«Грегорианец. Четвёртый»

Грегорианец. Четвёртый (fb2) - Грегорианец. Четвёртый (Грегорианец - 1) 2286K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мэри Джейн Lexx - Алекс Нагорный

Мэри Джейн Lexx Грегорианец. Четвёртый

Глава 1. Грегорианец

Эту систему планет, расположенную на задворках Содружества, и поделённую на две равнозначные части, давно отнесли к разряду важнейших, способных влиять на стабильность целого региона галактики, по ряду причин. Одна из них – это военные силы втянутые в противостояние двух Великих Домов, сконцентрированные в двух враждующих лагерях на орбитах планет.

Что именно не поделили соседи, давно не интересно никому, но сам факт отвлечения серьёзных сил нервирует. Обитаемая «Луна», а точнее крохотная планета Грег, входит в состав одной из империй, как провинциальная и консервативная, живущая под постоянным прессингом боевых действий. Однако имперские традиции соблюдаются, а привычки населения никогда не меняются.

В этот светлый день, радующий жителей небольшого, но уютного города, лучами звезды Олн, происходило странное событие, грозящее перерасти в хаос или баталию со смертоубийством.

Некоторые из горожан при виде женщин, бегущих в сторону Главной улицы и слыша крики детей, доносившиеся с порога ультрасовременных и уютных жилищ, торопливо надевали нейроскафандры и бронированные экзодоспехи, вооружались кто рельсотроном, кто штурмовым импульсником, кто плазмогенератором или статусным, фамильным оружием, например, палашом с молекулярной заточкой и неизменным плазменным контуром, чтобы придать себе более воинственный вид. Устремлялись к отелю «Преданный Клерик», перед которым уже собралась внушительная толпа любопытных, пополняющаяся с каждой минутой.

– Какого лешего творится?

– Счас кое-кто отхватит!

– На публичные тяготы его!

Все орали чёрте что.

В те времена такие волнения – обычное явление, и редкий день тот или иной город не мог занести в свою историю подобное. Знатные из благородных родов сражались друг с другом. Император воевал с кардиналом, инсэкты из вида насекомых противостояли империи. Но, помимо такой войны – тайной, или явной, скрытой, или открытой, – существовали и воры, и нищие, и рептилоиды, бродяги и наёмники, воевавшие сразу со всеми. Горожане вооружались против воров, бродяг, против прислужников, нередко – против зазнавшихся благородных, время от времени – против самого императора, но против кардинала или инсэктов – никогда.

Именно в силу этой закоренелой традиции или в следствии привычки, горожане, услышав шум и не увидев бардовых плащей Адептов герцога Лау Гише, устремились к единственному отелю «Преданный Клерик», что находится в непосредственной близости, или даже на территории космопорта.

Только там стала ясна причина поднятого раздрая и беспорядочного столпотворения вооружённых горожан и обычных зевак.

Парень, точнее молодой человек, лет восемнадцати… Представьте себе странного бойца с принадлежностью к непонятному роду войск. Без экзоброни, наколенников и налокотников, с единственным тактическим монокуляром, завязанным на персональную нейросеть. В обычной куртке с минимальным бронированием, цвет которой давно потерял тона задуманные производителем. Продолговатое смуглое лицо с выдающимися скулами, как признак хитроумной натуры, жевательные мышцы сильно развитые – явный и неотъемлемый признак, по которому можно сразу определить грегорианца, взгляд открытый и умный, высоковат для парня и мал для зрелого мужа и воина.

Человек, впервые увидевший его мог запросто ассоциировать с пустившимся в путь обывателем, если бы не длинный палаш на статусной портупее, бившийся о ноги своего владельца когда он шёл пешком и царапавший и без того обшарпанные элементы обвеса лайтфлая.

Ибо у нашего парня человека наличествовал лайтфлай, и даже столь примечательный, что и впрямь был всеми увиден и оценён. Это старое побитое и видавшее жизнь средство передвижения, стремившееся скинуть футуристические обтекатели при первом удобном случае, превратившись в сооружение из двигателя, сиденья и кучи технических элементов, показывающихся наблюдателям во всей красе.

Лайтфлай этот, хоть и работал с перебоями, все же способен покрыть за день приличное расстояние. Это качество, к несчастью, настолько заслонено его исцарапанным видом и облупившейся окраской, что в те годы, когда все знали толк в гравитационном транспорте, появление вышеупомянутого произвело столь неблагоприятное впечатление, что набросило тень и на самого владельца.

Осознание этого факта тем острее задевало молодого Лау Дартина, так зовут нашего юношу, что он не пытался скрыть от себя, каким бы хорошим наездником он не был, насколько выглядит смешным на подобном флайте. Недаром он оказался не в состоянии подавить тяжёлый вздох, принимая этот дар от Лау Дартина – отца.

Он знал, что цена такому лайтфлаю самое большее двадцать тысячных кредита. Зато невозможно отрицать бесценность слов, сопутствовавших при передаче видавшей баталии, некогда великолепной и самой передовой боевой машины.

– Мальчик мой, – произнёс грегорианский дворянин с тем чистейшим акцентом, от которого Легг Омель не мог избавиться до конца своих дней. – Сын мой, флайт этот, увидел свет, сойдя с конвейера лет тринадцать назад, и все эти годы служил нам верой и правдой, что должно расположить вас относиться с бережной теплотой к нему. Не продавайте его ни при каких обстоятельствах. И, если вам придётся пуститься на нем в поход, щадите его, как вы щадили бы старого слугу. При дворе, – продолжал Лау Дартин-отец, – в том случае, если вы будете там вдруг приняты, на что, впрочем, вам даёт право древность нашего рода, поддерживайте ради себя самого и ваших близких честь вашего благородного имени, которое более пяти столетий с достоинством носили предки. Под словом «близкие» я подразумеваю ваших родных и друзей. Не покоряйтесь никому, за исключением Императора и Кардинала. Только мужеством и никак иначе, единственно мужеством, дворянин в этот век может пробить себе путь. Кто испугается или смалодушничает хоть на мгновение, скорее упустит случай, что в это мгновение ему предоставляла фортуна. Вы молоды и обязаны стать храбрым по двум причинам: во-первых, вы грегорианец, и, помимо прочего, вы сын своего отца. Не опасайтесь случайностей и ищите приключений. Я дал вам возможность научиться в совершенстве владеть палашом. У вас железные мышцы и стальная хватка. Бейтесь по любому поводу, сражайтесь на дуэлях, тем более что они запрещены и, закономерно, необходимо быть мужественным вдвойне, чтобы драться. Я могу, сын мой, дать вам с собою всего пятнадцать сотых кредита, боевой лайтфлай, нейрокоммуникатор, запас инъекторов и тактический блок-монокуляр, плюс по мелочи. Нейросеть, установленную с учётом благородного происхождения, и советы, которые вы только что выслушали. Воспользуйтесь всем этим и проживите счастливо и как можно дольше… Мне остаётся добавить ещё только одно, а именно, указать пример – не на себя, ибо я никогда не бывал при дворе Великого Дома и участвовал лишь в походах против инсэктов в экспедиционных силах Содружества. Имею в виду уважаемого Лау Вельера, который некогда являлся моим соседом. В детстве он имел честь играть с нашим Императором, Легг Валтимором. Зачастую их безобидные игрища переходили в драку, и в них перевес оказывался не всегда на стороне вышеупомянутого наследника Великого Дома. Полученные взбучки внушили императору огромное уважение и дружеские чувства к благородному Лау Велю. А позже, во время первого своего визита в Гранж, столицу Великой Империи Гранжир, господин Лау Вель дрался с другими, после смерти покойного императора отца и до совершеннолетия молодого, целых семь раз, не считая войн и походов, а со дня совершеннолетия и до сегодняшнего момента – все сто! И недаром, невзирая на эдикты, приказы и постановления, он сейчас глава Клериков, то есть имперского легиона, который высоко ценит Легг Валтимор и которого побаивается даже сам Лау Гише со своими Адептами. А он ничего боится, как все знают. Кроме того, господин Лау Вель получает десять тысяч кредитов в год, имеет самые передовые импланты и неограниченный доступ к основным информационным базам империи. Следовательно, весьма солидный вельможа. Начал он так же, как вы. Явитесь к нему с этим персональным файлом, следуйте его примеру и действуйте так же, как он.

После этих слов пожилой грегорианский дворянин вручил сыну свой палаш, прозрачный носитель-карту с посланием, нежно расцеловал парнишку в обе щеки и благословил.

При выходе из рабочего кабинета отца, совместившего ультра современный дизайн с раритетными элементами мебели и вооружением по стенам, украшенным барельефами битв с инсэктоидами, юноша встретил свою мать. Прощание с которой длилось дольше и гораздо нежнее, чем с хозяином отчего дома, не потому, что глава не любил сына, который стал единственным детищем, а потому что Лау Дартин-старший мужчина и счёл бы недостойным дать волю своим чувствам, тогда как госпожа Дартин всё таки женщина и мать. Она горько плакала, и нужно признать, к чести Лау Дартина-младшего, что, как ни старался он сохранить выдержку, достойную будущего Клерика императорского легиона, чувства одолели, и он пролил немного мужских, точнее юношеских слёз, которые ему удалось, и то с большим трудом, спрятать только наполовину.

В тот же день юноша пустился в путь, покорять имперскую столицу, со всеми подарками, состоявшими, главным из которых счёл послание на носителе для Лау Вельера. Советы, понятно, не в счёт. Снабжённый таким внушительным напутствием, Лау Дартин как телесно, так и духовно точь-в-точь походил на героя, юношу и воина неясной принадлежности, с которым мы его столь удачно сравнили, когда долг рассказчика заставил нас набросать его портрет. Молодой благородный каждую улыбку принимал за оскорбление, а весёлый ухмыляющийся взгляд за вызов. Поэтому всю дорогу помнил о фамильном палаше, сжимая кулаки не менее десяти раз на день хватался за великолепный эргономичный эфес. И всё же его кулак не раздробил никому физиономию, а палаш не покинул ножен.

Правда, вид злополучного лайтфлая, как и военной куртки странной расцветки и бронирования не раз вызывал улыбку на лицах попадающихся людей, но, так как о исцарапанные борта бился внушительного размера клинок в ножнах, а ещё выше поблёскивали глаза, горевшие не столько гордостью, сколько гневом, прохожие подавляли смех, а если уж весёлость брала верх над осторожностью, старались улыбаться одной половиной лица, словно древние маски. Молодой грегорианец, сохраняя величественность осанки и абсолютный запас запальчивости, добрался до злополучного космопорта, где предстояло запастись сертификатом для беспрепятственного перелёта на столичную планету и далее в столицу Гранж, одноимённой империи Гранжир.

Но у самых ворот «Преданного Клерика», сходя с лайтфлая остался без внимания хозяина бара, администратора или техперсонала, которые должны определить транспорт в свободную ячейку стоянки, Лау Дартин в открытой панорамном окне второго этажа приметил благородного высокого роста и серьёзного вида. Человек этот, с лицом надменным и неприветливым, что-то говорил двум спутникам, что, казалось, уважительно и с почтением слушали его.

Юноша, по обыкновению, сразу же предположил, что речь идёт о нем, и напрягся, пытаясь услышать речь. На этот раз он не ошибся или ошибся только отчасти, ведь говорили не о нем, а о его боевом лайтфлае. Незнакомец, по-видимому, перечислял все достоинства, а так как слушатели, как я уже упоминал, относились к нему весьма почтительно, то разражались хохотом при каждом слове благородного оратора.

Принимая во внимание, что даже лёгкой улыбки уже достаточно для выведения из себя нашего героя, нетрудно представить, какое действие произвели на него столь бурные проявления веселья. Лау Дартин, прежде всего захотел рассмотреть физиономию наглеца, позволившего себе издеваться над ним. Он вцепился гордым взглядом в незнакомца и увидел человека лет сорока, с черными проницательными глазами, бледным лицом, крупным носом и черными, весьма тщательно подстриженными усами. Одетый в лёгкий нейроскафандр и неизменный атрибут всех без исключения благородных – плащ. Заметил лампасы бордового цвета, без всякой вычурной отделки. Всё хотя и новое, всё же сильно потрёпано, как те самые дорожные вещи, долгое время не подвергающиеся молекулярной или нано-очистке. Грегорианец всё уловил с быстротой тончайшего наблюдателя, возможно, также подчиняясь инстинкту, подсказывавшему ему, что этот человек сыграет значительную роль в его жизни.

Итак, в то самое мгновение, когда Лау Дартин остановил свой взгляд на человеке, тот отпустил по адресу боевого лайтфлая одно из своих самых изощренных и глубокомысленных замечаний. Слушатели разразились смехом, и по лицу говорившего скользнуло, явно вопреки обычному, бледное подобие улыбки. На этот раз не могло быть сомнений: Лау Дартину несомненно нанесли настоящее оскорбление.

Преисполненный этого сознания, он надвинул на глаза тактический монокуляр и, стараясь подражать придворным манерам, которые подметил у знатных путешественников, шагнул вперёд, схватившись одной рукой за эфес палаша и подбоченясь другой. К сожалению, гнев с каждым мгновением усиливался и ослеплял парня все больше и больше. В результате, вместо гордых и высокомерных фраз, в которые собирался облечь свой вызов, оказался в состоянии произнести лишь несколько грубых слов, сопровождавшихся азартной, неконтролируемой, обидной жестикуляцией.

– Эй, уважаемый! – заорал он. – Вы! Да, вы, надменный придурок у окна! Пояснить причину веселья не желаете? Огласите, и мы обхохочемся вместе! Или стесняетесь?

Благородный бледнолицый медленно перевёл взгляд с лайтфлая на наглеца-оратора. Казалось, он не сразу понял, что это к нему обращены столь непрогнозируемые жесты и упреки. Затем, когда у него уже не могло оставаться сомнений, брови слегка нахмурились, и он, после довольно продолжительной паузы, ответил тоном, полным непередаваемой иронии и надменности:

– Я с вами не разговаривал, – отмахнулся тот. – Вали, или огребёшь на сухарики!

– Парадоксально, а я разговариваю с вами! – воскликнул юноша, возмущенный этой смесью наглости и изысканности, учтивости и презрения. – Рога давно не обламывал? Надеешься на усиливающие импланты? Эй уродец!

Незнакомец ещё несколько мгновений не сводил глаз с Дартина, а затем, исчезнув, возник на входе в отель, что занимал верхние этажи бара, и остановился в двух шагах от юноши, прямо против объекта спора, лайтфлая. Спокойствие и насмешливое выражение лица еще усилили веселость его собеседников, продолжавших наблюдение из окна.

Грегорианец при его приближении вытащил палаш из ножен на несколько сантиметров, демонстрируя хорошо отточенный метал, на молекулярном уровне.

– Этот транспорт задумывался таким или, вернее, его нашли на ближайшей свалке, и после неудачно отремонтирован, – продолжал незнакомец, обращаясь к слушателям, оставшимся у окна, и словно не замечая раздражения Дартина, несмотря на то, что молодой грегорианец стоял между ним и его собеседниками. – Цвет, весьма распространенный в растительном мире, и мире ржавчины, до сих пор редко отмечался у боевых машин.

– Слышь? Ты не на столичной планете. Ржёшь над экипировкой, баблом своим сверкая! – воскликнул в бешенстве истинный грегорианец. – У тебя хоть мужество имеется?

– Уважаемый, смеюсь я, крайне редко, – произнес незнакомец учтиво и одновременно снисходительно. – Вы могли бы заметить это по выражению моего лица. Но я надеюсь сохранить за собой право смеяться, когда захочется. А насчёт бобла и нейроимплантов… Хм…

– В таком случае, я, – невозмутимо продолжил Дартин, – возражу, резко и мучительно, и заткну смех в пасть, когда я этого не желаю!

– Да ладно? Так всё серьёзно? Я вроде не грубил особо, – переспросил незнакомец еще более спокойным тоном. – Что ж, это вполне справедливое замечание безбашенного юнца.

И, повернувшись на каблуках, он направился к транспортной площадке периметра отеля, у которых наш парень, еще подъезжая по гравинаправляющей артерии, успел заметить свежий флайтвариор, готовый сорваться в путь.

Но не такой натуры Лау Дартин, чтобы отпустить человека, имевшего дерзость насмехаться над ним. Он полностью вытащил палаш из ножен и бросился за обидчиком, крича ему вслед:

– Развернись сучара, обернитесь-ка, уважаемый, чтобы мне не пришлось ударить вас сзади! Некрасиво получится и меня не оправдают на комитетах собраний старших!

– Ударить меня? Ты вообще нормальный? – воскликнул незнакомец, круто повернувшись на каблуках и глядя на юношу столь же удивлённо, сколь и презрительно. – Что вы, что вы, голубчик, вы, верно, умом тронулись! Я ж тебя разделаю, как кухарка мясо!

И тут же, вполголоса и словно разговаривая с самим собой, он добавил:

– Вот печалька! Такая находка для его императорского величества, ищущего храбрецов, для пополнения рядов своих Клериков имперского легиона. И так бездарно себя преподносящий.

Он ещё не договорил, как Дартин сделал яростный выпад, такой что, не отскочи незнакомец вовремя, эта шутка оказалась бы последней в его жизни. Вельможа понял, что история принимает серьёзный оборот, выхватил шпагу, контур которой незамедлительно начал отливать голубоватым свечением плазмы, поклонился противнику и в самом деле приготовился к защите.

– Начнём пожалуй… – не договорил.

В этот самое мгновение, оба его недавних собеседника, сопровождаемые хозяином комплекса и вооруженные обычными битами, накинулись на Дартина, осыпая его градом ударов.

Это непредсказуемое нападение моментально изменило течение поединка, и противник грегорианца, воспользовавшись моментом, когда тот повернулся, чтобы грудью встретить дождь сыпавшихся на него ударов, все так же спокойно сунул статусную шпагу обратно в ножны, предварительно деактивировав плазменный контур. Из действующего лица, каким он чуть не стал в разыгравшейся драме, незнакомец перешёл в свидетеля – роль, с которой успешно справился, с присущей вельможе, знающему себе цену, обычной невозмутимостью.

– Достали эти вспыльчивые грегорианцы, торпеду вакуумную им в дом! – пробормотал он. – Посадите-ка его на ту рухлядь, и пусть убирается к чертям собачьим!

– Может чуть позже, когда я разделаю тебя, урод с длинным носом! – выкрикнул Дартин, стоя лицом к своим трём противникам и по мере сил отражая удары, которые продолжали сыпаться градом.

Уходы и выпады – вот то, что увидели подбежавшие горожане.

– Грегорианское бахвальство! – пробормотал незнакомец. – Клянусь честью, они неисправимы! Эта порода всё чаще добивается расположения Императора. Что ж, всыпьте ему хорошенько, раз он этого хочет. Когда он выдохнется, он сам скажет. Не поверю, что импланты у него последнего уровня прокачки, если вообще есть. Ведь он истинный Грегорианец!

Но незнакомец ещё не знал, с каким упрямцем он имеет дело. Лау Дартин не таков, чтобы просить пощады, несмотря на отсутствие усиливающих модификантов в организме. Парень полагался на природную выносливость, дарованную каждому уроженцу их крохотной планеты, с аномально высокой силой тяготения, делающей тела сильнее, кости прочнее, реакцию выше чем у любого подготовленного военного. Несмотря на всё это, сражение продолжалось с переменным успехом, хотя, быть может и благодаря этому факту происхождения парня.

Вскоре молодой грегорианец, обессилев, выпустив из рук палаш, который переломился под ударом тяжёлой биты, находившейся в руках такого же грегорианца, но более зрелого и от того более сильного. Следующий удар рассёк ему лоб, и он упал, с залитыми кровью глазами и почти потерял сознание.

К этому времени народ сбежался со всех сторон к месту происшествия. Хозяин с администратором, опасаясь лишних разговоров, с помощью подручных и технарей, унесли раненого внутрь, где ему оказали кое-какую помощь.

Незнакомец между тем, вернувшись к своему месту у панорамного окна, с явным неудовольствием поглядывал на толпу, которая своим присутствием чрезвычайно раздражала этого спокойного и однозначно знатного вельможу.

– Х-м. Как чувствует себя этот одержимый юнец? – поинтересовался, повернувшись при звуке раскрывшейся двери, и обращаясь к хозяину комплекса, пришедшему осведомиться о его самочувствии.

– Ваше сиятельство, как вы? Надеюсь, целы и невредимы? – парировал вопросом визитёр.

– Вполне, мой милейший хозяин. Но я желал бы знать, что с нашим молодым человеком.

– Ему теперь гораздо лучше, – собеседник ухмыльнулся. – Он почти совсем потерял сознание, но…

– В самом деле? – переспросил благородный гость.

– Но перед этим он, собрав последние из оставшихся сил, звал вас, выражался довольно грубо и требовал удовлетворения.

– Это точно беспредельщик! – буркнул незнакомец.

– Не совсем так, ваше сиятельство, – возразил хозяин, презрительно скривив губы. – Мои люди обыскали его, пока он находился в отключке. В вещах оказалась всего одна сорочка, а в кошельке – одиннадцать сотых кредита. Однако, несмотря на этот факт, он, теряя сознание, твердил, что, случись эта история в Гранже, вы бы раскаялись тут же на месте, а так вам придётся пожалеть чуточку позже.

– Значит это, наверняка, переодетый принц по крови, – холодно заметил незнакомец. – Так разве бывает?

– Я посчитал необходимым предупредить вас, ваше сиятельство, – вставил хозяин, – чтобы вы стали предельно внимательны. Всё в этом мире возможно!

– В пылу гнева он никого не называл? Может промелькнули имена знатных благородных из столицы?

– Обязательно называл! Похлопывал себя по карману и повторял: «Посмотрим, что скажет господин Лау Вель, когда узнает, что оскорбили человека, находящегося под его покровительством».

– Тот самый Лау Вель? – проговорил незнакомец, насторожившись. – Похлопывал себя по карману, называя имя Лау Веля?.. Ну и, почтеннейший хозяин? Полагаю, что, пока наш юноша пребывал без чувств, вы не побрезговали заглянуть также и в этот кармашек. Что же в нем находилось?

– Файл на карте памяти с посланием, адресованном господину Лау Велю, командующему легионом имперских Клериков.

– Да что вы говорите, какая поразительная новость? – деланно всплеснул руками незнакомец.

– Абсолютно так, как я имел честь докладывать вашему сиятельству, – поклонился хозяин.

Этот человек, не обладавший излишней проницательностью, не принял во внимание, какое выражение появилось при этих словах на лице знатного гостя. Отойдя от панорамного окна с видом на город, испещрённый трассами гравитраспортных артерий и коридорами для летательных аппаратов, о косяк которого он до сих пор опирался, вельможа озабоченно нахмурил брови.

– Зараза! – процедил он сквозь зубы. – Неужели Вель подослал ко мне этого грегорианца? Уж очень он юн! Но удар палашом, это удар палашом, как ни крути и возраст того, кто его нанесёт не имеет значения. А мальчишка внушает меньше опасений. Случается, что мелкое, своевременно учинённое препятствие способно помешать достижению великой цели. Незнакомец задумался на несколько минут, полностью отрешившись от общества хозяина.

– Послушайте! – обратился он наконец. – Не возьметесь ли вы оградить меня от этого придурошного? Прикончить его мне не позволяет совесть, а между тем… – на лице благородного вельможи появилось выражение холодной жестокости, – а между тем он мешает мне. Где он находится?

– В комнате моей ненаглядной, на втором этаже. Ему делают восстановительные инъекции и профилактику регенеративных функций организма.

– Вещи всё ещё при нем? Он не снял своего подобия военной экипировки?

– Всё на месте, внизу. Но раз этот юный сумасброд вам мешает…

– Разумеется. Он причина беспрецедентной суматохи в вашей гостинице и не только, которая беспокоит порядочных граждан содружества. Отправляйтесь к себе, приготовьте счёт и предупредите моего слугу.

– Как? Ваше сиятельство уже покидает нас? – хозяин расстроился и не скрывал этого.

– Об этом вас уведомили ранее, или нет? Я ведь приказывал подготовить флайтвариор. Разве распоряжение не исполнено до сих пор?

– Исполнено. Ваше сиятельство может убедиться.

– Вот и славно, тогда сделайте, как я сказал.

«Вот так штука! – подумал хозяин. – Уж не испугался ли он мальчишки?»

Но повелительный взгляд незнакомца остановил поток его мыслей. Он подобострастно поклонился и вышел.

«Только бы этот проходимец не увидел Лигетту, – подумал незнакомец. – Она скоро должна быть. Пока даже запаздывает. Лучше всего мне будет выдвинуться ей навстречу… Если б только я мог узнать, что изложено в файле, адресованном Лау Велю!..»

Продолжая шептать что-то про себя, незнакомец удалился.

Хозяин между тем, не сомневаясь, что именно присутствие юнца заставляет незнакомца покинуть гостиницу, поднялся в комнату супруги. Дартин почти окончательно пришел в себя. Намекнув на то, что имперская полиция может к нему придраться, так как паренёк затеял ссору со знатным вельможей, а в том, что незнакомец знатный вельможа, владелец комплекса не сомневался, хозяин постарался уговорить молодого Дартина, несмотря на слабость и тошноту, подняться и отправиться заниматься отлётом на столичную планету.

Грегорианец, ещё полуоглушённый, повязкой на голове, встал и, тихонько подталкиваемый радеющим за спокойствие хозяином, начал спускаться с лестницы. Однако первым, кого увидел, переступив порог комнаты и случайно бросив взгляд в окно, оказался его обидчик, спокойно беседовавший с кем-то, стоя у подножки навороченного гравикара.

Его собеседница, голова которой виднелась в окне, это молодая девушка лет двадцати, может двадцати двух. Мы уже упоминали о том, с какой быстротой Дартин схватывал особенности человеческого лица.

Он прекрасно видел, что дама молода и красива. И эта красота тем сильнее поразила его, что совершенно необычна для планеты Грег, где юноша жил до сих пор. Это белокурая девушка с длинными локонами, спускавшимися до плеч, с голубыми томными глазами, с розовыми губками и нереально белыми, руками. Она о чем-то оживленно беседовала с знатным незнакомцем.

– Подытожим, его высокопреосвященство чётко указывает, скорее приказывает мне… – говорила дама.

– …немедленно вернуться в империю Рош и сразу же прислать сообщение, если герцог покинет Роклэнд.

– А остальные распоряжения?

– Вы найдёте их в этом кофре, который вскроете только пересекая границу империи, получив код доступа.

– Прекрасно. Ну, а вы что намерены делать?

– Я возвращаюсь в Гранж.

– Не проучив этого дерзкого мальчишку?

Незнакомец собирался ответить, но не успел и рта раскрыть, как Дартин, слышавший весь разговор, предстал перед собеседниками на транспортной площадке комплекса.

– Этот дерзкий мальчишка сам сейчас наваляет по полной программе напыщенному господину! – зло выдал он. – И очень надеюсь, что тот, кого он собирается нахлобучить, на этот раз не свалит и не прикроется слугами.

– Не скроется? – переспросил незнакомец, нахмурившись.

– На глазах у прелестной леди, я полагаю, вы не решитесь свалить?

– Не забывайте… – остановила вельможу лигетта, видя, что тот хватается за эфес шпаги. – Малейшее промедление может все испортить, или даже погубить!

– Вы правы, – поспешно произнёс. – Летите куда вы там собирались.

Поклонившись девушке, вскочил в седло, а пилот гравикара активировал двигатели и дал полную тягу, срываясь с площадки в общий транспортный поток. Незнакомец и его собеседница разлетелись в противоположные стороны от отеля.

– А кто оплатит по счетам? – завопил хозяин, расположение которого к гостю изменилось радикально и превратилось в презрение при виде того, как тот удаляется, не заплатив и сотой доли кредита.

– Заплати, бездельник! – успел крикнуть, не останавливаясь слуге, который поднёс универсальный коммуникатор к прозрачному планшету хозяина и выдвинулся вслед за своим господином на скоростном лайтфлае.

– Тоже мне благородный, трусливая тварь! – сплюнул вгорячах Дартин, бросаясь, в свою очередь, на так и оставшийся на площадке свой потрёпанный лайтфлай. – Ещё и благородный. Кусок урода.

Однако юноша оказался слишком слаб, чтобы перенести такое потрясение. Не успел пробежать и десяти шагов, как в ушах у него зазвенело, голова закружилась, кровавое облако заволокло глаза, и он рухнул среди пешеходного рукава, не переставая кричать:

– Тварь! Тварь! Тварь!

– И действительно, жалкая тварь! – проговорил хозяин, приближаясь к грегорианцу, стараясь лестью заслужить доверие парня и обмануть его, как цапля обманывает улитку.

– Да, ещё и трусливый, – прошептал юноша. – Но зато она – необыкновенна и просто великолепна до умопомрачения!

– Кто она? – недоуменно переспросил трактирщик.

– Лигетта, – проговорил Дартин и вторично упал без сознания.

Грегорианец не придал значения их нейроимплантам, завуалированным и не поддавшимся сканированию его сетью, несомненно лучшей, дарованной когда-то Великим Императором отцу Дартина для передачи сыну. Принадлежавшей правящему дому, способной на многое, если подходить к делам с умом. Тактические и информационные базы шли полным комплектом, но об этом обстоятельстве отец никогда не упоминал.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул хозяин. – Двоих клиентов я уже упустил. Зато могу быть уверен, что этот пробудет несколько дней. Одиннадцать сотых кредита я все же заработаю.

Мы знаем, что одиннадцать сотых полноценного имперского кредита это все, что оставалось в доступе Дартина.

Хозяин рассчитывал, что этот юноша проболеет одиннадцать дней, платя по одной сотой в день, но он не звал своего молодого гостя. На следующий день Дартин поднялся в пять часов утра, самостоятельно спустился в холл, попросил достать ему кое-какие инъекции, точный список которых не открывал никому, к ним добавил хорошего вина и какго-то редкого грегорианского масла. Самостоятельно лечил свои многочисленные раны, сам менял повязки, делал инъекции не допуская к себе никого. Вероятно, что благодаря подготовке и великолепных свойствах своего организма к регенерации, а также имперской нейросети высочайшего уровня, и благодаря отсутствию врачей Дартин, в тот же вечер поднялся на ноги, а на следующий день оказался совсем здоровым.

Но, расплачиваясь за вино, то единственное, что потребил за весь день юноша, соблюдавший строжайшую диету, тогда как обслуживание лайтфлая, по утверждению хозяина, поглотило в три раза больше средств, чем можно предположить, считаясь с его раритетом, Дартин обнаружил пустой счёт. Карта памяти с посланием, адресованным Лау Велю, исчезла.

Сначала юноша искал её тщательно и терпеливо. Раз двадцать выворачивал карманы и обшаривал контейнеры одежды, снова и снова проверял свой дорожный кофр. Но, убедившись окончательно, что всё исчезло, пришел в такую огромную ярость, что чуть снова не явилась потребность в вине и покое с потреблением инъекций, ибо, видя, как разгорячился молодой гость, грозит в пух и прах разнести всё в этом заведении, если не найдут его карту памяти, хозяин вооружился дубиной и призвал слуг, администраторов, всех свободных от смен.

– Где, дери его с болтом, карта с моей рекомендацией! – неистово кричал Дартин. – Найдите мне его, торпеду в сопло без прогрева! Или я насажу вас на рельсотрон, как инсэктоидов!

К досаде, некоторое обстоятельство помешало юноше осуществить угрозу. Как мы уже излагали, палаш его оказался сломан в первой схватке, о чем он успел совершенно забыть.

Это досадное обстоятельство не остановило бы нашего юношу, если бы хозяин сам не решил наконец, что требование гостя справедливо.

– А действительно, – произнес он. – Куда же делась карта памяти?

– Да! Именно такой вопрос на повестке! – согласился Дартин. – Предупреждаю вас: это информация для самого Лау Веля. Если пропажа не найдется, то он заставит найти, уж будьте уверены!

Эта угроза подействовала на хозяина, ведь после императора и кардинала имя господина Лау Веля, пожалуй, чаще всего упоминалось не только военными, но и гражданами содружества. Существовал еще, правда, некий отец, но его имя произносилось не иначе как шепотом: так велик казался страх перед «серым Адептом», личным другом кардинала Лау Гише.

Отбросив незамысловатое оружие, знаком приказав подручным сделать тоже самое, хозяин сам подал добрый пример и занялся поисками послания.

– Разве в нём находились какие-нибудь ценные сведения? – спросил он после бесплодных поисков.

– А ты думал, я с ним так, для красоты таскаюсь! – проорал молодой грегорианец рассчитывавший на личное послание, чтобы пробить себе путь при дворе. – В нем заключалось все мое состояние, это к слову.

– Галактические кредосы? – осведомился хозяин.

– Кредосы на получение денег из личного казначейства его величества, – ответил Дартин, который, рассчитывая с помощью послания поступить на имперскую службу, счёл, что вправе, не обманывая никого, выдать этот самую малость рискованный ответ.

– Твою жестянку! – витиевато выразился хозяин, пребывая в полном отчаянии.

– Но это не столь важно, – продолжал юноша со свойственным грегорианцу апломбом, – это не так неважно, а деньги истинный пустяк. Само послание, вот единственное, что имеет значение. Я предпочёл бы потерять тысячу сотен кредитов, чем утратить его!

С тем же успехом он мог бы назвать любую из сумм, но его удержала юношеская скромность.

Внезапно словно луч света сверкнул в мозгу хозяина, который тщетно обыскивал все помещения.

– Письмо вовсе не потеряно! – подвёл он в итоге.

– В смысле? – удивился парень и вытянул в изумлении лицо.

– Нет. Оно банально украдено.

– Вполне может быть, а кем по-вашему?

– Вчерашним неизвестным благородным. Он посещал место, где лежала амуниция и оставался там один. Бьюсь об заклад, что это дело его рук!

– Уверены? – неуверенно произнёс Дартин.

Ведь ему лучше, чем кому-либо известно, что карта памяти имеет значение только для него самого, и он не представляет себе, чтобы кто-нибудь мог на него позариться. Несомненно то, что никто из находившихся в отеле в тоже самое время, как и никто из слуг, попросту не могли извлечь какие-либо выгоды из этого послания.

– Подведём итог. Вы сказали, что подозреваете этого наглого незнакомца? – переспросил юноша.

– Я говорю вам, что уверен в этом, – подтвердил хозяин. – Когда я сказал ему, что вашей милости покровительствует господин Лау Вель, и что при вас есть послание к этому достославному вельможе, он сильно забеспокоился. Поинтересовался, где находится, и немедленно отправился к вашим вещам.

– Тогда похититель он! – озадачился Дартин. – Я уведомлю Лау Виля, а он императора!

Затем, с важностью вытащив из кармана два пластиковых жетона, наличной и самой мелкой единицы валюты в империи, протянул хозяину, который, проводил его до подготовленного к транспортировке лайтфлая.

Парня ожидало путешествие на межпланетном лайнере до космопорта столицы империи. Стазисом пользоваться нужды не возникло, по причине непродолжительного по времени перелёта. Посему, молодой человек занимался штудированием карт города и его окрестностей, тратя отпущенное с несомненной пользой.

По прибытию Лау Дартин продал не вписывающийся в столичную атмосферу транспорт, выиграв незначительную сумму на первое время. При этом едва не поцапался с ростовщиком покупателем.

Итак, Дартин вступил в Гранж пешим, неся под мышкой кофр, и бродил по хитросплетениям пешеходных рукавов и магистралей между мегахолами по столичным улицам до тех пор, пока ему не удалось снять комнату, соответствующую его скудным средствам. Это помещение представляло собой уютное гнёздышко по понятиям провинциала со всем набором мебели, удобств и технических приспособлений домашнего обихода, без которых современный человек не мыслил своего существования.

Внеся задаток, грегорианец сразу же перебрался к себе и весь остаток дня занимался работой, приводя в порядок потрёпанную амуницию. Затем съездил в отведённый квартал, где оружейники приняли и восстановили клинок к палашу, починив систему плазменного контура.

После этого доехал с многочисленными пересадками до центральной части столицы и у первого встретившегося Клерика из легионеров императора поинтересовался, где находится особняк или резиденция уважаемого Лау Веля. Оказалось, что резиденция расположена в другой части города и совсем близко от места, где поселился Лау Дартин. Данное обстоятельство парень истолковал не иначе, как предзнаменование успеха.

Довольный своим поведением в отеле, не раскаиваясь в прошлом, веря в настоящее и полный надежд на будущее, грегорианец лег и уснул. Проспал, как добрый провинциал, до девяти утра и, поднявшись, отправился к достославному Лау Велю, третьему лицу Империи Гранжир.

Глава 2. Легионеры Императора

Господин Лау Вельер, имя, которое еще продолжают носить его родичи на планете Грег, или Лау Вель, как он в конце-концов стал называть себя в Гранже, путь свой и в самом деле начал так же, как Лау Дартин, то есть без гроша в кармане, но с тем же запасом дерзости, остроумия и находчивости, благодаря которому даже самый бедный грегорианский благородный, питающийся одними надеждами на родительское наследство, нередко добивался большего, любого столичного дворянина, опиравшегося на реальные блага. Дерзкая смелость, как и более дерзкая удачливость, в то время, когда удары шпаг и залпы импульсников сыпались градом, возвели его на самую вершину лестницы, именуемой придворным успехом, по которой он взлетел, шагая через три ступеньки.

Он являлся истинным другом императора, как всем известно, глубоко чтившего память его отца. Ведь отец Лау Веля так преданно служил ему в войнах против инсэктоидов. За недостатком наличных денег, коих всю жизнь не хватало грегорианцу, все долги оплачивал острыми шутками и выходками, чего ему не приходилось занимать. Единственное, что за недостатком этих самых средств, как мы уже высказывались, император позволил ему после освобождения Гранжа, включить в свой герб и герб Великого Дома. Плюс, неограниченный доступ в имперские базы данных, слишком дорогостоящие, если приобретать их за собственные средства.

Это несомненно являлось большой честью, но чертовски малой прибылью. Умирая, главный соратник великого императора, оставил в наследство сыну всего только шпагу и герб. Благодаря этому наследству и своему чистому имени, Лау Веля приняли ко двору молодого принца, где он доблестно служил своей шпагой. Один из лучших фехтовальщиков империи, обычно говорил, что, если бы кто-нибудь из его друзей собрался драться на дуэли, он посоветовал бы ему пригласить в секунданты первым его, а вторым Вельера, которому, пожалуй, даже следовало бы отдать предпочтение.

Император-отец питал настоящую привязанность к грегорианцу. Правда привязанность императорскую – эгоистическую, но все же привязанность. Дело в том, что в эти трудные времена высокопоставленные лица вообще стремились окружить себя людьми такого склада, как Лау Вельер. Много нашлось бы таких, которые могли считать своим девизом слово «сильный» – вторую часть надписи на гербе Велей, но мало кто из благородных мог претендовать на эпитет «верный», составлявший первую часть этой надписи.

Вельер это право имел. Он являлся одним из тех редких людей, что умеют повиноваться слепо и без рассуждений, как верные псы, отличаясь сообразительностью и крепкой хваткой. Глаза служили ему для того, чтобы улавливать, не гневается ли на кого-нибудь император, а рука и нейроимпланты с вариативной имперской сетью предназначены разить. Вельер до сих пор недоставало только случая чтобы проявить себя, но он выжидал его, чтобы ухватить за вихор, лишь только случай подвернется. Недаром император-отец и назначил его командующим своих Клериков имперского легиона, игравших для него ту же роль, что ординарная охрана.

Кардинал, со своей стороны, в этом отношении не уступал к императору. Увидев, какой грозной когортой избранных окружил себя Легг Валтимор, этот второй или, правильнее, первый властитель Гранжира также пожелал иметь малую армию. Поэтому он обзавелся собственными Адептами, как Легг Валтимор обзавелся своими, и можно спокойно наблюдать, как эти два властелина-соперника отбирали для себя во всех гранжирских планетах людей, прославившихся своими ратными подвигами.

Случалось очень часто, что Лау Гише и Легг Валтимор по вечерам за партией в шахматы спорили о достоинствах своих воинов. Каждый из них хвалился выправкой и смелостью последних и, на словах осуждая стычки и дуэли, втихомолку подбивал своих телохранителей к дракам. Победа или поражение их Клериков доставляли им непомерную радость или подлинное огорчение.

Так, по крайней мере, повествует в своих памятных записях и файлах человек, бывший участником огромного числа этих побед и некоторых поражений.

Лау Вельер разгадал слабую ноту своего повелителя, и этому был обязан неизменным, длительным расположением императора Валтимора, который не прославился постоянством в дружбе. Вызывающий вид, с которым он проводил парадным маршем своих Клериков легиона перед кардиналом Лау Гише, заставлял в гневе щетиниться седые усы его высокопреосвященства. А количество модификантов и нейростимуляторов и вовсе зашкаливало.

Вельер до тонкости владел искусством войны того времени, когда приходилось жить либо за счет врага, либо за счет своих соотечественников. Солдаты его составляли собственный легион сорвиголов-Клериков, повиновавшихся только ему одному, что служило причиной откровенной зависти.

Вечно пьяные, небрежно одетые – в исцарапанной нейроброне, повреждёнными и наспех отремонтированными броневыми латами, и потрёпанной повседневной амуниции, Клерики императора, или, вернее, Вельера шатались по барам, по злачным местам и гоняли на лайтфлаях вопреки полиции, орали, бряцая шпагами и с наслаждением задирали Адептов кардинала, когда те встречались им на дороге.

Затем из ножен с тысячью прибауток выхватывалась шпага.

Случалось, их убивали, и они падали, убежденные, что будут оплаканы и отомщены. Чаще же случалось, что убивали они, уверенные, что им не дадут сгнить на планете изгоев-штрафников, в тюрьме. Вельер, разумеется, вытащит их. Эти люди на все голоса расхваливали Лау Вельера, которого обожали, и, хоть все они были отчаянные головы, трепетали перед ним, как школьники перед строгим учителем, повиновались ему по первому слову и постоянно готовились умереть, чтобы смыть с себя малейший его упрек.

Господин Вельер пользовался этим мощным рычагом на пользу императору и его приверженцам, а позднее и себе, как и своим друзьям. Впрочем, ни из каких записей того времени не следует, чтобы даже враги, а их существовало у него немало как среди владевших пером, так и среди владевших абордажным палашом и рельсотроном. Чтобы и враги обвиняли этого достойного мужа в том, будто тот брал какую-либо плату за помощь, оказываемую его верными солдатами.

Владея способностью вести беседу не хуже искуснейших интриганов, он оставался честным человеком. Более того, несмотря на изнурительные перелёты экспедиционных планетарных сил, на все тяготы военной жизни, он являлся отчаянным искателем веселых приключений, изощреннейшим дамским угодником, умевшим при случае щегольнуть изысканным мадригалом. О его победах над женщинами ходило столько же сплетен, сколько двадцатью годами раньше о сердечных делах Лиеепая, а это кое-что значило. Командующий легионерами имперских Клериков всегда вызывал восхищение, страх и любовь, а другими словами, достиг вершин счастья и удачи.

Легг Валтимор поглотил все мелкие созвездия своего двора, затмив их своим ослепительным сиянием, тогда как отец его Олн, предоставлял каждому из своих любимцев, каждому из приближенных сиять собственным блеском. Кроме утреннего приема у императора и у кардинала, в Гранже происходило больше двухсот таких «утренних приемов», пользовавшихся особым вниманием. Среди них, утренний прием у Вельера собирал наибольшее число посетителей. Количество боевиков и флайтвариоров на посадочных площадках стояло невпроворот.

Его резиденция, расположенная в старой части мегагорода, походила на блок-базу экспедиционных сил содружества уже с шести часов утра летом и с восьми часов зимой. Человек двести или тысяча Клериков, видимо сменявшихся время от времени, с тем чтобы число их всегда оставалось внушительным, постоянно расхаживали по двору, вооруженные до зубов и готовые на всё.

По самодвижущейся лестнице, такой широкой, что современный архитектор на занимаемом ею месте выстроил бы целый мегахолл, сновали вверх и вниз старухи, искавшие каких-нибудь милостей, приезжие из провинции дворяне, жаждущие зачисления в имперские Клерики, и лакеи в разноцветных, полированных экзоскафах, явившиеся сюда с посланиями от своих господ.

В приемной на длинных, расположенных вдоль стен эргономичных креслах, рядом со столиками на гравиплатформах, сидели избранные, то есть те, кто приглашен хозяином. С утра и до вечера в официальной приемной Лау Вельера стоял несмолкаемый гул, в то время как он сам работал в кабинете, прилегавшем к этой комнате, принимал гостей, выслушивал жалобы, отдавал приказания и, как император со своего балкона в Гартмане, ультрасовременном подобии дворца, мог, подойдя к панораме окна, произвести смотр своим людям и вооружению.

В тот день, когда Лау Дартин-младший явился сюда впервые, круг собравшихся казался необычайно внушительным, особенно в глазах провинциала с ближайшей луны. Провинциал, правда, был грегорианцем, и его земляки в те времена пользовались славой людей, которых трудно чем-либо смутить.

Остановка на магистрали общественного гравитранспорта, несколько минут переходов по рукавам, и, пройдя через массивные парадные двери, отделанные броне-полосками и снабжённые системой силовых дефлекторов, посетитель оказывался среди толпы вооруженных людей. Люди эти вальяжно расхаживали по двору, перекликались, затевали то ссору, то игру. Чтобы пробить себе путь сквозь эти бушующие людские волны, нужно стать офицером, вельможей или хорошенькой девушкой.

Наш юноша с пылким сердцем и взором горящим, прокладывал себе путь сквозь эту толкотню и давку, прижимая к худым ногам непомерно длинный палаш с фамильной инкрустацией на эфесе, не отнимая руки от тактического монокуляра и сканируя нейросети, улыбался жалкой улыбкой провинциала, старающегося скрыть свое смущение. Миновав ту или иную группу вооружённых до зубовного скрежета посетителей, вздыхал с некоторым облегчением, но ясно ощущал, что присутствующие оглядываются ему вслед, и впервые в жизни Дартина, у которого до сих пор всегда складывалось довольно хорошее мнение о своей особе, чувствовал себя неловким и смешным.

У самой автоматической лестницы положение стало еще затруднительнее. У основания платформы четверо Клериков забавлялись веселой игрой, в то время как столпившиеся на площадке десять или двенадцать их приятелей ожидали своей очереди, чтобы принять участие в забаве. Один из четверых, стоя ступенькой выше прочих и обнажив шпагу, препятствовал или старался препятствовать остальным троим подняться по лестнице. Эти трое нападали на него, ловко орудуя шпагой, причём, плазменные контуры у всех активны.

Дартин принял эти шпаги за фехтовальные рапиры. Но вскоре, по некоторым царапинам на лицах участников игры, понял, что клинки были самым тщательным образом приведены в полную боевую готовность. Писк и незамедлительное применение персональных инъекторов с нейростимуляторами говорил сам за себя. Всё более чем серьёзно. При каждой новой царапине не только зрители, но и сами пострадавшие разражались бурным хохотом. Жестко.

Легионер, занимавший в эту минуту верхнюю платформу, блестяще отбивался от своих противников. Вокруг собралась толпа. Условия игры заключались в том, что при первой же царапине раненый выбывал из игры и его очередь на аудиенцию переходила к победителю. За какие-нибудь пять минут трое оказались задетыми. У одного была поцарапана рука и пробита броневставка на жилете, у другого подбородок, у третьего ухо, причем защищавший ступеньку не был задет ни разу. Такая ловкость, согласно условиям, вознаграждалась продвижением на четыре очереди.

Как ни трудно было удивить нашего молодого путешественника или, вернее, заставить его показать, что он удивлен, все же эта игра поразила его. На его родной планете Грег, там, где кровь обычно так легко ударяет в голову, для вызова на дуэль все же требовался хоть какой-нибудь повод.

Грегорианцу игра четверых игроков показалась ему самой необычайной из всех, о которых ему когда-либо приходилось слышать даже в самой Грегории. Почудилось, что он перенесся в пресловутую страну великанов и где натерпелся такого страха. А между тем до цели еще далеко. Оставались верхняя площадка и приемная.

На площадке уже не дрались, там сплетничали о симпатичных женщинах, а в приемной болтали о дворе императора. На площадке Дартин покраснел, в приемной затрепетал. Его живое и смелое воображение, делавшее его в Грегории опасным для молоденьких горничных, а подчас и для их молодых хозяек, никогда, даже в горячечном бреду, не могло бы нарисовать и половины любовных прелестей. Точнее четверти любовных подвигов, служивших здесь темой разговора и приобретавших особую остроту от тех громких имен и сокровеннейших подробностей, которые при этом перечислялись. Но если на площадке был нанесен удар его добронравию, то в приемной поколебалось его уважение к кардиналу.

Здесь Дартин, к своему великому удивлению, услышал, как критикуют политику, заставлявшую трепетать Содружество. Нападкам подвергалась и личная жизнь кардинала, хотя за малейшую попытку проникнуть в нее, как знал Дартин, пострадало столько могущественных и знатных вельмож. Этот великий человек, которого так глубоко чтил Лау Дартин-отец, служил здесь посмешищем для Клериков Вельера. Одни потешались над его кривыми ногами и сутулой спиной. Кое-кто распевал неприятные песенки о его возлюбленной, и о его племяннице, а другие тут же сговаривались подшутить над пажами и телохранителями. Все это представлялось Дартину немыслимым и диким.

Но, если в эти едкие эпиграммы по адресу кардинала случайно вплеталось имя императора, то казалось, что чья-то невидимая рука на мгновение прикрывала эти насмешливые уста. Разговаривавшие в смущении оглядывались, словно опасаясь, что голоса их проникнут сквозь стену в кабинет Лау Вельера. Но почти тотчас же брошенный вскользь намек переводил снова разговор на его высокопреосвященство, голоса снова звучали громко, и ни один из поступков великого кардинала не оставался в тени.

«Всех этих людей, – с ужасом подумал Дартин, – неминуемо засадят в Бастион и разложат на молекулы. А меня заодно с ними. Сочтут соучастником, раз я слушал и слышал их трёп. Что сказал бы мой отец, так настойчиво внушавший мне уважение к кардиналу, если б знал, что я нахожусь в обществе подобных идиотов!»

Юноша поэтому, как легко догадаться, не решался принять участие в разговоре. Он глядел во все глаза и жадно слушал, напрягая все свои пять чувств, лишь бы ничего не упустить. Несмотря на все уважение к отцовским советам, следуя своим влечениям и вкусам, склонялся скорее одобрять, чем порицать, происходившее вокруг него. Принимая, во внимание, что он совершенно чужой среди этой толпы приверженцев Лау Вельера и его впервые видят здесь, подошли узнать о цели визита.

Дартин скромно назвал свое имя и, ссылаясь на то, что он земляк Вельера, поручил слуге, подошедшему к нему с вопросом, исходатайствовать для него у хозяина несколько минут аудиенции. Слуга покровительственным тоном обещал передать его просьбу в свое время.

Несколько оправившись от первоначального смущения, Дартин смог приглядеться к одежде и лицам окружающих.

Центром одной из самых оживленных групп был рослый Клерик с высокомерным лицом и в необычном костюме, привлекавшем к нему общее внимание.

Одет не в форменный нейроскаф или экзоброню, ношение которых, впрочем, не считалось обязательным в те времена, времена меньшей свободы, но большей независимости, а в светло-голубой, порядочно выцветший и потертый скаф, поверх которого красовалась роскошная перевязь, шитая золотом и сверкавшая, словно солнечные блики на воде в ясный полдень. Длинный плащ алого бархата изящно спадал с его плеч, позволяя спереди увидеть ослепительную перевязь, на которой висела огромных размеров шпага.

Этот Клерик только что сменился с караула, жаловался на болезнь и нарочно покашливал. Вот поэтому-то ему и пришлось накинуть статусный плащ, как он пояснял, пренебрежительно роняя слова и покручивая ус, тогда как окружающие, и больше всех Дартин, шумно восхищались шитой золотом перевязью.

– Бывает, – говорил он, – это снова входит в моду после последней битвы с инсэктами. Хоть и расточительство, я и сам знаю, но модно. Впрочем, надо ведь куда-нибудь девать родительские денежки.

– Ах, Басс, – восхитился один из присутствующих, – не старайся нас уверить, что этим подвесом шпаги ты обязан отцовским щедротам! Не преподнесла ли ее тебе дама под вуалью, с которой я встретил тебя в воскресенье около ворот Гартмана?

– Нет, клянусь честью и даю слово, а так же голову на отсечение, что я купил ее на собственные деньги, – ответил тот, кого называли Басс.

– Да, – заметил один из имперских Клериков, – купил точно так, как я вот этот новый коммуникатор. На те самые деньги, которые моя возлюбленная положила вместо старого.

– Нет, ну что вы в самом деле, – возразил Басс, – и я могу засвидетельствовать, что заплатил за нее двенадцать сотых кредита.

Восторженные возгласы усилились, но сомнение оставалось.

– Разве не правда, Барсис? – спросил Басс, обращаясь к другому легионеру.

Этот Клерик, являлся прямой противоположностью тому, который к нему обратился, назвав его Барси. Это молодой человек лет двадцати двух или двадцати трех, с простодушным и несколько слащавым выражением лица, с черными глазами и румянцем на щеках, покрытых, словно персик осенью, бархатистым пушком. Тут у героя вкрались обоснованные подозрения.

Тонкие усы безупречно правильной линией оттеняли верхнюю губу. Избегал опустить руки из страха, что жилы на них могут вздуться. Время от времени пощипывал мочки ушей, чтобы сохранить их нежную окраску. Говорил мало, медленно, часто кланялся, смеялся бесшумно, обнажая красивые зубы, за которыми, как и за всей своей внешностью, по-видимому, тщательно ухаживал. На вопрос своего друга он ответил утвердительным кивком.

Это подтверждение устранило, по-видимому, все сомнения насчет великолепной перевязи. Ею продолжали любоваться, но говорить перестали. Разговор, постепенно, подчиняясь неожиданным ассоциациям, перешел в другую тему.

– Какого вы мнения о том, что рассказывает техник господина Вьена? – поинтересовался другой Клерик, не обращаясь ни к кому в отдельности, а ко всем присутствующим одновременно.

– Что же он рассказывает? – с важностью парировал Крош.

– Он рассказывает, что в Сееле встретился с Лау Шарелом, этим преданнейшим слугой кардинала. Шарел пребывал в одеянии придуря, и, пользуясь таким маскарадом, этот проклятый Адепт провел господина де Эга, как последнего идиота.

– Как последнего болвана, – вторил Крош. – Но правда ли это?

– Я слышал об этом от Барсис, – заявил легионер императора.

– Да ладно?

– Да! Ведь вам это прекрасно известно, Крош, – произнес Барсис. – Я рассказывал вам об этом вчера. Не стоит к этому возвращаться.

– «Не стоит возвращаться»! – повысил голос Крош. – Вы так считаете? «Не стоит возвращаться»! Черт возьми, как вы быстро решаете!.. Как!.. Кардинал выслеживает дворянина с помощью предателя, разбойника, висельника похищает у него письма и, пользуясь все тем же шпионом, на основании этих писем, добивается казни Вьена под нелепым предлогом, будто бы Лау Вьен собирался убить императора и женить герцога Роклэндского на имперетрице! Никто не мог найти ключа к этой загадке. Вы, к общей радости, сообщаете нам разгадку тайны и, когда мы еще не успели даже опомниться, объявляете нам сегодня: «Не стоит к этому возвращаться»!

– Ну что ж, вернемся к этому, раз вы так настаиваете, – терпеливо согласился Барсис.

– Будь я технарём господина Вьена, – продолжил Крош, – я бы проучил этого Шарела!

– А вас проучил бы Красный Герцог, – спокойно заметил Барсис.

– Красный Герцог… Великолепно сказано! Красный Герцог!.. – закричал Крош, хлопая в ладоши и одобрительно кивая. – Красный Герцог – это восхитительно. Я постараюсь распространить эту остроту, будьте уверены. Вот так остряк этот Барсис!.. Как жаль, что вы не имели возможности последовать своему призванию, дорогой мой! Какой очаровательный церковник получился бы из вас!

– О, это только временная отсрочка, – заметил Барсис. – Когда-нибудь я все же буду кардиналом. Вы ведь знаете, Крош, что я в предвидении этого продолжаю изучать богословие.

– Он добьется своего, – заявил Крош. – Рано или поздно, но обязательно добьется.

– Скорее рано, – ответил Барсис.

– Он ждет только одного, чтобы снова облачиться в сутану, которая висит у него в шкафу позади одежды Клерика имперского легиона! – воскликнул один из легионеров.

– Чего же он ждет? – спросил другой.

– Он ждет, чтобы императрица подарила стране наследника.

– Незачем, господа, шутить по этому поводу, – заметил Крош. – Императрица, слава богу, еще в таком возрасте, что это возможно.

– Говорят, что лорд Роклэнд в Гранжире!.. – подметил Барсис с лукавым смешком, который придавал этим как будто невинным словам некий двусмысленный оттенок.

– Барсис, друг мой, на этот раз вы не правы, – перебил его Крош, – и любовь к остротам заставляет вас перешагнуть известную границу. Если б господин Лау Вельер услышал, вам бы не поздоровилось за такие слова.

– Н-да! Не собираетесь ли вы учить меня, Крош? – хмыкнул Барсис, в кротком взгляде которого неожиданно сверкнула молния.

– Да! Друг мой, – ответил Басс, – будьте Клериком или кардиналом, но не тем и другим одновременно. Вспомните, Шосс на днях сказал вам, что вы едите из всех кормушек… Нет-нет, прошу вас, не будем ссориться. Это ни к чему. Вам хорошо известно условие, заключенное между вами, Шоссом и мною.

Вы ведь бываете у госпожи Лау Дильён и ухаживаете за ней. Вы бываете у госпожи Бу Аси, кузины госпожи Лау Шез, и, как говорят, состоите у этой дамы в большой милости. О, господа, вам незачем признаваться в своих успехах, никто не требует от вас исповеди. Кому неведома ваша скромность! Но раз уж вы, чёрт возьми, обладаете даром молчания, не забывайте о нём, когда речь идет о её императорском величестве. Пусть болтают что угодно и кто угодно о императоре и кардинале, но императрица священна, и если уж о ней говорят, то пусть говорят одно хорошее.

– Крош, вы самонадеянны, заметьте это, – произнес Барсис. – Вам ведь известно, что я не терплю поучений и готов выслушивать их только от Шосса. Что же касается вас, милейший, то ваша чрезмерно роскошная перевязь не внушает особого доверия к вашим благородным чувствам. Я стану аббатом или кардиналом, когда сочту нужным. Пока что я Клерик и, как таковой, говорю все, что мне вздумается. Сейчас мне вздумалось сказать вам, что вы мне надоели.

– Барсис!

– Крош!

– Уважаемые!.. – послышалось со всех сторон.

– Господин Лау Вельер ждет господина Лау Дартина! – их перебили, распахнув дверь кабинета.

Дверь кабинета, пока произносились эти слова, оставалась открытой, и все сразу умолкли. И среди этой тишины молодой грегорианец пересек приемную и вошел к командующему имперским легионом Клериков, честно радуясь, что так своевременно избежал участия в развязке этой странной ссоры.

Глава 3. Знакомство

Господин Лау Вельер пребывал в самом, что ни есть, дурном расположении духа. Тем не менее, уважаемый муж учтиво принял молодого человека, поклонившегося почти до земли, и с улыбкой выслушал его приветствия. Грегорианский акцент паренька напомнил молодость и родные края, воспоминания, способные в любом возрасте порадовать человека. Но тут же, подойдя к дверям приемной и подняв руку типа в знак того, что он просит разрешения у Дартина сначала покончить с остальными, а затем уже приступить к беседе с ним, он трижды крикнул, с каждым разом повышая голос так, что в нем прозвучала вся гамма интонаций от повелительной до гневной:

– Шосс! Росс! Басс! – он исказил имена по непонятной причине.

Оба Клерика, с которыми мы уже успели познакомиться и которым принадлежали два последних имени, сразу же отделились от товарищей и вошли в кабинет, дверь которого захлопнулась за ними, как только они перешагнули порог. Их манера держаться, хотя они и не были вполне спокойны, своей непринужденностью, исполненной одновременно и достоинства, и покорности, вызвала восхищение Дартина, видевшего в этих людях неких полубогов, киберов и техноморфов в одном лице, а в их начальнике властелина вселенной, готового разразиться громом и молнией.

Когда оба легионера вошли и дверь за ними закрылась, гул разговоров в приемной, которым вызов Клериков послужил, вероятно, новой пищей, опять усилился, когда, наконец, господин Вельер, хмуря брови, три или четыре раза прошелся молча по кабинету мимо Басса и Росса, которые стояли безмолвно, вытянувшись, словно на построении, он внезапно остановился напротив и, окинув с ног до головы гневным взором, произнес:

– Известно ли вам, милые леди, что мне сказал император, и не далее как вчера вечером? Просто интересуюсь вашей проницательностью и осведомлённостью!

После такого открытия о принадлежности легионеров к женскому полу, наш юноша не то, что удивился, потерял нить повествования и забыл цель своего визита. В голове не укладывалась причина маскарада и вопиющего попустительства командующего. Нанимать девушек в Легион строго воспрещалось во все времена.

– Нет, – после короткого молчания ответствовали обе легионерши. – Нет, нам ничего не известно, – застыли пожирая командира глазами.

– Но мы надеемся, что вы окажете нам честь сообщить об этом, – добавила Росс в высшей степени учтиво и отвесила изящный поклон.

– Он сказал мне, что впредь будет подбирать себе бойцов из Адептов господина кардинала.

– Господина кардинала? Да ладно, вы шутить изволили? – ухмыльнулась Басс.

– Он пришел к заключению, что его кисленькое пиво требует подбавки свежего.

Обе девушки вспыхнули до ушей, а Дартин не знал, куда ему деваться, и готовился провалиться на месте. Неудобство может вылиться боком. Запрсто.

– Да, да! – продолжал Вельер, все более горячась. – И его императорское величество совершенно прав, – сделал паузу, прохаживаясь перед замерзшими, – ибо, клянусь честью, госпожи Клерики играют жалкую роль при дворе! Господин кардинал вчера вечером за игрой в шахматы соболезнующим тоном, который очень задел меня, принялся рассказывать, что эти проклятые легионеры-головорезы, произнося слова с особой насмешкой, которая понравилась мне еще меньше. Эти рубаки, добавил потом он, поглядывая на меня своими глазами дикой кошки, или рептилии, задержались позже разрешенного часа в ресторане на улице Еру. Его Адепты, совершавшие патрулирование, – покосился на проштрафившихся. – Казалось, он расхохочется мне в лицо. Так вот, они были буквально принуждены задержать этих нарушителей ночного покоя. Тысяча инсэктов! Вы знаете, что это значит? Арестовать имперских Клериков! Вы были в этой компании… И да, вы, не отпирайтесь, вас опознали, и кардинал назвал ваши имена. Я виноват, виноват, ведь сам подбираю себе людей. Вот хотя бы вы, Росс, нахрена выпросили у меня плащ легионера, когда вам так к лицу сутана?

– Ну а вы, Басс… вам роскошный подвес нужен, должно быть, чтобы повесить на нём тренировочную шпагу? А Шосс… Я не вижу Шосса. Итак, леди. Где он?

– Господин Вельер, – с грустью произнесла Росс, – он приболел, очень сильно.

– Приболел? Приболел, вы это утверждаете чтобы поиздеваться? А чем, позвольте спросить?

– Опасаются, что у него лунный грипп, – вздохнула Басс, поправляя серьёзную шпагу, стремясь вставить и свое слово. – Весьма печальная история. Эта болезнь может изуродовать его, вы же знаете, как она опасна.

– Грипп?.. Вот так славную историю вы тут рассказываете, Басс! Болеть лунным гриппом в его возрасте! Нет, нет!.. Он, должно быть, ранен… или убит… Если бы я мог знать!.. Тысяча инсэктов! Господа Клерики, – сменил обращение, на диалог как с мужчинами. – Я не желаю, чтобы мои люди шатались по подозрительным местам, затевали драки на улицах и пускали в ход шпаги в темных закоулках! Я не желаю, в конце концов, чтобы мои люди служили посмешищем для Адептов господина кардинала! Эти самые Адепты спокойные ребята, порядочные, ловкие. Их не за что арестовывать, да, кроме того, они и не дали бы себя арестовать. Я в этом уверен! Они предпочли бы умереть на месте, чем отступить хоть на шаг. Спасаться, бежать, удирать – на это способны только имперские легионеры!

Басс и Росс дрожали от ярости. Готовились задушить Лау Вельера, если бы в глубине души не чувствовали, что только горячая любовь к ним заставляет его так орать. Девушки в мужском обличии постукивали каблуками о ковер, до крови кусали губы и изо всех сил сжимали эфесы шпаг.

В приемной слышали, что вызывали Шосса, Басса и Росса, и по голосу уважаемого Вельера угадали, что он сильно разгневан. Десяток голов, терзаемых любопытством, прижался к двери в стремлении не упустить ни слова, и лица бледнели от ярости, тогда как уши, прильнувшие к скважине, не упускали ни звука, а уста повторяли одно за другим оскорбительные слова любимого всеми командующего Имперскими Легионерами, делая их достоянием всех присутствующих. В одно мгновение резиденция, от дверей кабинета и до самой дальней площадки паркинга лайтфлаев, превратилась в кипящий котел. Командующий вновь стал соблюдать девичье инкогнито вызванных Клериков.

– Неужто! Имперские легионеры позволяют алептам кардинала себя арестовывать! – продолжал хозяин кабинета, в глубине души не менее разъяренный, чем его подчинённые, чеканя слова и, словно заряды рельстронов вонзая их в грудь своих слушателей. – Вот как! Шестеро Адептов арестовывают шестерых Клериков императора! Тысяча инсэктов! Я принял решение. Прямо отсюда отправляюсь в Гартман к императору и подаю в отставку, отказываюсь от должности командующего Клериков и прошу назначить меня обычным лейтенантом Адептов кардинала. А если откажут, тысяча инсэктов, я стану аббатом!

При этих словах ропот за стеной превратился в бурю. Всюду раздавались проклятия и богохульства. Возгласы:

«Тысяча инсэктов!», «Бог и все его ангелы!», «Смерть и вторжение в мозг!» – повисли в воздухе. Дартин глазами искал, нет ли какой-нибудь портьеры, за которой он мог бы укрыться, и ощущал непреодолимое желание забраться под стол.

– Так вот, господин полковник! – буквально зашипела Басс, потеряв всякое самообладание. – Нас действительно было шестеро против шестерых, однако на нас напали из-за угла, и, раньше чем мы успели обнажить оружие, двоих убили наповал, а Шосс так тяжело ранен, что не многим отличался от труппа. Он пытался подняться и снова валился на землю. Том не менее мы не сдались. Нет! Нас уволокли силой. По пути мы воспользовались моментом и скрылись на лайтфлаях. Что касается Шосса, то его посчитали мертвым и оставили спокойно лежать на поле битвы, полагая, что с ним не стоит возиться. Вот как было дело. Черт дери, полковник! Не всякий бой можно выиграть. Великий Омеи и тот проиграл Фарскую битву.

– И я имею честь доложить, – добавила Росс, – что одного из нападавших я самолично заколола его собственной шпагой, так как моя сломалась после первого же выпада. Убила или заколола, как вам будет угодно, полковник. Жаль что рельсовики запрещены в столице…

– Я не знал этого, – смягчился Вельер, несколько успокаиваясь.

– Господин кардинал, как я вижу, кое-что преувеличил, – добавили Клерики.

– Но умоляю вас… – продолжала девушка в облике мужчины, видя, что хозяин кабинета смягчился, и уже осмеливаясь обратиться к нему с просьбой, – молю вас, не говорите никому, что Шосс ранен! Он был бы в отчаянии, если б это стало известно императору. А так как рана очень тяжелая заряд разгонника раздробил броневставку и повредил осколками плечо…

В эту минуту край портьеры приподнялся, и на пороге показался Клерик с благородным и красивым, но смертельно бледным лицом.

– Шосс! – вскрикнули обе легионерши. – Какого лешего ты припёрся? Тебе лежать и восстанавливаться в регенерационной капсуле надо!

– Шосс! – повторил за ними Лау Вельер. – Действительно? – перевёл взгляд на девушек.

– Вы звали меня, господин полковник, – с трудом выдал вошедший, обращаясь к Вельеру. Голос его звучал слабо, но совершенно спокойно. – Вы звали меня, как сообщили мне товарищи, и я поспешил явиться. Жду ваших приказаний!

И с этими словами Клерик, безукоризненно одетый и, как всегда, подтянутый, твердой поступью вошел в кабинет. Вельер, до глубины души тронутый таким проявлением мужества, бросился к нему:

– Я только что говорил этим леди, – начал Вель, – что запрещаю моим легионерам без надобности рисковать жизнью. Храбрецы дороги императору, а ему известно, что Клерики – самые храбрые люди в Гранжире. Вашу руку, Шосс!

И, не дожидаясь, чтобы вошедший ответил на проявление дружеских чувств, Вельер схватил правую руку Шосса и сжал её изо всех сил, не замечая, что тот, при всем своем самообладании, вздрогнул от боли и сделался ещё бледнее, хоть это и казалось невозможным.

Дверь оставалась полуоткрытой. Появление Шосса, о ране которого, несмотря на тайну, окружавшую все это дело, большинству присутствующих на базе легионеров было известно, поразило всех. Последние слова полковника встретили гулом удовлетворения, и две или три головы в порыве восторга просунулись между портьерами. Полковник, надо полагать, не преминул бы резким замечанием покарать за это нарушение этикета, но вдруг почувствовал, как рука Шосса судорожно дернулась в его руке, и, переведя взгляд на раненого легионера, увидел, что тот готов потерять сознание. В то же мгновение Шосс, собравший все силы, чтобы преодолеть боль, и все же сраженный ею, рухнул на пол как мертвый.

– Нейростимуляторы сюда и медика! – закричал Лау Вельер. – Моего или императорского, самого лучшего! Медика, или, тысяча инсэктов, мой храбрый Шосс умрет, а я спущу на вас свой праведный гнев!

На крик полковника все собравшиеся в приемной хлынули в кабинет, дверь которого он не подумал закрыть. Люди в броне суетились вокруг раненого, однако старания были бы напрасны, если б лекарь не оказался в самом доме. Расталкивая толпу, он приблизился к Шоссу, который все еще лежал без сознания, и, так как шум и суета мешали ему, он прежде всего потребовал, чтобы больного перенесли в соседнюю комнату. Вельер поспешно распахнул дверь и сам прошел вперед, указывая путь Басс и Росс, которые на руках вынесли своего друга. За ними следовал лекарь, а за лекарем дверь затворилась.

И тогда кабинет, всегда вызывавший трепет у входивших, мгновенно превратился в отделение приемной. Все болтали, разглагольствовали, не понижая голоса, сыпали проклятиями и, не боясь сильных выражений, посылали кардинала и его Адептов.

Немного погодя вернулись Басс и Росс. Возле раненого остались только полковник и врач с полевым медицинским кофром.

Наконец возвратился и полковник. Раненый, по его словам, пришел в сознание. Врач считал, что его положение не должно внушать друзьям никаких опасений, так как слабость вызвана только большой потерей крови.

Затем Лау Вельер подал знак рукой, и все удалились, за исключением Дартина, который, со свойственной грегорианцу настойчивостью, остался на месте, не забывая, что ему назначена аудиенция. Когда все вышли и дверь закрылась, Вельер обернулся и оказался лицом к лицу с молодым человеком. Происшедшие события прервали нить его мыслей. Он осведомился о том, чего от него желает настойчивый проситель. Юноша назвался, сразу пробудив в памяти Вельера и прошлое, и настоящее.

– Простите, любезный земляк, – произнес он с улыбкой, – я совершенно забыл о вас. Что вы хотите! Полковник, это тот же отец семейства, только отвечать он должен за большее, чем обыкновенный отец. Легионеры, это взрослые дети, но так как я требую, чтобы распоряжения императора и особенно господина кардинала выполнялись…

Дартин не мог скрыть улыбку, показавшую Лау Вельеру, что перед ним отнюдь не глупец, и он сразу перешел к делу.

– Я очень любил вашего отца, – сказал хозяин. – Чем я могу быть полезен его сыну? Говорите скорее, время у меня уже на исходе.

– Сударь, – произнес Дартин, – отправляясь с Грега на Гранжир, я надеялся в память той дружбы, о которой вы не забыли, просить у вас плащ легионера. Но после всего виденного мною за эти два часа я понял, что эта милость была бы столь огромна, что я боюсь оказаться недостойным её.

– Это действительно милость, молодой человек, – ответил полковник. – Но для вас она, может быть, не так недоступна, как вы думаете или делаете вид, что думаете. Впрочем, одно из распоряжений его императорского величества предусматривает подобный случай, и я вынужден, к сожалению, сообщить вам, что никого не зачисляют в Клерики, пока он не испытан в нескольких сражениях, не совершил каких-нибудь блестящих подвигов или не прослужил два года в другом подразделении, поскромнее, чем наш.

Дартин молча поклонился. Он еще более жаждал надеть экзоброню и плащ легионера, с тех пор как узнал, насколько трудно достичь желаемого.

– Однако! – продолжал Вельер, вперив в своего земляка такой пронзительный взгляд, словно он желал проникнуть в самую глубину его сердца, – из уважения к вашему отцу, моему старому другу, как я вам уже говорил, я все же хочу что-нибудь сделать для вас, молодой человек. Наши грегорианские юноши редко бывают богаты, и я не думаю, чтобы положение сильно изменилось с тех пор, как я покинул родную планету. Полагаю, что денег, привезенных вами, вряд ли хватит на жизнь…

Дартин гордо выпрямился, всем своим видом давая понять, что он ни у кого не просит милостыни.

– Полно, полно, молодой человек, – продолжал Лау Вельер, – мне эти повадки знакомы. Я прилетел в Гранж с четырьмя сотыми от полноценного кредита в кармане и вызвал бы на дуэль любого, кто осмелился бы сказать мне, что я не в состоянии купить Гартман.

Юноша еще выше поднял голову. Благодаря продаже лайтфлая он начинал свою карьеру, имея на четыре сотых больше, чем имел на первых порах полковник.

– Итак, – продолжал Вельер, – вам необходимо сохранить привезенные, как бы значительна ни была эта сумма. Но вам также следует усовершенствоваться в искусстве владеть оружием, произвести обновление баз нейросети с новыми тактическими корректировками и вообще, это необходимо дворянину. Я сегодня же напишу письмо начальнику Имперской академии, и с завтрашнего дня он примет вас, не требуя никакой платы. Не отказывайтесь от этого. Наши молодые дворяне, даже самые знатные и богатые, часто тщетно добиваются приема туда. Вы научитесь виртуозному управлению лайтвариором, фехтованию, и даже танцам. Завяжете полезные знакомства, а время от времени будете являться ко мне, докладывать, как у вас идут дела и чем я могу помочь вам.

Как ни чужды были Дартину придворные уловки, он все же почувствовал холодок, которым повеяло от этого приема.

– Увы! – вздохнул он. – Я вижу, как недостает мне сейчас послания на карте памяти с рекомендацией, данного мне отцом.

– Действительно, – отреагировал Вельер, – признаться, я удивлен, что вы пустились в столь дальний путь без этого единственного волшебного ключа, столь необходимого нашему брату грегорианцу.

– Оно у меня было, и, слава богу, оформленное как полагается! – воскликнул юноша. – Но у меня коварно похитили его!

И парень рассказал обо всем, что произошло в отеле при космопорте, описал незнакомого дворянина во всех подробностях, а речь его дышала жаром и искренностью, которые очаровали полковника.

– Странная история… – задумчиво произнес командующий легионом. – Вы, значит, громко называли мое имя?

– Да, это естественно. Я был так неосторожен. Но что вы хотите! Такое имя, как ваше, должно было служить мне в жизни щитом. Судите сами, как часто я прикрывался им.

Лесть была в те дни в моде, и Лау Вельер был так же чувствителен к фимиаму, как любой император или кардинал. Он не мог поэтому удержаться от выражавшей удовольствие улыбки, но улыбка быстро угасла.

– Скажите мне… – продолжил он, сам возвращаясь к происшествию, – скажите, не было ли у этого дворянина легкого рубца на виске?

– Да, как бы ссадина от прикосновения заряда разгонника.

– Это был видный мужчина?

– Ещё бы.

– Высокого роста?

– Несомненно.

– Бледный, с темными волосами?

– Да-да, именно. Каким образом, господин, вы знаете этого человека? Если когда-нибудь я разыщу его, – а я клянусь вам, что разыщу его хоть в аду…

– Он ожидал женщину? – перебил его Вельер.

– Уехал он, во всяком случае, только после того, как обменялся несколькими словами с той, которую поджидал.

– Вы не знаете, о чем они говорили?

– Вручив ей кофр, он сказал, что в нем она найдет его распоряжения, и предложил ей вскрыть его только при подлёте к Рокленду.

– Эта женщина была родом оттуда?

– Он называл ее Лигетта.

– Это он! – прошептал полковник. – Это он! А я полагал, что он еще в Сееле.

– Полковник! – заорал Дартин и осёкся, – скажите мне, а кто он и откуда, и я не буду просить вас ни о чем, даже о зачислении в легион! Ибо прежде всего я должен рассчитаться с этим уродом.

– Упаси вас бог от этого, молодой человек! – холодно парировал хозяин кабинета. – Если вы встретите его на улице, спешите перейти на другую сторону. Не натыкайтесь на эту скалу, иначе вы разобьетесь, как стекло.

– И все-таки, – произнес Дартин, – если только я его встречу…

– Пока, во всяком случае, не советую вам разыскивать его, – отмахнулся Вельер.

Внезапно полковник умолк, пораженный странным подозрением. Страстная ненависть, которую юноша выражал по отношению к человеку, якобы похитившему у него отцовское послание. Кто знает, не скрывался ли за этой ненавистью какой-нибудь коварный замысел? Не подослан ли этот молодой человек его высокопреосвященством? Не явился ли он с целью заманить его, Вельера, в ловушку? Этот человек, называющий себя Дартином, – но был ли он шпионом, которого пытаются ввести к нему в дом, чтобы он завоевал его доверие, а затем погубил, как это бывало с другими? Он еще внимательнее, чем раньше, поглядел на юношу. Вид этого подвижного лица, выражавшего ум, лукавство и притворную скромность, не слишком его успокоил.

«Я знаю, правда, что он грегорианец, – подумал Вельер. – Но он с таким же успехом может применить свои способности на пользу кардиналу, как и мне. Испытаем его…»

– Друг мой, – проговорил он медленно, – перед сыном моего старого друга – ибо я принимаю на веру всю эту историю с посланием, так вот, перед сыном моего друга я хочу искупить холодность, которую вы сразу ощутили в моем приеме, и раскрою перед вами тайны нашей политики. Император и кардинал наилучшие друзья. Мнимые трения между ними служат лишь для того, чтобы обмануть глупцов. Я не допущу, чтобы мой земляк, красивый юноша, славный малый, созданный для успеха, стал жертвой этих фокусов и попал впросак, как многие другие, сломавшие себе на этом голову. Запомните, что я предан этим двум всемогущим господам и что каждый мой шаг имеет целью служить императору и господину кардиналу, одному из самых выдающихся умов, какие когда-либо создавал Империя Гранжир. Отныне, молодой человек, примите это к сведению, и если, в силу семейных или дружеских связей или подчиняясь голосу страстей, вы питаете к кардиналу враждебные чувства, подобные тем, которые нередко прорываются у иных дворян, то мы наверняка распрощаемся с вами. Я приду вам на помощь при любых обстоятельствах, но не приближу вас к себе. Надеюсь, во всяком случае, что моя откровенность сделает вас моим другом, ибо вы единственный молодой человек, с которым я когда-либо так говорил.

«Если кардинал подослал ко мне эту гадину, – думал Вельер, – то, зная, как я его ненавижу, наверняка внушил своему сукину сыну, что лучший способ вкрасться ко мне в доверие – наговорить про него черт знает что. И, конечно, этот хитрец, несмотря на мои заверения, сейчас станет убеждать меня, что питает отвращение к его преосвященству».

Но все произошло совсем по-иному, абсолютно не так, как ожидал полковник.

Дартин ответил с совершенной прямотой, поправив статусный палаш на перевязи или так называемом тактическом подвесе парадного исполнения, для повседневного ношения.

– Господин, – произнес он просто, – я прибыл на Гранж именно с такими намерениями. Отец мой советовал не повиноваться никому, кроме императора, господина кардинала и вас, которых он считает первыми людьми Гранжира, – грегорианец не врал.

Дартин, как можно заметить, присоединил имя Лау Вельера к двум первым. Но это добавление, по его мнению, не могло испортить дело.

– Поэтому, – продолжил подобострастно, – я глубоко чту господина кардинала и преклоняюсь перед его действиями… Тем лучше для меня, если вы, как изволите говорить, вполне откровенны со мной. Значит, вы оказали мне честь, заметив сходство в наших взглядах. Но, если вы отнеслись ко мне с некоторым недоверием, а это было бы вполне естественно, то в этом случае, разумеется, я гублю себя этими словами в ваших глазах. Но все равно вы оцените мою прямоту, а ваше доброе мнение обо мне дороже всего на свете.

Лау Вельер поразился. Такая проницательность, такая искренность вызвали восхищение, но все же полностью не устранили сомнений. Чем больше выказывалось превосходство этого молодого человека перед другими молодыми людьми, тем больше было оснований остерегаться его, если полковник ошибался в нем.

– Вы честный человек, – ответил он, пожимая Дартину руку, – но сейчас я могу сделать для вас только то, что озвучил ранее. Двери моего дома всегда для вас открыты. Позже, имея возможность являться ко мне в любое время, а следовательно, и уловить благоприятный случай, вы, вероятно, достигнете того, к чему стремитесь.

– Другими словами, – подвёл итог парень, – вы ждете, чтобы я оказался достоин этой чести. Ну что ж, – добавил он с непринужденностью, свойственной грегорианцу, – вам недолго придется ждать.

И поклонился, собираясь удалиться, словно остальное касалось уже только его одного.

– Да постойте же, – возмутился Вельер, останавливая юношу. – Я обещал вам письмо к начальнику академии. Или вы чересчур горды, молодой человек, чтобы принять его от меня?

– Нет, господин полковник, – возразил Дартин. – И я отвечаю перед вами за то, что его не постигнет такая судьба, как послание моего отца. Я так бережно буду хранить его, что оно, клянусь вам, дойдет по назначению, и горе тому, кто попытается похитить его у меня!

Это бахвальство вызвало на устах великого мужа улыбку. Оставив молодого человека в амбразуре панорамного окна, где они только что беседовали, уселся за стол, чтобы оформить соответствующее послание и загрузить на карту памяти. Дартин в это время, ничем не занятый, выбивал по стеклу какой-то марш, наблюдая за Клериками, которые один за другим покидали резиденцию, и провожая их взглядом до самого оживлённого потока гравитранспорта.

Лау Вельер, оформил обещанное, записал на прозрачный носитель с личным гербом, встал и направился к молодому человеку, чтобы вручить ему ожидаемое. Но в то самое мгновение, когда Дартин протянул руку, Вельер с удивлением увидел, как юноша внезапно вздрогнул и, вспыхнув от гнева, бросился из кабинета с яростным криком:

– Что за хрень, тысяча инсэктов! На этот раз ты от меня не уйдешь, просто зараза какая-то!

– Кто? Кто? – заорал полковник.

– Он, тот самый вор! – отмахнулся на бегу парень. – Твою торпеду без взрывателя! – И с этими словами исчез за дверью.

– Клинический шизик! – пробормотал Вельер. – Если только… – медленно добавил, – это не уловка, чтобы удрать, раз он понял, что подвох не удался!

Дартин, как бешеный, в три скачка промчался через приемную и выбежал на площадку лестницы, по которой собирался спуститься опрометью, как вдруг с разбегу столкнулся с Клериком, выходившим от полковника через другую дверь. Клерик закричал или, вернее, взвыл от боли.

– Пардон! – произнес Дартин, намереваясь продолжать забег, – простите меня, но я спешу и это, удачи.

Не успел он спуститься до следующей площадки, как железная рука ухватила его за перевязь палаша и остановила.

– Стоять, тормози чутка, – одёрнул юношу Клерик, побледневший словно мертвец, – и под этим предлогом наскакиваете на меня, говорите «пардон» и считаете дело исчерпанным? Не совсем так, молодой человек. Не вообразили ли вы, что если господин Лау Вельер сегодня резко говорил с нами, то это дает вам право обращаться пренебрежительно? Ошибаетесь, молодой человек. Вы не господин полковник и мне нужно вас наказать, может выпороть для начала?

– Поверьте мне… – смутился Дартин, узнав Шосса, возвращавшегося к себе после врачевания, – поверьте, я сделал это совершенно нечаянно, и, сделав это нечаянно, я извинился, несколько привольно. По-моему, этого достаточно. А сейчас я повторяю вам и это, пожалуй, лишнее, что спешу, очень спешу. Посему прошу вас отпустить меня, не задерживая. Всё?

– Сударь, – парировал Шосс, выпуская из рук перевязь, – вы провинциальное быдло. Сразу видно, что прибыли в столицу издалека.

Дартин уже успел шагнуть вниз через три ступеньки, к гравиплатформе перехода, но слова Шосса заставили его остановиться.

– Слышь, уважаемый! – он резко обернулся. – Хоть я и прилетел издалека, но не вам учить меня хорошим манерам, предупреждаю последний раз.

– Хм. Кто знает! – пожал здоровым плечом Шосс.

– Н-да, если б я не так спешил, – продолжил Дартин, – и если б я не гнался за одним отморозком…

– Так вот, господин «пардонец», меня вы найдете, не гоняясь за мной, слышите?

– Где именно, не угодно ли сказать? Что из оружия берём и как разбираемся?

– Подле монастыря Рок. Бери палаш, коли не накопил на шпагу.

– Во сколько?

– Около полудня. Плюс минус.

– Около двенадцати? Хорошо, буду на месте.

– Постарайтесь не заставлять ждать. В четверть следующего часа я вам уши на ходу отрежу.

– Прекрасно, – крикнул Дартин, – явлюсь без десяти двенадцать и проделаю тоже с вами, если опоздаете!

И вновь пустился бежать как одержимый, все ещё надеясь догнать незнакомца, который не мог отойти особенно далеко, так как двигался не спеша.

Но у выхода к уличным магистралям он увидел Басс, беседовавшего с караульным. Между обоими собеседниками оставалось свободное местечко, через которое мог проскользнуть единственный человек. Дартину показалось, что его достаточно, и бросился напрямик, надеясь как стрела пронестись между ними. Но парень не принял в расчет ветра. В тот миг, когда он собирался проскользнуть между разговаривавшими, порыв раздул длинный плащ Басс, и Дартин запутался в его складках. У Басс, по-видимому, были веские причины не расставаться с этой важной частью своего одеяния, и, вместо того чтобы выпустить из рук полу, которую он придерживал, он потянул ее к себе, так что Дартин, по вине упрямой Басс, переодетой мужчиной, проделав какое-то вращательное движение, оказался совершенно закутанным в бархат плаща и уткнулся в упругие ягодицы девушки, переодетой мужчиной.

Слыша проклятия, которыми осыпала его перевоплотившаяся, юноша, как слепой, ощупывал достопримечательности красотки со спортивным телосложением, пытаясь выбраться из-под плаща. Он больше всего опасался как-нибудь повредить роскошную перевязь, подвес, о которой мы уже рассказывали, как и нарушить инкогнито девушки. Но, робко приоткрыв глаза, он увидел, что нос его упирается в попу Басс, а руки задевают и ту самую перевязь.

Так вышло, что, как и многое на этом свете, всё блестит только снаружи, перевязь Басс сверкала золотой отделкой лишь спереди, а сзади была из простой кожи. Легионерша, как истинная леди, не имея возможности приобрести перевязь, целиком отделанную золотом, приобрела статусную вещь, отделанною дорого хотя бы лишь спереди. Отсюда и выдуманная простуда, и необходимость плаща.

– Дьявол! Придурка кусок на крыльях летящий, – завопила Басс, делая невероятные усилия, чтобы освободиться от Дартина, который копошился у неё за спиной. – С катушек слетели, что бросаетесь на людей?

– Простите! – проговорил паренёк, выглядывая из под локтя, – но я очень спешу. Реально! Я гонюсь за одним человеком…

– Глаза вы, что ли, забываете дома, когда гонитесь за кем-нибудь? – орала Басс.

– Нет… – с обидой произнес парень, – нет, и мои глаза позволяют мне видеть даже то, чего не видят другие. А руки…

Поняла ли Басс или не поняла, но он дал полную волю своему гневу.

– Чудилка, – прорычала львица, – предупреждаю, если вы будете задевать Клериков императора, дело для вас кончится хреново!

– Хреново? – переспросил Дартин. – Не сильно ли сказано?

– Сказано человеком, привыкшим смотреть в лицо своим врагам.

– Еще бы! Мне хорошо известно, что тыл вы не покажете никому, ведь он слишком хорошенький!

И юноша, в восторге от своей озорной шутки, двинулся дальше, хохоча во все горло.

Басс в дикой ярости сделала движение, намереваясь броситься на обидчика.

– Потом, потом! – крикнул ей Дартин. – Когда на вас не будет плаща!

– Значит, в час, позади Бансионского дворца!

– Прекрасно, в час! – ответил парень, заворачивая за угол.

Но ни на переходе, по которому он пробежал, ни на другом, который он мог теперь охватить взглядом, не видно было ни души. Как ни медленно двигался незнакомец, он успел скрыться из виду или зайти в какой-нибудь дом.

Дартин расспрашивал о нем всех встречных, спустился до перевоза, вернулся по улице Ены, прошёл по другому переходу. Ничего, ровно ничего! Все же эта погоня принесла ему пользу. По мере того как пот выступал у него на лбу, сердце его остывало.

Он углубился в размышления о происшедших событиях. Их было много, и все они оказались неблагоприятными. Всего одиннадцать часов утра, а это утро успело уже принести ему немилость Вельера, который не мог не счесть проявлением развязности неожиданный уход Дартина.

Кроме того, он нарвался на два поединка с людьми, способными убить дюжину Дартинов каждый. Одним словом, с двумя легионерами, одна из которых дама, то есть с существами, перед которыми он благоговел так глубоко, что в сердце своем ставил их выше всех людей.

Положение усугубилось. Убежденный, что будет убит Шосс, парень, вполне понятно, не очень-то беспокоился о поединке с Басс. Все же, поскольку надежда есть последнее, что угасает в душе человека, он стал надеяться, что, хотя и получит страшные раны, все же останется жив, и на этот случай, в расчете на будущую жизнь, уже бранил себя за свои ошибки:

«Какой я безмозглый придурок! Этот несчастный и храбрый Шосс раненый именно в плечо, на которое я, как баран, налетел головой. Приходится только удивляться, что он не прикончил меня на месте, – он вправе был это сделать: боль, которую я причинил легионеру, была, наверное, ужасна. Что же касается Басс, о, что касается Басс – тут дело забавнее!..»

И молодой человек поднимающийся по эскалатору на следующий ярус перехода, вопреки своим мрачным мыслям, не мог удержаться от смеха, поглядывая все же при этом по сторонам не покажется ли такой беспричинный одинокий смех кому-нибудь оскорблением.

«Что касается Басс, то тут дело забавнее. Но я все же глупец. Разве можно так наскакивать на девушек? Подумать только! – и заглядывать им под плащ, чтобы увидеть то, чего там… Она бы простила меня… конечно, простила, если б я не пристал к ней с этой проклятой перевязью. Я, правда, только намекнул, но как ловко намекнул! Блин! Чертов я грегорианец, способный острить даже в аду на сковороде… Друг ты мой, Дартин, – продолжал он, обращаясь к самому себе с вполне понятным дружелюбием, – если ты уцелеешь, что маловероятно, необходимо впредь вести себя образцово и учтиво. Отныне все должны восхищаться тобой и ставить тебя в пример. Быть вежливым и предупредительным не значит еще быть трусом. Погляди только на Росс!

Росс, эта девушка сама кротость, олицетворенное изящество. А разве может прийти кому-нибудь в голову назвать её трусихой? Разумеется, нет! И отныне я во всем буду брать пример с неё. Ах, вот как раз и она сама!»

Дартин, продолжая разговаривать с самим собой, поравнялся с особняком госпожи Лау Дильён и тут увидел Росс, которая, остановившись перед самым домом, беседовала с двумя Адептами. Росс, со своей стороны, заметила парня. Он не забыл, что Лау Вельер в присутствии этого юноши так жестоко вспылил сегодня утром. Человек, имевший возможность слышать, какими упреками осыпали Клериков, был ей неприятен, и Росс сделала вид, что не замечает его. Дартин между тем, весь во власти своих планов стать образцом учтивости и вежливости, приблизился к молодым людям и отвесил им изысканнейший поклон, сопровождаемый самой приветливой улыбкой. Росс слегка поклонилась, но без улыбки. Все трое при этом сразу прервали разговор.

Дартин был не так глуп, чтобы не заметить, что лишний. Но не был еще достаточно искушен в приемах высшего света, чтобы найти выход из неудобного положения, в каком оказывается человек, подошедший к людям, мало ему знакомым, и вмешавшийся в разговор, его не касающийся. Он тщетно искал способа, не теряя достоинства, убраться отсюда, как вдруг заметил, что Росс уронила платок и, должно быть по рассеянности, наступила на него ногой. Дартину показалось, что он нашел случай загладить свою неловкость. Наклонившись, с самым любезным видом вытащил платок из-под ноги Клерика, как крепко тот или та ни наступала на него.

– Вот ваш платок, – произнес он с чрезвычайной учтивостью, помня о инкогнито девушки, – вам, вероятно, жаль было бы его потерять.

Платок был действительно покрыт богатой вышивкой, и в одном углу его выделялись корона и герб. Росс густо покраснела и скорее выхватила, чем взяла платок из рук грегорианца.

– Так, так, – воскликнул один из Адептов, – теперь наш скрытный Росс не станет уверять, что у него дурные отношения с госпожой де Бу Аси, раз эта милая дама была столь любезна, что одолжила ему свой платочек!

Росс бросила на Дартина один из тех взглядов, которые ясно дают понять человеку, что он нажил себе смертельного врага, но тут же перешла к обычному для неё слащавому тону.

– Вы ошибаетесь, господа, – произнесла она на мужской манер. – Платок этот вовсе не принадлежит мне, и я не знаю, почему этому господину взбрело на ум подать его именно мне, а не любому из вас. Лучшим подтверждением моих слов может служить то, что мой платок у меня в кармане.

С этими словами она вытащила из кармана свой собственный платок, также очень изящный и из тончайшего наноматериала производства рептилоидов, а он в те годы стоил очень дорого, но без всякой вышивки и герба, а лишь помеченный монограммой владельца.

На этот раз Дартин промолчал, поняв свою ошибку, а приятели Росс не дали себя убедить, несмотря на все уверения. Один из них с деланной серьезностью обратился к Клерику.

– Если дело обстоит так, как ты говоришь, дорогой мой Росс, – сказал он, – я вынужден буду потребовать от тебя этот платок. Как тебе известно, Бу Аси – мой близкий друг, и я не желаю, чтобы кто-либо хвастал вещами, принадлежащими его супруге.

– Ты не так просишь об этом, – ответила Росс. – И, признавая справедливость твоего требования, я все же откажу тебе из-за формы, в которую оно облечено.

– В самом деле, – робко заметил Дартин, – я не видел, чтобы платок выпал из кармана господина Росс. Господин Росс наступил на него ногой, вот я и подумал, что платок принадлежит ему.

– И это вопиющее заблуждение, – холодно произнесла девушка, словно не замечая желания парня загладить свою вину. – Кстати, – продолжила, обращаясь к Адепту, сославшемуся на свою дружбу с Бу Аси, – я вспомнил, дорогой мой, что связан с графом Лау Бу Аси не менее нежной дружбой, чем ты, близкий его друг, так что… платок с таким же успехом мог выпасть из твоего кармана, как из моего.

– Нет, клянусь честью! – воскликнул Адепт.

– Ты будешь клясться честью, а я ручаться честным словом, и один из нас при этом, очевидно, будет врать. Знаешь что, Онтаран? Давай лучше поделим его.

– Платок?

– Да.

– Изумительно! – закричали оба приятеля-Адепта. – Судилище! Росс, ты в самом деле воплощенная мудрость!

Молодые люди расхохотались, и все дело, как ясно всякому, на том и кончилось. Через несколько минут разговор оборвался, и собеседники расстались, сердечно пожав друг другу руки. Адепты кардинала зашагали в одну сторону по переходу, а Росс в другую.

«Вот подходящее время, чтобы помириться с этой благородной особой», – подумал Дартин, который в продолжение всего этого разговора стоял в стороне. И, подчиняясь доброму порыву, поспешил догнать Клерика императора, который шел, не обращая больше на него внимания.

– Сударь, – произнес Дартин, нагоняя Клерика и нарочито обращаясь как к мужчине, – надеюсь, вы извините меня…

– Милейший, – прервала его Росс, – разрешите вам заметить, что в этом деле вы поступили не так, как подобало бы благородному человеку.

– Как? – опешил парень. – Вы можете предположить…

– Я предполагаю, что вы не глупец и вам, хоть вы и прибыли с Грега, должно быть известно, что без причины не наступают ногой на носовой платок. Гранж, черт возьми, не вымощен платочками и они не разбрасываются с лайтфлаев пачками.

– Сударь, вы напрасно стараетесь меня унизить, – произнес Дартин, в котором задорный нрав начинал уже брать верх над мирными намерениями. – Я действительно прибыл с Грега, и, поскольку это вам известно, мне незачем вам напоминать, что грегорианцы не слишком терпеливы. Так что, единожды извинившись хотя бы за сделанную глупость, они бывают убеждены, что сделали вдвое больше положенного. Я достаточно вежливо говорю?

– Я сказал это вовсе не из желания искать с вами ссоры. Я, слава богу, не забияка какой-нибудь, и Клерик императорского легиона я лишь временно. Дерусь только когда бываю вынужден, и всегда с большой неохотой. Но на этот раз дело нешуточное, тут речь о даме, которую вы скомпрометировали.

– Мы скомпрометировали! – поправил Дартин.

– Как могли вы подать мне этот платок?

– Как могли вы обронить этот платок?

– Я уже сказал, и повторяю, что платок этот выпал не из моего кармана.

– Значит, вы наврали дважды, ибо я сам видел, как он выпал именно из вашего кармана.

– Ах, вот как вы позволяете себе разговаривать, господин грегорианец! Я научу вас вести себя!

– А я отправлю вас назад служить обедню, господин аббат! Вытаскивайте шпагу, прошу вас, и сию же минуту!

– Нет-нет, милый друг, не здесь, во всяком случае. Не видите вы разве, что мы находимся против самого дома Дильёнов, который наполнен клевретами кардинала? Кто уверит меня, что не его высокопреосвященство поручил вам доставить ему мою голову? А я, знаете, до смешного дорожу своей головой. Мне представляется, что она довольно ловко сидит у меня на плечах. Поэтому я согласен убить вас, будьте спокойны, но убить без шума, в укромном местечке, где вы никому не могли бы похвастать своей смертью.

– Без проблем. Только не будьте слишком уж уверенны и захватите ваш платочек, принадлежит ли он вам или нет, но он может вам пригодиться.

– Вы, грегорианец? – с иронией спросила Росс.

– Да. И грегорианцы обычно не откладывают поединка из осторожности.

– Осторожность, качество излишнее для Клерика, я это знаю. Но она необходима служителям церкви. И так как Клерик я только временно, то предпочитаю быть осторожным. В два часа я буду иметь честь встретиться с вами в резиденции господина Лау Вельера. Там я укажу вам подходящее для поединка место.

Молодые люди раскланялись, затем Росс удалился на эскалаторе к автоматическому переходу, ведущему к Бансионскому дворцу, а Дартин, видя, что уже довольно поздно, зашагал в сторону монастыря Рок.

«Ничего не поделаешь, – рассуждал парень сам с собой, – поправить ничего нельзя. Одно утешение, если я буду убит, то буду убит имперским легионером».

Глава 4. Драка, и что она доказывает?

У Дартина в Гранже не было ни одного знакомого. Поэтому на поединок с Шосс парень отправился без секунданта, решив удовольствоваться секундантами противника. Впрочем, он заранее твердо решил принести храброму Клерику все допустимые извинения, не проявляя при этом, разумеется, слабости. Решил это, опасаясь тяжелых последствий, которые может иметь подобная дуэль, когда человек, полный сил и молодости, дерется с раненым и ослабевшим противником. Если таковой окажется побежденным, то противник будет торжествовать вдвойне, а если же победителем будет он, то в этом случае его обвинят в вероломстве, скажут, что успех достался ему слишком легко.

Впрочем, либо мы плохо обрисовали характер нашего искателя приключений, либо читатель должен был уже заметить, что Дартин являл собой человека не совсем обыкновенного. Посему, хоть и твердя самому себе, что гибель его неизбежна, он никак не мог безропотно покориться неизбежности смерти, как сделал бы это другой, менее смелый и менее спокойный человек.

Юноша вдумывался в различия характеров тех, с кем ему предстояло сражаться, и положение постепенно становилось для него ясней. Надеялся, что, извинившись, завоюет дружбу Шосса, строгое лицо, и благородная осанка которого произвели на него самое хорошее впечатление. Льстил себя надеждой запугать Басс историей с перевязью и попкой, которую он мог, в случае если не будет убит на месте, рассказать всем, а такой рассказ, преподнесенный в подходящей форме, не мог не сделать Басс смешной и разоблачённой в глазах друзей и товарищей.

Что же касается хитроумной Росс, то она не внушала Дартину особого страха. Если даже предположить, что и до неё дойдет очередь, то грегорианец твердо решил покончить с девушкой или же ударом в лицо, как Олив советовал поступать с солдатами Лаэл, нанести ущерб красоте, которой Росс так явно гордилась, продолжая скрывать женское начало.

Кроме всего прочего, в парне жила непоколебимая решимость, основанная на советах отца, сущность которых сводилась к следующему: «Не покоряться никому, кроме императора, кардинала и господина Лау Вельера». Вот почему Дартин не шёл, а летел по направлению к монастырю Рок, меняя транспорт и рукава пешеходных артерий столицы. Это заброшенное здание с выбитыми стеклами, окруженное бесплодными пустырями, в случае надобности служившими своему же назначению, там обыкновенно дрались люди, которым нельзя было терять время.

Когда Дартин подходил к пустырю, находившемуся подле монастыря, пробило полдень. Шосс ожидал его всего пять минут, следовательно, парень оказался безукоризненно точен, и самый строгий судья в законах дуэли не имел бы повода упрекнуть его.

Шосс, которому рана причиняла еще тяжкую боль, хоть врач Вельера и наложил на нее свежую повязку и обколол нейростимуляторами, сидел на камне, огромной редкостью для современного мегагорода, и ожидал противника, как всегда спокойный и полный благородного достоинства. Увидев Дартина, встал и учтиво сделал несколько шагов навстречу. Юноша, со своей стороны, приблизился к противнику, держа монокуляр вместе с головным убором дворянина, шляпой, в руке так, что перо крылатого инсэктоида волочилось по земле.

– Молодой человек, – начал диалог Шосс, – я послал за двумя моими друзьями, которые и будут моими секундантами. Но друзья эти еще не пришли. Я удивляюсь их опозданию, это не входит в их привычки.

– У меня секундантов нет, – пояснил Дартин. – Только вчера прибыл в Гранж, и у меня нет здесь ни одного знакомого, кроме господина Вельера, которому рекомендовал меня мой отец, имевший честь некогда быть его другом.

Шосс на мгновение задумался, делая для себя пометки, несомненно услышал он нечто важное.

– Вы знакомы только с господином Лау Вельером? – поинтересовался.

– Да, я знаком только с ним, – парень пожал плечами, как-бы безразлично.

– Оригинальная история получается! – проговорил Шосс, обращаясь столько же к самому себе, как и к своему собеседнику. – Вот такая история. Но если я вас убью, я прослыву пожирателем детей, а это не очень мне импонирует.

– Не совсем так, – возразил Дартин с поклоном, который не был лишен достоинства. – Не совсем так, раз вы делаете мне честь драться со мною, невзирая на рану, которая, несомненно, тяготит вас.

– Ты издеваешься? Где слов таких набрался? Манерничает ещё. Пусть будет по вашему – тяготит. И вы причинили мне невыносимую боль, должен признаться. Однако я буду держать шпагу в левой руке, как делаю всегда в подобных случаях. Таким образом, не думайте, что это облегчит ваше положение. Я одинаково свободно действую обеими руками. Это создаст даже некоторое неудобство для вас. Левша очень стесняет противника, когда тот не подготовлен к этому. Я сожалею, что не поставил вас заранее в известность об этом обстоятельстве.

– Вы, уважаемый, – проговорил Дартин, – бесконечно любезны, я вам глубоко признателен.

– Я, право, смущен вашими речами, – ответил Шосс с изысканной учтивостью. – Поговорим лучше о другом, если вы ничего не имеете против… Как же больно вы мне сделали! Плечо так и горит!

– Если б вы разрешили… – робко пробормотал юноша.

– Что именно?

– У меня есть чудодейственная рецептура для лечения ран. Список инъекций мне дала с собой матушка, и я испытал его на самом себе.

– И? Ну не тяните же право за интересное.

– А то, что не далее как через каких-нибудь три дня вы, я в этом уверен, будете исцелены, а по прошествии этих трех дней, когда вы поправитесь, я почту за великую честь скрестить с вами оружие.

Дартин произнес эти слова с простотой, делавшей честь его учтивости и в то же время не дававшей повода сомневаться в его мужестве.

– Клянусь богом, милейший, – ответил Шосс на пылкую речь, – это предложение мне по душе. Мы живем при почтенном господине кардинале, и за три дня, как бы тщательно мы ни хранили нашу тайну, говорю я, станет известно, что мы собираемся драться, и нам помешают осуществить поединок… Да, но эти лодыри окончательно пропали, как мне кажется! – посмотрел на массивный хронометр.

– Если вы спешите, – произнес Дартин с той же простотой, с какой минуту назад он предложил Шоссу отложить дуэль на три дня, – если вы спешите и вам угодно покончить со мной немедленно, прошу вас, не стесняйтесь.

Парень меланхолично поправил палаш.

– И эти слова также мне по душе, – выразил поклоном радость легионер, приветливо кивнув Дартину. – Это слова человека неглупого и, несомненно, благородного. Я очень люблю людей вашего склада и вижу, если мы не убьем друг друга, мне впоследствии будет весьма приятно беседовать с вами. Подождем моих друзей, прошу вас, мне некуда спешить, и так будет приличнее… Да, вот один из них, кажется!

Действительно, в конце улицы в эту минуту показалась знакомая фигура Басс.

– Вот сейчас, я не понял? – парень удивился. – Ваш первый секундант господин Басс? – Дартин старался не показывать знание истинного обличия Клерика.

– Да. Это вам почему-нибудь неприятно?

– Нет-нет!

– А вот и второй, – Шосс посмотрел в сторону.

Дартин повернулся туда, куда и Шосс, и узнал лицо Росс.

– Да ладно? Просто засада со звездецом получается! – проговорил тоном, выражавшим еще большее удивление, чем в первый раз. – Ваш второй секундант господин Росс?

– Ну да. Разве вам не известно, что нас никогда не видят друг без друга, как среди легионеров, так и среди Адептов, при дворе и в городе нас называют Шосс, Басс и Росс или трое неразлучных. Впрочем, так как вы прибыли из…

– С Грега, – продолжил фразу парень.

– … то вам позволительно не знать этих подробностей.

– Честное слово, – произнес Дартин, – прозвища у вас, удачные, и история со мной, если только она получит огласку, послужит доказательством, что дружба основана не на различии характеров, а как их сходстве.

Басс в это время, подойдя ближе, движением руки приветствовал Шосса, затем, обернувшись, замер от удивления, как только узнал парня.

Упомянем вскользь, что Басс успела за это время переменить тактический подвес и скинуть плащ, демонстрируя амуницию легионера. Нейроинтерфейс юноши выдал сводку о вооружении. Ничего особенного, но уважение и зависть появляется.

– Та-ак… – протянула она. – Что это значит?

– Я дерусь с этим господином, – пояснил Шосс, указывая на Дартина рукой и тем же движением как бы приветствуя его.

– Прикольно, я тоже, представляешь? – заявила Басс.

– Только в тринадцать дня, – успокоительно заметил парень.

– Но и я тоже дерусь с ним, – объявила Росс, в свою очередь приблизившись к компании.

– Только в четырнадцать часов, – все так же спокойно отметил Дартин.

– По какому же поводу дерешься ты, Шосс? – спросила девушка.

– Право, затрудняюсь ответить, – пожал здоровым плечом легионер. – Он больно толкнул меня в плечо. А ты, Басс?

– А я дерусь просто так, – покраснев, ответила вторая пришедшая. – Мне он не понравился, да и вообще, погода хорошая, – осмотрелся вокруг.

Шосс, от которого ничто не могло ускользнуть, заметил тонкую улыбку, скользнувшую по губам грегорианца.

– Мы поспорили по поводу одежды, – скороговоркой выпалил молодой человек. – Это всё что нужно знать.

– А ты, Росс?

– Я дерусь из-за несогласия по одному вопросу, – дала пояснение, делая знак Дартину, чтобы тот скрыл истинную причину дуэли. – В общем ерунда, но безнаказанность такого спора… Сами понимаете.

Но Шосс заметил, что по губам парня снова скользнула улыбка.

– Неужели? – переспросил раненый.

– Да, одно место, по поводу которого мы не сошлись во мнениях, – пришёл на выручку даме Дартин еле сдерживая смех. – По разному смотрим на решения некоторых политиков.

Ломать голову над причинами скрываться под личинами мужчин и носить клички парень счёл преждевременным. Две девушки и один мужчина, что общего? Но резонно рассудив о вполне вероятной смерти, Дартин перестал думать на эту тему.

«Он, бесспорно, умен», – подумал Шосс.

– А теперь, когда все вы собрались здесь, – произнес Дартин, – разрешите мне принести вам извинения.

При слове «извинения» лицо Шасса затуманилось, по губам Басс скользнула пренебрежительная усмешка, Росс же отрицательно покачала головой.

– Вы не поняли меня, уважаемые, – поспешил уточнить Дартин, подняв голову. Лучи Олна, коснувшись в эту минуту его головы, оттенили тонкие и смелые черты лица. – Я просил у вас извинения на тот случай, если не будет возможности дать удовлетворение всем. Ведь господин Шосс имеет право первым убить меня, и это может лишить меня возможности уплатить свой долг чести вам, господин Басс, обязательство же, выданное вам, господин Росс, превращается почти в ничто. А теперь, милостивые господа, повторяю еще раз, прошу простить меня, но только за это… Не начнем ли мы?

С этими словами молодой грегорианец смело выхватил палаш.

Кровь ударила ему в голову. В эту минуту он готовился обнажить статусное оружие против всех Клериков империи, как обнажил ее сейчас против Шосса, Басс и Росс.

Было четверть первого. Звезда Олн стояла в зените, и место, избранное для дуэли, залито его палящими лучами. Уединению не помешали транспортные развязки, находящиеся на удалении, а пешие горожане старались обойти развалины Рок стороной во избежании недоразумений.

– Жарковато, – подметил Шосс, в свою очередь обнажая шпагу с изысканным эфесом. – А между тем мне нельзя скинуть куртку с бронеставками. Я чувствую, что рана моя кровоточит, и боюсь смутить противника видом крови, пущенную не им.

– Да, согласен, – парировал Дартин. – Но будь эта кровь пущена мною или другими, могу вас уверять, что мне всегда будет больно видеть кровь столь храброго легионера. Я буду драться, как и вы не снимая ничего из верхнего облачения.

– Вот и прекрасно, – поддержала порыв парня Басс, – достаточно любезностей на сегодня! Не забывайте, что мы ожидаем своей очереди… Приступайте уже.

– Говорите от своего имени, Басс, когда говорите подобные нелепости, – перебила Росс. – Что до меня, то всё сказанное этими двумя господами, на мой взгляд, прекрасно и вполне достойно благородных дворян.

– К вашим услугам, – проговорил Шосс, становясь на свое место.

– Я ждал только вашего слова, – ответил Дартин, скрестив с ним палаш и активируя плазменный контур оружия.

Но не успели зазвенеть клинки, коснувшись друг друга, как отряд Адептов кардинала под командой Лау Бёрнса показался из-за угла развалин при монастыре.

– Адепты, мать их! – в один голос среагировали Басс и Росс. – Оружие в ножны, быстрее! Оружие в ножны!

Но оказалось уже слишком поздно. Противников застали в позах, не оставлявшей сомнения в их намерениях. Адепты слезли с лайтфлаев, припарковавшись прямо у воссозданной лужайки, не воспользовавшись специальной платформой.

– Какая радость! – крикнул Бёрнс, шагнув к ним и знаком приказав своим подчиненным последовать его примеру. – Легионеры! Вы что, собрались драться? А как же с общим приказом по столице?

– Вас это не касается, но спасибо за напоминание, – произнёс Шосс с досадой, так как Лау Бёрнс участвовал в нападении, имевшем место пару дней назад. – Если бы мы застали вас дерущимися, то дали бы продолжить.

– Дайте нам волю, и вы, не затрачивая труда, получите полное удовольствие.

– Клерики, – возразил Адепт, – я вынужден, к великому сожалению, или к радости, объявить вам, что это невозможно, – начал нарочито издеваться, ёрничая. – Долг для нас прежде всего. Вложите оружие в ножны и следуйте за нами.

– Прям бегу и спотыкаюсь, – Росс присоединился, передразнивая Лау Бёрнса, – мы согласились бы на ваше предложение, если бы это зависело от нас! Полковник Лау Вельер запретил нам. Валите, это лучшее, что вам остается сделать.

Насмешка привела Адептов в ярость.

– В таком случае, – он демонстративно поправил оружие в подвесе, – если вы не собираетесь подчиняться, – прошипел он, – мы вас арестуем!

– Их пятеро, – вполголоса заметил Шосс, – а нас только трое. Мы снова огребём, или нам придется сдохнуть на месте, ибо объявляю вам, что побежденный, я не покажусь на глаза полковнику.

Шосс, Басс и Росс в то же мгновение пододвинулись друг к другу, а Лау Бёрнс поспешил выстроить своих подчинённых.

Этой минуты было достаточно для Дартина и он отважился на единственно верный поступок. Произошло одно из тех событий, которые определяют судьбу человека.

Ему предстояло выбрать между императором и кардиналом, и он должен держаться избранного. Вступить в бой значило не подчиниться закону, значило рискнуть головой, значило стать врагом министра, более могущественного, чем сам император. Все это молодой человек понял в мгновение. И к чести его мы должны сказать, что он ни на секунду не колебался.

– Я прерву ваше совещание? Не против? – он обратился к Шоссу и друзьям, – разрешите мне поправить вас. Новенького примете для разрешения спора с Адептами?

– Но вы не Клерик легиона, – возразила Басс.

– И это верно, – согласился Дартин, – на мне нет одежды Клерика, но душой я легионер. Сердце мое, это сердце легионера. Я чувствую и действую как Клерик.

– Отойдите, слюнявый! – крикнул Лау Бёрнс, который по жестам и выражению лица парня угадал намерения. – Вы можете свалить, пока не началось, и мы не возражаем. Спасайте свою шкуру! Молокосос!

Дартин не двинулся с места, охреневший от такого начала со стороны Адептов кардинала.

– Вы в самом деле славный малый, – хмыкнул Шосс, пожимая ему руку. – Может уйдёте?

– Решайтесь! – выкрикнул Адепт.

– Скорей, – заговорили друзья, – нужно что-то решать.

– Этот молодой человек нормален, – произнес Шосс.

Но всех троих тревожила молодость и неопытность паренька.

– Нас будет трое, из которых один раненый, и в придачу пацан, почти ребенок.

– Однако отступить?.. – подметила Басс.

– Этого нельзя допускать, – согласился Шосс.

Юноша понял причину их нерешительности.

– Уважаемые Клерики императора, друзья, – продолжил он, – испытайте меня, что более правильно.

– Как ваше имя, храбрый юноша? – наконец поинтересовался Шосс на правах старшего.

– Лау Дартин.

– Итак, господа. Вперед! – скомандовал Шосс.

– Ну как же, – осведомился Бёрнс, – соблаговолите вы решиться наконец?

– Все уже решено.

– Каково же это решение? – переспросил Адепт.

– Мы будем иметь честь уделать вас, – произнесла Росс, одной рукой приподняв капюшон накидки, другой обнажая шпагу.

– Вот как… вы сопротивляетесь! – Адепт покачал головой.

– Вас это удивляет?

И все девять бойцов бросились друг на друга с яростью, не исключавшей, впрочем, известной обдуманности в действиях и тактике.

Оружие активно и отливает голубыми контурами на остриях клинков. Тактические монокуляры надвинуты на глаза и подключены к нейросетям участников. Бой вступил в активную, пиковую фазу противостояния.

Шосс бился с неким Баромиром, любимцем, на долю Басс выпал Ромель, тогда как Росс очутилась лицом к лицу сразу с двумя противниками.

Что же касается Дартина, то его партнёром в схватке оказался сам Лау Сааки.

Сердце молодого грегорианца билось настолько сильно, что вполне могло разорвать грудь. Видит бог, не от страха. Он и тени страха не испытывал, а от возбуждения. Парень дрался, как разъяренный рептилоид, носясь вокруг противника, каждый раз меняя тактику и местоположение. Сааки был, по тогдашнему выражению, «мастером клинка», и притом опытным. Тем не менее Адепт с величайшим трудом оборонялся против гибкого и ловкого противника, который, ежеминутно пренебрегая общепринятыми правилами, нападал одновременно отовсюду, заодно парируя удары, как боец, тщательно оберегающий свою шкуру.

Адепт не учёл, что грегорианцы растут на планете с избыточной гравитацией. Понижение её на столичной Гранжире компенсировала усиливающие импланты, коими пользовались все воины империи. Причём с лихвой.

Эта борьба в конце-концов вывела Сааки из терпения. Разъяренный тем, что ему не удается справиться с противником, которого он счел юнцом, Адепт разгорячился и начал делать ошибку за ошибкой. Дартин, не имевший большого опыта, но зато помнивший теорию и имевший лучшие базы по поединкам, удвоил быстроту движений. Сааки, решив покончить с ним, сделал резкий выпад, стремясь нанести противнику решающий удар, но парень ловко парировал, и, в то время как Сааки выпрямлялся, грегорианец, словно астероидный червь, ускользнул из-под его руки и насквозь пронзил палашом. Адепт рухнул. Освободившись от своего противника, Дартин быстрым и тревожным взглядом окинул поле битвы.

Росс успела уже покончить с одним из своих противников, но второй сильно теснил её. Все же положение девушки казалось благоприятным, и она могла защищаться.

Ромель и Басс ловко орудовали шпагами. Эта девушка была уже ранена в предплечье, а Адепт в бедро. Ни та, ни другая рана не угрожала их жизням, и они с еще большим ожесточением продолжали изощряться в искусстве фехтования.

Шосс, вторично раненный Баромиром, с каждым мгновением всё больше бледнел, но не отступал ни на шаг. Он только переложил шпагу в другую руку и теперь дрался левой.

Дартин, согласно законам дуэли, принятым в те времена, имел право поддержать одного из сражающихся. Остановившись в нерешительности и не зная, кому больше нужна помощь, он вдруг уловил взгляд Шосса. Этот взгляд был мучительно красноречив. Клерик скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглядом мог попросить и о поддержке. Юноша понял и, рванувшись вперед, сбоку обрушился на Баромира:

– А ну сюда Адептик! Я кишки тебе поджарю плазмой!

Баромир обернулся. Помощь подоспела вовремя. Шосс, которого поддерживало только неслыханное мужество, опустился на колено.

– Твою же роту астероидных кротов! – крикнул он. – Не убивайте его, Дартин. Я должен навалять ему, обезоружьте его, выбейте шпагу… Вот так… Всё просто замечательно! Отлично!

Это восклицание вырвалось у Шосса, когда он увидел, как шпага Баромира отлетела на пару дюжин шагов. Дартин и Адепт одновременно бросились за ней. Один чтобы вернуть себе, другой чтобы завладеть ею. Парень, оказавшийся на поверку более проворным, добежал первым и наступил ногой на лезвие.

Баромир бросился к Адепту, которого убил Росс, схватил его оружие и собирался вернуться к юноше, по пути наскочил на Шосса, успевшего за эти короткие мгновения перевести дух. Опасаясь, что Дартин убьет его врага, легионер желал сам возобновить бой.

Парень догадался, что помешать ему значило бы обидеть. И действительно, через несколько секунд Баромир упал, после того, как шпага Клерика вонзилась ему в горло.

В это же самое время Росс приставила конец шпаги к груди поверженного противника, вынудив его признать себя побежденным.

Оставались Басс и Ромель. Девушка откровенно дурачилась, спрашивая у него, который, по его мнению, может быть час, и поздравляя его с ротой, которую получил его брат в одном из полков. Но все её насмешки не вели ни к чему. Ромель один из тех железных людей, которые падают только мертвыми.

Между тем пора было кончать. Могла появиться полицейская стража на лайтвариорах и арестовать всех участников дуэли, и здоровых и раненых, монархистов и кардиналистов.

Шосс, Росс и Дартин окружили Ромеля, предлагая сдаться. Один против всех, раненный в бедро, Адепт кардинала все же отказался. Но Сааки, приподнявшись на локте, крикнул ему, чтобы он принял предложение. Ромель был грегорианец, как и парень. Он остался глух и только засмеялся. Продолжая драться. Между двумя выпадами концом шпаги указал точку на лужайке.

– Здесь… – произнес он, пародируя слова кого-то из великих, – здесь умрет Ромель, один из всех, иже были с ним.

– Но ведь их четверо. Сдайся, это приказ! Всё завершено!

– Раз ты приказываешь, дело другое, – согласился воин. – Ты мой бригадир, и я должен повиноваться.

Внезапно отскочив назад, он переломил пополам свою шпагу, чтобы не отдать ее противнику. Перекинув через стену развалин обломки, скрестил на груди руки, насвистывая какую-то кардиналистскую песенку.

Мужество всегда вызывает уважение, даже если принадлежит врагам. Легионеры отсалютовали смелому бойцу шпагами и спрятали их в ножны. Дартин последовал поданному примеру, а затем, с помощью Ромеля, единственного из Адептов оставшегося на ногах, отнес к лифтам монастыря Рок Сааки, Баромира и того из противников Росс, который был лишь ранен. Четвертый Адепт, как мы уже говорили, был убит. Затем, прикоснувшись к сенсору у входа и унося с собой четыре шпаги из пяти, опьяненные радостью, друзья выдвинулись к дому Лау Вельера.

Шли держась под руки и занимая всю ширину пешеходной артерии, заговаривая со всеми встречавшимися им Клериками легиона, так что в конце-концов это стало похоже на триумфальное шествие. Дартин пребывал в упоении, шагая между Шоссом и Басс, с любовью обнимая их, не делая акцент на принадлежности одного из них к особе женского пола.

– Если я не Клерик, – произнес он на пороге дома Вельера, обращаясь к своим новым друзьям, – то я все же могу уже считать себя принятым в ученики, не правда ли?

Снующие гравикары и одноместные лайтфлаи не раздражали, а люди прижимались к бортам переходов, пропуская воинов.

* * *

История с поединком наделала много шума. Полковник Вельер вслух бранил своих Клериков и втихомолку поздравлял их. Нельзя было, однако, терять время. Следовало немедленно предупредить императора, командующий поспешил в Гартман, столичную резиденцию и заодно ультрасовременный замок. Но оказалось поздно. Император уединился, запершись с кардиналом. Лау Вельеру доложили, что Легг Валтимор занят и никого принять не может.

Вельер явился вечером, в тот самый час, когда император играл в карты. Легг Валтимор был в выигрыше, и так как его величество отличался чрезвычайной скупостью, то и находился по этому случаю в прекрасном расположении духа.

– Подойдите-ка сюда, господин полковник! – выкрикнул еще издали заметив Вельера. – Подойдите, чтобы я мог хорошенько выбранить вас. Известно ли вам, что его преосвященство явился ко мне с жалобой на ваших Клериков и так волновался, что после разговора даже слег в постель? Да что же это за головорезы, инсекты какие-то ваши легионеры?

– Нет, ваше величество, – деланно сокрушался полковник, с первых слов поняв, какой оборот примет беседа. – Нет, как раз напротив. Они добрейшие создания, кроткие, как ангелы, и стремящиеся, ручаюсь вам, только к одному – чтобы шпаги их покидали ножны лишь для службы вашему величеству. Но что поделаешь? – тяжело вздохнул. – Адепты господина кардинала постоянно придираются к ним, и бедные молодые люди вынуждены защищаться, хотя бы во имя чести своего легиона.

– Послушайте, полковник! – повысил голос император. – Послушайте! Можно подумать, что речь идет о какой-то монашеской общине. В самом деле, дорогой мой Вельер, у меня появляется желание лишить вас благородного чина и пожаловать им мадемуазель Лау Емро, которую я обещал сделать настоятельницей монастыря. Но не воображайте, что я верю вам на слово. Меня, господин Вельер, называют Валтимором Рассудительным, и вот сейчас посмотрим…

– Именно потому, что я полагаюсь на эту рассудительность, терпеливо и с полным спокойствием буду ждать решения вашего императорского величества.

– Подождите минуточку, – среагировал на лесть Император – Я недолго заставлю ждать.

Счастье в игре к этому времени начало изменять императору, он начал проигрывать и был не против, да простят нам такое выражение, слинять из-за стола. Через несколько минут Легг Валтимор поднялся и, пряча в карман наличные и проверяя счёт на коммуникаторе, посмотрел на лежавшие перед ним средства и почти целиком выигранные, произнёс:

– Лау Виль, займите мое место. Мне нужно поговорить с господином Вельером о делах. Ах да, тут у меня лежало восемьдесят полноценных кредитов, поставьте столько же, чтобы проигравшие не пострадали!

Затем повернулся к полковнику.

– Итак, – заговорил, направляясь с ним к одному из окон, – вы утверждаете, что именно Адепты его преосвященства затеяли ссору с вашими Клериками?

– Да, ваше величество, впрочем как и всегда.

– Как же все это произошло? Расскажите. Ведь вам, наверное, известно, дорогой мой Вельер, что судья должен выслушать обоих участников.

– Господи боже мой! Все это произошло как нельзя более просто. Трое лучших моих солдат, имена их хорошо известны вашему величеству, имевшему не раз случай оценить их верность, а они, могу уверить ваше величество, всей душой преданы своей службе, – он прервался, делая акцент на сказанном. – Итак, трое моих солдат, господа Шосс, Басс и Росс, собирались на прогулку вместе с одним молодым грегорианцем, которого я как раз сегодня утром поручил их вниманию. Собирались, если не ошибаюсь, развеяться и местом встречи назначили поляну около монастыря Рок. Внезапно откуда-то появился господин Сааки в сопровождении господина Баромира, Ромеля и еще двух Адептов. Эти несомненно уважаемые господа пришли туда такой многочисленной компанией, по-видимому, не без намерения нарушить закон.

– Понимаю, я только сейчас это услышал, – ответил император задумавшись. – Они сами собирались драться на дуэли?

– Я не обвиняю их, ваше величество, сами можете посудить, с какой целью пятеро вооруженных мужчин в экзоброне могут отправиться в уединенное место, как окрестности монастыря?

– Вы правы, Вельер, правы!

– Но, увидев моих Клериков изменили намерение, а личная вражда уступила место вражде между лучшими подразделениями. Вашему величеству ведь известно, что Клерики, преданны императору, и только императору, это исконные враги Адептов, преданных исключительно господину кардиналу?

– Да, полковник, да, – с грустью произнес император. – Очень печально видеть в Гранжире разделение на два лагеря. Очень печально, что у империи две головы. Но все это кончится, Вельер, все это кончится. Итак, вы утверждаете, что Адепты затеяли ссору с Клериками?

– Я говорю, что дело, вероятно, произошло именно так. Но с уверенностью утверждать не могу. Вы знаете, как трудно установить истину. Для этого нужно обладать той необыкновенной проницательностью, имеющуюся только у вас.

– Вы правы, Вельер. Но Клерики ваши были не одни. С ними был парнишка, почти ребенок.

– Да, ваше императорское величество, и один ранен, так что трое имперских легионеров, из которых один был ранен, и один мальчик, устояли против пятерых самых прославленных Адептов господина кардинала и даже уложили четверых.

– Да ведь это победа! – воскликнул император, просияв. – Полная победа!

– Разумеется, ваше величество, столь же полная, как у Э.

– Четыре человека, из которых один раненый и один почти, ребенок?

– Едва ли его можно назвать даже молодым человеком. Но вёл он себя во время этого столкновения великолепно, пожалуй я возьму на себя смелость рекомендовать его вашему величеству.

– Как его зовут?

– Лау Дартин, ваше величество. Это сын одного из моих самых старых друзей. Сын человека, который вместе с отцом вашего величества участвовал в войне с инсэктоидами добровольцем.

– И вы утверждаете, что этот юноша отлично держался? Расскажите мне поподробнее, Вельер, вы ведь знаете, что я люблю рассказы о войнах и сражениях.

И император Легг Валтимор, гордо откинувшись, покрутил ус.

– Ваше величество, – продолжал полковник, – как я уже говорил, господин Дартин ещё почти мальчик и, не имея чести состоять в легионерах, был одет как горожанин. Адепты господина кардинала, приняв во внимание его крайнюю молодость и особенно то, что он не принадлежит к полку, предложили ему удалиться, раньше чем они произведут нападение.

– Вот видите, Вельер, – перебил его император, – первыми напали точно они.

– Совершенно верно, ваше величество, сомнений в этом нет. Итак, они предложили ему удалиться, но он ответил, что он Клерик душой, всецело предан вашему величеству и, следовательно, остается с господами Клериками легиона.

– Славный мальчик! – прошептал Валтимор.

– Он действительно остался, и ваше величество приобрели прекрасного воина, ибо это он нанес господину Сааки тот удар палашом, который приводит в такое бешенство господина кардинала.

– Это он ранил Сааки? – изумился собеседник, – Он? Мальчик? Это невозможно, Вельер!

– Все произошло так, как я имел честь доложить вашему величеству.

– Сааки, один из лучших фехтовальщиков во всей империи Гранжир!

– Что ж, ваше величество, он наскочил на лучшего противника, превосходящего его.

– Я хочу видеть этого юношу, Вельер, я хочу его видеть, и если можно сделать для него что-нибудь, то мы займемся этим.

– Когда ваше величество соблаговолит принять его?

– Завтра в полдень, полковник.

– Привести его одного?

– Нет, приведите всех четверых вместе. Я хочу поблагодарить их всех сразу. Преданные люди встречаются нечасто, Вельер, и преданность заслуживает награды.

– В полдень, ваше величество, мы будем в Гартмане.

– На малой площадке у гравинаправляющих, полковник, у запасных платформ лифтов. Кардиналу незачем знать.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Вы понимаете, что указ это все-таки указ. Ведь драться в конце концов запрещено!

– Но это столкновение, ваше величество, совершенно выходит за обычные рамки дуэли. Это стычка, и лучшее доказательство то, что их было пятеро, Адептов кардинала, против трех моих Клериков и господина Дартина.

– Верно, – сказал император. – Но все-таки, Вельер, паркуйтесь у запасных входов.

Полковник улыбнулся. Он добился того, что дитя возмутилось против своего учителя, и это было уже много. Он почтительно склонился перед императором и, испросив его разрешения, удалился.

Глава 5. Абсурд

В тот же вечер все три легионера были уведомлены о чести, которая им оказана. Давно уже зная императора, они не слишком волновались, но Дартин, при своем воображении грегорианца, узрел в этом событии предзнаменование будущих успехов, и всю ночь рисовал себе самые радужные картины. В восемь часов утра он уже находился у Шосса.

Выйдя заранее, Дартин поймал попутный гравикар, потратив один из сотой доли полного кредита. Поездка не заняла много времени и вскоре парень вышел на платформе рядом с развязкой и прогулялся по новейшему пешеходному рукаву. Прозрачный пол и стены с потолком позволили насладиться видом просыпающейся столицы. В пути ещё раз задумался о загадочной троице, скрывающей свои имена за кличками, а некоторые ещё и носят мужскую личину. Дартин даже склонялся к предположению, что как минимум Росс обращал внимание только на девушек. За раздумьями и созерцанием суеты просыпающегося муравейника людей он и очнулся у дверей лифта дома нового товарища.

Парень застал Клерика одетым и готовым к выходу. Так как приём у императора назначен на полдень, Шосс условился с Басс и Росс отправиться в ресторанчик около ангара лайтвариоров и поиграть там в мяч.

Пригласил Дартина пойти вместе, и тот согласился, хотя и не был знаком с этой игрой. Было всего около девяти часов утра, и он не знал, куда девать время до двенадцати. Боевые девушки в мужском облачении и маскировке, были уже на месте и перекидывались для забавы мячом с гравитационной начинкой.

Шосс, отличавшийся большой ловкостью, усиленной имплантами мускулатурой и повышающими реакцию с выносливостью, преуспевал в физических показателях, встал с Дартином по другую сторону площадки и предложил сразиться. Но при первом же движении хоть и играл левой рукой отбивая тренировочной рапирой брошенный болид, Клерик понял, что рана еще слишком свежа для такого упражнения. Дартин, в результате, остался один, и так как предупредил, что ещё слишком неопытен для игры по всем правилам, то два Клерика продолжали только перекидываться мячом, не считая очков.

Один из мячей, брошенных мощной рукой Басс, пролетая, чуть не коснулся лица парня, и юноша подумал, что, если бы мяч не пролетел мимо, а попал в лицо, аудиенция, вероятно, не могла бы состояться, так как он не был бы в состоянии явиться во дворец Гартман. А ведь от этой аудиенции, как представлялось его грегорианскому воображению, зависело будущее. Он учтиво поклонился Басс и Росс и пояснил, что продолжит игру, когда окажется способным помериться с ними силой. С этими словами отошел от ринга, заняв место среди зрителей.

К несчастью для парня, среди зрителей находился один из Адептов его высокопреосвященства. Взбешенный поражением, которое всего только накануне понесли его товарищи, Адепт этот дал себе клятву отомстить за них. Случай показался подходящим.

– Не удивительно, – пробормотал он, обращаясь к своему соседу, – что этот малолетка испугался мячика. Это, наверное, ученик придворных Клериков.

Дартин обернулся так круто, словно его ужалила лунная крыса, и в упор поглядел на наглеца, который произнес эти дерзкие слова.

– Не понял? – продолжал Адепт, с насмешливым видом покручивая ус. – Пялься сколько угодно, я сказал то, что сказал.

– А так как сказанное мне понятно и не требует объяснений, – парировал Дартин, – я попрошу вас следовать за мной.

– Когда? – спросил Адепт все тем же насмешливым тоном.

– Сейчас, или между ног отсырело? – парень старался вывести из себя наглого Адепта.

– Вам, надеюсь, известно, кто я?

– Это так важно? Дерётесь только стращая именами? Ха, три раза.

– Жаль! Вероятно, что, узнав мое имя, вы не так бы торопились.

– И?

– Готэм, к вашим услугам.

– Итак, Готэм, – спокойно ответил парень, – я буду ждать вас у выхода.

– Идите, только попрощайтесь с друзьями. Я проследую за вами.

– Не проявляйте излишней спешки, уважаемый, чтобы никто не заметил, что мы вышли вместе. Для того дела, которым займемся, не нужны лишние свидетели.

– Без вопросов, – согласился Готэм, удивленный, что его имя не произвело никакого впечатления.

Имя Готэма на самом деле известно всем, за исключением разве только одного Дартина. Ибо это оказывается имя участника практически всех столкновений и схваток, происходивших ежедневно, невзирая на все указы императора и кардинала.

Басс и Росс были так увлечены игрой, а Шосс же так внимательно наблюдал за ними, что никто из друзей даже не заметил исчезновения парня, который, как обещал Адепту кардинала, остановился на пороге заведения. Через несколько минут Адепт последовал за ним. Дартин торопился, боясь опоздать на приём к императору, назначенный на полдень. Оглядевшись вокруг, убедился, что пешеходные магистрали пусты.

– Честное слово, – обратился к своему противнику, – вам повезло, хоть вы и называетесь Готэмом! Вы наскочили только на ученика-Клерика. Впрочем, не волнуйтесь, я сделаю всё, что смогу и огребёшь ты по полной программе. Защищайтесь!

– Сдаётся мне, – начал речь Адепт, которому Дартин бросил вызов, – что место выбрано неудачно. Нам было бы удобнее выяснять отношения где-нибудь в более уединённом местечке.

Адепт не принял во внимание странность, когда его имя не действует на противника.

– Это благоразумно, – согласился парень. – Какая досада, у меня очень мало времени. Ровно в двенадцать у меня назначена встреча. Поэтому вас я скоренько приделаю, душу выну!

Готэм оказался не таков, чтобы ему дважды повторять подобное. В тот же миг шпага блеснула в руке Адепта, и он ринулся на Дартина, которого, принимая во внимание молодость, рассчитывал слегка припугнуть.

Однако юноша накануне прошел хорошую школу. Всё ещё трепеща от сознания победы, гордясь ожидаемой милостью императора, наполняемый решимостью ни на шаг не отступать. Оружие, зазвенело и осыпая искрами владельцев, скрестилось. Дартин держался уверенно, и противник был вынужден отступить на шаг. Воспользовавшись тем, что при этом движении шпага Готэма несколько отклонилась, Дартин, высвободив свой палаш, бросился вперед и коснулся плеча противника.

Парень немедленно отступил на шаг, подняв вверх клинок палаша, но Адепт выкрикнул, что это пустяк, и, смело ринувшись вперед, сам наскочил на острие палаша Дартина. Плазменный контур сделал своё дело и защитные вставки поддались.

Тем не менее, так как Адепт не падал и не признавал себя побежденным, а лишь отступал в сторону особняка Лау Рема, где служил один из его родственников, Дартин, не имея понятия, насколько опасна последняя нанесенная противнику рана, упорно его теснил и, возможно, прикончил бы его.

Шум, доносившийся с гравиплощадки перед баром, услышали в помещении. Двое из друзей Адепта, заметившие, как их друг обменялся несколькими словами с Дартином, а затем вышел вслед за парнем, выхватив шпаги и активировав плазменные контуры, выбежали наружу и напали на победителя. Но в то же мгновение Шосс, Басс и Росс, в свою очередь, показались на пороге и, накинувшись на двух Адептов, атаковавших их молодого друга, заставили нападавших повернуться к ним лицом. В этот миг Готэм наконец упал, и противники, которых оказалось двое против четырех, подняли крик:

– Нас атакуют, люди Лау Рема!

На этот призыв из дома упомянутого высыпали все, кто там находился, и бросились на четырех Клериков.

Но тут и легионеры, в свою очередь, издали боевой клич:

– На помощь, Клерики императора!

На этот крик всегда отзывались, зная, что легионеры враги его высокопреосвященства, и пользовались любовью за эту вражду к кардиналу. Поэтому Адепты других полков, не служившие Герцогу, при таких столкновениях принимали сторону имперских Клериков. Мимо как раз проходили трое Адептов из полка Лау Эссара, и двое из них ринулись на помощь четырем товарищам, тогда как третий помчался к резиденции Вельера, громко крича:

– Адепты, атакуют Клериков! Махла намечается!

Как и всегда, двор дома Лау Вельера был полон солдат его легиона, которые и бросились на поддержку. Образовалась свалка, однако перевес оказался на стороне легионеров. Адепты кардинала и люди Лау Рема отступили во двор особняка с площадки, едва успев опустить за собой бронежалюзи, чтобы помешать противнику ворваться вместе с ними. Раненый Готэм в тяжелом состоянии был уже до этого унесен в дом.

Возбуждение среди легионеров императора и их союзников дошло до пика, и уже возникал вопрос, не следует ли обстрелять резиденцию в отместку за то, что люди Лау Рема осмелились напасть на имперских Клериков. Брошенное кем-то предложение приняли с восторгом, но, к счастью, коммуникаторы отметили сигналами одиннадцать часов.

Дартин и друзья вспомнили об аудиенции и, опасаясь, что такую великолепную шутку разыграют без их участия, постарались успокоить буйные головы. Несколько камней все же ударилось в рольставни. Но броня крепка, что немного охладило толпу. Кроме того, вожаки успели отделиться от группы воинов и направлялись к резиденции Вельера, который ожидал их, уже осведомленный о случившемся.

– Скорее в Гартман! – забеспокоился полковник он. – В Гартман, не теряя ни минуты, и постараемся увидеться с императором раньше, чем его успеет предупредить кардинал. Мы представим ему это дело как продолжение вчерашнего, и оба сойдут за одно.

Господин Вельер в сопровождении четырех приятелей поспешил к имперскому замку. Но там, к великому удивлению полковника, ему сообщили, что Легг Валтимор отправился на охоту в Луавильский лес. Лау Вельер заставил дважды повторить эту новость, с каждым разом все больше хмурясь.

– Его величество еще вчера решил отправиться на охоту? – переспросил он.

– Нет, ваше превосходительство, – ответил камердинер. – Сегодня утром главный егерь доложил ему, что ночью для него окружили дикого репта. Император сначала ответил, что не поедет, затем, не в силах отказаться от такого удовольствия, он все же отправился.

– Император до отъезда виделся с кардиналом? – уточнил полковник.

– По всей вероятности, да, – ответил камердинер. – Сегодня утром я видел у подъезда гравикар его преосвященства. Я спросил, куда он собирается, и мне ответили, в Луавиль.

– Нас обыгрывают в очередной раз, – проговорил полковник. – Сегодня вечером, господа, я увижу императора. Что же касается вас, то я не советую показываться ему на глаза.

Совет благоразумный, а главное, исходил от человека, так хорошо знавшего императора, что четыре приятеля и не пытались с ним спорить. Вельер предложил им разойтись по домам и ждать от него дальнейших указаний.

Вернувшись домой, полковник подумал, что следовало поспешить и первым подать жалобу. Послал одного из слуг к Лау Рему с письмом, в котором просил его изгнать из своей резиденции Адепта, состоящего на службе кардинала, и сделать выговор своим людям за то, что они осмелились напасть на Клериков.

Лау Рем, предупрежденный своим техником, родственником которого, как известно, был Готэм, ответил, что ни Вельеру, ни его легионерам не подобало жаловаться, а наоборот, жаловаться должен был бы он, ибо Клерики атаковали его слуг и технарей, собирались даже залить плазмой особняк. Спор между вельможами мог затянуться надолго, и каждый, разумеется, стоял бы на своем, но Вельер придумал выход, который должен все уяснить. Решив лично отправиться к уважаемому Рему.

Подъехав к резиденции Лау Рема, он приказал доложить о себе.

Вельможи учтиво раскланялись приветствуя друг друга. Хотя и не связанные узами дружбы, все же питали взаимное уважение. Оба они были люди чести и большой души.

И так как де Рем, будучи противником церкви, редко бывал при дворе и поэтому не принадлежал ни к какой партии, он обычно в свои отношения к людям не вносил предубеждений. На этот раз все же де полковник Вельер был принят хотя и учтиво, но холоднее обычного.

– Итак, – проговорил командующий легиона, – оба мы считаем себя обиженными, и я явился к вам, чтобы вместе выяснить обстоятельства этого конфликта.

– Ничего не имею против, – согласился Лау Рем, – но предупреждаю, что хорошо осведомлен, и вся вина на стороне ваших Клериков.

– Вы человек слишком рассудительный и справедливый, чтобы отказаться от предложения, с которым я прибыл.

– С удовольствием выслушаю.

– Как себя чувствует господин Готэм, родственник вашего старшего техника транспортного парка?

– В тяжёлом состоянии. Кроме раны в предплечье, которая не представляет ничего опасного, ему нанесен был и второй удар, задевший легкое. Доктор почти не надеется на выздоровление.

– Раненый может трезво мыслить?

– Да, разумеется. Нейростимуляторы поддерживают его!

– Он может говорить?

– С трудом, но да.

– Так вот, предлагаю навестить его и именем бога, перед которым ему, может быть, суждено скоро предстать, убедим сказать правду. Пусть он станет судьей в своем собственном деле, и я поверю всему, что он скажет, – добавил полковник.

Господин Рем на мгновение задумался, но, решив, что трудно сделать более разумное предложение, всё же согласился.

Они спустились в комнату, где лежал раненый. При виде таких знатных господ, пришедших навестить его, больной попробовал приподняться на локтях, но оказался так слаб, что, утомленный сделанным усилием, повалился назад, почти потеряв сознание.

Господин Рем подошел к нему и поднес к лицу флакон с пахнущим раствором, который и привел его в чувство. Тогда полковник Вельер, не желавший, чтобы его обвинили в воздействии на больного, предложил де Лау Рему самому расспросить раненого.

Все произошло так, как и предполагал командующий имперскими легионерами. Находясь между жизнью и смертью, Готэм не мог скрыть истину. И рассказал все так, как оно и произошло на самом деле.

Только к этому и стремился полковник. Он пожелал Готэму скорейшего выздоровления, простился с хозяином, вернулся к себе домой и немедленно послал известие четырем друзьям, что ожидает их к обеду.

В резиденции Лау Вельера собиралось самое лучшее общество, кстати сказать, сплошь противники кардинала. Поэтому ясно, что разговор в течение обеда вертелся вокруг двойного поражения, понесенного Адептами его преосвященства. И так как Дартин стал героем обоих стычек, то именно на него посыпались все похвалы, которые Шосс, Басс и Росс радостно уступили ему не только как добрые товарищи, но и как люди, которых превозносили столь часто, что они в этот раз могли отказаться от своей доли.

Около шести часов Вельер объявил, что пора отправляться в Гартманскую резиденцию императора.

Но так как время, назначенной для аудиенции, миновало, он уже не спрашивал разрешения пройти с малого подъезда, а вместе с четырьмя своими спутниками занял место в приемной. Император еще не возвращался с охоты.

Наши молодые друзья ждали уже около получаса, как вдруг все двери распахнулись и было возвещено о прибытии его величества. Дартин затрепетал, а следующие минуты, по всей видимости, должны были решить всю его дальнейшую судьбу. Затаив дыхание, он впился взором в дверь, в которую должен был войти Легг Валтимор.

Император показался на пороге, опережая своих спутников. Валтимор предстал в совершенно запыленном охотничьем нейроскафе. В руках он держал статусную плеть. С первого же взгляда Дартин понял, что не миновать грозы.

Как ни ясно, что император не в духе, придворные все же выстроились вдоль пути следования. В имперских приемных предпочитают попасть под гневный взгляд, чем вовсе не удостоиться такового. Все три Клерика не колеблясь, шагнули вперед, в то время как Дартин, наоборот, постарался укрыться за их спинами.

Хотя император и знал в лицо Шосса, Басс и Росс, он прошел мимо не взглянув на них, не заговорив, словно никогда их не видел. Что же касается Вельера, то он, когда взгляд остановился на нём, с такой твердостью выдержал его, что император поневоле отвел глаза. Вслед за этим его величество, произнеся какие-то нечленораздельные звуки, проследовал в свои апартаменты.

– Так себе дала, – с улыбкой произнес Шосс. – И не сегодня ещё нас пожалуют в кавалеры ордена.

– Подождите десять минут, – буркнул полковник. – Если я к этому времени не вернусь, отправляйтесь ко мне домой. Дальнейшее ожидание будет бесполезно.

Четверо друзей прождали десять минут, четверть часа, двадцать минут. Видя, что Вельер не появляется, они удалились, очень встревоженные.

Господин полковник между тем смело вошёл в кабинет императора и застал его величество в самом дурном расположении духа. Валтимор сидел в кресле, похлопывая рукояткой бича по голени. Вельер, не смущаясь, спокойно осведомился о состоянии его здоровья.

– Плохо, я чувствую себя чертовски плохо, – ответил император. – Мне всё скучно.

Это действительно была одна из самых тяжелых болезней Легг Валтимора. Случалось, он уводил кого-нибудь из приближенных к панораме окна и говорил ему: «Скучно! Давайте поскучаем».

– Неужели! – парировал Вельер. – Ваше величество скучает? Разве ваше величество не наслаждались охотой?

– Удовольствие, так себе! – пробурчал император. – Всё вырождается, клянусь вам! Не знаю уж, дичь ли не оставляет больше следов, загонщики ли потеряли чутье. Мы травим матерого зверя, шесть часов преследуем его, и, когда мы почти загнали его и глашатай уже подносит к губам рог, чтобы протрубить победу, вдруг все срываются в сторону и бросаются за каким-то одногодком. Вот увидите, мне придется отказаться от травли, как я отказался от много. Ах, господин Вельер, я несчастный император!

– В самом деле, ваше величество, мне понятно ваше отчаяние. Несчастье велико. Но, мне кажется, у вас осталось довольно много верных загонщиков?

– И никого, кто мог бы обучить их. Проффессионалы вымирают. Я один ещё владею искусством охоты. После меня все будет кончено. Будут охотиться с помощью капканов, западней и киберов! Если бы только мне успеть подготовить учеников… Но нет, господин кардинал не дает мне ни минуты покоя, твердит об Инсэктоидах, твердит об Рептилоидах из империи Рош!.. Да, кстати о кардинале, господин Вельер, я вами снова недоволен.

Полковник только этого и ждал. Он давно знал императора и понял, что все его жалобы служат лишь предисловием, чем-то вроде возбуждающего нейростимулятора, в котором он черпает решимость. Только теперь он заговорит о том, о чем готовился заговорить.

– В чем же я имел неосторожность провиниться? – задал вопрос Вельер, изображая на лице величайшее удивление.

– Так-то вы выполняете обязанности? – продолжал император, избегая прямого ответа на слова гостя. – Разве для того я назначил вас командующим имперским легионом, чтобы подчиненные убивали людей? Чтобы они подняли на ноги целый квартал и чуть не сожгли плазмой весь Гранж? И вы ни словом не заикнулись об этом! Впрочем, – продолжил, – я, верно, напрасно сетую на вас. Виновные, вероятно, уже за решеткой, и вы явились доложить мне, что над ними учинен праведный суд.

– Отнюдь, ваше величество, – спокойно парировал полковник, – я пришел просить суда у вас.

– Над кем интересно? – воскликнул император.

– Над гнусными клеветниками, – пожал плечами Вельер.

– Весьма оригинально! – удивился хозяин. – Не станете ли вы отрицать, что ваши три безбашенных отморозка Клерика, эти Шосс, Басс и Росс, вместе с этим грегорианским молодцом, как бешеные накинулись на несчастного Готэма и отделали его так, что он сейчас, наверняка близок к последнему издыханию? Не станете ли вы отрицать, что они вслед за этим осадили резиденцию герцога Лау Рема и собирались поджечь её, пусть в дни войны, это было бы не так уж плохо, ибо дом этот, как настоящее гнездо антропоидов, но в мирное время это могло бы послужить крайне дурным примером! – он сделал паузу, ожидая реакции на монолог. – Так вот, скажите, не собираетесь ли вы все это отрицать?

– И кто же поведал вашему величеству эту сказку? – все так же сдержанно произнес полковник.

– Кто же, как не тот, кто бодрствует, когда я сплю, кто трудится, когда я забавляюсь, кто правит всеми делами внутри страны и за ее пределами в Гранжире?

– Его величество, по всей вероятности, подразумевает господа бога, – произнес Вельер, – ибо в моих глазах только он может стоять так высоко над вашим величеством.

– Отнюдь, я имею в виду опору империи, моего единственного слугу, единственного друга господина кардинала.

– Господин кардинал, это далеко не конечная инстанция.

– Что вы хотите этим сказать?

– Лишь то, что непогрешим лишь один бог и что эта непогрешимость не распространяется на кардиналов.

– Вы хотите сказать, что он нагло лжёт, и предает меня? Следовательно, вы обвиняете его? Ну, скажите напрямую, признайтесь!

– Нет, не так, ваше величество. Однако я говорю, что сам он введён в заблуждение. Я говорю, что ему сообщили ложные сведения. Я утверждаю, что он поспешил обвинить Клериков вашего величества, к которым несправедлив, и что черпал он информацию из дурных источников.

– Обвинение исходит от господина Рема, от самого герцога.

– Я мог бы ответить, ваше величество, что герцог слишком близко принимает к сердцу это дело, чтобы можно положиться на его беспристрастие. Но я далек от этого, ваше величество. Я знаю герцога как благородного и честного мужа и готов положиться на его слова, но только при одном условии…

– При каком же?

– Я бы хотел, чтобы ваше величество призвали его к себе и лично расспросили, с глазу на глаз, без свидетелей, и чтобы я был принят вашим величеством сразу же после ухода герцога.

– Вот как? – заинтересовался император. – И вы полностью положитесь на то, что скажет господин Лау Рем?

– Абсолютно, ваше величество.

– И вы подчинитесь его суждению?

– Естественно.

– И согласитесь на любое удовлетворение, которого он потребует?

– Вновь отвечаю согласием, ваше величество.

– Лау Шерье! – крикнул Император!

Доверенный камердинер Валтимора всегда дежуривший у дверей, вошел в комнату.

– Любезный, – обратился к вошедшему император, – пусть сию же минуту отправятся за господином Лау Ремом. Мне нужно сегодня же вечером поговорить с ним.

– Ваше величество дает мне слово, что между Ремом и мной более не примет никого? – переспросил полковник.

– Никого.

– В таком случае, до завтра, ваше величество.

– До завтра.

– В котором часу ваше величество прикажет?

– В каком вам удобно.

– Но я опасаюсь явиться слишком рано и разбудить ваше величество.

– Разбудить? Да разве я сплю? Я больше не сплю. Дремлю изредка, вот и всё. Приходите так, как захотите, хоть в семь часов. Но берегитесь, если ваши Клерики виновны!

– Если мои Клерики виновны, то будут преданы в руки вашего величества, и вы изволите поступить с ними так, как найдете нужным. Есть ли у вашего величества еще какие-либо пожелания? Я слушаю. Я готов повиноваться.

– Нет, нет. Меня не напрасно зовут Валтимором. До завтра, до завтра.

– Бог да хранит ваше величество!

Как плохо ни спал император, Вельер в эту ночь спал еще хуже. Он с вечера послал сказать всем трем легионерам и их товарищу, чтобы те были у него ровно в половине седьмого утра. Он взял их с собой во дворец, ничего не обещая им и ни за что не ручаясь, и не скрыл, что их судьба, как и его собственная, висит на волоске.

Войдя в малый подъезд, он велел ждать. Если император все ещё гневается, они смогут незаметно удалиться. Если же согласится их принять, товарищей позовут.

В личной приемной императора полковник увидел Лау Шерье, который сообщил, что вчера вечером не удалось застать герцога Рема дома, что, когда тот вернулся, было уже слишком поздно являться во дворец, что герцог сейчас только прибыл и в эту минуту находится на аудиенции.

Последнее обстоятельство оказалось очень по душе Вельеру. Он мог быть уверен, что никакое чуждое влияние не успеет сказаться между уходом Рема и его собственной аудиенцией. Действительно, не прошло и десяти минут, как двери распахнулись, и полковник встретил увидел де герцога, выходившего из кабинета. Герцог направился прямо к нему.

– Господин Лау Вельер, – заговорил первым, – его величество вызвал меня, чтобы узнать все подробности о случае, происшедшем возле моей резиденции. Я поведал ему правду, то есть признал, что виновны были мои люди, и что я готов принести вам извинения. Раз я встретился с вами, разрешите мне сделать это немедленно, и прошу вас считать меня всегда в числе ваших друзей.

– Уважаемый герцог, – ответствовал полковник, встав, – я глубоко уверен в вашей высокой честности, что не пожелал иметь другого заступника перед императором, кроме вас. Вижу, что не обманулся, и благодарю вас за то, что в Гранжире остались такие мужи, о которых, не ошибаясь, можно сказать то, что я сказал о вас.

– Прекрасно, прекрасно! – воскликнул император, стоявший в дверях, слышавший этот разговор. – Только скажите ему, Вельер, раз он называет себя вашим другом, что я тоже желал бы быть в числе его друзей, но он невнимателен ко мне. Вот уж скоро три года, как я не видел его, и увидел только после того, как послал за ним. Передайте это от меня, передайте, ибо это вещи, которые император сам сказать не может.

– Благодарю, ваше величество, сердечно благодарю. Однако я хотел бы заверить ваше величество, это не относится к господину Вельеру, разумеется. Так вот, я хотел бы заверить ваше величество, что не те, кого ваше величество видит в любое время дня, наиболее преданы ему.

– Вы слышали, значит, что я сказал, герцог? Тем лучше, право, тем лучше! – проговорил император, сделав шаг вперед. – А, это вы, Вельер? Где же ваши Клерики? Я ведь ещё третьего дня просил вас привести их. Почему вы не сделали этого?

– Они внизу, ваше величество, и, с вашего разрешения, Лау Шерье их позовет.

– Конечно, давно пора, пусть они явятся сию же минуту. Скоро восемь, а в девять я жду кое-кого… Можете идти, герцог, и непременно бывайте при дворе… Входите, полковник.

Герцог поклонился и направился к выходу. В ту минуту, когда перед ним открылась дверь, на верхней площадке автоматического эскалатора показались три Клерика и Дартин. Их привел Шерье.

– Подойдите, храбрецы, подойдите, – произнес император. – Дайте мне побранить вас.

Легионеры с поклоном приблизились. Грегорианец следовал чуть позади.

– Нда… Как это вы вчетвером за два дня вывели из строя семерых Адептов кардинала? – продолжал Легг Валтимор. – Это много, чересчур много. Если так пойдет дальше, его преосвященству через три недели придется заменить основной состав своей роты. А я буду вынужден применять указы во всей их строгости. Одного, еще куда ни шло, я не возражаю. Но семерых за два дня, повторяю, это много, слишком много.

– Поэтому-то, как ваше величество может видеть, они смущены, полны раскаяния и просят их простить.

– Н-да? Смущены и полны раскаяния? Гм… – недоверчиво проговорил император. – Я не верю их хитрым рожам. Особенно вон тому, с физиономией грегорианца. Подойдите-ка сюда, сударь мой!

Дартин, поняв, что эти слова относятся к нему, приблизился с самым что ни есть сокрушенным видом.

– Вот как? Что же вы мне рассказывали о каком-то молодом человеке? Ведь это ребенок, совершеннейший ребенок! И это он нанес такой страшный удар Сааки?

– И два великолепных удара палашом Готэму.

– В самом деле?

– Не считая, – вставил Шосс, – что, если бы он не спас меня от рук Баромира, я не имел бы чести в эту минуту принести мое нижайшее почтение вашему величеству.

– Значит, он настоящий демон, этот ваш молодой грегорианец, тысяча инсэктов, как сказал бы мой покойный отец! При таких делах легко продырявиь не один скаф и изломать немало шпаг. А ведь грегорианцы по-прежнему бедны, не правда ли?

– Должен признать, ваше величество, – вздохнул Лау Вельер, – что золотых россыпей пока еще не найдено, хотя богу следовало бы сотворить для них такое чудо в награду за горячую поддержку, оказанную ими вашему покойному отцу в его борьбе за престол.

– Из этого следует, что грегорианцы и меня сделали императором, не правда ли, Вельер, раз я сын моего отца? Что ж, в добрый час, это мне по душе… Шерье, пойдите и поройтесь у меня в закромах не наберется ли сорока десятых полноценного кредита наличными, и, если наберется, принесите их мне сюда. А пока что, молодой человек, положа руку на сердце, расскажите, как все произошло.

Дартин поведал о происшествии во всех подробностях, так как, сам не спал от радости, что увидит его величество, явился за три часа до аудиенции к друзьям, и они вместе отправились в бар и как Готэм, подметив, что он опасается, как бы гравитационный болид не попал ему в лицо, стал над ним насмехаться и за эти насмешки чуть не поплатился жизнью, а Лау Рем, бывший здесь совершенно ни при чем, чуть не поплатился своим великолепным домом.

– Да! Все именно так, как мне рассказал герцог!.. Бедный кардинал!

Семь человек за два дня, да еще самых дорогих его сердцу!.. Но теперь хватит, господа, слышите? Достаточно! Вы отплатили за улицу Еру, и даже с излишком. Вы можете быть удовлетворены.

– Если ваше величество сами удовлетворены, то удовлетворены и мы, – заявил Вельер.

– Да, я удовлетворен, – подтвердил император и, взяв из рук Лау Шерье горсть прозрачных жетонов, затем вложил их в руку Дартину. – Вот, – добавил, – доказательство, что я доволен.

В те времена понятия о гордости, распространенные в наши дни, не были еще в моде. Дворянин получал деньги из рук императора и нисколько не чувствовал себя униженным. Дартин поэтому без стеснения опустил полученные им сорок десятых долей полноценного кредита в карман и даже рассыпался в изъявлениях благодарности.

– Вот и отлично, – улыбнулся император, взглянув на раритетные настенные часы, – отлично.

Сейчас уже половина девятого, и вы можете удалиться. Я ведь говорил, что в девять кое-кого жду. Благодарю вас за преданность, господа. Я могу рассчитывать на нее и впредь, не правда ли?

– Ваше величество, – в один голос воскликнули четыре приятеля, – мы дали бы себя изрубить в куски за нашего императора!

– Отлично, хорошо! Но лучше оставайтесь неизрубленными. Так будет лучше и полезнее. Полковник, – добавил император вполголоса, пока молодые люди уходили, – так как у вас нет свободной вакансии в легионе, да и, кроме того, мы решили не принимать туда без испытания, поместите этого юношу в роту вашего зятя, господина Лау Эссара. Ах, черт возьми, я заранее радуюсь гримасе, которую состроит господин кардинал! Он будет взбешен, но мне все равно. Я действовал правильно.

И Легг Валтимор приветливым жестом отпустил Лау Вельера, отправившегося к своим Клерикам. Он застал их за дележом наличных жетонов, полученных Дартином.

Кардинал, как и предвидел Император, действительно пришёл в ярость и целую неделю не являлся вечером играть в карты и шахматы. Это не помешало Валтимору при встречах приветствовать его очаровательной улыбкой и нежнейшим голосом осведомляться:

– Как же поживают ваши верные телохранители, эти бедные Адепты Лау Готэм и Сааки?

Глава 6. Биотехносы в услужении у клериков Имперского Легиона

Когда, покинув Дартман, Дартин поинтересовался у друзей, как лучше потратить свою часть наличных, Шосс посоветовал ему заказать хороший обед, Басс, купить персонального киборга слугу, а Росс обзавестись хорошенькой любовницей, что немного изумило. Совет исходил от девушки как-никак. Не то чтобы он был этим шокирован, все таки каждый день появлялись новые сплетни и интриги о том, что творилось во дворах вельмож, но и слышать подобные высказывания он не привык. Грегорианцы славились своими консервативными взглядами на личную жизнь.

Обед состоялся в тот же день, и новый биотехнос подавал к столу. Обед заказывался Шоссом, а модель кибера рекомендована Басс. То был устаревший биотехнос, которого славный Клерик заметил в тот самый день по случаю этого самого обеда. Увидел его на витрине, где Пращ, так его звали, безнадёжно осматривал прохожих, потеряв надежду обрести хозяина. Басс утверждала, что такое занятие свидетельствует о склонности к созерцанию и рассудительности, великолепных базах знаний, и, не наводя о нём дальнейших справок, увела с собой.

Важный вид дворянина, к которому, как предполагал Пращ, наделённый искусственным интеллектом, вероятно со сбившейся программной начинкой, поступает на службу, прельстил биотехноса, и он был несколько разочарован, увидев, что место уже занято неким его собратом, по имени Роберта. Басс объяснила ему, что дом её, хотя и поставленный на широкую ногу, нуждается лишь в одном слуге и Пращу придется поступить к Дартину.

Однако, прислуживая на пиру, который давал его хозяин, и видя, как тот, расплачиваясь, вытащил из кармана пригоршню кредитных жетонов, Пращ решил, что счастье его обеспечено, и возблагодарил небо за то, что попал к такому парню. Он пребывал в этой уверенности вплоть до окончания пира, остатками от которого вознаградил себя за долгое воздержание, ведь его организм требовал биологической массы. Но вечером, когда он постилал постель, блестящие мечты биотехноса рассеялись.

Во всей квартире, состоявшей из спальни и передней, была единственная кровать. Пращ улегся в передней на одеяле, взятом с кровати Дартина, которому с тех пор пришлось обходиться без оного.

Шосс также имел биотехноса, которого воспитал после перепрошивки на особый лад. Звали его Мо. Этот достойный господин, мы, разумеется, имеем в виду Шосса был очень молчалив. Вот уже пять или шесть лет, как он жил в теснейшей дружбе с Басс и Росс. И за всё это время подруги не раз видели на его лице улыбку, но никогда не слышали смеха. Слова его кратки и выразительны, он говорил всегда то, что хотел сказать, и больше ничего. Никаких прикрас, узоров и красот. Он говорил лишь о существенном, не касаясь подробностей.

Хотя Шоссу было не более тридцати лет и он был прекрасен телом и душой, никто не слышал, чтобы у него была возлюбленная. Никогда не говорил о женщинах, но никогда не мешал другим говорить на эту тему, хотя легко было заметить, что подобный разговор, в который изредка вставлял горькое слово или мрачное замечание, был ему крайне неприятен.

Сдержанность, нелюдимость и неразговорчивость, делали его почти стариком. Поэтому, не считая нужным менять свои привычки он приучил Мо молча исполнять требования. Тот повиновался простому знаку или легкому движению губ. Разговаривал с ним Шосс только при самых необычайных обстоятельствах.

Случалось, что Мо, который как огня боялся своего хозяина, хотя и был горячо привязан к нему и преклонялся перед его умом, и полагая, что уловил его желания, бросался исполнять, делая как раз обратное тому, что хотел Шосс. Тогда Клерик пожимал плечами и без малейшего проявления негативных эмоций колотил Мо, обещая отформатировать в скором времени.

Басс, как мы уже успели узнать, была прямой противоположностью Шосс. Она не только много разговаривала, но разговаривала громко. Надо, впрочем, отдать ей справедливость, девушке под личиной парня было безразлично, слушают её или нет. Она разговаривала ради собственного удовольствия, ради удовольствия слушать саму себя. Говорила решительно обо всем, за исключением наук, ссылаясь на глубокое отвращение, которое, по её словам, с детства внушали ученые.

Вид у неё, когда девушка пребывала в личине мужа, был не столь величавый, как у Шосса и сознание превосходства в начале их знакомства нередко вызывало у Басс раздражение. Она прилагала все усилия, чтобы превзойти его хотя бы богатством одеяния. Но стоило Шоссу в своем простом плаще имперского Клерика ступить хоть шаг, откинув назад голову, как он сразу занимал подобающее место, отодвигая разодетого Басс на второй план.

Басс в утешение себе наполняла приемную Вельера и помещения почётного караула Гартмана громогласными рассказами о своих успехах у женщин, чего никогда не делал Шосс. В самое последнее время, перейдя от жён известных судей к жёнам прославленных военных, от чиновниц к баронессам, Шосс прозрачно намекала на какую-то иностранную княгиню, увлекшуюся ей.

Старая пословица говорит: «Каков хозяин, таков и слуга». Перейдем поэтому от слуги Шосса к слуге Басс, от Мо к Роберте.

Роберта была лучшей из доступных версией биотехносов. Она поступила на службу к Басс, поставив условием, что её будут кормить и одевать, но при этом роскошно. Кроме того, она просила предоставлять ей каждый день два свободных часа для занятия, которое должно покрыть все остальные егё потребности. Кстати, она переняла привычку переодеваться как хозяйка, но делала это редко.

Басс согласилась на эти условия. Они были ей как раз по душе. Она заказывала Роберте одежду, которая выкраивалась из старой и запасных плащей с элементами брони и амуниции самой Басс. Благодаря ловкости одного портного, который перешивал и перелицовывал обноски, и жена которого явно стремилась отвлечь Басс от её аристократических привычек, Роберта, сопровождая своего уже переодетого господина, имела очень представительный вид.

Что касается Росс, характер которой немного описали в прошлом, но за его развитием, как и за развитием характера её друзей, мы проследим в дальнейшем, а её лакея биотехноса звали Эш.

Ввиду того, что госпожа его надеялась принять когда-нибудь сан, слуга, как и подобает слуге духовного лица, был неизменно одет в черное. Это был биотехнос с внешностью тридцати пяти летнего парня, кроткий, спокойный и толстенький. Свободное время, предоставляемое ему госпожой, посвящал чтению духовных книг, посещению торговых площадок с базами духовников, и умел в случае необходимости приготовить обед, состоящий всего из нескольких блюд, но зато отличных и изысканных.

В остальном он был нем, слеп и глух, и верность его могла выдержать любое испытание.

Теперь, познакомившись, хотя поверхностно, и с господами и с их слугами, перейдем к жилищу каждого из них.

Шосс проживал на улице Еру, не далеко от Бансиона. Занимал две небольшие комнаты, опрятно убранные, которые ему сдавала хозяйка отеля, еще не старая и пока очень красивая, напрасно обращавшая на него внимание. Остатки былой роскоши и скромная техническая начинка. Кое-где виднелись на стеках этого скромного обиталища и роскошь, например шпага, богато отделанная и, несомненно, принадлежавшая еще той эпохе, один эфес, украшенный драгоценными камнями, должен стоить баснословных средств.

Эта шпага долгое время составляла предмет желаний Басс. Она готова была отдать десять лет жизни за право владеть ею.

Однажды, готовясь к свиданию с какой-то герцогиней, она попыталась одолжить шпагу у Шосса, который молча вывернул все карманы, протянул персональный коммуникатор и собрал все, что было у него ценного. Предложил всё Басс. Что же касается шпаги, сказал он, она прикована к стене и покинет её только в том случае, если владелец её покинет это жилище. Кроме шпаги, внимание привлекал ещё и портрет знатного вельможи, одетого с чрезвычайным изяществом и с орденом на груди.

Портрет имел сходство с владельцем, некоторые общие черты, указывавшие на то, что этот знатный вельможа, кавалер имперских орденов, был его предком.

И в довершение всего этого, кофр ювелирной работы, украшенный тем же гербом, что шпага и портрет. Красовался на выступе раритетного подобия камину, своим утонченным изяществом резко отличаясь от всего технического.

Ключ-карту от этого кофра Шосс всегда носил при себе. Однажды он открыл его в присутствии Басс, и та смогла убедиться, что кофр содержит только письма с бумагами и карты памяти, надо полагать, любовную переписку или семейный архив.

Басс занимала большой и на вид роскошный номер. Каждый раз, проходя с кем-нибудь из приятелей мимо своих панорамных окон, у одного из которых часто стояла Роберта в мужском парадном обличии, Басс поднимала голову и, указывая рукой вверх, говорила: «Вот моя обитель».

Однако застать её дома никогда не удавалось, никогда и никого она не приглашала подняться и никто не мог составить себе представление, какие действительные богатства кроются за этой роскошью фасада.

Что касается Росс, то она жила в крохотных апартаментах, состоявших из гостиной, столовой и спальни. Спальня, как и все остальные комнаты расположенная в первом этаже, выходила окном в маленький тенистый и свежий садик, разбитый кем-то прямо на гравиплатформе, густая зелень которого делала его недоступным для любопытных глаз.

Как устроился Дартин, нам уже известно, и мы успели познакомиться с его биотехносом Пращем.

Грегорианец, по природе своей, был очень любопытен, как, впрочем, и большинство людей, владеющих даром интриги. Напрягал свои силы, чтобы узнать, кто же на самом деле были Шосс, Басс и Росс. Ибо под прозвищами все они скрывали свои дворянские имена, и в частности, Шосс, в котором за целую милю можно было угадать настоящего вельможу. Парень обратился к Басс, надеясь получить сведения о Шоссе, и к Росс, чтобы узнать, кто такая Басс.

Басс, к сожалению, о своем молчаливом товарище знала лишь то, что было известно по слухам. Говорили, что он пережил горе, причиной которого являлась любовь, и что чья-то подлая измена якобы отравила жизнь этого достойного человека. Но об обстоятельствах этой измены никто ничего не знал.

Что касается Басс, то, за исключением её настоящего имени, которое, так же как и имена обоих его товарищей, было известно лишь одному Лау Вельеру, о её жизни нетрудно было все узнать. Маскируясь под тщеславного и болтливого мужа, он весь был виден насквозь, как кристалл. И лишь поверив всему тому похвальному, что он сам говорил о себе, можно было впасть в заблуждение на его счет. Как к мужчине.

Зато Росс в маскировке, хотя и могло показаться, что у неё нет никаких секретов, была вся окутана таинственностью. Скупо отвечая на вопросы, касавшиеся других, она тщательно обходила все относившиеся к ней самой. Однажды, когда после долгих расспросов Дартин узнал от Росс о тех слухах, которые гласили, будто их общая подруга Басс добилась победы над какой-то герцогиней. Парень попытался проникнуть в тайну любовных приключений своей собеседницы. Обращаясь, естественно подыгрывая, как к мужчине.

– Ну а вы, любезный друг мой, – сказал он, – вы, так прекрасно рассказывающий о чужих связях с баронессами, графинями и герцогинями, а вы-то сами?..

– Простите, – прервал его Росс. – Я говорю об этих вещах только потому, что Басс сам болтает, и потому, что он при мне громогласно рассказывал эти забавные истории. Но поверьте, любезный господин Лау Дартин, что, если б они стали мне известны из другого источника или если б он поверил мне их как тайну, не могло бы быть скромнее меня.

– Я не сомневаюсь, – согласился парень, – и мне всё же кажется, что и вам довольно хорошо знакомы кое-какие гербы, о чём свидетельствует некий вышитый платочек, которому я обязан честью нашего знакомства.

Росс на этот раз не рассердился, но, приняв самый скромный вид, ласково ответил:

– Не забывайте, что я собираюсь приобщится к церкви, и потому чуждаюсь светских развлечений. Виденный вами платок не был подарен мне, а лишь оставлен у меня по забывчивости одним из моих друзей. Я был вынужден был спрятать его, чтобы не скомпрометировать их, его и даму, которую он любит… Что же касается меня, то я не имею и не хочу иметь любовницы, следуя в этом отношении мудрейшему примеру Шосса, у которого, так же как у меня, нет дамы сердца.

– Но, черт возьми, вы ведь не аббат, раз вы имперский Клерик!

– Легионер я только временно, дорогой мой. Как говорит кардинал, против воли. Но в душе я служитель церкви, поверьте. Шосс и Басс втянули меня в это дело, чтобы я хоть чем-нибудь был занят. У меня, как раз в ту пору, когда я должен был быть призван, произошла небольшая неприятность… Впрочем, это не интересно, и я отнимаю у вас драгоценное время.

– Напротив, меня очень интересует! – парировал Дартин. – И мне сейчас решительно нечего делать.

– Да, но мне пора читать молитвы, – отмахнулся Росс, – затем мне нужно сложить стихи, о которых меня просила госпожа Лау Дильён. Очень тороплюсь.

И Росс приветливо протянула руку своему молодому товарищу, тем самым простившись.

Как ни старался Дартин, ему больше ничего не удалось узнать о своих новых друзьях. Он решил верить тому, что рассказывали об их прошлом, надеясь, что будущее обогатит его более подробными и более достоверными сведениями.

В общем, жили весело. Шосс играл, и всегда несчастливо, но никогда не занимал у своих друзей ни одного кредита, хотя его карта всегда была раскрыта для них. И если он играл на честное слово, то на следующее же утро, посылал будить своего кредитора, чтобы вручить ему следуемую сумму.

Басс играла изредка. В такие дни если она выигрывала, то бывала великолепна и дерзка. Если же она проигрывала, то бесследно исчезала на несколько дней, после чего появлялась с бледным и вытянутым лицом, но с деньгами в кармане.

Росс никогда не играла. Она была самым дурным Клериком и самым скучным гостем за столом. Всегда оказывалось, что ей нужно идти заниматься.

Случалось, что в самый разгар пира, когда все в пылу беседы, возбужденные вином, предполагали ещё два, если не три часа просидеть за столом, Росс, взглянув на часы, поднималась и с любезной улыбкой на устах прощалась с присутствующими, торопясь, как она говорила, повидаться с назначившим ей свиданием ученым богословом. В другой раз она спешила домой, чтобы потрудиться над диссертацией, и просила друзей не отвлекать.

В таких случаях Шосс улыбался своей чарующей улыбкой, которая так шла к его лицу, а Басс пила и клялась, что из Росс в лучшем случае получится какой-нибудь провинциальный священник.

Биотехнос Пращ, слуга Дартина, с достоинством принял выпавшую на его долю удачу. Он получал еду и был ласков и внимателен к своему господину.

Когда над квартирой на улице Флайтов Империи начали скапливаться тучи, другими словами, когда кредиты императора растаяли почти без остатка, Пращ стал рассыпаться в жалобах, которые Шосс находил придурошными, Басс вредными, а Росс пагубными. Шосс посоветовал Дартину отформатировать этого получеловека, Басс предлагала предварительно изувечить, а Росс же изрекла, что хозяин просто не должен слышать ничего, кроме лести.

– Всем вам легко, – с досадой выразился Дартин. – Вот, к примеру, вам, Шосс. Когда вы животе с Мо в полном молчании, запрещая биотехносу разговаривать, и поэтому никогда не слышите от него дурного слова. Или вам, Басс, – парень принимал игру когда речевые обороты затрагивали пол собеседников, – когда вы ведете роскошный образ жизни и вашему Роберту представляетесь божеством. Или наконец, вам, Росс, всегда увлеченному богословскими занятиями и тем самым уже умеющему внушить величайшее почтение вашему биотехносу Эшу, киборгу, кроткому и благочестивому. Но как мне, не имея ни почвы под ногами, ни средств, не будучи ни Клериком, ни даже Адептом, – как мне внушить любовь, страх или почтение моему Пращу?

– Вопрос серьёзный, – хором ответили трое друзей. – Это дело внутреннее, домашнее. Биотехносов, как и дам сердца, надо уметь сразу поставить на то место, на котором желаешь их видеть, – заметил один из друзей. – Поразмыслите над этим.

Не то, чтобы всё были согласны с этими словами, но остальные оставили свои мысли при себе.

Дартин, поразмыслив, на всякий случай решил избить Праща и выполнил это с той добросовестностью, какую вкладывал во всё, что делал. Отодрав его как следует при случае, он запретил биотехносу покидать дом и службу без разрешения.

– Запомни и отведи в памяти целый кластер, – добавил парень, – что будущее не обманет меня. Придут лучшие времена, и твоя судьба будет устроена, если ты останешься со мной. А я слишком добрый хозяин, чтобы позволить тебе загубить свою судьбу, и не соглашусь отпустить тебя, как ты просишь. Короче, вникай в сказанное! Я тебя не отпущу.

Этот способ внушил Клерикам глубокое уважение к дипломатическим способностям Дартина. Пращ также исполнился восхищения, или же просто боясь побоев, уже больше не заикался об уходе.

Молодые люди постепенно зажили общей жизнью. Дартин, не имевший никаких привычек, так как впервые прилетевший в столицу из провинции и окунувшись в совершенно новый для него мир, усвоил привычки своих друзей.

Вставали в восемь часов зимой, в шесть часов летом и шли к Вельеру узнать пароль и попытаться уловить, что нового носится в воздухе. Парень, хоть и не был Клериком, но с трогательной добросовестностью исполнял службу. Он постоянно бывал в карауле, так как всегда сопровождал того из своих друзей, кто нёс службу. Его знали в казармах легионеров, и все считали его добрым товарищем. Лау Вельер, оценивший его с первого взгляда и искренне к нему расположенный, неизменно расхваливал его перед Императором.

Все три легионера тоже очень любили своего молодого товарища. Дружба, связывавшая этих четырех людей, и постоянная потребность видеться ежедневно по несколько раз, то по поводу какого-нибудь поединка, то по делу, то ради какого-нибудь развлечения, заставляя их целыми днями гоняться друг за другом. Всегда можно встретить этих неразлучных, рыщущих в поисках от Бансиона до площади перед резиденцией Лау Вельера, или от улицы Флайтов Империи до монастыря Рок.

Обещания данные Вельером, между тем, постепенно осуществлялись. В один прекрасный день Император приказал кавалеру Лау Эссару принять Дартина кадетом в свою роту. Парень со вздохом надел мундир Адепта. Юноша готов был бы отдать большую часть своей жизни за право обменять его на плащ Клерика. Однако Вельер обещал оказать ему эту милость не ранее, чем после двухлетнего испытания. Срок, который, впрочем, мог быть сокращен, если бы Дартину представился случай оказать услугу Императору или каким-либо другим способом особо отличиться. Получив это обещание, грегорианец удалился и на следующий же день приступил к несению службы. Молча и не сетуя на судьбу.

Наступил черед Шосса, Басса и Росса ходить за компанию в караул вместе с ним, когда тот бывал на посту. Таким образом, рота Лау Эссара в этот день, когда в нее вступил Дартин, приняла в свои ряды не одного, а четырех воинов.

Тем временем кредитам императора Легг Валтимора, как и всему хорошему на белом свете, имеющему начало, пришел и конец. И с этой поры для четырех друзей наступили трудные дни. Вначале Шосс содержал всю компанию на свои средства. Затем его сменила Басс, и благодаря одному исчезновению, к которым все уже привыкли, он еще недели две мог удовлетворять все их насущные потребности. Пришел наконец черед и Росс, которой, по её словам, удалось продажей своих богословских книг выручить несколько полноценных кредитов.

Затем, пришлось прибегнуть к помощи самого полковника Вельера, что выдал аванс в счёт причитающегося содержания. Но на эти деньги не могли долго протянуть три легионера, у которых накопилось немало неоплаченных долгов, и Адепта, у которого долгов ещё вовсе не было.

В конце концов, когда стало ясно, что скоро почувствуется недостаток в самом необходимом, они с трудом наскребли еще восемь или десять десятых кредита, с которыми Басс отправилась играть. Но девушке в этот день не везло. Она спустила всё и проиграла еще двадцать пять сотых кредита на честное слово.

И вот тогда стесненные обстоятельства превратились в настоящую нужду. Можно было встретить изголодавшихся легионеров, которые в сопровождении биотехносов рыскали по улицам и по пешеходным лабиринтам столицы в надежде, что кто-нибудь из друзей угостит их обедом. Ибо, по словам Росс, в дни процветания нужно было расшвыривать обеды направо и налево, чтобы в дни невзгод хоть изредка пожинать таковые.

Шосс получал приглашения четыре раза, и в каждый из них приводил с собой своих друзей вместе с их биотехносами. Басс была приглашена несколько раз и предоставила своим друзьям воспользоваться этим. Росс была звана больше всех.

Эта девушка, как можно было уже заметить, производила мало шума, но много делала.

Что же касается Дартина, у которого ещё совсем не было знакомых в столице, то ему удалось только однажды позавтракать каким-то шоколадом у священника родом из Грег и однажды получить приглашение на обед к Адепту корнету. Он привёл с собой всю свою армию и к священнику, у которого они уничтожили целиком весь его двухмесячный запас, и к корнету, который проявил неслыханную щедрость.

Парень был смущен, что добыл так мало для компании, завтрак у священника мог сойти разве что за недоразумение, в благодарность за пиршества, предоставленные Шоссом, Басс и Росс. Он считал, что становится обузой, в своём юношеском простодушии забывая, что кормил всю компанию в течение месяца.

Озабоченный ум деятельно заработал. Он подошёл к заключению, что четверо молодых, смелых, предприимчивых и решительных друзей должны ставить себе иную цель, кроме прогулок в полупьяном виде, занятий фехтованием, стрельбой из разгонных ускорителей и, более или менее, остроумных проделок.

И в самом деле, четверо таких отважных, как они, четверо людей, готовых друг для друга пожертвовать всем, от кошелька до жизни, всегда поддерживающих друг друга и никогда не отступающих, выполняющих вместе или порознь любое решение, принятое совместно, четыре кулака, угрожающие вместе или порознь любому врагу, неизбежно должны, открыто или тайно, прямым или окольным путем, хитростью или силой, пробить себе дорогу к намеченной цели. Не обращая внимания, как бы отдалена она ни была или как бы крепко ни была она защищена. Удивляло Дартина только то, что друзья его не додумались до этого сами.

Паренёк размышлял об этом, и даже весьма основательно, ломая голову в поисках путей, по которым должна была быть направлена эта необыкновенная, четырежды увеличенная сила, с помощью которой он в этом не сомневался, возможно, словно опираясь на рычаг, перевернуть мир, как вдруг послышался осторожный стук в дверь. Дартин позвал Праща и приказал ему впустить визитёра.

Пусть читатель из этих слов, «позвал Праща», не делает заключения, что уже наступила время отдыха биотехноса или еще не занялся день. Ничего подобного. Только что пробило четыре часа. Два часа назад Пращ пришёл к своему господину с просьбой дать ему пообедать, и тот ответил ему пословицей: «кто много ест, тот мало живёт». И Пращ заменил сном еду. Киборг ввёл в комнату человека, скромно одетого, по-видимому горожанина.

Биотехносу очень хотелось, узнать, о чем будет речь, но посетитель объявил Дартину, что ему нужно поговорить о важном деле, требующем тайны. Парень выслал Праща и попросил посетителя присесть. Наступило непродолжительное молчаливое оцепенение. Хозяин и гость вглядывались друг в друга, словно желая предварительно составить себе первоначальное представление о собеседнике. Наконец Дартин поклонился, показывая, что готов внимать.

– Мне говорили о вас, как о мужественном человеке, – произнес посетитель. – И эта слава, которая вполне заслужена, побудила меня доверить ему мою тайну.

– Говорите, милейший, я весь превратился в слух, – произнес юноша, чутьем уловивший, что дело обещает некие выгоды.

Посетитель снова на мгновение умолк, а затем продолжил:

– Жена моя служит кастеляншей у императрицы. Моя женщина красивая и умная. Меня женили на ней вот уже года три назад. Хотя приданое у нее было и небольшое, но зато господин де Лау Орт, старший камердинер императрицы, приходится ей крестным и покровительствует…

– Давайте чуточку ближе к основной теме? – вежливо перебил исповедь грегорианец.

– Так вот, – вздохнул визитёр, – дальше то, что мою жену похитили вчера, когда она выходила из бельевой.

– И кто же мог это учудить?

– Я, разумеется, ничего не могу утверждать, но у меня на подозрении только один.

– Кто же?

– Человек, который уже давно преследует её.

– Твою дробину в сопло!

– Но, осмелюсь сказать, что мне представляется, что в этом деле замешана не так любовь, как политика.

– Не так любовь, как политика? – задумчиво повторил Дартин. – Что же вы предполагаете?

– Не знаю, могу ли я сказать вам, что я предполагаю…

– Н-да, заметьте, что я вас ни о чем не спрашивал. Вы сами заявились ко мне. Сами сказали, что собираетесь доверить мне тайну. Поступайте же как вам угодно. Вы еще можете удалиться, ничего не открыв. Пока не поздно, – но самого юношу уже распирало.

– Нет! Вы кажетесь мне честным молодым человеком, и я доверюсь. Я думаю, что причина тут не собственные любовные дела моей жены, а любовные дела одной дамы, много выше её статусом.

– Хм! Не любовные ли дела госпожи Бу Аси? – прошептал Дартин, желавший показать, будто он хорошо осведомлен о придворной жизни.

– Выше, много выше!

– Лау Дильён?

– Ещё выше.

– Госпожи Лау Шез?

– Выше, много выше.

– Но ведь не?

– Да, именно так, – чуть слышно, в страхе прошептал гость.

– С кем? – уточнил юноша, рассматривая клинок своего палаша.

– С кем же, как не с герцогом?

– С герцогом?.

– Да, – ещё менее внятно пролепетал гость.

– Но откуда вам это известно? – с этими словами Дартин активировал плазменный контур оружия.

– Ах… Откуда известно?..

– Именно? – парень подбросил в воздух платок и рассёк его. – Полное доверие, или… вы сами понимаете…

– Я знаю об этом от моей жены, от моей собственной жены.

– А она сама от куда знает?

– От господина Лау Орта. Не говорил я вам разве, что она его крестница, доверенного лица императрицы? – затараторил гость. – Так вот, господин Орт поместил мою супругу у её величества, чтобы наша бедная императрица имела возле себя хоть кого-нибудь, кому могла бы довериться, бедняжка, которую покинул император, преследуют и предают все.

– Н-да, положение становится понятнее, – констатировал парень, откладывая палаш в сторону.

– Жена моя, четыре дня назад приходила ко мне. Одним из условий её службы разрешалось навещать меня пару раз в неделю. Как я имел уже честь разъяснить вам, супруга очень любит меня, и вот пришла ко мне и под страшным секретом рассказала, что императрица сейчас в большом ауте.

– Да ладно?

– Честно. Господин кардинал, по словам моей жены, преследует и притесняет императрицу больше, чем когда-либо. Он не может ей простить какую-то историю. Вам ведь известна эта история?

– Еще бы! Мне ли не знать её! – подтвердил Дартин, не знавший ничего, но желавший показать, что ему всё известно. – В мельчайших подробностях.

– Так что, сейчас это уже не ненависть, а банальная месть! – выдал гость.

– Хм-м? – парень сделал вид что задумался.

– И императрица предполагает…

– Что же предполагает величественная особа?

– Она предполагает, что герцогу Леггу Ашеру, Роклэндскому, отправлено письмо от её имени.

– От имени самой императрицы?

– Да, чтобы вызвать его в Гранж. А когда уважаемый прибудет, заманить в какую-нибудь ловушку.

– Твою дивизионную мантру!.. Но ваша жена, какое отношение имеет ко всему этому?

– Всем известна её преданность императрице. Её либо желают убрать подальше от высокопоставленной госпожи, либо запугать и выведать тайны её величества, либо соблазнить деньгами, чтобы сделать из нее шпионку.

– Возможно всё, – более заинтересованно взглянул на гостя Дартин. – Но человек, похитивший её, известен?

– Я уже говорил вам, что мне кажется я его знаю.

– Имя?

– Имени я не знаю. Мне известно только, что это фаворит кардинала, преданный ему, как лунная собака.

– Но вам когда-нибудь приходилось его видеть? – закинул удочку на удачу.

– Да, жена мне однажды показывала его.

– Нет ли у него каких-нибудь примет, по которым его можно было бы опознать в толпе? Про биометрию я умолчу, ведь его статус предполагает полный пакет конспирации…

– О, да! Есть! Это господин важного вида, черноволосый, смуглый, с пронзительным взглядом и белыми зубами, и на виске у него шрам.

– Шрам на виске? – взбудоражился парень. – И к тому еще белые зубы, пронзительный взгляд, сам смуглый, черноволосый, важного вида. Это он, незнакомец с Грега!

– Незнакомец с Грега? – гость захлопал глазами не понимая причины смены настроения собеседника.

– Да-да! – пробормотал Дартин. – Н-да, но это не имеет отношения к делу. То есть я ошибся, это очень всё упрощает. Если ваш враг в то же время и мой, я отомщу за нас обоих, вот и всё. Но где мне найти этого полутрупа?

– Без малейшего понятия, – признался гость.

– У вас нет никаких сведений, где он проживает или снимает апартаменты?

– Нет но… Однажды, когда я провожал жену обратно в Гартман, замок императора, и он вышел оттуда в ту самую минуту, когда она входила, и она мне указала на него.

– Твою дробину в сопло! – пробормотал Дартин. – Все это очень мутно. Кто дал вам знать о похищении вашей супруги?

– Господин Лау Орт, естественно.

– Он сообщил подробности?

– Они ему не известны.

– И вы ничего не узнали из сторонних источников?

– Ну почему же, кое-что узнал.

– Что именно? Поверьте, важна каждая мелочь!

– Не уверен… Может быть, это покажется очень неосторожно с моей стороны…

– Вы снова возвращаетесь к началу, остерегаясь меня, – прервал Дартин гостя, – но теперь, я должен вам заметить, поздновато отступать.

– Да я и не отступаю, тысяча инсэктов! – взбудоражился гость, пытаясь вернуть себе мужское сомообладание. – Клянусь вам честью Бон…

– Ваше имя Бон?

– Да, – отчеканил гость.

– Итак, вы сказали: «Клянусь честью Бон»… Простите, что перебил вас. Но мне показалось, что я уже где-то слыхал это имя.

– Возможно, – гость скромно опустил глаза. – Я хозяин этого мегахолла, в котором вы снимаете апартаменты.

– Класс! – проговорил Дартин, слегка приподнявшись и кланяясь. – Вы и есть хозяин?

– Да, да. И так как вы проживаете в моём доме уже три месяца и, должно быть, за множеством важных дел забывали платить, я же ни разу не побеспокоил вас, то мне и показалось, что вы примете во внимание мою учтивость…

– Ну как же, как же, господин Лии Бон! – пристыдился Дартин.

– Поверьте, я преисполнен благодарности за такое обхождение и сочту долгом, если я хоть чем-нибудь могу быть полезен…

– Я доверяю вам, верю вам! Так и собирался сказать, что клянусь честью Бон, я вполне доверяю вам!

– В таком случае продолжайте и доскажите всё до конца. До логического завершения.

Посетитель вынул из кармана листок обычной бумаги, являющейся редкостью среди хайтека и протянул его парню.

– Письмо! – удивился молодой человек. – На бумаге?

– Полученное сегодня утром.

Дартин раскрыл его и, так как начинало смеркаться, подошел к панораме окна. Гость последовал за ним.

– «Не ищите жену, – прочёл Дартин. – Вам вернут её, когда отпадёт надобность. Если вы предпримете какие-либо поиски, то вам амба».

– Вот это, по крайней мере, ясно, – подвёл промежуточный итог юноша. – Но в конце-концов это всего лишь попытка запугивания. Вам так не кажется, Лии Бон?

– Да, но эта попытка приводит меня в ужас. Я ведь человек не военный и боюсь Бастиона.

– Н-да. Да и я люблю Бастион не более вашего. Если бы речь шла о том, чтобы пустить в ход палаш, то это дело другое.

– А я-то, так рассчитывал на вас в этом деле!

– Да ладно? Прям вот так?

– Видя вас всегда в кругу таких великолепных имперских Клериков, и зная, что это легионеры господина Лау Вельера, следовательно, враги господина кардинала, я вдруг подумал, что вы и ваши друзья, становясь на защиту нашей бедной императрицы, будете, в то же время, рады сыграть злую шутку с его преосвященством.

– Разумеется.

– И затем я предположил, что раз вы должны за квартиру и я никогда не напоминал вам об этом…

– Вы уже приводили этот весомый довод, и я нахожу его более чем убедительным, – постыдился Дартин.

– Рассчитывая, что не напоминать вам о плате за квартиру и впредь, это здорово, сколько бы времени вы ни оказали мне чести прожить в моем…

– И это изумительно!

– …я намерен, помимо всего прочего, предложить сотых пять кредита, если, вопреки вероятности, вы сейчас сколько-нибудь стеснены в деньгах…

– Чудесно! Но, значит, вы богаты, господин Бон?

– Я, скажем так, обеспеченный, а правильнее сказать – не обременён в кредитах. Торгуя всякой ерундой, я скопил капиталец, приносящий в год двести кредитов империи. Кроме того, я вложил некую сумму в последнюю поездку знаменитого мореплавателя. Так что, вы сами понимаете… Но что это? – неожиданно вскрикнул Бон.

– Где? – забеспокоился Дартин.

– Там!

– Да где. Где? – подбежал к панораме окна и впился в пешеходные переходы и направляющие гравитранспорта.

– На эскалаторе, против ваших окон! Человек, закутанный в плащ!

– Твою..! – в одно и то же время вскрикнули Дартин и Бон, узнав каждый своего врага.

– На этот раз… – зло поиграл желваками парень, – на этот раз он от меня не уйдет!

И, схватив палаш, выбежал из комнаты.

На лестнице столкнулся с Шоссом и Басс, которые шли к нему.

Они расступились, и Дартин пролетел между ними как заряд ускорителя рельсотрона.

– Куда бежишь? – крикнули ему вслед оба опешивших Клерика. – А где здрасте?

– Незнакомец с Грега! – крикнул в ответ юноша и скрылся.

Дартин неоднократно рассказывал новым друзьям о своей встрече с незнакомцем, а также о появлении прекрасной путешественницы, которой этот человек решился доверить какое-то важное послание…

Глава 7. Характерник империи Гранжир

Шосс решил, что Дартин потерял в суматохе отцовское письмо. Дворянин, по его мнению, а по описанию парня он пришёл к выводу, что неизвестный, без сомнения, являлся благородной крови, так этот самый дворянин не мог быть способен на такую низость, как похищение карты-носителя с посланием.

Басс склонялась и видела во всей истории просто любовное свидание, назначенное дамой кавалеру или кавалером даме, свидание, которому помешали своим присутствием Дартин и его прикольный лайтфлай.

Росс же сказала, что история эта окутана какой-то тайной и лучше не пытаться разгадывать такие вещи. От греха подальше.

Поэтому из слов, вырвавшихся у Дартина, друзья сразу же поняли, о ком, собственно, идет речь. Правомерно считая, что паренёк, догнав незнакомца или потеряв из виду, в конце концов вернется домой, продолжили подниматься по эскалатору в его апартаменты.

Комната, когда они вошли в неё, оказалась пуста. Достопочтенный Лии Бон, опасаясь последствий столкновения, которое должно обязательно произойти между его жильцом и незнакомцем, и основываясь на тех чертах характера Дартина, о которых сам он упоминал, решил, что благоразумнее будет по-бырому свалить.

Спустя полчаса, как и предвидели друзья, юноша вернулся. И на этот раз он снова упустил незнакомца, скрывшегося, словно по волшебству. Дартин с палашом в руках обегал все ближайшие места, но не нашёл никого, кто напоминал бы человека, которого искал. В конце концов пришел к тому, с чего ему, возможно, следовало начать. Он типично для грегорианца постучал в дверь, к которой прислонялся незнакомец.

Но напрасно он десять двенадцать раз подряд ударял эфесом в дверь, никто не отзывался. Соседи, привлеченные шумом и появившиеся на пороге своих домов или выглянувшие в окна, уверяли, что здание это, все двери которого плотно закрыты, вот уже шесть месяцев стоит никем не обитаемое.

Пока Дартин бегал по улицам и колотил в двери, Росс успела присоединиться к обоим своим товарищам, так что грегорианец, вернувшись, застал всю компанию в полном сборе.

– Ну, и что же? – спросили все три Клерика в один голос, взглянув на парня, который вошёл весь в поту, и с лицом, искаженным гневом.

– Ну! – подвёл итог юноша, швыряя головной убор вместе с монокуляром на кровать. – Этот человек, должно быть фантом. Он исчез, как тень, как призрак, как привидение!

– Вы верите в привидения? – поинтересовался у Басс Шосс.

– Я верю только тому, что видела, и так как я никогда не видела призраков воплоти, то не верю в них, – ответила Басс.

– Библия, – проникновенно произнесла Росс, – велит нам верить в них, ведь тень Саму являлась Сау, и это догмат веры, который я считаю невозможным брать под сомнение, – выразилась замысловато и витиевато.

– Как бы там ни было, человек он или фантом, телесное создание или тень, иллюзия или действительность, но человек этот рожден мне на погибель. Бегство его заставило меня упустить дело, на котором можно было заработать полноценный кредит, а то и больше.

– Каким образом? – в один голос среагировали друзья за исключением серьёзного Шосса.

Он, как всегда избегая лишних слов, только вопросительно взглянул на Дартина.

– Пращ, – повернулся Дартин, обращаясь к своему биотехносу-слуге, который, приоткрыв дверь, просунул в щель голову, надеясь уловить хоть отрывки разговора, – спуститесь вниз к владельцу этого дома, господину Лии Бон, и попросите прислать нам полдюжины бутылок домашнего. Я предпочитаю его всем другим из креплёных напитков.

– Забавно! – подметила Басс. – Вы пользуетесь, по-видимому, неограниченным кредитом у вашего хозяина?

– Что естественно, – ответил парень пожав плечами. – С нынешнего дня.

– Нужно употреблять, но не злоупотреблять, – поучительным тоном заметила Росс.

– Я всегда говорил, что Дартин самый умный, – сказал Шосс и, произнеся эти слова, на которые грегорианец ответил поклоном, погрузился в обычное для него молчание.

– Но, все-таки, что же произошло? – наконец задала правильный вопрос Басс.

– Посвятите нас в эту тайну, дорогой друг, – подхватила Росс. – Если только в неё не замешана честь дамы. В таком случае, вам лучше сохранить её при себе. Не так ли? – осмотрела друзей, пригубив напитка.

– Будьте спокойны, – выдохнул Дартин, присаживаясь в кресло, – ничья честь не пострадает.

И затем он во всех подробностях передал друзьям свой разговор с хозяином мегахолла, добавив, что похититель жены этого гражданина оказался тем самым незнакомцем, с которым у него произошло столкновение.

– Дело неплохое, даже занятное, – заявил Шосс, с видом знатока отхлебнув домашнего вина и кивком головы подтвердил, что оно хорошее. – У этого человека можно будет вытянуть пять шесть десятых полновесного кредита. Остается только поразмыслить, стоит ли рисковать четырьмя головами.

– Не забывайте, – возразил Дартин, – что здесь речь идет о женщине которую похитили, которая, несомненно, подвергается угрозам. А возможно, пыткам, и всё только потому, что верна своей повелительнице!

– Осторожней, юноша, осторожней! – нравоучительным тоном произнесла Росс. – Вы чересчур близко, по-моему, принимаете к сердцу судьбу госпожи Лии Бон. Женщина сотворена нам на погибель, и она источник всех наших бед. Задумайтесь над этим.

Шосс при этих словах закусил губу и нахмурился.

– Я тревожусь не столько о госпоже Лии Бон, – вздохнул задумчиво грегорианец, – как о императрице, которую покинул император, преследует кардинал Лау Гише, и которая видит, как падают одна за другой головы всех её приверженцев.

– С какой стати она любит тех, кого мы ненавидим всего сильней – инсэктоидов и антропоидов?

– Инстанта её родина, – ответил Дартин, – и вполне естественно, что она любит их, детей ее родной вотчины. Что же касается вашего второго упрека, то она, как мне говорили, любит не всех рошцев или роклэндцев, а одного, герцога Роклэндского, Легга Ашера.

– Должен признаться, – заметил Шосс, – что роклондец этот достоин любви. Никогда не встречал я человека с более благородной внешностью.

– Не говоря уже о том, – добавила Басс, подливая друзьям напитка, – что одевается он бесподобно. Я была в Гартмане, когда он рассыпал свои богатства, и, клянусь, подобрал два великолепных камешка, которые продал затем по две десятых полноценного кредита за штуку. А ты, Росс, встречала его?

– Так же хорошо, как и вы, господа. Я была одной из тех, кто задержал его в злополучном саду, куда меня провел господин Ла Танж, техник императрицы. История эта, как мне казалось, была оскорбительна для императора.

– И всё же, – вклинился Дартин, – если б я знал, где находится герцог Легг Ашер, я готов был бы за руку привести его к императрице, хотя бы лишь назло кардиналу! Ведь наш самый жестокий враг, это он, и, если б нам представился случай сыграть с ним какую-нибудь шутку, я был бы готов рискнуть даже головой.

– И наш знакомый домовладелец, – поинтересовался Шосс, – дал понять, будто императрица опасается, что Ашера сюда вызвали по подложному письму?

– Она именно этого и опасается, – подтвердил юноша. – Ещё вина?

– Погодите… – возразила Росс.

– В чем дело? – Басс среагировала, выплеснув немного вина на столешницу из переполненного бокала.

– Ничего, продолжайте. Я постараюсь вспомнить кое-какие детали.

– И сейчас уже убежден… – продолжал Дартин, – да, убежден, что похищение этой женщины неразрывно связано с событиями, о которых мы говорили, а возможно, с прибытием герцога Легга Ашера в Гранжир даже, возможно в Гранж.

– Этот грегорианец необычайно сообразителен! – с восхищением отметила Басс.

– Я тоже очень люблю его слушать, – сказал Шосс со свойственным спокойствием. – Меня забавляет его произношение.

– Послушайте! – заговорила Росс.

– Послушаем Росс! – воскликнули друзья.

– Вчера я находился, ну то есть находилась в пустынном квартале у одного ученого богослова, с которым я изредка советуюсь, когда того требуют мои ученые труды…

Шосс очаровательно улыбнулся. Тепло и нежно глядя на девушку в мужском облачении.

– Он проживает в отдаленном мегахолле, – продолжала девушка, покраснев, – в соответствии со своими наклонностями и специфическим родом занятий. И вот, когда я выходил от него… – запнулась. – Чёрт астероидный. Выходила я.

Тут Росс остановилась.

– Ну и что же? В тот миг, когда выходила…

Она словно сделала усилие, как человек, который, завравшись, натыкается на какое-то неожиданное препятствие. Но глаза слушателей впились в неё, все напряженно ждали продолжения рассказа, и отступать было поздно.

– У этого богослова есть племянница… – продолжила Росс после паузы.

– Превосходно! У него есть племянница! Это меняет всё! – перебила подругу Басс.

– Весьма почтенная дама, – пояснила Росс, не обратив на подколку внимания.

Трое друзей рассмеялись, не выдержав.

– Если вы издеваетесь и сомневаетесь в моих словах, – обиженно подметила рассказчица, вы больше ничего не узнаете, – нахмурилась.

– Мы верим, верим и ждём сути, – парировал Шосс, переставая улыбаться.

– Итак, продолжаю, – снова заговорила смутившаяся. – Эта племянница изредка навещает дядю. Вчера она случайно оказалась там в одно время со мной, и мне пришлось проводить ее до гравикара…

– Изумительно! У нее есть гравикар, у племянницы богослова, надеюсь представительского класса? – снова перебила Басс, главным недостатком которой было неумение держать язык за зубами. – Прелестное знакомство, друг мой, – скорчила умиление и сделала акцент на последних словах. – Я вас понимаю.

– Басс, – не выдержала подруга, – я уже однажды заметила вам, что вы недостаточно скромны, и это вредит вам в глазах женщин. И вообще.

– Господа, дамы, – встрял Дартин, догадывавшийся о подоплеке всей истории, – дело серьезное! Постараемся не шутить, если это возможно. Продолжайте, Росс, продолжайте!

– Совершенно неожиданно какой-то человек высокого роста, черноволосый, с манерами дворянина, напоминающий вашего незнакомца, Дартин…

– Вероятно, что он самый и был, – заметил юноша, не забыв добавить вина.

– …в сопровождении пятерых или шестерых, следовавших за ним в десятке шагов, подошел ко мне и произнес: «Господин герцог», а затем: «И вы, сударыня», уже обращаясь к даме, которая опиралась на мою руку…

– К племяннице богослова? – решила уточнить Басс.

– Да замолчите же, Басс! – крикнул на неё Шосс. – Вы реально нарываетесь и плоско шутите сегодня.

– «Благоволите сесть в гравикар, не пытайтесь оказать сопротивление или поднять малейший шум» – так он сказал. Дословно.

– Он принял вас за Легга Ашера! – высказался эмоционально грегорианец.

– Вполне возможно, – ответила Росс.

– А даму, ту что была с вами? – уточнила Басс, более серьёзным тоном.

– Вернее всего, что он принял её за императрицу! – вновь первым догадку озвучил Дартин.

– Верно, – подтвердила Росс.

– Этот грегорианец – сущий дьявол! – подытожил комплиментом Шосс. – Ничто не ускользнет.

– В самом деле, – сказала Басс, – ростом и походкой наша Росс напоминает красавца герцога. Но мне кажется, что одежда Клерика…

– На мне был солидный длинный плащ, – добавила Росс с раздражением в голосе.

– В июле месяце! – вскинула брови Басс. – Неужели твой ученый опасается, что ты будешь узнана?

– Я допускаю, – прервал брифинг Шосс, – что шпиона могла обмануть фигура, однако лицо…

– На мне была широкополая шляпа, – скромно объяснила Росс.

– Н-да, сколько предосторожностей ради изучения богословия!.. Бывает и такое…

– Ну в самом деле, девушки, Шосс, – прервал их Дартин разводя руками и вставая. – Не будем тратить время на шутки. Разойдемся в разные стороны и возьмёмся за поиски жены хозяина мегахолла. Тут и кроется разгадка интриги, как мне кажется.

– Женщина такого низкого уровня и рода! Неужели вы так полагаете, Дартин? – спросила Басс, презрительно выпятив нижнюю губу.

– Она крестница Лау Орта, доверенного камердинера императрицы. Разве я не говорил вам этого, господа? Так не забываем этого. И, кроме того, наверняка в расчеты её величества и входило искать поддержки столь низко. Головы высоких людей видны издалека, а у кардинала хорошее зрение, как мы знаем.

– Что ж, – вздохнула Басс, – договаривайтесь с ним, и только за хорошую цену.

– Не нужно, – покачал головой юноша. – Мне кажется, что, если не заплатит он, нам хорошо заплатят другие…

В эту минуту послышались звуки открывшегося лифта, затем торопливые шаги и писк замка, принявшего карту хозяина мегахолла, дверь распахнулась, и несчастный ворвался в комнату, где совещалась компания.

– Господа! – завопил он. – Ради всего святого, спасите меня! Внизу четверо солдат, пришли арестовать меня! Спасите меня! Спасите!

Басс и Росс поднялись со своих мест.

– Минутку! – остановил всех Дартин, сделав знак вложить обратно в ножны полуобнаженные шпаги. – Здесь не храбрость нужна, а осторожность.

– Не можем же мы допустить… – возразила Басс.

– Предоставьте ему действовать по-своему, – сказал своё слово Шосс. – Повторяю вам, что он умнее нас всех. Я, по крайней мере, объявляю, что подчиняюсь ему… Поступай как хочешь, Дартин.

В эту минуту четверо солдат экипированных в экзоброню со всеми тактическими обвесами, появились в дверях прихожей. Однако, увидев трёх Легионеров Императора при статусных шпагах, и одного Адепта Кардинала с палашом, они остановились, не решаясь двинуться дальше.

– Входите, господа, прошу! – пригласил юноша. – Вы здесь у меня, а все мы верные слуги Императора и господина кардинала.

– В таком случае, судари, вы не воспрепятствуете нам выполнить полученные приказания? – спросил один из них, по-видимому, начальник отделения.

– Напротив, господа, мы даже готовы помочь вам, если это окажется необходимым.

– Да что же он такое говорит? – пробормотала Басс.

– Ты глупец, – шепнул Шосс, – молчи и смотри, как надо разруливать ситуации!

– Вы же мне обещали… – чуть слышно пролепетал несчастный хозяин.

– Мы можем спасти вас, только оставаясь на свободе, – быстро шепнул ему Дартин. – А если мы попытаемся за вас заступиться, нас арестуют вместе с вами.

– Но мне кажется…

– Пожалуйте, господа, пожалуйте! – громко произнес юноша. – У меня нет никаких оснований защищать этого человека. Я видел его сегодня впервые, да еще при каких обстоятельствах… он сам вам расскажет. Пришел требовать с меня за квартиру!.. Правду я говорю, господин Бон?

– Чистейшая, – пролепетал обречённо тот. – Но господин Адепт не сказал…

– Ни слова обо мне, ни слова о моих друзьях и особенно ни слова о Императрице, или вы погубите всех! – прошептал Дартин. – Действуйте, господа, действуйте! Забирайте этого человека.

Парень толкнул совершенно растерявшегося хозяина мегахолла в руки пришедших.

– Вы невежа, дорогой мой. Приходите требовать денег… это у меня-то, у Адепта!.. Повторяю вам, господа, забирайте его и держите под замком как можно дольше, пока я успею собрать деньги.

Бойцы отделения рассыпались в словах благодарности и увели свою жертву.

Они уже начали спускаться с лестницы, намереваясь отправиться на лифте к площадке гравитранспорта, когда Дартин вдруг хлопнул начальника по плечу.

– Не выпить ли мне за ваше здоровье, а вам за мое? – предложил он, наполняя два бокала домашним вином, полученным от Лии Бона.

– Слишком много чести для меня, обычного солдата, – пробормотал командир отделения. – Очень благодарен.

– Итак, за ваше здоровье, господин… как ваше имя?

– Лау Ренар.

– И так, за ваше здоровье!

– И за ваше, милостивый государь! Как ваше уважаемое имя, разрешите теперь спросить?

– Лау Дартин.

– За ваше здоровье, господин Лау Дартин!

– А главное, вот за чье здоровье! – крикнул парень, словно в порыве восторга. – За здоровье императора и за здоровье кардинала!

Будь вино плохое, быть может командир усомнился бы в искренности юноши, но вино было хорошее, и он поверил.

– Что за гадость вы тут сделали? – высказалась Басс, когда командир отделения полиции удалился вслед за своими подчиненными и они остались одни. – Охренел! Четверо позволяют арестовать несчастного, прибегшего к их помощи! Дворянин пьет с оголтелым сыщиком!

– Басс, – заметила Росс, – Шосс уже сказал тебе, что ты глупа, и мне приходится с ним согласиться… Дартин, ты великий человек, и, когда ты займешь место Вельера, я буду просить тебя оказать покровительство и помочь мне стать настоятелем монастыря на какой-нибудь планете.

– Не въезжаю! – тряхнула головой Басс. – Вы одобряете поступок его?

– Еще бы! – хмыкнула Росс. – Не только одобряю то, что он сделал, но даже поздравляю его.

– А теперь, – произнёс Дартин, не пытаясь даже объяснить Басс свое поведение, – Мы вместе, всем смертям на зло!

– Но… – начала было Басс.

– Протяни руку и клянись! – в один голос воскликнули Шосс и Росс.

Сраженная их примером, все же бормоча что-то про себя, Басс протянула руку, и все четверо хором произнесли слова, подсказанные им Дартином:

– Мы вместе, не бросаем никого!

– Отлично. Теперь каждый отправляется к себе, – подвёл итог юноша, словно бы он всю жизнь только и делал, что командовал. – И будьте осторожны, ибо с этой минуты мы вступили в борьбу.

* * *

В квартире хозяина мегахолла устроили банальную мышеловку, и всех, кто туда заходил, задерживали и затем допрашивали обученные люди кардинала. Так как в помещение, занимаемое Дартином на втором этаже, вёл дополнительный, особый ход, то его гости никаким неприятностям не подвергались.

Приходили к нему, впрочем, только его трое друзей. Все занимались розысками, каждый по-своему, но пока ещё ничего не нашли. Шосс решился даже задать несколько вопросов Лау Вельеру, что, принимая во внимание обычную неразговорчивость славного Клерика, крайне удивило полковника. Но Вельер ничего не знал, кроме того, что в тот день, когда он в последний раз видел кардинала, императора и императрицу, кардинал казался озабоченным, император как будто был чем-то обеспокоен, а покрасневшие глаза императрицы говорили о том, что она либо не спала ночь, либо плакала. Последнее обстоятельство его не поразило, ведь императрица со времени своего замужества часто не спала по ночам и много плакала.

Вельер, на всякий случай, всё же напомнил Шоссу, что он должен преданно служить императору и особенно ей, и просил передать это пожелание и его друзьям.

Что же касается Дартина, то он засел у себя. Свои апартаменты он превратил в наблюдательный пункт. Он видел всех, кто приходил и попадался в западню. Затем, разобрав несложное покрытие пола, так что от нижнего помещения, где происходил допрос, его отделял один только фальшь потолок, получил возможность слышать всё, что говорилось между сыщиками и обвиняемыми.

Допросы, перед началом которых задержанных тщательно обыскивали, сводились почти неизменно к следующему, тезисному:

«Не поручала ли вам лии Бон передать что-нибудь её мужу или иному лицу?»

«Не поручал ли вам господин лии Бон передать что-нибудь его жене или иному лицу?»

«Не поверяли ли они вам устно каких-нибудь тайн?»

«Если бы им что-нибудь было известно, – подумал Дартин, – то они не спрашивали бы о таких банальных вещах. Теперь вопрос: что, они стремятся узнать? Очевидно находится ли Легг Ашер в Гранже и не было ли у него, или не предстоит ли ему, свидание с императрицей».

Парень остановился на этом предположении, судя по всему, не лишенному вероятности.

А пока мышеловка действовала непрерывно, и внимание его не ослабевало.

Вечером, на другой день после ареста несчастного Бон, после ухода Шосса, который отправился к полковнику Вельеру, едва часы пробили девять и Пращ, еще не постеливший постель, собирался приняться за это дело, как кто-то постучался с улицы, почти у выхода на гравиплощадку, во входную дверь хозяина мегахолла. Она сразу отворилась, а затем захлопнулась. Кто-то опять попал в мышеловку.

Дартин не придумал ничего лучше, как броситься к месту, где был разобран пол, лег навзничь и весь превратился в слух.

Вскоре раздались крики, затем стоны, которые, по-видимому, пытались заглушить зажав рот. Допроса не было и в помине.

«О чёрт, хреново! – подумалось парню. – Мне мерещится, что это женщина, точнее девушка и её явно обыскивают, она сопротивляется… Они применяют силу… Жесть!..»

Ему приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не вмешаться в происходившее внизу.

– Но я же говорю вам, господа, что я есть хозяйка этого дома, я же говорю вам, что я лии Бон, что я служу императрице! – кричала несчастная женщина. – Только прибыла на личном лайтфлае…

– Госпожа Бон! – прошептал парень. – Та самая? Неужели мне повезло и я нашел то, что разыскивают все?

– Вас-то мы и ждали! – отвечали ей грубо.

Голос становился все глуше, поднялась какая-то возня. Женщина сопротивлялась так, как может сопротивляться женщина четверым мужчинам. На вскидку.

– Отпусти… – прозвучал еще раз женский голос. Это были последние членораздельные звуки.

– Они затыкают ей рот, сейчас они уведут её! – прошептал Дартин, вскакивая, словно на пружине. – Палаш!.. Да он при мне… Пращ, паскуда, подь сюда!

– Что прикажете? – невозмутимость биотехноса добила.

– Беги за нашими, возьми скутер в прокат. Кого-нибудь из них ты наверняка застанешь, а может быть, все трое уже вернулись домой. Пусть захватят оружие, и мчатся сюда… Чёрт, вспомнил, Шосс у господина Лау Вельера.

– Но куда же вы, куда же вы, господин?

– Я спущусь через окно! – крикнул Дартин. – Так будет скорее. А ты заделай дыру в полу, подмети пол, выходи через дверь и беги, куда я приказал.

– Но, вы убьетесь! – закричал Пращ в порыве беспокойства за единственного, почти адекватного хозяина.

– Молчи, осел! – крикнул парень. – Точно, отформатирую…

И, ухватившись рукой за подоконник, он соскочил со второго этажа, к счастью не очень высокого, даже не ушибся.

И тут же, подойдя к входным дверям, тихонько постучал, прошептав:

– Сейчас я тоже попадусь, и горе тем, кто посмеет тронуть меня!

Не успел сенсор оповещения о визитёре сработать, как шум внутри квартиры затих. Послышались шаги, дверь распахнулась, и Дартин, обнажив палаш и активировав плазменный контур, ворвался в квартиру лии Бона, дверь которой, очевидно снабженная системой возврата, сама захлопнулась за ним.

И тогда жильцы этого злополучного мегахолла, проживающие совсем близко, а также и ближайшие соседи услышали отчаянные крики, топот, звон оружия и грохот передвигаемой мебели. Немного погодя все те, кого напугал шум и кто высунулся в панорамное окно, чтобы узнать, в чем дело, могли увидеть, как снова раскрылась дверь и четыре человека, одетые в черное, не вышли, а вылетели из неё, словно стая вспугнутых птиц, оставив на полу и на углах столов перья, выдранные из их крыльев, другими словами – лоскутья одежды и обрывки плащей.

Победа досталась пареньку, нужно сказать, без особого труда, так как лишь один из сыщиков оказался вооруженным, да и то защищался только для виду. Остальные, правда, пытались оглушить его, швыряясь эргономичными креслами и даже горшками с растительностью, купленной за дорого. Но несколько царапин, нанесенных палашом грегорианца, нагнали страху. Десяти минут было достаточно, чтобы нанести полное поражение, и Дартин стал господином на поле боя.

Соседи с хладнокровием, свойственным гранжирцам в те времена постоянных мятежей и вооруженных столкновений, захлопнули бронированные жалюзи тотчас же после бегства четырех одетых в черное. Чутье подсказывало им, что пока всё закончено.

Кроме того, было уже довольно поздно, а тогда, как и теперь, в квартале, прилегавшем к Бансионскому дворцу, спать укладывались рано.

Дартин, оставшись наедине с госпожой лии Бон, повернулся к ней. Бедняжка почти без чувств лежала в кресле. Парень окинул её быстрым взглядом.

То была очаровательная девушка лет двадцати пяти или двадцати шести, темноволосая, с голубыми глазами, чуть-чуть вздернутым носиком, чудесными зубками. Мраморно-белая кожа её отливала розовым. На этом, однако, кончались черты, по которым её можно было принять за даму высшего света. Руки были белые, а форма их была грубовата. Ноги также не указывали на высокое происхождение. К счастью для парня, его ещё не могли смутить такие мелочи.

Разглядывая её и, как мы уже говорили, остановив внимание на ее ножках, он вдруг заметил лежавший на полу платочек и, естественно поднял его. На уголке платка выделялся герб, виденный им однажды на платке, из-за которого они с Росс чуть не перерезали друг другу горло.

Дартин с тех самых пор питал недоверие к платкам с гербами. Поэтому он, ничего не говоря, вложил поднятый им платок в карман лии Бон. Молодая девушка в эту минуту пришла в себя, открыв глаза и в страхе оглядевшись кругом, увидела, что квартира пуста и она одна со своим спасителем. Сразу же с улыбкой протянула ему руки. Улыбка девушки была полна очарования.

– Мне привиделось или, – шёпотом проговорила она, – вы спасли меня? Позвольте мне поблагодарить вас.

– Но, – ответил юноша смущаясь и краснея, – я сделал только то, что сделал бы на моем месте каждый дворянин. Поэтому вы не обязаны мне…

– Ну нет, нет. Надеюсь доказать вам, что умею быть благодарной! А что было нужно от меня этим людям, которых я сначала приняла за воров, и почему здесь нет господина Бон?

– Эти люди были во много раз опаснее воров. Это люди господина кардинала. Что же касается вашего мужа, господина Бон, то его нет здесь потому, что его вчера арестовали и увели в Бастион.

– Мой муж в Бастине? – девушка поперхнулась. – Что же он мог такого сделать? Ведь он есть сама невинность!

И какое-то подобие улыбки скользнуло по все еще испуганному лицу молодой женщины.

– Что он сделал, хм? – произнес Дартин ища версии. – Мне кажется, единственное его преступление заключается в том, что он имеет одновременно счастье и несчастье быть вашим мужем.

– Но, значит, вам известно…

– Мне известно, что вас похитили, – констатировал парень.

– И кем, кем? Известно ли вам это? О, если вы знаете, то скажите!

– Человеком лет сорока, может сорока пяти, черноволосым, смуглым, с рубцом на левом виске…

– Верно! Но имя его?

– Имя?.. Вот этого-то я и не знаю.

– А муж мой знал, что я была похищена?

– Он узнал об этом из письма, написанного похитителем, – Дартин пожал плечами.

– А догадывается ли он, – спросила девушка, смутившись, – о причине похищения?

– Он предполагал, как мне думается, и что здесь замешана политика.

– Я сомневалась в этом, но сейчас я такого мнения. Итак, он ни на минуту не усомнился во мне, этот добрый господин Бон?

– Ни на одну минуту? Он так гордился вашим благоразумием и вашей любовью.

Улыбка еще раз еле-еле заметно скользнула по розовым губкам этой хорошенькой молодой женщины.

– Но как вам удалось сбежать? – продолжал допытываться парень.

– Я воспользовалась, когда осталась одна, и так как с сегодняшнего утра мне стала ясна причина моего похищения, то я с помощью простынь спустилась из окна и поймала гравикар. Я думала, что мой муж дома, и приехала сюда.

– Чтоб искать у него защиты, я полагаю?

– Нет! Бедный, милый муж! Я знала, что он не способен защитить меня. Но так как он мог другим путем услужить, я хотела его предупредить.

– О чем? – Дартин насторожился.

– Нет, это уже не моя тайна! Я не могу раскрыть её вам.

– Кстати, – заметил Дартин, – простите, сударыня, что, хоть я и Адепт, все же вынужден призвать вас к осторожности. Мне кажется, место здесь неподходящее для того, чтобы поверять какие-либо тайны. Сыскари, которых я уделал, очень скоро вернутся с подкреплением. Если они застанут нас тут, то мы погибли. Я, правда, послал уведомить трех моих корешей, но кто знает, застали ли их дома…

– Вы правы! – с испугом проговорила лии Бон, озираясь. – Бежим, скроемся отсюда!

С этими словами она схватила Дартина под руку и потянула его к выходу на гравиплатформу.

– Эм-м. А куда бежать? – вырвалось у парня. – Куда скрыться?

– Прежде всего подальше от этого мегахолла. Потом видно будет.

Даже не активировав за сбой биометрические замки, они, выйдя, побежали по улице Флайтов Империи, завернули на Имперскую магистраль и остановились только у площади Ен Пис, где находилась крупная развязка всех магистралей столицы.

– А что же нам делать дальше? – поинтересовался юноша. – Куда мне сопроводить вас?

– Право, не знаю, что ответить вам… – прошептала госпожа Бон. – Я собиралась через моего мужа вызвать господина де Лау Орта и от него узнать, что произошло в Имперском дворце Гартмане за последние три дня, и не опасно ли мне туда показываться.

– Но ведь я могу пойти и вызвать господина де Лау Орта, – предположил Дартин.

– Конечно. Но беда в одном, в том, что господина Бон в Гартмане знали, и его бы пропустили, а вас не знают, и двери для вас будут закрыты.

– Пустяки! – возразил юноша. – У какого-нибудь из входов, верно, есть преданный вам привратник, который, услышав пароль…

Госпожа Бон пристально поглядела на молодого человека.

– А если я скажу вам его, тот заветный пароль? – прошептала она, – забудете ли вы его тотчас же после того, как воспользуетесь?

– Честное слово, слово дворянина! – произнес Дартин тоном, не допускавшим сомнений.

– Ладно. Я верю вам. Вы, кажется, славный молодой человек. И от вашей преданности, быть может, зависит ваше светлое будущее.

– Я не требую обещаний и честно сделаю все, что в моих силах, дабы послужить императору и быть приятным императрице, – воодушевлённо заявил Дартин. – Располагайте мною как лучшим другом.

– А куда вы спрячете меня на это время? – она сделала изумление.

– Нет ли у вас человека, к которому бы господин де Лау Орт мог за вами прибыть?

– Нет, я не хочу никого посвящать в это дело.

– Стопэ, – осёк девушку юноша. – Мы рядом с домом Шосса… Да, правильно.

– Кто это? Шосс, – проговорила имя.

– Один из моих друзей.

– Но если он вдруг увидит меня?

– Его нет, и, пропустив вас в квартиру, я ключ унесу с собой, – обнадёжил юноша.

– А если вернется? Так, вдруг раз и…

– Он не вернется. В крайнем случае ему скажут, что я привел девушку и она находится у него.

– Но это может меня очень сильно скомпрометировать, понимаете ли вы хоть это?

– Какое вам дело! Никто вас там не знает. И к тому же мы находимся в таком положении, что можем пренебречь приличиями. Делов? Интим без свидетелей и всё.

– Да? Так просто… – задумалась. – Пойдемте к вашему другу. Где он живет вы сказали?

– На улице Еру.

– Едем. Нечего терять время!

И они поймали гравикар, что бы помчаться дальше по хитросплетениям гравинаправляющих трасс. Это дешевле лайтфлая.

Шосса, как и предвидел парень, дома не оказалось. Дартин взял ключ-карту, которую ему как другу, всегда беспрекословно давали, поднялся по лестнице и впустил лии Бон в маленькую квартирку, уже описанную нами выше.

– Располагайтесь, будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях, – пошутил он. – Стойте, заприте дверь и никому не открывайте иначе, как если постучат три раза… вот так. – И он стукнул три раза, два подряд и довольно сильно, третий раз после паузы.

– Поняла, – подтвердила девушка. – Теперь моя очередь дать вам наставление.

– Слушаю.

– Отправляйтесь в Гартман и постучитесь у калитки, выходящей на улицу Ель. Попросите Ремена.

– Хорошо. А дальше?

– Он спросит, что вам угодно, и вместо ответа вы скажете два слова: «Тор и Сееле.» Тогда он исполнит ваше приказание.

– А приказывать что?

– Вызвать господина де Лау Орта, камердинера императрицы.

– А когда он вызовет его и он выйдет?

– Вы пошлете его ко мне.

– Великолепно. Но где и когда я увижу вас снова? – парень забросил удочку надеясь на более интимное свидание.

– А вам очень хочется встретиться?

– Не верите?

– Тогда предоставьте мне позаботиться об этом и будьте спокойны.

– Я полагаюсь на вас, – парень хитро прищурился.

– Можете положиться.

Дартин поклонился молоденькой госпже, бросив ей самый томный взгляд, каким только можно было охватить всю её притягательную фигурку, и, пока спускался на эскалаторе, услышал, как дверь позади него захлопнулась и сработал биометрический замок. Мигом доехал до Гартмана. Подходя к невзрачной двери с улицы Ель, он услышал, как хронометр пискнул. Десять часов.

Все события, только что описанные нами, промелькнули за какие-нибудь полчаса.

Все произошло так, как говорила Бон. Услышав пароль, Ремен поклонился. Не прошло и десяти минут, как Лау Орт стоял в комнате привратника. Дартин в двух словах рассказал обо всём, что произошло, и сообщил, где находится девушка. Лау Орт дважды повторил адрес и поспешил к выходу. Но, не сделав и двух шагов, вдруг вернулся.

– Молодой человек, – молвил, обращаясь к юноше, – разрешите дать вам совет.

– Какой же, даже интерес вызывает?

– То, что произошло, может доставить вам неприятности. Это мягко, – заявил покровительственным тоном.

– Вы так думаете?

– Я в этом уверен. Нет ли у вас друга, у которого отстают часы?

– Ну, а дальше?

– Навестите его, с тем чтобы потом он мог засвидетельствовать, что в половине десятого вы находились у него. Юристы называют это алиби.

Дартин нашёл совет благоразумным и что было сил помчался к Лау Вельеру. Но, не заходя в гостиную, где, как всегда, было много народу, он попросил разрешения пройти сразу в кабинет. Так как Дартин часто бывал здесь, просьбу его сразу же удовлетворили, и слуга отправился доложить полковнику, что его молодой земляк, желая сообщить нечто важное, просит принять его. Минут через пять Вельер прошёл в кабинет. Поинтересовался у грегорианца, чем он может быть ему полезен и чему он обязан его посещением в столь поздний час.

– Простите, – молвил Дартин, который, воспользовавшись минутами, пока оставался один, успел переставить часы аж на три четверти часа назад. – Я подумал, что в двадцать пять минут десятого еще не слишком поздно заявиться к вам.

– Двадцать пять минут? – изумился Вельер, поворачиваясь к стенным раритетным часам. – Да нет, не может быть этого!

– Взгляните сами, – повёл плечом юноша, – и убедитесь.

– Хм, правильно, – произнес полковник. – А я был уверен, что уже позднее. Что же вам от меня надо?

Тогда парень пустился в пространный рассказ о императрице. Поделился своими тревогами по поводу её плачевного положения, сообщил, что он слышал относительно коварных замыслов кардинала, направленных против герцога Роклэндского, легга Ашера, и речь его была полна уверенности и такого спокойствия, что Вельер не смог ему не поверить, тем более что и он сам, как мы уже говорили, уловил нечто новое в отношениях между кардиналом, императором и императрицей.

Когда пробило десять часов, Дартин расстался с полковником, который, поблагодарив за сообщенные сведения и посоветовав всегда верой и правдой служить императору и императрице, вернулся назад, в гостиную.

Спустившись по эскалатору, Дартин неожиданно вспомнил, что забыл свою «трость». Поэтому быстро поднялся обратно, вошел в кабинет и тут же сразу передвинул стрелки раритетных часов на место, чтобы на следующее утро никто не мог заметить, что часы отставали. Уверенный, что у него есть свидетель, готовый установить алиби, спустился вниз и вышел на улицу.

Глава 8. Творится чёрт-те что…

Выйдя от Лау Вельера, Дартин в задумчивости избрал самый длинный маршрут для возвращения домой.

О чем же думал молодой грегорианец, так далеко уклоняясь от своего пути, поглядывая на звезды и то улыбаясь, то вздыхая?

Он думал о девушке. Ученику-Клерику эта молодая женщина казалась чуть ли не идеалом возлюбленной. Складная, полная таинственности, посвящённая чуть ли не во все придворные интриги, которые налагали на её прелестные черты особый отпечаток таинственности, она казалась не слишком недоступной, что придает женщине несказанное очарование в глазах неопытного любовника. Кроме того, Дартин вырвал её из рук этих сыскарей, собиравшихся обыскать её и, быть может, подвергнуть истязаниям, насилию, и эта незабываемая услуга породила в ней чувство признательности, так легко переходящее в нечто более нежное, интимное.

Парень уже представлял себе, настолько быстро летят мечты на крыльях воображения, как к нему приближается посланец молодой женщины и вручает записку о предстоящем свидании, а в придачу к ней и золотую цепочку или перстень с дорогим камнем. Мы говорили уже, что молодые люди тех времен принимали без стеснения подарки от своего императора. Добавим к этому, что в те времена не слишком требовательной морали, они не выказывали чрезмерной гордости и по отношению к своим возлюбленным. Их дамы почти всегда оставляли им на память ценные подарки, словно стараясь закрепить их неустойчивые чувства неразрушимой прочностью даров.

В те времена путь себе прокладывали с помощью тех же женщин и не стыдились. Те, что были только красивы, дарили свою красоту, и отсюда, должно быть, произошла пословица, что «самая прекрасная девушка может отдать лишь то, что имеет». Богатые отдавали часть своих денег, и можно было назвать немало бойцов той щедрой на приключения эпохи, которые не добились бы чинов, побед на поле брани, если бы не кредиты, которые возлюбленные привязывали к их сердцу.

Дартин беден. Налет провинциальной нерешительности, этот хрупкий цветок, этот пушок персика, был быстро унесён вихрем не слишком-то нравственных советов, которыми три Клерика снабжали его. Подчиняясь странным обычаям времени, Дартин чувствовал себя в Гранже словно в завоеванном городе.

Все же мы должны упомянуть, что сейчас грегорианцем руководило более благородное и бескорыстное чувство. Правда, владелец мегахолла говорил ему, что богат, а Дартину нетрудно было догадаться, что у такого мужа, каким был лии Бон, кредитами, по всей вероятности, распоряжалась жена.

Но все это нисколько не повлияло на те чувства, которые вспыхнули в нем при виде девушки, и любовь, зародившаяся в его сердце, была почти совершенно чужда какой-либо корысти. Мы говорим «почти», ибо мысль о том, что красивая, приветливая и остроумная молодая девушка к тому же и богата, не мешает увлечению и даже наоборот, усиливает его.

С достатком сопряжено множество аристократических мелочей, которые приятно сочетаются с красотой. Тонкий, сверкающий белизной чулок, кружевной воротничок, изящная туфелька, красивая ленточка в волосах не превратят уродливую женщину в хорошенькую, но хорошенькую сделают неотразимо красивой, не говоря уж о руках, которые от всего этого выигрывают. Руки женщины, чтобы остаться изумительными, должны быть праздными.

Кроме всего прочего, у Дартина состояние денежных средств мы не скрыли от читателя. Он отнюдь не был миллионером, правда, надеялся когда-нибудь стать им, но срок, который он сам намечал для этой благоприятной перемены, был довольно велик. А пока, что за ужас видеть, как любимая женщина жаждет тысячи мелочей, которые составляют всю радость этих слабых существ, и не иметь возможности предложить ей эту тысячу мелочей!

Если женщина богата, а любовник ее беден, она, по крайней мере, может сама купить себе то, чего он не имеет возможности ей преподнести. И, хотя приобретает она обычно все эти безделушки на деньги мужа, ему редко бывают за то признательны.

Дартин, готовясь стать нежнейшим любовником, оставался преданнейшим другом. Всецело увлеченный прелестной миленькой Бон, он не забывал и о своих приятелях. Она была женщиной, с которой лестно было прогуляться по поляне восстановленного парка на гравиплатформе, или по ярмарке в сопровождении Шосса, Басс и Росс, перед которыми парень был не прочь похвастать победой. Затем, после долгой прогулки, появляется аппетит. Дартин с некоторого времени стал это замечать. Можно будет время от времени устраивать один из тех очаровательных обедов, когда рука касается руки, а нога у-у-ух, ножки возлюбленной и кровь вскипает. Наконец, в особо трудные минуты, когда положение становится безвыходным, грегорианец будет иметь возможность выручать своих друзей.

А как же муж девушки, которого Дартин передал в руки сыскарей, громко отрекаясь от него и шепотом обещая спасение и помощь? Мы вынуждены признаться нашим читателям, что грегорианец и не вспоминал более о нём, а если и вспоминал, то лишь для того, чтобы мысленно пожелать ему, где бы он ни находился, оставаться там вечно. Любовь из всех видов страсти, это самая эгоистичная. Увы.

Пусть, однако, наши читатели не беспокоятся, если Дартин забыл или сделал вид, что забыл своего хозяина жилища, ссылаясь на то, что не знает, куда его отправили, мы то не забываем о нём, и нам его местопребывание известно. Но временно последуем примеру влюбленного грегорианца. К почтенному лии Бон мы вернемся позже.

Предаваясь любовным мечтам, разговаривая со звёздным небом и улыбаясь искрам отдалённых светил, Дартин просто брёл. Оказавшись поблизости от дома, где жила Росс, он решил зайти к своему другу, чтобы объяснить ей, зачем он посылал к нему Праща с просьбой немедленно прийти в мышеловку. Если Росс у себя, когда пришёл биотехнос-слуга, он, без сомнения, поспешил на улицу Флайтов Империи и, не застав никого, кроме разве что двух товарищей, не смог понять, что всё это должно было значить. Необходимо объяснить, почему Дартин позвал своего друга. Вот что постоянно бубнил себе под нос парень.

В глубине души он видел в этом удобный повод поговорить о прелестной девушке лии Бон, которая целиком заполонила если не сердце его, то мысли уж точно.

Не от того, кто влюблен первый раз и чистой душой, можно требовать молчания. Первой любви сопутствует бурная радость, и ей нужен исход, иначе она задушит влюбленного окончательно.

Уже два часа, как Гранж погрузился во мрак, и улицы его начинали пустеть. Мегагород живёт и миллионы транспортов продолжают сновать тут и там, но пешеходные рукава и переплетения магистралей пустеют, избавляясь от горожан.

Все часы Луавильского предместья отчеканили одиннадцать и синхронизация коммуникаторов прошла автоматически. Тепло и тихо. Дартин шёл переулком, воздух был наполнен благоуханием, которое ветер доносил с улицы Жирар, из подвесных в гравитационном поле садов, насыщенных свежестью вечерней росы и прохладой ночи.

Издали, хоть и заглушенные плотными ставнями, доносились песни гуляк, веселившихся в каком-то кабачке. Дойдя до конца переулка, Дартин свернул влево. Дом, где жила Росс, располагался неподалёку.

Парень пересёк улицу и издали увидел дверь дома друга, или подруги, над которой ветви, переплетенные густо разросшимся диким виноградом, образовывали плотный навес. Внезапно Дартину почудилось, что неопознанная тень свернула с улицы Дони. Тень была закутана в плащ, и юноше сначала показалось, что это мужчина. Но низкий рост, неуверенность походки быстро убедили его, что перед ним не кто иной, как женщина. Словно сомневаясь, тот ли это дом, что она ищет, женщина поднимала голову, чтобы лучше определить, где она находится, останавливалась, делала несколько шагов назад, снова шла вперед. Дартина заинтриговало такое поведение.

«Не предложить ли ей свои услуги? Судя по походке, она молода… возможно, хороша собой. Ну да! Однако женщина, бегающая по улицам в такой поздний час, могла выйти только на свидание со своим возлюбленным. Твою роту в пекло к инсэктам! Помешать свиданию, это так себе способ завязать знакомство».

Молодая женщина между тем продвигалась вперед. Это, впрочем, не требовало ни особого труда, ни времени. В той части улицы было только три подходящих дома с выходом на пешеходные направляющие. Панорамное окно небольшой пристройки, параллельной старинному флигелю, который занимала Росс, второе было окно самой Росс.

«Клянусь чем угодно! – подумал Дартин, которому вдруг вспомнилась племянница богослова. – Было бы забавно, если б эта запоздалая голубка искала дом нашей подруги! Ну, дорогая моя Росс, на этот раз я добьюсь правды!

И Дартин, стараясь занимать как можно меньше места, укрылся в самом темном углу подле отделанной в стиле камня скамьи, стоявшей в глубине какой-то ниши.

Молодая женщина подходила всё ближе. Сомнений в том, что она молода, уже не могло оставаться. Помимо походки, выдавшей её почти сразу, обличал голос. Она слегка кашлянула, и по этому кашлю грегорианец без труда определил, что голосок у неё свежий и звонкий. И тут же он подумал, что кашель этот, ни что иное, как условный сигнал.

То ли на этот сигнал было отвечено таким же сигналом, то ли, наконец, она и без посторонней помощи определила, что достигла цели. Только женщина вдруг решительно направилась к окну Росс и трижды с равными промежутками постучала согнутым пальцем в ролл-ставень.

– Ну точно, она стучится к Росс, – прошептал Дартин. – Вот оно что, госпожа лицемерша! Знаю я теперь, как вы изучаете богословие!

Не успела женщина постучать, как внутренняя створка раскрылась, и сквозь ролл-ставни мелькнул свет.

– Ну, что и требовалось… – проговорил подслушивавший парень у окна, – ага, посетительницу ждали. Сейчас раскроется ставень, и дама заберется через окно. Превосходно! К чему так заморачиваться?

Но, к великому удивлению Дартина, ролл-ставень оставался закрытым.

Свет, мелькнувший на мгновение, исчез, и все снова погрузилось в темноту.

Грегорианец решил, что это ненадолго, и продолжил стоять, весь превратившись в зрение и слух.

И оказался прав. Через несколько секунд изнутри раздались два коротких удара.

Молодая женщина, стоявшая на улице и озиравшаяся, стукнула в ответ единожды, и ролл-ставень раскрылся, подавшись вверх.

Можно себе представить, как жадно юноша смотрел и слушал, внимая всё как губка лунного камня.

К несчастью, источник света перенесли в другую комнату, однако глаза молодого человека успели привыкнуть к темноте. Да, кроме того, глаза грегорианцев, как уверяют, обладают способностью, подобно глазам лунных кошек, видеть в абсолютном мраке, и без дополнительных тактических наворотов.

Дартин заметил, что молодая женщина извлекла из кармана белый сверточек и поспешно развернула его. Это был платок. Развернув, она указала своему собеседнику на уголок платка.

Юноше живо представился платочек, найденный им у ног миленькой лии Бон и заставивший его вспомнить о платке, который обронила Росс.

Какую, чёрт дери за ногу, роль играл этот платок?

С того места, где стоял молодой грегорианец, он не мог видеть лицо Росс. Но ни на минуту не усомнился, что именно она беседует с дамой, стоящей под окном. Любопытство взяло верх над осторожностью, и, пользуясь тем, что внимание обоих действующих лиц этой сцены было целиком поглощено предметом, парень выбрался из убежища и с быстротой молнии, однако бесшумно, пересёк улицу. Прильнул к такому месту стены, откуда взор его мог проникнуть в глубину комнаты Росс.

Заглянув, Дартин чуть не вскрикнул от удивления. Не Росс разговаривала с ночной посетительницей, а другая женщина. К сожалению, парень, хотя и мог в темноте различить контуры фигуры, не смог разглядеть лица.

В эту минуту женщина, находившаяся в апартаментах боевого товарища и подруги, вынула из кармана другой платок и заменила им тот, который ей подали. После этого обе женщины обменялись несколькими словами. Наконец ролл-ставень закрылся. Женщина, стоявшая на улице, обернулась и прошла в трех-четырех шагах от Дартина, опустив на лицо капюшон своего плаща. Но предосторожность эта запоздала. Юноша успел узнать госпожу Бон.

Подозрение, что это она, уже мелькнуло у него, когда та вынимала из кармана платок. Но как мало вероятного было в том, чтобы лии Бон, пославшая за Лау Ортом, который должен по идее проводить её в Гартман, имперский замок, вдруг в половине двенадцатого ночи бегала по улицам, рискуя снова быть похищенной. Странно.

Это исполнялось, судя по всему, во имя чего-то очень важного. А что может быть важно для двадцатипятилетней женщины, если не любовь?

Но ради себя ли самой или какого-то третьего лица пошла она на риск? Это тот вопрос, который задавал себе Дартин. Демон ревности растерзал бы его сердце, как если бы он был уже признанным любовником.

Существовало, впрочем, простое средство, чтобы удостовериться, куда спешит молоденькая прелестница. Нужно просто проследить за ней. Это средство было столь простым, что парень прибёг к нему не задумываясь.

Но увидев молодого человека, отделившегося от стены, словно статуя, вышедшая из ниши, и при звуке его шагов лии Бон вскрикнула и предсказуемо бросилась бежать. Н-да.

Дартин, соответственно, погнался за ней. Для него не представляло трудности догнать женщину, путавшуюся в складках плаща. Он настиг её раньше, чем она пробежала треть пешеходного рукава, на который свернула. Несчастная, совсем обессилела и не столько от усталости, сколько от страха, и, когда парень положил руку ей на плечо, она упала на одно колено и сдавленным голосом вскрикнула:

– Убейте меня, если на то ваше желание! Один чёрт, я ничего не скажу!

Дартин поднял её, охватив рукой её статную фигуру. Однако, чувствуя, как тяжело она повисла на его руках, и понимая, что она близка к обмороку, поспешил успокоить девушку, уверяя в своей преданности. Эти уверения ничего не значили для госпожи Бон. Их можно расточать и с самыми дурными намерениями, но голос, произносивший их, вот в чём была сила. Молодой женщине показалось, что она узнает его. Открыла глаза, взглянула на человека, так сильно напугавшего ее, и, узнав юношу, запричетала от радости.

– Это вы! Это вы! – повторяла снова и снова. – Боже, благодарю тебя!

– Я, – односложно выразился Дартин. – Я, которого бог послал, чтобы оберегать вас, моя возлюбленная.

– И поэтому вы следили за мной? – спросила с лукавой улыбкой, насмешливый нрав которой брал уже верх. Страх девушки исчез, как только она узнала друга в том, кого принимала за врага.

– Ну… Нет, – ответил парень, – признаюсь вам, Что случай поставил меня на вашем пути. Увидел, как женщина стучится в окно одного из моих друзей… и…

– Одного из ваших друзей? – перебила его испуганная девушка.

– Разумеется. Росс, он один из моих самых близких друзей.

– Росс? Кто это? – заинтересовалась совершенно правдоподобно.

– Да харе уже! Неужели вы будете уверять меня, что не знаете Росс?

– Впервые слышу это имя, – прозвучала новая отговорка.

– Значит, вы в первый раз приходили к этому дому?

– Естественно.

– И вы не имели понятия, что здесь живет молодой человек? Эм… ну или…

– Нет же, – захлопала ресницами.

– Клерик, если быть точнее?

– Да нет же, нет!

– Получается, что вы искали не его.

– Конечно, нет бестолочь. Да вы и сами могли видеть, что лицо, с которым я разговаривала, – женщина.

– Это правда. Но женщина эта… Вероятно приятельница Росс?

– Откуда я знаю, – начала раздражаться.

– Но она живет ведь у него?

– Это меня не касается. Ни капли!

– Так, а кто она?

– О, – отвернулась. – Эта тайна не моя.

– Дорогая моя госпожа Бон, вы очаровательны и чертовски привлекательны, но в то же время вы невероятно таинственная. Вы это знаете?

– Разве я от этого проигрываю? – она развернулась и приблизилась к лицу парня.

– Нет, напротив, вы прелестны, – Дартин смутился окончательно.

– Так, дайте мне опереться на вашу руку, – выдала заигрывающим тоном, многообещающим даже.

– С удовольствием. А дальше?

– Проводите меня.

– Круто, а куда? – грегорианец не переставал ей восхищаться.

– Туда, – махнула в сторону эскалаторов.

– Может поясните? Я теряюсь, признаюсь честно.

– Увидите, раз доведете меня до нужного места.

– Необходимо будет подождать вас? – прошептал вопрос с надеждой.

– Это излишне, – кокетливо подтолкнула пока упирающегося парня.

– Вы, значит, будете возвращаться не совсем одна? – Дартин насторожился.

– Быть может да, быть может нет, – увернулась от ответа девушка.

– Однако лицо, которое пойдет провожать вас, будет ли это мужчина или женщина?

– Не знаю еще.

– Но зато я узнаю!

– Как же? Просто интересно.

– Я подожду и увижу, с кем вы выйдете. Всего делов, – пожал плечами парень.

– В таком случае, прощайте! – попыталась вырваться.

– Ну счас ещё?

– Вы больше не нужны.

– Но вы сами просили…

– Помощи благородного, дворянина, а не надзирателя.

– Это слово чересчур жестоко, – Дартин покачал головой.

– Как называют того, кто следит за кем-то вопреки его воле?

– Нескромным. Например.

– Это слово слишком мягкое.

– Ничего не поделаешь. Вижу, что приходится исполнять все ваши желания.

– Почему вы лишили себя чести исполнить это желание сразу?

– А разве нет чести в раскаянии?

– Вы в самом деле раскаиваетесь? Не поверю!

– Сам не знаю… – он вздохнул. – Одно я точно знаю, готов исполнить всё, чего пожелаете, если вы позволите мне проводить вас до того места.

– И там вы оставите меня?

– Даю слово.

– И не станете следить за мной?

– Нет.

– Честное слово?

– Слово дворянина! – Дартин выразительно взмахнул руками.

– Тогда дайте вашу руку и идем!

Дартин вновь предложил даме сердца руку, и молодая женщина оперлась на неё, уже готовая смеяться, но пока не справлялась с дрожью. Так они дошли до конца перехода направляющих улицы Гарп. Здесь девушка словно заколебалась, как колебалась раньше на улице Жирар, а затем по некоторым признакам, по-видимому, узнала нужную дверь.

– Теперь, – произнесла она, подходя к этой двери, – мне сюда. Тысячу раз благодарю за благородную помощь. Вы оградили меня от опасностей, которым я подвергалась бы, если бы была одна. Но настало время выполнить ваше обещание. Я добралась туда, куда мне было нужно.

– Но на обратном пути вам нечего будет опасаться?

– Разве только воров и бесхозных биотехносов.

– Это пустяк по-вашему?

– А что они могут взять у меня? У меня нет при себе ни чего ценного.

– Вы забываете прекрасный вышитый платочек с гербом.

– Какой платочек?

– Тот, что я подобрал у ваших ног и вложил в карман.

– Молчите, замолчите, бедный мой! – испуг женщины был очень реален. – Или вы хотите погубить меня и себя?

– Сами видите, что вам ещё грозит опасность, раз одного слова достаточно, чтобы привести вас в трепет, и вы признаете, что, если б это слово достигло чьих-нибудь ушей, вы бы погибли. Послушайте, сударыня, – успокоил Дартин, сжав её руку и пронизывая пламенным взглядом, – послушайте, будьте смелее, доверьтесь мне! Неужели вы не прочли в моих глазах, что сердце моё исполнено расположения и преданности?

– Это я как раз чувствую. Поэтому можете расспрашивать меня о всех моих тайнах, но чужие…

– Хорошо, – согласился Дартин. – Так я раскрою их. Раз они могут влиять на вашу судьбу, то должны стать и моими.

– Упаси вас от этого! – почти крикнула молодая женщина, и в голосе прозвучала такая тревога, что Дартин невольно вздрогнул. – Умоляю вас, не вмешивайтесь ни во что, касающееся меня, не пытайтесь помочь мне в выполнении того, что на меня возложено. Я умоляю вас об этом во имя того чувства, которое вероятно ко мне питаете, во имя услуги, которую оказали и которую я никогда не забуду! Поверьте мне! Но думайте больше обо мне, я не существую больше для вас, словно вы меня никогда не видели.

– Должен ли Росс поступить так же, как я? – спросил парень, задетый её словами.

– Вот уже два или три раза вы произнесли это имя, а между тем я говорила, что оно мне незнакомо.

– Вы не знаете человека, в окно которого вы стучались? Парадоксы просто плодятся вокруг! Вы считаете меня чересчур легковерным.

– Признайтесь, что вы сочинили всю эту историю и выдумали этого Росс, лишь бы вызвать меня на откровенность.

– Предпочитаю не сочинять и имею привычку говорить только правду, сударыня, я ничего не выдумываю.

– И утверждаете, что один из ваших друзей живет тут?

– Я говорю это и повторяю в третий раз, что это дом, где живет мой друг, и друг этот Росс.

– Все это со временем разъяснится, – прошептала молодая женщина, – а пока, молчите!

– Если бы вы могли читать в моем сердце, открытом перед вами, – подметил Юногша, – вы увидели бы в нем такое горячее любопытство, что сжалились бы надо мной, и такую любовь, что вы в ту же минуту удовлетворили бы это самое любопытство! Не нужно опасаться тех, кто вас действительно любит.

– Вы очень быстро заговорили о любви, милейший, – прошептала молодая женщина, слегка покачав головой.

– Любовь проснулась во мне быстро и впервые. Ведь мне нет и двадцати, – парировал юноша.

Госпожа лии Бон искоса взглянула на него.

– Послушайте, я только-только напал на след, – эмоционально начал Дартин. – Три месяца назад я чуть не подрался на дуэли с Росс из-за такого же платка, как тот, который вы показали женщине, находившейся у него, из-за обычного платка с таким же гербом.

– Да я клянусь вам, – произнесла лии Бон, – вы ужасно утомляете меня этими расспросами.

– Но вы, вы, такая осторожная… если б у вас при аресте нашли его, вас бы это разве не скомпрометировало?

– С кокой стати? Разве инициалы не мои? «К. Б.»? Кристина Бон.

– Или это инициалы госпожи Бу Аси?

– Молчите, мальчик! Молчите! Если опасность, которой я подвергаюсь, не может остановить вас, то подумайте об опасностях, угрожающих вам.

– Мне? С чего? – парень изумился такому повороту.

– Да, именно вам. Лишь за знакомство со мной вы можете заплатить тюрьмой, или жизнью.

– Тогда я больше не отойду от вас! – Дартин упёрся, что называется рогом.

– Твою же… – проговорила молодая женщина, с мольбой ломая руки, – милейший, я взываю к чести военного, к благородству дворянина и прошу, уйдите! Слышите? Бьет полночь на часах монастыря, меня ждут именно сейчас.

– Сударыня, – заявил Дартин с поклоном, – я не смею отказать тому, кто так просит меня. Успокойтесь, я уже ухожу.

С этими словами он развернулся по направлению к перрону с общественным гравитранспортом.

– Вы не пойдете за мной, и не станете преследовать меня?

– Я немедленно вернусь к себе, – подтвердил парень. – И на этом всё.

– Я знала, что вы честный юноша! – воскликнула лии Бон, в порыве, протягивая ему одну руку, а другой прикасаясь к сенсорам у небольшой двери, проделанной в отделанной камнем стене.

Неожиданно для себя Дартин схватил протянутую руку и страстно припал к ней губами.

– Лучше бы я никогда не встречал вас! – прошептал он с той грубостью, которую женщины нередко предпочитают изысканной любезности, ибо она позволяет заглянуть в глубину мыслей и доказывает, что чувство берет верх над рассудком мужчины.

– Да нет же… – проговорила девушка почти ласково, пожимая руку Дартину, который все ещё не отпускал её, – нет, я не могу сказать этого. То, что не удалось сегодня, возможно, удастся в будущем. Может и завтра? Кто знает, если я когда-нибудь буду свободна, не удовлетворю ли я тогда ваше любопытство… и… вероятно пылкость ваша будет вознаграждена?

– Да, любовь моя! Может ли она питаться такой надеждой? – в порыве восторга вскрикнул юноша.

– О, тут я не хочу себя связывать обещаниями! – парировала девушка уклоняясь от спонтанного поцелуя. – Это будет зависеть от тех чувств, которые вы сумеете мне внушить. Докажете их верой и доверием…

– Значит, пока что, сударыня…

– Пока что, я испытываю только незыблемую благодарность. И всё.

– Вы чересчур милы, – с грустью проговорил Дартин, – и злоупотребляете моей любовью. Что не красит такую женщину, как вы…

– Нет, я только пользуюсь вашим благородством, – мило улыбнулась. – Но поверьте, есть люди, умеющие не забывать своих обещаний! – прозвучал недвусмысленный намёк, ввергший паренька в краску.

– Ого, вы делаете меня счастливейшим из смертных! Не забывайте этого вечера, не забывайте этого обещания! – чуть не сорвался в крик Дартин. – Я умею ждать и это будет испытанием нам обоим.

– Будьте спокойны, когда придет время, я вспомню всё и отблагодарю вас. А сейчас уходите, ради всего святою, уходите, ведь меня ждали ровно в двенадцать, и я уже запаздываю.

– Всего на пять минут, – не хотел отпускать её парень, цепляясь за любую соломинку.

– При известных обстоятельствах пять минут, это пять столетий.

– Когда любишь!

– А кто вам сказал, что дело идет не о влюбленном?

– Вас ждет мужчина? – снова изменился в лице Дартин. – Мужчина, я догадывался!

– Ну вот, наш спор снова начинается с самого начала, – произнесла девушка с легкой улыбкой, в которой промелькнул оттенок нетерпения. – Всё! Я ухожу, ухожу. Я верю вам, я хочу, чтобы вы поверили в мою преданность, даже если эта преданность и граничит с глупостью. Прощайте, сударыня, прощайте!

И, словно не чувствуя в себе в сил отпустить её руку иначе, как оторвавшись от неё, он неожиданно бросился прочь. Кристина Бон между тем, прикоснулась к сенсорам двери точно так же, как прежде в окно. Три касания через равные промежутки. Добежав до угла, Дартин оглянулся. Дверь успела раскрыться и захлопнуться, а хорошенькой жены домовладельца уже не было.

Дартин продолжил свой путь. Он дал слово не подсматривать за милашкой, и, даже если б жизнь его зависела от того, куда именно она шла, или от того, кто будет её провожать, он все равно пошел бы к себе, раз дал слово, что сделает это. Не прошло и пяти минут, как гравитранспорт остановился у перрона на улице Флайтов Империи.

«Бедный Шосс! – думал он. – Он не поймет, что все это значит. Наверняка уснул ожидая меня, или же отправился домой, а там узнал, что у него была женщина. Женщина у Шосса! Впрочем, была ведь женщина у Росс несмотря на пол подруги. Все это очень странно, и мне очень хотелось бы знать, чем всё это закончится».

– Плохо, плохо! – послышался голос, в котором Дартин узнал голос биотехноса Праща.

Дело в том, что, разговаривая с самим собою вслух, как это случается с людьми, чем-либо сильно озабоченными, незаметно для себя очутился в подъезде своего дома, в глубине которого поднималась автоматическая лестница, ведущая к коридору и его квартире.

– Что значит плохо, бездельник? Что ты хочешь этим сказать, дурак? – предсказуемо отреагировал грегорианец. – Что произошло?

– Всякие несчастья, – сокрушался киборг.

– Тезисно и подробнее?

– Во-первых, арестовали господина Шосса.

– Арестовали? Шосс арестован? За что?

– Его застали у вас. Его приняли за вас и это прискорбно, – Пращ скрестил руки и поднял глаза вверх.

– Кто его арестовал? Ну?

– Полиция. Их позвали на помощь те люди в чёрном, которых вы так удачно прогнали.

– А почему он не назвался, не объяснил, что не имеет никакого отношения к этому делу?

– Он бы ни за что этого не сделал. Вместо этого он подошел поближе ко мне и шепнул: «Сейчас необходимо быть свободным твоему господину, а не мне. Ему известно всё, а мне ничего. Пусть думают, что он под арестом, и это даст ему время действовать. Дня через три я скажу им, кто я, и им придется меня выпустить».

– Браво, Шосс! Благородная душа! – прошептал Дартин. – Узнаю его. Что же сделали полицейские?

– Четверо из них увели его, не знаю куда. Может и в Бастион или в Форвек. Двое остались, те которые всё перерыли и унесли все бумаги. Двое других в это время стояли в карауле. Затем, закончив свое дело, они все ушли, опустошив дом и оставив двери раскрытыми.

– А Басс и Росс?

– Я не застал их, или они не приходили.

– Они могут прийти с минуты на минуту. Ведь ты попросил передать им, что я их жду?

– Да, господин.

– Отлично. Тогда оставайся на месте. Если они придут, расскажи им о том, что произошло. Пусть они ожидают меня в нашем кабачке. Здесь оставаться небезопасно. Возможно за домом следят. Я бегу к господину Вельеру, чтобы поставить его в известность, и приду к ним.

– Слушаюсь, – подтвердил Пращ.

– Но ты побудешь здесь? Не сдрефишь? – спросил Дартин, возвращаясь назад и стараясь ободрить своего биотехноса-слугу.

– Будьте спокойны, – ответил киборг. – Вы еще не знаете на что я способен. Я умею быть храбрым, когда постараюсь, поверьте мне. Вся штука в том, чтобы постараться. Кроме того, я из Кардии.

– Итак, решено, – подвёл итог Дартин. – Ты скорое дашь убить себя, чем свалишь отсюда? Да?

– Да, именно так. Нет такой вещи, которой бы я не сделал, чтобы доказать моему господину, как я ему предан.

«Изумительно! – подумал парень. – По-видимому, средство, которое я применил к этому получеловеку, удачно. Придется пользоваться им чаще, при надобности».

И со всей скоростью, на которую были способны его ноги, уже порядочно за этот день утомленные беготней, он направился на улицу Древнего Линкора пешим порядком.

Господина Вельера не оказалось дома. Его Клерики несли караул в Гартмане и он находился там. Необходимо во чтобы то ни стало добраться до полковника, так как его нужно уведомить о случившемся.

Дартин решил попробовать, не удастся ли проникнуть в Гартман. Пропуском ему должна была служить форма Адепта роты Лау Эссара в которой служил.

Пошел по улице и дальше по набережной, рассчитывая пройти через Новый мост. Мелькнула у него мысль воспользоваться автоматической гравиплатформой, но, уже спустившись к реке, он машинально сунул руку в карман вытащил только пустую карту банка и убедился, что у него нечем заплатить за перевоз.

Дойдя до улицы Эго, он вдруг заметил людей, выходивших из-за угла улицы Фина. Их было двое, мужчина и женщина. Что-то в их облике поразило Дартина.

Женщина фигурой и статью напоминала лии Бон, а мужчина был поразительно похож на Росс.

Женщина к тому же была закутана в черную накидку, которая в памяти парня запечатлелась такой, какой он видел её на фоне окна на улице Жирар и у двери на улице Гарп. Мужчина же был в форме имперского легионера, Клерика императора.

Капюшон накидки низко опущен на лицо женщины, мужчина прикрывал свое злосчастным носовым платком. Эта предосторожность доказывала, что оба они старались не быть узнанными.

Они пошли по грави-мосту. Путь Дартина также вел через него, раз он собирался в Гартман, и он последовал за ними.

Не прошел и десяти шагов, как уже был твердо уверен, что женщина лии Бон, а мужчина – Росс.

И сразу же все подозрения, порожденные ревностью, вновь проснулись в его душе.

Он был обманут, обманут другом и обманут женщиной, которую любил уже как любовницу. Девушка клялась ему всеми богами, что не знает Росс, и менее четверти часа спустя он встречает ее под руку с ним или с ней.

Дартин даже не подумал о том, что с хорошенькой домоправительницей он познакомился всего каких-нибудь три часа назад, что она ничем с ним не связана, разве только чувством благодарности за освобождение из рук сыщиков, собиравшихся похитить её, и что она ему ничего прямо не обещала. Парень чувствовал себя любовником, оскорбленным, обманутым, осмеянным. Бешенство охватило его, и кровь горячей волной залила его лицо. Он решил узнать всю правду не смотря ни на что.

Молодая женщина и её таинственный спутник заметили, что за ними следят, и ускорили шаг. Дартин почти бегом обогнал их и затем, повернув обратно, столкнулся с ними ровно в тот миг, когда они проходили мимо изваяния, освещенного фонарем, который отбрасывал свет на всю эту часть моста.

Парень остановился перед ними, и они также были вынуждены остановиться.

– Что вам угодно? – спросил, отступая на шаг, Клерик, иностранный выговор которого заставил юношу понять, что в одной части своих предположений он, во всяком случае, ошибся.

– Это не Росс! – изумился он.

– Нет, милейший, не Росс. Судя по вашему восклицанию, вы приняли меня за другого, потому я прощаю вам.

– Вы прощаете? – усмехнулся грегорианец.

– Да, – величаво произнес незнакомец. – Разрешите мне пройти, раз у вас ко мне нет никакого дела.

– Вы правы, однако, – проговорил парень, – у меня к вам нет никакого дела. Но у меня есть дело к вашей даме.

– К даме? Вы же не знаете её! – удивился незнакомец.

– Вы ошибаетесь, я её прекрасно знаю.

– Чёрт, – воскликнула с упреком лии Бон, – вы же дали мне слово дворянина и военного, я надеялась, что могу положиться на вашу честь!

– А вы, вы… – смущенно пролепетал Дартин, – вы обещали мне кое-что другое…

– Обопритесь на мою руку, – проронил между прочим иностранец, – и пойдемте дальше.

Дартин, оглушенный, растерянный, продолжал стоять, скрестив руки на груди, перед Бон и её спутником.

Клерик шагнул вперед и рукой отстранил взбешённого парня.

Дартин, отскочив назад, выхватил палаш и плазма пробежала по контуру голубоватым мерцанием. Иностранец с быстротой молнии выхватил свою шпагу.

– Ради всего святого, милорд! – вдруг вскрикнула Кристина, бросаясь между ними и руками хватаясь за эфесы оружия.

– Милорд? – наконец до Дартина дошло, осенило внезапной мыслью. – Милорд… Простите, но неужели вы… Кая я попал…

– Милорд, герцог Роклэндский, Легг Ашер, – вполголоса проговорила девушка. – И теперь вы можете погубить всех нас.

– Милорд и вы, сударыня, прошу вас, простите, простите меня глупца!.. Но я ведь люблю её, милорд, и ревновал. Вы ведь знаете, милорд, что такое любовь? Простите меня и скажите, не могу ли я отдать свою жизнь за вашу милость?

– Вы честный юноша, – произнес герцог, протягивая грегорианцу руку, которую тот почтительно пожал. – Вы предлагаете мне свои услуги и я принимаю их. Проводите нас до Гартмана и, если заметите, что кто-нибудь за нами следует, убейте любого.

Парень, держа в руках обнаженное оружие, пропустил лии Бон и герцога на двадцать шагов вперед и последовал за ними, готовый в точности исполнить приказание благородного и изящного вельможи.

К счастью, молодому герою не представился в этот вечер случай доказать на деле свою преданность, и молодая девушка вместе с представительным Клериком императора, никем не потревоженные, достигли Гартмана и были впущены через неприметную дверь напротив улицы Ель.

Что касается Дартина, то он поспешил в кабачок, где его ожидали Басс и Росс.

Не объясняя подругам, по какому поводу он их побеспокоил, парень сообщил, что сам справился с делом, для которого, как ему показалось, могла понадобиться и их помощь.

А теперь, увлеченные нашим повествованием, предоставим нашим трём друзьям вернуться каждому к себе и проследуем по закоулкам Гартмана за герцогом Роклэндским и его милой спутницей? Вы не против уважаемый читатель?

Глава 9. Причина развязать звёздную войну

Госпожа Бон с герцогом без особых трудностей вошли в Гартман. Лии Бон, кристину знали как женщину, принадлежавшую к штату императрицы, а герцог был в форме Клериков Лау Вельера, рота которого, как мы уже упоминали, в тот вечер несла караул во дворце. Впрочем, Ремен был слепо предан повелительнице, и, случись что-нибудь, Кристину обвинили бы только в том, что она провела в имперский дворец своего любовника. Этим бы все и закончилось. Она приняла бы грех на себя, доброе имя её было бы, правда, загублено, но что значит для сильных мира сего доброе имя какой-то жалкой служки?

Войдя во двор, герцог и лии Бон прошли шагов двадцать пять вдоль отделанной камнем ограды. Затем Кристина нажала на сенсор небольшой служебной двери, открытой днем, но обычно запиравшейся на ночь. Дверь подалась.

Они вошли. Кругом было темно, но девушке были хорошо знакомы все второстепенные ходы и переходы этой части Гартмана, отведенной для дворцовых служащих.

Заперев за собой дверь, Кристина взяла герцога Легга Ашера за руку, сделала с осторожностью несколько шагов, ухватилась за перила, коснулась ногой ступеньки и начала подниматься. Герцог неотрывно следовал за ней и оба благополучно достигли третьего этажа, не пользуясь лифтами.

Здесь лии Бон свернула вправо, провела своего спутника по длинному коридору и спустилась на один этаж, прошла ещё несколько шагов, вложила ключ-карту в прорезь замка, отперла дверь и ввела герцога в комнату, освещенную только ночной лампой.

– Побудьте здесь, милорд, – шепнула она. – Сейчас к вам придут.

Сказав это вышла в ту же дверь и заперла её за собой, так что герцог оказался пленником в полном смысле этого слова.

Нельзя не отметить, что герцог Легг Ашер, несмотря на полное одиночество, в котором очутился, не почувствовал страха. Одной из более замечательных черт характера этого достойного вельможи была жажда приключений и любовь ко всему романтическому. Смелый, мужественный и предприимчивый, он не впервые рисковал жизнью при подобных обстоятельствах. Герцогу было известно, что послание её величества, императрицы Жанны, заставившее его примчаться в Гранж, было подложным и должно заманить его в ловушку. Но, вместо того чтобы вернуться в Роклэнд назад на планету империи Рош, он, пользуясь случившимся, просил передать ей, что не уедет, не повидавшись. Жанна вначале решительно отказала, затем, опасаясь, что герцог, доведенный её отказом до отчаяния, натворит каких-нибудь безумств, уже решилась принять его, с тем чтобы упросить незамедлительно улететь с Гранжир. Вопреки задумке в тот самый вечер, когда она приняла это решение, похитили бедняжку Бон, которой было поручено отправиться за герцогом и провести его в Гартман. Два дня никто не знал, что с нею, и всё остановилось. Однако, лишь только кристина, вырвавшись на свободу, повидалась с Лау Ортом, всё снова пришло в движение, и она довела до конца опасное предприятие, которое, не будь она похищена, осуществилось бы тремя днями ранее.

Оставшись один, герцог подошел к зеркалу. Форменное обмундирование имперского легионера очень шло ему. Экзоскаф лёгкого бронирования нанитами и куртка со вставками бронепластин, неизменный плащ с капюшоном…

Ему было тридцать пять лет, и он недаром слыл самым красивым вельможей и самым изысканным кавалером как в Гранжире, так и в Роше.

Любимец двух императоров, обладатель многих миллионов, пользуясь неслыханной властью в своей империи, которую он по своей прихоти то будоражил, то успокаивал, подчиняясь только своим капризам, герцог Роклэндский, вёл сказочное существование, способное даже спустя столетия вызывать удивление потомков.

Уверенный в себе, убежденный в том, что законы, управляющие другими, не имеют к нему отношения, безмерно уповая на свое могущество, он шёл прямо к намеченным целям, поставленным себе, хотя бы они и были так ослепительны и высоки, что всякому другому казалось бы безумием даже помышлять о них. Все это вместе придало ему решимости искать встречи с прекрасной и недоступной Жанной, ослепив её, быть может, пробудить в ней любовь.

Итак, Легг Ашер остановился, как мы уже говорили, перед зеркалом. Поправив свои прекрасные золотистые волосы, несколько примятые статусной легионерской шляпой, закрутив усы, преисполненный радости, счастливый и гордый тем, что близок долгожданный миг, герцог улыбнулся своему отражению, полный гордости и умопомрачительных надежд.

В эту самую минуту отворилась дверь, замаскированная в обивке стены, и в комнату вошла женщина. Герцог увидел её отражение в зеркале. От неожиданности вскрикнул, ведь это была она – императрица!

Жанне было в то время лет двадцать шесть или двадцать семь, и она находилась в полном расцвете своей девичий красоты. У неё была походка богини. Отливавшие изумрудом зелёные глаза казались совершенством красоты и были полны нежности и в то же время изыска и величия.

Изящный, но слишком маленький ярко-алый рот не портила нижняя губа, слегка выпяченная, как у всех отпрысков имперского дома. Она была прелестна, когда улыбалась, но умела выразить и глубокое пренебрежение.

Кожа её славилась своей нежной и бархатистой мягкостью, руки и плечи поражали красотой очертаний, и все поэты эпохи воспевали их в своих стихах. Наконец, волосы, белокурые в юности и принявшие постепенно каштановый оттенок, завитые, слегка припудренные, очаровательно обрамляли её лицо, которому самый строгий критик мог пожелать разве что несколько менее яркой окраски, а самый требовательный скульптор, добавил бы больше тонкости в линии носа.

Герцог Ашер на мгновение застыл, ослепленный красотой. Никогда Жанна Гранжирская не казалась ему такой прекрасной во время балов и увеселений, как сейчас, когда она, в простом платье белейшего шёлка, вошла в комнату в сопровождении Фании, единственной из её прислужниц, не ставшей ещё жертвой ревности императора и происков кардинала Лау Гише.

Жанна сделала шаг навстречу герцогу, тот упал к её ногам и, раньше чем императрица успела помешать ему, поднес край её платья к своим губам.

– Милорд, герцог, вы уже знаете, что не я продиктовала то злосчастное письмо?

– О да, ваше величество! – нежно прошептал герцог. – Я знаю, что был глупцом, поверив, что мрамор может ожить. Что же делать? Когда любишь, так легко поверить в ответную любовь, а затем, я совершил это путешествие недаром, если я все же вижу вас.

– Согласна, – томно ответила Жанна, – но вам известно, почему я согласилась увидеться с вами? Беспощадный ко всем моим горестям, вы рискуете жизнью и заставляете меня рисковать моей честью. Я согласилась увидеться с вами, чтобы сказать, что всё разделяет нас. Космос, вражда между нашими империями, святость принесенных клятв. Неправильно бороться против всего этого, милорд! Я согласилась увидеться с вами, что бы больше видеться.

– Продолжайте, же моя императрица! – в порыве чувств проговорил Ашер. – Нежность вашего голоса смягчает жестокость слов… Вы говорите о невозможном. Но разлучать сердца, которые бог создал друг для друга разве правильно?

– Милорд, – чуть не вскрикнула императрица, – вы забываете, что я никогда не говорила, что люблю вас!

– Но вы никогда не говорили мне и обратного. Ибо, скажите мне, где вы найдете такую безропотную любовь, как мою? Любовь, готовую удовлетвориться оброненной ленточкой, брошенным взглядом, нечаянно вырвавшимся словом? Вот уже три года, госпожа моя, как я впервые увидел вас, и вот уже три года, как я вас так люблю! Если изволите, я расскажу, как вы были одеты, когда я впервые увидел вас? Я вижу вас, так же отчётливо, как сейчас. О да, да, я закрываю глаза и вижу вас такой, какой вы были тогда! Я открываю их вновь вижу вас такой, как сейчас, то есть во сто крат прекраснее!

– Это называется безумие! – прошептала Жанна, у которой не хватило мужества рассердиться на визитёра за то, что он так бережно сохранил в своем сердце её образ. – Какое безумие питать такими воспоминаниями бесполезную страсть?

– А как и кем мне жить иначе? Ведь нет у меня ничего, кроме этих воспоминаний… – тень досады пробежала по лицу молодого герцога. – Они моё счастье, мое сокровище, моя надежда, а каждая мимолётная встреча с вами, это драгоценный камень, который я прячу в сокровищницу своей души. Сегодняшняя встреча четвертая драгоценность, оброненная вами и подобранная. О первой встрече я только что говорил вам, второй раз я видел вас у госпожи Лау Шез, третий раз в садах…

– Герцог, – краснея, прошептала Жанна, – не вспоминайте об этом вечере. Никогда.

– Ну нет, напротив! Буду помнить о нем, как о самом счастливом, самый радостном вечере в моей жизни. Помните ли вы, какая была ночь? Наклоняясь, я чувствовал, как ваши дивные волосы касаются моего лица, и каждое прикосновение заставляло меня трепетать. Императрица, о императрица моя! Вы не знаете, какое невообразимое счастье, какое райское блаженство и наслаждение заключено в таком мгновении!.. Все владения мои, богатство, славу, все дни, которые осталось мне еще прожить, готов я отдать за такое мгновение, за такую ночь! Ибо в эту ночь, в эту ночь вы любили меня!..

– Успокойтесь, милорд, возможно… да, очарование местности, прелесть того незабываемого дивного вечера, действие вашего взгляда, все бесчисленные обстоятельства, сливающиеся вместе, чтобы погубить женщину, объединились вокруг меня в тот роковой вечер. Но вы видели, милорд, императрица пришла на помощь слабеющей женщине, при первом же слове, которое вы осмелились произнести, при первой вольности, на которую я должна была ответить, я позвала свою прислужницу.

– И всякая другая любовь, кроме моей, не способна выдержать такого испытания. Но моя любовь, преодолев его, вспыхнула еще сильнее, завладела моим сердцем навеки. Вы думали, что, вернувшись в Гранж, спаслись от меня? Вы наивно полагали, что я не осмелюсь оставить сокровища, которые мой господин поручил мне охранять? Но какое мне дело до всех сокровищ, до всех императоров во всей системе и галактике? Не прошло и недели, как я вернулся к вам, моя госпожа. На этот раз не в чем упрекнуть бедного влюблённого. Я рискнул милостью своего императора, рискнул жизнью, чтобы увидеть вас хоть на одно мгновение, я даже не коснулся вашей руки, и вы простили меня, увидев моё раскаяние, покорность и преданность.

– Да, но клевета воспользовалась всеми этими безумствами, в которых я, как вы знаете сами, милорд, неповинна. Император, подстрекаемый кардиналом, страшно разозлился. А госпожа Шез впала в немилость. Когда же вы пожелали вернуться во Гранжир в качестве посла, император лично, вспомните, милорд, он лично воспротивился этому.

– Да, и Гранжир заплатит войной за отказ своего глупца императора. Знаете ли вы, что за цель имела экспедиция на планету Роэ и союз с рептилоидами Лэ Рош, который я замышляю? Удовольствие увидеть вас. Я не могу надеяться с оружием в руках овладеть Гранжем, однако за этой войной последует заключение мира, заключение мира потребует переговоров, вести переговоры будет непременно поручено мне. Тогда уж тут не посмеют не принять меня, и я вернусь в Гранж.

– Герцог, милорд, вы в свое оправдание приводите доводы, порочащие вас. Доказательства любви, о которых вы твердите, ведь это почти безумное преступление.

– И лишь только потому, что вы не любите меня. Если бы вы любили, все это представлялось бы вам другим. Но если б вы любили меня… если б вы любили меня, счастье было бы избыточным, и я наверняка сошёл бы с ума! – он наконец коснулся её руки, робко и тут же отдёрнул, как от огня. – Да, госпожа Лау Шез, о которой вы только что упомянули, она была менее жестока. Некто любил её, и она отвечала на его любовь.

– Госпожа Шез не была императрицей, – прошептала Жанна, не в силах устоять перед выражением такого глубокого чувства.

– Значит, вы любили бы меня, вы, моя императрица, если б не были той кем являетесь? Скажите, любили бы меня тогда? Осмелюсь ли я поверить, что только ваш сан заставляет быть столь непреклонной и жестокой? Могу ли я поверить, что, будь вы госпожа Шез, бедный герцог Легг Ашер мог бы лелеять надежду?.. Благодарю за эти сладостные слова!

– Герцог, вы меня не так поняли, не так истолковали мои слова. Я не хотела так выразиться…

– Молчите, же! – прошептал герцог. – Если счастье мне даровала ошибка, не будьте так жестоки, чтобы исправлять её. Вы сами сказали, что меня заманили в ловушку. Возможно, мне это будет стоить жизни… Так странно получается, что у меня в последнее время предчувствие близкой смерти… – И по устам герцога скользнула печальная и в то же время чарующая улыбка.

– О, господи! – воскликнула Жанна, и ужас, прозвучавший в её голосе, лучше всяких слов доказывал, насколько сильно её чувство к нему, чем она желала показать.

– Я произнёс эти слова, отнюдь не для того, чтобы испугать. То, что я сказал, просто смешно, и поверьте, меня нисколько не беспокоит такая игра воображения.

– Раз так, то и я признаюсь вам, герцог, – прошептала императрица. – Меня тоже преследует предчувствие, преследуют сны. Мне снилось, что вы лежали на земле, окровавленный, раненный… Простите меня. Прошу вас… Уезжайте же, уезжайте, умоляю вас!

– О, как вы прекрасны сейчас! Как я люблю вас! – проговорил Ашер.

– Уезжайте, умоляю вас! Позже вы вернетесь в качестве посла, в качестве министра, в сопровождении телохранителей, готовых защитить вас, обязанных охранять… Тогда я не буду беспокоиться за вашу жизнь и буду счастлива видеть вас.

– Неужели это правда то, что вы говорите?

– Да.

– Тогда… тогда в знак вашего прощения дайте мне что-нибудь. Какую-нибудь вещицу.

– И вы уедете, если я исполню вашу просьбу?

– Да.

– Немедленно?

– Да.

– Вы покинете Гранжир? Вернетесь в Рош?

– Абсолютно точно.

– Подождите тогда…

Жанна удалилась к себе и почти тотчас же вернулась, держа в руках кофр с золотой инкрустацией, воспроизводившей её монограмму.

– Возьмите это, милорд, – протянула его. – Возьмите и храните.

Герцог принял дар и вновь упал к ногам императрицы.

– Вы обещали мне уехать, – произнесла она.

– И я сдержу слово! Вашу руку, сударыня, вашу руку, и я удалюсь.

Императрица протянула руку, закрыв глаза и другой рукой опираясь на Фанию, так как чувствовала, что силы готовы оставить её.

Герцог страстно прильнул губами к этой прекрасной руке избранницы.

– Не позднее чем через полгода, – проговорил он, поднимаясь, – я увижу вас, хотя бы мне для этого пришлось перевернуть всё.

И, верный данному слову, выбежал из комнаты. В коридоре он нашёл Кристину, которая с теми же предосторожностями и с тем же успехом вывела его за пределы Гартмана.

* * *

Во всей этой истории, как читатель мог заметить, был один человек, которым, несмотря на тяжелое его положение, никто не интересовался. Человек этот был господин лии Бон, почтенная жертва интриг политических и любовных, тесно сплетавшихся между собой.

К счастью, помнит ли или не помнит об этом читатель, мы обещали не терять его из виду.

Сыщики, препроводили его прямым путем в Бастион и там, трепещущего, провели мимо взвода солдат.

Затем, оказавшись в полуподземном коридоре, он подвергся со стороны своих провожатых самому жестокому обращению и был осыпан самыми грубыми ругательствами. Сыщики, видя, что имеют дело с человеком не дворянского происхождения, обошлись с ним, как с нищим.

Спустя полчаса явился секретарь, положивший конец его мучениям, но не его беспокойству, дав распоряжение отвести бедолагу в каземат допросов.

Обычно арестованных допрашивали в камерах, но с Бон не сочли нужным стесняться.

Двое конвойных в экзодоспехах, схватив злополучного домовладельца, заставили его пройти по двору, ввели в коридор, где стояло еще трое караульных, открыли неприметную дверь и втолкнули горемыку в комнату со сводчатым потолком, где находились только стол, стул и комиссар, восседающий на стуле и что-то помечавший в планшете за столом.

Конвойные подвели трепещущего арестанта к нему и по знаку комиссара удалились на такое расстояние, чтобы до них не мог достигнуть звук его голоса.

Комиссар, который до сих пор склонял голову над своими пометками, вдруг поднял глаза, желая проверить, кто стоит перед ним. Вид у него был неприветливый. Заостренный нос, желтые выдающиеся скулы, глаза маленькие, живые и проницательные. Голова на длинной, подвижной шее, вытягивающейся из-за ворота черной судейской мантии, покачивалась, вытягивающаяся из-под брони.

Комиссар прежде всего осведомился об имени, о роде занятий и месте жительства.

Допрашиваемый ответил, что зовут его лии Шель Бон, что ему пятьдесят один, что он живет на улице Флайтов Империи, в мегахолле номер одиннадцать.

Комиссар, вместо продолжения допроса, произнес длинную речь об опасности, которая грозит человеку, осмелившемуся сунуться в политику. Кроме того, он пустился в пространное повествование о могуществе кардинала, этого непревзойденного министра, победителя всех прежних министров, являющего блистательный пример для министров будущих, действиям и власти которого никто не может противиться безнаказанно.

По окончании этой ответственной части своей речи, вперив цепкий взгляд в несчастного Бон, комиссар предложил ему подумать о своем положении.

Размышления бедняги оказались несложны. Он проклинал день и час, когда Лау Орт вздумал женить его на своей крестнице, и в особенности тот час, когда эту крестницу причислили к императрице.

Основой характера домовладельца был глубочайший эгоизм в соединении со скупостью, приправленной трусостью. Любовь, испытываемая им к молодой жене, была чувством второстепенным и не могла бороться с врожденными свойствами.

Шель Бон серьезно обдумал то, что донесли до него. Он посмотрел, как готовится система записи допроса секретарём, развернувшим голомонитор на компактном проекторе.

– Однако, господин комиссар, – заговорил он с полным хладнокровием, – поверьте, что я более чем кто-либо знаю и ценю все достоинства его несравненного высокопреосвященства.

– Вот как? – недоверчиво переспросил комиссар. – Если это действительно так, то как же вы попали в Бастион?

– Как или, вернее, за что, вот этого я никак не могу сказать, ибо мне это и самому неизвестно. Но уж наверное не за поступки, которые могли бы быть неугодны господину кардиналу.

– Однако вы должны были совершить преступление, раз вас обвиняют в государственной измене.

– Не может быть! В государственной измене? – в ужасе заорал Шель. – В измене?.. Да как же несчастный домовладелец, может быть обвинен в государственной измене? Вы сами подумайте, господин комиссар! Ведь это же совершенно немыслимо!

– Господин Бон… – произнес комиссар глядя на обвиняемого так, словно его маленькие глазки обладали способностью читать в глубине души. – У вас есть жена?

Секретарь оторвался от наблюдения за потоками информации и изменений биоритмов допрашиваемого.

– Да, – с дрожью ответил Шель, чувствуя, что вот именно сейчас начнутся осложнения. – У меня… была жена.

– В смысле, была? Куда же вы её дели? – изумился комиссар, поправив планшет на столешнице.

– Её похитили, – пожал плечами домовладелец.

– Чудеса… – вздохнул комиссар. – Вот значится как!

Бон по этому «вот как!» понял, что дело его всё больше запутывается и кара не замедлит последовать.

– Продолжим. Её похитили. Ну, а кто именно похитил?

– Кажется, что знаю.

– Кто же это?

– Примите во внимание, господин комиссар, что я ничего не утверждаю, только подозреваю.

– Кого же вы подозреваете? Отвечайте откровенно.

Господин Бон растерялся. Следовало ли ему во всём отпираться или выложить начистоту? Если он станет отрицать всё, могут предположить, что он знает слишком много. Сознаваясь, он докажет свою добрую волю. Он и решил сказать всё.

– Подозреваю мужчину высокого роста, черноволосого, смуглого, похожего на вельможу. Он несколько раз следовал за нами, как мне показалось, когда я ждал супругу у выхода из Гартмана и отводил домой.

Комиссар несколько встревожился, а секретарь вновь отвлёкся от процесса контроля за испытуемым.

– А имя? – спросил он.

– О, имени его я не знаю. Но, если бы мне пришлось встретиться с ним, я сразу узнал бы его даже среди тысячи других, ручаюсь вам, – выдал Шель.

Комиссар с секретарём нахмурились.

– Вы утверждаете, что узнали бы его? – переспросил он.

– Я хотел сказать… – пробормотал Бон, заметив, что ответил неудачно. – Я хотел…

– Вы ответили, что узнали бы его, – продолжил комиссар. – Хорошо. На сегодня достаточно. Необходимо уведомить кое-кого о том, что вам известен похититель.

– Но ведь я не говорил вам, что он мне известен! – в отчаянии произнёс Шель. – Я говорил как раз обратное…

– Уведите! – приказал комиссар, обращаясь к караульным.

– Куда прикажете? – спросил секретарь.

– В камеру.

– В которую?

– Да в любую! Лишь бы она покрепче запиралась, – произнес комиссар безразличным тоном, вселившим ужас в несчастного Бон.

«Это всё! – думал он. – Жена, наверное, совершила какое-нибудь ужасное преступление. Меня считают сообщником и покарают. Она, наверное, призналась, что посвящала меня во всё. Женщины ведь такие слабые создания!.. В камеру, конечно! Ночь коротка… А что завтра…»

Не обращая ни малейшего внимания на жалобные сетования домовладельца, к которым они, впрочем, давно должны были привыкнуть, караульные подхватили арестанта с двух сторон под руки и увели в камеру. Комиссар поспешно принялся делать пометки в планшете. Секретарь свернул голопроекцию встал рядом в ожидании возле него.

Бон в эту ночь не сомкнул глаз, но не потому, что каземат его особенно неудобен, страшная тревога не позволяла ему спать. Всю ночь он просидел на скамеечке, вздрагивая при малейшем звуке. И, когда первые лучи скользнули сквозь бронежалюзи, ему показалось, что само светило приняло траурный оттенок.

Вдруг он услышал, как сработал биометрический замок и заработали сервоприводы открывающейся двери, и даже подскочил от ужаса.

Он решил, что за ним пришли, чтобы отправить на эшафот.

Поэтому, когда в дверях вместо палача появился вчерашний комиссар со своим секретарём, он готов был броситься им на шею и обнять, расцеловать.

– Ваше дело крайне запуталось со вчерашнего дня, – вынес вердикт комиссар. – И я советую вам. Только чистосердечное раскаяние поможет смягчить гнев кардинала.

– Я давно готов всё рассказать! – вскочил бедолага Бон. – По крайней мере, всё, что знаю. Прошу вас, спрашивайте.

– Прежде всего, где находится ваша жена?

– Ранее я говорил вам, что похищена, – он затеребил манжет.

– Да, но вчера после пяти часов дня она благодаря вашей помощи сбежала.

– Сбежала, но как? – выпучил глаза Шель. – Бедняга! Но, если она сбежала, то не по моей вине, клянусь вам! Как такой расклад, принимается?

– С какой целью вы днём заходили к вашему жильцу, господину Лау Дартину, с которым о чём-то совещались?

– Это правда, господин комиссар. Признаюсь, и признаюсь, что это ошибка. Я действительно был у господина Дартина.

– Цель визита к нему? – строго взглянул допрашивающий.

– Попросить разыскать жену. Я полагал, что имею право требовать её назад. По-видимому, я ошибся и очень прошу вас простить.

– Что же ответил господин Дартин?

– Он обещал помочь мне, но я вскоре убедился, что он предаёт меня.

– Вы пытаетесь ввести суд в заблуждение! Дартин сговорился с вами, и в силу этого сговора он разогнал полицейских, которые арестовали вашу жену, и сокрыл её.

– Лау Дартин похитил мою жену? Да что вы мне тут рассказываете? – изумился Шель.

– К счастью, он в наших руках, и вам будет устроена очная ставка.

– Ну что ж, я, право, этому рад! – пробормотал лии Бон. – Хотелось бы увидеть хоть одно знакомое лицо…

– Введите господина Дартина! – приказал комиссар, обращаясь к караульным.

Караульные ввели Шоса.

– Господин Дартин, – произнес комиссар, обращаясь к нему расскажите, что произошло между вами и этим господином.

– Но это вовсе не он! – боязливо прошептал домовладелец.

Все повернулись к Шоссу, изумляясь и делая немыслимо глупые выражения.

– Как… не Лау Дартин? – наконец закричал комиссар, выйдя из ступора.

– Конечно, нет! – подтвердил кивком Бон.

– Хм… Как же зовут этого господина? – переспросил комиссар багровея.

– Не могу вам сказать, я с ним не знаком.

– Уверены?

– Абсолютно.

– Никогда его не видели?

– Видал, но не знаю, как его зовут, – опустил глаза Шель.

– Ваше имя? – спросил комиссар, обращаясь к приведённому арестанту.

– Шосс, – ответил Клерик императора.

– Но ведь это не человеческое имя, это название какой-нибудь дыры! – опустился на стул несчастный комиссар, начинавший терять голову.

– Однако, это мое имя, – спокойно сказал Шосс.

– Но вы сказали, что вас зовут Лау Дартин, – предчувствуя провал пробормотал секретарь, сверив файлы допроса проведённого ранее.

– Я это говорил?

– Да вы.

– Секундочку! Меня спросили: «Вы господин Дартин?», на что я ответил: «Вы так считаете?» Полицейские закричали, что они в этом уверены. Я не стал спорить с ними. Кроме того, ведь я мог и ошибиться.

– Уважаемый, вы оскорбляете достоинство суда.

– Ни в какой мере, – спокойно парировал Шосс.

– Вы господин Дартин!

– Вы снова это утверждаете, сами, заметьте.

– Но, господин комиссар, уверяю вас, тут не может быть никакого сомнения! Господин Дартин мой жилец, и, следовательно, хоть он и задолжал мне за квартиру или именно поэтому, я-то должен его знать. Господин Дартин молодой человек лет девятнадцати – двадцати, не более, а этому господину по меньшей мере тридцать. Господин Дартин состоит в роте господина Лау Эссара, а этот господин Клерик Лау Вельера. Поглядите на его обмундирование, господин комиссар!

– Хм… Правильно! – пробормотал комиссар. – Это, правильно!

В эту минуту снова открылась дверь, и посыльный, которого ввел один из надзирателей Бастиона, подал комиссару карту памяти с посланием.

– Ах, негодная! – воскликнул комиссар.

– Как? Что вы сказали? О ком вы говорите? Не о моей жене, надеюсь?

– Именно о ней. Хороши дела, ничего не скажешь!

– Что же это такое? – пролепетал домовладелец в полном отчаянии. – Будьте добры объяснить, каким образом моё дело может ухудшиться от того, что делает моя жена в то время, как я сижу в тюрьме?

– Потому что всё совершаемое ей, это только продолжение задуманного вами плана! Чудовищного плана!

– Да нет, вы глубоко заблуждаетесь, я и понятия не имею о том, что намеревалась совершить моя супруга, что я не имею ни малейшего отношения к тому, что она сделала, и, если она наделала глупостей, я отрекаюсь от неё, отказываюсь, проклинаю её!

– Вот что, господин комиссар, – вдруг взял слово Шосс. – Если я вам больше не нужен, прикажите отвести меня куда-нибудь. Он порядочно надоел мне, – со скукой посмотрел на домовладельца.

– Отведите арестованных в их камеры, – заорал комиссар, одним и тем же движением указывая на Шосса и Бона, – и пусть охраняют как можно строже.

– Если вы имеете претензии к господину Дартину, – с обычным своим спокойствием парировал Шосс, – я не совсем понимаю, в какой мере могу заменить его.

– Делайте, как вам приказано! – заорал комиссар, вышедший из себя окончательно. – И никаких сношений с внешним миром!

Шосс, пожав плечами, последовал за надсмотрщиками, а Шель Бон всю дорогу так плакал и стонал, что мог бы разжалобить лунного тигра.

Домовладельца отвели в ту самую камеру, где он провел ночь, и оставили его там на весь день. И весь день он плакал, как настоящий домовладелец. Да ведь, по его же собственным словам, в нем не было и тени духа воина.

Вечером, около девяти часов, уже собираясь лечь спать, он услышал шаги в коридоре. Шаги приближались к его каземату, приводы двери вновь пришли в движение и она открылась, пропуская караульных.

– Следуйте за мной, – произнес полицейский чиновник, вошедший вместе с солдатами.

– За вами? – прошептал побледневший арестант. – Следовать за вами в такой час? Куда это?

– Туда, куда нам приказано вас доставить, – безапелляционно заявил чиновник.

– Это не ответ.

– Это единственное, что мы можем сказать.

– Мне конец! – прошептал несчастный. – На этот раз я погиб!

И совершенно убитый, без всякого сопротивления последовал по коридорам Бастиона.

Его провели по тому же маршруту, по которому он уже проходил, затем они пересекли двор, прошли через другое здание и, наконец, достигли ворот главного двора, где ждал гравикар, окруженный четырьмя Адептами на грави-скутерах. Бона посадили в транспорт, чиновник устроился рядом, двери с шипением опустились, и оба оказались как бы в передвижной тюремной камере.

Гравикар двинулся медленно по направляющей в суету столичных переплетений уличных магистралей унося узника от стен Бастиона.

Глава 10. Не такой таинственный?

Толпа на площади собралась не в ожидании человека, которого должны были по старомодному повесить, а сбежалась смотреть на повешенного.

Гравикар на минуту задержавшись, тронулся дальше, проехал сквозь толпу, миновал улицу Оре, повернула на улицу Етей и остановился на аккуратной парковочной платформе у невысокого подъезда.

Двери открылись, и двое Адептов приняли в свои объятия Шеля Бона, поддерживаемого полицейским. Втолкнули в длинный вестибюль, ввели вверх по какой-то лестнице и оставили в приёмном зале.

Все движения, какие требовались от него, он совершал машинально.

Шёл, как ходит сомнамбула, видел окружающее сквозь туман. Слух улавливал какие-то звуки, но он не осознавал их. Если бы его в эти минуты казнили, он бы не сделал ни одного движения, чтобы защититься, не испустил бы ни одного вопля, прося милости.

Он так и остался сидеть на скромном диване, прислоняясь к стене и опустив руки, в том самом месте, где караульные усадили его.

Однако постепенно, оглядываясь кругом и не видя предметов, угрожающих жизни, ничего, представляющего опасность, видя, что стены покрыты дорогими панелями он понял, что страх его напрасен, и начал поворачивать голову вправо и влево и то поднимать её, то опускать.

Движения, которым никто не препятствовал, придали ему некоторую храбрость, и он рискнул согнуть сначала одну ногу, затем другую. В результате, опершись руками о сиденье диванчика, слегка приподнялся и оказался на ногах.

В эту минуту какой-то офицер представительного вида приподнял тяжёлую портьеру, продолжая говорить с кем-то находившимся в соседней комнате. А затем обернулся к арестованному.

– Это вы Бон? – спросил он.

– Да, господин офицер, – пробормотал домовладелец, еле живой от страха. – Это я, и к вашим услугам.

– Войдите, – сказал офицер.

Он отодвинулся, пропуская арестованного. Шель Бон беспрекословно повиновался и вошел туда, где его, по-видимому, ожидали.

Это был просторный кабинет, стены которого были увешаны разного рода оружием. Ни один звук не доносился извне. Хотя был всего лишь конец сентября, в раритетном камине уже горел огонь. Всю середину комнаты занимал квадратный стол с антикварными книгами и бумагами, поверх которых лежала развернутая огромная карта города Лэ Рош.

У камина стоял человек среднего роста, гордый, надменный, с широким лбом и пронзительным взглядом. Худощавое лицо ещё больше удлиняла остроконечная бородка, над которой закручивались усы. Этому человеку было едва ли более тридцати шести – может тридцати семи лет, но в волосах уже мелькала седина. Хотя при нём не было шпаги, всё же он походил на военного, а легкая пыль на его одежде указывала, что он в этот день ездил в открытом гравикаре.

Человек этот был ни кто иной, как кардинал Лау Гише, он готовился изгнать роклэндцев с луны планеты Роэ и приступить к осаде укреплённого плацдарма Лэ Рош.

Ничто, на первый взгляд не обличало в нем кардинала, и человеку, не знавшему его в лицо, невозможно было догадаться, кто стоит перед ним.

Злополучный домовладелец остановился в дверях, а взгляд человека, только что описанного нами, впился в него, словно желая проникнуть в глубину и тайны его прошлого.

– Это тот самый лии Шель Бона? – спросил он после некоторого молчаливого созерцания арестанта.

– Да, ваша светлость, – ответил офицер.

– Хорошо. Скиньте мне его файлы и оставьте нас.

Офицер передал требуемую информацию, загрузив данные в персональный планшет, и низко поклонившись, вышел.

Человек, стоявший у камина, время от времени поднимал глаза от изучения и останавливал их на арестанте, и тогда несчастному казалось, что два кинжала впиваются в самое его сердце.

После десяти минут изучения данных файлов и десяти секунд наблюдения для Лау Гише все стало ясно.

– Это существо никогда не участвовало в заговоре. Но все же… – прошептал он. – Вы знаете, что обвиняетесь в государственной измене? – поинтересовался кардинал.

– Мне об этом уже сообщили, ваша светлость! – потупился Бон, титулуя своего собеседника так, как и офицер. – Но клянусь, что я ничего не знаю.

Кардинал подавил улыбку.

– Вы состояли в заговоре с вашей супругой, с госпожой Лау Шез и с герцогом Легг Ашером.

– Действительно, ваша светлость, – промычал домовладелец, – она при мне называла эти имена.

– По какому поводу?

– Она говорила, что кардинал Лау Гише заманил герцога в Гранж, а вместе с ним погубить императрицу.

– Уверены, что она именно так говорила? – с гневом вскричал кардинал.

– Несомненно, ваша светлость, но я убеждал её, что ей не следует говорить такие вещи и что его высокопреосвященство никак не способны…

– Замолчите, идиот! – перебил Гише.

– Но это самое сказала и моя жена, ваша светлость.

– Известно ли вам, кто похитил вашу супругу?

– Нет, ваша светлость.

– Вы кого-нибудь подозревали?

– Да, ваша светлость. Но эти подозрения вызвали неудовольствие господина комиссара, и я уже отказался от них.

– Ваша жена бежала. Вы знали?

– Нет, ваша светлость. Я узнал об этом только в темнице от господина комиссара. Он очень любезный.

Кардинал второй раз подавил улыбку.

– Значит, не известно, куда девалась ваша жена после бегства?

– Совершенно ничего, ваша светлость. Надо полагать, что она вернулась в Гартман.

– В час ночи её еще там не было.

– Почему? Что же с нею случилось?

– Это станет известно очень скоро, не беспокойтесь об этом. От кардинала ничто не остается сокрытым. Кардинал знает всё.

– В таком случае, ваша светлость, как вы считаете, не согласится ли он сообщить, куда девалась моя супруга?

– Возможно всё, но вы должны предварительно рассказать, что вам известно об отношениях вашей жены с госпожой Лау Шез.

– Но, ваша светлость, я ничего не знаю, и никогда не видел этой дамы, о которой вы говорите.

– Когда вы заходили за вашей женой в Гартман, она возвращалась непосредственно домой?

– Очень редко. У неё всегда были дела с какими-то торговцами, куда я и провожал её.

– А сколько было этих торговцев?

– Два, ваша светлость.

– Где они проживали?

– Один на улице Жирар, другой на улице Гарп.

– Входили вы к ним вместе?

– Ни разу. Я ждал её у входа на отведённой площадке паркинга гравикаров и скутеров.

– А как она объясняла желание заходить одной?

– Никак. Говорила, чтобы я подождал, я и ждал.

– Вы очень покладистый муж, любезный мой господин Бон! – улыбнулся кардинал.

«Он называет меня «любезным господином Бон», – подумал домовладелец. – Дела, следовательно, идут хорошо!»

– Могли бы вы узнать те самые адреса, куда она заходила?

– Конечно.

– Помните ли вы их номера?

– Да.

– Назовите.

– Номер двадцать пять по улице Жирар и номер семьдесят пять по улице Гарп.

– Превосходно, – высказал кардинал. И, взяв со стола старинный серебряный колокольчик, позвонил, не воспользовавшись коммуникатором связи.

Вошел всё тот же офицер.

– Сходите за Лау Шарелом, – вполголоса приказал Лау Гише, – пусть он придет, если уже вернулся.

– Граф уже давно здесь, – поклонился офицер. – Он настоятельно просит ваше преосвященство принять его.

– Пусть зайдет! – кивнул кардинал.

Офицер выбежал из комнаты с той быстротой, с которой все слуги кардинала обычно старались исполнять приказания.

– Ах, «ваше преосвященство»! – прошептал побледневший Бон, в ужасе выпучив глаза.

Не прошло и пяти секунд после ухода офицера, как дверь распахнулась и вошёл новый посетитель.

– Это же он! – заорал Шель Бон.

– Кто? – удивился Гише.

– Похититель моей супруги!

Кардинал снова позвонил. Опять вошел офицер.

– Отведите этого человека и сдайте солдатам, которые его привезли. Пусть он подождет, пока я снова вызову его.

– Нет, ваша светлость, нет, это не он! – завопил домовладелец. – Я наверняка ошибся! Её похитил другой, совсем не похожий на этого! Этот господин точно честный человек!

– Уведите этого идиота! – махнул рукой кардинал.

Офицер взял Бона за локоть и вывел туда, где его ожидали караульные.

Человек, только что вошедший к кардиналу, проводил его нетерпеливым взглядом и, как только дверь затворилась, быстро подошел к Лау Гише.

– Они виделись, – произнес он.

– Кто? – уточнил кардинал.

– Она и он.

– Императрица и герцог? – воскликнул кардинал.

– Именно.

– И где же?

– В Гартмане.

– Вы уверены?

– Совершенно точно.

– Кто вам дал информацию?

– Госпожа Лау Нуа, которая, как вы знаете, всецело продана вашему преосвященству.

– Почему она не сообщила об этом раньше?

– То ли случайно, то ли из недоверия, но императрица приказала госпоже Лау Юржи остаться ночевать у неё в спальне и затем не отпускала весь день.

– Понятно… Мы вновь потерпели поражение, однако постараемся отыграться, – кардинал забарабанил пальцами по столешнице и прикусил губу.

– Я все силы приложу, чтобы помочь вашей светлости. Будьте уверены.

– Как все произошло?

– В половине первого ночи императрица сидела со своими придворными дамами…

– Где именно?

– В своей спальне…

– Дальше…

– …как вдруг ей передали платок, посланный кастеляншей…

– Дальше! Не тяните резину!

– Она сразу обнаружила сильное волнение и, несмотря на то что была нарумянена, побледнела…

– Дальше! Дальше!

– Поднявшись, произнесла изменившимся голосом: «Подождите меня десять минут, и я вскоре вернусь», затем вышла.

– Почему госпожа Нуа не сообщила вам немедленно?

– У неё не хватало полной уверенности. К тому же императрица ведь приказала: «Подождите меня». И Нуа не решилась ослушаться.

– Сколько времени императрица отсутствовала?

– Три четверти часа.

– Никто из придворных не сопровождал её?

– Одна только Фания.

– Затем она вернулась?

– Да, но лишь для того, чтобы взять кофр, украшенный её монограммой, с которым и удалилась.

– А когда она вернулась, он был при ней?

– Уже нет.

– Знает ли госпожа Нуа, что находилось в кофре?

– Да. Ожерелье с лунами и планетами подаренное его величеством.

– И вернулась она без этого него?

– Именно.

– Госпожа Нуа полагает, следовательно, что императрица отдала его герцогу Легг Ашеру?

– Она убеждена.

– Почему?

– Днем госпожа Нуа как камер-фрейлина императрицы всюду искала кофр, сделала вид, что обеспокоена исчезновением, и в конце концов спросила Жанну, не знает ли она, куда он делся.

– И тогда?..

– Императрица, густо покраснев, сказала, что накануне сломала оду из планет, изготовленных с изяществом и тонкостью мастером, и отправила его в починку к ювелиру.

– Нужно зайти к имперскому ювелиру и узнать, правда это или нет.

– Я уже был там.

– Ну и? Что поведал ювелир?

– Ювелир ни о чем таком и не слыхал.

– Прекрасно, Шарел! Не все ещё потеряно, и кто знает… всё, может быть, даже к лучшему, – задумчиво произнёс кардинал.

– Я ни на мгновение не сомневаюсь, что гений вашего преосвященства… – подобострастно поддержал граф.

– …исправит ошибки своего шпиона, не правда ли?

– Я как раз это и собирался сказать, если бы ваше преосвященство позволили мне договорить.

– А теперь… известно ли вам, где скрывались герцогиня Шез и герцог Легг Ашер?

– Нет, ваша светлость. Мои люди не могли сообщить никаких сведений на этот счет.

– А я знаю, – зло улыбнулся Лау Гише.

– Вы, знаете, ваша светлость?

– Во всяком случае, точно догадываюсь.

– Желает ли ваше преосвященство, чтобы я приказал арестовать обоих?

– Слишком поздно. Они, должно быть, успели скрыться.

– Можно, удостовериться в этом…

– Возьмите с собой десять моих Адептов и обыщите оба дома.

– Слушаюсь, ваше преосвященство.

Шарел поспешно вышел.

Оставшись один, кардинал после раздумья позвонил в третий раз.

В дверях появился все тот же офицер.

– Введите арестованного! – приказал кардинал.

Господина Бона снова ввели в кабинет. Офицер по знаку кардинала удалился.

– Вы обманули меня, – строго произнес хозяин.

– Я? – попятился домовладелец. – Чтобы я обманул ваше высокопреосвященство!..

– Ваша жена, отправляясь на улицу Жирар и на улицу Гарп, заходила вовсе не к торговцам.

– К кому же она ходила?

– Она ходила к герцогине Шез и к герцогу Легг Ашеру.

– Да… – произнес Бон, углубляясь в воспоминания, – да, кажется, ваше высокопреосвященство правы. Я несколько раз говорил ей, странно, что торговцы живут в таких домах, в домах без вывесок. И каждый раз супруга моя принималась хохотать. Ах, ваша светлость, – продолжал Бон, бросаясь к ногам его высокопреосвященства, – вы и в самом деле кардинал, великий кардинал, гений, перед которым преклоняются все!

Сколь ни ничтожно было торжество над таким жалким созданием, как Бон, кардинал всё же один миг наслаждался им.

Затем, словно внезапно осененный какой-то мыслью, он с легкой улыбкой, скользнувшей по его губам, протянул руку домовладельцу.

– Встаньте, друг мой, – сказал он. – Вы порядочный человек.

– Кардинал коснулся моей руки, я коснулся руки великого человека! – вскричал Бон. – Великий человек назвал меня своим другом!..

– Да, друг мой, да! – произнес кардинал отеческим тоном, которым он умел иногда говорить, тоном, – который мог обмануть только людей, плохо знавших Лау Гише. – Вас напрасно обвиняли, и потому вас следует вознаградить. Вот, возьмите эту карту с кредитами, в нем полноценный кредит, и простите меня.

– Чтобы я простил вас, ваша светлость! – смутился Бон, не решаясь дотронуться до карты, вероятно, из опасения, что все это только шутка. – Вы вольны были арестовать меня, вольны пытать меня, повесить, вы наш властелин, и я не смел бы даже пикнуть! Простить вас, ваша светлость! Подумать страшно!

– Ах, любезный господин, вы удивительно великодушны! Вижу это и благодарю вас. Итак, вы возьмете деньги и уйдете отсюда не слишком недовольный.

– Я ухожу в полном восхищении.

– Тогда, прощайте. Или, лучше, до свиданья, ибо, я надеюсь, мы еще увидимся.

– Когда будет угодно вашему преосвященству! Я весь к услугам вашего преосвященства.

– Мы будем видеться часто, будьте спокойны. Беседа с вами доставила мне необычайное удовольствие.

– О, ваше преосвященство!..

– До свиданья, господин Бон, до свиданья!

И кардинал сделал знак рукой, в ответ на который домовладелец поклонился до пола. Затем, пятясь задом, он вышел из комнаты, и кардинал услышал, как он в передней что есть мочи завопил:

«Да здравствует его светлость!

Да здравствует его преосвященство!

Да здравствует великий кардинал!»

Лау Гише с улыбкой прислушался к этому шумному проявлению восторженных чувств мэтра Бон.

– Вот человек, который отныне даст себя убить за меня, – проговорил он, когда крики заглохли вдали.

И кардинал с величайшим вниманием склонился над картой Лэ Рош, развернутой, как мы уже говорили, у него на столе, и принялся вычерчивать на ней линию, которая полтора года спустя закрыла доступ в город. Он был целиком поглощен своими стратегическими планами, как вдруг дверь снова раскрылась и вошел Шарел.

– Ну, как же? – с живостью спросил кардинал, и быстрота, с которой он поднялся, указывала на то, какое большое значение он придавал поручению, данному им графу.

– Вот как обстоит дело, – ответил тот. – В домах, указанных вашим преосвященством, действительно проживала молодая женщина лет двадцати шести, может, двадцати восьми и мужчина лет тридцати пяти сорока. Мужчина прожил там четыре дня, а женщина пять. Женщина уехала сегодня ночью, а мужчина утром.

– Это наверняка были они! – озадачился кардинал и, взглянув на стенные часы, добавил:

– Сейчас поздно посылать за ними погоню. Герцогиня уже в Ре, а герцог в Було. Придется настигнуть его в Роклэнде.

– Какие будут приказания вашего преосвященства?

– Ни слова о случившемся. Пусть императрица ничего не подозревает, пусть не знает, что мы проникли в её тайну. Пусть предполагает, что мы занимаемся раскрытием какого-нибудь заговора… Вызовите ко мне канцлера Гье.

– А что ваше преосвященство сделали с этим человеком?

– С каким человеком? – переспросил кардинал.

– С этим Бон?

– Сделал с ним все, что можно было с ним сделать. Я сделал из него шпиона, и он будет следить за собственной супругой.

Граф Шарел поклонился с видом человека, признающего недосягаемое превосходство своего повелителя, и удалился.

Оставшись наедине с собой, кардинал снова опустился в кресло, набросал послание, и позвонил.

В четвертый раз вошел все тот же дежурный офицер.

– Позовите ко мне Лау Тре, – произнес кардинал, – и скажите ему, чтобы он был готов отправиться в дальнюю дорогу.

Через несколько минут перед ним уже стоял вызванный им человек, готовый отправиться в путь.

– Тре, – сказал Лау Гише, – вы немедленно отправляетесь в Роклэнд. Вы ни на одну секунду нигде не остановитесь в пути даже на космических станциях, пополнить запасы. Вы передадите это письмо в руки Лигетты. Вот приказ на выплату двух сотых кредита. Отправьтесь к моему казначею, он вам вручит наличными. Вы получите столько же, если вернетесь через шесть дней и хорошо выполните моё задание.

Не отвечая ни слова, Тре поклонился, взял письмо и с чеком вышел.

Вот что было написано в письме!

«Лигетта! Будьте на первом же балу, на котором появится герцог Легг Ашер. На его камзоле вы увидите двенадцать планет, искусно выполненных из лунных алмазов, приблизьтесь к нему и отрежьте сколько сможете из них.

Сообщите мне тотчас же, как только они будут в ваших руках.»

* * *

На следующий день после того, как разыгрались все эти события, Дартин и Басс, видя, что Шосс не появляется, сообщили Лау Вельеру о его исчезновении.

Что касается Росс, то, испросив отпуск на пять дней, она, как говорили, отбыла в Ру по семейным делам.

Господин Вельер был отцом своих легионеров. Едва успев надеть форму Клерика, самый незаметный из них и никому не известный мог так же твердо надеяться на помощь полковника, как мог бы надеяться на помощь родного брата. Поэтому Вельер немедленно отправился к главному уголовному судье.

Вызвали офицера, командовавшего постом и, сверяя последовательно полученные сведения, удалось установить, что Шосс помещён в Форвек.

Клерик прошел через все испытания, которым, как мы видели, подвергся Бон. Мы присутствовали при очной ставке, устроенной обоим арестантам.

Шосс, до этой минуты умалчивавший обо всем из опасения, что станут беспокоить Дартина и лишат его свободы действий, теперь утверждал, что зовут его не иначе как Шосс, а не Лау Дартин.

Он объявил, что не знает ни господина, ни госпожи Бонов, что никогда не разговаривал ни с одним из них. Около десяти часов вечера он зашел навестить своего друга Дартина, но до этого часа находился у Лау Вельера, где обедал. Не менее двадцати свидетелей могут подтвердить это обстоятельство. И он назвал несколько громких имен, среди прочих также и герцога де Лу Рема.

Второй комиссар был, так же как и первый, смущен простыми и твердыми показаниями этого Клерика, над которым он между тем жаждал одержать верх, что всегда заманчиво для судейского чиновника в борьбе с человеком военным. Но имена Вельера и герцога Рема смутили его.

Шосса также повезли к кардиналу, но тот, к сожалению, находился в Гартмане, у императора.

Это было как раз в то время, когда Вельер, выйдя от главного уголовного судьи и от коменданта Форвека и не получив доступа к Шоссу, прибыл к императору.

В качестве полковника легионеров Вельер в любой час мог видеть императора. Мы знаем, как сильно было недоверие императора к императрице, недоверие, умело разжигаемое кардиналом, который по части интриг значительно больше опасался женщин, чем мужчин.

Одной из главных причин его предубеждения против Жанны была дружба её с Шез. Обе эти женщины беспокоили его больше, чем войны с инсэктоидами, недоразумения с Рошем и запутанное состояние финансов. По его мнению и глубокому убеждению, Лау Шез помогала императрице не только в политических интригах, но, что еще гораздо больше тревожило его, в интригах любовных.

При первых же словах кардинала о том, что Шез, сосланная в Ур и, как предполагалось, находившаяся в этом городе, тайно приезжала в Гранж и, пробыв пять дней, сбила с толку полицию, император пришёл в неистовый гнев.

Когда же кардинал добавил, что не только Шез приезжала в Гранж, но что императрица возобновила с ней связь при помощи шифрованных файлов, когда он стал утверждать, что, в то время как он, кардинал, уже готов был распутать тончайшие нити этой интриги и, вооружившись всеми доказательствами, намеревался арестовать на месте преступления посредницу между изгнанницей и императрицей, какой-то Клерик осмелился силой прервать ход судебного следствия, и, обнажив шпагу, обрушился на честных чиновников, которым было поручено беспристрастное расследование этого дела, чтобы обо всём доложить императору.

Тут Легг Валтимор потерял всякое самообладание. Охваченный безмолвным бешенством, которое, когда оно прорывалось, внушало этому монарху способность совершать самые жестокие поступки, он, побледнев, сделал шаг к дверям, ведущим в апартаменты императрицы. А между тем кардинал ещё не успел произнести имя Легг Ашера.

Именно в этот миг появился полковник Вельер, холодный, вежливый, безукоризненный во всём своём облике. Увидев кардинала, взглянув на искаженное лицо императора, сразу догадался обо всем, что здесь произошло, и почувствовал себя сильным.

Легг Валтимор уже схватился за ручку двери, когда звук шагов Вельера заставил монарха обернуться.

– Вы явились вовремя, – холодно произнес император, который, дав волю страстям, уже терял способность что-либо скрыть. – Хорошие вещи рассказывают мне о ваших Клериках.

– А у меня, – холодно ответил Вельер, – найдется немало хорошего рассказать вашему величеству о судейских.

– Я не понимаю вас, – надменным тоном произнес Легг Валтимор.

– Имею честь доложить вашему величеству, – с тем же спокойствием продолжал Вельер, – что кучка чиновников, комиссаров и полицейских, людей весьма почтенных, но, очевидно, крайне враждебных к военным, позволила себе арестовать в одном доме, провести открыто по улицам и заключить в Форвек. Всё это ссылаясь на приказ, который мне не согласились предъявить, то одного из моих Клериков, или вернее, ваших Клериков, человека безукоризненного поведения, прославленного, если осмелюсь так выразиться, известного вашему величеству с самой лучшей стороны – господина Шосса.

– Шосса… – невольно повторил император. – Да, мне, кажется, знакомым это имя…

– Пусть ваше величество потрудится вспомнить, – попросил полковник. – Господин Шосс, это тот самый Клерик, который на известной вам злополучной дуэли имел несчастье тяжело ранить господина Баромира… Да, кстати, ваше преосвященство, – продолжал Вельер, обращаясь уже к кардиналу, – господин Баромир вполне поправился, не так ли?

– Да, благодарю, – проговорил кардинал, от гнева прикусив губу.

– Итак, господин Шосс зашёл навестить молодого друга, – продолжал полковник, – молодого грегорианца, кадета Адептов вашего величества, из роты Лау Эссара. Молодого человека не оказалось дома. Не успел господин Шосс опуститься на кресло и взять в руки чтиво, намереваясь подождать своего друга, как целая толпа сыскарей и солдат полиции, смешавшихся вместе, осадила дом и взломала несколько дверей…

Кардинал знаком пояснил Валтимору:

«Это по поводу того дела, о котором я вам и говорил…»

– Все это нам известно, – произнес император. – Всё это делалось ради нашей пользы.

– Итак, – продолжал Вельер, – ради вашей пользы был схвачен один из моих Клериков, ни в чем не виноватый, ради вашей пользы он под охраной солдат был, словно злодей, проведён по улицам, сквозь толпу, осыпавшую оскорблениями этого благородного человека, десятки раз проливавшего свою кровь за ваше величество и готового в любую минуту снова пролить её?

– Да что вы? – удивлённо вскинул бровь Валтимор, заколебавшись. – Неужели дело происходило именно так?

– Господин полковник, – произнёс кардинал, сохраняя совершенное хладнокровие, – не успел сказать вам, что этот ни в чем не повинный Клерик, этот несомненно благородный человек за час до того с оружием напал на четырёх комиссаров, посланных мною для расследования по делу чрезвычайной важности.

– Пусть ваше преосвященство докажет это! – возразил Вельер с искренностью чисто грегорианской и резкостью военного. – Дело в том, что за час до этого господин Шосс, человек, как я осмелюсь доложить вашему величеству, весьма знатного происхождения, оказал мне честь отобедать у меня и беседовал у меня в гостиной с герцогом Лау Ремом.

Император пристально взглянул на кардинала.

– Всё то, о чем я говорил, – произнес кардинал в ответ на безмолвный вопрос императора, – изложено в протоколе, подписанном пострадавшими. Имею честь представить его.

– Неужели протокол судейских чиновников стоит честного слова военного? – гордо парировал Вельер.

– Полно, полно, – Легг Валтимор поднял ладонь, – замолчите!

– Хм… Если его преосвященство подозревает кого-либо из моих легионеров, Клериков, – ответил де Вельер, – то справедливость господина кардинала достаточно известна, и я сам прошу его о беспристрастном расследовании.

– В доме, где происходил этот обыск, – проговорил кардинал всё с тем же хладнокровием, – живет, если я не ошибаюсь, некий грегорианец, друг этого Клерика?

– Ваше преосвященство имеет в виду Лау Дартина?

– Я имею в виду того молодого человека, которому вы, господин полковник, покровительствуете.

– Да, – подтвердил Вельер. – Это совершенно верно.

– Не считаете ли вы возможным, что этот молодой человек дурно влиял…

– …на господина Шосса, человека, который вдвое старше его? – перебил Вельер. – Нет, ваша светлость, не считаю. Кроме того, господин Дартин также провел вечер у меня.

– Вот так история? – удивился кардинал. – По-видимому, решительно все провели вечер у вас!

– Не подвергает ли ваше преосвященство сомнению мои слова? – учтиво, но напористо поинтересовался полковник, которому краска гнева начала заливать лицо.

– Нет! – произнес кардинал. – Но в котором часу Лау Дартин находился у вас?

– О, это я могу совершено точно сообщить вашему высокопреосвященству, – довольно произнёс собеседник. – В момент когда он вошёл, я как раз заметил, что часы показывали половину десятого, хотя мне казалось, что уже позднее.

– А в котором часу он покинул ваш дом?

– В половине одиннадцатого. Через час после известных событий.

– Но в конце-то концов… – не вытерпел кардинал, который ни на минуту не усомнился в правдивости Вельера и чувствовал, что победа ускользает, – но ведь в конце-то концов Шосса задержали в этом самом доме на улице Флайтов Империи.

– Разве другу воспрещается навещать друга, Клерику поддерживать братскую дружбу с Адептом из роты господина Эссара?

– Да, если дом, где он встречается подозрителен.

– Дело ведь в том, что дом этот подозрителен, Вельер, – вставил монарх. – Вы этого, может быть, не знали…

– Да, ваше величество, я действительно этого не знал. Но также убеждён, что это не относится к квартире, занятой господином Дартином.

– Не этот ли самый Дартин когда-то отличился в злополучной схватке? – спросил император, взглянув на кардинала, покрасневшего от досады.

– А на следующий день поразил Готэма, – поспешил добавить Вельер. – Да, ваше величество, это он самый, у вашего величества отличная память.

– Так что же мы решим? – подвёл к итогу монарх.

– Это скорее дело вашего величества, чем моё, – высказался кардинал. – Я настаиваю на виновности этого Шосса.

– А я отрицаю её! – парировал Вельер. – Но у его величества есть судьи, и судьи во всём разберутся.

– Совершенно верно, – согласился Легг Валтимор. – Предоставим это судьям. Им судить, они и рассудят.

– Печально, – вновь заговорил Вельер, – что в такое злосчастное время, как наше, самая чистая жизнь, самая неоспоримая добродетель не может оградить человека от позора и преследований. И армия, смею вас заверить, не очень-то будет довольна тем, что становится предметом жестоких преследований по поводу каких-то полицейских историй.

Слова были неосторожны. Но полковник бросил их, зная им цену. Он хотел вызвать взрыв, а взрыв сопровождается пламенем, которое освещает все кругом.

– Полицейские истории! – вскричал император, ухватившись за слова Вельера. – Какое понятие вы имеете обо всем этом? Займитесь вашими легионерами и не сбивайте меня с толку! Послушать вас, так можно подумать, что стоит арестовать Клерика и Гранжир уже в опасности.

– Если Клерики подозрительны вашему величеству, значит, они виновны, – сказал Вельер. – Поэтому я готов, отдать вам мою фамильную шпагу. Ибо, обвинив моих солдат, господин кардинал, не сомневаюсь, в конце концов выдвинет обвинение и против меня. Поэтому лучше, если я признаю себя арестованным вместе с господином Шоссом, с которым это уже произошло, и с господином Дартином, с которым это в ближайшем будущем произойдет.

– Грегорианский упрямец, замолчите уже наконец! – взбесился монарх.

– Ваше величество, – ответил полковник, ничуть не понижая голоса, – пусть вернут мне моего Клерика или пусть его судят.

– Его будут судить, – сказал кардинал.

– Если так, то тем лучше. Прошу, в таком случае, у вашего величества разрешения защищать его.

Император побоялся вспышки грегорианца.

– Если бы у его преосвященства, – сказал он, – не было причин личного свойства…

Кардинал понял, к чему клонит Валтимор, и предупредил его.

– Прошу прощения, – проговорил он, – но, если ваше величество считает меня пристрастным, я отказываюсь от участия в суде.

– Вот что, – раздражённо подметил император, – поклянитесь именем моего отца, что Шосс находился у вас, когда происходили эти события, и не принимал в них участия.

– Клянусь вашим славным отцом и вами, которого я люблю и почитаю превыше всего!

– Подумайте, ваше величество, – произнес кардинал. – Если мы освободим его, то уж никогда не узнаем истины.

– Господин Шосс всегда окажется на месте и будет готов дать ответ, как только господа судейские сочтут нужным допросить его, – возразил Вельер. – Он никуда не скроется, будьте покойны. Ответственность за него я принимаю на себя.

– В самом деле, он не убежит, – согласился император. – Его в любое время можно будет найти, как сказал господин Вельер. Кроме того, – добавил, понизив голос и умоляюще взглянув на кардинала, – не будем вызывать у них беспокойства, это лучшая политика.

Эта политика Валтимора заставила Гише улыбнуться.

– Приказывайте. Вы имеете право помилования.

– Оно может быть применено только к виновным, – произнёс довольный Вельер, желавший, чтобы последнее слово осталось за ним. – Мой Клерик невиновен. Поэтому окажете ему не милость, а справедливость.

– Он в Форвеке? – поинтересовался император.

– Да, и в одиночном каземате, без права сношения с внешним миром, как последний преступник.

– Хм! – пробормотал император. – Что же нужно сделать?

– Подписать приказ об освобождении, и все будет кончено, – сказал кардинал. – Я такого же мнения, как ваше величество, и считаю поручительство господина Вельера более чем достаточным.

Полковник поклонился, преисполненный радости, к которой примешивалась тревога. Этой неожиданной уступчивости он предпочёл бы настойчивое сопротивление со стороны кардинала.

Император согласился со всеми аргументами и подписал приказ об освобождении, и Вельер поспешил удалиться.

В ту минуту, когда он уже выходил, Гише, приветливо улыбнувшись ему, обратился к императору:

– Какое единодушие между начальником и солдатами царит у Клериков, ваше величество! Это весьма полезно для службы и делает честь всему легиону.

«Теперь можно не сомневаться, что он в самом ближайшем будущем сыграет со мной какую-нибудь скверную шутку, – подумал Вельер. – Никогда не угадаешь, что у Гише на уме. Но нужно спешить. император в любую минуту может изменить свое решение, а засадить снова в Бастион или в Форвек человека, только что оттуда выпущенного, в конце концов сложнее, чем оставить в заключении узника, уже сидящего там».

Полковник Вельер с торжеством вступил в Форвек и освободил Шосса, неизменно сохранявшего вид спокойного безразличия.

При первой же встрече с Лау Дартином Вельер сказал ему:

– На этот раз вам крупно повезло. С вами рассчитались за ранение Сааки. Неоплаченным остается ещё поражение Готэма. Будьте начеку.

Полковник был прав, не доверяя кардиналу и считая, что не все еще кончено. Не успел командующий Клериков закрыть за собой дверь, как его преосвященство повернулся к императору.

– Теперь, когда мы остались наедине, – сказал он, – если угодно, поговорим о важных вещах. Ваше величество! Герцог Легг Ашер провел пять дней в Гранже и покинул Гранжир только сегодня утром.

Глава 11. Всё бывает с монархами и не только. Планетарное Ожерелье

Сложно даже представить себе, какое впечатление эти слова произвели на Валтимора. Он вспыхнул, но тут же краска сбежала с его лица. И кардинал сразу понял, что одним ударом отвоевал потерянные позиции.

– Герцог Роклэндский прилетал в Гранжир! – воскликнул император. – Зачем же?

– Надо полагать, чтобы вступить в заговор с вашими врагами.

– Нет! Чтобы в заговоре с госпожой Шез, госпожой Виль посягнуть на мою честь!

– Ваше величество, как можете вы допустить такую мысль! Императрица благоразумна, а главное, что она так любит ваше величество!

– Женщина слаба по сути своей. Что же касается большой любви, то у меня свое мнение на этот счёт.

– Тем не менее, – возразил кардинал Гише, – я утверждаю, что герцог посетил Гранж с целями чисто политическими.

– А я уверен, что с совершенно другими целями. Но если императрица виновата, то горе ей!

– В самом деле, – произнес кардинал, – как ни тяжко мне допустить даже мысль о такой возможности… Вы напомнили мне одну вещь, что госпожа Нуа, которую я, следуя вашему приказу несколько раз допрашивал, сегодня утром сообщила, что в позапрошлую ночь её величество поздно не ложилась, а сегодня утром императрица плакала и что весь день сочиняла послание в персональном коммуникаторе.

– Всё понятно! – вздохнул император. – Разумеется, ему! Кардинал, добудьте мне все файлы.

– Но как можно достать их? Мне кажется, что ни я, ни ваше величество не можем взять это на себя.

– А как поступили с женой маршала? – воскликнул император в порыве неудержимого гнева. – Обыскали шкафы и в конце концов ее самое.

– Жена маршала всего лишь жена маршала, какая-то искательница приключений, тогда как августейшая супруга вашего величества Жанна, императрица Гранжира, то есть одна из величайших владетельных особ в звёздной системе.

– Тем страшнее её вина, герцог! Да, кроме того, я давно уже решил положить конец всем этим интригам, как политическим, так и любовным… При ней, если не ошибаюсь, состоит некий Лау Орт?

– Которого я, должен признаться, считаю главной пружиной в этом деле, – вставил Гише.

– Значит, и вы, так же как я, думаете, что она обманывает меня?

– Я думаю, что императрица в заговоре против власти императора, но я не сказал, что против его чести.

– А я вам говорю, в заговоре против того и другого. Императрица меня не любит, что она любит другого. Я вам говорю, что она любит этого подлого Ашера! Почему вы не арестовали его, когда он был в Гранже?

– Арестовать? Арестовать первого министра императора Луина Первого? Да что вы, ваше величество! Какой шум! А если бы подозрения сколько-нибудь оправдались, какая огласка, какой неслыханный позор!

– Но раз он сам подвергал себя опасности, как какой-нибудь бродяга или вор, нужно было…

Валтимор умолк, испугавшись того, что готово было сорваться с его уст, и Гише, вытянув шею, напрасно ожидал этих слов, застывших на императорских устах.

– Нужно было?..

– Ничего, – произнес император, – ничего… Но в течение всего времени, что он был в Гранже, вы не выпускали его из виду?

– Нет.

– Где он жил?

– На улице Гарп, номер семьдесят пять.

– Где это?

– Недалеко от Гартманского дворца в старинной части столицы.

– И вы уверены, что он не виделся с императрицей?

– Я считаю её слишком преданной своему Долгу.

– Однако они в переписке. Это ему императрица писала весь день. Герцог, я должен получить эти файлы!

– Ваше величество, разве…

– Герцог! Чего бы это ни стоило, я хочу получить их.

– Но я должен заметить…

– Неужели и вы предаете меня, господин кардинал? Вы всё время противитесь моим желаниям. Неужели и вы в сговоре с госпожой Шез и с императрицей?

– Ваше величество, – со вздохом произнес кардинал, – мне казалось, что я огражден от таких подозрений.

– Господин кардинал, вы слышали меня! – тон нетерпения сменился раздражением. – Я хочу иметь эти файлы.

– Есть только один способ…

– Какой?

– Поручить эту миссию канцлеру Гье. Это дело целиком по его части.

– Пусть за ним немедленно пошлют!

– Я как раз вызвал его к себе, а отправляясь в Гартман, я распорядился, чтобы он, когда явится, подождал меня.

– Пусть за ним немедленно пошлют.

– Воля вашего величества будет исполнена, однако…

– Что?

– Но императрица, возможно, откажется подчиниться.

– Подчиниться моим распоряжениям?

– Да, если она не будет уверена, что это приказание исходит от её императора.

– Ну так вот, чтобы она не сомневалась, я сам предупрежу её. – Да, герцог, я знаю, что вы крайне снисходительны к императрице… может быть, даже чересчур снисходительны. Мы ещё вернемся к этому позже, предупреждаю вас.

Легг Валтимор привычным движением коснулся сенсоров и открыв дверь, вышел в коридор, соединявший его половину, восстановленного в старинных манерах, дворца с апартаментами Жанны Гранжирской.

Императрица сидела в кругу своих придворных дам, Лау Ито, Ла-Абле, Ла-базон и г-жи Ла-Ене. В углу пристроилась и камеристка донья Фания, приехавшая вместе с ней из Ида.

Госпожа де Ла-Ене читала вслух, и все внимательно слушали её, за исключением императрицы, затеявшей это чтение лишь для того, чтобы иметь возможность предаться ходу своих мыслей.

Мысли эти, хоть и послащенные последними отблесками любви, все же были полны печали. Лишенная доверия супруга, преследуемая ненавистью кардинала, который не мог ей простить того, что она отвергла его нежные чувства, Жанна Гранжирская имела перед глазами пример императрицы-матери, которую эта ненависть терзала в течение всей ее жизни.

Жанна видела, как падают её самые преданные слуги, самые доверенные друзья, самые дорогие её сердцу любимцы. Как то несчастные, что наделены роковым даром, она навлекала несчастья на всё, к чему прикасалась. Её дружба влекла за собой преследования. Госпожа Шез и Рне были сосланы, и даже Лау Орт не скрывал от неё, что с минуты на минуту ожидает ареста.

Императрица целиком погрузилась в эти мрачные размышления, когда дверь раскрылась и в комнату вошел император.

Чтица умолкла, дамы встали со своих мест, и наступило мертвое молчание.

Не считая нужным здороваться, император сделал несколько шагов и остановился перед Жанной.

– Сударыня, – произнес он изменившимся голосом, – сейчас к вам зайдет канцлер. Он сообщит вам нечто такое, о чем я поручил ему поставить вас в известность.

Императрица, которой непрерывно грозили разводом, ссылкой и даже судом, побледнела, несмотря на румяна.

– Но чем вызвано это посещение? – не в силах сдержаться, спросила она. – Что скажет мне господин канцлер, чего не могли бы мне сказать вы сами?

Император, не отвечая, круто повернулся на каблуках, и почти в ту же минуту дежурный капитан Ито доложило канцлере. Когда тот вошел, императора уже не было, он вышел через другую дверь.

Канцлер вошел красный от смущения, однако с улыбкой. Ввиду того, что нам, вероятно, ещё предстоит встретиться с ним по ходу нашего повествования, не лишним будет уже сейчас ближе познакомиться с ним.

Канцлер, это лицо довольно любопытное. Его рекомендовали Гише как человека всецело преданного. Кардинал поверил рекомендации, и ему не пришлось раскаиваться. О Гье ходили самые разнообразные слухи.

После бурно проведенной молодости он удалился в монастырь, чтобы там хоть в течение некоторого срока искупить безумства своей юности.

Но, вступая в эту святую обитель, но не успел достаточно быстро захлопнуть за собой дверь и помешать страстям, от которых бежал, ворваться в неё вслед за ним. Он подвергался искушениям, и настоятель, которому он поведал об этом горе, посоветовал ему, чтобы отгонять демона-искусителя, хвататься в такие минуты за веревку колокола и звонить что есть мочи.

Услышав этот звон, монахи поймут, что соблазны обуревают одного из их братьев, и все братство станет на молитву.

Совет этот пришелся будущему канцлеру по душе. Но дьявол не легко отступает с занятых позиций. По мере того как усиливались заклинания, дьявол усиливал соблазны, так что колокол оглушительно гудел день и ночь, возвещая о страстном желании кающегося умертвить свою плоть.

Днём монахи только и делали, что поднимались и спускались по лестнице, ведущей в часовню, а ночью, им приходилось по двадцать раз соскакивать с мест и простираться на полу своих келий.

Неизвестно, отступился ли искуситель или дело это надоело монахам, но по прошествии трёх месяцев кающийся появился в свете, где пользовался репутацией самого страшного одержимого, какого когда-либо видели на Гранжире.

Выйдя из монастыря он принял звание, занял место дядюшки, став президентом в парламенте, перешёл, что доказывало его редкую проницательность, на сторону кардинала, и был назначен канцлером, служил верным орудием в руках его преосвященства.

Императрица Жанна, когда он вошёл, стояла, но, увидев его, сразу опустилась в кресло, знаком приказав своим дамам занять места на подушках и пуфах. Затем гордо повернулась к вошедшему.

– Что вам угодно? – надменно спросила визитёра. – И с какой целью вы явились сюда?

– По поручению императора, невзирая на глубокое уважение, я вынужден произвести тщательный обыск среди ваших файлов.

– Как! – опешила императрица. – Обыск?.. У меня?.. Какая неслыханная низость!

– Прошу извинить, ваше величество, но сейчас я лишь орудие в руках императора. Разве его величество не были только что здесь и не просили вас быть готовой к этому посещению?

– Ищите же. Я преступница, надо полагать… Фания, подайте карты-ключи от всего.

Канцлер для виду порылся в потоках информации, хотя и был уверен, что императрица не хранит важное послание в общих массивах памяти.

После того как канцлер раз двадцать перепроверил всё, ему пришлось, преодолев некоторую нерешительность, сделать последний шаг в этом деле, другими словами, обыскать императрицу.

Канцлер повернулся к Жанне.

– Сейчас, – произнес он тоном, в котором сквозили растерянность и смущение, – мне остается приступить к главной части обыска.

– Какой? – поинтересовалась императрица, которая не понимала или не желала понять намерений канцлера.

– Его величество знает, что сегодня днем были созданы некие файлы. Его величеству известно, что они не отосланы по назначению. Их не оказалось ни где. Между тем наверняка они записаны на карту памяти.

– Но осмелитесь ли вы коснуться меня? – произнесла Жанна, выпрямившись во весь рост и устремляя на канцлера взгляд, в котором вспыхнула угроза.

– Я верный слуга императора и выполняю всё, что приказывает его величество.

– Что ж! И шпионы господина кардинала сослужили ему верную службу. Я действительно составила послание, и оно не отправлено. Оно здесь.

И императрица положила свою руку на грудь.

– В таком случае дайте мне эту карту, ваше величество.

– Я отдам его только императору, – ответила невозмутимо Жанна.

– Если бы император желал лично получить от вашего величества её, он бы сам попросил карту у вас. Но повторяю вам, что он поручил мне изъять её, с тем что если вы откажетесь…

– Продолжайте!

– Что мои полномочия идут далеко, и мне, чтобы найти эти файлы, дано разрешение произвести даже личный обыск.

– Неслыханная наглость! – вскричала императрица.

– Прошу вас проявить уступчивость.

– Ваше поведение неслыханно, понимаете ли вы это?

– Император приказывает, прошу извинить меня.

– Я не потерплю этого! – зло прошептала императрица, в которой вскипела гордая кровь.

Канцлер низко поклонился, затем, с явным намерением не отступать в исполнении порученной задачи, точно так, как сделал бы это палач в застенке, приблизился к Жанне Гранжирской, из глаз которой сразу же брызнули слезы ярости.

Императрица, как мы уже говорили, была очень хороша собой. Рискованно поэтому было дать кому-либо такое поручение, но император, весь во власти своей ревности к герцогу Легг Ашеру, уже ни к кому другому не ревновал.

Надо полагать, что канцлер Гье в эту минуту искал глазами веревку пресловутого колокола, но, не найдя, протянул руку к тому месту, где, по собственному признанию императрицы, была спрятана карта памяти.

Жанна отступила на шаг и так побледнела, словно готовилась умереть. Чтобы не упасть, она левой рукой оперлась на стол, стоявший позади неё, а правой вынула из-за корсажа карту и подала её канцлеру.

– Возьмите! – бросила императрица голосом, прерывающимся от волнения. – Возьмите и избавьте меня от вашего мерзкого присутствия.

Канцлер, дрожа от вполне понятного волнения, взял карту и, поклонившись, вышел. Не успела дверь закрыться за ним, как императрица почти без чувств упала на руки своих дам.

Канцлер отнёс карту памяти к императору, не проверяя. Рука Валтимора, протянутая за ней, дрожала.

Это был полный план нападения на кардинала. Императрица предлагала своему брату оскорбленному политикой Гише, постоянно стремившегося унизить их дом, пригрозить объявлением войны Гранжиру и поставить условием сохранения мира отставку кардинала. О любви в этом письме не было ни слова.

Император, повеселев, велел узнать, во дворце ли еще кардинал.

Ему доложили, что его преосвященство в кабинете и ожидает распоряжений его величества.

Валтимор немедленно отправился к нему.

– Представьте себе, герцог, – начал император, – правы оказались вы, а не я. Вся интрига действительно политического характера, и о любви нет и речи. Но зато в нем очень много говорится о вас.

Кардинал взял карту, сбросил файлы на персональный коммуникатор и изучил всё с величайшим вниманием.

– Ну что ж, ваше величество, – сказал он, – вы видите сами, до чего доходят мои враги. Вам угрожают двумя войнами, если вы не удалите меня. На вашем месте, ваше величество, я уступил бы столь энергичным настояниям. Я же, со своей стороны, был бы безмерно счастлив уйти от дел.

– Что вы, герцог!

– Я говорю, что здоровье моё разрушается в этой чрезмерно напряженной борьбе и бесконечных трудах. Я по всей видимости, буду не в силах выдержать утомление при осаде Лэ Рош. Лучше будет, если вы назначите туда господина Дьера, для которого ведение войны есть его прямое дело. Это обеспечит вам счастье в вашей семейной жизни и, я не сомневаюсь, укрепит вашу славу.

– Будьте спокойны, герцог, – ответил император. – Я всё понимаю. Все лица, поименованные в этих файлах, понесут кару. Не избежит её и императрица.

– Что вы говорите, ваше величество! Да упаси вас, чтобы императрица претерпела из-за меня хоть малейшую неприятность! Императрица всегда считала меня своим врагом, хотя ваше величество сами можете засвидетельствовать, что я постоянно горячо заступался за неё, даже перед вами.

– Это верно, господин кардинал, – сказал император. – И вы, как всегда, были правы. Но императрица тем не менее заслужила мой гнев.

– Вы сами, ваше величество, виновны перед ней. И было бы вполне понятно, если б она разгневалась на вас.

– Я всегда буду обходиться с моими врагами, а также и с вашими, какое бы высокое положение они ни занимали и какой бы опасности я ни подвергался, проявляя такую строгость.

– Императрица враг мне, но не вам, ваше величество. Позвольте же мне вступиться за неё перед вашим величеством. Дайте бал. Ручаюсь вам, что её гнев не устоит перед таким проявлением внимания.

– Господин кардинал, ведь вам известно, что я не любитель светских развлечений? – император смягчился.

– Раз она знает, какое отвращение вы питаете к таким забавам, она тем более будет вам благодарна. И пусть её украсят планеты в ожерелье, что вы ей дарили в знак могущества и силы Гранжира!

– Увидим, – проговорил император, наслаждаясь сознанием, что императрица оказалась виновной в преступлении, мало его беспокоившем. – Увидим. Но, вы слишком снисходительны.

– Ваше величество, – парировал кардинал, – предоставьте строгость министрам.

Вслед за этим, услышав, что часы пробили одиннадцать, кардинал с низким поклоном попросил разрешения удалиться и простился с императором, умоляя его помириться с Жанной Гранжирской.

Императрица, ожидавшая упреков после того, как у неё отобрали послание, крайне удивилась, заметив на следующий день, что император делает попытки к примирению.

В первые минуты она была готова отвергнуть их. Гордость и достоинство её были так глубоко уязвлены, что она не могла сразу забыть обиду. Но, поддавшись уговорам придворных дам, в конце-концов, постаралась сделать вид, будто начинает забывать о случившемся. Император, воспользовавшись этой переменой, сообщил ей, что в самом ближайшем будущем предполагает дать большой бал.

Бал представлял собой редкость для, что при этом известии, как и предполагал кардинал, последний след обиды исчез. Она спросила, на какой день назначено празднество, но император ответил, что на этот счёт еще нужно будет сговориться с кардиналом.

Так и прошла неделя.

На восьмой день после описанных событий кардинал получил зашифрованные файлы, отправленные из Роклэнда и содержавшее только следующие:

«Я достала их. Не могу выехать, потому что у меня не хватит денег. Вышлите мне половину полноценного кредита, и, получив его, я через четыре или пять дней буду в Гранже».

В тот самый день, когда кардинал получил послание, император обратился к нему с обычным вопросом о дате бала.

Лау Гише посчитал по пальцам и мысленно сказал себе:

«Она пишет, что приедет через четыре или пять дней после получения денег. Всего, значит, десять дней. Нужно принять в расчёт что единственный шаттл находится далеко, скрытый от посторонних глаз. Только на нём можно появиться в Империи Рош и её столичной планете, а всякие досадные случайности… Предположим, двенадцать дней…»

– Ну как же, герцог? – поторопил император.

– Да, ваше величество. Сегодня у нас двадцатое. Городские старшины устраивают третьего празднество. Всё складывается великолепно. Никто не подумает, что вы идете на уступки императрице.

Помолчав, кардинал добавил:

– Не забудьте, накануне праздника сказать императрице, что вы желали бы видеть, к лицу ли ей планетарное ожерелье.

* * *

Кардинал уже вторично в разговоре с императором упоминал об планетарном ожерелье. Валтимора поразила такая настойчивость, и он решил, что за этим советом кроется тайна.

Не раз чувствовал себя обиженным по той причине, что Гише, имевший превосходную полицию, оказывался лучше осведомленным о семейных делах императора, чем сам император. На этот раз Валтимор решил, что беседа с Жанной Гранжирской обязана пролить свет на какое-то обстоятельство, непонятное ему. Он надеялся затем вернуться к кардиналу, проникнув в какие-то тайны, известные или неизвестные ему. И в том и в другом случае это должно было поднять престиж в глазах его министра.

Легг Валтимор пошёл к императрице и, по своему обыкновению, начал разговор с угроз, относившихся к её приближенным. Жанна слушала, давая излиться потоку, в надежде, что должен же наступить конец. Но не этого желал император. Он желал ссоры, в пылу которой должен был пролиться свет, и безразлично какой. Он был убежден, что у кардинала есть какая-то затаенная мысль и что он готовит ему одну из тех страшных неожиданностей, непревзойденным мастером которых он был. Его настойчивые обвинения привели его к желанной цели.

– Ваше величество, – не выдержала Жанна Гранжирская, выведенная из терпения смутными намеками, – почему вы не скажете прямо, что у вас на душе?

Император не нашелся сразу, что ответить на такой прямой вопрос. Он подумал, что сейчас самое время сказать те слова, которые должны были быть оказаны только накануне празднества.

– Сударыня, – проговорил он с важностью, – в ближайшие дни будет устроен бал. Я считаю необходимым, чтобы вы, из уважения к нашим славным старшинам, появились на этом балу в парадном платье и непременно с планетарным ожерельем, которые я подарил вам. Вот мой ответ.

Ответ этот оказался ужасен. Жанна подумала, что императору известно всё и что он только по настоянию кардинала был скрытен всю эту неделю.

Такая скрытность, впрочем, была в характере императора, и императрица страшно побледнела, оперлась о маленький столик своей прелестной рукой, сейчас казавшейся вылепленной из воска. Глядя на супруга глазами, полными ужаса, она не произнесла ни слова.

– Вы слышите, сударыня? – спросил император, наслаждаясь её замешательством, хоть и не угадывая его причины. – Вы слышите?

– Слышу, – пролепетала императрица. – Но на какой день назначен бал? – спросила Жанна.

Валтимор почувствовал, что ему не следует отвечать на этот вопрос. Её голос походил на голос умирающей.

– Весьма скоро, – ответил император пожимая плечами. – Но я не помню в точности числа, нужно будет спросить у кардинала.

– Значит, это его высокопреосвященство посоветовал вам дать бал? – сверкнула глазами императрица.

– Да. Но к чему этот вопрос? – с удивлением спросил Валтимор.

– И он же посоветовал вам напомнить мне об планетарном ожерелье?

– Именно, – подтвердил император, идя к выходу. – Надеюсь, вы исполните просьбу.

Императрица сделала реверанс, не столько следуя этикету, сколько потому, что у нее подгибались колени.

Император остался очень довольный покинув супругу.

– Это конец! – прошептала императрица. – Погибла! Кардинал знает всё.

Это он натравливает на меня супруга, который пока еще ничего не знает.

Она опустилась на колени и, закрыв лицо дрожащими руками, углубилась в печальные думы.

Положение действительно было ужасно. Легг Ашер вернулся в Роклэнд, Лау Шез находилась в Ре. Зная, что за ней следят настойчивее, чем когда-либо, императрица смутно догадывалась, что предает её одна из придворных дам, но не знала, кто. Лау Орт не имел возможности выходить за пределы Гартмана и она не могла довериться никому на свете. Ясно представив себе, как велико несчастье, угрожающее ей, и как она одинока, императрица не выдержала и разрыдалась.

– Не могу ли я чем-нибудь помочь вашему величеству? – произнес вдруг нежный, полный сострадания голос.

Императрица резко обернулась. Нельзя ошибиться, услышав этот голос, ведь так говорить мог только друг.

И действительно, у одной из дверей, ведущей в комнату, стояла хорошенькая Кристина Бон. Она была занята уборкой платьев и белья в соседней маленькой комнатке и не успела выйти, когда появился император. Таким образом, она слышала всё.

Императрица, увидев, что не одна, громко вскрикнула. В своей растерянности она не сразу узнала молодую женщину, приставленную к ней Лау Ортом.

– О, не бойтесь, ваше величество! – проговорила молодая женщина, плача при виде отчаяния своей повелительницы. – Я предана вам душой, и, как ни далека я от вас, как ни ничтожно мое звание, мне кажется, что я придумала, как вызволить ваше величество из беды.

– Вы? – удивилась императрица. – Но взгляните мне в глаза. Меня окружают предатели. Могу ли я довериться?

– Ваше величество, – эмоционально сказала молодая женщина, падая на колени, клянусь душой! Я готова умереть за вас.

Этот порыв вырвался из самой глубины сердца и не оставлял никаких сомнений в искренности.

– Да, – продолжала Бон, – да, есть предатели. Но именем всего дорогого клянусь, что нет человека, более преданного вашему величеству, чем я! Ожерелье лежало в кофре, который он унес с собою? Или я ошибаюсь, или не то говорю?

– О! – шептала императрица, у которой зубы стучали от страха.

– Так вот, – продолжала Кристина, – планетарное ожерелье надо вернуть.

– Да, конечно, надо. Но как, как это сделать? – с надеждой в голосе поинтересовалась императрица.

– Надо послать кого-нибудь к герцогу.

– Но кого? Кому можно довериться?

– Положитесь на меня, ваше величество. Окажите мне эту честь, моя императрица, и я найду гонца!

– Но придется написать на карту послание!

– Это необходимо. Хоть два слова, и ваш личный шифр на карте с монограммой.

– Но мой приговор, развод, и ссылка…

– Да, если они попадут в руки негодяя. Но я ручаюсь, что всё передадут по назначению.

– Мне приходится вверить вам мою жизнь, честь, мое доброе имя! Невероятно!

– Разумеется, придется.

– Но как? Объясните мне, по крайней мере!

– Моего мужа дня два или три назад освободили. Я ещё не успела повидаться с ним. Это простой, добрый человек, одинаково чуждый и ненависти и любви. Он сделает всё, что я захочу.

Императрица в горячем порыве сжала обе руки молодой женщины, глядя на неё так, словно желала прочесть всё таившееся в глубине её сердца. Но, видя в её прекрасных глазах только искренность, нежно поцеловала её.

– Сделай это! – и Жанна написала на личную карту с монограммой заглавие послания: «Милорду герцогу Легг Ашеру, Роклэнд. Звёздная империя Рош».

– Будет передано лично в руки, – Кристина приняла драгоценность через несколько минут.

– Великодушное дитя! – проговорила императрица.

Кристина поцеловала императрице руку, спрятала карту в корсаж и унеслась, легкая, как птица.

Вскоре, поймав попутный гравикар, она уже была дома.

И в самом деле, как говорила императрице, она не видела ещё мужа после его освобождения, как и не знала о перемене, происшедшей в его отношении к кардиналу, перемене, которой особенно способствовали два или три посещения графа Шарела, ставшего ближайшим другом Бон.

Граф без особого труда заставил его поверить, что похищение жены было совершено без всякого дурного умысла и являлось исключительно мерой политической предосторожности.

Девушка застала супруга одного. Горемыка с трудом наводил порядок в доме. Мебель оказалась почти вся поломанной, шкафы почти пустыми. Что до служанки-биотехноса, то она сбежала тотчас же после ареста своего хозяина. Бедная была так перепугана, что шла, не останавливаясь, подальше от Грнжа.

Почтенный домовладелец сразу по прибытии домой уведомил жену о своем благополучном возвращении, и та ответила поздравлением и сообщила, что воспользуется первой свободной минутой, которую ей удастся урвать от своих обязанностей, чтобы повидаться со своим супругом.

Этой минуты пришлось дожидаться целых пять дней, что при других обстоятельствах показалось бы Шель Бону слишком долгим сроком. Но разговор с кардиналом и посещения графа Шарела доставляли ему богатую пищу для размышлений, а, как известно, ничто так не сокращает время, как размышления.

К тому же размышления его были самого радужного свойства. Шарел называл его своим другом, своим любезным и не переставал уверять его, что кардинал самого лучшего мнения о нем. домовладелец уже видел себя на пути к богатству и почестям.

Госпожа Бон тоже много размышляла, но, нужно признаться, думы её были чужды честолюбия. Помимо воли, мысли девушки постоянно возвращались к красивому и смелому юноше, влюбленному, по-видимому, столь страстно. Выйдя в восемнадцать лет замуж, живя постоянно среди приятелей своего мужа, неспособных внушить какое-либо чувство молодой женщине с душой более возвышенной, Кристина не поддавалась дешевым соблазнам.

Однако дворянское звание производило сильное впечатление на обыкновенных горожан, а Дартин был дворянином. Кроме того, он носил форму Адепта, которая, после формы Клерика, выше всего ценилась дамами. Он был, повторяем, красив, молод и предприимчив. Он говорил о любви как человек влюбленный и жаждущий завоевать любовь. Всего этого было достаточно, чтобы вскружить двадцатипятилетнюю головку, а Кристина как раз достигла этой счастливой поры в жизни.

Оба супруга поэтому, хотя и не виделись целую неделю, встретились поглощенные каждый своими мыслями. Шель Бон проявил всё же искреннюю радость и с распростертыми объятиями пошёл навстречу своей молодой супруге.

Госпожа Бон подставила ему лоб для поцелуя.

– Нам нужно поговорить, – сказала она.

– О чем же? – с удивлением спросил Бон.

– Мне нужно сказать вам нечто очень важное… – начала Кристина.

– Да, кстати, и я тоже должен задать вам несколько довольно серьезных вопросов, – прервал её супруг. – Объясните мне, пожалуйста, почему вас похитили?

– Сейчас речь не об этом, – отмахнулась девушка.

– А о чем же? О моем заточении?

– Нет, вы немедленно отправитесь в путь. Я дам вам карту с посланием, которую вы будете хранить как зеницу ока и вручите в собственные руки тому, кому оно предназначено.

– И куда же я направлюсь?

– В Роклэнд.

– Что? – разом вспотел домовладелец. – Это же другая планета, империя в конце-то концов!

– Знатная особа посылает вас, и знатная особа вас ждёт. Награда превзойдет ваши желания.

– Снова интрига! Вечные интриги! Благодарю! Теперь меня не проведешь! Господин кардинал мне кое-что разъяснил.

– Кардинал! – удивилась и отшатнулась от супруга Кристина. – Вы виделись с ним?

– Да, он вызывал меня! – гордо заявил Бон.

– И вы последовали приглашению, неосторожный человек?

– Должен признаться, что у меня не было выбора, – посетовал муж. – Идти или не идти, меня вели двое конвойных. Должен также признаться, что так как я тогда еще не знал его преосвященства, то, если б я мог уклониться от этого посещения, я был бы очень рад.

– Он грубо обошелся с вами, грозил вам?

– Он подал мне руку и назвал своим другом, своим другом! Слышите? Я друг великого кардинала!

– Великого кардинала? – не поверила девушка его словам. – Вы служите кардиналу?

– Да. И как его слуга я не допущу, чтобы вы впутывались в заговоры против безопасности империи и чтобы вы, вы помогали интригам женщины Инстанте. К счастью, у нас есть великий кардинал! Его недремлющее око следит за всем и проникает всюду.

С этими словами Бон вылетел из квартиры и минуя лифт спустился к стоянке с гравитранспортом по пешеходному рукаву.

– Да, – прошептала Кристина, когда входная дверь захлопнулась за мужем и она оказалась одна, – этому дурню только не хватало стать кардиналистом. А я-то ручалась императрице, я-то обещала моей несчастной госпоже… О боже! Она сочтет меня одной из тех подлых тварей, которыми кишит дворец и которых поместили около неё, чтобы они шпионили за ней… Ах, господин Бон! Я никогда особенно не любила вас, а теперь дело хуже. Я ненавижу вас и даю слово, что рассчитаюсь с вами!

Не успела она прошептать эти слова, как раздался стук в потолок, заставивший её поднять голову.

– Дорогая госпожа Бон, – донесся сквозь потолок чей-то голос, отворите маленькую дверь на лестницу, и я спущусь к вам!

– Да, – сказал Дартин, входя в дверь, которую отворила ему молодая женщина, – разрешите мне сказать вам, жалкий у вас муж.

– Значит, вы слышали разговор? – живо спросила Кристина, с беспокойством глядя на юношу.

– Целиком и полностью.

– Но каким же образом? – девушка посмотрела вверх.

– Таким же образом, каким мне удалось услышать и несколько более оживленный разговор между вами и сыщиками.

– Что же вы поняли из разговора? – недоверие ко всем ещё не покинула её.

– Тысячу разных вещей. Во-первых, что ваш муж, к счастью, глупец и тупица. Затем то, что вы находитесь в затруднении, чему я несказанно рад, так как это даст мне возможность оказать вам услугу, а я готов броситься за вас в огонь! И наконец, что императрице нужен смелый, находчивый и преданный человек, готовый преодолеть все преграды по ее поручению и попасть в Империю Рош. Я обладаю, во всяком случае, некоторыми из требуемых качеств, и вот я жду ваших распоряжений.

Госпожа Бон ответила не сразу, но сердце ее забилось от радости и глаза загорелись надеждой.

– А что будет мне порукой, – она поинтересовалась спустя несколько долгих минут, – если я решусь доверить вам эту задачу?

– Порукой пусть служит моя любовь к вам и Клерики его величества. Знаете ли вы их полковника, господина Вельера?. Ну говорите же, приказывайте! Что я должен сделать?

– О да! Его я знаю, не лично, но понаслышке. Императрица не раз говорила о нём как о благородном и честном дворянине.

Госпожа Бон, борясь с последними сомнениями, посмотрела на молодого человека. Но в глазах его был такой огонь, голос звучал так убедительно, что она чувствовала желание довериться ему. Да и, кроме того, другого выхода не было. Приходилось пойти на риск. Чрезмерная осторожность, как и чрезмерная доверчивость были одинаково опасны для императрицы.

Кроме того, мы вынуждены в том признаться, заставило её заговорить и невольное чувство, испытываемое ею к юноше.

– Послушайте, – сказала она, – я уступаю вашим настояниям и полагаюсь на вас. Но клянусь, что, если вы предадите меня, хотя бы враги мои меня помиловали, я покончу с собой, обвиняя вас в моей гибели!

– А я, – проговорил Дартин, – клянусь, что, если буду схвачен, выполняя ваше поручение, я лучше сдохну!

И тогда молодая женщина посвятила его в тайну. Это было их объяснением в любви.

Дартин сиял от гордости и счастья. Эта тайна, которой он владел, эта женщина, которую он любил, придавали ему исполинские силы.

– Я отправляюсь, – сказал он. – Сию же минуту!

– Как это? – изумилась г-жа Бон. – А полк Адептов, а командир?

– Клянусь душой, вы заставили меня забыть обо всем, дорогая Кристина! Вы правы, мне нужен отпуск.

– Снова препятствие! – с болью прошептала девушка.

– О, с этим препятствием, – промолвил после минутного размышления парень, – я легко справлюсь, не беспокойтесь.

– Вы милый и любезный юноша, – сказала Кристина. – Поверьте, что её величество не останется в долгу.

– О, я уже полностью вознагражден! – воскликнул Дартин. – Я люблю вас, вы разрешаете мне говорить вам это…

– Тише! – вдруг прошептала, задрожав.

– Что такое?

– На улице разговаривают…

– Голос?..

– Моего мужа. Да, я узнаю его!

Дартин подбежал к дверям и активировал замки прикосновением к сенсорам.

– Он не войдет, пока я не уйду.

– Но ведь и я должна буду бежать?

– Вы правы, нужно выбраться отсюда.

– Выбраться? Он увидит нас если мы выйдем.

– Тогда нужно подняться ко мне.

– Вы говорите это таким тоном, что мне страшно…

Слеза блеснула во взоре девушки при этих словах. Дартин заметил её и, растроганный, смущенный, упал к ногам.

– У меня, – произнес он, – вы будете в безопасности, как в храме, даю вам слово дворянина.

– Идем, – согласилась Кристина. – Вверяю вам себя, мой друг.

Они, через внутреннюю дверь, проскользнули на площадку, бесшумно поднялись по лестнице и вошли в квартиру парня.

Подойдя затем к панорамному окну, они увидели Шель Бона, который разговаривал с незнакомцем, закутанным в плащ.

При виде человека в плаще Дартин вздрогнул и, выхватив наполовину палаш, бросился к выходу.

Это был тот самый незнакомец.

– Что ты собираешься делать? – остановила его девушка.

– Но я поклялся убить этого мерзавца! – прошипел Дартин, сжимая эфес.

– Ваша жизнь сейчас посвящена вашей задаче и не принадлежит вам. Именем императрицы запрещаю подвергать себя опасности, кроме тех, которые ждут в путешествии!

Парень вернулся к окну и прислушался.

Господин Бон уже открыл дверь своего дома и, видя, что квартира пуста, вернулся к человеку в плаще, которого на минуту оставил одного.

– Она ушла, – сказал Шель. – Должно быть, вернулась в Гартман.

– Вы говорите, – спросил человек в плаще, – что она не догадалась, зачем вы ушли?

– Нет, – самодовольно ответил Бон, – Она для этого слишком легкомысленная женщина.

– А молодой кавалер дома?

– Как видите, ставни у него закрыты, и сквозь щели не проникает ни один луч света.

Они вошли вместе с незнакомцем.

– Мы теперь больше ничего не услышим, – посетовала Кристина.

– Напротив, – успокоил ее юноша, – нам теперь будет еще лучше слышно.

Дартин снял несколько квадратов напольного покрытия, превращавших пол его комнаты в некое подобие уха, разложил на полу ковер, опустился на колени и знаком предложил девушке последовать его примеру, наклонившись.

– Вы уверены, что никого нет дома? – спросил незнакомец.

– Я отвечаю за это, – ответил Бон.

– И вы полагаете, что ваша жена…

– Вернулась во дворец.

– Ни с кем предварительно не поговорив?

– Уверен.

– Это очень важно знать точно, понимаете?

– Значит, сведения, которые я вам сообщил, можно считать ценными?

– Очень ценными, не скрою от вас, дорогой мой Шель.

– Так что кардинал будет мною доволен?

– Не сомневаюсь.

– Великий кардинал!

– Вы хорошо помните, что ваша супруга в беседе с вами не называла никаких имен?

– Кажется, нет.

– Она не называла госпожи Шез, или герцога Ашера, или иной госпожи?

– Нет, она сказала только, что собирается послать меня в Роклэнд, чтобы оказать услугу очень высокопоставленному лицу.

– Предатель! – прошептала Кристина.

– Тише, – проговорил Дартин, взяв её руку, которую она в задумчивости не отняла у него.

– Так, все-таки, – продолжал человек в плаще, – вы идиот, что не сделали вида, будто соглашаетесь. Послание сейчас было бы у вас в руках…

– А я?

– А вы… были бы пожалованы званием дворянина.

– Он вам говорил…

– Да, я знаю, что он хотел обрадовать вас этой неожиданностью.

– Успокойтесь, – произнес Бон. – Жена меня обожает.

– Идиотина! – прошептала девушка.

– Тише! – чуть слышно проговорил Дартин, сильнее сжимая её руку.

– Как это, «не поздно»? – спросил человек в плаще.

– Я отправлюсь в Гартман, вызову жену, скажу, что передумал, что все сделаю.

– Хорошо. Я скоро вернусь, чтобы узнать, чего вы достигли.

Незнакомец и домовладелец вышли.

– Подлец! – сказала девушка, награждая этим эпитетом своего супруга.

– Тише! – повторил парень.

– А теперь, – сказала она, – раз его нет, очередь за вами уходите. Будьте мужественны и в особенности осторожны. Помните, что вы принадлежите императрице.

– Ей и вам! – поправил Дартин. – Не беспокойтесь, прелестная моя. Я вернусь, заслужив её благодарность, но заслужу ли я и вашу любовь?

Ответом послужил лишь яркий румянец, заливший щеки молодой женщины.

Через несколько минут Дартин, в свою очередь, вышел на улицу, закутанный в плащ, край которого воинственно приподнимали ножны длинного плаща.

Госпожа Бон проводила его тем долгим и нежным взглядом, каким женщина провожает человека, пробудившего в ней любовь.

Но когда он скрылся в переплетениях городских магистралей, она упала на колени.

– О, провидение! – прошептала она, ломая руки. – Защити императрицу, защити и меня!

Глава 12. Друзья и планы! Империя Рош?..

Дартин прежде всего отправился к Лау Вельеру. Он знал, что не пройдет и нескольких минут, как кардинал будет обо всем осведомлен через проклятого незнакомца, который несомненно являлся доверенным лицом его преосвященства. И он с полным основанием считал, что нельзя терять ни минуты.

Сердце молодого человека переполняла радость. Ему представлялся случай приобрести в одно и то же время и славу и деньги, и, что самое замечательное, случай этот к тому же сблизил его с женщиной, которую он обожал. Провидение внезапно подарило ему больше, чем то, о чем он когда-либо смел мечтать.

Господин Вельер находился у себя в гостиной, в обычном кругу знатных друзей. Дартин, которого в доме все знали, прошёл прямо в кабинет и попросил слугу доложить, что желал бы переговорить с полковником по важному делу.

Не прошло и нескольких минут ожидания, как вошёл Лау Вельер. Одного взгляда на сияющее радостью лицо молодого человека стало достаточно, что бы дочтенный полковник понял, что произошло нечто новое.

В течение всего пути Дартин задавал себе вопрос: довериться ли Лау Вельеру или только испросить у него свободы действий для одного секретного дела? Но Лау Вельер всегда вел себя по отношению к нему с таким благородством, он так глубоко был предай императору и императрице и так искренне ненавидел кардинала, что молодой человек решил рассказать ему все.

– Вы просили меня принять вас, мой молодой друг, – спросил Вельер.

– Да, – ответил Дартин, – и вы извините меня, что я вас потревожил, когда узнаете, о каком важном деле идет речь.

– В таком случае, говорите.

– Дело идет, – понизив голос, произнес Дартин, – не более и не менее как о чести, а может быть, и о жизни императрицы.

– Что вы говорите! – понизил голос Вельер, озираясь, чтобы убедиться, не слышит ли их кого-нибудь, и снова остановил вопросительный взгляд на лице своего собеседника.

– Я говорю, – ответил Дартин, – что случай открыл мне нечто важное…

– Что вы, молодой человек, будете хранить, даже если бы за это пришлось заплатить жизнью.

– Но я должен посвятить в неё вас, ибо вы один в силах мне помочь выполнить задачу, возложенную на меня ее величеством.

– Эта тайна разве ваша? – вскинул брови полковник.

– Нет, это тайна императрицы, – повинился Дартин.

– Разрешила ли вам её величество посвятить меня в неё?

– Нет, даже напротив! Мне приказано строго хранить её.

– Почему же вы собираетесь открыть её мне?

– Потому что, как я уже сказал, я ничего не могу сделать без вашей помощи, и я опасаюсь, что вы откажете в милости, о которой я собираюсь просить, если не будете знать, для чего я об этом прошу.

– Сохраните вверенную вам тайну, молодой человек, и скажите, чего вы желаете.

– Я желал бы, чтобы вы добились для меня у господина Эссара отпуска на две недели.

– Когда?

– С нынешней ночи.

– Вы покидаете Гранж?

– Именно, чтобы выполнить поручение.

– Можете ли вы сообщить мне, куда вы отправитесь?

– В Роклэнд.

– Заинтересован ли кто-нибудь в том, чтобы вы не достигли цели?

– Кардинал, как мне кажется, отдал бы все на свете, чтобы помешать мне.

– И вы отправляетесь в одиночку?

– Я отправляюсь один.

– В таком случае вы не доберетесь, ручаюсь вам словом Вельера!

– Почему?

– К вам подошлют убийц.

– Я умру, выполняя свой долг!

– Но поручение ваше останется невыполненным.

– Это правда… – посетовал Дартин.

– Поверьте мне, – продолжал Вельер, – в такие предприятия нужно пускаться четверым, чтобы до цели добрался хоть один.

– Да, вы правы, – воспрянул духом Дартин. – Но вы знаете Шосса, Басс и Росс и знаете также, что я могу располагать ими.

– Не раскрыв тайны?

– Мы раз и навсегда поклялись слепо доверять и неизменно хранить преданность. Кроме того, вы можете сказать им, что доверяете мне всецело.

– Я могу предоставить каждому из них отпуск на две недели: Шоссу, которого все ещё беспокоит его рана, – чтобы он отправился на воды в Орж, Басс и Росс – чтобы они сопровождали друга, которого не могут оставить одного в таком тяжелом состоянии. Отпускное свидетельство послужит доказательством, что поездка совершается с моего согласия.

– Благодарю вас. Вы бесконечно добры, поклонился Дартин.

– Отправляйтесь к ним немедленно. Отъезд должен совершиться сегодня же ночью… Да, но сейчас напишите прошение на имя господина Лау Эссара.

Возможно, за вами уже следует по пятам убийца или следит кто-то, и ваш приход ко мне, о котором в этом случае уже известно кардиналу, будет оправдан.

Дартин составил прошение, и, принимая его из рук молодого грегорианца, Вельер объявил, что не позже чем через два часа все четыре отпускных свидетельства будут на квартирах каждого из четверых участников мероприятия.

– Будьте добры послать мое свидетельство к Шоссу, – попросил Дартин. – Я опасаюсь, что, вернувшись домой, могу натолкнуться на какую-нибудь неприятную неожиданность.

– Не беспокойтесь. До свидания и счастливого пути… Да, подождите! – крикнул Вельер, останавливая Дартина.

Парень вернулся.

– Деньги у вас есть?

Дартин щелкнул пальцем по малому кофру с наличными, которая была у него.

– Достаточно? – спросил Вельер.

– Три десятых полноценного кредита.

– Отлично. С этим можно добраться на край света. Итак, отправляйтесь!

Дартин поклонился Лау Вельеру, который протянул парню руку. Молодой грегорианец с почтительной благодарностью пожал её. Со дня своего приезда в Гранж он не мог нахвалиться этим прекрасным человеком, всегда таким благородным, честным и великодушным.

Первый, к кому зашел Дартин, стала Росс. Он не был у своего друга, или подруги, с того памятного вечера, когда следил за г-жой Бон. Более того, он даже редко встречался в последнее время с ней, и каждый раз, когда видел её, ему казалось, будто на лице её он замечает следы какой-то глубокой печали.

В этот вечер Росс также ещё не ложилась и была мрачна и задумчива.

Дартин попытался расспросить её о причинах грусти. Росс сослалась на комментарий к восемнадцатой главе какого-то блаженного, который ей нужно было написать к будущей неделе, что якобы крайне её беспокоило.

Беседа обоих друзей длилась уже несколько минут, как вдруг появился один из слуг Вельера и подал Росс запечатанный пакет.

– Что это? – спросил Клерик.

– Разрешение на отпуск, о котором вы, изволили просить, – ответил слуга.

– Но я вовсе не просил об отпуске! – удивилась Росс, говоря по образу мужчины.

– Молчи и бери, – шепнул Дартин. – И вот вам, пять сотых кредита за труды, – добавил он, обращаясь к слуге. – Передайте господину Вельеру, что господин Росс сердечно благодарит его.

Поклонившись до земли, слуга вышел.

– Что это значит? – спросила боевая подруга.

– Собери всё, что может понадобиться для двухнедельного путешествия, и следуй за мной.

– Но я сейчас не могу оставить Гранж, не узнав…

Росс умолкла.

– …что с нею сталось, не так ли? – продолжил за ней Дартин.

– С кем? – спросила девушка удивившись.

– С женщиной, которая была тут. С той, у которой вышитый платок.

– Кто сказал тебе, что здесь была женщина? – ещё больше удивилась Росс, побледнев как смерть.

– Я видел её.

– И знаешь, кто она?

– Догадываюсь, во всяком случае.

– Послушай. Раз ты знаешь так много разных вещей, то не известно ли тебе, что сталось с этой женщиной?

– Полагаю, что она вернулась в Ур.

– В Ур?.. Да, возможно, ты знаешь её. Но как же она вернулась в Тур, ни слова не сказав мне?

– Она опасалась ареста. Боялась навлечь на тебя беду.

– Дартин! Ты возвращаешь меня к жизни! – радостно подметила подруга. – Я думала, что меня презирают, обманывают. Я так была счастлива снова увидеться с ней! Я не могла предположить, что она рискует своей свободой ради меня, но, с другой стороны, какая причина могла заставить её вернуться в Гранж?

– Та самая причина, по которой мы сегодня отправляемся в империю Рош.

– Какая же это причина? – слова парни заинтриговали подругу.

– Когда-нибудь, Росс, она станет тебе известна. Но пока я воздержусь от лишних слов помня о племяннице богослова.

Девушка улыбнулась, вспомнив сказку, рассказанную когда-то друзьям.

– Ну что ж, раз она уехала из Гранжа и ты в этом уверен, ничто меня больше здесь не удерживает, и я готова отправиться с тобой. Сказал, что мы отправляемся…

– …прежде всего к Шоссу, и если ты собираешься со мной, то советую поспешить, так как мы потеряли очень много времени. Да, кстати, предупреди своего биотехноса Эша.

– Он с нами?

– Вполне возможно. Во всяком случае, будет полезно, чтобы он также пришёл к Шоссу.

Росс позвала Эша и приказала ему прийти вслед за ними к Шоссу.

– Итак, идем, – подвела итог девушка, беря плащ, шпагу и засунув за пояс свои три однозарядных рельсовика.

В поисках какой-нибудь случайно затерявшейся мелочи она обыскала несколько ящиков. Убедившись, что поиски напрасны, направилась к выходу вслед за Дартином, мысленно задавая себе вопрос, откуда молодой Адепт мог знать, кто была женщина, пользовавшаяся её гостеприимством, и знать лучше её самой, куда эта женщина скрылась.

Уже на пороге Росс положила руку на плечо Дартину.

– Ты никому не говорил об этой женщине? – спросила с беспокойством.

– Никому на свете.

– Не исключая Шосса и Басс?

– Ни единого словечка.

– Слава богу!

И, успокоившись на этот счет, она продолжала путь вместе с парнем. Воспользовались вызванным гравикаром, аз у Дартина появились средства и вскоре оба достигли дома, где жил Шосс.

Когда они вошли, Клерик держал в одной руке разрешение на отпуск, в другой письмо Вельера.

– Не объясните ли вы, что означает этот отпуск и это письмо, которое я только что получил? – спросил он с удивлением.

«Любезный мой Шосс, я согласен, раз этого настоятельно требует ваше здоровье, предоставить вам отдых на две недели. Можете ехать на воды в Орж или на любые другие, по вашему усмотрению. Поскорее поправляйтесь.

Благосклонный к вам полковник Вельер.»

– Это письмо и этот отпуск, Шосс, означают, что вам надлежит следовать за мной, – безапеляционно заявил Дартин.

– На воды в Орж? – удивлению друга не было пределов.

– Туда или в иное место.

– Для службы императору?

– Императору и императрице. Разве мы не слуги их величеств?

Как раз в эту минуту появилась Басс.

– Трубу в сопло! – воскликнула она, входя. – С каких это пор Клерикам Легиона предоставляется отпуск, о котором они не просили?

– С тех пор, как у них есть друзья, которые делают это за них.

– Ага… – протянула Басс. – Здесь, по-видимому, есть какие-то новости.

– Да, мы уезжаем, – ответила Росс с безразличием.

– В какие края? – спросила Басс. – Уточните пожалуйста!

– Право, не знаю хорошенько, – ответила подруга. – Спроси у Дартина.

– Мы отправляемся в Роклэнд, господа, – ошарашил Дартин.

– Куда? – воскликнула Басс. – А что же мы будем делать в империи Рош?

– Вот этого я не имею права сказать, господа. Вам придется довериться.

– Но для путешествия нужны деньги, – заметила Басс, до конца не осознавая необходимость срываться, но верившая в неё, – а у меня их нет.

– У меня тоже.

– И у меня.

– У меня они есть, – успокоил Дартин, вытаскивая из кармана свой клад и бросая его на стол. – В этом кофре три десятых полновесного кредита. Возьмем из них каждый по семьдесят пять сотых, этого достаточно на дорогу туда и обратно. Впрочем, успокойтесь! Мы не все доберемся до Роклэнда.

– Это ещё почему?

– Потому что, по всей вероятности, кое-кто из нас отстанет в пути.

– Так что же это? Мы пускаемся в боевой поход?

– И даже в очень опасный, должен вас предупредить!

– Твою шрапнель по борту шаттла! – эмоционально воскликнула Басс. – Но раз мы рискуем быть убитыми, я хотела бы, по крайней мере, знать, во имя чего.

– Легче тебе от этого будет? – спросил Шосс.

– Должен признаться, – подметила Росс, – что я согласна с Басс.

– А разве император имеет обыкновение давать вам отчет? Нет. Он просто говорит вам идите драться. И вы идете. Во имя чего? Вы даже и не задумываетесь над этим.

– Дартин прав, – согласился Шосс, как самый рассудительный и опытный. – Вот наши три отпускных свидетельства, присланные господином полковником, и вот триста сотых кредита, данные неизвестно кем. Пойдем умирать, куда нас посылают. Стоит ли жизнь того, чтобы так много спрашивать! Дартин, я готов следовать за тобой.

– И я тоже! – вздохнула Басс.

– Ну и я! – кивнула Росс. – Кстати, я не прочь сейчас уехать из Гранжа. Мне нужно развлечься.

– Развлечений у вас хватит, будьте спокойны, – заметил Дартин.

– Прекрасно. Когда же мы отправляемся? – правомерно спросил Шосс.

– Сейчас же, – ответил Дартин. – Нельзя терять ни минуты.

– Эй, Мо, Пращ, Роберта, Эш! – крикнули все четверо своим биотехносам. – Готовьте седельные кофры лайтфлаев.

В те годы полагалось, чтобы каждый Клерик держал в главной квартире, как в казарме, лайтфлай для себя и своего слуги. Пращ, Мо, Роберта и Эш бегом бросились исполнять приказания господ.

– А теперь, – сказала Басс, – составим план кампании. Куда же мы направляемся прежде всего?

– Але, – обозначил первоначальную точку с небольшим космопортом Дартин. – Это кратчайший путь в Рош и Роклэнд. Там находится единственный шаттл, способный беспрепятственно пересекать границы империй.

– В таком случае вот мое мнение… – начала Басс.

– Говори.

– Четыре человека, едущие куда-то вместе, могут вызвать подозрения.

Дартин каждому из нас даст надлежащие указания. Я выеду вперёд, чтобы разведать дорогу. Шосс выедет двумя часами позже через Мьен. Росс последует за ними на Айон. Что же касается Дартина, он может выехать по любой дороге, но в одежде Праща, а тот отправится вслед за нами, изображая Дартина, и в форме Адепта.

– Господа, – вмешался с возражением Шосс, – я считаю, что не следует в такое дело посвящать слуг. Тайну может случайно выдать дворянин, но лакей почти всегда продаст её.

– План Басс мне представляется неудачным, – подтвердил Дартин. – Прежде всего я и сам не знаю, какие указания должен дать вам. Я везу карту памяти с монограммой. Вот и всё. Я не могу снять три копии, и даже одну, поэтому, как мне кажется, нам следует передвигаться вместе.

Послание лежит вот здесь, в этом кармане. – он указал, в каком кармане лежит карта. – Если я буду убит, один из вас возьмет её, и вы будете продолжать путь. Если его убьют, настанет очередь третьего, и так далее. Лишь бы доехал один. Этого будет достаточно.

– Браво, Дартин! Я такого же мнения, как ты, – похлопал друга по плечу Шосс. – К тому же надо быть последовательным. Я еду на воды, вы меня сопровождаете. Но ведь я свободен в выборе и могу направиться лечиться хоть в Але. Нас вознамерятся задержать и я предъявляю письмо полковника, а вы ваши свидетельства. На нас нападают. Мы защищаемся. Нас судят, а мы со всем упорством всё отрицаем. С четырьмя людьми, путешествующими в одиночку, ничего не стоит справиться, тогда как четверо вместе, это уже отряд. Мы вооружим наших слуг. Если против нас вышлют армию, то мы примем бой, и тот, кто уцелеет, как сказал Дартин, отвезет послание.

– Прекрасно, – добавила Росс. – Ты говоришь редко, друг, но зато когда заговоришь, то в тему. Я принимаю план.

– Я также, – кивнула Басс, – если Дартин с ним согласен. Дартин, которому поручено всё, естественно, начальник нашей экспедиции. Пусть он решает, а мы выполним его приказания.

– Так вот, – перенял слово юноша. – Я так решил! Мы принимаем план Шосса и отбываем через полчаса.

– Принято! – хором проговорили все три Клерика.

Затем каждый из них, протянув руку к кофру, взял себе семьдесят пять сотых кредита и принялся за приготовления, чтобы через полчаса быть готовым к отъезду.

* * *

В два часа ночи наши четыре искателя приключений выехали из Гранжа через. Пока вокруг царил мрак, они ехали молча. Темнота против их воли действовала на них, всюду мерещились засады.

При первых лучах светила языки у них развязались, а вместе с лучами вернулась и обычная веселость. Словно накануне сражения, сердца бились сильнее, глава улыбались. Как-то чувствовалось, что жизнь, с которой, быть может, придется расстаться, в сущности, совсем не плохая штука.

Вид колонны, впрочем, был весьма внушительный. Черные лайтфлаи Клериков двигались вместе и синхронно, все это уже само по себе могло бы раскрыть самое строгое инкогнито.

Позади четырех друзей ехали слуги, вооруженные до зубов.

Все шло благополучно до Тильи, куда друзья прибыли в восемь часов утра. Нужно было позавтракать. Они припарковались и соскочили с лайтфлаев у дорожного кафе. Слугам приказали проверить технику и быть наготове, чтобы немедленно продолжать путь.

Друзья вошли в общую комнату и сели за стол.

Какой-то дворянин, только что прибывший, завтракал, сидя за тем же столом. Он завел разговор о погоде. Наши путники ответили. Он выпил за их здоровье. Они выпили за его здравие.

Но в ту минуту, когда Роберта переодетая под парня, вошла с докладом, что лайты готовы, и друзья поднялись из-за стола, незнакомец предложил Басс выпить за здоровье кардинала. Басс ответила, что готова это сделать, если незнакомец, в свою очередь, выпьет за императора. Незнакомец воскликнул, что не знает другого императора, кроме его преосвященства. Басс, полностью перевоплотившаяся в парня, назвала его пьяницей. Незнакомец предсказуемо выхватил шпагу и активировал плазменный контур.

– Вы допустили оплошность, – подметил Шосс обращаясь к боевой подруге. – Но ничего не поделаешь. Отступать сейчас уже нельзя. Убейте этого человека и как можно скорее нагоните нас.

Трое приятелей вскочили на лайты и помчались, в то время как Басс клятвенно обещала своему противнику продырявить его всеми способами, известными в фехтовальном искусстве.

– Итак, номер один, – заметил Шосс, когда они отдалились.

– Но почему этот человек привязался именно к ней, а не к кому-либо другому из нас? – спросила Росс.

– Потому что Она разговаривала громче всех и этот человек принял её за начальника, – ответил пояснением Дартин.

– Я всегда говорил, что этот молодой грегорианец кладезь премудрости, – пробормотал Шосс.

И они помчались дальше.

В Ове они остановились на два часа, чтобы передохнуть, отчасти же надеясь дождаться Басс. По истечении двух часов, видя, что подруга не появляется и о ней нет никаких известий, поехали дальше.

В одной миле за Ове, в таком месте, где дорога сжималась между двумя откосами, им повстречалось восемь или десять человек, которые, пользуясь тем, что дорога здесь не была вымощена как следует плитами, делали вид, что чинят полотно.

Росс, боясь в этом искусственном месиве пыли и грязи испачкаться, резко окликнула их. Шосс попытался остановить её, но было уже поздно. Рабочие принялись насмехаться над друзьями, и их наглость заставила даже спокойного Шосса потерять голову и двинуть лайтфлай прямо на одного из них.

Тогда все эти люди отступили к канаве и вооружились спрятанными там рельсовиками. Наши путешественники были вынуждены буквально проехать сквозь строй.

Залп, ещё и затем другой. Инверсионные следы от выпущенных зарядов расчертили пространство.

Росс был ранен в плечо, а у Роберта осколок засел в мясистой части тела, пониже поясницы. А соскользнув с флайта и не имея возможности разглядеть свою рану, он видимо, счел её более тяжелой, чем она была на самом деле.

– Это явная засада, – констатировал очевидное Дартин. – Отстреливаться не будем! Вперед!

Росс, хотя и раненая, ухватилась за управление своего лайтфлая, который понесся вслед за остальными. Флайт Роберта нагнал их и двигаясь на автопилоте занял свое место в ряду.

– У нас будет запасной транспорт, – среагировал Шосс.

– Все это так, – заметила Росс, – но они убьют беднягу Басс, когда она будет проезжать мимо.

– Если бы Басс была на ногах, она успела бы уже нас нагнать, – парировал Шосс. – Я думаю, что, став в позицию бойца, тот пьяница протрезвел.

Они мчались еще часа два, хотя лайтфлаи повредили так, что приходилось опасаться, как бы они вскоре не вышли из строя.

Свернули на второстепенную трассу, надеясь, что здесь они скорее избегнут столкновений. Но в Кере Росс сказала, что не в силах двигаться дальше. И в самом деле, чтобы доехать сюда, потребовалось всё мужество, которое она скрывала под внешним изяществом и изысканными манерами. С каждой минутой она все больше бледнела, и её приходилось иногда поддерживать. Её ссадили у входа в какой-то кабачок и оставили при ней Эша, который в вооруженных стычках скорее был помехой, чем подмогой.

Затем они снова двинулись дальше, надеясь заночевать в Айоне.

– Дьявол! – проговорил Шосс, когда маленький отряд, состоявший уже только из двух господ и двух слуг-биотехносов, Мо и Праща, снова понесся. – Больше уж я не попадусь на их удочку! Могу поручиться, что отсюда и до самого Але они не заставят меня и рта раскрыть. Клянусь…

– Не стоит, – прервал его Дартин. – Лучше прибавим ходу, если только выдержат флайты.

Они добрались до Айона и в полночь спешились у гостиницы.

Администратор, он же хозяин, казался учтивейшим человеком на свете. Он встретил приезжих, держа в одной руке стилизованный под подсвечник источник света. Он высказал намерение отвести двум своим гостям, каждому в отдельности, по прекрасной комнате. К сожалению, комнаты эти находились в противоположных концах гостиницы.

Дартин и Шосс отказались. Хозяин отвечал, что у него нет другого помещения, достойного их милости. Но путники ответили, что проведут ночь в общей комнате, на матрацах, которые можно будет постелить на полу. Хозяин пробовал настаивать, но друзья не сдавались.

Пришлось подчиниться их желанию.

Не успели они расстелить постели и запереть дверь, как раздался стук в ролл-ставень. Они спросили, кто это, узнали голоса своих слуг и открыли окно.

Это были действительно Праще и Мо.

– Для охраны транспорта будет достаточно одного Мо, – пояснил Пращ. – Если господа разрешат, я лягу здесь поперек дверей. Таким образом, господа могут быть уверены, что до них не доберутся.

– А на чем ты ляжешь? – правомерно поинтересовался Дартин.

– Вот моя постель, – ответил Пращ, указывая на охапку ветоши из гаража.

– Ты прав. Иди сюда, – выразил согласие Дартин. – Физиономия хозяина и мне не по душе. Уж очень сладкая.

– Мне он тоже не нравится, – добавил Шосс.

Пращ забрался в окно и улегся поперек дверей, тогда как Мо отправился спать в гараж, обещая, что завтра к пяти часам утра все четыре лайтфлая будут готовы и произведён мелкий ремонт.

Ночь прошла довольно спокойно. Около двух часов, правда, кто-то попытался отворить дверь, по Пращ, проснувшись, закричал: «Кто?» Ему ответили, что ошиблись дверью, и удалились.

В четыре часа утра донесся отчаянный шум из гаража. Мо, как оказалось, попытался разбудить техников, и те бросились его бить. Распахнув окно, друзья увидели, что несчастный Мо лежит во дворе без сознания. Голова его была рассечена рукояткой от слесарного инструмента.

Пращ спустился во двор, чтобы привести в готовность транспорт. Но ноги лайтфлаи оказались испорчены. Один только флайт Роберта мог бы продолжать путь, но, по непонятному недоразумению, двигателист, за которым якобы посылали, разобрал силовую установку.

Положение начинало вызывать беспокойство. Все эти беды, следующие одна за другой, могли быть делом случая, но с такой же вероятностью могли быть и плодом заговора. Шосс и Дартин вышли на улицу, а Пращ отправился узнать, нельзя ли где-нибудь в окрестностях купить три лайтфлая по сходной цене.

У входа в придорожное кафе стояли два таких. Это было как раз то, что требовалось. Пращ спросил, где хозяева транспорта и ему ответили, что хозяева ночевали здесь в гостинице и сейчас расплачиваются.

Шосс спустился, чтобы расплатиться за ночлег, а Дартин и Пращ остались стоять у входа.

Хозяин находился в комнате с низким потолком, расположенной в глубине дома. Шосса попросили пройти туда. Входя в комнату и ничего не подозревая, он вынул два сотых кредита и подал их хозяину что сидел за конторкой, один из ящиков которой был выдвинут. Он взял и, повертев их в руках жетоны, вдруг закричал, что деньги фальшивые и что он немедленно велит арестовать Шосса и его товарищей как фальшивомонетчиков.

– Паскуда! – заорал в гневе Клерик, наступая на него. – Я тебе уши отрежу!

В ту же минуту четверо вооруженных до зубов мужчин ворвались через боковые двери и бросились на Шосса.

– Я в ловушке! – заорал он во всю силу своих легких. – Дартин! Уматывай! – И дважды выстрелил из рельсовика.

Дартин и Пращ не заставили себя уговаривать. Они вскочили на флайты у входа и, понеслись по дороге дав полную тягу.

– Не видел что с Шоссом? – на выдохе спросил Дартин у Праща, не замедляя хода, а поровнявшись.

– Я видел, как он двумя выстрелами уложил двоих из нападавших, и сквозь стекла дверей мне показалось, будто он рубится с остальными.

– Молодец Шосс! – прошептал Дартин. – И подумать только, что пришлось его покинуть! Впрочем, возможно, что и нас ожидает та же участь несколькими шагами дальше. Вперед, Пращ, вперед! Ты славный малый!

– Я ведь говорил вам это, – ответил биотехнос.

И оба, не останавливаясь, домчались до следующей точки, но, опасаясь новых неожиданностей, не выпускали из виду свои флайты, а тут же на улице наскоро закусив, помчались дальше.

В паре сотен метров от Але, где в космопорте дожидался шаттл, флайт Дартина рухнул. Оставался транспорт Праща, но и он остановился, пустив дым из силовой установки.

К счастью, как мы уже говорили, они находились в каких-нибудь ста шагах от города. Кинув лайтфлаи на проезжей части дороги, они бегом бросились в крохотный космопорт, пренебрегая транспортом. Когда до цели осталось совсем немного и уже стало видно захваты стыковочных стапелей кораблей, биотехнос обратил внимание Дартина на какого-то дворянина, который, видимо, только что прибыл со своим слугой и шёл в ту же сторону, опередив их всего на каких-нибудь пятьдесят шагов.

Они поспешили нагнать этого человека, который, видимо, куда-то торопился. Высокие ботинки его были покрыты слоем пыли, и он расспрашивал, нельзя ли ему немедленно отправиться в полёт в Империю Рош, на планету Роклэнд в одноимённую столицу.

– Не было бы ничего проще, – отвечал капитан того самого трофейного шаттла, совершенно готового к отбытию, – но сегодня утром пришёл приказ не выпускать никого без особого разрешения кардинала.

– У меня есть такое разрешение, – парировал дворянин, вынимая из кармана карту памяти с вензелем. – Вот оно.

– Пусть его пометит начальник космопорта, – пожал плечами хозяин шаттла.

– Где же мне найти этого начальника?

– Он в своем загородном доме. Тут тихая и мирная жизнь провинции, – пояснил капитан зевая.

– И этот дом расположен?..

– В четверти мили от города. Вот он виден отсюда, у подножия того холма.

– Хорошо, – согласился приезжий.

И, сопровождаемый своим лакеем, направился к дому начальника космопорта.

Пропустив их на пятьсот шагов вперед, Дартин и Пращ последовали за ними.

Выйдя за пределы города, Дартин ускорил шаг и нагнал приезжего дворянина на опушке небольшой рощи.

– Уважаемый, – начал Дартин, – вы очень спешите?

– Очень спешу.

– Мне чрезвычайно жаль, – продолжал Дартин, – но, ввиду того что и я спешу, то хотел попросить вас об одной услуге.

– О чем? – до собеседника дошло, что к нему цепляются не просто так.

– Я хотел просить вас пропустить меня вперед.

– Невозможно, – принял игру дворянин не видя достойного противника в Дартине.

– Так вот, мне нужен приказ, который у вас есть и которого у меня нет, хотя он мне крайне необходим.

– Вы шутите, надеюсь?

– Я никогда не шучу.

– Мой храбрый юноша, я разобью вам голову… Бен, подай рельсовики!

– Пращ, – среагировал Дартин, – разделайся со слугой, а я справлюсь с его господином.

Биотехнос, расхрабрившийся после первых своих подвигов, бросился на Бена, и, благодаря своей силе и ловкости опрокинув его на спину, поставил ему колено на грудь.

– Делайте свое дело, – крикнул Пращ, – я свое сделал!

Видя все это, дворянин выхватил шпагу, активировал контур и ринулся на Дартина, но заимел дело с сильным противником.

За три секунды Дартин, имевший очень большую природную силу и ловкость, росший на луне с повышенной силой тяжести, трижды ранил его, при каждом ударе приговаривая:

– Вот это за Шосса! Вот это за Басс! Вот это за Росс!

При третьем ударе приезжий рухнул.

Предположив, что он мертв или, во всяком случае, без сознания, Дартин приблизился к нему, чтобы забрать у него карту памяти. Но, когда протянул руку, чтобы обыскать его, раненый, не выпустивший из рук шпаги, ударил его острием в грудь.

– Вот это лично вам! – проговорил он.

– А этот за меня! Последний, на закуску! – в бешенстве крикнул Дартин, пригвоздив его к земле четвертым ударом палаша в живот.

На этот раз дворянин закрыл глаза и потерял сознание.

Нащупав карман, в который приезжий спрятал разрешение на отлёт, Дартин взял его себе. Разрешение было выписано на имя графа де Варда.

Бросив последний взгляд на красивого молодого человека, которому едва ли было больше двадцати пяти лет и которого он оставлял здесь без сознания, а может быть, и мертвым, Дартин вздохнул при мысли о странностях судьбы, заставляющей людей уничтожать друг друга во имя интересов третьих лиц, им совершенно чужих и нередко даже не имеющих понятия об их существовании.

Но вскоре его от этих размышлений отвлек Бен, вопивший что есть мочи и взывавший о помощи.

Пращ схватил его за горло и сжал изо всех сил.

– Слушайте, – сказал он, – пока я буду вот этак держать его, он будет молчать. Но стоит мне его отпустить, как он снова заорет. Упрямый.

И в самом деле, как крепко ни сжимал биотехнос ему горло, Бен все ещё пытался издавать какие-то звуки.

– Погоди, – остановил его Дартин.

И, вытащив платок, он заткнул упрямцу рот.

– А теперь, – предложил Пращ, – привяжем его.

Они проделали это весьма тщательно. Затем подтащили графа Ле Гора поближе к его слуге.

Наступала ночь. Раненый и его слуга, связанный по рукам и ногам, находились в кустах в стороне от дороги, и было очевидно, что они останутся там до утра.

– А теперь, – сказал Дартин, – к начальнику космопорта!

– Но вы, кажется, ранены, – заметил слуга.

– Пустяки! Займемся самым спешным, а после вернемся к моей ране. Она, кстати, по-моему, неопасна.

И оба они быстро зашагали к дому почтенного чиновника.

Ему доложили о приходе графа Ле Гора. Дартина ввели в кабинет.

– У вас есть разрешение, подписанное кардиналом? – спросил начальник.

– Да, – ответил Дартин. – Вот оно.

– Ну что ж, всё в полном порядке. Есть даже указание содействовать вам.

– Вполне естественно, – заявил Дартин. – Я из числа приближенных его преосвященства.

– Его преосвященство, по-видимому, желает воспрепятствовать кому-то отлёту в Рош.

– Да, некоему Дартину, грегорианцу, дворянину, который выехал из Гранжа в сопровождении трех своих приятелей, намереваясь пробраться в Роклэнд.

– Вы его знаете?

– Кого?

– Этого Дартина.

– Великолепно знаю.

– Тогда укажите мне все его приметы.

– Нет ничего легче.

И Дартин набросал до мельчайшей черточки портрет графа Ле Гора.

– Кто его сопровождает?

– Лакей, по имени Бен.

– Выследим их, и если только они попадутся нам в руки, его преосвященство может быть спокоен. Мы препроводим их в Гранж под должным конвоем.

– И тем самым, – произнес Дартин, – вы заслужите благоволение Лау Гише.

– Вы увидите его по возвращении, граф?

– Без всякого сомнения.

– Передайте ему, пожалуйста, что я верный его слуга.

– Непременно передам.

Обрадованный этим обещанием, начальник порта сделал пометку в файлах и вернул Дартину разрешение на вылет.

Дартин не стал тратить даром время на лишние любезности. Поклонившись начальнику космопорта и поблагодарив его, он удалился.

Выйдя на дорогу, и он и Пращ ускорили шаг и, обойдя лес окружным путем, вошли в город.

Шаттл по-прежнему находился в захватах, готовый к вылету а капитан ждал на берегу.

– Как дела? – спросил он, увидев Дартина.

– Вой мой пропуск.

– А другой господин?

– Он сегодня не полетит никуда, – заявил Дартин. – Но не беспокойтесь, я оплачу проезд за нас обоих.

– В таком случае, в путь.

– В путь! – повторил Дартин.

Он и Пращ вскочили в бот и через пять минут они были на борту шаттла.

Было самое время заняться своей раной. К счастью, как и предполагал Дартин, она была не слишком опасна. Острие шпаги наткнулось на броневставку куртки Адепта, и потеряв силу ударило в ребро, скользнуло вдоль кости. Сорочка сразу же прилипла к ране, и крови пролилось всего несколько капель.

Дартин изнемогал от усталости. Ему отвели каюту, где он повалился на кровать и уснул.

На следующий день, утром по времени, они оказались уже на подлёте к столичной планете Империи Рош. В десять часов шаттл сел и пристыковался в космопорту, а в половине одиннадцатого Дартин ступил ногой на землю Рош и закричал:

– Наконец у цели!

Но это было еще не все, надо было добраться до столицы.

В Империи Рошш прокат работал исправно. Дартин и слуга-биотехнос взяли каждый по флайту и за четыре часа они благополучно достигли столицы.

Парень не знал Роклэнда, не знал ни слова по-роклэндски, но он банально написал имя герцога Легг Ашера маркером на куске пластика, и ему сразу же указали где герцогский дворец. Просто и без затей. А кого тут бояться? Ведь погоня осталась на Гранже.

Герцог находился в Румве, где охотился вместе с императором.

Дартин вызвал доверенного камердинера герцога, который сопровождал своего господина во всех путешествиях и отлично говорил по-гранжски. Молодой Грегорианец объяснил ему, что только сейчас прибыл из Гранжа по делу чрезвычайной важности и ему необходимо видеть герцога.

Уверенность, с которой говорил Дартин, убедила камердинера Патика, так звали слугу министра. Он велел приготовить пару лайтфлаев и взялся сам проводить молодого Адепта. Что же касается Праща, то бедняга, когда его сняли транспорта, уже просто одеревенел и был полумертв от усталости. Дартин казался существом железным. По прибытии в Румвейский замок они справились, где пребывает герцог. Император и Легг Ашер были заняты охотой где-то на болотах, в двух-трех милях отсюда. В двадцать минут юноша и его спутник домчались до указанного места и вскоре Патик услышал голос герцога.

– О ком прикажете доложить милорду герцогу? – спросил Патик.

– Скажите, молодой человек, затеявший с ним ссору в Гранже.

– Странная рекомендация!

– Вы увидите, что она стоит любой другой.

Патрик нагнав герцога, он доложил ему в приведенных нами выражениях о том, что его ожидает гонец.

Герцог сразу понял, что речь идет о Дартине, и, догадываясь, что в Гранжире, по-видимому, произошло нечто такое, о чем ему считают необходимым сообщить, он только спросил, где находится человек, который привез эти новости. Издали узнав форму Адепта, он подъехал на своём лайтфлае к Дартину.

– Не случилось ли несчастья с императрицей? – встревожился герцог, и в этом сказалась вся его забота и любовь.

– Не думаю, но все же полагаю, что ей грозит большая опасность, от которой оградить её может только ваша милость.

– Я? – удивился Ашер. – Неужели я буду иметь счастье быть ей хоть чем-нибудь полезным? Говорите!

– Вот послание, – сказал Дартин.

– От кого?

– От её величества, полагаю.

– От неё? – переспросил герцог, так сильно побледнев, что Дартин подумал, уж не стало ли ему дурно.

Герцог принял потрёпанную карту памяти.

– Что это? – спросил он, указывая на одно место, прорванное насквозь.

– А, – отмахнулся парень, – я и не заметил! Верно, шпага графа Ле Гора проделала эту дыру, когда вонзилась мне в грудь.

– Вы ранены? – забеспокоился вельможа, разворачивая голограмму с посланием.

– Пустяки, – вновь отмахнулся парень, – царапина.

– О! Что я узнаю! – воскликнул герцог. – Патик, оставайся здесь… или нет, лучше догони императора, где бы он ни был, и передай, что я почтительнейше прошу его величество меня извинить, но дело величайшей важности призывает меня в Роклэнд… Едем!

И оба помчались в сторону столицы.

Глава 13. Призрак Лигетты

Дорогой герцог расспросил Дартина если не обо всем случившемся, то, во всяком случае, о том, что Дартину было известно. Сопоставляя то, что он слышал из уст молодого человека, со своими собственными воспоминаниями, герцог Ашер мог составить себе более или менее ясное понятие о положении, серьезность которого, впрочем, при всей своей краткости и неясности, указывало и послание императрицы.

Но особенно герцог был поражен тем, что кардиналу, которому так важно было, чтобы этот молодой человек не ступил на планету империи Рош, все же не удалось задержать его в пути. В ответ на выраженное герцогом удивление Дартин рассказал о принятых им предосторожностях и о том, как благодаря самоотверженности его трех друзей, которых он, раненных, окровавленных, вынужден был покинуть, ему удалось самому отделаться ударом шпагой, порвавшим карту памяти императрицы, ударом, за который он такой страшной монетой расплатился с графом Ле Гором.

Слушая Дартина, рассказавшего всё это с величайшей простотой, Легг Ашер Роклэндский время от времени поглядывал на парня, словно не веря, что такая предусмотрительность, мужество и преданность могут сочетаться с обликом юноши, которому едва ли исполнилось двадцать.

Флайты неслись как вихрь, и через несколько минут они достигли Роклэнда. Дартин думал, что, въехав в город, герцог поубавит ход, но он продолжал нестись, мало беспокоясь о том, что сбивал с ног неосторожных пешеходов, попадавшихся на пути. При проезде через внутренний город произошло несколько подобных случаев, но Ашер даже не повернул головы, посмотреть, что сталось с теми, кого он опрокинул.

Дартин следовал за ним, хотя кругом раздавались крики, весьма похожие на проклятия. Въехав во двор своего особняка, выполненного с соблюдением правил истории, герцог соскочил с флайта и, не заботясь больше о нём, взбежал на крыльцо. Дартин последовал за ним, несколько тревожась за технику, достоинство которой успел оценить. К его радости, он успел увидеть, как трое или четверо техников выбежав из боксов, бросились к ним.

Герцог шёл так быстро, что Дартин едва поспевал за ним. Он прошёл несколько гостиных, обставленных с такой роскошью, о которой и представления не имели знатнейшие вельможи Гранжа, и вошел наконец в спальню, являвшую собой чудо вкуса и богатства.

В алькове виднелась дверь, полускрытая обивкой стены. Герцог отпёр её золотым ключиком-картой, которую носил на шее на золотой цепочке.

Парень из скромности остановился, но герцог уже будучи на пороге заветной комнаты обернулся к молодому Адепту и, заметив нерешительность, сказал:

– Идемте, и, если вы будете иметь счастье предстать перед её величеством, вы расскажете ей обо всем, что видели.

Ободренный приглашением, Парень последовал за ним, и дверь закрылась. Они оказались в маленькой часовне, обитой шёлком с золотым шитьем, ярко освещенной множеством настоящих свечей. Над неким подобием алтаря, под балдахином из голубого бархата, стоял портрет Жанны Гранжирской, исполненный в полный рост, настолько схожий с оригиналом, что Дартин вскрикнул от неожиданности. На алтаре под самым портретом стоял кофр, в котором хранилось планетарное ожерелье императрицы.

Герцог приблизился к алтарю и опустился на колени, словно священник и раскрыл кофр.

– Возьмите, – произнес он, вынимая из ларца драгоценность, сверкающую алмазами. – Вот они, эти бесценные планеты системы. Я поклялся, что меня похоронят с ними. Императрица дала их, императрица берет их обратно. Да будет воля её, во всем и всегда!

Неожиданно страшный крик вырвался из его груди.

– Что случилось? – с беспокойством поинтересовался Дартин. – Что с вами, милорд?

– Все пропало! – воскликнул герцог, побледнев как смерть. – Не хватает нескольких планет.

– Милорд их потерял или предполагает, что они украдены?

– Их украли! Поглядите ленты, на которых они держались, обрезаны.

– Если б милорд мог догадаться, кто посмел… Быть может, они еще находятся в руках этого лица…

– Подождите! – задумался Ашер. – Я надевал их всего один раз, это было неделю тому назад, на королевском балу в Румве. Графиня Кэролайн, с которой я до этого был в ссоре, на том балу явно искала примирения. Это примирение было лишь местью ревнивой женщины. С этого самого дня она мне больше не попадалась на глаза.

– Неужели? – неповерил Дартин.

– О да! – проговорил герцог, стиснув зубы от ярости. – Да, это страшный противник! Но на какой день назначен тот бал?

– На будущий понедельник.

– На будущий понедельник! – вторил герцог. – Еще пять дней, времени более чем достаточно… Патик! – крикнул Ашер, приоткрыв дверь.

Камердинер герцога появился на пороге.

– Моего ювелира и секретаря! Живо! – отдал короткие распоряжения.

Камердинер удалился молча и с такой быстротой, которая обличала привычку к слепому и беспрекословному повиновению. Однако, хотя первым вызвали ювелира, секретарь успел явиться раньше. Это было вполне естественно, так как он жил в самом особняке. Он застал Легг Ашера в спальне за столом.

– Господин Ксон, – обратился герцог к вошедшему, – Вы сейчас же отправитесь к лорд-канцлеру и скажу ему, что выполнение этих приказов я возлагаю лично на него. Я желаю, чтобы они были опубликованы немедленно, – протянул карту памяти с личным вензелем.

– Однако, ваша светлость, – ответил секретарь, быстро пробежав глазами по файлам, – что я отвечу, если лорд-канцлер спросит меня, чем вызваны такие чрезвычайные меры?

– Ответите, что таково мое желание и что я никому не обязан отчетом.

– Должен ли лорд-канцлер такой ответ передать и его величеству, если бы его величество случайно пожелали узнать, почему ни один корабль не может отныне стартовать? – с улыбкой спросил секретарь.

– Вы правы, – ответил Бекингэм. – Пусть лорд-канцлер скажет императору, что я решил объявить войну, и эта мера, мое первое враждебное действие против Гранжира.

Секретарь поклонился и вышел.

– С этой стороны мы можем быть спокойны, – произнес герцог, поворачиваясь к Дартину. – Если планеты срезанные с ожерелья еще не переправлены в Гранж, они попадут туда только после вашего возвращения.

– Как? – парень захлопал глазами от удивления.

– Я наложил запрет на вылет любого судна, находящегося сейчас в космопортах его величества, и без особого разрешения ни одно из них не посмеет подняться даже на орбиты.

Дартин с изумлением поглядел на человека, который имеет неограниченную власть, дарованную королевским доверием, заставлял служить её своей любви. Герцог по выражению лица молодого грегорианца понял, и улыбнулся.

– Да, – сказал он, – Это правда! Жанна моя настоящая императрица! Одно её слово и я готов изменить моей стране. Она попросила меня не оказывать протестантам в Лэ Рош поддержки, которую я обещал им, и я подчинился. Я не сдержал данного им слова, но не все ли равно, ведь я исполнил её желание. Ведь за эту покорность я владею её портретом!

Дартин удивился, на каких неуловимых и тончайших нитях висят подчас судьбы народа и жизни множества людей!

Он был поглощен своими мыслями, когда появился ювелир. Это был искуснейший мастер своего дела, который сам признавался, что зарабатывал по сто тысяч кредитов в год на заказах герцога.

– Господин О'ли, – произнёс Ашер, вводя его в часовню, – взгляните на эти великолепные вторящие планетам нашей системы. Отыщите недостающие и скажите мне, сколько будет стоить каждая из них.

Ювелир одним взглядом оценил изящество оправ, рассчитал стоимость и, не колеблясь, ответил:

– Полторы тысячи кредитов каждый.

– Сколько дней понадобится, чтобы изготовить их? Вы ведь нашли те, которых не хватает.

– Неделя, милорд.

– Я заплачу по три тысячи за каждый и они нужны мне послезавтра.

– Милорд получит всё.

– Вы неоценимый человек, господин О'ли! Но это еще не все. Они не могут быть доверены кому бы то ни было, их нужно изготовить здесь, во дворце.

– Невозможно, милорд. Я один могу выполнить работу так, чтобы разница между новыми и старыми была совершенно незаметна.

– Так вот, господин О'ли, – улыбнулся Ашер, – вы мой пленник. И, если бы вы пожелали выйти за пределы дворца, вам это не удалось бы. Следовательно, примиритесь и назовите тех подмастерьев, которые могут вам понадобиться. Укажите, какие инструменты они должны принести.

Ювелир хорошо знал герцога и понимал, что всякие возражения бесполезны и он сразу покорился.

– Будет ли мне разрешено уведомить супругу? – поинтересовался он.

– Вам будет разрешено даже увидеться с ней, мой дорогой господин О'ли! Но всякое беспокойство требует вознаграждения. Вот вам сверх суммы, еще чек на тысячу кредитов, чтобы заставить вас забыть о причиненных неприятностях.

Дартин не мог прийти в себя от изумления, вызванного этим министром, который свободно распоряжался людьми и миллионами.

Ювелир написал жене письмо, приложив к нему чек и прося в обмен прислать ему самого искусного из подмастерьев, с набор драгоценных материалов, точный вес и качество которых он тут же указал, и необходимые инструменты.

Ашер провёл ювелира в комнату, которая за какие-нибудь полчаса была превращена в мастерскую. Затем он у каждой двери приказал поставить караул. Ни к чему и говорить, что ювелиру О'ли и его подмастерью было запрещено под каким бы то ни было предлогом выходить за пределы помещения.

Сделав все распоряжения, герцог вернулся к Дартину.

– Теперь, мой друг, – сказал он, – Рош принадлежит нам обоим. Что вам угодно и какие у вас пожелания?

– Постель, – ответил Дартин. – Должен признаться, что это мне сейчас нужнее всего.

Герцог приказал отвести Дартину апартаменты рядом со своей спальней. Ему хотелось иметь молодого человека постоянно вблизи себя ради того, чтобы иметь собеседника, с которым можно бы беспрестанно говорить о императрице.

Час спустя в Роклэнде был обнародован приказ о запрещении вылета кораблей с грузом для Гранжира. Исключения не было сделано даже для почтового бота. На третий день к одиннадцати часам утра недостающие планеты были готовы и подделаны так изумительно, так необычайно схоже, что герцог сам не мог отличить старые от новых.

Герцог немедленно позвал Дартина.

– Вот, – сказал он, – то, за чем вы прибыли, и будьте свидетелем, что я сделал все, что было в человеческих силах.

– Будьте спокойны, милорд, я расскажу обо всем, что видел. Но ваша милость отдает мне их без кофра.

– Он помешает вам в пути. А затем, этот предмет тем дороже мне, что он только один мне и остается.

– Я передам ваше это слово в слово, милорд.

– А теперь, – произнес герцог, в упор глядя на молодого человека, – как мне хоть когда-нибудь расквитаться с вами?

Дартин вспыхнул до корней волос. Он понял, что герцог ищет способа заставить его что-нибудь принять, и мысль о том, что за кровь его и его товарищей ему будет заплачено рошевским золотом, вызвала в нем глубокое отвращение.

– Поговорим начистоту, милорд, – ответил Дартин, – и взвесим всё, чтобы не было недоразумений. Я служу императору и императрице Гранжира и состою в роте Адептов господина Эссара, который, так же как и его зять, господин Льер, особенно предан их величествам. Более того, вполне возможно, что я не совершил бы всего этого, если бы не одна особа, которая дорога мне, как вам, ваша светлость, дорога императрица.

– Да, – сказал герцог улыбаясь, – и я, кажется, знаю эту особу. Это…

– Милорд, я не называл её имени! – поспешно перебил молодой грегорианец.

– Верно, – сказал герцог. – Следовательно, этой особе я должен быть благодарен за вашу самоотверженность?

– Так и есть. Ибо сейчас, когда готова качаться война, я видя в лице вашей светлости только роклэндца, а значит, врага. Это, однако же, ни в коей мере не помешает мне в точности исполнить поручение и, если понадобится, отдать жизнь, лишь бы его выполнить. Ваша светлость так же мало обязаны мне за то, что я делаю при нашем втором свидании, как и за то, что я сделал для вашей светлости при первой нашей встрече.

Дартин поклонился герцогу и собрался уходить.

– Вы уже собираетесь уходить? Но каким путем предполагаете вы добраться? Как вы выберетесь из империи Рош?

– Да, правда… – смутился парень.

– Будь я проклят! Эти грегорианцы ничем не смущаются! Отправляйтесь в космопорт, найдите шаттл «З», передайте капитану эту карту.

– Как называется порт прибытия?

– Лери. Но погодите… Приехав туда, вы зайдете в жалкий ресторанчик без названия, без вывески, настоящий притон. Ошибиться вы не можете.

– Затем?

– Вы спросите хозяина и покажете ему карту.

– Что означает…

– Это пароль. Хозяин предоставит в ваше распоряжение лайтфлай, укажет дорогу, по которой вы должны ехать. На вашем пути вас будут ожидать ещё четыре флайта.

Эти четыре лайтфлая полностью снаряжены, как для военного похода. При всей вашей гордости вы не откажетесь принять один из них для себя и попросить ваших друзей также принять подарок. Впрочем, ведь они пригодятся вам на войне против нас. Цель оправдывает средства, как принято у вас говорить.

– Хорошо, милорд, я согласен, – поклонился Дартин. – И, даст бог, мы сумеем воспользоваться подарком!

– А теперь, вашу руку. Быть может, мы вскоре встретимся с вами на поле битвы. Но пока мы, полагаю, расстанемся с вами добрыми друзьями?

– Да, милорд, но с надеждой вскоре сделаться врагами.

– Будьте покойны, обещаю вам это.

– Полагаюсь на ваше слово, милорд.

Дартин поклонился герцогу и быстрым шагом направился в космопорт.

Более сотни кораблей, готовых к взлёту, стояли в стапелях и захватах в ожидании.

Гравикар к шаттлу «З» проскользнул почти вплотную мимо одного из них, и Дартину вдруг показалось, что где-то там в толпе мелькнула дама из Грега, та самая, которую неизвестный дворянин назвал «Лигетта» и которая Дартину показалась невероятно красивой. На следующее утро, около девяти часов, пристыковались в крохотном космопорту в Лери.

Дартин немедленно отправился в указанный ему ресторанчик, который узнал по крикам, доносившимся оттуда. Говорили о войне между Рош и Гранжиром как о чем-то неизбежном и близком, и команды судов шумно пировали.

Дартин пробрался сквозь толпу, подошёл к хозяину и показал карту. Тот, сделав ему знак следовать за собой, сразу же вышел через дверь, ведущую во двор, провел парня в гаражные боксы, где его ожидал новенький лайтфлай, и спросил, не нужно ли ему еще чего-нибудь.

– Мне нужно знать, по какой дороге ехать.

– Поезжайте отсюда до Анжи, а от Аанжи до Ателя. В там зайдите в трактир «Палаш», передайте хозяину пароль, и вы найдете, всё то же, как и здесь.

– Сколько я вам должен? – поинтересовался грегорианец.

– За всё заплачено, – отмахнулся хозяин, – и щедро.

Через четыре часа он был уже в Ателе.

Он тщательно выполнил полученные указания. Хотел переложить рельсовики из прежнего флайта, но в нём оказались точно такие же.

– Ваш адрес в Гранже?

– Дом Адептов, рота Эссара.

– Хорошо, – сказал хозяин.

– По какой дороге мне ехать?

– По дороге на Ан. Но вы объедете город слева, остановитесь у маленькой деревушки Эк. Там всего один отель. Не судите о нем по внешнему виду.

– Пароль тот же?

– Тот же самый.

– Прощайте, хозяин!

– Прощайте, господин Адепт! Не нужно ли вам чего-нибудь?

Дартин отрицательно покачал головой. В Эке повторилось то же. Предупредительный хозяин и лайтфлай.

Вскоре он влетел во двор резиденции полковника Вельера.

Господин Лау Вельер встретил его, словно расстался утром. Только пожав руку несколько сильнее обычного, он сообщил молодому Адепту, что рота Эссара несет караул в Гартмане и что он может отправиться на свой пост.

* * *

На следующий день весь Гранж только и говорил что о бале. И действительно, уже за неделю в ратуше начались всевозможные приготовления к этому торжественному вечеру.

В десять часов утра Лау Ост, лейтенант имперской гвардии, в сопровождении двух полицейских офицеров и нескольких стрелков явился к городскому секретарю и потребовал у него ключи-карты от всех ворот, комнат и служебных помещений ратуши. Ключи были вручены ему немедленно.

В одиннадцать часов явился капитан гвардии Дюалье с пятьюдесятью стрелками, которых сейчас же расставили в ратуше, каждого у назначенной ему двери. В три часа прибыли две роты Адептов одна наполовину из бойцов Эссара. В шесть часов вечера начали прибывать приглашенные. По мере того как они входили, их размещали в большом зале, на приготовленных для них подмостках.

Император был в парадном одеянии, и все заметили, что он был грустен и чем-то озабочен. Перед тем как войти в свою комнату, чтобы переодеться, приказал, чтобы его немедленно уведомили, когда приедет кардинал. Через полчаса после появления императора раздались новые приветствия, они возвещали прибытие императрицы. Старшины поступили так же, как и перед тем. Они поспешили навстречу своей высокой гостье. Императрица вошла в зал. Все заметили, что и у нее, как и у императора, был грустный и, главное, утомленный вид. В ту минуту, когда она входила, занавес маленькой ложи, до сих пор остававшийся задернутым, приоткрылся, и в образовавшемся отверстии появилось бледное лицо кардинала, одетого испанским грандом. Глаза его впились в глаза императрицы, и дьявольская улыбка пробежала по его губам. На императрице не было планетарного ожерелья.

Несколько времени она стояла, принимая приветствия и отвечая на поклоны дам. Внезапно у одной из дверей зала появился император вместе с кардиналом. Кардинал тихо говорил ему что-то, а император был очень бледен. Он прошел через толпу, без маски, с небрежно завязанными лентами, и приблизился к императрице.

– Сударыня, – сказал он ей изменившимся от волнения голосом, – почему, позвольте вас спросить, вы так и не надели то что я просил? Ведь вы знали, что мне было бы приятно видеть их на вас.

Жанна оглянулась и увидела кардинала, который стоял сзади и злобно улыбался.

– Ваше величество, – отвечала императрица взволнованно, – я боялась, что в этой толпе с ними может что-нибудь случиться.

– И вы сделали ошибку. Я подарил вам это украшение для того, чтобы вы носили его! – голос императора дрожал от гнева, все смотрели и прислушивались с удивлением, не понимая, что происходит.

– Государь, – сказала императрица, – оно находятся в Гартмане, и я могу послать за ним, и желание вашего величества будет исполнено.

– Пошлите, сударыня, пошлите, и как можно скорее.

Кардинал приблизился к императору и протянул ему какой-то ящичек. Валтимор открыл его и увидел несколько планет с ожерелья.

– Что это значит? – спросил он у кардинала.

– Ничего особенного, – ответил тот, – но, если императрица наденет его, в чем я сомневаюсь, сочтите их, государь.

Император танцевал напротив императрицы и всякий раз, проходя мимо неё, пожирал взглядом ожерелье с планетами, которые никак не мог сосчитать. Лоб кардинала был покрыт холодным потом.

Балет продолжался час и в нем было шестнадцать выходов.

Когда он кончился, каждый кавалер, под рукоплескания всего зала, отвел даму на место, но император, воспользовавшись дарованной ему привилегией, оставил свою и торопливо направился к императрице.

– Благодарю вас, сударыня, – сказал он ей, – за то, что вы были так внимательны к моим желаниям, но, кажется, у вас недостает планет, и вот я возвращаю вам их.

– Как? – вскричала молодая императрица, притворяясь удивленной.

– Вы дарите мне еще несколько? Но ведь тогда у меня будет двадцать!

Император подозвал кардинала.

– Ну-с, господин кардинал, что это значит? – спросил он суровым тоном.

– Это значит, государь, – ответил кардинал, – что я хотел преподнести эти подарки её величеству, но не осмелился предложить их ей сам и прибегнул к этому способу.

– И я тем более признательна вашему высокопреосвященству, – ответила Жанна с улыбкой, говорившей о том, что находчивая любезность кардинала не обманула её.

Затем, поклонившись императору и кардиналу, императрица направилась в ту комнату, где она надевала свой костюм. Внимание, которое мы вынуждены были в начале этой главы уделить высоким особам, увело нас в сторону от Дартина. Тот, кому Жанна была обязана неслыханным торжеством над кардиналом. Юноше, что в замешательстве, никому не ведомый, затерянный, стоял у одной из дверей и наблюдал сцену, понятную только четверым. Императору, императрице, его высокопреосвященству и ему самому.

Императрица вошла в свою комнату. Дартин уже собирался уходить, как вдруг почувствовал, что кто-то тихонько прикоснулся к его плечу. Грегорианец обернулся и увидел молодую женщину, которая знаком предложила ему следовать за собой.

Наконец, миновав бесчисленные ходы и переходы, г-жа Бон открыла какую-то дверь и ввела молодого человека в совершенно темную комнату.

С минуту Дартин стоял неподвижно. Слова двух или трех женщин, выражавшихся почтительно и в то же время изящно, обращение «ваше величество», повторенное несколько раз, это все это безошибочно указало ему, что он находится в кабинете, смежном с комнатой императрицы.

Молодой человек спрятался за дверью и стал ждать.

Дартин не знал её, но вскоре он отличил голос от других голосов. Сначала по акценту, а затем по тону, который сказывается в каждом слове высочайших особ. Он слышал, как она то приближалась к этой открытой двери, то удалялась от неё.

И вдруг чья-то рука, восхитительной белизны и формы, просунулась сквозь драпировку. Дартин понял, что то была его награда, упал на колени, схватил эту руку и почтительно прикоснулся к ней губами. Рука исчезла, оставив на его ладони какой-то предмет, в котором он узнал имперский перстень.

* * *

Дартин вернулся домой бегом, и, несмотря на то что было больше трех часов утра, а ему пришлось миновать самые опасные кварталы Гранжа, у него не произошло ни одной неприятной встречи. Всем известно, что у пьяных и у влюбленных есть свой ангел-хранитель.

Входная дверь была полуоткрыта, он поднялся по лестнице и тихонько постучался условным стуком, известным только ему и его слуге. Пращ, которого он отослал из ратуши два часа назад, приказав дожидаться дома, отворил ему дверь.

– Приносили мне известие? – с живостью спросил Дартин.

– Нет, никто не приносил, – отвечал биотехнос, – но есть послание, которое пришло само.

– Что это значит, идиот? Хочешь быть отформатированным?

– Это значит, что, придя домой, я нашел на столе карту памяти, хотя ключ от квартиры был у меня в кармане и я ни на минуту с ним не расставался, – оправдался Пращ.

– Где же это сейчас?

– Я оставил его там, где оно было. Виданное ли это дело, чтобы карты попадали к людям таким способом! Если бы еще окошко было отворено или хотя бы полуоткрыто, ну, тогда я ничего не стал бы говорить, но ведь нет, оно было наглухо закрыто. Берегитесь, тут наверняка не обошлось дело без нечистой силы!

Не дослушав его, молодой человек устремился в комнату и активировал расшифровку файлов, они было от г-жи Бон и содержали следующие строки:

«Вас хотят поблагодарить от своего имени, а также от имени другого лица. Будьте сегодня в десять часов вечера против павильона, примыкающего к дому господина Тре.

К. Б.»

Читая это письмо, Дартин чувствовал, как его сердце то расширяется, то сжимается от сладостной дрожи, которая и терзает и нежит сердца влюбленных.

Это была первая запись, которую он получил, это было первое свидание, которое ему назначили. Сердце его, готово было остановиться на пороге земного рая, называемого не иначе, как любовью.

– Ну что? – поинтересовался Пращ, заметив, что его господин то краснеет, то бледнеет. – Видно, я угадал и это какая-то скверная история?

– Ошибаешься, – ответил Дартин.

– Так, значит, вы довольны? – не отстал слуга.

– Дорогой мой, я счастливейший из смертных!

– И я могу воспользоваться вашим счастьем, чтобы лечь спать?

– Да-да.

– Да снизойдет на вас небесная благодать, но все-таки верно и то, что это письмо…

И он вышел с видом, говорящим, что щедрости Дартина не удалось окончательно рассеять его сомнения.

Оставшись один, парень снова ознакомился с посланием, потом двадцать раз перецеловал карту памяти. Наконец лёг, заснул и предался грезам.

В семь часов утра он встал, позвал Праща, который на второй оклик открыл дверь, причем лицо его еще хранило следы тревог.

– Пращ, – сказал ему Дартин, – я ухожу на весь день. Итак, до семи часов вечера ты свободен, но в семь часов будь наготове с двумя лайтфлаями.

– Вот оно что! – изумился биотехнос. – Видно, мы опять отправляемся продырявливать шкуру.

– Захвати рельсотрон и малые рельсовики.

– Ну вот, что я говорил? – вскричал он. – Так я и знал!

– Да успокойся же, болван, речь идет о простой прогулке.

– Вроде той поездки, когда лил дождь из зарядов, а из земли росли капканы.

– Впрочем, – продолжал Дартин, – если вы боитесь, я поеду один. Лучше ехать одному, чем со спутником, который трясется от страха.

– Вы обижаете меня! – возразил Пращ. – Кажется, вы видели меня в деле.

– Да, но мне показалось, что ты израсходовал всю свою храбрость за раз.

– При случае вы убедитесь, что кое-что у меня осталось, но если хотите, чтобы храбрости хватило надолго, то, прошу, расходуйте её не так щедро.

– Ну, а как ты полагаешь, у тебя хватит её на нынешний вечер?

– Надеюсь.

– Прекрасно! Так я рассчитываю.

– Буду готов в назначенный час. Однако я думал, что в ангаре у вас имеется только один флайт?

– Возможно, что сейчас только один, но к вечеру будет четыре.

– Так мы, как видно, ездили покупать их?

– Именно, – ответил Дартин.

И, на прощание погрозив пальцем, он вышел из дома.

На пороге стоял г-н Бон. Дартин намеревался пройти мимо, не заговорив с ним, но последний поклонился так ласково и так благодушно, что постояльцу пришлось не только ответить на поклон, но и вступить в разговор.

Да и как не проявить немного снисходительности к мужу, жена которого назначила вам свидание на этот самый вечер!

Естественно, что разговор коснулся пребывания бедняги в тюрьме. Господин Бон, не знавший о том, что Дартин слышал его разговор с незнакомцем из Грега, рассказал своему юному постояльцу о жестокости этого чудовища, которого он на протяжении всего повествования называл не иначе как палачом кардинала.

Дартин выслушал его с отменным вниманием.

– Скажите, узнали вы, кто похитил тогда госпожу Бон? – спросил он наконец, когда тот кончил. – Я не забыл, что именно этому скорбному обстоятельству был обязан счастьем познакомиться с вами.

– Эх, – вздохнул Бон, – этого они мне, разумеется, не сказали, и жена моя тоже торжественно поклялась, что не знает, – продолжал г-н Бон самым простодушным тоном, – где это вы пропадали последние несколько дней? Я не видел ни вас.

– Вы правы, милейший господин Бон. Мы с друзьями совершили небольшое путешествие.

– И далеко?

– О нет. Мы проводили господина Шосса на воды в Орж, где друзья мои и остались.

– Ну, а вы вернулись, – продолжал Бон, придав своей физиономии самое лукавое выражение. – Таким красавцам, любовницы не дают отпусков, и вас с нетерпением ждали в Гранже, не так ли?

– Правильно, – сказал молодой человек со смехом, – должен признаться в этом, тем более что от вас, как видно, ничего не скроешь.

Легкая тень омрачила чело Бона, настолько легкая, что Дартин ничего не заметил.

– И мы будем вознаграждены за нашу поспешность? – продолжал домовладелец слегка изменившимся голосом, чего Дартин опять не заметил.

– О, только бы ваше предсказание сбылось! – смеясь, сказал Дартин.

– Я говорю это, – отвечал он, – чтобы узнать, поздно ли вы придёте.

– Что означает этот вопрос, милейший хозяин? – спросил Дартин. – Уж не собираетесь ли вы дожидаться меня?

– Нет, но со времени ареста и случившейся у меня кражи я пугаюсь всякий раз, как открывается дверь, особенно ночью. Что поделаешь, я не солдат.

– Ну не пугайтесь, если я вернусь в час, в два или в три часа ночи. Не пугайтесь даже и в том случае, если я не вернусь.

На этот раз Бон побледнел так сильно, что Дартин не мог этого не заметить и спросил, что с ним.

– Ничего, – ответил Бон, – ничего. Со времени моих несчастий я подвержен приступам слабости, которые находят на меня как-то внезапно, и вот по мне пробежал озноб. Не обращайте внимания, у вас ведь другое занятие, предаваться своему счастью.

– В таком случае, – поклонился парень, – я очень занят, так как я действительно счастлив.

– Пока еще нет, подождите, остановил его домовладелец, – вы ведь сказали, что это будет вечером.

– Что ж, этот вечер придет! И, быть может, вы ждете его так же нетерпеливо, как я. Быть может, госпожа Бон посетит сегодня вечером супружеский кров.

– Сегодня вечером госпожа Бон занята! – с важностью возразил муж. – Её обязанности задерживают в Гартмане.

– Тем хуже, тем хуже для вас! Когда я счастлив, мне хочется, чтобы были счастливы все кругом.

И молодой человек ушёл, хохоча во все горло над шуткой, которая, как ему казалось, была понятна ему одному.

– Желаю повеселиться! – отвечал Бон замогильным голосом.

Но Дартин был уже далеко, чтобы услышать эти слова, да если бы он и услыхал, не обратил бы на них внимания, находясь в том расположении духа, в каком был.

Он направился к дому Вельера. Его вчерашний визит был, чрезвычайно коротким, и он ни о чем не успел рассказать толком.

Полковника он застал преисполненным радости. Император и императрица были с ним на балу необычайно любезны. Зато кардинал был крайне неприветлив. В час ночи он удалился под предлогом нездоровья. Что же касается их величеств, то они возвратились в Гартман лишь утром.

– А теперь… – сказал Лау Вельер, понижая голос и тщательно осматривая все углы комнаты, чтобы убедиться, что они одни, – теперь, мой юный друг, поговорим о вас, ибо совершенно очевидно, что ваше счастливое возвращение имеет какую-то связь с радостью императора, с торжеством императрицы и с унижением его высокопреосвященства.

– Чего опасаться, пока я буду иметь счастье пользоваться благосклонностью их величеств? – спросил Дартин.

– Всего, поверьте. Кардинал не такой человек, чтобы забыть о злой шутке, не сведя счетов, а я сильно подозреваю, что шутник этот некий знакомый грегорианец.

– Разве вы думаете, что кардинал так же хорошо осведомлен, как вы, и знает, что это именно я?

– Черт возьми! Так вы были в Роклэнде? Уж не оттуда ли вы привезли прекрасный алмаз, который сверкает у вас на пальце? Берегитесь, Дартин! Подарок врага нехорошая вещь.

– Этот алмаз, подарен мне не врагом, – парировал парень, он подарен мне императрицей.

– Ого! – восхитился Лау Вельер. – Да это поистине имперский подарок! Этот перстень стоит не менее ста полновесных кредитов. Через кого же императрица передала вам его?

– Она вручила его сама.

– Где это было?

– В кабинете, смежном с комнатой, где она переодевалась.

– Каким образом?

– Протянув мне руку для поцелуя.

– Вы целовали руку императрицы! – опешил Лау Вельер, изумленно глядя на Дартина.

– Её величество удостоила меня этой чести.

– И это было в присутствии свидетелей? О, неосторожная, трижды неосторожная!

– Нет, успокойтесь, этого никто не видел, – ответил Дартин.

И он рассказал Лау Вельеру, как все произошло.

– Так вот, ступайте к первому попавшемуся золотых дел мастеру и продайте этот алмаз за любую цену, которую он вам предложит. У кредитов, нет имени, а у этого перстня есть, страшное имя, которое может погубить того, кто носит его на пальце.

– Продать этот перстень? Перстень, подаренный мне государыней! Никогда! – вскричал Дартин.

– Тогда поверните его камнем внутрь, безумец, потому что все знают, что бедный грегорианский дворянин не находит подобных драгоценностей в шкатулке матери!

– Вы думаете, что меня ждет опасность? – спросил остывая Дартин.

– Говорю вам, что тот, кто засыпает на мине, может считать себя в полной безопасности по сравнению с вами.

– Черт! – произнес Дартин, которого начинал беспокоить тон Вельера. – Черт возьми, что же делать?

– Быть настороже везде и всюду. У кардинала отличная память и длинная рука. Он вас арестует.

– Как! Неужели кто-нибудь осмелится арестовать Адепта, находящегося на службе у его величества?

– А разве они постеснялись арестовать Шосса? Одним словом, поверьте человеку, который уже тридцать лет находится при дворе, не будьте спокойны, не то вы погибли. Напротив, и это говорю вам я, вы должны всюду видеть врагов. Если на вас нападут, то отступайте и не стыдитесь. Опасайтесь всех: друга, брата любовницы… особенно любовницы…

Дартин покраснел.

– Любовницы?.. – машинально повторил он. – А почему, я должен опасаться любовницы больше, чем кого-либо другого?

– Потому что любовница это одно из любимейших средств кардинала, наиболее быстро действующее из всех. Женщина легко продаст вас.

Дартин вспомнил о свидании, которое ему назначила миленькая Бон на этот самый вечер, но к чести героя мы должны отметить, что дурное мнение Вельера о женщинах не внушило ему ни малейших подозрений по адресу его хорошенькой хозяйки.

– Кстати, – продолжал Лау Вельер, – где ваши три спутника?

– Я собирался спросить, не получали ли вы каких-либо сведений.

– Никаких.

– Я оставил их в пути. Басс с дуэлью на носу, Росс с пулей в плече и Шосса с нависшим над ним обвинением в сбыте фальшивых денег.

– Вот что! – произнес Лау Вельер. – Ну а как же ускользнули вы сами?

– Чудом! Должен сознаться, что чудом, получив удар шпагой в грудь и пригвоздив графа Ле Гора к дороге, ведущей в Але.

– Этого еще не хватало! Ле Гора, приверженца кардинала, родственника Лау Шарела!.. Послушайте, милый друг, мне пришла в голову одна мысль.

– Какая, сударь?

– На вашем месте я сделал бы одну вещь.

– А именно?

– Пока его высокопреосвященство стал бы искать меня в Гранже, я снова отправился бы и разузнал бы, что сталось с моими тремя спутниками. Право, они заслужили этот знак внимания с вашей стороны.

– Совет хорош и завтра я поеду.

– Завтра! А почему не сегодня же вечером?

– Сегодня меня задерживает в Гранже неотложное дело.

– Ах, юноша, юноша! Какое-нибудь мимолетное увлечение? Повторяю вам, берегитесь! Женщина погубила всех нас в прошлом, погубит и в будущем. Послушайтесь меня, поезжайте сегодня же вечером.

– Это невозможно.

– Вы, стало быть, дали слово?

– Да.

– Ну, это другое дело. Но обещайте мне, что если сегодня ночью вас не убьют, то завтра вы уедете.

– Обещаю.

– Не нужно ли вам денег?

– У меня еще есть пятьдесят сотых кредита. Полагаю, что этого мне хватит.

– А у ваших спутников?

– Думаю, что у них должны быть деньги. Когда мы выехали из Гранжа, у каждого из нас было в кармане по семьдесят пять.

– Увижу ли я вас до отъезда?

– Думаю, что нет, разве только будет что-нибудь новое.

– В таком случае, – счастливого пути.

– Благодарю вас.

И Дартин простился с Вельером, более чем когда-либо растроганный его отеческой заботой о Клериках.

Он по очереди обошел квартиры друзей. Ни один из них не возвратился. Их слуги также отсутствовали, и ни о тех, ни о других не было никаких известий.

Дартин осведомился бы о молодых людях у их любовниц, но он не знал их. Проходя мимо казарм, он заглянул в боксы техников, и ангар личного транспорта Адептов. Три лайтфлая из четырех были уже доставлены. Повергнутый в изумление, Пращ как раз проверял и чистил их, и два из них были уже готовы.

– Сударь, – он обрадовался, увидев Дартина, – как я рад, что вас вижу!

– А что такое? – спросил молодой человек.

– Доверяете вы господину Бон, нашему хозяину?

– Я? Ничуть не бывало.

– Это хорошо, – облегчённо вздохнул биотехнос.

– Но почему ты спрашиваешь?

– Потому что, когда вы разговаривали, я наблюдал за вами, хотя и не слышал слов, и знаете что, он два или три раза менялся в лице.

– Да ну?

– Вы этого не заметили, потому что были заняты мыслями о полученном письме. Я напротив, был встревожен странным способом, каким послание попало к нам в дом, и ни на минуту не спускал глаз с его физиономии.

– И какой же она тебе показалась?

– Физиономией предателя.

– Прямо вот так?

– К тому же, как только вы, простились с ним и скрылись за углом, Бон запер дверь и побежал по улице в противоположную сторону.

– В самом деле, Пращ, ты прав. Всё это кажется мне подозрительным, но будь спокоен, мы не заплатим ему до тех пор, пока все не объяснится самым решительным образом.

– Вы все шутите, но погодите и увидите сами.

– Что делать, чему быть, того не миновать!

– Так вы не отменяете своей вечерней прогулки?

– Напротив, чем больше я буду сердиться на Бон, тем охотнее пойду на свидание, назначенное мне в том послание, которое так тебя беспокоит.

– Ну, если ваше решение…

– …непоколебимо, – договорил грегорианец. – Итак, в девять будь наготове здесь, в казарме. Я зайду за тобой.

Видя, что никакой надежды убедить хозяина отказаться от задуманного предприятия нет, Пращ глубоко вздохнул и принялся чистить третий флайт. Что касается самого Дартина, по сути говоря, весьма осторожного молодого человека, то он, вместо того чтобы вернуться домой, отправился обедать.

Глава 14. Немного тайны о друзьях…

В девять часов Дартин был у казарм и нашел Праща в полной готовности. Четвертый лайтфлай уже прибыл. Биотехнос был вооружен рельсотроном и малым рельсовиком, однозарядными по обыкновению и техническим параметрам оружия.

У Дартина была уже шпага, а не палаш и за поясом рельсовика. Они сели на транспорт и бесшумно отъехали, установив автопилоты техники на групповое движение. Было совершенно темно, и их отъезд остался незамеченным. Пращ ехал сзади, на расстоянии десяти шагов от своего господина.

Пока они находились в городе, биотехнос почтительно соблюдал дистанцию, которую сам для себя установил, но, по мере того как дорога делалась все более безлюдной и более темной, он постепенно приближался к своему господину, так что при въезде в лес естественным образом оказался рядом с молодым человеком. Мы не станем скрывать, что покачивание высоких деревьев и отблеск лун в тёмной чаще вызывали у него живейшую тревогу. Дартин заметил, что с его слугой творится что-то неладное.

– Ну-с, что это с вами? – спросил он.

– Не находите ли вы, что леса похожи на церкви? – вдруг выдал сравнение биотехнос.

– Чем же это?

– Да тем, что и тут и там не смеешь говорить громко.

– Почему же ты не смеешь говорить громко? Потому что боишься?

– Да, боюсь, что кто-нибудь нас услышит.

– Что кто-нибудь нас услышит? Но ведь в нашем разговоре нет ничего безнравственного, и никто не нашёл бы в нем ничего предосудительного.

– Хм, сударь! – продолжал Пращ, возвращаясь к главной своей мысли. – Знаете, у этого Бон есть в бровях что-то такое хитрое, и он так противно шевелит губами!

– Какого дьявола ты вспомнил сейчас о Бон?

– Человек вспоминает о том, о чем может, а не о том, о чем хочет.

– Это оттого, что ты трус.

– Не надо смешивать осторожность с трусостью. Осторожность это добродетель.

– И ты добродетелен? Так ведь? – улыбнулся Дартин.

– Что это, блестит там? Похоже на дуло рельсотрона. Не нагнуть ли нам голову на всякий случай?

– В самом деле… – пробормотал Дартин, которому пришли на память наставления полковника, – в самом деле, в конце концов эта скотина нагонит страх и на меня.

И он пустил флайт вперёд прибавив ходу.

Пращ повторил движения своего господина с такой точностью, словно был его тенью, и сейчас же оказался с ним рядом.

– Мы проездим всю ночь? – спросил он.

– Нет, потому что ты уже приехал.

– Как это, я приехал? А вы?

– А я пройду еще несколько шагов.

– И оставите меня одного? – встревожился слуга.

– Ты трусишь, Пращ?

– Нет, но только я хочу заметить вам, что ночь будет прохладная, а холод вызывает болезни и что слуга, который болен, это плохой помощник, особенно для такого проворного господина, как вы.

– Ну хорошо, если тебе станет холодно, зайди в один из тех кабачков, что виднеются вон там, и жди меня у дверей завтра, в шесть часов утра.

– Я проел и пропил деньги, которые вы мне дали сегодня утром, так что у меня нет в кармане ни гроша на тот случай, если я замерзну.

– Вот тебе полсотого. До завтра.

Дартин сошел с флайта и быстро удалился, закутавшись в статусный плащ Адепта.

– Господи, до чего мне холодно! – прошептал Пращ, как только его хозяин скрылся из виду.

И, торопясь согреться, он немедленно постучался у дверей одного домика, украшенного всеми внешними признаками пригородного кабачка.

Между тем Дартин, свернувший на узкую второстепенную дорогу, продолжал свой путь и пришёл в Лу. Здесь, однако, он не пошёл по главной улице, а обогнул старинный замок, добрался до маленького уединенного переулка и вскоре оказался перед указанным в послании павильоном.

Павильон стоял в очень глухом месте. На одной стороне переулка возвышалась высокая стена, возле которой и находился он, а на другой стороне плетень защищал от прохожих маленький садик, в глубине которого виднелась симпатичная постройка.

Дартин явился на место свидания и, так как ему не было сказано, чтобы он возвестил о своем присутствии каким-либо знаком, стал ждать.

Царила полная тишина. Можно было подумать, что находишься далеко от столицы. Осмотревшись по сторонам, Дартин прислонился к стене. Густой туман окутывал своими складками необъятное пространство, где спал Гранж, пустой от прохожих, зияющий Гранж – бездна с переплетениями магистралей и направляющих движения гравитранспорта, современной части города и центром, воссозданным и восстановленным на манер древности.

Но для Дартина все видимое облекалось в привлекательные формы, все мысли улыбались, всякий мрак был прозрачен, ведь скоро должен был наступить час свидания.

Убаюканный этой сладостной мыслью, Дартин ждал с полчаса без малейшего нетерпения, устремив взор на прелестное миниатюрное жилище. Часть потолка с карнизом была видна извне и говорила об изяществе остального убранства павильона.

Колокол на башне Лу пробил половину одиннадцатого. На этот раз Дартин почувствовал, что по жилам его пробежала какая-то дрожь, объяснить которую не смог бы он сам. Быть может, впрочем, он начинал мёрзнуть и ощущение чисто физическое принял за нравственное. Потом ему пришла мысль, что он ошибся, читая послание, и что свидание было назначено лишь на одиннадцать часов.

Он приблизился к окну, встал в полосу света, нет, он не ошибся. Свидание действительно было назначено на десять часов. Он возвратился на прежнее место и тишина и уединение начали внушать ему тревогу. Пробило одиннадцать часов.

Дартин начал опасаться, уж и в самом деле не случилось ли с милой Бон что-нибудь недоброе? Он три раза хлопнул в ладоши, обычный сигнал влюбленных, однако никто не ответил ему. Тогда, не без некоторой досады, он подумал, что, быть может, ожидая его, молодая женщина заснула.

Подошел к стене и попробовал было влезть на неё, но она была заново оштукатурена, и Дартин только напрасно обломал ногти. В эту минуту он обратил внимание на деревья, листва которых была по-прежнему посеребрена светом, и, так как одно из них выступало над дорогой, он решил, что, забравшись на сук, сможет заглянуть в глубь павильона.

Влезть на дерево оказалось нетрудно. К тому же Дартину было только двадцать лет, и, следовательно, он не успел еще забыть свои мальчишеские упражнения. В миг он очутился среди ветвей и сквозь прозрачные стекла его взгляд проник внутрь комнаты.

Страшное зрелище предстало взору Дартина, и мороз пробежал у него по коже. Мягкий свет, эта уютная лампа озаряла картину ужасающего разгрома. Одно из оконных стекол было разбито, дверь в комнату была выломана, и створки её висели на петлях. Стол, на котором, по-видимому, приготовлен был изысканный ужин, лежал, опрокинутый, на полу. Осколки бутылок, раздавленные фрукты валялись на паркете. Все в этой комнате свидетельствовало о жестокой и отчаянной борьбе. Дартину показалось даже, что он видит посреди этого необыкновенного беспорядка обрывки одежды и несколько кровавых пятен на скатерти и на занавесках. С сильно бьющимся сердцем он поспешил спуститься на землю. Ему хотелось взглянуть, нет ли на улице еще каких-либо знаков насилия.

Неяркий приятный свет по-прежнему мерцал посреди ночного безмолвия, и Дартин заметил нечто такое, чего он не заметил сразу, либо до сих пор ничто не побуждало его к столь тщательному осмотру. На земле, утоптанной в одном месте, разрытой в другом, имелись следы человеческих ног.

Наконец Дартин, продолжавший свои исследования, нашёл у стены разорванную дамскую перчатку. Эта перчатка в тех местах, где она не коснулась грязной земли, отличалась безукоризненной свежестью. То была одна из тех надушенных перчаток, какие любовники столь охотно срывают с ручки.

По мере того как Дартин продолжал осмотр, холодный пот всё обильнее выступал у него на лбу, сердце сжималось в тревоге, дыхание учащалось. Однако для собственного успокоения он говорил себе, что, быть может, этот павильон не имеет никакого отношения к Бон, что молодая девушка назначила свидание возле этого павильона, а не внутри его, что её могли задержать в Гранже обязанности, а быть может, и ревность мужа.

Но все эти доводы разбивало, уничтожало, опрокидывало то чувство внутренней боли, которое в иных случаях овладевает всем существом и кричит, громко кричит, что над нами нависло страшное несчастье.

Дартин словно обезумел, бросился на большую дорогу, пошёл тем же путем, каким пришёл.

Около семи часов вечера речной перевозчик переправил через реку женщину, закутанную в черную накидку и, по-видимому, отнюдь не желавшую быть узнанной, однако именно эти предосторожности и заставили его обратить на неё внимание, и он заметил, что женщина была молода и красива.

Всё соединялось, чтобы доказать Дартину, что предчувствия не обманули его и что случилось большое несчастье. Он побежал обратно. Ему казалось, что, за время его отсутствия в павильоне произошло что-нибудь новое и его ждут там какие-то сведения. Переулок был по-прежнему пуст, и тот же спокойный, мягкий свет лился из окна.

И вдруг Дартин вспомнил об этой немой и слепой лачуге, в которой, без сомнения, видели что-то. Калитка была заперта, но он перепрыгнул через плетень и, не обращая внимания на лай лунного пса, подошел к старой постройке.

Он постучался. Никто не отозвался на стук. В домике царила такая же мертвая тишина, как и в павильоне. Однако эта постройка была его последней надеждой, и он продолжал стучать. Вскоре ему послышался внутри легкий шум, боязливый шум, который, казалось, и сам страшился, что его услышат.

Тогда Дартин перестал стучать и начал просить, причем в его голосе слышалось столько беспокойства и обещания, столько страха и мольбы, что этот голос способен был успокоить самого робкого человека. Ветхий, полусгнивший ставень отворился или, вернее, приоткрылся и сразу же захлопнулся, едва лишь бледный свет небольшой лампы, горевшей в углу, озарил подвесы амуниции, эфес шпаги, и рукояти рельсовиков Дартина. Однако, сколь ни мимолетно было все это, Дартин успел разглядеть голову старика.

– Ради бога, выслушайте меня! – сказал он. – Я ждал одного человека, но его нет. Я умираю от беспокойства. Скажите, не случилось ли поблизости какого-нибудь несчастья?

– Хм, – отвечал старик, – ни о чем меня не спрашивайте, потому что, если я расскажу вам о том, что видел, мне не миновать беды.

– Так, значит, вы видели что-то? – спросил с надеждой парень. – Если так, продолжал он, бросая ему сотый кредита, – расскажите, что вы видели, и даю честное слово дворянина, я сохраню в тайне каждое ваше слово.

Старик прочитал на лице Дартина столько искренности и столько скорби, что сделал ему знак слушать и тихо начал свой рассказ:

– Часов около девяти я услышал на улице шум. Желая узнать, в чем дело, подошел к двери, как вдруг заметил, что кто-то хочет войти ко мне в сад. Я беден и не боюсь, что меня могут обокрасть, поэтому я отворил дверь и увидал в нескольких шагах трех человек. В темноте стоял гравикар и лайтфлаи. Флайты, очевидно, принадлежали этим мужчинам, которые были одеты как дворяне.

Трое мужчин бесшумно подобрались на гравикаре ближе к павильону и высадили из него какого-то человека, толстого, низенького, с проседью, одетого в поношенное темное платье. Он с опаской, осторожно заглянул в комнату, тихонько спустился вниз с прислонённой лестницы и шепотом проговорил:

«Это она».

Вдруг из павильона послышались громкие крики, какая-то женщина подбежала к окну и открыла его, словно собираясь броситься вниз. Однако, заметив мужчин отскочила назад, а мужчины прыгнули в комнату.

Больше я ничего не видел, но услышал треск мебели, которую ломали. Женщина кричала и звала на помощь, но вскоре крики её затихли. Трое мужчин подошли к окну. Двое из них спустились по лестнице, неся женщину на руках, и посадили её в гравикар. Маленький старичок влез в него вслед за ней. Тот, который остался в павильоне, запер окно и минуту спустя вышел через дверь. Его спутники уже сидели на флайтах и ждали. Удостоверившись в том, что женщина находится в гравикаре, он тоже вскочил в свой транспорт и все быстро отъехали под конвоем. После этого я ничего не видел и не слышал.

Потрясенный этой страшной вестью, Дартин остался недвижим и безмолвен. Все демоны ярости и ревности бушевали в его сердце.

– Господин, – сказал старик, на которого это отчаяние произвело, по-видимому, большее впечатление, чем могли бы произвести крики и слезы, – право же, не надо так сокрушаться! Ведь они не убили вашу милую.

– Знаете ли вы хоть приблизительно, – спросил Дартин, – что за человек руководил этой адской экспедицией?

– Нет, я не знаю.

– Но раз вы с ним говорили, значит, вы могли и видеть его.

– Вы спрашиваете о его приметах?

– Да.

– Высокий, худой, смуглый, черные усы, черные глаза, по наружности дворянин.

– Так, – заорал Дартин, – это он! Это опять он! Должно быть, это мой злой гений! А другой?

– Который?

– Маленький.

– О, тот не знатный человек, ручаюсь за это. При нем не было оружия, а остальные обращались с ним без уважения.

– Какой-нибудь лакей, – пробормотал Дартин. – Бедняжка, бедняжка! Что они с ней сделали?

– Вы обещали не выдавать меня, – сказал старик.

– И повторяю вам свое обещание. Будьте спокойны. У дворянина только одно слово, и я уже дал вам его.

С сокрушённым сердцем Дартин снова направился к прогулочному парому. Минутами он не верил, в то, что женщина, о которой рассказывал старик, была милой Кристиной Бон, и надеялся завтра же увидеть её в Гартмане.

Минутами ему приходило в голову, что, быть может, у неё была интрига с кем-то другим и ревнивый любовник застиг её и похитил. Он терялся в догадках, терзался, приходил в отчаяние.

– О, если б мои друзья были со мною! – вскричал он. – По крайней мере, была бы хоть какая-нибудь надежда найти её. Но кто знает, что сталось с ними самими!

Было около полуночи. Теперь надо было отыскать Праща. Дартин стучался во все кабаки, где виднелся хотя бы слабый свет. Биотехноса, любящего наполнить желудок, не оказалось ни в одном из них.

В шестом по счету месте Дартин рассудил, что поиски безнадежны. Он велел своему слуге ждать его лишь в шесть часов утра, и, где бы тот ни находился сейчас, он имел на то полное право.

К тому же юноше пришло в голову, что, оставаясь поблизости от места происшествия, он может скорее раздобыть какие-нибудь сведения об этой таинственной истории. Итак, в шестом кабачке, как мы уже говорили, Дартин задержался, спросил бутылку вина, устроился в самом темном углу и решил дожидаться утра.

Но и на этот раз его надежды были обмануты, и хотя он слушал внимательно, но посреди шуток и ругательств, которыми обменивались между собой постояльцы, составлявшие почтенное общество, где он находился, он не услыхал ничего такого, что могло бы навести его на след бедной похищенной женщины.

Итак, он вынужден был, допив, поудобнее усесться в углу и кое-как заснуть. Дартину, как мы помним, было двадцать лет, а в этом возрасте сон имеет неоспоримые права, о которых он властно заявляет даже самым безутешным сердцам.

Около шести утра Дартин проснулся с тем неприятным чувством, каким обычно сопровождается начало дня после дурно проведенной ночи. Сборы его были недолги. Он ощупал себя, чтобы убедиться, что никто не обокрал его во время сна, и, обнаружив свое кольцо на пальце, кредиты в кармане и рельсовики за поясом, встал, заплатил и вышел, надеясь, что утром поиски слуги окажутся более удачными, чем ночью.

Действительно, первое, что он разглядел сквозь сырой сероватый туман, был честный Пращ, ожидавший его с двумя лайтфлаями у дверей маленького кабачка, мимо которого Дартин прошёл, даже не заподозрив о его существовании.

Вместо того чтобы проехать прямо к себе, Дартин сошёл с лайтфлая у дверей Вельера и торопливо взбежал по лестнице. На этот раз он решил рассказать ему обо всём, что произошло. Несомненно, Лау Вельер мог дать ему добрый совет по поводу всей этой истории, кроме того, полковник ежедневно виделся с императрицей, и, быть может, ему удалось бы получить у её величества какие-нибудь сведения о женщине, которая, очевидно, расплачивалась теперь за преданность своей госпоже.

Господин Вельер выслушал рассказ молодого человека с серьезностью, говорившей о том, что он видит в этом приключении нечто большее, чем любовную интригу.

– Гм… – произнес он, когда Дартин закончил повествование. – Совершенно очевидно, что тут не обошлось без его высокопреосвященства.

– Но что же делать? – спросил Дартин.

– Ничего, покамест решительно ничего, кроме одного, как можно скорее уехать из Гранжа, о чем я уже говорил вам. Я увижу императрицу, расскажу ей подробности исчезновения бедной женщины, а она, конечно, не знает об этом. Эти подробности дадут ей какую-никакую нить, и, быть может, когда вы вернетесь, я смогу сообщить вам добрые вести. Положитесь на меня.

Дартин знал, что Лау Вельер, хоть он и грегорианец, не имел привычки обещать, но, если уж ему случалось пообещать что-либо, он делал больше. Итак, молодой человек поклонился ему, исполненный благодарности за прошлое и за будущее, а почтенный полковник, который, со своей стороны, принимал живое участие в этом храбром и решительном юноше, дружески пожал ему руку и пожелал счастливого пути.

Решив немедленно привести советы в исполнение, Дартин отправился на улицу Флайтов Империи, чтобы присмотреть за укладкой кофров. Подойдя к дому, он увидел господина Бон, стоявшего в халате на пороге двери. Все, что осторожный Пращ говорил ему накануне о коварных свойствах их хозяина, припомнилось сейчас Дартину, и он взглянул на него с большим вниманием, чем когда бы то ни было прежде.

Помимо желтоватой болезненной бледности, говорящей о разлитии желчи и, возможно, имеющей случайную причину, Дартин заметил в расположении складок его лила что-то предательское и хитрое. Мошенник смеётся не так, как честный человек; лицемер плачет не теми слезами, какими плачет человек искренний. Всякая фальшь, это маска, и, как бы хорошо ни была сделана эта маска, всегда можно отличить её от истинного лица, если присмотреться внимательно. И вот Дартину показалось, что Бон носит её, и притом препротивную.

Поэтому, поддаваясь своему отвращению к этому человеку, он хотел пройти мимо, не заговаривая с ним, но, как и накануне, Бон сам окликнул его.

– Так, так, молодой человек, – сказал он. – Кажется, мы недурно проводим ночи? Уже семь часов утра! Как видно, вы немного переиначили обычай и возвращаетесь домой тогда, когда другие только выходят из дому.

– Вот вам не сделаешь подобного упрека, мэтр Бон, – ответил юноша, – вы просто образец степенности. Правда, когда имеешь молодую и красивую жену, незачем пускаться в погоню за счастьем. Счастье само приходит в дом. Не так ли, господин Бон?

Бон побледнел как полотно и криво улыбнулся.

– Вы большой шутник! – сказал он. – Однако где же это, вы шатались сегодня ночью, мой юный друг?

Дартин опустил глаза на обувь, доверху покрытую грязью, но при этом его взгляд случайно перенесся на башмаки домовладельца. Казалось, они побывали в той же самой луже, пятна на тех и других были совершенно одинаковы.

И тут одна мысль внезапно поразила Дартина. Тот толстый человек, низенький, с проседью, этот одетый в темное платье, похожий на лакея старик, с которым так пренебрежительно обращались вооруженные всадники, сопровождавшие гравикар, был сам Бон. Муж руководил похищением жены.

Дартином овладело желание схватить его за горло и задушить, но, как мы уже говорили, это был весьма осторожный юноша, и он сдержал порыв. Однако лицо его так заметно изменилось, что Бон испугался и попятился назад, но он стоял как раз у той створки двери, которая была закрыта, и это препятствие вынудило его остаться па месте.

– Вы изволите шутить, милейший, – сказал Дартин, – но мне кажется, что если моя обувь нуждается в чистке, то ваша тоже требуют щетки.

Неужели и вы, мэтр Бон, гуляли где-то в поисках приключений? Ну, знаете, это было бы непростительно для человека вашего возраста, у которого вдобавок такая молодая и красивая жена!

– О нет! – отвечал Бон. – Я ездил вчера навести справки об одной служанке, она мне совершенно необходима, а так как дороги за столицей сейчас плохие, я и принес оттуда всю эту грязь, которую еще не успел отчистить.

Это предположение явилось первым утешением для Дартина. Если Бон знал, где его жена, значит, можно было, употребив кое-какие средства, заставить его развязать язык и выболтать секрет. Речь шла лишь о том, чтобы превратить это предположение в уверенность.

– Простите меня, милейший господин Бон, за некоторую бесцеремонность, – сказал Дартин, – но, знаете, ничто не вызывает такой жажды, как бессонные ночи, и я безумно хочу пить. Позвольте мне выпить у вас стакан воды!

Не дожидаясь позволения хозяина, Дартин быстро прошёл внутрь и бросил беглый взгляд на постель. Постель оказалась не смята.

Значит, он вернулся домой недавно, значит, он сопровождал свою жену до того места, куда её отвезли.

– Благодарю вас, мэтр Бон, – сказал молодой человек, осушая стакан, – это всё, что мне требовалось от вас. Теперь я пойду к себе и прикажу Пращу почистить обувь, а когда он кончит, то, если хотите, пришлю его к вам, чтобы он почистил вашу.

И он оставил домовладельца, совершенно ошеломлённого этим странным прощанием и спрашивал себя, уж не запутался ли он сам в собственной лжи. На верхней площадке лестницы Дартин встретил испуганного Праща.

– Господин! – вскричал тот, едва завидев его. – Новость! Я просто жду не дождусь вас!

– А что такое? – спросил Дартин.

– Готов биться об заклад, что вы не угадаете, кто приходил к вам, пока вас не было!

– Когда же это?

– Господин Ле Вуа.

– Господин Ле Вуа?

– Собственной персоной.

– Капитан Адептов его высокопреосвященства?

– Он самый.

– Он приходил арестовать меня?

– Мне показалось, что так, несмотря на его сладкий вид.

– Неужели?

– Он сказал, что его высокопреосвященство желает вам добра и просит вас пожаловать. Чтобы вы непременно зашли к нему в течение дня. Затем он добавил шепотом: «Скажи господину, что его высокопреосвященство очень расположен к нему и что, быть может, от этого свидания зависит его судьба».

– Для кардинала эта ловушка довольно неискусна, – с усмешкой произнёс парень.

– Поэтому-то я и заметил её и отвечал, что вы будете сожалеть, когда вернетесь.

– Пращ, друг мой, – прервал его Дартин, – право же, ты бесценный!

– Понимаете, я решил, что если вы захотите видеть господина Ле Вуа, то всегда успеете опровергнуть меня и сказать, что вы вовсе не уезжали.

– Успокойся, ты не потеряешь репутации правдивого биотехноса, через четверть часа мы едем.

– Я только что собирался, посоветовать вам это. А куда мы едем, если не секрет?

– Ты, наверное, так же торопишься узнать что-нибудь о Мо, Роберте и Эше, как я о том, что сталось с Шоссом, Басс и Росс?

– Разумеется, – подтвердил биотехнос, – я готов ехать. По-моему, воздух провинции полезнее для нас с вами в настоящую минуту, чем воздух Гранжа, а потому…

– …а потому укладывайся, и едем. Я пойду вперед пешком, с пустыми руками, во избежание каких-либо подозрений. Мы встретимся с тобой в казармах… Кстати, ты, кажется, прав относительно нашего хозяина, он действительно большая сволочь.

– Ага! Я узнаю человека по лицу.

Как и было условлено, Дартин спустился вниз первым. Затем, чтобы ему не в чем было себя упрекнуть, он в последний раз зашел на квартиры своих трех приятелей.

От них не было никаких вестей, только на имя Росс было получено раздушенное письмо, написанное изящным и мелким почерком. Дартин взялся передать его по назначению. Десять минут спустя Пращ явился к нему в ангары и боксы казарм. Дартин, не терявший времени, уже сам подготовил флайт к дороге.

– Хорошо, – сказал он Пращу, когда тот прикрепил дорожные кофры, – теперь загрузи данные в автопилоты трёх оставшихся флайтов и едем.

– Вы думаете, что, если у каждого из нас будет по два, мы поедем быстрее? – спросил слуга с лукавым видом.

– Нет, господин шутник, – возразил Дартин, – но с четырьмя мы сможем привезти назад трех приятелей, если только застанем их в живых.

– Что было бы большой удачей, – отвечал он. – Впрочем, никогда не следует отчаиваться в милосердии божьем.

– Аминь! – сказал Дартин, садясь на транспорт.

И, покинув ангары казарм, они разъехались в разные стороны. Надо сказать, что днем Пращ был храбрее, чем ночью. Однако врожденная осторожность не покидала его ни на минуту. Он не забыл ни одного из злоключений первой поездки и всех встречных принимал за врагов. Вследствие этого, то и дело снимал шляпу, что навлекало на него строгие выговоры со стороны Дартина, опасавшегося, как бы из-за этого избытка вежливости его не приняли за слугу какого-нибудь незначительного лица.

Однако то ли все прохожие были действительно тронуты учтивостью, то ли на этот раз никто не был подослан, чтобы преградить дорогу Дартину, но наши два путника без всяких приключений прибыли в Тильи и подъехали к гостинице, где они останавливались во время первого путешествия.

Хозяин, видя молодого человека, за которым следовал слуга с двумя новенькими флайтами, почтительно встретил их на пороге. Дартин счёл своевременным остановиться здесь, независимо от того, находилась ли Басс в гостинице или не находился. Кроме того, неосторожно сразу же наводить справки о Клериках.

В итоге Дартин, ни о ком не спрашивая, спешился и вошёл в маленькую комнатку, предназначенную для посетителей, не желавших сидеть в общем зале. Потребовал у хозяина бутылку лучшего вина и возможно лучший завтрак, что ещё более укрепило уважение, которое тот почувствовал к своему гостю с первого взгляда.

Итак, приказания Дартина были исполнены со сказочной быстротой.

Адепты набирались из лучших дворян империи, и Дартин, путешествовавший в сопровождении слуги с четверкой великолепных лайтфлаев, неминуемо должен, несмотря на простоту мундира, произвести сильное впечатление. Хозяин пожелал прислуживать ему сам. Видя это, юноша велел принести два стакана, и завязал разговор.

– Ну-с, любезный хозяин, – начал он, наливая оба стакана, – я спросил у вас лучшего вина, и если вы меня обманули, то, честное слово, накажете этим самого себя, так как я терпеть не могу пить один и вы будете пить вместе со мной! Берите стакан, и выпьем. За что же нам выпить, чтобы никто не был обижен? Давайте выпьем за процветание вашего заведения.

– Много чести, ваша милость, – смутился хозяин. – Покорнейше благодарю за доброе пожелание.

– Но только не заблуждайтесь на этот счет, – возразил Дартин, – в моем тосте кроется, пожалуй, больше себялюбия, чем вы думаете. Хорошо принимают лишь в тех гостиницах, которые процветают, а в тех, которые хиреют, царит полный беспорядок и путешественник становится жертвой стесненных обстоятельств своего хозяина. Я же много путешествую, и притом главным образом по этой дороге, а потому хочу, чтобы все трактирщики преуспевали.

– Мне кажется, что я уже не в первый раз имею честь вас видеть, – отреагировал хозяин.

– Еще бы! Я чуть не десять раз проезжал Тильи и из этих десяти раз, три или четыре раза останавливался у вас. Постойте… да, я был здесь всего дней десять или двенадцать тому назад. Я провожал своих приятелей, Клериков, и, если хотите, могу напомнить вам, что один из них повздорил с каким-то незнакомцем, с человеком, который задел его первый.

– Это правда! – сказал хозяин. – Я отлично помню эту историю. Так ваша милость говорит о господине Басс, не так ли?

– Да, именно так зовут моего спутника. Господи помилуй! Уж не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья, любезный хозяин? – Дартин поддержал инкогнито и скрыл истинную суть подруги, согласившись в душе на мужское обращение.

– Но ведь вы, ваша милость, должны были и сами заметить, что он не мог продолжать путь.

– Это правда, он обещал догнать нас.

– Он оказал нам честь остаться.

– Как! Остаться? – удивился парень.

– Да, в этой гостинице. И, по правде сказать, мы весьма обеспокоены.

– Чем?

– Некоторыми издержками.

– О чем же тут беспокоиться! Он заплатит всё, что задолжал.

– О, вы поистине проливаете бальзам на мои раны! Мы оказали ему кредит, и еще сегодня утром лекарь объявил нам, что, если господин Басс не заплатит ему, он возьмется за меня, ибо это я посылал за ним.

– Да разве Басс ранен?

– Не могу сказать вам.

– Как это не можете? Вы ведь должны быть лучше осведомлены о нем.

– Это верно, но в нашем положении мы не говорим всего, что знаем, особенно если нас предупредили, что за язык мы можем поплатиться ушами.

– Ну а могу я видеть его?

– Разумеется. Поднимитесь по лестнице на второй этаж и постучитесь в номер первый. Только предупредите, что это вы.

– Предупредить, что это я?

– Не то с вами может случиться несчастье.

– Какое же это несчастье может, по-вашему, со мной случиться?

– Господин Басс может принять вас за кого-нибудь из моих домочадцев и в порыве гнева проткнуть вас или прострелить голову.

– Что же это вы ему сделали?

– Попросили у него денег.

– Ах, торпеду в сопло, теперь понимаю! Это такая просьба, которую Басс встречает очень дурно, когда он не при деньгах, но, насколько мне известно, деньги у него есть.

– Вот и мы так думали. Так как наше заведение содержится в большом порядке и мы каждую неделю подводим итоги, мы и подали ему счет в конце недели, но, должно быть, попали в неудачную минуту, потому что не успели мы заикнуться о деньгах, как он послал нас далеко. Правда, накануне он играл…

– Он играл! – покачал головой Дартин. – С кем же?

– О, господи, кто его знает! С каким-то господином, которому он предложил партию.

– В этом все дело. Бедняга, как видно, всё проиграл.

– Вплоть до своего лайтфлая, потому что, когда незнакомец собрался уезжать, мы заметили, что его слуга забирает флайт господина Басс. Мы указали ему на это, и он ответил, что мы суемся не в свое дело и что флайт принадлежит ему. Мы сейчас же предупредили господина Басс, но и он сказал, что мы низкие люди, если сомневаемся в слове дворянина, и что если тот говорит, что флайт принадлежит ему, значит, так оно и есть…

– Узнаю! – пробормотал Дартин.

– Тогда, – продолжал хозяин, – я ответил ему, что так как, по всей видимости, нам не суждено столковаться друг с другом насчет платежа, я надеюсь, что он, по крайней мере, будет так любезен и перейдет к моему собрату, хозяину другого отеля. Однако господин Басс объявил, что мой лучше и он желает остаться здесь. Этот ответ был слишком лестен, чтобы я мог настаивать. Поэтому ограничился тем, что попросил его освободить занимаемую комнату, лучшую в гостинице, и удовольствоваться хорошенькой комнаткой на четвертом этаже. Но на это господин ответил, что он с минуты на минуту ждет свою любовницу, одну из самых придворных дам, и, следовательно, я должен понять, что даже та комната, которую он удостаивает своим присутствием, слишком убога для той особы. Однако же, вполне признавая справедливость его слов, я все же счёл себя вынужденным настаивать. Тут, даже не дав себе труда вступить со мною в переговоры, он вынул рельсовик, положил его на столик и объявил, что при первом же слове, которое будет ему сказано о переезде куда бы то ни было, он размозжит череп всякому, кто будет иметь неосторожность вмешаться в его дела. Поэтому, с тех самых пор никто, кроме его слуги, и не входит к нему.

– Так Роберт здесь?

– Да, через пять дней после своего отъезда он вернулся, и тоже очень не в духе. По-видимому, и у него тоже были какие-то неприятности в дороге. К несчастью, он более расторопен, чем его господин, и ради него переворачивает все вверх дном. Решив, что ему могут отказать в том, что он попросит, он берёт всё, что нужно, сам.

– Да, – отозвался Дартин, – я всегда замечал в нём редкую преданность и понятливость.

– Вполне возможно, но случись мне хотя бы четыре раза в году столкнуться с подобной преданностью и понятливостью и я разорен.

– Это не так, потому что Басс заплатит.

– Гм… – недоверчиво хмыкнул хозяин.

– Он пользуется благосклонностью одной очень знатной дамы, и она не оставит его в затруднительном положении из-за такой безделицы, какую он должен вам.

– Если бы я осмелился сказать, что я думаю…

– Что же вы думаете?

– Скажу больше – что знаю…

– Что знаете?

– Даже больше, в чем абсолютно уверен…

– В чем вы уверены? Расскажите.

– Я сказал бы вам, что знаю, кто эта знатная дама.

– Вы?

– Да, я.

– Каким же образом вы узнали это?

– О, если бы я мог положиться на вашу скромность…

– Говорите. Даю вам честное слово дворянина, что вы не раскаетесь в своем доверии.

– Так вот, как вы понимаете, беспокойство заставляет делать многое.

– И что же вы сделали?

– О, ничего такого, что превышало бы права кредитора.

– Итак?

– Господин Басс передал нам карту послание для этой герцогини и приказал отправить его по почте. В то время слуга его ещё не приезжал. Принимая во внимание, что он не мог выйти из комнаты, ему поневоле пришлось дать это поручение нам…

– Дальше.

– Вместо того чтобы отправить её по почте, что никогда не бывает вполне надежно, я воспользовался тем, что один из наших людей должен был ехать в Гранж, и приказал ему лично вручить карту герцогине. Ведь это и значило исполнить желание господина, который так сильно беспокоился об этом, не так ли?

– Приблизительно так.

– Так вот, известно ли вам, кто такая эта знатная дама?

– Нет, я слыхал о ней от Басс, вот и всё.

– Известно ли вам, кто такая эта мнимая герцогиня?

– Повторяю вам, что я не знаю её.

– Это старая прокурорша, которой по меньшей мере пятьдесят лет и которая еще корчит из себя ревнивицу. Мне и то показалось странно!

– Почему вы знаете все?

– Да потому, что, получив письмо, она очень рассердилась и сказала, что господин Басс ветреник и что он, наверное, получил удар шпагой.

– Так он получил удар?

– О, господи, что это я сказал?

– Вы сказали, что Басс получил удар шпагой.

– Так-то так, но ведь он строго-настрого запретил мне рассказывать об этом!

– Почему же?

– Почему! Да потому, что он хвалился проткнуть насквозь незнакомца, с которым он ссорился, когда вы уезжали, а вышло наоборот. Этот незнакомец уложил его, несмотря на все его бахвальство. И вот господин Басс, человек очень гордый со всеми, кроме этой герцогини, никому не хочет признаться в том, что получил удар шпагой.

– Так, значит, этот удар шпагой и держит его?

– Да, могу уверить! Должно быть, у вашего приятеля душа гвоздями прибита к телу.

– Вы были при этом?

– Я из любопытства пошёл вслед за ними и видел поединок, но так, что дерущиеся меня не видели.

– И как же было дело?

– О, дело длилось недолго, могу вас уверить! Они стали в позицию. Незнакомец сделал выпад, и так быстро, что, когда Басс собрался парировать, у него в груди уже сидело три дюйма. Он упал на спину. Незнакомец сейчас же приставил ему к груди острие шпаги, и господин, видя, что он всецело во власти противника, признал себя побежденным. После чего незнакомец спросил, как его имя, и, узнав, что его зовут Басс, а не Дартин, предложил ему опереться на его руку, довел до гостиницы, вскочил на лайтфлай и исчез.

– Так, значит, этот незнакомец искал ссоры с Дартином?

– Да.

– И вы не знаете, что с ним было дальше?

– Нет. Я никогда не видал его.

– Отлично. Я узнал все, что мне было нужно. Итак, вы говорите, что комната находится на втором этаже, номер первый?

– Да, лучшая комната в гостинице, комната, которую я уже десять раз мог бы сдать.

– Успокойтесь, – сказал со смехом Дартин, – Вам заплатят деньгами герцогини Нар.

– О, пусть она будет кем угодно, лишь бы она развязала свой кошелек! Но нет, она самым решительным образом объявила, что требования господина Басс и его измены надоели ей и что она не пошлет ему ни одной сотой кредита.

– И вы передали ответ постояльцу?

– Мы воздержались от этого. Ведь тогда он догадался бы, каким образом мы выполнили его поручение.

– Так, значит, он всё еще ждет этих денег?

– Вот в том-то и дело, что ждет!

– Так вы говорите, что прокурорша стара и некрасива?

– По меньшей мере пятьдесят лет, и совсем не хороша собой.

– В таком случае, будьте покойны, в конце концов она смягчится. К тому же Басс не мог задолжать вам так уж много.

– Как это не мог? Сотых двадцать, не считая лекаря. Он ни в чем себе не отказывает, сразу видно, что привык широко жить.

– Ну, если его покинет любовница, у него найдутся друзья, могу в этом поручиться. Так что, любезный не тревожьтесь и продолжайте относиться к нему с тем вниманием, какого требует его положение.

– Сударь, вы обещали не упоминать о прокурорше и ни слова не говорить о ране.

– Можете не напоминать мне об этом, я дал слово.

– Ведь он убьет меня, если узнает!

– Не бойтесь, он не так страшен на деле, как кажется.

С этими словами Дартин стал подниматься по лестнице, оставив хозяина несколько успокоенным относительно двух вещей, которыми он, видимо, очень дорожил, кошелька и жизни. Наверху, на двери, наиболее заметной, была выведена черным гигантская цифра «1». Дартин постучался и на предложение идти своей дорогой, последовавшее изнутри, вошёл.

Басс лежала в постели и играла в кости с Робертом, чтобы набить руку, между тем как вертел с нанизанной на него дичью кружился над самобытным очагом, а в обоих углах большого камина кипели на двух жаровнях кастрюли, откуда доносился смешанный запах фрикасе из кроликов и рыбы под соусом, приятно ласкавший обоняние. Вся комната и вся мраморная доска комода были заставлены пустыми бутылками.

Увидев друга, Басс вскрикнула от радости, а Роберт, почтительно встав, уступил место Дартину и пошёл взглянуть на кастрюли, которые, видимо, находились под его наблюдением.

– Торпеду в сопло, это ты! – приветствовала Басс Дартина. – Добро пожаловать! Прошу прощения за то, что я не встаю… Кстати, – добавила она, глядя на него с легким беспокойством, – тебе известно, что со мной случилось?

– Нет.

– Хозяин ничего не говорил?

– Я спросил у него, где ты, и сейчас же прошёл наверх.

Басс вздохнула свободнее.

– А что же это с вами случилось, любезная? – аккуратно осведомился парень.

– Да то, что, нападая на противника, которого я уже успела угостить тремя ударами шпагой, и собираясь покончить с ним четвертым, я споткнулся и вывихнула себе колено.

– Да?

– Клянусь честью! И к счастью для этого бездельника, не то я прикончила бы его на месте, ручаюсь за это!

– А куда он девался?

– Не знаю. Он получил хорошую порцию и уехал, не прося сдачи… Ну а вы, милый Дартин, что же с вами?

– Так, значит, этот вывих, – продолжал Дартин, – удерживает вас в постели?

– Представьте себе, такая безделица! Впрочем, через несколько дней я буду уже на ногах.

– Но почему же вы не велели перевезти себя в Гранж? Ведь вам здесь наверняка скучно?

– Именно это я и собиралась сделать, но я должна кое в чем вам признаться.

– В чем же?

– А вот в чем. Так как я действительно отчаянно скучала, как вы сказали сами, и так как у меня были в кармане полученные от вас семьдесят пять сотых кредита, я, чтобы развлечься, попросила подняться ко мне одного дворянина, остановившегося здесь проездом, и предложила ему партию в кости. Он согласился, и вот мои семьдесят пять сотых перешли из моего кармана в его карман, не говоря о флайте, которую он увел в придачу… Ну а как вы, любезный Дартин?

– Что делать, нельзя во всем иметь удачу, – сказал Дартин. – Знаете пословицу? «Кому не везет в игре, тому везет в любви». Тебе слишком везет в любви, чтобы игра не мстила вам за это. Но что вам до превратностей судьбы! Разве у вас нет вашей герцогини, которая, конечно, не замедлит прийти на помощь?

– Вот именно потому, что я такая неудачливая, – ответила Басс с самым непринужденным видом, – я и составила ей послание, чтобы она прислала мне кредитов пятьдесят, которые совершенно необходимы в моем теперешнем положении.

– И?

– Должно быть, она находится в одном из своих поместий. Я не получила ответа.

– Да что вы?

– Да, ответа нет. И вчера я отправила ей второе послание, еще убедительнее первого… Но ведь здесь вы, милейший друг, поговорим же о вас. Признаюсь, я начал было немного беспокоиться за вашу судьбу.

– Однако, судя по всему, хозяин неплохо обходится с вами, любезная Басс, – сказал Дартин, показывая больной на полные кастрюли и пустые бутылки.

– Что ты! – ответила та. – Три или четыре дня назад этот наглец принес мне счёт, и я выставила его за дверь. Так что теперь я сижу здесь как победительница, как своего рода завоевательница, а потому, опасаясь нападения, вооружена до зубов.

– Однако, иногда делаете вылазки, – со смехом возразил Дартин. И он показал пальцем на бутылки и кастрюли.

– К несчастью, не я! – ответила Басс. – Проклятый вывих держит меня в постели. Это Роберт осматривает местность и добывает съестные припасы… Роберт, друг мой, – продолжала она, – как видите, к нам подошло подкрепление, и нам придется пополнить запас продовольствия.

– Роберт, – остановил биотехноса Дартин, – вы должны оказать мне услугу.

– Какую? – среагировал тот.

– Научить вашему способу Праща. Может случиться, что я тоже попаду в осадное положение, и мне бы отнюдь не помешает, если бы он смог доставлять мне такие же удобства, какие вы преподносите своей госпоже.

– О, – скромно потупился биотехнос, – да нет ничего легче! Нужно быть ловким, вот и всё.

– Ну а вино? – спросил Дартин. – Кто поставляет вам его? Хозяин?

– Как вам сказать… И да и нет.

– Как это, «и да и нет»?

– Он, правда, поставляет нам его, но не знает, что имеет эту честь.

– Объяснитесь яснее, беседа с вами весьма поучительна.

– Извольте. Случайно во время своих путешествий я встретился с одним человеком, который повидал много стран.

– Какое отношение имеет это к бутылкам, которые стоят на этой конторке и на этом комоде?

– Терпение, – всему свое время.

– Верно, полагаюсь на вас и слушаю.

– У него был слуга, который сопровождал его во время путешествия. Оба мы больше всего на свете любили охоту, и он рассказывал мне, как туземцы охотятся с помощью обыкновенной затяжной петли, которую они накидывают на шею животным. Сначала я не хотел верить, что можно дойти до такой степени ловкости, чтобы бросить веревку за несколько шагов и попасть куда хочешь, но вскоре мне пришлось признать, что это правда. Мой приятель ставил в тридцати шагах бутылку и каждый раз захватывал горлышко затяжной петлей. Я начал усиленно упражняться и добился успехов не прибегая к дорогостоящим обучающим программам и базам. Ну вот, понимаете? У нашего хозяина богатый винный погреб, но с ключом-картой он никогда не расстается. В подвале есть отдушина. Вот через эту-то отдушину я и бросаю лассо.

– Благодарю, друг мой, благодарю, к сожалению, я только что позавтракал. – Парень отказался отведать блюда.

– Что ж, Роберт, – проговорила Басс, – накрой на стол, и, пока мы с тобой будем завтракать, Дартин расскажет нам, что было с ним за те дни, во время которых мы не видались.

– Охотно, – ответил парень.

Пока друзья завтракали с аппетитом выздоравливающих и с братской сердечностью, сближающей людей в несчастии, Дартин рассказал им, как, будучи ранена, Росс осталась, как Шосс остался в Айоне, отбиваясь от людей, обвинивших его в сбыте фальшивых денег, и как он, Дартин, вынужден был распороть живот графу Ле Гору.

Однако на этом и оборвалась откровенность Дартина. Он рассказал только, что привёз четыре великолепных лайтфлая, для себя, и для товарищей, и, сообщил Басс, что предназначенный для неё флайт уже стоит у гостиницы.

В эту минуту вошел Пращ и объявил, что всё готово для продолжения пути. Так как Дартин теперь почти не волновался за Басс и ему не терпелось поскорее узнать, что сталось с двумя остальными товарищами, он пожал больной руку и сказал, что едет продолжать поиски. Он собирался вернуться той же дорогой и через недельку думал захватить её с собой, если бы оказалось, что к тому времени Клерик ещё не покинул гостиницу.

Девушка ответила, что, по всей вероятности, вывих не позволит ей уехать раньше. К тому же ей надо быть в Тильи, чтобы дождаться здесь ответа от герцогини.

Дартин пожелал скорого и благоприятного ответа, а затем, еще раз поручив Роберту заботиться о Басс и расплатившись с хозяином, отправился в путь вместе с Пращем, который уже избавился от одного из флайтов.

Дартин ничего не сказал ей ни по поводу его раны, ни по поводу прокурорши. Несмотря на свою молодость, наш грегорианец весьма осторожный юноша. Сделал вид, будто поверил всему, что ему рассказала хвастливая девушка, так как был убежден, что никакая дружба не выдержит разоблачения тайны, особенно если эта тайна уязвляет самолюбие.

К тому же мы всегда имеем некое нравственное превосходство над теми, чья жизнь нам известна. Поэтому Дартин, строя план будущих интриг и решив сделать Шосса, Басс и Росс орудиями собственного успеха, совсем не против заранее собрать невидимые нити, с помощью которых и рассчитывал управлять тремя друзьями.

Однако всю дорогу глубокая грусть теребила его пылкое сердце. Он думал о молодой и красивой г-же Бон, которая собиралась вознаградить его за преданность. Впрочем, поспешим оговориться, что эта грусть проистекала у него не столько из сожалений о потерянном счастье, сколько из опасения, что с бедной женщиной случилась беда.

У него не оставалось сомнений в том, что она стала жертвой мщения, а, как известно, мщение его высокопреосвященства бывало ужасно. Каким образом он сам снискал «расположение» министра, этого Дартин не знал, и, по всей вероятности, капитан открыл бы ему это, если бы застал дома.

Ничто так не убивает время и не сокращает путь, как упорная, всепоглощающая мысль. Внешнее существование человека похоже тогда на дремоту, а мысль является сновидением. Под её влиянием время теряет счёт, а пространство отдаленность. Вы выезжаете из одного места и приезжаете в другое. Вот и все. От проделанного пути не остается в памяти ничего, кроме тумана, в котором реют тысячи смутных образов. Во власти такой галлюцинации Дартин и ехал.

Он пришел в себя, тряхнул головой, увидел кабачок, где оставил Росс, и остановился у дверей.

На этот раз он был встречен не хозяином, а хозяйкой. Дартин был физиономист, он окинул взглядом полное, довольное лицо и понял, что с ней ему незачем притворяться. От женщины с такой добродушной внешностью нельзя было ждать ничего дурного.

– Милая хозяюшка, – начал Дартин, – не сможете ли вы сказать, где теперь находится один из моих приятелей, которого нам пришлось оставить здесь дней десять назад?

– Красивый молодой человек лет двадцати трех, тихий, любезный, статный?

– И, кроме того, раненный в плечо.

– Да, да.

– Итак?..

– Он, все еще здесь!

– Да ну! – удивился Дартин, сходя с транспорта. – Хозяюшка, вы воскресили меня! Где же он, дорогой мой Росс? Я хочу обнять его. Признаюсь вам, мне не терпится поскорее его увидеть.

– Прошу прощения, но я сомневаюсь, чтобы он мог принять вас в настоящую минуту.

– Почему? Разве у него женщина?

– Господи Иисусе, что это вы говорите! Бедный юноша! Нет.

– А кто же?

– Священник и настоятель Айонского монастыря, – прибили она парня фразой.

– Боже праведный! – удивился Дартин. – Разве бедняге хуже?

– Напротив. Но после болезни его коснулась благодать, и он решил принять духовный сан.

– А да, – вспомнил Дартин, – я и забыл, что он только временно состоит в кериках.

– Так вы хотите его увидеть?

– Больше, чем когда-либо.

– Тогда поднимитесь по лестнице, во дворе направо, третий этаж, номер пять.

Дартин бросился в указанном направлении и нашел лестницу, одну из тех наружных лестниц, какие ещё встречаются иногда во дворах старых времён. Однако войти оказалось не так-то просто. Подступы к комнате Росс охранялись. Эш стоял на страже в коридоре и загородил путь с тем большей неустрашимостью, что после многолетних испытаний бедняга был наконец близок к достижению долгожданной цели.

В самом деле, Эш всегда лелеял мечту быть слугой духовного лица и с нетерпением ждал той минуты, постоянно представлявшейся его воображению, когда Росс сбросит плащ и наденет сутану. Только ежедневно повторяемое обещание, что эта минута близка, и удерживало его на службе у девушки, под личиной парня, службе, на которой, по словам Эша, ему неминуемо предстояло погубить душу.

Итак, он был сейчас наверху блаженства. Судя по всему, на этот раз его госпожа не должна была отречься от своего слова. Соединение боли физической и нравственной произвело долгожданное действие. Росс, одновременно страдавшая и душой и телом, наконец обратила свои помыслы на религию, сочтя как бы за предостережение свыше случившееся двойное несчастье, как внезапное исчезновение возлюбленной и рану в плечо.

Понятно, что при таком расположении духа ничто не могло быть неприятнее для Эш, чем появление Дартина, который мог снова втянуть его госпожу в водоворот мирских интересов. Он решил мужественно защищать двери, а так как хозяйка уже выдала его и он не мог сказать, что Росс нет дома, то попытался доказать вновь прибывшему, что было бы верхом неучтивости помешать его госпоже во время душеспасительной беседы, которая началась еще утром и, по словам Эша, не могла быть закончена ранее вечера.

Однако Дартин не обратил ни малейшего внимания на красноречивую тираду и, не собираясь вступать в спор со слугой своей подруги, попросту отстранил его одной рукой, а другой повернул ручку двери с надписью «N 5».

Дверь отворилась, и Дартин вошел в комнату.

Росс в широком черном одеянии, в круглой плоской шапочке, сидела за продолговатым столом, заваленным антикварными свитками бумаг и огромными фолиантами. Естественно преображённая в парня, как и всегда. По правую её руку сидел настоятель монастыря, а по левую священник. Занавески были наполовину задернуты и пропускали таинственный свет, способствовавший благочестивым размышлениям.

Все мирские предметы, какие могли бы броситься в глаза в комнате, исчезли словно по волшебству. Должно быть, из страха, как бы вид таких предметов не возвратил госпожу к мыслям об этом мире, Эш припрятал подальше шпагу, рельсовики и форму Клерика имперского легионера. Вместо всего этого на стене в темном углу висел какой-то предмет, показавшийся Дартину чем-то вроде бича для истязания плоти.

На шум открывшейся двери Росс подняла голову и узнала своего друга, но, к великому удивлению Дартина, его приход, видимо, не произвел на неё особого впечатления. Настолько далеки были помыслы последней от всего мирского.

– Добрый день, любезный Дартин, – сказала девушка в мужском обличии. – Поверьте, я очень рад вас видеть.

– И я также, – произнес Дартин, – хотя я еще не вполне уверен, что передо мной Росс.

– Он самый, друг мой, он самый! Но что же могло внушить вам такие сомнения?

– Я испугался, что ошибся комнатой, и решил, что попал в помещение какого-то духовного лица, а потом, увидав вас в обществе этих господ, впал в другое заблуждение. Мне показалось, что вы тяжело больны.

Оба черных человека поняли намёк Дартина и угрожающе взглянули на него, но Дартин не смутился.

– Быть может, я мешаю вам? – продолжал Дартин. – Судя по всему, вы исповедуетесь этим господам.

Росс слегка покраснела.

– Мешаете? О нет, напротив, любезный друг! И в доказательство моих слов позвольте мне выразить радость по поводу того, что я вижу вас здоровым и невредимым…

«Наконец-то догадался! – подумал Дартин. – Что ж, могло быть и хуже».

– Ибо друг мой недавно избежал великой опасности, – с умилением продолжала Росс, указывая на Дартина двум духовным особам.

– Возблагодарите господа, – ответили последние, дружно кланяясь Дартину.

– Я не преминул это сделать, преподобные отцы, – ответил парень, возвращая им поклон.

– Вы приехали очень кстати, любезный Дартин, – сказала Росс, – и, если примете участие в нашем споре, вы нам поможете своими познаниями. Господин настоятель монастыря, господин кюре и я разбираем некоторые богословские вопросы, давно уже привлекающие наше внимание, и я был бы счастлив узнать ваше мнение.

– Мнение военного человека не имеет веса, – попытался соскочить с темы Дартин, слегка встревоженный оборотом, который принимал разговор, – и, поверьте мне, вы вполне можете положиться на учёность этих господ.

Оба черных человека опять поклонились.

– Напротив, – возразила Росс, – ваше мнение будет для нас драгоценно. Речь идет вот о чем. Господин настоятель полагает, что моя диссертация должна быть по преимуществу догматической и дидактической.

– Ваша что? Так вы пишете диссертацию?

– Разумеется, – ответил иезуит. – Для испытания, предшествующего рукоположению в духовный сан, диссертация обязательна.

– Чего? Рукоположению? – закричал Дартин, не поверивший тому, что ему сказали сначала хозяйка, а потом Эш. – Рукоположению?

И, остолбенев от изумления, он обвел взглядом сидевших перед ним людей.

– Итак… – продолжала Росс, принимая в кресле такую изящную позу, словно она находилась на утреннем приеме в спальне знатной дамы, и любуясь своей белой и пухлой, как у женщины, рукой, которую она подняла вверх, чтобы вызвать отлив крови, – итак, как вы уже слышали, Дартин, господин настоятель хотел бы, чтобы моя диссертация была догматической, тогда как я предпочел бы, чтобы она была умозрительной. Вот почему господин настоятель предложил мне тему, которая еще никем не рассматривалась.

Зазвучали непонятные слова на незнакомом языке.

Дартин, чья эрудиция нам известна, выслушал непонятную цитату с таким же безмятежным видом, с каким он выслушал ту, которую ему однажды привёл Лау Вельер по поводу подарков, думая, что они получены молодым человеком от Легг Ашера.

– …что означает, – продолжала Росс, желая облегчить ему задачу, – «Священнослужителям низшего сана необходимы обе руки».

– Превосходная тема! – вскричал иезуит.

– Превосходная и догматическая! – подтвердил священник, который был приблизительно так же силен в языках, как Дартин, и внимательно следил за иезуитом, чтобы иметь возможность ступать по его следу и, как эхо, повторять его слова.

Что касается Дартина, то восторги двух людей в черном оставили его совершенно равнодушным.

– Да, превосходная, prorsus admirabile, – продолжала Росс, – но требующая глубокого изучения отцов церкви и Священного писания. Между тем, и я смиренно признаюсь в этом перед учеными церковнослужителями, дежурства в ночном карауле и королевская служба заставили меня немного запустить занятия. Поэтому-то мне будет легче, взять тему по моему выбору, которая для этих трудных вопросов богословия явилась бы тем же, чем мораль является для метафизики и философии.

Дартин страшно скучал, кюре тоже.

– Подумайте, какое вступление! – вскричал иезуит.

– Вступление, – повторил кюре, чтобы сказать что-нибудь.

– Quemadmodum inter coelorum immensitatem.

Росс бросила взгляд в сторону Дартина и увидела, что её друг зевает с опасностью вывихнуть челюсть.

– Давайте говорить по-гранжирски, отец мой, – сказала она иезуиту, господин Дартин сумеет тогда лучше оценить нашу беседу.

– Да, – подтвердил Дартин, – я страшно устал с дороги, и всё ускользает от моего понимания.

– Хорошо, – согласился иезуит, несколько выбитый из колеи, в то время как кюре, вне себя от радости, бросил на Дартина благодарный взгляд. – Посмотрим, что можно извлечь из этой глоссы. Сей, служитель бога… он всего лишь служитель, поймите это…

Дартин чувствовал, что тупеет. Ему казалось, что он находится в доме для умалишенных и что сейчас он тоже сойдет с ума, как уже сошли те, которые находились перед ним. Но он вынужден был молчать, так как совершенно не понимал, о чем идет речь.

– Однако выслушайте же меня, – сказала Росс вежливо, но уже с легким оттенком раздражения. – Я не говорю, что сожалею. Нет, я никогда не произнесу слов, ибо они не соответствуют духу истинной веры…

Иезуит возвел руки к небу, и кюре сделал то же.

– Но согласитесь, по крайней мере, что не подобает приносить в жертву господу то, чем вы окончательно пресытились. Скажите, Дартин, разве я не прав?

– Разумеется, правы! – вскричал обрадовавшийся Дартин, рассчитывающий на завершение бредятины.

Кюре и иезуит подскочили на стульях.

– Вот моя отправная точка, это силлогизм! Мир не лишен прелести, я покидаю мир, следовательно, приношу жертву! в Писании же положительно сказано: «Принесите жертву».

– Это верно, – сказали противники.

– И потом… – продолжала Росс, пощипывая ухо, чтобы оно покраснело, как прежде поднимал руки, чтобы они побелели, – и потом, я написал на эту тему. Я показал писание в прошлом году господину Тюру, и этот великий человек наговорил мне множество похвал.

– Написал! – презрительно произнес иезуит.

– Ну! – машинально повторил кюре.

– Прочитайте, прочитайте нам его! – вскричал Дартин. – Это немного развлечет нас.

– Нет, ведь оно религиозного содержания, – ответила Росс, – это богословие в стихах.

– Что за дьявольщина! – расстроился Дартин.

– Вот оно, – сказала Росс с видом самым скромным, не лишенным, однако, легкого оттенка лицемерия.

«Ты скорбишь, оплакивая мечты,

И что влачишь печальный удел,

Тоске ложится предел,

Когда творцу свои отдашь ты слезы,

Что ты скорбишь лаская грёзы.»

Дартин и кюре были в полном восторге. Иезуит упорствовал в своем мнении.

– Да, чтобы проповедь была понятна! – сказал кюре.

– Итак… – поспешил вмешаться иезуит, видя, что его приспешник заблудился, – итак, ваша диссертация понравится дамам, и это все.

– Дай-то бог! – с увлечением вскричала Росс.

– Вот видите! – воскликнул иезуит. – Мир еще громко говорит в вас, говорит. Вы еще мирянин, мой юный друг, и я трепещу. Благодать может не оказать своего действия.

– Успокойтесь, преподобный отец, я отвечаю за себя.

– Самонадеянность.

– Я знаю себя, отец мой, мое решение непоколебимо.

– Итак, вы упорно хотите продолжать работу над этой темой?

– Я чувствую себя призванным рассмотреть именно её и никакую другую. Поэтому я продолжу работу и надеюсь, что завтра вы будете удовлетворены поправками, которые я внесу согласно вашим указаниям.

– Работайте не спеша, – сказал кюре. – Мы оставляем вас в великолепном состоянии духа.

– Да, – поддакнул иезуит, – нива засеяна, и нам нечего опасаться, что часть семян упала на камень или рассеялась по дороге и что птицы небесные поклюют остальную часть.

«Поскорей бы чума забрала тебя!» подумал Дартин, чувствуя, что совершенно изнемогает.

– Прощайте, сын мой, – сказал кюре, – до завтра.

– До завтра, отважный юноша, – сказал иезуит.

Дартин, который уже целый час от нетерпения грыз ногти, теперь принялся грызть пальцы. Оба человека в черных рясах встали, поклонились Росс и Дартину и направились к двери. Эш, всё время стоявший тут же и с благочестивым ликованием слушавший весь этот ученый спор, устремился к ним навстречу, взял молитвенник, требник и почтительно пошёл вперед, пролагая им путь. Росс, провожая их, вместе с ними спустился по лестнице, но тотчас поднялся к Дартину, который все еще был в каком-то полусне, сродни ауту.

Оставшись одни, друзья несколько минут хранили неловкое молчание. Однако кому-нибудь надо было прервать его, и, так как Дартин, видимо, решил предоставить эту честь Росс, та заговорила первой.

– Как видите, – сказала она, – я вернулась к своим заветным мыслям.

– Да, благодать оказала на вас свое действие, как только что сказал этот господин.

– О, намерение удалиться от мира возникло у меня уже давно, и вы не раз слышали о нем от меня, не так ли, друг мой?

– Конечно, но, признаться, я думал, что вы шутите.

– Шутить такими вещами! Что вы, Дартин!

– Торпеду в сопло! Шутим же мы со смертью.

– И напрасно, Дартин, ибо смерть, это врата, ведущие к погибели или к спасению.

– Согласен, но, ради бога, не будем вести богословские споры, Росс. Я думаю, что полученной вами порции вам вполне хватит на сегодня. Я ничего не ел с десяти часов утра и дьявольски голоден.

– Сейчас мы будем обедать, любезный друг. Только не забудьте, что сегодня пятница, а в такие дни я не только не ем мяса, но не смею даже глядеть на него. Если вы согласны довольствоваться моим обедом, то он будет состоять из вареных плодов.

– Что вы подразумеваете? – с беспокойством спросил Дартин.

– Я подразумеваю шпинат, – ответила Росс. – Но для вас я добавлю к обеду яйца, что составляет нарушение правил, ибо яйца порождают цыпленка и, следовательно, являются мясом.

– Не слишком роскошное пиршество, но ради вашего общества я пойду на это.

– Благодарю за жертву, – поклонилась девушка, – и если она не принесет пользы вашему телу, то, без сомнения, будет полезна вашему духу.

– Итак, Росс, вы решительно принимаете духовный сан? Что скажут друзья, что скажет господин Вельер? Они сочтут вас за дезертира, предупреждаю вас об этом.

– Я не принимаю духовный сан, а возвращаюсь к нему. Если я и дезертир, то как раз по отношению к церкви, брошенной мною ради мира. Вы ведь знаете, что я совершила над собой насилие, когда надела плащ Клерика.

– Нет, не знаю.

– Вам неизвестно, каким образом случилось, что я бросила семинарию?

– Совершенно неизвестно, вероятно там не поняли преображения…

– Вот моя история.

– А я заранее отпускаю вам грехи. Видите, какое у меня доброе сердце!

– Не шутите святыми вещами.

– Ну, ну, говорите, я слушаю вас.

– Я воспитывалась в семинарии с девяти лет. Через три дня мне должно было исполниться двадцать, я стала бы аббатом, и все было бы кончено. И вот однажды вечером, когда я, по своему обыкновению, находилась в одном доме, где охотно проводила время, – что поделаешь, я была молода, подвержена слабостям! – некий офицер, всегда ревниво наблюдавший, как я читаю жития святых хозяйке дома, вошёл в комнату неожиданно и без доклада. Как раз в этот вечер я перевела эпизод и только что прочитала стихи даме, которая не скупилась на похвалы и, склонив голову ко мне на плечо, перечитывала эти стихи вместе со мной. Эта поза… признаюсь, несколько вольная… не понравилась офицеру. Офицер ничего не сказал, но, когда я вышла, он вышел вслед за мной.

– Хм, – вклинился Дартин, – будь вы в нормальном, соответствующем вашему полу одеянии…

«Господин аббат, – сказал он, догнав меня, – нравится ли вам, когда вас бьют?»

«Не могу ответить вам на этот вопрос, – возразила я, – так как до сих пор никто никогда не смел меня бить».

«Так вот, господин аббат, если вы еще раз придете в тот дом, где я встретился с вами сегодня, я посмею сделать это».

Кажется, я испугалась. Я сильно побледнела, я почувствовала, что у меня подкашиваются ноги, я искала ответа, но не нашла его и промолчала. Офицер ждал ответа и, видя, что я молчу, расхохотался, повернулся ко мне спиной и вошел обратно в дом. Я вернулась в семинарию.

Я настоящий дворянин, и кровь у меня горячая, как вы могли заметить, милый Дартин! Оскорбление было ужасно, и, несмотря на то что о нем никто не знал, я чувствовала, что оно живет в глубине моего сердца и жжет его. Я объявила святым отцам, что чувствую себя недостаточно подготовленным к принятию сана, и по моей просьбе обряд рукоположения был отложен.

Я отправился к лучшему учителю фехтования в Гранж, условилась ежедневно брать у него уроки, и брала их ежедневно в течение года. Затем в годовщину того дня, когда мне было нанесено оскорбление, я повесила на гвоздь свою сутану, оделась, как надлежит дворянину, и отправилась на бал, который давала одна знакомая дама и где должен был быть и мой противник.

Офицер действительно там присутствовал. Я подошла к нему в ту минуту, когда он, нежно глядя на одну из женщин, напевал ей любовную песню, и прервал его на середине второго куплета.

«Сударь, – сказала я ему, – скажите, вы все еще будете возражать, если я приду в известный вам дом? Вы все еще намерены угостить меня ударами палкой, если мне вздумается ослушаться вас?»

Офицер посмотрел на меня с удивлением и сказал:

«Что вам нужно от меня? Я вас не знаю».

«Я тот молоденький аббат, – ответила я, – который читает жития святых и переводит стихами».

«Ах да! – сказал офицер, насмешливо улыбаясь. – Что же угодно?»

«Мне угодно, чтобы вы удосужились пойти прогуляться».

«Завтра утром, если вы непременно этого хотите, и притом с величайшим удовольствием».

«Нет, не завтра, а сейчас же».

«Если вы требуете…»

«Да, требую».

«В таком случае – пойдемте… Сударыни, – обратился он к дамам, – не беспокойтесь, я только убью этого господина, вернусь и спою вам последний куплет».

Мы вышли. Я привела его на то самое место, где ровно год назад, в этот самый час, он сказал мне любезные слова, о которых я говорил вам. Была лунная ночь. Мы обнажили шпаги, и при первом же выпаде я убила его на месте…

– Торпеду в сопло! – произнес Дартин.

– Так как дамы не дождались возвращения своего певца, – продолжала Росс, – и так как он был найден на улице проткнутый ударом шпаги, все поняли, что это дело моих рук, и происшествие наделало много шуму. Вследствие этого я вынуждена была на некоторое время отказаться от сутаны. Шосс, с которым я познакомился в ту пору, и Басс, научившая меня, в дополнение к урокам фехтования, кое-каким славным приемам, уговорили меня обратиться с просьбой о плаще Клерика. Император очень любил моего отца, убитого при осаде Раса, и мне пожаловали плащ… Вы сами понимаете, что сейчас для меня наступило время вернуться в лоно церкви.

– А почему именно сейчас, а не раньше и не позже? Что произошло и что внушает вам такие недобрые мысли?

– Эта рана, милый Дартин, явилась для меня предостережением свыше.

– Эта рана? Что за вздор! Она почти зажила, и я убежден, что сейчас вы больше страдаете не от этой раны.

– От какой же? – спросила, краснея.

– У вас сердечная рана, Росс, более мучительная, более кровавая рана. Рана, которую нанесла женщина.

Взгляд Росс невольно заблистал.

– Перестаньте, – отмахнулась она, скрывая волнение под маской небрежности, – стоит ли говорить об этих вещах! Чтобы я стала страдать от любовных огорчений? Что же я, по-вашему, сошла с ума? И из-за кого же?

– Простите, милая Росс, но мне казалось, что есть из-за кого.

– А кто я такой, чтобы иметь подобное честолюбие? Бедный Клерик, нищий и незаметный, человек, который ненавидит зависимость и чувствует себя в свете не на своем месте!

– Росс, Росс! – покачал головой сокрушаясь Дартин, недоверчиво глядя на неё.

– Прах есмь и возвращаюсь в прах. Жизнь полна унижений и горестей, – продолжала она, мрачнея. – Все нити, привязывающие её к счастью, одна за другой рвутся в руке человека, и прежде всего нити золотые. О милый Дартин, – сказала с легкой горечью в голосе, – послушайте меня. Скрывайте свои раны, когда они у вас будут! Молчание, это последняя радость несчастных. Не выдавайте никому своей скорби. Любопытные пьют наши слезы, как мухи пьют кровь раненых.

– Увы, милая Росс, – молвил парень, в свою очередь испуская глубокий вздох, – ведь вы рассказываете мне мою собственную историю…

– Как?

– Да! У меня только что похитили женщину, которую я любил. Я не знаю, где она, куда ее увезли. Возможно она в тюрьме, быть может мертва.

– Но у вас есть хоть то утешение, что она покинула вас против воли, вы знаете, что если от нее нет известий, то это потому, что ей запрещена связь с вами, тогда как…

– Тогда как?..

– Нет, ничего, – осеклась Росс. – Ничего…

– Итак, вы навсегда отказываетесь от мира, это решено окончательно?

– Навсегда. Сегодня вы еще мой друг, завтра вы будете лишь призраком или совсем перестанете существовать для меня.

– Как грустно всё, что вы говорите!

– Что делать! – она покачала головой. – Мое призвание влечет меня, оно уносит меня ввысь.

Дартин улыбнулся и ничего не ответил.

– И тем не менее, – продолжала девушка считавшая себя парнем и делавшая всё чтобы так и было, – пока я еще тут, мне хотелось бы поговорить с вами о вас, о наших друзьях.

– А мне, – ответил Дартин, – хотелось бы поговорить с вами о вас самих, но вы уже так далеки от всего. Любовь вызывает у вас презрение, друзья для вас призраки, мир – склеп…

– Увы! В этом вы убедитесь сами, – сказала со вздохом.

– Итак, оставим этот разговор и давайте сожжем послание, которое, по всей вероятности, сообщает вам о новой измене вашей гризетки или горничной.

– Какое послание? – с живостью спросила девушка.

– Которое пришло к вам в ваше отсутствие и которое мне передали для вас.

– От кого же?

– Не знаю. От какой-нибудь заплаканной служанки… быть может, от горничной госпожи Шез, которой пришлось вернуться в Ур вместе со своей госпожой и которая для пущей важности именно бумагу и запечатала настоящее письмо печатью с герцогской короной…

– Что?

– Подумать только! Кажется, я потерял его… – лукаво сказал парень, делая вид, что ищет письмо. – Счастье еще, что мир это склеп, что люди, а следовательно, и женщины лишь призраки и что любовь, то чувство, о котором вы говорите: «Какая гадость!»

– Дартин, Дартин, – вскричала Росс, – ты убиваешь меня!

– Наконец-то, вот оно! – сказал Дартин.

Росс вскочила, схватила письмо, прочитала или, вернее, проглотила его. Её лицо сияло.

– По-видимому, у служанки прекрасный слог, – небрежно произнес грегорианец.

– Благодарю, Дартин! – вскричала девушка в полном исступлении. – Ей пришлось вернуться в Ур. Она не изменила мне, она по-прежнему меня любит! Иди сюда, друг мой, иди сюда, дай мне обнять тебя, я задыхаюсь от счастья!

И оба пустились плясать храбро топча рассыпавшиеся по полу листы диссертации.

В эту минуту вошел Эш, неся шпинат и яичницу.

– Беги, несчастный! – заорала Росс. – Ступай туда, откуда пришёл, унеси эти отвратительные овощи и гнусную яичницу! Спроси шпигованного мяса, жирного, жаркое с чесноком и четыре бутылки вина!

Эш, смотревший на госпожу и ничего не понимавший в перемене, меланхолически уронил яичницу в шпинат, а шпинат на пол.

– Расскажите мне обо всем, что делается там! – закричала девушка, приняв немного счастья.

– Теперь остается только узнать, что с Шоссом, – заявил Дартин развеселившейся девушке после того, как посвятил её во все новости, случившиеся в столице со дня их отъезда, и когда превосходный обед заставил одного из них забыть диссертацию, а другого усталость.

– Неужели вы думаете, что с ним могло случиться несчастье? – спросила она. – Шосс так хладнокровен, и так искусно владеет шпагой.

– Да, без сомнения, и я больше чем кто-либо воздаю должное его храбрости и ловкости, но, на мой взгляд, лучше скрестить шпагу с копьем, нежели с палкой, а я боюсь, что Шосса могла избить челядь. Этот народ дерется крепко и не скоро прекращает драку. Вот почему, мне хотелось бы отправиться в путь как можно скорее.

– Я попытаюсь поехать с вами, – сказала Росс, – хотя чувствую, что вряд ли буду в состоянии сесть на лайтфлай.

– Это потому, милый друг, что никто еще не пытался лечить раны плеткой, но вы были больны, а болезнь ослабляет умственные способности.

– Когда вы едете?

– Завтра на рассвете. Постарайтесь хорошенько выспаться за ночь, и завтра, если вы сможете, поедем вместе.

– В таком случае, до завтра, – произнесла девушка прощаясь. – Хоть вы и железный, но ведь должны же и вы ощущать потребность в сне.

Наутро, когда Дартин вошёл к Росс, она уже стояла у окна своей комнаты.

– Что вы рассматриваете? – спросил парень.

– Да вот любуюсь этими тремя превосходными флайтами, Право, удовольствие ездить на таких доступно только принцам.

– Если так, милая моя, то вы получите это удовольствие, ибо один из них ваш.

– Не может быть!

– Да.

– Вы смеетесь надо мной, Дартин?

– С тех пор как вы стали говорить по-нормальному, я больше не смеюсь.

– Эти кобуры, кофры и рельсовики все это моё?

– Ваше.

– Черт побери, они просто великолепны!

– Я польщена.

– Это, должно быть, император сделал вам такой подарок?

– Во всяком случае, не кардинал. Впрочем, не заботьтесь о том, откуда взялись эти транспорты, и помните только, что один из них ваш.

– Клянусь, – обрадовалась девушка, – кажется, у меня от этого прошла вся боль! На такого флайта я села бы даже с тридцатью ранами в теле. Эй, Эш, подите сюда, да поживее!

Слуга появился на пороге, унылый и сонный.

– Отполируйте мою шпагу, – приказала Росс, – приведите в порядок шляпу, вычистите плащ и зарядите рельсовики…

– Последнее приказание излишне, – прервал её Дартин, – у вас в кобурах имеются заряженные.

Эш вздохнул.

– Полноте, успокойтесь, – подбодрил Дартин, – царство небесное можно заслужить во всех званиях.

– Госпожа моя была уже таким хорошим богословом! – вздохнул Эш, чуть не плача. – Она могла бы сделаться епископом, а может статься, и кардиналом.

– Послушай, мой милый Эш, поразмысли хорошенько и скажи сам, к чему быть духовным лицом? Ведь это не избавляет от необходимости воевать. Вот увидишь, кардинал примет участие в первом же походе.

– Да… – вздохнул биотехнос. – Я знаю, что всё в мире перевернулось вверх дном.

Разговаривая, оба молодых человека и бедный лакей спустились вниз.

– Помоги, Эш, – попросила девушка.

И вскочила на сиденье с присущим изяществом и легкостью. Однако после нескольких проб почувствовала такую невыносимую боль, что побледнела и покачнулась. Дартин, который, предвидя это, не спускал с неё глаз, бросился, подхватил и отвел её в комнату.

– Вот что, любезная моя, – посетовал он, – полечитесь, я поеду на поиски Шосса один.

– Вы просто вылиты из металла! – ответила девушка.

– Нет, мне везет, вот и всё!.. Но скажите, как вы будете жить тут без меня? Никаких рассуждений о перстах и благословениях, а?

Она улыбнулась.

– Я буду писать стихи, – сказала о намерениях.

– Да, да, стихи. Научите Эша правилам стихосложения, это утешит его. Что касается флайта, то ездите на нём понемногу каждый день, это снова поставит вас в строй.

– На этот счет не беспокойтесь! – согласилась Росс. – К вашему приезду я буду готова сопровождать вас.

Они простились, и десять минут спустя Дартин уже мчался по дороге в Айон, предварительно поручив Росс заботам Эша и хозяйки.

В каком состоянии он найдет Шосса, да и вообще найдет ли он его?

Положение, в котором Дартин его оставил, было критическим. Вполне могло случиться, что он погиб. Эта мысль опечалила Дартина и он, несколько раз вздохнув, дал себе клятву мстить.

Из всех друзей Дартина Шосс был самым старшим, а потому должен был быть наименее близким ему по своим вкусам и склонностям. И тем не менее Дартин отдавал ему предпочтение перед остальными. Благородная внешность Шосса, вспышки душевного величия, порой освещавшие тень, в которой он обычно держался, ровное расположение духа, делавшее его общество приятнейшим в мире, его веселость, его храбрость, которую можно было бы назвать слепой, если бы она не являлась следствием редчайшего хладнокровия. Все эти качества вызывали у Дартина больше чем уважение, больше чем дружеское расположение, вызывали у него восхищение.

Даже находясь рядом с г-ном Вельером, изящным и благородным придворным, Шосс, когда был в ударе, мог с успехом выдержать это сравнение. Среднего роста, но так строен и так хорошо сложен, что не раз, борясь с Басс, побеждал эту гигантшу, физическая сила которой успела войти в пословицу среди Клериков. Лицо с проницательным взглядом, прямым носом, подбородком носило неуловимый отпечаток властности и приветливости, а руки приводили в отчаяние Росс, постоянно ухаживавшего за своими с помощью большого количества масла. Звук и тембр голоса, глубокий и в то же время мелодичный. Но что в Шоссе казалось совершенно непостижимым, это его знание света и обычаев самого блестящего общества, те следы хорошего воспитания, которые невольно сквозили в каждом его поступке.

Шла ли речь об обеде, Шосс устраивал его лучше любого светского человека, сажая каждого гостя на подобающее место в соответствии с положением, созданным его предками или им самим. Шла ли речь о геральдике, он знал все дворянские фамилии, их генеалогию, их связи, гербы и происхождение гербов. В этикете не было мелочи, которая была бы ему незнакома. Он знал, какими правами пользуются крупные землевладельцы, чрезвычайно сведущ в охоте и однажды в разговоре об этом великом искусстве удивил самого императора Вельера, который, однако, слыл знатоком.

Как все знатные вельможи он превосходно фехтовал и ездил верхом. Мало того, его образование столь разносторонне, даже и в области новых наук, редко изучавшихся дворянами, что он только улыбался, слыша умные выражения, которыми щеголяла Росс и которые якобы понимала Басс. Два или три раза, когда Росс допускала какую-нибудь грамматическую ошибку, ему случалось даже, к величайшему удивлению друзей, поставить глагол в нужное время, а существительное в нужный падеж. Наконец, честность его безукоризненна, и это в тот век, когда военные так легко входили в сделку с верой и совестью, а любовники с суровой щепетильностью, бедняки с седьмой заповедью господней. Словом, Шосс был человек весьма необыкновенный.

Между тем можно иногда заметить, что эта утонченная натура, это прекрасное существо, этот изысканный ум постепенно оказывался во власти обыденности, подобно тому как старики незаметно впадают в физическое и нравственное бессилие. В дурные часы Шосса все светлое, что было в нем, потухало, и его блестящие черты скрывались, словно окутанные глубоким мраком.

Полубог исчезал, едва оставался человек. Опустив голову, с трудом выговаривая отдельные фразы, он долгими часами смотрел угасшим взором то на бутылку и стакан, то на Мо, который привык повиноваться каждому знаку и, читая в безжизненном взгляде господина малейшие его желания, немедленно исполнял их.

Если сборище четырех друзей происходило в одну из таких минут, то два-три слова, произнесенные с величайшим усилием, это доля Шосса в общей беседе. Зато он один пил за четверых, и это никак не отражалось на нём, разве что он хмурил брови и становился грустнее обычного.

Дартину не удавалось пока, несмотря на все желание, удовлетворить свое любопытство. Найти какую-либо причину этой глубокой апатии или подметить сопутствующие ей обстоятельства. Шосс никогда не получал писем, никогда не совершал ни одного поступка, который бы не был известен всем его друзьям.

Нельзя сказать, чтобы эту грусть вызывало в нем вино, ибо пил лишь для того, чтобы побороть свою грусть, хотя это лекарство делало её, как мы уже говорили, еще более глубокой. Однажды, сидя в кругу Клериков, он выиграл в один вечер сто полноценных кредитов, проиграл их, отыграл все и его красивые черные брови ни разу не дрогнули, руки не потеряли своего перламутрового оттенка, беседа, бывшая приятной в тот вечер, не перестала быть спокойной и столь же приятной.

Тень на его лице не объяснялась также и влиянием атмосферных осадков. В настоящем у него не было горестей, и он пожимал плечами, когда с ним говорили о будущем. Следовательно, причина его грусти скрывалась в прошлом, судя по неясным слухам, дошедшим до Дартина.

Оттенок таинственности, окутывавшей его, делал ещё более интересным этого человека, которого даже в минуты полного опьянения ни разу не выдали ни глаза, ни язык, несмотря на всю тонкость задаваемых ему вопросов.

– Увы! – думал вслух Дартин. – Быть может, сейчас бедный Шосс мертв, и в этом виноват я. Ведь только ради меня он впутался в историю, не зная ни начала её, ни конца и не надеясь извлечь из нее ничего.

– Не говоря о том, – добавил Пращ, – что, по всей видимости, мы обязаны ему жизнью. Помните, как он крикнул: «Вперед, Дартин! Я в ловушке!» А потом, разрядив оба рельсовика, страшно звенел своей шпагой, словно двадцать человек или, лучше сказать, двадцать разъяренных чертей!

Эти слова удвоили пыл Дартина, и он добавил тяги флайту. Около одиннадцати часов утра увидели Айон, а в половине двенадцатого они были у дверей проклятого кабака.

Дартин часто придумывал для вероломного хозяина какую-нибудь славную месть, такую месть, одно предвкушение которой уже утешительно. Итак, он вошел в кабак, надвинув головной убор на лоб, положив левую руку на эфес шпаги.

– Узнаете меня? – спросил он хозяина, с поклоном шедшего навстречу.

– Не имею чести, ваша светлость, – ответил тот, ослепленный великолепным снаряжением Дартина.

– Вы меня не узнаете! – констатировал факт.

– Нет, ваша светлость!

– Ну, так я напомню в двух словах. Что вы сделали с дворянином, которому осмелились около двух недель назад предъявить обвинение в сбыте фальшивок?

Хозяин побледнел, ибо Дартин принял самую угрожающую позу, а Пращ скопировал её с точностью.

– Ваша светлость, не говорите мне об этом! – взмолился хозяин самым жалобным голосом. – О, как дорого я заплатил за эту ошибку!

– Я вас спрашиваю, что сталось с этим дворянином?

– Благоволите выслушать меня, ваша светлость! И присядьте, сделайте милость.

Безмолвный от гнева Дартин сел, грозный, как судия. Биотехнос гордо встал за спиной его кресла.

– Вот как было дело, ваша светлость… – продолжил трактирщик, дрожа от страха.

– Вам нечего ждать пощады, если вы не скажете всей правды. Я слушаю.

– Начальство известило меня, что в моем трактире должен остановиться знаменитый фальшивомонетчик с несколькими товарищами, причем все они будут переодеты Клериками или Адептами.

– Дальше! – ускорил Дартин, быстро догадавшись, откуда исходили эти приметы.

– Поэтому, повинуясь приказу начальства, приславшего мне шесть человек для подкрепления, я принял меры, какие счёл нужными, чтобы задержать мнимых фальшивомонетчиков…

– Опять! – сказал Дартин, которому слово «фальшивомонетчик» нестерпимо резало слух.

– Нет, ваша светлость, к сожалению, мы не все были заодно, и сейчас вы убедитесь в этом. Ваш приятель, извините, что я не называю его тем почтенным именем, которое он, без сомнения, носит, но нам неизвестно это имя, – итак, ваш приятель, уложив двух солдат двумя выстрелами из рельсовиков, отступил, продолжая защищаться шпагой, которой он изувечил ещё одного из моих людей, а меня оглушил…

– Да кончишь ли ты? – крикнул Дартин. – Где он? Что случилось с Шоссом?

– Отступая, он оказался у лестницы, ведущей в подвал, и так как дверь была открыта затворился изнутри. Все были убеждены, что оттуда ему не уйти, а потому никто не препятствовал ему делать это…

– Ну да, – сказал Дартин, – вы не собирались убивать его, вам нужно было только посадить его под замок!

– Но где же он? – вскричал Дартин, возмущение которого еще возросло, – Что сталось с Шоссом?

– Мне не терпелось поскорее загладить свою вину перед пленником, продолжал трактирщик – и я подошел к погребу, чтобы выпустить его оттуда. «Прежде всего, сказал он, – я требую, чтобы мне вернули моего слугу в полном вооружении». Это приказание было поспешно исполнено. Вы понимаете, что мы были расположены делать всё, чего бы ни пожелал ваш друг. Итак, господин Мо он сообщил имя, хотя и не очень разговорчив, господин Мо, несмотря на рану, был спущен в погреб. Господин принял его, загородил дверь, а нам приказал оставаться у себя.

– Но где он наконец?

– В погребе.

– Как, негодяй, ты все еще держишь его в погребе?

– Нет. Стали бы мы держать его в погребе! Если бы вы только знали, что он там делает, в этом погребе! Ах, если бы вам удалось заставить его выйти оттуда, я был бы вам благодарен до конца жизни, я стал бы молиться на вас, как на своего ангела-хранителя!

– Так он там? Я найду его там?

– Разумеется. Он заупрямился и не желает выходить. Мы ежедневно просовываем ему через отдушину хлеб на вилах, а когда он требует, то и мясо, но увы! – не хлеб и не мясо составляют его главную пищу.

Однажды я сделал попытку спуститься вниз, но он пришел в страшную ярость. Я услышал, как он приводит в боевой режим рельсовики, а его слуга штурмовой рельсотрон. Когда же мы спросили, что они собираются делать, ваш приятель ответил, что у него и у его слуги имеется сорок зарядов и что они разрядят всё, прежде чем позволят хотя бы одному из нас сойти в погреб. Тогда, я пошёл было жаловаться к губернатору, но тот ответил, что я получил по заслугам и что это научит меня, как оскорблять благородных господ, заезжающих в мой придорожный кабак.

– Так что с тех самых пор… – начал Дартин, не в силах удержаться от смеха при виде жалобной физиономии трактирщика.

– Так что с тех самых пор, – продолжал последний, – нам, приходится плохо, потому что все наши съестные припасы хранятся в погребе. Вино в бутылках и вино в бочках, пиво, растительное масло и пряности, все находится там. Так как спускаться вниз нам запрещено, то приходится отказывать в пище и питье всем путешественникам. Если ваш друг просидит в погребе еще неделю, мы окончательно разоримся.

– И поделом тебе, мошенник! Разве по нашему виду нельзя было сообразить, что мы порядочные люди?

– Да, да, вы правы… – ответил хозяин. – Но послушайте, вон он опять разбушевался.

– Очевидно, его потревожили! – вскричал Дартин.

– Да как же нам быть? – возразил хозяин. – Ведь к нам приехали два знатных вельможи рошца.

– Так что ж из этого?

– Как? Вы сами знаете, что они из империи Рош поголовно любят хорошее вино, а эти спросили самого лучшего. Жена моя, должно быть, попросила у господина Шосса позволения войти, чтобы подать господам то, что им требовалось, а он, по обыкновению, отказал…

В самом деле, со стороны погреба донесся сильный шум. Дартин встал и, предшествуемый хозяином, в отчаянии ломавшим руки, приблизился к месту действия в сопровождении Праща, державшего наготове свой длинный штурмовой рельсотрон.

Рошы или роклэндцы были крайне раздражены. Они проделали длинный путь и умирали от голода и жажды.

– Да это же насилие! – кричали они на отличном языке, но с иностранным акцентом. – Этот сумасшедший не позволяет добрым людям распоряжаться их собственным вином! Мы выломаем дверь!

– Потише, господа! – прервал тиррады Дартин, вынимая из-за пояса рельсовик. – Прошу извинить, но вы никого не убьете.

– Ничего, ничего, – раздался за дверями спокойный голос Шосса. Впустите-ка этих идиотов, и тогда посмотрим.

Роклэндцы, видимо храбрые люди, все же нерешительно переглянулись. Казалось, что в погребе засел какой-то людоед, какой-то исполинский герой, и никто не может безнаказанно войти в его пещеру.

На минуту все затихли, но под конец вельможам стало стыдно отступать, и наиболее раздраженный из них, спустившись по лестнице, так сильно ударил в дверь ногой, что, казалось, мог бы пробить и каменную стену.

– Пращ, – сказал Дартин, готовя рельсовики, – я беру на себя того, что наверху, а ты займись нижним… Так вы, господа, желаете драться? Отлично, давайте!

– Боже праведный! – гулко прозвучал снизу голос Шосса. – Мне кажется, я слышу голос Дартина…

– Ты не ошибся, – ответил парень, тоже стараясь говорить громче, – это я собственной персоной, друг мой!

– Превосходно! – ответил друг. – В таком случае мы славно отделаем этих раздолбаев.

Роклэндцы схватились за шпаги, но они оказались между двух огней. Ещё секунду колебались, однако, как и в первый раз, самолюбие одержало верх, и под вторичным ударом дверь погреба треснула.

– Посторонись, Дартин! – крикнул друг. – Сейчас я буду стрелять.

– Господа! – остановился парень. – Подумайте о своем положении… Минуту терпения, Шосс… Господа, вы ввязываетесь в скверную историю и будете изрешечены. Я и мой слуга угостим вас тремя выстрелами, столько же вы получите из подвала. Кроме того, у нас имеются шпаги, которыми мы недурно владеем, могу вас уверить. Не мешайте мне, и я улажу и ваши дела и свои… Сейчас вам дадут пить, даю вам слово!

– Если ещё осталось вино, – раздался насмешливый голос из подвала.

Хозяин приэтом почувствовал, что спина его покрылась холодным потом.

– То есть как? Если осталось вино? – прошептал он.

– Останется, торпеду в сопло! – выругался Дартин. – Успокойтесь… не могли же они вдвоем выпить весь погреб!..

– Хорошо! Но вы уберите оружие.

– Охотно.

И Дартин подал пример. Затем, обернувшись к Пращу, знаком приказал разрядить рельсотрон.

Убежденные этим, раклэндцы поворчали, но вложили шпаги в ножны. Дартин рассказал им историю заключения Шосса, и так как они были настоящие джентльмены, то во всем обвинили хозяина.

– А теперь, господа, – выступил Дартин, – поднимитесь к себе, и ручаюсь, что через десять минут вам принесут всё, что вам будет угодно.

Вельможи поклонились и ушли.

– Теперь я один, – сказал Дартин. – Отворите мне дверь, прошу вас!

– Сию минуту.

Послышался шум падающих вещей и утвари, то были контрэскарпы и бастионы, уничтожаемые самим осажденным.

Через секунду дверь подалась, и в отверстии показалось бледное лицо друга. Он беглым взглядом осмотрел местность. Дартин бросился к нему и с нежностью обнял, а затем повел его из этого сурового убежища и тут только заметил, что друг шатается.

– Вы ранены? – спросил парень.

– Я? Ничуть не бывало. Я мертвецки пьян, вот и все. И никогда еще человек не трудился так усердно, чтобы этого достигнуть… Клянусь, хозяин, должно быть, на мою долю досталось не меньше чем полтораста бутылок!

– Помилосердствуйте! – вскричал хозяин. – Если слуга выпил хотя бы половину того, что выпил его господин, я разорен.

– Мо хорошо вымуштрован и не позволил бы себе пить то же вино, что я. Он пил только из бочки. Кстати, он, кажется, забыл вставить пробку. Слышите?

Дартин разразился хохотом, от которого хозяина из озноба бросило в жар.

В эту минуту за спиной Шосса появился Мо с рельсотроном на плече. Голова его тряслась. Спереди и сзади он был облит какой-то жирной жидкостью, в которой хозяин признал свое лучшее масло. Процессия прошла через большой зал и водворилась в лучшей комнате гостиницы, которую Дартин занял самовольно.

Между тем хозяин и его жена ринулись в погреб, вход в который был так долго им воспрещен и там их ждало страшное зрелище. За укреплениями, в которых Клерик, выходя, пробил брешь и которые состояли из пустых бочонков, сложенных по всем правилам стратегического искусства, там и сям виднелись плавающие в лужах масла и вина кости съеденных припасов, а весь левый угол погреба был завален грудой битой посуды. Бочка, кран которой остался открытым, истекала последними каплями «крови». Выражаясь словами древнего поэта, смерть и запустение царили здесь, словно на поле брани.

Из пятидесяти колбас оставалось не больше десяти. Вопли хозяина и хозяйки проникли сквозь своды погреба, и сам Дартин был тронут ими. Шосс даже не повернул головы.

– А теперь, – продолжал он, – пока мы ждем вина, расскажите-ка мне, Дартин, что сталось с остальными.

Дартин рассказал ему, как он нашел Басс в постели с вывихом, а Росс за столом в обществе двух богословов. Когда он заканчивал свой рассказ, вошёл хозяин с заказанными бутылками и закусками остававшиеся вне погреба.

– Отлично, – сказал Клерик, наливая себе и Дартину, – Ну, а вы, мой друг, как ваши дела и что произошло с вами? По-моему, у вас очень мрачный вид.

– К сожалению, это так, – ответил Дартин, – и причина в том, что я самый несчастный из всех нас.

– Ты несчастен, Дартин! – вскричал Шосс. – Что случилось? Расскажи мне.

– После, – ответил Дартин.

– После! А почему не сейчас? Ты думаешь, что я пьян? Запомни хорошенько, у меня никогда не бывает такой ясной головы, как за бутылкой вина. Рассказывай же, я весь превратился в слух.

Дартин рассказал ему случай, происшедший с г-жой Бон. Он спокойно выслушал его.

– Все это пустяки, – сказал он, когда Дартин кончил, – сущие пустяки.

– Вы все называете пустяками, – возразил Дартин, – это не убедительно со стороны человека, который никогда не любил.

Угасший взгляд друга внезапно загорелся, но то была лишь минутная вспышка, и его глаза снова сделались такими же тусклыми и туманными, как прежде.

– Это правда, – спокойно подтвердил он, – я никогда не любил.

– В таком случае вы сами видите, жестокосердный, что не правы, обвиняя нас, людей с чувствительным сердцем.

– Чувствительное сердце, это разбитое сердце, – сказал он грустно.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что любовь это лотерея, в которой выигравшему достается смерть! Поверьте мне, любезный Дартин, вам очень повезло, что вы проиграли! Проигрывайте всегда – таков мой совет.

– Мне казалось, что она любит меня!

– Это вам только казалось.

– Нет, она действительно любила меня!

– Дитя! Нет такого мужчины, который не верил бы, подобно вам, что его возлюбленная любит его, и нет такого мужчины, который бы не был обманут своей возлюбленной.

– За исключением вас, Шосс, ведь у вас никогда не было возлюбленной.

– Это правда, – сказал он грусно после минутной паузы, – у меня никогда не было возлюбленной. Выпьем!

– Но если так, философ, научите меня, поддержите меня, я ищу совета и утешения.

– Утешения? В чём?

– В своем несчастье.

– Ваше несчастье смешно, – сказал он, пожимая плечами. – Хотел бы я знать, что бы вы сказали, если б я рассказал вам одну любовную историю.

– Случившуюся с вами?

– Или с одним из моих друзей?

– Расскажите.

– Выпьем, это будет лучше.

– Пейте и рассказывайте.

– Это действительно вполне совместимо, – согласился Шосс, выпив свой стакан и снова наполнил его.

– Я слушаю, – замер в ожидании повествования Дартин.

Друг задумался, и, по мере того как его задумчивость углублялась, он бледнел на глазах. Он был в той стадии опьянения, когда обыкновенный пьяный человек падает и засыпает. Он же словно грезил наяву. В этом сомнамбулизме опьянения было что-то пугающее.

– Непременно этого хочешь? – спросил он.

– Прошу вас, – ответил Дартин.

– Хорошо, пусть будет так… Один из моих друзей… один из моих друзей, а не я, запомните хорошенько, – начал Шосс с мрачной улыбкой, – некий граф, родом из той же провинции, что и я, влюбился, когда ему было двадцать пять лет, в шестнадцатилетнюю девушку, прелестную, как сама любовь.

Сквозь свойственную возрасту наивность просвечивал кипучий ум, неженский ум, ум поэта. Она не просто нравилась, она опьяняла. Жила она в маленьком местечке вместе с братом, священником. Оба были пришельцами в этих краях. Никто не знал, откуда они явились, но благодаря её красоте и благочестию её брата никому и в голову не приходило расспрашивать их об этом.

Мой друг, владетель тех мест, мог бы легко соблазнить ее или взять силой, он был полным хозяином, да и кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей! К несчастью, он был честный человек и женился на ней. Глупец, болван, осел!

– Но почему, если он любил её? – спросил Дартин.

– Подождите, – поднял руку Шосс. – Он увез её в свой замок и сделал из неё первую даму во всей провинции. Она отлично справлялась со своей ролью…

– И что же? – спросил Дартин.

– Что же! Однажды во время охоты, на которой графиня была вместе с мужем, – продолжал Клерик тихим голосом, но очень быстро, – она упала с лайтфлая и лишилась чувств. Граф бросился к ней на помощь, и так как платье стесняло её, он разрезал его кинжалом и нечаянно обнажил плечо. Угадайте, Дартин, что было там! – сказал друг, разражаясь громким смехом.

– Откуда же я могу знать? – возразил Дартин.

– Цветок лилии, – сказал Шосс. – Она была заклеймена!

И Шосс залпом проглотил стакан вина, который держал в руке.

– Какой ужас! – отшатнулся парень. – Этого не может быть!

– Это правда, дорогой мой. Ангел оказался демоном. Бедная девушка была воровкой.

– Что же сделал граф?

– Граф был полновластным господином на своей земле и имел право казнить и миловать своих подданных. Он совершенно разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил её на дереве.

– О, боже! Да ведь это убийство! – заорал Дартин.

– Да, всего лишь убийство… – сказал друг, бледный как смерть. – Но что это? Кажется, у меня кончилось вино…

И, схватив последнюю бутылку поднес горлышко к губам и выпил её залпом, словно это был обыкновенный стакан. Потом он опустил голову на руки. Дартин в ужасе стоял перед ним.

– Это навсегда отвратило меня от красивых, поэтических и влюбленных женщин, – сказал Шосс, выпрямившись и, видимо, не собираясь заканчивать притчу о графе. – Желаю я вам того же. Выпьем!

– Так она умерла? – пробормотал Дартин.

– Еще бы! Давайте же ваш стакан…

– А её брат? – робко спросил Дартин.

– Брат?

– Да, священник.

– Священник! Я хотел распорядиться, чтобы и его повесили, но он предупредил меня и успел покинуть приход.

– И вы так и не узнали, кто был этот негодяй?

– Очевидно, первый возлюбленный красотки и её соучастник, достойный человек, который и священником прикинулся, должно быть, только для того, чтобы выдать замуж свою любовницу и обеспечить её судьбу. Надеюсь, что его четвертовали.

– О! – произнес Дартин, потрясенный страшным рассказом.

– Что же вы не едите, Дартин? Она восхитительна, – сказал Шосс, отрезая кусок и кладя его на тарелку молодого человека.

Дартин не в силах был продолжать этот разговор, он чувствовал, что сходит с ума. Он уронил голову на руки и притворился, будто спит.

– Разучилась пить молодежь, – сказал Клерик, глядя на него с сожалением, – а ведь этот ещё и из лучших!

Глава 15. Домой

Дартин был потрясен страшным рассказом, однако многое было еще неясно ему в этом полупризнании. Прежде всего, оно было сделано человеком совершенно пьяным человеку пьяному наполовину. Тем не менее, несмотря на тот туман, который плавает в голове после двух-трех бутылок бургундского, Дартин, проснувшись на следующее утро, помнил каждое слово вчерашней исповеди так отчетливо, словно эти слова, одно за другим, отпечатались в его мозгу.

Неясность вселила в него лишь еще более горячее желание приобрести уверенность, и он отправился к своему другу с твердым намерением возобновить разговор, но Шосс уже совершенно пришёл в себя, то есть был самым проницательным и самым непроницаемым в мире человеком. Впрочем, обменявшись с ним рукопожатием, Клерик сам предупредил его мысль.

– Я был вчера сильно пьян, – начал он. – Обнаружил это сегодня утром, почувствовав, что язык еле ворочается у меня во рту и пульс все еще учащен. Готов биться об заклад, что я наговорил вам тысячу невероятных вещей!

Сказав это, он посмотрел на приятеля так пристально, что тот смутился.

– Вовсе нет, – возразил Дартин. – Насколько мне помнится, вы не говорили ничего особенного.

– Вот как? Странно. Мне казалось, что я рассказал вам одну весьма печальную историю.

И он взглянул на молодого человека так, словно хотел проникнуть в самую глубь его сердца.

– Право, – сказал Дартин, – я, должно быть, был еще более пьян, я ничего не помню.

Эти слова ничуть не удовлетворили друга, и он продолжал:

– Вы, конечно, заметили, любезный друг, что каждый бывает пьян по-своему? Одни грустят, другие веселятся. Я, например, когда выпью, делаюсь печален и люблю рассказывать страшные истории. Это мой недостаток, и, признаюсь, важный недостаток. Но, если отбросить его, я умею пить.

Шосс говорил это таким естественным тоном, что уверенность Дартина поколебалась.

– И в самом деле! – сказал парень, пытаясь поймать снова ускользавшую от него истину. – То-то мне вспоминается, как сквозь сон, будто мы говорили о повешенных!

– Вот видите! – подтвердил Клерик, бледнея, но силясь улыбнуться. – Так я и знал, повешенные, это мой постоянный кошмар.

– Да, да, – продолжал Дартин, – теперь я начинаю припоминать…

Да, речь шла… погодите минутку… речь шла о женщине.

– Так и есть, – отвечал Шосс, становясь уже смертельно бледным. – Это моя излюбленная история о белокурой женщине, и, если я рассказываю ее, значит, я мертвецки пьян.

– Верно, – подтвердил Дартин, – история о женщине, высокого роста, красивой, с голубыми глазами.

– Да, и повешенной…

– …своим мужем, знатным господином из числа ваших знакомых, – добавил Дартин, пристально глядя на друга.

– Ну вот видите, как легко можно набросить тень на человека, когда сам не знаешь, что говоришь! – отмахнулся Шосс, пожимая плечами и как бы сожалея о самом себе. – Решено, Дартин, больше я не буду напиваться, это слишком скверная привычка.

Дартин ничего не ответил.

– Да, кстати, – сказал Шосс, внезапно меняя тему разговора, – благодарю вас за флайт.

– Понравился? – поинтересовался Дартин.

– Да, но не очень я, кажется, буду раскаиваться.

– Раскаиваться?

– Да. Я сбыл его с рук.

– Каким образом?

– Дело было так. Я проснулся сегодня, вы спали, а я не знал, чем заняться. Еще не успел прийти в себя после вчерашней пирушки. Итак, я сошёл в зал, где увидел одного из наших вельмож, который искал лайтфлай. Я подошёл к нему и услыхал, что он предлагает сто сотых кредита за развалюху. «Знаете что, – сказал я ему, – у меня тоже есть транспорт для продажи». – «И прекрасный, – ответил он, – если это тот, который вчера поставил в бокс слуга вашего приятеля». – «Как, по-вашему, стоит он сто сотых?» – «Стоит. А вы отдадите мне его за эту цену?» – «Нет, но он будет ставкой в игре». – «В игре?» – «В кости». Сказано-сделано, и я проиграл. Зато потом я отыграл кофры с содержимым.

Дартин скорчил недовольную мину.

– Это вас огорчает? – поинтересовался Шосс.

– Откровенно говоря, да, – ответил Дартин. – По этим лайтфлаям нас должны были узнать в день сражения. Это был подарок, знак внимания. Вы напрасно сделали это.

– Полно, любезный друг! Поставьте себя на мое место, – возразил Клерик, – я смертельно скучал, и потом, сказать правду, я не люблю роклэндскую технику. Если все дело только в том, что кто-то должен узнать нас, то, право, довольно будет и кофров, они достаточно заметные. Что до флайта, мы найдем чем оправдать его исчезновение. Допустим, что мой повредили и он взорвался.

Дартин продолжал хмуриться.

– Досадно! – продолжал друг. – Вы, как видно, очень дорожили им, а ведь я еще не кончил своего рассказа.

– Что же вы проделали еще?

– Когда я проиграл девять против десяти, каково? – мне пришло в голову поиграть на ваш.

– Я надеюсь, однако, что вы не осуществили этого?

– Напротив, я привёл в исполнение желание.

– И что же? – опешил обеспокоенный Дартин.

– Я сыграл и проиграл его.

– Мой?

– Ваш. Семь против восьми, из-за одного очка… Знаете пословицу?

– Шосс, вы сошли с ума!

– Милый Дартин, надо было сказать мне это вчера, когда я рассказывал вам свои дурацкие истории, а вовсе не сегодня. Я проиграл его вместе со всеми принадлежностями, какие только можно придумать.

– Да ведь это ужасно!

– Погодите, вы еще не все знаете. Я стал бы превосходным игроком, если бы не зарывался, но я зарываюсь так же, как и тогда, когда пью, и вот…

– Но на что же еще вы могли играть? У вас ведь ничего больше не оставалось.

– Неверно, друг мой, неверно! – парировал Шосс. – У нас оставался этот алмаз, который сверкает на вашем пальце и который я заметил вчера.

– Этот алмаз! – заорал Дартин, поспешно ощупывая кольцо.

– И так как у меня были когда-то свои алмазы и я знаю в них толк, то я оценил его в тысячу сотых полноценного кредита.

– Надеюсь, – мрачно констатировал Дартин, полумертвый от страха, – что вы ни словом не упомянули о моем алмазе?

– Напротив, любезный друг. Поймите, этот алмаз был теперь нашим единственным источником надежды, я мог отыграть на него всё…

– Я трепещу! – потупился Дартин.

– Итак, я сказал моему партнеру о вашем алмазе. Оказалось, что он тоже обратил на него внимание. В самом деле, мой милый, какого! Вы носите на пальце звезду с неба и хотите, чтобы никто её не заметил! Это же невозможно!

– Заканчивайте, – сказал с безысходностью во взгляде и настроении парень. – Даю слово, ваше хладнокровие убийственно!

– Итак, мы разделили этот алмаз на десять ставок, по сто сотых каждая.

– Вам угодно шутить и испытывать меня? – спросил парень, которого гнев уже схватил за волосы.

– Нет, я не шучу, Торпеду в сопло! Хотел бы я посмотреть, что бы сделали вы на моем месте! Я две недели не видел человеческого лица и совсем одичал, беседуя с бутылками.

– Это еще не причина, чтобы играть на мой алмаз, – возразил Дартин, судорожно сжимая руку.

– Выслушайте же конец. Десять ставок по сто сотых каждая, за десять ходов, без права на отыгрыш. На тринадцатом ходу я проиграл всё. На тринадцатом ударе, число тринадцать всегда было для меня роковым. Как раз тринадцатого июля…

– К черту! – крикнул Дартин, вставая из-за стола. Сегодняшняя история заставила его забыть о вчерашней.

– Терпение, – успокоил Клерик. – У меня был свой план. Роклэндец чудак. Я видел утром, как он разговаривал с Мо, и Мо сообщил мне, что он предложил ему поступить к нему в услужение. И вот я играю с ним на Мо, на безмолвного Мо, разделенного на десять ставок.

– Вот это ловко! – вновь опешил Дартин, невольно разражаясь смехом.

– И вот благодаря десяти ставкам Мо, который и весь-то не стоит одной сотой, я отыграл алмаз. Скажите после этого, что упорство не добродетель!

– Клянусь честью, это очень забавно! – с облегчением выразился Дартин, держась за бока от смеха.

– Вы, конечно, понимаете, что, чувствуя себя в ударе, я сейчас же снова начал играть на алмаз.

– Ах, вот оно что! – вновь тень омрачила лицо Дартина.

– Я отыграл опять проиграл и снова отыгрался. Это великолепный ход, и я остановился на нём.

Дартин вздохнул так, словно у него свалился с плеч весь кабак.

– Так, значит, алмаз остается в моем распоряжении? – робко спросил он.

– В полном вашем распоряжении, любезный.

– Да на что нам амуниция флайтов без самих их?

– У меня есть на этот счет одна идея.

– Шосс, вы пугаете меня!

– Послушайте, вы, кажется, давно не играли, Дартин?

– И не имею ни малейшей охоты.

– Не зарекайтесь. Итак, говорю я, вы давно не играли, и следовательно, вам должно везти.

– Предположим! Что дальше?

– Дальше? Роклэндец со своим спутником еще здесь. Я заметил, что он очень сожалеет о кофрах с оружием. Вы же, по-видимому, очень дорожите своим флайтом… На вашем месте я поставил бы.

– Но он не согласится играть на одну амуницию.

– Поставьте черт побери! Я не такой себялюбец, как вы, ставьте и мою.

– Вы бы пошли на это? – нерешительно спросил Дартин, помимо воли заражаясь уверенностью.

– Клянусь честью, на один-единственный ход.

– Но, видите ли, потеряв флайты, мне чрезвычайно важно сохранить хотя бы амуницию с комплектом оружия.

– В таком случае поставьте свой алмаз.

– О, это другое дело! Никогда в жизни!

– Торпеду в сопло! – выразился Шосс. – Я бы предложил вам поставить Праща, но, так как нечто подобное уже имело место, иностранный вельможа, пожалуй, не согласится.

– Знаете что, любезный? – не вытерпел Дартин. – Я решительно предпочитаю ничем не рисковать.

– Жаль, – холодно произнёс Шосс. – Этот роклэндец набит кредитами под завязку. О, да решитесь же на один ход! Один ход, это минутное дело.

– А если я проиграю?

– Вы выиграете.

– Ну, а если проиграю?

– Что ж, отдадите амуницю и делов-то.

– Ну, куда ни шло, один только ход! – сдался парень.

Шосс отправился на поиски игрока и нашёл его в боксах техников, где тот с вожделением разглядывал кофры, набитые амуницией. Случай удобный и Шосс предложил свои условия. Два комплекта в превосходных кофрах против одного лайтфлая или ста сотых кредита, на выбор. Роклэндец быстро подсчитал и охотно согласился.

Дартин, дрожа, бросил кости и выпало три очка. Его бледность испугала Шосса, и он ограничился тем, что сказал:

– Неважный ход, приятель… Вы, получите флайты с полным комплектом.

Торжествующий вельможа из империи Рош даже не потрудился смешать кости. Его уверенность в победе была так велика, что он бросил их на стол не глядя.

Дартин отвернулся, чтобы скрыть досаду.

– Вот так штука, – как всегда, спокойно проговорил шосс. – Какой необыкновенный ход! Я видел его всего три раза за всю мою жизнь. Два очка!

Роклэндец обернулся и онемел от изумления, а Дартин онемел от радости.

– Да, – продолжал Клерик императора, – всего четыре раза! один раз раз у меня, в моем замке в… словом, тогда, когда у меня был замок. Раз у господина Вельера, когда он поразил всех нас, и, наконец, раз в кабачке, где я метал сам и проиграл ужин.

– Итак, Дартин, вы берете свой флайт обратно? – спросил вельможа.

– Разумеется.

– Значит, отыграться я не смогу?

– Мы условились не отыгрываться, припомните сами.

– Это правда, флайт будет передан вашему слуге.

– Одну минутку, – возразил Шосс. – С вашего разрешения, я хочу сказать моему приятелю несколько слов.

– Прошу вас.

Он отвел Дартина в сторону.

– Ну, искуситель, – спросил парень, – чего еще ты хочешь? Чтобы я продолжал играть, не так ли?

– Нет, я хочу, чтобы вы подумали.

– О чем?

– Вы хотите взять обратно лайтфлай, так ведь?

– Разумеется.

– Вы сделаете ошибку. Я взял бы сто сотых кредита. Вам ведь известно, что вы ставили кофры с амуницией против сотни или транспорт, на выбор?

– Да.

– Я взял бы сто сотых.

– Ну а я возьму флайт.

– Повторяю, вы сделаете ошибку. Что станем мы делать с одним флайтом на двоих? Не смогу же я сидеть сзади вас? Вы не захотите также обидеть меня, мчась рядом со мной на этом великолепном боевом лайтфлае. Я не колеблясь взял бы сотню. Чтобы добраться до Гранжа, нам нужны деньги.

– Я дорожу им.

– И напрасно, друг мой!

– Но на чем мы поедем домой?

– На флайтах наших лакеев, черт побери! По нашему виду всякий и так поймет, что мы не простые люди.

– Хорош у нас будет вид рядом с Росс и Басс, которые будут красоваться на своих новеньких транспортах с кофрами набитыми новой амуницией!

– С Росс и Басс! – Клерик расхохотался.

– В чем дело? – недоуменно спросил Дартин, не понимавший причины веселости своего друга.

– Нет, ничего, продолжим нашу беседу, – ухмыльнулся друг.

– Значит, по-вашему…

– Надо взять сотню, Дартин. На кредиты мы будем пировать до конца месяца. Все мы очень устали, и неплохо будет отдохнуть.

– Отдохнуть?.. О нет, немедленно по возвращении в Гранж я начну отыскивать эту несчастную женщину.

– Тем более! Неужели вы думаете, что флайт будет так же полезен вам, как монеты? Берите сто сотых наличными, друг мой, берите!

Дартину недоставало лишь одного довода, чтобы сдаться. Последний показался ему очень убедительным. К тому же, продолжая упорствовать, он боялся показаться эгоистичным. Итак, он уступил и решился согласиться.

Теперь ничто больше не отвлекало наших друзей от мысли об отъезде. Мировая с хозяином стоила им, помимо старого транспорта Шосса, еще шесть сотых. Дартин с другом сели на лайтфлаи Праща и Мо, а слуги отправились пешком, неся кофры.

Как ни плохи были флайты, все же господа быстро обогнали своих лакеев и прибыли первыми. Еще издали они увидели Росс, которая грустно сидела у окна и смотрела на горизонт.

– Эй, Росс! Какого черта вы тут торчите? – крикнули оба друга.

– Ах, это вы, Дартин… это вы, Шосс, – сказала молодая леди в облике мужчины. – Я размышляла о том, как преходящи блага этого мира, и мой флайт, который только что исчез в облаке пыли, явился для меня живым прообразом недолговечности всего земного. Вся наша жизнь может быть выражена тремя словами: erat, est, fuit.

– Иначе говоря? – спросил Дартин, уже заподозривший истину.

– Иначе говоря, меня одурачили. Шестьдесят сотенных за транспорт.

Дартин и Шосс покатились со смеху.

– Прошу вас, не сердитесь на меня, милый Дартин, – сказала Росс с печалью. – Нужда не знает закона. К тому же я сам пострадал больше всех, потому что этот бессовестный барышник украл у меня по меньшей мере пятьдесят. Вот вы бережливые хозяева! Сами едете на флайтах лакеев, а свои новенькие лайтфлаи бережёте, небольшими дистанциями и разгрузили.

В эту минуту какой-то гравифургон, за несколько мгновений до того появившийся на Айонской трассе, остановился у кабачка, и из него вылезли Пращ и Мо, с кофрами на голове. Гравифургон возвращался в Гранж порожняком, и лакеи взялись вместо платы за провоз поить пилота всю дорогу.

– Как так? – удивилась Росс, увидев их. – Одни кофры?

– Теперь понимаете? – спросил Шосс.

– Друзья мои, вы поступили точно так же, как я. Я тоже сохранил их, сам не знаю почему… Эй, Роберт! Возьмите мой новый кофр с амуницией и положите рядом с кофрами этих господ.

– А как вы разделались со своими священниками? – спросил Дартин.

– На следующий день я пригласила их к обеду, здесь есть отличное вино. И так напоила их, что кюре запретил мне расставаться с военным мундиром, а иезуит попросил похлопотать, чтобы его приняли в имперские Клерики.

– Но только без диссертации! – вскричал Дартин. – Без неё! Я требую отмены диссертации!

– С тех пор, – продолжала девушка, – моя жизнь протекает очень приятно.

Я начала писать поэму односложными стихами. Это довольно трудно, но главное достоинство всякой вещи состоит именно в её трудности. Содержание любовное. Я прочту вам первую песнь, в ней четыреста стихов, и читается она в одну минуту.

– Знаете что? – испугался Дартин, ненавидевший стихи так же сильно как богословов. – Добавьте к достоинству трудности, достоинство краткости, и вы сможете быть уверены в том, что ваша поэма будет иметь никак не менее двух достоинств.

– Кроме того, – продолжала Росс, – она дышит благородными страстями, вы сами убедитесь в этом… Итак, друзья мои, мы, стало быть, возвращаемся в Гранж? Браво! Я готова! Мы снова увидим нашу славную Басс. Я рада! Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого простодушного великана! Вот этота не продаст свой новенький лайтфлай, хотя бы ей предложили за него целое царство! Хотела бы я поскорее взглянуть, как она красуется на своем флайте, да еще с новой амуницией в военных кофрах. Она будет похожа на принца, я уверен…

Друзья сделали часовой привал, чтобы передохнуть. Росс расплатилась с хозяином, посадила Роберта в фургон к его товарищам, и все отправились в путь, за Басс.

Она была уже здорова, не так бледна, как во время первого посещения Дартина, и сидела за столом, на котором стоял обед на четыре персоны, хотя Басс была одна. Обед состоял из отлично приготовленных мясных блюд, отборных вин и великолепных фруктов.

– Добро пожаловать, господа! – сказала девушка, поднимаясь с места. – Вы приехали как раз вовремя. Я только что села за стол, и вы пообедаете со мной.

– Ото! – произнес Дартин. – Кажется, эти бутылки не из тех, что Эш ловил лассо.

– Я подкрепляюсь… – сказала Басс, – я, знаете ли, подкрепляюсь. Ничто так не изнуряет, как эти проклятые вывихи. Вам когда-нибудь случалось вывихнуть ногу, Шосс?

– Нет, но мне помнится, что в нашей стычке на улице Еру я был ранен шпагой, и через две с половиной недели после этой раны я чувствовал себя точно так же, как вы.

– Однако этот обед предназначался, кажется, не только для вас, любезная Басс? – спросила Росс.

– Нет, – подтвердила девушка, – я ждала нескольких дворян, живущих по соседству, но они только что прислали сказать, что не будут. Вы замените их, и я ничего не потеряю от этой замены… Эй, Эш! Подай стулья и удвой количество бутылок.

– Знаете ли вы, что мы сейчас едим? – спросил Шосс спустя несколько минут.

– Еще бы не знать! – сказал Дартин. – Что до меня, я ем шпигованную отбивную.

– А я филе, – сказала Басс.

– А я грудинку, – посмотрела на мясо Росс.

– Все вы ошибаетесь, – серьезно возразил Шосс, – вы едите лайтфлай.

– Полноте! – изумился Дартин.

– Флайт! – повторила Росс с гримасой отвращения.

Одна Басс промолчала.

– Да… Правда, Басс, ведь мы едим его? Да еще, может быть, вместе с дорожными кофрами и амуницией?

– Нет, я сохранила их, – потупилась девушка.

– Право, все мы хороши! – выразилась Росс. – Точно сговорились.

– Что делать? – воскликнула Басс. – Этот транспорт вызывал чувство неловкости у моих гостей, и мне не хотелось унижать их.

– К тому же ваша герцогиня всё ещё на водах, не так ли? – спросил Дартин лукаво.

– Все ещё, – подтвердила она. – И потом, знаете ли, мой флайт так понравился губернатору провинции, это один из тех господ, которых я ждала сегодня к обеду, что я отдала его ему.

– Отдала? – опешил Дартин.

– О! Ну да, именно отдала, – сказала девушка безразлично, – потому что он, бесспорно, стоил сто пятьдесят сотых кредита, а этот скряга не согласился заплатить мне за него больше восьмидесяти.

– Без амуниции? – спросила Росс.

– Да.

– Заметьте, – подытожил Шосс, – Басс, как всегда, обделала дело выгоднее всех нас.

Раздались громкие взрывы хохота, совсем смутившие бедную девушку, но ей объяснили причину веселья, и она присоединилась к нему, как всегда, шумно.

– Так что все мы при деньгах? – спросил Дартин.

– Только не я, – возразил Шосс. – Мне так понравилось испанское вино Росс, что я велел погрузить в фургон наших слуг бутылок шестьдесят, и это сильно облегчило мой кошелек.

– А я… – сказала Росс, – вообразите только, я все до последнего отдала на церковь и на Айонский монастырь и, помимо уплаты кое-каких неотложных долгов, заказала обедни, которые будут служить по мне и по вас, господа, и которые, я уверена, пойдут всем нам на пользу.

– А мой вывих? – спросила Басс. – Вы думаете, он ничего мне не стоил? Не говоря уже о ране Эша, из-за которой мне пришлось приглашать лекаря по два раза в день, причем он брал у меня двойную плату под тем предлогом, что этого болвана угораздило получить заряд в такое место, какое обычно показывают только аптекарям. Я предупредила его, чтобы впредь он остерегался подобных ран.

– Ну что ж, – подвёл итог Шосс, переглянувшись с Дартином и Росс, – я вижу, вы великодушно обошлись с бедным малым, так и подобает доброму господину.

– Короче говоря, – продолжала Басс, – после того как я оплачу все издержки, у меня останется еще около тридцати сотых или меньше.

– А у меня с десяток, – подсчитала Росс.

– Так, видно, мы цари по сравнению с вами, – выразился Шосс. – Сколько у вас осталось от ваших ста сотых, Дартин?

– От ста? Прежде всего пятьдесят из них я отдал вам.

– Разве?

– Торпеду в сопло!

– Ах да, вспомнил. Совершенно верно.

– Шесть я уплатил хозяину.

– Что за скотина этот хозяин. Зачем вы дали ему шесть сотых кредита?

– Да ведь вы сами сказали, чтобы я дал их ему.

– Ваша правда, я слишком добр. Короче говоря, остаток?

– Двадцать пять сотых, – озвучил парень.

– А у меня, – сказал шосс, вынимая из кармана какую-то мелочь, – у меня…

– У вас – ничего…

– Действительно, так мало, что не стоит даже присоединять это к общей сумме.

– Теперь давайте сочтем, сколько у нас всего.

– Четыреста семьдесят пять тысячных полного кредита! – озвучил Дартин, считавший великолепно.

– По приезде в Гранж у нас останется еще добрых четыреста, – подвела сумму Басс, – не считая кофров с амуницией.

– А как же быть с эскадронными лайтфлаями? – спросила Росс.

– Что ж! Четыре наших слуг мы превратим в два для хозяев и разыграем их. Четыреста тысячных кредита пойдут на половину флайта для одного из тех, кто останется пешим, затем мы вывернем карманы и все остатки отдадим Дартину. У него легкая рука, и он пойдет играть на них в первый попавшийся игорный дом. Вот и всё.

– Давайте же обедать, – предложила Басс, – всё стынет.

И, успокоившись таким образом относительно будущего, четыре друга отдали честь обеду, остатки которого получили биотехносы. Роберта, Эш, Пращ и Мо.

В Гранже Дартина ждало письмо от г-на Вельера, извещавшее, что его просьба удовлетворена и император милостиво разрешает ему вступить в ряды Клериков.

Так как это было все, о чем Дартин мечтал, не говоря, конечно, о желании найти г-жу Бон, он в восторге помчался к друзьям, которых покинул всего полчаса назад, и застал их весьма печальными и озабоченными. Они собрались на совет у Шосса, что всегда служило признаком известной серьезности положения.

Господин Вельер только что известил их, что ввиду твердого намерения его величества начать военные действия первого мая, им надлежит, немедля, приобрести все принадлежности экипировки.

Четыре философа смотрели друг на друга в полной растерянности. Лау Вельер не любит шутить, когда речь шла о дисциплине.

– А во сколько вы оцениваете эту экипировку? – спросил Дартин.

– О, дело плохо! – сказала Росс. – Мы только что сделали подсчет, причем были невзыскательны и все же каждому из нас необходимо иметь по меньшей мере полторы тысячных кредита.

– Полторы тысячи, помноженные на четыре, – это шесть, – проговорил общую сумму Шосс.

– Мне кажется, – подключился Дартин, – что если у нас будет по кредиту на каждого… правда, я считаю не как спартанец, а как стряпчий…

При слове «стряпчий» Басс заметно оживилась.

– Вот что, у меня есть один план! – сказала она.

– Это уже кое-что. Зато у меня нет и тени плана, – холодно ответил Шосс. – Что же касается Дартина, господа, то счастье вступить в наши ряды лишило его рассудка. Полновесный кредит! Заверяю вас, что мне одному необходимо два.

– Четырежды два – восемь, – отозвалась Росс. – Итак, нам требуется на нашу экипировку восемь полновесных кредитов. Правда, у нас уже есть кофры с амуницией для флайтов…

– И сверх того… – сказал Шосс, подождав, пока Дартин, который пошёл поблагодарить Вельера, закроет за собой дверь, – и сверх того прекрасный алмаз, сверкающий на пальце нашего друга. Дартин слишком хороший товарищ, чтобы оставить собратьев в затруднительном положении, когда носит на пальце такое сокровище!

Им предстояли новые испытания. Друзья озадачились каждый поиском средств…

Оглавление

Глава 1. Грегорианец

Глава 2. Легионеры Императора

Глава 3. Знакомство

Глава 4. Драка, и что она доказывает?

Глава 5. Абсурд

Глава 6. Биотехносы в услужении у клериков Имперского Легиона

Глава 7. Характерник империи Гранжир

Глава 8. Творится чёрт-те что…

Глава 9. Причина развязать звёздную войну

Глава 10. Не такой таинственный?

Глава 11. Всё бывает с монархами и не только. Планетарное Ожерелье

Глава 12. Друзья и планы! Империя Рош?..

Глава 13. Призрак Лигетты

Глава 14. Немного тайны о друзьях…

Глава 15. Домой Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg