«Армагедончик на Кирова, 15 [СИ]»

Армагедончик на Кирова, 15 [СИ] (fb2) - Армагедончик на Кирова, 15 [СИ] 204K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Денис Викторович Блажиевич

Денис Блажиевич АРМАГЕДОНЧИК НА КИРОВА, 15

Самцов Николай: для УК РФ — безработный для всех остальных — король.

Тройкина Капитолина — клининг-менеджер и не боится этого.

Явская Эльвира (в девичестве Лиггет-Дукатова) — директор и женщина. Золотая.

Вайп Илона — модель, дизайнер, писатель, общественный деятель, публицист и кандидат философских наук.

Гламурьян Ашот — Гламурьян Ашот.

Пеломелова Олеся — Хомо Кассирус.

Честерфилдов Иван — благородный бомж.

«…Любые слова ничтожны перед подвигом столь высокой пробы…»

— NYTimes —

«…Герои не миф. Они среди нас…»

— Le Figaro —

«…Жаль, что москали, а так бы Героям Слава и Путиняка — скотиняка!..»

— Обозреватель. UA —

«…Прежде всего. Ва-а-абще все майки тут. Ссылочка в описании. А теперь. Что они сделали? Это просто, бро. Они спасли наш гребанный мир…»

— Орфей Дерьмов. Блогер-триллионник —

«…Придурки!..»

— Легн Ахра. Из книги «Знакомство с чёчёками» —

А было так. На Кирова 15 в сетевой «Шестерочке» заканчивался рабочий день. С северо-востока наползла октябрьская ночь. Бурая, шерстистая, тощая и злая как медведь-шатун. За ее сваленные нечесаные космы цеплялись слабые, голубые звезды. Прочь их гнал залетный февральский ветер. Сдувал под ломаный темно-синий лесной горизонт в одну мусорную кучу. Получалась это у него так себе. И опыта не было и старания. Да и лень, как известно, самое прогрессивное чувство, его тоже никуда не спишешь. Потратив всю энергию на труднообъяснимое завихрение (перелет из февраля в октябрь), теперь ветер бесцельно шлялся по среднерусскому «ватному» небу, футболя подворачивающиеся под ноги звезды, и пытался ответить на ясный, но только теперь ставший толковым вопрос: А что он, собственно, здесь делает? А?

Совсем рядом, за тонким барьером из гипсокартона, внутри самого главного археологического свидетельства нашей скомканной ожиданием железобетонного будущего эпохи, похожие чувства обуревали директора «Шестерочки» Эльвиру Явскую. «А что он, собственно говоря, там делает? А?» — размышляла Эльвира, женщина межумочных 35 лет, с телом таежного лесоруба и порхающей то здесь, то там душой-балериной. Прямо в упор, метров с пяти, остановившись на государственной границе между кефиро-молоками и батоно-булками, она разглядывала длинного, сутулого человека в грязном пальто, в засаленной красной лапландской шапочке с уехавшим набок помпоном и разбитых монтажных ботинках. У директора Явской складывалось впечатление, что уехавший набок помпон напрочь и слишком погряз в колбасо-сосисках. Вздыхал, стоял, перебирал запаянные от стыда вакуумные пакеты с вроде бы как сосисками и навроде как колбасой. Снимал с носа толстые очки, подносил их к белым и желтым ценникам, кряхтел, выпрямлялся и начинал все заново. Таёжный лесоруб моментально нашел бы, по крайней мере, два конкретных объяснений такого неясного поведения. Или уже стибрил, или все еще в процессе. Но то таёжный лесоруб. А мы точно знаем, что в крепко сколоченном без всяких грациозных аллюзий теле жила совсем иная, куда как менее категоричная субстанция. Устало, шаркая почти домашними байковыми тапочками, Эльвира в безвизовом режиме перешла в сосисо-колбасную конфедерацию. Она положила окольцованную, но готовую к приключениям, руку с богатым леопардовым маникюром на упаковку дымовских социально несправедливых охотничьих колбасок.

— Бери «Настоящие», Ваня. — сказала Эльвира Явская. — Бога побойся.

Иван Честерфилдов разобиделся такому недоверию. Заголовокружился уехавший помпон.

— На настоящих не пишут, что они настоящие. — резонно заметил Честерфилдов.

— Так и стоит всего 30 рублей. — настаивала Эльвира.

Здесь благородный бомж несказанно возмутился:

— Что ж ты…Да как же ты…Вот я тебе…

Из запутанного тоннеля левого кармана пальто Честерфилдов выбрался через правый. На его ладони, этаком жестоковском подносе, лежал полиэтиленовый мешочек, битком набитый преданной анафеме всеми бензоколонками страны денежной мелочью.

— А? — воскликнул Честерфилдов. — Теперь что скажешь?

Эльвира машинально поправила ценники и устало растолковала.

— Ваня. Полчаса до закрытия. Дымовские — это 200 рублей. Олеську пожалей. Это сколько считать. А у нас лимит, Ваня. В 21.30 Огненная страсть по России. Я тебя прошу. Бери Настоящие. Как человека.

— Я бомж. — выгнул спину Честерфилдов и так распрямился, что еще больше ссутулился. Эльвира помассировала виски и согласилась.

— Хорошо. Как бомжа.

Толкнув себе под нос целую мюнхенскую речь (до Эльвиры доносилось недовольное бурчание), Честерфилдов схватил упаковку «Настоящих» и медленно побрел в сторону бакалейного отдела.

— Ваня! — окликнула его Эльвира. — Я тебя прошу.

— И я тебя. — горделиво уронил до края шапочки уехавший помпон Иван Честерфилдов. — Разве нет у меня дарованной мне по праву рождения и прямохождения возможности изъявить urbi et orbi et Тройкиной Капитолине свое желание ознакомиться с ценовой политикой в отделе марксистско-ленинской диалектики: алкоголя и безалкоголя. Узнать почем нынче мерзавчик Пшеничной на березовых бруньках, чтобы поставить задачу и знать, ради чего стоит жить целый завтрашний день?

После такого проникновенного и напыщенного спича оставалось либо раствориться в закате, либо уйти в отставку с поста начальника ЗемШара. Но Честерфилдов ушел в бакалею. Обогнул по нечистому краю мокрое пятно. Внутри пятна с лохматой шваброй в руках цепенела от происходящего Тройкина Капитолина. Маленькая, плотная, с глазками, носиком и алюминиевым ободком в стальных волосах.

— Вот алкашня непроходимая. — схватила самую суть Тройкина и добавила в сутулую безответную спину благородного бомжа, насколько хватило ее воображения:

— Алкаш!

Эвелина Явская промолчала. Вернее изломила сухие с торопливо наложенной помадой губы в теперь уже печатном, сорокинском слове. Внезапно, из близкого динамика, на Эльвиру рухнул с металлическим грохотом звук сирены. Эльвира вздрогнула, машинально отряхнулась и, вслед за Честерфилдовым, обойдя Тройкину по нечистому краю, потащилась в сторону кассы. В окрестностях кассы, среди презервативов, бритвенных станков, леденцов и шоколадных яиц, Эльвира была остановлена истеричным, беспредельно вздорным криком.

— Я тебя раком заражу, чувырла!

Так истерить могла Олеся Пеломелова. Но нет. Пеломелова сидела за кассой. Воткнула свою птичью головку в раструб толстого с оленями свитера и просительно смотрела на Эльвиру. Такой овуляшкой-неадеквашкой могла быть вот эта вот деваха с губами обиженного дельфина. В безрукавке из стриженного подозрительного меха. Для всех сомневающихся на спине серебристыми пластиковыми камешками было выложено: NORKA. А может быть это Ашот? Маленький и худенький человечек, издали напоминавший кусок пеньковой веревки с излохмаченным концом. Гламурьян был одет в голубую рубашку, заправленную в штаны по самые подмышки. Конечно, это было совсем не так. И штаны заканчивались именно там, где и положено: чуть ниже пупка. Вот только Гламурьян делал все возможное, чтобы впечатление складывалось именно таким образом. Он мелко тряс лохматой черно-серой головой и брызгал во все стороны своими карими лошадиными глазами. Искал место, куда можно было бы сбежать. Так. На всякий случай.

— Администрацию зови! Чего вылупилась?

Ни Ашот, ни деваха с дельфиньими губами, ни Олеся Пеломелова. По-бабьи, высоко и сварливо орал здоровенный мужик в кожанке и бликующей головой, из того же дубленого материала.

— Здравствуйте, я директор. — представилась Эльвира. Она решила улыбнуться. Кое-что вышло. Не очень. Но кое-что.

— Гляди сюда, директор. Я Самцов, знаешь?

— Пока нет, но уже догадываюсь. — честно призналась Эльвира.

— Снимай, Илонка. — приказал Самцов.

— Счас, прям в Инстаграмм застримим, зая. — прошипела Илона Вайп и выставила перед собой телефон с выложенными на бампере камешками: ILONKA.

— Сюда давай. — Николай Самцов выдрал из рук Пеломеловой черно-белую коробочку. Тут не смело выступил Гламурьян. Пеньковая веревка начала завязываться в слабый, но все-таки узел.

— Послушайте. Нет, вы только послушайте. Я сейчас полицию вызову.

— Вызывай. Пусть Петраков посмотрит.

— Какой Петраков. Я полицию вызову.

— Вызывай. Все равно Петраков приедет. — расхохотался Самцов. — Что вы, демоны. Я Самцов. У меня две палатки на Тихушинском рынке. В этом городе я король. Снимай, Илонка.

— Снимаю, зая. Женщина ближе подойдите. Из кадра выпадаете. — Вайп подтолкнула Эльвиру, ища нужный ракурс. Бесцеремонно Илона схватила квадратную пуговицу фирменного зеленого жилета. Подержала, покрутила и отпустила.

— Зая. Она меня не слушает. — совсем разобиделся дельфинчик.

— Сюда иди, тетка. — приказал Самцов и ему Эльвира подчинилась. Золотая, женщина. Золотая. Подошла совсем близко. Прямо к лицу Эльвиры поднес Самцов желтую бумажку с перекрещенными цифрами.

— Сюда гляди? Чё написано? Написано чё?

— Катышкогон. «Альтаир». 43 рубля.

— Так. — удовлетворился Самцов. — А теперь сюда. Снимай, Илонка.

Эльвира посмотрела на тонкие зеленые цифры на продолговатом табло кассового аппарата. Без всяких сомнений там была обозначена другая цена. 57 рублей.

— Это как? А? — верещал Самцов. — Я лох? Скажи мне. Я лох?

Почти в упор Эльвира могла рассмотреть левый коренник Самцова в его раскрытой пасти. В желтый крепкий зуб был вделан один из блестящих камешков. Тех самых которыми так злоупотребляла Илона. Явская действовала реактивно. Единственно верно. Так как и должна была действовать в конце тяжелого рабочего дня. Леопардовый маникюр впился в мягкую подушечку ладони. И поднялся вверх кулак таёжного лесоруба. Золотая, женщина! Золотая! Хватило одного удара, чтобы сбить с ног жирного хряка Самцова. Илона Вайп взвизгнула, но в схватку, на защиту своего обезьяна, не бросилась. Вместо этого забормотала, впадая в глубокий запойный транс инетовского наркомана.

— Хайп! Хайп! Хайп! Давай еще. — попросила она Эльвиру.

Снова поднялся вверх железный кулак лесоруба. После этого раскрасневшаяся Эльвира встала над поверженными телами. Кто еще скажет, что не золотая женщина? Золотая! Здесь должна быть речь. В действительности этой речи не было, потому что последующие события выбрали иной маршрут. Речь была готова. Вот-вот должны были произнести ее сухие губы с криво наложенной помадой. И ей-ей, эта речь стоит того, чтобы ввести ее в расстроенный дискурс этого повествования. Пусть и заочно, но… Золотая, женщина. Золотая.

— Выбесили вы меня. — с чувством начала Эльвира. — Черти козлорогие. Ты, падла лысая. Хенесси за 2000 рублей берешь. 2000. Мне с ребенком на пять дней хватит, а ты червонца жмотишь. Дай сюда, телефон. Дай, лахудра. Сейчас я волосы твои…Фу. Гляди, Олеська. Вы чего брат и сестра, козлорогие? А чего лысины одинаковые?

Просто так Самцов, конечно, не сдался. Он сел на полу и прогундосил, сжимая разбитый нос.

— Хана тебе, тетка. Сядешь.

— Не вякай. Из кадра выпадаешь. На Ашотик. Держи телефон. Везде вас закинем. Все чтобы увидели. Какой ты король. Спекулянт тихушинский. Лежи, лахудра. Что?

— Зафотай меня, пожалуйста. — попросила Илона Вайп. После нечаянного-негаданного таёжного леща она разлеглась у порога остроносых лакированных туфель Гламурьяна. Согнула одну ногу и вытянула другую. Для создания нужной фактуры щедро посыпала себя чупа-чупсами, сникерсами, батарейками энерджайзер и различными формами жизни компании Дюрекс. Глаза у Илонки стали совсем пропащие. Эльвира плюнула.

— Ты чем так упоролась, девонька?

— Цифровыми технологиями, тетенька. — с невинной улыбкой отвечала Илона, и падали вниз на юное и пухлое тело лезвия Жилет, шоколадки «Милка», мармеладные червячки и толстенькая банка рогачёвской сгущенки.

— Нарколыга чертова. — подвела черту Эльвира. — Господи! Да чего ж всё так, а не этак?

Такой вот краткой, но до предела насыщенной смыслами, была заготовленная речь Эльвиры Явской. Молитва и проклятье. Вопрос и ответ. Любовь и ненависть. Одним словом — мутная раскоряка, но до чего беспримесно искренняя. «Господи, почему все так, а не этак?»

Иван Честерфилдов с упаковкой сосисок «Настоящие» шлёпал своими разбитыми монтажными ботинками по отделу бакалеи. Слышал лязг сирены, но не остановился. Шел себе и шел к желанному мерзавчику на березовых бруньках пока его тяжёлый налитой, в предчувствии верного инсульта, взгляд не уперся в… Сомнений быть не могло. Иван видел то, что он видел. Над чайными коробками и кофейными торбочками из плисированой фольги гудела прозрачными сине-розовыми крылышками и болтала высокими стрекозиными ножками забавная мордочка барашка, обрамленная бело-нежными кучеряшками.

— Чё? Чё такое? — пробормотал Честерфилдов. Видение не исчезло. Вот оно зависло над желтыми коробочками Липтона, а вот уже опустилось на жестяную банку Ричмонда с выпуклым беззубым львом на боку. Подчиняясь, неизвестно откуда взявшемуся чувству отчаянной дурости, Иван протянул к жестяной львиной банке свою пожилую в морщинистых цыпках руку. Взмахнув крылышками, чудесный барашек опустился на короткий с обкусанным коричневым ногтем палец. Иван воровато оглянулся… Никого не было, лишь из-за угла выползала лохматая швабра Тройкиной, чтобы через секунду пропасть из виду. Боясь спугнуть невероятное создание, Честерфилдов не стал подносить палец к глазам. Искорячился, но преуспел. Глаза поднес к собственному пальцу. Крылатый барашек не испугался. Взлетел и закружился в воздухе, разбрасывая вокруг себя капельки яркого света. Барашек кружился, и капелек становилось все больше и больше. Ярко вспыхнув, они также быстро желтели, густели, превращались в искорки, потом крупинки и падали в открытую ладонь Честерфилдова. Потом Иван вспоминал, как начало теплеть внутри и остро стало не хватать музыки. Особой струнной музыки из детства. Какой-нибудь арфы или на худой конец пастушьей свирели. Не хватало музыки. Не хватало, а вот Тройкиной Капитолины хватило вполне. Вместе со своей лохматой шваброй и тележкой с квадратным ведром она выползла из-за угла, таща за собой мокрый волнистый хвост. Она тоже увидала волшебного барашка, но ее «Чё это такое?» вышло не таким мягким, округлым и дружелюбным как у Ивана. У Тройкина это выросло до испуганного визгливого крика и очарование лопнуло. Посыпалось вниз режущими осколками. Честерфилдов сжал ладонь и спрятал кулак в карман пальто.

— Ты чего орешь?

— Того? — не унималась Тройкина. — Эльвира Михайловна! Ашотик!

— Заткнись. Напугаешь.

Уже. Как только заверещала от страха Тройкина, летающий барашек метнулся назад в чайные коробки.

— Молчи. Тройкина. — прикрикнул Честерфилдов. — Эй? Ты где? Не бойся. Не все дуры — бабы, но все бабы — дуры. Я те говорю.

Очистив добрую половину стеллажа, не стесняясь ни своей совести, ни Тройкиной, Честерфилдов сбрасывал все прямо на пол, он добрался до последней пачки кофе «Lavazza Crema». Барашек мог спрятаться только здесь.

— Ты где? Бе-бе-бе…Оё?! Чё это? Чё это такое!

Иван закричал не хуже Тройкиной. Бросился бежать. Капитолина и ее швабра догнали Честерфилдова лишь в районе бесполезного теперь отдела алкоголя. Именно Тройкина и Четсе…Честерфилдов (дал же бог фамилию!) остановили Эльвиру Явскую. Не позволили ей произнести судьбоносную и значимую речь. Вот оно как бывает. Мартину Лютеру Кингу позволили, а Эльвире Явской нет. Неужели потому что негр обязательно должен быть черным? Перпендикулярит планета. Вы не заметили?

— Там! Там! Там! — наперебой разъясняли свое состояние Капитолина и Иван. Надо отметить: толково объясняли. Между тамтамами иногда пробивались и шахер и махер и нахер скакал гусарским голопом. Честерфилдов топтался по возлежащей в леденцах и сосульках Илоне Вайп и, похоже, это доставляло ей некоторое удовольствие. Эльвира не понимала, что происходит и тут же подтвердила это следующей фразой.

— Не понимаю, что происходит.

— Я, кажется, понимаю. — все услышали претонкий (дунь и пропадет) голос Олеси Пеломеловой. Она еще показывала рукой на что-то за спиной Эльвиры Явской, а телов свитере с оленями и раструбом уже пряталось под прилавком. Все это видели. Все кроме Эльвиры. Забыл про разбитый нос Самцов Николай: безработный и король. Он ловко перевернулся на четвереньки и сбежал за кассу. Зашевелилась Илона Вайп, а Гламурьян Ашот вывернул верхнюю губу. Получились так себе усы, но страх был самый что ни на есть взаправдашний. Как бы не сопротивлялась Илона, а обернуться было необходимо. Ожидание затягивалось. Уже все посмотрели, а Тройкина Капитолина успела три раза упасть в обморок. Было страшно, но и любопытно. Да и продолжать чувствовать неприятное, тяжелое и зловещее дыхание у самого своего уха — это не самое лучшее занятие. Что бы это могло быть? Эльвира повернулась на 180 градусов и мгновенно добавила еще столько же.

— Я пошла. — сказала Явская. Пошла, так пошла. Тем более, если побежала. Побежала, так побежала, тем более если прыгнула. А от страха Эльвира прыгнула с места к раздвижным стеклянным дверям. Она смогла бы высадить их напрочь своим страдающим от недостатка перманентной мужской ласки, но могучим торсом. Но путь ей преградила синюшная мерзкая тварь с перепончатыми крыльями. Страшная раззявленная пасть со змеиными зубами и волосатый подвижный кобчик с угрожающим острием китобойного гарпуна. В самый последний момент Эльвире удалось пригнуться. Пущенный тварью гарпун со свистом пронесся над ее головой. Явская перестала сдерживаться. Впервые за весь этот сумасшедший вечер она заорала, а тварь высунув пять языков заверещала в ответ. По стеклянным дверям били перепончатые крылья.

— Беги, Эльвирка! — крикнул Гламурьян. Он внезапно появился перед чудовищем и что было силы в этой пеньковой веревке, треснул паскудину по рогатой башке красным баллоном огнетушителя. Эльвира бежала назад мимо касс, через отдел бакалеи к запасному выходу. За ней бежали Гламурьян и крик раненой, но недобитой твари. Схватившись за навесной замок, Явская начала тягать туда-сюда железные створки дверей.

— Открывайся! Открывайся!

— Ничего не получится, Эльвира Михайловна!

— Заткнитесь вы, двери дурные! — до Эльвиры дошло. — Кто? Кто здесь?

Явская отпрыгнула назад едва не сбив с ног понаехавшего и понабежавшего Гламурьяна. Они все были здесь. Самцов. Илона. Честерфилдов. Капитолина и Пеломелова.

— Я ключ на кассе забыла. — виновато прочирикала Олеська.

— Я так и знал…Каракатица. — проговорил в своей голове Самцов, но мысли наружу не выпустил. Таёжные лесорубы так не сдержаны. Илона Вайп не была столь тактична.

— Человеки? А что это было? Я чуть не описалась. Телефон мой отдай!

Гламурьян выдал ей трофейный телефон. Пока не убила. Наскоро ширнувшись соцсетями, получив желанную дозу, Илона Вайп закрыла глаза. Промычала счастливо.

— Зая. 23 кило подписчиков и 5 место в тренде. Круче нас только мальчик, у которого там пальчик. Это… — Илона поискала в своем словарном багаже модели, певицы, общественного деятеля нужное слово — Это трындец какой-то. Трындец — это эпиграф. — добавила Илона, чтобы никто не сомневался в ее титуле кандидата философских наук.

— Ваня — обратилась Эльвира к благородному бомжу. — Что это?

Честерфилдов снял толстые очки, поочередно надавил на глазные яблоки согнутым большим пальцем.

— Иду я по бакалее, а тут баран. Маленький и с крыльями. А тут Тройкина Капитолина. Давай орать. Я давай искать. А тут…Ну вы сами видели. И я тоже заорал. Такого страху натерпелся.

— Может в этом все и дело. — в пустоту сказала Пеломелова Олеся и ее никто не услышал.

— Да что тут непонятно. — вмешался Самцов Николай. — Все же понятно.

Он обвел всех торжествующим взглядом.

— Это пиндосы. Кто же еще.

— У нас? На Кирова, 15? — сомневалась Эльвира.

— Ты даешь, тётка. — Самцов был из тех, кому просто необходимо было демонстрировать свое превосходство. Пусть не физическое…Да хоть какое…

— Ты что телевизор не смотришь? Они же эти. Как их там Илонка?

— Влезуны. — подсказала интеллектуальная Илона.

— Конкретные влезуны. Их одолеть только шурумбурумы могут.

— А шурумбурумы? — Эльвира, кажется, начала понимать, куда клонит Самцов.

— Ну да. — улыбнулся Самцов азартно. — Так что давайте сделаем этому влезуну шурумбурум.

— Может, сначала полицию вызовем? — спросил тихий и, как оказалось, самый дельный Гламурьян Ашот.

— Не-а. — подумав, ответил Самцов. — Петраков не поедет.

— Он же полицейский.

— То, что мент. Это да. — согласился Самцов. — Это косяк. Но Петраков не дурак, а это совсем другой уровень. Это..

— Косяк-ништяк. — опять подсказала Илона Вайп, в совершенстве овладевшая современным научным-понятийным аппаратом. Гламурьян продолжил и все разложил по полочкам.

— Значит прорываемся? Ключ на кассе. Здесь не выйти. По-одиночке он нас сожрет. А так, если что…В газете пропечатают и в Одноклассниках. Мы же русские.

— Ага. Какой восторг. — съязвила Илона Вайп, а черту подвела Эльвира.

— Тогда к бою, товарищи.

— Никакой я вам не товарищ. — заволновался благородный бомж. — Товарищи погубили великую Россию. В лето 23 от воцарения государя нашего страстотерпца Николая. — обложил себя полным крестным знамением. Таким полным, что и на рядом стоящую Пеломелову хватило.

— Алилуйя, дядя. — Честерфилдов не Эльвира и здесь Самцов мог изгаляться вволю. — А в 91 вы ответку включили. Мишка Меченый, он же из ваших, из нетоварищей.

Но в мировоззренческих вопросах, как и в березовых бруньках, Честерфилдов стоял насмерть. Скала. Тупая, но скала.

— Комбайнер-искуситель есть порождение… — начал Честерфилдов.

— Все. Стопе. — остановила Эльвира, грозящий перейти в бесконечность отечественный вечный спор. — Здесь остановка. То, что Союз развалился это плохо. Никто не спорит?

Против фундаментальной скрепы никто протестовать не стал.

— Тогда к бою… — повторила Эльвира. — Вооружаемся.

Выбор был не велик. Современный супермаркет не блещет разнообразием. Брали, что потяжелей да поувесистей. Тушенку, кабачковую икру, оливки без косточек. Эльвира расчихалась. Она надрывала пакеты с красным и черным перцем, передавала их Честерфилдову, а тот ссыпал перец в квадратное ведро на тележке Тройкиной Капитолины. Самцов и Гламурьян вытащили рохлю с деревянной палетой. На палету поставили коробки со стеклянными пивными бутылками, упаковки молока и пятикилограммовые мешки с сахаром. Тяжелая рохля должна была стать смертоносным танком прорыва. Из-за нее предполагали стрелять тушенными гранатами и кабачковыми бомбами, а подобравшись поближе, залить фиолетовые глаза безумной твари отличным импортозамещенным продуктом: краснодарским перцем.

— Готовы? — Эльвира оглядела свое маленькое, но решительное войско.

— Готовы. — за всех ответила Илона. Она прикрутила к швабре Тройкиной свой телефон.

— Что же…Тогда.

— Подождите, человеки…Пока не описались. Селфи на посошок.

Все сгрудились вокруг рулевого кормила рохли. Честерфилдов для красоты снял очки и лупил в камеру осенними печальными глазами. Эльвира встала немного в профиль. Ей казалось, что так она немного похожа на Николая Баскова. Капитолина смотрела в объектив неподвижно и безжалостно. Как хан Батый на Владимиро Суздальскую Русь. Самцов показывал козу. Ашот смущенно улыбался, а Пеломелова Олеся…Она тоже была где-то здесь… Сразу за мощным торсом Эльвиры и локтем Честерфилдова.

— Улыбочка. — приказала Илона.

Сделали. Кто-то улыбочку, кто-то гримасу, а кто-то ротонатяжение такой силы, что чуть не лопнули вислые благородные щёки. Отдав дань традиции, спрятались за рохлю и отправились вперед. Опять вдоль по бакалее. Можно было приукрасить и сказать, что отправились вдоль по Елисейским полям. Но здесь суровая правда жизни, и ничего более. А в жизни мы все-таки чаще ходим по бакалее…

Тихо. Подозрительно тихо. Скрипела нагруженная рохля. Из-за нее выглядывала российская современность. Такая как есть. Без прикрас, но и без жалости.

— Вы это видите? — прошептала Эльвира.

— Мама. — тихо подтвердила Илона.

— Я пошел. — сломался вдруг Честерфилдов.

— Стоять. Нельзя. — появилась вдруг твердость в голосе Олеси Пеломеловой. Она встала перед Честерфилдовым. Смело глядела прямо в третью пуговицу его грязного пальто.

— Раз вы настаиваете. — сломался еще раз Иван и остался.

— Чё? Атакуем? — Самцова окатила тихая истерика. Не терпелось пустить в дело замечательную жестяную дуру Еланской тушенки.

— За родину! За Сталина!

— Позвольте. — тихо, но настойчиво вмешался Честерфилдов. Самцов поправился.

— За родину. За Николая 2 нашего Сталина!

— Может быть, попробуем договориться? — спросила в пустоту Олеся Пеломелова.

— Огонь. — разрешила Эльвира.

Самцов размахнулся, и баллистическая тушенка полетела в цель. Уже потом, анализируя происходящее, нежась на любимых развалинах мостодревского дивана в колодце теплоцентрали, Честерфилдов не мог не признать, что тварь значительно изменилась после их последней встречи. Сначала беззащитный и добрый барашек, потом вроде как сатанинский шмель с китобойным гарпуном в заднице. На последний бой они вышли с огромным, пробившим потолок, мёртво-синим огурцом с пупырышками, мерцающими черно-красным цветом остывающей лавы.

— Вперед! Вперед! — закричала Эльвира. — Чё тварь? Чё? Гаси ее, Тройкина!

Капитолина не заставила себя ждать, да и остальных уговаривать было не нужно. Страх. Всепоглощающий страх. Он сделал их непроходимо великими и глупыми.

— Оно не рычит. Может не надо?

Писк Пеломеловой остался без внимания. Потонул, заглох в непобедимом:

— Ч Ё!!!!

Самцов метал кабачки и тушенку. Его поддерживал Гламурьян. Засыпал монструозный огурец краснодарским перцем.

— Чё мы с ней церемонимся? Топи ее, человеки! — повизгивала Илона.

— Не ждала! Не ждала! — орала Эльвира. — Давай, Ашотик. Давай.

Все уперлись в рычаг и, разогнав рохлю, влетели прямо в тухлый бок огурца-акселерата. Катастрофический огурец заворочался, проломил стеклянные двери и вывалился прямо в октябрьскую ночь под студеный каток февральского ветра. Страха было море. Тушенки и кабачковой икры навалом. Никто не хотел уступать. Дружно побежали добивать гадину. Как камнями бездомную собаку. Гадина не выдержала. Треснул огурец. Взорвался и залил всех присутствующих липкой красно-черной жидкостью.

— Ты чё наделала! — заорала Илона Вайп. Она трогала свою меховую горжетку. — Какая химчистка теперь ее возьмёт? 25 тысяч. 25.

— Скока? — переспросил Самцов. Его красно-черная лысина почти слилась с октябрьской ночью. — А мне скока сказала? 28. Ты чё, лахудра?

— Смотрите Смотрите. — Честерфилдов глядел на себя и на других. Их фигуры светились мягким отцветающим красным светом. Жидкость по одежде и телам начала стекать вниз струящимися ручейками. Они соединились в лужицу, из которой вверх, пронзая ночь и разум, вознесся ослепительно-яркий столб. Через мгновение он сложился в горизонтальную линию и взорвался. Вернулась ночь и будто ничего не было. Расходились молча. Объединяющий страх исчез, и жизнь растеклась по своим отдаленным друг от друга стратам. Самцов закинул Илону в подержано-отжатый Гелендваген. Умчался вдаль по Кирова с поворотом на Пушкина. Ашот, Тройкина, Эльвира и Олеся Пеломелова вернулись в «Шестерочку». Наводить порядок. Иван Честерфилдов, как свободный художник, остался стоять посреди холодной и зябкой ночи. Открывал и закрывал ладонь. Разглядывал горку золотого песка. Лизал и пробовал на вкус.

— А-а-а. Баловство. — решил, наконец, Иван. — Откуда? А это чё?

Честерфилдов выбросил, чтобы не мешались, почти 4 унции чистейшего золота, нагнулся и выковырял из родимой глинистой супеси целый рублевик из стали с никелевым гальваническим покрытием. Завтрашний день еще можно было спасти и наполнить долгожданным смыслом.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg