— Вы и я вынесли ему смертельный приговор, — обречённо сказала Лана. — Думаю, он догадался обо всём. И в момент перед смертью, когда он услышал моё голосовое сообщение, он сложил два плюс два. Общение Юстаса с Николасом перед исчезновением брата. Скорее всего, они познакомились в этом самом месте, — она обвела взглядом ненавистные стены, — когда приходили сюда. Дядя был в курсе вашего заболевания? — старик кивнул, подтверждая её теорию. — Должно быть, что-то насторожило его в поведении вашего подчинённого с таким запоминающимся именем. Ксандр! Тот рассказал мне, как подвёз Яна до дома. И когда дядя получил и прослушал моё сообщение, услышал его и Юстас. Ян всё понял. Понял и его убийца.

Лана словно заколачивала последний гвоздь в крышку гроба старика. От каждого её слова он вздрагивал, словно от удара, глаза его при этом были прикрыты, словно он пытался хоть как-то отгородиться от жестокой реальности.

Она продолжила:

— Он нашёл пистолет в квартире и застрелил Яна, сымитировав самоубийство. Разбросал снимки задушенных детей и ушёл. Следователь сказала, что тот пистолет Ян приобрёл за год до этого. Вы не знаете, зачем он ему был нужен? Не вас же он опасался?          

— Боюсь вам не понравиться мой ответ, — ответил Вальтман, отводя затуманенный взгляд.         

Лану пронзила новая догадка.

— Он хотел покончить с собой?

Старик упорно хранил молчание.

— Я ещё кое-чего не понимаю... — немного придя в себя, сказала она. — Как Зима мог не знать о вашей связи с Яном, ведь он появился задолго до вашей ссоры? Он без колебаний избавился от дорогого вам человека и думал, что это ему сойдёт с рук?

— Он ни о чём не догадывался, как и многие другие. Иначе бы мы не смогли сохранить в тайне наши отношения, — пояснил старик. — Я сам не хотел, чтобы Ян видел меня в таком состоянии, прикованным к этому чёртову креслу или к кровати, медленно разлагающемуся. Я оттолкнул его, и он всё понял, и не стал настаивать на частых встречах. Это было уже не нужно ни мне, ни ему. Со стороны мы казались всего лишь работодателем и подчинённым. Так было всегда, так осталось после... Ну, а теперь ответьте, вы до сих пор хотите смерти человеку, причинившему столько горя вам и вашим близким?

Старик пытался прочесть что-то на лице Ланы, но не мог.

— Жить он не должен. Я не уверена, что, если сообщить в полицию, он понесёт заслуженное наказание. Он опасен! Кто-то может посчитать, что место ему в психиатрической лечебнице, а не за решёткой. На ваше покровительство в этом деле надежды мало, сами сказали, что вам остались считанные дни.    

Старик понимающе кивнул, и тогда Лана задала, мучивший её вопрос:

— Ваше решение было бы прежним, насчёт Зимы, если бы был жив дядя?

— Считаете, что я мог бы изменить решение в пользу похитителя, если бы не убийство Яна? — в его бесцветных глазах полыхнула ярость. — Хотите о чём-нибудь спросить его, спрашивайте. Моим мальчикам не терпится закончить.

Сказав это, старик на кресле покинул кабинет. Лана вышла следом. Вряд ли ей удастся выяснить хоть что-то, но она всё же приблизилась к окровавленной фигуре в центре зала.

— Где тела детей, Зима? Подумайте, что твориться в душах близких этих мальчиков.          Но тот лишь беззвучно шевелил разбитым ртом. Его единственный не заплывший глаз был направлен не на неё. Он взирал на ссутулившегося в инвалидном кресле старика. Юстас так до сих пор и не понял, почему его дед выбрал другую сторону. Он что-то мычал, но слов было не разобрать, и Лана подойдя ближе, чуть склонилась. В нос тут же ударил сладковатый запах крови и мочи.

— Он говорит, что не делал того, в чём его обвиняют, — выпрямляясь, сказала Вальтману Лана и через пару секунд добавила. — А ещё говорит, что он ваш внук.

Лицо старика исказила гримаса отвращения.

— Ты мне никто, слышишь? — хрипло выкрикнул он, гневно взирая на внука убитого им брата. — Ты посмел загадить моё имя своими выродскими поступками. Ни одна живая душа никогда не узнает, что в твоих жилах течёт кровь Вальтманов! — его слова звучали словно приговор. — Ты, так и сдохнешь Зимой.

Лана смотрела, как из разбитого носа пузыриться кровь, как изо рта на каменный пол длинными багровыми струями стекают кровавые слюни, как тело выгибается, словно желая освободиться от оков. Он взвыл, словно раненный зверь. Монстр, наконец, понял, что это конец.

— Что вы сделаете с теми бумагами, и всем остальным, что нашли? — не отрывая взгляд, от стоящего на коленях Зимы, спросила Лана.

— Об этом вам не стоит беспокоиться. Мои люди уже получили на этот счёт указания.

— Вы должны добиться от него правды. Слышите? Он единственный, кто знает, где тела и сколько жертв на самом деле, — сказала она и вспомнила кое-что, о чём так и не рассказала. Считала, что Вальтману об этом знать не нужно, что это семейные дела. Снова ошибалась!

— Далеко вглубь по центральному туннелю есть решётка. Вы должны о ней знать. — Лана увидела, как его без единого волоска голова едва заметно дёрнулась и продолжила. — Метрах в пятистах ваши люди найдут «карман». В том месте почти два года просидел маленький Томас — первая жертва. Там кое-что осталось с тех самых пор.   

— Откуда вы знаете?

— Я была там не так давно. Меня похитили.

— Этот? — выплюнул он в сторону обмякшего Зимы.

— Нет, это был тот, кому вы исповедовались.

— Ваш брат?

— Мой брат мёртв, — впервые за все эти недели с уверенностью произнесла Лана, глядя в блеклые глаза Вальтмана. В них она словно видела зияющий провал того подвала.    

— Тогда объясните мне, чёрт возьми, кто тот священник, которого вы притащили в мой дом и, которого порекомендовал мне год назад мой, теперь уже почти мёртвый, помощник? — голос его был жёстким, когда он указал на узника.

Старик так и остался у подножья лестницы ведущей к выходу, не имея возможности вслед за ней преодолеть эту преграду самостоятельно. Ему лишь оставалось наблюдать, как хрупкая фигура удаляется по слабо освещённому туннелю. И лишь спустя какое-то время до него донеслось эхо её сдавленного голоса.

— Хороший вопрос.

Глава 24

21 ноября 2016 год.

Два дня после расплаты.

«Что за место?»

В первый момент после пробуждения на неё накатила волна первобытного ужаса и паники. Были слышны только шум в голове и чьё-то тихое размеренное дыхание. Снова попала в лапы чудовища? Но нет, одного она прикончила собственными руками, другой был связан, когда она его видела в последний раз. Через секунду взгляд сфокусировался, и она различила стерильное помещение, освещаемое лишь голубоватым светом луны. Две койки, две прикроватные тумбочки, чернеющий прямоугольник на стене напротив. Ничего лишнего. Поначалу испугавшие её звуки, оказались дыханием мирно спящей соседки по палате. Лана почувствовала запах стерильности и лекарств. Она в больнице!

Последнее, что она помнила — это разговор с Вальтманов в большом зале музея, страшные находки, потом подъём к выходу и... всё. Дальше провал.

Судя по ноющей боли в руке и новой повязке, с ней проводили какие-то медицинские манипуляции, и явно под наркозом. Она до сих пор ощущала тяжесть в теле, а голова была словно в тумане. Сколько же времени она провела в этом месте и как вообще могла здесь оказаться? Ответ напрашивался сам — Вальтман позаботился. Другого объяснения не было. Успокоившись и почувствовав себя в относительной безопасности, Лана закрыла глаза.

Проснулась, когда за окном вовсю уже сияло солнце. Соседки не было, зато тихо работал телевизор. Передавали местные новости. Она видела яркую ленту на фоне сказочного белоснежного пейзажа, огораживающую старый дом, настежь открытую дверь, людей в форме поглощённых своей работой. Те то и дело бросали косые, недовольные взгляды в сторону журналистов и на их замкнутых лицах читалось отвращение к стае стервятников, слетевшихся на место преступления в надежде поживиться. Лана смотрела на мелькающие картинки и корила себя за то, что допустила ошибку.

Не так должно было всё закончиться. Не здесь ей надо быть! Она не выманила, не истребила зло до конца. Но теперь уже поздно, её состояние сыграло с ней злую шутку.

Свесив босые ноги с постели и осторожно прижимая перебинтованную руку к груди, словно младенца, порылась в прикроватной тумбочке. Сумка была на месте, телефон тоже. Было несколько пропущенных от Новака и Лана, не раздумывая, набрала его номер.

Он ответил почти сразу.

— Где вы? — услышала она встревоженный голос старика следователя. — Я уже и не знал, что и думать. Трое суток от вас ни слова! Эта ваша привычка, пропадать в самый не подходящий момент...

— Я в больнице, — хрипло перебила она. Ужасно хотелось пить. — Кажется это городская больница. Мне нужно с вами поговорить.

— Что произошло? — услышала Лана озабоченный голос бывшего полицейского на том конце.

— Всё при встречи, — ответила она и, отключив, и бросив мобильный на кровать, пошатываясь, отправилась искать воду.

Бывший следователь появился, когда стрелки часов на стене отсчитали мучительные сорок минут раздумий и терзаний. За это время её посетил хирург, что оперировал руку. Маленького роста рыжебородый мужчина в круглых очках и её медицинской картой, охотно пояснил, что её привезли двое угрожающего вида мужчин, которые нашли её посреди улице в бессознательном состоянии. Так они сказали. Рука была вся в крови. Уже здесь в больнице провели осмотр повреждённой кисти и сделали экстренную операцию.

Лана ожидала кучу вопросов от этого маленького человечка, то и дело поправляющего свои сползавшие очки, но он не задал ни одного, словно был уже в курсе или сделал свои выводы. А может ему просто заплатили. На её вопрос, сколько она уже времени находиться в больнице, он заглянул в её карту:

— Почти двое суток. Это даже странно. Мы ждали, что вы придёте в себя гораздо раньше.

«Слишком долго...» — обречённо подумала про себя Лана, переводя взгляд на экран работающего телевизора.

Перед тем, как выйти из палаты, он пообещал, что рука будет, как новенькая, только шрамы останутся. Лана и не хотела, чтобы было, как прежде. Хотела, чтобы изуродованная шрамами рука напоминала ей о прошлом её семьи. О мёртвом брате.

Дверь в палату снова открылась. Со своей тростью и в белом халате, накинутом на плечи, Питер Новак сильно смахивал на работника больницы, какого-нибудь полоумного профессора. Бумажный пакет с фруктами — она даже со своего места чувствовала терпкий запах спелых апельсинов — он неуклюже поставил на тумбочку. От него не укрылось то, что по местному каналу вовсю смаковали историю, связанную с похищениями детей.

— Здравствуйте, Лана. Как вы? — спросил Новак, тяжело опускаясь на стул возле её кровати.

Его обращение резануло слух. Ни разу за всё время знакомства этот человек не называл её по имени, всегда неизменное — Берсон. Даже в последнюю их встречу. И после того, как он отвёл взгляд, она всё поняла. Значит всё правда! Это его непривычное «Лана», виноватый взгляд. Если ещё минуту назад она пыталась верить в то, что её выводы могли быть снова ошибочными, тешила себя иллюзиями, то теперь... последняя крупица надежды растворилась.

Кто сказал, что надежда умирает последней? Нет! Надежда идёт рука об руку с безысходностью, пока вторая не оставляет её далеко позади тихо угасать. И вот уже ничего не остаётся кроме пустоты и терзаний, когда она, закрыв на секунду глаза, представила, что творилось в душе её семилетнего брата в последние минуты его жизни. Насколько мучительными и горькими были его детские мысли.

Она всё ждала, когда же Новак начнёт, но тот продолжал молча сидеть, словно не мог подобрать нужных слов.

И тогда Лана надорвано произнесла:

— Вы уже тогда знали, что мы нашли в том подвале. Не так ли?

Он кивнул и, глядя в окно, произнёс:

— Я был в полицейском участке, когда вы мне позвонили. Меня попросили приехать, — он снова замолчал, словно собираясь с мыслями. — Полиция установила личность похищенного ребёнка. Искали вас...

Лана прикрыла глаза, зная, что сейчас скажет бывший следователь.

— Это ваш брат, Лана. Тело, что мы с вами отыскали в том подвале, принадлежит вашему брату, Николасу. Следователь Бали повсюду искала вас. Она собиралась вам сообщить эту новость, когда я, как нельзя кстати, попался ей под руку. Сказала, что будет лучше, если вы узнаете всё от меня.

— И... — она запнулась, — от чего умер мой брат?

— Его задушили.

— Были ещё какие-нибудь травмы? — Лана хотела знать всё, ей нужно было разорвать этот узел.

Бывший полицейский помедлил, прежде чем ответить:

— Только одна: перелом ключицы, нанесённый ещё при жизни. Какие ещё могли быть травмы, специалисты сказать затрудняются, кроме скелета ничего не сохранилось.

— Эта сволочь задушил моего брата! — отвернувшись от Новака, зло прошептала Лана, чувствуя себя вконец опустошённой. — Он сидел в том подвале, прикованный цепью и ждал смерти! Сколько это длилось?

— Два года.

Лана бросила взгляд на чёрно-белый снимок в углу экрана.

«Слишком быстро ты сдох!»

Новак проследил за её взглядом.

— Значит, вы уже в курсе последних новостей? 

— Нет, — Лана указала на руку в новой повязке. — Как видите, мне было не до этого.

Он понимающе кивнул и продолжил:

— За то время, что вы здесь находитесь, кое-что произошло. Вчера рано утром в полицейский участок поступил анонимный звонок. Звонивший утверждал, что в пригороде, в заброшенном доме происходит что-то странное. Вроде слышен какой-то шум. Выехавшая на место патрульная машина, обнаружила окровавленные останки мужчины. Как позже было установлено судмедэкспертами, его долго избивали, пытали. Могу сказать одно — работали профессионалы. Смерть этого человека была ужасной и мучительно долгой. Практически каждая кость тела была сломана или даже раздроблена. Он потерял половину своей крови. Множественные гематомы головы, глубокие порезы острыми предметами по всему телу. У него не было глазных яблок, их кто-то вырезал, с довольно хирургической точностью и, причём ещё при жизни. Ногти на руках и ногах отсутствовали, зубов нет, а те, что остались обломаны.

Новак замолчал, давая ей время осознать услышанное.  

— В общем, перед тем, как отдать дьяволу душу, этот человек изрядно помучился. При этом его дважды возвращали к жизни, после того, как он переставал дышать. Не спрашивайте, как это установили, я не знаю. Видимо от болевого шока сердце его не выдерживало, но его запускали снова. Даже бывалые эксперты были шокированы таким зверством, — он провёл ладонью по лицу, словно стряхивая с себя возникшую перед глазами жуткую картинку. — В доме, где нашли тело, так же были обнаружены ужасающие снимки детей, уже мёртвых на момент сьёмки. Точно такие же моментальные фотографии были найдены ранее, в квартире вашего дяди, снятые идентичным фотоаппаратом. Кроме этого было найдено множество вещей, ранее принадлежавших похищенным детям. В подвале дома полиция обнаружила кандалы и цепи, явно очень старые, но установить где они находились до этого, пока не удалось, все следы, будь то частицы крови или материала к чему крепились цепи, были уничтожены специальным раствором. Место, где его пытали и убили, только предстоит определить следствию, но зацепок почти нет.

Лана слушала бывшего следователя и думала, что люди Вальтмана сработали как надо. Он сделал всё, чтобы имя его предков не «полоскали» в связи с похищениями и убийствами детей. А эти цепи, не один десяток лет пролежавшие в шахте, могли привести полицию прямо к месту заточения Томаса Андерссона. А что ещё хуже для больного старика, пришлось бы перебрать каждый камень, раскопать не один десяток заваленных штолен в поисках тел детей и возможно они всё же что-нибудь да нашли...

Например, то, что осталось от Александра Вальтмана.

Новак тем временем продолжал:

— И ещё кое-что. В найденном в доме железном ящике, помимо фотографий и детских вещей, обнаружили лист бумаги с семью именами. Напротив пяти из семи указан город и кое-какие ориентиры. Думаю, места захоронений, потому что рядом с именем вашего брата стоит адрес дома, где мы его нашли. Все это было написано от руки и испачкано кровью. Писал тот, кого замучили до смерти и кровь на бумаге тоже его. Его пытали, чтобы добыть эту информацию. Сейчас полиция прочёсывает все эти районы.

— Всего семь? — недоверчиво спросила Лана.

— Да. Все из нашего списка, начиная с Томаса в восемьдесят седьмом и заканчивая Адамом в две тысяча первом. Включая Шаха. В его случае и случае с Томасом Андерссоном упомянуты только их имена, никаких конкретных мест, как с другими детьми.

— В этом списке было что-то необычное? — хрипло спросила Лана. — Грамматические ошибки, например?

— Да что-то припоминаю, — нахмурился Новак и горько усмехнулся. — Следователь Бали и её команда, были крайне признательна, получить от меня недостающую информацию, и сейчас просто не знают, что со всем этим делать. Да ещё эта жертва святой инквизиции.         

— А мой дядя?

— Думаю, в скором времени с него будут сняты все обвинения и он упокоится с миром. Пока только могу вас обрадовать тем, что на его руках не было обнаружено следов пороха, а значит, он не стрелял в себя. Досадная ошибка его убийцы. Думаю он не предполагал, что полиция заинтересуется рядовым самоубийством,— Новак тяжело вздохнул и посмотрел Лане в глаза. — Я всё жду, когда же вы спросите, в чьём доме нашли тело?       

В этом не было нужды. Она и так уже знала ответ. Вальтман всё верно рассчитал.

— Если вы ждёте, что я буду заламывать руки и говорить, как это ужасно... — хрипло начала она, — такого не будет.

— Я и не ждал от вас этого. Этот мерзавец хоть и заслужил всё то, что с ним сотворили, всё же должен был предстать перед судом и понести наказание.

— Вы говорите сейчас, как полицейский, — поморщилась Лана.— Но случись с вашими детьми или внуками подобное, вы бы говорили иначе.         

— Вы не правы. Я на вашей стороне и понимаю, что вы...

— Не нужно... — перебила она и сменила тему. — Уже установили личность?

— Да. Когда вокруг твориться такое... — он кинул взгляд в сторону телевизора на стене, — давит пресса и высшее руководство, полиция делает дело, как надо. После огласки у них нет времени прохлаждаться.

«Я буду скучать, по этому вредному старику», — с тоской подумала Лана, наблюдая, как Новак поднялся со стула и уже привычно принялся вышагивать по палате. Глухие удары его трости успокаивали.

— Единственное, что я не могу понять, так это то, кто свершил возмездие?

— Тот, кому не безразлично случившееся с теми мальчиками, — бросила она и поняла, что наговорила лишнего. Поняла по брошенному на неё, короткому взгляду.

— Ну, может, теперь вы поведаете, до чёртиков любопытному старику, что с вами произошло?

— Он приходил ко мне, — сказала она, даже не уточнив, о ком идёт речь. Новак всё и так понял. — Был не один. Помните ту собаку, о которой говорила нам его сестра?

— Матильда... — отозвался Новак.           

— Да, — подтвердила Лана, нисколько не удивлённая тем, что он помнил. — Она родила волчонка. Юстас Зима мне сам об этом рассказал. Этого щенка он взял на воспитание и сделал из него подобием себя. Порождение чего-то страшного.

Она вспомнила те жёлтые глаза и её передёрнуло.

— Волк, что загрыз священника, — донёсся до неё голос Новака.

— Да. Это был не несчастный случай, как думали раньше, а тщательно продуманное убийство. Месть! А несколько дней назад он появился в доме моей бабки. Эти новые раны оставлены после клыков зверя. Давид, так звали волка... — Лана заметила, как вздрогнул бывший полицейский. — Он ушёл, так ничего мне не рассказав: ни о том, где дети, ни о количестве его жертв. Что произошло с ним позднее, я понятия не имею. Возможно, кто-то ещё кроме нас узнал о том, что он делал последние тридцать лет.

— А где животное?

— У меня был с собой электрошокер, — озвучила она часть правды. — Чистое везение. Дальше ничего не помню. Может и стоило послушать вашего друга и поехать тогда в больницу. Мне сказали, что меня сюда привезли какие-то люди?

— Да, хорошо известные в нашем городе. Они служат у вашего соседа Александра Вальтмана.

— Я плохо соображала, после той схватки, голова до сих пор тяжёлая, — поморщилась Лана. — Должно быть, оказалась на чужой территории.   

Новак всё ещё смотрел настороженно.

— И ещё... На вещах и снимках из того ящика криминалисты обнаружили отпечатки пальцев. Все они принадлежат одному из похищенных мальчиков — Владу Шаху. Помните того, которого нашли патрульные? Только вот что странно — эти отпечатки, как маленького, так и уже повзрослевшего Шаха.

— А Зима?

— В том-то и загвоздка. — Новак задумчиво потёр подбородок. — Кроме окровавленного листа со списком имён и трёх фотографий с квартиры вашего дяди, ни на одном снимке или сувенире его следов нет. А такого просто не может быть. Хотя бы фрагмент, но должен был остаться. И теперь мне начинает казаться, что мы с вами рассматривали все эти похищения и убийства не под тем углом.

«Жаль, что до меня так долго доходило», — думала Лана, жалея, что не доверилась своей интуиции.

Уже в тот момент, когда в её доме появился Юстас Зима, она начала кое-что понимать. Мелкие нестыковки, детали, которые выбивались из общей, казалось, идеально продуманной картины. Она вспомнила реакцию Зимы на её брошенные слова о кличке его питомца и увидела муку в его взгляде. Это был первый тревожный звоночек. Вторым стал тот железный ящик, который ещё днём ранее она случайно увидела в машине своего лже-брата. И только сегодня, придя в себя на этой больничной койке, припомнила и кое-что другое, на что сначала не обратила внимания.

Свои мысли, что он записывал на бумагу и складывал в железный ящик вместе с сувенирами. В них не было ни единой ошибки! Их просто физически не мог написать, страдающий дислексией Юстас. И эта правда была невыносимой. Словно тяжёлый молот обрушился на неё, открыв, наконец, глаза.

— Шаха задержали?

Новак отрицательно покачал головой:

— Он как сквозь землю провалился.

Не осталось того чувства облегчения, что она испытала войдя в церковь. Ничего этого больше не было. Только мрак. Какая же она была дура, что поверила в невозможное! Но ведь так хотелось верить хоть во что-то. Её заключение в шахте, словно он просто хотел оградить её от монстра, что ещё гулял на свободе. Именно так она себе это объяснила. Брат спасал сестру от чего-то ужасного, хоть и не самым безболезненным способом — шишка на её голове так до конца и не исчезла. Её не насторожило и то, что он не знал, как ей удалось с такой лёгкостью выбраться из шахты, стоило только освободиться. Запасной выход. Он просто не мог знать об этом, потому что не был Николасом! Это Лана хотела видеть в нём брата, он же видел перед собой ускользнувшую от него жертву.

— Всё это время он действовал заодно со своим похитителем, — надтреснутым голосом, наконец, сказала Лана. — Это он был тем, кто оглушил меня, когда я ждала вас около дома дяди. Он хотел иметь свою собственную узницу в том туннеле. Думаю, у него были ключи от главного входа в музей. Это Зима, скорее всего, дал их ему.

— Представляю, как был зол Шах, когда вам удалось сбежать. Но есть одна нестыковка. Мне удалось выяснить, кто посылал те букеты. Один из тех, кто участвовал в расследовании исчезновения Оскара Грина, в феврале девяносто седьмого, кое-что обнаружил. Он довольно серьёзно отнёсся к моей просьбе и отыскал цветочный магазинчик, куда поступил заказ на букет незабудок. Даже квитанция сохранилась. Это был не кто иной, как наш похититель — Юстас Зима и было это незадолго до его мнимой героической смерти в воде.          

Лана вспомнила реакцию Шаха, когда она спросила про посланные им цветы. Он был не готов к её вопросу, потому что ничего не знал.

— У Бали сделала хоть какие-нибудь выводы по поводу Шаха?

— Нет. Она по уши погрязла в свалившейся на неё информации. Ей ясно одно: похититель и детоубийца — это Юстас Зима. И я даже не уверен, что она станет копаться глубже.

— Но вы ведь так не считаете? — спросила Лана. — Эти букеты от Зимы, словно раскаяние, отсутствие отпечатков...

— Мы не знаем, что там происходило.

Лана закрыла глаза, чтобы старик по её взгляду не прочёл правду. Вспомнила те строки, что прочла в кабинете дяди.

«Его наставник не мог понять его, влезть в его шкуру, почувствовать всё то, что чувствовал он. Что он изменился, стал таким, каким и должен был быть. Он позволил разглядеть сквозь завесу невинности, которая окружала его словно кокон, своё нутро восходящего убийцы. Однажды почувствовав силу своих рук, он уже не мог остановиться. Лишь когда делал то, что ему велел его демон, он на какой-то краткий миг освобождался из своего плена, выходя за черту, а после уже не мог сдержаться, хоть и чувствовал на себе всякий раз осуждающий взгляд».

Этот бывший полицейский кое в чём ошибался. Теперь она точно знала, что происходило все эти тридцать лет, пока похищались маленькие мальчики. Знала если не всё, то большую часть. Остальное оставалось лишь догадками.

— Вы знаете, что всё было не так! — не выдержала она. — Убийца детей всё ещё на свободе.

— Вы не можете знать наверняка, — попытался урезонить её Новак.

— Но я знаю! Вы не были там, когда Юстас Зима говорил, что всего лишь пытался помочь этим мальчикам спастись от жестокого обращения своих родителей. Или от безразличия... Да, он похищал их, да держал на привязи, но он не убивал! Поэтому-то он и приносил цветы семьям. Поэтому принёс букет Агате. — Лана на мгновенье прикрыла глаза, вспоминая свой первый день в доме Агаты после одиннадцатилетнего отсутствия. — Когда я приехала, цветы только начали увядать, как будто простояли без воды совсем немного времени, может ночь. Он сожалел, поэтому и пришёл сам. Изменил себе, не стал дожидаться весны, как было в остальных случаях. Может, упомянул о Николасе и его смерти, от чего Агате стало плохо. Сунул букет в вазу, вызвал скорую и исчез. Понимал, что вина в смерти моего брата полностью лежит на нём, потому что спустя пару лет спас от тирана-отца маленького мальчика, который позже превратился в убийцу.

— Вы так категоричны в отношении Юстаса Зимы? Уверены, что он не убивал сам?

— О, нет! — протянула она, с ненавистью взглянув на экран телевизора. — Он убийца. На его руках кровь того священника, отца Шаха, моего дяди, возможно Агаты. И такой смерти он заслужил! Но мальчиков он не убивал. Он чувствовал вину за то, что сам приводил тех детей, и за то, что не смог вовремя остановить убийцу.

— И поэтому в списке всего семь имён убитых мальчиков, — отозвался бывший полицейский. — Томас умер в той аварии, Шах — жив. И пока Зима оставался с Шахом, он был свидетелем пяти убийств. Ваш брат стал его первой жертвой. Но в мае две тысячи первом, меньше чем через месяц после исчезновения Адама, его подобрала патрульная и их пути разошлись. Думаете, Юстас больше не виделся с Шахом?         

— Нет, до тех пор, пока не появился в нашем городке. Я только не пойму, как те три снимка оказались у Зимы?

— Что, если Шах появился, чтобы шантажировать своего спасителя? — предположил Новак. — Он отдаёт Зиме три снимка, дабы напомнить ему о том, что он был соучастником тех убийств и все эти годы молчал о роли Шаха в судьбе тех детей. А когда приходит время расправиться с вашим дядей, Юстас Зима вспоминает о снимках и подбрасывает их.

— Когда он приходил ко мне, у него был ключ от дома Агаты. Я тогда решила, что он взял его у Николаса. Но что, если он получил его от Шаха, взамен, например, ключам от музея?

«Так же, как и получил место священника, — подумала Лана. — Путём шантажа».

— Возможно.

— Почему он это сделал? — глядя в окно, спросила Лана.

— Сделал что?

— Задушил моего брата, — она посмотрела в глаза бывшему полицейскому. — Ведь ему тогда было не больше десяти.

— Если быть точным, девять лет. Если всё так, как мы с вами думаем, думаю всё дело в ревности. Он не смог смириться с тем, что Зима приводил всё новых и новых детей, взамен тех, с которыми расправлялся спасённый мальчик.

— Уже ребёнком он был монстром!

— Все наши страхи родом их детства и Шах не исключение.

— Вы понимаете, что пока он на свободе никто не в безопасности? Ни вы, ни я, ни тем более дети. Ведь могут быть и новые жертвы. Он может никогда не остановиться!

— Они найдут его.

Лана снова отвернулась к окну, прикусывая губу, чтобы не бросить ему в лицо обидные слова. Ведь он так и не смог за эти тридцать лет найти похитителя её брата.

Последнее, что она услышала от Питера Новака, было:

— Спасибо вам, Лана... За всё.

Она ему не ответила. Когда дверь палаты тихо закрылась, её душили слёзы.

Всё кончено. Теперь он свободен и может идти дальше. Все те грехи, за которые вроде бы он должен понести наказание, возложили на теперь уже мёртвого наставника. И всё благодаря ей! Он и сам не предполагал, что всё так удачно получиться. Все его действия за последние дни были направлены на то, чтобы потопить человека избавившего его от пьяницы-отца и давшего новую жизнь, и самому выбраться сухим из воды.          

Он жалел только об одном, что ему пришлось избавиться и от таких дорогих его сердцу вещиц, которые, когда он брал их в руки, напоминали о мгновениях испытанного им наслаждения. Это была месть за то, что тот его не принял обратно, бросил в лицо обидные слова. Отвернулся. Потому что знал, какое он чудовище! Видел не единожды плод деяний его. Он его не понимал! Хоть и терпел, снова и снова его выходки, пока список его жертв не перевалил за критическую отметку. И тогда он его бросил! Оставил в одиночку сражаться со своим демоном.

Но он выжил и стал сильнее. Перерос своего друга и наставника. И потребности его стали иными. Теперь он жаждал только одного — добрать до неё… 

Эпилог

26 ноября 2016 год.

Высоко в кронах застывших деревьев застряло холодное солнце. В этот день хоронили сразу четверых. Такое скопление живых в этом месте не помнили, наверное, даже мёртвые, что покоились под толстым слоем промёрзшей земли. Кто-то посторонний мог решить, что ярмарку цветов какой-то шутник в этом году перенёс на самый конец осени на кладбище.

Цветов было море! В основном у одного общего надгробия с фамилиями Вальтман. Они были рядом эти две могилы. Александра Вальтмана, скончавшегося три дня назад от продолжительной болезни в возрасте девяноста шести лет... и Мэри Вальтман, перезахороненной рядом с любимым супругом.

Надпись на монолитной плите гласила:

«Сквозь время, вновь соединившиеся любящие сердца».

Такого исхода один из влиятельнейших людей страны не мог предвидеть. Упокоиться рядом с той, что была ему даже не знакома! Лана грустно улыбнулась, пряча лицо в шарф. Должно быть, сейчас Виктор Вальтман в гробу переворачивается от такой несправедливости.

Почему последний из рода Вальтманов не захотел быть похороненным рядом со своими предками на семейном кладбище, не знал никто. Но оба его предсмертных желания выполнили в точности, как он просил.

Люди видели в том, что произошло с этой влиятельной семьёй, знамением свыше. Кошмарные события, связанные с делом «душителя», как прозвала Юстаса Зиму пресса, были на время задвинуты в угол, стоило только разорваться новой, ещё более давней бомбе. Все местные каналы наперебой сообщали последние новости, сыпавшиеся на людей с экранов телевизоров и страниц газет, время от времени перемешивая их сообщениями об очередной находке детских останков. Теперь их было пять.

Найденный в земле недалеко от дома скелет, где несколькими днями ранее был обнаружен изувеченный труп «душителя», принадлежал женщине. Прошло ещё долгие два дня, прежде чем страшная правда, наконец, открылась. Останки принадлежали не просто какой-то женщине. Это была Мэри Вальтман, без вести пропавшая в январе 1946-го года!

И новый шок. Женщина на момент своей смерти уже не была беременна!

Все средства массовой информации выдвигали десятки версий, произошедшего более полувека назад. Кто её похоронил в том месте? Где её ребёнок? И все они были далеки от истины...

Люди начали расходиться, и вскоре на кладбище Лана осталась совершенно одна. Три свежие могилы. И все три рядом: Мэри Вальтман, Виктор и Ян. Вторым желанием старика было похоронить его рядом с другом.

— Надеюсь, ты доволен соседством? — прошептала она, поправив цветы на могиле дяди и выбираясь на дорожку, что петляла между рядами, торчащих из земли, надгробий.

Маленький Николас был похоронен рядом со своей бабушкой. Она любила его, как никто. Женщина, которая посвятила всю себя без остатка детям своей нерадивой дочери, и которая до дрожи боялась лишиться внучки, потеряв уже когда-то внука. Женщина со страшной судьбой.

Впервые за долгие годы Лана думала о ней с болью в сердце и впервые за долгие годы называла бабушкой. И впервые за всю жизнь просила прощение.

Окинув взглядом кладбище и удостоверившись, что вокруг никого, она положила на припорошённую снегом могилу тёмно-зелёную тетрадь с половинкой старой фотографии внутри и такой же старой запиской. Это был прощальный подарок Виктора Вальтмана. Он не решился отдать ту записку при жизни. Её доставили только вчера, подсунув под дверь. И с того времени она выучила наизусть каждую строчку, каждую букву на клочке пожелтевшей бумаги, исписанного знакомым подчерком. Подчерком её бабушки!

Она снова ошиблась, приняв чувство, что описала в своём дневнике семнадцатилетняя Агата, за любовь.

«Я поклялась, что никогда не заговорю с вами. Поклялась, что больше не буду пачкать свои воспоминания вашим в них присутствием. Но случившееся, вынуждает меня нарушить клятву. Ваша жена при-смерти. В тот момент, когда она в вас нуждалась, вас не было рядом. Рядом была только я. Та, которую вы растоптали, унизили, уничтожили. Та, что знает, кто вы на самом деле. Чудовище, насильник, не достойный ходить по этой земле. Но она ни при чём, и ваш новорождённый сын тоже. У меня нет сил, видеть вас, даже писать вам мне противно, но Мэри нужен муж, каким бы он ни был».

Её бабушка всю свою долгую жизнь ненавидела Александра Вальтмана! И пыталась оградить свою внучку от ошибок молодости. Только теперь Лана поняла, что та по-своему любила её. Так, как способно любить изуродованное рубцами страданий сердце.

Вынув из кармана коробок, она, пользуясь одной рукой, неуклюже чиркнула спичкой. Тёмно-зелёная обложка занялась не сразу, словно огонь только пробовал её на вкус, но спустя несколько секунд, всё же лизнул сначала уголок, а после, словно голодный зверь, накинулся на всё остальное. Лана ещё долго стояла и наблюдала, как прошлое исчезает, превращая в пепел и уносясь чёрной дымкой всё то, что был когда-то на этих пожелтевших страницах.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg