Маргарита Ардо Как до Жирафа 2. Сафари на невесту
1
– Катя, ну Катя! Ты же ходячая катастрофа! – выдохнул старший закупщик Сергей, с чудовищным восхищением глядя на меня и на оторванную дверцу холодильника на полу нашей корпоративной кухни.
Грохот и звон ещё стоял в моих ушах. На руках кожа вздыбилась мурашками. Большинство сотрудников «Жирафа», подтянувшихся по обыкновению за сливками к кофе, лимончиком и плюшками, без которых с утра не выжить нормальному человеку в офисе, стояли рядом и оторопело смотрели на растекающееся по полу молоко, осколки и прочее безобразие. Лица коллег были вытянутые, глаза круглые.
Ну почему последний день перед отпуском должен был начаться именно так?!
– Я приберу… – пробормотала я, покрываясь холодом от смущения и продолжая сжимать ручку от дверцы в своей руке.
Не холодильник, а пластиковый конструктор какой-то… Я только открыть хотела. Кто так строит?..
– Где все?! – раздался позади недобрый утренний рык.
В кухню заглянул Андрей Викторович. Наш начальник. Тиран, сын тирана. Мой Андрюша.
Как всегда, самый красивый на свете. С тортом в руках, в костюме от Хьюго Босс, с ярко-голубыми глазами, идеальным носом, модной стрижкой на каштановых волосах и с пластырем на чисто выбритой щеке. Нет, это не я его так, честно!
Шеф зыркнул на последствия моего заглядывания в холодильник, подумал то же, что и Сергей, плюхнул огромный торт на стол и рявкнул начальственно:
– Нечего тут устраивать демонстрацию! Вы на работу пришли, а не в цирк! Варя, вызови уборщицу! Аня, Сергей, Максим, ко мне в кабинет! – Развернулся и пошёл чеканными шагами к лестнице, добавив на ходу: – Кофе потом попьёте!
Все посмотрели на меня, как на врага народа.
Кофе. Утром. В понедельник. Потом?!
Их мир никогда не станет прежним. Первая оторопь прошла, народ зашевелился. Я, наконец, разжала пальцы и рассталась с ручкой от дверцы.
– Как ты с ним живёшь? – спросила ассистентка отдела Варя с фиолетовыми волосами и кольцом в носу.
– Царевич и дома так орёт? – поинтересовался Сергей.
– Надеюсь, руки не распускает? Жалко тебя, – буркнула Марина из бухгалтерии. – В Англии манерам его не научили, значит, уже никто не научит. Вон даже торт принёс и бросил! Как собакам, честное слово…
– Я теперь даже пробовать не буду! – кивнул Сергей.
– Угу, тем более без кофе… – вставила Анжела.
– На самом деле он хороший! – подала голос я, растерянная и одинокая в своём непопулярном мнении.
– Торт или царевич? – уточнила Лариса из кадров.
– Оба… – Я подняла с пола крупные осколки от бутылки из-под молока и додумала: просто день не задался не только сегодня. Знали бы они, что вчера было! Ой, что было… Мне до сих пор слегка дурно.
– А я б добровольно не вышла замуж за такого вампира! – сказала кому-то Люся, удаляясь по холлу опенспейса.
– На что только не пойдёшь ради ипотеки, – раздалось уже из коридора ей в ответ.
– А на вид казалась приличной…
И зачем мне только Бог послал абсолютный слух?!
Хотелось крикнуть на весь офис: Люблю я его! Просто люблю!
Не поймут. И с этими людьми я провела пять лет моей жизни!
Я надулась на лужу с молоком, как мышь на тамагочи. С той минуты, когда все узнали, что я выхожу замуж за Андрея Виктровича, отношение большей части коллег ко мне изменилось так, как если бы Штирлиц признался компартии, что Мюллер душка и что с ним уютно играть в шашки в свободное от Гестапо время.
Дома Андрюша и правда милый! А на работе он мне жизнь не упрощал. Вот что ему стоило сказать всем: «Угощайтесь, дорогие коллеги, это от нас с Катей»?! Это же так просто! И улыбнуться! У него ведь такая улыбка красивая!
Но уже утром Андрюша мне заявил, что не любит делиться едой. Можно подумать – сникерсов в детстве не доел! Мы немного повздорили. Я собралась идти пешком сама забирать огромную коробку из кондитерской, он дёрнулся и порезался бритвой. Пришлось заклеить пластырем и смиренно ждать. Его бурчание я простила, тем более что как-то всё в последние дни не складывалось. Может, я и в самом деле ходячая катастрофа? Чашку его любимую разбила, наступив на кухне на детальку от Лего, рубашку дорогущую утюгом прижарила. В ЗАГС нормально сходить и то не удалось.
А вчера мы нанесли визит его папе, владельцу торговой сети «Жираф», Виктору Геннадьевичу Гринальди. Как вспомню о нём, так снова шевелятся волосы на затылке. Недаром у меня перед «гостями» подсознательно болел живот, рука тянулась за градусником и медицинским справочником, чтобы достоверно симулировать малярию или коклюш, хотелось как-нибудь не больно попасть под машину или оказаться слегка арестованной, лишь бы избежать неизбежного. Но назвался невестой, полезай в кузов… Рэнд Ровера.
Готовилась я долго, как на бал. Я красилась, периодически стирая губную помаду со лба и щёчек Машеньки. Это Андрюшино трёхлетнее кудрявое чудо, немного похожее на меня. Я делала укладку, выплетая тут же за Машей из собственных кудрей ленточки, бусинки и непонятно откуда взявшийся пластилин. Наглаживала оборки нового шёлкового малинового платья, понимая, что надо было купить такое же детское, потому что Маша крутилась рядом и требовала тоже быть принцессой. Еле уговорила её надеть своё, розовое с пышной юбкой и бабочками на пояске. Она согласилась выйти из дома только с короной. Тут же уронила её, наступила и сломала. Пришлось соорудить диадему из собственных бус. И мы поехали.
В роскошных апартаментах нас встретила потрясающе красивая мачеха Андрея Надя. Её прекрасно одетые мальчики лет одиннадцати целых пять минут вели себя прилично, а Виктор Геннадьевич где-то четверть часа улыбался. Машеньке. При взгляде на меня он отчего-то очень быстро становился суровым. Я уже начала думать, что у моего будущего свёкра аллергия на малиновый цвет или что у меня на носу вырос отвратительный прыщик.
Андрей шутил и вёл себя естественно.
Надя расспрашивала меня о жизни, погоде и предстоящей поездке в Грузию, а Виктор Геннадьевич был подозрительно молчалив. Жюльен, лазанья и киш с лососем в рот не лезли. Очень хотелось спрятаться под стол.
Всё-таки что ни говори, а есть в каждой шоколадке прогорклый орех и лишние калории. Выходишь замуж за красивого, богатого, умного мужчину и забываешь, что у него есть ещё более богатый, умный отец. Владелец фирмы, в которой вы работаете. Старший в пищевой цепочке. Брр…
Кажется, выбор Андрюши Виктору Геннадьевичу не нравился. Хотя первые дни он не бурчал, даже пару раз улыбнулся по-доброму, а потом вдруг помрачнел и пригласил нас на семейный ужин.
– Вы заявление так и не подали? – спросил он, отложив вилку и вытерев белоснежной салфеткой рот.
– Подали, – улыбнулся Андрей, – но не в районный ЗАГС. Там канализация прорвала, было закрыто. В том, что по соседству, подложили бомбу… Телефонный терроризм.
– Так в какой же? – Виктор Геннадьевич уставился на меня.
– В центральный, – робко ответила я. – Только придётся ждать три месяца, очень большая очередь. На сентябрь удалось записаться…
– Это хорошо, – буркнул Виктор Геннадьевич. – Вообще лучше было в сентябре и подавать. Торопиться со свадьбой не надо. Кота завести, и то стоит всё взвесить, обдумать, а тут…
Андрей хмыкнул:
– Пап, речь не о коте.
– Вот именно. – Старший «Жираф» зыркнул на сына, на меня. – Один раз ты уже поспешил!
Я уткнулась глазами в улитку в бургундском соусе: неужели опять вспомнит неудачный Андрюшин брак?
– Пап, не начинай! – отрезал мой царевич.
– А кто тебе скажет правду? – с нарастающим громом в голосе ответил отец. – Вы с Катериной знакомы сколько? Три месяца?
– И две недели.
– Разве это срок для принятия решения? Иногда за десятилетия человека не понять! Или приходится мучиться всю жизнь!
– Так ты хочешь, чтобы мы лет восемьдесят присматривались друг к другу и в доме престарелых расписались, наконец? Или тоже рано? Точно! Лучше на смертном одре: «и только смерть разлучит нас». Опа, бац! Я умер. Вот и не помучился, ура! – заявил Андрей.
– Не паясничай!
– Не командуй! Я сам решу!
– Это ты назло мне!
– Мир – это не только ты и твой «Жираф»!
– Вот! – Нож и вилка со страшным звоном упали на тарелку Виктора Геннадьевича. – Я так и знал, что ты ни во что не ставишь семейное дело! Наследник! Ты! Мой!
– У тебя ещё двое есть, – поджал губы Андрей.
Как специально, пара взъерошенных наследничков вбежала в мраморную столовую с диким ором, стреляясь друг в друга индейскими стрелами на присосках. Одна угодила Виктору Геннадьевичу в тарелку. Тут же вбежала Маша с мечом, близнецы бросились от неё. Вопящая детская толпа пробежала по дивану и скрылась под аркой в гостиной.
Рановато им о наследстве думать, да… Хотя Виктор Геннадьевич ещё не старый. Как на залысины волосы пересадил, так вообще молодым стал выглядеть. Почти… Он поднял стрелу с отвращением, сморщился и передал спокойной, как танк, Наде.
Воцарилась пауза.
– Ты должен понимать свою меру ответственности, – наконец, выговорил отец. – А ты вместо того, чтобы лететь на переговоры в Китай, собрался ехать с Катериной в Грузию!
– Познакомиться с её семьёй тоже надо, – буркнул Андрей.
– Сначала дело!
– А жизнь потом?
И они снова завелись.
Я ужасно боюсь конфликтов! Не выношу таких неловких ситуаций! Я – человек интеллигентный. Сколько лет сидела в тихом углу, и вот попала… Я слушала их яростную перепалку, ковыряя пальцем край скатерти, и боялась поднять глаза. Наследство, продажи, переговоры, бюджет, налоги, прибыль и развитие компании, и всему этому, кажется, мешала наша свадьба. Чем? Я же человек скромный и спокойный! Мышь не задавлю и паучка не обижу! Тем более Андрюшу… На языке вертелось, что я не собираюсь мучить и угнетать, я вообще люблю его!
Но встревать в битву двух тираннозавров я не решалась и, дыша через раз, очень завидовала влезшей под диван в гостиной Маше. Отсюда мне были видны её пяточки в розовых колготках. Наконец, Андрей психанул окончательно. Резко встал, вытащил Машу из-под дивана, сгрёб под мышку и рявкнул:
– Катя, мы уходим!
Я робко поднялась, уронила стул, раскланялась, заикаясь благодаря за ужин и приглашение, и попятилась к выходу. Андрюша был бледным и сердитым.
Я погладила его по плечу.
– Ничего, послезавтра отпуск…
– От семьи отпуска не бывает.
Что тут скажешь? Он прав.
Утром Андрюша всё ещё был не в духе и порезался. А тут я с этим холодильником – действительно, настоящая катастрофа!
Мне было страшно: завтра лететь в Тбилиси – знакомиться с моей семьёй, о которой я до недавнего времени и не слышала. С бабушкой, дядями-тётями, кузенами и кузинами, племянниками и племянницами. Поверить не могу, что моя фамилия Кавсадзе, ведь до сего дня я жила как Катя Кутейкина! А вдруг знакомство с ними тоже окажется не таким весёлым? Или я чему-то ужасно помешаю? Какой кошмар!
Я вздохнула и, закончив помогать уборщице, отправилась на своё рабочее место. Едва я села на протёртое кресло, ткнула на кнопку монитора, как рядом послышались шаги. С самым загадочным выражением лица ко мне приблизилась Олечка, секретарь Виктора Геннадьевича. Она положила стопку документов на край стола, а затем подалась ко мне, улыбаясь, словно узнала, что я сижу на стуле с сокровищами. Нет там сокровищ, я точно знаю. Есть только пятно от йогурта.
– Кать, скажи, а ты правда богатая наследница? – спросила вдруг Олечка.
– Я?!
– Ага, – с таким же восторженно-секретничающей улыбкой ответила она. – Я никому не скажу, честно-честно!
Я моргнула.
– С чего ты вообще это взяла?
– Ну… – хитренько потупилась Олечка, – я в пятницу вечером случайно ткнула на кнопку коммутатора, и услышала, как Виктор Геннадьевич разговаривает с твоей бабушкой. И узнала. Я, правда, случайно.
– Что именно узнала? – облизнула я пересохшие губы.
– Ну как что? То что твоя бабушка делает тебя основной наследницей компании «Санатрело». Я в Интернете из любопытства посмотрела – это же целая винная империя! Заводы, виноградники, сеть магазинов… Не то что наш «Жираф»!
Мне стало нехорошо. Про завод я слышала. Кстати, тоже вчера утром, впервые в жизни увидев свою бабушку по Скайпу, но вот про наследство… Хм.
– Олечка, а ты не ослышалась?! – сглотнув, спросила я.
– Да нет же! Шеф так и переспросил: «Катерину нашу? Кутейкину?» И аж подскочил. Ну Кать, не смущайся! Я правда никому не скажу, – просияла Олечка так, что я поняла: скажет, не удержится. – А ты привезёшь мне вашего вина? Грузинского, а? Или ты вообще больше в Россию не вернёшься? Будешь бизнес осваивать?
Она смотрела на меня, я на неё так, словно меня по голове бочонком вина ударили. А я вина вообще не пью. Я пьянею быстро и веду себя неприлично.
Но, позвольте, что же, выходит, я не невеста с ипотекой, а невеста с приданным?! Гамарджоба, генацвали!
2
Моему отцу стоит отдать должное: если он решит кому-то устроить персональный ад, он его устроит по первому классу. С котлами, огненной лавой, шантажом, пытками и адским рёвом вдогонку. Иногда думаю, что его не на военные сборы по молодости забирали, а на экспресс-курс «Сам себе демон». Отец нигде не церемонится.
Дома с ролью младших чертей прекрасно справляются два моих братца, которые вечно орут, ноют, требуют своё, и приходится периодически уклоняться от летящего в твою сторону мяча, стрел или плюшевых злых птичек Angry Birds, зачем я только привёз их в подарок? Думаю, на табличке нашего семейного гнезда надо было написать не номер, а что-нибудь типа «Преисподняя Гринальди. Заходите, поджарим».
Только у Нади, моей мачехи, хватает спокойствия всё это пережить и не свихнуться. То ли у неё фильтры бронебойные, то ли слух плохой. Склоняюсь ко второму, потому что когда отец начинает орать, Надя и ухом не ведёт. И в это воскресенье так же, когда отец завёлся, хоть ничего и не предвещало…
А у меня зла на него не хватало! Ладно я, мне не привыкать. Всю жизнь живу под паровым катком, освоился и даже умудряюсь отбиваться. Но Катю в такое втягивать?! Она же ромашка совсем… На званом ужине у отца сидела, втягивала шею и уши прижимала, как испуганная кошка. Вот куда её в нашу крейзи фэмили без артподготовки и психоанализа?
Я-то думал, всё будет чинно, благородно, знакомство поближе, не как с сотрудницей, а с будущей невесткой. Улыбки, уси-пуси и прочая милота. Но нет же! Очередная коррида.
Честно говоря, мне и в голову прийти не могло, что отец взбеленится против нашей свадьбы. С чего бы? Вроде сам раскрыл карты, сам сказал, что Катя – дочь его погибшего друга юности, сам её родственникам позвонил. Кажется, сиди, радуйся: справедливость восстановлена, ностальгируй, фотки показывай из студенческого альбома. Правда, от него почти ничего не осталось – мама подпалила в сердцах, когда они разводились.
В общем, ни фотографий, ни праздника вчера не случилось. Забродили неведомые дрожжи, и чёрта снова вспучило.
– Не торопись! Проверь! Отложи! Уже дров наломал!
– Сам решу! – огрызался я и даже нападал.
По большей части, чтобы Катя видела: я на её стороне, на нашей! И мне всё равно, что там говорит отец. Пусть не пугается, нежная моя девочка. Ночью обнял её, притянул к себе, целуя. А она вся напряжённая.
– Давай не сегодня? – говорит.
Ну, давай. Я понимаю, что вечер с Гринальди можно приравнять к выживанию в катастрофе. Погладил её пушистые волосы, атласную кожу. Поразительная она! Взрослая женщина и котёнок одновременно. В ней меня всё удивляет. Словно она из другого теста, а может, даже с планеты. Изучать не переизучать…
Катя свернулась калачиком, повздыхала и заснула, а я ещё полночи втыкал в потолок, прокручивая скандал в голове. Утром Катя мне про торт на работу, а у меня сверло в висках: снова в кабинет к отцу, снова в бой. Какой, нафиг, торт? Порезался даже. Маруська под руку подвернулась, рыкнул, не удержался, она расплакалась. Катя вздрогнула, бросилась её успокаивать, глядя на меня, как на врага народа. И у дочки глаза такие же! Сговорились! Я ещё больше рассердился: у меня нервы не железные.
Но бой не задался. Отец на собрании на меня особо не смотрел. Дулся. На работе весь день завал. Продажи рухнули, товароведы обнаглели, закупщики расслабились, Катя оторвала дверцу холодильника…
Отец мимоходом в коридоре швырнул в меня фразой:
– И ты снова откладываешь командировку. А «Карандаш&Ручка» ничего не откладывают. Имей в виду, поставщик уйдёт, видя такое отношение. Только тебе что? Ты сбегаешь. Ты же можешь гордо устроиться на работу к конкурентам и плюнуть на дело отца. Ну-ну…
Очень горько прозвучало и необычно тихо. Я даже его услышал. Посмотрел, не моргая, в спину старику. Какой-то он не такой был сегодня.
И тут понял: а ведь и правда, в первый раз я отложил переговоры из-за нелётной погоды у нас, второй – из-за землетрясения у них. Теперь опять срываю встречу. Билеты куплены, забронировано всё. Разумно ли это? Правильно ли? Никто не знал, что у Кати обнаружится бабушка в Тбилиси, и ей втемяшится прислать во вторник за внучкой самолёт. Именно в этот вторник, ни в какой другой.
А потом ещё и Надя позвонила:
– Андрюш, я знаю, что твой отец не сахар. Но ты, пожалуйста, немного потише с ним разговаривай. По крайней мере, постарайся. Мы вчера после вашего ухода скорую вызывали – давление подскочило под двести.
– Вот чёрт!
– Да, Андрюш, – вздохнула Надя.
– Но ведь ты должна меня понять, почему я…
– Я понимаю. Ты влюблён. Девушка замечательная. Тонкая, интеллигентная, красивая! Мне очень понравилась.
– Спасибо!
– Ты просто не гони коней, а я как-нибудь потихоньку склоню Витю на вашу сторону. Три месяца у нас в запасе. Ты же знаешь, я умею.
– Да, ты гений в этом, – улыбнулся я, не кривя душой.
Помимо того, что Надя красавица, моложе отца лет на -дцать, подозреваю, что она ещё и королева постельных манипуляций. Глядя на то, как широко отец тратит деньги на неё и близнецов, просто диву даюсь. Он же всегда был прижимистым. Но плюс в том, что мачехе на него было не плевать.
– Почему он так взъелся вдруг? – спросил я.
– Выясню, но попозже. Я сама удивилась. Может, опять довелось столкнуться с родственниками твоей бывшей жены?
– Да нет, вряд ли. Вроде бы только всё уладили. Томагавки зарыли.
– Вот и поживи спокойно.
– Я ведь ссору и не начинал…
– Не начинал. Ты молодец. А с Витей я проведу работу. Главное, чтобы его не хватил инсульт раньше времени, – умиротворённо добавила Надя. – И потому, Андрюша, ты будь потише немного. Хотя бы временно. Ты же знаешь, что он тебя любит, полюбит и Катю…
– Угу, любит, но «странною любовью», – ехидно хмыкнул я.
– Ну, а что в нашем мире можно назвать нормальным? Или кого? – судя по голосу, улыбнулась Надя.
Я посмотрел в потолок, задумавшись. Ответа не было. Пожалуй, даже у гастарбайтеров, установивших эти плиты Армстронг, имелись шикарные тараканы в мозгу. Иначе зачем было рисовать сиськи в правом верхнем углу у плинтуса? Хм, не видел раньше. Надо сказать уборщице, чтобы стёрла.
– Ладно, уговорила. Урежу марш.
* * *
Я думал весь остаток дня. Вечером увёз Катю с работы пораньше, мы забрали её загранпаспорт, заказали ужин из ресторана и поехали домой.
– Наконец, отпуск! – с облегчением выдохнула моя Ромашка, скидывая туфли.
Маруся бросилась к ней навстречу, а потом ко мне. Удивительно быстро они друг ко другу привыкли. Ну, почти… Маруська продолжает прощупывать границы допустимой наглости, и Катя пока без боя сдаёт позиции. До солнечного места на голове осталось совсем не много. Я наблюдаю.
Няня отчиталась, что они погуляли и поужинали. Маруся выдала рисунок из садика, на котором я на полосатом козле с шашкой наголо похищал «кудлявую Катю» из лап кота. Или это был дракон?
Катя умилилась и сказала, что надо поставить в рамочку. Сразу видно – новичок. Маруся столько рисует, что можно было бы уже Третьяковку завесить. Всю.
Я посмеялся и усадил Маруську за мультики. Я вообще не фанат этого дела, но сейчас надо было поговорить.
– Катюш, об отпуске, – постарался я сказать как можно мягче, когда мы сели ужинать.
– Это так прекрасно, правда? – восхищённо сказала она, потянувшись за соком.
Я налил ей жидкого апельсина в стакан и улыбнулся:
– Правда. Но, знаешь, я подумал и понял, что мой отпуск начнётся чуть позже.
– Как это? – сглотнула Катя, глаза её перестали светиться.
Чёрт.
– Видишь ли, отец прав насчёт того, что переговоры в Китае переносить нельзя. Уже три раза переносили. Китайцы хоть и едят лапшу, вряд ли обожают её на своих ушах. Мы ведь договорились.
– Но моя бабушка…
– Да, твоя бабушка, помню. Но Кать, они же не виноваты, что твоя бабушка решила прислать самолёт в тот день, когда я должен был сидеть в другом лайнере? Десять часов, не считая Москвы, только туда, – улыбнулся я. – А потом через три дня обратно. Та ещё попная радость, но, увы, необходимая. Дела сейчас в «Жирафе» не очень. Отец не зря волнуется, у него нюх на кризис. Поэтому, Катюш, давай позвоним твоей грузинской бабушке и скажем, что ты прилетишь немного позже. И ей даже париться не надо с арендой суперджетов. Мы сами купим билеты на обычный рейс и сами прилетим!
Катино лицо вытянулось.
– Но это же так неловко! Я уже согласилась…
– Погоди, я слышал ваш разговор. У тебя не спрашивали особо. Сказали: вай, вот так будет. Что нам мешает сказать: вай, нет не так, а эдак?
Катя потупилась, кудряшки поникли.
– Эй! Хочешь, я позвоню сам?
Молчит.
– Кать, Катюша! – позвал я. – Скажи что-нибудь. Я тоже в отпуск хочу! Но ведь правда получается неуклюже. С китайцами, с обязательствами, с отцом…
Она подняла глаза и повторила:
– С отцом?
Ох, не нравится мне её тон.
– Ну да. Я не могу просто забить на него, хоть и рычит. Дело ведь общее, семейное, может, я скоро рулить там начну?
– Ясно… – выдохнула моя Ромашка, окончательно тускнея.
И зачем смотреть на меня так, словно я поймал бабочку и оторвал у неё все крылышки по очереди? Я начал сердиться.
– Ну вот что тебе ясно?
– Всё, – поджала она губки.
– Что всё?
Она опустила глаза и снова их вскинула, я себя аж героем древнегреческой трагедии почувствовал. Отрицательным. Минотавром…
– Я вчера тоже там была. И слышала.
– Я же не о свадьбе говорю! – буркнул я уже на пределе нервов. – Со свадьбой ерунда всё! Я просто не хочу пустить на самотёк семейный бизнес.
– Ах, ерунда? – вспыхнула Катя. – Ты говоришь постоянно: семья, семейный бизнес, семейное дело! А я? У меня вдруг обнаружилась семья! Я почти три года была вообще одна на этом свете! И тут, оказывается, они есть! Они хотят меня видеть! Они меня ждут! Разве это не важно?
– Важно, конечно. Но, малыш, они – это они. А мы как бы мы. Ведь у нас с тобой тоже будет семья. Подумаешь, немного двинутая. Сицилийскую кровь не пропьёшь.
– Будет?.. – её глаза начали наполняться слезами.
– Будет. Ну, я не могу, послушай, не могу лететь сейчас. Хочешь, поезжай сама. А я потом присоединюсь.
– А Машенька?
– Без меня её с тобой никто в страну не пустит, ты ж не мать… – хмыкнул я и тут же запнулся.
Судя по глазам напротив, я опять сказанул что-то не то. Чёрт побери, как сложно сицилийцам с ромашками! Может, отец и прав в том, что мы торопимся? Я люблю её, но уже забыл, как трудно притираться. А тут нас трое… Вдруг снова вся нежность и романтика смоется в унитаз бытом и дрязгами, как с моей бывшей? Я напрягся. Нет, только не это! По вискам затикало. Но в следующую секунду я представил, что Кати нет, и в сердце стало так пусто, что я испугался. Нет, я не хочу даже думать о том, чтобы она исчезла из моей жизни! Что за бред вообще?!
Я встал со стула, собираясь взять её за руки, обнять и свести всё в шутку, признав, что я болван… И вдруг в комнату вбежала Маруся:
– Мапа, мапа, поставь длугой мультик. Мне этот не нлавится!
– Погоди минутку. Мы разговариваем.
– Нет, не буду годить! Хочу сейчас! – топнула ножкой Маруська, встряхнула нагло кудряшками.
– Я сказал «Нет».
Тогда она повернулась к моей Ромашке и заявила требовательно:
– Катя, тогда ты поставь мне мультик!
– Это ещё что такое?! – возмутился я. – Ты чего себе позволила, а?! Мария!
Маруська обиженно насупилась и поджала губёшки. Но не раскаялась, наоборот. Зыркнула, как истинная сицилийка, у которой кинжал за пазухой. Я только собрался высказать ей, что у нас никто не капризничает и друг на друга не кричит, что мы не у дедушки, как вдруг Катя поднялась и направилась в гостиную.
– Куда ты? – не понял я.
– Я поставлю ей, мне не сложно.
– Нет! – рявкнул я.
Как можно не понимать такого?!
– Ребёнок попросил…
– Не попросил, а нагло потребовал! Ты разве не видишь разницы?! Маруся! Никаких мультиков сегодня больше! Марш к себе в комнату! Я считаю до трёх.
Маруська снова топнула ножкой. Фыркнула, потом схватила Катю за руку и заявила:
– Пойдём со мной!
Бунт, едрить его в качель! А Катя пошла. О нет!
– Катерина, стой! – прорычал я, вскипая. – Мария, без мультиков два дня! Наказана.
– Я плинцесса, – расплакалась Маруська, – а плинцесс наказывать низзя!
И убежала, оскорблённо топотя пяточками по паркету. Катя рванула было за ней, но я поймал её в дверях.
– Нет!
– Она же плачет…
– Ты мне так ребёнка испортишь! Разве ты не понимаешь?! Что ты творишь?! И не смотри на меня так! Это мой ребёнок и я знаю, как её воспитывать! – выпалил в гневе я.
– Ясно… – опять выдохнула Катя и блеклой тенью пошла в коридор.
Что ей опять ясно?
Я поплёлся туда же, пыхтя, как чайник со сломанной кнопкой автоотключения и свистом в мозгу. И вдруг с удивлением обнаружил, что Катя натягивает на себя плащ и вступает в туфли.
– Катя, ты куда?
Моя Ромашка обернулась и посмотрела с таким укором, что захотелось самому себе дать лопатой в лоб. И вдруг она робко улыбнулась.
– Я всё поняла. Твой ребёнок. Твоя семья. Твой бизнес.
И вышла в дверь. Я за ней. За спиной раздался рёв Маруси:
– Мапа! Я ножкой удали-ила-ась!
Да что за день сегодня?! Где та лопата, о которую можно самоубиться?
Кинулся к одной, а другой уже след простыл. О, женщины!!!
3
Я выбежала из подъезда, метнулась за калитку элитного дома, на дорожку сквера и за кустами бузины вдруг остановилась, понимая, что мне некуда идти. То есть совсем. Квартиру я сдала, Агнесса уехала на семинар, на работе я в отпуске. Меня никто не ждёт…
Закапал дождик, поплевывая прохладой в макушку. Я поёжилась, окончательно растерянная. Обернулась на дом, где мне ясно дали понять, что я лишняя. На глазах выступили слёзы. Нет, я никогда не навязываюсь! Это не интеллигентно… Проклятая интеллигентность!
И вдруг тихой трелью зазвенел телефон в кармане плаща.
Он?
Сжалось сердце, слёзы брызнули фонтаном из глаз. Но я тут же утёрла их, увидев на экране «Бабушка Алико». Я поспешно поднесла трубку к уху, подспудно страшась, что неизвестная мне бабушка тоже передумает и отобьёт звонок, а я останусь в вечерней пустоте совсем одна.
– Сердце мой, Кати, это бабушка Алико говорит! – раздалось гортанное и очень кавказское, тёплое-тёплое.
– Здравствуйте, бабушка, – выдохнула я.
– Я по делу звоню, девочка, – радостно ответила она. – Ты прости, я старый, нетерпеливый, так хочу видеть тебя! Так жду, так жду!
Я шморгнула, снова утирая слёзы – ну вот, есть человек на свете, который меня ждёт!
– И я жду нашей встречи, бабушка Алико, – почти прошептала я, не желая выдавать свои слёзы. – Тоже очень!
– Вайме, мой девочка! – растрогалась бабушка. – Так я вот что звоню, дарагой! Я старый, нетерпеливый, и самолёт Суперджет Фалкон уже сегодня за тобой прислал. В вашем аэропорту стоит. Но я тебя не тороплю. Хочешь поспи-и, покушай хорошо, туда-сюда дела поделай, а потом лети ко мне. Только скажи немножко заранее. Пилоту надо диспетчерам план полёта сообщить. Самолёты – это так строго! Вайме!
Я снова оглянулась на дом моего царевича. Стало больно до невозможности, даже дышать трудно. И я прошептала в трубку:
– Я и прямо сейчас могу… Самолёт в Платове?
– Да-да! Вах, радость какой! Сейчас! Вайме! Куда за тобой машину прислать, Кати, внучка? Гига по интернету мигом вызовет. Какой хочешь: красный, чёрный, зелёный!
– Я сама на такси. Спасибо большое!
– Зачем сама? Хотя, – спохватилась бабушка, – делай, как хочешь, сердце мой, Кати! И не сердись на бабушку Алико! Бабушка твой – немножко тиран, вайме…
Ой, ещё один тиран?! – напряглась я. Но бабушка тепло и нетиранисто воркуя, сдабривая каждую фразу «вай ме» и «мой сердце», как перцем баклажаны, объяснила, куда ехать, что делать, кому звонить, точнее, что пилот сам позвонит «дорогой внучка». Главное, доехать до аэропорта, а там уже меня под белы рученьки и в Тбилисо. Я заколебалась немного. Позвонить Андрею не смогла, долго смотрела на его номер в телефоне, а потом просто написала сообщение.
* * *
(Несколько часов спустя)
Моя смска Андрею осталась не отвеченной. А теперь я в режиме полёта, поздно. Меня вдавило в кресло, и заложило уши. Перед глазами мелькала надпись: «Пристегните ремни». Стюардесса, красивая, в чудной синей форме, как из сериала про миллиардеров, улыбалась мне. Самолёт натужно снижался, протыкая носом облака. На крыле за стеклом в темноте мерцала красная лампочка.
Я летела в Тбилиси. Одна. Он сам так решил…
А слёзы текли и текли.
Меня вряд ли поймёт тот, кому не ставили диагноз «бесплодие» и кому не заявляли подруги, знакомые, соседки да все, кто ни попадя: «Вот роди своего, тогда и воспитывай! Не твой ребёнок!» Да, я родила своего. Мёртвого. И больше не смогу. Поэтому слышать подобное от чужих больно, но пережить можно. Я почти привыкла, обычно не плачу. Однако когда тот, кто так много узнал про тебя и вряд ли успел об этом забыть, тот, кому ты открылась и впустила в сердце, говорит то же самое, это пережить нельзя. Я прощаю многое, терплю бесконечно, оправдываю почти всё. Но это? Не могу.
Есть ли смысл строить отношения, если он поставил чёткую границу: это я, это мой ребёнок – а это ты! Я чувствовала себя так, будто он сказал: «Смотри, мы рядом, за стеклянной, пуленепробиваемой стеной. Люби нас, а если будешь хорошо себя вести, мы ещё и дверь откроем. Но не постоянно, а по вторникам и четвергам. Или каждую вторую субботу месяца, – мы ещё не решили».
Я так не умею. Я открываюсь, выставляю себя на ладони – вот она я, такая и такая. Может, неуклюжая. Может, ходячая катастрофа. Может, чашки бью и дверцы отрываю одним движением руки… Может, просто оттого, что наоборот очень-очень, чересчур стараюсь этого не делать, хочу быть хорошей, нравиться, быть достойной любви? И мне кажется, что я её не заслуживаю. Я в этой жизни не главная, я живу в кредит. Сама себе ипотека…
Да, я не умею сказать что-то важное, не заикаясь от волнения. Не умею одеваться шикарно и нести себя гордо. Не умею требовать, как того хочет Андрей. Но я ничего не таю за пазухой. Я просто люблю. Оказывается, этого мало.
Впрочем, я и не верила до конца, что получится… А сегодня я увидела в глазах моего царевича сомнение. Сожаление о том, что поторопился. Он услышал своего отца и поверил ему, или просто всплыло озарение. Я могу его понять… отчасти. Его экс-супруга Лана рассказывала, что для Андрея дочка – это всё. Я бы тоже хотела разделить с ним это всё. Но он не собирается делиться – вот в чём беда.
Как говорят в Иерусалиме, «Если сомневаешься: «да» или «нет», это всегда «нет». И с сомнением в глазах Андрея мне сразу всё стало понятно. Сердце сжалось: как же я без него, без Машеньки? Но разум холодно ответил: ты приняла верное решение, они и не были твоими.
* * *
Толчок, и шасси встретились со взлётной полосой. За окнами замелькали огни. Я затаила дыхание. А нужна ли я тут? Или здесь просто ждут призрак моего отца?
Самолёт остановился. Мы подождали чего-то. Глупо, конечно, что я прилетела без вещей, но у меня всё равно нет ни одной новой, кроме того малинового платья, на которое Машенька плеснула сок…
Стюардесса ласково проводила меня, и я вышла на трап. В лицо пахнуло тёплым ветерком, напоенным запахом свежести и южных растений. И я тут же широко раскрыла глаза: у трапа лежал красный ковёр, толпились четыре громадных чёрных внедорожника, несколько красивых кавказских мужчин с огромными букетами белых лилий в руках. Невысокая полная женщина в длинных чёрных одеждах, стоящая по центру, расплылась в улыбке и всплеснула руками в умилении. И слева грянул хор джигитов в папахах и национальных костюмах.
Ой, это меня так встречают?!
* * *
Я испуганно оглянулась на стюардессу за спиной – та цвела, как море в Анапе… То есть была слегка зеленоватого оттенка от падающих на неё лучей прожекторов. Но пахла Кензо, а не тиной. Грузинский хор растягивал многоголосием нечто торжественно-ликующее: то ли народный эпос, то ли похороны под лозунгом «наконец-то».
У меня пересохло во рту: поручни с двух сторон, впереди засада, позади грудь в униформе – бежать некуда. Пришлось улыбнуться и осторожно пойти по гофрированным металлическим ступеням вниз. Я сжала ручки сумочки влажными пальцами. Надеюсь, мне не придётся обниматься со всеми этими красавцами? А если все цветы вручат мне, я не перекувыркнусь головой вперёд? Там же ведра на три в совокупности…
– Сердце мой, Кати! – вскричала гортанно полная женщина в чёрном, совершенно ничем не похожая на меня. Лицо круглое, нос кавказский, густые смоляные волосы без особой укладки, на вид лет шестьдесят с хвостиком.
Я моргнула, улыбнулась и подумала, что стоит заказать ДНК-тест, чтобы сразу сильно не радоваться. А то потом опять придётся разочаровываться. Но вслух я сказала:
– Бабушка Алико? Здравствуйте!
– Вай ме, внучка, красавица! – ответила та и больше не стала ждать, бросилась ко мне, стиснула в жарких объятиях.
И я сдалась запаху крепких восточных духов, хмели-сунели и пряников. На большой груди было тепло уютно, и почти поверилось. Поэтому я тоже осторожно обхватила, насколько могла, широкую талию. Хор грянул «Сулико».
Трогательно как…
На втором куплете бабушка, наконец, отстранилась. Сделала дирижёрский жест. И хор свернул рулады.
– Красавица ты! – восторженно произнесла бабушка Алико, разглядывая меня. – Такой красавица!
– Спасибо, – сказала я, краснея до корней волос.
Жгучие джигиты в чёрных костюмах подошли ко мне. Отчего-то подумалось о мафии…
– Добро пожаловать домой, – сказал самый красивый и стройный из них, с тонким аристократическим носом и не менее благородным лбом. – Я – Гига Регвадзе.
– Очень приятно, – смутилась я, принимая от него букет.
– Добро пожаловать в Грузию! – сказал более квадратный, мощный, с пристальным, немного хищным взглядом. – Меня зовут Бадри, я ваш троюродный брат.
Последовали приветствия, имена, лица, улыбки, пока цветов в моих руках не стало столько, что версия с кувырком была близка к реализации. Однако бабушка Алико заметила это и скомандовала:
– Всё! Домой! Букеты в багажник, а то вай, завалили мой девочка. Гига, Отари, помогите.
И меня освободили от цветов. Усадили в первый внедорожник, и, выехав за ворота аэропорта, мы помчались. За окнами мелькали огни, тёмные силуэты гор и деревьев. А я была поражена тем, как все слушаются эту невысокую, совершенно круглую женщину. Она смотрела на меня с такой доброй улыбкой, что я отважилась.
– Можно спросить, бабушка?
– Тебе, мой сердце, всё можно!
– Скажите, а почему, бабушка…
– … у тебя такие большие зубы? – рассмеялась она. – Как в сказка?
Я тоже не выдержала и прыснула.
– Зубы такой, потому что дантист высший класс! – залихватски продолжала бабушка Алико. – А глаз от природы горячий, только книжка читаю с очки. А руки большой – работаю много, бывает, выгоню повара с кухни – сам хинкали леплю. Он во Франции учился, а у меня школа лучше – бабушка и мать. И виноград не погнушаюсь сам собирать и подрезать, чтоб помнил куст руки хозяйка. Но прости, Кати, это я шутка говорить от настроений хороший! Так я рад, так рад! Кровь родную увидел, и мой забурлил, как Арагви в горах, от радости. Не один я больше!
– Но как же, вы ведь и так не одна, – удивилась я.
– На «ты» мне говори, маленький Кати, – похлопала меня по руке бабушка.
– Хорошо, – кивнула я, ещё стесняясь, – попробую на «ты». Но ведь ты не одна, бабушка Алико. Столько вокруг тебя было людей, когда ты мне в Скайпе представляла – дяди, тёти, племянники. Все родные!
– Это так, Кати. Семья Кавсадзе большой. Но я о маленький семья говорю, о ближний круг; о дом. Вдова я. Муж мой, твой дедушка Серго, умер давно-о. Скоро двадцать лет будет. Первенец мой Гела родился и умер сразу. Средний, Эдик, утонул в Кура, зимой на спор с мальчишками переплывал после школа. И всё-ё, – грустно вздохнула бабушка Алико. Подняла на меня глаза. – Одна радость оставался – мой красивый, весёлый Георгий – твой папа, но вот видишь, и он не живой. А всё равно какой же он молодец, мальчик мой, тебя мне оставил! Ах, мой Кати, ты так на Георгий похож! И глаза, и ротик. Прям его в тебя вижу, мой сердце, когда он был маленький, такой нежный! Оттого радость у меня, до неба радость!
Я закусила губу. Глаза бабушки лучились счастьем. Боже, сколько же она всего пережила! Уму непостижимо! И первый малыш, как у меня тоже… Собственные беды сразу меньше показались. И всё-таки я робко сказала:
– И я радуюсь, бабушка. Очень. Но, может быть, стоит сделать тест ДНК, вдруг я не его дочка? Я ведь не знаю этого досконально, а обижать вас… тебя, и обманывать никоим образом не хочу.
– Что ты! Что ты! – всплеснула руками бабушка. – Какой обман, если кровь сразу родня чувствует?! – и погрозила кому-то в окно авто. – Будут у меня знать, какой я проклятый! Я Богом одарен, у меня не только бизнес, у меня вон какой внучка есть!
И я поняла, что тысяча триста сорок тестов не смогут переубедить эту женщину, что я ей никто, даже если это на самом деле так. Может, и не стоит пытаться? Всё равно у меня никого на свете нет. Я, как то дерево в пустыне, к которому пришли Жираф с Жирафёнком, потом передумали и ушли. А я осталась…
Поэтому мысль о том, что у меня есть родная бабушка, даже если не слишком родная, была мне нужна сейчас, как вода в песках. Как же приятно не быть сиротой! Ощущение такое появляется, будто за спиной есть стенка, на которую можно опереться. А, быть может, и даже расслабиться? Хоть бы так и было! Пока я думала об этом, грозное и горделивое лицо пожилой грузинки, обращённое к неизвестным «ним», опять расцвело самой открытой и искренней улыбкой.
– Но, прости, Кати, что ты хотел спросить? А то бабушка шутить шутка не вовремя.
– Шутите, мне нравится, – улыбнулась я. – Ой, шути…
– А вопрос твой?
– Я удивилась, бабушка, что все вокруг тебя слушаются. Я читала о Грузии, что тут наоборот, как и везде на Кавказе: мужчины главные, а женщины на вторых местах.
– Глянь в окно, Кати, – сказала бабушка.
Я послушалась. Вдалеке на фоне тёмной зелени гор возвышалась монументальная статуя метров двадцать высотой. Величавая женщина из белого камня держала в левой руке чашу, в правой – меч.
– Мать Грузия, – пояснила бабушка, наклонившись ко мне, и подняла палец. – Видишь? Не отец, мать. И кто самый главный женщин святой у нас, а? Царица Тамар, во-от. Её даже не царица называли, а царь. И был он великий. Двое деток, муж умер, а он наш любимый страна с колен поднял. Ну есть ещё, конечно, Нино Буржанадзе в нынешний правительство, но это не Тамар, да-а…
– Ты, как царица Тамара? – спросила я, чувствуя, как от восхищения пробегают мурашки по спине, впитываются в глубинные слои кожи – как раз туда, где таится уважение. Трудно было поверить, что это моя бабушка!
Бабушка Алико кокетливо отвела глаза, а потом снова посмотрела на меня с лукавой улыбкой:
– Ну я такой, маленький царь, толстый немножка. Не Тамар, просто Алико, – и тут же сжала кулак с внушительным перстнем на указательном пальце, прямо перед моим носом. – Но они все вот где у меня. Честное слово даю!
– Я верю, – поспешно ответила я и слегка отодвинулась.
– Кати, скажи, у тебя муж есть? – спросила бабушка после минутного молчания, пока я разглядывала совершенно мистическую крепость с подсветкой, вырастающую из скалы. Ниже струились тёмные воды неизвестной реки.
При вопросе я вспомнила об Андрее и улыбаться расхотелось. Оставалось лишь пожать плечами.
– Пока нет… – и решила, что позже расскажу о перипетиях моей сложной личной жизни. Возможно, Андрей действительно жалеет о своём первом порыве – жениться. Не исключено, что он перепутал с любовью увлечение и благодарность за то, что я уговорила его бывшую жену оставить ему ребёнка без скандалов и судов. Наверняка так и есть. Он ведь даже не перезвонил. Скорее всего, Андрей уже передумал и даже рад, что я уехала, ведь я ничего не смыслю в воспитании детей, а фору мне дать не готовы. Впрочем, как и подсказку, что следует делать. А ведь я хотела, я так хотела!
В груди снова сдавило, в горле собрался ком слёз. Видимо, всё это отразилось на моём лице, потому что бабушка похлопала меня по плечу и заявила громко, как конферансье в Большом театре:
– Не грусти, мой сердце Кати, не грусти, ты красавица такой! А муж я тебе сам найду! Поверь бабушка!
– Может, лучше не надо… – опешила я.
– Надо! Такой красавица, умница, богатый невеста, обязательно надо! Настоящий грузинка знает себе цену, на сброд не разменивается. А ты самый настоящий грузинка, благородная кровь! Ты не бойся, Кати, я тебе лучший жених выберу, самый лучший! – и она чмокнула концы своих пальцев, собранных в горсть, как у нас на рынке кавказцы, когда предлагают купить виноград.
Но мне не нужен виноград: ни кишмиш, ни с косточками, ни сушёный! Однако, кажется, бабушка считала иначе…
4
Пока я метался между сбитой Маруськиной коленкой, стелланиновой мазью в ванной, желанием бежать на поиски беглянки и вернуть её в лоно семьи, дочь успокоилась и, хлопнув заплаканными ресничками, спросила:
– А где моя Катя?
Я бы тоже хотел знать, где. Одновременно со звонком в дверь на кухне тренькнул сообщением телефон. Вернулась, – выдохнул я и побежал открывать наперегонки с мыслями, что Катерина ведёт себя, как Маруська, и пора уже взрослеть, а не чуть что дверью хлопать. Открыл. На пороге стояла мятая консьержка с бумажкой.
– Мазефакер[1]! – вырвалось у меня. Не Ромашка.
– Вы меня с кем-то перепутали, – важно заявила консьержка. – У меня фамилия Иванова. – Сунула мне под нос лист со списком жильцов. – Подпишите, тут извещение о собрании жильцов. Явка обязательна.
– Угу, а не то газ отключите или выставите водокачку на торги? – буркнул я.
Консьержка моргнула, странно не знакомая с советским эпосом.
– Н-нет… но строго обязательно.
Мне только с ней сегодня не хватало попререкаться, так что я просто захлопнул дверь и рванул на кухню. Маруська стояла на стуле с недоумённо-виноватым выражением лица. Увидев меня, она всплеснула ладошками и сказала:
– Ой.
И ткнула пальчиком в открытую банку с майским мёдом. Я глянул и закашлялся. В светло-медвяной жидкости, как в кунсткамере Петра, плавал мой Айфон. Потеки по внешним сторонам банки и жёлтые пятна на белой скатерти подтверждали правильность закона Архимеда.
– Это не я, он сам… – сказала Маруська. – Я думала, там Катя…
– Надеюсь, Катю никто в банку не засунул, – хмуро ответил я и засучил рукава.
Извлечению Айфона из медового плена в Оксфорде не учили, поэтому тщетно пытаясь сохранить спокойствие, я поморщился и сунул пальцы внутрь. Скользили. Потом кисть наполовину застряла в липкой дряни в горлышке банки. Ни туда, ни сюда. Я б ещё туда голову впихнул!
Раздался звонок в дверь. Придерживая банку второй рукой, я бросился в прихожую, чтобы снова узреть консьержку и соседку из квартиры напротив.
– Подписывайте. Или есть свидетель, что вы отказались, а я свою работу выполняю хорошо! – звонко прогундосила консьержка.
– Занят я!
– Да, что же вы, Андрей Викторович? Вы и в таких мелочах не соблюдаете правила! И кричите постоянно, – мерзко вторила соседка. – Даже роспись для вас поставить – проблема.
– Вам заняться нечем? – рыкнул я.
– Есть. Но я ответственный квартиросъемщик. Может, ваша жена распишется? – не унималась соседка. – Единственный приятный человек из этой квартиры. Здоровается так вежливо. Её позовите!
Объяснять этим курицам, куда исчезла Катя, и орать при выглядывающей из кухни Маруське я не стал. На сегодня ей скандалов уже хватит. А бомбить хотелось. Поэтому я от души шваркнул своим «капканом» об угол двери, стекло треснуло, банка развалилась пополам, и мёд потёк широкой рекой на пол. Майское наслаждение! Я переложил липкий смартфон в другую руку и, злобно зыркнув, забрал у оторопевших куриц ручку. Прилип к ней и к листку. Оторвал. Роспись Гринальди вышла смачная, мёдом на весь лист, который я им и вручил.
– Уведомлен. Свободны.
– Вы… в своём уме? – ахнула курица.
– А вы? – спросил я и снова захлопнул перед ними дверь. Слипнется. Ничего, ототру, когда эти слиняют от греха подальше.
Маруська уже крутилась под ногами.
– Мапа, мапа, а ты цалевич-лягушка?
– Почему это?
– Лукавом махнул, и мёдик потёк… А потом махнёшь, и лебеди будут?
– Нет, только мухи и тараканы, – выдохнул я, не зная, с чего начать.
Телефон однозначно умер. Всё в меду, в мозгу дурдом. Катерина пропала. Куда она направилась на ночь глядя? Или это от неё было сообщение? Чёрт… Надо срочно искать другой телефон и восстанавливать симку. Хоть бы это было от неё! А если чёртова реклама? Ненавижу рекламу! Ненавижу мёд! Ненавижу соседку!
– Маруся! Не смей мёд с пола слизывать!
– Ну мапа, он волшебный, ты же цалевич!
Скорее, кретин…
– Заколдованный. От такого козлёночком станешь. Или Винни-Пухом…
– Ула-Ура! Хочу Винни-Пухом! – обрадовалась Маруська и сунулась носом мне под пятки, куда натекла лужа от двери. Я за Маруськой. И прилип к её платьицу. Зашибись. Вот так и живём…
* * *
После мыслей о найме постоянной горничной во время возни с липкими тряпками, мечтах о круглосуточной «Арине Родионовне» для моего вездесущего гения в пижамке, личного секретаря и швейцара ко всем чертям, проектов о покупке замка подальше от всех куриц и о том, где взять на это деньги, после ожидания курьера с новым телефоном и симкой, битвы с ВотсАпом и забористой ругани в голове, наступило ледяное отупение. Маруська уснула, а я сидел в кресле и тупо смотрел на шот с виски. Дожились.
«Я улетела в Грузию. Одна. Как ты хотел…»
Это всё, что она мне написала! И отключила телефон. Поверить не могу.
Она меня бросила?.. Меня?! Нет, не просто меня, а нас вместе с Марусей – той, за которою готова была квартиру отдать?! Не укладывается в голове, нет. Не могло такого быть априори.
Я не понимал, что ей взбрендило. Я бесился. И оттого волнами накатывала злость.
«Как ты хотел»…
Да не хотел я! Чем она вообще слушает?! Кажется, у Ромашек попа с ушами рядом расположены. И потому сигналы постоянно путаются, и с расшифровкой беда… Чего ей вообще нужно?! Я поперёк родного отца иду, бьюсь, показываю, что выбрал ЕЁ! Говорю, что женюсь, даже если мир встанет на уши, а ей мало?!
Да, мало…
Под лопаткой заныло. Неужели повторяется история с Ланой? Та тоже сначала была совсем не стервь, просто весёлая красотка. Ну, дура, конечно, но сексуальная и офигенно соблазнительная… Теперь от одной мысли тошнит. Но поначалу Лана в рот заглядывала, запойно целовалась и немножко капризничала.
Хотя глупо сравнивать, Катя была совсем не такая. И решил я жениться на ней, потому что не просто секс, как с Ланой, был зашибенным, не потому что случился залёт, а просто в душе чувство возникло – будто домой приехал. Отпустило, сошлось, щёлкнуло, и любовь. А тут нате вам: «Ты хотел!»
Чего б разбить?
Да я хотел её к себе прижать и ласкать всю ночь – от пушистых волос до узких пяток, грудь целовать, ощущать её тепло. Наблюдать, как в ней увлекательно переключается скромность на невинную распущенность, как в механической коробке скоростей – стоит нажать на нужную точку…
Я хотел, чтоб она тихонько смеялась и смущалась от глупостей и от моих шуток. Я хотел чувствовать себя страшно богатым, глядя на двух похожих друг на друга кудрявых красавиц: трёх и двадцати семи лет. И чтоб никто не догадался, что Катя не мать Маруське. Хотел я… Кретин!
И снова закипел: и чтоб от меня уходили?! Да никогда такого не было! Лану я сам выставил, когда довела. О прочих вообще молчу.
Я думал, мы с Катериной уже вместе на всю жизнь… А она так просто встала и ушла. Я глотнул вискаря, горло обожгло. Но ещё больше ошпарило обидой, как кислотой полоснуло. Гордость прищемило по самое не могу. Я встал и принялся шататься по квартире, как разбуженный медведь, жалея, что не могу разнести чего-нибудь – Маруську разбужу…
Я был зол донельзя.
А потом, когда лёг в кровать, вдруг ощутил, что обнимать не кого. И меня накрыло – хоть вой. Глядя в холодный белый потолок, сизый ночью, я вдруг понял: она обиделась. Потому что задел за что-то живое, я же и в отношениях медведь. Мне даже мама про это говорит. Но кто угодно наорал бы в ответ, а Катя тихо ушла. Потому что Ромашка. И ведь я это знал…
Горло свело.
Моя Ромашка. Никому не отдам! Если надо, и с бабушкой её повоюю. Я вообще первый её нашёл, и нечего тут.
* * *
Утром приехала мама из Сочи, я вручил ей Марусю, поцеловал обеих. Сел на такси и помчался в аэропорт. Хотелось в Тбилиси, но пришлось лететь в Шанхай – мусолить мысли десять часов полёта, засунув ноги в одноразовые авиа-тапочки и подушку бубликом под голову. С каждой милей прочь от ромашки скучать по ней всё больше. Потом нудиться среди китайцев, через не хочу выбирать товар, шарахаться от копчёных куриных лап на каждой улице, обжигаться переперчёнными морепродуктами, улыбаться натужно партнёрам через переводчика и понимать: это неправильно, не так должно быть. И я не там.
Но всё, что был должен, я выполнил. И выполнил хорошо. Договор подписал, китайцев окучил, товар выбрал, схему поставок утвердил. Задёргал девиц из закупок фотографиями и ссылками на ассортимент. Что ни говори, а они лучше меня в деталях разбираются. Аня, так вообще товар чувствует, будто у неё подкожный сканер на продажи вставлен. В следующий раз она и поедет, потому что главное я сделал, а прочее – уж точно не моё. Я вообще не очень смыслю в этих ручках, ластиках, наклейках для девочек-подростков и новогодних украшениях. И не люблю это. Но ответственность никто не отменял – надо было, значит, надо.
Однако из Москвы, доложив отцу по Скайпу о финальных результатах, я сказал, что задержусь. Маму предупредил, с Маруськой посюсюкал, вспомнив, что забыл ей купить обещанного дракона. И поменял билеты. Запасшись терпением, от которого суставы ломило, надеждой и тоской по моей Ромашке, я дождался своего рейса и полетел в Грузию.
Решил: нагряну, как снег на голову. Без звонка. Адрес старушенции у меня есть, с остальным разберусь. Правда, всю дорогу волновался, как пацан. Тревога зашкаливала – в Оксфорд так не поступал, как сейчас, – с холодком по спине.
Как меня встретит Катя? Обрадуется? Удивится? Рассердится? Как ей всё объяснить? Растолковать так, чтобы поверила и не взбрыкнула снова. По-своему, по-интеллигентному, как песок сквозь пальцы…
Я был готов на что угодно, лишь бы опять увидеть её! И поскорее! А потом забрать.
Если отказываться будет, похищу, а после уже начну уговаривать. На Кавказе это принято, я читал…
5
Всё в бабушкином доме было монументальным и масштабным, начиная от ворот, почти кремлевского забора и крыльца с шестью колоннами, и заканчивая особняком с тремя округлыми башнями и лесопарковым хозяйством, который бабушка назвала «садиком». В бассейне плескались карпы, кусты можжевельника вдоль дорожек были подсвечены, как возле гостиниц на побережье. В холле на стене висело огромное панно. Родовое дерево, вырезанное из дуба, уходило корнями аж в восемнадцатый век. Немного громоздкое, как фигуры на картинах знаменитого Пиросмани. На табличках под ветвями были грузинской вязью выведены имена и даты.
Бабушка Алико торжественно ткнула пальцем в верхнюю ветку и заявила:
– Там ты теперь будешь. Завтра скажу мастеру, чтоб табличку делал. И потом детки твои. Всем места хватит.
Ох, как ей сказать, что с детками у меня проблема? Лучше не сейчас, – решила я. – Вот завтра, в спокойной обстановке и поговорим, ведь уже поздно и наверняка пора спать…
Но больше ошибиться я не могла, ибо спокойная обстановка так и не наступила. Бабушка Алико радовалась. Бабушка радовалась настолько, что созвала разделить свою радость сначала родственников поближе, из которых я узнала строгого Бадри и вполне себе симпатичного Отари. Он, кстати, оказался моим троюродным братом, а не кузеном. Потом родственников подальше. Потом совсем дальних родственников и, наконец, соседей. Последними удостоились встречи со мной бабушкины знакомые и партнёры. Я не успевала раскланиваться и быстро распрощалась с попыткой запомнить имена и лица. Тем более, что мало кто говорил по-русски, особенно молодёжь. С молодым поколением спасал английский.
Бабушка была активна, как динамомашина. Очень странно было чувствовать, что мной гордились. Почти как медалью с Олимпиады, которую поворачивают вправо, влево, натирают рукавом с любовью и снова показывают. Пожалуй, это было впервые в моей жизни.
– У мой внучка высший образование. Полиглот. Четыре языка говорит, – сообщала бабушка каждому и продолжала гортанно на непонятном языке, который, видимо, мне теперь тоже придётся добавить в копилку.
Я совершенно правильно не взяла с собой старые вещи, потому что уже на следующий день знакомств мне требовались новые – на размер больше. Завтрак переходил в обед, обед в ужин и так далее. Я поняла, что термин «кавказское гостеприимство» ничего не значит, если вы его только слышали, но не испытывали на себе действительный размах.
Не спрашивая, ужинала ли я и вообще принимаю ли пищу после шести, бабушка с порога привела меня прямо в каминную залу с высокими окнами, паркетом, картинами на стенах и с накрытым столом, за которым можно было накормить помимо всех родственников полк случайно найденных внучек и ещё дюжину. В день приезда зала была полна близкими родственниками, из которых я запомнила немного демонического в своей привлекательности двоюродного дядю Уго с посеребрёнными висками и итальянской бородкой; его некрасивую жену, тётю Нино и бабушкиного брата Вахтанга, старенького, но осанистого, с бородой и аристократичностью горского князя. Я отметила интересный факт: когда кто-то пробовал говорить по-русски, сразу становился проще на вид – видимо, из-за акцента. Но переходя на грузинский, все выглядели горделиво, хоть и радушно. Улыбались мне все, кивали, изучали и приветствовали так, что я терялась. Только дядя Уго говорил абсолютно без акцента и потому просто не выглядел, даже отправляя лепёшку в рот.
– Маленький мой, – приговаривала мне бабушка, причмокивая от удовольствия языком, – попробуй, это хачапури. Самый вкусный грузинский пирог. Вай, какой там си-ир, самый свежий, яичко от весёлый курица, домашний, что под солнышком бегал. А вот пхали, – показывала она на зеленоватые, почти белые и рубиново-красные шарики, выложенные на огромном блюде и украшенные зёрнышками граната. – Очень вкусно! Овощи и орех. На хлеб намазывай или вилочкой ешь. Лобио у нас самый лучший в Тбилисо! Чахохбили, мой сердце, чахохбили обязательно попробуй.
Я послушно пробовала сначала всё, что предлагали – не вежливо было отказываться. Но потом поняла, что змейка на юбке сзади уже потрескивает и вот-вот разойдётся. Упс… Я натянула пиджак пониже. Сейчас бы и спать пора ложиться, а то скоро ни вздохнуть, ни выдохнуть не смогу. Но, как выяснилось, всё только началось!
Сочный шашлык крупными кусками, украшенный колечками лука и алым перцем, овощи, запечённые на мангале, и свежие, блюда на сковородках, блюдах и в горшочках, пахнущие ароматными специями, угрожали масштабностью пиршества превратиться в катастрофу, потому что не заканчивались. Наоборот, юноши, похожие на официантов, подносили всё новые и новые.
– Кушай, мой сердце, кушай, – говорила сочно бабушка Алико, – такой худенький, травинка просто!
Это я-то?! С моим сорок шестым размером?! Однако еда была только половиной беды.
– Я не пью вина, спасибо! – вежливо сказала я официанту.
Бабушка сделала круглые глаза и ахнула:
– Вай ме, ты больной?!
– Нет…
– Маленький ждёшь?! – её глаза радостно скосились на мой покруглевший живот.
– Нет…
– Тогда как не пьёшь! Это же родной лоза. Виноград – сахар! Чистый, как родная кровь, сладкий, как солнце! Весь любовь мой там. Пей!
Ну как тут отказаться?
Я пригубила. В голове закружилось от отсутствия привычки к спиртному. Отари предложил баклажаны на шпажках. Я мотнула головой. Бадри подлил мне в бокал. Тщательно коверкая русские слова, двоюродный дедушка произнёс цветистый тост:
– Одна маленькая, но гордая птичка, – начинался он, а остальное вместе с орлами, мудростью и парафразами, тотчас мною забылось. Потому что налили ещё, и пришлось снова выпить.
Вспомнился Андрей, захотелось плакать. Я попыталась ему позвонить, но сумка моя куда-то исчезла, возможно, была убрана заботливыми официантами.
Бабушка снова показывала на меня и говорила торжественно что-то на грузинском. Родственники широко раскрыли глаза. Я моргнула, а бабушка повторила на русском:
– Мой драгоценный внучка Кати теперь мой прямой наследник. Я хочу, чтобы все это знали и уважали Кати, как меня сам. И помогали. Потому что теперь она – наш семья. Встань, Кати.
Я встала, оторопев от торжественности. Все взгляды были устремлены на меня, а я этого не люблю. Мне в такие моменты очень хочется юркнуть под стол и сказать, что я ничего такого не сделала. Я вообще тут случайно и не виновата…
Но спрятаться было невозможно, ибо бабушка Алико прижала меня к себе тёплой большой рукой и заявила, взмахнув бокалом:
– Выпьем же за мой кровь, который потерялся и теперь тут, с нами! С наш семья! И от сейчас и потом всегда будет тут! За мой любимый внучка Кати! За будущее нашего компания «Санатрело»! Ваша-а-а![2]
Дружно громыхнуло «Ваша», аплодисменты, улыбки. Послышался звон бокалов и одобрительное «Вах»! А Андрею я не нужна… Ну, ничего, зато здесь мне рады! – вздохнула я, покачнулась на каблуках и почувствовала опору.
Оглянулась, это был Отари, такой милый молодой человек. Он, пожалуй, мой ровесник. И Гига, бабушкин помощник, тоже очень симпатичный, так смотрит на меня, словно я на самом деле красавица. И Бадри… Нет, Бадри мне так себе, что-то есть в нём опасное. Но мужское внимание показалось даже приятным… Однако зачем мне всё это? Где мой Андрюша, я же его люблю! А он меня предал! Так не разговаривают с теми, кого любят!
Я разозлилась, но продолжала улыбаться и Отари, и Бадри, и Гиге, а главное – бабушке. Мысли уже путались, однако даже сквозь пелену опьянения и вновь грянувший грузинский хор, я заметила стоящего напротив нас дядю Уго. Он улыбался в аккуратную, европейскую бородку, безупречный, элегантный, красивый. Но сколь бы нетрезвой я ни была, у меня меж лопаток пробежал холодок – натуральный Мефистофель. Пожалуй, у старшего Жирафа, Виктора Геннадьевича, взгляд был добрее даже тогда, когда он распекал меня на все лады и кидался папками. Или мне всё только показалось?
6
Грузинское вино обладает волшебной силой: при должной дозировке море становится по колено, а земной шар – с футбольный мячик. Выпив очередной бокал за семью и «драгоценный находка», я осмелела. Сколько страдать-то можно, а?! Сколько себя сдерживать? Душа рвалась самовыразиться. Мужской хор как раз закончил петь что-то красивое и протяжное. Наверное, о том, как была большая любовь и все умерли. Я встала на нетвёрдых ногах и сказала:
– Дорогая моя бабушка, дорогие все! Я так рада, что нашлась! Прямо очень-очень! Вы такие хорошие люди! Замечательные, добрые, открытые! И я вас уже люблю! Я… – Я поняла палец, чтоб придать серьёзности собственным словам, а то вдруг не поверят. – Я вас так всех люблю, что сейчас спою!
И кивнула. Родственники зааплодировали дружно, переводя тем, кто по-русски не говорил.
– Давай, давай! – послышалось одобрительное или что-то вроде этого. В глазах зажглось любопытство. У дяди Уго с привкусом «Ну-ка, ну-ка».
«Ножки гну-ка», – ответила я ему мысленно, еле удержалась, чтобы не показать язык. Вот не нравится мне этот дядя! Все нравятся, а он нет! Хоть и красивый…
Я кашлянула в кулак, расправила плечи и отхлебнула ещё красной терпкой жидкости из бокала. Змейка на юбке издала подозрительный звук. А, и ладно, у меня булавка есть! Давно я, конечно, не пела – соседей было жалко и стаканы. Но эти грузины такие милые! Тоже поют. Не то что сицилийцы… Грузины не испугаются. И чтоб уж не размениваться по мелочам, я заявила:
– Русская народная. Почти. Ну, вы поймёте…
И как грянула оперным альтом пониже, чем Елена Образцова[3]:
«Туча со громом сговаривалась: Ты греми гром, а я дождь разолью…[4]»Обычно мало кто ожидает баса из моего неспортивного тельца, вот и грузинские родственники замерли и расширили глаза. Но меня это только подстегнуло. Я провела рукой вокруг себя, как героиня былинных сказок, и продолжала:
«Выйдут де-евки по ягоды…»Кажется, здесь девки туда не ходят… Судя по лицам. Или не девки, или ягод нет. Ну ничего, есть же кизил, хурма, мандарины, чурчхела в конце концов… Я изменила слова на ходу, и меня было уже не остановить. На крыльях вдохновения и всех винных парах я с разгону перешла на припев на верхних октавах, распевая и за оркестр, и за Леля, и даже слегка пританцовывая. Жаль, песенка была короткая, душе не хватило.
Не успела ошеломлённая родня оправиться и начать хлопать, как я подняла руку и сказала:
– Минутку. А теперь из современного. А то решите, что я старой бабушки кафтан…
– Какой кафтан? У меня нет кафтан, – удивилась бабушка Алико.
– Будет, – заверила я её. – Я умею шить, хоть и не люблю.
Поклонилась направо-налево, и помогая себя руками и раскачиваясь под проигрываемый в голове аккомпанемент, я начала любимого Кипелова.
«… свободна стану я От зла и от добра…» «Я свободен!»Потом без паузы перешла на знаменитый дуэт из «Призрака оперы» в версии рок-группы «Nightwish», выступая и за Кристину, и за призрака, играя их в лицах. Душа у меня развернулась. Глаза родственников увеличились. Наверное, удивлялись, что я такую длинную арию наизусть знаю.
Музыкального сопровождения не хватало, но я очень ритмично помогала себе руками. Мне было хорошо, и я разошлась вовсю, а на завершающих аккордах партии Кристины на верхних нотах так дала мощи, что кто-то охнул, дедушка Вахтанг зажал уши и, покачнувшись, отсел от стола на диванчик у стены, бабушка Алико крякнула, пустые бокалы на подносе официанта лопнули разом. Ой…
Я тотчас прекратила петь и сказала обычным голосом:
– А у вас веник есть? Я подмету.
Мне никто не ответил. В гробовой тишине семейство Кавсадзе взирало на меня ошарашенно. Может, лучше было Металлику исполнить? Но глянув на замершие лица, я сообразила:
– К следующему разу я «Сулико» выучу, обещаю.
– Ва-ай, какой молодец! – проговорила, наконец, бабушка Алико и начала хлопать.
– Только микрофон мы тебе не подарим… – произнёс с улыбкой дядя Уго.
И остальные ожили. Зааплодировали недружно, заговорили. Дедушка Вахтанг отнял от ушей сухие ладони и с опаской взглянул на меня. Душа рвалась продолжить праздник, но привычка вести себя прилично заставила поклониться и сесть обратно на стул. Хотя так и подмывало вскочить и продолжить. Я в сад могу выйти для безопасности. Бабушка причмокивала и качала головой, что-то важно говоря на грузинском окружающим. Хвалила, видимо.
Я и не то ещё умею! Жаль, веника мне никто не дал. Зато подложили шашлыка в тарелку и сказали:
– Очень хороший закуска! Кушай, дорогой.
А в глазах строгого доныне Бадри, вспыхнул такой огонь, что я внезапно поняла, что этот молодой человек напротив мне не просто родственник, а прежде всего мужчина. Красивый, между прочим, хоть и хищный. Широкоплечий, статный, высокий. Со смоляными волосами, с правильными чертами лица, немного похожими на утонченного дядю Уго, но более мужественными и прямолинейными, как если бы Макиавелли упал в детстве на голову кирпич, и он стал вдруг рыцарем-правдолюбцем, скакал по горам вместо того, чтобы хитроумничать в государственных делах. Горбинка на носу была едва заметной и моего троюродного брата совсем не портила. Повезёт же кому-то из девушек!
Я улыбнулась Бадри в ответ на открытое восхищение.
– Вы, Катерина, великолепно поёте, – послышалось рядом на английском. – Такая хрупкая девушка, и такой сильный звук!
Я обернулась. Это был Гига, аристократичный помощник моей бабушки, в чёрном пиджаке и белой рубашке – почти как жених на свадьбе.
– Вы где-то учились? – спросил он.
– «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», – ответила я цитатой Пушкина в вольном переводе и хихикнула: – Вообще странно, что вы тут больше не говорите по-русски. А как же «Мимино», Кикабидзе, «Я тебе один вещь скажу…»?
– С субтитрами. У нас теперь не обучают в школах русскому. Зато вся молодёжь свободно владеет английским. Но, я думаю, прекрасная Катерина, – с видом искусителя сказал Гига, – что у меня теперь есть повод выучить ваш удивительный язык.
– Вам Римский-Корсаков понравился? – спросила я, играючи проводя пальцем по краю бокала.
– Нет, вы, – сверкнул глазами Гига.
– Зато я уже говорить по-русски, – пробасил кто-то рядом, и тень упала на меня справа.
Я вскинула глаза. Это был Бадри. Я не заметила, как он так быстро обошёл заставленный яствами стол, родственников и официантов. Я даже отпрянула, наткнувшись лопатками на спинку стула, таким мощным он показался мне вблизи. Развернув мой стул в противоположную от бабушкиного помощника сторону легко, как фарфоровую чашку, Бадри сел рядом на освободившееся от сбежавшего дедушки Вахтанга место и взглянул на меня, продолжая восхищаться.
Вот я какая, оказывается… И любят меня, и ждут, а тут ещё и восхищаются. Загордиться недолго. Бадри рассматривал меня так, словно только-только обнаружил, а до этого за столом сидела не я, а тень невесты Гамлета. Взгляд его крайне смущал. И потому я хмыкнула:
– А на китайском вы умеете?
– Нет пока, но если вы захотеть, заговорить и на китайском. Желание красивая женщина для горца закон, – уверенно ответил Бадри, расправив плечи, за которыми мерещилась бурка.
– Даже если вы только брат? – спросила я, инстинктивно отодвигаясь поглубже в стул и слыша, как предательски трескается змейка на юбке.
– Братом прекрасной девушки быть почётно, а сводным особенно. Я приёмный сын вашего двоюродного дядюшки Уго, – заявил гордо Бадри, вцепившись в мои губы глазами.
Я моргнула. Он улыбнулся. И стало мгновенно ясно, что нечто мефистофельское в нём всё-таки есть. Даже с избытком.
7
В Грузии просыпаются поздно. Не знаю, кто мне это сказал, но вспомнилось. И хорошо, потому что когда я приоткрыла глаз, солнце за окном стояло в зените. Странно было, что лежала я наискосок на белых простынях огромной кровати в по-королевски просторной светлой спальне, в которую хоть убей не помню, как попала. В голове раздавались канонады, а хаотичные мысли лопались с треском, как мыльные пузыри. Одна из них – вместе с хлопаньем рукой по пустой кровати: «Где Андрюша? А Машенька почему не разбудила?» Затем пришло понимание, что их нет рядом и не будет. Сердце сжалось до комка в горле. Вчерашние события закрутились в голове калейдоскопом. Ссора, самолёт, застолье, чужая родня, как будто бы моя. Или правда моя? Красавец Бадри со жгучим взглядом, настойчивостью и акцентом. Гига, говорящий комплименты… О, Боже! А что было потом? Кажется, я даже танцевала. Вот только с кем? Господи, а спала с кем? Хоть не с одним из них? Сердце подпрыгнуло и упало комом в желудок, внутри всё сжалось. Я не могла, нет! Я Андрюшу люблю, хотя он меня, кажется, нет… Обрывком вспомнился светящийся экран телефона в темноте. Полное отсутствие звонков, смс, и надежды.
Захотелось натянуть на себя одеяло и больше вообще никогда не показываться на белый свет. Но главное – всё нутро сверлила мысль: как я без них? Может, я сделала глупость, надо было перетерпеть и сразу простить моего царевича? Но как же, ведь он… А любил ли он меня вообще? В глазах зачесалось.
Разрастись депрессии махровыми кистями, как паутине по углам, никто не позволил.
– Дорогой мой Кати, ты сегодня пить немножко меньше, – послышался рядом голос бабушки Алико.
Я выглянула из-под одеяла.
– Гамарджоба, мой сердце! – такое тёплое раздалось, словно правда о моем сердце шла речь.
– Доброе утро, – пробормотала я, разбитая, как тележка римского императора после скачек по азовскому бездорожью – что он только тут забыл тысячи лет назад…
Нос учуял потрясающий аромат свежесваренного кофе. Я села на кровати, всё поплыло. В голове раздались новые залпы, перед глазами засверкало.
– О-о, бабушка, – простонала я, хватаясь за висок. – Я больше совсем пить не буду, можно?
– Ну как совсем? Совсем нельзя, а немножко-немножко сам Бог велел, – улыбнулась бабушка, поправляя складку просторного чёрного платья на широкой груди. – Он нам виноградную лозу послал. Не знаешь разве?
Знаю-знаю, в Библии было, только разве там речь шла о похмелье? Ни слова об этом не помню. А ведь оно есть.
Бабушка села в белое кресло напротив моей кровати. На круглом столике рядом стоял серебряный поднос с фарфоровым кофейником и двумя изящными чашечками, наполненными живительной жидкостью – кофе. Вот что на самом деле придумал Бог! Даже от запаха легче становится. На тарелочке бодряще желтели нарезанные аккуратно дольки лимона. Хм, вспомнился отчего-то Воланд из «Мастера и Маргариты», который подсовывал директору варьете в подобном состоянии запотевшую рюмку водки, хрусткий огурчик и паюсную игру. Я глянула на бабушку Алико. Она, конечно, женщина была солидная, но совсем не из воландовской группировки. Вон как по-доброму улыбается. Даже с сочувствием.
– Крепкий кофе поможет, Кати. Выпей, – сказала она.
И я послушалась. Потянулась к полупрозрачной фарфоровой чашечке и вдруг опомнилась: ой, а в чём я? В одежде спала?!
Глянула на себя и, обнаружив лифчик и полоску голого тела, дёрнулась прикрыться. Хлюп, и пятно чёрного кофе расползлось коричневым разводом на белом пододеяльнике. Ну какая же я неловкая! А бельё явно дорогое…
Во рту пересохло.
– Я сейчас застираю…
– Вай, пусть! Отбеливатель есть и горничная, – махнула рукой бабушка Алико. – Садись. Пей кофе.
– Но… прости, бабушка, я не хотела… честно, я… – при этом я пыталась поставить кофе обратно на блюдце, чуть не перевернула его, разбрызгала каплями кофе мраморную столешницу. Выронила одеяло, выставив напоказ еще и трусы, залилась краской, бормоча извинения и растерялась окончательно.
– Стоп! Сядь, Кати! – вдруг скомандовала по-генеральски бабушка Алико и ткнула указующим перстом на кровать.
Я моргнула. И замерла, как сурикат, лишь напоследок успев прикрыться пододеяльником. На внезапно грозном лице моей новоиспеченной бабушки, больше похожей на хорошо питающуюся царицу Тамару в летах, вновь появилась улыбка.
– Спокойно, Кати. Торопиться не надо.
Я кивнула.
– Простите, бабушка.
– Сердце мой, мы же договорились, что ты мне на «ты» говоришь.
– Да… – вздохнула я, повесив раскалывающуюся голову. Вспомнились треснувшие тонкие бокалы от моих вокализов. Как я ещё случайно не разнесла колонны в холле? Хотя, кто знает, что в том тёмном провале моей памяти, возможно руины и оглохший дедушка Вахтанг?
Бабушка достала откуда-то салфетку, вытерла пятна от кофе на столике, поставила ровно мою чашечку и подлила ещё из кофейника.
– Пей, сердце мой.
– Спасибо. – Но чашку в руки не взяла. Опять пролью.
– Ты что, маленький, расстроился?
Я мотнула головой и виновато улыбнулась. Бабушка Алико поднялась с кресла, слегка кряхтя. Взяла кофейник, подошла к изножию кровати. И вылила всё на матрас. Я отпрянула и вытаращилась на неё:
– Бабушка?!
Она весело махнула рукой:
– Давай сюда тоже свой чашка лей.
– Ой, зачем?!
– Ещё мой девочка из-за пятна будет расстроенный! Такой ерунда, вайме, а ты плакать!
– Я не плакать, – ответила я, ещё оторопев, но чувствуя, как что-то тяжелое из груди постепенно расходится.
– Почти. Я не глупый, хоть и говорить с акцентом. Вижу всё, – ответила бабушка и подмигнула: – Лей, давай, девочка! Можешь и чашку разбить.
– Совсем?! – удивилась я.
– Совсем. На маленький такой, маленький черепки!
Я даже рот открыла, совершенно изумившись, а потом глупо хихикнула:
– Жалко, красивая чашка.
– Тогда лей.
– Не могу…
– Почему? Рука болит?
– Это невежливо. И не интеллигентно.
– Вах! – воздела руки к потолку бабушка Алико. – Ты говоришь, что твой старый бабушка, мать твоего отца, невежливый?!
– Н-нет. Не обижайся, бабушка, это всё я! Я такая неловкая!
Бабушка подняла вверх указательный палец, слегка завернув руку, словно хотела просверлить потолок. Потом отошла к двери и распорядилась о чем-то на грузинском. Подошла ко мне решительно, как тихоходный танк, вручила в пальцы чашку и ткнула пальцем в постель.
– Лей, дорогой. Матрас тоже не жалко. У меня еще есть.
– А кровать?
– И кровать есть. Что нам тот кровать?!
Я растерялась, от принятия важного решения меня спасла пожилая женщина в платке и длинном платье, словно из фильмов Данелии. Она с грохотом втиснулась в дверной проём объёмным задом. Потом развернулась, довольная, краснощёкая, и оказалось что у неё в руках поднос с ещё одним кофейником. И вином в кувшине. Бабушка забрала у неё поднос и выпроводила гортанно. Женщина кивнула и скрылась, плотно прикрыв дверь.
– Ну что, сердце мой, пить будешь или лить? – опять подмигнула бабушка на чашку в моих руках.
Её глаза лукаво светились, словно искорками, которые высекали дьяволята. Это было заразительно. И незаметно мои губы сами растянулись в улыбку. Я отхлебнула крепкого кофе, завернулась в ещё живое одеяло. Бабушка Алико подмигнула снова, подначивая. Показала жестом и рассмеялась. Ну, я и вылила остаток кофе на матрас. Одному Богу известно, на чём я потом спать буду…
– Давай ещё!
Бабушка подлила мне кофе в чашку. И себе. Мы отхлебнули одновременно. И потом одновременно плеснули на матрас остаток. Я смущенно, она довольно, как рыба-кит. Кофейные разводы на матрасе изобразили загадочный рисунок. Я прыснула тихонько, поджимая под себя от смущения ноги:
– Гадать можно на кофейной гуще.
– Вах, и правда! Ну расскажи, сердце мой, что ты там видишь? – смеясь, потянулась вперёд бабушка Алико так, что я почувствовала её дыхание над ухом.
Я закусила губу, чувствуя, как от хорошего кофе в голове успокаивается артиллерия. На душе расходились тучи и посветлело. В кофейных пятнах на белом четко вырисовывалась полная фигура в длинном платье.
– Тебя, – улыбнулась я.
Бабушка без долгих слов обняла меня, и окутала своим домашним теплом с запахом вина, пряников и французских духов. Чмокнула меня в макушку.
– Мой маленький Кати! Меня… Вах…
Кажется, она растрогалась. Я тоже обняла её. Она прижала меня к себе ещё крепче, а потом отстранила и заглянула в глаза, добрая, лукавая, большеносая, но вдруг родная. Разве бывает так сразу?!
– Кати, сердце мой, вот что тебе скажу, только ты немножко не обижайся: пятна эти все – что птичка накакал, невежливо, но правда! И интеллигентность, как ты говоришь, тоже птичкино дело. Главное, чтоб ты улыбался! Вот как сейчас. Чтоб сидел радостный и глазками сиял. Твоя папа маленький один раз сарай поджег. Думаешь, я его меньше любить стал?
Она заглянула мне в глаза.
– Нет? – удивленно спросила я.
– Нет. Он и собака во дворе в радугу покрасил, а я что? Тоже любил. И в школе директору на голову ведро воды вылил. И по всем выпускникам школы из шланга прошелся. Фанта раздобыл и душ устроил. Хорошо, не шампанский! А немного раньше мороджено всей улица купил из маминой заначка.
– Ого!
– Ого-гого, – кивнула бабушка Алико. – Твой папа весёлый был. Дедушка веселый был. И я веселый. Штука шутить всякий можем. И ты шути. Балуйся. А то кровь свернётся, скучный станет. А про меня не волнуйся немножко! Свой родной всё равно любишь.
– Но ты же меня совсем не знаешь…
– А зачем тебя знать, если сердце говорит? Вон ты на меня глазками Жориковыми смотришь, и сердцу тепло. Так что, Кати, не бойся шутка делать, ошибка, пятно всякий. Туда-сюда, всё проходит, а только в сердце остается правильно. Хорошо, Кати? Ты меня понял?
Как же мне радостно стало от её слов! Непривычно, просторно. Словно кто-то открыл в душе дверь из тёмного чуланчика, а там целый дом, светлый, солнечный, и весь мой. Может, это и называется свобода?
Бабушка осмотрела меня ещё раз и сказала:
– Юбка тебе Нани зашил. Вон на стуле висит. Блузка постирал, погладил. Потом ещё много новый купим.
– Да, я как раз хотела попросить в магазин съездить. У меня зарплата с собой.
– У меня тоже, – кивнула бабушка. – Такой большой зарплата, вах! Только пойдём сначала кушать немножко. Всё равно показ мод только в среду. Бадри нас отвезёт, уже вызвался. А пока хачапури-мачапури всякий скушаем, потом гости будут.
– Опять гости?! – ахнула я.
– А как же? Тётя Виола и муж её Сурик, армянин он, а она та ещё трещотка. Сыновья их с жёнами; Серго, Васо, Иракли, Отар, Вано… – и пошли имена вереницей.
Когда-нибудь я их запомню. Сначала запишу – хорошо бы обзавестись фотографиями. Но не сегодня. Сегодня у меня по расписанию свобода и кофе в постель. В буквальном смысле. Чёрт, а мне понравилось!
Я отхлебнула бодрящий остаток из кофейной чашки. Вкуснота! А потом выплеснула на несчастный матрас гущу, чувствуя себя потрясающе неприличной. Бабушка рассмеялась счастливо, будто только и ждала этого и захлопала в ладоши. Я тоже хихикнула. Хорошо, наверное, было быть моим папой? Не знаю, но мне уж точно сейчас хорошо!
8
Бабушка ушла раздавать распоряжения, и я осталась одна. Мне невероятно захотелось поговорить с Андрюшей, поделиться и сказать, что я отчаянно скучаю. Ведь несмотря на внимание новых знакомых и родственников, похвалы, приветствия, угощения, песни, мне не хватало именно его! В моей груди образовалась дыра, хоть я и улыбалась. Вот что значит воспитанность, привычка держать лицо, а под ним скрывать всё в себе, как приучила меня другая моя бабушка. Ох, надеюсь, я вела себя прилично во время того провала в памяти и действительно никак не проявила внешне, что я чувствую! Червячок сомнения зашевелился в душе. Это ужасно – не помнить! Я же всегда стараюсь себя контролировать, а тут… Впрочем, главным было желание снова услышать, увидеть Андрюшу. Я набрала его номер в Вотс Апе. Увы, он был оффлайн. Написала:
«Скучаю. По тебе и по Машеньке»
Подумала и приписала «Очень!!!» и набрала по обычному телефону. Плевать на роуминг! Увы, мой царевич был недоступен.
Я посмотрела на часы: Машенька, должно быть, в садике. Кольнула совесть: и её я, выходит, оставила, поддавшись эмоциям. Но волшебное действие «кофе в постель» ещё не развеялось, и я решила набрать домашний номер Андрюши. Мало ли, вдруг Алина Васильевна, няня Машеньки, ответит. Или горничная. Расскажет, как они.
Пара длинных гудков, и детский голос ответил:
– Алё…
– Машенька, Солнышко моё! – растаяла я. – Это Катя.
– А тебя почему тут нету? – спросила Машенька.
– Малышка, девочка моя, – растерялась я, – я к бабушке уехала знакомиться.
– Бабушка тута.
– У меня тоже есть бабушка. У тебя своя, у меня своя. Далеко, в Грузии.
– Поэтому дедушка сказал, что ты чужая тётя?
Боль захлестнула сердце снова.
– Не знаю, – на глаза сами собой навернулись слёзы. Я сдержалась и спросила: – А почему ты не в садике, Котёнок?
– У меня сопли.
– А папа на работе?
– Мапа полетел за длакончиком далеко-далеко. А дедушка с бабушкой лугаются, чем меня колмить. Ты плиедешь, поставишь мне мультики?
Я почувствовала себя предательницей.
– Приеду, малышка. Только не сегодня.
– Завтла?
– Может быть, я постараюсь…
– Плиежай. Я соскучилася. И мапа глустный.
И вдруг фоном раздался бас Виктора Геннадьевича:
– Маша, я же говорил: не бери трубку. Это взрослые должны делать! – и тут же послышалось раскатистое прямо мне в ухо: – Да! Я слушаю.
– Здравствуйте, Виктор Геннадьевич, – пролепетала я. – Это Катерина.
– Ах, Катерина? Ну здравствуй, – недовольно ответил он.
– Виктор Геннадьевич, я завтра же вернусь… Или сегодня, если получится. Просто меня очень хотела видеть бабушка, а Андрюша не мог…
– Можешь не торопиться! – отрезал старший Жираф. – Андрей в Китае. Потом летит в Москву и Питер. У нас горит расчет бюджета на следующий год. И закупки на школьный сезон. Андрей будет занят ещё долго. Поэтому Машу сегодня бабушка забирает в Сочи.
– Не нужно в Сочи, я вернусь и с ней буду!
– Всё уже решено без тебя. Веселись.
Сказано это было так, будто мне предлагалось с задорными песнями зарубить себя бензопилой, лично упаковаться и зарыться в песочном кургане.
– Я поняла. До свидания, Виктор Геннадьевич.
– До свидания.
Я положила трубку и совсем сникла. У них всё решено. Вспомнилось Андрюшино: «Моя семья, мой бизнес, мой ребёнок». Да, наверное, я и сама виновата. В английском есть такое выражение “overreacted”, то есть прореагировала с избыточной эмоциональностью. Но мне же правда было больно! А теперь ещё больнее – показалось, что за сутки меня вычеркнули из жизни, будто я и не существовала. Все, кроме Машеньки…
Я сглотнула слёзы. И ведь сердце подсказывало, что я рано радовалась. Пожалуй, вообще радоваться – опасно. И желать быть счастливой тоже. Я поводила пальцем по кофейной гуще на матрасе. Она больше не веселила. Я резко встала, пошла в ванную, закрылась там. Включила на полную воду и разревелась от души. Сидела и запойно ревела, даже не сразу расслышала стук в дверь.
– Кати, хороший мой! Ты там не утонул? – прогромыхала за дверью бабушка.
– Всё хорошо, – соврала я.
– Тогда выходи. Завтракать будем. Или уже обедать.
– Я скоро. Сейчас, бабушка.
Вытерла слезы, умылась холодной водой, привела себя в порядок. Нос в зеркале покраснел, дыра в груди стала ещё больше. Я улыбнулась резиново, пригладила ещё раз волосы. Открыла дверь и прошла в гостиную.
– Ай, не хорошо врать бабушка! – выдала мне бабушка Алико, едва увидела меня. – Ты почему опять плакал?
Я моргнула.
– Опять?
– От вина плакал. Сегодня плакал. Что такое? Тебе плохо у бабушка Алико?
– Нет-нет, всё хорошо.
Бабушка цокнула языком, снова ткнула пальцем в потолок и покачала головой. Пауза была неприятной. Из открытого окна доносились свежие запахи сада и, казалось, что где-то за забором море. Я думала секунд десять, а потом решила: а, и ладно, расскажу всё, как есть. Чтобы эта прекрасная женщина не чувствовала себя обманутой и не гордилась мной больше. Зачем? И эта радость всё равно кончится! Пусть уж сразу! Я набрала в грудь воздуха, высморкалась и выпалила:
– Бабушка, я не та, кого ты так ждала. Я обидчивая, закомплексованная, неуверенная в себе и эгоистичная, как говорила моя другая бабушка. Я ошибка моей мамы. Я постеснялась тебе сразу сказать, но у меня есть жених… или был…. кажется. Потому что его отец, Виктор Геннадьевич, против нашей свадьбы, и он сам, кажется тоже! Теперь не отвечает на мои звонки, смски после того, как мы поссорились. Я люблю его, его доченьку-малышку Машеньку люблю, но совершенно ничего не понимаю в воспитании. И поэтому сбежала почти, приехала без них, как дура, обиделась. И да, тебе некого будет пририсовывать на семейном древе, ведь я не могу иметь детей. Прости…
– Вайме… – охнула бабушка.
Точно разочаровалась. Я всех разочаровываю – у меня дар, мне даже можно гран-при выдать «разочарование года».
Шмурыгая носом, я прогундосила:
– Зачем тебе такая внучка? Ты можешь отправить меня домой, я пойму. Потому что гордиться тебе нечем. Я сама сегодня же куплю билеты обратно, если хочешь.
– Вайме, – повторила бабушка, покряхтела, пофыркала и крепко обняла – так, что аж дышать нечем стало. Мы постояли так молча, а потом бабушка запричитала: – Бедный мой, маленький Кати. Дурной немножка совсем, очень глупый…
Потом усадила на стул, сама села напротив и заявила:
– Я всё понял: этот твой царевич Жираф – тот ещё баран!
Я опешила и даже перестала плакать:
– А откуда ты знаешь про Жирафа?
– Ты сам вчера рассказал, – пояснила бабушка. – И мне рассказал, и Бадри рассказал, и дедушка Вахтанг… И Гига рассказывал, только он по-русски не говорить.
Ой… Стыдно-то как! А бабушка продолжала:
– Потом ты плакал и заснул. Пить сегодня вино немножко будешь. Мало-мало. А про Жирафа расскажи теперь подробно, а то вчера не понятно было. Все сначала думали: вай, какой жираф? В зоопарк ты, что ли, работаешь? Почему Старший Жираф, младший Жираф, а? Объясни бабушка.
Я вздохнула, вытерла платком нос и рассказала всё, как на духу.
– Ты только не обижайся, – сказала бабушка, – но ты, мой драгоценный Кати, тоже баран немножко.
– Да, – кивнула я.
– Мужчина критиковать при дитё нельзя-я, ни при ком нельзя. Это потом, в спальне скажешь: вай, дорогой, ты не прав, ты совсем дебил, где твой мозг был; чёрное – это чёрное, а не белое. Можешь даже поругаться сильно и побить немножка, но только когда вдвоём. А при всех, при дочке нельзя. Она отец уважать должен!
Я тяжело вздохнула в ответ.
– Любишь его? – уточнила бабушка.
– Очень. Но если он меня не любит, навязываться не стану. Я никогда не навязываюсь.
– Вах, гордый! Настоящий грузинка, молодец! – сказала бабушка.
Мда, настоящий грузинка, гордый, глупый, драгоценный баран – прекрасное сочетание, хоть «Золотое Руно» пиши заново. Бабушка подумала немного, затем покачала головой и хитро прищурилась.
– Ну я не знаю, что там твой баран… ой, прости, Жираф думает. Но положись на бабушка! Бабушка умный, весёлый, придумал кое-что.
– Что, бабушка? – удивилась я.
– Тебе не скажу, а то испортишь всё. Ты вон какой горячий: басом поёшь, стаканы бьёшь, слёзы льёшь. Положись на меня, мой сердце.
– А вдруг…
Бабушка округлила карие глаза.
– Ты мне доверяешь, дорогой?
– Да, – кивнула я, и почувствовала, что в сердце действительно есть к моей новой бабушке абсолютное доверие.
– Тогда делай, что говорю. И всё. А если Жираф совсем баран и не любит, нового лучше тебе найдём. Хочешь лев, хочешь зебра, хочешь антилопа Гну!
– Нет, не хочу нового, пожалуйста! – взмолилась я.
– Значит, этого завоевывать будем. Как царь Тамар! – торжественно сказала бабушка, грузно встала и потёрла руки: – А теперь пойдем кушать и хинкали лепить. Царь Тамар тоже лепил. Во-о-от…
9
Тбилиси встретил меня солнцем и запахом юга, правда не таким, как в Шанхае. Там влажнее гораздо. Здесь пахло распаренной хвоей и жасмином. Явно не Москва. И не Ростов даже. Чтобы у нас в мае, и жасмин?.. Голова слегка кружилась после долгих перелётов, сна наперекосяк и мыслей в кучу. Я вышел из аэропорта. Горы, зелень, таксисты.
Надо собраться. Мятым и несвежим я знакомиться не поеду. Так что я позволил возрастному водителю с носом толстого коршуна и кепкой-плацдармом поймать себя в сети, назвал адрес гостиницы, которую успел забронировать через Интернет, ожидая рейс. И поехал, сонно глядя в окно.
Вообще дурдом какой-то, если подумать. Я волновался так, словно мне предстояло увидеть не только эту проклятую старушенцию, но и Катю в первый раз. Как долбанный жених в средневековье, которому до алтаря невесту не показывали.
Айфон мой почил в бозе после медового СПА, пришлось купить новый. И вроде бы контакты с симки восстановил, но что-то пошло не так: Вотс Ап толком не работает, звонки принимает через раз, греется. Только из группы «Жираф. Закупки» сообщения приходят, а от Кати ничего. Или я тупой. Аж вспомнилось, как дед мне второго января пожаловался: «У меня Вконтакт сломался». «Как это?» – удивился я. Дед расстроенно вздохнул: «Новый год, а мне никто открыточки не прислал». Мне аж стыдно стало, хотя я думал, что телефонного звонка и приезда в гости ему достаточно. Теперь деду картинки шлю по делу и без. Пусть радуется!
Неужели Катерина так сильно на меня обиделась? Если бы моя мама так дулась на отца каждый раз, когда он орёт, я бы не родился. Думаю, и до зачатия бы не дошло. Хоть мама и говорит, что в молодости папа был другим, мне как-то не верится.
Я расстегнул пиджак и ослабил галстук.
– Тепло тут у вас, – сказал таксисту.
Клювастый нос радостно повернулся ко мне. Глаза засияли.
– Конечно, дорогой, а как же? Ты в Тбилиси приехал! А «тбили» означает «тёплый».
– Не знал, – равнодушно заметил я.
– Первый раз тут? – с воодушевлением представителя сетевого маркетинга отозвался таксист.
Я даже испугался, что сейчас начнет впаривать гипоаллергенный порошок, выгодные инвестиции в реконструкцию сарая или натяжные потолки со звездным небом, поэтому только кивнул. Чем вызвал ещё больший восторг.
– О, друг, значит, ты и легенду не знаешь, как город наш появился!
Я пожал плечами. Водиле уже и этого не надо было. Лихо руля и сигналя от души, он принялся рассказывать. Причем с таким упоением, словно за каждое слово ему по евро платили.
– Легенда есть. В один солнечный, как сегодня, день, отправился на охоту грузинский царь Вахтанг Горгасали. Конечно, со своим любимым соколом. И тут смотрит: фаза-а-н! Красивый такой птичка, большой! Царь Вахтанг выпустил охотничьего сокола, а фазан давай убегать. На крыльях убегать, не ногами, конечно. Ноги у фазана так себе, не очень крепкий. Сокол за ним. И туда, и сюда. Царь смотрит на них, волнуется. И вот птицы за гору залетели и… никого, – таксист сделал театральную паузу и большие глаза, а потом вдруг расцвел: – Царь, конечно, за ними поскакал. Искал-искал, искал-искал, жарко стало, устал даже. Вдруг видит: сидит его сокол около источника, а из того пар валит. И что ты думаешь? Что думаешь, было в том источнике?!
От избытка эмоциональности он стукнул меня по плечу. Я поморщился – не люблю такого панибратства.
– Ну что, скажи, что?! – не унимался грузин.
– Шашлык? – ляпнул я, чтобы отстал.
– Почти угадал, друг! Почти угадал! В источнике плавал фазан! – Голос грузина от восторга стал тонким – вот-вот сорвется на песню. – Представляешь? Сам упал. Сам сварился! Царь обрадовался очень…
– Ну еще бы! Не ощипывать, не готовить, – съязвил я.
– Правильно, дорогой! – продолжал радоваться грузин.
У меня зародилось подозрение, что я – первый его пассажир за неделю, иначе чего бы он так радовался?
– И что дальше? – спросил я из вежливости.
– Как что?! О! – таксист аж выпустил руль из рук, но, к моему счастью снова схватился и резко завернул на улицу, где дома были построены прямо на скале.
Живописненько.
– Царь Вахтанг обрадовался и велел баню построить вокруг источника. От той бани пошел целый квартал, потом ещё один, и ещё. И родился наш прекрасный Тбилисо! Вот как!
Видимо, в этом месте полагалось испытать катарсис и расплакаться от счастья, но я только сдержанно кивнул.
– Обязательно в бани сходи в Абанотубани, – не унимался таксист, – сразу расслабленный будешь. Это ты такой невеселый, потому что в бане не был! Там и Пушкин был, и Есенин был, и Грибоедов был, даже Дюма, который про мушкетеров весёлую историю написал, и тот был!
– Значит, точно надо сходить, – выдавил я из себя последние нотки вежливости.
– Друзей бери, вино, Боржоми. Банщика закажи. Он с тебя семь шкур сдерет, водой ледяной обольет, кипятком…
– Приятная перспектива, – усмехнулся я.
– Зато потом совсем новый будешь. Если надо, отвезу.
И тут я по взгляду грузина понял, что это был намёк, выглядывающий из-за угла, что выгляжу я совсем не презентабельно. Хм… Я не стал артачиться, взял визитку, на которой золотыми буквами было выведено «Тамаз. Лучшее такси в Тбилиси!!!» на пяти языках. Я распознал только два: русский и английский. Подумал и спросил:
– Послушай, Тамаз, ты же многое в Тбилиси знаешь?
– Всё что хочешь, спроси!
Я назвал адрес.
– Знаешь, где это?
Грузин многозначительно закивал:
– Хороший район, престижный. Там элита городская живет, дипломаты разные, бизнесмены. Дома большие! Недалеко отсюда. Там твои друзья?
Не хотелось распространяться, но показалось, что мне этот тип еще может пригодиться. Мало ли что?
– Невеста.
Тамаз понимающе покачал головой.
– Красивая?
– Очень.
– Поздравляю!
– Отвезешь меня туда, скажем… через два часа.?
– Не вопрос, дорогой! Конечно, отвезу!
* * *
Гостиница в Старом городе оказалась невысоким зданием из красного кирпича и надстройкой с парой этажей белых ажурных балкончиков. Вообще эти балкончики были в Тбилиси повсюду: плюнь-не плюнь, всё равно попадёшь. Южная экзотика! Я окинул взглядом окрестности: закругленный угол улицы, забор из кирпича тоже круглый, веранда со столиками, по другую сторону – буйство деревьев и припаркованных автомобилей. Прямо по курсу за шоссе – каменная стена, словно обрезанная ножом скала, а на ней старинная церковь. Подванивало тухлым яйцом.
– Бани тут как раз рядом! Серные! – залихватски крикнул мне из машины таксист.
У меня аж под лопаткой зачесалось. «Помылся бы ты, ёжик», – сказал я себе. Прям как в детском анекдоте, который откуда-то подхватила Маруська и рассказывает через два дня на третий, отчаянно заливаясь смехом на каждой фразе и делая хитрые лисичкины глаза.
Я махнул рукой таксисту и скрылся за резными деревянными дверьми. Во вполне приличном холле не говорящая по-русски девушка администратор вручила мне ключ от номера, и я, наконец, смог растянуться во всю длину на кровати. После двух ночей в самолете это было почти так же, хорошо, как секс. Но я поднял себя буквально за шкирку и запихнул в душ. Там уже почувствовал себя человеком. Вызвал горничную погладить рубашку и привести в порядок костюм, и вдруг вспомнил, что не вывел телефон из авиарежима. Только ткнул на «самолетик», раздался звонок.
– Ты где, чёрт побери, Андрей? – прогромыхал папа.
– В Тбилиси.
– Зачем?!
– Не за чем, а за кем. За Катей.
– Я тебя на работе жду! Какого чёрта?!
– Слушай, я все твои срочные задания выполнил. Теперь у меня законный отпуск, который ты, кстати, подписал! – заявил я. – И я планирую провести его со своей невестой! У тебя есть ещё вопросы?
– Андрей, тебе лучше вернуться, – отчего-то тише сказал отец.
– Нет. И давай уже раз и навсегда покончим с тем, что у тебя какое-то особое мнение по поводу Кати. Мы вместе. И точка. Хочешь принимай, хочешь не принимай. Я решений не меняю.
Отец на удивление не ответил сразу. Я даже удивился, ожидая очередную канонаду, готовый пальнуть в ответ из всех пушек. А тут вдруг отец молчал.
– Папа? – заволновался я.
Он прокашлялся и сказал:
– Не хотел тебе говорить. Но я, – тон опять начал набирать обороты, правда пока далеко до крещендо, – я говорил: не торопись.
У меня ёкнуло сердце:
– Что ты не хотел говорить?
– Бабушка Катерины звонила ещё пару дней назад. Снова благодарила за то, что помог разыскать внучку и бла-бла-бла…
– Ну!
– Она сказала, что планирует Катерину оставить в Грузии и собирается выдать замуж. Уже жениха подобрала.
Я аж воздухом поперхнулся, потёр переносицу, моргнул и произнёс:
– Как это подобрала? Что за ерунда?!
– На Кавказе ещё родители женят своих детей-внуков. И часто.
– Погоди, ну ты-то сказал, что уже поздно, и мы с ней подали заявление в ЗАГС?! Она же не будет ставить тебе палки в колеса, ты – друг её погибшего сына, и вообще если бы не ты, она б и не знала, что у неё имеется внучка…
– Нет, – гулко отрезал отец.
– Как нет?! – опешил я. – Ты вообще, папа, соображаешь что-нибудь? Мне Катерина нужна! Я решил, что она будет моей женой!
– А нужен ли ей ты? – глухо сказал отец. – Ты совсем идиот, не понимаешь?! Эта женщина, Алико Кавсадзе, у неё есть власть в Грузии, и деньги, и связи. И там свои законы. Причём кажется, что Катерина этому рада, потому что речь идёт уже о свадьбе. Госпожа Кавсадзе сказала, что меня пригласит. Не на этой неделе, так на следующей.
– Нет-нет-нет! А у Кати спрашивал кто-нибудь?! Какая, блин, свадьба за три дня? – выкрикнул я.
– Так бывает. Кавказ. Родственники. Алчность. Возвращайся домой, сын.
– Вот уж нет! – рявкнул я. – Теперь уж точно нет! Я должен с ней поговорить!
Отбил звонок. Я глянул на себя в зеркало – на макушке волосы ирокезом встали. Не удивительно. Я выматерился от души и ввёл в телефон пароль вай-фая. Сейчас я с законами ознакомлюсь, а вот потом уже с бабушкой. Если надо, не с цветами, а с полицейскими туда заявлюсь! Не могла так Катерина, добровольно! Её заставили!
Сердце билось, как сумасшедшее, в висках тикало. И вдруг тренькнуло сообщение в Вотс Апе. Глянул: от моей Ромашки. Влажные пальцы скользнули по экрану дважды, и я прочитал:
«Скучаю. По тебе и по Машеньке. Очень!!!» и виновато-смущенный смайлик.
У меня в сердце аж до слёз тепло стало. Я не сдержался и погладил пальцем смайлик на экране. Ну вот, ясно же всё!
Присмотрелся к дате: отправлено два дня назад. Что за хрень? Почему с такой задержкой? Из-за перелётов, роумингов и глюков с симкой? На оператора мобильной связи подам в суд. И на продавца смартфонов тоже подам. Такой хайп подниму, что всем места будет мало!
Я поспешно набрал мою Ромашку. Не в сети. Чёрт! Тогда набил ответ и в Вотс Апе, и смской, и в Телеграмме, и даже в VK:
«Я тоже соскучился! Я тебя люблю! Скоро буду! Катя, не принимай никаких поспешных решений!»
Затем встал, вызвал горничную и такси. Мятый, сонный, с перекошенной физиономией? Пофиг.
Она мне нужна! И нужна прямо сейчас. Как женщина, моя женщина!
10
В грузинском языке нет рода, поэтому всё априори в мужском: красивый девушка, сочный персик, драгоценный сердце, маленький, но гордый птичка. Наверное, на характер это тоже влияет. Глядя на мою бабушку, можно было перефразировать поговорку про джигита: «Бабушка сказал. Бабушка сделал». И попробовал бы кто-нибудь не «сделал» то, что бабушка сказал! Одного её взгляда хватало и короткой фразы, чтобы всё закрутилось.
И потому, несмотря на то, что Андрюша по-прежнему не отвечал, я почти успокоилась. Если любит хоть немножко, ответит. Хоть бы, хоть бы только любил! Бабушка выяснила, что мой царевич в Китае. Стало ещё спокойнее: ему же не до звонков там, плюс в роуминге звонок обойдётся в стоимость малогабаритной квартиры… Я подожду!
Познакомившись со всеми родственниками и не пугая больше никого вокалом, я, наконец, совершила разгульный шоппинг а ля Тбилисо по лучшим бутикам проспекта Руставели. Бабушка отвезла меня на показ мод, где чего только не было, включая папаху с купальником и платье с окошечком на груди – с открывающейся в самом рискованном месте форточкой. Потом мы отправились к бабушкиному стилисту, визажисту и парикмахеру. Зачем Алико Кавсадзе стилист, я не знаю, всё равно она ходит только в длинных чёрных балахонах. Однако мне мрачные бесформенные платья не предлагали, а наоборот, приносили такое, от чего дух захватывало. Но стоило мне достать карточку, чтобы расплатиться, бабушка Алико отвечала:
– Уже оплачено, дорогой.
Воистину дорогой – я бабушке обходилась, как яхта Абрамовичу. Джулия Робертс в «Красотке» могла бы обзавидоваться. Что там какой-то миллионер, когда есть такая бабушка?! И всё же мне было неловко. Но бабушка говорила:
– Неловко лифчик носить на голова! Остальной, вай, как ловко! – Привычным жестом она сверлила пальцем небо, а потом ласково добавляла: – Я тебе игрушка не покупал, в школу не собирал, дай хоть платьице купить.
Угу, платьице в тысячу долларов. Но что тут скажешь? Спасибо.
Пожалуй, только моя бабушка после модного дизайнера и СПА процедур могла отвезти меня на продуктовый рынок в центре – «купить свежий чурчхела» и зависнуть над прилавком с травами, показывая:
– Это тархун, как в водичка зелёный, знаешь?
– Эстрагон? – удивлялась я.
– Ага, тархун. С ним не только водичка, и пирог вкусный. Лук пожаришь, порежешь, яйцо вареный тоже туда, соль, перец, а главный – тархун свежий, ароматный. Только листик в начинка идёт. Вкус, вах, какой вкус – просто как Бог сделал! Смотри, а это цицматы, когда хороший, аж язык жгет, горький немножко. Я его так ем.
– Кресс-салат, кажется, – узнала я травку.
– Нет, никакой не крест, а салат сочный! А вот это дандури, – показала бабушка Алико на крепкие, толстые стебельки. – На засолку беру. Когда ходила с Георги беременный, я банками ел дандури: кисленький, сочный, хрустит, как огурчик!
Надо же! А я думала это сорняк такой – портулак. У нас во дворе школы дворничиха его нещадно лопатой обрубала и материлась так, что завуч краснел.
Сгрузив сопровождающему нас водителю пакеты с зеленью, приправами и чурчхелой, бабушка привела меня пешком через проспект Руставели к блошиному рынку. Здесь царил абсолютный вещевой хаос: с разложенными на куске старого ковра дверными ручками, портретами вождей мирового пролетариата, советским хрусталём, сувенирами ручной работы и потрясающе изящным антиквариатом дореволюционных времён.
– Ты не узнаешь, что такой Тбилисо, если не погуляешь по «Мшарили хиди». Ммм… как это по-русски, – причмокнула бабушка, – аа, «Сухой мост»! Я когда грустный, целый день тут гулять. Смотришь-смотришь на всё это, потом думаешь: а не так-то я плохо живу! И потом глядь: и грусть нет больше!
Я скользнула взглядом в винтажное, мутноватое зеркало в покрытой патиной витиеватой раме, и не узнала себя: стрелки а ля Клеопатра, идеальный цвет лица, выразительные губы, укладка, идеальные брови и красный пиджак. Это я, правда? Вау! Но стрелки точно надо стереть.
– Смотри, какой красивый кофеварка! – потянула меня бабушка к следующему продавцу старинными вещами.
– О, – обрадовалась я, глядя на разложенные на картонной коробке товары. – У меня от бабушки, другой моей бабушки, остались такие же серебряные ложечки. Наши семейные! Я по маминой линии дворянка, там был граф Воронцов и прочие…
Бабушка обняла меня:
– Вах, как хорошо: тут князь, там граф. Не ошибся мой Георгий, когда мама твой выбрал.
Она купила и ложечки, и начищенную кофеварку, видавшую, пожалуй, юные годы Сталина, еще звавшегося тогда Коба Джугашвили. А потом мы вышли из хаоса по обшарпанной улочке обратно на шикарный проспект. В кофейне, где нам сварили на песке очень крепкого кофе и разлили в очень тонкие чашечки, бабушка Алико сказала:
– У твой Жираф день рождение двадцать шестого октября, так?
– Так, – удивилась я.
– Значит, он Скорпион.
– Да, точно, Андрюша Скорпион по гороскопу, – ответила я, не понимая, куда бабушка клонит.
– Это хорошо-о-о, – довольно протянула бабушка и откинулась на ажурную спинку стула.
– Почему?
– А потому что Скорпион не любит проигрывать. Ни за что!
– Это верно. Андрюша правда не любит проигрывать, любыми средствами своего добивается. Иногда мне кажется, что даже чересчур…
– Во-от, – торжествующе подняла указательный палец бабушка Алико. – Если любой другой скажет: «А-а, ну и пусть, не судьба», этот возьмет сабля и давай махать. Не успокоится, пока не отвоюет. Понимаешь, к чему я?
– Нет, если честно.
– Очень хорошо, что не понимаешь, – подмигнула мне бабушка.
* * *
В пятницу утром, когда мы с бабушкой только закончили завтракать, приехал Бадри. Как всегда, в безупречном костюме и немного пугающий. Он что-то сказал бабушке по-грузински, а затем по-русски щедро осыпал меня комплиментами. Я уже не так сильно смутилась: привыкла, что с южной эмоциональностью здесь все вокруг называют тебя прекрасной, райской птицей и вообще самой-самой, почти звездой на небе. Если всему верить, то макушка светиться начнет и перья, как у павлина, вырастут. Поэтому я только поблагодарила троюродного сводного брата с вежливой улыбкой и продолжила в который раз рассматривать старый альбом с фотографиями.
Он действительно был бесценным для меня. Здесь был мой папа: малыш в ползунках, мальчишка на велосипеде, задорный школьник, свесившийся с крыши сарая, и красивый молодой человек с хитрой улыбкой – почти такой же, как у бабушки Алико. С замиранием сердца я нашла несколько фотографий, где он был вместе с моей мамой: молодые оба, весёлые. Я даже дышать перестала…
Бабушка о чём-то говорила с Бадри и судя по тону, была не слишком рада тому, что тот сказал. Коротко рыкнула, будто поставив того на место. Но Бадри не успокоился и начал что-то доказывать. Затем пришёл Гига и присоединился к дискуссии. На гортанном языке моих предков они беседовали так, словно готовы были стреляться, но я уже знала, что даже безобидное приветствие с вопросом, как дела, может звучать на языке горцев, будто перепалка перед дуэлью.
Поэтому я продолжила рассматривать фотографию моих родителей – цветную, полароидную, немножко выцветшую, подписанную размашисто на грузинском. Это была их последняя. Её мой папа прислал бабушке из Дубая. У него была такая привычка – посылать своей маме открытки и фотографии отовсюду, куда отправлялся. На фоне пальм и белой мечети мои родители выглядели бесконечно счастливыми, влюблёнными совсем. Как жаль, что двадцать семь лет я и не знала об этом, и с тех пор, как себя помню, усвоила, что я ошибка маминой молодости. В душу закрадывалось ощущение обмана, но оно было не обидным, а наоборот – целительным. Если родители вместе были так счастливы, глупо считать себя ошибкой. И никакая я не ошибка, во-от! Я плод любви. Я расправила плечи и глянула на себя в отражение полированной крышки чёрного рояля, с удовольствием отмечая черты обоих.
Тем временем к бабушке подошёл охранник, седоватый и крепкий в плечах дядя Сосо. Он что-то шепнул ей на ухо. Бабушка расширила глаза, затем лицо её приняло загадочное выражение, мне даже вспомнился мой одноклассник Коля Беснов – у него было такое же за секунду до того, как учительница села на стул, промазанный клеем. Потом бабушка Алико улыбнулась хитренькой папиной улыбкой и сказала мне:
– Кати, дорогой! У меня дело есть срочный, чтоб ты пока не скучал, покатайся туда-сюда, тебя Гига отвезёт, покажет наш заводик, а потом и я приеду. Или ты вернёшься.
– Хорошо, бабушка.
Переодеваться не потребовалось – я уже была готова гулять, как мы с бабушкой собирались. Захватила сумочку, бросив туда телефон и зарядку. И Гига повёл меня в подземный гараж.
– Экскурсия будет интересной, мисс Катерина, – пообещал он на английском.
И я ему с улыбкой кивнула. Конечно, интересно будет увидеть то, что создала моя семья и благодаря чему процветает. В отличие от Бадри Гига вызывал у меня доверие. Бабушка говорила, что она без него, как без рук. Из её обрывочных фраз я поняла, что не всё у неё в бизнесе сейчас гладко, и есть те, кто ставит палки в колёса. А, возможно, и хочет оттяпать некоторую долю винного государства «Санатрело». Зато Гига был надёжен и верен своему «царь Тамар».
– Почему мы выезжаем не через центральные ворота? – спросила я.
– Так короче, – ответил Гига, не моргнув глазом.
И я поверила, не обратив внимание на неудобное чувство, коснувшееся груди.
Город пел, разливался многоголосьем юной зелени, солнцем по листьям, сверкал бликами на водах Куры и подмигивал мостами над ней.
– Вам наверняка понравится это приключение. Оно будет головокружительным, – пообещал Гига, направляясь к выезду из города.
Я не могла и подумать о том, что он нисколько не преувеличил. Наоборот, немного приуменьшил…
11
Всё, как обычно, спасла Маруська. Я уже был на пороге, злой и взвинченный, как затрезвонил телефон.
– Катя?! – не глядя, поднёс я к уху трубку.
– Это не Катя, это я, – обиженно прогундосила дочка и куда-то в сторону: – Ба, ты плавильно говолишь: мапа совсем голову потелял. – И уже мне: – Мапа, ты холошо голову искал? У меня вчела пингвин из Киндела под кловать закатился. Я всё на пузе облазила, но нашла. Ты лазил под кловать?
Я закатил глаза к потолку: о, женщины! Но рассмеялся.
– Голова на месте, – заверил я дочь, не признаваясь, что та с ирокезом. В зеркале гостиничного номера тот снова торчал до неприличия высоко.
– Это холошо, – деловито ответила Маруська. – Ба говолит, что ты голову потелял, а у деды её совсем нету.
– Это ещё почему?
– Катя звонила, а дедушка на неё налугался. Сказал не приезжать, потому что у Кати тоже сопли.
– Сопли? – опешил я. – Откуда ты знаешь?
– Слышала. Она так сделала… – и Маруся смачно потянула забитым носом и ещё более смачно хрюкнула.
Сопли… – Я аж в затылке почесал. – Ромашка заболела? А отец… вот уж хорош, старый хрен, он никак не успокоится! Ну, я его проучу! Мне всё это уже порядком надоело! Пока я пашу на него, он мне жизнь портит. Что там теперь Катерина надумала? Она ведь может! Вообще ума не приложу, что происходит в её пушистой голове. Кажется, ситуация не только вышла из-под контроля, но и мчится куда-то под уклон, как поезд, соскочивший с рельс. Чёрт, а я так люблю, когда всё по рельсам…
И тут же спохватился – ну я и отец, реально безголовый:
– Маруся, а у тебя давно сопли?
– Давно. Уже засыхают.
– А головка болит?
– Неть. Ба меня лечит сильно, я аж устала. А ты длакончика пливёз?
– Конечно, – соврал я.
– Ба говолит, что ты за мной в Сочи плиедешь. Ты длакончика не забудь.
– Не забуду.
Купить бы его где-нибудь. Надеюсь, в Тбилиси продаются… И тут Маруська добавила:
– И Катю.
Ответом запершило в горле, я кашлянул.
– Ладно, малыш, мне пора. Бабушку слушайся.
Снова глянул на себя в зеркало. Поправил галстук, часы за запястье. Вернулся в ванную и смочил предательский ирокез. Посмотрел на Ромашкин номер в мобильнике, но не стал набирать, лучше лично поговорю. Спокойно, глядя глаза в глаза. Скажу, что нужна, обниму и перепроверю: что всё правильно поняла. А потом заберу, и мы вместе через Батуми поедем за Маруськой. Морем. И никаких больше женихов, свадеб и сумасшедше-богатых старушенций с замашками Сталина. Да, именно так, дело решено! Даже если у Катерины сопли…
На улице меня уже ждал «самый лучший таксист» Тамаз.
– Ты быстро, дорогой! Цветы за углом продают, какой хочешь, выбирай! Сейчас довезу.
– Цветы? Зачем цветы? – нахмурился я, потёр переносицу и кивнул: – Ах да, цветы… Да, с цветами лучше. Поехали.
* * *
Тыкаясь носом в розы на поворотах, под рассказы Тамаза о каждом сколько-нибудь примечательном камне я добрался до дворца за высоченными воротами с причудливой железной ковкой. Мда, окопалась старушенция – охранная система, как у принца Монако… Я выбрался с букетом на тротуар.
Тамаз помахал мне с улыбкой шире лица:
– Удачи, дорогой! Чтоб невеста был нежный и родня тебя полюбил!
– Угу, спасибо, – буркнул я и, чувствуя себя по-идиотски, нажал на кнопку под камерой видеонаблюдения. Представился полно и по-русски: – Андрей Викторович Гринальди к Катерине Кутейкиной и госпоже Кавсадзе.
Ждать пришлось неприлично долго. От предположений, почему, у меня задёргался глаз. Особенно от мысли, что там ныкают по шкафам женихов. Я стиснул зубы и прикинул, как можно перебраться через забор. Тамаз ещё не уехал, наблюдал за мной, кивал и сиял, как гигантский смайлик в кепке. Подсадит, если что. Но, наконец, седовласый охранник, важный, словно блюдет безопасность президента, провёл меня по парковым дорожкам к особняку.
Маленькая круглая грузинка лет за шестьдесят кинулась ко мне в холле с распростертыми объятиями:
– Вах, дорогой наш гость! Как я рад видеть тебя, Андрей Викторович Гринальди! Сердце тает от счастья – так я рад!
Я даже опешил и выставил букет, как щит.
– Госпожа Кавсадзе? – уточнил я.
Охранник кивнул.
Хм, а я ожидал другой встречи. Отец соврал? Во даёт!
– Это вам. – Я всучил букетище красных роз круглой мадам, лишь бы не обнималась. Не люблю панибратства с незнакомыми.
– Вах, спасибо, дорогой! Какой молодец! Красивый розы! – она полюбовалась цветами пару секунд, причмокнула и отдала букет мужчине где-то моих лет. Чёрный костюм, мрачный взгляд из-под густых бровей. Хм, кинжал небось вместо Айфона в кармане носит?
– Приветствую, госпожа Кавсадзе, – сдержанно начал я. – Я только прилетел в Тбилиси и сразу к вам.
– Какой ты молодец, дорогой! Витя, папа твой, всё обещаниями кормит, что приедет, но молодец: сын прислал!
– Меня никто не присылал, я сам…
– Вах, сам?! Какой радость! – всплеснула руками мадам Кавсадзе. – Тем более молодец! За стол, сейчас же за стол, дорогой! С дороги напоим, накормим, дорогого гостя.
– Благодарю, я не голоден…
– Никакой вопрос! – последовало в ответ, и опасная круглая грузинка подхватила меня под локоть и потянула за собой через мраморный холл, как катер – нефтяной танкер. Сравнение невольно вызвало у меня улыбку.
– Вай, красивый улыбка у тебя дорогой! Пойдём скорее! – засияла она. – Наш вино попробуешь! Лучший вино на свете! Сделанный с любовь, только для дорогих гостей!
У меня на сердце отлегло: кажется, я зря волновался! Если так, пусть ведёт куда угодно. Сейчас наверняка войду в комнату, а там за столом – моя Катя. И будет хорошо. С замирающим сердцем я вошел вслед за хозяйкой в столовую с огромным камином и грубоватым портретами на стенах.
Увы, за накрытым, как на свадьбу, столом, ломящимся от блюд и атакующим слюновыделительным запахами, Катерины не было. Может, на кухне суетится? Хотя тут же наверняка кухарка должна быть при таком домине.
– Я хотел спросить, а Катя…
Проигнорировав вопрос, меня усадили за стол. Совсем непохожая на старуху женщина уселась напротив на стул, отдаленно напоминающий трон. Мрачный джигит избавился от букета и сел по левую руку от хозяйки. По правую сидел какой-то сморщенный дед с круглой шапочкой на голове и сложенными пополам, как крылья бабочки, ушами. Еще двое суровых джигитов пришли и сели по бокам. Мадам Кавсадзе начала заваливать меня вопросами:
– Рассказывай, как долетел? Как добрался? Как твой папа, Витя Геннадьевич? Такой смешной был, когда молоденький! Ты б только видел! Это сейчас он важный, большой человек, а я его совсем мальчишка помню. С моим сыночком Георги так дружил хорошо! Приезжал один раз. А ты, говорят, в Китай летал? А чем занимался? Как там, в Шанхае? Мы в Шанхай вино не продаем, хотя девяносто процентов наш продукция идет на экспорт! Вах, какой жалка, что компания твой папа не вино продаёт, хороший был бы бизнес! Ты тоже менеджер? Хороший?
Я отвечал и отвечал под вопрос-обстрелом и крутил в пальцах врученный мне бокал. Катя не появлялась, зато откуда-то материализовалась краснолицая старуха в платке. Я уже начал раздражаться. Когда эта мадам замолчит?
– Да ты кушай-кушай, дорогой! И вино попробуй! Это лучший вино в Алазанский Долина! Ни Кингзмараули, ни Ркацители, ни Саперави, ничто не сравнится!
Я из вежливости отхлебнул.
– Спасибо.
– Вкусно?
– Да, вкусно. Но я предпочитаю виски.
Она явно не того ожидала, но все равно выдавила умиленную улыбку. Наконец, мадам Кавсадзе сказала:
– Сын Витя Геннадьевича для меня дорогой гость, ты же знаешь, наверное, что он мне внучка вернул?
Я натянуто улыбнулся:
– Знаю, конечно. Но я приехал прежде всего не как сын друга вашего сына, я приехал за Катей. Она моя невеста. Где она, кстати? Я думал, что она будет здесь.
Мадам Кавсадзе сощурилась.
– Жених? Какой жених?
Это меня окончательно взбесило, и я со звоном поставил бокал обратно на стол.
– Уверен, Катерина про меня рассказывала, и вы прекрасно понимаете, кто я! – вспыхнул я. – Я вообще не понимаю, зачем вы устраиваете этот цирк!
Джигиты в чёрном подскочили со стульев, словно собрались пустить меня на шашлык. Мадам Кавсадзе тоже приподнялась, опершись обеими пухлыми ручками о столешницу. Мне бросился в глаза бриллиант на её указательном пальце, огромный настолько, что им вполне можно было орехи бить. Палец с бриллиантом ткнул в меня и железным голосом хозяйка заявила:
– А я вот не понимаю, кто ты! Если ты сын Виктор Геннадьевич Гринальди, то ты для меня дорогой гость, и принимаю тебя как гостя! А если ты – тот самый жених мой бедный Кати, то тебе дорога за дверь!
Я тоже вскочил, чувствуя, что закипаю.
– Так ответите вы, наконец, где Катерина?! Вы что её прячете? Я требую, чтобы вы позвали её сюда! Я её жених, это официально. Мы подали заявление в ЗАГС! Я не для этих постановочных сцен летел сюда чёрт знает откуда.
– А позвонить один раз рука сломался? А эсэмэска набрать? – недобро прищурилась тётка и вдруг стукнула кулаком по столу так, что аж посуда зазвенела. – Обидеть обидел и плачь три дня, невеста, так?! Три месяц есть на размышление, что такой три дня?!
– Ещё вы меня не воспитывали! – прорычал я. – Вы вообще меня не знаете и не имеете права!
Лопоухий старичок вдруг тоже шуганул кулачком по столу и проскрипел:
– Неуважение к старшим!
Мадам Кавсадзе показала на него пальцем и кивнула:
– Да, неуважение. – И села, как бровастая королева, которую у них везде рисуют. – Я мой Кати счастья хочу. И потому будет у неё лучше жених.
– Вы в своём уме? – опешил я.
– В своём. Если ты здесь как сын дорогой Виктор Геннадьевич, угощайся, пей, ешь, отказать тебе от дома не могу, но… – она сдвинула и без того почти сросшиеся брови и заявила: – Как жених мой Кати иди вон! Тебе не рады.
Чёртов кавказский менталитет! Ничего не понимаю! У меня появилось ощущение, что меня снимают скрытой камерой, чтобы потом посмеяться. Я и так был зол, а теперь уже совсем хоть пальцем спичку зажигай. И я рявкнул:
– Я сам её найду. – Выскочил из-за стола и во все лёгкие гаркнул: – Катя!!!
Вот только долго побегать по безвкусному мраморному дворцу не удалось, джигиты преградили мне дорогу, и сзади вырисовались те, что сидели за столом. Один из них приподнял полу пиджака и показал пистолет. Нет, ну это вообще… Я остановился и хмуро рыкнул:
– Ладно. Тогда пойдём через полицию! Я сейчас же напишу заявление о похищении. И в прокуратуру пойду. И в суд.
Круглая мадам Кавсадзе встала за моей спиной и скрестила руки на мощной груди.
– Иди-иди. Но моя внучка – мой главный сокровище, и абы кому в руки я её не отдам. Только достойному. Судя по тому, что вижу, вряд ли ты достоин.
– Не вам судить! – огрызнулся я. – Двадцать первый век на дворе, а не средневековье. Телевизор включите.
Она не отреагировала. Поджав губы, продолжила говорить железным тоном. Ей бы чуть больше усов над губой и трубку в руки – точно Сталин. С грудью.
– Неуважение к старшим – тяжкий грех. Не быть тебе муж мой Кати! Дверь там!
Я и не подумал бы последовать за указующим перстом, но джигиты мне помогли. Очень нелюбезно. Взъерошенный и взбешённый, я вывалился за ворота и увидел греющегося на солнышке Тамаза. Сел в машину, как ужаленный, и приказал:
– В прокуратуру!
12
– Что случилось, дорогой? Вай, зачем прокуратура?! – недоумевающе воздел руки к зеркалу заднего вида Тамаз.
– Много слов. Поехали! – я махнул рукой вперёд и едва не разбил лобовое стекло.
Тамаз, причитая что-то грузинское и неразборчивое, охая и покачивая сокрушенно головой, не очень спешно завёл автомобиль, неспешно тронулся, и когда мы уже вырулили на проспект, с придыханием спросил:
– Розы не любит, да?
– При чём тут? – сердито буркнул я и уставился на дорогу.
Мысли скакали, как бешеные носороги. Одна другой хуже. Позвонить отцу и всё высказать? С него же всё и началось. Мда, но Надя сказала, что у него давление… А если меня инфаркт хватит? Упечь мадам Кавсадзе за решётку за незаконное удержание взрослого человека? А вдруг это Катя ей так сказала? Обиделась совсем и больше не хочет видеть меня?! Вдруг, правда, влюбилась за два дня в кого-то ещё?
Сердце глухо ухнуло и провалилось в желудок. Солнце показалось пятном в тумане.
Один раз у моего сокурсника такое было. Его девушка не пришла на свидание, вроде голова разболелась, а через неделю заявила: «Я замуж выхожу за другого». Говорит, «влюбилась с первого взгляда». В афроамериканца какого-то… А если Катя тоже влюбилась? Не в меня… И тут я приехал, когда уже не ждали. Мало ли что ей мой отец наговорил? И она решила больше ни с одним Гринальди дела не иметь?
Я сглотнул, тихо сходя с ума.
Ведь я же с чистыми намерениями. Я люблю её! Мне её не хватает! А почему не звонил? Да когда, чёрт?! Когда было звонить? На переговорах? Из самолёта? Ну, из аэропорта можно было позвонить, конечно. Но объясняться на виду у тысяч людей после ссоры? Ну да, я так и не извинился нормально… Но ведь и она сама была не права!
Из подсознания выполз червячок, который отвечает у меня за правду-матку, и вякнул: «Ты просто на неё злился». Я вздохнул тяжело. А теперь для меня не имело больше значения, кто прав, а кто нет…
Маруська хочет Катю. И я хочу! Чёрт!
Вспомнилась она у меня дома, нежная, мягкая, так легко смущающаяся и так звонко смеющаяся от радости. Её кожа, чувствительная, готовая отозваться на любое моё прикосновение. Её губы… Глаза… Она же такая красивая! Она такая… моя. Как она может стать не моей? Не может, никак не может! Если только не разлюбит…
Сердце снова ухнуло и сжалось.
Мимо проплывал Тбилиси. Из узких улочек переливался в проспекты, из убожества ветхих домов в роскошь. Тамаз вёл быстро, но так громко вздыхал, выражая сочувствие, что не глядя на него можно было подумать, будто рядом со мной сидит верблюд, у которого насосом горб сдувают. Может, воспользоваться аборигеном для сбора информации?
– У вас что, правда, до сих пор родители молодых женят? – спросил я у трагично поглядывающего на меня Тамаза.
– А как же? Женят. Традиция такая. Нет, есть и современные совсем пары, которые старших не слушают и сами женятся. Но если в уважаемой семье, а особенно в горах, то там, конечно.
– А в Тбилиси?
– И в Тбилиси тоже бывает.
– А если родители выпендриваются?
– Не хорошо так о старших, – покачал головой Тамаз.
– Могу по-другому, но уже матом.
– Если тебе легче будет… – скорбно клюнул носом к рулю Тамаз.
Я выматерился на английском. Не полегчало. Но, кажется, он меня зауважал, хоть ни черта и не понял. В салоне такси воцарилась тишина. Несколько секунд снова было отдано сожалениям, и вдруг лицо таксиста осветилось так, словно он – Архимед, который увидел на светофоре пробегающую «Эврику». Загорелся зелёный. Тамаз повернулся ко мне, наплевав на нетерпеливые гудки сзади, и воскликнул:
– Похитить можно!!! – И нажал на газ.
Машина отозвалась визгом шин и рванула через перекрёсток. Я закатил глаза.
– Я похож на похитителя?
Тамаз смерил меня взглядом и с уважением ответил:
– Да-а-а.
Приплыли… Я учился в Оксфорде, опыта в Европе набирался, чтобы меня сравнивали с каким-то диким киднеппером? А Тамаз добавил одобрительно:
– Очень горячий.
Угу, папаху, бурку, коня мне! И статью в уголовном кодексе…
– Нет, лучше в прокуратуру, – ответил я.
– Как скажешь, дорогой.
Мы подъехали почти ползком к зданию, похожему на конструктор из чёрных стеклянных кубиков и больше тянущему на музей современного искусства, чем на обитель закона. Тамаз важно объявил:
– Прокуратура.
– Не театр? – скептически прищурился я.
– Что ты! Видишь, стены прозрачные? Михаил Саакашвили, бывший наш президент, построил такую, чтоб все видели: всё по-честному, без взяток. Без этот… как у вас говорится, рука нога моет…
– Ну хоть что-то, – выдохнул я.
И тут зазвонил мой телефон. Я глянул на экран, сердце захолонилось: Катя! Поднёс к уху трубку, уже не зная чего ожидать, и волнуясь до дрожи в пальцах. Она пошлёт меня лесом, как и бабушка? Скажет, что я нахамил её прародительнице? Ох… я уже ко всему готов.
Но вместо этого я услышал нежное, любимое, родное:
– Андрюша, Андрюша, ты приедешь? Правда приедешь в Грузию?! Я увидела только что смску и так обрадовалась!
– Ромашка… – выдохнул я, и моё сердце растаяло из пары кубиков льда в шоте виски в тысячу крошечных капелек воды. – Я уже приехал…
– Боже, как я рада! Не передать, как я скучала, Андрюша! Ты не звонил…
– Прости меня, я болван, – честно признался я.
– Не ругай себя, пожалуйста! Только, Андрюша, я не в Тбилиси, но я вернусь. Сейчас же скажу водителю и вернусь!
– Нет, лучше я к тебе приеду. Ты где?
– На бабушкином заводе. В Кахетии, это Алазанская долина, деревня Мцрели.
Я даже глаза закрыл, потому что сердце продолжало таять и могло вырваться неположенным на уголках глаз и взметнуться облачком пара в воздух. Боже, как давно я не слышал её голос! И, правда, почему я сам не позвонил?.. Я законченный идиот. Нет лучше музыки, чем её голос!
– Андрюша? – спросила Катя, не поняв, отчего пауза.
Я ещё раз выдохнул и произнёс:
– Я тут. Никуда не уезжай и никого не слушай. И лучше никому ничего не говори, особенно бабушке. Я еду к тебе! – потом повернулся к «лучшему таксисту в мире» и спросил: – До Алазанской Долины подбросишь?
– Не вопрос, дорогой! А прокурор?
– К чёрту прокурора!
– Харашо. Только я жене позвоню, волноваться будет. Она такой харчо на обед приготовит, вах, пальчики объешь! Может, заедем, пообедаем?
– К чёрту харчо! – счастливо ответил я. – Вперёд на Алазанскую Долину!
– Ваша-а-а! – обрадованно воскликнул Тамаз и с улыбкой пояснил: – Это «ура» по-нашему…
13
А если бы я родилась тут? – через минуту, через поворот дороги и очередной вид за окном спрашивала я. Ну, допустим, папа бы женился на маме, и я бы не узнала, что я ошибка её молодости и вообще неприятное недоразумение. Какой бы я была? Я бы говорила так же, как бабушка «мой сердце» через слово? У меня был бы такой же гортанный и немножко хриплый, но весьма сексуальный голос, как у других грузинок? Я бы пила вино, как воду, и оттого у меня был бы особенный, красноватый оттенок лица? Я была бы уверенной в себе и могла бы построить роту таких, как старший Жираф, одной фразой? А было бы неплохо! Я даже улыбнулась, представив, как я рявкаю на возмущенного Виктора Геннадьевича, и он вместо Маши лезет под диван.
– Нравится? – спросил Гига, трактуя мою довольную улыбку по-своему.
– Очень, – честно сказала я.
Перед глазами разворачивался очередной бесподобный вид, и я окончательно поняла, что влюбилась в Грузию. Мы совсем немного отъехали от Тбилиси и углубились в романтичные, но при этом качественные дороги, которые струились, словно асфальтовые речки меж кудрявых, изумрудных берегов. Горы величественные и гордые, как характер грузина, представали передо мной во всей своей красоте. Им было нечего стесняться. Они были важными, непоколебимыми, нарядными. И заражали целостностью душу. Казалось, будто и я неотделима от всей этой красоты – такая же свободная, немножко гордая и очень большая – до самого неба! Фактурные облака над нами плыли, как взбитое пуховое одеяло над пейзажами и деревеньками на зелёных подушках. Красиво!
Хотелось только, чтобы по этим живописным местам меня вёз не Гига, а мой Андрюша. Естественно, он не смог бы рассказать мне столько интересного мягким завораживающим голосом о Кахетии, о виноградном раю – Алазанской Долине, о монастыре Бодбе, в котором покоится Святая Нино, ещё одна великая женщина, крестившая всю Грузию. Но я бы и без рассказа была бы счастлива. Лишь бы он был рядом.
Гига улыбался по-доброму и, говоря по правде, был очень красив. И если бы моё сердце не было уже занято прекрасным моим царевичем, я вполне могла бы влюбиться в моего спутника, ловко управляющего чёрным, блестящим внедорожником. Но уже почти месяц как остальные мужчины существуют для меня просто как люди, мужчина для меня был только один – Андрюша! Поэтому я так же по-дружески улыбалась Гиге и чувствовала себя с ним, словно с братом. Просто счастье, что он не заваливал меня вызывающими смущение комплиментами, как Бадри. Тот меня попросту пугал. Не хотелось бы оказаться с ним наедине, честное слово!
– А что это за музыка такая приятная играет? – спросила я, указав на радио.
– Моя любимая группа – Mgzavrebi, – пояснил Гига. – В переводе «Странники». Сначала их было трое, а потом ещё трое добавилось. Некоторые музыканты, некоторые актёры. Они и в России довольно популярны.
– Жаль, что я не слышала их раньше.
– А мне очень жаль, что вы пока не понимаете текстов песен. Они удивительные! – добавил Гига, аккуратно обгоняя старенький грузовичок на повороте серпантина.
– Зато голоса больше воспринимаются, как инструменты. Мне очень нравится мелодика грузинского языка. Теперь хочу его выучить.
– Для полиглота это не будет сложно, – заметил Гига.
Всё-таки он очень аристократичен: от идеально правильных черт чуть удлиненного лица до тонких пальцев на руле, от элегантного костюма из английской шерсти до начищенных ботинок. Бабушка умеет выбирать себе помощников!
– Кстати, ваш известный писатель, Евгений Гришковец, записал целый альбом с Mgzavrebi, и благодаря этому они стали более известны в вашей стране, – продолжил он.
– Надо же! – удивилась я. – Не знала, что Гришковец поёт! Только его моноспектакль видела в Ютубе. Мне понравился.
Мы снизили скорость, покорно пропуская повозку с осликом, которую погонял очень мультиковый дедушка в традиционной серой шапочке. Музыка продолжала играть, облака – плыть, Гига – улыбаться. И я решила узнать поподробнее о бабушкиных делах.
– Гига, бабушка упомянула о каких-то сложностях, связанных с компанией. Скажите, я могу ей в чём-то помочь?
– Вы уже помогли.
– Вы очень добры, но думаю, это не так.
– Вы помогли просто тем, что нашлись.
– Вот как!
– Да. Человеку важно знать, что он продолжается в ком-то.
– Но у моей бабушки такая большая семья!
– Это да, – кивнул Гига, – но это немного не то… Есть традиции, есть родственники, есть обычаи. Ваша бабушка, Катерина, всегда была на шаг впереди остальных. Иногда это не всем нравится.
– У неё есть враги? – обеспокоилась я.
– Нет, не враги, – Гига снова мягко вдавил педаль газа, и мы понеслись по трассе, оставив ослика в прошлом, – но и не друзья. И есть разногласия в управлении компанией.
– А разве «Санатрело» не полностью принадлежит моей бабушке?
– Нет, с некоторых пор это акционерное общество. Ваша бабушка решила выбрать западный тип инвестиций: не брать дорогостоящий кредит для роста компании, а выпустить акции на бирже.
– Неудачно? – испугалась я.
– Нет, почему же. Но теперь есть члены правления, и у каждого свой процент. Наибольшее количество акций у вашей бабушки, но если остальные члены правления объединятся против неё и выкупят акции у более мелких держателей, они смогут забрать управление Санатрело на себя. Совместно, конечно.
– И они уже делают это? – у меня ёкнуло сердце.
– Пока нет. Но риск такой имеется.
– Они недовольны тем, как управляет бабушка? – обеспокоилась я.
– В принципе, нет. Тем не менее, она уже не молода.
– Но она так активна, дай Бог каждому и в сорок лет столько энергии!
– Да, госпожа Кавсадзе очень энергичная женщина. И если бы три месяца назад с ней не случился гипертонический криз, наверное, разговоры бы не начались…
– У неё был криз?! Боже… – Мне стало страшно от мысли, что я могла так никогда и не познакомиться с моей замечательной бабушкой. Всего три месяца назад! – Она не показалась мне больной, она скрывает это?
– Нет, сейчас всё хорошо, опасность миновала. Но разговоры ещё не кончились. Госпожа Кавсадзе умеет поставить недовольных на место, однако…
– Однако?
– Нельзя сказать, что всё абсолютно спокойно в царстве наш «Царь Тамар», – улыбнулся Гига. – За глаза мы все её так называем. Она знает, и ей это нравится.
Я перевела глаза на дорогу и задумалась. Вспомнился, наш историк-маньяк из университета, который заставлял нас думать. Ты мог плохо знать даты, но достаточно было проанализировать и высказать своё мнение, чтобы получить пятерку. В дебатах я была не сильна, мне всегда хотелось спрятаться под стол, а вот за письменные работы он всегда меня хватил. Сейчас умение анализировать могло пригодиться. Как в любом царстве наличие последователя важно для спокойствия государства и отсутствия войн и мятежей, чтобы с уходом одного, желающие захватить власть не устроили войны и не развалили государство на массу маленьких. И чтобы не наступила разруха, безвластие и с ним разорение. Да, это важно, но…
– А насколько велика компания «Санатрело»? – спросила я.
– Вторая по величине в Грузии.
– Угу… – я помолчала. – А первая по величине хочет её поглотить?
– Не исключено, но это не так просто.
Итак, был у нашего царства «Санатрело» царь Тамар и вдруг все поняли, что он не вечный. Проблема, да.
– Неужели в бабушки совсем нет преемников?
– Теперь есть. Вы.
Хм… Так и захотелось возмутиться: я в качестве наследницы винной корпорации? Вряд ли это можно назвать решением. Я совсем не царь Тамар, цари не прячутся под плинтусом…
Отчего-то мне стало стыдно перед бабушкой за то, что я такая тихоня. А она даже не показала, что ждала другого! Глазом не моргнула и просто стала любить. И это так приятно и неожиданно, честное слово, ведь никто меня любить не обязан только потому, что у меня есть сходство в ДНК. Однако от бабушки любовь чувствуется, словно аура. Большая, настоящая и тёплая. Несмотря на то, что я такая, какая есть…
– Но до меня ведь тоже был кто-то? У бабушки много родственников. Есть дядя Уго, есть Бадри, Отари, которые работают в Санатрело, есть дядя Серго и много других. Есть вы, в конце концов!
– Я не родственник, – широко улыбнулся Гига.
Интересно, почему бабушка не захотела никого назначать своим прямым наследником. Мне все понравились, такие весёлые, певучие, открытые. Кроме дяди Уго и Бадри… Надо будет спросить как-нибудь аккуратно у бабушки. Ведь теперь это и моя семья, и нужно понимать, что тут происходит на самом деле.
За мыслями я и не заметила, как мы поднялись по дороге на гору, и проехав мимо бесконечных виноградников с нежными молодыми листочками, остановились возле высоких ворот с красивой грузинской вязью над ними.
– Санатрело, – почти с благоговением объявил Гига. – Госпожа Кавсадзе просила провести для вас экскурсию.
– Да, это очень интересно.
– У нас есть и экскурсовод, но мне будет приятно самому вам тут всё показать.
* * *
Мы шли по близлежащему винограднику, я то и дело останавливалась, касаясь пальцем майской свежести виноградных листьев. Никогда не видела, как цветёт виноград, а тут повсюду были не слишком приметные, но милые, чуть пушистые соцветия. И пахло всё по-особенному – маем, горами, нектаром. Я увидела девушек со смешными меховыми палочками в ряду подальше, они проводили ими над лозами и казалось, что священнодействуют или колдуют. Не иначе! Я не удержалась от вопроса.
– Так делается искусственное опыление, – пояснил Гига. – Есть виноград мужчина и виноград женщина. Пыльцу переносят от одного на другой, чтобы завязались плоды.
– А пчёлы не справляются?
– Иногда природе надо помочь, – ответил он и продолжил: – От высоты земли, на которой расположен виноградник, зависит потом качество вина. В нашем климате и на этой высоте можно вырастить действительно хорошие вина, аппеласьон. Чем ниже виноградник, тем проще вино.
– Это потрясающе интересно!
– У нас есть виноградники и в Имеретии, и в Лечхуми, потому что мы производим вина и выращиваем пятнадцать сортов винограда, в том числе пару европейских: Каберне и Мерло. Это, кстати, новшество, против которого выступали большинство членов правления.
– Дядя Уго?
– Нет. Он как раз был «за». Он в принципе выступает за то, чтобы больше европеизировать или даже американизировать производство. С перебором.
По тону Гиги я поняла, что он не очень большой поклонник дяди Уго. И мне показалось, что здесь не просто пчелки, виноград и девушки с палочками, обмотанными кроличьим мехом, а настоящие «Игры престолов». Жалко, что я не Дайнерис, и драконов у меня нет.
Тренькнул мой мобильник в сумочке, и я даже подскочила. Сообщение! От Андрюши!
«Я тоже люблю тебя! Я соскучился!»
Мир и без того красивый развернулся вширь и ввысь, и я чуть не запрыгала от радости.
– Простите, Гига, я отойду, – сказала я и скрылась от бабушкиного помощника в виноградных джунглях.
– Никуда не уезжай! Будь там! Я приеду! – услышала я любимый голос.
– Конечно, конечно! Я буду ждать тебя здесь! Очень ждать! – ответила я, счастливая до беспределья. – А почему нельзя бабушке говорить?
– Просто не надо. Я потом объясню, ладно? Уже выезжаю!
– Хорошо.
– Ромашка моя, – нежно проговорил мой царевич. – Ты только меня дождись, ладно? И ничего, вообще пока ничего не решай.
– Да.
– Обещаешь?
– Обещаю!
Он положил трубку. Я подпрыгнула от радости и увязла в мягкой земле каблуками. Он едет, он едет! Ура!!!
Из-за лозы вынырнул Гига и посмотрел на меня с удивлением:
– Что-то хорошее случилось?
– Да, – выдохнула я. – Очень.
– Расскажете?
И очень захотелось поделиться, ведь он такой приятный и дружелюбный, но я только восторженно улыбнулась:
– Просто всё хорошо! И жизнь – прекрасная штука!
– Ну да, ну да… – проговорил тихо Гига и увлёк меня под локоть дальше. – Пойдёмте, Катерина, а то я обещал вам приключений, а пока ничего интересного не показал…
14
Здороваясь направо и налево с неспешно ухаживающими за лозами рабочими с лицами простыми, дружелюбными и красноватыми, мы прошли сквозь невообразимые, бесконечные заросли виноградников. Здесь всё дышало свободой, неторопливостью, свежей радостью, подкреплённой предчувствием встречи с Андрюшей. Издалека на нас смотрели горы. Похоже, они тут везде, куда не отправься, и мне это чрезвычайно нравится! Благо, спутник у меня хороший, с ним не скучно и не тягостно. Беседуя о том, о сём, но, в основном, о винограде, мы выбрались к цивилизации. Гига не повёл меня в возведённую из природного камня крепость с огромными красными буквами «Sanatrelo Corporation JSC». Она никоим образом не напоминала нашего весёленького жёлтого «Жирафа» со штрихами джунглей по торцу.
– Там офис, рутина, – махнул рукой мой элегантный гид, – скучно.
Нам навстречу из центрального входа выбежал полноватый грузин с залысинами и, обильно покрываясь потом, помчался куда-то в сторону парковки. За ним – другой, маленький, юркий с перекошенным галстуком и папкой в руках. В непонятной тираде я различила десяток часто повторяющихся в периоды особой эмоциональности слов, которые уже слышала у бабушки. Она сказала, что это непереводимый грузинский фольклор, но я уже стала вычленять некоторые «непереводимости». Маленький бросил папкой в плешивого. Не попал, подбежал за папкой и бросил ещё раз, повторив дословно всю тираду. Действительно, скукота…
– Что он говорит? – спросила я.
– Проклинает его маму, папу и весь род, – спокойно ответил Гига.
– За что?! – округлила я глаза.
– За ошибки в отчёте, а скоро аудиторы нагрянут.
Вот как! Старший Жираф тут бы прижился. И младший наверняка….
– У нас тоже в офисе папки летают, – улыбнулась я Гиге. – Но проклинать – это как-то чересчур.
– Он же не имеет это в виду[5], – подмигнул тот. – Не переживайте, Катя, всё будет хорошо!
Плешивый бухгалтер с расстегивающейся на пупе рубашкой вздохнул, поднял с парковки папку и понуро поплелся к машине. Маленький погрозил ему кулаком, повторяя «фольклор» вместе со словом Тамар. Плешивый погрустнел ещё больше, а Гига, развеселившись, увлёк меня вглубь территории.
Мы спустились по выложенной в живописном холме лестнице к бассейну, в котором плескалась вода, изливаясь из гигантского перевёрнутого кувшина. Из такого вполне можно было бы напоить слона, если бы они водились в Кахетии. Цветы благоухали, фонтан играл ручьями, поблескивая солнечными зайчиками. Поодаль на площадке виднелись столики с кружевными скатертями и ещё одна крепость с милыми занавесочками на окнах. Казалось, будто офис – это крепость для рыцарей, а эта – для бабушек. Впрочем, уверена: моя предпочитает круглый стол и меч с директорской печатью. Царь, однако!
И я улыбнулась своим мыслям: тут царь, а у меня царевич. Надо же!
О, а я, выходит, царевна? Хм… Вряд ли, хотя… В глади воды в углу бассейна отразилась весьма симпатичная молодая женщина, на удивление элегантная и чем-то похожая на меня, особенно вот этим дурацким выражением лица. Это не лечится. Но стилист у бабушки неплохой.
– Это гостиница для туристов, дегустационный зал и ресторан. Но мы тоже туда не пойдём, если вы, конечно, не проголодались ещё, – сказал Гига про мимишную крепость с занавесочками.
Я обрадовалась. Мне бабушкиного завтрака до ужина хватит, иначе придётся опять отправляться в загул по магазинам и теперь уже покупать балахоны, потому что всё новое на мне тоже треснет.
– Какой кувшинчик симпатичный, – указала я на фонтан и споткнулась, едва не полетев носом в чистейшую воду, но был аккуратно поймана и с улыбкой возвращена в вертикальное положение.
– Это квеври, – сказал Гига и, осторожно придерживая меня под руку, провёл по каменным ступеням в прохладный подвал, куда лишь из пары окошечек у входа попадал дневной свет. Во всю длину невероятного помещения, напомнившего мне о средневековых погребах в замках на ЛуареПол был вымощен брусчаткой, окаймляющей многочисленные круги. Здесь пахло чем-то кислым, сыростью и инквизиторами. Тяжёлая дверь за спиной захлопнулась, солнце зашло за тучку, и в помещении стало совсем темно.
– Вы привели меня в подземелье ведьм? – поёжилась я с неуверенной улыбкой.
– О нет, – рассмеялся Гига, и его бархатистый смех эхом продлился в глубину. Он снял с себя пиджак и накинул мне на плечи. – У ведьм нет пропуска, а они были бы не прочь сюда попасть! Ведь это марани – хранилище вина, очень старинное.
– А вы говорили, что бабушка – поклонница всего современного, – с сомнением заметила я, натянув его пиджак на себя с двух сторон. – Не похоже.
Гига снова засмеялся и щёлкнул чем-то на стене. Под арочным потолком, уходящим на сотню метров, один за другим зажглись продолговатые фонари. Я увидела ниши в стенах, где на полках из морёного дуба покоилось бесконечное множество тёмных бутылок. Прошлась осторожно, коснулась носком туфли каменного закругления в полу и удивлённо взглянула на гида.
– Вы там сокровища храните?
– Почти. Здесь по старинному рецепту производятся коллекционные вина, которые на самом деле могут стоить целое состояние. Вот здесь, – он с благоговением снял с полки покрытую налётом бутыль, – вино пятилетней выдержки. А там, вон видите, в глубине? Пятнадцатилетней. На каждую бутылку при продаже даётся сертификат, практически паспорт. А под этими каменными крышками как раз хранятся зарытые в землю квеври.
– Все такие же огромные, как у фонтана? – поразилась я.
– О нет, они разные, – Гиге нравилось моё удивление, он деликатно поправил съезжающий с моего плеча пиджак, – самый маленький квеври – двадцатилитровый, а самый большой – пять тонн.
– Боже…
– Да, именно с его помощью виноградный сок превращается в вино. Происходит волшебство.
Гига как-то странно заглянул мне в глаза, и я смутилась. Оттого сказала глупость:
– У нас на уроках химии это волшебство называли брожением, я даже формулу помню.
Он улыбнулся, судя по голосу:
– Помните химическую формулу?
– Этилового спирта…
– Это немного другое, – вкрадчиво поправил он.
И мне показалось, что мы не винохранилище рассматриваем, а обсуждаем что-то неприличное.
– А давайте на солнышко вернемся? – беззаботно спросила я.
У меня там царь, царевич, король, королевич, а он про формулы таким тоном… Пора закругляться.
– Куда же вы торопитесь, Катя? – спросил Гига и, к моему облегчению, отшагнул к противоположной стене. – Однажды это всё станет вашим. И ваша бабушка очень хотела, чтобы вы со всем подробно ознакомились…
– Да? Она хотела? – пробормотала я. – Ну хорошо, простите, что я капризничаю, рассказывайте, конечно. Только тут на самом деле зябко.
– Я сбегаю за курткой в офис. Подождёте две минуты? Вам на каблуках неудобно.
– Конечно, – мне неловко было навязываться, но отсюда хотелось выйти – к солнышку, пчёлкам, к папкам, летающим над парковкой, и проклинающим бухгалтерам… А ещё скоро приедет Андрюша и лучше я дождусь его в скучной офисной обстановке. – Хотя давайте я пойду с вами.
– Не стоит, это быстро!
Гига взбежал по лестнице к входной двери, дёрнул и… ничего не произошло. Он дёрнул ещё раз. И ещё. Дверь не поддалась.
– Заклинила, кажется, – с недоумением проговорил Гига. Его красивое лицо вытянулось. – Или закрыл служащий с той стороны. Простите… Сейчас решим.
Он постучал, покричал, подёргал, вспомнил грузинский фольклор. Нулевой результат.
– Можно позвонить, – напомнила я.
– Естественно, спасибо! – Он взял в руки телефон. Но после нескольких бесплодных попыток глянул на меня совсем не радостно. – Телефон не берёт. Видите ли, тут очень толстые стены, и мы под землёй.
Я попробовала набрать сама, тоже не вышло. Поёжилась снова и начала стягивать его пиджак.
– Берите, Гига, иначе вы простудитесь в одной рубашке.
– Что вы! – возмутился он. – Мне совсем не холодно! Я только о вас беспокоюсь.
А я об Андрее. Сейчас он приедет, начнёт звонить всем и вся, а потом нас обнаружит одноглазый сторож с ружьём, и Андрюша… Надеюсь, без ружья. Боже, а он не ревнивый?! Угу, как же, он ведь сицилиец! А я тут в чужом пиджаке вдвоём с красивым молодым мужчиной…
Я подбежала к входной двери сама, застучала что было мочи, отбила ладонь, ойкнула. Гига на неё подул.
– Не волнуйтесь вы так! – проговорил он. – Скоро приедет ваша бабушка, и она точно знает, где нас искать.
– Да? Знает?!
– Конечно, она ведь сама велела мне показать вам хранилище с квеври.
Я выдохнула и кивнула.
– Тогда показывайте. Но пиджак заберите, пожалуйста. У меня ведь есть совесть.
– Вы удивительная девушка, Катя! – мягко произнёс Гига.
– Очень, очень обычная, – поторопилась ответить я. – Местами неуклюжая, местами глупая. Меня тут нельзя было точно одну оставлять, потому что наверняка бы что-нибудь разбилось, особо ценное! Я даже на работе оторвала дверцу от холодильника, представляете?
Он рассмеялся умилённо, словно это было лучшее, что он слышал в своей жизни. А я же не этого хотела. Хм…
– Так что там за квеври, расскажите мне всё! – сказала я и повесила ему на сгиб руки пиджак. – Прошу вас.
Гига вернул пиджак на мои плечи, и как ни в чём не бывало, продолжил:
– Вино в квеври делают по старинному рецепту, истинно грузинскому. Так производили до революции ваши предки. Вы же знаете, что Кавсадзе – княжеская фамилия, и у них были свои виноградники. Потом в советские времена рецептура тоже сохранилась. Ваша бабушка даже начинала технологом на советском винзаводе, доработала до замдиректора. Но мы отвлеклись. О квеври… В отличие от современных производств, сюда виноград давят со жмыхом, с косточками, целыми гроздьями. Оттого вино приобретает более терпкий, танинный вкус и удивительный букет. Два месяца его мешают каждый день, а потом герметично закрывают и оставляют на всю зиму, до мая. Осадок постепенно уходит на дно, а на поверхности остаётся чистое вино, которое даже фильтровать не нужно.
– Сладкое? – спросила я. – Киндзмараули?
– Нет, в квеври только сухое. Вот тут Мукузани. Качество исключительное! Рецептура полностью соблюдается с 1888 года… – Гига не рассказывал, а будто песню пел.
Было интересно. Однако, увы, никто не ехал. Я поглядывала на часы и теребила ручки сумочки. Разве долго добираться от Тбилиси до Мцрели? Мы за два с половиной часа доехали с учётом прогулки в монастырь. Куда же все пропали? Ни бабушки, ни Андрюши… И холодно.
Гига рассказывал долго и с упоением, как настоящий фанат своего дела. Я внимательно слушала, спрашивала, как студентка на лекции, – надо запомнить побольше, бабушке будет приятно. Правда, отчего-то Гиге это тоже казалось приятным, и в глазах его появился непонятный блеск. Потом мой экскурсовод шмыгнул носом. Ах, это он замёрз!
– Заберите пиджак! – потребовала я. – Вы простудитесь!
– Ни за что! Я мужчина!
– Любой мужчина тоже может простудиться.
– Любой мужчина может. Я – нет, – с лёгким возмущением сверкнули глаза красавца.
Ох, все люди, как люди, а тут одни джигиты… Я осмотрелась, в голову пришла мысль.
– Знаете, Гига, когда Атоса из «Трёх мушкетёров» забаррикадировали в погребе в Амьянс, он от скуки выпил за две недели сто пятьдесят бутылок вина. И не замёрз, а там было сыро. Бабушка же не обидится, если мы откупорим одну бутылку вина?
– Прекрасная мысль! – воскликнул Гига. – Но нам нечем открывать. Поэтому у меня есть идея получше! Сейчас май – как раз время открывать квеври! И мы откроем. Самое маленькое – на двадцать литров.
– А чем зачёрпывать?
Не будем же мы лакать его как из миски… – подумала я, но вслух не сказала.
Гига мотнул головой в край зала:
– Для этого есть специальное приспособление. – И в две секунды принёс оттуда нечто, похожее на громадный половник.
Гига наклонился над одной из каменных крышек, напряжённые мышцы атлета вздулись под рубашкой. Он проделал какие-то манипуляции, помог ногой и крышка сдвинулась с мёртвой точки.
Ещё немного, и мы вдвоём нависли над огромным горлышком врытого в землю квеври. Из подземного кувшина запахло терпко и густо – так, что у меня сразу голова закружилась. Боже, но я ведь не пью! Хотя что делать…
Гига зачерпнул и протянул мне половник.
– Мы с вами не успели ещё монастырь Давид-Гореджи посмотреть. Зато будем первыми, кто попробовал вино в этом году! Это очень, очень хороший знак, почти священный! Ведёт к большой удаче и к… любви.
Запах пьянил, тёмная жидкость завораживала, холод пронизывал до косточек.
– Главное, не перепить господина Атоса, – вздохнула я и отхлебнула из половника терпкого, вкусного вина с хорошей кислинкой, моя голова закружилась ещё сильнее, и вдруг я недоуменно взглянула на Гигу. – Погодите, вы только что флиртовали со мной?
– Как и все последние дни, – улыбнулся Гига. – Спасибо, что заметили.
15
Мы мчались по трассе, выходящей из Тбилиси, с крейсерской скоростью ишака.
– Прости, дорогой, – разводил руками Тамаз, – видишь, пробки? Откуда? Почему-у? Сам удивляюсь!
Вокруг ползли, кряхтя и фыркая, большегрузы, теснились легковушки, потели автобусы.
– Не мог объехать? У вас нет, что ли, навигатора с указанием пробок? – бурчал я.
– Почему нет? Есть! Но не включил. Зачем?
– Чёрт!
Мне не терпелось увидеть Катю. Что я собственно делал без неё и как дышал? Сейчас, когда мне ясно дали понять, что будут строить козни и не позволят встретиться, я вдруг отчётливо осознал, что уже несколько дней задыхаюсь. Без неё. Я посмотрел с завистью на мотоциклиста, лихо объехавшего скопление автомобилей и исчезнувшего за поворотом.
– У вас тут байки дают в аренду? – спросил я.
– Что ты?! – даже обиделся Тамаз. – Только хорошие машины. Зачем байки? Не надо торопиться дорогой, посмотри: вон речка, вон горы. Они никуда не торопятся. Потому и тысячу лет стоят.
– Миллионов, – поправил я.
– Во-от! Тем более, зачем торопиться?
– У меня короче срок годности.
Час насмарку, и мы, наконец, поехали по-человечески. Однако скоро Тамаз свернул с автомагистрали на просёлочную дорогу.
– Зачем? – не понял я.
– Через два километра оптовый рынок, снова встрянем. А так в лучшем виде объедем. Не волнуйся, дорогой!
И мы понеслись. Сначала было почти прилично, потом так же, как я с Маруськой играю: «по кочкам, по кочкам, по аленьким цветочкам…» и, естественно, яма не заставила себя долго ждать. Автомобиль тряхнуло, мы подпрыгнули, выскочили из ямы и послышался нехороший звук.
Тамаз ударил по тормозам так, что мы чуть не перевернулись, и остановился. Вышел. Я тоже.
– Вайме! Колесо пробило!
Солнце выглядывало из-за облаков и парило, как в бане. Я снял пиджак, разглядывая голубые горы вдали и желто-зелёные луга вокруг. Желудок сообщил подвыванием, что последний раз я нормально ел в московском аэропорту. У Катиной старушенции толком и не притронулся ни к чему. Тамаз возился с запаской, как сонный орангутан: и так колесо приставит, и эдак. Почешет в затылке, полюбуется на пролетающую птичку, заглянет в багажник с надеждой, словно оттуда должен выскочить мистер Мускул и бодро поменять колесо под песню из рекламы. Не выскочил. Тамаз зевнул и снова почесался. Других машин за версту не было видно. Потому я не выдержал, закатал рукава и сказал:
– Дай мне.
«Лучший водитель такси» ничуть не смутился и был даже счастлив. Похоже, очень боится, что «вдруг война, а он уставший».
– Торопиться не надо, – вновь заверил меня Тамаз и не получил за это монтировкой в лоб только потому, что у меня были заняты обе руки. Работал бы на меня, уже б был оштрафован и выпнут по собственному желанию. Видимо, поэтому и работает на себя, предприниматель хренов. Впрочем, потом вычту услуги шиномонтажа по местным расценкам. Я вымазался, но с колесом справился быстро. Отряхнул руки и кивнул в салон.
– Поехали! Ещё раз скажешь про «торопиться не надо», пешком пойдёшь.
– Я?! А ты? – моргнул Тамаз.
– А я поеду на твоем Форде.
– Не получится, – расцвёл он. – Тебя полиция в два счёта хвать, и не увидишь ты свою невесту ещё целый год. Её за другого замуж выдадут, и ты совсем грустный будешь. Зачем тебе это? – он сел и завёл боевого коня. – Не волнуйся, довезу тебя, как родного! Так доволен будешь, что в два раза больше от восторга заплатишь!
– Угу. В три, если через час будем в этом чёртовом Мцрели.
– Зачем такие плохие слова про такой хороший место?
– Ладно, едем.
И мы снова потряслись по подобию дороги, пересчитывая зубы и взбалтывая внутренности. Когда начался асфальт, я был счастлив, но недолго – узкую дорогу с двух сторон заполонили бараны. Эти кучерявые мерзавцы тоже никуда не торопились, смотрели неосознанными влажными глазами и задумчиво блеяли. Я выскочил из авто и принялся махать на них руками:
– Кыш отсюда! Кыш! Вон пошли!
Близстоящая овца с взглядом гламурной чебурашки нагло промекала мне в лицо и не сдвинулась с места.
– Что смотришь?! – рыкнул на неё я. – Всё равно всё твоё светлое будущее – шашлык и коврик в Икее! Давай с дороги!
Я попытался её пихнуть, она упёрлась. Из-под тенистого дерева донеслось:
– Зачем животный обижаешь? Не хорошо. Всякий тварь уважать надо! Даже если он овца, он тоже человек.
Едрить, пастух-философ! Сидит в папахе и трениках, с крючковатой палкой и планшетом в руках. Глаз не видно, а туда же!
– Уберите стадо с дороги! Я требую! – воскликнул я.
– А кто ты мне такой? – не пошевелился он.
– Какая разница? Овцы – это ваша работа, так и работайте! Совсем уже: и в офисе в телефон чуть что в соцсети, и тут… Немедленно уберите овец!
– Не пойдут.
– Как это не пойдут?! Вы пастух или кто?
– Пастух.
– Так идите, выполняйте свои обязанности.
– Ты волк видишь? Чужой собака видишь? Бандит видишь? Что овца дерут, видишь?
– Нет… – опешил я.
– Значит, я свой работа делаю хорошо. Иди, не мешай. У меня тут дракон убить надо. Никак уровень не пройду. Некогда мне.
Тамаз тоже выглянул из машины. Бараны и овцы сгрудились ещё плотнее, обступив её теперь и сзади. Мы оказались в бараньем капкане.
– Издевательство какое-то, – буркнул я.
Тамаз умилённо разглядывал домашний скот. Наверное, тоже думал об обеде.
Я порасталкивал немного овец, те, как шарики в старой компьютерной игре, мгновенно занимали только что освободившееся место, и просторнее не стало. Я скрестил на груди руки и понял, что одному мне с сотней тупых голов не справиться. Постоял немного, нахмурившись. Птицы распелись, разрезвились стрекозы, бабочки, кузнечики. Гады!
Тамаз спокойно загорал. А я стоял-стоял, жарясь под солнцем, потом вдруг вспомнил, что Катя говорила про человеческий фактор. И эти все вокруг – задолбали уже своим уважением. Но ничего не оставалось делать, как его проявить. Поэтому я крикнул:
– Эй, пастух, что у тебя там за дракон?
– Хироес оф драгон аге[6], игра такая, – ответил пастух. – собака проклятый, а не дракон!
С трудом протиснувшись сквозь строй скота я выбрался под тенистую грушу.
– Показывай. Сейчас разберёмся.
– А ты не испортишь мне? Я уровень не потеряю?
– Нет.
Я посидел немного рядом с кавказцем на траве, посоображал, что к чему и, выяснилось, что там вообще задача ерундовая – для второклассников. Я принялся вести героя по каменным развалинам в обход дракона под одобрительные возгласы из-под папахи, и вдруг мой желудок заурчал громко.
– Вах, голодный?! – сказал гадский пастух.
Стало неловко. Я извинился и мотнул головой. И тут же он сунул мне в руку лаваш с сыром и выставил из сумки пузатую бутыль с вином.
– Угощайся.
Я автоматически откусил хлеба, отказался от вина и через минуту шмякнул дракона.
– Вот. Получай.
– Вай, спасибо, дорогой! – обрадовался товарищ в папахе. – Три дня мучился, а ты так быстро! Вот умный!
– Может, всё-таки со стадом поможешь, а? – спросил я уже без гнева. Устал психовать, да и от съестного в животе подобрел, что ли. – Я за невестой еду, мне торопиться надо, а то её другому отдадут, понимаешь? Буду очень благодарен, заплачу, сколько скажешь.
– Вах! Что ж ты сразу не сказал?! – подскочил пастух. – И друг твой что молчал? Прям как хачапури, пыхтит только, загорает.
Я просто пожал плечами. Пастух свистнул кудлатую собаку, подошёл к козлу, рядом щиплющему травку и заговорил что-то, как с равным, на грузинском наречии. Козёл посмотрел на него и… пошёл. И всё стадо за ним. Словно курчавое, грязно-белое море, оно сдвинулось с дороги ближе к колючим кустарникам и разбрелось по зелёному лужку. Чёрт, а это было так просто!
– С уважением к ним надо, дорогой, – приподнял папаху с глаз пастух, и я увидел морщинистое лицо, он был даже старше моего отца. – Ко всем с уважением.
Мне стало неловко.
– Спасибо, уважаемый… – ответил я и, смутившись, полез за деньгами.
– Нет, деньги не надо. Иди, невеста выручай, – ласково сказал мне пастух. Похлопал меня по плечу и добавил: – Забирай её и вези в Сигнахи. Городок такой в Кахетия. Там круглые сутки жениться можно. Хоть с документом, хоть без. Русскому тоже можно. Это не далеко отсюда.
– Как в Лас-Вегасе? – удивился я.
– Нет, в Сигнахи только женятся, казино нету.
– Спасибо!
– Заезжай к нам с молодой женой, дорогой. Вином угощу. Барана на шашлык зажарю.
Хотелось мне сказать про барана что-нибудь едкое, но я сглотнул сарказм и просто поблагодарил. Итак, вперёд на Мцрели, а потом в Сигнахи! Буду я ещё три месяца свадьбы ждать! А то офигели все… – я прикусил мысленно очередное ругательство и сам себе улыбнулся, – «дорогие родственники», даже все, кто гады. Вот так вот, уважительно.
16
Мы ехали по трассе, огибая холмы, взбираясь на горки и спускаясь опять. Пожалуй, вокруг было красиво, но по мне – скорей бы эта дорога кончилась. Скучая за моей Ромашкой с каждым вздохом всё больше, я набирал её снова и снова. Вне доступа.
Да где же она?!
От нечего делать я пролистал журнал звонков, и увидел несметное количество пропущенных от неё. Чёрт! Наверное, она так же себя чувствовала, когда я не брал?
А чувство, скажу я вам, так себе. Ком сомнений и какое-то отчаянное неудобство в груди, потому что не знаешь: любят ли тебя. Если любят, почему игнорируют? Если ждут, почему телефон выключен? Сотня вопросов и ни одного ответа.
И ты вдруг вспоминаешь себя в семь лет, когда за тобой должен был прийти папа в продлёнку – его был день по расписанию, – и не пришёл. И за окном уже темно, хлещет дождь по стеклу. Учительница нервно поглядывает на часы и спрашивает, где мои родители. А тебе неловко и страшно. Сидишь, как дурак, и думаешь, рисуя на тетрадном листе в клеточку неуклюжего волка с автоматом, что ты нифига папе не нужен, и он наверное, на тебя злится. И вообще потому от вас с мамой ушёл, что ты выкрасил его ботинки синей краской и выбросил из окна противную кашу. Кто знал, что дворничихе занеможится именно в тот момент мести под вашими окнами… Ты раскаиваешься, хочешь плакать. А папа так и не приходит, а потом волка на рисунке расстреливают из танка пираты. Чёрт! Вот же бред! Но самое странное, что это было правдой.
Я вот Маруську никогда не брошу, ни за что на свете! Она – моё всё! И тут же понял, что «моё всё» теперь разделилось пополам: это не только Маруська, но и Катя тоже. Надо научить её, что ли, с детьми общаться. Это у меня есть опыт, я свою «кузеку» с роддома изучал, знаю все её штучки. Знаю, что когда она говорит про Гургуша, значит, сама боится; когда куксится, значит, заболевает; когда прыгает по тебе в шесть утра – значит, всё в порядке; когда затихает и хитренько поглядывает – что-то задумала… Но ведь сначала я и сам с ума сходил – страшно было ноготки на крошечных пальчиках обстригать, страшно было, когда плакала, а я не знал, почему. А Катя… у неё ничего этого не было. Я как-то думал, что у нормальной женщины это на инстинктах должно быть – умение вести себя с детьми. А, оказывается, у Кати любовь есть, а опыта нет. Я вздохнул: ничего, поделюсь.
Мне думалось и думалось о Кате, у которой ни мамы, ни папы, только бабушка, и ту мой отец называл Изольда Занудовна. Мда…
– Монастырь древний хочешь посмотреть? – вдруг вырвал меня из размышлений Тамаз, притормаживая и с некоторым удивлением глядя на дорожный указатель.
– Нафиг мне монастырь? Сколько ещё до Мцрели?
Вокруг узкой пустынной дороги ничего не было, только холмы, переходящие в горы: от зелёных к голубым.
Тамаз отчего-то остановился и с улыбкой карманника коснулся ручки на двери.
– Ты только не обижайся, дорогой…
– В чём дело? Почему я должен обижаться? – нахмурился я.
– Это всё потому, что ты сказал: обедать не надо. А я когда голодный, немножко не умный.
– То есть…
Дверца со стороны Тамаза открылась, и он ступил на асфальт. До меня начало доходить.
– Куда ты завёз меня, рожа наглая?! – возмутился я.
– Глядь, какие места! Красиво, да? А там монастырь, сюда туристы специально ездят…
С последними словами, видимо, испугавшись моего выражения лица, Тамаз выскочил из авто и захлопал руками, как птица-говорун. Я выскочил за ним. Он побежал, я следом.
– Не убивай меня, я человек хороший и ты хороший – так по-английски материшься, как никто из моих знакомых не умеет! – орал Тамаз, улепётывая от меня косыми дорожками, как безголовая курица.
Я бегал лучше. Через секунду настиг этого «уставшего джигита» с брюшком, развернул, схватился за грудки.
– Где мы?! – прорычал я.
– Ошибся я, свернул не туда. Мамой клянусь!
– Где мы?! – встряхнул я его так, что кепка-аэродром упала с головы и покатилась по асфальту.
– У… у азербайджанской границы, – заикаясь ответил «лучший таксист в мире» и тут же добавил скороговоркой: – За убийство тебя на всю жизнь посадят, совсем невеста не увидишь!
– Тебя никто не откопает, – угрожающе прошипел я.
– Не надо копать, у тебя лопаты нет! И нервничать не надо, глянь, монастырь какой – вон там, за горой, если ещё немножко завернуть… Святое место! Его нельзя осквернять! Бог, Он всё видит!
– Значит, ты, сволочь, знаешь эти места! – рявкнул я. – Кто тебе заплатил, чтоб ты меня завёз?! Кто?!
– Туристы! Туристы! – заорал в ответ Тамаз, выпятив глаза, из которых брызгами искрилась невинность. – Помоги-и-ите!
Я обернулся и увидел яркий туристический автобус, выруливающий с серпантина. Я отшвырнул от себя «лучшего таксиста» и встал посреди дороги, размахивая руками. Долго соображать не нужно было, чтобы понять: этот предатель довезёт меня и до Багдада, лишь бы я не попал в Мцрели. И это было не просто так! А если кто-то очень хочет, чтобы я туда не добрался, я обязан быть там!
И мне стало абсолютно всё равно, кто мешает, хотя и ежу понятно: старушенция Кавсадзе! Странно, но в чём-то отец был прав… Поэтому теперь моя задача – взять Катю в охапку, увезти и больше сюда не возвращаться.
Автобус притормозил. Тамаз запричитал на грузинском, как бабка-плакальщица. Водитель высунулся, с возмущением выкрикивая что-то непонятное.
– Дверь открой! – приказал я так, что она открылась с шипением.
Я взбежал по лестнице, чуть не столкнув девушку-экскурсовода.
– Мне нужна помощь!
– Что случилось? – испуганно спросила она, и эхом вопрос пронесся по автобусу по-русски от туриста к туристу.
Наши, чёрт побери! Наши!
– Мне нужно срочно в Мцрели! – закричал я. – Как я могу туда попасть?
Тамаз сунулся за мной, но я цыкнул на него, и он попятился обратно – аж до самой обочины, где споткнулся, и сел в ямку попой.
– Ты совсем с голова не дружишь, парень? Какой Мцрели, если мы в Давид-Гореджо едем? Это другой сторона! И почему ты бил того парня? Я полицию вызову, они тебя и довезут куда надо! – возмутился водитель автобуса, седой, важный, похожий на Валерия Меладзе без бороды.
Пожалуй, я бы промолчал, если бы не тот случай с баранами. Но терять мне было нечего и стесняться тоже. И я сказал так, чтобы весь автобус услышал:
– Друзья! Люди! Мне правда нужна помощь! Очень и очень нужна! Мою невесту выманили из России и хотят выдать замуж за другого, за грузина! Без её воли! Её родственники наняли этого уродца, чтобы завёз меня подальше и чтобы я не мешался. Он меня легко провёл, потому что я первый день в Грузии! Если я не попаду сегодня в Мцрели, случится беда! Подбросьте меня куда угодно, чтобы я как можно скорее добрался до Алазанской Долины, и до этого самого Мцрели! Я заплачу!
И вдруг похожая на учительницу женщина в центре автобуса поправила очки на переносице и сказала:
– Боже, какая драма! Это же настоящая Грузия! Лучше, чем монастырь! Давайте довезём этого юношу?
– Это пять часов отсюда! – заявил водитель, и экскурсовод подтвердила.
Туристы зашумели на разные голоса. Посыпались вопросы:
– А что в Мцрели интересного? Но почему бы и нет? У нас у всех отпуск! Нет, вы с ума сошли? Я за монастырь платил. Это ты сошел! Тут же любовь, ты что не понимаешь? А я тебе лучшие годы своей жизни отдала! – и так далее, пока толстая пегая блондинка с эстонским акцентом не крикнула: – Да чего же мы стоим?! Едем же в Мцрели! Я за этим в Грузию и приехала – любовь встретить! А тут любовь! Настоящая! В Мцрели!!!
И внезапно большинство подхватило:
– В Мцрели! В Мцрели! Приключение!
Под давлением хора недовольные как-то и поутихли.
– Но бензин… – начал было водитель, хотя его взгляд уже изменился, подобрел немного.
Я заметил, что экскурсовод поглаживает ему руку, словно уговаривая.
– Я заплачу за бензин. И остальное, сколько нужно, – поспешно ответил я и вытащил портмоне. – Карточки принимаете?
17
Гига смотрел на меня взглядом искусителя, а мне априори стало жалко, что в подвале нет столов и вообще поверхностей, под которыми можно было бы спрятаться. В квеври и то не нырнуть, мой сорок шестой не пролезет. И только я открыла рот, чтобы сказать что-то решительное и против, как со страшным скрежетом раскрылась входная дверь. На пороге в винное хранилище возник Бадри. Ой, а этот чего такой взъерошенный?! И глазами вращает… Если бы Отелло был грузином, он, наверное, выглядел бы именно так. Я точно никакую поверхность для укрытия не пропустила?
– Катя! – воскликнул он. – Вы тут?! Я вас ищу!
– Это очень хорошо, – пролепетала я. – А то дверь захлопнулась.
– И нечего было волноваться, мы прекрасно проводим время, – Гига вставил свои ехидные пять центов на английском.
– О-о-о! – прокричал Бадри и продолжил бешено на грузинском, вставляя уже узнаваемые слова из фольклора и пару раз памятуя меня всуе.
Я выпрямилась. Гига подскочил, распрямил плечи, перехватив половник, словно это была боевая палица, и ответил так же неистово. Я не ожидала, что этот аристократ с вкрадчивым голосом умеет так ругаться. Бадри подлетел к нам, и перепалка продолжилась. Они смотрели друг на друга враждебно, с искрой и дымом, и, кажется, уже были готовы сцепиться. А я драки не люблю, я человек очень мирный.
– Господа, – тихо вставила я. – Не ссорьтесь. У меня вообще есть жених.
Но ни один из них меня не услышал. Молодые джигиты были слишком заняты, выпуская пар. Дикие какие мужчины, а притворялись интеллигентными…
Я попятилась к стеночке, а потом просто развернулась и вышла на свет и тепло. Положила пиджак Гиги на каменную приступку и вздохнула. Солнце уже клонилось к Кавказскому хребту на западе. Романтично стрекотали цикады. Вино из квеври с необычным букетом, в которым даже малина чувствовалась, слегка кружило мне голову. Или это были эмоции?..
За спиной что-то упало, тирады не утихли. Я пошла от греха подальше, поближе к привычной рутине и массовому скоплению людей – в сторону офиса. И вдруг из-за кустов вышел дядя Уго.
– Скучаешь, Катя? – спросил он по-русски, как всегда с сарказмом Мефистофеля в улыбке.
– Да нет, наоборот, ищу возможность поскучать.
Дядя Уго услышал рычание из подвала.
– Бадри там?
– Да.
Дядя недовольно скосил глаза и по выражению лица было ясно, что по его мнению, в нашем «бараньем» ряду прибыло. Но дядя тут же улыбнулся снова:
– Молодой, горячий.
– А вы бабушку мою не видели? Она обещала приехать позже.
– Её задержали дела в Тбилиси, приедет завтра утром или ближе к ночи. – Дядя Уго протянул мне маленькую дорожную сумку с традиционным орнаментом Луи Виттона. – Вот, она передала тебе на случай, если захочется переодеться. И, пойдём, я покажу тебе её апартаменты в гостинице.
– Да, спасибо. – Я оглянулась вокруг, думая об Андрее, и не удержалась от вопроса: – А меня никто не искал?
– А должен был? – прищурился дядя Уго.
И я вспомнила об Андрюшиной просьбе ничего не говорить, потому только смущённо улыбнулась:
– Ну, я имела в виду, кто-нибудь ещё от бабушки. Мы ведь оказались запертыми с Гигой в подвале. Я думала, нас искать будут, мы там долго просидели. Успели замерзнуть.
Дядя Уго свёл брови к переносице:
– Ах, он подлец!
– Да что вы! Это случайно произошло! Совершенно случайно…
– Наивная ты девушка, Катя, – усмехнулся дядя Уго, – И как в свои двадцать пять лет ты умудрилась сохранить такую детскую неиспорченность?
– В двадцать семь, в июле двадцать восемь будет, – поправила его я.
– Тем более.
– Это плохо?
– Напротив! – рассмеялся дядя Уго и похлопал меня по плечу. – Ты дашь сто очков вперёд любой современной горянке! Редкое качество! Наивность, скромность, покорность, женственность, в тебе есть всё, Катя, чтобы молодые люди за тебя боролись! – и тут же снова насторожился: – Надеюсь, Гига ничего себе лишнего не позволил?
– Нет. Он очень воспитанный молодой человек.
– И всё равно хорошо, что Бадри вас нашёл! Уже вечер! А если бы вас не хватились?! По нашим обычаям, если мужчина проведет с девушкой ночь наедине, он обязан на ней жениться.
Слова дяди о покорности меня почему-то обидели. И вовсе я не покорная! У меня есть собственное мнение, и я его высказываю! Или нет?.. Пора начинать.
– Меня эти традиции не касаются, – ответила я. – Я из России.
– Но ты грузинка, – парировал дядя Уго. – И у тебя есть мы, твоя семья, твоя бабушка, все мы. Для нас это было бы позором, если бы все узнали, что традиция была нарушена, задета честь не только твоя, но и всей семьи! Заешь ли, Грузия очень современная страна, но у нас ещё очень сильны обычаи. А этот особенно. Поэтому девушки строго соблюдают принцип – ночь проводить дома, если, конечно, не хотят быть похищенными.
– Это как-то… хм… устарело. Тем более, я уже была замужем, и у меня есть жених. Я скоро выйду замуж снова.
– И кто же он?
– Очень хороший человек.
– Ты не этого хорошего человека ждёшь случаем? – уточнил дядя Уго.
– Н-нет, – соврала я и почувствовала неловкость.
– Помни, Катюша, у нас обычаи очень сильны! И если наследница такой великой корпорации, как «Санатрело» станет плевать на них, это пустит тень на всех нас, на бизнес и на мнение Совета директоров.
– Вам не кажется это странным? – поразилась я. – При чём тут я и бизнес?
– Люди! – подчеркнул дядя. – Люди всегда на первом месте. Они создают бизнес, они развивают бизнес, они работают на тебя и покупают твоё вино в магазинах! И дурная слава в Грузии распространяется быстрее, чем грипп. Достаточно написать в паре столичных журналов какому-нибудь ушлому журналистику про семейный скандал, и последствия будут ужасными! Кто захочет пить вино семьи с опозоренным именем?
– Я не понимаю, зачем вы всё это мне говорите! – насупилась я. – Дурная слава, позор? Какое это всё ко мне имеет отношение?
– Никакого, – рассмеялся дядя Уго, – совершенно никакого! Потому что ты умница!
Словно дурой обозвал, честное слово. Мне захотелось поскорее сбежать от «доброго дядюшки», и я сказала:
– Извините, я хотела бы переодеться и немного отдохнуть. Вы говорили про апартаменты.
– Да-да, конечно! Пойдём.
Вдруг возле нас вырисовались сердитые Гига и Бадри. Взъерошенные прилично, но было не понятно, дошло ли дело до рукопашной у моих поклонников. Или я всё неправильно поняла, и троюродный брат просто мою честь защищал? Над нашими головами пролетел дрон. Ничего я не понимаю в Грузии: современная до невозможности и средневековая одновременно… Ох, надеюсь, у них кровная месть более не существует!
Гига начал:
– Катя, я хотел бы…
– Довольно! – резко прервал его дядя Уго. – Катерине надо отдохнуть. Все свободны!
Оба молодых джигита осеклись и, как ни странно, послушно кивнули. Ну хоть в чём-то от дяди Уго был толк! Я пошла за ним в крепость «для бабушек», получила пластиковый ключ от номера на втором этаже. Дядя Уго провёл меня до двери, распахнул её передо мной и сказал:
– Отдыхай. Телевизор, интернет есть. В ресторане можно поужинать в любой момент, буду рад, если ты присоединишься ко мне через полчаса.
– Спасибо, – пробормотала я.
Он вышел. Я окинула апартаменты взглядом – казалось, это была ещё одна спальня и гостиная из бабушкиного тбилисского дома: уютно, богато, с перебором и мрамором. Я глянула на телефон, решив позвонить Андрюше, и вспомнила, что не взяла пароль от вай-фая у администратора. Я открыла дверь, сделала несколько шагов и услышала, как дядя Уго говорит с кем-то на английском:
– Да, всё идёт по плану, не волнуйтесь. Я знаю, что она вам сказала, но скоро она изменит своё мнение, поверьте мне – очень скоро!
Хм… о чём это он? Не обо мне ли? Хотя зачем ему говорить обо мне – я не леди Гага и не центр Вселенной… Ноги сами подкрались по мягким ковровым дорожкам почти до угла перед выходом на лестницу. Голос дяди Уго удалялся, но я всё ещё хорошо его слышала.
– Конечно, мистер Голдуорси, если будут правильные стимулы и Совет директоров нас поддержит, она изменит своё решение. А они будут, мистер Голдуорси, стимулы обязательно будут! Я работаю над этим.
18
Я остановилась и задумалась. Что имел в виду дядя Уго? О ком говорил? Неприятное чувство поселилось в груди, однако я, как всегда, себе не поверила. Решила, что бабушке расскажу об услышанном как-нибудь между делом, когда приедет. Пока неудобно было отрывать её – не до меня сейчас, это же ясно! Не люблю быть назойливой.
Я вернулась в номер, подождала немного, чтобы дядя Уго наверняка ушёл. Набрала смску Андрюше, написав, что я в гостинице «Санатрело Корпорейшн», в угловых апартаментах под номером 201 на втором этаже. Получив от любимого царевича ответную смску со словами «Еду. Скучаю. Люблю», я совершенно счастливая спустилась на первый этаж к ресепшену. Правда, не понятно было, откуда он так долго едет. И на чём. Сам собой в голове представился ослик и Андрюша сверху. В пиджаке и с морковкой на удочке. Пожалуй, на любом другом транспорте из Тбилиси он давно бы уже добрался…
Впрочем, не важно. Он едет, он любит, а я жду. И дождусь. Как настоящая женщина гор. Я даже плечи расправила от гордости.
Милая девушка с именем “Tamta” на бейджике говорила по телефону. Увидев, что та занята, я кивнула в ответ на её извиняющуюся улыбку: мол, я не тороплюсь. Судя по разговору, ожидался большой и неожиданный заезд. В подтверждение моих слов, Тамта прикрыла ладонью трубку и сказала мне:
– Целый автобус туристов едет. Обычно заранее бронируют, а тут… Простите.
Я снова понимающе улыбнулась. Я вообще испытываю какое-то особенное уважение ко всему обслуживающему персоналу: к администраторам, официантам, уборщицам, охранникам, вахтёрам. У них сложная работа, они делают нашу жизнь удобнее и приятнее, но почему-то часто их не ценят и даже принижают. А каково было бы жить без уборщицы? Все бы офисы заросли по уши бумагами и пылью. А без официанта в ресторане приходилось бы самим бегать на кухню и теребить повара: где еда? А без вахтёра… На этом моё воображение закончилось, потому что без фразы «куда прёшь без сменки» я, пожалуй, жила бы прекрасно. И хотя я после окончания университета всегда работала только переводчицей, я чувствовала себя ближе не к директорам, а к этим людям с низкими зарплатами и не слишком почётными должностями. Может, потому что другая бабушка с детства пугала: меня никуда не возьмут, если буду плохо учиться, и буду я посуду мыть в забегаловке или двор мести. Мне даже страшные сны снились про это. А вот тем, что я буду наследницей целой винной империи, бабушка меня не пугала. Зря. Это пострашней будет.
Я окинула взглядом фешенебельную обстановку: лилии в вазах, кожаные диваны, щиты с саблями и клинками на каменных стенах. И это, получается, тоже принадлежит бабушке Кавсадзе, и потом, выходит, будет моё? Странно. Так и захотелось сказать кому-то там на небе: «А может, не надо?..» Пусть лучше бабушка живёт долго и счастливо. И не болеет.
Кстати, мой знакомый Славик, улыбчивый, трансцендентный, похожий на златокудрого Будду, совсем недавно во время чаепития рассказал, что из всех профессий, которые перепробовал, больше всего ему нравилось быть дворником: «Встанешь в пять утра. Никого. И метёшь красивые жёлтые листья под ярким жёлтым фонарём. Или снег чистишь. Он искрится блёстками, хрустит под ногами, а ты мерными движениями счищаешь его большой лопатой с дорожек. А он кружится красиво и снова падает, и через час ты будто и не работал. Вот так трудишься, созерцаешь, постигаешь непривязанность к результату, как монах в Тибете. Даже жалко, что мне потом выплатили повышенную стипендию, и папа денег прислал». Моя почти-тётя Агнесса тогда резюмировала: «Лучше быть счастливым дворником, чем несчастным миллионером». Не то, чтобы я с ней согласилась, но отчасти она была права. Счастливым быть всяко лучше.
Из ресторана на улице струился приятный грузинский джаз. На холмы и горы за окном сизым покрывалом опускались сумерки, в открытую форточку заливалась прохлада и звуки последней переклички вечерних птиц. Вот-вот станет совсем темно… Я стояла у стойки, пока девушка с красивым именем Тамта продолжала решать сложности с бронированием.
И тут в холл гостиницы чеканным шагом захватчика вошёл Бадри. Голова вперёд, грудь колесом, руки на поясе. Честное слово, там чудился меч, и было странно, что к классической пиджачной паре ножны не прилагались. Я поспешно сделала вид, что рассматриваю рекламный буклет и просто жить не смогу, не узнав, что за экскурсии предлагаются постояльцам. Боковым зрением увидела, что Бадри направился прямо ко мне. Не повезло…
Крупная мужская рука с крупными часами легла на буклет, закрыв строки о девятисотлетнем платане в городе Телави и аэропорту, названном в честь «Мимино».
– Кати! – требовательно позвал Бадри.
– А? Что? – пробормотала я, поднимая глаза.
Чёрные радужки смотрели на меня, не мигая, с довольно пугающей жадностью. И зачем так меня рассматривать?.. Некстати подумалось, что такое лицо только на обложку любовного романа с властными драконами, честное слово. Я инстинктивно подалась назад.
– О, это вы, брат? Я не заметила, как вы вошли, – чуть севшим голосом добавила я. – Вы уже все вопросы с Гигой решили?
– Кати, я выяснил, что этот дурной помощник так и не угостил вас ничем. Какой идиот! Я заказал в ресторане столик. Скорее идём ужинать! – это прозвучало, как приказ.
– О, Бадри, ваш отец пригласил меня на ужин через полчаса, но я, право, совершенно не голодна и, пожалуй, воздержусь и от вашего приглашения, и от приглашения дяди Уго. Благодарю.
Бадри окинул меня горящим взглядом с ног до головы, словно нежелание ужинать пряталось у меня где-нибудь за спиной, как Кентервильское привидение. Я даже оглянулась, пытаясь понять, что он высматривает. Или кого?
– Не кушать нельзя! – заявил мой сводный троюродный брат.
– Хорошо, я поужинаю, если проголодаюсь. Спасибо за ваше беспокойство.
– Зачем ждать? Я очень вкусный люля заказал. Нежный, как вы, сочный…
Он снова обжёг меня взглядом, словно прямо у стойки собирался съесть вместо котлетки, запеченной на открытом огне. И вдруг положил горячую лапищу на мою кисть, лежащую на стойке. Я рассердилась и мгновенно убрала руку:
– Бадри, прекратите! Я уже сказала вам с Гигой: у меня есть жених! Только вам угодно было меня не слышать. Так вот повторяю: у меня есть жених, и он скоро будет здесь! Он даже не жених, а мой гражданский муж, и у нас запланирована свадьба! Поэтому, пожалуйста, воздержитесь от ваших откровенных комплиментов. Я говорила вам, что мне неловко от них, но вы этого тоже не слышали. Повторюсь: мне неловко! Вы мой сводный троюродный брат, и на этом всё!
Между нами повисла пауза, воздух задрожал, будто от костра, и раскалился.
– Как невежливо! – вместо извинений бросил Бадри.
Я смутилась.
– Простите, я не хотела быть невежливой, однако вы тоже, знаете…
Но Бадри, полыхнув взглядом, не стал слушать, он резко развернулся и, оскорблённый, ушёл в сторону ресторана. Я сглотнула. Тамта из-за стойки смотрела на меня широко раскрытыми глазами, даже про своих туристов забыла. Ох, кажется, я нарушила какие-то их местные обычаи. Может, он так проявлял гостеприимство? А это у них святое… Упс.
– Извините… – пробормотала я, схватила буклет, визитку гостиницы и сбежала к себе в апартаменты.
Заперлась. Рухнула в кресло и выдохнула. Боже, почему я вечно, как пятая нога хромого стула? Говорю не то, понимаю не так, порчу всё? Ведь Бадри тоже семья… Может, он ничего такого не подразумевал? Честь мою защищал, об ужине позаботился… Наверняка так, иначе почему бы он обиделся?
Но с другой стороны, мне ведь было не комфортно. Разве я не могу об этом сказать?
Ох, а вдруг они все отвернутся от меня как от неблагодарной, невежливой русской? Вдруг бабушка Алико тоже будет недовольна?
Я ничего не понимаю! Совершенно ничего. В чужой стране, не зная традиций и обычаев, идёшь, как по минному полю. А ведь ничего плохого не имеешь в виду. И снова захотелось сбежать куда угодно. Но я не могу – я Андрюшу жду. Если так всё время сбегать, однажды выяснишь, что сбежала от всех, кто тебя любил, и бежать больше будет не от кого.
* * *
Делать было нечего, я открыла почту в телефоне. «У вас новое письмо» – сообщал налившийся красным колокольчик. Это было письмо от Агнессы, как всегда полное восторженности и восклицательных знаков:
«Милая, привет! Какой тут семинар! Чудо, а не семинар!!! Море, горы, Адлер, мужчины! Правда, пока все мимо ходят. Но смотреть приятно. За семинар денег не жалко ни капельки! Я уже чувствую, что просветлела наполовину, на лучшую свою половину! Вторая ещё в затемнении, как дом во время бомбежки, но я над собой работаю – скоро все внутренние фрицы отступят…
А какой тут психолог! Умница, а не психолог!!!! Леночка. Я на всякий случай записала тебя на один её бесплатный приём – это подарок участникам семинара. Я подумала, что со своими внутренними фрицами сама справлюсь, а тебе от меня подарочек. Высылаю ссылку. Зарегистрируйся обязательно!
И вот ещё всякие ссылки, там прямо как про тебя! Каждому, у кого была такая бабушка, как твоя, это надо прочитать. Просто выдавать вместе с паспортом в четырнадцать лет!
Ну что я всё о себе, да о себе? Как ты? Как вы там с твоим Жирафиком? Милуетесь днями и ночами? Я требую его видеть! Как малюсенький Жирафёнок? Тоже хочу посмотреть и затискать. Все это обязательно сделаю, когда вернусь просветленная еще хотя бы на треть)))) Пиши, звезда моя!»
На душе мигом стало тепло и радужно, как после дождя летом. Агнесса – мой двигатель прогресса. Мне кажется, они с бабушкой Алико друг другу бы понравились. Обе активные с перебором, бесстрашные, перстни одинаково огромные носят, только у бабушки с настоящим бриллиантом, а у Агнессы – подкрашенный хрусталь.
Я ткнула на ссылку и прочитала: «Как разобраться с травмой отверженного». Хм, а я тут при чём?
Просмотрела статью бегло. Ну да, меня точно никто на этом свете рожать не хотел, но вот это «постоянно пытается сбежать, спрятаться, быть незамеченным…» – точно не про меня. Я просто люблю тихую, спокойную жизнь. И нет у меня никаких травм! Кажется, Агнесса пересеминарилась… У неё всегда какие-то новшества – то аскезы с приседаниями, то вдыхание позитива по особой методике, то закидывание красного белья на люстру. Она мне очень непристойные красные трусы подарила на восьмое марта. Тогда повезло – в моей квартире не было люстры, мне забрасывать было не на что. Но она предлагала прилепить к потолку скотчем. Пустое это всё. Жених у меня и без красных трусов появился.
А теперь вот даже несколько… Правда, мне нужен только один.
В дверь постучали. Я затаилась, услышала голос девушки с ресепшен. Ну что им всем от меня нужно? Я же просто хочу отдохнуть! Может, притвориться, что я сплю?
Повторили очень настойчиво. Я вздохнула и пошла открывать. На пороге стоял Гига. Опять подтянутый, аристократичный, словно не дрался половником…
– Катя, я прошу прощения за вторжение!
– Простите, Гига, я устала.
– Я на минутку. Катя, я думаю, что ситуацию с дверью в винохранилище могли вам истолковать превратно. И что вы тоже, возможно, неправильно меня поняли… Поэтому я бы хотел извиниться и заверить, что мои намерения к вам были исключительно благородными!
На вид казалось, что всё это правда. И видя, что он сконфужен, я тоже сконфузилась и сказала, как сделал бы любой интеллигентный человек:
– Ничего страшного…
В ответ Гига расцвёл совершенно счастливой улыбкой, наклонился куда-то за дверь и выудил громадный букет роз.
– Тогда это вам.
Видимо, моё лицо вытянулось, потому что он тут же добавил:
– В знак дружбы.
– Спасибо, – ответила я и взяла цветы, хотя и не хотелось.
– Я прощён?
– Да, – кивнула я. – А теперь я буду отдыхать.
Я закрыла дверь, в растерянности глядя на бордовое великолепие. И тут опять постучали. Я отложила букет на столик и открыла. Гига счастливо кивнул мне и, рывком шире открыл дверь. С лестницы в комнату прошли один за одним юноши в комбинезонах курьерской службы с корзинами роз. Розовых, белых, лимонных, оранжевых, алых, коралловых, персиковых, красных, малиновых и даже почти чёрных. Я насчитала двенадцать оттенков и с расширенными глазами ахнула:
– Что это? Зачем?! Наверное, для бабушки?
Гига покачал головой и сказал:
– Я просто не знал ваш любимый цвет.
– Нет-нет-нет! – воскликнула я. – Не нужно! Заберите, пожалуйста, это чересчур!
– Всё нормально, – невозмутимо ответил Гига.
Курьеры бодрой рысцой покинули апартаменты. Гига кивнул мне:
– Отдыхайте, не смею мешать. – И сам закрыл дверь.
Гостиная наполнилась благоуханием и напоминала гримёрку кинозвезды, но в зеркале отражалась совсем не она. Господи, что же это творится?! И куда их теперь?
В дверь снова постучали.
19
Андрюша, наконец?
Я распахнула дверь. За ней стоял дядя Уго. Да чтоб тебя, Мефистофель самовлюблённый! Стоит, бородку потирает. Интересно, как рожки камуфлирует? Мне представился целый документальный сериал по раскрытию секретов иллюзионистов, включая установку зеркал на макушке, лазерные иллюзии и гипноз с пристрастием.
– Что вы хотели, дядя? – спросила я, слегка напрягаясь.
Он сунул нос в мою комнату и обнаружил море корзин и совершенно бесстыже благоухающие розы. Явно не из голландских.
– Что это? – спросил недовольно.
– Знак дружбы, – ответила я, теряя всякое смущение от раздражения, что это не Андрюша. – И намёк, что пора открывать собственный бизнес.
– Какой бизнес? К тебе кто-то обращался с предложением? Так сразу? – цепко схватился за слово дядя Уго.
– Цветочный, естественно. У меня всё есть, чтобы изучать спрос и сбыт. Почём у вас розы? Или, может, сделать из них вино? Из одуванчиков уже существует. Правда, я никогда не пробовала. Почему бы не выдавить вино из роз?
– А-а, ты шутишь! Мило, – рассмеялся дядя Уго, и тем вызвал у меня ещё большую внутреннюю ворчливость.
За кого он меня принимает? За кого они все меня принимают?! За маленькую, глупую девчонку без мозгов и жизненного опыта? Пусть он у меня не слишком богатый, но вообще-то он у меня есть. Все поучают, наставляют, отправляют к психологам и к чертям с рогами! А я жила до этого и без наследства, и без большой семьи, и как-то не осталась без головы, чести и совести, несмотря на ипотеку, бывшего мужа и работу на старшего Жирафа, тирана по призванию. Вспомнив о ВГ, я разозлилась ещё сильнее – вот кто мой главный враг! Подумать только, как от такого орущего монстра появился на свет такой замечательный, когда не орёт, Андрюша и в следующем поколении Машенька? Не хочет меня в невестки? Да я его тоже не хочу! Я лучше язык проглочу, отварив и поперчив хорошенько, чем назову его «папой!» Как меня уже достали! Отчаянно захотелось всё и всем высказать. Но дядя Уго не уловил опасности и продолжил допытываться:
– И кто у нас такой большой друг? Этот негодяй Регвадзе или есть ещё кто-нибудь?
– Жених прислал, – съязвила я, злобно вспоминая его нравоучения. – Вы же знаете, дядя, что у меня скоро свадьба. Всё решено, оговорено и точка. Вы можете больше не волноваться и не намекать мне про позор и порочность.
– И насколько скоро? – прищурился он, пропустив мимо ушей мою колкость.
– Я вам сообщу, – кивнула я. – Очень-очень скоро, и ничто этому не сможет помешать.
– Конечно, – осклабился дядя Уго. – А разве есть какие-то препятствия?
– Нет, и не будет, – ответила я. – Я давно взрослый человек, и всё решаю сама. И, благодарю вас, я не голодна, ужинать не буду. Я уже сказала об этом Бадри, правда, он почему-то воспринял это как личное оскорбление.
– Бадри не нравится тебе, детка? – склонил немного обиженно голову дядя Уго.
– Ну почему… Просто я к такому поведению не привыкла, – эпитет «хамскому» я оставила между строк, но, надеюсь, дядя понял.
– У Бадри было сложное детство. Он из Сванетии, там вообще строгие нравы. Я усыновил Бадри, когда его родители, мои друзья, погибли. Они разбились на вертолёте, как и твои. Ему было одиннадцать.
Мне тут же стало не ловко, и всё раздражение смыло сочувствием.
– Простите, я не знала…
– Конечно, не знала. Я взял его в семью, хотя у меня уже было трое своих детей. И как бы хорошо мы его ни приняли, он резок, потому что пережил многое. Ты как никто, можешь это понять.
– Да…
Я ослабила оборону, дядя Уго проник в номер и ещё раз обошёл розы, высматривая в них то ли записки, то ли жучки… Заглянул как бы невзначай на балкон, в спальню и продолжил:
– А ты Бадри очень понравилась. Как ни одна девушка раньше. Я его никогда таким не видел.
– Мне жаль, но…
– Кажется, он влюблён, и его одинокое сердце разрывается на части от того, что ты с ним тоже резка.
– Дядя, но я же не…
Дядя Уго развернулся и вдруг сменил тон на более ласковый:
– Тебе трудно, Катя, я знаю: столько всего нового, столько людей, другая страна. Внезапная бабушка и новости о наследстве, надо привыкнуть.
– О наследстве я думаю меньше всего, – я прикрыла дверь в апартаменты и тоже выглянула на балкон.
Жаль, и там Андрюши не было. Знала бы, что он так долго, отправилась бы к нему навстречу. Хоть и пешком, уже бы наверняка встретились. И что мне стоило подождать его из командировки и поехать в Грузию вместе? Столько бы недоразумений удалось избежать, и женихов, плодящихся, как тараканов. Эх…
– А твой жених? – спросил дядя. – Не женится ли он на тебе из-за наследства?
– Он сам не беден, у его семьи есть компания.
– Но состояние бывает разным: трудности, ошибки ведения бизнеса, банкротство, неожиданные проблемы. У них разве нет проблем в компании? Сейчас кризис…
Мне стало неприятно от зародившейся крохи сомнения в душе, и я тут же её вычеркнула: отец Андрея был против, а уж он точно ставит на первое место бизнес, и если ВГ думал бы о том, чтобы поправить положение дел в Жирафе с помощью денег моей бабушки, он вёл бы себя совсем иначе! А он, он… настоящий хам!
Дядя Уго продолжал распространять вокруг себя токсичные пары.
– Людей часто меняет внезапное богатство, – вкрадчиво, как удав Каа, заметил он, шагнул к центру гостиной и вдруг споткнулся о ковёр. Полетел вниз носом, схватился за спинку кресла. Перевернул его. От встречи с персидским узором его спас пуфик.
Мефистофель, растянувшийся раскорякой и обнявший бархатный пуфик, вмиг утратил весь свой гипнотический шарм. Мне стоило усилий, чтобы сдержать смешок. Я даже отвернулась, чтобы не обидеть неприличной реакцией. Дядя Уго встал, отряхнулся с досадой.
– Вы не ушиблись? – спохватилась я.
– Да нет, пустяки. – Он смахнул розовый лепесток с лацкана пиджака и, глядя под ноги, чтобы вновь не растянуться, заметил: – Ладно, Катя, я, пожалуй, пойду. Но помни: лучше присмотреться к молодому человеку до того, как пойдёшь с ним под венец. Разводы, непонимания, раздел имущества и детей… Проще предотвратить это, чем потом залечивать раны и страдать.
Я прикрыла за ним дверь, и задумалась. Последней фразой он задел меня. Снова вспомнилось то сомнение в глазах Андрея во время ссоры и стало совсем нехорошо. Я не знаю, как долго продлятся его чувства ко мне. Он злился все последние дни.
Лана говорила, что сначала Андрей тоже был ею увлечён, а потом начал раздражаться. И едва развелись, у него пошло косяком несметное количество пассий. «Да и раньше, я уверена, были у него другие, – говорила Лана в нашу последнюю встречу. – Верность он хранил одной единственной – дочке! Остальные не стоят уважения и его любви… ведь он же царевич! А я тоже не на помойке себя нашла!»
Его бывшая жена в ярких красках рассказала тогда о своей ревности и даже показала в Инстаграме целый букет красавиц в его объятиях. Порой даже странно, что Андрей выбрал меня, но сколько мы с ним вместе? И месяца нет! Не буду же я считать то время, когда он не замечал меня на работе до одного прекрасного дня, когда решил устроить втык?
Я на самом деле плохо, очень плохо его знаю! И он не так уж открыто о себе рассказывает. Просто говорит, что любит, и что ему со мной хорошо. А если это «хорошо» кончилось? Ведь есть же причина, по которой он так долго не едет! И почему он не позвонил ни разу после того, как я обиделась? Я позвонила ему сама… А Андрей… Видимо, он на самом деле привык, что женщины бегают за ним, а я… Я не навязываюсь. Никогда!
В душе зародилась обида и снова разросся почти забытый за эти дни страх, теперь навеянный словами дяди Уго. Своих детей у меня быть не может, а вот Машеньку… При расставании Машеньку мне никто не отдаст. И даже встретиться потом не позволит, как бы я её не полюбила. Мне стало больно.
Я поискала глазами телефон с досадой и комком сомнений в груди, и не нашла. Вроде бы он только что тут лежал, на пуфике… Куда исчез? Или я переложила его во всей этой суматохе? За окном разлилась ночь, а с ней окрепла неуверенность в себе, перерастающая в панику. Кто-то меня обманывал – подсказывало внутреннее чувство, но кто? И зачем?
И снова меня оторвал от самокопания стук в дверь.
Это был Бадри. Мрачный, тёмный, с корзиной съестного. Боже, да сколько можно?! Но он мне не позволил ничего сказать, сам буркнул только, полоснув взглядом-молнией:
– Девушка должен кушать хорошо. Иначе совсем худенький будешь. Я переживать об этом.
Он поставил на порог высокую корзину и ушёл, поймав в спину оторопевшее «спасибо, не стоило». Мы остались с корзиной наедине.
Ничего не оставалось, как затащить её в номер. Корзина была тяжёлой, наполненной красиво разложенной и упакованной снедью, рассчитанной не на одну меня, а на десять толстых девушек в период обжорства. И люля, и овощи, и сладости, и горшочек с чем-то горячим, и в завершение бутылка с вином марки Санатрело. Меня эта неуклюжая забота тронула, как и слова о том, что Бадри влюблён. Надо же… При таком настроении, как у меня, даже приятно немного.
Я осмотрела урожай подарков, полученных от женихов, и почесала в затылке: неужели они серьёзно? Я им нравлюсь? Или всё дело в наследстве? Глянула на себя в зеркало, провела рукой по щеке, приподняла волосы, изучила придирчиво в фас и профиль. Нет, а я вроде бы и ничего. В шёлковой дизайнерской блузке и мягких брюках, порозовевшая после всех СПА и ухода бабушкиных косметологов, вкусной еды и вина, окруженная розами в королевском интерьере я смотрелась очень неплохо. И, кажется, что-то произошло с моей осанкой. Это была я – всё та же Катя Кутейкина, но с новым оттенком и шлифовкой Катерины Кавсадзе. Возможно, каждой женщине внимание идёт на пользу?
Новое поскрёбывание в дверь меня не удивило. Стало даже любопытно, хотя подумалось: «Только б не дядя Уго». Нет, это был не он, а Тамта со стойки регистрации.
– Простите, – вежливо сказала девушка, – я хотела вас предупредить, что после одиннадцати мы гостиницу запираем.
– А автобус с гостями приехал? – из пустого любопытства поинтересовалась я.
– Нет, они отменили бронь. Да и у нас не было столько свободных номеров. В общем, мы уже закрываемся.
Я помялась, но все же сказала:
– Ко мне планировал приехать один человек. Уже не знаю, приедет ли. Но если приедет, проводите, пожалуйста, в мой номер. Его зовут Андрей Гринальди.
– Да, конечно. Хотя вряд ли кто-то ночью проникнет за ограду Санатрело Корпорейшн.
– Спасибо.
Я вздохнула и поняла, что пора переодеваться ко сну. Больше ждать нечего. Невеста, которая нужна всем, и не нужна самому главному человеку в своей жизни – это даже не трагикомедия, это ходячий комикс!
Я не стала плакать, я разозлилась. Погасила свет, оставив включенным только торшер у кресла. Разделась, съела шоколадку из даров Бадри, набила рот виноградом и конфетами, запила чаем едкую сладость, потом открыла вино и налила в бокал. Подняла его и кивнула собственному отражению:
– За тебя, ничейная невеста! – выпила, чувствуя тепло и горечь.
Затем ещё бокал и ещё. Я вообще не пью, но когда на душе так грустно, и с приближающейся полночью ни карета не превратится в тыкву, ни розы не осыплются пеплом, ни меня никто не обнимет, потому что гостиницу уже заперли, больше ничего не остаётся делать…
Голова закружилась. Говорят, чтобы не пьянеть, надо говорить тосты. Тут, в Грузии все говорят. Традиция! Со следующим бокалом я тоже скажу себе тост, сейчас придумаю – длинный, цветистый, про несчастную любовь с хорошим концом… Или спою.
На балконе что-то хлопнуло и упало. Птица залетела? Судя по звуку, огромная. Орёл… В окно с улицы постучались. Что-то новенькое – орёл с руками, – хмыкнула я. – Очередной жених. Мда, через балкон мне ещё дары не носили. Кто это – Бадри, Гига или дядя Уго с очередным ценным наставлением? Всех в сад!
Я обернулась, и сердце моё тотчас подскочило, как хмельной заяц на весеннем лугу. За балконным стеклом, улыбаясь во весь рот, стоял взъерошенный, растрёпанный, похожий на бандита в бегах Андрюша и тыкал пальцем в сторону защёлки.
Боже мой! Он приехал!!!
20
Отец говорил, что моя любовь к скалолазанию и спелеологии – пустая трата времени. Я подтянулся на руках, схватившись за выступ, и перекинул ногу. Ещё раз подтянулся и спрыгнул. Бинго! Я на балконе! Вывод: не верьте родителям! Особенно если они не верят в вас!
Я невольно расплылся в улыбке и показал фак в темноту. Было в сегодняшней ночи и хорошее: здесь на территорию не выпускали на ночь крокодилов. Гамадрилы-охранники не в счёт! Ишь вздумали – меня к моей Ромашке не пускать! Впрочем, я и не особо спрашивал. Пусть теперь откусят себе руку по локоть. У меня разряд по теннису не с нифига, между прочим – бегаю быстро и реакция что надо!
Прохладный ветер с гор взъерошил мою и без того взбитую, как стог ударом молнии шевелюру, и этот натюрморт отразился в тёмном стекле балконной двери. Соседнее окно светилось, и в груди теплело от мысли: ждёт меня, моя Ромашка, ждёт! Я отодвинул рукой занавеску и с замирающим сердцем ступил в комнату. Что-то белое под ногами взвизгнуло и залилось лаем. Болонка? Чёрт, что она тут делает?! Разве у Кати есть собака? Неужто старушенция подарила? Я подскочил.
– Что, моя девочка, что, моя зайка? Ты испугалась чего-то? – послышался слащавый голос из глубины номера. Мужской. И странный шелестящий шум.
Вода! – догадался я, и во мне тут же всё вскипело. – А Катя где? Они там душ вместе принимают?!
Я рванул на голос, отпихивая от себя кусающуюся болонку. И застыл, увидев в приоткрытую дверь в ванную комнату голого немолодого мужика в голубой шапочке для душа, тщательно намыливающего себе уши и нос. Болонка лаяла и царапала мне ботинки. Мужик увещевал её, но не торопился смывать мыльную пену.
– Папа купается, успокойся же, Зайка! Папе Уго надо помыться хорошенько.
Фу… У меня чуть не сработал рвотный рефлекс. Болонка вцепилась в штанину, мусоля её со страшной силой и по-игрушечному рыча. Я изловчился и подхватил извивающееся и заливающееся лаем мохнатое существо. Засунул его в шкаф, прямо на сложенные белые полотенца. Прикрыл дверь и поморщился. А когда осмотрелся, понял: апартаменты не те. Тут и следа женского не было. Надо делать ноги, пока «папа Уго» в меня не вцепился.
– Да иду я, Зайка, иду! – прокричал затейник. – Где чёртово полотенце?!
Я не стал дожидаться незабываемой встречи и скользнул обратно к балкону. Это ж надо было так промахнуться! Теперь придётся опять прибегать к скалолазанию. Благо, судя по габаритам, третьих апартаментов тут быть не может. Я поразмыслил: идти ли по карнизу или снова карабкаться через дерево. И тут лай болонки усилился, мужской голос «папочки» тоже прозвучал громче. Пришлось спрыгнуть на крышу крыльца и замереть, пригнувшись под краем балкона. Ботинки скользили. Я вцепился пальцами в каменную кладку, рискуя сорваться и превратиться в Гринальди всмятку.
Долбанная болонка разлаялась почти над самым ухом. Если б у неё лапы были подлиннее – точно бы подцепила меня за нос. Прямо над головой послышались шаги в мягких шлёпанцах и голос «папы Уго»:
– Прекрати, Зайка! Поздно уже. Я знаю, что ты любишь ночевать дома. Но дома мы будем только после того, как разберёмся с этими русскими! Да-да, моя хорошая, я тоже их ненавижу, – засюсюкал над головой мужик, – но папочка всё решит. Папочка всё придумал. И будем жить с тобой спокойно, без всяких царей, цариц и выскочек. Мы и сами с тобой цари, да, Зайка?
Я подкатил глаза. Болонка замолчала. Наверное, утонула в розовых соплях. Ужас какой, я даже с Маруськой так не разговариваю… До моих ушей донеслось то ли чавканье, то ли чмоканье и последние сюсюки:
– А Совет директоров мы убедим, Зайка, мы знаем, как убеждать и совет, и директоров, да? Мы их уже почти убедили, – и балконная дверь закрылась.
Если б мне не было так противно, было бы забавно – хоть в Ютуб выкладывай и зарабатывай миллион просмотров желающих поржать над «папочкой», болонкой и советом директоров. Интересно, о каком совете речь? Заезжий ли это орёл или местный? Сюсюкал он по-русски без акцента. Значит, вряд ли местный. А вот о русских говорил не хорошо, так что всё-таки не соотечественник. Кто же он? Впрочем, какая разница? Главное, не встречать его больше голого в шапочке и с обслюнявленной болонкой. И я полез по крыльцу, а затем по карнизу к балкону на другой стороне. Меня Катя ждёт, мне некогда.
Взмокший и исцарапанный, я проделал тот же трюк. Подтянулся, перехватился рукой за выступ. Потом за перила и опять спрыгнул на балкон. Эдак я стану мастером спорта по новому виду: балконоборью и бегу от гамадрилов. Ещё пару тренировок и… Я осторожно заглянул в комнату, и сердце чуть не лопнуло от счастья – там, поджав ноги, сидела в кресле моя Ромашка. В тонкой белой ночной рубашке, красивая, как нимфа, с пушистыми волосами и бокалом вина в руке. Соблазн и невинность чистой воды!
Я дёрнул ручку балконной двери. Заперта. Тогда уже не таясь, я принялся стучать в окно. А в груди пело: Катя, Катюша, я пришёл к тебе! К тебе…
21
Она увидела меня, подскочила, засияв радостью. Солнце ясное! Распахнула дверь. И, не веря себе, я заключил её в свои объятия. Без слов и объяснений покрыл поцелуями её нежное лицо. Вдохнул в себя её запах и почувствовал, что в раю. Тёплая, такая тёплая!
– Андрюшенька, как?! Почему ты на балкон влез? Хотя не важно, главное, ты приехал… Андрюша, Андрюша… – бормотала Катя, когда я на мгновение освобождал её губы.
Но я их закрывал поцелуями снова, потому что не мог иначе. Разговоры потом! Я столько летел, ехал, бежал, карабкался к этим губам, что сейчас, мгновенно опьяневший, мял их своими, ласкал, раскрывал языком и жадно пил её. Я, правда, чуть не высох изнутри без неё! Сумасшедше водил руками по пушистым кудрям, по нежной шее, спине, груди. Ощущал её родное тепло. И она была рада, щебетала что-то, прижималась, обвивала мою шею руками. Такая воздушная, живая и вся моя! Голова закружилась и опустела. Единственное, что я сказал:
– Наконец-то! Я соскучился!
Усталость как рукой сняло. Сердце в груди расширилось. В теле всё скрутилось, стянулось в один горячий тугой узел, аж заныло внизу – так захотелось её! Прямо сейчас. Здесь. Я проник руками под сорочку, ощутил ладонями её бёдра. Подхватил на руки, прижал к стене и целовал, целовал, целовал! Так, словно от этого зависела моя жизнь! Краем сознания отметил узкий комод в метре от нас. Не глядя, смахнул всякую ерунду с него и усадил сверху Ромашку.
– Андрюша, Андрюша, – со всхлипами и полустонами повторяла Катя, явно опешив от моего напора. И тоже целовала, слегка хмельная, пахнущая вином, шоколадом и любовью, но вдруг остановилась, отстранилась к стенке. А затем выдала с широко раскрытыми от волнения глазами: – Андрей, а ты меня любишь?
Я даже замер на мгновение от неожиданности: что у неё с памятью и логикой? Я же говорил и писал об этом! Я в жизни никому столько раз об этом не говорил, сколько ей. Ну, если Маруську не считать. Потому моргнул недоуменно и спросил:
– А разве не видно?
– Я просто хочу услышать… Мне надо! Очень надо! Ты не звонил, а я… не знала, что и думать. Я всё пойму, я переживу. Но должна знать правду. Ведь я не навязываюсь, ты знаешь! Поэтому мне надо…
Господи, что у неё в голове?! Ну ладно, раз надо…
– Люблю, – жарко выдохнул я, глядя в её влажные глаза. – Сильно люблю! И хочу!
Пусть только не говорит снова своё коронное «Нет. Я не буду с вами спать!» Она может, я знаю. Смешная, робкая и непробиваемая. Такие нежными лепестками асфальт прошибают… и это я ещё не всё в ней изучил.
Я забыл, как дышать, ожидая её реакции. Ни одному супер-боту не просчитать, что там происходит сейчас, за её тёмными зрачками. В них отражался свет лампы. Только бликом, а в глубине – неизвестность! Катя облизнула губы. У меня пересохло во рту.
Саспенс в полсекунды лишил меня трёх лет жизни. Издали вновь послышался истеричный лай болонки, ухнула ночная птица, словно летела на неё с раскрытыми когтями, чтобы утащить в логово. И моя жизнь может разделиться на «до» и «после». Матчпойнт, как в теннисе, – один неудачный бросок, и всё. В данном случае нужно было слово, – вспомнилось, что говорила мама про женщин, что им важно говорить и слышать. Никогда не считал это разумным, но тут вдруг самому захотелось сказать:
– Прости меня, Катя! Я тебя обидел. Но не хотел. Я на самом деле люблю тебя! Потому и приехал. За тобой.
Стук сердца по ушам. Раз, два, три… Выдох.
И Ромашка заулыбалась, смущённая, счастливая. Ещё крепче прижалась ко мне, доверяя себя полностью:
– Я не сержусь совсем, Андрюша. Ты меня тоже прости… Я всё так близко к сердцу принимаю. Но знаешь, я тоже… тоже тебя люблю!
С плеч упал воз булыжников. Снова можно дышать!
Она поймала ладонями мою руку, поцеловала. Сколько же в ней нежности! Да я б за этим и на Джомолунгму полез, что мне тот балкон?
– Катя, Катюша, Ромашка, – пробормотал я пылко.
Я больше не мог ждать. Хотел ощутить себя в ней, прорасти, впитать её всю, пропитаться ею. Глянул в полумрак, едва освещённый торшером, и мигом определил вход в спальню. Там белела постель. Я подхватил Катю на руки.
– Идём.
– Ты устал…
– Нет.
– Опусти, я сама…
– Нет.
– Теперь твоя очередь говорить «нет»? – тихо рассмеялась она.
– Н-не… Да, – расплылся в улыбке я и дурной, опьянённый, понёс Ромашку на кровать. Уложил, целуя всю. Она приподнялась и сняла ночную рубашку. Я дёрнул ремень на брюках, словно если не сейчас, то никогда…
В голове фоном пронеслось: они все, гады, хотели, чтобы никогда! Но не со мной! И не с ней! У них ничего не выйдет! Потому что мы не отдельно, мы – это мы! Кровь кипела во мне, электричество сворачивалось тугим жгутом. Катя была моим центром вселенной, и всё остальное не важно. Кто им дал право сомневаться?
– Ты моя жена! – прошептал я в порыве страсти, точно зная, что иначе быть не может.
Развёл её ноги. Катя, податливая, плавная, приподнялась навстречу, повторяя нежности и проводя пальцами по моим оголённым бёдрам. И я опять проговорил с напором, проникая в её тепло и теряя в нём остатки разума:
– Моя жена!
И когда сумасшествие достигло пика, и, наконец, после безумной разрядки пришло расслабление, я лёг рядом, обнял её, трогательную и размякшую, белую, гладкую, как царевна-лебедь, и проговорил снова для закрепления:
– Ты – моя жена, Катя… только моя…
– Да, твоя. Пусть и не по паспорту… – вздохнула она.
– Это мы исправим. И ждать ничего не будем больше. Я знаю, как, – выдохнул я. – Я решил. Чтобы больше ни одна сволочь…
– Как это хорошо! – ответила певуче Катя.
– Хорошо, – отозвался я, счастливый до невозможности. С полным ощущением, что я дома. Потому что дом там, где она!
В воздухе подозрительно пахло розами…
22
Я была счастлива без оговорок, без пометок на полях, без «если бы» и «вдруг». Андрей, мой пылкий, страстный, нежный царевич, лежал рядом со мной и называл меня женой! Я растворялась от его прикосновений, и мне хотелось смеяться, плакать, стонать, кричать, петь! Я воздержалась только от пения – не хотелось бы, чтобы в самый яркий момент вдруг лопнули стекла… Всё-таки горы, хоть и май, прохладно.
И, наконец, мы успокоились, хотя казалось, это не наступит – так мало нам было друг друга, так неистова была жажда пить, трогать, чувствовать после разлуки. Как никогда! И вот я, совершенно растекшаяся и зацелованная, положила голову ему на плечо, провела рукой по груди, ощущая кончиками пальцев блаженство. Оно было в каждом сантиметре его кожи. Весь он – счастье! Подумалось о том, что любые препятствия нам не помеха – даже его суровый отец-деспот, даже моя прекрасная новая бабушка, дядя Уго и все-все-все. Мы взрослые люди, и никто нам не указ. И, улыбаясь, я начала цитировать любимого Шекспира, немного переиначивая на нас:
– «Ты б был собой, не будучи Гринальди. Что есть Гринальди? Разве так зовут Лицо и плечи, ноги, грудь и руки? – я целовала его, перечисляя. – Неужто больше нет других имен? Что значит имя? Роза пахнет розой, Хоть розой назови ее, хоть нет…[7]»– Только пахнет ими так, аж голова кружится, – хмыкнул Андрей. – В Грузии всё с перебором. Это ароматизатор такой в номере?
– Да нет, – мотнула я головой. – Мы как Ромео и Джульетта, правда? Только глупостей делать не будем. Потому что мы уже не подростки и ни от кого не зависим, да?
– Да.
– Представь, я могла бы быть Катериной Кавсадзе и жить в Тбилиси, и мы бы не встретились никогда…
– Я б тебя всё равно нашёл. – Андрюша коснулся губами моего лба, убрал аккуратно с него локон и нежно провёл ладонью по щеке. – Я ведь нашёл тебя, как бы они ни ставили палки в колёса!
– Какие палки? – удивилась я.
– Из Тбилиси тебя увезли. Мне подсунули таксиста-пройдоху, который завёз меня аж к азербайджанской границе.
Я округлила глаза.
– Как это?!
– А вот так, – усмехнулся Андрюша. – Твоя бабушка сказала, что я тебе не пара. И устроила неугодному бег с препятствиями. Мне кажется, она не только таксисту заплатила, но даже организовала пробки на дорогах, вырыла ямы, подговорила баранов, полицейских и испортила связь навигаторов со спутниками.
Я хихикнула удивлённо:
– Ты так говоришь, словно моя бабушка – маг и тёмный властелин. Она милая, на самом деле.
– Угу, милашка-танк с усами.
– И вовсе у неё нет усов.
– Есть, если присмотреться. А я разглядел её достаточно пристально – врагов нужно знать в лицо.
– Но она ведь не враг…
– А кто же? Сталин. Натуральный Сталин. Репрессии для неугодных. Железный занавес. Внучку в тюрьму.
– Разве это похоже на тюрьму? – рассмеялась я, показывая рукой на королевские апартаменты.
– Внутри нет. А снаружи – крепостная стена, охранники-гамадрилы, запертые двери. Не подступиться.
– Вот почему ты полез через балкон?! – ахнула я и добавила, водя пальчиком по его груди: – Они просто на ночь запирают всё. Из соображений безопасности.
– От меня они тебя заперли! – усмехнулся царевич. – Только фиг им. Я всё равно тут! И влез бы даже на крышу, тут масса выступов, чтобы зацепиться. Я со школы альпинизмом увлекаюсь, а ещё больше – пещерами. Нет такой дыры, куда я не пролезу, если решил!
– Какой же ты молодец! – поцеловала я его в щёку, сама млея от удовольствия. – Но, постой, а как ты добирался от границы? Ты арендовал машину?
– О, это целая история! Сначала я понял, что меня облапошили, и чуть не убил Тамаза.
– Тамаза?
– Подкупленного водителя. Потом я остановил автобус. Они впечатлились историей любви и повезли меня обратно. Но через час их завернул полицейский и заявил, что по маршрутному листу они должны ехать в какой-то там Давид-Гореджо, а не в Алазанскую долину…
– Это монастырь старинный, меня туда Гига хотел свозить, – пояснила я.
– Какой ещё Гига? – нахмурился Андрюша.
– Помощник бабушкин.
– А-а, ну ладно. Дальше меня подвозил местный гибддэшник, клёвый чувак, хоть и зовут Сосо. По дороге он завёз меня домой, познакомил с женой, накормил до отвала, – я хоть пообедал и наскоро душ принял. Он подбросил меня до Сигнахи и нарассказывал страшных историй про похищенных невест. Правда, говорит, это только в горах и деревнях осталось, но дают за такое похищение только два года, и то условно или сводят на нет, если родственники соглашаются на свадьбу. Трындец, конечно, но я уже был готов ко всему! В Сигнахи всех полицейских подняли по угону какой-то тачки. И я снова решил добираться на перекладных. Но никто не ехал, просто заговор тысячелетия! Я пошёл к автобусной станции, а там меня поджидал Тамаз, сволочь! Да, тот самый! Он стал канючить, что ему заплатили, и он не при чём, просто очень нужны были деньги, а теперь стыдно, потому что он приличный человек и не знал подробностей. Приличный, угу… Печать ставить некуда!
– Ты его хоть не убил, Андрюша? – испугалась я.
– Нет, но стоило.
– Но кому нужно было платить за такое?
– Как кому?! Твоей бабуле, конечно, чтоб у неё ещё и борода выросла!
– Не может быть…
– Он сам мне сказал, что перевод подучил от какого-то там Кавсадзе. Понятно, что старушенция не лично чёрную работу выполняет, бедным родственникам поручила.
– Мне не верится…
Признаться честно, мне поверилось и стало неловко – бабушка ведь говорила о препятствиях для упорных «Скорпионов». Но неужели она на самом деле всё организовала? Она могла? В целом, могла. Она – богатая женщина, для которой нанять самолёт не проблема… А если бы Андрюша рассердился и уехал? – у меня внутри всё похолодело от этой мысли.
Я погладила его атласный, мускулистый живот, красиво украшенный дорожкой волос.
Но, выходит, она была права, и мой бедный прекрасный царевич преодолел все преграды и, наконец, тут, со мной, ещё более влюблённый, чем когда-либо. Тем не менее, Боже, как же это коварно с её стороны! Представить сложно, что добрая бабушка Алико на такое способна! Я спрошу у неё, а пока очень хотелось перевести тему в более нейтральное русло.
– Ой, а ты сейчас не голоден? Ты ведь с дороги, – спохватилась я.
Андрюша сглотнул и взглянул с неподдельным интересом в сторону гостиной:
– А что, есть что-нибудь перекусить?
– Да, конечно! – воскликнула я. – Бадри целую корзину еды принёс! И вина!
Я подскочила, Андрей поймал меня за локоть и строго спросил:
– Какой ещё Бадри?
– Троюродный брат. Сводный, – легкомысленно махнула я рукой. – Я сейчас!
Из открытой балконной двери дуло, и в номере было весьма зябко. Я соскользнула с кровати, набросила на плечи полупрозрачный пеньюар и помчалась к брошенной корзине с угощениями. Чуть не снесла пуфик, о который растянулся накануне дядя Уго. Очень неудобно было перемещаться между корзинами с розами. Особенно в полутьме. Я включила свет и потянулась за бокалами на столике.
– Что это за цветник?! – раздался за спиной напряжённый голос моего царевича.
– А? – обернулась я.
Он стоял в дверях в одних наскоро натянутых брюках.
– Это! – ткнул Андрей пальцем в окружающее меня море роз. – Это что такое?!
– Ах это? Цветы, – невинно ответила я. – Гига принёс.
– Так, – Андрей стал похож на тучу, точнее на Зевса, на ней восседавшего с пучком молний и огнём в глазах, и произнёс тоном громовержца: – Гига, Бадри. Вино, розы. А ты тут не скучала, как я посмотрю!
– На что ты намекаешь? – обмерла я.
– Я даже не намекаю, – грозно пошёл ко мне Андрей. – Мне отец сказал, что тебе уже выбрали другого жениха! И ты согласилась! Я не поверил ему, а, может, это правда?
В воздухе запахло грозой.
– Ты не Ромео, – обиделась я. – Ты вообще не Ромео! Тот бы никому не поверил! А ты нашёл кому…
– А как прикажешь это воспринимать?! – Андрей с отвращением отодвинул ногой пунцовые розы, нервно убрал с дороги жёлтые и гаркнул: – Я несусь к тебе, как кретин, автостопом по галактике! Лезу через стены! А ты?!
Я вспыхнула и оскорблённо ответила:
– А мне натащили курьеры цветов на ночь глядя, куда я должна была это деть? В окно выбросить? Устроить ночную распродажу? И я не молилась на ночь, чтоб ты знал!
Андрей моргнул.
– Не молилась? А должна была?
– Всё как в Отелло! «Ревнуют не затем, что есть причина, а только для того, чтоб ревновать[8]»! – выпалила я и на эмоциях случайно добавила в рифму: – А тут внезапно все сошли с ума мужчины, и что ж меня за это, убивать?
Мой царевич замер и облизнул пересохшие губы:
– Ты что, всего Шекспира наизусть знаешь?
– Нет. Вторая часть была не Шекспир, а экспромт. Я нервничаю.
– А-а…
Я насупилась и поковыряла пальцем прут корзинки, потом вскинула глаза и проговорила с вызовом:
– А будешь на меня кричать, я… я…
– Опять сбежишь? – сдвинул брови он.
– Нет, спою!
Теперь его брови взлетели вверх.
– Зачем?
– Затем, что бокалы треснут. Если в полный голос. А сейчас так ещё и окна! Потому что я нервная… Я его жду, а он не звонил! Он вообще неизвестно куда пропал, а я скучала! Я уехала, потому что ты меня обидел! Сильно обидел! А я всё равно тебя жду, ждала, и всем сказала, что жду! Что я выхожу за тебя замуж и мне никто не нужен! – я задыхалась от возмущения.
Андрей неловко улыбнулся и подошёл ко мне.
– Правда?
– Да, – буркнула я и поджала губы.
– Тогда не пой, – ещё шире улыбнулся он и потянулся обнимать.
Я обхватила себя руками и отстранилась.
– Эй, – позвал царевич. – Ромашка, ты опять обиделась?
– Да.
– Ну прости, это всё сицилийская кровь. Я просто легко вскипаю. Я холерик.
– А я грузинка, чтоб ты знал! – гордо вскинула я голову. – И интеллигентный человек! И потому я… я… – к глазам подступали слёзы и трудно было не расплакаться. Ну, какой из меня царь Тамар? Когда я, как та Таня, утопившая в речке мячик, и красноречивая, словно Герасим с Муму. Ни высказаться гордо не умею, ни постоять за себя, хотя… бабушка говорила «надо». Если она может, почему я не могу? В конце концов, у нас одинаковые гены, так что я должна, должна попробовать. И я всё-таки выдавила из себя, почти не дрожа: – Я не приемлю крики. Для меня совершенно неприемлемо, чтобы на меня повышали голос! И не уважали! А ревность – это неуважение… Это моё условие, иначе… я не выйду за тебя замуж!
Андрей опешил.
– Как не выйдешь?
– Ни за тебя, ни за кого! Я вообще замуж не выйду! Вот! Если на меня кричать…
– А если не кричать?
– Тогда подумаю.
– Но я же сицилиец.
– А я грузинка.
– Наполовину.
– Ты тоже.
Андрей склонил голову и навис надо мной, снова улыбаясь, и вдруг в кармане его брюк звякнул телефон. Он достал его и посмотрел недоумённо.
– Тут тоже написано, что ты не выйдешь за меня замуж. Идеальная синхронизация…
23
Ромашка снова меня удивила. Она даже была не ромашкой сейчас, а, пожалуй, гортензией. Понятия не имею, как этот цветок выглядит, но по названию – очень подходяще. Гордая, оскорблённая и по-новому, опять чертовски красива! До потери слов. И вдруг смска от неё же. Магия какая-то! Прочитал и опешил:
«Я не люблю тебя, Андрей! И замуж за тебя не выйду. Ты знаешь, мне трудно в силу характера говорить такое напрямую. Я долго сомневалась, мучилась, думала, как это сделать лучше. Хотелось сказать в глаза. Но ты не приехал, и я поняла окончательно: нам надо расстаться! Прости, больше я с тобой встречаться не хочу! И звонить мне не надо! Прощай!»
Э-э-э…
У меня случился когнитивный диссонанс. Я проморгался и посмотрел на экран снова. Потом на Катю. Телефона у неё в руках не было. И даже в пределах досягаемости. Она стояла, смотрела на меня своими огромными глазищами, готовая то ли расплакаться, то ли врезать мне по лицу. Но абсолютно точно не была безразличной! Её возбуждённая грудь под прозрачной тканью вздымалась, приковывая взгляд, и всё прочее настолько соблазнительно просвечивалось, что у меня в голове исчезли любые мысли, кроме одной. И нашего разговора она мало касалась.
Стоп! – Я встряхнул головой, стараясь не смотреть ниже её подбородка, а то не смогу думать. Кажется, сейчас как никогда пора включить мозг! Разобраться, что за ерунда вообще происходит?!
И вдруг до меня дошло: да это же новые козни родственничков! Цветы эти и прочая лабудень – тоже наверняка, чтобы мы поссорились, если я приеду. Ух, сволочи продуманные! Ну ничего, я вам покажу! Вы ещё с Гринальди не встречались!
– Тут тоже написано, что ты не выйдешь за меня замуж. Идеальная синхронизация… А где твой телефон? – спросил я.
– Кажется, потеряла. – Она, похоже, ничего не поняла.
Ладно, с этим разберёмся вторым пунктом.
– Ясно. Так я и думал. Не суть. Катя… – Я подошёл ближе, выдохнув пар. Чудом из ушей не пошёл. Заставил себя улыбнуться. – Катюша, есть прекрасная новость!
– Какая? – Она смотрела, не моргая.
Не врезала. Уже хлеб.
– На вторую половину мы оба с тобой русские, – я шагнул почти вплотную. – А это значит, что наверняка договоримся и уравновесим наши горячие корни. Всё будет хорошо!
То, что моя мама русская однажды решив, что папа идёт на свидание к другой, спалила его новые брюки с криками, каким бы шаман вуду позавидовал, я рассказывать не буду. Кстати, как потом оказалось, мама была права в своих подозрениях – отец закрутил тогда с секретаршей.
– Ты, – Катины распахнутые ресницы дрогнули, как бархатные крылья бабочек, – ты хотел, чтобы я что-то от тебя требовала. Ты даже настаивал на этом… Так вот. Я т-требую уважения!
Её подбородок дрожал, да и вся она была, как тростинка…
Мда, требования ей сложно давались. Их суть была для меня новинкой: я думал, дамы всегда должны требовать денег, шубы, кабриолеты, чтобы муж водил по ресторанам, особняк построил, Париж в отпуск, цветы к ногам и бриллианты к завтраку, а уважение… Хм, какой-то новый челлендж[9]…
– Я же сказал, что люблю, значит, уважаю, – глухо ответил я.
– Иногда это не равнозначно. И я так не смогу, – Катя сглотнула и поправила съехавший с плеча пеньюар. – М-моё условие: ты не должен повышать на меня голос.
Я растерялся. Что за вздор?! Она сама только что почти кричала. Я поджал губы.
– Да ведь так не бывает, Кать! У нас в семье…
– То, что происходит в вашей семье, для меня неприемлемо, прости, – срывающимся голосом произнесла она. – На самом деле, я считаю, это варварство и дикость – так разговаривать друг с другом. В моей семье такого никогда не было. Это плохо, это стыдно! И ты говорил, что не кричишь на Марусю.
– Но я же могу сорваться! Я не робот! И я привык.
– Нет, – она мотнула головой, опустила глаза, затеребила край пеньюара. – И ещё. Если я стану твоей женой, значит, я тоже автоматически становлюсь родителем Машеньке.
– Но… – я нахмурился, – её родную мать куда деть? Предлагаешь пристроить под машину или что с ней делать?
– Нет! – Катя обиженно выпрямилась. Отвернулась, ушла в другой край комнаты, вернулась и подняла на меня глаза: – Я не об этом! Я признаю, что допустила ошибку, я никогда больше не буду оспаривать твоих решений при девочке. Прости меня, пожалуйста. Я была не права! Бабушка Алико сказала, что потом за закрытыми дверьми я могу с тобой дискутировать, но не при ребёнке. И я с ней согласна.
– Бабушка, значит? – буркнул я, чувствуя невидимое присутствие этой долбанной старушенции в роли третейского судьи где-то между нами. Кто ей давал право лезть к нам и советовать?! Возомнила себя «Большим Братом»? Поздно. Тянет только на «Большую-Бабку-С-Усами». И я рассердился: значит, эту старушенцию, появившуюся из ниоткуда, Катя слушает, а мне условия ставит? Да они за одно! И я процедил: – Может, третье твоё обязательное условие и бабушку твою любить и в ножки кланяться?
– Зачем ты так?! – вскрикнула Катя.
– Видишь, ты сама кричишь, – заметил я. Хотел усмехнуться, не получилось.
Катя обиженно отвернулась и встала у кресла, оперлась о спинку.
– Катя!
Ноль реакции. Я подошёл, присмотрелся. Нет, плечи не вздрагивают. Просто надулась. Стало ещё обиднее: я так её искал, а она… Хотел коснуться спины, волос, но я убрал руку. Забрал из спальни свою рубашку, набросил её на себя. Подхватил пиджак и, молча, направился к выходу. Не к балкону, – мне теперь пофиг, пусть хватают, пусть хоть в полицию сдают.
Протянул пальцы к ручке двери. Замер. За спиной воцарилась мёртвая тишина. Кажется, Катерина даже не дышала, только пульс колотился в моих висках. Или это её сердце так стучало?! И пахли эти чёртовы розы, подаренные каким-то удодом. В голове сверкнула мысль: «Да что же ты делаешь, идиот!» И правда: ЧТО Я ДЕЛАЮ?! Я же не хочу уходить от неё!
Я развернулся на сто восемьдесят градусов и пошёл к скорбной фигуре моей Ромашки, унылой настолько, что вот-вот начнут осыпаться лепестки. Катя наверняка услышала мои шаги, но так и не шелохнулась. Я взял её за плечи. Развернул. И поцеловал.
А потом сказал, глядя в её бесконечные, влажные глаза:
– Я уважаю тебя. Уважал и буду уважать. Я не могу обещать, что никогда не повышу голос. Это будет не правдой. Я могу пообещать только то, что обманывать тебя я не буду! Потому что для меня неуважение – это обман. И уважая тебя, я говорю: я буду стараться прикручивать громкость. На максимум возможного. Но если сорвусь, то сорвусь. Да, потом буду чувствовать себя виноватым, потому что временами я идиот…
– Ты не идиот, – прошептала моя Ромашка и вцепилась в мою руку холодными пальцами. – И никогда им не был. Не верь никому.
Я почувствовал, что ещё немного, и сам расплачусь, потому что вдруг возникло в груди что-то такое, что словами не передать. Будто не моё и моё одновременно. Сладкое и горькое, неудобно большое. Я закусил губу, помолчал секунду и произнёс:
– А про Маруську…
И тут из Катиных глаз ручьями потекли слёзы.
– Я не хочу заставлять тебя, Андрюша… Просто мне больно, – сказала она, извиняясь.
И стало больно мне. Вспомнилось всё, что я и так знал: про её одинокое детство, про умершего ребёнка, про диагноз «бесплодие» и про то, с какой любовью она всегда относилась к моей Маруське. Теперь нашей? И меня осенило: я просто защищать их должен, обеих, что тут непонятного? От всяких гадов и злопыхателей, и даже иногда от себя. И сейчас я именно этим и занимаюсь.
Я прижал Катю к себе так сильно, как только мог. Коснулся губами пушистой макушки. А потом произнёс не из головы, а будто из сердца:
– Мне тоже больно! Я всё понял. Мы будем семьёй, самой лучшей семьёй из трёх человек! Со всеми нашими тараканами! Это я тоже тебе обещаю!
– Но я буду совершать ошибки, я ничего не понимаю в детях…
– Они те ещё манипуляторы. Я расскажу… Я сам ходил на занятия к детскому психологу, чтобы понять что к чему. До сих пор похаживаю…
– Да?!
– Да. А я буду орать… иногда…
– А я – обижаться…
– Можешь ещё громко спеть в ответ, чтоб мне неповадно было.
– Тогда придётся часто покупать бокалы.
– Закупим оптом. Главное, мы будем вместе, понимаешь? Вместе! Всегда! – воскликнул я шёпотом. – Потому что любим!
– Да… – наконец, улыбнулась Катя, она зашевелилась, как отогревшаяся с мороза птичка в руках. – Любим.
И моё сердце ожило, словно она им управляла – своей улыбкой и своими слезами. Эдакий пульт дистанционного управления. Жаль, мне не найти к ней инструкций, как к новым смартфонам. Женщина – это интуитивно непонятное устройство, от которого впадаешь в зависимость, если вдруг совпадаешь по не вполне определённым параметрам. Сначала кажется, что дело в сексе, а потом выясняется, что контакты в сердце идут, там же и замыкают. Тебя шарахает разрядом, и постепенно ты к нему привыкаешь. И называется эта аномалия «любовь». Не разобраться никогда. Впрочем, буду пробовать…
– Как я хочу, чтоб ты чаще улыбалась! – сказал я Ромашке и поцеловал в нос.
– Как маленькую, – хихикнула она.
– Ты и есть маленькая, – подмигнул я.
– Я на год старше.
– Никому не говори, не поверят.
Она шмыгнула носом. Я вытер ей слёзы. И вновь от ощущения всего её женского, плавного, мягкого, полного нежности тела, погорячел и возбудился. Тпруу, – сказал сам себе, а Кате добавил весело, словно мы только что не устраивали вселенские разборки:
– А теперь давай жениться.
– Прямо сейчас? – удивилась Ромашка. – Ведь ночь на дворе!
– Ночь. Но я знаю место, где венчают круглые сутки. Не так уж далеко отсюда. В соседнем городке Сигнахи. Чудесное нововведение, я считаю. Не надо ждать трёх месяцев, платить взятки или ехать в Лас-Вегас. Грех не воспользоваться.
– Как же мы доберёмся туда? – моргнула она. – Ты без машины.
– Положись на меня, – ответил я. – Главное, больше не откладывать ни секунды! Через двадцать минут транспорт будет подан к воротам. Будь готова.
– Мы сбегаем? – ахнула Катя.
– Я тебя похищаю.
– Ого! – её лицо осветилось заговорщическим задором, смешанным с робостью и изумлением. – А как же бабушка?
– С ней потом решим, – заверил я. – Пора уже придать нашим отношениям официальный статус. Пусть и тайком, как твои любимые Ромео и Джульетта. Согласна?
– Да, – выдохнула Катя. – Но как выйти, ведь заперто?
– У меня есть план. Твоя роль – через двадцать минут быть у дверей этой крепости. А я тут организую небольшой шумок, но такой, что про тебя и не вспомнят. Доверься мне!
– Доверяюсь, – расцвела Катя.
Я поцеловал её и полез на балкон.
24
Хотелось прыгать и бегать кругами. Меня похищают?! Мой рассудительный, оксфордского роду и племени царевич влез на балкон и хочет тайком жениться?! Это же безумство! Боже, Боже! Да я даже в лучших сценариях себе такого представить не могла! Чтобы он это сделал ради меня! Чтобы он… он… Он самый лучший! Мой герой! И не лгать обещал! И кричать потише!
Я не удержалась и подпрыгнула от радости, перевернула корзинку, розовые розы обиженно коснулись головками ковра. Я их вернула в вертикальное положение и, выбравшись из цветочного плена, закружилась по просторной части гостиной, расставив руки. Полы пеньюара во все стороны. Пилон бы сюда, я б ещё не так раскрутилась!
Ура! Он меня любит! По-настоящему! Настоящее не придумаешь! Ур-р-а-аа!
Кажется, от таких новостей и переполняющих меня чувств даже моё отражение в зеркале похорошело и расцвело. Совершенно непристойное отражение в полупрозрачном пеньюаре! Не помню, когда мы его покупали с бабушкой Алико. Но в дорожную сумку она его предусмотрительно положила. Какая же она молодец! Я покрутила бёдрами, как на занятиях по пилону и тут же остановилась в замешательстве.
Всё-то замечательно, а бабушка не обидится?
В коридоре раздались грузные шаги, что-то скребнуло у двери, и на пороге появилась бабушка Алико собственной персоной. Как всегда, в чёрном балахоне, с бежевым кашемировым палантином на плечах и с любимой сумкой Гуччи в руке. Судя по теням под глазами, она явно устала. Я запахнула халатик, хотя приличнее от этого он не стал, и бросилась к ней.
– Бабушка!
– О, мой сердце! – воскликнула бабушка Алико, словно не ожидала меня увидеть. – Ты до сих пор не спишь? Почему? Меня ждал?
– Д-да, – соврала я и покраснела.
Вот и повод спросить лично: а не обидится ли…
Но, погодите, там же Андрюша! Через двадцать, даже семнадцать минут он будет ждать меня у ворот! Что же делать? Что делать?!
Я почувствовала себя виноватой и счастливой одновременно, потому и улыбка вышла кривой, как у Джокера-паралитика.
– Мой золотой девочка! – растрогалась бабушка, окинула меня оценивающим взглядом, остановилась на припухших, ещё горячих от поцелуев губах и добавила с улыбкой: – Сразу видно, что ждал!
И чтобы не врать больше, я кинулась её обнимать. Тем более, что на самом деле хотелось это сделать.
– Я скучала по тебе, бабушка, – на этот раз совершенно искренне сказала я.
– И я по тебе, мой сердце!
Как же хорошо было чувствовать её толстенькое, доброе тепло, уткнувшись в большую грудь и светлый кашемир! От бабушки снова пахло пряниками. Имбирными. И Шанелью.
А, может, рассказать ей всё? Она же любит меня и поддержит! А вдруг нет? Если она действительно посмотрела на моего царевича и решила, что «нет, не подходит он драгоценный внучка», и препятствия чинила вовсе не потому, что хотела его проверить? Да, она так ему и сказала наверняка. А вдруг он нагрубил ей, разозлившись? Он же может. О, нет, тогда бабушка точно будет против! А я их обоих люблю, и Машеньку…
Я вспомнила похожее на меня крошечное кудрявое чудо, и оно перевесило. Я категорически не могу ни от кого отказаться! Поэтому я вздохнула глубоко, поцеловала бабушку в щёку и спросила, пытаясь выглядеть спокойно:
– Много дел было, бабуля?
Бабушка махнула рукой и, подобрав юбки, грузно уселась в кресло.
– Вах, много, мой сердце! Этот чёртов совет – стадо баранов в галстуках! Долбил мой мозг! Пытаются мне условия диктовать! Будто не знают, кто главный! Мой компания, что хочу, то и делаю! Хочу продам, хочу в горошек покрашу, вайме!
Я села подле неё на пуфик.
– А что они хотят?
– Американский инвестор хотят! Чёрта им в аджику, а не инвестор! Для грузинский бизнес американец не нужен! Я уже жалеть, что на ГФБ вышел! А они теперь в Лондоне акций продавать хотят, вайме! – несколько следующих слов относились к непереводимому грузинскому фольклору. – Возомнили о себе, члены правления! Фигли-мигли это, а не члены!
Я взяла её за руку:
– А что такое ГФБ, я забыла…
– Грузинский Фондовый Биржа. Пришлось этих клоунов директорами сделать! Так положено. Я их для галочки в кресло посадил, а они права качать! Вах! – бабушка снова сжала кулак так, что перстень сверкнул бриллиантом у меня перед носом.
Хорошо, что не в глаз…
– И все против тебя?
– Не все. Уго наш не был. Но он серый змей… Ещё два член пока нормальный. Остальных будто в попа шмель ужалил! – затем снова пошли грузинские витиеватости.
– А зачем тебе инвестиции нужны были, бабушка? Разве бизнес плохо идёт? У вас тоже кризис?
– Зачем кризис? Развиваться надо, понимаешь, чтобы всегда был хорошо! Ассортимент, объём, продажа расти. Я не жадный, я за прогресс! В Имеретия хотел ещё один завод ставить. Пусть весь заграница наш вино и чача пьёт! Чистый, как слеза! – бабушка снова взвинтила палец в потолок и вдруг покривила носом. Глянула мне за спину и округлила глаза: – Вах, роза! Зачем столько?
– Гига подарил, – пожала я плечами, – в знак дружбы.
– Вот прохвост, – легко рассмеялась бабушка Алико, словно только что не кипела от ярости. – Всегда был хитрый, за то и держу. Левый мой рука, на правый не тянет. Никто не тянет, по правда! Но Гига… Глянь-ка, как разошёлся! Решил, ты в обморок упасть и подумать, что он – Нико Пиросмани…
– А при чём здесь грузинский художник? – удивилась я.
– Вайме, песня «Миллион алых роз» знаешь?
– Конечно!
– Он как раз про сумасшедший влюблённый Нико Пиросмани. Так он любил один артистка, так любил, что квартиру продал и цветы купил.
– Не слышала об этом… – опешила я.
– Гига дом не продал, не бойся, – продолжала веселиться бабушка и похлопала меня по плечу. Затем осмотрела с прищуром, снова остановилась взглядом на губах и спросила: – А тут не Гига у тебя был случайно, мой сердце?
– Нет-нет, – прикрыла рот пальцами я, мои щёки налились жаром.
– Никто не обижал тебя, Кати?
– Н-нет, – улыбнулась я и скользнула взглядом на циферблат громадных напольных часов, похожих на башню. Время утекало, как кипящее молоко из кастрюли. Оно уже пузырилось и пахло подгоревшим. Секунды поджаривали мне пятки, как раскалённые угли, а руки холодели от стыда и волнения.
– А-а, понял, – подмигнула мне бабушка, но ничего больше не сказала. Ещё раз принюхалась и снова скривилась. – Не люблю я розы! Не мог орхидеи подарить, что ли? Тебе нравятся орхидеи?
Не понимая, к чему она клонит, я выдохнула:
– Я ромашки люблю. – И снова подумала об Андрее, у меня все бёдра нетерпением искололись. – Бабушка, а ты спать не хочешь? Уже далеко за полночь. Ты устала, наверное…
Она потеребила ухо с внушительной серёжкой и признала:
– Хочу. Сейчас и будем.
Я в панике подумала про нашу пахнущую совсем не пряниками кровать, взбитую, как сливки к торту, а ещё сколько нужно будет ждать, пока она заснёт. То, что бабушка Алико ляжет спать здесь, я не сомневалась – ведь это её личные апартаменты. Одеваться придётся на скорую руку и бесшумно, может, даже в коридоре? Как неловко! В висках пульсировала кровь, адреналин зашкаливал и боролся с пузырьками стыда. Я с семнадцати лет себя так не чувствовала, когда пыталась на дискотеку ускользнуть в тётином платье. За это была лишена любимой книжки и шоколадок на неделю… Но ради моего царевича я и не так рискну!
Бабушка громко вздохнула, осмотрелась и сказала:
– Только тут я спать не буду. Пахнут! – и скривилась снова так, будто это были не розы, а отходы рыбного производства. Она поднялась с кресла и подхватила с ковра свою сумку. – Пойду, займу свободный номер этажом выше. Всё равно гостиница пустая. Ни туристов, ни черта! После ваших майских, как жаба языком слизал.
Захотелось её расцеловать, что я и сделала.
– Вах мой сердце, столько в тебе любовь! – засияла бабушка Алико. – Такой сокровищ, мой внучка!
А я заволновалась. Что она подумает, если обнаружит утром пустой номер? Чрезвычайно не хотелось её расстраивать. Я отступила назад и вскинула на неё глаза.
– Бабушка!
– Что, мой сердце?
– Бабушка, – у меня во рту пересохло. – Знаешь, мы с тобой так мало знакомы, но ты такая добрая! И я тебя уже люблю. На самом деле…
– Вах, мой девочка, – бабушка опять стиснула в объятиях так, что продолжение фразы запнулось у меня в горле вместе в воздухом под хруст рёбер, – я тоже тебя люблю! Ты такой цветочек! Радость для мой глаз и песня для мой ух! Одно жалею – столько лет я тебя не знал…
– Мне тоже жалко, – прошептала я. Моё сердце сжала совесть, и я решилась. – Бабушка, скажи, а если я что-то сделаю не так, как ты хочешь, или не то, что ты планировала, ты прогонишь меня?
– Что ты, мой сердце! Кто же гонит свой кровь? – она покрыла мои щёки поцелуями. – Я двадцать лет думал, что после меня только вино останется. А теперь счастлив: есть такой драгоценность на свете! Ма-аленький, нежный, – она отстранила меня, умиляясь, потрепала по щеке и добавила с гордостью: – Только ты чуть-чуть больше смелый будь! Ты ведь не кто-то, а Кавсадзе! Княжеский род! Бабушка у тебя царь Тамар – помни это, Кати! А то ты такой хороший, а как овца…
Я моргнула, открыла рот и не нашлась, что сказать. Так только моя бабушка умеет. Она окончательно выпустила меня из рук. Взгляд отчего-то у неё опять сделался хитрый.
– Папа твой Георгий балованный был, очень балованный. Хороший мальчик! Добрый ночь, мой сердце!
Бабушка Алико причмокнула языком, развернулась и с важной уверенностью, как противотанкерная торпеда, поплыла по коридору к лифту.
– Спокойной ночи, бабушка! – выкрикнула я ей вслед и сердце снова сжалось.
Откуда-то залаяла болонка. Не знала, что в гостинице позволяют держать домашних животных…
* * *
Я поспешно закрыла дверь, взглянула на часы и глаза чуть не выскочили: у меня на всё про всё десять минут. Боже, свадьба на скорую руку! Я причесалась, со скоростью света нанесла губную, метнулась к гардеробной, застыла перед почти пустым шкафом. А надеть-то нечего… На самом видном месте светлого костюма, в котором я была сегодня, коварно краснело пятно от вина. Наверное, в подвале, когда мы с Гигой квеври опустошали, посадила… Строгое чёрное платье? Хм, невеста в чёрном… я же не гот! Джинсы? О нет, Андрюша увидит, сразу жениться перестанет. Сам-то он даже мятым выглядел элегантно. На выбор оставались махровый халат, джинсовая курточка, футболка с пятнистым принтом, широкий кардиган цвета верблюжьей шерсти и нежно-розовое кружевное платье очень мини. Интересно, чем руководствовалась бабушка Алико, когда складывала мне в сумку эти вещи?
За балконом послышались голоса. Весёлые, взбудораженные, шумные. Одновременно галдели человек двадцать, шагали, хлопали. Кто-то возмущался. Вдруг где-то вдали раздался хлопок, а затем нечто похожее на раскаты грома. В небе засверкало, совсем рядом зашлась лаем мелкая собака и со двора раздались взбудораженные выкрики на грузинском. Неужто Андрюша запустил в действие свой план?! Я думала, всё будет по-тихому…
Сердце моё учащённо забилось. Выбирать было некогда. Я молниеносно втиснулась в кружевное платье. Прыгая на одной ноге, извернулась и застегнула сзади молнию. Ужаснулась тому, как ничтожно оно прикрывает подолом бёдра. Натянула кроссовки. Подхватила кардиган, туфли на каблуках на сменку в одну руку; сумочку – в другую и бросилась к выходу. Чтобы сбежать по лестнице и прорваться сквозь дверь холла у меня оставалась одна минута…
25
Я на цыпочках проскользнула по коридору, вновь услышав лай мелкой собаки. Спустилась по лестнице к неотвратимо приближающимся шуму и гвалту. В холле творилось нечто невообразимое: русский мужчина с красной шеей, откуда-нибудь из Тамбовской губернии, растягивая гласные, доказывал Тамте, что она не Тамта, потому что «Бронь никто не отменял!» Три женщины рядом истерили с криками: «Уже оплачено!». Одна из них с прибалтийским акцентом. Старушка в цветастой вязаной кофте приставала к охраннику с вопросами про виноград и вино. Он всё менее невозмутимо наблюдал за прибывающими, не очень свежими туристами. Другого охранника у входной двери ещё одна старушка с палочкой и рюкзаком в сверкающих черепах, очень европейского вида донимала вопросом, не платный ли здесь туалет, и если да, её срочно надо туда проводить, потому что она не ручается за свою слабую физиологию. Неожиданно я заметила в центре столпотворения бабушкиного помощника. Гига в белом пиджаке и чёрной рубашке выглядел настоящим красавцем, непоколебимым, будто айсберг. Он внимательно слушал девушку и седого двойника-Меладзе, что-то терпеливо и настойчиво доказывающих ему по-грузински. Человек десять просто ждали и отчаянно зевали. При этом никто не делал скидки на ночь, толпился, топал и разговаривал очень громко. Пара у стойки даже перекрикивалась через головы вопящих про «бронь и оплачено». В общем, холл превратился в вокзал времён НЭПа, когда всё было можно, а сделать из этого ничего было нельзя…
Откуда все эти люди?! Да и ладно, не важно, главное как удачно! Я прошмыгнула по стеночке к выходу из гостиницы, стараясь не высовываться из-за спин туристов. Увы, Гига увидел меня и, кивнув, оставил своих собеседников, чтобы направиться ко мне. Я накрыла туфли кардиганом и сделала вид, что прогуливаюсь.
– Катя! – воскликнул Гига, широко улыбаясь. – Хотел бы пожелать вам доброй ночи, но тут творится такой сумасшедший дом, что язык не повернётся! Не волнуйтесь, скоро всё уладим. Вас разбудили?
– Да, – ответила я, радуясь, что можно не выдумывать ложь.
– А вы куда? – продолжая улыбаться, спросил красавец Гига.
Кардиган съехал с моей руки на пол, обнажая туфли и сумочку. Ой, надо что-то делать! Я потом испугаюсь! Даже позволю себе впасть в истерику, как та эстонская мадам у стойки, что по виду очень напоминает доярку… Но только потом. А сейчас надо как-то отвлечь бабушкиного помощника. Чем-нибудь необычным. Я подняла с мрамора кардиган, закрывая туфли, и сказала первое, что пришло в голову, честно моргнув:
– Вы знаете, в эпоху Ренессанса женщины выбривали лбы, чтобы казаться умнее. И ресницы выщипывали. Как вы думаете, мне бы пошло?
– Что? – опешил Гига.
Да, я знаю, умнее мне даже выбритый лоб не помог бы сейчас выглядеть! Но Гига перестал смотреть на туфли и уставился на ресницы, будто решил, что я уже претворила в жизнь эксперимент. Так себе, конечно, отвлекающий маневр… Но меня ждал Андрюша, и надо было выкрутиться.
– Раз не сплю, решила потанцевать в ресторане. Это же оттуда музыка? – беспечно сказала я.
Гига не успел кивнуть, как молодая грузинка и копия Меладзе вновь взялись за него. Двойник певца принялся жестикулировать и показывать на меня, от чего Гига оторопел ещё больше. Видимо, всё-таки ажурное мини, несмотря на стразики и вполне приличный верх вызывало у кавказцев возмущение. У меня пересохло во рту. Я на всякий случай стала отступать к выходу. «Туалетная» старушка вскрикнула и начала падать на охранника. Он подхватил тщедушное тельце и потащил его к кожаному дивану. Люди зашумели ещё громче. Из ресторана на шум подтянулись разновозрастные джигиты. Позади у вазы с гигантскими лилиями у туристки лопнул шарик. Гига обернулся. Все обернулись. Я юркнула к дверям.
Через мгновение лицо и голые руки обдало бодрящей свежестью. Как мне пробраться незамеченной эти двадцать пять метров до ворот? В небе снова что-то хлопнуло. Темнота над винохранилищем озарилась фонтанами салюта. Я увидела охранников, бегущих туда, и спряталась за яркий туристический автобус. Кто-то дёрнул меня за руку. Сердце ухнуло и упало в живот.
За спиной стоял двойник Меладзе.
– Жираф, – с многозначительной улыбкой по-русски сказал он и поманил меня в автобус.
Возмущения и крики из холла гостиницы достигли апогея. Кажется, там вот-вот четвертуют персонал за упавшую в обморок старушку. Я запрыгнула в пустой салон. Двойник певца сел за руль. Двери закрылись. И мы двинули на выход. Пожалуй, ни один грабитель банка не испытал такого адреналина, как я. От страха и восторга хотелось подпрыгивать до потолка и прятаться за спинки сидений одновременно. Последнее желание пришлось воплотить в жизнь, едва мы подъехали к воротам «Санатрело Корпорейшн». Судя по усилившемуся салюту из глубины предприятия – засланная десантная группа не боялась быть утопленной в квеври и замурованной в подвалах вместе с пятнадцатилетним вином. Или, наоборот, очень к этому стремилась. На КПП тоже царила суматоха. Двое охранников всё-таки остановили нас, на что водитель автобуса нервно ответил:
– Вах, ни въехать, ни выехать! Что за гостиница такой! Пока там не могут решить, селить турист или не селить, я хоть заправлюсь. Вдруг до соседнего Кварели ехать придётся?
– Надо было вовремя бронировать, – послышалось жёсткое в ответ.
За окном снова рассыпался искристыми хризантемами в небе салют. Водитель нервно выругался:
– Вы тут праздновать, пить-гулять, а у меня люди! Что они о грузинский гостеприимство подумают?! О компания, куда их пригласили на дегустацию? То колесо сломался, то пробка, то такой приём!!! Стыдно, да?
Видимо, охраннику на самом деле стало стыдно, и он крикнул:
– Проезжай!
Я вжалась в сиденье, стараясь не дышать. Автобус тронулся и поехал вдоль едва освещённой улицы и крепостной стены «Санатрело», за которой продолжались хлопки и свист. В домах по другой сторону от проезжей части загорался свет, и на крыльце некоторых появлялись жильцы с недоуменными лицами. А я лопалась от гордости, с трудом сдерживаясь, чтобы не крикнуть им: «Это мне! Это ради меня! Это всё он! И я за него замуж выхожу!!!»
Но хвастаться неприлично, да и конспирация не позволяла, поэтому я лишь хихикала в кулак и не уставала удивляться: какой же Андрюша молодец и выдумщик!
Двойник Меладзе вёл лихо и что-то насвистывал. Потом завернул за угол и подмигнул мне:
– Иди, красавица! Вон твой жених!
– Спасибо, – краснея, сказала я и бросилась к распахнувшимся с шипением дверям автобуса.
Прямо у подножки меня ждал Андрюша. Красивый, уверенный, как бог. При виде меня его глаза загорелись восторгом:
– Ромашка! Ты потрясающе выглядишь! – воскликнул он и, подхватив за талию, спустил с высокой подножки на асфальт.
– Красивая у тебя невеста! – цокнул языком водитель. – Просто куколка!
– Спасибо, дорогой! – отчего-то с лёгким кавказским акцентом ответил Андрюша и показал на чёрный автомобиль. – Бежим! Пока не хватились!
– Бежим! – счастливо ответила я.
И мы побежали, держась за руки. Андрюша распахнул передо мной заднюю дверь. Я бухнулась на сиденье. Сам он сел на водительское, к моему изумлению. И мы помчались. Моё сердце билось радостно, от улыбок чуть не лопались щеки.
– Андрюша, Андрюша! Это было восхитительно! – не могла сдержать эмоций я. – Неужели подобным похищениям в Оксфорде учат?!
– О, там учат и не такому, – с апломбом сказал мой царевич, взглянув на меня в зеркало заднего вида.
Я не удержалась и, потянувшись вперёд, поцеловала его в щёку, коснулась пальцами его волос, шеи. Блаженство!
– Почему ты не посадил меня вперёд?
– До Сигнахи ещё полтора часа. Подумал, может, ты захочешь отдохнуть, ведь ночь.
– Что ты! Какой отдых! Я не хочу пропустить ни секунды нашей с тобой ночи!
Посёлок закончился. Мимо окон проносился тёмный лес. Фары освещали прямую пустынную дорогу.
– Откуда ты взял машину? – спросила я.
– Друг дал.
– Откуда у тебя друзья в Грузии?!
– Сегодня обзавёлся, – ответил мой царевич и довольно пояснил: – Грузинская полиция рулит! Клёвые ребята! Ромашка, а ты права была про человеческий фактор! Добавить немного личного, включить юмор, харизму и любовь, подперчить мотивацией, и народ идёт за тобой. Хоть на амбразуру…
– Ты имеешь в виду тех туристов? – поразилась я. – Но ведь автобус завернул полицейский, ты сам говорил!
– Кто мешал ему потом развернуться обратно? – хмыкнул Андрей. – Людям подавай приключение. Они за этим в Грузию приехали, а тут такой блокбастер и бесплатно. Кто б отказался участвовать? Хороший они шмон в гостинице навели?
– О-о. Ты не представляешь! – с азартом проговорила я. – Особенно старушка с рюкзачком в черепах.
– Бывшая актриса. Из Питера приехала.
– И медведь такой с красным лицом.
– Менеджер из Саратова. Сначала был против, но жена ему плешь проела. Выходит, вошёл в раж.
– Мне даже жалко работников гостиницы…
– Не жалей, – рассмеялся Андрюша. – Они ещё и бонус получат за прибыль и работу в трудных условиях.
– Удивительно, что люди вот так запросто согласились оплатить довольно дорогую гостиницу…
– Не все.
– Неужели ты заплатил?!
Мой царевич пожал плечами так, словно речь шла о пустяке.
– Некоторые и больше на свадьбу тратят. Будем считать, что это калым за лучшую в мире жену.
– Ах, Андрюша… – только и выдохнула я, ощущая за своими лопатками крылья.
– И это ещё не все сюрпризы на сегодня, – заметил мой довольный почти-муж и повернул по трассе за крутой холм.
А мне больше сюрпризов и не надо было: час пути, любая церковь или самый захолустный ЗАГС, два слова и мы женаты! О, как романтично! Может, это и имел в виду мой прекрасный царевич?
Я хотела спросить, но прямая трасса закончилась, и начался серпантин. Лучше было моего водителя от дороги не отвлекать, он и так ведёт слишком быстро. Мы снова завернули, промчавшись мимо развилки, уводящей куда-то наверх в лес, и Андрюша резко ударил по тормозам. На дороге что-то лежало. Мешок? Шевелится? Неужели баран? Отчего-то вспомнилось, что в любимой бабушкиной «Кавказской пленнице» невесту променяли на стадо баранов. Но меня-то уже похитили, так что не о чём волноваться, однако разобрало любопытство. Я была уверена, что уже ничего плохого с нами быть не может, и всё вокруг разыгранная, как по нотам, пьеса моего Андрюши.
– Одну секунду, – сказал он и толкнул от себя дверцу.
И я, затаив дыхание, проследила, как мой царевич спокойно подошёл к мешку. Наклонился. Что же там такое?
26
Если кто-то где-то был на коне, то я сейчас – на драконе! Меня распирало от чувств, открытий, эмоций – ткни, лопну! Рассыплюсь на тысячу искр с грохотом, как фейерверки над территорией «Санатрело корпорейшн». Всё сработало!
То что я по настоянию отца постоянно отрицал, оказывается, действует! Люди, когда к ним по-человечески, к тебе тоже не ягодицами. А если ещё и нужные кнопочки подберёшь, исходя из персональных потребностей, которые у всех есть, завоюешь хотя бы начальный авторитет, тогда они совсем за тебя горой. Я удивлялся, я был рад! Меня перло, как в дурацкой песенке про Новый год.
Да, я всё это знал! Читал много о мотивации, о рычагах управления, о методиках и стратегиях. Изучал, писал эссе, участвовал в дебатах, но отец признавал только один инструмент – пресс. «У нас всё просто и не так. Оксфорд остался в Оксфорде», – бурчал он.
Вообще не понятно, зачем он меня туда посылал? Чтобы в элитном клубе козырнуть: мол, я крут: сын в Англии учился, дом во Франции, дача на Карибах? А в реальности предпочитать простой сермяжный топор, ливерные пирожки и водку с огурцом? Однозначно не Реми Мартен с маслинками.
За четыре месяца совместной работы с ним я понял окончательно: креатива отец не приемлет. Оттого давило, мутило и на работу не тянуло. Отчаянно хотелось в Лондон, в Москву, хоть к чёрту в задницу, но только не в собственный офис над опенспейсом нашего «Жирафа».
«Твоё наследство. Твоя будет компания», – по-императорски важно говорил отец и с гордостью Наполеона показывал на склонившиеся головы наших сотрудников, сидящих за компьютерами или бегающих где-то там внизу – за стеклом. А я точно знал: ни фига! Он не выпустит и ниточки из своих рук. Скорее прирежет, как Иван Грозный сына за избыточную либеральность. Он буквально со стоном и радикулитом отдал мне три отдела. И давит-давит, словно паровой каток. Я-то, конечно, сопротивляюсь, трепыхаюсь, но радости от работы нет никакой. Судя по показателям, с моим приходом продажи вообще ухудшились. И как результат, настроение у меня становилось всё хуже. А Ромашка ещё удивлялась: чего я нервный, чего постоянно ору? Да потому что чувствую себя несостоявшимся недоруководителем, не начальником и не подчиненным, привязанным к «наследству» петрушкой, «невестой без места». Я как коллаж в Инстаграме, на котором все изображают счастье. Просто никто в следующую секунду после щелчка камеры не видит унитазной правды… Но то было там! А сейчас мне было хорошо! Мне было здорово! Я вдруг почувствовал, что могу! Пусть в таких странных и нетипичных для руководства условиях, но могу же! И получается! Меня слушают, следуют, помогают. Тридцать с лишним человек в автобусе с радостью шли навстречу, как тёплая глина в руки горшечника. И тем, и другим от результата было хорошо. Я даже не представлял, что это возможно, и теперь за спиной выросли крылья.
На заднем сиденье подпрыгивала от радости и нетерпения моя самая красивая на свете Ромашка. Розовенькая, как зефирка. Вся такая нежная, воздушная, соблазнительная! Улыбалась так, что хотелось остановиться, перелезть на заднее сиденье и зацеловать, затрогать, просто съесть всю без остатка! Но нельзя, чёрт побери всех этих Кавсадзе! Ещё сорок минут, и мы в Сигнахи, потом не знаю сколько уйдёт на церемонию, но тогда точка – больше никто и никогда не отнимет мою девочку! Не посмеет посягнуть на наше счастье! Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете и, казалось, мне всё по плечу!
– А кто же устроил весь этот фейерверк? – сгорала от любопытства Катя.
– Тамаз.
– Как?! Он же на другой стороне…
– Тамаз работает сдельно. Заказ по увозу меня к чёрту на рога он выполнил. Отчитался, деньги получил. Потом задавила совесть. Представь, Катя, помимо того, что он подлец, он ещё и грузин. А у них, как я понял, есть какой-то свой кодекс чести. И золотое правило: лишь бы скучно не было!
– Ничего себе!
– Угу. Чувство вины, страсть к приключениям и безопасный платеж на кругленькую сумму работают безотказно, – хмыкнул я, крутанул руль. Мы выехали за поворот, и я тут же ударил по тормозам.
Поперёк узкой, едва освещённой дороги что-то лежало. Мешок. Шевелится. Хм, мы могли бы перевернуться, не заметив. Или раздавить. Но что это?!
– Проверю, – с улыбкой сказал я Ромашке, а сам почувствовал себя как-то… странно.
Но я же не экстрасенс, чтобы ванговать и во все эти предчувствия верить. Я даже в пятнадцать лет не особо мистикой засматривался. Так что встал и пошёл. Даже ключи из замка зажигания не достал.
Мешок шевелился и елозил, как живой. Пыхтел.
Неужто человек? – по спине пробежал холодок.
Я присел и дёрнул за верёвку. Оно рвануло на меня. Из сползшего под напором изнутри отверстия высунулся чёрный нос, зубы, морда, и я уткнулся взглядом в осоловелые глаза барана.
– Здрассьте, – вырвалось у меня.
– Меее, – заявил баран и посмотрел преданно.
И вдруг за моей спиной взвизгнули шины по асфальту. Я резко обернулся и увидел, как с нарастающей скоростью сдаёт задним ходом арендованный Опель. Я подскочил и бросился за ним!
– Стой! Стой, скотина! – орал я на весь лес. – Катя!!!!
Я бежал! Бежал! Бежал за ним, как сумасшедший. Опель миновал поворот на дорогу в горы и резко поехал на меня. Я отшатнулся, уверенный, что сейчас он меня расплющит. Но машина развернулась влево и с визгом болида Формулы 1 помчалась вверх. Я снова бросился за ней. Фары удалялись слишком быстро. И, наконец, я выдохся. Остановился, тяжело дыша. Опёрся на колени. В груди пекло.
Я идиот, кретин, самоуверенный индюк! Как я мог поддаться на такую тупую разводку?! Сердце выскакивало из груди. В висках било, как по наковальне.
Они забрали её! Забрали мою Ромашку!!! Всё рухнуло в одно мгновение. Небо схлопнулось с землёй, остались только горы и баран на дороге. Чёрт, его же раздавят…
В отчаянье шаря глазами по темноте, перетекающей в ещё более крутую тьму, я перевёл дух, прокашлялся и нащупал в кармане брюк телефон.
– Алло, Сосо? Да, это Андрей Гринальди. Я хочу возбудить дело о похищении человека! Моей невесты! Поможешь?
27
Осталось дождаться подмоги, но ждать было чертовски трудно. Раздирало желание идти, бежать, искать. Всё нутро иссохло и скукожилось. Но пешком глупо.
Кто?! – хотелось орать на весь лес, чтобы аж до Тбилиси было слышно. – Кто посмел?!
А главное – до чёртиков раздирал страх, что ей навредят. Моей… Ромашке…
Убью. Кто бы это ни был, если хоть пальцем.
Меня окатило холодом от мысли, что её обидят.
Она же такая… беззащитная.
Я не находил себе места, один посреди ночи на трассе между Мцрели и Сигнахи. Точнее с собратом по разуму – вместе с бараном. Это развязанный придурок блеял, жался к моей ноге. Оставлял шерстинки на брюках, как линяющий персидский кот, и отчаянно вонял. Иногда кучерявый дремал. Потом просыпался и снова испуганно говорил «Меее», цокал копытцами по асфальту за мной, даром только папой не окрестил.
Я стоял, ходил, сидел. Меня бросало из гнева в ужас. Из беспокойства в возмущение. А надо было соображать. Надо было попытаться найти этот центр спокойствия внутри урагана, в котором получилось бы подумать.
Я снова достал из кармана телефон. Набрал отца.
– Андрей? – удивлённо бухнул он. – Ты на часы смотрел?! Или случилось что…
– Случилось, – ответил я, стиснув зубы, чтобы держать себя в руках. – Катю похитили.
– Чёрт! – отец замолчал, потом начал бурчать, как заводящийся мотор. – Я говорил, что нечего тебе делать в Грузии! И ей тоже. Зачем поехали? Ну не женились бы, просто жили в Ростове…
– Отец! – перебил его я. – Ты вообще себя слышишь?
– А что? Ещё давай, скажи, что я не прав! – он закряхтел, сказал тише: – Сейчас, я на кухню выйду. Надю и так разбудил, а ей завтра близнецов в поликлинику рано…
Я усмехнулся.
– Клёвые у тебя двойные стандарты, папа!
– Не дерзи!
– И не думал. Мне некогда, – ответил я, отпихивая от себя барана, который таки и норовил уткнуться мне мордой в штаны. Замёрз, что ли? – У меня есть к тебя два вопроса. Первый: телефон Алико Кавсадзе.
– Скину. Что ж ты сам у своей девушки не спросил? – усмехнулся отец.
– У жены, папа, у жены! – со злым нажимом ответил я.
– Когда вы успели пожениться?!
– Гражданский брак никто не отменял.
– И никто его за брак не считает.
– Я считаю. Этого достаточно. Вопрос второй: почему ты внезапно стал так резко против нашей с Катей свадьбы?
– Я всё тебе сказал: мало у тебя девиц было? И брак твой скороспелый с Ланой? Все нервы тебе вытрепала и нам за одно. Тебе не достаточно? Ты Катерину разве хорошо узнал, чтобы жизнь с ней навсегда связывать?!
– Ровно настолько, чтобы любить.
– Да она схватилась за тебя, как за круг спасательный. Просто одинокая и всё! Сирота всегда привязывается с полуоборота…
– Забавно. То она была бедной и одинокой, нам не по рангу. Теперь с большой богатой грузинской семьёй, а ты ещё больше против! Что-то не сходится. Хотя стоп, – вдруг осенило меня и от догадки стало дурно, – а ты не думаешь, что… чёрт… офигеть!
– Что ты там придумал? – возмутился родитель.
– Я вижу только одну причину, почему ты можешь быть против, – выдохнул я. – Ты считаешь, что она мне… сестра? – аж в горле запершило от последнего слова.
– Совсем сбрендил?! Какая ещё сестра! Она Гошкина дочка!
– Ты-то откуда знаешь? Ты ДНК тест не делал.
– Делал, – выдавил из себя отец.
Меня снова бросило в жар:
– То есть ты и с мамой, и с Катиной матерью тоже? Епта, вот это свободные нравы! А ещё говорят: в Советском Союзе секса не было. Что было-то? В матрёшку играли?…
– Андрей! – завопил отец. – Чтоб я не слышал такого! Никогда больше! За кого ты меня принимаешь?! Или ты пьян?!
– Очень трезв, очень. Как никогда, – кивнул я барану в лунном свете. И тот, будто дрессированный, покивал мне рогами в ответ. Едрить, да это не баран в засаде, это целая аллегория моей жизни! – Если ты не спал с матерью Катерины, зачем было тебе проверять ДНК?
– Я не для себя проверял, а для Алико Вахтанговны, бабушки Катерины.
– Вот как!
– Она попросила, могу ли я помочь проверить его как-нибудь тайно, – язвительно ответил отец, – «чтобы девочку не травмировать». Вот и проверил.
– И как же ты это провернул?
– Профилактический медосмотр объявил. Все сотрудники офиса проходили из «Жирафа», и анализы сдавали.
– А с другой стороны генетический материал откуда взял?
– Родственник Алико Вахтанговны привозил. У неё с давлением проблемы, сейчас летать нельзя. А Уго я знаю ещё со студенческих времен. Он к Гоше приезжал из Киева.
– Уго? – переспросил я, пытаясь вспомнить, где я только что слышал это имя. Буквально сегодня… – И что выяснилось?
– Катерина – близкий родственник Алико Вахтанговны.
– Ясно. Теперь объясни мне, плиз, доступно, а то я тут, знаешь ли, много с баранами общаюсь, боюсь, заразился остротой ума… Так объясни, по-чему ты против дочери твоего ПОГИБШЕГО ЛУЧШЕГО друга? В моём уме это не укладывается.
Отец молчал, пыхтел, наконец, выдал:
– Я не против неё. Я «за» тебя! И Машу.
– И как это мешает одно другому?
И отец вдруг взбесился, словно где-то на кнопку «Ярость вкл.» нажали. Зарычал, чуть ли слюна из телефона не брызгала:
– А ты не видишь, как?! Ты в Грузии, Маша в Сочи. Работа тут. Всё стоит. Катерину похитили! И это ещё цветочки! Там такие деньги, которые ни мне, ни тебе не снились! Там криминал! И да, я знал, что он там есть, и что Алико Вахтанговна – не мать Тереза, святостью не пахнет! Кавсадзе – это клан. А она прёт против клана, против своих же! Всё гребёт под себя и особо не делится! А на Кавказе таких дел не прощают!!!
В ушах дребезжало, я немного отвёл трубку от них. Когда ор прекратился, снова заговорил.
– Успокойся, отец, успокойся, – снизил тон я, вспомнив про его гипертонию и почему-то вдруг про уважение к старшим, да ещё и Кате обещал. – Я тебя слушаю. Только давай ты успокоишься, ладно?
На том конце связи снова началось пыхтение.
– Ты же мог меня предупредить, правда? – продолжил я. – Я бы более чётко воспринимал всю картину.
– Ты мой сын, и я за тебя беспокоюсь. А Катерина… неплохая девушка. Но она всё равно тебе не пара.
Снова захотелось возразить да покруче, ввернуть что-нибудь острое, как местная аджика, но речь не шла о соревнованиях: «кто кого переорёт», мне нужно было выяснить все детали по максимуму. Надоело вслепую натыкаться на предметы, традиции и чёрт знает что! Я вспомнил о принципе маленьких уступок в переговорах, которые позволяют потом сорвать большой куш. Самое время для таких.
– Допустим, мы не пара, – сказал я, наступая на собственную революцию. – Возможно… Ты так считаешь, я понял. Но просто объясни мне, почему.
– Но ведь она же мышь! Покорная мышь, понимаешь?! Тут не надо психологом быть, чтобы понять: она сделает то, что ей скажут. Алико Вахтанговна уже объявила её наследницей и скажет остаться в Грузии. И как вы будете жить: она там, ты тут?
– Она ещё не решила…
– Решит. И останется. И весь ваш лямур на том и закончится. Я тебя знаю: ты увлекался девочками с детского сада. Вспыхивал и быстро остывал. То же и с женой твоей первой было. Женился-то ведь только из-за Маши.
– Тут другое.
– Ты всегда так говоришь. Всё то же самое! А она – мишень, разве ты не понимаешь? Я не для того тебя растил, чтобы ты из-за какой-то девчонки тоже стал мишенью.
– Почему мишень? – опешил я.
– Потому что по настоянию совета директоров, в котором все сплошь тоже Кавсадзе, Алико Вахтанговна должна была выбрать преемника, а выбрала Катерину! А там каждый из клана метил на её пост. Вы же, молодежь, смотрите эти всякие «Игры престолов», так вот и пойми: сейчас речь идёт не о любви, поцелуйчиках и конфетах, а об этом. О том, кто сядет во главе Санатрело, главного экспортёра грузинского вина, и кто будет, как ты выразился копать деньги лопатой.
– Эта Алико Вахтанговна и сама ещё, как гиппопотам в брачный период, бодра и весела, – заметил я. – Так на кой им сейчас преемник?
– Бодра наполовину. У неё был гипертонический криз. Не первый. И инфаркт был. Здоровья там нет. Врачи требуют, чтобы она отошла от дел. И совет директоров тоже требует.
– Погоди, но какой же из Кати руководитель?
– Вот именно, что никакой. Уверен, что там уже сафари открыли: кто первым женится на Санатрело Корпорейшн. В смысле, на Катерине. Одни охотятся, другие ставки ставят и думают, в какой лагерь переметнуться.
– Обалдеть…
– Именно что! И ты пытаешься туда вклиниться! Это же не Европа тебе, Андрей, а Кавказ! Горы! Да я тут валидол глотаю, пытаясь тебе дозвониться. И не знаю, не пристрелили ли тебя ещё! А ты, негодник, трубку не берёшь.
– Не беру. Некогда было, – кивнул я. Постоял подумал, глядя на задумчиво жующего травинку барана. Орать не хотелось. Вот так, оказывается, снижая тон, вдруг начинаешь слушать и слышать, что пытается сказать тебе собеседник. А он в благом порыве кричит обо всём, о чём угодно, кроме того, что следовало бы… Благими намерениями и благим матом вымощена прямая дорога к несчастью. Прям, как вот эта – в лунном свете.
– Сын, – совсем тихо произнёс отец, – возвращайся домой, а? Пока цел. Ты красивый, умный парень. Молодой совсем. Будет тебе ещё и Катя, и Даша, и Глаша, и Виктория с Изабеллой! Влюбишься снова, женишься, если надо… Главное, что ты цел!
Я поёжился, с изумлением отмечая в голосе отца нотки непривычной любви. Правда, она была какая-то странноватая, как одноногая собачка, но была. Мда… И я ответил:
– Игры престолов, вино на экспорт, деньги лопатой – это всё понятно, пап. И твоё беспокойство тоже понятно. Только скажи мне, пап, вот уеду я домой, а с самоуважением моим что потом делать? И куда девать любовь? Ведь речь именно о ней и идёт… О той, которая с большой буквы.
28
– Бадри?! – поразилась я, когда тот появился из ниоткуда и с размаху сел на водительское кресло. Вот это сюрприз! И я весело спросила: – Ты тоже заодно с Андреем?
Он кивнул, захлопнул дверцу. Схватился за руль. И вдруг машина резко дала задний ход.
– Ой, что ты делаешь, Бадри?!
– Еду.
– Стой, Андрей же остался…
– И хорошо. Так надо, – выпалил он, набирая скорость.
Глядя сквозь моё плечо и заднее стекло на дорогу, Бадри с размаху сунул мне в руки смартфон, почти кинул. Я сразу узнала свой – по футляру с Лондоном, на который Машенька приклеила наклейку со свинкой Пеппой.
– Читай, – сказал внезапный водитель.
Я замотала головой.
– Э-э-э, зачем?! Остановись, Бадри! Там мой Андрей!
– Ты читай смска. Телефон твой бабушка в коридоре гостиница нашёл. Прямо под дверь. Тебя надо спасать. Читай!
– Остановись!
– Читай.
Фигура Андрея за лобовым стеклом удалялась. Из мешка у его ног высунулась рогатая голова. Шины визжали, скорость росла. Я растерялась, не зная, куда смотреть: оборачивалась вперёд, назад. Дыхание перехватило. Бадри сдавал назад так быстро, что казалось, мы вот-вот врежемся в торчащую у дороги скалу. Андрей бросился за нами. Да что происходит?
– Остановись, Бадри! – Я взвизгнула. – Это не смешно уже! Прекрати, мы сейчас столкнёмся с кем-нибудь! Это же трасса!!!
На середине моего визга автомобиль ловко завернул за поворот задом, как рак в многократно ускоренном видео. Чудо, что посреди ночи дорога была пустой. Нет, не чудо, скорее кошмар и сюрреализм! Я ничего не понимала. Мой сводный троюродный брат совершил ещё один крутой маневр и свернул на дорогу в горы. Андрюша исчез за кустами и обломком скалы.
– Стой! – выкрикнула я, совершенно не зная, что думать. – Что ты делаешь?!
– Спасать тебя, – буркнул Бадри, как робот, у которого программу заело.
Машину тряхнуло – под колесо попал крупный камень. Мы чуть не перевернулись. Бадри уставился на дорогу, обеими руками вцепившись в руль.
– Не надо меня спасать! – возмутилась я. – У меня всё было хорошо, пока ты не появился! Я требую, чтобы ты вернул меня обратно! И машину!
– Это мой машина.
– Нет!
– Да.
– Не может быть!
– Может.
Он невозможный! Ничего не объяснит, и даже не обернётся! Едет с визгом шин на поворотах, словно мы в запрещённых гонках участвуем. За окнами всё мелькало, мысли путались, я была поймана врасплох. Зачем меня спасать? Неужели бабушка действительно настолько против Андрюши настроена? О нет! Я же поверила ей, полюбила, а она всё подстроила? Или вернулась в номер и догадалась, куда я исчезла, пустила погоню по горячим следам?
Холод пробежал по моему позвоночнику. Это не может быть правдой, потому что просто не может быть! Она же добрая… Может, всё-таки это шутка? Розыгрыш в стиле «Кавказской пленницы на новый лад? Обещанный Андреем сюрприз?
Я нервно хмыкнула и сама себе не поверила. Пока я пыталась вернуть фокус в мозг из нижних локаций, Бадри давил на педаль, продолжая увеличивать скорость. На автомобиль сверху навалилась звёздная темнота, и только фары нащупывали дорогу по асфальту с выбоинами. Царапали ветки придорожных деревьев, вздымающихся по обе стороны чернильными тучами. Из-под колёс шмыгнул в заросли заяц. Бадри выругался. Я ойкнула. Стало по-настоящему страшно, и во рту у меня пересохло.
– Стой, Бадри, я требую, – произнесла я, стараясь быть убедительной. Надеюсь, это не прозвучало грубо…
– Ты глупый, Катя! – отрезал он. – Сколько говорить: смска читай.
Ничего не оставалось, как взглянуть на экран смартфона, создав ещё одно световое пятно в темноте. В ответ на моё: «Где ты, Андрюша?» висело сообщение, которое я точно ещё не читала. Я поднесла к глазам гаджет, и у меня отвисла челюсть. Ответ гласил:
«Да достали уже эти приколы! И ты тоже! Иди на *** и поцелуй себя в зад, если извернёшься! Ну как, получается? Уверен, что да! С такой-то хитрожопостью! А если и этого мало, то предлагаю *****» – дальше шло такое отборное ругательство не на грузинском фольклоре, а на самом что ни на есть русском, что я сглотнула и захотелось развидеть увиденное.
Это он мне?! Что за ночь такая! Что ни секунда, то сюрприз. Этот – прямо под дых. Я моргнула и посмотрела внимательно на контакт, отправивший сообщение. Это был Андрей. На самом деле Андрей, и выше шла переписка, которую я уже видела. За что он так… меня… Тут же внутри всё возмутилось и забурлило: да нет же, нет! Быть такого не может…
Бадри тем временем, ни на секунду не останавливаясь, мчал дальше по дороге, убегающей в непроглядный мрак скал.
– Прочёл? – буркнул он.
Я даже не ответила, ничего не понимая, а Бадри добавил:
– Бебиа[10] Алико увидел, сказал спасать! Срочно спасать дорогой внучка от русский сволочь-гад!
Мне даже дышать стало неудобно от оторопи и внутреннего несогласия. Я сунула телефон в карман сумочки и пробормотала:
– Это что-то не то. Это не он… Андрей любит меня…
– Отец он больше любит. А деньги ещё больше.
– Какие деньги? Нет у меня никаких денег!
Сейчас меня накроет истерика. Сколько можно загадок и дурдома?! Пару минут назад я была самой счастливой на свете, сбегающей замуж, как принцесса с трубадуром из дворца, а теперь я почувствовала себя так, словно из-под меня сиденье выбили, и я несусь параллельно с машиной, будто зависший знак вопроса.
– Бебиа Алико всех на ноги поднял. Звонил. Узнал. Всё разузнал. Бизнес Жираф почти банкрот. Отец Гринальди нервный. Сначала сказать сыну: не женись, она порченная. А потом штраф большой от проверка пришел. За налоги, который они скрывал. Арест на счёт компания. Теперь им много денег надо! Где брать? У тебя, конечно! Это ты вчера был бедный, сегодня ты преемник Алико. Богатый будешь, завидный. Вот твой Гринальди и пошёл назад про любовь тебе говорить. Он не на тебе жениться хочет, а на Санатрело. Алико узнал, Алико велел спасать, – ответил Бадри, огибая очередной крутой поворот в гору. – Меня послал вдогонку. И других братьев послал. Но я нашёл первый!
Он помолчал немного, позволяя моему раздражению всплыть на поверхность грязной пеной, и добавил с особым чувством удовлетворённости, словно мороженое в жару съел:
– У твой Гринальди любовница есть. Две.
И тут я нахмурилась и стиснула зубы. Оторопь снесло, как голову саблей. Кажется, это про меня – я забыла, что головой надо пользоваться, а не только целоваться и глаза закрывать!
Что-то тут было не то. Совсем не то. И про телефон, и про бабушку, и про Андрея.
– Останови, Бадри! – потребовала я уже совсем другим тоном. – И верни меня сейчас же, откуда увёз. Я сама разберусь со своим мужем. Не маленькая!
– Гринальди не муж тебе! Он тебя не достоин! – рыкнул Бадри и даже не притормозил.
А кто достоин? Он, что ли?! Мне захотелось рычать, и я почувствовала, как внутри сворачивается огненным шаром ярость. Да как они все посмели?! Все!!! Я сама решу всё в своей жизни! С кем, когда и как! Или я не внучка царь Тамар?!
– Он мой муж! – рыкнула я. – Я сплю с ним!
– Мы никому об этом не расскажем.
По правую руку от нас зияла пропасть, по левую – отвесная скала. Дорога стала совсем узкой, рассчитанной на телегу или на пару джигитов.
– Останови немедленно или я за себя не ручаюсь! – потребовала я, и в голове веером разложились мысли одна к одной: слова дядюшки Уго о позоре и ночи с мужчиной, Бадри, что вёз меня в эту самую ночь; бабушка, которая на самом деле дала мне «добро» на побег, как я только не поняла этого сразу! Исчезнувший после прихода дяди Уго телефон, теперь внезапно найденный, а главное – полные неподдельной любви глаза Андрюши и его нежность. И тут я поняла, что действительно хочу убивать. И могу. Хотелось убить чем ни попадя проклятого Бадри, который делал вид, что меня не слышит, и упрямо, как баран, продолжал завозить меня в дикие дебри.
Это спланированная акция! – дошло до меня, наконец. – Против меня! Против бабушки! Против Андрея! Что они задумали? В крепость упечь? Сделать предметом шантажа? Украсть меня с собственного похищения? Андрюшу отобрать? Машеньку?! Мою… нашу жизнь?!
От возмущения у меня в груди что-то заклокотало, я даже хрюкнула с выдохом. Надеюсь, это звучало угрожающе! Я натянула на плечи кардиган и решила: нет, товарищи, я интеллигентный человек, но ни хрена я вам не жертва! Я даже материться могу, когда надо! Я сжала в пальцах туфли, кровожадно глядя на острый каблук. А что если… Вскинула глаза на висок похитителя. Нет, мы перевернёмся. Этот же олень не снижает скорость! И тут я поняла, что делать! Я заорала так, что аж сама испугалась:
– Олень!!!!
Бадри ударил по тормозам. Остановился.
– Где?!
– Да вот же, ты его чуть не сбил, кажется, задел даже! Шум слышал?!
Бадри обернулся ко мне. Кнопки на дверцах отщёлкнулись. Я ткнула пальцем в темноту и заорала:
– Вот он!!! Олень! Олень! Гляди!!!
Бадри вытянул шею и посмотрел туда, куда я показывала. Воспользовавшись его замешательством, я толкнула дверцу и вывалилась из тёплого салона в холодную горную ночь. Бадри выскочил за мной.
– Садись в машину, глупая!
Пятясь и сжимая в руках туфли каблуками вперёд, словно кинжалы, я отчеканила:
– Никуда я с тобой не поеду! Обманщик, негодяй, вот ты кто!
Бадри с угрожающим видом пошёл на меня.
– Молчи, женщина, ты ничего не понимаешь! Я женюсь на тебе и научу, как говорить с мужчиной!
– Я не пойду за тебя замуж! Ни за что!
– Кто тебя спросит?! В машину садись, простудишься!
Судя по его бараньему виду, он свято верил в свою правоту и не понимал, что даже в Грузии есть уголовный кодекс, и что если меня насильно поведут под венец, я всё равно доберусь до прокурора. Потому что я не жертва! И не овца! И не коза! Я Кавсадзе, я Гринальди, я княжеского рода и от царицы Тамар!
И я швырнула в него одной туфлей. Бадри уклонился. Вторая пришлась прямо в лоб. Каблуком.
– Ах ты! – Бадри схватился за голову, увидел на ладони кровь и, ещё сильнее рассвирепев, бросился на меня.
Я побежала со всех ног, но он быстро поймал меня обеими руками, прижал к себе и рыкнул горячими губами в ухо:
– Глупый женщина! Красивый, глупый, вредный! Мне нравится!
И я поняла, что выход у меня только один. Набрала полные лёгкие воздуха. Повернулась и на опоре выдала ту ноту, от которой обычно бокалы лопаются. Пусть у него лопнет хоть что-нибудь! К примеру, глаз!
Скала над нами зарычала, осыпалась струйками песка и ожила…
29
Адреналин бил по вискам. Ветер свистел в ушах. Ирокез стоял на голове. Ногти впивались в ладони крепко сжатых кулаков. У меня отняли мечту и нежность. И это не дорога струилась перед нами, а тропа войны. Какой идиот путешествует без автомата Калашникова? Я!
Ни томагавка, ни мачете, ни кинжала, блин! Кто так жениться ездит?!
От нетерпения я то и дело привставал с переднего пассажирского сиденья, вглядываясь в дорогу. Я весь превратился в вектор. Но дальше света фар что-то разглядеть было сложно – мы гнали в кромешной тьме на служебной машине сослуживца Сосо, крепкого, как дуб, и похожего на американца формой и вежливостью молодого полицейского офицера по имени Давид.
Едва я закончил разговор с отцом, он подъехал, представился и сказал:
– Сосо с ребятами догонят. Уже выехали. А я патрулировал этот участок дороги. Был ближе всех.
– Прекрасно, так едем же! Едем!
Давид любезно забросил барана, словно мою личную принадлежность, в кузов роскошного внедорожника Митсубиши. И правда, куда я без барана? Провонялся весь, может, по-братски хоть забодает всех этих хреновых женихов и уродов?
Внедорожник легко преодолевал неровности извилистой дороги. Я подивился тому, какие клёвые тачки у грузинской дорожной полиции, и рассказал всё, что знаю.
Давид вёл уверенно и успевал пояснять на хорошем английском, потому что русского не знал:
– Это вообще нонсенс! Вы не думайте, что подобное – норма. Грузия – цивилизованная страна. У нас преступность снизилась до минимума. Даже сумки забытые не крадут.
– Сумка – не невеста, – ответил я, снова вытягивая голову вперёд.
Скоро действительно превращусь в жирафа. Особенно если не успею вовремя, и рожки на голове вырастут. Чёрт, жираф я и есть! Отец как в воду глядел, когда компанию называл. Сказал, что в честь меня, потому что я вечно тянул голову к тому, что повыше и понепонятнее. А папа шутил: «Не смотри в облака, шея, как у жирафа, станет…»
– Не понимаю, кто посмел иностранца обидеть? – качал головой Давид. – Иностранец – гость, для грузина – святое!
Святым я, конечно, не был. А Катя моя, может, и была. Если девушка такая чистая, как капля росы, невинная, разве она не святая? Даже если обижается на всякую ерунду…
Может, потому, что она – частично грузинка? А в Грузии всё было чересчур – даже ночь гротескная, словно нарисованная.
Чем Маруська рисует ночь? Правильно, чёрной краской! Геть, и здрасьте. Вот и на Грузию нашлась своя «маруська» – ни зги не видать! Фонарям в горах быть не положено. Плюс был один – дорога, по которой смылся Ромашкин похититель, здесь пролегала единственная. Она вела в горы и не предполагала съездов. В крайнем случае, напролом через кусты, но я бы не пропустил следов такой наглости. Давиду позвонили коллеги.
– Догоняют, – улыбнулся он мне подбадривающе.
И вдруг, перед самым началом узкого серпантина, дорога разделилась.
– Чёрт! – выругался я и высунул голову в окно.
Давид притормозил и прислушался. В дикой тишине слишком громко шумел двигатель и дышали мы оба с перебором. Мешало. Хоть нос зажимай. И вдруг откуда-то издалека раздался странный звук. Как будто слону хобот прищемили…
– Что это?! – выкатил глаза я.
– Снежный человек у нас не водится, – успокоил Давид. – Может, выпь? Хотя скорее…
– …слониха. В брачный период, – договорил я и вытер со лба пот.
– Слоны у нас тоже не водятся. Не настолько южные широты, – заверил полицейский, не уловив сарказма.
Но тут что-то загудело. Мне показалось или я на самом деле почувствовал вибрацию? А затем с нарастающим грохотом до меня дошло то, что Давид озвучил:
– Обвал.
– Да. И перед ним был крик. Она там! – воскликнул я, вспоминая в тысячную долю секунды, как моя хрупкая Ромашка одним рявканьем усмирила шпану той ночью, когда я понял: у меня к ней всё совсем серьёзно. А она ведь потом стеснялась мне показать, как поёт, и голос на полную продемонстрировать. Мол, потом как-нибудь, если в поле выедем, где бокалов и рюмок нет…. Хотя в поле мышек жалко. В общем, отмазалась, но теперь я не сомневался. И ткнул пальцем в дрожь камнепада: – Едем!
– Нельзя, – покачал головой Давид. – Прости, друг, завалить может…
– Но она же там!!! – рыкнул я. – Если ты не поедешь, я пойду пешком! Дубинку только дай. И фонарь. Пожалуйста… а то мой мобильный на издыхании уже.
Давид посмотрел с сомнением на то, как я потянулся к его прекрасной резиновой дубинке, словно я изъявил желание стать первым снежным человеком по эту сторону Кавказского хребта. И я понял, что он прав. Только ждать я всё равно не мог – сердце рвалось из груди, потому что круче любого GPS-навигатора знало: там моя Ромашка! Там, куда соваться не стоит! И я сказал:
– Верёвка есть? Давай. А сам вызывай спасателей. Крик, обвал, значит, точно без них не обойдёмся. Давид, брат, я столько пещер облазил и обвалов разбирал, что я точно знаю, о чём говорю!
И он меня послушал. Молча вручил моток верёвки и фонарь, а сам принялся что-то говорить в рацию. Я уже не слушал, я бежал навстречу грохоту камней, как на свидание с любимой.
Собственно, так и было…
30
Под моими подошвами шуршал редкий гравий. Я бежал. Полицейский фонарь был, что надо – освещал не хуже прожектора. И не только узкую полоску асфальта, но и чёрную дыру справа, которой конца-края было не видно. Оступишься, проглотит.
«Спокойно! Спокойно!» – говорил себя я, хотя какое там спокойствие?! Внутри всё бýхало громче, чем снаружи. Сердце вырывалось.
И вдруг я увидел её! Мою Ромашку! Она мчалась мне навстречу в розовом воздушном платьице и кедах, выставив руки, будто для равновесия, и вытаращив глаза. Увидев меня, остановилась на мгновение, прищурилась, и тут же бросилась с удвоенной скоростью, словно у неё под пышной юбкой форсаж включился.
– Катя! – крикнул я и побежал на турбо-скорости к ней.
– Тшшш! – ответила она и показала рукой куда-то на отвесную скалу слева.
О чёрт, точно!
Через секунду мы с размаху влипли друг в друга, вцепились, тяжело дыша. Не верю! Не верю! Но это она! Разгорячённая, с пылающими щеками. В моих руках. Повисла на шее. Живая, живая, Господи!!! Слава Тебе тысячу раз!!!
– Ты цела? – в волнении спросил я, ощупывая её руки, ноги, как Маруську после кувырка с горки.
– Да… – Она прижалась ко мне и с опаской оглянулась.
Грохот за её спиной стихал. И я вспомнил о мерзавце, что её увёз.
– Где он?! Я убью его! – заорал я. Шёпотом. Чтобы, по темечку булыжником не приложило.
– Не надо, Андрюша! Кажется, Бадри стукнуло камнем…
– Надеюсь, завалило! – прорычал я.
– Не знаю, он побежал за мной, чтобы схватить, а потом оттолкнул вперёд и охнул. Я оглянулась, а он как шикнет на меня. И дальше я не знаю… Я просто бежала! Я так испугалась!
– Девочка моя, – облизнул я пересохшие губы, гладя Ромашку по спутавшимся локонам, по шее, по щеке. – Всё, не бойся! – Стиснул её до невозможности, боясь, что снова исчезнет, растворится, увезут… – До российской границы из рук тебя не выпущу!
Она улыбнулась и ойкнула:
– Что это в талию давит?
– Фонарь, – опомнился я и чуть ослабил хватку.
Из-за моей спины грянул свет и раздался шум мотора. Я обернулся. Полицейский внедорожник подъехал к нам, из кабины выскочил Давид.
– Как она? В порядке? Травм нет?
– Всё хорошо, – кивнул я.
– Я хорошо, но там человек, там камнепад! – воскликнула Катюша, показывая на дорогу, откуда прибежала.
– Похититель там, – резко поправил я. – Надеюсь, сгинет к чертям!
– Но он мой троюродный сводный брат!
– Повезло, что не семиюродный племянник приёмной тёщи. Но мне всё ясно! Главное – это Кавсадзе! Так я и знал, что без козней старушен… твоей бабушки не обошлось! – рявкнул я и выругался в сторону так, что Катя покраснела.
– Нет, Андрюша, она тут ни при чём! Она наоборот ушла, чтобы не мешать мне сбегать. И так и сказала…
Я опешил, но тут же нашёлся и произнёс скептически:
– Ну да, ну да, сказала: беги, Катюша, а мы тебя по дороге обменяем на барана?
– То был баран? – ахнула Катя. – Я в темноте не разглядела.
– Позвольте, мисс, – встрял в разговор полицейский, – я приношу свои извинения за то, что перебиваю. Но мне теперь необходимо от вас узнать, что произошло.
И тут я нарушил обещание, только что данное Кате: я выпустил её из рук. Потому что из темноты в свет фар вышел, хромая, ублюдок-похититель. Чуть выше меня, здоровенный, молодой и угрюмый грузин. Во лбу красная кровавая точка. Он зыркнул на нас, подобрался мгновенно, будто хищник перед прыжком. Вот сволочь!
Не давая ему опомниться, я отставил Ромашку в сторону и бросился на него, как самонаводящаяся ракета Земля-Воздух. Внутри у меня ещё клокотало. При виде этого мерзавца гнев застил всё. Я с размаху двинул ему кулаком в челюсть так, что он отлетел обратно в темноту. Я за ним.
– Андрей! – закричала Катя.
– Мистер Гринальди! – вторил ей Давид.
Оторопь от неожиданности у противника прошла за полсекунды. Он подскочил и кинулся в атаку со звериной рожей. Кулак с побелевшими костяшками пронёсся мимо моей челюсти – я успел уклониться. Глухо садануло по плечу. Мы снова оказались в пятне света.
– Кати мой будет! – нагло гаркнул незнакомец. – Я женюсь!
И вот тут меня уже было не сдержать. Я нанёс ответный удар в искажённую яростью физиономию. Подсечка. Сбил его с ног. Мы сцепились, как два борца на асфальте. Во мне так бушевал гнев за всё, что произошло с нами, что сил было не занимать. Десятое дыхание включилось и режим «Снесу голову». И хотя противник был крупнее, я оказался сверху. Надавил коленом на грудь и прорычал:
– Это моя жена! Понял? Моя! И если ты к ней хоть пальцем…
* * *
Всё произошло слишком быстро. И прежде чем я успела сообразить, мой царевич превратился в бешеного гладиатора и принялся раздавать Бадри удары, как кашу из ложки:
– За Катю! За Машу! За нас!
Шкафообразный полицейский, будто только что из Голливуда, бросился к ним. Я тоже.
– Андрей! Остановись!
Он не слышал.
– Моя! – рычал он на противника.
И тот тоже «моя» в ответ. Да они с ума сошли!
– Ты же убьёшь его! – причитала я.
Полицейский не успевал встрять, тоже получив ненароком порцию.
– Нет, моя! – снова раздалось от моих женихов.
И я рявкнула в отчаянье снова на опоре:
– Я не вещь вам! Я своя собственная! И я выбираю Андрррея! Пррекратить!!!
Упс, раскатисто получилось. Опять…
Мужчины замерли. Ура, сработало?!
– Ладно, – прохрипел Бадри. – Только пусть она больше не орёт.
Иронично. И поздно. Я снова услышала тот подозрительный шелест песка, заструился гравий, о нет! Возле Андрюши и Бадри грохнулись оземь пара камней размером с кулак. Полицейский чудом отскочил.
– Бежим! – скомандовал он. Не поняла, на каком языке, но поняла что…
Он дёрнул Андрея на себя, а тот следом Бадри за грудки и поставил на ноги. Что-то щёлкнуло металлом. Но уже не было времени разбираться что, потому как скала, которую я растревожила криком, вновь начала артиллерийский обстрел.
Мы ринулись вчетвером к внедорожнику. Камни буквально кусали нас за пятки. Андрей схватил меня за руку и потянул вперёд, как паровоз. Полицейский тащил буксиром измочаленного и охромевшего Бадри. Андрей засунул меня на переднее сиденье. Полицейский пнул Бадри назад, сам сел в машину. По крыше шандарахнуло так, словно с балкона ведро с песком уронили. На новенькой верхней части салона образовалась внушительная вмятина. Ещё от одного удара лобовое стекло пошло трещинами. Но полицейский хладнокровно нажал на педаль и с визгом шин с места сдал назад.
Сердце моё колотилось. Кажется, скоро я привыкну ездить задним ходом на страшной скорости. На этот раз Андрюша крепко держал меня в руках. В свете фар было видно, как по нашему следу падают градом камни. Я забыла, как дышать…
Но грузинский полицейский не только выглядел, как герой боевика, он и выходил из экстремальных ситуаций так же. В считанные минуты мы оказались у развилки, и агрессивная скалистая стена осталась позади. Мы развернулись и поехали по лесной дороге вниз. Обратно. Все шумно выдохнули. Но я без облегчения.
Бадри был здесь! Пока он рядом, я бы не могла расслабиться и сказать, что всё хорошо.
Я с опаской глянула назад и с удивлением обнаружила, что Бадри сидит за решёткой, пристёгнутый к ней наручниками. Ого!
В оконце из-за его спины на меня смотрела странная рогатая морда. Я моргнула. Она моргнула.
– Меее, – громко заявил баран.
Веско. И этим было всё сказано.
– А вот и спасатели подоспели, – сказал Андрюша.
Нам навстречу ехал целый эскорт автомобилей, а выше стрекотал вертолёт…
31
Я держал Ромашку на коленях, прижимал к себе. Я вдыхал аромат её волос и ощущал такое трепетное тепло, что немного кружилась голова. Саднили костяшки на кулаках. Ломило плечо и, кажется, под глазом расплывался фингал. По крайней мере, со скулой происходило что-то явно не то, но я был счастлив. Сердце, как фотонный излучатель, расширялось из груди и охватывало её всю, словно пыталось закрыть мою Катю от чужих взглядов магическим скафандром. Правда, никто и не смотрел. Давид внимательно вёл машину, от родственника-гамадрила я закрыл моё сокровище собой. И пусть не зарится! И не бухтит на своём тарабарском! Но я даже к горам Катю ревновал… Вдруг вспомнилась сказка, в которой джинн превращал свою красавицу-жену в крошечную пери и сажал в шкатулку и в карман, чтобы никто не видел. Вот очень правильное решение, я считаю! Где бы только набраться суперпавера, чтобы стать джинном восьмидесятого уровня? Я оглянулся и расплылся в коварной улыбке. Не знаю, что с моим лицом, с мордой похитителя явно я хорошо поработал – ни родная мама не узнает, ни двоюродная.
– Андрюша, от тебя как-то странно пахнет, – проговорила, смущаясь, Ромашка.
Её мягкий нос коснулся моего подбородка.
Я тихо рассмеялся:
– Это не я, это баран. Тот самый, из мешка. Он решил, что он котёнок, и тёрся об меня усиленно, пока я ждал подмогу. У меня теперь штаны с начёсом.
Катя совершенно по-детски хихикнула и погладила мою руку, сжимавшую её талию. Какая же она всё-таки милая!
Родственник из-за решётки что-то недовольно заявил по-грузински наглым тоном и звякнул наручниками. О, требует свободу попугаям?
И тут произошло странное: моя Ромашка отодвинула меня уверенно, выглянула из-за плеча и с воистину сицилийской эмоциональностью выдала такую тираду… кажется, на грузинском, что Давид посмотрел на неё расширенными глазами, а родственник буркнул по-русски с кавказским акцентом:
– Нет! Петь не нада!
Ромашка ещё припечатала его на грузинском. Покраснела и скромно потупив глазки, сказала Давиду:
– Сорри.
Э… что это было? Мне на ухо Ромашка доверительно прошептала:
– Кажется, я научилась ругаться на грузинском. И основные фразы понимать.
– Ну ты даёшь! – присвистнул я. – Какая зараза тебя учила?
– Это на интуитивном уровне, – едва слышно призналась Катя, снова рдея, как вешняя роза, – слух у меня абсолютный, память хорошая, грузинский фольклор с негативной эмоциональной окраской я слышала часто.
– Угу, – хмыкнул я, – значит, бабушке можно материться, а мне нельзя?
Ромашка потупилась, а я шепнул ей в ухо:
– Я всё равно своих обещаний обратно не беру.
Наградой мне была счастливая, лучистая улыбка. Всё бы за неё отдал!
Бешеные горы остались позади, начался лес, в котором я по дороге туда каждый тёмный куст глазами обшарил. И я задумался: довезёт ли нас Давид до Сигнахи? Вроде не его же территория. Только я раскрыл рот, спросить, как впереди раздался громкий шум от лопастей вертолёта, ночь расчертил луч прожектора, и я увидел десяток ярко горящих фар, направляющихся к нам навстречу. О, а вот и спасатели! Кто-нибудь точно довезёт. Правда спохватились они поздно – после арии моей Ромашки грузины уже остались без гор на востоке. Будут выпендриваться, она вообще сделает всю Грузию унылой равниной, и скажет, что так и было. Я невольно почувствовал гордость за мою Катю! Вот вам и скромность! Надо её попросить спеть моему папе что-нибудь, Надя как раз привезла дорогущий набор бокалов из Венеции. И люстру хрустальную.
– Я не знала, что ты умеешь так драться, – шепнула мне на ухо Ромашка, – ты просто сражался, как лев! За меня раньше никто не дрался! Я теперь всю жизнь буду этим гордиться!
– Погоди, только этим, и всю жизнь… Я ещё и подводным плаванием в пещерах занимаюсь, – признался я с тихим смешком.
– А я пилоном, – в ухо призналась Ромашка.
Я воззрился на неё, поражённый:
– Ты?! Пилоном?!
– Ага.
– И стриптиз показываешь?!
– Ну… – Она снова разрозовелась, как школьница, оставляя мне самому додумывать, каким вообще образом распределялись там, на небесах таланты и способности.
«Ты, цветочек с кудряшками, будешь страшно эротически одарённой иерихонской трубой, сможешь звуком снести нафиг город, но при этом будешь бояться открыть рот, сидя в офисе за компьютером и платить ипотеку». Так, что ли? Нет, что-то у них не отлажено в Небесной Канцелярии. Или в случае с Катей случился системный сбой. Зато она у меня одна такая! – снова загордился я и шепнул:
– Покажешь?
– Как-нибудь…
– О, давай только не так, как с пением: выедем в поле с конём, там тебе и мышам споём!
– Нет, в поле не надо, у нас на кухне, у тебя… у нас, – она сбилась в показаниях, но всё-таки доверительно добавила: – В общем, ты понял где, там есть чудесная барная стойка, я на ней тренировалась.
Ого! А я-то думал, там только завтракать можно. Мой завтрак никогда не будет прежним. Буду требовать стриптиз перед кофе.
Наконец, процессия была уже перед нами. Давид притормозил. Автомобили, что гнали к нам, остановились. Вертолёт приземлился аккурат по центру… Давид вышел из машины, мы тоже. Я, честно, ожидал, что из вертолёта сейчас чинно выйдет какой-нибудь полицейский шериф с американской выправкой и грузинским носом. Но на подножку, а затем на землю спрыгнула похожая на колобок старушенция Кавсадзе в чёрном балахоне и кинулась к нам. Я напрягся. Здрасьте, приехали. Схватил Катю за руку, намереваясь не отпускать. Но бабуленция со скоростью торпеды присеменила к нам. И кинулась обнимать и целовать… обоих.
– Вайме, детки! Живые! Два мой дорогой сердце! – глянула на меня и ахнула: – Вах! Но не очень целые…
Она обернулась и как гаркнет, перекрикивая вертолёт:
– Врача!
О, и ДНК-тест делать не надо, сразу ясно, чьи гены… Я не успел додумать, а Алико Кавсадзе, ни капли не похожая на ту злую стерву, которая послала меня лесом в Тбилиси, снова принялась обнимать нас, вдавив каждого в одну из гигантских мягких грудей. И приговаривала мягким мурчащим голосом, словно только что не орала, как генерал в рупор:
– Вай, детки, мои детки! Мои драгоценный детки!!! Как я испугался! Как я испугался…
Э-э-э… Чего-то я ничего не понял.
32
– Вай, детки, мои детки! Мои драгоценный детки!!! Как я испугался! Как я испугался… – взволнованно приговаривала бабушка Алико и обнимала нас со страшной силой.
– Бабуля! – обрадовалась я.
– Вот только фамильярностей не надо, – сказал мой Андрюша, взял меня в охапку и отодвинул от бабушки Алико. – Не стоит, Алико Вахтанговна, мы ведь с вами всё понимаем. Зачем притворяться?
Гордый, несмотря на фингал под глазом. Вывалянный в пыли костюм, съехавший набок галстук, жёванные кем-то, облепленные шерстинками брюки и стойкий запах барана. Мой царевич внезапно стал строг и серьёзен. Истинный царевич. Даже больше – царь! Бабуля подняла на него большие карие глаза. В них висел знак вопроса и бешеная смесь гнева, одобрения, возмущения, вызова, снисхождения и чего-то ещё, что не очень поддалось моей расшифровке… Бабушка Алико была ниже Андрюши на голову, но умудрялась смотреть на него не снизу вверх, а наоборот. Будто в перископ. И если от моей верхней ноты на опоре рушились скалы, то от подобного взгляда должны были бы каменеть великаны и осыпаться пеплом к её ногам. Но Андрюша не окаменел. Он посмотрел на неё точно так же!
Два царя на меня одну – не много ли? Моё сердце испуганно замерло. Неужели сейчас поругаются?!
Ветер с гор взъерошил мне волосы, и я почувствовала: мой ход. Хватит отсиживаться под столами и отмалчиваться! И я воскликнула:
– Бабушка, познакомься, это мой Андрюша!
– Уже знакомились, – буркнул он, не собираясь оттаивать.
Бабушка Алико посмотрела на него с прищуром, затем перевела взгляд на меня, словно ожидала, кого я выберу. Нет уж, никого я выбирать не стану! Я хочу счастье целиком, оптом, без скидок и в полную цену! Я не мячик от пинг-понга и не тряпичная кукла, которую тянут в песочнице в разные стороны! И я совершенно не готова лишаться ни одного, ни одного. Вот ещё! Только-только в жизни появились они – те, в кого я смогла влюбиться до безумия, и которые полюбили меня, несмотря на все причуды, интеллигентность и непроходимую барашковость. Я даже возмутилась до глубины души: я их люблю, а они бодаться!
А потому я сказала, обнимая Андрюшу одной рукой и протягивая бабушке другую:
– Вы неправильно знакомились. Сейчас будет правильно! Бабушка, это мой самый-самый на свете лучший и любимый муж! Мы ещё не расписались, но это не имеет никакого значения! Потому что я ни за кого другого на свете не выйду. Скорее устрою ещё обвал! Три. А ты, мой прекрасный муж, знай, это моя самая-самая прелучшая на свете бабушка восьмидесятого уровня! Я всегда о такой мечтала! Она просто фантастическая и умеет выливать кофе прямо в постель. Как в анекдоте!
Он посмотрел на меня недоуменно и спросил:
– То есть?
– Это когда совсем плохо, – кивнула я, – когда плачешь и плачешь навзрыд, и остановиться не можешь… Очень помогает!
Он сглотнул и закусил губу.
– Из-за меня? – Я не успела ответить, а он произнёс: – Прости меня, Катя…
– Я не сержусь.
Андрюша скользнул взглядом по мне, перевёл его на бабушку, которая по-прежнему молчала и только смотрела на нас. С любовью. Гнева и возмущения больше в её глазах не было, зато одобрения – через край.
Андрей помолчал полсекунды, позади него фоном из машин начали выскакивать люди. А мой царевич добавил:
– В таком случае, Алико Вахтанговна, я вас понимаю. Отчасти. И готов вам даже простить все ваши козни: охранников, баранов, Тамаза…
– Тамаза? – невинно вскинула брови бабушка. – Какого такого Тамаза?
Я хихикнула:
– Того, который отвёз Андрюшу к азербайджанской границе.
– К монастырю Давид-Гореджо, – добавил мой царевич иронично. – Очень живописные места! Особенно для олухов иностранцев.
– Зачем тебе Давид-Гореджо? Красиво, но это другой сторона совсем, – развеселилась бабушка.
– Именно, – ехидно улыбнулся Андрюша.
– Далеко-о-о, – протянула бабушка, коварно улыбаясь. – Вах, далеко! Но ты тут! – она хлопнула его по плечу. – Мáладецъ!
– Алико Вахтанговна, при всём моём уважении, вам не кажется, что нам с вами нужно ещё раз поговорить? – заметил Андрюша на удивление дипломатично.
Люди из автомобилей в свете фар направлялись к нам. Их было до странности много. О, а тот в бело-чёрном случайно не Гига?! Я сощурилась, пытаясь разглядеть.
– Так уже говорим, дорогой, – ответила бабушка. – Хорошо говорим. Только немножко неудобна. Гори, ветер, ночь…
Я поёжилась. И правда, я была не против отправиться в тепло, уют и съесть что-нибудь. Я когда нервничаю, всегда хочу есть, а тут эти гонки, Бадри, скалы на голову. Я плотоядно взглянула на барана в кузове внедорожника за спиной тактично стоящего в сторонке полицейского. Хотя нет, барана жалко… Он почти наш символ, вместо свадебного голубя. Андрей снял пиджак и накинул мне на плечи, я поняла, что больше никогда не смогу есть баранину. От концентрированного овечьего запаха зачесался нос.
– И тем не менее, зачем откладывать на потом, когда есть такая возможность? – хитро прищурился мой царевич. – У вас ведь вообще большие возможности… Да-да, Алико Вахтанговна, я всё о вас знаю, можно не притворяться.
У бабушки с изумлением изогнулась бровь, но она не ответила, ждала продолжения.
– Вы «Крёстная мать», – резюмировал Андрюша не понятно, к чему.
– Вайме, – бабушка развела руками, – Витя Геннадьевич тебе сказал всё-таки! А не хотел говорить…
– Всегда лучше знать правду, – твёрдо ответил Андрей. – И, думаю, вы не будете от Кати скрывать. Такое не скрывают, согласитесь? Я вообще считаю, что в семье не место обману. Так как, сами скажете всю правду или мне рассказать?
Я засмущалась. Он догадался обо всех планах бабушки по завоеванию меня? Конечно, догадался! Ой, что сейчас будет!
Однако бабушка Алико совершенно не соответствуя Андрюшиному обличительному тону ласково покачала головой, с удовольствием похлопала толстенькими ладошками, сверкая бриллиантом, и призналась:
– Канечно скажу, чего ж и не сказать?! Это я, Кати, твой Андрюша образование в Оксфорд оплатил. Но только ты не прав, дорогой, я тут не мать скорее, а крёстная бабушка.
Андрей опешил:
– Э-э… в смысле?
– Вайме, как же, дорогой? – крякнула бабушка Алико. – Ты же сам это сказал про «крёстный мама». Тут целый путаница вышел, как в кино. Длинно, но слушай. Мой сыночек Георги был твой крёстный. Потом он с Витя Геннадьевич поссорился из-за твоей мамы, Кати, потому что Витя Геннадьевич ему что-то плохое про Лилю рассказал. А Георги был горячий очень. Вскипел и совсем дружить перестал с Витя. Уехал. И свой крёстный сыночек – тебе, Андрюша, никак не помогал, подарки не дарил. Очень злой был на Витя. А потом Георги всё-таки без Лиля не выдержал, поехал к ней и забрал её в Дубай, отдохнуть, покататься. Она ему не сразу поверил, и мама её был очень против Георги, на порог его не пускал. Но потом всё хорошо стало, Георги мне фото прислал – Кати видел, – где они счастливые! Очень! – бабушка скорбно вздохнула. – Но самолёт разбился. И твой крёстный папа не стало. Я долго был грустный. Такое горе! Сам не в себе, тоже злой был и на Витя, и на маму девочка этот Лиля, и на самолёт. Я даже аэрокомпания засудил крепко, дело выиграл, только про сыночек и думал. Поэтому мне Нани не показал открытка последний от Георги из Дубай, ведь я был совсем сумасшедший, а открытка уже после похорон пришёл. Много лет спустя я нашёл её спрятанный в книжка. Нани мне тихо на стол её подложил. Там Георги писал, наизусть теперь помню: «Мама, я женюсь! Жди невестку! Она потрясающая! Не ругайся, мы приедем с сюрпризом! Думаю, тебе он (она) очень понравится!» – Бабушка погладила меня по плечу, продолжая цитировать. – «И на Витьку больше не сержусь вообще, он же как лучше хотел. Приглашу его с женой, и крестника моего – подарков ему надарю! Он в три года уже по-английски шпарит – знает двадцать слов! Подарю ему БигБен и что-нибудь сильно английское! Много гостей будет из Ростова, мама, готовь свадьбу!»
Мы с Андреем стояли и слушали, затаив дыхание, нас обступила толпа, лес затих. А бабушка рассказывала:
– Я как открытка нашёл, разыскал Витя Геннадьевич, позвонил. А ты уже, Андрюша, большой был, школьник. Мне за себя и за Георги стыдно стал. И я сказал Витя: оплачу хороший образование наш мальчик. Витя не хотел, а я настоял, сказал: если что, присылай сын ко мне, всегда ему работу дам. Как родного приму. Во-от. Только папа твой ещё сильно обижался: сказал «нет и всё». А я сказал: хочешь, Витя Геннадьевич, не говори сын, хочешь, говори, хочешь, не посылай, а я открытка от Георги, как последний слово блюсти буду. Он так хотел и всё. Поэтому я перечислил деньги на твой имя в Оксфорд как «крёстный бабушка», чтобы учился хорошо и много английских слов знал! Я рад, что твой папа, наконец, тебе сказал…
Андрюша закашлялся в кулак, потом вытер губы мятым платком и немного смущённо сказал:
– Я немного не о том говорил, но… спасибо! Хотя бы одна загадка раскрыта.
– Всегда рад, дорогой! – расцвела бабушка Алико.
– Но, погодите, – снова кашлянул Андрюша. – Всё равно есть же клан, родственники. И если вы ко мне так относитесь, почему же вы меня приняли в Тбилиси, как врага? Ведь не сходится…
– Как не сходится, вайме? – встрепенулась бабушка. – Я же тебе сразу сказал: ты родной. И ты косяк сделал! Я сказал? Сказал. Мой Кати обижать нельзя, старшим грубить нельзя. Так кто же тебя воспитает, если не родной крёстный бабушка?
Мой царевич всё ещё непонимающе засмеялся:
– У вас, Алико Вахтанговна, очень крайние методы: как щенка в море, чтоб выплывал. И воспитывать поздно – вообще-то я уже не мальчик.
– Не мальчик, – согласилась бабушка. – Но это ты ещё мой папа Вахтанг не знал! Когда Георги шкодничал, он запирал того в сарай или железный ложка в лоб. А когда Георги из институт вылетел, отправил в горы, в самый далёкий посёлок овца пасти. Но ты, Андрюша Викторович, какой же ты щенок, когда ты вон какой орёл! – Бабушка взвинтила в звёздное небо палец. – Внучка нашёл, на балкон залез, потом похитил, компания на уши поставил, друзей в чужой страна нашёл, цирк привёз, Кати спас! Орёл!
Мой царевич расправил плечи.
– Спасибо, конечно! Но знаете, похищение Кати этим негодяем Бадри – я всё равно себе объяснить не могу! И оправдать. Как вы могли? Вы подвергали её жизнь риску! Он же невменяемый.
– Так это был Бадри! – воскликнула бабушка и, посуровев, уткнула руки в боки. – А вот это не мой шутка, мамой клянусь!
– Хм… Он сам подсуетился? – спросил Андрей. – Я ему это с рук не спущу!
– Я тоже! – сказала бабушка. – Мой Кати взял, вах, сволочь! А ну-ка, иди сюда, парень, – подозвала бабушка полицейского.
Тот подошёл, и она дала ему указания: глаз с Бадри до утра не спускать. Пусть отсидится в камере. И никого к нему тоже не пускать, а она самому главному позвонит, чтобы дело быстро решилось. Полицейский, который вёз нас и другие, подоспевшие к нам, закивали согласно и заверили, что обязательно во всём разберутся. Андрей тоже вставил свои пять копеек. И его тоже выслушали, а затем направились к внедорожнику с пристёгнутым на скамье для преступников моим троюродным сводным братом. Мне даже стало его жалко, хотя… сам виноват.
Когда Андрюша повернулся снова ко мне, я заметила, что лицо его совсем смягчилось, исчезла жёсткая складка у рта. Бабушка похлопала его по плечу, а он не воспротивился, как обычно. Улыбнулся и покивал вежливо. И я поняла, что ничто так не сближает, как общий враг. И Бадри, кажется, крупно не повезло – место козла отпущения оказалось вакантно…
– Мой Кати спас, ты настоящий джигит! – торжественно проговорила Андрюше бабушка. – Орёл!
Я с трудом сдержалась, чтобы не хихикнуть: как всё-таки у бабушки по-своему развивается эволюция – сначала жираф, потом баран, теперь орёл.
И тут позади я услышала голос Гиги:
– Алико Вахтанговна, всё готово. Куда поедем – в Сигнахи или обратно в Мцрели? Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, но скоро светает. И из ЗАГСа уже третий раз звонили. Хор хочет спать, и у танцоров завтра гастроли.
Что?!
Хор? Танцоры? ЗАГС?!
Мы с Андрюшей посмотрели друг на друга с таким видом, что я поняла: наша эволюция только что скатилась обратно – до жирафа…
33
Всему своё место и время. Я нормально отношусь к подтасовке, хитростям и здоровому бендеровскому подходу на переговорах. Бизнес – такая сфера, в которой нужно уметь балансировать на грани умной лжи и проникновенной честности. Ни то, ни другое не должно перевешивать. Но дома, в семье… чтобы так нагло врать? Годами? Ни за что! А отец дал жару… Мне даже говорить с ним расхотелось. Наверняка и он имел какие-то внутренние мотивы, оправдания и причины, но нет… знать их не хочу. По крайней мере сейчас.
Зато круглолицая «Донна не-Корлеоне» с бриллиантом на пальце, которым только зубы выбивать, внезапно вызвала у меня доверие. Это такое внутреннее приятное чувство, которое возникает само. Моя интуиция говорила: Алико Кавсадзе не врала. А я что-то в последнее время всё чаще стал прислушиваться к интуиции. И заметил интересный парадокс – когда несмотря на трудности и очевидный апофеоз гадостей, живёшь своей жизнью, а не по указке, интуиция включается сама. Она как дополнительная надстройка, полезный бонус к программному обеспечению под названием «Я». Но обязательно условие – интуиции нужна свобода.
– Я, конечно, очень хочу свадьба, – сказала Алико Вахтангована, – хоть прямо сейчас, на скорая рука, хоть завтра. Сильно хочу! Но решайте сами, детки, когда вы жениться.
И сердце моё стало ещё мягче. Да, она действительно не врала, и в глазах немолодой женщины горело желание закатить что-то масштабное, круче батальных сцен во «Властелине колец», где армия Средиземья выступала против войск Мордора. Учитывая всё то, что она рассказала, это было оправдано – любимого сына женить не удалось, хоть на внучке с «крёстным внуком» оторваться. Последний факт, конечно, меня просто добил.
Она. Оплатила. Мою Учёбу. В Оксфорде. Офигеть… Но сразу понятно, почему отец так себя вёл и так говорил. Я снова напрягся при мысли о нём.
А ещё рассказ Алико Вахтанговны всколыхнул что-то глубокое во мне внутри. Интуиция всегда подсказывала, что у нас с Катериной есть нечто очень близкое, родственное, несмотря на всю разницу в воспитании и восприятии. Я так чувствовал это, что даже страшно испугался и поверил мысли, что мы с ней брат и сестра, когда пытался понять, почему брыкается отец. Но вот такого расклада я и придумать не мог.
Однако, вспомнил я, моя интуиция ещё в ту знаменательную ночь, когда я должен был в первый раз лететь в Китай, подсказала: Кате можно доверять. Потому я отставил на неё Маруську. Смешно подумать, но за тот демарш с дочкой я должен быть благодарен своей экс-супруге, Лане. Она буквально свела меня с Катей! И, кстати, я кажется, придумал, как Катю из тёти сделать мамой! Она станет Маруськиной крёстной – разве это не замечательно?!
Посчастливевший от мысли, я посмотрел на Ромашку, взлохмаченное моё, светлое чудо, и взял в ладони её холодные руки:
– Катюш, пусть будет, как ты хочешь. Насчёт свадьбы.
Улыбка в ответ. Свет в голубых глазах.
– А я всегда хотела настоящее белое платье. И причёску… – и вдруг испуг. – Ой, Андрюша, паспорт!
– Что с паспортом? – оторопел я.
Вид у Кати был такой, словно она его съела, чтобы никому не достаться, с горчичкой, а теперь поняла, что случилось несварение.
– Что такой, мой сердце? – подскочила Алико Вахтанговна. – Что с паспорт?!
Катя посмотрела на нас обоих расширенными глазами и пробормотала:
– Наверное, без паспорта нас не поженят? А он был в сумочке! А сумочка осталась в горах. Где-то возле машины, Бадри дёрнул за ручку, и я сумочку выронила. И побежала.
– Я убью этот сволочь-гад! – вскипела бабушка.
– Я тоже! – подхватил я. – Но не сейчас. Его уже увезли в участок.
Алико Вахтанговна выдала яростную тираду на грузинском и подфутболила булыжник лакированной туфлей. Длинный в белом пиджаке, что стоял на почтительном отдалении еле успел отскочить. Да она милашка!
– Итак, на данный момент вопрос, получается, решён, – резюмировал я. – Танцоров и хористов отправляем спать. Катю отвезём в гостиницу, она вон уже как замёрзла, нам ещё невесты с насморком не хватает! Я вернусь сюда с рассветом и буду искать паспорт. Я представляю, где.
– Вах, какой маладецъ! – довольно отметила Алико Вахтанговна. – Только армия спасатель нам на что? Кати ты спас, их работа сделал. А они пусть паспорт спасают. И сумочка! Такой красивый сумочка я внучка купил, один на весь Грузия!
– Там ещё и туфли мои красивые где-то валяются… – бодро добавила Ромашка. – Я ими от Бадри отбивалась. Не смотри на меня так, Андрюша, честно. Каблуком в лоб получается очень эффективно.
– Ты меня снова удивляешь, – сказал я, разглядывая мою непостижимую Катю и замечая в ней опять что-то совершенно новое. Оказывается, у ромашек бывают шипы… А я, дурак, считал её совсем беззащитной. И поинтересовался: – А чёрного пояса у тебя случайно нет под платьем?
Ромашка моргнула.
– Зачем? Он сюда не подходит…
– Пояс по каратэ подходит даже к купальнику, – засмеялся я.
И бабушка засмеялась. И до Катюши дошло, она аж хрюкнула залихватски.
– Какой вы хороший, детки! Любовь мой сердце, радость мой глаз, песня мой ух! – заявила бабушка. – Ладно уже, пошли в вертолёт. Надо кушать, спать, немножко вино пить и невеста обнимать. Вайме. И в душ.
С каждой минутой она мне нравилась всё больше!
Я предложил Алико Вахтанговне свой локоть. Она обвила его пухлой рукой. Катя прижалась ко мне с другой стороны. Полный комплект. А долговязый помощник в белом пиджаке бросился открывать перед нами дверцу вертолёта. Я запомнил, он тот самый Гига, который завалил Ромашку розами. Пусть так не улыбается, своё он ещё получит. Но сейчас, как сказала Алико Вахтанговна, надо «кушать, спать, немножко вино пить и невеста обнимать». И да. Я чертовски хочу в душ – смыть братский запах!
Я оглянулся и нигде обнаружил Давида, внедорожника и моего рогатого товарища…
Чёрт, теперь моего барана похитили!
34
Какое счастье, когда можно спать вместе, не таясь и не оправдываясь. Хотя мы и не должны, мы взрослые, независимые люди, но всё-таки… Я была безмерно счастлива от того, что все эти сложности, папы-бабушки-дяди, похищения-бараны, шекспировские трагедии и комедии остались во вчерашнем дне. И мы больше не Ромео и Джульетта, не Отелло и Дездемона, а просто я и Андрюша. Отчего-то я была в этом уверена.
Ласковое солнышко улыбалось в окна светлой королевской спальни. За шторами вдали вырисовывались контуры гор. Мы лежали с Андрюшей совершенно голые и спали. Точнее, он спал, а я давно проснулась и рассматривала его, как жадный эльф своё сокровище.
Мой прекрасный царевич расслабленно обнимал одной рукой подушку, уткнувшись в неё своим аристократическим носом. Ноги разбросал в позе бегуна. И был он сейчас совсем мальчик и ни капли не тиран, несмотря на атлетическое телосложение, на выдающийся рельеф мышц и размеры крупного мужчины.
Мне хотелось его трогать везде, гладить, целовать. Обвить руками или забраться сверху, прижаться всем телом к нему, горячему даже на расстоянии. Но я не шевелилась. Я приподнялась на локте и смотрела, стараясь не разбудить даже дыханием.
Потому что я ни на что не променяю эти минуты утром, когда Андрюша никуда не спешит, не надевает пиджак и галстук, не рычит по телефону, не становится серьёзным и жутко деловым! Когда он спит вот так рядом, доверчиво и сладко, чуть посапывая или переворачиваясь с боку на бок через каждые три минуты, он мой. Абсолютно мой! И я чувствую себя царицей.
Судя по звукам за окном, люди уже начали просыпаться или приходить на работу. Кто знает, может, они спозаранку приходят пить вино вместо кофе в кафе? Изучив за неделю привычки грузин, я этому не удивлюсь. В Тбилиси я такое видела. Впрочем, утром Грузия ленива, и голоса снизу, и позвякивание посуды было тоже размеренным и ничуть не мешало нежиться в постели.
Вчера нас с Андреем хватило только на душ и бухнуться на кровать без задних ног. А сегодня я поняла, как соскучилась по нему, как изголодалась не в гастрономическом смысле. И было невероятно сложно удержаться, чтобы не напасть на спящего моего красавца самым неприличным способом. Меня разрывало пополам на «жалко будить» и «до чего же он соблазнителен», мой муж.
Мне так нравилось перекатывать на языке эти два коротких слова, что я окончательно отвергла слово «жених», как какое-то устаревшее и неподобающее. Пусть хоть одна образина попробует у меня его отнять, или меня у него! Ух, что я сделаю!
Я выдохнула из себя жар и всё-таки нежно-нежно, невесомо прикоснулась к выступающему из-под белой простыни бедру. Андрюша чуть пошевелился, я замерла.
– Ромашка, – пробормотал он и перевернулся на спину.
Красивый. Идеальный в своей наготе.
– Как жалко, я тебя разбудила, – вздохнула я, на самом деле счастливая до безумия.
Его сонные глаза мгновенно засветились.
– Иди ко мне…
Кожа к коже. Беззастенчивые касания, поцелуи. Плавная нежность разгорелась до пылкой страсти. Тепло, горячо, огненно – так всегда у нас. И всегда по-разному. До мягкого изнеможения у меня, до расслабления у Андрюши, которое вскоре переключается на желание вскочить с постели и начать завоёвывать мир. Но сегодня мой любимый сбегал в душ и вернулся, делая меня ещё более счастливой.
– Я надеюсь, спасатели уже нашли твой паспорт, – сказал он, наконец, бодро.
– А мне совершенно всё равно, – улыбнулась я, проводя по его ноге пальчиком. – Штампы не штампы, ты мой муж, а я твоя жена.
– Я бюрократ, – хмыкнул мой царевич. – Предпочитаю всё регистрировать официально.
– Я согласна, – ответила я и потянулась довольно.
И тотчас была вновь зацелована до кончиков пальцев и сладкой истомы.
На голубоватые, зеленые изгибы гор разбрызгивало свою любовь солнце, придавая им тёплые оттенки. Слышно было, как журчит вода в гигантском фонтане из квеври и поют птицы.
– Всё-таки в Грузии потрясающе красиво! – вздохнула я. – Знаешь, мне будет жаль отсюда уезжать.
Андрей чуть склонил голову.
– А ты бы хотела остаться?
– Я хочу быть там, где ты, – улыбнулась я. – И Машенька.
– Это здорово! Но если бы мы были там, где ты, – вдруг спросил он, – где бы ты хотела сейчас быть?
– Здесь.
– Несмотря на всё-всё-всё? – с прищуром уточнил Андрюша.
Я кивнула.
– Может, конечно, не навсегда, но хотелось бы побыть здесь дольше. Это так странно и так притягательно, так ново – узнавать то, что хранила вторая часть тебя. Традиции, культуру, воздух, которым дышал мой папа, всю его большую сумасшедшую семью, частица которой есть во мне… Темперамент, который можно не сдерживать, голос, который можно проявлять.
– Твой темперамент мне очень нравится, – заявил Андрюша и снова опустил голову к моему животу. Заставил громко всхлипнуть и опять загореться.
– А вдруг я перестану быть для тебя… Ромашкой, – сквозь стон и вдох выговорила я.
– Мне нравятся все цветы без исключения, – проговорил он, перемещаясь ниже. – Главное, чтобы они были ты…
И я, не успев напрячься, сразу расслабилась.
– Как хорошо ты сказал… Но всё равно, я хочу быть там, где ты. И всё.
– И убегать не будешь?
– Только под ближайший стол, – заверила я.
– Но выбирай не стеклянный, – хмыкнул Андрюша.
Новый поцелуй прервал стук в дверь. Мы оба закатили глаза. Не успели подумать, кому бежать и что надеть, из холла при гостиной послышался гортанный голос горничной.
– Извините за беспокойство, я принесла вашу одежду. Оставлю её у входа. И махровые халаты свежие.
– Спасибо, – выкрикнули мы.
Дверь закрылась. Но поцелую не суждено было продлиться долго. Через пару минут в дверь опять постучали.
– Сейчас я всех пошлю! – по-боевому вскочил с кровати Андрей, обернул бёдра полотенцем, которое подобрал с тумбочки, и пошёл разбираться.
И тут я услышала голос, от которого захотелось спрятаться под кровать и притвориться, что меня здесь не было.
– Сын! Андрей! Живой, Слава Богу! – пробасил Виктор Геннадьевич.
Я натянула на себя в ужасе простыню и даже покрывало затащила с пола.
– Папа?! Ты как сюда попал?! Здрасьте… здрасьте… – ошеломленно пробормотал Андрюша. – Э-э, туда нельзя, стоп…
– Разобрался? Нет? Да? Ничего, теперь я разберусь! – выпалил Виктор Геннадьевич напряжённо, словно собрался кого-то высечь.
И волна негодования вскипела во мне: опять?! Палки приехал в колёса ставить?!
Скрипнула дверь, и послышались шаги.
Ну уж нет! Я вам не мышь серая из офисного угла!
Я молниеносно натянула валяющийся у кровати пеньюар, он спас мало, поэтому я накинула на плечи покрывало, как плащ, завернулась в него и вышла навстречу строптивому свёкру, храбро шлёпая по ковру босыми ногами. И сразу на ходу рявкнула:
– Не нужно разбираться! Зачем разбираться?! Никто вам разбираться не позволит!
У входа в гостиную рядом с Андрюшей стоял Виктор Геннадьевич и наши амбалы из «Жирафа». Все взгляды устремились на меня. Я завернулась поплотнее.
– О, Катерина! Нашлась, – с облегчением выдохнул старший Жираф и вытер платком высокий лоб там, где не так давно сияли залысины.
Я облизнула пересохшие губы и выдавила вновь прибывшим:
– Доброе утро, Виктор Геннадьевич! Николай Иваныч… Здравствуй, Юра, Глеб.
– Папа, а зачем ты с охраной? – оторопело спросил Андрей.
– Как зачем?! Выручать вас приехали, ребята ведь наши из спецназа. Мы срочным рейсом! Пускать в гостиницу не хотели! Пришлось чуть ли не приступом брать!
35
Мы сидели за круглым столом в гостиной. Вокруг пахли розы. Пора уже сбагрить этот цветник к свиньям собачьим. Или к бабушке, пусть радуется…
Папа косился на корзины и, судя по виду, думал, что это я так с ума сошёл. Ха-ха три раза! Я схожу с ума покруче! Он просто не знает, что я отложенные на Мальдивы деньги спустил на фейерверки и цирк с туристами.
Кстати, я вчера перед сном узнал: все нормально устроились, пострадал только охранник гостиницы, которому, войдя в роль, эстонка заехала по голове зонтом. А ещё служба безопасности Санатрело освободила Тамаза, подрывника нашего. А потом обратно устроила на кушетку в импровизированную кутузку, потому что ему, пьяному и весёлому, некуда было идти посреди ночи. Я лично проверил. Судя по блестящим глазам, охрана тоже накатила на радостях.
Я подумал о шампанском. Спуститься, что ли, к завтраку?
Хотя, – я глянул на здоровенные часы в башенке, будто украденные из замка английского лорда, – ещё не время.
Мы договорились с Алико Вахтанговной, что раньше одиннадцати Гига не заявится и нас не позовёт. У неё новый коварный план по борьбе с родственниками. К счастью, не с нами.
Я хмыкнул про себя, вспомнив о её затее.
По-моему, Катина бабушка – в душе агент по тайным операциям с воспитательными целями. Огонь, а не старая больная женщина!
Несмотря на то, что вчера пришлось поднапрячься, мне понравилось! Погони, препятствия, поиск мгновенных решений – это вам не сидеть в офисе и решать, почему дурацкие ручки не продаются.
Я вообще уже к ночи понял: мне нравится процесс, риск, придумывать и раздавать роли, контролировать их исполнение и понимать, что люди так заряжены на результат, что сами выполнят и перевыполнят, и бонусом им будет чувство кайфа, которое ни за какие деньги не купишь! Кстати, экономично и эффективно с точки зрения бюджета и бизнес-технологий.
Я и сам получил кайф от необходимости разрабатывать стратегии самым нестандартным способом! На адреналине и идейки новые появились. Аж руки чесались их воплотить! Но глядя на каменное выражение на лице отца, я понимал: скорее придётся купить что-нибудь противочесоточное, чем он позволит воплотить хоть толику моих замыслов. Досадно.
За окнами дразнились горы…
Наши с Ромашкой расслабленные лица и белые халаты контрастировали со спортивной угрюмостью бывших спецназовцев и с папиным серым костюмом откомандированного за грешниками старого чёрта. Даже пересаженные волосы над залысинами топорщились и неприлично, но очень образно кудрявились. Куда же чёрту без рожек?
Папа напряжённо смотрел то на меня, то на Катю, а мне было весело даже без шампанского.
– Может быть, чайку? – спросила Ромашка. – Я сейчас вызову горничную. Или кофе?
– А ты быстро приспособилась, – буркнул отец недовольно.
– К хорошему на самом деле быстро привыкаешь, – не заикаясь, ответила Ромашка. И глаз не опустила.
Я прям горжусь. А ей пошла Грузия на пользу! Я сразу заметил: словно сняли с Кати панцирь робости, который она решалась сбрасывать только передо мной, и стала она совсем красавица. С новым ассортиментом сюрпризов для меня. Изучать не переизучать. Класс! Кажется, я вывел аксиому: внутренняя свобода увеличивает внешнюю красоту.
Катя встретилась со мной глазами и улыбнулась.
– Виктор Геннадьевич, вы с дороги, устали, – совершенно безбоязненно заявила она на правах хозяйки, – мы вам уступим комнату, потому что в гостинице вряд ли есть свободные после вчерашнего, – она метнула на меня задорный взгляд. – Ребята смогут отдохнуть в кабинете. Тут очень большой номер!
– Некогда отдыхать! – отрезал папа. – И чаю не надо!
– Ну если не чаю, тогда вина, – сказала моя Ромашка после секундной паузы.
Почти молниеносно переставила на стол серебряный поднос с тонкими, как тюльпаны на ножках, бокалами, тёмную бутылку и корзину со сладостями и фруктами. И даже ничего не уронила. Вау!
Папа покраснел. Не от смущения, естественно. Он подскочил и со стуком опёрся обеими ладонями о стол, глядя на нас, как Кутузов на тупых военачальников.
– Так и знал, что вы не понимаете! Андрей, Катерина, надо раскланиваться и уезжать, пока целы, а не рассиживаться с вином и самоварами. Тут опасно!!!
– Пап, по-моему, ты что-то не так понял, – ответил я.
– Да что тут понимать! Тут криминал!
– Нет никакого криминала, – сказал я, – за исключением некоторых элементов, которых, – я снова взглянул на часы, – скоро выведут на чистую воду. Люди здесь хорошие!
Папа совсем рассердился и побагровел. Катя невозмутимо налила по бокалам вина. Белого.
– Идиот! – вскипел папа. – Грузины могут сколько угодно называть тебя «братом», «дорогим» и прочими ласковыми словами, но они так не думают! Они считают, что все русские идиоты!
– Я же сицилиец.
– Тем более идиот!
– Виктор Геннадьевич, – вдруг сказала Ромашка, – Андрей не идиот, и прошу вас больше его так не называть.
Папа воззрился на неё так же удивлённо, как если бы своё мнение высказала кошка. Поджал губы. А мне стало приятно.
Папа громко выдохнул и насупился, снова сел.
– Ладно. Не хотел говорить, но скажу. Хотя о мёртвых только хорошо… Мы с твоим отцом, Катерина, с Георгием, были лучшими друзьями. Это ты знаешь. Просто не разлей вода, везде вместе, всё поровну и так далее. Братья, в общем. А потом он меня предал!
– Каким образом? – нахмурилась Катя.
– Я узнал, что твоя мать встречается с другим, написал Гоше, когда он уехал в Грузию после отчисления. Как настоящий друг, я не мог не сказать ему. И ей высказал всё! А в результате сам же и вышел виноватым! Георгий мне за это два зуба выбил и обозвал предателем! А я предателем никогда не был! Но ему было мало! Брат его, Уго, мне много чего «хорошего» рассказал, как меня поливал Георгий перед всеми… Наша компания и развалилась. Все разругались. Вот тебе и «брат»!
– Уго? – хором воскликнули мы с Ромашкой.
– А что вас удивляет? Уго, да. Он учился курсом младше.
– Тот, что ДНК-тест привозил? – спросил я и в ответ на изумлённый взгляд Ромашки кратко объяснил ей суть.
– Тот. Я же говорил, что знаю его со студенческих лет! – пыхнул паром папа. – Уго хороший парень. Он и сейчас мне всю правду рассказал, глаза открыл на эту семейку!
Кажется, я начал понимать…
– А какую именно правду? – уточнил я.
– Как какую?! – злился папа. – Ты уже знаешь. Что Алико Кавсадзе подгребла под себя семейный бизнес, по головам пошла, убрав неугодных. Что тут и люди исчезают, и в горы увозят… Имей в виду, Алико Кавсадзе оплатила тебе учёбу, чтобы списать деньги на «благотворительность», от штрафа за налоги уйти! А Катерину решила выставить, как красную тряпку, лишь бы ни с кем не делиться! У Алико Кавсадзе нет принципов. Она даже называет себя «Царь»! Вы поняли?!
– Почему подгребла? – парировала Ромашка, слегка поморщившись. – Она же, наоборот, выпустила акции на Грузинскую Фондовую Биржу и раздала доли и кресла в совете директоров членам семьи. Уго в том числе. А завод это был советский ещё, бабушку как раз в девяностых назначили директором. Завод никому был не нужен, предприятие вообще хотели закрыть, считая самым маленьким и нерентабельным в Алазанской долине, но бабушка всё продала и приватизировала его.
Папа усмехнулся:
– Вот, и тебя тоже обманули…
– Да нет же! – воскликнула Катя. – Я это даже в истории грузинского виноделия прочла, ещё до приезда в Грузию.
– Любую историю можно причесать под себя.
– Но нельзя переписать книгу, написанную до всей истории, – заявила Катя. – На этом месте был обычный винзавод номер двадцать три, который было велено закрыть при Горбачёве. Когда все виноградники вырубали из-за сухого закона. И тут тоже частично вырубили…
– Зачем же тогда завод понадобился твоей бабушке? – не поверил папа.
– За тем, что до революции эта земля действительно принадлежала роду Кавсадзе. И её отец, мой прадедушка Вахтанг, мечтал, что однажды она снова станет семейной. Секреты вин хранил, и лозы редких сортов в саду. Поэтому бабушка и стала технологом винного производства, от отца мечтой заразилась. А семья Уго тогда вообще в Украину переехала. В девяностых тут и не было никого.
Папа почесал в недоумении подбородок, крякнул:
– Да, Уго учиться в Ростов из Киева приехал. Там не сложилось что-то…
– Бабушка подняла завод, спасла виноградники, а потом дала работу и долю всем членам семьи, – добавил Катя с гордостью.
– Но Уго говорил иначе… – вставил папа.
– Конечно! Ведь именно дядя Уго настраивал меня против Андрея, – сказала Катя, – говорил, что переночевав с другим мужчиной, я опозорю весь род. И предупреждал, что об этом узнают сразу все СМИ. Но его же приёмный сын Бадри похитил меня этой ночью. И пытался удержать силой. И удержал бы, если б не Андрей!
– Интересное получается дело, – закипел я. – Куда не плюнь, везде дядя Уго! Этот подголубоватый любитель болонок! Ты знаешь, Катя, что он живёт у тебя за стенкой?!
– А ты откуда это знаешь? – поразилась Ромашка. – Ты же только ночью через балкон влез!
– В первый раз промахнулся, – угрюмо сказал я, вставая с желанием проломить «папочке Уго» череп в голубой банной шапочке.
– Прослушка? – вставил многоопытный Николай Иваныч.
Мы с отцом подозрительно уставились на стену с часами и розы в корзинах.
– А ещё дядя Уго разговаривал с неким мистером Голдуорси и говорил, что если будут правильные стимулы, какая-то «Она» изменит решение. Потому что Совет директоров его поддержит, а над стимулами он работает. Вы понимаете? – многозначительно сказала Катя.
– Ты – это стимул и инструмент шантажа! – ошарашенно догадался папа. – А «Она» – Алико Кавсадзе.
– А если члены правления – это представители семьи Кавсадзе, то они наверняка возмутятся против того, чтобы компанию и семью всенародно опозорили! Это же Грузия! – торжествующе продолжила Катя. – Или если уже опозорят, то точно…
– … её продадут, – подытожил я.
– Второй вариант: Бадри Кавсадзе, приёмный сын Уго, станет официально моим мужем и наследником Санатрело!
– Но почему приёмный? – уточнил папа. – У Уго же есть ещё три родных сына, и двое не женаты.
– Это Грузия, – вставил Юра. – Тут, Виктор Геннадьевич, как и в моей родной Осетии, такой принцип – если одна фамилия, значит, точно родственники, а родственникам по крови жениться нельзя.
– Но вариант с приёмным прокатывает, – заметил хмуро я.
– Ты уверена, что вино не отравленное? – покосился на бокал папа.
– Я ведь нужна им живой, – весело добавила Катя и отхлебнула белого, пахнущего мускатом.
– А при чём тут какой-то Голдуорси? – всё ещё подозрительно косил на вино папа.
– Покупатель компании, – догадался я. – Потому что при любых раскладах: в патовой ситуации или в случае, если Алико Вахтанговной можно будет управлять через внучку, или если она сляжет снова, контрольный пакет акций и всю компанию можно будет беспроблемно продать. При скандале и шумихе в прессе ещё и по сниженной цене.
– Соображаешь, – кивнул мне отец. – Кажется, я понял, кто тут криминальный элемент и главный лжец…
– Уго! – снова хором ответили мы.
– Я ему болонку в задницу засуну, – прорычал я.
– Болонку жалко, не надо, – сказала Катя и подскочила. – Идёмте к бабушке же скорее! Расскажем ей всё это!
Я взглянул на часы.
– Идём, через пять минут. И, думаю, что об основном она уже и сама догадалась. У нас есть время переодеться. Не заявлять же об интриге века в махровых халатах!
36
Гига, как всегда, аристократичный и невозмутимый, зашёл за нами и совершенно не обратил внимания на Андрюшу, готового удавить его взглядом. Впрочем, и со мной он был скорее официален и не позволял себе лишнего.
– Катерина, Андрей, Алико Вахтанговна вас ждёт.
Старший Жираф поднялся за нами. Но Гига остановил его.
– Извините, вам лучше отдохнуть здесь.
– Нет! Я с детьми! – рыкнул ВГ.
– Пап, – усмехнулся Андрей, – мы не дети.
– А кто же ещё?! Хватит, находились уже сами! Скоро опять полысею! – заявил Виктор Геннадьевич и, почесав фантомные залысины, рванул вперёд.
– А вы, господа, пожалуйста, подождите, – сказала я охранникам из «Жирафа», опасаясь, что новый акт «Марлезонского балета» испортит всю постановку. – Если хотите покушать, вызовите по телефону официанта. Не стесняйтесь.
Я, конечно, не знала, что именно затевала бабушка, но привычка доверять ей уже прочно обосновалась у меня в сердце.
Я предполагала, что мы пойдем в один из соседних номеров, но Гига провёл нас по коридору, потом мы сели в лифт и поехали вниз. Мы оказались в подвале или подземелье.
– Куда вы нас ведёте? – напрягся ВГ.
– К Алико Вахтанговне, – невозмутимо ответил Гига и улыбнулся мне так, что Андрей сжал сильнее мои пальцы.
А мне стало забавно от того, что он ревнует. И самую капельку неловко перед Гигой, ведь тот проявлял ко мне знаки внимания и на розы потратился… Очень надеюсь, что это просто было распоряжение бабушки, чтобы я не скучала. Ведь, зная её, и это исключать нельзя. Интересно, а Гига женился бы по приказу?
– В пыточную? – не унимался Старший Жираф.
Мы рассмеялись, а он снова запыхтел. Впрочем, мне стало его жалко, и с удивлением я поняла, что совершенно не боюсь страшного тирана всех товароведов и сотрудников нашего офиса, ещё совсем не старого Виктора Геннадьевича. Наоборот, его любовь к Андрюше меня умилила. Я почувствовала, что мы с ним в одной лодке – все, кто любит моего прекрасного царевича, автоматически любимы и мной. А как иначе? И я ему улыбнулась.
Виктор Геннадьевич моргнул и нервно отвернулся. Не привык, что ли? Ну, ничего, Агнесса говорит, что даже кота можно приучить давать лапу. А жирафы вроде бы умнее…
Мы прошли за Гигой по короткому лабиринту, снова сели в лифт, весьма нестандартно выглядящий в обрамлении каменной кладки. Судя по кнопочкам, взлетели до четвёртого этажа, и оказались в обычном офисном коридоре. ВГ приободрился.
– Сюда, пожалуйста, – Гига открыл перед нами неприметную дверь.
В маленькой комнате имелись аккуратные стеллажи и только одно окно. Оно вело в соседнюю большую комнату, как кабинет следователя в камеру дознавателя.
– Вау! – обвёл глазами помещение Андрей. – Реально – бабушка Алико сотрудник спецслужб.
– Нет, – вдруг по-русски ему ответил Гига.
– О, ещё один номер? – с прищуром посмотрел на него Андрей.
Гига лишь пожал плечами и указал на дверь возле окна.
– Погодите несколько секунд.
– А что там? – полюбопытствовала я.
– Увидите.
Вслед за нами вошли десять представительных мужчин. Их лица показались мне смутно знакомыми. Затем к нам присоединились ещё двое в полицейской форме, гораздо более важные на вид, чем встретившиеся нам вчера Давид и Сосо.
Стало очень тесно и душно. Все негромко поздоровались. Андрей и Виктор Геннадьевич коротко представились и пожали всем руки. Гига нажал на кнопки пульта: приглушил свет, включил звук, и мы, как в кино, увидели и услышали всё, что происходило в соседней комнате.
* * *
Туда вошла бабушка Алико, тяжело села на кресло босса за круглым столом переговоров, развернулась и оперлась локтями о столешницу. За ней – дядя Уго, холёный, обеспокоенный, фальшивый до мозга костей.
Бабушка хлопнула ладонью по столу и пристально взглянула на Уго:
– Итак, уже точно проверено: мой внучка исчез с твой сын! Куда ты смотрел, а?! Твой сын – твоя ответственность!
– Я не отказываюсь, нет! Но ходили слухи, что Катерину похитил этот русский, как его, Гринальди… Разве не так? – вкрадчиво ответил старый лис, поглаживая бородку.
– То есть уже слухи ходят! – взвилась бабушка.
– От людей ничего не скрыть, – заметил Уго и довольно прошёлся по кабинету, утопая в ковролине начищенными туфлями. – Тем более сейчас, когда вы под таким пристальным вниманием! Я говорил вам: не торопиться с признанием этой девочки. Не вы её воспитывали, но вам за неё краснеть.
Бабушка поджала губы.
– Это мой родной кровь.
– Ну так и я, и мои дети, и многие другие тоже вам родные по крови. И в Совете директоров только Мархаз Самишвили не родственник вам, но…
– Ты не понял? Это внучка! Дочь мой сын!
Уго покачал головой с поддельным сочувствием.
– Да, я вас понимаю, тётя Алико. И это прискорбно… Но, видимо, кто-то есть в охране особо болтливый, так что мне уже звонили дядя Гурам, дядя Рожден, Гиа, Реваз и Вано Нугзарович…
Мужчины рядом со мной нахмурились, двое зашептались. Один молча, но весьма экспрессивно выкинул в потолок палец, как это делает бабушка.
Андрей показал мне на них взглядом, и я кивнула. Кажется, все перечисленные как раз стояли рядом с нами. Вспомнила! Я знакомилась с ними у бабушки в первые дни, но тогда новых лиц было так много, что запомнить всех было невозможно. Да и сейчас я была не уверена, кто из них кто.
За стеклом бабушка пыхнула и взглянула на телефон.
– Тётя Алико, а почему вы думаете, что Катерина уехала не с тем русским, с Гринальди? Обнаружили что-то? – спросил Уго.
– Обнаружили ночью Андрей Гринальди один. Кати сбежал не с ним! Бадри с неё глаз не спускал! И вчера, и позавчера. И сегодня его тоже нет! На телефон не отвечает! И мой девочка не отвечает! Служба безопасности тоже его не нашёл пока! Все с утра на ногах! Увёз твой Бадри, паскудник, мой девочка!
Уго развернулся к ней спиной, и мы увидели лёгкую улыбку, коснувшуюся его губ.
Седой статный мужчина с бородой возле ВГ выругался на грузинском.
Но Уго уже надел маску притворства и воскликнул с ужасом:
– Это позор, тётя Алико! Боже, какой позор! Вы же понимаете? Если дело примет огласку…
– Потому я и позвал только тебя!
– Я велю Бадри жениться!
Толстенький и пузатый грузин, кажется, дядя Гурам, шёпотом возмутился:
– Но это нечестно! Если б мой сын украл девушка, я б тоже приказал ему жениться! Честь рода есть честь рода! Алико манипулирует им! Я сейчас пойду и скажу!
Гига тронул его за руку, пытаясь остановить. Но он нервно выдернул рукав. Тогда пришлось мне выступить вперёд:
– Речь идёт обо мне, дядя Гурам, и похищение было организовано не по моей воле. К счастью, ночь с Бадри я не провела, и нет никакого позора. Только благодаря моему жениху Андрею всё обошлось не так, как планировали Уго и Бадри Кавсадзе. Андрей вернул меня сюда, и тому есть множество свидетелей. В том числе полиция.
Толстяк зыркнул на меня, словно хотел убедиться, что я не подсадная утка. А я подумала: хорошо, что мы сменили халаты на приличные костюмы. Кто их знает, эти грузинские обычаи. Вдруг бы мы ещё нарушили что-то…
– Бадри и сам мог спланировать. Уго не при чём! – шёпотом выругался дядя Гурам.
– Вах, ты не видишь, что он лжёт? – возмутились остальные. – У него свой игра! Нам он позвонил и рассказал про внучка Алико, а говорит, слухи!
– Тшшш, – поднёс палец к губам Андрей, и мы все снова уставились на шоу «За стеклом».
* * *
– А скажи, – сказала бабушка, – по какой такой причина прослушка идёт из мой апартаменты в твой апартаменты в гостиница?
– Какая прослушка? – вытаращился Уго.
– Такой прослушка! – Бабушка поставила на стол принесённую вчера Бадри корзину с угощениями и оттуда извлекла фигурку ягнёнка. Перевернула его и достала какое-то устройство. Видимо, жучок.
– Я ничего не понимаю, тётя Алико! – возмутился Уго. – В том, что виноват, сына достойно не воспитал, виноват. И понесу ответственность. На подобные же обвинения даже отвечать – ниже моего достоинства.
– А у радиоволн нет достоинство, – заявила бабушка. – Так служба безопасности установил. И полиция передаст. Это знаешь что? Промышленный шпионаж называется. Много лет тебе дадут…
Уго растерялся, поджал губы, но тут же выдал:
– Позвольте, но я ведь не при чём! Возможно, это Бадри и устроил? Он вчера нёс корзину Катерине из ресторана, я видел! А потом пришёл ко мне и сказал, что останется ночевать. Как я мог отказать? Он мой сын! Ну сидел, в телефоне играл, пока я спал… Откуда я знаю, чем занимался! И какой промышленный шпионаж, что ты говоришь, тётя Алико?! Это пацан дурной девушку слушал. Бадри совершенно помешался на Катерине! Влюбился по самые уши!
– Вах, как нехорошо, – покачал головой Зураб возле меня.
Двое тоже цокнули осуждающе языками.
– Как баба… – вздохнул Вано Нугзарович.
– И ты так сильно спал, что не слышал, когда Бадри ушёл? – грозно спросила бабушка.
– Конечно! День выдался тяжёлый! – Уго резво подошёл к ней. – Но послушай, тётя Алико, ты не переживай! Может, оно и к лучшему?! Все члены правления хотели, чтобы ты оставила сильного преемника, ждали твоего решения. Я их уговаривал, что рано ещё, что ты в силах и здоровье твоё в норме…
– Обманщик! – сверкнул глазами Вано Нугзарович, тот самый с благородной бородой. – Сам говорил: надо преемник! Разве не говорил? Что Алико уже старый и больной…
– И мне говорил. И мне! Рассказывал, что все члены правления требуют, и что ради компании надо так.
Остальные тоже закипели. Гига с трудом их удержал.
А Уго, ни о чём не подозревая, продолжал за стенкой.
– Тётя, ты уже объявила, что Катерина наследует твоё дело, но все ещё больше расстроились. Катерина слаба характером и совершенно не способна справиться с компанией! Тебе стали предлагать женихов, ты отказала уважаемым людям. А чем плох мой Бадри?
– Дурак он, – сказала бабушка.
– Так что же, я не поддержу своего сына? Ты подумай, всем лучше будет! Компания останется в семье Кавсадзе. Бадри я воспитаю, помогу делом, советом… Осталось за малым – поженить молодых, пока до скандала не дошло! Не знаю, зачем, но моему секретарю уже из Коммерческого еженедельника звонили.
Бабушка посмотрела на Уго с прищуром:
– Молодых ещё найти надо…
– Да, может, у них уже всё и сладилось? – обрадовался Уго. – Не переживай, сами объявятся. И мы всё оставим между нами. Зачем тебе позор? И так столько проблем в последнее время! Я же знаю, наши члены правления давят на тебя, жизни не дают. Все как с ума сошли! Ты ещё не слышала, тётя, что за твоей спиной говорят! Поженим ребят, все слухи и развеются. Для людей – только счастливый конец!
Тут уже вскипела я.
Бабушка постучала телефоном по столу.
Гига набрал быстро номер.
Она поднесла к уху трубку. И мы с двух сторон услышали:
– Да? Нашли? Вайме!
Уго побледнел.
– Кого нашли? – спросил он.
– Машину Бадри, открытый стоял. И телефон его, и Кати мой паспорт, и её туфля. У пропасти, по дороге в гори.
Уго помрачнел:
– А они сами где?
Бабушка развёл руками и сделала страшные глаза:
– Не знаю, где! Может, в пропасть упал! Медведь напал! Кабан, волк съел… Не знаю. Вай, ищут!
Уго отвернулся, потёр виски и, судя по губам, бросил беззвучно:
– Вот дурак!
– Говорю тебе, наших мало! Полиция надо! Спасатель надо! – заявила бабушка.
– Нет! – выкрикнул Уго. – Это же огласка! Позор!
– А что, тебе сын совсем не жалка? – склонила голову бабушка.
– Честь компании важнее… – пафосно заявил Уго. – Если не женится, то лучше всё замять… Зачем нам позор?
И Вано Нугзарович не выдержал. С выкриком «вот подлец!» он распахнул дверь и ворвался в комнату переговоров. Благородные господа хлынули за ним, и мы тоже. Виктор Геннадьевич обогнал всех.
Уго расширил глаза и в следующую секунду полетел под стол, получив увесистый удар по челюсти от старшего Жирафа.
– А я поверил, старый дурак, кому я поверил! – прорычал Виктор Геннадьевич. – Ни чести! Ничего святого!
– На помощь! – ахнул Уго.
Бабушка кивнула членам правления:
– Кто тут правда говорит, кто нет, вы и сами всё видел! Кому ещё надо доказательства? Вы их просили! Вы получили.
В комнате переговоров все принялись возмущаться на разных языках. Полицейские достали наручники. Уго попятился на пятой точке к углу.
Полицейские подошли к Уго. У того уже за спиной была только стена. Он поднялся неуклюже.
– Господин Кавсадзе, вам предъявляются обвинения в организации похищения человека и в промышленном шпионаже, согласно статье закона…
– Я гражданин Украины! И США! – взвизгнул Уго. – Меня нельзя судить по грузинским законам! Я требую посла и адвоката.
Они обступили Уго и загалдели так, что в ушах зажужжало. Кажется, всем благородным представителям совета директоров и моему Андрею захотелось драться.
А мы с бабушкой стояли и смотрели то на них, то друг на друга. Мужчины и не собирались успокаиваться, хватаясь за офисные предметы за неимением кинжалов. Вот только праздничного мордобоя и не хватало…
Бабушка стукнула кулаком по столу:
– Хватит!
Никто не услышал. Уж слишком буйно все махали руками и высказывались. Гвалт стоял несусветный, как на базаре. Ничего не оставалось. Я набрала в грудь воздуха и рявкнула за бабушкой:
– Прррекррратить! – правда, не в полную силу, офис было жалко портить. Окна чистые, ведь кто-то мыл…
И все замерли. Полицейский постарше потёр виски. Уго моргнул. Дядя Зураб закрыл уши. На пол упал стул.
Бабушка гордо протянула ко мне ладонь и сказала всем:
– Вот мой внучка, Катерина Кутейкина! Мой внучка – мой характер! Мой наследник! Может быть милый, может построить. Может делегировать, если захочет! Он только на вид тихий и вежливый, а на дело – царь Тамар! Надо любить и жаловать!
Все с некоторой опаской мне кивнули, но любить не кинулись. У старшего Жирафа встала ирокезом макушка. Полицейские поторопились вывести Уго, и тот даже не сопротивлялся, озираясь на меня…
Хм, может, мне над интонацией поработать, чтобы люди так не пугались? Зато стёкла целы.
И только Андрей улыбнулся, подошёл ко мне, взял за руку и поклонился бабушке с уважением:
– Алико Вахтанговна, может быть сейчас не лучший момент, но в присутствии всех заинтересованных лиц и не заинтересованных, я прошу руки вашей внучки, Катерины. Благословите нас!
Бабушка Алико расцвела, хлопнула в пухлые ладоши и сказала:
– Самый лучший момент, Андрюша, самый лучший! Все видели, какой у меня внук будет? Видели?! Он ничего не боится! Даже голос мой дорогой внучка! Он и сам так умеет! Благословляю, детки! Благословляю!
А вы, дорогие, все на свадьбу приходите! Там никто кричать не будет, только петь! И танцевать!
37
Но на следующее утро мы решили со свадьбой не торопиться. Сбегать нам больше и доказывать, что мы не бараны, не надо.
Даже Виктор Геннадьевич после всех событий смягчился и уже целых пять раз соизволил мне улыбнуться! Поэтому мы с Андрюшей с лёгким сердцем согласились подождать ещё недельку. Уж очень бабушке Алико хотелось закатить праздник так, чтобы вся Алазанская Долина запомнила. И гостей, гостей побольше!
– Не будем ей мешать, – сказал Андрюша, целуя меня в висок.
– Не будем, – кивнула я и подумала, что выберу, наконец, красивое подвенечное платье.
Я на самом деле, так мечтала, чтобы нас всё было по-настоящему: и платье, и венчание, и танец, и торжественный обмен кольцами. Как в самых красивых романах про любовь. Я, наверное, старомодна…
И, видимо, по этой же причине я сегодня с утра так волнуюсь. Вдруг опять кто-нибудь похитит? Хотя оружие у меня всегда с собой.
Как не повезло героям Шекспира, как повезло нам! Я думала, что мне нужны тишина и спокойствие, а на самом деле я хотела говорить громко. Мне это понравилось! Особенно по делу. Это невероятное чувство – знать, что я могу высказаться, и меня слышат!
Сложно не услышать, конечно…
Но, чтоб мне больше никогда не пить грузинского вина, я точно знаю теперь – я не ошибка родителей и недоразумение в кубе, я имею право на любовь и голос!
На самом деле, каждый, кто родился на свет, уже по одному этому факту имеет право и на любовь, и на то, чтобы его слышали! На жизнь и на свободу! На выбор и на то, чтобы быть счастливым! И не нужно оправдываться, быть хорошим, прятаться под стол и стараться, чтобы тебя не заметили.
Да, конечно, всякое бывает – бывает больно, бывает плохо, бывает несправедливо, но оно проходит! И на дне самой глубокой боли хранится ответ на твой вопрос, а в ядре страха – сокровище. Главное, не забыть об этом.
Впрочем, мне кажется, что я уже никогда не забуду.
Я искренне сочувствую Джульетте и Дездемоне за то, что Бог не наградил их даром рявкать, как меня. Так удобно – едва кто-то проявляет недовольство, достаточно намекнуть: «Сейчас спою», и сразу всё само собой налаживается.
В глазах моих новых родственников, сотрудников Санатрело и жителей Мцрели зародилось уважение. На меня глазели и оборачивались, иногда слышался шепоток. Думаю, и сюда донеслись слухи про обвал. Жуть как интересно, во что они превратятся лет эдак через сто (если кто-нибудь вспомнит, конечно). Так и представляю, как рассказывает залихватский грузинский экскурсовод: «Похитили однажды в Мцрели невесту, а она превратилась с дракона и обрушила горы. На этом месте, уважаемые туристы, когда-то была дорога и целый город, а теперь водопад и пещера под названием «А, чтоб вас всех!» Ой, нет, не романтично. Но романтичное не придумывается, только что-нибудь ещё хуже, типа «Щас как дам с ноги» или «Гав».
Я хожу вся такая таинственная, скоромный носитель громкого звука и гроза ушных перепонок, и хихикаю потихоньку, когда у меня с широко раскрытыми глазами спрашивают: «А правда?..». Я стараюсь не петь, только всё равно постоянно что-то напевается, тихонько и под нос – во избежание… Но настроение каждый день прекрасное! Только вот сейчас волнуюсь…
* * *
Утро щекотало занавески солнечными лучами. Ветерок из окна доносил запахи цветов и свежести. Пионы в вазах распространяли вокруг себя чудесный аромат. Это оно – то самое утро!
Я подошла к зеркалу и взглянула на себя с волнением. Боже, не верится, что это я!
Ажурный лиф с тончайшим итальянским кружевом, переходящий в белоснежную юбку, пышную, как в последнем фильме о Золушке. Мне так хотелось именно такую! Чтобы ах, и все расступились, потому что места мне надо много…
Немножко непривычно и неудобно, конечно, – талия стянута, юбки тяжёлые, хотя внешне кажутся невесомыми, но как же это прекрасно! Я приподняла руки и медленно повернулась перед зеркалом, под шелест тканей разглядывая в отражении открытую спину, ювелирно уложенные волосы, нежные жемчужные капли в ушах. Приподняла юбку и выставила вперёд ступню в изумительных босоножках с изящной вышивкой на широких, обхватывающих тонкую щиколотку кружевных перепонках. Каблук высоченный, но удобный. Как хорошо, что мой царевич такой высокий и статный! Теперь и я рядом с ним буду, как…
– Плинцесса! – раздалось восторженное и удивлённое за моей спиной.
Прежде чем я успела обернуться, рядом послышалось весёлое топочение пяточками. И Маруся обежала вокруг меня раза три, чуть не перевернулась о шлейф, и я подхватила её на руки.
– Чудо моё кудрявое! – поцеловала я румяную щёчку.
– Жирафёнок! Я не успеваю за тобой! – послышалось из дверей, и в комнату влетела Агнесса, моя почти-тётя, гораздо роднее родной. Как всегда яркая, будто только что из Болливуда, с громадными серьгами в ушах, бусами на шее и невообразимым нарядом. Она остановилась, как вкопанная, и ахнула: – Я всегда говорила, что ты красавица! Но это просто вообще! И с Жирафёнком одно лицо просто.
Я рассмеялась и Маруська тоже.
– Я не жилафёнок, я плинцесса! – хихикала моя девочка, смешно морща носик. – Как моя Катя!!!
И тихое волнение закончилось. Началось громкое. Потому что в комнату хлынули женщины и девушки рода Кавсадзе во главе с бабушкой Алико в просторном балахоне, впервые не чёрном, а нежно-лиловом, словно она сняла, наконец, траур…
– Вай, мой девочка! Вай, драгоценный! – неслась на меня с объятиями моя супер-бабушка восьмидесятого уровня. – Звезда мой глаз!!!
Я улыбалась и не знала, на кого смотреть. Среди малознакомых лиц мелькала Диана, мой тренер по пилону, любимая Анечка с работы и Андрюшина мама. Бабушка забрала у меня Маруську и жаждущие прикоснуться к невесте окружили меня с восклицаниями и вздохами:
– Какая красавица! Самая! Вах! Чудо просто! Покружись!
Все расступились, и я, смущаясь, закружилась, слегка опьяневшая от внимания и эйфории. Хоть бы, хоть бы меня никто не украл! Ну, пожалуйста…
Нет, наверное, побоятся, вспомнив слухи про голос и про уголовное дело против Бадри и дядюшку Уго.
– Вай, не троньте мой девочка, – ревниво сказала бабушка, когда все кинулись меня обнимать, – причёску испортите!
Из распахнутых дверей донеслось:
– Фотограф пришёл! Кто на фотосессию для гостей?
И мои дамы, уже наряженные и ещё не до конца одетые, бросились на выход, топоча, как стадо предсвадебных бегемотов. А на вид вроде не толстые…
Остались я и бабушка. Она взяла меня за руку и посмотрела долго-долго, карие глаза наполнились слезами.
– Сердце мой, – всхлипнула бабушка.
– Не плачь, бабушка, – растрогалась я. – Ты чего? Ведь всё хорошо!
– Это я от счастья, – вытерла слезу она. – Так долго я ждал счастье!
Мы обнялись. Я почувствовала родное тепло, пахнущее французскими духами, виноградом и пряниками. Сердце расширилось.
– Я тоже так долго ждала тебя, – прошептала я бабушке в щекотные густые пряди над ухом.
Мы замерли друг у друга в руках. И в молчании я чувствовала больше, чем она рассказывала: её внутреннюю силу, позволившую не сломаться за целый век горя и одиночества, её нежность, спрятанную глубоко под покровом царь Тамар, её любовь, большую, как Кавказский хребет, её трепет и воспоминания о моём папе, об ушедших детях, муже, её талант в борьбе и смирении. Ведь победа приходит только к тем, кто умеет сражаться и, победив, готов сложить гордость перед высшим. Одно без другого невозможно. Как две стороны одной монеты.
– У Святой Нины вымолил тебя, мой сердце! – тихо проговорила бабушка. – К ней и поедем сегодня.
– Венчаться?
– Да, венчаться, мой дорогой, – ласково погладила меня по щеке бабушка Алико. – И за чудо спасибо сказать.
Она чуть отстранила меня обеими руками и доверительно, тихо-тихо шепнула:
– Ты у Святой Нино за детки попроси! Она добрый, она даст…
В нашу благоговейную тишину ворвались сигналы машин с улицы, трубные звуки, похожие на горны, и истошные крики:
– Едут! Едут! Жених! Караул!
Что-то бабахнуло. Я выглянула в окно. Ой, кортеж не видно!
Бабушка шморгнула носом и хитро улыбнулась:
– Вах, такой драгоценный Кати! За дёшево тебя не отдадим.
– Отдавайте! – испугалась я. – Даром!
Сердце моё забилось быстро-быстро. Я бросилась к лестнице, чуть не споткнулась, вовремя ухватилась за украшенные цветами и воздушными лентами перила. Немногие дамы толпились у входа, остальные, видимо, уже отправились «торговаться» с женихом.
Разудалая музыка, шум голосов и смех раздавались из-за дверей. Мне отчаянно хотелось туда! И правда стало страшно: вдруг не отдадут меня Андрюше, я тогда в окно или через крышу сбегу. Мне не привыкать!
И вдруг я услышала вскрик Андрюшиной мамы:
– Не трогай козла!
– Это мой балашек! – в ответ восторженный вопль Маруськи. – Мапа, забилай Катю!
Двери распахнулись. В особняк вбежал украшенный алыми лентами баран. И Маруська за ним с диким хохотом. Это традиция? Или меня снова на барана обменяли?
38
Уже всё было решено, оговорено, благословение получено, но адреналин стучал по ушам. Я волновался почти так же, как под роддомом, когда Маруська появлялась на свет. Потёр ладони, одёрнул пиджак. Поправил волосы. А, к чёрту, всё равно встали ирокезом!
Впрочем, за неделю я немного тут освоился. Даже отец оттаял. Грузины такие – если любят, то до хруста в рёбрах, если кормят, то до треска в животе, если поят, то до песен. Странно было бы напрягаться…
Нас возили по красивейшим местам, знакомили с родственниками, коих тут оказалось море. К свадьбе приехали мои дружбаны из Москвы, Сочи и Ростова, Джон даже из Великобритании примчался со своей гёрл-френд с Ямайки. Транснациональная получится свадьба. С парнями мы полазили по горам, спустились в ущелье и как ударили рафтингом по пологам, пока Ромашка платьем занималась. Вообще мне с каждым днём всё больше и больше нравилась Грузия! Разумеется, отдыхать – не работать.
Но и по поводу компании промолчать было бы грешно.
Когда нам её показывали, Ромашка слушала бабушку или Гигу только из вежливости, а я впитывал кожей и нутром, задавал вопросы, интересовался всем подряд и понимал: вот это размах! Вот это продукт! На самом деле, я покривил душой, когда сказал Алико Вахтанговне, что мне вино не нравится. Это смотря какое вино!
За неделю я стал фанатом сухого, из квеври, с богатым букетом, которое было одно удовольствие раскладывать на компоненты, прикасаясь языком к нёбу, прежде чем проглотить. Но чаче я, разумеется, предпочитал коньяк, а коньяку – виски. Впрочем, местный коньяк из огромных дубовых бочек тоже можно было пить со вкусом.
Но речь не о том. Масштабы предприятия поражали. Включая виноградники, магазины, склады, офисы и собственный канал на телевидении – это вообще была настоящая корпорация. Теперь я понимаю, на что Уго покушался. Но теперь пусть сидит и на решётки медитирует вместе с приёмным сыном. Мало я ему врезал. Зато мой фингал уже сошёл.
С Гигой мы нашли общий язык… после того, как серьёзно сцепились. Но он заверил, что к Катерине никаких поползновений не имеет, а потом Гига Регвадзе был профессионалом своего дела и аристократом вин. Не в плане алкогольных заплывов, а в том, что до мельчайших нюансов знал производство и был в него влюблён.
Я сразу понял, что мы на одной волне – оба маньяки бизнес-технологий и автоматизации процессов. Гига умный, знающий, молодчина! Но руководителя бы из него не вышло – слишком мягок. Зато помощник на самом деле идеальный. В этом мы с Алико Вахтанговной сошлись. И не только…
Она оказалась поразительно умной тёткой, продвинутой, несмотря на свои семьдесят три, на которые не выглядела. Мы с ней много беседовали. В отличие от отца, она спрашивала меня, что я думаю о том, об этом, и слушала с вниманием, даже с уважением.
– Нравится Санатрело? – спросила она однажды.
– Да, очень.
– Будешь работать здесь? – она хитро на меня посмотрела.
– Пожалуй, нет, – ответил я, подумав.
– Почему?
– Вы же будете моим боссом, да?
Она пожала плечами.
– Я уже с отцом отношения испортил, работая под его руководством. Он говорит о наследстве, но я его только выбешиваю. Зачем вам такие проблемы?
– К отцу вернёшься? – склонила голову набок Алико Вахтанговна.
Я задумался.
– Нет.
– Как же так?
– Работа в «Жирафе» – это удобно. Безопасно. И безрадостно. А папа ещё сам любит управлять, пусть управляет. Ему только сорок девять.
– А чем же ты займёшься, Андрей?
– Найду, – улыбнулся я. – Может, даже в Грузии. Кате пока хочется здесь пожить. А я мужчина, справлюсь. Исходящий пакет умений и образования у меня завидный. В том числе, благодаря вам.
– Маладец, – Алико Вахтанговна похлопала меня по плечу, встала и ушла куда-то, оставив одного в директорском офисе.
В панорамное окно смотрели горы и зелёное море виноградников. Мечта… Даже завидно немного стало.
* * *
Наш кортеж занял всю площадь перед особняком Алико Кавсадзе. Одному Богу известно, как я переживал, отдавая Ромашку на ночь от себя подальше. Грела только мысль, что она с моей мамой и Маруськой, я их привёз сюда позавчера морем, через Батуми. Мама была слегка в шоке от крепости Санатрело, от количества уже прибывших и продолжающих прибывать гостей, и рада была уехать, куда потише… Я, правда, не думаю, что рядом с Алико Кавсадзе вообще тихо бывает. Не старушенция, огонь!
Помимо моих десятка товарищей с девушками, женами и налегке, с нами были полицейские восточного района Кахети, разумеется, Давид и Сосо; спасатели, туристы из автобуса, с которыми мы почти породнились, пройдоха Тамаз, троюродные братья и неизвестно какие племянники Кати. Весёлые, горячие парни, готовые на любые приключения, лишь бы не скучно… От их джигитовки на автомобилях мне даже дурно становилось.
Мои мелкие близнецы тоже тут суетились и пока даже ничего не разрушили, несмотря на прогнозы Нади. В общем, надеюсь, здесь нет закона о несанкционированных митингах, потому что возле дворца Алико собрались почти полсотни человек на машинах.
Начались танцы, перепалки с женщинами перед высокими резными дверьми в особняк, которые не хотели меня пускать без мзды. Маруська, предательница, и та потребовала выкуп за «мою Катю».
– Мало, – кричала она, заливаясь смехом и получив куклу. – Мало!
Катина Агнесса, конечно, её подначивала. Пришлось всем раздать конфет и ещё чего-то в корзинках. Дамы радовались, а Маруська, как заводной попугайчик, повторяла:
– Мало! – и стояла на воротах, как французский вратарь на чемпионате мира.
– В продажи пойдёшь, – сказал я этой Кузеке в кудряшках и с короной на голове, – жёсткие переговоры ты уже освоила, – и обернулся к полицейскому. – Давид, давай наш главный козырь.
– Есть, сэр! – обрадовался тот и выгрузил из пикапа моего братского барана со всякой ерундой на рогах.
Маруська взвизгнула, сдалась и кинулась обнимать рогатого, только тогда дверь в особняк открылась. Я рванул вслед за бараном и дочкой, влетел туда и замер, как вкопанный.
Ромашка стояла у подножия украшенной мраморной лестницы и была такая красивая, что я оробел. И совсем забыл о том, что в холле есть кто-то ещё.
– Андрюша, – нежно улыбнулась Катя и протянула мне руку.
– Ромашка… – охрип я. Подошёл, дыша через раз. Поцеловал её прохладные от волнения пальчики и само вырвалось: – Ты прекрасна, как мимолётное виденье…
Глаза в глаза. Мгновение остановилось.
– И гений чистый красота! – не выдержал чёртик рядом – разумеется, Алико Вахтанговна. – Забирай, пока не передумал!
Я подхватил Катю на руки, внезапно отяжелевшую от количества платьев, и утащил подальше от греха. Вслед послышалось:
– На руках же потом надо, Андрей, поставь невесту! Маша, брось козла!
* * *
Всё! Она была в моих руках! Невероятная, обворожительная, опять непостижимая. Сама женственность!
Я не удержался и вопреки традициям поцеловал её в губы до дрожи и головокружения.
– Ваша-а-а! Ура-а-а! Невеста наш! – раздалось со всех сторон.
А Катя шепнула:
– Я ходить могу…
Ах да…
* * *
А потом был «джиппинг» на лимузинах по горам. Древний собор на самом верху со сложным названием Светицховели. За пожелтевшими от веков камнем под куполом с красной черепицей время остановилось. И шум растворился.
Внутри пахло свечами, ладаном. Что-то читал на грузинском благородный священник с седой бородой. А я смотрел на громадный образ на фреске, на мою одухотворённую, чистую Ромашку, и чувствовал благодарность. За то что она есть. За любовь. За эту жизнь. И что-то огромное, почти святое вливалось в душу, очищая её до слёз.
Венчание было долгим, Катя то прикрывала глаза, шепча о чём-то, едва заметно губами, то вновь распахивала их. Мы встречались взглядами, и сливались, будто ничто на свете больше не существовало. Я никогда не был набожным, но вдруг почувствовал, для чего это нужно. Для чистоты – словно душ для души с утра перед прекрасным, долгим днём. Хорошо то как!
Но всего в жизни нужно меру. Тишины и молитвы тоже.
Словно на контрасте, за стенами храма на нас обрушились поздравления, возгласы, выкрики гортанные, писклявые, нормальные, весёлые, важные, официозные. И все они смешались в одну кучу, как и корзина лепестков, общипанных с орхидей, на наши повенчанные головы. Даже за шиворот попало. Но мы были так счастливы, что это только радовало.
Просто слово «мера» не про Грузию. Даже отца вон как расколбасило, целуется, смеётся. Точно вирус «грузинскости» подхватил. Не удивлюсь, если начнёт лезгинку танцевать – тут его рожки курчавые как раз к месту.
Отплевавшись от лепестков, мы начали спускаться. Маруська прыгала по ступенькам собора перед нами, как заводной заяц, еле поймал, чтобы нос не расквасила. Самая красивая на свете невеста засмеялась. Бабушка Алико принялась целовать всех подряд. А я думал почему-то об одном: хорошо что барана с собой не взяли! Хотя я тут уже ничего не контролирую.
Но радости было столько, что я подумал: а на кой чёрт сдерживаться? Свадьба! Наконец-то!!! Ура!!!
39
Это того стоило, – решила я. – Стоило быть несчастной, похищенной и разочарованной, чтобы потом испытать на себе всё это!
Я и подумать не могла, когда говорила в парке на скамеечке Андрюше «Да», что это выльется в праздник на всю Алазанскую долину!
С попытками сосчитать гостей я рассталась уже в ресторане-крепости, когда мы с царевичем, по обычаю, стояли у входа за красиво украшенным столом и всех приветствовали. Я не очень поняла, откуда среди грузин взялись темнокожие, но Андрюша объяснил, что это его друзья из Англии. Глобально потепление налицо…
Возможно, однажды я выучу имена всех родственников и знакомых бабушки, но проще всем выдать бейджики. Впрочем, улыбаться и благодарить можно было безымянно.
А потом наступил настоящий пир. Ломились столы громадного зала от фруктов, цветных пхали, сациви, оджахури на чугунных сковородках, щедрых свежих салатов и сыров на больших деревянных блюдах. Пахло дымком от люля и шашлыков, текли слюнки от овощей на мангале – аджапсандали. Официанты развозили на тележке хачапури размером с мини-катер. Вокруг пахло сыром, чесноком, специями и травами. Лилось вино рекой, наше фирменное – марки Санатрело, что, кстати, с грузинского переводится как «Желанная».
Бабушка сказала, что её так дедушка называл.
Тосты шли за тостами. Гости подходили и дарили подарки. На площадке перед нами танцевали то джигиты, то гордые, гибкие грузинки в национальных костюмах, то юноши в папахах с кинжалами, то на их месте прыгала забавная малышня.
Маруська быстро освоилась среди бесчисленной детворы, и думаю, к концу свадьбы заговорит на грузинском. Она то и дело прибегала к нам, ужасно гордая, что знакома с «плинцессой» и «плинцем» лично. Залазила на коленки и с видом самой главной окидывала взглядом зал.
Когда мы с Андрюшей кружились в центре, танцуя не традиционную лезгинку, а лёгкое подобие вальса, что вообще для Андрюши было сравни подвигу, у меня сердце ёкнуло и растеклось от счастья. Я услышала, как Машенька, хвастаясь, говорит маленькому чернявому мальчику:
– Это моя мама и мапа!
– Так не бывает, – сказал карапуз. – Бывает только деда и мама.
– Деда у меня там!
Маруська сделала возмущённое лицо, ткнула пальчиком в развесёлого старшего Жирафа, а я чуть не расплакалась, растрогавшись. Я забрала её на ручки, и дальше мы танцевали втроём, целуя по очереди друг друга в щёки и балуясь. Красивого вальса не получилось, но это был самый лучший танец на свете.
Выступали приглашённые группы и даже звёзды, играли местные музыканты, и скоро танцевали уже все кто как умел. От лезгинки до хип-хопа. Виктор Геннадьевич с Агнессой бился в динамичном танце, похожем на конвульсии. Снять, что ли, на камеру и использовать потом при необходимости шантажа?..
Ладно, пусть живёт.
Раскрасневшиеся и счастливые, все бесились, как могли. А потом когда устали и наступила пауза, вдруг вышла к нам бабушка.
Я знаю, что в Грузии женщинам не принято говорить тосты, но бабушка Алико – это всегда исключение. Она обняла нас по очереди всех троих, почесала нос, вздохнула и сказала с широкой улыбкой в микрофон:
– Мой дорогой детки! Я много думал, какой подарок скажет, что вы мой будущий, что в вас мой продолжение. Все, кто меня знает, поймёт, как я ждал этот продолжение! – она сжала кулак с перстнем и потрясла им. – Ух, как ждал! И поэтому скажу я так.
Однажды давным-давно Бог создал земля. И позвал народы, чтобы каждому раздать свой кусок. Очередь выстроился балшой-балшой, солнце, жарко, мухи, вах! Ну, грузины не дурак, они с собой вино в бурдюке взяли, лепёшки, сир. Зачем в очередь стоять? Сели в тенёк, стали вино пить, песни петь, радоваться. А когда пришёл ночь, очередь кончился. И грузины бросились к Бог. А тот и говорит: «Что ж вы проворонил всё, где шлялся?» Грузины ему и говорят: «Вах, мы вино пил, песни пел, тебя, Бог, прославлял!»
Тогда Бог улыбнулся, – он же добрый, даа, – и говорит: «Бери, грузин, вон тот маленький земля, что я в горах спрятал для себя, даа. Но вы мне нравитесь, берите, радуйтесь далше!»
Бабушка Алико сделала паузу, посмотрела на нас хитро и многозначительно.
Все слушали, над моим ухом жужжал комар.
– Я, канечна, не Бог, – ещё шире улыбнулась бабушка, – но я тоже имею то, что для себя спрятал. Я в вас, детки, любовь вижу. Настоящий любовь. Что ещё нужно, чтобы сильно радоваться? Что? Правильно – Вино! А я уже старый, нетерпеливый и решил, зачем ждать, когда помру? Потому дарю вам, детки, мой компания, чтоб вам и вино был, и земля, и радость…
– … и взрыв мозга… – шёпотом добавил Андрей.
И все захлопали.
Эпилог
Грузия – страна не без недостатков, но она прекрасна. Она спрятана меж гор, уютна, удивительна в каждом своём уголке. Здесь по улицам городков бегают свинки с ошейниками, а по зелёным холмам бродят рыжие живописные коровы. Здесь никто никуда не спешит. В Грузии смешаны наивность и хитрость, леность и темперамент, роскошь и нищета. В Грузии встают поздно и много кушают. Но главное, мне здесь свободно, потому что у храмов, гор, людей здесь большое сердце.
Я так рада, что мы здесь остались! Андрюша говорит, что я хорошею с каждым днём. Врунишка. С такими-то щеками!
Он тоже преобразился. Мне кажется, Андрей повзрослел. Может, должность обязывает? И новое дело… Удивительно, но несмотря на ответственность, он совсем перестал орать. В нём появилось спокойствие и уверенность, и я влюбляюсь в него каждый день ещё сильнее.
Мой прекрасный юный царь целует утром нас с Машенькой и едет на работу в Мцрели, а мы одеваемся не спеша и идём дышать воздухом. Мы гуляем по улицам Тбилиси или отправляемся в яркий детский парк, катаемся на канатке и едим сладкие аты-буты, то есть попкорн. Тбилиси мы ещё хорошо не изучили, поэтому каждый раз обнаруживаем что-нибудь новенькое. И это здорово.
Всё лето мы провели в Кахетии, а осенью вместе собирали виноград, и это был настоящий праздник! Все сотрудники Санатрело: от рабочего до директора собрались вместе и вышли к земле, к украшенным сочными кистями лозам. Мы срезали аккуратно синие гроздья, зелёные, желтоватые, с розовинкой на просвет, и бережно складывали по ящикам. Это традиция – ведь издревле известно – виноград любит руки.
И ещё мы делали вино! Ради веселья в старинной лоханке из дерева мяли под музыку ягоды ногами, танцевали и пели песни. Какое вино без песен?! Бабушка говорит никакое.
А потом мы заливали сок со жмыхом в квеври, как в древние времена. Но только небольшую часть, а сотни, тысячи тонн винограда шли на переработку на завод. Там оборудование оживало, булькало, шумело, выдавливая сок, и начиналась магия…
* * *
К ноябрю нам пришлось перебраться из Мцрели в Тбилиси. Теперь мы и его исследуем.
И гуляем мы очень много, ведь нашего мапы дома нет.
Машеньке всё интересно, мне тоже. Только я не лезу за ней на горку, врач говорит, что всё в порядке, но я предпочитаю поберечься. Я с улыбкой машу моему кудрявому чуду, кричащему с головы розового слона:
– Мама, Катя, я тута!
– Съезжай! – кричу ей я. – Скоро бабушка Алико приедет из Дубая, а мы хинкали ещё не налепили. И барашка пора кормить.
– Балашка, балашка! Кузю!
Маруська с радостным визгом съезжает вниз. И хватает меня за руку, весело мотая головой в такт придуманной песенки. Дома нас ждёт «братский баран», глупый, но добродушный. Андрюша его назвал Кузей, и Маруся пытается его оседлать. Скучно у нас не бывает!
Я глажу чуть выступающий живот и улыбаюсь: сегодня мне будет чем обрадовать бабушку Алико. Святая Нино меня услышала!
Оказывается, если ты становишься честным с собой и слышишь сам себя настоящего,
тебя слышат и Свыше. И отвечают.
Так и случаются чудеса…
– К О Н Е Ц –
Сноски
1
Русифицированное английское ругательство
(обратно)2
Ура по-грузински
(обратно)3
Российская оперная певица
(обратно)4
Третья ария Леля из оперы «Снегурочка» Римского-Корсакова
(обратно)5
Они разговаривают по-английски, и фраза He doesn't mean it переводится дословно так, но имеет значение «Он не серьёзно».
(обратно)6
Heroes of Dragon Age
(обратно)7
Цитата из диалога Ромео и Джульетты (Сцена на балконе). У. Шекспир «Ромео и Джульетта»
(обратно)8
«Отелло» У.Шекспир, акт III, сцена IV
(обратно)9
От английского challenge – вызов, сложная задача
(обратно)10
Бабушка (грузинский)
(обратно)
Комментарии к книге «Сафари на невесту», Маргарита Ардо
Всего 0 комментариев