«Я тебя не знаю (бонус)»

БОНУС.

Я ТЕБЯ НЕ ЗНАЮ

Ульяна Соболева

Я не вспоминал этот день по секундам как обычно бывает. Я прожил его заново. Погрузился в то самое состояние, как и месяц назад, когда понимал, что назад пути уже нет и никогда не будет. Самое смешное, что я прекрасно осознавал – это моя вина. Я разрушил свою жизнь до основания. Словно взял железный молот и маниакально разбивал на куски, они разлетались в стороны, а я бил и бил, до исступления, крошил себе пальцы, дробил кости, но не переставал разносить свое счастье к такой-то матери. Чтоб уже до самого конца, чтоб под руинами на хрен сдохнуть.

При этом я в эти последние дни был совершенно трезв. Как стекло. Как только принял решение – перестал беспробудно пить, не мог позволить себе ошибиться. Я должен был просчитать каждую деталь от и до, чтобы быть уверенным – моя семья больше не пострадает от этого ублюдка. Вначале думал просто заплатить ему. Да, я наивно верил, что если отдам денег – то тварь отвяжется от нас и успокоится. Какая-то часть меня хотела в это верить. Я не мог представить к какому страшному решению приду уже спустя несколько дней. Конечно можно было пойти в полицию и сделать так, как требовал сученыш. Наверное, это был бы идеальный выход из положения. Но я банально не хотел садиться на такой срок…Не хотел, чтобы у моих дочерей был отец-зэк. Я не хотел оставить их на пятнадцать лет. Мне не хватило яиц на то, чтобы добровольно отправиться за решетку, да и я не был уверен, что это сработает. Ни один мент не дал бы мне гарантии, что мразь сядет вместе со мной и не продолжит доставать мою семью, когда меня рядом уже не будет. Да и какой нормальный человек захочет сесть в тюрьму? Игра в благородство в данном случае была бы идиотизмом. Да и в благородство хорошо играть только в кино или в книгах. Я же искал выходы из этого лабиринта, прикидывал десятки вариантов как обмануть ублюдка и найти его раньше, чем он успеет сотворить что-то непоправимое.

Но сколько не обдумывал свое положение приходил к выводу, что на данном этапе нужно заплатить, а потом думать дальше. Заставить подонка затихнуть на какое-то время. В том, что он потом объявится снова даже не сомневался, но я выигрывал время и начал продавать все что только можно было продать. Я прокручивал в голове снова и снова чем все это может закончиться и каждый раз покрывался холодным потом. Я боялся. Нет. Не за себя. На себя мне было наплевать. Если б урод потребовал пустить пулю себе в висок я б, наверное, так и сделал только утянул бы его за собой. Мне было страшно, что эта мразь подберется к ним настолько близко, что сможет причинить вред. Я рассматривал его фотографии и теперь уже видел это ужасное и бесспорное сходство с Вовкой.

Честно? Я до сих пор не знаю, как он упал с той крыши. Я думал об этом последние несколько недель постоянно. Вспоминал до боли в висках и ломоты в позвоночнике, так что затылок от напряжения простреливало и перед глазами черные точки прыгали и единственное, что видел – это как он после моего удара в челюсть раскидывает руки в стороны, спотыкается о парапет и, пытаясь удержать равновесие, поворачивается спиной к нам с Мишкой, а потом стремительно летит лицом вниз. Помню, как дернулся схватить его за руку, чтобы удержать и промазал, ухватив пальцами воздух, а потом повернулся к Мише и, встретился с таким же обезумевшим взглядом. Мы оба бросились к парапету, наклонились вниз – Вовка лежал на асфальте в неестественной позе, раскинув руки примерно так же, как и тогда, когда падал.

Нет, я не считал себя виноватым. Можно было бы говорить о том, что меня мучали кошмары или я испытывал угрызения совести, но все же нет. Я его не толкал намеренно, я не желал ему смерти. Так вышло. Мне было безумно жаль. Невероятно жаль. Но не более того. Впрочем, я не мог того же сказать о Мишке. Смерть Вовки разрушила нашу дружбу. Нет, он не упрекал меня. Не говорил, что я виноват, но я видел по его взгляду, что он так считает. И не только меня виноватым, но и себя. Конечно, ментам мы сказали, что Вовка упал сам. Он был выпившим. В его крови нашли и алкоголь, и следы метамфетамина. Тогда я и понял, как тем козлам удалось уговорить его нас подставить. Увяз он по самое не хочу. Но я никогда в своей жизни не испытывал жалости к наркоманам. Для меня они переставали быть людьми на том этапе, когда впервые пробовали наркотик.

Я помню наш разговор перед отъездом Мишки из города. Он сказал, что каждую ночь видит, как я бью Вовку в челюсть и тот летит с крыши шестнадцатиэтажки вниз. А ведь он, Мишка, мог это остановить. Мог не дать нам драться. Именно это и сводило его с ума. Тогда я и почувствовал, что нет больше у меня друга. Он струсил настолько, что теперь боится даже общаться со мной. Хочет вырвать себя из захлестнувшего его диссонанса и забыть обо всем. Забыть о том, что морду Вовке я из-за него бил. За то, что он девчонку его увел, за то, что нас подставил. Но свалить всю вину на меня было гораздо удобней. Так многие поступают. Такова человеческая природа. Вы думаете, что у вас есть друзья, а они всаживают вам нож в спину и прокручивают там раз десять, глядя вам в глаза, чтобы знали, чтоб больнее было. И мне было…было так больно, как не было даже во время похорон Вовки. А потом сваливают, чтоб больше не вспоминать ни о вас, ни о своей подлости. Терять тяжело не только любимую женщину, друзей терять не менее тяжело и болезненно.

Что ж я это пережил, я не мог, да и не хотел переубеждать Мишку, что не толкал Вовку и не собирался этого делать. Слишком унизительно. Если после стольких лет дружбы он так решил – значит такой и была эта сраная дружба. Проводил его на вокзал. Пожелал удачи. Больше мы с ним не общались и не виделись.

Я на заработки начал ездить вместе со Славкой, своим новым знакомым. Через год встретил Снежинку…и все заиграло совсем другими красками. Я напрочь забыл и про Вовку, и про Мишку. Я вообще обо всем забыл. Мне крышу снесло и жизнь изменилась. В ней появился смысл, о котором я даже не догадывался раньше.

И сейчас, глядя на фото Олега (Димы), я ясно и отчетливо увидел перед собой лицо Вовки. В тот самый день. На крыше. Они ведь похожи. Как я сразу этого не заметил? Первым желанием было поговорить с ним. Все объяснить, постараться чтобы он понял – это был несчастный случай. Да, я косвенно стал причиной, но я не толкал Вовку намеренно. Потом решил, что это опасно показать, что я знаю кто шантажист. Пока тот думает, что все у него идет по плану я в какой-то мере защищен от сюрпризов. Я отключил телефон и неделю жил в том самом городе откуда меня потом заберет Снежинка. Почему там? Сам не знаю. От Мишки ехал проездом и остановился в забегаловке одной, а потом и остался. Видеть тогда никого не хотелось. О смерти бывшего друга узнал и желал только одного - с мыслями своими наедине побыть. Снял комнату в частном секторе и сутками по периметру шагами вымерял, выкуривая по две пачки сигарет в день и забывая поесть. Я тогда уже собрал нужную сумму, но что-то не давало мне передать ее шантажисту. Словно сдерживало от последнего шага.

Это были самые болезненные дни в моей жизни. По нарастающей. Один паршивее другого. В полном отчаянном одиночестве я думал только о Снежинке и о детях. Представлял их лица…представлял, как она счастлива сейчас без меня и как заново начинает жить. Я видел ее в последние дни перед моим отъездом. Видел, как она изменилась, насколько красивой стала в мое отсутствие или я раньше не замечал? Или настолько соскучился по ней, что все тело болело как от жесточайшей ломки, когда хочется резануть себя по горлу лезвием, чем терпеть эту адскую боль. И девочки…я видел их лица, слышал их смех. Переливающийся всеми оттенками самого настоящего счастья. Каким же мудаком они считали меня в последнее время. Мне приходилось катать их по городу или возить на аттракционы, в кафе, в торговые центры. Разве я мог им сказать, что у меня больше нет дома, нет квартиры. Мне не куда их привезти. После нескольких таких встреч Алиса отказалась со мной видеться.

«- Пап, а почему мы к тебе домой ни разу не ездили? У тебя ведь есть дом, да? Или квартира? – я сразу понял к чему она клонит по взгляду ее прищуренных глаз.

- Есть конечно.

- Так покажи нам где ты живешь.

- Ну там бардак, милая, да и ремонт полным ходом идет и…

- Знаешь и не нужно. Живи себе там с этой…К черту тебя. Я все поняла. Не дура. Я и сама смотреть на нее не хочу. Не бери меня больше на выходные. Мне есть чем заняться».

И я ни черта не мог ей сказать. Хотел. Оправдаться хотел, прощения попросить и не мог. Позволил уйти. Потом она брала у меня деньги и шла гулять с подружками. Со мной больше не ездила. Жене мы об этом не рассказывали. Хотя, я не знаю говорила ли Алиса со своей матерью о нашей размолвке. С Машей и Лизой было немного легче. Каким скотом я себя тогда чувствовал не передать. Одно дело причинять боль себе и Снежинке, а совсем другое видеть ее в глазах своих детей. Столько скрытой отчаянной муки, от которой хочется биться головой о стены. Видеть и понимать, что в этом виноват только я. Старшая дочь не скрывала своего презрения. Она меня ненавидела. И я эту ненависть жрал горстями, как грязь. Давился, захлебывался и жрал, а потом блевал и харкал собственным сердцем. Отвозил их домой, ехал за водкой и до беспамятства напивался. Так чтоб вырубиться в машине и не чувствовать больше ничего.

В один из таких дней пьяный к офису Жени приехал. Машину поставил в нескольких метрах под деревьями и ждал, когда работу закончит. Увидеть ее до озверения хотелось. Так хотелось, что скулы сводило и трясло всего до потной лихорадки. Несколько месяцев не видел и не слышал тогда. А днем Лиза сказала, что Славик у них ночевал. Они на его машине в детский сад поехали утром. Меня переклинило. Сильно переклинило. Я детей к матери своей привез, а сам нажрался водки, как свинья. Я наяву видел самого дьявола. С бешеными глазами и оскалом безумца, чокнутого маньяка с ножом в руках. Сидел и смотрел на свое отражение в зеркале заднего обзора и нож в пальцах крутил, играл с ним и звук этот, когда кожа цепляет острое лезвие барабанные перепонки резал.

Именно тогда мне захотелось убивать. Их обоих. Ее и Славика. Но не ножом слишком много крови да и вряд ли я смогу резать…ее резать. О, Боже!. Да, я, как самый настоящий псих, думал о том, чем я их убью. Мне хотелось взять пистолет и всю обойму выпустить. Сначала в него половину, а потом в нее. Я даже представлял себе, как делаю это. Поднимаю обе руки и давлю на спусковой крючок. А перед глазами она и Славик. Как раздевает ее, как слова какие-то шепчет на ухо, как укладывает в нашу, мать ее, постель. От ревности ору, как идиот, так сильно, что словно слышу, как рвутся голосовые связки, как лопаются вены на лице от яростного напряжения. Ненавижуууу. Ненавижу ее. И его. Обоих. И себя вместе с ними.

Представляю и кричу до хрипоты на пустыре, разбивая пустую бутылку о дерево. А потом поехал к ней. Дождаться, когда выйдет с офиса, затащить в машину и пристрелить. Так и сидел с новой бутылкой водки в руке и со стволом в другой, а в зубах сигарета. Мозги напрочь отказали. Видел, как вышла из здания, каблуками по асфальту цокает – ноги стройные, юбка сзади бедра облепила. Руки в карманы куртки спрятала и чуть ежится от холода. Хотелось следом за ней пойти, догнать, рот суке закрыть и трахать прямо там в парке за ее офисом. Показать чья она, заклеймить, задушить ее дрянь такую за то, что посмела другому мужику себя отдать. За то, что посмела меня забыть и счастливой быть без меня. Я ее возненавидел в тот день. Люто возненавидел, фатально. Я бы ей этого не простил если бы не амнезия эта, толкнувшая нас друг другу в объятия, как одержимых. Она сблизила нас настолько, что теперь ярость прошлого отошла в тень. У всего есть свои причины и следствия. Ничего не происходит просто так. Всё, что с нами случается, независимо от наших поступков и решений, закономерно ведет нас к изменениям в жизни. Нужным изменениям.

Конечно я не пошел за ней тогда, не изнасиловал и не придушил. Это только в кино да в книжках все крутые и гребаные Отелло, а в жизни все, б***ь, сложнее. Хотелось, да. Но я бы не смог. Не такой человек. Даже в состоянии аффекта я бы руку на нее не поднял. Скорее себе б в голову пальнул.

Мозги ведь все равно включаются. Дети у нас. Да и я сам во всем виноват. Можно сказать, подложил ее Славику. Как и тот сотовый свой, чтоб переписку с Алиной нашла. Я боль в ее глазах сам тогда почувствовал. Она меня взрывной волной оглушила.

«Прости, маленькая…не могу я по-другому. Не могуууу. Возненавидь. Прогони. А я без тебя гнить живьем буду и надеяться, что, когда все закончится ты сможешь меня простить». А потом все полетело к дьяволу, и я сам уже не знал смогу ли простить все это НАМ. Когда человеку больше нечего терять из него прет все то дерьмо, которое всегда было внутри. Он страшен в этот момент. Он говорит и делает такие вещи, которые раньше даже не пришли бы ему в голову. И мы оба дошли до той стадии, когда готовы были друг друга драть на ошметки от ненависти и боли. Было сказано слишком много лишнего, слишком много того, что не прощают. Есть слова-тубу. Их никогда и не под каким предлогом нельзя произносить. Потому что они – это и есть приговор. Они – это смерть всего живого между любящими людьми. И мы со Снежинкой стреляли друг другу в сердце с близкого расстояния, выворачивая грудную клетку наизнанку.

А в ту ночь шел за ней, шатаясь, до самой остановки. Подождал пока села в маршрутку, а сам все руки об ту остановку сбил. Выбил несколько пальцев. С тех пор я с ней не разговаривал вообще…и именно тогда я решил, что разведусь. Не смогу я …не смогу я ей Славика простить. Да и не только ей. Себе тоже. Принес ей бумаги о разводе, а сам руки в карманы спрятал, чтоб не схватить в охапку и не начать трясти, чтоб всю душу вымотать. Чтоб поняла, что люблю ее до сих пор, что от ревности мне уже все планки рвет и я способен на что угодно. Что я по ночам рыдаю от бессилия. Взрослый, сильный мужик, как размазня сижу и рыдаю в машине под ее окнами и мне так больно, что кажется я живьем горю и даже чувствую, как кожа берется волдырями и мясо горит.

Смотрю в глаза зеленые и хочется пальцы на шее тонкой сжать. Быстро замену мне нашла. Может только и ждала, чтоб оступился, а она сразу к нему. И спросить хочу… и боюсь. Если скажет, что было что-то раньше я ее действительно убью. Прямо здесь в нашей квартире, где еще пахнет мною. И она всем своим видом пробуждает это адское желание… красивая такая и чужая до безумия. На меня смотрит, как на подонка, руки в кулаки сжимает…а всего лишь год назад я ее на этом самом диване… и она, тихо постанывая подо мной, шептала, что любит меня. МЕНЯ.

Жил с ней и даже подумать не мог, что когда-нибудь почувствую настолько чужой. Что смогу отказаться от нее. Я ведь все эти годы любил. Да, наверное, не так, как в самом начале. Было бы глупо утверждать, что вело точно так же и что сердце, словно бешеное, в горле билось, как и при первых встречах . С годами любовь растет вместе с человеком и меняется вместе с ним, но кто сказал, что от этого она становится слабее? Как вообще надо любить? Есть какие-то критерии любви? Где написано, что именно должен чувствовать человек, говорить, делать? Может где-то оно и написано, но кто сказал, что это истина?

Возможно женщины и считают, что знают, как именно должен вести себя муж, а мы, мужики, любим все же иначе, не так, как они знают. Потому что их знания не являются реальными. Они их берут где угодно, только не из жизни. Я мог, конечно, дарить ей цветы, устраивать романтические ужины. Но мне казалось, что все это какая-то показуха. Что любят иначе. Что это видно в отношении, в том, как смотрю на нее, в том, что мне не наплевать пошла ли она на работу в теплом пальто, когда холодно и взяла ли с собой зонт. Что это видно в том, как удовлетворяю ее капризы и хочу заниматься с ней любовью чуть ли не каждую ночь. В том, что меня возбуждает ее тело, запах, каждая родинка и завиток волос и что по утрам я млею от ее запаха и у меня мучительно стоит на ее округлую грудь под прозрачной ночнушкой и от предвкушения вкуса ее кожи на языке сводит скулы. В том, что все эти годы я ей не изменял. В том, что денег старался заработать для нас и наших дочерей. В том, что детей от нее хотел всегда. И не важно сколько. В том, что укладывал ее голову к себе на плечо и перебирал ее волосы перед сном и не мог на хрен без этого уснуть. В том, что мне нравилось, как она орет дурным голосом тупые песни в ванной, пересаливает суп, устраивает бардак в нашем шкафу, забывает вытащить свои волосы с расчески, как просит купить меня прокладки для нее и для старшей дочери и я, как дурак, бегу и покупаю. И в этом нет ничего постыдного ведь это мои девочки. В том, что разбудить боялся если поздно пришел и плечико одеялом прикрывал потому что, когда прижимался к нему губами, оно казалось мне холодным. Да, блядь. Вот во всем этом для меня заключалась любовь к ней, а не в гребаных цветах, кольцах, шубах, совместных отпусках и любовных смсках. Я мог написать ей что у меня каменный стояк, и я что я хочу приехать и отыметь ее во все сладкие дырочки. Да, можно было писать, что я люблю ее. Но, черт возьми, разве это не показатель любви, если через двадцать лет я еду домой с мыслями о ней и об ее теле? Да, я банально хочу съесть ее не всегда вкусный ужин за нашим столом на кухне, принять душ и потом трахать свою жену в нашей спальне. Ее! Именно ее! И пусть это обыденно и не романтично, но я именно так выражаю свою любовь и пусть это, мать вашу, слишком просто. Значит я так умею любить и это не значит, что я люблю ее на нашей постели меньше, чем где-то на Мальдивах. Если конечно не измерять любовь в денежном эквиваленте. И могу ли я себе это позволить или нет тоже никак не отображает степень моих чувств, а лишь толщину моего кошелька.

Я когда-то где-то видел очень интересную цитату, в которой старушка спрашивает у своего деда:

«- Почему ты больше не говоришь, что любишь меня?

- Пятьдесят лет назад я уже сказал тебе, что люблю. С тех пор ничего не изменилось. Если изменится – я тебе об этом сообщу».

Так вот, у меня ничего не изменилось! И я всегда хотел, чтоб не изменилось и у нее. Швырнул ей бумаги о разводе, а у самого ребра ломит и кажется грудную клетку наизнанку выворачивает. Зачем поднялся? Зачем в квартиру нашу зашел? Там и запах наш и зверски больно стало. Невыносимо больно. Потому что домой захотелось. Так захотелось, что все тело онемело и не слушается проклятое, не хочет уходить. На женщину свою смотрю и понимаю, что не моя она больше. А была ли моей? Наверное, наивно считать, что кто-то тебе принадлежит даже если и говорит об этой принадлежности или говорила раньше. Вот она напротив. Настолько ледяная и чужая, что даже на улице посторонняя могла бы быть ближе ее сейчас. И ненависть. Она из нее сочится ядом, а меня пропитывает им насквозь, и я начинаю задыхаться, представляя, как она здесь с ним… в нашей квартире. Мне захотелось боль ей причинить. Ударить пусть не физически так словами. И я бил. Наотмашь. Не жалел. Видел, как бледнеет она и испытывал тошнотворное удовлетворение, от которого самому блевать хотелось.

Ушел тогда и к вечеру снова напился вдрызг. Отрезвел ближе к ночи, когда в соцсети увидел, что дочка средняя онлайн сидит. Тогда еще мыслей дурных не было по этому поводу. Написал ей, чтоб спать ложилась.

Позже, уже на съемной квартире в том самом городе, я узнаю, что это Олег писал моей дочери и склонял ее к суициду, затаскивая в одну из групп смерти. Едва я это понял – вынес ему приговор. Он был окончательным и бесповоротным. Понял, что убью его. Даже придумал как сделаю это при нашей встрече…Ведь у меня есть фора – Олег не знает, что я его раскусил.

Именно тогда я и позвонил Алине. Попросил ее выбить мне через отца визу в США. Как можно быстрее. Как говорится еще вчера. Конечно я пообещал, что мы с ней там встретимся. А что мне оставалось? Я поставил крест на нас со Снежинкой тогда. Конечно, я думал о том, что вернусь. Вернусь хотя бы к своим дочерям если не к ней. Алина приехала ко мне едва были готовы документы, но я выгнал ее домой. Я не должен был светиться. Потому что не знал следит ли ублюдок за мной. Когда все было готово вернулся в столицу и сам позвонил Олегу попросил отвезти меня в тот самый город на очень важную встречу. Я типа слишком пьян и доверять могу только ему, да и на его машине как раз. Деньги я с собой не взял, даже с карточки их не снял. Мои планы совершенно изменились. Я собирался убить ублюдка и если надо будет сесть именно за это преступление - я сяду. Только уже со спокойной душой.

«- Привет, Олежа, как жизнь, брат?

- Вот как раз офис закрывал. Два покупателя сегодня смотреть приходили, Кирилл Сергеевич.

- И как? Есть толк?

- Да не знаю. Вроде серьезные они. Сказали, что перезвонят вам в понедельник.

- Ясно. Ты как на эти выходные? Планы есть?

- Да нет. Какие планы, Кирилл Сергеевич. Бабы нет и планов нет.

- А как же девушка твоя?

- Была да сплыла. Поругались мы.

- Бывает. Ну раз свободен мне помощь нужна твоя. Я тут…эммм…как бы сказать не совсем трезвый последние дни, а мне нужно съездить в одно место. Часа полтора езды. Отвезешь?

- Конечно отвезу. Говорите куда за вами приехать.

- Записывай.

- Та я запомню. Говорите».

Если бы я не знал тогда уже, что это он, то именно в этот момент мог бы заподозрить что-то неладное. Ведь у Олега была паршивая память и он все записывал ВСЕГДА. Так что тут ответ мог быть только один – Олег прекрасно знает куда мы едем. Ведь накануне я связался с шантажистом и указал где состоится передача денег.

Самое сложное было не сорваться и не пристрелить его прямо там на улице или в машине. На рожу его смотрел и скрежетал зубами от желания удавить мразь. Гниду мерзкую. В доверие втерся сука так, что я заподозрить не мог.

Все вышло из-под контроля, когда я сам же и проговорился. Нервы сдали, и я сказал о своей поездке к Мишке. А тот все понял. Вдруг. Неожиданно. Не знаю, как. А потом все было будто в каком-то тумане. Мы сцепились прямо в машине. Олег выдернул пистолет из-за пояса и мне под ребро сунул, продолжая вести тачку, виляя по трассе. Я пытался выдрать у него ствол и пока шла борьба нас снесло с дороги, мы врезались в дерево. Машина кубарем покатилась с откоса в реку. Я помню, что, когда она шла ко дну я смотрел на окровавленного Олега и уже знал, что вытаскивать его не стану. Удар пришелся на его сторону и ему расплющило лицо, но он еще был жив. Из открытого рта вырывались розовые пузырьки воздуха. Я помню, как выхватил у него пистолет и вышвырнул в окно, помню, как вытаскивал все из своих карманов и швырял в воду. Только кольцо забыл снять. Когда вылезал из машины смотрел на ублюдка прямо в его широко раскрытые глаза. Я знал, что он все понимает и даже усмехнулся подонку мысленно пожелав ему гореть в пекле.

Из воды еле выбрался. Голова казалось сейчас взорвется от боли и по лицу сочилась кровь. Я шел в сторону дорожных путей. Не помнил ни сколько километров до города, ни где я сейчас. Одно только пульсировало в висках – я убил эту мразь. Все позади. Вся эта долбаная канитель. Мне нужно поймать попутку и ехать в город или позвонить кому-то. А меня швыряет из стороны в сторону голова болит все сильнее. Брел по путям пока не провалился куда-то и не вырубился окончательно.

У меня эти два куска жизни в одно целое склеились, когда снова в этот город приехал. Сам на машине. К реке той выехал, и информация стертая, как кадрами перед глазами замелькала.

Вроде бы теперь позади все, но меня самого заклинило. После нашего разговора с Женей возле участка полицейского отшвырнуло от нее так же, как и ее от меня. Я все вспомнил…все. В том числе и Славика. Умом понимал почему так поступила, что я тоже сволочь и я виноват… а сердцем не мог. Вроде и помнил эти последние пару месяцев с моей амнезией, как добивался ее, как яростно хотел вернуть себе…и в то же время вспомнил, что она с ним была. Тяжело нам эти дни дались. Намного тяжелее чем те два месяца, когда я пребывал в счастливом неведении.

Да и дело мое закрыли не сразу. Еще вызывали в участок, и я видел взгляд Снежинки…как она боится, что меня обвинят в убийстве. Но где-то свыше кто-то решил дать мне еще один шанс и дело Олега так и закрыли как несчастный случай. Рьяно искать и копать глубже было некому. Девушка его слишком запуганная и инфантильная, чтобы заставить кого-то шевелиться, а другой родни у него и не имелось. Да и он сам никто и звать никак. У нас с такими сильно не возятся. Побыстрее слить дело хотят и закрыть. Может в этом и имелась доля моего цинизма, но подонок сам заслужил подобную участь, как и его брат в свое время.

Именно тогда, в кабинете у следователя на последнем допросе, спустя месяц после всего что произошло, я осознал, что больше не могу без нее ни секунды. Ни дня не могу, ни мгновения. Смотрел как она губы кусает, как нервничает, как все время спрашивает все ли закончено и не будет ли у меня еще неприятностей. Иногда в таких вот мелочах, неких штрихах видно истинное отношение человека к тебе. И я видел, что она меня любит. По-настоящему. По-родному.

К дьяволу прошлое. К дьяволу проклятые ошибки. Я хочу, чтобы мы забыли обо всем и начали сначала. Только Женя уже ничего не хотела и чем больше я самоуверенно считал, что у меня получится, тем сильнее получал под дых ее равнодушием и холодом. Но я больше не собирался ничего терять. Я выбрался из-под гребаных руин и хотел жить. С ней. Пусть не так, как раньше. Пусть уже иначе. Никто из нас после этой истории не остался прежним, да и друг друга мы не так уж хорошо знали за все эти годы. Но я не собирался подарить ни один из них прошлому. Я точно знал, что хочу быть рядом с ней. Это моя женщина. Во всех смыслах этого слова. Она могла отталкивать, злиться, биться в истерике, но я не собирался отступать.

Встречу нашу подстроил вместе с ее матерью и как дурак боялся, что не выйдет ничего. Что прогонит меня. Не сможет простить. Приехал туда с сумкой налегке и как из такси вышел, пешком пошел по песку к дому тому. Воспоминания в голове крутятся на повторе. Как увидел ее впервые. Стоит на самом заборе ветер платье швыряет вверх и в стороны вокруг стройных длинных ног. А я только эти ноги и вижу и волосы ее светлые облаком. Лицо закрывают развиваются, и она напротив солнца стоит, а оно слепит и разглядеть мешает. Вот и заорал ей чтоб спускалась. А когда поймал и в глаза зеленые посмотрел понял, что не выпущу. Конец это. Приговор. Как по голове кирпичом огрело, и я руки разжать не могу. И сейчас поймал, и опять не смог разжать, сильнее сцепил и челюсти стиснул в глаза ее ведьминские всматриваясь, ища в них ответы на незаданные вопросы. Я их задал потом, когда брал ее прямо там в коридоре домика ее тети, у стены, как оголодавший подросток, с наслаждением втягивая запах ее волос и тела и заставляя кричать мне, как скучала. Выдирая из нее признание за признанием. Именно там я понял, что не жил бы без нее. Я б спился на хрен. Даже дети не смогли бы пустоты заполнить. У кого-то любовь в жизни много раз случается. С одной развелся, со второй, а я видать однолюб. Я с этой хочу. До конца. До победного. Мне иногда кажется, что жизни мало, чтоб любить ее и что какая-то тварь может снова отобрать у меня наше счастье. Да, вот такой слабак оказывается. Как без нее остался, так и превратился в подобие человека. Жалкое и никчемное. Помню, как одежду на ней срывал, а она бьет меня по груди и кричит:

- Не прощу больше, Авдеев. Не прощу никогда. Только попробуй еще раз так…только посмей нас бросить…

А я злые крики ее губами ловлю и с шипением толкаюсь в податливое тело, придавливая к стенке.

- Только посмей еще раз подумать об этом…только посмей еще раз представить себя без меня.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

- Мне вчера сон приснился, что ты уехал в другой город и не вернулся.

Подошла ко мне сзади и руками обняла, щекой к спине прижалась. А я пальцы со своими сплел, зубочистку грызу и вдаль смотрю на закат. Жарко. Воздух тяжелый, удушливо-горячий. Оранжевый шар солнца за горизонт прячется. Как же курить охота, а я бросил. Снежинке слово дал, что как сын родится, так и брошу вместе с ней. Кто ж думал, что он и правда родится. Пришлось сдержать слово.

- Это ты подсознательно хотела, чтоб я уехал, да, любимая?

- Нет. Я подсознательно боюсь…что ты опять исчезнешь из нашей жизни.

- Зачем мне куда-то от тебя уезжать или исчезать?

- Не знаю.

Всем телом прижалась ко мне и тяжело вздохнула.

- Сегодня два года как ты тогда ушел от нас. Я запомнила…потому что через несколько дней годовщина наша.

- Я жду, когда тебя одолеет старческий склероз и ты не будешь помнить ненужных вещей.

- А вдруг я и тебя тогда начну забывать.

- Да ладно, Авдеева, даже не мечтай. О себе я тебе найду как напомнить.

- И как, например?

Резко развернулся и перетащил ее к себе. Так чтоб лицо видеть и заслонять собой от стеклянной двери балкона, облокачивая на перила.

- Например вот так, - медленно наклонился к ее губам сжимая ладонью упругую очень пышную после родов грудь под тонким шелком халата. И от возбуждения тут же адреналин взвыл в венах. Как же она меня заводила вот такая теплая, домашняя, пахнущая ванилью, молоком и чем-то едва уловим нашим общим.

- Маааааа, тролль плачет.

Отпрянули друг от друга и она поправила халат на груди, скрывая от меня налитые полушария, которые так хотелось сдавить обеими руками, пока врезаюсь в ее тело.

- Не тролль, а Илюшка. Уже иду.

- Тролль. Он нас с Машкой троллит. Только в комп сажусь – орет. Покорми его. Он тебя хочет.

- Её все хотят. – мне на ухо – я тоже ужасно хочу.

- Тогда сегодня укачиваешь и укладываешь ты.

- Я? Это шантаж!

- Естественно ты. Держи своего тролля. А я ванну.

- Мааш, а Маааш. – смотрю на среднюю дочь, двигая бровями, - Маша-а-а, ты папу любишь?

- Не мухлевать. Я все слышу. Машка не ведись на провокации.