«Я никогда… [СИ]»

Алмазная Анна Я НИКОГДА…

Хорошо-то как. Просто лежать обнаженной на кровати, ничего не делать и смотреть на укутанное в паутину тюля окно. А за окном давно стемнело. А за окном танцуют в свете фонаря белоснежные хлопья. А за окном сминают снег машины, отбрасывая призрачный свет фар на серый в полумраке потолок…

— Не зажигай свет, — попросила я.

Он провел рукой по моей шее, погладил пальцами золотистые бусинки:

— Солнечный камень…

Нитка янтаря приятно холодила кожу. Его шепот был напротив — обжигающе горячим. Холод и жар.

— Медовый… Моя медовая девочка…

Девочка… ведь мне уже за тридцать. А влюбилась как подросток. Искренне, пламенно. Да еще в девятнадцатилетнего мальчишку.

— Привяжу к себе, — тихий шепот в полумраке, — никому не отдам…

Мед поцелуев на коже. Сладкий яд по венам. Дрожь предвкушения и танец на грани. Вихрь льнущих к теплому стеклу снежинок. И теплом обжигает, и холодом, и уже не знаешь, чего жаждешь больше — продолжать или остановиться. Пронзающая тело дрожь, соль пота на губах и прохладные, влажные от пота простыни.

А потом томительная нега, полное опустошение. Ни двигаться, ни куда-то идти. Ничего не хочу. Просто лежать вот так и смотреть на танец снега за окном…

— Мне пора, — сказала я, сладко потянувшись.

— Зачем тебе домой? — в очередной раз спросил он, садясь на кровати. — Зачем тебе муж? Разве меня мало?

— Мы уже говорили на эту тему…

— …не хочешь менять свою жизнь, — он ласково провел пальцами по моей щеке, убирая прилипший к коже влажный локон. — Не хочешь ранить мужа, а обманываешь. Со мной в постели.

— Скоро ты мной насытишься, меня забудешь, — я встала с кровати и под его пронизывающим взглядом принялась наскоро одеваться.

Сказать по правде, мне не хотелось уходить. Но у меня семья.

И мои годы. И я знаю, что этот рай когда-нибудь закончится. Он от меня устанет. Иначе и быть не может…

А муж? Муж был, есть и будет. Всегда. Немного скучноватый, немного надоевший, но теплый и уютный. Как мягкий, знакомый до боли плед в морозный вечер.

— Люблю тебя, почему не веришь?

В голосе сладкого мальчика послышалась мука. Я задумчиво погладила бусинки янтаря и потянулась за расческой.

— Мне пора.

Мне действительно пора. Надо зайти в магазин. Надо приготовить ужин. Надо заняться стиркой. Надо убрать квартиру к приходу мужа. Паша любит чистоту и уют. Никогда не говорит этого прямо, никогда не упрекает за беспорядок, просто…

Он платит за заботу ласковой, теплой улыбкой и счастливым взглядом. Как огромный пес, что безмолвно трется мордой о ладони хозяйки и рычит на остальных, осмелившихся подойти ближе чем на два шага. Только со мной бережен. Только со мной ласков.

— Лиза…

А мой любовник — мальчик. Еще и хулиганистый. Соблазняет, пытается остановить грацией дикого, молодого зверя. Взглядом, улыбкой, медленными, плавными движениями. И уже не хочется никуда идти, хочется поддаться охватившей тело неге, ответить поцелуем на поцелуй, проигнорировать трель мобильного.

— Не отвечай, прошу.

— Я должна ответить… — прошептала я, вырываясь.

— Не отвечай…

Я взяла мобильник, нажала на кнопку и выдохнула:

— Да…

Миша обнял меня со спины, поцеловал в шею.

— Лиза, — голос свекрови был каким-то странным… усталым, наверное.

— Да?

— Паша…

Телефон выпал из моей ладони. Пальцы дрожали. Я оттолкнула Мишу и медленно, все еще не осмеливаясь поверить, опустилась в кресло. Мой мальчик задернул шторы, отрезая нас от снежного вальса. Волшебство исчезло. Взорвавшийся искусственностью свет развеял последнюю надежду, что все это неправда.

— Что? — невозмутимо спросил он, надевая штаны и застегивая ремень.

— Муж в реанимации… Сердце. Он видел… наши фотографии…

— Естественно видел, — Миша издевательски улыбнулся.

Циничный мальчик, разбалованный. Как я раньше не замечала?

Мальчик.

— Я их сам выслал. С твоего мобильного. Пока ты была в ванной. И пока мы с тобой кувыркались в кровати, твоего мужа увозили на скорой.

Холодно-то как сказал. Убил словами.

Миша потянулся к моим сигаретам, щелкнул зажигалкой, затянулся горьким, пахнущим ментолом дымом:

— Как ты можешь курить эту гадость? — тихо спросил он.

— Как ты… можешь? — задохнулась я.

— Знаешь…

Он потушил сигарету и подошел с туалетному столику. Налил немного коньяка. Повертел стакан в пальцах, заставляя темную жидкость лизать граненное стекло, а потом вдруг решительно подал стакан мне:

— … я даже рад. Когда он умрет, ты будешь только моей…

Я машинально взяла стакан и задохнулась от разом нахлынувших воспоминаний.

В тот день мне исполнилось шестнадцать. Бушевала весна.

Купалась в пронзительных лучах солнца горько пахнущая черемуха, медленно высыхали на асфальте лужи, а внутри все плавилось от счастья.

Родители уехали к внезапно приболевшей бабушке, старший брат пожелал мне приятно развлекаться и укатил к друзьям на пьянку.

Он решил, что лучший подарок на день рождения — оставить меня одну. Правильно решил. Я была счастлива. Так счастлива, что пальцы дрожали, когда я крутила диск домашнего телефона.

— Девчонки, устраиваем девичник! На всю ночь! Хата свободна!

Я включила радио на полную катушку и забегала по комнате, запихивая все лишнее в ящики комода. Потом вытащила из холодильника приготовленный мамой зефирный торт, из буфета — шоколадные конфеты «Белочка», развернула подарок от родителей.

Очередная кофточка. Хорошенькая, но не больше. Подарки мамы всегда неинтересные… «практичные». А вот судьба ко мне была добрее:

«Сегодня в полночь, — холодно сообщило радио, — вы сможете в прямом эфире задать вопрос знаменитому исполнителю, Дмитрию Алицину».

Я взвизгнула от счастья, перевернув мамину любимую вазу. А плевать! Даже если мама будет ругаться — плевать! Главное, что сегодня я смогу позвонить Диме, смогу услышать от него пару слов, которые будут предназначены только мне. Исключительно мне.

— Попрошу его поздравить с днем рождения, — вспыхнула я. — Ему ведь не сложно, правда? Просто поздравить.

Дима был моей первой любовью.

— Он лучший! — кричала, услышав его песни, Ленка, заставляя меня трепетать от ревности.

О да, он лучший. И он мой! Он будет любить только меня.

Когда-нибудь. Когда я чуточку подрасту.

— Дура ты, — ответила Ленка. — Он же женат. И ребенок у них недавно родился… И поет он ради жены, ради его любви к ней.

Разве ты не знала?

— Ну и? — надув губы, упрямо отвечала я. — Я и красивее, и моложе, он точно выберет меня. Почему ты не веришь?

Лена лишь пожала плечами. На миг показалось, что в ее карих глазах промелькнула тень неодобрения.

Какая разница, одобряет или нет? Я любила. Всем сердцем. Я думала только о нем, мечтала только о нем, о том, как хорошо нам будет вместе. А ведь будет, обязательно.

Взвизгнул звонок входной двери, и я побежала открывать.

— Послезавтра идем на его концерт! — крикнула светловолосая Ленка, даже порога не успев перейти.

День становился все более радостным. Я бросилась Ленке на шею, целуя ее в веснушчатые щеки, а потом, еще не веря, посмотрела на прямоугольники страшно дорогущих билетов и осела по стеночке на пол, подвывая от счастья.

Я увижу Диму на сцене. Вживую. Я на самом деле его увижу… и когда наши глаза встретятся, он поймет. Обязательно. Он ведь умный…

Я танцевала по комнате, а подоспевшая к тому времени темноглазая и темноволосая Анька с хитрющей улыбкой достала из кулька толстопузую зеленую бутылку.

— Шампанское, девчата! — пропела она.

— Откуда?! — крикнули хором я и Анька.

— Брата уломала. Он мне достал. И еще… у тебя теперь есть шанс. Реальный, — Анька мне подмигнула. — Жена Димы в аварию попала, в больнице. Говорят, что не выживет, так что…

— Какой шанс? — прошипела Ленка. — Он на всю страну… а она — простая девочка. Пусть себе найдет мальчика. Нормального.

Который ближе. А жене его пожелала бы выжить… нельзя же так.

— Завидуешь ты, Ленка, — закричала я. — А он обязательно меня полюбит. Вот увидишь! Сегодня! Прямо сегодня. Сегодня мой день!

А потом был первый в жизни глоток алкоголя, похожего на кислый лимонад. И радостный смех, просившийся к горлу, и счастье, бегущее по венам пузырьками шампанского… и тихое хихиканье, когда мы с подружками никак не могли набрать заветного номера.

— Радио «Лидия», — ответили, наконец-то, на другом конце провода. — Вы можете в прямом эфире задать вопрос Дмитрию Алицину.

— Когда… — я тихонько икнула и выпалила:

— …когда твоя жена сдохнет, ты ведь будешь моим?

Стало вдруг совсем тихо. Неожиданно серьезная Ленка вырвала из моих дрожащих ладоней трубку и нервно бросила ее на рычаг. В радио раздались предательские гудки, а вслед за ними Дима, неожиданно холодно, беспристрастно ответил:

— Знаешь, девочка. Я никогда раньше не верил в Бога. И никогда ни о чем Его не просил. Но сейчас… впервые в жизни мне хочется взмолиться. Дай, Боже, услышать тебе те же слова, что услышал я сейчас… в адрес дорогого человека.

А потом тягостная пауза и мучительное, прерывающееся рыданиями:

— Простите, но на сегодня я хотел бы закончить.

— Понимаю, — ответил ведущий, врубая музыку.

Я протрезвела в один миг. Остывали красные пятна на щеках Лены, угасала шальная улыбка в глазах Аньки, невыносимо пахло вокруг алкоголем.

— Пойду я, — тихо сказала Анька.

— И я… — Лена осмотрелась и прошептала, — завтра я к тебе зайду, помогу прибраться. Но сейчас пойду… Прости.

Я ничего не ответила. Дрожа села на диван и спрятала лицо в ладонях, чувствуя, как бегут по щекам слезы бессилия.

— Лена… — спохватилась я, когда шаги девочек уже давно стихли… — не хочу сейчас одна…

Я сорвалась с места, схватила ключи, и, вылетев из квартиры, с треском захлопнула за спиной дверь.

— Куда? Шею свернешь! — смеясь перехватил меня у самой лестницы темноволосый парень.

Заметив, что я плачу, он сразу же стал серьезным. Прижал к себе, погладил по волосам, тихо прошептал на ухо:

— Все так плохо?

— Да-а-а-а!!! — взвыла я, цепляясь в его джинсовую куртку.

А потом мы до самого рассвета гуляли по набережной, любовались, как тонут в реке огни фонарей, вдыхали влажный, пахнущий черемухой воздух и съели столько шоколада, что у меня разболелся живот.

— Как тебя зовут? — запоздало спросила я, когда мы вернулись к дверям моей квартиры.

— Паша, — тихо ответил он, целуя меня в щеку.

На концерт я так и не попала… После смерти жены Дмитрий не пел никогда.

Воспоминания, промелькнувшие перед глазами в один миг, яркой, разноцветной лентой, вдруг отхлынули. Показалось, что это было только вчера… Ослабели пальцы, вылетел их них стакан, теряя в полете темный коньяк.

Моя жизнь разлетелась вместе со стеклом, вдребезги. По щекам побежали горькие, безудержные слезы. Как тогда, в детстве.

Я никогда ни о чем не просила Бога…

Хлопок пощечины, удивление в ярко-синих глазах Миши.

… но теперь молю…

Не поддающийся непослушным пальцам замок. Наскоро накинутое на плечи пальто, дрожащая в руках сумка… Резкая боль в шее и в пальцах, когда я неистово рвала проклятое ожерелье.

… только об одном…

Бешенный бег по лестнице. Стук бьющихся о ступеньки янтарных бусинок.

… пусть он живет!

Снег в лицо. Колючий, горький. Ветер, от которого перехватывает дыхание. Белые хлопья на черной шерсти пальто, быстро остывающие слезы на щеках. Снежное марево, разрываемое светом фар, визг тормозов, и удар ладонями о красный, быстро покрывающийся снегом капот. Сильно, до боли.

Выбежавший из автомобиля водитель захлебнулся гневным криком, услышав тихий шепот, рвущийся через перену снега. Мой?

Не мой? Я уже ничего не знала:

— Отвези в больницу, прошу… там мой муж… сердце.

Живи, любовь моя!/