Светлана Ёлкина Дух дороги. Сборник рассказов
Пустыня
Алексей с ожесточением стёр с губ мелкий зеленоватый песок и ещё раз огляделся. Всюду, на сколько хватало глаз, было одно и то же — песчаная равнина с островерхими холмиками плавно вздымающихся дюн. Вдали, на фоне бутылочно-прозрачного неба, высились горные пики, казавшиеся такими твёрдыми и незыблемыми, такими надёжными ориентирами в море песка… Но только казавшиеся. За несколько часов пребывания в этом странном месте Алексей успел это осознать.
Сон — вот что это такое. Тяжёлый неотвязный кошмар. Так, во всяком случае, он думал, когда очнулся не в своей постели, а в центре крутящегося песчаного вихря, кашляя и отплёвываясь от набившейся в рот пыли. Буря вскоре утихла, он разлепил веки и увидел этот лунный пейзаж…
С тех пор вид окрестностей поменялся уже дважды. Начиналось всегда одинаково — сначала под ногами колебалась земля, потом горизонт вставал на дыбы и валился прямо на голову, и воздух превращался в крутящуюся и текучую песчаную взвесь, в которой он отчаянно барахтался, изо всех сил стараясь остаться на поверхности зыбуна. Пока это ему удавалось…
Он вставал, вытряхивал из волос и одежды светло-зелёные и чёрные, почему-то влажные песчинки и всякий раз обнаруживал, что не только дюны, но и дальние горы изменили свои очертания.
Странно, но Алексей не мог отделаться от ощущения, что эти песчаные кручи и долины напоминают ему что-то… Или кого-то?
* * *
Вчерашний день был примечателен лишь одним событием — он порвал с Сандрой. Впрочем, Сандра — это она сама себя так называла, а на самом деле в её паспорте значилось скучное имя Александра Петрова. Сашка обыкновенная.
Он давно уже заставлял себя думать о ней, рыжеволосой, зеленоглазой, яркой, так — зло и с досадой. Такая девушка могла бы увлечь, если бы хотела… если бы умела, распалял он себя. И кривил душой. Потому что впечатление, которое Сандра производила на противоположный пол, и на него в том числе, было тем сильнее, чем меньше усилий она для этого прилагала. И она увлекала, затягивала, очаровывала между делом, вечно занятая чем-то другим, по её мнению, более важным. Несколько раз он заходил к ней на службу в обеденный перерыв (она зарабатывала на хлеб насущный и духовный в средней руки офисе, подробности его не интересовали) и неизменно заставал её с дежурной чашкой кофе в левой руке и взглядом, прикованным к монитору, выстукивающей по клавиатуре что-то неотложное. Не потому что чего-то не успевала, просто это был стиль её жизни — находясь здесь, она одновременно была где-то ещё, «по ту сторону», в прямом и переносном смыслах слова.
На стенах её однокомнатной квартирки теснились шаманские маски и картинки с космическими панорамами, над кроватью плавно покачивал ярко-синим оперением «уловитель снов», шкафы были забиты разной толщины томами по хиромантии, физиогномике, нумерологии… Про трёхлапых жаб, драконов с жемчужинами в пасти, хрустальные шары и прочие чудные предметы и говорить нечего.
— А колдовать ты умеешь? — бывало, в шутку спрашивал Алексей в те времена, когда они ещё только присматривались друг к другу после встречи на свадьбе общих знакомых.
— Немножко, — улыбалась Сандра и щурила загадочно зелёные глаза.
— А меня приворожила? — продолжал он допрос, подмешивая в разговор микродозу шутливого мужского кокетства, так безотказно растоплявшего самые настороженные женские сердца, уж в этом-то он толк знал. Но Сандра игру не поддерживала.
— Никогда не буду никого привораживать, — строго говорила она. — Любовь должна быть настоящей. Не поддельной и не самодельной, понимаешь?
И это тоже раздражало в ней Алексея — излишняя принципиальность в вопросах, которые, по его мнению, серьёзными быть не могли просто по определению.
— Ты так говоришь, будто все эти глупости о приворотах и сглазах — правда, — кривился он.
Сандра уводила беседу в иное русло. Только один раз она не выдержала.
— Если ты чего-то не знаешь, это ещё не означает, что этого нет! — заявила она. — Ты даже не представляешь, как много можно достичь, применяя оккультные знания.
— Что же ты не достигла? — усмехнулся Алексей.
— А с чего ты взял, что не достигла? У меня есть работа, квартира, друзья… Всего, чего мне хотелось, я добилась. По крайней мере всего, что зависело от меня, — поправилась она, посмотрев на него.
— И это твой потолок? — усмехнулся он.
— Знаешь, — задумчиво сказала девушка, — в древности в Междуречье жили люди, которые могли абсолютно точно сказать, чего человек заслуживает. Они считали, что большой мир заключает в себе много малых миров, а внутри человеческой души помещается всего один. И при помощи специального обряда можно перенести человека в мир, соответствующий его душе. Если в сердце человека бурелом из чувств и сомнений, то ему до конца жизни придётся бродить в лесной чаще. Если огонь — он сгорит. Если тьма — он никогда не увидит солнца.
Алексей невольно заинтересовался этим редким лирическим отступлением. Сандра быстро поняла, что он прагматик, и, надо отдать ей должное, не пыталась обратить в свою веру, не надоедала рассказами о чудесах и мистических откровениях.
— Я могу согласиться насчёт огня, из него просто не успеешь выбраться, — начал размышлять он. — Но из леса при определённом везении можно. И полярная ночь длится всего полгода. Хотя не думаю, чтобы в Междуречье знали о полярной ночи.
— Нет, — покачала головой собеседница. — Пространство, в котором оказывался подвергнутый обряду, было замкнутым. И необязательно частью реального мира. Человек мог оказаться внутри картины. В крысином лазе. Нерешительный мог обнаружить себя замурованным в камне. И ты не поверишь, как просто это делалось! Надо взять вещь, принадлежащую этому человеку, две свечи…
Алексей зевнул.
— Избавь меня от подробностей. Неужели ты сама не понимаешь — в этом твоём шаманстве нет и крупицы правды! Иначе этим бы занимались другие люди, учёные, не чета тебе.
— Мне кажется, со времён Междуречья никто не проверял, правда это или нет, — возразила Сандра. — Те, кто не верит, считают это ниже своего достоинства, те, кто верит, боятся…
— Давай поменяем тему! К чему вообще этот разговор?
Девушка пожала плечами.
— Ты прав, ни к чему. Просто я хотела сказать, что иногда лучше довольствоваться тем, что имеешь, каким бы малым оно ни казалось. Как знать, может, не заслуживаешь и этого.
* * *
Алексей находился на той же социально-материальной ступени, что и Сандра, но, в отличие от неё, не был доволен своим положением. Обладатель нордической внешности и рационального ума, свои природные данные он развил, посещая лекции в институте и занятия в спортзале. И теперь молодой, подающий надежды менеджер с атлетической фигурой, сравнив свои притязания с возможностями, заключил, что для дальнейшего восхождения по жизненной лестнице ему нужна дочь обеспеченных родителей в качестве жены. Такие, как Сандра, были призваны сделать ожидание принцессы менее тягостным и надолго в его жизни не задерживались. Но их отношения уже побили годовой рекорд, а он всё оттягивал момент расставания, не мог отказаться от этих зелёных глаз, гибкого змеиного тела и хрипловатого смеха… И, поскольку испытывать неприязни к себе не умел, вину за свою слабость возлагал на неё.
А месяц назад на его горизонте появилась Марина. Незамужняя и наивная, как оранжерейная мимоза, дочка преуспевающего адвоката оказалась для него идеальным вариантом во всех отношениях.
Милую блондиночку они с другом Дмитрием заприметили во время корпоративной вечеринки, на которую она попала вместе с отцом в качестве почётных гостей. С Димкой Алексей приятельствовал с детства, они жили по соседству, учились в одной школе, а теперь работали в одной фирме, только Алексей, сверкая белозубой улыбкой, забалтывал выгодных клиентов, а друг кис за монитором в компьютерном отделе. И надо же, проявил неожиданную прыть, когда на горизонте замаячила выгодная невеста. После ресторана, где они весь вечер крутились вокруг красотки, он вдруг сказал:
— Лёш, она мне понравилась… серьёзно.
— Кто? — прикинулся непонятливым Алексей.
— Она… Марина.
Алексей посмотрел на друга и широко простодушно улыбнулся.
— Вообще-то, мне тоже. Давай честно соперничать — пусть она сама выбирает.
Никаких сомнений в том, кого выберет юная простушка, у Алексея не было — он не только умел лучше общаться с людьми (профессиональный навык!), но и был элементарно красивее Дмитрия, усохшего от круглосуточных бдений за компьютером. Животный магнетизм ведь никто не отменял?
Так что обронённая вскользь фраза о том, что друг Дима талантливый, но запойный, произнесённая так, чтобы достичь ушей родителей Марины, была, возможно, лишней…
* * *
Их отношения развивались стремительно. Так стремительно, что уже через месяц он понял — дольше тянуть опасно… Да и к чему? Всё, что отделяло его от мечты, — окончательный разговор с Сандрой. Да, она красива, интересна, экзотична, и он бы с удовольствием оставил её в любовницах и после свадьбы с миленьким беленьким кошелёчком, но… не тот характер. Настолько не тот, что объясняться с отставной возлюбленной он предпочёл по телефону. И, набирая знакомый номер, подумал — а в её ли характере дело, не боится ли он сам передумать, заглянув в последний раз в изумрудные колдовские глаза?
И чтобы не давать воли своей слабости, он говорил с девушкой грубо и зло.
* * *
— Его нет уже второй день, — сказал Дмитрий. Он сидел на диванчике в квартире Сандры, слишком низком для его длинных ног. Хозяйка стояла тут же спиной к нему, сосредоточенно рассматривая полку, уставленную её любимыми безделушками.
— Мать подняла тревогу, — продолжал Дмитрий. — В пятницу вечером она упросила его привезти отцу лекарства, он вроде согласился, а сам не приехал… Она бы, может, и стерпела, знает, что он из дома именно из-за отцовского инсульта съехал и бывать у них не хочет, но выхода не было — сама не справлялась. Стала звонить — телефоны не отвечают. Тогда ко мне пришла. Я всех, кого мог, обзвонил. Мать хочет заявление в милицию подавать, — добавил он подавленно.
Возникла пауза.
— Сандра, подумай, — в который уже раз попросил Дмитрий, — вспомни, где он может быть?
— Сколько можно повторять — я не знаю, — ровным голосом ответила она, не оборачиваясь. — Мы расстались. Почему ты не спросишь у этой… как её? Марины?
Его худые плечи поникли.
— Ты знаешь…
— Я много чего знаю, — подтвердила девушка, и в её голосе зазвенели тщательно сдерживаемые не то гнев, не то слёзы, а может, то и другое вместе. Она резко повернулась и прошлась по комнате из угла в угол, остановилась перед Дмитрием.
— Я знаю, что Марина сначала понравилась тебе. Он сам мне сказал. Сказал — Марина такая шикарная, что даже Димка на неё запал. Для тебя ведь это было важно, да? А ему — наплевать! Я его любила! Но ему и на это было наплевать! И на неё ему тоже наплевать! На всех! — Она всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
Дима растерянно смотрел на неё.
— Лёшка, конечно, эгоист, — наконец произнёс он, — но и мой друг тоже. Ты… ты успокоишься и поймёшь, что он совсем не плохой… Ты ведь его за что-то любила.
Сандра судорожно вздохнула и вытерла глаза.
— Ты не думаешь, что он просто подцепил какую-нибудь покладистую девицу, решил развеяться, а про лекарства и Марину забыл? В конце концов, сейчас выходные.
По опущенному Диминому взгляду она поняла, что такие мысли забредали ему в голову. Именно поэтому он не побежал с расспросами к дочке адвоката. А к ней можно, она, Сандра, пройденный этап, вчерашний день, прочитанная книга… Растравлять рану ей помешал голос Дмитрия.
— Пойду домой, может, новости есть. — Он встал. — Ты позвони, если что-нибудь узнаешь.
— Конечно, — кивнула девушка. — И ты звони.
Проводив гостя, она вернулась в комнату и медленно приблизилась к стеллажу, возле которого простояла в течение почти всего разговора с Дмитрием. На этом месте она стояла и до его прихода, не отрывая глаз от немудрёной стеклянной картинки в пластмассовой оправе. «Живой пейзаж», вот как называются эти игрушки, состоящие из двух стёкол, щепотки песка и нескольких капель глицерина. По мнению производителей и продавцов, они обязаны благотворно влиять на психику владельцев. Сквозь зеленоватое стекло «пейзажа» виднелась горная гряда на дальнем плане и песчаный берег высохшего озера на переднем. Тоненькая пунктирная полоска, похожая на цепочку следов, уходила вглубь пустыни.
Сандра толкнула пальчиком пластмассовый уголок, и картинка закружилась. Когда вращение остановилось, прямо на её глазах из чёрно-белой песчаной мути образовалась пологая овражистая равнина.
Жалела ли она о том, что сделала в ночь с пятницы на субботу, бросив телефонную трубку, изнемогающая от боли и несправедливости? Сандра предпочитала об этом не думать. Во-первых, обида на мужчину, которого она полюбила так сильно и так незаслуженно, была чересчур сильна, чтобы оставить место для жалости. Во-вторых, у проведённого ею такого простого, что не осталось времени одуматься, обряда не было обратного хода. Что сделано, то сделано.
— Не я виновата, что в твоей душе — пустыня, — прошептала она и вновь прикоснулась к раме, заставив песчаный мир прийти в движение.
Гадание
Зимний вечер заглядывал в окна комнаты, в которой две девочки-подростка занимались странным, на первый взгляд, делом — резали пополам новую свечу. Перед большим зеркалом на столике стояли две консервные банки, ещё одно зеркало, поменьше, лежало на стуле — они собирались гадать. Когда свеча разделилась на равные по высоте половинки, одна из гадальщиц, темноволосая и темноглазая, опалила спичкой их кончики и ловко вставила в приготовленные банки.
— Аня, туши свет! — распорядилась она.
Вторая девочка, с длинным русым «хвостиком» на затылке, щёлкнула выключателем. Свет уличного фонаря, безнадёжно запутавшийся в морозных узорах на стекле, и жёлтый отблеск свечей превратили знакомую комнату в таинственную ведьмину пещеру, с залёгшими в углах зловещими тенями. Подруги замерли на минуту, привыкая к новым ощущениям. Потом темноволосая сосредоточенно передвинула свечи на столе, выравнивая расстояние между ними и зеркальной поверхностью.
— Ты первая, Ксюша? — подала голос Аня, всё ещё стоявшая возле выключателя.
— Нет, давай ты, — после паузы ответила подруга и отошла от столика. — Это ведь была твоя идея и книжка по гаданиям твоя. Начинай. А я тут тихо посижу.
Аня сделала шаг, остановилась нерешительно, но узкая ладонь толкнула её в спину:
— Иди-иди.
Аня вздохнула. Наверняка Ксюше тоже не по себе, поэтому она и пропустила её вперёд, но разве она признается! Девочка привыкла мириться с самолюбием подружки и без возражений, прихватив маленькое зеркало, уселась у стола. В конце концов, мысль устроить святочные гадания на самом деле принадлежит ей, хотя без Ксюшиной энергии идея так и осталась бы идеей.
«Необходимо сосредоточиться», — вспомнила она фразу из книги, выставляя зеркало перед собой как щит. И, когда в туманном стекле напротив возник уходящий в бесконечность коридор, на самом деле забыла обо всём — о притихшей за спиной подруге, о времени, о реальности. «Суженый-ряженый, приходи ко мне ужинать», — повторяла она про себя, вглядываясь в точку схождения двух светящихся стен. И, конечно, увидела его — тёмный силуэт, быстро надвигающееся лицо, именно то, которое она так мечтала увидеть.
— Чур! — крикнула Аня, быстро вскакивая. Поручиться, что образ, стремительно приближавшийся к ней из глубин зеркала, не коснулся его поверхности, что, по примете, сулило несчастье, она не могла, но тревожиться было просто некогда.
— Ты видела? Узнала его? Рассказывай! — уже тормошила её Ксения.
— Видела… — прошептала Аня, и губы её против воли растянулись в широкую глупую улыбку. — Видела… Это Алёшка… Вдруг это правда, Ксюш?! Вдруг он мой суженый на самом деле?
Глаза Ксении восторженно заблестели.
— Конечно правда, Анька! Ой, как здорово! Теперь я!
Девочки поменялись местами. Аня, свернувшись клубочком на диване, наблюдала за подружкой, замершей перед зеркальным коридором. Пламя свечей освещало её профиль — чуть вздёрнутый нос, пухлые щёчки, неизвестно откуда взявшиеся при стройной фигуре, короткая стрижка. Аня совсем не такая, у неё нос прямой, глаза огромные, что неудивительно при её худобе. Мама называет её «Прозрачная», но это ей идёт. И почему бы Алёшке, который нравится многим её одноклассницам, не влюбиться именно в неё?
Высокий, светловолосый, всегда улыбающийся открытой доброй улыбкой — как здорово было бы пойти с ним на дискотеку, всем на зависть. А потом… Когда она закончит школу и медицинское училище, в которое твёрдо решила поступать, а Алексей устроится работать… Наверное, автомехаником или электриком, он любит всякую технику. «Золотые руки у парня», — говорили о нём взрослые.
Но помечтать всласть Анечке не удалось. Не прошло и десяти минут, как Ксюша неожиданно встала и, даже не пытаясь зачураться, отошла от зеркала. Не произнося ни слова, она зажгла люстру, и Аня увидела хмурое задумчивое лицо подруги.
— Ничего я там не увидела, — сердито сказала она, задула свечи и сразу переставила их на тумбочку. — Глупости одни твои гадания.
— Может, надо было ещё подождать? — несмело заикнулась удивлённая Аня, но осеклась, получив в ответ:
— Мне домой пора, уже поздно!
Когда за Ксенией захлопнулась дверь, Аня решила наконец обидеться. Часы показывали только половину девятого, а жила подруга через дом. Она явно видела в зеркале что-то, чем не захотела делиться. Немного поразмышляв о том, что бы это могло быть, Аня махнула рукой. Захочет — сама расскажет, а не захочет… У Ани тоже есть гордость. Радуясь, что родители ещё не вернулись из гостей, девочка включила на полную громкость магнитофон и поудобнее устроилась на диване.
На другой день, в школе, Ксения вновь стала прежней, весёлой и заводной, но любые разговоры о том вечере поддерживать категорически отказывалась, так что Ане пришлось отступиться.
Жизнь шла своим чередом. Близился к концу выпускной класс. Ксения поговаривала о бухгалтерских курсах, Аня утвердилась в решении стать медсестрой. Во время разговоров с «суженым», как она про себя стала называть Алексея, у неё сладко замирало сердце. Всегда приветливый парень шутил с ней, но всё же не выделял из общего круга знакомых, на что она втайне надеялась. Однако он не проявлял особого интереса ни к одной из девчонок, поэтому Аня не огорчалась, считая, что времени для устройства личной жизни у них с Алексеем ещё много. Именно «у них», — с каждым днём она всё сильнее верила, что однажды её «суженый» признается ей в любви, считала это делом решённым и только досадовала от невозможности делиться своими планами с подругой — разговоры об Алексее теперь вызывали у Ксении такую же реакцию, как и воспоминания о святочном гадании.
Уже приближалась осень, давно отшумел выпускной бал, и остались позади волнения, понятные любому, кто хоть раз в жизни назывался «абитуриент», когда Аня, словно вынырнув из бурлящей пены вступительных экзаменов, огляделась вокруг и поняла, что времени для счастья у неё не осталось.
Слух о свадьбе Ксении и Алексея прогремел как гром среди ясного августовского неба. Никто из знакомых не замечал между ними «особых» отношений, которые так трудно бывает скрыть, но пожалуйста — женятся.
Приглашение на свадьбу Аня получила непосредственно от подруги, постучавшей в её калитку однажды вечером.
— Анечка, ты не сердись, у нас всё так быстро получилось, мы оглянуться не успели, — говорила Ксения, ковыряя яркоокрашенным ногтем кору старой яблони. — Пока ты экзамены сдавала. Ты же знаешь, я срезалась уже на первом, вернулась домой, а тут Алёша. Он никуда не поступал, ему в армию скоро.
Аня слушала, отвернувшись. Ей было неуютно и холодно, но не потому, что посвежело от наступающих сумерек. Остро, как укол, девушка почувствовала — время сказок закончилось и её самой, беззаботной, уверенной в обязательном своём счастье, бесстрашно зовущей чудес, нет больше и не будет. Совсем другая взрослая Аня стояла под яблоней и слушала незнакомую взрослую Ксюшу, говорящую такие скучные, такие безнадёжно взрослые слова.
— Ну, что ты молчишь? Почему ты так обиделась? Я знаю, что он тебе нравился, только скажи, кому он не нравился в нашем классе? — прервал её размышления Ксюшин голос.
— Я его любила, — ответила Аня и добавила про себя: «И сейчас люблю».
— Если бы ты любила, давно бы уже закадрила, — чуть поучительным тоном возразила Ксения. Всё-таки в их паре она всегда была главной. — Ты даже мне не говорила про свою большую любовь, откуда я знать могла?
Прежняя девочка вспыхнула бы от обиды и возмущения, возможно, расплакалась, пытаясь объяснить, что улыбчивых белокурых принцев на белых конях или отполированных до блеска мотоциклах не «кадрят», их терпеливо ждут, но новая повзрослевшая Аня только уронила:
— Ты слушать не хотела, — продолжая смотреть на соседский заросший бурьяном огород.
Ксюша притихла и вдруг взяла подругу за руки, потянула, разворачивая к себе лицом.
— Анечка, прости меня. Я… я виновата, очень, — её голос задрожал, и Аня с удивлением заметила слезу на круглой щёчке подруги.
И, разумеется, они помирились. В конце концов, сказала себе Анна, её влюблённость в Алексея была такой детской, а жизнь отныне начиналась взрослая, и для разрыва с лучшей подругой нужен повод повесомей. И она согласилась прийти на праздник.
Вскоре после свадьбы молодой муж отправился исполнять гражданский долг, а супруга перебралась от свекрови обратно к родителям, где усиленно готовилась к новому поступлению.
— Тоже мне семейная жизнь, ни то ни сё, — осуждающе говорила Анина мать. — Учудила твоя подруга. Неужели не могли год-другой подождать? Ведь ребёнка-то нет.
Аня отмалчивалась и зарывалась по самый нос в учебники и конспекты. Учёба стала для неё самым главным делом — и в течение недели в райцентре, и по выходным, которые она проводила дома. Результат был налицо, только радовал он родителей и преподавателей, а не саму Аню. Она решила, что во взрослой жизни вообще мало радости, и смирилась с этим.
Ксюша не заходила к ней. Хотя для всех они оставались подругами, возврата к прежнему доверию не было и быть не могло — это понимали обе. Аня облегчённо вздыхала, садясь в понедельник утром в автобус, — выходные миновали, ей не пришлось поддерживать с подругой вежливый и тягостный разговор ни о чём. Так прошёл год.
Новый слух потряс село: Алёша возвращается домой. Раньше времени и… с ампутированными ногами.
Когда его привезли, вереница людей, пожилых и молодёжи, потянулась в дом, отмеченный горем, — каждый хотел выразить сочувствие, поддержать хотя бы словом. Пришла и Аня.
Алёшина мать, которую она первой встретила во дворе, лишь махнула рукой в ответ на её приветствие. Отчаяние в потухших глазах женщины, так напоминающих глаза сына, поразило девушку. В них словно отражалось безрадостное будущее, ожидающее эту семью, и будущее самой Ани, каким она его видела — серое, тоскливое.
В комнате Алексея её ожидало второе потрясение. Разве может быть Алёшей этот худой, осунувшийся парень на постели? Коротко стриженные волосы как будто потемнели, глаза ввалились, вместо голубых стали серыми…
— Лёша… — вырвалось у неё, и горячий туман наполнил глаза.
Незнакомый парень посмотрел на вошедшую, попытался улыбнуться… Бледная тень такой светлой и тёплой когда-то улыбки подействовала на Аню как взрыв на плотину — слёзы полились рекой. И вышло так, что не она, а он утешал её, гладя по волосам слабой исхудавшей рукой.
— Мама вот тоже плачет. А чего плакать? У меня ведь, кроме ног, всё здоровое. Я отлежусь немного и работу найду. Буду всякие утюги-мясорубки в починку брать, проживём… И ты не плачь, Анюта, — говорил он, но в голосе его чувствовалась боль, от которой Ане становилось ещё горше. Бедный Алёшка! Сдерживая слёзы, она, как могла, пыталась подстроиться под его бодрый тон, и так они проговорили больше часа.
Лишь выйдя за ворота, Аня вспомнила о Ксении. Где она? Почему её не видно в доме, почему не сидит у мужниной постели? Почему позволила ей, Ане, плакать на Алёшиной груди? Она же его жена…
Ответ на свои вопросы Аня получила в тот же вечер. Как и в прошлый раз, в сумерках, Ксения вошла во двор. И опять сидели они под старой яблоней, и вновь темноволосая говорила, а другая слушала.
— Я, когда увидела его, слова сказать не смогла, повернулась и бегом выбежала. Ты знаешь, по-моему, никто не удивился, ни он сам, ни родители. И мои не удивились, когда я вернулась. Как будто никто и не ждал, что я с ним останусь… Хорошо ещё, что не венчались и детей не успели завести.
Она помолчала, будто собираясь с духом.
— Я очень виновата перед тобой… и перед Алёшей. Не возражай, ты ведь не всё знаешь. Помнишь вечер, когда мы гадали у тебя? Я так и не сказала, что в зеркале увидела. А там был… человек на костылях. Лица не разглядеть, а силуэт чёткий-чёткий. И я испугалась. Думала — ты вот в зеркале кого хотела, того и увидела, а я — что? Рождена с калекой жить? И решила свою судьбу сломать. Ты только не подумай, что я Алёшу тебе назло окрутила, просто вышло так. Он как-то под рукой оказался… и его просто было окрутить, он наивный был, как телёнок!
Ксения разрыдалась, закрыв лицо руками.
— Анечка, я так виновата перед вами! Ты ему нравилась, он часто про тебя говорил, только я тогда лишь о себе думала. Надеялась твою судьбу перенять, боялась с калекой жизнь прожить. А теперь думаю — вдруг это я Алёшу сглазила? Может, не выйди я за него, он бы не стал таким…
— Что же ты делать будешь? — растерянно спросила потрясённая Аня.
Ксения вытерла слёзы.
— Я буду разводиться, — решительно сказала она. — Я всё уже обдумала. Знаю, что гадко, но не могу его даже видеть! Как подумаю, что из-за меня всё… На учёбу пораньше уеду, а там как-нибудь перемелется. Ты попроси у него прощения за меня… Я ведь его даже не любила.
Уличный фонарь светил в окно, впечатывая в стену резную древесную тень, тускло блестело большое зеркало, то самое, в котором хозяйка комнаты разглядела однажды свою судьбу. И сама она была тут, сидела на постели, глядя в полумрак огромными бессонными глазами. Аня словно заново открывала мир, в котором жила в детстве, его краски и звуки. Нет, жизнь не разделилась на две половины, она всегда была единой, просто Аня на время перестала её узнавать, потому что ей завязали глаза. И вот повязка снята. И прежняя девочка стала одним целым с нынешней повзрослевшей Анной, и она твёрдо знала, что её ждёт, и твёрдо была уверена — ждёт её счастье.
Утром, так и не сомкнувшая глаз, но сияющая, она вышла на улицу. Бледно-голубое небо и пожухлая местами зелень радовали её как ребёнка. Да разве бывает иначе, если сердце человека поёт? Если его заполняет, как наводнение, давно сдерживаемая любовь? Если оно верит в ответное чувство? И что может остановить такое сердце, готовое биться рядом с другим «в горе, и в радости, в болезни, и в здравии»?
Аня шла на Алёшину улицу, к знакомому кирпичному дому, навстречу своей судьбе.
Бумажная снежинка
Диме было грустно. Самое обидное, что грусть настигла его 31 декабря, накануне самого любимого праздника — Нового года. И уж совсем плохо, что у грусти было три веских причины.
Во-первых, ему, похоже, придётся встречать новый год без папы. Дима слышал, как мама говорила об этом бабушке и дедушке вполголоса, чтобы он, Дима, не услышал и не расстроился. А он уже не маленький, в будущем, новом году пойдёт в первый класс, поэтому сделал вид, что ничего не слышал, чтобы не расстраивать маму, но сам всё-таки загрустил…
Папа часто уезжал в какую-то Командировку, где это — Дима не знал, но думал, что это очень хорошее место, ведь оттуда он всегда привозил сыну подарки. И ещё он там иногда задерживался. А ведь задерживаются люди там, где им очень нравится, — в детском парке, на пляже… Дима знал, что ему надо порадоваться за папу, но им-то с мамой, бабушкой и дедушкой будет без него невесело…
Во-вторых, вчера Дима поссорился с лучшим другом Костей. Совсем из-за пустяка. Костя хвастался новенькими пластмассовыми санками и так красиво расписал свой будущий полёт на этих санках с горы, что Дима в ответ начал вспоминать, как хорошо играть с большой машиной-самосвалом, которую он получил три месяца назад на день рождения и которая (он точно знал!) очень нравилась Косте. До хрипоты они перекрикивали друг друга, доказывая, что лучше — санки или игрушечный самосвал, и разбежались по домам врагами. И только потом Дима сообразил, что спорить было не о чем: он давным-давно не играл с самосвалом, потому что какая же игра с затвердевшим от мороза песком (в комнатах сыпать его никто не позволит!), а Костя не мог опробовать свои санки — за весь декабрь с неба не упало ни снежинки. И это была третья и последняя причина для грусти: снег Дима любил.
Вот и слонялся он от окна к окну, поглядывая то на небо, то на дорогу — вдруг пойдёт снег? Вдруг приедет папа? А в сторону синих ворот Костиного дома он старался не смотреть.
Мама и бабушка были очень заняты. Хотя в гости не ждали никого, кроме тёти Зины, маминой сестры, от приготовления праздничного угощения их никто не освобождал, вот они и хлопотали. И сразу выпроваживали Диму, если он заглядывал на кухню, привлечённый вкусными запахами. В конце концов, намаявшийся от одиночества, он пошёл в комнату деда. Дед будто не замечал предпраздничной суеты, тихо сидел и читал газету. И Дима присел возле него и как-то незаметно выложил всё, что не давало ему покоя.
Иван Кузьмич покачал головой. Да уж, не задался Новый год у внука. Но одной беде он, кажется, в силах помочь…
— Бери, Димка, ножницы! — распорядился он. — Сейчас мы снег сделаем.
Через полчаса их дом в самом деле оказался занесённым снегом! Только почему-то не снаружи, а внутри. Белые снежинки, которые дед учил Диму вырезать из белой бумаги, были везде — на столе, на ковре, на ветках ёлки… Обрезки, аккуратным сугробиком ссыпанные на предусмотрительно расстеленную газету, тоже напоминали снег.
Дима повеселел. Он вспомнил, что этот Новый год ему разрешили встречать со взрослыми, ведь он уже совсем большой — осенью в школу. Это ещё больше подняло ему настроение, и мальчик так и начал сновать из комнаты в кухню, путаясь под ногами у мамы и бабушки, и продолжал весёлое занятие до тех пор, пока ему не пригрозили немедленным укладыванием спать. Тогда он занял самое уютное место за праздничным столом — поближе к пахнущей лесом ёлочке — и притих, поглядывая на часы. Вскоре к нему присоединились все члены семьи. Время приближалось к полуночи.
И вот он — волшебный момент! Взрослые встают, тянутся друг к другу бокалами с шампанским, Дима тоже, только в его стакане любимый вишнёвый компот. И вдруг с еловой ветки срывается одна из их с дедом рукотворных снежинок, самая красивая, самая резная, и ложится прямо ему в ладонь. И сама собой вспомнилась песня, которую пела девочка в одном весёлом фильме про то, что Новый год «…исполнит вмиг мечту твою, если снежинка не растает, в твоей ладони не растает, пока часы двенадцать бьют!».
Дима отлично понимал, что бумажная снежинка растаять никак не может и, наверное, загадывать на неё желание нельзя, но всё же зажмурился и подумал: пусть сейчас в их дверь войдёт… нет, не Дед Мороз, а папа! Он сжимал хрупкую бумагу в пальцах, слушал бой курантов и думал только об этом. И когда вслед за последним ударом часов раздался громкий стук в дверь, он даже не удивился.
— Папа! — закричал он.
— Да что ты, — одёрнула его мать и пошла к двери. Лицо её было слегка встревоженным.
— Кто там? — донеслось из прихожей. Потом — звук отпираемого замка, радостные возгласы… Тут уж Дима не мог усидеть на месте и побежал вслед за матерью. В коридоре стоял отец — высокий, улыбающийся. Он протянул сыну руки, и тот с визгом повис на нём. Куртка отца пахла холодом и чем-то незнакомым, но очень приятным. Потом Дима подумал, что так пахнут чудеса…
Пока вся семья хлопотала вокруг новоприбывшего, слушала его рассказ о том, как удивительно удачно удалось завершить все командировочные дела и приобрести билет, поймать запоздалого частника, который подвёз прямо к крыльцу, Дима тихонько сидел под ёлкой. Папа привёз ему чудесный подарок — большой сложный конструктор, с помощью которого он ещё построит много дворцов и крепостных башен, но это потом, а сейчас его больше всего интересовала снежинка, вырезанная дедушкой из листа простой белой бумаги. «Она волшебная, — с восхищением и некоторой опаской думал мальчик, — а если попросить у неё ещё что-нибудь? Для проверки?» Правда, куранты не бьют, но он может засечь по часам минуту и держать всё это время снежинку в руках. А попросит он у неё… ну конечно! Он попросит снега!
В новогоднюю ночь Дима лёг поздно, поэтому и проснулся в первый день нового года тоже поздно, когда было совсем светло. Дедушка заглянул к нему, подмигнул и посоветовал посмотреть в окно. Дима выглянул из-за занавески и ахнул: вокруг было белым-бело. Снег! Мягкий, пушистый! Он даже затанцевал на месте от радости и нетерпения — бежать, скорее бежать на улицу! И тут же посерьёзнел, вспомнив кое-что.
— Теперь я точно знаю, что ты волшебная, — шепнул он снежинке, беря её в руки. — Пожалуйста, выполни ещё одно моё желание. Мне очень-очень надо!
Первым, кого Дима увидел на горке в конце улицы, был Костя. Он лихо катился вниз по склону на новых санках, потом карабкался вверх по уже протоптанной сбоку дорожке, чтобы снова полететь вниз в облаке снежной пыли. Вот он устанавливает санки на вершине спуска, оборачивается и видит Диму. И радостно, будто и не ссорились они вчера, кричит:
— Димка, садись сзади! Прокачу с ветерком!
У Димы отлегло от сердца. Не то чтобы он сомневался в волшебной силе снежинки, но… но всё получилось, вот что главное! И они вместе долго-долго катались на Костиных санках, а потом Дима сообразил, что на его самосвале можно возить не только песок, но и снег, и принёс его из дома, и они с Костей затеяли большое снежное строительство, к которому подключились и другие ребята. Они бы успели и обжиться в новенькой снежной крепости, но начало темнеть и пришлось расходиться по домам, тем более что родители уже выкликали от калиток своих разрумянившихся и обсыпанных первым снегом детей.
Поужинав, Дима пошёл проведать свою снежинку. Она висела на своём месте. Мальчик подошёл, взял её в руки, подержал и положил обратно на ветку. Не было у него желаний — так счастлив оказался он в этот вечер. «Завтра что-нибудь загадаю, — решил он. — Или нет — расскажу про снежинку Косте, и мы вместе что-нибудь придумаем». С этой мыслью он и уснул.
* * *
Из приоткрытой форточки потянуло сквозняком. Бумажная снежинка, неустойчиво лежащая на еловой лапе, шевельнулась, соскользнула и, медленно кружась, опустилась на ковёр.
А утром мать решила прибраться. Чтобы не будить спящего сынишку, тихо смела веником осыпавшиеся на пол кусочки праздника: обрывки серебристого «дождика», конфетти, первые сухие хвоинки и одну из дедушкиных снежинок. Поколебалась: не повесить ли её опять на ёлку, но махнула рукой — вон их сколько, отсутствие одной никто и не заметит. И вместе с другим сором упаковала в мешок и отнесла к мусорному баку.
Через полчаса, встав с постели, Дима первым делом пошёл посмотреть на своё волшебное сокровище и не поверил своим глазам, обнаружив ветку пустой. Он осмотрел пол под ёлкой, заглянул во все углы, изучил все оставшиеся снежинки. Её среди них не было — он хорошо запомнил узор этого бумажного чуда, самый красивый, самый сказочный… Дима бросился на кухню, к уютному позвякиванию и звуку маминого голоса.
— Мама, а где?! — крикнул он, едва переводя дыхание.
— Что где? — удивилась мать. — Ты что шумишь?
Бабушка тоже посмотрела на растрёпанного внука удивлённо и чуть укоризненно. Но ему было всё равно.
— Снежинка… Она на ветке висела. Белая такая! — сбивчиво объяснял он, готовый заплакать.
— Ох, я-то думала, — облегчённо вздохнув, мать повернулась назад к плите. — Была какая-то, на полу валялась. Я утром подметала и выкинула. Их же много, Дима!
Но он уже не слушал — бежал в прихожую. Его курточка висит высоко — не достать, зато мамина домашняя небрежно брошена на стул, вот и хорошо, она длинная, прикроет голые ноги, и скорее бежать, вдруг мусор уже увезли! Или волшебная снежинка обидится и перестанет исполнять желания! Её надо скорее достать!
За порогом его встретил морозный ветерок, но мальчик не замечал холода. По утоптанной дорожке, ведущей к мусорным бакам, бежать было легко. Вот их пакет на самом верху, Дима узнал его по конфетной коробке, надо подпрыгнуть и схватить… Есть!
Переминаясь с ноги на ногу, он торопливо развязал пакет, запустил в него руку и вытащил лёгкий комок из мишуры, фантиков, обрывков и обрезков. Сейчас он найдёт…
— Дима! — зазвенел над головой возмущённый голос матери. Он вздрогнул и уронил всё, что было в руках. А ветер только того и ждал — подхватил лёгкие бумажки, понёс их вдоль улицы, закружил, поднял до самого неба… Вот тут уж Дима заревел во весь голос, поняв, что теперь ему ни за что не найти свою волшебную снежинку. Мало ли в чей двор она упадёт, на какой ветке повиснет?
Мать крепко схватила его за руку и потащила за собой, что-то сердито выговаривая ему, но Дима не слушал. Он плакал, кричал, упирался, всё-таки порываясь побежать вслед за ветром — а вдруг ему всё же улыбнётся удача? Но мать была непреклонна, и через пять минут он уже сидел в своей комнате. В его затуманенный слезами мир издалека доносился возмущённый голос матери, жаловавшейся Анне Петровне и Ивану Кузьмичу:
— Не понимаю, что с этим ребёнком!? Убежал на улицу без шапки, в одних тапочках! Рылся в мусоре! А теперь истерику закатил! Одни капризы на уме! Сил моих нет…
А минут через двадцать в комнату внука тихо заглянул дедушка, присел рядом на кровать, обнял за тёплые худенькие плечи. И Дима, как обычно, сам не заметил, как всё ему рассказал: про волшебную снежинку, про все чудеса, произошедшие с ним за несколько дней нового года, и про желания, которые он не успел загадать и которые теперь, конечно, не исполнятся…
— Дедушка, — вдруг вскинулся он и с надеждой заглянул в стариковские глаза, смотрящие на мальчика ласково и чуть грустно, — а ты можешь сделать ещё одну такую же снежинку? Волшебную?
Иван Кузьмич помолчал минуту, словно обдумывая просьбу внука.
— Нет, Дима, — тихо ответил он. — Я волшебных снежинок делать не умею. А если уж получилась такая, то как её повторишь? Я ведь тебе говорил — узор каждый раз новый получается, я их и не запоминаю.
Старик ласково посмотрел на внука.
— А ты не грусти. Снежинка ведь три твоих желания исполнила? То-то. Больше и не положено. Теперь она к другому мальчику отправилась. Или к девочке. А то ведь что получится — только у тебя желания будут исполняться, а больше ни у кого? Нехорошо выйдет.
Дима притих. А ведь и правда. Столько радости принесла ему волшебная снежинка: папа встречал Новый год вместе с ним, и снег выпал, а самое главное — с Костей они теперь друзья! А какой-нибудь другой мальчик смотрит сейчас в окно на красивый пушистый снежок и не радуется, потому что нет у него друга, и нет такого умного дедушки, и папа не привёз ему в подарок пожарную машину. А если это девочка, то она, наверное, плачет…
Тут Дима вспомнил, что сам сидит зарёванный хуже девчонки, и зашмыгал носом от стыда.
— Правда, дедушка, нехорошо, — согласился он. — Пусть другие тоже желания загадывают. А отличником я и сам стану. И знаменитым футболистом тоже. Тренироваться буду…
Он посмотрел в окно, за которым нежданный солнечный луч скользнул по заснеженным веткам, осыпав их россыпью искр, и вдруг опять повесил голову.
— Деда, мы с Костей хотели сегодня в снежки играть… А вдруг мама меня не отпустит? Потому что я на улицу убежал и в мусорный бак полез?
Дед погладил внука по светлым вихрам, улыбнулся:
— Ну уж с мамой мы как-нибудь договоримся…
Ангелы смерти
— Бабуля! Я поехала! — раздалось с улицы.
Анна Степановна торопливо вышла за ворота. Внучка Алёнка стояла, подпирая детским худеньким бёдрышком свой новый блестящий велосипед с толстой рамой и рифлёными колёсами — подарок родителей на двенадцатилетие. Она уже была совсем готова пуститься в путь — сумку устроила на багажнике, джинсовую курточку повязала рукавами вокруг пояса и даже наушники от телефона с проигрывателем (Анна Степановна принципиально не хотела запоминать названия всяких модных технических штучек) в уши воткнула.
— Ты поосторожнее, — сказала она.
— Что? — громко переспросила девочка.
— Ты отлично знаешь что, — строго ответила Анна Степановна.
Конечно знает, этот ритуал повторялся каждый её отъезд. Алёна, вздохнув, убрала наушники и взглянула на бабушку чистыми голубыми глазами пай-девочки.
— Езжай по обочине, не спеши, нигде не останавливайся, — начала та инструктаж, — и самое главное, никакой музыки! Если сзади будет машина, ты просто её не услышишь! Поняла?
Алёнка послушно покивала, поставила ногу на педаль, плавно оттолкнулась другой и покатила, освещённая лучами сентябрьского солнца.
— Пока, бабуля! Не волнуйся!
«Не волнуйся»… Это легко сказать. Как будто она не знает, что за первым же поворотом, подальше от её глаз, треклятые провода снова будут вставлены в уши, а рифлёные колёса съедут с неровной обочины на асфальт! Насколько проще жилось, когда внучка была малышкой и родители — дочь с зятем, живущие в райцентре, передавали её бабушке с рук на руки. То есть и тогда, конечно, просто не было, когда с детьми бывало просто? Но вот сердце так не щемило, когда хрупкая девчоночья фигурка исчезала из виду, чтобы целых полчаса провести на дороге, состоящей из хитрых поворотов и сплошь забитой лихачами (так казалось бабушке).
И никогда не отличавшаяся набожностью Анна Степановна осенила удаляющуюся внучку крестным знамением.
* * *
Новенькое блестящее авто празднично-красного цвета въехало на мост над узенькой тихой речушкой и плавно покатило по сходящей под уклон улице посёлка. Мотор урчал по-кошачьи тихо, колёса бесшумно подминали под себя асфальт. В салоне сидели двое — мужчина и женщина. Они были молоды, но при внешнем несходстве их объединяла особая внутренняя похожесть, возникающая между близкими людьми после долгих лет постоянного общения. Может, поэтому им не требовалось слов, чтобы чувствовать себя одним целым. Он следил за дорогой, положив на руль сильные руки, она смотрела на мир поверх поднятого бокового стекла, лёгкий ветерок трогал завитки её каштановых волос. Мимо проплывали одноэтажные дома под железными и шиферными крышами, с разноцветными заборами, лавочками, кустами сирени под окнами. На улице было пусто, только одна пожилая женщина шла к своей калитке, понуро согнув плечи.
Машина свернула за угол и притормозила возле маленького магазинчика. Маленькая светловолосая велосипедистка в джинсах, которую они почти догнали, ушла в отрыв.
* * *
Лось кинул на заднее сиденье светло-серого с нарисованными на задних крыльях багровыми языками пламени внедорожника упаковку баночного пива и полез сам вслед за своей покупкой. Никита, хозяин шикарного авто, обернулся с водительского места.
— Что купил?
— Самое дорогое, какое было, — доложил Лось, с сопением устраивая своё большое тело в салоне. Хотя кличка досталась ему из-за фамилии Лосин, она оказалась удивительно подходящей длинноногому, длиннорукому и большеголовому здоровяку. То, что в массивной черепной коробке мысли шевелились туго, никого не удивляло, а самого Лося — Ваньку Лосина — не напрягало. Сын преуспевающего местного бизнесмена, он смотрел в будущее со спокойствием танкиста. Никита и Славик — тоже. Уже неделю эти двое числились студентами двух разных, но одинаково престижных вузов областного центра и сейчас отмечали свои первые выходные. На детские неуважительные прозвища, а ведь были они когда-то у них, они давно не отзывались. Да и не звали их по прозвищам, потому что отец Никиты был крупной чиновной шишкой, а папа Владислава — главным врачом районной больницы.
Славик протянул руку, и Лось вложил в неё банку пива. Приятель открыл жестянку и шумно хлебнул. Никита проделал то же самое. В зеркале он заметил, что мужчина и женщина, вышедшие из подъехавшего красного автомобиля, заинтересованно глядят на них. Интерес был так понятен, что Никита едва удержался, чтобы не отсалютовать им банкой — да, я пью за рулём, и не всегда только пиво, а вы завидуйте! — но быстро потерял к паре интерес.
— Чего стоим? — начал крылатый рекламный слоган хозяин внедорожника.
— Кого ждём? — со смехом подхватил Славка. — Лось! Тебе когда в армию?
— Скоро, — добродушно буркнул тот, хлюпая пивом сразу из двух банок.
— Почему тебя отец не отмажет? — поинтересовался Никита.
— Батя считает, что настоящий мужик должен отслужить, — пояснил Лось. — Закалка, школа жизни, то-сё… А мне что? Армия так армия, я нигде не пропаду.
Славик с сомнением покрутил носом. Его мама боялась армии больше, чем мышей, и с раннего детства заставляла отца собирать справки о многочисленных сыночкиных болезнях. Прямым результатом этой стратегии стало пухлое медицинское досье, побочным — возникшее у Славки стойкое намерение ни под каким видом и никогда не исполнять свой гражданский долг.
— Погоняем сегодня как следует, а, Никит? — предложил он. — Покатаем Лося в последний раз?
— Прямо уж в последний, — рассудительно ответил Ник и швырнул за окно пустую банку. Она с грохотом покатилась по вымощенному плиткой аккуратному дворику. — Наш Лось своими ручищами все автоматы в узлы завяжет, и наступит мир во всём мире, а он через неделю домой вернётся. А покататься — покатаемся, не боись.
— Гы-ы-ы, — подал голос разомлевший от комплимента Лось.
Светлый автомобиль с нарисованным пожаром над задними колёсами резко стартовал с места. Мужчина и женщина, стоявшие возле своего красного авто и совещавшиеся, скорее всего, о том, что следует приобрести к семейному ужину, похоже, передумали и тоже вырулили на дорогу. Из дверей вышла продавщица, подобрала брошенную Никитой банку и бросила в урну.
* * *
Никита любил скорость и риск. Спидометр подаренной к совершеннолетию отцом машины никогда не показывал меньше ста километров в час, независимо от места нахождения и времени суток, и Никите это казалось медленной ездой. Со Славиком и Лосем он делил менее невинное увлечение, напрямую связанное с сумасшедшей гонкой, — как снайпер, он вёл счёт своим жертвам, а друзья были его болельщиками, единомышленниками, соучастниками. Они даже придумали своей компании название — Ангелы Смерти. Под мощными колёсами внедорожника уже погибло множество (бухгалтерию вёл Славик) собак, кошек, неуклюжих гусей и заполошных кур. Самым крупным «трофеем» стал телёнок, сбитый месяц назад. Он жалобно мычал, стоя прямо посреди шоссе, — лёгкая добыча. Но после этого пополнять счёт курами и деревенскими шавками стало неинтересно.
Тем не менее, заметив на выезде из посёлка трусящую по противоположной стороне дороги рыжую дворнягу, Никита не раздумывая выехал на встречную полосу.
* * *
Куст шиповника призывно краснел крупными поздними ягодами. Аня удивилась, что раньше не замечала его и что сокровище не обнесли остроглазые поселковые ребятишки, а ноги уже сами спрыгивали с велосипеда. Подкатив его поближе к кусту и положив велосипед на землю, девочка стала обрывать ягоды, тихонько подпевая звучащей в её наушниках группе.
* * *
Рыжая псина оказалась не по-собачьи умной. Оглянувшись на шум мотора и увидев летящую на неё светло-серую смерть, она вдруг рванула прочь от дороги под прямым углом. Никите уже случалось выезжать по сухой погоде прямо в поля, но сейчас между ним и его жертвой находились канава, заросшая бузиной, и бетонная опора электролинии, неудачно стоявшая прямо на траектории его движения. Парень вывернул руль, отчего Славика кинуло прямо на водителя, а сзади загремели разлетевшиеся банки. Не уходя со встречки, внедорожник начал вписываться в поворот — именно в этом месте шоссе огибало поросший кустарником пригорок. Никита яростно вертел руль, стремясь вернуться на законную полосу, но было ясно, что до поворота сделать этого не успеет, и если кто-то сейчас катит им навстречу… Краем глаза он видел, как Славик судорожно тянет ремень безопасности. После случая с телёнком пристёгиваться в машине не возбранялось, вот только при лобовом столкновении помощи от ремня будет мало…
Автомобиль вынес пассажиров из-за поворота и, словно обретя собственное дикое сознание, проехал дорогу наискось и устремился в кусты прямо под носом у отчаянно взвывшего клаксоном небольшого грузовика. Поворотом руля Никита вернул машину в подчинение и в рамки проезжей части и отстранённо подумал, что будь у него авто поскромнее, водитель грузовика, пожалуй, не отказал бы себе в удовольствии разобраться с наглым лихачом.
Его пальцы, сжимавшие руль, стали белыми от напряжения. Икающий Славик всё ещё не мог сладить с ремнём безопасности, на заднем сиденье с небольшим опозданием разразились длинным непечатным монологом.
* * *
С десяток ягод Аня отправила в рот, остальные, хозяйственно собрав в ладошку, высыпала в кармашек сумки и только после этого распрямилась и огляделась. Мимо не торопясь катила красная машина, мужчина и женщина смотрели на неё и, кажется, улыбались. Девочка проводила их взглядом, подняла велосипед и отправилась следом.
Пронёсшийся чуть ранее мимо неё грузовик, а затем встречный серый автомобиль она, как и предсказывала бабушка, не услышала и, занятая сбором ягод, просто не заметила.
* * *
— Какие мы на фиг Ангелы Смерти, если даже собаки от нас убегают?! — возмущался Никита. Неудача, а главное, пережитый страх разозлили его до предела. Из-за рыжей дряни они едва не погибли! Но не погибли же, напомнил он себе. «Ангелы хранят Ангелов!» — говорил он со смехом, когда удавался какое-нибудь особое лихачество. А чтобы компенсировать стыдный испуг, нужно придумать что-то особенное для этого вечера, только что?
Ребята его чувств не разделяли.
— Обошлось же, чего кипятишься? — хмуро пробормотал Славка. Желание кататься у него здорово уменьшилось, если не сказать — пропало совсем. Это была, как ни странно, первая серьёзная угроза аварии для их экипажа за целый год опасных вылазок, и подействовала она на него как пресловутый ушат воды. Он вспомнил, как они стояли над сбитым телёнком, его подрагивающие ноги, текущую из ноздрей кровь и последнюю конвульсию, такую сильную, что ему показалось — животное просто оглушено и сейчас поднимется и убежит. Он вдруг представил самого себя, выброшенного из машины, лежащего на асфальте с мелко дрожащими конечностями и залитым кровью лицом, и эта картина оказалась такой чёткой, что только стыд не позволил ему закричать: «Останови, я выйду!».
— Что-то сегодня не по кайфу гонять, — пожаловался он вместо этого. — Лучше поехали к Лосёвому папаше в кафешник…
Лось молча наводил порядок среди пивных банок, одна из которых умудрилась лопнуть. В салоне пахло пивом.
— Славик памперс надеть забыл! — с издевательским присюсюкиванием воскликнул Ник. — Сиденья мне не испортил? Лось, чем это пахнет?
— Пивом, — честно ответил тот и выкинул в окно лопнувшую банку. Слава хмуро отвернулся.
Впереди показалась плоская синяя крыша заправки. Никита свернул туда.
Красная машина продолжала маячить впереди.
Девочка с коротеньким хвостиком светлых волос и в джинсовой курточке, обвязанной вокруг талии, попалась на глаза Нику, когда они покидали заправку. Она сосредоточенно крутила педали, направляясь в сторону города. Впереди у неё было несколько километров полей и лесополос.
В голове у Ника шевельнулась мысль, да такая, что дыхание перехватило. Нет, сегодняшний вечер не пропадёт зря!
* * *
— Как идея? — спросил он, выруливая на шоссе. — Вот это трофей, а? В честь Лосёвых проводов? Мы же Ангелы Смерти или кто?
Славка, притихший рядом, вдруг начал мотать головой — всё быстрее и быстрее.
— Я — нет, — сквозь зубы выговорил он. — Я — нет, слышишь?! Останови, я выйду! — наконец-то прорвался в нём сдерживаемый крик.
— У-у-у, — передразнил его Ник и прибавил скорость, оставив за бортом уже примелькавшийся красный автомобиль. — Лось, слышишь, наш Славик совсем слабак!
Но Лось, верный Лось, неожиданно для Никиты не поддержал его.
— Чего-то не того, Никит, — примирительно пробасил он. — Девчонка — не курица, и мы уже не дети. За это и сесть можно.
Отступничество надёжного товарища окончательно взбесило Ника.
— Не ожидал от тебя, — прошипел он сквозь зубы. — Чтобы ты — и струсил? Думаешь, у папы денег не хватит тебя выкупить?
— Ты отца не трожь, — сразу набычился Лось, — он с утра до вечера крутится, ему взяток никто не носит!
— Чего?! — Ник бросил руль и всем корпусом развернулся к обидчику. У них было принято не обсуждать родителей, но сегодня всё шло не так.
Славка заверещал. Никита опомнился и, вырулив на обочину, остановился.
Несколько минут в салоне слышалось только тяжёлое дыхание. Потом Славка, несмело косясь на предводителя, нащупал рукой замок, распахнул дверь, буквально вывалился на землю и для верности даже отбежал на несколько шагов, словно боясь, что его втянут обратно.
— А ты чего ждёшь? — мрачно спросил Никита у Лося. И тот, обычно рассудительный и отходчивый, сейчас, находясь во власти вдруг возникшей обиды, засопел и так накинулся на дверь, что едва не вырвал её. И захлопнул её за собой с такой силой, что весь корпус задрожал.
«Ах так! Да пошли вы!» — И Никита рванул с места, даже не оглянувшись на друзей. А они — щуплый и здоровяк — остались стоять, глядя вслед пыльному облачку.
* * *
Никита гнал железного коня без всякой цели. Мысль поохотиться на человека, казавшаяся достойным реваншем за недавний испуг, поблекла в отсутствии друзей. Хотя Ник и считал себя более умным, более смелым, более находчивым и вообще более правым во всех возникавших в их маленькой компании разногласиях, такой единодушный отпор обычно подчинявшихся приятелей смутил его. И, обгоняя маленькую велосипедистку, он поначалу лишь глянул на неё с любопытством — вот она, причина ссоры… Причина ссоры?
Никита притормозил, пропуская девочку вперёд. Улёгшийся было жестокий азарт вновь завладел его сердцем.
— Я докажу… — бормотал он, не отрывая лихорадочного взгляда от худенькой удалявшейся спины. — Я докажу… Я — Ангел Смерти. Настоящей, а не коровьей.
Он рассмеялся и хищно провёл языком по губам. Эту дорогу Ник знал как свои пять пальцев и уже наметил место, где сбить девчонку будет удобнее всего…
* * *
«Я знаю точно, невозможное возможно», — гремел в ушах Алёнки голос Билана и захватывал её настолько, что даже жать на педали она старалась в такт музыке, что придавало её движениям забавную разболтанность. Пустое шоссе, идущее краем оврага под уклон, плавно стелилось под колёса.
Позади появилось серое авто. Невидимое и неслышимое в её заполненном музыкой мире, оно покатило вниз, стремительно набирая скорость. Вслед за ним возникло красное. Двигаясь с не меньшей скоростью, оно поравнялось с первой машиной, прижало её к обрывистой обочине и вдруг ударило корпусом в серый бок. Этого хватило, чтобы правое переднее колесо перекатило через край оврага, и центробежная сила неудержимо увлекла туда же всю Никитину машину.
Медленно переворачиваясь, она покатилась вниз, в то время как Алёна, усиленно работая педалями, начала подниматься на холм. Ещё немного — и девочка скрылась из виду. А через несколько минут в овраге глухо прогремел взрыв.
* * *
Дверцы красного автомобиля синхронно отворились, двое шагнули из салона и остановились, глядя на полыхающее внизу пламя.
Женщина перевела взгляд на своего спутника.
— Мы сделали всё что могли, — произнесла она полувопросительно.
— Сделали, — подтвердил он после недолгого раздумья. — Одна спасённая жизнь и две спасённых души. Совсем неплохо.
Они взглянули друг другу в глаза, и следующий порыв осеннего ветра превратил людей и машину в смазанные пятна разноцветного тумана. А через мгновение не стало и их.
Дух дороги
Моё длинное тело лежит на поверхности земли, сглаживая её неровности. Моя серая кожа тверда и ровна как панцирь, и ничего иного, кроме этой кожи, в моём земном теле нет. Ноги людей и колёса машин щекочут её. Люди смелы, ведь они всерьёз уверены, что создали меня и таких, как я, и не догадываются, что они лишь орудия в руках Бога, призванные облекать в плоть одну за одной его многочисленные идеи. Точно так же не догадываются они о том, что я — Божье творение и мне тоже положена душа, пусть и иная, чем те, что достались им. По сути, я и есть душа или, вернее, Дух, ибо эта моя ипостась гораздо важнее того, что я называю своим телом, а люди — дорогой, автотрассой, шоссе.
В жаркие полдни они смотрят вдоль меня и указывают друг другу на колеблющееся марево. Они говорят, что это поднимается от асфальта раскалённый воздух. Им невдомёк, что в эти моменты они видят меня — мою главную сущность, так разительно отличающуюся от материальной неподвижной плоскости. Но они знают лишь её, измеряют эту плоскость в своих невнятных мерах длины и дают ей ни о чём не говорящие имена, которые я не запоминаю. Потому что моё имя — Дух дороги.
* * *
Светлое тепло кухни подчёркивало черноту за оконными проёмами. Данила покосился на окно, забрасывая в рот поджаренную женой яичницу, и внутренне поёжился. Зима, темнеет рано, светает поздно. Летом как-то проще просыпаться по утрам. Его смутное отражение в стекле — контур худого лица и взлохмаченные волосы — полностью разделяло это мнение.
— Ты сегодня никуда не едешь? — спросила жена.
Он отвернулся от окна и пожал плечами.
— Если ничего не случиться — не еду.
А случиться могло. Когда работаешь системным администратором в организации, филиалы которой разбросаны по всей области, а за компьютерами сидят в основном «чайники», случиться может всё что угодно и в самый неподходящий момент.
Вот что ещё плохо зимой — дороги. То гололёд, то заносы, и время просто засасывает в какую-то чёрную дыру. А сегодня пятница, и на плечах лежит усталость целой недели.
Он глянул на часы. Так, пора. До офиса ещё надо добраться.
— Вернёшься пораньше? — Жена смотрела на него как-то даже не вопросительно, а скорее просяще. Он знал, что она тоже не любит зимние дороги, да и вообще его поездки в любое время года, но что он мог сделать? Далеко не каждому удаётся выбрать себе работу, чаще работа выбирает нас.
— Откуда я знаю? — вздохнул он и прошагал в прихожую. Там ждал сюрприз — высовывающаяся из вороха одежды на вешалке улыбающаяся мордашка.
— Так, это кто у нас не спит? — строго поинтересовался Данила, извлекая на свет тёплую со сна куклу в жёлтой пижамке — пятилетнюю дочку.
— Это я, это я! — радостно закричала она, обнимая его. — Папа, не уезжай!
— Как это — не уезжай? — делано возмутился он. — А кто Даше конфет привезёт?
Голубые глазки (папины!) озадаченно захлопали.
— Ну, только за конфетами, — разрешила девочка. — И возвращайся. Мы с мамой скучать будем!
Данила передал девочку в руки подошедшей жене, потянулся за курткой. Когда был уже в дверях, жена окликнула его:
— Даня!
— Что? — Он обернулся, уже зная зачем и впервые за утро чувствуя желание улыбнуться.
— А вот что…
Она подошла и, привстав на цыпочки, поцеловала его. А к другой щеке припечатала тёплые губки дочка.
* * *
Одним своим концом я упираюсь в Большой Город на северо-западе. Как ветви дерева отходят от меня просёлки и тропы, и их маленькие души питают меня так же, как я сам вливаю энергию в старую автостраду на юге.
Но по-настоящему мою жизнь поддерживает иное. То, что движется по мне взад и вперёд постоянно и быстро. Иногда я задумываюсь, понимают ли люди, идущие и едущие по моему телу, что, вступая на какой-либо путь, нельзя не оставить на нём клочьев своей души, что дороги вовсе не так безобидны, как кажется их «создателям»? Об этом могли бы догадаться те, кто проводит в пути большую часть своей жизни, но и они не догадываются…
Я знаю это точно, потому что чувствую чувствами и думаю думами всех, кто находится со мной в эту минуту. Я узнаю тех, кто появляется часто, я даже привыкаю к ним, хотя время, проводимое ими со мной, ничтожно мало. Хотя некоторые остаются надолго. Не всегда те, кого бы я выбрал сам, но мне тоже приходится терпеть. Это Закон жизни, единый для всех.
* * *
— Данила, зайди!
Иннокентий Иванович — непосредственный начальник. Ну, не совсем начальник, потому что техническая должность Данилы делала его практически автономной частью коллектива, но тем не менее с Иннокентием Ивановичем он чаще всего контактировал и его решения — неважно, принятые самостоятельно или переданные от имени вышестоящих товарищей — претворял в жизнь.
— Доброе утро! — хмуро поприветствовал руководство Данила, терзаемый дурными предчувствиями. И, естественно, они его не обманули.
— Срочно в район, — не поднимая головы от каких-то бумаг, буркнул начальник и назвал одну из самых дальних окраин, — у них там всё «полетело».
— Не в нашу сторону полетело? Может, на полпути перехвачу?
— Ты всё шутишь, — без осуждения отметил Иннокентий Иванович и наконец поднял голову. Пухлое добродушное лицо было немного виноватым. Он отлично понимал, какое это сомнительное удовольствие — гнать по скользкой декабрьской дороге часа три туда и столько же обратно, да ещё неизвестно, сколько времени уйдёт на восстановление «полетевшей» системы.
— Да там пустяк, наверное, — попытался он утешить админа. Данила невесело усмехнулся.
* * *
Мои знания о людях ограничены, я вижу их только в движении, только спешащими. Я знаю, что они не всегда заняты перемещениями по дорогам, но что они делают, кроме этого, представляю плохо: духи городов не хотят говорить с нами. Они слишком горды. Даже те, кого мы пронзаем насквозь. Дух последней жалкой деревеньки не снисходит до общения с нами.
Потому я довольствуюсь тем, что вижу, слышу, чувствую, да ещё тем, что рассказывают другие дороги. И тем, что растворено в мире…
Я живу не один человеческий век и умею чувствовать мир. Я научился читать судьбы по осенним облакам. Долгими ночами я пронзал памятью толщи времён, возвращаясь в те годы, когда у меня не было прекрасного твёрдого панциря и я намного больше зависел от помощи непоседливых людей в вечной борьбе с посланниками моих легкомысленных соседей-противников — духов полей и лесов. Я обсуждал воспоминания с теми человеческими душами, которые всегда со мной. Постепенно я научился заглядывать глубоко в трёхмерные людские тела и оценивать то, что обнаруживал там.
* * *
«Пустяк» отнял ни много ни мало — четыре часа жизни. Плюс два с половиной на дорогу. На обратный путь предстояло потратить больше — где-то на полпути его должны были нагнать ранние зимние сумерки.
С тем, что должностные обязанности не укладываются в предписанный Конституцией восьмичасовой рабочий день, Данила давно уже смирился и взял за правило на обратном пути вести машину без спешки. Каким полезным оказалось это правило, он убедился, отъехав километров на двадцать от города, когда, выбравшись на относительно ровный и прямой участок дороги, он неожиданно, среди пока ещё белого дня, заснул за рулём.
Очнулся через несколько секунд и, не успев ничего сообразить, инстинктивно ударил по тормозам.
Некоторое время сидел, вцепившись в руль, пока не восстановилось судорожное дыхание, затем открыл дверь и выбрался из машины. За краткие мгновения его сна железный конь плавно съехал на обочину, и правые колёса попали в благословенный ухаб — это его и разбудило. Трижды благословенный, потому что метрах в десяти впереди вплотную к дороге подступал один из многочисленных в этих холмистых местах овраг, отделённый от дороги лишь жалкими остатками ограждения, которые местные дорожники, видимо, считали вполне достаточными для безопасности проезжающих.
Данила вдохнул пахнущий дорогой, холодный, такой упоительно живой воздух. Достал сигареты, с неудовольствием отметив, что руки немного дрожат. Происшествие выбило его из колеи гораздо сильнее, чем ему самому хотелось думать. Испуг отступал, но его место занимала беспредельная и безысходная тоска. Рано или поздно это должно было случиться, говорил он себе. Нельзя проводить полжизни за рулём, а треть за компьютером, постоянно не высыпаться и не заплатить за это. И если он ничего не изменит, то в следующий раз, а следующий раз наступит неизбежно, он не успеет проснуться… А что он может изменить?
Он огляделся. Со всех сторон его окружала ранняя зима — стылая, мокрая, блеклая. Тёмно-серая полоса дороги, тусклый снег по обеим её сторонам на сколько хватало глаз и дымчатая полоса леса на горизонте. Он поднял глаза к небу, но и оно было серым, плотным, давящим. Ох, мама, роди меня обратно…
Он отшвырнул сигарету, потёр лицо ладонями, разгоняя кровь, потом сел в машину и решительно завёл мотор. Выхода нет и не предвидится. Значит, надо включить погромче радио и на ближайшей заправке попросить кофе покрепче.
* * *
Он был одним из тех, кого я замечаю сразу. Его душа была подобна голосу, а голос напоминал звон талых подснежных ручьёв, что стекают по моим обочинам. Душа как весенний лёд, слишком чистая и хрупкая, на мой взгляд, для человеческой жизни.
Я услышал его страх и тоску. И подумал — я могу предложить этому измученному телу отдых, этой отчаявшейся душе — поддержку, я могу предложить ему покой — то, чего в суматошном человеческом существовании почти не бывает. Эта душа могла бы стать звездой моего призрачного небосклона.
Сколько их уже вошло в мою плоть и растворилось в ней навеки! Не все, но кое-кто из лихачей, погибших на поверхности моего тела, кое-кто из их жертв, бесчисленные сонмы животных — собак, кошек, ежей, пчёл и комаров, разбившихся о ветровые стёкла мчащихся авто! Они все здесь, они живы, они — это я, и так будет до тех пор, пока вездесущие травы в своём стремлении к жизни не разломают мой асфальтовый панцирь, потому что не останется ни ног, ни колёс, способных загнать этих проныр обратно в землю. Но это будет не скоро. Я собираюсь жить долго, и так же долго может жить он — вечный путник на бесконечном пути, который я создам для него. Разве может быть что-то прекраснее?
Но между мной и моей целью было одно препятствие. Я — Дух, и мне дано знать, что в этом мире не бывает случайностей. Любое рождение или смерть предрешены заранее, и ни одно отклонение от предначертанного не остаётся незамеченным и неисправленным. Невидимая рука парит над неспокойным миром, готовая опуститься туда, где возникает угроза равновесию, и восстановить его. Я отчётливо вижу её и не решаюсь даже помыслить о нарушении Закона.
Я — Дух, и в моих силах прочесть строки Судьбы. Ему не уготована смерть на дороге. Он мог бы спать за рулём спокойно, как в постели, ибо иные Силы берегли его для иной смерти.
Но я — Дух и знаю способ обойти запрет. Каждый из людей, сотворённый по образу и подобию Бога, имеет право и на часть Его свободы, правда, лишь в отношении себя. Только самим собой имеет право распоряжаться человек, и именно этого большинство из них, по моим наблюдениям, не делает. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь. Важно иное — если он сам захочет стать моим гостем, это не будет противоречить Закону. Я просто должен его уговорить.
И зима для этого — лучшее время года, ничто не отвлечёт его, не поманит в суетный мир зеленью и бликами солнца на кварцевых вкраплениях моей асфальтовой кожи. И всё, что нужно для нашей беседы, — глухое безлюдье дороги, зажатой меж сумеречных полей, воплощение одиночества и тоски. Оно есть у меня.
* * *
Девушка возникла в луче света внезапно — одинокая фигурка на заснеженной обочине среди белых спящих полей. Она походила на старшеклассницу, путешествующую от родительского дома к бабушкиному, этакая Красная Шапочка, не боящаяся ни волков, ни людей — так нетерпеливо махала она рукой и подпрыгивала на месте в тинейджерской курточке и этой самой (точно, красной!) шапочке, натянутой по самый нос. Обычно он не брал попутчиков, но мысль о том, что это замёрзшее создание останется на пустой дороге, почему-то ему не понравилась. Через каких-нибудь лет десять и его Дашка станет такой же, подумал он, притормаживая. «Да и заснуть попутчица не позволит», — шепнуло подсознание.
— Вам куда, девушка? — нарочито строго спросил он, открывая перед ней дверь.
— Тут недалеко, — ответила она, быстро ввинчиваясь в салон, — на машине минут десять.
Осмотрелась, сдёрнула с головы шапочку и улыбнулась ему. Вблизи она оказалась гораздо взрослее, чем выглядела в свете фар, так что Данила засомневался, не нарвался ли на профессионалку, и на секунду даже пожалел о своём миссионерском порыве. Впрочем, вела себя пассажирка вполне прилично.
— Вы тоже недалеко живёте? — светским тоном поинтересовалась она, убрав за уши прямые светлые волосы, и снова улыбнулась. У неё был большой тонкогубый рот, но улыбка тем не менее получалась обаятельная.
Данила прикрутил звук радио.
— Смотря, что для вас недалеко, — ответил он и назвал областной центр.
— У-у-у, — с уважением протянула она. — А в наши края зачем?
— По работе.
— Наверное, у вас хорошая работа, — мечтательно произнесла девушка. — Много ездить — это так интересно. Новые места, новые люди… Вам нравится?
Данила пожал плечами. Как объяснить, что места, которые он посещает, и люди, с которыми встречается, для него уже не новы, что дальние поездки, так завораживающие его нечаянную спутницу, давно стали рутиной, не менее нудной и выматывающей, чем сидение в офисе? И стоит ли это объяснять?
— А по-моему — здорово, — не дождавшись ответа, продолжала девушка. — Я бы хотела всю жизнь ехать куда-то, нигде надолго не останавливаясь. И чтобы асфальт стелился под колёса, и впереди — только горизонт, и чтобы солнце вставало…
— А где брать деньги на бензин? — вернул он мечтательницу с небес на землю.
— Ну при чём здесь деньги? — Она даже обиделась на его непонятливость. — Это же мечта! Понимаете? Только ты и дорога. И ещё — свобода. Ни проблем, ни трудностей, никому ничего не должен. Только дорога и скорость…
Она вдруг взмахнула рукой и продекламировала неуклюжий стишок:
Это счастье, право же, ей-богу, — Жить в дороге, умереть в дороге!Данила поймал в зеркале отражение её худенького раскрасневшегося от возбуждения личика и невольно улыбнулся. Забавная девчонка. А в самом деле, каково это, когда в жизни нет ничего, кроме ласково стелящегося под колёса асфальта? Ничего, что так выматывает силы и сушит душу? Например, бесконечно ломающейся офисной техники. Или недовольного начальства. Постоянной усталости и ощущения песка в глазах. Проблем с деньгами, которые тают словно кусок льда под июльским солнышком. Но зато и тех, кого он любит, ради кого, в общем-то, и мотается по этим опостылевшим городам и весям, тоже, получается, нет?
— Признайся, ты и сам об этом думаешь, — шептала девушка, плавно переходя на ты, хотя познакомиться они не успели. — О свободе, о встречном ветре… Об этом нельзя не думать. Хоть иногда. Хоть раз в жизни. Ну, признайся! Скажи — да!
Она улыбалась, но в голосе звенело напряжённое ожидание, и Данилу охватило странное чувство, что этот разговор — не шутливая болтовня случайных попутчиков, что от него что-то зависит, что-то очень важное… ради чего стоит забыть о вежливости и законе гостеприимства, призывающем во всём уступать гостю.
— Девушка, — серьёзно ответил он, — я думаю, для счастья умирать в дороге не обязательно. И вообще, для счастья лучше не умирать.
Она не шевельнулась, но внутренне как бы отстранилась от него, разочарованная, он ясно ощутил это. Не будь Данила совершенно уверен в правильности своих слов, то, пожалуй, почувствовал бы себя невежей, обидевшим ни в чём, кроме креативного мышления, не повинную пассажирку.
— Жаль, — холодно произнесла обиженная и велела: — Вот здесь остановите.
— Здесь? — удивлённо переспросил он. По обе стороны шоссе тянулись точь-в-точь такие же смутно белеющие в сумраке пустые поля, как и те, среди которых он подобрал эту странную девицу. Ни намёка на жильё. Да и десяти минут, о которых она говорила, кажется, ещё не прошло.
— Тут тропинка есть, — пояснила она, верно истолковав недоумённую интонацию его вопроса. — Я доберусь.
Выйдя из автомобиля, она не свернула сразу на свою потайную тропинку, а подождала, пока он отъедет, поэтому Данила не видел, куда она пошла. Пошла ли вообще.
Ему казалось, что он спиной чувствует ждущий пристальный взгляд, и от этого ему всё больше становилось не по себе.
Что за день. Нервы ни к чёрту.
* * *
Она погибла в автокатастрофе пять лет назад, и с тех пор она часть меня. Ценная, красивая часть. При жизни она, кажется, пела в каком-то ансамбле, так это называется у людей, но не в этом дело. Дело в том, что она и в самом деле любила дорогу… любила меня, и две строчки, которые она прочитала, были когда-то написаны ею. Потому я и доверил ей почётную миссию быть моим голосом.
Никто из сотен и тысяч моих душ не смог бы говорить лучше. И не её вина, что он не станет моим сегодня.
Люди живут быстро. И на протяжении жизни их крутит, и тянет юзом, и переворачивает, как въехавшую на полной скорости на скользкий участок машину. Однажды может случиться так, что те, кто ждёт в Большом Городе на северо-западе, исчезнут за поворотом его собственной жизненной дороги. Они исчезнут, а промозглые зимние сумерки останутся, и давящая усталость останется, и серая дорожная безысходность, не скрашенная уже ничьим дальним теплом. И тогда наш разговор может закончиться иначе. Я подожду.
Я — не человек. Мне некуда торопиться.
Комментарии к книге «Дух дороги. Сборник рассказов», Светлана Юрьевна Елкина
Всего 0 комментариев