«Путь Светлячка»

Путь Светлячка (fb2) - Путь Светлячка 1282K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юлия Владимировна Монакова

Путь Светлячка Юлия Монакова

© Юлия Монакова, 2019

ISBN 978-5-4496-6967-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все персонажи и события — исключительно плод фантазии Юлии Монаковой. Городок Речной в Московской области также является полностью вымышленным. За совпадение с реальностью автор ответственности не несёт.

ПРОЛОГ 2005 год

До очередной серии любимой мыльной оперы оставалось двадцать минут. Бабуси, сидевшие на лавочке у подъезда, торопились поскорее закруглить беседу, наспех досказывая друг другу последние важные новости: жаловались на неблагодарных детей и непутёвых внуков, делились дачно-огородными успехами, сетовали на повышение цен и проблемы со здоровьем, а также перемывали косточки проклятущим соседям, которые «то молотком долбят в десять вечера, то стены сверлят, то ребёнок у них всю ночь орёт как заполошный, то музыка грохочет — надо участковому пожаловаться!»

Вот тогда-то в залитый мягким предзакатным светом уютный дворик и въехала чёрная иномарка с тонированными стёклами. Бдительные старухи моментально навострили ушки и сделали охотничью стойку — таких машин в их дворе отродясь не водилось, уж им ли не знать! На подобных только бандиты рассекают, это всем известно, вон и по Первому каналу на днях показывали…

Тихо шурша шинами по асфальтированной дорожке, автомобиль притормозил у подъезда. Стекло с водительской стороны плавно опустилось, и любопытному взору бабушек предстало молодое симпатичное лицо незнакомого парня.

— Добрый вечер, — поздоровался он и доверчиво улыбнулся, демонстрируя прекрасные белые зубы. Улыбка у парня была такая искренняя и располагающая к себе, что суровым старухам немедленно захотелось улыбнуться в ответ. Небесно-голубые ясные глаза и светлые волосы, которые находились в некотором творческом беспорядке (по всей видимости, хорошо продуманном), тоже производили благоприятное впечатление. Такой славный паренёк совершенно точно не может быть бандитом, уверились бабуси, оттаивая.

— Это ведь дом номер пятнадцать, верно? — поинтересовался молодой человек. — Скажите, пожалуйста, а в каком подъезде находится тридцатая квартира?

Бабушки всполошились, словно опомнившись.

— Тридцатая-то? Это тебе вон туда, милок, ко второму подъезду, — наперебой загалдели они, указывая нужное направление.

— Спасибо вам огромное! — парень снова по-голливудски улыбнулся.

Старухи дружно проводили отъезжающую иномарку взглядами, а затем молча проследили, как незнакомец вытащил из салона огромный букет красных роз и, захлопнув дверцу машины, решительно направился к двери нужного подъезда.

— Да… — вздохнула наконец Лидия Ивановна, как бы резюмируя увиденное. — А в тридцатой-то у нас кто живёт? Не Светка-пьяница ли?

— Она самая! Кто ж ещё! — перебивая друг друга, разом затараторили дворовые кумушки, воодушевлённые столь интересным и неожиданным поворотом событий.

— Вроде приличный человек, — пожала плечами Клавдия Петровна. — Костюмчик такой добротный, и машина дорогая, да и цветы, поди, не копейки стоят — вон букетище какой огромный, небось, на четыре моих пенсии!..

— И связался же с этой чувырлой, — недоумевающе вторила ей Елизавета Аркадьевна. — Где она вообще такого кавалера подцепила? Молоденького, хорошенького…

— А если это её родственник? — высказала предположение Нина Борисовна. — Ну, а что? Может, племянник какой-нибудь… или даже сын.

Но собеседницы тут же подняли её на смех.

— Да какой сын, ты что! У этой пропойцы вообще нет родни. Что-то за эти годы никто к ней не приезжал, не приходил. Только собутыльники и шастают.

Нина Борисовна обиженно поджала губы.

— А я слышала, что у неё есть ребёнок. Светка то ли сама от него отказалась, то ли её родительских прав лишили за пьянку, а ребёнка в детский дом отправили… За что купила, за то и продаю.

Потрясённые старухи притихли, кровожадно втягивая воздух ноздрями, словно предчувствуя не просто жареную новость — а самую настоящую сенсацию. Любимый сериал был моментально забыт.

— Да про неё вообще много чего болтают!.. — горячо воскликнула Клавдия Петровна. — Даже в «Экспресс-газете» в прошлом году писали, что она мужиков меняла, как перчатки. Её за это блядство и муж выгнал, и из кино попёрли.

— А я наоборот слыхала, что она не то какому-то важному партийному работнику, не то кагэбэшнику отказала. Чуть ли не самому Андропову. А может, Брежневу?.. — принялась вспоминать Лидия Ивановна. — Вот ей воздух и перекрыли.

Однако остальные только похихикали над подобной версией.

— Ну, Лида, скажешь тоже… Светка-то в те годы ещё соплюхой была. Когда Андропов помер, она, небось, только-только школу кончила. Ты бы ещё Сталина приплела!

— А что Сталин? Что — Сталин? — тут же вспыхнула Елизавета Аркадьевна. — Вот сейчас чуть что — и сразу на Сталина кивают. Дескать, такой-сякой, сколько народа загубил. А я вам вот что скажу — всё равно при нём был порядок! Умел он, что ни говори… И войну мы выиграли благодаря ему. И вообще…

Её перебили, горячо заспорили, зашумели. В воздухе опасно запахло ссорой. Однако Нина Борисовна призвала всех к спокойствию, напомнив изначальную тему разговора.

— Да неважно, что у этой Светки в жизни было. Мы, чай, не меньше её повидали на своём веку, а уж настрадались-то и поболе. Но только главное вот что — человеком оставаться надо при любых обстоятельствах! — патетически изрекла она. — А Светка… тут и человека-то нет, слово одно, — Нина Борисовна пренебрежительно хмыкнула. — Пропащая баба. Вконец пропащая…

И все приятельницы дружно с ней согласились.

Молодой человек, интересовавшийся тридцатой квартирой, разумеется, не мог слышать жарких старухиных дискуссий. Он уже поднялся на четвёртый этаж и остановился перед желанной дверью, обитой заляпанным и местами висевшим клочьями дерматином, из-под которого выбивались грязные свалявшиеся комки старой ваты.

Парень нервно сглотнул, чувствуя, как взволнованно забилось сердце. Он и сам не до конца верил в то, что сейчас позвонит в дверь, и ему откроет та, которая…

Мысль свою он так и не додумал. Ему было страшно из-за того, что он увидит через несколько мгновений. Сразу же вспомнились увещевания продюсера и насмешливые взгляды хорошенькой секретарши с «Мосфильма», которая добывала ему этот адрес…

Он надавил пальцем на кнопку звонка, однако никакого звука не последовало. Он надавил сильнее, но снова ничего не услышал и только потом сообразил, что звонок, скорее всего, неисправен.

Поколебавшись секунду, парень несколько раз ударил кулаком в мягкую дерматиновую поверхность двери. Стук получился глухим, как в бочке. Тогда, разозлившись, он саданул костяшками пальцев прямо по замочной скважине. Сделалось больно, но злость придала сил и решительности, поэтому молодой человек от души несколько раз пнул дверь ногой.

— Ну кто там? — раздался из глубины квартиры хрипловатый женский голос. — Стучат, стучат… Я же слышу. Уже иду… — ворчливо закончила хозяйка, и через секунду загромыхал дверной замок.

Он почувствовал, как обрывается у него сердце и стремительно несётся в бездну, а лоб моментально покрывается испариной.

Это был её голос.

ЧАСТЬ 1

Светлячок исчез, но во мне ещё долго жила дуга его света. В толще мрака едва заметное бледное мерцание мельтешило, словно заблудшая душа.

Я тянул во тьме руку, но ни к чему не мог прикоснуться. Чуть-чуть не дотягивался до тусклого мерцания.

Харуки Мураками, «Норвежский лес»

1975 год

— Дорогие товарищи телезрители! Начинаем концерт по вашим заявкам. Пам-парам-пам-пам-парам!

Круглощёкая улыбчивая девчонка лет десяти, стоя на табуретке, плавно взмахивала ладошками, словно дирижировала невидимым оркестром. Смешные торчащие косички с завязанными на концах бантами подпрыгивали в такт её движениям.

— И первым номером нашей программы выступает… выступа-а-ает… — она набрала в лёгкие побольше воздуха, но всё ещё медлила — тянула интригу. — Алла-а-а-а-а… Пугачёва!!!

С грохотом спрыгнув на пол, отчего взметнулся вверх подол её коричневого форменного платья, девочка чуть не опрокинула табурет. Раскланиваясь перед воображаемой публикой, она на глазах перевоплощалась из конферансье в знаменитую певицу и поправляла несуществующие рыжие локоны.

— Арлекино! — объявила она сама себя в рукоятку от скакалки, служившую ей микрофоном, а затем торжественно вскинула одну руку вверх и запела пронзительным звонким голоском:

— По острым иглам яр-р-ркого огня Бегу, бегу, дорогам нет конца, Огромный мир замкнулся для меня В арены круг и маску без лица…

Завершив исполнение коронным пугачёвским смехом, девчушка практически без паузы продолжила «концерт по заявкам» песней из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Загадочно стреляя глазами, подобно актрисе Наталье Селезнёвой, она кружилась по комнате, приплясывала, притопывала, залихватски подмигивала воображаемым телезрителям, принимая от них воображаемые же цветы, выразительно поводила плечами, с чувством прижимала руки к сердцу и заливалась соловьём:

— Звенит январская вьюга И ливни хлещут упруго, И звёзды мчатся по кругу, И шумя-я-ят города-а-а-а!!!

Закончить номер ей так и не удалось — помешал звонок в прихожей. Девчонка на мгновение остановилась посреди комнаты, не сразу сообразив, на каком свете находится. Постепенно приходя в себя, она бросила взгляд в сторону настенных часов с кукушкой и в ужасе ахнула. Уже половина шестого! Мама её убьёт…

Звонок повторился — уже куда более настойчиво и раздражённо. «Убьёт, точно убьёт», — с обречённым вздохом подумала доморощенная артистка и поплелась открывать.

— Ты спишь, что ли? — переступая порог, устало выдохнула молодая белокурая женщина. За руку она вела насупленного мальчишку. — Трезвоню, трезвоню… А почему в школьной форме до сих пор?

— Не успела переодеться, — девочка торопливо присела на корточки и стала помогать младшему брату расстегнуть сандалики. Она предчувствовала неминуемую выволочку за своё разгильдяйство и сейчас изо всех сил старалась не встречаться с матерью глазами.

— Оставь его, пусть сам разуется, — с привычной строгостью велела мама. — Большой уже. Артемий, снимай сейчас же свои сандалии!

Мальчик скорчил страдальческую гримаску и жалобно заныл:

— Не хочу… не могу… не буду… у меня не получается…

— Что тут сложного, я не пойму? — с досадой воскликнула мать. — Господи, тебе уже шестой год, а ты до сих пор не умеешь толком ни одеваться, ни обуваться. Каждый день я вынуждена выслушивать жалобы от воспитателей на твою неаккуратность и беспомощность… За что мне это наказание?!

— Ну Тёма же у нас особенный, — негромко заметила сестра, продолжая возиться с сандалиями. — Не всё у него пока получается сразу… но я уверена, что он обязательно когда-нибудь научится.

— Особенный? — ядовито переспросила мама. — Милая моя, в медицине нет такого термина — «особенный ребёнок». Есть только «ребёнок с задержкой психического развития», что синонимично понятию «умственно отсталый».

— Тёма не умственно отсталый! — сестра оскорбилась за братишку чуть ли не до слёз. — Посмотри, как много и хорошо он читает, хотя некоторые его ровесники даже буквы не все выучили! А как он красиво рисует, строит модели самолётов, кораблей и роботов!.. А память у него какая!..

— Такая, что до сих не может толком запомнить, как пользоваться туалетом, и что по утрам и вечерам надо обязательно чистить зубы, — в тон ей подхватила мать. — А уж одеться и раздеться самому — вообще непосильная задача. Уж насколько ты у меня непутёвая, руки-крюки, но братишка даже тебя переплюнул в своей полной неспособности сделать что-либо нормально…

Девочка проглотила обиду, решив, что лучше воздержаться в данный момент от споров. Хорошо, что Тёма никак не реагировал на обсуждения его персоны — он в них просто не вникал. Сестра, наконец, справилась с тугими ремешками и стянула сандалики с ног мальчика. Тот моментально повеселел и с гиканьем помчался в комнату.

— Артемий! — крикнула ему вслед мать. — А руки помыть!..

Но сын её уже не слышал — он вытащил из-под дивана коробку с конструктором, увлечённо высыпал его прямо на ковёр и с воодушевлением принялся что-то строить, моментально с головой погрузившись в это занятие. И мама, и сестра знали по опыту, что оторвать Тёму в ближайший час от конструктора будет решительно невозможно.

— Отнеси сумки на кухню и разбери, — велела тем временем мать. — Мясо сразу же в морозилку, а то потечёт. Ты молоко купила?

— Забыла… — виновато потупилась девочка. Женщина вскинула брови. Глаза её выражали мучительное недоумение.

— Опять?! — вскричала она с надрывом. — Да что вы, издеваетесь все надо мной, что ли?

— Я сейчас сбегаю, — заторопилась дочь, — одна нога здесь, другая там! Магазин до шести работает, я успею!

Лишь бы смыться из дома до того, как она заметит…

Между тем мама прошла в комнату, и вскоре оттуда послышался её возмущённый голос:

— Я просила протереть пыль и вымыть полы. А ты даже кровать за собой заправить не удосужилась! Да чем же ты занималась весь день?!

Заметила… Виновато вздохнув, девчонка молча всовывала правую ногу в чешку. Что тут можно было ответить?

Мать снова появилась в прихожей, сложила руки на груди и, привалившись спиною к стене, стала пристально наблюдать за обувающейся дочерью.

— Опять в облаках витаешь? — горько спросила она наконец. — Гримасничаешь перед зеркалом? Слушаешь пластинки и прыгаешь под них, как обезьяна? Песни на магнитофон записываешь? Актрисой себя воображаешь?

Уши и щёки девочки багрово покраснели — в большей степени из-за того, что мать в точности угадала и перечислила все её любимые занятия. Женщина глубоко вздохнула и даже с некоторой жалостью — почти участливо — произнесла:

— Никогда тебе не стать артисткой, Светка. Помяни моё слово.

Теперь у девчонки запылал даже кончик носа.

— Ты такая безответственная и несерьёзная… — сокрушённо продолжила мама. — Лучше бы делом занялась, в кружок какой записалась. Не театральный, нет! Какой-нибудь полезный… типа вязания, или там кройки и шитья. Ну что же ты, в самом деле — кобылка здоровая, пионерка уже, а до сих пор какой-то ерундой занимаешься. И увлечений у тебя толком никаких нет. Ну не должно же быть так, понимаешь…

— Я пойду, а то молочный закроется, — глухо пробормотала девочка, стараясь не выдать, как глубоко уязвили её мамины слова. К тому же, она опасалась, что за этим закономерно последуют расспросы об учёбе, чего ей совсем не хотелось.

— Деньги возьми, — мать протянула ей рубль и трёхлитровый бидон. — Хлеб тоже захвати. И не считай ворон по пути, ладно? Возвращайся быстрее. Мне на кухне твоя помощь понадобится.

«Интересно, — думала Светлана впоследствии, — когда я всё-таки стала актрисой, да не абы какой, а знаменитой на весь Союз и любимой зрителями — вспоминала ли мама о тех уничижительных словах в мой адрес? Пожалела ли о них хотя бы раз, в глубине души, если уж малодушно побоялась признаться вслух? А когда вся моя жизнь покатилась под откос — не испытала ли она тогда некоего подобия злорадного удовлетворения от того, что у меня ничего не вышло, ведь „я же тебя предупреждала“ и всё такое?..»

Она не имела права винить мать ни в чём. Тем более, в своей так нелепо закончившейся карьере. Наоборот, мама помогала ей — и с Наташкой, и материально, и вообще… Но… слишком уж легко затем она выкинула дочь из своей жизни. Светлана не вписывалась в её чёткие представления о мире. Мама словно вовсе забыла о её существовании. И запретила вспоминать о ней другим…

Справедливости ради, мама во многом была права насчёт Светкиной персоны, и дочь нехотя, про себя, но всё же признавала это. У неё действительно не наблюдалось серьёзной тяги к чему-либо полезному, важному, нужному. Не было достойного увлечения, которым она могла бы по праву гордиться.

Однажды за компанию с одноклассницей Надькой Ходковой она записалась на домбру. Сложно сказать, что привлекло её в казахском народном музыкальном инструменте, да и привлекло ли в принципе, но продолжалось это недолго. Несколько пробных занятий спустя им выдали домбры с собой до завтрашнего дня, чтобы они подготовили домашнее задание. Дело было зимой. Они шли по улице, Светка как всегда солировала: что-то оживлённо рассказывала — торопясь, размахивая руками и забегая вперёд Надьки, так что в конце концов предсказуемо поскользнулась и шлёпнулась на землю. Вернее, не на землю, а на домбру, которая издала жалобный «кряк» и моментально треснула. Светка тогда страшно перепугалась, думая, что её заставят платить за испорченный инструмент. Она малодушно сплавила свою домбру Надьке и больше никогда в том кружке не появлялась.

Похожая история произошла с ней при посещении кружка «Сделай сам», где она в первый же день умудрилась нечаянно разбить чужую поделку — разумеется, туда она тоже отныне и носа не сунула.

Всё у неё рвалось, ломалось, пачкалось и портилось. «Руки из задницы!» — с досадой произносил отец, когда Светка в очередной раз проливала чай на скатерть или рассыпала содержимое солонки на пол. Учительница труда только в бессилии закатывала глаза, наблюдая за неуклюжими Светкиными попытками пришить пуговицу или приготовить простейшие сырники, в то время как многие её одноклассницы уже отлично шили фартуки и даже пекли самые настоящие торты.

Учителя пытались привлечь непутёвую девчонку хотя бы к общественной деятельности и активной гражданской позиции. Её чуть ли не насильно зачислили в клуб интернациональной дружбы, где школьники должны были переписываться со своими ровесниками из-за рубежа. Светке досталась какая-то Сабина из Восточной Германии. В первых письмах они обменялись своими пионерскими галстуками в знак дружбы между СССР и ГДР, а затем переписка постепенно сошла на нет, потому что общих тем для разговора у девчонок просто не нашлось.

Единственное, что получалось у неё просто прекрасно — это кривляться и обезьянничать, как в сердцах говорила мать. Девчонка без малейшей тени стеснения выступала в детском саду на утренниках, и воспитательницы всегда были уверены в том, что могут выпустить Светочку Звёздную на замену любому заболевшему ребёнку. Абсолютно не зная текста песни или стихотворения и не выучив движений танца, она так лихо импровизировала, что никто из зрителей-родителей не замечал подвоха, даже не догадываясь о том, что девчонка сочиняет свой концертный номер буквально на ходу.

Воспитатели часто сажали Светку на стульчик перед остальными детьми и со спокойной душой сваливали из группы на полчаса, а то и час, чтобы попить чайку в спокойной обстановке. Всё это время девочка с воодушевлением развлекала своих детсадовских товарищей различными историями: либо читала им вслух сказки, либо пересказывала наизусть любимые пластинки — разумеется, в лицах, с выражением, жестикуляцией и должной экспрессией. Дети восхищённо смотрели ей в рот и с упоением ловили каждое слово. Светка была для них кумиром, и она с удовольствием купалась в лучах этого поклонения и обожания.

Именно сшибающая наповал харизма (хотя это понятие ещё не было тогда заезженным и употребляемым повсеместно), недюжинное обаяние и потрясающая киногеничность — помимо, собственно, актёрского таланта — и сослужили Светке свою добрую службу, когда из тысяч советских школьниц на главную роль в фильме «Самое лучшее лето» выбрали именно её…

Помахивая пустым бидоном, Светка вприпрыжку приблизилась к магазину. Ей нравилось, как там пахнет: немножко подтаявшим сливочным маслом, немножко мороженым, немножко молочными коктейлями. Всё это девочка очень любила.

Она обожала намазывать масло на печенье «Юбилейное» и прихлопывать сверху другим печеньем — получался самый вкусный на свете бутерброд, который на ура шёл как с чаем, так и всухомятку.

Выбор мороженого в их городке был достаточно скуден: фруктовое, сливочное и пломбир, но желаннее этого лакомства в жаркую летнюю погоду не было ничего. Особое наслаждение — обгрызать по краям размякший вафельный стаканчик, уже начавший пропитываться сладчайшим кремово-молочным вкусом…

Коктейли продавались в гастрономе на Первомайской, в отделе «Соки — воды». Они готовились прямо у тебя на глазах: тётенька-продавщица в белом колпаке и переднике с кокетливыми кружавчиками наливала в огромный металлический стакан молока, добавляла туда пару ложек мороженого и доливала чуть-чуть фруктового сиропа — яблочного, малинового, грушевого или вишнёвого. Затем стакан устанавливался в миксер, продавщица нажимала заветную кнопочку… и аппарат принимался реветь, словно раненый зверь. Как объяснял Светке всезнающий Даня, этот агрегат разгонялся до скорости пятнадцать тысяч оборотов в минуту. Время, которое требовалось на то, чтобы взбить ингредиенты до состояния воздушной пены, а затем разлить райское питьё по гранёным стеклянным стаканам, тянулось мучительно долго, практически бесконечно. Но зато потом наступал миг блаженства!

Стоил коктейль всего-навсего одиннадцать копеек. Даня частенько угощал Светку с Шуриком, если на прогулках они вместе, как бы ненароком, заруливали в заветный гастроном. У Дани всегда было полно мелочи. Это у Светки в карманах вечно свистел ветер…

Даня с Шуриком были её лучшими друзьями с самого детства. Можно сказать, практически с рождения: их матери одновременно попали в роддом, произвели на свет детей в один и тот же день — пятого сентября — и за время, проведённое в больнице, сдружились так крепко, что даже после выписки продолжили задушевное общение.

Неулыбчивая суровая продавщица необъятных размеров налила в подставленный бидон три литра молока и выжидающе взглянула на Светку:

— Шестьдесят шесть копеек.

Девочка растерянно заморгала.

— А… рубль? Я же отдала вам рубль!

— Когда это ты отдала? — нахмурилась тётка. — Никаких денег я от тебя не получала.

Светкины глаза испуганно заметались. Потеряла? Выронила? Забыла дома? Карманов у неё не было, но рубль-то точно был, она держала его в руках, она отлично помнит! Ещё свернула его трубочкой для удобства, а потом… потом…

И тут её вдруг осенило. Ахнув и заливаясь краской, Светка пробормотала:

— А деньги, это самое… того… они в бидоне.

Изумлённая очередь крякнула за её спиной в едином порыве. Продавщица недоверчиво приподняла крышку с посудины, и восторженному взору присутствующих действительно предстал всплывший из молока на поверхность, как бумажный кораблик, злосчастный рубль.

— Вот посылают в магазин безмозглых, — в сердцах выругалась продавщица. — Возись тут с ними…

Очередь изрядно повеселилась, наблюдая, как тётка огромным половником выуживает банкноту из молока. Затем она брезгливо бросила рубль на прилавок, чтобы немного обсох (хорошо хоть, не успел размякнуть и порваться) и, презрительно выпятив нижнюю губу, отсчитала Светке сдачу.

Девочка побрела домой, и ей ещё долго мерещились насмешки и ехидные перешёптывания за спиной. Пожалуй, мама была права насчёт её бестолковости…

Трудно было представить себе более разные, непохожие друг на друга семейства.

Родители Светки были типичными представителями рабочих профессий: мама трудилась инженером на машиностроительном заводе, а папа водил городской автобус. Они не хватали звёзд с неба, зато крепко стояли на ногах и старались, чтобы всё у них было не хуже, чем у других: телевизор, магнитофон, полированная мебельная «стенка», добытая по большому блату на смену уже не такому престижному серванту, хрусталь и сервизы для торжественных случаев, ковры, стеклянные люстры с бесчисленными висюльками, а также многотомники советской классики — увы, исключительно «для интерьера», а не для чтения. По выходным мама занималась генеральной уборкой и стиркой, по праздникам пекла пироги, а папа уезжал с друзьями на рыбалку или проводил свободное время с пивом перед телеэкраном.

Даня же происходил из классической еврейской семьи. Дед его, известный московский хирург Наум Вайнштейн, был арестован на волне массового психоза по поводу нашумевшего «дела врачей-вредителей» и реабилитирован уже посмертно — сердце не выдержало. Вдова Наума, акушер-гинеколог Шули Меировна, сгребла в охапку дочку Диночку и переехала в Подмосковье, подальше от глаз любопытных и притворно сочувствующих соседей, а также откровенно злорадствующих сослуживцев — в городок Речной, где начала строить жизнь заново. Не то, чтобы в этом городишке вовсе не было антисемитов… но, по крайней мере, такие высококвалифицированные специалисты, как Шули Меировна, ценились на вес золота, и она благополучно проработала до самой пенсии в одном из местных роддомов.

Диночка незаметно выросла в целую Дину Наумовну и стала первоклассным стоматологом, а затем вышла замуж за коллегу — зубного врача Михаэля Шульмана. Разумеется, когда у молодой супружеской четы родился сын Даниэль (он же Даня), по умолчанию подразумевалось, что он продолжит династию: само собой, мальчик станет врачом, и только врачом.

Данина квартира выглядела совершенно иначе, чем Светкина. Никаких мещанских ковров на полу и стенах (даже для дополнительной звукоизоляции), безвкусных мебельных гарнитуров и пошлых стеклянных люстр. Только вышедший из моды антиквариат — штучные вещи, каждая со своей историей и индивидуальностью. Дубовый шкаф с затейливой резьбой, массивный буфет для посуды, стол и стулья из красного дерева, бронзовые светильники… Книжные полки прогибались от тяжести: в интеллигентной семье Шульман действительно читали, и читали запоем. По выходным же никто не тратил время на скучную уборку или просмотр телевизора — все вместе шли в кино или просто гулять.

Птицей совсем иного полёта казалась мать Шурика — Любовь Кострова. Она была буквально помешана на материальных благах и достатке. Женщина работала заведующей в комиссионке и водила короткие знакомства со всеми «нужными» людьми Речного и даже Москвы, многие из которых становились её любовниками (директора гостиниц, заведующие складами и спецбазами, партийная номенклатура и так далее). Она поддерживала тесную связь с самыми знаменитыми фарцовщиками, реализовывая их товар у себя в магазине по завышенной цене — заграничную одежду и аксессуары, косметику, виниловые диски иностранных исполнителей, редкие книги… в общем, представляла собой типичную спекулянтку, или, как назвали бы её уже после развала СССР, «пионеркой бизнеса».

Попав в квартиру Костровых, каждый понимал, что это уже абсолютно другой уровень, нежели чем у семейства Звёздных или даже Шульман. Здесь всё дышало не просто богатством и благополучием, а самой настоящей роскошью. Мебельная стенка сияла такой безупречно-гладкой полированной поверхностью, что становилось ясно — она произведена не в СССР и даже не в каких-то там ГДР или Чехословакии, а как минимум в Финляндии. Встроенный бар ломился от бутылок с иностранными этикетками. Восточные ковры на полу и стенах были привезены из Узбекистана — настоящие произведения искусства, ручная работа. Домашняя библиотека поражала воображение редкими изданиями художественной литературы, которые невозможно было разыскать в обычных книжных магазинах — Кострова приобретала всё это в московском валютном магазине «Берёзка», обменивая товар на чеки и сертификаты, полученные от многочисленных кавалеров.

Дочь тёти Любы всегда была одета лучше остальных и выделялась в толпе сверстниц — самая нарядная, самая красивая, в изысканных заграничных платьицах или костюмчиках. Справедливости ради, иногда кое-что из этого богатства перепадало и Светке — тётя Люба по дружбе приносила обновки прямо к ним домой, и даже недорого просила. Правда, Светкина мама незаметно морщилась: она понимала, что её дочке достаётся лишь то, что было отбраковано и отвергнуто самой Костровой. Дочь тёти Любы, с малолетства избалованная нарядами, иногда принималась кочевряжиться, находя, что то или иное платье недостаточно хорошо для неё. Но, переборов неприятный осадок, мама Светки всё-таки покупала у подруги предложенные вещи — благо, размер у девчонок был один.

В холодильнике Костровых всегда водились дефицитные товары, от осетрины до красной и чёрной икры, приобретённые по бросовым ценам или презентованные всё теми же богатыми покровителями. Тётя Люба уверяла, что у её дочери слабое здоровье, поэтому икра нужна ей каждый день, для повышения гемоглобина.

На самом деле, Александра была свежа, полна сил и энергии и абсолютно здорова («как кобыла», бесцеремонно говорила о приятельнице сына Дина Наумовна), однако послушно поддерживала легенду о своей мнимой слабости, запущенную матерью, и выгодно использовала это в своих целях.

Она вообще с детского сада была преисполнена невероятной важности и чувства собственного превосходства над остальными сверстниками. Даня беззлобно сбивал с заносчивой девчонки спесь, называя её Шуриком, и вскоре она и сама привыкла откликаться на это имя. Правда, тётя Люба страдальчески морщилась, слыша, как окрестили её драгоценную кровиночку друзья. Они словно обесценивали этим шутливым пацанским прозвищем всю «девочковость», даже раннюю женственность, которую культивировала в Александре мать.

Светку же, к слову, Даня величал преимущественно Веткой, реже — Веточкой или Светлячком.

2005

— Всё-таки решил сам ехать? — в тоне Марьяны явственно слышались нотки недоумения и слабого протеста, хотя она старательно делала независимо-равнодушное лицо. — Почему нельзя послать туда директора по кастингу, ассистента… или кто там у вас съёмками заведует? Честно, не понимаю этой твоей блажи. С чего вдруг ты, популярный певец, для которого снимает клип один из лучших режиссёров страны, должен самолично уламывать какую-то престарелую и всеми забытую актрисульку, чтобы она согласилась в этом клипе сыграть?!

— Ну, во-первых, она не престарелая, — спокойно отозвался Тим, заканчивая втирать в кожу лосьон после бритья. — Во-вторых, это не блажь, а моя детская мечта, я же тебе рассказывал. Как ты не понимаешь? Неужели у тебя никогда не было кумиров?!

— Мой единственный кумир — это ты, милый, — усмехнулась Марьяна. — Послушай, ну как же не «престарелая»? Ей, наверное, уже лет сорок…

В устах двадцатитрёхлетней девушки эта устрашающая цифра прозвучала минимум как «девяносто». Тим невольно улыбнулся, глядя на её свежее хорошенькое личико.

Впервые они встретились три года назад на реалити-шоу «Взлётная полоса» — телевизионном вокальном проекте, куда слетелись, будто осы на варенье, юные певцы и певички со всех уголков нашей необъятной страны. Изнуряющие репетиции, тщательная подготовка номеров для еженедельных отчётных концертов, работа с лучшими педагогами по вокалу и хореографами, жёсткая конкуренция, жизнь под прицелом видеокамер… Не каждый мог выдержать такой стиль и ритм жизни. Кто-то срывался, скандалил, проваливал сольные выступления, сам уходил из шоу или же его сливали зрительским и судейским голосованиями — но Тимофей Солнцев и Марьяна Лукашкина продержались до финала. К тому моменту в шоу осталось лишь пятеро участников — великолепная пятёрка, как окрестили их журналисты и телезрители. Лучшие из лучших, талантливейшие из талантливейших.

Роман Тима и Марьяны завязался с лёгкой руки продюсера телепроекта — он настойчиво советовал им немного поиграть в любовь и страсть на публику, уверяя, что нотка романтики благоприятно повлияет на рейтинги «Взлётной полосы» и освежит шоу. Как в воду глядел! Красавчик Тим, покоряющий девичьи сердца своей неподражаемой улыбкой чеширского кота, и хорошенькая, как кукла, Марьяна, были идеальной во всех отношениях парой. Постепенно они и сами втянулись в эту игру, распробовали её и вошли во вкус. Тим стал победителем проекта, а Марьяна заняла почётное третье место. За неё голосовали и слали эсэмэски преимущественно мужчины. Мало кого могла оставить равнодушным эта молодая сексапильная брюнетка с пышными формами и низким томным голосом, от которого у любого здорового мужика моментально начиналось шевеление в штанах — сразу же представлялось, как она будет мурлыкать в постели в момент ласк.

После окончания шоу Тим и Марьяна решили жить вместе. Вернее, они даже не обсуждали это, всё случилось как бы само собой, по умолчанию. Сняли в Москве квартиру — ни ему в родной Ярославль, ни ей в Екатеринбург возвращаться, понятное дело, совсем не хотелось. У каждого были грандиозные планы на будущее…

Карьера Тима после победы в шоу предсказуемо пошла на взлёт, в то время как Марьянина слегка притормозила, однако жили они хорошо, дружно и практически не ссорились. Марьяна была идеальной сожительницей по всем пунктам: не обижалась и не ревновала к успеху своего любимого, хотя у неё тоже имелись кое-какие звёздные амбиции; не нервничала из-за сумасшедших фанаток, которые гроздьями висели на Тиме после каждого выступления; не произносила ни слова упрёка, если он задерживался или вообще являлся домой под утро. Если у неё самой не было съёмок или выступлений, Марьяна терпеливо ждала Тима дома с борщом, котлетами и даже пирогами. Она была ласкова, всегда оживлена и неизменно изобретательна и горяча в постели. Тим даже подумывал о том, что надо бы сделать подруге предложение — лучше жены он себе всё равно не найдёт. Не сейчас, конечно… пока ещё они оба слишком молоды, но… через годик-другой, глядишь, можно будет и расписаться.

А потом она тайком сделала аборт.

Это потрясло Тима до самого основания.

— Почему ты мне ничего не сказала? — орал он как резаный, сам не ожидая, что может так взбеситься.

— Позволь мне самой решить, что делать с собственным телом, — шипела Марьяна в ответ, точно разъярённая кошка.

— Но это был и мой ребёнок тоже! — возражал Тим.

— И что? — язвительно спрашивала она. — Ты собирался на мне жениться?

Его запал тут же испарился. Точно это и не он планировал сделать ей предложение некоторое время назад.

— Ну… — пробормотал Тим в замешательстве, — не то, чтобы жениться. Мне кажется, мы ещё не созрели, рано пока об этом думать, но… своего ребёнка я бы не бросил.

— Быть матерью-одиночкой, осчастливленной твоими алиментами? — она презрительно расхохоталась. — Нет уж, спасибо. Как ты ловко решил всё за меня! Я, значит, буду сидеть дома с малышом, а ты станешь платить мне каждый месяц отступные и гастролировать с концертами, записывать новые песни и раздавать интервью… Твоя жизнь вообще не изменится с появлением этого ребёнка, а я должна буду лишиться всего, что имею. Так вот, милый — я не собираюсь похерить свою карьеру в самом начале, так и знай! — подытожила Марьяна. — Я, вообще-то, певица, если ты забыл, и довольно неплохая. Я тоже хочу славы и популярности — так, к сведению. Или ты вообразил, что меня прельщает домохозяйская стезя?

— Я думал, ты меня любишь, — горько бросил он, отворачиваясь. — Могла хотя бы посоветоваться со мной! Вместе мы бы пришли к какому-нибудь решению… Или ты настолько мне не доверяешь?

— Ты же всё равно не хочешь жениться… — всхлипнула Марьяна от жалости к себе. — О чём тут можно было советоваться?

А потом внезапно оказалось, что она вся горит — столбик термометра показал тридцать восемь градусов. Тим уложил её в постель и позвонил в скорую, однако бригада отказалась выезжать к ним домой.

— Температура — это обычные последствия аборта, — авторитетно заявили ему в трубку. — Она может продержаться несколько дней. Вот если дольше — тогда и вызывайте врача. А пока дайте вашей девушке что-нибудь жаропонижающее. Только аспирин не надо, он может спровоцировать маточное кровотечение. Лучше парацетамол.

Тиму вдруг стало безумно жаль Марьяшку. И так перенесла операцию, бедненькая, перенервничала, настрадалась, а он на неё накинулся со своими претензиями… Ведь, положа руку на сердце, он тоже совершенно не был готов заводить детей.

Неделю он трогательно заботился о подруге: отпаивал её клюквенным морсом и свежевыжатым апельсиновым соком, кормил куриным бульоном с ложечки, окружил вниманием и лаской. Когда Марьяне полегчало, Тим купил путёвки в турагентстве и вывез девушку на Кипр. Казалось, всё потихоньку налаживается и возвращается на круги своя… Но с тех самых пор из их отношений исчез былой огонь. По крайней мере, со стороны Тима.

Нет, он по-прежнему спал с Марьяной, но она уже не заводила его так, как раньше. Она, разумеется, не могла не замечать этого, но у неё хватало ума и такта не поднимать данную тему и не провоцировать скандал. Ведь пока у них всё хорошо?.. Да просто прекрасно, если взглянуть со стороны: Тим внимателен, нежен и заботлив. У него совершенно точно нет другой женщины, в этом она абсолютно уверена. Так зачем же искать добра от добра? Она любила его, действительно любила, и не собиралась завершать их отношения только потому, что в них стало маловато огня.

Марьяна отнюдь не была дурой и подозревала, что его чувство к ней — скорее привязанность, нежели чем любовь. Но Тим тоже не являлся дураком и наверняка догадывался, что едва ли найдёт партнёршу, подобную ей — такую же надёжную, преданную, любящую… да ещё красивую и талантливую. Нет-нет, она знала, что он не опустится до пошлых интрижек и не станет размениваться по пустякам, пока у него есть крепкий тыл в её лице. Он возвращается домой, зная, что его там любят и ждут. Он привык к ней. Он без неё уже не сможет.

Марьяна была уверена, что рано или поздно они всё равно поженятся — это будет абсолютно логично и естественно. Просто нужно набраться терпения и немного подождать…

А затем вдруг в их доме впервые всплыло имя Светланы Звёздной.

1990

Тим с детства был влюблён в эту актрису: по-мальчишески пылко, искренне, отчаянно. Точнее, даже не в саму Светлану Звёздную, а в экранный образ, воплощённый ею в знаменитом фильме «Самое лучшее лето», где она сыграла юную оторву — хулиганку Анфису, двоечницу и авантюристку.

Происходил Тимофей Солнцев из самой что ни есть пролетарской семьи. Мать — повариха в заводской столовой, отец — слесарь. Они любили сына, но, к сожалению, практически не занимались его воспитанием из-за занятости и постоянной усталости. Тимофея воспитывали двор и улица, и совсем немножко — школа. Во время летних каникул ребёнок был фактически предоставлен самому себе. Он целыми днями шлялся с другими пацанами по городу: исследовал подворотни, бегал в речной порт посмотреть на теплоходы или отирался на пляже. Мать опасалась, что сын попадёт в плохую компанию, и вообще страшно боялась дурного влияния. В конце концов, из деревни на лето был вызван мамин семидесятипятилетний дед — бывший конюх, которому отныне надлежало осуществлять надзор за малолетним правнуком.

Дед оказался невероятно забавным. Ночами он громко ржал на всю квартиру — не хохотал, а именно ржал во сне, как конь, видимо, тоскуя по своим четвероногим питомцам, а затем оглушительно командовал: «Но-о-о!» или «Тпр-р-ру!..» Тимофей давился от смеха и даже тайком записывал дедовское ржание на магнитофон, включая затем эти записи дворовым дружкам и приятелям, чем доводил их буквально до истерики. Дед не обижался на это, он вообще был покладистым стариком, но вот беда — уследить за шебутным, шустрым правнуком у него просто не хватало сил и энергии. Правда, кое в чём он всё же смог оказать влияние на мальчишку: приучил его к незатейливому деревенскому угощению — горбушке чёрного хлеба, густо присыпанной солью. Уважал он также и «тюрю» — блюдо, состоящее из кусков подсохшей белой булки или батона, залитых молоком.

Даже много лет спустя, став известным певцом, Тим мог проснуться среди ночи от голода и, оказавшись на кухне, с наслаждением вгрызться в подсоленный кусок чёрного хлебушка, запивая нехитрое лакомство простой водой из кружки…

Едва продрав глаза утром, Тимофей тихонько, стараясь не потревожить храпящего старика (родители были уже работе), бочком-бочком крался к выходу и просачивался за дверь. Впереди был целый день летней вольницы — бесконечный, счастливый, насыщенный разнообразными яркими событиями…

Мальчишка кубарем скатывался с лестницы и выскакивал во двор, а дед, разбуженный звуком хлопнувшей двери, ковылял в прихожую, поддерживая спадающие портки, и кричал вслед правнуку на весь лестничный пролёт:

— Тимоха!.. Ты хоть рыло-то умой!!!

Куда там — юркого пацана уже и след простыл. Вот и весь дедов «присмотр»…

Домой мальчишка являлся, когда на улицах уже зажигались первые фонари. Чумазый, лохматый, со ссадинами и болячками на коленках и локтях, которые он заклеивал листьями подорожника, но невероятно воодушевлённый, переполненный эмоциями и сочащийся впечатлениями, как спелый фрукт — сладким соком.

Мать ворчала на него для проформы, отец лениво стращал, что в конце концов даст Тимофею ремня, но одними лишь угрозами дело в итоге и ограничивалось.

Позже, отмочив в горячей ванне дневную грязь, чистенький и распаренный мальчик пил на кухне чай с сушками и взахлёб рассказывал деду о своих сегодняшних приключениях.

В кино на «Самое лучшее лето» Тимофей попал совершенно случайно. Несмотря на то, что билет на детский утренний сеанс стоил всего десять копеек, мальчишка не желал тратить свои скудные сбережения на всякую ерунду. Вот уже полгода он старательно откладывал деньги на велосипед, собирая мелочь в свинью-копилку. Иногда родители великодушно разрешали ему оставить себе сдачу после похода в магазин, изредка сами подкидывали карманных деньжат «на мороженое», порою он находил медяки на улицах, прямо под ногами, а по выходным дням промышлял возле ЗАГСов — многие гости забрасывали молодожёнов мелкими монетками, когда те появлялись на парадной лестнице после регистрации, и Тимофей всячески одобрял эту традицию. Он резво ползал под ногами у очередной свадебной процессии и собирал рассыпавшуюся мелочь в целлофановый мешочек.

В тот день он как раз возвращался с добычей домой. Тяжесть мешочка, набитого монетками, ощущалась ужасно приятной — Тимофею не терпелось высыпать всю эту мелочёвку на стол и обстоятельно пересчитать. Он не сомневался, что там будет как минимум рубль.

Путь его лежал мимо кинотеатра. Мельком скользнув взглядом по красочным пёстрым афишам, мальчик вдруг чуть не споткнулся, замедлил шаг, а затем и вовсе остановился.

С одной из афиш на него смотрела девчонка. Он таких никогда прежде не видел. И дело даже не в том, что она была красивой — вернее, не только в этом. Что-то было в её глазах… некое загадочное лукавство, словно она заговорщически подмигивала пацану, приглашая узнать какой-то необыкновенно важный секрет. При этом казалось, что ей самой-то уже давным-давно всё известно про него, Тимофея — вся его подноготная. Он был перед ней весь, как на ладони, но это почему-то не раздражало, а радовало. У девчонки были удивительные глаза — светлые, бездонные, лучистые…

Минут пять Тимофей торчал перед кинотеатром, пялясь на афишу, не в силах оторвать взгляд от девчонкиного портрета. Затем прочитал название фильма и рванул к кассе.

— Сколько стоит билет на «Самое лучшее лето»? — выдохнул он в полукруглое окошечко.

— Двадцать копеек на две серии, — равнодушно отозвалась кассирша. — Но сегодня сеансов уже не будет. Завтра приходи в десять утра… Или в час дня.

— Дайте мне два билета на завтра, — выдохнул он торопливо, трясущимися руками развязывая свой мешочек и пересчитывая монетки на ладони. — На десять… И на час тоже.

Он и сам не понимал, что на него вдруг нашло. Словно с ума сошёл из-за какой-то картинки! Да может, эта девчонка на самом деле вовсе не такая уж и красивая. Может, это просто художник так её изобразил…

Фильм его просто потряс. Он просмотрел его два раза подряд, а затем вернулся к кассе и купил ещё два билета — на следующий день.

Так он ходил на «Самое лучшее лето» целую неделю — до тех пор, пока его не сняли с показа, заменив другим. Кассирша и билетёрша уже запомнили его в лицо и только посмеивались. Содержимое копилки заметно поредело за эти дни.

Когда фильм перестал идти в кинотеатре, Тимофей умолил работниц подарить ему ту самую афишу. Поначалу они гнали его прочь, сердились, говорили, что это не положено. Он упрашивал со слезами в голосе и даже обещал заплатить. В итоге они сжалились и отдали афишу просто так, задаром. Не было в тот момент на свете человека, счастливее Тимофея…

Он повесил афишу у себя в комнате и отныне засыпал, глядя в эти огромные бездонные глаза. «Я люблю тебя, Анфиса!» — тихонько шептал он, безумно стесняясь собственного признания и краснея. Он даже не отдавал себе отчёта в том, что актриса носит совершенно другое имя, что сейчас она, должно быть, уже выросла и, скорее всего, вышла замуж — ведь фильм вовсе не был новинкой…

Это лето действительно стало самым лучшим в его жизни. Тогда он понял, каково это — любить по-настоящему. Во всяком случае, так ему казалось. Ему только-только исполнилось десять лет.

Тимофей никому не говорил о своих чувствах, подозревая, что его поднимут на смех. Он ужасно боялся, что всё то светлое, нежное, непередаваемое, что он испытывал к чудесной девочке Анфисе из фильма, будет грубо высмеяно и втоптано в грязь. Хотя многие знакомые мальчишки тоже были увлечены киношными героинями: кто-то симпатизировал Алисе Селезнёвой из фильма «Гостья из будущего», кому-то нравилась Маша Старцева из «Приключений Петрова и Васечкина». Но ни одна из них не шла ни в какое сравнение с Анфисой! Алиса, в общем-то, казалась неплохой девчонкой, но её портила короткая стрижка. Маша вообще была занудной отличницей. А вот Анфиса… Анфиса была не такой. Она была классная — настоящая, живая, искренняя и непоседливая. С такой девчонкой он действительно мог бы дружить в реальной жизни…

Он записался в библиотеку и целыми дням просиживал в читальном зале, листая старые подшивки «Советского экрана», чтобы найти хоть какую-нибудь информацию о девчонке, играющей Анфису. Наконец, ему повезло — один из номеров журнала тринадцатилетней давности был почти полностью посвящён премьере фильма «Самое лучшее лето» и включал множество роскошных цветных фотографий (со съёмок и постановочных), а также интервью с режиссёром и исполнителями главных ролей.

Осторожно стрельнув глазами туда-сюда, Тимофей вороватым движением извлёк из кармана штанов завёрнутое в бумажку бритвенное лезвие. Чик-чик-чик — и через пару мгновений странички журнала, на которых были фотографии Анфисы и её интервью, уже незаметно перекочевали мальчишке за пазуху.

Сдавая подшивку «Советского экрана» обратно, Тимофей больше всего боялся, что украденные страницы предательски зашуршат под рубашкой и он будет пойман старушкой-библиотекаршей на месте преступления. Слава богу, обошлось… Да, мальчишке было ужасно стыдно за столь низкий поступок, но иного выхода для себя он просто не видел.

Дома он засел со своими драгоценными трофеями — сначала просто рассматривал фото, любовался нежными чертами лица своей кумирши, гладил странички ладонями… А затем нырнул в чтение с головой.

Вот тогда-то он и узнал, что актриса Светлана Звёздная родилась в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Это означало, что ей уже исполнилось двадцать пять лет. Она была старше его на целую жизнь…

1977

Шурика и Светку постоянно принимали за сестёр, более того — за двойняшек, уж очень похожими они выглядели, абсолютно один типаж. Конечно, у Шурика и щёчки были покруглее, и румянец поярче, и светлые волосы от заграничного шампуня как-то особенно ярко сияли и волнами ниспадали на плечи, но в целом ни у кого не возникало даже тени сомнения, что эти девчонки — кровная родня. Они и сами смеха ради поддерживали перед новыми знакомыми эту легенду, тем более, что родились действительно в один день.

Это, кстати, было предметом вечных конфликтов и споров: каждый год остро вставал вопрос — у кого состоится основное празднование, у Светки, Шурика или Дани (которого тоже угораздило родиться пятого сентября)? Шла нешуточная борьба за привлечение на свою сторону дворовых приятелей и одноклассников — ведь чем больше у тебя гостей, тем ты круче! Каждый тянул одеяло на себя. Злополучное пятое сентября стало яблоком раздора. В конце концов, родителям надоели ежегодные сопли и истерики своих детей, и, посовещавшись, они решили праздновать так: утром все собираются на чай с тортом и прочей домашней выпечкой у Дани, после полудня — торжественный обед у Светки, а вечером застолье плавно перемещается в квартиру Костровых, как финальный праздничный аккорд, и присутствуют там уже не только дети, но и взрослые, и стол у них тоже совершенно «взрослый»: с вином, шампанским и изысканными деликатесами из «Берёзки». Подобная расстановка сил устраивала абсолютно всех, ведь тройной праздник куда лучше одного! Когда пятое сентября выпадало на будний день, торжество автоматически переносилось на ближайшее воскресенье и развивалось по тому же сценарию.

Что касается остальных важных праздников, то здесь родители условились следующим образом: каждая семья принимает гостей по очереди. Если на Новый год все собирались у Костровых, то уж на двадцать третье февраля — милости просим к Звёздным, а на восьмое марта — к семейству Шульман.

Это были поистине гармоничные и идиллические отношения абсолютно разных семейств. Да, можно было смело сказать, что все они — не одного поля ягоды, все принадлежат к разным кругам, но никому это всерьёз не мешало. Разве что Данин отец, Михаэль Давидович Шульман, слегка недолюбливал мать Шурика, и она платила ему тем же. До открытой конфронтации, впрочем, дело не доходило — каждый предпочитал держать своё мнение при себе. Тётя Люба Кострова казалась Шульману весьма недалёкой и примитивной особой, чья главная цель в жизни — хапнуть побольше, пустить пыль в глаза и покрасоваться в лучах всеобщего завистливого восхищения. Она же находила Михаэля Давидовича занудным и чопорным типом, и иногда это невольно проскальзывало в её презрительно оттопыренной нижней губе и ехидном взгляде. А в остальном общение членов трёх семейств шло гладко, без сучка и задоринки.

Детям и вовсе не было дела до взрослых заморочек — кто из какого круга да какого социального статуса. Они прекрасно проводили время втроём, и не было счёта их забавам и выдумкам. Летом они целыми днями пропадали на улице, развлекаясь на полную катушку.

Светка, как всегда, фонтанировала безумными идеями. Больше всего на свете она обожала разыгрывать незнакомых людей, и благодаря врождённому артистическому таланту делала это просто мастерски. Иногда, если родители были на работе, эта троица заседала у кого-нибудь дома возле телефонного аппарата — Светка набирала первый попавшийся номер и несла в трубку всякий вздор, разговаривая с незнакомыми людьми: то представлялось сотрудницей секретной научной лаборатории и убеждала, что на сегодня объявлен конец света, а она обзванивает население, чтобы предупредить; то называлась радиодикторшей и просила людей что-нибудь спеть в трубку — дескать, эта запись затем пойдёт в эфир… Шурик и Даня изо всех сил зажимали себе рты ладошками, чтобы не расхохотаться и не испортить малину.

Но чаще всего Светка разыгрывала людей прямо на улицах, лицом к лицу. Подбегая к какому-нибудь прохожему, имеющему простую и добрую физиономию, Светка делала жалостливые глаза и, кося под иностранку, лепетала на английском вперемешку с ломаным русским:

— I am sorry, little question… Ви не знать, где йесть Первомайская-стрит?

Самое удивительное, что ей верили! Девчонке, малолетке — но верили! Она была ужасно убедительна в своей растерянности. Искренне желая помочь юной заблудившейся иностраночке, прохожие активно пытались объяснить дорогу до «Первомайской-стрит»:

— Лефт, потом прямо, потом снова лефт энд зе райт!

На самом деле, иностранные граждане в их городке не были таким уж редким явлением. В Речном сохранилось множество исторических построек, дворянских усадеб и прочих памятников старины, поэтому сюда привозили целые группы туристов прямиком из Москвы. Наверное, прохожие думали, что Светка отбилась от одной из таких групп, отстала от экскурсовода и потеряла родителей из виду.

В тот июньский день, бесцельно шатаясь по улицам, Светка, Шурик и Даня увидели, что их город почтила визитом киногруппа из столицы.

Прямо на набережной была организована съёмочная площадка. Возле хлипких ограждений толпилась толпа зевак, помощник режиссёра что-то яростно и нервно выкрикивал в свой мегафон, актёры суетились и шумно ссорились, а сам режиссёр сидел чуть поодаль на складном стульчике и, сложив руки на груди, отстранённо наблюдал за процессом, словно не имел к нему ни малейшего отношения.

В голове Шурика промелькнула безумная идея.

— А слабо тебе, Свет, — сказала она, сверкнув глазами, — режиссёра надурить?

Подруга чуть-чуть наморщила лоб.

— В каком смысле?

— Ну, как обычно: ай эм сорри, я потерялась, где есть Первомайская-стрит…

— Да брось, — вмешался Даня. — Это же москвичи, к тому же киношники. Их на такое не купишь.

— Слабо, значит, — с притворной скорбью вздохнула Шурик. — Ну да, я понимаю… Одно дело — местных дурачков разыгрывать. А совсем другое — важных и серьёзных людей…

Светка оскорбилась — неужели её подозревают в том, что она испугалась? Неужели сомневаются в её профессионализме?

— Да запросто! — тряхнув волосами, объявила она, сама обмирая от своей наглости и храбрости.

— Не сходи с ума! — попытался было вразумить её Даня, но Светку уже захлестнул азарт: пусть друзья не думают, что ей это не по силам!

Через пару минут она уже подбегала к режиссёру, стараясь от волнения не забыть вызубренный наизусть текст.

И вот здесь Светку ожидал сокрушительный провал, поскольку режиссёр оказался англоговорящим. Да ещё как говорящим! В ответ на её вопрос он расплылся в широкой улыбке и разразился такой длиннющей тирадой на великолепном английском, что Светка со страху ничегошеньки из неё не поняла: её словарный запас был слишком скуден для этого.

— What happened? — поинтересовался режиссёр, делая невинные глаза. — Do you have some problem? Don`t you understand?

Светка смешалась — её скромных школьных знаний едва хватило на то, чтобы промямлить:

— Андерстэнд, сэнк ю…

Меньше всего она рассчитывала на подобное развитие событий и уж точно не готова была вести живой диалог на английском языке, поскольку привыкла, что обычные люди, как правило, теряются, заслышав иностранную речь.

— Ну что? — спросил режиссёр по-русски, добродушно рассмеявшись. — Дар речи потеряла?

— Не потеряла, — сердито буркнула Светка, краснея до корней волос. — Просто… пошутить захотелось.

— Я уже понял. Шутница, — он продолжал улыбаться, внимательно её рассматривая. — А знаешь, мне нравится, как ты держишься. Очень раскованно и артистично. В бесстрашии тебе не откажешь.

— Спасибо… — пробормотала она растерянно, не зная, как реагировать. А режиссёр тем временем вырвал листочек из записной книжки и нацарапал там карандашиком несколько цифр.

— Это мой рабочий телефон, — сказал он. — Видишь ли, у меня в проекте один детский фильм, и в настоящее время мы как раз заняты поиском главной героини. В Москве сейчас проходят кинопробы. Пусть твои родители позвонят мне как можно скорее — лучше прямо завтра — и запишут тебя на ближайшее время. Мне почему-то кажется, что ты здорово нам подходишь. В тебе чувствуется потенциал.

— Меня что, — цепенея от ужаса и восторга, неверяще уточнила Светка, — берут сниматься в кино?

— Пока ещё не берут, — улыбнулся он, охлаждая её пыл, — но приглашают попробовать свои силы.

— Но это же вы решаете, подхожу я вам или не подхожу. Вы же главный! — в Светке проснулась отчаянная наглость. — Стоит вам сказать одно только слово — и…

Режиссёр хмыкнул.

— Ну, в общем-то, по большому счёту… скажем так — решаю не я один. На это есть специальная комиссия. Художественный совет. Но к моему мнению, определённо, прислушиваются. Так что, если перед камерой ты проявишь себя должным образом — есть реальный шанс заполучить эту роль. Поэтому, пожалуйста, передай родителям, чтобы не мешкали. Пусть обязательно мне позвонят и договорятся о пробах. Я буду ждать! — и не удержался от шпильки, ехидно добавив напоследок:

— Good luck, see you!

— …И тут он такой и говорит: «В тебе чувствуется огромный потенциал и удивительный талант!» — ликовала Светка, делясь с друзьями подробностями своей беседы с режиссёром и немного привирая на радостях. — Прямо так и сказал: «Ты умная, красивая и находчивая… сразу видно, что идеально подходишь на главную роль в моём новом фильме!»

Даня тихо сиял, радуясь за подругу и утвердительно кивая: конечно-конечно, она и умная, и красивая, и талантливая… лучшей кандидатуры на главную роль и впрямь не найти. Шурик же отчаянно завидовала, пытаясь это скрыть и улыбаясь напряжённой натянутой улыбкой.

Они всегда негласно соперничали друг с другом. И если Шурик производила на окружающих впечатление в основном своей красотой, более утончённой и нежной, чем у подруги, то Светка брала напором — недюжинным обаянием и живой непосредственностью. Вслух девчонки не признавались в этом, но в глубине души каждая знала, что ведёт постоянную упорную борьбу за лидерство.

Если Светка исполняла песню на школьном концерте, то Шурик обязательно выступала у себя в школе с зажигательным танцем. Когда Шурик рассказывала стихотворение на уроке литературы, то Светка заучивала прозаический отрывок из какого-нибудь классического произведения и с выражением читала его в классе, заставляя учительницу млеть от восторга. Если же Светка радовала одноклассников пародиями на известных артистов и певцов, то Шурик неизменно блистала с шутливыми монологами из репертуара Райкина или Хазанова. А затем они обе, тщательно скрывая нотки ревности в голосе, рассказывали друг другу о своих успехах и о том, как их принимал публика. Правда, мотивы подобного поведения у обеих были разными. Шурик просто жаждала быть в центре внимания, ей нравилось сиять — в этом она, как две капли воды, походила на свою мать. Для Светки же сама сцена была наркотиком. Да, всеобщее восхищение, поклонение и аплодисменты — это прекрасно, но перевоплощение было интереснее всего: воображать себя кем-то другим, проживать с этим другим новую жизнь… о, как это приятно и волнующе!

Вот и сейчас, глядя на окрылённую подругу, Шурик терзалась муками зависти и ревновала к её успеху: огорчало даже не то, что Светка, возможно, получит главную роль в кино, а то, что ей представилась уникальная возможность обрести славу и любовь зрителей.

Ввалившись домой и мечтая поскорее поделиться с родителями и братом сногсшибательной новостью, Светка с порога почувствовала, что атмосфера накалена до предела. В воздухе явственно пахло бурей. Мама скорбно восседала на диване и демонстративно тёрла виски пальцами, показывая, что у неё разболелась голова.

— Что-то случилось? — осторожно спросила Светка, присаживаясь на краешек дивана и лихорадочно прикидывая, не она ли виной маминому плохому самочувствию, не накосячила ли чего, сама того не желая. Вроде бы, за хлебом сходила, посуду вымыла… Что ещё?

— Случилось, — устало выдохнула мать. — Спроси об этом у своего брата!

Светка незаметно перевела дух: значит, дело вовсе не в ней, а в Тёме…

— Что он натворил сегодня?

— Сегодня, — усмехнулась мама горько. — Да он только и делает, что творит… с самого своего рождения. Господи, как же я устала! Я больше не могу. У меня просто нет сил… А он… он… сидит сейчас, как ни в чём ни бывало, спокойно диафильмы смотрит… Ну как можно быть таким бесчувственным?!

Выяснилось, что Артемий сегодня был в ударе: и в детском саду, где на него наперебой жаловались воспитатели и даже заведующая, а вот теперь и дома.

— Он постоянно плачет. Несколько раз в день, на ровном месте — навзрыд, с завываниями, — принялась жаловаться мать. — Я больше не могу это видеть и слышать. До трясучки не могу! Мне его башкой об стенку стукнуть хочется уже, честное слово…

— Не надо об стенку! — перепугалась Светка и невольно покрепче прижала к себе братишку, который выбежал из другой комнаты ей навстречу, чтобы поздороваться.

— Нормальные дети не устраивают сцен по таким ничтожным поводам! — с надрывом закричала мама, моментально выходя из себя. — Сегодня в саду он ревел так, что заведующая отвела его в медпункт, и там его отпаивали валерьянкой… Нормально?! Жаль, в психушку не позвонили, я была бы обеими руками «за», — бросила она в сердцах.

— А… почему ревел-то? — осторожно уточнила Светка. Мама махнула рукой:

— Да во время прогулки кто-то из детей кинул в него мячиком. Попал в плечо. Всё нормально, даже синяка нет. Но по этому поводу у Артемия приключилась полномасштабная истерика… Воспитатели и заведующие до сих пор в шоке: они, наверное, спят и видят, когда, наконец, мы перейдём из сада в школу.

— Может быть, он просто испугался.. — робко заступилась за Тёму Светка. Мать её как будто не слышала. Она выплёскивала наружу все свои старые обиды, застоявшуюся боль и накопившуюся усталость.

— Дома он рыдал, потому что не хотел мыть руки, а хотел сразу есть! Потом хотел смотреть мультики, а их в программе не было — получите очередную истерику!.. Потом стукнулся ногой о ножку стула — рыдал. Потом не смог найти свою красную машинку, а я искать отказалась, мне нужно было готовить ужин — снова рыдал. Попросила навести порядок в своём ящике с игрушками — а он хотел смотреть диафильмы, поэтому опять рыдал… Да что же это такое! Он мальчик! Ему этой осенью уже в первый класс идти… — она в бессилии уронила руки вдоль тела. Во время всего этого монолога Тёма вёл себя так, будто сказанное не имеет к нему никакого отношения: весело вертел головой и улыбался сестре, по которой успел соскучиться за день.

Светка решила, что ей пора разрядить атмосферу и поделиться, наконец, грандиозной новостью.

— Мама, — выпалила она, чуть дыша, — знаешь, что?.. Меня пригласили в Москву на кинопробы!

Женщина никак не отреагировала на это потрясающее известие, продолжая сидеть, уставившись в одну точку, и машинально растирать виски.

— Ты слышишь, о чём я говорю, мам? — нерешительно уточнила Светка. Мать как будто опомнилась и перевела на неё рассеянный взгляд.

— Что ты сказала?

Светка, осторожно подбирая слова, пересказала ей свой диалог с режиссёром, умолчав, впрочем, о том, что поначалу прикинулась иностранкой. Мать отнеслась к её рассказу с обидным пренебрежением.

— Да какие кинопробы, что за бред! И ты поверила? Не забивай себе голову этой ерундой, — фыркнула она. — А вообще, мне не нравится, что ты вступаешь в разговоры с незнакомцами на улице.

— Это не ерунда! — возмутилась Светка. — Он самый настоящий режиссёр из Москвы! И он мне свой рабочий телефон оставил. Велел, чтобы ты позвонила…

— Велел, — криво улыбнулась мать. — А больше он ничего не велел, случайно? У меня и так забот полон рот — и дома, и на работе… плюс проблемный ребёнок… а ты говоришь — кинопробы. Господи, какие кинопробы, ну что за откровенная чушь, Светка! Тебе почти двенадцать лет, а ты всё ещё веришь в сказки. Ты действительно считаешь, что можно вот так, запросто, пригласить в кино первую попавшуюся девчонку с улицы?!

Заметив, как вытянулось лицо дочери, она опомнилась и попыталась сгладить впечатление от своих жёстких категоричных слов. Протянув руку, мама ласково погладила Светку по растрепавшимся волосам.

— Ну ты же понимаешь, дочур, что я не могу сейчас вот так всё бросить и сорваться с тобой в Москву на кинопробы. У меня куча дел, которые никто, кроме меня, не переделает… Да и несерьёзно это всё. Даже если режиссёр настоящий, и его предложение было искренним… Понимаешь ли ты, сколько у этих киношников таких, как ты?! Или ты думаешь, что без твоего участия они не смогут обойтись и фильм просто-напросто не снимут?..

Светка промолчала. Она так, конечно же, не думала. Но ей ужасно хотелось попробовать свои силы! Пусть она не незаменимая, но ведь способная! А вдруг у неё получилось бы?..

Да только теперь, конечно же, она этого никогда не узнает. Стало совершенно ясно, что мать не собирается поддерживать её в этой авантюре. А самостоятельно, без помощи, Светке никак не справиться…

Поздно вечером, уже лёжа в постели и украдкой глотая слёзы разочарования, Светка услышала, как зазвонил телефон. Мать сняла трубку, и некоторое время Светка бессознательно прислушивалась к невнятному бормотанию, доносившемуся из прихожей. Судя по отдельным репликам, звонила тётя Люба Кострова. Несколько раз прозвучали слова «Москва» и «кинопробы». Очевидно, Шурик уже растрепала матери эту новость. Светка с досады изо всех сил укусила уголок подушки. То-то подруга порадуется и позлорадствует, что ничего не вышло!

Телефонный разговор продолжался около получаса. Мать поначалу горячо спорила, а затем, уступая тёте Любе, начала поддакивать и соглашаться на что-то. Затем, попрощавшись с подругой, мать долго ссовещалась с отцом на кухне. Светке надоело прислушиваться — всё равно ни черта не понятно.

Она уже начала клевать носом, потихоньку уплывая в сон, как вдруг в комнату зашла мама.

— Спишь? — спросила она негромко. Светка тут же подскочила на постели с бешено колотящимся сердцем.

— Нет, а что?

— Ты правда хочешь поехать на эти кинопробы? — спросила мама, задумчиво вглядываясь в полутьме в лицо дочери. Стараясь не выдать своего волнения, чтобы не спугнуть лучик забрезжившей надежды, Светка передёрнула плечами:

— Конечно, хочу.

— В общем, так, — сказала мать, присаживаясь на её кровать, — сама я с тобой по-прежнему поехать не смогу… Но тётя Люба согласилась сопровождать тебя в Москву. Она и Сашку свою возьмёт, за компанию, чтобы тебе не скучно было. Съездите на денёк и вернётесь. Я, конечно, уверена, что вы просто зря потратите время… Но хоть по Москве погуляете, верно?

Светка взвизгнула от восторга, не в силах больше сдерживаться и не заботясь о том, что может разбудить Тёму, и бросилась к матери на шею.

За свои неполные двенадцать лет Светка успела побывать в Москве дважды.

В первый раз (девочке было тогда пять лет) она ездила с мамой, но практически ничего не запомнила, кроме длиннющего эскалатора в метро и озабоченной беготни по магазинам — ГУМ, ЦУМ… Мама взяла с собой целый список того, что необходимо было купить в столице. Ну, а в оставшееся до вечерней электрички время они немного прогулялись по Красной площади, но даже в Мавзолей заходить не стали — вот и все впечатления.

Во второй раз отправились в Москву всем классом, на осенних каникулах. Светку с самого начала дороги немного укачало в школьном автобусе. Как назло, этот автобус затем ещё долго возил их с большой обзорной экскурсией по городу, поэтому Светка плохо осознавала, что им показывали в тот день — основные усилия она прикладывала к тому, чтобы её банально не стошнило.

И вот теперь ей снова выпал шанс увидеть столицу. Да ещё по какому грандиозному поводу — кинопробы на «Мосфильме» у самого Николая Романовского! Мама, к слову, чуть в обморок не упала, когда дозвонилась по указанному на бумажке номеру и поняла, в чью приёмную попала. Она и помыслить не могла, что её дочь пригласил сниматься в кино этот известный режиссёр! Светке, дурище, имя Романовского ни о чём не говорило — она интересовалась только актёрами, а не режиссёрами. Но судя по тому, как изменилось мамино лицо, с каким недоверчивым уважением и даже благоговением она взглянула после телефонного звонка на дочку — Светке неслыханно повезло.

Имя Романовского произвело впечатление и на тётю Любу Кострову. Она немного досадовала, что Шурик не проявила смекалку и первой не подошла к режиссёру. Ведь — тётя Люба была в этом абсолютно уверена — её дочь достойна того, чтобы появиться на экране, не меньше, а то и больше, чем эта несерьёзная и взбалмошная Светочка Звёздная… Но ещё не всё потеряно, убеждала она себя. Они едут на «Мосфильм», и уж там-то тётя Люба использует все свои возможности, чтобы добиться аудиенции и для Шурика тоже. Её дочка тоже талантлива, она вполне сможет сыграть в кино! А уж внешностью её бог тем более не обидел — она куда более яркая и эффектная, чем её подружка.

Разумеется, все эти тайные помыслы тётя Люба пока предпочла держать при себе. Даже Шурик не подозревала, что мать уже решила её судьбу, когда ранним утром, собираясь на электричку, она старательно накручивала девочке локоны, а также погладила ей самое лучшее, самое нарядное платье. Александра должна выглядеть просто неотразимо, чтобы режиссёр с первого взгляда понял — вот та самая актриса на главную роль, поисками которой он занят!

Нет, тётя Люба не ждала откровенного Светкиного провала. Но всё-таки, как каждая нормальная и любящая мать, она всем сердцем, всею душой болела именно за своего ребёнка. Ей искренне нравилась подруга дочери, ведь она знала её ещё с роддома — с того самого дня, когда случайные соседки по палате, Звёздная, Кострова и Шульман, одновременно произвели на свет своих младенцев и сдружились. Светка была ей как родная… ну, само собой, не как дочь. Но как минимум — племянница. И конечно же, тётя Люба не желала ей зла. Просто… добра для любимой Александры ей хотелось чуточку больше.

Электричка приехала в Москву ранним утром, а встреча на киностудии «Мосфильм» была назначена на три часа дня. Тётя Люба предложила девчонкам для начала доехать до Красной площади, затем немного прогуляться по центру, а после прогулки затащила их в «Детский мир».

Это был даже не магазин — а настоящий музей! Именно так показалось ошалевшей и потерявшей дар речи Светке. Шурик уже бывала здесь раньше с матерью, поэтому восприняла визит более спокойно, чем подруга. Светка же долго не могла отойти от шока и восторга. Господи, чего тут только не было! Сколько отделов, в которых продавалось буквально всё: от одежды до игрушек! А какие красивые куклы, какие нарядные, с какими чудесными причёсками!.. Светка вздыхала украдкой, косясь на ценники — самая простая кукла стоила здесь, ни много ни мало, три рубля. У Светки как раз и была с собой трёшка — мама дала на непредвиденные расходы. Однако купить куклу означало потратить в один момент все сбережения. А деньги ей могли ещё пригодиться… Тем более, Светка обещала Тёме, что непременно привезёт ему из Москвы какой-нибудь подарок. Она не могла подвести братишку, обманув его ожидания.

После посещения «Детского мира» они снова спустились в метро и поехали на ВДНХ — тем более, Мосфильм располагался неподалёку. И снова — море счастья, восторга и упоения: девчонки угощались вкуснейшим эскимо, пили газировку с сиропом и катались на аттракционах. По простоте душевной Светка даже не обратила внимания на то, что тётя Люба совершенно не делает ей замечаний: не пачкать и не мять платье, не капать на подол мороженым, не хвататься руками за причёску, чтобы не испортить её… Зато Шурику постоянно доставалось от матери: тётя Люба придирчиво следила за тем, чтобы внешний облик её дочери оставался близок к идеалу, чтобы ничего его не портило — ни малейшее пятнышко на наряде, ни липкие от сиропа губы. Она хотела, чтобы Александра предстала на встрече с режиссёром в своём наилучшем виде.

В конце концов, тётя Люба даже запретила дочери идти на очередной аттракцион — незачем напрасно волосы лохматить.

— Ты, Светочка, если хочешь, одна покатайся, — любезно предложила она дочкиной подруге. — Купить тебе билет? А Александра пока вот тут посидит, на скамеечке, её что-то немного мутит после всех ваших каруселей…

Шурик вскинула на маму удивлённые глаза: её ни капли не мутило. Однако, наткнувшись на красноречивый взгляд в ответ, девочка предпочла притихнуть, хоть и не понимала, зачем матери это враньё и чего она добивается.

Всё разъяснилось уже на киностудии.

Когда, получив на проходной выписанные им заранее пропуска, девочки с тётей Любой проследовали к нужному павильону, женщина сочла своим долгом проинструктировать дочь и Светку:

— Если что, Светочка, скажешь, что я твоя тётя, а Александра тебе — двоюродная сестра. Поняла?

— Почему? — удивилась Света.

— Почему, почему… — немного раздражённо отозвалась тётя Люба. — Потому что так положено! Ты не можешь явиться сюда с чужими людьми. А если мы родня — все вопросы отпадают.

Режиссёр вышел им навстречу и сразу же узнал Светку.

— А-а-а, знакомые все лица! Good afternoon, little lady, how are you? — шутливо поприветствовал он её по-английски. Светка стушевалась и промямлила:

— Здрасьте…

— А вы, значит, мама? — режиссёр взглянул на Кострову.

— Я её тётя, мамина сестра, — подобострастно улыбаясь, защебетала женщина. — Мать занята, сама не смогла приехать. Вот меня и послала…

— А это у нас кто? — он с интересом перевёл взгляд на Шурика. Тётя Люба расцвела.

— А это моя дочь, Светочкина сестрёнка… двоюродная. Очень талантливая, очень способная девочка!

— Я вижу, способности — это у вас семейная черта? — весело улыбнулся режиссёр. Тётя Люба решила ковать железо, пока горячо.

— Она и правда способная! Может, посмотрите и её тоже, Николай Степанович?..

Шурик в изумлении раскрыла рот и уставилась на мать. Посмотреть — её? Она же не собиралась… и даже не готовилась… Светка тоже выглядела несколько удивлённой.

— Почему бы и нет, раз уж приехали, — легко согласился режиссёр. — Но сначала — Свету, как и договаривались.

В съёмочном павильоне девочку тут же подхватили под белы рученьки и повели за ширму на переодевание и грим, оставив тётю Любу и Шурика дожидаться в так называемом «предбаннике». Светка не ожидала, что всё будет так серьёзно, и даже чуточку заробела. Ей выдали платье — летнее, лёгкое, совершенно простое, даже довольно потрёпанное. Сандалии разрешили оставить свои. А вот косы расплели, и немилосердно взлохматили затем распущенные волосы. Потом гримёрша прошлась по Светкиному лицу губкой, придавая коже более тёмный оттенок, создающий иллюзию загара. После этого в руки девочке сунули листок с текстом и великодушно выделили минут десять-пятнадцать на то, чтобы его заучить.

От волнения в горле у Светки как будто завёлся дикобраз. Ей мучительно хотелось прокашляться, но она стеснялась. Попросить воды тоже было не у кого. Она отчаянно пыталась подавить спазмы — в горле немилосердно першило — и почти в истерике вглядывалась в строчки своей роли: буквы совершенно не хотели складываться в слова, поэтому смысла Светка уловить так и не смогла, как ни пыталась. Она понимала, что просто жутко перенервничала, но понятия не имела, как с этим справиться. Ей было страшно и одиноко в этом закутке, где её оставили для подготовки, а ещё почему-то дико стыдно — непонятно, правда, перед кем именно: перед режиссёром? Перед самой собой?

— Привет, — раздался голос над ухом, и Светка чуть не заорала от неожиданности, поскольку пребывала в панике и не замечала никого вокруг. Перед ней стоял незнакомый мальчишка. Высокий, загорелый, симпатичный… Пожалуй, его даже можно было назвать красивым — если бы не чуть высокомерное выражение лица. Его тёмные глаза смотрели так, будто он был хозяином всего «Мосфильма», и Светка тоже являлась его собственностью.

— Чего тебе? — прохрипела она недовольно: ей было не до разговоров.

— Это ведь ты на Анфиску пробуешься? — не обращая внимания на её тон, он присел рядом.

Светка мельком покосилась в свой листочек с текстом. Да, там действительно было написано «Анфиса».

— Ну, я, допустим. А что?

— Да ничего, — он откровенно посмеивался над её враждебностью. — Эту сцену мы с тобой вдвоём играем, значит. Я тебе реплики подаю, ты отвечаешь.

Светка взглянула на него с интересом.

— Ты тоже на кинопробы пришёл?

Он расхохотался.

— Ну какие пробы! Меня уже давно утвердили на эту роль. Сегодня я здесь лишь для того, чтобы помогать тем, кто ещё только пытается…

— Подумаешь, — Светка сделала вид, что это ей глубоко безразлично, но на самом деле невольно позавидовала. Мальчишка, в свою очередь, сделал вид, что не заметил изменившегося выражения её лица.

— Меня, кстати, Иван зовут.

— Светк… Светлана, — с достоинством откликнулась она, даже не подозревая, что перед ней стоит сын режиссёра собственной персоной, и если она будет с ним достаточно мила и приветлива — он убедит отца отдать роль именно ей. Впрочем, Светка не привыкла жульничать и искать обходные пути. Она играла только честно, по правилам…

— Ну что, — предложил Иван дружелюбно, — давай, может, порепетируем? Пока можешь подсматривать, но перед камерой придётся этот отрывок наизусть шпарить.

— Ладно, давай, — вздохнула Светка и заглянула в текст. — Тогда ты начинаешь.

Иван перестроился мгновенно — она даже не сразу поняла, что он уже играет.

— Вот ты вроде неплохая девчонка. И даже где-то симпатичная, — он снисходительно изогнул бровь, и Светку чуть не стошнило от этого высокомерия, вновь проступившего в чертах лица мальчишки. — Но такой у тебя, Анфис, честное слово, ветер в голове гуляет…

— Лучше уж ветер в голове, чем просто чёрная дыра, — мгновенно отбрила его она, тут же закипая. — У тебя же, Леднёв, вообще своих мыслей нет. Всё цитаты из учебников, шаблоны и формулы… Ты и сам — ходячая формула! — она презрительно фыркнула.

Иван взглянул на неё с удивлением и, забыв о своей роли, уважительно заметил:

— А знаешь… очень даже неплохо. В экспрессии тебе не откажешь. Снималась раньше?

Светка растерялась от этой неожиданной похвалы и чуть-чуть покраснела.

— Нет, я… нигде и никогда, — пробормотала она, неуклюже выходя из образа. — Сейчас первый раз.

— Для новичка вообще гениально, — заявил он на полном серьёзе. Эта похвала воодушевила Светку настолько, что она и думать забыла о том, что ещё пару минут назад находила Ивана высокомерным. Настроение её улучшилось, и даже текст запомнился с лёту — уже со второй репетиции она совершенно перестала подсматривать в бумажку.

Сами пробы — съёмки эпизода на кинокамеру — прошли быстро и совсем не страшно. Возможно, заручившись поддержкой Ивана, Светка откинула в сторону неуверенность в себе, раскрепостилась и расслабилась. А может, там и в самом деле не было ничего сложного: подумаешь, с выражением произнести несколько фраз… Было видно, что режиссёр остался доволен, хоть и не сказал ничего конкретного. Оператор же незаметно поднял кверху большой палец и одобрительно подмигнул Светке — и она буквально воспарила от осознания собственной крутости.

— Мишаня, давай-ка ещё немного поснимаем… — обратился Романовский к оператору. Светка подумала, что её сейчас заставят учить новый отрывок, но оказалось, что режиссёру просто нужны были её живые эмоции — разные, но естественные. Это было отличительной особенностью Романовского: он не просто заставлял своих актёров зубрить роль, но и жаждал видеть, как они разговаривают, импровизируя прямо перед включённой камерой. Многие его коллеги закатывали глаза и крутили пальцем у виска на такой странный подход, однако Романовский продолжал делать так, как считает нужным.

Снова застрекотал мотор кинокамеры.

— Света, — ласково попросил её режиссёр, — расскажи нам, пожалуйста, о каком-нибудь возмутительном случае, который буквально вывел тебя из равновесия. Первое, что вспомнишь. Что в голову придёт!

— Ой, — живо откликнулась Светка, — у нас в соседнем дворе такие дураки мальчишки… Дураки и живодёры! Я неделю назад шла, смотрю — они котёнка мучают. Вообще идиоты! — её глаза гневно засверкали. — Ну, я и высказала им всё, что думаю. А один схватил кирпич — и ка-а-ак запустит в меня, и кирпич ка-а-к прилетит мне прямо в башку!!! Кровища хлестала! — добавила она чуть ли не с гордостью.

В павильоне на несколько секунд воцарилась тишина.

— И… чем дело кончилось? — осторожно спросил наконец Романовский.

— Да чем… Даня мне потом рану обработал… Даня — это мой друг, — пояснила она, спохватившись. — Сказал, что ничего опасного, даже швы не придётся накладывать. Так что мама ничего и не заметила. А то бы мне влетело! — заключила она со вздохом.

— А с котёнком-то что? — не выдержал оператор.

— Отбила, — Светка разулыбалась. — Мы потом его с Даней в хорошие руки пристроили, одной соседской старушке.

— Прекрасно. Отважная ты личность, Света. А можешь теперь… — режиссёр потёр подбородок, на мгновение задумавшись, — рассказать что-нибудь смешное, ну или совершенно нелепое?

Светка и тут не стала долго размышлять.

— У меня есть одноклассница, Надька Ходкова, — заговорщически поделилась она, делая круглые глаза и заранее прыская в кулачок. — Её квартира как раз над нашей. На третьем этаже. Так вот, когда Надькиной матери нужно готовить, она сажает Надьку на цепь на балконе и уходит на кухню.

— Почему — на цепь? — оторопело поинтересовался Романовский.

— Да чтобы не упала! — пояснила ему Светка, как несмышлёнышу. — А ведь Надьке уже целых двенадцать лет!!!

— Безобразие, — возмутилась гримёрша. — Могу себе представить моральное состояние ребёнка…

— Да нет, нормально, — отмахнулась Светка. — Надька же понимает, что это не наказание, а ради её безопасности. Она там сидит и вечно песни орёт на весь двор!

…Ржали все. И режиссёр, и оператор, и даже гримёрша вытирала платочком выступившие слёзы.

— Молодец, — отсмеявшись, произнёс наконец режиссёр. — Спасибо тебе, Света. Можешь идти переодеваться в свою одежду. И позови сюда сестрёнку…

Светка вышла из павильона крайне озадаченной — она так и не поняла, понравилось её выступление Романовскому или нет, прошла ли она эти кинопробы, ведь финального вердикта так и не прозвучало. Обидно, что Иван тоже куда-то подевался из виду, иначе она бы поинтересовалась его мнением на этот счёт. Мальчишка выглядел вполне подкованным в области киносъёмок — наверняка ему уже ясно, провалилась она или выступила с успехом. И если каких-то полчаса назад Светка была преисполнена уверенности, что всё идёт просто прекрасно, то сейчас накрутила себя до того, что всерьёз засомневалось: а был ли он, этот успех? Быть может, она его себе просто придумала? Обычное дружелюбие и расположенность приняла за признание своего таланта?..

— Ну, как всё прошло? — бросилась к ней тётя Люба. — Что делать заставляли? Стихи рассказывать? Петь, танцевать?

— Пусть Шурик зайдёт — её уже ждут, — рассеянно откликнулась Светка, думая о своём. — Там всё и узнает.

Шурика продержали в павильоне недолго. Всё это время, ожидая возвращения дочери, тётя Люба не сказала Светке ни слова. Она нервно покусывала губы, вскакивала с места и принималась бегать туда-сюда, с хрустом выламывая себе пальцы — так сильно переживала за дитятко.

Уже минут через двадцать Шурика выпустили на волю.

— Так быстро? — удивилась Светка тоном бывалой особы, на собственной шкуре познавшей, что происходит там, внутри.

Оказалось, подругу попросили прочесть несколько строчек роли — и всё на этом. Никаких дополнительных вопросов, никакого вывода на эмоции, просто «спасибо — до свидания». Ей, как и Светке, не стали озвучивать окончательного решения, поэтому тётя Люба пыталась вытянуть из дочери хотя бы намёки на её дальнейшую судьбу.

— Как они выглядели?.. Довольными? Сердитыми? Режиссёр улыбался или хмурился? А оператор?.. Если не стали тебя надолго задерживать… это означает, что ты им сразу и безоговорочно подошла, или наоборот — что ты совершенно безнадёжна?

— Мам, да не знаю я, — немного взвинченно отмахнулась Шурик; она тоже порядком перенервничала. — Сказали, что в случае чего позвонят. А вот из-за причёски, кстати, ругали, — обиженно вспомнила она. Тётя Люба схватилась за сердце.

— Как — «ругали»? Почему?

— Да сказали, что накручивать локоны перед кинопробами — это глупо. Ну, то есть, не прямо мне сказали, но между собой тихонько перешёптывались, а я услышала. Говорили, что им в фильме нужна живая и озорная девчонка, а не фарфоровая кукла.

Тётя Люба покосилась на взлохмаченную Светкину шевелюру с откровенной досадой.

— Ладно… — процедила она сквозь зубы. — Чего уж теперь… Подождём обещанного звонка. Может, всё ещё устроится.

Не говоря больше друг другу ни слова, они молча зашагали по направлению к проходной.

Уже почти на выходе их догнал запыхавшийся Иван.

— Вот, ты оставила на стуле, — он протянул Светке её резинки для волос.

— Ой! — обрадованно спохватилась девочка. Эти резинки были её любимыми, с весёлыми пластмассовыми ромашками. — Спасибо! Вот я растяпа, вечно всё забываю…

— Ну ничего, — улыбнулся Иван. — Значит, ты к нам ещё вернёшься: примета такая…

Шурик тоже обрадовалась Ивану — этот юный джентльмен умел производить на девчонок неизгладимое впечатление с самого первого взгляда. Тётя Люба же моментально просекла его акцент на фразе «вернёшься к нам», безошибочно сделав вывод о принадлежности мальчишки к миру кинематографа.

— Это Ваня. Мы с ним вместе текст перед камерой читали, он тоже актёр, — похвасталась Шурик, подтверждая догадки матери. Та мгновенно сделала охотничью стойку, не обращая внимания на то, что Ивану, кажется, совершенно не понравилось то, что его представили банальным Ваней.

— Послушай, дружок, — ласково обратилась она к мальчугану, — может быть, ты в курсе, как там всё прошло с моей дочкой? Я имею в виду, сами пробы… Она справилась? Ведь ты же наверняка понимаешь в этом.

Иван замялся. По его лицу было заметно, что, с одной стороны, он не горит желанием разбалтывать секреты внутренней киношной кухни, в которой по праву считает себя своим. А с другой стороны — ему хотелось продемонстрировать, что он тоже не последний человек на съёмочной площадке.

— Откровенно говоря, — придавая голосу нарочито пренебрежительный тон, но явно рисуясь, проговорил он, — я думаю, что Света нам подходит на сто процентов. А вот Саша нет.

— Почему это? — вспыхнула тётя Люба. Светка тоже вспыхнула — правда, по другой причине: от радости, неожиданности и смущения. Неужели её правда возьмут сниматься?!

— Ну, только это сугубо между нами, вы понимаете… — Иван продолжал рисоваться, используя взрослые словечки и выражения. — Камера Сашу не любит, уж извините, так что — как киноактриса она абсолютно бесперспективна. Оператор сказал, что у неё лицо плоское, совершенно невыразительное. Несмотря на то, что по жизни она очень даже симпатичная, — постарался он напоследок подсластить пилюлю. Шурик, несмотря на безжалостный уничижительный приговор, невольно зарделась от удовольствия. Удивительно, с какой лёгкостью Иван это произнёс! Да все их знакомые мальчишки-ровесники предпочли бы скорее откусить себе язык, чем так откровенно признать кого-нибудь из девчонок симпатичной.

Тётя Люба даже не пыталась скрыть охватившего её отчаяния, смешанного с горечью разочарования и рухнувших надежд. «Мальчишка… сопляк! — думала она со злостью. — Разболтался тут! Да что он может понимать в этих делах? Там что-то подслушал, тут где-то ухватил…» Нет, это определённо какая-то ошибка. Никто не мог так сказать про Александру. Она не просто симпатичная — она писаная красавица, куда там прощелыге Светке!

Едва сдерживаясь, чтобы не сорвать злость на подруге дочери, тётя Люба ровным голосом попрощалась с Иваном и велела девочкам следовать за ней.

В этот момент к проходной лихо подкатили новенькие «Жигули». С водительской стороны выскочил молодой мужчина и, обежав машину спереди, любезно распахнул дверцу перед пассажиром. Точнее, пассажиркой. Тётя Люба невольно ахнула, моментально узнав обоих: это были известные киноактёры Мирон Андреев и Раиса Голубкова.

Андреев с удовольствием поздоровался с Иваном и даже пожал ему руку. Все его движения были какими-то стремительными, лёгкими и невероятно пластичными. Обаяние хлестало из него во все стороны настоящим фонтаном. Мальчишка же принял знак внимания популярного артиста как должное. Мало того — он ещё панибратски поздравил пару с недавним бракосочетанием.

Андреев скользнул по остальной компании мимолётным взглядом, понял, что они незнакомы, вежливо улыбнулся и тут же потерял к ним интерес. А вот Голубкова была истинной женщиной — от внимания тёти Любы не укрылось, с каким жадным любопытством артистка рассматривала её нарядную шёлковую кофточку и новые туфли. И этот — даже чуточку завистливый — взгляд прелестной кинодивы стал для тёти Любы капелькой целительного бальзама, который чуть-чуть облегчил муки после столь позорного провала её дочери на кинопробах.

В качестве утешения для Шурика (и, должно быть, в отместку Светке) тётя Люба вновь повела их в «Детский мир» перед отъездом и купила дочери самую дорогую, самую красивую куклу из всех имеющихся — Золушку в чудесном бальном платье розового цвета и серебряных туфельках.

Шурик любовалась куклой всю дорогу в электричке. Глядя на её сияющее лицо, тётя Люба старательно давила в себе ростки чернющей зависти, граничащей с ненавистью, по отношению к Светке. Девчонка дура, что с неё возьмёшь… Не она виновата в неудаче Шурика, а идиот оператор и не менее тупой режиссёр. Они сами не знают, что потеряли, отказав её дочери!

Светка тоже давила в себе зависть — по отношению к подруге и её кукле. Она утешала себя тем, что уже взрослая. До кукол ли ей скоро будет? Год, ну два — и всё… И всё же Золушка была невыразимо прекрасна, притягательна, великолепна…

Своими сбережениями Светка распорядилась следующим образом: купила за шестьдесят копеек диафильм «Старик Хоттабыч» для Тёмы и губную помаду («губнушку») для мамы — за рубль. На оставшиеся деньги она приобрела килограмм бананов — всем хватит, даже чтобы папу угостить.

Через пару дней в их квартире раздался телефонный звонок.

Светка совсем извелась за это время. Её то кидало в пучину отчаяния, то несло и мягко покачивало на волнах эйфории. Она передумала все возможные варианты: от «мне не позвонят, потому что я не подошла» — до «мои кинопробы увидели другие знаменитые режиссёры и теперь дерутся друг с другом за право первыми заполучить меня в свой фильм». Она боялась включать телевизор и радио, а также совершенно перестала слушать свои пластинки, чтобы не пропустить долгожданный звонок.

Как назло, мама — да и все домашние — делали вид, будто ничего не происходит. Будто и не ездила Светка в Москву ни на какие пробы… Папа, конечно, спросил для проформы, как оно там всё прошло. Мама же предпочла отмолчаться: то ли потому, что не хотела тешить дочь напрасными надеждами, питая её радужные иллюзии (ведь боль неизбежного разочарования будет очень острой), то ли потому, что изначально ко всей этой затее относилась как к блажи, которую просто необходимо перетерпеть. «Ну, поигралась в артистку — и будет!» — словно говорил её взгляд, устремлённый на девочку.

С Шуриком, по понятным причинам, делиться своими переживаниями ей не хотелось. Что касается Дани, то его родители взяли отпуск и махнули вместе с сыном в Ленинград — на белые ночи. Так что Светке поневоле приходилось в одиночку маяться столь тягостным ожиданием.

Она была дома одна, когда тишину квартиры разорвала пронзительная трель «межгорода». Девочка сразу поняла, что это с «Мосфильма» — почувствовала это всем своим существом, всем сердцем. Стрелой метнувшись к аппарату, она змеиным рывком сорвала трубку, впопыхах чуть не уронив её обратно на рычаг, и взволнованно выдохнула:

— Алло?..

Это был режиссёр. Она сразу узнала его по голосу. Впрочем, он тоже её узнал.

— Света, добрый день. Николай Романовский беспокоит, — представился он таким деловым тоном, что Светка покрылась мурашками от волнения и значимости момента. — Могу я переговорить с твоей мамой?

— Ой, а её дома нет, — расстроенно выпалила девочка. — Она ещё на работе…

Возникла секундная заминка.

— Ммм… А кто-нибудь из взрослых есть?

— Я одна, — выдавила Светка убитым тоном, боясь, что сейчас он распрощается с ней и повесит трубку.

— Хорошо, — протянул Романовский, — тогда я перезвоню позже, из дома. Предупреди маму, чтобы, по возможности, никуда не отлучалась часиков с восьми вечера. Кстати, — словно бы спохватился он, — поздравляю тебя, Света! Ты прошла, художественный совет тебя утвердил.

Несмотря на то, что режиссёр произнёс это вроде бы спокойным, будничным тоном (да для него, наверное, это и были будни — очередная артистка прошла очередные кинопробы, одна из многих), у Светки в животе моментально вспорхнул рой бабочек, щекам стало горячо-горячо, в ушах зазвучали фанфары, а перед глазами блестящими гроздьями принялись рассыпаться фейерверки. Она собрала остатки своей выдержки чтобы не завизжать от восторга, не завопить «ура» и не наделать прочих глупостей. Когда она вновь заговорила в трубку, голос её был спокойным, преисполненным чувства собственного достоинства — и это было ой как нелегко: попробуйте-ка сохранять серьёзность тона, когда ваш рот растянут в идиотской счастливой улыбке до самых ушей.

— Спасибо, Николай… — тут она со стыдом поняла, что от волнения забыла отчество режиссёра, и мгновенно перестроилась:

— …дядя Коля! А что мне теперь нужно будет делать?

— Поначалу кое-что должна сделать твоя мама. На этот раз она не сможет отправить вместо себя сестру — необходимо, чтобы она приехала на киностудию сама и подписала кое-какие бумаги.

Радость, минутой назад бешеным фонтаном взметнувшаяся в Светкиной душе, слегка притухла. Согласится ли мама — вот в чём вопрос… Романовский же, не подозревая о её затруднениях, продолжал вещать:

— …Ну, ты же понимаешь, что мы должны оформить всё, как положено, по закону. В конце концов, мама будет получать за тебя гонорар…

— Гонорар? — растерянно переспросила Светка. Он засмеялся её наивности и неискушённости в этих вопросах.

— Тебе ведь за фильм ещё и заплатят, представляешь, какая приятность? Ну и потом, уже в конце июля, мы с группой выезжаем на съёмки в Ялту. На месяц.

Светка сжала трубку пальцами так, что они заныли. Это звучало, как сказка. Съёмки в Ялте… месяц на море… чёрт, мама ведь и правда может зарубить всё на корню! Она никогда не одобряла дочкиной тяги к кривлянию и лицедейству.

— Дядя Коля, — осторожно подбирая слова и обмирая от страха, произнесла она. — А что, если мама скажет… ну, вдруг она опять не сможет приехать в Москву?

— Почему? — искренне удивился он.

— У неё совсем-совсем нет времени. Работа и… всё остальное…

Что-то было в её голосе — то ли отчаяние, то ли скрытая мольба — отчего, помолчав немного, режиссёр вдруг произнёс сочувствующим тоном:

— Ты не волнуйся, Светка. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Если твоя мама не сможет… что ж, мне придётся самому приехать к вам домой со всеми бумагами и печатями. Это, конечно, несколько против правил, но… я сделаю возможное и невозможное, чтобы у нас с тобой всё получилось, — слышно было, что он завершил свою речь улыбкой, и огромный тяжёлый камень буквально рухнул со Светкиной души.

Мама вернулась домой не одна, а с тётей Любой: они случайно встретились на улице, и мама пригласила подругу к себе, чтобы выпить кофе и поболтать.

Меньше всего на свете девочке хотелось сейчас видеть мать Шурика, а тем более — беседовать при ней о результатах кинопроб, но… держать в себе потрясающую новость она тоже не могла. Мама с тётей Любой не успели ещё дойти до кухни, как Светка скороговоркой пересказала содержание своего разговора с режиссёром и замерла, ожидая реакции. Мама оставалась с виду спокойной, а вот тётя Люба заметно переменились в лице.

— Когда, ты сказала, он обещал перезвонить? — наконец, подала голос мама.

— После восьми, — быстро отозвалась Светка и не удержалась от главного мучающего её вопроса:

— Что ты ему ответишь?

Мать опустилась на кухонный табурет и принялась задумчиво барабанить пальцами по столу. Заметив её растерянность и колебания — следовательно, окончательное решение ещё не было принято — тётя Люба заметно взбодрилась и сказала, крайне осторожно подбирая слова:

— Лена, это очень серьёзный и ответственный шаг. Подумай хорошенько. Девочке придётся многим пожертвовать, потому что на съёмках у неё начнётся совсем другая жизнь. Это нагрузки, изматывающий график… а что, если из-за этого фильма она опоздает к началу учебного года? Учёбу в школе и работу в кино совмещать полноценно просто невозможно.

Мама продолжала молчать, Светка тоже не проронила ни звука, хотя внутри у неё бушевала настоящая буря. Ну, вот чего эта тётя Люба лезет со своим мнением? Зачем всё портит? Кто её, вообще, спрашивал? Кто нуждался в её советах?

— Ты будешь редко её видеть, — продолжала подливать масла в огонь Кострова. — Или ты собираешься бросить работу, чтобы поехать с дочкой на съёмки? Скорее всего, придётся доверить её жизнь чужим людям… Пораскинь мозгами, стоит ли оно того, — глаза её смотрели с невероятно искренним участием и пониманием, ну просто воплощение доброты, кротости и дружеской поддержки.

Светка напряглась ещё больше.

— Да о чём ты говоришь, Люб, — пожала плечами мама. Она по-прежнему выглядела совершенно спокойной. — Конечно же, Света будет сниматься в кино. Такой шанс выпадает одной девчонке из целой тысячи! Как можно его упустить?

Светка буквально обалдела. Она ошарашенно уставилась на мать (так значит, та на её стороне? вот это ничего себе!), а вслед за ней и тётя Люба воззрилась на подругу с непередаваемым удивлением.

— А по поводу доверия чужим людям… — мама хмыкнула. — Ну, так Светка моя уже не раз в пионерских лагерях бывала. Тоже на чужих людей, считай, её оставляла. И ничего страшного же не случилось. Вернулась отдохнувшая, загоревшая, поздоровевшая… так что не сгущай краски!

— Ну, как знаешь, — тётя Люба оскорблённо поджала губы, всем своим видом демонстрируя, что съёмки фильма и лагерная смена — это совершенно разные вещи. Кофе ей внезапно расхотелось, поэтому Кострова сухо попрощалась и поспешила ретироваться.

— «Стоит ли оно того», — ядовитым тоном передразнила мама подругу, едва за той захлопнулась дверь. Затем она повернулась к дочери, словно приглашая разделить свои мысли:

— Если бы в кино взяли Сашку, а не тебя, она даже не стала бы напрасно задаваться этим вопросом — просто сразу помчалась бы, сломя голову, подписывать все бумаги!

— А ты… подпишешь? — робко спросила Светка. Мама энергично кивнула, но на всякий случай добавила — видимо, для того, чтобы дочь не вздумала расслабляться:

— Я, конечно, удивлена их выбором, не стану скрывать… Откровенно говоря, не думаю, что ты справишься на все сто. Не обижайся, но… кто тебе ещё скажет правду, если не я?.. Мне кажется, они просто купились на твою энергию и обаяние, ошибочно приняв их за актёрский талант. Но, в любом случае, надо быть полными идиотами, чтобы отказаться от такого предложения! — заключила она, ободряюще улыбнувшись дочери.

Вот только, несмотря на эту улыбку, у Светки почему-то всё равно испортилось настроение.

1991

Жемчужиной коллекции Тимофея, его гордостью среди многочисленных газетных и журнальных вырезок, календариков и афиш, была цветная фотография Светланы Звёздной, подписанная актрисой лично и присланная ему по почте.

То, что она ему ответила, было невероятной удачей, прямо-таки неслыханным везением. Он и сам в глубине души сомневался в том, что Светлана откликнется. Боялся в это поверить. Но ему достаточно было бы и того, что она просто прочитает его послание, узнает о том, что он есть, что он существует на этом свете, на одной с ней Земле…

Незадолго до дня рождения Светланы — пятого сентября — мальчик купил самую красивую, самую яркую открытку и сочинил для любимой актрисы трогательное поздравление. Отправлял письмо наобум, разумеется, не зная домашнего адреса — практически «на деревню дедушке»: Мосфильм, Светлане Звёздной. Но письмо дошло!

Обратную сторону конверта Тимофей украсил заклинанием:

ЖДУ ОТВЕТА КАК СОЛОВЕЙ ЛЕТА!!!

А внизу приписал для надёжности:

ЛЕТИ С ПРИВЕТОМ — ВЕРНИСЬ С ОТВЕТОМ!!!

Это было невероятной наглостью, даже дерзостью, с его стороны. Но ведь сработало!

Когда дней десять спустя, возвращаясь из школы, Тимофей по привычке, но уже без особой надежды заглянул в почтовый ящик и заметил там белеющий конверт, сердце его ушло в пятки. Он знал, что это ответ из Москвы. Иначе и быть не могло — родители не писали и не получали писем.

Выронив от волнения портфель, он дрожащими руками схватил бумажный прямоугольник и впился в него глазами. Так и есть — его адрес, выведенный нежным округлым почерком — её рукой! Тимофей осторожно вертел в пальцах конверт, плотный на ощупь, и боялся даже дышать. Что там внутри? Открытка? Фотография?.. Он осторожно понюхал бумагу. Кажется, она едва уловимо пахла женскими духами… А может быть, он себе это просто придумал.

Внутри оказалась фотография. Удивительно красивая, не любительская, а профессиональная, на которой Светлане было лет двадцать. Тимофея это не слишком расстроило — он знал, что Звёздная старше его, но от этого факта она не переставала быть менее прекрасной и чарующей. Он любовался нежным овалом её лица, милой улыбкой, озорными искорками в глазах… И снова и снова перечитывал несколько незамысловатых строчек, нацарапанных на обратной стороне фото:

Дорогой Тимофей, спасибо тебе за добрые слова и поздравление.

Желаю тебе хорошо учиться, слушаться маму и папу, и… просто быть счастливым. С горячим приветом из Москвы и самыми искренними пожеланиями.

Светлана Звёздная.

Удивительно, но Светлана помнила ту поздравительную открытку от Тимофея! И даже свой ответ на неё. Может быть, потому, что это трогательное послание от неизвестного мальчика прилетело к ней в период затишья? Ведь раньше, бывало, письма и телеграммы приносили ей пачками, буквально мешками. Мужчины и женщины, дети и пенсионеры писали на киностудию и даже на домашний адрес, каким-то непостижимым образом разузнав его… Наверное, почтальон тихо ненавидел артистку, доставляя ей очередную внушительную кипу корреспонденции.

Светлана читала письма от поклонников с большим интересом и неиссякаемым удовольствием, однако никому никогда не отвечала. Боялась, что её просто на это не хватит… Да и как можно было выбрать из десятков, сотен писем лишь некоторые, на которые следовало дать ответ? Ведь ответить всем физически невозможно. Поэтому, чтобы не терзаться понапрасну угрызениями совести, Светлана решила вовсе не вступать в переписку со своими обожателями.

В тот день она приехала на «Мосфильм», едва ворочая тяжёлый восьмимесячный живот. Секретарша Зиночка с опаской косилась на него, словно боясь, что актрисе вздумается рожать прямо тут, в директорской приёмной.

Светлана являлась сюда раз за разом, безуспешно пытаясь добиться, чтобы ей выплатили гонорар за съёмки в последнем фильме. На экраны он так и не вышел, поскольку режиссёр угодил в тюрьму за какие-то финансовые махинации, однако это был не повод оставлять её без заработка, выстраданного потом и кровью… особенно теперь, в преддверии скорых родов и статуса матери-одиночки.

— Ничем помочь не могу, — Зиночкино кукольное личико выражало неподдельную скорбь и искреннее сочувствие. — Вадим Николаевич сказал, что он тоже бессилен… Извините, принять вас он сегодня не сможет, у него иностранная делегация.

— Как же так, — устало и беспомощно выдохнула Светлана, чувствуя предательскую мелкую дрожь в руках и резкие, требовательные толчки внутри своего огромного, тугого живота. — Я на эти деньги так рассчитывала… ну нельзя же так — взять и просто не заплатить человеку?!

— Времена такие сейчас… смутные, — Зиночка виновато улыбнулась, словно извиняясь за тот бардак, что происходил нынче в стране. — В бумагах тоже полная неразбериха… А с вашим фильмом вообще всё плохо. Он ведь был снят не на мосфильмовские средства, а на деньги некоего кооператива «Синемания», в который ввязался ваш непутёвый режиссёр. В настоящее время данного кооператива просто не существует. Он развалился… — секретарша вздохнула. — Так что вам даже не на кого подавать в суд. Что касается фильма, то у нас сейчас нет ни лишних денег, ни желания на завершение этого проекта. Он же не смонтирован, не озвучен… Как вариант — можно поискать другие источники финансирования. Спонсоров, как теперь модно говорить, — Зиночка развела руками, давая понять, что и так уже сделала всё возможное и невозможное, чтобы помочь бедолаге.

Светлана только горько усмехнулась. Спонсоров… Да где же их искать? Тем более в её положении…

— Но… я сейчас не могу работать, — Светлана сама понимала, как жалко звучат её слова, как унизительно она выглядит в этой ситуации, и отчаянно боялась заплакать. Чёртовы гормоны!

— И после родов я некоторое время тоже не смогу сниматься. На что же мне жить? — заключила она с тоской и безысходностью в голосе. — Ведь декретный отпуск оплачивается лишь частично, а мне… столько всего нужно купить для малыша.

Секретарша отвела глаза. Светлана поняла, что аудиенция окончена. Не плакать. Не плакать. Не плакать!!!

Она тяжело развернулась и направилась прочь.

— А правду говорят, — не утерпела ей в спину Зиночка, падкая на скандалы, — что Кузнецов вас бросил? Я вообще-то не очень верю, но… девочки в курилке сплетничали, извините…

Похоже, весь «Мосфильм» уже знал о разладе в семье артистов. Светлана отозвалась ровным голосом, не оборачиваясь, чтобы не показывать своего лица:

— Неправда. Я сама от него ушла.

Затем она снова с трудом поволокла свой живот к выходу.

— Ой, постойте! — вспомнила вдруг секретарша. — Я совсем забыла, вам же тут кое-что прислали…

Светлана удивлённо обернулась и увидела протянутый ей конверт.

— Письмо? От кого?

— Поклонник, наверное, — пожала плечами Зиночка. — Хотя почерк, скорее, детский. Какой-то Тимофей Солнцев из Ярославля.

Кое-как доковыляв от метро до ближайшего скверика, Светлана с облегчением опустилась на скамейку, сбросила босоножки с отёкших ступней и вдруг вспомнила о письме, валяющемся у неё в сумке. Она достала конверт и разорвала его. Ей на колени упала разноцветная открытка, исписанная аккуратным мальчишеским почерком.

Уважаемая актриса Светлана Звёздная!

Поздравляю вас с Днём Рождения!

Спасибо вам за то, что вы есть. Желаю вам творческих успехов, здоровья и огромного счастья в личной жизни.

Я вас люблю!

Тимофей Солнцев, ученик 6 «А» класса средней школы номер 14.

И полный почтовый адрес с индексом…

Светлана часто заморгала, чувствуя, как набухают глаза слезами. А ведь и правда, у неё скоро день рождения… Она совсем об этом забыла. Предстоящие роды и развод занимали её куда больше.

Отдохнув немного, она поднялась со скамейки и побрела к почтамту, который находился недалеко от её дома. Там Светлана купила конверт и старательно переписала адрес с пришедшего ей письма. Пусть порадуется этот незнакомый мальчишка с чудесным именем Тимофей Солнцев. Почему-то он представлялся ей таким же солнечным, светлым и улыбчивым… Затем она достала из сумочки фотографию, которую всегда носила с собой в кошельке, уж очень она себе тут нравилась. Снимал её знаменитый Валерий Плоткин — специально для «Советского экрана». Эти изображения затем были растиражированы по всему Союзу на календариках и открытках.

Несколько непрошеных слезинок всё-таки скатилось по щекам…

— Девушка, с вами всё в порядке? — обеспокоенно спросил чей-то голос. Светлана подняла глаза и увидела напротив участливое лицо молодого парня. Впрочем, его тут же потянула за собой подруга.

— Какая она тебя девушка? — зашипела она так пронзительно, что Светлана услышала. — Не видишь, что ли — у неё живот на нос лезет…

— Ну, а как ещё её называть? — растерялся паренёк.

— Женщина! — ревниво отозвалась его спутница.

— Да какая разница… главное, она плакала…

— А вот это уже не твоё дело…

Парочка удалилась на приличное расстояние, и больше ничего невозможно было разобрать. Они не узнали в ней знаменитую актрису. Да и сложно было бы узнать Светлану в таком виде: ненакрашенную, опухшую из-за беременности, подавленную, уставшую и морально разбитую…

Она вздохнула и торопливо написала на обратной стороне фото несколько тёплых строк для Тимофея. Затем положила снимок в конверт, запечатала его и опустила в синий почтовый ящик.

Представив, как обрадуется и удивится этот славный мальчишка, Светлана невольно улыбнулась сквозь непросохшие блёстки на ресницах. Ей почему-то казалось, что открытка от Тимофея является лучиком надежды, забрезжившем в тёмном царстве её боли и отчаяния. Чем чёрт не шутит, может быть, у неё и правда всё потихоньку наладится? И всё будет хорошо?..

Она ещё не знала, что ничего не наладится. Что вся её жизнь вот-вот полетит под откос.

1995

После распада Советского Союза с оглушительным грохотом рухнула и развалилась вся налаженная система кинопроката. Кинотеатры стремительно закрывались, зато на обломках империи росли и множились, как грибы после дождя, бесчисленные видеосалоны. А вскоре практически в каждой семье появилась эта удивительная штука — кассетный видеомагнитофон, он же «видик» или «видак».

Приобрели видеомагнитофон и родители Тимофея — с рук, разумеется, и далеко не новый. Это была громоздкая устаревшая модель «Электроника ВМ-12». Отец смотрел в основном боевики или (в отсутствие матери) дешёвую порнушку плохого качества, переписанную у кого-то из друзей, мать предпочитала зарубежное кино вроде «Красотки» или «Грязных танцев», а Тимофей продолжал бредить Светланой Звёздной.

Он отслеживал, как мог, все её фильмы — каждую неделю внимательно изучал телевизионную программу и отмечал галочкой канал и время показа, если демонстрировалось что-нибудь из фильмографии Светланы. Чаще всего по телеку крутили «Самое лучшее лето», поскольку этот фильм стал признанной классикой детского кино. Но порой ему удавалось подловить и что-то более редкое, незаезженное — и тогда он записывал фильм на чистую видеокассету, пополняя свою коллекцию.

Тимофей пытался также найти искомое в пунктах видеопроката, но выбор там был весьма скуден. Советские фильмы вообще и Звёздную в частности спрашивали мало — в основном интересовались всё теми же вышеупомянутыми боевиками с Брюсом Ли, Шварценеггером или Ван Даммом, прочей голливудской продукцией (комедиями, ужастиками или мелодрамами), а также диснеевскими мультфильмами.

Наконец, в одном из городских пунктов проката Тимофею встретился энтузиаст, который мотался за эксклюзивными записями аж в саму Москву. Разумеется, не бесплатно. Тимофей немедленно выдал ему запрос на всю фильмографию Светланы Звёздной, которую уже давно заучил наизусть. Разбуди его ночью — он мог бы без запинки сказать, в каком году и в каком фильме она снималась.

Энтузиаст заломил немалую цену, но к тому времени Тимофей уже начал подрабатывать то тут, то там, так что клянчить финансовое вспоможение у родителей не пришлось, у него и самого водились теперь деньжата.

Так, к примеру, с одноклассником Васьком они организовали домашний цех видеозаписи. Принцип работы был до смешного прост: один видак, принадлежащий Тимофею, работал на режиме воспроизведения, а другой, притащенный Васьком из дома, — на записи. Набрав в прокате самых популярных и востребованных кассет, ребята беззастенчиво делали копии и распространяли их затем по одноклассникам, друзьям и знакомым. Просили недорого, но работали буквально в промышленных масштабах, так что их труд окупался с лихвой.

Больше всего заказов поступало на порнуху — у сверстников уже вовсю играли подростковые гормоны. Васёк изрядно веселился над своим приятелем, когда во время записи у того от смущения краснели даже уши. Тимофею было страшно неловко и стыдно — он отводил глаза, отворачивался и невольно морщился. То, что происходило на экране, не имело никакого отношения к любви — так ему казалось, и поэтому было не только некрасиво, а по-настоящему омерзительно, просто безобразно. Ваську же доставляло удовольствие ещё больше смущать Тимофея — он громко и похабно комментировал горячие сцены, выражал удивление происходящему или восторгался фантазией в выборе поз и способов секса, задавал вопросы по ходу просмотра («Слушай, Тимох, а чего они так орут-то, я не понимаю?! Им, вроде, по кайфу должно быть, а они орут… Или они как раз от кайфа и орут? Да ну, бред, так не бывает! Люди, когда трахаются, так себя не ведут!»), а затем громко ржал над непосредственной реакцией своего застенчивого напарника.

Нет, конечно, Тимофей тоже думал о сексе, это было абсолютно нормально и естественно в его возрасте. Вот только он не желал считать это, в отличие от большинства своих ровесников, чем-то грязным, грубым, пошлым и примитивным. Возможно, он просто являлся отчаянным романтиком и верил, что всё, что происходит между двумя людьми в постели, должно быть прекрасно по умолчанию.

— Да ну тебя, святоша, — беззлобно подтрунивал над ним Васёк. — Ты, наверное, только от своей Звёздной и возбуждаешься.

Это моментально выводило Тимофея из себя.

— Замолчи!!! — шипел он. — Не смей ничего о ней говорить так… в подобном тоне…

Но его гнев только ещё больше раззадоривал Васька.

— Ну признайся, признайся мне по секрету… ты ведь на её фото дрочишь? Представляешь её мысленно ночами, шуруя ручонками под одеялом? Ну скажи, Тимох! Ты же знаешь, я — могила!

Это было ужасно — всё, что он говорил. Тимофея буквально трясло от возмущения. Как можно думать в таком ключе о Светлане? Это казалось ему кощунством, практически святотатством.

Разумеется, со времени «Самого лучшего лета» актриса изменилась. Пересматривая свои видеозаписи в хронологическом порядке, Тимофей видел, как Светлана растёт и взрослеет от фильма к фильму. В своих последних работах она была уже не девчонкой, а вполне зрелой и красивой девушкой.

Её карьера обрывалась в 1990 году. Именно тогда вышел последний фильм с участием Звёздной, и именно тогда (вот забавное совпадение!) Тимофей впервые узнал о существовании этой актрисы, увидев её на афише перед кинотеатром… Но куда же Светлана пропала потом? Что с ней случилось? После девяностого в её творческой биографии была просто чёрная дыра. Тимофей часто задавался вопросом, почему она перестала сниматься. Ведь ей было только двадцать пять лет… Сколько ещё интересных, важных и нужных киноролей могла бы она сыграть!

Повзрослев, Тимофей начал понимать, что режиссёры давали Светлане довольно однотипные роли. Поначалу — девчонка-сорвиголова, лихая оторва, позже — безбашенная и раскрепощённая девица. Она никогда не играла примерных девочек или отличниц, ни разу не представала в образах прилежных студенток или комсомолок. Возможно, потому, что была слишком красивой и яркой для таких скучных, навязших в зубах ролей?

Его любимой «взрослой» ролью у Светланы стала эстонская студентка Вельда из фильма «Два семестра», снятого по роману Лидии Компус. Как же она была там дивно хороша!.. Но и в этом фильме, конечно же, представала в привычном имидже — непутёвая девица, которую чуть ли не всем институтом дружно пытались наставить на путь истинный. Был в фильме эпизод студенческой вечеринки, когда подвыпившая Вельда появлялась в разгар веселья в одних лишь трусиках и бюстгальтере. Нет, конечно, никакой явной обнажёнки, всё в рамках приличий… и всё же по смелости и откровенности этот поступок актрисы был сопоставим с раздеванием Натальи Селезнёвой в «Операции Ы» и Светланы Светличной в «Бриллиантовой руке».

Момент, где Вельда заваливается на вечеринку почти обнажённой, странно волновал и будоражил Тимофея. В самой сцене не было ничего чересчур вольного или непристойного — лишь лёгкий намёк на изящный эротизм, однако Тимофея этот эпизод пронизывал насквозь, до мурашек. Актриса была совершенна, словно искусно выполненная фарфоровая куколка. Он никогда не рисковал крутить этот фильм в присутствии родителей или даже друзей, невольно заливаясь краской, но в одиночестве пересматривал эту сцену много-много раз.

Одноклассники уже вовсю зажимались с девчонками по школьным углам и подворотням, а затем громко хвастались своими победами на переменах — разумеется, нещадно привирая и приукрашивая. В сторону Тимофея, который, казалось, совсем не интересовался девочками и не участвовал в обсуждениях «у кого круче буфера, а у кого аппетитнее жопа», посматривали косо и украдкой крутили пальцем у виска. Впрочем, девочкам он нравился, и они частенько оказывали ему весьма недвусмысленные знаки внимания, подкладывая записочки в портфель и угощая конфетами. Читая анонимные признания в любви, Тимофей только недоумевающе пожимал плечами, не принимая их всерьёз и не зная, как положено реагировать. Одноклассницы его не интересовали.

Хуже всего, что к нему воспылала страстью старшая сестра Васька — первокурсница Инка. Она постоянно подкарауливала его во дворе или в подъезде: будто бы ненароком подходила к нему непозволительно близко, чуть ли не прижимаясь, обдавала возбуждающим запахом своих духов и то ли в шутку, то ли всерьёз восклицала:

— Нет, ну до чего же ты хорошенький, Тимоша! Улыбка у тебя такая… я просто таю, как кусок сливочного масла на сковородке. Я влюблена! Хочешь, научу тебя целоваться?..

Он мычал что-то невразумительное в ответ и старался сразу же сбежать. Физически его тянуло к Инне, он не мог этого не признавать, но морально было почему-то противно. Да и неудобно перед Васьком — он же за сеструху мог, пожалуй, и морду набить.

А потом Тимофей — неожиданно для себя — влюбился…

1977

Съёмки в Ялте стали для Светки прекрасным сбывшимся сном. Волшебной мечтой. Ожившей сказкой. Тот период своей жизни она неизменно вспоминала со счастливой улыбкой: даже в самые тоскливые, мрачные и чёрные дни он был для неё отдушиной. Стоило ей закрыть глаза, как в памяти явственно воскресали лица, запахи, вкусы, краски и звуки того лета семьдесят седьмого года…

Море. Солнечно-синее, практически лазурное — даром, что на самом деле Чёрное. То нежно ласкающее своими волнами, то бьющее наотмашь, изо всех сил — но словно шутя, «как бы резвяся и играя» — дескать, кто кого?..

Гладкие и округлые мелкие камушки на берегу, приятно массирующие ступни резвых, лёгких, вечно куда-то спешащих, летящих, с разбега врезающихся в воду исцарапанных детских ног со сбитыми коленками…

Огромные ракушки с таинственным глухим рокотом внутри… Юркие крабы, бочком передвигающиеся вдоль береговой линии… Желейные медузы, покачивающиеся в толще воды…

А сочные мохнатые персики!.. А знаменитый крымский виноград!.. А жареные бычки!.. Светка никогда в жизни раньше не ела (точнее, не жрала) с таким зверским аппетитом. То ли свежий морской воздух сыграл свою роль, то ли ежедневная физическая нагрузка (а съёмки оказались не таким уж и лёгким делом) — но в столовой за завтраком, обедом и ужином Светка уминала свою порцию подчистую, чуть ли тарелку не вылизывала, и всё равно периодически покупала себе в городе на перекус то фрукты, то какую-нибудь выпечку — плюшку с повидлом за восемь копеек или бублик с маком за шесть. Просто не могла удержаться! И дело не в том, что их плохо или скудно кормили — напротив, питание было как на убой, причём между взрослыми членами съёмочной группы и детьми не делалось совершенно никаких различий — если старшие получали на завтрак бутерброды с икрой, то и младшие тоже. В Советском Союзе не экономили на кинематографе, особенно на детском, ведь, как писали в газетах, он нёс не только развлекательную, но и воспитательно-образовательную функцию: учить ребят честности, справедливости, ответственности, доброте и дружбе. Поэтому всё было организовано по высшему разряду: приличный бюджет, известный режиссёр, популярные артисты в главных ролях, возможность отдохнуть на море за счёт киностудии, отличные условия для проживания, вкусная обильная еда, не говоря уж о весьма и весьма приличных гонорарах…

Кстати, о гонораре. Светкина мама испытала самый настоящий шок, когда узнала, что за полтора месяца съёмок её дочери заплатят немыслимую сумму в тысячу пятьсот рублей. Это были нереальные, сумасшедшие, какие-то совершенно дикие деньжищи! Она несколько раз перечитала все документы от корки до корки, ища подвоха, проверила, не примерещился ли ей лишний нолик (сто пятьдесят рублей звучало куда реальнее), однако никакой ошибки не было.

Полторы тысячи советских рублей. На них можно было купить цветной телевизор с холодильником впридачу, или даже целый мотоцикл!.. Мотоциклы, впрочем, Светку не интересовали, но она совершенно растерялась, как и её мать, узнав, сколько ей заплатят за фильм. Она никогда не держала таких денег в руках и понятия не имела, как ими следует распорядиться.

Своими сомнениями она поделилась с Иваном ещё в самолёте, когда они летели из Москвы в Симферополь.

— Наверное, отдам все деньги маме с папой, — бесхитростно призналась она. — Я всё равно не знаю, что мне с ними делать.

Иван посмотрел на неё, как на умалишённую.

— Ты спятила? Это же твои деньги, честно заработанные, и ты имеешь полное право распоряжаться ими на своё усмотрение! Можешь купить всё, что только захочешь! Вот я, к примеру, за прошлый свой фильм получил две тысячи рублей…

Светка уставилась на мальчика с благоговейным ужасом, как на небожителя. Нет, конечно, она уже была в курсе, что Иван — сын режиссёра, что он активно снимается в кино лет с шести благодаря отцовским связям, и что гонорары у него равны гонорарам взрослых артистов… Но всё же сложно было поверить в то, что обычный московский пацан так спокойно и даже буднично рассуждает о тысячах, которые он без оглядки тратит исключительно на свои желания.

— И что ты купил? — полюбопытствовала она.

— Цветной телевизор в свою комнату, новый велосипед и фотоаппарат, — отозвался Иван. — И ещё на всякие мелочи осталось…

Светка взглянула на него с уважением и завистью. Она бы не смогла так толково распорядиться этими огромными деньжищами. Страшно… а вдруг попадут они к ней в руки — а она спустит их на всякую ерунду?! Купить велосипед, конечно, было бы и в самом деле неплохо, Тёма обрадуется. Они могут кататься на нём по очереди. И телевизор… отличная идея! Новый телевизор, так уж и быть, она отдаст родителям, а старый они с Тёмой заберут к себе в детскую…

Весь полёт прошёл в приятных мечтах о том, как она потратит своё несметное богатство. Светка даже не заметила, что они идут на посадку. И вообще, зря она боялась летать — ничего страшного, как оказалось. Разве что уши немного закладывало, но милая тётенька-стюардесса раздала им всем леденцы-«сосачки», и эта неприятность показалось сущим пустяком.

Съёмочную группу поселили в одном из ялтинских санаториев. Устроились с комфортом, в комнатах на двоих. Светкиной соседкой оказалась юная ленинградская актриса Юля Молчанова — девочка чуть постарше её. В фильме она играла полного Светкиного антипода — зануду-отличницу, которой, в общем-то, и являлась по жизни. Она привезла с собой на съёмки полный портфель учебников и каждую свободную минутку посвящала тому, чтобы повторять школьную программу — «а то всё выветрится за лето». Светке было с ней немного скучновато, даже поболтать особо не о чем. Не об учёбе же… Но в целом, и дети, и взрослые так уставали за день, что времени собственно на «поболтать» оставалось не так уж и много — доползти бы до своей койки вечером и блаженно придавить лицом подушку, чувствуя, как сладко ноет в теле каждая косточка!..

На лице Юльки навеки застыло выражение унылой зубрилы. «От неё за версту разит интеллектом», как выразился в фильме по поводу её героини один из ребят. Девочка оживлялась, только завидев Ивана. Глаза её за стёклами очков вспыхивали острым живым блеском, она принималась иронизировать, язвить, подкалывать Ивана и саркастически высмеивать — в общем, упражнялась в остроумии, изощряясь как может. «За что эта крыса меня так ненавидит?» — расстроенно недоумевал Иван, избалованный чужим вниманием, восхищёнными взглядами и откровенной лестью. И только Светка сразу же раскусила Юлькино коварство: за маской насмешницы та искусно скрывала ничто иное, как банальный девчоночий интерес! Она была по уши влюблена в Ивана и из кожи вон лезла, чтобы он обратил на неё внимание… пусть даже таким сомнительным способом. Если бы Юлька узнала, что Светка догадалась о её тайне, то наверняка умерла бы от страха быть опозоренной прилюдно перед объектом своего обожания. Но Светка, разумеется, не собиралась стучать Ивану. Не потому, что она как-то особо симпатизировала Юльке, а просто ей было плевать на эти страсти-мордасти, они её совершенно не касались. Гораздо больше её интересовал сам процесс съёмок…

Сюжет фильма представлял собой приключения девочки Анфисы и её друзей во время летних каникул. В общем-то, это были простые житейские истории, знакомые каждому советскому школьнику, но снятые по классическим законам жанра. Всё то, чему полагалось присутствовать в хороших детских фильмах о лете и море, здесь имелось: находка таинственной карты и поиски затонувших много веков назад сокровищ; жутковатые и манящие легенды древнего Крыма; выхаживание раненой морской чайки, отнятой у разбойника-кота; героическое спасение утопающего; песни и танцы под гитару у костра; игры и безобидные шалости; сладость винограда, награбленного из чужих садов; крепкая (на всю жизнь!) дружба и первая, чистая, трогательная любовь.

Помимо Светки, Ивана и Юльки, в фильме снимались также Федя Стеклов (рыжий-рыжий-конопатый, невозможный хулиган и проказник) и Миша Бакин (полненький и вальяжный мальчик, с удивительно взрослыми для его возраста рассуждениями).

Все, кроме Светки, уже имели опыт работы в кино, да ещё какой! Ну, с Иваном всё было и так понятно: сын Романовского, несмотря на свой юный возраст, по праву считался настоящим профессионалом, сыграв не менее чем в десятке фильмов. Юлька подвизалась на «Ленфильме» — ей даже посчастливилось однажды поработать с самим Михаилом Бояркиным! Федя же с Мишей периодически снимались на киностудии имени Горького для журнала «Ералаш», слишком уж колоритными и характерными типажами они являлись: Миша — классический невозмутимый увалень, а Федя — типичный разбойник и сорвиголова.

То, как Федя безобразничал на съёмках, невозможно было описать, а проделки его не поддавались исчислению. Мальчишка полностью соответствовал своему киношному «хулиганскому» образу — или наоборот, образ соответствовал ему, настоящему.

В первый же день в Ялте, не успев толком заселиться, разобрать вещи и расположиться в номере, он снял со стены огнетушитель и включил его (без всякого злого умысла, чисто из любопытства, клятвенно заверял потом Федя остальных). Залив пеной весь этаж и поняв, что не знает, как это остановить, мальчишка просто-напросто бросил содрогающийся в конвульсиях огнетушитель на пол и удрал. К тому моменту, когда взрослые ворвались к нему в номер и потребовали объяснений, он уже лежал на кровати в одних трусах и майке, притворяясь, что спокойно спит посреди бела дня («Ничего не знаю, никого не трогаю!»). «Разбуженный» Федя искренне не понимал, почему все думают на него и как его так быстро вычислили.

Ночами он влезал в номер девчонок через окно и мазал их, спящих, зубной пастой. Иногда подбрасывал им под одеяла живых улиток и крабов, и с явным удовольствием слушал потом оглушительный визг из-за стены…

Но, к слову, долго и всерьёз никто не мог на него сердиться — все проказы самым волшебным образом сходили мальчишке с рук. Просто все любили этого озорника и непоседу.

В фильме «Самое лучшее лето» Светка, Иван и рыжий разбойник Федя играли одноклассников, Юлька — старшую Светкину сестру, а Миша — сына заезжей курортницы, снимающей на лето комнату у Фединых родителей. Роль мамы-курортницы исполняла великолепная Наталья Рачковская. Её обожала вся съёмочная группа — и дети, и взрослые. Одним своим присутствием на площадке эта полная улыбчивая женщина вносила в рабочий процесс струю оживления и веселья, ей даже необязательно было при этом что-то говорить или делать.

Свою героиню Рачковская играла с неподражаемым мастерством и комизмом. По сюжету, курортница постоянно контролировала толстяка-сыночка: не дай бог перегреется, переутомится или перекупается. Она предостерегала его, чтобы он не водился с местными ребятами, не завязывал с ними знакомств — все они представлялись ей жуткими хулиганами, только и мечтающими о том, чтобы сбить хорошего мальчика с пути истинного. Сын томился в этой тюрьме: он приехал на море, но по-настоящему так и не видел его… Питание, купание, прогулки, сон — всё было строго по расписанию, под священным знаменем «режим нарушать нельзя». Главной же заботой этой мамаши было, чтобы дитятко вовремя покушало: она вечно совала ему в рот то пирожок, то котлетку, то хотя бы яблочко. За время съёмок Миша съел не менее тонны всевозможных продуктов, по-доброму шутили киношники. Впрочем, юный артист не жаловался: аппетит у него был отменный, и порою он специально хитрил, запарывая несколько дублей подряд, чтобы на пересъёмку ему принесли очередной вкусненький и жирненький бутербродик.

А ещё на съёмочной площадке крутились самые настоящие романы.

Так, молодая актриса, играющая классную руководительницу ребят, вовсю строила глазки актёру, исполняющему роль заезжего морячка. В конце концов, артист клюнул на её влажные зовущие взгляды, и отныне после съёмок они не возвращались вместе со всеми в санаторий, а шли гулять под ручку по набережной, заканчивая вечер ужином в недорогом кафе или столовой. Детям, по большому счёту, не было до этого особого дела, а вот взрослые участники съёмочного процесса вволю чесали языками на счёт влюблённых.

Да что там артисты второстепенных ролей, если даже сам Романовский не отказывал себе в маленьких курортных удовольствиях! Он внаглую соблазнял симпатичных местных жительниц или приезжих провинциалочек. Это было нетрудно: рядом постоянно толпился народ, зеваки с интересом наблюдали за работой съёмочной группы, и к режиссёру то и дело подходили за автографом. Он уверенно кадрил самых хорошеньких девиц, буквально веером собирая у них телефончики, а вечерами откровенно забавлялся: выуживал наугад из пачки бумажек, на которых были записаны номера, какой-нибудь один, словно это была беспроигрышная лотерея, и звонил затем избранной счастливице.

О, уровень его ухаживаний был уже иным, в отличие от наивного романчика молодых артистов. Своих избранниц Романовский водил не в кафе, а в дорогие рестораны, и предлагал им не бесцельное шатание по набережной или по городу пешком, а передвижение на такси. Или даже устраивал девушкам морские прогулки… Светка не раз замечала, как каменеет лицо Ивана в моменты, когда его чисто выбритый и благоухающий одеколоном отец в наглаженной белоснежной рубашке, подчёркивающей свежий крымский загар, уезжал из санатория на ночь глядя, коротко бросив сыну: «Спать ложись без меня. Буду поздно».

— У тебя есть мама? — как-то улучив момент, спросила она осторожно. Иван нехотя кивнул.

— Есть. Просто не живёт с нами, я её редко вижу. Они с отцом развелись год назад.

Светку невольно охватило чувство острой жалости. Пусть Иван бывал порою чуточку высокомерным и даже несносным, пусть строил из себя всезнайку, требуя у остальной детворы беспрекословного подчинения своему авторитету, но… он же не был виноват в том, что его родители развелись. Светка видела, что он тяжело переживает этот факт своей биографии, хоть и старается не подавать виду, бодрясь изо всех сил.

— Нелегко тебе приходится? — серьёзно, по-взрослому, спросила она. Иван кинул в её сторону удивлённый и настороженный взгляд.

— Да ничего… пока справляюсь, — и, подумав, всё-таки добавил:

— Спасибо.

Работали с полной самоотдачей — порою съёмки растягивались на девять-десять часов. Случалось и так, что во время позднего ужина дети буквально засыпали прямо за столами, над нетронутыми тарелками.

Тем не менее, всё это было невероятно увлекательно и воспринималось ребятами больше как захватывающая игра, чем как работа. Поддержка взрослых товарищей играла здесь не последнюю роль. Вся съёмочная группа была молода и полна неподдельного энтузиазма, у всех горели глаза. На площадке постоянно звучали шутки, песни и смех. Уже позже Светка поняла, что атмосфера, в которой создаётся любой фильм, обязательно передастся на экран. Если во время съёмок с настроением что-то не то, нет единства и дружбы — то и само кино выйдет неудачным. Зрителей ведь не обманешь!

Режиссёр Николай Романовский отлично умел работать с детьми. Он знал, что детей нельзя перегружать, потому что у них всё проще и честнее, чем у взрослых: если устал, значит, нужно немедленно отдохнуть. С ребёнком ведь не договоришься, как со зрелым артистом, каким-нибудь заслуженным или даже народным: мол, а давай-ка соберись, поднапрягись и выдай мне тут требуемую сцену! Невозможно «уломать» детей на дополнительные пару часов съёмок (дескать, сделаем — а потом отоспишься), если они уже без сил. Поэтому нельзя вынуждать ребёнка понапрасну тратить время — как только он появляется на площадке, съёмки начинаются в тот же самый момент, поскольку всё уже давно готово и детям не приходится маяться в ожидании.

То, что со съёмочной площадки все неизменно уходили в хорошем настроении, какими бы уставшими ни были, конечно же, на девяносто процентов являлось именно режиссёрской заслугой. Впрочем, все взрослые члены киногруппы относились к своим младшим товарищам с неподдельным уважением, всячески давая им понять, что считают их полноправными участниками съёмочного процесса. Более того — к детям обращались исключительно на «вы». Это здорово дисциплинировало и настраивало на рабочий лад, позволяя на все сто прочувствовать степень своей ответственности и вовлечённости в их общее важное дело.

Только режиссёр обращался к детям запросто, на «ты», но и они звали его по-свойски — «дядей Колей». Это было уже не просто сотрудничество, а самая настоящая любовь. Дети обожали Романовского и готовы были сделать всё, что он ни попросит. Папа даже ревновал немного, когда Светка звонила домой и взахлёб рассказывала о съёмках: дядя Коля то… дядя Коля сё…

Да, им позволялось звонить по межгороду хоть каждый день. Светка, обожающая болтать по телефону, неизменно пользовалась этим правом: письма писать в Речной ей было лень, а вот звонить — самое то!

Тёма не любил пустой болтовни, поэтому, разговаривая с сестрой, каждый раз обстоятельно напоминал ей о главном: привезти ему с моря «камушков и ракушков», а затем неделикатно сворачивал беседу. Сантименты были ему совершенно чужды.

Что касается мамы, то её интересовала больше не творческая, а бытовая сторона съёмок: хорошо ли дочка питается, удобный ли у неё номер, есть ли, где постирать, погладить и помыться, ладит ли с ребятами, не обижает ли её кто-нибудь.

Несколько раз Светка звонила Дане, делилась с ним новостями и впечатлениями. Мальчик был искренне рад за подругу, но слышно было по голосу, что он ужасно скучает по ней. Шурика тоже не было в городе — укатила с мамой в Гагры, так что бедный Данька остался на весь последний месяц каникул совершенно без компании. Светка малодушно радовалась, что подруга в отъезде — иначе пришлось бы звонить и ей, ведь неудобно (да и не с чего) её игнорировать. Но пересилить себя и заставить сделать звонок хотя бы раз Светка бы точно не смогла. Почему-то не покидало ощущение украденного счастья — ей казалось, что Шурик и тётя Люба до сих пор молчаливо винят её в том, что она прошла эти кинопробы. Светка ещё не подозревала тогда, что чужой успех — та вещь, которую никому не прощают. И дело было не только в Шурике и её маме…

— Когда ты вернёшься? — жадно спрашивал Даня. — Первое сентября через неделю… Съёмки же закончатся до этого времени?

— Я опоздаю к началу учебного года, — беззаботно щебетала Светка. — Процесс немного затягивается… Но ничего, мне выдадут справку на киностудии, что я не посещала занятия по уважительной причине. Дядя Коля сказал, что к нам будут приходить самые настоящие учителя из местной школы — чтобы мы не сильно отстали от программы.

Ей стыдно было признаваться в этом своему лучшему другу, но она совершенно не хотела возвращаться в Речной. Если бы съёмки тянулись целый год — она была бы только счастлива… Светка совершенно не представляла себе, как после всего, что с ней произошло, после этого восхитительного лета в Ялте, когда ей жилось и работалось на полную катушку, а дышалось полной грудью, она сможет спокойно, как ни в чём ни бывало, зажить привычной жизнью — ходить в школу, делать уроки, забирать Тёму из детского сада, бегать в магазин за молоком и хлебом… Это было просто невозможно себе вообразить.

Светка чувствовала, что изменилась за время съёмок навсегда. А что, если волшебный мир кино, поманив её, так и останется неприступным? Что, если с течением времени всё постепенно забудется, будто ничего и не было? Что, если фильм вообще не понравится аудитории?

Она с досадой гнала от себя эти докучливые мысли. Но между тем, съёмки неумолимо близились к концу…

1996

В середине десятого класса у них появилась новенькая.

Одноклассники приняли её с удивлением и даже настороженностью. За все эти годы они сроднились между собой, поскольку знали друг друга с первого класса: вместе взрослели и переживали школьные радости, трудности и невзгоды. Пусть их коллектив и не был сплочённым и дружным на все сто процентов (всё, как везде: кого-то уважали, кого-то гнобили и периодически подтравливали, кого-то просто перманентно не замечали), но уж точно не нуждался в чужаках.

Когда же стало известно, что новенькая перевелась к ним аж из самой Москвы, ребята и вовсе растерялись. Это выглядело очень странно: у них была самая обычная школа, в которую едва ли стремились попасть специально, тем более из столицы. И это в предпоследнем-то классе, практически на пороге выпускного, да ещё и в разгар учебного года!

Тимофей обалдел сразу, как только её увидел. Вот так, буквально — она вошла, и он лишился дара речи. Очевидно, девчонки либо производили на него впечатление моментально, с первого взгляда (как у него было и с актрисой Светланой Звёздной), либо не производили впечатления вообще.

Впрочем, новенькая и впрямь была красоткой — это заметил не только Тимофей. Высокая, тоненькая, с тяжёлой светло-русой косой, перекинутой через плечо, с ладной фигуркой, которую подчёркивал приталенный пиджачок и юбка до колен, открывающая длинные стройные ноги. Пацаны одобрительно присвистнули и что-то приглушённо загудели между собой, плотоядно улыбаясь. Они всегда так реагировали на хорошенькую девчонку, но в этот раз Тимофей ужасно разозлился, увидев, что однокашники едва ли не капают на парты слюнями. Ему было ужасно противно, а ещё… хотелось просто вскочить и набить им всем морды за то, что они смеют так смотреть на эту девочку.

Что касается одноклассниц, то те, наоборот, надулись и поджали губы, оценив и внешность новенькой, и то, как стильно она одета, и, в конце концов, тот факт, что она является столичной штучкой. Особенно напряглась Оля Синицына, вот уже шесть лет до этого считавшаяся первой красавицей класса — она почувствовала, что её лидерство может пошатнуться.

Звали новенькую тоже необыкновенно: Лика Воронцова. На фоне-то многочисленных Наташ, Лен, Ань, Оль и Тань!.. Это, конечно, тоже не добавило очков в её пользу в глазах девчонок.

Лика села на парту позади него — других свободных мест в классе больше не было. С тех пор Тимофей совершенно потерял покой на уроках. Ему постоянно жгло спину, словно новенькая беспрерывно глазела на него, хотя это было и не так: пару раз он внезапно оборачивался, делая вид, что ему что-то надо в противоположном конце класса, и украдкой цеплял её взглядом — Лика вообще на него не смотрела. Её серьёзный сосредоточенный взгляд всегда был устремлён либо на доску, либо в свою тетрадь.

На переменах Тимофей неизменно старался держать новенькую в поле своего зрения: не обидел ли её кто? Не пристают ли пацаны со своими дебильными шуточками? При этом сам к ней подойти он ужасно стеснялся, и если её взгляд ненароком рассеянно скользил по его лицу, он тут же сердито отворачивался, чтобы она ничего не заподозрила.

Оказалось, что они живут в соседних дворах. Тимофей отдал бы всё на свете, чтобы вместе ходить домой из школы, но… это так и осталось его тайной мечтой. Он не смог пересилить себя и хотя бы раз просто заговорить о чём-нибудь с Ликой. Максимум, на что он осмеливался — это бормотать «привет» при встрече.

Нельзя сказать, что все остальные одноклассники тут же заделались её закадычными друзьями — конечно же, нет! Но всё же отношения Лики с коллективом, мало-помалу, завязывались. Тимофей зверски завидовал пацанам, которые запросто сыпали комплиментами в её адрес, рассказывали скабрезные анекдоты и сами же громко ржали над своим искромётным чувством юмора. Он так не умел. Да и не хотел…

Можно было представить себе удивление (хотя это скорее следовало назвать шоком и потрясением) Тимофея, когда однажды он услышал звонок и, открыв дверь, увидел за ней Лику!

Наверное, вид у него и впрямь был обескураженный. Несколько мгновений он тупо смотрел на неё, приоткрыв рот и не говоря ни слова. Наконец, Лика деликатно кашлянула и спросила:

— Тимофей, ты меня что, не узнал? Я в вашем классе учусь…

Он судорожно сглотнул.

— Я… помню. Привет, Лика. Просто не ожидал тебя увидеть, извини.

Теперь смутилась и она.

— Ты прости, что я заваливаюсь вот так, без предупреждения… Я к тебе по делу.

— Так проходи, — он посторонился, пропуская девчонку в квартиру, даже не уточняя, какое именно у неё к нему может быть дело. Да плевать, плевать! Главное — она здесь, рядом с ним! И она даже помнит, как его зовут!

В тесной прихожей они невольно оказались так близко друг к другу, что Тимофея тут же бросило в жар. Он возблагодарил бога за тусклую лампочку, из-за которой в этом закутке у двери всегда было полутемно и Лика не могла заметить его волнения.

Он так и не решился помочь ей снять пальто, однако нашёл в себе силы предложить тапочки и вежливо пригласить в комнату.

Присев на краешек дивана, Лика поправила выбившуюся прядку из причёски, застенчиво улыбнулась и похорошела ещё больше, если такое в принципе было возможно. На ней был чудесный бледно-голубой свитер, из-за которого её тонкая нежная кожа казалась ещё более белоснежной.

— В общем, зачем я пришла… Вася сказал мне, что вы занимаетесь копированием видеозаписей.

— Да, занимаемся, — кивнул он. — Так тебе что-то нужно записать?

— Вот, — она бережно, точно величайшую на свете драгоценность, протянула ему видеокассету в необычном пластмассовом футляре. До этого Тимофей видел только бумажные обложки. На фотографии была изображена незнакомая женщина возле микрофонной стойки, а надпись гласила:

Celine Dion «Live à Paris»

— Кто это? — спросил он с удивлением — до массовой истерии по фильму «Титаник» и песни «My Heart Will Go On» оставался ещё целый год.

— Это франко-канадская певица Селин Дион, — заторопилась с объяснениями Лика. — Очень талантливая, просто изумительная… Я её обожаю! Эту кассету мне привезли из Парижа, и она мне очень дорога. Здесь её живой концерт, я ужасно боюсь, что с записью может что-то случиться, потому что очень часто её пересматриваю… — Лика зарделась. — Понимаешь, я… тоже очень хочу стать певицей. Планирую после школы вернуться в Москву и поступать в Гнесинку. Так ты сможешь мне помочь? — глаза её умоляюще распахнулись. Тимофей сморгнул, с трудом осмысливая, что она сейчас ему сказала — в голове был туман, он просто смотрел на Лику, любуясь её лицом, и почти не слушал.

— Конечно, перепишу в лучшем виде, не беспокойся… Чистая кассета с собой?

— Ой! — смутилась Лика и виновато схватилась ладонями за щёки. — Забыла! Вот дура… Давай, я прямо сейчас в магазин сбегаю? Или завтра тебе в школу принесу…

— Да брось, — отмахнулся он, приходя в ужас от того, что в классе придётся обнародовать их общение. Он не хотел ни с кем этим делиться. Это было только его счастье. — У меня есть запасы…

— Спасибо, спасибо, спасибо! — Лика расцвела счастливой улыбкой. — А когда будет готово?

Васёк, занятый всю неделю соревнованиями по баскетболу, оставил свой видак у Тимофея, чтобы тот в одиночку справлялся со срочными заказами. Сейчас это было очень кстати…

— Да могу прямо сейчас переписать, при тебе — хочешь? — спросил он и внезапно сам испугался того, что только что предложил. О чём с ней говорить в эти пару часов? Как побороть неловкость? Чем её развлечь? Да и родители вот-вот вернутся с работы…

К счастью, Лика сказала, что не может задерживаться — её ждёт бабушка.

— Если ты не против, я могу забежать завтра. Часа в три — устроит?

— Вполне, — кивнул Тимофей, внешне спокойный, а внутри готовый орать от восторга. — Я буду тебя ждать.

Как он пережил эту ночь — он и сам не понял. Ворочался с боку на бок, вскакивал, с досадой уминал кулаком неудобную подушку, то распахивал форточку, то снова закрывал её, бегал на кухню попить воды и снова возвращался, прикладывался разгорячённым лбом и щеками к холодному оконному стеклу…

Перед глазами стояла Лика. Даже если он зажмуривался, её образ становился ещё более отчётливым. «Я могу забежать завтра…» Как, ну вот как тут можно было уснуть?!

Войдя в класс, он сразу же увидел Лику. Она перехватила его взгляд и едва заметно, но вполне определённо улыбнулась ему краешками губ. Ему не могло показаться! Раньше она вовсе не замечала его, а теперь… Тимофей залился краской, неловко изобразил какое-то подобие короткой улыбки в ответ и прошмыгнул за свою парту. Сердце его пело, а душа ликовала.

Уроки в этот день он пересидел кое-как. Один раз его даже вызвали к доске, и он схлопотал заслуженную пару, но его это совершенно не волновало. Он видел только эти чудесные, сияющие глаза…

После школы он поначалу хотел дождаться Лику и идти домой вместе, но в последний момент испугался. К чему торопиться и форсировать события? Она и так сама придёт к нему…

Она пришла ровно в три, как и обещала.

Тимофей до её прихода успел дважды принять душ, надеть свою лучшую рубашку и любимые джинсы, расчесаться… Он даже раздумывал, не побрызгаться ли отцовским одеколоном, но в конце концов решил, что это будет перебор.

На небольшом столике в комнате он расставил вазочки с печеньем и конфетами, достал красивый чайный сервиз, который мама берегла для особо важных гостей и никогда не пила из тонких фарфоровых чашечек просто так, без повода.

Когда Лика появилась в его квартире и сняла пальто, он с удовольствием отметил, что она тоже принарядилась — сменив юбку и пиджак, которые носила в школе, на симпатичное шерстяное платьице, в котором выглядела просто очаровательно. «Интересно, она для меня так разоделась?» — думал Тимофей, боясь надеяться на это и в то же время отчаянно этого желая.

Он включил видеокассету для проверки, чтобы Лика оценила качество записи. Некоторое время они молча наблюдали за тем, как певица творила что-то невероятное своим удивительным голосом: она импровизировала, изображая всевозможные музыкальные инструменты. Лика, хоть и видела этот концерт тысячу раз, снова залипла перед экраном. Глаза её сияли, как два солнца, губы в восторге приоткрылись.

— Какая она необыкновенная! Какая чудесная! — повторяла она в восхищении. Это Лика была чудесная, а не Селин Дион, думал Тимофей, но, понятное дело, вслух ничего не говорил.

— Сколько я тебе должна? — спросила, наконец, она, с усилием оторвав взгляд от экрана. Он махнул рукой:

— Да брось… ничего не надо.

— Как это — «не надо»? — удивилась Лика. — Я же знаю, что это твой заработок. Ты потратил на меня время, и вообще…

— Ничего не надо, — повторил он почти сердито. Сердился, правда, не на неё, а на себя самого — за то, что так и не решился предложить ей выпить чаю. Он боялся, что Лика сейчас заберёт обе своих кассеты и просто уйдёт… И всё вернётся на круги своя, он просто перестанет для неё существовать. — Нисколько ты мне не должна, — повторил он мягче. — Мне… мне было даже приятно.

— Спасибо… — Лика удивлённо вперила в него свои глазищи, не понимая, что с ним происходит. Затем она перевела взгляд на сервированный столик и спросила:

— Это ты меня хотел чаем напоить?

— Нет! — торопливо отозвался Тимофей, заливаясь краской, но, спохватившись, тут же поправился:

— То есть, да… В смысле… не хочешь ли чаю?

— С удовольствием выпью, — отозвалась она, пряча смешинки в глазах и кусая губы, чтобы не засмеяться.

Проклиная свою застенчивость и неловкость, Тимофей помчался в кухню, чтобы поставить чайник.

— Тебе помочь? — Лика пошла за ним следом. Тимофей так торопился и волновался, что невольно обжёгся кипятком.

— Осторожно! — вскрикнула Лика и схватила его за руку. Его словно второй раз обожгло — на этот раз от её прикосновения.

— Очень больно? — спросила она испуганно, дуя ему на пальцы.

— Нет, — выдёргивая свою ладонь из её руки, отозвался он резко. Только бы она не заметила, что он чуть не падает в обморок от её близости. Только бы не…

— Ты что такой сердитый? — её брови недоуменно приподнялись. — Я тебя чем-то обидела? — она внимательно смотрела ему в лицо, ожидая ответа. Тимофей молчал, про себя кляня на чём свет стоит свою нерешительность и чувствуя, как толчками бухает в груди сердце, а щёки наливаются предательским жаром. Что-то было в его взгляде — такое, от чего Лика вдруг притихла и, доверчиво глядя на него, вдруг сделала маленький шажок навстречу.

Он и сам не понял, как это всё произошло. Просто подался к ней, обхватил руками за плечи и прижался к её зовущим нежным губам — своими…

Тимофей совсем не умел целоваться, да и Лика, судя по всему, тоже. Но то, как она доверилась ему, как позволяла его робким и одновременно жадным поцелуям покрывать её губы, отзывалось в его животе сладкой истомой. Он прерывисто вздохнул и ещё крепче прижал Лику к себе.

Она не отстранилась.

Это нечаянное, безумное, нежданное, запретное счастье продолжалось ровно неделю.

Целую неделю. Всего лишь неделю…

Все эти семь дней Тимофей летал, как на крыльях. Ему хотелось кричать на весь мир, буквально орать о своей любви, и он едва сдерживался, чтобы не начать петь или танцевать прямо на улице. Лицо его постоянно было озарено широкой улыбкой, как у Иванушки-дурачка. Ему было так хорошо, что он вовсе не замечал косых и завистливых взглядов одноклассников, а их было ой как много… Пацаны досадовали, что этот тихоня, бывало, краснеющий до слёз на вопрос о том, девственник ли он, буквально за пару дней уломал новенькую красотку! И ведь наверняка уже успел ей «засадить» — вон какой довольный ходит, аж сияет.

Одноклассницы же злились из-за того, что эта высокомерная заезжая москвичка вот так внаглую, сходу, захомутала первого красавчика класса, на которого кое-кто из них давно имел виды. Ведь Тимофей, несмотря на свою скромность, нравился очень многим — не только своим, а даже девчонкам из параллельных классов. Да кто она вообще такая, эта Лика Воронцова? Что о себе возомнила? По какому праву разинула рот на чужой каравай?! А уж Инку, сестру Васька, и вовсе перекосило, когда она увидела этих голубков вместе.

Масла в огонь подливало и то обстоятельство, что влюблённые, казалось, совсем не стеснялись своих чувств и ни от кого их не скрывали. Держась за руки, они приходили по утрам в школу. Сидели вместе на уроках. Даже на переменах и в столовой держались парочкой, не размыкая рук и обласкивая друг друга взглядами — ну прямо попугайчики-неразлучники! Никаких вольностей и физических проявлений своей любви, они, впрочем, себе не позволяли, то есть даже не целовались прилюдно. Однако всё было написано у них на лицах. Стоило кому-нибудь перехватить взгляд Тимофея, устремлённый на Лику, или наоборот — и ему тут же хотелось в смущении отвести глаза, слишком уж там… искрило.

В учёбе Тимофей, конечно, съехал. Тройки стали для него настоящим подарком судьбы — и то лишь потому, что многие учителя ставили ему их из жалости. Химичка Маргарита Семёновна даже осторожно намекала, что романтика и первая любовь — это, конечно, прекрасно, но надо иногда и об учёбе думать… Впрочем, Лика училась хорошо, почти отлично, не давая повода педагогам развернуть полномасштабную кампанию против этих новоявленных Ромео и Джульетты — к девочке не из-за чего было придраться.

После занятий Тимофей провожал Лику до подъезда её дома, поскольку бабушка волновалась, если внучка не приходила из школы вовремя, а затем шёл к себе. Быстро пообедав и ради очистки совести кое-как сделав уроки (больше для галочки, чем для результата), он снова мчался к Ликиному подъезду — и она уже тоже спешила ему навстречу, на ходу застёгивая пальто и завязывая шарф… Ни варежек, ни перчаток она не носила — Тимофей согревал её ладони своим дыханием.

Они бродили по улицам города до тех пор, пока не начинало темнеть, и взахлёб разговаривали. Им было ужасно интересно, легко и хорошо вместе, точно они знали друг друга всю жизнь. Когда чувствовали, что замёрзли — забегали погреться в какой-нибудь магазин, делая вид, что поглощены рассматриванием выставленных там товаров, и украдкой торопливо целовались, если продавщица ненадолго отворачивалась… Не было в эти моменты на всём белом свете людей, счастливее их.

Лика практически сразу рассказала ему, за что была «сослана» из Москвы в Ярославль. Родители её развелись, и мама тут же принялась активно устраивать свою личную жизнь с новым мужчиной, полагая, что тридцать семь лет — критический возраст, дальше уже может стать слишком поздно. Дочь, разумеется, мешала её грандиозным планам, поэтому после небольшого семейного совета (на который Лику даже не пригласили) решено было отправить девочку доучиваться к бабушке.

— Я всё равно вернусь в Москву, — убеждённо заявила Лика, старательно пряча обиду. — Поступлю в Гнесинку, попрошу место в общежитии… Если не дадут — устроюсь на работу, жильё снимать буду. Ничего мне от неё не надо, — подразумевая под нею собственную мать, с юношеским максимализмом пылко заключила она, — я даже на нашу квартиру не претендую.

— Я поеду в Москву вместе с тобой! — с готовностью заверил Тимофей, покрывая её лицо поцелуями. Да, он сразу это решил, что отныне — только вместе, чтобы никогда не расставаться, чтобы навсегда… — Тоже поступлю куда-нибудь, неважно куда, главное — буду рядом. Ты же не против?

— Против? — Лика широко распахнула глаза-блюдца. — Да ты что, Тим! Я о таком и мечтать не могла. Ты это сделаешь… из-за меня?

— Ну конечно, из-за тебя, глупышка, — нежно произнёс он. — На фиг мне сдалась эта ваша Москва сама по себе…

Ему ужасно нравилось, что она зовёт его «Тим». До этого он был для всех Тимохой, Тимофеем или — ужас, ужас! — Тимошей, как какой-нибудь детсадовец. А Тим… Это было красиво. Это было стильно. Хотя, положа руку на сердце, даже если бы Лика звала его Пердимонокль Архарович Твердоклюев, ему было бы наплевать. Любые слова, слетающие с её губ, казались ему сладкой музыкой. Он постоянно хотел целовать её, словно пытался прикоснуться к самому звуку её мелодичного голоса.

Лика была единственной, кому он откровенно рассказал о своих чувствах к Светлане Звёздной. О своей первой, детской, такой наивной, чистой и светлой любви… Правда, его слегка обидело, что Лика даже не приревновала его — хотя бы чуть-чуть, ну или сделала бы вид для приличия! Поняв, что его это расстроило, она звонко расхохоталась:

— Тим, ну какой же ты всё-таки смешной! Я ревновала бы, если бы она была в твоей жизни настоящим, реальным, тёплым человеком из плоти и крови, а не образом с телеэкрана. А так… она талантливая актриса и красивая девушка, вполне могу тебя понять. Я вот в детстве, помнится, в Васечкина была влюблена! В смысле, в актёра Егора Дружинина.

И Тимофей с ужасом понял, что готов убить этого самого Васечкина. Оказывается, он жуткий собственник и ревнивец, куда там Отелло…

Несмотря на то, что об этой парочке сплетничали в классе, до постели у них дело так и не дошло. Да, они постоянно обнимались и целовались, оставаясь наедине — но и только. Оба решили, что пока ещё не совсем готовы к этому, и договорились немного подождать.

Тимофей не распускал руки, не позволял себе вольностей, не приглашал Лику «на хату» в отсутствие предков и вообще не торопил события. Он жил со спокойной и счастливой уверенностью, что всё у них будет, рано или поздно. У них вся жизнь впереди…

А потом Лика пропала.

Утром из деревни прислали телеграмму: на восемьдесят втором году жизни скончался прадедушка. Тот самый, который был приставлен к маленькому Тимофею во время летних каникул то ли в качестве надзирателя, то ли в качестве воспитателя. Мама, конечно, немного всплакнула — хоть дед и прожил долгую, вполне достойную жизнь, а всё-таки родной человек… всё-таки жалко… Проплакавшись, она решительно объявила мужу и сыну, что они обязаны приехать на похороны и поминки — непременно всем семейством.

Нельзя сказать, что Тимофей был в восторге от этой затеи. Нет, само собой, прадеда ему было жаль: ещё жило в памяти его весёлое ночное ржание, да и вообще, старик был мировым, добрым и покладистым малым. Но всё же… тащиться в деревню, терять три дня среди толпы малознакомых родственников… Прадеду от этого всё равно ни жарко, ни холодно. В шестнадцать лет — особенно когда влюблён — больше заботишься о настоящих, живых отношениях, а не о бесплотных призраках, ушедших в мир иной.

Лика… Как он выдержит без неё целых три дня? Он же дышать без неё не мог. Если Тимофей не увидит её с утра — весь день потом пойдёт наперекосяк, он знал это совершенно точно. Она была его доброй приметой. Его удачей. Его счастьем…

— Ну конечно же, поезжай на похороны, — сказала она серьёзно, выслушав его сбивчивую речь, когда он примчался попрощаться. — Я всё понимаю, это очень важно для твоих родных. Как-нибудь постараюсь перетерпеть без тебя эти дни…

А вот Тимофей не был уверен в том, сможет ли он выдержать эту разлуку. Три дня казались огромным сроком, практически вечностью. Он обнимал Лику так крепко, что невольно причинял ей боль, но никак не мог разомкнуть своих прощальных объятий. Ему страшно было оставлять её одну…

Как оказалось впоследствии, страхи эти были не беспочвенными.

Он плохо запомнил всё, что происходило с ним в деревне. Позже в памяти размытыми пятнами всплывали отдельные картинки, как кусочки истлевшего старого пазла: гроб с телом прадеда, обитый красной материей… полный дом шумных и общительных людей, каждый из которых, как оказалось, имел к Тимофею какое-то родственное отношение (троюродная тётя Зина, двоюродная бабушка Тамара, какие-то парни и девчонки — тоже кровная родня, седьмая вода на киселе) … старое деревенское кладбище и кружащее над деревянными крестами вороньё… поминки, плавно перешедшие в пьянку…

Ему тоже плеснули чуть-чуть самогона — за помин души прадеда. Тимофей никогда прежде не пил крепкого алкоголя, но мама едва заметно кивнула — мол, по такому случаю можно, даже нужно. Он выпил, поморщился, и грудастая рыжая Валька — какая-то стоюродная сестрица — протянула ему кусок хлеба с салом, чтобы Тимофей закусил. Валька уже и сама набралась порядком, глаза её пьяненько блестели, и она не сводила со своего городского кузена горящего жадного взгляда. Тимофею было неприятно и смешно это видеть, хотя Валька, видимо, высоко котировалась среди деревенских девчат: местные парни то и дело норовили ущипнуть её за ляжку или будто бы ненароком прикоснуться к тугой груди через одежду. По здешним меркам, очевидно, она считалась модницей и стилягой: залакированная до хруста чёлка надо лбом, синие тени на веках, блестящая розовая помада, узкая джинсовая юбка, которая немилосердно трещала на бёдрах, лосины из лайкры, куртка от спортивного костюма и резиновые галоши на босу ногу.

— Какой у меня, оказывается, хорошенький братишка, — шепнула Валька Тимофею, не выдержав. — Хочешь, приходи ко мне сегодня ночью? Я такое место знаю, где нас с тобой никто не увидит…

— Нет, спасибо, — вежливо отказался Тимофей, как будто она предложила ему конфетку. — Как-то… не хочется.

— Дурачок! — рассмеялась она, не обидевшись. — Ты сам не знаешь, что теряешь!

— У меня девушка есть, — откликнулся он с чувством собственного достоинства. — Я её очень люблю…

— Господи! — закатила глаза Валька. — Какие вы, городские, странные… Я же не жениться тебе предлагаю, а всего лишь развлечься немного. Твоя девушка и не узнает ничего.

Тимофей почувствовал, что его мутит. То ли от выпитого самогона — с непривычки, то ли от Валькиного непристойного предложения.

— Я так… не могу. И не хочу, — буркнул он и решительно зашагал прочь, подальше от назойливой сестрицы, оставив её в полнейшем недоумении.

Вернувшись в город после трёхдневной отлучки, Тимофей сразу же помчался к Лике домой и обнаружил, что она исчезла.

Он долго давил на кнопку звонка, слушая его раскатистые трели за дверью, но по той особенной гулкой тишине в квартире уже догадывался, что дома никого нет.

«Наверное, пошли с бабушкой в магазин или на почту, — старательно давя в себе чувство глубокого разочарования, смешанного с уже закрадывающимся в душу липким страхом, подумал Тимофей. — Скоро вернутся».

Он уселся на подоконник в подъезде и принялся ждать возвращения Лики. Тимофей готов был ждать, сколько угодно — хоть до утра, если бы был уверен в том, что дождётся. Но душа его сжималась в тревожном предчувствии. Почему её нет дома? Как она могла отлучиться даже ненадолго, зная, что сегодня он возвращается в Ярославль?

Чем больше проходило времени, тем большей паникой захлёбывалось его сердце. С Ликой наверняка что-то случилось! С ней или с её бабушкой! Господи, лишь бы со старухой, а не с ней самой, думал Тимофей, понимая, как ужасно это звучит, но… пожалуйста, пожалуйста, пусть Лика будет цела и невредима!

Спустя пару часов он, не выдержав, зачем-то снова подошёл к двери и принялся жать на звонок, а потом начал колотить в дверь руками и ногами. Это было глупо, он и сам понимал, но посредством таких бессмысленных действий немного успокаивал бушующие в воображении кошмары, выплёскивая через физические усилия своё внутреннее напряжение.

Соседняя дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулся любопытный нос одной из соседок.

— Чего ты хулиганишь? — строго спросила она. — Колошматишь на ночь глядя… Не видишь, что ли — людей дома нет. И не будет! — отрезала она.

— Как это — не будет? — опешил он.

— А так. Ильинична мне ещё вчера ключи оставила, велела за цветами присматривать, а сама уехала в Москву вместе с внучкой.

Тимофей буквально обалдел от такого поворота.

— В Москву? — переспросил он ошарашенно. — А надолго?

— Понятия не имею, — отрезала соседка. — Она мне не доложилась.

— Но… Лика ведь ничего не говорила о том, что они собираются в Москву! — растерянно отозвался Тимофей. — Да и как такое возможно — приехала, уехала… Разгар учебного года, между прочим!

— Ну а я почём знаю? — почему-то обиделась соседка. — Это не моё дело. Раз тебе не сказала — значит, не больно-то и хотела говорить. А ты шёл бы домой, парень. Одиннадцатый час. Тебе, небось, самому завтра в школу…

Он хотел ещё что-то спросить у неё — выяснить какие-то уточняющие детали, найти зацепку… Но соседка захлопнула дверь прямо перед его носом.

Тимофей никогда раньше не думал, что человеку может быть настолько плохо. Лёжа в кровати и даже не пытаясь заснуть (сна не было ни в одном глазу), он снова и снова прокручивал в памяти разговор с соседкой и пытался понять, что произошло. Почему Лика так резко сорвалась в столицу. Почему не дождалась его… Он изо всех сил старался убедить себя в том, что она вернётся. Завтра же вернётся. Или, в крайнем случае, послезавтра. Она не может так с ним поступить. Она знает, что Тимофей без неё пропадёт…

Класс без Лики показался ему пустым, практически осиротевшим. Ладони постоянно жгло фантомными прикосновениями — у Тимофея складывалось полное ощущение, что она сейчас сидит рядом, привычно вложив свои пальчики в его руку… Будь Тимофей хоть чуточку повнимательнее, будь он не так сосредоточен на собственных болевых ощущениях — обязательно заметил бы, что одноклассники посматривают на него со сдержанным любопытством, будто что-то знают, но не решаются спросить или специально скрывают от него что-то, известное только им.

— Кто отсутствует? — спросила химичка, открывая классный журнал.

— Воронцова! — выкрикнул из-за своей парты Тимофей, вложив в это слово всё своё отчаяние и смятение. Химичка удивлённо подняла глаза от журнала.

— Воронцова?.. Так она же у нас больше не учится, — проговорила она в замешательстве.

Тимофею показалось, что его ударили чем-то тяжёлым по голове.

— Почему не учится? — внезапно охрипшим голосом спросил он.

— Так бабушка её документы забрала… Обратно в Москву переводится, насколько мне известно, — химичка пожала плечами. — Но я, конечно, в подробности не вдавалась…

Тимофей уже не слушал её, отрешённо уставившись в стену рядом с собой. Он не знал, что так бывает — когда в один миг рушится всё, что было тебе дорого и ценно. Когда всё, что ты любишь больше жизни, просто разбивается вдребезги.

Он молча схватил свой рюкзак, встал и направился к выходу.

— Солнцев! — возмутилась химичка, невольно вскакивая из-за своего учительского стола ему наперерез. — Куда это ты собрался? Я, кажется, тебя не отпускала… А ну сядь! Был звонок на урок.

Но он взглянул сквозь неё такими остекленевшими глазами, что химичка, охнув, отступила на шаг и робко спросила:

— Тимофей, тебе что… плохо?

— Можно мне уйти, Маргарита Семёновна, — сказал он бесцветным голосом.

— Иди… — пробормотала она растерянно и долго смотрела ему вслед. Таким опустошённым и одновременно потрясённым она никогда его раньше не видела.

Родители даже не догадывались о том, что происходит с их сыном. Тимофей не страдал и не убивался напоказ. Просто внутри было пусто и мёртво, словно выжженное поле. Он всё переживал про себя, пряча боль глубоко внутри. Мама с папой знали только, что он встречался с девочкой, а потом девочка внезапно уехала, но думали, что это всё легко забудется. Подумаешь, трагедия — кто из нас не мучился любовными переживаниями и не страдал в шестнадцать лет?!

Несмотря на то, что он чувствовал себя растоптанным и преданным, зла на Лику, как ни странно, не было. Оставались только мучающие его многочисленные «почему».

Почему она так с ним поступила? Почему не оставила хотя бы коротенькую записку с разъяснениями? Почему говорила, что любит, если затем с лёгкостью укатила в Москву и бросила его подыхать с тоски в Ярославле?!

Он, конечно же, понимал, не мог не видеть, что Лика ужасно скучает по дому и всей душой рвётся вернуться туда. Но… они ведь договорились, что после выпускного поедут в столицу вместе. Неужели нельзя было просто подождать? Хотя, наверное, нельзя… Это для него Москва без Лики ничего не значила. А вот он сам, оказывается, не был для Лики так же необходим и важен, как родной город… Если только… если только её не увезли внезапно, без предупреждения, силой.

Чёрт знает, что лезло ему в голову. Он пытался найти хотя бы мало-мальски логичное объяснение её поступку — и не находил. Он не представлял себе, как будет жить дальше. Для чего? Во имя кого? Всё стало бессмысленным теперь. Единственное, чего ему хотелось — чтобы все оставили его в покое и не докучали назойливыми вопросами. Он перестал разговаривать даже с друзьями и одноклассниками — прошмыгивал мимо, натянув капюшон зимней куртки на самые глаза, чтобы не встречаться ни с кем взглядом. От него шли волны такого холода и отчуждения, что никто и не решался с ним заговаривать.

Впрочем, однажды его всё-таки выловил Васёк, вечно заседающий с пацанами за гаражами в соседнем дворе: там они курили, пили пиво и бренчали на гитаре всё свободное от учёбы время. Тимофей, возвращающийся из магазина, собирался было, по своему обыкновению, молча пройти мимо, но Васёк вскочил с насиженного места, догнал одноклассника и решительно ухватил его за рукав куртки.

— Здоров, Тимоха, — осторожно сказал он, как бы прощупывая почву. — Ты что же это, совсем друзей замечать перестал?

— И тебе не хворать, — хмуро отозвался Тимофей. — Да ты извини… что-то нет настроения.

Васёк помолчал немного, обиженно сопя, а затем безнадёжно поинтересовался:

— Так что с записями-то? Ты в деле или слился? Мне тут заказов срочных накидали… Серёга Возницын предлагал свой видак, чтобы вступить со мной в долю. Но я решил сначала у тебя уточнить, ты же мой кореш! — он хлопнул Тимофея по плечу.

Мысль о том, что придётся, как ни в чём не бывало, снова делать копии с видеокассет, показалась ему невыносимой. Ещё слишком живы были воспоминания о концерте Селин Дион, с которого у них с Ликой всё и началось…

— Соглашайся на Серёгино предложение, — он вымученно улыбнулся однокласснику. — Я — пас.

— Правда? То есть, ты без обид? — воспрянул духом Васёк. Тимофей покачал головой:

— Ну какие могут быть обиды, брось…

Васёк счастливо заулыбался. Видимо, мысль о том, что по вине ненадёжного партнёра они теряют перспективные заказы, не давала ему покоя все эти дни. Зато теперь с чистой совестью, получив «благословение» от Тимофея, он может начать работать с другим напарником. Ему сделалось так легко, что на радостях он решил проявить чуточку великодушия, понимания и поддержки.

— Ты, это… не держи зла на Инку, если что, — пробасил он. — Она дура. Реально чокнутая. Я ей уже дома вставил таких звездюлей, что долго будет помнить!

— Ты о чём? — равнодушно спросил Тимофей, думая, что Васёк имеет в виду Инкины заигрывания. Иначе зачем ему в принципе приплетать сюда свою озабоченную сестрицу?

— Ну, я про Лику твою… — нерешительно упоминая это имя, пояснил Васёк. — В смысле, про то, что Инка со своими девками с ней сделали.

Тимофей почувствовал, как уходит земля из-под его ног.

— Что сделали?! — резко и требовательно спросил он, меняясь в лице. Васёк немного струхнул, увидев такую резкую перемену от безразличия, чуть ли не заторможенности — к еле сдерживаемой ярости готового к прыжку тигра.

— А ты разве… не знаешь? — с опаской проверил он. В ту же секунду, не дав ему опомниться, Тимофей схватил Васька за грудки и встряхнул так, что у того клацнули зубы.

— Тихо, тихо… — взмолился перепуганный однокашник, никогда не видевший друга таким разгневанным. — Честное слово, я тут ни при чём… Я даже не знал, что Инка на тебя запала.

— Что ты сейчас сказал? — пугающе тихим голосом переспросил его Тимофей. — Что. Твоя сестра. Сделала. С Ликой. Ну?! — и снова встряхнул его так, что у того, по ощущениям, перемешались в животе все внутренности.

— Да ты совсем псих, что ли? — громко заверещал Тимофей, привлекая внимание своей компании.

— Э-э-э, чё тут у вас? — пацаны, заслышав эти вопли, стали подтягиваться на помощь Ваську. — Вы чего не поделили, мужики?

— Что твоя сестра сделала с Ликой? — в очередной раз спросил Тимофей, не обращая на подкрепление никакого внимания. — Или ты мне скажешь сейчас, или я тебе кишки выпущу.

— Да он чокнулся! — уверенно выкрикнул кто-то. — Вы гляньте, какие у него глаза бешеные…

— Что сделала, что сделала… — протянул заметно осмелевший Васёк. — Да проучила её маленько, только и всего, чтобы к тебе больше не лезла… Ну, косу они ей отрезали. Бабы дерутся — только тешатся, — видимо, инстинкт самосохранения окончательно отказал ему в тот момент, поскольку Васёк даже улыбнулся, словно приглашая Тимофея разделить с ним эту шутку.

— Что с ней? Что с Ликой, урод?! — Тимофей снова встряхнул его, как тряпичную куклу, не замечая того, что его пытаются оттащить в сторону, разжать эту стальную хватку.

— Да что ей сделается!!! — плаксиво закричал Васёк. — Они её больше напугали, чем реально навредили… Ну, пригрозили, что если ещё раз возле тебя увидят — изуродуют… Потрепали слегка… Но никто ж не умер! Инка и то больше пострадала… морально. Бабка Ликина к нам домой потом приходила, бушевала… так наша мать чуть ли не на коленях перед ней стояла, упрашивала, чтобы они заявление в милицию не писали…

Из Тимофея будто бы разом выпустили весь воздух. Он обмяк и брезгливо оттолкнул от себя одноклассника, отчего тот опустился пятой точкой прямо на землю. Васька это почему-то дико разозлило.

— Да что ты строишь из себя, рыцарь грёбаный? — заорал он надрывно. — Прямо ах, трагедия, давайте все страдать и убиваться… Ну подумаешь, девка бросила, в Москву к мамочке сбежала… Да туда ей и дорога! Ты же успел получить своё? Чпокнул её? Раскупорил целку? — Васька явно несло. — Хотя, бьюсь об заклад, на этой московской шалаве и пробу негде было ставить. Да не убивайся ты, Тимоха, лучше поделись с друзьями, чему она тебя научила!..

Тимофей и сам не понял — как, в какой момент, начал его бить.

Глаза застилала густая кровавая пелена, а шум в ушах заглушал все остальные внешние звуки. Он бил, и бил, и бил прямо в эту наглую рожу, чтобы навеки стереть с неё похабную улыбочку, не чувствуя боли в руке и не слыша криков взбудораженных пацанов. А Васёк всё ухмылялся и ухмылялся, или ему просто казалось, что он ухмыляется…

Потом Тимофея, видимо, кое-как оттащили, удерживая его сцепленные руки за спиной. Он лежал на промёрзшей земле и жадно глотал ртом воздух, а его тщетно пытались успокоить.

Что было потом, как он добрался домой, что говорил родителям — Тимофей не помнил.

2002

В тот вечер Тима пригласили выступить на открытии молодёжного кафе. Пообещали заплатить приличную сумму, так что он с радостью ухватился за это предложение.

Тим был тогда, что называется, «широко известен в узких кругах». Только-только начиная своё восхождение на звёздный Олимп, он ещё не успел примелькаться на музыкальных каналах, выступая в основном по столичным клубам. Он даже не записал пока ни одного сольного альбома, и его синглы не крутились в радиоэфире.

Впрочем, это не мешало ему ловить самый настоящий кайф, когда он находился на сцене. Публика принимала его тепло, охотно включаясь в ритм исполняемых им песен и начиная пританцовывать и подпевать. Грех жаловаться, у него даже появились первые постоянные поклонницы, которые ездили за любимым певцом из клуба в клуб, отслеживая каждое его выступление и непременно подлавливая Тима в гримёрке или возле служебного входа, уговаривая сфотографироваться на память. Он никогда не отказывал в этих невинных просьбах, даже если неважно себя чувствовал или был в дурном расположении духа. Понимал, что он пока не в том статусе, чтобы кобениться и включать «звезду». Фанаточек нужно прикармливать с рук, дружить с ними, очаровывать… но упаси боже — никогда не спать с ними. И вообще не подпускать слишком уж близко к телу.

Вот и сейчас, услышав короткий вежливый стук в дверь комнатки, где он переодевался после своего мини-концерта, Тим решил, что это очередные восторженные поклонницы. Он даже не слишком удивился: засёк во время выступления несколько знакомых мордашек в зале.

Нацепив на физиономию приветливую благодушную улыбку (откровенно говоря, он сейчас с удовольствием съел бы что-нибудь, вместо того чтобы любезничать со своими обожательницами — проголодался за вечер жутко), Тим торопливо запахнул на себе рубашку, намеренно застегнув её до самой верхней пуговки, чтобы не давать повода к чему-то более неформальному, и распахнул дверь.

Улыбка медленно сползла с его лица.

Перед ним стояла Лика.

Он узнал её моментально, в ту же секунду, хотя она, конечно же, изменилась за это время. Сколько же лет прошло? Пять, шесть?.. Целая вечность…

Лика не произносила ни слова, молча глядя на него своими — по-прежнему огромными, как блюдца — глазами. А вот причёска была другая: роскошную русую косу заменило стильное полудлинное каре. Одета она тоже была иначе, в строгой чёрно-белой гамме, ну просто бизнес-леди: приталенный брючный костюм с блузкой, тёмные туфли-лодочки. Тим тупо таращился на эти её туфли, не решаясь поднять глаза и снова взглянуть ей в лицо, потому что был слишком оглушён неожиданной встречей и не знал, как себя следует вести. Сердце выделывало какие-то сумасшедшие кульбиты и пируэты, дыхание сбилось, и он чувствовал, что теряет самообладание, растерявшись, как мальчишка. Как тот самый шестнадцатилетний пацан, которому самая красивая девочка из их класса принесла на перезапись видеокассету Селин Дион…

Лика опомнилась первой.

— Прости, что я заявилась без предупреждения… Понимаю, что вышло немного неожиданно, да? — робко произнесла она, точно ещё не была уверена в том, выслушает он её или прогонит взашей.

— Мягко говоря, — он сглотнул ком в горле и попытался улыбнуться. — Ты знала, что я здесь выступаю?

— Конечно, знала, — кивнула она. — Я работаю администратором в этом кафе, и список приглашённых артистов утверждала лично… Как только увидела знакомое имя, то сразу… — она запнулась, не зная, чем закончить фразу. Впрочем, всё было понятно и без объяснений.

Тим чувствовал невероятное смущение, точно впервые в жизни остался с девушкой наедине. Но, чёрт возьми, это ведь была не просто девушка! Это была Лика Воронцова — его любовь, его печаль, его сладко-горькие воспоминания и несбывшиеся надежды…

— Ты, наверное, голодный? — спросила Лика понятливо. — Целый час на сцене без перерыва… Подожди немного, до закрытия кафе осталось недолго, а потом мы с тобой спокойно посидим и… поговорим, — докончила она, чуть запнувшись. — И поесть тебе принесут, я распоряжусь. Нам никто не будет мешать, обещаю.

— Да не стоит беспокоиться… — он всё ещё по-идиотски смущался. — Тебе, наверное, работать надо.

— Мы обязательно поговорим, — повторила она негромко, закрепив свои слова короткой ласковой улыбкой. От этой её знакомой улыбки сердце обожгло…

Полчаса спустя они сидели за столиком и пили кофе — одни во всём пустом и полутёмном кафе, поскольку Лика отпустила персонал по домам. Точнее, где-то возле гардероба существовал ещё и охранник, но из зала его не было видно, поэтому иллюзия того, что они остались вдвоём во всей вселенной, была абсолютно полной.

Тимофей даже не притронулся к закускам, которыми был уставлен стол. Ещё недавно он был так голоден, что готов был сожрать целого слона, а сейчас аппетит отшибло напрочь. Кусок просто застрял бы у него в горле — ведь напротив сидела она, Лика, от одного взгляда на которую у него останавливалось дыхание и начинали предательски дрожать руки. А она, похоже, была совершенно спокойна… Он незаметно покосился на её руки и невольно задержал взгляд на правой. На безымянном пальце сверкнул тонкий золотой ободок. Ах, вон оно что…

— Ты вышла замуж? — спросил он без обиняков.

— Да, — кивнула она просто. — Два года назад. А… ты?

— Один, — тихо отозвался он. — Я один, Лика.

Он, наконец-то, осмелился поднять на неё глаза. Она изменилась в лице.

— Из-за меня? — выдохнула она еле слышно. Тим не стал отвечать на этот вопрос.

— Ты прости меня, — сказал он с горечью. — За всё, что тогда с тобой случилось. Честное слово, если бы я знал… никуда не уехал бы из города, ни на секунду не оставил бы тебя одну.

— Ты ни в чём не виноват! — горячо запротестовала она. — Это я должна просить у тебя прощения… Да, тогда я тебя чуть не возненавидела, мне казалось, что ты всему виной… Но потом, остыв, поняла, что ты здесь совершенно ни при чём. Никто не мог предугадать, что… — на её лицо набежала тень, и Лика поспешила закруглить неприятные воспоминания. — Волосы только было жалко, — невесело усмехнулась она.

— Тебе очень хорошо сейчас… с такой причёской, — застенчиво выговорил он, чувствуя, как предательский жар опаляет щёки. Господи, он снова был подростком, сходящим с ума от первой любви… Тим кашлянул и сменил тему.

— Я ведь приехал после одиннадцатого класса в Москву, чтобы разыскать тебя, — признался он. — Родителям сказал, что буду поступать в институт, а в какой — и сам тогда понятия не имел. В Гнесинку меня, конечно, не взяли бы, я даже ноты не знал. Но я всё равно притащился туда во время вступительных и высматривал в толпе абитуриентов тебя. Ты не говорила, на какой факультет планируешь поступать, поэтому я просто тупо читал от корки до корки списки всех поступивших… Но тебя там не нашёл.

— Я не поступила, — коротко отозвалась Лика. — Так бывает, знаешь ли… Так ты в итоге не нашёл меня и всё равно решил остаться, я правильно понимаю?

— Да, — он усмехнулся своим воспоминаниям. — Возвращаться домой не хотелось, там ничего меня больше не держало… Подал документы в ГИТИС на факультет эстрады — совершенно от балды, не готовясь и буквально импровизируя. На вступительных внезапно выяснилось, что у меня талант, представляешь? — Тим засмеялся, словно и сам сомневался в этом факте.

— Ты очень талантливый, — серьёзно подтвердила Лика. — Я слушала тебя сегодня… Тим, ты потрясающий певец. Правда.

Он снова вспыхнул от её слов, как мальчишка.

— А ты… — начал он нерешительно. — Ты здесь, на этой работе… счастлива?

Лика закивала — пожалуй, даже слишком торопливо.

— Конечно, счастлива… Мне некогда скучать. На мне тут, считай, всё держится: я организую работу всего персонала, от поваров до уборщиц, контролирую качество обслуживания, решаю конфликтные ситуации в коллективе и в зале… И вообще, я — лицо кафе, в мою обязанность входит создавать посетителям хорошее настроение, — она смущённо улыбнулась.

— Не сомневаюсь, что тебе это удаётся, — тепло сказал он, но всё же не удержался от мучающего его вопроса:

— А как же карьера певицы?

Лика отвела глаза.

— Ну, видишь… жизнь немного по-другому распорядилась.

Решившись, он протянул свою руку, легонько прикоснулся к тонкому Ликиному запястью и, чуть помедлив, осторожно погладил его. Лика подняла на него глаза. В её взгляде было столько всего, невысказанного, что горло перехватило предательским спазмом. Ничего не говоря, Лика смотрела на него жадно, пристально, словно впрок, понимая, что теперь ей долго это не удастся.

— Мне очень жаль… — только и выговорил он севшим голосом, имея в виду то ли её несостоявшуюся вокальную карьеру, то ли что-то большее. Ладонь его поднялась выше и перешла к её лицу. Он с нежностью вёл пальцами по её шелковистой коже, затем спустился до линии губ и задержался на них.

Задрожав, Лика вскочила. Глаза её от непролившихся слёз стали нереально огромными.

— Зря я к тебе подошла, — выдохнула она в бессилии. — Зря… Тим, поезжай домой, пожалуйста. Уже поздно. Ты устал… — она развернулась и решительно зацокала каблучками по направлению к служебному помещению, чтобы оказаться в его спасительном укрытии.

— Лика! — он вскочил было за ней, чуть не опрокинув стол, но она, даже не оборачиваясь, приостановилась и предостерегающе покачала головой. Это был сигнал «стоп», и Тим его отлично понял.

Больше они не встречались.

ЧАСТЬ 2

— Благодарить? — Благодарить. — За боль? — За боль — ещё важнее. — Простить обидчика? — Простить. Он слаб и в страхе. Ты — сильнее. — Принять скорбящего? — Принять все его скорби и тревоги. — Поднять упавшего? — Поднять. Он — твой собрат. Один из многих. — Благословить? — Благословить. — И проклинающих? — Их тоже. — Любить жестокий мир? — Любить. Его спасти любовь лишь может… Елена Туркка

1977

Как Светка ни оттягивала мысленно этот момент, как ни противилась его неизбежному наступлению, а всё же он подкрался и настиг её, как разбойник из-за угла: съёмки закончились. Настала пора прощаться…

Последний ялтинский день прошёл в атмосфере всеобщей меланхолии. Светка с самого утра чувствовала тоненькую сосущую тоску в груди. Когда она укладывала в чемодан мешочек, полный «камушков и ракушков» для брата, из правого глаза выкатилась предательская слеза и повисла на носу. Светка сердито потрясла головой, стряхивая слезу и убеждая себя в том, что ужасно соскучилась по дому, родителям и друзьям, и даже — чего уж там — по школе… Убеждение шло со скрипом. Вздохнув, Светка застегнула чемодан и поднялась. Они должны были выезжать через полчаса…

Самым невыносимым казалось то, что вот они сейчас все разъедутся по домам — а в Ялте всё останется по-прежнему. Так же будут кричать чайки над волнами, и плескаться синее море, и виднеться вдали силуэты белоснежных теплоходов… Люди будут продолжать, как ни в чём не бывало, есть персики, виноград и арбузы. Из кафе и ресторанов, как и раньше, будет тянуть ароматом свежайшего сочного шашлыка… Всё останется на своих местах, только Светки больше здесь не будет. Эта мысль причиняла ей почти физическую боль. Впрочем, не только ей — всем было грустно, но этот факт ни разу не утешал девочку.

Разумеется, все они обменялись адресами и телефонами. Даже шебутной рыжий Федя клялся, что будет непременно звонить.

Юлька тоже записала её адрес, но Светка чувствовала, что та сделала это лишь за компанию, для отвода глаз — чтобы был повод заодно стрельнуть адресок и у Ивана. Ко всем этим Юлькиным манипуляциям, шитым белыми нитками, Светка давно привыкла. Проблема заключалась в другом: Светка совершенно не представляла своей жизни без этих ребят, которые вдруг стали ей по-настоящему близкими, чуть ли не родными. Все-все, даже зануда Юлька!

Конечно, они ещё встретятся — ведь будет озвучка фильма, потом премьера… Но это уже не то. Это уже не игра, а работа. И никогда больше не повторится это невозможно прекрасное лето. Ничего уже не будет так, как раньше…

Светка и сама не подозревала, как окажется права. С её возвращением всё действительно изменилось — и далеко не в лучшую сторону.

В школу она пришла в самом конце сентября. Классная руководительница — Грымова Валерия Павловна, более популярная среди учеников под прозвищем «Грымза» — встретила её язвительным:

— Ох, какие люди! А вот и наша артистка прямо со съёмок пожаловала! Неужели снизошла?

Не ожидавшая такого «радушного» приёма, Светка в замешательстве молчала, с удивлением обводя взглядом лица одноклассников — неужели они на стороне Грымзы?.. Кое-кто смотрел на неё с любопытством, кто-то — сочувственно, но больше всего — она не могла ошибиться! — было отчуждённых, завистливых или откровенно злорадных взглядов.

— Тебе, наверное, среднее образование и вовсе ни к чему, не говоря уж о высшем? Ты же у нас теперь в кино подалась… Писать-читать грамотно артисткам необязательно, а для того, чтобы кривляться перед камерой — и подавно мозгов не нужно, — продолжала юродствовать классручка. — Зачем тебе учёба, Света? Тем более, ты и так опоздала практически на месяц…

— У меня есть справка… — проговорила Светка чуть слышно, невольно краснея от шквала этих нелепых претензий. — Мне… на киностудии выдали.

— Ах, справка! — протянула Грымза ехидно. — И что же там написано? Что ты настолько гениальна, что не можешь существовать в одном ритме с обыкновенными советскими школьниками?

Светка изо всех сил закусила нижнюю губу, чтобы не разреветься от обиды, как маленькая.

— Можно мне сесть на своё место, Валерия Павловна? — спросила она сдавленным голосом. Грымза окинула её с ног до головы высокомерно-презрительным взглядом.

— Ну, садись, — смилостивилась она в конце концов. — Но учти — никаких поблажек тебе не будет. Не думай, что ты теперь на особом положении. Спрос будет, как и со всех остальных! Кстати, на третьем уроке у вас контрольная по алгебре. А пятым уроком — сочинение.

Когда Светка устроилась за своей партой, стараясь отгородиться от посторонних взглядов портфелем, колени у неё подрагивали, а щёки жгло от обиды и унижения. За что Грымза её так распекала перед всеми? Как будто она не в фильме снималась, а Родину предала…

Конечно, она немного отстала от школьной программы, несмотря на занятия, которые проводились с ними в Ялте. Но Светка была уверена, что быстро наверстает упущенное и догонит товарищей. Стоило из-за этого так возмущаться?.. Грымза совсем сбрендила на старости лет, не иначе.

Светка не могла и подумать, что станет объектом насмешек и унижений не только для Грымзы. Многие учителя с радостью подхватят эту травлю, не говоря уж об учениках…

Больше всего девочке досталось от учительницы литературы — за сочинение «Как я провела лето». Наивная Светка честно и искренне рассказала в сочинении об опыте съёмок в самом настоящем фильме, простодушно поделившись своими впечатлениями и эмоциями. Она описала чудесный город Ялту, и Чёрное море, и замечательного режиссёра, который был для всех детей на площадке практически папой, и своих новых друзей…

Откуда глупенькой девчонке было знать, что подобные откровения не вызовут ничего, кроме зависти? И у одноклассников, и у учителей… особенно — учителей, большинство из которых за всю жизнь ни разу не смогли себе позволить поехать на море.

Учительница по русскому языку и литературе зачитала Светкино сочинение вслух, перед всем классом — нарочно придавая своему голосу как можно более язвительную интонацию, всем своим видом выражая крайнее осуждение и отвращение к написанному.

— Вы поглядите-ка! — заключила она ехидно, закончив чтение и захлопывая Светкину тетрадь. — Звёздная приглашает нас всех порадоваться за неё! И в самом деле, купаться в море, есть икру на завтрак, сниматься у известного режиссёра — ну как тут не восхититься, Света у нас и сама буквально раздувается от осознания собственной исключительности…

— Вы… не имеете права, — дрожащим голосом выговорила Светка, во время всей этой словесной экзекуции стоявшая возле доски, как у позорного столба. Неумело выщипанные брови учительницы поползли вверх.

— Я? Не имею права оценивать работы своих учеников? Или ты у нас особенная? — ядовито уточнила она. Класс следил за поединком с жестоким интересом. В глазах одноклассников полыхал алчный огонь — им хотелось крови, им хотелось зрелищ. Ни в ком из них не было ни капли сострадания.

Светка низко опустила голову. Голос её был приглушённым, но твёрдым.

— Не смеете меня оскорблять. Я написала правду. Оценивайте сочинение, а не мою личность.

— Да ты… да ты… — литераторшу затрясло от возмущения и гнева. — Да ты просто наглая маленькая дрянь. Совсем зазналась, да? Перечишь педагогу? Дерзишь? Ставишь под сомнение мой авторитет?

Светка дрожала, как осиновый лист на ветру, но из последних сил держалась.

— Укажите на конкретные ошибки и недочёты в моём сочинении. Я исправлю, — упрямо отозвалась она. — Не нужно обзываться и ставить себя в неловкое положение.

— Пошла вон!!! — окончательно потеряв самообладание, закричала учительница, покрываясь нервными красными пятнами. — И чтобы без родителей завтра в школу не являлась!!!

Оглушённая, уничтоженная, перепуганная Светка торопливо запихнула свои вещи в портфель и выскочила из класса.

Она прибежала домой, захлёбываясь плачем.

— Мама, — умоляла девочка, рыдая, — переведи меня в другую школу, пожалуйста. Я не смогу здесь больше учиться. Они меня все ненавидят…

Но мать, хоть и расстроенная её слезами, всё равно не принимала страдания дочери всерьёз и только отмахивалась:

— Да ты с ума сошла? Как это — взять и перевести?! Да ещё и в разгар четверти… А за Тёмой кто будет присматривать? У меня надежда только на тебя. Что, его тоже прикажешь переводить, вслед за тобой?

Как раз этой осенью младший Светкин брат пошёл в первый класс. И, конечно же, как и в детском саду, у педагогов сразу же начались с ним трудности.

— У нас и так с ним проблемы, дочур, ты знаешь, — с усталой обречённостью вздохнула мама. — Учительница регулярно жалуется на него, он только-только начал привыкать к новому коллективу и стал меньше истерить, а тут, представь себе, его ждёт новый стресс — перевод в новую школу… Неужели тебе не жалко брата? — она скорбно вскинула брови.

— А меня? Меня никому не жалко? — несчастным голосом прошептала Светка. Мама решительно встала, отказываясь поддаваться на эту манипуляцию чувствами.

— Нет, ты даже думать забудь об этом, дорогая, — сказала она с ласковой строгостью. — В конце концов, ты же старше… Ты должна быть умнее и терпимее, должна уступать. Уж потерпи как-нибудь. Всё образуется, вот увидишь, — и, в знак того, что разговор окончен, а тема закрыта окончательно и бесповоротно, мама притянула к себе зарёванную девочку и погладила её по волосам.

Как ни трудно тогда было Светке в это поверить, а всё действительно постепенно устаканилось. Не само собой утряслось, конечно — маме пришлось-таки сходить в школу и извиниться перед учителями за дочкино поведение. Те милостиво согласились простить Светку и не придираться к ней больше за вынужденное долгое отсутствие на занятиях. Каждой учителке, разумеется, пришлось сунуть по дорогой (целых восемь рублей!) коробке шоколадных конфет, чтобы задобрить, а классручке-Грымзе были торжественно вручены ещё и французские духи «Клима» (двадцать пять рублей за флакон). Деньги, впрочем, были взяты из Светкиного гонорара, так что семейный бюджет не пострадал. Подобие худого мира было восстановлено, но Светка всё равно отныне не чувствовала себя в школе свободно. Она знала, что в глубине души и педагоги, и одноклассники не могут простить ей тех злосчастных съёмок и того невероятно прекрасного, счастливого лета, вызвавшего столь лютую и неприкрытую зависть.

Гонорар свой, к слову, Светка всё-таки отдала родителям, так и не решившись ни на одну самостоятельную крупную покупку. Было страшновато — её одолевали предчувствия, что она непременно ошибётся с выбором. В конце концов, Светка никогда прежде не держала в руках таких деньжищ! Ну куда ей покупать телевизоры или велосипеды?! А мама с папой, девочка была в этом свято уверена, потратят её заработок с пользой. В итоге вся эта астрономическая сумма была спущена на ремонт, покупку кое-какой мебели, а также на полное обновление зимнего гардероба всей семьи: пальто для папы с Тёмой, шубки из искусственного меха для мамы и Светки.

Озвучивание фильма состоялось на осенних каникулах, и Светка была этому страшно рада: не пришлось снова пропускать школу. Почти целую неделю она провела в Москве вместе со своими новыми друзьями — Иваном, Мишей, Федей и Юлькой, и ненадолго к ней даже вернулось то ощущение беззаботности и безграничного счастья, которое всецело владело ею в Ялте. К тому же, на киностудию приезжали репортёры из «Советского экрана» и «Пионерской правды» и долго беседовали с детьми, расспрашивая о съёмках, а также о деталях их личной биографии. Светка чувствовала себя невероятно важной шишкой — ну надо же, у неё берут самое настоящее интервью!

В свободное от озвучки время мальчишки на правах коренных москвичей устраивали девочкам экскурсии по городу. Светка твёрдо решила, что, когда вырастет, тоже непременно будет жить в Москве, которая так восхищала и манила её. Юлька, правда, презрительно морщила нос и бубнила что-то вроде: «А вот у нас в Ленинграде…» Но никто не воспринимал её занудство всерьёз. И дураку было ясно, что лучше города, чем Москва, и нет на свете!

Остановились Светка с Юлькой у Романовского. Тот пригласил их пожить к себе запросто, без всяких церемоний, объяснив, что с гостиницей будет больше заморочек, тем более, что девчонки приехали в столицу без сопровождения взрослых. О, беззаботное счастливое время: тогда никому и в голову не пришло бы обвинять режиссёра в каких-то скрытых грязных помыслах по отношению к девочкам. Светка с Юлькой превесело проводили время в огромной четырёхкомнатной квартире Романовского. Светку восхищали интерьеры, на фоне которых даже хоромы тёти Любы Костровой смотрелись блёкло. Жилище Романовского отличалось тем, чего не купишь ни за какие деньги — чувством стиля и внутренним, а не показным, шиком.

Правда, в первый же день пребывания в режиссёрском доме Светка умудрилась, по своему обыкновению, накосячить — рассказывая что-то Юльке и Ивану, она резко взмахнула рукой и сшибла со столика вазу весьма необычного вида — очевидно, старинную и жутко дорогую. Глядя на разлетевшиеся по полу черепки и на страшно побледневшее Юлькино лицо, Светка уже мысленно прикидывала, хватит ли ей киношного гонорара на то, чтобы расплатиться за испорченную редкую вещь. Но в этот же момент Иван громко захохотал и успокоил девчонок: ваза не являлась никакой музейной редкостью, её сделал он сам в третьем классе, в период недолгого увлечения лепкой из глины.

Вернувшись затем в Речной, Светка взахлёб рассказывала родным и друзьям о квартире Романовского: какая там обстановка… и мебель… и какие вкусные обеды готовит домработница тётя Тонечка… Даня ревниво сопел, выслушивая её восторги — ему не нравилось, что Светка слишком уж сдружилась с этим самым Иваном. Радость за подругу смешивалась в нём с обидой, что на волне увлечения своими новыми киношными друзьями Светка невольно задвигает их с Шуриком в тень…

Фильм вышел под самый Новый год, тридцать первого декабря.

Это было любимое Светкино время. Оценки за четверть были давно выставлены, наступили долгожданные зимние каникулы — две недели свободы! Весь их маленький городок был пропитан атмосферой праздника и ожиданием чуда. В магазинах продавались новогодние игрушки, ватные Деды Морозы со Снегурочками, серебристый ёлочный «дождь», разноцветная мишура, бенгальские огни, хлопушки и карнавальные маски.

На московскую премьеру Светка не попала — точнее, её не отпустили родители. Несмотря на то, что приглашения им выслали на всю семью, включая Тёму, мама с папой решили остаться дома. Впрочем, Светка не очень-то и расстроилась. Всё-таки, что ни говори, а негоже нарушать годами устоявшиеся традиции. Новый год — семейный праздник, овеянный домашним теплом и уютом. Тем более, в этот раз выпадал их черёд принимать гостей: в новогоднюю ночь Звёздные ждали у себя семейство Шульман в полном составе и тётю Любу с Шуриком. Девочке, конечно, не терпелось поскорее увидеть себя на большом экране, но она постаралась набраться терпения: рано или поздно все они, так или иначе, увидят «Самое лучшее лето»!

В кинотеатрах Речного фильм показали в первых числах января. Из подслушанных на «Мосфильме» разговоров Светка запомнила, как многие коллеги стращали режиссёра: мол, это ошибка — выпускать фильм о солнце, море и лете в разгар самой что ни на есть морозной снежной зимы. Однако все опасения оказались напрасными: народ буквально валом валил в кино! И не только каникулярные дети, а целые семьи — мамы, папы, бабушки и дедушки!

Светка навсегда запомнила тот момент, когда впервые увидела собственное смеющееся лицо на афише.

Они с Даней и Шуриком как раз направлялись на каток, залитый посреди центральной городской площади. Путь их лежал мимо кинотеатра имени Ленинского комсомола. Светка чуть не споткнулась, наткнувшись взглядом на огромную нарисованную себя. Афиша была яркой, радужной, словно осыпанной морскими брызгами и обдуваемой свежим бризом…

— Ой! — ахнула Шурик, тоже останавливаясь перед изображением и в изумлении открывая рот. — Это же ты!

Конечно, это была она, Светка — точнее, только её лицо с улыбкой от уха до уха, смешинками в лукавых глазах и солнечными зайчиками в волосах…

— Ничего себе! — громко восхитился Даня. — Девчата, сейчас же дуем в кино! Каток от нас никуда не денется…

Светка с сомнением похлопала себя по карманам, но Даня только привычно засмеялся:

— У меня есть деньги! Я вас обеих приглашаю!

Билеты удалось достать с большим трудом. Очередь возле касс выстроилась такая, что они рисковали остаться в пролёте. В конце концов, детям пришлось применить тяжёлую артиллерию — прорвавшись к работницам кинотеатра, они посетовали на вселенскую несправедливость: актриса, исполняющая главную роль в этом фильме, не может попасть на сеанс!

— Ну взгляните сами, это же она и есть! — Даня эффектным жестом простирал руку сначала в сторону покрасневшей Светки, а затем — в сторону афиши. Тётки недоверчиво таращили глаза, сравнивая «оригинал» и «копию», и вынуждены были признать: да, действительно она…

Весь сеанс Светка просидела ни жива, ни мертва. Она не столько следила за развитием сюжета (тем более, его она и так знала), сколько критически оценивала себя: как она смотрится на экране, не слишком ли кривляется, не выглядит ли некрасивой… К тому же, она исподтишка, с трепетом и волнением в животе, подсматривала за реакцией друзей. Все её сомнения и страхи оказались беспочвенными: и Шурика, и Даню фильм захватил с первых же секунд! Они с интересом следили за приключениями девочки Анфисы, даже забыв о том, что роль её исполняет их закадычная подруга: весело смеялись, хмурились и даже пару раз принимались аплодировать на весь зал.

На следующий день Светка снова отправилась в кино — уже с родителями. Знакомые билетёрши пропустили семью Звёздных, как почётных гостей, бесплатно. Это была огромная честь для кинотеатра!

В фойе девочку узнали.

— Это же Анфиса, Анфиса! — указывая на Светку пальцем, закричал какой-то мальчишка. Её моментально окружили зрители, что-то весело галдя и забрасывая её вопросами. Светка смущённо улыбалась и застенчиво отвечала — она ещё не привыкла к подобному всеобщему вниманию. Мельком она увидела в толпе лица кое-кого из своих одноклассников, которые пытались прорваться к ней поближе, отчаянно кичась перед остальными зрителями тем, что так коротко знакомы с исполнительницей главной роли.

Так киношная девочка Анфиса в исполнении юной актрисы Светы Звёздной вошла в сердца миллионов советских детей. Та любовь, то обожание, которые они на неё обрушили, не поддавались описанию. Это было первое прикосновение славы. Её крепкие объятия Светка затем ощутила в полной мере…

После каникул, вернувшись в школу, Светка поняла, что и тут всё переменилось. Отношение к ней стало совершенно другим. Светка теперь считалась знаменитостью, гордостью школы и всего Речного. К ней постоянно приезжали газетчики и телевизионщики, записывали интервью и фотографировали для прессы. Все бывшие Светкины недоброжелатели теперь хотели с ней дружить, все лебезили и заискивали перед ней. Именно тогда девочка поняла, что зависть и лесть всегда идут со славой рука об руку… Но она больше никому не верила, никого не подпускала к себе слишком близко. Ей было достаточно своих лучших друзей — Дани и Шурика.

Она и не догадывалась, даже в самых страшных кошмарах не представляла, что однажды эти двое тоже предадут её…

2005

— Ну кто там? — раздалось из глубины квартиры. — Стучат, стучат… Я же слышу. Уже иду…

Тим почувствовал, как обрывается у него сердце и стремительно несётся в бездну, а лоб моментально покрывается испариной: это был её голос. Хрипловатый, ворчливый, но, вне всякого сомнения, принадлежащий именно Светлане Звёздной.

Он до последней секунды не был уверен в том, что найдёт актрису по данному адресу. Слишком уж противоречивые и дикие слухи, один страшнее другого, ходили о ней на «Мосфильме». Кто-то уверял, что её давно уже заперли в психушке с диагнозом «шизофрения», кто-то клялся и божился, что Звёздная покинула страну сразу после развала Союза и сейчас проживает в США, кто-то вообще искренне был уверен в том, что артистка трагически погибла во цвете лет.

Несомненным было одно: все в один голос отговаривали Тима ехать и разыскивать Звёздную. И продюсер, и клипмейкер, и Марьяна… «Сдалась она тебе! — неподдельно изумлялись собеседники. — Что, мало у нас других актрис — молодых, красивых и талантливых?»

Ему не нужны были другие. Он хотел на эту роль именно Светлану, только Светлану, и никого иного.

Сюжет клипа, который они собирались начать снимать на днях, был довольно незамысловат и банален: в школу приходит новая учительница, и у одного из старшеклассников вспыхивает к ней большое и светлое чувство. Тим, конечно, давно уже вышел из школьного возраста, однако выглядел в свои двадцать пять всё ещё очень юным, поэтому при должном гриме вполне сходил за семнадцати-восемнадцатилетнего парня. А вот с актрисами с самого начала не заладилось: Тим отвергал одну кандидатуру за другой.

— Да что тебе ещё надо? — бесился режиссёр Богдан Федорчук после очередного «нет, она нам не подходит», нервно оглаживая свою холёную лысину. — Чем эта-то не нравится? — он плотоядно ухмылялся, видимо, уже мысленно воображая, как бы он замутил с этой актрисулькой вне съёмочной площадки. — Всё есть для того, чтобы свести с ума пылкого старшеклассника: ноги, талия, грудь, попа, губы…

— Вот именно, — устало вздыхал Тим. — Не губы, а перекаченные гиалуронкой губищи. Не грудь, а силиконовые сиськи десятого размера. Мы клип снимаем или порнофильм? Давайте тогда сразу оденем нашу «учительницу» в ажурные чулки и мини-юбку, а в руки вместо указки дадим ей плётку с шипами…

— Хорошо, — Федорчук поднимал кверху руки, как бы сдаваясь. — Кого ты предлагаешь? Конкретно.

Тим неопределённо пожимал плечами.

— Кого-нибудь… у кого, помимо простой внешней привлекательности, в глазах есть хоть проблеск интеллекта. Мы же учительницу ищем, а не красивую упакованную куколку для папика?!

— Но мы и не «Весну на Заречной улице» снимаем, — закатывал глаза режиссёр. — Сейчас таких типажей, как Татьяна Сергеевна Левченко, просто нет. Вымерли, как динозавры, вместе с советской властью…

И тут Тима вдруг осенило.

— Светлана Звёздная! — воскликнул он, моментально оживляясь. Глаза его заблестели в лихорадочном возбуждении. — По-моему, идеальный вариант! И красота, и ум, и типаж подходящий, как мне кажется.

— Звёздная? — Федорчук наморщил лоб. — Погоди-ка, а она разве снимается сейчас? Я сто лет о ней ничего не слышал. Она, вообще-то, жива?

— Типун тебе на язык, — отозвался Тимофей. — Ей сейчас всего-то около сорока лет.

— Такая старая? — разочарованно протянул собеседник. — Нет, друг мой, так дело не пойдёт. Где это видано, чтобы пацаны влюблялись в сорокалетних тёток?

— Да ну тебя, — разозлился Тимофей. — Она не тётка. Мне кажется, нужно пригласить её… хотя бы попробовать. А вдруг это именно то, что нам надо?

На самом деле, это была чистой воды импровизация. Жуткая авантюра! Тимофей и сам не знал, где сейчас Светлана и что с ней происходит. Он понятия не имел, как она выглядит — может быть, действительно постарела и обабилась… Но, ухватившись за шанс разыскать любимую актрису, он теперь ни за что не хотел его упускать.

— Что мы теряем? — продолжал он убеждать Федорчука. — Я найду её, приглашу на съёмки… она приедет, и ты сам посмотришь, какова она в деле.

— Ну, хорошо, — нехотя сдался режиссёр. — В конце концов, почему бы и правда… не посмотреть. Но даю тебе на всё про всё не больше пары дней. Если к пятнице ты не разыщешь свою Звёздную и не доставишь на съёмочную площадку, начинаем снимать одну из отвергнутых тобою кандидатур. Вот, эта последняя… как её — Настя Кошкина, да?..

— Я найду Светлану, — пообещал Тим. — Я обязательно её найду.

Звёздная долго возилась с замком, негромко ругаясь себе под нос. Тима колотила мелкая дрожь от волнения. Несколько раз он переложил жутко мешающий ему розовый букет из одной руки в другую. Он не мог поверить в то, что вот прямо сейчас дверь распахнётся, и…

Дверь распахнулась.

Тим жадно впился в глазами в лицо женщины, которая стояла перед ним. Поначалу — в самые первые секунды — его охватила настоящая эйфория. Мечта его детства, любимая актриса, обожаемая Светлана Звёздная была от него на расстоянии вытянутой руки! В это невозможно было поверить, нельзя было в полной мере осознать.

Затем благостный туман в его глазах рассеялся и зрение обрело былую резкость. Тим почувствовал себя так, словно его ударили под дых.

Что?! Вот это и есть — Светлана Звёздная?!

Выглядела она просто ужасно, если не сказать хуже. Нездоровый цвет лица — как у человека, давно не выходившего на свежий воздух… Огромные синяки под глазами… Бескровные губы… Волосы, висящие неопрятными сосульками — похоже, расчёска не касалась их как минимум несколько дней… И — худая, боже, какая же она была худая!

Тим потрясённо сглотнул, уставившись на актрису во все глаза. Той, похоже, не очень-то понравилось такое навязчивое бестактное внимание.

— Вы кто? — осведомилась она сердито. — Чего в дверь ломитесь?

Он перевёл дыхание.

— Простите… простите за беспокойство, Светлана. Я к вам по делу.

— Ну? — она поплотнее запахнула полы старого застиранного халатика и обхватила себя руками за плечи. — Говорите быстрее, тут дует…

— А вы не пригласите меня войти? — нерешительно спросил он. — Не хотелось бы о делах… на лестнице.

На самом деле, Тим уже понимал, что его затея со съёмкой Светланы в собственном клипе с треском провалилась. Достаточно было одного взгляда на актрису, чтобы понять — она это не потянет. Она явно не в форме, и вообще не похожа на саму себя… Но от растерянности он не смог сказать ничего другого. Теперь же мозг лихорадочно искал пути выхода из сложившейся неловкой ситуации. Хоть бы она отказалась впускать его в квартиру, что ли, мелькнула трусливая мыслишка.

Некоторое время Светлана и в самом деле сомневалась, с задумчивым подозрением рассматривая его лицо. На маньяка Тим не тянул, на грабителя — тем более. Поколебавшись ещё пару мгновений, она всё-таки посторонилась, давая ему пройти.

— Входите. Только у меня не убрано. Не обращайте внимания, — сказала она, и впервые в её голосе послышались чуть виноватые нотки, словно она стыдилась той картины, которую мог увидеть незваный гость.

А здесь действительно было, чего стыдиться. Жильё пахло затхлостью и запустением. Несмотря на то, что Светлана сразу же пригласила Тима проследовать за ней в кухню, он успел зацепить краем взгляда обстановку в единственной жилой комнатке и с трудом скрыл свой шок. В таких-то условиях обитает суперзвезда советского кино?! В это невозможно было поверить. Мебели в комнате практически не было, даже дивана или кровати. На полу сиротливо лежал матрас с наваленным на него сверху тряпьём, видимо, служившим актрисе вместо одеяла. Роль гардеробной выполнял старый кривоногий стул, на котором в беспорядке лежала какая-то скудная одежонка.

Кухня оказалась не лучше: унылая, безликая, пустая. Газовая плита, старенький холодильник, исцарапанный деревянный стол, пара табуретов, полка для посуды над раковиной — вот и всё. Светлана опустилась на одну из табуреток и молча кивнула Тиму, приглашая присаживаться на другую. Её — всё ещё слегка недоумевающий — взгляд остановился на букете роз, который Тим по-прежнему прижимал к груди.

— Ах, да… — он спохватился, чувствуя себя последним идиотом. — Это вам! — и неловко сунул цветы ей в руки. Светлана растерялась ещё больше.

— Мне? Правда? — пролепетала она недоверчиво.

— А вы думаете, я с собой этот веник просто так таскаю, в качестве модного аксессуара? — мрачно пошутил он, почему-то разозлившись. Ему невыносима была сама мысль о том, что женщина, которой прежде дарили цветы корзинами, теряется от вида самого обычного букета.

Светлана держала розы и в смятении озиралась по сторонам, соображая, куда бы их пристроить. Тим уже понял, что такая роскошь, как ваза, в этой квартире вряд ли сыщется. Наконец, Светлана распахнула дверцу холодильника и вытащила оттуда трёхлитровую банку со щербатым горлышком. Внутри сиротливо плавал единственный огурец. Она переложила огурец на блюдце, выплеснула остатки рассола в раковину, сполоснула банку (кран при этом заревел, как иерихонская труба) и заново наполнила её водой. После этого розы, наконец, обрели своё законное место.

Тим наблюдал за всеми этими манипуляциями с возрастающим раздражением. Он клял себя последними словами за то, что решился разыскивать Звёздную — получи теперь, мечтатель, доволен? Всегда больно видеть, как рушатся идеалы. Больно и жалко… Ему было неловко находиться на этой затрапезной кухоньке, стыдно смотреть в глаза хозяйке, и он изнывал от желания поскорее свалить. Перед тем, как опуститься на табуретку, он еле удержался, чтобы не протереть её сиденье собственным носовым платком.

Закончив устраивать букет, Светлана поставила банку на подоконник и, наконец, уселась напротив Тима. Лицо её немного оживилось — очевидно, ей уже давным-давно не дарили цветов. Тиму захотелось провалиться сквозь пол от её взгляда, исполненного наивной доверчивой признательности. Господи, она же как ребёнок, которому дали конфетку…

Чтобы не встречаться с ней лишний раз глазами, Тимофей, кашлянув, перевёл взгляд на окно.

— Можно, я хотя бы форточку открою? — спросил он сердито. — Воздух же спёртый, дышать невозможно… Почему вы не проветриваете?

Выражение доверчивого ребёнка медленно сошло со Светланиного лица.

— А вы, собственно, кто? И что вам от меня нужно? Вы ведь так и не представились…

Тим понял, что у него нет ни малейшего желания информировать Светлану об истинной цели своего визита, равно как и выдумывать иные причины. Ему не терпелось сбежать отсюда — как можно быстрее, подальше от её пристального взгляда, от этого убожества вокруг. Сам не осознавая, зачем — вероятно, от чувства собственного бессилия — он кинулся в атаку.

— До чего вы себя довели? — бросил он в лицо оторопевшей Светлане. — Вам самой-то не стыдно? Когда вы в последний раз в зеркало смотрелись? Ведь вы ещё молодая женщина, почему же вы так опустились?! — ему было горько за неё и обидно за свои обманутые ожидания, за рухнувшие надежды. Жестокие, беспощадные, злые слова сами собою срывались с губ, против его воли.

Светлана замерла под шквалом его обвинений. Лицо её сделалось серым, глаза застыли, плечи окаменели. Тим чувствовал себя настоящим мудаком, но не мог остановиться — ведь Светлана отняла у него то единственное, светлое, настоящее чувство, которое давало ему силы жить все эти годы. Её идеализированный образ лопнул, как мыльный пузырь — и он получил страшную реальность, за которую не мог простить ни её, ни себя самого.

Губы её слегка шевельнулись — она что-то сказала. Тим, увлечённый собственной обличительной тирадой, не расслышал поначалу и вынужден был переспросить.

— Уходите, — повторила Светлана внятно. — Не хочу больше ни секунды видеть вас в своём доме.

— Да я и сам ни секунды не хочу здесь больше задерживаться! — выкрикнул он и вскочил с табуретки. Прочь, прочь отсюда — и постараться забыть эту встречу, как страшный сон…

Тим бежал вниз по лестнице, стараясь удержать злые мальчишеские слёзы. Не хватало ещё и разреветься из-за неё… точно он какой-то глупый детсадовец. Но как, боже, как ему теперь жить с мыслью о том, что любимая актриса — детский идеал, само совершенство — оказалась какой-то опустившейся пьянчужкой? А ведь его предупреждали! Все дружно отговаривали его от этой поездки, но он не желал никого слушать… Он неосознанно, в бессильной ярости, сжимал кулаки, злясь не на Светлану, а на себя самого — за свою инфантильную наивность.

Справедливости ради, Светлана не выглядела пьяной. И алкоголем от неё не пахло… Но ясно, как день, что она злоупотребляет — вот и вещей в квартире почти нет, наверное, всё распродала, спуская на выпивку…

Вдруг его словно толкнули. Тим резко остановился, вцепившись пальцами в перила. Он некстати вспомнил её пустой — шаром покати! — холодильник, когда она на мгновение распахнула дверцу, и с досадой выматерился сквозь зубы. Господи, на что же она живёт? Ни работы, ни семьи, ни, видимо, друзей… Она ведь, наверное, голодает, осенило его. Память услужливо подкинула воспоминание — Светлана зябко кутается в старый халат, обхватывая себя за хрупкие плечи тонкими, как веточки, руками…

— Дурак, — громко сказал сам себе Тим. — Идиот. Дебил напыщенный!

Зачем он притащился к ней с этим неуместным букетом?! Надо было продуктов ей принести, запоздало сообразил он, заливаясь краской стыда. Забить её пустой холодильник… Накормить её… Когда она в последний ела что-нибудь более питательное, чем солёный огурец?!

Тим чертыхнулся, развернулся и помчался вверх по лестнице — обратно.

Дверь оказалась незапертой. Да и кому было её закрывать? Светлана так и осталась сидеть, сжавшись в комочек и по-прежнему обхватывая себя руками, точно чувствовала озноб. Едва увидев её, Тим понял, что она плачет. Она не всхлипывала, не подвывала и не причитала, как обычно ревут женщины — просто по её неподвижному лицу градом катились слёзы. У него рвануло сердце от жалости к ней и презрения к самому себе…

— Простите меня, — недолго думая, он опустился на колени перед колченогим табуретом, на котором Светлана сидела, и порывисто схватил её за руку. — Я просто скотина. Я не имел никакого морального права так с вами разговаривать. Извините, Светлана… — он покаянно поцеловал ей руку. Она испуганно отняла её и теперь взирала на Тимофея со страхом, как на какого-то безумца.

— Кто вы такой? — выговорила она тоном, близким к панике.

— Меня зовут Тим, — отрекомендовался он. — То есть… Тимофей Солнцев.

В её глазах промелькнул отблеск далёкого воспоминания. Тим истолковал этот взгляд неверно.

— Ну да, должно быть, вы слышали мои песни по радио… или видели на каком-нибудь музыкальном канале, — ещё не договорив эту фразу, он уже понял, что сморозил глупость. Какие музыкальные каналы, чёрт его побери? У Светланы даже телевизора-то нет…

Она медленно покачала головой и задумчиво повторила:

— Тимофей Солнцев… — словно пробовала это имя на вкус. Солнечное, светлое, лёгкое…

— Вы… из Ярославля? — уточнила она нерешительно. Тим вытаращил от удивления глаза.

— Да. А откуда вы знаете?

Светлана вдруг рассмеялась. Смех её прозвучал странно — хрипло, не слишком уверенно, как-то чужеродно — словно она давно забыла, как это делается.

— Открытка. Ты прислал мне открытку ко дню рождения! — переходя на «ты», пояснила она. — Это ведь был ты, я не ошиблась?

— Вы помните?! — Тим был в приятном изумлении и шоке. — Вы действительно помните это моё поздравление?

Она рассматривала его лицо и широко, по-детски, улыбалась сквозь невысохшие слёзы, сразу помолодев от этого лет на десять.

— Так вот, значит, какой ты… — произнесла она практически с материнской нежностью в голосе. Он смутился от этого тона и взгляда. Светлана же, наоборот, заметно расслабилась и даже повеселела.

— Так зачем ты ко мне заявился, Тимофей Солнцев?

— У меня к вам… — он нервно сглотнул, — есть деловое предложение.

Тим понимал, что теперь он просто обязан вытащить её на съёмки и заставить — вернее, упросить — сняться в своём клипе. Это самое малое, что он может для неё сделать. В память о той Светлане, которой она была. В благодарность за то, что она до сих пор помнит его нелепую открытку…

Тим догадывался, что ему придётся выдержать нешуточный бой с режиссёром и продюсером, может быть, даже не единственный. Но он был готов пойти на это. Да, к чему лукавить, Светлана выглядит сейчас явно не на миллион долларов… но умелый грим, хороший стилист и правильно подобранная одежда творят чудеса. Талант ведь никуда не делся, его нельзя потерять, уговаривал себя Тим. Дело оставалось за малым — убедить Светлану согласиться на эту авантюру. Но сначала… сначала нужно хорошенько её накормить. И сделать это так, чтобы она не обиделась.

Пригласить в ресторан? Эту идею он отмёл сразу же, как наиглупейшую. У Светланы, наверное, и одежды-то нет приличной, чтобы выйти в свет… Кстати, да, не забыть бы обновить её гардероб перед тем, как везти на смотрины к Федорчуку, добавил он мысленно ещё один пункт в программу действий.

Он тянул время, пытаясь сообразить, как бы поделикатнее заставить её во что бы то ни стало поесть.

— Разговор будет долгий и серьёзный, — сказал Тим. — Может быть, вы угостите меня чаем… или кофе?

По тому, как она смутилась, он утвердился в своих догадках — ну разумеется, ни чая, ни кофе в этом доме не водится. Поэтому Тим с преувеличенной жизнерадостностью воскликнул:

— Хотя, вы знаете… я ужасно проголодался. Не успел ни позавтракать, ни пообедать сегодня. Вы не станете возражать, если я закажу что-нибудь поесть с доставкой на дом? Составите мне компанию?

Она только растерянно кивнула, слегка ошалев от такого напора.

— Вы любите роллы? — доставая мобильный телефон и разыскивая нужный номер, поинтересовался он. Светлана пристыженно покачала головой.

— Никогда не пробовала…

Он постарался не выдать своего удивления, чтобы не смущать её ещё больше, и тут же предложил другой вариант:

— А пиццу?

Её лицо прояснилось.

— Пиццу люблю, — она даже выдавила из себя слабую улыбку.

— Отлично! — возликовал он. — Её и закажем! И не волнуйтесь, курьеру я открою дверь сам, вас никто не увидит и не потревожит, — деликатно добавил он. На самом деле, этим он также избавлял её от унизительной необходимости признаваться в том, что у неё нет денег. Он расплатится за всё — и дело с концом!

В ожидании заказа они сидели за кухонным столом и разговаривали. Точнее, говорила в основном Светлана — а он только задавал наводящие вопросы, мысленно постоянно сдерживая себя, давая приказ притормозить, потому что и так выпытал у неё слишком много — этот навязчивый интерес уже выглядел подозрительно. Но Светлана, похоже, абсолютно доверилась ему и расслабилась в его обществе, честно и откровенно рассказывая всё, что случилось с ней за эти годы. Как же она была доверчива, как наивна… в сорок-то лет! Сущий ребёнок, в очередной раз с болью подумал он. За что жизнь с ней так обошлась? С этим-то светлым, абсолютно бесхитростным, добрым человеком?

— …Тот фильм стал для меня последним, — рассказывала она. — Вернее, он вообще никаким не стал… Весь отснятый материал просто положили на полку — ни смонтировали, ни озвучили, ни-че-го. Ну, и гонорары никому из нас не выплатили тоже, — она усмехнулась.

— А о чём он должен был быть? — поинтересовался Тим. Светлана оживилась, глаза её заблестели.

— О, это очень интересная история… Я играла девушку-колясочницу, которая мечтает петь на сцене. В двух словах сложно объяснить… У моей героини проблемы с позвоночником, лёгкие деформированы, неправильное положение диафрагмы… в общем, петь в таком состоянии очень и очень непросто. Но она верит в то, что у неё получится. Занимается с педагогами. Подаёт заявку на международный вокальный конкурс. Только советские чиновники не хотят её выпускать. Ну, ты же понимаешь — лицо, честь и гордость страны… и вдруг инвалид! В СССР же не может быть инвалидов, здесь все здоровы, бодры и счастливы, а позориться на международном уровне нам ни к чему…

— Ужасно жаль, что этот фильм не увидел свет, — с досадой вздохнул Тим. — Я бы с удовольствием посмотрел. Я вообще все ваши фильмы видел.

Ей было явно приятно узнать это.

— Тогда многие актёры и режиссёры остались за бортом, — она перевела задумчивый взгляд на колышущуюся зелень деревьев за окном. — Ты, конечно же, не помнишь этого… наверное, ещё маленький был. Страну трясло, как в лихорадке. Люди жили, не зная, что принесёт завтрашний день… Слышал, наверное, про август девяносто первого? А может, вы это уже в школе проходили? Танки на улицах Москвы, баррикады, комендантский час… На защиту Белого дома вышли многие мои коллеги: Никита Михалков, Татьяна Друбич, Борис Хмельницкий, Маргарита Терехова… Все были на подъёме, все были свято уверены в том, что творят историю… И только мне было совершенно наплевать на судьбу целой страны. Я эгоистично хотела одного: чтобы мне заплатили за фильм. Я как раз ушла в то лето от мужа, и… — она не договорила, и Тим понял, что продолжения не последует. Похоже, она и сама уже жалела, что слишком разоткровенничалась.

— И что, после того случая вы больше совсем нигде не снимались? — уточнил он, деликатно возвращая её к началу разговора.

— Практически нет, — отозвалась Светлана. — Только в рекламе иногда… и пару раз в ток-шоу. Но это несерьёзно, разовые подработки… А в большое кино меня больше не приглашали. Точнее… — она замешкалась на мгновение, словно раздумывая, стоит ли посвящать его в эти подробности. — В начале девяностых был спрос на чернуху и обнажёнку. Мне несколько раз предлагали оголиться в кадре или поучаствовать в откровенных сценах. Я всегда отказывалась.

Тим был ужасно рад это слышать.

— А где-то… в другой отрасли… не пробовали найти работу?

Она невесело усмехнулась.

— Я бестолкова и абсолютно ни к чему в этой жизни не приспособлена, Тимофей. Имею в виду, если нужно что-то делать руками. А физические нагрузки мне противопоказаны по состоянию здоровья, так что даже дворником не устроиться. После родов начались осложнения на почки…

После родов… Тим опомнился. А ведь и правда, он где-то читал, что у неё был ребёнок. Кажется, девочка. Но где же она теперь? Как бы спросить поделикатнее?

— Семья вам совсем не помогает? — осторожно поинтересовался он. — Родственники?

Лицо её сделалось отчуждённым. И, поскольку он продолжал смотреть на неё вопросительно, резко ответила:

— У меня никого нет.

Тиму стало неловко за то, что он вторгся в запретную зону её личной жизни, и теперь он лихорадочно придумывал, как бы свернуть в другую степь. В этот момент, к счастью, раздался стук в дверь.

— Пиццу принесли, — сказал Тим, поднимаясь и радуясь тому, что вывернулся из неприятной ситуации.

За пиццей (горячей, ароматной и мягкой, истекающей расплавленным сыром, как спелый манго — соком) Тим, наконец, поведал Светлане о цели своего визита.

— Ты сошёл с ума, — она даже жевать перестала и отшатнулась, выслушав его безумное предложение. — Я… не согласна. Я просто не смогу!

— Да почему нет-то? — Тиму совсем не хотелось есть, но, чтобы она не чувствовала себя неловко, он тоже проглотил пару кусков пиццы с ней за компанию. Сейчас же он удобно устроил подбородок на сцепленных в «замок» пальцах и беззастенчиво разглядывал Светлану, оценивая её уже не как женщину и даже не как свою кумиршу, а бесстрастно, как профессионал — профессионала. Тим с удовольствием отметил, что, немного подкрепившись, Светлана разрумянилась и похорошела — она больше уже не казалась ему отталкивающей и опустившейся. Обычная женщина… только немного измотанная жизнью, оголодавшая, всеми брошенная и забытая. Однако взгляд её лучистых глаз по-прежнему был ясен и чист.

— Ну, во-первых, я не снималась уже полтора десятка лет, — начала перечислять Светлана. — Боюсь, что давно утратила все свои навыки и умения…

— В фильме «Самое лучшее лето» вы были новичком среди опытных коллег, однако это не помешало вам сыграть так, что все критики обалдели, — невозмутимо отбил он подачу. — Ещё какие-то проблемы?

— Во-вторых… я никогда не работала на съёмках музыкальных клипов. А вдруг это совсем не моё?

— Глупости, — возразил он уверенно. — По сути, сюжет нашего клипа — это и есть маленький фильм. Он снимается по тем же законам и правилам… только всё более сжато и лаконично. Но вам не придётся делать ничего принципиально нового. Просто сыграйте учительницу, и всё!

— Но почему именно я? — задала она, наконец, главный мучающий её вопрос. Тим виновато развёл руками:

— Поверьте, внятно объяснить вам причину не смогу даже я сам. Да, это была моя идея. Вы всегда были моей любимой актрисой и… — он запнулся на мгновение, — остаётесь ею, несмотря ни на что. Так что просто примите как данность — вы мне нужны. В моём клипе, — добавил он торопливо.

Она молчала, опустив голову. Слишком долго для того, чтобы можно было принять это молчание за обычное раздумье.

— В конце концов, что вы теряете, если попробуете? — прибегнул он к последнему аргументу.

Она подняла глаза и уставилась прямо ему в лицо. От серьёзности и трагичности этого взгляда ему стало не по себе.

— Что я теряю? — с болью переспросила она. — Да понимаешь ли ты, Тимофей, что если эта затея выявит мою полную профнепригодность, я потеряю остатки гордости и самоуважения?.. Да, меня и сейчас-то не за что уважать, — она горько усмехнулась, — я практически ничего из себя не представляю. Но… если с клипом ничего не получится, я буду лишена самой последней иллюзии. Я просто боюсь, понимаешь? Боюсь со всей ясностью осознать и почувствовать, насколько я — никто.

Несколько мгновений он вглядывался в её взволнованное лицо, в нервно подрагивающие губы. Затем протянул руку и накрыл её ладонь.

— Когда-то… для простого десятилетнего мальчишки вы стали целым миром, — тихо произнёс он. — Настоящей путеводной звездой. Само ваше существование на Земле являлось… и является для него огромным чудом. Вы — не никто, Светлана. Вы даже не представляете, насколько. Всё, что вам нужно — это просто поверить в себя, как бы банально это ни звучало. Поверьте в себя так же, как тот мальчишка верит в вас.

Она на мгновение закрыла глаза, поддаваясь магии его голоса. Затем снова посмотрела ему в лицо и тяжело вздохнула.

— Мне очень страшно… страшно, что я тебя подведу, — сказала она наконец, робко улыбнувшись. И Тим понял, что это означает «да».

Времени у них оставалось в обрез — Тим это прекрасно понимал, но старался не поддаваться панике. Уезжал от Светланы он почти ночью, когда они закончили обсуждать хотя бы примерную схему дальнейший действий. Весь завтрашний день нужно было посвятить тому, чтобы вернуть Светлану в более-менее человеческий вид, и Тим собирался подойти к этому со всей ответственностью: парикмахерская, салон красоты, шопинг… В пятницу — то есть, уже послезавтра — она должна предстать пред светлые очи продюсера и режиссёра и произвести на них должное впечатление.

Уходя, Тим обернулся. Светлана стояла в дверях и смотрела ему вслед странным взглядом.

— Что-то не так? — испугался он. Она смущённо улыбнулась.

— Просто… показалось на миг, что ты мне привиделся. Что утром я проснусь — а ничего этого как ни бывало.

Повинуясь порыву, он вернулся, осторожно обнял её и поцеловал в макушку.

— Я реален, — шепнул он как можно убедительнее. — Я не исчезну и не рассеюсь в воздухе, как дым. Завтра ровно в девять буду у вас. Нас ждут великие дела, не так ли? — он чуть отстранился и заглянул ей в лицо. Она постаралась изобразить слабую улыбку.

Теперь, когда Тим узнал её получше, ему страшно было уезжать даже на ночь, бросив Светлану одну — такую беспомощную, худенькую, доверчивую и слабую… Хорошо хоть, осталось несколько кусков пиццы, до утра ей хватит, а потом он купит всё-всё, что необходимо.

— До завтра, Светлана, — сказал он, стараясь взглядом вселить в неё бодрость духа и уверенность. — Спокойной ночи.

— До завтра, Тимофей, — эхом откликнулась она. — Я… буду тебя очень ждать.

Марьяна встретила его, будучи немного на взводе.

— Почему ты отключил телефон? — с порога кинулась она в атаку. — Я тут чуть с ума не сошла, места себе не находила — думала, с тобой что-нибудь случилось…

— Что со мной может случиться, — устало выдохнул он. — Просто обсуждали важные рабочие моменты… не хотелось, чтобы меня отвлекали звонками или даже эсэмэсками.

Он направился в ванную, но Марьяна, не удовлетворившись этим ответом, проследовала за ним.

— С кем ты обсуждал рабочие моменты? — пытала она его в спину. — С Федорчуком? Или со Звёздной? Ты нашёл её?

— Нашёл, — коротко отозвался он, не оборачиваясь. Марьяна оживилась.

— Ну, и как она? Как сейчас выглядит? Сильно постарела? Подурнела? А правду говорят, что она пьёт? А квартира у неё какая? А обстановка? Сколько комнат? — вопросы так и сыпались из неё горохом.

Тим с трудом сдержался, чтобы не стукнуть кулаком о ни в чём не повинную раковину, над которой он мыл руки. Он стиснул зубы и крепко зажмурился. Перед глазами стояло лицо Светланы — доверчивое, наивное, печальное… Лицо всеми покинутого, одинокого, брошенного ребёнка.

— У неё всё прекрасно, — отозвался Тим наконец, не оборачиваясь, чтобы Марьяна не увидела его глаза. — Цветёт и пахнет. В клипе сниматься согласилась. Надеюсь, больше нет вопросов? Я хотел бы принять душ…

Марьяна, не расслышав предупредительных ноток в его голосе, обхватила Тима руками, уткнулась носом ему в затылок и только что не замурлыкала, как кошка.

— Хочешь, примем душ вместе? — шепнула она, игриво проводя пальчиком по его груди. — Я жутко соскучилась по тебе за этот день…

Он рассеянно погладил её по руке, а затем вежливо отстранился.

— Извини, Марьяша. Я смертельно устал.

— Ну вот, — она обиженно надула губки. — Я так и знала! Хорошо тебе — носишься целый день по своим делам, решаешь насущные вопросы, общаешься с людьми… А я сижу тут с утра одна-одинёшенька в пустой квартире и жду твоего возвращения, а ты даже не звонишь за весь день ни разу…

Тим резко обернулся. Марьяна даже вздрогнула — настолько чужим ей сейчас показалось знакомое, любимое лицо.

— Целый день просидела одна в квартире? — переспросил он странным голосом. — Настрадалась, да? Измучилась?

— А что случилось-то? — струсила Марьяна. — Я только хотела сказать, что…

— Да что ты можешь знать об одиночестве? — перебил он, и глаза его полыхнули дикой яростью. — Когда ты совсем одна в целом мире, и никому нет до тебя никакого дела? Когда все про тебя просто забыли, наплевали на твоё существование, вычеркнули твоё имя из записных книжек… Когда это продолжается не день, и не два, и даже не месяц, а почти пятнадцать лет. Пятнадцать лет, понимаешь ты это или нет?! — рявкнул он так, что девушка инстинктивно отшатнулась.

— Прости, — опомнился Тим и, повернувшись к раковине, плеснул себе в лицо пригоршню холодной воды. — Я не хотел орать на тебя, просто… я и в самом деле устал, Марьяша.

— Ты это… про Звёздную сейчас говорил? — нерешительно спросила она у него из-за спины. Тим молчал.

— Всё действительно так плохо? — тихо поинтересовалась она. Тим усмехнулся.

— Более чем. Ты даже не представляешь себе, насколько плохо. И не дай бог тебе когда-нибудь такое узнать…

Марьяна подалась вперёд и снова обняла его — на этот раз не соблазняюще, а бережно и нежно, словно пытаясь обогреть и успокоить. Тим прерывисто вздохнул, благодарно прижался к ней и в изнеможении закрыл глаза.

— Бедный мой, — прошептала Марьяна, гладя его по густым светлым волосам. — Тебе нужно поесть и отдохнуть. Давай, принимай душ, а я пока всё накрою к ужину.

— Спасибо, — с признательностью отозвался он. — Спасибо тебе.

На следующий день, с самого утра, всё завертелось как на сумасшедшей пёстрой карусели.

Он приехал к условленному часу, нагруженный пакетами из ближайшего супермаркета — привёз продукты и необходимые в хозяйстве мелочи: стиральный порошок, жидкость для мытья посуды, мыло, шампунь. С трудом успокоил Светлану, которая взирала на эти дары чуть ли не с ужасом и норовила отказаться, повторяя, что ей неловко и неудобно их принять. С удовольствием отметил, что она готовилась к встрече и предстоящему преображению — приняла душ, заплела вымытые и расчёсанные волосы в аккуратную косу. Но её одежда, даже чистая, всё равно выглядела старой, немодной и заношенной. Туфли же вообще были кошмарны… Впрочем, это тоже было поправимо — ведь они как раз и собирались поехать за обновками.

Перво-наперво они отправились в салон красоты, где Тим, не слушая возражений Светланы, заказал для неё целый пакет услуг, от парикмахерских до косметических. Она продолжала страшно смущаться, но он не обращал на это внимания и вовсю раздавал указания девушкам-работницам, которые млели от одного только присутствия звезды поп-сцены в их салоне:

— Волосы? Нет-нет, коротко ни в коем случае не стригите. Просто придайте причёске форму и объём. Радикально менять цвет мы тоже не будем, правда, Светлана? — и, после того, как она испуганно кивала, продолжал:

— Просто чуть-чуть освежите её натуральный светлый оттенок. Маникюр?.. Да, обязательно, но не яркий лак, хорошо? Школьной учительнице не стоит привлекать к себе слишком много ненужного внимания. Косметическую маску на лицо? Да, пожалуй, почему бы и нет. Перманентный макияж губ и бровей? Ох, спасибо, но это уже лишнее… Солярий тоже не надо, оставьте благородную бледность.

Ожидая, когда Светлана освободится после всех своих процедур, он мило шутил и хихикал с девушками, а те таяли от удовольствия и просили автографы прямо на фирменных буклетах и каталогах. Правда, одна из самых юных сотрудниц, не совсем разобравшись, в чём дело, невольно допустила бестактность, задав Тиму наивный вопрос: «А это кто, ваша мама?» На неё тут же зашикали со всех сторон, и она смущённо замяла тему.

В конце концов, Тиму вернули совершенно преображённую, практически новую Светлану. Нет, конечно, он и сейчас не мог бы сказать, что она изменилась до неузнаваемости. Но её посвежевшее лицо, новая причёска, которая очень ей шла, и — самое главное — тот восторг, который читался в её глазах, когда она украдкой косилась на своё отражение в многочисленных зеркалах, развешанных по стенам, моментально превращали её пусть не в писаную красавицу, которая кружит головы всем без разбора, но как минимум в весьма симпатичную, привлекательную и милую особу.

— Вы прекрасно выглядите, — искренне сказал он, целуя ей руку, и в этот раз она даже не застеснялась, а с удовольствием приняла комплимент, поверив ему от всей души.

Время к тому моменту уже давно перевалило за полдень, поэтому после салона красоты Тим повёз Светлану обедать.

Он специально выбрал самое простое и демократичное кафе, чтобы ей было проще расслабиться, но даже там Светлана чувствовала себя, как в крутом ресторане, и с восторженностью ребёнка озиралась по сторонам. Очевидно, она уже давным-давно не посещала ни кафе, ни ресторанов, отметил Тим с грустью, которая уже становилась для него привычной, когда он думал о Светлане — точнее, обо всём том, чего она была лишена все эти годы.

Он оценил её деликатность — она заказала себе только салат и чай. Тим решил не давить, хотя ему так и хотелось подкормить Светлану, положить на её тарелку кусочек послаще и повкуснее.

Их столик стоял у самого окна, выходящего на старую уютную улочку. Светлана с видимым удовольствием смотрела на людей, прогуливающихся по ту сторону стекла мимо кафе. Стояла середина сентября, и осень не то, что не вступила в своим права — она вообще не торопилась в Москву. Все прохожие были одеты в пёстро-летнюю, лёгкую одежду, солнце светило ярко и ласково, а небо было чистым, нежно-голубым, практически прозрачным.

— Раньше я очень любила гулять по центру, — улыбнувшись, вскользь заметила Светлана. — Я вообще безумно люблю Москву. Просто слишком давно не выползала из своей берлоги. А здесь всё так изменилось… в лучшую сторону. Жизнь не стоит на месте, — она не добавила «в отличие от меня», но эта невысказанная фраза явственно повисла в воздухе.

После обеда настала очередь для обновок.

— Вам необходим полный гардероб на осень, — заявил Тим безапелляционно.

— Зачем же полный? — испугалась Светлана. — Я думала, что нужно только показаться режиссёру, и потом, если он одобрит мою кандидатуру, ещё пару раз пересечься на съёмках… Ты же говорил, что клип снимают всего несколько дней!

— Ну, помимо съёмок, всё равно придётся выбираться в свет, — покачал он головой. — Прежде всего, вам предложат подписать официальный договор в студии. Затем выплатят аванс, а после окончания съёмок — гонорар. Это всё невозможно сделать, сидя дома — понадобится появляться в обществе. Ну, а когда съёмки закончатся — это тоже ещё не конец. Будет презентация ролика… вечеринка… возможно, даже небольшая пресс-конференция для СМИ и — обязательно — несколько интервью. В общем, вам не удастся снова запереть себя в четырёх стенах, как бы вы ни старались, — улыбнулся он ободряюще.

Светлана невольно поёжилась.

— Мне страшно… я так давно не выходила в люди, не чувствовала себя живой…

— Да-да, — делая вид, что не замечает зарождающейся в её голосе паники, подбадривающе подтвердил он, — очень давно не выходили. Иными словами, вы преступно долго засиделись дома! Пора это прекратить раз и навсегда.

Она ничего не ответила, но в глазах явственно читалось сомнение. «Стану ли я кому-нибудь нужна после того, как клип будет полностью отснят и выпущен?» — как бы говорил её взгляд. Тим решил не раздавать ей понапрасну пустых обещаний. Нужно было, чтобы она сама не захотела возвращаться к той жизни, из которой он пытался сейчас её вытащить. Надо было пробудить в ней жажду деятельности, интерес к творчеству… в общем, работы было — непочатый край.

Тим привёз её в огромный, недавно открывшийся торговый центр, где можно было подобрать одежду на любой сезон, вкус и кошелёк. Впрочем, Светлана всё равно не разбиралась во всех этих модных брендах и названиях, поэтому, когда он под руку уверенно вёл её в известный дорогой бутик, она даже не думала сопротивляться.

Продавщицы модельной внешности при взгляде на затрапезную одежонку Светланы скорчили кислые презрительные мины, с первого взгляда, навскидку, определив её социальный статус. Впрочем, высокомерные брезгливые ухмылки моментально сменились на подобострастно-льстивые улыбки, когда они увидели, что рядом с этой невзрачной женщиной находится сам Тим Солнцев, популярный певец. Они тут же окружили пару и любезно защебетали, нахваливая и рекламируя свой товар.

Как стилист Тим оказался беспощаден — он отвергал один наряд за другим, заставлял свою спутницу снова и снова удаляться в примерочную и показываться ему, сравнивал варианты, оценивал, бесцеремонно крутил и вертел Светлану то так, то эдак, рассматривая со всех сторон, как сидит обновка… Впрочем, палку он не перегибал — видно было, что Светлана, как истинная женщина, неравнодушна к шопингу, и вся эта весёлая возня отнюдь не казалась ей утомительной. Напротив, он понял, что примерки здорово её развлекают и доставляют истинное удовольствие, поэтому старался, как мог, растянуть процесс.

Но в конце концов, выдохлась даже Светлана.

— Пощади, Тимофей! — взмолилась она. — Я больше не могу…

И Тим, нагруженный ворохом одежды и коробками с обувью, как вьючный ишак, довольно посмеиваясь, направился к кассе.

Вот тут-то и произошла эта встреча.

Он не сразу обратил внимание на женщину в изящной широкополой шляпе. Да и Светлана поначалу лишь скользнула по ней равнодушно-рассеянными глазами. Впрочем, она быстро вернулась к даме более пристальным взглядом — и вдруг страшно побледнела. Женщина тоже уставилась Светлане в лицо, и через секунду, узнав её, громко и потрясённо ахнула:

— Светка?!

Тим заметил, как сразу напряглась и подобралась Светлана, словно готовясь к обороне. Ясно было, что эта особа — из её прошлой жизни. Он решил пока не вмешиваться, предоставив им возможность немного поговорить самим, но на всякий случай не стал отходить далеко, остановившись в нескольких шагах.

— С ума сойти… — неискренне, но сладко зачирикала дама, пытаясь справиться с волнением. — Сколько лет, сколько зим… Я тебя даже не сразу узнала! Ну, как ты, дорогая?

Тим увидел, как слегка дёрнулось лицо Светланы от обращения «дорогая». Он исподтишка рассматривал даму. Холёное ухоженное лицо без единой морщинки — явно не раз делала подтяжки. Стильная причёска. Элегантная одежда… Тут он понял, что незнакомка сейчас точно так же, как он — её, разглядывает Светлану. Придирчиво, ревниво, словно сравнивая, к кому из них обеих время было более благосклонным. По выражению лёгкой досады на лице дамы становилось понятно, что Светлана выглядит лучше, чем она ожидала, но при этом себя она явно ощущала не в пример моложе и красивее.

— Вот это встреча, так встреча! — продолжала заливаться соловьём она, словно не замечая, как мрачно, почти враждебно, взирает на неё Светлана, не испытывающая ни малейшего желания поддержать разговор. — Скажу кому — не поверят… Где ты, как ты? А мы вот с дочкой решили прошвырнуться немного по магазинам, подобрать ей гардероб к новому учебному году. Она ведь у меня первокурсница! В МГУ летом поступила… Вон она, кстати, — дама кивнула в сторону вешалок с одеждой, которые самозабвенно перебирала высокая длинноногая девица и не обращала ни на мать, ни на её собеседницу никакого внимания.

— А сама я собираюсь в Испанию на днях, — похвасталась дама. — Так что мне тоже нужны кое-какие обновочки. Мама и папа купили там дом несколько лет назад, вот — еду к ним в гости…

— Чей папа? — ровным голосом произнесла Светлана. — Твой или мой? Ты уж уточни…

Тим готов был поклясться, что её голос был полон яда. Это у кроткой-то, нежной, тихой Светланы! Дама неловко зависла на середине начатой фразы, тоже испугавшись такой метаморфозы.

— Ну, Светик… — залопотала она наконец, сразу теряя былое величие. — Что ты цепляешься за прошлые обиды. Как говорится, кто старое помянет — тому глаз вон. Никто не виноват, что так вышло.

— Конечно, — звенящим от напряжения голосом подтвердила Светлана. — Никто ни в чём не виноват, все довольны и счастливы, всё так чинно, благородно — правда, Шурик?

Тим понял, что пора вмешаться.

— Светлана, у вас всё в порядке? — шагнув к ней и взяв её под руку, поинтересовался он. Дама вытаращила глаза, узнав в спутнике бывшей подруги звезду эстрады.

Светлана вцепилась в его запястье так крепко, что ему стало больно.

— Пожалуйста, пойдём отсюда, — торопливо сказала она. — Я хочу вернуться домой.

Он не стал возражать. Но даже спиной долго ещё чувствовал пронзительный взгляд, которым буравила их удаляющиеся фигуры незнакомка в шляпе.

В машине она не проронила ни звука, так и молчала всю дорогу до дома. Тим не решился задавать наводящие вопросы, которые могли оказаться лишними и бестактными в данной ситуации. Хотя, конечно, ему было крайне досадно, что та весёлая беззаботность, та лёгкость, волей-неволей завладевшие Светланой во время шопинга, после этой злополучной встречи испарились без следа. Ну что ж… Следовало набраться терпения. С чего он решил, что с ней всё будет легко и просто? Теперь главное, что его беспокоило — это необходимость позаботиться о душевном равновесии Светланы.

Перед тем, как оставить её одну, он приготовил ужин из купленных им продуктов. Всё самое простое, незамысловатое, но по-настоящему домашнее — суп, картошка с курицей. Светлана почти не притронулась к еде, очевидно, всё ещё мысленно перебирая в памяти разговор с той женщиной, которую она называла мужским именем «Шурик».

Поколебавшись, Тим сделал то, чего делать изначально не собирался — откупорил бутылку вина и плеснул Светлане чуть-чуть, не больше четверти бокала, чтобы она немного успокоилась. Ещё в магазине он долго сомневался, стоит ли в принципе приносить вино в дом женщины, о которой все судачат, что она алкоголичка. Однако интуиция подсказывала ему, что на этот раз злые языки переусердствовали в своей вечной жажде очернить и опорочить — в каком бы плачевном состоянии Светлана ни находилась, а на пьяницу она точно похожа не была. Поэтому Тим купил красное вино, решив, что вечером не помешает отметить начало возвращения к нормальной жизни.

Светлана пригубила вино, но он не заметил, что она хотя бы слегка расслабилась. Брови её по-прежнему были напряжённо сведены, губы сжаты.

— Я приеду завтра в восемь, — напомнил Тим, немного нервничая. — В десять утра режиссёр встретит нас на съёмочной площадке. Вы ведь будете готовы, правда?

Она, наконец, перевела взгляд на Тима и кивнула с вымученной улыбкой:

— Обязательно.

У него немного отлегло от сердца.

— Ну, тогда — спокойной ночи! — и, поглядев на часы, он с чистой совестью заторопился домой. — Постарайтесь лечь сегодня пораньше. Завтра вы нужны мне свежей и отдохнувшей.

Знал бы он, что случится после его ухода — ни за что не оставил бы её одну…

На следующее утро дверь ему просто никто не открыл.

Поначалу Тим ещё успокаивал себя тем, что Светлана, должно быть, не слышит стука — возможно, принимает душ. Он подождал немного и постучал ещё раз. Ответом ему была тишина. А может быть, она просто вышла в магазин? К примеру, за хлебом… Да какой, к чёрту, магазин, он же купил ей продуктов на неделю вперёд!

А дальше страх захлестнул его, как цунами, и уже плохо соображая, что он делает, Тим стал пытаться достучаться до Светланы любой ценой. Он колотил в дверь руками и ногами. В панике бегал туда-сюда по лестничной клетке. Снова ждал и возобновлял настойчивый стук. Даже прокричал несколько раз в замочную скважину:

— Светлана, вы здесь?!! Откройте! — чем вызвал недовольство выползших на шум соседей.

— У, алкаши, управы на вас нет… — зло проскрипела бабка, чья дверь находилась аккурат напротив Светланиной. — Зальют глаза с утра и начинают буянить…

— Что вы несёте? — возмутился он. — Там, должно быть, что-то случилось…

Федорчук уже несколько раз звонил ему. Сначала Тим малодушно сбрасывал вызовы, но, когда его ужас достиг апогея, всё-таки сам набрал номер режиссёра и выдохнул в трубку одну-единственную фразу:

— Со Светланой какая-то беда!

Тон его не на шутку встревожил Федорчука, до этого собиравшегося наорать на зарвавшегося пацана за то, что тот безбожно опаздывает на съёмки и ставит их под угрозу срыва. Коротко расспросив Тима о подробностях, он дал единственно верный в этой ситуации совет:

— Вызывай эмчеэсников, пусть ломают дверь. Мало ли… может, у неё сердечный приступ, или ещё что похуже.

Тим похолодел. А если она, не дай бог, сама что-то с собой сделала? Уж очень странное лицо у неё вчера было при прощании…

Сотрудники МЧС примчались довольно оперативно. Правда, предварительно они долго пытали Тима по телефону на предмет того, достаточно ли у него оснований для вызова на вскрытие двери. Оказалось, что приезжают они, как правило, лишь в трёх случаях: если в квартире заперт маленький ребёнок, если там осталась включённой газовая плита и, наконец, если за закрытой дверью находится беспомощный человек, возможно — инвалид, чьей жизни что-то угрожает. Тим убедил их, что третья ситуация как раз подходит, и ему пообещали выслать бригаду.

Разумеется, находясь во взвинченном состоянии, Тим не догадался, что первым делом его попросят предъявить документ, подтверждающий право собственности на квартиру. Он попытался было выкрутиться:

— Вы же понимаете… доступа к документам у меня сейчас просто нет. Они все внутри.

— В таком случае, следует вызвать участкового, чтобы он подтвердил вашу личность, — заявил один из парней-эмчеэсников. — Ну… или соседей вызвать в качестве свидетелей. Кто-то может поручиться, что вы здесь живёте?

К сожалению или к счастью, никто не узнал в Тиме известного певца. Он и сам не знал, помогло бы это обстоятельство ему в данной ситуации — или, наоборот, навредило бы. Одно он понимал совершенно точно: весь его план рушится, как карточный домик, и это приводило его в отчаяние. Никто не собирался взламывать дверь без соответствующего документа или хотя бы устного свидетельства.

Однако на выручку, как ни странно, пришла та самая злобная соседка, ранее обозвавшая Тима алкашом. Она как раз появилась на лестничной площадке с мусорным ведром и недовольно окинула взглядом собравшуюся здесь компанию.

— О! Всё ещё шумите, — отметила она, чертыхнувшись. — И когда угомонитесь уже…

— Скажите, вам знаком этот человек? — поинтересовался эмчеэсник. — Он действительно проживает в этой квартире?

— А где ж ещё, — отмахнулась бабка с досадой, то ли не расслышав, то ли не поняв. — Всех пьяниц сюда тянет, как мух на говно, прости господи! Устроили притон… Я с ними никаких дел сроду не имела и иметь не хочу.

— Так он отсюда? — снова уточнил эмчеэсник и кивнул на дверь запертой квартиры. Соседка, не особо вникая в саму суть проблемы, лишь всплеснула руками:

— Да что вы пристали ко мне с дурацкими вопросами! Конечно, отсюда. Ключи, видать, забыл, вот и орёт с утра под дверью… нормальным людям житья не даёт.

— Ладно, Саня, — эмчеэсник дал отмашку своему товарищу. — Дело ясное, давай вскрывать.

Используя бензорез и крюк, именуемый в народе «хулиганом», парни за считанные минуты вырвали дверь буквально «с мясом».

— Дверь-то — тьфу, название одно, — в сердцах сплюнул тот эмчеэсник, которого напарник называл Саней. — С железной было бы больше возни…

Тим его уже не слушал. Он влетел в комнату и сразу же увидел Светлану, которая неподвижно лежала на своём матрасе. Он опустился на колени и в страхе притронулся к её руке. Рука была прохладной, но не безжизненной. Жива! Слава богу, она хотя бы жива! Не помня себя от радости, Тим осторожно потряс её за плечо:

— Светлана, Светлана, что с вами? Вы меня слышите?

От его тряски она невнятно что-то пробормотала, но не открыла глаза. Тим снова встряхнул женщину, но она по-прежнему не выдавала внятных реакций на его присутствие.

Неловко дёрнувшись, Тим задел ногой какой-то предмет, который со звоном упал на пол. Заторможенно, как в трансе, Тим перевёл на него взгляд.

Это была бутылка вина. Та самая, которую он купил вчера утром в супермаркете. Только теперь она была абсолютно пуста.

Снова переведя взгляд на Светлану, Тим замер, наконец-то осенённый единственно верной догадкой.

Боже. Да она пьяна!

И как это он сразу не сообразил?! И этот характерный запах, на который он попросту не обратил внимания поначалу, так как был жутко взволнован… Светлана не умерла, не покончила с собой, даже не стала жертвой внезапного сердечного приступа — она просто напилась в стельку в его отсутствие.

Потрясённый своим открытием, Тим не сразу услышал, что в дверном проёме деликатно покашливают ребята-эмчеэсники, ожидающие оплаты своего труда.

— Эй, парень… у вас там всё в порядке? — крикнул Саня. Тим тяжело поднялся с пола и побрёл в прихожую, чтобы рассчитаться с ними.

— Да… — пробормотал он растерянно, отсчитывая купюры. — Всё в порядке, спасибо. Просто… хозяйка переборщила со снотворным. Вот я и перенервничал немного…

— Жена, что ли, твоя? — понимающе хмыкнул один из эмчеэсников. — Бывает… А за дверь ты нам ещё спасибо скажешь. Это убожество давно пора было менять, — он снисходительно улыбнулся.

Остаток дня прошёл, как на автопилоте.

Сначала Тим дозвонился до Федорчука и сообщил ему, что Светлана тяжело заболела, поэтому ему нужно время до понедельника, а с другими актрисами сниматься он по-прежнему категорически отказывается. И, не слушая больше возмущённый ор режиссёра, Тим оборвал разговор.

Затем он вызвал службу по замене двери. Выбирал вслепую, по телефону, практически наугад, ориентируясь лишь на словесные характеристики. Впрочем, это было не так уж и важно. Любая дверь будет лучше той, что стояла у Светланы до этого…

Потом настал черёд того, что он подсознательно отодвигал — нужно было приводить Светлану в порядок. Тим страшно злился на себя — дурак, дурак, ну как он мог так сглупить с вином?! Сам, собственными руками открыл бутылку и наполнил её бокал… И даже не подумал о том, что в его отсутствие Светлана может продолжать пить!

Он был ужасно зол и на неё тоже. Ведь всё было так хорошо, так чудесно! Как она могла его подвести? Она же обещала…

Тим с горечью взглянул в лицо всё ещё крепко спящей Светланы. Во сне оно разгладилось и больше не казалось таким напряжённым, как при их прощании накануне. Что же, сняла стресс — так сняла, ничего не скажешь!..

Поскольку непохоже было, что в скором времени Светлана сама собирается проснуться, Тим со вздохом прибегнул к крайним мерам. Он просто бесцеремонно подхватил её на руки, отволок в ванную и там с каким-то злорадным удовольствием окатил актрису холодной водой.

Пока ошалевшая Светлана отфыркивалась и испуганно озиралась, соображая, на каком она находится свете, Тим невозмутимо продолжал поливать её водичкой.

У Светланы, наконец-то, прорезался голос.

— Тимофей… прекрати! — выкрикнула она хрипло. — Что ты делаешь?

— Ага, — констатировал он, — значит, имя моё вы пока ещё не забыли… Прекрасно, прекрасно.

— Зачем ты… ай! — снова взвизгнула она. — Перестань!

Он подал ей сухое полотенце и чистую одежду.

— Даю ровно десять минут на то, чтобы привести себя в порядок. Жду вас на кухне, — ледяным тоном сообщил он Светлане и вышел из ванной.

Когда она появилась, стыдливо отводя глаза, чтобы не встречаться с Тимом взглядом, он понял, что она в полной мере осознала всю тяжесть и глубину своего проступка. Злиться на неё больше почему-то не хотелось. Он чувствовал только усталость и опустошение, смешанные с горьким разочарованием.

Она робко присела на краешек табурета. Он молча подал ей чашку крепкого кофе без молока и без сахара.

— Вот, выпейте.

Она послушно приняла чашку из его рук. Эта покорность раздражала его. Почему она ведёт себя так, точно боится его? Неужели сама не чувствует, что он никогда не причинит ей зла, он просто физически не сможет сделать ей ничего плохого, это выше его моральных сил и возможностей…

— Вы пьёте, Светлана, — произнёс он утвердительным тоном, имея в виду, конечно же, не кофе. — Давно?

Её лицо запылало.

— Я… пытаюсь бросить, — прошептала она виновато. — Честное слово, у меня даже получается! Я не пила с самого лета, и не собиралась начинать, правда! Вот только вчера сорвалась…

Тим молча смотрел на неё, испытывая смешанные чувства — от неприятия до жалости, от злости до желания согреть, спасти, защитить…

— Я очень сильно подставила тебя, Тимофей, — сказала Светлана. Очевидно, разум и память окончательно к ней вернулись. — У тебя будут большие проблемы из-за сорванных съёмок? Прости… я знаю, что это подло…

Он продолжал злиться на то, что Светлана не понимает главного — она подставила не его, а себя саму!

— Зачем вы это делаете? — тихо спросил он, отворачиваясь к окну — не было сил смотреть в её виноватые глаза. — Вы же прекрасно понимаете, что это путь в пропасть. Да, вам не повезло в жизни, бывает, но ведь… многие люди теряют работу и необязательно при этом спиваются! Тем более, вам представился шанс всё изменить, исправить…

Она покачала головой, хотя он и не мог её видеть.

— Это… не из-за работы, — отозвалась она еле слышно. В голосе её было столько тоски и боли, что он тут же повернулся к ней лицом.

— С вами произошло что-то плохое? — спросил он. — Вас кто-то обидел? Стряслось что-то ужасное, непоправимое?

Она всё-таки решилась посмотреть ему в глаза. В её взгляде читалось нечто невысказанное, тайное, которым прежде она не делилась ни с кем.

— Ну хорошо, Тимофей, — наконец, устало выдохнула она. — Я всё-всё тебе расскажу.

1981

К шестнадцати годам Свету можно было смело причислять к профессионалам.

Её успех в кино не ограничился «Самым лучшим летом». Сразу после премьеры девочку стали активно приглашать на съёмки — и в «Ералаш», и в полнометражные детские фильмы, и даже в небольшие роли взрослого кино, где, как правило, она играла дочь кого-нибудь из главных героев. Света снималась практически на всех киностудиях своей необъятной Родины — в Москве, Ленинграде, Минске, Киеве, Ялте и Одессе; общалась с лучшими режиссёрами и актёрами — словом, вела такую насыщенную и интересную жизнь, которая большинству её ровесников могла только сниться.

Её ждало множество удивительных открытий. Так, Света на собственном опыте узнала, какие города Советского Союза чаще всего используются для съёмок якобы заграничной жизни. Не только рядовым гражданам, но и самым именитым режиссёрам было крайне непросто получить разрешение на выезд за рубеж. Киношников неохотно выпускали даже на международные кинофестивали. При всём этом, простые советские люди не прочь были поглазеть на жизнь в чужих странах хотя бы на экране телевизора. Поэтому нашёлся гениальный выход: снимать «заграницу» прямо в СССР или, максимум, в дружественных социалистических странах.

С ролью Запада прекрасно справлялись города Прибалтики и Ленинград. Восток снимали в Средней Азии. Тропики — в Крыму. Исторические ленты, рыцарские фильмы с замками и старинными крепостями — на Западной Украине.

Света своими глазами видела улицу Яуниела в Риге, превратившуюся в фильме «Шерлок Холмс и доктор Ватсон» в знаменитую лондонскую Бейкер-стрит. Она была в курсе, что Венеция в «Труффальдино из Бергамо» на самом деле — Царское Село, а Стамбул в «Бриллиантовой руке» — ничто иное, как столица Азербайджана. Эти открытия не делали её более циничной или разочаровавшейся в киноискусстве — напротив, она всё больше и больше заболевала съёмочной лихорадкой, испытывая постоянную потребность работать. Света не могла дождаться, когда же, наконец, закончатся скучные годы учёбы в школе, только отвлекающие её от съёмок и мешающие полной отдаче процессу.

Лето восемьдесят первого, выпавшее на окончание девятого класса, стало для Светы переломным. Она мечтала лишь об одном — хотя бы с горем пополам окончить школу (всего-то один год осталось потерпеть, подумаешь!) и немедленно уехать в Москву, чтобы поступить на актёрский факультет какого-нибудь театрального института.

Зависть одноклассников и знакомых стала привычной, как воздух, и уже особо не раздражала, не обижала — Света предпочитала её попросту игнорировать. К тому моменту все её однокашники давно оставили попытки подмазаться к чужой славе, сдружиться с юной артисткой, стать вхожими в круг её близких. Она всё так же никого к себе не подпускала, из-за чего за глаза её называла зазнавшейся гордячкой. На самом деле, о том, чтобы зазнаваться, не шло и речи — просто ей по-прежнему никто не был нужен, кроме Дани и Шурика. Так было всегда, сколько Света себя помнила.

Шурик в тот год невероятно расцвела, превратившись из симпатичной девочки в очаровательную девушку-подростка. Впрочем, Света тоже не была обделена внешними данными, хотя и не могла не признавать того, что красота подруги — куда более изящная и тонкая, чем у неё самой. Их негласное соперничество, начавшееся ещё в раннем детстве, продолжало цвести буйным цветом — словом, это была типичная женская дружба. Несмотря на окутывающий их флёр постоянной конкуренции, девчонки удивительно гармонично и слаженно смотрелись вдвоём: Света брала талантом, обаянием и искренностью, а Шурик — классической женской красотой.

На них стали обращать внимание парни — не только ровесники, а даже десятиклассники и студенты первых курсов. Девчонки с удовольствием выслушивали комплименты в свой адрес, благосклонно их принимали, но не спешили отвечать взаимностью. Им просто нравилось мужское внимание само по себе, потребности же в более взрослых, зрелых отношениях они пока не испытывали. Тем более, у них был такой замечательный кавалер, как Даня! Верный друг, товарищ, практически брат.

Даня тоже вытянулся в тот предпоследний учебный год. Высокий, стройный, темноволосый, с внимательным взглядом серо-голубых глаз, прямым носом, точёной линией скул и подбородка — он нравился многим девочкам. На него вовсю заглядывались в школе и подбрасывали записочки с признаниями… Но и Дане, по большому счёту, пока что не нужна была ни одна из этих пылких поклонниц — хватало своих боевых подруг. Он любил гулять по улицам, держа Свету под одну руку, а Шурика под другую: важный, довольный, сияющий. Втроём они смотрелись — ну просто загляденье, картинка из журнала, кадр из фильма, куда там Голливуду!..

В конце лета все три семейства — Звёздные, Шульман и Костровы — на целых две недели выбрались вместе на престижную турбазу для привилегированных персон, именуемую «Красный восход». Путёвки доставала вездесущая тётя Люба — разумеется, по блату, с гигантской скидкой.

Это были упоительные, не по-августовски жаркие, солнечные и счастливые дни, сладко пахнущие лесом, нагретой землёй, цветами, травами и рекой. Уютные деревянные домики — по одному на семью — утопали в зелени деревьев, мягкий песочек на пляже щекотал и нежил босые ноги, а вода в речке казалась прозрачной, как стекло, еда в столовой трижды в день удивляла обилием и разнообразием… словом, это был райский уголок для избранных. И дети, и взрослые целыми днями играли в волейбол и бадминтон или пропадали на пляже, а вечерами спешили на танцплощадку. На турбазе даже разрешалось (в специально отведённых для этого местах) разжигать костры и собственноручно готовить шашлык, ведь, что ни говори, а отдых на природе — не отдых без жареного на углях мяса, даже если в столовой тебе предлагают отличное сбалансированное питание.

Правда, немного портили общее впечатление советские агитационные плакаты и карикатуры в стиле журнала «Крокодил», развешанные по всей территории турбазы. Так, возле самого входа на пляж был установлен фанерный щит с целым комиксом о том, что бывает с несознательными личностями, загрязняющими окружающую среду. Первая картинка живописала двух заправских алкашей, распивающих пиво прямо на берегу реки. На второй картинке было показано, как пьяницы швыряют опустевшую стеклотару прямо в воду. Третья картинка изображала только одного из выпивох, решившего освежиться в реке. И, наконец, четвёртая, заключительная картинка символизировала справедливое возмездие: бедолага с перекошенной физиономией вылезал из воды, а с его ступни стекала ярко-красная кровь — он порезался о разбитую бутылку, которую собственноручно выкинул в речку. Тёма почему-то очень боялся этой картинки и старался прошмыгнуть мимо неё, крепко зажмурившись, чтобы не было искушения взглянуть на этот ужас ещё раз — хотя бы одним глазком. Мальчик жил в странном, особенном мире собственных страхов и иллюзий…

На пляже девчонки располагались точно так же, как и гуляли — одна по правую Данину руку, а другая по левую. Света щеголяла в голубом купальнике, а Шурик в жёлтом, и эти яркие цвета оттеняли их стойкий подмосковный загар. Обе юные нимфы были чудо как хороши, и многие отдыхающие беззастенчиво глазели на них, пуская слюни. Даня же с невозмутимым хозяйским видом, словно говорившим: «Это всё моё!», довольно щурился на солнышке — ему очень льстило, что он находится в обществе двух самых очаровательных девушек на всей турбазе. Он привык к их обществу и чувствовал себя с ними, как рыба в воде… до недавнего времени.

С некоторых пор, впрочем, его стали смущать реакции собственного тела на вид полуобнажённых подружек. Особенно лихорадило его при виде Светы… Это и беспокоило, и радовало, и пугало его. Даня не знал, во что оно в конце концов выльется — и если пока это не причиняет ему ощутимых неудобств, то, может быть, впоследствии сдерживаться станет всё труднее?

Света не могла не заметить его странных взглядов, которые он бросал на неё исподтишка, думая, что она не видит. Она прекрасно понимала всю их природу и — не без чувства лёгкого женского самодовольства, упоительной власти над мужским телом — иногда чуть-чуть провоцировала Даню, дразня и забавляясь.

Однажды, выйдя из воды, Света попросила его подать полотенце. Она наплавалась до такой степени, что губы её посинели, а зубы клацали друг о друга. Вместо того, чтобы выполнить её просьбу немедленно, Даня странно замешкался. Он жадно уставился на её мокрый купальник, облепивший стройное тело — и вдруг шумно вздохнул, а затем, торопливо отвернувшись, неловко сунул ей полотенце, даже не встречаясь с ней взглядом. Света хотела, по своей привычке, невинно пошутить над другом, но вдруг сама почувствовала невероятное смущение. Щёки её запылали — нет, не от стыда, а от чего-то нового… волнующего и приятного. Она молча завернулась в полотенце и опустилась на покрывало, расстеленное на песке.

Он так же молча сел рядом, не прикасаясь к ней, но всё же достаточно близко, поэтому Света ощущала исходящее от него тепло и невольно проникалась охватившим его нервным возбуждением.

Оба не произнесли ни слова, но что-то изменилось между ними в этот момент. Словно зажглась искра — и не потухла, а готовилась собраться с силами и разгореться в мощь полноценного огромного костра.

Привилегированность турбазы стала для Светы огромным плюсом — никто не докучал ей повышенным вниманием, не навязывал своего общества, не лез с расспросами о кино. Для всех она была простой девчонкой, обычной отдыхающей — одной из них. Её, конечно, многие узнавали, но известными именами здесь сложно было кого-нибудь удивить. На турбазу «Красный восход» приезжали очень непростые люди: партийные работники с молодыми любовницами, деятели культуры и искусства с жёнами и детьми, представители «золотой молодёжи» — словом, настоящие сливки общества, жаждущие незатейливого неформального отдыха.

Так, через два домика от Звёздных поселился народный артист. Он давно уже вышел в тираж, растерял былое величие и славу, обрюзг и раскабанел, но всё ещё был преисполнен чувства собственной невероятной важности и любил поспорить, поскольку считал своё мнение единственно верным по любому вопросу. Отстаивая свою точку зрения перед собеседниками, он так яростно тряс головой, что под его подбородком дрожала медуза. Пару раз артист пытался остановить и Свету, чтобы обсудить с ней проблемы современного кино: он утверждал, что хороших фильмов больше не снимают, что кинематограф неуклонно скатывается в пропасть — вероятно, после окончательного ухода его самого с больших экранов. Первое время Света ещё послушно поддакивала, не особо вникая в его витиеватые пафосные речи, изнывала от скуки и мечтала только об одном — поскорее бы смыться. Затем она и вовсе стала избегать его общества: завидев народного артиста издали, девочка тут же сворачивала с его пути и удирала, либо ныряла за ближайший кустарник и выжидала, пока артист не пройдёт мимо.

Вечерами отдыхающие в основном расслаблялись на танцплощадке под Пугачёву, «Синюю птицу» и «Песняров». Свету и Шурика наперебой приглашали на медленные танцы, девчонки никогда не простаивали в уголке. Впрочем, подобное времяпровождение вскоре им наскучило — они нашли себе занятие поинтереснее. Теперь, едва только сгущались сумерки, они отправлялись на шашлыки с компанией своих новых друзей — московских студентов, которые охотно приняли Свету, Шурика и даже Даню в свой круг.

Это были не совсем обычные студенты. Сейчас бы их назвали «мажорами», но тогда ещё мало кто знал и использовал это слово, предпочитая ему определение «золотая молодёжь». Это были парни и девушки, чью настоящую и будущую жизнь устраивали их высокопоставленные родители — а дети лишь бездумно её прожигали, поскольку всё существование их было безбедным, лёгким и безоблачным. Дети элиты не ведали забот и не знали проблем, носили импортную одежду, слушали заграничные пластинки, курили «Мальборо», водили собственные автомобили сразу после окончания школы, по блату поступали в МГУ или МГИМО на самые престижные факультеты, отдыхали за границей… Выезд на турбазу «Красный восход» был для них чем-то вроде экзотического приключения, слияния с «народом» — даром, что отдыхающий здесь народ в большинстве своём был тоже ой как непрост.

За Светой сразу же принялся активно приударять студент журфака Олег, сын дипломата. Его демонстративно «взрослые» ухаживания немного смущали девочку, которая в любовных делах была пока что совершенно неискушённой и неопытной особой. Настойчивость Олега, пристальный и оценивающий взгляд его холодных цепких глаз пугали Свету и одновременно завораживали. Олег так захватывающе рассказывал о своих зарубежных поездках с родителями! После окончания института он метил на центральное телевидение, в отдел международных новостей — а значит, ему снова предстояли многочисленные командировки за границу. Завидный жених, что и говорить — любая другая на месте Светки буквально умерла бы от счастья, что такой перспективный парень обратил на неё внимание. К тому же, он был ещё и очень хорош собой. Но она продолжала держать нейтралитет, не говоря Олегу ни «да», ни «нет», и неуклонно пресекая все его попытки вести себя более развязно, чем следовало бы. Света решительно снимала его руки со своей талии, если он пытался её обнять, или упорно отказывалась присесть к нему на колени.

Шурик вовсю кокетничала с Олегом, беззастенчиво строя ему глазки и пытаясь перетянуть его внимание со Светы на себя, но её уловки не срабатывали. Помимо смазливой мордашки, потенциальная девушка Олега должна была обладать ещё и статусом, которого Шурик не имела, в отличие от Светы. Очевидно, парень решил, что молодая известная актриса вполне ему подходит, что она «достойна» его.

Свете же мешала не только взрослость Олега и серьёзность его намерений. После памятного эпизода на пляже между ней и Даней возникло что-то необъяснимое, неуловимо-тонкое… которое заставляло её постоянно искать Данин взгляд, обращённый на неё, а затем — поймав его — смущённо отворачиваться.

Даня приходил в бешенство, видя, что парни летят на Свету, как мотыльки на яркий свет. Сдерживаться было невыносимо трудно, и он из последних сил делал вид, что ничего не происходит, а лицо его приобретало подчёркнуто независимое и незаинтересованное выражение, хотя на самом-то деле ему хотелось разбить самодовольную рожу Олега в кровь.

Да, что-то происходило между Светой и Даней, и это становилось заметным для окружающих — уж очень искрило между ними, как при высоковольтном напряжении. Даже Шурик однажды спросила, как бы между прочим:

— Ты что, имеешь виды на Даню?

Света покраснела, словно её поймали с поличным.

— Может быть, это он на меня имеет… — смущённо пробормотала она, отворачиваясь. Шурик пренебрежительно фыркнула.

— Ну да! Даня пока что мечется, как слепой щенок, и не определится толком, кто ему больше нравится — ты или я. Он и на меня тоже заглядывается…

Слышать это было неприятно. Света решила отмолчаться, но лицо её говорило красноречивее всех слов. Шурик, обрадовавшись, что ей удалось задеть подругу за живое, с воодушевлением продолжала:

— Видела бы ты, как он пялится на мою грудь! Едва сдерживается, чтобы к ней не прикоснуться, — Шурик хихикнула.

— Что же его останавливает? — как можно равнодушнее спросила Света. — Надо полагать, с твоей стороны не будет никаких препятствий.

— Ну, нет уж! — Шурик озорно рассмеялась. — Я пока что ещё тоже не определилась… Даня мне нравится, конечно. Он симпатичный, добрый, хороший, я его всю жизнь знаю… Но… он всё-таки ещё пацан. Молокосос! Глупо заводить романы с ровесниками. Нужен более зрелый и опытный человек. Настоящий мужчина… — она мечтательно зажмурилась.

— Зачем? — удивилась Света. — Ты что, собираешься сразу же улечься с этим зрелым и опытным в постель?

— А почему бы и нет? — хрустально рассмеялась Шурик. — Уж лучше сделать это с тем, кто понимает… чем с неопытным сосунком.

Свету почему-то замутило.

— Ну… ты же имеешь в виду — после свадьбы? — уточнила она на всякий случай. Это развеселило Шурика чуть ли не до икоты, до искренних слёз.

— Боже мой… после свадьбы! — повторяла она, хохоча. — Светка, ты меня поражаешь, честно! Я думала, у вас там, среди киношников, таких дремучих представлений уже не осталось… Неужели ты ни разу не пообжималась ни с кем из своих партнёров по съёмочной площадке?

— С ума сошла? — ахнула Света. Шурик махнула рукой:

— Ну, всё с тобой ясно. Святая душа на костылях! Только смотри, не щёлкай клювом слишком долго, а то не только такой видный парень, как Олег, от тебя скоро отвалится, но и Даня очень быстро остынет. Куй железо, пока горячо — мой тебе искренний дружеский совет!

«Ковать железо» не особо-то получалось. Оба — и Света, и Даня — то ли слишком робели, не решаясь сделать первый шаг друг другу навстречу, то ли не были уверены в ответном чувстве. Даня видел, что Олег продолжает нарезать круги вокруг Светы, а она помнила хвастливые слова Шурика о том, что Даня заглядывается на её грудь.

Иногда, впрочем, их тщательно скрываемый даже от самих себя секрет, их тайное желание прорывалось наружу. Как-то ранним утром они буквально столкнулись возле умывальника — каждый с тюбиком зубной пасты в руках и с полотенцем, перекинутым через плечо. В невероятном смущении они почистили зубы, не глядя друг на друга, а затем молча, плечом к плечу, двинулись обратно, каждый к своему домику. Света, одетая лишь в лёгкий сарафан, после умывания немного замёрзла. К тому же, её голые ноги в сандалиях намокли от утренней росы. Так же молча, почти не смотря в её сторону, Даня стянул через голову свою футболку и неумело набросил на плечи девочки. На миг Света оказалась в кольце его рук, и оба, остановившись, замерли, боясь даже дышать. Абсолютную тишину нарушал лишь щебет проснувшихся птиц. Где-то вдали куковала кукушка.

Футболка ещё хранила его тепло, а сам Даня, оставшись голым до пояса, казалось, и вовсе не замечал утренней прохлады. Света решилась взглянуть ему в глаза — они потемнели, став из серо-голубых практически чёрными. Она машинально отступила назад и упёрлась спиной в стену одного из деревянных домиков, меж которых пролегала тропинка к умывальнику. Даня шагнул вслед за ней, не желая увеличивать дистанцию — и вот он уже практически прижался к ней, а отступать ей больше было некуда.

Он взволнованно пытался справиться со сбившимся дыханием. Волнение его передалось и Свете. Она, как заворожённая, продолжала смотреть в его глаза — оказывается, она никогда раньше не видела их так близко… Его дыхание пахло острым мятным холодком и свежестью зубной пасты, и это было неожиданно приятно. Так хотелось ощутить эти губы совсем близко… вплотную… на своих собственных губах. Кажется, Даня мечтал о том же самом. Казалось, ещё секунда — и их губы, наконец-то, соединятся… Но вместо этого, струсив в последний момент, Света легонько оттолкнула его, выскочила из кольцевого захвата и помчалась прочь, уронив его футболку прямо на землю.

Наверное, в ней говорила девичья стыдливость вкупе с уязвлённой женской гордостью, которую она пока ещё сама в себе толком не осознавала. «Даня мечется, как слепой щенок, и не определится толком, кто ему больше нравится — ты или я!» — всё время звенел у её в ушах подружкин голос.

В тот вечер, собравшись с компанией студентов у традиционного костра, Света была необычно молчалива. Она всё ещё переваривала утренние впечатления. Ей не хотелось ни смеяться вместе со всеми над острыми политическими анекдотами, ни есть сочный ароматный шашлык, ни пить вино, ни вопить песни под гитару, ни даже танцевать под зарубежные хиты, играющие из невероятно крутого кассетного магнитофона, принадлежащего одному из «золотых» парней. Даня, похоже, чувствовал то же самое.

Они сидели рядом на поваленном стволе дерева, и он потихоньку придвигался к ней всё ближе и ближе. Света уже ощущала плечом, боком и бедром исходящий от него жар, но старательно притворялась, будто ничего не происходит. Она вдруг принялась весело и заливисто хохотать, закидывая голову, точно смеялась чьей-то шутке. На самом-то деле, Света с трудом пересказала бы сейчас её смысл, спроси её кто-нибудь об этом. Ей просто хотелось продемонстрировать Дане, что она ужасно веселится, что ей хорошо сейчас — и совершенно нет никакого дела до того, кто там сидит с ней рядом и украдкой прижимается в темноте. «Ну, сделай же что-нибудь… сделай!» — кричало всё у неё внутри.

Наконец, решившись перейти к более конкретным действиям, Даня нащупал её ладонь и крепко сжал, почти до боли, точно боялся, что Света сейчас вырвется и убежит. Сердце её затрепыхалось, как испуганная рыбка в сети. При этом оба продолжали молчать, сидя с крайне независимыми физиономиями (Шурик обязательно назвала бы подобное поведение «детским садом»), но совершенно счастливые и взбудораженные внутри.

Внезапно их идиллию разрушило чужое вторжение.

— Потанцуем? — перед Светой в отблесках костра возник силуэт Олега. В этот момент из кассетника как раз полилась лирическая мелодия — песня «Битлз».

— Она не танцует, — хриплым голосом отозвался Даня. Но Светка по своей девичьей глупости (или дурости?) решила заставить его чуть-чуть поревновать.

— Почему это не танцую? Я — очень даже… — и, одним рывком высвободив свою руку из плена его горячей ладони, вскочила навстречу Олегу. В ту же секунду она перехватила такой колючий и жёсткий Данин взгляд, что моментально пожалела о сделанном. Она хотела лишь немного подразнить его, но, похоже, сделала слишком больно… и ему, и себе самой. Сто раз раскаявшись, что согласилась на танец, Света мечтала уже только об одном: чтобы песня поскорее закончилась.

— A love like ours Could never die As long as I Have you near me… Bright are the stars that shine Dark is the sky I know this love of mine Will never die And I love her…[1]

— Ты понимаешь, о чём они поют? — наклонившись к уху Светы, промурлыкал Олег. Она слегка передёрнула плечами.

— Ну… в общих чертах.

— «Я знаю, что такая любовь, как наша, не может умереть никогда, — принялся он переводить, прижимая Свету к себе всё крепче, всё откровеннее, — до тех пор, пока ты со мною рядом…»

Ей становилось всё некомфортнее выносить его близость. Она пыталась найти глазами Даню, но почему-то больше не видела его нигде — он как сквозь землю провалился. Это ужасно беспокоило её и будило в глубине души чувство вины за свою глупую намеренную жестокость.

Наконец, последние аккорды действительно нежной и красивой мелодии стихли. Впрочем, Свете было сейчас не до этой красоты. Олег после танца попытался было её удержать, привлечь к себе, усадить если не на колени, то хотя бы рядом — и заставить хоть немного выпить, чтобы она расслабилась. Но она продолжала озираться по сторонам, разыскивая Даню. Так и есть! Он просто ушёл. Сбежал. Бросил её!

— Ну, что ты мечешься, малышка? — мягко пожурил её Олег. — Хочешь вина? Оно успокоит твои нервишки… Чего ты боишься?

— Я… не боюсь, — почти не слушая его болтовню, отозвалась Света. — Мне просто надо идти. Я… кое-что важное вспомнила. Это срочно. Не могу больше здесь оставаться, извини!

Она торопливо послала ему виноватую улыбку и кинулась прочь, движимая лишь одной целью — немедленно разыскать Даню и попросить у него прощения.

Сколько она носилась по плохо освещённой территории турбазы — она и сама не представляла. Дани не было нигде. Ни в беседках, ни на лавочках… Неужели же отправился к себе в домик и лёг спать? Это вряд ли, их родители никогда не засыпали так рано, тоже превесело проводя время в компании ровесников.

На всякий случай Света всё же добежала до домика семейства Шульман и обнаружила то, что и предполагала: снаружи дверь была заперта на навесной замок, свет внутри не горел.

Немного поколебавшись, она кинулась к себе — может быть, Тёма знает, где Даня, может быть, видел его… Однако и там её постигло разочарование: в их домике Дани тоже не было, зато собралась вся дружная компания: её родители, супруги Шульман и тётя Люба Кострова. Внутри было шумно, весело и накурено — взрослые играли в карты, пили портвейн и хохотали. На появление Светы никто не обратил никакого внимания. На помощь Тёмы тоже рассчитывать не приходилось — утомившийся за день братишка прикорнул на кровати, свернувшись клубочком, и крепко спал, не обращая внимания ни на свет, ни на громкие хмельные голоса родителей с гостями.

Оставалась надежда только на Шурика. Может быть, она в курсе про Даню? Может, знает, где он сейчас? Света припомнила, что во время танца с Олегом не видела подругу у костра, и припустила со всех ног к домику Костровых.

Даня действительно оказался там. С Шуриком.

Света даже не сразу поняла, что происходит на казённой кровати с продавленной сеткой, когда взлетела по ступенькам невысокого крылечка и толкнула незапертую дверь. Не сообразила, кто эти двое и чем они в данный момент занимаются… И только потом туман в её глазах рассеялся. Они даже свет не выключили — то ли второпях, то ли намеренно. Света ошеломлённо перевела взгляд на скомканную футболку и джинсы Дани, которые валялись на полу. Та самая футболка, которую утром он набросил её на плечи, пытаясь согреть! Рядом пестрело смятое платьице Шурика. И вот тут, наконец, Света окончательно всё поняла. А когда поняла — то инстинктивно отшатнулась, больно ударившись о стену.

Заслышав шум, парочка оторвалась друг от друга. Шурик сконфуженно и в то же время торжествующе выглядывала из-за голого Даниного плеча, словно ничуть не была удивлена приходу подруги. Он же… его лица Света не видела. Просто перестала различать детали, видела только какое-то расплывчатое пятно. Она попятилась на несгибающихся ногах, затем спустилась с крыльца… и тут же помчалась прочь, в сторону реки, только ветер в ушах засвистел. Она мчалась так быстро, словно скоростью хотела сбить огонь, который сжирал её сейчас изнутри. Так больно ей никогда ещё не было.

Оказавшись на берегу, она остановилась и попыталась перевести дыхание. Где-то со стороны леса громко ухал филин. Оглушительно трещали сверчки. Над чёрными кронами деревьев стояла полная бледная луна. Свете почудилось на мгновение, что живых людей, кроме неё, на земле больше не осталось… и слава богу.

В это время из-за дерева неожиданно появилась чья-то тёмная фигура. Света чуть не взвизгнула от неожиданности.

— Вот и попалась, птичка! — сказала фигура голосом Олега.

Меньше всего на свете Света хотела увидеть именно его. Нет, она вообще сейчас никого не хотела видеть. Но Олег с его настойчивостью и явным самодовольством, которое сквозило в каждом его движении, был ей в данный момент особенно отвратителен. Она презирала себя за то, что пошла с ним танцевать, и совершенно не расположена была снова отбиваться от его приставаний. А он, судя по всему, как раз был настроен на весьма и весьма решительные действия.

Обстановка играла ему на руку — тёплая летняя ночь, берег реки, отсутствие нежелательных свидетелей, маленькая слабая девчонка… Олег, не мешкая, просто сделал несколько шагов по направлению к Свете и сразу же, крепко обхватив её за плечи, принялся торопливо целовать куда попало — в губы, щёки, шею и ещё ниже, насколько ему позволял вырез её блузки.

— Олег… прекрати… остановись, — отбивалась она, уворачиваясь от его жадных слюнявых поцелуев — господи, какими же они были противными. — Я не хочу… не надо… Да хватит уже! — вскрикнула она, почувствовав, что он лихорадочно лезет к ней под юбку. Олег приостановился, но вовсе не потому, что решил её послушаться. Он был взбешён её поведением и не собирался этого скрывать.

— Что ты строишь из себя принцессу-недотрогу?! — выдохнул он в ярости. — Тоже мне, невинная овца… Ты же сама этого хочешь! Как ты прижималась ко мне во время танца — я сразу всё понял…

— Я и не думала к тебе прижиматься! — испуганно отозвалась Света. — Ты всё понял не так. Ты… ты просто пьян, Олег!

— Как будто я не знаю, — расхохотался он, — вашу киношную породу. Всё-то вы наигрываете, всё-то цену себе набиваете… Артистки, блин! А на самом деле, ни на одной из вас и пробу негде поставить!..

— Мне… мне ещё даже шестнадцати не исполнилось, — пискнула Света, предъявляя свой последний аргумент — как ей казалось, вполне весомый. На самом деле, до дня рождения оставалось всего лишь полторы недели, но это не означало, что по достижении шестнадцатилетия она собиралась с полным правом пуститься во все тяжкие. Она вообще не хотела пока таких близких отношений. Ни с кем. Особенно — с Олегом…

— Ну и что? — он невозмутимо пожал плечами. — Тоже мне, причина… Моя бабка в шестнадцать лет уже второго ребёнка родила, — он издал пьяный смешок, а затем с воодушевлением возобновил свою атаку.

Она всё ещё не осознавала до конца, что это не дурацкая злая шутка. Что всё происходящее — правда, и то, что Олег намерен сейчас сделать с ней — тоже правда.

— Я закричу! — в страхе предупредила она, полагая, что данная угроза хоть немного его отрезвит — ну не сумасшедший же он, в самом деле?.. Но в это мгновение жёсткая ладонь крепко зажала ей рот, другая рука рывком притянула к себе и развернула спиной, а затем Олег грубо повалил Свету на землю, лицом вниз. Она забилась в его стальной хватке, как попавшая в силок птичка, тщетно пытаясь высвободиться, но это был явно неравный поединок.

Ладонь его так сильно давила ей на губы, что Света даже не могла разжать и сомкнуть челюсти, чтобы укусить своего мучителя. Всё, что ей оставалось — это невнятно мычать, брыкаться, пинаться и кататься по земле в попытках вырваться, не давая Олегу повода расслабиться и получить полную власть над её телом.

Хватка у него была поистине железной. Он навалился на Свету сверху, прижав всем телом её скрученные за спиной руки и не оставив шанса защищаться. Оцепенев от ужаса и шока, она даже не могла плакать, но страх придал ей решительности, и Света отчаянно, изо всех силёнок продолжала бороться с Олегом, что-то протестующе хрипя и извиваясь. Тем временем, продолжая зажимать девчонке рот одной рукой, чтобы она не орала, второй рукой Олег уже бесцеремонно задрал ей юбку и теперь нащупывал трусики, чтобы тут же рвануть их вниз. Он злился, потому что жертва оказалась на редкость строптивой и никак не давала ему закончить начатое, а именно — стянуть с неё трусы и расстегнуть молнию на собственных джинсах. Окончательно потеряв терпение, он попытался перейти от кнута — к прянику.

— Да брось ты! Правда целка, что ли? Ну так тебе понравится, я обещаю! — убеждал он её, сам искренне веря в то, что говорит. — Ну, подумаешь, немножко больно поначалу — зато потом приятно! Ещё ни одна девушка не жаловалась!

Света категорически замотала головой. Олег снова пришёл в бешенство, поскольку ему уже порядком надоела эта возня. Он рывком развернул девчонку лицом к себе, но не успела она набрать в лёгкие воздуха, чтобы завизжать, как он с силой, наотмашь, ударил её по щеке. Глаза у Светы чуть не выскочили из орбит, боль взорвалась в висках, как бомба.

— Будешь орать — убью, — прошипел он угрожающе, и что-то в его тоне подсказывало ей, что Олег не шутит и не преувеличивает.

— Пожалуйста, — пролепетала она, слабея и понимая, что вот-вот потеряет сознание от ужаса, боли и омерзения, — не надо…

В глазах у неё потемнело — то ли луна скрылась за тучами, то ли Света просто уплывала в беспамятство.

— Давай, давай, поплачь, поумоляй… это так заводит! — пробормотал он глухо, снова падая на неё сверху и опять зажимая ей рот — на этот раз поцелуем.

И в эту самую минуту — о, благословение небес! — совсем рядом, буквально над ними, раздался резкий знакомый голос:

— Что здесь происходит?!

Это был никто иной, как народный артист, совершающий вечерний моцион по лесным тропинкам с целью насытить организм кислородом на сон грядущий. Именно он и застукал парочку в самый острый и напряжённый момент.

— Что происходит? — требовательно повторил он своим высоковатым, хорошо поставленным голосом, вглядываясь в густую темноту. — Кто тут есть?

Олег замер на мгновение, а затем негромко чертыхнулся. Он всё ещё по инерции надеялся, что непрошеный свидетель пройдёт мимо. Однако артист извлёк из кармана фонарик и посветил в их сторону. Увидев распластанную на земле Светку и склонившегося над ней Олега, пожилой господин разразился гневной тирадой.

— Вот, полюбуйтесь-ка — плоды современного воспитания! Растлевающее влияние Запада! Молодёжь не сохранила никаких духовных ценностей! — вещал он, пафосно простирая руку в сторону невидимой аудитории.

— Старый идиот… — с глухой яростью прошипел Олег, а затем поднялся с земли и торопливо ушёл прочь, даже не взглянув на Свету.

Напряжение, сковывающее всё тело, наконец-то отпустило девчонку — она тут же дала волю слезам. Ей не верилось, что Олег исчез, что всё обошлось, что она спасена и даже почти невредима. Нервно всхлипывая, она смеялась сквозь слёзы и ощупывала себя руками. Порванная на груди блузка с отлетевшими пуговицами, помятая и перепачканная в грязи юбка, взлохмаченные волосы… господи, какие это были пустяки по сравнению с тем, что с ней могло произойти! Видок, должно быть, у неё был совершенно адский. Но хорошо, что было достаточно темно…

Услышав, как Света плачет, артист, кряхтя, склонился над ней, подсвечивая себе фонариком, и без всякого пафоса, нормальным человеческим голосом поинтересовался, нужна ли ей помощь. Впервые в жизни Света была так ему рада, и даже трясущееся желе под его подбородком не вызывало у неё больше отвращения.

Артист помог ей подняться и повёл заплаканную девочку вглубь турбазы, к спасительным фонарям, к деревянным домикам, в безопасность. Они добрели до ближайшего умывальника, и пока Света плескала в себе лицо пригоршни воды, стараясь окончательно успокоиться, артист деликатно поинтересовался:

— Может быть, деточка, вам нужна помощь врача? Или у вас всё хорошо?

— Врача?.. — растерянно переспросила она.

— Надеюсь, непоправимого не стряслось? — уточнил артист. «Стряслось» он произнёс твёрдо, как говорили все актёры старой школы — «стряслос». Поняв, что он имеет в виду, Света залилась краской.

— Нет, — она помотала головой, вновь невольно приходя в ужас от того, чего только что избежала. Её даже замутило от запоздалого осознания. — Я в полном порядке. Спасибо вам.

Артист вызвался проводить её до домика. Когда Света мышкой проскользнула внутрь, то лишь порадовалась тому обстоятельству, что гости уже разошлись, а родители легли, выключив свет. Она бы умерла сейчас, если бы пришлось объяснять им, почему она в таком виде и в таком состоянии.

— Ты чего так поздно? — спросила мать равнодушно-сонным голосом со своей кровати, даже не ожидая ответа. — Ложись немедленно спать.

Поначалу Света решила вернуться к умывальникам, захватив кусок хозяйственного мыла, и постирать свою испачканную одежду, чтобы родители ничего не заподозрили. Но она тут же отвергла эту идею — нужно быть настоящей дурой, чтобы снова выйти одной в темноту, пусть даже и на безопасной, более-менее людной территории. Она представила, как тряслась бы там, на улице, от каждого шороха, и ещё раз уверилась в том, что в её положении лучше не высовывать наружу и носа. Однако одежду всё же надо было убрать с чужих глаз долой… Света стянула с себя блузку с юбкой, а заодно и лифчик с трусиками, брезгливо скомкала их (ей казалось, что все они тошнотворно пахнут Олегом), затем осторожно, стараясь не слишком шуршать, завернула тряпьё в первую подвернувшуюся под руку газету и засунула свёрток под свою кровать. Завтра утром она незаметно его выбросит, и никто ничего не узнает…

Надев ночнушку, Света нырнула под своё одеяло, завернувшись в него, как в кокон, с головой. Постель вдруг показалась ей страшно холодной, практически ледяной. А может быть, виной тому был озноб. Свету внезапно заколотило, как в лихорадке, крупной дрожью, а из глаз снова ручьями хлынули слёзы. Боясь потревожить родителей и испугать Тёму, она беззвучно разевала рот, как птенец, задыхалась и давилась собственными слезами.

Темнота обступала её со всех сторон, давила на грудь, запускала в неё свои извивающиеся щупальца. Страшно было высунуться из-под одеяла и взглянуть в пустые глазницы этой беспросветной бездны. Казалось, что утро никогда не наступит…

До конца смены оставалось всего два дня, и Света уже не чаяла поскорее убраться отсюда. Ей было страшно. А ещё ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь, выговориться, выплеснуть из себя сгусток этой тёмной боли… Да вот только с кем? Она так и не решилась рассказать обо всём родителям. Раньше, без сомнения, она сделала бы своей поверенной Шурика. Но теперь о том, чтобы возобновить общение с подругой, да и с Даней заодно, не могло быть и речи. Она подчёркнуто проигнорировала робкие Данины попытки завязать разговор, когда они встретились в столовой за завтраком, и демонстративно отсела подальше от бывших друзей, к брату и родителям.

Когда в столовой появилась группа московских студентов, в числе которых был и Олег, Света помертвела и низко склонилась над своей тарелкой, завесив лицо волосами, как занавесом. Только бы он не стал подходить к ней… только бы не заметил… Однако от её внимания не укрылось, что Шурик весело помахала ребятам и что-то оживлённо прочирикала в ответ на их дружеское приветствие. Света почувствовала, что покрывается мурашками. Нельзя было допускать, чтобы Шурик продолжала ходить с их компанией, ни в коем случае нельзя… С ней могло произойти то же самое, что и со Светой, а может быть, даже что-нибудь похуже!

Несколько секунд уязвлённое самолюбие и гордость боролись в ней с чувством долга и тревоги за подругу. Наконец, Света сдалась и, дождавшись, когда Даня уйдёт и стул рядом с Шуриком освободится, быстро пересела к ней. Подруга с ироничным удивлением приподняла брови.

— Что я вижу? Неужели наша красавица больше не сердится? Ну, прости, прости за Даню, — легко повинилась она, — просто так получилось… Ему нужно было куда-то выплеснуть накопившуюся энергию, а я лишь немного помогла, — она хихикнула. — Кстати, он ничего так… Даром, что неопытный!

К горлу подступила тошнота, и Света поспешила перебить откровения Шурика.

— Не надо об этом… Я хотела поговорить совсем по другому вопросу.

— Ну да? — Шурик лениво болтала ложечкой в стакане чая. — И по какому же?

Света сделала глубокий вдох и выпалила одним махом:

— Не ходи больше вечером на шашлыки к москвичам. Пожалуйста! Даже если они будут тебя приглашать.

Шурик вытаращила на неё ошеломлённые глаза.

— Вот ещё новости… Почему я должна отказываться от приятного приглашения?

Света колебалась.

— Я… не могу тебе всего сказать. Правда. Просто поверь мне. Так будет лучше для тебя. И для всех…

Шурик подозрительно прищурилась.

— Ты ревнуешь, что ли? — осенило её вдруг. — У самой с Олегом ничего не вышло, не удалось его захомутать, и ты теперь боишься, что он переключится на меня?

— Дура, — не выдержала Света. — Речь идёт об элементарной безопасности. Они все — здоровые взрослые парни. Если что-то взбредёт им в голову, они не остановятся.

— Да о чём ты, Светик? — подруга озадаченно наморщила лоб. — Я тебя не понимаю. Тебе они вчера… сделали что-то плохое?

— Нет! — поспешно открестилась Света. — Просто я не доверяю никому из них. И беспокоюсь за тебя.

Шурик рассмеялась.

— Спасибо за беспокойство, дорогая! С чего это вдруг на тебя нахлынула такая нежность по отношению ко мне?

— Не обольщайся, — буркнула Света. — Просто сочла своим долгом предупредить. И вообще… — её голос дрогнул, — ты же теперь с Даней. К чему тебе какие-то чужие, посторонние компании? Тебе его одного мало?

Шурик сверлила её лицо подозрительным взглядом. Свете становилось всё более и более неуютно.

— Постой-ка… — тень очередной догадки промелькнула на лице Шурика: всё-таки она была ужасно прозорлива. — Неужели ты… всерьёз влюблена в Даню? И наше с ним невинное развлечение вчера вечером приняла слишком близко к сердцу? Я-то думала, у тебя это так… временное помутнение рассудка.

Света вскочила, чуть не опрокинув стул.

— И слышать ничего не хочу о ваших «невинных развлечениях». Совет да любовь!

Она торопливо покинула столовую, не видя, как смотрит ей в спину Шурик и самодовольно, счастливо улыбается.

На выходе из столовой Света столкнулась со своим ночным спасителем — народным артистом.

— Деточка, как вы себя чувствуете после вчерашнего? — громко (чёрт побери, слишком громко!) поинтересовался он у неё. Она покраснела и, понизив голос, выдавила из себя:

— Всё хорошо… Пожалуйста, не надо так кричать. Нас могут услышать.

— Но ведь зло должно быть наказано! — патетически изрёк артист, покачивая головой и тряся жирным подбородком. — Не знаю, кто был этот подонок и мерзавец, но на него однозначно нужно написать заявление в милицию!

— Пожалуйста! — взмолилась Света чуть ли не со слезами. — Никакой милиции! Я вообще не хочу, чтобы кто-нибудь об этом узнал. К тому же… я не знаю, кто это был, — соврала она. — Я не видела его лица.

Некоторое время артист взирал на неё с печалью и пониманием, а затем сочувственно вздохнул.

— Всё ясно. Задеты женская честь и достоинство… разумеется, вы не хотите огласки. Простите меня, деточка, я бестактный старый осёл.

«К тому же, ещё и очень шумный старый осёл», — обречённо подумала Света. На них уже косились из-за ближайших столиков.

— Всё в порядке, — она улыбнулась ему дрожащими губами. — Просто… давайте забудем об этом навсегда. И ещё раз спасибо вам большое за вчерашнее.

Она поспешно зашагала к своему домику, в его спасительное укрытие, от досады не замечая ничего и никого вокруг. Поэтому, когда её резко дёрнули за руку и затащили в беседку, Света смогла лишь сдавленно охнуть.

Это был Олег. Он притиснул девчонку к резной стене беседки и впился в её лицо колючим, цепким взглядом.

— Не вздумай кричать, — предупредил он. Несмотря на то, что неподалёку ходили люди, вокруг было светло и безопасно, Света замерла от ужаса — такой ледяной холод сочился из его глаз, таким стальным был голос. Колени её подогнулись, и она чуть не упала.

— Не пытайся вредить мне и преследовать… поняла, крошка? — прошипел он с ненавистью. — Мне не нужны неприятности. И моему отцу тоже. Если ты такая дура, что не понимаешь своего счастья, то надеюсь хотя бы, что не настолько тупа, чтобы нести заявление в милицию. Ты ничего не сможешь доказать, — он угрожающе сжал ей руку. Света негромко вскрикнула от боли, но он не обратил на это внимания.

— Я ничего не успел с тобой сделать, — негромко продолжал он, буравя её злым взглядом. — Тебе никто не поверит. Ни один врач не сможет ничего подтвердить, потому что ничего и не было. А вот жизнь твою… и карьеру в кино отец может испортить, если захочет. Ему достаточно сделать лишь пару звонков куда надо.

— Я никому ничего не сказала и не скажу, — выдохнула Света. Он заметно расслабился и выпустил её руку, а затем даже посмел цинично улыбнуться.

— Ну и отлично. Я знал, что ты умненькая и понимающая девочка, и что мы найдём общий язык. Может, оставишь телефончик, а? — он подмигнул с похабной усмешкой, но Света в ужасе замотала головой и, получив долгожданную свободу, стремглав бросилась вон из беседки.

Разумеется, она не собиралась идти в милицию — ни до этого разговора, ни после него. Ей было ужасно стыдно. Она уже впитала в себя негласную истину о том, что «если изнасиловали — значит, сама виновата». С порядочными и честными девочками никогда подобного не случается, это было хорошо всем известно.

Она вспомнила случай, о котором гудел весь Речной пару лет назад. Девушку из их школы изнасиловал отчим, и она, не побоявшись огласки, написала на него заявление. Она просто хотела, чтобы зло было наказано и преступник сидел в тюрьме. В итоге общество осудило и морально распяло не насильника, а жертву.

Все свидетели в один голос твердили, что подлая бессовестная девка портит жизнь хорошему, честному и порядочному человеку. Было там и классическое «сучка не захочет — кобель не вскочит», и то, что десятиклассница наверняка сама провоцировала отчима своим вызывающим поведением…

Судья с суровым пониманием кивала в ответ на слезливые признания подсудимого: дескать, эта юная стерва ходила и вертела перед ним жопой в коротком прозрачном халатике, явно сама напрашивалась. Адвокатом были вслух зачитаны прекрасные характеристики подсудимого с места работы: отличный специалист, кристальной души человек, душа компании, отзывчивый товарищ и вообще миляга. Даже мать, которая в этой ситуации, казалось бы, должна всецело перейти на сторону поруганной дочери, разобиделась на неё за такую подлянку и предпочла поверить мужу, которого так цинично «спровоцировали» и «подставили».

Отчим в итоге получил два года условно, а девушку буквально заклевали. Весь город показывал на неё пальцем и шушукался за спиной, называя развратницей и шалавой. В конце концов, не выдержав такого давления, старшеклассница покончила с собой.

Света плохо разбиралась в системе советского правосудия, но что-то ей подсказывало, что если Олег был так самоуверен — значит, у него есть на то основания, и, следовательно, ему в любом случае ничего не грозит. Тем более, изнасилования как такового и не было, лишь его попытка… Она действительно ничего не потеряла, кроме доверия к людям, и ничего не приобрела, кроме жгучего, разъедающего внутренности стыда. Ей казалось, что она никогда не сможет отмыться от этой грязи…

На этом фоне даже переживания об измене Дани отошли на второй план. Хотя иногда Света мысленно возвращалась к тому проклятому вечеру у костра и снова и снова прогоняла в памяти сцену приглашения на танец, только с разными концовками.

«Потанцуем?» — спрашивал её Олег. «Она не танцует», — отвечал Даня. «Совершенно верно, не танцую», — подтверждала она, крепче сжимая Данину ладонь.

«Потанцуем?» — спрашивал её Олег. «Она не танцует», — отвечал Даня. «Почему это не танцую? Я — очень даже, — поправляла его Света. — Но — только с тобой, и ни с кем больше…» И они с Даней, поднявшись, принимались кружиться в танце друг у друга в объятиях.

«Потанцуем?» — спрашивал её Олег. «Нет, мы с Даней уже уходим», — отзывалась Света, и, взявшись за руки, они торопливо покидали компанию.

«Так я действительно влюблена в него?» — размышляла Света. Странно и непривычно было думать о Дане в таком ключе. Он всегда, всю жизнь, находился рядом. Он был самым близким другом и почти родным человеком, знакомым до чёрточки — до царапин на коленках, до непослушных вихров, которые он постоянно приглаживал, до трогательной улыбки, от которой его лицо словно освещало солнышко… Это было своё, привычное, уютное и спокойное. Однако воспоминания о том утреннем «почти-что-поцелуе» наполняли её сердце горько-сладкой тоской.

Да, у неё всё-таки болело. Особенно, когда она украдкой вылавливала взглядом Даню и Шурика — вместе… В конце концов, Света и вовсе перестала выходить куда-то, просиживая оставшееся до отъезда время в домике и читая книжку.

— Плохо себя чувствую, — врала она маме, — у меня… эти самые дни, купаться в речке и играть в спортивные игры сейчас нельзя.

Мама верила, не замечая (или не желая замечать) ни её бледного лица, ни воспалённых от бессонницы глаз, которые периодически заволакивало слезами…

В самое последнее утро перед отъездом Даня всё-таки подстерёг её — он внезапно вышел из-за угла домика, когда Света возвращалась после умывания, и мрачно сказал:

— Ветка… нам нужно поговорить. Я хотел бы всё объяснить…

Она замерла. Ситуация была зеркальным отражением той, когда они чуть было не поцеловались на этом самом месте, примерно в то же время.

— Не надо объяснять, — отрезала она. — Меня не интересует ничего из того, что ты хочешь сказать. Абсолютно. Всё кончилось, Дань, ты до сих пор этого не понял?

— Ну, зачем ты так… — мягко сказал он, делая шаг ей навстречу. Несмотря ни на что, Света поймала себя на мысли, что любуется им, по-настоящему любуется, не может отвести глаз. Он был сейчас таким красивым, не по-мальчишески, а по-мужски красивым — какой-то повзрослевший, серьёзный, очень печальный… Она ненавидела его сейчас за эту красоту и необъяснимую власть над ней, и одновременно любила за эту же красоту, за эту власть…

— Это всё из-за тебя, — выдохнула она в отчаянии. — Ты во всём виноват. Если бы ты не… — горло перехватило обидой. Она понимала, что во многом несправедлива сейчас, что Даня не имеет к случившемуся на берегу реки никакого отношения. Но это было наивное, инфантильное стремление переложить хоть кусочек вины, хоть часть этого непосильного груза на чужие плечи. Она просто смертельно устала…

— Что из-за меня? — непонимающе спросил он. — Да что с тобой происходит, Светлячок? На тебе же лица нет…

Но она уже снова закрылась, сделалась колючей и ощетинилась.

— Ничего не происходит. Уходи, Даня. Просто уходи. Не хочу тебя знать, и точка! — отрезала она. — Ни тебя, ни Шурика. Так ей и передай.

Несколько секунд он ещё вглядывался в её лицо, словно пытаясь прочесть там ответ на мучающий его вопрос. Затем молча повернулся и ушёл.

Не оглядываясь.

Несколько лет спустя Светлана со своим мужем — актёром Ильёй Кузнецовым — пришла на день рождения к кому-то из друзей. Водка и вино лились рекой, играла модная зарубежная музыка, кто-то танцевал, кто-то декламировал стихи, кто-то спорил о политике и курил прямо в комнате — в общем, как всегда у артистов, было весело и шумно… Внезапно из магнитофона зазвучали аккорды знакомой «битловской» мелодии — «And I Love Her». Светлану словно отбросило назад, в лето восемьдесят первого, на турбазу. Костёр… И тепло Даниной ладони… И силуэт Олега, который возник перед ними с невинным вопросом «потанцуем?»

У Светланы началась самая настоящая истерика. Она забилась в уголок и рыдала, не в силах ни остановиться, ни сколько-нибудь внятно объяснить, что с ней происходит, несмотря на испуганные лица гостей и раздосадованное лицо мужа.

«Выпила лишнего, наверное», — объяснил он всем присутствующим извиняющимся тоном и немедленно вызвал такси домой.

Следующий удар ожидал девочку — вернее, прежде всего не саму Свету, а её мать — сразу после возвращения с турбазы. Отец ушёл к тёте Любе Костровой. Насовсем.

Утром первого школьного дня Света проснулась от душераздирающих рыданий и обнаружила, что мама сидит на кухне, трясущимися пальцами давит в переполненном окурками блюдце сигарету (девочка никогда прежде не видела, чтобы мать курила) и ревёт в голос. Это было так страшно и непривычно, что у Светы от неожиданности подкосились ноги.

— Мам, что случилось? — испуганно спросила она, бросаясь к ней и пытаясь отобрать очередную сигарету, которую женщина машинально начала прикуривать: видимо, чтобы хоть чем-то занять руки и успокоить нервы.

— Отец… — прорыдала она в ответ, — отец нас бросил.

— В каком смысле? — опешила дочь.

— Он теперь будет жить у тёти Любы, — выдохнула мама, и из глаз её излились новые водопады слёз.

— Ты что-то путаешь, наверное, — пролепетала Света растерянно. — Так не бывает. Как это — бросил? И даже ничего мне не сказал…

— Он и мне ничего не говорил до последнего. Я сама узнала час назад, когда он потребовал развода! — голова матери упала на стол, а плечи заходили ходуном. Ошеломлённая, растерянная, совершенно сбитая с толку Света осторожно гладила её по спутанным волосам и вздрагивающей спине, не зная, как переварить эту дикую новость и что можно сказать в утешение. Она слышала, что мужчины уходят из семьи, когда встречают другую женщину и влюбляются. Но чтобы это произошло у них… С её папой! Нет, в это решительно невозможно было поверить.

— Сделать тебе чай? — заискивающе предложила Света. — Или, может, валерьянки накапать? А есть ты не хочешь? Давай, я завтрак приготовлю… И… ты на работу не опоздаешь?

— Ну что ты несёшь! — закричала мать сквозь слёзы. — Какой завтрак! Какая работа! Мне жить не хочется… — и она заплакала с новой силой.

Света закусила губу, стараясь не обижаться. Наверное, она ещё не осознавала, что их жизнь изменилась окончательно и бесповоротно, вот и пыталась простыми, привычными действиями разрядить обстановку.

— Я пойду Тёму разбужу… — негромко сказала Света. — Нужно собрать и проводить его в школу. Сегодня ведь торжественная линейка…

Мать едва ли услышала эти слова. Она была поглощена своим горем.

С грехом пополам подняв Тёму с постели и заставив умыться, Света помогла братишке облачиться в школьную форму и повела его в школу. Она очень спешила: не хотелось надолго оставлять маму одну. Всю дорогу мальчик тёр глаза кулаками и капризничал, бубня себе под нос, что ненавидит школу и не горит желанием туда идти, что он не выспался и хочет есть, что новая форма неудобная и тесная, что ранец натёр ему плечи… Света молча волокла его за собой, крепко держа за руку, и думала о своём.

Как они будут жить без папы? А может быть, он ещё вернётся? Но почему, почему он ушёл именно к тёте Любе?! Неужели их связывали какие-то отношения, более близкие, чем просто «дружба семьями»?! Света горько усмехнулась: да уж, похоже, семейство Костровых стало для них кем-то вроде кровных врагов. Сначала лучшая подруга отняла у неё Даню, а теперь мать этой подруги лишила Свету отца.

Сдав брата учительнице буквально из рук в руки, Света принялась торопливо продираться сквозь гомонящую толпу школьников обратно. Внезапно путь ей преградила величественная фигура Грымзы — их бывшей классной руководительницы. В новом учебном году её назначили завучем, и теперь она разгуливала по школьному двору, как царица, по-хозяйски осматривая свои владения. Даже директриса Мария Семёновна смотрелась на её фоне жидковато.

— Звёздная! — обманчиво сладеньким голосом пропела Грымза, завидев Свету на своём пути. — Куда это ты собралась? И что у тебя за вид, почему не в форме?

— Здравствуйте, Валерия Павловна, — пробормотала Света в замешательстве, только сейчас сообразив, что явилась в школу в домашнем лёгком платье. — Мне… домой нужно. Я портфель забыла.

— А голову не забыла? — Грымза упёрла руки в крутые бока. — Или у тебя со всеми твоими съёмками окончательно память отшибло? Нет, вы посмотрите-ка на неё только — явилась первого сентября на праздничную линейку, как лахудра! Что ты о себе возомнила?

— Извините, Валерия Павловна, — обречённо пробормотала девочка, думая только об одном — как бы поскорее улизнуть. Завучиха же не планировала отпускать её так быстро, продолжая увлечённо распекать и читать нотацию.

— Ты же девочка! Неужели тебе не стыдно за свой вид? За свою несобранность и расхлябанность? За эти распущенные патлы! А ведь ты, дорогуша, перешла в десятый класс! Дотянешь ли ты такими темпами до выпускного?

— Извините, Валерия Павловна, — повторила Света, думая о том, что мама сейчас сидит на кухне совершенно одна, несчастная, покинутая, и, наверное, продолжает плакать…

Неизвестно, как долго продолжалась бы эта пытка, если бы Грымзу не окликнул проходящий мимо учитель труда. Ему немедленно нужно было выяснить какой-то важный вопрос, и на некоторое время завучиха отвлеклась от нерадивой ученицы. Воспользовавшись этой паузой, Света тут же дала дёру.

К тому моменту, когда она вернулась домой, мама уже не рыдала. Она сидела за кухонным столом, уставившись в одну точку, и что-то напряжённо обдумывала.

— У них это началось ещё на турбазе, — сказала она вдруг. Светка побледнела: на секунду ей показалось, что мать имеет в виду Даню и Шурика, и только потом сообразила, что речь идёт об отце. — Точно, на турбазе. Они ведь постоянно то покурить вместе выходили, то за водой, то до туалета он Любку провожал — она, видите ли, боялась идти туда одна, в темноте… Если бы они начали спать ещё тут, в городе, я бы непременно это заметила. Но подумать только, как спелись за эти две недели! — похоже, мать не отдавала себе отчёта в том, с кем разговаривает, и что подобные подробности вовсе не предназначены для ушей несовершеннолетней дочери. Света опустила голову. Было ужасно неловко и стыдно. И… почему-то было жаль отца.

Девочка верила, что он обязательно появится и всё-всё ей толком объяснит. В конце концов, уходят от жён, а не от детей. Разве они с Тёмой в чём-то перед ним провинились, за что он наказывает их своим молчанием?

Однако прошёл один день, затем второй, третий… Отец не объявлялся и не предпринимал попыток как-то связаться со Светой или Тёмой, даже не позвонил ни разу. Словно вовсе забыл о них, вычеркнул из сердца.

Света тайком от матери сбегала к нему на работу, где её ожидал очередной неприятный сюрприз: оказывается, отец уволился по собственному желанию, и где сейчас работает — неизвестно. Бывшие папины коллеги, такие же водители автобусов, виновато разводили руками и опускали глаза. Вероятно, они уже были наслышаны о том, что их товарищ поменял не только работу, но и семью… Подобные вести в маленьких городках распространяются моментально. Тем более, отец с тётей Любой и не думали скрываться: знакомые уже много раз видели их вместе, разгуливающих под ручку. Иногда вдвоём, иногда с Шуриком. Ну просто семейная идиллия!

Нужно было окончательно принять этот факт и привыкать к жизни втроём. Только Света, мама и Тёма.

Спасибо Дине Наумовне, которая через знакомых врачей выправила для матери липовый больничный. Попросить у неё такую же справку себе, для школы, Света постеснялась, хотя ей это явно не помешало бы. Не было сил ходить на уроки, записывать за учителями какие-то бессмысленные фразы, выполнять домашние задания и отвечать у доски.

Однако следовало встряхнуться, собраться и взять себя в руки. Света понимала, что если начнёт предаваться унынию, подобно матери, ничего хорошего из этого не выйдет. Требовалось ходить в магазин, готовить еду, стирать одежду… словом, полностью взять на себя все материнские обязанности. Да и Тёму необходимо было каждый день отправлять в школу. Из-за особенностей своего психического развития он был совершенно несамостоятелен в этом плане: его надо было отводить на занятия и приводить буквально за ручку, а дома стоять над душой, напоминая, чтобы он сделал уроки. Сам он вечно витал в облаках, опаздывал, забывал собрать учебники и тетради в портфель, ленился выполнять домашнее задание… При всём этом, он был на диво сообразительным и умненьким мальчишкой. Если бы не его всеобщий пофигизм и расслабленность, Тёма вполне мог бы выйти в круглые отличники и стать гордостью школы.

Из-за свойственного ему невнимания к мелочам быта и окружающей повседневности брат даже не сразу заметил, что отец уже несколько дней не появляется дома, а из квартиры исчезли все его вещи.

— Где папа? — наконец, спросил он как-то вечером, сосредоточенно возводя башню из своего любимого конструктора. Света похолодела и с опаской взглянула на мать.

— Папа с нами больше не живёт, — отозвалась та ровным голосом. — Он сейчас живёт у тёти Любы Костровой.

— Почему? — удивился Тёма и даже оторвался на мгновение от конструктора, настолько услышанное не укладывалось в чёткую картину его представлений о мире.

— Она теперь его жена. А Саша — его дочь, — терпеливо пояснила мама, но губы её уже начали предательски подрагивать.

— Тёмочка, а построй мне подъёмный кран! — Света попыталась отвлечь братишку от провокационных вопросов, но тот всерьёз заинтересовался новой для него темой.

— Разве так бывает? — уточнил он недоверчиво. — Ну, чтобы можно было менять и жён, и мужей, и детей?

— Бывает, — сухо отозвалась мать. Тёма глубоко вздохнул, осмысливая новую полученную информацию.

— Я не хочу жить без папы, — вздохнул он наконец. — С ним было весело. А можно, мы со Светкой тоже переедем туда? — бесхитростно спросил он, и глаза его оживлённо заблестели. — Пусть тётя Люба будет нашей мамой.

Это моментально взбесило мать, которая все эти дни пребывала в несколько заторможенном состоянии. Теперь же казалось, что вопрос Тёмы вновь разбудил спящий внутри неё вулкан.

— Да уходите! Валите все к папочке! — кричала она, распахивая трясущимися руками дверцы шкафа и беспорядочно швыряя на пол одежду детей. — Вперёд, вперёд! Любка вас встретит с распростёртыми объятиями! Давайте, и не возвращайтесь назад!

Светка изо всех прижимала к себе насмерть перепуганного этой сценой братишку и тщетно уговаривала маму успокоиться. Она громко, стараясь перекричать её, убеждала, что никуда уходить они не собираются, что они её очень любят, но мать не слушала. Тёма бился в истерике, мама кричала, а Света металась между двумя родными людьми, пытаясь утихомирить обоих и мечтая только об одном — умереть в ту же секунду, чтобы ни видеть и не слышать больше ничего этого.

Безобразную сцену прервало появление Дины Наумовны, мамы Дани. Моментально окинув взглядом поле боя и оценив обстановку, она увела мать на кухню и попросила Свету помочь братишке умыться и уложить его спать.

Тётя Дина с мамой до самой ночи сидели за столом и пили вино, которое Шульман принесла с собой. Света примостилась на краешке Тёминой постели и держала его за руку — он так и заснул, крепко вцепившись в ладонь сестры и не желая её выпускать. Личико его всё ещё было скорбным и заплаканным, и он прерывисто всхлипывал во сне. До Светки долетали обрывки негромкого женского разговора из кухни.

— Вот Миша мой как чуял, что она с гнильцой, — говорила Дина Наумовна. — Ты же знаешь, Любка никогда ему не нравилась. Кстати, она и к нему тоже подкатывала. Он мне недавно рассказал. Ничего святого нет у этой прости… прости, господи. Мало ей своих высокопоставленных любовничков, надо было и по мужьям подруг пройтись за компанию…

— Высокопоставленные, небось, жениться на ней не спешили, — невнятно отвечала мама. — Это мой дурак разбежался… торопится всё по закону оформить, на развод аж вприпрыжку помчался подавать.

— И дочка у Любки такая же, — вздыхала Дина Наумовна. — Представляешь, в моего Даньку вцепилась ну просто клещами. Постоянно у нас дома торчит, пока мы на работе. Уж не знаю, что там у них за отношения… боюсь, что слишком взрослые. Рановато, конечно… Надеюсь, до беременности не доведут, — понизив голос, добавила она, но Света всё равно услышала. — Я уж просила Мишу поговорить с сыном по-мужски. Ну, чтобы как минимум… элементарные меры предосторожности, понимаешь… А он только руками машет: мол, не моё это дело, нельзя в личную жизнь других людей вмешиваться, даже если это твои собственные дети.. Ох, была бы жива мама, она бы этого не допустила. Быстро бы Даньке мозги на место поставила. Ну, какая Сашка ему пара?! Вертихвостка, одни тряпки на уме…

Света тихонько глотала слёзы, стараясь не всхлипывать, чтобы не разбудить Тёму. Значит, Даня до сих пор с Шуриком. Значит, у них всё серьёзно… Может быть, даже на всю жизнь.

Каждое утро, просыпаясь от дребезжащего звонка ненавистного старого будильника, Света с усилием садилась на кровати и, не открывая глаз, начинала бормотать себе под нос текст собственного аутотренинга, а точнее — плана на день грядущий:

— Встать. Приготовить завтрак. Поднять и покормить Тёму. Уговорить маму перед работой хотя бы выпить кофе. Собрать и отвести Тёму в школу. Отсидеть шесть уроков. Зайти в магазин за продуктами. Приготовить обед. Покормить Тёму и заставить его сделать домашку. Встретить маму с работы и накормить её ужином. Улыбаться. Здороваться со знакомыми. Делать вид, что всё хорошо…

Именно из этих обязанностей, нанизанных, точно бусины, на нить повседневности, и состояла её теперешняя жизнь. Новая жизнь, в которой Света невольно стала главой семьи. Было нелегко, но она справлялась. В любом случае, рассчитывать больше ей было не на кого.

Мама после ухода отца совершенно расклеилась. Всё валилось у неё из рук, она стала страдать забывчивостью и рассеянностью, могла не есть сутками, если Света не напоминала ей и не кормила чуть ли не с ложечки. Она сделалась вяло-равнодушной ко всему, словно существовала по инерции. Машинально ела, машинально ходила на работу, машинально поддерживала разговор. Но в глазах её не было больше жизни.

Поначалу Света наивно полагала, что мама может потихоньку оклематься, если вернётся к привычным заботам о детях — о том же Тёме. Что это отвлечёт её от депрессии. Однако выяснилось, что «странности» братишки, и раньше-то раздражающие мать, теперь воспринимались ею и вовсе как неподъёмный груз. Полная неприспособленность Тёмы к быту вкупе с абсолютно наплевательским отношением к чужим интересам, кроме своих собственных, выбивали маму из колеи всерьёз и надолго. Стоило ей хотя бы полчаса повзаимодействовать с родным сыном один на один — и она принималась рыдать от беспомощности и невозможности на него повлиять.

— Это же невозможно вынести, — плача, жаловалась мать Свете. — Годы идут, а всё его поведение, все желания остались на уровне детского сада, и не сдвигаются ни на шаг…

Тёма не хотел ничегошеньки из того, что было «надо» — и поэтому всё, чего он не хотел, вызывало у него яростное сопротивление и борьбу. Он сражался и воевал за то, чтобы не чистить зубы, не расчёсываться, не мыться, не одеваться, не убирать игрушки, не застилать кровать, не ложиться спать вовремя, не вставать утром в школу. Он ни разу не убрал в раковину свою грязную тарелку после еды, не говоря уж о том, чтобы помыть её. Если снимал с себя одежду — то просто кидал её тут же, где стоял. Если проливал что-то или рассыпал на пол — то не допускал и мысли о том, что нужно взять веник или тряпку и прибрать за собой.

Поначалу Света решила доверить матери обязанность будить Тёму и собирать его в школу — не так уж и трудно, на первый взгляд. Однако мама начинала реветь уже при одной только мысли, что ей придётся поднимать сына с постели, настолько это было нелегко: варианта, чтобы Тёма просто встал, оделся, позавтракал и ушёл, в принципе не существовало. Начинать будить мальчика нужно было как минимум за пару часов до выхода из дома.

Тёма не хотел вставать просто так. Если мама или Света подходили к кровати и говорили: «Тёмочка, подъём, время!» — не происходило ровным счётом ничего. Если они трясли его за плечо, приговаривая: «Вставай, вставай, просыпайся!» — он недовольно сбрасывал чужую руку и ложился поудобнее, продолжая сладко посапывать. Если они выходили из комнаты — он спокойно спал дальше. Поэтому надо было плясать вокруг него с разговорами, уговорами и даже угрозами, на которые минут сорок он вовсе не реагировал.

Затем, кое-как подняв мальчишку с постели, нужно было всеми правдами и неправдами заставить его умыться и одеться. Сначала — чуть ли не пинками загнать в ванную, где он мог зависнуть на полчаса, а то и час, если не контролировать его и не подгонять. Он не мыл руки, не чистил зубы, не умывал лицо, если его не заставляли. А заставлять приходилось всякий раз. Каждый божий день.

Быстро одеваться Тёма не умел. Вернее, не желал. Он долго-долго раскачивался, а затем медленно-медленно натягивал носок на одну ногу, потом — так же неторопливо — на вторую, сидел с отсутствующим видом, глазел по сторонам, либо снова клевал носом. Требовалось постоянно поторапливать его, иногда даже давать тычка для скорости.

Следующая задача — впихнуть в него завтрак, потому что есть в школьной столовой этот педант категорически отказывался Позавтракать нормально Тёма тоже не мог, он просто сидел и спал над своей тарелкой каши. При попытках ускорить его, как-то расшевелить, даже наорать — он (в лучшем случае) начинал канючить, либо (в худшем) рыдать взахлёб, до красных глаз и соплей.

Портфель с утра, разумеется, оказывался несобранным. Заставлять Тёму собирать его было гиблым делом, проще было найти раскиданные по квартире тетрадки, учебники и пенал и затолкать их в портфель самостоятельно. В школе, конечно же, оказывалось, что у него с собой нет и половины необходимого — новый повод для рыданий, но никаких выводов для себя мальчик не делал и на следующий день всё повторялось сызнова, как под копирку.

Видя, как морально выматывается мама от подобных ежеутренних плясок с бубном перед сыном, Света сжалилась и отныне будила и собирала Тёму в школу сама. Даже если ей приходилось для этого вставать в шесть утра…

Впервые Света забыла о собственном дне рождения. И не только потому, что её никто не поздравил — ни мать, погружённая в пучину своих страданий, ни отец, увлечённый строительством новой ячейки общества. Просто Света и сама перестала с волнением и трепетом ждать пятое сентября, как величайший на свете праздник. Праздник, который раньше они делили на троих с Даней и Шуриком… Впервые они не собрались все вместе, не обменялись подарками, не задули свечки на трёх тортиках… С общими семейными застольями Звёздных, Шульман и Костровых было покончено навсегда.

Только в школе, взглянув на написанное на доске число, Света сообразила, что она нынче именинница. Надо ли упоминать о том, что настроение у неё было абсолютно не праздничным?..

Вечером она всё-таки не выдержала. Дождавшись, когда Тёма вырубится в своей кровати, а мама отправится полежать в ванной перед сном, Света подошла к телефону и дрожащими пальцами набрала номер, давно заученный наизусть. Она и сама не знала толком, зачем это делает. И уж совершенно точно, она не собиралась разговаривать с Даней. Просто… невыносимо захотелось услышать его голос. Ох, а если трубку снимет кто-нибудь другой? Дина Наумовна, Михаэль Давидович или вообще Шурик? Она ведь у них теперь частая гостья, судя по всему…

На звонок ответил сам Даня:

— Алло.

Всего одно короткое слово — и сердце Светы пустилось в пляс, щекам стало жарко, а колени мелко затряслись.

— Я слушаю, говорите, — спокойно повторил Даня. Света молчала, впитывая каждой своей клеточкой звук его голоса. Господи, как же она скучала по нему…

Он тоже замолчал, испытывающе изучая тишину на том конце провода. Света подумала было, что их рассоединили, но звуки в Даниной квартире — где-то за его спиной фоном раздавался весёлый смех, играла музыка — свидетельствовали о том, что он всё ещё на связи. Он празднует. У него гости. Люди едят, пьют и веселятся. У единственного сына четы Шульман сегодня день рождения. Шестнадцать лет.

— Я вас… внимательно слушаю, — повторил Даня очень тихо, почти шёпотом. Пауза и в самом деле слишком затянулась, но почему-то при этом он не спешил бросать трубку.

Света закрыла глаза, чувствуя, как в них предательски защипало. Не было сил первой прервать эту невыносимую пытку и оборвать разговор — точнее, даже не разговор, а многозначительное молчание…

— Светлячок?.. — спросил вдруг Даня нерешительно. А затем его голос, зазвенев, окреп. — Ветка… Веточка, это ты?

Света с силой шваркнула трубкой о рычаг, дрожа, как осиновый лист. Нет, скорее — как трусливый заяц. Пойманный с поличным, невероятно испуганный и такой счастливый заяц…

Телефон зазвонил.

Света ни секунды не сомневалась, кто это звонит. Она гипнотизировала аппарат взглядом и считала трели: одна… другая… третья… По щекам её катились слёзы, а на губах против воли расцветала улыбка.

«С днём рождения, Даня!» — пожелала она мысленно и выдернула телефонный шнур из розетки.

1982

Новый год они встречали втроём.

Света очень старалась, чтобы всё получилось, как положено — с украшенной ёлкой, накрытым столом, подарками и «Голубым огоньком» по телевизору. Мама не проявила никакого интереса к предпраздничной подготовке, а Тёме и подавно была всегда безразлична эта суета. Единственное, на что он рассчитывал — это получить положенный ему подарок от Деда Мороза. Поэтому Свете пришлось брать инициативу в свои руки. Ей и самой хотелось немного отвлечься от зелёной тоски, нырнуть с головой в атмосферу радостного ожидания, и она решила, что всё у них будет по-настоящему, пусть даже без папы.

Она самолично поехала на ёлочный базар и выбрала аккуратную невысокую сосенку, а дома, достав с антресолей старый чемоданчик с игрушками, нарядила пушистое колючее деревце по всем правилам. Правда, пришлось немного повозиться с тем, чтобы установить ствол в деревянной крестовине — ёлка то и дело норовила завалиться набок. Затем Света купила подарки маме и Тёме: ей — изящные серебряные серьги, а ему — гэдээровский конструктор (симпатичный панельный дом с белыми стенами, синими окошечками, зелёными подоконниками и красными балконами).

Тёме повезло больше всех: ему полагалось ещё два подарка, один от профкома на маминой работе, второй — от школы. К тому же, Света упросила маму взять для сына приглашение на ёлку в местный Дворец Пионеров. Таким образом, подарки получили все, кроме самой Светы. Впрочем, она предполагала, что так будет, поэтому убедила себя не расстраиваться. В конце концов, у неё ещё оставались деньги от гонорара за последние съёмки — она могла сама побаловать себя и купить всё, что душа пожелает.

За пару дней до Нового года Света залезла в мамину кулинарную книгу и тщательно проштудировала её на предмет классических новогодних рецептов. Совершив несколько рейдов в магазин и отстояв гигантские очереди (хорошо, что некоторые продукты были куплены сильно заранее — и сгущённое молоко, и майонез, и зелёный горошек, и маринованные огурчики), Света закрылась в кухне и принялась колдовать — точнее, священнодействовать. Это даже развлекло её немного: она оживилась, разрумянилась, то и дело пробовала готовящиеся блюда и сама поражалась, что у неё — вечной неумехи — получается настоящая вкусная еда! И пусть у торта слегка подгорели коржи, заливное получилось жидковатым, а салат оливье, наоборот, немного суховатым, потому что не хватило майонеза, а ещё Света, натирая морковь для чесночного салата, до крови содрала кожу у себя на пальце — всё равно это было взаправдашнее новогоднее застолье. Во всяком случае, ей так хотелось убедить в этом маму…

Им почти никто не звонил в новогоднюю ночь. Это было непривычно, странно — обычно телефон разрывался от звонков, и Звёздные только и успевали по очереди принимать поздравления. Теперь же знакомые обходили их дом стороной, точно боялись заразиться: и в самом деле, нелегко выносить чужое несчастье, вникать в постороннюю боль — особенно, если у тебя-то всё хорошо… Кому охота встречать новый, тысяча девятьсот восемьдесят второй, год в компании унылых физиономий и кислых мин? Ведь как встретишь год — так его и проведёшь, все свято верили в эту примету.

Тёма, обнаружив свой подарок под ёлкой, обрадовался и до самой полуночи возился с конструктором. Мама сдержанно поблагодарила за серёжки. Затем они лениво жевали салаты и торт под выступления Магомаева, Ротару, Сенчиной, Лещенко, Кикабидзе, Миронова, Плисецкой, а также Хулио Иглесиаса и Мирей Матье. Наверное, было даже почти весело… Ну, во всяком случае, не тошно, как обычно.

— С Новым годом! — подняв хрустальный фужер с лимонадом, отсалютовала Света маме, когда кремлёвские куранты начали величественно отбивать полночь. Вообще-то, ей вполне можно было выпить и шампанского, мама не возражала — точнее, ей было всё равно. Но Света решила на всякий случай сохранить в новогоднюю ночь ясную голову.

— С новым счастьем… — эхом откликнулась мать и залпом осушила своё шампанское, после чего, виновато улыбнувшись, сказала, что хочет лечь спать.

Первым утром нового года Свету разбудил междугородный телефонный звонок. Это звонил Николай Романовский — режиссёр, который снял Свету в своём фильме «Самое лучшее лето» и фактически открыл ей дорогу в мир большого кино, сделав девчонку по-настоящему знаменитой. Поздравив юную артистку и разделавшись со всеми необходимыми формальностями, он с воодушевлённым напором заявил, что планирует снимать новый фильм о подростковой любви и готов утвердить Свету на главную роль моментально, даже без проб. Единственное, что требовалось — это её согласие, причём немедленное, поскольку съёмки начинались уже в середине января.

— Спасибо за предложение, дядя Коля, но я вынуждена отказаться, — пролепетала Света, до боли в пальцах стиснув телефонную трубку. Только она сама знала, каких трудов ей стоило произнести эти слова. Но… оставить маму в таком состоянии? Да и слишком тяжело ей сейчас было бы играть первую любовь.

Романовский на мгновение опешил, а затем ошеломлённо загремел ей в ухо:

— Это ещё что за новости, а?! «Отказаться»… С какой стати ты должна отказываться? Я тебя выпорю, Светка, так и знай! Да я никого в этой роли, кроме тебя, больше не вижу! Пожалуйста, скажи «да».

— У нас дома… с мамой нехорошо, — неохотно призналась она. Оценив серьёзность её тона, режиссёр на мгновение примолк, а затем, поубавив пыл, осторожно поинтересовался:

— Девочка моя, вам нужна помощь? Может быть, врачи… или достать какие-нибудь лекарства в Москве? — тон его был полон готовности исполнить всё, что Света ему ни прикажет. Она чуть не разрыдалась от доброты и участия в голосе Романовского.

— Нет-нет… мы справляемся своими силами. Спасибо, дядя Коля.

— Вам помогает кто-нибудь? — продолжал он настойчивый допрос. — Бабушки, дедушки?..

— У нас нет ни бабушек, ни дедушек. Мама с отцом в детском доме познакомилась.

— Погоди-ка, а тётка? — припомнил вдруг Романовский. — Ну, помнишь, та, которая приезжала с тобой на кинопробы в самый первый раз?

Света сделала глубокий вдох. Так и подмывало ответить, что тётка сдохла — туда ей и дорога.

— Она вышла замуж и уехала далеко отсюда.

— Извини, я не знал… — расстроенно пробасил Романовский. — И всё же, как это некстати… Я так рассчитывал, что ты будешь у меня играть… Это же мне теперь придётся искать другую актрису! — горько воскликнул он, и Света уже зверски, отчаянно, дико завидовала этой неизвестной актрисе.

— Ну так ты точно не хочешь, чтобы я помог? — проверил он напоследок.

— Нет, спасибо, — твёрдо ответила она. — Всё постепенно пройдёт. Просто… нужно ещё немного времени.

Первые пару дней после наступления нового года Света провела дома. Играла с Тёмой, доедала праздничные салаты, разговаривала с мамой (точнее, пыталась втянуть её хоть в какой-нибудь разговор), смотрела телевизор… и старалась не думать о том, что где-то в Москве уже совсем скоро стартуют съёмки нового фильма. Фильма, в котором не будет её…

Третьего января Света заставила себя собраться и выползти в магазин: нужно было купить хлеба и молока. Не хотелось одеваться в сто одёжек и тащиться на мороз, но она боялась, что дома совершенно деградирует, поэтому выгнала себя буквально пинками.

Медленно, точно погружённая в анабиоз, Света спускалась по лестнице, и, проходя мимо почтовых ящиков, решила наконец-то проверить почту — впервые за несколько дней.

Не успела она открыть синюю металлическую дверцу, как в руки ей хлынул поток маленьких круглых шоколадок в золотистых обёртках. Дети называли их «медальками». Растерявшись, Света машинально ловила этот блестящий ворох, роняя некоторые шоколадки на пол, и не знала, что и думать. Кто набил медальками их почтовый ящик? Зачем?..

Она осторожно подцепила ногтем краешек золотой фольги и отогнула его, чтобы проверить — внутри действительно шоколад? Мало ли, как могли подшутить неизвестные остряки…

Это и в самом деле были настоящие шоколадные медали от тайного дарителя. Обшарив почтовый ящик, Света убедилась, что внутри не было ни открытки, ни письма, ни даже какой-либо коротенькой записки. Она присела на корточки и старательно подобрала всё, что выпало у неё из рук. Казалось, что на не слишком-то чистом полу подъезда рассыпался ворох маленьких сияющих солнышек… Она не знала, кто устроил этот славный новогодний сюрприз, и боялась делать какие-либо предположения. Просто сидела, гладила ладонями крошечные шоколадки и — незаметно для себя самой, впервые в этом году — улыбалась от уха до уха.

В магазине она встретила Дину Наумовну. Света совершенно не ожидала её здесь увидеть, поскольку Данино семейство обитало в другом районе, и поначалу это слегка выбило её из колеи. Затем, собравшись с духом и старательно пряча обиду, она задала единственный волнующий её сейчас вопрос:

— Почему вы перестали к нам заходить? Маме совсем плохо…

Она понимала, что чужое горе утомительно, что оно изрядно напрягает. Но всё же… у мамы не было подруги ближе, чем Дина Наумовна.

Глаза Шульман виновато забегали, но она попыталась улыбнуться.

— Прости. Я звонила ей много раз, но она всегда говорила, что ей некогда, что она перезвонит попозже… и никогда не перезванивала.

Света округлила глаза. Она не знала таких подробностей, это было что-то новенькое. Ей-то казалось, что все друзья и близкие попросту забыли их семью. Бросили, как бросил их отец.

— Лена и на Новый год отказалась к нам приходить, хотя я приглашала… всех вас — и её, и тебя, и Тёму, — добавила Дина Наумовна. — Твоя мама сказала мне, что у вас свои планы. Ну, я и не стала уговаривать. Не люблю навязываться, — теперь уже в её голосе прозвучали обиженные нотки.

— Ей тяжело сейчас, — вступилась Света за мать. — Трудно общаться с людьми, она закрылась от всех, спряталась, как улитка в раковину… Но ей всё равно одиноко, ей так нужна поддержка!

— То есть, ты предлагаешь всё-таки навязываться? — Дина Наумовна вздохнула, а затем решительно произнесла:

— Послушай, что я тебе скажу, Света… Только постарайся понять, принять и не обижаться. Ты умненькая девочка, с головой на плечах. Так вот… твоей маме не может помочь никто, кроме неё самой. Пора уже брать себя за шкирку и выкарабкиваться из депрессии. Да, ей тяжело. От неё ушёл муж. Но вам-то с Тёмой вдвойне тяжелее. По сути, от вас отказались оба родителя: и отец, и мать. По-моему, Лена слишком уж увлеклась ролью страдалицы. Она буквально упивается своим горем, а ведь прошло уже почти полгода!

— Четыре месяца, — машинально поправила Света. Ей было ужасно горько слышать эти слова, но она не могла признать того, что в чём-то Данина мама, пожалуй, и права.

— Пойми, только она сама может прекратить это. Никто не в силах вытащить её из болота, в которое она погружается всё глубже и глубже. Знаешь поговорку про лошадь, которую можно привести к реке, но заставить её напиться, если она не хочет, — нереально?..

— Мама не лошадь… — пробормотала Света. — Она живой человек. Поэтому ей так больно.

Собеседница всплеснула руками:

— А тебе не больно?! Это очень эгоистично с Ленкиной стороны — взвалить все тяготы мира на твои неокрепшие плечи, — чтобы смягчить резкость своих слов, Шульман ласково поправила локон волос, выбившийся из-под девочкиного вязаного берета. — Тебе самой сейчас надо, чтобы о тебе заботились, утешали и обогревали, а ты пляшешь вокруг неё и вокруг брата… Так и надорваться недолго. Даня тоже за тебя очень переживает…

— Даня? — это вырвалось у Светы прежде, чем она успела себя остановить. — Он… переживает?

— Ну конечно! Ты ведь тоже к нам совсем не приходишь больше. Он не говорит мне, но я вижу, что он волнуется о тебе и очень скучает… Ты, быть может, боишься встретить у нас тётю Любу… или своего отца? Но они к нам не и носа не показывают, не беспокойся. Мы их не приглашаем.

— Я… не поэтому… — растерялась Света, невольно краснея.

— А, ну да, — понятливо протянула Дина Наумовна. — Ты, наверное, с Сашей не хочешь пересекаться? Она же теперь постоянно у нас торчит. Но девочка ведь ни в чём не виновата, она не отвечает за поступки своей матери.

— Да… — откликнулась Света с еле уловимым сарказмом. — Шурик абсолютно ни в чём не виновата.

— Я не могу её выгнать, понимаешь, — продолжала оправдываться Дина Наумовна. — Они с Даней встречаются… Откровенно говоря, не такую девочку я предпочла бы видеть рядом со своим сыном, — переключившись на собственную проблему, вздохнула Шульман. — Лучше бы он с тобой встречался, честное слово! — в сердцах воскликнула она, не подозревая, что этими словами ранит Свету в самое сердце.

— Мне пора, — тут же заторопилась девочка. — Обеденный перерыв скоро, а я ещё не купила молоко.

— Ну давай, Светочка, — откликнулась Шульман, глядя на неё с искренним теплом. — Всё-таки забегай к нам иногда, ладно? Тебе надо развеяться, больше общаться с друзьями… А Дане я обязательно передам привет от тебя! — добавила она, хотя Света и не думала передавать ему никакого привета.

Несмотря на то, что с отцом Света не виделась с тех самых пор, как он ушёл (он лишь исправно выплачивал алименты), до семейства Звёздных время от времени долетали слухи и сплетни о нём.

Так, многие знакомые шушукались, что на самом-то деле Шурик — его родная дочь, просто он долго скрывал от семьи свою связь с Костровой. Но, конечно же, это было полной ерундой. Данное предположение основывалось лишь на внешнем сходстве обеих девочек и не имело под собой реальной почвы. Впрочем, это не мешало Шурику демонстративно и громко, словно напоказ, называть его на людях «папочкой» и «папулей». Судя по всему, тот был явно не против, охотно променяв Светку на Шурика.

— Как удобно устроился… Он, наверное, даже и не заметил особой разницы, — горько шутила мама. — Вы с Сашкой похожи, к тому же ровесницы, и дни рождения в один день… Примерный папаша, ничего не скажешь.

Однажды Света всё-таки мельком увидела отца. Дело было весной, в середине марта. Он стоял на крыльце магазина, точно поджидая кого-то, и курил. Света остановилась чуть поодаль, чувствуя холодок в груди, и исподтишка вглядывалась в родные черты. Отца было трудно узнать: он казался таким модным в фетровой шляпе, дорогом пальто и перчатках… Она никогда прежде не видела, чтобы он носил шляпы. Ему это очень шло…

Света слышала от знакомых, что отец теперь работает личным водителем у какого-то важного городского начальника — связи тёти Любы поспособствовали тому, чтобы его взяли на это место. Несмотря на жгучую обиду на отца, которая выжигала её изнутри вот уже полгода, девочка вдруг испугалась, что он сейчас докурит свою сигарету и уйдёт.

— Папа! — позвала она нерешительно. Он тут же поднял голову и встретился с ней взглядом. Что-то дрогнуло в его лице на мгновение… но тут из магазина выскочила оживлённая нарядная тётя Люба и, взяв его под руку, величественно удалилась.

Он пару раз делал робкие попытки обернуться, виновато и растерянно улыбаясь дочери, но… так и не остановился.

Последний школьный год постепенно подходил к концу. Нельзя сказать, что Света блистала успехами в учёбе: педагоги по-прежнему ворчали на неё за частые прогулы и не желали натягивать оценки. И если раньше она пропускала занятия из-за съёмок, то теперь — из-за банальной усталости. Мама так и не пришла в себя, продолжая жить в странном оцепенении и равнодушии к окружающему миру (спасибо хоть, на работу ходила), так что Света по-прежнему исполняла обязанности главы семьи.

С грехом пополам она всё-таки сдала выпускные экзамены и получила аттестат. Не вручить его ей не могли: в конце концов, Света была гордостью не только школы, но и всего городка — пусть не в плане отметок, а в плане того, что прославила их на весь Союз благодаря своим ролям в кино. Фотографию Светы даже повесили на школьной доске почёта под заголовком «Наши знаменитые выпускники».

Выпускной бал, который все девушки-десятиклассницы ждали со жгучим нетерпением и замиранием сердца, совсем не интересовал Свету. Она и не подозревала, что именно на выпускном жизнь её сделает очередной резкий поворот… Света пошла туда просто потому, что так было надо, прекрасно понимая, что не станет скучать ни по одноклассникам, ни — тем более — по учителям.

Одноклассницы заказывали себе наряды у лучших городских портних, за месяц записывались на укладку в парикмахерскую, ночь накануне выпускного спали с волосами, накрученными на бигуди, и неумело подкрашивались маминой косметикой… Всё это радостное волнение совершенно не трогало Свету. Она даже не стала покупать или шить себе новое платье — надела своё любимое, светло-зелёное, до колен. Этим она сразу же стала выделяться в толпе выпускниц, поголовно одетых, подобно невестам, в белые длинные платья.

Света с умеренным интересом наблюдала со стороны за кружащимися в вальсе парами и за разыгрывающимися на её глазах страстями: кто-то из девочек, наконец, решился признаться в любви нравящемуся мальчику из параллельного класса… Кто-то расхрабрился и пригласил на танец симпатичного молодого математика… Кто-то тайком от учителей пронёс крепкий алкоголь в стены школы, и теперь градус буйного веселья буквально зашкаливал…

— Светка, — услышала она нерешительный голос Славика Любимова. Этот очкарик был безнадёжно влюблён в неё с самого первого класса, но предпочитал любоваться ею издали, на благоговейном расстоянии. И вот теперь, видимо, набрался смелости и решил обратиться к ней напрямую — чуть ли не впервые за все десять лет учёбы. — Пойдём… потанцуем, что ли?..

Света не успела ему ничего ответить.

— Она не танцует, — раздался рядом с ней голос, который она узнала в ту же секунду, и, не веря своим ушам, во все глаза уставилась на говорящего.

Возле неё стоял Даня.

Света не видела его почти десять месяцев и теперь, не в силах осмыслить тот факт, что Даня пришёл к ней на выпускной бал, просто молча таращилась на него, чуть приоткрыв в изумлении рот и затаив дыхание. Это действительно был он — невероятно возмужавший за это время, изменившийся… но всё такой же красивый и родной. Даня надел элегантный чёрный костюм с белой рубашкой (и даже галстук нацепил!), а его шевелюра, некогда буйная и непослушная, теперь была аккуратно пострижена и представляла собой настоящую взрослую причёску.

Света, наконец, сделала глубокий вдох и закрыла рот, сообразив, что глупо так долго пялиться на него, не говоря при этом ни слова.

— Ты почему не у себя на выпускном? — спросила она будничным тоном, словно они расставались не на целый учебный год, а всего лишь на пару дней.

Даня пожал плечами:

— А что я там забыл?

Исчерпывающий ответ, ничего не скажешь. Света поколебалась немного, а затем потребовала:

— Пригласи меня на танец!

Он подчинился, как бы признавая тот факт, что нынче Света была хозяйкой положения, и послушно протянул ей руку, приглашая выйти в центр зала, а затем осторожно привлёк к себе и обнял за талию. Даня всё ещё не решался сократить дистанцию до минимума, прижаться к ней теснее и крепче, чтобы она очутилась близко-близко к нему. И всё равно Света чувствовала, как стучит его сердце. Или это было её сердце?..

Они медленно плыли по актовому залу друг у друга в объятиях и продолжали вести непринуждённую беседу, словно оттягивая тот момент, когда им неизбежно придётся заговорить о главном.

— Ты, наверное, медалист? — поинтересовалась Света. Даня всегда был отличником, в отличие от неё.

— Ну, куда там, — улыбнулся он. — Две четвёрки в аттестате.[2]

— Вот это да! — неподдельно удивилась она. — Не ожидала от тебя…

Он покачал головой, тоже удивляясь — но не тому, что съехал на четвёрки, а Светиной наивности.

— Две золотых медали на один класс — это слишком жирно. Как ты думаешь, кому охотнее отдадут предпочтение: Марии Ивановой или Даниэлю Шульману?

— В смысле? — Света растерянно заморгала.

— О, боже, — хмыкнул он. — Я ведь еврей, Ветка. Так понятнее?

— Нет, — Света действительно искренне не понимала, в чём проблема. — При чём тут это?

— Ты как будто в вакууме живёшь, — засмеялся он, — пребываешь в счастливом неведении… А впрочем, это и в самом деле абсолютно неважно сейчас. Не бери в голову, пустяки.

Она недоуменно передёрнула плечами.

— А может быть… давай сбежим отсюда? — предложил он нерешительно. — Или ты хочешь остаться со своими одноклассниками до конца?

Меньше всего на свете ей было интересно оставаться на собственном выпускном. Света лишь усмехнулась и молча кивнула Дане.

Держась за руки и заговорщически переглядываясь, они незаметно выскользнули из актового зала средней общеобразовательной школы номер семь — и Света покинула её навсегда, ничуть не жалея, не скучая и не оглядываясь.

Они гуляли всю ночь напролёт — до тех пор, пока небо не окрасилось бледно-розовыми полосками ранней июньской зари.

Сначала они просто шли рядышком, на пионерском расстоянии друг от друга. Бравада, лёгкость и смелость, овладевшие ими в школе, на свежем воздухе куда-то улетучились, и оба они чувствовали сейчас неловкость и смущение. Затем Даня сделал классический джентльменский жест: стянул свой пиджак и накинул на её озябшие плечи, а потом осторожно, точно боясь, что Света сейчас вцепится ему в волосы, взял её под руку.

Не сговариваясь, они свернули на набережную. Там они уселись на одну из лавочек, продолжая молчать, но уже зная, что тишина должна быть рано или поздно нарушена.

— А помнишь, — сказал он, чуть улыбнувшись, — что именно на этом самом месте ты подбежала к режиссёру пять лет назад, притворяясь иностранкой?

— Я этого никогда не забуду! — фыркнула Света. — Так опозориться… Дядя Коля потом ещё долго мне это припоминал, то и дело переходя в разговорах на английский…

— Да нет же, ты ни капли не опозорилась, — убеждённо заявил Даня. — Наоборот, Романовский сразу почуял в тебе актёрский потенциал.

Они снова ненадолго замолчали.

— А где Шурик? — как ни претило ей сейчас вспоминать о бывшей подруге, но не спросить она не могла. Даня слегка нахмурился.

— С Шуриком у меня всё кончено. Бесповоротно, — отозвался он.

— Почему? — безжалостно настаивала она на объяснении. Ей требовался чёткий Данин ответ, она хотела знать правду здесь и сейчас.

— Потому что… невозможно быть с одной девушкой, если при этом постоянно думаешь о другой, — он искоса взглянул ей в лицо.

— Но зачем, боже мой, я не понимаю — зачем вообще нужно было с ней что-то начинать?! — воскликнула Света в отчаянии.

— Я до конца не был уверен в том, как ты ко мне относишься, — тихо ответил он, отводя взгляд. — Ты не отталкивала меня, но и не… Чёрт, я просто не знал, что и думать! Даже с Шуриком советовался по этому поводу. Спрашивал, что ты ко мне чувствуешь — может, ей, как близкой подруге, виднее… Она сказала мне, что ты никак не можешь определиться. Что тебе и Олег тоже нравится.

— Что?! — Света истерически расхохоталась. — То же самое Шурик говорила о тебе: что ты, дескать, никак не можешь сделать выбор между нами обеими, и не знаешь, кто из нас тебе больше нравится…

— Чушь, — смутился он. — Шурик, конечно, тоже красивая. Прости, что тебе приходится это слышать, но у нас с ней были… исключительно телесные взаимоотношения, если ты понимаешь, о чём я, — Даня покраснел. — Но у меня никогда и в мыслях не было, что придётся выбирать между вами. Выбор с самого начала был для меня очевиден. Только ты, Светлячок.

— Но, в таком случае… почему всё вышло настолько подло и глупо? — чуть не плача, спросила она.

— Я тогда здорово разозлился на тебя, — признался он. — Когда ты пошла танцевать с Олегом… Ты же сделала это нарочно, мне назло? А Шурик, видя, как мне плохо, очень вовремя подставила своё дружеское плечо и поддержала…

— Ах, вот как это называется… подставить дружеское плечо, — недобро усмехнулась Света.

— Ну, а после того, как ты нас увидела, к тебе и вовсе было не подступиться. Ты ясно дала понять, что я тебе противен, и видеть меня ты больше не хочешь, — грустно докончил он.

— Потому что я винила тебя за всё, что произошло потом… — несмело проговорила Света.

— Что именно? — нахмурился он. — Что тётя Люба с твоим отцом…

— Да нет же, — отмахнулась она. — Просто в ту ночь, когда я увидела вас с Шуриком… в общем, меня тогда чуть не изнасиловали, — выдохнула она, еле удержавшись от того, чтобы не закрыть лицо ладонями. Голос её всё-таки дрогнул, а изнутри словно окатило ледяным потоком.

Даня изменился в лице.

— Олег?! Это он сделал?

— Да. Но он… не успел, ему помешали, — торопливо заверила она.

Даня сжал кулаки до хруста в пальцах и стиснул зубы. Света никогда ещё не видела его таким разъярённым. Она молчала, ожидая, когда его отпустит.

— Почему ты мне всё не рассказала? — повернувшись к ней и хватая за руки, с болью произнёс он. — Почему не прибежала сразу ко мне?

— Я после этого вообще никого не хотела видеть, — она покачала головой. — Так мерзко было на душе, так противно… Да мне и сейчас противно, когда вспоминаю.

— Маленькая моя. Хрупкая. Веточка… Светлячок… — зашептал он торопливо, привлекая её к себе. — Я больше никогда не оставлю тебя одну. Никуда не отпущу…

Она прислонилась головой к его плечу и замерла.

— Я, как выяснилось, вообще ничего не могу без тебя, — сказал он, легонько поглаживая её волосы. — Мне постоянно надо тебя видеть. Знаешь, я ведь каждый вечер приходил к твоему дому и торчал под окнами. Ждал, когда твой силуэт мелькнёт в окне за занавеской…

— А шоколадные медальки на Новый год — это ты? — спросила она, уже зная ответ.

— Ну конечно…

— На самом деле, я поняла одну вещь, — сказала вдруг она. — Мне абсолютно всё равно, будешь ли ты со мной… или с какой-то другой девушкой. Я не хочу терять тебя как друга. Никогда.

Даня взял её лицо за подборок и осторожно повернул к себе.

— Нет, — покачал он головой, и его серо-голубые глаза знакомо потемнели. — Я не могу и не хочу быть тебе просто другом. Понимаешь?.. — он медленно, до дрожи медленно, покрывал лёгкими бережными поцелуями её лицо, едва касаясь, а затем осторожно, точно боялся навредить, на миг дотронулся своими губами до её губ. Это был их первый поцелуй, короткий и совершенно невинный. Но… куда им было теперь спешить?

— Обними меня, — выдохнула она, часто моргая, чтобы высушить подступившие к глазам слёзы. Он послушно прижал её к груди, баюкая и успокаивая.

— Ш-ш-ш, не плачь, Светлячок. Всё хорошо, моя маленькая. Я рядом. Я тебя никогда не оставлю.

Ни Света, ни сам Даня не знали в тот момент, что он не в силах будет сдержать своего обещания.

2005

За окном уже стемнело. Тим дотянулся до выключателя и зажёг свет, вмиг озаривший крохотную неуютную кухоньку во всей её неприглядности. Светлана в изнеможении прикрыла глаза и потёрла виски пальцами, еле заметно поморщившись.

Тим вдруг сообразил, что она, должно быть, безумно устала. Устала от воспоминаний и от того, что говорит уже несколько часов подряд, без перерыва… поэтому он решил дать ей небольшую передышку.

— Вам нужно поесть, — сказал он.

Светлана виновато улыбнулась:

— Совсем нет аппетита…

— И слышать не хочу! — отрубил Тим и, вскочив с табурета, тут же засуетился возле плиты, захлопал дверцей старенького холодильника. Нужно было по-быстрому разогреть что-нибудь из приготовленной им накануне еды. Своими торопливыми действиями он будто пытался заглушить то чувство, которое возникло у него после её рассказа: Тиму хотелось выть. Выть от бессилия, от злости, от жалости к этой хрупкой уставшей женщине, которой столько пришлось вынести на своих плечах в одиночку. Он понимал, что дальше будет ещё хуже, что самого страшного она пока не рассказала… и малодушно оттягивал момент финального откровения.

Однако Светлана была настроена завершить свою исповедь. Может быть, ей и в самом деле становилось немного легче, когда она делилась с ним — по сути, чужим, посторонним человеком — болью минувших лет?..

— Даня убедил меня поступать в театральный институт в Москве, хотя до встречи с ним я была твёрдо убеждена, что останусь в родном городе. У нас, конечно, не было институтов, зато имелось полно техникумов. В крайнем случае, я могла бы учиться на заочном. Покидать маму и брата совершенно не хотелось… Но Даня устроил мне такую выволочку! — она улыбнулась своему воспоминанию. — Орал, чтобы я и думать забыла о том, чтобы остаться в Речном и запереть свой талант в четырёх стенах, что я не имею никакого морального права портить себе жизнь, что я актриса от бога… Сам он тоже собирался ехать со мной, чтобы пробовать свои силы в медицинском институте. Он мечтал стать врачом, как и все члены его семьи…

Тим слушал её, не оборачиваясь, сосредоточенно следя за котлетами на сковородке, чтобы они не пригорели. Его зубы были крепко сжаты, чтобы не выматериться. «Где же ты сейчас, заботливый и обещающий быть рядом с ней всю жизнь, прекрасный принц Даня?! — вне себя от бешенства думал он. — Что бы с тобой ни случилось — как ты мог допустить, чтобы она дошла до такого состояния?!»

— …Я сразу поступила в Щукинское театральное училище, а вот Даню завалили на первом же экзамене в медицинском. По той же причине, которая помешала ему получить медаль… Тебе, наверное, сейчас сложно представить такое, Тимофей. Но в те годы антисемитизм цвёл буйным цветом… то, что абитуриентов срезали на вступительных — это ещё цветочки. Многих талантливых учёных-евреев раз за разом заваливали на выборах в Академию Наук, не выпускали из Союза на важнейшие международные конференции… Актёров еврейского происхождения перестали приглашать сниматься в кино — как, к примеру, Савелия Крамарова. Знаешь ли ты, что к концу семидесятых он стал практически безработным, абсолютно невостребованным? Он хотел перебраться в Израиль, где проживал его дядя, но ему отказали в выезде… И только вмешательство Рональда Рейгана смогло повлиять на ситуацию. В конце концов, Крамаров всё-таки покинул СССР. А что творилось на Центральном телевидении, пока у руля был Сергей Лапин! — припомнила она. — Тот ещё ярый антисемит… С телеэкранов постепенно исчезали прекрасные артисты — Нина Бродская, Эмиль Горовец, Майя Кристалинская, Аида Ведищева и Вадим Мулерман… Ты, наверное, не знаешь или не помнишь — была раньше очень популярна передача «Кинопанорама». Так вот, по указке Лапина её на продолжительное время сняли с эфира — потому что ведущим был знаменитый Алексей Каплер… Честно говоря, Даня оказался прав: я действительно жила как в вакууме, внешние проблемы и трагедии целой страны меня как будто не касались. Все мои переживания сосредоточились и замкнулись в собственном маленьком мирке — до тех пор, пока не были затронуты интересы дорогого мне человека.

Светлана немного помолчала, подбирая нужные слова.

— Даня, конечно, старался бодриться. Уговаривал меня не огорчаться из-за его провала, собирался устроиться санитаром или медбратом в какую-нибудь московскую больницу, чтобы не расставаться со мной, а через год планировал снова поступать. Уверял, что нет повода для печали, что всё у нас с ним непременно будет хорошо… Оно так и было — поначалу. Как же мы были счастливы!.. — в её глазах словно засияли звёзды.

— Даня действительно тут же устроился в больницу, работал и днём, и ночью, с ног валился от усталости… Но всё равно — как только у него выпадала свободная минутка, он тут же мчался ко мне в училище, в Большой Николопесковский переулок… Неизменно с букетом цветов… сорванных с какой-нибудь городской клумбы, — Светлана засмеялась.

— Вскоре его уже знали не только все мои однокурсники, но и педагоги. Те постоянно предостерегали меня, видя, как мы с Даней безумно влюблены: «Звёздная, не вздумай выходить замуж и рожать детей, пока не окончишь учёбу!» Мы, конечно же, планировали пожениться. Но не сразу, а чуть погодя — нужно было сначала встать на ноги. Даня категорически отказывался сидеть на шее у родителей и играть свадьбу на их деньги. Он собирался сам заработать на нашу будущую семью…

Тим повернулся к Светлане и молча поставил перед ней тарелку с котлетами и жареной картошкой, а затем подал вилку и нож. Она, казалось, даже не заметила всех его манипуляций. Взгляд её был устремлён вглубь своей памяти.

— Если вы не будете есть, — сказал он негромко, но твёрдо, — мне придётся кормить вас с ложечки. И я это сделаю, клянусь. Даже если для этого придётся вас связать. Вы и так находитесь на грани истощения…

Светлана опомнилась и уставилась на свою тарелку, на которой красовались две румяные котлеты и высилась гора жареного картофеля.

— Ой, мне столько не съесть, — невольно рассмеялась она. — Я же лопну!

— Силой заставлю, — пригрозил Тим, против воли улыбнувшись в ответ. У неё была такая чарующая улыбка!..

— Ну, тогда и ты тоже поешь со мной. Одной скучно… — попросила она.

Тим послушно поставил второй прибор.

— Так что же, — спросил он её как можно более равнодушным тоном, возвращаясь к начатому разговору, — вы жили с ним в Москве вдвоём?

— Нет, что ты, — Светлана нацепила на вилку поджаристый кусочек котлетки, но так и застыла, поднеся его ко рту и вновь ударяясь в воспоминания. — В те годы это было… не принято. Не то, чтобы молодые люди не жили вместе до свадьбы, но всё равно это не было так распространено, как сейчас. Да и где нам было жить? Оба приезжие, ни у него, ни у меня в столице — ни кола, ни двора… Мне, конечно, выделили место в общежитии, да и Даня, устроившись на работу, поселился в какой-то каморке — чуть ли не в подсобном помещении. Мы старались видеться так часто, насколько это было возможно. Но это не всегда получалось. Я была на занятиях или на репетициях, меня снова стали приглашать на съёмки… А он иногда так выматывался на суточных дежурствах в больнице, что буквально засыпал на ходу и физически не мог ко мне приехать. Но… мы жили ожиданием — от встречи к встрече. Каждое утро просыпались с мыслью о том, что сегодня вечером непременно увидимся. По крайней мере, постараемся…

— Всё-таки покормить вас с ложечки? — иронично осведомился Тим, намекая на то, что она так и не притронулась к еде. Светлана спохватилась и послушно отправила кусок в рот, старательно прожевала, проглотила и отчиталась, как примерная ученица:

— Очень вкусно, Тимофей. Правда.

— У меня мама — повар, — расслабившись, пояснил он. — Поэтому я тоже неплохо готовлю…

— А знаешь, — вдруг оживилась она, — каким был традиционный студенческий завтрак в общаге? Чашка несладкого чая и бутерброд с кабачковой икрой — как сейчас помню, банка икры стоила всего сорок копеек. Вообще, питались впроголодь — и потому, что стипендия была крошечная, и потому, что все девушки-артистки вечно сидели на диете… Даня постоянно старался подкормить меня, вот прямо как ты, — Светлана улыбнулась, — несмотря на то, что сам перебивался с хлеба на квас…

Некоторое время они поглощали пищу в молчании, но потом она снова заговорила. На её лицо набежало облачко лёгкой озабоченности.

— Иногда Даня вскользь упоминал о том, что его родители поговаривают об эмиграции в Израиль. Но ни он сам, ни — тем более — я не воспринимали это всерьёз. Инициатором отъезда была Дина Наумовна, отец же до последнего пребывал в блаженной иллюзии, что всё хорошо… Первые звоночки прозвенели, когда Даню — круглого отличника — завалили на выпускных экзаменах в школе, влепив две четвёрки и лишив его тем самым медали… Затем — когда он не смог поступить в медицинский институт… А потом Михаэль Давидович почувствовал это и на собственной шкуре. Некоторые пациенты стоматологии демонстративно отказывались садиться к нему в кресло, мотивируя тем, что не доверяют врачу с фамилией Шульман… Ну, а последней каплей стал эпизод в магазине, когда в очереди кто-то грубо сказал ему: «Куда прёшь, жидовская морда!» — это Даниному-то папе! Интеллигентнейшему, добрейшему и милейшему человеку! И они с женой стали готовить документы на выезд.

— Наверное, психологически это был трудный шаг? — нерешительно предположил Тим, до этого самого момента имеющий весьма приблизительное и смутное представление о многолетнем болезненном процессе «исхода» евреев из СССР.

— Не то слово, — Светлана кивнула. — Уезжающие из страны приравнивались к предателям. Их лишали работы и жилья, выбрасывали из институтов… Для того, чтобы уехать в Израиль или в любую другую страну, необходимо было получить не только въездную, но и выездную визу. Очень многим отказывали в выезде из Союза, и они оставались фактически у разбитого корыта: ни квартиры, ни заработка… что автоматически переводило их в разряд тунеядцев, а это уже — статья уголовного кодекса. Представляешь, какой бред?! — она нервно рассмеялась. — Появился даже специальный термин — «отказники». Дина Наумовна ужасно трусила подавать документы на выезд — боялась, что им тоже откажут, а с этого пути уже нельзя было повернуть назад… Но ещё больше она боялась остаться в Союзе — не из-за себя, конечно, а из-за сына. Меня же пугал её решительный настрой. Мне, понятное дело, крайне нежелателен был бы их отъезд… Даня только посмеивался над родительской затеей, а заодно и над моими страхами. Он легко уверял меня, что никуда, конечно же, не поедет. У меня не было оснований ему не верить…

Тим собрал пустые тарелки со стола и сложил их в раковину. Светлана молчала, погружённая в свои мысли. Он тоже молчал, пока мыл посуду. Ему казалось, что на сегодня исповедь окончена, что Светлана уже выдохлась и продолжения не будет. Однако, когда Тим закрутил ревущий кран и снова присел к столу напротив неё, она подала голос.

— В декабре Даню забрали в армию, — коротко сказала Светлана, пряча за сухостью своего тона реальные мысли и чувства по этому поводу. — А пару месяцев спустя в ашхабадской «учебке» ему и другим новобранцам объявили, что отныне они — добровольцы, воины-интернационалисты… и отправили в Афганистан.

Тим щёлкнул выключателем, погасив лампочку. Ночь закончилась. За окном медленно занимался рассвет…

1982

Проводы состоялись в Речном.

Дина Наумовна с опухшими от слёз глазами накрыла в гостиной большой стол, приготовив самые любимые блюда сына — ведь теперь целых два года он будет лишён возможности ими лакомиться. Пришли Данины приятели и бывшие одноклассники, а также друзья дома и соседи. Света была тут же, на подхвате — мыла скопившуюся грязную посуду и помогала расставлять чистые тарелки. Она изо всех сил старалась занять себя заботами по хозяйству, чтобы не начать реветь на глазах у гостей и не расстраивать призывника. Даня, немного выпивший по такому поводу, то и дело утаскивал её из кухни и, прижав в каком-нибудь укромном закутке — в прихожей за ворохом чужих шуб или в тесной ванной — исступлённо целовал, словно впрок, на два года вперёд. Данины родители и гости, случайно натыкаясь на них, деликатно делали вид, что ничего не замечают, и торопились прошмыгнуть мимо, понимающе посмеиваясь.

— Данечка… как же я одна… — задыхаясь, шептала Света в коротких промежутках между поцелуями. — Я не смогу без тебя!

— Я люблю тебя, Светлячок… моя маленькая, моя самая лучшая девочка на свете… — отзывался он, вновь и вновь ища её губы своими. Горький был вкус у этих поцелуев…

Всё происходящее казалось Свете каким-то вязким, мутным сном. Она так и не смогла окончательно примириться с тем, что это реальность: и шум многочисленных голосов, и наряженная к Новому году ёлка в углу гостиной, такая нелепая и неуместная сейчас, и звон рюмок, и пожелания Дане, «чтоб служилось легко и спокойно», и беспрерывно играющая из магнитофона музыка…

— Письма нежные очень мне нужны, Я их выучу наизусть. Через две зимы, через две весны Отслужу, как надо, и вернусь…[3]

Ощущение дурного сна только усилилось, когда в прихожей незваной гостьей возникла Шурик. Глядя на перекошенное лицо Даниной мамы, растерянное — самого Дани, и испуганное — Светы, она лишь звонко расхохоталась.

— Ну, чего вы так напряглись? Всё в порядке… или я не имею права проводить в армию своего друга детства? К тому же, по совместительству — бывшего жениха… Разве не так, Даня? — судя по всему, Шурик была явно под градусом. Щёки её разрумянились, полы дорогой шубки из натурального меха распахнулись, а на шее поблёскивала золотая цепочка с массивным, но изящным кулоном.

Даня крепко стиснул Светину руку и шепнул:

— Не обращай внимания… Я никогда не был ей женихом. Просто, видимо, захотела немного пошуметь напоследок.

— П-п-проходи в комнату, присаживайся к столу, Саша, — неуверенно предложила Дина Наумовна, держа на весу блюдо с фаршированной рыбой — она как раз собиралась подать угощение гостям. Но девушка отрицательно покачала головой:

— Нет уж! Не за этим я пилила сюда из самой Москвы на такси…

Ах, да, вспомнила Света. Кто-то из общих знакомых упоминал, что Шурик теперь тоже учится в одном из столичных вузов. Но уж конечно, ей не приходится ютиться в общаге — заботливая любящая мамочка заблаговременно сняла ей отличную квартиру в центре.

— И за чем же ты сюда пилила? — с иронией поинтересовалась Света у бывшей подруги. Шурик окинула её быстрым цепким взглядом, затем так же внимательно осмотрела Даню.

— Да вот… Хотела на вас, голубков, вместе полюбоваться. Ну и как оно ощущается, Светик? В кайф? Дорвалась-таки до своего любимого Дани, заполучила его? Кто бы сомневался…

— Шурик, успокойся, — предостерегающе сказал Даня. — Давай без сцен напоследок, хорошо? Не тот повод…

— Да какие сцены, Данечка, ни ты боже мой… Неужели я не могу искренне порадоваться за вашу чудесную пару? «Не плачь, девчо-о-онка, пройдут дожди, солдат вернётся, ты только жди-и-и…»[4] — чуточку фальшивя, громко затянула она, а затем с любопытством взглянула на Даню.

— Ну и как она в постели? Неужели же лучше меня?!

— Ты не в себе, — ровным голосом сказал он. — Давай, я вызову тебе такси обратно в Москву. Или позвонить твоей маме, чтобы она за тобой приехала?

— Неужели вы до сих пор не спали вместе? — не слушая его, рассмеялась Шурик недоверчиво, поражённая своей догадкой. — Боже мой, какие нежности! Бережёшь своё сокровище до свадьбы, а, Даня?.. Это правильно. Заодно и проверишь, когда вернёшься, не изменяла ли она тебе… У девственниц это легко проверить! — она снова захохотала, довольная своей находчивостью. — Ну, с условием, конечно, что ты вообще вернёшься. А то… мало ли, что… Забреют в Афган — и…

— Замолчи!!!

Резкий окрик заставил их всех вздрогнуть. Данина мать незаметно снова появилась в прихожей с очередным подносом, который несла из кухни в комнату, и последние слова Шурика достигли её ушей. Лицо её было искажено суеверным страхом.

— Не смей, Александра. Ни слова больше! — сказала она срывающимся от негодования голосом. — Прошу тебя, по-хорошему… не порть людям вечер. Уходи. Неужели ты не видишь, что тебе тут не рады?

Лицо Шурика перекосила гримаса досады.

— А когда вы были мне рады, тётя Дина? Я же помню ваши многозначительные взгляды искоса… Я всегда была недостаточно чистенькой и хорошей для вашего драгоценного сыночка. Его достойна только Светочка Звёздная, ведь правда?! — она истерически расхохоталась и перевела взгляд на подругу, которая всё это время хранила молчание. — Только ты не обольщайся, Светик, — сказала она почти доброжелательно. — Они и с тобой милы и любезны лишь до поры, до времени. За своего сына тётя Дина всем глотку перегрызёт, и с твоим мнением не посчитается. Не питай иллюзий, что ты что-то значишь для этой семьи. Обгазцовой евгейской семьи! — нарочито картавя, издевательски закончила Шурик свой монолог.

— Ну, хватит, — рассердился Даня и распахнул дверь самым недвусмысленным жестом. — Уходи, пожалуйста.

— Пожалуйста… будьте любезны… позвольте вас побеспокоить… прошу прощения… — передразнила его Шурик, а затем скорчила брезгливую гримасу. — Меня тошнит от вашей рафинированности, вашей правильности… от вашей идеальности, чёрт бы вас побрал! Хотела поцеловать тебя на прощание, да вижу — слишком много чести будет. Чао! — и, скользнув по всем присутствующим презрительным взглядом, она величаво выплыла за дверь.

Когда о визите Шурика не напоминало больше ничего, кроме запаха тяжёлых духов, разлившегося в воздухе, Даня притянул к себе Свету и крепко обнял.

— Прости, что тебе пришлось стать свидетелем этой сцены, — виновато пробормотал он, целуя её в макушку. — Я не хотел, чтобы так получилось.

Дина Наумовна, подхватив свой поднос, тут же скрылась из виду. Света прижалась к Дане и обхватила его руками со всей силой, на которую только была способна.

— Плевать, — сказала она. — Даня, зачем ты извиняешься?.. Это же совершенно неважно, не нужно сейчас… Давай не будем портить наш последний вечер вместе болтовнёй о Шурике.

— Последний вечер… — эхом откликнулся он, пропуская сквозь пальцы пряди её длинных светлых волос. Её вдруг снова затрясло от осознания того, что им предстоит выдержать два года разлуки. Это казалось абсолютно немыслимым…

Гости начали постепенно расползаться: пора было и честь знать. Они понимали, что новоиспечённому солдату следует хорошенько отдохнуть в кругу семьи и выспаться перед дальней дорогой. Отец Дани давно уже прикорнул в кресле около ёлочки, утомлённый переживаниями, сборами и хлопотами, связанными с завтрашним отъездом сына.

Света и Данина мама в четыре руки убрали со стола посуду, перемыли её и вытерли.

— Спасибо тебе за всё, Светочка, — прошептала тоже немного захмелевшая Дина Наумовна, обнимая девушку. — Если бы не ты, я бы не справилась сегодня… Я знаю, ты очень-очень любишь нашего Даньку, правда?

Света только подавленно кивнула. Времени до разлуки оставалось всё меньше…

— Мам, я провожу Свету до дома, — объявил Даня. — Ты не жди меня, ложись спать. Тебе тоже нужно отдохнуть. Я возьму ключи.

Они оделись и вышли на улицу. Их разгорячённые лица тут же принялся пощипывать озорной декабрьский морозец. Снежинки весёлыми искрами плясали в свете фонарей. «Это роятся белые пчёлки», — вспомнила Света строчку из сказки «Снежная королева». Всё вокруг казалось таким мирным, безмятежным и счастливым, что поневоле отступали мысли о скором расставании. Над Дворцом культуры горела и переливалась разноцветными огоньками надпись: «С Новым 1983 годом!» Тут и там раздавались взрывы хлопушек и треск бенгальских огней, звучали оживлённые разговоры и звонкий смех, у кого-то из транзистора доносилась песня «Happy New Year» шведского квартета ABBA…

Они медленно добрели до её дома, расположенного в нескольких кварталах от Даниного, почти не разговаривая по дороге — только крепко держались за руки, переплетя пальцы, точно боялись, что их оторвут друг от друга какие-то неведомые силы. Остановившись возле подъезда, оба, не сговариваясь, подняли глаза на тёмные окна и подумали об одном и том же: мама и брат Светы отдыхали в санатории. Квартира была совершенно пуста.

— Зайдёшь? — нерешительно предложила Света, боясь, что он откажет — и тогда она точно расплачется. Даня взял её за плечи и развернул лицом к себе.

— Веточка, — тихо сказал он. — То, что болтала Шурик у меня дома… о том, что я берегу тебя ради того, чтобы проверить, не изменяла ли ты мне… это полная чушь. И вообще, мне не нужны от тебя все эти пошлые клятвы, что ты дождёшься меня и всё такое… На самом деле, я очень хочу быть с тобой. Ты понимаешь, о чём я?..

Она подалась вперёд и сама, первая, впилась в его губы жарким поцелуем.

— Я понимаю, Даня, — выдохнула она наконец, отстранившись. — Идём, пожалуйста. Я не хочу терять ни минуты…

Эта ночь принадлежала только им двоим — и больше в мире не существовало никого. Было так много нежности, что Свете казалось, будто она умирает. Объятия… и бесконечные страстные поцелуи, оставляющие следы на её тонкой коже… и светлые слёзы… и боль, и радость, и дыхание в унисон, и ощущение единства — в каждой клеточке, до стона, до хрипа… Только двое, он и она — прижимающиеся друг другу так крепко, насколько это было возможно, потому что на двоих у них остались лишь считанные часы…

Уже под утро, приподнявшись на локте и нежно ведя пальцем по лицу Светы, словно рисуя его контур, Даня — утомлённый, невыспавшийся, с тёмными кругами под глазами, но при этом невероятно, безумно счастливый — вспомнил о времени.

— Мне пора, Светлячок, — негромко сказал он. — Прошу тебя, пожалуйста… не надо ехать и провожать меня вместе со всеми. Не хочу запомнить наши последние минуты в этой толкучке и суете. Лучше я увезу с собой вот эти воспоминания… — он снова приник к её горячим сухим губам.

Она стояла в прихожей, пошатываясь от слабости после бурной бессонной ночи, и в каком-то ступоре наблюдала, как он обувается, затем снимает с вешалки своё пальто… Счёт шёл уже не на часы, а на минуты. Их последние минуты вместе.

Ещё накануне ей казалось, что она будет рыдать, заламывать руки, цепляться за Данины рукава и кричать, что пропадёт без него. На деле же она просто молча следила за его сборами, бессознательно кусая и без того опухшие губы, и не могла выдавить из себя ни одной полагающейся к случаю эмоции, как будто была в трансе.

— Ну… — Даня ободряюще улыбнулся ей, хотя уголок его рта предательски дрогнул. — С наступающим, Веточка. Береги себя. Обещаешь мне это?

Она как-то заторможенно кивнула. Он хотел сказать что-то ещё, но горло его перехватило спазмом.

— Всё. Всё, всё, пока! — выдохнул он резко и выскочил за дверь, будто за ним гнались. Света ещё некоторое время вслушивалась в звук его шагов, стремительно несущихся вниз по лестнице. Затем хлопнула дверь подъезда, и всё стихло.

А она всё стояла и стояла в дверях, словно под гипнозом. Кожа её покрылась мурашками из-за лестничных сквозняков, она обхватила себя за плечи руками, чтобы хоть немного согреться, но по-прежнему не уходила. Всё вслушивалась и вслушивалась в эту звенящую тишину, точно пытаясь уловить в ней эхо удаляющихся шагов.

1983

Узнав из Даниного письма о переброске в Афган, Света поначалу не поняла, как следует реагировать: слишком уж чужда и непонятна была ей эта тема. Она даже не сразу осознала в полной мере, что произошло. Сам Афганистан казался настолько далёким и каким-то… ненастоящим, что невозможно было воспринимать Данину новость всерьёз.

Впрочем, нельзя было винить её: большинство жителей СССР тоже имели об этом весьма смутные представления. Странная, непонятная война, война-невидимка — где-то на противоположном краю земли. Разве их это касается? Да ничуть не бывало! Жизнь идёт своим чередом: каждый день ярко светит солнце, люди улыбаются, приглашают друг друга на свидания, целуются, женятся, ходят на работу, забирают детей из сада, ужинают в своих благоустроенных квартирах, смотрят телевизор и ложатся спать… Войны не бывают такими. Даня отслужит и обязательно вернётся целым и невредимым.

Однако, получив письмо, Света всё же сходила на переговорный пункт и заказала разговор с Речным — ей необходимо было услышать голос Дины Наумовны, которая убедила бы её в том, что беспокоиться абсолютно не о чём.

Разговора не вышло. Дина Наумовна, оказывается, тоже получила письмо от сына. И теперь она просто выла — причитая, точно по покойнику, громко, душераздирающе, по-бабьи. Михаэль Давидович, тщетно пытающийся её успокоить уже несколько часов подряд, беспомощно и расстроенно пролепетал в трубку:

— Светочка, извини великодушно, но она сейчас не в состоянии… Перезвони завтра… или на неделе… — и, зажав трубку ладонью, в отчаянии прикрикнул на свою обезумевшую от животного страха жену:

— Да перестань же, Дина! Ну что ты оплакиваешь его, как будто он уже… — но вслед за этим последовал очередной виток истерики бедной матери, и Света, помедлив, осторожно опустила трубку на рычаг. До неё, наконец, дошло, что случилось нечто совершенно ужасное.

Теперь она жила только ожиданием писем. Эти весточки от любимого человека являлись прямым свидетельством того, что с Даней всё в порядке. Что он живой и здоровый. Она прижимала к губам листки, исписанные мелким аккуратным почерком, целовала их, затем закрывала глаза и нюхала, точно пытаясь уловить знакомый, родной запах…

Разумеется, в своих письмах солдаты не имели права сообщать близким о военных операциях, поэтому Даня писал и ей, и матери об отвлечённых вещах. О прозрачном афганском небе, о сухом и жарком ветре и о лютой морозной зиме, о горах и пустынях, о скорпионах и фалангах, о мусульманском календаре, по которому живёт местное население, о самих афганцах… Она чувствовала, что Даня всеми силами старается уберечь её от излишних переживаний за него, зная, что она будет волноваться, поэтому преувеличенно радужными красками описывал свои армейские будни: «Ребята подобрались дружные, дембеля не издеваются, играем в волейбол, поём песни… А вчера добыли в деревне у местных одно яйцо, развели с водой и порошковым молоком, и наш повар нажарил блинов — как же мы пировали!»

Каждую неделю Света теперь бегала звонить Дине Наумовне: они зачитывали друг другу вслух Данины письма, сопоставляли изложенные в них факты, смеялись и плакали, уговаривая себя, что всё не так уж и страшно. Шульман даже немного ревновала и обижалась: порою сын просил Свету, чтобы она пересказывала родителям его послания, а сам ничего им не писал — к чему по сто раз повторять одно и то же.

Света добросовестно, чувствуя долю своей вины перед Диной Наумовной за то, что полностью завладела вниманием её сына, читала избранные отрывки из Даниных писем. Она пропускала только те строки, в которых он писал ей о своей любви… И не было для неё сокровищ драгоценнее, чем эти ласковые слова, словно незаметно сокращающие километры между ними.

…Ветка, милая, я каждую минуту о тебе думаю. Это какое-то наваждение, мне иногда даже кажется, что ты зовёшь меня по имени — и я, как дурак, начинаю озираться и искать тебя глазами…

…Ты опять снилась мне сегодня ночью. Рассказал бы я тебе в подробностях, что это был за сон, если бы не цензура…

…Люблю тебя. Люблю. Всем сердцем, всем существом. Без тебя мне как будто руку или ногу ампутировали, постоянно физически ощущаю эту нехватку. Жаль, обезболивающего пока не придумали…

…Ты пиши мне, моя маленькая, пиши пожалуйста про всё. Какая сейчас у вас погода, какие фильмы выходят, какие песни слушают. Как твоя учёба? Зовут ли на съёмки? А ещё пришли мне, пожалуйста, какую-нибудь свою фотографию. Невыносимо без тебя, Светлячок. Так хочется, чтобы прямо сейчас ты была рядом. Я бы обнял тебя и… нет, этого я тоже писать не буду. Прости, постоянно срываюсь, все мысли об одном…

…Из-за нелётной погоды почту задержали на несколько недель. Думал, сдохну без твоих писем за это время. Наконец, вчера прояснилось. Прилетел «почтовик», привёз две тонны корреспонденции — я не преувеличиваю, Веточка, мы всю ночь её разбирали. Вертолётчик смеётся: говорит, жёны тех, кто служит в Джелалабаде, сильнее всех любят своих мужей. Ребята надо мной подшучивают: мол, из этой пары тонн полторы — точно для меня. Получил от тебя восемь писем и пять от мамы. Спасибо за фотографию! Какая же ты у меня красивая, слов нет, чтобы выразить… Ребятам фото не покажу — украдут! Да, вот такой я собственник! С ума по тебе схожу…

За год Свете пришло от Дани не менее ста писем, и каждое из них она знала практически наизусть.

Как он ни старался щадить её, между строк она время от времени выхватывала крупицы правды о том, как ему приходится сложно. Он никогда не писал о самой войне, но Света понимала: в Афганистане воюют не матёрые здоровые мужики, а неокрепшие юнцы, вчерашние дети, неоперившиеся птенцы-желторотики, наспех и очень плохо обученные, — пушечное мясо. Солдатам было по восемнадцать-двадцать лет, а их командирам, офицерам и прапорщикам немногим больше.

…С питьевой водой пока нет перебоев, но достаётся она нам нелегко. Её качают из восьмидесятиметровой скважины, и солей в ней так много, что пить сырую невозможно, приходится кипятить.

…Живём в палатках, по тридцать человек. «Ароматы» внутри стоят такие, что не дай бог тебе представить, Ветка! В баню нас не возили уже полтора месяца… Можно мыться в горной реке. Правда, она ледяная и очень бурная, огромные каменные глыбы ворочает, как пушинки. Однажды потерявшегося ослика, который пытался переправиться с одного берега на другой, унесло течением. Утонул, бедняга…

…Зима стоит снежная и холодная. В первые дни с непривычки я простудился и едва не отморозил себе уши. Сразу же загремел в лазарет. Но не переживай, Светлячок — температуру быстро сбили, долго я там не задержался. Терпеть не могу всю эту больничную казёнщину… Зато здесь, в горах, очень красиво и тихо. Наша часть стоит около самого Кабула, на склоне: весь город перед нами, как на ладони. Видимость прекрасная, километров на тридцать. Вот дышать тяжело — воздух разреженный. Пробежишь немного и хрипишь, как удавленник. А уж если бежать с нагрузкой…

…Вчера принимал роды. Стал крёстным отцом пятерых щенков. Что с ними делать, ума не приложу: на улице мороз. Не в палатку же их тащить… Сколотил наспех будку, надеюсь, выживут.

…Кабул сам по себе не слишком симпатичный город, но занятный. Почти миллион жителей, но практически ни одного крупного здания или магазина. Зато огромное количество мелких лавочек — похоже, их тут держит каждая местная семья. Товары все заграничные — США, Япония, Пакистан… И полным-полно мечетей. Все сплошь верующие. Даже в афганской армии есть свой мулла. На рассвете стоишь в карауле или в секрете и слышишь, как с минаретов затягивают «азан» — призыв к первой утренней молитве. Акустика тут чёткая. На самом деле, красиво. Хоть и жутковато немного…

…Нас направили в провинцию Джелалабад. Из мороза и снега — прямиком в тропики, пески и пальмы. Жара мне больше нравится. Правда, весь свой зимний скарб — и тёплые штаны, и ватники, и даже валенки — приходится переть на себе. В бою эта дрянь жутко мешает…

…Очень много землетрясений. Мы к ним уже привыкли и даже не прячемся. Страшно было в самый первый раз — когда земля напротив поднялась метра на три вверх. Впрочем, даже страх не помешал мне доесть кашу из банки — жрать охота всегда, постоянно…

Последнее полученное Светой письмо было датировано двадцать девятым декабря:

«Спасибо тебе, милая, за поздравление с наступающим Новым годом. Вот уже и год пролетел, как мы с тобой не виделись. Ровно триста шестьдесят пять дней прошло с той ночи, когда… Цензура! Цензура! Цензура! — прости, не смог удержаться. Ты уж не забывай меня, родненькая моя.

Так хочется домой, под Новый год почему-то особенно. Ёлки в Афгане не растут, так наш прапор учудил: говорит, ну что это за праздник без ёлки, нужно срочно что-то придумать, не пальму же наряжать. Думал ровно сутки, а сегодня утром нарубил колючей проволоки и выкрасил её зелёной краской, и потом из всего этого безобразия сотворил дерево, на которое повесил разряженные «лимонки» в качестве украшений. Мы ржали так, что чуть не лопнули…

Но ты не переживай за меня, маленькая, скучно мне не будет. Вся наша рота скидывается по три рубля, то есть по три «чека», на новогодний вечер. Накупим конфет, лимонных долек, гранатового и апельсинового сока, вафель и печенья — будет и на нашей улице праздник! Парни уже концертные номера готовят. Гитара, баян, стихи, танцы, песни и пародии… Даже меня заставили участвовать, но какой из меня артист, смех один… так что пусть потом не жалуются, сами напросились… как же я соскучился по тебе, моя артисточка, стены грызть готов.

С наступающим и тебя, Светлячок. Не знаю, когда ты это послание получишь, но… в общем, не умею я красивых слов говорить, ладно? Закругляюсь на этом. Просто будь счастлива, моя хорошая. Не скучай и не плачь обо мне. Жду нашей встречи — она же непременно состоится, чёрт возьми?!

Люблю…»

А после этого письма Даня пропал.

ЧАСТЬ 3

С любимыми не расставайтесь! С любимыми не расставайтесь! С любимыми не расставайтесь! Всей кровью прорастайте в них, — И каждый раз навек прощайтесь! И каждый раз навек прощайтесь! И каждый раз навек прощайтесь, Когда уходите на миг! Александр Кочетков «Баллада о прокуренном вагоне»

2005

Тим заставил её лечь в постель. Светлана выглядела не слишком-то здоровой: воспоминания разбередили старые раны сильнее, чем она могла предположить. Обычным людям в подобных ситуациях может помочь небольшое количество алкоголя, но… только не в этом случае. О нет, теперь ни за что на свете он не станет предлагать ей «выпить и расслабиться», он и так знатно сглупил накануне…

Светлана послушно улеглась прямо поверх одеяла, не раздеваясь. Глаза её были широко раскрыты. Она сомневалась, что сможет заснуть, несмотря на бессонную ночь, проведённую за тяжёлым разговором.

— Твои близкие, наверное, волнуются, — сказала она Тиму, имея в виду, что он не ночевал сегодня дома и, похоже, даже не собирался туда в ближайшее время, боясь оставить её одну.

— Я мешаю вам? — спохватился Тим. — Вы хотите, чтобы я уехал?

— Ты мне не мешаешь, — отозвалась она ровным голосом. — Просто не хочу, чтобы у тебя были неприятности… Ты и так из-за меня огрёб их сполна.

— Не будет никаких неприятностей, — он покачал головой. — Я предупредил свою… подругу, что задержусь.

Она улыбнулась.

— У тебя есть девушка? Тогда я тем более не понимаю, с какой стати ты тратишь своё время на какую-то никому не интересную престарелую тётку. Поезжай домой, к любимой. Надо ценить каждый миг, проведённый вместе…

— Это кто тут у нас «престарелая тётка»? — хмыкнул он. — И не надоело вам на себя наговаривать…

— Может быть, ты боишься, — осенило вдруг её, — что в твоё отсутствие я снова дам слабину, сорвусь и напьюсь? Тим, я же тебе обещала… этого не повторится. Да, у меня есть проблемы, это правда… но поверь, я действительно давно не пила. Мне и вчера-то одной бутылки хватило, чтобы… В общем, я отдаю себе отчёт и вполне смогу себя проконтролировать, — неловко докончила она свой монолог.

— Когда это у вас началось? — спросил он тихо. — Из-за чего? Из-за Дани?

Она долго молчала. Он испугался, что зашёл слишком далеко в своём бесцеремонном любопытстве, и уже собирался извиниться, но Светлана всё-таки решила ответить.

— Впервые я напилась — действительно напилась, до бесчувственного состояния, — когда поняла, что это не почтовая задержка. Что он просто не пишет больше… Ни мне, ни своей матери. Пару месяцев ещё можно было успокаивать себя, списывая молчание на Данину занятость, на нелётную погоду, на прочие обстоятельства непреодолимой силы, мешающие ему черкнуть пару строчек… Но когда прошло полгода, а он так и не ответил ни на одно письмо… И я, и Дина Наумовна писали на адрес его части, но все эти письма также улетали в пустоту. В конце концов, внутри меня что-то щёлкнуло. Я окончательно поняла, что с ним случилась беда. Тогда я просто пошла в магазин, купила бутылку водки, села у себя в общаге и выпила в одиночку. Мне казалось, что я смогу забыть хоть ненадолго о той боли и тоске, которые одолевали меня с самого момента Даниного ухода в армию. Пока он писал мне, с этой тоской ещё можно было худо-бедно сладить. Но когда я лишилась и этого… Господи, как мне было плохо. Водка, конечно, подействовала — я действительно отключилась. Но это был ненадёжный вариант спасения — лишь на короткое время… Да и девчонки, соседки по комнате, жутко перепугались, увидев меня в таком состоянии. Откачивали потом чуть ли не всей общагой…

— Вы… узнали в итоге, что с ним случилось?

Светлана покачала головой.

— Нет. «Пропал без вести» — такую информацию сообщили в конце концов Дине Наумовне. Она моталась по всевозможным инстанциям, давала взятки за малейшие крупицы информации, обивала пороги важных людей, умоляя помочь разыскать сына… Срок его службы подходил к концу, и мы с ней наивно надеялись, что Даня вернётся — просто, молча, по мановению волшебной палочки, как в сказке. Но Даня не вернулся, — Светлана, разнервничавшись, села на постели и обхватила себя за плечи. Тим уже знал, помнил этот её беспомощный детский жест, означающий, что ей сейчас холодно, неуютно и страшно…

— «Пропал без вести»… какая обтекаемая формулировка, верно? Она могла означать всё, что угодно. О том, живой он в принципе или нет, я старалась не думать… Но любой из вариантов, помимо этого, и так был ужасен. Получил ранение?.. Попал в плен?.. Дезертировал?.. Ты знаешь, Тимофей, я тогда молилась о том, чтобы он вернулся каким угодно калекой — без рук, без ног, без глаз… только бы живой.

Светлана прислонилась затылком к стене и закрыла глаза. Губы её подрагивали от волнения.

— Я миллион раз до мелочей проигрывала в воображении сцену Даниного возвращения. Как он приходит прямо ко мне в общежитие — худой, грязный, небритый и заросший. Пусть даже вшивый, — она усмехнулась. — И просит вахтёршу вызвать меня, называя номер моей комнаты. Я сбегаю вниз по лестнице, ещё ни о чём не подозревая… Вижу его, кидаюсь на шею, тут же начинаю реветь… А он говорит мне: «Ну тихо, тихо, моя маленькая. Мой Светлячок… Ты же видишь — со мной всё в порядке!» На улице я пускалась вдогонку за парнями, которые издали казались чем-то похожими на Даню… Особенно, если это были молодые солдатики… Заглядывала им в лица — и разочаровывалась, всякий раз разочаровывалась: это снова был не он…

Тим осторожно погладил её по плечу, не зная, чем ещё может выразить своё участие.

— Тогда я часто приезжала в гости к Ивану Романовскому, сыну дяди Коли. К тому самому Ивану, с которым мы снимались в фильме «Самое лучшее лето», — пояснила она. — Мы всегда дружили, неплохо общались. Он учился во ВГИКе на режиссёрском факультете — пошёл по стопам отца. В тот период мы ловили у него дома вражеские «голоса»[5] — как сейчас помню, по вторникам и четвергам. Пытались вычленить из потока критики, которую Запад обрушивал на СССР за ввод войск в Афганистан, хоть толику практической и полезной информации — о боях, операциях и потерях… Сам понимаешь, в Союзе официальным вещанием эти события не освещались вовсе. Слышимость была ужасная, «голоса» нещадно глушились. Иван психовал, бегал по квартире кругами, костерил на чём свет стоит советскую власть и министерство обороны…

— Кстати, про Ивана! — припомнил Тим. — Это же он, в конце концов, находясь на международном кинофестивале со своим дебютным фильмом, попросил политического убежища и остался на Западе? Я что-то читал об этом.

— Он самый, — кивнула Светлана. — Иван всегда был ярым антисоветчиком, мечтал эмигрировать в США… так что поступок его не был удивительным лично для меня. В принципе, я ожидала от него подобного выкрутаса. А вот дядю Колю это сильно подкосило… Его постоянно вызывали на Лубянку, допрашивали, но он и в самом деле ничего не знал! После этого ему стали запрещать снимать кино, и он рано умер. Сердце не выдержало… А «Самому лучшему лету», где Иван снимался в одной из главных ролей, на пару лет перекрыли кислород, не демонстрируя больше ни в кинотеатрах, ни на телевидении… Фильм снова появился на экранах лишь в девяностом году.

— Знаю, — улыбнулся Тим. — Именно тогда я его впервые и увидел.

Светлана снова ненадолго замолчала, вспоминая.

— Для дипломного спектакля мы выбрали повесть Бориса Балтера «До свидания, мальчики!» Я должна была прочесть одноимённое стихотворение Окуджавы… и всё испортила, конечно — начала рыдать просто взахлёб… Правда, многие зрители восприняли мою истерику как режиссёрскую задумку, оригинальное решение спектакля.

Забывшись, она начала негромко декламировать:

— Ах, война, что ж ты сделала, подлая: стали тихими наши дворы, наши мальчики головы подняли — повзрослели они до поры, на пороге едва помаячили и ушли, за солдатом — солдат… До свидания, мальчики! Мальчики, постарайтесь вернуться назад…

Тим сходил на кухню, вскипятил чайник и принёс Светлане чашку, чтобы она согрелась: он видел, что её снова начал колотить озноб.

— А Данины родители? Что с ними? — спросил он деликатно.

— О, они тоже покинули Союз. Им — одним из немногих — разрешили выезд в Израиль в восемьдесят шестом, хотя к тому времени выездных виз выдавали всё меньше и меньше, мотивируя это тем, что все, кто хотели воссоединиться с родными за рубежом — уже давно сделали это. Но они благополучно уехали… Как раз в тот год, когда я выпустилась из училища. Поначалу, конечно, я осуждала Дину Наумовну — как она могла уехать, ведь Даня официально так и не был признан мёртвым! Она же мать! Мы с ней крупно поссорились тогда… Теперь я жалею, что была так несдержанна в словах и категорична в суждениях. Ей, наверное, вдвойне тяжело было бы остаться жить в том же городе, в том же доме, где всё напоминает о сыне. Его одежда… его старый велосипед… и коллекция моделей самолётов… и его книги…

Светлана опять закрыла глаза.

— В конце концов, кто я такая, чтобы критиковать Данину маму, — произнесла она еле слышно. — Я ведь и сама, как выяснилось, куда более плохая мать.

— У вас… ребёнок от Дани? — спросил Тим, затаив дыхание. Она взглянула на него с искренним сожалением.

— Нет. О, нет! Я бы отдала всё на свете, чтобы Наташка была его дочерью. Но увы… Меня угораздило зачем-то выйти замуж.

1987

После выпуска Светлана нырнула в работу с головой.

Во время учёбы, впрочем, она тоже не прекращала съёмок — хотя педагоги и не были в восторге, но как минимум относились к этому более покладисто, чем школьные учителя. Однако, окончив театральное училище, Светлана ускорила и без того бешеный темп. Целый год она неслась на всех парах, точно боялась остановиться хоть на мгновение, отдышаться и оглядеться по сторонам, подумать о чём-то ещё, помимо работы. Она забивала делами каждый свой день до отказа, стараясь не оставлять пауз для передышки, и соглашалась практически на все предложения от режиссёров, абсолютно на любые роли.

И если днём ещё можно было как-то отвлечься от всего, что её гнетёт, то ночей Светлана панически боялась. Одиноких, бессонных, страшных ночей, когда она металась по комнате, точно запертая в клетке волчица, и не знала, чем успокоить мятущееся сердце. Именно поэтому Светлана стала охотно принимать приглашения от своих приятелей и коллег по любому поводу: день рождения — так день рождения, премьера — так премьера, просто ли пьянка в тёплой компании, у кого-нибудь на квартире… Алкоголь дарил блаженную иллюзию забвения и уже привычно разливался внутри спасительным теплом, раскрашивая мир в более радужные краски и служа своеобразной анестезией. Светлана радовалась тому, что боль потихоньку отступает; ей обманчиво казалось, что она снова начинает жить… Вот только спать она почти совсем перестала.

Однажды на улице Светлана столкнулась со своим давним знакомым — народным артистом, который стал её нежданным спасителем во время памятного кошмарного эпизода на турбазе «Красный восход». С момента их последней встречи минуло уже шесть лет, и он здорово сдал за это время, Светлана с трудом его узнала. Артист оказался безумно одиноким и всеми покинутым стариком, и девушка тут же взяла над ним неофициальное шефство. Теперь, едва у неё выдавалась свободная минутка, она ехала к нему домой, по пусти заскакивая в магазин и покупая немудрёные продукты — хлеб, молоко, масло, макароны… Она готовила ему обед, стирала одежду и регулярно выводила на прогулку, чтобы старик дышал свежим воздухом.

— Ваша внучка? — добродушно спрашивали его соседи, а Светлана злилась на них за этот вопрос: как будто искреннее участие можно оказывать лишь членам своей семьи, а если вы не связаны родственными узами — то и наплевать…

В возрасте восьмидесяти лет артист скончался. Светлана тогда подняла на уши общественность, обратилась в Союз кинематографистов, добилась аудиенции у первого секретаря правления Элема Климова и буквально вынудила устроить покойному достойные похороны, с причитающимися ему почестями и местом на Ваганьковском кладбище.

Она разъезжала по всему Союзу и даже за его пределами. Её приглашали в Артек выступить перед детьми; она снималась в Ташкенте во время советско-индийского проекта; побывала на нескольких международных кинофестивалях, где за ней трогательно пытался ухаживать популярный итальянский актёр, но в итоге получил от ворот поворот… За ней вообще многие приударяли в тот период. Молодая, красивая, талантливая, безумно популярная и одинокая — ну просто лакомый кусочек! Даже симпатичный гэбэшник, пару раз вызывающий её на Лубянку для беседы по поводу Ивана Романовского, недвусмысленно пытался показать ей, что она ему симпатична, и намекал на дальнейшие близкие отношения. Но с ней эти штучки не срабатывали: КГБ она не боялась, ей нечем было дорожить и нечего терять, а сердце… сердце её было мертво, как ей казалось.

Фотографии Светланы часто появлялись на обложке «Советского экрана» — её снимал сам Валерий Плоткин, а это имя для людей, вращающихся в сфере киноискусства, значило очень многое. За плечами этого фотографа была работа с такими звёздами советского кино, как Михаил Бояркин, Александр Абдульский, Вячеслав Тихомиров, Мирон Андреев, Маргарита Терешкова, Ирина Мурашова и многие, многие другие — а он беззастенчиво называл Звёздную своей самой любимой и самой красивой моделью. Эти фото затем тиражировались не только в журналах, но и на открытках, календарях и даже сумках — одну такую сумку Светлана увидела как-то летом в Сочи, на плече у загорелой длинноногой курортницы.

Съёмки советско-индийского фильма в Узбекской ССР Светлана вспоминала с особой теплотой. Впервые ей открылся так близко мир Востока с его красками, вкусами и ароматами: арыки с прозрачной ледяной водой, безумно вкусный плов и обжигающие лепёшки из тандыра, гомон и пестрота местных базаров, старинные дворцы и мечети…

В фильме она играла советскую циркачку, у которой во время гастролей по Индии завязался роман с местным парнем. Главную мужскую роль исполнял знаменитый индийский актёр, кумир всех советских девушек и женщин, волоокий темнокожий красавец с пышными смоляными кудрями и жемчужной улыбкой, бьющей прямо в девичьи сердца. Светлана, в общем-то, была равнодушна к индийскому кинематографу и наблюдала за истерией, разворачивающейся вокруг приезда артиста в Ташкент, с искренним любопытством. Возле гостиницы «Узбекистан», где жили все члены съёмочной группы, круглосуточно дежурили поклонницы красавчика-индийца — прямо под растяжкой «Идеи Ленина озаряют наш путь». Завидев кумира, они начинали истерически визжать, скандировать «Хинди-руси бхай-бхай!», рыдать взахлёб или падать в обморок. Кое-кто из поклонниц даже пытался подкупить дежурную, чтобы та позволила войти внутрь гостиницы и подождать артиста у двери его номера. Одна девочка, приехавшая в Ташкент из Грозного, призналась, что продала своё лучшее платье, чтобы собрать денег на билет и воочию лицезреть обожаемого актёра.

К чести индийца, он не злоупотреблял этим поклонением. Не приставал к девчонкам, не щипал их за задницы, чем нередко грешили Светланины соотечественники-артисты… максимум, что он мог себе позволить — это пожать поклоннице руку или (если она была особенно симпатичной) поцеловать её в щёчку. Светлана понимала, что это обусловлено его национальной культурой и воспитанием — ведь в индийских фильмах до сих пор было не принято целоваться в губы! Это, к слову, её несказанно радовало — перспектива целоваться с индийцем, насквозь пропахшим специями, благовониями и кокосовым маслом, её не слишком-то прельщала. При этом артист постоянно пел песни, не умолкая — она-то думала, что такое случается только в кино! А ещё он ел руками, сидя на полу по-турецки! Впрочем, несмотря на это, он оказался в целом неплохим малым, и они даже подружились за время съёмок, так что расставались практически со слезами. Артист пригласил Светлану приехать в Индию и пообещал организовать ей королевский приём — ведь, как гласит знаменитая индийская поговорка, «гость подобен Богу». На прощание он подарил ей бенгальское шёлковое сари и набор звенящих браслетов на руки. Ей, разумеется, совершенно некуда было это всё носить, но отказаться от подарка она не посмела: сложила ладони перед грудью в традиционном индийском жесте и с признательностью склонила голову.

Вернувшись из Ташкента, Светлана сразу же получила новое предложение: на этот раз она должна была отправиться в Эстонию, на съёмки фильма о студентах «Два семестра». Она согласилась с радостью — ей всегда нравилась Прибалтика с её мягким климатом, изысканной западной архитектурой и вкуснейшей едой. К тому же, состав артистов радовал знаменитыми лицами — так, одну из главных ролей в фильме должен был сыграть сам Алексей Каталов, даже имя которого Светлана не могла произнести без придыхания.

Ей же в пару был утверждён главный донжуан советского кино — молодой популярный артист Илья Кузнецов.

Сценарий фильма «Два семестра» был создан на основе одноимённого романа эстонской писательницы Лидии Компус. Сюжет крутился вокруг четырёх подруг-студенток, каждая из которых переживала свою собственную историю любви. Светлане досталась роль Вельды Саар — лихой оторвы, плюющей на общественное мнение и попадающей из-за этого в различные неприятные ситуации. По сценарию, Вельда была влюблена в своего однокурсника Лео Тейна, который разрывался между ней и тихой, примерной девочкой-первокурсницей Каей Тармо. Каю играла юная актриса Анастасия Умоляева, которая безумно подходила на эту роль: она и по жизни казалась правильно-скучной, унылой и какой-то вялой, без внутреннего огонька. Даже голос у неё был такой, словно она постоянно чем-то недовольна или простужена. Роль Лео, соответственно, получил Илья Кузнецов.

Светлану мало интересовал он, как человек, несмотря на то, что все девушки и женщины на съёмочной площадке млели при одном только взгляде на молодого артиста. Илье не исполнилось ещё и тридцати. Он был необыкновенно хорош собой: светлые волосы и, на контрасте, смуглая кожа, карие глаза. Полная визуальная противоположность темноволосому и голубоглазому Дане, машинально отметила в их первую встречу Светлана. Какие же у него были чудесные глаза, так удивительно меняющие оттенок в зависимости от текущего настроения… Впрочем, почему — «были», рассердилась она на себя за такие мысли. Хочется верить, что всё-таки есть… Даже если Даня не даёт о себе знать уже несколько лет, это ещё ничего не значит!

На съёмочной площадке во время совместных дублей и Светлана, и Илья выкладывались по полной, но после того, как звучала отмашка «стоп-снято», девушка моментально забывала о своём партнёре и спешила вернуться в гостиницу, либо отправлялась на прогулку по улицам старого Таллина.

Артистки труппы в свободное от съёмок время бегали по магазинам, охотясь за модной одеждой и косметикой, а также за знаменитым эстонским шоколадом «Калев», который отлично подходил в качестве подарка родным и друзьям. Мужчины же проводили вечера, смакуя местное пиво и таллинскую кильку пряного посола, известную на весь Союз.

Что касается Светланы, то ни то, ни другое не было ей особо-то интересно. Она предпочитала гулять по исторической части города — исследовала Вышгород, расположенный на холме Тоомпеа, и спускалась в Нижний город у его подножия; любовалась старинными особняками, площадями, древними замками и крепостями; проголодавшись, забредала в различные кафе, руководствуясь сиюминутным настроением: иногда её заносило в пончиковую, где, помимо собственно пончиков, подавали также отменные блины и, между прочим, варили превосходный кофе (впрочем, кофе повсюду в Прибалтике был просто отличный), иногда — в настоящую средневековую корчму, где с удовольствием лакомилась супом из лосятины, запечённым в картофельном пюре мясом, рулькой или кровяными колбасами. Её радовало, что никто не смотрел на неё косо — дескать, как можно явиться в кафе совершенно одной, без сопровождающего?! В Москве в этом плане было сложнее — ходить в ресторан без спутника считалось не то, чтобы дурным тоном… но однозначно трактовалось как неопровержимое свидетельство того, что девушка — неудачница и старая дева. Собственно, Светлане было безразлично, что о ней подумают посторонние люди, но в Москве дело осложнялось ещё и тем, что в общественных местах её сразу все узнавали. Таллин в этом плане был куда более спокойным городом — то ли эстонцы отличались повышенной деликатностью и блюли чужое личное пространство, то ли просто не особо интересовались русскими артистками.

Помимо прогулок по городу, Светлана развлекалась также наблюдением за людьми. Она часто ловила себя на том, что ей нравится исподтишка следить за своими коллегами. Люди в труппе подобрались такие разные, но все — такие интересные…

Алексей Каталов, играющий роль преподавателя университета доцента Гатеева, был профессионалом с большой буквы, актёром высочайшего класса. Своим обаянием и талантом он сражал буквально наповал. Несмотря на то, что его едва ли можно было назвать красавцем в классическом понимании этого слова (сутулость, крупноватый нос, лоб с залысинами, печальные глаза и слишком полные губы), Светлана вполне понимала, почему женщины теряют от него голову. Его притягательность была намного важнее поверхностной, какой-то наносной притягательности Ильи.

Преподавательницу русского языка и литературы Сильвию Реканди играла минчанка Татьяна Мороз. На съёмки сорокалетняя актриса приехала вместе со своим мужем, который был моложе её на пятнадцать лет, и не отпускала его от себя буквально ни на шаг. Смотреть со стороны на их пару было мучительно стыдно. Светлана постоянно ощущала неловкость, точно это она сама, а не Татьяна, тряслась над своим смазливым мужем, как царь Кощей над златом. Ревность актрисы выглядела настолько очевидной, что невозможно было не пожалеть бедняжку. Татьяна не спускала со своего муженька орлиного взора, готовая вцепиться в волосы любой особе женского пола моложе пятидесяти лет, которая посмела бы подойти к её драгоценному супругу ближе, чем на десять метров. Супруг явно тяготился подобной участью и украдкой успевал-таки стрелять глазками по девочкам. «Как же это унизительно, — думала двадцатидвухлетняя Светлана, — жить с мужчиной, который намного младше тебя…»

Особого внимания заслуживал также артист Эдуард Азотов. Светлана помнила его с самого раннего детства как красавца-Иванушку в экранизации русской народной сказки. Она и подумать не могла, что у «Иванушки» была такая трудная и трагическая судьба. Несколько лет назад его арестовали за валютную аферу и, несмотря на многочисленные ходатайства коллег, посадили в тюрьму. Ровно три года он отсидел в «Матросской тишине», а когда вышел оттуда — и следа не осталось от синеглазого златокудрого паренька из волшебной сказки. Тюрьма его сломала — «Иванушка» превратился в тень самого себя. У него были глаза глубокого старика. В «Двух семестрах» ему досталась совсем крошечная, почти эпизодическая роль отца главной героини, и то Светлана подозревала, что предложили её Азотову просто из жалости. Наблюдая за артистом, она впервые задумалась о том, что Иван Романовский, преклоняющийся перед Западом и ненавидящий советскую власть, был в чём-то прав: как можно уважать страну, которая безжалостно калечит людские судьбы лишь за то, что происходит обмен одной валюты — на другую?..

Много позже Светлана узнала, что Эдуард Азотов перенёс пять инсультов, каждый из которых лишал его физических сил, памяти и разума. Последние годы своей жизни артист провёл в психоневрологическом диспансере, не узнавая ни друзей, ни родных. Публика совершенно о нём забыла.

Завершались съёмки в Таллине довольно провокационным эпизодом с участием Светланы, где она являлась на студенческую вечеринку в нижнем белье. Этот момент был нужен и важен для фильма, поэтому Светлана решила рискнуть и оголиться. В конце концов, она же не стесняется носить купальник на пляже — так в чём разница?..

А разница, как выяснилось, всё-таки была. Во всяком случае, на уровне подсознания. Купальник — это купальник, а вот нежно-голубой бюстгальтер и трусики с кружавчиками — это уже что-то особо интимное, сакральное, сокровенное… Да и Илья, не позволяющий себе до сегодняшнего дня никаких вольностей и придерживающийся в общении со Светланой исключительно делового тона, во время съёмок этого эпизода буквально пожирал её глазами. Ей было неуютно и зябко под этим взглядом, и она вздохнула с искренним облегчением, когда сцену наконец-то отсняли.

Режиссёр поздравил всех с благополучным окончанием съёмок: неохваченными оставались лишь сцены в интерьерах студенческого общежития, но это прекрасно можно было сделать в Москве — общаги везде одинаковы.

Светлана уже натянула юбку и застегнула пуговички на блузке, собираясь, по своему обыкновению, удрать ото всех и погулять напоследок по городу, попрощаться с ним.

— Света! — окликнул её вдруг Илья. Она несказанно удивилась. Это был первый раз, когда он обратился к ней вне съёмочной площадки. Она вопросительно смотрела ему в лицо, ожидая, что последует за этим. Илья, похоже, немного волновался, прежде чем решился обратиться к ней с разговором.

— Ты… приходи ко мне в номер сегодня вечером, если хочешь, — нерешительно предложил он. Светлана на секунду потеряла дар речи от шока и возмущения подобной наглостью.

— Совсем обалдел?! — возмутилась она, когда голос к ней вернулся. — Что ты вообще о себе возомнил? По физиономии схлопотать хочешь? Так я с радостью тебе сейчас врежу!

— Я же не в этом смысле, — удивился и даже испугался Илья. Голос его звучал абсолютно искренне. — Мы с ребятами из труппы хотим немножко отметить окончание съёмок. Всё же, событие! Собираемся у меня. Вот поэтому я и пригласил тебя. Да там все наши будут, чего ты переживаешь?

Светлане стало стыдно за свою несдержанность и мнительность. В конце концов, нельзя сразу кидаться на людей, подобно разъярённой кошке, не разобравшись до конца, в чём дело…

— Я подумаю, — сказала она, пряча неловкость за деловым тоном. На самом деле, ей совсем не хотелось терять последний вечер в шумной пьяной компании, но чувство вины не позволяло дать Илье категорический отказ.

— Пожалуйста! — взмолился он, точно почувствовав её слабину. — Без тебя это будет… совсем не то. Я так хочу, чтобы ты пришла!

Светлана смягчилась.

— Ну хорошо, Илья, — сказала она. — Я постараюсь… — и, заметив его жалобный взгляд, тут же поправилась:

— Ладно-ладно! Я приду.

У Ильи и правда оказалось весело. Во всяком случае, ничуть не хуже всех тех актёрских сборищ, которые Светлана посещала в Москве. Но и не лучше: всё, как обычно… Артисты курили и тушили сигареты в опустевшие консервные банки — воздух в номере был сизым от табачного дыма, можно было вешать топор. Немудрёную закуску разложили прямо на кровати — хорошо, хоть газетку подстелили: сыр и колбаса, щедро накромсанные толстыми кусками, балтийская килька… На полу вдоль стены выстроилась батарея бутылок с пивом и вином. Было во всём этом что-то юношески-студенческое, полузабытое, почти трогательное. Собралось в номере не менее двадцати человек — и всё равно дверь постоянно хлопала, принимая новых визитёров, которым тут же наливали «штрафную». Из каждого угла доносились взрывы смеха, кто-то танцевал под орущий магнитофон, кто-то выяснял отношения на извечный предмет «ты меня уважаешь?», притиснув оппонента к стене… Были здесь и Алексей Каталов, и унылая зануда Анастасия Умоляева, и даже Татьяна Мороз притащилась со своим молодым супругом, не теряя при этом бдительности ни на секунду. Единственный человек, который проигнорировал вечеринку — Эдуард Азотов, но Светлана вполне могла его понять. Если потерял вкус к жизни в целом, едва ли будешь искать забвения в весёлой компании пьяной молодёжи…

— Спасибо, что пришла! — пробравшись к Светлане сквозь толпу гостей, громко сказал Илья, стараясь перекричать музыку, и сунул ей в руки бутерброд.

— Спасибо, я не голодна, — попыталась было отказаться она, но Илья отрицательно покачал головой, давая понять, что не принимает отказов.

— Да ты попробуй только!.. Язык проглотишь! Это же знаменитый килулейб, гордость Эстонии!

Светлана с сомнением перевела взгляд на бутерброд. Выглядел он и впрямь крайне аппетитно: на куске чёрного хлеба, намазанного сливочным маслом, лежали нарезанные овальными ломтиками и присыпанные свежей зеленью яйца, сваренные вкрутую, а из-под них поблескивала серебристым бочком солёная килечка.

— Ешь, ешь, — заметив, что она всё ещё колеблется, подбодрил Илья. — Тебе нужно лучше питаться. Вон какая худая… аж светишься.

Светлана послушно поднесла бутерброд к губам и откусила. Это действительно было вкусно, и она с благодарностью улыбнулась Илье.

Он же тем временем потянулся за лежащей на кровати гитарой и сделал знак кому-то из товарищей:

— Эй! Приглушите-ка шарманку ненадолго.

Музыка стихла. Все с интересом уставились на Илью, любовно устраивающего гитару у себя на коленях. Он задумчиво, даже лениво, перебирал струны, словно размышляя, что ему следует исполнить. Наконец, встряхнул головой, отбрасывая упавшую на глаза прядь волос, взглянул Светлане прямо в глаза — и заиграл, а потом и запел.

— Песни у людей разные, А моя одна на века: Звёздочка моя ясная, Как ты от меня далека! Поздно мы с тобой поняли, Что вдвоём вдвойне веселей Даже проплывать по небу, А не то, что жить на земле…[6]

Светлана даже жевать перестала от неловкости. Она страшно боялась, что подавится и начнёт кашлять прямо в лицо Илье. Это было бы не слишком вежливо по отношению к нему… И всё-таки, хоть бы он уже перестал так пялиться, её смущал этот откровенный горячий взгляд.

— Облако тебя трогает, Хочет от меня закрыть. Чистая моя, строгая, Как же я хочу рядом быть…

Справедливости ради, у него был красивый, даже очень красивый голос. Такой… настоящий, мужской, и в то же время льющийся легко и мелодично. Светлана поймала себя на том, что в особо пронзительных моментах у неё по телу начинают бегать мурашки.

Когда песня закончилась, все принялись выражать Илье свой бурный восторг, похлопывать его по плечу и забрасывать комплиментами. Он же не отрывал взгляда своих пронзительных карих глаз от Светланиного лица. Для того, чтобы спокойно дожевать и проглотить бутерброд, ей даже пришлось отвернуться — иначе она точно поперхнулась бы.

— Эту песню я пел специально для тебя, — наклонившись к её уху, доверительно сообщил Илья.

— Сложно было не догадаться, — усмехнулась она. — Ты же постоянно на меня смотрел…

— А тебе это было неприятно? — забеспокоился он. — Не понравилось, как я пою?

— Ну, что ты, — отозвалась она с едва уловимой иронией. — Так понравилось, что я даже кушать не могла.

Он не заметил шпильки и чуточку самодовольно улыбнулся. Впрочем, Светлана решила не злиться на него за это: в конце концов, Илья был довольно мил и так трогательно о ней заботился. Вот и сейчас — протягивал ей стакан, наполненный вином.

Она послушно выпила. Илья тут же наполнил её стакан заново. В голове слегка зашумело. Светлана разрумянилась, заулыбалась. Все присутствующие в номере казались ей невероятно родными, замечательными и талантливыми людьми… Она смеялась вместе со всеми, танцевала и даже что-то пела, не чувствуя ни усталости, ни сонливости.

Уже под утро Илья легко приобнял её за талию и заговорщически предложил:

— Давай сбежим отсюда?

Что-то негромко щёлкнуло в её голове. Какое-то смутное воспоминание. Где это было, когда?.. Да и с нею ли?.. Когда посреди веселящейся толпы ей предложили потихоньку улизнуть на свежий воздух… Светлана пыталась сосредоточиться, чтобы вспомнить, но воспоминание ускользало, едва она успевала ухватить его за хвост.

— Ну так как? — повторил Илья свой вопрос. — Ты не против?

— А давай! — откликнулась она залихватски. — Давай сбежим.

Взявшись за руки и хихикая, как дети, они под шумок выскочили из номера и действительно бросились бежать со всех ног, точно за ними гнались. Было ужасно смешно. Пробежав несколько кварталов, они замедлили шаг и, пытаясь отдышаться, неторопливо двинулись в сторону северной части возвышенности Тоомпеа, на смотровую площадку Кохтуотса.

Подъём занял у них немало времени, но лучшим вознаграждением для обоих стал открывающийся изумительный панорамный вид на старый Таллин: красные черепичные крыши и величественные церкви, Финский залив и порт… У Светланы даже дух захватило от восхищения.

— Ты такая необыкновенная, — сказал Илья серьёзно, искоса взглянув на неё.

— Чем это необыкновенная? — кокетливо спросила она. Он пожал плечами.

— Да и сам не знаю. Просто ты совсем не похожа на других. Вроде и не выпендриваешься, а… как-то вне всей этой суеты. Я давно за тобой наблюдаю. В тебе столько внутреннего достоинства и грации. И это не показное, а очень естественное, очень твоё, понимаешь?

Она едва заметно улыбнулась. Чего скрывать, слышать такие слова о себе было безумно приятно.

— А ты обо мне что думаешь? — с любопытством спросил Илья, ожидая, видимо, ответной любезности.

— Честно? Я о тебе до сегодняшнего дня вообще ничего не думала, — призналась она. Илья был явно разочарован.

— Что, совсем-совсем не нравлюсь? Вот прямо ни капельки?

— Я не воспринимаю тебя в этом ключе. Да и зачем тебе моя симпатия? Или мало остальных обожательниц? — подколола его она.

Вместо ответа он сделал шаг по направлению к ней, решительно притянул за талию к себе и поцеловал.

Светлана испугалась, растерялась, но… робко ответила дрожащими губами. Это было совсем не так, как с Даней, и слава богу. Меньше всего на свете ей сейчас хотелось сравнивать. Даня был совершенством. У других парней всё было не так. Какие-то мелочи, безумно её раздражающие: у этого холодные ладони, этот потеет, у этого противно дёргается кадык, а этот смеётся визгливо, как женщина… Но давно было пора прекращать эти бесконечные сравнения, в которых Даня неизменно выходил победителем.

Она постаралась расслабиться. Поцелуи Ильи были довольно приятны, хоть огненные радужные фонтаны и не взрывались в её груди, как это было с…

Светлана подняла руки и обхватила ладонями его голову.

1988

Через год после знакомства они поженились.

Весь этот год, то есть ровно двенадцать месяцев, Илья ухаживал за Светланой — красиво, по всем классическим канонам. Он дарил букеты алых роз и водил её ужинать в дорогие рестораны, провожал до дома и целовал на прощание у подъезда, но никогда не напрашивался остаться на ночь и вообще не распускал рук, не позволял себе вольностей и был очень терпелив и деликатен, при этом не скрывая, что сильно увлечён актрисой и рассчитывает в конце концов на более серьёзные отношения. Светлану даже слегка утомляла эта джентльменская предсказуемость, почти шаблонность ухаживаний Ильи, словно он вычитал свод правил в какой-то книжке и теперь уверенно применял их на практике. Да, их отношения развивались именно так, как и должны были развиваться отношения молодых мужчины и женщины, нравящихся друг другу. Всё было ужасно мило, но… как-то слишком мило. Слишком правильно, почти идеально, даже скучно.

Предложение руки и сердца она приняла не без внутренних колебаний. Светлана не привыкла себя обманывать и понимала, что едва ли влюблена в Илью. Она не сгорала от страсти, но, в целом, ей было довольно хорошо и спокойно в его компании. В нём чувствовался мужчина. И потом… наверное, она просто устала быть одна. Пять лет. Пять бесконечно долгих лет тишины, надежды и ожидания. И — ни весточки, ни звука… Она была всего лишь слабой женщиной, которой хотелось крепкого сильного плеча, на которое можно было бы опереться. Она, как утлая лодочка в бушующем море, металась в поисках тихой гавани и долгожданной пристани. Ей хотелось тепла, и ласки, и заботы. И чтобы было, с кем пошептаться ночью — голова к голове, лёжа на одной подушке…

Свадьбу Илья предложил сыграть в ту же дату, когда они со Светланой впервые встретились в Таллине, на съёмках. Это снова было слишком шаблонно, больше даже смешно, чем действительно романтично, но Светлана решила держать своё мнение при себе. В конце концов, почему бы им не пожениться именно в этот день? Какая, в сущности, разница?..

Многочисленная родня Ильи обитала в далёкой кубанской станице, поэтому на свадьбу в Москву никто не приехал. Свекровь прислала телеграмму с поздравлениями и намекнула, что сыну всё равно необходимо выкроить время и привезти молодую жену на «смотрины», пусть даже несколько запоздалые, и там уже заодно отметить свадьбу «по-людски», как принято у них на Кубани — широко, шумно, хлебосольно и весело.

Со стороны Светланы вообще никого не было, кроме бывшей однокурсницы — соседки по общаге, которую она пригласила в свидетельницы.

Мама на свадьбу не поехала, мотивируя тем, что ей не с кем оставить Тёму, а с ним ехать — только позориться. Парнишке исполнилось уже восемнадцать лет: он кое-как, с грехом пополам, закончил школу, а затем поразил всех, блестяще поступив на физико-математический факультет московского университета — правда, на заочное отделение. В армию Артемия, естественно, не взяли, с его-то задержкой психического развития. Несмотря на недюжинный ум и широкий кругозор, вести себя парень толком так и не научился, мало продвинувшись за минувшие годы в изучении правил хорошего тона. Друзей у Тёмы предсказуемо не наблюдалось, но он, похоже, совершенно об этом не переживал, являясь лютым интровертом. Замкнутый, нелюдимый, он по-настоящему страдал, когда его вынуждали с кем-нибудь общаться. Разговаривая с посторонними, он никогда не смотрел им в глаза, не улыбался, а порою даже откровенно морщился и мог ляпнуть на голубом глазу что-нибудь типа: «Мне неприятно стоять рядом с вами, от вас мерзко пахнет — можно, я уйду?»

Мама никогда не заговаривала об этом, но Светлана знала: она до сих пор обижена на дочь за то, что та сбежала поступать в Москву и бросила её в Речном — один на один с проблемным сыном. Матери казалось, что поступок Светланы был крайне эгоистичен, и ни разу мысль о том, что у девочки тоже должна быть своя жизнь, своё счастливое будущее, не пришла ей в голову. Она просто затаила в душе эту обиду и — оттого, что никогда открыто не признавалась в этом Светлане — чувствовала себя великомученицей, едва ли не святой, покорно несущей свалившийся на неё крест.

Светлана искренне любила братишку и с радостью забрала бы его к себе, в Москву, но кто стал бы сидеть с ним, пока она находилась на съёмках или гастролях? Мама же и слышать не хотела о переезде к дочери вместе с Тёмой — она говорила, что ей уже слишком много лет для того, чтобы так резко менять собственную жизнь.

С отцом Светлана не общалась и не виделась, поэтому тем более глупо было бы высылать ему приглашение на свадьбу. А больше, по большому счёту, звать ей было и некого. У неё имелось много приятелей, коллег и знакомых — но никого из них она не могла назвать своим близким другом или подругой. Зато Илья от широты душевной наприглашал кучу своих друзей.

Сама свадьба пролетела, не оставив какого-либо значимого следа в сердце. Да, конечно, были и белое платье с фатой, и машины, украшенные лентами и воздушными шарами, и роскошный Грибоедовский дворец бракосочетаний, и шампанское на Ленинских горах, и богатый банкет в «Праге», и бесчисленные крики «горько» от коллег-артистов… Но Светлане весь день казалось, что всё это происходит с ней не по-настоящему — она словно играла роль. А ещё… наверное, это было совсем глупо, но она до последнего ждала, что вот-вот появится Даня, прямо в разгар регистрации, возьмёт её за руку и просто молча уведёт за собой. Так, как это бывает в кино или в книгах. Она всё оглядывалась и оглядывалась на двери, но Даня, разумеется, не пришёл.

Первая брачная ночь стала шоком для обоих молодожёнов.

Для Ильи — потому, что Светлана оказалась не девственницей. Для неё — потому что, как выяснилось, это имело для него огромное значение. Оказывается, «быть первым» Илья считал едва ли не делом чести.

Конечно, как интеллигентный человек, коим он искренне мнил себя, Илья не стал устраивать плебейских мордобоев или пошлых скандалов. Он просто окаменел, хмуро отстранился от Светланы и, нащупав на прикроватной тумбочке коробок спичек и сигареты, закурил прямо в постели.

— Сколько мужиков у тебя было? — мрачно спросил он. — Какой я по счёту?

Светлана опешила и от растерянности ответила чистую правду:

— Ты второй.

Илья издевательски расхохотался.

— У вас, баб, всегда так — кто не первый, тот обязательно второй! Почему ты сразу меня не предупредила? Могла бы и сказать… А то строила из себя недотрогу…

— Я ничего из себя не строила, — губы Светланы задрожали. — Ты сам за мной целый год таскался, я не водила тебя на поводке.

— Я тебя берёг, — не слушая её, продолжал патетически вещать Илья. — Я хотел сохранить тебя до свадьбы чистой и непорочной… А ты, оказывается, всё это время просто ловко водила меня за нос, строя из себя невинную овечку!

Светлана еле заметно поморщилась — его речь напомнила ей дешёвую сцену из какого-то низкопробного фильма и оттого казалась ещё более оскорбительной.

— Когда это я строила? Если бы ты прямо спросил меня о прошлом — я бы рассказала всё честно… И подумать не могла, что для тебя это так важно. Да, я встречалась с парнем, это было до тебя — и что из того следует? Что я досталась тебе «из вторых рук»? Ну так ведь ты тоже, насколько мне известно, далеко не неопытный юнец… мягко говоря.

— Это другое дело, — отрубил он. — Я же мужчина. Для нас многочисленные связи — скорее комплимент, чем позор, в отличие от женщин.

— Потрясающие двойные стандарты! — разозлилась Светлана. Не хотелось больше продолжать этот невыносимый разговор. Вскочив с кровати, она накинула пеньюар и пошла в ванную.

Стоя под тугими струями душа, она долго тёрла мочалкой кожу, словно стирая с неё прикосновения губ Ильи — всюду, где он её недавно целовал. «Что же мы наделали?» — впервые подумала она о своём браке, и ей стало так страшно, что кожа покрылась пупырышками, несмотря на горячую воду. И как ей теперь жить с этим человеком? Терпеть его? Делить с ним постель?.. Хотя, кто знает — захочет ли он терпеть и делить после того, что узнал о ней правду…

Когда Светлана вернулась в спальню, Илья молча лежал, отвернувшись к стене. Она хотела было постелить себе на диване в гостиной, но подумала, что это может выглядеть слишком демонстративно, и осторожно прилегла с краю. Через минуту Илья перевернулся на другой бок, по-хозяйски обнял её одной рукой и притянул к себе.

— Ну ладно… — сонно пробормотал он, обжигая горячим дыханием её шею. — Считай, что я тебя простил. Подумаешь, ошибки юности… с кем не бывает.

Это Даня-то — ошибка юности? Светлана чуть не задохнулась от возмущения. А новоиспечённый муж уже мирно посапывал ей в затылок, продолжая крепко прижимать жену к себе.

Светлана так и пролежала без сна до рассвета, прислушиваясь к его дыханию. Хотелось плакать, но слёз не было.

2005

— Даня был для меня самым настоящим ангелом-хранителем, — улыбнувшись, произнесла Светлана.

Поняв, что заснуть взбудораженной собственными воспоминаниями актрисе в ближайшее время всё равно не удастся, Тим предложил ей выйти прогуляться, и она с радостью ухватилась за эту идею. Похоже, многолетнее затворничество, хоть и было её собственным выбором, всё же утомило Светлану. После продолжительной прогулки они завернули в одну из кофеен, чтобы позавтракать.

— Может быть, это прозвучит по-детски… Только не смейся! Но я теперь совершенно точно верю в то, что мне ничего не грозило, пока Даня был рядом со мной. Так было всегда, с самого раннего детства. Стоило же нам однажды разбежаться из-за глупого недопонимания… там, на этой проклятой турбазе… как в моей жизни всё сразу же пошло наперекосяк.

Официант принёс заказ: Тиму омлет с сосисками, чёрным хлебом и сыром, а Светлане деревенский творог со свежими ягодами. Как ни бился с ней Тим, а всё-таки не смог заставить выбрать что-нибудь ещё.

— Глупо было надеяться, что, выйдя замуж, я смогу заполнить дыру, образовавшуюся у меня в сердце. Тем более глупо было ожидать, что мы сможем нормально сосуществовать вместе с таким человеком, как Илья. Я не знаю, что на меня нашло, когда я ответила согласием на его предложение — помутнение рассудка, не иначе.

— Вы с ним неважно жили? — сочувственно спросил Тим. Светлана фыркнула.

— Неважно… это слишком щадящее определение для того фарса, который представлял собою наш брак. Мы были совершенно чужими друг другу во всём — в увлечениях, вкусах, привычках… Только общая профессия и объединяла нас, иначе, ей-богу, нам с ним вообще не о чем было бы разговаривать!

Светлана машинально отправила в рот ложку творога и задумчиво прожевала, едва ли ощущая вкус того, что ест.

— Вскоре после свадьбы, не дождавшись Илью в гости, с Кубани приехала его мать, чтобы погостить у нас месяцок-другой. Это была хрестоматийная свекровь, ненавидящая меня заочно уже за сам факт моего существования. Вживую я не понравилась ей ещё больше… впрочем, это было взаимно. В присутствии свекрови я чувствовала себя не хозяйкой, а гостьей в собственном доме. Она единовластно царствовала на кухне, залезала в шкафы и шарила в моих вещах, двигала мебель по своему усмотрению… и при этом косилась на меня с явным неодобрением: плохая хозяйка, не умею толком готовить, не содержу дом в идеальной чистоте… Что ж, всё это действительно было правдой, — Светлана усмехнулась.

— Каждый день она жарила, парила, коптила и варила — меню было, как в ресторане! Непременный борщ на первое. Фаршированные баклажаны. Кулебяка, курники, ватрушки. Мочёные арбузы, пареная тыква… В кулинарном мастерстве ей и в самом деле не было равных. По утрам в выходные она ездила на рынок, покупала там свежее сало, шпиговала его чесноком и окуривала дымом вишнёвых косточек «для аромату», а затем солила. Когда я однажды зачем-то призналась ей, что не умею печь блины, она облила меня таким возмущённым презрением, что я почувствовала себя последней идиоткой.

— А муж? Как он реагировал на присутствие матери? — спросил Тим.

— О, Илья-то был совершенно счастлив. Порою я чувствовала себя лишней в их компании — особенно когда они начинали взахлёб обсуждать кубанскую родню и друзей: кто спился, кто женился, кто родил ребёнка, а кто хворает… Свекровь привезла в Москву домашней наливочки, и вечерами, приняв на грудь («залыв очи»), матушка с сыном душевно исполняли дуэтом народные песни… Я была нужна им, как собаке пятая нога. Особенно, когда они переходили на родную «балачку»… У них даже была любимая присказка, очень меня раздражавшая — наевшись до отвала и отодвигая пустую тарелку, Илья говорил матери: «Глазамы б йил, та душа не приймае!», на что она неизменно возражала: «На ласэнькый кусочек найдэтся куточек», и вновь и вновь накладывала ему своей стряпни…

Светлана покачала головой, как бы удивляясь тому факту, что смогла так долго выносить общество свекрови.

— Через два с половиной месяца она отбыла в родимую станицу, а вот муж, разбалованный маменькиными ежедневными разносолами, стал требовать от меня таких же подвигов. Полуфабрикаты или банальные макароны с сыром и яичница его оскорбляли. Он хотел рассольника на первое, голубцов на второе и вареников с вишней, налепленных собственноручно, на десерт. Разумеется, далеко не всегда я могла ему обеспечить это в полной мере… да ещё и на высоком уровне, заданном свекровью. Илья стал раздражительным, цеплялся к мелочам, мог устроить грандиозный скандал из-за магазинных пельменей или не вовремя выглаженных рубашек… Но я же тоже работала, иногда у меня банально не хватало времени на подобные подвиги. На что он объяснял мне, как неразумной: «Я мужчина, а ты женщина. То, что я жду в своём доме чистоты, уюта и тарелку горячего супа ежедневно — это абсолютно нормально. Ненормально то, что ты не умеешь или не хочешь мне этого обеспечить».

Светлана отставила плошку с недоеденным творогом в сторону. По всему было видно, что она собирается сейчас сказать что-то особо важное, но непростое для себя…

— А потом погиб Тёма, — решившись, выдохнула она наконец. Тим изменился в лице.

— Ваш брат?! Но… почему, что с ним стряслось?

Она нервно скомкала салфетку.

— У мамы случился нервный срыв, и она накричала на него за какой-то очередной проступок… Я уже рассказывала тебе, Тимофей, что Тёма был не совсем обычным ребёнком. Странным. Многие считали его дурачком, но на самом деле, он был очень умным мальчиком. Я любила его, несмотря ни на что… И мама тоже любила. Просто она не умела этого показать, выразить в словах или поступках…

— Из-за чего он погиб? — мягко повторил Тим свой вопрос.

— Я же говорю, поссорился с мамой… Она в запале крикнула ему, что никогда не хочет его больше ни видеть, ни слышать, что он ей всю жизнь испортил… А Тёма… он совершенно не понимал намёков, полутонов или слов, сказанных сгоряча, всё воспринимая буквально. Он решил уйти из дома и отправился ко мне в Москву. Поздним вечером, один, совершенно беспомощный и бестолковый… — Светлана закусила губу. — До меня он так и не доехал. В электричке к нему пристали какие-то отморозки, местная шпана… Тёма не был мастером дипломатии и ответил им что-то резкое. Его вытащили в тамбур и избили до полусмерти. Пинали ногами, а ещё у них были цепи… — Светлана закрыла глаза, и Тим, испугавшись, что ей стало плохо, торопливо протянул стакан воды.

— Он умер в реанимации, не приходя в сознание, — тихо сказала она. — Я даже не успела с ним повидаться… И… мама тоже. Эта вина повисла на её душе вечным грузом.

Светлана залпом выпила воду, а затем решительно заговорила, точно торопясь поскорее закруглить тяжёлую для себя тему.

— Илья в тот период совсем не поддерживал меня. Его раздражала моя депрессия, слишком затянувшаяся, по его словам, хандра. Он будто не понимал, что я потеряла родного человека. Через неделю после похорон он попытался затащить в меня в постель, а когда я отказалась, психанул и принялся орать: «Что ж теперь, век убиваться?!» А мою боль не могло заглушить ничего. Кроме алкоголя… — она виновато отвела глаза.

Тим взял её руку, поднёс к своим губам и осторожно поцеловал в ладонь, давая понять, что принимает всю правду о ней такой, какая она есть. Светлана взглянула на него с искренней признательностью.

— С того момента мы оба поняли, что наш брак обречён. Некоторое время мы ещё жили, как соседи. В абсолютном равнодушии к жизни и чувствам друг друга. Илья изменял мне, я догадывалась об этом, да он и не особо скрывался, но мне было всё равно. Самое мерзкое, что иногда мы по-прежнему спали вместе, — она покраснела. — Я боялась, что он может меня чем-нибудь заразить, но… не могла отказать, особенно если была в подпитии. Я стала совершенно безвольной и вялой. Выпивала всё чаще, благо в актёрских кругах это не считается пороком и никто не смотрел на меня косо. Алкоголь на время дарил иллюзию беззаботности… а вот по утрам было очень плохо. Я собиралась и заставляла себя вновь тащиться на съёмки.

Светлана подняла глаза на Тима, пытаясь прочесть в его взгляде, не презирает ли он её. Молодой человек ободряюще улыбнулся ей, давая понять, что всё в порядке.

— Так продолжалось до тех пор, пока я не забеременела, — сказала она.

В понедельник Тим вёз её на «смотрины» к режиссёру и нервничал, кажется, больше самой Светланы. После всего, что он узнал о ней, она стала ему, как ни странно, ещё ближе, понятнее и роднее, чем казалась в период его мальчишеского увлечения. Сердце буквально разрывалось от жалости и тоски: он и не думал раньше, что одна хрупкая женщина способна столько вынести на своих плечах и не сломаться… О нет, он не считал Светлану слабачкой, которой, несомненно, она была в глазах безжалостного окружения. Слабой — да, возможно. Но при всём этом, сколько в ней было скрытой силы, не позволяющей оскотиниться, потерять душевную чистоту и веру в добро, в людей, сохранить искреннюю доверчивость к жизни, любовь в сердце, сопереживание к ближнему и внутренний свет. Её не зря звали Светланой. Именно такой — светлой — она и была. Светлячок, как метко называл её сгинувший в Афгане Даня…

Он знал, что Федорчук заранее негативно настроен по отношению к Звёздной — особенно после срыва назначенной в пятницу встречи, когда Тим выдал ему какую-то маловразумительную причину в качестве оправдания. Но он надеялся, что и профессионализм, и обаяние актрисы сыграют свою роль. Не могла же она, в самом деле, забыть за эти годы, как нужно держаться перед камерой?..

Он провёл у Светланы все выходные, боясь оставлять её одну. Она не протестовала против такого вторжения, уверившись, что ждать подвоха от Тима ей точно не следует. Он был абсолютно честен и открыт перед ней. Сам не понимая, как это произошло, он всё-таки поделился с ней и своим сокровенным — рассказал о Лике. Выплеснул то, что все эти годы держал в себе. Светлана была внимательным и благодарным слушателем — и он почувствовал, что ему как будто тоже полегчало после своей исповеди…

Спал он в кухне на раскладушке, которую наспех купил в ближайшем магазине. Собственно, Светлане тоже нужно было приобрести нормальную кровать, но Тим не успевал решить все её проблемы сразу. Да и понимал в глубине души, что, начни он сейчас без оглядки заваливать её щедрыми дарами — она может отказаться, заартачиться. Светлане и так было неловко перед Тимом за то, что возня с ней сжирала всё его свободное время… Шутка ли — провести несколько дней подряд в компании великовозрастной тётки. У него ведь и девушка есть — ей-то сейчас каково?..

Марьяна, к слову, рвала и метала. Если первую неявку парня домой (в ту самую ночь с пятницы на субботу, когда Тим и Светлана проговорили до рассвета) она ещё кое-как приняла, стиснув зубы и сделав вид, что поверила его невнятным объяснениям, почему он не придёт ночевать — то отсутствие Тима в следующие две ночи вынуждало её чувствовать себя не просто несчастненькой и покинутой, а ещё и полной дурой. Обманутой, жалкой и смешной дурой. Что ещё за детский лепет о том, что «Светлане нельзя оставаться одной»? Ей что — пять лет? К чему эта гипер-опека? Марьяна снова и снова набирала номер Тима, пытаясь немедленно выяснить отношения и призвать любимого к ответу, но он или сбрасывал её звонки, либо слал эсэмэски: «Позже всё объясню». Да что тут объяснять? Марьяне и так всё было ясно. Детская наивная влюблённость Тима вновь проснулась и громко дала знать о себе. Господи, скажи кому — засмеют: Тим Солнцев спутался с сорокалетней, всеми забытой, спившейся актрисулькой!

— Ты спишь со Звёздной? — в лоб спросила она его, когда вечером понедельника, после трёхдневного отсутствия, он ввалился домой — сумасшедше счастливый, сияющий и воодушевлённый, потому что Федорчук утвердил Светлану на роль!

Вопрос Марьяны смутил его, она это прекрасно видела. Тим в смятении отвёл глаза, и улыбка на его лице медленно гасла.

— Что ты такое себе придумала, Марьяша, — пробормотал он. — Откуда эти пошлые мысли? Светлана — замечательная, талантливая актриса, чудесная и красивая женщина, но… я не сплю с ней, чёрт побери! Ей просто нужна дружеская поддержка сейчас. Она совершенно одна…

Марьяна обиженно, но молча проглотила «красивую женщину», хотя это больно царапнуло. Она-то тешила себя надеждами, что Звёздная давно потеряла товарный вид.

— И до каких пор ты собираешься её… поддерживать? — уколола она. Тим развёл руками:

— Не знаю… Как минимум, пока не закончатся съёмки. Сейчас она ещё слишком растеряна и напугана для того, чтобы отпускать её в самостоятельное плавание. Но… если с клипом всё срастётся, она, скорее всего, поверит в себя и… тогда мне будет не так страшно за неё, — докончил он, смутившись. Марьяна впилась в его лицо изучающим взглядом. Предположим, он ей не врёт… Но откуда столько нежности в голосе, откуда этот ненароком дрогнувший голос?.. Впрочем, она понимала, что скандалами и прямолинейными сценами ревности едва ли чего-то добьётся. Тут необходимо было действовать более тонко, более хитро… А пока следовало усыпить его бдительность, чтобы Тим не замкнулся и не прекратил откровенничать.

— Ты надолго приехал? — спросила она вполне миролюбивым тоном, стремительно меняя тактику.

— Только переоденусь, — чуточку виновато отозвался он. — Обещал Светлане, что долго не задержусь. Мы собрались немного порепетировать перед завтрашними съёмками.

— Так ты говоришь, Федорчук утвердил её на роль учительницы? — стараясь не скрипеть зубами, спросила Марьяна.

— Ну да, — радостно кивнул Тим. — Она ему очень понравилась, он реально был поражён и раз сто повторил, что не ожидал увидеть её в такой прекрасной форме… Всё ручки целовал и комплиментами забрасывал, — он засмеялся, вспомнив, как этот котяра нарезал круги вокруг раскрасневшейся от его льстивых речей Светланы. Марьяна же помрачнела ещё больше. Всё оказалось гораздо хуже, чем она себе предполагала. Уж Федорчук-то, известный дамский угодник, ни за что не стал бы рассыпаться в любезностях перед заведомо безнадёжной и неинтересной ему артисткой. Очевидно, Звёздная и впрямь произвела на него колоссальное впечатление… Плохой знак, очень плохой.

— Может, поужинаешь? — спросила она ровным голосом, изо всех сил пытаясь не расплескать бушующие эмоции. — Я сегодня щи сварила…

— Ну давай, — охотно согласился Тим.

Марьяна налила ему щей в тарелку, поставила сметану, нарезала хлеб. Парень с жадностью накинулся на еду.

— Она что, тебя вообще не кормит? — спросила Марьяна с любопытством.

— Это я её кормлю, — засмеялся Тим. — Заставляю есть чуть ли не с ложечки…

Это известие обрадовало Марьяну ещё меньше. Старая, опустившаяся, готовить не умеет… но всё-таки, чем-то она его приворожила?!

Тарелка опустела в считанные минуты.

— Добавки? — спросила Марьяна. Тим покачал головой и, встав из-за стола, торопливо чмокнул её в щёку.

— Спасибо, но я уже бегу. Было очень вкусно!

Только услышав, как за ним закрылась дверь, Марьяна, наконец, дала волю слезам.

Клип был отснят без сучка, без задоринки — уложились ровно в два дня. Возможно, Светлана решила доказать Тиму, да и всем остальным заодно, что чего-то ещё стоит в этой жизни. Её любила камера. Она вела себя уверенно и естественно, невозможно было ею не залюбоваться: Тим и любовался — жадно, открыто, вполне попадая в образ влюблённого в собственную учительницу старшеклассника.

Режиссёр настаивал на финальном поцелуе во время выпускного бала, но Тим отчего-то испугался этой сцены и попросил вырезать её из сценария. Светлана его поддержала, сказав, что не следует подавать материал слишком уж топорно, «в лоб», нужно оставить простор для зрительского воображения. Поворчав, Федорчук пошёл у них на поводу.

Впрочем, несмотря на отказ этой парочки целоваться друг с другом, от цепкого взгляда режиссёра не укрылось, что Тим даже вне съёмочной площадки следит за каждым жестом Светланы, за мельчайшим её движением с замиранием сердца.

— Ты заигрался, друг мой, — заметил Федорчук как бы между прочим, когда Светлана отправилась снимать грим и переодеваться, а они с Тимом остались наедине. — Клип благополучно снят, выходи уже из образа влюблённого, это выглядит просто смешно. Она же тебе в матери годится!

— Да что ты хрень несёшь! — разъярённо завопил Тим, моментально взбесившись и от самого этого недвусмысленного намёка, и от глупости сравнения. — Ну какая мать?! Она меня старше всего на пятнадцать лет.

— Ох, какие страсти, — вздохнул Федорчук. — Ну ладно, ладно, не ори. Не знал, что это так заденет твою нежную трепетную душу… В конце концов, вы уже взрослые люди. Разбирайтесь сами.

Тим и сам не понимал, что именно его задело. Вот и Марьяна тоже намекала на то, что его отношения со Светланой могут быть более близкими и интимными, чем просто дружески-профессиональные.. Неужели это написано у него на лбу? Неужели он, в самом деле, этого хочет, но боится признаться даже себе самому?

Он вёз Светлану домой и всю дорогу искоса посматривал на неё, разглядывая её профиль. Всё-таки, она была очень красива… И в то же время эта красота была такой печальной и хрупкой, что он боялся задеть её не то что действием — даже каким-то неосторожным жестом или словом. Он сам толком не знал, чего он хочет от Звёздной. В очередной раз покосившись в её сторону, он заметил, что Светлана тоже его разглядывает, и очень смутился.

— Что-то не так? — спросил он, чувствуя неловкость. Светлана улыбнулась и покачала головой.

— Ну, что ты… С тех пор, как я тебя встретила, всё идёт абсолютно так! Мне до сих пор не верится, что я… сделала это.

— Вы молодец, — кивнул он, возвращая ей ласковую улыбку. — Думаю, клип получится просто изумительным.

— А когда он выйдет? — полюбопытствовала Светлана.

— На музыкальных каналах его начнут крутить со второй половины октября. А специальный показ для журналистов и ВИП-гостей назначен на тринадцатое. Будет торжественный приём с фуршетом, вечерние туалеты, красная дорожка и всё такое… — оживлённо заговорил Тим, радуясь её заинтересованности темой, и вдруг осёкся, заметив, как застыло её лицо.

— В чём дело? — в замешательстве уточнил он. — Я что-то не то сказал?

— Тринадцатого… октября? — переспросила она странным голосом.

— Ну да, а что за проблемы с этой датой? Она имеет для вас какое-то особое значение?

Светлана откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.

— Имеет, конечно. Ещё какое значение… Тринадцатого октября родилась моя дочь Наташа. В этот день ей исполнится четырнадцать лет.

1991

С началом горбачёвской «перестройки» советское кино принялось стремительно менять свой облик. В мае восемьдесят шестого на очередном съезде Союза кинематографистов было фактически свергнуто старое руководство. Все артисты, включая Светлану Звёздную, очень скоро ощутили эти изменения на собственной шкуре.

Кино новой эпохи требовало новых правил. В нём начали подниматься запретные ранее темы, порою подаваемые в виде откровенной «чернухи»: секс, насилие, бандитизм… На экране всё чаще замелькали обнажённые тела, стали неприкрыто показываться постельные сцены. Такие фильмы, как «Маленькая Вера» и «Интердевочка», моментально сделались культовыми, вызвав широкий общественный резонанс.

Впрочем, многие ретрограды от киноискусства, даром что средств на съёмки им выделяли всё меньше и меньше, продолжали творить в прежней стилистике, и это несказанно радовало Светлану — несмотря на свою извечную готовность экспериментировать перед камерой, она всё-таки не дозрела до съёмок в голом виде. А вот муженёк её, благодаря своей яркой фактуре часто получающий предложения на подобные роли, вскоре перестал кривить физиономию даже для видимости и сразу же охотно соглашался.

Разумеется, до откровенной порнографии дело не доходило, никто не требовал от Ильи демонстрировать свои причиндалы крупным планом. Но покрасоваться в кадре с голым торсом и иногда чуть-чуть сверкнуть подтянутой упругой задницей — плёвое дело. Тем более, что платили за эту невинную обнажёнку вполне прилично. К тому же, на подобных съёмках можно было с удовольствием помацать грудь очередной своей партнёрши — что перед включённой камерой, что за пределами съёмочной площадки. Илья оставался верен себе: всё такой же любимец и любитель дам, которых не смущало и не отпугивало его семейное положение.

Также в конце восьмидесятых в Союзе стал появляться коммерческий кинематограф — так называемое кооперативное кино. В одном из таких фильмов и предложили сняться Светлане. Поначалу её немного испугала эта новизна (что ещё за зверь такой — кооперативное кино? с чем его едят?), но сценарий о девушке-инвалиде, мечтающей петь на большой сцене, захватывал с первых строк. Светлана влюбилась в эту роль, загорелась идеей и с удовольствием дала своё согласие.

Съёмки проходили в потрясающей атмосфере дружбы, взаимоподдержки и любви — даже работая, Светлана отдыхала душой. Физически же ей приходилось не очень легко: пришлось сесть в инвалидное кресло и обращаться с ним так естественно и привычно, будто это устройство знакомо ей с раннего детства.

А вот когда съёмки близились к завершению, и начались проблемы…

Сначала Светлана узнала, что беременна.

Она всегда тщательно следила за своим циклом, отмечая эти дни в маленьком календарике, что было обусловлено не столько её аккуратностью и щепетильностью, сколько чисто профессиональной необходимостью. Утверждая график собственных съёмок, Светлана должна была знать, что, к примеру, во время месячных ей не придётся дефилировать в купальнике и плавать в бассейне, или выполнять какие-нибудь сложные трюки, сопряжённые с большой физической нагрузкой. Поэтому даже небольшую задержку она заметила сразу же.

Сходив к гинекологу, она получила подтверждение своим подозрениям и равнодушный вопрос: «Ребёнка оставлять будете? Пока ещё есть время для прерывания». Светлана поразилась будничности, даже скуке, звучащей в голосе докторицы. Она отчаянно замотала головой, давая понять, что о прерывании не может быть и речи, а затем торопливо натянула трусики и сжала колени, точно опасалась, что её заставят сделать аборт немедленно, силой, прямо в кабинете.

Известие о беременности одновременно и обрадовало, и испугало, и огорчило Светлану. Обрадовало — потому что она любила детей и, разумеется, мечтала, что когда-нибудь они у неё появятся. Испугало же потому, что она не ожидала такого быстрого наступления этого самого «когда-нибудь», она не была готова к этому морально. Огорчило — потому что это означало прекращение съёмок как минимум на год, а то и дольше. К тому же, Светлана сомневалась, что Илья станет ей в этом деле поддержкой и опорой — роль идеального отца была последней, в которой его можно было себе представить. Ещё непонятно, как он воспримет эту новость…

Илья отреагировал довольно своеобразно — поинтересовался, а точно ли Светлана уверена, что ребёнок от него. Ей захотелось его ударить. Не влепить банальную пощёчину, а изо всей силы заехать кулаком по физиономии. Она даже спрятала руки за спину, чтобы избежать соблазна — искушение было слишком велико. По её лицу Илья понял, что перегнул палку, и поспешил сгладить неловкий момент:

— Ну ладно, ладно, прости… Ляпнул не подумав. Но… чёрт, нам же, наверное, ещё рано становиться родителями?!

— Тебе всегда будет рано, — холодно отозвалась Светлана. — Пока ты не нагуляешься… Только потом, боюсь, детей делать будет уже нечем.

Илья почесал подбородок, задумчиво рассматривая пока ещё плоский живот своей жены.

— То есть, ты предлагаешь оставить ребёнка?

Она даже отшатнулась.

— А ты что, хотел отправить меня на аборт?

— Ничего я не хотел, — заюлил он. — Просто спросил. Мало ли… Может, ты сама не горишь желанием впрягаться в эту каторгу с пелёнками-распашонками.

— Не горю, — согласилась она, — но ребёнка оставлю. Это окончательное решение. Так что начинай понемногу привыкать к новой роли, папаша, — добавила она презрительно.

Впрочем, с бабушкой её будущему ребёнку повезло ещё меньше. Выкроив свободный денёк у себя в графике, Светлана поехала к матери в Речной — очень уж ей требовалось поделиться хоть с кем-нибудь, услышать слова поддержки и уверения, что всё будет хорошо. Подруг у неё не было, распространяться о своём интересном положении перед случайными приятельницами и коллегами тем более не хотелось — но мама… мама же должна её понять? Как женщина — женщину?..

Да, они никогда не были особо близки, а после Тёминой гибели и вовсе отдалились друг от друга: не специально, просто мама сама закрылась от общения с дочерью. Она не желала ни вспоминать, ни говорить о Тёме. Ей, конечно, было слишком тяжело и больно думать о сыне, Светлана это понимала. Но приезжать к матери стала всё реже и реже.

Полгода назад мама решила обменять квартиру с доплатой — и переехала в однокомнатную, в другой район, где ничего больше не напоминало о её старой жизни. Она и работу сменила, уйдя с должности инженера и устроившись простой нянечкой в детском саду, недалеко от дома. Если бы у неё оставались друзья и близкие — они непременно покрутили бы пальцем у виска, но теперь крутить было некому. У неё, как и у дочери, совсем не осталось подруг: после предательства Костровой она перестала с кем-либо сближаться, а Шульман эмигрировала в Израиль.

Узнав о беременности Светланы, мать устремила на неё недоумевающий взгляд:

— А что ты хочешь от меня услышать? Поздравления?

Светлана даже растерялась от такого вопроса.

— Ну… я не знаю. Могла бы, в принципе, и поздравить. Вроде как приятная новость…

— Приятная? — женщина горько рассмеялась. — Да что приятного в материнстве? Сказочки всё это… Впереди тебя ждёт адская усталость, ежедневный труд и бесконечная рутина. Ты действительно хочешь во всё это ввязаться?

Светлана поднялась с дивана, на котором сидела.

— Спасибо за поддержку, мама. Я, пожалуй, поеду.

— А твой нездоровый образ жизни? — пригвоздила её мать вопросом в спину. Светлана замерла.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же пьёшь, — безжалостно припечатала мама, — и пьёшь много, я это знаю. Актёры всегда пьют, это всем отлично известно. К тому же, твой муж, насколько я могу судить со стороны, и в грош тебя не ставит, — этими злыми, обидными словами она словно мстила за собственное поруганное достоинство, за свою неудавшуюся женскую судьбу. — Ну какой из него отец? Да и из тебя мать, прямо скажем… не ахти.

«Ну какая из тебя актриса, Светка?» — зазвучало у Светланы в ушах. Именно это говорила ей мама много лет назад. И вот теперь: «Ну какая из тебя мать?»

— Твоя вера в собственного ребёнка просто поразительна, — тихо сказала Светлана, покачав головой. — Возможно, я и в самом деле не стану лучшей в мире мамой… Но… господи, у кого мне можно было этому научиться?!

Она вылетела за дверь, не оборачиваясь.

Вскоре наступил период тяжелейшего токсикоза.

Обоняние у Светланы обострилось до предела. Её тошнило даже от слабого, еле уловимого запаха, а уж от резкого и сильного моментально выворачивало наизнанку. Она невыносимо страдала, когда сосед по лестничной площадке выводил гулять свою собаку — через дверь отвратительно несло мокрой псиной. Если же на кухне Илья вскрывал банку шпрот, Светлане казалось, что воняет даже в спальне. Её мутило, когда она приоткрывала дверцу холодильника. В подъезде тошнило от запаха мокрых тряпок, которыми моют пол, и кошачьей мочи. Даже когда Светлана просто чистила зубы над раковиной, желудок протестующе сжимался в тугой комок.

Ходить в магазины за продуктами стало мучением: там повсюду чем-то пахло. Колбасой, сырой рыбой, маслом, подмёрзшей картошкой и разбитыми яйцами. Даже столь любимый прежде запах молочного коктейля, напоминающий ей о детстве, теперь не вызывал ничего, кроме мучительного спазма в горле.

На съёмочной площадке Светлана то зеленела, то бледнела, боясь, что хлопнется в обморок, и щипала себя изо всех сил, чтобы прийти в чувство. Благо, до конца съёмок оставалось совсем немного, и она мечтала только об одном — завершить работу благополучно.

В свободное от рабочего процесса время она только и делала, что спала — спала чуть ли не сутками напролёт, словно впрок, подозревая, что после родов вряд ли у неё часто будет такая возможность. Иногда Илья, вернувшись домой и застав жену в постели, пытался подкатывать к ней со столь неуместными сейчас поползновениями — но, разумеется, всякий раз получал решительный, почти грубый, отказ. Её становилось противно при одной только мысли о сексе с Ильёй — и она не была уверена, что это вызвано исключительно токсикозом.

Муж обижался, психовал, уходил из дома, громко шарахнув дверью, и демонстративно появлялся лишь под утро, расхристанный и хмельной, но ей это было глубоко безразлично — только бы он снова не лез к ней, обдавая алкогольными парами. Всё, чего ей в данный период хотелось — это банального покоя. Илья раздражал её до зубовного скрежета, мешал ей. Если раньше, до беременности, Светлана была просто равнодушна ко всему, что вытворял её муженёк, и думала лишь о работе, то теперь, когда на ней лежала ответственность не только за себя, но и за ребёнка, она часто задавалась вопросом: ради чего она так долго терпит всё это? Зачем? Ведь у неё нет к Илье не то что любви — а даже капельки уважения… Их брак дышал на ладан, это было совершенно ясно.

Наверное, следовало развестись. Если на своё личное благополучие и комфорт Светлане было, по большому счёту, наплевать, то благополучие ребёнка было для неё не пустым звуком. От немедленной подачи заявления на развод её удерживал лишь традиционный, извечный, глупый бабский страх — поднимет ли она ребёнка одна? Справится ли?

А незадолго до начала озвучивания фильма нарисовалась новая проблема. Всю съёмочную группу ожидал крайне неприятный сюрприз — их режиссёр угодил под суд за финансовые махинации. Деньги на съёмки он получал не от киностудии «Мосфильм», а от некоего кооператива «Синемания», который оказался той ещё шарашкиной конторой и в итоге просто развалился. В результате производство было приостановлено на неопределённый срок, фильм заморожен, а артисты и другие участники съёмочного процесса остались без заработка.

В свете мыслей о предстоящем разводе это было для Светланы совсем некстати. Конечно, у неё ещё оставались кое-какие сбережения от предыдущих съёмок. Но всё равно было страшновато тянуть ребёнка в одиночку, ведь во время декретного отпуска она не сможет работать и достойно обеспечивать себя и малыша…

Самое смешное, что когда пару месяцев спустя Светлана всё-таки решилась разводиться, киношное окружение единодушно решило, что это Илья её бросил. Ну, а в самом деле, разве жёны уходят от таких мужей — красивых, богатых, знаменитых?.. Все дружно (правда, за глаза — поскольку она ни с кем это не обсуждала) жалели Светлану и для порядка поругивали Илью — слыханное ли дело, оставить беременную женщину? На самом деле, все дамы из их компании в глубине души симпатизировали Илье куда больше, чем его странноватой супруге — «вещи в себе», которая никогда ни с кем не откровенничала и не сближалась. «Наверное, она сама его довела, — шушукались в кулуарах. — Да любая другая на месте Звёздной держалась бы за Кузнецова руками и ногами, пылинки бы с него сдувала!.. А эта сама виновата. Вот пусть не плачет и не жалуется теперь…»

Светлана, впрочем, не плакала и не жаловалась. Наоборот — ею овладел какой-то невероятный душевный подъём, словно она сбросила с плеч ужасно тяжёлый, но совершенно ненужный груз, который по инерции волокла на себе несколько лет подряд. А вот Илья принял её решение куда тяжелее, чем можно было от него ожидать. Откровенно говоря, Светлана даже не думала, что муж начнёт так активно протестовать против развода. Она не тешила себя иллюзиями, что он всё ещё любит её — да и любил ли когда-нибудь вообще, по-настоящему? Очевидно, в нём говорило уязвлённое самцовое самолюбие и всё та же логика — от таких мужиков, как он, нормальные бабы добровольно не уходят.

— Хахаля завела? — орал он, когда Светлана сообщила ему о своём намерении. — Я не нужен стал, да? Так и знал, что ты дешёвка… Шлюха! Вечно морду от меня воротила, не нравился я тебе, видите ли! Что, новый любовничек хорошо тебя удовлетворяет в постели? Лучше меня? А может, и ребёнок тоже — от него?!

Светлана старалась пропускать мимо ушей весь этот бред, не имеющий к ней ни малейшего отношения. Она понимала, что в Илье сейчас кричат обида и злость, он весь на эмоциях… поэтому устраивать ответный скандал, оскорбившись на «шлюху» и «хахаля», было бы попросту непродуктивно.

А вот что действительно отняло много нервов во время развода — так это делёжка совместно нажитого имущества. Жили они в двухкомнатной квартире Ильи, которая принадлежала ему ещё до брака со Светланой, поэтому, по идее, она не имела на неё никаких прав. Однако вскоре после свадьбы супруги купили машину — и эта покупка была полностью произведена на деньги Светланы, как раз незадолго до этого получившей гонорар за очередной фильм. Они приобрели белую красавицу «Волгу», и Илья не мог на неё надышаться, буквально сдувая пылинки. Покупали они её для общего пользования, но в конечном итоге машиной стал единолично владеть только Илья: Светлана всё равно не умела водить. Иногда, если у него было свободное время, муж предлагал подвезти Светлану на съёмки или ещё куда-нибудь, но, откровенно говоря, она не чувствовала себя комфортно в салоне этого автомобиля, так и не привыкнув к нему, не считая его своим. Ей постоянно мерещились посторонние запахи — шлейф незнакомых женских духов, а также чужие волосы на пассажирском сиденье.

Илья ужасно боялся, что после развода Светлана начнёт претендовать на машину или предложит продать её. Поэтому, после долгих и мучительных колебаний, он предложил ей следующий вариант: они разменивают его двухкомнатную на две однушки, и машина остаётся ему. Светлану это более, чем устраивало, потому что своего жилья в столице у неё не было, а снимать с новорождённым ребёнком она боялась — ненадёжный вариант, в любой момент можно вылететь из квартиры.

В итоге супруги благополучно разменяли квартиру и разъехались в разные стороны. Илья получил свою любимую «Волгу» в единоличное пользование, но всё равно в глазах всей кубанской родни Светлана так и осталась наглой провинциальной прошмандовкой, которая оттяпала у бедолаги-мужа роскошное жильё и оставила его буквально с голым задом.

Впрочем, Светлану это мало заботило. Впервые за несколько лет она словно встряхнулась, расправила плечи и подняла голову. Ей вдруг невыносимо захотелось жить — и не просто жить, а получать от жизни удовольствие. Почему-то верилось, что с рождением ребёнка всё радикально изменится. И непременно — в лучшую сторону…

В силу природной скрытности и нежелания делиться сокровенным, Светлана утаивала от коллег и своё интересное положение, и разрыв с Ильёй — так долго, как только могла. Ей не хотелось сплетен и пересудов за спиной. Однако о её беременности на «Мосфильме» догадались довольно быстро: при Светланином-то худощавом телосложении не заметить вдруг округлившийся живот или списать его на то, что она «просто поправилась», было просто нереально. Впрочем, сходить с дистанции Светлана пока не собиралась и, хоть уже и не могла сниматься так же активно, как раньше, она всё равно много работала: озвучивала мультики или зарубежные фильмы, особенно индийские.

Беременность, не считая токсикоза в самом начале, протекала в целом легко, но порою Светлане становилось невыносимо горько и обидно от того, что у неё нет контакта с собственной мамой. Сейчас, как никогда, ей нужна была поддержка: от женщины — женщине, от матери — будущей матери, потому что предстоящие роды и материнство пугали её не на шутку. Светлана ничегошеньки не смыслила в этих интимных делах, а спросить, как подготовиться к этому событию и морально, и физически, ей было просто не у кого. Не с коллегами же откровенничать…

Правда, в больницах проводились вспомогательные занятия для рожениц — что-то вроде обучающих курсов. Светлана даже сходила для пробы на одно такое занятие, где ей долго и подробно рассказывали о том, как важно мыть грудь тёплой водой перед каждым кормлением и после него. У неё осталось лишь чувство лёгкого недоумения и сожаления о потраченном времени.

Иногда краем уха Светлана всё-таки ловила разговоры своих опытных, уже рожавших, знакомых — и они её изрядно нервировали.

— Материнство для актрисы — это неминуемый конец карьеры. Как засосёт это болото с обосранными пелёнками, кипячёными бутылочками и кормлениями по расписанию — не выкарабкаешься, — вздыхали коллеги. — Да и форму вернуть сможешь ещё очень не скоро. Грудь обвиснет, на животе появятся растяжки, вылезут волосы, начнут крошиться зубы…

Иногда Светлане казалось, что они все намеренно её пугают, описывая материнство как какой-то чудовищный, гнетущий, беспросветный мир. А как же безграничное счастье, которое затапливает сердце при взгляде на беззубую улыбку крошечного родного человечка? Где нежность, где любовь, где упоение от своего нового статуса?..

— Сами роды — это кошмар, — нагнетали обстановку собеседницы. — Медперсоналу вообще на тебя до лампочки, ещё и ругают, если кричишь от боли — мол, чего разоралась, молчи и терпи, с мужиками спать не больно было, а рожать больно?!

— А в нашем роддоме доктора на ночь расходились по домам, а пришедшим со схватками роженицам давали снотворное, чтобы родовая деятельность «подождала» до утра. Так одна заснула и, не приходя в сознание, рожать начала…

— Я восемь часов мучилась и не могла разродиться, когда надо мной смилостивились и решили, что надо кесарить. Ребёнок крупный оказался, под четыре кило… И меня послали на кесарево с дичайшими схватками пешком — с пятого этажа на третий!

— А мне есть не давали сутки перед родами и побрили ржавой общей бритвой…

Слушая все эти кошмарные исповеди-признания, Светлана покрывалась холодным потом. Неужели всё действительно настолько страшно?

А в один из дней гримёрша «Мосфильма» Валентина, отведя Светлану под локоток в сторону, заговорщическим тоном сообщила, что может дать ей контакты какой-то организации, которая пропагандирует «естественные роды» — например, дома, в воде или на природе. Это сравнительно новое веяние уже успело стать жутко модным в Союзе.

— Моя племянница так рожала! Боли вообще никакой не почувствовала! — горячо убеждала она Светлану.

— Но… как же это? А если что-то случится? Если что-то пойдёт не так, кто будет за всё в ответе? — лепетала растерянная Светлана.

— Моё дело — предложить, — Валентина обиженно поджала губки. — Только рожать в этой стране — то ещё приключение, поверь. Да и удовольствие сомнительное. После наших роддомов у многих на всю жизнь охоту к материнству отбивает. Ладно ещё, если только охоту… а не способность.

В конце концов, Светлана перестала слушать советы и рассказы знакомых о родах, решив не поддаваться массовой истерии и делать собственные выводы — своим умом.

Аппараты УЗИ в те годы имелись далеко не во всех больницах. Гинеколог, у которой наблюдалась Светлана, проводила осмотр вручную, а также прослушивала живот специальной трубкой.

— Сын у вас будет, это яснее ясного, — заявила ей докторица во время одного из плановых осмотров.

— Мальчик… — счастливо улыбнулась Светлана и сразу же подумала: «Назову Данечкой».

Она искала любую доступную литературу на тему материнства — но и прочитанное не проливало света на проблему. Много страниц в подобных книгах отводилось каким-то совершенно ненужным и отвлечённым советам: к примеру, как нужно стирать детские ползунки, пелёнки и распашонки — сначала их следовало замочить в холодной воде, затем несколько часов кипятить в котле с мылом, содой и керосином, дважды прополоскать в холодной чистой воде и высушить на открытом воздухе, а высохшее бельё необходимо было погладить горячим утюгом с обеих сторон. Светлана совершенно точно знала, что не станет заниматься подобной ерундой, рассчитанной, похоже, лишь на то, чтобы мать как можно сильнее устала и заколебалась.

Наконец, приятельница с «Мосфильма» подсунула ей книгу американского педиатра Бенджамина Спока под названием «Ребёнок и уход за ним», где Светлана получила подтверждение тому, что материнство, на самом деле, не тяжёлый изнурительный труд, требующий неукоснительного выполнения строгих правил, а самое настоящее удовольствие — при условии, что молодая мать расслаблена и ориентируется только на свои внутренние ощущения, а не на мнения знакомых, предшествующих поколений или советы врачей.

В реальности же всё получилось совершенно не так, как это представляла себе Светлана и как это описывал доктор Спок…

Роды она запомнила на всю жизнь. «Мосфильмовские» приятельницы оказались правы — после всего, что ей пришлось вынести, Светлана категорически уверилась в том, что никогда больше не захочет рожать.

На последних сроках беременности выяснилось, что у Светланы узкий таз, и её положили в больницу. Две недели она провела в роддоме, сама толком не понимая, для чего требовалась эта госпитализация — ничего с ней всё равно не делали, а какой-то старичок-доктор даже сообщил, что «узкий таз — это пережиток царизма», однако заверил, что всё у неё непременно будет хорошо.

В «хорошо» верилось с трудом. На дворе стоял девяносто первый год, страна трещала по швам и разваливалась на глазах, а из всех щелей лезла гнилая труха. Состояние роддома было ужасающим. Отсутствие горячей воды, страшенная казённая одежда, грязные дырявые простыни… Даже то обстоятельство, что Светлана — не абы кто с улицы, а известная киноактриса, никак не могло повлиять на ситуацию — все роженицы были в равных, то есть, отвратительных, условиях, потому что больница просто не могла предложить им ничего другого.

Первые схватки начались у Светланы в восемь часов вечера. «Вздумала же рожать на ночь глядя», — ворчливо прокомментировала одна из медсестёр, а затем велела ей оставаться в палате и ждать, пока не придёт врач. Поначалу Светлана ещё терпела, но через несколько часов, когда никто из персонала так и не появился, а боль стала совершенно невыносимой, рискнула выйти в коридор и позвать кого-нибудь на помощь — в палате, помимо неё, лежало ещё четыре женщины, и ей не хотелось мешать им спать.

Дежурная акушерка, ругаясь себе под нос, отвела Светлану в предродовую и тоже приказала ждать. На смену ночи пришло раннее утро, затем день. Светлана видела, как сменяют друг друга роженицы, слышала первый крик появляющихся на свет младенцев… а сама всё лежала там же и тщетно пыталась родить. Ей казалось, что сил у неё практически не осталось, от боли было трудно даже дышать, по лицу непроизвольно катились слёзы, и она мечтала только об одном: поскорее бы это всё закончилось. Кричать и стонать она боялась, помня о том, что ей рассказывали о нелюбви медперсонала к истерящим роженицам. Но в конце концов, боль от схваток стала настолько острой и невыносимой, что Светлану вырвало прямо на пол предродовой.

Всё, что было дальше, она помнила, как в тумане. Сначала разъярённая санитарка тыкала половой тряпкой ей чуть ли не в лицо, крича в сердцах: «Наблевала — вот теперь и убирай за собой!» Потом акушерка, причиняя невероятную боль своими действиями, произвела осмотр и завопила, что нужно немедленно перемещаться в родзал. Затем — какая-то суета и шум вокруг неё, Светлана слышала всё как будто сквозь вату, то и дело уплывая в полузабытье, и только снова и снова возвращающаяся резкая боль от схваток не давала ей потерять сознание и заставляла всякий раз выныривать на поверхность. И на неё опять все орали: ругали за то, что слабая, за то, что плохо тужится… Когда Светлане показалось, что баста — больше она не сможет терпеть ни секунды, и лучше бы ей прямо сейчас умереть на этом самом месте, всё внезапно закончилось. Боль отпустила. Это было блаженное избавление…

А через несколько секунд послышался плач ребёнка.

— Это… мой сын? — пролепетала Светлана из последних остатков сил, цепляясь за родовое кресло и пытаясь приподнять голову, чтобы разглядеть источник звука.

— Дочка у тебя, мамаша! — отозвалась взмыленная, как лошадь, улыбающаяся акушерка, показывая Светлане какой-то устрашающий багровый комок.

«Слава богу, самое страшное позади», — успела подумать Светлана и, наконец, отключилась, провалившись то ли в сон, то ли в обморок.

Самое страшное, как выяснилось, ещё и не думало начинаться. А вот после родов настал настоящий ад…

Дочку Светлане приносили редко, лишь на кормление, и, судя по тому, как беспомощно малютка разевала свой ротик, как она морщила красное, точно резиновое, личико и принималась жалобно рыдать, молока ей катастрофически не хватало. На обходах Светлану ругали, что она плохо сцеживается, и больно, с грубой бесцеремонностью дёргали за соски, отчего она вскрикивала и белела, как полотно. Но расцеживания не помогали — Наташка продолжала вопить от голода, и все вокруг пугали, что ребёнок может «наорать» себе пупочную грыжу. В конце концов, соседка по палате (пышнотелая украинка с пятым размером груди, у которой молока было — хоть залейся) стала докармливать, помимо собственного новорождённого сына, ещё и Светланину пичужку. Светлана не знала, как благодарить эту милую душевную женщину, и, поневоле чувствуя себя ужасной матерью, только молча глотала слёзы, наблюдая, как жадно Наташка хватает чужой сосок и, отчаянно работая щёчками, точно маленький насос, втягивает в себя молоко, как требовательно бьёт кулачками и сжимает мягкую, сдобную грудь своей кормилицы…

В палате их было пятеро, только что родивших. Каждое утро начиналось с явления медсестры, которая несла в руках большую банку не то зелёнки, не то йодинола.

— Девочки, обработка! — бодро командовала она, и все «девочки» послушно задирали казённые сорочки и раздвигали ноги, а медсестра щедро смазывала им промежности ватным тампоном, обмакнутым в эту субстанцию.

Таким же образом происходило ежевечернее подмывание: ватным тампоном в пинцете. Все роженицы дополнительно подмывались тайком сами — из кружки над ведром прямо в палате, потому что туалет был общий на весь этаж, а душевая и подавно одна на целую больницу. Мылись, разумеется, холодной водой, потому что горячую за всю неделю, что Светлана провела в стенах роддома, так и не дали. И это в середине-то октября!.. Наверное, в эти самые дни Светлана и застудила себе почки. Впрочем, она пока ещё не догадывалась о зреющем в её теле воспалении — у неё и так после родов ныло всё тело, и акцентировать внимание на какой-то не особо сильной боли в пояснице и в боку ей даже в голову не приходило.

Несмотря на то, что с мамой они так и не сблизились за все месяцы беременности, увидев её однажды утром под окнами больницы, Светлана не смогла удержаться и заплакала от неожиданности. Мама всё-таки приехала к ней в Москву из Речного… Светлане так хотелось домой, и чтобы мама обняла её, как маленькую, и пожалела, и чтобы можно было, наконец, по-человечески вымыться под горячим душем, и поесть нормальную еду, а не больничную баланду… Мама, прочитав всё по её лицу даже через стекло, мгновенно поняла, в каком состоянии сейчас находится дочь, и всеми силами пыталась взбодрить её, показывая жестами, что скоро её выпишут и всё непременно будет хорошо, а Светлану ещё больше душили слёзы беспомощности и тоски.

Она попросила маму сообщить Илье о том, что он стал отцом — как ни крути, а всё же он имел право знать. Однако приехать на выписку новоиспечённый папаша не смог — находился на съёмках в Сочи. Поэтому из роддома Светлану с малышкой забирал… её отец.

Сказал бы кто об этом Светлане ещё неделю назад — она ни за что бы не поверила. Они практически не общались с отцом после того, как он ушёл из семьи. В последний раз она видела его на похоронах Тёмы, но все воспоминания того страшного периода были окутаны густой пеленой белёсого тумана. В памяти отложилось только, что на кладбище отец явился вместе с тётей Любой: все знакомые осуждающе перешёптывались и с тщательно скрываемым любопытством наблюдали за реакцией несчастной матери. Тётя Люба гордо держала голову, высоко вздёрнув подбородок, как бы демонстрируя окружающим столь вызывающим видом свою жизненную позицию: «Уймитесь все! Я — законная жена, имею полное право находиться рядом с законным мужем, где бы он ни был!» Когда мать затуманенными от слёз глазами разглядела эту милую парочку, у неё случился нервный припадок. Еле удалось её успокоить…

По слухам, которые так или иначе достигали Светланиных ушей благодаря общим знакомым, она знала, что отец с тётей Любой уже давно перебрались в Москву насовсем. Связи Костровой пригодились: была оперативно продана роскошная квартира в Речном и приобретена пусть не такая роскошная, но всё-таки приличная «двушка» в центре столицы. Тётя Люба по-прежнему фарцевала, официально исполняя обязанности заведующей очередным комиссионным магазином, отец возил кого-то из крупных московских начальников, а Шурик, благополучно отучившись и получив диплом, быстренько выскочила замуж за сына кого-то важного чиновника и родила — тоже, кстати, девочку. Жили они все, несмотря на смутное время, весьма пристойно, в достатке: в те годы как никогда ценилось умение доставать абсолютно всё: алкоголь, мясо, одежду, а уж этим искусством Кострова владела в совершенстве.

— Извини, — шепнула мама, заметив округлившиеся глаза Светланы при виде отца. — Он сам позвонил и предложил свою помощь. Я подумала… ну, пусть лучше уж он, чем вызывать такси или напрягать знакомых с машиной, правда?..

Откуда папа прознал о её беременности и родах, ни Светлана, ни мать не ведали. Возможно, прочитали в какой-нибудь газете. А может — и эта версия выглядела наиболее вероятной — сболтнул кто-то из общих приятелей, ведь тётя Люба по-прежнему дорожила своими связями и заводила всё новые и новые знакомства, в том числе и в артистических кругах.

Светлане было, по большому счёту, всё равно, кто именно отвезёт её после больницы домой — она жутко устала за эти дни. Ну, отец — так отец… Тем более мама на этот раз вела себя смирно и не истерила, всю дорогу подчёркнуто храня холодное молчание. Только один раз она обратилась к бывшему мужу напрямую: когда он растерянно замешкался на крыльце роддома, увидев худенькую, бледную, шатающуюся от слабости дочь с одеяльцем, перевитым розовыми лентами, в руках. Он неуклюже попытался её обнять, одновременно протягивая ей букет цветов и бормоча корявые поздравительные фразы. Вот тогда-то мать сердито взглянула на бывшего мужа и скомандовала:

— Возьми внучку на руки… дедушка! — и отец торопливо, почти испуганно, подчинился, аккуратно приняв свёрток из рук Светланы, но при этом стесняясь откинуть уголок одеяльца, чтобы заглянуть в лицо младенцу.

Он не перекинулся с дочерью и парой слов, пока они ехали домой. В квартирке у Светланы, неловко потоптавшись по тесной прихожей, отец положил на край кухонного стола коробку с купленным тортом и поспешно откланялся.

— Поздравляю, доча, — ещё раз сказал он, пряча глаза и смущённо целуя Светлану в щёку. — Береги себя и девочку.

И — уехал… Светлана так и не поняла, чем был продиктован его порыв помочь. Акт милосердия? Запоздало пробудившаяся совесть? А может быть, это вообще была инициатива тёти Любы? К примеру, как попытка указать Звёздным их место и ещё раз подчеркнуть, кто из них находится в яме, а кто в шоколаде: вон, отец процветает в столице, даже своя машина есть, а Светлана после развода со знаменитым муженьком вполне могла бы трястись после родов на общественном транспорте… Почему-то наиболее правдоподобным представлялся именно последний вариант. С тёти Любы станется!

Впрочем, даже вероятность участия Костровой в собственной судьбе мало беспокоила Светлану в настоящее время. Что сделано — то сделано. Теперь же голова была забита совершенно другими, более насущными, заботами.

В первые несколько дней после выписки Светланы из роддома мать, взявшая отгулы на работе, помогала ей, чем могла. Затем она отбыла в Речной, и Светлана осталась с малышкой один на один. Вот тут-то суровые материнские будни и заиграли перед ней всеми своими гранями и красками…

Молока практически не было. Светлане хотелось заткнуть уши и закрыть глаза, когда Наташка душераздирающе вопила от голода и поджимала к животу скрюченные маленькие ножки. Смесей в ближайших магазинах не нашлось, а ездить на поиски детского питания куда-то далеко с младенцем на руках не представлялось возможным. В конце концов, Светлане выдали коробку сухой смеси на молочной кухне, но выяснилось, что эта смесь почему-то содержит сахарную пудру. Поняла это Светлана, к сожалению, слишком поздно — опытным путём, когда уже накормленная Наташка с ног до головы покрылась красными пятнами, которые, судя по всему, дико чесались, и ребёнок снова и снова заходился в беспомощном надрывном крике…

Когда девочка, наревевшись, ненадолго затихала в своей кроватке, прерывисто и горестно вздыхая во сне, Светлана снова и снова неслась в магазин, чтобы проверить, не появилось ли там нормальной — безопасной — молочной смеси. Сердобольная продавщица глядела на неё с искренним сочувствием, но ничем не могла помочь и лишь виновато разводила руками. Всё нынче было дефицитом… Даже популярность Светланы никак не могла повлиять на ситуацию — имя именем, а практической пользы от него никакого. Нужны были деньги и связи в нужных кругах, а у Светланы не имелось ни того, ни другого. Когда дело касалось других людей, она с охотой бралась помочь и даже похлопотать в инстанциях при необходимости, а вот за себя просить она стеснялась, да и не умела.

— Ох, да ты сама едва на ногах держишься! — ахнула однажды продавщица, когда запыхавшаяся Светлана примчалась в магазин со своим вечным вопросом про смеси. — А щёки почему красные, как лампочки? У тебя нет ли температуры, милая?

— Я… не знаю… — отозвалась Светлана, хватаясь за ноющий бок и пытаясь привести в порядок дыхание. Голова у неё кружилась, а перед глазами всё плыло. — Как-то… некогда было проверять. Дочка постоянно плачет…

— Пей побольше чая — глядишь, молоко и прибудет. А малютке попробуй рисовый отвар давать, — посоветовала сердобольная продавщица. — Господи-господи, да что же это такое в стране происходит, если даже артистам и их детям жрать нечего… И дуй домой немедленно, застудишься, малахольная! Без шапки, в тонюсенькой курточке… вы поглядите-ка на неё, — сердито добавила женщина.

— Без шапки? — в замешательстве переспросила Светлана. Она помнила совершенно точно, что перед самыми родами был разгар золотой осени. Теперь же она и вовсе перестала следить за датами. Интересно, какое сегодня число?..

— Ноябрь на носу! — словно прочитав её мысли, объявила собеседница. — В понедельник синоптики снег обещают…

Светлана побрела домой. Ей не очень-то верилось в чудодейственную силу рисового отвара, который советовала ей продавщица, но… всё же это было лучше, чем поить малышку пустой водой.

Наташка глотала рисовую водичку жадно, захлёбываясь и требовательно кряхтя, и Светлана не могла удержаться от слёз, глядя в это крошечное и уже такое любимое, такое родное личико… Если бы раньше она могла хотя бы приблизительно представить, какая это огромная ответственность — материнство, то никогда не решилась бы рожать в такой сложный для себя, да и для страны, период. Теперь, конечно, она была бесконечно счастлива, что у неё есть дочь, её Наташка… И она ни капли не жалела о том, что не пошла на аборт. Но в то же время, сердце у неё обливалось кровью от осознания того, как много она недодаёт малышке, как много не умеет — и бог знает, что их обеих ждёт впереди…

А утром вдруг пришло молоко. Много-много молока — и Светлана не могла поверить этому нежданному счастью. Умиротворённая, довольная и сытая Наташка сладко сопела в своей деревянной кроватке, разбросав кулачки, и эта картинка выглядела такой идиллической, что Светлана подумала: а ведь, наверное, жизнь потихоньку начинает налаживаться. Нельзя же так, чтобы всё время было плохо. Не иначе, высшие силы решили проявить к ней милость…

Однако, едва Светлана, воспользовавшись тем, что дочка спит, попыталась наконец-то заняться домашними делами (накопилось много стирки, да и прибраться в квартире не мешало бы, а также приготовить хоть какую-нибудь простую еду для себя), как её скрутило от острой боли в боку. Он ныл у неё уже давно: боль то слабела, то усиливалась, но в этот раз прихватило так крепко, что Светлана охнула, ноги её внезапно подогнулись и она резко опустилась на пол. На лбу у неё моментально выступила испарина, а боль всё усиливалась, и Светлана изо всех сил сжимала зубы, чтобы не застонать и не разбудить дочку. «Неужели аппендицит?» — испуганно подумала она. Как это было некстати… В любом случае, тянуть и ждать, что, может быть, «само рассосётся», явно не стоило. Срочно нужно было вызывать скорую помощь.

В квартире у Светланы не было телефона, поэтому, превозмогая боль, она вышла на лестничную клетку и на дрожащих ногах кое-как доковыляла до двери соседей, чтобы попросить их набрать для неё «03».

Затем она вернулась домой, и её несколько раз вырвало в раковину. Обычно рвота приносила облегчение, но в этот раз легче не стало ни капли. Светлана прополоскала рот и умылась холодной водой. Голова гудела и была тяжёлой — видимо, и впрямь температура, до бока же вообще страшно было дотрагиваться. К тому же, боль распространилась теперь на всю поясницу. Светлана сползла по стеночке на пол и скорчилась клубочком. «А если это аппендицит, что будет с Наташкой? — всплывали в её мутном сознании обрывки мыслей. — Надо было ещё маме позвонить… или хотя бы Илье… Это ведь, как минимум, на несколько дней…»

Однако всё оказалось гораздо серьёзнее, чем банальный аппендицит.

Светлана плохо понимала и осознавала, что делает с ней прибывшая бригада скорой помощи. Её волновал только один вопрос — можно ли избежать отъезда в больницу и остаться дома.

— Да вы с ума сошли! — возмутился врач. — Я настаиваю, я категорически требую экстренной госпитализации…

— Но у меня ребёнок маленький, совсем один, — Светлана кивнула в сторону кроватки и заплакала. Слёзы её — очевидно, из-за температуры — обжигали кожу лица, точно кипяток…

— Ребёнка нужно поручить родственникам, — озабоченно сказал врач. — Есть у вас кто-то, кто может за ним присмотреть?

— Мама… но она в Подмосковье живёт, ей нужно время, чтобы приехать. А ещё муж… бывший, но ему, наверное, это придётся совсем не по нраву…

— Да вы не беспокойтесь, Светочка, — вмешалась соседка — та самая, которая вызывала скорую. Она просочилась в квартиру вслед за бригадой и теперь с сочувствием внимала разворачивающейся на её глазах драме. — Оставьте мне нужные телефоны, я дозвонюсь кому надо и всё передам. Хоть в Москве, хоть в Подмосковье… И девочку вашу не брошу, подожду, пока за ней кто-нибудь не приедет.

— Спасибо вам, — Светлану душили рыдания. А может быть, она задыхалась не от плача, а от боли, которую уже невозможно было терпеть. — Там на полке моя записная книжка. В ней все-все телефонные номера… Пожалуйста, дайте знать маме. И Илье… И спасибо огромное…

— Да что мы, не люди, что ли, — соседка растроганно заморгала глазами. — Конечно же, помогу чем смогу. А вам и впрямь в больницу надо… О дочке вашей позабочусь, не переживайте.

Наташка, разумеется, проснулась от всеобщего гвалта, гомона и толкучки, и немедленно разоралась. Светлана, прощаясь с дочерью, лихорадочно целовала её куда придётся, а малышка недовольно морщилась и пыталась отвернуть личико — видимо, ей пришлись не по нраву горячие материнские слёзы, капающие прямо на её крошечные щёчки.

В больнице всё завертелось, как на кошмарной карусели: Светлану принялись срочно готовить к операции. Оказалось, что у неё был запущенный пиелонефрит, который никто вовремя не заметил и не диагностировал, в результате чего начались осложнения. Несколько раз до ушей Светланы, находящейся в замутнённом сознании, донеслись казённые медицинские фразы «абсцесс почки» и «некротическое поражение», но она плохо представляла себе, что это такое. Ясно было только одно — не аппендицит…

Последнее, что запомнила Светлана перед тем, как дали наркоз: склонившееся над нею мужское лицо с очень усталыми, но добрыми глазами, окружёнными сеточкой морщин — не возрастных, хотя мужчина был не так уж и молод, а, скорее, мимических. Вероятно, обладатель этих глаз часто улыбался, когда не был таким уставшим… Но в данный момент взгляд его был серьёзен.

— Не бойтесь, — мягко произнёс незнакомец, — всё будет хорошо. Я лично вас прооперирую, — и она почувствовала, как он легонько сжал её пальцы. Даже не сами эти произнесённые слова, сколько тон его голоса и впрямь подействовал на Светлану успокаивающе. Она лишь прерывисто вздохнула в знак благодарности и в изнеможении прикрыла глаза.

Когда она проснулась после операции, то снова увидела перед собой то же лицо и те же глаза. Она сразу их вспомнила, несмотря на то, что пока ещё плохо соображала, на каком находится свете.

— Добрый вечер, — поздоровался мужчина, заметив, что она смотрит на него. — Я рад, что вы пришли в себя. Пожалуйста, не делайте резких движений… и вообще постарайтесь не шевелиться без лишней на то необходимости. Если вас что-то беспокоит — просто скажите.

Светлана облизнула пересохшие губы и хрипло выговорила:

— Пить очень хочется… И голова кружится, мутит.

— Головокружение скоро пройдёт, — он ободряюще улыбнулся ей. — А вот пить пока нельзя. Придётся немного подождать. Хотя бы несколько часов…

— Со мной… что? — спросила Светлана.

— Теперь уже ничего страшного. Была серьёзная проблема с правой почкой… пришлось её удалить, — он произнёс эти слова ровным, спокойным голосом, но Светлана всё равно вздрогнула от ужаса и шока.

— Вы мне почку удалили?!

— Если бы не удалил одну, возник бы риск для обеих, — пояснил он. — К сожалению, вы слишком поздно обратились к врачам… Светлана, ну как можно так о себе не заботиться, так запускать своё здоровье? К тому же, вы совсем недавно родили, хирургическое вмешательство любого типа вам пока в принципе нежелательно, но тут уж стоял вопрос жизни и смерти…

Светлана пропустила фразу о жизни и смерти мимо ушей — она встрепенулась при упоминании о недавних родах.

— Мне надо позвонить! — возбуждённо заговорила она. — У меня там дочка… я не знаю, с кем она сейчас и как. Приехала ли мама?.. Где у вас телефон?

— Ну-ка, успокойтесь немедленно, — скомандовал врач. — Никуда я вас сейчас всё равно не отпущу. Оставьте мне ваш домашний номер, я сам позвоню и всё выясню.

— Пожалуйста, — умоляюще забормотала Светлана, — это очень важно…

Он прикоснулся ладонью к её лбу — то ли проверяя, нет ли температуры, то ли пытаясь успокоить.

— Я же сказал, что всё сделаю. Не надо нервничать. Расслабьтесь…

— Евгений Матвеевич! — дверь приоткрылась, и в проёме возникло молодое женское лицо — по-видимому, медсестры. — Вы через двадцать минут Демидова оперируете, не забыли? — она кокетливо поправила выбившийся из-под шапочки русый локон.

— Ну конечно, нет, Люда… Иду. А вы посидите пока с пациенткой. Она уже пришла в себя, за ней нужно присмотреть… а то она пытается геройствовать и всё собирается куда-то бежать, кому-то звонить, — он повернулся к Светлане и неожиданно озорно, по-мальчишески подмигнул ей. Она не могла не выдавить из себя в ответ некое подобие улыбки.

Он достал из кармана белого халата записную книжку и карандаш:

— Ну давайте, диктуйте скорее номер, по которому я должен позвонить! Как только освобожусь, навещу вас и отчитаюсь, что мне удалось выяснить.

— Как вы себя чувствуете? — спросила медсестра Люда, когда доктор скрылся за дверью. — Что-нибудь беспокоит?

— Когда мне можно будет вставать? — ответила Светлана вопросом на вопрос.

— Ну, при самом благоприятном раскладе — думаю, дня через четыре. Или пять…

— Что?!

— А как вы хотели, — усмехнулась молодая женщина. — Послеоперационный период требует полного покоя. Ваша левая почка теперь несёт двойную нагрузку, нельзя сразу её чересчур напрягать… Завтра к вечеру, если всё пойдёт хорошо и без осложнений, вам помогут перевернуться на бок. Тогда же и поесть дадут. Через два-три дня, с разрешения врача, сможете садиться на постели… Но давайте не будем бежать впереди паровоза, — суеверно добавила она. — Вы пока лежите и набирайтесь сил.

Светлана смежила веки, пытаясь справиться с обрушившейся на неё информацией. Так долго находиться без движения, даже переворачиваться нельзя! Сколько же займёт сам процесс восстановления? Сколько дней — а может быть, недель — придётся провести в больнице? Ей страшно было задавать этот вопрос. Вместо этого она почему-то спросила:

— А этот… Евгений Матвеевич… он хороший хирург?

Медсестра грозно сдвинула выщипанные бровки.

— Хороший? Да Костин — самый лучший! Он врач от бога! Он стольких людей буквально с того света вытащил!!! Да к нему со всего Союза оперироваться едут! А запись на год вперёд!..

Светлана даже умилилась подобной горячности. Похоже, Людочка была откровенно влюблена в этого самого Костина.

— Как же так получилось, что я попала именно к нему? Внепланово, без записи, без очереди…

— А Евгений Матвеевич сам вызвался вас оперировать. Как только услышал, что вас на скорой привезли. Он ведь киноман… и ваш давний поклонник, — почтительно добавила Люда.

— Женат? — спросила Светлана не без любопытства. Медсестра тут же поникла.

— Да, уже давно и крепко…

Ну, точно, влюблена, окончательно укрепилась в своих подозрениях Светлана. Она вспомнила лицо хирурга — да, пожалуй, помимо доброты и участия, оно было ещё и по-мужски привлекательным. Интересно, сколько ему лет? На вид — около сорока, а может и больше. Но это были очень хорошие, достойные сорок, когда уже ушёл мальчишеский задор, пропала былая пылкость… но остались джентльменская сдержанность и обаятельная галантность. К тому же, обволакивающий, чарующий тембр его голоса и впрямь производил магическое впечатление. Стоило ему только сказать, что всё будет хорошо — и Светлане немедленно захотелось ему поверить. Хотя она ведь даже не знала его…

Костин заглянул к ней почти ночью, когда Светлана разочарованно решила, что доктор и вовсе не придёт. Он кивком отпустил медсестру и устроился на стуле рядом со Светланиной кроватью. Молча пощупал пульс, затем так же, не говоря ни слова, протянул градусник, чтобы измерить температуру.

— Ну что, какие новости? — первой не выдержала Светлана. Он ободряюще улыбнулся ей.

— По первому номеру телефона, в Речном, я не дозвонился. Никто не брал трубку… Зато удалось вызвонить вашего мужа по другому номеру. Он сообщил мне, что ваша мама в данный момент находится у вас дома и присматривает за девочкой, а завтра утром он отвезёт их обеих в Речной, по её просьбе.

— Но зачем — в Речной? Почему — в Речной?! — всполошилась Светлана. — Разве она не может пожить у меня? Пока я не выпишусь…

— Вероятно, потому, что выпишетесь вы ещё не скоро, — мягко сказал доктор. — А ещё потому, что у вашей матери, видимо, есть дела в родном городе, которые она не может просто так оставить… Отчего вы волнуетесь? Девочка же будет с ней. Не с чужим человеком, а с родной бабушкой… Я также сообщил вашему мужу, что операция прошла успешно, и он обязательно передаст это завтра утром вашей маме.

— А она ко мне сюда, в больницу, разве не приедет? — быстро спросила Светлана. — И Наташку не привезёт?

— Вам пока запрещены посещения, вы ещё не окончательно отошли от операции. Да и ребёнка незачем напрасно туда-сюда таскать…

Светлана часто заморгала, пытаясь удержать подступившие слёзы. Все объяснения Костина звучали вполне логично, но… как же обидно и одиноко ей сразу стало!

— А… молоко? — в замешательстве спросила вдруг она. — У меня же только-только появилось молоко в достаточном количестве! Наташке не все смеси подходят. Может, есть какой-нибудь вариант, чтобы я сцеживалась и… это молоко как-то отправляли моей дочери? — уже договаривая последние слова, Светлана поняла, как глупо и эгоистично они звучат. Ну, кто захочет возиться с доставкой грудного молока младенцу куда-то к чёрту на кулички?

Костин погладил её по руке, словно умиротворяя. Глаза его смотрели с искренним сочувствием и пониманием.

— Дорогая Светлана, вынужден вас огорчить, но те лекарственные препараты, которые вам назначены… и грудное вскармливание… боюсь, совершенно несовместимые понятия.

У Светланы задрожали губы.

— Ну, что вы, право, как дитя малое, — ласково сказал доктор. — Не суетитесь. Не надумывайте. Не создавайте проблем. С вашей девочкой два взрослых опытных человека. Они вполне способны справиться с младенцем. Неужели вы не доверяете собственным мужу и матери?

— Бывшему мужу, — еле слышно отозвалась Светлана. — Если бы доверяла… я бы не развелась. А мать… простите, — спохватилась она, сообразив, что едва не начала откровенничать и исповедоваться перед совершенно чужим человеком. — Наверное, я и впрямь напрасно сею панику на пустом месте…

— Абсолютно напрасно, — подтвердил он. — Вы всё равно никак не повлияете на ситуацию. Поэтому сейчас следует думать исключительно о собственном здоровье и восстановлении. Впрочем… если вас это успокоит, я могу время от времени звонить вашей маме о осведомляться о делах Наташи.

Горло Светланы перехватило спазмом благодарности.

— Спасибо… — прошептала она с признательностью. — Мне ужасно неудобно вас беспокоить, но, если вы и правда будете звонить… это было бы здорово.

— Обещаю, — заверил доктор. Затем он забрал у неё градусник, взглянул на него и удовлетворённо кивнул — видимо, показываемая там температура его вполне устроила.

— Вам домой, наверное, давно пора? — опомнилась Светлана. — Уже так поздно…

— Не тревожьтесь за меня. Я часто задерживаюсь на работе до ночи, моя жена уже привыкла к поздним возвращениям. К тому же, ночные дежурства в больнице тоже никто не отменял. Такая уж профессия…

«Даня тоже хотел стать врачом… — подумалось вдруг Светлане. — Интересно, если бы всё вышло так, как мы с ним планировали… мы бы поженились, и он стал работать в больнице… переживала бы я из-за его поздних возвращений и ночных дежурств? Ревновала бы? Ух, ещё как… наверное, каждой симпатичной медсестричке мечтала бы расцарапать физиономию за один только взгляд в его сторону…»

Перед глазами, как наяву, встало Данино лицо. Смеющиеся тёмно-голубые глаза, тёмные густые непослушные волосы, постоянно падающие на лоб… Светлана почувствовала, что полузабытая тоска по любимому человеку вдруг вновь вырвалась из неё, как неожиданно растревоженная и проснувшаяся зубная боль. Она непроизвольно стиснула челюсти и зажмурилась.

— Вам плохо? Болит что-нибудь? — обеспокоенно спросил Костин, внимательно наблюдающий за выражением её лица. Она только беззвучно помотала головой.

— Я вам воды принёс. Давайте попробуем попить, — сказал он, меняя тему. — Вам теперь придётся приучать себя пить только очищенную, фильтрованную воду. Но поначалу много нельзя. Ну-ка, пару глоточков… — он поднёс к её губам маленькую бутылочку. Светлана припала потрескавшимися от жажды губами к стеклянному горлышку и сделала несколько неловких, торопливых глотков. Чуть не поперхнулась… хотела отхлебнуть ещё, но доктор предусмотрительно убрал бутылочку.

— Пока хватит. Через некоторое время попрошу медсестру дать вам ещё воды.

После питья Светлана почувствовала себя бодрее и даже улыбнулась доктору. «Возится со мной, как с маленькой…» — пронеслось в её голове.

— А почему я одна в палате? — поинтересовалась она.

— Это моё личное распоряжение. Пока вы не начнёте самостоятельно вставать и ходить, вам нужен полный покой. Позже переведём вас поближе к коллективу, — он усмехнулся. — Или вам, быть может, скучно в одиночестве?

Она покачала головой. Меньше всего на свете ей мечталось сейчас о болтливых соседках по палате, о постоянном шарканье тапочек по полу, об открывающейся и закрывающейся двери…

— Хотите, привезу вам каких-нибудь книг из дома? — предложил Костин.

— Хочу, — обрадовалась Светлана. Она любила читать, но в последнее время у неё совершенно не оставалось на это времени.

— Какую литературу вы предпочитаете?

— Что-нибудь… на ваш вкус. Только не слишком депрессивное. Достоевского, пожалуй, я сейчас не потяну, — нашла в себе силы пошутить она. Доктор улыбнулся.

— Ну, договорились. А теперь постарайтесь уснуть. Завтра я непременно навещу вас.

Секунду помедлив, он поднял с постели её безвольную, тонкую, бледную руку и поцеловал прохладные пальцы:

— Отдыхайте. Сейчас я пришлю к вам кого-нибудь на ночь.

— Да не надо, — слабо запротестовала она, немного смущённая и выбитая из колеи этим поцелуем. — Я вполне справлюсь одна…

— Не будем рисковать. Вы можете как-то неловко повернуться во сне и сделать себе только хуже…

Впервые за долгое время Светлана почувствовала всем сердцем, что о ней от души заботятся и искренне переживают. Не потому, что так велит врачебный долг. Это было… просто по-человечески.

— Спокойной ночи, — она застенчиво улыбнулась врачу.

— Волшебных вам снов, — отозвался он своим неподражаемым голосом.

2005

— Этот доктор… он был влюблён в вас?

Слова дались Тиму нелегко. Он чувствовал, что буквально задыхается от ревности, и сам поражался, что события давно минувших лет так волнуют его и злят. Светлана такая неискушённая, такая беспомощная… и любой, кто скажет ей ласковое слово, воспринимается ею как подарок судьбы. Она слишком верит людям и идеализирует их. А что, если этот самый «душевный доктор» воспользовался её наивностью и сделал ей больно?..

— Да, — просто кивнула Светлана.

Они с Тимом сидели на её маленькой кухоньке в сумерках и не торопились зажигать свет. Эти ежевечерние чаепития с долгими разговорами-откровениями стали для них чем-то привычно-необходимым, их личной маленькой традицией…

— У вас с ним был роман? — Тим сглотнул ком в горле, ужасно боясь услышать положительный ответ.

Она медленно покачала головой.

— Нет, хотя медперсонал судачил о нас всякое… наверное, со стороны наши с ним отношения и впрямь выглядели подозрительно. Женя был слишком нежным и заботливым со мной — гораздо более, чем со всеми остальными своими пациентами… точнее, пациентками.

«Ах, он уже Женя!» — подумал Тим с интонациями Ипполита из «Иронии судьбы», но усилием воли заставил себя прекратить цепляться к словам. Она ведь сказала, что ничего не было…

— Полагаю, если бы я дала ему понять хоть намёком… хоть взглядом… что не отвергну его ухаживаний — он, наверное, не стал бы сдерживаться. Но я никогда не позволяла нашим отношениям выйти за рамки дружеских. Он вообще не говорил о своих чувствах открыто, но много раз недвусмысленно намекал, что готов сделать для меня всё, что бы я только ни попросила. Я не знаю, как в нашу потенциальную любовную связь вписалась бы его жена… но, к счастью, до этого дело не дошло, как я уже упомянула. Мне не пришлось ставить ему ультиматумов в духе «или она, или я», а ему не пришлось делать тяжёлый выбор.

— И он вам совсем не нравился?

Светлана добросовестно задумалась.

— Ну, почему же… нравился, конечно. Он был достаточно красивым мужчиной. Многие теряли от него голову… к тому же, вот это сочетание внешней привлекательности и порядочности… оно подкупало. Судя по сплетням, которых я нахваталась за все дни, проведённые в больнице, его неоднократно пытались соблазнить. Но ни у кого в итоге это не увенчалось успехом. Я была первой, кем он так явно — по-мужски — заинтересовался, и, к чему скрывать, мне это льстило. Он был значительно старше меня, рядом с ним я чувствовала себя защищённой. С ним было очень тепло и безопасно…

Светлана, углубившись в воспоминания, размешивала ложечкой сахар в давно остывшем чае и не замечала, каким взглядом Тим сейчас смотрит на неё. В этом взгляде были и тоска, и нежность, и отчаяние, и надежда… Если бы не задумчивость и не сумерки, она непременно обратила бы на это внимание.

— Вставать с постели мне разрешили лишь на пятые сутки. Женя сам водил меня под руку по коридору — туда и обратно, а затем стал совершать со мной и более длительные прогулки на свежем воздухе, в больничном саду. Он заставлял меня делать дыхательную гимнастику и специальные упражнения для рук и ног, потому что мне не рекомендовалось долго оставаться в неподвижности, могли образоваться спайки. Степень моего доверия к Жене достигла такой степени, что я даже дала ему запасной комплект ключей от своей квартиры — и он время от времени привозил мне вещи, которые я просила. К примеру, зимнее пальто и тёплую шапку… ведь, пока я лежала в больнице, выпал снег и начались настоящие зимние морозы.

— Как долго вы там пробыли?

— Без малого два месяца. Подозреваю, что меня могли выписать и гораздо раньше, однако Женя, видимо, не хотел со мной расставаться и придумывал всё новые и новые предлоги для продления госпитализации. Он добивался того, чтобы все мои показатели были в идеальном состоянии. Следил за моим питанием, продумал специальную диету, запретил солёные, маринованные и копчёные блюда, сладости… даже чай и кофе исключил. Он привозил мне домашние котлеты, приготовленные на пару, отварное мясо и даже свежие фрукты и овощи — и это в страшном, голодном, девяносто первом году! Понятия не имею, где он их доставал. Однажды даже приволок мне целый арбуз! В ноябре-то! Представляешь?.. — глаза Светланы засияли при воспоминании о том арбузе. — Подозреваю, что это был презент какого-нибудь пациента из Средней Азии. К Жене же ехали со всех концов нашей страны, тогда ещё необъятной и единой…

— Вы догадывались о том, что Союз вот-вот рухнет? — спросил Тим.

— Ну конечно. В больнице об этом не болтали только глухонемые. Все жили ожиданием перемен — кто-то со страхом, как, к примеру, старики, горюющие о неизбежном сломе коммунистического режима, а кто-то с надеждой, что дальше будет лучше и легче. В общем, гибель советской империи была неизбежна… Это было по-настоящему смутное время, страна разваливалась на глазах. Мы с Женей много говорили об этом. Как раз незадолго до того, как я попала в больницу, он посмотрел фильм «Небеса обетованные»[7] и был потрясён. Рассказывал мне про эту свалку на окраине города — пристанище для нищих, чьи обитатели вовсе не бомжи, а бывшие музыканты, художники, поэты и артисты… Говорил, что не слишком-то и сгущены краски в этом фильме, что всё практически так и есть…

Светлана потянулась к выключателю и зажгла свет. При электрическом освещении все эти воспоминания о тёмном прошлом казались нереальными, практически фантастическими.

— А в целом, не могу сказать, что мне было как-то особенно тоскливо или плохо в больнице, — резюмировала она. — Женя делал всё, чтобы я не скучала. Например, однажды он даже устроил мне настоящий творческий вечер! Медсёстры нарисовали афишу, и в условленный день и час в столовой я встретилась с остальными пациентами: рассказывала им о съёмках, отвечала на вопросы… Явились больные даже из соседних корпусов. Писали мне записки, кто-то подарил цветы… Было забавно. И это действительно меня развлекало. Хотя, конечно же, я постоянно думала о дочери. Но Женя регулярно, раз в несколько дней, звонил маме, и та отчитывалась ему, что всё идёт хорошо, просто отлично. Дескать, к смеси Наташка привыкла, аллергии нет, к тому же, у мамы отыскалась какая-то знакомая на молочной кухне, которая снабжала её всем необходимым… Мама даже в детский сад Наташку с собой брала — и за ней там присматривали всем коллективом, хотя вообще-то это было, разумеется, не положено. Просто маме по-человечески пошли навстречу… В общем, настоящая идиллия. Я даже поверила, что с появлением внучки мама изменилась, что-то в ней потеплело и оттаяло… — голос Светланы дрогнул и сорвался. — Наивная…

Она порывисто встала из-за стола и подошла к окну, повернувшись к Тиму спиной. Он не шелохнулся, боясь сделать ей больно неосторожным вопросом — понимал, что она всё равно всё расскажет, рано или поздно.

Светлана долго стояла неподвижно, как изваяние, уставившись в темень за окном. Возможно, она беззвучно плакала… а может быть, просто обдумывала, что говорить дальше. Тим продолжал терпеливо ждать.

— На прощание Женя обнял меня и поцеловал в щёку, — сказала она наконец, не оборачиваясь. — Я не хотела давать ему напрасных надежд и не обещала, что мы будем поддерживать общение. Это выглядело бы… странно. Врач, ухаживающий за своей пациенткой — это одно. Но за пределами больницы врач превращается просто в женатого человека, увлечённого другой женщиной… Он знал, что я не буду с ним больше встречаться. Он и так слишком много для меня сделал. Пользоваться и дальше его добротой мне было просто неловко. А то объятие и поцелуй… Это была единственная вольность, которую он себе позволил. «Берегите себя, Светлана, — сказал он на прощание, — мне безумно жаль с вами расставаться, но всё же надеюсь, что больше не увижу вас в этих стенах». Я нашла в себе силы пошутить: «Потому что третья почка в организме, увы, не предусмотрена?» А он очень серьёзно взглянул мне в лицо и ответил: «Поверьте, чтобы спасти вам жизнь, я отдал бы и собственную здоровую почку».

Светлана отвернулась от окна и, наконец, взглянула на Тима. Глаза её были сухими.

— Больше мы с ним не виделись. Но в моей памяти он навсегда остался одним из немногих добрых волшебников, встретившихся мне в жизни. Ты — тоже такой же волшебник, Тимофей, — добавила она негромко. Парень почувствовал, что краснеет от этого неожиданного комплимента.

— А что стало… с Наташей? — решился спросить он — больше из-за того, чтобы сменить тему. Ему ужасно нравилась Светлана, нравились её добрые слова в его адрес, но… он смущался от них, как мальчишка, и не знал, куда девать глаза.

— Если позволишь, я коротко, — сухо сказала Светлана. — Мне до сих пор… тяжело об этом вспоминать.

— Если не хотите, то и не надо! — торопливо вскинулся Тим. — Я не настаиваю… — но она остановила его предостерегающим жестом.

— Итак, я вернулась из больницы и сразу же поехала в Речной, не заезжая к себе в квартиру. Вид у меня в тот период был, конечно… краше в гроб кладут. Худющая, с синяками под глазами, шатающаяся от слабости. Меня никто не узнавал в общественном транспорте, и слава богу. Совсем не хотелось повышенного внимания к собственной персоне… Я не стала звонить, чтобы предупредить о своём приезде — за неделю до этого Женя сообщил маме о моей готовящейся выписке, так что она должна была оставаться дома. Да и куда она могла уехать с младенцем на руках?! Во всяком случае, я так думала… — Светлана горько усмехнулась.

— Как же вышло на самом деле? — осторожно спросил Тим.

— В реальности меня ждали пустая квартира и ключ, оставленный у соседки. А также большое невнятное письмо на кухонном столе… Суть его сводилась к следующему: Наташка теперь живёт со своим отцом, а мама обрела личное счастье с каким-то кавказцем и укатила к нему на малую родину, чтобы выйти замуж.

— Что?! — вскричал потрясённый Тим. — Как такое вообще возможно?

— Вот так… встретились где-то в магазине, слово за слово — и он вскружил ей голову, сделал предложение… Мама, не раздумывая, согласилась. А ребёнку, как убеждал её будущий муж, гораздо лучше и надёжнее будет с отцом, чем с больной, немощной и безработной матерью. Наверное, я должна понимать её, как женщина — женщину. Но… — глаза Светланы наполнились застарелой болью, — неужели она не могла подождать моего возвращения из больницы? Хотя бы просто посоветоваться…

— Постойте… ну хорошо, я согласен, бардак в стране, всеобщая неразбериха, путаница в бумагах… — забормотал Тим. — Однако неужели можно было вот так просто отобрать ребёнка у матери? Закон в этой ситуации должен быть на вашей стороне… Да и документы… все документы на девочку ведь находились у вас!

— Они находились в моей московской квартире, — покачала головой Светлана. — Мама со спокойной душой и чистой совестью передала их Илье. А уж он воспользовался всеми своими связями и деньгами, чтобы у меня не было шансов получить ребёнка обратно.

— Бред какой-то, — Тим потёр виски. — Я не понимаю… ему-то зачем это было надо? Он же, если память мне не изменяет, плевать хотел на дочь, даже ни разу не навестил вас с ней после родов!

— У него изменились обстоятельства, — тихо сказала Светлана. — Вскоре после нашего развода он встретил богатую американку, которая собиралась открывать в нашей стране совместное предприятие по производству косметических средств. Она влюбилась в Илью до умопомрачения. У неё действительно был мешок денег. Упустить такой шанс, по мнению Ильи, было бы слишком глупо… Единственный нюанс — ей уже исполнилось пятьдесят. Сам понимаешь, заиметь собственных детей в этом возрасте она не могла. Однако узнав, что у Ильи есть новорождённая дочь, страшно воодушевилась и решила удочерить девочку. Это при живой-то матери!..

— И он… пошёл на это? — Тим почувствовал, как пальцы его непроизвольно сжимаются в кулаки. Светлана кивнула.

— Не пошёл, а побежал. С превеликой радостью! Она наобещала ему золотые горы, будущий переезд в Америку, карьеру в Голливуде… Да и для девочки, разумеется, это было благом. Сытая спокойная жизнь в процветающей демократической стране, отличное образование, блестящие карьерные и личные перспективы… Не то, что здесь, в подыхающем и уже смердящем Союзе… Да ещё и с такой… ненадёжной матерью, как я! — не вытерпев, Светлана судорожно всхлипнула и укусила себя за запястье — видимо, чтобы сдержать плач. Тим осторожно высвободил её руку — и тут Светлану, наконец, прорвало. Она затряслась в рыданиях.

Тим с силой притянул женщину к себе, молча сжал в объятиях, чувствуя, как — моментально, насквозь — вымокла от её слёз рубашка у него на груди. Он давал ей выплакаться, еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать самому, и крепко прижимал к себе, словно защищая, оберегая её от внешнего мира. Светлана рыдала громко, взахлёб, задыхаясь и всхлипывая, и долго не могла остановиться. До тех пор, пока она не затихла в его объятиях, опустошённая и обессиленная, он боялся даже пошевелиться. Если бы он мог забрать себе хоть часть её боли и страданий! Если бы…

25 декабря 1991 года

Разумеется, Светлана сразу же отправилась к Илье. Однако бывший муж, который не мог не догадываться, что рано или поздно она всё равно придёт предъявлять права на дочь, не пустил её дальше порога.

— Я вызову милицию, если ты не позволишь мне сейчас же забрать Наташу! — сказала взвинченная Светлана. Нервы её были на пределе: она намеревалась биться до последнего, а если надо — то даже кусаться и царапаться, чтобы отвоевать своё право на ребёнка. — Тебя вообще… арестуют за похищение, понял? Я на тебя в суд подам, вот! — неумело пригрозила она.

— Не дури, — спокойно отозвался Илья, выходя из квартиры на лестничную клетку и аккуратно прикрывая за собою дверь. — Не поднимай шума, тебе же хуже будет. Ты ни черта не разбираешься в законах, так зачем пытаться мне угрожать в той сфере, где ты совершенно некомпетентна?

— Ты-то с каких пор стал таким подкованным в области юриспруденции? — ядовито поинтересовалась Светлана, с трудом сдерживаясь, чтобы его не ударить.

— Дорогая моя, если есть деньги и связи — то я берусь предсказать тебе исход абсолютно любого судебного разбирательства, — усмехнулся он недобро. — Не советую тягаться со мной, денег у тебя всё равно нет… а нужные знакомства ты никогда заводить не умела, как была бесхитростной доверчивой идиоткой — так ею и осталась.

— Закон в любом случае на моей стороне, — неуверенно произнесла Светлана, теряясь от самонадеянного тона бывшего супруга.

— Закон? — он расхохотался ей в лицо. — О законе какой страны ты говоришь, любовь моя? Не той, случайно, которая висит на волоске и вот-вот сорвётся в пропасть? Правила и законы в настоящее время устанавливают те, кто сильнее. Кто твёрже стоит на ногах. Так что не взывай к правосудию, у тебя не хватит силёнок с ним бодаться.

— Но так же… так же нельзя, — произнесла она беспомощно, просто не находя нужных слов, которые были бы уместны в данной ситуации. — Это… бесчеловечно, слышишь?! Лишать ребёнка родной матери…

— Бесчеловечно? Ну это как сказать, — глаза Ильи сузились. — А вот даже если — чисто теоретически! — передать это дело в суд, как ты думаешь, какое решение он вынесет? Посуди объективно… Если Наташа будет жить со мной — ей обеспечен достаток и благополучие. А ты… да что ты можешь ей дать? Посмотри только, на кого ты похожа, — его красиво очерченные губы искривила брезгливая гримаса. Илья с откровенной неприязнью осматривал бывшую супругу с ног до головы — и её тщедушную фигурку, и синеву под глазами, и бесцветные губы. Невзрачный вид, что и говорить — стоит тут перед ним и трясётся, словно собачонка, которую окатили холодной водой…

Светлана чувствовала себя так, будто её сердце рвали клещами на тысячи маленьких кусочков.

— Ты не сделаешь этого, — умоляюще произнесла она. — Не посмеешь нас разлучить… Это бесчеловечно!

— И посмею, и сделаю, — издевательским тоном заверил Илья. — Даже твоя мать признала, что со мной девочке будет лучше.

— Дай мне хотя бы увидеть её… пожалуйста… я так соскучилась! — голос Светланы дрожал. Она всё ещё верила, что в самый последний момент Илья рассмеётся и скажет, что это всего лишь дурацкий розыгрыш, а на самом деле никто и не собирался отнимать у неё дочь. Она бы даже простила ему эту жестокую шутку… если бы она оказалась шуткой.

— Я же не изверг, само собой — я разрешу вам видеться, — великодушно пообещал Илья.

— И вы… не уедете в США? — затаив дыхание, спросила Светлана. Илья замешкался.

— Ну, даже если и соберёмся… в общем, пока преждевременно об этом говорить. В любом случае, это случится не раньше, чем через год.

Год, внутренне сжавшись, повторила про себя Светлана. Год — и как окончательный приговор, и как отсрочка. За этот отрезок времени она непременно что-нибудь придумает, должна придумать! Они с Наташкой обязательно будут вместе.

— Ты ведь даже не любишь её… — произнесла Светлана в отчаянии.

— С чего ты взяла? — искренне удивился Илья. — Я очень привязался к девочке за это время. Все говорят, что она — моя копия! Может, тебе и не верится, но… думаю, я буду отличным отцом.

— Я могу повидать её? — повторила свой вопрос Светлана. Ей не хотелось уходить ни с чем, проигравшей, униженной и побеждённой. Ей необходимо было взглянуть в лицо дочери, убедиться, что с ней всё в порядке… Боже, ей ведь уже два с половиной месяца. Наверное, она подросла, заметно изменилась… Увидеть Наташку хотелось до физической боли — где-то между рёбрами, в груди, сжимало так, что было невозможно дышать…

— Только не сегодня, — покачал головой Илья. — Малышка чутко реагирует на окружающую атмосферу. К тому же, ей уже пора спать. Ты увидишь её в следующий раз… когда чуть-чуть успокоишься… и приведёшь себя в порядок. Я даже познакомлю тебя с Рэйчел — думаю, вы подружитесь.

Светлана резко провела ладонями — сверху вниз — по своему лицу.

— Я спокойна! — выкрикнула она. — Я в полном порядке! Не надо делать из меня буйнопомешанную истеричку…

— В другой раз, — с нажимом повторил Илья, и глаза его опасно блеснули. — Ты же не хочешь испортить отношения?..

Это был шантаж, грубый, откровенный и подлый. Но, отдавая себе в этом отчёт, Светлана понимала, что у неё действительно нет выхода. Скандалить, призывать на помощь соседей, жаловаться — не в её интересах. Придётся возвращаться к себе домой, несолоно хлебавши…

Двадцать пятого декабря Союз Советских Социалистических Республик прекратил своё существование.

Вечером, в семь часов тридцать восемь минут, с флагштока Кремлёвского дворца был спущен алый флаг Советской империи и поднят трёхцветный стяг России. Кто-то наблюдал за этим историческим событием по телевизору, кто-то — вживую. Первый и последний президент СССР Михаил Горбачёв, выступив в прямом эфире Центрального телевидения, отдал «ядерный чемоданчик» и покинул Кремль.

…Машина маршала Шапошникова в сопровождении нескольких чёрных иномарок с пуленепробиваемыми стёклами и вооружёнными офицерами Главного управления охраны мчалась к Белому дому, на Краснопресненскую набережную.

Вечерняя Москва гудела и жила своей жизнью. Светлана, как во сне, бездумно брела по проспекту Калинина среди толпы равнодушных к её горю прохожих. Её толкали, задевали плечами и локтями, громко выражали недовольство тем, что она так «медленно тащится»… Ни она сама, ни остальные москвичи даже не догадывались, что вереница автомобилей с мигалками, так бесцеремонно прущая по нейтральной полосе, везёт Ельцину самый грозный в мире атрибут политической и военной власти.

Впрочем, даже если бы Светлана знала об этом — ей было бы абсолютно всё равно…

Илья не сдержал своего слова по поводу того, что разрешит Светлане видеться с девочкой. Когда бы Светлана ни приходила и ни звонила — он непременно был занят или собирался вот-вот уезжать. Или Наташа спала. Или готовилась ко сну. Или купалась. Или кушала. Или отбыла на прогулку с няней…

— Давай, я сама буду с ней гулять! — молила Светлана. — Всё лучше, чем с посторонней женщиной…

— Извини, дорогая, — невозмутимо отзывался Илья, — но няне я доверяю больше, чем тебе. По крайней мере, в плане опыта общения с детьми.

Тридцать первого декабря, в канун Нового года, Светлана попыталась снова заявиться домой к бывшему мужу — без предупреждения, но была деликатно, но твёрдо приостановлена за локоток дежурившим у подъезда охранником.

— Извините, вам туда нельзя, — сказал он непререкаемым тоном. — У меня приказ…

— Но я её мать, — запротестовала Светлана, предпринимая тщетные попытки высвободить локоть из его стальной хватки.

— Всё понимаю. И сочувствую. Но вам туда нельзя, — повторил он.

— Я… кричать буду! — беспомощно выдохнула Светлана. Охранник покачал головой, глядя на неё с искренним сожалением.

— Настоятельно не рекомендую. Я работаю на серьёзных людей, поверьте. Они найдут способ заткнуть вам рот… даже если придётся заткнуть его навсегда.

Светлана опешила.

— Вы что, мне угрожаете? — спросила она в замешательстве. Лицо охранника осталось совершенно невозмутимым.

— Имеющий уши — да услышит.

Она развернулась и зашагала прочь. В спину ей полетело то ли издевательское, то ли искреннее:

— С наступающим!

Девяносто второй год Светлана встретила в полном одиночестве. Она стояла у окна в своей квартире, наблюдала за полыхающим за окном салютом и, даже не морщась, отхлёбывала какое-то жуткое пойло прямо из бутылки, которое купила у старухи в подземном переходе. Та уверяла, что это «чистейший самогон». Светлане хотелось забыться. Напиться до такой степени, чтобы уйти в полную отключку. Состояние было сродни тому, которое она испытывала после пропажи Дани… На душе было черным-черно. Чем больше Светлана пила, тем больше ненавидела Новый год и всю эту карнавальную атрибутику. Много лет назад этот праздник стал для неё предвестником страшных или печальных событий. Сначала, перед самым Новым годом, Даню забрали в армию. Год спустя — тоже под Новый год — он бесследно исчез… А теперь у неё окончательно отняли надежду увидеть и вернуть дочь.

Да, наверное, я слабая, отстранённо думала Светлана о себе, отхлёбывая из бутылки. Иные в подобной ситуации отрастили бы и зубы, и когти — чтобы бороться за свои права. Кто-то прошиб бы головой стену, чтобы изменить ситуацию. А она… она просто обессилела. Безвольно плыла по течению. Точнее, катилась кубарем в пропасть… Кто-то, возможно, осудил бы её — и был бы абсолютно прав. Но, чёрт, думала Светлана в душившей её ярости, кто-нибудь из вас — осуждающих — был на моём месте? Оказывался в таком же положении?!

Традиционное новогоднее обращение Светлана не слушала. Она вообще не включала телевизор в эту ночь, поэтому так и не узнала, что с наступающим всех жителей бывшего СССР поздравлял не президент, а сатирик Михаил Задорнов. Он выступал, импровизируя, и не смог уложиться в установленный лимит времени. Бой курантов в телевизионном эфире появился на одну минуту позже положенного, однако на фоне великих потрясений уходящего года этого небольшого недоразумения никто не заметил…

Где-то снаружи проходила чужая жизнь. Люди под окнами орали «ура», палили из хлопушек и зажигали бенгальские огни. Из квартир неслись звуки бурного ликования — пение, танцы, радостные крики, мелодии «Новогоднего бала в Останкино» с участием Розенбаума, Леонтьева, Долиной, Добрынина… Пустые прилавки магазинов, отсутствие спиртного и нормальных продуктов никого не смущали — во всех домах, словно по мановению волшебной палочки, были накрыты новогодние столы с традиционными салатами и самодельными тортами.

А Светлана, невольно прислушиваясь к чужому веселью, всё стояла у окна в темноте и пила — всё так же не морщась и не закусывая. Пила до тех пор, пока бутылка не опустела.

— С новым годом, — сказала она самой себе, когда в бутылке не осталось ни капли. — С новым счастьем, — добавила она и, размахнувшись, изо всех сил запустила бутылкой в окно.

Раздался звон разбитого стекла, тут же потонувший в треске фейерверков и людском гомоне. Осколки посыпались на пол, под ноги Светлане. Из образовавшегося проёма вмиг потянуло холодом. А она стояла, не чувствуя ни мороза, ни опьянения. Стояла и молча вглядывалась в темноту, расчерченную всполохами новогодних салютов.

2005

Светлана постепенно успокоилась и перестала плакать. Тим заставил её съесть лёгкий ужин, а затем заварил свежий чай с травами. Мельком взглянул на часы: домой, похоже, он сегодня опять не попадает… Марьяшка его убьёт. Но как, как можно было бросить Светлану в таком состоянии?.. Проще уж, и в самом деле, перевезти сюда некоторые свои вещи и остаться до тех пор, пока…

Границы этого «пока» Тим определять боялся.

— На что же вы жили все эти годы, извините за нескромный вопрос? Вы ведь упоминали, что больше не снимались в кино…

Она утвердительно кивнула.

— В полном метре — больше ни разу. Однажды выпускник ГИТИСа попросил меня поучаствовать в его дипломной короткометражке — заплатил, конечно, сущие копейки, но работать с ним было интересно… А двери в большое кино закрылись для меня навсегда. Я рассказывала тебе, Тимофей, что в девяностых стали массово снимать обнажёнку, откровенную дешёвую эротику, почти порнографию — и всё это под прикрытием громких слов о великих режиссёрских замыслах и новаторских идеях. Мне же это было поперёк горла… «Все показывают сиськи на экране, — сказал мне как-то один режиссёр, жутко модный и популярный сейчас. — Без сисек ты никому не нужна, так и знай!» В итоге он оказался прав. Я категорически отказывалась сниматься голой, и обо мне постепенно забыли. Перестали приглашать на кинопробы, звать на кастинги… Иногда приезжали из скандальных жёлтых изданий — предлагали немаленькие деньги за интервью «с откровениями». Ну, чтобы я прополоскала своё грязное бельё у всех на виду. Особенно их интересовало всё, что касалось моих мужчин… Этим я тоже всегда отказывала, закрывая дверь перед их носом. А деньги… Да зарабатывала понемножку, по мере сил. Иногда подрабатывала, снимаясь в рекламе. Участвовала в телевизионных ток-шоу. Пару лет даже вела детский драмкружок в ДК.

— А что случилось с вашей мамой после того, как она уехала? Вы поддерживали общение?

Светлана передёрнула плечами.

— Поначалу она писала мне письма. Я рвала их и выбрасывала, не читая. Тяжело было… Да и зачем? Я ведь прекрасно понимала, что пишет она мне исключительно из чувства долга, чем из любви или реального беспокойства о моей судьбе. Наши отношения тяготили её так же, как и меня. Вероятно… — Светлана запнулась, пытаясь подобрать нужные слова, — вероятно, она вообще не была создана ни для материнства, ни для возни с внуками. Может быть, детдомовское прошлое давало о себе знать. А может, она хотела просто быть женщиной. Только женщиной… Именно поэтому её так подкосил уход отца. А затем вернул к жизни новый мужчина. В общем, поняв, что все её письма остаются без ответа, она очень скоро перестала мне писать.

— И вы никогда больше с ней не виделись? — удивился Тим.

— Несколько лет назад она приезжала в Россию. Продавала свою квартиру в Речном… Ей понадобились эти деньги, чтобы вложить в расширение их с мужем семейного бизнеса. Ну, а потом заехала в Москву, чтобы повидаться со мной и расспросить, как мои дела. У них-то с мужем, судя по всему, дела идут просто отлично. Открыли мини-отель — точнее, гостевой домик для туристов. Всё, как полагается: вкусная домашняя кухня, кавказская и русская, уютный сад, близость Каспийского моря… Говорила, что от клиентов нет отбоя. Выглядела она очень хорошо и свежо… Чего, разумеется, нельзя было сказать обо мне. Мама искренне сокрушалась, в кого я превратилась — дескать, неужели мне самой не противно быть таким пугалом. К тому же, она поняла, что я выпиваю… — Светлана покраснела и отвернулась.

Тиму тяжело дался этот вопрос, но он всё-таки задал его. Не мог не задать.

— Как часто и много вы пьёте, Светлана? Только честно…

— Не так часто и не так много, как вам, должно быть, насплетничали обо мне соседи, — грустно улыбнулась она. — Да, не отрицаю, что у меня есть… были… проблемы с алкоголем, но я… я, правда, могу долго держаться. Впрочем, вы вправе мне не поверить. Да и всюду пишут, что женский алкоголизм неизлечим… Но я знаю, что желание пить или не пить зависит исключительно от меня самой. Если не хочется — я легко могу от этого отказаться и не вспоминать о выпивке месяцами. Но иногда… знаешь, Тимофей, бывает, что такой тоской вдруг придавит… И никак невозможно с этим справиться. Вот я увидела Шурика в магазине и не выдержала. Просто я так давно не встречалась с людьми из прошлой жизни…

— Когда я ломал вам дверь, соседка говорила что-то о ваших собутыльниках, — припомнил Тим.

— Нет, — она решительно покачала головой. — Я пила и пью одна. Мне не хочется ни с кем делить свои переживания.

— И всё же, что она имела в виду? — настаивал Тим.

— Те, кого называют моими собутыльниками… это просто люди, которым я при возможности помогаю. Такие же одинокие и никому не нужные, как и я… Иногда, если у меня есть немного денег или продуктов, я делюсь с ними. Только и всего.

— Кормите разную шваль со всего района, — не удержался Тим от язвительного замечания. Светлана не обиделась, просто взглянула на него с удивлением.

— Не надо так… Причины, по которым люди оказались на дне, у всех самые разные. Иногда у человека просто… не остаётся сил, чтобы жить дальше. Я, как никто, понимаю это, Тимофей, и стараюсь никого не осуждать.

Он схватил её за руки.

— Я не осуждаю вас, Светлана. Уже не осуждаю — просто не смею. Я был не прав на ваш счёт. Вы очень сильная женщина, практически героиня… И поверьте, после всего, что вы мне о себе рассказали, я только ещё сильнее вас зауважал. Вы мне верите?

— Верю, Тимофей, — улыбнулась она. — Тебе — верю.

— А что у вас со здоровьем? — спохватился он. — Вам оформили инвалидность после удаления почки?

Она покачала головой.

— Инвалидность присваивают не по наличию-отсутствию органа, а по трудоспособности. Я хожу по земле двумя ногами, за стенки не хватаюсь, не ползаю, вполне могу устроиться на работу… Мне объяснили, что в таких случаях инвалидность не положена. Спасибо, что пахать не отправили, — усмехнулась она.

— Вы проверялись после операции хоть раз?

— Нет.

Тим схватился за голову.

— Взрослая женщина… и совершенно никакой сознательности! Куда это годится?!

— Мне просто стало на всё наплевать. В том числе и на своё здоровье. Когда Наташу увезли в Америку, жизнь окончательно утратила всякий смысл…

Боевой запал Тима моментально испарился.

— Так девочку всё-таки увезли?

— Да. Вскоре после того, как ей исполнился год. Мне так и не дали с ней ни увидеться, ни хотя бы попрощаться. Когда мне удавалось дозвониться до Ильи, я умоляла его об одном-единственном свидании с ребёнком. Но он всегда рявкал: «Лучше не лезь, а не то тебя вообще лишат родительских прав». Сейчас я думаю — даже если бы и лишили, для меня ровным счётом ничего не изменилось бы. Мы с дочерью по-прежнему находились далеко друг от друга… Иногда я наблюдала издали, как Наташку выгуливает в коляске её няня. Рядом неизменно находился охранник, поэтому я не решалась подойти. В день её рождения я отправила ей куклу и пирамидку. Так до сих пор и не знаю, передал ли Илья дочери мой подарок… или сразу выкинул в мусоропровод, не распаковывая.

Светлана, как всегда в минуты сильного волнения, обхватила себя за плечи руками.

— Затем они всем семейством отбыли в США — Илья, его американская жена Рэйчел и моя Наташа. Напоследок Илья швырнул мне, как кость собаке, милость с барского плеча — оставил свой домашний адрес в Америке. Ему это ничем не грозило. Он видел, в каком плачевном состоянии я нахожусь и знал, что мне никогда не удастся приехать в Америку вслед за ними. Так что мне было позволено хотя бы писать… За эти годы я написала моей девочке несколько тысяч писем. Разумеется, ни на одно из них не пришло ответа. Боюсь, Наташке мои письма просто не передавали… а может, она банально не умеет читать по-русски. Что с ней сейчас, как она — я не знаю…

Тим протянул ей очередную чашку горячего чая, и она приняла её с благодарностью.

— Именно в тот год, когда Наташка уехала в Америку, я и поняла, что мне совершенно незачем дальше жить. Несколько месяцев я просто пила по-страшному, словно запрограммировала себя на самоуничтожение… Но почему-то выжила. Зачем-то выжила… — она покачала головой, словно удивляясь подобному обстоятельству.

— Не «почему-то» и «зачем-то», — поправил её Тим. — Считайте, что вы выжили для меня.

Она только слабо улыбнулась, приняв его слова просто за ободряющую шутку.

Приехав домой, чтобы забрать кое-какие свои вещи, Тим первым делом включил компьютер и залез в интернет. Ему хотелось выяснить как можно больше о природе женского алкоголизма, а главное, укрепиться во мнении, что его неизлечимость — всего-навсего устойчивый миф.

«Специалисты говорят, что, безусловно, женский алкоголизм лечится. Но результат бывает только там, где есть квалифицированная помощь, — гласила одна из статей на эту тему. — Вернее, даже так: любой алкоголизм неизлечим, но заболевание можно отправить в длительную ремиссию, до двадцати и даже тридцати лет. Однако даже при очень хорошем лечении и длительном воздержании экс-зависимый может сорваться. Гарантий нет, но это не повод не проходить лечение. На начальной стадии бывает достаточно и грамотной психотерапии. На запущенной — это уже целый комплекс мер, в основе которого будет медикаментозное лечение…»

— И долго ещё ты будешь нянчиться со своей Звёздной?

Раздавшийся за спиной голос Марьяны заставил его вздрогнуть от неожиданности. Он не слышал, как она вошла, и чувствовал себя застигнутым врасплох.

— Я нужен ей, Марьяша, — мягко отозвался он. Девушка скептически вздёрнула брови.

— Больше, чем мне?

— Намного больше, — серьёзно ответил он. — Эту женщину нельзя оставлять одну, пойми…

— Всё это прекрасно и благородно, но… как насчёт меня? А я-то тебе нужна? — с горечью осведомилась Марьяна, сложив руки на груди. И столько невысказанного, недоговорённого было в её вопросе, что Тим встал со стула, подошёл к ней, притянул к себе, обнял и поцеловал в макушку.

— Прости… — это было единственное, что он смог из себя выдавить.

Её плечи безвольно обмякли.

— Хоть бы познакомил меня с ней, что ли, — безнадёжно выдохнула она. — Не бойся, я не стану выцарапывать ей глаза и устраивать сцен ревности. Просто… интересно взглянуть, что она за птица.

— Обязательно познакомлю! — горячо заверил он. — С удовольствием! Вот будет премьера клипа…

Долгожданная премьера стала для Светланы не столько праздником, сколько серьёзным испытанием.

Сам клип был встречен и зрителями, и коллегами, и представителями СМИ очень тепло. Показанная в ролике история тронула многих. Все наперебой поздравляли Федорчука, Тима и Светлану, журналисты сыпали вопросами. Вот эти-то вопросы, порою неожиданные, довольно бестактные и откровенно провокационные, и выбивали Светлану из колеи.

— Где вы пропадали все эти годы?..

— Про вас ходит много слухов, в том числе и не самых приятных…

— Как вы думаете, почему Тим Солнцев выбрал для съёмок именно вас — забытую актрису, хотя вокруг так много молодых и популярных?..

— У вас с ним роман?..

— Не смущает разница в возрасте?..

Если Тима не было с ней рядом, она просто тушевалась и не знала, как следует правильно реагировать, что отвечать, и лишь растерянно бормотала: «Без комментариев…» К счастью, Тим старался не оставлять её надолго одну, предусмотрительно утаскивая в сторону от всех этих стервятников и уговаривая успокоиться.

— Вы выглядите просто чудесно! — убеждал он. — Всё идёт превосходно! Я горжусь вами!

Но как недобро смотрела на неё хорошенькая темноволосая девушка — подруга Тимофея… Так и прожигала насквозь взглядом, хотя Светлана была с ней подчёркнуто любезна и доброжелательна.

Мимо Светланы тут и там дефилировали знаменитости — артисты, певцы, телеведущие, большинство из которых она не знала, поскольку перестала следить за жизнью богемы много лет назад. Однако то, как подобострастно раскланивались перед ними официанты и заискивали журналисты, свидетельствовало, что всё это были «звёзды». Звёзды, которые, вероятно, Светлану и ровней-то себе не считали, даром, что улыбались в лицо и сыпали дежурными неискренними комплиментами…

Она совершенно растерялась в этой непривычной для себя обстановке. Вскоре ей и самой стало казаться, что она чужая на этом празднике, совершенно забыв о том, что собрались здесь все, по большому счёту, в её честь — точнее, в честь её возвращения на экран.

По залу безостановочно сновали официанты с подносами, заставленными всевозможными закусками и бокалами с весело пузырящимся шампанским.

— А вы почему совсем не пьёте, Светлана? — настиг её голос подруги Тима. Светлана вспыхнула от её вопроса, растерялась, замешкалась. Было ли это праздное любопытство — или тонкий намёк?

— Я… да просто не хочется что-то, — отозвалась она, отводя глаза и ещё больше зажавшись. Но Марьяна сама цапнула с подноса конусообразный бокал и протянула его Светлане:

— Это не дело. За такой успех не грех и выпить!

— Спасибо… — тихо пробормотала та.

Шампанское и правда немного успокоило её, придало храбрости. И в самом деле, размышляла повеселевшая Светлана, с чего она растерялась? Все эти люди собрались здесь, чтобы порадоваться их с Тимофеем успеху…

Пузырьки озорно пощипывали горло и щекотали язык. Светлана знала, что ей нельзя пить много — достаточно небольшой порции алкоголя, чтобы заметно опьянеть. Нельзя было допускать этого, хотя бы из уважения к Тиму…

Но, едва её бокал опустел, Марьяна со сладчайшей улыбкой на чувственных напомаженных губах протянула ей второй.

«Хочет меня споить? — промелькнула догадка. — Но зачем? Неужели жаждет моего позора, потому что ревнует?»

— Хватит, пожалуй, — неуверенно произнесла Светлана. В голове у неё уже приятно шумело. Марьяна в притворно-наивном изумлении округлила глаза.

— Хватит? Да вы с ума сошли. Вечер только начинается!..

«Ну точно, спаивает», — поняла Светлана, принимая из её рук второй бокал, однако твёрдо решила про себя, что пить больше не будет. Просто станет делать вид…

— Позвольте сделать вам комплимент, — раздался рядом с ней приятный мужской голос. Светлана вскинула глаза и увидела красивого молодого мужчину, внезапно очутившегося напротив неё. Синие глаза, тонкие аристократические черты… его лицо казалось знакомым, но Светлана готова была поклясться, что прежде они не встречались.

— Позволяю, — улыбнулась она. Мужчина поцеловал ей руку и с чувством произнёс:

— Вы не просто замечательная и талантливейшая актриса… Вы ещё и потрясающе красивая женщина!

— Благодарю вас, — Светлане было приятно услышать такое. Видно было, что он говорит искренне.

— Кстати, позвольте представиться, — сказал он с бархатными интонациями. — Меня зовут Александр Белецкий. Я тоже актёр.

Ах, Белецкий, что-то смутно припомнила Светлана. Несмотря на то, что в последние годы она находилась практически в вакууме, не услышать о молодой восходящей звезде российского кинематографа было просто невозможно. Светлана не видела ни одного фильма с ним, но не могла не отметить, что вживую обаяние этого человека буквально зашкаливает.

— Может быть, потанцуем? — внезапно предложил он.

— С удовольствием, — согласилась Светлана, неожиданно даже для себя самой. Господи, она так давно не танцевала…

Судя по тому, как уверенно вёл её Белецкий, как властно прижимал к себе, как беззастенчиво обнимал у всех на виду — он был тем ещё дамским угодником. В глазах его, устремлённых на Светлану, всё читалось настолько откровенно, что у неё мурашки бежали по спине. Впрочем, может быть, они бежали ещё и из-за выпитого шампанского… А ведь он намного моложе её, подумала Светлана. Не так, как Тим, но всё-таки эта разница в возрасте весьма и весьма существенна… Однако его это не смущает ни капли, в их паре он чётко даёт понять, что он — ведущий, он — сильный, он — опытный. Белецкий смотрел на неё так, словно ни секунды не сомневался, что эту ночь они проведут вместе. А что, подумала Светлана то ли в шутку, то ли всерьёз, переспать бы с ним, чтобы не давать мальчику напрасных надежд и избавить его от иллюзий… Под «мальчиком», конечно же, она подразумевала Тима. Он кажется, вбил себе в голову, что у него к Светлане — большое и светлое чувство…

Не успела она об этом подумать, ка в поле её зрения — лёгок на помине! — возник Тим. Лицо его было мрачнее тучи.

— Извините, — сказал он, обращаясь к Белецкому и изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, — но это моя дама.

— Да разве я возражаю? — обезоруживающе улыбнулся тот, пряча в уголках глаз лукавую усмешку. — Просто не оставляйте её надолго одну. Уведут!

— Мы сами разберёмся. Благодарствую, — отозвался Тим с издёвкой и, бесцеремонно схватив Светлану за руку, потащил за собой. — Я немедленно отвезу вас домой.

Половину дороги до дома Тим был молчалив и мрачен, сосредоточенно ведя машину по ярко освещённым улицам ночной Москвы. Незадолго до этого прошёл дождь, мокрый асфальт весело блестел и отражал огни сотен тысяч фонарей, неоновых вывесок и реклам.

Светлана искоса поглядывала на Тима и понимала, что именно она является причиной его дурного расположения духа. Мальчик приревновал, увидев, как она танцует с Белецким. Господи, ну что тут поделаешь? То ли плакать, то ли смеяться… Она вовсе не хотела, чтобы их отношения переходили на новый уровень, однако Тим, похоже, вбил себе в голову, что они — практически пара. Чересчур увлёкся своей ролью для клипа и перетащил её в реальную жизнь…

— А как Марьяна доберётся? — спросила Светлана наконец, когда молчание в салоне сделалось совсем уж тягостным.

— На такси, — буркнул Тим, даже не повернув головы в её сторону. Боже, да он по-настоящему взбешён!

— По-моему, — осторожно произнесла Светлана, — это не очень красиво с твоей стороны. Она всё-таки твоя девушка. А ты бросил её одну на вечеринке…

— Большая девочка уже. Справится, — коротко отозвался он, по-прежнему не позволяя себе даже взгляда в сторону своей пассажирки. Кремень!

— Я тоже большая девочка, вообще-то, — заметила Светлана, обиженно откидываясь на спинку кресла и расправляя на коленях своё новое платье — чудесного винно-красного цвета, очень ей идущее. Она купила его на часть денег, заработанных за съёмки. — Мог бы и меня отпустить на такси. Не расклеилась бы.

— Вы — большая?! — Тим даже фыркнул от возмущения. — Не смешите, пожалуйста. Да большего ребёнка, чем вы, я просто не знаю. Вас же на минуту нельзя оставить без присмотра — обязательно во что-нибудь вляпаетесь. Вот и теперь, этот Белецкий…

— А что — Белецкий? — спросила Светлана с искренним интересом. — Мы только потанцевали, вот и всё. Ничего страшного ведь не произошло.

— Да он… да у него… да все знают, что он из себя представляет! — гневно выкрикнул Тим. — Он же ни одной юбки не пропустит! Каждая партнёрша по съёмочной площадке непременно оказывается у него в постели.

— Но мы с ним — не партнёры по съёмочной площадке, — еле сдерживая улыбку, отозвалась она. Однако Тим почти не слушал её, продолжая сыпать обвинениями в адрес Белецкого.

— А ещё он бросил жену с ребёнком. Вот! Но и до развода гулял по-страшному.

— Господи, да я же не замуж за него собираюсь, — удивилась Светлана. — Чего ты так горячишься… Вероятнее всего, мы с ним больше никогда не увидимся.

Тим только скептически вздёрнул бровь, как бы показывая, что теперь уже и не знает, стоит ли ей верить. Артист!..

— А мне, кстати, один режиссёр свою визитку оставил, — решив сменить тему, поделилась Светлана. — В начале следующего года он затевает съёмки сериала. Какая-то костюмная мелодрама о России девятнадцатого века. Очень просил позвонить и записаться на пробы. Удивительно, правда?

— Что ж тут удивительного, — ответил Тим ровным голосом; желание порадоваться за Светлану всё ещё боролось в нём с обидой. — Я говорил, что после съёмок в клипе мир вспомнит о вас. Будут поступать всё новые и новые предложения… Обязательно перезвоните.

Автомобиль притормозил у подъезда Светланиного дома. Несмотря на то, что Тим по-прежнему немного дулся, он всё-таки вышел из машины и, обойдя её спереди, открыл дверцу с пассажирской стороны. Джентльмен…

В полном молчании они поднялись до двери её квартиры и в нерешительности остановились. Сегодня Тим впервые практически открыто заявил о своих правах на Светлану. Обозначил свой мужской интерес. Наверное, ей не стоило поощрять его. Не следовало позволять оставаться с ночёвкой. Вообще не нужно было проводить столько времени вместе. Он привязался к ней за эти дни, что вполне понятно и естественно. Но ведь и она тоже привязалась к нему…

— Пожалуй, — медленно сказала она, тщательно подбирая слова, — тебе пора возвращаться домой. Спасибо, что подвёз, но… сейчас я устала и хотела бы побыть одна, Тимофей. Правда.

Он вскинул на неё свои ясные голубые глаза — как обиженный ребёнок.

— Вы не хотите меня видеть? Не хотите, чтобы сегодня я, — он нервно сглотнул, — остался у вас?

Светлана осторожно погладила его по плечу.

— Ты меня придумал, Тимофей, — едва слышно сказала она. — Той меня, которая тебе нравится — просто нет на свете. Есть только идеализированный образ в твоей голове, скомбинированный из смеси сыгранных мною ролей, отрывков из интервью и наших с тобой откровенных разговоров. Той девочки, в которую ты влюбился в детстве, не существует. Светлана из «Самого лучшего лета» уже не та, поверь. Мне нелегко сейчас всё это тебе говорить, ведь ты столько для меня сделал. Но я… Я ничего не смогу дать тебе взамен. Я просто пуста, как пересохший колодец.

Он вглядывался в её лицо с обидой и недоверием, а затем вдруг притянул себе — с силой, практически со злостью — и впился в губы требовательным поцелуем. Она ахнула, попыталась было отстраниться, упёрлась ладонями в его грудь, но Тим ещё крепче прижал её к себе, и она безвольно обмякла в его руках. Не отвечала на поцелуй, но и не отталкивала — просто ждала, когда это закончится. Она очень боялась обидеть его неосторожным словом или жестом. Ей хотелось, чтобы он сам обо всём догадался.

Он догадался. Трудно не почувствовать, когда женщина не сгорает от страсти в твоих объятиях, а просто терпит их. Тим отшатнулся, практически оттолкнув Светлану от себя. В глазах его по-прежнему плескалась обида. Несколько секунд он буравил её тяжёлым взглядом, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Затем развернулся и, не говоря ни слова, помчался вниз по лестнице.

Марьяна удивилась, обрадовалась и одновременно испугалась, когда Тим ввалился домой среди ночи. Ей-то казалось, что он снова останется ночевать у Звёздной: судя по его решительному виду на вечеринке, он планировал провести эту ночь в постели Светланы, ни больше, ни меньше.

Сама Марьяна покинула звёздную тусовку сразу после того, как Тим и Светлана уехали. Во-первых, без него ей там тоже нечего было делать, а во-вторых, не хотелось, чтобы журналисты заострили внимание на том, что она осталась одна. С них станется раздуть очередную сенсацию, высосать из пальца свеженький скандал… Было, конечно, неприятно, что Тим вот так бросил её «средь шумного бала», но она чувствовала и толику своей вины в произошедшем. Ведь, не заставь она Светлану выпить шампанского — кто знает, может, та не расхрабрилась бы и не пошла танцевать с Белецким, а так и осталась бы подпирать стеночку, точно застенчивая отличница на школьной дискотеке.

Видя, что Тим вернулся ещё более мрачным, чем раньше, она предусмотрительно не стала лезть к нему в душу и допытываться, что у них там со Светланой произошло. Продолжая играть в идеальную домохозяйку, она спросила, будет ли он ужинать, а затем молча накрыла на стол и подала еду.

— Презентация прошла очень мило, — наконец, сказала она, когда молчать стало совсем уж неловко. — Отличный клип получился. Вы проделали замечательную работу.

Тим не ответил, терзая ножом и вилкой кусок мяса на своей тарелке.

— Светлана… красивая, — осторожно сказала Марьяна, будто прощупывая безопасную почву для дальнейшего разговора. — Как она, кстати? С ней всё в порядке?

— А почему с ней что-то должно быть не в порядке, — пожал плечами он, старательно напуская на себя равнодушие.

— Ну.. она же выпила. Ты упоминал, что у неё есть… были… какие-то проблемы с алкоголем.

Тим изменился в лице.

— Она пила? — переспросил он помертвевшим голосом. — Почему ты мне сразу не сказала? Почему не позвала?

— Там все пили. Что, нужно было бокал из рук у неё вырывать? — струсив, заюлила она.

— Чёрт… — застонал он. — Она ведь может опять сорваться и…

— Светлана — взрослая самостоятельная женщина, — рассудительно заметила Марьяна. — Сколько можно её пасти? Если она захочет напиться — это её право и её выбор. Или ты так и собираешься всю жизнь стоять у неё над душой и взывать к совести и разуму?

Тим закусил губу. Марьяна была совершенно права. Сердце его ныло от беспокойства за Светлану, но возвращаться сейчас к ней… нет, это было бы ещё большим унижением. Он и так чувствовал себя раздавленным после всего, что у них со Светланой произошло. Он не знал, как сможет смотреть ей в глаза после случившегося… Чёрт, и почему он не сдержался? Зачем полез к ней с этим дурацким неуместным поцелуем?!

Он уже лежал в постели, когда Марьяна, выскользнув из душа, юркнула к нему под одеяло. От неё пахло цветочным гелем и ментоловым шампунем, ароматом свежести и молодости. Тим не пошевельнулся, когда подруга устроилась рядом, но она чувствовала, что его тело буквально звенит от долго сдерживаемого напряжения. Она ошибочно приняла это за возбуждение и игриво закинула ногу ему на поясницу. Они так давно не занимались любовью… Однако Тим кашлянул, неловко отстранился и хрипло сказал:

— Извини, Марьяша. Я слишком устал. Давай спать.

После чего повернулся к ней спиной и словно закаменел. А Марьяна так и пролежала до утра, глотая слёзы досады и разочарования. Она догадывалась, что Тим тоже не спит, но не решалась больше докучать ему.

«Пора прекращать с этим… — думал он вяло, имея в виду Марьяну. — Я же не люблю её». Конечно, с ней было очень удобно — идеальная спутница, заботливая хозяйка, безотказная любовница. Но… пользоваться и дальше её добротой и терпением было бы просто нечестно. Непорядочно…

Заснуть ему так и не удалось. Он просто терпеливо дожидался наступления утра, чтобы сразу же поехать к Светлане.

Всю дорогу до её дома Тим рисовал в голове картины — одна страшнее другой. Вот Светлана снова упилась до беспамятства и забыла запереть дверь изнутри, а в квартиру ворвались бандиты и изнасиловали её… Вот она заснула, оставив на плите включённый чайник (она же всегда пьёт чай перед сном!), а пролившийся кипяток залил огонь, и помещение наполнилось смертельным газом…

Он гнал по утренним, едва проснувшимся, улицам, лихо проскакивая пробки, и молился, чтобы со Светланой всё было в порядке. Её жизнь и здоровье ему дороже всего остального, что он там посмел сам себе вчера напридумывать…

На стук в дверь ему никто не открыл. Это походило на повторение кошмарного сна. Тим почувствовал дурноту. Однако он заранее подготовился к подобной ситуации, сделав себе дубликат ключей вскоре после замены двери. Открыв замок подрагивающими пальцами, он стремительно ворвался в квартиру, громко зовя Светлану по имени.

Она лежала в постели. Судя по всему, снова напилась, раз не открыла ему на стук… Однако, подойдя ближе, Тим увидел, что ей попросту плохо: она скорчилась клубочком, подтянув колени к груди, её трясло и лихорадило, а лицо казалось белее мела. На ней было надето всё то же красное платье, в котором она была на презентации клипа.

— Что с вами? — испугался Тим, осенённый внезапным предположением. — Вы… что-нибудь с собой сделали?

— Тошнит, — выговорила она через силу. — Голова кружится, спина болит и х-холодно… Ноги сводило судорогами ночью…

— Я вызываю врача, — решительно произнёс Тим, хватаясь за мобильный телефон и проклиная себя последними словами за то, что оставил её мучиться в одиночестве всю ночь напролёт. — Или нет… к чему терять время напрасно. Мы с вами сейчас же отправляемся в больницу. Так быстрее выйдет.

Она только с усилием кивнула. Он принёс ей куртку и помог одеться — точнее, сам одел Светлану, как маленькую, и всунул её ноги в туфли. Осторожно придерживая под руку, вывел из квартиры и тщательно запер дверь на ключ. А затем, секунду поколебавшись, подхватил Светлану на руки.

— Сможете держаться за меня? — спросил он. Она послушно обвила его шею руками.

— Да вообще-то… я могла бы и сама пойти, своими ногами, — выдохнула она. Но он лишь покачал головой.

— Не надо геройствовать. Уж спустить вас с четвёртого этажа на первый я в состоянии, поверьте.

Следующие несколько дней прошли в лихорадочной суматохе, сдаче многочисленных анализов, рентгеноскопии и УЗИ, а также беготне в поисках хороших специалистов. «Почечная недостаточность» — это слова звучали устрашающе, но Тим старался не паниковать сам и не пугать Светлану, всегда подчёркнуто улыбаясь ей при встрече. Во время всех этих исследований она находилась в больнице, терпеливо дожидаясь врачебного вердикта. Ей давали какие-то препараты для общего улучшения самочувствия, но это не было решением глобальных проблем со здоровьем.

Тим консультировался с разными докторами, показывая им медицинскую карту Светланы и результаты всех её анализов. Большинство настаивало на операции, однако Тим не хотел доверять Светлану кому попало и методично штудировал список лучших клиник Москвы и лучших хирургов.

Одно имя встречалось ему чаще других…

— Ну, всё, — воскликнул он однажды утром преувеличенно жизнерадостным тоном, врываясь к Светлане в палату. — Я нашёл вам классного врача. Он подобные операции делает — будто семечки щёлкает. Будете, как огурчик!

Побледневшая, осунувшаяся Светлана с улыбкой смотрела на него, испытывая невероятную признательность. Как много этот мальчик для неё сделал… как много делает… как много ещё собирается сделать!

— Думаешь… игра стоит свеч? — спросила она осторожно.

— Что ещё за тон? — возмутился он. — Отставить пессимизм! Мы ещё повоюем! Вот увидите, восстановитесь после операции — и снова начнёте сниматься в кино, это я вам гарантирую!

— А что за хирург будет меня оперировать? — поинтересовалась она.

— По отзывам — самый лучший. К нему попадают по протекции, запись на несколько месяцев вперёд. К счастью, у нас с ним нашлись общие знакомые… Я сегодня же поеду к нему и обо всём договорюсь. Говорят, он вытаскивает людей буквально с того света.

Светлане показалось, что у неё дежа вю.

— А зовут его, случайно, не Костин Евгений Матвеевич? — с иронией осведомилась она.

— Нет, — Тим сверился с бумажкой. — Некий Даниэль Михаэлевич Шульман.

Позже, мысленно возвращаясь к тому моменту, Тим готов был убить себя за то, что так облажался. Нет, ну слыханное ли дело — самолично разыскать Светлане её неземную любовь, того самого Даню, и преподнести на блюдечке! Даниэль Шульман, кто бы мог подумать… Светлана не называла фамилию, когда рассказывала о нём, просто «Даня» — ну, Даня и Даня, мало ли Дань на свете!

Тим никак не мог забыть выражение лица Светланы, когда она услышала это имя. Глаза у неё стали размером с блюдца, рот приоткрылся, а сама она побледнела ещё больше обычного.

— Даниэль Михаэлевич Шульман, — повторила она жутким голосом. — Это точно не ошибка? Именно так его и зовут?

И вот тут до Тима, наконец, дошло.

— Это Даня? Ваш Даня? — быстро спросил он.

Светлана закрыла лицо руками и некоторое время сидела так, приходя в себя. Она не плакала — просто эмоции, которые сейчас отражались на её физиономии, были слишком личными для постороннего взгляда, даже если это был взгляд Тимофея. Верного и преданного Тимофея, который знал о ней абсолютно всё…

Когда она убрала руки, губы её почти не дрожали.

— У тебя есть его фотография? Может быть… это просто однофамилец? — с надеждой и страхом одновременно спросила Светлана. Тим неуверенно пожал плечами:

— Могу вечером посмотреть в интернете из дома…

— Пожалуйста, — она схватила его за руку и так стиснула, что он непроизвольно поморщился, — ты можешь поехать к нему прямо сейчас и всё разузнать?

— К чему такая спешка? Давайте сначала просто позвоним! Вы сами с ним поговорите и выясните, он это или не он.

— Нет, — отшатнулась она в ужасе. — Нет! Я не хочу решать этот вопрос по телефону. Мне нужно знать совершенно точно, он ли это, прежде чем я… поговорю с ним.

— Ну, хорошо, — растерянный и выбитый из колеи Тим послушно поднялся со стула. — Я съезжу к нему…

— Подожди! — остановила его Светлана. Её буквально потряхивало от нервного возбуждения. — Постарайся узнать о нём как можно больше. Расскажи, как он выглядит. Женат ли. Вообще выясни всё, что сможешь, хорошо? — лицо её горело лихорадочным румянцем. — Если это действительно он… если он в Москве… то я хочу знать, почему он не разыскал меня. Почему, чёрт возьми, он не объявился, когда я подыхала тут без него? — она практически выкрикнула последние слова.

Тим с тяжёлым сердцем пообещал ей выполнить всё, о чём она просит.

Доктор Шульман работал в дорогом и престижном медицинском центре, приём в котором вели исключительно специалисты с учёной степенью, а уровень предоставляемых услуг был на уровне лучших клиник мира. Вообще, конечно, жутко пафосное и претенциозное местечко, мысленно охарактеризовал его Тим. Он и вышел-то на этот центр лишь потому, что большинство ссылок в интернете по поводу Светланиной проблемы указывало ему на ту самую злополучную фамилию «Шульман».

Узнав на стойке регистрации, где находится кабинет Даниэля Шульмана, Тим направился к лифту. Он понятия не имел, что именно скажет этому доктору, без вести пропавшему и так чудесно воскресшему, но решил, что будет импровизировать, призвав на помощь внезапность и напор.

— Вы по записи? Даниэль Михаэлевич сейчас занят, у него важный звонок, — лениво сказала секретарша в приёмной, а затем, взглянув на Тима повнимательнее, вдруг оживилась.

— Ой, так вы же певец, да? Тим Солнцев! А можно автограф?..

Тим проигнорировал её просьбу и молча двинулся к двери Шульмана. Секретарша, коротко охнув, попыталась его остановить, как-то помешать, но Тим уже распахнул дверь (к счастью, она оказалась не заперта) и влетел в кабинет.

Даниэль Шульман и в самом деле говорил по телефону. Тим окинул его быстрым цепким взглядом. Прямая спина, тёмные волосы с проседью, интеллигентное лицо, очки в стильной дорогой оправе… Это была сдержанная, неброская, но солидная мужская красота.

— Молодой человек, закройте дверь с той стороны, — спокойно произнёс Шульман, прикрывая трубку рукой.

«А вот хрен тебе, сволочь», — подумал Тим злорадно и нагло плюхнулся на стул напротив доктора. Брови Шульмана поползли вверх. Он замешкался на секунду, но затем, сориентировавшись, извинился перед своим невидимым собеседником, быстро свернул разговор и уставился на незваного нахального визитёра.

— Даниэль Михаэлевич! Я пыталась его задержать, а он… — пискнула испуганная секретарша.

— Всё под контролем, Ирина. Оставьте нас, — сдержанно кивнул Шульман. Секретарша исчезла. Доктор продолжал буравить Тима испытывающим взглядом — впрочем, тот делал то же самое. Ух, как же он ненавидел проклятого докторишку в эту самую минуту!

— Ну что? — стараясь сохранить невозмутимость, спросил Шульман. — Сами покинете мой кабинет или мне вас выставить?

— Попробуйте, — дерзко отозвался Тим. — Можете даже охрану вызвать — я никуда отсюда не уйду.

— Полагаю, у вас есть серьёзные причины быть таким напористым… — вздохнул Шульман, взглянув на свои наручные часы, и поднялся из-за стола. — Даю вам ровно три минуты на изложение сути проблемы. Потом мне нужно будет уехать, а вы можете сидеть здесь хоть до утра. На здоровье!

— Светлана Звёздная, — сказал Тим. — Вам это имя о чём-нибудь говорит?

О да. Ему говорило…

Тим заметил, как моментально отхлынула кровь от лица доктора. Он опустился обратно на стул, точно ноги вдруг отказались его держать.

Шульман заговорил не сразу. Он смотрел сквозь Тима, не видя его. Машинально снял очки и положил их на стол, потом так же бездумно снова надел.

— Что с ней? — спросил он наконец хрипло. — Где она?

— Передаёт вам привет, — язвительно отозвался Тим и бросил перед ним папку с медицинским «делом» Светланы. Когда Шульман протянул за ней руку, пальцы его подрагивали. Однако, открыв папку, он уставился на Тима с недоумением.

— Что это?

— А вы думали, тут будут её цветные фотографии и основные вехи творческой биографии? Это история болезни.

— Она… больна?

— А вы точно окончили медицинский вуз? — ехидно осведомился Тим. — Там всё написано.

Шульман погрузился в изучение содержимого папки. Губы его слегка шевелились — он словно беззвучно проговаривал всё, что читал, для лучшего понимания. Иногда, перелистнув страницу, он возвращался и заглядывал на предыдущую, словно собирал пазл в уме.

— У неё была нефрэктомия в девяносто первом? — он отложил папку и снова растерянно снял очки. — Как так получилось, что… чёрт, почему у неё столько проблем со здоровьем?!

— А как так получилось, — ответил Тим вопросом на вопрос, хотя евреем в их компании был явно не он, — что вы ни разу не попытались её найти? Она буквально молилась на вас. Ждала до последнего. Надеялась и верила…

— Я всё расскажу. Но не вам, а ей лично, — выдохнул Шульман и снова решительно поднялся со стула. — Где она сейчас?

Тим назвал больницу.

— Я немедленно еду к ней, — заявил доктор.

— Я, вообще-то, тоже, — сказал Тим.

— Вы на машине, или вас подвезти?

— Нет, это я вас подвезу, — произнёс Тим. — Доставлю на место… а потом обратно.

— Вы что же, думаете, что я сбегу? — усмехнулся Шульман невесело.

— От вас всего можно ожидать, — уклончиво буркнул Тим, не признаваясь в том, что именно так он и думал.

Когда они оба выходили из кабинета, Тим заметил, что Шульман слегка прихрамывает.

— Ирина, отмените, пожалуйста, все мои оставшиеся встречи на сегодня, — распорядился доктор, обращаясь к секретарше. — Я вряд ли освобожусь до вечера.

Они сели в машину Тима. Было заметно, что Шульман явно волнуется и не находит себе места.

— Я могу закурить? — спросил он.

— Курите, — разрешил Тим, хотя вообще-то терпеть не мог табачного дыма.

Шульман нервно достал сигарету, щёлкнул зажигалкой, торопливо затянулся. Тим искоса разглядывал его. Красивые руки. Длинные сильные пальцы, как у пианиста…

— Как… она? — наконец спросил доктор, не глядя на Тима.

— Слушайте, вы точно врач, а? — не смог удержаться от язвительного вопроса тот. — Вы же читали её историю болезни…

— Я не о болезни, — отозвался Шульман. — Вообще. В целом. Как она?

— Немного изменилась за пару десятилетий, — с сарказмом отозвался Тим. — Такое иногда случается с людьми, знаете ли…

Шульман повернул голову в его сторону.

— Вы меня ненавидите? — уточнил он. — За ту боль, что я причинил Светлане? Кто вы ей?

— Какая разница, — сердито отозвался он. — Можете считать, что друг. Которого очень волнует её физическое и моральное состояние. Я не знаю, какие у вас были причины… да и были ли… так с ней поступать, но она не заслужила подобного отношения. Говорю же, она вами жила. Дышала. Ждала до последнего…

Шульман ничего не ответил, без перерыва закуривая следующую сигарету.

— Вы женаты? — спросил Тим. Тот покачал головой.

— В разводе…

— Дети есть?

— Сын. Пятнадцать лет.

— Они живут в Москве? — продолжал Тим свой допрос с пристрастием.

— Нет, остались в Израиле.

— А вы почему вернулись?

— Это долгая история. Как-нибудь.. в другой раз.

— Светлана тоже в разводе, — зачем-то сообщил Тим. Шульман кивнул.

— Я знаю. Старался по возможности следить за новостями о ней… даже из Израиля. У меня была целая коллекция видеокассет со всеми её фильмами…

В этом отношении Шульман был понятен и близок Тиму. Как ни сердился он на доктора, а всё же после этих слов сердце его чуть смягчилось.

— Я войду первым, — Тим сделал предостерегающий жест, останавливая доктора, который уже намеревался открыть дверь палаты. — Нужно её подготовить. Она не ожидает вас увидеть прямо сейчас. Подождите, пожалуйста, за дверью.

Когда Тим оказался в палате, Светлана тут же приподнялась ему навстречу. Глаза её горели нетерпеливым ожиданием.

— Ну что? Ты с ним встретился? Это он? Это Даня? — возбуждённо заговорила она.

— Он самый, — кивнул Тим. Светлана шумно выдохнула и откинулась на подушку.

— Ты что-нибудь говорил ему… обо мне? — голос её дрожал.

— Конечно. Он очень хочет вас увидеть. В данный момент стоит за дверью. Я могу пригласить его войти?

Светлана изменилась в лице. Глаза её наполнились неподдельным ужасом.

— Нет! — заполошно выкрикнула она. — Нет, Тимофей, пожалуйста… Я ещё не готова. Я… не хочу, чтобы он видел меня в таком виде. Я такая страшная… старая… и некрасивая…

— Да что вы ерунду городите! — возмутился он, злясь не столько на саму Светлану, сколько на этого проклятого Шульмана, и на всю эту ситуацию в целом. — Вы прекрасно выглядите. Да, вы больны, но никакая вы не старая и не страшная. Вы… лучше всех, — сдавленно добавил он.

В дверь коротко стукнули. Очевидно, Шульман потерял терпение.

— Нет! — коротко взвизгнула Светлана. — Нельзя!

— Ветка… — донёсся от двери знакомый голос. Она почувствовала, как дёрнулось у неё сердце и стремительно полетело куда-то вниз.

— Пожалуйста… можно мне войти?

— Уходи, Даня! — выкрикнула она в отчаянии. — Пожалуйста, не сейчас! Я не хочу, не могу тебя видеть!

Шульман не послушался. Дверь чуть скрипнула, и через мгновение он оказался в палате. Светлана ахнула и уткнулась лицом в согнутые колени. Никакая сила, казалось, не могла её заставить взглянуть Шульману в лицо.

— Посмотри на меня, пожалуйста, — мягко сказал тот. — Я очень хочу увидеть тебя. Ну же, Светлячок…

Тим понял, что он здесь явно третий лишний. Как ни противен ему был этот мерзкий Шульман, но он видел, что доктор не собирается причинять Светлане никакого вреда. Голос его звенел от напряжения. Видно было, что и ему нелегко даётся эта встреча. Эти двое должны были разобраться сами.

Тим бесшумно вышел из палаты и прикрыл за собой дверь, чувствуя, что теряет Светлану навсегда. Это же как пить дать, что она захочет остаться со своим докторишкой. Первая любовь так просто не забывается. Она так долго и отчаянно его любила… Хотя… с чего он взял, что Шульман по-прежнему любит её? Может, ему-то она больше совершенно не нужна.

Он опустился на стул в коридоре и приготовился ждать, сколько бы ни потребовалось.

Даниэль сидел на краешке Светланиной кровати и упорно уговаривал её взглянуть на него. Она мычала в ответ что-то невразумительное и не поднимала головы.

— Поверь, я тоже изменился за эти годы, — сказал он ласково, прекрасно понимая, что с ней сейчас происходит. — Это естественно. Дай-ка мне свою руку.

Он осторожно взял её тонкие пальчики и прикоснулся ими к своей щеке.

— Может быть, вот так?.. Узнаёшь меня, Ветка?

Она нерешительно, наощупь, точно слепая, вела кончиками пальцев по его лицу. Это был он. Его нос. Его губы. Его брови… Она коснулась Даниных густых волос, нащупала незнакомый шрам на затылке… Пальцы её дрогнули. И всё-таки это был другой, новый Даня… И пахло от него иначе. Не в парфюме было дело, просто сам запах — запах человека — неуловимо изменился.

— Не бойся, — шепнул он ей. — А теперь можно, я тоже к тебе прикоснусь? Я закрою глаза, обещаю.

Она несмело кивнула и, подняв голову, тут же ощутила кожей лица тёплые подушечки его пальцев. Даниэль вёл ими по её лицу, словно рисуя его контур — ласкающими, бережными, чуткими, неторопливыми движениями…

Её вдруг ошпарило непрошеным воспоминанием. Канун восемьдесят третьего года. Их первая и единственная ночь вместе. Бессонная, бесконечная, упоительная, безумно счастливая ночь. И Даня — утомлённый, невыспавшийся, с синяками под глазами — вот так же нежно водил пальцами по её лицу, приподнявшись на локте, забыв о времени и о том, что он уходит в армию. Уходит от Светланы… Тогда ещё никто из них не знал, что эта разлука растянется более, чем на двадцать лет.

— Посмотри на меня, Светлячок, — повторил он свою просьбу. — Я не буду открывать глаза. Сделай это первой. И… потом уж сама решишь, хочешь ли ты, чтобы я тоже тебя увидел. Идёт?

Светлана снова кивнула. Её подрагивающие ресницы медленно и несмело поднялись.

Как ни старалась она справиться с эмоциями, а всё же задохнулась в первый момент, увидев знакомое до боли лицо. Не постаревшее, нет — возмужавшее. Еле заметные морщинки, совсем мало. Седина в волосах. Тоже не яркая, не бросающаяся в глаза, но вполне различимая…

Она гладила его ладонями по лицу, жадно впитывая глазами каждую чёрточку — знакомую и одновременно новую. Обводила изгиб тёмных бровей. Легонько, несмело коснулась пальцами его губ… Он прерывисто вздохнул.

— Можно?.. — спросил Даниэль. Она поняла, что он имеет в виду. Сил говорить не было совсем. Светлана в очередной раз просто согласно кивнула.

Его необыкновенные глаза, меняющие цвет в зависимости от настроения, в нетерпении распахнулись. Сейчас они были тёмно-голубыми, как дождливое небо летним днём. Знакомые с детства, такие невероятно родные глаза… Вот они-то остались прежними. Они так же жадно, как Светлана за минуту до этого, вглядывались в её лицо. Торопливо перескакивали с одной черты на другую. Светлана понимала, что Даня, должно быть, видит сейчас уставшую женщину средних лет, не слишком-то красивую, бледную, слабую, худющую и больную. Но в его взгляде была только радость узнавания.

— Веточка… — проговорил он. — Ты такая же красивая. Даже ещё лучше стала…

И тут плотину прорвало. Слёзы хлынули потоком.

— Если бы я знала, — задыхаясь, произнесла она, — что все эти годы ты был рядом… что ты ходишь со мной по одним улицам… что ты жив, будь ты проклят!

— Я приехал в Москву несколько лет назад, — покачал головой он.

— Где ты был? — выдохнула она. — Господи, где же ты был чёртовы двадцать лет? Почему не давал о себе знать? Я же тут чуть с ума не сошла без тебя!

Он прижал голову Светланы к своему плечу и осторожно вытирал её слёзы ладонью, успокаивая и баюкая, как маленькую.

— Мы обо всём с тобой поговорим, Ветка, — пообещал он. — Я расскажу тебе, как жил. Ты расскажешь мне, что с тобой стряслось за эти годы. У нас… у нас теперь много времени.

Первым делом Даниэль озаботился переводом Светланы в свою клинику, чтобы как можно скорее прооперировать её. Тянуть и дальше было просто опасно. Когда Тим услышал, что Шульман согласен на эту операцию, ему стало немного легче — хотя бы от осознания того, что здоровье и жизнь Светланы в надёжных руках. Всё же, врачом Даниэль был от бога.

— Хотел заранее предупредить… Когда будете выписывать счёт за лечение, — отведя Шульмана в сторонку, тихо попросил Тим, — не отдавайте и даже просто не показывайте его Светлане. Я сам всё оплачу.

Даниэль даже отшатнулся от подобной просьбы.

— Да вы что, с ума сошли, молодой человек? — возмутился он. — Никаких денег я с вас не возьму ни в коем случае. И со Светланы, понятное дело, тоже.

— Но это неправильно! — запротестовал Тим. — Я же знаю цены на услуги в вашем центре. Тут и лекарства, и операция, и послеоперационный уход с реабилитацией… Вы же должны отчитываться перед руководством, разве нет? Вряд ли им понравится, что вы оперируете тяжёлых больных бесплатно, по своей прихоти…

— Я сделаю операцию не бесплатно, а на свои личные средства, — отозвался Даниэль. — Тут даже обсуждать нечего… И для меня это не «прихоть».

«Грехи замаливаешь?» — подумал Тим злорадно, но удержался от подобного комментария вслух. В конце концов, на кону стояло здоровье Светланы… Не следовало портить отношения с её врачом. И, по совместительству, с мужчиной, которого она любила…

Тим не знал, до чего Даниэль и Светлана договорились, оставшись в её палате наедине. Однако он вздохнул с явным облегчением, когда увидел их вместе и не заметил каких-либо признаков того, что они ведут себя как пара. Да, Светлана больше не зажималась, не прятала лицо, не смущалась. Она пожирала своего Даниэля глазами, словно до сих пор не верила, что это он. Шульман тоже был заботлив и внимателен к ней. Однако никаких поцелуев, объятий, держаний за руки и прочих свидетельств того, что… «А впрочем, — осознавал Тим в глубине души, — может, это я просто себя обманываю. Вовсе не обязательно демонстрировать свои чувства к другому человеку напоказ, чтобы доказать, что они у тебя в принципе есть».

— Как долго она меня искала? — спросил Шульман. Тим усмехнулся.

— Это не она, а я вас нашёл… И то лишь потому, что вы врач. Кто вы такой, я понятия не имел, пока не назвал ей ваше имя.

— А вы давно знакомы с Вет… со Светланой? — осторожно поинтересовался Даниэль.

— Пару месяцев, — ответил Тим, тут же торопливо добавив:

— Но я знаю о вас с ней практически всё. Она мне рассказала…

Шульман помолчал, а затем кивнул в такт собственным мыслям.

— Значит, она вам доверяет и считает по-настоящему близким человеком. Светлана никогда не станет выворачивать душу наизнанку перед кем попало. Она неохотно впускает новых людей в свой круг…

— Откуда вы знаете? — по-мальчишески вскинулся Тим, хотя был, в принципе, согласен с этим заявлением. — Вы с ней так давно не общались… Она изменилась. У неё была очень непростая жизнь.

— Едва ли непростая жизнь сделала её более общительной и откровенной, — заметил Даниэль. — Скорее, наоборот… А вы актёр? Простите, не расслышал вашего имени с первого раза, — на самом деле, Тим и не думал называть ему своё имя, но доктор решил сделать вид, что не заметил этого.

— Тимофей, — поколебавшись, представился тот. — Я певец. Светлана снималась в моём новом клипе, который, должно быть, уже начали крутить на музыкальных каналах.

— Вот как… — Даниэль задумчиво покачал головой. — А я совершенно не смотрю телевизор, тем более — музыкальные каналы. Так что ваш клип всё равно не увидел бы… Получается, не было бы счастья — да несчастье помогло. Если бы не болезнь Светланы, я бы, наверное, так и не нашёл её…

— А вы искали? — с ревнивой недоверчивостью спросил Тим. Шульман усмехнулся.

— О да, я искал. Поверьте…

Вечером, когда после суеты с оформлением документов Светлана была, наконец, благополучно переведена в другую клинику, Тим зашёл к ней в палату, чтобы пожелать спокойной ночи и попрощаться.

— Ну, как вам на новом месте? — спросил он. Глаза Светланы засияли.

— Ой, здесь просто чудесно, Тимофей! Такое ощущение, что я не в больнице, а где-нибудь в заграничном отеле на отдыхе… Я даже вполне хорошо себя чувствую. Правда!

— Ну, вот и прекрасно, — он постарался ничем не выдать своей грусти. Грустить было абсолютно не из-за чего. Всё складывалось как нельзя лучше…

— Сейчас вам необходимо поспать. Завтра с утра операция, нужно набраться сил…

— Ну нет, — весело отозвалась она. — Столько впечатлений за сегодня… Я точно не усну! К тому же, Даня скоро зайдёт. Он обещал…

Тим проглотил и эту пилюлю. Всего за несколько часов, которые Шульман находился в её жизни, она совершенно преобразилась. Даже помолодела. На щеках появился румянец, лицо то и дело освещала широкая улыбка…

«Как же ей было пусто, страшно и темно без него», — подумал он с тоской и перевёл разговор на другое.

— Я заеду к вам, когда вы придёте в себя после операции.

— Буду очень ждать, — искренне откликнулась она. Она нуждалась, действительно нуждалась в нём, как в хорошем друге. Но… отчего же Тиму хотелось завыть волком? Отчего ему казалось, что несчастнее его нет человека на всём белом свете?!

Он торопливо свернул прощание и двинулся к выходу из палаты. Уже взялся за ручку двери, когда Светлана негромко окликнула:

— Тимофей…

— Да? — он моментально обернулся. С отчаянием или надеждой?..

— Ты необходим мне, — сказала она просто. — Пожалуйста, помни об этом и оставайся в моей жизни всегда. Я не хочу тебя потерять.

— Вы меня не потеряете, — ответил он, борясь со спазмом, внезапно сдавившим горло. — Я всегда буду с вами и приду в любой момент, когда бы вы ни позвали.

«В отличие от некоторых», — хотел было добавить он, но так ничего не сказал. Просто быстро вышел из палаты.

Разговор с Даниэлем затянулся далеко за полночь. Несколько раз он пытался его прервать, ругался на себя самого и на Светлану — им обоим завтра предстоял непростой день, нужно было подготовиться к операции и хорошенько отдохнуть. Но Светлана не хотела отпускать его, пока не узнала бы хоть вкратце обо всех годах его жизни, проведённых без неё. Пока не услышала бы, что с ним произошло — с самого начала…

— Я не люблю вспоминать об Афганистане, — мрачно признался он ей, отводя взгляд. — Ничего романтичного в войне нет и быть не может. Всё это сказочки для наивных сопляков, не нюхавших пороха… Вши, дизентерия, желтуха, истощение — вот основные спутники любой войны. А ещё наркомания… В нашем полку она процветала. Кто-то курил только коноплю, а кому-то удавалось разжиться героином. Вот он-то косил жизни со страшной силой… Гроб с очередным покойником оставляли на плацу и специально вели нас мимо него на обед в столовую, заставляя смотреть мертвецу в лицо. Это считалось назиданием. Наглядным уроком. Начальство верило, что подобные «гляделки» отвратят нас от наркотиков. Но всем было наплевать…

Он поднялся со стула и взволнованно заходил взад-вперёд по палате, взбудораженный собственными воспоминаниями. Светлана видела, что он слегка хромает, но не торопила события — ждала, что Даниэль сам доберётся до этого в своём рассказе и объяснит.

— Штабные офицеры, словно соревнуясь друг с другом, изощрялись в издевательствах. Помню, после двух месяцев безостановочных боёв целый батальон, даже не заводя в полк, остановили в поле. Раздели догола, а затем заставили, прошу прощения, наклониться раком и раздвинуть задницу. Это был приказ командира дивизии.

— Боже, зачем? — ахнула Светлана.

— Искали, кто чем разжился на поле боя из карманов убитых моджахедов… Да что мы могли добыть?! Пару апельсинов, кусок мыла, поношенные электронные часы «мэйд ин Чайна», десяток афганей… Скотам было до лампочки, что мы все дико устали. Что мы голодные, грязные и вонючие. Что мы хотим просто помыться, пожрать и заснуть. Проверяли долго, несколько часов подряд. Лезли в наши дырявые кальсоны. В автоматные рожки. Обнюхивали бронежилеты. Мы все были на пределы. Нервы накалились до критической отметки. Если бы в тот момент кто-то из наших не выдержал и съездил бы в морду проверяющим… мы, наверное, все схватились бы за автоматы. Я диву даюсь, как не сдох, не оскотинился в той атмосфере. Только твои письма и выручали. Да ещё мамины… А потом… потом я попал в плен.

Светлана вздрогнула и уставилась на него с недоверием и страхом.

— Как так вышло?

— Офицеры приказали мне и ещё двум парням отправиться в ближайший кишлак и принести оттуда сигареты, чай и… наркотики, — он отвёл взгляд. — Глупо и нелепо получилось… как раз по той же дороге проходила группа афганских моджахедов. Мы называли их «духами» — производное от «душман», враг. А афганцы звали нас «шурави». Их было десять человек, а нас — всего трое. Мы, конечно, пытались сопротивляться… Юрку убили при попытке сбежать тут же, на месте. Мне целенаправленно прострелили ногу, чтобы я не смог уйти. Тимура тоже ранили. После этого нам завязали глаза и поволокли в горы, где стоял отряд одного из лидеров афганской оппозиции, знаменитого Ахмада Шаха Масуда, против которого советские войска предпринимали, в общей сложности, девять военных операций. И ни одна из них не увенчалась успехом. Ни одна! — Даниэль покачал головой. — После операции в Панджшерской долине он даже получил прозвище «Шер-е-Панджшер», то есть Панджшерский лев — и это многое говорило о его характере, силе и бесстрашии.

— И вас не пытались искать? Освободить? — кусая губы, спросила Светлана.

— Мы с Тимуром понимали, что, скорее всего, объявлены дезертирами — которые якобы самовольно, да ещё и с оружием, покинули расположение части. За это нам грозил неминуемый трибунал, как уверяли афганцы, и горячо убеждали перейти на их сторону. Сначала мы не понимали, почему с нами, обычными зелёными солдатами, столько возни. Оказалось, что на фоне бойцов отряда Шаха Масуда мы выгодно выделяемся: обширные знания, внимание к мелочам, прекрасное владение стратегией ближнего боя. Всё-таки багаж знаний, полученный в школах СССР, был весьма и весьма солиден — даже у Тимура, рядового троечника. Тимур, к тому же, без труда чинил почти все типы оружия — и стрелкового, и артиллерийского. Духи постоянно обращались к нему за помощью…

— Вас там… били? Пытали?

— Поначалу нет. Относились хорошо, даже с уважением. К тому же, нам с Тимуром требовалась помощь врача, обоим. Помню, когда нас доставили на место, сняли повязки с глаз и развязали руки, первым делом я стащил с себя сапог и вылил из него кровь…

— Что было с ногой? — быстро спросила Светлана, заранее боясь того, что сейчас услышит.

— Была задета кость. Местный лекарь пытался как-то облегчить ситуацию, но становилось только хуже… Хоть я и не успел поступить в медицинский в Союзе, но всё-таки нахватался кое-каких общих знаний. В общем, — он глубоко вздохнул, — я сам уговорил афганца на ампутацию голени.

— Нет… — выдохнула Светлана. Даниэль присел рядом с ней и успокаивающе погладил по плечу.

— Это было спасением в моей ситуации. Иначе… иначе вообще не остался бы в живых.

— Тебя доставили в больницу?! — требовательно воскликнула она. Даниэль покачал головой.

— Какая уж там больница… Операция была проведена в абсолютно полевых условиях. Про анестезию и хирургические инструменты ты лучше даже не спрашивай. Не нужно тебе этого знать…

Она зажмурилась и некоторое время молчала, осмысливая новую, столь шокирующую для неё, информацию.

— Извини, что пришлось тебе это рассказать, — виновато произнёс он. — Ни к чему тебе такие волнения.

Светлана открыла глаза, подняла голову и резковато ответила:

— Переживу! Не сахарная. Наоборот, рассказывай мне всё без прикрас… как было! Хочу знать абсолютно всё.

Тогда Даниэль, наклонившись, закатал правую штанину и продемонстрировал то, о чём Светлана уже, разумеется, и сама догадалась. Протез. Искусно выполненный, явно дорогой… Протез вместо живой ноги.

— Выглядит, конечно, немного жутковато, — с еле уловимым напряжением в голосе сказал Даниэль, — но сработано всё по новейшим технологиям. Очень удобно. Почти как своя нога. Во всяком случае, я себя неполноценным не ощущаю. А вот там, в Афгане… как только всё немного зажило, мне выдали какой-то жуткий старый костыль и велели тренироваться с ним ходить. Я тогда всё время думал о тебе. О том, как ты отреагируешь, увидев меня таким… безногим уродом.

— Дурак, — сказала Светлана и, не выдержав, заплакала. — Господи, какой же ты дурак…

Он обнял её, и некоторое время они сидели так и молчали. Даниэль ждал, когда высохнут её слёзы, чтобы продолжить рассказ.

— К тому времени, как мне стало лучше и я понемногу привык скакать на костыле, Тимур уже перешёл на их сторону… Я не виню его и не осуждаю. Нам постоянно промывали мозги на предмет того, что там, в Союзе, в своей стране, мы без вариантов — предатели, и вернуться домой всё равно не сможем. Тимуру, наверное, было легче, чем мне… ведь он, по крайней мере, родился в семье узбеков, среди которых даже в советское время сохранилось много верующих мусульман. Так что для него ломка была не такой уж и болезненной… К тому же, он влюбился в дочь одного из командиров. Очень красивая была девушка. Шарифа… Она иногда приходила в горы из кишлака и приносила бойцам продукты, домашнюю еду, сигареты…

— Сколько ты провёл в плену?

— Чуть больше года. Меня не пристрелили только потому, что духам нужны были мои скудные познания в медицине. Их лекарь не справлялся в одиночку, так что я был у него на подхвате. Но мною не особо дорожили. Обращались порой, как с собакой. Даже хуже… Я думал о побеге, но… как далеко я бы уковылял без ноги?.. А потом вдруг внезапно пришло избавление.

— Каким образом?

— Меня и ещё нескольких советских ребят, находящихся в плену у моджахедов, обменяли на афганских военнопленных. Родина нас не забыла… — усмехнулся он. — Удивляюсь, что наши со мной ничего не сделали. Даже не судили, и в дисбат не отправили. Вероятно, я был слишком мелкой сошкой… Когда я улетал в Союз, с нами в самолёт посадили двух солдат под охраной. Вот их судили за мародёрство и убийства. По слухам, их везли на смертную казнь. Но они искренне верили, что просто на зону…

— Ты прилетел домой? — запинаясь, уточнила Светлана.

— Ну нет, домой я попал далеко не сразу… Самолёт сел в какой-то дыре ещё до Ташкента. Спасибо хоть, что уже в Союзе. Там нам всем выдали копейки за боевые и ранения. Суммы и впрямь были смешные. Кому-то пятьдесят, кому-то сто рублей… Потом ткнули в непроходимую ночную темень и сказали: «Там Ташкент». Всем было абсолютно наплевать на наши награды, бинты и костыли. Нас просто бросили одних в незнакомом месте и сказали: выкручивайтесь, как знаете.

— Так не бывает, — покачала головой Светлана. — Такого просто не может, не должно быть!!!

Даниэль бережно провёл ладонью по её лицу, отодвигая упавшие на лоб волосы. Смотрел он при этом ни Светлане в лицо, а точно сквозь неё.

— Мы с ребятами купили хлеба, сигарет и консервов. Водки не нашли. Вернулись к осуждённым и угостили их. Они ведь были наши. Мы не делали различия между арестованными и собой. Караульные не рискнули мешать. Наоборот — даже сняли с них наручники, чтобы пацаны смогли пожрать нормально. Потом мы с ребятами скинулись и поймали машину до Ташкента. Приехали в аэропорт… и увидели, что там сидит не менее двух тысяч людей, таких же, как мы — уставших от войны и покалеченных ею.

Светлана ясно, как наяву, увидела перед глазами эту картину. Увидела — и содрогнулась.

— Еды не было. Денег не было, — продолжал Даниэль. — Многие солдаты сидели в ожидании бесплатных билетов по два месяца. Да даже если бы и остались какие-то деньги… всё равно не было билетов в нужном направлении. У касс выстроились огромные очереди. Дышать в зале аэропорта было нечем. Всем были глубоко безразличны наши увечья и окровавленные бинты. Но и нам было наплевать на всех. Особенно на никогда не воевавших полковников и генералов. Мы, дембельнувшиеся, не отдавали честь никому. Ни патрулю. Ни офицерам… Один подполковник возле кассы попытался было покачать права, но жена быстро уволокла его от греха подальше, взглянув нам в глаза. Дверь в комендатуру кто-то выбил. Милиция, военный комендант и патрульные сваливали на ночь из аэропорта — боялись. Нас, наверное, и в самом деле можно было испугаться. В наших лицах не осталось ничего человеческого…

Он снова замолчал. Светлана видела, что эта исповедь морально опустошила его. Но всё-таки не удержалась от вопроса.

— Так тебе удалось улететь домой?

Он покачал головой.

— Не успел.

— Что значит — не успел?

— Недавно я нашёл в интернете статью… — откликнулся он. — В Ташкенте за время афганской войны было убито несколько тысяч советских дембелей, вот так же ожидающих бесплатных солдатских билетов по требованию. Убито не врагами, а своими же соотечественниками: местными ташкентскими бандитами. Охотились за «чеками». Грабили, отбирали последние гроши, раздевали… Мне, наверное, повезло. Меня не убили. Шарахнули в темноте по голове железным ломом, а потом, обыскав, просто бросили без документов в какой-то канаве, надеясь, что подохну сам.

Светлана привычно обхватила руками собственные плечи, словно уговаривая себя успокоиться.

— У меня не укладывается в голове, — произнесла она наконец, — как такое могло произойти в Ташкенте. В этом чудесном, гостеприимном, солнечном городе!.. Я ведь была там на съёмках. Славные, очень приветливые и хлебосольные люди… Грабили? Убивали? Железным ломом по голове — и в канаву?!

— Ну, отморозков хватает в любом городе, даже в самом замечательном, — отозвался Даниэль. — Всегда и везде найдутся охотники за лёгкой наживой… А дембеля-афганцы были действительно лёгкой добычей. Особенно поодиночке… Подкараулить такого в тёмном переулке и взять тёпленьким — раз плюнуть.

— Но почему, зачем, боже мой — во имя чего нужно было всё это терпеть?! — воскликнула Светлана, негодуя от всего сердца. — Я имею в виду, сидеть день за днём в аэропорту, ждать бесплатных билетов как манны небесной, подвергать опасности собственную жизнь… вам самого Афгана, что ли, было мало? Почему нельзя было просто позвонить родителям?! Почему нельзя было… ну, я не знаю… добраться домой на попутках?

— Представляю это увлекательное путешествие безногого дембеля из Ташкента — аж в Московскую область, — усмехнулся Даниэль. — Многие из нас физически не вынесли бы подобное путешествие. Разумеется, каждый, кто мог — связывался с родными, за ними приезжали и забирали домой. У кого-то просто не было домашнего телефона, так что звонить было некуда. Многие ребята вообще были из деревень… Кто-то не хотел напрасно беспокоить членов своей семьи. В общем, у каждого был свой резон так поступать.

— А у тебя-то, у тебя самого — какой был резон? Почему нельзя было сообщить Дине Наумовне, да даже мне в общагу мог бы позвонить — я примчалась бы моментально, хоть на ковре-самолёте, хоть на метле, — Светлана попыталась шуткой сгладить резкость своего тона.

— Тебе я не хотел звонить ни в коем случае, — он явно смутился. — Ты должна была увидеть меня героем, а не тем, в кого я превратился. На костылях, весь заросший грязью, вшивый… Мне нужно было время и силы, чтобы подготовиться к встрече с тобой. Я так долго этого ждал! Я просто не имел права… разочаровать тебя, понимаешь, Ветка? Да и родителей не хотелось дёргать, срывать с места, просить денег… Совесть заела бы — мол, как же так, воевал в Афганистане, а теперь, как младенец, хватаешься за мамочкину юбку и хнычешь, вместо того чтобы вести себя как мужик…

— Идиот, — отозвалась она, глядя на него с нежностью и горечью. — Ты знаешь, я ведь часто представляла себе твоё возвращение. Воображала, как мы, наконец, встретимся… Мне было абсолютно всё равно, как ты будешь выглядеть. Хотела только одного — чтобы остался живым… Что ж, я получила то, о чём просила: ты выжил. Но сколько времени прошло, прежде чем я об этом узнала! Как же тебя сломала эта война. Как она всех нас сломала…

Даниэль некоторое время молчал, словно собираясь с мыслями.

— Ты не думай, Светлячок, что всё было настолько плохо и беспросветно. Сейчас вообще модно очернять прошлое… Но для меня и тогда, и даже сейчас всё однозначно. Я был предан своей стране, то есть Союзу. А значит — наше дело правое… Просто, понимаешь… ну не может быть на войне единой сияющей правды, кроме, разве что, той, кто «наш», а кто — враг. Всё остальное очень неоднозначно. А твари среди людей встречаются. Ты, наверное, и сама об этом знаешь. Но это же не значит, что абсолютно все плохие… Вообще, — он запустил пальцы в свои волосы, с силой сжимая виски, словно мучился от головной боли, — я не люблю об этом вспоминать. Да и тебе не стал бы рассказывать, наверное, в другой ситуации. Но сейчас я должен, иначе ты не поймёшь, почему…

— Продолжай, — кивнула Светлана.— Так что с тобой случилось дальше? Как скоро ты пришёл в себя?

— Очнулся уже в больнице. Но сказать, что «пришёл в себя»… это слишком смелое заявление. Я просто никого не узнавал. Не разговаривал. Не отдавал себе отчёт, что вообще происходит. В первые дни медсёстры даже кормили меня с ложечки, потому что я не сразу вспомнил, как надо есть самому… К слову, это в итоге было единственным, что я смог делать в больнице самостоятельно. А в остальном… даже в туалет не мог сходить. В общем, превратился практически в овощ. Ситуация осложнялась ещё и тем, что все документы, которые удостоверяли мою личность, были утеряны. Персонал в больнице вообще не представлял, кто я такой, откуда и что со мной произошло. Они, конечно, обратились в милицию, но… меня никто не разыскивал, никто обо мне не спрашивал.

— Мне страшно, Даня, — взмолилась Светлана, жалобно взглянув ему в лицо. — Я всё жду, когда в твоей истории начнёт происходить хоть что-то хорошее, а она становится всё ужаснее и ужаснее…

Он притянул её к себе. Обнял. Погладил по волосам.

— Врачи, нянечки и пациенты в больнице были очень хорошими. Они носились со мной, как с ребёнком. И терпеливо ждали, когда удастся выяснить хоть что-нибудь обо мне… Через месяц повезло — в ту же больницу попал один из наших офицеров. Он узнал меня, назвал моё имя. Тут же отыскались мои документы — оказывается, их просто бросили недалеко от того места, где меня избили, и какой-то добрый человек сразу же понёс их в ближайшее отделение милиции. В общем, мир не без добрых людей, Веточка… Вскоре позвонили моим родителям в Речной, и они приехали за мной…

Светлане показалось, что она ослышалась.

— Родители? — переспросила она тихо. — Я… ничего не понимаю, Даня. Это ведь случилось ещё до их отъезда в Израиль… — её вдруг осенила ужасающая догадка. — То есть, Дина Наумовна знала, что ты живой? Я звонила вам домой каждую неделю, чтобы узнать, нет ли от тебя весточки, но… она ни словечком мне об этом не обмолвилась.

Он кивнул, ещё крепче прижимая её к себе.

— Да. Мама скрыла от тебя то, что я вернулся. Это было очень легко сделать… вы же общались только по телефону, а в Речном ты совсем перестала появляться.

— Нет… — ошеломлённо произнесла Светлана, потрясённая подобной подлостью. Этой немыслимой, невыносимой гнусностью. — Нет, нет, нет!!! — закричала она. — Ну скажи мне, что это неправда!!! Я же так ей доверяла… Я так надеялась, что она понимает, как я тебя жду… Что я без тебя просто каждый день умираю!!!

— Это правда, Веточка. Мне… очень жаль. Я не имею права просить, чтобы ты её простила…

— Никогда! — горячо перебила она. — Никогда я этого не прощу и не забуду!

— В таком случае, хотя бы постарайся понять её мотивы. Во-первых, она не хотела навязывать тебе меня — такого. Я же говорил тебе, в кого превратился… Ей было прекрасно известно, что ты не бросишь меня даже уродом и инвалидом, так и будешь всю жизнь тянуть на себе этот крест… Ей просто было жаль тебя. Ну, а во-вторых… Она боялась, что ты не отпустишь меня в Израиль вместе с ними. А их решение уехать стало к тому моменту окончательным и бесповоротным. Я же… я никак не мог повлиять на ситуацию. Я просто не отдавал себе ни в чём отчёта… понимаешь? — он виновато прижался губами к её волосам.

— И они взяли тебя, безвольного и беспомощного, — бесцветным голосом резюмировала Светлана, — и увезли от меня в Израиль. Не сказав ни слова…

— Именно так. Наверное, будь я здоров, им не удалось бы так быстро собрать все необходимые документы. Я же побывал в плену у афганцев, и у властей могло возникнуть ко мне множество вопросов. Но… в том виде, в котором я оказался на Родине, отдав свой интернациональный долг… я просто был никому не интересен. Списанный, использованный, отработанный, абсолютно бесполезный материал. Почему бы и не кинуть подачку напоследок — разрешить всей моей семье выезд в Израиль… И мы уехали.

— Как она могла… — застонала Светлана, — как она могла… Если бы я знала, что ты жив… что ты рядом… я бы горы свернула, наверное. Я бы… ну не знаю, вышла за тебя замуж, что ли, и поехала бы в Израиль вместе с вами!

Он невесело рассмеялся.

— Если бы я имел право голоса в той ситуации, я тоже был бы категорически против того, чтобы ты эмигрировала со мной.

— Но почему?

— Ты такая талантливая. У тебя всё было впереди. Что тебя могло ждать в Израиле? Вряд ли посыпались бы предложения сниматься в кино. У всех советских евреев выбор работы после переезда был не так уж велик. Бывшие профессора, актёры, писатели и музыканты часто устраивались простыми уборщиками…

— Да хоть бы и уборщицей. Хоть посудомойкой. Хоть дворником… но с тобой…

Даня глубоко вздохнул.

— Через пару лет меня поставили на ноги. В Израиле, как выяснилось, отличные врачи, которые творят буквально чудеса… Я снова стал нормальным человеком: заговорил, начал ходить и полностью себя обслуживать (мне, наконец, смастерили протез), всё вспомнил… Первое, что я сделал, когда более-менее восстановился — начал писать тебе письма. Одно за другим…

— Я не получала от тебя никаких писем, — отозвалась она. Голос её был совершенно бесцветным и потерянным.

— Я же не знал тогда, что твоя мама переехала, и отправлял письма на ваш старый адрес в Речном… А куда писать тебе в Москву, я понятия не имел. Ты к тому времени уже окончила учёбу и вряд ли жила в общаге. Я всё писал и писал, и как дурак ждал ответа… А потом случайно узнал, что ты, оказывается, уже была в то время замужем…

— Это была моя огромная ошибка… — отозвалась Светлана. — Сама не понимаю, что на меня нашло. Наверное, я просто устала жить без тебя. Так хотелось почувствовать себя нужной хоть кому-то…

— Я не виню тебя, Ветка. Ты имела право жить своей жизнью. А вот у меня от новости о твоём браке буквально сорвало крышу. Я как с цепи сорвался… И назло то ли тебе, то ли себе, сделал предложение одной девчонке, которая давно оказывала мне знаки внимания. Мне казалось, что таким способом я вышибу тебя из памяти. Мама, конечно, пришла в ужас от нашего скоропостижного брака. Но я стоял на своём — хочу жениться. Слишком уж болело при мысли о тебе…

Светлана намеренно не задавала ему никаких наводящих вопросов о жене. Кем она была… как выглядела… чем занималась… Ждала, чем он сам захочет поделиться. Что сочтёт, а что не сочтёт нужным рассказать ей.

— Брак наш продержался недолго. Сын родился практически сразу, и это, наверное, единственное, за что я благодарен своей бывшей жене… А потом я с головой ушёл в получение образования. Поступил в медицинский. Был на отличном счету… Затем стал работать по специальности. В общем, жизнь потихоньку катилась своим чередом… О тебе я старался не думать. Потом — снова случайно, уже в конце девяностых — узнал, что ты давно развелась с мужем. Ты не представляешь, что я тогда испытал. Собирался тут же лететь к тебе. Союз к тому времени уже несколько лет как распался, и поездка в Россию больше не казалась немыслимой. Это уезжали оттуда, как думали, навсегда. К счастью, у «навсегда» оказались не такие уж и необъятные границы. Но… вскоре заболела мама. Рак… Её лечили, её очень хорошо лечили. Но спасти, к сожалению, не смогли… Хотя она продержалась несколько лет. А вслед за ней очень быстро угас и отец.

— Я соболезную твоей утрате, — отозвалась Светлана, однако в её тоне явственно слышалось, что она так и не смогла простить его родителям молчания по поводу сына.

— Затем, наконец-то, я смог приехать в Россию. Где тебя искать — абсолютно не представлял. Хоть и старался отслеживать новости о тебе из Израиля, информации о тебе было ничтожно мало. Складывалось полное ощущение, что ты просто исчезла, испарилась с лица земли. О тебе больше не писали газеты, не делали интервью, новых фильмов с тобой тоже не выходило… Я боялся даже предполагать, что с тобой могло случиться. Начал же с того, что отправился в Речной и прямиком пошёл по твоему старому адресу, где ты жила раньше с семьёй.

Светлана невольно увидела перед глазами их старую квартиру. И все годы жизни, проведённые там… Счастливые и не очень

— Ты знаешь, наверное, это какой-то бред, — смущённо признался Даниэль, — но… помнишь, как я уходил от тебя? В ту нашу ночь, вернее — утро перед армией? Ты тогда стояла в дверях. Когда я вошёл в подъезд, мне на миг показалось, что ты до сих пор стоишь там, в той же позе, и ждёшь меня. Идиотизм, правда? — он усмехнулся.

Она ничего не ответила.

— Оказалось, что в вашей квартире давно живут чужие люди. Вот тогда-то я и узнал, что Тёмы не стало… — тихо добавил он, а затем коснулся её руки. — Мне… безумно жаль, что так получилось.

Светлана еле заметно кивнула.

— Затем я прошёлся по соседям. Видимо, на многих производил впечатление сумасшедшего, мне и дверь-то открывали далеко не все, но всё-таки удалось добыть ваш новый адрес. Я помчался туда… Долго ломился в запертую дверь, пока на шум не выглянула соседка и не сообщила, что вы насовсем уехали из России.

Светлана тряхнула головой.

— То есть как это — уехали из России? Мы с мамой? Так и сказала?

Он развёл руками:

— Ну, я понял её именно так… А что можно было ещё подумать? С отцом твоя мама развелась, Тёмы не было… Стало быть, фраза «они уехали» толковалась однозначно: это твоя мама и ты…

Светлана ахнула.

— Господи… Да не я! Это же не я! Соседка имела в виду маминого нового мужа! Она ведь встретила человека и переехала на Кавказ, в его родной город…

— Чёрт! — выругался он в сердцах, скрипнув зубами. — Откуда же я мог знать… Меня так ошарашило это известие, что я не додумался расспросить подробнее… поинтересовался только, нет ли у соседки вашего нового адреса. Она ответила, что нет.

— Из-за такой нелепости… из-за случайной путаницы… — Светлана не могла подобрать нужных слов. — И все эти годы ты думал, что меня нет в стране?

— Именно так я и думал… — Даниэль опустил голову. — Во всяком случае, это хоть как-то логически объясняло, почему о тебе нет никакой информации в СМИ и почему ты больше не снимаешься в кино.

— И что было потом? — спросила Светлана. — Почему ты всё же решил остаться в России, а не вернулся в Израиль?

— Да я и сам толком не могу сформулировать. Может быть, интуиция… а может, ностальгия… В конце концов, это и моя страна тоже. Здесь всё было своё, родное… И всё очень напоминало о тебе. Кстати! — вдруг вспомнил он. — Потом меня разыскала Шурик…

Светлана вздрогнула.

— Каким образом?

— В Речном меня случайно увидела одна из её бывших одноклассниц. Она помнила меня по… прошлому, — смущённо докончил он, — когда мы с Шуриком ещё были вместе. Ну, и, видимо, сообщила ей в Москву… Шурик позвонила мне и попросила встретиться.

— И ты… встретился? — затаив дыхание, спросила Светлана.

— Да, — кивнул он. — Подумал, может, хоть она в курсе твоего нового местоположения… Она сказала, что понятия не имеет, где ты, о твоём переезде тоже впервые слышит и уж тем более не знает твоего нового адреса.

— Зачем она хотела увидеться с тобой? — настаивала Светлана.

— Честно говоря, я и сам удивился. Она вдруг заявила мне, что всю жизнь любила и любит только меня… — видно было, что ему нелегко дались эти слова. — Призналась, что с мужем у них не сложилось… И предложила попробовать начать всё сначала.

«Если он скажет сейчас, что дал ей шанс, я просто умру на месте, — подумала Светлана, холодея. — Только не с ней! Только не с Шуриком…»

— И что ты ей ответил?

— А что я мог ответить? Сказал, что, к сожалению, чувств её не разделяю и потому ничем не могу ей помочь.

Светлана шумно выдохнула.

— А… она?

— Предлагала просто поддерживать отношения. Дружить… Но я ответил, что это совершенно ни к чему. На том и расстались…

Светлана вспомнила их встречу в торговом центре. Как Шурик удивилась, увидев её, как придирчиво осматривала с ног до головы, словно выставляя ей оценку… Но про Даню ничего не сказала, хотя знала, что он её искал. Ничегошеньки…

— Ну, а потом, — одним махом покончил со своими воспоминаниями Даниэль, — мне предложили работу в этом самом медицинском центре. У меня была отличная репутация. И я согласился, практически не раздумывая… Вот и переехал в Москву. Живу здесь уже несколько лет. Работаю. Часто прихожу на Чистые пруды, где мы с тобой раньше гуляли… помнишь? Кормлю уток…

— Ты один? — сглотнув ком в горле, спросила Светлана. — У тебя никого не…

— У меня никого нет, — подтвердил он.

Светлана вдруг осознала, что на неё наваливается смертельная, почти обморочная усталость. Груз обрушенной на неё информации был просто неподъёмным. Она поняла, что не может, да и не хочет больше ничего слушать. Даниэль и сам заметил, как побледнело её лицо.

— Тебе пора отдыхать, Ветка, — сказал он, беря её за руку. — Ты о себе всё тоже расскажешь… но не сегодня, ладно?

Однако Светлане было очень важно сказать ему самое главное. Самое нужное.

— Помнишь, я говорила тебе, что мне всё равно — будешь ли ты со мной или с кем-нибудь другим? Главное, что я не хочу терять тебя. Хочу, чтобы ты всегда был рядом. Пусть даже как простой друг…

— А ты хочешь, чтобы я был тебе простым другом? — уточнил он. — Я всё понимаю, мы оба изменились, и, конечно, уже не те двадцатилетние Даня и Ветка, но…

— А ты чего хочешь, Даня? — спросила она. — Не беспокойся, я тоже всё пойму… и приму любое твоё решение.

— Я тоже хочу быть с тобой, — тихо, но определённо ответил он. — Всегда. И… не просто как друг…

Светлана торопливо отвернулась, потому что слёзы от этих его слов хлынули буквально водопадом. Это было то самое, что она хотела услышать. Единственно верное. Единственно правильное…

Он осторожно повернул её лицо к себе. Вглядывался в доверчиво распахнутые заплаканные глаза. Было немного страшно делать это через столько лет… они как будто снова снова стали юными, зелёными и наивными подростками-школьниками, которым только-только предстоит первый поцелуй… и всё остальное.

— Я тебя очень люблю, Светлячок, — прошептал он. — Так было всегда. И всегда будет.

И она первая, не выдержав, потянулась к его губам…

ЭПИЛОГ

А всё равно меня счастливей нету, Хотя, быть может, завтра удавлюсь… Я никогда не налагала вето На счастье, на отчаянье, на грусть. Я ни на что не налагала вето, Я никогда от боли не кричу. Пока живу — борюсь. Меня счастливей нету, Меня задуть не смогут, как свечу. Юлия Друнина

Месяц спустя

Тим вежливо постучал и, услышав из палаты оживлённое: «Войдите!», открыл дверь. Светлана, читающая у окна, радостно поднялась ему навстречу. На подоконнике стояла ваза с букетом нежных розовых тюльпанов.

— Пляшите, — сказал он, улыбнувшись. — У меня для вас просто отличная новость!

— Тимофей… — недоверчиво проговорила она. — Неужели получилось?! — и тут же прикрыла рот рукой, точно боясь сглазить.

— Ещё как получилось! — торжествующе завопил он. — Всё права на фильм выкуплены, скоро начнётся озвучивание и запись музыки!

Тим имел в виду, разумеется, фильм о певице-колясочнице — последний, в котором снялась Светлана, так и не успевший выйти на экраны.

Так случилось, что Тим невзначай упомянул об этом замороженном проекте в разговоре с продюсером шоу «Взлётная полоса», выпускником которого он был. Сожалел: вот ведь, интересный материал, талантливые артисты, а всё впустую… Продюсер навострил ушки и отправился на «Мосфильм». Переговорив там с нужными людьми, он пришёл к выводу, что фильм можно воскресить! Дело-то за малым: он уже отснят, осталось смонтировать да озвучить…

— Сценарий в целости и сохранности, все диалоги бережно сохранены, так что проблем с озвучкой не будет! — радостно произнёс Тим. — Есть, правда, несколько артистов, которые уже не смогут озвучить сами себя… кто-то теперь живёт за границей, кто-то умер. Но их обязательно продублируют. Вы-то, надеюсь, — он перевёл взгляд на Светлану, — в деле? Вы сможете озвучить собственную героиню?

— Обижаешь, начальник! — шутливо отозвалась она.

— Планируется также чуть-чуть отреставрировать, вернее — освежить плёнку. Ну, и песни запишем… Благо, ноты и стихи сохранились.

Этим и был продиктован интерес продюсера: он хотел, чтобы самые яркие участники «Взлётной полосы», прошлые и настоящие, в едином дружном порыве записали саундтрек к этому проекту. Отличная реклама как фильму, так и шоу — а также потенциальное расширение аудитории! О, у продюсера, этого хитрого лиса, был прекрасный нюх на вещи, которые пахли большими деньгами…

— За вашу героиню споёт Марьяна, — сообщил Тим. — Ей отлично удаются подобные лирические песни…

Услышав имя девушки, Светлана многозначительно улыбнулась.

— Значит, у вас с ней всё хорошо?

Тим еле заметно качнул головой и сухо ответил:

— «Нас с ней» больше нет. Мы уже три недели, как расстались… по обоюдному согласию. Сохранив при этом дружеские отношения.

— Милый мой Тимофей… — Светлана смотрела на него с жалостью и пониманием. — Поверь, ты обязательно будешь очень счастлив. Тебе достанется самая лучшая девушка на свете. Я в этом абсолютно уверена!

— Вам-то откуда знать? — усмехнулся он. Светлана замешкалась, подбирая слова.

— Иногда… мы сами запутываем собственные отношения с близкими людьми. Юлим и изворачиваемся. Заставляем их напрасно ревновать, злимся и обижаемся почём зря… Сложные отношения — это лживые, ядовитые отношения. Нужно всегда иметь в себе смелость сказать человеку прямо, в чём ты раскаиваешься и о чём сожалеешь. И не нужно бояться говорить о своей любви. Никогда…

Тим вздохнул, но не стал развивать тему. Он ещё не готов был это обсуждать.

— Когда вас выписывают? — спросил он.

— Завтра. Даня сказал, что все показатели идеальны…

Он и сам видел, что Светлана удивительно посвежела и похорошела. Конечно, это было обусловлено не только её физическим состоянием — моральный настрой тоже сыграл огромную роль. Она стала много, часто и свободно улыбаться. Смех её звучал раскованно и звонко. Да к чему лукавить — она просто летала… Если бы Тим не знал, то ни за что не поверил бы, что месяц назад ей была сделана сложнейшая операция…

— Вы хорошо питаетесь? — озабоченно спросил он, так и не забыв её привычку возмутительно мало есть.

— Ох, меня тут закармливают, как на убой, — засмеялась она. — Вот выпишусь — и займусь каким-нибудь спортом. Надо сбросить лишние килограммы…

Он окинул её стройную фигурку скептическим взглядом, ища те самые пресловутые лишние килограммы. Озабоченно нахмурился:

— А спорт вам не противопоказан?

— Смотря какой. Даня говорит, что мне идеально подошло бы плавание. Оно нагружает разные группы мышц одновременно, при этом воспринимается скорее как удовольствие, чем как физическая нагрузка. Скорее всего, именно плаванием я и займусь!

— Вы полны энергии, — отметил он с удовольствием. — Приятно видеть вас такой…

— Какие у тебя планы на Новый год? — полюбопытствовала она.

— Пока не знаю. Может, буду работать. Очень много приглашений на новогодние частные вечеринки. Может, махну куда-нибудь на Бали или в Таиланд. А может, съезжу в Ярославль, навещу родителей… А у вас?

— Тоже не знаю. Вообще-то, я в последние годы разлюбила этот праздник. Точнее, просто не замечала его. Слишком уж неприятные воспоминания он во мне будил. Но Даня непременно хочет, чтобы ко мне вернулось ощущение сказки из детства… Хочет традиционный новогодний праздник — с подарками под ёлкой, мандаринами и бенгальскими огнями…

— Кстати, о подарках… У меня для вас кое-что есть, — сказал он, запнувшись. — Просто увидел в магазине… сразу же подумал о вас и решил, что это вам очень подходит.

Тим достал из кармана куртки маленький шёлковый мешочек и положил Светлане в ладонь. Она с любопытством открыла его и увидела изящную брошку в виде жука с распахнутыми крылышками.

— Это светлячок, — пояснил Тим, волнуясь. — В темноте брошка светится. Я подумал… Ведь именно так — Светлячком — вас называет Даниэль? Пусть эта брошка будет вашим талисманом в новом году… и вообще, на многие-многие годы вперёд.

Светлана часто заморгала, пытаясь справиться с нахлынувшими на неё эмоциями, а затем, не выдержав, всё же бросилась ему на шею и обняла. Тим осторожно, неуверенно, бережно, точно хрустальную вазу, обнял её в ответ.

— Спасибо тебе за всё… — выдохнула она.

Тим шёл по больничному коридору к выходу, когда навстречу ему попался Шульман, очевидно, направляющийся в палату к Светлане. Они сдержанно поздоровались друг с другом и, наверное, просто разошлись бы, как в море корабли, но тут доктор вдруг произнёс:

— Тимофей, можно вас на пару слов?

— Да, конечно, — пожал тот плечами и остановился.

— Просто хотел поблагодарить вас. Если бы не вы…

— Я-то при чём? Вы блестяще провели операцию, Светлана отлично себя чувствует благодаря вам. Буквально цветёт…

— Она рассказала мне, кем вы для неё стали. В какой сложный жизненный период появились у неё в доме, как специально разыскали её ради того, чтобы подарить шанс снова обрести себя.

— Да, я весь такой замечательный и расчудесный, — ёрничая, подтвердил Тим, — просто сокровище.

— Знаю, вы ко мне… прохладно относитесь, — заметил Даниэль. — Могу вас понять. Я далеко не идеал. Не ангел с крылышками. Во мне куча недостатков, и у вас действительно есть ряд причин, чтобы не испытывать ко мне симпатии.

— Какое мне дело до ваших недостатков, — почти огрызнулся Тим. — Светлана вас любит — это главное.

— Вы считаете меня ужасной парой для неё? — невесело улыбнулся Даниэль.

— Я считаю вас самой ужасной парой для всех, кроме неё, — поправил Тим. — Но ей нужны именно вы. Таким, какой вы есть…

— Понимаете… — как всегда, пребывая в глубокой задумчивости, Шульман снял очки, — в жизни всё происходит немного не так, как в индийском кино. Хотя иногда очень похоже.

— Я не смотрю индийское кино, — у Тима насмешливо дёрнулся уголок рта.

— А я помню эпизод из какого-то старого фильма… Когда герой с пробитой головой, в бессознательном состоянии, на больничной койке, в процессе переливания крови вдруг слышит, что его женщина в беде. Тогда он встаёт с кровати, отбрасывает все эти провода, капельницы, бутылки с кровью и прочую больничную атрибутику — и прямо босиком чешет спасать любимую и бить морды её обидчикам. Ну так вот, вы, наверное, разочарованы, что я не такой…

— Я не дурачок и прекрасно знаю, что подобных супергероев в жизни не бывает…

— Ошибаетесь, Тимофей. Мне почему-то кажется, что вы — как раз из таких. Вас не остановило бы ничего.

— Вы зачем мне всё это говорите? — сдавленно уточнил Тим.

— Потому что вы мне очень нравитесь. Я не набиваюсь вам в друзья, упаси боже, но я очень хотел бы, чтобы вы оставались другом Светланы. Она любит вас. Мы всегда будем рады видеть вас в гостях…

— Я постараюсь, — буркнул Тим. — А вы… просто берегите её. И никогда не оставляйте одну. Знаете, она… — он заколебался, сомневаясь, стоит ли откровенничать с доктором на такую щекотливую тему. — У неё были проблемы со спиртным. Многие соседские сплетники считают её пьянчужкой. Я так понимаю, кто-то из них время от времени сливал эту информацию в СМИ. О ней нечасто писали в последние годы, но всегда в контексте, что Звёздная спилась и опустилась. Это не так! — возбуждённо воскликнул Тим. — Да, она пила, потому что ей было плохо, и она не могла самостоятельно успокоить эту боль. Но она не алкоголичка. У неё нет зависимости!

— Я знаю это, Тимофей, — серьёзно отозвался Даниэль. — Я же всё-таки врач. Наверное, у каждого в жизни бывают такие страшные периоды, когда алкоголь превращается в анестезию…

Тим некоторое время молчал. Что он мог ещё сказать? Всё важное уже было сказано…

— Да, — вспомнил вдруг Даниэль и улыбнулся. — Несколько дней назад я случайно увидел по телевизору ваш клип со Светланой…

— И что? — Тим почему-то напрягся.

— Отличная работа, — искренне произнёс Шульман. — Я рад, что Светлана после такого большого перерыва снялась именно у вас. Именно с вами…

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Тим.

— Не пропадайте, — Дниэль протянул ему руку. Тим, поколебавшись, всё-таки пожал её.

Едва он вошёл в палату, лицо Светланы осветила счастливая улыбка.

— Данечка! Спасибо за цветы. Их утром принесли…

— Я рад, что тебе они понравились, — подходя и целуя её, сказал он. — А я и сейчас не с пустыми руками. У меня для тебя подарок…

— Новый год ещё не наступил, а меня уже засыпали подарками, — засмеялась она довольно.

Даниэль выудил из кармана сложенный пополам лист бумаги. Светлана развернула его и увидела отпечатанный текст на английском языке.

— Что это? — всё ещё не понимая, спросила она.

— Это письмо. От твоей дочери…

Светлана вцепилась в спинку стула так, что костяшки пальцев побелели. Даниэль моментально кинулся к ней, боясь, что она упадёт.

— Дурак, — сказал он с досадой, — наверное, надо было тебя плавнее подготовить к подобной новости…

— Откуда это у тебя? — выдавила Светлана.

— Поднял все свои связи и контакты в Америке. Я же много раз там бывал по работе… Мир тесен, нашлись общие знакомые, которые знают семью твоего бывшего мужа. Они и добыли мне его телефон. Я тут же позвонил ему… Знаешь ли ты, что Кузнецов теперь крутой бизнесмен, владелец компании своей покойной супруги?

— Покойной? — в замешательстве переспросила она.

— Ну да. Она умерла несколько лет назад от инфаркта.

Светлана со страхом и надеждой смотрела на белый прямоугольник в его руке. Что он несёт в себе? Дурные или хорошие вести? Ну, если Даня распечатал письмо — то, наверное, ему знакомо содержание. «Если бы всё было плохо — Даня, наверное, даже не стал бы мне его показывать…» — подумала она.

— И что тебе сказал Илья? — она отчаянно тянула время, боясь приступать к чтению.

— Ты знаешь, на удивление — он не против общения дочери с тобой. Даже разрешит вам видеться, если ты прилетишь в США. Илья не стал бы разыскивать тебя специально, мне так показалось, что это человек зациклен прежде всего на своих собственных прихотях… Но он не отказал. В конце концов, Америка — не другая планета. Я регулярно летаю к сыну в Израиль, ты тоже сможешь видеть Наташу так часто, как только захочешь. Это я тебе обещаю. Илья сказал, что она уже взрослая и всё понимает, обо многом догадывается. Она давно сообразила, что Рэйчел не была ей родной матерью…

— А мои письма? Он не передавал ей мои письма?

— Я так понял, что девочка не знает русского, не говорит, не читает и не пишет на нём. В общем, я оставил Илье свои контакты, и вот сегодня утром на электронную почту пришло письмо от Наташи. С фотографией. Её я тоже распечатал…

Он протянул изображение Светлане. Та уставилась на него, боясь задохнуться, захлебнуться от обуревающих её чувств. Со снимка прямо на неё смотрела девочка-подросток. Худенькая, светловолосая, с широкой улыбкой и брекетами на зубах. Милая, славная девочка. «Красивая, хорошая, родная моя девочка», — с нежностью думала Светлана, обводя пальцем овал лица дочери на фото.

— Мы обязательно поедем к ней вдвоём. Зимой у меня будет отпуск… Думаю, мы успеем оформить визы.

Руки у Светланы тряслись, когда она взяла листок и ухватила взглядом самую верхнюю строчку:

«Hi MOM!..»

— Я… совсем забыла английский… — растерянно пробормотала она. — Боюсь, что большую часть просто не переведу. Что она пишет? Прочитай мне, пожалуйста… Вслух.

Даниэль усадил Светлану на кровать, присел рядом, обнял одной рукой, держа в другой драгоценное письмо.

— «Привет, мам!..» — начал он.

Тим вышел из клиники и обнаружил, что вокруг всё побелело. С неба медленно, крупными хлопьями падал снег…

Тим запрокинул голову и, зажмурившись, ощутил на щеках еле ощутимые прохладные касания снежинок. Точно лёгкие поцелуи волшебных фей… Он вдруг засмеялся и открыл рот, ловя снежинки губами. На душе сделалось легко и весело — совсем как в детстве, в ожидании праздника…

В кармане завибрировал мобильный. Тим достал его и взглянул на экран. Определившийся номер был ему не знаком.

Однако голос, который раздался в трубке, он не перепутал бы ни с чьим другим и не забыл, как ни старался в это поверить.

— Привет, Тим…

— Здравствуй, Лика, — сказал он.

Ничего в этой жизни невозможно предопределить и спланировать.

Порою тебя ведёт неведомая сила, срывает в крутое пике, вертит в кипящем водовороте, вышвыривает на поверхность и опять тянет камнем на дно — а потом снова выносит к родному берегу.

Наверное, это и называется — судьба?..

КОНЕЦ

Октябрь 2018 — январь 2019

Примечания

1

«And I Love Her» («И я люблю её») — песня легендарной группы THE BEATLES, записанная в 1964 году и вошедшая в альбом «A Hard Day’s Night». Пластинка с этим альбомом была выпущена в СССР официально лишь в 1986 году и носила название «Вечер трудного дня».

(обратно)

2

Постановление 1968 года «Об изменении порядка награждения золотой медалью оканчивающих средние общеобразовательные школы» упразднило серебряные медали для хорошистов, оставив лишь золотые. Даня, выпустившись из школы в 1982 году, просто не успел получить серебряную медаль, которую реабилитировали только несколько лет спустя, в 1985-м.

(обратно)

3

«Через две зимы» — песня В. Шаинского и М. Пляцковского; в свой репертуар её включали многие исполнители, но особую популярность снискала версия ВИА «Самоцветы».

(обратно)

4

«Не плачь, девчонка» — песня В. Шаинского — В. Харитонова из репертуара Льва Лещенко и Эдуарда Хиля.

(обратно)

5

Вражеские «голоса» — перешедшее из обыденной речи в советские СМИ идеологическое клише, применявшееся к ряду радиостанций (в первую очередь, «Голос Америки», Радио «Свобода», «Русская служба Би-би-си», «Голос Израиля»), вещавших на языках народов СССР в коротковолновом и средневолновом диапазоне во времена «холодной войны».

(обратно)

6

Песня на стихи Ольги Фокиной, в советские годы получила огромную популярность благодаря группы «Цветы»

(обратно)

7

«Небеса обетованные» — социальная трагикомедия режиссёра Эльдара Рязанова, вышедшая на экраны в октябре 1991 года. Это фильм-притча, ставший своеобразным реквиемом ушедшим в историю стране и социалистическому строю. «Небеса обетованные» стали лучшим фильмом года по версии журнала «Советский экран», тем самым подведя черту и под историей советского кинематографа.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ 2005 год

ЧАСТЬ 1

  1975 год

  2005

  1990

  1977

  1991

  1995

  1977

  1996

  2002

ЧАСТЬ 2

  1977

  2005

  1981

  1982

  2005

  1982

  1983

ЧАСТЬ 3

  2005

  1987

  1988

  2005

  1991

  2005

  25 декабря 1991 года

  2005

ЭПИЛОГ

  Месяц спустя Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg