«Нужным быть кому-то (СИ)»

Нужным быть кому-то (СИ) (fb2) - Нужным быть кому-то (СИ) 1135K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Надежда Михайловна

Михайловна Надежда Нужным быть кому-то

1

В третий раз проходя по этому Ананьевскому переулку, Валентина про себя чертыхалась — согласилась на свою голову помочь бабе Тане, вот и искала эту фирму «Полет» уже сорок минут.

Баба Таня, добрейшей души старушка, слезно просила помочь, ей срочно надо было отвезти документы в эту фирму, а совсем не ходят ноженьки.

Валя, естественно, пошла ей навстречу, тем более, что документы просто надо было передать под расписку.

Переулок, застроенный домами прошлого века, был пустынным. Похоже, что жителей в этих домах не было, одни офисы, вот и спросить не у кого.

И Валя решилась — зашла в шикарный холл какого-то там общества «Святогор», увидела торопливо шедшего к ней охранника.

— Женщина, что вы хотели?

— Мне бы узнать, где в этом переулке фирма такая — «Полет»?

Он начал объяснять, затем, глянув в огромное окно, увидел, как подъезжает роскошное авто, торопливо договорил, куда идти, и вытянувшись в струнку с подобострастной миной на лице, пробормотал:

— Уходите скорее!

Развернувшись, Валентина шагнула к выходу, и тут на неё налетел быстро шагавший и говоривший по телефону, злющий мужик. Налетев на неё, взмахнул рукой с телефоном и попал ей по носу.

Боль была адская, и Валя вскрикнула:

— Дебил, смотри куда прёшь!

Мужик притормозил, с недоумением глянул на неё и, бросив следовавшим за ним двум крупным ребяткам:

— Игорь, разберись! — полетел дальше, ругаясь на кого-то в телефон.

Из носа текла кровь, и едва видя выход сквозь набежавшие слезы, она быстро выбежала в огороженный низкой оградкой дворик, увидев неподалеку возле кустов лавочку, села на неё. Задрав повыше голову, попросила выскочившего за ней охранника:

— Мне бы лед не помешал!

Тот кивнул:

— Немного подождите!

— Вот, блин, съездила в Москву, синяк будет, и нос как слива станет! — подумала она и тут услышала детский голосок:

— Большая, а ревешь!

— Да не реву я, они сами бегут.

— А чего голову так держишь?

— Да какой-то дебил налетел на меня вон там и телефоном по носу заехал, разбил нос, вот и приходится голову вверх поднимать, чтобы кровь перестала идти. Не будешь же идти по городу с разбитым носом.

— А-а-а, тогда понятно, — протянул мальчишка.

Скосив глаз, Валя увидела небольшого, худенького, взъерошенного как воробей пацаненка, лет 8–9, странно как-то одетого: из продранных джинсов выглядывали тощие, синюшные коленки, футболка была в каких-то монстрах.

— Чё ты так вырядился, на улице-то прохладно?

— Из протеста!

— Против чего же протестуешь?

— А… произвола, гувер… — он скривился, — … нантки… та ещё штучка.

— А не в школе чего?

— Я неконтактный, непредсказуемый. На домашнем обучении. Давай, платок выкину, возьми вот, — он протянул пачку бумажных платков, вытащив их из небольшого рюкзачка.

— Спасибо, какой же ты неконтактный? Очень даже контактный, наговариваешь на себя невесть что!

Мальчишка быстро вернулся.

— Тебя как зовут?

— Валя, а тебя?

— Тебе как, по-простому или официально?

— На кой мне твоя официальность, раз уж на «ты» разговариваем.

Мальчишка хитро прищурил глаз.

— Я, может, тебя проверял, ты смешная, другие, вон, сразу начинают воспитывать, а ты наоборот.

Инстинктивно понимая, что ребенку нравится такой простой разговор, Валя сказала:

— Говори, как тебя все же звать-то?

— Лёха я. Слушай, а давай этому дебилу диверсию устроим?

— Ну да, ещё скажи подкараулим и ро… э-э личико набьем.

— А ты дралась когда-нибудь?

— Ну… — она задумалась, — а, вспомнила, в третьем классе мы с девочками одного толстого портфелями отлупили.

— За что же? — мальчишка подвинулся ближе, и Валя неожиданно для себя сгребла его к себе под бок, прикрыла полой плаща. — Обижал он нас. Вот так-то лучше, а то дрожишь как кутёнок.

Ребенок как-то удивленно смотрел на неё:

— Кто такой кутёнок, котёнок, может? И тебе не противно меня обнимать?

— Ты чё, дурак? С чего бы мне противно? Я тебя согреть хочу, а кутёнок — это совсем маленьких щенков так называют.

Мальчик расслабился и плотнее прижался к теплому боку.

— Я бы хотел щенка, да не разрешат, грязь, антисанитария, — передразнил он кого-то.

— Родители так говорят?

Он вздохнул:

— Нет у меня родителей, только дед.

— Ну, раз дед имеется, то ты не один.

— Да, не один я, у меня ещё и дети есть, за ними пригляд нужен.

— Ну, ты даешь, раз у тебя уже и дети есть, то старина уже. Силён, в таком возрасте и детей имеешь!

Он хихикнул:

— А ты тогда кто?

— Я? хмм… старушка-развалюшка, или как в мультике: ты ежик, а я лошадка.

— Что за мультик?

— Чё, не смотрел такой? «Ежик в тумане»?

— Не!

— Ну ты даешь! А кота Матроскина и «Жил был пёс»? «Ща спою»?

— Не!

— Темнота ты, старина!

Мальчишка завозился под боком:

— Скажи-ка мне, Леха, а фильмы — сказки смотрел? «Морозко», например?

— Не! — уже с восторгом ответил он.

— Вывод: глухая, неграмотная деревня ты!

И оба захихикали.

— А давай ты будешь моей гувернанткой?

— Это ты, брат, хватил, у меня такого образования нет, да и этикету тебя надо учить, не, да и дома у меня хозяйство.

— А чего ты умеешь?

— Я-то? Пироги печь, щи варить, всякие деревенские дела делать.

— Ты в деревне живешь? У тебя корова есть?

— Коровы нет, есть кот, куры с петухом и ласточки.

— Телефон у тебя есть? Пиши мой номер, я, может, к тебе приеду, посмотреть.

Валя вытащила телефон, мальчуган воскликнул:

— Это ж прошлый век, а не телефон, тут же совсем мало функций!

— Знаешь чего, не умничай, ты вон ни одного фильма нормального не смотрел, я же не говорю на тебя всякие слова!

— Не буду, вот, смотри, я записал себя: Лёха-ежик.

— Алексей Игоревич! — на входе надрывалась какая-то разодетая девица, — Алексей Игоревич, где же вы!

Мальчишка поджал ноги.

— Это тебя что ли?

— Ну да, противная она, за деда замуж хочет. А нас в пансионат отправить, я подслушал вот.

— Леха, это ж домомучительница получается у тебя?

— Опять мультик, да? Какой? Я только иностранные смотрел.

Валя вздохнула:

— Бяяда мне с тобой! Давай так, договаривайся с дедом и приезжай ко мне на выходные, будем и мультики смотреть, и пельмени лепить, и пироги стряпать, и баню истопим.

— Адрес говори. А с детьми можно?

— Сколько у тебя их и лет им сколько?

— Две сестренки — Варя и Вера, по пять лет.

— Ладно, только без этой Фрекен Бок.

— Я с Палычем приеду, он мужик хороший.

— Дед-то отпустит?

— Уговорю, я тебе позвоню. — Увидев, что истерически кричавшая девица ушла, а в дверях появились два охранника, он нехотя отстранился.

— Искать будут, пойду я.

— Лех, ты только одевайся потеплее, а то заболеешь, и не отпустят ко мне.

Валя взлохматила его и так торчащие во все стороны вихры и, притянув к себе, поцеловала в щеку.

— Я рада, что у меня такой крутой дружок появился!

Мальчишка замер в её объятьях и севшим голосом сказал:

— Я точно приеду!

— Смотри, слово дал! Вот за разговорами и нос успокоился, пока, Лёха!

Распрощались довольные друг другом, и не видели оба, как стоящий с другой стороны куста мужчина улыбнулся. Нажал на телефоне какую-то кнопку и пошел качая головой в здание, а возле куста остался пакет с подтаявшим льдом.

— Иван Игнатьич! — раздался в в динамике голос его бессменной секретарши Катерины, — к Вам Кристина Викторовна и Владимир Павлович.

— Палыча давай! Кристине, — он скривился, — Викторовне, скажи, вечером поговорим.

Гувернантка детей стала его сильно раздражать в последнее время, и Иван старался ограничивать время общения с ней, её манера одеваться, выставляя на показ прелести, назойливость и стремление постоянно дотронуться до него раздражала.

Зашел начальник по безопасности — старый, проверенный жизнью, службой и Афганом друг, чему-то улыбаясь.

— Ты что, в лотерею выиграл?

Тот улыбнулся ещё шире:

— Больше! Вот, послушай! — он положил на стол свой телефон, нажал кнопку, раздался голос его внука.

— «Большая, а ревешь?» — все с большим удивлением и вниманием Иван слушал разговор, затем нажал и ещё раз послушал.

— Это что?

— Лешка твой, обычный и нормальный пацан, сам знаешь, повесь на человека ярлык, потом не отмоешься. Иван, включи запись с камеры в комнате Вершкова, к вечеру она будет подчищенная.

— Даже так? И давно?

Палыч почесал макушку:

— Мой косяк, с неделю как заметил, но голословным быть не хотел. Смотри! И включи запись!

Вершков был неплохим специалистом, все записи наружных и внутренних камер наблюдения всегда были в порядке, нареканий не было, сейчас же в его комнате находилась Кристина, донесся её возмущенный голос:

— … никаких нервов не хватает… представляешь, этот гадёныш опять меня обозвал, ну ничего, вот лето пройдет, и поедут они все трое в закрытый пансионат, в Швейцарию! Уж я постараюсь, в такой закрытый, что приедет он сюда лет через пять! А тут уже свои, родные наследники подрастут, я согласна каждый год рожать, тем более, от тебя, только чтобы внукам любимым, особенно этому тупому и наглому Алексею Игоревичу, — она аж плюнула, — ничего не досталось. В интернате для слабоумных ему место! Иван уже, считай, у меня в кармане, на пансионат почти согласен, вот как переспим и всё. Милый, я так по тебе соскучилась, — замурлыкала она тут же, — повесь табличку!

Дальше пошло пыхтение, сопение, стоны…

— Так!

Лицо Ивана Игнатьевича закаменело, глаза стали ледяными, он напоминал готового к прыжку хищника, таким вот его и знал по войне Палыч — резким, четко знающим, что надо делать, мгновенно просчитывающим все плюсы и минусы.

— Вершкова вечером поймать на горячем сможем?

— Когда он будет удалять лишнюю запись? Там надо пошуршать на предмет лишних записей, наверняка компромат имеется, спеца надо. Попроси Макса у Виктора Сергеевича. Парень хоть и раздолбай, но мозга!

— Да, позвоню. Теперь всё, я подчеркиваю, всё об этой старушке-развалюшке! Леха точно придет проситься к ней, а может она тоже охотница за приданым и, имея побольше мозгов, начала с внука?

Владимир усмехнулся:

— А чего не спросишь, кто тот дебил, что нос разбил ей?

— Ну и кто?

— Ты, мил друг, ты?

— Серьёзно? Когда?

— Совсем заработался, ты в холле на бабенку налетел и своим навороченным телефоном попал ей по носу!

— Надо же, — пробормотал Иван, — даже не заметил.

И вдруг засмеялся:

— А внук-то, внук, диверсию деду предлагал… Я ж дурак. Начал верить… этой… что он… Эх, деда, правда тебе рожу надо набить. Ладно, это все решаемо, и побыстрее об этой Вале сведения мне.

Валя, наведавшись в свою московскую квартиру, проверив все, прикупив кой каких сладостей для соседок-подружек и их детей-внуков, ехала в электричке, глубоко задумавшись. Этот колючий ёжик Лёха сильно зацепил её, сильный человечек. Несмотря на нелестную характеристику, мальчишка умел и смеяться и заботиться о младших сестричках, называя их своими детьми.

— Как хочется этому неведомому деду гадостей и сделать, и наговорить, — подумала она в сердцах.

Выйдя на платформу, глубоко вдохнула чистый воздух и неспешно пошла по тропинке, протоптанной местными жителями между кустов. На появившейся после кустов большой поляне залюбовалась открывшейся панорамой Каменки — деревня расположилась на бугре, яркие, раскрашенные в разные цвета домики, как разноцветные жучки, казалось, ползли по бугру вверх. За бугром, на небольшом отдалении, блестела и сверкала на весеннем солнышке Малявка, неширокая речушка, в которой несмотря на название, имелись омуты, и с ранней весны до поздней осени сидели по её берегам рыбаки.

Наезжали сюда летом и постоянные туристы-москвичи, которые ставили палатки, отдыхали подолгу, купались, загорали. Покупали у местных продукты — молочку, овощи, яйца и говорили, что никакие Сейшелы-Мальдивы так не влекут, как милые сердцу русскому просторы.

Вот и Валентина выбрала Каменку. После тяжелого, выматывающего душу развода она сдала квартиру квартирантам, а сама, отремонтировав и перестроив бабулин дом, поселилась здесь. И за пять лет ни разу не пожалела об этом.

Её дом, покрашенный в нежно-голубой цвет, с красивыми наличниками, был виден издалека. Вообще их Цветочная выделялась из всех улиц. Когда Валя перекрасила свой дом, а сосед Володька, мастер на все руки выпилил и приладил на окна оригинальные наличники, чем-то напоминающие гжельские мотивы, все соседи наперебой стали заказывать резные наличники и перекрашивать дома в разные цвета. У бабы Тани домик стал «лимоновый», у Володьки с Томкой — малиновый, были и сиреневые, и желтые, и зеленые дома. Деревня преобразилась — стала празднично-красивой. Жители Каменки как-то незаметно для себя втянулись в дружеское соревнование, чья улица лучше. Сейчас возле каждого дома росли цветы и красиво подстриженные кустики, было много сирени, улицы заровняли, засыпали ямы мелкими камнями и битым кирпичом. Глава сельского поселения договорился с дорожниками, ведущими неподалеку развязку федеральной трассы, и в выходной день три катка проутюжили и укатали все камни. Сами для себя устроили уют и красоту. Сейчас начинали цвести сливы и вишни, деревня была в белопенном кружеве, а уж когда зацветала сирень…

— Бу! — раздалось за спиной заглядевшейся на Каменку Вали.

Она подпрыгнула.

— Вовка, дубина, я ж заикаться буду!

— Ой, Валюха, я тебя пять лет пугаю, ничё, живая. Как съездила-то? Чёй-то нос у тебя припух? Вроде не пьёшь, асфальтовой болезнью не страдаешь?

— Да вот, — она рассказала ему и про нос, и про пацанёнка.

Он взял её сумки, пристроил в корзину, укрепленную впереди руля, помолчал и сказал:

— Это ты верно сделала, что позвала к нам — дети должны бегать, драться, прыгать, лазить, все как полагается в детстве. Вон, мой архаровец, коленки только зимой не ободранные, а уж на придумки мастак. Я был шустрым, но Матюшка мне сто очков вперед даст. Ты мне тогда заранее скажи, как гости будут, я их на рыбаловку утащу, с завтрева обещают потепление, вот и пущай у них будет веселье. Забыл, Ильинишна, тут опять твой с утреца наезжал, баба Таня ругмя ругалась на него, грозилась Верного на него спустить.

Верный — огромный псина непонятной породы, был хозяином всей деревни, все собаки его боялись, да и некоторые людишки тоже.

Стоило бабе Тане появиться в сопровождении пса у магазина, так отирающиеся там с раннего утра и до закрытия алкаши мгновенно испарялись.

К Вале он сразу же проникся симпатией и позволял иногда вычесать репьев из шерсти. Пёс был очень разборчив в людях, но соседей бабы Тани уважал всех и защищал в случае чего постоянно.

И невзлюбил с первого раза бывшего Валиного мужа, он не лаял, а негромко рыча, неспешно двигался в его сторону, и приходилось лощеному, нарядно одетому мужчине чуть ли не бегом садиться в машину и уезжать под веселый смех соседей.

— Чё ему надо из под тебя хоть?

Володька был мастер на всякие присказки-поговорки.

— Да все то же — прости, вернись!

— Ага, вернись, я все прощу! Москва большая… Чё и не найдёт никак по Сеньке и шапку, по едреней матери колпак?

— Да там, Ильич, запросов и амбиций много, а пользы — шиш. Моя-то сталинская двушка как теперешняя четырехкомнатная будет, а ему пришлось в однушку в Кукуево перебираться, это ж на дорогу много время уходит, да и тесновато, масштаб не тот.

— А, ну, на хитрую задницу всегда находится…

С горы скатились три пацаненка на великах и понеслись к ним наперегонки.

— Во, Валь, махновцы появились, ничего ведь не боятся! Слышь, а у меня ведь есть велик лишний. Я его погляжу, цепь подтяну, педали смажу, и будет твой Лёха на транспорте рассекать по Каменке.

Пацаны подъехали, галдя все разом.

— Цыц! На первый-второй рассчитайсь! Вот теперь по номерам и говорите, первый пошел!

— Дед, баба Тома сказала, что с завтрева тепло пойдет, на рыбалку пойдем?

— Дядь Вов, пойдем, а? Мы уже червей накопали, целую банку, бабе Тане три грядки перекопали заодно, — шустрый Санька с Яблоневой улицы успевал везде.

— Ладно, завтра не, через три дня как раз суббота, и погода устоится. Пойдем, но смотрите у меня, чтоб… как в танковых войсках!

Вечером, как всегда набежали к Вале соседи, как выражался Вовка, «на огонёк — бабьи посиделки». Посидели, попили чайку, выпили калиновки, для сугреву внутренностей, а потом пошли разговоры обо всём. Поохав на Валин слегка спавший, но ещё опухший нос, пригорюнились над судьбой мальчонки.

— Вот ведь, дети с воспитательницей, а без тепла совсем. Это ж какой надо стервой быть, что его чуть ли не дурачком обозначить? — возмущалась баба Таня. — Сама вырастила семерых без отца, и хоть один остался без внимания и ласки? Правильно, Валюшка, сделала, чтоб в Каменку приезжал завсегда. А мы всем миром и отогреем. Вот оно, богатство, как глаза застит, дед-то явно не из работяг, а дитям внимания совсем не уделяет! Тряпки, игрушки всякие компютЕры — это одно, а обнять и похвалить дитёнка — совсем другое. Мои Аришку грозятся привезть, она тама их достала нытьем, вот ведь, сколь их у меня внуков-то, а Аришка как истинная каменская, со скандалом и воплями уезжает на зиму, чё делать будут осенью, ведь первый класс? Ванюшка поговаривает меня в Москву забрать, с ей ходить в школу. Но я, девки, из Каменки никуда! А Людмилка в Красноярск зовет, хоть на месяц. Ну, может, зимой и соберуся на немножко. Тут вон Верный, Муська, Зорька, куда от них?

Баба Таня, несмотря на свой солидный возраст — 75 лет, держала корову, гусей, курочек.

Невысокая, шустрая, она успевала везде, а летом, когда на покос съезжались все пять сынов, она летала по Каменке, сияя как молоденькая. Сыны были как на подбор — рослые, крупные мужики, и баба Таня среди них выглядела, как мелкий подросток, но надо было видеть, с какой любовью и вниманием относились к ней сыновья.

Старшенький, Петруша, в свои пятьдесят пять лет, слушал маманю неукоснительно, дети выросли дружные, друг за друга горой.

Только младшенький, Ванюшка, смеялся на мамкины наставления и, схватив её в охапку, посадив на руки, таскал по деревне.

Она ругалась:

— Охальник, пусти! — а сама с нежностью смотрела на своих мужуков и счастливо вздыхала:

— Удалися детки! Вот бы Никифор порадовался!

— Так что, пусть детки приезжают, девчонок с Аришкой пустим гулять, а Лёху вон Томкин Матюха быстро в курс дела введет. Том, я так ли сказала?

— Баб Таня, ты у нас в Каменке большой авторитет, как скажешь, так и будет, — крупная, смешливая, никого и ничего не боящаяся Тома всегда прислушивалась к советам бабы Тани, их три дома жили одной жизнью, знали и помогали друг другу.

Вовка, посмеиваясь, звал их — «мои курочки»!

Валя, выросшая здесь с бабулей, вернувшись в Каменку после развода, как и не уезжала на двенадцать лет в Москву, хотя она наведывалась все эти годы постоянно сюда. Несмотря на недовольное бурчание мужа, её тянуло в Каменку. Даже после смерти своей бабули она неизменно бывала здесь, и никогда не забывала своих соседей — помогала, чем могла, бабе Тане, Вовке с Томой по хозяйству. Перед тем как приехать, звонила им, спрашивала, что привезти, или же они сами просили что-то купить.

Валя, рано оставшаяся без матери, жила с бабулей Ниной Ефимовной на скромные две пенсии, и соседи поддерживали их, чем могли.

Вовка же, бывший на десять лет старше малявки, дружил и заступался за неё с детства. Поначалу находились желающие обозвать скромную тихую девочку с огромными карими глазами безотцовщиной, а то и похуже. Но пара разбитых носов и фингалы, поставленные Вовкой, быстро утихомирили желающих сказать гадости.

Вовка же и привел её в секцию борьбы в деревенском клубе, бурча, что надо уметь за себя ответить и постоять. Там же занималась и Тома, жившая в соседней деревушке — Аксёново, вот и дружили они крепко, почти тридцать лет.

Надо сказать, что все трое не одобрили в свое время выбор Валин — мужа. Валерий не понравился никому, но ослепленная, влюбленная, девятнадцатилетняя Валя не видела и не слышала никого.

Вовка, поплевашись, сказал тогда своим бабам, Томе и бабе Тане:

— Свои синяки и шишки пока не набьет, бесполезно.

Молодые жили в Медведково, в однокомнатной хрущёбе, Валя училась, муж делал карьеру, и когда Валя забеременела, настоял на аборте.

Тогда уже что-то сломалось внутри у Вали, она долго болела и восстанавливалась, зачастила в деревню, где соседи приглядывали за их домиком.

После третьего курса, Валю отправили в Израиль на три месяца, по договору об обмене студентами между вузами двух стран. Английский и, как ни странно, иврит, давались ей без труда. Вот и отобрали её в пятерку счастливцев.

Встречавший их в аэропорту средних лет мужчина как-то изумленно вылупился на Валю, было такое ощущение, что он увидел что-то из разряда невероятного.

Повез их в студенческое общежитие, показал где что, и распрощался до завтра, велев быть готовыми к восьми утра.

Утром же, когда их привели к куратору их практики, Валю ждало потрясение — рядом с куратором сидела женщина лет шестидесяти… абсолютная копия Вали, только совсем седая…

Обе в изумлении уставились друг на друга, затем старшая, отмерев, сказала:

— Натан Борисович, я на сегодня заберу студентку э-э-э…

— Михееву, — сказала Валя.

— Да, Сара Львовна, пожалуйста!

— Сара Львовна чуть ли не бегом привела Валю в огромный кабинет с невероятно красивой панорамой города.

— Потом, девочка, — видя, что Валя застыла от восторга на пороге, как-то нервно сказала седая дама. Несмотря на сходство в лице, ростом она была повыше и похудее.

— Скажи мне, кто твои родители?

— Мама, Наталья Сергеевна Михеева, а отец… знаю только, что его звали Илья. Знаю со слов бабули, что у них была любовь в институте, должны были пожениться, но какая-то подруга сказала маме, что беременна от него, и мама уехала сразу после получения диплома. Потом оказалось, что и мама беременна, но напоминать о себе не стала. Когда мне было пять лет, она умерла, я не помню, но бабуля говорила, что она так и не оправилась после предательства, болела долго.

— А бабуля?

— Бабуля год как ушла.

— Так ты одна?

— Муж есть!

— А почему ты Михеева?

— Я оставила свою фамилию.

— Так, — дама постучала наманикюренными ногтями по столу. — Сейчас мы поедем в одно место, не волнуйся, это недолго.

Сидя на переднем сиденье, Валя только головой крутила, глядя на проносившиеся за окном улицы Тель-Авива. Сара Львовна, ловко маневрируя в потоке машин, подъехала к входу в небольшое здание, почти бегом, ухватив Валю за руку, влетела в здание и, крикнув охраннику на иврите:

— Я к Абельману, он должен был предупредить! — полетела дальше.

Наконец, на третьем этаже возле двери с табличкой «Абельман Э.Н.», как-то судорожно вздохнула и, постучав, толкнула дверь.

Из-за стола выкатился круглый человечек, его лысину по кругу смешно обрамляли рыжие кудряшки, казалось, что у него венец на голове.

— Сара, девочка моя, таки зря волнуешься. Это ж я, Абельман, тебе говорю, таки видно, что порода Веккеровская передо мною! — он как-то хитренько подмигнул ничего не понимающей Вале.

— Садись, деточка, сейчас дядя Абельман тебе будет сделать бо-бо! Сара, не кипиши, я шутю!

Произнося всё это с так узнаваемым одесским говорком, он шустро усадил Валю в кресло, велел открыть рот, мазнул ватной палочкой по внутренней стороне щеки и, тут же положив её в пробирку, извинившись, убежал.

— Как я понимаю, это проверка на родство? — спросила Валя.

— Да, девочка, это нужно не мне, я и так вижу свою кровь, это нужно твоему упёртому отцу, он смолоду считает, что бесплоден! Я не стану тебе всё объяснять, пусть сам своей дочке… — она сморщилась и всхлипнула, так было странно видеть эту самоуверенную, холеную даму всхлипывающей.

— Деточка, вай мэй! Ты меня к жизни вернула!

— Сарочка, что я имею слышать? Наконец-то!

Абельман, неслышно вкатившийся в кабинет — было впечатление, что он не ходил, а катался, как колобок — всплеснул руками.

— И таки да, малышка, я имею с далекого одесского детства прозвище — Колобок, и этот сопливый поц, Илюха, меня с детства зовет дядя Колобок, и я таки шо, должен за него обижаться? Сара, деточка, я тебя умоляю, перестань крутить себе нервы! Завтра, ближе к вечеру мы будем иметь известие, а потом, — он аж зажмурился, — я таки буду счастлив, шо у нас имеется такая замечательная внучка, без пеленок и сосок! Сарочка, это таки счастье, сразу и большая! Деточка, зови меня дядя Эмиль, за колобка буду таки обижаться! — галантно поцеловав Саре руку, а Валю расцеловав в обе щеки, Абельман проводил их до машины.

Теперь Сара Львовна ехала неспеша.

— Валечка, мы с тобой сейчас пообедаем и просто посидим у меня дома, мне немного нехорошо, переволновалась.

— Да, конечно! — Валя заметила, как побледнела её, похоже, на самом деле, бабушка, и едва войдя в шикарную квартиру, настояла, чтобы та прилегла на диван, принесла ей воду, подала таблетку и села рядом. И они говорили…

Сара хотела знать все, ей были интересны всякие мелочи о жизни Вали и бабушки. Валя старалась говорить только о веселом, видя как оживает бабушка. Потом до ночи пили чай, ели какие-то еврейские сладости и опять говорили.

Сара и слышать не хотела об общежитии, но Валя мягко и настойчиво убедила, что вместе со студентами ей будет легче адаптироваться здесь.

Утром поехали в университет. Целый день был забит новыми впечатлениями от экскурсий и общения с новыми людьми. Извинившись перед Сарой Львовной, Валя умотанная к вечеру жарой и впечатлениями, отрубилась в девять вечера и спала до утра. С утра опять были встречи, а на обед её забрала ничего не желавшая слушать Сара.

А квартире её ждали… Едва Валя зашла в зал, навстречу резко поднялся сидевший на диване мужчина: высокий, подтянутый, с заметной сединой на висках, с крупными карими глазами. Он порывисто шагнул к ней и замер, внимательно, даже как-то болезненно вглядываясь в её лицо, затем как-то заторможенно сказал:

— Губы, волосы, овал лица — Наташины, остальное наше, Веккеровское. Ты позволишь? — он бережно и острожно обнял тоже во все глаза разглядывающую его Валю.

И она разрыдалась в таких бережных объятиях. Илья же, уткнувшись носом в её макушку, только крепче прижимал её к себе.

— Извините, — Валя подняла не него мокрые глаза, он аккуратно вытирая её лицо платком, сказал:

— Никаких извините, извини, и на ты! Я нескоро поверю, что у меня есть взрослая дочь, — он как-то неловко улыбнулся, — да, девочка, мама специально сделала анализ, для меня, я двадцать лет был уверен, что детей у меня нет и не будет, а тут такое счастье…

Илья уже пятнадцать лет жил и работал в Швейцарии, жениться так и не собрался — как сказал с грустной улыбкой Вале:

— Не встрепенулось больше сердце после Наташи, да и то, что не будет детей, останавливало. Я же на получении диплома метался как сумасшедший, Наташу искал, не знал я тогда, что её «заклятая подруга» спала и видела за меня замуж выйти и уехать в Израиль, — здесь родственники жили, — и наговорила Наташе всякой ерунды. Я в ту же ночь в аварию попал, мама меня чудом успела сюда привезти, здесь меня и вытащили, долго, почти два года восстанавливался. Мама тут сердце и посадила, а потом, опять же с подачи этой подруги узнал, что Наташа якобы замужем и счастлива. Вот и не стал искать… Я не знаю, что можно сказать в оправдание, не знаю, как оправдываться за твое такое безрадостное детство, за то, что росла без родителей, если ты сможешь меня простить, я безмерно буду счастлив.

— Я бы не сказала, что мое детство было безрадостным. Да, родителей не хватало, но была бабуля, славные соседи рядом, обычное детство, если б не авария, вы бы с мамой точно встретились.

Отец и бабушка Сара окружили Валю вниманием и заботой, они тряслись над ней, отец за эти три месяца, три раза прилетал из Швейцарии и возил её повсюду — Иерусалим, Хайфа, Эйлат, Яффа, Акко, река Иордан. Валя влюбилась в эту страну, в её старину, в города и городочки, где все пронизано древностью. Поразили сады Бахаи своей непревзойденной красотой, древняя крепость в Акко, стены которой, казалось, вырастают из моря, часами могла бродить по христианским святыням Иерусалима, а Мертвое море вызвало бурю восторга. Музеи, галереи, художественные центры, она жадно впитывала информацию и просто радовалась всему новому. Эти три месяца были для неё сказкой, она нечасто вспоминала мужа, это было где-то там, на окраине сознания, а здесь и сейчас были приобретенные бабуля и отец.

Перед отъездом бабуля сделала роскошный подарок — отдала ключи от московской квартиры в сталинском доме, что расположен в Сивцевом Вражке, сказав, что жить они могут там, не беспокоясь, но полноценным хозяином может стать только Валин ребенок — она уже составила такое завещание.

Валерий естественно обрадовался: двушка — семьдесят метров, в центре, осталось только ребёнка родить, тогда вот перестроить квартиру можно, ему отдельный кабинет нужен.

А Валя с удивлением ясно поняла, что не хочет она рожать ребенка от него — какой-то чужой человек возле неё с апломбом, претензиями и капризами. И ушла с головой в учёбу, выбрав дополнительно французский язык — по совету отца, который работал в концерне, занимающимся поставками нефтегазового оборудования по всему миру.

Два года пролетели незаметно, на получение красного диплома к Вале приехала целая толпа — наряженная и серьёзная баба Таня, немного смущенные и торжественные Вовка с Томой, Сара Львовна и самый лучший, как оказалось, в мире папа. Муж же отговорился занятостью. Еще соседка по площадке — Клара Виталиновна, с которой Валя сдружилась в первые же дни пребывания в квартире.

Всей этой дружной компанией рванули в Каменку, где и пошло веселье, были и шашлыки, и купание в Малявке, и знаменитые рыбные пироги бабы Тани. Сара и Клара непрерывно восторгались, а Илья, осмотрев и прикинув что-то в уме, сказал:

— Давай, дочка, немного перестроим домик, он и мне дорог, ведь здесь Наташа жила, сделаем канализацию, пристрой для ванной комнаты и сам дом расширим.

Валя, подумав, сказала:

— Давай, я немного поработаю, чтобы и мой взнос был, тогда и перестроим.

Баба Таня долго пытала Илью, с пристрастием разбираясь, почему и что, затем вынесла вердикт:

— Хороший ты мужик, Илюшка, жаль, что так сложилось, но утешение у тебя вон, глянь, какое — дочка умница-красавица.

Отец же и устроил Валю в филиал своего концерна в России, Валя моталась по командировкам, выучила за это время всю географию Тюменского севера, увидела и влюбилась в северное сияние, привыкла ездить на оленях, терпеть обжигающие ветра и сильные морозы, видеть весеннюю тундру с её робкой природой.

С мужем же отношения застыли на какой-то мёртвой точке: он постоянно упрекал её за отсутствие детей, она отговаривалась командировками, так и жили соседями.

Как-то Клара Виталиновна обмолвилась:

— Ты бы, Валюша, разок пораньше объявленного времени приехала, оно того стоит.

Вскоре подвернулась возможность вернуться на три дня раньше домой.

Первое, что бросилось в глаза зашедшей в квартиру Вале — разбросанные на полу вещи, мужские и явно женские, пахло ароматическими свечами, играла какая-то музычка…

— Так, интим и свечи… — зайдя в зал, увидела на журнальном столике цветы, бутылку вина, два недопитых бокала, конфеты.

— Ух, как я вовремя! — обрадовалась про себя Валя. Пошла назад в коридор, достала кейс мужа и вытащила оттуда все ключи.

— Что? Как? — раздался какой-то визгливый вопль, на пороге зала стояла голая девица и вопила: — Лерочка! У нас воровка!

Лерочка выскочил из ванной в одном полотенце — и тут Валю накрыло:

— Лерочка, две минуты и на выход!

— Что ты смотришь, вызывай милицию! — визжала девица на замершего Лерочку.

Вот и пригодились Вале навыки борьбы. Одним скользящим движением она оказалась возле визжащей девицы и, схватив её за волосы, намотав их на кулак, потащила к двери. Открыв — выпнула ту на площадку и, повернувшись к мужу, сказала, поддергивая рукава:

— Две минуты прошли!

— И увидела, как здоровый, раздобревший мужик испугался. Подняв обе руки вверх, он успокаивающе забормотал:

— Иду, иду, без рук, только без рук! — уж очень он берег свою смазливую рожу.

Боязливо проскочив возле Вали, он в дверях получил-таки пинок под зад для ускорения и, вывалившись на площадку, заорал:

— Шлюха, дрянь подзаборная!

А вот тут настал сольный выход Клары. Распахнув дверь, она величественно осмотрела голых любовников и выдала:

— Какая мерзость! Хамство и распущенность!! Анна Петровна! — крикнула она консьержке. — Пришлите сюда охрану, тут такое непотребство, чужие, голые. Фу!

Снизу торопливо поднимались два охранника, дежурившие на входе и, не слушая воплей Лерочки, что он здесь живет, повели их вниз.

Клара позвонила Вале в дверь.

— Девочка, ты как? — и увидела, что девочка еле сдерживается, чтобы не засмеяться.

— Нор… маль… — Валя засмеялась, за ней Клара, и обе долго не могли успокоиться.

Снизу позвонила консьержка:

— Валентина Ильинична, может, Вы какую одежду им отдадите, нельзя их долго на посту отставлять, или милицию вызвать?

— А, да, там же только полотенце… хи-хи… сейчас.

Собрали с Кларой раскиданные в порыве страсти вещички, Валя отцепила свои ключи от связки мужа и спустившись вместе с Кларой вниз, швырнула пакет к ногам заметно сбледнувшего мужа.

— Вещи остальные через день будут на выходе! Анна Петровна! Передайте по смене — этого человека не пускать, он здесь не прописан, я очень надеюсь, что его никто сюда не пустит. Чао, Лерочка!!

— Валя, Валя… Это недоразумение… — начал бормотать муж, а девица зло выкрикнула:

— Ты же сам говорил, что она деревенщина бесплодная!

Охранник крепко взял её за руку:

— Пройдемте, здесь живут серьезные люди, ваши истерики им слушать ни к чему! И вы, гражданин, не стойте, на выход, на выход…

А потом был долгий, выматывающий душу развод, Лерочка юлил, хитрил, выворачивался как уж, даже на суде умудрился предъявить претензии к Вале, что она не все вещи отдала ему — какие-то кружки и заварочный чайник, и рубашку, подаренную родителями лет пятнадцать назад.

Судья — женщина, развела их после этого мгновенно, вот и уехала Валя в Каменку.

2

Часа в три секретарь Ивана Игнатьевича была сильна удивлена: в приемную, постучав, вошел Лёха, обычно расхристаный и взъерошенный, сейчас был полной противоположностью себе — причесанные волосы, аккуратно одетый и очень вежливый(!) мальчик спросил:

— Катерина Ивановна, дед может меня принять сейчас для беседы?

Та, подбирая отвисшую челюсть, удивленно сказала:

— Сейчас узнаю.

Зайдя к Ивану в кабинет, она как-то удивленно сказала:

— Иван Игнатьич, внук просит принять его.

— Прямо и просит? Небось, как всегда: «Дед тут, я к нему?»

— Именно что просит, введя меня в ступор.

— Даже так? — хмыкнул дед. — Давай!

Внук удивил с порога:

— Дед у меня к тебе серьезный разговор. Мужской!

— Чё и истерить не будешь?

— Не!

— Садись, будем разговаривать!

Тот сел. Поёрзал немного и сказал:

— Мне надо, чтобы ты меня с детками отпустил на выходные в деревню Каменку. Подожди, — он остановил деда, — не, одни мы не поедем, ты ж Палычу доверяешь, вот опусти с ним? У меня появился настоящий друг, мне с ней интересно и смешно. Ты подумай. И разреши, детям тоже польза, и там есть куры, ласточки и кот. А ещё там речка есть и… как это… а, красивая природа. Я буду ждать твое решение, сёдня вторник, давай до пятницы реши, а? Хочется же.

Дед ухмыльнулся:

— Что я с этого буду иметь?

Внук почесал в затылке:

— Ну… это… не буду говорить гадости и, — он тяжело вздохнул, — с домомучительницей буду послушным… до пятницы…

— Иди сюда, — дед протянул руку.

Внук вложил свою тощую ручонку, пожали руки, и дед внезапно притянул его к себе и обнял… мальчишка послушно прильнул к нему, потом дед, тяжело вздохнув, сказал:

— Я решу! Леш, я очень плохой дед?

— Ты? — внук опять почесал макушку, — не, только такой… каменный.

— Ладно, Леш, иди, у меня дела.

— Пока!

И выйдя в приёмную удивился вслух:

— Чё-то меня сегодня обнимают все, и не день рожденья ведь?

Опять поблагодарил Катерину и вприпрыжку побежал к компьютерщикам.

Дед же в волнении заходил по кабинету, так его и застали Палыч с Максом.

— Иван Игнатьич, приветствую! — молодое талантливое дарование как всегда вырядился эпатажно.

— Макс, Макс, ты как мой Лешка одеваешься. Только тот в восемь лет в знак протеста. А ты чего как, прости, петух гамбургский?

— Э, Иван Игнатьич, — нисколько не обижаясь, сказал Макс, — скучным и важным, как, например, Вы, я еще успею побыть, а вот как Лешка…. Уже поезд уходит, так почему бы нет, если душа молодая?

Макс встряхнул головой, и всякие мелкие колокольчики-бубенчики, вплетенные в его тонкие косички, звякнули.

— Меня на фирме кличут «Павлин-мавлин», а я и не против. Так что тут у вас за дело ко мне?

Выслушав, коротко сказал:

— Фигня вопрос! Пока время есть с вашими айтишниками перетру кой чего. А, Лёха, между прочим, крутой пацан!

— Что ты, Игнатьич какой-то встревоженный? — спросил Владимир.

— Знаешь, Калина, я себя удавить готов сейчас, Лёха пришел, весь такой вежливый, причесанный, и так аргументированно просится в эту деревню, Камневку. А меня вдруг накрыло, когда я его обнял: я-идиот, конкретный причем. Я ж не помню когда я с ними говорил, сказку им почитал… — Иван махнул рукой, — он свою такую… птичью лапку, а не руку мне дает, а я внутри волком взвыл — это ж мой, моя кровиночка… Я ж, гад, два года, третий, как их забросил на, вон, воспитательниц… Короче, Калина, поедешь с ними в Камневку или?

— В Каменку, — задумчиво ответил Калинин.

— Да, мать её так, хоть Гранитовка!

Поеду, старлей, поеду, сдается мне, мотаться туда все лето будем! Да, первые данные на подругу Лехину — смотри, я пойду дела заканчивать, Макс уже копытом землю роет поди.

Макс землю не рыл, а вместе с Лёхой и айтишниками уставившись в экран, дружно ржал над мультиком. «Маремьяна, не страми! Не страми перед народом!» — донеслось до Палыча, и он тоже улыбнулся, это был один из его самых любимых мультиков — «Волшебное кольцо».

— Так, рабочий день закончился, чего угораем?

Ответил Макс:

— Палыч, а ведь Лёха нас всех умыл ща, мы всё игры, уровни, а мультики-то какие клёвые из детства. Вон, всей командой угораем, а уж «щас спою!» — и все загоготали.

Лёха, раздуваясь от важности, сказал:

— Мужики, а назавтра я вам ещё сюрприз приготовил, не, не мультики, не скажу. — Ладно, бывайте, я поехал до дому до хаты! — пожав каждому руку, Лёха пошел в гараж, ждать вместе с водителем деда.

Мужики загомонили, собираясь:

— … Мировой парняга растет… жалко будет, если такого парня в заграницы-Лондоны отправят, это ж чисто русский мужик!

Макс сказал Палычу:

— Пошли, что ли?

Получив звонок о том, что Вершков покинул здание, двинулись в его кабинет.

Макс, посвистывая и приговаривая какие-то свои словечки, начал стучать по клаве:

— Смотри-ка, умен… ишь ты… а мы вот так… а-а-а, зараза, от Макса ещё никто в штанах не уходил, все больше в неглиже… Во, готово, десять минут и вуаля! Ай да Максик, ай да сукин сын! Посмотрим-посмотрим… фу, Палыч! Зачем ты коньяк из горла в секретарской у Катерины пьешь? Хорошо, наша чопорная тётка не видит!

— Где? — сунулся Владимир и с удивлением увидел себя с маленькой бутылочкой коньяка.

— А… это мы поминали Тоню с Игорьком всю ночь, Иван-то задрых — на совещании якобы. А меня похмелье мучило, чтоб принять человеческий вид пришлось лечиться. — Это что, компромат на всех и вся?

— Ну, а то! Мальчик ваш оказался с душком. Правильнее, вонючкой. Так, я все скинул на Игнатьича, здесь что, оставляем или?

— Или, Макс, или.

— Так, значицца. Сцуко, мы тебе чичас устроим гросс алярм, — Макс быстро начал манипулировать с компом, и через две минуты сказал, — Вуаля! Восстановлению не подлежит! Вот чё вы будете без дяди Макса павлин-мавлинного делать, а?

— Ой, дядя Макс, пропадём! — на полном серьёзе сказал Палыч.

— Слышь, Палыч. А отдайте мне Лёху в подмастерья. Я из него такого… хакера вылеплю… — монстра, у него мозга подходящая! Скажи Ивану, а?

Макс с детства был безбашенным, всех друзей отца называл на ты и по имени, но, несмотря на его его чудачества, парнишка был обаятельный. Умный, ушлый, отбыв, как он выражался, пять лет в престижном Оксфорде, вернулся домой, объяснив тем, что «тошно там и скучно, они такие зануды, просторов русских не хватает. Толи дело дома, да и рас… здяй я знатный, мне дым отечества нужен.» При всей разболтанности в манере одеваться и прикидываться пеньком, имел острый ум, был не болтлив и мало кто знал, что скрывается за такими вот косичками и многослойными одёжками.

— Вылепишь ты… ещё одного павлина… — проворчал глава охранной службы.

Макс неприлично заржал.

— Не, Палыч. Лёха — мужик ответственный. При детях. Он такие косы себе точно не заплетет, а если серьёзно, то парнишка шустрый, я бы поучил, опять же… — он полез почесать макушку, запутался в косичках, чертыхнулся, — мне самому интересно быть сэнсэем! Я пацанов много знаю продвинутых, а вот на Лехе прям коротнуло, скажи Ивану!

Расстались весьма довольные друг другом.

— Ну, ты, это… — голосом волка из мультика сказал Макс, — заходи, если чё!

— Иван Игнатьевич! — Кристина встречала их едва ли не на пороге, — я хотела бы…

— Потом, всё потом, — быстро проходя мимо, ответил Иван и увидел, как просияло нахмуренное было лицо внука. Лёшка вприпрыжку понесся по лестнице и, оглянувшись, показал спине Кристины средний палец.

Дед разулыбался, так и зашел в кабинет с улыбкой, тут же, постучав, вошла Марья Ивановна, называющая себя — «и швец и жнец и на дуде игрец» — бывшая и за повара, и за экономку.

— Иван Игнатьич, знаю, ведь опять не евши цельный день, и из кабинета тебя не вытащишь, ну-ка, вот, поешь.

— Спасибо, Ивановна. Чё б я без тебя делал?

— Да, ладно, таких как я, вона, пол России. Конешно, это не моё дело, но намедни эта вертихвостка сильно шипела на девчушек, грозилась, что их скоро отправют в какой-то пасион, что ли. А девчушки совсем притихли, зашугала она их, ежели не Лёшка, совсем бы! — она утерла глаза фартуком.

— Она, что, кричит на них?

— Не, шипит как змея. Кричит она только когда Лёшка её доведет, ай храбрый малец, и как он детей защищает, взрослый иной так не делает. Ты, Игнатьич, неуж надумал их отправить?

— Не переживай. Всё будет нормально, разберусь.

— Ну, смотри, только если детишек отправишь куда, я у тебя не остануся.

Он приобнял её за плечи:

— Никуда ты от нас не денешься, нам ещё Лёшку женить, да девиц замуж отдать надо!

— Ну, смотри, я тебе сказала.

Оставшись один Иван произнес:

— Итак, посмотрим, что у Лёшки за подружка объявилась? Так, так, так. Хммм… или очень хитро всё закручено, или на самом деле случайность… Ладно, отпущу в эту деревню детей, но камеру Калине всучу, пусть поснимает, что и как, посмотрим-посмотрим.

Позвонил Калинин, вкратце рассказал, что и как, передал просьбу Макса поучить Лёшку.

Придя в хорошее настроение, дед пошел к детям. В комнате было тихо, он с опаской открыл дверь и увидел, что все трое смотрят сказку «Морозко».

— Дед, тихо, дай досмотреть!

Дед присел на диван, сгреб своих девиц в охапку, посадил на колени и притянул поближе Лёху:

— И я с вами посмотрю чудо-сказку! — Девчушки доверчиво прильнули к нему, а у него опять защемило сердце. — «Я в самом деле дебил, они ж совсем тепла от меня не видят!» — подумал он, ещё ближе притягивая их.

Сказка вызвала восторг, и все трое, блестя глазами, долго делились впечатлениями с дедом, потом дед читал им сказки Пушкина… заглянувшая Марь Иванна с умилением увидела, что дед и внуки уснули, кто где, девчушки с двух сторон прижимались к нему, а Лёха спал в ногах, поперек кровати.

Радостно перекрестившись, на цыпочках пошла вниз, улыбаясь.

— Может, начал оттаивать наш Иван? Дай-то Бог!

Утром в офисе начался переполох, вечером был какой-то сбой, и все программы полетели, программисты с утра взмыленные летали из кабинета в кабинет, настраивая и устраняя неполадки.

Вершков, узнав всё это на посту охраны, бегом рванул в свой кабинет, и там, проверив файлы, долго и нервно матерился:

— Ведь не скажешь же никому, что стерся весь компромат, хитро спрятанный в файлах.

— Сергей, у тебя как, тоже что-то полетело? — в кабинет заглянул Эдичка, програмист от Бога.

— Пока не все проверил, но вроде все на месте, записи-то я каждый вечер дублирую.

— Ну, тогда я побежал к юристам. Там головняка — во! — Эдик провел рукой по шее. — Если что вылезет, то, скорее всего, к вечеру только и освободимся, очень много проблем по всем отделам.

Настроение было на нуле. Ещё добавила бывшая жена, позвонившая с очередной просьбой — денег!

— Я тебе алименты приличные плачу, ни копейки больше с меня не получишь! — взорвался он.

— Гад ты, Вершков, первостатейный, это ведь твоему сыну требуется лечение, очень надеюсь, что Господь тебя накажет за больного ребенка!

Сын родился слабеньким, недоношенным с диагнозом ДЦП. Вершков сразу же устранился, взяв на себя только денежное содержание. Жена же не сдавалась — занималась лечебной гимнастикой, выискивала методики, ездила по врачам и реабилитационным центрам, дома было тяжело, все пропахло болезнью и Вершков малодушно сбежал из их жизни. Ребенок в три года начал ходить, оказалось у него задеты были только опорно-двигательные функции, но был очень маленьким, слабеньким, так что время от времени нужны были поездки в санатории и на море. Вершков же жил неплохо, вспоминая о сыне только когда звонила жена, или начинала ныть мать, которая во внуке души не чаяла и постоянно обитала у бывшей. Вот в таком настроении он и мотался по коридору, не зная, как успокоиться и с кем бы полаяться, и бежавшая к нему навстречу его давняя коллега по аферам и любовница по совместительству, Кристина, получила весь заряд дерьма.

Вершков шипел в своем кабинете — орать было нельзя, услышит ещё кто — что она дура, никак не может затащить старого мужика в постель, хотя они в этом возрасте на молодых клюют, что она ему надоела, что у него и без неё проблем много и т. д.

Кристина выскочила от него вся пунцовая, едва не рыдая, а Калинин, видевший эту ссору на экране, улыбнулся:

— Не рой, как говорится, яму другому… не строй свое благополучие на сиротах!

Валя со двора услышала, что звонит телефон, а пока мыла руки, он умолк. Увидев, кто высветился на экране, быстро набрала номер.

Трубку взяли сразу:

— Алло? — и тут же радостное: — Лошадка-а-а-а!

Валя засмеялась:

— Ежи-и-и-ик! Никак мультик посмотрел?

— Да, и много других! Я в пятницу могу приехать с детьми и Палычем?

— Палыч — это кто?

— Дедов друг и начальник охраны, хороший мужик, я проверял.

— Ладно, сапоги у вас есть резиновые?

— Нужны? Чё у вас там, лужи?

— И лужи, и река.

— Ладно, найдем.

— Лех, ты запомни, что ещё взять с собой, мало ли погода поменяется.

— Ладно, говори… — послушал, а потом, — а из жратвы-выпивки чё надо?

— А ты ещё и пьешь?

— Хи-хи, не, я пока не, но вам, может, надо?

— Не, Лёх, не надо. Конфет вот для бабы Тани захвати, она любит чай пить с конфетами, она тебе понравится. Значит, в пятницу ждем, пироги-то печь, или с вами, когда приедете?

Он посопел в трубку:

— Не, я Палыча попрошу пораньше поехать, дети пусть сами делают, учиться надо. И это… Палычу по телефону расскажи, как быстрее в твою Каменку добраться, он тебя наберет. Ну все, лошадка-а-а, чао-о-о-о!

После разговора Леха развил бурную деятельность, нашли с Марь Иванной сапоги, они оказались малы — ноги-то у всех выросли. Тут же позвонил деду — тот пообещал приехать пораньше и свозить в детский мир — выбрать сапоги всем.

У деда к концу дня состоялся непростой разговор с воспитательницей:

— Я должен Вам сказать, Кристина Викторовна, что мы в ваших услугах больше не нуждаемся, — он вытащил из стола конверт и протянул ей, — тут ваша зарплата и компенсация за от… пуск, запнувшись проговорил он, глядя на её руку, на пальце было надето оч-чень знакомое колечко… — Откуда это у вас?

— Что? А, колечко, девочки Ваши подарили… сказали… это ж бижутерия…

— Они ничего не могли подарить, эта «бижутерия» — кольцо моей жены, как оно попало к Вам?

— Но… — она замялась, — оно лежало в шкатулке у девочек. И я просто… я не знала, я думала, что это чисто безделушка… — мямлила побледневшая Кристина.

Иван набрал телефон Марь Иванны:

— Марь Иванна, возьми Николая и Сергея, осмотрите вещи Кристины Викторовны. На предмет? Бижутерии, соберите все, я подъеду вместе с ней и посмотрю.

На девицу было жалко смотреть.

— Но я…

— Не волнуйтесь так, я отлично знаю все безделушки и украшения жены, потому что покупал и выбирал сам, Ваше никто не возьмет.

Вот так, в сопровождении Ивана и Палыча и приехали домой.

В шкатулке, приобретенной ещё совсем зелёным курсантом, Иваном Козыревым — самый первый его подарок своей девушке, а потом жене, Антонине, лежали несколько колец, цепочка со знаком Зодиака и две брошки его жены, все то, что Иван отдал внучкам, более ценные украшения лежали в сейфе.

— Где нашли?

— В столе у неё, в нижнем ящике.

Иван с брезгливостью во взгляде сказал:

— Я Вам обещаю, что в Москве Вы нигде не сможете устроиться, прослежу лично. Сейчас же собирайте вещи и через полчаса чтобы духу Вашего здесь не было! Николай, проследите, чтобы случайно чужое не прихватила.

Поднялся наверх, одетые дети уже ждали его.

— Ну что, братва, по коням, вперед за сапогами?

— И мороженым, деда! — восторженно добавила более боевая Варвара.

И опять Козырев грыз себя: как же он виноват перед внуками! Два года они были где-то там, далеко, а ведь им, мелким, тяжелее без тепла, вон как щебечут две копии Игоря — Варюша и Веруша, а Лёшка…

Похоже, Игнат Козырев в нем проявился, а дальше будет ещё больше походить на отца Ивана. Игнат, мужик несгибаемой воли, испытал все: войну, плен, штрафбат. Был трижды ранен, последний раз тяжело, но была в козыревской породе какая-то отличительная черта — скорее всего, несгибаемость.

Вот и Лёха…. В шесть лет потерять горячо любивших его отца и бабу Тоню, остаться с оглохшим и закаменевшим от горя дедом и двумя маленькими и плачущими по-любому поводу трехлетними близняшками…

Иван эти два года находился как бы в бронеколпаке, он ни в чем не отказывал детям, но и тепла от него не было, он как робот жил по заданной программе.

Сейчас, сидя в кафе-мороженом, он с умилением смотрел на измазанные и счастливые рожицы девчушек и любовался ворчащим Лёхой.

— Моськи вытрите, поросята, народ же кругом!

— Лёса, — Вера никак не выговаривала буквы «Ш и Ж», — мы зе не доели, доедим — вытремся, знаем зе!

— Верушка, а тебя к логопеду разве не водили?

— Дед, ты чё, не помнишь? Я ж тебе говорил, что врач сказала, к шести годам скажет… ЖЖЖУК, да Вер? — И буркнул деду тихонько, — ты прям как дед Капитон стал, ни фига не помнишь!

Дед взъерошил ему вихры.

— А ты как прадед Игнат, такой же ворчливый!

На что получил ответ:

— Ваша порода, Козыревская, упёртая.

— Откуда ты знаешь? — спросил Иван, — я тебе точно этого не говорил?

— Марианна просветила!

Лёшка с трех лет не называл Марианну матерью, он вообще не реагировал на неё, только когда она была беременна девчушками, иногда подходил, потрогать животик. А когда она родила и понеслось по-новой её уходы, истерики, невменяемость, пятилетний пацан все внимание отдавал сестричкам.

— Да, деда, позорище, внуку в глаза смотреть стыдно!

— Ну что, поехали?

— Поехали, поехали!

Всю дорогу внучки хихикали и шептались.

— Лешка, не подслушивай!

На что Лёшка снисходительно сказал:

— Знаю я ваши секреты, сороки!

Марь Иванне хвалились покупками, мерили самые красивые сапоги, та охала — ахала, хвалила сапоги и навороченные рюкзаки, а сама все прикладывала фартук к глазам.

— Чё ты глаза трешь? — подозрительно уставился на неё Лёха.

— Так надуло, Лёшенька. Намедни выбегла на двор, а ветром и обдало.

— Ты поаккуратнее, не девочка уже, — проворчал Лёха.

И опять все вместе смотрели сказку — «Золушку», и опять уснули вповалку. Утром Иван с удивлением осознал, что последние два дня спит крепко и без снотворного! Внуки лучше всяких лекарств действуют!

Взглянув на часы, дед ошарашенно заморгал.

Проспал! Иван Козырев проспал??? Такого не было с далёкого детства!

Выйдя на кухню спросил негромко:

— Ивановна, ты почему меня не разбудила?

— Уж больно сладко вы все спали, тебе-то, Иван, не меньше, чем ребятишкам, нужно сопение под боком слышать, чай, я жизнь прожила, навидалась всякого. Не волнуйся, я Катерине Ивановне отзвонилась, она сказала — перенесет все твои дела. Ешь вон лучше, вы с Лёшкой два шкелета у меня, никак не откормлю!

А в офисе, в приемной сидел милицейский мужик.

— Чем обязан? — спросил сразу Иван.

— Капитан Березин — уголовный розыск, — представился тот, — мне бы поговорить с Вами!

— Катерина Ивановна, у меня есть время сейчас?

— Да, Иван Игнатьевич, у вас пятнадцать минут, а потом, извините, прибудут финны!

Иван кивнул и пригласил Березина в кабинет:

— Так, в чем все-таки дело?

— Вершков Сергей Леонидович — ваш сотрудник?

— Да, есть такой, занимается обслуживанием камер слежения, а что он натворил?

— Так и натворил? — спросил Березин, капитан явно хитрил.

— Я ваши милицейские ребусы не умею разгадывать, что надо — спрашивайте, времени-то в обрез!

Тот смешался:

— Извините, специфика работы! Вершков сегодня утром найден мертвым у себя в гараже.

— Как?

— Задохнулся. В машине вместе с ним найдена Лямина Кристина Викторовна, вам она знакома?

— Да, до вчерашнего дня была воспитательницей у моих внуков!

— А что же случилось вчера?

— Кража, банальная кража. У меня две пятилетние внучки, и я отдал им кое какие колечки, брошки моей погибшей жены. Вчера увидел на руке госпожи Ляминой кольцо жены, ну и… уволил её.

— Кто это может подтвердить, что она украла?

— Моя экономка и два охранника. Они нашли шкатулку со всеми украшениями у неё в вещах.

— Почему не вызвали нас? — подался вперед капитан.

— Наверное, пожалел, молодая ведь!

— Так, а Вершков?

— Про Вершкова ничего не могу сказать: не сталкивался с ним, знаю, что работу выполнял исправно, про него расспросите начальника охраны Калинина и в отделе кадров.

— Вы разрешите осмотреть его кабинет?

Иван нажал кнопку:

— Катерина Ивановна, Калинина ко мне!

— Да, Иван Игнатьевич, финны прибыли!

— Иду!

В кабинет быстро вошел Палыч.

— Владимир Павлович, вот, пообщайтесь с капитаном Березиным, покажите ему рабочее место Вершкова, я ушел!

Березин тщательно и профессионально осмотрел кабинет, перебрал бумаги и долго фыркал, найдя в нижнем ящике стола большую упаковку с презервативами.

— Шустрый, однако, был мужик!

— Почему был?

Узнав про то, что задохнулись с Кристиной в машине, Калинин как-то задумчиво протянул:

— Надо же, как приспичило, дурная какая смерть!

— Вы были знакомы с воспитательницей?

— Да, стервозная дамочка… хм… была… приходилось ставить на место!

— Это как?

— Вела себя по-скотски с экономкой босса!

— А вы с Козыревым, что, близко знакомы?

— Да, ещё с Афгана!

— Понятно, слушай Палыч, — перейдя на «ты», вдруг сказал Березин, — поспрашивай своих, может что и вылезет, к нам поступила заява, этот ваш Вершков шантажом занимался. Устраивался на работу в солидное предприятие, собирал компромат и начинал шантажировать. Кто-то платил, а кто и… вот не факт что они просто задохнулись, может и помогли им… а может… и впрямь, Божья кара. Так поспрашиваешь, а? Жаль только в этой ситуации ребенка его, там инвалид, ДЦП, папашка-то только алиментами отделывался. Мы ищем подтверждения поступления денег платежей за шантаж — вымогал-то не хило, а у жены его бывшей дома весьма скудненько. Есть же суки, больных детей ограничивают в самом необходимом. А мальчонка такой славный, светлая душа, я много чего повидал, а тут такой изумительный ребенок. Представляешь, только в три года стал ходить, а этот папашка, если что прикупал нужное — лекарства там, обувки специальные, то сумму из алиментов удерживал. Я к чему, ты поговори со своим Козыревым… Может вы его семье хоть единовременную помощь окажете? Менты, говорят, бездушные, может и так, но этот Санька… меня ох как зацепил!

— Поговорю!

Мент ушел, а Палыч, переговорив с благодушно настроенным после удачно завершенных переговоров Иваном, поехал к вдове Вершкова.

Только отъехал от офиса — звонок.

— Да, Лёх, что?

— Палыч, ты Вале моей позвони, спроси дорогу.

— Я сейчас немного занят… слушай, Лёх, поехали со мной, тут в одно место?

— Что за место?

— Да, надо навестить… Лёх, у тебя игрушки ненужные тебе ведь есть?

— Полно!

— Лёшка, что не жалко — собирай. Я подъеду, там пацан маленький и больной, поделишься?

— Да! Пошел собирать.

Подъехав, Калинин увидел, как Николай вытаскивает на крыльцо большую коробку, а вторая такая же уже стояла рядом, тут же суетились все три Козырёнка.

— Дядь Вова, а девочек там нет, а то мы и кукол бы отдали.

— Нет, Варюш, там только мальчик, Санька!

— А ты нас с ним познакомишь?

— Ну, если Леха одобрит, то конечно, я смотрю, Алексей Игоревич, ты собрался основательно?

У Игоревича в руках был большой пакет.

— Да! Девки, марш домой, собирайтесь, завтра с утра поедем, да, Палыч?

Поплутав в улочках, пара улиц оказалась перекопанными, наконец-то подъехали к пятиэтажной хрущёвке, позвонили в домофон, им, даже не спрашивая ничего, открыли, и поднявшись на третий этаж, позвонив в звонок, ждали хозяев.

Дверь открыла пожилая, заплаканная женщина, Палыч представился. Сказал, что с работы Вершкова, она посторонилась, пропуская их в совсем бедную квартиру.

Лёшка с изумлением рассматривал обстановку — какая-то старая стенка, диван, стол с парой стульев, небольшой телевизор, а в углу явно детский спортивный уголок с турником и шведской стенкой и каким-то тренажером.

Вышедшая с кухни молодая, вся какая-то замученная женщина спросила:

— Простите, Вы кто?

Палыч открыл рот, а из за женщины, потеснив её, выглянул худенький-худенький мальчонка. И уставился на них огромными удивленными голубыми глазищами:

— Мальчик, ты ко мне пришел?

Мальчик кивнул и сказал:

— А то! Меня Лёха зовут, а тебя?

— Мамочка, — звенящим голоском закричал мальчик, — ко мне Лёха пришел, значит, у меня теперь друг будет, настоящий? — он подошел к Лёхе и, протянув прозрачную ручку, сказал, — а я Санька!

— Санька, мы тебе игрушек привезли, там, правда, могут и поломанные быть, не успел перебрать, ты тогда их выброси, ладно?

У мальчонки ещё больше расширились глаза:

— Мне, игрушки? — он повернулся к пожилой женщине, — Баба Лена!

Палыч с повлажневшими глазами сказал:

— Я сейчас принесу!

Лёшка же отдал пакет стоящей в оторопи женщине:

— Мы с Ивановной кой чего собрали, на чай, Вы там разберите, а мы с Санькой поговорим по-мужски.

Санька взвизгнул от радости и потащил Лёху к уголку:

— Смотри, что мне недавно подарили, мам, кто?

— Спонсоры, сыночек, — произнесла отмершая женщина.

— Это чтобы мои ножки совсем хорошо ходить стали!

С грохотом ввалился Палыч, а за ним ещё какой-то мужик с коробкой. Оказалось, сосед шел домой и помог вторую коробку занести.

Как радовался мальчик, он без конца — вынимая очередную игрушку — машинку, трактор, динозавра, робота — восклицал:

— Уяя! — обнимал Лёху и очень аккуратно и бережно расставлял игрушки.

Баба Лена, заплакав, ушла на кухню.

Палыч боролся с желанием что-то расколотить, и жалел, что уже нельзя разбить морду папашке Вершкову…. Пошел на кухню, где суетилась Санькина мама. — Давайте хоть познакомимся:

— Владимир я, Лёшка — это внук моего друга и директора фирмы, где работал ваш… Вершков.

— Я Елена Сергеевна, — отозвалась пожилая, — мать Сергея.

— Марина, — коротко сказала молодая. — Владимир, как-то неловко, вы столько привезли, этот мальчик, Лёша. Он такой взрослый, не по возрасту, по рассуждениям.

— У него две сестры пятилетние, двойняшки. Он их детьми зовет, привык быть старшим. Я вас попрошу, составьте список всего самого необходимого для мальчика, мы, скорее всего, возьмем шефство над вашей семьей.

— Милок, нам бы Марине какую-никакую работу, хоть курьером, Санечка наш теперь самостоятельный стал, я с ним посижу, управлюсь, а вот на две пенсии не потянем мы. Марина-то ведь красный диплом имеет, вот только стаж работы маленький, до декрета всего и работала, а потом вот Санечку выхаживали мы.

— Что у вас за специальность?

— Инженер-механик!

Палыч удивился:

— Не женская специальность!

— Да как-то вышло так, с детства собирала и разбирала всякие механизмы и в 10 классе уже мелким ремонтом машин подрабатывала.

— Скорее всего, мы сумеем подобрать Вам работу, сколько Сане лет?

— Семь вот будет через месяц, мы этот год пропустим, немного ещё окрепнуть надо, а на следующий год в школу пойдем.

Бабуля потихоньку пошла в комнату, посмотрела на мирно играющих детей, вернулась и сказала:

— Вот ведь как, горе и радость рядом идут, сынок он мне был, да только хуже чужого. А вот Марина — дочкою стала, настоящей. А тебе, милок, за Санечку нашего, земной поклон.

— Э-э-э, Елена Сергеевна, я ещё ничего не сделал!

— Сделал, милок, сделал, ты посмотри, он же колокольчиком звенит! На улице-то дети не особо с ним играют, им бегать надо, а наш пока не может, так пробежит немного и все, ножки-то пока слабые. Вот он или с девочками играет, или смотрит на ребятишек. А тут настоящий такой друг, он же теперь неделю будет всем рассказывать с восторгом, что у него есть Лёха!

Немного посидели, попили чаю и, видя, что Санька упорно борется со сном, собрались уезжать.

— Лёша, а ты ко мне правда-правда приедешь ещё?

— Не боись, мелочь, приеду, вот съезжу на выходные в деревню и приеду! Ты смотри, не кисни без меня!

— Что ты, что ты, он же теперь от игрушек не отойдет, когда киснуть-то, на улицу не выгонишь! — сказала баба Лена.

— Санёк, чтобы гулять ходил, проверю!

Поехали в офис и доложили деду так:

— Там, дед, совсем плохо живут, у них телевизор — отстой, диван такой страшный, короче, всё убитое, а Санька мировой мужик, только очень бледный и слабенький, я хочу его с детьми познакомить! Ты с Палычем порешай, я вот подумал: у нас же никто пока родиться не сможет — давай ему мои маленькие вещи отдадим, а то Марь Иванна всю кладовку ими забила, для кого бережет?

Дед ухмыльнулся:

— Лёш, она для твоих детей собирает!

— Ага, когда они будут-то? Да и не хочу я жениться, буду вон, как Палыч, до пятидесяти лет холостой. Пойду я к мужикам схожу!

— Тут разведка донесла, что вы в рабочее время мультики смотрите.

— Брехня, смотрю только я, мужики после пяти подтягиваются! А разведке своей, стукачу рыжему, скажи, зазря пусть не треплет чё попало!

— Лёш, зайди к ФФ и попроси её ко мне сейчас же прийти!

— Ладно!

— Давай, Палыч, дождемся Фелицату Фёдоровну и вместе продумаем, как быть.

Главного бухгалтера с экзотическим именем Фелицата Козырев нашел… на рынке. В далекие уже девяностые он чисто случайно остановился у лотка с китайским ширпотребом, где худая востроносая тетка-продавец под восторженные выкрики окружающих, как семечки, щелкала вопросы на умножение и деление. Подождав, пока зрители разойдутся, Козырев подошел к ней поговорить. Она сначала послала его, затем все-таки согласилась после смены пойти в ближайшее кафе. Тогда-то и узнал Иван, что будучи болезненно честной, ехидной до ядовитости, Фелицата, имея два высших образования в эти дебильные времена не смогла сработаться с новыми русскими хозяевами. Она категорически оказывалась вести двойную, а то и тройную бухгалтерию, за что и указывали ей на дверь. В конце-концов, плюнув на все, пошла работать на рынок.

Козырев долго уговаривал её пойти к нему в тогда ещё только начинающую вставать на ноги фирму. Это сейчас у фирмы были филиалы в десяти крупнейших городах, заключены многомиллионные контракты, а тогда ютились в двух комнатках. Фелицата была скрягой, ругалась и тряслась за каждый рубль, ругались они с Иваном часто, но это не мешало им дружно и сплоченно работать.

Многие завидовали его финдиректору, предлагали Фелицате во много раз вышеоплачиваемую работу в солидных банках и корпорациях, эта же ехидна всем отвечала одинаково:

— У меня характер скверный, я неуживчивая, скупая старая дева, а господин Козырев меня устраивает!

Одна слабость у неё все-таки была — Лёшка. Его она обожала! Когда Марианна, мать Лёшки, будучи под хорошим кайфом, просто потеряла его на Чистых прудах, а неизвестно зачем — как она сама потом удивлялась — забредшая туда Фелицата, увидела зареванного и чумазого Лёшку, которого за руку уводила цыганка… у неё вскипело бешенство. Ни секунды не раздумывая, она огрела зонтом с большой ручкой эту «гадину», схватила Лёшку и, крича во всё горло — «Милиция! Милиция!» — потащила его к ближайшей стоянке такси.

Дома у Козыревых она застала бедлам: Игорь тряс невменяемую, глупо улыбающуюся жену, Тоня сидела на диване, не в силах подняться, Иван с Калининым садились в машину, собираясь ехать искать внука.

Зареванный, намерзшийся Лёшка, пригревшись, уснул у неё на руках, так она и появилась в Лёшкиной жизни, он нежно звал её наедине — Феля, обожал ходить к ней в гости, она пекла для него свой фирменный торт, в общем, любовь была взаимная.

А маленький Козырев с трехлетнего возраста невзлюбил цыганок и мамашку свою. Та же, будучи уже беременной, чудом выносив девчушек, скатывалась все ниже и ниже. Не помогло и дорогостоящее лечение от наркозависимости в Германии, и в какой-то момент она просто исчезла, оставив грудных девочек во дворе дома на охранников. Потом уже, после гибели Игоря и Тони в авиакатастрофе, Ивану пришло официальное уведомление о её смерти от передоза почему-то аж из Иркутска.

Вот и сейчас, едва зайдя в кабинет, финдиректор тут же выдала:

— Свободных денег нет!

— Подожди, Фёдоровна. Послушай Палыча. Потом уже ворчи!

— На вас не ворчать, так все по ветру пустите!

Калинин обстоятельно рассказал как и что — дотошная Фелицата долго выспрашивала подробности.

Потом заставила его позвонить Березину, который, к счастью, оказался на месте.

— Да, есть квартира однокомнатная в Перово, владелец Вершков, никто больше там не прописан, да осматривал, да полностью упакованная.

Калинин, включивший громкую связь, чтобы Иван и ФФ слышали все сами, выругался, ему же вторил Березин:

— Я когда после его однушки увидел, где обитают жена с больным Санькой, тоже матерился, хотелось Вершкова ещё раз прибить! Одно радует — через полгода у малыша жилье появится нормальное, моя б воля — завтра же туда их перевез. Вот так. Ну ладно, бывай!

— Ну что, Фелицата Фёдоровна, как решим? То что похороны за наш счет — однозначно, а остальное? Палыч, вон, предлагает мальчику до 18 лет выплачивать какое-нибудь пособие, есть же у нас статья расходов на благотворительность? И надо бы малыша с бабулькой после похорон в санаторий матери и ребёнка отправить, помнишь, где мои девчушки были, под Звенигородом? Лешка тогда хвалил, ему там понравилось, а Вершковым это необходимо!

Козырев специально упомянул Лёшку, зная что у ФФ сразу тает сердце.

— Ну, а с матерью, думаю, пусть идет в наш гараж, пока слесарем, если Кириллов одобрит, и она, действительно, понимает в машинах, то пусть и работает механиком, машинный парк у нас большой, работа всегда есть.

— Иван Игнатьич, к Вам Алексей Игоревич просится! — раздался голос Катерины.

— Да, пусть заходит! Смотри, какой у меня становится воспитанный внук!

Калинин хмыкнул:

— Это только начало, он у нас…

— Дед, я совсем забыл, — заскочил Лёшка, — вот бы Саньку… о, Фелицата Федоровна как раз тоже здесь… а давай их в тот санаторий отправим, где дети были, мне там понравилось, а то бабульку так жалко-жалко!

Дед развел руками:

— Вот и адвокат Вершковых!

Лёшка подсел к Феле, та его тут же обняла.

— Решим, Лёш, решим, только мне бы самой надо всё увидеть, поговорить, ты ж знаешь какая я дотошная.

— Честно? — Лёшка посмотрел на неё, а потом на мужиков.

— Ну, а как ещё?

— Феличка, я от тебя учусь, думаешь, чего домомучительница бесилась? Я, как ты, старался её колупнуть.

— Хитрюга ты мелкая, — чмокнула его в щёку Феличка, — когда к Вершковым съездим, ты же все равно поедешь со мной?

— Я в выходные занят — в гости поеду, давай в понедельник?

Дед хмыкнул:

— Вот, всё без меня решили, я тут как бы для мебели.

— Дед, не кипиши, я тебя тоже люблю! Пойду, у меня там фильма на стопе стоит.

— Опять всякую муть смотришь? — проворчала Фелицата.

— Не, я сейчас фильму сильную смотрю «Финист-ясный сокол».

— Дело! — одобрила Феля, — давно пора, а девчонкам показывал?

— Ты отстала от жизни, каждый вечер! Я пошёл, всем пока!

— Слушай, Иван Игнатьевич, а ведь парень-то у нас совсем вырос, глянь, какой дипломат! И время подгадал прийти, когда Фелицата Фёдоровна здесь, и тебе сиропчику налил, мужик!

Палыч покачал головой:

— Как говорил мой любимый герой Таманцев, Лёха-мозгА!

— Значит, завтра созваниваемся с Вершковыми, выделяем им в помощь Титову с машиной, чтобы все успели за день, а ты, Палыч, когда собираешься ехать? — подвел итог Козырев.

— Лешка вообще с утра хочет, а я ж ещё и не позвонил, спросить про дорогу-то, старый стал, забывать начинаю.

— Одна я у вас молодая, полная сил, в мои-то шестьдесят семь!

— А то, раз у Лёхи в друзьях, то значит совсем зеленая ещё.

3

Валя с бабой Таней перебирали лук-севок, когда зазвонил телефон и высветился незнакомый номер, пожав плечами, Валя ответила:

— Да?

— Добрый вечер! — раздался в трубке хрипловатый голос. — Простите, Валентина, не знаю Вашего отчества, я тот самый Палыч, по поручению Лёхи-ежика, — он хмыкнул, — велел именно так сказать, поясните, как лучше к вам доехать?

Валя заулыбалась:

— Собрались-таки?

— Да, всей семьей ездили сапоги покупать.

Пояснив, где лучше сворачивать с федералки, и как быстрее ехать дальше, уговорились, что приедут к обеду, плюс-минус час. И распрощались, довольные друг другом.

— Чё, Валюшка, улыбаешься, гости будут? И моя непоседа с утра заявится с Ванюшкою, ох, чую, веселые выходные у нас будут! — баба Таня, шустро собрав мусор, поднялась, — пойду-ка я до магазина. Муки, боюсь, не хватит на такую ораву. Вот ведь, дожила до семидесяти пяти почти, думала всё — ведерные кастрюли отставить, да где там, опять «Маланьина свадьба»! А и хорошо, когда вот так вот шуршишь и болесть-то боится привязываться. Ваньке, как заявится, баню готовить, ох, девки, повеселимся!

Валя же про себя отметила, что ей очень понравился голос Палыча, интересно, какой человек, может, будет сплошное разочарование, а может, наоборот?

Утро в доме Козыревых началось суматошное, дети проснулись сами и очень рано, вышедший из ванной дед впал в прострацию — на диване чинно, рядком сидели одетые внуки…

— А позавтракать вы что, не хотите?

— Уже, Палыча ждем! Он сказал, минут через десять будет!

Марь Иванна притащила два пакета еды на дорогу.

— Авось за три часа проголодаетесь! Вы там себя прилично ведите!

— Да! — дружно ответили все трое.

Палыч малость подзадержался в пробке, и детки извелись, каждые две минуты бегали посмотреть, не подъехал ли.

В машину грузились с шумом и гамом, Палыч взял микробус, чтобы детям было попросторнее, и, наконец, расцеловавшись с дедом, клятвенно пообещав позвонить сразу же, как доедут, отчалили.

— Ох, Игнатьич, ведь за два дня с ума сведут эту подругу-лошадку!

— А не будет больше приглашать!

Ехали неспешно, Палыч не торопился. Девчушки, пока ехали по федералке, сидели смирно, а вот когда съехали на грунтовку и пошли мелькать за окнами деревни, вот тут Лёху задергали:

— Ой Лёш, смотри, коровы настоящие? — А у меня трактор что ли землю копает! — Курочки… а вон там кто, Лёш? Коза? Которая рогатая?..

Лёшка отвечал, не переставая, Палыч про себя смеялся, потом сказал:

— Ну что, воробьи, привал делать будем?

— А чё, ещё далеко?

— Нет, но ноги размять, в кустики сбегать…

— Давай!

Аккуратно съехав с грунтовки на траву, высыпали из машины, и вот тут Вера увидела цветочки…

— Лёша, цветочки… маленькие, красивые какие, но мелкие, Лёш, понюхай… Леша, какая птичка вооон там поёт?

Лёха вздохнул:

— Про птичку не знаю, цветочки называются полевые, Палыч, поехали уже, я с ними уморился.

Перед Каменкой Калинин непроизвольно притормозил:

— Дети, посмотрите какая красивая деревня… Как божьи коровки ползут…

Дети долго смотрели на Каменку.

— Красиво как! — выдохнула Варя.

На центральной улице деревни Палыч, притормозив у магазина, спросил у кучкующихся там местных аборигенов, как проехать на Цветочную улицу.

— Цветочная, это какая? — протянул небритый мужик.

— Эта, где Ленин, — крикнул ему другой от дверей.

— А-а-а-а, вона, направо второй проулок.

Свернули направо, и Лёха увидел неподалёку голубой домик.

— Палыч, нам вон туда!

Подъехали, начали выгружаться, из соседней калитки с визгом выскочила растрепанная белобрысая девчонка и побежала в калитку к Вале, а за ней выбежала сухонькая шустрая старушка с крапивой в руке:

— Вот я тебе, Анчутка! Ой, никак Лёха-ёжик приехал? — бабуля отбросила крапиву и оправив фартук, протянула ему руку:

— С приездом, милок, а я баба Таня! Дай я на тебя гляну-то, — она повертела его. — Худоват, если не сказать, тощщой, но ничё, откормим. А вы, девицы-красавицы, как вас звать-то?

— Я Варя, она Вера.

— Так-так, а различать вас как же?

Ответила Вера:

— У Вари зуб выпал, а я букву Ззз не выговариваю.

— А, ну тогда ладно, есть различие, подь сюда, — крикнула она белобрысой девчонке, которая выглядывала из калитки.

— Это вам подружка, Аришка, она любит хулиганить, вы её сильно не слушайтеся, на деревья не лазьте, она-то чисто обезьяна, а вы впервой в деревне-то.

— Так, а ты, милок, как звать-величать тебя?

— Владимир я, здравствуйте!

— О, тёзка, значит! — раздался голос за спиной. Повернувшись, Калинин увидел среднего роста мужика, смешливо поглядывающего на всех.

Протянув Палычу руку, тот представился:

— Ульянов… Владимир Ильич! — и замер, сдерживая улыбку.

— О, прямо как Ленин!

Тот заулыбался:

— Вот, сызмала так и зовут!

— А-а-а, теперь понял, что мужик у магазина имел в виду, говоря про улицу вашу — это где Ленин. — И, протянув ему руку, представился, — Владимир Павлович… Калинин.

— Ух ты, Политбюро! — хлопнул его по плечу Ленин, и оба захохотали. Из калитки быстро выскочила Валя и схватила Лёшку в охапку:

— Ежиик, приехал?

Тот разулыбался, а Валя тут же сгребла к себе сестричек.

— Девчушки, привет!

Из дома малинового цвета вышла женщина.

— Супруга моя, Тамара, Надежду Константиновну вот не встретил! — представил её Ленин.

Лёшка же подвел Валю к Калинину:

— Валя, это Палыч, он наш человек, — представил Лёха Палыча.

Валя протянула ему руку с интересом разглядывая мужчину: высокий, подтянутый, без капли жира, симпатичное лицо, теплые какие-то, карие глаза, широкий шрам, начинающийся от левого уха и уходящий под рубашку.

— «Неплохой вроде, — подумала она, — а там, таки будем поглядеть, как говорит дядя Колобок.»

Калинин с любопытством рассматривал Валю: среднего роста, вся такая ладненькая, крепенькая, она сразу вызывала симпатию, ещё обращали внимание её огромные глазищи, смотревшие приветливо и с интересом.

Подумалось — «первое впечатление весьма и весьма приятное, посмотрим, что дальше?»

Сзади кто-то басом прогудел:

— А меня почему никто не знакомит?

В калитке бабиного Таниного дома стоял детина, крупногабаритный такой, мощный, но не толстый.

— Это младшенький мой, Ванюшка, — представила его баба Таня.

— Ничего себе, Ванюшка, — протянул Калинин, — это ж целый Иванищще!

— А у меня, милок, из пяти мальчишек, четверо такие вот, в батю свово, один Мишук в меня удался, мелковат супротив братьёв-то!

— Ага, мелковат, он нам всем четверым дрозда дает, вон, Анчутка, — он кивнул на Аришку, которая уже с жаром что-то говорила девчушкам, маша руками в сторону бугра, — вылитый дядька, плачу ведь с её выходок. В школу, поди, каждый день придется ходить родителям.

Нехилая ладонь Палыча утонула в лапище Ванюшки.

— Рад знакомству! А ты, шкет, чего стесняешься, здорово! — он легонько пожал Лёхину лапку и прогудел: — Мелковат и тощщеват ты, брат, но за лето откормим, да, мамань?

Из проулка вылетели два пацана на великах и с шиком затормозив возле них, подняв облако пыли, два пацана уставились на Лёшку.

— Это ты Лёха — Валин друг? Я Матвей, все зовут Матюхой, а это Санёк, айда с нами на великах?

— У меня же нету!

— Ха, дед, ты угадал! Пошли, у нас старый велик был, мы с дедом его наладили.

Матюха соскочил с велосипеда и потащил Лёху к себе во двор. И всё, дети Козыревы выпали из вида Палыча: Лёха унесся с пацанами, девчушки пищали от восторга — сначала долго наблюдали за ласточками, потом тискали огромного рыжего Мурзика, что валялся на солнышке у беседки, потом побежали на пригорок, смотреть сверху на Малявку, потом их всех забрала баба Таня — лепить пирожки.

Мужики же дружно собирались на «рыбаловку», по зорьке — как выразился Ленин.

Потом Палыч и Ванюшка взялись колоть дрова, Ванюшка время от времени ходил проверял как топится баня. Было шумно, весело, как-то празднично.

Валя, побежавшая за маслом к себе, на мгновение замерла — Палыч снял футболку, и его уродливый шрам, идущий от шеи до средины правого бока, резко выделялся на мускулистой спине.

— Боже, как же ему досталось!

Проскочив в дом, увидела в углу сваленные вещички деток и шустро начала уносить в комнату, где детишки будут спать. Из проулка выехала машина и остановилась возле Валиной калитки.

— Том, это ещё что за явление? — спросил Ванюшка выскочившую на шум машины Тамару.

— Тьфу! Я думала, мои, а это прощелыга опять припёрся! И чё ездиит, не понимает слова нет, и Верный где-то носится, то его живо отвадил бы!

Из машины вылез принаряженный, рыхлый какой-то мужик с букетом цветов и, отряхнув брюки, направился в Валин двор.

— Мамань, — шумнул Ванюшка, — где мой праздничный спинжак? Ща мы его отвадим!

— В сенцах, на гвоздику, где ж ему быть-то, — ответила маманя из окошка.

— Никакого порядку, спинжак с карманами и на гвоздике, эх, не ценют люди!

Ваня пошел в сени, чем-то там побрякал, пошуршал и вышел на порог:

— Том, ну как, смотрюсь?

Та захихикала:

— Ванька, ты прямо артист, во ща комедь будет!

В надетом прямо на голое тело видавшем виды спинжаке, застегнутом на единственную пуговицу, в каких-то старых штанах с пузырями на коленках, с торчащей из кармана бутылкой, заткнутой пробкой из газеты, и надетой явно женской соломенной шляпой с цветочком — Иван преобразился в местного забулдыгу. Подмигнув им, он пошел к Вале во двор. Та уже вышла и что-то негромко и сердито выговаривала бывшему, когда распахнув калитку с шумом ввалился Иван:

— Валюха! Я при… шел… — не зная, что он придуривается, трудно было поверить, что он на самом деле трезвый. — Ты… меня… чё не встррречаешь… а?..

Он вылупился на мужика с цветами:

— Ты хто?

Тот с брезгливостью отошел на пару шагов.

— Чё, не нравлюся?.. А… ты мне то… же! Валь… чё ему… надо… а? А… понял… он к тебе свататься… приехал… да? А я?.. Ты ж мне… А… знач. чит… сопппе… рник… да?

И вдруг рванул на себе пиджак, пуговица отлетела под ноги бывшему, а Ванька попер на на него, размахивая бутылкой… — Ща… Поговорим… Валь, я во гневе страшшен!

Лерочка боязливо попятился в сторону, а потом оглянувшись и поняв, что его загоняют к кирпичной стенке сарая, как-то по бабьи взвизгнув, проскочил мимо Ивана, выбежав за калитку, замер: возле его переднего колеса, задрав лапу, мочился Верный. Сделав возле колеса приличную лужу, он негромко рыкнул на Лерочку. Лерочка, боязливо смотря на пса, обежал машину, залез в нее и с пассажирского сиденья долго пролезал на место водителя — мешал солидный животик. Открыв окно, проорал:

— Дура! Все тут придурки, вот и оставайся с алкашом!

— Ты кого алкашом назвал? — взревел Иван, и Лерочка газанул, сорвавшись с места и разгоняя испуганно закудахтавших кур горластой соседки. Машина заглохла, а соседка Ирка, выскочив на шум, заорала на всю улицу:

— Ирод, шары разуй! Я сейчас твою консервную банку разнесу, если хоть одну курицу зашиб, — она схватила дрын, и побледневший Лерочка, нервно оглядываясь, рванул с такой неприветливой Цветочной, а вдогонку ему лихо свистела Аришка.

Вот свист-то и стал печалью Вари, Верушка к концу дня уже лихо посвистывала, а у Вари из-за выпавшего зуба получалось только шипение, и она куксилась, но долго киснуть не удалось, на очереди была баня с вениками.

Первыми пошли мужики «самый сладкий пар-первый», Ульянов утащил Палыча, за ними пошел Иван с можжевеловым веником, и два часа слышалось уханье, фырканье и гогот, потом на приступок выполз едва живой Калинин, отдуваясь и вытирая бежавшую с него воду, он мычал и зажмуривал глаза.

На вопрос бабы Тани, хороша ли банька — выдохнув, сказал:

— Уфф, я в раю побывал! Баб Таня, это ж неземное удовольствие, никакая сауна не идет в сравнение, а уж веник можжевеловый… — он закатил глаза. — Я много бань видел, но ваша… Я как кот Матроскин, вдвое щисливее стал!

Матюха орал возле бани:

— Дед, ну ты скоро, весь пар, поди, выхлестали?

Вывалился довольный Иван, а дед Вовка загнал в баню пацанов.

Лёшка выдержал с полчаса, и то с непривычки было достижением, а Матвейка с дедом все намывались, пока Тома их не разогнала:

— Совесть есть у вас? Нам тоже помыться надо!

Баба Таня пояснила Палычу:

— Оно вишь как, мои дитятки все парную обожают, сами и строили такую большую баню, под свой рост, но вот ведь смех — главный парильщик-то Мишук, вот кого из бани со скандалом выгоняю всегда!

Иван ухмыльнулся:

— Мамань, он у нас мал золотник и дорог, да ещё и во..

— Замолчь! Думаешь така оглобля вырос и мелких можно обижать?

— Его обидишь, как же! Веришь, Палыч, мы с Колькой два бугая с одним мелким справиться с детства не можем, скользкий, гад, как змея, да ещё десантура! Но хорош, это я тебе не привираю, да ещё увидишь уникума нашего, у мамани торжество скоро намечается, может, все-таки приедет!

Та пригорюнилась.

— Вот ведь упрямцы вы какие, не хотела же я рождение отмечать! Да и Мишук сказал, что не сможет!

— Не, а кто тебя спрашивать станет, ты наша маманя, нам и делать тебе праздник! А тебя, вон, посадим в передний угол и будешь сидеть командовать! Девки обещались обе приехать, чё тебе не нравится?

— Так ведь местов-то на всех не хватит?

— Не, ну а Федякина турбаза на что?

Выполз малиновый Лёшка, сел, прислонился к Володе и чуть слышно сказал:

— Думал, помру!

В доме зазвонил телефон, Верушка несла его Лёшке, что-то взволнованно рассказывая.

— Палыч, ты поговори с дедом, я пока посижу!

— Игнатьич, не ругайся, некогда было Лёшке звонить, весь день по полям летали с пацанами на великах, а сейчас он после парной еле дышит! Что? Не, все нормально, только с непривычки устали. Да, да! Лёш, дед спрашивает нравится вам здесь?

— Да! — подпрыгивая, закричала Вера, Лешка же расплылся в широчайшей улыбке:

— Клёво, супер!!

— Игнатьич, я как их спать уложу, тебе подробно все расскажу!

Пока мылись женщины, мужики поставили под старой яблоней большой стол, потом таким вот большим колхозом ужинали… девчушки уснули за столом, Лёшка тоже задремывал, и Калинин с Иваном отнесли девчонок в дом к Вале. Лёшка же шел, едва переставляя ноги и обнимая Валю за талию. Едва лег в кровать — тут же отрубился. Валя аккуратно прикрыла всех сопящих одеялами и вышла на крыльцо, где стояли, покуривая, мужики.

— Валюх, как я сегодня алкашом побыл?

— Вань, вы все Шишкины от скуки на все руки, шляпу-то я узнала, а вот спинжак… — она засмеялась, загоготал и Иван.

— С карманами, чай! Эх, Мишки нету, он бы в сто раз чуднее придумал! Валь, ты мамане не проболтайся, он ведь в отпуск на её рождение прикатит, сюрпрайзом!

— Баба Таня будет на седьмом небе! Она ж его три года, малого, не видела!

Собрались расходиться.

— Володя, я тебе в горнице постелила вместе с Ванькой, чай часа в четыре поднимет вас Вовка! Вот что я тебе скажу: Лёша парнишка очень надёжный, его вон даже моя Анчутка сёдни слушалась, а на неё управы совсем нет, только крапивы и боится. Пусть дед никого не слушает, а отдает парня в школу, ты посмотри, как он быстро с Матюхой сдружился, ребятишки-то к нему прислушивались весь день. Так-то носятся сломя голову по всем ямам и оврагам, а с Лёшкой, смотри-ка, по дорогам ездили и колеса не проткнули — это ж у Матюхи постоянная беда. Я это тебе как многодетная и многовнуковая мать говорю, семеро детишек, восемнадцать внучков и два правнука — третий на подходе.

— Да, баб Таня, скажу, спасибо Вам!

Палыч набрал Козырева. Тот сразу взял трубку:

— Ну, рассказывай!

Владимир подробно рассказал, как дети себя вели, как летал на велике счастливый Лёшка, как лепили пирожки девчушки, как льнули они весь день то к Вале, то к бабе Тане. Передал слова бабы Тани.

Дед, похоже, загордился:

— Вот, Калина, как оно выходит? Значит Козыревскому роду нет переводу! А Лёшке скажи, слово надо держать. Обещал звонить — звони сам!

В ночи пели, заливаясь, соловьи, и уснул Палыч под их пенье с улыбкой, и так сладко ему спалось, как в далеком детстве. И не снились ему привычные кошмары: как он тащит на себе тяжело раненого Ивана, как каким-то шестым чувством угадывает, что сейчас будет взрыв и накрывает своим телом старлея… чтобы просыпаясь в холодном поту, хватать воздух и осознавать, что это только сон.

Проснулся от прикосновения Ивана, через минут пятнадцать вышли и пошагали к Малявке. Небо едва-едва начинало светлеть, вокруг было так тихо, ни ветерка, ни шороха, природа спала — с бугра видно было, что Малявка плавает в молочном тумане, где-то далеко робко-робко подала голос первая ранняя пташка… Палыч приостановился, вдохнул всей грудью бодрящий прохладный воздух и начал спускаться по тропинке вниз к реке за мужиками. Туман ближе к речке густел, и казалось, что Ленин и Ванюшка плывут в нем. На небе меж тем стали видны темно-синие облака, кое где начинающие краснеть.

— Тут у нас рассветы завсегда богатые, я и в июне, когда рыба не клюет — июнь на рыбу-плюнь, частенько сюда по зорьке прихожу, полюбоваться — душа, она просит. А уж когда из Шишкиных кто наезжает, постоянно здесь бываем, выросли же на Малявке все.

Дед Вовка шустро разобрал удочки, указал Палычу место, Иван пошел на свое коронное, а Палыч залюбовался и заслушался: наступающий день вступал в свои права — уже множество птиц пели, встречая солнышко, облака светлели, становясь нежно сиренево-розового цвета. Где-то высоко прогудел самолет… и вот из-за края неба вылез первый лучик… Палыч забыл про удочку, забыл про рыбу, завороженно смотрел на всходящее солнышко, заливающее все вокруг ярким светом. Очнулся от рывка удочки — поплавок плясал, уходя в воду, подсек — на крючке извивался подлещик. Рыба начала клевать, туман расходиться, и Калинин весь отдался рыбалке, у него плескалось в сачке штук семь окушков, пара подлещиков, когда с горки скатились сонные Матюха и Лёшка.

— Ух, ты! Палыч, дай мне подержать, а? — Лёшка вцепился в удочку обеими руками, и когда у него клюнул окушок, он восторженно завопил на всю округу:

— Поймал!! Поймал!

— Тише ты, рыбу распугаешь, — шикнул на него дед Вовка, — ну еще немного рыба поклюет, а потом все, как отрубит.

Так и вышло, Лёшка поймал трех окуньков и одного подъязка, радости не было предела, а взрослые, глядя на восторженно галдящих мальчишек, тоже улыбались.

— Вот что нам, пацанам милее всего — природа, рыбаловка, деревня, а не эти планшеты, айфоны. За пару выходных столько радости набирается… Зимой да, в деревне не особо, а летом… — Иван раскинул руки, — красотища! Моя дочка, вот бы кому парнем надо было родиться, едва солнышка побольше становится, вся изноется-изведется — В Каменку! Пока тут снег тает, не привожу, ведь через каждый час мокрая и грязная бывает. А маманя уже не молодая, но подсохло — всё, ребенок до поздней осени здесь.

Баба Таня, уже приготовившая завтрак, оценила улов:

— Знатная уха выйдет!

— Да под калиновку твою, да ещё с шашлычками, ох, маманя, живем!

Ванюшка подхватил мамку и посадил её на руки:

— Пусти, ирод, ведь уронишь! — притворно сердилась баба Таня, шлепая его по руке.

Проснувшиеся, умытые и причесанные девчонки хихикали, Валя положила им «яишню» и налила по кружке молока от Зорьки. Лёшке оно так понравилось — он допивал уже вторую кружку, вытирая белые усы на губах. После завтрака всем нашлось дело: мужики пошли мариновать мясо для шашлыков, Валя с девчонками пошли на дальний бугор — там росло много щавеля, и баб Таня послала их нарвать его на зеленые щи.

На бугре летали пчелы, бабочки, Варя с Верой ежеминутно восторгались и бегали за бабочками разглядывали всяких жучков. Набрали щавеля и потихоньку пошли домой, по дороге собрали три букета из барашков — мелких желтеньких цветочков, каких-то сиреневых и розовых тоже с мелкими цветами, и подарили по букетику бабе Тане, бабе Томе и Вале. Лёшка с Матюхой таскали нарубленные Палычем сучки к специальному месту для мангала, сделав работу, унеслись на великах. Иван ушел на сеновал досыпать, Аришка утащила девчушек показать свои богатства — все были при деле.

— Баб Таня, может Вам вскопать чего? — Владимиру не хотелось спать, его переполняла энергия.

— И, милок, у меня архаровцы на што? Вон, у Валюшки если.

Валя, поколебавшись, сказала, что рабсила требуется, и часа три они пересаживали кусты смородины и крыжовника к забору от дома, затем укладывали заранее подготовленные камни для альпийской горки, и Палыч в какое-то мгновение поймал себя на том, что откровенно любуется ею.

— Так, Палыч, стоп! Ты, мягко говоря, староват, да и твои жуткие шрамы не украшают тебя, а наоборот, отваживают женщин! — Был у него печальный опыт с двумя подругами, одна даже замуж собралась, но, увидев его посеченную осколками ногу, дала задний ход.

Калинин не вовремя вернулся за забытой папкой и услышал — подруга объясняла кому-то по телефону:

— Он же конкретный урод, шрамы эти жуткие брезгливость вызывают! Как с таким спать?

Вот и доходил он в холостяках до седых висков, не завязывая ни с кем серьёзных отношений.

Мужики вчера в бане, увидев его изуродованную ногу, притихли.

— Да, досталось тебе, тёзка! — вымолвил Ленин.

— Кому-то повезет с такой женой! — сейчас мысленно позавидовал Палыч.

Прибежала Аришка, опять вся растрепанная:

— Тёть Валь, дядь Вова, там щи зеленые поспели, и папка проснулся, баушка зовет!

— А где девочки?

— Все уже собрались, вас вот ждем!

К зеленым щам добавилась запеченная Тамарой по какому-то по особому рецепту курица с фасолью. Дети Козыревы не отставали от Матюхи и Аришки — уплетали за обе щёки.

Иван же поставил на стол графинчик с каким-то напитком нежно кораллового цвета.

— Эликсир жизни Татьяны Макаровны, попробуешь — не забудешь!

Ленин придвинулся ближе к графинчику:

— Это да, калиновка — всем напиткам напиток. Мы на ей все выросли, да чего уж греха таить, класса с восьмого в тихую понемногу пробовали. Я-то постарше был и вовремя удрать успел, а Мишка с Колькой… ох и влетело им… А ты, Ванька, стукачом был первостатейным!

Иван загоготал:

— А чего, меня никуда с собой не брали, малец да малец, обидно же было, да и калиновку хотелось же попробовать, — он потер макушку — баба Таня отвесила ему подзатыльник, — весёлое у нас детство было, Валь, подтверди?

А почему ни один из Шишкиных на соседке не женился? — спросил Палыч.

Все засмеялись:

— Да это Мишка, паршивец, обещал ей что женится, клятву давал, землю ел, а сам изменил, к Ритке Володиной перекинулся, за велосипед. Вот Валюха и серчала на нас. Шишкины — Врунишкины звала потом долго. Колька было к ней хотел посвататься, а она ни в какую. Валь, сколь нам тогда было лет-то?

Валя долго смеялась:

— Мне, вроде, восемь, тогда Мишке двенадцать, а Кольке десять. Конечно, велик навороченный, какая клятва, да и Ритка была девица видная, рослая… хи-хи.

— Да, — вступила баба Таня, — Мишук-то ей до плеча едва доставал, это потом он вытянулся, а тогда все соседи потешались, крупная, полная Ритка, и мелкий тощщий Мишук.

Ленин вздохнул:

— Ну а я, Валь, сама знаешь, староват тогда для тебя был, вот и остались все Шишкины с носом, а то была б у тебя, баб Тань, своя, доморощенная сноха.

— А и ладно, если вы такие слепые все были, мне-то она завсегда как дочка родная, а снохи, что ж, неплохие, вот только Мишук все холостякует, ведь сороковник уже. Начну по телефону высказывать, так хитрованец, начинает всяко увиливать… беда, вот ведь Анчутка уродился.

Так славно и легко было Калинину в их дружной смешливой компании, он как будто домой вернулся после долголетнего отсутствия.

Лёшка с детьми разговаривали с дедом по телефону, слышались только восклицательные предложения, все говорили наперебой, делясь своими впечатлениями. Лёха же, важничая, хвалился уловом и, конечно, новыми друзьями.

Потом на поляне за домом бабы Тани Ванюшка затеял футбол с местными мальчишками, девчонки шумно болели: кричали, свистели, как заправские болельщики, подтянулись ещё ребятишки с соседних улиц — шум, гам, свист…

Баба Таня сказала Палычу:

— А у нас завсегда так-то, стоит хоть одному Шишкину появиться. Всё, полдеревни сбегается, пыль столбом. Иди, сейчас взрослые начнут бегать, пыль поднимать, и чё наши не умеют в футбол играть, вон, деревенские их за пояс в момент заткнут.

— А Вы тоже болельщица?

— Ты, милок, не выкай мне, непривычно мне, а болеть, как не станешь, когда все семеро заядлые болельщики?

На поляну и впрямь подтягивались молодежь, дед Вовка суетился тут же:

— Палыч, иди к нам, у нас одного как раз не хватает!

— Я в воротах постою, бегать-то долго не смогу!

Игра была улетная, смотреть по сторонам было некогда, и когда все закончилось, он изумленно огляделся — болельщиков на поляне знатно прибавилось, все возбужденно переговаривались, обсуждали голы — чумазый после игры и счастливый Лёха повис на Палыче:

— Ура, мы, обе команды, — и вы, и мы — выиграли, надрали Аксеновских!

Оказывается играли деревня на деревню. И никто не обращал внимания на изуродованную шрамами ногу Палыча, да и сам он спохватился и опустил задранные штанины уже возле бани, куда дружно потопали отмываться — баня была ещё теплая, только без пара.

Баба Таня с девчушками уже суетились возле костра, готовясь варить уху. Чуть поодаль Матюха разжигал угли для шашлыка. Отмытые мужики вывалились из бани, когда за домом проурчал мотор и вскоре в калитку ввалился… ещё один Ванюшка, только постарше и с сединой.

— О,Федяка, здоров! — Ванюшка облапил мужика. — Палыч, это мой второй по старшинству брат, Федяка!

Пожав Палычу руку, Федяка, бережно приподнял и отставил от костра бабу Таню.

— Мамулька, это мое дело, не забыла? Посиди, вон, с детками, хлеба там порежь, лучку намой!

И опять был чудный вечер, ещё и с песнями — Федяка неплохо играл на баяне, перепели всё: детские, современные и конечно же, русские народные. Лёха сначала стеснялся, а потом с восторгом стал подпевать припевы, быстро запоминая слова. Уснули все дети рано, около девяти, включая Матюху, сидя на большой качели. Разнесли всех по кроватям и долго сидели, неспешно переговариваясь, слушая заливистые трели разошедшихся соловьев. Ванюшка приволок ведерный самовар, разжег его специально заготавливаемыми шишками:

— У Шишкиных самовар только шишками разжигается!

Пили чай с травами, потом неугомонный Иван приволок гитару, несколько песен сыграл и вздохнул:

— Ну, не мастак я на гитаре!

Калинин молчком забрал гитару и, подкрутив струны, заиграл «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

Голос у него был неплохой, пелось от души, негромко вступила Валя, вот так вдвоем и допели песню.

— Славно как, Володя, ай молодец, а сыграй-ка мне «Вальс-бостон» Розенбаума, — попросила баба Таня. Вот и играл Палыч, пока не зазвонил его телефон.

— Надо деду обстановку доложить, волнуется, никогда детей одних не отпускал, всегда сам с ними был.

— Сам был, а детишков вон какими зажатыми сделал, — пробурчала баба Таня, — я ищщо с ним познакомлюся! — она погрозила сухоньким кулачком.

Иван порадовался за внуков:

— Я тормоз, давно бы надо было с детьми вот так-то на природу, доверился… ну да ладно, надеюсь, вовремя очнулся. Слышь, Калина, я просмотрел компромат Вершкова… Приедешь, порешаем с ФФ, что и как. Будем кой чего подчищать и удалять гниль.

— Много?

— Да нет, но неприятно, подсиживание, кляузы, вроде проверяли людей, а видишь как… зависть, брат, зависть!

— Тут баба Таня с тобой жаждет пообщаться, приглашает в Каменку на сурьёзный разговор!

— Ты там у них поспрашивай, если детям нравится, может, что-то из домов и купить придется, они уже друзьями обзавелись, да и три часа езды недолго. Поклон всем от меня передавай за внуков!

Баба Таня смягчилась, узнав про поклон:

— Ну а то, значит, не совсем закаменел дед-то, а нащёт дома, подумаем, поспрашиваем, может, не у нас, так в Аксёновке Тома поинтересуется.

— А возле Кузьмы Иванова дом-то недостроенный?

— Завтра дойдем, посмотрим!

— Пойдем-ка, Палыч, посекретничаем с тобой. Пусть вона девки с Ванькой стол разбирают, а мы пройдемся по деревне: о, скажут, баба Таня с ухажёром! Скажи-ка, милок, что с ногою у тебя? Я не из любопытства спрашиваю, у меня травы-то всякие есть, немного понимаю в болезнях-то.

— Да это с Афгана, я только год и отслужил… мы в засаду попали, старлея тяжело ранило, старшина приказал оттащить его подальше, ну и накрыло нас, я на Ивана сверху упал, чтоб ему не досталось ещё, ну и посекло всю ногу и вот от шеи… Очнулся уже в Союзе, из ноги много осколков повытаскивали, вот и шрамы, спасибо, ногу сохранили. Побаливает конечно, особенно в непогоду, но терпимо сейчас, раньше было хуже. Полтора года на костылях скакал.

— Это, значитца ты Лёхиного деда спас?

— Получается, что да! Я ж про него ничего не знал совсем, только и сказали в госпитале, что жив старлей, и увезли его в Бурденко. А потом было не до него, сначала год по госпиталям, потом реабилитация. Потом… потом было совсем худо — больная, замученная мамка и две сестрички-подростки. И моя одна пенсия, слёзы. Вот тогда-то и нашел меня Иван, он начинал вставать на ноги, ну и про меня ему подсказал старшина наш, Куликов, мужик был настоящий. Рано ушел только. Я начинал с простого охранника в фирме, сейчас вот начальник охраны. Иван мне как брат, он мне и сестренок помог поднять, обе отучились старшая в Липецке живет, а меньшая, Машка, умудрилась за австрияка замуж выскочить, живут в Германии, в Дюссельдорфе.

— А ты чего ж не женатый, или разведенный?

— Да не, не был, не привлекался… как-то мои страшные шрамы не привлекают женщин, брезгуют, вот я и…

— Дурак ты, Вовка, не с теми знаешься, — выдала баба Таня, — твою такую хорошую душу и не заметить, эх, жалко я стара, уж я б тебя никуда не отпустила. Ну да, все ещё и у тебя сладится, верь мне, я вот знаю, что у тебя сынок народится!

— Как говорится, твои бы слова, да Богу в уши! — улыбнулся Калинин.

— А травки я тебе дам. Позавариваешь и компрессы будешь делать, научу как, чтобы сильно не беспокоила нога-то.

Как галантные кавалеры с Иваном проводили Валю до порога, опять долго смеялись — они постоянно попадали в переделки, заводилой был неугомонный Мишук, а баба Таня не делала скидки никому, попадало всем. Потом ещё посидели с Иваном под яблоней.

— Со дня надень сирень зацветет, у нас баба Таня любитель всяких новинок для сада, сортов семь, наверное, сирени есть, ох и цветет… закачаешься. Ты, Вовка, к её словам-то серьёзно отнесись, она иной раз как скажет… думаешь чудит… ага, а потом, бац — и вторая смена! Она нам, когда Мишка с горем пополам десятый класс заканчивал — учился-то хорошо, но по поведению дохлая тройка была, и то маманю жалели — выдала, что он долго не женится, годам к сорока если. Мы посмеялись, девки на нем висли, мы-то все ничё так братья, но он у нас болтун, любую мог уболтать, все соседи были уверены, что вскоре женится. А вот вишь ты, права маманя-то… А мне… и невесты не было, приезжаю вот на выходные, она и скажи, мол — Ванька, через два месяца женишься. Я глаза вылупил: «ты чё, мамань, у меня и на примете никого нет!» Была в подругах у меня одна… так… для физиологии, какую-то вечеринку — пьянку затеяла, а я подзадержался, приезжаю, дым коромыслом, кто где — не поймешь, а из кухни девчушка выскакивает, зареванная и кофточка напополам разорванная, а за ней такой весь распаленный мачо… Я его и тормознул, не, не бил, просто переставил подальше и кулак к носу поднес… он, было, рыпнулся, а хлипкий, мне по грудь, раздумал, но дерьмо льет на девчушку-то, а ту я за свою спину засунул. Ну я ему по губам-то и шлепнул, чтоб язык не высовывал поганый, губу разбил… нечаянно, он заткнулся, я девчушку на руки и оттуда когти рвать. Притащил к себе в однушку, чаем напоил, футболку дал, вместо кофточки-то, куда там, она ещё меньше мамани росточком, утонула и так меня разобрало, понял, что мое. Ну и прикипел к ней, и женился враз, как наша домашняя Ванга говорила, Анчутке уж семь, за сыном вот собрались. А теперь Мишкина вот-вот очередь, ему ж сороковник осенью будет.

Козыревы девы с утра куксились — уезжать неохота, но Валя как-то незаметно отвлекла их, и вскоре они унеслись с Аришкой по делам.

Лёха, узнав про дом, тормошил всех местных, ему не терпелось увидеть, что за дома продаются.

— Палыч, дед, правда, купит здесь дом?

— Если понравится ему, то, думаю, да!

— Здесь и не понравится? Только надо дом побольше, ты, Феля приезжать будет, нас пятеро, Марь Иванна, полколхоза уже есть.

Поехали на минибусе, посмотрели все в Каменке, съездили в Аксёновку, после жарких споров и раздумий сошлись на недостроенном доме за три улицы от Цветочной. Там сын после смерти матери размахнулся на двухэтажный дом, вместо деревянного домика, а что-то не пошло, забросил. И сейчас первый этаж пугал пустыми проемами, но был участок с деревьями и плодовыми кустами, заросший, но вполне приличный.

— Иван пусть решает, последнее слово за ним, но раз Лёхе понравился, думаю, дед к его словам прислушается. Калинин тоже думал, что Игнатьичу тут понравится.

В четыре часа собрались уезжать, слез было много, но после клятвенного заверения, что приедут ещё, Варя с Верой успокоились, провожать их явились все. Расцеловались с Палычем и ребятишками, дружно махали вслед, Матюха с Саньком проводили до выезда из деревни.

— Палыч, скажи, хорошая у меня подруга и все Шишкины и Ульяновы?

— Да, Лёх, не ожидал, что такие хорошие люди!

Доехали быстро, дед разглядывал всех с пристрастием:

— Гляди-ка, загорели, Лёш, ты вроде на лицо покруглел?

— Дед, я там так много ел, думал, лопну!

— Деда, а чего мы тебе расскажем?

Дед весь вечер слушал рассказы про Каменку, особенно про бабу Таню, она всех троих очаровала.

— Наверное, нам всем в детстве бабушки нужны? — с грустью подумал Иван.

Провожая утром деда, Лёшка напомнил:

— Скажи ФФ, что нам надо Санька навестить, она обещала! А мы пока вещи разберем.

Усадив ФФ и Калинина за просмотр компромата на офисных сотрудников, Козырев поехал по делам и не видел, как все больше мрачнела Фелицата, глядя на экран.

Её зам, собственноручно выбранная и натасканная ФФ, делилась планами в курилке, перед тремя бухгалтерами.

— Оп-па! Оказывается, у меня под боком оппозиция пригрелась! Значит, подставим старую гадюку? Вот, спасибо Вершкову, что догадался втихую камеру в курилке установить, как много полезного можно узнать. Мерзко, конечно это, следить, но познавательно весьма, весьма. Ну что ж, на всякое действие всегда найдется противодействие, — ухмыльнулась она.

— Не хотел бы я иметь Вас, Фелицата Федоровна, даже в недругах, — улыбнулся Калинин.

Ему тоже не прибавили настроения кой какие кадры.

— Мы с тобой, Владимир Павлович, фундамент и опора Игнатьича, не такое видели, справимся. Лучше расскажи, как деткам в деревне, понравилось ли?

— Не то слово, Лёха тебе свои впечатления сам расскажет, а так, одним словом — лепота!

Услышав про «рыбаловку», Фелицата оживилась:

— Не поверишь, а у меня ведь на антресолях лежат приличные удочки, и даже спиннинг имеется. Увлекалась я когда-то такими вещами, даже выезжала на Селигер. Надо Лёшке отдать, пусть с деревенскими ловит хоть пескарей, но зато азарт и терпение! — И процитировала, — если вот жива я буду, ту деревню навещу — у бабы Тани погощу! А уж с живым Ленином познакомиться…

Попросив Палыча сбросить на отдельную флешку разговоры в курилке, касающиеся непосредственно её, ФФ, вполне успокоившись, пошла к себе.

Дождавшись Козырева и согласовав с ним дальнейшие действия, Калинин долго думал — один из охранников, оказывается, был засланным казачком и исправно докладывал обо всем, что происходит на фирме, отчитываясь подробно в конце смены какому-то господину Ежову.

Потом позвонил Максу:

— Когда сможешь приехать? Помощь твоя нужна.

— О, я же говорил, без дяди Макса никак! Ввечеру буду, к концу дня рабочего.

Подъехав в три часа за Лёшкой, Фелицата удивилась:

— Ты куда-то переезжаешь?

— Не, это мои вещи, что малы, для Санька, ну и пара игр настольных. Да кой чего из еды, сама увидишь, как они живут!

— Я в нашем кафе тортик купила, надо бы заскочить кофе и чай приличный купить.

Пока поднялись на третий этаж, Фелицата выдохлась, а едва дошли до площадки, как из двери с воплем вылетел Санька и повис на Лёхе!

— Я тебя так ждал, еле дождался, Лёша! Посмотри, что я сделал, — он потащил Лёху в свой уголок: все машинки стояли строго в ряд, на колесах. — Я сломанные отремонтировал, у меня теперь целый автопарк.

Водитель за два раза принёс все коробки, баба Лена радовалась, а мама Марина как-то растерялась.

— Мне очень неловко, вещи, конечно, все нужны, но так непривычно, что кто-то нам помогает.

Фелицата оглядев их бедную, но чистенькую квартирку, утащила их на кухню и там за чаем-кофе ловко выспросила про всё.

Лёха с малышом играли в настольные игры, только и слышался звонкий Санькин голосок.

— Ну что, в ближайшее время Вас, Елена Сергеевна, и Саню мы отправим в санаторий матери и ребёнка, отдохните, подлечитесь, а там будем дальше решать. С Вас, Марина Николаевна, все справки, начиная с роддома, и побыстрее. Насчёт работы: что конкретно Вы хотите? Есть возможность работать в отделе или же в гараже, естественно, с испытательным сроком.

— Я бы все-таки в гараж пошла, знаете, аж пальцы чешутся, так хочется в моторах покопаться, и почему парнем не родилась?

— Значит, через пару дней со всеми документами я Вас жду.

Баба Лена, помявшись, сказала:

— Простите ради Бога, но нельзя ли на завтра Саньку к Лёше отвезти? У нас завтра сложный день — сына хоронить, а мальчика оставить просто не с кем, соседка наша уехала к дочке, а тащить его с собой… да и не знал он отца-то.

— Лёш, — позвала Феля, — поди-ка! Можете завтра с Саней у вас дома поиграть?

— Если мама и бабушка ему разрешат — конечно, дети его тоже хотят увидеть.

— Вот и договорились!

Посидев ещё немного, стали прощаться — у Фелицаты были ещё дела на работе.

— Да, Лёх, сложно живёт твой Санька, но всё поправимо.

— Я тебе говорил — они хорошие, а Санька, он как воробей мелкий!

В офисе Лёха как всегда сразу поскакал на одной ножке к айтишникам, ФФ же рассказала Козыреву свои выводы:

— Надо помогать, ребенок умненький, вон, все поломанные машинки за два дня умудрился сделать, на каких-то палочках, колесиках, но сделал же, видно, материнское умение ему передалось, мать-то слесарем два года работала. Машины знает до винтика, хочет в гараже работать, Кириллов пусть присмотрится, а то знаю я его манеру — За рулем — баба, это… я ему скажу, что это моя протеже.

Раздался голос секретарши:

— Иван Игнатьевич, к Вам Максим Ситников.

— Да, да, ждем его!

— Здрасьте всем!

— О, Макс, что случилось с тобой? Где твои роскошные косички?

— Имидж поменял, Игнатьич, надоело, макушку не почесать, да и ваще…

Макс явился коротко стриженным, но с тремя сережками в каждом ухе.

— Стрижка тебе изумительно идёт, но вот серёжки… — Фелицата покачала головой.

— Эх, Фелицата Федоровна, Вы отстали от жизни, пардон, и веяний моды.

— Ну да, ну да, где уж нам… ещё как Зверев — боты на платформе нацепи…

Макс картинно встал в позу:

— Я нормальной ориентации!! А ваще, — он почесал макушку, — со стрижкой девушки на меня вешаются гроздьями… теперь.

Выслушав Ивана Игнатьича, Макс как всегда выдал:

— Фигня вопрос! — Засел в кабинете у Палыча, все давно разошлись, Калинин сцеживал зевки, а Макс все стучал по клаве.

— Палыч, кофе у вас тут имеется? Сделай мне литровую кружку!

Калинин принес ему большую, но не литровую кружку.

— Прикуплю литровую, специально для тебя, а может, ковшичек тебе подойдет?

— Я такой весь продвинутый… и ковшик. Не смеши мою бабушку!

Где-то около десяти вечера принтер начал выдавать огромную распечатку.

— Вуаля! С вас с Иваном за такую работу причитается… коньячок хороший типа «Хенесси»!

— Не обидим, только вот папаня твой нам потом не…?

— Я совершенновзрослолетний, вот возьму и женюсь в пику всем… — Тут же полез в затылок, — только чё потом с женой делать, ведь нудить начнет? Всякие проблемы, не дай… чего, младенцы… не! Это ща: Привет! — Привет! Пока! — Пока! Пообщались, разбежались и ноу проблем! Не, жениться перебор!

— Короче, смотри сюда, это полотенце по Ежову, никакой он не Ежов, кличка партийная, разберешься сам кто и чего. Ну а это по ФФ, все, как доктор прописал.

Отправив дежурившего охранника на проверку кабинетов, Калинин в две минуты подключил выведенную на время из строя камеру возле своего кабинета, Макс же проскочил в гараж.

Проверив всё, вернулся охранник, Палыч попрощался и они уехали.

На следующий день ФФ не было на работе — съела что-то не то и отравилась — озвучили причину, в налоговую потребовали срочный отчет. Он был готов, осталось подписать. Зам, пригретая на груди ФФ гадюка, видевшая в мечтах себя финдиректором, пыталась возразить, что без подписи ФФ не надо бы отправлять.

Козырев вызверился:

— Вы зам или кто? Отчет готов? — Готов, но…

— Подписывайте, и мой водитель отвезет, они уже мне напрямую звонили.

Та пошла красными пятнами и подписала трясущейся рукой.

4

Забирая Саньку от Козыревых, умученные и заплаканные Марина и баба Лена порадовались, что их мальчик пришелся по душе — высыпали на крыльцо провожать его все, сестрички Лёшины приглашали к ним опять.

Дед вечером позвал Лёху на разговор:

— Лёш, Макс хочет тебя поучить своему умению…

— Чё, правда? — Лёшка запрыгал, — я согласный! Дед, это же круто!

— Теперь, Лёш, вопрос такой — в школу пойдём осенью или?

— Да! Я хотел тебе сказать про школу!

— Как будем выбирать: частную элитную со знанием языков, какой-то колледж или обычную?

— Не, дед, обычную. Мне, знаешь, сколько Матюха про свою школу рассказывал, а английский и французский мне Валя сказала, что поможет. Она, как это?.. ну, занимается со всякими учениками отдельно…

— Репетиторствует?

— Во, только школу надо возле дома, дети же через год тоже в первый класс пойдут, дед, я тебя люблю!

Лешка обнял деда… тот прокашлявшись сказал:

— Я вас тоже… Лёшк… если меня будет заносить… ты это…

Тот только крепче прижался к нему. Так и сидели, обнявшись, два Козыревых, и Иван с удивлением почувствовал, что начал ослабевать на его сердце каменный захват, что появился у него с гибели жены и сына.

— С Максом уговаривайся сам, когда и где будете заниматься! Ладно, пошли спать?

Два дня в офисе все было тихо, появилась немного бледная Фелицата, приходила Марина Вершкова, Козырев, побеседовав с ней, тут же отправил её к Кириллову.

Тот долго пытал её, затем сказал чтобы, если сможет, уже завтра выходила на работу.

А в четверг разразился скандал: ФФ вызвали в налоговую… приехав, она сразу прошла к Ивану, и через несколько минут туда пригласили всю Фелицатину оппозицию… Козырев морщась, что-то сильно сдавило сердце — сказал:

— Теперь я понимаю, почему Вы, Ольга Александровна, не хотели подписывать… там были заведомо ложные данные. Кого и зачем Вы хотели подставить — Фелицату Фёдоровну, меня? Я назначаю служебное расследование, вас, всех здесь присутствующих и составивших эту фальшивку, естественно, увольняю, расчет получите после окончания проверки. Если подтвердится, что всё сделано умышленно, расчёт будет соответствующий, за вычетом суммы штрафа. Вам же, госпожа зам, обещаю, что такой должности Вы больше никогда занимать не сможете, если посчастливится — устроитесь рядовым бухгалтером! Свободны!

И был большой скандал, разборки, слёзы и сопли в финотделе. Фелицата не стала выслушивать, кто прав, кто нет, зайдя туда, чётко сказала:

— На будущее всем — гадюка, будь она старая или совсем молодая, всегда остается гадюкой, вот об этом и надо помнить!

Ивану же совсем поплохело.

— Катерина, ФФ ко мне и Калинина, побыстрее!

Он с трудом поднялся и потихоньку пошел к окну — резко не стало хватать воздуха, рванул ручку… в глазах начало темнеть…

И уже не видел, как влетевший Калинин успел поймать его у пола. А Феля трясущимися руками набирала скорую.

Иван как-то медленно всплывал из глубокой темной ямы…

— Переутомление… предынфарктное состояние… покой.

Резко открыв глаза, увидел склонившегося над ним мужчину в форме скорой помощи.

— Ну вот, голубчик, Вы и пришли в себя. Лежать! — тут же рявкнул он на попытавшегося встать Ивана. — Значит так, выбор такой: или дома отлежаться под присмотром врача, именно отлежаться, или забираем в клинику.

— В клинику нет, — слабым голосом сказал Иван, — дома.

— Так, мы сейчас Вас отвезем, есть кому за вами присматривать?

— Есть! Калина, позвони Ситникову. У него лечащий…

— Уже, — хмуро перебил его Калинин. — Доктор! Мы потихоньку доедем сами, там трое небольших внуков, чтобы не испугать скорой-то.

— Хорошо, укол начинает действовать, ехать очень аккуратно. Я сообщу в поликлинику по месту жительства, участковый врач тоже подойдет!

— Феля, — сказал Козырев, когда они ушли, — ты тут пока за меня, и ты, Калина, заму воли не давайте. Ну да сами всё знаете, я, и правда, что-то расклеился.

Увидев входящего бледного деда, которого поддерживал Палыч, Лёшка замер:

— Деда?

— Приболел я, брат, лежать вот надо. Ты не кипиши, я выздоровею, обещаю. Ты Ивановну придержи, охать начнет, причитать, дев напугает.

— Да! — как-то разом съежившийся Лёшка потерянно посмотрел на Калинина.

— Лёш, там сейчас врач подъедет, ты его проводишь к деду. Хорошо?

Палыч каким-то шестым чувством понял, что Лёшку необходимо отвлечь, чем-то занять.

Приехавший вскоре огромный мужик совсем не походил на врача…

— Что, не похож? — спросил он у Лёшки.

— Не!

— И кто у нас больной?

— Дед! Он у меня один, его надо вылечить!

— Как один, а родители?

— Нету, только дети у меня и дед.

— О, ну раз дети у тебя имеются, то будем лечить, веди!

Проводив врача в дедову спальню, пошел на улицу, набрал номер, услышав отклик сказал:

— Валя, я это… — потом шумно сглотнув, сказал, — дед заболел.

Валя только-только разделалась с проверкой контрольных, собралась идти к Шишкиным, как раздался звонок:

— Ежик, привет!

Лёшка каким-то странным голосом сказал:

— Валя, я это… дед заболел.

— Так, поподробнее давай.

— Пока не знаю, его Палыч привез бледного-бледного, ща врач приехал.

— Лёш, давай ты мне сразу без соплей и слез перезвонишь, что скажет врач, ага? Только сразу, и не паникуй, у меня завтра методический день — приеду. Жду звонок, сразу же звони, Палыч у вас?

— Да!

— Палыч пусть тоже позвонит, я жду!

Стали ждать с бабой Таней звонок.

Врач долго осматривал Ивана, разглядывал снятую медиками скорой кардиограмму, потом сказал:

— Я удивлён, сильно удивлён, с Вашим ранением и столько лет не беспокоило сердце? Или же внимания не обращали на боль?

— Да как-то не до сердца было!

— Вот так всегда, значит, сегодня и в выходные отлеживаемся, а с понедельника обследование и сдача всех анализов, сделаем повторную кардиограмму, эхограмму, УЗИ, в общем, проверим всё по полной программе. Я пришлю свою медсестру, она все эти дни походит, поделает Вам уколы, да и присмотрит за Вами, а то знаю я вас, орлов, чуть отпустит и по девкам, — пошутил врач.

— А если серьёзно, то дела неважные с Вашим сердечком, надо поберечься. Тем более у Вас такой серьёзный внук, лет ему сколько?

— Девять вот в сентябре будет.

— И уже детей имеет?

— Это он сестренок младших так называет!

— Значит, завтра после обеда я Вас навещу. А с утра медсестра придет, Нина Ивановна, тоже… — он хмыкнул, — женщина-гренадер, мне под стать. А сейчас ещё укол и спать, организм износился, надо его поддержать, а сон — лучшее лекарство!

Выйдя из спальни врач увидел стоящего у окна и тревожно смотревшего на него мальчишку.

— Ну что, брат, дед твой должен полежать, поделаем уколы, попьет лекарства и до твоей свадьбы, я думаю, доскрипит!

Он взъерошил Лёхе волосы.

— А ты молодец! Не плачешь!

— Я же не девка!

Вышел Палыч, врач начал им объяснять, что и как делать в выходные, выписал рецепты, посоветовал, что лучше из еды давать, и отбыл.

— Ну что, Лёха, прорвёмся?

— Палыч, я Вале позвонил, она завтра приедет, наверное, нам лучше в Каменку поехать? А то дети рыдать начнут, что деда заболел. Она просила тебя ей позвонить, что врач сказал.

— Если она согласится вас забрать, будет хорошо, Иван спокойно отлежится, да и вам в деревне веселее.

Калинин позвонил Вале и обстоятельно, до нюансов объяснил, что и как у Козырева.

Они с бабой Таней уже решили, и Валя сказала, что деток заберет. Пока дед не окрепнет, пусть поживут в деревне, когда Валя в школе, за ними присмотрит баба Таня или Ульяновы. Только вот отвезти детей сюда придется ему, на минибусе.

От души поблагодарив их, Палыч облегченно вздохнул.

— Лёх, как вовремя ты Валю свою нашёл! Она приедет с утра, соберетесь и часа в два я вас в Каменку отвезу. Там побудете, пока дед болеет.

Лёшка наконец-то улыбнулся, Палыч притянул его к себе:

— Лёш, дед твой зажал себя в кулак, после отца и бабушки, а сейчас вот кулак разжался и его шибануло. Он живучий, ты б видел его раненого, там жуть была, а ведь выжил, так что, как ты говоришь-то детям своим — не писай в компот…

— Там повар ноги моет, — добавил повеселевший Лёха.

Ранним утром дверь в дедову спальню неслышно отворилась, и проскользнул заспанный Лёшка. На цыпочках подойдя к кровати, долго смотрел на бледного деда — тот спал, негромко похрапывая. Так же на цыпочках внук вышел, пошел на кухню, где уже суетилась Марь Иванна.

— Лёшенька, ты чего в такую рань?

— К деду заходил, спит он, Марь Иванна, он ведь выздоровеет? — и столько надежды было в его не по-детски серьёзных глазах, что у Марь Иванны защемило сердце.

— Что ты, Лёшенька, что ты, наш дед вон какой сильный, тебе Володя не рассказывал, как они в засаду попали? Вот спроси-ка, дед-то не скажет, а Володя сам пацаном был, досталось им тогда, а ведь выжили оба, и смотри, какие у нас с тобой защитники! Ты Валю-то когда ждешь? Давай-ка, пока все спят, вещички пособираем в деревню, а то Варюша с Верушкой барахла лишнего начнут совать!

Собирали тщательно, уложили все нужное, получилось много, опять перебрали, отбавили, все равно вышло три больших сумки.

— Ладно, если что понадобится, то Палыч привезет. А там, глядишь, и мы с дедом приедем, ты там присмотри нужный домишко, пусть небольшой, чтоб в нем жить можно было, деду-то тоже после болезни в деревне пожить надо бы, и про козу узнай, козье-то молоко самое пользительное, — давала наставления Марь Иванна.

Когда Лёшка доедал творожную запеканку, вошел охранник, за ним шла могутная тётка.

— Приехала медсестра к Ивану Игнатьевичу!

— Садитесь, позавтракайте, небось с утра только кофе и пили? — захлопотала Марь Иванна.

— Здравствуй, молодой человек, — густым таким голосом сказала тётка, — давай знакомиться, я Нина Ивановна!

— Лёха, внук Игнатьича! Вы деду уколы будете делать?

— Да, все, что назначил врач, капельницу же поставим сейчас.

Лёшка кивнул:

— Надо, пока дети не проснулись, а то пищать начнут.

— Сколько же у вас детей? — удивленно спросила Нина Ивановна.

— Две, так хорошие, но писклявые, особенно, если деда больного увидят, плакать начнут.

— Ну, пойдем к деду!

Зашли в спальню, дед уже проснулся и полулежал, опираясь на подушки, медсестра тут же взяла его в оборот, отправив Лёшку за горячей водой.

— Какой у Вас внук! Прямо взрослый мужичок, редко дети в этом возрасте бывают рассудительными, я бы сказала, хозяйственными.

— Да, внук у меня замечательный!

Когда проснулись девчонки, дед уже немного порозовевший, читал прессу, нацеловавшись с ним, побежали завтракать и собираться в деревню.

Иван облегченно вздохнул:

— Обошлось без слёз!

Медсестра, собиравшая свои инструменты, заметила:

— Опять же заслуга внука, вон он как ловко внимание их от вашей болезни отвлек, деревней.

Валя приехала где-то через час — все трое повисли на ней, начали говорить, перебивая друг друга. Валя обняла их, чмокнула каждого, а потом строго спросила:

— Собрались или ждать придется?

— Да, да, вон сумки стоят, поехали скорее! Лёш, звони Палычу, мы готовы!!

Поздоровавшись с Марь Иванной, Валя спросила у Лёшки:

— Дед твой со мной сможет поговорить?

— Ему сегодня полегче, ща узнаю. — Мухой взлетел на второй этаж и через пять минут позвал, — Валя, пойдём!

Вот теперь Валя смогла разглядеть Козырева и поразилась, как похожи внук и дед — у Лёшки даже жесты были как у Ивана.

— Вот Вы какая, Валя, Лёшкина подруга, здравствуйте! Я прошу прощения за тот инцидент, и примите мою огромную благодарность за внуков! Они из деревни приехали совсем другими. Давайте сразу определимся — никаких трат на них, все оплачиваю я, малейшая проблема — тут же звоните мне, Калинин будет навещать вас каждые два дня. Если они сильно будут Вас доставать, заберу в Москву. Я надеюсь, за неделю оклемаюсь полностью и смогу приехать, посмотреть. Если на самом деле в вашей Каменовке так здорово, то перевезу Марь Иванну на лето. Вы там с бабой Татьяной, не знаю её отчества, может, присмотрите дом на лето в аренду для нас? И звоните мне в любое время, если что.

Распрощались довольные друг другом — у Ивана сложилось впечатление, что Валя не лукавит, а Валя с облегчением поняла, что он очень любит своих внуков, просто не умеет показывать им эту любовь.

— Валя, тебе дед понравился? Он у нас только немного такой… закаменевший…

— Хороший у вас дед, а ты как на него сильно похож…

— Правда? — ребенок просиял, — и я никакое не отродье?

Валя резко остановилась:

— Кто тебе так сказал?

— Да… это давно было… Марианна… так говорила…

— Где она? Ей за такое я морду набью!

Лёшка засмеялся:

— Не! Её уже нету, она там, — он показал рукой на небо, — она… ну нас родИла и всё. Дети её не помнят совсем!

— А ты чего помнишь всякую гадость? Не знаешь что ли, что я с плохими не вожусь?

Она обняла его и крепко-крепко прижала к себе:

— Глупёныш, мы тебя все любим — и я, и Ульяновы, и Шишкины, а Шишкиных ещё ты скольких не видел! Вот будет летом у бабы Тани день варенья, посмотришь…

— И Мишук приедет?

— Да, только это большой секрет для бабы Тани, не проболтайся?

— Не! Смотри, Палыч подъехал! Пойду, дев позову!

А девы уже летели вниз к входным дверям:

— Лёша, давай быстрее, Аришка ведь ждет!

Загрузились, Палыч смеялся, что вещей много.

— Девчонки, вы не замуж ли собрались, вон, сколько приданого с собой везете?

— Не, дядь Вов, мы же ещё и подарки собрали всякие для бабы Тани, Аришки, деда Ленина, Матюхи.

— Лёх, забыл, тебе Феля всю рыбацкую снасть передала, разберетесь там с Лениным, что к чему. Я завтра к вечеру подгребу, на рыбаловку тёзкину охота, он говорил, где-то озеро Ржавое есть, там караси, может, и съездим.

— Хи-хи, какое название смешное? Да, Палыч, я тоже хочу!

Доехали быстро, баба Таня с Аришкой встречали их у калитки:

— Заждалися уже вас! — баба Таня обняла всех по очереди, девы, переодевшись, тут же убежали с Аришкой. Лёха же помог разобрать все сумки и набился к бабе Тане на молоко.

— Знаешь, как по Зорькиному молоку скучал?

Калинин же, прислонившись к перилам, сидел на крыльце у Вали, держа на коленях рыжего кота, и неизвестно кто из них больше балдел, у обоих было блаженное выражение.

Валя засмеялась:

— Вас так и хочется обоих почесать за ухом!

— А и почеши, — не открывая глаз, сказал Калинин.

— Володя, я вот спросить хочу… Марианна эта… она как, нормальная была?

Палыч резко открыл глаза.

— Ну, как тебе сказать? Сначала да… такая нежная, хрупкая, скромненькая, ну прямо фея… Игорёк и потерял голову. Любовь такая, неземная. Иван с Тоней не особо довольны были, но, сама знаешь, говорить что-то против — ещё хуже. Забеременела она сразу. Свадьбу сыграли, чуть ли не свадьбу века… Беременность была трудная, токсикозы там всякие, отекала она сильно, в общем, Лёшку ещё в животе она невзлюбила. Рожала сложно, он крупный — больше четырёх килограммов родился… Ну и… — он вздохнул, — с первых дней она его не сильно жаловала, «ах, послеродовая депрессия» передразнил он кого-то. — Тоня тогда жива была, вот она его и вырастила, до пяти лет. — Он помолчал. — А эта мамашка… гулянки, тряпки, подружки, тусовки… Игорь-то прозрел, да все как-то надеялся, что перебесится, ну и любил её, куколку, япона мать. Лёшка подрос, она опять забеременела, вон, девчонками, когда узнала, что двойня… пошли сплошные истерики… Пацан же рос смала серьёзным, а когда она его потерять умудрилась, и чуть не уволокли цыгане, спасибо Фелицата его увидела! Это ему года три с половиной было… всё… как отрезало у него, только Тоню и признавал… мама Тоня. Да и на гулянках где-то попробовала дурь. Пока беременная была, держалась, на сохранении то и дело, да и смотрели за ней крепко. А уж после родов… во все тяжкие и пустилась, пошла гулять с девчонками, видать кого-то увидела, хорошо во дворе их оставила, на охранников… и больше и не появлялась… Искали сначала её, где-то выцепили, отправили в Германию на лечение, опять, не доехав до дому, сорвалась… Игорь-то сильно переживал, а Лешка от малышек не отходил, вот и стали они для него дети. Вот… а когда им два года было, то… — он опять вздохнул, — погибли Тоня с Игорем. Дед-то закаменел весь, а Лёшка… пятилетний пацан, откуда что взялось… А эта сучка… мамашка его… прислали после бумагу, что от передоза померла… Лешка её только Марианной и называет, мамой никак, да и какая она мать, только что биологическая? Что, он её вспомнил?

— Да отродьем она его называла.

— Вот ведь… ладно, ты просто его про неё не спрашивай, не любит он этого. Давай-ка, поехали мыльно-рыльные запасы прикупим, стирка-то вам теперь постоянно светит.

Прикупив всякие нужные для стирки-уборки препараты, Калинин в наглую сунул бабе Тане деньги за молоко, поговорил с Дедом Ульяновым и, попрощавшись, уехал.

Лёха с Матюхой разбирали Фелин подарок — Ленин, увидев спиннинг, присвистнул:

— Хорошая вещь! И удочки тоже, я про такие только слыхал, рыбаловка будет знатная всё лето!

Потом готовили прикорм для рыбы, в общем, делали мужские дела. Баба Таня с девами готовила семена для посадки — у неё по лунному календарю завтра был посадочный день. Варя и Вера старательно насыпали в плошки семена и удивлялись:

— Вот из этих малюсеньких семенов вырастет большая морковка?

Им, городским, было интересно, Анчутка же ныла и просилась на улицу, пока баба Таня не пообещала её завтра отправить к родителям. Все были заняты полезными делами, мальчишки к вечеру приготовили бересту и мелкие щепки — на завтра к вечеру затевалась баня и топить её вызвался Ленин, Лёха хотел внимательно все просмотреть, ему очень понравилось выражение бабы Тани:

— В хозяйстве все сгодится!

Потом немного погоняли на великах, повечеряли и долго вели разговоры лежа в кровати, пока не уснули. Валя позвала бабу Таню, посидеть на лавочке. К вечеру запах зацветающей вокруг сирени усилился, и они сидели, наслаждаясь, изредка переговариваясь.

— Я, Валь, што своих воспитывала, што сейчас буду делать, девчушки старательные, вот и буду приучать их все делать, вона какие у меня выросли дети, всё умеют, да и Лёху они слушаются, к осени каких хозяюшек деду сдадим! Дед-то как тебе?

— Знаешь, вроде, неплохой мужик, цепкий такой, но жестковат, Палыч помягче будет. Самое главное, детей любит, а Лёшка с ним очень похожи, я немного поговорила с Володей про их родителей, — она рассказала про Игоря и Марианну.

Баба Таня, обычно рассудительная и взвешенно ко всему подходящая, выругалась.

— Ах… вот стерва, это ж дитё! Но ничё, Лёха, вон гляди как оживел у нас, его же невозможно не уважать, ничё, приголубим… и деда растопим, даст Бог! А ты молодца, своим-то всем накажем про родителей не спрашивать. А девчушки-то на мать-кукушку похожи?

— Палыч сказал, они — вылитая баба Тоня, жена деда.

— Видать, баская она у него была! Девицы-то видными вырастут!

Суббота получилась ударная, посадили всю картошку. Приехал Федяка и его младшенький Никита, такой же высокий как все Шишкины, только худоват, но в шестнадцать лет выглядевший постарше. Лёшка без устали кидал в лунки картошку, изредка поглядывая на детей — те, высунув языки от усердия, старательно сажали свеклу, морковку, какие-то бобы — все были при деле.

В обед сделали перерыв, и опять же Лёшка старательно поджигал приготовленные в бане на растопку щепки и бересту. Часов в пять приехал Калинин и с ходу включился в посадку, отправив пацанов отдыхать, те с гиканьем понеслись прокатиться.

Девчушки же помогали бабе Тане и Вале — мыли овощи для салата, старательно чистили чеснок, баба Таня незаметно поручала им какие-то мелкие, но полезные дела.

— Процесс пошёл, — пошутила Валя.

— Чем раньше научатся, тем легче, в жизни все пригодится! А как иначе?

Неделя проскочила незаметно, за ней потянулась другая, лето в этом году, похоже, спешило вытеснить весну, дни стояли жаркие, деревенская ребятня пропадала на речке — галдеж слышался до самых сумерек.

Палыч как-то незаметно для себя и деревенских стал абсолютно своим, к его приезду всегда была приготовлена сытная деревенская еда.

— Набаловали вы меня с бабой Таней, — говорил он Вале, осень наступит, ведь взвою!

— А мы тебя, милок, и не гоним, ты мне совсем родной стал, где пять сынов, там и шастой сгодится, — она упорно говорила некоторые слова неправильно, — тем более, что некоторых и не заманишь домой!

Калинин привез ограждения для лягушатника, и Лёха со спокойной душой стал плавать подальше — дети были в безопасности. Дед Иван потихоньку выправлялся, грозился приехать в деревню — Лёшка от этих известий совсем успокоился, с нетерпением ждал деда и каждый вечер обстоятельно и долго разговаривал с ним. Все трое загорели, Лешка немного поправился, дети вели себя замечательно.

Валя совсем не жалела, что их взяла, девчушки под руководством бабы Тани старательно чистили картошку, резали яйца и овощи на салат, поливали свои грядки, мыли свои тарелки и чашки, стали намного бойчее.

Лёшка с бабой Таней придирчиво выбирал варианты домика на лето — на выходные дед должен был приехать, если врач разрешит. Дед Ленин радовался, глядя, как его безбашенный Матюха под влиянием Лёшки становится взрослее и разумнее, стучал по дереву и плевал через левое плечо.

Валя же стала ловить себя на мысли, что воспринимает Палыча как что-то очень нужное ей, даже необходимое!

— Мда, мать, весна что ли на тебя действует так? — иронично подумала про себя.

Глазастая баба Таня выдала ей:

— Валюшка, а ведь из вас с Володей вона какая замечательная пара складывается, он мужик жизнью битый-перебитый, да и ты лиха хлебнула. Он-то с тебя глаз не сводит, когда думает, што никто не видит! Мне уж дюжеть он нравится, будь я помоложе… ох и развернулася бы… Я мужиков всегда оцениваю не по красе, не по деньгам, а по надёжности! Так он как раз такой и есть, истинно, как за каменной стеной за ним, приглядись-ка к нему получше, да не упусти. Ирка-то вон как круги нарезает вокруг по его приезду-то!

И впрямь, соседка Ирка резко изменилась, привела себя в порядок, сделала стрижку, перестала ходить в замызганных одёжках, почти не материлась… Ленин, встретив её первый раз в таком виде, вытаращил глаза:

— Ир, ты какая красотка-то стала! — Потом не выдержал, — в магазин-то к вечеру одна не ходи — умыкнут гастарбайтеры такую кралю-то!

— Тьфу на тебя, вечно ты всё опошлишь!

— О, и культура речи появилась, не к добру это, наверное, к перемене погоды, лучше, конечно, к теплу бы…

Через пару дней случилось +30. И вытирая мокрый лоб, Ульянов всем говорил, что виновата Ирка.

— Иван Игнатьевич! — радостно встретила его секретарь, — с выздоровлением! Я так рада! — и он знал, что она говорит от души, долгие десять лет Катерина была неизменно рядом. Имея своих уже взрослых внуков, она много подсказывала и помогала оглушенному гибелью родных Ивану.

— Как ребятишки?

— Не поверишь, по телефону сплошной восторг: «Деда, тут лучше чем на море!» Вот, завтра поедем навестить, они там домик в аренду на лето присмотрели, если всё срастется, перевезу туда Марь Иванну, и пусть до конца августа живут там. Лёшка рыбаком заядлым становится, уловом хвалится, купаются вовсю! — говоря это, Козырев улыбался.

А Катерина скрестив под столом пальцы, тихо радовалась, что оттаивает их старлей!

Фелицата подробно и обстоятельно отчиталась за каждый день — всё было в порядке, Иван же поймал себя на мысли, что ему совсем не хочется, впервые(!!!!) за все время, вникать, а зудит внутри от желания поскорее увидеть своих Козырят.

Естественно, Феля была в курсе Лёшкиных уловов — он звонил ей отдельно — и у неё даже небольшая ревность появилась в душе, но Лёха неизменно в конце разговора говорил:

— Пока, Феля, я тебя люблю, не сомневайся!!

Иван поинтересовался, что с Вершковыми:

— Малыш с Бабушкой отдыхают в санатории, а Марина Николаевна… Кириллов над ней трясётся. Ну, да, он сам тебе скажет, что и как!

Полдня пролетели быстро, Палыч аккуратно и незаметно, найдя причины, сумел избавиться от недобросовестных охранников, осталось решить, что делать с «засланным казачком». По этому поводу Козырев договорился о встрече с главой концерна, старым приятелем, Горшковым. Решили встретиться в небольшом ресторанчике «Элегия», где хозяином был давний знакомый и сослуживец Козырева, и можно было откровенно говорить, не боясь прослушки.

К ресторанчику подъехали одновременно. Горшков, пожимая руку Ивану, хмыкнул:

— Ни за что бы не нашел эту «Элегию»! — а зайдя в зал, оценивающе огляделся. Все столики с уютными диванчиками расположились в небольших нишах, по стенам вились всякие лианы, в середине зала журчал небольшой фонтанчик, делая неслышными разговоры, скатерти с рисунком в мелкие подсолнухи создавали какое-то радостное настроение, интересная барная стойка, негромкая музыка…

— Неплохо!

— И готовят здесь отменно! — отозвался Иван.

Заказали баранину, запеченную с каким-то мудреным соусом, блюдо было таким вкусным, что Горшков, объездивший много стран и перепробовавший многие кухни мира, сказал:

— Удивил ты меня, Иван Игнатьевич, не знал, что есть такое славное место! Буду заезжать!

Откинувшись на спинку дивана, расслабился:

— Слушаю тебя!

Козырев кивнул Палычу, тот обстоятельно и подробно рассказал обо всём, начав со своего охранника и заканчивая тем, что ниточки потянулись к некой риэлтерской конторе, под маской которой скрывается очень интересное агентство, втихую внедряющее в крупные корпорации и фирмы своих казачков и потихоньку собирающее компроматы.

Горшков, до этого расслабленный, подобрался:

— Ну вот, обломали, а я такой кайф поймал от барашка! Интересное кино получается!

Была в биографии Горшкова страница, которую он не скрывал — пять лет строгого режима — и выражения той поры иногда выскакивали из него, при своих людях, вот и сейчас:

— А на хитрую… попу… всегда найдется болт с винтом! Давай-ка, Владимир Павлович, я сведу тебя с моим стародавним дружком, там действительно, не голова, а дом советов, ты ему все покажешь, и потом на основе его рекомендаций мы эту хитрозадую компашку славно потрясем!

Ещё посидели, у Ивана зазвонил телефон:

— Да? Лёха, привет!! Так, так, хорошо! Да! Точно-точно, завтра с утра! И я! Привезу, скинь СМС! Целую!

Иван разулыбался:

— Внук, в деревне они у меня, очень им там по душе. Вот, завтра поеду, сам посмотрю.

— Вот на восемь лет ты меня старше, а три внука, а я всё бобылём.

— Давно бы выбрал, вон сколько возле тебя красоток крутится — любая будет тебе ноги мыть и воду пить, только свистни!

— Свистеть-то некому. Всем не я нужен, а положение, а так, чтобы как твоя Тоня — любил не ЗА, а Вопреки, просто потому, что ты сам нужен, может даже нищий… Да… не суждено мне такое! Ну, да не будем о грустном, как говорится. Ты меня, Игнатьич, порадовал, люблю поохотиться на нечисть! Ты когда меня с твоим исключительным внуком познакомишь? Макс Ситников про него сказал, что сильный мужик, а он, несмотря на его дурацкий вид и выходки, ещё ни разу в человеке не ошибся.

Козырев засиял:

— Пока мой исключительный в деревне, весь в хозяйстве: корову утром и вечером провожает на выпас, баню топить учится, воду таскает для полива, на велике ездит, из речки не вылезает и самое главное — карасей ловит! Вот завтра приеду… А там карасики жареные в сметане… а мелкие салат для деда самостоятельно сделают… Сергеич, задумайся, может кого и родишь?

— От карасиков и я бы не отказался… эх, в детстве это самая любимая еда была! Не трави душу!

После ресторана поехали покупать все, что попросил Лёха, дед крутил головой, а Калина смеялся:

— Он же для всех назаказывал, заметь, от себя, уверен, никто ничего не просил, это сюрпризом будет!

— В офисе в приёмной ждал начальник всей автослужбы Кириллов:

— Иван Игнатьевич, я к Вам, поговорить.

— Заходите!

— Я по поводу Вершковой. Я, каюсь, в первый же день дал ей непосильное задание — развалюху нашу попробовать хотя бы посмотреть… она три дня ковырялась и сделала!! Сделала там, где даже я плюнул!! Иван Игнатьевич, давайте не будем её держать на испытательном сроке, и оформим и не слесарем, а механиком в офисный гараж!

— А Вы не торопитесь, Николай Петрович?

— Наоборот, опаздываю, тут без вас к Фелицате Федоровне наезжал с проверкой важный такой из банка, аудитор, чтоб его… попросил посмотреть авто его, на халяву-то, сами знаете… а когда уходил, так сильно интересовался, кто ж такой рукодельный у нас. Ну и названивает ей сейчас, предлагая сверхвыгодные условия и зарплату намного больше.

— Хммм, и что Вершкова?

— А что Вершкова? Она, девка, настрадалась — ой-ёй-ёй, сказала, что добро ценит. Я ведь видел её сына, они заезжали, ключи ей завозили, малыш-то какой… светлый… Мои-то слесаря первые дни пытались её на вшивость проверить, ну и подкатывали с разным… а когда мальчишку увидели… как трудно ходит… Всем гаражом просим Вас, чтобы Вы разрешили её перевести на постоянку.

— Хороших специалистов точно не отпустим! Кто ж такими кадрами разбрасывается? — Козырев позвонил в кадры и велел оформить Вершкову на должность механика постоянно.

— Спасибо, Иван Игнатьевич, от всех наших мужиков!

В Каменку приехали около девяти утра, едва машина остановилась, выскочившие на шум мотора детки повисли на деде — восклицания, поцелуи, обнимашки…

Лёха стоял немного поодаль и в нетерпении бурчал:

— Дорвались, теперь не отлипнут!

— Дед аккуратно опустил девчонок на землю и крепко-крепко обнял внука.

— Мужик ты мой ненаглядный!

Лёха радостно вздохнул, ткнулся деду головой в грудь, а потом с сожалением отстранился.

— Знакомься, это баба Таня!

Баба Таня, подавая сухонькую ладошку, сказала:

— Наслышана, наслышана, здравствуй, Иван Игнатьич! Ты извиняй, но я сразу на «Ты», мой старшой в твоих годах, так что не обессудь!

От соседнего дома шустро подошел мужчина:

— Ну а я Ульянов-Ленин, рад знакомству!

Девчушки потащили деда в дом к бабе Тане пробовать приготовленный ими салат, да и карасики ждали, Валя с Палычем шли сзади негромко что-то обсуждая.

К карасикам прилагалась знаменитая «калиновка».

— Калина завсегда была ягода лечебная, немного твоему сердцу не повредит! — баба Таня налила ему в лафитничек, — я с тобой за знакомство-то тоже пригублю!

Ивану калиновка пришлась по душе:

— Хорошааа!

— А то, фирменная Шишкинская, сколько себя помню, лучше калиновки и не признаю, — отозвался Ленин. Потом было много показов: грядки персональные с морковью, свеклой и фасолью, тщательно прополотые самими девчонками, зацветающие кустики клубники, завязь на смородине, вишнях, яблонях, луг с красивыми цветочками и, конечно же, Малявка.

Оставив мелких бултыхаться в лягушатнике, Лёха рванул с дедом наперегонки вдоль по течению, конечно дед отстал.

— Ты, Лёшка как рыба плаваешь уже, не догнать тебя!

— Да не, это после болезни, а так ты лучше плаваешь, — честно признал внук.

— Вы у меня подросли как за две недели, такие взрослые стали!

Лёха хмыкнул:

— Пища деревенская самая пользительная, как говорит баба Таня!

Накупавшись до посинения, пошли назад, теперь предстояло выбрать дом на лето.

— Дед, смотри сам, я тебе потом скажу, что мне больше нравится!

Первые три дома производили неплохое впечатление, Ивану понравились.

А вот четвертый… С виду неказистый, но внутри он был какой-то добротно-надежный, массивная мебель сороковых-пятидесятых годов, сделанная на века, много вышитых подушечек, вышивки в рамочках на стенах, домотканые половички по всем трем комнатам, круглый стол, покрытый скатертью с кистями, солидные стулья, большие часы с кукушкой… У Ивана дрогнуло сердце — такие вот половички из его детства растрогали, а когда он выглянул в окно… из окна открывался вид на Малявку. А на том берегу среди полей, как оазис в зелени, выглядывала деревушка с сияющим на маковке небольшой церквушки переливающимся крестом.

— Вот оно! Лёшка, я выбрал этот дом! Я как в детство попал!

— Дед, я так и знал, мне тоже тут понравилось, а из задней калитки можно с разбегу в Малявку!! И комнат как раз хватает, Марь Иванну с детьми, мы с тобой и для гостей одна, Феля ведь приедет?

Иван долго выспрашивал про хозяев дома соседа, что имел ключи от него. Оказалось, что жившая здесь всю жизнь Вера Матвеевна умерла, дочка живет в Испании, дом ей фактически не нужен, а покупателей не находилось, вот и стоит такой неприкаянный.

Козырев загорелся:

— Значит, с ней можно связаться?

Сосед сбегал домой, принес визитку с номером.

— Ну, что Лёха, может, купим этот дом? И перестроим для себя? Отремонтируем и надстроим второй этаж, как?

Сосед сказал:

— Здесь фундамент вечный, место опять же красивое, в саду все есть, только руки приложить, да и я рад буду, жалко такой добротный дом без пригляду оставлять, они ж, дома-то как люди, нет присмотру — он и рушится. Ну, простоит ещё годов пять и всё, а у хорошего хозяина ещё век простоит.

— Значит, будем созваниваться с хозяйкой?

— Да! Дед, тут и наши все недалеко, на одной улице будем!!

Лёшка запрыгал на одной ножке:

— Я знаю, каким цветом дом будет!!

Сосед отдал им ключи, Козыревы пошли держать совет с бабой Таней и Валей. Те, узнав про дом Матвеевны, обрадовались:

— Ай славно вы надумали, у Веры-то дед был крепкий мужик, копеечку умел беречь, уж он этот дом по частям строил, но на совесть, всегда говорил, что самая лучшая память о себе — добротный дом. Думал, внуков много будет — детей-то было трое, да вот все на войну попали, два погибли, а младшенький весь израненный пришел, болел долго, вот одну Верушку-то и родил только. Она совсем не старая была, заболела и сгорела быстро, а Машка-то в Москве училась, там и замуж пошла, вот и уехала в заграницу… И не помню уж, когда и была здесь… давненько. А Коля, сосед, все сокрушается, за дом переживает, а если вы его в порядок приведете, дом-то будет на зависть, ещё сколь простоит.

Валя тоже одобрила такой выбор:

— Мы в детстве все через её огород на Малявку бегали и сидеть на бугре обожали, место там уж больно такое… душевное, что-ли, она всегда смеялась над нами, говорила, что мы как воробьи у неё на бугре чирикаем.

— Татяна Макаровна, а церковь действующая у вас?

— Да! Аксеновке-то больше повезло, у них церковь небольшая, как-то и не попала под все эти… а наша-то, матушка сказывала, намного больше и красивее была, да вот безбожники порушили. А в Аксеновке батюшка Федот, местный, уже в возрасте, но очень хороший, он куда только не ездил, теребил всех и храм-то отремонтировали ещё при Брежневе, вот он и служит там, почитай пятьдесят годов, поди? А что, Иван, ты в храм хочешь сходить?

— Да, потянуло туда нестерпимо!

— О, как славно, значит с утречка на службу и сходим! А деток возьмем ли?

— Да, есть у меня одна невыполненная просьба жены — девочки наши некрещёные, сначала, когда без матери остались, не до этого было, а потом… Тоня всегда хотела в маленькой деревенской церкви их окрестить, чтобы благостно было.

— Крестными-то кто будет?

— Я, — сказала Валя.

— И я! — послышался с порога голос Калинина, — договаривайся, дед, а мы такому делу только рады!

Потом были мелкие дела, мужики собирались на вечерний клев на Ржавое озеро, топили баню, баба Таня с Валей и девчонками завели пироги, было шумно, суетливо и весело.

Иван удивленно спросил:

— Макаровна, как же Вы не устаете от такой суеты?

— Э, милок, это уже не суета, а когда дети мелкие были, да Никифор погиб, вот тогда суета была, младшие-то три Анчутки, через два года каждый родились, от было весело! Мишук у меня, как, вон, другая Анчутка, — она кивнула на как всегда растрепанную Аришку, — ещё шустрее был, постоянно подбивал братьёв на проделки, Валюху, вон, тоже с собой таскали, а крапивы на всех хватало!

Валя только смеялась:

— Да, чего мы только не творили, у Мишки фантазия зашкаливала!

5

Ржавое озеро вполне оправдывало свое название — вода в нем была самого что ни на есть ржавого цвета, берега, поросшие осокой, и топкий берег навевали уныние. По мосткам, проложенным деревенскими рыболовами, прошли подальше от осоки, закинули удочки… и Игнатьич забыл обо всём, даже занудливо вьющиеся и зудящие комары не могли омрачить рыбацкого счастья! Рыба перед закатом клевала как оголодавшая, у него в садке плескалось прилично карасей.

Когда стали собираться домой, оказалось, что Иван наловил намного больше, чем Палыч и дед Ленин, который философски сказал:

— У новичков всегда так, рыба знакомиться лезет!

— Да, мужики, я теперь понимаю, что такое счастье!

— Через пару дней всё как отрежет, икру метать начнут, весь июнь пролётный, а потом будут худые караси!

Дед Вовка рыбаловку любил истово, зимой мотался на дальнюю Мечу, сидел у лунки, поздней осенью ходил за налимами, сейчас, рассказывая про это, он увлекся не на шутку.

— Знаешь, Игнатьич, вот и трудно в деревне жить, особенно после развала СССРа было, но не, не хочу я в городе-то жить, скучно мне там и воздуха не хватает. Сейчас не рыба, так грибы вот-вот пойдут, дожди были и тепло пошло, у местных есть свои заветные местечки, так что натаскиваю я Томке всяких, зато зимой объедалово. Оно понятно, что и дома пониже и грязь пожиже, но сердце мое здесь, с этим, наверное, надо родиться!

Шли, обходя большое поле, засеянное люцерной.

Ленин кивнул:

— Вот, частники хозяйственные появились, одно время все поля будыльем заросли, березы вытянулись. Сердце кровью обливалось, средняя полоса, самый нормальный климат для растений, и экое безобразие. Сейчас только дальние поля заброшены, а ведь были-то мы совхозом-миллионером! За последние годы встряхнулась деревня-то, Аксеновские, вон, все поля свои под овощи пустили. Приехал после института парняга местный, ну и потихоньку сдвинул все с мертвой точки, лет за десять все пашни подняли, звали его уже не раз в Главк, но не хочет, тако же как я без деревни, говорит, не жисть!

По Цветочной улице плыл аромат жасмина вперемешку с запахом выпечки, Иван засмеялся:

— У меня слюни бегут, как у собаки Павлова!

— Баба Таня у нас мастерица, знает заветное слово для пирогов — вот отведаешь рыбного и всё, влюбишься навек!

Калина подтвердил:

— Точно, точно! А и с луком и яйцом тоже хороши!

Пошли, оставив рыбу в доме, сразу в баню, Иван не стал рисковать, немного попарился и быстро домылся, а дед Вовка и Володя — так их баба Таня звала, намывались долго, вылезли распаренные и счастливые.

— Вот, старлей, что меня сюда как канатом тянет — баня, у-у-ух, замечательно!

Иван уже успел посидеть поговорить перед сном с детками — они засыпали, едва голова касалась подушки, а теперь что-то горячо обсуждал с внуком.

Калинин, видя такую картину, в восторге подхватил идущую Валю, покружил её, чмокнул в щёку и сказал:

— Валюшка, как же ты вовремя с Лёхой встретилась! Смотри, как оживает Иван и расцвел совсем Лёшка, я три года стучался в броню, а у вас с ним за месяц получилось.

Раскрасневшаяся, похорошевшая от этого Валя улыбнулась:

— Наверное, время пришло броне треснуть, а деревня вот помогла!

Утречком собрались в Аксёновку, принаряженно-торжественная баба Таня, зевающие внуки, Валя и Калинин. Утро было пасмурным, солнышко не торопилось выходить, пряталось где-то там, наверху.

К церкви неспешно тянулись люди, были и пожилые, и молодые, и дети. Вблизи выкрашенная в голубой цвет, она притягивала взгляд и казалась более величественной. Аккуратный дворик при церкви весь утопал в цветах, все неспешно заходили в ворота и, кланяясь, шли дальше.

Зайдя в небольшие сени — Иван не знал, как правильно назвать — он обратил внимание на пол, выложенный большими камнями, которые за много лет и от множества ног казались стертыми и отшлифованными, невольно как бы напоминая о бренности жизни.

Внутреннее убранство тоже понравилось, как-то торжественно-душевно было в ней, много деревянных икон, без оклада, на толстых досках и с потемневшими от времени ликами, сразу же притягивали взгляд, хотелось тихонько коснуться их.

Баба Таня и Валя взяли детей за руки, давая Ивану возможность осмотреться, и он неспешно стал обходить церковь по кругу, подолгу стоя возле каждой и вглядываясь в глаза святых, которые в свою очередь строго глядели на него и, казалось, видели его насквозь.

Подойдя к очередной иконе, Иван замер: Богородица в красном хитоне, держа на руках маленького Иисуса, смотрела на него, и было в её глубоких и немного печальных глазах понимание и какая-то поддержка. В эту самую минуту солнцу надоело прятаться и оно вылезло на чистый участок неба, заливая своим светом всё вокруг. С верхних окошек, чуть ниже купола, застекленных разноцветным стеклом, полились широкие дорожки-лучи, иконостас и иконы заиграли, один луч уперся в лицо Богородицы и почудилось ему, что улыбается она!

— Боже! — выдохнул про себя Иван, и стало горячо глазам, — Я же сто лет не плакал, даже когда своих хоронил!

Слезы бежали по щекам, а он как завороженный стоял и смотрел на лик Божьей Матери, и становилось ему легче, казалось, что сваливается с души огромная каменная глыба. Никто ему не мешал, никто не подходил к иконе, наверное, присутствующие поняли, что у седого мужчины идет безмолвный, так нужный ему разговор с Божьей Матерью!

Он слышал, как батюшка вел службу, как пели великолепно подобранными голосами пять певчих, как влетал над всеми голос батюшки, отраженный от стен великолепной акустикой, а он все смотрел и мысленно говорил:

— Спасибо!

Очнулся, когда все присутствующие дружно запели «Отче наш», и с изумлением начал подпевать, оказывается, где-то в памяти хранилась эта молитва, запомнившаяся в детстве, и вдруг ожила!

Вскоре служба закончилась, батюшка начал благословлять подходящих к нему прихожан, а сам поглядывал на Козырева. Баб Таня, подвела к нему девчушек, потом подошли Лёшка с Валей, а Иван все стоял.

Калинин негромко сказал:

— Я всех отвезу и приеду за тобой!

— Знаешь, мне хочется пройтись пешком!

— Тогда я приду, ты пока про девчушек договорись!

Народ расходился, и Козырев подошел к батюшке, как-то незаметно с детей разговор перешел на него самого, и впервые после гибели жены и сына, Иван ничего не скрывая рассказывал этому невысокому пожилому человеку всё. Он говорил и понимал, что вот так вот высказаться он не смог бы ни с кем, а здесь в церкви прорвало, и уходила ноющая боль из души.

Отец Федот долго молчал, потом сказал:

— Я видел, у Вас были слезы, это очень хорошо, Ваша душа очистилась. Вы сильный человек, но и сильный человек может под влиянием обстоятельств сломаться, Вы столько боли в душе носили, сейчас же Ваш нарыв прорвался, станет легче! Господь и Божия Матерь не оставят Вас и Ваших внуков, поверьте, всё наладится. А ушедших отпустите, они там, на небесах только порадуются! Незримо они всегда возле вас!

Козырев прокашлялся и спросил, что за икона, возле которой он стоял.

— Божья Матерь Скоропослушница!

Договорились о крещении девчушек. Иван поинтересовался самыми необходимыми нуждами, батюшка пояснил, что нужны строительные материалы, никак не хватало средств отреставрировать придел.

— Поможем! — пообещал Игнатьич.

Спросил есть ли в продаже так понравившаяся ему икона «Скоропослушница», купил три для всех. Попрощавшись, вышел, постоял во дворе и пошел на улицу, с облегчением ощущая себя таким небывало бодрым.

Неспешно идя по Аксёновке, Иван осматривался — добротные дома, цветы, кусты — чисто, но, вот, в Каменке было как-то праздничнее, веселее, не хватало красок ярких, или это после раскрашенных домиков Каменки так казалось.

Выйдя на околицу, углядел быстро идущего по тропинке Калинина, свернул ему навстречу.

— Давай, Калина, посидим, вон, на бугорке!

Сели на пригорок… с Малявки доносились гомонящие детские голоса, ветерок чуть покачивал полевые цветочки, высоко в небе заливался жаворонок.

Козырев лег на траву и уставился в небо, на котором были разбросаны облака — клочки небесного синтепона неспешно двигались в синеве, проносились, посвистывая, птички…

— Хорошо-то как! У меня так светло на душе сейчас, наверное, это Бог послал Валю к Лёхе в нужный момент!

Калина, помолчав, сказал:

— Я давно убедился, что ничего случайно не происходит, это мы думаем, что случайность, ан нет, все предопределено, раз сталкивает тебя с этим человеком — значит так суждено! Старлей, я много говорить, сам знаешь, не умею, но то, что тебе на пользу деревня — рад!

Иван зажмурился и притих, Палыч тоже растянулся рядом, долго лежали молча, растворяясь в таком спокойствии, и разворачивалась душа, и казались не такими глобальными все невзгоды…

По лицу пополз муравей:

— Ну вот, всю малину испортил, — пришлось встать, — пошли, а то потеряют нас!

И впрямь, по тропинке ехали Лёха с Матюхой.

— Дед, вы где пропали?

— Да вот, Лёш, единение с природой испытали, полежали немного!

Внук успокоенно оглядел мужиков.

— Тогда ладно, мы купаться!

Лихо развернувшись, они покатили к речке, мужики же не торопясь пошли в Каменку.

— Завтра в офисе буду созваниваться с хозяйкой дома, надеюсь, она продаст. У кого-то из мужиков есть толковый архитектор, не помнишь?

— Это у Макса надо спросить, он с кем-то в Англии сдружился, хвалил… как-то то ли Никитин, то ли Никита. Я так понял, в этом году на Кипр не поедем?

Дед хмыкнул:

— Сомневаюсь я, что Лёшка из Каменки уедет, ты глянь, как он расцвел здесь, обычный нормальный пацан, это мне дураку в уши два года пели, что он… Да, чуть не напортачил я.

— Чуть не считается! — перешли мост и поднялись вверх, оглянувшись, Иван опять застрял.

— Слушай, наглядеться не могу, красотень такая! А ведь и зимой здесь здорово — на снегоходе, на лыжах можно, надо заранее детям лыжи приобрести, и на новый год сюда, не загадывая!

У бабы Тани работа шла полным ходом, мужиков сразу припахали крутить мясо, намечались пельмени, внучки старательно готовили дощечки для пельменей. посыпая их и себя мукой. И такие славные мордашки были у них, что дед не выдержал, зацеловал обоих, и теперь все трое были в муке и в счастье.

А вот когда начали лепить пельмени, то всех удивил Козырев — равных ему не нашлось.

— Ха! — явно рисуясь, воскликнул он, — вот что значит сибиряк! Пельмени на родине сотнями зимой, бывало, лепили, оттуда и сноровка!

— Дед! Ты крутой! — включившийся в лепку Лёшка, явно гордился дедом.

Ульяновы наварили ведерную кастрюлю борща, девчушки убежали помогать Вале, там пеклось печенье, надо же было опробовать новые силиконовые формочки для него, привезенные Иваном по заказу Лешки.

Стол получился на загляденье, опять было шумно, весело, детки, вставшие рано, наевшись, дружно пошли поспать.

Приехал Федяка, привез газонокосилку, мужики окосили газоны, всю траву вокруг домов, пошли в дом, где собирались жить Козыревы. Там работы было непочатый край. Пришел Ленин, и к вечеру усадьбу было не узнать. Вместо заросшего двора, ровный подстриженный лужок, прореженные кусты, спиленные старые сучки у деревьев. Лёшка с приятелями таскали сучки за забор, вечером собрались устроить костер. Очищенные от зарослей кусты жасмина, усыпанные цветами и распространяющие изумительный запах вокруг, жужжание пчел, мелькание бабочек… лепота.

Ленин пообещал сделать за неделю качели для ребятишек и большой стол:

— Знаю я этот ваш пластик, Шишкиных орлов только посади за такой, не выдержит! Для гостей надо приличный и большой стол, вона, под вишнею как раз и встанет, а и пару лавок со спинками не помешает! — ворчал он.

Решили ехать в понедельник утром, сразу на работу — уж очень не хотелось терять такой чудный вечер! Палыч сидел рядом с Валей на лавочке возле дома, негромко переговариваясь и наблюдая, как, дружно хихикая, наряжают кукол девчушки.

Баба Таня позвала Ивана:

— Поди-ка сюда! Иван, у меня товар, у тебя купец!

— Не понял, Макаровна?

— Ну, что ты такой недогадливый? Глянь, вон, на своего Володю, у них же симпатия сильная, а оба как упертые бараны, у него видите ли, шрамы и старый он, а она боится, чтоб не разочароваться. Надо их подтолкнуть, ведь хорошая пара выйдет, Володя-то из цельных мужиков, а нам другого и не надо. Я уже столь ухажеров её перевидела, но какие-то все с расчётом, выгоду для себя ищут. А Палыч… эх, была б я помоложе, никому бы не отдала! Вон, Ирка-соседка как раз его и распознала, старается ему понравиться, только бесполезно. Давай-ка их потихоньку сводить начнем, а там, глядишь, и поженим?

— Я абсолютно ЗА! Он мне за брата, и буду очень рад, если получится! Валя такая… настоящая… что ли, на самом деле, хорошая пара из них выйдет!

Начинало темнеть, пошли жечь костёр, прихватив ведро картошки.

— Будем печёнки печь, — деловито объяснил Матюха.

Костер разгорелся, детишки скакали вокруг, взрослые сидели на нашедшейся в сарайчике длинной лавке, задумчиво глядя на огонь. Когда костер прогорел больше чем на половину, побросали в угли картошку, вскоре поплыл запах запекающейся картошки. Дети в нетерпении выплясывали вокруг, а дед Вовка отгонял их, ворча, что она ещё не поспела. И наконец, начал выкатывать одну за одной из углей.

— Дед, я в жизни такой вкуснятины не ел! — перемазанный Лёшка с огромным удовольствием уписывал «печёнки», — теперь это самая моя любимая еда!

— И моя! И моя! — тут же подхватили сестрички.

— Вот, Игнатьич, у деревни тоже свои плюсы имеются в виде печеной картошки! — довольно щурясь, высказался Ленин.

Отмыв чумазых внуков, Иван пошел с ними в комнату, девчушки привычно отрубились сразу, а с Лёшкой был серьёзный разговор.

— Дед, тебе понравилось в Каменке?

— Очень, Лёш!

— Ты там побыстрее договорись, чтобы нам продали наш дом. Сам же видишь, и мне, и детям здесь классно, не то что на Кипре! Там, правда, море, но ведь таких друзей, как Матюха и Санек, нету, и речки тоже, и бабы Тани, и Валюхи! Не, дед, тут лучше! Я, вот, сказать хотел, — с трудом ворочая языком, уже почти сквозь сон договорил он, — ты у меня самый классный дед. Особенно теперь, когда… — мужик уснул.

Иван долго сидел возле них, слушал сопение, вздохи и любовался их спокойными личиками.

— «Ну, классный дед, по-любому ты обязан их поставить на ноги, тебе есть для чего цепляться зубами за жизнь, вон, посапывают, две лисички и мужик!» — Поцеловав их, пошел спать.

А Палыч с Валюхой ещё долго сидели в саду, почти не разговаривая, да и без слов оно как-то хорошо молчалось, казалось, они на одной волне, и сближало их такое вот молчание лучше любых слов!

Ранним утром выезжали из Каменки, в деревне как-то вяло перекликивались петухи, словно ещё не проснулись до конца, хозяйки выгоняли коров, поднимавшееся солнце заливало все своим ярким светом, день обещал быть хорошим.

— Да, в городе такого утра не увидишь! — подумал вслух Иван, — Надо Марь Иванну сюда перетаскивать, да пусть дети уже с ней будут, сколько можно Валю напрягать?

— Она, между прочим, сказала, что Козыревы ей как младшие братик и сестрички, они теперь так и будут на три дома все лето! Да, Игнатьич, через полтора месяца у бабы Тани семидесятипятилетие, Лёха придумал, что ей подарить, надо самый качественный выбрать!

— Качественный что?

— Электроскутер, трехколесный, пусть рассекает по деревне, дороги-то нормальные. Она как-то обмолвилась, что лихо на мотоцикле гоняла, сейчас, говорит, не рискнула бы. А скутер самое то будет, Лёха сразу загорелся такой идеей.

— Хорошая идея, посмотрим, подберем нужный.

— Скажи-ка, Калина, чего ты тянешь резину? Такая женщина тебе встретилась, а ты — и не туды и не сюды?

— Боюсь, старлей. Боюсь отвернется она от меня… я ж старше на 12 лет, да и шрамы мои… ты ж помнишь мою попытку? Тогда-то просто хотел чтобы было кому «боршч» сварить, а не вышло — шрамы мои отвращение вызывали. А Валя… знаешь, с ней даже молчится славно, такое ощущение, что дышим одинаково, но не поверишь, даже там, в засаде не было так страшно…

— Я тебе только одно скажу — чувствуешь, что твое, не упускай: годы, шрамы… разве это имеет значение, когда ты без этого человека жизни не мыслишь? Как говорится, не рискнешь, не узнаешь, да и глазастая Макаровна уже определила, что вы оба тянетесь друг к другу, а боитесь. Смотри, там какая-то Ирка-соседка на тебя глаз положила, уведет вот. Мы с Макаровной тебя поддержим, да и Лёшка будет рад — два его надежных друга будут вместе!

— Ох, баба Таня! Вроде и не при делах, а всё замечает!

— Она говорит, опыт не пропьешь, с такой оравой будешь прозорливой! Уж очень мне хочется всех Шишкиных увидеть, мальчики, похоже, те ёще отчаюги!

Палыч хмыкнул:

— Дед Ленин говорит — самый «сурьёзный» — старший Петька, Федяку ты видел, а остальные три… термодинамические, особенно Мишук. Я Ванюшку видел, младшенького, заводила, забияка, юморист, маманю на руках таскает по деревне, вот на юбилее увидим Кольку и Мишука. Только про Мишука не проговорись бабе Тане, там какой-то большой сюрприз готовят, младшие три. Да еще сестрицы подъехать должны, тоже палец в рот не клади! Судя по тем кого я видел уже, ох и дадут жару на юбилее мамани. Валя столько много про их проделки рассказывала, обсмеешься, они росли вместе, вот и попадало всем крапивой от Макаровны.

Приехали раньше начала работы, но в приёмной уже стояла ФФ.

— Я вас жду!

— Что-то случилось? — зайдя в кабинет, спросил Иван.

Фелицата внимательно осмотрела его:

— Ничего не случилось, просто решила пораньше приехать, узнать, как там Лёха с детьми? Игнатьич, у тебя взгляд изменился и выглишь ты как кот, съевший сметану… Колись… Я с вечера жду…

Козырев долго и подробно рассказывал, что и как, Феля задумчиво сказала:

— Надо там побывать, может, и мне какой домик приглянется, да и Лёшку видеть почаще буду. А то ведь до осени и не вернётся, поросюшка, забудет свою старую Фелю. Да, и с Макаровной хочется познакомиться — заинтриговали вы, мужики, меня! Решено, на выходные берете меня, мы с Марьей в доме порядок наведем и со всеми познакомимся. Надо же, Ленин у них есть, жалко, Джугашвили не заимели.

День был как всегда полон до краев рабочей рутиной, но Козырев с удивлением отметил, что он даже и не устал к вечеру.

Уже на выходе из кабинета позвонил Горшков:

— Иван Игнатьич, нам бы с тобой пересечься надо, не возражаешь, если домой к тебе подъеду через часик? Уж больно вкусные щи твоя Марь Иванна готовит, для нас, бобылей-это райское наслаждение!

— Приезжай, бобыль, жду!

Дома был подробный отчёт о детях, скорая на слёзы Марь Иванна опять вытирала глаза:

— Это, Игнатьич, уже от радости!! Ты оживел, да и внучкам там хорошо! А дом-от хорош ли?

— Вместе с Лёшкой выбрали.

— Ну, Лёшенька у нас хозяйственный, плохо не выберет! Ой, сколь же надо собрать-то вещей, одних кастрюль-чашек!

— Ты пока собери по минимуму, вот когда надстроим второй этаж и кухню отдельно выведем, тогда и перевезешь свои скалки-поварёшки.

Марь Иванна неожиданно поцеловала его в щёку:

— Ох, Иван, как же было плохо, когда ты закаменел-то, это спасибо Лёшка такой, упёртый, другой бы каждый день истерики закатывал, а этот только всё больше замыкался, да вредничал вот с воспитательницею! А уж как он сестёр защищал, даже плохо глянуть на них не дозволял. Правду говоришь, он теперь оживел?

— Сама увидишь, чумазые, загорелые, шумные. Сейчас гость приедет, готовь щи.

— Гости твои разве щи ждут, небось нарезки да коньяки хлещете?

— Горшков это, именно щей твоих хочет!

— О, ну это я завсегда, — довольная Марь Иванна шустро убежала готовить стол.

Горшков не заставил себя ждать — приехал быстро и не один, с ним был худенький невысокий мужичок, идущий подпрыгивающей походкой, как-то дергано и подволакивая ногу.

— «Как же это называется… а, полиомиелитом переболел», — подумал Иван.

— Это мой старый и самый верный друг — Толик Ярик, то есть Ярославцев, — представил его Горшков.

Игнатьич повел гостей сразу на щи, те с огромным удовольствием умяли по две тарелки и попросили добавки, чем вызвали проникновенную благодарность от Марь Иванны.

— Марь Иванна, если Вам надоест этот… многодетный дед, я с великой радостью возьму Вас к себе, я не прихотлив, щи да борщ — и все, я Ваш навеки! — Горшков говорил искренне.

— Извини, мил человек, но Иван с детками — это моя жизнь, куда я от них, а на щи ты наезжай, я вот вам сейчас мясца положу!

Когда наевшиеся и отдувающиеся гости прошли в кабинет, Горшков плюхнулся в кресло и сказал:

— Толик в курсе, он тебе всё и расскажет.

Толик рассказал, что за неделю вычислил и проверил, откуда и куда тянутся все ниточки слежки. Шантажом занимались в этой фирме-подставе давно, сначала по мелочи — измена мужа-жены, фотографии адюльтера, денежки небольшие, но капали. Аппетит стал разрастаться, сначала мелкие фирмы попали под внимание, а сейчас вот решили корпорации и крупные фирмы пощипать. Толик проделал гигантскую работу, вышел даже на счета шантажистов, двух весьма уважаемых в своих кругах человек. Одного Иван где-то встречал, смутно помня, что, вроде, производил неплохое впечатление.

— Да, не живётся людям нормально. Так, надо, чтобы эти деньги испарились, без малейших признаков куда, сможете такое? Перевести их, вон, на детские онкологические больницы или детдома.

— Тут надо Макса подключать, Толик у меня больше сыскарь, а Макс — бог хакерский, Витина фирма тоже стояла в перспективных планах для поиска компромата. Там, скажу тебе, замахнулись чуть ли не на Газпром!

— Сам, Саш, говоришь, что на хитрую задницу…

Договорились о способах связи, чтобы излишне не привлекать внимания, мало ли какие бывают случайности, собрались уезжать.

Марь Иванна вытащила большую коробку:

— На-ко, Александр Сергеевич, тебе на пару дней хватит, только в холодильник поставь, не забудь, а то знаю я вас, холостёжь! Сухомятка одна, да этот, как его… фут какой-то! А Толика надо подкормить особенно, кожа да кости, смотри.

Мужики засмеялись, поблагодарили её и отбыли.

Палыч, выслушав Козырева о том, что узнал Горшков протянул:

— А ведь Вершкову впору спасибо говорить, он один, втихую собирал компромат, а тут, гляди-ка, серьёзные люди подвязаны. Своим-то горбом зарабатывать никак, решили хитрым сапом… эх, люди, два века никто не прожил ещё, и с собой много не заберешь на тот свет. Нет бы жить и добро делать, вон, как баба Таня: и своих семерых вырастила, и Валюшку за дочку привечала, внуков, вон, сколько, наших с первого дня теплом одаривает… Зависть — страшная штука, корежит душу. Ну да, каждый поступает по своему разумению, не жалко таких.

Набрал номер Макса.

— Макс, ты сможешь подъехать ко мне домой? У меня что-то в почте все пропало, поищешь? — это он мудрил, зная, что камеры пишут все происходящее в офисе!

Макс хохотнул:

— Учу я тебя, учу, тормоз ты конкретный, ладно, сегодня у меня тусовка, завтра к вечеру явлюсь.

— Ещё, помнишь, у тебя друг был архитектор?

— Ну, Никита, а что?

— Да мы тут дом деревенский присмотрели, хотелось бы перестроить, не нарушая основу.

— Пиши телефон… Егор Никитин.

С утра созвонились с хорошими знакомыми из риэлтерской фирмы, договорились, что они съездят в Каменку, оценят дом и участок и назовут реальную стоимость. К вечеру, зная уже цену, Козырев стал звонить в Испанию, Феля сидела рядом, слушала.

На удивление, трений и споров не было, испанская дама, наоборот, обрадовалась:

— Если б Вы знали, как все эти годы меня дом за душу тянул — и жалко, и никто не покупал!

Так что к обоюдному удовольствию, все решили быстро, торговаться не пришлось.

— Лёшка обрадуется, он даже цвет для дома выбрал… Калина, что с архитектором?

— Вот телефон, держи. Смотри, Игнатьич, тебе просто зеленая дорога с домом, тьфу-тьфу, никаких трений.

Фелицата вздохнула:

— Чует моё сердце, и мне там понравится, раз уж друг мой про Кипр не вспоминает, значит, действительно хорошо в этой Каменке.

— Фелицата Фёдоровна, пока не забыл, я твёрдо пообещал помочь в приобретении стройматералов для ремонта храма в соседней деревне! — зная прижимистость ФФ, Иван приготовился долго и нудно убеждать её.

Она же его безмерно удивила:

— Посмотрю, что и как, оценю, реально — значит, сделаем.

Неделя проскочила быстро: Калинин свел Макса с Толиком, другом Горшкова, нашли архитектора, тот собрался вместе с ними поехать, посмотреть, что и как с домом, Марь Иванна собирала самое необходимое, Феля тоже была в предвкушении.

Лёшка звонил и докладывал деду все новости, самая важная — у Вари вылез зуб и она тоже научилась свистеть — ввела деда в ступор: его тихие, послушные девчушки и вдруг свистят?

Калинин хохотал:

— То ли ещё будет!

В пятницу загрузились и поехали, долго выбирались из Москвы — пробка была огроменная, приехали ближе к десяти вечера, внучки встретили деда веселым посвистыванием.

А Лёха серьёзно здоровался со всеми за руку, потом не выдержал и обхватил Фелю:

— Феля, я так рад, что ты приехала! А то засохнешь там скоро, в городе-то. Мы с Валей договорились с дедом Аникеевым, молоко козье для вас и детей брать, полезное же.

Затем начали с мальчишками шустро перетаскивать небольшие коробки, Марь Иванна только руками всплескивала:

— Деточки, да какие ж вы большие без меня стали, деточки, а свистеть-то нехорошо. Мальчик, мальчик, поставь, это тяжелая коробка. Мужики, вон, донесут!

Баба Таня и Валя навели порядок в доме, перестирали и пересушили все вещи, жара спадала к ночи, отцветающий жасмин ещё одуряюще пах… Марь Иванна тут же начала застилать кровати, народу-то много. Феля, как кошка, принюхиваясь, потихоньку обошла весь дом. Пошла во двор, долго стояла, смотрела на речку и открывающийся с бугра вид.

— Ну что, Феля, правда, хорошо здесь?

— Лёш, место красивое. А дом как из моего детства, особенно половички умилили.

— Я знал, что у нас с тобой вкус сойдется! Теперь по коням к бабе Тане, там варево-жарево ждёт!

Оставили разборку кастрюль-поварёшек на завтра и толпой пошли к Шишкиным. Там уже собрались все: Валя, Ульяновы и Ванюшка, что-то громогласно рассказывающий ржущим соседям. Отдали привезённые припасы бабе Тане, перезнакомились и уселись за стол, под яблоней.

Козырев про себя опять поразился, как же легко вписывались все приезжающие в Шишкинскую компанию, как будто старые знакомые приехали.

Феля, дама суровая и ехидная, тут, после пары лафитничков калиновки, размякла и сидела с блаженной улыбкой на лице.

Марь Иванна уже вовсю спрашивала что, где и почем у бабы Тани и Томы, Ванюшка травил байки, дети опять задрёмывали за столом… Отвели детей спать, Ванюшка поманил мужиков за собой.

— Маманя, мы сгоняем на Малявку, искупнемся, вода сейчас — самое оно! Купались долго, ухали, дурачились, архитектор, молодой парняга, сначала настороженно сидевший с краю стола, в речке расшумелся и дурачился больше всех.

Заявились ближе к двенадцати, «деушки» и Ленин гоняли чаи из самовара, дети спали, идиллия…

Незаметно исчезли Калинин и Валя, никто ж не заметил, только Ванюшка задумчиво протянул:

— Мамань, Илья-то приедет ли? А то и зя…

— Цыц, не сглазь! — цыкнула на него баба Таня.

— Молчу! Молчу! Молчу! — голосом старика из «Морозко» ответил сын, все рассмеялись.

— Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева? — спросил Козырев. — Пошли-ка мы спать.

Долго прощались, благодарили Шишкиных и Ульяновых и неспешно пошли в дом.

— Сплю на новом месте, — хохотнула Феля, — ну, как жених приснится невесте? Чё тогда делать-то будем?

— А замуж отдавать, — выдала бесхитростная Марь Иванна.

Калинин весь вечер сидел как на иголках и, улучив момент, шепнул Вале:

— Пойдем, погуляем?

Та согласно кивнула, и они улизнули, не заметив, что зоркая баба Таня как бы случайно перекрестилась.

Пошли в сторону речки, молчалось, как всегда, легко. Валя, ойкнув, оступилась, и Палыч в минуту поднял её на руки:

— Вот так и буду всю оставшуюся жизнь на руках держать, не отпущу! Послушай, пока у меня запал не кончился… Я долго думал, как сказать тебе, что я… ну, нет мне жизни без тебя, понял, вот, всего за месяц, что так долго судьба мне мою половинку подбирала, потому что ты была где-то далеко… И я рад, что ты оступилась, нет не в том смысле… а вот выпало счастье тебя на руках подержать… В общем, не умею я красиво говорить, но если у тебя хотя бы симпатия ко мне имеется, то… выходи за меня замуж, Валечка, а?

Та молчала, переваривая такое признание.

— Да, я понимаю, старше, шрамы страш… — она закрыла ему рот рукой:

— Поставь меня и послушай!

Калинин осторожно поставил её на землю и приобнял за плечи.

— Какой же ты дурак, Калинин, что ты к шрамам прицепился? Если хочешь знать, когда ты детей привёз и я увидела твою шею, первой мыслью было:… как же ему больно-то было, так хотелось погладить эти все твои рубцы…

Палыч неверяще смотрел на неё:

— Девочка моя, маленькая, правда?

— Ещё раз дурак! Я же тоже боюсь… боюсь в тебе разочароваться… но Лёшка постоянно говорит, что Палыч мужик надёжный, и я, как ни странно, верю ему. Глупенький Калина, — она поднялась на цыпочки и легонько провела по рубцу на шее, — наконец-то я могу дотронуться и пожалеть тебя, пожалеть всем сердцем. Знаешь, я тогда была совсем мелкая, когда ты их получил, не суждено было быть с тобой рядом, как говорится, и в горестях, и в радости. Но сейчас-то уж оторвусь, все твои шрамы и шрамики теперь и мои!

— Правда? — враз охрип Палыч, — Валечка, ты согласна?

— А то, кто ж такими мужиками бросается, — засмеялась Валя.

Он опять подхватил её на руки и закружился с ней. — Я никому, кроме мамки и сестричек, не говорил, что люблю… как же я счастлив. Люблю тебя, солнышко! — он осторожно взял в ладони её лицо и начал тихонько целовать, приговаривая:

— Не отпущу… никому не отдам… долгожданная моя… Моя!!!

Валя таяла от его нежных поцелуев, сама льнула к нему, прижимаясь всё крепче. Скоро между ними не осталось пространства… — Не могу больше… — простонал Володя на минутку отрываясь от таких сладких и желанных губ, и с удивлением понял, что она улыбается. — Что?

Она засмеялась:

— Мы с тобой как два озабоченных подростка… хи-хи, и пойти-то некуда, у меня детки, вдруг Лёшка проснётся, у Ивана народ… — она опять засмеялась, и Калинин присоединился к ней. Посмеялись, ещё посидели и пошли в сторону дома, а возле калитки их ждали… баба Таня и Верный.

— А вы чего не спите?

— Доживете до моих годов, тоже про бессонницу будете не понаслышке знать! — она цепко оглядела обоих, кивнула. — Ну и славно! Наконец-то я тебя в надежные руки пристроила! — она порывисто обняла Валю. — Молодец Володя! — и тут же хитро улыбнулась, — на-ка ключ от сенника дальнего. Там Федяка свежего сенца накидал, а сбоку есть пара одеял, не замерзнете чай! Идите, идите, а я, может, и посплю чудок, на радостях-то! — Она подтолкнула Калинина. — Пошли, Верный!

Свежевысушенное сено занимало полсенника, Валя попрыгала на нём забавляясь, как в детстве, пока Палыч не поймал её в объятья…

И случилась чудная ночь, наполненная чуть слышным шепотом, звуками поцелуев, прикосновениями, восторгом от узнавания друг друга, и полным слиянием, когда нет двоих, а есть одно — целое, огромное, неразделимое, даже дыханье на двоих!!

Валя уснула, а Володя лежал, слушал её ровное дыхание и всё не мог поверить, что вот она, желанная, единственная во всей вселенной — рядом, и не надо бояться, что она исчезнет как мираж. Что самая желанная женщина приняла тебя всего, какой ты есть…

— Господи, благодарю тебя! — мысленно воскликнул Палыч.

Начинался рассвет, прокукарекал первый петух, ему, немного погодя, откликнулся другой с дальнего конца деревни, и вскоре все петухи начали перекличку, встречая новый день. Неподалеку замычала корова. Калинин, тихонько вытянул руку из под Валиной щеки. Она поерзала и опять засопела, а он, накинув шорты и футболку, вышел, потягиваясь и щурясь на заметно светлеющее небо.

Баба Таня выгоняла за калитку Зорьку, а из Валиного дома выскочил заспанный, взъерошенный Лёшка.

— Я тебе говорил, что встану и отгоню Зорьку? — заворчал он на бабу Таню.

— С добрым утром, милок! И тебе Лёшка, с добрым утром! — Лёшка повернулся и увидел подходящего Калинина.

Баба Таня разулыбалась:

— Хорошо!

Мелкий Козырев переводил взгляд с Володи на бабу Таню и обратно, раз, другой… а потом с разбегу запрыгнул на Калину, обнял его за шею и с восторгом воскликнул:

— Вы теперь жениться будете?

Тот кивнул.

— Ю-ху-ху!!!!Я знал, скажи, баба Таня?

— Знал, знал, ты прямо провидец!

— Не, просто, они оба хорошие, и я их люблю!

— Может и деда оженим? — Лёшка подумал:

— Не, он бабу Тоню любит! Она, знаешь, какая хорошая была? Дед тогда весёлый был, это потом он каменный стал.

— Ну, тогда твою Фелю, вон, за деда Аникеева отдадим, чем не жених?

— Да, баба Таня, хитренькая, дед тебя замуж зовет ещё с каких пор?

— А ты откуда знаешь?

— Я за молоком когда иду, он постоянно про тебя спрашивает и говорит:

«Какая женчина! Ведь сколь раз предлагал замуж пойтить, выделывается, цену набивает…»

— Ах, старый охальник, разберуся вот я с ним, ишь, чего удумал, плешивый чёрт!!

Зорька меж тем спокойно удалялась, Лёшка, гикнув, побежал её догонять.

— Сладилось вот у вас, хорошо-то как, но смотри, у Валюхи все Шишкины в родне и защитниках… ежли что…

— Баба Таня, я что, похож на придурка? Я, может, и мечтать уже перестал о своей половинке, это ж подарок небес!!

Вот и ошарашил Калина своей новостью всех. Козырев неверяще смотрел на него, потом крепко обнял:

— Поздравляю, дружище!! Очень рад за вас!!

Феля и Марь Иванна тоже радовались.

— Наконец-то, бобылем быть перестанешь, долго собирался, но выбрал славную жену!!

Феля же не удержалась:

— Только непонятно, кто из вас больше рад, ты или Лёшка. Вот мелкий сводник!

— И ни фига не сводник, просто они такие классные когда вместе! — Лёшка с порога внёс ясность. Затем Егор принялся смотреть и прикидывать на бумаге приблизительный вид будущего дома, Лёшка смирно сидел рядом и подавал советы. Егор сначала отмахивался, а потом задумался, и через полчаса они азартно спорили, подключился и дед. Марь Иванна наводила свой порядок на кухне, Феля пошла с Калиной до Шишкиных, а оттуда с Томой и дедом Лениным в Аксёновку, осмотреть своими глазами и прикинуть, сколько и чего реально надо для ремонта церкви.

Иван собрал ребятню и повез всех на недальний луг, проверить, не созрела ли луговая земляника.

Валя с Палычем держали совет с бабой Таней — Палычу было все равно, как сделать, лишь бы побыстрее, Валя же хотела собрать небольшой круг близких, и чтобы приехал отец.

Баба Таня сказала:

— Хотела тебе сюрпризом, да вишь, как повернулось, приедет Илья ко мне на рождение, и Сара с Кларою тоже!..

— Тогда сразу же после твоего юбилея и распишемся!!

Пришли Ульяновы с притихшей Фелей, та была под впечатлением от церкви, а детишки все не возвращались, собрались было Лёшку на велике послать.

Явились, перемазанные ягодным соком, гомонили все разом — оказалось на буграх поспела земляника, и насобирали её прилично.

— Вот, варенья на вечер сварим, очень уж вкусное получается!

Пришли Иван с Марь Иванной с большой сумкой.

— Сегодня будем мои разносолы пробовать! — категорически заявила Марь Иванна, получился то ли поздний обед, то ли ранний ужин. Дети, шустро поев, убежали на речку, за ними потянулись и взрослые. Баба Таня перебрала ягоды и поставила варить варенье, Ванюшка затопил баню:

— Жара — жарой, а баня каждый выходной неизменно!

6

— Ну что, Феля, как тебе Каменка? — перед отъездом на следующий день, спросил Лёшка.

— Честно? Думала, ты преувеличиваешь. Есть места более красивые, тот же Селигер, но здесь такая атмосфера добродушия, что, и правда, уезжать не хочется, давно я так не отрывалась, да… Лёшка, ты умница! Я, впрочем, никогда в этом не сомневалась!

Умница подошел к Палычу, что-то долго ему объяснял, тот выслушал и сказал:

— Всё сделаю!

Баба Таня сунула Феле баночку варенья:

— Будешь чай пить и представлять, что у нас под яблоней сидишь!

Тома притащила сумочку с домашними заготовками:

— Фелицата, не обижай, сама делала и всем пока нравится, даже рецепт спрашивают. Знаю я эту вашу городскую еду! А тут все свое с грядочки.

Уже выехали на федералку, когда Иван спросил у Калинина:

— А чего Лёха тебе так долго наказывал?

— Да у друга его, Саньки Вершкова, день рождения через два дня, вот и просил взять у него в копилке деньги и купить электронную игру мальчишке. Внимательный он у нас, все помнит, везде успевает.

Иван задумчиво протянул:

— Это у него от Тони, надо же, как в ребенке смешались и Тонины, и бати моего черты…

— Зато какой мужик из него вырастет! Теперь-то ты, Игнатьич, точно не станешь говорить, что я из-за слепой любви к нему его хвалю? Я тебе всегда говорила: не надо всяких свистушек слушать. — Ворчала ФФ.

— Да, сам себя грызу за это! Знаешь, Феля, прям распирает от гордости за него, да и девицы такие шустрые стали, Лёшка сказал, рыдают только когда коленки разбивают или ударятся сильно. Дома-то по любому пустяку слезы были…

— От тепла и внимания даже захудалый цветок распустится, а здесь и доброе отношение, и новая обстановка — друзья, дела. Дед обожающий, чего рыдать-то, да и некогда им. Вон, завтра дед Ленин в недальнюю посадку с ними пойдет, грибы подберезовики пошли! — Калинин улыбнулся. — Я-то старый пень, и то зацвел, что про малых говорить!

Вершковы — баба Лена и Санька приехали из санатория посвежевшие, окрепшие, Санька стал довольно быстро бегать, да и Маринина первая зарплата порадовала, можно было позволить почаще баловать старую и малого чем-то вкусненьким, да и обувку ортопедическую было на что купить.

Во вторник сделали праздничный стол — Санька в восторге задувал свечи на торте, потом долго радовался немудреным подаркам от мамы и баба Лены. В среду, за два часа до окончания смены, баба Лена завезла Саньку к Марине, собралась в кои веки к соседям на старую квартиру.

С разрешения Кириллова Санька сидел в его кабинетике и усиленно рисовал. Мужики слесаря, увидев вчера у Марины торт и узнав, что у Саньки день рождения, сегодня с утра натащили подарков для него — были тут и машинки, и книжки, и конструктор навороченный, большой набор фломастеров, альбомы…

Марина утром растерялась до слёз… самый шустрый и нахальный из слесарей, Колька Донских сказал:

— Мы от души, не смей отказываться. Я знаю, что такое для него подарки, сам с пяти лет мотался по улицам, боялся идти к пьяной мамашке, а когда хотелось нестерпимо есть, собирал окурки и закуривал, чтоб с голоду не окочуриться. Я до сих пор помню копеечную, пластмассовую машинку, подаренную мне пожилой тётенькой, и булочку…

Вот и сидел Санька в ворохе подарков, хотелось всё сразу посмотреть, но мамочка сказала, что Кириллов строгий, и Санька потихоньку рисовал.

Забежал Палыч:

— Санька, — он поднял его со стула, расцеловал в щёки, — тут Лёха и мы тебе подарки на день рождения приготовили. Лёха, вот, игру тебе передал, а мы с дедом и тётей Фелей, вот, велик в подарок.

— Мне? Лёша? Игру? А вы… велосипед? — Санька замер. — Правда?

Палыч сглотнул комок:

— И даже не сомневайся, ты же Лёшкин друг. А сестрички тоже что-то в коробке передали, дома посмотришь.

— Дядя Палыч, спасибо! У меня такого дня рождения совсем не было, смотри, вон мамины, как это… слово забыл, ну кто с ней работает… тоже мне подарки принесли.

— Мы тебя ещё к Лёхе в деревню свозим, попозже, ты ж теперь тоже наш!

Калинин про себя матерился, не понимая, как можно было такого светлого человечка не любить родному отцу.

Марина целый день сдерживалась, чтобы не разреветься прямо на работе, все эти годы она была сильной — скулить и ныть не было времени, Саньке требовалось внимание днем и ночью. Слабенький от рождения, он переболел, казалось, всеми болезнями. И когда в три годика он начал стоять на ножках, а потом и делать по нескольку шажков, она с удвоенной силой занималась его ножками, и умственным развитием. Много читала, старались они с бабой Леной, чтобы в развитии малыш не отставал от детей обычных, и Санька уже в пять лет умел читать по складам, любил клеить, вырезать из бумаги, неплохо рисовал. Марина давно жила в своем ограниченном мирке, а сейчас в него вторгались все новые и новые люди: Палыч с Лёшкой, Фелицата, слесаря на работе. Сначала принявшие её с ехидством и грубостями, а сегодня вот натащившие подарков… Увидев огромные сияющие восторгом от подарков глаза сына, она с трудом проморгалась.

Зазвонил местный телефон:

— Марина Николаевна, — послышался голос Ивана Игнатьевича, — я очень попрошу Вас, немного задержаться. У моего большого друга что-то стучит в моторе, посмотрите пожалуйста, если проблема небольшая, он вас после осмотра отвезет домой. Не поедете же вы с Саней и велосипедом на метро с пересадками. Если серьезно и нужен ремонт, он Вас отправит на такси, естественно, такси и ремонт будет оплачен.

— Сань, мы немного задержимся, надо машину одну осмотреть, не расстроишься?

— Нет, мамочка, я пока в игру поиграю, так интересно!

Навороченный джип уже стоял в гараже. Хозяин его, оставив дверцу открытой, ушел, Марина полезла в мотор, проверяя что и как.

Горшков минут пятнадцать как, чертыхаясь, прислушивался к шуму мотора, что-то было не так, до своего механика можно было и не доехать. И тут он вспомнил, как Козырев хвалился механиком с золотыми руками. Прикинув по времени, что тот ещё в офисе позвонил ему.

— Иван, здорово, ты хвалился своим механиком как-то?

— Было дело!

— У меня что-то в моторе постукивает, он сможет посмотреть?

— Перезвоню! — Через три минуты сказал: — Подъезжай, только после, если все мелочевка, надо отвезти домой — там ребенок небольшой с велосипедом и подарками на день рождения, а ехать им домой с пересадками. Если же надо будет долго разбираться, вызовешь и оплатишь им такси.

Загнав машину в гараж и оставив открытой, Горшков поднялся к Козыреву. Поговорили, Ивану надо было уезжать за планами для реконструкции купленного где-то в глухой деревне дома. К чему купленного, Горшков не вникал — вроде, внукам там очень привольно.

Распрощались с Козыревым, Горшков пошел в гараж, машина стояла на яме и слышался стук инструментов. По опыту зная, что ничто так не бесит, как стояние над душой — Горшков зашел в кабинетик.

За столом сидел худенький малыш, увлеченно игравший в какую-то игру.

— Здравствуйте, дяденька! — на него смотрели огромные голубые глазищи.

— Привет, ты кто?

— Я — Санька!

— Ух ты, и я тоже Санька, а как полностью тебя — Александр..?

— Александр Сергеевич Вершков!

— О, а я Александр Сергеевич Горшков, мы с тобой почти полные тёзки. Это твой папа мне машину смотрит?

— Нет, не папа, это мамочка моя ремонтирует.

— Мамочка? Надо же! А я думал, папа!

— Папы у меня нету, — погрустнел малыш, — я его не видел ни разу, баба Лена всегда ругалась и говорила плохие слова на него. А сейчас он там… — малыш указал пальчиком на потолок.

— Бывает, брат. А чего это ты весь в коробках?

— У меня вчера день рожденья был, это мне мамины коллежники надарили, ну, с кем она работает, дяденьки. А дядя Палыч и Лёшин дедушка, Иван Игнатьич мне велик подарили, а Леша, друг самый настоящий — вот эту игру! У меня столько много подарков ещё не было ни разу.

— А сколько тебе лет исполнилось?

— Семь уже, в школу через год пойду. Мама сказала, что за год ещё мои ножки станут совсем крепкие и тогда в школу к ребяткам можно.

— А ты что, болеешь?

— Сейчас нет, а раньше ножки не ходили совсем-совсем. Меня на коляске возили. Я слышал, тётя врач мамочке говорила, что меня куда-то отдать надо, а мама ругалась с ней. Только Вы, дядя Саша, ей не говорите, что я слышал, она будет сильно грустная.

— Не буду! — Горшкову очень понравился этот разумный, но уж очень маленький и худенький для семи лет, Санька.

— Значит, тебе все-всё подарили?

Малыш вздохнул:

— Хотелось бы планшет, но денег у нас таких нету, на реа… ребилитацию надо!

Стукнула дверь, вошла худенькая высокая женщина в рабочем комбинезоне:

— Не устал, сынок? Всё, сейчас я руки мою, переоденусь и домой!

— Нет, мама, я тут с дядей Сашей познакомился. Он тоже Александр Сергеевич, как и я.

Стоящий в углу мужчина как-то закашлялся, а потом сказал:

— Здравствуй, Марина Каткова!

— Вершкова, — машинально ответила уставшая Марина, — Ваша машина готова! — А потом до неё дошло: её назвали девичьей фамилией, она вгляделась в мужчину. — Здравствуйте, Александр Сергеевич! Я сейчас переоденусь, подождите!

Кода она уже переодевшись зашла, Горшков поразился: в рабочем комбинезоне она казалась не такой худой, сейчас же стало заметно, что она неестественно худая и вся такая уставшая-уставшая.

— Я обещал Вас отвезти, Иван Игнатьич сказал, что вам на метро долго и с пересадками, — перебил он Марину, которая пыталась отказаться.

Быстро загрузил подарки и велик в багажник и, посадив их с Санькой на заднее сиденье, поехал на другой конец Москвы. Санька, сначала восторженно вертевший головой, вскоре, прислонившись к боку мамы, уснул, Марина тоже, казалось, дремлет.

— Почему так сына назвала?

Марина помолчала:

— Так совпало!

— А может… что-нибудь вспомнилось?

Она как-то подобралась и сухо сказала:

— Если это щекочет Ваше самолюбие, то… считайте как хотите. — Она уставилась в окно.

Горшков же чертыхнулся про себя: мудак, двадцать лет прошло, а ты все ерундой маешься. Сам же тогда накосячил…

— Извини, Марина, не подумал.

Так в молчании и доехали до дома, Горшков и не бывал в этом районе ни разу — какие-то облупленные пятиэтажки с заросшими дворами и с разбитой, в ямах и колдобинах дорогой. Подъехав прямо к подъезду, выскочил, открыл дверь Марине и осторожно взял спящего Саньку:

— Помогу, бери пакеты!

Одной рукой держал Саньку, второй взял велик, и понес в подъезд. Поднявшись на третий этаж, вслед за Мариной зашел в квартиру, и вот тут ему реально поплохело: бедность в этой квартире кричала из каждого угла… Марина аккуратно взяла спящего Саньку, положила его на диван:

— Спасибо Вам большое, Александр Сергеевич! До свидания!

Тот ошарашенно пробормотал:

— Да не за что! — Вышел на площадку постоял, полез в в карман, достал какие-то деньги, что там были, позвонил в дверь.

Марина открыла:

— Что-то ещё?

— Я забыл заплатить за осмотр, извини!

Он сунул ей деньги и сбежал по лестнице.

А Марина, так и держа в руках смятые деньги, закрыла дверь, долго стояла, не шевелясь, потом сунула деньги на тумбочку, раздела Саньку, укрыла его пледом и уже на кухне разревелась. Последней каплей стала встреча с Горшковым… Она уткнулась лицом в полотенце и дала волю слезам. Прорыдавшись, умылась, заварила крепкий кофе и долго сидела баюкая в руках чашку…. Потом встряхнулась, прибрала посуду и прилегла к сладко сопящему сыночку.

Горшков же, приехав домой и не застав свою очередную «грелку», долго сидел, смотря перед собой и четко видя картины прошлого.

Горшков Саня… любимец всех девушек, сердцеед и хулиган, он всегда был в центре внимания. В маленьком их городке Горшков был заметной фигурой — умел дружить со всеми, находил общий язык и с криминальными и с власть имущими людьми, мог разрулить любой конфликт. Кто-то его обожал, кто-то не любил, кто-то и ненавидел, равнодушным к нему не был никто. Вот и Маринка Каткова, с десяти лет влюблённая в Горшкова, обожала его издали. Её двоюродный брат Виталька и Горшков дружили много лет, Маришка ничего не могла с собой поделать, всегда смотрела на него с восторгом.

И надо же, в выпускном классе Горшков её заметил… Будучи старше Маринки на десять лет, он реально осознавал, что она совсем юная. Влюбленность со временем, он надеялся, сойдёт на нет, старался не давать повода, чтобы не перековеркать салаге жизнь, как-то незаметно привык к её обожающим взглядам, воспринимал спокойно, а по весне, накануне окончания ею школы внезапно прозрел. Они с Толиком Яриком шли по центральной улице, а Маришка с девчонками кучковались у популярного в то время кафе «Мираж». Толик же и заметил её, восхищенно присвистнув:

— Ты глянь, Лихо, какая из Маринки красавица вылупилась! Ё-моё!

Вот и пригляделся Лихо… дав ей спокойно сдать экзамены, закружил девчонку в своем внимании, обожании, все девицы завидовали ей черной завистью — как же отхватила самого Лихо(сначала был Лихой, а потом одна буква потерялась и стал Лихо). Начал подумывать было о женитьбе, но девочка бредила автомобильным институтом, поступила, и Горшков, скрепя сердце, решил выждать год, до восемнадцатилетия. Отец Маришки, механик от Бога, мог с закрытыми глазами собрать и разобрать любой автомобильный мотор, и дочка, рано оставшаяся без матери, постоянно пропадала с отцом на работе и много чего умела.

Лето подходило к концу. Маришке надо было уезжать на учебу, когда нашлись «заклятые друзья», сумели подставить расслабившегося Лихо, завели на него дело, время началось смутное, многое решали бабки… Но были у него и нормальные знакомые — предупредили, что не сегодня завтра придут за ним… Думал-думал Горшков, как быть, больше всего тянуло за душу, что его чистая девочка может оказаться втянутой во всю эту мерзкую грязь. Срока он не боялся, философски рассудив, что человек, если он не отморозок, везде останется человеком.

Зная, что не оставит её беременной, что она завтра уезжает в Москву на учебу, решил по-своему оберечь её… Вот и попросил свою давнюю бывшую пассию разыграть спектакль для Маринки. Точно зная, что она вот-вот прибежит к нему, было у них условленное место для встречи — беседка на рекой, пришел с дамой пораньше. Уверенный, что Маринка никогда не опаздывает, начал усиленно обнимать и прижимать к себе бывшую. Та разгорячившись, всерьез начала уговаривать его:

— Зачем тебе эта сопливая? Ну, поигрался ты с ней и хватит?

Маринка, уже подбегавшая и сияющая в предвкушении от встречи с любимым, замерла и услышала такой родной голос, говорящий дикие слова:

— Да, когда сами вешаются на тебя, отчего же не дать, то что просят? Опытный мужчина, он всяко слаще, чем салаги-одноклассники. Вот и пусть радуется, что…

Дальше она не слышала — сорвавшись с места, бежала куда глаза глядят… и не видела с какой тоской и обреченностью смотрел ей вслед Горшков.

Наутро Маринка, разом повзрослевшая и осунувшаяся, уезжала, и, когда поезд отошел от вокзала, Горшков тоже поехал… в СИЗО. Будучи мужиком умным и умевшим просчитывать все ходы, сразу понял, что ему лучше взять всё на себя, иначе будет групповая и большой срок, так и сделал, с изумлением узнавая в ходе следствия, о так называемых «корешах», что топили его, не стесняясь, выворачиваясь ужом. Особенно старался сын зам главы города — в маляве, переданной Горшкову в камеру, обещал златые горы, грев и передачки на весь срок, а потом и теплое местечко после отсидки, лишь бы самому не сесть. Вот и получил Лихо пять лет строгача. Были эти годы весьма и весьма непростыми, большую половину из них провёл в штрафных изоляторах, но не сломался, обещанных передачек и грева так и не дождался, лишь иногда приходили от жившего на копеечную пенсию инвалида — Толика Ярославцева, небольшие переводы на сигареты, вызывая у Горшкова два чувства — злобу на «друзей» и теплый огонек в уголке окаменевшей души при мыслях о Толике. Про Марину Лихо запретил себе думать. Что бы её ждало, если бы не эта подстава, Горшков боялся даже подумать… Слухи, грязные шепотки, приставания — а таких козлов однозначно было бы немало, чтобы подгадить ему, хотя бы так. А так… наверняка, доучилась, вышла замуж, родила детей, живет и не вспоминает о нем.

Сильно изменился Лихо, не стало мачо-сердцееда и любителя почесать языком. Сейчас это был знающий цену словам и делам, недоверчивый, всегда настороженный, немногословный, жесткий человек. Отсидев от звонка до звонка, вышел Лихо из ворот и увидел стоящего возле старенькой «копейки» Ярика.

Поскольку ничто не держало их в родном городишке — родителей не было у обоих — подались в Москву. Много было в жизни этих двух таких непохожих мужиков: жили поначалу в бараке, в ужасных условиях, Горшков работал грузчиком, слесарем, водителем… затем Толик устроился дворником. Дали комнатушку, иногда денег не было даже на сигареты, но, стиснув зубы, продолжали тянуться и стараться выжить. В соседнем подвале молодые ребята открыли компьютерный зал, Толик неожиданно увлекся и вскоре стал работать там, учить пацанов навыкам работы с компом. Потом и Горшков устроился на неплохую должность — помогло его умение находить общий язык с людьми, поступил и отучился на вечернем отделении Института Управления, жизнь налаживалась.

Затем пришел и их с Толиком звездный час. Неприметный и не имеющий успеха у женщин из-за его внешнего вида — переболел в детстве полиомиелитом — Толик посвящал все свободное время возне со всякими программами в компе, и пришел день, когда со счетов так круто подставившего Горшкова в свое время сынка бывшего зам главы города, а потом успешного предпринимателя, исчезла в неизвестном направлении энная сумма. Именно столько в пересчете на нынешний день в СКВ задолжали Горшкову за пять лет строгача. Жизнь потихоньку налаживалась, и вот через двадцать лет успешный, циничный, не верящий бабам, ни разу за всё это время не задумавшийся о жене, да и зачем? — его вполне устраивали постоянно сменяющиеся «грелки», с которыми он не церемонясь расставался, едва очередная пассия начинала его раздражать, Горшков в растерянности и раздрае сидел и курил одну за другой сигареты.

Видевший и знавший бедность не понаслышке, Горшков просто офигел, видя, как живет Марина и её глазастенький, удивительно напоминающий лучик солнца, Санька. Взял телефон:

— Володь, прости что поздно, информация нужна.

— Да, Александр Сергеевич, слушаю?

— Про Вершкову Марину хочу знать.

— Попытаешься заманить к себе? — насторожился Калинин. — Другое. Видел сегодня как она живёт с малышом, хочу знать, почему?

Тот вздохнул:

— Мы когда Лёхой к ним приехали, и этот гномик так искренне радовался, у меня сердце заболело… даже мент, расследующий смерть его папашки, и тот проникся, это он мне рассказал, как они выживают. А Вершков… это как раз тот пакостник, что втихую собирал компромат на наших… Что сказать? Со слов матери Вершкова (она с ними живет, продала свою однушку и купили вот такую убитую, но двушку, там и мыкали горе), у Марины тяжелая беременность была, не доходила. Санька, мало, что недоношенный, так ещё и ДЦП сразу поставили диагноз… Марине предлагали в роддоме написать отказную на него… Роды тяжелые, сама полудохлая, а этот козлина, папашка, сразу же устранился, даже ни разу не пришел увидеть мальчугана. Мальчишка болел много и всегда тяжело, Марина работать, естественно, не могла, Вершков алименты платил, но если мать просила что-то купить для ребенка — в основном лекарства, то деньги высчитывал из алиментов. Хотя сам, сука, жил неплохо, квартира отдельная, однушка, полностью упакованная, видно стриг потихоньку тех, на кого компромат имел. Счастье, что у Саньки был задет болезнью только опорно-двигательный аппарат, мать и бабушка не сдались и, как видишь, ходит ребенок! В три года, но пошёл. А сейчас мы их с бабой Леной в санаторий матери и ребенка отправляли, оба подлечились немного, да и Марину сразу механиком утвердили, толковая девка. А переманить… в банк её упорно зовут и деньги поболее предлагают, она много не говорит, сказала только: «Я добро помню!» Вот такие пироги!

— Спасибо, Володь!

Стукнула входная дверь и раздался приторный голосок:

— Дорогой, ты дома? Котик, почему ты в темноте сидишь, а накурил-то как! Совсем свою зайку не жалеешь, ведь вредно для здоровья моего!

Она включила свет, Горшков долго и внимательно смотрел на неё, а та щебетала о «своем, о девичьем» — какая была тусовка, кто что сказал, кто что надел… — Дорогой, ты совсем меня не слушаешь… так, да или нет?

— Да или нет, о чём ты?

— Ну вот, у Жанки новая шубка, а у меня… — её глазки наполнились слезами.

— Шубка, говоришь, новая нужна? В июле месяце? А в телогрейке не доводилось ходить?

— Какой у тебя юмор… лагерный, котик.

И у Горшкова что-то полыхнуло внутри:

— А ты разве не знаешь, что я из сидельцев, а? И юмор мой такой же? — вкрадчиво спросил он.

— Но, котик…

— Я тебе не котик. Так, красотка, давай-ка, вещички собери и с вещами на выход!

Та начала моргать, строить из себя обиженную, попыталась раздеться, чтобы Горшков воспламенился, и они сладко помирились в постели.

Он вздохнул:

— Или ты идешь собираешь вещички, или уходишь вот так, в чем сейчас одета! — на ней в этот момент кроме стрингов ничего и не наблюдалось.

Перекосившись от злости, грелка прошипела:

— Ты ещё пожалеешь! Я тебя, импотента проклятого, на всю Москву ославлю!

— Стоп! А вот это уже лишнее, — он набрал телефон. — Эдуард Витальевич, Горшков на проводе! Да, да, согласен, сейчас, жду, до скорого!

У девицы забегали глаза, она тут же заскулила:

— Котик, я не права, прости, хочешь, я буду все, что пожелаешь, делать, нема как рыба!

Горшков ухмыльнулся:

— А как же насчет ославить меня? И что ты будешь с импотентом делать, ведь для тебя трах — это же как пища для оголодавшего? Не гони волну, у меня давно есть записи, как ты на тусовках развлекаешься, мне просто лень было с тобой разборки наводить, да и забавно было наблюдать, когда ты из зайки в шалаву превратишься. Насколько у тебя терпения хватит? Я со всеми грелками расставался мирно, а вот тебя жадность сгубила. Оденься, сейчас здесь люди будут, а впрочем, не надо, как раз товар лицом увидят.

Приехавший вскоре поставщик элитных грелок сказал:

— Я Вас предупреждал, господин Горшков, о стервозном характере, но вы меня не послушали.

— Да я не в претензии, интересно было понаблюдать, все какое-никакое развлечение, а потом её похождения… в туалетах на тусовках, примитив, короче. Ладно, мы в расчете!

— Если что, обращайтесь, подберем из новеньких! — уходя, предложил Эдуард.

— Спасибо, обойдусь! Иногда, знаете ли, рукоблудие приятнее, чем вот такие!

Наутро Горшков долго и нудно выбирал планшет для семилетнего мальчишки, замучив продавца, выбрал самой надежной фирмы.

Теперь перед Горшковым стояла задача — как отдать планшет? То, что Марина вряд ли будет рада его видеть и захочет взять у него подарок для ребенка, он не сомневался. Поехал на работу, вызвал Толика:

— Подожди Александр Сергеевич, Мы тут одну программку добиваем, давай через полчаса?

Когда-то они начинали с полуподвального помещения, сейчас же разрабатываемые компьютерные программы их фирмы имели большой спрос, львиная заслуга в этом была Толика. Горшков радовался, что его друг нашел себя, что его жизнь такая насыщенная и наполненная не дает ему думать о неприятных мыслях, о его внешнем непривлекательном виде.

— Что, Саш? — наедине они всегда общались по-простому, Толик устало плюхнулся на стул. — Замотались мы с ребятами, всю ночь до ума доводили, всё сделали, ща по домам.

— Натура увлекающаяся! — заворчал Горшков, — тебе, мальчик, уже сорок семь, можно иногда об этом и вспомнить бы! Здоровье-то не лошадиное!

— Саш, я ведь усну под твое ворчание!

Горшков вздохнул:

— Марину встретил!

— Марину… какую? У тебя этих Марин, как на собаке блох…

— Ярик, не зли меня!! Каткову Марину!

— Каткову? — пробормотал тот, не открывая глаз… — Каткову??!!! Маринку!!! — Дошло, наконец!

Горшков кратко рассказал, что и как.

— Яр, меня наизнанку вывернуло! Там такой пацан, а она на меня как на вошь смотрела…

— Заслужил же! Что от меня нужно? Сводней не буду. Лихо, ты сам виноват!

— Да не надо сводней, помнишь мы с тобой в общаге кантовались в Капотне? Так у них такая же нищета. Только чистенькая. Как бы помочь-то им, а? А мальчишка… такой… ну, короче, поехали со мной, планшет, вот, отдадим, да может ты как-то с бабкой поговоришь, я-то, сам знаешь, не мастак разговоры вести… Ярик?

Тот потер лицо:

— Ладно, ведь не отвяжешься, как я тебя так долго могу терпеть, сам удивляюсь? Ведь и впрямь, Лихо ты настоящее!

Пока ехали, Толик задремал, и Горшков ехал осторожно, поймав себя на мысли, что второй день ездит в несвойственной ему манере — неспешно.

Машину оставили подальше, пошли к подъезду, за кустами послышался заливистый детский смех, и Горшков резко свернул на тропинку в кусты.

Совсем маленькая детская площадка была пуста, только поодаль на лавочке сидела женщина, наблюдая за ребенком. А ребенок с восторгом карабкался по лестнице на горку и заливисто смеялся… и, уже собираясь скатиться с горки, увидел мужиков:

— Дядя Саша! И шустро скатившись с горки, побежал к Горшкову, тот в два шага преодолел расстояние и, подхватив его на руки, высоко поднял над собой!

Санька от восторга аж запищал… Горшков смеялся во все горло, глядя на малыша.

А сбоку пораженно застыл ошарашенный Ярик — он такого Лихо только в далёкой молодости видел…

— Баба Лена! Это дядя Саша вчерашний. Я про него тебе говорил утром! — представил Санька Горшкова, вставшей и настороженно смотревшей на них женщине. Ярик отмер и подпрыгивая подошел к Санькам.

— Дядя, у тебя тоже ножка больная, да? Как у меня? Я вот ботиночки специальные ношу и ножки совсем-совсем не болят.

Толик протянул руку:

— Привет, меня Толиком зовут. А тебя как?

— А я-Санька. Это моя баба Лена.

Ярик очаровал бабу Лену в момент, ловко начав разговор о своих болячках, вызнал всё про Саньку, про их нужды. Два Саньки общались меж собой, и было видно, что оба очень рады. Большой Санька предложил:

— А поехали в парк, на батуте поскачем, на машинках погоняем?

У малыша загорелись глазёнки:

— Баба Лена?

Баба Лена, оттаявшая и успокоенная разговором и вниманием большого к маленькому, сказала:

— А давай! Когда мы ещё туда соберемся?

Вот и отрывались два Саньки в парке — на батуте скакали немного, помня о больных ножках, а вот машинки, качели, карусели… Толик и Елена Сергеевна устали за ними ходить и сидели в кафешке, поглядывая на веселившихся Саньков.

— Знаете, Елена Сергеевна, я Сашку такого и не помню уже, он улыбается раз в год по обещанию, а сейчас хохочет заливается. Наверное, эта поездка не только маленькому, но и большому много удовольствия доставляет. Санька Ваш — чудо, солнышко маленькое, можно мы с ним дружить будем?

— Я-то не против, а вот Марина… она не привыкла к такому…

— Марину я по старой памяти постараюсь уговорить…

Толик замолчал. Оба Саньки вылезли из машинки, и большой, посадив маленького на шею, жмурясь подходил к ним.

— Ух, как мы проголодались. Да, Сань?

— Да!! — Восторженно завопил Санька.

— Значит, будем есть как мужики? — они уже знали, что мальчик плохо ест.

— ДА!

Горшков заказал еду, и оба Саньки, поглядывая друг на друга, замечательно поели. У бабы Лены заблестели слезы:

— Спасибо, Саша, это просто чудо!

— Сань, я вчера не знал, что у тебя день рождения. Подарок, вот, сегодня тебе привез, он в машине лежит!

— А чё там, дядя Саша? — хитренько спросил Санька.

— А вот увидишь, — так же хитренько ответил Горшков.

В машине, при виде планшета, Санька замер… потом поднял глаза на бабушку:

— Баб Лена!! Я… спасибо!!

Он кинулся на шею Горшкову, и у того защемило сердце, он очень бережно и нежно обнимал этого светлого восторженного человечка.

— Дядя Саша, а ты никуда не пропадешь, так и будешь со мной дружить? — вдруг спросил притихший на мгновение Санька.

— Если ты меня не прогонишь, я точно от тебя никуда не денусь!

— Не, не прогоню, ты мне сильно-сильно нужен, и ещё Лёха, мой друг, и Толик, баба Лена, я теперь такой богатый!

Баба Лена кивнула, вытирая слёзы.

— Ты чего, плачешь? Но я же не болею совсем?

— Да нет, Сань, это мне соринки ветер в глаза надул.

В машине Санька уснул, крепко держа в руках планшет.

— Саша, я вот хотела сказать: наш ребёнок, он особенный. Долго был неконтактным, сейчас старается неосознанно восполнить пробелы в общении. К Вам он сильно привязался, что удивительно, обычно он взрослых мужчин держит на расстоянии, я бы очень не хотела, чтобы Вы его как-то разочаровали, он очень долго будет переживать и болеть начнет.

— Елена Сергеевна, говорят, детей и собак не обманешь, раз он ко мне потянулся, наверное не видит во мне что-то плохое или негативное… мне это общение, может, даже больше чем ему надо. Он как-то с разбегу в мою душу ворвался, и я твердо знаю, он мне нужен, этот маленький солнечный лучик. А Марина… Николаевна, я хочу верить в это, примет такую вот необычную дружбу с Вашей помощью?

— Да, Елена Сергеевна, я Вам могу подтвердить, что такого Горшкова, я ещё не видел, хотя вместе мы ним… столько не живут… — проговорил Толик.

Горшков завернул в супермаркет, оставив Толика со спящим ребенком, повел смущающуюся бабу Лену в зал, мотивируя тем, что не знает, что любит из еды Санька. Сам же внимательно подмечал за ней, на что она кидала взгляды, и шустро бросал в тележку, набрали полную, невзирая на протесты бабули.

— Возьмем побольше, и ребенок что-то да выберет! Глядишь, и есть начнет получше!

Довезли их домой. Горшков опять нёс спящего ребёнка с какой-то щемящей нежностью вглядываясь в его личико…

Попрощавшись с бабой Леной, завел машину и как-то разом осознав, сказал:

— Всё, Ярик, я этого дитёнка от себя не отпущу, он мой!

— А Марина?

— Марина… тут сложнее… но я упорный, да и Санька с бабой Леной мне помогут. Эх, Ярик, — он хлопнул его по плечу, — а жизнь-то налаживается!! Я его усыновлю по-любому!! Никогда не думал, что меня, такого жесткого, может за два дня превратить в желе мальчуган! А как нравится!! Наверное, это и есть счастье — слышать вот такой смех и видеть сияющего ребёнка?

— Не упусти. А то какая-нибудь красотка опять с путя собьет, — проворчал Толик.

— Нет! Я решил!!

Марина, умотавшаяся за день, неспешно поднималась по лестнице на свой третий этаж. На площадке витали чудные запахи жареного мяса, она сглотнула слюну:

— Надо бы Саньке говядины прикупить, светится весь.

Запахи, оказывается, были из их квартиры, на кухне за накрытым столом восседал Санька.

— Мамочка, мой скорее руки, и будем кушать мясцо-о.

Помыв руки, села и удивленно уставилась сначала на стол, потом на бабу Лену:

— Мам Лена, это что?

— Это дядя Саша нам купил, сказал, что я не вырасту, если есть не буду, а я хочу таким же большим вырасти, как он, — важно изрёк Санька.

— Какой ещё дядя Саша? — нахмурилась Марина.

— Ну, тот, вчерашний, ну, который почти как я, только Горшков. Он вчера не знал, что у меня день рожденья. Он так смешно сказал — день варенья, а сегодня он подарок привёз, вот, смотри! — он показал ручкой на окно, там лежал планшет.

— А ещё мы в парк ездили с бабой Леной и Толиком, мы на батуте немножко прыгнули разов, а потом на машинках гоняли, знаешь, как здорово! А ещё карусель и качели, и самолетики, — захлебываясь и блестя глазами, рассказывал Санька.

— А потом мы как взрослые мужики всё-всё съели. А Толик тоже хороший. Только у него ножка одна прыгает, но он мне понравился.

Марина помрачнела:

— Ешь Санька, раз ты хочешь быть взрослым и сильным, надо есть.

— Я дяде Саше обещал! — и ребенок, на удивление, съел прилично.

Потом весь вечер с мамой скачивали игры, пробовали в них играть, эмоции положительные у него зашкаливали, уснул мгновенно.

Марина на кухне спросила:

— Что это было?

Баба Лена рассказала, особо напирая на то, что оба Саньки были в восторге друг от друга.

— Мариночка, он ведь правильно сказал, что детей и собак не обмануть, может… это судьба?

— Какая судьба? Мам Лена, двадцать лет жили друг без друга и ещё столько же проживем.

— Не скажи, Саньке отец такой как Саша, очень бы нужен. Сергей, хоть и сын, а к Саньке ни разу не пришел, а этот сегодня с таким удовольствием с ним возился, а домой его уснувшего как нес… я прошу тебя только об одном: не спеши его отталкивать от себя. Ты ж не знаешь, где и что у него в жизни было. Толик-то обмолвился, что несладко им было в люди выбираться, жили чуть ли не в подвале, а смотри, не спились, вон, какие мужики толковые. А наш-то, ведь сама знаешь, взрослых мужиков всегда на расстоянии держал, а к Саше на шею бросился, — она всхлипнула, — вот, надо бы сына своего жалеть, а сравнила, как чужой мужик нашего и на шее таскал, и на батут залез, с ним на руках прыгал… Не спеши.

— Ладно, посмотрим что и как.

К концу недели Марина подуспокоилась, Горшков срочно улетел в Испанию по работе, но перед этим купил Саньке телефон и каждый вечер у них были разговоры… Санька рассказывал ему, как продвигается дело с великом, как кушает, гуляет, играет, а на том конце, похоже, внимательно и серьёзно все выслушивали. Довольны были оба. Дядя Саша обещал привезти крутой сюрприз, вот и ждал Санька своего друга. Козыревы дети через неделю ждали их в деревню, всех троих. В этот выходной у них было торжество — день рождения какой-то бабы Тани, они все принимали участие в культурной программе, по словам Лёшки, заняты по полдня, репетировали. Санька считал дни и до прилёта Горшкова, и до поездки в деревню.

Репетировать пришлось на турбазе у дяди Федяки, девчушки вместе с Аришкой высвистывали «Цыганочку», Лёха же удивился сам себе, у него лихо получалось плясать как цыганенку.

Иван Шишкин в восторге орал:

— Лёха, ты крутой перец!

Действо намечалось грандиозное…

Лёшка озадачил деда, позвонив:

— Дед, привет! Надо срочно найти как это… а, муляж женской груди!!

— ?????? Че. го?

— Дед, ну, надо нам для цыганки грудь большую, может, где найдете, тут Мишук же приедет, будет цыганкой, а из чего сделать, пока не знаем.

— Иван Игнатьич, — взял трубку тёзка, — может толстого поролону прикупишь, нам бы размер шестой-восьмой сделать…

Козырев прокашлялся:

— А сам позвонить сразу не мог, чего ребенку такие вещи говорить?

Тот загоготал:

— Идея-то как раз твоего ребенка! Ох, Игнатьич, чую я, после дня рождения вспомнит мамка наша про крапиву, и бегать, нам, жеребцам от неё по деревне!! Зато весело будет!! Или мы не Шишкины?

Палыч мотался каждый день туда-обратно.

— Без тебя не дышится! — сказал он, когда Валя ворчала на него, что занимается ерундой, что она никуда не денется!

Козыревы младшие так и жили на два дома, днем иногда, умотавшись, девчушки засыпали у Вали, а на ночь нехотя уходили к себе. Марь Иванна обустраивала дом, перезнакомилась со всеми соседями, жизнь била ключом у всех.

Дед Ленин через день-два водил детей за грибами, — дожди были теплые и грибы полезли, на радость детям. Они теперь уже не бегали с каждым грибом спрашивать, съедобный ли, а успешно собирали березовые, лисички, свинушки. Марь Иванна и заготовками занялась, а возле окна на веревочках висели снизки сушеных белых грибов.

Лёшка обстоятельно рассказывал Феле о грибах, а та «исходила слюной», ждала пятницу в нетерпении, надеясь с утра в субботу сбегать по грибы.

Баба Таня подозрительно пытала Ванюшку:

— Чегой-то вы с турбазы не вылазите?

— Мамань, — на честном глазу отвечал сын, — так сено-то для Зорьки сушить надо.

Сена накосили много, сушили на турбазе и дружно всей толпой переворачивали его по два-три раза в день.

Нашлись маленькие деревянные грабли, еще «времен очаковских и покоренья Крыма», вот детки дружно и ворошили. Совмещали, так сказать, полезное с приятным.

Баба Таня не поленилась, явилась посмотреть: как раз когда все Козырята дружно и сосредоточенно ворошили сено, а Аришка сгребала уже готовое в кучки.

Баба Таня умилилась:

— Ой, сколь у меня помощников, не зря молоком пою!

7

Горшков собирался домой. На удивление, затянувшаяся проблема с испанскими коллегами, наконец-то, разрешилась. Долгие полгода Горшков и его работники уговаривали-уламывали-доказывали выгоду сотрудничества — дело как бы замерло. Сейчас же всё решилось за неделю, и была у него тайная мысль, что именно появившийся в его такой непростой жизни светлый малышок Санька стал как бы талисманом на удачу — «кысмет».

Сейчас оставалось одно необходимое дело — купить для Саньки ортопедическую качественную обувь. Баба Лена в разговоре с Толиком посокрушалась, что сложно с такой обувью для ребенка. Обувь есть, но очень хорошая им просто недоступна, вот и озадачил Горшков своего Мадридского знакомого, тот разузнал всё и прислал молодого человека, чтобы Горшков не плутал.

Разговаривая меж собой они вышли из лифта, и на них снарядом налетела невысокая, вся такая кругло-пухленькая женщина, запнувшаяся и падающая на мужчин. Они синхронно подхватили её — у Горшкова мелькнуло сравнение с актрисой Крачковской в молодости.

Женщина поправив съехавшую на глаза шляпку, выдохнула:

— Уфф! Спасибо, вот бы сейчас растянулась всем на смех, да и вмятина в полу точно осталась бы. Очень благодарна, молодые люди!

— Эллина Арвидовна, Вы не пострадали? — к ним бежала молодая женщина.

— Нет, есть ещё на свете рыцари!

..Эллина Арвидовна, Эллина Арвидовна — крутилось в голове у Горшкова, где-то совсем недавно он слышал такое имя, и как молния сверкнула — это ж детский Бог по ДЦП, про неё баба Лена с придыханием говорила, они Саньку по её методикам вытянули.

— Эмм, простите меня, Эллина Арвидовна, можно Вас спросить? Вы та самая Бог по ДЦП у детей? Госпожа Сольева из Санкт-Петербурга?

— Да! Надо же! Не знала, что Бог!

— А не смогли бы Вы уделить мне хотя бы 10 минут Вашего времени? Скажем, часов в восемь, можно поужинать, плачу, естественно, я. Сейчас мне срочно надо доехать в магазин фирмы Clarks, купить обувь для ребёнка, завтра с утра улетаю.

— А возьмите меня с собой?

— С удовольствием!

Поехали туда. Эллина Арвидовна с переводчицей как нельзя вовремя подвернулись на пути — от обилия обуви Горшков растерялся, видя его растерянность, Сольева шустро начала выяснять, что и как у ребёнка.

Саша набрал Саньку и заулыбался слыша звонкий голосишко:

— Саня, дай бабе Лене трубочку. Я с ней немножко поговорю, а вечером мы с тобой долго-долго будем разговаривать, хорошо?

— Елена Сергеевна! Консультация Ваша требуется, объясните по Санькиной обуви, что и как.

Сольева быстро и конкретно вызнала про Санькину болезнь, покивала головой и, отдав трубку Горшкову, пошла по рядам.

— Саша… это же невероятно… сама Сольева? — Елена Сергеевна, Марине ничего не говорите пока, я Вас очень прошу!

Горшков полетел за Эллиной — она спросила, что конкретно он хочет купить. Горшков сказал, что хотел бы несколько видов: сандалики, кроссовки, ботиночки, сапоги.

— Обувь-то дорогая, — прищурившись, сказала Сольева.

— Ребенок тоже очень дорогой для меня человечек!

— Вы, я так поняла, не его отец?

— Да, но стану!

— Заинтриговали, молодой человек, бабушку, пожалуй мы с Вами поужинаем, знаю я тут одно местечко…

— Буду рад!

Видя как он выбирает обувь — яркую, с разноцветными шнурками, откладывая в сторону черные и коричневые, она только хмыкала, посоветовала купить ещё тапочки домашние, сама тщательно проверила отобранные «шузы» для мальчика, одобрила. Горшков расплатился, Эллина взяла визитки и поехали в отель.

В восемь вечера пошли на расположенную неподалеку тихую улочку в совсем небольшое кафе на шесть столиков.

— Я здесь уже бывала три года назад и вот мечтала вернуться ещё раз сюда!

— Ну, раз Вы здесь были, то Вам и заказ делать, я всеядный!

Конечно же, без томатного супа-гаспачо и знаменитой паэльи не обошлось, ещё Горшков с огромным удовольствием поглощал чурросы-пончики с шоколадом, понравился и голубой сыр. Распробовали астурийский сидр, Горшков, правда, больше налегал на пиво, чурросов заказал с собой по большому пакету-для своих и для Сольевой.

За едой и разговорами она ловко выспросила всё про Саньку, и Санька-большой незаметно для себя рассказал про Вершковых.

— Вот что, молодой человек, я тебе скажу, — перешла на ты Сольева, — назад тебе дороги нет! Такого ребенка обидеть несложно, а вот заживет ли его обида…

— Я мечтаю его усыновить, только вот мама его… — вздохнул он, — пока очень сложно. Эллина Арвидовна, я, может, и наглец, но, как бы Вы посмотрели его? Ваши методики его на ноги поставили, а в дальнейшем не хотелось бы, чтобы у него последствия какие-то были. Я мечтаю с ним в футбол играть, на велике по парку кататься, всякие подвижные игры… в лес ездить, ну, как у обычных пацанов чтобы всё было… а вдруг это всё противопоказано? Я знаю, что к Вам не пробиться, может как-то можно выкроить время?

Та долго смотрела на него, что-то прикидывая:

— Плату возьму хорошую!

— Согласен!

— Значит, так, присылай своего уникума, пусть разработает специально для меня и нашего центра персональную программу — зашиваемся во всяких бумажках, и сделать в нашем центре большой компьютерный класс для детишек!

— Согласен! — не раздумывая, тут же выдал Горшков. — Вот, теперь верю, что ты добьешься своей Марины, и мальчику будешь хорошим отцом!

— Значит, через пару дней присылаю спеца и зама своего по совместительству к Вам в Питер, договор подписывать он имеет право. Если что-то не устроит в формулировках, доработаем. Единственная просьба — забронируйте ему гостиницу поблизости, он в детстве болел полиомиелитом и ходить далеко, сами понимаете, ему не надо бы.

— Хорошо! Мы с тобой, Александр Сергеевич, вовремя встретились и к обоюдной пользе. Самое главное, поймать меня успели, это ж надо споткнуться на ровном месте! По приезду в Питер выберу время для твоего, я уверена, сыночка, и жду вас, очень мне хочется на Саньку посмотреть! Заинтриговал!

Вот и летел домой Горшков с нетерпением — оказывается он здорово соскучился по своей уже почти семье. Холодила где-то внутри тревога, боялся Лихо, если честно, что не примет его Марина, но очень надеялся на Саньку и бабу Лену.

Двадцать первое июля, Казанская, выпало аккурат на пятницу. С утра съездили в Аксеновку, отстояли службу, отец Федот после службы поздравил «нашу замечательную Татьяну Макаровну с юбилеем! Многая лета!!»

Довольные приехали назад — возил Ульянов, а дома ждал шурум-бурум. У калитки «баушку» перехватил внук Людмилки — Тимофей:

— Баушка моя старшенькая, как я по тебе соскучился!!

Правнук пошел в Шишкиных и в двенадцать лет был выше «баушки» на целую голову:

— Тише, медведище сибирский, задавишь ведь меня!!

— Я, знаешь, как по тебе и Каменке скучал!!

— Тимоха, дай маманю обнять, ишь прилип! — громогласная, крупная Людмилка, нежно и тихонько обняла бабу Таню.

— Ох, мамка моя, я возле тебя опять дитём становлюсь!!

Пока разбирали сумки, к дому подъехало такси.

— Батюшки! Сара приехала!! — баба Таня шустро выскочила на улицу. Из машины вылезли Сара с Кларой, а с переднего сиденья Илья, которого из-за огромного букета не было видно…

— Гости мои, заморские, как славно, что приехали, я ждала. Но сомневалася, мало ли чего! Ой, Илюша, куда ж такую страсть-то цветов? Люд, давай-ка ведро под такую красоту!!

С проулочка бегом бежала Валя, Илья рванулся ей навстречу, они долго стояли обнявшись, затем Валя расцеловала Сару и Клару и потащила их к себе, отдохнуть с дороги.

— Пап, мне столько надо тебе рассказать, как я рада, что ты приехал! — Илья же с нежностью смотрел на дочку и любовался её сияющим видом.

— Баба Таня, мы как — сами поедем к парикмахеру или сюда вызовем?

— Не, тута спокою не дадут, вот-вот Колька нагрянет, а он, сама знаешь — ураган. Людмилка, ты на хозяйстве останешься, Ванюшка всё что надо на турбазу оттащил, они с Федякой меня от всего отстранили. Собирайся, Валюшка, поедем марафет наводить. Пойду оденуся!

Валя, не отпуская руку отца, повела его в дом, и шепотком, загадочно блестя глазами, сказала ему:

— Пап, у меня есть огромный секрет, ты сможешь пока никому-никому, ни слова?

Тот засмеялся:

— Зуб давать?

— Нет, но секрет страшно секретный!!

— Даю слово!!

— Пап, ты к апрелю дедом станешь!! — У Ильи ослабели ноги, и он сел на стоящий рядом диванчик.

— Неужели правда? — он неверяще смотрел на дочку, та молча кивала головой.

Илья протянул ей руки, подождал пока она присядет, обнял и прижался подбородком к макушке:

— Доченька, ты мое счастье!! Я и мечтать не смел о детях даже. А теперь ещё и внук будет!! А папа у нас кто?

— Папа к вечеру прибудет, мы же только вас и ждали, он весь извелся, что никак не поженимся, он тоже не знает такую новость!

— Ох, как славно! Мы с бабулей волновались, что наша девочка всё одна и одна! Сара Львовна теперь встряхнется — правнук будет, она последний год что-то прибаливать стала. А после такой новости…. Девочка моя, как же я тебя люблю!!

С улицы шумнула баба Таня. — Пап, вы тут немного без меня побудьте, управитесь, стол накрыт, где что лежит, ты знаешь. Я обещала бабе Тане съездить.

— Хорошо, ждем тебя!

Валюшка ускакала. Илья, накормив и отправив «девочек» отдохнуть, вышел на крыльцо, постоял пару минут:

— Илюха!! Кого я вижу!! — от калитки Шишкиных заорал Ленин. — Иди скорея! Обнимемся!

Подъехали два пацана на великах.

— О, а это Валюшкин лучший друг — Лёха!

— Наслышан, наслышан, — улыбнулся Илья, пожимая протянутую другом руку.

Лёшка тоже разулыбался:

— Мне Валя про Вас много рассказывала, и Вы на неё похожи!

Что-то забрав у Ленина, мальчишки умчались, прихватив с собой сибиряка Тимоху.

— Ух, к вечеру все Шишкины соберутся. Каменке веселая ночка предстоит!

Суета, шутки-прибаутки, Илья с огромным удовольствием включился в этот водоворот. Приехал Ванюшка, шумно и громогласно наобнимался со всеми, загрузил два стола, забрал с собой Илью… а на турбазе всё кипело: расставлялись столы, укладывали широкие доски на табуретки, чтобы всем хватило места, ребятишки украшали площадку перед входом, тут должны быть танцы. Леха и Матюха с мужиками отгораживали место для салюта, в небольшой комнате Тома с одинаковыми девчушками раскладывала цыганские костюмы, все были при деле, и к четырем часам всё было готово.

Поехали домой. У Шишкиных во дворе высокий, крупный, явно Шишкин, мужик на всю улицу шумел:

— Маманя, дай я тебя обниму как следует! Выходи, в доме тесновато будет!

— Колька, тебе же сорок скоро, а ума всё нету! — выходя на крыльцо, проворчала баба Таня — он схватил её в охапку:

— Я тебя тоже люблю! О, какая ты у меня красивая!

Маманя притворно сердясь сказала:

— Поставь уже меня, дай с девками поздороваться! — девки-снохи смеялись в сторонке.

— Где ж Еленка-то?

— Она сразу на турбазу поедет. У неё самолет по метеоусловиям задержался, не волнуйся, уже прилетела и едет сюда.

К шести часам поехали большой толпой на турбазу. У входа в зал стояли гости и ждали именинницу — принаряженные Шишкины: Петр и Федяка, невысокая, но по обличью явно Шишкина, женщина и внуки, правнуки и снохи.

Все окружили нарядную и торжественную Макаровну… поцелуи, объятья…

— Танька, хватя уже, винцо прокисня, за аменинницу надоть выпить! — Шустрый, лысоватый дедок нарушил процесс обниманий.

— Вот, прохиндей ты, Васька! — В тон ему ответила баба Таня, — айдате за столы!

В центре столов, расставленных буквой «П», стоял высокий стул.

— Маманя, это тебе, трон, чтоб тебя все видели!

Расселись, с шумом гамом, прибаутками, кое где были пустые места…

Пётр встал:

— Позвольте мне, как старшему…

— Петь, а чей-то ты в костюм при галстуке по жаре вырядился? — ехидненько спросил какой-то рыжий мужик.

— Вась, помолчи… я как старший… — и опять его перебили — в зал ввалилась шумная толпа цыган…

Были тут и разудалые цыгане, крупногабаритные, явно Шишкинской породы, цыганки и цыганята, все нарумяненные и ярко накрашенные. Вся эта гомонящая пестрая толпа ввалилась под аккомпанемент двух гитар, трех бубнов, одного баяна и балалайки.

— Ай нэ-нэ-нэ… — пели цыгане, а вперед вышла статная широкоплечая цыганка, с большой грудью, размера восьмого и, поведя плечом, с подвываниями запела:

«В час вечерний в день веселья, Собрались мы всей толпой На прекрасный де-ень ро-о-ожденья Нашей Тани до-о-орого-о-ой!»

Цыгане оглушительно вступили:

«Таня, Таня, Танечка, Танечка, Танюшка Добрая, красивая… самая лю-ю-юбимая!!»

Из-за спины цыганки важно выплыли две мелкие цыганочки с подносом, на котором стоял бокал, размером с поллитра, тут же раздался хлопок, в потолок полетела пробка… А самый крупный цыган налил полный бокал шампанским и с поклоном поднёс его Макаровне.

Все цыгане слаженно запели:

— Пей до дна! — сидящие за столами подхватили, и под такое хоровое пение баба Таня выпила шампанское и, озорно взглянув на цыган, с размаху швырнула его в пустой дальний угол, брызнули осколки, и все захлопали и заорали:

— На счастье!!

Тут же зазвучала «цыганочка» и цыгане начали плясать… это было фееричное зрелище. Плясали истово, особенно лихо получалось у детишек и цыганки с большим бюстом, та умудрялась и плечиками потрясти и частушки петь:

«Есть гитара у меня Шаровары красные Полюбил Татьяну я Ох, огнеопасную!»

Дальше дружно шел общий припев:

— Цыганочка ока-ока, цыганочка черноока, цыганочка черная, погадай!

— Цыганочка Аза, Аза, кому раз, кому два раза, а кому ни разу не дала… — тишина и дружное, — … поцеловать!

Солистка, забывшись в танце, начала поднимать юбки и за столами начали откровенно ржать, из под шикарных юбок показались не менее «шикарные ножки»… явно сорок какого-то размера. А та всё поддавала жару, отплясывая и тряся бюстом… и тут одна грудь выскочила из большого выреза кофты и отлетела к столу….

Шустрый дед Аникеев, тут же подскочив, схватил её:

— От это грудя!! — Он подбежал к цыганке, которая оттопырив край кофточки уже ждала его, засунул грудю в вырез, положил голову на грудь и сказал:

— Всё, Танька! Меняю я тебя, это ж смотри какая подушка, почивать на ей как царевич-королевич буду!

Цыганка смачно поцеловала его в лысину, оставив красный отпечаток на лысине, и опять цыгане плясали и пели, напоследок спев хамскую частушку:

«Мимо нашего окна пронесли покойника У покойника стоит выше подоконника!»

— по одному начали плавно уходить из зала, солистка же напоследок села на шпагат, вызвав много восторга и криков — Браво! — низко кланялась и придерживала бюст.

Народ смеялся, многие вытирали слезы от смеха. Опять встал старшенький, Петр, теперь ему позволили поздравить мамулю, в зал по одному входили Шишкины, строго по очереди поздравляя бабу Таню: Людмилка, Федяка, Еленка. Все расцеловывали мамку, с большим букетом к матери подходил Колька:

— А чего это, Татьяна Макаровна, у тебя сынок Колька лезет нахально без очереди? — раздался мужской голос. У входа стоял ещё один Шишкин, ниже братьёв сантиметров на десять и не такой крупный, он не казался мелким, судя по всему, мужик был из породы худощавых, но жилистых, обличьем же он походил на бабу Таню.

— Сынок! А то я думаю, что-то грудастая цыганка мне кого-то напоминает? — ахнула баба Таня, и как молоденькая девочка, тут же подскочив, полетела через весь зал к нему. Тот поймал её и как пушинку закружил вокруг себя:

— Мамуля моя!!

— Ну вот, — проворчал Колька, — всегда Мишук-сынок, а Кольке вечно одни шишки…

Подождав, пока Мишук осторожно поставит бабу Таню на пол и расцелуется с ней, Колька полез обниматься:

— Наконец-то явился! — от души хлопая того по плечу, Колька облапил брата.

Старшенький же сказал:

— Ну всё, Мишка здесь, теперь веселья через край будет!

Дружно налили из графинов, стоящих вперемешку с бутылками водки и вина, как-то все гости предпочли калиновку из графинчиков, и понеслось… За столами усидели не долго, сначала зазвучал вальс, и все Шишкины сыновья, по очереди, начали танцевать с бабой Таней её обожаемый вальс, после сынов пошли взрослые внуки, и когда отзвучала музыка, счастливая и раскрасневшаяся баба Таня поклонилась всем гостям.

— Вот такая я богатая и счастливая, вальс танцевать могу весь вечер, кавалеров дополна. А ты, Васька, изменщик коварный, более мне не жених! Променял меня на грудя!

Дед Аникеев, выпятив впалую грудь, отважно сказал:

— Не, Танька, тама мягше и больше!

— Ты лысину-то протри, напугаешь кого кровавым поцелуем…

— А теперь, — взял микрофон Ванюшка, — наша семейная, многолетне-любимая песня…

Все многочисленные Шишкины собрались вместе и грянули:

«Виновата ли я, виновата ли я…»

Дед Аникеев, не выдержав, пустился в пляс, его поддержали Сара с Кларой, за ними вылетела Феля (на которую, вытаращив глаза, уставился Игнатьич,) к Феле поскочил Лёха. Тут же рядом запрыгали дети и через пару минут отплясывали все. Без перехода грянула «Цыганочка», тут уж кто во что горазд отплясывал… Где-то в толпе выкидывал коленца Игнатьич, павой выписывала круги вокруг него Феля, кружила вокруг своего Калины и папы Валюшка. Уморившись, присели утомленные Сара с Кларой, выдохся дед Аникеев…

— Пока передых… — выключил музыку Ванюшка, — да и калиновка не вся выпита.

Мишук, увидев раскрасневшуюся Валю, громко воскликнул:

— О, невеста моя здесь.

— А где же мне быть, изменщик коварный?

— Чтой-то я изменщик?

— Клятву-то давал жениться, а сам… Ритку Володину обхаживать начал…

— Не помню про клятву, — хитро усмехнулся Мишук.

— У меня, вон, два свидетеля имеются — Ванька и Колька… — Согласно статье 51, они не могут быть свидетелями, да и по молодости лет….

— Я могу, — рыжий, смеясь, подал голос, — видел я, как ты, Мишка, землю ел, клялся на ней жениться!

— А… рыжий, подглядывал и подслушивал, как всегда?

— Такую клятву грех было не подглядеть, так что жениться пора, сколько лет прошло, тридцатник небось?

— Женился бы, ей Богу, но не могу, потому как женат… Дорогие сердцу моему Шишкины и все односельчане, вот, знакомьтесь — жена моя, Настенька! Ай! — тут же получив от бабы Тани подзатыльник, воскликнул Мишук, — чё дерёсся?

— Как был Анчутка так и остался, пошто жену прятал?

С дальнего конца стола встала смущенная и глубоко беременная молодая женщина, баба Таня, ещё раз треснув любимого сыночка по спине, мухой вылетела к Насте:

— Иди ближе, милая, сейчас все Шишкины ринутся с тобой знакомиться, а они, медведи, силушку свою как не рассчитают!

Весь вечер баба Таня опекала свою новую сноху. А узнав, что будет ещё один Шишкин, вздохнула:

— Мужиков-то у нас в роду испокон больше было, видно сильна в Шишкиных мужская линия…

Веселье меж тем набирало обороты. Уже притомившись, тихо подрёмывал в углу «жених» Аникеев, молодежь лихо отплясывала под современную музыку, уставших Сару с Кларой повез домой трезвый специально нанятый водитель, когда опять Ванюшка сказал в микрофон:

— Прошу всех выйти на улицу, будем смотреть аттракцион в исполнении именинницы, Татьяна Макаровна, давай на выход!

— Опять чего придумали?

У входа стоял электроскутер:

— Вот тебе конь-огонь, давай-ка, опробуй его, — пояснил Ванюшка.

Показав, как им управлять, отошел в сторону, и баба Таня сначала тихонько, а потом лихо сделала два круга по дорожкам!

Лёшка сиял как солнышко:

— Дед, скажи, клёво!

Иван, уставший смеяться, только головой кивал.

— Лёш, где хоть Феля наша?

— Да вон, песняка давит!

И правда, после лихого проката бабы Тани народ как-то подразбрёлся — мелкие окружили её машинку, кто-то предложил написать название «Конь-огонь», кто-то просил разрешения посидеть на сиденье, а кто и прокатиться. Сибирский «медведище» важно отгонял наиболее настырных, среди которых, конечно же, была Анчутка-Аришка.

Молодежь столпилась возле более старших с интересом слушая, а то и подпевая тем. Федяка играл на баяне, Калина на гитаре, а Ванюшка и Колька трясли бубнами. Перепели пожалуй всё, начиная с так любимой старшим поколением «Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить» и заканчивая «желаю, чтоб вы все были здоровы»…

— Эх, — не выдержал Ванюшка, — Федяка, давай!

И Федяка дал: опять начались пляски — большие Шишкины плясали легко, а когда оба — Иван и Коля — пошли в присядку, молодежь и детки заорали от восторга, рядом с Игнатьичем оглушительно засвистела Вера, Феля, лебедушкой плывущая по кругу, радостно поддержала:

— Так, Веруня!! Жги!!

Заскочил в круг Мишук, и пляски стали ещё зажигательней.

Уханье, аханье, разудалый посвист, смех… баба Таня, устало обмахивающаяся платочком, сказала с завистью смотрящей на всех жене Мишука:

— Не переживай, вот родишь, и оторвешься не по-детски! У нас завсегда праздник от всей души, Шишкины и гулять, и работать мастаки!

— А в пустом зале, в уголочке на стуле похрапывал «изменщик коварный» — дед Васька Аникеев, и стояла на столах выпивка и закуска, некому было угощаться, все плясали.

Потом, уже заполночь был салют… гроздья огненных цветов летели в сторону речки и похоже, Аксёновка тоже не спала. Салют длился минут двадцать, опять был визг и писк, восторг зашкаливал!

Отправили детей спать. Полусонные, разморенные, уставшие гости, наконец-то расселись за столы, теперь пошли неспешные разговоры. Много вспоминали детство всех Шишкиных, рыжий Васька Самсонов, первейший помощник в проказах сказал, почесывая руку:

— А ты, тёть Тань, ох и крута была на расправу, до сих пор непроизвольно руки чешу, глядя на тебя, уж больно едучая у тебя крапива росла!!

И опять все гоготали, вспоминая, кому и как доставалось крапивой.

— Вы ж, Анчутки, на проделки всякие мастера были, а справься с вами, с такой оравой, попробуй, вот и помогала крапива-то!

— Правильно, Танька, — проснувшийся Аникеев вставил свои 5 копеек, — опять же, ревматизьму не будет!

Валя сидела между двумя самыми дорогими мужчинами и тихо млела: Илья и Калина понравились друг другу, осталось только после выходных пойти в ЗАГС и сообщить радостную новость папе и прабабке Саре.

Козырев же, отправив детей спать, просто сидел и наслаждался. В такие вот моменты душа раскрывалась во всю ширь… такое благостное состояние он не помнил когда и было… он принял всей душой и Каменку, и всех, кто окружал — таких славных и, пожалуй, ставших ему дорогими, людей. Одна Макаровна, открытая, добрая, мудрая, в силу возраста, сова, вызывала такие добрые чувства и благодарность…

Он, знавший Фелю долгие годы, весь вечер удивлялся — куда делась его скупая, вечно бурчащая финдиректор? Весь вечер была шухарная тётка, плясавшая и певшая матерные(!!!) частушки.

Калина, всегда серьёзно-невозмутимый, сегодня открылся совсем с другой стороны… Валин отец, вначале бывший серьёзным и скованным, с удовольствием пляшущий и перепевший все старые песни, его строгая мама, закатывающаяся от смеха… А уж Шишкины… Вот и сидел Иван расслабленный и счастливый, понимая, из какой депрессии и ямы тоски вытащили его все эти деревенские жители, и его самый лучший в мире внук, Лёшка.

Расходились под утро, распевая во всё горло, кто во что горазд. Рано проснувшиеся и выгоняющие коров, хозяйки улыбались, и было так радостно от наступающего яркого дня и от переполнявших душу шикарных эмоций.

Естественно, проспали почти до обеда, даже дети с Лёхой проснулись поздно. Только Сара, Клара и баба Таня были на ногах в этом сонном царстве.

Первым вылез Мишук:

— Мамуля, полей мне, пожалуйста!

Мамуля пошла за полотенцем, сначала слышалось уханье и фырканье, а потом разгорелся скандал.

— Мам… это давно было… ничего же серьёзного… мам, мам, ну ты чего… мама, я же тебя расстраивать не хотел, ты ж у меня не молодка… ай… мам, ай…

Выскочившая на шум Сара и проснувшаяся Валюшка увидели такую картину: по Шишкинскому двору скачет, уворачиваясь, Мишук, а баба Таня молчком гоняет его с пучком крапивы в руке.

Тот наконец изловчился и схватил её в охапку, прижав её руки к бокам:

— Мамочка, прости мня дурака!! Я, правда, не хотел, чтобы ты расстраивалась!!

— Дурак ты, Мишка, первостатейный… я себе руку отрублю, не так больно будет, а у вас пальчик порезанный намного сильнее напрягает. То-то я и волновалась, что не приезжаешь…

Вышедший на шум, заспанный Колька боязливо поглядывал на мать.

— Знал, засранец? — Баба Таня утверждающе ткнула пальцем в него.

— Мамуль, — заюлил тот, — ну, мы тебя берегли!

— Поганцы, все знали?

— Не, Колька, Ванька и Еленка только, Еленка ко мне в госпиталь приезжала.

Баба Таня вывернулась из рук сына.

— Видеть вас не хочу! — и сгорбившись, пошла в дом.

— Я тебе, Мишка, сколько говорил, что маманя обидится? — Колька в расстройстве махнул рукой, — ну знала бы про твоё ранение, а так мы её как бы проигнорировали, конечно она сейчас в обиде… и не подлижешься как в детстве… эх, наворотили!!

Мишук расстроенно вздохнул:

— Да, теперь пока не отойдёт от обиды… ну, не мог я ей такое сказать, она б в госпиталь примчалась. А там я такой… полудохлый, с её ли сердцем такое видеть было? Как думаешь, сильно обиделась она, а, Валь?

— Сильно, Миш, она ведь, сам знаешь, не любит, когда обманывают, а тут такой шрам, она теперь вся изведется, ведь будет думать, что не доверяешь ты ей…

Мишка совсем приуныл:

— Думал, что мне, как самому мелкому, скидка будет… Гадство какое!!

Весь день младшие Шишкины ходили угрюмые и скучные, баба Таня упорно их не замечала, Еленка попыталась объясниться с ней. Та не стала слушать:

— Я вас всю жизнь учила не врать мне!

Ситуацию разрядила Марь Иванна — о чём она говорила с подружкою, никто не знал, но баба Таня слегка оттаяла, да и поспособствовала этому Настя, у которой начались схватки, охая, она выговорила:

— Ведь две недели ещё до срока!

Побледневший, с трясущимися руками, никогда ничего не боявшийся, Мишук тронул сердце мамани своей растерянностью, она мгновенно начала действовать. Калинин сел за руль, баба Таня, Мишка и Настя поехали в районную больницу… Шишкины все смиренно ждали, что и как.

Через пару часов у Вали зазвонил телефон, она выслушала, сказала:

— Хорошо! — отключила телефон. Все Шишкины молча ждали, что она скажет.

— Ну что, Шишки, поздравляю вас с племяшом, едва успели до роддома довезти, он похоже вчерашнее веселье пропустил, сегодня вот поспешил родиться!! Мужик, весь в дядьев — четыре двести весом!

Шишкины загудели:

— … нам мужики всегда нужны! Шишкину роду — нет переводу! Вот и будем подряд рождения отмечать самой старшей и самого младшего, пока что, младшего.

Вскоре приехали баба Таня и новоявленный отец, все поздравляли Мишку, обнимали, хлопали по плечам. А он все никак не мог осознать, что у него теперь есть сын!

Калинин, приобняв Валю, вздохнул:

— Мы-то с тобой сумеем ли родить кого?

Та улыбнулась и сказала:

— Ну, вот в апреле и родим…

Тот не понял сначала…

— До апреля ещё далеко… постой, ты сказала..?

— Да, я сказала!! — засмеялась Валя.

— Правда? Это правда?! Я стану отцом?!

Он не видел, как все замолчали и с интересом смотрели на них.

— Валечка! — Он схватил её и закружил по двору. — Я… я… у меня нет слов!! Иван! Старлей!! — заорал он во всю мочь.

Козырев, подходивший к дому, прибавил шаг:

— Что, Калина? Что случилось?

— Иван!!! Я скоро отцом буду!! — Он аккуратно отпустил Валю и влетел в объятья Козырева. — Я ж и верить в такое боялся!!

Баба Таня подергала его за руку:

— Володя, я тебе, помнишь, сказала, что сын у тебя будет?

Тот подхватил её и тоже закружил:

— Баба Таня, ты самая лучшая!! Сара же обнимала Валю:

— Девочка, как я рада!!

Младшие Анчутки — Шишкины не были бы Шишкиными, если бы не воспользовались такой ситуацией — переглянувшись, все втроем дружно упали на колени перед бабой Таней:

— Мамуль, прости непутёвых! Она вздохнула:

— И когда только повзрослеете?

— Пока ты у нас есть, мы — дети. А не будет тебя, и мы станем взрослыми, НО ты нам всем троим в детстве обещала, что до девяноста лет будешь жить, ещё пятнадцать лет мы дИтями и будем, а может и побольше, слово надо держать!!

Колька проникновенно смотрел на маманю.

— Ты у нас на самом деле самая лучшая, Миш, Вань, скажите? — Те дружно кивнули.

— Тогда слово моё такое — ежели будете врать, в Каменку ни ногой!

Обрадованные дитятки торжественно поклялись не обманывать.

— Миш, Вань, Коль, ешьте землю или зуб давайте! — ехидно добавила Валюха, на что получила дружное:

— Ехидна!! Не меняешься!!

Тут же развили бурную деятельность, вскоре потянуло шашлыками, Феля явилась с полной корзиной грибов, их тоже пустили в дело, за огородами на бугре накрывали «поляну», подтянулись старшие Шишкины…

— Опять колхоз получается — «Сорок лет без урожая», — съехидничал Ванюшка, за что тут же огрёб.

— С урожаем, да ещё каким, внуков уже девятнадцать с сегодняшним. Миш, как сыночка назовем?

— Да вот ща и подумаем всем колхозом.

Имён перебрали много, общим голосованием постановили назвать Егорием, Егорушкой, Жориком!

Ребятишки неподалёку затеяли футбол, азартно гоняя мяч, ну, и как же Шишкины в стороне останутся?

Баба Таня только головой качала:

— Неугомонные, всё детство у них играет!

А на поле развернулась нешуточная баталия, две команды взрослых мужиков играли азартнее ребятишек, подтянулись болельщики, как всегда — дым коромыслом.

Сыграли, как ни странно, вничью. Чумазые, вспотевшие дружно повалили на речку, там опять было шумно и весело.

Валя с бабулями Сарой и Кларой, Феля, баба Таня, Тома, жены Ванюшки и Кольки, Марь Иванна, Людмилка и Еленка сидели под яблоней, неспешно попивая чай.

— Ну их, пусть носются, мы пока вот, спокойненько посидим, а то колготы не обберешься. Это ещё баню не затеяли, а и до ночи бы парилися! А и завтра с утра точно начнут баню готовить, вон, Ленин веников приволок сёдня… охо-хонюшки… Не, девки, пять мужиков в семье — это перебор! Зато вона, как весело, скучать совсем не дают. Сейчас Петька поспокойнее стал, в годы вошёл, а то ухарь тот ещё был, попадало больше всех ему, малые-то не помнят, а вот Людмилка помнит.

Та смеясь, кивнула:

— А и мне отец подсыпал, я ж тоже Шишкина!

— Лёш, вы, поди, голодные?

— Не! Мы занятые, ща вон до Аксёновки надо сгонять, мы недолго!

— Вот, малец чисто деревенский стал, а и хорошо, в школе-то освоится зараз!

Марь Иванна вытерла глаза:

— Девки, как же я вам благодарна, особенно за Ивана! Он ведь как робот был, а в деревне-то оживел, детишки, смотри, какие стали шустрые, а уж Лёха… Ты, Валюшка, правильно тогда его ёжиком звала-колючий был! Да и я-то годков с десяток скинула, в Каменке воздух что ли волшебный? Смотри, как люди здеся отмякают!

— Это точно, — подтвердила Феля, — меня же за глаза на работе «Стервозный сухарь» зовут, привыкла быть такой, а здесь вот плясала и частушки вспомнила, лет тридцать пять так себя не вела!!

— А и славно, душа должна очищаться! — баба Таня очень серьёзно договорила, — в такой-то природе она сама по себе раскрывается!!

Мужики как-то быстро умотали спать, всё-таки уморились.

Правда дед и Лёшка посидели на лавочке перед уже своим домом, разговор такой ленивый получился.

— Лёх, ты просмотрел что Никитин спланировал?

— Да, дед, мы с детьми уже комнаты выбрали для себя. Им на втором этаже, а мне эту, как её… ну, верхотуру, отдашь?

— Мансарду?

— Во, её! Это ж как третий этаж, и всю деревню видно будет, особенно утром. Я когда Зорьку гоню, так клёво, туманчик такой бывает, тихо. Дед, правда, тут хорошо?

Дед обнял своего невозможного внука:

— Согласен, здесь даже дышится по-другому. Пошли спать, а?

А баба Таня разогнав всех своих, пытала Мишука:

— Рассказывай, голубь сизый!

— Мам, ну прошло всё уже… Был в командировке… попал вот под раздачу, с солдатиками, они-то совсем салаги, вот я и… Потом долго валялся в госпитале, а как тебе такое сказать? Я же помню, какая ты была, когда батя ушел… Мамуль, прости, не смог… Там вот зато и Настю свою встретил, она свой мед заканчивала. Но теперь можешь не волноваться… в Рязани буду, в училище ВДВ, никуда не полезу, у меня же ты и сын теперь есть, как говорится — старый да малый… Мам, ты даже не представляешь, как мне сейчас спокойно, все такое родное, любимое, и ты рядом. Мы все тебя очень любим, просто взрослые уже, и ты мелковата стала, а так бы и посидел у тебя на коленях… — он обнял её. — Мамка моя, ты даже не представляешь, как мы тобой гордимся! При разговоре с Федякой или Ванькой первое, что спрашиваем — как мамка? А потом, обрадовавшись, что ты бегаешь по-прежнему шустро, про свои дела говорим.

Баба Таня вздохнула:

— Да как не бегать, когда вы, вон, то в дерьмо, то в партию вступаете? Слово моё, сын, твердое, обманешь — не появляйся!

— Не, мам, не буду!

Он поцеловал её в щёку:

— Пошли спать, ты ж с Зорькой ни свет ни заря встаешь, нужна она тебе, корова эта?

— Цыц, Зорька со мной сколь лет? Да и без дела-то я совсем состарюся, пока в силе, буду корову держать.

Калинин же обстоятельно и долго беседовал с Сарой, эта строгая с виду женщина как-то сразу располагала к себе, с ней было уютно, по-домашнему.

— Что ж, Володя, я рада, Валюшку ты не обидишь, уверена.

— Сара Львовна, я её всю жизнь ждал! Какое обидеть, мне без неё дышать трудно! И ребёнок… это же как подарок, мне все равно кто будет, пусть бы и парочку родила. Два месяца назад я и помыслить не мог о таком, теперь понимаю, что значит — счастье!!

Довольные друг другом пошли по комнатам, Калинин подлез к спящей жене, обнял, внутри разливалось тепло, через пару минут заснул и снились ему какие-то добрые сны, запомнился только маленький кареглазый мальчуган… бегущий с криком ему навстречу… Совсем недавно отпустили его кошмары о прошлом, спал израненный Палыч, крепко обнимая свою суженую.

Спалось всем в Каменке славно, а в Москве никак не мог уснуть Горшков, вертелся, вздыхал, вставал, курил, и всё никак не мог придумать, как же сделать, чтобы и Марине он стал нужен.

Санька и баба Лена уже и в гостях у него побывали. Санька носился по огромной квартире, особое восхищение у него вызвала комната с тренажерами:

— Дядя Саша, а можно я к тебе буду приходить на всех этих… как это… а, тренажерах заниматься? Так хочется, а?

— Не проблема, Сань!

Баба Лена впала в ступор на кухне от обилия всякой техники.

— Саша, все у тебя очень здорово, но как-то неуютно, вот здесь бы цветов надо, скатерть веселенькую, нежило как-то, уж извини старую за критику.

— Честно? Я тут только ночую. Вот если б вы все ко мне переехали… Я, Елена Сергеевна, очень на вас с Санькой надеюсь, что вы поможете мне… Понимаю, что тороплюсь, но как-то я без вас и не мыслю своей жизни теперь, вы мне все нужны, а уж Санька… может, это и кощунство с моей стороны, но лучшего сына и желать не надо.

Баба Лена помолчала…

— Саша, я вижу твое искреннее, душевное отношение ко всем нам, ты для Саньки на самом деле будешь хорошим отцом, мы с ним за тебя горой… А Марина? Ей нужно время. Слишком много негатива было, ты только не торопи её… капля камень точит… боится она ошибиться.

Марина же все больше убеждалась, что Горшков планомерно и конкретно вёдет осаду. Привез из Испании великолепную обувь для сына (Санька каждый день мерил её и восторженно восклицал:

— Мамочка, какие сапожки мягкие! Зимой ножкам будет тепло и удобно!), гору всяких трансформеров, какие-то игры. Бабе Лене и ей, Марине, духи, сладости…

Санька и баба Лена побывали у него в квартире.

— Безлико и неуютно, — выразилась мам Лена. Санька же рвался туда спортом заниматься. Хитрый Горшков каждый вечер заезжал за ней на работу вместе с Санькой. Тот важно восседал в детском креслице и докладывал обо всём, что случилось за день. Мужики слесаря отнеслись сначала неодобрительно, а потом, видя как Горшков таскает на руках счастливого Саньку, одобрили, и вечерами кто-то из них шумел, если Марина была на яме:

— Николавна, твои приехали, закругляйся.

— Колька Донских, как всегда, выразил общее мнение:

— Мужик настоящий! Не упусти!

Прозвонился Толик Ярославцев. Пригласил её на разговор, они долго сидели в кафешке. Толик, не пытаясь давить на жалость, просто рассказывал, как они выживали.

— Витька Рычагов, помнишь такого? Так вот когда Лихо освободился, он ему сказал: «Приползешь ведь ко мне на коленях, а я ещё посмотрю, стоит ли тебя подбирать». Ну вот, продали мою «копейку» за копейки и рванули в столицу. Сашка — он упёртый, рвал жилы, мотался по всей Москве, брался за любую работу, помнишь, как он умел уболтать любого? Так после зоны как отрезало, до сих пор, слово-золото, но если уж сказал — железно. Маришка, я тебя ни о чём не прошу, но присмотрись к нему, он ведь с Санькой твоим светится весь, я его таким только до зоны помню. Я сегодня в Питер уезжаю на пару недель. Как приеду, давай мотанем на шашлыки на природу?

— Ладно. А что этот Рычагов, вспомнила, рыхлый такой… наглый? Когда отца хоронила, он меня о чём-то спрашивал про Горшкова, я в шоке была, даже и не поняла, что ему надо.

— Тут, видишь ли, много чего замешано. Он Сашке с детства черной завистью завидовал, наш-то орёл был, плюс девки его любили, а тогда подвернулась возможность Лихо закрыть… Ну, то есть подставить, они там все мутили хорошо, а у Рычага папашка-то зам мэра был, вот и получилось, что всё на Сашку свалили. Сашка в тот же день когда ты уехала и загремел на нары… Рычаг, чтобы самому не влететь, обещал златые горы… а сам даже пачки сигарет не передал за пять лет. А тебя, может, хотел на предмет отношений с Сашкой прощупать, и если таковые имеются, Горшкову подгадить побольше.

— И что, Лихо все простил? Не в его характере…

— Да мы свой материальный ущерб смогли забрать, я что, не хакер что ли? А он, паскуда, плохо кончил — пьяный в собственной… захлебнулся. Папашка там что-то накрутил, был под следствием, не стало мохнатой лапы и дружки поразбежались, вот и вернулся бумеранг к Рычагу. Ну а мы, как видишь, не пропали, в том, что мы сейчас имеем, заслуга полностью Сашкина, я бы один не выплыл. Вот и прошу тебя, Маришка, не навреди ни себе, ни Саньке, ни Сашке. Не моё это дело, но Сашка… Он надежный, за своё любому горло перегрызёт, а своего-то у него только я, полуинвалид. Я его теперь не узнаю… оживленный, веселый. Про Саньку каждый день мне рассказывает… Подумай, Маринка, он уже над вами трясётся…

А в Каменке буянил правнук-сибиряк:

— Баушка старшенькая, скажи моей баушке, чтоб она одна ехала на море, или вон кого из деда Фединых взяла! Там же скучно, в этой Турции: море-бассейн-еда! А тут ребята, рыбаловка, грибы, Малявка, ты, баушка, Верный, я у тебя три года не был, не хо-о-очу!!!

— Люд, ай правда, поезжай уже одна!.

— Мам, все ведь уже оплачено!

Тимошка разрыдался басом, как настоящий медвежонок…

Палыч сказал, что попробует перерегистрировать у знакомого владельца турфирмы, только на кого? Вызвался младшенький Федякин, Никита. С доплатой, но сделали, Тимошка прыгал от счастья.

Гости поразъехались почти все, остались только Петр с двумя внуками, Колька и Мишук.

Чтобы не напрягать маманю лишний раз, Петр и Колька остановились у Федяки на турбазе. Колька, естественно, зависал у мамани, мотались с Мишкой два раза на дню в роддом, к пятнице готовились нового Шишкина встречать. В среду дружно поехали в районный ЗАГС — Валя категорически отказалась в Москву ехать, а Калинину было все равно, лишь бы побыстрее…

Народу набралось прилично — Шишкины, Илья, Сара с Кларой, приехали Козырев с Фелей, и старшая сестра Палыча, Анна, конечно же Лёха с детьми, Аришка, Тимошка, Ульяновы. Арендовали автобус, как всегда гомонили и галдели, у ЗАГСА уже стояли Ванюшка с женой — в общем, самые близкие и нужные были здесь.

— Какая красивая пара! — переговаривались любопытные, живущие неподалеку и подошедшие на шум жители.

Пара действительно была красивая, больше всего красила их идущая откуда-то изнутри радость: сияющая, красивая и счастливая Валюшка, торжественный и немного напряженный Володя…

Баба Таня и Сара прослезились, Илья тоже был растроган, особенно, когда Калинин вынес жену на руках и закружил. Лёха, принаряженный и серьёзный, первым подошёл к супругам, вручил Вале букет, расцеловался с ними.

— Теперь я спокоен, вы пристроены!

— Ах ты, шельмец! — Валя нежно расцеловала его, довольный Лёха отошел, уступая место другим.

Поздравив молодых, поехали в Аксёновку, где уже ждал отец Федот. Обряд венчания впечатлил всех, оглушительная тишина длилась все венчание, никто даже не кашлянул.

Из церкви выходили все какие-то задумчивые, Мишка попросил маманю договориться и о своем венчании, зацепило за душу.

Калинин опять нес свою ненаглядную на руках.

— Вот, штоба так и носил завсегда!! — вездесущий дед Аникеев подсуетился и тут.

— Лешак тебя понеси, Васька, — ругалась баба Таня, — ты как репей!

— Так годы-то великия, хочу успеть, хоть поглядеть на доброе-то!

Чуток передохнув и переодевшись, взрослые поехали в ресторан «Былина», построенный в старорусском стиле, и гуляли там до закрытия. Гуляли, как всегда, с размахом, к концу торжества охрипли. Ванька с Колькой весь вечер «спевали» в караоке, обслуга вся высыпала провожать таких великолепных посетителей, свадьба получилась запоминающаяся.

8

В среду, когда Горшков с Санькой, как всегда в последнее время, забрали Марину, у него зазвонил телефон. Посмотрев, кто звонит, он притормозил у обочины:

— Да? Здравствуйте, Эллина Арвидовна! Да, да, конечно! Хорошо, когда? Неделя? Да, понял, понял. Да, она рядом, сейчас передам, Марина… — он протянул ей телефон, та с недоумением глядя на него сказала:

— Алло?

— Здравствуйте, Марина! Меня зовут Эллина Арвидовна Сольева!

— Как?!

— Да, да, та самая Сольева. Значит так, в понедельник в 10 утра жду вас с сыном у нас в центре, ориентировочно недельку придется полежать с ребенком, надо пройти обследование, сможете приехать?

— Да, конечно!

— С собой иметь… — она перечислила все, что надо взять, и попрощалась.

Ошарашенная Марина застыла с телефоном в руке.

— Но как?

— Да вот, получилось случайно. Ну что, поедешь?

— Конечно, это же недостижимая мечта наша! Э-э… — она замялась(все время звала его Александр Сергеевич, а тут как-то интуитивно поняла, что обидит его, назвав так) — … Саша, спасибо!

Горшков просиял:

— Общее дело, если не будем друг другу помогать, то люди ли мы?

— Куда мы поедем? — Тут же высунул любопытный носик Санька.

— Мы, сыночек, поедем с тобой в Питер, к врачу самому-пресамому хорошему, который по твоим ножкам специально работает!

— Уйя-я-я, и ножки совсем крепкие будут? И я в футбол буду играть? И бегать много?

— Да, Санька!

Мужичок аж зажмурился от радости.

Горшков же незаметно наблюдал в зеркало за Мариной:

— Когда же ты оттаешь, прекрасная моя? — думал он.

— Так, значит, собирайтесь, время есть до понедельника, билеты я вам возьму на «Сапсан». Поездом удобнее, клиника от Московского вокзала недалеко, самолетом быстрее, но из Пулково добираться далеко.

— Дядя Саша, а ты меня когда-нибудь на самолете повезешь?

— Да, Санька, вот посмотрят твои ножки, скажут, что надо, и полетим мы с тобой на синее море, а может, и океан.

— А мама?

— И мама, и бабу Лену возьмем.

— Нет, баб Лена скажет, что жарко и денежек нету, а мамочку надо взять обязательно. Она давно говорит, что хочет со мной на море.

— Ну вот, все секреты выдал, Санька, — покачала головой Марина.

— А дяде Саше можно секрет говорить, я знаю.

Возле дома Горшков сказал:

— Сань, забираем бабу Лену, маму и едем ко мне, у нас сегодня праздник получился!

Малыш запрыгал:

— Я быстро! Мамочка, давай скорее, у дяди Саши, знаешь, как много места, и прыгать можно, и спорта много.

— «Ох, змей хитрый, как всё провернул, и не откажешься, Санька будет весь вечер киснуть!» — пронеслось у Марины в голове.

— Хорошо, мы быстро!

— Баба Лена, нас дядя Саша ждёт, собирайся бегом, — с порога закричал сын, — у нас праздник случился!

Баба Лена вопросительно смотрела на Марину, та быстренько рассказала о Сольевой и о том, что никак не могла отвертеться от приглашения Горшкова.

— А и хорошо, Саша какой молодец!

— Баба Лена, ты собралась? Мама давай быстрее!

Горшков же заказал на дом ужин, рассчитывая, что к их приезду как раз и привезут.

Едва войдя в квартиру, Санька тут же побежал в спортивную комнату, крича оттуда:

— Мама, ты посмотри как я могу уже!

Баба Лена привычно прошла на кухню, одна Марина стояла в растерянности.

— Проходи, Марина, я сейчас! — он пошел на звонок, к двери, — это еду доставили, я готовить, кроме яичницы, только кофе умею!

Забрав упакованные коробки, понес их на кухню:

— Баб Лена, накрывай, я пока Марину к Саньке отведу!

— Саша, а зачем это тебе? — не выдержав, спросила Марина.

— Слава Богу, на ты наконец-то назвала! Что зачем?

— Ну вот это всё: Санька, баба Лена, я?

— Честно?

— Да!

— Я полжизни, а то и больше прожил без близких, а вы мне все в душу влезли, не выковырнуть, так что привыкай, что вы мне нужны!

Зашли в комнату для спорта, как называл её сын. Санька прыгал на небольшом батуте, раскрасневшийся и радостный.

— Сань, считал?

— Да, сорок уже, ещё пять разочков и все! Мама, ты посмотри какие у нас снаряды здесь! Мы с дядей Сашей занимаемся, по-мужски.

— Пошли кушать, у нас сегодня торжественный ужин, и что-то сладенькое будет, — хитро прищурился Горшков.

— У Марины дрогнуло сердце, глядя, как общаются два Саньки.

Весь ужин она отвечала невпопад, внимательно наблюдая за всеми, и пришла к выводу, что они все трое на самом деле общаются и относятся друг к другу как близкие люди.

— «Мдаа, Марина Николаевна, как-то ты проглядела сближение такое… если совсем честно, то не хотела Саньку лишать общения с нормальным мужиком, не было в вашей жизни мужиков-то!»

— А, осознала, что мужик нормальный? — какой-то ехидный голос заворчал внутри, — прячешь голову как страус в песок. Нет чтобы поговорить с мужиком, выяснить непонятки, ты ж не знаешь, почему он так тогда себя повел!!

— Нет… не готова я пока… после Питера если, — сама себе ответила Марина.

— Санька наевшись, залез к дяде Саше на коленки и, прижавшись к его груди, быстро уснул.

Горшков потихоньку попросил бабу Лену:

— Лен Сергеевна, постелите на диванчике.

Та кивнула и пошла в коридор.

— Уже и диванчик имеется?

— Марина, ну куда ребенка спящего сейчас тащить? Выспитесь у меня, я тебя на работу утром отвезу. А они пусть потом в нашем дворе гуляют, Санька тут все горки облазил, с кем-то уже подружился, не упирайся, пожалуйста, я вас не съем! Да и меркантильный интерес у меня имеется, — он обаятельно улыбнулся, как когда-то в молодости, и у Марины опять дрогнуло внутри, — за столько времени у меня утром будет настоящий завтрак, а не перекус, я надеюсь?

— Конечно, Саша, что ты любишь на завтрак? — вошедшая баба Лена не дала Марине съязвить.

— Я всеядный, а домашняя еда перепадает так нечасто, если только Козыревых Марь Иванна щами побалует или блинцами, — он аж зажмурился, вспоминая.

Отнес Саньку, вернулся весь такой умиротворенный, и как-то четко поняла Марина, что вот этот жесткий, мало улыбающийся мужик не намерен их отпускать.

Видя задумчивую Марину, Горшков сказал:

— Ты устала, тебе надо ложиться. Я ещё немного посижу с документами, а вы ложитесь.

Гостевая комната была больше всей их двушки, два приличных дивана, какие-то столики… приглушенный свет от небольшого светильника не позволял рассмотреть всё, а в углу на маленьком мягком диванчике уютно посапывал Санька. Горшков тихонько подошел, посмотрел на него и вздохнул:

— Располагайтесь, и спокойной ночи!

— Мариночка, девочка, ты приглядись к Саше повнимательней. Он только с виду жёсткий, поверь, за таким мужиком как за стеной. Саньке такой папа — это как Божий подарок, подумай, может, все-таки сможешь с Сашей выстроить нормальные отношения? Я на тебя давить не хочу, но ты же сама видишь, как они оба расцветают, когда рядом. Сыночек-то, земля ему пухом, ни разу даже не пожелал увидеть свою кровиночку, а Саша от себя с трудом отпускает!!

Баба Лена вскоре тоже уснула, а Марина все перебирала сегодняшний вечер «в кругу семьи»…

Да и какое притворство? С возможностями и положением Горшкова он мог найти себе и фотомодель и богатую невесту, а зацепился за них, едва сводящих концы с концами.

А Горшков, на удивление, начал задремывать за документами, плюнул, принял душ, и быстренько пошел спать. И засыпая подумал:

— А здорово, когда семья под боком! Ещё бы Маришку рядышком… — и сам себя тормознул, — не спеши, Лихо!

В Каменке в пятницу Мишук привез жену и сыночка. Передав его бабе Тане, притворно вздохнул:

— Чистый Ванька или Колька, от нас с тобой, маманя, совсем ничего!

— Да, Шишкин истинный!! — с нежностью глядя на малыша, подтвердила баба Таня.

— Зато Аришка моя, ну, литый Мишка, — не остался в долгу Ванька, он ловко забрал у бабы Тани малыша.

— Ну, здорово, племяшик! — племяшик заворочался.

— Во, точно Шишкин, сразу своих признал!! С таким-то папою, ой, шпана будет!

— Папа, может, уже серьёзный! — Мишук бережно обнимал жену.

— Ага, не прошло и недели как грудями тряс!

Баба Таня понесла маленького в дом.

— Пойдем, Настя, эти Анчутки языками зацепилися, не скоро устанут!

Настя улыбалась:

— Татьяна Макаровна, я, может, и влюбилась-то из-за этой вашей Шишкинской манеры не унывать никогда. Лежит, весь перебинтованный, бледно-зеленый, едва говорить может, а глаза хитрющие, и слабым голосом на свидание приглашает. Вот и ходила полгода на свидание сначала к кровати. Потом на диванчик в коридоре, а потом и в парк при госпитале, там и замуж позвал… — она засмеялась, — цветов с клумбы надергал для «как надо»!

— А у них завсегда так, шиворот-навыворот, Никифор-то, батя ихний, с армии как пришел так и углядел меня-то. А против него я как комарик, мелкая, языкастая — чистый Мишка в женском обличье, ну посмеялась пару разов над ним. Идем так-то с девками с дальнего поля, он на мотике тарахтит, подъехал к нам, притормозил… меня в охапку и газу… Орать-то не могу, пылища кругом, привез в сельсовет, а там уже все и готово, заранее сговорился ведь. Вот и поженили, он меня по деревне-то на руках и нёс к себе в хату, это потом уже мы потихоньку дом-от достроили. У детей-то стать — Шишкинская, только Мишук да Еленка немного мое-то выхватили, а шебутные-то они в меня, Никифор, он много спокойнея меня был. Гордился всегда и женой и детями, радовался, да вот вишь, рано ушёл… Ванюшка совсем малой остался, три года как сравнялось, но ничё, все выросли людьми.

Теперь в доме Шишкиных появился «царь» — Егорушка, папа Миша боялся взять его на руки:

— У меня такие грабли, а он маленький, как-то боязно.

Баба Таня, наоборот, с удовольствием нянчилась с ним — получилось, что до рождения малыша три года не было пополнения у Шишкиных.

Малыш очень понравился Лёшкиным детям. Увидев его первый раз Варя воскликнула:

— Ой, он смотрит, у него глазки открыты!

Обе с удовольствием катали коляску по двору, в отличие от сорванца-Аришки, постоянно убегавшей в поисках приключений.

В понедельник улетали «заморские гости», Сара взяла с Калининых обещание, что в конце сентября — начале октября они прилетят к ней, пока срок беременности небольшой и можно съездить, не опасаясь последствий.

Дед Игнатьич на неделе собирался с Лёхой в школу — ту, где учился Макс Ситников.

Валя попросила свою коллегу — пожилую учительницу начальных классов пообщаться с Лёхой, чтобы примерно представлять уровень его знаний. Та погоняла его по счету, письму, чтению и сказала, что по знаниям он спокойно может учиться со сверстниками в третьем классе, а по рассуждениям он где-то на уровне двенадцати-тринадцатилетних детей. Сказала, что проблем с ребенком не будет, он ответственный, этакий серьёзный мужичок.

— Побольше бы таких разумных детей в каждом классе, намного легче с такими!

Мальчик же заметно вытянулся, поздоровел, загорел, с утра до вечера были какие-то дела с деревенскими пацанами, постоянно куда-то спешил, но каждый день с детьми ездил по полевым дорогам на велосипедах, утешал, если где-то ободрали коленки, заплетал косички, ругался, если не слушались Марь Иванну.

Девицы тоже подросли, стали совсем самостоятельными, обожали собирать грибы. Дед Ленин посмеивался:

— Молодые глаза, они вострые, я один гриб, они уже пяток!

Больше всего полюбились им лисички, дружные семейки рыженьких грибов собирали тщательно, даже самые маленькие находили. У Ульянова хранились деревянные ножики, которые как раз годились для срезки грибов.

Валя с Калининым купили им крестики, в субботу их окрестили, а к вечеру Иван расклеился, опять прихватило сердце, от Лёшки не укрылось его болезненное состояние, и внук заистерил, что было на него совсем не похоже:

— Дед, давай лечись, дед, не болей, а? — У мальчишки в глазах стояли слёзы, Козырев обнял его, тот шмыгая носом, сказал. — В больницу или ещё куда ложись, только не болей! Ты нам обещал!

— Не паникуй, мы, Козыревы, живучие! Пожалуй, в санаторий соберусь, справитесь без меня-то?

— Справимся, справимся! — всё ещё шмыгая, проворчал внук.

Дед озадаченно подумал про себя: «А ведь я и не помню, чтоб он когда ревел, насупится, вредничает, а ни слезинки, сейчас же едва сдерживается, надо впрямь подлечится, малы они у меня ещё!»

Дед прилег, а Лёха пошел к Вале, как-то привык он все свои печали нести к ней.

— Что, Лёш?

— Да дед опять болеет! — он горестно вздохнул.

— Может, скорую?

— Да нет, он таблеток напился, заснул, а я так боюсь, — он сглотнул.

— Не паникуй, подлечится твой дед! Надо будет — свяжем его по рукам и ногам и отвезем в санаторий!

Лёшка представил связанного деда и хихикнул.

— Ладно, пойду я, Палычу скажи!

Палыч в наглую в понедельник вместо работы отвез Игнатьича в клинику, оставил там и поехал на работу.

Феля расстроилась:

— Вот ведь упёртый баран! Вовка на тебе его лечение, может, права Валюшка твоя — вязать чудика и в санаторий отвезти?

— Посмотрим, что скажет врач, а потом под конвоем отправим. Лёха там переживает, чуть не плачет, шмыгает…

Фелицата разозлилась:

— Прибью паразита, внуки совсем ведь ещё маленькие! Всё, я во гневе!

Палыч улыбнулся: если Феля говорила так — летели клочки по закоулочкам.

— Ладно, работа, у меня не забалуешь, справимся без него, а вот здоровье..!

Козырев позвонил часа в три:

— Калина, приезжай за мной!

Палыч, приехав, полетел к Глебу Антоновичу, тот долго и тщательно объяснял, что и как надо делать, в санаторий он рекомендовал как можно скорее поехать:

— Но только средняя полоса, никаких югов и заграниц!

— Найдем!

Поблагодарив и расплатившись с врачом, поехали в офис, где Феля долго ворчала (ругаться побоялась, все-таки болеет) — на упертую Козыревскую породу:

— Ещё и удивляется, в кого Лёшка такой упёртый! Детей пожалеть надо, я тебя сама прибью, если что!

Между ворчанием дозвонилась до главврача санатория «Солотча», что под Рязанью, договорилась на ближайшее время и, выдохнув, сказала:

— Через два дня поедешь как миленький туда. Я там раз пять была, замечательно у них, они молодцы, в тесной связи с мединститутом работают, да и природа подходящая. Звони Лёшке. Он там весь извелся уже, знаю я его!

И в самом деле голос у внука, взявшего трубку после первого гудка, был встревоженный:

— Дед?

— Лёш, не волнуйся. Меня врач осмотрел, проверил все, я через два дня в санаторий уезжаю, ты там не кисни, это недалеко. Приедете с Палычем. Сам посмотришь на меня.

Лёха шумно выдохнул:

— Не врёшь, точно?

— Нет, я тебе когда-нибудь врал?

— Врал — не врал, а немного скрывал.

— Вот женишься, бедная твоя жена. Такого зануду терпеть!

— Ладно, я обязательно приеду. А жениться — сам женись!

Козырев поехал в опустевшую квартиру и, собрав вещи, с тоской подумал про Каменку, потом, плюнув на всё, позвонил Горшкову:

— Сергееич, привет? Ты занят?

Тот каким-то унылым голосом сказал:

— Свободен, как птица в полете!

— Приезжай ко мне, щей, правда, нету, но пироги рыбные имеются, выпить не привози, мотор барахлит, поговорим, мои-то все в деревне, тоскливо.

— Буду!

Горшков явился вскоре, какой-то сам не свой.

— Сергееич, ты тоже заболел что-ли?

— Ну, можно сказать, неизлечимо, где твои хваленые пироги?

Козырев, большой любитель чая, заварил свежайший, привезенный на днях чай из Шри-Ланки, вдохнул аромат:

— Лепота!

Горшков млел от пирогов, аж мычал от удовольствия:

— Непередаваемо вкусно!

— Это ты, Саш, шаньги не пробовал, за них вообще душу отдашь!

— Что такое шаньги? — Козырев объяснил. — А, ватрушки такие?

— Сам ты ватрушка! Шаньги — это шаньги, с картошкой или со сметаной. У нас в поселке все мастерицы были, мамка моя, бывало, ругалась, что дольше с ними возится, чем мы их едим. Мои-то одноклашки-девицы не все их стряпать умели, а молодежь тем более, мамки наши секрет какой-то знали… ммм, вспомнил и слюни побежали.

— Что, и никто не умеет стряпать эти твои шаньги?

— В деревнях на Урале и в Сибири остались умелицы… эта, как ты скажешь, ватрушка такая… нежная, с корочкой, как укусишь… Я, бывало, как Фрося Бурлакова, по пять стаканов чаю и десять штук шанег за раз. Шаньги и пельмени, собственноручно налепленные, — это, брат, самая лучшая еда!

— Вот, будет командировка в Иркутск, найду твои шаньги, ну, если не понравятся!

Козырев важно сказал:

— Такого быть не может!

Повеселели после чая и пирогов, как-то незаметно разговор перешел на Вершковых.

— Я сегодня их утром в Питер отправил и, веришь, в душе тоска и пустота, как кусок души с ними уехал, успел соскучиться по ним, а ещё вся неделя впереди!

— Помнится, я тебе однажды сказал, что придёт твое время, и дышать без человека будет сложно!

— Знаешь, Иван, я это понял ещё на зоне, но старался не вспоминать, там надо было быть всегда настороже, особенно в ШИЗО. После отсидки как-то разговорился с одной женщиной, у неё сын отбывал срок в их городе, попросил лекарства, она купила и пошла с соседкой передать. Там процедура неспешная, пока позвонят «лепиле», пока он соизволит выйти, вот и стояли две бабёнки у входа с полчаса, туда — сюда служивые ходят, ждут… И, говорит, открывается дверь и выходят… звери в человечьем обличье. Это, те кто приезжал нас, неугодных режиму, учить уму разуму… Она так рассказывала, что врезалось, вот, в память, я-то их с другой стороны видел… да… — Он помолчал, Иван не торопил, зная, что Горшков никогда особо не распространялся о тех годах. — Ну вот, выскакивают они один за одним, все в масках, такие крепенькие, накачанные, здоровые мужики… она запомнила, что ни один из этих зверюг не смотрел в глаза. Быстрый взгляд и проскакивали мимо, и веяло от них, всех без исключения, таким негативом, такой злобой, что просто удушающим комком ощущалась… Проскочили эти зверюги, а последним вышел хлыщ лощеный — полковник и под, весь наглаженный, без маски, но взгляд… короче, эсэсовец настоящий. Эта мамка уже более-менее знала, как передачки принимают, как свиданки бывают… а соседка… шок у неё был. Тоже сказала, что эсэссовцы вживую прошли…

— Саш, не мое дело это, но как же вы такую жуть выносили?

— Хмм, хочешь жить, вот и стараешься свернуться калачиком, чтобы чего не отбили… Работа у них такая… Тренировки опять же… мы же там не люди, а так… Ладно, что-то не в ту степь потянуло. Вышел когда — с голым задом, ни кола ни двора, какая Марина, да и замужем она уже была. Потом, когда с Толяном более менее на ноги встали… перебрал их немало, всё думал, лучше попадется, а получилось как, увидел всю такую замученную с мужичком таким, светлым, как лучик, и накрыло враз… Только вот, она, как и нет меня, в пятницу первый раз по имени назвала.

— Саш, я как понял она ото всех отгородилась стеной, досталось ей, может, не надо торопить? — Да не тороплю, а внутри всего колотит, так хочу их к себе перевезти из этого клоповника, Санька и баба Лена согласны. Осталось вот терпения набраться, а его как раз и нет. Хочется как волку схватить и утащить в берлогу.

— Уверен, все получится. Большинство на твоей стороне!

— Надеюсь!

Вечер получился теплый, как-то потихоньку оба успокоились и просто сидели, мирно разговаривая обо всём.

; Поскольку дед отбыл в санаторий, в школу записываться Лёшка поехал с Валей и Палычем.

А в школе уже ждал Макс:

— О, кореш, тебя и не узнать, куда хиляка дел? Глянь, какие мускулы нарастил, силён ты, однако! Ладно, потом расскажешь как и чё, ща двигаем к Капитолине Палне, это директор, мировая тётка, не боись!

«Мировая тетка», дама ближе к шестидесяти, встретила их радушно:

— Проходите, садитесь! Максим, спасибо!

Макс вытащил из-за спины букет.

— Капитолин Пална, если б не Вы, чтоб из меня, раздолбая, выросло?

— Выросло бы, выросло — тебе всегда усидчивости не хватало! А одеться мог бы и поприличнее, все-таки в школу пришел!

Макс хохотнул:

— Такой вот я, эпатажный! А чёй-то вы мою фотку повесили на стенд?

— Ты у нас один из лучших выпускников!

— Ха, не прошло и десяти лет! Приятно, но зря. Я ведь… всё детство играет в одном месте… Ладно, вот, Капитолин Пална, — Лёха. Мой большой друган и сильная мозгА, надо его в школу оформить, он мужик серьёзный, не то что я, проблем с ним не будет, точно! Он у нас при детях и ваще… сами, вот, смотрите.

Лёшка спокойно и с достоинством встретил изучающий взгляд директрисы, та улыбнулась:

— Надо же, обычно дети меня побаиваются и смущаются. Давай знакомиться, друган Лёха.

Она как-то ловко и незаметно выспросила у Лёшки многое, между вопросами о знаниях умудрилась узнать про сестричек, про деда, про деревню. Поморщилась, узнав, каким было домашнее обучение, посмеялась над рассказами о деревенских проделках…

— Ну, Капитолин Пална, что скажете? — влез Макс.

— Выдержки у тебя никогда не было, скоро тридцать лет, а все как пацан зелёный и макушку чешешь!

— Э-э-э, дурные привычки, они неистребимы, так что?

— Что, что, пойдет мальчик в экспериментальный четвертый класс, там упор на математику и информатику. А ты, драгоценный, будешь у них вести факультатив, компьютерщик, как говорится, от Бога, тебе и карты в руки…

— Э-э-э, Капитолин Пална, всегда вот Вы так, с выгодой! Да и какой из меня препод, я ж…

— Максим, а школа-то родная, да и другана конкретно будешь обучать! &nb! Макс полез в макушку:

— Вот, так и знал, что от Вас подстава светит! Ладно, но не больше двух-трёх раз в неделю и не с утра, выспаться надо, а то я зверь буду!

— Меньше по тусовкам шляться будешь и делом займешься!

— Ох, Капитолин Пална, вам бы Штирлицем, а не директором быть!

Объяснив Вале и Палычу, что надо купить и сделать, Капитолина пожала Лёшке руку:

— Знаешь, я думаю, что мы с тобой много хорошего сделаем и для тебя, и для школы! Ты молодец!

Лёха расцвел:

— На следующий год дети придут и Санька Вершков к вам учиться. Примете?

— Отчего ж не принять? Вы только с медкомиссией не тяните, сейчас многие врачи в отпусках, пройдите тех, кто есть, к концу августа в поликлиниках будет не протолкнуться.

Выйдя из кабинета, Лёшка, как всегда, когда радовался, запрыгал на одной ножке:

— Я, Валь, так боялся!

— Да ладно, я тебе говорил, что она мировая тётка, заслуженный учитель, между прочим, и победитель каких-то там конкурсов, но самое оно — понимающая! Сколько батя мой тут краснел за меня, а вот видишь, почти в героях хожу! Она как-то меня утихомиривать умела, золотой человек, короче! И тебе тут будет, как ты говоришь, клёво! Да и меня опять же, подписали… как хитро провернула всё, но уважаю! Чёт смотрю я, ты поздоровел сильно, может и мне в деревню к вам смотаться?

— Да приезжай, там клёво!

— Ладно, решу как, звякну! Ну, я почапал, бывайте! Палыч, а жинку ты себе классную отхватил, мне понравилась! — и увидев, как Валя улыбается, добавил, — если такая же у вас там водится, женюсь, ей богу, женюсь!

— Такая — одна! — веско припечатал Калинин.

— Не, ну наподобие! Всё, дядя Макс убежал, пока!

Лешка тут же прозвонился деду:

— Приняли, да, да, в четвертый класс! Понравилась и директор, и школа, да! В субботу, наверное, должен же я сам посмотреть. Да, и я тебя люблю! Пока! — Потом как-то по-стариковски вздохнул. — Вот всё хорошо, и дети не писклявые стали, только дед болеет… Палыч, мы сможем в субботу к нему смотаться? Он ведь, сам знаешь, не скажет правду, а мне надо посмотреть на него. Валя, отпустишь?

Валя только кивнула.

— Поедем, Лёш, это недалеко, часа два с половиной.

В Питере Вершковых сразу же взяли в оборот: анализы, УЗИ, кардио и эхограммы, обследовали Саньку по полной программе. Клиника была отличная, для таких деток было предусмотрено много удобств, игр, занятий. Санька в свободное время любопытно осмотрел и облазил всё.

Каждый вечер он долго и обстоятельно говорил с дядей Сашей, меньше часа у них не получалось. Тогда как бабе Лене он скороговоркой выдавал, что все хорошо, он только скучает сильно.

Вот так, поговорив с Горшковым, долго-долго прощался, желал спокойной ночи… потом, уже лежа в кровати, сказал:

— Мамочка, а давай на дяде Саше поженимся!

— ??? — Марина опешила… — А зачем нам жениться?

— Я так хотел бы его папой звать — он такой… такой, у всех есть папы, у меня не было же, а дядя Саша самый лучший! И жить у него клёво, и спортная комната есть, и кухня большая, и ванная такая, с пузырьками, мамочка, он сказал, что нас любит! И меня, и бабу Лену, и тебя!

И что ответить в таком случае?

— Спи, мужичок! Я подумаю!

— Думай побыстрее, пожалуйста-препожалуйста!

Днем, сидя возле массажной в ожидании Саньки, услышала в разговоре двух медсестер знакомую фамилию… Ярославцев.

Прислушалась.

— … Ярославцев такая умница. Смотри, как легко стало отчетность делать, а класс какой они оформляют любо-дорого! Повезло Эллине Арвидовне, что в Испании с таким классным спонсором встре… — вышедший Санька не дал дослушать, но Марина и так всё поняла.

Испания, встреча с Сольевой, значит, спонсирует тоже Горшков этот компьютерный класс? Ярик! Он тут! Надо его найти!

Узнав, где можно найти Анатолия Петровича, пошли с Санькой к нему, он обнаружился как раз в этом компьютерном классе — уютный, почти готовый, скорее зал, чем класс — оборудование, компьютеры все стояло на местах. Несколько человек возились с наладкой. И здесь же мотался между столами, что-то проверяя, Ярик.

— Дядя Толик! — Санькин звонкий голосок услышали все.

— О, Санёк, привет! — Ярик поднял Саньку в воздух, — как дела? Я сегодня вечером к вам собрался, много работы, вот и не смог сразу вас навестить.

Немного пообщавшись, видя с каким нетерпением ждут его наладчики, договорились встретиться вечером.

— Дядя Толик, а давай пиццу поедим, дядя Саша тааакую вкусную привозил!

— Хорошо, Санёк, до вечера!

После двух их пригласили к Сольевой.

— Здрасьти! — поздоровался Санька.

— Здрасьти, Саша Вершков! — уютная, пухленькая, вся какая-то домашняя, она сразу понравилась Саньке, и вскоре он как со старой знакомой болтал обо всём.

Сольева же внимательно и тщательно осмотрела ребенка, заставила сделать какие-то ей одной ведомые упражнения, приседания, прыжки попеременно, на обеих ногах, и одобрительно качала головой.

Санька же рассказывал про спортную комнату, как он там занимается — ну, немножко, чтобы не устать, дядя Саша с ним тоже рядом долго по дорожке бегает, а ещё подтягивается, а Саньке пока нельзя, а хочется.

Сольева с хитринкой поглядывала на Марину, после осмотра вызвала медсестру, чтобы та отвела Саньку в игровую, а сама, построжев, сказала Марине:

— Ну что, Марина Николаевна, вы сделали невозможное, ваш ребенок практически здоров, но массажи продолжать обязательно! У вас ещё два дня, я распоряжусь, наши массажисты покажут вам новые наработки, я знаю, что вы на дому сама ему ножки массажировали?

— Да, не было возможности нанимать кого-то, поучилась у знакомого слепого массажиста азам. А потом потихоньку и ваши разработки начала осваивать, не все, но основное умею!

Сольева порекомендовала витамины, таблетки, дала распечатки по массажу и еде, сказала, что каждые полгода должны приезжать в клинику на профосмотр и реабилитацию.

Растроганная Марина долго благодарила Эллину Арвидовну, та, улыбнувшись, сказала:

— Александра Сергеевича благодарите! Если б он не поймал меня, когда я запнулась, то не было бы этой консультации и полного обследования! Да, и если будет возможность, надо бы мальчика на море свозить. Для семи лет он мелковат, но уверяю Вас, при условии, что начнет хорошо кушать, он пойдет в рост и догонит сверстников. Хороший у Вас мальчик, славный и добрый!

Выйдя из кабинета, Марина набрала номер Горшкова.

— Марина! Здравствуй!

— Саша, я… — у неё перехватило горло…

— Маришка, ты плачешь? Что? Что случилось? Санька?

— Нет, — она помотала головой, не осознавая, что он этого не видит. — Я просто очень благодарна тебе, Сольева сказала, что он практически здоров!

— Фухх! — выдохнул Горшков, — не пугай так больше!!

Вечером к ним пришел Ярик, ели вкуснющую пиццу, Санька и Толик дурачились, Марина же расслабилась.

— Что ты, девица, невесела? Что ты голову повесила? — спросил Толик.

— Никак не переварю сегодняшний день, семь лет жить в страхе за ребенка…

Санька, вымазавшись в кетчупе, уплетал второй кусок пиццы:

— Дядя Саша всегда говорит, что мужик должен хорошо кушать!

Толик улыбнулся:

— Смотри, какой авторитет Лихо для него! Санёк поправился малость, или мне кажется?

— На два с половиной килограмма за месяц!

— Ещё и богатырем вырастет, прости, Марина, что на мозоль наступаю, а папашка его габаритный или мелкий был?

— Метр семьдесят восемь, плотной комплекции, у сына только его нос, а так, сам видишь, моя копия.

— Значит, вырастет за метр восемьдесят, они сейчас акселераты, и будет дядя Толик, задрав голову, разговаривать с Саньком, опять же, если кушать хорошо будет, — добавил Толик, видя что Санька навострил уши.

— Буду, буду. Я обещал!

9

Два дня проскочили быстро, Санька в поезде восторгался быстро пролетающими станциями, не успевая их рассмотреть, и вскоре уже подкатывали к Ленинградскому вокзалу.

Пока собрались с Санькой, народ уже подтянулся к выходу. Две стоящие впереди, ухоженные дамы заговорили меж собой:

— Инка, какой мужик! Вот это мачо!

— Да, ответила вторая, я бы не отказалась провести с таким недельку, а то и больше!

Марина, занятая вещами и Санькой, не видела, что там за мачо, а выйдя из вагона замерла, в отличии от Саньки, который с визгом влетел в объятья Горшкова.

— Надо же, обычная бабёнка и та-а-акой мачо! — фыркнула одна из дам.

Мачо же обняв одной рукой Саньку с роскошным букетом во второй, шагнул к Марине:

— Наконец-то, я заждался вас!

Сунув цветы ей в руки, он порывисто обнял её. Санька тут же повторил маневр, обняв маму тоже. Уткнувшись от неожиданности в грудь Горшкову, Марина судорожно вздохнула и замерла, Санька захлебывался от радости, а дядя Саша и мамочка стояли, напряженно замерев.

Горшков вздохнул и нехотя отпустил Марину:

— Поехали скорее, там баба Лена соскучилась!

Конечно же, поехали к Горшкову, Марина всю дорогу несмело улыбалась, глядя то на Саньку, то на цветы, а Горшков, бросая короткие взгляды в зеркало, чувствовал, как в душе становится тепло.

Потом были объятья с бабой Леной, бесконечные рассказы Саньки — уютный семейный вечер получился на славу. Баба Лена повела уставшего Саньку спать.

Посидели с Мариной в молчании, потом Горшков, кашлянув сказал:

— Давно хотел тебе сказать… все не решался… Тогда, когда в беседке ты меня увидела…

— Саша, не надо, всё давно прошло, — вскинулась Марина.

— Нет, надо, выслушай меня, прошу! — Он встал, подошел к окну и, отвернувшись, бездумно смотрел на ночной город.

— Я знал, что меня закроют не сегодня-завтра, добрые люди предупредили. Убегать, скрываться не было смысла. Да и нашли бы рано или поздно. А вот ты — это была большая проблема… скажи я тебе, что так будет, ты бы наверняка, как декабристка, ждала. Возила передачки… нет, послушай. А был ещё Рычаг, в то время имевший мохнатую лапу, и истово ненавидящий меня. Как думаешь, что бы с тобой, юной наивной девочкой было, знай он наверняка, что ты мне дорога?

— Ничего хорошего, — тихо сказала Марина.

— Вот, и я о том же. Думал я, думал, что уж тебе жизнь ломать, защитить тебя не смогу, так пусть лучше ты меня презирать будешь, чем быть для этих… сломали бы они тебя. Вот я и позвал Жанку, вроде как, по-старой памяти, воспылал к ней… Знал ведь, что ты придешь, вот и подгадал… И гложет это меня все двадцать лет, что не смог уберечь, но пусть хоть так вышло, не видела и не узнала ты всей этой грязи.

Он засунул руки в карманы брюк и стоял не поворачиваясь к ней.

— Поздно, как говорится, пить «Боржоми», но надо, чтобы ты знала… как я в тот момент удержался не рванул за тобой?.. А утром меня приняли, и завертелось. Сейчас, когда вас встретил, не могу я вас отпустить, мне же солнышко по другому светить стало… — он замолчал.

Стало тихо-тихо.

— Ты прости меня за тот вырвавшийся вопрос о том, что Саньку так назвала, мне Сергеевна рассказала, что это она имя выбрала ребенку, что ты была… — он выдохнул, — жаль, что Санькин биологический отец мне не встретился. А с другой стороны — хорошо, что его нет, я кощунствую, но это правда!

Горшков опять замолчал. Потом как-то тоскливо вздохнул:

— Ладно, пошли спать!

Марина встала, неслышно подошла к нему и робко обняла его со спины.

Горшков перестал дышать…

— Маришка, — хрипло выговорил он, — Маришка? Ты уверена, не пожалеешь? Я ведь не остановлюсь, слишком долго ждал тебя?

— Нет! — уткнувшись носом ему в спину, пискнула Марина.

Рывком обернувшись, он взял в ладони её лицо, долго вглядывался, а потом неверяще спросил:

— Неужели я дождался?

Она сморгнула, и по щеке покатились слезы. С невыразимой нежностью Саша собрал губами их и тихонько сказал:

— Я сделаю всё, чтобы ты больше не плакала, поверь!

А в коридоре, потихоньку пятясь, на цыпочках уходила баба Лена, плача и крестясь.

Горшков, сам себе удивляясь, — забыл когда был таким — бережно обнимая свою(НАКОНЕЦ-ТО!!!)Маришку тихонько, боясь насторожить, расцеловывал такое любимое лицо.

— Как я тебя ждал! Мне эти два месяца как два века оказались!

— Саша, мам Лена может войти, — смущенно выговорила Марина.

Саша улыбнулся, нежно целуя её в носик:

— Мама Лена наша всеми конечностями была за нас, уверен, сейчас крестится от радости!

Он осторожно отодвинул её от себя, вгляделся внимательно и подхватил на руки:

— Какая же ты худенькая, все косточки можно пересчитать, чем я и займусь в ближайшие часы и минутки, — не давая Марине что-то возразить, пронес по коридору в свою спальню. — Вот, прекрасная моя девочка, отныне и все время это твое место, иначе быть не может, моя жена, женщина, как кто-то говорит из ребятишек — сокровище сокровищное!! Боюсь только, что не хватит мне времени доказывать мою любовь! Маришка, — он закружил её по комнате, благо комнатка была немаленькая, — я вас люблю, сам не ожидал, что на такое способен! Мне Козырев когда ещё говорил, что без своей половинки не дышится, я всё не верил, идиот!

— Поставь меня на ноги, пожалуйста! — Марина все равно немного стеснялась.

Он поставил её на пол и тут же прижал к себе:

— Давай просто пообнимаемся!

И славно было вот так стоять в его объятьях, слушая неровный перестук сердца, Марина успокоилась. Спустя какое-то время она шевельнулась, подняла глаза на него и осторожно дотронулась до щеки, провела ладошкой по ней, он скосил глаза на ладонь… она же, осмелев, взяла его лицо в ладони и очень осторожно поцеловала в уголок губ… и всё… — у Горшкова сорвало крышу…

— Не могу! — И он припал к её губам, было такое ощущение, что он после раскаленной пустыни попал в оазис и никак не мог напиться.

Дальнейшее Горшков помнил как бы вспышками-урывками… вот он бережно целует её… Потом ощутив, что она отвечает, становится более отзывчивой, он уже с жадностью целует её… потом вспышка — уже полуобнаженные они, лихорадочно целуясь, помогают друг другу избавиться от так ненужной сейчас остальной одежды… вспышка… он с восторгом рассматривает свою худенькую девочку, млея от возможности трогать, ощущать, целовать… и тут же замирать от её сначала робких а потом все более уверенных прикосновений… потом все перекрывает ощущение восторга! Горшков отдавал себя до капельки, полностью растворившись в своей такой желанной и так долгожданной, единственно нужной ему женщине. Не было этих долгих двадцати лет, был только бесконечно влюбленный Сашка Горшков и его Маришка…

Оба долго приходили в себя… за окном серел рассвет. Горшков с удивлением осознал, что на самом деле летал где-то в космическом пространстве.

— Господи! Спасибо тебе! — воскликнул он про себя.

Маришка, уснувшая прямо на нем, тихонько дышала ему в шею, а он, растекаясь лужицей, боялся пошевелиться, вдыхая самый нужный ему запах — запах его женщины. Сколько он так лежал, ликуя, не понял. Маришка, бормотнув, сползла с него, повозилась, устраиваясь поудобнее. Он обнял её, прижал к себе, прикрыл легким покрывалом и провалился в сон.

И не слышали они, утомленные, как проснувшаяся баба Лена, стараясь не шуметь, радостно возилась на кухне, готовя праздничный обед, как проснулся Санька… Узнав, что мамочка с дядей Сашей спят, и шуметь не надо, пошел помогать бабе Лене. Вот таких суетящихся, их и застал заспанно-счастливый Горшков, проснувшийся на запах выпечки. Осторожно, стараясь не разбудить Марину, встал, и натянув домашние штаны, пошел на кухню. Его встретили два вопросительных взгляда, первым не выдержал Санька:

— Дядя Саша, вы с мамочкой жениться будете, правда-правда?

— Да, Санька!

Тот как-то тревожно спросил:

— И ты станешь моим настоящим папой?

— Да!

— Насовсем?

— Да!

— И я буду твой любимый сыночек?

Горшков, не выдержав допроса, сгрёб его в объятья:

— Ты уже давно любимый сыночек! Только, Сань, мы немножко поменяем тебе фамилию, и будешь ты — Горшков Александр Александрович!

Тот немного подумал:

— Александр Александрович, почему? А… понял, ты же Александр, баб Лена, я буду Горшков! А мама?

— И мама — Горшкова!

— А когда?

— В понедельник поедем, узнаем, как можно скорее всё и сделаем, а завтра переезжаете ко мне все.

— И будем у тебя всегда-всегда жить?

— Теперь надо говорить — «у нас», — чмокнул почемучку в носик Горшков.

— Ох, — Санька изо всей силы обнял Горшкова, — я так рад, что ты мой папа!

Баба Лена не скрывала слез:

— Я очень-очень рада! — она как-то замялась… — Теперь вы семья, я наверное…

— Лен Сергевна, у нас с Маришкой и Санькой одна мама и бабушка на всех — Вы. Не надо ничего придумывать. Места у нас, — он выделил слово «нас», — хватает, давно мечтал завести тещу. Вы ж Марине как мать, значит, и мне тещёю приходитесь. Не парьтесь, а надоест с нами жить, прикупим в нашем подъезде вам квартирку, прикиньте, как вам удобнее. А хрущобу вашу… — он скривился, — однозначно продавайте, ни на один день туда никого не отпущу!

У Мишука неожиданно появилась команда. Ванька с Колькой по старой памяти решили побороться с ним — «типа мы крупнее, сильнее, теперь-то уж точно мы тебя заломаем.» Пошли на поле за огородами, пыхтели, кричали, извозюкались все, но как не пытались, Мишук умудрялся выскользнуть из казалось бы стального захвата.

Наконец, побросав обеих братьёв каким-то мудреным захватом через бедро, он утомленно сказал:

— Бугаины! Уморили!

И удивленно оглянулся, вокруг сидели пожалуй все пацаны деревни, а то и Аксёновки. Велики, брошенные как попало, валялись в сторонке, а они, обычно орущие и галдящие во все горло, сейчас сидели молча, только и слышно было отряхивающихся братьев:

— Вот как есть змей! Ты, Вань, как хочешь, я с ним бороться не буду, это ж надо, нас двоих, таких орлов, один мелкий заломал!

— Дядь Миш, — отмер Лёха, — ты ведь в отпуске, поучи меня немного, сдачи уметь сдавать, а?

— И меня, и меня! — загалдели все пацаны, громче всех басил баушкин правнук — Тимошка. И такая мольба была в глазах пацанов, что Мишук не выдержал:

— Ладно, поучу самым простым приемам, но гонять буду сильно, не ныть и не скулить. Не сможете, говорите сами, ничего плохого в этом нет, не у каждого может получиться.

Вот и начались тренировки, они бегали, прыгали, ползали, отжимались, висели на тут же поставленном турнике, боролись. По очереди гуляли с Егоркой, когда Настя и баба Таня были заняты, и Мишке вручали коляску. Занимались с азартом, поначалу хвастаясь друг перед другом, а потом, втянувшись, стали сплоченнее.

На тренировки посмотреть собирались девчонки, мелкие дошколята, «баушки» — впереди с комментариями сидел дед Аникеев.

— О, Мишка, ты как жисть нашу оживил, вон девки, — он кивал на бабок, — про телевизер и энти, как его….серьялы позабыли!

Лешка, несмотря на то, что поначалу болело всё тело, упорно занимался, пропускал только когда ездил к деду.

В первый свой приезд Лёха дотошно облазил и осмотрел всё, потом, убедившись, что дед не бледнеет и чувствует себя почти нормально, успокоился. Сидел с дедом и рассказывал ему все новости, пока Палыч и Валя бродили по окрестностям.

— Дед, там у Саньки Вершкова теперь отец есть. Он звонил мне, радостный такой. Он скоро не Вершков, а Горшков станет.

Дед встрепенулся:

— Горшков? Как хорошо! Рад за них! Ты что, это же тот Горшков, которого Марь Иванна любит кормить!

— А, тогда клёво, он мужик хороший, хотя и тоже как ты, каменный!

— Я же стал не каменным, и он от Саньки твоего тоже размякнет!

— Дед, чё скажу-то… У Варюшки жених есть!

— Да ладно, это несерьезно!

— У него всё серьезно — это же Тимошка, сибирский медведище, он как Шишкины: сказал — сделал! Меня просил приглядывать за ней, пока он там, в Сибири.

Иван хохотал от души:

— А что, Лёш, с Шишкиными породниться очень даже замечательно! А Варюша что?

— Хихикает и дразнится!

Дед опять сильно смеялся:

— Подрастут, может, и смотреть друг на друга не захотят!

— А дядя Миша нас гоняе-е-ет, но и сказал, что толк из почти всех будет. Тимоху только ругает, что неповоротливый, а Витька из Аксёновки на неделю отстранил, сказал, что бороться надо честно, когда учишься. Одно дело в драке, а со своими надо честно, без недозволенных приемов. Очень, дед, нравится, я, пожалуй, в секцию запишусь, а летом дядь Миша опять поучит, у него такие приемчики — закачаешься. Ванюшка и дядь Коля против него не выстояли.

Рассказал подробно про визит в школу, Игнатьич слушал и радовался, что у его внуков лето получилось «обалденное», выражаясь Лёшкиными словами.

— Жалко, скоро кончится, все разъедутся, но, дед, зимой будем сюда приезжать? Ты обещал!

— Обязательно, Леш, за осень, если не выдастся дождливой, дом перестроим, бригаду я уже нашел подходящую. Как только мы уедем в Москву, они тут же начнут заниматься домом, Егор будет постоянно наезжать, и мы приезжать будем.

— Клёво! Я, дед, точно, по деревне буду очень скучать и по моим всем друзьям! Пробыли с дедом до вечера, расстались успокоенные — и Иван, и Лёшка. У Ивана душа успокоилась, что внуки без него не киснут, а у Лёхи, что дед не лежит, а бодрячком, как сказал Палыч.

Неделя проскочила быстро, в пятницу приехали Вершковы-Горшковы. И тут всех удивил Верный. Очень серьезный и не любящий шум и суету, пёс летом старался отлёживаться где-нибудь в кустах или в недальнем лесочке, появлялся только поесть и утром, по заре. Когда баба Таня выгоняла корову, неизменно появлялся. — Отмечаться приходил! — говорила баба Таня.

Горшковы приехали всей семьей, пока взрослые знакомились и обустраивались, Лёха, взяв Саньку, повел его знакомиться с Шишкиными и Валей.

Санька удивлялся всему — нюхал цветочки, восторженно смотрел на куриц и гусей, корова его просто ошеломила, он замерев смотрел на неё.

— Сань, не бойся!

— Я не боюсь, она хорошая, но какая большая, на картинке-то маленькая!

И тут из кустов вылез Верный, прямиком направившись к Саньке.

— Ой, собачка! Собачка, собачка иди ко мне! — бесстрашно позвал Санька.

Верный неспешно обнюхал его, потом положил свою морду ему на плечо, выдохнул ему в ухо и лизнул изумленную моську. Санька, восторженно завопив, обхватил его за шею, пес же опять лизнул его своим немаленьким языком.

— Чудо какое! — Ахнула баба Таня, — я такого и не видывала!

А Санька с Верным все обнимались, пёс лег, Санька забрался на него и, держась за шею, заливисто смеялся.

Настороженно замершие, уже подошедшие к калитке Горшков и Марина, выдохнули.

Баба Таня, шустро познакомившаяся с ними, изумленно сказала:

— И не припомню такого, он ведь до себя только меня и Валюшку допускает, знать, у вашего ребенка очень чистая и добрая душа! Собак-то не обманешь!

И ходил Верный все два дня, что они были в Каменке, за Санькой хвостиком.

Горшков сразу же сошёлся с мужиками, вечером дружно готовили прикорм для рыбы. Пошли рано утром на рыбаловку, как всегда, новичку повезло, у Горшкова улов был больше всех. Шишкины посмеиваясь, говорили, что им в удовольствие вот так посидеть, утро встретить, солнышко заспанное увидеть, а рыба… она и в магазине рыба.

Ленин же пыхтел:

— Вам, обормотам, не стыдно так вот говорить? В магазине… это ж мочалка замороженная!

Утро на речке и впрямь было замечательное, особенно поражала тишина, она давила отвыкшему Горшкову на уши, река еле еле текла, видимо, тоже ещё не проснувшись, другой берег виделся призрачным из-за тумана, скопившегося на речке и в низинах, ветра не было совсем… Солнце, казалось, зависло у края небосвода и раздумывало, выходить или подождать… И в какой-то миг резко рвануло вверх — побелели редкие облака, проснувшийся ветер резво заиграл листвой, птицы, приветствуя новый день и солнышко, распевали во все горло, сразу стало тепло, и туман начал съеживаться…

— Здорово! — выдохнул Саша.

— А я и говорю, что здорово, — откликнулся Ульянов, — поеду, вон, к своим в Москву, ну, три дня могу, а больше никак, заболеваю. В Каменке-то даже и не на речке рассветы удивительные. А рано утром выйдешь на улицу и замираешь, красотища! Все-таки природа — самый лучший художник, ведь ни одного одинакового рассвета, а сколь я их в деревне-то перевидел, не счесть! А к вечеру мы баньку сладим, у нас перво-наперво баня по выходным!

— И шашлычок под коньячок! — добавил Ванюшка.

— Вот, Ванька, человек подумает, что алкаши одни здеся живут!

— А не надо выводы с порога делать! — тут же парировал Иван.

Горшков засмеялся:

— Да я и не собирался никакие выводы с порога делать. Я пока обалдевший от рассвета…

Явились с рыбой рано, в Козыревском доме ещё все спали, одна Марь Иванна уже смоталась за парным молоком.

Горшков выдул в один присест литр и отдуваясь сказал:

— Пойду досыпать!

Подлез к своей ненаглядной, теплой, разоспавшейся Маришке и, вдохнув ставший за неделю привычным, родной запах, тут же отрубился.

Проспал до одиннадцати, проснувшись, сначала не понял, где он, а потом расплылся в улыбке. В доме никого не было, слышно было, как за окном негромко переговариваются Марь Иванна и теперь уже, тёща.

Выйдя на улицу, вдохнул всей грудью какой-то невозможно чистый воздух и спросил обернувшихся к нему женщин:

— А где остальная семья моя?

— А они пошли в заброшенный сад, их Вовка Ленин повел за сливами и яблоками, будем варенье варить, а в зиму-то свойское варенье о как пойдет, — радостно доложила Марь Иванна.

— А мы тут подсобрали всякие ягоды, что остались на кустах, вот переберем и компотов наделаем, — радостно вступила баба Лена.

— И сынок пошел в сад?

Марь Иванна несерьёзно хихикнула:

— Сынок твой, Саш, не пошел, а поехал на собаке. Все обсмеялися, Верный не спеша вышагивает, а Санька-наездник сияет чище солнышка!

— Саша, тебя покормить, или своих дождешься?

— Я пока на речку сбегаю!

Сбегая с бугра к Малявке, Горшков как в детстве, на бегу снял с себя футболку и, притормозив на минуточку — скинуть штаны — с разбегу, подняв тучи брызг, ухнул в воду. Поплыл по течению, затем лег на спину и долго лежал так, едва шевеля руками — «ленивый тюлень» всплыло откуда-то в голове, неподалеку всплеснула рыба. «Похоже, за бревно приняли», — улыбнулся Горшков. Река делала небольшой изгиб, и с берегов к воде тянулись ветви плакучей ивы, образовав занавески, сквозь которые проглядывали любопытные лучи солнца. Казалось, как в деревенском доме, через шторки пробивается солнечный свет. Весь такой умиротворенный, Горшков нехотя поплыл назад, а взглянув на бугор, прибавил ходу. С бугра поспешно спускались его самые-самые: Санька бежал с воплями, за ним поспешала Марина с кругом и полотенцами на плече, а в отдалении неспешно, как и полагается большой и серьезной собаке, шагал Верный.

Санька, добежав до песка, аж приплясывал в нетерпении:

— Мамочка, давай скорее круг, папа ждёт же!

Едва Марина надела ему круг, он бесстрашно побежал в воду, смешно загребая руками и ногами, рванулся к Саше.

— Тихо, тихо, — поймал его Горшков, — не спеши. Устанешь быстро!

И опять у Саньки и Саши было море восторга, они плавали, брызгались, играли в «баба сеяла горох», — их счастливый смех и вопли Саньки летели над рекой…

Наплававшаяся Марина сидела на берегу, любовалась своими мужиками и наконец-то начала осознавать, что вот оно, её счастье, барахтается и визжит от восторга в сильных и таких надежных руках за короткое время ставшего таким родным и нужным Сашки. Её давней и, как она считала, безответно-безнадежной, любви.

Горшков умудрился за неделю доказать и уверить её, что она желанна и любима. Вспомнив про такие жаркие ночи, Маришка покраснела. Горшков не только брал, наоборот, больше отдавал, раскрываясь перед ней до самого донышка. И уходила из их душ горечь, оседавшая там годами, оба, нахлебавшись, понимали, что им выпал даже не шанс, а шансище, и старались наверстать упущенное.

Горшков, посадив Саньку на шею, выходил из воды, с хитрецой поглядывая на неё:

— Не обо мне ли задумалась?

— Заметно?

— Мне точно!!

Вытирали восторгающегося на всю округу Саньку, потом мокрого папу вытирал сын, полежали на солнышке, с бугра засвистел Лёха:

— Санька! Айда на велике кататься!

Подхватились, пошли к Ульяновым, дед Вовка смеялся:

— Вот, все старые велики пригодились, надо прокат открывать! — нашлись два взрослых, один у Шишкиных, другой у Ульяновых, и поехали Горшковы смотреть окрестности, Лёха был за экскурсовода. Прокатились недалеко, помня о Санькиных ногах, да и пообедать захотелось. Санька, осоловев после еды, быстро задремал, папа отнес его в комнату.

— Дядь Саш, я что хочу сказать-то…

— Да, Лёш, слушаю.

— На следующий год ребятня в школу пойдёт — мои дети и Санька, вы с дедом подумайте, может их в подготовительный какой-то класс отдать? Они чего-нибудь научатся, а в школе я за ними присматривать буду. Там директриса клёвая, попросим чтобы в один класс их записали. Там и Макс будет этот, как его… на ф… вести, по компам.

— Да, Лёш, обязательно решим, я тоже думал про подготовишек, а с твоими детьми, они вон какие шустрые, и наш сынок бойчее станет!

— Дядь Саш, клёво, что у Саньки теперь ты есть, я когда его первый раз увидел, так жалко его было, сейчас он совсем-совсем другой, он такой классный пацан, только мелкий.

Горшков обнял Лёху за плечи:

— А ведь всё началось-то с тебя, ты у нас как сказочная фея. Нет сказочный фей! Смотри: Валя с Палычем поженились, деревня такая шикарная оказалась, друзей море появилось, дед твой улыбаться стал, у меня вон сколько счастья, Лёх, у тебя, может, волшебник есть в родне?

— Скажешь тоже, просто я к Вале подошел зачем-то, а потом все и получилось. А здорово же, дядь Саш, я в Каменку сильно влюбился, тут так клёво! Ладно, мне на тренировку пора!

— Что за тренировка в деревне?

— Пошли, сам посмотришь!

Поцеловав спящего Саньку и оставив его под присмотром бабы Лены, пошли с Маришкой на поляну и не пожалели.

Во-первых, мальчишки… они действительно старались и рвались выполнять всё как следует, во-вторых, зрители…

Горшков откровенно любовался ими, ухмыляясь на их замечания и реплики.

Особенно ему понравился боевой такой, ехидненький, старенький, но бодрый дедок, который комментировал всё происходящее смешными словечками:

— Так имя!.. Жги, Леха!.. Энтот финт у тебя, Матюха, не пройдёть!.. Мишук, чёй-ито у тебя Тимоха расслабился! Родственник али как, послаблениев не давай!!

— От, — он обернулся к Горшкову, — уедуть по-осени все, скукота зачнется, опять девки, — он кивнул на любопытных старушек, — чаи гонять и серьялы смотреть зачнут, жизня как болото до весны будеть. Эх, доскрипееть бы до её!!

— Ты, Васька, какой год стонешь, про вёсны-те? — отбрила его «девка», — а сам уже девятый десяток разменял.

— А потому-што шевелюся, а не сижу колодою!

Баба Таня шумнула Горшковым:

— Идите-ка сюда. Саша, ты мясо нам прокрути, а мы с Маришкою тесто заведем, Мишук с Валюшкой давно просят чебуреков. Ванюшка с Колькой там шашлыки маринуют, ребятня с Лениным баньку ладят, Калинины за пивом поехали, все при делах.

Дед Вася, как нюхом учуял, после прогляда тренировки, приплелся вместе с Мишкой, давая тому ценные советы. — А то он без твоих советов не знает чё делать, истинный ты репей, Васька!

— Дык скучно мне, ты, вон, за меня не пошла, внуки, сама знаешь, повыросли, им теперь неинтересно здеся, — поникнув, ответил дед.

— Ну, сколь девок, холостёжи в деревне, давно б оженился!

— Я может, Танька, первее Никифора тебя углядел, да вот не было у меня мотоциклета, да!

— И ты столь годов молчал? Да я может и не стала на Никифора смотреть, ты ж орел был, один чуб чего стоил!.

— Дед поскреб лысину:

— А и не поверишь, что чуб был!

— Это от чужих подушек, дед, лысина-то появилась! — шумнул Колька.

— Анчутка ты как есть, Коль, я ить наивернейший был своей Марфе!

— Ну да, ну да, а Нюшка Симонова? Чёй-то её Иван с тобой одно лицо? — Язва ты, Танька, Так и норовишь укусить!

Горшков, прокручивая мясо, улыбался:

— Забавные какие тут жители!

— Это ты, милок, на Танькином дне не был, вот уж отрывалися когда! Тань, чебуреки что-ли ладишь?

— Да оставайся, оставайся, ты смолоду прилипчивый был.

— Это потому што уж больно хороша твоя стряпня. У меня самогоновка имеется, принесть?

— Ну тебя, дед, с твоей самогоновкой, оставь на зиму себе для сугреву, а мы вон, пивка. — Ответил Ванюшка.

— Ну, я для обчества, а с пива будешь сикать криво.

— Вась, — вкрадчиво сказала баба Таня, — ведь налажу сейчас, полетишь мотыльком.

— Всё, молчу! Пойду до Ленина, может чё подсобить надо?

Вскоре из-за забора донёсся вопль Томки:

— Дед, прибью!

Баб Таня вздохнула:

— Вот ведь, остался Васька неприкаянным, ни сынок, ни дочка не навещают старика. Он ещё молодец, не унывает, сам себя обихаживает, да вот по деревне «девок» достает, а мы его жалеем, хоть и ругаемся. Оно к лучшему, когда детей много, кто-нибудь да заскакивает, а Ваське, вишь, не повезло.

Пришел Санька с бабой Леной, его отправили к Лёхе на подхват, он с усердием собирал мелкие щепки, что наготовил Мишук для следующих растопок бани.

Мужики разожгли мангал, Калинины привезли пиво, «женчины», как назвал их дед Вася, занялись чебуреками, все были при деле, как всегда было шумно, весело…

Горшков издали поглядывал на свою Маришку и тихо млел — шумная, гомонящая компания приняла её без пригляду, она раскраснелась, шутила и смеялась, и Саша не раз уже порадовался, что приехали в Каменку.

— Оживает наша Маришка! — потихоньку сказала баба Лена, — мы как из подвала темного на яркий свет вырвались, а уж Санька… глянь, опять с псом обнимается! Вот увидишь, будет хитренько намекать про собачку. Он у нас никогда не просит типа «хочу, дай», а печально так вздыхает и говорит: «Хотелось бы!»

— Да я тоже так подумал, или кота, или пса надо, похоже, заводить!

Из бани выскочил Вовка Ленин:

— Ну, мужики, кто самый храбрый до парку?

Шишкины переглянулись, ухмыльнулись и, хитро глянув на Горшкова, Ванюшка сказал:

— Вот, вчетвером и пойдем, покажем гостю столичному, как надо париться…

Вот это была баня… Саша думал, что не выживет! Горячий воздух обжигал, он сел на пол, а три Шишкина все поддавали пару, добавляли в воду какие-то настои трав. Из-за пара стало не видно полка, а брательники ухали, хлестали друг друга вениками, а потом взялись за Горшкова… Он успел десять раз помереть и родился только тогда, когда Мишук окатил его холодной водой.

— Молодец, прошел Шишкинское испытание!

На подгибающихся ногах он выполз в предбанник, сел на лавку и перевёл дух:

— Вот это да! Бывал я в банях-саунах, но такого… думал, окочурюсь здесь!

— Мы по-батиному всегда паримся, он знал толк в бане и нас научил, не помню когда кто из нас болел, простудой-то. — Колька, сидевший на другой лавке задумчиво поднял глаза к потолку. — Не, точно не болели, даже когда в прорубь провалились, Федяка нас тут исхлестал всех, а даже не чихнули! Баня она, брат, незаменимая вещь. Ванюха, вон, почти каждый выходной приезжает на баньку-то.

Отдышавшись, на слабых ногах Саша вышел на крыльцо и вдохнул такой сладкий, прохладный к вечеру, воздух!

— Ну как? — поинтересовался Палыч.

— Еле живой, но ощущаю себя пушинкой!

— Папа, ты чего такой красный стал?

— Это я, Сань, напарился так.

— И я пойду париться?

— Попозже, сынок.

Марина, смеясь, подала Горшкову ещё одно полотенце:

— Укатали тебя Шишкины?

— Скорее ухлестали, но я в восторге, это не баня, а сказка!

Вывалившиеся из бани Шишкины пошли как ни чем не бывало готовить шашлыки, по двору плыл запах жареных чебуреков. Под яблоней накрывали стол, в баню пошла вторая партия мужиков, Палыч с дедом Вовкой и мелкие — Лёха, Матюха и Тимошка.

Лешка с Палычем намылись-напарились быстро, а вот остальные подзадержались. Женщины же сильно не задерживались и к готовым шашлыкам все раскрасневшиеся и распаренные уселись за стол.

— Ну, с легким паром всех!

Дед Вася все-таки притащил свою самогоновку, настоянную на почках смородины, мужики, попробовав понемножку, похвалили, дед расцвел:

— А я и говорю. Своя-то завсегда лучшее, чем из кооперации. Ох, Танька, чебуреки у тебя славныя, шашлыки-то не по зубам.

— Мы тебе один большой слепили, возьмешь домой.

Эт-то да! На неделю хватит!

Долго сидели, как-то незаметно стемнело, по двору тускловато засветили фонарики на солнечных батарейках, стало прохладнее, отправили детей спать с Марь Иванной и бабой Леной, а сами, неспеша потягивая пиво, расслабленно сидели, лениво перебрасывались словами.

Баба Таня притащила разные кофты и ветровки:

— Накиньте, после бани-то, прохладно становится уже. Володя, ты нас побалуешь?

Палыч кивнул, взял гитару и заиграл Визборовскую: «Милая моя, солнышко лесное», Горшков обняв свою Маришку поддержал его. Голос у него оказался приятный, все притихли, слушая Калину и Сашу. Помолчали после песни, а потом долго сидели, слушая и подпевая мужикам… Гитарные переборы, негромко поющие женские и мужские голоса в притихшей к ночи деревне были слышны по всей Цветочной улице.

— Жаль, — вздохнул Колька, — в понедельник уезжать, тут у мамки расслабон полнейший, прямо как в детство попадаешь, а дома, блин, опять проблемы, работа… и чё мы так быстро вырастаем?

— Да вон уже рябина краснеет, листья желтые появляются… и мне скоро уезжать, — протянул Мишук.

— Один я не грущу — как самый младшенький так близко к мамане и остался, да и я без своей Каменки болею, всё немило, — в кои веки серьёзно сказал Ванюшка.

— Да, хорошо, когда мамка есть, всегда есть к кому приехать и ощутить свою нужность и любовь, — задумчиво протянул Горшков, — вам, мужики, позавидуешь, ваша баба Таня-такая славная!

— Плохих не держим! — тут же откликнулся Ванюшка.

Застучали по листьям капли тихо подкравшегося ночного дождя, начали прощаться.

— Если за ночь дождь не разойдется, то утречком можно в лес за Аксёновкой сгонять за грибами, городские все на жарёху подсели, только подавай, с утра тогда приду за тобой Саш. А мелкие пусть, вон, до посадки прогуляются, недалеко и сыну твоему понравится. Он мальчишка любопытный до всего, а Варя с Верой такие знатные грибники стали, без грибов ни одного дня не приходят, хоть пяток да несут.

Добежали под дождиком до Козыревского дома, их встретило сонное царство, даже бабули спали. Постояли, полюбовались на разметавшегося, спящего со счастливой улыбкой Саньку, прикрыли одеялами девчушек, Марина ласково погладила нахмуренный во сне Лёшкин лоб:

— Спи, мужичок, спи, наш талисман, пусть тебе светлые сны снятся!

— Дед! — Лёха перевернулся на бок и засопел успокоенный.

На цыпочках прошли в другую комнату:

— Саша, как же нелепо, ребенку всего девять, а он вместо «мама» во сне говорит «Дед» и успокаивается, жутко представить!

Ей, как никому другому, было непонятно, как можно не любить нормального, умненького, здорового ребенка.

— Знаешь, — задумчиво сказал Горшков, — я ведь ни разу не слышал, чтобы он мать вспоминал, Иван как-то обмолвился, что она его с рождения не любила. Бабушка, жена Ивана, у него была за мать.

Марина ошарашенно смотрела на него:

— Неужели такого славного можно не любить? Он же чудо-ребенок, такие дети — редкость. Я за день посмотрела как он о сестричках заботится, Саньке внимание уделил, с ребятишками-друзьями успевает пообщаться, Вале что-то принести — унести, тренировка ещё, да такой сын — это же как Божий подарок! Какой же надо быть стервой!!

— Иван-то после гибели сына и жены весь закаменел, а Лешка своих трёхлетних сестричек опекал, я давно с ним не как с ребенком, а как с мужиком общаюсь, да и трудно представить Лёшку и сосюканье. Мужик вырастет, как скала надежный!

За открытым окошком шумел неспешный, убаюкивающий дождь, и спалось под него, да после бани — необыкновенно сладко.

10

Проснулся Горшков от недалёкого кукареканья, полежал, послушал, как где-то рядом надрывается петух, ему в ответ донеслось ответное, с дальнего конца деревни кукареканье, и ближний с новой силой опять завопил.

Встав, Саша выглянул в окно — на соседском заборе стоял чудной красоты петушина: черно-рыже-золотой, с красивым гребнем, черные перья отливали на солнце изумрудно-зеленым и Горшков залюбовался им.

Во дворе появился дед Ленин:

— Здорово, Саш! Ну что идем в лес?

— Да, ща умоюсь. Какой красивый петух, прям павлин.

— Этот? Да, он самый красивый и самый горластый в деревне, а ещё ревнивец, к своим курочкам близко никого не подпускает.

Умывшись, быстро перекусив(Марь Иванна уже приготовила сырники из домашнего творога), одевшись в какие-то пятнистые штаны, рубаху и подошедшие по размеру сапоги, пошёл на улицу. Вовка хохотнул:

— О, совсем деревенский мужик стал теперь, поехали!

Дождь немного прибил пыль, по бодрящему с утра воздуху, под пенье птиц поехали на великах в строну виднеющегося вдали леса. Сначала ехали острожно по мокрой тропинке, а за Аксёновкой стало сухо — дождь сюда не добежал — поехали побыстрее. Пустынная дорога, солнце, заливающее всё вокруг, приближающийся лес — Хорошо!

Знающий грибные места Ленин довольно быстро набрал корзинку, Горшков же с непривычки сначала проходил мимо, а потом приноровился и азартно стал искать грибы, попадались подосиновики, подберезовики, свинари, а когда набрел на белых, то сначала замер в восторге, такие крепенькие, ладненькие грибы…

— Ух ты! Какая красота!

— А-а-а-а, проняло? — откликнулся Ульянов, — вот так и становятся фанатами-грибниками.

И Саша пропал. Перед каждым белым он вначале стоял любовался, а только потом срезал его. Остановился только тогда, когда уже даже сверху в корзину ничего нельзя было положить.

— Это ты ещё на опёнки не попадал, вот, в сентябре пойдут осенние, вот тогда точно из леса тащить тебя придется на веревке. С одного сухого дерева, бывалоча, две корзины нарезаешь, глазами-то все бы собрал, а рук не хватает нести их.

— Обязательно приеду на опята, это ж такой кайф!

— Во, и я о том же, это как с женщиной, не оторвешься.

Назад ехали не спеша, Горшков любовался окрестными видами, и входила в его душу такая благость, и улыбка не сходила с лица. А возле калитки его ждали недавно проснувшиеся жена и сын. Санька сразу же полез в корзину:

— Уйяя, какие красивые грибочки! — он аккуратно брал гриб, рассматривал со всех сторон, спрашивал, как его зовут, клал назад и осматривал следующий.

— Вот и возьмете в Москву грибы-то, я их вам переберу, белые все заморозите, а из остальных жарёху нажарю. Лешка молока принес, вот и будет у вас объеденье. — Марь Иванна привычно начала перебирать грибы. Сестрички, Аришка, мальчишки, взяв Саньку, дружной толпой пошли в недальнюю посадку, тоже поискать грибов. Эту посадку в деревне давно звали «детской», взрослые за грибами ездили в лес, а здесь было раздолье для мелких, недалеко, да и приучались быстро находить грибы. Вот и сейчас, пришедшие через час мелкие грибники шумно и весело обсуждали результаты «тихой охоты».

— Дядь Саш, из Саньки такой толковый грибник выйдет, смотри он сколько грибов нашел!

У сына от восторга не находилось слов:

— Папа, я сам… сам нашел!!

— Ты, Санек, молодец, глазастый, — прогудел баушкин правнук, — я-то мимо прошел, а он, дядь Саш, в травище углядел, смотри, какой гриб, прямо царь!

Белый действительно выглядел внушительно. Маришка расцеловала всех грибников:

— Спасибо вам, ребятки!

Позвонил Козырев, интересуясь, как отдыхается.

— Слушай, Иван, я даже не знаю, как всё выразить, я ж толком никогда не был в деревне… А сейчас… не подберу слов… с утра был в лесу, белых набрал! Я сам, не на рынке покупал, а сам их собирал! Сказать что я в восторге, ничего не сказать: О-бал-ден-но! Теперь я и Лёшку, и тебя понимаю, почему вы все лето из деревни не вылазите, чистый кайф!! Санька мой, представь, тоже в посадке грибы нашел, а уж баня… меня вчера Шишкины чуть не уморили… Короче, Игнатьич, я мужик недоверчивый, но эта ваша Каменка… это нечто!! Спасибо, Иван, особенно за твоего Лёшку!

Дед горделиво сказал:

— Да, внук у меня сокровище сокровищное! Я к концу недели приезжаю, надо мужика в школу собрать, а так неохота из деревни уезжать. Только и надежда на сухую осень, дом бы перестроить, чтоб к весне уже полностью отделать, моих-то теперь не загонишь на Кипр, им тут привольнее.

— Иван, а ты меня на пару недель на Кипре пустишь пожить, Саньке море-то очень нужно, хочу своих свозить. В отель не хочу, надо бы по-домашнему, планировал домик снять где-нить…

— Нет проблем! Я, может, с вами своих девиц с Ивановной пошлю, пусть лето продлят. А мы с Лёхой учиться будем. Волнуюсь немного за него, как-то в школе пойдет?

— И ты ещё сомневаешься? Он у тебя, я посмотрел, в большом авторитете у деревенских, опять же, майор Шишкин их хорошо поднатаскал, я ж в свое время долго занимался борьбой, кой чего понимаю.

— Уважил, Сергеич, уважил, распирает гордость за Лёшку!

К вечеру под охи и вздохи начали собираться домой — всем очень не хотелось уезжать, Санька кис из-за расставания с ребятками, а особенно из-за Верного. Удивил всех просьбой:

— Папа, а давай мы возьмем такого щеночка себе, чтобы у него папа был Верный, ведь сынок такой же суперский будет?

— Надо у бабы Тани спросить про щенков, есть ли такие?

Санька тут же срулил к Шишкиным:

— Санька, ты недолго, нам ещё ехать!

Вернулся успокоенный:

— Баба Таня сказала, что щеночки бывают, надо будет присмотреть от какой мамы-собачки, чтобы умная была как Верный!

Нагрузились компотами, яблоками, сливами, грибами. Баба Таня принесла три литра молока Зорькиного.

— У вас такого нету. Санька, чтоб ел как следоват!! Иначе в деревню не приезжай, ты мужик или как? Вон, как Тимошка надо стать!

Расцеловалась со всеми, перекрестила на дорожку и замерла, увидев, как Санька обнимает Верного изо всех своих силёнок и приговаривает:

— Ты не думай, я к тебе обязательно приеду, ты самая лучшая собачка! Я тебя очень люблю!

А её самодостаточный и неласковый пёс стоически выдерживает эти обнимашки и шумно сопит ребенку в ухо. Когда машина отъехала, Верный как-то по-стариковски вздохнул, потом опустив морду, поплелся за бабой Таней.

— Ну чего ты, не скучай, он приедет ещё! — утешала его Макаровна. — Вот, Валь, никогда за ним такого не замечала, глянь, как Санька ему в душу запал. Это ж детишков летом много бывает, а он, глянь, одного только и выделил из всех.

— Да мальчишка-то какой славный. Искренний, журчит как, вон, родничок наш. Володя так рад, уж больно тяжелая жизнь у них была!

— Смотри, Лёха с тобой познакомился, и как камни с горы покатилися, все лето новые люди приезжают, а и хороши, одна Феля чего стоит, я все её частушку пою, втихую: «Ох, юбка моя, юбка тюлевая, по морозу босиком зап… риваю.» Мишук услышал, весь день гоготал, глядючи на меня. А я што? Частушка она и есть частушка.

Валя засмеялась:

— Ох, баба Таня, сама хулиганка, а на деда Аникеева ругаешься. Да, народ в это лето у нас замечательный собрался. Больше всего я рада за Лёшку с детьми, он за лето совсем другой стал, и подрос и тощего цыплака не напоминает, да и Санька с мамой такого замечательного папу заимели. Лёха немного переживает за школу, как-то его в классе примут?

— О, нашел об чём печалиться! Вот увидишь, Валюш, будет он в том классе верховодить, а и подерётся если пару разов. Тоже в пользу, Мишук-то кой чему подучил!

Получалась у Козыревых последняя неделя в деревне какая-то окрашенная грустью, никто не хотел уезжать, но дед по телефону объяснил девчушкам, что надо дом перестроить, пока нет дождей, и Лёшку в школу собрать! А их с Марь Иванной и Горшковыми отправит в Бахчели на Кипр, где они покупаются в море и все покажут Саньке. Девчушки воспряли, Лёшка с ребятней проводили Тимошку, сибиряк уезжал в печали:

— Вот, баушка, зачем ты так далеко от баб Тани уехала? Я б как Аришка тут все время был! Но ты не скучай, баушка старшенькая, я на следующее лето всех достану, привезут меня к тебе! — облапив её, клятвенно обещал Тимошка.

Валя же склонялась к тому, что надо зиму жить в Москве. Все-таки тридцать шесть, не двадцать, как-то беременность пройдёт, да и Палычу ездить каждый день в деревню осенью и зимой тоже сложно, погода-то непредсказуемая стала.

Баб Таня поддержала такое решение:

— Правильно, а меня навестить всегда приедете, да и Козыревский дом надо приглядывать, работнички-то сейчас всякие бывают. А и Лёха будет по выходным с Иваном приезжать, так что не печалься за меня, родишь, тогда в деревню и переберетесь на лето, а к осени и ребятёнок подрастет.

— Придется с квартирантами решать вопрос, у Володи двушка в Бирюлево, добираться дольше, да и с малышом в бабулиной квартире попросторнее будет… — задумчиво сказала Валюшка.

— Так ты им и предложи такой вариант, всяко подешевле выйдет для них — в Бирюлеве платить-то меньше!

— Поговорю, если согласятся.

— А у тебя и Клара рядышком, все приглядит за дитём если что. Когда в Израиль-то соберетесь? — После Лёхиного дня рожденья! А ты не хочешь с нами слетать? Зорьку, вон, на Томку оставишь, дней на десять, подумай, Сара обрадуется. Она там уже договорилась, через дядю Колобка, — Валя засмеялась, — он такой забавный, меня обследуют на предмет здоровья малыша в ранней стадии беременности. А там Мёртвое море, вы с Володей свои ножки после его воды не узнаете.

— Ох, заинтриговала ты меня… подумаю!

— Мам, чего думать, надо собираться и лететь пока зовут, — из-за спины бабы Тани вышел Мишук, — там вода, говорят, маслянистая, захочешь — не утонешь, попу из воды выталкивает. Я настаиваю, тебе ещё пятнадцать лет надо жить, вон Егорушку до ума довести, я-то Анчутка тот ещё — без твоих мудрых советов, как ты скажешь, «с путя собьюсь»! Валь, звони Саре пусть приглашение и на нашу Макаровну делает, а Зорька и Верный на хозяйстве останутся. Когда у Лёшки день рождения?

— Двенадцатого сентября, как раз суббота, он в деревне праздновать будет.

— Успею, я знаю что ему в подарок пришлю!

Баба Таня поехала на своей чудо-машине до магазина, все местные бабки ей завидовали:

— Это не лисапед, ногами педали крутить не надоть, ай, Танька, завсегда модница была!

Танька только посмеивалась и нередко подвозила кого-нибудь из старушек — так и ездили по деревне на скутере: впереди за рулем баба Таня, а сзади, стоя и держась за плечи, кто-нибудь из подруг.

Бабка Анна ещё и покрикивала, когда ехала — в деревне смеялись:

— Возраст великий, а дурь всё-та же.

— За день бабе Тане прозвонились все Шишкины, единогласно решившие, что ей надо съездить в Израиль!

— Мишук, ты зачем всех обзвонил, я ж сказала — подумаю!

— А то мы не знаем, как ты думаешь! Так и останешься на своей Цветочной!

— Ладно, сдаюся, звони, Валь, Саре!

— Уже!

— От какие все шустрые!

К вечеру позвонила Сара, приглашения сделают на начало октября, велела не переживать — все получится!

Марь Иванна страдала:

— Все припасы на зиму в московскую квартиру перевезти невозможно — в кладовке не хватит места! А здесь ремонт затеется, побьют всё!!

Валя посмеялась над такой бедой:

— У меня подвалище, перенесем все банки и проблемы нет.

Вот и загружали багажник машины Палыча три раза, «всклянь» он перевёз и долго смеялся:

— Тут года на три будет припасов-то!

— А ничё, съедим — у Ивана гости наворачиваются, опять же Горшков семью заимел, Толика неприкаянного подкормим…

Осень чувствовалась уже во всём: утром воздух был такой прохладно-бодрящий, по ветру летали невидимые паутинки, рябина покраснела, дозревали осенние сорта яблок, краснела в низинке у речки, так любимая Шишкиными калина, вода в Малявке становилась прохладной, заметно убавился день, в зелени дальнего леса появился желтый цвет…

Наконец-то приехал дед, девчушки весь день, позабыв про все и всех, не отлипали от него — очень соскучились, Лёха же, как взрослый, посматривал на них снисходительно:

— Малышня, что с них взять?

— Утром на следующий день дед с внуком поехали в Москву — обойти последних врачей. Лёшка всю дорогу бурчал, никак не хотелось ему после такого богатого лета обратно в город. Врачей обошли быстро, поехали в школу, отдали врачебную бумагу.

В школе стало заметно больше народу, и директриса познакомила Лёшку с учительницей.

— Вот, Леша, твоя учительница — Галина Васильевна. Знакомьтесь, а мы пока с Иваном Игнатьевичем пообщаемся!

Галина Васильевна, по возрасту как его Валя, как-то хитренько посмотрела на него:

— Ну что, Алексей Козырев, будем дружить или как?

Лёшка внимательно посмотрел на неё:

— Думаю, будем!

— Она улыбнулась:

— Какой ты серьёзный?

— Я — всякий!

— Ты рисовать, часом, не умеешь?

— Не, вот Санька Горшков к вам через год придет в первый класс, тот да, рисует здорово.

Галина Васильевна как-то ловко повела разговор и через десять минут они разговаривали как давние знакомые. Вышел дед, познакомился с «класснухой», высказал надежду, что внук будет нормально и учиться, и вести себя. Они собрались уходить, когда на весь коридор заорал вывернувшийся из-за угла Макс:

— Козыревы! А ну, стойте!

— Максим! — одернула его директриса, выглянувшая на крик из кабинета, — когда ты повзрослеешь?

— Ой, нескоро, Капитолин Пална! Меня не переделаешь! Извините, конечно! — он обаятельно улыбнулся, директриса вздохнула:

— Такая умная голова и такому дурному хозяину досталась!

— Вот, и я про то же! Игнатьич, вы ща далеко?

— В деревню, мы там до понедельника, потом уже приедем.

— Э-э-э, меня с собой возьмите, я давно в вашу тьмутаракань хотел забраться.

— Поехали, прямо сейчас.

— Ща, бате отзвонюсь, он прямо как маленький стал, везде меня пасёт! Бать, я с Козыревыми на пару дней в их деревню рвану, не волнуйся! Не, не вру! Не! Игнатьич, скажи ему сам!

Иван подтвердил, что Макс с ними поедет.

Макс выдохнул:

— Чёт мой папаня сдавать стал, мотор барахлит, вот я и докладываюсь ему ежедневно, как в детском садике. А что сделаешь, жаль старикана, волноваться совсем нельзя.

— Макс, твоему старикану ещё и шестидесяти нет, какой же он старикан?

— Э-э-э, Игнатьич, я любя его так зову, если честно, сильно гоняю за его сердце, батя ж у меня самый что ни на есть… Короче, берегу как могу, вот даже тусовки забросил, на деревню, вишь, меняю.

Козырев покачал головой:

— Балабол ты, Макс.

— А не всем серьёзными быть!

Всю дорогу Макс с Лехой болтали обо всём, несмотря на свои двадцать пять, умел Ситников найти общий язык с мелюзгой, а с Лехой у них давно была дружба-фройндшафт, по выражению Макса.

В Каменке он мгновенно перезнакомился со всеми, тут же скинул свой навороченный прикид, оделся в старые шорты и футболку, выданные ему бабой Таней.

— От кого надо было крапивою-то гонять в детстве! — резюмировала она.

Макс хохотнул:

— Поздно! Что выросло — то выросло!

— Ай, и не переживай, заслужишь и достанется.

— Верю! Вы, мадам, можете!

Лёшка побежал на поле где уже вовсю занимались пацаны, любопытный Макс пошел следом, посмотрел, отпуская конкретные замечания, а в конце тренировки не выдержал:

— Миш, сто лет не занимался, давай разомнемся!

— Что у тебя?

— Восточные единоборства!

— Давай!

Оказалось, что у Макса при всей его кажущейся худобе весьма натренированное тело, как они боролись с Мишуком… все смотрели затаив дыхание, встретились два равных мастера, на ребячий одобрительный гул подтянулись Иван с Палычем, удивились, что их тусовщик, оказывается, очень даже неплохой борец.

Закончив такую интересную тренировку, Мишук с уважением подал Максу руку:

— Некоторые приемы покажешь мне, незнакомые, где так научился?

— Да, в Лондоне, чтобы от скуки не помереть, записался в клуб, вот, там и подучился.

— Красава!

— Ты тоже, служивый, силен!

— Ну Макс, ты даешь! — восхитился Калинин.

— Я ваще кладезь талантов, неоцененный, правда…

Козырев только усмехнулся:

— Сколько я тебя помню, хоть раз бы не нашёлся что ответить…

Большой ребёнок же с гиканьем и свистом понесся к речке, плавал долго, дурачась и истошно вопя, вылез с мурашками на коже, но довольный… донельзя.

— Лех, завидую, у тебя ещё столько детства впереди, а у меня поезд уходит!

У Шишкиных Макс дотошно лез везде, выспрашивал и интересовался всем, баба Таня в конце-концов не выдержала и замахнулась на него полотенцем:

— Уйди с глаз моих! Мои семеро меня так не утомляли!

— Ну и пожалуйста, пойду по деревне пройдусь, может получится чё замутить!

— Ива-а-ан, — простонала баба Таня, — где ты его взял? Это ж невозможный человек!

— Но обаятельный! — загоготал Макс. — Всё, не буду больше, чесслово! Ты, бабуль, мою проверку выдержала, люблю я так на прочность проверять людей.

— Ах ты, аспид!

— Пойду я, к Козырям схожу или, вон, до Палыча, — он почесал макушку, — его, правда, моя дурь давно не впечатляет, привык. Слышь, бабуль, а танцульки у вас тут бывают?

— А не боишься, что нюх начистют за девок-от?

— Ежи голых поп не боятся!

— Танцы в пятницу-субботу, а сегодня среда.

— Опять облом! А может где-нить вечерами на посиделки собираются? — Проснись, нас обокрали! — ответила баб Таня, — Посиделки-то в моей юности уже закончились.

— Да? Вот незадача! — почесал макушку Макс, — и чё мне делать?

— Эвон иди яблоки посрывай, да не тряси, которые на зиму в лёжку, их по одному срывать надо. Я-то росту не имею, а ты как раз оглобля, достанешь.

Макс чмокнул её в щёку:

— Эх, славная ты бабуля, я с тобой знаться буду! Давай тару и показывай фронт работ!

И вскоре, фальшивя и горланя на всю улицу «Сердце, тебе не хочется покоя!» снимал яблоки. Приехавший с работы Ленин не выдержал, пришел и слёзно попросил заткнуться, его кот по весне и то душевней поёт.

— Ну вот, — нисколько не обидевшись, сказал Макс, — никто не оценит мою тонкую натуру.

Набрал полные три ящика яблок, до остальных уже не дотягивался, притащил их бабе Тане и пошел потрепаться за жизнь к Калине.

Пока трепался, сожрал две тарелки борща, большой кусь мяса с картошкой, штук восемь пирожков с литровой кружкой молока, и наконец отвалился от стола.

— Макс, ты троглодит, тебя не прокормишь, — с шутливым ужасом глядя на него, засмеялась Валя, — тебе только на поварихе жениться надо.

— Чё это вдруг? Нее, это я здоровую деревенскую пищу сто лет не ел, а так, не, я скромненько кушаю!! — А ваще, Калина, я тебе говорил уже, что у тебя жена красава, но ща… эх, Валь, отбил бы у кого другого, точно, за один борщ на руках носить бы стал.

— Макс, у меня есть братик младший Лёшка и сестрички его, давай я тебя в старшие братики возьму?

— Чё, всерьёз? Я согласный!! УУУ, какая у меня сестричка появилась!!! — Он подумал, — э-э-э, я тогда совсем из многодетной семьи: ты, Козырята, там, может, бабулька Шишкина внучком возьмет, на полставки? Палыч, а жисть-то налаживается! А если совсем всерьёз — хорошо у вас, тепло, иногда буду наезжать, можно?

— Конечно, дядя Макс, — ответил Палыч.

— Максимушко, подь-ка сюда! — позвала баба Таня.

— О, Максимушкой меня никто ещё не звал! Иду, бабуль!

Баба Таня заставила его опустить в подвал ящики с уже уложенными в солому яблоками, потом разжечь самовар, потом помочь ей накрыть стол под яблоней… Макс дурачился, но с удовольствием выполнял все её команды.

— Ай! Блин! Бабуль, у тебя даже яблоки в воспитательных целях падают, — он почесал макушку, — ведь какая меткость, прямо мне на бошку.

Пришли с прогулки Мишук с семьей, подтянулись Ульяновы, Козыревы, добавили разносолов на стол, баба Таня принесла графин с калиновкой:

— Валюшка, Вовка, айдате, — позвала Калининых.

— О, бабуль, это чё в графинчике-то?

— Эликсир жизни! — важно сказал Ленин.

Максу налили в маленький лафитничек — попробовал:

— Слышь, я такого не пивал! — обратился он к Палычу.

— В ваших Лондонах такого не найти, это Татьяны Макаровны разработка!

— Бабуль, хочу такую же себе, водку привезу, сделаешь?

— Окромя водки, милок, надо ещё калину собрать.

— О, фигня вопрос. Когда, завтра?

— Нет, в конце сентября ягода будет самая хорошая для калиновки.

— Ты свистни, тебя не заставлю я ждать, — процитировал Макс.

— Вот и ладно, а то мне по кустам-то лазить… как ты скажешь-то, Лёш?

— Стрёмно, баба Таня!

— Во, именно так!

Мишук утащил Макса в дом, что-то пояснить в компе, и Макс преобразился — куда делся дурашливый парень! Видно было, как он деловито и серьёзно что-то объясняет Мишуку, а сбоку сидят, внимательно слушая, Лешка с Матюхой…

Начали расходиться, уговорившись назавтра пойти-поехать в церковь на венчание Михаила с Анастасией. Егорушку крестить решили попозже, в силу совсем малого возраста, да и у Мишука друг должен быть крёстным, давно уговор такой имелся.

Баба Таня наладилась мыть посуду, Макс аккуратно переставил её к столу:

— Сиди уж, бабуля, отдыхай! — Он ловко намывал посуду, болтая о том о сём…

— Я думала, ты совсем никудышный, а ты глянь…

— Бабуль, пять лет в общаге много чему научат, я мальчиш самостоятельный, периодами… Давай-ка лучше чайку организуй, посидим ладком…

Баба Таня заварила чай — Иван Козырев подарил, с самого Цейлону привезенный, и они долго сидели на кухне, вели беседы.

Макс рассказывал про Англию:

— Не, там классно, но знаешь, не по мне, я люблю подурачиться, пошухарить, а они… ну, как рыбы перемороженные. Вот, смотри: я к вам по нахалке приехал. А уже за своего к вечеру стал, а там… да ну их! Моя широкая русская душа там страдала. Я как-то брякнул в разговоре, что пролетаю, как фанера над Парижем… замучился объяснять, почему фанера, как она может летать? Все наши присказки, поговорки там конкретно не понимают, и гулять они так не умеют, кароч, мне там простору не хватало. Ты не думай, у меня и работа есть стоящая, это я недельку отгулов взял, ну тусуюсь иногда, а так мне вот с Лёхой интереснее, чем на всех этих… Вот сводная, Евка, та да… «Бомонд», — передразнил он неведомую Евку томным голоском.

— Сводная по кому?

— Да по бате, у него мадама так вроде неплохая — за ним смотрит, боится, не дай Бог, чего с батей — от меня зависеть придется, я ж сын-наследник… А у нас как-то не пошло с первых дней, она ко мне равнодушна. А я тем более.

— А мать твоя?

— Ох, бабуль, вопросы у тебя… Женщина, которая меня родила, где-то в Европах обитается…

— Вот почему ты дуришь-то! — баба Таня погладила рукой его по голове, — сколь тебе годов-то было тогда?

— Почти восемь… я на батю обиды не имею, он тогда зашивался между мной и работой. Да и сердце сбои стало давать, вот она и подвернулась, мадама-то, быстро Евку родила, Эванжелину, блин, а мне как бы не хватило места… я сначала от обиды дурачился. А потом привык… да так и лучше, придуркам по жизни легче.

— И что эта мадама сейчас?

— Бесится, но виду не показывает, батино слово крепкое, он давно сказал и сделал, что все мне, а они от меня зависеть станут… Честно, мне это всё до лампочки, но у него мотор стал сильно барахлить, я за него сильно гоняю. Вот и согласился на эту бодягу. Какая ты, бабуль, ушлая! Я сто лет никому про всю эту хрень не говорил, Козырь только да пара батиных старых друганов и знают, что мамашка нас оставила тогда без копья. Всё! Давай лучше про тебя поговорим, не хочу муть эту…

— Максимушко, у меня девятнадцать внучков-то, мы Шишкины, люди прямые, душа нараспашку, давай уже будешь двадцатым, пока я жива!

— Чё, ты серьезно? — вылупил глаза Макс. — Ты так шутишь?

Она приобняла его:

— Сколь тебе уже таким неприкаянным быть-то, а при нас, глядишь, и душеньке твоей теплее станет, и девку настоящую в жены тебе найдем. Вон, как Валюшку.

— Валюшку? Я б на ней хоть щас, отбил бы, да Палыча обижать…

— А дури в тебе…

— Да, знаю, много, но бабуль… дай я тебя поцелую!! Юху-ху!! У Макса бабуля теперь есть и, как ты скажешь, много сродственников!! А они тебя не..?

— Не… — она засмеялась, — сам увидишь, ты как рыба в воде у них будешь.

— Не ожидал!

— Похоже, более добрые люди в тьмутаракани живут?

— Ну, мы же здесь все на виду, да и каким забором можно от людей отгородиться! Ты помогаешь, тебе тоже, как иначе-то? На миру, как говорится и смерть красна, человеком надо оставаться в любой ситуации!

— Правильно! — из комнаты вышел Мишук, — чего вам не спится?

— Да вот, за жизнь перетираем!

— Моя маманя плохого никому не посоветует, мы её все слушаем!

— Ага, слушаете вы, с крапивою!

— Мам, ну, не ошибаться невозможно, мы по мелочи косячим, а в серьёзных вопросах — ты первый голос!

— Ладно, айдате спать! Утро скоро!

Макс спал и не услышал ни петушиную перекличку, под самым окном надрывался Валюхин петух, ни как вставшие Шишкины занимались делами, как шумели на улице ребятишки…

— Макс, ты вставать думаешь? Мы ща в церковь все уезжаем! — засунул мордаху в окно Лёха.

— Ммм, чё так рано?

— Это тебе рано. А в деревне уже полдня прошло, десять часов, так идешь или как?

— Встаю, блин, так спалось… сладко, воздух тут что ли такой усыпляющий?

Шустро собравшись, поехали с Лёхой на великах в Аксёновку, остальные соню ждать не стали. У церкви возле коляски Егорки по очереди менялись взрослые, остальные были внутри. Макс с Лёшкой потихоньку зашли, как раз, когда батюшка, читая молитву, повысил голос и он, казалось, полетел по всей церкви.

— Ну и акустика!! — крутя головой по сторонам, подумал Макс, он давным давно был в церкви, для него они, как музеи, — вызывали интерес и только. А здесь шкурой ощущалась какая-то особенная атмосфера. Было празднично — уютно, внимание его своим непрезентабельным видом привлекла недальняя икона… На цыпочках он подошел к ней и стал вглядываться.

Простая деревянная рама, в двух местах обожженная, как если бы кто-то пытался поджечь, и темный холст, типа как закопченный. На закопченном холсте видно было какого-то босоного мужика в рубище, подпоясанного простой веревкой, а рядом стояла женщина, видимо кто-то из святых. Макс стал вглядываться повнимательнее. Его заинтересовала эта икона, обычно, вроде, иконы на досках, а здесь холст… интересно как. Любопытство подняло голову — он оглянулся, кого бы попытать? Женщина, явно здешняя помощница, увидев его взгляд, тихонько подошла и шепнула:

— Потерпите, окончится венчание, я Вам все расскажу.

Макс увидел как на голову Мишука батюшка опускает корону, затем дает поцеловать какую-то икону Насте и тоже надевает ей корону, затем они пьют поочередно из чаши вино, потом, соединив их руки, обводит три раза вокруг какого-то… может, алтаря — всплыло откуда-то?..

— «Темнота ты, Макс, дремучая, ваще ничего не знаешь», — поругал он сам себя, короче, венчание ему понравилось.

Все стали поздравлять Шишкиных, а женщина сказала Максу:

— Эту икону нам отдали с совсем черным холстом, повесили вот здесь между окон, видно же что не сладко ей, иконе-то пришлось… И через месяц начали замечать, что светлеет холст-то, сначала так слабо появились очертания двух человек, а вот за полгода проявился Алексей Божий человек со святой, мы предполагаем, что это мученица Александра Римская. Вот, молодой человек, чудо какое у нас!

Макс поманил к себе Лёшку:

— Лёх, это, как я понимаю, твой святой, ты тоже Алексей! — Повторил рассказ женщины, почесал как всегда, макушку. — Надо поближе заняться, а то я темный совсем в православии, экий басурман!

Козырев-старший, услышав, поднял в удивлении брови:

— Макс, что-то ты на себя не похож сегодня?

— Представь, Игнатьич, стыдно стало. Я такой продвинутый, не хилый знаток много чего, а в православии полный ноль — знаю, что ни фига не знаю…

— Меня тоже именно здесь проняло до слез. Видимо, есть что-то недоступное нашему пониманию в таких вот небольших, не помпезных церквушках.

— Во, ты точно выразил мою мысль. Баб Таня, а взрослым креститься-то можно? Я точно не знаю, у бати спрошу, вдруг я басурман какой, некрещеный?

— Завсегда можно, ежли душа просит, — влез какой-то лысоватенький дедок. — Тебя, отрок, звать-то как?

— Ну, Макс!

— А я дед Вася, Танькин вон стародавний друг-приятель, — протянул дедок сухонькую ручку, Макс осторожно пожал её.

— Васька, ты уже здесь, без тебя, ну, никак!

— Танька, ты ж завсегда говоришь, что любопытство, оно, вишь ли, молодит!

— Бабуль, ты молоток, в таком возрасте и поклонник имеется? Я заинтригован! — Макс был бы не Макс, если б промолчал.

А баба Таня в тон ему ответила:

— Фиг ли нам, красивым бабам!

Макс поднял кверху руки:

— Ты меня сделала! Если маманя такая, то какие остальные Шишкины?

— О, Макс, тама один одного чище, прохиндеи, но славные робяты, завсегда и помогуть и уважуть!

К удивлению всех Макс и дед Аникеев как-то подошли друг другу, а вечером, сидя на лавочке возле Шишкинской калитки, случился у них интересный разговор. Дед весь день ходил счастливый, что нашелся собеседник, ехидный, правда, иногда в открытую потешавшийся над ним, но как-то безобидно.

Вот и сейчас:

— Дед, чёт-вот на ум пришло, а ты войну помнишь?

— Танька-то только народилася тогда, а я помню как такое забудешь?

— Мне в сорок первом семь-восьмой шёл, родители совсем молодые были, да. Жили-то в Кашире, а под Каширой в деревне бабка, матери мать жила. Когда война началась батю в первые же дни призвали — трактористом был, стал танкистом, механик-водитель прозывался. Мамка на заводе, сразу же начали переходить на снаряды, дома-то совсем не бывала, вот и поехал я в Петушково. Сейчас-то нет этой деревни, а тогда, по младости лет, казалось, огромная она, да! Ока там, вон как наша Малявка, с пригорка сбегишь и всё. А мы, пацаны мелкие, чё понимали-то: ну, война, наши победят, играли, конешно, в её, правда фашистами никому не хотелось быть. Считалку, ну, как в пряталки когда, придумали, да! Лето все на Оке и провели, правда, бабка там заставляла всякий овощ собирать, огород-то был, поливать приходилося, она старалася всё, что можно, прибрать. Старики-то по приметам предсказывали сурьёзную зиму. Тогда космосу-то не было, да, примечали там по птицам, по всяким праздникам, это нонче всё перевернулося. Осень вот подошла, мамка за всё время на полдня только и появилася, привезла вещи зимние, да чего-то из продуктов. А вот уже по снегу, мы там, на бугре-то постоянно пропадали, ну и Сенька Пряхин, самый глазастый из нас углядел какие-то черные точки вдалеке. Стали смотреть, они вроде движутся, а потом поближе-то когда подкатили — мамочки, немцы! Кресты-то видно на танках, да и по виду другие, мы ж тогда марки ИС и КВ все знали. Кто постарше-то и сообразили — ребя, давай прятаться. Храбрецы, конешно, стали орать, фигушки танкам показывать, хорошо, Ока ещё не встала тогда. Сенька-то нас кто помладше за шкирмон и за бугор загнал, а три постарше остались на бугре. А ведь видно, што человеки скачут, ну и пальнул какой-то танк. Кто знает, может, попугать хотел, а может, дурной какой… Ну и разорвался снаряд-от недалече… Одного совсем, а второго осколками посекло, мы в рев, а через головы наши пушки стали по танкам палить. Страх один, все гремит, земля трясется, ранетый этот — кровища, как уж кто углядел, что мы тута в самой каше… ох и отлупила меня тогда бабка, два дня на задницу сесть не мог, да. Тот, поранетый выжил, так вот и остался весь посеченый-лицо и руки в шрамах… Отогнали танки-то, а потом видно у них, фашистов-то сил не хватило опять наведаться. Бои-то страшные были, да и морозы навалилися, а потом вот и погнали в декабре-то их от Москвы. Голодно, Макс, было, в деревне-то хоть картохи были, а городе-то…

Так вот и кончилося детство-от беззаботное. С весны до осени на огороде, в лесу всякую зелень собирали, когда грибов найдешь, когда какую рыбёшку споймать сумеешь.

Батя-то мой дважды горел в танке, живой, правда, остался, до Праги дошёл, вернее, доехал. Как выжил после ожогов-то, жуткая я тебе скажу, картина была. Вся кожа сморщенная, пол-лица в ожогах. Говорил, матушки его молитовка сберегла — крестик-от отобрали, тогда все были партейные-идейные, а молитовку он в левом кармане так и носил, второй-от раз горел на дуге, на Курской, довелося ему там быть… Много-то не рассказывал, только и сказал, посчитали врачи-то, что не жилец. Ожогов сильно много, но вот, вишь-ты, выжил, еврейка там врач была. Вот она с ним много возилася, сказывал, долго по госпиталям-то, но вот выжил. Как-то фильм про войну смотрели, «Освобождение» прозывается. Ну и показали Прохоровку-то… он как увидел, побелел весь, и неделю потом спать не мог, да. А я-то в сорок пятом тоже учеником токаря на станке работать стал. Ну тогда уже понятно было, што фрицам капец… Вот помню как-то спросил батю про войну, как да чего, а он только и сказал:

— Страшно сын, страшно видеть как люди гибнут… Вот сидишь рядом с ребятами, куришь, «цвик» пуля — и сосед уже не живой. Не приведи Господи такое испытывать! Он у меня так и не оправился от ран-то, молодой ушел, пятьдесят пять и было. Да и детишков, кроме меня не народили. Толи мамка надорвалась, толи батю сильно покорёжило. Вот так-то, Макс.

Макс долго-долго молчал:

— Мой дед, батин отец, без руки пришел, тоже дважды ранен был, жаль, маленький был, не спрашивал его, а тепрь вот и не спросишь… Знаю, что в Берлине был, и там вот в последние дни и ранило в руку.

— Помянуть надо их всех, мужики такую тяжесть на себя приняли, а и бабёнки тожа. Завтрева и помянем!

11

Назавтра Макс опять удивлял и удивлялся сам себе, пошел с мелкими в посадку. Нашел (впервые в жизни!!!) несколько грибов, чему был несказанно рад, сложил в азарте поленницу дров, нарубленных Мишуком. Умудрился подобрать дрова по цвету древесины и выложить узор.

— Глянь, бабуль, тебе вся деревня обзавидуется, эксклюзив!

Опять долго плавал в прохладной уже воде Малявки:

— Внучок! Ничё не застудишь?

— Не боись, дед, всё под контролем!

Дед Вася ходил за ним хвостом, вот и сейчас подслеповато щурился и тревожился за «внучка». Когда тот вылез из воды, шустро подал ему полотенце:

— Я чё вот подумал, Максимушко, ты ж в Каменку теперя наезжать-то будешь ай нет?

— А то!

— Так, может, будешь у меня останавливаться, хата моя большая, — он горестно вздохнул, — только вот пустая, мои-от не ездют сюда… А так я и козочку подою, и в саду у меня все имеется, а уж как мне старому веселее будет… Ты подумай, внучок, а?

Макс хохотнул:

— Во, жил я без бабушек-дедушек, а ща сразу оба появились, надо сходить, глянуть на твои хоромы, небось грязи развел?

— Да я и живу-то в малой половине, где кухня до комнатка небольшая, но зато печка русская имеется с полатями.

— Чё такое полати?

— А вот и посмотришь. Ты не смотри, что я старый, я пока сам себя обихаживаю, привык, вдовец-от почитай двадцать годов, как.

— А чё не женился опять?

— Звал Таньку-от, не пошла!

— Танька — жестокая женчина, не могла уважить тебя! Пошли, буду инспектировать твое хозяйство!

Пролазив везде, оглядев сад и хозяйство — козочку и несколько кур с петухом — присвистнул:

— Слышь, дед, тебя раскулачить можно, такая хоромина! — В холодной половине избы постоял, покрутил головой, хмыкнул: «пылищи-то сколько!»

А вот печка заинтересовала не по-детски. Полез на полати, поворочался там, вытянулся во всю длину-ноги не умещались, погоготал:

— А чё, дед, зимой с морозу да на печку! Ух!

Дед с надеждой уставился на него:

— Я много не прошу, а вот разов два-три ежли приедешь, буду рад, самогоновки настою свежей, у меня тута, — он показал в сенцы, где был погреб, — всякая имеется, кроме калиновки, ту только Танька делает справно. А у меня, иди-ка, глянь, — он шустро спустился по ступенькам в погреб, — и на дубе, и на почках самородинных, и на вышне, вона прошлогодняя рябиновка… Я сам для сугреву и аппетиту по лафитничку, отпил свое-то, а интересно новые настои придумывать, вот по весне почек сосны надрал, чё получится!

— Во, я и говорю, раскулачить тебя пора! Ладно, дед, много не обещаю, но навещу.

Дед засиял:

— А и ладно, я завсегда тебя ждать-от буду.

Девы Козыревы играли в какую-то мудреную игру:

— Чё вы дурью мучаетесь, в Москве наиграетесь, идите, вон, на улицу, я вам ща покажу как надо в деревне развлекаться. — Нашел толстую веревку в сарае и давай скакать как на скакалке, прибежала Аришка и протянула ему нормальную. И Макс выдал. Девчушки молча смотрели на него, потом начали пробовать по очереди скакать.

— Бабуль, — крикнул Макс, — в твоем детстве как играли дети?

— Всяко, и в лапту, и в прятки, и на доске скакали, и в вышибалы…

— О, а на доске — это как? Мишка, знаешь? Покажь!

Мишка показал, и скакали они с Максом на доске с полчаса.

— Драйв! — Подлетая после очередного прыжка Мишука, орал Макс. Нашли ровный брусок, положили на него небольшую доску и даже мальчишки оценили — Клёво! — доска понравилась всем.

— Во, учитесь, пока дядя Макс жив! Девы Козыревы, кто из вас за меня замуж пойдет, ты Варь?

— Не, у нёё жених есть, Шишкин-сибиряк.

— А ты Вер?

Та хихикнула:

— Ты старый!

— Я-старый? Не буду с тобой больше общаться! — обиделся Макс.

— Я согласная! — выдала растрепанная, как всегда, Аришка.

— Во, — Макс подхватил её и поднял на вытянутых руках, — наш человек!! Не передумаешь?

— Не! Ты — клёвый!! — смеялась она.

Баба Таня припечатала:

— Две Анчутки!

— Зато скучать не будем, да, невеста?

На вечерние посиделки дед Вася пришел с шустрой бабулькой, Нютой, та церемонно поклонилась:

— Доброго здоровьичка всем!

Собравшиеся, как всегда по вечерам за столом под яблоней Козыревы, Ульяновы, Калинины и Шишкины, вразнобой ответили.

Налили калиновку, и дед Вася встал:

— Вот, вчерася мы с внучком поговорили про те годы. Ох как он душу-то разбередил, оно и так не забывалося, вобчем, у всякой семьи есть кто воевал али ещё чего… Партизанил там, на станках али в поле — вот и предлагаю за их-то и выпить. Светлая им память! Знаю, Миш, знаю, про третий-то тост, но меня калиновки, ай другой самогоновки на один только тост и хватает!!

Все молча встали, детишки, видя серьёзных и молчаливых взрослых, тоже. Выпили, помолчали, затем потихоньку начались разговоры…

— Я своего батьку и не помню, он ушел на фронт, когда мне ещё года не было, в сорок четвертом погиб, в Польше лежит. Письма, вот, треугольничков несколько от него остались и всё! — вздохнула баба Таня. У Калинина дед по отцу пропал без вести под Ленинградом, в Ульяновской родне тоже были фронтовики.

Игнатьич же знал поболее:

— Я ж последыш в семье, через десять лет после победы родился. Батька мой… ох и покрутило его, сначала попал в школу младших лейтенантов, говорит, не столько голодно, как доставал их в учебке старшина один, чистый охранник в лагере. Потом уже поняли, старался выслужиться, чтобы оставили, на фронт-то не хотелось. Правда, не удержался там — ехали на фронт, а в Сибири перегоны-то ой-ёее какие, стал опять издеваться над более тихими, ну и намотали полотенце на морду и выкинули в лес, на полном ходу поезда. Обошлось, была-какая-то станция, эшелон притормаживал, скорость сбавил, вот и сказали, что выскочил куда-то. Воевал, в сорок втором, когда отступали на Сталинград, неделю был в плену — местные-то бабёнки выкупали наших солдатиков-кто чем. Вот и батю смогла одна воронежская выкупить, чем-то из продуктов, ну и пробирался он потом к своим. Как-то быстро сумел догнать с тремя пацанами, — как их ещё назовёшь 19-20-летних? — отставших наших, был с ними и особист. Мурыжил долго бы, да в отступлении все руки годились. Повыбило командиров-то, вот и поставили отца командовать ротой… из тридцати человек. Потом был Сталинград, говорил коротко: «Ад!» Когда погнали немцев котел-то славный получился, ранило его, а из госпиталя загремел в штрафбат, заступился за медсестричку, рожу набил штабному майору. На Курской дуге был в штрафбате, ранило опять, отлежавшись в медсанбате — на фронт, и так до Германии, едрит её в корень. Перед Новым, сорок пятым опять ранение, тяжелое, но в апреле успел-таки «Пройтись по фашисткой земле, даже на стене Рейхстага расписался».

Лешка сидел и слушал деда, не дыша, знал, что прадед у него воевал, но подробности слышал впервые. Прижался к деду потеснее, тот обнял его:

— Вот, Лёш, какой у нас с тобой Игнат Козырев был!

Баба Нюта сказала:

— А ведь и я сталинградская, не успели уехать-то тогда до бомбежек, а потом уже и голову высунуть страшно было, горело всё. Хоронились в каком-то большом подвале — сначала много соседей-то было, потом совсем плохо стало! Взрослые-то пытались выйти, чтобы еды какой найти, и не все возвращались, потом остались с одной старой бабушкой… Спасибо, солдатики на наш подвал наткнулись… — она вытерла мокрые глаза. — Вот с неделю и кормили-поили нас, а потом, ночью, по одному уводили к берегу. Ну, как уводили — уползали скорее, идти было невозможно. Помню, ползет солдатик, а я на спине сверху изо всех силенок в него цепляюсь, жутко. Где-то стреляют, кругом одни развалины — как вот в сечасних фильмах ужасов, что любят смотреть внуки. Ракеты эти вспыхивают, солдатик замирает и я едва дышу, боязно… потом два дня сидели в какой-то яме, вырытой в берегу у Волги, ждали катер… эх… так вот и не нашла свою родню, похоже, все там и сгинули.

Макс сидел притихший, внимательно слушал всех:

— Я много чего читал, смотрел фильмы про войну. Но вот так, в живую… жуть, как же можно было всё это вынести, выжить? Горжусь, наша русская натура… раздолбайская, но на самом деле — непобедимая!

Потом Калина опять играл, но в этот раз военные песни… И они, эти песни, ставшие давно знакомыми и привычными, звучали совсем иначе, пелись от сердца. Лешка и Матвей с построжавшими лицамии тоже пели — «Нет в России семьи такой…»

— Вот и славно, помянули всех, пусть их светлым душенькам будет приятно! Человек жив, пока его помнят, — подвела итог баба Таня.

— Приеду домой, выспрошу у бати все, что знает про деда, — сказал Макс, — и детям свои всегда буду рассказывать! Рожу ведь когда-нибудь кого-то!

В воскресенье вечером уезжали Козыревы и Макс, Калинины на пару дней, а Ванюшка Шишкин забирал Аришку. Баба Таня, Ульяновы, дед Аникеев — все долго стояли на улице, глядя вслед уезжающим… — Скукота ведь зачнется! — вздохнул дед.

— Не скажи, еще до дождей поездят, картошку-моркошку выкопать, вот, опёнки пойдут, яблоки осенние собрать, черноплодку. Убрать участки на зиму, до ноября ещё будет народ на выходных здесь, а уж потом, да, как медведи в берлоге засядем. — Опечаленная баба Таня не знала чем себя занять. Всё лето было суетливо-суматошно, а сейчас вот тишина… непривычная. В понедельник Валя поехала с Лёшкой и дедом по магазинам, выбрать ему форму и рубашки. Вышедший из примерочной, одетый в костюм Лёшка, как-то враз стал казаться взрослее.

— Лёш, ты прям жених! — Валя чмокнула его в щёку.

Тот улыбнулся:

— Больно надо!

Затем выбрали рубашки, обувь, рюкзак, ручки, тетрадки, всякие линейки-карандаши — экипировали полностью…

— Ну что, завтра идем знакомиться с классом?

— Ты со мной пойдешь?

— Да, конечно, хочу посмотреть и на классную, и на ребят.

— Давайте в офис заедем, потом Палыч тебя отвезет, а ты с Фелей пообщайся, ругается уже, что про неё забыл, Лёш, — глядя на часы, предложил дед.

В офисе все разбежались: Валя пошла к Калинину, дед вызвал зама и Фелю, а Лёшка пошел к айтишникам.

Мужики встретили его шумными возгласами:

— Ты глянь, какой богатырь стал за лето на деревенских-то харчах, да и подрос заметно! — мужики уважительно жали Лёшке руку, похлопывая по плечам. — Совсем мужик взрослый стал!

Поговорили немного, Лешка рассказывал о жизни в Каменке. Зазвонил телефон:

— Лёш, тебя, Катерина Ивановна!

— Леша, Иван Игнатьич ждёт!

— Иду!

В кабинете была Феля, ухватила Лёшку за уши, расцеловала, заставила покрутиться:

— Подрос, скоро меня догонишь!

Лешка улыбался:

— Ну я-то расту. Феля, завтра иду на перекличку, чёт немного мандражирую.

— Я с тобой пойду! Иван, я с утра задержусь, до обеда всё подождёт, у меня важнейшее дело — мальчика своего в школу провожать!

Вечером заявились Горшковы, обговорить детали поездки на Кипр, Саша-большой сиял:

— Игнатьич, поздравь нас, мы теперь официально все Горшковы!

— Поздравляю, шустро ты!

— Да, пришлось малость подсуетиться, но надо было поскорее.

Девчушки утащили Саньку к себе, взрослые и Лёшка сидели неспешно разговаривая, Марь Иванна, правда, ахала и волновалась «как тут без неё Лёшенька будет аж две недели толком не кормленный?»

Лёха улыбнулся:

— Картошку варить, яйца жарить научился. А к картошке твоих заготовок, вон, сколько, не переживай.

Дед только посмеивался:

— Вот что деревня дает — самостоятельность! Значит, завтра мы с билетами определимся, собираем своих девок и остаемся, Лёш, на хозяйстве одни.

— Да, и детям, и, особенно, Саньке, надо в море побултыхаться. А ты Марь Иванна, не охай, хоть раз иностранщину, как ты говоришь, увидишь, там хорошо, тихо, мне нравится. Правда, в Каменке веселее. Пойду я, к детям схожу!

Горшков улыбнулся, он за последнее время изменился — куда делся настороженный и редко улыбающийся человек? Сейчас он просто лучился и выглядел помолодевшим, сидел, не отпуская руку Марины.

Козырев мысленно порадовался за него — вот что значит семью обрел, не узнать Сашку!

— Иван, какой у тебя Лёшка, не престаю радоваться!

— Вот как-то в школе ещё пойдет?

— Пойдет, не переживай! Он всегда мог за себя и девочек постоять, а сейчас тем более, зря что ли занимался у Шишкина? Не, такой себя в обиду не даст и не позволит собой манипулировать и командовать, это я тебе, как Лихо, говорю.

Утром всей семьей поехали в школу, там уже поджидали Валя с Палычем и Феля.

— Феля, какая ты красивая сегодня! — залюбовался ею Лёшка.

— А то! Ты в школу пошел, это ж праздник для всех! На, вот, букет для училки, лично выбирала, — целуя его сказала Феля.

Букеты были и у Вали и у деда, очень красивые розы и гладиолусы.

— Лешка увидел Галину Васильевну и пошел к ней, провожающие потянулись за ним. Учительница приветливо поздоровалась со всеми и Лёшкой:

— Лёша, это все твои родственники пришли с тобой?

— Не, Галина Васильевна, это только часть, их в этом году стало много. Вот мои дети, я так понимаю вы на следующий год в первом классе будете? Может, их возьмете к себе, они у меня послушные?

Она засмеялась:

— Берешь быка за рога сразу? Хорошие у тебя сестрички, давай доживем, а пока иди с классом знакомиться.

— Ребята, это наш новенький, Алёша Козырев, знакомьтесь!

Невысокий черненький мальчишка тут же подскочил к нему:

— Привет, меня Артём зовут! Давай дружить!!

— Давай!

Раздался звонок, все построились в линейку и стали слушать директрису.

Игнатьич смотрел на сосредоточенного Лёшку и волна нежности затопляла его сердце:

— Как же я тебя люблю, невозможный мой мужик!

Сзади кто-то зашебуршал:

— Привет, Игнатьич! А наш-то, как орел среди кур стоит! Парниша-класс! — Макс негромко говорил Ивану в ухо, — мы ещё с ним таких делов замутим! Не, в хорошем смысле слова, ты чё подумал? — удивился он, — я про умные вещи!

— А второго сентября Лёшка подрался в школе:

— Феля, привет, ты можешь со мной поехать, зашить пиджак где-то, у меня рукав оторвался?

— Это как, оторвался?

— Ну, нечаянно!

— Так, милый друг, сейчас приеду.

Едва увидев Лёшку с разбитой губой и оторванным рукавом, Фелицата озверела:

— Кто? Порву поганца!!

— Феля, успокойся! Я ему накостылял прилично, больше не полезет!

— Я его сама пришибу, и родителям мало не покажется! — бушевала Феля.

Из-за угла боязливо выглядывал мальчишка, что подходил к Лёшке на линейке.

— Иди сюда! Что тут было?

— Вы простите, тетенька, но из-за меня драка случилась.

— Так, поконкретнее!

— Да Сережка Сачков меня постоянно то пинает, то толкает, а Лёша его предупредил, что за друга ему наваляет. А тот, второгодник здоровый, сказал, богатеньких тоже надо проучить. Ну а после уроков — мы только за угол зашли, как Сачок Лешу за рукав схватил, стукнул и губу разбил. А Леша ему как даст, пару приёмчиков сделал, и тот рожей в пыль уткнулся, а тут наш компьютерщик вышел, все, кто смотрел, разбежались. А Максим Викторович Сачка поднял за шиворот и сказал: «Чем мелких обижать, лучше б делом занялся!» Сачков вырвался и убежал, а у Лёши, вот, рукав…

— Сачков, говоришь… ух, я ему устрою..

— Феля, он уже своё получил!

— Тебя как зовут? — не слушая его спросила Феля.

— Артём!

— Покажешь мне этого…..

— Вот он я! — из-за угла вышел хмурый, крепенький такой мальчишка с подбитым глазом.

— Ах ты, паршивец… — начала Фелицата.

— Тётенька, я извиниться пришел. Я думал, что Леха из этих, из богатеньких, маменькиных сыночков. А он меня в две минуты скрутил… Простите меня, я… Лёх, давай дружить, а?

— Если слабее тебя кто, обижать не будешь, то давай!

— Не буду!

— А ты приемы мне покажешь?

Феля, все ещё недовольно шипя, сказала:

— Я тебе рожу сама набью, если будешь заедаться!!

— Верю, тётенька, — боязливо сказал Сачков, — не буду, ей Богу!

— Ладно, Лёш, поехали рукав зашивать, деда расстраивать не будем!

— Пока, до завтра, — попрощался Лёшка.

В ателье зашили рукав быстро — он порвался по шву, Лешка же, видя что Фелицата все ещё не успокоилась, озвучил:

— А поехали, Феличка, шоколаду горячего, а?

— Дипломат ты у меня, хитренький! — обняла его Феля, — Я вот всё думаю, как бы я без тебя жила?

— Скучно и невесело, да?

Зазвонил телефон, дед:

— Леш, ты где?

— Да мы с Фелей тут мальчишник-девишник устроили — горячим шоколадом и плюшками балуемся…

— Жаль, работы много, а то я б к вам подвалил. Дети наши долетели, всё нормально, уже на месте, в Бахчели, Марь Иванна в ступоре, охает и ахает. Ты давай, ко мне в офис, после гулянки, а потом домой вместе поедем.

— Дед, я тебе плюшек захвачу.

Иван, к немалому облегчению Лёшки, не сильно расстроился, увидев разбитую губу, только и сказал:

— Надеюсь, не тебя, а ты?

Лёшка кивнул:

— Небольшие разборки, все нормально!

— Я и не сомневался, после Мишуковой науки-то позорно не суметь ответить! Дома устроились в Лёшкиной комнате. Внук делал домашнее задание, дед прилег на диван, неспешно разговаривали, пошли попить чайку, посмотрели пару мультиков. Потом решили посмотреть о войне, остановились на фильме «Живые и мёртвые» — одну серию посмотрели, горячо пообсуждали и пошли спать.

А на Кипре не находил слов от восторга маленький Санька Вершков-Горшков. Увидев море — замер, сложив ручки вместе и прижав их к груди. Он стоял и смотрел на сине-зеленое море и молчал… А сзади давилась слезами Марина, сосредоточенно натягивали круги Вера и Варя… Горшков же не отрываясь смотрел на сына и в сотый раз убеждался, что он действительно обрел то, чего ему, оказывается, так не хватало в жизни — истинное богатство, — семью.

Мальчик, наконец, отмер и, повернувшись лицом к родителям, произнес:

— Как много красивой водички!! Какие кораблики! Папа пойдем купаться?

И пропал Санька, выпал из реальности. Немногочисленные отдыхающие, слыша его восторженные возгласы, смех, счастливые визги и такую огромную радость, глядя на них с папой, улыбались — уж очень славный был мальчишка.

Девчушки вели себя хорошо, только с первого же дня стали скучать по Лёшке, он не сходил у них с уст, Марина же немного ревновала сына к мужу.

Баба Лена, заметив это, посмеялась:

— Собственница ты какая, им, смотри, как хорошо вместе, и не ревнуй, мальчишкам папы всегда нужнее, в плане, чтобы мальчик вырос мужиком.

Марь Иванна кудахтала как наседка над всеми детками, ворчала на местную еду и все время старалась приготовить что-то домашнее.

Горшков кое как уговорил её суетиться поменьше, а отдохнуть как следует от кастрюль. Вот и сидела под зонтиком на пляже зоркая Марь Иванна, не спуская глаз с детей. Девчушки и Санька неплохо уже держались на воде и понемногу плавали вдоль берега, поднимая тучи брызг. Отъедались фруктами, полюбился местный виноград, инжир, персики, а вот дыни как-то не пошли. Съездили на экскурсию, проехали по всему побережью, накупили сувениров для всех, девчушки набрали много, для деда и Лёшки, для всех деревенских. Горшковы смеялись — в чемодан не войдут подарки, Вера, научившаяся говорить злосчастные «Ж» и «Ш», сказала:

— Они все хорош-ш-шие, всем надо подарочки подарить!

По вечерам, расцеловав всех троих, Саша с Мариной отправлялись погулять, он показывал ей все красоты острова, ездили в недальнюю Кирению, бродили по улочкам, любовались загадочными в свете фонарей строениями, подолгу сидели в маленьких уютных кафешках… Горшков, видя, как полностью расслабилась и стала совсем открытой его жена, напоминая ту давнюю Маришку, ещё бережнее и нежнее относился к ней. Случился один пасмурный день, и всей компанией поехали, заказав такси на день в Фамагусту, нагулялись так, что всю обратную дорогу детишки проспали. Отдых получился классный!!

Домой собирались с большой неохотой, только сестрички прыгали:

— Лёшку скоро увидим!!

Игнатьич звонил каждый день, и Горшков постоянно говорил:

— Все хорошо, все классно, только девчушки по Лёшке тоскуют!

Выбрали Лёхе подарок на день рождения — огромную коробку с роботами-схемами, тащили вдвоем, не отдавая никому:

— Мы сами, это Лёшке!

В последнюю ночь на Кипре Марина как-то запинаясь сказала:

— Саш, давно хочу спросить…

— Да, милая?

— Саш, тебе, наверное, своего ребенка хочется?

— Что значит своего? Нашего?

— Нет, именно твоего?

— Ерунду говоришь, Санька именно мой… Я не понял, ты беременна?

— Пока нет, но Саша, я так боюсь…. очень хочу девочку, на тебя похожую, но боюсь до трясучки… возраст-то не двадцать! Вдруг опять что-то…

— Глупыш, в конце сентября Калинины летят в Израиль, Валя тебя на год помладше, там будет обследоваться, на ранней стадии беременности на предмет здоровья малыша. Так что, не накручивай себя, если случится такое счастье, в первый же месяц, или когда там нужно, все проверим. А если честно… я б и от двух-трех не отказался. От них дом живой становится! Так что, давай-ка Маришка, займемся таким важным и нужным делом — деточку делать, — он обхватил её и потащил на себя, — а дети у нас будут краси-и-ивые! — протянул он и, заглушая протест Марины, стал жадно её целовать. — Вот так-то лучше, чем накручивать себя из-за того, чего нет! Люблю тебя… моя серьёзная девочка…

Лёшка и дед, по случаю субботы встречали их в аэропорту. Дети, взвизгнув от радости, побежали к Лешке, прижались с двух сторон, он же улыбаясь обнимал их и ворчал:

— Что, сороки притихли? Слушались хоть?

Обе не отрываясь от него, синхронно кивнули:

— Да! Только без тебя было скучно!

Горшков, пожимая руку, негромко сказал Ивану:

— У них такая безмерная любовь к нему, не было дня, чтобы они про него не говорили. Он им за мать и отца в девять-то лет.

Иван, сглотнув ком в горле, только кивнул.

Лёшка же проворчал:

— Деда-то не видите что-ли? — подтолкнул их к нему, внучки повисли на деде и начали тарахтеть, делясь впечатлениями.

Лёшка, здороваясь со всеми, спросил:

— Санька, как тебе море?

— Лёша, я так влюбился, оно такое… такое… Леша, я плавать научился!! А папа сказал, что мы всегда будем на море ездить, а Марь Иванна ворчала на нас, что мы долго в воде бултыхаемся. А мамочка и папа далеко-о в море плавали, а я, как подрасту, тоже буду так плавать, как рыба, нет, как дельфин, — восторженные слова лились из Саньки рекой.

Горшковы поехали домой, а Козыревы завезли Марь Иванну, оставили чемоданы и поехали в Каменку, где их уже ждали. Все собрались на Лёшкин день рожденья. Суетился и мотался принося еду из дома под яблоню Макс. Феля, жена Ванюшки и баба Таня раскладывали закуски по тарелкам, бегал с пакетами и банками Ленин, Валя у себя украшала свой фирменный торт, Ванюшка с Палычем колдовали у мангала, а на лавочке у ворот чинно сидели дед Аникеев и Матюха.

Приехавших наконец-то Козыревых окружили, начались обнимашки, больше всех обнимашек досталось имениннику!

Баба Таня взяла его за руку:

— Пошли-ка в дом, кой чего надо тебе показать, а вы, чур, не подглядывать! — шумнула она на девчушек.

Из дома донесся восторженный вопль Лёхи, а через несколько минут он вышел — весь такой важный и торжественный, одетый в полную форму десантника — с тельняшкой, беретом с кокардой, ремнем — всё, как полагается, как раз Лёшкиного размера.

— Ох ты, настоящая! — завистливо выдохнул Матюха.

— Ай да Мишук, вот это подарок! — Палыч показал Лёшке большой палец, — Лёха! Ты красава!!

— Дед, Феля? — спросил Лёшка.

— Супер!!Круто!! — ответили оба разом.

— Самый лучший подарок! — выдохнул мальчик. — А Валя где?

— Иду, Лёш, иду!

Калина забрал у неё трехэтажный торт, украшенный свечками и она подбежала к мальчишке, расцеловала:

— Ну вот, теперь ты точно не ежик, а крутизна!

Баба Таня тихонько шепнула Матюшке:

— Не печалься, тебе на день рождения тоже будет форма, Мишук обещал!

— О, глянь, Максимушко, у нас ноне ещё офицер объявился, да какой бравый! — дед Вася не остался в стороне.

— А чё, Лех, вот отдадим тебя в суворовское, и будет у нас свой, доморощенный генерал!

— Нет, — дружно воскликнули Варя и Вера, — нам самим Леша нужен!

И был праздник у Лёшки: много-много подарков, много-много поздравлений, много веселья, необыкновенный торт, и много-много друзей — родных лиц. Прозвонились Шишкины — Мишук и Коля, сибиряки, Клара, местные ребятишки — друзья попали на торт всей компанией.

Улучив минутку, Лёшка шепнул Вале:

— Клёво, что мы с тобой встретились, вон, сколько у меня теперь друзей стало!

— А то! Мы тебя все очень любим!!

— Клёво, да ещё как, и у меня друзей прибавилось! Да и муж какой, самый лучший теперь у меня есть!!

— А, чё, где у нас музон? Хочу устроить танцульки! Или мне в деревенском клубу отжечь?

— Макс, угомонися! В клубу совсем мало народу по осени-то бывает, молодежь поразъехалась, а танцы… будут тебе танцы, ох, не знаешь ты, во что ввязываешься, — засмеялся Ванюшка. — Сделает тебя Татьяна Макаровна на раз!

— Меня? Баушка? Не смешите мою з… э-э-э… макушку.

— Сто к одному, что сделает!

— На что спорим?

Ванюшка опять засмеялся:

— А вот Макаровна и будет выбирать!

— Народ, я конечно бабулю уважаю всем сердцем, но чтобы она меня сделала в танце, не верю, болеем дружно за Макса! — Он выпятил грудь.

Баба Таня улыбалась, а названный дед вздохнул:

— Танька — первая плясунья у нас, такая и осталась… проиграешь, Максимушко!

— Дед, и ты туда же? Заговор какой-то, блин! Ладно! Давай!

И баба Таня дала — под старинную, как выразился Макс, «даже не слыханную им мелодию», баба Таня стала дробить дроби, она лихо отплясывала, а Макс, попытавшись плясать как-то по-своему, вскоре сдался:

— Сдаюсь!! Ты — красава, бабуль, сделала меня на раз, а я-то и брэйк-данс и всякие другие фигуры знаю, признаю свое поражение — такого и не видывал, научишь?

— Максимушко, в нашей-от молодости плясали так-то все. Ещё и частушки пели между дробями-то, особливо когда две соперницы сходилися. От было весело, а и траву вытаптывали за один вечер. А уж «Семеновну»… — дед зажмурился и тоненьким голоском пропел:

— «Ой, Семёновна, в речке купалася, большая рыбина в штаны попалася!» — «Ой Семён, Сёмен, а ты как дуб зелён. А я Семеновна — трава зеленая!»

— тут же дала ответ баба Таня. — Вот так и было, пели в ответку друг другу и плясали, весело было.

Макс почесал макушку:

— Проиграл всухую, если ещё Семеновну вашу включили, совсем бы опозорился, а и не будь самонадеянным, Макс, особенно со стариками деревенскими — как фокусники, в рукаве, глянь, сколько прячут!! — Он поцеловал бабу Таню. — Сражен навеки Вашими талантами и уменьями! Я — Ваш раб! Чего изволите? — Изволю… вальс-от умешь ли?

— А то! Маэстро, музыку! — шумнул он Ванюшке.

Поначалу комично смотрелся длинный худой Макс и маленькая, едва ему до плеча, бабуля, но станцевали на отлично, баба Таня одобрила:

— Хорошо! Уважил!!

Жгли костер — имениннику жуть как захотелось «печёнок», его поддержали все детишки, ели печёную в углях картошку, дурачились, пели песни, много смеялись…

— Дед, какой у меня день рожденья получился… я обалдеваю!!

Дед обнял его и уткнулся носом в его макушку:

— Славно как, Лёшк, я сам как пацан скакал и веселился!

Уложили детей и ещё посидели возле догорающего костра, лениво перекидываясь словами. Даже Макс угомонился и просто сидел, задумчиво глядя в костер.

Иван подсел к бабе Тане:

— Макаровна! Я вам всем так благодарен за внуков, они за лето совсем другие стали, девчушки осмелели, самостоятельнее намного, а уж мой сокровище сокровищное — тем более. Вот, и подраться успел в классе, и авторитет приобрести у второгодника… — Он, смеясь, рассказал про драку и как реагировала Феля.

Та проворчала:

— Пришибу любого за Лёшку. У меня на всю жизнь врезалась его зарёванная, грязная мордашка, когда цыганка его уцепила. Он мне три в одном: внук, друг и сынок, люблю его всем сердцем, обожаю!! Он в этой форме такой взрослый а уж счастливый… не передать. Я прямо растеклась сегодня от его радости!! Миша какой молодец, Лешка же над этой формой трястись будет!

Вступил Макс:

— А чё! Форма суперская. Я б в его годы и спать в ней ложиться стал, это ж для пацанов… сплошной восторг!!

— А я давно заметил, — задумчиво глядя на угли, сказал Ванюшка, — к нашей мамане всегда положительное притягивается, не только люди, как-то и в огороде-саду все замечательно приживается и растет.

— Энергетика положительная, вот и тянется к ней всё хорошее, — твердо сказала Феля.

— Не перехвалите, — засмеялась баба Таня, — просто так сложилось, что завсегда люди хорошие вокруг были, вон, — она кивнула на Ленина, — его родители — Илья с Марьей, Валина бабушка Нина, — мы с ними как родные были, а и с детьми-внуками так же!

— Дети, внуки, — тут же откликнулся Ленин, хитровато поглядывая на Фелю, — опёнки пошли. Кто завтра со мной?

— И ты молчишь? — Феля аж вскочила, — я все лето мечтаю посмотреть на такое чудо!

— Вот с утречка и посмотришь, в восемь будь готова, пойдем.

— Э-э-э-э, и я!

— Тогда спать! Тебя, Макс, сомневаюсь, что разбужу, но попробую. — Чесслово, встану!

— Игнатьич, а ты?

— Обязательно пойду.

«Утро туманное, утро седое» — напевал утром Козырев. Утро было и впрямь седое, невысокий до колен туман стлался по траве, клочьями зависал в кустах и густел над Малявкой. По отсыревшей за ночь траве пройти в туфлях было очень непросто, он надел сапоги, приготовленные с вечера бабой Таней и выставленные на крыльце под навесом. Пока все просыпались, сходил, посмотрел на свой дом — там уже вовсю шли ремонтные работы. Дом стоял без крыши, а к первому этажу с двух сторон уже были возведены пристрои из кирпича, с одной стороны — для кухни и кладовой, с другой — для пары комнат. За две недели было сделано прилично, и Иван, поговорив с мастером, ответственным за работу, успокоенно пошел собираться по грибы.

На лавочке у Валиного дома уже сидели полностью собранные Лёшка и Палыч.

— Лёш, ты б, может, поспал?

— Не, ты что, дед, я всё лето слышал, как много их на дереве бывает, прям корзину можно сразу набрать.

На крыльце шишкинского дома появились Ванюшка и зевающий, в одних трусах, Макс.

— Ой, блин, как спать охота! Лёх, ты чё, тоже собрался?

Из-за угла выехал Федяка на «Уазике». — Э-э-э, я мухой, без меня не уезжайте!

Ленин начал загружать в машину корзины.

— Не перебор корзин-то? — спросил Иван.

— Не, Игнатьич, ещё и маловато будет!

Жуя на ходу, выскочил Макс:

— Во жизнь, встань пораньше, пожри на ходу!

— Ну и дрых бы до обеда!

— Не, я слово сам себе дал, приобщиться к насамделишной деревенской жизни, да и дедку Васе пообещал «грибов принесть».

Федяка уступил место за рулем Ванюшке — он уже обеспечил себя опятами, вышла Феля, погрузились, потеснились и поехали. Приехали в лес, выгрузились, разобрали корзины и пошли… Первой увидела опят на гнилом, валяющемся на земле стволе Феля, хотела начать собирать, но Ленин повел всех дальше. Через небольшой промежуток все остановились, опята были повсюду: ковром по земле, на еще не упавших высоких или обломленных стволах, везде!!

Макс достал телефон:

— Мне никто не поверит, что так бывает! — начал щелкать, восклицая, — вот это да! Как в сказке!

— Которые уже большие шляпки, не берите, вот такие гвоздики режьте, — Ленин показал небольшие крепенькие грибочки.

И началось: собирали, относили корзины к машине, набрали в мешки, Феля уже не ахала, а горестно вздыхала:

— Тара кончилась!

Ванюшка гоготал на весь лес:

— А вот как жадность обуяла всех, два-три дня ещё возиться с ними дома придется!

— Лёха, щелкни меня, — попросил Макс, полулёжа между двух больших корзин и двух мешков с грибами, — во, мне мне все обзавидуются!

Решили всем сразу не ехать, не было места — корзин-то полно, отправили Фелю и Палыча. А сами неспешно пошли с Ленином по дороге, у небольшого ложка он остановился:

— Макс, вон, краснеет калина, пойдешь рвать?

— А то! Во что только?

— На-ка вот, пакет!

Макс как медведь, попер напролом. — Вот городские, непутёвые! Обогнуть кусты ума не хватило.

Лёшка и Иван тоже пошли к калине — усыпанные красными кистями среди резных листочков, кусты так и манили к себе, как-то шустро набрали полный большой пакет и пару небольших «маек».

— О, порадую бабулю, обещал же!

Послышался шум мотора, вышли как раз вовремя, Ванюшка развернулся, и поехали удовлетворенные в Каменку.

— Бабуленция! Я тебе калины привез, теперь дело за тобой, калиновки хочу! Там вон у Малявки ещё кусты имеются, надо — сгоняю, нарву?

— Если на выходные не выберешься, то иди, а приедешь в следующую субботу, тогда и нарвешь.

— Кто бы ещё сказал, приеду я или нет, я ж непредсказуемый, давай тару. Пока разохотился, сгоняю.

Из трубы в баньке весело вился дымок… — Вот, добытчики, с грибами определимся, в баньке намоетесь и в вечеру и поедете.

А на следующий день баба Лена и Марь Иванна упарились с опятам — возни хватило аж на два дня. Горшков очень сожалел, что не попал в деревню — только с Кипра прилетели…

Они с Игнатьичем долго и тщательно выбирали подготовительную группу для Саньки и девиц, объездили и просмотрели много школ, частных и обычных, и дружно решили, что ходить дети будут в «свою школу», где сейчас учится Лёшка. И собирались все трое детишек в школу с волнением, особенно волновался Горшков-маленький:

— А ребятки, правда, со мной дружить станут? — допытывался он у Лёшки.

— А то, Санька, и мои пацаны хотят с тобой познакомиться!

Баба Лена как-то вечером сказала Саше и Маришке:

— А вы не замечаете, что Санька полностью копирует и повторяет все папины слова и движения? Мне во дворе, когда гуляем, все дружно говорят: «Как же ваш мальчик похож на папу, один в один, внешность мамина, но во всем остальном — вылитый папа.»

Папа задрал нос:

— А так и должно быть — сын всегда продолжение отца!

Санька же удивил всех — приехав от подружек Козыревых, где увлеченно играл с ними, выдал родителям:

— Дорогие родители, я вас очень люблю, а не могли бы вы мне подарить… — он замялся, потом хитренько блестя глазками, дополнил, — братика или сестричку, так хочется!! Вон, у Лёши есть сестрички! Им так весело, а мне тоже так хочется! — он умильно смотрел на Горшкова. — Папочка! Уговори мамочку, а?

Теперь уже и папочка хитренько стал смотреть на Марину:

— Вот, вместе просим братика или сестричку!

— И я поддерживаю, — вступила баба Лена, — возраст-то ваш уже не двадцать, а уж как Саньке будет хорошо… Да и я пока в силе, с малышом-то посидеть! Решайтесь быстрее, мы с Санькой будем очень рады.

Марина было заикнулась, что вдруг опять что-то… но баба Лена ответила:

— Как говорится, снаряд в одну воронку дважды не попадет, да и сделаете диагностику на ранней стадии.

12

И вот, первого октября все трое пошли первый раз в свою будущую школу, заниматься по два часа три раза в неделю со своей учительницей, которая пока Лёшина. Галина Васильевна всем троим пришлась по душе. Саньку посадили с Варей, а Верушку с другим мальчиком, Костиком, всего деток было четырнадцать, подружились меж собой быстро.

А в Каменке баба Таня в сотый раздавала наставления Томе — Зорьку свою впервые оставляла на десять дней.

Ульяновы посмеивались, но не возражали:

— Ты, Макаровна, самое главное, в Мертовом море не утопни! Соленое-солёное, а мало ли чего быват! — ухмылялся Ленин.

Палыч тоже переживал, как его ненаглядная Валюшка перенесёт полёт, но все получилось удачно, обе его «деушки» вели себя нормально, никого не мутило. Баба Таня при снижении самолета не отлипала от окошечка:

— Хоть на старости лет увидеть землю сверху, интересно как!

Пройдя долгую процедуру проверки в аэропорту, попали в объятия Сары Львовны:

— Милые мои, как я рада вас видеть!

Поскольку день близился к вечеру, поехали домой и весь вечер провели в разговорах. Бабу Таню интересовало всё, она дотошно выспрашивала Сару и о еде, и о жилье, и об обычаях. Калинины уже спали, а они всё сидели разговаривали.

Сара очень ждала правнука или правнучку, в тысячный раз восклицая:

— Какое счастье для нас с сыном! Знаешь, Таня, я ему никогда не говорила, что очень горюю, ведь деток-то у него не могло быть… А увидев внученьку, как заново на свет родилась!! Теперь, вот, и малышок родится, Илья-то дочке не скажет — он очень волнуется за её обследование. Пожалуй больше, чем они с Володей!

— Што ты, Сара, она это время совсем ни разу себя плохо или неважно не почувствовала. Наоборот, они оба с Вовкой светятся изнутри, вот увидишь, все у ней хорошо и родится мальчишка! Они же как подобралися, наверное, и правда, всю жизнь друг к другу шли, я ими любуюся. Редко у кого такое бережное отношение бывает. А и славно!

Утром все вместе поехали в клинику, где их уже ждал Абельман.

— Таки кого я вижю! Валечка, девочка моя, я имею желание тебя расцеловать! Ви, молодой человек, не будете кипишить? Вай мэй, какой, таки, не ревнивый у тебя человек, Валечка!

Абельман церемонно поцеловал руку бабе Тане:

— Я имею счастье быть для Сарочки и Илюшки большим другом, меня зовут Эмиль, можно Эма, Эмочка!

— А я, вот, ещё погляжу, какой ты Эмочка, — хитренько ответила баба Таня!

— О, я таки счастлив, увидеть на нашей благословенной земле такую понимающую женщину, я имею сказать — Ви покорили моё сердце!

Потом было долгое ожидание, Абельман пошел с Валей, подмигнув всем:

— Я имею момэнт, буду нашу девочку заставлять улыбаться!

Калина с бабулями успели выпить кофе, съесть по пирожному, опять посидеть в холле, наконец, они вышли — подуставшая Валя и весёлый кругленький Эмочка.

Володя вскочил и бережно обнял жену.

Абельман кивнул:

— Ты, таки не ошиблась, моя козочка, в выборе, славный муж у тебя! Сарочка, я имею сказать, что у вас с поцем Илюшкой будет-таки внук, мальчик! И… — он выдержал пауз, — абсолютно здоровенький!!

Сара со слезами на глазах обнимала всех, баба Таня тоже, приговаривая:

— Я и не сомневалась вот нисколечко!

Зазвонил Сарин телефон:

— Сыночек? Да, Да! Все слава Богу!! Да, передаю Валечке трубку!

Валя разулыбалась:

— Да, пап, все хорошо, мальчик, да, да, здоровый!

Эмочка прокричал:

— Готовься, дед, отдавать мне проспоренный ящик коньяка, да! Выдержанного! Значит, пока можете отдохнуть, а вечером, таки жду всех у себя — Абельманы все будут рады вас таки увидеть!

Дома все расслабились.

— Валечка! Теперь можно и имя потихоньку подобрать для малыша!

— Бабуль, у меня для мальчика давно имя выбрано, я просто не озвучивала — могла быть ведь и девочка.

— У меня тоже имя имеется, — улыбнулся Калинин.

— А давай вместе скажем, а потом посмотрим, какое больше понравится? — сказала Валя.

— Давай: раз, два, три, — оба вместе одновременно воскликнули: — Лешка! Лёха! — и все засмеялись.

— А и правильно, Лёшка нас всех и свёл, пусть у него тезка будет!

А в далёкой Швейцарии вытирал слёзы сто лет не плакавший, счастливый Илья.

— Вовка, я же как поплЫвок, выскакиваю! — баба Таня была в полном восторге от Мёртвого моря.

Побывали они в Иерусалиме, обошли все святые места, помолились за здравие, помянули ушедших, съездили на реку Иордан (маленькая какая и мутная — вывод бабы Тани). А потом было Мёртвое море… Маслянистая, тяжелая вода вызвала поначалу у бабы Тани недоверие, а вот затем… Она и сидела и лежала на воде, Калинин же просто ложился на воду и отдыхал, как в шезлонге. Они мазались целебной грязью, побывали на источниках.

— Я как маленький ребенок радуюсь. Ай славно, вытащили вы меня сюда, и суставы, глянь, не крутють, жива буду, ещё приеду. Сара, примешь ли?

Сара, трясущаяся над внучкой, только головой кивала, да сожалела, что так на мало прилетели. — Макаровна, приезжай на месяц, а?

— Ой, Сара, наверно соберуся. Придётся тогда Федяке с Мариею у меня пожить, Зорька-то, да и Верный… их ведь не оставишь на кого попало.

Накупили много кремов с солями Мертвого моря, баба Таня сбилась со счету — сколь у неё девок-от в наличии, продавцы в магазине изо всех сил сдерживали смех, когда она считала «кому и сколь». Сделали хорошую скидку такому покупателю, расстались довольные друг другом.

— Ты, Сарушка, не печалься сильно, с конца мая и до сентября из вашей-то жары приедешь в Каменку, с внучком, Лешенькой, понянчишься, а потом, глядишь, и мы к тебе наведаемся, лето продлим.

Расставание получилось с горчинкой, но все были уверены, ненадолго.

Горшков, шагая по коридору «в царство Ярика», услышал, не доходя до курилки, интересный разговор:

— У босса появилась новая пассия. Наверняка сюда заявится. Надо будет оценить, какова. Последняя-то знатная давалка была, вот тут, в туалете и уважила…

— Ты, Валер, не много на себя берешь? Горшков — он мужик крутой, смотри…

— А чё мне бояться, я просто уважил неудовлетворенную даму. Похоже, не силён в этом босс наш. Вот и на новенькую посмотрим, попробуем… — мерзко засмеялся мужик.

Стоя спиной к двери, он не видел, что разъяренный Горшков залетел в курилку.

Стоящие там обмерли…

Сдерживая бешенство, Саша спросил:

— Кто ещё желает оценить мою жену, кроме, вот, этого?

Пробовальщик подавился дымом.

— Я… кхе-кхе… пошутил… Александр Сергеевич… кхе-кхе… извините!

— Все вон, через пятнадцать минут жду у себя. Не пытайтесь улизнуть. Я вас запомнил! Ну, а с тобой, мой, оказывается, секс-заменитель, сейчас поговорим…

И вломил Горшков этому… от души. Позвонив в охрану, велел подняться двум охранникам и вышвырнуть это дерьмо на улицу.

— Весёлую жизнь я тебе гарантирую!

Влетел к Ярику и зарычал:

— У тебя тут отдел или сборище озабоченных трахальщиков? Развел тут, Тарзанов!! Пошли со мной!

В приемной уже стояли поникшие курильщики:

— Без кого тебе не обойтись, оставлю… пока, остальных сейчас же на выход.

Толик указал на двоих, остальные пятеро потерянно и жалко смотрели на него.

— Я не позволю НИКОМУ даже упоминать мою жену!! Вы двое, сам буду за вами наблюдать, и, ох, не советую язык высовывать!! А Вам, Анатолий Петрович, пора бы приглядеться, с кем Вы работаете!! Почему пол отдела болтается в курилке в рабочее время и обсуждает меня? У вас что, одни сплетники и сексуально озабоченные собрались? Всё. Свободны!

Горшков никак не мог успокоиться — его самую любимую девочку пытались затронуть!!

— Ярик, уйди. Я ща прибить всех готов.!!

Велел принести видео-записи за месяц, просмотрел, подумал, — к вечеру пятнадцать человек были уволены за несоответствие… На многочисленные претензии показывал записи, говоря:

— Ваш рабочий день составил пять часов из восьми, три вы были в курилке, до свидания!

К концу дня зашёл Толик:

— Успокоился? Сам виноват. Позволял свои грелкам сюда шляться, а какой мужик выдержит, если ему вешаются на… Я конечно тоже… подраспустил их, всё как-то сам везде стараюсь доводить, а увлечёшься когда, то и не видишь ничего. Саш, давай Игоря назначим начальником отдела, а? Он парняга требовательный и не болтливый, а меня бы освободить?

— У меня в глазах чернеет, как подумаю, что такая мразь даже взглянуть на Маришку посмеет! Урррою всякого!!

— Угомонись, Лихо, теперь все будут через раз оглядываться, ты ж шороху навел, а и хорошо, балласта вон сколько накопилось. Лучше скажи, как Горшкову-младшему школа, по душе?

Горшков улыбнулся:

— Ждет не дождется каждого следующего занятия, его там хвалят, а он от этого только расцветает. Поехали к нам, тёща там для меня каждый день разносолы готовит, Маришка-то только в выходные, а так, не работать категорически отказывается. Да я её понимаю, семь лет быть в такой изоляции, в своих бедах, считай, в одиночку… У неё в гараже мужики нормальные, лапы не протягивают, а наоборот, за неё горой. Знаешь, как на меня косо смотрели сначала. Думал, рожу набьют, но потом одобрили. Подожди, телефон: — Да, моя хорошая, уже выезжаем с Яриком. Да, целую! — Поехали, Толь, Маришка переодевается уже. А насчет Игоря… завтра пришли его ко мне. А тебя переведу ведущим разработчиком-главным конструктором, блин.

Забрали Маришку, Ярик присвистнул:

— Марин, ты изменилась за эти два месяца, не узнать, и наконец-то не шкелетина.

Та повернулась к нему:

— Толик, я же не знала, что Саша такой… — лукаво скосила глаза в сторону Горшкова, тот очень внимательно смотрел на дорогу. — Во, смотри, у него ухо вытянулось на полметра, так вот, такой… самый-самый…

Горшков расплылся:

— Признала, наконец-то!!

В квартире на Горшкове у входа тут же повис Санька:

— Папочка. Я как-то тебя заждался!! Толик привет! — он нетерпеливо ждал, когда папа разденется и, ухватив его за руку, потащил в свою комнату показывать рисунки.

Марина вздохнула:

— Совсем ребенок меня не замечает, папе все секреты, все проблемы, а меня…

Толик рассмеялся:

— Мужики, что ты хочешь!

— Да я смеюсь, у меня сердце замирает от благодарности — такой папа… это ж как многомиллионный выигрыш!

С кухни выглянула тёща:

— Быстро мыть руки и за стол, все стынет, Толик, здравствуй! Саньки, ну-ка быстро за стол!

Ярика накормили от пуза, он сидел и отдувался:

— Сто лет так не наедался домашнего.

— А давай мы тебя на прокорм возьмем? — предложил размякший и весело улыбающийся Горшков.

— И правда, Толик, забегай почаще, у меня всегда что-то приготовлено, семья-то теперь большая. Да и мужики вон какие аппетитные. Сань, ты что-то не доел мясцо-то?

— Баба Лена, я для сладенького местечка немного оставил.

— Санька, тоже, кстати, подрос и поправился, пока я вас не видел, сейчас уже не прозрачный. — А мы с папой договорились, что мужики должны кушать, как мужики!

Санька потащил папу и Толика к себе: посмотрели все его рисунки, поиграли в игру, пошептались перед сном, ребенок вскоре заснул на коленях у папы.

— Веришь, Ярик, внутри что-то сжимается от этого мужичка, а если ещё кого родим… Я хоть к старости, но понял, что жена и дети — это… нет слов, а мне ещё и тёща досталась замечательная. А то оставайся у нас, вон на диване и поспишь? Чё ты в свою конуру попрёшься? Ведь опять до утра просидишь за компом, хоть выспишься в кои веки?

— Уговорил, у тебя, Лихо, теперь так тепло и уютно, совсем уходить не хочется.

— Я тебе давно предлагал в нашем доме квартиру прикупить, а ты всё свою берлогу боишься бросить. Тут рядом, вон, на продажу выставили одну, слышал утром от вахтерши, посмотри, зато домашнюю еду гарантировано получишь, постоянно!

— Заманчиво… подумаю.

А Игнатьич пошел на первое родительское собрание. Поговорив о планах на весь год, училка кратко сказала о каждом из учеников, услышав знакомые фамилии — Лёшка рассказывал о них — он прислушался:

— Артем Осипов… стал намного я бы сказала храбрее, и соответственно, научился отвечать на уроках не стесняясь. — Женщина, сидевшая в соседнем ряду, облегченно вздохнула — «мама», понял Иван. — Сережа Сачков… — Галина Васильевна сделала паузу, и сидевший рядом с ним крупный мужик заметно напрягся. — Сережа у нас теперь защитник всех слабых, учебой заинтересовался, ходят в спортивную секцию втроем из класса, успехи налицо.

— Да не может быть! Он уроки дома совсем не делает! — воскликнул мужик.

— Уроки они делают здесь, всей троицей, вместе.

— И… — она посмотрела на Козырева, — Леша Козырев. Все девочки класса признали в нем защитника. Удивительно, но факт, наши ребятки стали дружнее, сплоченнее, у вашего мальчика как магнит внутри, все к нему тянутся. Интересно на детей посмотреть на переменах — никто не орет, не бегает сломя голову, мальчишки обсуждают какие-то проблемы, девочки… кто прихорашивается, как Катя Мальцева, кто гуляет, а кто и возле мальчишек. Вчера весь день спорили и доказывали друг другу, что лучше ролики или скейт. Заметьте, я сегодня не высказала ни одного замечания — подросли наши дети за лето и меняются в лучшую сторону. Да, ещё класс дружно ходит на факультатив, постигают тонкости компьютерной техники, Максим Викторович очень хвалит наш класс.

Иван усмехнулся, похвала звучала так:

— Игнатьич, привет! Чё звоню-то, ты там Лёхе прикупи… — он перечислил мудреные названия. — Это для дела. Я тебе уже сто раз говорил, что он шарит здорово, во, и надо его натаскать до нормы. И ваще, его класс мне нравится, мне с ними клёво!

Уже на выходе Ивана позвала учительница:

— Иван Игнатьевич, можно Вас на минуточку?

— Да, конечно!

— Знаете, не в моих правилах захваливать ребенка. Но Ваш внук-это… он как моя правая рука. Сейчас, глядя на младшеньких, я перестала удивляться этому необыкновенному ребенку! Он, действительно, с житейским опытом, я бы сказала, умудренный жизнью, за шестнадцать лет работы в школе я второго такого только и встречаю.

Дед разулыбался:

— Это он в моего отца — своего прадеда уродился. Мы с ним переживали, как-то в школе сложится. Рад, что у вас с ним контакт и нет проблем!

А в коридоре стоял папаша Сачков:

— Я вас жду! Меня Андрей зовут, — он протянул Ивану руку. — Я что хотел-то… ваш Лёша как-то умудрился моего охламона заинтересовать, за что ему огромное спасибо. Дело в том… — он замялся, — … у Сереги… у нас три года назад умерла мама, ну я вот через два женился… а он в разнос пошел, никак не мог принять новую… замкнулся, вот, на второй год остался. Я дико гонял, переживал то есть, боялся, что пойдет по дурной дорожке. А он в начале года приходит с фингалом, но довольный, и удивительно — со мной весь вечер разговоры вел про всякие виды борьбы… потом, через неделю сказал, что с Лёхой и Артемкой в секцию записались, рукопашного боя. Стал спокойнее, не огрызается, не болтается без дела. Купили ему тренажер, пыхтит на нем постоянно. Я чё хочу сказать, вы с Лехой поговорите, пусть он моего оболтуса от себя не отваживает. Может, что и выйдет из моего сына путное?

— Лешка мой, человек серьезный — если признал Серегу за друга, то так и будет!

— А можно, я в случае чего Вам позванивать буду?

Обменялись телефонами, и явно довольный Андрей попрощался.

Иван покачал головой:

— Ну вот, как ещё можно назвать моего мужика. Если он сокровище сокровищное, и вот, точно взрослый, никогда не клюнет на кукольную внешность, как сын, это в девять лет он в выборе друзей не ошибается.

Погода всю осень радовала. Дожди если и были, то кратковременные, и бригада, нанятая Козыревым, ударно работая, уже возвела второй этаж и заканчивала крышу. Начались отделочные работы внутри, Козыревы каждые выходные ездили в Каменку. Вот и сегодня, шустро собравшись, детки с шумом и гамом залезали в микробус, целуясь с сидевшей там Валей и Палычем.

— Поехали!!

Как всегда затормозили перед Каменкой: золото березок перемешалось с красно-желтой листвой кленов, бездонное прозрачное голубое небо, летящие по ленивому ветерку паутинки, красные и оранжевые гроздья рябинок, яркие веселые домики Каменки… все залюбовались…

— Какой художник сравнится с природой! Красотища!! — выразил общее восхищение Калина.

На Цветочной, на лавочке у Шишкиных сидели, жмурясь на солнце, Ленин и дед Вася.

— А мы завсегда вас ждем тута. А для тебя, Иван, осень-от по заказу прямо, я кажин день проверяю, чего наработали трудяги, скажу тебе, не сидять, трудются!

Дед Аникеев постоянно был на стройке. Сначала его пытались отогнать, дед же упорно встречал их утром уже у дома. Вскоре привыкли, понимая, что деду не хватает общения. Дед же бодренько трусил по усадьбе, иногда давая весьма полезные советы.

— Робяты, мне с вами как хорошо-от, и болести не привязываются, скушно ведь когда — они и зачинают ныть.

Удивительно, но чаще всех бывал в Каменке Макс. Этот мог приехать в любой день и время, заваливался к деду и орал:

— Дед, я приехал. Чё не встречаешь?

— Иду, Максимушко, иду! — радостно вскрикивал дед и бежал здороваться.

Макс нанял пару «деушек», они отмыли и привели в порядок нежилую половину, протопили, и Макс с дедом «сидели тама, чаи гоняли». Макс договорился с Федякой, отдал деньги, и деду привезли дрова специально для русской печки. Было у него и ОГВ, но печку с полатями дед ни на что не променял бы. В каждый Максов приезд ходили к бабе Тане, там Максу иногда и полотенцем прилетало:

— Бабуль, а ведь родственника своего бьешь-то! «Дораспускашь руки-те», — передразнивал он деда, — передумаю на мелкой жениться!

— Какая потеря! Да и ты, чудо в пёрьях, сто раз оженишься, пока она подрастёт!

Макс, как всегда, гоготал:

— Кто ж меня, такое чудо в пёрьях возьмет-то? Я ж безбашенный, а мелкая такая же, не, мы с ней пара, точно!!

Но оба старика очень радовались каждому его приезду — он как ураган, тормошил, ехидничал, вредничал, хамил, объедался бабулиных щей-борщей… Они потом, сидя на лавочке, каждый день посмеивались и опять ждали оглашенного.

— Я, Палыч, без бабок-дедов рос, и чёт мне так нравится к ним ездить, они такие му-удрые, как совы, но и бестолковые тоже. А ещё иногда совсем дети, а дедок, ну, чёт жалко мне его, он, как мелкий, радуется. Кароч, чёт я к ним привязался, да и опять же сосновая настойка, для сугреву — вещь. Мы с дедом по лафитничку-от, слово это мне нравится, позволяем. Да и красотень там кругом, как-то на душе легче делается!

Все Козыревы не могли дождаться, когда же их новый дом будет готов. Лёшка деловито выбирал обстановку для своего верха, особенно ему понравилась винтовая лестница из светлого дерева. Подумав, он сказал деду:

— А давай, пусть все вверху таким деревом будет сделано?

Дед кивнул:

— Как тебе нравится, так и сделаем!

Просмотрели много образцов светлых пород дерева, выбрали сосновые для обшивки стен и для пола. В одной из боковых комнат первого этажа решили сделать спорткомнату — в Москве все трое увлеченно занимались на тренажерах. Лешка после летних занятий с Мишуком не пропускал ни одного дня, а сестрички с ним за компанию, охотно бегали по беговой дорожке, лазили по стенке, прыгали на батуте. Часто бывающий у них младший Горшков тоже не отставал, а Лёшка, как наседка, следил за ними и по каким-то, ему одному видимым приметам, командовал:

— Хорош, вам хватит, идите поиграйте.

Первую четверть закончил с одной тройкой-по музыке.

Дед посмеялся:

— Медведь на ухо наступил, Лёш?

— Не, не написал в тетрадке домашнее задание, два раза… Забыл.

Каникулы провели в деревне, приезжала Аришка, много гуляли, собирали какие-то листья, последние редкие цветочки, жгли ветки и сучья, а вечерами всей толпой полюбили ходить к деду Аникееву, залезали на печку и полати — слушали дедовы побасёнки, которых он знал множество. Дед цвел от детского внимания, а ребятишки, пригревшись, иной раз и засыпали.

Утром же у деда неизменно оказывалась ворчащая баба Таня:

— Гулёны, опять заблудили!

— Баб Таня! Ну, тут такая печка клёвая, так на ней тепло, вон, даже Макс полюбил сюда ездить из-за печки!

Макс привез матрас, пледы и частенько оккупировал «дедову подругу».

А после каникул зарядил дождь, нудный, надоедливый — он, казалось, никогда не кончится. Девчушки изнылись, каждый день смотрели прогноз погоды и ждали когда снег выпадет. Дед в деревню ездил вдвоем с Палычем (Валю категорически не брали в такую слякоть), навестить теперь уже своих двух стариков. Дед Вася незаметно тоже стал «нашим». Да и как отбросить его, когда он, как Санька Горшков — такой же восторженный и радостный при виде их. Дети передавали ему рисунки, сладости и дед цвел…

Макс привез ему рамочки, и у деда на стене теперь «имелася выставка», хвалился деушкам, те приходили в гости, пили чай, иногда и самогоновку, вели долгие разговоры.

Макс гоготал:

— Во, баб Таня, а ты говорила, посиделки в прошлое ушли… Дед у нас, как Утесов, который говорил: — «Мне не восемьдесят пять, а без пятнадцати сто!»

— А и хорошо, Максимушко. Дед-от не скучает, да и нам есть куда пойти, все не по избам сидеть в окно на дождь глядеть.

Макс иногда заставал их всех в клубу и с удовольствием общался. Расспрашивал их о молодости, заразительно гоготал, искренне возмущался, спорил, вредничал, а «пожилая молодежь» платила ему тем же.

— Представь Иван, наша Мария, сурьёзная всегда смолоду, а тут с Максом спорила… на бутылку!!Азартно так, до крику. И ведь проспорила, а этот прохиндей только посмеивается. Девки-то ждут не дождутся, когда он приедет, а уж если наведался, дождь не дождь, весь «клуб» в полном составе к деду идут. Девки-то теперя, каждая со своим печивом приходит, стараются одна перед одной. Да и довольны — летом-то у всех дети-внуки, а ноябрь — декабрь всегда сыро, голо, скучно. Макс, он как юла, а ещё у него такая черта хорошая — ему что стар, что млад, со всеми будет спорить, ругаться, как он сам скажет, «пургу гнать», но весело с ним.

А в средине декабря подморозило… выпал небольшой снежок, выглянуло солнышко.

Девчушки прыгали в восторге:

— В деревню, деда, в деревню!!

— Еле дождались субботы. Едва рассвело, все были готовы к поездке, Палыч взял исстрадавшуюся по своей Каменке Валю — он очень трепетно и бережно оберегал её от всего — и поехали, на подъезде к деревне у всех горели глаза.

— Девчушки с визгом повисли на бабе Тане, тут же выбежали Ульяновы, с дальнего конца улицы шустро трусил дед Аникеев:

— Радость случилася у всех! — выразился дед Вася.

— К обеду прикатил Ванюшка с семьей, стало как всегда — шумно, колготно, весело.

— Валю и жену Ванюшки, как «слегка испорченных», и чтобы не попали под горячую руку, отстранили от суеты. Они должны были родить друг за дружкой — одна в начале марта, вторая в средине апреля. А остальные дружно готовились к застолью, тем более что «на завтра праздник большой будет — „Никола Зимний“».

— В церковь пойдете-ли? — спросила баба Таня.

— Да!! — дружно ответили все.

— Иван, Феле-то звякни, пусть хоть к вечеру приедет, чай обидится, что не позвали?

Лёшка сказал:

— Уже! Едет, такси взяла.

— Вот и славно! — Валя, — Лёшка присел рядом с ней, — можно я животик потрогаю?

— Та кивнула. Осторожно притронувшись руками к животу, он замер, а малыш, словно узнав кто это, сильно пнул в ладонь Лехи.

— Привет, маленький, скоро с тобой познакомимся! — друг расплылся в улыбке, — дружить точно станем!

И как не пытались сестрички, чтобы малышок их тоже пнул, тёзка, находящийся пока в животе, не реагировал на них. Валя и присевший рядом Палыч, посмотрев друг на друга, выдали Лёшке страш-ш-шную тайну:

— Лёш, мальчика назовем как тебя, и в честь тебя, не подойди ты тогда к Валюшке, я её и не нашел бы… а так, вот, будет у тебя маленький тёзка, скоро.

— Клёво! Я вас тоже люблю!

Ввалилась Феля с большими пакетами в руках:

— Козыревы, я вас прибью!! Почему меня не взяли?

— Ты ж сама, Федоровна, сказала, что устала, и будешь до обеда отсыпаться…

— Мало ли, что я сказала… — остывая, бурчала Феля. — Макаровна, я так по тебе соскучилась, и по вам, политическая семья, тоже! — повернулась она к Ульяновым.

Детки, наевшись, шустро убежали прогуляться, а взрослые за столом засиделись, было так тепло и уютно сидеть в кругу таких близких людей.

— Я вот себе удивляюсь… — протянула Феля. — Всю жизнь недоверчивая, а с вами, глянь, лужицей растекаюсь.

— А это, Феля, от того, что мы завсегда тебе рады, без хитростев, вот душа-от и размягчается! Вон, Максимушко… На что прохиндейская натура, а в деревню-от зачастил!

— Наслышана про ваши посиделки, наслышана!

— А чё, мы после посиделков-от с им пару годков с себя точно стряхиваем, а уж если спор зачнется у него с кем-то… то и три, — дед Вася оживленно стал рассказывать про Максовы разводы деушек. — Подожди, снег толком выпадет… ещё и с горы в Малявку с им скатываться рискнем.

К вечеру напарились в бане, в зимнее время баня воспринималась ещё восторженнее.

Утром съездили всем колхозом в церковь, отстояли службу…

Иван с умилением смотрел на своих девчушек — такие забавные, в платочках, выданных Макаровной, сосредоточенные, немного неумело крестящиеся, они вызывали щемящее чувство нежности.

После службы отец Федот читал проповедь и в конце обратился к прихожанам:

— Здесь, среди нас находятся руководители фирмы «Святогор», которые вникли в наши нужды и за короткое время помогли нашему храму отреставрировать придел, примите нашу искреннюю благодарность, здравия вам и вашим близким, Спаси Господи!!

— А на неделе детки задергали деда:

— Деда, надо подарки всем купить, до нового года совсем немного дней остается!

Долго думали и решали, кому и что купить. Легче всего оказалось выбрать подарки для бабы Тани и деда Аникеева, им выбрали по красивой замшевой безрукавке на меху, — всем ребятишкам купили билеты на праздничное представление в цирк на Цветном, и приготовили по большому пакету сладостей, — Марь Иванне — теплую вязаную кофту, Феле и Валюшке — по набору: скатерть и салфетки ручной работы в африканском стиле, Горшковым — две большие напольные вазы, Томе Ульяновой и Наташе — Ванюшкиной жене — красивые наборы посуды.

А с мужиками зависли… подумав, при подсказке Фели, приобрели: деду Ленину набор для рыбаловки, Ванюшке, деду, Палычу и дядя Саше — по красивущщему галстуку, еще всякие фигурки-сувениры.

— Фухх, — выдохнул Лёшка, — никогда не знал, что подарки выбирать так сложно!

Девчушки мастерили поделки — елочки из бумаги, Санька Горшков рисовал для всех рисунки, и все дружно мечтали, чтобы выпал снег и новый год был самым настоящим. И небеса, похоже, услышали детские мечтания. За четыре дня до нового года повалил снег — сначала как-то нехотя, он потихоньку начал укрывать землю, а утром вокруг была настоящая зима… Небольшой морозец, градусов десять, внушал уверенность, что снег не растает, и не будет каши под ногами. Нарядили дома елку, в доме пахло хвоей и мандаринами — совсем как в детстве у деда. Иван, впервые за три года, глядя на своих Козырят, почувствовал приближение праздника, они с Палычем накупили салютов и хлопушек, втихаря от Лёшки.

Ванюшка с Максом повесили по всему двору Шишкиных гирлянды, нарядили елочку, когда включили гирлянды первый раз, дед Вася восторгался:

— О, какая люминация, как на Красной площади, прямо. Максимушко, ай не передумал, новый-от год в другой кумпании встречать, у нас-от весельше будет?

— Дед, — кривился Макс, — я с лета дал согласие, что поеду в этот долбаный Париж! Все проплачено и задний ход не дашь уже, я ж не знал, что есть такая вот Каменка, но на Рождество, чесслово, буду с вами. Блин, дед, не оголяй нервную систему. И так тошно!

И поехали тридцатого большой толпой в Каменку. Дед Вася для Горшковых выделил вторую половину избы, где было жарко натоплено, Козыревы расположились у Вали, Фелю забрала баба Таня.

— Разместимся! Ежли что, вон, у Ленина комната свободная имеется.

Женщины суетились, готовя салаты-винегреты, мужики с ребятней раскатывали склон, устраивая горку… Быстро набежала деревенская ребятня, подтянулись и приехавшие на новый год молодёжь… Скоро весь склон облепили катающиеся кто на чем, в ход пошли и пластиковые льдянки, и картонки, и целлофановые мешки, санки… скатывались и на попе… Визг, восторженные крики, смех долетали до то и дело открывающихся дверей Шишкинской избы.

— Эх! — вздохнула Валя. — Я бы сейчас на попе, да до Малявки. С ветерком!! Баб Тань, глянь-ка…

— Санька Горшков опять ехал на Верном, Ленин накинул широкую петлю санок Верному на шею, и тот послушно вез вопящего Саньку.

— Маришка, а ведь Санька сильно изменился за это время, смотри, какой шустрый стал!

Маришка как-то светло улыбнулась:

— Да, у нас Саша как волшебник, всех троих в сказку затащил. Валь, я ведь… — она замялась.

— Да, говори уже чего, все свои тута!

— Ну, сделала тест, положительный, но боюсь, колотит всю от страха.

— Да ты чё, деушка, вот увидишь, все будет нормально, а кто народится у тебя не скажу, у Валюшки четко увидела, что мальчуган. А Горшков-то в счастье будет, не знает ещё?

— Нет, я на Новый год хочу сказать…

— А и правильно, самый лучший подарок ему-то будет!

— Федюнь, — шумнула баба Таня сыну, зашедшему во двор, — ты сделай свет-от, в сарайке есть переноски, всё одно не угомонятся допоздна, а завтра тем более.

Установили две треноги с переносками и в свете лампочек наступивший вечер так и обещал что-то загадочное, пошел небольшой снежок хлопьями, которые медленно кружились, не спеша опускаться на землю. Девчушки восторженно подставляли руки в варежках под снежинки и пытались рассмотреть узоры на них, Калинин обнял вышедшую Валю, дед и Лёшка, запрокинув голову, смотрели в небо…

— Хорошо! — выдохнул Горшков, вытащивший свою Маришку посмотреть на такую красоту.

— Да, удовольствие огромное, в городе так не впечатлишься! Единение с природой! — задумчиво добавил Игнатьич.

К склонам, уже хорошо раскатанным, подтягивались и взрослые, кто-то пришел забрать своих детей, кто-то, привлеченный шумом, посмотреть… и долго еще слышались с импровизированной горки вопли и возгласы более взрослых каменских жителей.

Утром у Калининых на пороге объявился Колька Шишкин, как всегда громогласно орущий:

— Соседи, чё спим-то? Новый год вот-вот, проспите же!

— Коль, ну только восемь утра. Чего ты орёшь?

— А соскучился я по всем. Шишкиных, вон, разбудил, правда Феля меня отлаяла. Решил, вот, вас увидеть, Игнатьич, вставай!

— Да я уже встал, — из-за его спины ответил одетый Иван, — на природе прогулялся, морозец-то бодрит!

— Пошли на улицу, ну их, пусть дрыхнут!

На улице, в сереньком свете наступающего дня поговорили, пошли на горку, с которой с воплями, уханьем и ревом начал скатываться Колька. Попрыгал на льду Малявки, прикинул что-то, поднялся наверх.

— Надо пойти переодеться, моя Людка убьет за штаны-то, а веришь, на заднице ловчее всего кататься. Ща рассветет, будем на Малявке как в детстве каток делать, смотрю, все разленились. А тогда-то с речки и зимой не вылазили, ох и попадало нам за штаны-то, постоянно ведь дырки были. Маманя, где моя спецформа? Лопаты деревянные живы?

— Что ты, аспид, орёшь-то с утра? Вона твои одёжки, а лопатам как не быть, в сарайке стоят. Ай каток задумал?

— Мамань, какая ты у меня понимающая!! — он схватил бабу Таню и поднял на вытянутых руках.

— Дурень ты, Колька, как есть дурень, ежли к сорока годам не угомонился, то, похоже, таким и останешься. Пусти уже!

Колька поставил маманю на пол, она треснула его по лбу:

— От порода Шишкинская, неугомонная!

Вышедший на шум, сонный Ванюшка тут же встрепенулся:

— О, каток, точно, Коль, как это я забыл про него?

— Всё вас учить надо, мелких. — щелкнул его по лбу Колька.

Пока позавтракали, переоделись совсем рассвело. И вооружившись деревянными лопатами, пошли на Малявку. Прибежавшие с утра кататься ребятишки с жаром взялись помогать мужикам. Многие сбегали домой, кто-то принес лопаты, кто-то метёлки, девчушки принесли веники, и работа закипела, добровольцев все прибавлялось:

— Ого-го-го! Коммунистический субботник в Каменке, новогодний!! — орал неугомонный Колян.

У обочины остановился козлик, на котором ездил глава поселения, вышел их «голова».

Присмотрелся, спустился на речку, поздоровался со всеми, похвалил задумку:

— Так, воду привезем, чтобы ровно залить, протянем сюда переноски по периметру катка, и будет всю зиму у Каменки занятие, Шишкины ребята и взрослые на выдумки горазды. Спасибо!

— Петрович, ты с водой-от не тяни, — встрял вездесущий дед Вася, — после курантов ведь набегить народ сюда!

— Да, Василий Иванович, через полчасика подошлю.

И вскоре расчищенный каток заливали из шлангов протянутых со стоящей на берегу водовозки. Детишки равняли бортики из снега, помогали, а больше мешали двум электрикам, которые шустро устанавливали треноги с переносками.

— Хороший у вас Глава, шустро отреагировал, — похвалил Иван.

— О, так он же нашенский! Сызмальства здеся живет, вот и знает все.

Опять на горке было много народу, детки скатываясь, непременно пробовали лед на катке, всем страстно хотелось покататься, поиграть в хоккей с Аксеновкой — каникулы обещали быть весёлыми и для детей и для взрослых.

По улицам поплыли запахи выпечки:

— Эх, хорошо-то как, как в детство попал! — радовался Горшков.

— От, Максимушко, такую благодать пропустил! Он бы тута как раз, к месту случился! — пригорюнился дед Вася.

Но скучать было некогда, все занимались делами, Колька с Ванюшкой категорически собрались топить баню, как и должно быть — «по традиции… тридцать первого мы с друзьями ходим в баню». Мужская половина дружно поддержала их, а женщины готовили и готовились.

— Такого нового года у нас никогда не было! — радостная Марина, краем глаза приглядывала за своими Саньками. Большой вместе с мужиками устанавливал стол для закусок на воздухе. Маленький катался на Верном…

— У нас с тобой Нового года, можно сказать, и не было вовсе, — ответила баба Лена, — так, год новый, а проблемы старые.

А после обеда у бабы Тани начались звонки — все её многочисленные дети и внуки спешили поздравить баушку. Когда позвонили сибиряки, она попросила Валю включить громкую связь:

— Мамка, милая моя, мы все тебя поздравляем с Новым годом, ты только будь здорова, остальное у тебя всё есть! — кричала Людмилка, сквозь её голос слышно было как канючил басом Тимоха:

— Дай поговорить-то, ну дай!

— Мам, мы все тебя очень любим, ждём тебя в гости.

И тут же:

— Уфф, баушка моя старенькая, самая любимая! С Новым годом, будь здорова, это, как его, счастья тебе! Баушка, как я по тебе скучаю, ты, небось, опять «Маланьину свадьбу» гостей собрала?

— Да, Тимох, все тута, Ульяновы, Валюшка с Палычем, Ванюшка с Колькой, Федяка, Козыревы с Фелею, Горшковы — все вас тоже с Новым годом поздравляют!

Правнук взвыл:

— К тебе хочу!! Забери меня, а? Я даже Зорьку доить научуся, баушка? — Потом горько вздохнул, — эхх, невеста моя там как?

— Ай не раздумал жениться-то? — засмеялась баб Таня.

— Чёй-то? Моё слово крепкое, чё они делают?

— Да, носются, вон, горку раскатали со склона в Малявку, а на реке мужики каток залили.

— Эхх, расстроился я, летом все равно приеду к тебе. У нас уже вечер, скоро Новый год, я тебя сильно люблю, ты там не болей! До свидания!!

Мужики, собравшиеся в баню, посмеивались:

— Во, Игнатьич, какой зять у тебя будет, и ведь не отвертится твоя Варюха, слово-то у мужика крепкое.

Пока мужики парились, баба Таня, Феля и беременные дамы прилегли отдохнуть. Лешка же с таинственным лицом о чем-то шушукался на дворе с Никиткой, оба довольные чему-то улыбались.

Стемнело, по всей деревне зажглись в домах елочные гирлянды, кое у кого мигали и светились во дворах украшенные ими деревья. Мальчишки в деревне взрывали петарды, мороз усилился — градусов до пятнадцати. Дети сбегали на каток, лед почти замерз, с утра собирались идти кататься.

Мужики распаренные и разомлевшие — «хорошо, что нет аэропорта близко, а то, кто знает, улетели б куда» пошли приодеться… За стол уселись в девять вечера, ели-пили не торопясь, произносили тосты-пожелания. Отвечали на звонки, звонили сами, дети с нетерпением ждали куранты и подарки.

Без четверти двенадцать, одевшись как следует, высыпали во двор, приготовили шампанское, каждому вручили по хлопушке, началась речь Президента:

— От сколь не слушаю со вниманием его, а спроси через пять минут, чего он сказал — не упомню! — пожимал плечами дед Вася.

— Все так, дед! — ответил Ванюшка.

Зазвучали куранты, начали дружно считать удары часов, потом было громкоголосое «УРА!!» Выстрелы шампанского, хлопушек, звон кружек-на мороз бокалы решили не выносить… а гимн запели — «Союз нерушимый республик свободных» — старый, СССРовский, оказалось новый никто толком не знает. Этот же гимн спели от души, и началось веселье, обнимашки и прыганье от восторга. Загремели салюты, мужики и ребятня побежали на пустырь, где все было готово, и начали тоже стрелять, небо расцвечивалось разными букетами, все орали. Со стороны Аксёновки в сторону Каменки тоже летели гроздья салютов, восторг зашкаливал у всех!! Отстрелявшись, ввалились во двор, а со стороны улицы отворилась калитка и появился Дед Мороз с большими плетеными санками, нагруженными подарками до самого верха, сзади всю эту гору поддерживала Снегурочка.

— О! Дед Мороз!

— Дорогие Шишкины и ваши гости, тут для вас прислали много подарков, еле довезли со Снегурочкой, упарились. Ну-ка, Снегурочка, начинай!

Сверху оказались подарки для детишек, их было много, каждому из детишек достались коробки, пакеты, пластиковые фигурки снежных домиков с конфетами внутри, какие-то свертки, все не умещалось в руках. Матюха приволок санки от деда, и они складывали свои подарки туда.

Потом настал черед взрослых, тут бабе Тане не хватило рук, а дед Вася аж заплакал, когда его нагрузили свертками:

— Это как жа? Это чёй-то делается, ой милушки, я и не ожидал!!

Притомившихся деда Мороза и Снегурочку потащили в дом, накормить и обогреть.

Оставив подарки, бабу Таню, Фелю и бабу Лену угощать их, дружно ломанулись на горку: там уже вовсю кипела жизнь, кто-то скатывался с горки, кто-то обнимался, кто-то наливал и закусывал. Молодежь притащила колонки и музыку, как-то мудрено подсоединили все… и начались танцы-шманцы-обжиманцы. Дурачились и плясали, вытащили в круг встреченных громкими криками восторга Деда Мороза и Снегурочку, у кого-то были надеты новогодние колпаки, у кого-то маски, веселились от души, не замечая, что к утру мороз начал пощипывать посильнее.

Иван увел детишек, разрумяненные, счастливые, переполненные восторгом, они попытались ещё и подарки разобрать, но в тепле быстро разомлели. Дед отнес внучек в кровать, Лешка сквозь зевоту сказал:

— Дед, вот это Новый год у нас случился!! Клёвый, суперский!! А классно мы с Никиткой про деда Мороза придумали?

— Да, Лёш, круто, славно встретили, спи, мужик!

— Ага, дед, ты у меня самый-самый!

Пришли довольные Валюшка и Палыч:

— Ух, я прямо десяток лет скинул, спина мокрая, как отплясывал, замечательно так! Валечка, давай-ка, милая, ложись, Лешику нашему тоже отдыхать пора. Я немного ещё потусуюсь, ладно?

— Ладно, ладно, — тоже вовсю зевая, ответила Валя.

У Шишкиных народ сидел за столом, все такие оживленные, веселые, проголодавшиеся после танцулек, налегли на закуски.

— А чё, Танька, у нас этот новый год сверх весёлый получился. От это повеселилися, от души!

— Подожди, вот выспются после обеда, опять скакать будут, петардов этих вонючих напускают, но да, славно вышло, хорошо встретили, а как встретили, такой год-от и должон быть.

Потихоньку начали собираться. Горшковы вышли первыми, и тут раздался вопль Саши, все выскочили на улицу, а он подняв на руки Марину, кричал на всю вселенную:

— Спасибо, любимая!! А-а-а, я так ждал!!! Маришка! Люблю-ю-ю-ю!!!

Палыч первым понял:

— Похоже, у Горшковых тоже будет прибавление, ай какой урожайный год получится!!

Все окружили счастливых Горшковых, Маришку зацеловали, а у Саши трещали ребра от крепких объятий, баба Лена, не скрываясь, плакала. И только маленький Горшков, спящий у Ульяновых вместе с Матюхой, не знал важной новости — исполнилась его мечта о братике или сестричке.

— За такое надо срочно выпить!! — заорал Ванюшка.

Ещё посидели, порадовались, и расходились уже в шесть утра.

А к обеду проснувшиеся детки пытались добудиться деда, дед мычал и бормотал:

— Деточки, я немножко посплю! Лёш, я так поздно лег, не обижайся, ладно?

Леха кивнул и увел детей на улицу. У Шишкиных на ногах были баба Таня, Феля и Тома Ульянова, остальные отсыпались. Быстро поев, детки убежали на каток.

Баба Таня стала варить бульон из курицы.

— Проснутся, в самый раз будет-от горяченькое.

На ароматный запах домашней курицы выполз взъерошенный Колян:

— Мамуль, как я тебя люблю, ты мои мысли читаешь? Это же самое нужное сегодня, бульончику!! Ва-ань, подъём!

— Ну, встал я, встал, чё орешь, я на запах иду уже! Ох, и не пил много, а весь как побитый! Мамуль, ты волшебница, какой бульон… ммм.

Пришли зевающие Палыч и Козырев, сначала слышался только стук ложек и оханье, потом мужики ожили — начались разговоры:

— Мамань, а наши коньки ты случаем не выбросила?

— Когда это я чё выбрасывала? Всё в сенцах, в гардеропе старом.

Шишкины полезли смотреть что в наличии, долго смеялись, доставая ту или иную вещь:

— Ха-ха, антиквариат какой, коньки двухполозные, помнишь, Вань, как учились на них? А ты еще в прорубь занесенную въехал?

— Ага, а ты меня вытаскивать начал и сам чуть не влетел за мной, хорошо Мишка тут же подлетел… А маманя потом нас лупи-ила. О, а это взрослые мои, сорок третий, мужики, у кого сорок третий? Могу дать напрокат?

— У нас тут целый клад сокровищ, надо бы пересмотреть, может, завтра?

— У меня, — шумнул Палыч, — доставайте все, числа четвертого смотаюсь в Москву, всем надо коньки прикупить, небось, в хоккей-то никто не откажется побегать?

— Это мы завсегда, — откликнулся Ванюшка.

Заскочил румяный с мороза дед Аникеев:

— Чё сидитя? На улице хорошо, я вон уже всех деушек обошел, напоздравлялся, а вы только глазоньки продрали. — Для бешеной собаки, дед, сам знаешь…

Быстро принарядились в деревенские одёжки и пошли на улицу, на горке было оживление, на катке тоже — мальчишки играли в хоккей.

— Лёш, ты где коньки взял?

— Да, вон, Санёк мне свои старые дал, ему малы, а мне в самый раз, — раскрасневшийся Лёха опять полез в гущу играющих.

Шишкины уже скатились с горки и, весело перекликаясь, лезли наверх:

— Ща класс покажем! — оба проехались на ногах и не упали.

— Могём ещё!

Дурачились долго, разрумяненные и разгоряченные ввалились к Шишкиным:

— От, все вроде взрослые, а не хуже пацанов, глянь, мокрые! Да не, я не ругаюсь, такие вот катания, они завсегда на пользу, давайте уже за стол, а потом подарки разбирать! От как каток вас увлек и про подарки не вспомнили, может чё и нужное найдете?

Нужное и впрямь нашлось — связанные бабой Таней варежки, всем с разными узорами и с добавлением собачьей шерсти, они вызвали восторг. Девчушки готовы были хоть сейчас бежать на улицу, но уже смеркалось, отложили до завтра. Заставили бабу Таню примерять жилетку, мужики полюбовались на галстуки, Лёшка, сияя, одел новый свитер, связанный его любимой Валюшкой. Полвечера провозились с подарками. Затем мужская часть разбиралась с новыми играми, а женщины чаевничали.

Санька Горшков не отходил от матери:

— Мамочка, а правда, у нас родится братик или сестричка? А он будет как я, или другой? А животик у тебя тоже, как у тёти Вали, будет? А когда?

Вопросы сыпались из него не переставая. Саша-большой взял его за руку и повел к мужикам:

— Пойдем, мама пусть немножко отдохнет.

13

Третьего уехали Горшковы, засобиралась Феля. Палыч, Леха и дед поехали в Москву, отвезли её и мотались по спортивным магазинам, купили коньки для всех, пять клюшек про запас, и четыре пары лыж-Козыревым. Лыжи опробовали на следующий же день, девчушки много падали, но упорно нарезали круги по поляне, дед с Палычем и Лешкой прокатились до Аксеновки, по вечерам мужики играли в хоккей на катке, ребятня оживленно болела за своих, играли азартно, яростно — сломали в борьбе за шайбу две клюшки… отдых выдался шикарный. Шестого Ленин утащил мужиков на дальнюю Мечу, на зимнюю рыбаловку.

Утепленные, в ватных штанах и валенках Игнатьич и Калина посмеивались друг над другом:

— Как медведи!

Баба Таня сунула полуторалитровый термос с горячим травяным чаем:

— Нате-ка, я туда немного калиновки добавила. Чай не замерзнете, десять градусов-от на улице.

Ушли рано. Детки, проснувшись, как всегда, быстро поели и унеслись на горку, девчонки под предводительством Аришки — кто бы сомневался, катались с горки, мальчишки играли в хоккей… когда сверху, задорно крича, в огромных растоптанных валенках, телогрейке, старых чьих-то штанах, но в розовом с малиновыми полосками колпаке, скатился Ситников.

— Э-ге-гей, дети мои! Я приехал!

«Дети мои» в открытую смеялись над его потешным видом:

— Макс, ты это, как гном, только переросший, — хохотал Лёха, девчушки хихикали, а Макс только ухмылялся.

— Смотрю, без дяди Макса никто не скучал? Горки раскатали суперски, о, я б ща в хоккей погонял, да вот, ботиночек не подобрал, размерчик не мой… Ладно, я на воротах постою, погнали!!

И погнали, Макс орал, свистел, комментировал промахи, успевал построить рожи, затем, когда игроки подустали, устроил кучу малу на снегу, захватывая своими длинными ручищами всех, кто по неосторожности оказался поблизости. Как говорится — дым коромыслом. Мокрые, извазюканные в снегу дети долго обметали друг друга вениками у входа к Шишкиным, баба Таня ворчала, а дед Аникеев цвел:

— Максимушко, неуёмная твоя натура, как малое дитё, сколь же в тебе энергии, телогрейка аж промокла.

— Энерджайзер я, дед, батарейка, блин, такая! Ну, рассказывайте дяде Максу, как Новый год встречали?

Все наперебой делились впечатлениями, он приуныл..

— А я, дебил… не, все неплохо, красиво, везде огни, сверкает, блин, кругом — народищу полно, но не то, размаху не хватает, во я щас оторвался… А там, ну, поорали песняка, подрыгались в танцах, потусовались, а вот так… чтоб с гиканьем да с бугра, да в снегу побарахтаться. Не, снег выпал на два дня ну, сантиметров двадцать всего, у нас вся детвора тут же на улицу — снеговиков там, в снежки играть, а у них… все замирает. Редкие такие прохожие… машины на цыпочках едут… Кароч, загадочная широкая русская душа — это про меня. А, забыл, девки, я же вам колпаки всем привез, выбирайте…

Яркие, немыслимых расцветок гномьи колпаки вызвали много веселья, примеряли их все и ухохатывались друг над другом.

— Бабуль, и тебе, дед, вот, сладости ихние. Будете в клубу чаи гонять, меня вспоминать. Валь, Наташ, вам, пузатикам, — он замолк, получив затрещину от бабы Тани, — э-э… в интересном положении, по набору сосок прикольных, а чё? Ни у кого таких нету! Ладно, ладно, — остановил он возмущенных женщин, — потом мне вручите. Когда соберусь рожать. А ещё вот, «Камю» прикупил, попробовать.

— Чей-то такое камю твоё?

— Темнота каменская, коньяк это.

— Небось моя самогоновка не хужее?

— Вот и определим методом дегустации завтра.

— На-ко внучек к твоему к мудрёному колпаку вот, варежки, — баба Таня, протянула ему розовые с красными узорами рукавички, — вязала Еленке, да уж больно они тебе в цвет!

— О, бабуленция! В масть самую, дай я тебя поцелую, я ж теперь самый хипповый на фирме буду. Не потерять бы только!

— А ты их, как в детстве, на резиночки пришей и в рукава перекинь, — усмехнулась Валя.

— Точно, идея, Валь, пришей а?

— Макс, Макс, тебе сколь годов-от?

— Ну, двадцать шесть, скоро семь будет.

— Во-во, именно, семь без двадцати.

— Вон, рыбаки плетутся, то ли уморилися, то ли рыбы невмочь сколь наловили.

Действительно, Палыч и Козырев еле передвигали ноги, Макс выскочил на улицу.

— Игнатьич, вы чё такие стрёмные?

— Сам ты… Мы с добытков возвращаемся, вон, глянь, какого леща вытащили? Да и на новенького, как Ленин говорит, всегда удачно, — у них в рыбацком ящике нашлись три щурёнка, пяток окушков и несколько ершей, но лещ был красава — с три мужских ладони.

— Я думал, такие у нас не водются, — сунулся дед Вася.

— Водются, дед, водются, иногда, когда багрилкой цепляешь. Баб Таня, Тома моя запечет леща-то на Рождество, а с тебя твоя знатная уха. — Ванюшка с Коляном к Федяке свернули, лыжи хотят забрать, покататься, — шумнул Ленин.

Макс уже договаривался с ним в следующий раз пойти:

— Надо же испытать все прелести в зимней деревне, чё я, зря примчался?

Баба Таня, не евшая весь день в Сочельник, до первой звезды, затеяла дрожжевые блины.

— Чё, такие бывают? Не ел и не слышал! О, давай я тебе помогу немного? — Макс с удовольствием наливал тесто на сковородку, переворачивал толстенькие пористые блинцы, шлепал по рукам детей, утаскивающих их у него. — Э-э-э, дайте хоть горку из них выложить.

Баба Таня раскладывала по розеткам варенье из малины, смородины, крыжовника — на любой вкус. Девы уносили их в горницу, на стол. Блинов получилось много, Макс с опаской смотрел на «горки». — Не перестарались мы с тобой? А, бабуль?

— А вот, смотри…

Налегли на блинцы дружно, ели, нахваливая и мастерицу и конечно же, пекаря. Макс ел, что за ушами трещало:

— Не, точно, поселюсь тут у вас, баб Тань, возьмешь на прокорм?

— Нет, Максимушко, уж очень ты прожорливый!

— Ну вот, всю малину обломала!! Эх, невеста, расти быстрее, может тогда хоть отъемся?

Аришка хихикала:

— Я как баба не умею, а ты, и правда, много ешь.

— Все против меня, сиротинки, жестокие вы… Уфф, наелся, пойду лишние жиры сгонять, Лёх, ты со мной или дома?

— С тобой, ща оденусь.

— Эх, жаль, маловато снегу выпадает сейчас, — ввалившийся Ванюшка снимал валенки, — в нашем детстве каких только ходов не было в огородах, и крепостей.

— Оу, крепость я бы построил, да ещё водичкой облить, и штурмуй всю зиму такую, — откликнулся Макс.

Отметили Рождество, накатались всласть на лыжах, с неохотой и надутыми губами уезжали из Каменки — каникулы кончались. Началась учеба и работа. У Лешки время летело незаметно: школа, занятия у Макса три раза в неделю, секция борьбы, вечерние посиделки с детьми и дедом, иногда приходили Артем и Серега, вели себя степенно, Марь Иванна угощала всех своими пирогами.

Ездили к Горшковым, вот уж где отрывались девчушки и Санька, в спорткомнате дым стоял коромыслом. Марина волновалась за беременность, ждали, когда будет 8–9 недель, чтобы начать обследование, решили так: если будут хоть малейшие сомнения, полетят в Израиль. Горшков-старший был уверен, что дитя здоровенькое, а Марина и хотела бы быть уверенной, но боялась.

Навещали бабу Таню, смотрели, как идет отделка дома, «хлопот-полон рот», катались с Никиткой на снегоходе. Игнатьич полюбил кататься на лыжах, особенно ему по душе пришлось большое поле, окруженное со всех сторон заснеженными сосенками. Он подолгу стоял там, любуясь искрящимся на солнце снегом, радуясь тишине и вдыхая казавшийся сладким воздух.

Восьмое марта получилось двойным праздником — у Ванюшки родился сын-богатырь, весом в четыре килограмма.

— Арсений, Сенька! — тут же выдал счастливый папаша, пили «за женщин всех», потом за сыночка, небывалый случай, но поднабрались, утром девятого дружно отпивались рассолом.

— Теперь, Вовка, твоя очередь, будут два мужика вместе расти, Сенька и Лёха, подумаешь, месяц разницы.

— Только бы все прошло благополучно, очень переживаю. Или, как Макс говорит, гоняю, из-за родов. Хотя в Израиле сказали, что все должно быть нормально…

— А ты, Володя, настраивайся сам и Валюшку подбадривай.

— Так и делаю! Вон, Горшков молодец, здесь обследование провели, а он Марину в Израиль утащил, для повторного, чтобы уж наверняка было. Наши-то сказали нормальный здоровый ребенок, но для успокоения матери, он повторное затеял, говорит, чтобы ни о чём не волновалась. Санька маленький ждет не дождется, имена выбирает.

— Да, славно как сложилося у их, да и вы с Сашей мужики жизнью битые, цените, то что вам судьба преподнесла, а вот внучок-от названный… беда с ним, — вздохнула баба Таня. — Звонил, вот, шестого: бабуль, на праздник не приеду, не потому, что не хочу, а потому, что малость физия покореженная. Ну, спрашиваю, какая такая физия? Лицо, говорит. Оказывается в этом дурацком колпаке и моих-от варюжках, приняли его какие-то за этого, ну которые мужиков любют, сказал шестеро их было, ну а наш-от борьбой не зря занимался, только говорит на кулак налетел, но, бабуль, Ситниковых не опозорил. Вот с Лёшкою цветы мне передал — лучшей женщине, сказал. А и привыкла я к его чудачествам-от, ровно как свой непутевый внучок стал. Вон, Васька, трясётся от радости, когда он приезжает. Другой раз увез на пробу Васькину самгоновку друзьям-от, сказали и не пивали такого, понравилось.

— Хмм, — хмыкнул Игнатьич, — ты, Макаровна, прям как психолог. Макс ведь все свои проблемы за дурашливостью скрывает, наверняка бате не показывается с физией такой, а тебе рассказал. — Так ведь, Иван, к теплу-от каждый тянется. А ему в детстве мало доставалося тепла-то.

— Да, пережили они тогда с Виктором… мы-то думали, что он ничего и не понял, а оказывается, ребенок так себя защищал от обиды… Но парняга при всех его тараканах замечательный вырос.

Пришла ставшая колобком Валя, прогулявшаяся с Лёшкой и детьми до Козыревского дома, Палыч тут же стал расстегивать ей пальто и сапоги:

— Вот, чистый дядя Колобок стала, сапог не вижу, наклониться не могу.

— «Ты беременна, это временно», — дурашливо пропел Ванюшка. — Так, ладно, я полетел к своим, ты тут не хулигань, — велел он Аришке.

— Да уж скорее бы, неповоротливая, как бульдозер стала.

Девы с трепетом приложили руки к её животу и засмеялись, когда малыш толкнулся:

— Пинается как сильно!

— Это он хочет скорее познакомиться!

Пошли на улицу. Снег заметно осел, почернел на обочинах, и такой белоснежной красотищи, как была в январе-феврале, не стало. Зато на вербе набухли почки, и дальний березняк издали казался лиловым, в воздухе ощущалась какая-то свежесть, солнце радостно сияло…

— Эх, хорошо! Ручьи скоро побегут, а там и травка полезет, — щурясь на солнце как кот, проговорил Ленин. — Природа оживеет, и мы туда же. Весной щепка на щепку лезет!

— Охальник ты, Вовка!

— Не, я говорю, как есть, всегда так было и будет!

Санька и баба Лена ждали родителей, за все десять дней, что их не было Санька извелся, его ничего не радовало, он начал скучать с первого дня, и больше по Саше. Он так привык, что по вечерам у них был ежевечерний мужской разговор, что засыпал с трудом.

Баба Лена, не выдержав, позвонила Толику:

— Хоть ты приезжай, ведь совсем сладу нет с Санькой. Нет, слушается, но очень тоскует по Саше, написал большими цифрами все числа и каждое утро тщательно их зачеркивает, и ноет, что ещё так много дней папы не будет. Приезжай, ему «мужских» разговоров не хватает. Вот ведь, за полгода от нас, женщин, открестился, мужики ему нужней.

Приехавший к вечеру Толик, был встречен радостными воплями, усиленно накормлен и утащен в Санькину комнату. Там Толик долго и внимательно рассматривал Санькины рисунки, смотрел как он умеет писать, слушал как он читает…

— Санька, да у тебя настоящий талант, смотри, как ты сильно рисуешь. Тебя надо в художественную школу отдать.

— Нет, я с Варей и Верой буду учиться в школе, мне там нравится и Лёша там есть. А про рисунки папа сказал будем ездить на… как-то… какие-то занятия. К дяде художнику.

— Индивидуальные?

— Ага. Толик, а давай про папу поговорим?

— Что ты хочешь узнать про папу?

— Всё!! Я его так люблю, он у меня самый клёвый!! Я очень хочу братика, чтобы он как папа, такой же красивый родился и совсем-совсем, как баба Лена говорит в одно лицо. А папа в школе послушным был?

— Не совсем. Сань, папа твой всегда за меня заступался, я ж слабак был!

— Чё и дрался папа мой? — с удивленным видом спросил Санька.

— Приходилось, он был по росту самым высоким в классе, да и на бокс ходил.

— А ты?

— А я тоже ходил, сидел на лавочке у стенки, смотрел, как он занимается. А потом во дворе мы с ним повторяли все движения и приёмы. Папа твой на меня ругался, что я слабо его бью, а мне как-то сложно было его ударить изо всех сил, ведь он меня всегда защищал. Перчатки-то боксерские у меня и у него были самодельные, настоящие он только в секции одевал.

— Как интересно! — поерзал Санька, — папа мне не рассказывал такое!

— Подожди, ещё расскажет, папа твой умудрялся кроме бокса ещё в бассейн ходить и в рукопашный бой записался, всегда, говорил, пригодится.

— А ты?

— Я? Плавать — плавал, а на рукопашку папа твой категорически запретил мне, там сложно было, он всегда меня оберегал. Они друг друга как только не кидали, а мне нельзя было так.

— Толик, правда, у меня папа самый лучший?

— А то! И папа, и друг — настоящий. Ты спать будешь?

— А давай ещё поговорим про папу, и ты у нас поспишь, а?

И говорили про папу долго, пока Санька, умиротворенный, не уснул.

Толик на цыпочках вышел из его комнаты.

— Вот, неугомонный! — в сердцах сказала баба Лена, — почемучка мелкая.

— Ну, Елен Сергевна, Санька заметно вытянулся, я когда его первый раз увидел, он был просто прозрачным, теперь же совсем мужик.

— Да, ест хорошо, даже сейчас, когда родители звонят, докладывает, что кушает как надо. Наше-то, бабье общество ему за семь лет приелось, да и не мог он с детишками долго играть и бегать, а сейчас у него такой самый лучший папа, этот мелкий ведь во всем ему подражает.

— Заметил, заметил, — засмеялся Толик, он мне Горшка в школе напомнил. — У нас с ним как сложилось-то — он с первого класса хулиганистый такой, весь на виду, а я стеснительный, слабенький, меня и толкнуть, и стукнуть можно было. Сашка, он уже тогда резкий был, увидел как-то, что меня на задах школы окружили Рычаг со своими подпевалами…

— Баб Лена, мы с Сашкой два идиота, точно! Все эти годы я пытался понять, за что Сашку так сильно ненавидел Рычаг, а вон оно что! — Толик, казалось, разговаривал сам с собой, — во, два дурака, целую теорию сочинили, а ларчик просто открывался…

И видя, что Елена Сергеевна смотрит выжидающе, сказал:

— Тогда-то Сашка, несмотря на то, что Рычаг был старше на два класса, предложил ему один на один подраться. И отлупил Рычага, был у нас такой папенькин сынок, которому много чего с рук сходило. Он вроде после этого с Сашкой замирился. А подросли когда, они там в одной упряжке были, в лихие-то годы. Оказывается Рычаг с тех ещё пор Сашку ненавидел, и ждал удобного момента ему нагадить. Да, вот тебе и детская обида, сколько, гад, боли принёс и нам с Сашкой, и Маришке досталось.

— А ты как же?

— Я с первого класса у Сашки был как палочка-выручалочка, учился-то хорошо, а Сашке все времени не хватало, то секции, то гулянки. Вот и списывал у меня, правда, он схватывал всё на лету, но учителя всегда говорили, неуёмная энергия ему покоя не дает, а учёба хромает. Меня-то никто не трогал, знали, что от Сашки прилетит нехило.

— Потом, когда лихие времена начались, моя мамка умерла, а когда Сашку посадили, Ирина Ивановна как-то за полгода угасла, вот и получилось, что у нас с ним, кроме друг друга, никого не было. Ну Сашка, конечно, девиц-то не пропускал, вернее даже, они на нём висли, а я как-то враз прикипел вот к компу. Сейчас я на него смотрю, он как в те далекие школьные года, такой же, изнутри светится. И я — то возле вас пригреваюсь, вот, сегодня, наговорившись с Саньком, твердо решил свою берлогу поменять на поближе к вам.

— А и правильно, Толик, вы с Сашей столько лет рядом, как братья стали, значит, и нам с Маришкой ты не чужой. А Санька, вон, тебя просто Толиком стал звать. Только бы с ребеночком все получилось хорошо, Маришка-то не показывает виду, а знаю, что очень боится, как бы чего… Саша-то для успокоения повез её в Израиль, как бы без патологии у нас всё, но, как он сказал — лучше перебдеть!

Прилетевшие через три дня родители были затисканы и зацелованы радостным Санькой, им был вывален ворох новостей, самой важной была новость:

— Мы с Толиком ходили, смотрели его новую квартиру, он сказал, что быстро переедет. Как я вас сильно-пресильно ждал!

Баба Лена внимательно осмотрела Маришку и кивнула сама себе: Марина выглядела успокоенной и умиротворенной.

— Слава Богу! Все, значит, хорошо! — подумала названная теща.

— Санька, баба Лена, а у нас такая самая главная новость — родим мы к сентябрю братика и абсолютно здорового!!

— Братика? Братика, маленького, такого как ты, папа?

— Ну, не знаю, на кого будет похож, а что братик — точно.

Санька запрыгал:

— И я буду старшим? И я буду ему сказки читать? И колясочку катать!! И назовем его Кирюшкой!!

— Почему Кирюшкой?

— Ну я так подумал, пока, а может и Мишкой? Я ещё подумаю, тогда скажу, а я ещё сестричку хочу!!

— Подожди, сначала братика, вот, родим, а потом, может, и сестричку соберемся, — лукаво взглянул Горшков на жену.

Та ответила ему сияющим взглядом:

— Какие вы быстрые, Сашки!!&nbs И была суета и шумиха при перевозке вещей Толика в новую квартиру, что располагалась этажом выше. Горшков бухтел и ругался в голос, когда Толик захотел взять в новую квартиру свою жуткую софу, приобретенную ещё в те далекие годы, когда они только-только вставали на ноги. Имевшая жуткий, печальный вид, софа была горячо любима Толиком.

— Я твое это лежбище ща с балкона выкину, совсем офонарел, на такую не всякий бомж позарится, — орал Саша.

— Ничё ты не понимаешь, она за столько лет мои формы приняла, я как в колыбели сплю.

— Вот я тебе колыбель и задарю на новоселье!! Не позорься! Что, у тебя денег нет?

— Деньги есть, софу жалко!

Марина, уйдя на кухню, сильно смеялась, а Горшков, после долгого ворчания, разрешил Толику взять всю его технику и стол:

— Остальное, вон, соседям отдай, в деревне пригодится.

Перевезли технику и поехали выбирать для Толика мебель, особенно колыбель. Толик замучился выбирать-Саша заставлял его ложиться на каждый диван, и взмолился:

— Саш, бери что хочешь! Я на все согласен!

Заплатив за быструю доставку к вечеру, дружно обставляли квартиру — двухкомнатная, с большой лоджией и кухней, очень понравилась Саньке:

— Буду к тебе в гости приходить, только, вот, чай пить у тебя совсем не с чем. А, тогда ты к нам приходи.

Отдав Горшковым запасные ключи, Толик поехал за тортом, обмыть-то надо жилье. Пока ездил, на кухне появились веселенькие, в красно-белую клеточку скатерть и салфетки. На столе у компа, стоял кактус в горшке.

— Уу, жилым духом запахло!

— Мы тут немного покомандуем, приведем квартиру в порядок, чтобы тебе радостно было, — баб Лена не позволила ей возразить, — хватит, на самом деле, в берлоге жить!

— Деда? — задержавшегося вечером Ивана встречали на пороге девчушки? — ты не заболел?

— Нет, мои хорошие, у меня серьёзная встреча была, пришлось вот в ресторан ехать, почему вы решили, что я заболел?

— А мы подслушали: Лешка Марь Иванне говорил, — деда нет, не заболел ли? Он, деда, всегда сильно-сильно боится, что ты заболеешь, и на нас ругается, чтобы мы не ныли. — Сдали брата сестрички.

— Я сейчас в душ, а потом к вам, бегите, скажите Марь Иванне, что я сыт. Стоя под душем, Иван опять умилялся, какой у него внимательный внук — оказывается непрестанно заботится и переживает о нем.

Немного не дойдя до детской комнаты, услышал интересный разговор и остановился.

— … почему у нас только дед?

— Как почему? Папа наш Игорь и самая лучшая баба Тоня, они же теперь на небушке, у Боженьки.

Вздох Веруньки:

— А я совсем-совсем их не помню, Леш, а какие они были?

— Баба Тоня, она, вот, как вы, совсем такая же, вы на неё очень похожи, а папа Игорёк… Он добрый был и сильный, нас всех троих сразу на себе носил, я на шее сидел, а вы на руках, а дед всегда сильно смеялся.

— Леш, а наша мама?

Внук помолчал:

— Марианна… она… ну, как, вот, птичка кукушка, помните, дед нам читал про такую?

— Которая своих птенчиков другим птичкам подкидывает?

— Ну да, только не птенчиков, яйца свои в чужие гнезда…

— И мы, как те птенчики?

— Не, мы как самые любимые дедовы внуки, просто, нам не повезло с… Марианной (Иван с горечью отметил, что Лешка никогда не произносил слово «мама»). Вон, у Саньки Горшкова, папаня настоящий был как кукушка, вы же помните какой Санька первый раз к нам приехал?

— Худой, бледный, слабенький? У него же сейчас папа Саша такой хороший.

— Да, дядь Саша — клёвый. А до него они так бедно-бедно жили, а ещё и Санька совсем ходить не умел долго, вы, вон, уже бегали бегом, а его теть Марина в колясочке возила. Так что хорошо, что у них теперь есть дядя Саша. А у нас вон какой дед, мы бедно-бедно совсем не жили, а Саньке теть Марина даже конфеты не всегда покупала, денежек не было.

— Леш, а давай деда наш тоже поженится с кем?

— Ага, вам мало гувернантки было? Она так на деде пожениться хотела, что нас собиралась отправить в интернат.

— Леша, а деда нас никуда не отправит?

— Не, мелкая, деда у нас — самый лучший.

— А пусть он на Феле тогда поженится?

Леха засмеялся:

— Не, Феля ни в жизнь жениться не будет, она всегда говорит, что старая, а Козырят любит просто так. И мы все равно такие богатые, у нас сейчас сколько много стало родни: Валя моя с Палычем, баба Таня — самая мировая бабуля, Шишкины все, дед Вася, Ленины, Горшковы, Макс. Мне Серега с Артемкой завидуют даже. У них-то такой Каменки нет в помине, зачем нам ещё кто-то?

— Леша, можно я тебя обниму?

— Идите обе сюда, — раздалось пыхтение, шебуршание… а потом Варя выдала:

— Леш, а ты нам совсем как папа.

— Не, я старший, а вас, мелких всегда надо защищать и любить, вы у меня и дед самые любимые.

— Леша, мы тоже тебя любим сильно-сильно!!

— Послышалось чмоканье.

— Хватит лизаться, ща дед придет, чё вы у него спросить хотели?

Дед постоял минуты две… сглотнул комок в горле и пошел в детскую, где обе девчушки радостно повисли на нем.

Ночью, когда дети видели десятый сон, Игнатьич долго ворочался, размышляя о подслушанном разговоре. Спроси девчушки у него про мать, как бы он стал объяснять? А девятилетний внук доходчиво и коротко сказал в самую точку.

— Я все-таки счастливый мужик, — думал он, засыпая, — надеюсь, гнилая наследственность Марианны не проявится ни в одном из троих!

Днем в офисе, смеясь, сказал Фелицате:

— Федоровна, мои внучки в разговоре с Лёшкой внесли предложение, «а пусть деда на Феле поженится?»

— Что ты? Свят, свят, я твоих Козырят люблю очень, но жениться?

Дед захохотал:

— Вот и Лёшка им так сказал.

— Лёшка… радость моя, — расплылась Феля, — знаешь, Игнатьич, у меня такое чувство иногда возникает, что ему не девять лет, а двадцать девять, и он намного старше Макса. Тебе очень-очень повезло с таким внуком, я его так люблю… — она аж зажмурилась, — мне его хочется потискать, но это же с ним не прокатит. Это Саньку Горшкова можно тискать и расцеловывать, а с Лёхой всё по-серьёзному. А хитрец какой — с трех лет из меня веревки вьет, знает, что я для него всё, что смогу. Но разумно, хорош мужик вырастет, я, может, подсознательно всегда такого по жизни искала — надежного, да вот не случилось встретить. А наш Козырев — он именно такой, надёжа-опора вырастет и для жены, и для этих двух… Ишь, сводни мелкие. Как у него там дела-то? Совсем меня не навещает?

— У них соревнования по борьбе, в три этапа. Наш и хулиган Сачков во второй тур прошли, а Артемка нет, занимаются усиленно, тут вот пару принес по пению.

— Какой предмет серьезный, — улыбнулась Феля. — Исправил хоть?

— Исправил, ворчал, правда, долго, что «всякую муть приходится писать, время тратить». А эти две шпионки нашли у него в ранце, — он передразнил их, — «хи-хи, записку про любовь». Леха и не видел — в кармашке маленьком была записка, а девы читать-то научились, вот и прочли.

— Да ты что?

— Ну там, типа, давай дружить..

— А Лёха?

— Лёха сказал — пока некогда. Да и с ребятами интереснее, а девочек, вон, у меня две уже есть. Ругался на них, что в ранце шарились, в общем, Фелицата Федоровна, жизнь у нас бьет ключом.

— А года через три-пять, когда красотки подрастут, ещё веселее станет, от женихов отбоя не будет!

— Ха, один жених, заметь, серьёзный и огромный, уже имеется, ну а с одним, для Веруньки, как-нибудь управимся! Да и пока строгий Лёхин отбор не пройдет, не видать ему Веруньки.

Зазвонил сотовый у Ивана:

— Да? Да, где? Так, ща буду. Не паникуй!

Козырев вскочил:

— Калина Валю отвез в роддом и весь в панике! — на ходу одевая куртку проговорил он. — Он там весь изведется. Катерина, я уехал на важную встречу. Меня ни для кого нет, всё, с глубочайшими извинениями — завтра!

Подъехав к роддому, увидел нервно ходящего кругами Палыча:

— Ох, старлей, никогда не было так страшно, как сейчас.

— Ну, не паникуй! Родит наша Валя Лешку нам вот-вот. Пошли в приемную?

— У меня руки трясутся, прикурить не могу, прикури мне, а?

Покурили, Палыч немного успокоился.

— Иван, ты пока не уезжай. А?

— Да тут я, тут.

Прождав часа два, утомившись ходить, Палыч обессиленно присел:

— Как-то моя девочка там справляется?

Послышался шум служебного лифта, вышла пожилая медсестра:

— Кто Калинин?

— Я! — подорвался Володя, со страхом смотря на неё.

— Что Вы, батенька, так испуганно смотрите? Сын у вас родился — 3700 вес и 52 сантиметра рост. Роды прошли благополучно, жена Ваша чувствует себя хорошо. Просила передать, что как сможет, тут же позвонит.

Калина неверяще оглянулся на Ивана:

— Старлей?

— Поздравляю, Вовка!

Вовка отмер и на радостях поцеловал медсестру в щёку:

— Спасибо!!

! — О, я вот Вашей жене скажу, что чужих целуете! Если серьёзно — поздравляю Вас, пусть Ваш малыш растет здоровеньким!

Калина уже в восторге обнимался с Игнатьичем:

— Иван!!

Наобнимавшись, дед сказал:

— Ёжику звони!

— Точно! — Калина набрал Лёшку. — Лёх, ты где? Можешь говорить? Лёшка, мы сына родили, все хорошо! — отнял от уха трубку, в которой слышался радостный вопль. — Да, Лёш, да! Да, приеду к вам, вот только узнаю, что нужно Валюшке, да, торт с меня!! Да, Лёх, мы тоже с Валей тебя любим!!

Взбудораженный, счастливый до безумия, что Валя родила без проблем, Калинин как-то растерянно спросил:

— Чё дальше делать-то?

— Звони уже Саре, Илье, Кларе все ведь волнуются. А я баб Таню порадую.

Через полчаса ликовали все — дед новоиспеченный, Илья, сказал, что прилетит на выписку — внука подержать, в Израиле плакала от счастья прабабка Сара… А в Каменке уже обмывали ножки желанному и долгожданному малышу — баб Таня, Ульяновы, дед Вася и заскочивший к матери Федяка, пока ещё малым составом.

Вечером же собрались у Козыревых: приехали все Горшковы, Клара, Феля, детишки — все были рады за Калининых. Палыч раздувался от гордости, не меньше его радовался Лёшка:

— Валя мне сестра старшая!!

Только уселись за стол, как позвонила Валюшка — Палыч включил громкую связь, все внимательно слушали, что она говорила, а потом наперебой заорали ей поздравления!!

— Ой!! Мои хорошие, вы меня до слёз растрогали, спасибо!! Где там мой Лёха-ежик?

— Здесь я, лошадка, здесь.

— Леш, ты рад, что Лёшенька маленький родился?

— Ещё бы! Ты там… точно, всё у тебя нормально, не врёшь?

— Ежик ты мой, недоверчивый. Точно, точно, — засмеялась Валя.

— Смотри, проверю!

Поговорив ещё чуток, распрощались. Валя стала звонить в Каменку, а у Козыревых продолжали обмывать рождение сына Калининых.

Марь Иванна с кухни услышала звонок в дверь — открыла, на пороге разобиженный Макс.

— Эти… аферисты-редиски все здесь?

— Проходи, Максимка.

— И как такое понимать? Все, значит, ножки обмывают, а дяде Максу ни одна сво… собака даже и не сообщила? Я, чё, для вас всех никто? — Макс выглядел как несправедливо обиженный ребенок. — Ладно, эти старые интриганы. Но ты-то, Лёх? Вот ехал и думал, как быть: почему только бабуля порадовала-позвонила и сообщила? Я..

— Макс, прости, — встал Калина. — Я от радости сильно поглупел!

— Я тоже, — пристыженно сказал Лёха.

— Если я дуру гоню, это не значит, что за вас не переживаю, — все ещё обиженно ворчал Макс.

Феля разрядила напряженность:

— Иди сюда, ребенок, я тебя и пожалею и поцелую!

— Знаешь, ФФ, как обидно стало?

— Макс, ты не видел, как Игнатьич, не попадая в рукава куртки, выскочил из кабинета, когда Володя в полной панике позвонил. Они там ж две пачки за два часа искурили, а у папашки так руки тряслись, прикурить не мог. Потом, когда сынок родился — у него крышу снесло, прыгал, ну, вот, как ты.

— Ха, старый он, как я не сможет, — оттаивал Макс.

Лёшка подергал его за руку:

— Макс, я, правда, от радости одурел, знаешь ведь, что за деда, детей и Валю сильно гоняю.

— Последнее китайское предупреждение вам всем! — торопливо жуя, пробурчал Макс. — Чесслово, в усмерть обижусь!

— Ну чё, за космонавта Гагарина! — поднял рюмку Макс.

— Какого Гагарина? — недоуменно спросил Калина.

— Старый, тупой, как тебя Валюха полюбила, удивляюсь? Сегодня День космонавтики, дубина, значицца родился у нас космонавт, а раз космонавт, то Гагарин!

Посмеялись, Макс, как всегда, наевшись, хохмил.

Опять позвонила Валя, просила завтра кой чего принести, сказала, что сыночка приносили кормить, и похож он на папу.

— Валюха, — заорал Макс, — на кой он тебе старый и тупой, давай я тебя отобъю!!

Та засмеялась:

— Макс, ты невесту Шишкину выбрал? А кто ж тебе её бросить даст, там вся порода встанет, и полетят от тебя клочки по закоулочкам.

— Эт я не подумал, про невесту-то, — Макс полез в затылок, — и впрямь, прибьют, их ведь оравища. Да и бабулю обижать неохота… Ладно, Валь, оставйся с этим… А я, пока мелкая растет, чё-нить придумаю. Да и пока вырастет, старый буду для неё, она себе крутого мачо найдет. Но тогда уж точно отобью!!

— Макс, я к тому времени баушка буду, — опять засмеялась Валя.

— Опять незадача. А… буду холостой!

А через четыре дня Лёшка отпрашивался у класснухи:

— Галина Васильевна, я можно завтра в школу не приду?

— Что-то случилось? — встревожилась она.

— Не, подругу из роддома встречаем.

— Эмм, ка… какую… подругу? Лёша, сколько лет этой твоей… подруге? — Училка схватилась за сердце.

— Тридцать шесть, а чё?

— Уфф, Лёша, ты меня так больше не пугай… Я-то подумала…

— А? Не, моя подруга самая лучшая и муж у неё тоже.

С шумом распахнулась дверь в класс, где они были вдвоем — остальные уже разошлись:

— Козырь, ну чё, тебя долго ждать? Погнали подарок выбирать! Здрасьть, Галин Васильна! Чё сидим, кого ждем?

— Максим Викторович! Лешина подруга и Ваша тоже?

— А то! Лёха её зацепил случайно — всем нам на радость, мы и друзей кучу приобрели, и у меня, неприкаянного, дед и бабуля появились. — Макс светло улыбнулся. — Долго рассказывать, но Лёшка как катализатор в химии получился, а теперь, пардон, надо бежать, звиняйте. Лёх, пошли, мне ещё надо на фирме нарисоваться.

Выскочив из класса, Макс чуть не врезался в директрису:

— Капитолин Пална, вы всегда в ненужном месте мне попадаетесь, чуть не сшиб вот.

— Максим, надо ходить, а не летать как…

— Ой, Капитолин Пална, доживу до ваших лет, буду серьёзный и степенный, — он выпятил грудь и важно прошелся, — только неинтересно это, да и у меня деду вон восемьдесят пять уже, а по деревне носится, как наскипидаренный. Ха, Лёх, может, я в дедка Васю и уродился? Может, он и впрямь родной мне, по бабушке? Надо его на предмет встречи по молодости с моей деушкой-баушкой порасспросить? — Максим, Максим, фантазия у тебя всегда была буйная, — директриса укоризненно смотрела на него.

— А чё, всё в жизни бывает… Ладно, эт я шутил так, простите, больше не буду! — повинился он.

Капитолина вздохнула:

— До завтра не будешь-то?

— Не, завтра мы космонавта из роддома забираем, может, дня через два? — полез в макушку Макс.

— Идите уже! Максим, с ужасом думаю, как тяжело будет твоей жене!

— Не, Капитолин Пална, у меня в невестах числится такая же безбашенная, правда, она мелкая, да и вряд ли, когда подрастет, меня выберет, но пока мы с ней два сапога.

Директриса засмеялась и махнула рукой:

— Горе луковое!

В отделе для самых маленьких Макс дотошно выбирал и придирался ко всему, Лёшка уморился:

— Макс, я уже устал!

— Да? Ну ладно, вот этот велосипед нам, и вот эти погремушки, и вот этот комбез, Лёх как?

— Нормально!

— А, Лёх, ещё цветы ведь надо, ну, это я Светке ща брякну, она подберет, самое оно. Как думаешь, Калина даст космонавта подержать?

— Даст, наверное.

— А чё, я вот подумал, может, меня крёстным возьмут? Я наверное, хорошим крестным для пацана стану? Продвинутый вырастет Лексей Владимирович!

14

К обеду у роддома собралась приличная компания: все взбудораженные Козыревы, торжественная баба Таня, Феля, Клара, поминутно вытирающая глаза, взволнованный дед Илья, прилетевший ранним утром, подъехал Ванюшка с Горшковыми, последним влетел, взмыленный, с огромным букетом, Макс.

— Чуть не опозорился, проспал малость!

На крыльце роддома появилась слегка бледная Валюшка, а за ней осторожно шагая и неся своего такого долгожданного сыночка, казалось, не дыша, вышел Калина. Все заорали, громче всех старался Макс.

Валю окружили, зацеловывая, а Калина с величайшей осторожностью положил сына в протянутые руки деда.

У обоих мужиков увлажнились глаза — Илья бережно и нежно прижал к себе сверток со спящим малышом:

— Я вам так благодарен за Алёшеньку!!

Счастливая Валя, смеясь, воскликнула:

— Вы, похоже, все цветы скупили в Москве? Спасибо, я так рада, что вы у нас есть!!

Поехали к Калининым, там девчушки затормошили Валю:

— Когда можно будет поиграть с маленьким Лёшкой? Узнав, что летом в деревне, успокоились.

Оставив спящего внука на попечение деда, тот категорически не желал отходить от малыша, пошли на кухню, где уже был приготовлен праздничный стол — суетились Марь Иванна и баба Лена, добавляя последние блюда.

Посидели недолго, Вале надо было отдохнуть, посмеялись над велосипедом — подарком Макса:

— Чё ржете, у космонавта цель будет, побыстрее вырасти, на велике погонять!

Лёшка сиял как начищенный пятак:

— Валя, скорее бы лето, в деревне с мелким гулять буду точно!

— Так, пока все здеся — через две недели Пасха, где кто будете? — спросила баба Таня.

— Как где? — удивился Макс, — конечно у тебя? Ты там прикинь, чё надо купить, яйца, там, куличи… я привезу.

— Дубина ты городская. Кто ж в деревню яйца возит? А куличи магазинные… грех прямо, сама буду печь, только в помощь мне Лена, приедешь ли?

— И я приеду, — тут же откликнулась Феля.

— Э-э-э, бабуль, без меня не смей, я на подхвате буду.

— Ох, внучок, без тебя точно ничё не получится! Формов вот надо докупить только, народу-от больше стало у нас.

— Каких формов?

— Для куличей!

— Нарисуй, каких и сколько — привезу сразу, как прикуплю, а всякие изюмы-ванилины нужны? Я видел — в куличах есть изюм и ванилином пахнут?

— Нужны, нужны.

— Сколько килограмм?

— Ой, заставь дурака Богу молиться — весь лоб-от разобьет.

— Ты не умничай, одевайся и поехали за твоими формами и всякой прочей лабудищщей.

— А и то, поеду-ка я сама посмотрю формы-от, купишь чё ни попадя! — Вот так, беззлобно переругиваясь, ушли баба Таня с Максом.

Выглянул из комнаты дед Илья:

— Валюш, малыш просыпается, кряхтит!

— Иду!

— Валечка, девочка моя, я недельку буду здесь, ты уж не обижайся, но я хотел бы все эти дни возле внука как можно больше побыть. Не суждено мне было узнать радость отцовства до двадцати твоих лет, но очень хочу наверстать, хотя бы дедом. Это же такое непередаваемое ощущение, держать маленькое чудо в руках! Доченька, я теперь самый счастливый дед на земле!

Лешка-маленький закряхтел, пискнул и разразился каким-то гневным воплем.

— О, правильно, сынок, голос и должен быть командным! — так же счастливо глядя на ребенка, воскликнул папа.

Дед Илья всю неделю не отходил от внука — помогал купать его, не понятно было, кому больше нравится купание — деду или внуку. С огромным удовольствием брал его на руки, а когда его «спящая капелька» улыбнулся во сне, совсем растекся лужицей возле внука. Разговаривая с Сарой, непрерывно восторгался:

— Мама, ты не представляешь, он такой крошечный, маленькие ручки, ножка, стопа — с мой мизинец, но такой славный!! Забавно так бровки хмурит, когда спит, может, что-то плохое снится? А я потихоньку дотронулся до лобика, погладил и начал шепотком говорить, что все его любят, смотрю, перестал хмуриться, а у меня вместо сердца желе какое-то. Это такое, не подберу слова… ему десять дней, а я безумно люблю этого каплюшного мужичка!

Прабабка собирала чемоданы, должна была прилететь к Дню Победы, седьмого.

— Я прикину на месте что и как, у меня в запасе есть много отгулов, как здесь говорят, приеду к внуку, это такое счастье видеть, как крошка растет. — Илья каждый год отправлялся в путешествие по миру, побывал во многих чудесных уголках Земли, но внук перевесил все красоты мира.

Улетал он с такой неохотой:

— Сердце мое и так было рядом с тобой, доченька, а сейчас — полностью у вас осталось! — он просто помолодел, его глаза светились восторгом. — Я десяток лет, точно, сбросил. Звонить буду каждый день, даже не говори, что дорого, внук у меня один! А я бы и не против девчушки был. Вов, ты подумай, может, стоит? И Лешеньке веселее, а я тогда точно брошу все и буду жить для внуков?

— Пап, Лешику только две недели будет, а ты уже про внучку речь ведешь!

— В перспективе, дочь, в перспективе, да и чего тянуть?

А в Каменке кипели приготовления: удивил дед Вася, который вспомнил, что когда-то по молодости умел «плесть из лозы корзинки-от», попросил Федяку съездить с ним до району, нашел там стародавнего знакомого, который занимался плетением, выпросил у него прутья, заготовленные заранее и засел над корзинками.

Баб Таня, готовилась печь куличи, яйца для покраски отбирались тщательно, «чтобы размеру были одинаки», в Чистый Четверг водитель Козырева привез помощников — Фелю, бабу Лену и девчушек. И закипела работа — сначала яйца сварили, а потом началось самое главное, окраска — так сказать, мастер-класс от бабы Тани. Она не признавала никаких красок, кроме луковой шелухи. Послав девчушек нарвать листьев вылезшей петрушки, каких-то листочков другой травки, начала обматывать приложенные к яйцам узорные листочки нитками, затем опустила из в приготовленный отвар луковой шелухи, подержав там, вытащила, и девчушки с восторгом увидели узорные яйца. Отвар шелухи был в трех кастрюлях, разного цвета, и яйца соответственно получились трех цветов.

— Вот, а то все химией своей красите, гляньте, какая красота вышла? Садитеся, стрекозочки, клейте свои наклейки, вот на эти остывшие уже можно.

И сидели Варя с Верой, клеили наклейки на яйца, высунув от усердия языки.

— А вы, деушки сейчас мне паску делать будете, творог-от готов.

Зазвонил у неё телефон:

— Алё? Да, нет тебя ждать буду, ты, может, в воскресенье явишься, нет, яйцами вот занималися, сейчас паску будем делать, — в трубке что-то взвыло. — Не ори, оглушил, ладно, сколь? Ну потерплю, два часа, не боле. Да, да, жду. От оглашенный, везде нос надо засунуть!

Феля засмеялась:

— Сколько его знаю, всегда был таким — любопытным и нахальным, но ведь придурь-придурь а готовит замечательно, редко на него такое находит, но мясо готовит — язык проглотишь, довелось один раз попробовать, а потом, как не просила — ответ один: «ФФ лень меня пока не отпускает, это надо настроение, чтоб леталось, а так перевод продуктов будет».

— Обещал примчаться, чтоб без него ни-ни.

Когда ввалился Макс, девы утомились, но украшенные яйца в большом тазу притягивали взгляд разноцветьем.

— Эт сколько же яиц-то здесь?

— Двести пятьдесят штук.

Макс присвистнул:

— Ни фига… чё и все разойдутся? Не перебор?

— Вас, вон, сколь, Васька с девками, как бы мало не было.

Макс полез в макушку:

— Не, ну я валяюсь, вот это да! Чё и паски твоей много делать будем?

— На всех, — лаконично ответила баба Таня.

— Пошел переодеваться, где моя парадная деревенская?

— Где и была. А дедок чё не сидит рядышком, или приболел?

— Супризы готовит, велел не мешать.

Долго занимались с пасхой, добавили в творог масло сливочное, потом песок, ванилин, изюм — Макс упарился перемешивать все.

— Я как месильная машина, блин!

— Назвался груздём…

К вечеру большие массы приготовленной творожной пасхи лежали накрытые марлей под гнетом.

— От завтра уже готова будет и выложим в красивые блюды, потом в субботу освятим, хорошо, душа прямо светлеет в ожидании.

— А куличи когда?

— Я в утро поставлю опару, а в обед и начнем. Смотри, сколь много дел сделать смогли, одна-то я б долго провозилась, а с вами совсем и не устала.

— Так, дедок, я понял, меня сегодня не ждёть? Давай ключи, пойду к Калининым, у них буду спать. Феля, а вы где?

— Да здесь и останутся, пока моих-от нету, завтра с утра сходим до Козыревых, там уже и меблю завезли, скоро и новоселье отпразднуем.

— Праздники, эт классно, эт я люблю, пойдём, старушка моя, покажешь мне как включать эту вашу систему для отопления.

Пришли в Валин дом, и Макс, резко посерьёзнев, сказал:

— Бабуль, совет нужен.

— Ай жениться надумал?

— Не, хуже.

— Куда уж для тебя хужее?

— Вот, смотри: у дедка, как я уже понял, родни до фига, а пользы никакой?

— Двое деток-то у него. Антон — он парнишка неплохой, только, вот, жена у него стервозная, а ночная кукушка завсегда дневную перекукует. Она сразу, когда у деда жена умерла, сказала, что и ездить не будет, и дед не нужон. Вот и не ездит сынок сюда, годов, поди, десять? Да, где-то так. А дочка, Ирка, где-то в Новороссийске штоль, тоже носа не кажет, ждут, когда он преставится и дом продать. Деньги-от глаза застют, это Васька живчик, а свалится, ведь ни одна зараза не приедет.

— Во, и я про то, а если, допустим, выкупить этот разнесчастный дом?

— Ты што? А деда куда?

— А деда на наше полное обеспечение, пока жив.

— Это как?

— Ну, смотри, чё ты тупишь-то, покупаем мы этот дом вместе с дедом — этим жабам отдаем полную стоимость реальной цены дома, а дедок как жил, так и живет здесь, только уже не дергаясь, что если и случится, я чё его одного брошу? И ему по фиг сродственники будут, и грустить не будет.

— А отец твой, мачеха как же?

— Ну я совершеннолетний, зарабатываю неплохо, себя и деда всяко прокормлю, бате я обрисовал картину. А мадам знать не надо, они сюда, в глушь, в жизнь не поедут, да и батя от них утомился. В Лондоны их отправил, пусть там блистают. Батя у меня сердцем мается — как ты скажешь, — ему покой нужен, а эти две… кароч, ты чё мне присоветуешь?

Баба Таня подошла к нему:

— Нагнися, дубинушка!

Макс нагнулся, она расцеловала его:

— При всей твоей дури, душа-от у тебя светлая и теплая, Аришке, пожалуй, другого мужа и не надо.

— Ты чё? Эт же прикол? Я пять раз женюсь, пока она вырастет, да и нужен я ей такой раздолбай? Ты так не шуткуй, у меня сердце заболит.

— Та усмехнулась:

— Посмотрим!

— Не, ну, ты загнула, это уже, пардон, маразмом отдает. Во я попал!! Ты прям ведьма-колдунья! Валюхе, вон, мужика предсказала, не, не верю я в твои сказки. Кароч, ты меня убила!

Утром Макс бессовестно продрых, и опару баба Таня ставила без него, да и можно ли добудиться великовозрастное дитё в пять утра? Разбудил Макса дед Вася:

— Максимушко, ай я тебя чем обидел?

— Чё ты, дед, с утра пургу гонишь? — зевая и потягиваясь, спросил Макс.

— Дак как же, ты ж ко мне и не зашел? — Дед был поникший, с горестным взглядом. — Ты чё, старый, совсем ку-ку? Сам же велел не отвлекать, суприз какой-то делая? Я приехал под вечер, «паску» бабе Тане помог делать, а потом спать завалился.

— И ты не в обиде на меня?

— Дед, достал, чё дурью маешься?

Повеселевший дед зачастил:

— Максимушко, я так боюся, что тебе станет не до меня — скушно ведь с нами, стариками, вот и убегишь поди!

— Слезу ещё пусти, горемычный, я чё, совсем свинья, по-твоему? Сказал же тебе раз, что вы с бабой Таней у меня дедушка и бабушка, я без них рос!! Иди, дед, мозги мне не пудри, это маразм в тебе бушует.

Дед прямо на глазах оживел:

— Не буду! Я дюжеть испугался, ночь вот спал плохо, всё боялся.

— Маразм крепчает!! Пошел я, побегаю, потом на куличи рвану, интересно, сам может чего налеплю?

Макс побежал в поле, которое уже окрестили «спортивным», попрыгал, поразминался, сбегал на Малявку. Играючи взбежал на бугор, ухая и фыркая облился водой из колодца, растерся и бодренький, разрумянившийся — пошел к Шишкиным.

— Не, а чё меня не разбудила на эту свою опару?

— Да ты так сладко спал, пожалела будить-от.

— Ну сплю я завсегда сладко. Лан, чё делать-то?

— Давай-ка сначала поешь, а то будешь меня своим бурчащим животом отвлекать, — проворчала баб Таня. — Ваську-от успокоил?

— Не, чё дурью мается, куда я от вас теперя денуся? — передразнил говор деда Макс.

Поев, приступили к «таинству» приготовления куличей. Макс растирал желтки с сахаром, смазывал формы, нарезал орехи, совал нос и руки повсюду, баба Таня, привыкшая к его неуёмному любопытству, только отмахивалась от него, посмеиваясь. Тесто потихоньку поднималось, пришли Феля, девчушки и баба Лена, которые ходили в Аксеновку, в церковь. Повязав фартуки и косынки все были готовы помогать разделывать тесто.

— Ну, Господи Благослови! — перекрестилась баба Таня, и завертелась кутерьма: поставив печься первую партию, начали готовить место для выпеченных куличей. Макс вытащил на веранду большой стол, застелили его праздничной скатертью, сверху положили большие листы белой бумаги… ждали, по избе поплыл запах выпекающейся сдобы…

— Так слюной захлебнуться можно! — прокомментировал Макс.

Начали вытаскивать первые, Макс тихонечко постукивая, вытряхивал их из форм, восхищаясь на каждый. Девчушки и Феля относили их на веранду, там подостывшие смазывали приготовленной помадкой, посыпали разноцветной посыпкой, работа спорилась.

Макс подлез к бабе Тане, стал вместе с ней раскладывать тесто по формам.

— Иди уже, вытрися, вон, даже нос в муке вымазал! — притворно ворчала баба Таня.

Куличи удались на славу, на веранде пришлось подставлять ещё стол, девчушки пищали от восторга:

— Баба Таня! Какая красота!! Жаль, Лёшки нету!

К концу выпечки ввалился дед Вася с корзинками в обеих руках:

— Ну-ко, девки, разбирайте, завтра вот святить пойдем в храм-от, штоба у всех было в чем несть!

Корзинки вызвали бурю восторгов, дед сплел на всех, но донесть не смог все сразу, Макс взял ключ и смотался за остальными:

— Ну, ты даешь, дед, талант в землю зарыл, давай бизнес открывать? Ты будешь плесть, а я такой эксклюзив найду, кому предложить! И тебе не скушно будет, и польза.

— Ну, я бы не против, дак лозу-от надо заготавливать, а я уже и не смогу по кустам-от…

— Скажешь, где и какую, чё не надеру? Да и ребятня поможет, ты там инстрУменты какие надо, скажи, и некогда страдать будет по ерунде. Никто ж тебя не заставляет постоянно, а для души… я тебе скину всяких схем, будешь индивидуальные корзинки, шкатулки или чего там ещё плесть. Народное творчество — оно всегда ценится. И чё бы вы без дяди Макса делали?

— Пропали! — дружно выдохнули, привыкшие к его постоянному вопросу, девчушки.

— О, и я про то!

Забежала вся распаренная Тома Ульянова:

— Девки, кто свободен, айдате, мне помогите, не управляюсь одна-то. «Девки» дружно пошли к Ульяновым, баб Таня утомленно присела:

— Ух, упарилась что-то.

— Иди бабуль отдохни, а то к вечеру будет не протолкнуться от Шишкиных, — Макс настойчиво подталкивал её в комнату. — Иди, иди, не ворчи, я пока займусь мясом, чёт у меня желание возникло своё фирменное блюдо сварганить!

— Слыхала я, слыхала, што вкусно!

— Вот и оценишь, у тебя пост-от закончится. Сильна ты, бабуль, я б и дня не смог, чтобы без мяса…

Пошел отЫхнуть и дед, а Макс тихонько мурлыча себе под нос, колдовал над мясом, смешивая специально привезенные с собой специи и натирая ими нарезанные куски. Приготовив, удовлетворенно кивнул и пошел на улицу:

— О, вот и первые ласточки!

Из проулка выехала машина с рязанскими номерами, остановилась возле Шишкиных.

Мишук, выйдя из машины, как-то счастливо зажмурился:

— Эх, как же дома хорошо!

Помог выйти жене и взял шустрого малыша на руки.

— О, Егорка совсем мужик, иди к дяде Максу!

«Мужик» тут же полез к Максовым сережкам, потом потянул к себе в рот его цепочку.

— Э-э-э, вот чистый Анчутка, — загоготал Макс, — Шишкин стопроцентный.

Выбежала баба Таня, забрала своего внучка, начала ворковать с ним, мужичок внимательно осмотрел её и враз прижался головой к её плечу:

— Ах ты, мой славный, признал бабку-от свою!

Она нежно гладила его по спине и целовала в щеки, малышок заливисто смеялся.

— Мамуль, это мелкий бандюган, а не ребенок — юла против него слаба.

— А ты какой был? Такая же хитрющая моська и хулюган!

Вырулили три подряд машины — приехали москвичи: Козыревы, Горшковы и Калинины с Кларой. Смех, объятья, радостные возгласы, тут же появились Лехины друзья.

— Ну вот, сезон у нас открылся!! — подвел итог появившийся, довольно улыбающийся Ленин. — Вот ещё остальные подгребут, завтра пол храма одних Шишкиных только и будет! Валюшка, дай я тебя расцелую, мамулька ты наша!

— Баба Таня, — привлек её внимание Санька Горшков, — у меня скоро тоже братик родится! А где собачка?

«Собачка», неизвестно откуда появившись, стоял в отдалении и, казалось, терпеливо ждал, когда на него обратят внимание… И как всегда — Санька пропал для всех, кроме Верного, он долго обнимал пса, целовал его в нос, пес тоже лизал его в щёки и усиленно наворачивал хвостом.

— Друзья встретились, теперь Верный хвостом за ним будет таскаться! Вот ведь любовь!

Горшковы уже по привычке пошли к деду Васе. Саша за Маришкой следил как коршун — стоило ей чуть поморщиться, он тут же старался отправить её отдохнуть, а когда её подташнивало — паниковал. Вот и сейчас повел её отдохнуть, не переживая за Саньку, охранник-то у сына серьёзный.

У Шишкиных дома случился небольшой ураган: сын Мишука, шустро переползая, мгновенно цапал всё, что попадало в поле зрения, тут же тащил в рот, слюнявил, и, состроив смешную рожицу, отбрасывал.

— Ай, милок, весь ты в своих Анчуток уродился! — баба Таня ловко подхватила его на руки и пошла на улицу. — Мы пока прогуляемся, без нас разберетеся.

Лешка сосредоточенно катал коляску по двору, Валя с Володей разбирали привезенные вещи, а малышок, под ритмичное покачивание своего тёзки, потихоньку засыпал.

— Леш, иди уже погуляй, вон ребятишки, как воробьи сидят, тебя ждут, — подошла Клара, — дай уже бабке Кларе поняньчиться.

— Да он почти заснул, так чуть ворочается, — Лёшка говорил тихонько, — такой маленький… чёт мои дети, вроде, больше были, или я подзабыл? Ладно, Виталиновна, я побежал.

У ребятни было много дел: надо было смотаться на Малявку, пробежаться по улицам, поговорить с местными пацанами с другого конца деревни, а уже подступал вечер.

Иван с Марь Иванной, Фелей и Максом пошли в Козыревский дом — там почти все было готово, только Лёшкина «верхотура» пока была пустая.

— Ох, как славно тут дышится! Вот что значит дерево! — Феля прошлась по всей большой мансарде, — Лёшку отсюда, точно, не выгонишь, да и девицы постоянно тут зависать будут, а утром, когда солнце в эти окна… красотища!!

— О, я, пожалуй, у дедка такую же надстрою, клёво будет!! Игнатьич, ФФ, пока нет никого, я тут вариант с дедом прикинул, батя не против, ФФ ты собак много съела в таких делах… — он пояснил свою задумку. — Если дед не писал завещание или дарственную, то фактически вся сумма будет его, но, ты говоришь, там такие дети… подумаем, после праздников порешаем. Тут надо по-хитрому сделать, чтобы деда они не обобрали полностью… Да уж, тяжело это — доживать, зная, что ты не нужен, а родственники ждут-не дождутся, когда же дом продадут… Макс, нагнись!

— ФФ, вы чё с бабой Таней, офонарели? Той непременно меня поцеловать захотелось, и ты туда же? Я, прям, популярным становлюсь у женщин прекл… ой… среднего возраста! Прости, ФФ, сглупил, ты у нас — красава.

— Ага, и молодушка.

— ФФ, я тебя сто лет знаю, всегда такой была, совсем не меняешься, чесслово!

— Подхалим мелкий.

— А то! Женщины, они любят ушами… — ловко увернулся Макс от затрещины.

Марь Иванна уже хлопотала по дому, Феля взялась застилать кровати, Иван с Максом прошлись по двору.

— Во, смотри, Игнатьич, под этой яблоней стол будет самое оно смотреться. Скажи Ленину, он мужик рукастый, в момент сделает: навес сгондобить, а вокруг ствола его выпилить, и получится суперски! И по жаре, и по дождю здесь приятно будет посидеть, самовар, вот, как у Шишкиных, ведёрный и чё-нить к чаю…

Пока ходили, начало смеркаться. У Шишкиных же прибавилось народу — приехали Ванюшка и Колян. Макс как-то опасливо покосился на свою «невесту», но, видя, что она совсем не обращает на него внимания, что-то возбужденно рассказывая девчушкам, облегченно выдохнул, пробормотав:

— Муть это всё!!

Договорившись часов в десять собраться и ехать или идти — кто как — святить куличи, разошлись.

Солнышко с утра расстаралось, весело заливая окрестности. Легкий ветерок играл платками и шарфиками женщин — все принаряженные, с куличами, красивыми раскрашенными яйцами и «пасхами», украшенными буквами «ХВ», толпились у калитки Шишкиных. Наконец вышла торжественная, такая важная Макаровна, и начали рассаживаться по машинам. Лешка, Макс, Матюха, Санёк-деревенский — пошли пешком и уже, скорее всего, были в Аксёновке. Палыч остался дома с сыном, остальные же пожелали всенепременно поприсутствовать.

Столы, выставленные на улице у церкви буквой «П», нарядные, торжественные жители, особенно детишки, радостный гул, оживление, прекрасная погода — все настраивало на праздничный лад. Батюшка Федот с помощниками, обходящий столы с разноцветьем яиц и куличей…

Даже Макс притих, с восторгом смотря на всю эту торжественность. Батюшка читал молитву и окроплял святой водой выложенное на столы, неспешно подходя ближе к тому месту где собралась Каменская компания.

Окропив куличи, он как-то хулигански улыбнулся и, макнув кисть в святую воду, от души перекрестил стоящих за спинами деток и женщин, и мужиков. Вода попала Максу и Игнатьичу в лицо и, пока они пытались проморгаться, батюшка, еще раз намочив кисть, добавил всем остальным мужикам. — Во даёт! — восхитился Макс.

Девчушки и Лёшка были в восторге — они в первый раз попали на освящение, сестрички аккуратно и явно гордясь, несли свои корзиночки, Лёшка лыбился, дед, глядя на них, тоже сиял.

— Макаровна, Валя, вы чудо сотворили с моими внуками, — он расцеловал обоих.

— Што ты, Иван, што ты, мы просто немного вас подтолкнули друг к другу, деревня-то, она способствует. Пойду Ваську выручать, глянь, девки-от его обступили!

— Деушки окружили деда, ворча на него из-за корзинок, уж больно хороши они получились.

— Девки, — отговаривался дед, — я для маленьких старался, вам за лето всем сплету.

— Ага, для маленьких, а Таньке своей ненаглядной в первую очередь сплёл?

— Ну, Танька — стародавняя любовь-от, не серчайте, исправлюся.

Выручил Макс:

— Чё вы на него наезжаете? Надеру я ему лозы, к следующей Пасхе все будете с эксклюзивными корзинками, дизайн я продумаю.

— Максимка, ты мудрёны-те слова не говори, скажи попроще?

— Да, каждой с разным рисунком придумаю.

— А, оно конешно, хорошо. Мотри, Васька, на слове поймам.

В Каменке Макс, почесав в макушке, оглядел беспокойное хозяйство и, взяв свои мясные полуфабрикаты, ушел готовить к деду:

— Вас тут до фига. А мне нужно тишину, а то непонятно чё получится!

Естественно, дед Вася увязался за ним, и поучал Макса, как «обращаться с ухватом» — Макс решил для пробы не в духовке, а в печи мясо запечь.

— Дед, сядь уже! Набегаешься вот, а потом сил не останется на Пасху, как вы говорите-разговеться.

— Не боись! — задрал нос кверху дед, — чего-чего, а это мы завсегда…

— Смотрю я, ты чёт за мной всякие ненужные словечки повторять стал?

— Дак ведь с кем поведесся…

По горнице поплыли изумительные запахи, а когда попробовав приготовленного мяса, Макс присвистнул, дед засмеялся:

— А я тебе сколь раз твердил, што в русской печке-от совсем другой вкус!

— Да, дед, это фишка. Всё, я теперь только у тебя своё фирменное готовить буду. Батю бы сюда… он бы точно оценил.

— А чё, Максимушко, и зови, место-от найдем. Ты ж говоришь, сердцем он мается, а в Каменке всяко ему полегше станет от одной природы.

— Да фиг знает, чё он там на Пасху собрался делать?

— А и позвони, у нас кумпания славнейшая, пондравится точно. — Пойду, с Игнатьичем перетру, ты тут мясо-от не таскай. Знаю я вас, коты — они завсегда Васьки.

Дед засмеялся:

— Я до завтрева на посту.

Вернулся Макс быстро:

— Уехал мой Виктор Матвеич в Суздаль, у него там давний друган. Сказал, что навестит в ближайшее время, как чуть…

— А и ладно, скоро совсем потеплеет, Каменка-от завсегда красивушша, цветет когда все.

— Дед, я погнал, с Мишуком потренируемся!

— Э, дак и я с тобою, — дед потёр руки, — эх, интересно как стало жить-то и помирать не хочется..

— Иди, не придумывай, вот женюсь, тогда и помирай.

— Вот и шагали по Цветочной — длинный, худощавый Макс и невысокий дед Вася, семенящий и не поспевающий за идущим семимильными шагами, внучком. Пара выглядела комично, но кого это смущало?

— Максимушко, ты широко-от не шагай, ведь упарюся, а мне поболеть надо как следоват за тебя.

Естественно, на бугре собрались все пацаны, ждущие, что майор Шишкин уделит им внимание и проведет тренировку, а на шум и гам подтянулись и молодые. Мишук с Максом повозились от души, затем ребятишки показали, кто чему за зиму научился, Мишук многих похвалил, ну а потом был футбол…

Тут уж мужики дорвались: распаренные, орущие, азартные…

— Тьфу, хлеще ребятишек, от ведь, великовозрастные обалдуи! — ругнулась баба Таня.

— А и лучше, мам, не мешаются под ногами, — отозвалась Ванюшкина Наташа.

Носились по полю до темноты, Игнатьич едва дозвался своих болельщиков. Девчушки опять, как в прошлом году, уснули мгновенно, Лёшка же основательно и долго обсуждал с дедом, как и что поставить в его владениях.

Санька Горшков тоже уморился, уснул за столом с ложкой в руках — вот, что значит чистый воздух. — Баба Лена, помешкав, произнесла:

— Ребятки, а может и мы тут присмотрим чего? Уж очень здесь душевно нам всем, а у Саньки и друг, и защитник имеется, вон, днем какой-то с дальнего конца деревни хотел у Саньки самокат взять, Верный только клыки показал, того ветром сдуло.

— Подумаем, прикинем, тоже такая мысль появилась, — Саша большой усмехнулся, — за одну только баню Шишкинскую полжизни отдашь! Посоветуемся с Макаровной и Федякой — они тут всё и всех знают.

У Калининых Леша-маленький тоже разоспался на свежем воздухе.

— Всем на пользу деревенский воздух оказался! — улыбался Володя, доставая из коляски недовольно пищавшего, проснувшегося сына.

— Есть захотел мужичок, сейчас мама тебя покормит! — Калинин с огромным удовольствием и нежностью занимался с сыном, обожал купать его, вставал ночью, менял памперсы, пел негромко песни мужичку — папа получился идеальный.

Утром всем большим колхозом разговелись, похристосовались, детки, наевшись, убежали, взрослые захвалили Макса — «мясо по-Ситниковски» понравилось всем, он цвёл от похвал:

— Да, кое что могём!

— Ну, ещё Победу отпразднуем и все — зачнем барщиной заниматься, — баба Таня помолчала, прикинув что-то, — как погода будет, а то посадка на неделю растянется.

— Мамань, а как же день Пионерии, а 28-го мой любимый День Погранца?

— Не, баб Таня, ещё пятнадцатого мая у меня праздник, — вмешался Лёшка.

— Ты ж в сентябре рожден?

Лешка засмеялся:

— С Валей я тогда познакомился, вот, год уже будет.

Валя привычно сгребла его в объятья:

— Этот праздник наш, персональный, Леш, и будем мы его каждый год отмечать, столько за год хорошего случилось, и людей хороших много у нас с тобой появилось в жизни.

— Что да, то да, — засиял дед Аникеев, — и меня-то, старого, вона, как пригрели!

Палыч бережно обнял свою Валечку:

— И меня!

— Тогда уж и меня! — тут же отозвался Игнатьич.

Горшковы дружно поддержали:

— И нас!!

Макс молчал.

— А ты чего молчишь?

— Э-э-э, чё говорить-то? Сами видите, я тут чаще всех бываю, значицца ндравится! — Мамань, у нас, пятерых по празднику личному имеется: Ванюшка — погранец, Мишук — десантура, я — ракетные стратегические, Федяка — подводник, Петька — морской, Палыч, вон, с Игнатьичем тоже не один праздник отмечают, дед Вася — пехота, только Макс у нас не служивый оказался, — Колян хитренько поглядел на всех.

— Макса давно в ВКС зовут, — сказал Иван.

— Не, дисциплина и я — вещи несовместимые, ну, скипидар у меня в одном месте, и не получится из меня образцового служивого.

— Да уж, от тебя самый суровый старшина повеситься захочет, точно!! — загоготал Ванюшка.

— Девчушки Козыревы полдня просились у деда остаться здесь с Марь Иванной, но дед сказал, что надо доучиться всем, в конце мая обещал перевезти сюда всех на лето. Горшков с Шишкиными пошел осматривать дома, что продавались, Санька с Лешкой и пацанами, укатили на великах, Макс шебуршился у Ульяновых, учил Тому делать мясо по его рецепту.

Палыч, Иван, дед Вася сидели, пригревшись на солнышке, неспешно разговаривая.

. — Деревенская идиллия! — улыбнулась Маришка Горшкова, они собрались прогуляться по деревне — Валя и Наташа Шишкина с детишками в колясках.

— Скоро и я к вам присоединюсь, только бы все было благополучно.

— Марин, я ведь там же обследовалась, Лешик здоровенький родился, и у вас будет здоровый малыш. Имя-то Санька придумал?

— Каждую неделю новое выдает, даже Агафона предлагал, вычитал где-то, — засмеялась Марина. — Саша его ненавязчиво тормозит, скорее всего, или Дима или Арсюшка, посмотрим и по святцам.

Макс с Ульяновым развели костер, баба Таня ворчала на них:

— Еды вон сколь наготовлено, чего удумали, шашлыков им подавай!

— Не ворчи, бабуль, с собой возьмем все твои салаты-малаты.

— Ага, встану, вот, дома на весы после деревни, а они вместо веса избыточного напишут: «Зато красивая»! — фыркнула Фелицата.

— А вы, девки, у меня и так самые красивые!! — приобнял их Макс.

— Я тоже согласен, — шумнул подъехавший Леха, — вы, правда, все такие красивые, я вас всех обожаю!!

— И я, — тут же прозвенел голосок Горшкова мелкого, — и ещё мамочку, бабу Лену, девочек… — начал перечислять Санька.

— Смотри, Сергееич, у тебя точно ловелас растет, — шумнул Макс подходящему Горшкову, — глянь, сколько женщин уже сейчас обожает.

Разъезжались все нехотя. — Макаровна, ты какое-то волшебство тут втихую творишь, чтобы я да так в деревню влюбилась? — расцеловывалась с ней Феля.

Калина забрал своих, пообещав привезти всех на лето после прилета прабабушки Сары. Козыревы твердо обещали приехать на посадку, баба Таня стала готовить семена, всё как всегда.

В понедельник позвонил Макс:

— Бабуль, привет! Я полетел в Германию по работе, ты там дедку скажи, а то опять «слёзы лить зачнет», сам не хочу, но надо. Вы там без меня не закиснете.

— Да уж не закиснем, подумаш, какая беда?

— Во-во, отдохните от меня! Всё, я погнал, пока!

Дед возрадовался:

— Вроде вот и, как ты, Тань, скажешь, безголовый, а смотри, упереждает, да и я как-то за осень-зиму попривык к нему, и впрямь, за внучка считать стал.

— Ещё бы, он с тобой как с писаной торбой носится!

Первомай прошел спокойно, народ не приехал, все собирались на Победу, три дня отдыха выпадало, заодно всякую мелочь, лук, картошку посадить. Федяка распахал огороды — земля была готова. Распускались первые такие нежные листочки, в палисадниках зацвели крокусы, нарциссы, кой где и тюльпаны.

— Весна, она завсегда заставляет кровь веселее бежать по жилам, — глубокомысленно изрёк дед.

Седьмого к вечеру начали съезжаться «наши». Первыми приехали Калинины с Сарой, которая не пожелала переночевать в Москве — рвалась в Каменку.

Правнучек её очаровал сразу же, она сияла:

— Таня, это такое счастье!!

— Согласна, сколь их не будь! О, сейчас Горшковы заявются, вон, глянь, к торжественной встрече готов, — она кивнула на непонятно откуда появившегося Верного. — Это уже как примета, если Верный пришел и сидит во дворе, значит Санька вот-вот появится. Как он его чует, не понятно, но ни разу не обманулся.

Дружно и весело посадили всем картошку, девчушки старательно помогали сажать лук, свеклу, укроп, мужики обрезали, собирали и жгли сухие сучья и траву.

Дед Ленин успел построить у Козыревых вместо навеса веранду, со стенами из реек, с внушительным, для всей компании столом, в уголочке так уютненько расположился небольшой столик для мелких. Девчушки и Лёшка были в восторге.

Приехали все, кроме Макса. Дед Вася ждал, что появится утром восьмого, но и к вечеру Макса не было.

— Иван, где же Макс-от? — дед начал беспокоиться. — Телефон чё-то отвечает, а чё, и не понЯл.

Козырев набрал Макса, послушал, потом чей-то другой номер:

— Виктор, приветствую!! А где… Так, так, понял, хорошо! Дед, не волнуйся, Макс в самолете, скоро приземлится.

— А, и ладно, ладно тогда.

15

Утром, часов в семь начался дождик, но долго не задержался, быстро выглянуло солнышко и все засверкало под его лучами, на каждой травинке сверкали переливаясь в лучах солнца бриллиантовые капли, воздух казалось можно было пить. Заливались, радуясь погожему дню, птицы. Лепота..!

Козырята, Аришка, Санька, Матюха убежали вперед, взрослые неспешно шли к памятнику погибшим, туда же тянулись все жители. На стене ближайшего к площади дома висел большой экран, и ровно в десять начался парад в столице, деревенский народ встречал восторженным гулом и проходящих, и затем проезжающих по Красной площади участников парада. Потом дружно, всей деревенской площадью кричали — УРА!! Поздравляли и дарили цветы немногим, ещё живым ветеранам, пиджаки которых были украшены многочисленными наградами, детвора не отходила от них, всем хотелось дотронуться, рассмотреть ордена и медали. Местная школа и молодежь, живущие в деревне, подготовили концерт, и вся площадь дружно подпевала, военные песни знали все. Дедовы подружки — деушки, не выдержав, пустились в пляс, их поддержали детишки… незаметно присутствующие перемешались, пели и плясали почти все, а уставшие под тяжестью своих наград ветераны, сидели и светло улыбались.

У Игнатьича выступили слезы на глазах:

— Дед, ты чего? — встревоженно спросил Лёха.

— Батю, Лёш, вспомнил, вот, смотри, такие старенькие дедушки, а ведь какую силу надо иметь, чтобы выдержать и суметь дать по зубам, казалось, непобедимой в то время Германии? Полуголодные, плохо вооруженные, а какие сильные, воистину русский дух ни чем не вышибешь… О, смотри, Ситниковы!

Макс появился с высоким, немного ниже себя мужчиной, явно отцом. Сходство улавливалось сразу, только мужчина был бледноват, и немного полнее. Макс тут же ввинтился в толпу, расцеловался с баушками, что плясали поблизости, подошел к ветеранам, уважительно пожал им руки, подарил по букету цветов, потом на него налетел дед Вася — отец Макса смотрел на все это с огромным удивлением. Макс же сгреб в охапку бабу Таню, Фелю и Валюшку и что-то им говорил, радостно улыбаясь.

Иван подошел, обнялся с Виктором:

— Слышь, Игнатьич, я в осадок выпал, как выражается мой непредсказуемый сын. Я его таким никогда не видел!

Макс уже весело хлопал по плечу молодых ребят.

— Что это с ним случилось?

— А то и случилось, милок, што сын у тебя-от замечательный, — протягивая руку, сказал дед Вася. — Василий Иванович я, хочу тебе сказать, што я как заново родился, знаючись с Максимушкой. Ты звиняй, што на «ты», но все наши тебе подтвердят такое, от кого хошь спроси, особливо баушек-деушек, мы ж всю зиму благодаря ему много веселилися, спасибо тебе за такое чудо! Тань, иди-ка, внучка батя вот приехал.

Баба Таня тоже хвалила Макса, сказав при этом:

— Анчутка, правда, неслух, но обаятельный и с очень добрым сердцем.

Ветераны, подустав, стали расходиться, да и фронтовые сто грамов надо было выпить обязательно. Праздник-то великий, молодежь же продолжала веселиться, в толпе мелькали голубые и зеленые береты, попадались и бескозырки, у каждого были или фронтовики или труженики тыла, многие делились воспоминаниями, и у всех без исключения в словах сквозила гордость за своих таких, казалось бы, обычных, и в то же время героических родственников.

Баба Таня скомандовала:

— Айдате, праздник праздновать! — и вся кумпания дружно повалила в Козыревскую беседку, заодно и опробовать Ульяновскую работу. Дружно и шумно расселись за столом, Виктор Матвееич ненадолго впал в ступор, когда знакомился с Ленином.

— Да, у вас тут занимательно!

Налили калиновки, дружно встали, дружно прокричали тост:

— За Победу!! — выпили… и в тишине Макс сказал:

— Я, вот, в Берлине, выполнил свою заветную мечту… бать, ты говорил, что дед удрал из медсанбата, прямо в больничной одежде чтобы написать левой рукой, правую-то уже отняли, — «Ни х. я, дошли!» Так и я распечатал на принтере дословно и приклеил на колонне у Бранденбургских ворот, в память не только о деде, а всех, кто дошел туда и не дошел.

— И лучше не скажешь! — поддержал Игнатьич.

И сидели все притихнув, и была на сердце у каждого светлая грусть, и были слезы на глазах от песен, особенно когда Ванюшка включил Газматовские «Журавли», а потом, появившуюся недавно новую песню о пропавших без вести:

Не зажечь свечи за здравие и нельзя в помин души, мне досталось испытание, быть не мертвым, не живым, и взлетев в объятья вечности, словно птицы над рекой, мы в бою пропали без вести, не найдя в душе покой! Мы не погибли, мы просто ушли, просто ушли в небеса, На безымянных высотах земли, наши слышны голоса.

После этой песни вытирали слёзы все женщины, а мужики сидели опечаленные.

— Да праздник и светлый и тяжелый, пусть земля будет пухом всем, — встал Калина, — мы их всех помним! Не только в эту войну, всегда по зубам получали желающие. Ещё Невский сказал: «Кто к нам с мечом придет…»

— Именно так, и смена у нас растет достойная, — сказал Игнатьич, кивнув на Лёшку и Матюху.

Лёшка сидел в своей десантной форме, серьёзный и как-то даже повзрослевший, а Санька Горшков тихонько шептал папе:

— Я тоже буду сильным как Лёша? И как ты, и твой дедушка?

Долго и душевно разговаривали. Деду Васе не утерпелось:

— Максимушко, чё там в Европе-от деется? Как они… эти, што мужиков любют, не перевелися?

— Нет, дед, наоборот, кой где жениться разрешено, однополые браки.

— Тьфу, страмота! — плюнул дед, — с жиру бесются, или мозгов совсем не имеют. А чё ты там так долго был?

— Так вышло, в Прагу, вон, смотались, пивка попить знаменитого, — Макс как-то странно ухмыльнулся и помрачнел.

— Чёй-то ты посмурнел, ай пиво тоже дерьмовое стало?

— Да я не особый знаток пива, Прагу вот зато посмотрел… много чего увидел… — Макс опять замолчал, что было на него совсем не похоже.

— Вась, — вкрадчиво произнесла баб Таня, — ты чё к нему вяжесся? Внучек ещё от перелёта не отошел, а ты как чирей на заду…

— И правда, штой-то я, а позволь узнать, Виктор Матвеич, што ты думаешь об… — дед начал дотошно выспрашивать батю Максова о политиках.

Макс, пошептавшись с Калиной, пошел к ним поспать, — уморился сильно, проспал допоздна.

Народ уже разошелся по домам, когда он взъерошенный и заспанный ввалился к баб Тане.

— Бабуль, мне бы с тобой посекретничать, а? Оденься потеплее и пойдем, посплетничаем.

Вышли, сели на лавочку у сарая, в затишке.

— Блин, так противно, плеваться не перестаю, на душе пакостно, никому сказать не могу, ты меня выслушай, а?

— Максимушко, ай жениться придётся, как его… а, по залёту?

— Чё? Ну ты даешь! Не, ща девки умные пошли, да и нас на кривой козе хрен объедешь, да и не такой уж я и озабоченный бабник, обидела, прям, чесслово! Да не о том речь… Я… а, кароч, когда были в Праге, — он помолчал, — там, в центре, как и везде, всё подороже, а Витёк там пару лет тусовался, ну и знает всякие забегаловки подешевле, не, там приличные такие, маленькие кафешники, да и еда приличная. Сели мы, сидим, общаемся, с нами Рик ещё увязался. Он по русски не бум-бум, вот и треплемся на аглицком, я спиной к стойке сижу… анекдоты, всякие байки травим, все нормально, гогочем. Хозяин, такой толстый, одышливый мужик пару раз пиво принес, потом извинился, сказал, что если будем ещё чего заказывать, позвать погромче Элен. Ну, Элен, так Элен. Народу-то немного, столиков восемь там, все почти разошлись уже, а мы чё-т разохотились — пиво закончилось, я и гаркнул: «Элен, пару Пльзенского, плиз!» на аглицком же. Подошла какая-то… я повернулся, а она на меня уставилась, вся побелела, и пиво у неё из рук хрясь на пол. Мы все в брызгах пивных, а она стоит и трясется… потом: «Максим, это ты?» Вгляделся зачуток… эта, которая меня на свет произвела… как назвать лучше? Курва? Подлюка? Ах ты, думаю, сыночка встретила, не прошло и двадцати лет… Вежливо так, по аглицки, отвечаю: «Да, мисс, меня зовут Максимилиан, а что?» Она смотрит на меня, а тут уже бабенка подлетела со шваброй, чего-то у этой спрашивает… ну, она, видать, малость отошла и говорит мне на русском: «Простите, я ошиблась, приняла Вас за давно потерянного сына, Вы с ним очень похожи.»

— Я морду ящиком, поворачиваюсь к Витьку — вроде не понял, Витек — кореш свой, тут же просек и переводит мне на английский. Ну, я как джентльмен, ответил вежливо, что, мол, бывает, а у самого… как дерьма наелся. Вот чё надо? Когда свалила от нас с батей, все до копеечки со счетов сняла, мы с ним на хлебе и макаронах полгода жили… Козырь вон с нами последним делился… А эта… она чё думала — я от радости вскочу и начну орать? Мне её матерью назвать язык не повернется, я, может, злопамятный. А? Какие на фиг родственные чувства? Да и не верю я таким, опять же батя… у него мотор и так барахлит, и кто знает как бы он отреагировал на такое… Карооч, так мне тошно, вот зачем я ей понадобился? Не верю я ей, или старость подкатила, у сыночка на шее посидеть захотелось? Ишь, давно потерянного сына… брошенного! Забыла, похоже, как орала на меня — «выродок». Ты, бабуль, мудрая, успокой мою душу, а? Я в таком раздрае и дерьме ещё не был.

Баба Таня приобняла его:

— У каждого бывают испытания, кто-то выдерживает, кто-то ловчит, кто-то за счет других вылезти старается. Вы с твоим отцом свое испытание выдержали, как подсказывает тебе твое сердце, так и делай.

— Сердце мне еще тогда подсказало: батя для меня все — и отец, и мать, и дед, и бабка. Ща вот, правда, вы с дедком есть. Не, я над батей трясусь, он у меня мужик кремень, а та мадам… чужая она.

— Ну и отпусти, зла не держи, пусть живет, как может, у вас своя жизнь. Только сдается мне, что вот сейчас-то, после того, как она увидела тебя, зачнется у неё собственный ад. Пусть ты и не признался, а ведь затрясло её всю… Да, аборты делать — страшный грех, но дите малолетнее бросить, это самый страшный грех.

— Вот и гоняю: мало ли, вдруг той мадаме приспичит чего-нить, ну, там, позвонить, или встретиться как бы случайно, я уже всех предупредил — и главбуха, и начальника охраны, и секретаря его, не дай Бог, чего пропустят… Может, у неё деньги кончились или еще чего? Не, батя тогда же подстраховался, как только немного наладилось у нас с ним, он через мужика одного, ушлого такого адвоката нажал на неё, ну, она и подписала отказные бумаги на меня, могли ведь и за задницу взять за кражу со счетов-то. Так что не было у меня матери, а ща она зачем?

— А давай-ка завтра твоего батю к Феньке-Афанаське свозим?

— Эт чё такое — Фенька-Афанаська, оно какое-то?

— Сам ты, оно. Раньше имена-те по святцам давали при рождении, а там то ли батюшка выпимши был, то ли с великого похмелья, ну и назвал её Афанасия. Пока маленькая была, звали Афанаська, а в школе учительница возмутилась, что за имя такое, нелепое, ну и прозвала ей Феней. Она, Феня-то, в травах дюжеть много понимает, раньше-от сама собирала травы и сушила как-то мудрено, и кажную в свое определенно время рвала, а и лечились у неё многие. А сейчас стара стала, почти не ходит по лесам-от, но травушки понемногу собирает, уговори батю и поедем к ней, совсем не вылечит, а полегше наверняка, станет, там же никакой химии. У меня годов несколько грудная жаба была, как только не лечили, а вот травки меня на ноги и поставили, да и деушки наши с ней дружбу завсегда водили и водят.

— О, это то, что доктор прописал, во сколь поедем?

— А поутру.

А у деда Васи спорили Марина с Сашей: надо было одиннадцатого ехать в Питер, к Сольевой (и так уже срок прошел, там ещё и Сольева приболела, почти месяц не работала), Маришка хотела сама поехать, но Горшков был категорически против, через три с половиной месяца рожать и рисковать он не хотел.

Маришка сердилась, ей непременно надо было самой с сыночком поехать, спор никак не заканчивался, и она еле сдерживала слёзы, когда явился чумазый Санька.

— Мама, ты почему плачешь? Папа?

— Да, Сань, в Питер тебе надо ехать к Эллине Арвидовне, а мамочке с животиком не надо бы.

— А чего тогда ты плачешь, мы с бабой Леной поедем, там же уколов не будет, а больше я ничего не боюсь!

— Вот сыночек, правильно, я тоже так говорю маме.

С улицы донеслось поскуливание:

— Ладно, я пошел, меня друган Верный ждет! — Санька чмокнул родителей и убежал.

Сергеич, приподнял Марину и усадил к себе на колени:

— А станешь вредничать, точно, сына Агафоном назову, будешь его звать с улицы — Фошка, иди домой!

— Сам ты Фошка, — Марина вздохнула, — вот, что ты за человек, даже поругаться с тобой не удается?

— А надо? Или это списываем на беременность?

— Ой, Саш, наверное, на беременность, я как бы не склонна к истерикам.

— Ну и поистери, я же все равно тебя люблю, да и куда вы от меня денетесь, я вас поймал и никуда не отпущу, опутал вот как паук паутиной!

— Ты самый лучший паучище! — через минуту они упоенно целовались.

Лешка, узнав про Феню, напросился с ехать с ними:

— Мне надо! И деда давай возьмем?

— Возьмем, возьмем, только сколь проездим, не знаю, там дорога плохая, вся в колдобинах, а тебе одиннадцатого в школу ведь.

— Ради такого можно и прогулять!

Феня-Афанаська жила на дальних выселках, где оставалось с пяток крепких домов, остальные неласково смотрели заколоченными окнами и, казалось, были смертельно обижены на весь свет!

— Да, печально! Когда колхозы-от были, тут ведь молодежи много было, колхоз справный был, а потом вот… все поубегали отсюда не от хорошей жизни, сечас, вон, три старухи да два деда… дорога никакущая… А места-то здесь какие! Вы бы, мужики, хоть какой дом отдыха или турбазу здесь наладили, и вам польза, и людям радость, чай, найдутся желающие в такой красе и приволье отдыхать?

Мужики переглянулись:

— Мысль интересная, надо окрестности осмотреть, прикинуть… — А чё, бабуля в самый корень зрит, можно и наших сюда будет отправлять, — загорелся Макс. — Бать, присмотрись, я в жизни не получал такого драйва как здесь! Тут, как ты выражаешься, Игнатьич, душевно, кемпингов налепить, если вода поблизости есть, пляжик с грибочками, такую конфетку можно забацать… ухх! Мы с мужиками вам в момент планов накидаем как чего сделать, клёво выйдет!

Подъехали к небольшой, чистенькой хате, выложенная битым кирпичом и мелкими камешками дорожка вела прямо к порогу. Из будки выскочил лохматый огромный пес и пристально наблюдал за приехавшими.

— Ух, ты, кавказец, красава!

На крыльце показалась невысокая, кругленькая старушка, приставив руку ко лбу начала вглядываться в приехавших.

Баб Таня пошла вперед.

— Тань, ты штоль?:

— Я, Фень, я, вот хороших людей к тебе привезла, помочь бы им надо.

— Ну, ежли хорошие, отчего не помочь, проходите в дом!

Пес внимательно проводил взглядом каждого, не делая ни единого движения.

Уже в прихожке чувствовался травяной аромат, запах в горнице был какой-то медвяный.

— Садитесь, вон, на лавку, сейчас чайку заварю.

Мужики сели, оглядывая горницу — везде висели гирлянды трав, пучки, связки засушенных цветов. Лёшка с удивлением осматривался.

— Вот, ты, молодой человек, иди, мне помоги, — позвала его Феня.

Лёшка с удовольствием наливал в большие кружки ароматный напиток, относил на стол, накладывал в блюдца засахаренный мед, и с удивлением косился на большое блюдо, полное моченых яблок.

— Я такое и не пробовал!

— Это, милок, антоновка в меду моченая, с травами, по моему рецепту. Садитесь, сначала почаевничаем, потом будем разговоры вести. А вы, оба, — она кивнула на Виктора и Игнатьича, — ешьте медок-от, он пользительный, особенно для вас!

Травяной чай оказался удивительно вкусным. Макс два раза доливал себе в большую кружку, нахвалил яблоки, запивая чаем. Вспотел, утирая пот, сказал:

— Ну, бабуля у тебя и чай, не, чаищще! А яблоки — нет слов! Кароч, я в восторге!

— А тебе, милок, я травку дам. Попьешь, и твоя мятежная душенька успокоится.

— Да ты чё, бабуля, я спокойный!

Она погладила его по голове:

— Сердце у тебя большое и доброе, ты сильный, но травку попей, лишним не будет! Ну, а теперя с вами… ребятишки, идите погуляйте! А мы пока поговорим.

Макс и Леха вышли на крыльцо, пес опять внимательно смотрел на них:

— Бабуль, а песик нас не?

— Песика зовут Друг, он в людях не ошибается, идите, не бойтеся!

Лешка храбро шагнул к псу, тот втянул носом воздух и сделал пару шагов к нему, сунулся лобастой башкой ему в руку.

— Вот, вишь, признал он тебя, пообщайтеся.

Лешка сначала робко, а потом все смелее начал гладить пса, тот как-то хитро извернулся и подставил ему шею, Лешка разулыбался…

Макс погладил башку пса, ему тоже было позволено.

— Во, Лёха, мы с тобой, значицца, неплохие люди. Серьёзный собак нас признал. Пошли, глянем, чё в деревне ещё имеется?

Заросшая улица привела к небольшому лесочку, за которым проглядывало поле, а вдалеке блестела лента воды.

— О, надо глянуть, чё там!

«Там», оказалось приличным прудиком, обрамленным разросшимися кустами и парой крупных ветел, которые купали свои ветви в воде.

— Клёво, тут такую зону отдыха можно сгондобить, надо мужикам показать, думаю, заинтересуются.

Лешка присел на сухую траву и загляделся на воду, Макс тоже притих, только жмурился на солнышко. Так и сидели молча, пока их не окликнул Игнатьич:

— Вы чего как воробьи притихли?

— Ты глянь, как тут клёво! Игнатьич, надо бы эту деревню… смотри, поле заросшее, если поставить домики небольшие, типа турбазовских, прудик красивошный малость почистить, сделать лодочный причал, да чё вас учить? Батя где?

— Батя серьёзные разговоры ведет с бабой Феней, ты ж дотошность его хлебанул. Только он спокойный, а в тебе моторчик.

— О, хоть кто-то признал, что я батин сын, а то все раздолбай да раздолбай! А греет, что мы с батей не только внешне похожи. Чё там бабулька сказала?

— Она тебе сама скажет, чё, пошли.

Батя разговаривал с бабулькой на улице, баба Таня сидела на лавочке с каким-то дедом у соседней избы.

— Значит, не забывай, всё, как я тебе велела, и делай, и, конешно, почаще на воздухе бывай. Ты, ребятёнок, папаню-то почаще на природу вывози — на рыбаловку, там, покупаться, в санаторий, только в средней полосе, очень хорошо будет съездить, батя твой заработался, нельзя так.

— Понял, бабуль, понял, я теперь как комар буду назойливым.

Батя засмеялся:

— Всё. Теперь мне покоя не будет, сын меня замучает, у него с детства так, пока своего не добьется, не отстанет. Спасибо тебе, Афанасия Петровна, за доброту!

— А ничё, ничё, сынки, еще побегаете оба. А у тебя, — она посмотрела на Ивана, — очень замечательный внучок рядом, вы с ним две половинки целого! Ты, внучок, не стесняйся. Ежли он не будет поддерживать свое сердце, прям скандаль с ним! Пока вам хватит, а я за лето травки подсоберу, приедете оба к августу ближе, заодно и погляжу на вас, но травки-те ещё никому во вред не шли.

Дед обнял своего внучка:

— Права, ой как права ты — Лёшка у меня как наседка со всеми носится!

— Вижу, милок, вижу, они оба, — она кивнула на Лешку с Максом, — славные души имеют.

— А тебе, милок, — она посмотрела на Макса, — за Ваську Аникеева отдельный поклон, видела его, вот, в районе, оживел — глаза блестят!

— Э-э-э, да чё такого, я просто их немного тормошу, он же хоть и старый, а где-то как мне ровесник, тоже хулиганить любит, да и старушки не отстают, дряхлые только снаружи, а внутри-то ого-го-го!

Феня засмеялась:

— А это у кого на сколь душа возраст имеет, мое поколение, похоже, на тридцати где-то и остановилось, да и деревенские, они до самой смерти все в заботах и шевелении. Вон, Васька, бобыль, а козу и курей до сих пор держит.

В Каменку приехали уже часам к шести. У Козыревых во дворе застали всю женскую часть колхоза: слаженно и дружно все засаживали цветами приличных размеров цветник, девчушки старательно поливали посаженные цветы из леек, Марь Иванна хлопотала у дальнего конца лужайки. На трех грядках посадили всякие травки: укроп, кинзу, базилик, петрушку, чабрец, мяту. Феля вскопала и приготовила место для обожаемых ею лилий. — Завтра же рвану в павильон, видела шикарные лилии, наберу всяких расцветок, мы тут еще такой шикарный сад устроим… уххх!! Надо Ленину пару-тройку каких-нибудь резных лавочек заказать. Поставим по периметру, нет, не надо пластика и плетеных, именно деревянных с резными спинками. Игнатьич, это ничего, что мы тут командуем?

— Если Лёшка не возражает, я тем более.

Лёшка не возражал:

— Не! Цветы хорошо, да и дети будут за ними смотреть, поливать! — И как-то тяжко вздохнул, — когда уже каникулы будут?

А у Макса всякие напряги пошли — после встречи с «биологической мамашкой» — вот, подумалось ему так! Сначала опять налетел на драку. Просто бежал мимо отморозков-качков нашарабаненных к своей машине, драка была жестокая… пока подбежали охранники, в ход пошел нож у одного их них… Макс до сих пор удивлялся, как сумел вывернуться и ногой выбить нож? Была долгая тягомотина с милицией-полицией, показания, объяснения, Макс чертыхался и плевался, но ничего изменить не мог. Да и мальчики засветились уже раньше, на их счету были ещё пострадавшие и намного сильнее, один получил инвалидность.

— Максимушко, ты в рубашке родился, — ахал дед Вася, — да и мои молитовки о твоем здравии помогають!

Дед после этой драки постоянно «домогался» Макса, названивал утром и вечером с одним вопросом:

— Максимушко, все ли ладно?

Макс сначала ворчал, а потом привык и отвечал:

— Да, товарищ генерал, рядовой Ситников жив-здоров!

На что получал радостный вздох и довольное:

— А и ладно!

Дед Ленин свозил на дальнюю Мечу отца Макса, на рыбаловку. Тому очень понравилось, не столько рыба, как возможность побыть наедине с природой, и сразу же собрался на Селигер на недельку с каким-то своим стародавним знакомым, заядлым рыбаком.

Батя уехал, а из Лондона пришел «Привет из Африки» — мадама, вторая жена, слетела с катушек, нашла себе бойфренда, лет двадцатипяти-семи, случилась любовь всей жизни, форсмажор, и разводу захотела! Макс втихую и радовался, что можно от неё отвязаться, и сильно переживал за батю — как он такое воспримет.

— Кароч, баб Тань, какие-то мелкие, но пакостные проблемы, как блохи, блин, кусают. Не ты не обижайся, не про тебя, а бабы — зло. Ща начнет совместно нажитое делить, стерва, хотя чего она нажила, кроме Евки?

— Может, и впрямь, что Бог не делает, к лучшему? — философски вопросила бабуля. — Так она сразу дала повод разобраться, а лучше было б, ежли моталася по мужикам молодым и Виктору нервы мотала?

— Ещё бы батя не заболел, а так…

Батя, на удивление, воспринял все спокойно:

— Любовь так любовь, разные мы с ней люди, дочка только и связывала, да вот недоглядел, воспитывалась-то по мамашиным запросам.

Дал команду своему юротделу, и в течение месяца состоялся развод и раздел, мадаме отошел дом в предместье Лондона и какая-то часть денег.

— «А я уеду жить в Лондон… — напевал Макс, и тут же добавлял, — а на фига мне ваш Лондон?» Блин, теперь меня батя напрягает — фирмой «рукой-водить», думаешь, охота? А батя напирает, здоровья у него нет, хочет в глуши пожить, без проблем. Не, ну ты представляешь меня в офисном костюме и с серьёзной рожей? — жаловался он Калине.

Тот откровенно ржал:

— Макс, прости, но нет!

— Во, и я нет, а батя как осел уперся. Но, — он почесал макушку, — придётся, блин, батино здоровье дороже. Бли-и-ин, тогда в деревню придется по выходным только выбираться, а тут дедок страдать станет, дилемма. Блин, не было печали… А с другой стороны, мож, правда, чё из меня получится? Жалко, с пацанами в школе уже не замутитшь, Капитолин Пална обидится. Эх, я ещё бы, вон, как Лёха, классе в четвертом-пятом позависал… Одно душу греет: мадама у меня ничё не сможет выпросить сверх, я не жадный, я экономный! А чё, может офисный костюм типа радуги замастырить?

— Макс, тогда у тебя никто не сможет работать, все будут только ржать!

— Нет бы, Палыч, сочувствие выразил, а ты регочешь. Валюх, давай сюда Лешку, пусть папаня посерьёзнее будет, а то ржет без передыху, когда мне рыдать хочется!

Лешеньку принесла бабуля Сара, она, как выразился Макс, намурлыкивала с правнуком постоянно, чисто кошка. А и кот Валюхин, Мурзик, постоянно лез в кроватку к мелкому. Умилительная картина была: кот ложился вплотную к малышу и лапами обнимал его, если же он начинал ежиться или хныкать — кот урчал как трактор, и малышок успокаивался.

— От сколь нянек у мужика. А там дед приедет, совсем забалуете! — ворчала баба Таня. Но мужичок Калинин вопреки всему уже имел покладистый характер, вот только засыпать любил под пение, неважно чье, лишь бы пели. Максу, правда, петь не доверяли, там даже не медведь, а слон наступил на ухо.

Он не обижался:

— А должон быть в человеке какой-то недостаток, а то вот я такой весь шоколадный!

На что Ванюшка громко гоготал и пел про шоколадного зайца.

Начались долгожданные Лешкины каникулы, он стал заметно взрослее и уже не так дергался и переживал за своих детей и деда. Днем успевал все — и покататься, и присмотреть за детьми, и поворковать с тезкой, который беззубо улыбался, и частенько посидеть вечером с любимой своей «лошадкой» на лавочке, поговорить за жизнь.

Оба очень любили такие минуты, с Лёшкой не надо было что-то разжевывать и пояснять, он как-то «враз просекал проблему».

— Я давно говорю, что Лёха мозга! И ваще, подрастет — точно будет мой центровой кореш, чесслово! — определил Макс.

Лёшка очень полюбил свою верхотуру, сестрички тоже не вылазили оттуда, по вечерам у них были посиделки-полежалки всех троих с дедом, заканчивающиеся, как обычно, мгновенным сном. Дед подумал-подумал и заказал большой низкий диван, чтобы все умещались, дети приняли его на ура, спать на нем стало совсем удобно, и места хватало всем.

Игнатьич постоянно пил травки Фени-Афанаськи, втянулся и вроде как полегчало ему.

— А я тебе говорила, — подвела итог баба Таня, — природа, она не химия какая.

Начала поспевать клубника, а вот грибы в это лето подзадержались — дождей не было давненько, и ребятня с нетерпением ждала дождика.

— По субботам все так же дружно топили баню у Шишкиных. Игнатьич порывался свою поставить, но уж больно хороша была Шишкинская, а печник, сложивший каменку в бане, переехал. Надеялись, что навестит он родные края, вот тогда и Козыревская баня получится не хуже.

Наконец-то определились с дедовым домом, предварительно всю сумму от продажи поделили на три равные части: деду, сыну и дочери. Ждали приезда сына — позвонил в кои веки, дед Вася сильно переживал, как они отреагируют на продажу.

— Не паникуй, Васька, у тебя тут группа поддержки ого-го какая, все деушки, Шишкины, Макса юрист. А лучше ты в своей хоромине от тоски загибался бы? — баба Таня воинственно задирала нос.

Сынок нарисовался в субботу. Макс с любопытством рассматривал мужика — чистый дед Вася, только повыше и помоложе. А вот жинка его, да, там по виду можно было определить, что стерва.

Антон рванулся к деду:

— Батя, батя! — обнимал его с повлажневшими глазами.

— Какие нежности! — фыркнула сноха.

— А и нежности, чай не чужой, отец-от, вырастил, выучил, вот и теперя деньги на всех вас, неблагодарных, поделил, — тут же встряла бабка Анна, которую в деревне побаивались за острый язык. — Чё приехала-то, деньги забрать, а просто так навестить старика? Это дед такой, делится, я бы ломаного гроша не выделила, вон лучше в детдом отдать, или закопать на фиг, чем таким наглым.

Баушки дружно загудели, поддерживая её.

Сношенька заткнулась, Антон же тихонько что-то говорил отцу, дед внимательно слушал и кивал.

— Тошка, где ж детки-то твои?

— В Москве, где ж им быть.

— Во-во, от осинки не родятся апельсинки, — теперь вступила баба Таня. — Тошка, а пойдем-ка вон до Малявки прогуляемся, поговорим, — она пристально взглянула на его жену, — без свидетелев. Тошка как-то затравленно оглянулся:

— Иди, иди, подкаблучник! Васька, мало ты его в детстве лупил, все жалел, вот и выросли… два, не помнящих родства.

На берегу баба Таня и присоединившаяся к ней Анна что-то долго выговаривали сынку, он только ниже опускал голову.

— Дед Вася пригласил сноху в дом.

— Чего я там забыла? — с форсом произнесла она.

— Дед, хорош! — вмешался Макс. — Ща сынок подойдет, оформим документы и пусть валят отсюда.

— А ты кто такой? — взвилась дамочка.

Её осадил юрист:

— Вы не наследница. И разговаривая с покупателем, проявите элементарную вежливость, на базаре будете так себя вести, да и Василий Иванович вправе изменить условия наследования. Человек находится в здравом уме, и ничто не помешает ему передумать, что я, как юрист, ему буду настоятельно советовать.

Та пошла красными пятнами и заткнулась. Баушки осуждающе и шумно возмущались, и сношенька развернувшись, пошла по улице, прочь от дома.

На подошедшего сынка было жалко смотреть:

— Отец! Я не знаю, что сказать, я так виноват, да и Ирка тоже. — Он понурился, — прости меня, если сумеешь, я буду тебя навещать, позволишь?

— Дак, я, это, и не против, только сумеешь ли настоять-от, ты ж у меня подкаблучник первейший оказался?

Тот вздохнул:

— Нечего мне сказать. Я, вот, мать навестить хочу, сходим, а?

— В кои-то веки мать сыночка дождалася, сколь ты в Каменке не был, лет, поди, двадцать? — влезла бабка Анна.

— Двадцать три, — тихо уточнил дед.

— Бе-е-да! А и не горюй, Вась, у тебя теперя есть кому за тобой приглянуть, все мы тута на подхвате, сам знаешь, на миру и смерть красна!

На кладбище поехали сын и отец, сношенька, поругавшись с мужем, подалась на автобус.

Юрист говорил Максу:

— Давайте, Максим Викторович, изменим условия получения денег детками, пусть получат их только тогда, когда дед уйдет. Возраст немаленький — вдруг заболеет серьезно, вот и будут у него деньги на лечение, а что останется после него, они как первые наследники и так получат. Сейчас же, так сказать, для поддержки штанов, выделить какую-то сумму, небольшую, судя по всему, сыну предстоят жаркие скандалы, но таких не жалко. Я понимаю, не нашлось времени приезжать, но позвонить, хотя бы раз в месяц… это выше моего понимания. У меня в моей практике много было всякого, но такую бездушность… я бы не простил своим детям. Василий Иванович Вас слушает, так что, думаю, споров не будет.

Так и сделали. Дед, переволновавшийся и уставший, беспрекословно пошел отдыхать, а сынок, помявшись, подошел Максу:

— Я должен Вас поблагодарить за отца…

— А стоит? Вы же давно его из своей жизни вычеркнули? — Макс без своих прикольных слов казался таким взрослым. — Дед под присмотром всех баушек, да и более молодые его привечают, как здесь скажут. Он такой живчик, мы все им гордимся и надеемся, что он до ста лет точно доживет, если вы ему не будете в дальнейшем нервы мотать, что я Вам не советую делать, вернее, Вашей супруге!! Столько лет не было желания его навестить, то и не надо волновать в дальнейшем.

Сынок уехал, клятвенно заверив старушек, что будет звонить бате.

— Не, дед, ты чё, думал, «Ваня простите, я Ваша навеки?»

— Не, Максимушеко, но жаль дурака. Какой слабак выродился у меня, выбрал себе незнамо чего и всю жисть мается. Тама же совсем голоса не имеет, жалился, вот, сказал, на пенсию выйдеть и в Каменку переедет.

— Ага, тебе помочь быстрее уйти на тот свет! Ты, дед, теперь только наш, а эти родственнички… Чё, я у тебя плохой внучок?

— Што ты, што ты, я с тобой как с писаной торбой ношусь, все девки мне обзавидовалися.

И словно по заказу начался дождь, он лил и лил, целую неделю, хорошо, что погода не менялась, было тепло. Ленин и все ребятишки шумно радовались.

— Грибные дожди-те, — определила баушка Анна.

Ребятня, надев сапоги, носилась по лужам, Лешка каждый день ругался, выливая из сапог девиц воду — Совсем одурели, сохнуть ведь не успевают ваши сапоги.

— А Аришку баба Таня ваще дома оставила, она три пары сапог замочила, а потом хотела в бабулиных убежать, а та ей крапиву сорвала, а Аришка на печке спряталась. А ещё баба Таня сказала, хи-хи-хи, — сдала Варю Веруня, — жених сибирский едет.

— Ну, хоть тогда полегче будет, он тоже будет за вами присматривать. Я чёт притомился с вами, такие неслушные стали.

— Леша, — обе враз прилипли к нему, — не сердись, мы тебя очень-очень любим!

— Ага, любите вы, — ворчал Лешка, обнимая их, — так и я заметил!

— Правда-правда! А дед Ленин сказал, что с завтрева дождь прекратится, и, как обдует, пойдем грибы смотреть! А дядя Витя Ситников с дедом уговаривались к какой-то Фене чего-то ещё, поехать, как дождь прекратится и дорога подсохнет, чё-то там смотреть.

— Откуда вы, лисички, все знаете?

— А слышали, мы по лужам бегали, а деда нам пальцем грозил и с дядей Витей громко разговаривал. А дед старенький, Вася, чёт притомился, али приболел… на печке лежит у себя, сказал — кости ломить.

— Надо к деду дойти, Макса-то нет.

— А там Горшковы приехали, без тети Марины — дядя Саша сказал, что привез Саньку и бабу Лену, а они пока в городе побудут, тетя Марина как-то отяжелела.

— Не, ну вы и сороки, я полдня посидел, поиграл, а вы прямо кучу новостей уже знаете.

— А баб Аня всегда говорит: «Любопытство молодит женчин!»

— Эх, вы, женчины мои, пошли к деду Васе, а потом к Саньке.

А снизу от лестницы, ведущей в Лёшкины хоромы, уже раздавался голос Саньки:

— Ребя, вы где? Я приехал!

— Максим Викторович, я дозвонилась до Прошкина, он на связи!

— Спасибо, Вер Петровна!

Макс, в темно-сером костюме и при галстуке был совсем не похож на себя обычного. Вот уже неделю как он «парился вместо бати», офисные работники взвыли с первых дней: неуемная энергия, куча идей так и лезли из Макса, и как-то незаметно образовалось два лагеря: одни на «ура» принимали все новое, вторые глухо ворчали и не торопились загораться и воплощать новое. Макс, особо не переживая, собрал всех в переговорном зале и коротко сказал:

— Разговоры-уговоры вести не буду — или работаем, как и положено, в полную силу, или же, пардон, нам не по пути. Держать и уговаривать никого, даже суперспециалиста, не буду. Должна быть команда единомышленников, а не кто в лес, кто по дрова. Подумайте неделю. Да — да, а нет — нет. И ещё: возле меня политесы, танцы ритуальные разводить не надо, я помолвлен, невеста моя пока учится.(А про себя угорал: знали бы, что «невеста» только первый класс окончила и носится по деревне, убегая от разгневанной бабы Тани с крапивой!)

А сегодня позвонил Лёха и сказал, что дедок чёт киснет. Макс почесал макушку, подумал и попросил секретаря (слава Богу у бати секретарь нормальный, сорок пять лет — не будет выставлять свои прелести напоказ и надоедать)найти по телефонам стародавнего знакомого Прошкина.

— Прох, привет, ты у нас психолог знатный, консультация, вот, нужна. Чё? Да, скорее, депрессия. Не, не у меня, я этому не подвержен. Подруга? Не угадал, мужик, 85 лет. Старый, видел бы ты его, там любопытство неуёмное и жизнелюбие, ага, нам бы так — самогоновку гоним, на всяких травах настаиваем. Тебя? Да запросто, вот завтра после работы, ну часикам к пяти подгребай. Так, а чё мне посоветуешь, чтобы он не кис? Да? Ты думаешь, прокатит? О, это идея, ух устрою я ему крутое любопытство, он про все болячки забудет. Спасибо, Прох, погнал, чё-нить присмотрю! Пока!

— Баб Тань, привет! Чё там мой Васька? Кости крутють, ломить? Я ему завтрева устрою болесть, ты мне подыграешь? Ну, я вроде поругаюсь, выгоню его на фиг к тебе, пусть жалится, ага! Не, бабуль, ты талант, будь ты помоложе, я б на тебе не глядя женился! Все, пока, завтрева буду!

— Дед Вася и вправду закис, наверное, повлиял на него приезд сына, да и годы-те немалые, — бабка Анна вздохнула. — Старые мы стали, немощные, а помнишь, Тань, как полночи отплясывали на пятачке?

Посидели, повспоминали, обе ждали внучка, он точно Ваське чё-нить напридумывает. Из посадки показалась дружная компания грибников малолетних, ещё издали они начали махать руками и дружно кричать.

— О, идут, бандиты мелкие, похоже, чего набрали.

Бандиты притащили почти полные корзинки подберезовиков, больше всех собрал Санька: «Ага, ему Верный помогал, найдет гриб и гав Саньке!». Верный теперь постоянно бывал возле этой шумной компании, вроде бы и сам по себе, но приглядывал четко, достаточно было его рыка, вот и носились галдящие ребятишки повсюду. Горшковы уже привыкли, что за Санькой всегда есть присмотр, он по-прежнему мог приехать на собаке. Иногда сильно набегавшись, полусонный Санька еле плелся домой, пес вздохнув как-то по-человечьи, ложился перед ним, Санька тут же залазил на спину, и «ездовая собака» везла его домой, иной раз пока довозила-Санька уже крепко спал. Верный подходил к крыльцу — калитку совсем не стали затворять, зная, что Санька может «приехать», и негромко гавкнув, ждал, когда его ценный груз заберут.

16

К вечеру приехал Макс, на ходу стягивая с себя светлую рубашку, ввалился в дом.

— Привет, старикан, чё валяешься на печке, когда на улице теплынь?

— Дак, приболел я, Максимушко!

— Воспаление хитрости подхватил?

— Не, всё крутить, ломить!

— Ты это брось, хорош придуриваться, знаю я, как крутить, давай, вали отсюда. Мне тут кой чё переделать надо.

— Ты чего, внучок, так со мной?

— Вали, я сказал, иди, вон, Таньке жалься.

Макс шустро переоделся в драные шорты и непонятного цвета футболку, выдохнул:

— Фуу, как меня эти костюмы достали. Дед, чё сидишь? Иди-иди, обидчивый мой, чтоб я тебя тут не видел!!

Дед потихоньку потрусил к Шишкиным:

— Тань, чёт меня внучок прямо взашей выгнал, больного-от.

— А ты ной больше, совсем разболеешься, — проворчала баб Таня.

Дед посидел, пожалился, а у самого уже свербило любопытство…

— Пойду я, Тань, любопытственно мне, чё он там делает.

— Дойдешь ли, болезный, сам-от?

— Дойду, а как жа?

Дед уже бодро пошел назад, в дом заходить не стал, присел на лавочку к двум деушкам, поглядывая на свой дом напротив одним глазком. Какой-то молодой парняга шустро заносил в дом коробки, а из дома раздавалось Максово «пение».

— Вась, вот всем хорош у тебя Максимушко, но поёть… это ж надо так орать, мой-от Барсик ладнее орёть по весне.

Парняга, несший очередную коробку, громко заржал, и вскоре из дома послышался свист.

— О, чё свистить, денег не будет! — бабка Маша покачала головой.

— Вам не угодишь, — высунулся из окна Макс, — привередливые, блин.

Дед извелся от любопытства, а Макс все чего-то двигал и прибирал, зарычал пылесос, Макс три раза вытаскивал и выливал на задворки грязную воду, ворча, чтобы слышал дед:

— Развел, понимаешь, антисанитарию! — Потом шумнул из окна. — Иди уже, болезный, любопытство-то зашкаливает, поди.

Дед, забывший, что «крутить и ломить», шустро подхватился с лавки.

— О, Васька и про болячки не вспомнил, ай, внучок, молодец!!

— Ноги вытер, тапки новые надел, — командовал дедом Макс в сенцах. Дед надел новые, какие-то меховые тапки и вошел в горницу…

— Дак, это чё?

— Ничё, будешь жить по-современному!

— На противоположной стенке от печки, висел большой телевизор, в дальнем углу появился небольшой стол с компьютером, на полу лежали пестрые половики, обеденный стол покрывала веселенькая скатерть, лавки, так любимые дедом, тоже прикрылись красивыми сидушками, горница приобрела веселый вид.

— Максимушко, дак ведь это все денег стоит… немалых, — дед оглядывался вокруг, — вона и на кухне чегой-то наставил.

— Тебе чего до денег, живешь как в первобытном веке, блин, вон, иди свою печку инспектируй. — На печке тоже появились новые одеяла и подушки. Макс расслабленно плюхнувшись на лавку и вытянув на всю длину ноги, наблюдал за дедом. — Чё смотришь, новоселье будем справлять? Вон, друга привез специально, — он кивнул на зашедшего с улицы парнягу, который долго фыркая и отдуваясь, обливался водой на улице.

Дед подсел к Максу, погладил дрожащей рукой его по голове:

— Я это… от счастье мне случилося на старости лет! Как тебя сынок звать-величать-от?

— Женя меня зовут.

— А я — дед Вася, ну чё, я полез за самогоновкой?

Дед шустро побежал к погребу, а Макс радостно выдохнул:

— Прох, ты прав, вон, и хворобы прошли.

Как-то незаметно набежали деушки, натащили угощениев, Прох сначала с каким-то непонятным выражением смотрел на этот клуб стариков. Но через полчаса, забыв обо всем, азартно, до ругани, что-то доказывал бабке Анне. К концу посиделок он с удивлением сказал:

— Никогда не представлял, что с ними может быть так интересно, они такие и смешные и мудрые одновременно.

— Есть и другие, но в дедовом клубу все душой молодые собираются, я с них постоянно угораю. — Дед с печки щелкал пультами, ахая и восторгаясь. — Вон, дитё малое, игрушку заимел, теперь и ныть не будет, хвастовства хватит на неделю, а там Шишкины на покос соберутся. Опять неколи будет лежать на печке.

— Да, деду его интерес ко всему здорово помогает, вон, когда приехали, еле брел по улице, а сейчас шустрит.

— Я его все время подначиваю, шустрит, значит нудить некогда!

К вечеру вся деревня знала, что у деда Аникеева есть свое кино, «почти как в клубу» — Макс показал деду канал про наше старое кино, и дед с огромным удовольствием посмотрел старый фильм «Семеро смелых», смеясь и переживая вместе с героями.

— Максимушко, а ведь зимой-от у меня все девки по вечерам будуть на кино приходить!

— А чё вам ещё делать? Ты с них плату бери.

— Што ты, што ты! — замахал руками дед, — как можно?

— Да не, натурплату — блинами-оладьями, кашами всякими!

— Ха, а и то, Нюська, вона, пироги с капустою знатные печет, Марья — селянку славную делает, о, точно, всех упережу, штобы с платою приходили. А я им по лафитничку для разговору налью… Ну ладно, я побег! — Дед, забыв про болезни, шустро потрусил по девкам.

Горшков старший привез Фелю — та категорически не соглашалась купить себе авто:

— Я женщина нервная… Везде пробки, прибью кого-нибудь при случае, а на старости срок мотать не хочу! Я уж лучше пассажиром, оно надежнее!

Лёшка обстоятельно докладывал ей все новости деревенские, вот, вчера похвалился, что грибы пошли, «а у Фели окоромя Лёшки, завелася ещё одна любовь, к грибам-от», — заметила баба Таня.

Саша большой осторожно, бережно поддерживая, помог выйти Марине. Оставался месяц до родов, и они оба волновались, но Маришка умолила привезти её хоть на недельку в деревню, — «большегрузная», с сияющими внутренним каким-то светом глазами, она вызывала добрые улыбки всех.

— Маришка, сынок-от у тебя родится быстро, не переживай, — посмотрев на неё, выдала баба Таня, — вот увидишь!

А Ванюшка, держащий на руках своего шустрого уже в четыре месяца сынишку, подтвердил:

— Слышь, Марин, маманя моя ни разу не ошиблась, чёт у неё имеется колдовское. Не, в хорошем смысле, вон, Наташе моей и Валюшке всё в точности предсказала.

С пригорка летел вопящий Санька, в сопровождении ребятишек и Верного. Повиснув на папочке, долго обнимался с ним, и только потом подлез к Марине, аккуратно прижал голову к её животу и почувствовав толчок, заулыбался:

— Братик, привет! Папа, мама, я решил точно-точно, братик будет Димка. Вы согласны?

— Димка, значит Димка, — улыбнулся Саша, а Димка сильно запинался, как бы одобряя.

— Ему тоже нравится! — завосторгался Санька.

Горшков младший заметно подрос, окреп, подзагорел и теперь ничем не отличался от деревенской детворы — такой же чумазый и с драными коленками.

— Сань, а что это у тебя штаны такие рваные?

— Папа, это же писк моды у нас. Вон, смотри, мы все такие ходим.

— Ну, если писк, то да, не поспоришь!

— Папа, а домик смотреть пойдем?

— Мама наша отдохнет и пойдем!

Бабе Лене и Саньке давно приглянулся домик на соседней улице, Саше понравился тоже, но без одобрения Марины ничего не решали.

Мама, отдуваясь, присела на лавочку у Калининых, тут же нарисовалась прабабка Сара с Лешенькой. — Вот, дедушку со дня на день ждем, только дедушка больше нас ждет, когда Лешеньку поняньчит. Лешенька жмурился на солнышко и беззаботно улыбался.

— Знаешь, Марина, у него уже свои симпатии имеются, наш малыш всем улыбается, а вот папу, тезку своего и деда Ленина, просто обожает. Стоит им голос подать, всё, — наш мужичок весь искрутится, надо, чтобы его взяли на руки и поговорили с ним, я иногда даже ревную!

— А где наш лучший в мире Лёха Козырев?

— Да он у Федяки на турбазе, они с мальчишками постарше там сено скошенное ворошат, мужик-от хозяйственный растёт, сказал, что тебе, баба Таня, просто обязан помогать. Дак, говорю, Лешк, у меня помощников много, а он только улыбнулся эдак задумчиво, на лисапет и к Федяке. Вот, к вечеру явятся, оголодавшие. Так и девицы с имя умотали, но это все на пользу, пусть лучше гоняются по полям, чем за компьютерами сидеть сиднями.

В конце улицы показался быстро идущий Макс, держащий на руках Аришку. Чумазая, растрепанная и зареванная девчушка, всхлипывая, пожаловалась:

— Коленки сильно ободрала, упала с великааа!

— Чёйт ты, вроде, давно гоняешь? — удивился Ванюшка.

— Кошка испугалась, а я свернула, а там камень в травеееее!!

— Хорош рыдать, невеста! Ща будем красоту наводить на твои коленки, бабуль, зеленку тащи.

Посадив мелкую на лавочку, Макс развил бурную деятельность: осторожно промыл ободранные коленки, промокнул и, приговаривая всякую ерунду, начал мазать ей коленки:

— Ща тебе такой эксклюзив наведем, вся деревня обзавидуется!

Аришка, шипя и дергаясь от зеленки, с интересом наблюдала, как Макс рисует на коленках всякие прикольные фигурки, а потом начала смеяться. На коленках появились сердечки, яблоко, вишенки… Подъехавшие следом Лешкины дети с восторгом смотрели на коленки.

— Во, а ты рыдала!

— Макс, — тут же подлезла Верушка, — а мне нарисуй?

И разрисовал Макс коленки обеим девам Козыревым, извел весь пузырек, девчушки хвастались всем, показывая рисунки, а баба Таня загадочно улыбалась, пока не видел Макс.

После обеда, прикинув, что подсохли полевые дороги, собрались до Афанасии. Поехали на Федякином «вездеходе» — Козырев, два Ситниковых, Феля, Калина и Лёшка.

— Лёш, ты, может, останешься, вон, ребятишки ждут?

— Не, мне надо!

Афанаську встретили на улице: бабулька волокла тюк с сеном. Макс тут же отстранил её, играючи закинул на плечо сено:

— Куда нести? Ещё есть?

— Спасибо, милок, эт для козички своей понемногу накосила. А дотащить мочи нет.

— Ща, сделаем!

Мужики быстро и слаженно стаскали сено, закинули его на сеновал, Макс и Лёшка ещё и остальное, недавно скошенное, поворошили. Палыч скосил недальнюю полянку с сочной травой.

Феня радовалась:

— Сколь помощников привалило! — Покачала головой на два больших пакета с продуктами. — И чё удумали, будьто я совсем немощная, вона, в Аксеновку иной раз на лисапете ездию.

— Тебе чё, лишним конфеты-печенья будут? Вон, своих соседей угостишь, дедок мой сильно уважает чаёк с конфектами, все вы, пожилая молодежь, сладенькое уважаете. — Макс, как всегда, не знал пардону.

Феня посмеялась, напоила всех своим ароматным отваром трав с вареньем и медом. Затем внимательно осмотрела Игнатьича и Виктора, кивнула сама себе:

— Молодцы! Вижу, што старалися, пили травы-те, я, вот, вам новых заготовила, ниче, мужики, побегаете ещё по земле! А ты, внучок, — она обернулась к Лёшке, — не переживай, вижу я твою тревогу, вижу. Одно скажу, будет твой дед травки пользовать постоянно, поживет, вас успеет поставить на ноги, ты приглядывай за ним, напоминай про травки-те. А ты, милушка, — она смотрела на Фелю, — тоже травок-те не отвергай. Ходим, вот, по лекарствам, а лечимся всякой дрянью, химией клятой. Ну дак оно проще, закинул каку таблетку и все, а травки собрать правильно и заварить надо. Ох-хо-хо, ленивые мы стали, ну, да ничё, раз начали травы-те пить, польза будет. Они ведь и все эти, как скажуть, соли тяжелых металлов, выгоняють из нутра-от.

Принесла из сенцев большую банку с мазью:

— Тебе вот мази наложу, сама делала, будешь мазать постоянно, — говорила она Палычу. — Сынок-от у тебя малой, дак я для аромату травок положила, штоб запах был духмяный.

— Ты, бабуль, чё, про всех всё знаешь или видишь?

— А и вижу, милок, не завсегда, но вижу. Вот у него, — она кивнула на Лёшку, — печали в сердце много было, сейчас она уходить стала потихоньку, и смогла её зачать выгонять твоя женка, скажи ей поклон от меня, дружила я с её бабушкой-от. Подрастет ваш сыночек, приезжайте ко мне, погляжу я на их обоих! А ещё скажи, отец её найденный, пусть обязательно до меня соберется, побыстрее.

— Хорошо, — ошарашенный Калинин, удивленно спросил, — а про тестя-то откуда Вы?

— А вижу иногда, сынок, вот на тебя глянула и увидела, что тестюшке надо у меня побывать.

После консультаций долго ходили по деревне, рассматривали заросшие усадьбы и покосившиеся домишки. Афанасия, поясняла, кто где жил, и остались ли наследники. Виктор тщательно записывал все данные, собираясь увидеться и поговорить с собственниками. Из десяти домов улицы три самых развалюшных были ничейными, бабульки, жившие в них, не имели родственников, у остальных где-то имелись дети-внуки.

— Будем решать, если договоримся с наследниками и определимся с землей, то к следующему году оживим ваши Выселки, название, правда, дурацкое.

— А чё ты хочешь, Выселки, потому што выселяли сюда всех неугодных раньше-те.

Уже собрались уезжать, когда Афанасия дала три небольшие бутылочки с темной жидкостью:

— Милок, вот, передай-ка Ваське одну. Пусть ноги-те растирает, а эти две Таньке и Вовке Ленину, скажите от меня, пусть пользуют.

Погладила по Лешкиным вихрам, пошептала ему что-то на ухо, тот расплылся в улыбке и чмокнул её в морщинистую щеку:

— Спасибо!!

— А и приезжай еще на лисапете-от, завсегда рада буду. Внучок у тебя славный, цельный весь такой, тебе в старости с ним очень тепло будет. Хотя и сейчас уже он людям тепло несёт.

Дед засиял:

— Я давно говорю, что он у меня сокровище сокровищное.

— От, именно так.

— А в Каменке скакал молодым бычком и вопил от восторга сибиряк:

— Баушка моя! — подняв её на руки, таскал по двору, та ругалась, шлепала его тряпкой, а «медведь» не унимался: — Я приехал, как я тебя люблю и твою Каменку!! — наконец поставил её на землю.

— Лешак. Все косточки помял, от ведь силища, чистый Шишкин!

— А то! Я давно прошу фамилию на Шишкина поменять. Вона, не согласные, — кивнул на стоящих поодаль родителей.

Баба Таня, расцеловавшись с внучкой и зятем, поохала:

— Тринадцать годков, а уже на голову выше меня, чё к армии-то будет?

Тимошкин отец, тоже крупный мужик, засмеялся:

— Похоже, лестницу прикупать придется, не дотянешься так-то.

У деда же, возле калитки шел горячий спор: бабка Нюта и дед спорили про четверть и половину. — Голова садовая, половина завсегда больше четверти! — шумела бабка Нюта.

— Ну да, ну да, какжеть, поллитра и четверть самгоновки рядом не ложилися.

— Тьфу на тебя, я ж помню, как ты в вечерней школе учился — в курилке отирался. Евстифеевна, тебя жалеючи, троек наставила, четверть самогону!

— Макс гоготал:

— А чё, у бандитов на пьянках четверть — это ж такая здоровая бутыль, и самогоновка в ней мутная. На мышином помёте настоянная!

Вода в Малявке наконец-то прогрелась, и начался у детворы праздник, опять поставили лягушатник, три грибочка, разрисованных самими детьми, особенно красивым получился тот, где верховодил Санька Горшков, его работу оценили все на пять с плюсом.

Санька, как и все, не вылазил из речки, стал шустрым, и Лешка понемногу учил его приемам борьбы, с разрешения Горшкова старшего. Александр собрался рожать вместе с Маришкой, волновался сильно, его утешала вся женская часть «колхоза», все старались дать дельные советы. Марина же, наоборот, уговаривала не волноваться и не присутствовать при родах.

— Нет, милая, тебе будет больно, а я хоть частичку твоей боли заберу! И сразу же увидеть Димку… это дорого стоит, больше любить буду!

— Больше вряд ли возможно! — улыбалась сияющая Марина.

— Какие вы у нас жены красивые, особенно, когда беременные, — восхищался Палыч, — просто светитесь изнутри, я только и понял выражение «Женщина красива материнством», когда Валюшка ходила с Лешенькой!

Горшковы выбрали дом, баба Лена и Санька были довольны, поменяли мебель, немного переделали кухню, а основной ремонт оставили на осень и весну.

У деда Васи в раньше нежилой половине основательно обустроился Виктор, там прямо штаб развернулся по Выселкам.

Дед Аникеев, гордился:

— От, девки, жисть какая, не успеваю везде-от. Хочется и кины смотреть, а и у Виктора надоть побывать, дельный совет дать не мешает. — Матвеич неизменно терпеливо выслушивал самые бредовые предложения деда. — Это не внучок, тот чуть што: «Ты чё, дед, офигел?» Батя у ево многославный мужик.

А у Макса опять потрясение случилось: когда его доставали всякие мелочи по работе, он, плюнув на все, валил к айтишникам и там отводил душу, в коллективе. Вот и сейчас Макс ожесточенно рубился в игру. Переходя с уровня на уровень, он расслабился и получал истинное удовольствие.

Заглянула секретарь:

— Максим Викторович, вас там разыскивает Татьяна Макаровна Шишкина. Просила сказать, что дело касается деда Василия.

Макс побледнел и вскочил, по коридору несся ураган, идущие испуганно жались к стенке или шарахались, с трудом уходя от столкновения с Максом.

— Бабуль, чё с дедом? ЧЁ? Я вас прибью, старые, — облегченно выдохнув, Макс опустился на стул. — Вера Петровна, дайте мне водички. Я думал… у меня сердце от вас разорвется, связала, блин, судьба. Не, ну кто так говорит, бестолковые вы мои? Лан, сделаю, да, хорошо, не боись! Ты, это, больше так не пугай. Я офигеваю с вас! Всё, пока!

Залпом выпил три стакана воды:

— Уфф, правда — что старый, что малый — бестолковыыыеее!

Набрал Лёху:

— Лех, ты чё мне не сказал, что у дедка в четверг день варенья? Не знал? Во, старье противное, да не, баб Таня меня до мокрых штанов напугала. Ты там у меня залезь в комп, пошарь прикольное «проздравление с рождением», чё-нить в стихах, выучите с детворой, я подарок привезу и торт Феля закажет, тоже, постараюсь, прикольный, а деушки его пусть пошуршат насчет угощениев, да побольше, народу-то до фига набежит, старожил ведь. Чё там прикупить надо: муку, всякие начинки, масло, яйца, батя спонсирует, пусть втихаря делают, супризом старому. Давай, ты там за главного.

— Уфф, Вер Петровна, я с утра подзадержусь, у деда день варенья, надо подарок сочинить, восемьдесят пять, круглая дата.

Естественно, «день варенья» решено было отмечать в субботу, «штоба все собралися». Глава поселения советовался с баб Таней, как лучше сделать праздник — решили опять на турбазу к Федяке, народу собиралось прилично, кроме москвичей ещё и деревенские придут, Колян, вон, приедет, Мишук грозился..

Дед же, ничего не подозревая, доставал своими идеями Виктора, тот, наоборот, сам задерживал деда у себя в штабу, чтобы суприз удался.

Турбазу украсили растяжкой со словами: «В жизни раз бывает 85», зачеркнуто и крупными буквами восемнадцать лет!!

Из района прислали поздравительную грамоту старейшему жителю Каменки Аникееву Василию Ивановичу, и денежную премию в размере трех тысяч рублей.

— А и сумма небольшая, но радешенек будет Васька, внимание же! — говорила всем баба Таня.

Макс предупредил деда, чтоб ждал только в субботу — «по девкам пробежаться надо». Дед весь вечер хихикал.

В субботу дед с утра чегой-то закопался:

— Матвеич просил самогоновки налить всяко разной, на пробу, для москвичей.

— Дед! — с порога заорал Ванюшка, — айда со мной к Федяке, там твоя помощь требуется, ты ж спец по советам!

— Да, Ваня, щас, доливаю от последнюю и айда.

Деда пуще всего грело, что к его советам прислушиваются. Вот и сейчас, как был в старой рубахе и домашних портах, собрался.

— Дед, ты портки-те поменяй, ведь светятся. Не ровен час, пукнешь, мотня и вывалится, — серьезно сказал Ванюшка.

— Хулюганы вы все, Шишкины. Так и норовите… ладно, я мигом, — дед шустро сменил порты на парадные — пятнистые, с карманами на коленях, подаренные Мишуком, надел сандалии.

И погнали оне к Федяке. А у входа в банкетный зал, стояла толпа.

Дед обомлел:

— Чёй-та, Ваня, народ-от собрался?

Потом в глаза бросилась растяжка про восемнадцать лет…

— Э-э-э, комуй та ещё окромя меня восемьдесят пять у нас? Не припомню… — потом споткнулся, — Ай, итическая сила, у меня же, вроде как, вчера, нет, позавчера день рожденье, а я и не вспомнил? Правда што ли, моё?

Ванюшка кивнул:

— Совсем ты, дед, ку-ку, и про рожденье не помнишь.

— И то, и то!

Деда окружили детишки, громко хором прокричав: «Поздравляем!!», и тут же потащили его в зал, на почетное место.

И началось: сначала его поздравлял глава, потом деушки, потом Шишкины, Козыревы, Калинины, Горшковы, дед не скрывал слез, сморкаясь от души в большой платок. Лёшка с детворой прочитали прикольные стихи, Макс и Колька внесли большой торт с с фигуркой деда, сидевшего в обнимку на лавочке, явно с бабой Таней. Посмеялись, Макс тут же заставил деда пройти в другую комнату на минутку, и вышел оттуда дед в футболке с яркой надписью: «Самый клёвый в мире дед!!»

А когда повернулся ко всем спиной, народ засмеялся — сзади был портрет деда, лежащего на печке с пультом в руках.

Дед поклонился всем:

— Я и позабыл про рождение-от, благодарствую от всего сердца!

Зазвонил в кармане телефон, дед долго искал, в каком, телефон умолк. Макс, посмотрев, кто звонил, перенабрал и включил громкую связь:

— Батя! Я тебя поздравляю с днем рождения! Будь здоров, батя! Я… это… хочу сказать… Прости меня и… — Антон замялся, — я хоть и непутевый сын, но честно, я тебя люблю! Еще раз с днем рождения, живи подольше!

— Максимушко, это не ты ли ему сообчил?

— Не, дед, я и сам офигел!

— Значит, Васька, совесть у ево все же проснулася, — подвела итог бабка Анна. — И чево сидим, все киснет, вона, мужики, наливай!

— Вот и гуляла вся Каменка на юбилее деда, подарков надарили много, дед неделю хвалился ими и менял обновки: было много рубах, трое наручных часов с большими циферблатами, две вязанные жилетки, вязанные же носки, «щиблеты», новая шапка.

— Короче, девки, хоть щас женися, я теперь жених с прИданым! А и славное у меня рожденье вышло, от как гуляли, пыль столбом вилася!!

Лето в этом году летело на всех парах, прошел Петров день «Пётр и Павел-час убавил», ребятня, загоревшая дочерна, не вылазила с речки, дружно ходили по грибы и по землянику, играли до темноты в футбол, баскетбол, волейбол.

Площадку привели в приличный вид, натянули сетку для волейбола. Вместо кирпичей, отмечающих футбольные ворота, поставили настоящие, отдельно вкопали баскетбольные столбы с корзинами. «Наши», как их звали в Каменке, бизнесмены, без долгих обещаний, скинулись и сделали на всю поляну покрытие, и теперь на спортплощадке постоянно толпились и дети, и взрослые. Проявились и свои, доморощенные чемпионы. Мишук тренировал не только ребятишек, более взрослые ребята тоже напросились на обучение, жизнь кипела и бурлила. Деду Аникееву хотелось побывать везде, но не успевал, выпросил у Максимушки стулец складной, высокий и часами зависал на спорту.

Скромно отметили день рождения баб Тани — она до скандала ругалась со всеми:

— Надоело «маланьину свадьбу» собирать, своим кругом посидим и будя! День рождения пришелся на понедельник и народу случилось не шибко много, сибиряк умудрился поутру смотаться на велике в район и привезти роскошный букет роз:

— Ты моя самая любюимая баушка! — опять облапив сухонькую старушку, гудел он.

— Тимошка, я не выдержу, дождешься крапивы-от!

— Ты чё, баушка старенькая, я тебя слегонца обнимаю, изо всей силы только папку, остальные пищат, — гудел детинушка. Его в Каменке зауважали и побаивались даже пьянчужки, когда он отшвырнул с дороги местного пьянчугу, попытавшегося помешать ехавшим на великах девчонкам.

— О, Макаровна, это точно Иван Поддубный вырастет, не, бери выше — Илья Муромец!

— А не лезьте под руку, а и не так прилетит, ежли чего, — отвечала баб Таня.

Тимошка очень ответственно следил за мелкотой, с видимым удовольствием возился с Лешиком-маленьким и Сенькой, бурча при этом и косясь на родителей:

— У баушки не оставляете, никого не рожаете, как с вами бороться? Баушка, ты хоть свою внучку на ум наставь, чего они всё жмут?

Родители, глядя как их детинушка возится с малышами, только посмеивались.

Зоркая баб Таня, первая усекла чего-то:

— Наташка, ай уже?

— Бабуль, в твоей Каменке опять всё получилось, мы и Тимку так же, в Каменке нашли, — смеялась внучка.

— Тимошка, подслушав, заревел медведем и, схватив свою мамку, закружил по двору.

— Тимка, поставь мать, где взял! — смеялся папка. Тот послушно поставил и перекувыркнулся от избытка чувств.

— От, лешак, не пойдет Варюшка за тебя, она меленькая, а ты вона какой здоровущщий, — подсуетился дед Вася.

— Молчи, старый модник, она подрастет, а я дождуся!

Деда после дня рождения окрестили «старым модником» — он через день «менял прикид,» отговариваясь тем, «что время мало остается, надоть успеть подарочные рубахи поносить, и щиблеты тожа».

Макс привез свои вышедшие из моды кофты-свитера, а дед, недолго думая, по вечерам натягивал их. Вот и улыбались все, завидя важно вышагивающего вечером деда в немыслимых расцветок, вытянутых до коленок кофтах.

Макс, узнав про такое, долго угорал:

— Жаль, ты мелковат ростом, а то я тебе и штаны бы подогнал.

— Это которые семеро наклали в штаны, а несет один, али рватые коленки?

— Ну, типа того, может, их обрезать и сделать тебе шорты?

— Не, я мерзлявый становлюся, сам знаешь: крови нет — моча не греет.

— Дед, смотрю я, ты совсем борзой стал?

— А и с кем поведешься, а вожуся-от я с тобой более всего! — хитро подмигивал дед.

Прилетел наконец-то дед Веккер, вот уж у кого зашкаливало обожание внука. Он прозрачно намекал Палычу на второго ребенка, говоря:

— Один ребенок — это не ребенок, надо два сыночка и лапочку дочку.

Лапочка дочка смеялась, а бабуля Сара горячо поддерживала Илью.

— Валечка, ты посмотри на нас с сыном, мы ж вторую молодость переживаем, благодаря Лешеньке!

Лешенька улыбался и не выпускал кулачок изо рта. Калинин постоянно говорил Вале, что у него замирает и плавится сердце от сына.

Помня наказ Афанасии, собрался свозить тестя в Выселки, ну, а как же без Валюшки и Сары? Поехали всей семьей. В деревне, сидевший на лавочке напротив, старикан сказал, что «Фенька на лисапете кудысь подалася, скоро будет, почитай часа три как ездить!»

И на самом деле, вскоре баба Феня подъехала с корзиной, полной всяких трав. Расцеловалась с Валей, потетешкала Лешика, пригласила всех в горницу, шустро накрыла стол, Валя выложила гостинцы, передали их все, Афанасия разулыбалась:

— Славно как, помнят люди добро, не оскудели ещё сердцами-те.

После чая присоветовала Вале кой какие травы «для малышка-те, зубы скоро полезуть, вона как кольцо грызет!»

Затем занялась с Сарой. Попеняла ей на то, что не бережет свое сердце, но сказала, что рядом с правнуком она ещё поскрипит.

— А с тобой, милок, давай-ка одне поговорим, — обратилась к Илье. — У тебя, друг ситный, обострилася старая болячка, что при аварии получил, надо срочно полечить, а то и не доживешь до внучки-те.

— А что, будет внучка? — не обращая внимания на остальное, загорелся Илья.

— А это от тебя зависит напрямую. Вылечим тебя, Валюха нервничать не будет, и тут же внучка получится. Одними отварами трав не обойдесся с тобой, поездить придется ко мне, я тебе припарки поделаю и мазь сготовлю, но, чур, не бросать, пока не скажу, что хватить.

— Согласен! У меня сейчас такая большая семья, что только жить да радоваться: мама, доченька, внучек, зять, это ж целое богатство!

— От, правильно, богатство — оно в людях хороших, а не в злате-деньгах. Я тебе ищё скажу, милок, от я всю свою жизнь травками занимаюся, а ведь они не всем помогають, у кого сердце доброе, тому и легшаеть, а черной душеньке не помогают они. Травки-те растут на светлых, солнечных местах, вот таким людям они и на пользу. Так што будешь через день до меня приезжать, вона как я, на лисапете.

— Буду, буду, спасибо, Афанасия Петровна!

И начал ездить Илья к Афанаське, сначала приезжал уставшим, а потом, втянувшись, начал получать удовольствие от поездок. Частенько с ним увязывались Лёшка с пацанами, которые пока Феня занималась с Ильей, что-то делали по хозяйству, то складывали дрова, то пригоняли пасущуюся на лугу, привязанную к колышку козу. И все вместе с Ильей с удовольствием бултыхались в недальнем озере.

Ещё дед с бабушкой Сарой постоянно делили внука, каждому хотелось побольше быть с ним, Валя ругалась на них, боясь, что малышка избалуют.

А третьего августа настал день испытания для Горшкова — начались схватки у Марины, она тянула до последнего, терпела все утро, а Горшков, проснувшись от её ворочания, сразу же развел бурную деятельность, не слушая её, вызвал скорую и поехали мама и папа за братиком. В больнице, едва осмотрев Марину, повезли в родовую, Горшков трясущими руками надевал стерильный комплект, Марина слабо улыбалась, глядя на него:

— Сашенька, может передумаешь?

— Нет, милая, я буду рядом!

И были стоны и оханье Марины, она судорожно сжимала его руку, а Горшков, глядя на свою девочку, сто раз умирал и возрождался… И таким облегчением стал для него желанный писк долгожданного сыночка. Выдохнув, сильно побледневший Саша осторожно отпустил руку жены и рукавом халата вытер мокрый лоб, а затем дрожащими руками принял сверток с попискивающим малышом. С огромной нежностью, затопившей его сердце, он смотрел на сморщенное личико и хриплым голосом сказал:

— Димочка, солнышко, здравствуй!

Потом аккуратно положил сыночка на живот Маришке.

— Спасибо, милая, я так вас люблю!!

Мама и сыночек, утомленные, отдыхали, а Горшков, расцеловав жену, пошел на выход.

Выйдя, начал звонить своим:

— Мам Лена, мы родили Димульку! Поздравляю вас с Санькой! Я, еле выдержал, столько боли! Думал, сердце мое не выдержит! Да-да, малыш здоровенький, да, Маришка чувствует себя нормально, да, я счастлив!! Санька? Да, да, сынок, у тебя теперь братик есть! Да, красивый. Самый самый, да пищит, да, завтра приедете с бабой Леной и увидишь братика. Да, да Димка, как ты решил! — И отнял от уха телефон, в котором слышались восторженные вопли Саньки.

Потом позвонил Козыреву.

— Игнатьич, я родил сына!! Да, все хорошо, да, малыш здоровенький, я думал, помру. Ужас, как же женщины мучаются, рожая! Я килограммов десять потерял, мокрый весь был, это ещё мы быстро родили… Но я тебе скажу, тяжкий труд, столько боли… Малыш? Для меня самый красивый, маленький — три пятьсот пятьдесят, ростом зато в папу — пятьдесят три сантиметра, сказали, большой. Да двойственное: рад до жути, что сынок родился, и все трясется внутри, никак не переварю сам процесс. Маришка? Сильная, нет не кричала. Только руку мою сжимала, как клещами. Синяки даже есть, которыми горжусь. Спасибо, спасибо! Ща Ярику сообщу ещё. Да. Отдышусь и в Каменку!

— Ярик, все!! У нас Димулька родился!! Счастлив до безумия, и трясет всего от родов! Я в себя приду, заеду за тобой, поедем в Каменку.

Санька приплясывал, прыгал, целовал бабу Лену, вопя от восторга:

— У меня братик, братик Димка теперь есть!!! Я побёг к Шишкиным, — выскочил и понесся к бабе Тане.

— Баб Таня, братик Димка родился у меня!! — Голубые огромные глазищи сияли, он прыгал от радости, Ванюшка поднял его над головой:

— Все, Санька, ты теперь старший брат, будешь защищать и заботиться о малышке!!

— Дядя Ваня, я его так ждал, так ждал! — восторгался Санька.

А баба Лена плакала — и от радости за Горшковых и от печали за непутевого своего сыночка, Вершкова, рано ушедшего и не оценившего своих таких славных жену и сына.

Приехавшие вскоре Саша и Толик застали «накрытую поляну» — все уже поджидали счастливого папу. — Санька первым повис на папочке, никак не отцепляясь, вот и обнимали все обоих Горшковых. Наконец баб Таня, ворча, пригласила всех за стол. Толик же с изумлением крутил головой: столько народу, все такие шумные, искренне радующиеся за Сашку… У них столько друзей разных возрастов никогда и не было!

— Толика теребили со всех сторон, что-то спрашивали, он что-то отвечал, не вникая толком. А сам все удивлялся. К нему подлез Санька:

— Толик, а ты братика видел?

— Нет пока. Завтра поедем навещать.

— Толик, а я теперь его защищу всегда, он же маленький и пищит наверное, вон, как Лёшик у тети Вали.

— Лешик, сидя на коленях у деда, деловито и сосредоточенно грыз сушку.

— Я, Сань, смотрю, у вас тут много народу?

— Ты чё, это еще совсем мало, а когда праздники бывают, мы к Федяке всем… как это?..а, гуртом собираемся, тогда да! А ты у нас дома был?

— Не, Сань, пока не был!

— Знаешь, как там клёво, мне тут больше, чем в Москве нравится. Только вот, — он вздохнул, — в школу пойдем с девочками там. Толик, а пойдем купаться, наперегонки, а?

— Ну, пойдем, пойдем.

— Папа, мы купаться с Толиком!

Папа кивнул, и Толик с удивлением опять наблюдал, как в местной речке плещется детвора.

Особенно привлекла его внимание шустрая, растрепанная девчонка, у которой были изумительного цвета волосы, «серебристая блондинка, — подумал Толик, — явно, атаман», которая, забравшись на ветки ивы, с визгом и уханьем прыгала в речку, шумела, брызгалась — чистый пацан, а за ней и девчушки Козыревы, подражая ей, шумели и брызгались. А за всеми следил крупный, похожий на медвежонка, подросток.

С пригорка с шумом и свистом скатился Макс и с разбегу прыгнул в речку. А за ним, как-то манерно спускаясь, появилась девица… длинноногая едва прикрывающих попу джинсовых шортиках, она поморщилась, увидев орущую, визжащую детвору, и села в отдалении.

Толик заметил, как враз сникла девочка-атаман, она приуныла и как-то недобро смотрела на красотку. Макс же дурачился и плавал наперегонки с ребятней, ничего не замечая. Девчушка быстро собралась и куда-то убежала.

17

А к вечеру случился конфуз. Навязавшаяся с Максом «герла», которая просто нахально влезла к нему в машину, захотела переодеться, полезла в свою сумку и истошно завопила.

Прибежавший на вопль дед Вася, бестолково суетясь возле неё, никак не мог понять, в чем дело. Макс, тоже бывший на улице, влетев, сразу понял в чем дело — из сумки, квакая, выскакивали лягушки. Неприлично заржав, Макс вытряхнул всю сумку, собрал аж пять лягушек и отнес их на улицу. Девица, перестав визжать, завопила:

— Дебилы, дебильная деревня, одни уроды кругом!

Дед попытался вступиться:

— Што ты, милушка, у нас тута завсегда…

— Все вы придурки, — перебила его девица.

— Хватит! — резко шумнул Макс, собрал её вещи, вываленные на пол, и сунув сумку ей в руки, потащил на улицу. Так, дотащив до остановки автобуса — как раз подошел последний вечерний, заплатил за билет и выдал:

— Я тебя сюда не звал, сама залезла, вали по-хорошему! А моих родных оскорблять я не позволяю никому.

Пошел к Шишкиным и долго внимательно приглядывался к Аришке, которая вела себя как всегда. Наконец, позвал:

— Невеста, поди-ка сюда!

— Чё, дядь Макс?

Макс оторопел:

— Чё это ты меня дядей стала звать?

— А ты старый и противный! — припечатала Аришка, показала ему язык и убежала.

— Во, Макс, обидел невесту, теперь она не скоро тебя простит, — заметил Ванюшка, — наша Шишкинская порода, она, знаешь ли, памятливая.

— Да не хотел я эту гёрлу сюда везти… блин, а ребенок, чё, всерьез моей невестой себя считает?

— Не, ну ты фрукт, да после коленок у нас только и разговоров про Макса было. Короче, облажался ты, женишок.

— Да, лан, — почесал макушку Макс, — она через два дня и не вспомнит про меня, вон, кругом сколько пацанов, один другого лучше.

— Чё-то дедок не идет. Сгоняю до дому!

Дедок лежал на диване, весь поникший, возле него суетился батя, пахло валерьянкой и ещё чем-то противным.

— Дед, ты чё?

— Да прихватило-от сердечишко, не младые годы чай, — как-то удрученно сказал дед.

— Ты это мне брось, ща отлежишься, пойдем на футбол, за меня поболеешь.

— Да, вот маненечко отлежуся, — пробормотал дед, засыпая.

— Пойдем-ка, Казанова, — позвал Виктор сына улицу, а там вломил по-полной, — тебе, что, обязательно было свою… сюда тащить? Ты когда-нибудь начнешь верхней головой думать, или у тебя только в нижней мозги? У деда приступ сердечный начинался, хорошо, я дома был, ты идиот совсем? Зачем в этот, такой редкий в наше время, островок добра, тащить всякую дрянь? Чтоб ни одну шалаву сюда больше не таскал! Москва большая, борделей много, там и удовлетворяй свои нужды, а здесь никого, я повторяю, никого не должно быть!

— Бать, да я и не собирался кого-то сюда везти, она сама запрыгнула…

— Что ты как маленький лепечешь, она сама, она сама, ты мужик или чмо? Ещё один такой «визит», и деда не станет, ты это понимаешь, болван?

Макс побледнел:

— Всё, слово даю! Я, правда, дебил!

Дед проспал весь вечер, и Макс не пошел играть в футбол, а тихо сидел за компом, иногда вставая и подходя к деду. Убедившись, что старикан спит, опять садился и задумчиво смотрел в крутящиеся на мониторе замысловатые фигурки.

В окно всунулся Лёха:

— Макс, — шепотом позвал он, — чё, дед Вася заболел?

— Ща выйду! — Макс шагнул в окошко, благо, длинные ноги позволяли, сел на лавочку и тяжело вздохнул. — Вот скажи, Лёх, я идиот?

— Да вроде, не!

— Идиот, Лёх, ещё какой, ведь чувствовал жопой неприятности, приволок на свою голову… дед вон… сердце… батя отлаял, Шишкины, похоже, тоже не в восторге, блиииин! Лан, будем исправлять содеянное, лишь бы дед не разболелся!!

— Максимушко, чей-то ты не на футболе, а? — раздался из окна голос деда Васи.

— Дед, ты как себя чувствуешь? — вскочил Макс.

— На восемьдесят пять, как и есть, чё вы там сидитя, айдате чаевничать, я в печи липу заваривал в утре, должно славно получиться, Матвеича, вон, шумни.

— Он у нас, я ща за ним сгоняю, — вызвался Леха. Липа настоялась знатно, до красноты, и выдули мужики весь пятилитровый чугунок, нахваливая деда.

Он оживился, начал рассказывать какие-то байки, а Матвеич негромко сказал «ребенку»:

— Видишь, идиот, он же такой ранимый, ему немного внимания — и он цветет, а когда наоборот…

— Бать, не грызи, я сам весь вечер истерю!

— Помни, дубина, что он искренне привязан к тебе и поэтому открыт, не плюй ему в душу!

Деду не сиделось:

— Пойду до Таньки, прогуляюся!

— Дед, я с тобой!

Танька сидела на лавочке с Толиком, ведя неспешные разговоры, дед подсел и тут же начал любопытствовать, что и как.

Макс пошел было к Калине, и его неприятно задело, что бегущие и что-то задорно кричавшие Козырюшки пробежали возле него, а Анчутка обогнула по широкой дуге.

— Какие красивые у девчушки волосы, — восхитился Толик, — редкий такой цвет, обычно дамы такого цвета долго добиваются в парикмахерских, а тут природа наградила!

— А у меня, милок, точь в точь такие были, сейчас, вона, седые, Вась, скажи?

— Да, Танька, многие на твою косу серебряную заглядывалися, и я в том числе, да Никишка, вишь, на мотике упер из под носа у всех.

— Да, изо всех внуков и внучек только у Анчутки и уродились мои-от волосы, только я растрёпой не была, правда, и не носилася так-от. Это ж ураган, а не девка!

— Много будет у девочки поклонников-почитателей!

И опять Макса задели эти слова. «Не к добру, точно!» — подумал он про себя.

И не стала невеста обращать на Макса внимания, если раньше она всегда была поблизости, то теперь, завидев его, тут же исчезала с глаз долой… Когда на речке он сгреб их всех троих в охапку — сидели три светлые макушки на песочке, что-то горячо обсуждая, она ужом вывернулась и отбежала. Девчушки же Козыревы смеялись и барахтались вместе с ним.

И Макс опечалился:

— Бабуль, и чё теперь делать? Невеста меня в упор не видит?

— А новую искать, она, Анчутка, если обидится, то надолго, сама знаю!!

Вот и чесал озадаченно Макс макушку — легкий по своей натуре, он был неприятно удивлен, что такая мелочь игнорирует его во всём.

Горшковы приехав к Маришке обсмеялись: Маришка, взяв Димульку, показала его в окно, а Санька, сначала сложив ручки на груди, восхищенно замер, смотря только на братика. Затем, попросив папу подержать его на плечах, приник к стеклу и, восторженно гладя ладошками стекло в районе личика, приговаривал:

— Маленький, Димулечка, я тебя так ждал!

Марина прослезилась, у Горшкова и Толика перехватило горло — столько восторга, любви и нежности было в Санькиных словах, а тот ничего не замечая общался с маленьким человечком.

Когда же братик широко зевнул, смех Саньки колокольчиком разнесся по всему двору и улыбались люди, слыша счастливый смех ребенка.

А баба Лена опять вытирала бегущие слёзы и в многотысячный раз благодарила Бога, что послал им такого необыкновенного Сашу Горшкова. Саша-большой про себя постоянно благодарил Всевышнего за такую большую теперь его семью, и так же, как и сынок, восторженно смотрел на жену и второго сыночка. И было тепло на душе у Толика, он тоже обрел семью, нежданно-негаданно.

ЧЕРЕЗ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ…

Автобус развернулся на площади подняв облако пыли, вылезавшие из него, бабули ругались на водителя, а молодой человек, вышедший вслед за ними, наоборот, зажмурился и как-то светло улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, и садящиеся в автобус две молодые девушки дружно вздохнули…

— Какой мальчик! — игриво пропела одна. Мальчик ещё раз улыбнулся и закинув объемную сумку на плечо, пошел в сторону Цветочной улицы. Аккуратно оглянувшись и не увидев никого возле дома, выкрашенного в цвет весеннего моря, шустро юркнул во двор, там постоял, улыбаясь во весь рот, увидел, что дверь заперта на висячий замок, полез под наличник, нашарил там ключ и весело рассмеялся:

— Все как всегда!.

В доме шустро поднялся на верхотуру, полюбовался своим любимым гнездышком, хотя подросшие деревья уже давненько закрывали обзор на дальний лес и Аксеновку, но солнечный свет, искрясь в шелестящих от ветра листьях, все равно заливал мансарду. Быстро приняв душ и переодевшись в светлую рубашку с коротким рукавом и новенькие джинсы, причесал короткий ежик волос и вытащив из сумки объемный пакет пошел на улицу. Опять закрыл дом на замок, положил на прежнее место ключи и пошел в сторону Шишкинского дома. Там толпилось много людей — все принаряженные, шумно галдящие, чего-то ждали.

Стоявший возле калитки и возвышавшийся над толпой на полторы головы двухметровый крупный молодой человек, открыл было рот, собираясь что-то сказать, но увидев прижатый к губам палец, кивнул и загрохотал гулким басом:

— Чёт долго молодые едут, ай терпежу не хватило, в лесочке подзастряли?

Ему тут же начали отвечать солеными шуточками.

Невысокая, плотненькая, вся такая уютненькая, кареглазая женщина что-то сердито выговаривала виновато слушавшему её высокому, худенькому подростку. Возле неё стояла девочка лет восьми, имеющая определенное сходство с ней, вся такая воздушная, хорошенькая, как фея из сказки.

Внезапно закрывшие глаза женщины мужские руки были явно не мужнины…

— Кто? Кто посмел? — руки разжались и, сердито обернувшись, она столкнулась со смеющимся взглядом таких обожаемых серых глаз.

— Ежик! — по девчоночьи взвизгнула Валюшка и повисла на нем, расцеловывая своего давнего и горячо любимого друга — ежика.

— Лошадка! — Лешка расплылся в счастливой улыбке.

На возгласы Валюшки обернулись несколько человек, а стоящая возле двухметрового атлета белокурая девушка как-то враз замерла, а потом сорвалась с места, с другого конца толпы уже бежала её копия, обе одновременно добежали до Лешки и без слов повисли на нем.

Он подхватил обеих и закружил по поляне:

— Дети мои, любимые!

Дети, так и не отцепившиеся от него, наперебой целовали, измазали его в помаде, кое-как отпустили, позволив подскочившему деду обнять свое сокровище сокровищное.

Лешка с грустью разглядывал абсолютно белую шевелюру деда, и поразился — дед стал заметно ниже ростом.

— Лешка, Лёшка как мы тебя ждали!!

От калитки поспешала совсем сухонькая, но ещё бодрая баб Таня:

— Явился, Анчутка, я чай, не молодушка, сколь можно тебя ожидать?

— Бабуля!! — Лешка бережно и аккуратно обнял и расцеловал ставшую родной им всем троим баб Таню.

А она вдруг, всхлипнув, облегченно вздохнула:

— Дождалася!!

Подскочил дед Ленин, потом косяком пошли Шишкины, подбежаший Лёшик Калинин повис на тезке.

Из проулка вывернулось семейство Горшковых в полном составе, Санька, несший маленького двухлетнего братика, увидев Лёшку, быстро предал малыша отцу и, в два прыжка подскочив, сжал его в объятьях.

— Ничего себе, Сань, ты богатырь стал!

— Ну, кашу ем, геркулесовую!! — ответил Санька, и оба засмеялись, он с детства терпеть не мог овсянку, даже его обожаемый папочка не сумел уговорить есть её, Санька стоял насмерть. Сейчас же девятнадцатилетний студент столичной Бауманки привлекал внимание: высокий, переросший Сашу-большого на пять сантиметров, худощавый, весь такой жилистый, шатен с большими голубыми глазами, он был гордостью и радостью родителей.

Младшие детки Горшковых: двенадцатилетний Димуля, десятилетние близняшки Катя и Толик, и нечаянный, но такой желанный, двухлетний Антошик — все беспрекословно слушались своего обожаемого братика Саню.

Горшков-старший за эти годы мало изменился, разве что морщины стали четче, да седины появилось полголовы. Он стал мягче, более терпимым, обожал всех своих деток и ни словом, ни делом не дал в чем-то усомниться в нем своей Маришке. Когда сорокадевятилетняя Маришка в ужасе поняла, что беременна, он наоборот, обрадовался до слез, они с Санькой, ни минуты не сомневаясь, решили, что надо рожать, и вот теперь у всей семьи было такое маленькое чудо — Антошик. Мальчик случился как котенок, славный, ласковый, обмирающий больше всех по Саньке, который платил ему тем же. Димуля получился вылитый Горшков, Катюшка тоже всё взяла от папы, Толик же был светленький, но с карими, папиными глазами. А Антошик, с такими же как у Саньки глазищами, очень походил на девочку.

Толик Ярик, когда родились двойняшки, и мальчика назвали в честь его, лучшего друга Саши, просто потерял дар речи, потом, уже дома, будучи один, банально разревелся. Любил он всю шумную Горшковскую семью, но к Толику был особенно неравнодушен. Для детей он был папиным братом, который всегда поможет, в тихую от родителей решит задачу или набросает черновик сочинения, этим грешил Диман, мальчик был умненький, но ленился.

Санька же, узнав про это, ругался. Из старшего братика получился очень ответственный и надежный помощник. Родители и сильно сдавшая за последние пару лет баба Лена не могли нарадоваться на него. Окончив школу с медалью, он подал документы только в Бауманку, был принят и учился, получая повышенную стипендию. Дружба их с Лёшкой, начавшаяся так неожиданно, только крепла, вот и сейчас они искренне радовались встрече, Лешка почти год не был дома, и вся их шумная и ещё больше разросшаяся компания тормошила и обнимала «нашего Лёху».

Загудели подъезжающие машины, все торопливо выстраивались вдоль дороги:

— Едут, наконец-то!

Появилась первая свадебная машина — украшенная цветами, лентами и шарами, непрерывно гудя, подъехала к калитке и остановилась как раз возле главы рода Шишкиных — Татьяны Макаровны.

Из машины вылез принаряженный свидетель, открыл заднюю дверцу и появился… Макс, Максим Викторович Ситников, собственной персоной. Мало изменившись за прошедшие годы, ну, разве только мяса чуток наросло, все такой же шебутной и неуёмный, он протянул руку невесте, которую встретили восторженными воплями и одобрительным свистом.

И правда, невеста была ослепительна — тоненькая, изящная, красивая, с необычного цвета серебристыми волосами и сияющими глазами.

— Макс, тебе повезло!! — крикнул кто-то из толпы. — Такую красу отхватил!!

А Шишкины дружно загоготали.

— Кто кого отхватил, — отозвался новоиспеченный тесть, — это как посмотреть!!.

Баб Таня благословила молодых, перекрестила и расцеловала от души.

Неугомонный Колька Шишкин тут же поинтересовался:

— Чё долго ехали-то, али невтерепеж стало? Дело, оно молодое, как же, понимаем.

— Не, Коль, к деду заезжали, наверняка порадовался за внучка!

Все притихли ненадолго — дед Вася, дожив до девяносто двух лет, оставшись все таким же любопытным и не умевший сидеть на месте, просто не проснулся утром, вот уж пять лет как.

— Макс долго и тяжело переживал смерть своего дедка, никак не мог смириться, что деда уже нет…

— Я конкретно осиротел! — жаловался он баб Тане, — ты смотри, тоже не учуди, ты мне живая необходима! Баба Таня и все дедовы подружки долго горевали по Ваське, «да ничего не сделаш, все тама будем» — выразилась бабка Анна.

— Ну, горевать не будем, Васька завсегда праздники-от любил, айдате праздновать, сёдня внучку замуж отдали — анч… Аришку, то есть.

Свадьба гудя и звеня поехала в Выселки, вернее бывшие выселки, теперь это был шикарный комплекс — «Озерцо» — так назвал озеро увидев первый раз Санька Горшков. Вот и не заморачивались, озерцо, значит, такому названию и быть.

Не стали возводить многоэтажный корпус.

— Чё ему как зубу у бабы-яги торчать посреди поля? — это уже Макс озвучил, — пусть будет пониже и поближе к природе. Вот и понастроили уютных коттеджиков, спрятавшихся в зелени деревьев.

Соучредители — Козырев, Горшков и Ситников сначала с опаской вкладывались в этот проект, но энтузиазм местных, обрадованных появлением работы, Макса с его чудаковато одевающимися и такими непредсказуемыми приятелями — на деле оказавшимися нормальными ребятами, огромный интерес к их задумке Сольевой, все как-то быстро закрутилось…

— И теперь на другой стороне озера, которое расширили, очистили от всяких коряг и камней, засадили разросшимися уже плакучими ивами, красовались три трехэтажных корпуса, там подолгу отдыхали и проходили реабилитацию пациенты Сольевой.

Сольева, постаревшая, но все такая же неугомонная, давно и накоротке общалась с «Каменским колхозом», привлекла с первых же дней пребывания здесь Феню-Афанаську, внимательно и тщательно записывала все, что рассказывала Феня про травы, понимая, что если уйдет такая уникальная травница, никто уже не подскажет «про травки-те».

Афанаська, как и баб Таня, стала совсем маленькой, сухонькой, но ещё весьма бодрой старушкой. — Она ругалась, ворчала, на маленьких пациентов, а они платили ей искренней детской любовью. Сольеву не раз пробивало на слезы, когда приехавшие измученные мама и ребенок, пообщавшись с Феней несколько дней, начинали улыбаться. И ходила, а то и ездила на инвалидных колясках, толпа детей за баушкой. — Доброта и внимание, оне здорово лечут, — отвечала всем Афанаська, когда её начинали выспрашивать секреты лечения.

В «Озерцо» приезжали отдыхать уже постоянные клиенты, многие, побывав раз, отведав травяных отваров из смеси местных лечебных трав, и ощутив хоть небольшой положительный эффект, прикипали душой к этим местам. Опять же оживилась и спонсорская помощь для таких деток. Вкладывая деньги, люди конкретно видели, куда и кому идет их помощь.

За этим четко и внимательно следила Маришка Горшкова — ей, прошедшей через такой же ад, как никому было известно что значат приобретенные для больного ребенка так необходимые и такие дорогие лекарства или вещи.

А заправляла «Озерцом» нежно любимая Лёшкина — Феля. Вот где раскрылся её талант, она успевала везде, и не было никаких трений, недоразумений. При малейшем нарушении она сразу же, не сомневаясь, избавлялась от недобросовестных работников. Работающие здесь жители Каменки и Аксеновки, дорожили своими местами, коллектив за десять лет существования комплекса сложился дружный. Наезжал сюда и батюшка, не гнушавшийся выслушать и утешить.

Сейчас же огромный зал для проведения всяких мероприятий, а было их немало, был великолепно украшен, повсюду были цветы, гирлянды шаров, плакаты с прикольными, или, наоборот, серьезными поздравлениями. Феля и Тома Ульянова — шеф-повар комплекса, нервно оглядывали уставленные закусками столы:

— Том, точно ничё не забыли?

— Фелицата Фёдоровна, не суетитеся, вы уже с Томою, все замечательно! — заметила серьёзная и принаряженная Афанасия, — скоро уже явются! Идитя, одевайтеся, не будете же в фартуках гостей-от встречать.

И как в воду глядела, через полчаса загудели машины, подъезжающие к парковке, зазвенели велосипедные звонки, орущей детворы.

Шум, гам, а Феля, углядев среди всех самое любимое лицо самого любимого мужчины, распихивая всех, неслась к Лёшке. Он, сияя, раскинул руки для объятий.

— Лёшка!! Лёшка, радость ты моя, единственная!! — Феля, его железная, непробиваемая Феля плакала! — Фелечка, ты чего? Вот он я, не плачь, увидят все и вместо молодых смотреть начнут на тебя!

Как ребенок, утирая слезы рукой, Феля пробормотала:

— А и пусть, я этот год без тебя вся на нервах прожила.

— Феля, но я же звонил постоянно!

— Мало ли что, знаю я упёртую Козыревскую натуру. Вон, насмотрелась за полжизни на одного, — она кивнула на стоящего неподалеку и смеющегося Ивана, — ты ж правду, если что не так, ни в жисть не скажешь, это ты для всех на космодроме был, а в действительности, кто знает?

— Феля, ты Штирлиц настоящий! — смеясь ответил Лёшка. — Всё, больше так надолго не уеду, вот осмотрюсь и невесту себе, как Макс, малолетнюю пригляжу.

— А я уже…

— Что уже?

— Вон, Машенька Калины чем тебе не невеста? За одних только родителей можно выбрать? — хитренько взглянула на Лёшку Феля, — с подружкой своей породниться, как?

Лёшка нежно улыбнулся:

— Пусть растет пока, не будем ничего говорить, а то будет как Максова пакостить втихую!

Засмеялись сразу все — досталось Максу от Аришки не хило, она умудрялась, оставаясь незамеченной, постоянно осложнять ему жизнь.

Шишкины всей семьей бились об заклад, что в конце-концов Макс на ней женится — Калина, дед Ленин, Лёшка — не верили, спорили до хрипоты, говоря, что Аришка Макса терпеть не может.

Поспорили на щелбаны, а баб Таня спокойно так сказала:

— Назвал он её невестой, и женою назовет!

Макс, зная эти разговоры, только гоготал:

— Да лан, надоест ей вся эта мстя, лет в четырнадцать заженихается, мальчики-акселераты, вон, кругом и забудет про старого и противного!

Он стоически терпел все каверзы, Анчутка была неистощима на них, то подкладывала ему репьи и колючки, то садился Макс на что-то мокрое, то кроссы были завязаны вместе, то в кроссах оказывались гусеницы. Один раз, когда его любимые джинсы были вымазаны желтой краской, он серьезно поговорил с ней:

— Слышь, нев… э-э… Аришка, я понял свой косяк. Не вожу же никого сюда, давай уже мириться. Я чёт подустал постоянно ждать от тебя каку-бяку. Да и джинсы жалко, писк, блин, моды же! Ну чё, мир?

Мелкая заноза ответила:

— Подумаю!

Макс только головой крутил и жаловался Ванюшке:

— Вань, ну чё ты такую мстительницу родил, нет бы девочку-ромашку? Вон, Сенька, нормальный мужик, не мстительный. А эта… — он оглянулся, — я уже всего боюсь, от каждого куста шарахаюсь!

Было дело, на проходящего вдоль густых зарослей сирени Макса вылилось ведро воды, когда он просто нагнул ветку с цветами понюхать. С пятнадцати лет все изменилось, Аришка из угловатой растрепы стала превращаться в изящную красивую девушку, Макс открыл рот в изумлении, увидев её после зимы:

— Ничё себе! Красотка какая у тебя, Вань, выросла, эх, где мои семнадцать лет?

А красотка, зашедшая за куст и подслушивающая, мстительно усмехнулась. И попадалась Максу в его приезды в Каменку, постоянно окруженная кавалерами. Ванюшка с Наташей опасались, что их отчаянная девчушка выскочит замуж, едва окончив школу. Все склонялись к этому, одна баб Таня усмехалась и говорила:

— Удивит она всех нас, ой удивит!

Ребенок закончил школу, поступил в институт, и все так же вокруг расцветшей Аришки хороводились табуны.

Макса же доставал батя:

— Женись, пора уже, сороковник на горизонте, я не вечный, дед ушел, с кем останешься?

— Да, бать, хочется же, как, вон, у Палыча или Горшкова. Жениться-то хоть ща, да не загорается чего-то внутри… — отнекивался Макс.

А год назад, будучи в Германии, встретил, как ему подумалось, «идеальную мечту». Уехавшая из России ещё ребенком, Ирма выросла в Германии и успешно делала карьеру. Встретившись с Максом на деловом совещании, они, как-то незаметно разговорившись, стали общаться. Макс пару раз слетал в Германию, дело шло к свадьбе:

— Не, нормальная баба, правда, повернутая на их орднунге. Я по привычке разбросал майку, носки, замечание мне сделала. А мне, сама знаешь, замечания по фигу, а так все на месте, фигуристая. Вполне меня устраивает, женюсь вот, наверное, — докладывал он баб Тане.

— Максимушко, а ведь без любви-от, как черствый хлеб жисть будет.

— Не, ну где она, любовь? До сорока лет добегался, а её все нету. Я б тоже хотел, вон, как Горшков, а ни фига, нет такой Маришки для меня, пусть будет Ирма, хоть батя гудеть перестанет. Да и родим пацана, ей не до орднунга станет… я думаю…

И состоялся у бабы Тани разговор с приехавшей Анчуткой.

— Ты, девка, чем думаешь? Сколь будешь фордыбачить и выкаблучиваться перед Максом?

— С чего ты, бабуль, взяла что я пред этим старьем выкаблучиваюсь?

— Ну как знаешь, как знаешь, вот женится на сухой немке Ирме, тогда может угомонишься…

— Как женится? Нет у него никого, так, одни мимохожие.

— Это здеся нет, а в Германии нашлася…

С Анчутки мгновенно слетел весь форс:

— Баб, да как же это? Я же… не отдам!!!

— Дурёха ты, дурёха, думаешь, я не знала, что он тебе в голову ещё тогда запал, и все твои выкрутасы для него предназначены?

— Баб, миленькая, я же без него… — Аришка заплакала.

— Тогда слушай сюда, Анчутка. Мы вот так сделаем…

Макс как-то начал сомневаться — надо ли ему жениться.

— Лёх, ну представь меня женатым на фрау? Представил?

Лёшка угорал в трубку:

— Не, Макс, ты и фрау как-то не сочетается! Чего-то в супе не хватает, — процитировал он бессмертное Хазановское, про кулинарный техникум.

— Во, и я про то… Чёт подумал, ну, женюсь, ну, первое время будет все в шоколаде, а потом… они все там такие правильные, я точно не приживусь, папашка её и так на меня выпучив глаза смотрел, когда я захотел часов в одиннадцать рвануть потусоваться. «Добропорядочные немцы не ходят по развлекательным заведениям на ночь глядя, тем более, завтра арбайтен!» А то мы не арбайтен после всяких пьянок-гулянок до утра? И чёт мне так грустно стало, я промолчал — сам себе удивлялся потом! А дома вот прикинул хрен к носу, не, не вытанцовывается. Она девка неплохая, но без огня, а привезу я такую в Каменку? Меня ж Шишкины оборжут, скажут, типа — рыба замороженнная! О, блин, я совем по-Шишкински рассуждать стал, да и не поймет она наших приколов. Блин, и чё делать, батя как чего наелся, через день достает: «Женись да женись», сам вон два раза в ЗАГС бегал, а толку чё? А мне ваще не в жилу все эти костюмы, фаты… я, Лёх, запутался…

— А баба Таня чё тебе присоветовала?

— Да, блин, ничё, я надеялся, что че-нить умное скажет, лыбится, блин, и про черствый хлеб только и сказала.

— Ты этой Ирме предложение делал?

— Чё, я ошалела что ля? — голосом Маремьяны из мультика проговорил Макс. — Ещё скажи: «встань, Макс, на колени и попроси у папеньки руку и сердце, и прочий ливер в придачу…» Да и как-то не сильно она загорается при виде меня, вон, твоя Валюха, блин, и чё я её раньше Калины не усёк? Это ж не женщина — песТня, у меня зависть зашкаливает, когда я на них смотрю, или, вон, на Горшка, повезло конкретно мужикам! Лан, поеду в Каменку, ещё раз бабулю прижму, может че дельноё скажет? Ты когда явишься-то, все заждалися, только и разговоров про Лёшку, Варька твоя вон «уж замуж невтерпёж» ждет не дождется тебя, боится, что уведут чемпиона-то. Тимоха такой чемпионистый стал, с мира привез два золота, командное и индивидуальное, девки проходу не дают, но медведище слово держит, как сказал лет в двенадцать, что женится на Варьке, так ни фига — верный. Слышь, может на Веруньке жениться, девка все ж таки своя? Не, — почесал макушку, — не, нам с ней миру не хватит! Во, блин, и че я так быстро великовозрастным стал? Лан, погнал я в Каменку!

В Каменке долго трепался «за жизнь» с Ванюшкой, хорошо уговорили литр калиновки на двоих, Макс после мозговыносящей бани, быстро захмелел и пошел к себе, спать. Посреди ночи проснувшись, — «ничё не понял, рядом спала гёрла… Блин, я вроде с вечера никого не звал? Или звал? Не, я же в Каменке… и кто хоть это?» На ощупь не опознал… озадачился ещё сильнее, девица мирно посапывала. — «А, лан, спать охота, утром разберусь!» — и прижавшись к девице, сладко уснул.

А утром разразился «гросс алярм» — едва рассвело, как в спальню к Максу с шумом и гамом ввалились Шишкины: Ванюшка и Мишук.

— Так, так, так, чего это, Максим Викторович, Вы удумали?

Макс спросонья проворчал:

— Отвалите, а, дайте выспаться!!

— Отвалим, как же. Ты наших девок в наглую соблазняешь… а мы…

— Каких таких девок? — выпучил глаза Макс.

— А рядом кто, не девка разве лежит?

Макс повернул голову и встретился взглядом с… Анчуткой — замотанная по глаза в одеяло, она стыдливо краснела.

— Э-э-э-э, Анч… чутка, ты чё здесь забыла? — Макс недоуменно смотрел на неё. — Я вроде тебя не звал?

— Ага, не звал, полночи в любви объяснялся… и это… женщину из меня сделал… вот.

— Чё ты врешь, а? — Макс, — вступил в разговор уже полковник Шишкин, — ты подумай, это не город, здесь, сам знаешь, в момент присочинят, не отмоется ведь девка, а мы, Шишкины, своих в обиду не даем!

Макс, совсем одуревший, уставился на них:

— И чё теперь?

— Чё, чё… я как отец требую, чтобы ты на ней женился!!

— Я??? На ней??? — Макс ошарашенно смотрел на них, — вы, чё, шутите?

— Нет, Макс, мы как раз не шутим. Извини, но Аришка наша, так что выбирай: или женишься, или в Каменку тебе ходу нет!

— Ё-моё!! Не и как вы себе представляете нашу с ней жизнь? Она ж меня с детства терпеть не может!

— Ну, от ненависти до любви один шаг!

Макс долго молчал, что-то решая про себя, думал-думал, смотрел на Аришку, она же не сводила с него глаз…

— А, да фиг с ним, но если чё — развожусь, и вы чтоб не вякали. Лан, невеста, пойдешь за меня замуж?

Она серьезно кивнула:

— Да!

— Да? — 0пять припух Макс, — ты это серьезно?

— Да!

— Ну вот, — разулыбался Ванюшка, теперь уже тесть без пяти минут, — целуйтесь уже, да мы пойдем, не будем вам мешать.

И Макс как-то неловко потянулся к невесте, поцелуй малость затянулся. Когда Макс оторвался от Аришки, Шишкиных уже и след простыл.

— Хмм, ну раз так, то фиг ли нам теперь вставать-то? Продолжим?

И продолжили, почти до вечера, и был Максу сюрприз: оказалось, мозги пудрить всем поклонникам, невеста пудрила, а первый раз был для Макса.

Ошалевший Макс долго тряс головой, а когда Аришка сказала, что вредничала только из-за того, чтобы Макс наконец-то понял, что у неё все серьезно — опять впал в ступор.

Отмер, когда Анчутка начала его тормошить, нацеловывая.

— Я дурак?

— Конечно! Причем, круглый!

— Во попал!! И ни фига я не замечал твоей симпатии, врешь ведь?

— Я шифровалась, да и так классно было тебе подлянки делать!!

— Да, веселая у нас семейка будет!!

А у Шишкиных потирали руки и гоготали папаня и дядьки, проспорили им Ленин, Леха и Калина!!

— Максим, — как-то запинаясь заговорила Аришка, — я… мне… в общем… вот все, что сегодня случилось… ты можешь подумать, что шантаж… Понимаешь, я ещё с тех пор, с семи лет, всегда считала себя твоей невестой… и весь этот выпендрёж сначала со всякими проделками, потом с… поклонниками… это, — она тяжко вздохнула, — для тебя всё был! Ты ж во мне мелочь видел, а знаешь, как злило это? Когда та девица приехала, я ж дня три рыдала втихаря, от обиды. Вчера наши же все категорически были против… Я… у меня просто перемкнуло, когда узнала, что ты жениться подумываешь. Ну не могу я тебя отдать кому-то, ты ж столько лет всегда рядом, одно дело твои мимолетные увлечения, а хотелось иногда тебе глаза выцарапать или заорать: «когда ж ты увидишь меня?» А сейчас я больше всего боюсь, что ты через неделю станешь смотреть на меня… ну, брезгливо, что ли, и переживать такое, от того, кто с детства самый-самый… — она передернулась.

На удивление серьёзный Макс, без своей обычной придури, задумчиво протянул:

— Слушай, невеста, прости, привык вот так называть, а ведь я на самом деле дальше своего носа не вижу… Наверное, потому и не женился, что тебя ждал? Были же неплохие варианты, а в последний момент, чё-то срывалось, а это, похоже, как бабуля говорит? — Господь отвёл! Да и где ж я такую серебристую ещё найду?

— Баба Таня мне советовала прийти и выяснить отношения без постели, но ты такой… как мальчик молоденький во сне… Макс, я…

— Максим обнял её:

— Я, вот, тебя сейчас обнимаю, а такое ощущение, что домой попал, а ведь мне, болвану, ещё когда бабуля намекала, что ты и есть моя половина. Я, конечно, подарок тот ещё… но раз выбрала… Давай побыстрее сына родим, а? И назовем его…

— Васькой! — Выпалила невеста, испуганно смотря на него.

— Откуда ты..?

— Я много чего замечала про тебя, а ваше взаимное обожание с дедом Васей не заметить мог только слепой.

— А чё: Василий Максимович — неплохо звучать будет.

— А если девочку?

— Хо, без вариантов, только Татьяна! Пошли к нашим, втыкушки получать!

— На улице под яблоней сидел батя:

— Вот, хотел чтоб я женился, пожалуйста!

Батя обнял его, а потом Аришку:

— Наконец-то, я уже намекать устал!

— Ты чё, бать?

— А ничё. Всем было видно, кроме тебя, что девочка тебя зацепила, ты же только там и обитался, где Аришку можно было увидеть или встретиь!

— Да, лан?

— Не лан, а тугодум ты, Макс, изряднейший! Вы как в детском стишке: «На мосточке утром рано, повстречались два барана!»

— Чё, и все эти напряги и вопли «Женись, женись!» были типа шантажа?

— А как тебя, тугодума, ещё надо было подтолкнуть к девочке? Только ты со своими вывертами в Германии жену искать начал, когда рядом вон, наша, доморощенная. Одно печалит, вы оба безбашенные, внука мне испортите.

— Какого внука, бать, ты чё?

— Будущего, Ваську.

Баб Таня отругала Аришку, а потом утерев слезу выдала:

— Ну вот пристроила вас, Анчуток, теперь можно и помирать спокойно.

Макс задохнулся от возмущения:

— Ты ещё до девяноста не дожила! Обещала всем!

— Иди-ка, дочка, налей мне отвару, а мы со внучком поговорим. Максимушко (только двое его так называли — дедок и баба Таня), ведь всем видно было со стороны, что вы тянитеся друг к дружке! Из неё, Анчутки-то, жена хорошая будет, только, вот, дурные вы оба, но ничё, дети пойдут, остепенитеся. Я так переживала, что ты неустроенным останешься, велела ей поговорить с тобой начистоту. А она, вишь, чего уладила. Ваньке с Мишкой я уже навтыкала, жеребцы здоровые, я их крапивой, а они меня на руках таскают и гогочут.

— Бабуль, батя меня тугодумным обозвал, ты не ворчи, чесслово, все нормально, может, я без такого «шантажу», — любил Макс ввернуть стариковские словечки, — и впрямь, не в ту степь попер — и себе, и фрау жизнь испортил. Значицца так, ждем Козыря из командировки и мирком тесным, блииин, страшно подсчитать наш «тесный» мирок, да за свадебку. Бабуль, я тебе говорил, что тебя сильно люблю?

— И я тебя, внучок, тоже! Когда уже Лёшка-то явится?

— Обещал к концу месяца, у него там жизнь ключом бьет, спит говорит по пять-шесть часов, а интересно. Он у нас серьёзный, ему военно-космические войска подходят идеально, меня когда-то туда звали, но какой из меня военный, я ж не смогу в форме ходить, да и дисциплина — и я? А Лешке уже звездочка новая светит, всего за год, они там все по последнему слову техники оборудуют, а с его натурой не удивлюсь, если он к тридцати майором будет.

— Да и Варюха Козырева без Лёшкиного одобрения замуж за нашего медведя не пойдет, Лёшка-то для них и мама и папа, я вот удивляюсь все время — ведь с пяти лет они у него дети? Даже ща, когда совсем взрослые, все равно, Лёхино слово — закон, Игнатьич и то без него решений не принимает. Хотя чё это я? Лет с восьми сам говорил: Лёха-мозга. Так и вышло, он мужик упёртый в хорошем смысле слова, это не я — в поле ветер, в жо… э-э-э, заднице дым.

— Баба Таня посмеялась:

— Вы с ним двое, как огонь и вода, он тебя всегда потихоньку заливает, чтобы все вокруг не загорелось. В нем выявились, как ты скажешь, гены, хорошие, всех сродственников. Я же, когда его первый раз увидела: худого, синюшного, недоверчиво на всех смотрящего — сердце захолонуло, а ничё, отогрели их за лето, дети, они как котята — приголубили и отошли. Сложнее было Ивана растормошить, а в Каменке и твой батя, смотри, раздухарился. Да и Васька, земля ему пухом, и сам возле вас, и вы возле него отогрелися. А за Ваську тебе, милок, наша неизбывная благодарность, што прошли его последние годы в тепле, без тебя-от он бы ещё годок и прожил, а то и меньше, от тоски бы загнулся.

— Бабуль, мне его постоянно не хватает, так и жду, что вынырнет откуда-нить и полезет любопытничать. Жалко, что раньше в Каменку «не случилося приехать». Зато теперь, я ваще считаю деревню больше домом, чем столицу. Здесь, правда, душа разворачивается, я, вон, даже рыбаловку полюбил, хотя всегда считал такое времяпровождение бесполезным. Или эт я старый стал? — Макс полез почесать макушку.

— У тебя детство по сей день в энтом месте играет, хорошо, хоть прически, как их?..ну, чудные перестал носить.

— Не, я бы ща оттянулся, но, — он передразнил кого-то: — «Максим Викторович, Ваша несерьезная прическа отпугнет всех потенциальных клиентов!»

— Ну, а как жа, подумают, што, раз босс раздолбай, то и фирма… того…

— Вот и соответствую, хотя я бы от разноцветного ирокеза не отказался, или там косички…. — Макс, Макс, ребенок ты наш великовозрастный, а и славно, што ты у нас есть.

Вот и подгадали свадьбу к Лёшкиному приезду — на последних днях он позвонил, предупредив, что сможет явиться только в день свадьбы, и Макс, чертыхаясь, позвал своего Проху свидетелем, — до последнего были уверены, что им будет Лёшка.

В зале «Озерца» гости, весело переговариваясь и смеясь, рассаживались за столы.

— Глянь, Игнатьич, сколь у нас поросли-от наросло за эти годы? — кивнула баб Таня на детвору: там были двое — Лёшик и Маша — Калиных, Сеня и Вовка — Ванюшки Шишкина, Егорка и Женя — Мишука, долгожданная девочка — Ангелюша — Кольки, пятилетний правнук Игорек — внука Никитки, младшая любимая сестренка «медведища» — Катюшка. — Теперя, вот, Козырят дождаться и Ваську Ситникова хотелось бы!

— Ну Козырят от Варюшки быстро дождешься, а вот Лёшка… Тот вряд ли скоро женится, он у меня мужик серьёзный, поди, долго будет присматриваться, прежде чем жениться. Да и он давно сказал, что пока детей не пристроит в надежные руки, сам даже задумываться не станет.

— Варю-от он в семь лет в надежные руки пристроил, — посмеялась бабуля.

— Попробуй, не отдай такому медведю, он же никого к ней не подпускал, — засмеялся в голос Иван, и словно поняв, что речь идет о нем, сидевший неподалеку Тимоха расцвел в обаятельной улыбке.

— А хорош, правнук у меня, только, вот, боюся я, когда он меня, как игрушку какую, на руках зачинает таскать, голова кружится. Чай, на почти два метра возношуся.

Тимоха по-прежнему звал её «баушка моя старенькая», любил всем сердцем, нежно обнимал и таскал на руках.

— Ну чистый Шишкин-медведь! Голова закружится, пусти лешак, — нарочито ворчала сияющая баба Таня.

Свадьба набирала обороты, когда встал для очередного тоста Игнатьич:

— Дорогие мои, Максим и Ариша! От всей души поздравляю вас, желаю вам, прежде всего взаимопонимания, умения слушать и слышать друг друга, понимать и принимать совместные решения, обходить подводные камни, любить, ценить и уважать друг друга!! И, прежде, чем закричать «Горько», позвольте немного о другом… я хочу сказать о Каменке. За эти годы мы все, пришлые, приросли корнями здесь, и не ошибусь, если скажу, что стали родственниками, и все это благодаря теплу и доброте наших двух замечательных, обожаемых и горячо всеми любимых — Татьяны Макаровны Шишкиной и Валентины Ильиничны Калининой! Это красивые и внешне, и внутренне женщины являются нашим стержнем. Я, да и все мы это ощущаем каждый день, просто купаясь в их доброте! Я благодарен всем Шишкиным за их неистощимый юмор, за их открытые широкие сердца!! Я, поверьте, очень люблю Каменку и всех вас!! Вот такой сумбурный тост, но от души, пусть и у вас, молодые, будет такая же дружная и веселая семья, а мы все будем радоваться за вас, счастья вам и добра!! Горько!!

Макс, нацеловашись, добавил:

— Я без Каменки, точняк, не проживу, вы все такие суперские, к вам тянет как канатом, с вами легко и надежно, я рад, что стал частью Шишкинского колхоза! А и вам со мной веселее будет!!

Все дружно засмеялись. Зная Максову натуру не понаслышке, не трудно было представить, какое веселье впереди…

Макс с Аришкой танцевали вальс — самый красивый танец всех времен. Невеста, теперь уже жена, плыла белой лебедушкой, Макс что-то прошептал ей, та закивала, и пара остановилась… Макс подхватил свою мировую бабулю, а Аришка за руку вытащила свёкра, теперь танцевали уже две пары.

Баба Таня и Максимушко, нежно улыбаясь друг другу, закончили танец поклоном, раскланиваясь во все стороны.

— Уважил, ой, уважил, внучок! — баба Таня за галстук притянула его к себе и смачно расцеловала, а потом, топнув ногой, шумнула: — Я требую продолжения банкета!! — И гулял банкет до утра!

Отгуляли свадьбу Макса. На Новый год вел торжественный, серьезный Лёшка свою первую из детей — сестричку Варвару к нетерпеливо ожидающему их Тимошке, и опять утирали слезы баба Таня и, ставшая сентиментальной и ворчащая сама на себя, Феля.

Летом через десять месяцев после свадьбы — ошарашенно счастливый Макс осторожно передавал сверток с пищащим Васильком деду Виктору:

— Дождался! — счастливо выдохнул тот, потихоньку покачивая внука.

А в ноябре уже дед Козырев в восторге нянчился с правнуком Игнатом.

Баба Таня через два года умилялась миниатюрной копии Анчутки, Танюшки, а Васька Ситников, страшно ревновавший свою бабу, дергал её за рукав:

— Не, Таня, не, на Васю баба!

Папа Макс, всё такой же шебутной, души не чаял в своих детках, в Каменке по приезду устраивал кучу малу, носился с Васькой на плечах. Вся мелкая детвора ждала его приезда как праздника, зная, что дядя Макс опять будет с ними играть и придумывать различные игры… Аришка перевелась на заочное, семья получилась славная и веселая, план по детям выполнили полностью.

Макс очень волновался за бабулю, та, на удивление, ещё была шустрой, только вот корову уже не держала. Санька Горшков до сих пор скучал по своему любимому Верному — таких псов больше нет. У Козыревых год назад умерла верная Марь Иванна, и теперь всеми делами занималась Веруня.

Лёшка, теперь уже капитан, весьма успешно шел по служебной лестнице, будучи одним из перспективных молодых специалистов. И все так же переживал и заботился обо всех своих близких, пристально следил за дедом, боялся за каждый его чих, дед ворчал, а за глаза постоянно хвастался своим сокровищем сокровищным.

Калинин вышел на пенсию и с ранней весны до поздней осени пропадали они в Каменке. Летом каждый год наезжал «дед загранишшный» — как звал его Лёшик — Илья. Бабули Сары и Клары тоже уже не было в живых. Клара же истово любя Лёшика и будучи бездетной, оформила дарственную на свою квартиру на Алексея Владимировича Калинина, и был Лёшик по выражению Макса «перспективный жених с жильем».

Большие и мелкие проблемы так и переживали, и решали сообща, всем разросшимся Каменским колхозом.

— Жизнь, она штука ндравная, но интересная! — сказала на своем девяностолетии баба Таня. — А я и рада, что Господь позволил мне прожить такую долгую жизнь, я очень счастливый и богатый человек, богатство мое — не злато-серебро, а во всех вас! Я вас всех люблю и горжуся вами!

ВОТ, ПОЖАЛУЙ, И ВСЁ! ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛО РАССТАВАТЬСЯ СО ВСЕМИ ГЕРОЯМИ, ОНИ ВСЕ В ДУШЕ! СПАСИБО ВСЕМ, КТО ЧИТАЛ И ПОДДЕРЖИВАЛ МЕНЯ!!

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg