Марина Клингенберг Чертик и Тополь
К полудню большая пыльная площадь, наконец, более или менее освободилась от толпы народа, который хлынул сюда с раннего утра. День выдался неожиданно жаркий, и даже любопытствующие не выдерживали палящих лучей солнца. Они разбрелись кто куда; остались только самые стойкие, а таких было не так много. Городок постепенно отходил от шокирующих известий и возвращался по домам, нагруженный впечатлениями и, уж конечно, ужасающим количеством сплетен. Тут и там слышалось:
— Его наконец-то поймали! Да-да, поймали! Я сам его видел.
— И я видел. Сидит себе за решеткой. Такой спокойный, аж жутко становится!
— Говорят, что он куда больше народа погубил, не только ту несчастную семью.
— А я слышал, два года назад он участвовал в тех разбоях на окраине, помните?
— А я уверен, что ту войну тоже он развязал.
— Ну, это вряд ли: он тогда был совсем ребенком.
— Такой и ребенком может!
— Завтра утром казнят. И поделом!
И так далее, и так далее. Все передавали друг другу одно и то же, приукрашивали историю своими собственными взглядами на вещи и придуманными деталями. Зарождались жаркие споры о том, что есть истина, а что нет. Но все были едины в одном: люди очень радовались тому, что преступник так скоро пойман и теперь уже никому не сможет причинить вреда. Исполнения приговора ждали с нетерпением и злорадством, но злорадства могло быть в тонну больше, если бы на вечер не был назначен ежегодный праздник. Его, пожалуй, ждали с куда большим нетерпением.
Возможно, поэтому, а, возможно, люди просто удовлетворились справедливым решением судьи и поспешили заняться куда более важными делами, но возмущение с толпы довольно быстро спало. Только проходя по площади мимо заядлых преступников, выставленных в клетках на всеобщее обозрение, тот или иной человек еще отпускал какую-нибудь яростную или едкую фразу. В остальном народ решил поберечь силы и нервы для грядущего праздника. Все равно пойманный убийца ни на кого толком не реагировал, и его невозмутимое лицо, обрамленное нечесаными черными волосами, людям очень скоро наскучило. А некоторых и всерьез испугало. Даже пошел слух о том, что в клетке сидит сам дьявол.
Именно это жители и сказали светловолосому юнцу, когда тот поинтересовался, как ему найти преступника, пойманного вчера вечером. Но чужеземец, только прибывший в город, чему-то радостно улыбнулся и все равно попросил указать ему дорогу туда, где держат заключенных.
— Путь недолог, — сказал человек, особенно ретиво осуждающий убийцу. — Он сейчас на площади. Ждет за решеткой своего часа. Его приговорили к смерти. Это справедливо!
— Справедливо, конечно, — согласился юноша.
— Хочешь посмотреть?
— И посмотрю. Только на живого. На мертвого, как ни крути, не получится. У меня страшно мало времени.
И, поблагодарив гражданина, он направился к площади, оставив после себя довольно странное впечатление. Шутка ли, тратить драгоценное время на подобное!
— Вдруг он его сообщник, — пустил сплетню один.
— Не может такого быть! — возразил другой.
— Очень красивый, а тот грязный и растрепанный весь, — вставила ценную мысль какая-то женщина.
— Тратить время на него!
— Молодой просто еще, глупый.
Так сплетня о сообщнике умерла, полностью даже не родившись. А ничего не подозревающий «дьявол» тем временем с максимальным комфортом развалился на полу клетки и недвижимым взглядом созерцал потолок. Ему предстояло многое обдумать, как полагается перед смертью, только вот у него это никак не получалось. Голова оставалась совершенно пустой, если не считать горькой радости от того, что жалкое существование, наконец, заканчивается, и за свои деяния больше не придется нести ответ.
«Ты признаешь, что убил их?» — спрашивал судья буквально несколько часов назад.
Он только пожимал плечами и сухо отвечал «да», к великому возмущению наблюдающих за судом людей. Он думал о том, что от него ждали раскаяния, и, должно быть, он действительно его чувствовал — ведь он никогда не хотел убивать, ни единой похожей мысли никогда не возникало в его разуме. Только вот беда — он совсем забыл, на что похоже раскаяние и как его нужно выражать. Он уже давно почти ничего не чувствовал. Словно заблудился в темном лесу: существовал, а не жил. Пытался найти дорогу обратно к жизни, но не смог… Жаль убитых в драке людей, но на что похоже раскаяние, он так и не вспомнил. Будто и тогда, до приговора, не было никаких мыслей. Может, их действительно не было. Если подумать, кто он вообще такой? Никто. Только на его тюрьме табличка, на которой обычно значилось имя, пустовала. Столь долго он бродил по округе, а его имени так никто и не вспомнил.
Солнце поднялось еще выше, раскалив железную клетку до поистине адской температуры. Но заключенный только недовольно поморщился и даже не подумал сдвинуться с места, все равно это было бесполезно. Он только закрыл глаза и стал подумывать о том, чтобы провалиться в дрему — глядишь, время пролетит быстрее. Но едва заманчивая мысль пришла ему в голову, льющийся сплошным потоком солнечный свет кто-то загородил. Должно быть, вернулись глазеть жители города, — лениво подумалось заключенному. Он был сыт этим по горло и потому не захотел открывать глаза.
Через секунду до него донесся тихий говор. Говорил охранник, которому было велено следить за тем, чтобы заключенный в клетке особо не бесновался, а жители не рисковали и не просовывали руки сквозь прутья решетки. Совсем как в зоопарке, с той только разницей, что львы и волки не умеют как следует говорить. Так что не было ничего удивительного в том, что диалог между охранником и неведомым гостем звучал так:
— Это не самая лучшая идея. Он опасен.
— Я осторожно! Только поговорю немного.
— Нельзя с ним говорить! Да и не станет он.
— Ну на минуточку. Можно? Ой, а почему на табличке имени нет?
— Так его и нет.
— Глупости какие! Ну конечно же, есть.
Теперь до заключенного донесся шорох — видимо, говоривший подошел вплотную к клетке. Любопытство взяло верх, и преступник медленно приоткрыл глаза, на всякий случай всем своим видом показывая, что он недоволен нарушением своего покоя. Но гостя это совсем не смутило.
Держась обеими руками за прутья решетки, он заглядывал в клетку возбужденно сверкающими голубыми глазами. Несмотря на вполне взрослый возраст, стриженные золотистые волосы придавали ему совсем невинный вид, и радостная улыбка очень шла этому облику — чувствовалось, что она частая спутница этого юноши, так бесстрашно и вместе с тем безрассудно заглянувшего в тюрьму опасного преступника. Вдобавок к этому, он почти счастливо выпалил:
— Привет, Чертик!
Тот, кого назвали Чертиком, оторопело уставился на него — на такие наглости зеваки еще не пускались. И не то чтобы он разозлился, нет. Смешное слово не задело, а наоборот, как-то очень тепло, но вместе с тем больно опустилось на душу и окутало ее странным волоком. Чувство было необычным, и очень скоро заключенный вместо него ощутил довольно сильное раздражение.
— Ступай своей дорогой, — огрызнулся он.
— Как так? — искренне удивился незваный гость. — Ты меня не узнаешь? Да ведь я — Тополь!
— С чем я тебя и поздравляю, — еще больше разозлился заключенный. Он даже приподнялся на локте, чтобы наградить нарушителя спокойствия сердитым взглядом. — Своих собратьев ищи за площадью, а меня оставь в покое.
Представившийся Тополем оглянулся и в некотором недоумении смерил взглядом ровный ряд чахлых тополей, доживающих свой век у выхода с площади. Потом он вновь прижался к решетке. Улыбка его осталась приветливой, но теперь в ней появилась едва уловимая грусть.
— Так я и думал — ты совсем меня не помнишь. А ведь ты был совсем не таким, Чертик! Зачем ты убил людей? Заблудился ты!
Заключенный не ответил. Тополь продолжил:
— Вот ты убил, а завтра тебя казнят! — заявил он с капризным выражением лица, словно речь шла не о человеческой жизни, а о безвозвратно упущенном десерте. — Отрубят голову, только тебя и видели.
— Слушай-ка, ты, — приговоренный снова откинулся на пол и хмуро уставился в потолок. — Если ты родственник убитых, то приходи завтра сюда и злорадствуй себе на здоровье. А сейчас оставь меня в покое. Не поверишь, но мне бы хотелось провести свой последний день в тишине. Так что проваливай.
Не в меру жизнерадостный юноша немного помолчал, серьезно глядя на него. Потом, вздохнув, сказал:
— Хорошо, я уйду. Но пусть ты меня и не помнишь, мог бы ты мне кое-что пообещать? Сделать кое-что… Для меня.
Заключенный недовольно покосился на него. Но ему стало интересно, какую просьбу может исполнить человек, запертый в клетке среди пыльной площади, и он буркнул:
— Если это поможет тебе исчезнуть, почему бы и нет. Ну?
— Ты же знаешь, что вечером здесь будет большой праздник. Тебе, должно быть, не хочется, но заключенных по желанию выведут на него посмотреть. Даже, наверное, будут настаивать — на нем же должны быть все. Вообще, я приехал сюда, чтобы спеть здесь песню. Можешь согласиться и выйти послушать? Я тебя очень прошу!
Приговоренный задумался. Глупые речи радостного паренька ему пришлись совсем не по душе, но он был прав — настаивать будут. Так стоит ли трепать себе нервы. Возможно, лучше последний раз взглянуть на проклятый праздник. Но что ему до какой-то песни?
— Ты будешь петь что-то оскорбительное? — пришло ему в голову логичное объяснение всего происходящего.
— Ну зачем ты так! — укорил Тополь. — Нет. Я тебе зла не желаю. Ты ведь мне ничего плохого не сделал.
— Ладно, я подумаю, — коротко бросил он. — А сейчас проваливай уже. Я хочу спать.
— Я буду ждать тебя, Чертик! — воскликнул Тополь и, резко повернувшись, побежал через площадь.
— Эй, стой! — остановил его окрик заключенного.
Тополь обернулся.
— Откуда ты меня знаешь? — хмуро спросил окрещенный Чертиком.
Юноша улыбнулся, сделал какой-то странный жест рукой — словно бы провел дугу из макушки своей головы, — и был таков. Даже охранник, внимательно наблюдающий за развитием событий, удивился такой скорости беглеца.
— Ненормальный какой-то, — проворчал себе под нос заключенный.
Оставшись, наконец, в жалком подобии одиночества, он закрыл глаза.
— Мальчишка прав, — увидев, что нашумевший убийца умеет быть вполне мирным, осмелел охранник. — Будут настаивать.
Но разрушить иллюзию уединения ему не удалось. Заключенный предпочел его не услышать.
Он погрузился в свои мысли, размышляя о необычном посетителе. Действительно ли странный парень признал в нем старого знакомого? «С такими мозгами мог десять раз перепутать», — мрачно решил про себя заключенный. Но некто Тополь все равно никак не желал оставлять его разум.
Приговоренный попытался вспомнить, знал ли он его прежде. Нет, в последние годы такого фрукта ему точно не попадалось — уж он бы непременно запомнил, такие чудаки забываются с трудом. Да и провел он большую часть своей сознательной жизни в одиночестве. Только местные проходимцы порой завлекали его в свои темные компании. Ему они не нравились, но их явно привлекал его устрашающий вид. Они искали защиты от таких же проходимцев, и он никогда не мог отказать, хотя неизменно спешил уйти. Должно быть, из-за этого все и обернулось таким вот образом.
Но среди подобных людей светловолосые юнцы с широченной улыбкой ему не встречались. Может, дело было раньше? Возможно, они были знакомы в детстве? Он приложил все усилия, чтобы вспомнить те времена, когда был ребенком. Но, как он ни старался, ничего толком не вспомнилось. Только неизменный свет перед глазами, выхватывающий из темноты высокую траву окрестных полей. В высшей степени странное и бесполезное воспоминание. Но радостное «Чертик!» Тополя почему-то так хорошо с ним вязалось — точь-в-точь такое же странное и бесполезное явление… Как жаль, что он не остался таким вот ребенком, у которого и вспомнить себя толком не выходит. Ну почему все дошло до такого? Почему жизнь не вышла светлой и правильной?
В какой-то момент он и впрямь заблудился. По каким-то причинам все пошло не так, как могло пойти. Заблудился…
Солнце продолжало палить до самого вечера. Лишь к сумеркам оно сжалилось над окружающими, и, напоследок поливая землю багровыми лучами, даровало робкое тепло взамен беспощадной жары. Люди, однако, не спешили показываться на улице. Они успели до поры до времени позабыть о таком будоражащем событии, как поимка опасного убийцы, и усиленно готовились к предстоящему празднику. Наряжались простые жители, высыпались перед торжеством маленькие дети, готовились к выступлениям артисты и просто те, кому хотелось этим вечером отличиться. На площади начались серьезные приготовления — ее полили водой, основательно прибив пыль, и с впечатляющей скоростью стали сколачивать уже готовые части большой сцены. Начинали тащить свой товар многочисленные торговцы, ничуть не расстраиваясь, что сегодня им придется раздавать апельсины, персики, хлеб, вино и сладости совершенно бесплатно. Наученные опытом скупцы уже давно приспособились обходить это условие. Они с нетерпением ждали праздника и, конечно, немалой прибыли. От некогда сердечного, полного людской доброты праздника только и осталось, что музыка и песни, да всеобщая радость от них.
Клетки с заключенными отодвинули подальше — все равно следующим утром им предстояло опустеть. Запертые реагировали на всеобщую возню кто как. Один весь извелся от тоски, другой сидел в глубокой задумчивости и время от времени чему-то ухмылялся — у него разве что не на лбу было написано, что он планирует побег при первой же возможности. А возможности, когда их выведут из клеток полюбоваться на праздник, уж конечно, будут!
Один Чертик не обращал ни на что внимания. Он все лежал на спине и смотрел в потолок, размышляя, почему он вдруг стал Чертиком, и как с этим связан постоянный свет перед глазами — единственное воспоминание детства.
«Заблудился ты», — сказал ему неизвестно откуда и зачем взявшийся юноша по имени Тополь.
А ведь он и впрямь заблудился. Но откуда незнакомцу об этом знать? Неужто у него это на лбу написано? Как у дурачка в соседней клетке, невольно вещающего о планах на побег всем, бросившим на него взгляд. Да и не зря странный Тополь сделал непонятный жест рукой.
Думая об этом, Чертик невольно повторил это движение. Пальцы немедленно уперлись в особенно жесткую прядь, затерявшуюся среди куда более мягких волос. Он в задумчивости дернул ее, но не почувствовал ни малейшего признака боли. Прядь была какая-то странная. Будто бы и не прядь вовсе.
— Ты пойдешь на праздник? — вернул его к реальности голос охранника. — Они настаивают.
Чертик ответил не сразу. В голове само собой всплыло радостное лицо Тополя. Ему совсем не хотелось смотреть на беззаботное веселье взбалмошного люда, но во всем происходящем было что-то странное и даже интересное. Почему незнакомому пареньку захотелось поделиться с ним своей песней, если в ней и впрямь нет ничего оскорбительного? Терять было нечего. На душе и так паршиво, хуже быть просто не могло.
Он поднял взгляд. Перед его клеткой стоял не только охранник. Их было несколько, многие серьезно вооружены, и среди них — один из начальников города.
— Пойду, — мрачно бросил заключенный.
Дверь отперли, выход заслонили, и стражи бросились на него. Они тщательно сковали ему руки и ноги. Попутно доблестные охранники на всякий случай несколько раз ударили его кинжалами в ножнах. Но он и не думал сопротивляться.
После того, как все убедились, что он не может никому причинить вреда или убежать, его объединенными усилиями вывели из клетки.
— Чертик, — сказал глава города, вытаращив на что-то глаза.
Заключенный резко обернулся и посмотрел на свою тюрьму. Ему пришлось закусить губу от раздражения и гнева — на ранее пустой табличке было тщательно выведено угольком: «Чертик».
Охранник отрапортовал начальнику, что сюда приходил странный паренек, и именно он умудрился проделать это незаметно для всех, включая него. Страж извинился за свою невнимательность, но глава добродушно спустил ему это и даже посмеялся над отчаянным юнцом, так неразумно играющим с жестоким убийцей.
А Чертик с досадой подумал, что теперь он и впрямь Чертик. Ведь не может же врать надпись на его клетке?
На площади было уже полным-полно народу. Все веселились, как могли; со сцены доносилось пение. В темнеющее небо то и дело взлетали многочисленные огни. Вечер был очень темный и теплый. Но, несмотря на всепоглощающую радость в этот самый главный праздник маленького городка, все приходили в себя, мрачнели и отступали, когда сквозь толпу вели скованных заключенных.
Их без приключений проводили почти к самой сцене, где оставили в окружении вооруженных охранников. Кто-то еще норовил подобраться поближе к преступникам, чтобы отпустить злую реплику, но вскоре все утихомирились. На сцене пели песни и танцевали, музыка не останавливалась ни на минуту, ей перечили разноголосый говор и радостные крики. Души сами собой преисполнялись задором и счастьем. Даже заключенные вскоре перестали хмуриться и искать пути спасения. Завороженные происходящим, они вполне спокойно наблюдали за представлениями. Им тоже было хорошо.
Только один Чертик стоял, опустив под тяжестью цепей скованные руки и старательно отводя взгляд куда-то в сторону. На него все еще смотрели люди. Он был чужим в этой толпе, и никак не мог стать своим. Он отличался даже от других приговоренных. Ему хотелось только одного — чтобы все поскорее закончилось. Он уже жалел, что согласился выйти. Даже если кто-то настаивал.
И вот так, когда, не обращая внимания на веселую музыку, он со всей прилежностью отводил взгляд, ему вдруг приглянулся человеческий силуэт. Сперва он не понял, почему, но какие-то причины, вероятно, были. Ведь из огромной толпы не ищущий приюта взгляд уцепился именно за этого человека.
У него были длинные серебряные волосы. Именно серебряные. Не имеющие ничего общего с сединой, они спадали почти до пят. За ними с большим трудом можно было разглядеть фигуру в свободных одеяниях. Этот странный человек стоял в ровных рядах тех, кто неотрывно взирал на сцену. Он был не так уж далеко от Чертика, но на него почему-то никто не обращал внимания. Но как же можно не обращать внимания на человека с длинными серебристыми волосами.
Подумав об этом, заключенный Чертик вдруг поймал себя на мысли, что и он смотрит на человека не поэтому. Было тут нечто другое. Странное и неуловимо знакомое, холодящее душу приятной дрожью. И вместе с ней слабо думалось о Тополе. И о его жесте. И о том, как…
Взгляд Чертика вдруг окончательно остановился. Он вспомнил себя! Себя, но в очень давнюю пору. Когда-то он действительно был ребенком и бродил по окрестным полям. И перед его глазами неизменно сияло облачко света. Да ведь при нем всегда был фонарик, как он мог забыть? Жесткая нить дугой нависала над его головой, держа перед глазами маленький огонек. Никто тогда не понимал, как это может быть, и его обходили стороной. Зато иногда ночью на фонарик слетались светлячки — это было забавно. А самое приятное, с таким проводником невозможно заблудиться. Ведь он всегда был с ним, освещая ему путь. И все было хорошо.
Приговоренный вдруг с большим трудом одумался, но всего лишь на мгновение. Что это он вспоминает, свое детство или какой-то дикий сон? Нет, он вспомнил точно — у него на голове был фонарик.
— Твой приятель, — сказал ему охранник.
Чертик посмотрел на сцену. Туда с сияющей улыбкой выбежал Тополь.
Он помахал ему — именно ему, здесь ошибиться было невозможно. А потом одарил взглядом всех и сразу и, как и было обещано человеком, объявляющим выступления, запел чистым и красивым голосом. Толпа одобрительно покрикивала и прислушивалась к замечательной песне. И только один человек лишился дара речи и окончательно рухнул в пучину собственных воспоминаний, похороненных под многолетним грузом боли одиночества.
Само собой, это был Чертик. Ему казалось, Тополь пел ему… И Тополь действительно пел ему.
Однажды забывшись, Я во тьме заблудился. Страх охватывал душу легко. Но сияли звезды в темноте, И шептали…Когда-то давным-давно, кажется, целую тысячу лет назад, уединение маленького Чертика разрушилось приходом еще более маленького Тополя. Поздним вечером мальчик заплутал по дороге домой, и пошел, как на путеводную звездочку, к мерцающему во тьме облачку света. Каково же было его удивление, когда это облачко оказалось огоньком на голове Чертика. Но Тополь нисколько не испугался этой странности, а пришел в искренний восторг. На протяжении всего пути до дома Тополя, куда его взялся проводить Чертик, он, не умолкая ни на минуту, восхищался огоньком, на который слетались светлячки. Очень скоро света стало так много, будто была не глубокая ночь, а вот-вот готовился наступить рассвет.
С тех пор Чертик почти никогда не бродил по полям один. К нему постоянно приходил Тополь. Он легко находил его по фонарику на голове, хотя у Чертика и мысли не было прятаться.
Ему нравилась неизменная улыбка Тополя. Ему хотелось постоянно видеть его рядом с собой.
В чудесном сне Мне слышался голос тихий твой. Он звал меня домой…— пел себе Тополь, будто бы не обращая внимания на воспоминания Чертика. Конечно, любому подумается, что память человека открывается только своему хозяину, но это был особенный вечер. Праздничную площадь окутало невидимой паутиной, и Чертику, стоящему в ее центре, казалось, что все вокруг прекрасно видят забытые картины, проносящиеся перед его глазами.
Самое удивительное заключалось в том, что так оно и было. Только узелками призрачных нитей прошлого были не все вокруг, а всего трое. Один пел свою песню, возрождая в другом почти убитую безысходностью память, третий молча наблюдал… Но его присутствие пока еще было тайной для Чертика.
Вспоминаешь звездный дождь? Наше обещание все еще живет…В ту ночь Тополь первым со всех ног бежал на самый высокий холм. Его радостный смех звенел на всю округу, в глазах отражались бесчисленные огоньки, то и дело срывающиеся вниз. Чертик едва успевал карабкаться за ним на крутой склон. Ему уже доводилось видеть звездопад, и потому он не тонул в восторге, несясь навстречу ночному чуду. Куда больше его беспокоило то, что забывший обо всем Тополь может оступиться и больно упасть.
Но, к счастью, этого не произошло. Мальчик забрался на самый верх, и, раскинув руки в стороны, затаил дыхание. Звезды одна за другой оставляли за собой длинные мерцающие следы и исчезали с глаз… Это было удивительное, прекрасное зрелище. Чертик, догнав Тополя, тоже поднял взгляд на ночное небо, теряющее свои бесчисленные огни. Глаза его были задумчивы, в них сквозило недоумение — он как будто пытался спросить небеса, как они умудрились так прочно завладеть вниманием Тополя, и не могут ли они поделиться этим секретом. Казалось, что это зачарованное созерцание падающих звезд будет длиться вечно.
Когда-нибудь звездопад снова начнется, и Тополь непременно посмотрит на него, как смотрит сейчас. А вот будет ли рядом Чертик — неизвестно. Ему очень, нестерпимо хотелось быть.
— Я загадал желание! — заявил вдруг Тополь. — Когда падают звезды, надо обязательно загадывать желание. Тогда оно исполнится.
— Что ты загадал? — спросил Чертик.
— Не скажу. А то может не исполниться. Я пока не вижу ни одного ангела, исполняющего мое желание, — Тополь обиженно надулся на нерадивого исполнителя людских желаний, но почти тут же расплылся в улыбке. — Вот бы мне поймать звезду! Тогда бы оно точно исполнилось!
Тополь, сделав шаг вперед, изо всех сил вытянул руки и попытался словить хоть одну звездочку. Чертику очень захотелось, чтобы ему удалось, и его друг обрадовался еще сильнее. Но, увы, все звезды почему-то пролетали мимо, несмотря на усердие Тополя.
Тогда Чертик решил:
— Я поймаю тебе звезду, раз ты так этого хочешь.
Тополь удивленно посмотрел на него. А Чертик выступил вперед, подпрыгнул, схватил что-то рукой и с видимым усилием дернул вниз. Ни боли, никаких других ощущений — но вот его фонарик оторван и светящимся шариком покоится в его ладони.
Чертик, улыбаясь, протянул добытую «звезду» Тополю. Фонарик коснулся его пальцев, и лицо мальчика озарилось самой восторженной и счастливой улыбкой, которую когда-либо приходилось видеть Чертику.
Звездный дождь! — помнишь ангела слова? Помни их — навсегда, навсегда…Нет, Чертик не услышал ни единого слова или даже звука. Но что-то словно ударило его, он резко обернулся… И успел увидеть среди падающих звезд нежную улыбку призрачного силуэта, почти тотчас растворившегося в воздухе. Длинные белые одеяния и копна длинных-длинных серебряных волос — вот и все, что удалось увидеть Чертику.
— Теперь мое желание просто обязано исполниться! — отвел его подальше от изумления голос Тополя. — Спасибо тебе большое, Чертик! — он будто и не заметил, что фонарика на голове друга больше нет. — Ты случайно не видел ангела?
— К-кажется, видел, — неуверенно вымолвил Чертик, вспоминая призрачный силуэт.
— Да, я тоже думаю, что ты видел, — серьезно кивнул Тополь.
Он взял Чертика за руку и, радостно смеясь, понесся вниз по склону.
В следующий раз Тополь пришел на поле не ночью, как обычно бывало, а ранним вечером. Он сказал, что они с Чертиком долго не увидятся. Теперь Тополю придется быть далеко-далеко отсюда, но он обязательно вернется при первой же возможности. Оказывается, он знал об этом и раньше, просто не хотел верить и до последнего надеялся, что все будет иначе. Вот такими были последние слова, которые услышал от него Чертик… Тополь отправился в это загадочное «далеко-далеко», а он снова бродил по полям один.
Теперь же, забывшись, Во тьме ты заблудился. Страх не тронет забытой души…Да, теперь не оставалось сомнений, что он именно заблудился. По-другому просто и быть не могло — ведь он отдал фонарик Тополю. Путь больше ничего не освещало, и в темноте Чертик сбился с дороги.
Теперь он вспомнил, как день за днем, месяц за месяцем, год за годом брел в никуда. К нему больше не слетались светлячки, и даже если бы Тополь вернулся, он не смог бы найти своего друга. Как? Ведь во тьме не светил путеводный огонек. Теперь он светил в неизвестной стране Далеко-Далеко. Он светил в ладонях Тополя, свято верившего, что это — упавшая с неба звезда, исполнившая его желание.
Эти мысли постепенно угасали в сознании Чертика вместе с надеждой, что когда-нибудь Тополь вернется. Он потерял свою тропинку, а с ней потерял и память. Он просто шел, шел, шел. Шел при свете дня, шел в темноте, ничего вокруг не видя, спотыкаясь и падая. Так, однажды, он вышел к городу. Здесь ночные улицы освещались огнями. Здесь было что-то близкое, знакомое душе, истощенной бесплодными поисками хоть какой-нибудь тропинки. Канули в небытие те времена, когда все было легко и просто, когда путь освещал фонарик.
Чертика растрогали ожившие воспоминания. Интересно, подумал он, а где был все это время Тополь? Почему вернулся только сейчас? Или все это бред, какая-то волшебная песня, заставляющая воображать невесть что?..
Вспоминаешь звездный дождь?— еще раз спел Тополь и умолк. Теперь играла только музыка. А певец смотрел на Чертика с грустной надеждой. Его тревожный взгляд миновал вооруженных охранников и замер. Он будто спрашивал — «Ну же, ты помнишь? Помнишь?»
Чертик улыбнулся. Это было так необычно для него, но он даже не обратил внимания на забытые ощущения. Заключенный, вновь обретший имя, поднял скованные руки и сделал такой же жест, как Тополь недавно — провел дугу от макушки. Теперь он знал, что среди длинных черных волос затерялся тот жгутик, на котором некогда висел фонарик. Или все-таки нет? Что ж, теперь Тополь наверняка даст ему знать о правдивости вернувшихся воспоминаний. Вот он увидел его жест… И счастливо улыбнулся. Музыка повторила свой круг.
— Наше обещание все еще живет! — радостно запел, почти прокричал Тополь, вскидывая руку к темному небу. И тут Чертик заметил, что в ней что-то сверкнуло. Но многочисленные зрители ничего не заметили — их словно вообще не было здесь, хотя крики и говор говорили об обратном.
Никто не проследил взглядом за шариком света, который Тополь бросил вперед. Стражники не отреагировали, когда в скованные руки Чертика мягко приземлился маленький огонек. Едва коснувшись его ладоней, он рассыпался в пыль…
— Помнишь ангела слова? — пропел Тополь с заговорщицким видом.
И Чертика, совсем как тогда, на холме, что-то резко толкнуло. С бешено колотящимся сердцем он метнул взгляд на человека с длинными серебряными волосами. Теперь он стоял вполоборота к Чертику, скосив на него взгляд и виновато улыбаясь. В следующий момент он растворился в воздухе, будто его никогда и не было здесь.
Помни их — навсегда…* * *
Следующим утром все последствия гуляния убрали, и невозможно было поверить, что ночью здесь проходило такое волшебное празднество. Пыльная площадь вновь стала пыльной площадью, и хранила в себе не музыку и огни, а приглушенный злорадный говор и куда более мрачные сооружения, нежели сцена. Двое приговоренных уже успели их посетить; оставался только Чертик. Долго ждали его люди, пылая огнем ненависти и скорби. И вот, наконец, его повели через площадь.
Его руки, как и на празднике, были опущены под тяжестью оков, но даже толпа заподозрила нечто неладное, глядя на него. Он не выглядел невозмутимым и безразличным ко всему, как вчерашним утром на суде. В нем не было ни печали, ни страха — ничего, что так надеялись увидеть жаждущие отмщения люди. Лицо приговоренного было спокойно и… счастливо. Лишь крохотная толика грусти была в этом счастье: он жалел, что нельзя еще раз увидеть улыбку Тополя. Его не было в этой собравшейся толпе.
Но перед тем как сделать последний шаг навстречу своей смерти, Чертик обернулся и бросил взгляд за стены города. Туда, где, был уверен он, на том самом холме, с которого они когда-то наблюдали звездопад, сидел Тополь и с улыбкой ждал, ждал… Чего? Это было загадкой для Чертика. Но он на всякий случай улыбнулся, надеясь, что если Тополь и холм этого и не увидят, то хотя бы почувствуют. Он был так благодарен им за вернувшиеся воспоминания и воцарившийся мир в душе.
С легким сердцем он шагнул вперед, отдавая себя в распоряжение палача.
* * *
Темнота рассеялась так же внезапно, как и наступила. В голове смешались самые разные, но такие близкие друг другу картины — темная ночь, падающие звезды, праздничная музыка. Однако все это меркло и бледнело по сравнению с фонариком, весело светившим прямо перед глазами.
Чертик вздрогнул и вскочил на ноги. Трава зеленого поля доставала ему до пояса — нетрудно догадаться, что ему не больше восьми лет. Но что же это? Неужели и праздник, и казнь, и вся его жизнь были сном?
— Чертик!
Чертик обернулся. В свете огонька он увидел маленького Тополя.
— Как я рад, что мы снова вместе! — радостно улыбнулся тот. — И звездочка снова с тобой. Я больше не заберу ее, и не проси! Ты совсем без нее не можешь, — щелкнул он по фонарику.
Ощущение было престранным, и Чертик отчего-то залился краской.
— Я… я не понимаю… — пробормотал он.
Тополь рассмеялся звонким, счастливым смехом.
— Да ведь ангел исполнил мое желание! Но оно бы не исполнилось, если бы ты меня не вспомнил. А ты вспомнил, да еще как!
Крепко сжав руку Чертика в своей ладони, он с самым довольным видом пошел вперед, с ненужным усердием прорываясь через заросли травы и смеясь светлячкам, которые слетались на сияющий во тьме огонек. Растерянный Чертик, не сопротивляясь, шел следом. Сердце гулко колотилось. Он совсем не понимал, что происходит, и боялся поверить вдруг наступившему чуду.
Тополь обернулся к нему и, заметив его растерянность, остановился.
— Теперь все будет хорошо, — сказал он. — Ты больше не заблудишься и не забудешь меня, правда?
— Не забуду… — пробормотал Чертик. — Тополь… А что за желание ты загадал? Ведь если оно исполнилось, ты можешь сказать.
— Конечно, могу! — воскликнул Тополь.
Он снова пошел вперед, ведя его за собой. Только на подступах к давно знакомому холму он вновь обернулся и, сияя улыбкой, сказал:
— Я просто хотел, чтобы мы всегда были вместе.
И они наперегонки побежали вперед.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Чертик и Тополь (СИ)», Марина Клингенберг
Всего 0 комментариев